Последний глоток сказки. Часть I: Жизнь и Часть II: Смерть [Ольга Горышина] (fb2) читать онлайн

Последний глоток сказки: жизнь (часть I) Ольга Горышина

Глава 1 "Старый скрипач"

Нервные повизгивания скрипки сотрясали нагретую тишину полупустого придорожного кафе. Старый скрипач следил, как в такт движению его смычка скользит по замерзшему стеклу палец девушки, сидящей за пустым столиком. Прищурившись, он увидел четкий силуэт двух летучих мышей, парящих крылом к крылу. Скрипач продолжал играть. Когда он дергал головой, рисунок на стекле дрожал, и крылатые создания ночи будто бы танцевали.

Девушка тоже дрожала, хотя толстый серый свитер мог вогнать в жар любого. Наконец она спрятала замерзший палец в длинный рукав и обернулась к скрипачу. Так резко и неожиданно, что пиликанье на миг стихло. Потом смычок издал протяжный вой и упал на колено старика. Затем снова взмыл в воздух и ловко вывел хриплую руладу ночного кузнечика. Девушка смотрела на него в упор, и старик в который раз поразился ее нездоровой бледности. Одной рукой она поддерживала голову под подбородок, словно боясь ненароком уронить на стол, а второй вытащила из деревянного стакана салфетку и принялась упоенно ее рвать. И вдруг — вот ведь удивительно — помахала ему бумажной скрипкой.

Старик заиграл снова — на этот раз только для нее. Но вот незадача — пиликанье больше не занимало девушку. Она смотрела на подмерзающих на стекле летучих мышей, зато скрипач вновь смог незаметно любоваться ею. Старик не назвал бы ее красивой, но миловидность тонких черт и было тем, что притягивало мужской взгляд. Льняные, подстриженные лесенкой волосы, явно мешали, и девушка то и дело откидывала их с лица. Но тут между ними встала белая спина официантки.

— Ваш кофе и заварные булочки, — сказала грудастая девица на дурном английском с румынским гортанным выговором.

— Простите, но я просила с собой, — довольно чисто ответила девушка и вновь откинула волосы с бледного лица.

Одна прядь зацепилась за массивный перстень с рубином, украшавший указательный палец правой руки, и с тихим русским ругательством девушка выдернула из своей не шибко богатой шевелюры, не морщась, несколько волосинок. Грудастая официантка, скривив рот, удалилась, захватив с собой злополучные булочки, а девушка открыла висевшую на спинке стула сумку и достала термос.

— Разрешите присесть, домнишоара? — произнес скрипач на коверканном русском и навис над пустым столиком.

— Прошу вас, — отозвалась девушка на родном языке. — Я принесла ваш портрет, как и обещала.

Скрипач с шумом подвинул стул и тяжело опустился на него.

— Тебе бы выспаться, дорогая Валентина… На кого ты после такого отпуска будешь похожа! — его голос дрожал, как и струны вытертого инструмента. — Брось этот портрет…

Но, говоря это, скрипач все сильнее перегибался через стол, чтобы заглянуть в сумку, которую Валентина вновь открыла, чтобы вытащить две плотные картонки. Она опустила их на стол и приподняла верхнюю, чтобы открыть глазам старика прекрасную акварель. Старик дрожащими руками взял рисунок и едва удержался, чтобы не поцеловать бумагу: с пористого акварельного листа на него смотрел молодой музыкант, залихватски откинувший голову. Старик зашамкал тонкими бесцветными губами, но ничего не сказал, лишь заскрипел старыми суставами, заламывая пальцы.

— Тебе бы лет так тридцать назад меня послушать, пока руки не болели, — сказал он совсем тихо. — А сейчас даже из милости на свадьбы не приглашают. А я вот что тебе скажу, Валентина: скрипка — это музыка любви. Да, да… А зимой у нас тут делать нечего: снег кругом, ничего не видать, а вот летом зелень и фрукты в садах. Нет, в Румынию надо ездить только летом. А это что?

Старик махнул на окно, и Валентина как-то слишком быстро дыхнула на стекло, чтобы стереть рисунок.

— Граф Дракула и Мина, — усмехнулся старик. — И ославили же нас на весь мир. Ну нет у нас в Трансильвании вампиров, нет. Вот оборотней — сколько хочешь, одного я даже сам видел… Однажды ночью, тоже зимой дело было, иду там, ближе к окраине, где дома еще старые и заборы покосившиеся… Мы вчера туда с тобой не дошли.

Но тут на стол опустилась коробка с пирожными, и грудастая официантка зашикала на старика по-румынски, и тот тяжело поднялся со стула, поклонился девушке, приподнимая с головы кепку, и поплелся к своему стулу, на котором осталась лежать скрипка.

Валентина перелила в термос кофе, поднялась со стула и уже хотела перекинуть сумку через плечо, как заметила забытую стариком акварель и направилась к музыканту.

— Возьмите на память, — она положила рисунок на стол. — Я думаю, что завтра уже не приду. У нас с женихом другие планы, а мне действительно понравилась ваша музыка. Да и вчерашняя прогулка по старому городу была замечательная, будто в прошлый… Нет, — она улыбнулась, — уже в позапрошлый век окунулась. А точно у вас в городе нет никаких преданий про вампиров?

Старик аккуратно укладывал скрипку в футляр, потому не видел, как Валентина нервно закусила губу.

— Ты что-то не похожа на любительницу вампиров. Как-то проста слишком, открыта… Прости, коль обидел.

— Да я не любительница, просто в свое время сочинила сказку про летучих мышей… Красивые образы… Я ведь художник по куклам, уже говорила вам.

— Нет у нас легенд, нет. Вам в замок Дракулы надо ехать за английскими фантазиями, а не к нам… Говорю же, вот про оборотней тебе любой трансильванец расскажет, а вампиры… Что вампиры… Вон ты сказки наши почитай. В них чесноком не отмашешься от гнили кладбищенской. Говорю ж, летом приезжай к нам пейзажи рисовать, вишню поесть, сливы, яблоки… А вообще влюбиться тебе надо, вот и на вампиров тянуть перестанет… Ах, молодежь-молодежь, в невесту играть… Ничего умнее не придумала! У нас девки в твоем возрасте уже с детками нянчатся.

— Да я же не просто так, я же помочь ему хочу. Ну не хочет Дору жениться. Рано ему, не нагулялся еще. Вот вы б его папочку видели, вампир так вампир, — Валентина хотела было поднять руку, чтобы убрать со лба волосы, но массивный рубин тотчас поймал нитку свитера. — Да ангел его дери!

— А чем тебе ангелы не угодили? — усмехнулся бесцветными губами скрипач. — Никогда не слышал подобного ругательства. Вы, молодежь, чего только не выдумаете. Мы раньше любили, а вы теперь в любовь играете…

Бледная девушка вспыхнула и извинилась.

— Да это так… Просто. Шутка. Дурацкая.

Старик взял скрипку и с опаской покосился на официантку, продолжавшую следить за ним с неприкрытой неприязнью.

— Ох, пойдем отсюда, пока меня не погнали поганой метлой. Вернуть бы молодость, от моей музыки бы не шарахались. Скучно дома сидеть одному, скучно, так, знаешь, и смерть призываешь, а та все не идет. Одинокая старость ужасна… Вот раньше-то в деревне каждый друг друга знал, хоть поговорить было с кем, а сейчас… Я уж и не знаю, чего ты со стариком три дня возилась… Наверное, совсем тебе скучно тут, в деревне…

Старик кривил губы, наглаживая тонкими сморщенными пальцами грубую деревянную столешницу, не решаясь поднять с нее рисунок.

— Вам у себя дома надо по стенам развесить чеснок, — в свою очередь улыбнулась Валентина. — Потом нарядиться вампиром и заманивать туристов звуками скрипки. И рассказывать сказку про вечную любовь. Любовь — вечная тема.

— Знаешь, с годами перестаешь верить в любовь… А после нескольких столетий, ах… Я стар для этого. Стар.

Валентина молчала и вертела на пальце перстень, то и дело норовя снять.

— А я и сейчас в любовь не верю, так пусть она хоть в сказке будет. Это же красиво… Вас подвезти?

Старик покачал головой, сунул за пазуху подаренную акварель, схватил скрипку и поспешил к выходу, потому что официантка уже направлялась к ним с каменным лицом. Посетителей прибавилось, и теперь скрипка и вид самого скрипача мешали бы романтическому вечеру. Валентина прикрыла рот рукой, чтобы скрыть зевок, повесила на плечо массивную сумку, подхватила коробку с пирожными и направилась к двери, за которой поспешно скрылся старик.

На улице было морозно, хотя с неба падали редкие снежинки. Девушка поежилась, вновь зевнула, на этот раз уже в полный рот, и снова обратилась к старику, который накручивал на шею протертый шарф.

— Снег идет. Давайте подвезу?

— Дойду, не впервой, — прохрипел старик и закашлялся. — А ты подумай, может жених не так и плох?

— Нет, нет… Это просто спектакль. Трансильванская сказка. Жаль, что у вас тут замка нет.

— Вот нужен вам всем замок, принцы, перстни с рубинами. Жаль, что вы и в двадцать в любовь не верите. А сказку без веры не напишешь. Ты вот, гляди какая талантливая, как смогла угадать, каким я был в молодости, словно с меня пятьдесят лет назад писала. Как так получилось?

— Практика, никакой тайны. Я рада, что угодила. Прощайте и… Все же, может, был у вас… А ладно, не важно…

Валентина перебежала по грязному снегу на другую сторону дороги, где ждал ее серый Ситроен.

— Как же холодно, ангел вас всех дери! — процедила она сквозь зубы и открыла заднюю дверцу, чтобы бросить на заваленное магазинными пакетами сиденье сумку с термосом, а коробку с заварными булочками положила на сиденье рядом с водителем и через секунду вновь выругалась, когда, заведя машину, увидела на часах время. — Дору меня убьет!

Валентина рванула с места и, не пропустив на дороге машину, вклинилась в движение. И на первом же светофоре стала на ощупь искать в бардачке солнцезащитные очки, потому как заходящее солнце нещадно било в глаза. Светофор за светофором встречал Валентину красным светом, и ее язык уже устал выдавать странное ругательство. Наконец городские улицы остались позади, и Ситроен выехал на полупустую проселочную дорогу, которая после очередного поворота совсем опустела.

— Ну вот и все! — выкрикнула Валентина и, сорвав с носа солнцезащитные очки, зашвырнула их на заднее сиденье. — Солнце зашло, теперь гони-не гони — не успеешь.

И тут она замолчала, поняв, что начала не только ругаться вслух, но уже и говорить сама с собой.

— Успокойся, Тина, — добавила она тут же в полный голос. — Это сказка. Всего- навсего сказка. Просто готическая. Но в Рождество все закончится. Дору обещал. Граф Заполье останется только в моих кошмарах. Никаких настоящих вампиров больше не будет существовать в моей жизни, никаких… Сказал же этот скрипач, что нет тут замка, нет… Это все фикция! Еще в Рождество я обязательно высплюсь. Вот возьму и высплюсь в своей детской кроватке. У мамы…

Только сердце не слушало доводы разума и продолжало биться учащенно. Валентина вдавила педаль газа, разгоняя машину все быстрее и быстрее, послав ко всем чертям осторожность, ведь в этих заснеженных полях схлопотать штраф было не от кого. Дворники заработали с удвоенной силой, сметая снежинки с лобового стекла, и все равно в неизбежно подкравшихся сумерках дорога высвечивалась еле-еле, да и глаза после трех бессонных суток уже мало что видели. Она вела машину на ощупь, мысленно представляя очередной поворот. Ну еще чуть-чуть, ногу с газа, поворот и бац…

Глава 2 "Спасение из снежного плена"

На педаль тормоза можно было уже и не жать, потому как машину остановил сугроб. Валентина попыталась сдать хоть немного назад, но колеса прокручивались, и Ситроен не двигался с места. Лобовое стекло полностью засыпало снегом. Валентина вылезла из машины, чтобы оценить обстановку, но тут же забралась обратно. Ну что теперь? Лопаты нет, да и откопать колеса ей все равно бы не удалось, а вот вампирская сила дарителя кольца с рубином сейчас бы ей очень пригодилась.

Валентина с надеждой потянулась к телефону, но тут же вновь выругалась любимым ругательством своего псевдо-жениха. Вампирский замок был надежно скрыт от любопытных деревенских глаз, потому, конечно же, никакой мобильной сети в этих бескрайних снежных просторах смартфон не находил.

— Надо начинать соображать! — подбадривала Валентина свой упавший дух.

Но, увы, думать было не о чем. В такой час ни одной живой души на этой дороге не появится. Утром, правда, тоже вряд ли кто сюда сунется, потому что даже на это поле распространялись странные чары, отменяющие все законы физики, которые она когда-то учила в школе. Однако утром можно будет попытаться дойти оставшиеся два километра пешком. Сейчас же ночью, в снегопад, идти было бесполезно и небезопасно: у нее ни куртки, ни фонарика…

"Ну почему всякого… добра в машине завались, а набора женской безопасности нет?!" — задавала себе Валентина риторический вопрос, на этот раз уже молча.

Она включила в машине свет, надеясь, что заряда аккумулятора хватит хотя бы на пару часов, а потом… Она попыталась вспомнить прогноз погоды — сколько "минус" будет за бортом? Одного взгляда на падающий снег оказалось достаточно, чтобы начать дрожать от холода. Валентина перегнулась назад и подтянула к себе сумку, чтобы достать термос. Она отхлебнула горячую жидкость и задержала во рту, не решаясь проглотить. После двух недель на кофе, чтобы не засыпать ночью, ее стало мутить от одного его запаха.

"Может, действительно не пить? — подумала она почти вслух, — ведь сегодня ночью лучше поспать, чтобы быстро, как в сказке, взошло солнце…"

Она уже продрогла до самых костей, хотя думала, что успела свыкнуться с могильным холодом вампирского склепа. Надо допивать кофе, потому что только этот глоток может ее сейчас согреть. "А что потом, через час, например?" — спрашивала себя Валентина, но решила подумать об этом через час, а пока, чтобы отвлечься, лучше поесть.

Она открыла коробку с заварными булочками. Однако горло тут сжал предательский спазм страха. Правда, через мгновение отпустил, и ее голодный организм проглотил аж целых две булки. "Опять ешь сладкое?" — пронеслось в голове несчастной, и на мгновение ей показалось, что-то был уже не ее внутренний голос, а реальный голос графа Заполье. "Ну и ладно, — пожала она в ответ плечами, чувствуя бегущую по телу предательскую дрожь. — Никто ж не видит, да и есть хочется".

Никто? Валентина начала судорожно вглядываться в темноту, ища горящие глаза серых братьев. "Интересно, а волки тут водятся?" — думала она, не понимая, как не удосужилась спросить об этом своих гостеприимных вампиров заранее. Страшно-то как… В общем, бояться надо было раньше, когда она соглашалась играть роль невесты вампира. Но она ведь не соглашалась — Дору полностью подчинил себе ее волю. Так отчего сейчас выпустил на свободу? Впрочем, какая свобода в клетке в высокой башне и в поле с высоким напряжением?

Однако сейчас Валентиной владел страх иного рода, настоящий, животный — волки не будут столь галантны, как бывшие когда-то людьми вампиры.

— Ну, пожалуйста, заберите меня отсюда, — вдруг вновь в голос заговорила Валентина и почувствовала, как в горле встал солоноватый ком. — Я буду хорошей, честное слово. Я больше никогда не стану опаздывать. Просто в этом чертовом кафе невозможно дождаться заказа, но зато там тепло. Не могу же я целый день мерзнуть. У вас тут не европейские зимы! И я больше никогда не буду есть сладкое! Да я мечтаю не есть сладкое! Это все он, ваш сын!

Валентина швырнула коробку с оставшимися булочками на заднее сиденье, почувствовав, что сейчас разревется. И в самый последний момент сообразила, что для связи с Дору ей не нужен телефон. Достаточно просто выйти на улицу и позвать!

Она вылезла из машины под жуткий снег и потерла руки, надеясь согреть таким простым движением и остальное тело. Не помогло. Тогда, набрав в легкие побольше леденящего даже душу воздуха, Валентина закричала:

— Дору!!!

Ответом стала тишина. Что ж, Валентина решила, что обычное "А", взятое ее совсем уж не певческим голоском, принесет куда больше пользы.

— ААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!! ммммммм… мммммммммммм… ммммм… ммммм!!!!!!!!!!

— Я столько уже раз просил тебя не визжать!

Валентина рухнула в снег в то же самое мгновение, как перестала чувствовать на своих губах кожаную перчатку. Она ловила ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба, потому что тяжелая рука слишком долго закрывала ей не только рот, но и нос. Сгруппироваться от неожиданности Валентина не успела, потому растянулась в сугробе в полный рост, и даже растрепанные волосы и те плавно утонули в мягком свежевыпавшем снегу.

Ей было холодно, мокро и страшно. Последнее чувство оказалось сильнее остальных, и Валентина закрыла глаза в безумной надежде открыть их лишь на рассвете, когда все вампиры отправятся на заслуженный покой.

— Открой глаза и возьми мою руку, — голос графа Заполье был спокойный и холодный.

За две недели Валентина так и не научилась понимать по голосу, когда граф смеется, а когда еле сдерживает гнев. Она открыла один глаз, затем второй, но увидела только кожаную перчатку и, приняв ее в свою мокрую ладонь, тут же оказалась на ногах. Но не взглянула на своего спасителя, предпочтя изучать собственные сапоги.

— Добрый вечер, Валентина, — вампир на удивление отлично говорил по-русски.

Или она просто его понимала… Все может быть, только… Почему он? Когда она звала Дору…

— Добрый вечер, граф, — прошептала она севшим от страха голосом слишком громко, поэтому глаз решила не поднимать, так, на всякий случай. — Я бы никогда не решилась побеспокоить вас. Я звала Дору.

В свете фар она видела на снегу длинную черную тень, которая замерла с поднятой рукой и медленно начертила длинным пальцем в морозном воздухе знак вопроса.

— В твоем положении выбирать не приходится, — голос вампира оставался спокойным и холодным. — Где ты пропадала столько времени? Ты разве не понимаешь, что мой сын волнуется за тебя? И я волнуюсь… — и граф тут же добавил: — За него.

Давно Валентина так внимательно не рассматривала свои сапоги, но, увы, не могла найти в них ни одного изъяна, кроме цвета. По закону подлости, в ее размере на распродаже осталась только красная кожа. Но сапоги оказались настолько удобными, что, похоже, она доходит в них до весны, несмотря на ненависть к кровавому цвету. Она думала об этой ерунде, чтобы убить чувство страха, сковавшее все ее существо от близости вампира. Тот молчал, словно действительно ждал ответы на заданные им вопросы. А что она могла ответить: ждала, когда ей запакуют пирожные?

— Я еще вчера сказал, чтобы ты больше не ездила в деревню. Неужели тебе нечем занять себя в замке? Как ты тогда намерена с нами жить?

— Я рисую, и мне надо было купить новой акварели… — Валентина вновь замолчала, испугавшись тона собственного голоса, словно она в чем-то упрекала графа.

Граф смотрел внимательно на ее лоб, к которому прилипли мокрые от снега льняные пряди.

— Замерзла?

Валентине даже показалось, что в его голосе появилась незамеченная ей ранее нежность.

— Отойди в сторону. Только смотри, не рухни опять в сугроб.

Да он даже умеет смеяться.

— Тут скользко.

И вновь эта забота.

Валентина покорно сделала шаг в сторону. Когда снег хрустнул в противоположном от нее направлении, она решилась поднять глаза. Граф Заполье, как всегда, был полностью укутан в байковый домашний халат. Ну да, так и подобает наряжаться классическому вампиру — только с цветом прогадали: халат должен быть красным, а тут он светло-коричневый. Не комильфо, прямо скажем. И содержимое не совсем соответствует канону: граф Заполье высок, но не слишком красив, зато слишком притягателен… Впрочем, это важно на экране, а в жизни вампиров просто не должно существовать.

Только этот стоял прямо перед ней, в Румынии, в декабре, и больше никого не было рядом. Даже волосы начали дрожать, как мышиные хвосты, когда граф Заполье медленно обернулся и подмигнул ей. Да, он это сделал! А потом легким движением вытолкнул машину из сугроба.

— Теперь быстро… — вампир запнулся, заметив, как вздрогнула смертная девушка, встретившись с его темным взглядом, и произнес уже медленно: — Д-о- м-о-й, пока ты не заболела. У тебя уже стучат зубы от… холода. Ведь от холода, правда? Я надеюсь, ты не меня боишься, дитя? — и добавил через секунду: — Мы ведь почти уже семья, моя драгоценная Валентина.

Граф Заполье распахнул водительскую дверь.

— Прошу!

Валентина в три шага оказалась у машины, юркнула под его руку и, прежде чем захлопнуть дверь, спросила:

— А вы как? Своим летом?

— Хотелось бы, — улыбнулся вампир. — Однако ж перспектива всю ночь летать от замка до очередного сугроба меня не вдохновляет.

Валентина не успела захлопнуть водительскую дверь, а граф уже сидел рядом. Впервые она оказалась от него на таком непозволительно близком расстоянии. К тому же, никогда прежде она не оставалась с ним одна, без Дору. Сердце бешено стучало и гнало кровь к лицу, заставляя предательски пылать даже уши. Плечи дрожали сильнее, чем на морозе, потому что откинутый край байкового халата лежал на ее сером свитере.

— Граф, вы халат помнете, — едва слышно прошептала Валентина.

Вампир так же едва слышно ответил:

— Он не мнется…

Руки дрожали, и потому Валентина только с третьего раза смогла провернуть ключ в замке зажигания, но когда нажала на педаль газа, машина отчего-то поехала назад.

— Я перепутала передачи! — взвизгнула Валентина, резко перевела ручку обратно на "паркинг" и заплакала: — Не могу…

Ну вот, дура, только разреветься перед ним не хватало! Все-таки в сугробе она изрядно перетрусила, а слезы — это самый безопасный выход адреналина. Только не здесь и не сейчас. Но именно сейчас она вздрогнула от легкого прикосновения к своим волосам.

— Я бы очень хотел тебе помочь, но я не умею водить машину, прости…

Граф быстро убрал руку. Если вообще его прикосновение не было плодом ее разгоряченной, вернее — замерзшей фантазии.

— Как-то своими двумя привык обходиться. Мне нечего таскать с собой…

Слезы тут же высохли, потому что Валентина вся вспыхнула, когда вампир перевел взгляд на заваленное заднее сиденье.

— В общем, в машине Дору еще хуже, — сказал граф с усмешкой.

— Там все нужное, — едва выдавила из себя Валентина.

— В этом вы с ним очень похожи. Ему нужно все это и еще то, что не поместилось.

— Но там платья, — совсем упавшим голосом возразила Валентина. — Вы же сами сказали…

— А ты меня слушаешься? — вампир поднял удивленно брови и улыбнулся. — Похвально. Я всегда мечтал о послушной дочери, — и тут почти вскрикнул: — Да, господи боже мой, прекрати уже трястись! Если ты так замерзла, поехали быстрее домой.

Валентина сжала губы, чтобы вновь не всхлипнуть, и сумела вырулить на дорогу.

До замка они доехали в настоящей гробовой тишине, которую тут же прорезал вопль Дору, лишь только она заглушила машину. Из мертвой хватки, которая вырвала ее с водительского сиденья, освободиться не представлялось возможным. Когда же Валентина поняла, что не только у нее нет земли под ногами, что оба они парят в воздухе, она завизжала даже сильнее, чем когда призывала Дору на помощь:

— Опусти ее вниз, немедленно!

Сын тут же подчинился отцу, но оступился при снижении и рухнул на хорошо утрамбованную горку снега, сваленную у самых замковых ворот. В последний момент он успел закрыть лицо девушки ладонями и зло прорычал:

— Papa, велите Серджиу лучше чистить дорожки!

Граф ничего не ответил, и Дору осторожно поднялся на ноги, бережно держа псевдо-невесту на руках.

— А теперь поблагодари меня за спасение своего лица. Ну же! Ты что, не успела за день соскучиться?

— Дору, я попросил бы вас воздержаться от проявления бурных чувств до того момента, когда объект оных будет хотя бы согрет. Мне кажется маловероятным, что завтрашний день вы сможете провести у постели невесты, чтобы менять ей компрессы на лбу и отпаивать горячим чаем с малиной, а Серджиу и так есть чем заняться.

— Конечно, papá, я как-то не подумал, — нахально улыбнулся юный граф Заполье и запечатлел на лбу невесты ледяной поцелуй.

— Меня это ничуть не удивляет, — сказал граф сухо и, как показалось Валентине, даже немного зло.

Она оторвала голову от плеча сына и хотела взглянуть на отца, но тот будто растворился в воздухе.

— Я даже не успела поблагодарить графа за спасение, — прошептала Валентина, с недоумением глядя на пустое место, где еще недавно возвышалась величественная фигура хозяина замка.

— Не стоит благодарности, дитя мое, — услышала она откуда-то сверху бархатный голос и тут же уткнулась обратно в плечо Дору, который толкнул ногой резные ворота и медленно пошел по расчищенной дорожке к массивной двери, заботливо придерживаемой слугой-горбуном.

Глава 3 "Разговор в ванной комнате"

Валентина пару раз включила и выключила фонарик, но поняв, что глаза ее так и не освоились с мрачной темнотой коридоров фамильного замка графов Заполье, решила прокладывать себе путь электрическим солнечным зайчиком. Страх, вызванный неожиданной встречей с графом прошел, оставив в душе лишь легкий налет беспокойства, к которому она уже успела за две недели привыкнуть. Пересмотрев в детстве фильмов ужасов, Валентина четко уяснила для себя, что у сказок далеко не всегда бывает счастливый конец, потому относиться к происходящему как к некой театральной игре становилось все труднее и труднее, и временами псевдо-невеста душила в себе желание схватить ключи от Ситроена и умчаться обратно в Варшаву.

В эти три дня, вернувшись в мир людей, Валентина ежеминутно ловила себя на мысли вообще не возвращаться в замок. Казалось, сделать это так просто: всего лишь не сворачивай с дороги и ищи указатель на Будапешт, но в душе она понимала, что не нарушит договора с Дору, ведь тот прекрасно дал понять в первый же ее день в замке, что только от нее самой зависит, окажется этот месяц сказкой или же фильмом ужасов.

— Ну что, так и будешь стоять? — улыбнулся Дору, когда она замерла на пороге ванной комнаты.

Купальня соответствовала остальному антуражу замка. Огромный камин занимал целый угол, и в нем сейчас громко трещали сухие поленья. Под закрытой деревянными ставнями окном в плетеных корзинах лежали полотенца. Посередине выстеленного деревом пола возвышалась огромная чугунная ванна, дно которой застилала ткань, а вокруг нее был натянут откинутый сейчас прозрачный балдахин.

Валентина так внимательно рассматривала комнату, словно впервые переступила ее порог. Впрочем, она так его и не переступила, потому что ванна оказалась занята.

— Залезай в ванну, — продолжал Дору вкрадчиво, будто гипнотизируя девушку. — И отогревайся, как велел тебе граф.

— Но там уже ты… — нерешительно начала Валентина, готовясь вернуться обратно в коридор, но все же была вынуждена переступить порог и затворить дверь.

— И что? В ней прекрасно умещаются два человека. Или ты со своим Стасом никогда не лежала в ванне?

Валентина знала эту ухмылку, только сейчас она не позволила ей расслабиться, а наоборот сковала холодом каждый мускул. Ей даже показалось, что тело ее скрипит, словно у заржавевшего железного дровосека, когда она сделала первый нерешительный шаг к середине комнаты. И когда медленно подняла руку к волосам, вновь прокляла рубин.

— Тише, это же фамильная драгоценность! — усмехнулся Дору. — Право не знаю, что больше подействовало на отца: твоя игра или же моя щедрость. Но он верит в нашу любовь, как бы безумно это не звучало, — он перестал улыбаться. — Залезай скорее в воду, потому что отец прав, и завтра ты проснешься с соплями, а лечить у нас их тут, как сама понимаешь, некому и нечем!

— Но… — Валентина наконец стащила с пальца перстень, и тот теперь висел на ее волосах и жутко тянул к ванне, в которую тут же и уперлось ее колено.

— Ты что, стесняешься меня? — длинные ногти юного графа ловко высвободили из плена перстень, не уронив с головы девушки даже волоска.

— Ну типа того…

— Стесняться глупо. Мне сто пятьдесят лет. Меня женским телом не удивишь и не возбудишь. А бояться — глупее вдвойне. Мы же с тобой в одной связке. Залезай!

Дору надел освобожденный перстень себе на палец и стал разглядывать камень на свет керосиновой лампы. Валентина тем временем бросила на спинку деревянного кресла халат, который захватила из своей спальни, стянула мокрый свитер, не решившись снять его заранее, чтобы окончательно не продрогнуть в каменных коридорах. На пол упали джинсы, футболка…

Дору демонстративно намыливал губкой свои тонкие мальчишеские руки, даже краем глаза не глядя на обнаженное женское тело, чтобы пальцы его обладательницы не запутались в нижнем белье. Валентина благодарно вздохнула и перекинула ногу через край ванны. И тут же выдернула ее обратно.

— Я понимаю, что холода ты не чувствуешь, но и тепла тоже? Здесь же свариться можно!

— Привыкнешь, зато ноги об меня не обморозишь, — улыбнулся Дору и, ухватив девушку за руку, закинул в ванну.

— А ты действительно теплый… — вскрикнула Валентина, встретившись с его коленкой.

— И тебя сейчас отогреем.

С этими словами он выжал губку прямо у нее над головой и звонко рассмеялся, вдруг на глазах превратившись в озорного мальчишку. Валентина никак не могла привыкнуть к таким метаморфозам: с ужасающей быстротой в зависимости от выражения лица менялся возраст вечно молодого вампира. Порой, когда Дору о чем-то задумывался, ей начинало казаться, что в его светлых волосах блестят седые нити, но с первой же улыбкой напускная серьезность разбивалась об неудержимое молодое веселье. Вот и сейчас его смех был настолько заразительным, что ей стоило большого труда надуться, ведь он прекрасно знал, что она не собиралась мочить и так влажные волосы.

О да, вечно юный граф улыбался во всю свою белозубую улыбку то ли своей проделке, то ли ее глупым мыслям и потом вдруг, схватив псевдо-невесту легонько за шею, утащил ее полностью под воду. Валентина еле вырвалась из его цепких рук и начала беспомощно хватать ртом воздух.

— Прости, я как-то не подумал, что тебе надо дышать… — выдал Дору скороговоркой. — Постараюсь больше не забывать, что ты живая.

Валентина, презрев боль от врезавшегося в шею чугунного обода, откинулась на борт ванны и краем материи стерла с глаз пену. Дору подался вперед и осторожно откинул с ее лица волосы.

— Мир, дружба, любовь… — зашептал он совсем тихо, словно их могли подслушивать.

Затем подхватил с пола два бокала, сунул нос в каждый из них и, поморщившись, протянул девушке последний:

— Горячее вино…

— Что там у тебя, я спрашивать не стану.

Валентина улыбалась, что и делала все две недели, ведь не в ее положении было выказывать недовольство — раз вступила в запретный мир, так сиди и не чирикай. Дору лукаво подмигнул соседке по горячей ванне, явно наслаждаясь ее пугливыми мыслями, и сделал глоток. Валентина последовала его примеру и задумчиво произнесла:

— Если бы сейчас вошел сюда твой отец, то у него бы точно пропали последние сомнения о природе наших с тобой отношений…

Дору тут же нахмурился:

— А у тебя, мать, похоже, от одного глотка крышу сносит… Мой отец явно не рассчитывает застать здесь меня… До свадьбы. И если бы решил заглянуть к тебе сейчас, то преследовал бы совсем иные цели…

Валентина замерла над своим горячим бокалом и вымолвила каменным голосом:

— Дору, прошу тебя, не оставляй меня наедине с графом даже на минуту.

Дору с игривым огоньком в глазах снова подался к ней, чуть не приложась носом к хрусталю:

— А что, он плохо себя вел?

— Нет…

— Стареет… Ночь, снег, красивая девушка… А он всего-навсего просит подвезти его домой…

Юный вампир легко увернулся от полетевшего в него бокала. Валентина выскочила из ванны, завернулась в халат и замерла. Дору хохотал, и хохот его был слышен даже в кабинете графа, который располагался в противоположной башне. Валентина представляла собой жалкую картину: босая в луже воды, выплеснувшейся на деревянный пол, с торчащими во все стороны волосами, с сугробами пены на голове и с горящим праведным гневом лицом…

— Драгоценная моя Валентина, — передразнил сын отца. — Это мой халат, тебе не идет черный цвет…

Тут и она засмеялась, почувствовав несказанное облегчение, будто бы Дору снял с нее свинцовые сапоги, придавившие Валентину к полу страхом, вновь охватившим все ее естество.

— Дору, дай, пожалуйста, носки, дай тапки и вообще одень меня! Я не могу идти в халате в свою комнату. Ванная — единственное теплое место в вашем жутком замке. Да и…

Она осеклась, потому что боялась сказать жениху, что пару раз ей показалось, что она видела в коридоре графа. Нет, не мог же тот подглядывать за ней, а всяких других темных теней в темном замке было предостаточно.

— Я боюсь твоего отца, пойми же ты наконец! Я так стараюсь играть по твоему сценарию, но иногда мне кажется, что ты перестаешь управлять мной, и тогда я пугаюсь, я хочу убежать и забиться в самый дальний угол. Не оставляй меня с ним без твоей поддержки, я не справлюсь, я выболтаю все и… Я не знаю, это так странно…

— Тебя тянет к нему, да?

Она заворожено смотрела, как Дору начинает медленно раскручивать над головой губку. Когда брызги достигли ее разгоряченного лица, Валентина не смогла ни отстраниться, ни сделать шаг в сторону, вновь ощутив в ногах неимоверную тяжесть.

— Нет, меня к нему не тянет, — сказала она четко. — Просто мне кажется, что он готов укусить меня.

— Ох, отец уже забыл, как кусать людей… Дай ему овцу не в бокале, он не знал бы, что с ней делать. Я уверен, что у него клыки уже сто лет не вырастали. Успокойся, он никогда не укусит мою невесту. Ты потрясающе играешь влюбленную девушку. Как твой Стас мог тебя бросить, не пойму… Вообще ничего не понимаю. Не думал, что с тобой будет так легко провести графа Заполье…

— Не думал? — Валентина плотнее закуталась в черный халат. — То есть ты хочешь сказать, что граф мог не поверить и тогда…

— Я ничего не хочу сказать, — отчеканил Дору и швырнул губку на пол. — Отец не кусается. Все. Точка. Нечего его бояться. Мне уже стало казаться, что ты готова… О, идея, ты мне ее сейчас подала… Милая моя Тина, — голос его превратился в кошачье мурлыканье, — чтобы мой отец окончательно тебя возненавидел…

— Я не хочу, чтобы он меня ненавидел! — бессознательно вскрикнула Валентина и закусила губу.

— Чтобы он тебя возненавидел, — медленно повторил юный граф, сдувая с руки горку пены, — ибо именно для этого я притащил тебя в замок, ты должна попытаться соблазнить его…

— Что? — руки Валентины упали вдоль тела, и неподпоясанный халат распахнулся, но теперь ей не было никакого дела до своего обнаженного тела. — Мы не договаривались об этом! И вообще я… Я не могу даже представить себе это…

— Я не сомневаюсь, — усмехнулся Дору. — Когда ты последний раз занималась сексом, а? Если не помнишь, я могу тебе даже дату назвать… И то, это было брошено тебе Стасом, как подачка.

— Моя личная жизнь тебя не касается, — Валентина собрала в кулак всю свою волю, заставив голос не дрожать. — Даже если бы мне сказали, что у меня больше никогда никого не будет, я бы не стала спать… Ну, — она осеклась и спрятала глаза в пол… — Ну, вы ведь как бы мертвы…

— Не как бы, а мертвы, дорогая. Мертвы! Но в этом ведь есть своя клубничка…

Он заставил ее поднять глаза, и теперь она беспомощно топталась в луже, словно прилипшая к варенью муха.

— Нет, — голос ее дрожал. — Это даже для твоего отца будет перебором, чтобы невеста сына… Нет, я готова делать, что угодно, но есть же границы… Поверь, не обязательно заходить так далеко, чтобы… Дору, но ведь ты же несерьезно сейчас?

Глава 4 "Не хочу за тебя замуж"

Дору заметил, что у невесты от слез заблестели глаза, и игриво прикрыл рукой рот.

— Это была просто мысль. Она вылетела изо рта без моего на то разрешения. Если тебе не нравится такой сюжетный ход, мы не будем его использовать… Я думаю, что шоколад на моего отца подействует намного эффективнее очередного женского тела. Поверь, у него их было намного больше, чем у меня с Эмилем вместе взятых. Так что успокойся!

— Дору, — Валентина вновь запахнула халат. — Ты, ты должен был выбрать кого- то другого. Я не актриса, понимаешь? Я, я всего-навсего художник-кукольник, и вообще мне говорят, что я все делаю без души, не создаю ничего нового, просто. Просто копирую других… Я не могу надеть мини-юбку даже на сцену, я не могу… А когда мне надо было чуть ли не в купальнике выходить на просмотр… Я стесняюсь, я… Да у меня куча комплексов!

— Успокойся! — медленно, но четко произнес вампир, и Валентина тотчас закусила губу. — Иди ко мне в комнату и сиди там, пока я не оденусь, чтобы ты чего лишнего обо мне не подумала. Иди!

Она еще плотнее закуталась в черный халат и, выйдя в коридор, по стеночке сделала два неровных шага, чтобы спиной толкнуть дверь в комнату сына хозяина замка. Там горела керосинка, и Валентина облегченно перевела дух, перешагнула через груду одежды и замерла подле кровати, почти полностью заваленной джинсами. Чтобы успокоиться, она принялась складывать их стопкой, заодно считая пары, но на двадцатой сбилась и начала сначала.

— Их всего тридцать семь. От скуки решил разобрать одежду.

Валентина отпрянула от Дору, выросшего подле нее будто из-под земли.

— Ну сколько раз просить тебя не приближаться ко мне бесшумно?! — зашептала она срывающимся голосом. — И вообще… А что это ты так быстро оделся?

— Я не торопился, просто ты долго считаешь… Вот, эти джинсы тебе подойдут, и эта майка, и вот тот свитер, — говорил юный граф, кидая на расчищенную кровать одежду из платяной комнаты. — Да у меня еще и женское белье есть… Специально для тебя купил…

— Надеюсь, не стринги?

— Угадала! — и тут он перестал улыбаться. — Да что ты так вылупилась на меня?! Я все о тебе знаю. То, что ты во всем скромняга. А что сразу не отдал, так ждал, когда у тебя закончится чистая одежда. Не хотел заранее смущать тебя подарками.

Валентина оделась, поразившись, с какой точностью вампир, не видевший ее ни разу голой, попал в размер. Дору перенес все джинсы в шкаф и остался стоять в его дверях, оценивая результат своего шоппинга.

— С тобой угадать оказалось намного легче, — выдал он задумчиво. — С собой же я постоянно промахиваюсь, оттого у меня столько барахла. Надо все собрать и отослать в какой-нибудь приют. У меня все еще подростковый размер, — усмехнулся он как-то не очень весело.

Валентина кивнула, точно от нее требовали разрешение на сбор вещевой посылки, попыталась и не смогла отвести взгляд от бледного лица вампира. Совсем мальчик

— сколько ему? Лет так шестнадцать или того меньше? Возможно, именно поэтому с ним не так страшно, как с его отцом. А сколько самому графу? Вполне вероятно, нет еще и сорока… Не было, когда он умер для людей и родился для тьмы.

Она умоляюще посмотрела на вампира, прося отпустить ее. Тот улыбнулся и произнес:

— Ну что я забыл?

Дору улыбался по-доброму, и Валентина, почувствовав наконец свободу, подыграла ему, выдавив из себя томно:

— Носки шерстяные…

— О… — протянул он и даже хихикнул. — Только не смей таким голоском говорить с отцом, а то я не смогу защитить тебя от его поцелуя.

Лицо Валентины тотчас сделалось серьезным, и она вновь бы прокрутила в голове последнюю встречу с графом, произошедшую посреди заснеженного поля, но Дору вернулся из ее комнату слишком быстро, и теперь вся ее сила воли была направлена на борьбу с дрожащими руками, которые не желали натягивать на ноги теплые носки. Дору тем временем присел рядом, чтобы немного подсушить полотенцем волосы. Он то задирал их вверх, то приглаживал за уши, недовольно качая головой.

— Ну это же безобразие, а не волосы! Тебе не то что косу нельзя заплести, но даже нормальный хвост не сделать! Зачем эти пряди на лицо? Ужас… Нет, я все же понимаю, почему Станислав тебя бросил.

Валентина сжала губы — ну зачем, зачем он постоянно напоминает ей про неудачную первую любовь? Она попыталась встать, но вампир проворно спрыгнул с кровати и еще в полете ухватил ее за ногу, затем перевернул обратно на спину и уселся ей на колени, захватив в плен своих тонких пальцев оба ее запястья. Затем улыбнулся, медленно и неумолимо обнажая клыки, которые Валентина видела впервые. Она хотела бы вырваться, убежать, но лишь покорно закрыла глаза и принялась мысленно считать до десяти, двадцати, тридцати…

Когда никакой боли не последовало, она открыла один глаз, затем второй: Дору мило смотрел на нее, плотно сжав свои подведенные то ли самой смертью, то ли помадой фиолетовые губы. Руки его уже не держали ее запястья, и Валентина легко выскочила из-под вампира и отползла к двери на безопасное расстояние, хотя чувство безопасности она оставила в съемной квартирке в Варшаве две недели назад, в чем сегодня окончательно убедилась.

Псевдо-невеста глубоко вздохнула и произнесла:

— Ты хотел меня укусить?

Вампир покачал головой.

— Если бы хотел, укусил бы обязательно… Я так… Показал тебе на практике, что перед вампиром ты бессильна. Так что если отец пожелает тебя укусить, он это сделает, не спрашивая твоего на то разрешения. А пока он этого не желает, его бояться не имеет никакого смысла. И запомни еще одну вещь — чем вы больше боитесь, тем нам больше хочется вас укусить. Усекла мысль?

Валентина кивнула.

— Теперь ты морально готова спуститься в гостиную, к отцу, — сказал он без всякой вопросительной интонации.

Валентина снова кивнула, хотя от нее этого и не требовалось.

— Я обещаю по возможности не нарушать твое личное пространство… Целовать тебя не доставляет мне никакой радости, да и отец не поймет откровенного проявления чувств, и я ему за это благодарен… Потому что мне наш спектакль тоже дается с превеликим трудом. Но есть ли у меня выбор, если мой папочка решил закончить наши с Эмилем похождения женитьбой… Хорошо еще согласился, чтобы мы сами нашли себе невест. Правда, не рассчитывал, что мы будем искать среди смертных. Впрочем, женщины и после смерти остаются женщинами. К тому же, в округе все намного старше меня… Даже если выглядят на тринадцать.

Он хохотнул.

— Вот что бы такое придумать, чтобы граф понял наконец, что постоянная женщина мне… противопоказана… Кстати, — он погрозил пальцем. — С твоей стороны было свинством застрять по дороге. Я думал, что окончательно сорву связки! А я умею петь и очень хорошо.

— Ав отместку ты послал за мной своего папочку! — истерически взвизгнула Валентина, дав наконец возможность организму выплеснуть страх последних минут.

— Тссссс — Дору тут же оказался рядом и закрыл ей рот ладонью. — Если бы я даже хотел послать папочку, то ничего бы не вышло, — и добавил уже совсем тихо:

— Посылают тут только меня. Но ты ему определенно нравишься, ангел тебя дери! Я не успел даже сообразить, в чем дело, а он уже, небось,был в твоем сугробе. Надо пускать в ход тяжелую артиллерию, а то неровен час, он меня действительно на тебе женит!

— Я не хочу за тебя замуж! — промычала Валентина в ледяную ладонь вампира.

— Так и я не хочу на тебе жениться. Но во избежание этого отец должен вышвырнуть тебя из замка собственноручно, а пока он окружает тебя небывалой заботой. Чего только стоят поваренные книги, которые он притащил из библиотеки на кухню. Тебе там не икается, когда Серджиу готовит?

— Но что, скажи, мне делать? Что делать? Я сделаю все, кроме… Ну я тебе уже сказала, кроме чего. Прошу, не заставляй меня… В общем, заставляй, только не это, ладно? Потому что сама я не могу сказать твоему отцу и слова поперек. Он вселяет в меня панический ужас, честно. Я даже машину не смогла завести. Вела себя, как полная идиотка.

— Серьезно? — Дору удивленно вскинул брови и откинул светлую прядь с бледного лица. — Ну и ладно… Если ты думаешь, что со мной ты ведешь себя иначе… Нет, милая, уж лучше бояться нас, чем вести себя необоснованно храбро, а? Я, кажется, четко сказал тебе перестать копаться в прошлом нашей семьи. Оно слишком темное, и молись не столкнуться с ним лицом к лицу, — Дору качнул головой и поднял глаза к темному потолку. — Прав был отец, что советовал не отпускать тебя в город. Там никто ничего не помнит и не вспомнит, покуда мой отец того не пожелает. А ты лучше не береди его память, а то мир не скажет тебе спасибо. Поняла?

Валентина поняла лишь то, что не сумеет произнести и звука, потому просто кивнула и протянула Дору руку, только тот, вместо того, чтобы помочь подняться, вернул перстень с рубином на ее безымянный палец.

Глава 5 "Будущий свекр"

Александр Заполье сидел в кресле, закутавшись в женскую шаль, точно человек, чувствующий холод. Он сжимал в руках книгу, но смотрел поверх нее на огонь, и пустое сердце его скакало вверх и вниз в такт языкам пламени в камине. Он ждал, когда сын с невестой спустятся к ужину, чтобы счастливое лицо Дору вернуло ему нервное равновесие. Александр прокручивал в памяти события вечера и искал в своем поведении огрехи, которые могли вызвать панический ужас, промелькнувший во взгляде русской девушки.

Решение сына жениться на смертной привело графа в шоковое состояние, из которого он все искал выхода и никак не находил. За эти две недели он несколько раз пытался поймать Валентину одну, чтобы откровенно поговорить об ее чувствах к Дору. Увы, жених, казалось, и на секунду не расставался с невестой. Невероятным было и то, что сама Валентина, презирая смертельный холод, каждый вечер ждала пробуждение Дору в фамильном склепе. Этот вечер не должен был стать исключением, но стал из-за несчастного сугроба.

_ ААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!

Граф, вскочив с постели, так шарахнулся головой о крышку гроба, что та отлетела аж к окну, от которого Дору еле успел отскочить.

— Замолчите вы! Оба! — закричал граф, позабыв об аристократической сдержанности.

— Papa, я тут один, — прошептал ошарашенный сын.

Граф отнял от лица руку, которой тер ушибленный лоб, и огляделся:

— Где Валентина? — спросил он с нескрываемым беспокойством в голосе.

— Ее нет, — печально ответствовал сын.

Граф глянул в окно — за окном царила кромешная тьма. Когда же он последний раз спал до полной темноты? Пару веков назад, когда был живым человеком и не встречал в тот день в порту Дубровника корабли с товарами. Впрочем, после бессонных пятнадцати суток немудрено спать, как только что убитый. Если, конечно, рядом никто не визжит.

— Ты чего орал? — спохватился граф.

— Тины нет, вот я и нервничаю…

— Мальчик мой, прошу тебя, нервничай потише. Женщинам свойственно опаздывать.

Александр Заполье вылез из гроба, поправил пояс халата и направился к выходу из склепа, но сын перехватил его за локоть и дрожащим голосом спросил:

— Papa, а вдруг она не приедет?

— Как это не приедет? — спросонья тяжело было понять ход сыновних мыслей.

— А что, если она вдруг поймет, что не настолько сильно любит меня, чтобы прожить вместе целую вечность? Ведь может такое быть, ведь может? Вы же куда лучше меня знаете женщин. Вы были женаты, а со мной это в первый раз. Вдруг она меня не любит?

— Конечно же, она приедет, мой мальчик, — сказал граф, пытаясь сдержать улыбку. Горькую. — Тебя невозможно не любить. Как и твои деньги. И если она иногда все же смотрится в зеркало, то должна понимать, что ей несказанно повезло…

"И мне тоже", — добавил Александр уже про себя, отвел в сторону руку сына и поставил ногу на лестницу, но Дору вновь уцепился за него, на сей раз схватившись за халат:

— Она будет держаться за тебя зубами, — процедил граф сквозь зубы, пытаясь освободиться.

— Papa… — тон обращения сразу не понравился графу, и он даже сощурился, будто вблизи не видел бледное вечно юное лицо старого уже сына. — Признайтесь, вы купили мою мать, как купили титул и замок ее предков, или она все же что-то к вам чувствовала?

Александр выпрямился. Рот его наполнился горькой слюной, напомнившей о нестерпимом вечернем голоде.

— Ты можешь только гадать, но никогда не можешь знать наверняка, что скрывается за улыбкой женщины, сколько бы искренней она тебе не казалась.

Повисла тишина. Неприятная. От нее веяло могильным холодом сильнее, чем от трех пустующих гробов.

— Я любил Брину, — отчеканил граф и отвернулся от сына, но Дору все не отпускал его.

— Papa, я люблю Тину, — голос тихий и серьезный, что для ветреного мальчишки нонсенс. — Это так, если вы еще не поняли…

Граф в задумчивости вышел на улицу, пытаясь понять, что могло произойти с Дору за два месяца отсутствия в замке. Оба сына уезжали злые, и Дору даже бросил на прощание, что зря граф не выдал им по луку со стрелой — так было бы легче отыскать царевну-лягушку. Но ведь нашел, нашел! И говорит о непонятной любви, будто его приворожили. А вдруг так оно и есть?

Александр сглотнул совсем уж горький ком. Иначе это "нечто" не могло влюбить в себя повесу, прожигателя и жизни, и смерти за… наверное, всего за месяц. Любовь с первого взгляда не для стариков. А Дору молод только внешне. Двадцать лет разницы сказались у отца с сыном лишь на лице. А сейчас Дору ведет себя уж слишком по-мальчишески. Александр сжал правую руку в кулак и разжал, имитируя удары сердца. И с каждым мысленным ударом пальцы его двигались все быстрее и быстрее. Вот что он чувствовал рядом с Бриной Нодь. Он не мог дышать… Он сложил к ее ногам все свои богатства, от которых, после уплаты долгов, мало чего осталось, а что получил взамен? Сына, которого мать не любила. Невозможно любить ребенка, рожденного от нелюбимого мужчины. Возможно, поэтому Дору и вырос в абсолютно бесчувственного монстра. И монстр не может вдруг ни с того, ни с сего полюбить. Что-то тут не так, что-то не так… Он обязан поговорить с Валентиной. И если нужно — сказать свое твердое родительское "нет".

Милого дитя нет уже целый час? Снегопад вполне мог задержать ее в дороге, так что волноваться рано. Как рано и радоваться тому, что она может не вернуться. Похожа ли она на влюбленную девушку? Да откуда ж ему знать, как они выглядят… А вот Дору выглядит таким, таким… Александр не смог подобрать подходящего слова, потому что шекспировский набор любовных эпитетов не совсем подходил к славянскому вампиру.

Граф чуть не оступился на крепостной стене, по которой прогуливался в задумчивости и полном одиночестве.

— Дору, ну хватит уже орать! — выкрикнул он с нескрываемым больше раздражением. — Ты ведешь себя, как умалишенный. Я свяжу тебя и брошу в гроб с кляпом, если не заткнешься!

— Я молчу, papá, — ответил выросший рядом с ним сын.

— Валентина?!

И граф, даже сам не поняв, что делает, растворился в ночной снежной завесе…

Александр поднял шаль к самому носу и чуть не прикусил нити клыками. И зачем только он полетел к ней, ведь она звала своего жениха! Дору хотя бы умеет водить машину. Но, но, но… Логика с самого вечера играла с графом злые шутки, что наводило на мысль, что в его возрасте вредно спать допоздна. Однако слух все же не подвел вампира, и тот успел, заслышав на лестнице девичьи шаги, скинуть шаль на колени и вальяжно развалиться в кресле.

Валентина как можно медленнее спускалась в гостиную и повторно пересчитала бы ступеньки, если б Дору не начинал щекотать ей ногтем спину, когда она задерживалась на ступеньке больше пяти секунд. Валентина знала, что до ее стула ровно двадцать один шаг, столько же, сколько ей стукнуло этой осенью лет. Она шла слишком медленно еще и потому что у шапки, которую нацепил на ее влажные волосы Дору, был слишком тяжелый хвост. Лисий! Мех почти не грел голову, скованную ледяным страхом после разговора с женишком.

— Поторопись, дитя, если хочешь застать свой чай хотя бы теплым. Хлеб и мясо, увы, давно холодные.

Валентина не смогла сдержать дрожь, которая расползлась по телу с первым же звуком бархатного голоса графа Заполье, и была благодарна ему за то, что тот не повернул в ее сторону головы и продолжил читать книгу. Он всегда читал в кресле. Он вообще всегда читал!

Она села на заботливо отодвинутый Дору стул и поблагодарила за шаль, которую тот набросил ей на плечи, прежде чем присел рядом и осторожно взял вилку, чтобы с трудом проткнуть ей мясо.

— Похоже, чтение поваренных книг не особо помогает нашему горбуну, — начал Дору громко. — Может, тебе самой показать нам шедевры поварского искусства, или ты боишься спалить замок?

Валентина смотрела в прищуренные глаза юного графа и не понимала, какой реакции ждет от нее Дору. Это что, его новый план — отправить ее на кухню, чтобы издеваться над обонянием несчастного графа? Но рот раскрылся сам собой и выдал просьбу:

— Сбегай, милый, в машину. Там у меня заварные булочки…

— Ты уже съела две!

Валентина вскинула глаза и чуть не вскрикнула, увидев через стол темные глаза графа. Как, как тот за какую-то долю секунды смог пересечь гостиную?! Она не выдержала огненного взгляда графа и уставилась на его бледную руку с двумя огромными, как и ее рубин, перстнями: длинные пальцы продолжали сжимать книгу.

— Papa, позвольте мне принести их, — начал тихо Дору. — А то ведь сливки могут испортиться.

— В нашем-то холоде?

Отец устремил на него испепеляющий взгляд.

— Но она хочет есть, а есть то, что готовит Серджиу, невозможно. Это же настоящая подошва!

Дору демонстративно попытался отпилить ножом кусочек мяса.

— Возьми нож поострее, — осадил его граф, не глядя больше на девушку, будто той и вовсе не было в столовой. — Никакого сладкого больше, ты меня понял?! Она в эти последние дни должна есть только нормальную еду, и чем та будет проще, тем лучше будет для всех нас. Есть разные способы утолять голод, Дору, и не мне тебе напоминать о них.

Повисло молчание, которое должно было разразиться бурей. Валентина пыталась удержать слова во рту, хотя и понимала, что сопротивляться желаниям Дору бесполезно. И вот ее неестественно тонкий голос пропищал:

— В следующий раз я съем все четыре за воротами замка.

Она зажмурилась, словно от вспышки молнии, а когда открыла глаза, то стул, на котором еще секунду назад восседал граф, был пуст. Дору же довольный откинулся на спинку своего стула и принялся стучать по столу столовыми приборами, словно барабанными палочками. Тогда Валентина с тяжелым вздохом положила на хлеб кусок мяса прямо так, целиком, и откусила чуть ли не половину бутерброда за раз. Дору улыбался, глядя на то, как ее зубы мужественно ведут сражение с приготовленной горбуном едой. После победного вздоха Валентина сказала:

— За эти две недели я умяла годовую норму сладкого и наконец-то поняла, как вкусны хлеб и вода. Может, пункт сладкого мы вычеркнем из сценария? Я действительно больше не в состоянии его есть.

— Да ты что! — Дору аккуратно сложил нож и вилку на салфетку треугольником, вместо креста. — Пока в списке раздражителей папочки десерты занимают первое место. Конечно, если ты все же решила…

— Нет! — завизжала Валентина и тут же прикрыла ладонью рот, чтобы уже прошептать: — У меня останавливается сердце, когда он вот так кидается ко мне.

— Да не кидается он, а просто подходит. Ну пойми, что нам необходимо контролировать себя, чтобы двигаться медленно, как живые люди. Ну, а ты, ты же делаешь все, чтобы отец перестал себя контролировать… Ведь в этом суть нашего спектакля. Пойми же, аскетизм — это его главная шиза, которой он всех решил заразить — даже его закадычный дружок Мойзес Буэно сбежал из замка в бессрочное кругосветное путешествие. А он самый жуткий скряга, которого когда- либо носила земля. Так вот, если отец поймет, что тебя будет невозможно посадить на нашу диету, то он запретит мне жениться. И Эмилю тоже. Я, кстати, намекнул ему, что выбрал смертную, потому что ни одна вампирша не пожелает отказаться от живой человеческой крови. Ну и смертная, выходит, тоже… — хохотнул Дору. — А когда к шоколаду мы приплюсуем твои джинсы…

— Я привезла платья, они в машине, — осторожно перебила его Валентина. — Я уже сказала про них графу.

— Зачем?! — Дору зло сжал губы и дернул за салфетку так сильно, что нож с вилкой перекатились через стол и со звоном ударились о деревянные половицы. — Как ты посмела своевольничать?

Он видел, как от его слов задрожали плечи девушки, и понимал, что она не отодвинула свой стул от стола только из страха усилить его гнев. Напускной. Но она-то об этом не знала…

— Я его боюсь, — тихо сказала Валентина то, что он знал и без всяких ее признаний. — Позволь хоть немного его задобрить…

— Ты что, забыла зачем ты здесь? — Дору прошелся по горячей щеке острым ноготком. — Александр желает, чтобы все его слушались, и он не допустит, чтобы в замке был кто-то, кто перечит ему. Особенно, если этот кто-то — женщина. Пойми же, он должен понять, что его стереотипы о женщинах устарели, и что для его же спокойствия лучше, если рядом с нами не будет жен. Какими еще словами я должен тебе это объяснять? А теперь выпивай-ка свой чай и пойдем танцевать рок- н-ролл до самого утра, или пока лестница не рухнет, или папочка нас с нее не спустит.

Валентина молча допила чай и с обреченным видом поскакала за женихом.

А в предрассветный час выдохшийся нетопырь влетел в склеп и рухнул на крышку гроба, из которого послышалось недовольное мычание разбуженного Дору. Граф Заполье с облегчением вздохнул: впереди его ждало несколько часов тишины. Никогда ночи не казались ему такими длинными, как в последние две недели, а ночные прогулки на безопасном отдалении от замка, чтобы не мешать влюбленной парочке веселиться, никогда так не выматывали. Интересно, к этому тоже привыкают… будущие свекры? Остается надеяться, что у Эмиля все же хватит ума найти себе достойную пару. Не зря же он в конце концов в качестве приемного сына выбирал взрослого серьезного юношу. Жаль, конечно, что тот, вместо того, чтобы урезонить Дору, сам в какой-то мере попал под дурное влияние вечного юнца.

Глава 6 "Свобода не продается"

"Интересно, который сейчас час?" — граф Заполье все никак не мог решиться скинуть крышку гроба: подозрительно тихо было в склепе. В итоге Александр решил повременить с пробуждением, закрыл глаза и стал ждать визгов "будильника". Тишина. "Проспал?" Или проспали оба? Слишком долго они беседовали вчера с сыном, лежа каждый в своем гробу. Конечно, граф предпочел бы усесться в кресло в кабинете, но шестое чувство подсказывало ему, что это единственная возможность поговорить по душам. По мертвым, но с живым жаром.

— Дору, сколько тебе лет? — начал Александр довольно зло, когда разбуженный сын попросил повременить с разговором до вечера.

— Двести четырнадцать со дня рождения, а со дня смерти посчитайте сами… Но,

— добавил он вдруг с опаской: — Тина думает, что мне всего полтора века.

Граф усмехнулся.

— Да, ты определенно молод в ее глазах. Если ты скажешь мне, чем вызвана данная ложь, я буду тебе очень благодарен.

— Не хотел, чтобы она расспрашивала меня про Наполеона, — усмехнулся Дору. — Такой ответ вас устроит?

Граф снова усмехнулся.

— Или в крайнем случае не заставила перечитывать "Войну и мир" Толстого, опять же на предмет поиска неточностей. Зачем вы спрашиваете меня об этом, papá?

— Просто интересно… Это то, чем ты занимаешься в своих извечных отлучках из замка?

— Что именно? Танцы? Так рок-н-ролл давно устарел… Или вы снова не договариваете?

— Да собственно все это… Я не буду напоминать тебе про выигрыши в казино… Я понимаю, что вы бежали за человеческой кровью. Я имею в виду женщин. Ты так вел себя со всеми или… Валентина особенная?

— Тина особенная, — буркнул Дору. — Теперь я могу спать?

— Спи. Конечно, спи…

— Доброго вам дня, papá.

Но день не был добрым. В голове Александра беспрестанно крутилось мотто родного Дубровника: свобода не продается ни за какое золото. Но Брина продала ему свою свободу. Вернее мать, оставшаяся после смерти расточительного муженька по уши в долгах, не раздумывая ни секунды, вручила дочь обычному купцу, который просто назвался графом. Все они были там графья, без разбору, у кого карман оттягивало золото. Она продала бы дочь даже еврейскому ростовщику, если бы тому не приглянулась горничная молодой невесты. Все женщины продаются. Без разбора. Но стоит ли их всех покупать?

Александр осторожно приоткрыл крышку и выглянул наружу. Гроб сына был закрыт, а Дору сам никогда не убирал за собой постель. Граф поднялся и, спрыгнув на каменный пол, замер: на нижней ступеньке спал "будильник", завернувшись в лисью шубу. Голову девушки по-прежнему венчала шапка, которую испанцы давным-давно велели носить всем презренным евреям. Граф присел подле Валентины с намерением всего лишь забрать шапку, принадлежавшую сеньору Буэно. В ней его предок, сбежав от королевы Изабеллы, перебрался со всем своим золотом в Дубровник, и с тех пор шапка эта передавалась у них в роду от отца к сыну — но скупой ростовщик так и не впустил в свою жизнь женщину до самой смерти, так что шапка осталась в его вечном пользовании. Как Дору посмел ее взять? Надо было отчитать его утром, но ничего… Еще успеется…

Александр коснулся шапки, но не снял ее, а вместо этого осторожно отогнул воротник шубы, закрывавший девушке лицо, откинул непослушную короткую прядь льняных волос и тронул щеку пальцем — как же давно он не касался теплой кожи человека. Предательское чувство, которое, как ему казалось, он сумел обуздать, поднималось из глубин мертвого тела с первобытной силой, во рту стало меньше места и… Александр молнией вылетел из склепа, взмыл в небо, распугав стаю ворон, и с неистовством принялся рассекать крыльями морозный воздух, чтобы заглушить звук человеческого сердца, все еще поющий в ушах.

А Валентина тем временем продолжала безмятежно спать, даже не подозревая, какой опасности только что случайно избежала.

— Ты что, спишь? Здесь, на холоде? Да еще в платье?

Дору говорил просто так — девушка не проснулась. Тогда он перекинул сонное тело через плечо, в два шага пересек дворик и запрыгнул в окно второго этажа, которое всегда заботливо оставлял открытым, чтобы не утруждать себя любимого прохождением через залы по пути в свою спальню.

— Просыпайся, спящая красавица, а не то я тебя поцелую без гарантии того, что ты когда-нибудь вообще проснешься.

Валентина с трудом разлепила глаза и приподнялась на локтях.

— Где я?

— Там, где и следует быть моей невесте — в моей постели, — улыбнулся Дору.

Памятуя вчерашнее, Валентина уперлась руками в холодную грудь вампира и отодвинула его от себя на расстояние вытянутых рук.

— Но я же пришла в другую твою постель, чтобы не нарушать никакие сценарии…

Она села на кровати, высвободилась из шубы и поежилась, одергивая задравшееся шерстяное платье.

— Я нашел тебя спящей на ступеньках. Еще бы немного, и ты бы там замерзла насмерть.

— Да у вас там вытрезвитель, даже в твоей шубе. И в этой дурацкой шапке. Валентина сорвала ее за лисий хвост и швырнула на кровать.

— Это старинная шапка. Я просто хотел позлить отца.

Валентина поежилась и опасливо покосилась на Дору, шмыгая оттаявшим носом.

— Извини, что опять сценарий сорвала, но я ужасно вымоталась за последние три дня. Все ночи мы с тобой с ума сходим, а потом, не поспав и часа, я тащусь в город. Сама удивляюсь, как еще не въехала в кого-нибудь. Надеюсь, у пункта с опозданиями мы поставили галочку, и за эту неделю я высплюсь?

Дору кивнул.

— Я продрыхла весь день — Серджиу даже пару раз заглядывал проверить, жива ли я. Потом я, ни разу не скривившись, съела его овсянку, хотя стоило бы напомнить вашему горбуну, что в России мы предпочитаем есть по утрам гречневую кашу. Затем я перетащила из машины все сумки и пошла будить вас с графом. Правда, солнце что-то слишком долго не заходило, и я задремала. Ты же спишь, как сурок… А твой отец не побрезговал перешагнуть через меня и уйти, не пожелав доброго вечера, — наиграно насупилась Валентина, не найдя на лице Дору и намека на улыбку.

— Плохо свекор себя ведет, правда? — тоже наигранно звонко рассмеялся Дору. — Да и меня святой водой не облил!

Валентина не улыбнулась, поняв, что Дору по какой-то причине нынче не до шуток. Он тер нос, да и у нее самой вдруг зачесалось все лицо. Она принялась раздирать ногтями щеку, но неприятные ощущения только усилились.

— Слушай, глянь, что у меня тут?

Дору откинул с ее лица непослушную прядь и замер.

— Похоже, я тебя случайно поцарапал. Странно, ведь вчера отполировал все ногти.

С этими словами он оттолкнул девушку с такой силой, что Валентина пролетела всю кровать, и лишь огромное количество подушек в изголовье спасло ее от сотрясения мозга. Дору жался к дверному косяку и судорожно грыз ноготь.

— Я еще не завтракал, — процедил он сквозь зубы. — Там на столике тональник, пудра, румяна… Нанеси на себя пять слоев, чтобы она не пахла. Это выше моих сил! — и он стремглав вылетел в коридор.

Валентина, не спуская глаз с пустого дверного проема, пять раз медленно выдохнула, спрыгнула с кровати, дотянула до пола вновь задравшееся выше колен платье, снова с опаской покосилась на дверь и направилась к туалетному столику. На щеке алела тоненькая царапина с капелькой крови в уголке. Валентина смахнула ее кончиком ногтя, выдавила на палец немного тонального крема и принялась за дело в надежде не перейти грань между обычным макияжем и театральным гримом, на котором она подрабатывала во время студенчества.

Ух, теперь ничего не заметно! Оставалось выбрать духи, хотя она и ненавидела острые ароматы! Но в целях безопасности можно и стерпеть. Стоп — тени, тушь, румяна и помада превратили ее в женщину, а вот волосы продолжали тянуть в мужские ряды. В общем-то если их расчесать, они станут чуть длиннее, а если задние длинные пряди еще и перекинуть вперед…

— Какая метаморфоза!

Валентина подскочила из кресла. Оказалось, что Дору давно стоял у нее за спиной, но предательское зеркало не выдало его присутствие в комнате. Только вампиры могут видеть свое отражение, не люди…

— Спокойно, я так завтрак пролью! — Дору с улыбкой поставил на туалетный столик почти пустой бокал. — Я никогда тебя не видел такой… женственной. Вот еще бы волосы отрастить… И ты будешь совсем в папином вкусе…

— Дору! Мы договаривались!

— Да ты сама пытаешься ему понравиться, разве нет? Иначе чего платье напялила! — Дору присел на корточки против туалетного столика и прокрутил против часовой стрелки один из хрустальных флаконов для духов. — Ну, признайся, что вчерашняя моя идея теперь не кажется тебе такой уж неудачной…

— Дору! — Валентина чувствовала, что еще секунда и все старания по макияжу пропадут даром.

— Хорошо, хорошо, — юный граф поймал ее за запястье, и Валентина почувствовала, как сердце сбавило свой бешеный ритм. — Может, даже неплохо немного подыграть папочке в послушании, а потом выдать ему новую порцию оплеух… Надо подумать над продолжением. Перестань уже дрожать, он к тебе не подойдет, пока ты моя невеста, так что не бойся. К тому же, нашего аскета давно на человеческую кровь не тянет. Да и ни на что его не тянет… — со вздохом добавил Дору. — Если бы он сумел разделить хоть одно мое увлечение, то моя тяга к жизни раздражала бы его куда меньше. Пошли же, оторвем его от книг.

— Так что у нас сегодня по плану? — попыталась улыбнуться Валентина. — Я выспалась, и могу разнести ваш замок к чертовой бабушке! И не к чертовой тоже…

Улыбки не вышло, потому что левое веко продолжало нервно дрожать.

— Для начала мы шокируем Александра Заполье твоим видом и потребуем у него шоколад, который вчера он перепрятал в третий шкаф библиотеки. Пойдем.

Только кресло подле пылающего камина оказалось пустым, и Дору долго стоял в гостиной в нерешительности, а потом, отправив невесту в библиотеку, поднялся в отцовский кабинет.

Глава 7 "Слезы людские"

Александр просчитался и материализовался за полметра до стены башни, так что еле успел ухватиться рукой за оконный выступ. По человеческой привычке вампир перевел дух, подтянулся на руках, толкнул оконную раму и расположился на подоконнике отдыхать. В голове оставался сумбур. Был бы рядом сеньор Буэно, он бы сорвался на старике, даже метнул в него пресс-папье — старому ростовщику не привыкать со смехом относиться к разбушевавшейся клиентуре. А Александру действительно хотелось сейчас уложить замок в руины. И все из-за одной теплой щеки…

Дверь в кабинет открылась — без стука мог войти только сын и войти слишком быстро. Полы неподпоясанного халата свешивались на улицу, и Дору не оставил сей факт без внимания.

— Papa… Вы что, летали?

Граф изобразил на лице подобие удивления.

— В своем ли ты уме! В моем ли возрасте летать да еще зимой?.. Это твое молодое дело парить в ночи…

— Ах, да, — усмехнулся Дору. — Я забыл, что мне всего сто пятьдесят лет… Хотите орешки? — он порылся в кармане и извлек целую горсть. — Фундук, собственнозубно колол.

Граф схватил протянутые орехи и в миг отправил штук пять в рот. А когда на остром клыке хрустнул последний орешек, Александр с ужасом взглянул в довольное лицо сына — поймал, подлец! Но ореховому голоду после полета нетопырем невозможно сопротивляться, поэтому граф разжал кулаки и примирительно спросил:

— Зачем ты пришел?

— Papa, я не могу найти оставленный к чаю шоколад. Хотел спросить, может вы знаете, где он?

— Я четко сказал — никакого сладкого. Ну не кукся, пожалуйста, мой мальчик! Ты ведь понимаешь, во что превратится после… — граф выбирал подходящее слово,

— свадьбы… шоколад? Мы не можем позволить нашим инстинктам взять верх над разумом, если не хотим столкнуться с внешним миром. Человеческая кровь хороша как десерт. Но если каждый день питаться мясом хищников, озвереешь. И тогда твои дни сочтены. Твои дни, как человека… Бессмертного человека. А ты ведь человек, — Александр подался к сыну. — Ты прекрасно играешь на фортепьяно и поешь. Твои записи слушает полмира. Ты человек, Дору. И должен жить человеком.

— А вы зверь, papá? Нет? Отчего тогда не выходите из своего логова? Чего мучиться? Закопайте себя сразу вверх ногами, чтобы никогда больше не проснуться. Или это просто суеверие?

Александр в упор смотрел на сына и молчал.

— Papa…

Но он не позволил сыну сказать больше ни слова:

— Это тебя не касается. Хотя нет, касается, — прорычал граф. — Я сделал все, чтобы в этом замке вы были в безопасности. И хочу, чтобы вы как можно реже покидали его охранительные стены. А вы не цените мою заботу о вас — ни ты, ни Эмиль. Вам скучно со мной, не надо отнекиваться. Я знаю это. Я старый и скучный, я не создан для нового времени. Поэтому я и хотел, чтобы вы нашли себе жен, с которыми вам будет не скучно здесь, в безопасности. И не надо! — граф предупреждающе поднял руку. — Не надо говорить мне, что за вампирами больше никто не охотится. Это не так, и мы все это прекрасно знаем. Я не хочу потерять тебя. Тогда я действительно покончу с собой. Ты — единственное, что держит меня в жизни.

— Единственное… — Дору тряхнул головой, решив, что вот он, момент истины. — А вы не думали найти пару для себя? Мне больше не пять лет, обо мне не надо заботиться. Так что вам не мешало бы наконец позаботиться о себе. На моей матери свет клином не сошелся. Ничто не вечно под луной. И уж точно не любовь женщины, которая вас никогда и не любила.

— Не смей!

Граф замахнулся и дал сыну пощечину раньше, чем подумал о том, что Дору все равно ничего не почувствует.

— Ну вот, — ответил тот, даже не пошатнувшись. — В вас осталось что-то от человека. И вы еще что-то способны делать в первый раз. Например, поднять на меня руку.

— Уйди, Дору! Уйди и закрой дверь! Оставь меня в покое… У тебя есть, кем заняться…

— А у вас есть чем сегодня заняться в своем гордом одиночестве?

— Да, я пойду в библиотеку…

И граф размашистым шагом, даже не подвязав халат, прошел мимо сына и хлопнул дверью, оставив его в кабинете одного. Дору тут же сел за стол и закрыл глаза, вызывая на связь Эмиля. И вот, бледная тень уже сидит на стуле напротив дубового стола.

— Мне кажется, у нас ничего не выйдет, — прозвучал в ушах Дору голос брата.

— А я верю, что лед тронулся. Мы хорошенько его встряхнули. Он уже начал раздражаться, а это хороший знак. Медведь просыпается. И вообще, он читает стихи о любви. Представляешь? — мысленно ответил Дору Эмилю. — В крайнем случае, он просто ее убьет. Неужели тебе ее жалко? Больше чем отца, который дал тебе все, о чем ты даже мечтать не мог, дорогой наш профессор?

— Мне жалко денег, которыми я закрыл ее кредит. За них мне еще платить проценты Мойзесу.

— О чем мы с тобой говорим, Эмиль? О пяти тысячах евро?

Тень рассмеялась, да так сильно, что у Дору дрогнули барабанные перепонки.

— О жизни человека, если ты забыл. Обещай, что сотрешь ей память и вернешь в мир людей, если она не станет твоей мачехой. Обещаешь, что не закопаешь ее мертвое тело на кладбище. Обещаешь?

Дору тряхнул головой.

— Ты смешной, Эмиль. Ты все еще такой человек… Человек… Я даже не успею глазом моргнуть, как она будет мертва. Кстати, — Дору с улыбкой откинулся на спинку отцовского кресла. — Они сейчас вдвоем в библиотеке. Я думал сначала послать туда отца спасать шоколад, но все сложилось как-то само собой и более удачно… Будто кто-то сверху нам помогает… Они впервые наедине, Эмиль. Впервые за столько лет Александр Заполье один на один с живой девушкой.

Тень вскочила, и Дору почувствовал неприятный спазм, будто прозрачные руки действительно могли его придушить.

— А-ну живо дуй туда! — сотрясал голос брата его барабанные перепонки. — Живо!

— Уймись, чудовище! — рявкнул Дору в голос. — Я пойду… Пойду…

Он вскочил из кресла и сделал шаг к двери, продолжая потирать шею. На стуле уже никого не было.

— Дурак! Чтобы я еще хоть раз вызвал тебя на связь!

Он сбежал по лестнице и толкнул дубовую дверь библиотеки, но дальше не пошел, попятился и сунул скинутую кроссовку под дверь, чтобы та не закрылась и не испортила момент, которого он ждал две недели. Эти двое стояли друг против друга, и одна ладонь лежала в другой. Дору вбежал на середину лестницы и, закрыв глаза, прошептал: "Она еще жива, придурок! Сказал же, что просто гора не идет к Магомету…" В ушах его тотчас прозвенел ответ Эмиля: "Смотри там в оба!" Дору открыл глаза и в голос сказал:

— Да сейчас… Я свое дело сделал. А выйдет что-то из свидания вслепую или нет, уже не моя забота. В запасе имеется еще одна невеста. Твоя, милый мой Эмиль!

Но, к счастью, брат не слышал его. И, к счастью, его не слышал граф Заполье, держа за пальцы смертную девушку, которую до полусмерти испугал своим появлением. Она спокойно сидела на диване, а вот он потерял последнее спокойствие, когда увидел перед собой не привычное "нечто", а милую девушку в приличном платье. Но милое создание сразу же вскочило, попятилось, зацепилось за стул и полетело бы на пол, не схватись он за горячую руку. И вот теперь они смотрят друг другу в глаза, как кролик на удава. Только из них двоих никто пока не может решить, даже для себя, как в их дуэте распределились роли.

— Почему ты меня боишься? — вдруг произнес граф, и Валентина поняла, что, мысленно прощаясь с жизнью, успела сосчитать до ста.

— Вы слишком холодный, — ответила она невпопад и вспыхнула.

— Я холодный? — едва слышно произнес Александр. — Зато ты горишь, словно раскаленный чугунный утюг.

— Пустите меня, пожалуйста… — простонала Валентина, чувствуя, что сердце в своей бешеной скачке уже стучится в зубы.

— Я не держу тебя…

И действительно — ее рука лежала на абсолютно плоской ладони графа, точно на столе, и также быстро соскользнула с нее, как только Валентина пошевелила пальцами.

— Почему ты боишься меня? — не унимался Александр. — Неужто думаешь, что я способен убить невесту своего единственного сына?

— У вас их двое… — пролепетала Валентина, не в силах прикусить язык.

— Эмиля я усыновил. Ты этого не знала?

Она действительно не знала и сейчас крутила головой, не в силах остановиться, хотя и видела, каким жадным взглядом граф следит за прядью, дрожащей у самого ее уха.

— Как же мало ты о нас знаешь, дитя…

Валентина сглотнула. Да так громко, точно пушечное ядро со стола скинула. И вздрогнула всем телом.

— Прекрати дрожать. Идем!

И граф схватил ее за руку так крепко, что Валентина чуть не взвизгнула, и потащил к выходу — она за ним чуть ли не бежала, покуда вампир примеривался к шагу смертной девушки. Он отпустил ее у камина и велел сесть в кресло, потом сорвал с себя халат, который так и не подвязал.

— Мужской халат и женское платье — безумный кич, — улыбнулся Александр одними губами, кутая Валентину в свой извечный наряд. — Зато тепло, верно?

— А вам?.. А вы… — начала было Валентина, но осеклась.

Конечно, вампиру не холодно. Возможно только немного неловко стоять перед ней в брюках и сорочке даже без шейного платка. Она отвела взгляд, и он тоже отвернулся.

— Я погорячился с платьями, — Александр даже усмехнулся выбранному глаголу.

— Ты можешь надеть брюки.

— Мне не холодно, — проговорила Валентина, действительно почувствовав возвращающееся в тело тепло.

— Вот и славно, вот и славно, — пробормотал хозяин замка, глядя на пустой стол в столовой. — Погрейся у огня, а я велю поторопиться с ужином.

Валентина следила за удаляющейся фигурой. Он шел, но для нее — бежал. Как же они не похожи с Дору. Она бы скорее Эмиля приняла за его родного сына. Хотя что тут странного? Она встречала много детей, безумно похожих на своих приемных родителей. Как собаки порой похожи на своих хозяев. Что за глупость…

— Возьми шаль!

Валентина вздрогнула, вдруг снова увидев перед собой графа. И не протянула руки

— она смотрела на аккуратный шейный платок и отутюженный пиджак. И непроизвольно сжала пальцами борта халата, точно боялась, что граф сейчас снова спрячет себя в него.

— Позвольте мне остаться в халате, так теплее…

Граф только кивнул, а она, ища, чем занять образовавшуюся паузу, заметила книгу. Стихи? Тютчев? Не может быть…

— Я хорват, — ответил граф на незаданный вопрос. — Я свободно владею твоим языком, как ты успела уже заметить. И Дору знает русский наряду с сербским и румынским. Одна из его многочисленных гувернанток была русской.

Валентина снова кивнула и уставилась на протянутую руку.

— Мы могли бы почитать друг другу любимые стихи… — проговорила она тихо.

— После ужина, мое прелестное дитя. После ужина.

Валентина вцепилась в руку и только тогда поняла, что граф в перчатках.

— Чтобы я более не казался тебе таким уж холодным, — улыбнулся он одними губами.

Ели в тишине. Граф осушил принесенный ему бокал в то же мгновение, как Серджиу поставил его перед ним. А Дору с нескрываемым наслаждением потягивал из своего стакана тягучую бордовую жидкость. Валентина тоже блаженно жевала свежие овощи: после шоколада они казались амброзией. Но когда наколола на вилку лист салата, вдруг поняла, что в повисшей тишине все будут слышать только его хруст, поэтому скрестила столовые приборы на тарелке и, сложив руки на коленях, с надеждой взглянула на Дору, которого повисшая над столом тишина нисколько не смущала. Конечно, они всегда так едят — подумала Валентина и на свой страх и риск нарушила молчание:

— Может, уже почитаем стихи? — И когда никто не поддержал ее инициативу, даже сам граф, добавила: — Или всю ночь просидим вот так?

— Или поиграем в старинную игру, — после паузы открыл рот Дору. — В которой ведущий в маске без прорезей для глаз должен поймать кого-нибудь и на ощупь определить, кто же ему попался.

И секунды не прошло, как граф Заполье открыл рот и, вместо того, чтобы выбранить сына, принялся читать что-то на итальянском, глядя в одну точку. В это время Дору в мгновение ока раздобыл где-то гитару и, не дослушав родителя, заиграл красивую мелодию и запел серенаду, опять же на итальянском. Валентина кусала губы и молилась, чтобы ее черед не наступал как можно дольше. А когда все-таки ей пришлось говорить, она пошла на хитрость — стала читать письмо Татьяны, которое учила еще в школе. И даже когда закончила декламировать, никто не перебил ее.

Опять над столом повисла жуткая тишина.

— Ну что, никто ничего не помнит больше? — осведомился Дору, медленно переводя взгляд с отца на девушку. — Выходит, будем вместе умирать со скуки.

— А это ты правильно заметил, — сверкнул глазами граф и отодвинул стул, чтобы подняться. — Кому-то тут явно пора умереть.

Он смотрел поверх Валентины, и все равно она не смела поднять глаз и нервно сжимала край скатерти.

— Погодите, papá. Давайте для начала попытаемся стать семьей, а то вот так и будем всю вечность коротать: по разным углам?

Граф не двигался с места. Только взгляд его медленно опускался на льняную макушку.

— Как ты мог уже заметить — быть семьей у нас пока плохо получается! Но тому есть причина. Я не совсем понимаю нынешнее поколение людей…

— Papa, хватит быть занудой! — Дору хлопнул по столу кулаком, пусть и тихо. — Современные люди ничем не отличаются от нас. Вы вот даже стихи с Валентиной одни и те же знаете. Ну же, Тина, прочитай нам что-нибудь из Тютчева.

Валентина поднялась и даже вышла из-за стола, точно школе. И стихотворение взяла опять же из школьной программы:

— Слезы людские, о слезы людские,

Льетесь вы ранней и поздней порой…

Льетесь безвестные, льетесь незримые,

Неистощимые, неисчислимые, —

Льетесь, как льются струи дождевые

В осень глухую, порою ночной.

Граф оставался на ногах и не отошел от своего стула, а Валентине казалось, что он стоит от нее в одном шаге, так ей вдруг сделалось невыносимо холодно. Даже ватный халат не спасал. Она не могла отвести взгляда от бледного лица, на котором темные губы соперничали по блеску с глазами. Или просто ее собственный взгляд увлажнился, а его лицо оставалось по-прежнему невозмутимым?

Дору лениво поднялся со своего стула и не дал ей дочитать стихотворение:

— Papa, неприлично заставлять женщину стоять…

— Я ни к чему не принуждаю твою невесту, — отчеканил граф и направился к лестнице, но, схватившись за балясину, обернулся: — О, как убийственно мы любим, как в буйном омуте страстей мы то всего вернее губим, что сердцу нашему милей…

Не дочитав стих, граф вспорхнул по лестнице.

— Хотели, как лучше, получилось, как всегда… — простонал Дору. — Мне не хочется ни петь, ни танцевать, ни даже смотреться тебя. Что будем делать?

Глава 8 "Пятизвездочный замок"

Валентина смотрела на пустую лестницу и вспоминала, как впервые поднималась по ней с Дору. Удивленный взгляд блуждал по всем четырем сторонам света — вернее, тьмы. В руках вампир держал фонарик: довольно яркий в пределах обесточенной квартиры, в огромном замке он играл незавидную роль тусклого софита. Блуждающий электролуч высвечивал для краткого знакомства то цветные витражи сводчатых окон, то завитушки лестничных перил, то пасторальные гобелены на стенах, то свешивающиеся с потолка тяжелые круглые лампы с давно оплывшими свечами.

— А где паутина? — решилась на шутку Валентина, чувствуя, что бедное сердце трепещет уже высоко в горле. — В вампирский замке обязана быть паутина.

Дору шел рядом, поддерживая за руку, и сейчас затормозил ее, заставив повернуться к нему лицом.

— Паутину я собственноручно перенес в соседнее нежилое крыло — надеюсь, паучки остались довольны своим новым жилищем, хотя выселять бедных было слишком невежливо с моей стороны. Но что только не сделаешь ради живой невесты…

И у этой уже полумертвой невесты сердце заработало со скоростью пулемета — тртытута! Дорога из Варшавы в Бухарест и дальше по румынским снежным просторам заняла почти двое суток. Валентина чувствовала себя разбитой физически и абсолютно спокойной внешне. Вампир держал под контролем мозг, но вот душа порой вырывалась на свободу, где ее тут же сковывало нечеловеческим страхом.

— Из слуг у нас один-единственный живой горбун… Тут мы не отступили от канонов сказки, верно? И чтобы он мог со всем справляться самостоятельно, мы оставили относительно обитаемой лишь треть замка. Мой совет — даже не пытайся проникнуть в закрытые комнаты. Кроме пауков и паутины ты там ничего не найдешь. Задохнешься и никто тебя не спасет.

Валентина сильнее стиснула пальцы, лежавшие на холодных перилах. Ладонь вспотела, и гостья удивлялась, как это дерево не покрылось в считанные секунды инеем.

— Я не собираюсь никуда ходить, — Зубы стучали как на морозе. — Ты собирался показать мне комнату…

Звук "у" совиным криком взмыл под самый потолок, и Валентина вздрогнула уже не только от холода.

— Мы приготовили для тебя башню. Но я не хочу, чтобы ты чувствовала себя в ней плененной принцессой. Ходи куда хочешь. Здесь нет никаких секретов. Кровавых в том числе. Только паутина и пауки. Не ядовитые, так что можешь не дрожать. В башне мы протопили камин, так что спать будет относительно тепло, и все же, будь я живым, сапоги не стал бы снимать даже в кровати.

Валентина ответила улыбкой на улыбку. И потом спросила о том, что мучило ее все время длинного зачитывания прав принцессы — все обязанности они обсудили в дороге:

— Ты все время говоришь "мы"? А ведь ты ждал меня в городе и, как сказал, уже два месяца не появлялся в замке.

Дору, кажется, немного смутился.

— Это сделал для тебя отец, — почти что прошептал он, будто кто-то их подслушивал.

Валентина опустила голову, но не нашла никого внизу. Затем запрокинула до боли в шее — та же темнота.

— Я познакомлю васзавтра. Граф не желает доставлять тебе еще больше неудобств, чем уже доставила дорога и вот… такие пятизвездочные апартаменты,

— уже с неприкрытым смехом закончил Дору. Живой хохот звонким эхом покатился по перилам и замер в темноте и пустоте первых этажей. — Хочешь принять с дороги ванну? Серджиу нагрел колонку.

Губы Валентины дрогнули в подобие улыбки.

— Спасибо за заботу, но нет, не сегодня. Я еще не настолько согрелась, чтобы раздеваться. Может, утром?

— Может, утром…

Дору потянул ее за локоть — легонько и при том твердо. Три последние ступеньки Валентина нащупала легко, а вот несколько метров по коридору дались ей с превеликим трудом. Окна залепило снегом, повалившим с темных небес, как только они подъехали к замку. Она с трудом различала собственные руки, а электрическая дорожка, бежавшая перед ней по длинной галерее, по яркости не могла соперничать даже с млечным путем.

— Вот моя спальня, — В желтом круге появилась огромная кованая дверная ручка и чуть выше ромбик-глазок. — Вернее будет сказать комната, — поправился Дору.

— Это куда больше соответствует действительности. Но знакомство со склепом мы оставим до вечера. До твоей башни тридцать метров. Вернее, шагов.

И он начал считать. Вслух. И она считала вместе с ним, чувствуя, как с каждым шагом ей становится на душе все спокойнее и спокойнее, точно она наглоталась успокоительных.

Дору толкнул дверь и погасил фонарик. В спальне — а все пространство здесь действительно занимала массивная дубовая кровать под бордовым бархатным балдахином с золотой бахромой — горела керосиновая лампа. На прикроватном столике. Другая стояла на простом деревянном стуле. И, собственно все — на этом мебель, не считая прикроватной скамеечки, заканчивалась. Шкаф она обнаружила позже. Ничего, кроме окна с сиденьем в углублении не напоминало о том, что они находятся в башне. А все потому, что в одном отсеке — самом большом, была оборудована ванная комната с дополнительным камином, в другом оказался шкаф, а в третьем, самом крохотном — туалет. Вернее дырка с деревянным стульчиком — дачного типа.

— Не переживай. Запаха почти не остается, — усмехнулся Дору, поправляя свободной от лампы рукой пучок сухой ароматной травы, засунутый прямо в железный держатель для факела. — Это в дремучие века над дыркой развешивали одежду, чтобы убить блох. У нас блох нет. У тебя, надеюсь, тоже?!

На последнем вопросе Дору выпроводил гостью вон, плотно затворив дубовую дверь в туалет.

— Извини, у нас все тут такое. Электричества нет, а за мобильным интернетом приходится бегать на край леса.

В камине, располагавшемся в промежутке между гардеробной и входной дверью, продолжали тлеть угли, и Валентина с радостью и облегчением скинула куртку.

— До утра должно хватить тепла, а потом Серджиу поможет тебе найти теплое место в замке, чтобы скоротать день до нашего пробуждения. Боюсь, что всю ночь ты с нами не просидишь, — добавил он, задумчиво глядя в изможденное лицо гостьи. — Но через пару дней войдешь в ночной режим.

Валентина кивнула.

— Прости. Но дорога выдалась неожиданно тяжелой.

— Ничего. Это ничего в сравнении с тем, что ждет тебя дома…

По его усмешке Валентина поняла, что речь идет о замке, а не об ее съемной конуре в Варшаве. Она тяжело вздохнула и присела на освободившийся от лампы стул.

— Оставить тебя в покое, или все же показать тебе самое важное место в доме? — Дору выдержал театральную паузу. — Склеп. Где развернется основное действие нашего спектакля.

Валентина перевела усталый взгляд на кровать, и Дору понял ответ.

— Ложись спать. В кровать. А я дождусь рассвета и лягу до заката в гроб.

— А это обязательно? — спросила она наполовину с опаской, наполовину с любопытством.

— Спать в гробу? Нет, но в нем спишь настоящим мертвым сном, а после дня в кровати, даже на самом жестком матрасе — у тебя наимягчайшая английская перина — гремишь всю ночь костями. К тому же, это моя тайна… — Дору снова выдержал паузу. Он был мастером театральных пауз. — Я боюсь спать в темноте… Один. А в склепе отец всегда рядом. Ты никому не расскажешь про мои страхи?

Валентина судорожно мотнула головой, вдруг снова почувствовав неприятный спазм в сердце. Она никому ничего не расскажет. Никогда. Если, конечно, ей не захочется отдохнуть за государственный счет в психушке.

— А тебе не страшно будет спать здесь одной?

Его лицо было совсем близко, и темные круги вокруг глаз вдруг удвоились и закружились перед взором Валентины, точно стекляшки в калейдоскопе.

— Опаньки, ты это куда собралась?

А она действительно пошатнулась на стуле, но до обморока — слава тому, чье имя можно упоминать в присутствии вампира — дело не дошло.

— Перебирайся-ка на кровать.

Вампир, заботливо придерживая гостью за плечи, довел ее до кровати и помог взойти по ступенькам.

— Мягко?

Валентина действительно провалилась в пуху перины, точно в облаке.

— Божественно… — выдала она и осеклась.

Рука Дору потянула одеяло, чтобы укрыть девушку по самый нос, и замерла на шее.

— А это ты зря повесила на себя, — он подцепил ногтем кулон с сапфиром, но тонкую золотую цепочку рвать не стал. — От демонов такое не защитит, это все бабушкины сказки.

— Какие еще демоны? Ах да… — спохватилась Валентина и хотела было сесть, но рука вампира удержала ее на подушках. — Если вам неприятен этот камень, я могу снять кулон.

Дору отодвинулся от нее, но присел на край кровати.

— Мы к сапфирам равнодушны. Но ты до сих пор нет, — сиреневые губы вампира растянулись в злорадной усмешке. — Ты до сих пор любишь того, кого стоило давно позабыть. Глупо, Тина, глупо…

— Я не люблю Станислава, — выдавила из себя Валентина с большим трудом, как любую другую ложь. — И не любила. Я просто, как и ты, боялась оставаться одна в квартире. Если бы мама с отчимом не уехали, я бы никогда не сошлась со Стасом.

— Блажен кто верует…

Дору отвернулся и соскользнул с кровати, минуя скамеечку.

— Спи, девочка. Спи, милая. Спи спокойно. Это последняя твоя спокойная ночь.

— Дору…

Она позвала тихо — голос шалил, не слушался, но вампирский слух не нуждался в рупоре.

— Ты ведь сотрешь мне память, да?

Он кивнул и, чуть поразмыслив, добавил:

— Я даже сотру твою любовь к самому ничтожнейшему мужчине из ныне живущих, чтобы ты сумела открыть свое сердце для новой достойной любви.

Он усмехнулся, и она тоже — только почти беззвучно.

— Ты такой великодушный…

— Я? Я — монстр, а монстры делают только то, что выгодно им.

— И какая тебе выгода от моего пустого сердца?

— Ну… — Снова пауза. Снова! — Ты не будешь хлюпать носом из-за того, что тебя бросили, как только у тебя начались проблемы с деньгами. Великая выгода. И если ты все же чихнешь, я буду знать, что это не любовь, а всего-навсего простуда. Укройся по самый нос и не снимай с головы шапку…

И после короткой паузы Дору пожелал своей гостье доброй ночи, не преминув напомнить про то, что она у нее "последняя".

И да, он был прав. Впереди ее ждали две сумасшедшие недели, и вот вновь он дарил ей спокойную ночь.

— Дору! — позвала Валентина, когда юный граф поднялся из-за обеденного стола.

— Верни отцу халат.

Она вскочила и судорожно стянула халат, следя, чтобы тот не коснулся пола, но Дору даже не взглянул на протянутые к нему руки.

— Верни его сама. Граф в кабинете. Можешь даже не стучать, он почувствует твое приближение…

Его голос почти сошел на нет, или же это в ушах Валентины, с такой силой зашумела кровь, что она перестала различать какие-либо звуки, кроме ударов собственного сердца.

— Нет, ты обещал… — она сглотнула кисловатый ком. — Обещал никогда больше не оставлять меня с ним одну, а сейчас посылаешь меня к нему с халатом… Мне хватило библиотеки… Не знаю, насколько он контролирует себя, но он чуть не вывихнул мне запястье, когда тащил за собой в гостиную.

— Но ведь не вывихнул, — усмехнулся Дору. — А "почти" не считается. Ты почти моя невеста, но женой никогда не будешь, разве нет?

Валентина мотнула головой.

— Ты не просто так посылаешь меня к графу? — насторожилась она, уверившись в неладном. — Не потому что тебе лень отнести халат самому.

— Да, не просто так, — отчеканил вампир. — Послушай… Сама видишь, что игра вышла из-под контроля. Я поставил тебе барьер, чтобы отец не прочитал твои мысли и не вышвырнул тебя из замка раньше времени. Но это не тот барьер, который он не в силах преодолеть. Его природное любопытство сдерживает воспитание — я попросил его не лезть в секреты моей личной жизни, то есть в твою голову.

— А сейчас… — сердце продолжало стучать в голове Валентины непозволительно громко. — Он что-то прочитал в моей голове, поэтому и разозлился?

— Нет, это личное… Он вдруг обнаружил что-то в своей пустой душе. Давно потерянное. Личные воспоминания. Иди к нему смело…

Валентина снова мотнула головой:

— Знаешь, — она понизила голос непроизвольно. — Когда он на меня смотрел, я была уверена, что он сейчас, перепрыгнув через стол, свернет мне шею, затем переступит через мой труп и вернется в кресло, чтобы дочитывать стихи о любви.

— Ты очень проницательна, Тина, — усмехнулся Дору. — Он такой и есть. Но не с тобой… С тобой он непозволительно нежен. Непозволительно нежен для вампира…

— Потому что я — твоя невеста, — пролепетала Валентина, втягивая голову в плечи. — Твоя невеста, Дору!

— Потому что ты ему нравишься, — подался к ней юный граф, и сколько бы она не пробовала отступить, ноги отказывались ей подчиняться. — Наш план следующий: ты медленно, но верно начинаешь заигрывать с ним и потом неожиданно сбегаешь, ясно?

— Сбегаю? — проигнорировав первый глагол, переспросила Валентина.

— Сбежать я тебе помогу. После такого расклада, не думаю, что у папочки хватит наглости предложить мне поискать новую невесту.

— Как? Как я должна с ним заигрывать? — голос дрожал. Но и им она не управляла больше.

— Поживем-увидим. Сейчас просто принеси ему в кабинет халат, улыбнись и попроси скоротать вечерок вдвоем, потому что мы с тобой поругались…

— Из-за чего? — выдавила она из себя хрип, совсем не похожий на ее настоящий голос.

— Придумаешь на ходу, ясно?

Она кивнула, но не потому что ей было хоть что-то ясно, а потому что ей хотелось сбежать от Дору до того, как сумасшедший вампир предложит ей то, что пытался навязать еще в ванной комнате. Переспать с мертвым — нет уж, увольте!

Глава 9 "Летучие мыши"

Валентина нерешительно постучала в дверь графского кабинета, когда так и не дождалась от хозяина замка заблаговременного приглашения войти.

— Оставь халат под дверью, дитя мое, — сказал граф после стука тихо, но твердо.

Валентина присела на корточки, чтобы аккуратно сложить на коленях халат, помня, что тот не мнется. Однако за чистоту пола она ручаться не могла.

— Это не та вещь, дитя мое, к которой надо относиться настолько трепетно…

Валентина чуть не плюхнулась на мягкое место, когда услышала голос графа прямо над головой, но над головой был только круг, который отбрасывала стоящая подле нее лампа. Граф, наверное, стоял у самой двери, но предпочитал разговаривать через дубовую преграду, не впуская постороннюю в свою вотчину. За две недели Валентина так и не побывала в графском кабинете.

— Я не могу его так бросить… — поднялась она на ноги. — Можно на секунду войти? Я не оторву вас надолго от дел.

Говорила она против воли. Из-за страха ослушаться Дору. А так бы с большой радостью бросила халат на пороге и убежала к себе в противоположную башню.

— Валентина, здесь не топили уже лет так… — голос графа дрогнул. — Давно… Брось халат и иди к своему… — граф снова запнулся. — Жениху.

Валентина вскинула голову, нервно сглотнула и прижала сложенный халат к груди, точно искала в нем силы для произнесения очередной лжи:

— Мы повздорили немного. Я не хочу спускаться в гостиную.

Пауза. Намного длиннее тех, что делал виновник этой трагикомедии.

— Тогда иди к себе…

Вот так, просто… Только зря оклеветала юного графа перед отцом.

— Из-за чего произошла ссора?

Она аж вздрогнула от неожиданности вопроса. К тому же в голосе графа вдруг впервые появилась заинтересованность, хотя он и оставался тихим.

— Из-за… Из-за… Летучих мышей!

Снова пауза. Будто граф Заполье собирался с мыслями.

— Имею ли я право узнать подробности вашей ссоры?

Валентина набрала в грудь побольше воздуха, напоенного зябкой храбростью.

— Имею ли я право войти?

— Заходи, — бросил граф без всяких пауз, и Валентина сразу толкнула дверь из страха, что даже одна секунда промедления может лишить ее последних крупиц смелости.

Петли ужасно скрипели, точно какое-то чудовище скрежетало зубами. Граф сидел в кресле за столом, до которого оставалось приличное число шагов. Валентина вздрогнула, но не от взгляда — граф смотрел в книгу — а от осознания того, как она просчиталась с расстоянием между ней и хозяином кабинета. Конечно, он мог отпрыгнуть от двери за секунду — с него станется.

— Оставь свет за порогом! — проговорил граф уже немного сердито, так и не оторвав взгляда от раскрытой книги. — Дверь не закроется. Положи халат на диван и… Можешь присесть, если хочешь…

Она не хотела, но была обязана остаться. С ним. На всю ночь. До рассвета. Для светской беседы. Да, да… Именно для нее! Другая ночь с ним ее не интересовала.

Диван не скрипнул — то ли не был старым, то ли она не касалась его пружин. В полутьме она вдруг превратилась в какое-то маленькое жалкое бестелесное создание, в котором весу-то было — всего пару грамм страха.

— Так в чем дело? — в голос графа вновь вернулось безразличие.

Да и какие чувства могли быть в этой темной глыбе, сидевшей шагах в десяти от дивана, слившись с массивным креслом в единое целое. Его внимание занимало чтение — чему удивляться, умению вампиров видеть в темноте даже печатные буквы? И Валентина не удивлялась, она боялась, сразу решив, что дело в ней — что граф действительно что-то к ней чувствует, что-то такое, что связывает человека и монстра — а именно голод.

— Я хотела нарисовать летучую мышь, — выдала она первое, что пришло на ум, не громче мышиного писка. Да и даже в шерстяной кофте, надетой поверх шерстяного платья, она еще минуту назад чувствовала холод, а сейчас уже обливалась горячим потом — и была мокрая, как та самая мышь, только без крыльев — полевка обыкновенная.

— Я по-прежнему не улавливаю сути вашей ссоры… — говорил граф по-прежнему спокойно и равнодушно. — У меня, конечно, самая богатая коллекция во всей Европе, но, увы, как тебе должно быть известно еще со школы, зимой летучие мыши спят.

— Спят… — она зажмурилась, хотя темнота того не требовала. Просто ей было заранее страшно произносить то, что она собиралась преподнести графу в качестве причины ссоры. — Но ведь вы не спите, и я хотела, чтобы Дору…

Она осеклась, на мгновение увидев две светящиеся точки, но вот уже граф снова уткнулся в книгу.

— Я собрал все вымирающие виды, — вдруг заговорил хозяин замка, хотя Валентина никак не ожидала продолжения именно этого разговора. — Только южноамериканских у нас нет, так как они не морозоустойчивые. Я, правда, думал поселить их в зимнем саду, но потом решил, что не имею права ограничивать свободу живым существам… Валентина…

Она замерла, перестав дышать?

— Ответь честно…

Да какая честность в океане лжи?!

— Тебе нравятся летучие мыши или тебя раздирает любопытство увидеть моего сына в образе летучей мыши?

Валентина вся сжалась, не в силах выбрать самый безопасный ответ.

— Или он рассказал тебе, что я летаю зимой?

Вот это был уже барабанный бой, с которым не в силах было соперничать ухающее сердце смертной девушки. Валентина вскочила и сжала перед собой руки, чуть не сложив ладони в молитвенном жесте.

— Я просто хотела рисовать! Я… я люблю мышей, — затараторила она и осеклась.

— Я сделала прекрасных кукол… — стала искать она оправдание такой необдуманной фразе. — Именно они познакомили нас с Дору…

Это сообщение показалось графу интереснее книги. И Валентина зажмурилась уже по делу: керосиновая лампа — да что там лампа! — даже театральный софит не мог соперничать с яркостью вампирских глаз.

— Яс первого вечера хотел задать тебе этот вопрос, — отчеканил граф, и Валентина осторожно приоткрыла глаза, чтобы обнаружить привычную темень.

— А сын вам ничего не рассказал?

Вопрос был правдивый — она понятия не имела, что Дору наплел отцу про их отношения, и сейчас сильнее смерти боялась спутать юному графу последние карты, раз он признался, что у него на руках не осталось никаких козырей.

— Можешь ничего не рассказывать, — буркнул граф зло. — Мне, по правде говоря, это совершенно не интересно. Знания того, что ты любишь моего сына хотя бы за то, что он умеет превращаться в летучую мышь, с меня довольно…

— Не только за это! — выкрикнула Валентина, не зная, что скажет дальше, если граф потребует от нее развить мысль, но он не потребовал, просто буркнул еще тише:

— Меня это радует. И прошу тебя, не злись на моего сына за отказ предстать перед тобой в образе летучей мыши. Поверь мне, это не очень приятное занятие, и мы принимаем образ животного только в самых крайних случаях… И ты о них скоро узнаешь сама, — опередил граф возможный вопрос гостьи.

Возможный в его понимании, так как сама Валентина не собиралась ничего спрашивать, уже жалея, что затронула тему летучих мышей. Хотя, возможно, это был самый безопасный разговор из всех возможных, если вообще с графом возможно было говорить, в чем она очень даже сомневалась. Он тяготился ее обществом. Возможно, не только в силу подконтрольного голода, но и потому, что она была совершенно неинтересным собеседником. Да и о чем можно говорить с человеком, который старше тебя чуть ли не на целых два столетия…

— Разрешите мне уйти? — вдруг, неожиданно для самой себя, попросила Валентина, нарушая договоренность с Дору.

— Я не держу тебя, дитя мое… В стенах замка ты свободна. Только не проси меня провожать тебя. Это… — граф запнулся. — Сейчас не в моих силах.

Валентина сделала шаг назад — машинально, даже не задумываясь, что за спиной может оказаться диван, но на ее счастье, диван остался в стороне, а за спиной зиял зев двери, где призывно пылала керосинка.

— Благодарю вас за халат, — проговорила она на самом пороге. — Он очень согрел меня…

— Благодари халат, не меня, — совсем уж зло выдал граф. — Я давно не могу никого согреть.

Валентина сделала еще шаг и схватила лампу. Теперь лицо ее пылало — стыдом, страхом и огнем.

— Доброй вам ночи…

— Утра. Уже почти утро. И я так редко желаю кому-то доброго утра…

Шестое чувство подсказывало Валентине, что нужно бежать, но пока она шла, пытаясь удалиться величественно, чтобы не ронять статуса невесты вампира, но вот когда она услышала за спиной тихое:

— Вернись, дитя мое…

Она, не оборачиваясь, бросилась по коридору вперед. А когда ударилась о дубовую дверь одновременно и лампой, и носом, услышала уже тихо повторенную просьбу, на которую обернулась резко — выставив вперед лампу, хотя и понимала, что керосинке не сослужить роль щита. Но рядом никого не оказалось.

— Валентина, вернись и закрой дверь. Будь так добра.

Голос оставался тихий. Он шел издалека. Валентина опустила руку и, свет от лампы разлился вокруг ее ног, точно янтарный мед, и она в нем завязла, как настоящая глупая муха. Муха, пойманная в сети страха. Надо же было так опозориться, надо было… Надо было закрыть дверь, которую сама открыла.

В этом доме она — невеста, а не жертва. Усвой это раз и навсегда и действуй соответственно своему статусу — но, увы, только рассуждать было легко, а ноги, которые должны были вернуть ее к двери, не слушались, тряслись, а потом вообще сделались ватными. Ну да, ну да… Только так и заигрывают с родителем ненавистного женишка. Только так и никак иначе ведут себя наедине с хищником.

— Простите меня, граф, — произнесла Валентина срывающимся шепотом и, не дождавшись в ответ даже простого спасибо, затворила дверь.

Почувствовав в ногах прежнюю резвость, она рванула к двери в спальню, и с грохотом задвинула на ней тяжелый засов, хотя и понимала, что монстру, легким движением руки вынувшему из сугроба машину, ничего не стоит вышибить пару старых досок.

Она провалила этот вечер. Может, Дору наконец поймет, что она не подходит на навязанную ей роль невесты и отпустит с Богом… или с Дьяволом. Она готова взять себе любого проводника, только бы убраться из зачарованного вампирского логова по добру и пока еще по здорову.

Глава 10 "Негорячий прием"

Валентина понимала, что страх не даст ей заснуть, пока не взойдет солнце, и даже не пыталась закрывать глаза. Просто грелась под одеялом, на сей раз по совету Дору даже не сняв сапоги. Она бы не смогла рассказать графу про знакомство с его сыном, не сгорев при первых же словах от стыда до горсточки ледяного пепла. До состояния ледышки она дошла как только вступила в их фамильный склеп.

В него можно было спуститься через домовую церковь — куда Дору, по понятной причине, решил ее не водить, или через двор по едва приметной лестнице, затерявшейся в арочной галерее, каменной пол которой местами напоминал каток. Ведущие в склеп ступеньки обледенели полностью, и Дору, схватив прислоненный к стене заступ, принялся сбивать лед.

— Все равно будь осторожна, — проговорил он, протягивая девушке руку.

Они начали спускаться — очень медленно. Проходи эта экскурсия летом — в невыносимую жару — склеп сравнялся бы с холодильником, а сейчас Валентина не почувствовала особого перепада температур. Впрочем, дрожала она вовсе не из-за холода, а из-за страха. Нос щекотал неприятный запах: она не выдержала и чихнула. Так громко, что аж подпрыгнула на месте.

— Запах тлена, что может быть прекраснее… — задумчиво протянул Дору.

И Валентина непроизвольно отступила к лестнице, но вампир поймал ее задубевшие даже в перчатках пальцы и потащил к трем саркофагам, закрытым, служившим сейчас постаментами для трех деревянных гробов. Открытых, точно для прощания. Или наоборот знакомства.

— Они сейчас пусты. И гробы и саркофаги. Отец перезахоронил всех родственников матери. Кого-то на кладбище, кого-то под пол.

— Это обязательно? — начала дрожащим голосом Валентина. — Ну, спать именно в склепе…

— Так спокойнее… — улыбнулся Дору, поднося электрический фонарь к гробу, чтобы показать гостье атласную обивку. — Конечно, постоянно приходится менять гробы, но наши слуги, если бы мы их отпускали, могли бы без особых проблем найти работу гробовщиками. Но мы их не отпускаем…

Валентина на мгновение отвернулась — глаза у юного вампира яркие, как фонари, и злые. Он ждет, когда она снова потребует от него гарантий, что не останется тут навечно, как делала всю дорогу. Сердце и так уже заходится, а впереди еще встреча со старым вампиром. А он будет куда страшнее бледного мальчика с отросшим блондинистым каре.

Валентина снова потянула носом, но ни запаха плесени, ни запаха тлена в морозном воздухе не чувствовалось. Но чем-то пахло. Очень сильно, и она снова чихнула.

— Розмарин. Средство от ведьм. Ты, наверное, ведьма в душе, вот и чихаешь…

Нет, она обычная смертная девушка, которую засунули в морозилку, где пуховик греет не сильнее майки.

— Завтра оденься теплее и на закате приходи сюда, я специально лампу оставлю у входа. Вон тот у окна — мой гроб. Постучи три раза в крышку, и я проснусь. Главное, не опаздывай — надо меня разбудить раньше, чем встанет отец.

— А может не надо? — Валентина уже стояла на первой ступеньке и держалась рукой за ледяную каменную стену. — Я не хочу сюда приходить…

— Ты уже сюда пришла, — прорычал вампир. — И будешь делать то, что я тебе велю. Иначе сказка из доброй превратится…

— Я поняла! — Валентина подняла руку и чуть не потеряла равновесие. — Можешь не продолжать, — и снова привалилась к стене.

— Улыбнись, Тина, — сам Дору улыбался в полный рот. С белыми не острыми зубами. — Твои глаза должны светиться счастьем. Ты по уши влюблена в графа Заполье, старшего сына графа Александра, и готова прожить с ним целую вечность,

— он спрятал улыбку в рот и вытащил из кармана ветровки руку, чтобы вновь предложить Валентине свою поддержку. — Я понимаю, что тебе тяжело, но попытайся настроить себя на влюбленное состояние. Можешь порисовать днем — от этого улучшается настроение, верно?

Нет, от этого улучшается финансовое состояние, то есть уменьшаются долги. Она рисовала акварельные открытки, которые достаточно неплохо продавались онлайн, давая возможность худо-бедно сводить концы с концами и выплачивать проценты по кредиту за учебу.

— Я буду рисовать, — ответила Валентина, когда они прошли половину открытой галереи, глядя не на своего спутника, а на засыпанной снегом фонтан, величественным сугробом высившийся посреди дворика. — Я захватила с собой немного акварели.

Она будет рисовать открытки. Поздравительные — с днем рождения, с днем свадьбы… Чтобы потом продать их. Потом, когда она оставит вампиров в прошлой жизни.

— Поторопись, нас зовут…

— Что? — она думала о своем и ничего не слышала.

— Нас зовут. У меня очень тонкий слух. Поторопись.

Их не ждали — старого графа в столовой не оказалось. Должно быть, это слуга звал их к накрытому столу. Ее усадили спиной к пылающему камину. Отец жениха все не спускался и не спускался. И это беспокоило теперь не только гостью.

— Отец не придет? — спросил Дору у горбатого слуги, когда тот решил удалиться.

— Граф спустится после того, как ваша невеста закончит ужинать, — еще сильнее сгорбился старик, кланяясь молодому хозяину.

Хотя, приглядевшись, а в столовой из-за двух подсвечников на пять свечей каждый было достаточно светло, Валентина решила, что возраст горбуна вряд ли перевалил за полтинник, а поседеть в этом замке заблаговременно проще простого. Стол накрыли на две персоны: с одной стороны стояла тарелка с отбивной, тушеными овощами и ломтиком хлеба с бокалом вина, с другой — только бокал вина.

— Отлично, — Дору отодвинул для себя стул, приглашая Валентину начать трапезу.

— Отец по всей вероятности испугался, что ты подавишься едой в его присутствии.

Валентина решила, что сейчас подавится от горячей фантазии, которая потекла вниз по позвоночнику бойким ручейком.

— У тебя нет ничего, кроме вина? — начала она осторожно.

— Представь себе, Тина, у меня даже вина нет…

Валентина сглотнула подкативший к горлу ком и принялась изучать содержимое тарелки, не горя особым желанием попробовать его на зубок. Зубки тут имелись у других. Очень и очень острые.

— Что, выглядит совсем не аппетитно? — озабоченно поинтересовался Дору. — Жаль, что нет Ивы, она прислуживала при жизни моей матери, и кое-что, наверное, смыслила в готовке. Хотя, сдается мне, она из женской солидарности приготовила бы тебе наваристой чесночной похлебки, чтобы мы с отцом тебя за двадцать верст обходили.

— Твой отец, похоже, и без всякого чеснока меня игнорирует.

— Говорю, что у нас гостей — что живых, что неживых — уже сто лет не было. Александр, наверное, решил для начала прочитать книгу о хороших манерах.

Валентина уткнулась носом в тарелку — ей не нравился, ее раздражал пренебрежительный тон, в котором юный граф говорил про графа старого. В таком тоне ее мать отзывалась о поляке, которого считала отцом своей дочери, хотя тот так не думал, но при этом довольно сносно помогал ей растить якобы его ребенка, а потом, когда мать укатила за океан с долгожданным иностранным мужем, вообще взял чужую девушку к себе жить и даже оплатил ей начало учебы. Впрочем, сейчас личные воспоминания ни к чему. Ее впутали в семейные разборки вампиров. Поэтому хотелось бы наконец узреть, против кого она воюет.

Валентина заставила себя расправиться с едой. Желание поскорее встать из-за стола подстегнул и голод, ведь накануне ее уложили спать натощак. Только к вину она не притронулась, и не только потому что не имела привычки пить, но и из страха потерять над собой контроль…

— Серджиу, отец не сказал точное время, когда удостоит нас своим вниманием? — спросил Дору с издевкой, когда горбун явился убрать со стола. — Рассвет уж близится, а Александра все нет…

Дору уже не смотрел на слугу — он подмигнул Валентине, хотя та и без дополнительных пояснений поняла, что перед ней щеголяют знаниями по русской литературе. Тогда она еще не знала причину хорошего владения русским языком, и подумала, что если Дору не занят постоянной телепатией, то скорее всего несколько лет своей долгой жизни отдал изучению языка Пушкина.

— А?! Э?!

Дору поднялся — но для человеческого взгляда, конечно же, вскочил и… Секунды не прошло, как Валентина увидела его темный силуэт уже на середине лестницы. Сверху надвигалась такая же тень, только раза в два массивнее. Валентина непроизвольно сжалась, но не смогла отвести глаз от пламени, через которое смотрела на тьму и ее порождений. Две тени столкнулись, но грома не последовало, а молнию она сама сотворила из обыкновенной свечи, когда на мгновение зажмурилась. Тишина была зловещей — Валентина мечтала услышать хоть отдаленное, но тиканье часов, не говоря уже про бой, но воздух неподвижно повис во всем замке еще много лет назад на годы вперед. Счастливые и бессмертные часов не наблюдают. А вот смертные отсчитывают каждую секунду ударами собственного сердца. Кому здесь нужны часы?

Вампиры молчат? Скорее всего, беседуют — Валентина не сомневалась, что речь идет о ней и — тут она могла лишь гадать — о том, что граф Александр Заполье по какой-то причине — тут уже можно смело предположить мезальянс — не желает знакомиться с невестой, которой собственнолично — понятно, что не собственноручно — приготовил комнату в башне с самой мягкой периной на свете, точно для какой-нибудь принцессы. На горошине, например. Так она себя и чувствовала сейчас, ерзая на стуле от нетерпения. Но вампиры не расходились.

Наконец Дору сбежал вниз и протянул ей руку. Прямо так — от лестницы! Валентина даже зажмурилась: нет, он уже стоит рядом.

— Идем, Тина…

К отцу, который так и стоит в темноте на середине лестницы. Валентина приготовилась к его неожиданному появлению в шаге от нее. Но нет, она сделала и один, и второй, и третий шаг, ступила ногой на нижнюю ступеньку лестницы, ведомая поводырем-Дору, точно слепая, а граф Заполье так и не сменил ни дислокации, ни позы нахохлившегося ворона. Валентина непроизвольно уставилась на тень от подсвечника, который Дору нес перед ней. Но нет, никакой крылатой тени граф Александр не отбрасывал, но это все равно не делало фильм ужасов детской комедией.

— Ни шагу дальше!

Она подчинилась приказу хозяина раньше, чем это сделал его сын.

— Благодарю… Я прекрасно вижу отсюда твою невесту, но не желаю, чтобы она видела меня в такой виде…

Дору сделал шаг назад, а Валентина все три.

— Не прими это за пренебрежение, Валентина, — голос у графа был бархатистый и не шибко низкий. — Просто я хоть и готовился к встрече с тобой, но все равно не готов… Мой сын объяснит тебе причину такого негостеприимства с моей стороны, если посчитает нужным, а я попрошу простить меня на этот вечер.

И темная глыба начала удаляться… с человеческих глаз — долой в кромешную тьму.

Дору не пожелал тогда дать никаких объяснений, и Валентине потребовалось больше двух недель, чтобы понять самой, что чувствовал тогда к ней граф. Он почувствовал к ней влечение, плотское — именуемое голодом. Именно поэтому он и сегодня не поднимал в кабинете на нее глаз. Живая кровь — как мед, если ее не видишь, значит, ее как бы и нет. Но она есть, есть, и прямо в замке, принадлежащем монстру.

А монстр внешне не отличался от скучающих стареющих героев пушкинских романов. Если дать ему сухую характеристику, то он высокий, плотного телосложения, с темной чуть длинноватой густой шевелюрой, в одежде разборчив… Это она поняла, сняв с него халат, в котором граф вышел с ней знакомиться на следующую ночь. Вернее, ее подвели к каминному креслу, в котором он сидел с книгой. Разговора не состоялось. Он, кажется, даже не смотрел на нее и секунды. Наверное, ему хватило одного взгляда — голодного — брошенного на нее, живую, на лестнице. Даже снегопад граф не пожелал обсудить с невестой единственного сына.

— Мне кажется, — сказала она тогда Дору. — Даже если я уеду прямо завтра, он не будет повторять попытки женить тебя.

Юный граф стоял у зашторенного окна, за которым зарождалось утро, и теребил золотую бахрому.

— Граф Заполье отличается особым упорством — он никогда не останавливается на первой попытке.

Сейчас, вспоминая ремарку графского сына, Валентина почти с головой залезла под одеяло. Потом все же вылезла и на цыпочках, проклиная свою дурь и не в силах ее усмирить, подошла к двери и проверила засов — он был какой-то уж очень старый — две железные скобы и толстая доска. Точно здесь нарочно решили остановить время: может, в замках время течет медленнее, чем в городах, но ведь не вспять, а граф Александр рожден в девятнадцатом веке. Но, может, Дору не зря предостерег ее от копания в темном прошлом их семьи?

После знакомства со старым графом Валентина позволила себе пошутить с его сыном, что его отец чем-то напоминает тургеневских героев старшего поколения.

— Угу, типичный сказочный персонаж, еще скажи. У нас тут время действительно течет иначе, до нашего дорогого Александра двадцать первый век еще не добрался. У отца проблемы даже с техническим прогрессом века двадцатого. И что с этим делать, я не знаю…

Валентина тоже не знала. Не знала вообще, что делать с графом, в котором природа, вместо того, чтобы смириться, с каждой ночью все больше и больше брала верх. Надо упросить Дору прекратить этот спектакль как можно раньше, потому что она больше не в силах даже с его помощью спокойно чувствовать себя в присутствии графа Заполье-старшего.

Глава 11 "Героиня фильма ужасов"

Валентина проснулась далеко за полдень, когда Серджиу достаточно настойчиво постучал в дверь, напомнив, что живым людям необходимо принимать пищу горячей хотя бы раз в сутки. Поднос с едой он оставил на пороге, не став дожидаться, пока хрупкая гостья справится с тяжелым засовом. С едой она справлялась тоже долго, потому что овсянка стояла ей уже поперек горла, как и с чувством страха, не отпускавшим ее ни на минуту даже во сне.

В итоге Валентина схватила альбом с красками и принялась перемещаться по замку в поисках вдохновения и спокойствия, но последнее не нашлось даже в библиотеке. Зато получился целый альбом интерьерных зарисовок. Особенно она гордилась прорисованным солнечным светом, струящимся в высокие окна. Валентина сама поразилась, какой же красивой может быть антикварная мебель, прошедшая реставрацию хотя бы при помощи художественной кисти.

Смеркаться начало слишком быстро, и лишь поэтому Валентина оставила альбом на столике, куда граф Александр обычно клал свою книгу, не думая при этом поразить его своим талантом акварелиста, который у нее несомненно имелся. Подтверждением сему факту служило то, что она зарабатывала акварелями на жизнь и время от времени даже повышала на открытки цену без каких-либо потерь в продажах.

Если граф заинтересуется альбомом, это даже хорошо — может даже станет поводом перекинуться за ужином парой фраз, а сейчас надо поспешить в склеп. На удивление, именно в там, где ее обычно больше всего трясло, Валентина почувствовала моментальное облегчение. И даже ломота в костях, преследовавшая ее весь день, в холоде и мраке склепа бесследно исчезла — возможно, надо было еще днем бросить рисование и, укутавшись потеплее, прогуляться по заснеженному саду.

— Отойди, а то зашибу ненароком, — послышался из гроба недовольный голос Дору.

Размышляя над своим нынешним состоянием, Валентина потеряла счет времени и непростительно долго простояла, облокотившись на гроб юного графа, так что после окрика отскочила пулей и случайно ударилась локтем о соседний.

— Простите, граф, — извинилась Валентина довольно громко и вообще отошла на лестницу, потирая руку.

Можно было и не забираться так высоко — не станет же Дору кидаться крышками, а если она боялась графа, то голодный вампир дотянется до жертвы за секунду и никакой шарф, хоть бы она накрутила его по самые глаза, не станет преградой для острых клыков.

Дору скинул крышку и сел, потягиваясь — ничего необычного. Она не стала возвращаться, потому что знала, что он поднимет ее в воздух и с лестницы, закружит и потребует, чтобы она криком сообщила ему про свое головокружение. Все обычно — ей это надоело не меньше графа Александра. Потом его сын заставит ее на той же громкости рассказать ему весь день, вплоть до степени съедобности приготовленной горбуном овсянки. И она покорно принялась рассказывать — вернее, кричать про рисунки. Но граф все не просыпался и не просыпался. Тогда Дору опустил девушку на пол и, заметно вздрогнув, без всякого предупреждения открыл отцовский гроб

— Как давно ты здесь? — повернул он к Валентине обеспокоенное лицо. — Ты пришла до заката?

Она кивнула — все, как всегда. И на этот раз она точно не засыпала.

— Он что, не приходил ночевать?

Валентина приподнялась на цыпочки и заглянула в гроб — впервые: пусто.

— Серджиу! — закричал Дору так громко, что Валентина заткнула уши, вдруг разом прочувствовав то, что должен чувствовать вампир с обостренным слухом, когда рядом с его гробом визжит смертная.

— Дору! — крикнула она с лестницы, но когда выскочила во двор, его уже и след простыл. — Ангел тебя дери!

Весь день светило солнце, было морозно, и сейчас луна прекрасно справлялась с ролью фонаря. Медленными шажками, то и дело останавливаясь, Валентина самостоятельно дошла по галерее до двери, ни разу не поскользнувшись и не обернувшись. Наверное, жертвы тоже легко ощущают спиной опасность, и вот сейчас Валентина чувствовала, что сзади ее нет — опасность впереди.

— Где Дору? — спросила она горбуна, который поджидал ее в гостиной.

Вместо ответа Серджиу строго сказал:

— Я попрошу вас подняться к себе и запереться.

— Это еще почему? — спросила Валентина, чувствуя озноб, хотя гостиную к ужину, как обычно, прилично протопили — специально для нее.

— Сейчас не время задавать вопросы. Это приказ вашего жениха. И вот вам еще,

— горбун вытащил из кармана большое церковное распятие и протянул девушке.

— На всякий случай.

Обычно горбун говорил по-русски медленно, явно вспоминая каждое слово, но сейчас слова вылетали из него, как из пулемета — видимо, речь им была отрепетирована. Валентина сжала распятие и поспешила к лестнице, но горбун, удивив заодно и неожиданной прытью, догнал ее и за локоть потащил в сторону.

— По другой лестнице, пожалуйста.

— Да что происходит? — только на первом пролете железной винтовой лестницы сумела спросить почти шепотом Валентина. — Объясните мне наконец!

До этого она боялась, что горбун выдернет ей руку, замешкайся она хоть на секунду.

— Ваш жених все вам объяснит, — ловко ушел от ответа горбун и так же ловко перелетел через несколько ступенек, а она уже запыхалась его догонять.

Наконец горбун отпер, как оказалось, всегда закрытую вторую дверь в ванную комнату и пропустил девушку перед собой.

— Помните, что вам следует немедленно запереться? — Валентина кивнула. — У нас у всех будет тяжелая ночь.

— Серджиу…

— Никаких вопросов!

И горбун захлопнул дверь прямо перед ее носом.

— А что делать с распятием? — выкрикнула Валентина из ванной комнаты.

— Надеюсь, вам ничего не придется с ним делать, — голос горбуна наложился на скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа, который на пару со словами заставил Валентину задрожать еще сильнее. — А так действуйте, как герои фильмов: держите распятие перед собой и ни в коем случае не оборачивайтесь.

— А оно на него подействует?

Вопрос ушел в тишину — Валентина от страха не смогла вовремя открыть рот, а сейчас оставалось только приложиться губами к холодному серебру и закрыть глаза, хотя и так из-за закрытых ради тепла ставней в ванной комнате царила полная темнота. Опустив распятие к замирающему сердцу, Валентина стала пробираться к двери, ведущей в спальню, которая отворилась со зловещим, ранее не замеченным ею, скрипом. Держа распятие прямо перед собой, она быстро отыскала фонарик: в комнате никого не оказалось. К счастью! Зажав распятие под мышкой, она справилась с засовом и села на прикроватную скамейку, держа распятие перед собой — как и подобает героине фильма ужасов. А начиналось все, как в сказке. Может, немного готической, но совершенно безобидной.

Проблемы у псевдо-отца начались на второй год ее учебы — и со здоровьем, и с финансами одновременно. Она не могла требовать с него денег — на каком основании? А у матери денег не было совсем: брак обернулся для нее полным фиаско. У престарелого американского мужа оказалась целая куча долгов, на которые уходила вся его зарплата. Мать ему нужна была не в качестве жены, а в качестве второго добытчика в семью. Документы находились в процессе, и она верила, что хоть в этом официальный муженек ее не обманет и покорно работала на черной работе. Мать, которая всю жизнь строила мужикам глазки и делала себе маникюр на случай, что именно сегодня ей подарят кольцо с бриллиантом. Кольцо подарили — только куплено оно было опять же в долг, который мать сама же и выплачивала. Валентина тоже взяла кредит и пошла присматривать за детьми, решив, что это куда лучше работы официанткой. К тому же, ее ценили за то, что она еще и учила шалопаев рисовать. На личном фронте все казалось таким же безоблачным, хотя Валентина не спешила загадывать наперед, как делала ее мать, лелея надежду подать когда-нибудь на воссоединение с дочерью. Пока же Валентина пыталась построить собственные отношения со Станиславом, который работал с финансами и был достаточно перспективным женихом. Так она говорила матери, чтобы та не нервничала, что девочка с болезнью Ежи осталась без присмотра. Она еще и смотрела за самим Ежи, навещая дома и в больнице, потому что считала его если и не отцом, то уж точно своей семьей. Расходы росли, Ежи уже не мог обходиться без сиделки, но они как-то справлялись. Стас по началу полностью платил за квартиру, которую снимала Валентина, заодно оплачивал и все коммунальные услуги, а потом она все чаще и чащестала находить просроченные счета и пустой холодильник, а вскоре обнаружила и пустой шкаф.

Стас ушел молча, не прощаясь. Валентина вызванивала его долго, потом нашла его новый адрес через друзей. Сидела под дверью, ждала, когда вернется с работы — адреса офиса она никогда не знала. Понимала, конечно, что унижается, но уйти сил не было — душу грела надежда, а вдруг все еще будет хорошо… Той ночью Дору не уставал попрекать ее и был прав. Но что он, бездушный монстр, знает о растоптанной девичьей гордости?

Валентина все сильнее и сильнее сжимала распятия, держа его торцом, чтобы не видеть глаз Христа. Она от него отвернулась, когда Спаситель миллионов отвернулся от нее: по воскресеньям она больше не заглядывала в костел, в наушниках стала звучать музыка группы "William Control" — да, говорила она себе, мы действительно платим высокую цену за любовь, когда любим не того, кто готов любить нас вечно… В любимой песне под названием "Умрем вместе" ей особенно нравилась фраза: закрой глаза и ничего не бойся.

Сейчас Валентина попыталась применить это самое правило, но темнота перед глазами сделалась еще более зловещей, чем была та, что окружала ее вокруг, вне круга из электрического света. Она почувствовала слезы, но не отпустила распятия, чтобы смахнуть их. От мокрого лица вреда не будет, а вот за оброненное распятие Спаситель может и отказать в помощи. Хотя к чему ему помогать той, кто по собственной воли связалась с силами тьмы? По собственной ли? Она помнила знакомство с братьями, а момент, когда давала им согласие на участие в игре, полностью стерся из памяти и знала она о нем лишь со слов Дору. Да разве ж это сейчас важно? Она одна в темной запертой комнате, вся в соплях и с серебряным распятием в руках. Что может быть хуже? Оказаться в этой комнате с вампиром.

Глава 12 "Еврейская агуарьенте"

— Где отец?!

Дору чуть не опрокинул горбуна в камин, в котором тот ворошил дрова.

— Успокойтесь, Ваша Милость! — горбун на всякий случай выставил перед собой кочергу. — Его Сиятельство с прошлой ночи у себя в кабинете и просили его не беспокоить, пока они сами не выйдет к вам.

Не дослушав слугу, Дору в два прыжка одолел лестницу и понесся в отцовскую башню. Однако у двери кабинета притормозил, одернул футболку и тихо-тихо постучал костяшкой указательного пальца по толстому дереву.

— Перестань колотить в дверь и с каких это пор ты вообще стучишь…

Таким тихим голосом отец никогда с ним не говорил и, побелев еще сильнее, Дору толкнул дверь и вошел в кабинет. Граф лежал на диване, закрыв лицо руками. В пиджаке, с болтающимся на боку шейным платком и в сорочке с растревоженным воротом. Халат одиноко лежал на полу. Дору замер в нерешительности.

— Papa, вы нездоровы?

Граф поморщился.

— Дору, вампиры не болеют. Последний раз ты задавал мне этот вопрос более двухсот лет назад, и тогда я думал, что объяснил тебе причину своей бледности…

Голос оставался тихим. Дору даже показалось, что отец постанывает между словами.

— Но тогда… Что с вами? Вы не спустились в склеп…

— Да? Ты что, заметил мое отсутствие? Я думал, ты без остатку поглощен своей… э… невестой.

Граф попытался приподняться, но снова упал на валик дивана. Дору подобрал с пола подушку и заботливо вернул ее отцу под голову, затем присел у него в ногах и недоуменно обвел взглядом кабинет. Все казалось на своих местах: на столе раскрытая книга, листы бумаги, перьевая ручка и… Глаза Дору непроизвольно расширились — бутыль, содержимого которой он никогда не пробовал, но точно знал ему название — агуарьенте, а проще говоря — самогон, собственноручно приготовленный сеньором Буэно, стояла сейчас пустой рядом с массивным пресс- папье.

— Да, да… Не смотри так, мой мальчик, — граф не отнимал ладоней от лица, потому что и так прекрасно знал, к чему сейчас прикован взгляд его сына. — Я не думал, что не смогу остановиться… И вообще не думал, что это окажет на меня подобный эффект.

— Вы пьете? Пьете самогон? Этим вы занимаетесь, когда на всю ночь запираетесь у себя в кабинете?

— Нееет, — простонал граф. — Я впервые попробовал его в своей жизни и не- жизни тоже. Решил понять, почему наш ростовщик его пьет. Мойзес говорил, что от самогона мысли проясняются и на душе становится веселее. Но с учетом того, что души у нас как бы нет, то… Хотя сейчас мне кажется, что у меня нет уже и тела.

— Papa, ну как вы могли слушать этого… Этого жида! Он же еврейский вампир, а что еврею хорошо, то хорвату смерть…

— О, сейчас у меня действительно одно желание — умереть и уже окончательно, — простонал граф Заполье.

— Может, вам кровопускание сделать?

— Ты что, собираешься меня укусить? — граф даже открыл лицо.

— А это как вы сами решите, — передернул плечами Дору. — Кровопускание — это ведь самое верное средство от головной боли!

— Мой мальчик, медицина ушла далеко вперед.

— Да неужели! — горько усмехнулся Дору. — Тогда позвольте спросить у Валентины пару обезболивающих таблеток для вас.

Он хотел подняться, но железная хватка отца удержала Дору на месте.

— Нет, нет… Только не это, я не хочу ее видеть… То есть я хотел сказать, что не хочу, чтобы она меня таким видела. Я еле успел спрятать бутыль, когда она вчера принесла халат. Я не мог даже доползти до двери, чтобы закрыть ее… Слушай, где- то тут должен быть пергамент, которым я спасался от…

Граф не закончил, но по встревоженному взгляду сына понял, что тот догадался, о чем идет речь.

— Вы его все еще храните?

— Конечно, у нас же еще один еврей дома остался. Не будем же мы еще раз корпеть над древнееврейским словарем, — граф прикрыл ладонью глаза и опять застонал. — Посмотри на третьей полке возле окна. Сундук не открывай, там распятия, а пергамент должен быть где-то рядом — я там все ненужное храню…

Граф вновь закрыл лицо обеими ладонями, и по лбу его пробежали две болезненные морщинки.

— Нашел!

Дору вернулся к дивану и потянулся к отцу, чтобы обмотать ему шею, но тот волевым жестом остановил его.

— Ну подумай ты хоть немного! Там же есть имя Серафимы, зачем оно нам сейчас?! Иди вычеркни его и напиши Мойзес Буэно, оно есть на подкладке шапки, которую ты без спроса дал Валентине. Будто не понимаешь, что он зло во плоти и на всех его вещах лежит проклятие… Нельзя было давать шапку Валентине, нельзя…

— Оставьте, papá, свои суеверия… Вы же на двери церкви уже звезду Давида выбили. Может быть, хватит…

— Прекрати! — прорычал граф. — Ты ничего не понимаешь… Для тебя все хиханьки да хаханьки. Ты ничего не понимаешь…

Дору подошел к двери и позвал Серджиу, а когда горбун явился, велел ему сходить в башню Валентины за лисьей шапкой и заодно сказал, чтобы девушка всю ночь оставалась у себя. Горбун мигом обернулся, и тогда Дору, закрыв кабинет на ключ, сел за отцовский стол, развернул потускневший от времени пергамент и стал расправлять кожу длинным ногтем.

— Papa, но я не умею читать древнееврейские письмена. Я только рисовал, что говорил мне аптекарь.

— Но ты ведь знаешь, что там написано: "Моя мама предупреждала меня никогда не связываться с Серафимой Сапожниковой!" Так вот — последние два слова и зачеркивай, поверх латиницей пиши имя нашего ростовщика, оно испанского происхождения, это не суть важно…

— А почему мы ее имя написали со строчной буквы?

— Дору, бог ты мой… Евреи пишут справа налево!

— А я вам говорил, что не желаю учиться у еврейки ни музыке, ни русскому языку! У евреев все шиворот-навыворот, даже воспитание детей! Вот, вычеркнул!

— А как бы я подходил к ней, будь у нее на шее крест?!

— Так лучше б и не подходили…

Дору снова присел на диван и опять потянулся к шее отца.

— Ну начинай ты уже соображать! У меня же голова болит! Ко лбу мне приложи пергамент! Ко лбу!

Дору аккуратно расправил кожу с таинственными письменами на лбу отца и замер.

— А почему вы думаете, что это заклинание поможет? Оно же только духов изгоняет, а сеньор Буэно, думаю, еще живой в какой-то мере, если они с Ивой по скупости не упились кровью с иммунодефицитом, забравшись куда-нибудь в Африку.

— Мой мальчик, может ад и забрал у него одну душу, но вторую он точно вселил в свою агуарьенту.

Граф прикрыл глаза и… уснул. Тогда Дору на цыпочках вышел из кабинета и прямо у дверей столкнулся с горбуном, держащим перед собой поднос, на котором возвышался стакан с чем-то кристально чистым.

— Это для отца? — поморщился Дору. — Что это?

И даже отступил на шаг.

— Сливовица, — пояснил Серджиу. — Как принято говорить у вас, кол колом вышибают.

— Ты бы ему еще чесночной похлебки принес! — взвизгнул Дору. — Сейчас же иди в подвал и вылей все это пойло!

— Помилуйте, Ваша Милость. Господин Буэно вернется и точно из меня душу вынет.

— Я сомневаюсь, что на твоем веку он вернется. Да и самогон жиденок свеженький предпочитает. Так что живо, чтобы ни одной капли не осталось!

— Но Его Сиятельству сейчас лучше выпить…

— У нас свои методы борьбы с еврейской чумой.

Дору схватил с подноса стакан, хотел было выплеснуть его содержимое на пол, но потом зажал пальцами нос и сделал глоток. Горбун решил ретироваться. Два пьяных вампира были уже выше его человеческих сил. А Дору тем временем тупо смотрел на гобелен, на котором вдруг задвигались лошади, и даже собаки побежали за невидимой добычей. И это после всего одного глотка… Бедный граф!

Ухватившись рукой за гобелен, висевший на противоположной стене, Дору толкнул рукой оконную раму и выкинул стакан в ночь. Когда же услышал звон стекла, облегченно выдохнул, хоть и забыл, как это правильно делается. Потом, как в тумане, затворил окно и уже было решил двигаться в сторону своей комнаты, как вдруг услышал спокойный голос отца, доносившийся из кабинета:

— Мой мальчик, вернись, я поделюсь с тобой лекарством.

Дору, пошатываясь, зашел в кабинет отца, с силой хлопнул дверью и чуть ли не упал рядом с диваном, на котором уже полусидел граф. Он подхватил сына и уложил рядом с собой — на голове Дору тут же оказался пергамент.

— Но вы ведь совсем не поспали… — начал было он, но быстро затих, ощутив разливающееся по лбу тепло.

— Мой мальчик, ты два часа закрывал окно, и это от одного-то глотка. Обещай никогда больше не пить ничего крепче крови. Кстати, в Торе написано, что кровь — это жизнь, и жизненные силы всех божественных созданий сосредоточены в крови. Я понимаю, что при жизни тебе не по возрасту было еще касаться этой книги…

— Papa, пообещайте мне больше не цитировать Тору… И не пить.

— Я бы и не пил, — хмыкнул граф, — не приведи ты в дом живую девушку. Я уже совершил эту ошибку с Серафимой, но тогда у меня не было выбора, за тобой кто- то должен был присматривать… А сейчас, неужели ж нельзя было убить ее заранее? Она же не еврейка, хотя и на половину полька, так что ее кровь не настолько вкусна, что испивший ее демон — это я про тебя, Дору, говорю — становился ее слугой и исполняет любую прихоть. Это только еврейские девушки после обращения предпочитают пить кровь младенцев и молодых матерей…

— Papa, умоляю вас, поспите…

Дору стащил со лба пергамент и налепил с размаху на лоб отца, и граф рухнул на диван, как подкошенный, и показался сыну слишком тяжелым. Он с трудом вылез из-под обездвиженного тела, уложил спящего отца чуть поровнее и укрыл, точно живого, халатом.

— Раз на вас действует заклинание по изгнанию диббука, то может и любовный приворот подействует…

Он медленно, в полной задумчивости, добрался до склепа, лег в гроб, но не смог заснуть до самого рассвета. Он почему-то вспомнил детский разговор с отцом, когда сидел над чашкой заваренного для него Серафимой утреннего кофия. Он спросил ее, мучимый детским любопытством, как она думает, подействует ли кофий на отца, чтобы тот стал спать ночью и бодрствовать днем. Девушка улыбнулась и сказала: наверное, у вампиров все наоборот — кофий должен действовать на него, как снотворное. Дору запомнил слова гувернантки и через год собственноручно намолол кофейных зерен и всыпал их отцу в чашку вечерней крови. В ту же ночь Серафима пожалела о своей давней шутке, а отец жалел о том кофе еще долго, пока старый аптекарь наконец не отыскал в своих книгах запись о том, что надо взять пергамент и написать на нем следующее: "Моя мама предупреждала меня никогда не связываться с…" В конце должно было стоять имя духа.

— У нашей Серафимы, — объяснял мальчику старый ростовщик, — осталось много незавершенных дел на этой земле, и главное из них: вырастить из тебя человека и научить нормально играть на фортепьяно. Именно поэтому ее дух вселился в убившего ее вампира, твоего отца.

Сеньору Буэно приходилось каждое утро силком волочь графа в склеп, заколачивать гроб серебряными гвоздями и требовать у Ивы, чтобы та водрузила на крышку звезду Давида, но и после этого бедный одержимый духом убитой им девушки граф бился внутри гроба и истерил, и у всех немертвых обитателей замка быстро закончилось терпение, как и образование мальчика, которым теперь занимался отец: в двенадцать лет Дору был отослан в Россию в гимназию, куда выдержал все испытания, не только по арифметике, но даже по русскому языку. Дору Заполье единственный в классе написал диктант без единой ошибки, благодаря непрекращающимся усилиям духа Серафимы Сапожниковой, вещавшей устами Александра Заполье. Дору было немного жаль терять гувернантку, но он собственноручно намотал на шею отцу пергамент и уехал в Россию, в Петербург, где часто бродил по любимым местам упокоенного нынче духа, о которых рассказывала ему гувернантка, когда была еще живой девушкой.

В шестнадцать лет Дору вернулся домой навестить отца, и граф, не ожидая от себя полного отсутствия выдержки, набросился на сына. И сеньору Буэно ничего не оставалось, как обратить во тьму юного графа, как он когда-то сделал это с его отцом из меркантильных соображений, чтобы иметь возможность свободно жить в его поместье.

— Да будь он проклят! — прошептал Дору в темную крышку гроба. — Со своим самогоном!

И забылся тяжелым сном. От тяжелых воспоминаний забвения не было.

Глава 13 "Древняя кровь со специями"

Валентина так и уснула с распятием в руках, прямо на полу, свернувшись калачиком, поэтому, когда утром услышала стук, не сразу поняла, что надо сделать. Зажав распятие под мышкой, она отодвинула задвижку и распахнула дверь, но никого за ней не увидела. В коридоре было темно, как ночью, и если бы спальня не была залита сейчас солнечным светом, Валентина бы ни секунды не сомневалась, что на дворе ночь. Нет, все очень просто — ставни на окнах закрыты — все до единой.

— Крайне не осмотрительно распахивать среди бела дня дверь настежь, когда за ней стоит вампир.

Валентина машинально выставила перед собой распятие и оглянулась — день, точно день. Посмотрела вперед — тьма. Графа не видно, но ведь она отчетливо слышала его голос. Да? Может, голос ей приснился. Сейчас день…

— Ладно, ты превратишь в пепел меня, но что будет, если на моем месте ненароком окажется твой любимый Дору?

Он здесь. Совсем рядом. Хотя… может быть и далеко.

— Что вы здесь делаете? — с трудом выдавила из себя Валентина.

— Жду, когда ты выйдешь ко мне, — в голосе графа слышалось мало скрываемое раздражение. — Выйди и закрой дверь. Распятие можешь оставить при себе. Мне так даже спокойнее.

— Мне не велено выходить к вам… — пролепетала Валентина и сумела захлопнуть дверь, но на задвижке ее руки замерли.

— Валентина, что за детские игры? Стол давно накрыт. Я уже пять минут стучусь к тебе…

— Я не слышала, — прошептала она, все еще пытаясь задвинуть засов, и тот наконец поддался.

— Зачем ты заперлась? — граф рычал. — Тебе распятия мало? Или мое общество настолько тебе противно? Тогда я велю принести тебе еду в комнату и собственноручно заколочу эту дверь, чтобы ты точно не вышла из нее и случайно не встретилась со мной.

— Что вы здесь делаете? — Валентина отступила от двери, продолжая держать распятие перед собой. — Вы должны спать…

— Должен. И с удовольствием был бы сейчас в склепе, а не под твоей дверью. Но так уж получилось, что этот день мне придется провести на ногах. И я очень бы хотел, чтобы ты составила мне компанию за столом. Не в качестве блюда, если ты так безумно этого боишься.

— Да, я боюсь, — не стала скрывать свой страх Валентина. Да его было и не скрыть. — Где Дору?

— Он спит. Пожалуйста, доверься мне. Я не причиню тебе вреда. Бери распятие и смело выходи в коридор. Я буду ждать тебя в кабинете.

Валентина припала ухом к двери и действительно услышала удаляющиеся шаги. Граф, должно быть, нарочно стучал каблуками, потому что обычно двигался бесшумно.

— О, боже…

Она чуть-чуть, с помощью расчески, привела себя в божеский вид, умылась, жалея, что в кувшине не святая вода и, вооружившись распятием, вышла из комнаты, не зная толком, нарушает запрет Дору или все же нет.

— Благодарю…

При звуке графского голоса она ринулась обратно в спасительную башню и с размаху шарахнулась плечом в закрытую дверь.

— Валентина, ну разве так можно…

Она вгляделась в темноту, потирая ушибленное плечо, и заметила темный силуэт, стоящий у стены на полпути к соседней башне.

— Я подумал, что ты выйдешь без фонарика, и вернулся. Ты ведь вышла без фонарика, верно?

Она кивнула, признавая, что сглупила, и тут же почувствовала, а не увидела — разглядеть чего-либо в коридоре было сейчас невозможно — перед собой руку. Рука оказалась в перчатке.

— Благодарю, — теперь благодарила она.

— Следуй за мной!

Но следовать не получилось — она бежала. Заметив это, граф остановился и пошел медленнее.

— Ты должна меня простить, я уже сто лет не общался ни с одним живым человеком.

— Ничего, пробежка перед едой подстегивает аппетит. Вдобавок я согрелась.

— И перестала меня бояться?

— Нет! — она вырвала пальцы и снова взялась обеими руками за распятие.

Граф отступил на шаг.

— Ты невыносима, Валентина. Тебе нравится причинять мне боль? Очень по¬семейному…

— Простите… Но вы ведь сами сказали, чтобы я взяла распятие.

— Сказал. Пойдем. Осталось сделать всего два шага.

И граф через секунду распахнул дверь своего кабинета, пустив в коридор поток света. Искусственного. Там горело несколько керосиновых ламп и пылал камин.

— Здесь немного душновато, потому что давно не топили, но мы не задержимся здесь надолго, верно?

Она кивнула и бочком, держа распятие за спиной, протиснулась мимо графа в дверь.

— Достаточно тепло? — гостеприимный хозяин указал на камин. — Я могу еще подкинуть.

— Нормально, у меня свитер шерстяной.

Она в нерешительности стояла посреди кабинета, потому что тарелка с едой стояла напротив хозяйского кресла. Вампир улыбнулся одними губами, обошел огромный дубовый стол и приглашающе отодвинул громоздкое кресло с резной спинкой.

— Это самое удобное кресло во всем замке. Прошу.

— А вы?

— Стол для еды понадобится только тебе, а я посижу на диване. Подальше от распятия.

И действительно присел на диван, где в халате сразу стал выглядеть на своем месте.

Валентина села в кресло.

— А вы ничего не будете есть? — спросила она, невольно вздрогнув.

— Я уже поел, благодарю за беспокойство.

Она невольно поправила рукой распятие, которое положила на салфетку рядом с ножом. Надо было начинать трапезу, но есть совершенно не хотелось. Взгляд зацепился за книги, которые аккуратной стопочкой возвышались на краю стола. Названия были на итальянском, испанском, латыни, греческом, даже на арабском…

— Обалдеть! — выдохнула она. — Сколькими языками вы владеете?

— Долго перечислять. Наверное, всеми основными, на которых написана классика мировой литературы.

— Я понимаю, что у вас было все время на свете, чтобы их выучить…

— Не так много… — перебил граф, взбивая подушку. — В семнадцать я лишился отца и мне пришлось возглавить его торговое дело. В Дубровнике мы имели особую привилегию от Османской империи для торговли. Мне нужно было знать для этого восточные языки. За спиной были конкуренты-венецианцы — пришлось учить итальянский. Потом мы все ждали Наполеона. Кто-то ждал Александра. В общем-то особой разницы не было, сдать город французам или русским. Французы, конечно, были предпочтительнее, потому что они католики, как и мы, но моя жена была наполовину сербкой и приняла католичество только для вида, чтобы нас обвенчали, так что в итоге мы перебрались в православную Румынию, откуда был родом ее покойный отец. Впрочем, неужели тебе все это интересно?

Валентина на мгновение опустила глаза в тарелку, но потом вновь посмотрела вампиру в лицо. Сейчас его глаза были темные, но не опасные — Александр Заполье очень походил на живого человека, только смертельно уставшего. Красив, статен, как все южане-славяне.

— Я восхищаюсь людьми, свободно владеющими многими языках. Я вот в родном русском делаю ошибки, английский знаю по необходимости, французский пыталась выучить из-за любви к поэзии, но дальше стихов Верлена не ушла, а польский… Вот польский я знаю хорошо… Его я учила не по книгам. Вы ведь тоже учили языки не по книгам… Только если мертвые…

— О, нет… Впрочем, повторюсь, не думаю, что ты хочешь знать, как и с кем я их изучал. Ту же латынь.

— Наверное, вы правы… Я могу есть в тишине.

Овощной суп был настолько ароматным, что Валентина не стала дожидаться разрешение от хозяина замка, и только когда тарелка опустела, подняла глаза и тут же вся сжалась.

— Зачем вы так пристально на меня смотрите? — сумела произнести она наконец.

— Прости… Я сто лет не видел, как едят люди, и не могу тобой налюбоваться. Только, прошу тебя, не чувствуй себя мартышкой в зверинце… Я отвернусь.

И он действительно поднялся с дивана и подошел к шкафу со всевозможными ящичками, тянувшемуся во всю стену, но сам не потянулся ни к одной дверце.

— Скажешь мне, когда можно будет повернуться.

Валентина чуть не подавилась собственным языком, который от волнения принялась жевать.

— Вы так и простоите все время?

— Да, Валентина. Не беспокойся обо мне. Я действительно доволен, что ты с таким аппетитом ешь здоровую пищу…

Валентина решила оставить этот комментарий графа без ответа. Быстрее наколола кусок мяса и принялась кусать его без ножа, чтобы быстрее съесть. Но в итоге подавилась и в ту же секунду почувствовала слишком чувствительный удар в спину, но холодная рука не исчезла, а так и замерла на ее сгорбленных лопатках.

— Все хорошо?

Хорошо ей не было — она смотрела на длинные белые ногти, способные разрезать мясо лучше любого ножа. Граф успел снять перчатки, и теперь ногти его второй руки прошлись сквозь шерстяной свитер и, кажется, даже проникли под плотную кофту, коснувшись похолодевшей кожи спины. Вампиры не дышат, но от близости его лица, правую щеку Валентины обдало морским бризом, или это из глаз брызнули слезы — и виноват в них был не застрявший в горле кусок говядины, совсем не он. Рука графа продолжала лежать у нее на спине, а пальцы второй медленно сжимались в кулак, оставляя на полировке стола глубокие борозды. Валентина не знала, что человек так надолго способен задерживать дыхание — а она действительно не дышала.

— Я рад, что с тобой все хорошо.

И вот он уже снова у шкафа. Стоит спиной, расправив плечи, а у нее до сих пор раскрыть легкие так и не получилось. И вдруг она закричала — сама не понимая, откуда взялся крик. Он шел изнутри, прямо из центра сжавшегося в горошинку живота. Голова ее упала на стол — к счастью, мимо тарелки, и когда Валентина наконец выпрямилась, то на столе остался мокрый след. Она схватила салфетку и промокнула глаза. Граф Заполье по-прежнему стоял к ней спиной.

— Как ты познакомилась с моим сыном? — спросил он, так и не обернувшись, голосом прокурора, ничего не сказав про ее вопль и последовавшие за ним слезы.

— Я… — Валентина откинулась на твердую спинку кресла. — Я рисую открытки, — она решила говорить правду, не уверенная, что может сейчас придумать правдоподобную ложь. — Акварельные. И часто принимаю заказы на что-то личное. И вот ко мне обратились из "Темного общества", это такой клуб почитателей вампиров. Не смейтесь, это литературное объединение готических творцов. Им потребовались именные приглашение на их ежегодный бал. Я выполнила заказ и меня тоже пригласили на вечер. Вернее, на ночь. Не сказать, что меня впечатлили их костюмы или творчество, но через год я решила поучаствовать сама с кукольным спектаклем. Не смейтесь… Это была миниатюра о летучих мышах, я же вам сказала, что люблю этих созданий…

— Ты говорила, что любишь моего сына… — не обернувшись, буркнул граф.

— Там я и познакомилась с вашим сыном. С обоими сыновьями. Они подошли после спектакля выразить восхищение и заодно помогли мне упаковать реквизит. Вот и все…

— Это не все… — голос графа сделался низким, в нем чувствовался еле сдерживаемый гнев. — Мне интересно, как ты узнала, что он тот, кто он есть…

— Вы только не смейтесь… — начала робко Валентина.

— Ты разве слышала от меня в свой адрес хоть один смешок?

Она сначала мотнула головой, а потом только сообразила, что на нее не смотрят, и сказала тихо:

— Нет.

— И никогда его не услышишь. Говори все, как есть. Теперь уже ничего не поправишь.

— Дору, уже без Эмиля, пригласил меня в закрытый клуб тех, кто считает себя вампирами… Теперь-то я знаю, что среди его посетителей, особенно тех, кто носит маски, есть не просто любители крови, а те, кому кровь жизненно необходимо. Я только слышала о таких собраниях людей по… — Валентина на секунду запнулась.

— По специфическим интересам. Кто-то пользуется скальпелем, кто-то иглами, кто- то… собственными зубами.

— Дору пил твою кровь? — Допрос продолжался.

— Нет.

— А кто-то другой пил?

— Нет.

— А ты пила чью-то кровь?

— Нет! — уже закричала Валентина, скорее от страха, чем от гнева: разве имела она право злиться?

— Сейчас мы исправим это упущение!

Граф шагнул в сторону и сунул ноготь в замочную скважину на небольшой дверце. Замок звонко щелкнул, и петли тихо заскрипели. Граф обернулся к столу, держа в одной руке небольшую амфору в плетеном тростниковом чехле, а в другой — два бокала и золотое ситечко. Он поставил оба бокала перед замершей девушкой, вынул зубами пробку и нацедил в хрусталь содержимое амфоры.

— Что это? — чужим голосом спросила Валентина, когда граф протянул ей один из бокалов.

— Плиний отнес бы данный напиток к разряду vinum sanguineum, что в переводе с латыни означает — кроваво-красное.

Валентина вцепилась в подлокотники.

— Я вижу цвет. Я ведь художник. Что это?

Граф зацепил ногой стул и подтянул к столу, чтобы сесть поближе к девушке.

— Кровь первых христиан с восточными специями, — проговорил граф по слогам, смотря Валентине прямо в глаза.

— Кого кровь? — переспросила та взглядом, в страхе открыть рот, потому что хрустальный конус находился совсем близко от ее лица.

— Ты не ослышалась. Кровь первых христиан. Шестьдесят четвертого года розлива, купил с аукциона в Ватикане. Конечно, переплатил, потому что в этой амфоре нет крови самого апостола Павла, как рекламировали торговцы в храме. Любой знает, что для сбора основной крови они использовали бычьи пузыри, привязанные к крестам, но апостола, как гражданина Рима, не распяли, а обезглавили. Однако судя по запаху кровь действительно древняя. Впрочем, в серебряной пуле, которую отливали по заказу профессора Блюмберга для знаменитого набора охотника на вампира, тоже серебра не больше, чем в подкове крестьянского тяжеловоза, но глупые люди ведутся на рекламу… Однако, что ж это я… Не такие истории ты любишь, верно, мое милое дитя? Ты любишь романтические истории о любви… вампира и смертной девушки… Со счастливым концом.

Валентина вжалась в кресло, когда граф почти ткнул бокалом в ее стиснутые губы. Стоило большого труда не подтянуть к носу коленки.

— А что ты так испугалась? — граф оперся локтем о стол, и бокал коснулся горячих губ смертной девушки. — Как будто ты не понимаешь, кто мы такие… Кто через несколько дней будешь сама…

— Я… Я… Все понимаю. Только ведь ваша диета немного изменилась… К лучшему?

— К лучшему для кого? Для вас, смертных, или для нас? — Александр Заполье провел бокалом по щеке девушки и вернулся к ее губам, одновременно поднося второй бокал к своему рту. — Я могу утолить голод кровью животного, но означает ли это, что я получу то же удовольствие, как вот от этой, пусть и консервированной, но все же человеческой крови? Это ведь даже не вопрос… Вопрос в другом, — он сделал короткую паузу, — как твои родители относятся к твоим отношениям с моим сыном?

— Они ничего о нем не знают. Мать за океаном. Мой отец, я считала этого мужчину своим отцом, скоро год как умер. Я свободна в своем выборе.

— И ты предпочла выбрать смерть?

— Я предпочла вашего сына, а то, что он оказался мертвым, ну так что делать…

— Он не просто мертвый, он монстр, пьющий человеческую кровь. Пей, — сказал граф тихо и, когда Валентина не пошевелилась, закричал: — Я сказал, пей!

Валентина мотнула головой. Граф покачал своей и процедил сквозь зубы:

— Пей. Не заставляй меня вливать это в тебя силой. Пей. По глотку. До самого дна. И только попробуй выплюнуть хоть каплю. Тогда я волью в тебя всю амфору, вместе с медом, который есть на дне!

Валентина не брала в руки бокала. Граф не отдавал. Она приложилась к хрусталю трясущимися губами и сделала первый глоток, который тут же пошел назад, но вампир держал ее взглядом, и она глотала, а потом, схватившись за горло, снова пыталась проглотить то, что накатами шло назад.

— Не нравится? — рассмеялся граф, глядя на нее жгучим взглядом из-под дрожащих синюшных век. — А скоро ты будешь умолять меня налить тебе еще рюмочку… Ты будешь умолять меня…

Он прикрыл глаза, осушая залпом свой бокал, и Валентине хватило этой секунды, чтобы схватить распятие.

— Назад! — орала она в полный голос. Только если стекла за толстыми ставнями не дрожали сейчас. А внутри нее дрожал каждый нерв. — Только сделайте шаг…

Граф разбил свой пустой бокал о стену, но не сделал к смертной девушке даже шажка. Валентина медленно, с распятием в вытянутых руках, обходила стол и потом быстро стала пятиться к выходу из кабинета, еще не зная, куда побежит после.

— Великолепно! — зааплодировал граф. — Я одобряю выбор сына. Из тебя выйдет великолепная вампирша. Нескольких капель крови хватило, чтобы разбудить в тебе зверя. Браво, Валентина. Браво! Ты достойна носить нашу фамилию. Достойно!

Она все пятилась и пятилась, а он все аплодировал и аплодировал ей стоя. Стоя у стола, пока она не уткнулась во что-то мягкое. Этим препятствием оказался Серджиу. Он ловко выхватил из ее дрожащих рук распятие и спросил, захлопывая дверь:

— Что прикажете, Ваше Сиятельство?

— Свари для меня кофе.

Слуга кивнул.

— Куда прикажете его подать?

— В женскую башню. Но прежде положи на кровать распятие. Ровно посередине.

Глава 14 "В комнате с закрытыми ставнями"

Валентина против воли вцепилась в протянутую графом руку — та обжигала с силой искусственного льда. Однако сколько бы ни пыталась, Валентина не смогла высвободиться до самой двери в свою комнату — нет, она больше не называла так башню — в отведенную ей темницу. Горбун обо всем позаботился: ставни закрыты, портьеры задернуты. У кровати горит керосинка. Одна.

— Дай Серджиу десять минут, — проговорил граф, оставляя дверь открытой настежь, — и он принесет сюда жаровню с углями. И чай с мятой для тебя.

— А что мы будем делать потом? — спросила Валентина, уже не чувствуя страх с той остротой, как ощутила его в кабинете, когда горбун вырвал из ее рук распятие.

Граф сейчас выглядел абсолютно спокойным, даже завязал кушак халата. Из горьких воспоминаний остался лишь еще более горький привкус на губах — безумно хотелось верить, что пила она не настолько древнюю кровь, как уверял граф. Одной мысли о вампирском напитке хватило, чтобы горло вновь сжало неприятными позывами. Так что же граф надумал, собственноручно отконвоировав ее в башню? От мыслей на эту тему окончательно перехватило дыхание.

— Что делают в спальне люди, если они не муж и жена? Спят.

Первая часть фразы заставила ее похолодеть, а вторая вернула в тело спасительное тепло без всяких обещанных углей.

— Мы будем спать, — повторил граф, махнув рукой на кровать, украшенную распятием. — Каждый на своей половине. Ты читала про бедных Тристана и Изольду? — И когда Валентина кивнула, продолжил: — Простой меч, сама понимаешь, мне не поможет.

— А распятие?

Они стояли шагах в пяти друг от друга и от кровати.

— Оно помогает, или ты не заметила? — губы графа дрогнули в улыбке, а у Валентины затряслись от страха.

— Не заметила, — проговорила она по слогам.

— Ты ведь до сих пор жива…

Валентина хотела отступить, но граф сам отвернулся, уперся руками в кровать и уставился на распятие, точно на маятник. И вдруг упал на колени. Только вздрогнуть Валентина не успела — граф всего лишь решил вытащить из-под кровати сундук. Деревянный, небольшой… Но тащил он его на середину комнаты с перекошенным лицом, а потом, совсем как кошка, отпрыгнул от сундука и принялся потирать руки, точно обычный человек, отморозивший пальцы.

— Открой его.

Валентина осторожно, бочком, подошла к сундуку и откинула тяжелую крышку.

— Там под Библией ночная сорочка. Надень ее…

Валентина достала священную книгу, окованную серебром, икону Божьей матери с младенцем, опять же в серебряном окладе, затем взяла в руки сорочку — ужасно тяжелую.

— Она прошита серебряными нитями. Не обращай внимания на запах. Я не буду говорить, сколько она пролежала в сундуке. Надевай… Выбора у тебя все равно нет…

— Что это значит? — Валентина прижала сорочку к груди, морщась от неприятного, но не сильно стойкого, гнилого запаха.

— То и значит, — голос графа сделался глухим. Он отошел к стене и тяжело опустился на стул. — Я хочу тебя обезопасить от себя. Можешь еще и икону поставить в изголовье… Что ты улыбаешься?

Голос вампира дрогнул от злости, а у нее сильнее дрогнули губы — она не улыбалась, она пыталась не разреветься от страха, с которым не могла совладать.

— Отчего бы вам просто не уйти? — едва слышно прошептала потенциальная жертва.

Граф ударил себя по коленкам, и Валентина увидела, как белые ногти собрали в пучок серую брючную ткань.

— Неужели б я не ушел, если б мог! — он смотрел прямо в ее влажные глаза. — Твой запах влечет меня… Безумно… Лучше уж я буду гореть от близости серебра, чем от голода, ломая двери в твою спальню. Помоги мне, дитя мое, пережить этот день, — голос вампира вновь сделался бархатным, в нем даже зазвучали умоляющие нотки. — Нам с тобой надо всего несколько часов продержаться… До пробуждения Дору… Что так долго?

Граф снова рычал, но в этот раз на слугу, который застыл на пороге с подносом. Запах кофе забивал мятный аромат обещанного ей чая.

— Зачем вы пьете кофе? — спросила Валентина, по-прежнему держа серебряную рубашку у самой груди.

Граф залпом осушил поданную слугой чашку и только тогда ответил — прежде закинув еще ногу на ногу.

— Баю-баюшки-баю, — пропел он с улыбкой, но очень низко. Прямо-таки басом, точно медведь шел по клавишам фортепьяно. — спи мой милый во гробу… Мне надо уснуть, — граф резко поднялся и шагнул к кровати. — А я выспался и совершенно не хочу спать.

— Но кофе…

Он обернулся.

— Это вас, живых, кофе бодрит, а нас, мертвых, усыпляет… Смешно, верно? — спросил он без всякой улыбки и, запрыгнув на кровать, лег поверх одеяла прямо в ботинках. — Валентина, можешь не снимать даже свитера. Рубашка налезет на тебя и так. Но если хочешь раздеться, то не смущайся меня, я уже закрыл глаза.

И все равно снять она решила только свитер, а рубаху надела уже после выпитого чая, который слишком быстро остыл. Потом она с иконой под мышкой вскарабкалась на кровать и легла под одеяло.

— Отодвинься еще чуть-чуть, — попросил тихо граф.

— Вы все равно меня чувствуете? — спросила Валентина с опаской, отползая к самому краю.

— Боюсь, что ты будешь чувствовать меня… И замерзнешь даже под одеялом и с жаровней.

— Мне не холодно, — ответила Валентина правду и поправила рукой упавшую прямо ей на лицо икону, сунув ее поглубже в зазор между подушками.

— Конечно, — хмыкнул граф. — Ты же раскаленный утюг. Я уже говорил тебе это…

И замолчал. Надолго. Валентина даже успела обрадоваться, что вампир действительно уснул от кофе, но тут граф заговорил вновь:

— Валентина, прошу, не смотри на меня во сне. Зрелище, скажем так, не из приятных…

Вновь наступила тишина. Гробовая. И Валентина с трудом сумела без шума проглотить подкативший к горлу кислый ком — наверное, сгусток выпитой ею крови.

— Вы меняетесь?

— Уже нет, — снова смешок. Совсем тихий. — Красота и спокойствие смерти — это только первые три дня. Сама понимаешь, они давно канули в лету. И дело не в том, что я буду спать — дело в том, что ты будешь ко мне так близко, что…

Он замолчал, и Валентина так же тихо и так же отрывисто закончила за него:

— Проснетесь, желая меня укусить?

— Нет… Ты просто увидишь меня вблизи без спасительной темноты. Со всеми моими синюшными пятнами, которые я не в силах старательно замазывать, как это делают мои сыновья.

По телу Валентины пробежала ледяная волна дрожи.

— Я не стану на вас смотреть, обещаю.

И это обещание она давала главным образом самой себе. Ей хватает имеющегося страха — не надо добавлять к нему еще больше, у нее и без всего этого уже плывет перед глазами, а тут страх и по ее телу растечется такими же трупными пятнами, какие, оказывается, есть у вампиров. Да ангел вас всех дери, она спит — пусть и в прямом смысле этого слово — с трупом, делит кровать с мертвецом, живым… В горле снова сделалось до боли неприятно, и она принялась массировать шею, чтобы вернуть себе возможность дышать.

— Валентина, я не трону тебя, обещаю… — голос графа звучал тихо, точно говорящий сомневался в собственных словах, но она все равно отдернула руку, решив не объяснять, зачем в действительности терла шею. — Выключи лампу, она коптит…

— Она не коптит, — выпалила Валентина, боясь остаться с мертвым в кромешной тьме.

— Да, не коптит. В ней соль. Соль, на которой моя семья сделала состояние. Когда- то мешок соли был на вес золота. Как же я скучаю по своему морю, как же я скучаю… До сих пор. Выключи лампу.

Она исполнила просьбу, и какое-то время они лежали в кромешной тьме молча. Валентина даже начала различать очертания скудного убранства комнаты — столик, стул, бахрому балдахина. Тишина звенела в ушах, или это звенели серебряные нити на высоко вздымающейся груди, она не знала и уже подумала, что граф наконец заснул, как тишину прорезал его тихий вопрос:

— Как ты считаешь, способна женщина полюбить того, кого ей навязали? Если он будет относиться к ней с трепетом, будто к королеве…

По телу вновь пробежала волна страха.

— Я не понимаю вопроса.

— Тогда представь, что ты заперта в комнате с человеком. Ты можешь его игнорировать, можешь возненавидеть, а можешь полюбить. Что ты выберешь?

Валентине пришлось кашлянуть, тихо, в одеяло, чтобы прочистить горло, в котором воздух, не то что слова, уже двигался с большим трудом.

— Раз уж мне суждено быть с этим человеком, то я сделаю вид, что люблю его, чтобы иногда получить ласку, потому что выбора нет: либо он, либо ничего, кроме тоски. Только это не будет настоящей любовью, это поиск комфорта и ничего более.

— Неужели ж нельзя полюбить? — глотая каждый второй слог, пробормотал графа.

— Наверное, можно, — ответила Валентина только для того, чтобы успокоить его.

— Но сложно. Думаю, половина современных семей живет по первому принципу.

— И не только современных…

Валентина снова кашлянула, чувствуя, как перед закрытыми глазами начинают расходиться кровавые круги. Нос дергало, и она чихнула, не успев укрыть его хотя бы одеялом.

— Тебе холодно?

Она услышала, как скрипнула кровать — перина промялась, и она подкатилась к середине, где еще более отчетливо услышала шипение — почти змеиное.

— Извини, мне больно… — проговорил вампир.

Валентина отползла к самому краю и натянула на себя одеяло, потому что от вампира действительно веяло могильным холодом, да и углей для обогрева довольно большой спальни оказалось недостаточно.

Граф выдержал паузу, за которую Валентина успела обрадоваться, что неприятный разговор окончен.

— Я верил, как безумец, что жена полюбит меня, но она любила только море. Мы оба его любили. Здесь, в своем фамильном замке, она умерла от тоски по морю, оставив нас с Дору абсолютно одних. Она не любила сама, поэтому не научила любви сына.

Он замолчал, но сейчас Валентина не сомневалась ни секунды, что граф не спит.

— Дору умеет любить, — проговорила она, запинаясь. — Я не знаю, как объяснить вам это… Просто поверьте мне…

Он ничего не сказал больше, и пять минут они пролежали в полной тишине. Валентине казалось, что она тоже не дышит.

— Если вдруг решишь открыть ставни, подумай несколько раз, — тихо проговорил Александр Заполье бесцветным голосом.

— О чем? — спросила Валентина, чтобы не молчать в новую, сильно затянувшуюся, паузу.

— О любви. Вдруг Дору будет тяжело потерять отца, которого он никогда не любил. Как и его мать.

— Зачем вы так говорите? — она даже не успела поднять в конце вопроса голос, как граф закричал:

— Потому что я не привык лгать! Как он… Я просто хочу, чтобы ты не разочаровалась в своем выборе…

— А вы, вы жалели…

Она не договорила вопрос, но граф и без слов все понял.

— Да, я не должен был покупать себе жену, — ответил он снова тихо. — Если я хотел помочь, то должен был просто дать им с матерью денег. Но я не хотел помогать. Я хотел девушку, которая не испытывала ко мне ничего, кроме презрения.

— Послушайте, граф… — он не пошевелился, но Валентина шестым чувством поняла, что вампир повернул к ней голову. — Если вы мне не доверяете, можете закрыть ставни на замок…

Он хмыкнул, очень тихо, но ответил равнодушно-спокойным тоном:

— Во сне я буду казаться действительно мертвым, но при этом буду чувствовать каждое твое движение, так что не вздумай слезать с кровати раньше меня, а то я могу заподозрить неладное… И тогда тебя не спасет даже Божья Матерь… А сейчас спи. Я не хочу больше говорить. Я все сказал. Больше говорить нам с тобой не о чем.

Валентина ничего не ответила,закрыла глаза, хотя и понимала, что не уснет. Заботливый слуга не положил в чай вместе с мятой снотворного. А зря…

Глава 15 "Кровавые развлечения"

Вспоминать тот закрытый клуб не хотелось, но в темноте, наедине с графом Заполье, воспоминания о трагической ночи с его сыном так и лезли в голову Валентины.

— Как ты дошел до всего… этого? — она не могла подобрать правильного названия тому, что творили эти люди ночью при закрытых окнах, в комнатах с притушенным светом.

Она просидела за столиком полчаса, принюхиваясь к своему стакану, хотя в мохито вряд ли можно было незаметно подмешать кровь, не испортив цвета. Валентина бы уловила даже малипусенький оттенок — акварелист, она спешила поменять воду даже после обычного ополаскивания кисточки. Новый знакомый исчез почти сразу, как привел ее сюда, и сейчас вернулся и присел напротив, как ни в чем не бывало.

— Странное развлечение… — добавила она, не получив от Дору никакого ответа.

— Бывают развлечения поопаснее…

Он глядел мимо нее, то и дело провожая кого-нибудь глазами. Разных людей: мужчин, женщин, в костюмах, без, в масках, с открытыми лицами… Рассматривал посетителей и ни разу не взглянул на девушку, которую вытащил на свидание в такое идиотское место. И Валентина в который раз задалась вопросом, что она вообще тут делает. Пошла в притон с парнем, который лет на пять ее младше, так еще и больной на всю голову, в которой для нее не находилось вообще никакого места. Наверное, она просто ухватилась за возможность не возвращаться в пустую квартиру.

— Чем еще ты увлекаешься? — Она улыбнулась, когда Дору наконец взглянул ей в лицо. — Из необычного…

— Я гоняю на мотоцикле. Но это, наверное, обычно, да?

В голосе Дору прозвучало смущение, и Валентина поспешила ответить:

— Смотря на какой скорости…

— На большой.

— Тогда это даже опаснее, чем играть в вампира… — она продолжала крутить стакан, коктейль в котором от ее рук должен был уже закипеть.

— Отец тоже так считает.

— Ты хочешь сказать, что он в курсе про все это? — Валентина проследила за взглядом Дору, который снова разглядывал посетителей.

— Он меня к этому и приучил…

Валентина обернулась, вдруг испугавшись, что за ними следят: может, Дору боится быть пойманным отцом.

— Твой отец тоже здесь? — спросила она совсем шепотом. Здесь шептались все, и в гуле голосов потерялся бы даже крик, но тянуться к уху собеседника, как делали другие парочки, Валентина не собиралась.

— А тебя это волнует? — Дору все прекрасно слышал и даже взглянул ей в глаза.

— Вам бы было, о чем поговорить с отцом за бокалом… вина. Почему ты не пьешь?

— Не знаю, — она пожала плечами, нервно, и тоже принялась всматриваться в людей. — Не хочется. Я не очень хорошо себя тут чувствую. Не в своей тарелке. Я утолила любопытство и теперь хотела бы уйти, если можно?

— А почему нельзя? — Дору обернулся, чтобы видеть людей, спускающихся по лестнице. — Я тоже утолил… свое любопытство. И Эмиль тоже. Мы можем идти.

И Валентина, проследив за взглядом Дору, увидела его брата, облаченного во вчерашний наряд: черные кожаные брюки и пиджак, тоже кожаный. Братья выглядели как небо и земля, как демон и ангел. И Валентина отчего-то подумала, что старший брат похож на отца, который должен быть монстром, раз приучить детей к кровавым развлечениям. Худосочный Дору выглядел в этих стенах совращенным младенцем.

— Доброй ночи, — подступил к их столику Эмиль, и Валентина невольно передернула плечами. — Мне присесть? — Он повернул голову в сторону брата, который подскочил со стула. — Или мы уходим?

— Валентина хочет уйти! — выпалил ангелочек, точно извиняясь.

Эмиль повернулся к ней, а она поспешила отвернуться, делая вид, что проверяет, все ли на месте в сумочке, висевшей на спинке стула. Она ужасно обрадовалась, что Дору явился без брата, и сейчас ей захотелось распрощаться с братьями прямо тут, чтобы они не вздумали ее провожать. Вдвоем!

— Может потанцуем?

Такого она не ожидала. Такого предложения она боялась. Потому вцепилась в сумочку и вскочила, случайно задев локоть Эмиля, который сделал к ней еще один шаг.

— Спасибо…

Сумочка оказалась у него в руках, а потом в руках Дору, который выглядел таким же обескураженным, как и она, поняв, что Эмиль принял ее попытку к бегству за согласие на танец.

— Один танец и если ты все еще захочешь уйти…

Бежать! Она уже хочет бежать от этого… ворона! Узкий заостренный нос походил на клюв хищника, тонкие темные брови нависали над глубокими карими глазами с тяжелыми веками, бледные губы совсем терялись на фоне квадратного подбородка. Сами по себе детали его лица выглядели гротескно, но вместе они создавали безумно красивое и в тоже время отталкивающее лицо, лицо демона- искусителя… И Валентине не хотелось, чтобы он ее искушал. Даже простым танцем.

Она пыталась держать дистанцию, но Эмиль с каждым аккордом — а фоном звучала тихая гитара — все сильнее и сильнее прижимал девушку к себе. Когда Валентина отстранялась, все начиналось по новой. Стараясь не смотреть ему в лицо, она следила за парой, неумело топтавшейся рядом, но когда Эмиль притянул ее к себе настолько сильно, что Валентина почувствовала животом пряжку на его ремне, она вскинула голову и вздрогнула — под верхней губой сверкнул белый клык.

— Ты не заметила вчера клыки? — спросил Эмиль, не позволив ей отстраниться даже на сантиметр.

Одна его рука лежала на талии, другая с лопаток переместилась на шею, и Валентина непроизвольно откинула голову.

— Я думала, они не… — она запнулась, — не настоящие…

Тонкие губы Эмиля сложились в усмешку: противную и страшную.

— Так они и не настоящие…

Валентина на секунду зажмурилась, попав под свет прожектора.

— Я… — голос от стыда дрожал. — Я не то имела в виду… Ну, вчера костюм, а сегодня тут вы…

Она хотела сказать ему "ты", но не получилось. Он вдруг показался ей значительно старше, чем вчера. Может, он толком не спал, и сейчас под глазами залегли фиолетовые круги без всякого грима, ужасно его состарив.

— Я не ими кусаюсь, у меня есть скальпель…

Эмиль убрал руку с ее шеи, и Валентина увидела перед глазами длинный ноготь — нарощенный, похожий на пилочку. Видимо, достаточно острый, чтобы… Сделать надрез, прокол или… Она не хотела знать таких подробностей.

— Мне нужно домой!

Она вдруг почувствовала необъяснимое отвращение к Эмилю и рванула назад, чтобы получить свободу, но он все равно удержал ее за локоть. И даже идя впереди него, Валентина чувствовала себя пленницей.

— Дору, пошли, — бросил старший брат младшему.

Тот машинально протянул девушке сумку и шагнул следом.

— На улице легче дышится! — нервно улыбнулась Валентина, запахивая пуховик.

Она так спешила, что в гардеробе нацепила только шапку, а шарф продолжал волочиться по полу, пока на самом выходе Эмиль не поймал его конец.

— Так-то лучше, — улыбнулся он своей злой улыбкой, замотав шарф вокруг шеи девушки. — Меньше тянет укусить…

— Эмиль, прекрати! — чуть ли не взвизгнул Дору, и Валентина, отступив парню за спину, с благодарностью приняла его локоть. — Тина как бы не совсем в игре…

Валентина кивнула.

— Я вообще не в теме. Я так, просто… Я — художник, — наконец выдала она, почувствовав, что нос замерз, не успев оказаться на улице.

— А как же твои вчерашние вампиры? — не отступил Эмиль.

Он обошел парочку и сам взял Валентину под руку.

— У меня не совсем вампиры, — начала она оправдываться и двигаться в сторону Дору, но Эмиль настойчиво тянул ее к себе, а младший брат, втянув обнаженную голову в плечи, жался от холода и вовсе не пытался перетянуть на себя одеяло. — Всего-навсего летучие мыши…

— Бэтс…

Они общались вторую ночь по-английски, и сейчас Эмиль так растянул английское слово, обозначающее летучих мышей, что Валентина услышала русское — бе-э… Может, он и дразнил ее, а у нее, вместо обиды, сработал от его близости другой рефлекс — ее тошнило от него, и ей вдруг подумалось, что дело может быть в запахе крови, ведь он точно недавно использовал свой ноготь-скальпель по назначению… Она дернулась в сторону и почти привалилась к Дору. Только тогда тот сообразил посильнее сжать ее руку.

— Здесь скользко, осторожней… — проговорил он, к тому же, очень заботливо.

— Да, надо лучше выбирать дорогу, — и Эмиль снова завладел ее рукой.

И компанию надо лучше выбирать — это Валентина поняла, как только увидела этого демона спускающимся по лестнице. Сейчас в длинном кожаном пальто он полностью соответствовал своему амплуа вампира.

— И твои сапоги явно не для гололеда, — не унимался Эмиль.

— Я знаю, но я не часто гуляю зимой по городу, тем более ночью… И потом, они были на скидке, а у меня после смерти отца с финансами довольно туго.

Вот зачем она это сказала? Еще подумают, что она жалуется на жизнь или намекает на что-то…

— А вы где остановились?

Валентина решила расстаться с провожатыми прямо сейчас и взять до дома такси. Идти пешком недалеко, но ночью одной все же страшновато.

— Нам по пути, что ли? — дополнила она вопрос, не получив ответа.

— А мы нигде не остановились, — ответил Эмиль. Не так чтобы очень быстро. Скорее поняв, что младший брат не станет отвечать. — Так что нам без разницы, куда идти. Мы тебя провожаем.

— И пытаемся напроситься в гости, — подал голос Дору и снова замолчал, точно испугался сказанного.

Валентина бы встала, как вкопанная, если бы ее не тянули вперед с силой буксира две пару мужских рук.

— Я не приглашаю незнакомых мужчин в дом, — отрезала она, делая вторую тщетную попытку остановиться.

— Мы знакомы две ночи, — усмехнулся Эмиль. — Но если нет, так нет. А если да, то мы заплатим за ночлег. Хочешь новые сапоги?

То ли Эмиль ослабил хватку, то ли злость придала ей силы, но Валентина сумела вырвать руку.

— Я дальше пойду одна!

Стянув перчатку, Валентина полезла в сумочку за телефоном, но тот странным образом тут же оказался в руках Эмиля.

— Извини, — сказал он и сунул телефон обратно, с визгом закрыв молнию. — Я не должен был подобного говорить. Просто мы не ищем халяву. Мы думали уехать вчера сразу после бала, но мой брат вдруг…

— Прекрати! — почти взвизгнул Дору. — Ты все испортил. Я просил тебя не приходить!

— И именно поэтому я пришел, — Эмиль сжал губы в тонкую полоску и вырвал Валентину из хватки брата. — Знаешь, Тина, Дору имеет привычку бросать в напитки девушкам очень вредные таблетки…

— Я ничего не пила! — почти закричала Валентина и тут же почувствовала, как рука Эмиля скользнула ей под мышку и потянула назад.

— Эмиль, хватит! — чуть ли не плакал Дору.

Голос у него дрожал, а глаза, как успела заметить Валентина, нездорово блестели.

— Я еще в прошлый раз сказал тебе хватит, и что? Ты спросил ее, хочет ли она дать тебе свою кровь? Уверен, что нет. Так ведь, Тина?

Она кивнула, все еще пытаясь вырваться, но только сильнее запутывалась в руках Эмиля, точно муха в паутине.

— Я хочу проводить тебя до дома и покараулить до утра, а то мой брат убежит от меня, а потом вернется к тебе. И ты сейчас уверенно скажешь мне, что не откроешь ему дверь, а вдруг? И никто не гарантирует, что он сумеет остановить кровь…

Валентину начало трясти. Не от мороза. Она поняла, что сейчас либо закричит, либо заревет, либо… Уткнется в кожаное пальто своего спасителя.

— Пойдем быстрее, — прошептал Эмиль ей на ухо. — Становится холоднее. Ты же не хочешь проваляться в постели до самого Рождества?

И она пошла. Почти побежала, но Эмиль крепко держал ее за руку. Вскоре они втроем вошли в полутемный подъезд и начали поднимать по лестнице, но вдруг Валентина остановилась не у своей квартиры и подняла руку к звонку.

— Уходите, иначе я позвоню в полицию. Вот в этот звонок.

Эмиль привалился к лестничным перилам.

— Ну что за игры? Что за игры…

А что за игры были, она не поняла. Глаза Валентина открыла уже в своей квартире, лежа на диване, как была в сапогах и пуховике. Оба незваных гостя сидели напротив — один в единственном кресле, другой на стуле.

— Принимай вертикальное положение и слушай меня, — проговорил Эмиль, а Дору даже не поднял на нее глаз.

Она слушала и не возражала, потому что онемела — по-настоящему. Внутренний голос орал, плакал, шептал, но изо рта ничего не вылетало. Ни звука, ни вздоха. Руки тоже не шевелились, как и ноги.

— Я оплачу твой кредит, полностью, — подытожил Эмиль рассказ об их природе и приготовленной для нее роли невесты. — И на Рождество ты получишь подарок в виде свободы от долгов. Разве это не прекрасно? Меня зовут не Николаем, но я люблю приносить людям радость.

Эмиль резко поднялся из кресла и пересел на диван. Так резко, что Валентина бы вздрогнула, если б могла двигаться. Но способность шевелиться вернулась к ней, только когда ей на лоб легла ледяная ладонь вампира.

— Я вас еще вчера хотела спросить, не замерзли ли вы, — прошептала Валентина, пытаясь высвободить руку, которую Эмиль схватил.

Куда там — хватка была железной. Приложив ладонь к груди девушки, Эмиль спросил:

— Слышишь, как стучит твое сердце?

Валентина молча кивнула, и тогда он притянул ее руку к своей груди.

— А теперь? Ты что-то слышишь?

Она молча мотнула головой.

— Вот и я ничего не слышу уже лет так сто.

Он приложил палец к ее губам, которые она открыла в беззвучном крике.

— Тише, Тина, тише. Ты ведь не станешь кричать? Мы не сделаем тебе ничего плохого. Мы же все тебе объяснили… Кто же тебе поможет, кроме нас? И кто же нам поможет, кроме тебя? Где мы еще найдем девушку, которая любит летучих мышей…

Валентина вскинула голову и затравленно посмотрела на Дору, который медленно переводил взгляд с ее глаз к ногам и обратно.

— Видишь, как все просто… — проговорил он наконец. — Начать жизнь с чистого листа. Нужно лишь сыграть роль моей невесты, только и всего. На один месяц. Пусть у нас не бьется сердце, пусть мы спим днем в гробах, но во всем остальном мы ничем не отличаемся от смертных, и у нас тоже бывают проблемы с родителями.

— И папа ваш — граф Дракула? — давясь каждым звуком, спросила Валентина.

— Нет, граф Заполье, — улыбнулся Дору. — Александр Заполье, но вряд ли он разрешит тебе звать его по имени. Последняя женщина, которая обращалась к отцу по имени, была моя мать. И умерла она полтора века назад.

— А он…

— Он вегетарианец, — усмехнулся Эмиль, откидываясь на спинку дивана. — Я не знаю, каким словом еще назвать вампира, который уже век живет на животной крови.

— Вегетарианцы едят траву, — непонятно как сумела выговорить Валентина.

— Ну так сама подумай, Тина, — покачал ногой Эмиль, — что ест коровка, овечка или козочка? Вот именно, траву, и из этой самой травы получается кровь, так что мы смело можем называть отца вегетарианцем. Сами мы тоже теперь очень редко срываемся. Так что тебе нечего бояться в стенах нашего замка. Поверь мне, Дору обеспечит тебе веселые каникулы, это он умеет. А я завтра же позабочусь о финансовой части нашего договора.

— Вы решили, что можете меня купить?

— Посмотри на меня, Тина, — послышался тихий голос Дору. — Разве я способен…

Она повернула к нему голову и замерла, приклеившись к его вспыхнувшему в темноте взгляду.

— Повторяй за мной: я согласна быть твоей невестой.

— Я согласна быть твоей невестой.

— Я буду делать все, что ты мне скажешь.

— Я буду делать все, что ты мне скажешь.

— Я никому и слова не скажу про нашу встречу.

— Я никому и слова не скажу про нашу встречу.

И Валентина без чувств упала на диван.

Глава 16 "Успокоительная соль"

Валентина открыла глаза и снова зажмурилась — через щель между портьерами пробивался лунный свет. Как? Кто открыл ставни? Она подскочила и обнаружила пустую кровать — вместо графа Заполье на соседней подушке лежала роза, цвет которой в темноте определить не представлялось невозможным даже для художника. Валентина положила икону, упавшую с подушки прямо ей на спину, рядом с распятием, которое по-прежнему делило кровать на две ровные части и, спрыгнув по скамеечки на пол, подошла к портьере. Ставни настежь, а вот рама лишь прикрыта, и из нее веет зловещим холодом.

Что за черт такой и с ним все его чертовское племя! Зачем графу приспичило уходить через окно — Валентина потянула за раму, чтобы избавиться от щели — и зачем он принес ей розу? Прекрасная метаморфоза прямо: из чудовища за одну ночь превратиться в красивейший цветок. Нет, этот цветок колется, а его даритель — кусается…

Валентина инстинктивно погладила шею. Впервые мысль, что неукушенной из замка ей не выбраться, обрисовалась перед ней во всей своей красе. Она крутанула головой, рассыпав по плечам волосы, и тут же собрала их руками в хвост, пытаясь размять затекшие мышцы спины. Поясницу ужасно ломило, будто спала она не на мягчайшей перине, а на деревянных досках гроба.

Бррр, Валентина бросила волосы и принялась неистово тереть губы — на них точно корка образовалась из выпитой вчера крови. Валентине казалось, что она продолжает чувствовать горьковатый привкус — такой стойкий, что его не смог победить даже чай с мятой. Еще в комнате пахло хвоей или чем-то еще более терпким. Она чихнула, раз, другой, как и днем… Явно не от холода, хотя в комнате из-за открытого окна сделалось значительно холоднее, а на ней, помимо серебряной рубахи, только хлопковая футболка. Розмарин… Да, да… Трава против ведьм — ей пахло в склепе, теперь ей пахнет здесь… Граф, это его запах.

Она снова терла губы и снова чувствовала неприятный привкус, пока наконец не поняла, что слизывает свежую кровь, сочащуюся из пальца.

— Что за черт?

Валентина отдернула занавеску и подставила большой палец под струю лунного света: две точки, два прокола… Нет!

— Что нет, если дверь заперта?!

Валентина отшатнулась от окна. Голос шел из-за двери, это был голос Дору.

— Что такое? — она подлетела к засову, но замерла, так и не открыв его. — Ты что- то спросил?

— Спросил, почему ты заперлась?

— Я не запиралась. Это твой отец задвинул засов еще днем.

— Мой отец давно в кабинете.

— Он ушел через окно…

Повисла пауза — Дору, по всей видимости, переваривал сообщение про отцовские "выходы в окно", затем снова нетерпеливо подергал дверь.

— Да откройся ты наконец!

— Подожди! Я все никак не могу остановить кровь…

— Какую кровь? — голос за дверью дрогнул. — Он укусил тебя?

— Укусил? — да, Валентина сразу об этом подумала. Две ранки. — Нет, я наколола палец розой… — соврала она, чувствуя, как теряет равновесие. Подожди, — она привалилась спиной к двери и выдохнула. Тяжело. — Я сейчас… — И сделала от двери шаг. — Приду…

На столике рядом с керосиновой лампой стоял графин. Она налила в стакан немного воды, сунула в него палец и стала ждать, когда кровь наконец остановится. Не надеясь на тусклый свет, она вместе со стаканом вернулась к двери, чтобы попросить Дору зажечь лампу. Придется обходиться без помощи рук: Валентина налегла на засов плечом, и тяжелая деревяшка со скрипом поддалась.

— Я еще со двора заметил, что у тебя открыто окно…

Дору остался в дверях, точно ему требовалось особое приглашение, чтобы перешагнуть порог спальни.

— Покажи палец! Да вынь его из стакана!

А она действительно протянула ему стакан. Дору откинулся назад, точно страдал дальнозоркостью, и Валентина еле заставила себя остаться на месте. Первым ее желанием было отступить на пару шагов вглубь комнаты, чтобы бедного вампира не мучил запах запретной крови, а ее не терзал бы страх быть вновь укушенной.

— Все нормально, — сделал заключение Дору, но остался в коридоре.

— Что именно? — настаивала Валентина, вдвойне озабоченная его бледностью.

— Мы ведь подумали об одном и том же, — скривил он губы. — Об отце. Так это не он. Это действительно следы от шипов, а не от клыков.

— Откуда им взяться? Я не трогала розу.

Дору закрыл лицо длинными пальцами и театрально простонал, а потом даже топнул ногой.

— Да мне ж откуда знать! — и посмотрел на нее с нескрываемой ненавистью. — Наверное, он хотел вложить тебе в руку цветок, точно покойнице…

Валентина отшатнулась от двери, чуть не выронив стакан. Дору наконец переступил порог спальни и шарахнул дверью.

— На тебе рубаха моей матери! — он сделал еще шаг, она еще два шага назад. — Когда я в последний раз видел ее живой, она была в ней…

— Я не сама, нет… — Валентина замотала головой, чтобы отогнать неприятного видение. Ей виделась женщина. Такая же красивая, как был красив стоящий перед ней бессмертный мальчишка. — Он заставил меня… Нет!

Она почти не повысила голоса, тот вдруг сам куда-то пропал. Но сила в руках осталась, и Валентина плеснула в перекошенное лицо вампира водой. Дору замер

— на краткое мгновение, очень краткое. А в следующее уже ловко перехватил девушку под спину и швырнул на кровать. Валентина пикнуть не успела: острая коленка легла ей на грудь, а холодная ладонь — на рот. Зато она сумела коснуться мертвой кожи зубами, и Дору тотчас отдернул руку и с ужасом уставился на след от зубов, оставшийся на его ладони.

— Ты укусила меня?

Дору будто не верил собственным глазам, а уж он-то прекрасно видел в темноте. Да и Валентина освоилась, и ночь не скрыла от нее ярость, которой в считанные секунды сменилось на лице вампира удивление. Но Валентина не испугалась и схватила Дору за волосы: достаточно длинные, они не сразу выскользнули у нее из пальцев. Дору взвизгнул — конечно, не от боли, а от неожиданности — и схватил за волосы ее, но опомнился, вовремя сообразив, что силы неравны, и через секунду раздумья ухватился за край балдахина и в бешенстве рванул на себя. Ткань затрещала и накрыла девушку с головой. Валентина попыталась скинуть балдахин, но только больше запуталась в нем, а вампир все не приходил и не приходил ей на помощь, хотя она уже несколько раз выкрикнула его имя. А когда почувствовала уже, что задыхается, в отчаянье завизжала.

— Ты жива?

Какой правильный вопрос… И задать ему мог лишь Александр Заполье. Его лицо было в сантиметре от ее позеленевшего от страха лица… Нет, чуть дальше, просто как в тумане — это у нее на глазах выступили слезы. Могло показаться, что голос графа дрожит, или все же это в голове у нее продолжало шуметь от собственной пульсирующей крови.

— Да что вы опять тут делаете, отец?!

Валентина замерла — никогда прежде, она не слышала, чтобы Дору обращался к графу иначе, чем с французским "папа" с ударением на последний слог. Мальчишеский голос дрожал — звонкие нотки слились с басами.

— Хочу знать, что тут происходит?! — граф швырнул на пол балдахин, который держал на весу. — Что это за поведение такое?

— Я разозлился, — проговорил Дору тихо. — На то, что вы посмели запереться в спальне с моей невестой. За то, что обрядили ее с рубаху моей матери. И за… — он на секунду запнулся. Или скорее выдержал паузу, потому что следующее слово прозвучало довольно спокойно: — Розу.

— Прошу меня извинить…

Валентина смотрела на прямую спину графа, когда тот покидал башню, и по спокойной походке поняла, что фраза была не извинением, а лишь вежливой констатацией факта, что граф уходит и оправдываться перед сыном не собирается.

— Ты меня укусила, — голос Дору и теперь звучал спокойно. Даже спокойнее обычного, и Валентина подтянула ноги к животу и даже отползла на середину кровати поближе к распятию. — Зачем?

— Чтобы ты меня не укусил… — проговорила Валентина тихо и быстро, боясь, что потом просто проглотит язык и ничего уже не скажет.

— Я никогда бы тебя не укусил. Я дал тебе обещание…

— Как и твой отец… — голос дрожал, но Валентина пыталась говорить ровно. — Он заставил меня выпить целый бокал крови… первых христиан…

Дору открыл от удивления рот, а потом даже ахнул:

— А я его лет сто просил открыть амфору, так и не открыл… И тебе, значит, понравилось? Поэтому ты решила испить моей крови, чтобы стать одной из нас, так?

Валентина рывком схватила распятие, а через секунду бросила — ей показалось, что оно обожгло ей руку. Дору рассмеялся и попятился к двери, но потом отпрыгнул от нее и чуть не ударился о балку кровати. А в дверях-то всего-навсего стоял Серджиу…

— Не смей! — чуть ли не завизжал Дору.

— Приказ графа! — отчеканил горбун и бросил на пол мешочек, который держал в руках.

Тот раскрылся еще в воздухе. Дору рухнул на колени и пополз к тому месту, где рассыпалось содержимое мешочка.

— Дору!

Валентина приподнялась на коленях, но все равно ничего не увидела, зато услышала, как юный граф что-то бормочет — на другом каком-то языке, но, видимо, считает… Непонятно, правда, что.

— Дору?

Он ничего не ответил, даже не поднял головы, которая единственная светилась сейчас в темноте. Валентина спустила ногу и хотела уже спрыгнуть на пол, как увидела в дверях тень и замерла, вся сжавшись: граф Заполье вернулся.

— Нам нужно поговорить, — отчеканил он, и когда Валентина замотала головой, сообщил уже тише и более зловеще: — Он будет занят пересчитыванием крупинок морской соли до рассвета, так что ты пойдешь со мной.

В ответ на такое приглашение Валентина схватилась за распятие.

— Его ты можешь взять с собой, — проговорил граф без ожидаемого смешка. — В столовую, где стынет твой ужин. Я повторяю — твой жених до рассвета занят.

— Зачем вы это сделали?

Валентина слышала про это поверье — будто бы вампиры обязаны пересчитывать мелкие вещи: рис там, бобы… И таким образом человек мог отвлечь их от охоты на себя любимого. Но чтобы подобное сделал вампир вампиру…

— Мне нужно было поговорить с тобой наедине. Скорее, Валентина! Сколько я могу стоять спиной к даме?

— А почему вы стоите спиной?

Глупый вопрос — он не хочет увидеть соль. Он специально послал горбуна на эту миссию. Сейчас разверни она графа лицом к себе, тот тут же бросится помогать сыну. Развернуть графа… Нет, это невозможно.

Валентина выставила перед собой распятие, но увидела уже пустую дверь. Он ушел, но явно не далеко. Она с опаской обошла копошащегося на полу Дору и вышла ко второму вампиру, поджидавшему ее у лестницы. В руках у графа горела свеча. Какая ангельская забота!

— Очень мило с твоей стороны было нарисовать для меня замок в солнечном свете, — заговорил вдруг Александр Заполье на середине лестницы. — Фотографии не дают такого ощущения тепла, как акварели. Благодарю. Признаюсь, не ожидал подобного подарка. Я его пока не заслужил.

— Я рисовала не для вас, а потому что мне было скучно…

Валентина замолчала, опаленная огнем, лившимся из страшных глаз вампира.

— Могла бы солгать, — процедил он сквозь зубы, и Валентина порадовалась, что граф не раскрыл рта.

— Я не хочу вам лгать. Но так же не хочу выглядеть неблагодарной. Я благодарю вас за спасение. Я действительно чуть не задохнулась под балдахином.

— Здесь есть и моя вина. И я ее признаю. Но к утру Дору успокоится…

— Он уже успокоился. И если вы использовали соль в качестве успокоительного…

— Да, для себя. Мне необходимо поговорить с тобой в спокойной обстановке. И пока на тебе эта рубаха. Пока на тебе эта рубаха, — повторил граф тише, хотя по пустым помещениям замка даже самый тихий шепот разносился гулким эхом. — Я не могу укусить тебя. А я безумно этого хочу…

Валентина прикрыла глаза, ослепленная светом свечи, которую граф направил к ней, чтобы осветить ступеньки, и выставила вперед руки, сжимавшие серебряное распятие.

— Умница. Спускайся. Осторожно. Я оставлю свечу на последней ступеньке. И буду ждать тебя у камина. Приходи ко мне, когда поешь. Никто в этом замке не должен оставаться голодным. Голод из всех нас делает зверей. А между нами должен состояться разговор, как между двумя здравомыслящими людьми. Я очень на это надеюсь, дитя мое. Я должен был сказать тебе обо всем об этом еще вчера, но твоя близость спутала мне все мысли. Сейчас я спокоен. И прошу успокоиться тебя. Спускайся. Я ухожу. И буду ждать тебя. Как отец ждет свою заблудшую дочь. С осуждением, но и с любовью.

И граф исчез. Точно в воздухе растворился. И Валентина вздрогнула. Здесь, внизу, было безумно холодно. Она дрожала в рубашке. Но снять ее не могла и не хотела.

Глава 17 "Мечта графа Заполье"

В столовой висела привычная мертвая тишина. За столом Валентина была одна, но и общество двух вампиров ничего бы не изменило. В первую неделю она еще как-то пыталась разговорить хозяина замка:

— А почему мы все время молчим? Я могу понять, что опускаться до разговоров с женщиной может быть ниже вашего достоинства, но вы бы могли с Дору о чем- нибудь поговорить, а я посижу послушаю. Ваши беседы должны быть очень интересными.

Или говорила не она, а просто озвучивала вкладываемые ей в уста слова графского сына. Но вот граф отвечал за себя сам:

— Прости, дитя мое, но я совсем не разбираюсь в веяниях моды последних лет, не могу назвать ни одной марки машины и тем более обсудить ваше очередное шевеление конечностями, которое вы называете танцами. Так что у меня с сыном нет нейтральных тем для разговоров, а вот наши специфические темы пока еще не предназначены для твоих ушей, но ты готовься — мы еще обсудим с тобой разные сорта крови различного года выпуска и выдержки.

Валентина сглотнула. И тогда, и сейчас. Теперь-то, после совместного распития древней крови, у них появилась общая тема для разговора, но Валентина очень надеялась, что граф все же обсудит ее рисунки или… порванный балдахин, но никак не выпитую ею кровь. И она на всякий случай начала разговор сама, как только подошла к камину.

— Я забыла поблагодарить вас за розу. Она очень красива, — и плевать, что она даже не разглядела цвет лепестков.

— Я подарил ее не тебе, — ответил граф, указывая на кресло, в которое Валентина тут же села. — Я сорвал ее для себя, потому что не мог дотянуться до тебя из-за всего этого серебра, а мне ужасно хотелось почувствовать твою кровь на вкус… Хотя бы слизав капельку с шипов.

Валентина машинально положила на столик, притулившийся между кресел, распятие: оно легло прямо на альбом с ее рисунками.

— Благодарю, — одними губами улыбнулся граф. — Прости за палец. В последний момент я испугался, что могу не остановиться. Я лет сто не пробовал человеческой крови и вчера напрасно растревожил себя христианским питьем… Так что я до сих пор не знаю, насколько ты вкусна.

Валентина с трудом заставила себя остаться сидеть в кресло.

— Оставлю это для сына. Он заслужил. А я… Я уже пил кровь женщин, к которым не должен был прикасаться. Для меня это всегда заканчивалось плохо. Бог любит троицу, я это знаю… И знаю то, что бог не любит меня, но надеюсь не настолько, чтобы ты стала третьей. Это станет катастрофой для нашей семьи. Из-за своей несдержанности я забрал жизнь у двух женщин, которых любил мой сын. Я не сделаю это с третьей, поэтому я… Я хочу, чтобы ты ушла.

После этих слов Валентина вскочила.

— Сядь! Не сейчас и не сегодня. Может, даже не завтра, а когда я обсужу все детали с сыном. Но сперва я хочу обсудить это с тобой. Валентина, я даже языком не прикоснулся к твоей крови, поэтому вынужден спросить… Ты невинна или нет?

Валентина на этот раз не вскочила, но выпрямилась.

— Нет.

И с трудом сумела не закрыть глаза.

— Это меняет дело, — проговорил граф. — В лучшую сторону…

Сердце то билось, то не билось. И Валентина была готова поклясться, что пару раз на долю секунды теряла сознание.

— Валентина, я мечтаю… Даже не так, я хочу, я требую, чтобы в этом доме зазвучал детский голос. Я хочу внука, — проговорил вампир и уставился на распятие. — В мертвом состояние ты не сможешь этого сделать.

— Ав немертвом смогу? Дору, он же… мертв…

Она с трудом верила, что произнесла эту фразу.

— Дору не будет иметь к этому никакого отношения. Послушай, — почти закричал граф и протянул было руку, чтобы ухватить пошатнувшуюся девушку за локоть, но вспомнив про распятие или скорее почувствовав исходящий от него жар, просто поправил жесткие волосы на своей голове. — Мы с тобой в Румынии, верно? Так вот, в Трансильвании существует поверье, что если вампир глянет на беременную женщину, то рожденный ею ребенок обязательно станет вампиром. Я не знаю, насколько оно верно…

Валентина вскочила, непроизвольно схватившись за живот, и граф уставился на ее руки.

— Найди отца для ребенка. Это не составит для тебя большого труда. И возвращайся к нам, когда настанет время родить…

Она стиснула руки, почти молитвенно!

— Вы же не верите в поверья… В мак… Вы же…

Это случилось за три дня до пресловутого сугроба. Дору попросил явиться в склеп с чем-нибудь сладким, и она купила в городе то, что действительно любила: булочку с маком. И когда юный граф открыл крышку, то несколько росинок мака упали в гроб, прямо ему на грудь.

— ААА! — завизжал тогда Дору, вжимаясь в дно своей постели, и в глазах его застыл неподдельный ужас.

— Ты злишься?! Да ладно… Встанешь и отряхнешься…

— Дура! Я встать не смогу, ты меня маком засыпала.

— Почему не сможешь? Ничем я тебя не засыпала!

— Засыпала, еще как! Быстро выковыривай весь мак из гроба!

— Дору, хватит дурить!

Это уже проснулся хозяин замка, а она даже не заметила, когда открылся соседний гроб.

— Papa, я встать не могу, — простонал юный граф. — Она засыпала меня маком.

— Я всего-лишь случайно смахнула крошки, — пискнула Валентина уже с лестницы.

Граф на мгновение остановил на ней хмурый взгляд. Вернее, на булке, которую она уже всю измяла до несъедобного состояния.

— Так в чем твоя проблема, мой мальчик? Встань и отряхнись, как тебе посоветовала невеста.

— Как же я могу встать, papá? Мы не можем подняться из гроба, если нас засыпать маком, разве не так говорят люди?!

— Люди много чего говорят о предметах, в которых совершенно не разбираются. Это всего лишь поверье.

Граф, тяжело вздохнув, схватил сына за руку и выдернул из гроба. Через секунду Дору уже стоял подле отца отряхнувшийся и ошарашенный, растеряв все нажитые им годы — совсем как мальчишка, которому только что сообщили, что Деда Мороза даже в лице Святого Николая не существует.

— Но как же тогда рыболовная сеть, которой вы меня закрыли, когда я набросился на прислугу… Я ведь действительно смог выбраться только, когда развязал последний узел.

— Я от всего своего мертвого сердца благодарен людям за из поверья о вампирах… — граф вдруг хищно посмотрел в сторону живой, хотя уже полуживой, девушки. — Кстати, ты знаешь, из какого языка пришло слово "вампир"?

— Венгерского? — предположила озадаченная невеста вампира.

— Сербского, — ответил граф. — Оно обозначает мертвых, встающих из могилы и пьющих кровь живых, чтобы продлить свое существование. Так что посторонись. Я хочу сейчас уйти голодным, чтобы встретиться с тобой уже сытым.

Граф в один прыжок взлетел по ступеням во внутренний двор. Валентина еле успела увернуться от взмаха полы распахнутого халата.

— Хорошо же мы разозлили твоего отца…

Дору прикусил губу:

— Напротив, повеселили.

— Завидую его чувству юмора…

Может и сейчас он шутит? Про внука, которого она должна ему родить.

Граф продолжал смотреть на ее живот. Потом резко нагнулся и поднял с пола книгу. Видимо, он отложил ее, когда Валентина только вошла в гостиную. Сейчас он протянул ее девушке раскрытой на середине — там на старинной иллюстрации обнаженный юноша совершал невообразимый акробатический трюк — сворачивался в позу эмбриона.

— Почему-то они не решались в те годы изображать младенцев в матке матери. Не спрашивай меня, почему. Я не настолько стар…

Валентина с превеликой осторожностью закрыла старую книгу и положила на стол, предварительно забрав с него распятие, которое приложила к трясущейся груди.

— Я не могу поверить в то, что это правда… — пролепетала она.

— Но мой сын сейчас перебирает соль. Серджиу!

Горбун вырос возле камина точно из-под земли.

— Дай Валентине мешочек с солью.

Она взяла его и сжала в кулаке.

— Рассыпь его передо мной и ты увидишь, что я никак не отреагирую на соль.

— А если нет? — она сжала соль еще сильнее, чем распятие.

— Тогда ты увидишь меня перед собой на коленях. Разве будет не забавно? — вампир даже наклонил голову на бок.

— Не нахожу здесь ничего забавного, — она протянула соль обратно горбуну. — Я поверю вам на слово, граф.

Но горбун не забрал мешочек, пока хозяин не кивнул, давая добро.

— Валентина…

— Нет! — она закрыла лицо руками. — Я не сделаю этого! Я останусь верной Дору…

— Валентина, посмотри на меня…

Будто какая-то сила заставила ее убрать от лица и руки, и распятие.

— Когда ты станешь мертвой, ты сможешь лечь в постель с моим сыном. Но это не принесет тебе радости, ибо чрево твое навечно останется пустым…

— И что?

— А то, что ты обрекаешь себя на бесплодие, вот что!

Он вскочил, но шага к ней не сделал.

— Я хотел сказать тебе еще вчера — уходи, беги отсюда, живи, как должно жить… Найди достойного мужчину и роди ему ребенка. Оставь мертвых мертвым.

— Я люблю вашего сына, — шептала она, как заговор от безумия, охватившего Александра Заполье.

— Чтобы полюбить, между двумя людьми должен пройти Ангел… А между тобой и моим сыном способна пробежать лишь черная кошка! Уходи! Уходи, Валентина, и никогда не возвращайся сюда. Вон!

Он уже орал, и она, задрав рубашку до колен, полетела к лестнице. Распятие било по бедру, но боль отдавалась в сердце. Когда Валентина влетела в башню, Дору по- прежнему ползал по полу. Она метнулась к шкафу. Там, в куртке должны лежать ключи от Ситроена. Но их не было. Они не нашлись и в кармане джинсов, в которых она полетела в сугроб. Столик тоже пуст, под кроватью один лишь сундук и больше ничего…

— Дору!

Вампир не отзывался. Длинные ногти его скребли по полу, губы шевелились — он считал. На середине комнаты уже высилась небольшая горка из кристаллов соли.

— Дору, где ключи?

Он не реагировал на ее слова.

— Да оставь ты эту соль!

Она со злостью подцепила носком сапога горку, и та рассыпалась.

— Граф сказал, что это глупость! Ты не должен считать…

Но Дору поднялся на нее, сгорбившись, со скрюченными пальцами — настоящий монстр. А распятие снова лежало на кровати.

— Нет! — завизжала она.

Но Дору сам от нее отпрыгнул, едва тронул пальцем серебряную рубашку. Осел на пол, спрятал лицо в трясущиеся пальцы и затрясся всем телом. Вампир плакал.

— Ты не должен пересчитывать соль, — прошептала Валентина, не делая к нему и шага. — Это просто поверье. А ты не верь в него. Просто больше не верь…

Но Дору не поднимал головы. Он трясся все сильнее и сильнее. Она едва сумела разобрать сказанные им слова.

— Мать смогла противостоять ему, а я нет… Я слабак, я ничтожество… Я ненавижу себя…

Валентина опустилась на колени и протянула к нему руки, но вампир только сильнее затряс головой.

— Не могу, не могу… Пока ты в ее рубахе. Если хочешь меня обнять, сними ее…

Валентина кивнула и принялась судорожно стягивать с себя защитное серебро. Дору сидел на полу, лицо его блестело в полумраке слезами. Он не сводил со смертной девушки глаз, он улыбался, обнажая смертоносные клыки, но Валентина стояла к нему спиной и не видела их.

Глава 18 "Цвет несчастья"

— Назад!

В руках графа дрожала рыболовная сеть. Он метнул ее, как лассо, и накрыл сына с головой.

— Она не подействует! — расхохотался Дору, но вдруг замер и осел на пол. Схватился за первый узел зубами и, как собака, замотал головой.

Валентина еще сильнее вжалась в дверь в ванную комнату, к которой отпрыгнула, увидев обнаженные клыки Дору.

— Идем!

Граф махнул ей рукой. Она бросилась к кровати, схватила и распятие, и икону, и вооруженная до зубов выскочила в коридор, куда уже вышел граф. Горбун стоял тут же, держа наготове керосиновую лампу.

— Сдается мне, кому-то наверху не хочется, чтобы наш разговор закончился на такой неприятной ноте, — усмехнулся граф и шагнул в сторону кабинета.

Валентина, зажимая вспотевшей подмышкой икону, двинулась следом.

— Халат ждет тебя.

Он действительно висел на спинке дивана. Она обложилась со всех сторон серебром, опустила между ног лампу, закуталась в халат и проговорила:

— Я не хочу детей…

— Женщина не может не хотеть детей. Это против ее природы, — граф тяжело опустился в кресло. — И против природы человека. Никто по доброй воле не отказывается от счастья. А материнство для женщины — это счастье. Единственно возможное.

— Моей матери мое рождение счастья не принесло, — буркнула Валентина и уставилась на огонь в камине.

— Потому что она родила от нелюбимого мужчины. Как и моя жена…

— А что вы предлагаете сделать мне? — Валентина вскинула голову. — Не тоже ли самое?

— Не то же. Это просто формальность. Не более того. Сейчас мужчина для этого и не нужен, верно? Сколько это стоит? Я все оплачу. А растить ребенка ты будешь с любимым мужчиной. Разве нет?

— Живого ребенка?

— Живого… — граф отвел взгляд. — Это тяжко, я знаю, я через это прошел, но имея опыт, мы убережем младенца и дорастим хотя бы… Эмилю двадцать пять. Это хороший возраст.

— У вас есть Эмиль… Зачем вам еще один ребенок? Зачем вам ребенок от меня? Я вам все равно никто… Зачем все это? Возьмите еще кого-нибудь себе в сыновья, если уж так хочется… Зачем?

Граф снова смотрел ей в глаза.

— Для тебя. Иначе ты волком взвоешь в первый же год. В этом замке уже была одна несчастная женщина…

— Но ребенок не дал ей счастья! — почти кричала Валентина. — Почему это должно сработать со мной, почему? Молчите? Вам нечего сказать… Мне есть чем заняться, есть… А вообще… Помогите мне найти ключи от машины… Вы ведь можете, я знаю. И я, я уеду… А если пойму, что мои чувства к вашему сыну все равно сильны… Пожалуйста! Ключи… Помогите мне найти ключи…

Граф резко поднялся и прошел мимо нее. Она смотрела ему в спину и, накрыв влажной ладонью распятие, молилась — молилась, чтобы Александр Заполье принес ей ключи от Ситроена. Она бросит все. Уйдет в одной футболке. Только бы оказаться подальше от вампиров. От Румынии. Даже от Польши. Она вернется в Питер. Да, туда они точно до нее не доберутся… Спектакль затянулся. Слишком. А деньги… Боже мой, неужели ее жизнь так мало стоит… Она их отработала за эти две недели, отработала даже сверху!

— Это было глупо!

Валентина схватила распятие и направила его на Дору, стоявшего в дверях отцовского кабинета. Он не отступил, вытащилзастрявшую в зубах нитку и сплюнул на пол.

— Глупо было снимать рубаху. Видела же, в каком я состоянии… Видела? И ключи… Зачем ты отдала их отцу? Что же ты за дура такая!

— Он отпустил меня, — Валентина поднялась на ноги, прижимая распятие к животу.

— Я уезжаю. Я старалась помочь тебе, честно старалась, но сейчас… Все, я больше не могу.

— Никуда ты не уедешь! — прорычал Дору. — Поверить вампиру, что он тебя отпустит, ага… Он пошел прогуляться. По кладбищу… Подышать свежим воздухом… И хорошенько спрятать ключики от Ситроена, чтобы даже я не нашел…

— Как же так… — Валентина рухнула на диван, с которого в запале вскочила. — Он же сам сказал, чтобы я вернулась к людям и забыла про вампиров… А еще… Еще он нес полную чушь про ребенка, которого я могу вам родить…

Теперь осел Дору, прямо на пол, и принялся раскачиваться из стороны в сторону, точно китайский болванчик.

— Он сказал, будто достаточно посмотреть на беременную женщину, чтобы у нее родился вампир…

Дору замер и снова сплюнул, хотя в зубах и не осталось больше ниток от рыболовной сети.

— Тогда бы полмира вампирами ходило… Он тронулся, да?

Валентине показалось, что Дору смотрит на нее с мольбой.

— Можно мне уехать? — решила она стоять на своем. — Он успокоится и все пойдет своим чередом…

— А я не хочу, чтобы все стало, как прежде! — Дору вскочил и прошел мимо девушки, сел в отцовское кресло и поставил локти на стол. — Мы доводим дело до конца, чего бы это нам не стоило.

— Но он уже выгнал меня, как ты того хотел! — закричала Валентина и замерла, когда Дору поднес к губам палец. — Выгнал, — повторила она уже шепотом.

— И спрятал ключ. Где логика? Отец может говорить много глупостей, но при этом не делает он ни одной из них. Хочешь расскажу про мать?

Хочешь?

На лице Дору не осталось и следа от недавних слез.

— Она на словах согласилась стать вампиром, как он того требовал, но только на словах — она не хотела, чтобы я быстро рос, она даже отбирала у меня книги, говоря, что они мне не по возрасту, заменяла их игрушками. Кормила меня так, что я целыми днями валялся в кровати, и она все отцу говорила, что я могу умереть… И тогда им потребуется родить еще одного ребенка… Да, отец тогда еще был жив. Но в замке жил вампир, которого он притащил с собой из Дубровника — у отца недоставало наличных денег, чтобы выплатить все долги маминой семьи. Он занял у ростовщика, не зная, что это дьявол. Отец надеялся выплатить все с продажи товаров, прибытие которых ожидалось со дня на день, но корабль попал в шторм и трюм затопило. Половина товаров пришла в негодность. Он остался в долгах, потом пытался выплачивать по частям, но ростовщик клялся ему в дружбе и говорил вкладывать деньги в дело, а потом уже свои люди сочтутся. Ну, ты поняла, как они сочлись в итоге… Моя мать еле терпела отца в жизни, а о вечности с ним не могло идти и речи. Она решила бежать, но прежде убить меня, потому что я ее стараниями действительно сделался болезненным, но ее остановила Ива — служанка, пассия старого сеньора Буэно. Отец запер мать в башне. Она отказалась принимать пищу. Тогда сеньор Буэно сказал, что время пришло… Он убил отца и пошел в моей матери, но та — никто не знает откуда — раздобыла нож и вскрыла себе вены, лежа в ванне. Она еще была жива, но в ее кровь уже попало серебро, и сеньор Буэно к ней не притронулся. А отец — да. Но оказалось поздно. Как он кричал… Я проснулся от этого крика и побежал в башню, где увидел его на полу ванной комнаты, обрызганного с ног до головы кровавой водой. Мать в пропитанной кровью сорочке лежала мертвой у него на коленях… Увидев меня, отец отшвырнул тело, бросил на него простынь, которой обычно мать вытиралась, и одним прыжком оказался подле меня, сгреб в охапку и толкнул обратно в комнату, захлопнув дверь так, что задрожали стекла. Затем прижимал меня к себе, и теперь и на моей белой ночной рубахе была мамина кровь. Я чувствовал этот запах, и меня мутило, а он все крепче и крепче прижимал меня к себе. Мне было больно, но я сумел сдержать стон. В глазах моих стояли слезы, но я боялся сглотнуть подступивший к горлу ком. Его ногти впились мне в кожу, мне становилось все больнее и больнее, но он не замечал, что делает мне больно. "Я люблю тебя, мой мальчик, — шептал он отчужденно. — Люблю. Я не убивал твою мать. Не убивал. Не убивал…" Я наконец-то смог заплакать. Он гладил меня по волосам, чтобы успокоить, но его ногти больно дергали мои спутавшиеся во сне волосы, и плакал я уже от боли. "Мы научимся жить без нее. Я тебе обещаю. Мы всегда будем вместе, всегда. Иди спать", — сказал он и подтолкнул меня к кровати. Я покорно влез под одеяло все в той же запачканной маминой кровью рубахе. Отец наклонился, чтобы поцеловать меня, но передумал. Теперь я знаю, что он боялся меня укусить… Я не плакал, не спал и не ел три дня. Мамино тело мне не показывали. Из башни выгнали. Окровавленную рубаху сняли. А потом Ива принесла мне ладанку, в которую вложила вырезанный из рубахи кусок материи с запекшейся кровью. Я носил ее на груди до самого обращения. Теперь не могу, потому что, веришь или нет, все еще различаю запах ее крови, хотя прошло уже более двух веков. Отец боролся со смертью во второй раз. Серебро из маминой крови чуть не отравило его. Он взял меня за руку и повел через двор к фамильному склепу. Я замялся на входе, и тогда он с силой толкнул меня внутрь, и я бы пересчитал все ступеньки, не поймай он меня тогда. Никогда прежде не был я в склепе, мне было холодно, несмотря на накинутую на плечи шубу, и страшно. Отец подвел меня к каменному постаменту, на котором стоял раскрытый гроб. Я задрожал всем телом. Он поднял меня, и я увидел маму.

Дору отвернулся к окну, и Валентина не видела его лица.

— Как же прекрасна она была. Бледное лицо обрамляли шикарные светлые волосы. Темное платье подчеркивало белизну кожи. В руках ее лежала алая роза. "Я любил смотреть на нее спящую, — тихо проговорил отец. — Посмотри на нее внимательно и запомни такой, какой она была — самой прекрасной женщиной на свете". Вдруг он резко опустил меня и велел уходить. Я с трудом двигался в тяжелой шубе — я был мал, я был слаб, я был, как всегда, болен… И я хотел к маме, чтобы она меня обняла и чтобы я наконец уснул. Если бы не Ива, то я бы никогда не поднялся по ступеням. В склеп я больше не заходил. Отец проводил там все ночи и дни. С приходом весны, когда земля оттаяла, он велел захоронить гроб на кладбище. Я робко попросил его последний раз взглянуть на маму, но он не исполнил моей просьбы. Наверное, смотреть уже было не на что. Вот и все.

Дору резко обернулся — в глазах его стояли слезы. Он встал и вышел из кабинета. Через минуту туда пришел граф.

— Прости, я не нашел ключи. Попроси Дору поискать их.

Валентина кивнула и не стала обвинять вампира во лжи.

— Я сейчас это сделаю.

Она встала, собрав на груди все свое оружие, и вышла вон. Дору ждал ее в башне.

— А что с рубахой? — спросила она, взглянув на кровать, где та так и валялась.

— Ну, она была надета на нее, потому что отец не доверял сеньору Буэно. Тот время от времени попивал кровь Ивы, но пока та восстанавливалась, заглядывался и на других домочадцев. Хочешь я поиграю для тебя? — неожиданно спросил Дору.

— Вальсы Шопена, хочешь?

Валентина хотела все, что угодно, только бы уйти вон из башни, в которой жена графа покончила с собой. Она влезла в шерстяное платье и накинула шаль поверх шерстяной кофты. Тело чесалось, но лучше так, чем замерзнуть насмерть.

Танцевальная зала располагалась за гостиной и не особо превосходила ее размерами, но там никто не топил. Даже не протирал зеркала. Из убранства был рояль и красивый паркет, набранный из разных пород дерева. Но вот кого она не ожидала здесь найти, так это графа: тот облокотился на черный инструмент и медленно перебирал в вазе белые розы, принесенные из зимнего сада, но быстро повернулся к ней и протянул руку — в белой перчатке. Да и вообще пиджак его был застегнут на все пуговицы. И был другим: черным, вместо серого.

— Дору желает, чтобы в день свадьбы я танцевал с тобой танец, который обычно танцует с дочерью отец.

Валентина замерла. Дору не остановился и прошествовал прямо за рояль.

— И для начала научили ее танцевать вальс, — буркнул он, усаживаясь на скамеечку.

— Я умею танцевать вальс! — Валентина не ожидала, что голос ее прозвучит в пустой зале так высоко. — Я училась танцам…

— Проверим? — спросил Дору и побежал пальцами по клавишам.

Но граф не подал руки. Он стоял и смотрел на девушку, беззвучно шевеля губами, а потом повернулся к сыну, который вскинул руки и больше не опустил на клавиатуру.

— Ты почему позволил ей надеть это платье? Зеленый цвет — цвет несчастья, — тихо добавил граф.

— Неужели? — проговорила Валентина, и оба вампира уставились в ее бледное лицо. — Я всегда считала, что это цвет весны, цвет возрождения природы.

— У нас немного не совпадают ценностные воззрения, — граф склонился перед ней в церемониальном поклоне. — Ты, кажется, забыла, что являешься невестой вампира.

Дору ударил по клавишам, но граф громко хлопнул в ладоши, приказывая остановиться.

— Я не стану с ней танцевать!

— Но вы мне обещали! — вскочил Дору.

— Я же не знал, что она явится в зеленом платье! В другой раз…

Он снова поклонился Валентине и размашистым шагом покинул танцевальную залу.

— Я действительно ничего не знала про цвет, когда покупала это платье… — пролепетала она, глядя на закрывшуюся дверь.

— Не переживай. Он нашел бы другой повод, чтобы отказаться танцевать с тобой.

Дору поднялся и закрыл рояль.

— Ты меня не предупредил…

— Я не обязан тебя предупреждать. Ты делаешь то, что я тебе приказываю, забыла? Как забыла и то, что должна соблазнить моего отца? Но делаешь ты это странным образом — с помощью распятия и иконы. Очень мило. Хочешь, я скажу ему правду, что ты никакая мне не невеста и он может спокойно сожрать тебя? Ну, когда горбун отберет у тебя все серебро. Ты этого хочешь?

Глава 19 "Серебряный нож"

Дору отконвоировал псевдоневесту в башню — где у нее было все утро и весь день, чтобы решить, что делать вечером и тем более ночью с Александром Заполье. План по соблазнению вампира Дору не разработал даже схематично, сказав, что он не женщина и потому не знает всех "ваших дамских штучек".

— А как пользоваться ножницами ты хотя бы знаешь? — спросила Валентина, удивившись собственным словам.

— А зачем тебе ножницы? — в голосе вампира сквозило то же удивление, что и в ее голове.

— Хотела попросить тебя подстричь мне ногти, а то, не дай бог, во время танца поцарапаю твоего отца кошачьими когтями! — выдала Валентина то, что за неимением более весомого аргумента, казалось сейчас разумным. — Я буду с ним танцевать, понятно? Танцевать и ничего более! Я умею танцевать вальс. Я ходила на танцевальные вечера и у меня были великолепные партнеры. Чуть младше твоего отца, конечно. Им было лет так шестьдесят…

Да что же она такое несет?! Это адреналин так выходит, бессвязным набором слов, точно в танце… Раз, два, раз, два, три…

— Где ножницы? — чуть ли не взвизгнула она в тишине и с вызовом протянула вампиру руки.

— Это у тебя-то когти? — усмехнулся Дору. — Не смеши, тебе вообще стричь нечего! И как ты можешь думать про подстригание ногтей в субботу!

— А что такого необычного в субботе? Кстати, — добавила она уже совсем зло. — Я понятия не имею, какое сегодня число и какой день недели!

— Суббота, а остальное неважно. В субботу ногти стричь нельзя. Если, конечно, ты не собираешься кое-кого в себя влюбить? — начал Дору заговорчески. — Тогда я могу принять в этом участие. Ногти надо…

— Вот это уж точно самое дурацкое поверье! — прорычала Валентина, чтобы вампир замолчал. — Похлеще твоего мака будет! Дай мне ножницы, я сделаю все сама.

Валентина решила не отступать от задуманного — еще решит, что она поверила в приворот. Дору с наглой усмешкой достал ножницы и аккуратно подстриг ногти, собрал лишнее в ладонь и направился к двери, пожелав затворнице плодотворного дня.

— Я сожгу их, не переживай, — добавил Дору. — Они не попадут в руки моему отцу.

— Я не боюсь приворотов, — уверенно заявила Валентина. — Твой отец четко объяснил, что сбывается лишь то, во что свято веришь.

— И вампиров ты тоже не боишься, ведь они всего лишь вымысел. Перестанешь в них верить, и они исчезнут… Как в сказке!

Он закрыл дверь, но Валентина не стала запираться. Сказка перестала быть сказкой — и никакие засовы ее не спасут. Завтра ночью все решится. Она скажет графу Заполье, что согласна родить для него внука, но для этого он должен помочь ей уйти из замка. А на свободе она уже подумает, как обезопасить себя от вампиров. Ну серьезно, не потащат же они ее в замок силком. Зачем? Когда вон клубы забиты добровольными донорами…

Но серебряную рубашку Валентина все же надела, когда избавилась от шерстяных вещей и желания разодрать себе тело подстриженными ногтями. Она лежала и думала, как ни странно, об Эмиле. Из всей этой троицы он вдруг начал казаться пленнице самым безобидным. Но когда он явился к ней в квартиру, чтобы вручить документы по погашенному кредиту, она так не думала. Как и всю дорогу в Румынию, которую они провели вместе. Ночью за рулем Ситроена сидел он, а днем — она, борясь с желанием открыть багажник, в котором спал вампир.

Смелости не хватило, и Валентина бесспорно жалела об этом. Сейчас, лежа в чужой кровати и вспоминая, как в темноте припарковалась на обочине, резво вышла, оставив водительскую дверь открытой, а потом над багажником простояла лишнюю минуту, оттягивая неизбежную встречу с ужасным вампиром.

— Добрый вечер…

Эмиль высунул ноги наружу и потянулся, не разгибая рук, потому что вытягивать их было некуда.

— Как спалось? — поинтересовалась Валентина, отступая от машины, чтобы вампир мог выбраться из багажника.

— Великолепно, — в голосе Эмиля не слышалось сарказма. — Давно так хорошо не высыпался.

— Ничего не затекло? — спросила смертная, не думая, что хамит. Она видела, как вампир забирался в багажник: цирковой артист позавидовал бы его пластике.

— Затекать нечему, — усмехнулся Эмиль уже не так добро. — Багажник намного комфортнее ящика для сноубордов, которым иногда приходится пользоваться в дороге.

Эмиль спрыгнул на асфальт и потянулся на этот раз совсем как живой человек.

— Можешь поспать, — бросил он, залезая на место водителя.

— Я не буду спать в багажнике! — выкрикнула она, резко захлопнув крышку.

— Я говорил про заднее сиденье, — Взъерошенная голова Эмиля высунулась из окна. — Залезай скорее, а то замерзнешь.

— Я лучше вперед сяду.

Но как только она открыла пассажирскую дверь, Эмиль перехватил ее руку, не позволив залезть в машину.

— Тогда погоди! Дай мне допить кофе.

Она в страхе отпрыгнула от Ситроена и обхватила себя руками, с опаской наблюдая, как Эмиль с довольным видом сосет из термоса кровь. Он тоже не сводил с нее глаз, спустив солнцезащитные очки на самый кончик носа. Он смотрел настолько пристально, что у Валентины непроизвольно зачесалась шея, и она машинально поправила шарф.

— А ты действительно никогда не кусал людей? — спросила она почти шепотом. — Как это делают вампиры в фильмах.

— Не кусал, но это не значит, что мне этого не хочется. Даже вот прямо сейчас, — он мило улыбнулся, не обнажив клыков. — Ты дрожишь? Ты меня боишься?

— Просто на улице слишком холодно, — поежилась Валентина и заметно вздрогнула, когда Эмиль улыбнулся еще шире, демонстрируя клыки. — Но ты ведь не разрушишь планы своего любимого брата?

— Конечно же, нет. Со мной ты в полной безопасности. Поехали!

Она осторожно села в собственную машину, пристегнула ремень безопасности и уставилась на дорогу. Вдруг спинка сиденья откинулась назад да так неожиданно, что Валентине показалось, что она падает в бездну. Эмиль навис над ней и прошептал:

— Спи.

Она даже не успела испугаться: веки слишком быстро закрылись, и она провалилась во мрак. И сейчас снова воспоминания притянули сон, в котором был Эмиль, и она призвала его на помощь — он прав, только рядом с ним возможно чувствовать себя хоть в какой-то безопасности. Дору намного опаснее… А сейчас, чтобы обезопасить себя, лучше отдернуть портьеры и впустить в комнату спасительный солнечный свет. Увы, его не было — за окном валил снег. Валентина спиной чувствовала его холод — точно ей за шиворот бросили целую пригоршню, и та медленно таяла, стекая по позвонкам звонкими каплями. В ушах звенело, в висках ломило. От постоянного недосыпа. Необходимо уснуть, хотя в вампирском замке сон не бывает целительным, и очень и очень странно, что в этом зверском холоде она до сих пор не простыла.

В тишине вымершего замка сердце стучало громче часов. Валентина тяжело вздохнула и вернулась под одеяло — который час не поймешь, телефон давно разряжен. Нервным движением она стянула с плеч шаль и кинула на соседнюю подушку. Почти сразу стало холодно, и она вновь потянулась за ней, но нащупала нож… Валентина щупала его долго, пока наконец не поняла, что он настоящий. Тогда она вскочила, скинув одеяло, и повернула к подушке голову — с ужасным скрипом: серебро клинка зловеще сверкнуло в лунном свете, руки задрожали, и она быстро сунула нож обратно под подушку — не глубоко, чтобы было легко достать, когда придет время…

Какое время? Валентина ринулась вниз и чуть не поскользнулась босыми ногами на прикроватной скамейке. Где сапоги? Кто их с нее снял и где… Где день? Куда он подевался? Из-за портьер противно сочился лунный свет. Она припала носом к толстому неровному стеклу и растопила морозный узор — ночь светлая, лунная, снег лежит везде ровный… Который час? Внизу бьют часы… Не может того быть! Откуда им вдруг взяться… Полночь? От удивления она не сразу начала считать удары. Но когда все смолкло, подобрала полы рубахи и ринулась к двери. Где, где палка засова? Она даже ухватилась за пустые петли, и тяжелая дверь поддалась… С ужасным скрипом, но она тут же ее захлопнула и привалилась к деревяхам всем телом, хотя хотелось бежать. Там, в темноте стояло нечто…

Сморщенный старик, ссохшийся, с горящими глазами и крючковатым носом. В черной шапочке. Она не поняла, как сумела разглядеть его в темноте — было чувство, что она просто его знала, видела не в первый раз. Дверь дрогнула, она уперлась в нее коленкой, поднажала, но тут же отскочила от жуткой боли, запрыгала на одной ноге, как кузнечик. Страшилище стояло на пороге — она могла теперь видеть его оскаленный рот. Открыть же свой она не могла. Только опустить задранный подол, чтобы спрятать ушибленное колено. Потом молнией рвануться к подушке и схватить нож. В ослабевших руках он вдруг сделался стопудовым, но она держала его ровно — пусть и из последних сил. Даже сделала шаг к двери, а чудовище попятилось назад, шипя. Она шла вперед, он отступал, пока она не шарахнула дверью. Одна, она одна… С ножом, который оставляет на дереве метку, глубокую…

"Нет, так он затупится!" — до безумия ясная мысль заставила ее отступить от двери, к кровати, продолжая сжимать нож. Ни звука — даже собственных шагов она не слышала, ни собственного дыхания… Ни дыхания того, кто лежал в ее постели.

Она отпрыгнула от кровати — нет, хотела отпрыгнуть, но не получилось — что-то не давало отступить, что-то заставляло тянуть вперед пустую руку, чтобы откинуть с груди графа одеяло. Теплое одеяло… Как? Она опустила руку чуть ниже шеи, туда, где распалась надвое сорочка. Тук-тук-тук… Сердце билось. Ровно, одиноко. Кровать настолько высока, что стоит просто опустить голову, и ухо ляжет поверх живого сердца. Потом приподнять голову и взглянуть на дрожащие веки графа — сон уже недостаточно глубокий.

Она сглотнула солоноватый ком и выпрямилась, занесла руку — удар и это сердце перестанет биться. Удар… Но ноги подкосились, и она рухнула на пол, ударилась головой об пол и затихла. Нет, зарыдала, в голос…

— Госпожа, не надо…

Теплая мягкая рука вынула из дрожащих пальцев нож, который тут же исчез на груди служанки под темной тканью.

— Верни! — прорычала она, с ненавистью глядя на девушку с тугой темной косой, лежащей на полу рядом с ее пальцами. Она ухватилась за волосы и рванула на себя косу с неистовой силой. Девушка взвизгнула, но она притянула к себе ее голову и вытащила спрятанный на груди нож.

— Вон! — закричала тут же и направила в ее сторону нож.

— Брина!

Ее держали со спины мужские руки, она рвалась из них, перебирала по полу ногами — все бесполезно.

— Ива, прочь отсюда!

Она узнала этот голос, голос графа, но не узнавала волос, каскада светлых волос, закрывших ей лицо.

— Брина, умоляю…

Он развернул ее к себе — между ними оказался нож, но замер, так и не войдя в открытую теплую грудь, в которой неистово стучало сердце.

— Он приходил…

Голос, вырвавшийся из ее горящей груди, был чужим.

— Положи нож, он не спасет…

Она исполнила приказ графа, разжала пальцы, и нож упал на пол, стрелой пролетев между их дрожащими телами.

— Ты должна поспать, Брина… — она чувствовала горячие губы на чужих волосах.

— Хоть немного… Дору уснул вчера рано и с рассветом потребует тебя к себе… — его горячие ладони вытирали на ее ледяных щеках слезы. — Поспи, моя милая, поспи…

Она оттолкнула его с силой. И взглянула с явной ненавистью.

— Если только вы уйдете!

— Я уйду…

Он убрал с ее плеч руки, схватил со стула халат, сунул сапоги под мышку и вышел. Она же тут же схватила с пола нож и, выждав, когда в коридоре стихнут шаги, пошла следом, но не за ним. Распахнула дверь и велела встревоженным нянькам убираться прочь. И как только те ушли, она отдернула полог кроватки и занесла руку над бледным мальчиком, лицо которого сливалось с кружевом подушки. Грудь открыта — раз…

— Все! Сюда!

Снова этот голос, снова эта коса, руки… Теперь и его, снова его… Она металась, пыталась вырваться, но чувствовала лишь боль в груди, которой упиралась в его плечо… Еще один удар кулаком, но эту спину ничем не сломить…

— Ненавижу вас! — закричала она, когда граф скинул ее с плеча и придавил руками к кровати.

— Я тебя тоже ненавижу! — прорычал он ей в лицо, и вдруг все стихло.

Она открыла глаза: слишком светло… Бьют часы. Нет, это стучат в дверь. Засов на месте. Она припала к нему, но тут же отдернула руку, чтобы убрать с лица короткие волосы.

— Отопритесь, Валентина!

Голос Серджиу. Она налегла на засов и открыла дверь.

— Вы кричали?

Не вопрос. Утверждение.

— Да? Ах, да… — она бы осела на пол, если б не ухватилась рукой за дверной косяк. — Мне приснился страшный сон. Который час?

— Второй час.

— Всего? — она снова убрала с лица волосы. С мокрого лица. — А где граф сегодня спит?

— В склепе. Вместе с сыном. Вам что-нибудь нужно?

— Ничего… Если только… Чаю. И, не могли бы вы нагреть колонку? Я хочу вымыться.

Да, она была мокрая, как мышь. Серебряная рубашка прилипла к телу и хотелось отодрать ее поскорее. Пусть даже и вместе с кожей.

Глава 20 "Смертная коломбина"

— Ты зачем выстирала рубаху?

Сейчас та мокрой висела на экране перед камином.

— Не спрашивай… — Валентина, вся сжавшись, сидела на стуле. — Я видела во сне твою мать.

Она заметила, как напряглась его спина, и ей показалось, что даже услышала скрежет костей, когда Дору обернулся.

— Твоего отца живого, тебя маленького, служанку Иву и… Этого вашего вампира… Не думаю, что ты хочешь знать подробности моего сна.

— Я хочу их знать!

Валентина в испуге вскочила со стула. Дору тоже. От резкого окрика отца, казалось, он даже подпрыгнул в воздухе.

— Выйди вон! — это граф сказал уже только сыну. — Живо!

— Papa, позвольте объяснить…

— Дору, уйди… — на этот раз приказ больше походил на мольбу.

Сын вышел и закрыл дверь. Валентина по-прежнему стояла у стула. Распятие с иконой лежали на кровати. Рубаха сохла у камина. Она была абсолютно беззащитна перед вампиром.

— Не спрашивайте меня ни о чем, пожалуйста, — едва слышно прошептала она и рухнула на стул, точно подкошенная

Спрятала лицо в руки и зарыдала, навзрыд. Но даже рыдания не заглушили тихих шагов графа Он присел подле стула и отвел ее руки от мокрого лица.

— Какие же они у вас холодные… — прошептала она, часто заморгав под внимательным взглядом графа

— Брина… — тихо позвал он, но Валентина замотала головой

— Нет..

— Вижу, что уже нет… — его пальцы переместились на шею, точно желая придушить, и Валентина инстинктивно потянулась вверх — Но она вернется в тебя, в полдень… И в этот момент я буду рядом.

Валентина хотела замотать головой, но граф держал ее слишком крепко.

— Для твоей же пользы. Серджиу! — вдруг закричал граф и вскочил.

Но на пороге вырос Дору.

— Да хоть ты… Несите доски и заколотите все окна. Никакой воды… Никаких колющих предметов Ножницы, у тебя есть ножницы?

Он снова смотрел на Валентину, и она нервно закивала

— Дору позаботься обо всем Она ни до чего не должна дотянуться

Граф стоял у стола, и его длинные ногти отбивали нервную дробь по его краю

— Может, пергамент? — спросил Дору нерешительно

— Доски и гвозди! — огрызнулся граф и шагнул к кровати, но тут же отступил к камину, но и от него шарахнулся в сторону — Серджиу! Убери все серебро! И… У меня на полке есть сундук Принеси оттуда самый большой крестик Да что вы все стоите?! Живо!

— Papa, до полудня еще далеко, — проговорил Дору тихо

Граф отступил к окну и спрятал лицо в портьерах, но тотчас обернулся, резко, и будто выплюнул:

— Я знаю, — и направился к двери — Я вернусь на рассвете Пожалуйста, обезопась ее, как можешь Не от меня, — он замер в дверях, лицом к лицу с сыном

— От своей матери

Граф шел быстро, но до кабинета не дошел Дору догнал его на середине коридора

— Я знаю, что она твоя невеста! — вскричал граф по-хорватски — Я сделаю все, чтобы она осталась жива Почему, почему… Я понимаю, зачем она убила Катрину, но тебя-то она за что так..

— Papa, я вам все сейчас объясню

Граф вошел в кабинет и сразу заметил, что Серджиу поставил сундучок не на ту полку, но не стал звать слугу назад Чуть отодвинул кресло в сторону, подальше от шкафа, и сел Дору не закрыл дверь, не взял стул, остался стоять перед столом

— Papa, вы можете ничего не делать, — он смотрел отцу прямо в лицо, но тот спрятал глаза в альбоме, который принес из гостиной — Жизнь этой девушки ничего для меня не значит

Граф медленно поднял на сына глаза в них светился огромный вопрос, и Дору понял, что отец даже сейчас, в отчаянии, не нарушил данного ему слова, не влез в голову Валентины

— Я зло пошутил над вами, — Дору говорил медленно, но твердо — Но я не знал, как иначе выйти из этой неприятной ситуации

— Из какой ситуации? — граф откинулся на спинку кресла, но пальцами продолжал сжимать края акварельной бумаги

— Мы с Эмилем не хотим принимать ваши условия Мы не хотим менять свой образ жизни Мы не хотим закрываться в замке Грубо говоря, мы привели эту девушку вам

— Мне? — голос графа дрогнул — В качестве кого?

— А это как вы сами решите Еды или чего-то большего

Граф внимательно смотрел на сына, но ничего не говорил Не выдержав, Дору спрятал глаза

— Papa, мы просто решили, что вам скучно Вам же, — он вскинул голову — Вам же было весело с Катриной И вы… Вы хотели ее обратить Просто вмешалась мать и Она снова вмешалась, но До полудня есть время Обратите Валентину или убейте Всех делов на пять минут

— Сядь! — приказал граф

И Дору чуть не сел прямо на пол Потом, тряхнув головой, подтянул стул и рухнул на него

— А Валентина знает, что она не твоя невеста?

— Нет — Дору снова смотрел в пол

— То есть ты обманул девушку?

— Нет Я заключил с ней договор Я купил ее услуги

— Какие?

Дору согнулся пополам и спрятал лицо в колени И только тогда граф увидел в дверном проеме своего кабинета Эмиля Тот стоял точно статуя И ни пола длинного плаща, ни концы перекинутого через шею длинного шарфа не шевелились

— У вас есть орехи, отец? — спросил он тихо, и тогда граф шарахнул по столу кулаком.

— Нет! Для тебя у меня ничего нет!

Эмиль рухнул на диван и спрятал лицо в подушку.

— У меня сейчас одно желание, — проговорил граф, делая длительные паузы между словами, — подвесить вас обоих на чердаке вниз башками с остальными летучими мышами и чтобы вы провисели там до весны, а лучше до лета, непрестанно думая о своем поведении.

Ни один, ни второй сын не поднял головы.

— Но для начала вы скажете, что пообещали этой девушке?

— Погасить кредит за учебу, который остался на ней после смерти отца, — пробубнил Эмиль в подушку. — Я это сделал, но мне не хватило наличными пять тысяч, и я одолжил их у сеньора Буэно…

Граф схватил со стола пресс-папье и швырнул в Эмиля, но тот успел свалиться на пол.

— Я не рассказывал ему про мать! — вскинул голову Дору. — Это случайное совпадение…

Граф вцепился когтями в стол, а потом схватил альбом и принялся крошить рисунки лист за листом.

— Мы договаривались, — продолжал Эмиль уже с пола, — что к Рождеству вы с позором выгоните ее из замка, и она тем самым выполнит сакральную миссию по спасению нас от женитьбы. Она делала все, что придумывал Дору. И я, честное слово, не знаю, что тут все эти две недели происходило

— Ничего особенного! — Дору поднялся, но не отошел к дивану — Сельский цирк, за который мне стыдно

Но граф будто не слышал сына, он смотрел на скорчившегося на полу Эмиля

— Зачем ты сейчас явился?

Эмиль чуть приподнял голову

— Не знаю Еще утром я не собирался сюда Я могу уйти или… Или увезти эту девушку, если…

Он не договорил

— Если что? — прорычал граф

— Если она не нужна вам ни в каком качестве Я сотру ей память и финита ля комедия

Граф поднялся из кресла, и младшие вампиры непроизвольно попятились от стола: один отступил, второй отполз.

— Комедия только начинается Теперь мы меняемся местами Вы будете зрителями, а я буду вас развлекать

Наступила тишина, в которой все трое отчетливо услышали стук молотка

— Это лишнее, верно? — спросил робко Дору

— Отчего же Я очень люблю встречаться с покойной женой Очень.

Он хотел выйти из-за стола с привычной стороны, но, наткнувшись взглядом на сундук, вернулся в кресло

— Вы оба вон, а Валентину ко мне И ни слова ей, что мне все известно Поняли?

Братья кивнули и тихо вышли из отцовского кабинета

— Эмиль!

Тот обернулся

— Тебя она не должна видеть Ступай погулять А потом прямо в склеп Ясно?

Эмиль кивнул

— Дору!

Сын уже давно стоял к отцу лицом

— Не пытайся встретиться с матерью Это может плохо закончиться

— Яс ней простился у ее гроба Это уже не моя мать, — отчеканил Дору

— Вон! — бросил граф тихо и коротко и снова уставился на сундучок с распятиями

Ему вдруг стало интересно, которое из них окажется у Валентины на груди Он помнил все имена и решил погадать Он убьет ее так же, как убил ту, чей крест она на себя взяла Сто лет прошло со смерти Катрины, которую он хотел оставить в замке в качестве жены Дух Брины возмутился, завладел телом уже почти обессиленной девушки и попытался его убить Пришлось защищаться После этого он дал себе зарок никогда больше не тревожить покой Брины Так что же разбудило вновь беспокойный дух? Она ведь знала, что это всего-навсего игра Если час назад он думал, что мать ненавидит и сына так же сильно, как мужа, то сейчас ужаснулся мысли — а что если Брина раньше него почувствовала, что он неравнодушен к Валентине, но ведь это неправда Он ничего к ней не чувствует Он убьет ее, убьет так, как убил

— Вы звали меня?

Граф вскочил из кресла. На груди Валентины, поверх узла шали, горел крестик, который лег в сундук последним — его положила туда Катрина.

— Звал… — он рухнул обратно в кресло, и оно лишь чудом не проломилось под ним.

Будь прокляты все гадания! Это как поверья! Если в них не верить, то можно им не подчиняться.

— Я просто хотел спросить… — голос его дрогнул. — Попросить… взять вот тот сундучок, — граф с трудом приподнял руку, чтобы направить на нужную полку дрожащий ноготь.

Валентина нервно кивнула и тихим шагом приблизилась к нему, а у него сжалось сердце, которое давно не билось. Чужая кровь забурлила в ушах. Кровь животных

— он зверь, от плоти и крови, все человеческое погибло, и он не должен быть с ней человеком…

— Что мне с ним сделать?

Смертная девушка уже держала сундучок перед собой и смотрела ему в лицо. Нет, на губы, которые он судорожно облизывал.

— Для начала отойди с ним к дивану.

Она отвернулась. Александр не отвел взгляда — теперь он смотрел на тонкую спину и ему до безумия сильно захотелось до нее дотронуться, провести пальцем от шеи к лопаткам и дальше… и чтобы не мешала никакая шерсть. Ему впервые за сто лет захотелось коснуться женского тела. Не сейчас… Наверное, еще при первой встрече Он списал это на жажду, но это оказалась совсем не жажда крови, а голод, обычный мужской голод…

— Валентина…

Она обернулась, но не полностью — повернула лишь голову, и он как никогда отчетливо увидел очертание груди бывшей невесты сына.

— Расскажи, что ты видела во сне.

Она опустила глаза, и краска — живая краска — разлилась по ее лицу.

— Это была ночь, когда ваша жена попыталась убить Дору.

Граф зажмурился — это была последняя их ночь. Она начиналась с ласки. С привычной ласки — он ласкал, а жена, как обычно, никак не реагировала, просто покорно лежала под ним, ожидая, когда он наконец закончит свое мужское дело. Он пытался быть нежным, всегда… Кроме самого последнего раза. Увидев ее с ножом у постели сына, он понял, что ненавидит ее — ненавидит за все те годы, когда бесплодно целовал пыль под ее ногами. И когда она впервые сказала о своей ненависти вслух, он, вместо привычных слов любви, ответил, что тоже ее ненавидит. И в тот момент не врал — он не испытывал к той женщине ничего, кроме отвращения. И ему захотелось унизить жену, причинить боль и отомстить за все те слезы, которые он молча глотал, закрывшись в кабинете с деловыми бумагами

Но кроме отвращения к самому себе, он не испытал ничего. Брина не сопротивлялась, не кричала, не умоляла прекратить издевательства… Был только первый крик — изумления, больше похожий на писк, — когда он за волосы стащил ее на холодные доски пола с кровати, куда принес из спальни сына…

— И заодно вас… — продолжала говорить смертная девушка.

— Что? — Александр попытался встать и не смог.

Валентина повернулась к нему лицом.

— Вы спали. Спали настолько глубоко, что даже не услышали, как она шарахнула дверью перед носом этого…

— Мойзеса Буэно, — подсказал граф тихо, вжавшись сгорбленной спиной в жесткую спинку кресла. — Он приходил несколько раз, я знаю…

— Наверное… Она делала это очень уверенно. Я хотела сказать, когда прогоняла его с помощью ножа, а потом… Она подошла к вам и занесла нож, но передумала. Вернее, не смогла. Мне даже показалось, что после она хотела убить себя, но служанка помешала… И за это она оттаскала ее за волосы…

Валентина замолчала, а граф так и не заговорил.

— Она не смогла вас убить, — добавила девушка совсем тихо, — а вот Дору… Убить его ей действительно помешали.

Тишина Безумная зловещая тишина разлилась по кабинету.

— Почему ты замолчала? — закричал граф и чуть не оглох от собственного крика.

Валентина отшатнулась.

— Я все рассказала… — пролепетала она.

— Не все… — граф опустил глаза.

— Я не думаю, что вы хотите услышать это во второй раз. Да еще и из моих уст.

— Хочу…

— Я вас ненавижу…

Он поднял глаза. Медленно, с опаской. Боялся увидеть перед собой Брину, но напротив стояла обычная девушка.

— Я тоже тебя ненавижу, — он медленно поднялся из-за стола. И в тот момент действительно ненавидел эту чертову "коломбину"!

— Да, так вы и сказала, а потом…

Он сделал шаг из-за стола — что было потом, он прекрасно помнит… И если она пережила такое во сне, то наяву будет уже не так страшно. Ей… И ей не придется ни голодать, ни вскрывать себе вены. Он сделает это за нее.

— Потом я сразу проснулась, потому что Серджиу услышал мой крик и пришел проверить, в порядке ли я..

Граф замер

— И ты в порядке?

Она кивнула и приподняла сундук.

— Что мне с этим делать?

Граф прикрыл глаза и проговорил:

— Сядь на диван и открой его

Она покорно села Она так же покорно отдаст ему тело и… кровь.

Глава 21 "Сундучок с секретом"

— Ай!

Это Валентина случайно села на пресс-папье. Пришлось пересесть ближе к краю дивана, на лишние пятнадцать сантиметров ближе к графу После сна и обнаруженной на двери зарубки от серебряного ножа, она чувствовала себя неловко, точно заглянула в чужую спальню через замочную скважину К счастью, сон был коротким. И в основном про Дору, а граф, по всей видимости, боялся ее посвящения в иные подробности его личной жизни. И, возможно, испугался, что она расскажет ему о последних днях Брины, проведенных ею в заточении. А сама Валентина боялась сейчас всего. Даже этого сундучка. И потому спросила тихо:

— Что там?

— Нательные кресты, — просто ответил граф и отошел к окну. — Открывай!

— Ноу меня уже есть один…

Для верности и самоуспокоения она даже потеребила крестик и, когда граф не обернулся, щелкнула замком. Крышка откинулась, как на пружинке: сундучок оказался доверху набитым серебряными крестиками. Валентина взяла пригоршню

— ей попались простые, с рельефом, даже украшенные каменьями — все они переплелись цепочками и боязливо жались друг к другу.

— Это ваша коллекция? — спросила она, чтобы привлечь внимание хозяина замка, который продолжал стоять к ней спиной.

— Можно и так сказать.

Валентина усмехнулась. Спокойствие постепенно возвращалось в покрытое мурашками тело, а по дороге в кабинет сердце все еще рвалось из груди. Правда, и сейчас Валентина чувствовала отголоски шока, вызванного сознанием того, что она каким-то чудесным — вернее страшным — образом вступила в связь с призраком. Днем она все еще надеялась, что всего-навсего слишком впечатлилась рассказом Дору, вот потому воспаленный мозг и выдал во сне такую больную фантазию. Теперь же все становилось куда опаснее — и между тем, рядом с графом, Валентина неожиданно почувствовала себя в безопасности. Он знает, что делать с призраками, и не даст ее в обиду Она верила ему. А как иначе — она же невеста его единственного, чудом спасенного, сына..

— Странная коллекция, — заговорила она, устав от молчания.

И из боязни, что граф снова примется расспрашивать ее про сон. Она до сих пор ощущала его руки вокруг своей— да, это ведь не было чужое тело — груди, когда он оттаскивал ее и от служанки, и от сына. Каким же сильным он был при жизни! Может, недавно граф и без всякой там вампирской силы вытолкал из сугроба ее бедный Ситроен…

— Принимая в расчет, что Распятие в сочетании с серебром — лучшая защита от вампира, в чем я успела убедиться на собственной шкуре, — лепетала она без всякой поддержки со стороны принимающей стороны, — мне хочется узнать, каким образом вы собирали вещи, к которым не можете прикоснуться?

Граф продолжал молчать Тогда Валентина сдалась и тоже замолчала Но как только закрыла сундучок, хозяин резко обернулся

— Я прикасался не к крестам, а к их хозяйкам

Валентина снова непроизвольно схватилась за принесенный Серджиу крест, и увидела, как сразу перекосилось лицо вампира

— Он отсюда, да? — решила она уточнить на всякий случай, хотя и не понимала даже приблизительно, что это за случай может быть

— Да И это коллекция не крестов, а женщин, — отчеканил граф каждое слово ледяным голосом — Я помню каждую Помню даже движение, которым она снимала с шеи свой крест, чтобы положить в этот сундук…

Валентина непроизвольно сглотнула — и с трудом проглотила ком страха, слишком большим он вырос за то время, пока граф медленно произносил свою последнюю фразу

— К другим? — закончила Валентина за графа и вздрогнула, испугавшись собственной наглости — Сама? — добавила она уже совсем тихо ненужный никому вопрос

1раф кивнул и наконец присел Пусть и не в кресло, а всего лишь на широкий подоконник, но все же стал чуть ниже ростом, и Валентине не нужно было больше задирать голову — и так шея уже ныла вовсю

— Я всегда предпочитал добровольные жертвы Силой я взял только одну женщину Силой денег, — добавил он тут же и на мгновение опустил взгляд в пол

— И как видишь, она мне до сих пор не отпускает этот грех

— Мне кажется, она вас любила, — проговорила Валентина и замерла, до боли стиснув лопатки — Простите, я не должна была этого говорить Не имела права

Граф впился в нее взглядом, и она зажмурилась, но через мгновение снова смотрела в его бледное пугающее лицо Каким же маленьким в тот момент показался Валентине кабинет — до вампира всего шаг, как и ему до нее

— Ты сказала другое, — произнес граф медленно Почти шепотом Но им и не требовалось кричать Даже огонь в камине и тот притих — Ты сказала, что Брина ненавидела меня

— Если бы она вас ненавидела, то убила бы! — выкрикнула Валентина и сумела выдохнуть Грудь освободилась Точно эти слова еще секунду назад бились в ребра, грозя все их переломать — Я в этом уверена

Но голос не выражал никакой уверенности, он почти сошел на нет

— Глупая смертная девушка… — граф медленно расстегнул на пиджаке пуговицы и в свой черед расправил плечи — Брина просто вовремя сообразила, что убив сына, сможет еще немного помучить меня живого… Она меня ненавидела, поверь мне… Кстати..

Граф подтянул ноги и даже немного подался вперед, и хотя между ними по- прежнему оставался стол и еще несколько шагов, Валентина инстинктивно откинулась на спинку дивана Но разве лишние пять сантиметров рядом с вампиром что-то решали… Сердце снова заколотилось, как заведенное Спокойствие бесследно растворилось в нагретом камином и страхом воздухе.

— … сама-то ты знаешь, что такое ненависть?

— Да, — Валентина снова выпрямилась. Еще сильнее, чем прежде. Точно балерина. — Еще четверть часа назад я ненавидела себя за то, что до сих пор ношу подарок мужчины, который вышвырнул меня из своей жизни, как только я перестала быть ему удобной, не заботясь о том, что у меня есть душа. Я ненавижу себя за то, что валялась у него в ногах, чтобы он взял меня обратно, но он не взял. Я ненавижу себя за то, что мать легко скинула меня отцу и свалила к очередному кавалеру. Но больше всего я ненавижу себя за то, что позволила отцу умереть.

Она говорила и немогла остановиться.

— Нужен был донор, но он не позволил врачам сделать генетический анализ. Не хотел знать, настоящий он мне отец или нет. Предпочел оставить меня в этом мире одну, только бы не мучиться сознанием того, что бросил своего родного ребенка. Я ненавижу себя за то, что никому не нужна.

— Кроме Дору? — проговорил граф, и Валентина почувствовала, как у нее похолодело все тело. — Спасибо за откровенность, милое дитя. Сегодня ночь откровений. Все вдруг начали говорить мне правду. Скажи ее и ты…

Сердце больше не билось. Точно не билось. Если граф узнает правду, он ее убьет. Дору объяснил это слишком доходчиво.

— Скажи, зачем закрыла сундук?

Валентина смотрела вампиру прямо в глаза, и ей казалось, что только его взгляд и удерживал ее от обморока. Граф знает правду, всю?

— Прежде, чем Серджиу заколотил ставни, я выкинула кулон в окно… — прошептала она в отчаянии и стиснула губы.

Уж лучше говорить про кулон, чем про роль невесты его сына. А, может, он ничего не знает? Дору же давал ей время до конца этой ночи…

— А теперь сними и этот крест, чтобы положить его на место.

— Зачем? — губы начали дрожать, но слез пока еще не было. — Вы же сами велели надеть…

— Чтобы ты не сбилась со счета. Я хочу, чтобы ты пересчитала крестики и сказала мне, скольких женщин убила любовь к вампиру.

— Что?

— В этом сундуке, — повторил граф медленно, — лежат нательные кресты женщин, которых я убил. Которые сами хотели, чтобы я их убил.

— Вы не знаете, сколько их? Вы же сами только что сказали, что… — пролепетала Валентина, чувствуя себя, как после сна, с ног до головы в липком поту.

— Нет, у меня прекрасная память! — выкрикнул вампир и добавил уже тише: — Я хочу, чтобы ты знала их число. И каждая из них, поверь, мечтала стать для меня единственной.

— Что вы хотите мне этим сказать?

Правду Пожалуйста, скажите уже правду — что вам известно? Валентина была на все сто уверена, что именно этот вопрос вампир читал сейчас в ее глазах, расширенных от ужаса и огромных слезинок, застрявших между дрожащими ресницами

— Да то, что ты такая же, как все! — выкрикнул граф и стиснул перед собой руки. — И смысла ненавидеть себя за нелюбовь других нет никакого… Считай!

Граф отошел от подоконника и рухнул в кресло

— За этим я и позвал тебя..

На последних звуках он зарылся лицом в гору изодранной бумаги, в которой Валентина узнала свои рисунки.

— А если я не успею сосчитать все до рассвета…

Вопросительная интонация в ее речи отсутствовала Валентина и так знала, что не сосчитает крестики Собьется из страха

— Ничего страшного, — и это сказал вампир! — До полудня успеешь Полдень — это зыбкая грань, соединяющая два мира Я хочу, чтобы ты снова отдала свое тело Брине, чтобы я…

Он замолчал, а потом три раза ударился лбом о стол.

— Что., вы? — едва слышно переспросила Валентина

Граф медленно поднял голову с груды рваной бумаги

— А этого тебе лучше не знать… Не бледней Ты ничего не почувствуешь… Это будешь не ты!

Валентина и не заметила, как оказалась на ногах — по-прежнему держа в руках раскрытый сундук.

— Это была я! — закричала она в отчаянии — Я все чувствовала: боль, страх..

Она хотела сказать — перед вами, но осеклась, потому что вампир начал медленно подниматься из кресла.

— Все, все? — граф выпрямился. — Так ты, получается, не все мне рассказала? Ты знаешь, что я сотворил с Бриной после того, как она сказала, что ненавидит меня?

Вампир обошел стол, но дальше идти не смог — из-за распятий.

— Не знаю… Но Дору сказал, — голос Валентины снова взвился на несколько октав, сделавшись до безобразия писклявым, — что вы ее заперли на три дня в башне, чтобы она успокоилась, а потом нашли ее с перерезанными венами.

Граф молчал. Ждал. И Валентина добавила едва различимым шепотом:

— Еще он сказал, что она не хотела становиться вампиром… Я знаю, что Дору не должен был мне все это рассказывать…

Но граф пропустил мимо ушей ее извинения.

— Да, она не хотела… — произнес он, растягивая каждый звук. — Да, она предпочла смерть вечному позору… Я попросил Иву вернуть ей нож, чтобы она смогла свести счеты с жизнью… Когда Брина сказала, что ненавидит меня, я избил ее до полусмерти.

Валентина хотела отступить, но ноги будто вросли в пол. Граф сейчас удерживал ее таким же странным образом, как раньше делал это его сын. Самостоятельно уйти не получится, только если вампир сам пожелает ее отпустить. Но он еще не выговорился:

— Я понимал, что прощения мне не будет, и смирился с потерей жены. Три дня ее труп приводили в порядок, чтобы сын не увидел синяков. Я успел закрыть ее простыней, когда Дору вбежал в ванную комнату…

— Зачем вы мне все это рассказываете? — у Валентины затряслись коленки. — Ведь ваш сын узнает от меня все то, что вы так тщательно скрывали от него все эти годы…

— Он ничего от тебя не узнает — голос графа опустился на целую октаву

— Вы сотрете мне память, да? — спрашивала Валентина с надеждой, не в силах больше выносить откровений семейной хроники семьи Заполье.

— Нет, Валентина. Дору просто-напросто больше с тобой не встретится.

— Вы вернете мне ключи от машины, да? — в голосе ее прозвучала неприкрытая надежда. — Дору сказал, что вы спрятали их на кладбище…

— Да, спрятал. Ты сама их там найдешь. На кладбище…

Он говорил все медленнее и медленнее, но руку к ней протянул довольно быстро, позабыв про распятия. Однако Валентина оказалась проворнее. Она перевернула сундук — половина крестов упала к ногам вампира, а другая полетела ему в лицо. Сундук грохнулся на пол, и Валентина, подобрав подол макси-платья, ринулась в коридор, но не побежала ни в башню, ни к парадной лестнице. Она вспомнила про винтовую, по которой недавно по приказу Дору вел ее горбун.

Сейчас лестница была пуста и темна, но Валентина будто научилась видеть во сне. Страх, горящий в глазах, освещал для нее все крутые ступеньки. Там будет поворот, а за ним… Должен быть вход в церковь Да, она рядом со склепом, но войти туда граф не сможет А потом? Что делать потом, она подумает потом..

Глава 22 "Цена жизни"

Валентина один, второй, третий раз рванула на себя двери церкви — пока окончательно не убедилась в том, что они крепко заперты.

— Нет, нет, нет…

Она сползла по ним на холодный каменный пол и упала ничком. Да так и осталась лежать и не пошевелилась, даже когда услышала мерные шаги. Граф шел к ней, не торопясь. А куда ему спешить?

— Нет… — она уже говорила просто так, задыхаясь от рвущихся наружу рыданий.

— Тина…

Она замерла Голос Эмиля. Не может быть. Собралась и вскочила. Темно. Только два глаза светятся. Темные, но светятся. Как странно…

— Это я. Эмиль, — подтвердил вампир ее догадку. — Ты зря бежала. Неужели думала, что в замке вампиров церковь окажется открытой?

Он раскинул руки и сомкнул их у нее за спиной. Чтобы не разреветься, Валентина поймала зубами знакомый шарф и замерла: у нее на шее серебряный крест, а вампир даже не дернулся.

— Я — атеист, — усмехнулся Эмиль и осторожно-осторожно поднял девушку в воздух.

Секунда, и Валентина оказалась у него на руках, скорчившаяся, как ребенок.

— Отнеси ее в башню, — это был уже голос графа, говорившего по-английски, но Валентина даже не вздрогнула Страх ушел, оставив после себя безразличие — Хорошо иметь в доме безбожника.

Эмиль медленно двигался через залы к основной лестнице. Граф шел следом. Не спеша. И Валентина не спешила отнимать лица от кожаного пальто Но вот его хозяин сам отнял ее от себя и поставил посредине башни В шаге от кровати Затем разоружил ее, сняв с шеи крестик, и сунул его в карман пальто

— Мне подежурить за дверью? — заговорил он с графом по-прежнему по- английски.

— До полудня мне помощь не потребуется, — ответил ему хозяин замка тоже на языке Шекспира, и Валентина тут же обернулась.

Граф стоял к ней спиной. Лицом к заколоченным ставням.

— Ав полдень ты не поможешь мне ничем, потому что не веришь в призраков Ступай прочь и закрой за собой дверь

— На ключ?

— Эмиль, я не сказал запри. Я сказал, закрой И прошу тебя, иди к Дору Одному ему не справиться со всеми бобами

— Они не прорастут зимой

— Кто знает… Главное, верить… Вера творит чудеса

— Позвольте мне дать ему успокоительное?

— Эмиль, мальчик мой, всю жизнь я верил в силу лишь одного лекарства — физического наказания Заметь, я не сказал ничего про розги Я имел в виду работу Так что даже не пытайся исправить меня мертвого Это не под силу твоей науке К тому же, изучения фольклора никогда не считалось наукой И потом, мой глупый сын сам решил наказать себя Сам Если ему от этого легче, то выпей свое успокоительное сам

— Я абсолютно спокоен Как покойник

Эмиль вышел Валентина поняла это по скрипу половиц и скрежету дверных петель, который еще вчера не казался ей настолько пугающим Она не сводила глаз со спины графа, потому заметила, как тот нервно передернул лопатками, точно живой человек, знающий, что за ним наблюдают

— Твоими стараниями у меня на лице чудовищные ожоги, — проговорил граф тихо уже по-русски. — Они исчезнут не к утру, так к вечеру А пока я могу стоять к тебе спиной, если ты боишься взглянуть на дело рук своих Или

— Останьтесь, пожалуйста, у окна! — поспешно выкрикнула Валентина, но граф продолжал, точно она ничего и не говорила

— В шкафу в корзине лежит большой белый платок Повяжи мне его, он закроет лицо до самых глаз

Сердце Валентины забилось еще сильнее

— Вы можете обернуться

Г раф расхохотался

— Из двух зол ты выбрала наименьшее! Я помню твой выбор, на тот случай, если ты вдруг окажешься запертой в комнате с ненавистным тебе мужчиной

— Вы мне не ненавистны, — еле выговорила Валентина — Я вас просто боюсь

— Не одно ли это и то же?

Граф резко обернулся По его щекам растеклись красные пятна, точно морозный румянец, а вот через весь лоб к подбородку шла прерывистая полоса, напоминающая настоящий ожог Вид обожженного лица был по-настоящему ужасен Только временное уродство не прибавило Валентине страха перед вампиром Она уже испила его полную чашу — в груди не осталось места для новой порции

— Отвечай на мой вопрос! — рявкнул граф, и зычный голос страшным эхом отскочил от укрытых гобеленами стен.

— Нет Мне не за что вас ненавидеть

Валентина отступила на шаг Всего на один Чтобы граф не решил, что от него пытаются сбежать в незапертую дверь Тогда он кинется ее останавливать и прикоснется пусть даже только к руке, но ведь так и до самого страшного недалеко

— еще укусит

— Но у меня есть повод вас бояться

Что есть, то есть. Она — смертная Он — бессмертный монстр

— А если я дам тебе повод меня ненавидеть? — медленно проговорил граф, делая к ней ровно один шаг. — Ты меня возненавидишь?

Потом второй шаг, третий, а у нее снова ноги вросли в пол. И язык прилип к небу

— Но вы же этого не сделаете? Зачем вам это? — совсем тихо пролепетала она, когда почувствовала прикосновение ледяных пальцев к шее. — Я же невеста..

— Больше нет! — граф сжал ее шею одной рукой.

Ему не хватило длины пальцев, чтобы те сомкнулись в смертельное кольцо, и только это, пожалуй, в тот момент и спасло Валентину Секунды две они смотрели друг другу в глаза, и вот Валентина начала отступать туда, куда толкала ее рука графа От двери к постели, где он резко переместил руку с шеи ей на талию, встретился там с пальцами второй руки, резко поднял ее на кровать и остался стоять вот так, в миллиметре от ее лица Почти нос к носу. Валентина хотела зажмуриться, но граф потребовал от нее смотреть прямо ему в глаза. Потребовал все тем же ледяным рыком

— Я все знаю, дитя мое. Все, все… Одно лишь до сих пор остается для меня загадкой: почему ты, разумное дитя своего времени, вдруг поверила в доброту вампира?

— Вы… Вы… — Валентина не в силах была окончить фразу, и клейкий взгляд вампира будто вытянул из нее окончание: — Знаете про договор…

Граф покачал головой и еще раз прошелся от уголка левого глаза к ямочке на щеке, смазывая слезу. Валентина моргнула.

— Откуда ж мне знать про договор, если никакого договора не было…

Валентина сильнее заморгала.

— Но я помню, я своими глазами видела распечатку из банка, и Дору… Он постоянно твердит про договор…

Граф скользнул длинными пальцами ей под волосы, чтобы убрать налипшие на лицо пряди, но те веером соскользнули с его пальцев. Он снова попытался их убрать — тот же результат. Покачав головой, он оставил ногти в голове девушки на манер гребня. Валентина вытянулась в струнку и боялась вздохнуть. Виски онемели от холода и страха.

— Если постоянно о чем-то говорить, начинаешь в это верить. Это как бобы… И прочая фольклорная чушь.

— Бобы? Что за бобы? — переспросила Валентина, не отрывая взгляда от ставших абсолютно черными глаз графа. Он обводил взглядом ее лицо, а она получалось — его

— О чем же вы говорили всю дорогу с Эмилем, если наш профессор не рассказал тебе даже про бобы?! — граф усмехнулся, но тут же его лицо вновь приняло привычное меланхоличное выражение смертельного покоя. — Сегодня, увы, не пятница, но все равно луна отлично светит, так что урожай будет на славу… Урожай еды для мертвых…

— Для мертвых? — проговорила Валентина отрывисто, доследившись за взглядом графа до головокружения.

— Кто-то из людей давным-давно выдумал, что мертвых можно отвадить от живого тела, накормив до отвала бобами. Как думаешь, мы едим бобы?

Валентина замотала головой, и все поплыло перед глазами, но гребень в волосах из пальцев графа удерживал тело от падения.

— В первый год своего обращения бедный Эмиль поставил на себе кучу экспериментов, развенчивая миф за мифом, но в своих лекциях он всегда говорит, что на нечисть это работает… Как чеснок Не нужно расстраивать людей, говоря им, что они беззащитны

— Но чеснок же работает…

— Как и на живых людей — хочется отвернуться, но не более того… И всегда можно зажать нос пальцами…

И граф с улыбкой зажал свой бледный нос между большим и указательным пальцами, и длинный ноготь с последнего чуть не угодил Валентине в глаз, и она инстинктивно зажмурилась и так и осталась сидеть с закрытыми глазами

— А можно и не зажимать — и длинный ноготь с хозяйского носа соскользнул на приоткрытые губы девушки, коснувшись ее стиснутых зубов — Зубов тоже… Тебе не следует держать язык за зубами — я читаю тебя, как открытую книгу без всяких слов… Так что эта предосторожность лишняя

— И что же вы во мне читаете?

Валентина сразу пожалела, что открыла рот — на каждом звуке язык касался острого ногтя, точно шипа розы Она попыталась стиснуть зубы, но наткнулась уже на палец Закрыть глаза снова тоже не получилось — на этот раз граф еще более цепко держал ее взглядом

— Ничего интересного В отношении тебя А в отношении моего сына — многое И думаю, что нужно было вручить ему мешок риса, вместо бобов — пересчитать и высадить его куда труднее, чем бобы… Иногда мне кажется, что ему нет и шестнадцати и тогда я проклинаю себя за то, что не сдержался… Я был слишком рад его видеть, а любовь подстегивает голод

И вдруг граф выдернул из ее рта палец и поднял его к свету керосиновой лампы Валентина судорожно сглотнула, страшась почувствовать кровь, но той не было ни в слюне, ни на белом ногте графа Он проследил за ее взглядом и улыбнулся

— Проверял иное поверье — если женщине положить палец в рот, откусит она руку или нет..

С ужасающим хохотом граф отдернул от нее вторую руку, и тело Валентины безвольно упало на кровать Перина слишком мягкая — подняться красиво не получится, и Валентина осталась лежать, вслушиваясь в скрип половиц Граф мерил комнату шагами И вдруг она увидела его бледное лицо на темном фоне балдахина, цвета бургундского вина

— Хочешь, я скажу тебе, сколько ударов в минуту сейчас бьется твое сердце?

Его ледяные ладони легли поверх дрожащих пальцев девушки, которыми та вцепилась в покрывало

— Я и так знаю, что мне сейчас страшно

— Тебе пока недостаточно страшно, чтобы выплюнуть мне в лицо, что ты меня ненавидишь

— Зачем вам это?

— Чтобы успокоить совесть

Граф перекатился на самый край кровати Теперь они оба лежали поперек, но если ноги Валентины болтались в воздухе, то у графа были согнуты в коленях

— А она у вас болит? — Валентина сжалась и до боли прикусила язык И когда граф ничего не ответил, прошептала, зажмурившись: — Если ваша жена придет, — скопившиеся во рту горькие слюни мешали говорить четко — Если вы сможете пообщаться с ней через меня… — снова пауза, в которую Валентина успела мысленно попросить графа вмешаться в разговор, но он не подумал раскрыть рта

— Возможно, пришло время попросить прощения

— Прощения? — Валентина не открыла глаз, потому что четко уловила направление, откуда шел голос графа: тот не сменил позы, так и лежал рядом — За что? Я сделал то, что сделал. То, что хотел в тот момент. То, на что не решался долгие годы. Прощения? Об тебя тоже вытирали ноги, но ты решила возненавидеть себя, и это неправильно. Я ненавижу Брину до сих пор. Знаешь, что такое раскаяться? — Но граф не дал даже секунды, в которую Валентина могла бы ответить. — Это признать свою ошибку и пообещать хотя бы самому себе, что ты никогда больше не сделаешь подобного. А я, дай мне возможность, заставил бы ее пройти через этот ад снова и снова

Тут Валентина вскочила. Вернее, попыталась это сделать, но уткнулась носом в грудь графа. За секунду его рука перекинулась через ее тело и вновь пригвоздило к кровати, точно к кресту. Она понимала, что не вырвется. Оставалась одна надежда

— уговорить вампира отпустить ее.

— Вы не сделаете это со мной, не сделаете…

Валентина мотала головой просто так. Граф не уменьшал и не увеличивал расстояния между ними и уж точно не смотрел ей на шею, только в лицо. Надо с ним говорить, он слушает, но слова не слетали с губ, только слезы катились из глаз.

— Почему это не сделаю? Озвучь, пожалуйста, причину… А то я окончательно запутался в твоих мыслях.

Он потянул ее за руки, по-прежнему держа их раскинутыми, как на кресте, и когда Валентина села, он утопил ей колени в перине, перегнувшись через ее тело.

— Потому что я не Брина. Я все чувствовала во сне — холод, боль, страх, я уже вам говорила про это, — лепетала она. — Вы ведь не ненавидите меня, так за что же причинять боль мне? Брина же все равно ничего не почувствует. Она теперь бесплотный дух…

— О как… — вампир изогнул темные губы в злорадной усмешке. — Пару дней в обществе нашего дорогого профессора сделали тебя самоуверенной всезнайкой. Я лично совсем не уверен, что Брина ничего не почувствует, потому что я чувствовал довольно в нашу с ней прошлую встречу… На ее совести смерть невинной девушки, и я не умею такое прощать…

— А как же я… — Валентина даже не сумела повысить голос и вопроса не получилось. Увы, она уже видела в глазах графа ответ — свой смертельный приговор: — На мне-то какая вина?

— Никакой, — граф на мгновение отвел взгляд, и Валентина почувствовала, что падает назад, но руки вампира удержали ее на весу. — Просто так получилось. Она выбрала тебя… И я ничего не могу с этим поделать…

— Можете… Вы можете не мстить… А я., я попытаюсь не отдать ей свое тело… Я могу… попытаться..

— А смысл мне пытаться заглушить свою злость? — граф чуть приблизил к ней свое лицо, точно пытался что-то в нем разглядеть, а она могла теперь видеть только его ужасные шрамы

— Простите меня за сундук… Я просто… Я просто испугалась, что вы меня убьете…

— А я не виню тебя за сундук. Я тебя ни за что не виню. Ты — игрушка, которую Дору подарил мне, а я бережно отношусь к вещам… Только дарил он тебя долго и мучительно для нас обоих. Я имею в виду тебя и меня…

— Какая игрушка? — с трудом выдохнула Валентина и попыталась отстраниться, но руки графа сомкнулись у нее за спиной в стальное кольцо.

— Обыкновенная. Живая, — граф повел носом, точно принюхиваясь к аромату. И Валентина с ужасом поняла, что он чует запах ее крови, подогретой как раз к его ужину. — Пока еще живая… И я возможно поиграл бы с тобой подольше, но моя покойная жена из ревности не дает мне такой возможности… Но я могу сжалиться над тобой Об этом просил меня Дору прежде чем отправился высаживать в снег бобы

— Отпустите меня, пожалуйста… — дрожащим шепотом взмолилась Валентина и тут же утонула в перине — Из замка Насовсем, — уже прямо-таки простонала она

Ледяная рука легла ей на мокрую щеку и снова принялась смахивать слезинки

— Я отпущу тебя Насовсем Из замка В мир иной… Без боли… Но при одном условии… Ты не хочешь отдавать свое тело Брине, так отдай его мне

Валентина зажмурилась, когда большой палец графа со щеки скользнул ей на губы

— Это всегда заканчивается одинаково… — шептал он, склоняясь к ее уху. — И очень быстро… А я хочу растянуть удовольствие После смерти Катрины я отказался от женщин И это оказалось очень легко… Это казалось очень легко все сто лет, пока в замке не появилась ты… Я понял, что меня манит не только твоя кровь, ты будишь во мне живые желания… И теперь, когда меня не сдерживает фамильная честь, я не могу отказать себе в этом удовольствии

— А вам обязательно меня убивать? — прошептала Валентина, касаясь губами ледяного пальца — Отпустите меня живой… Если вы будете сыты, то не захотите меня укусить..

— Я не захочу, если только не буду касаться губами твоей шеи, твоих губ, но они манят меня куда больше, чем твое остальное тело..

— Потому что вы его не видели Разденьте меня и поймете, что вы сможете подарить мне жизнь..

— Здесь слишком холодно, чтобы раздеть тебя… Да и я привык, что женщина раздевается сама Впрочем, раздеваться полностью совсем необязательно..

— Я разденусь сама, а вы пока затопите камин Мне не будет холодно, я вам обещаю..

Валентина не открывала глаз — что смотреть в черноту балдахина, а слух и так обострился, словно у глухого, иначе бы ей не услышать бесшумных движений вампира А она знала, что он сел, и через секунду почувствовала его руки на ноге, и на вторую лишилась первого сапога, на третью — второго

— Я не даю обещаний, в которых не уверен, — проговорил граф тихо, когда сапоги коснулись пола. — Но я попытаюсь не укусить тебя Серджиу!

Слуга явился почти что из-под земли:

— Полный кубок мне и Налей половину стакана сливовицы для Валентины Я ведь знаю, что ты не вылил самогонку Из страха перед Мойзесом

— Не вылил. И видите — правильно сделал

— Поторопись, Серджиу

Горбун ушел — Валентина теперь слышала его шарканье из коридора

— Я не буду пить, — пролепетала она, подтягивая ноги, чтобы высвободить подол платья. — Мне не страшно, — врала она, и граф смеялся над ее храбростью перед физической близостью с мертвецом.

Потом уже, когда заговорил камин, он выдал тихо на фоне треска поленьев:

— Тебе обязательно нужно согреться сливовицей, иначе ты окоченеешь в моих объятиях.

Валентина стянула с себя платье и на ощупь завернула в него все остальное, потом, когда огонь начал давать достаточно света, спустилась на пол, чтобы сложить одежду на стуле в надежде, что та ей снова и скоро понадобится.

— Ты почему не в постели? — граф резко обернулся от камина, перед которым сидел, скрестив по-турецки ноги. — Босиком на холодном полу, да ты простудишься и умрешь без моей помощи.

— Здесь теплее, — едва размыкая губы сказала Валентина, делая к камину лишний шаг. — К тому же, я тоже люблю смотреть на огонь.

— А я не люблю, — вампир протянул смертной девушке руку, и пока Валентина брала ее, опустил вторую на ее округлое бедро. — Я просто пытаюсь вспомнить, как должно быть приятно согреться у огня. Поставь ноги мне на сапоги, будет не так холодно.

Она сжала его пальцы без привычной дрожи и легко наступила на сапоги — теперь графу, чтобы смотреть ей в глаза, пришлось задрать голову, и взгляд его скользил меня ее напряженных грудей. Прошла минута или пять, и вдруг граф резко рванул ее вниз и, усадив на колени, сомкнул руки у нее на груди За секунду до того, как в комнату вошел горбун. Он молча поставил у камина поднос и прошаркал обратно к двери. Когда щелкнул замок, граф раскрыл объятья и подставил обнаженное тело девушки огню.

— Пей.

В руках Валентины появился стакан.

— Зачем мне пить? Мне тепло у камина

— Чтобы забыть страх

— Не получится Я не хочу пить, — повторила она, когда стакан коснулся ее губ

Граф отдернул руку и выплеснул самогон в огонь Пламя зашипело, но не погасло

— Запомни, я не предлагаю дважды

Валентина судорожно кивнула и откинула голову ему на плечо, чтобы вампир спокойно поднес к губам кубок Он пил жадно, почти не отрываясь, и после отодвинул поднос от камина, чтобы вытянуть ноги. Голова Валентины продолжала лежать у него на плече, обнажая заветную жилку. Граф осторожно провел пальцами от мочки уха вниз по шее и крепко сжал острое плечо

— Зря ты это делаешь, — проговорил вампир, когда Валентина инстинктивно отпрянула, сильнее вжавшись ему в грудь — Зря прижимаешься ко мне Будет только холоднее

— Я не чувствую вашего холода Я не чувствую тепла камина

— О, нет Только не это Еще не полдень, нет!

Он затряс ее за плечи

— Валентина, вернись! Вернись ко мне! Ты обещала бороться Ты обещала мне бороться!

Но горячее тело уже безвольной тряпкой повисло у него в руках, и граф уткнулся лицом в волосы Валентины, вдруг поняв, что плачет

Глава 23 "Безвольное тело"

Александр Заполье почувствовал боль не лицом, которого коснулось освященное серебро, а сердцем — это не был укол ненависти, это было восхищение смелостью смертной девушки, запустившей в вампира сундуком. Конечно, куража в ней заметно поубавится, как только он сообщит ей, что все карты раскрыты, но она будет, обязательно будет бороться — с ним, с призраком, сама с собой. В тихом омуте водятся самые опасные черти — однако с головой чертовок намного легче играть. Ее выбирал Эмиль Макгилл, а этот профессор давно классифицировал всю нечисть. Не нужна никакая наука, чтобы знать, что каждом смертном имеется своя чертовщинка, а в женщине их подчас целых две.

Так даже интереснее. Возможно, Валентина сумеет выстоять перед напором Брины и заменит ему Катрину, как того желает Дору. И, положа руку на то место, где уже давно перестало биться сердце, Александр точно знал, что с Валентиной не станет скучно никогда, но будет намного комфортнее, чем в эти две недели, когда его вынуждали быть зрителем бездарного любительского спектакля в исполнении родного сына. Валентиной же он просто любовался и сейчас мысленно уже сжимал ее хрупкое тело в крепких объятиях, чувствуя в теле позабытый за столетие заточения живой трепет.

Мысли навалились на Александра сильнее крестов, потому он не сразу распахнул окно — переступить через груду серебра он все равно бы не смог. Он спрыгнул вниз, и только в стремительном полете почувствовал, как горят обожженные щеки. Ничего — бывает боль и страшнее. Та, что опалила его, когда Катрина упала ему на руки со свернутой шеей. Брина торжествовала, но сегодня он одержит победу, возьмет реванш.

— Эмиль!

Александр почти сразу заметил фигуру профессора — пальто развевалось за ним, как плащ. При всей своей современности именно англосаксон являл собой эталон готической красоты, призванной внушать смертным ужас.

Когда Эмиль медленно обернулся, граф увидел за его спиной сына: Дору сидел на припорошенной ограде кладбища, держа между ног огромный мешок из рогожи.

— Найди Валентину

Коротко и ясно Эмиль кивнул и, как кошка, вскарабкался по отвесной башне к открытому окну кабинета Александр покачал головой: летать профессор в человеческом обличье так и не научился Дору пытался поделиться опытом со своим бессмертным гувернером, но пара погнутых фонарей в соседнем городе — потому что при лунном свете Эмиль летать отказывался — поставили жирный крест на летной карьере профессора по нечисти

— Что вы решили, papá? — спросил Дору, загребая пригоршню бобов.

— Намного важнее, что решит Валентина А сейчас она кричит "нет"..

Александр обернулся к замку. Ноги влекли его к церкви, и ему потребовалось много сил, чтобы удержать их в снегу кладбищенской дорожки

— Вы можете заставить ее сказать "да", — чуть повысил голос Дору

Отец уже отвернулся от него и сделал шаг к замку, потому ответ прозвучал тихо, хоть и был выкрикнут громко и твердо

— Это должен быть ее выбор!

Обратно в башню Александр взлетел, даже не раскинув рук Его вознесло к небесам острое желание поскорее дотронуться до горячей живой плоти Эмиль успел по пути сложить все кресты обратно в сундук и запрятать тот на самую верхнюю полку, долой с глаз хозяина кабинета Александр тяжело вздохнул, бросил ставший вдруг тесным пиджак на диван и ринулся по коридору к винтовой лестнице в одной сорочке, и на последней ступеньке потерял шейный платок тот давил на шею, удушал с силой намыленной веревки Да что же эта смертная делает с ним?!

Но даже без шейного платка Александр почувствовал новый приступ удушья, когда Эмиль подхватил на руки его женщину Его! На сей раз душила ревность — смертоносная, и он нагрубил Эмилю Макгиллу от безысходной злости А с его уходом началась полная свистопляска — мысли разбегались в разные стороны и рвали тело на части Одну секунду он хотел впиться в горячую шею девушки, в другую — бежать звать священника на борьбу с призраком Спасти, удержать, обратить

Как же мучителен был выбор! Однако когда пальцы сжали хрупкую шею, и Александр прочитал в глазах Валентины ненависть, он принял решение — убить, одним движением пальцев переломить шею, как он сделал с Катериной, которая трое суток металась по башне, ища средства, чтобы свести счеты с жизнью, одержимая призраком Брины Он пожалел ее — убил Но сейчас он жалел себя Как там у Тургенева говорилось любовь любовью, а спокойствие дороже Его спокойствие, нарушаемое целое столетие лишь мелкими стычками с сыновьями, вдруг опротивело ему — и через секунду, он уже толкал Валентину к кровати, чтобы утолить ей страсть. Возможно, с томлением уйдут прочь и остальные сомнения Сомнение в целесообразности наличия женщины в его затворнической жизни Вообще и этой женщины в частности

Валентину тоже толкало к нему желание Желание жить Он слышал, как она раздевается, и с трудом сдерживался, чтобы не обернуться Один взгляд на шею, и ничего от остального тела попробовать он не успеет Он шурудил в камине кочергой, желая, чтобы та обожгла ладонь, но как ни старался, не сумел почувствовать губительной силы огня Смерть заморозила все ощущения Подарить тепло способно лишь живое тело И оно ждет его в когда-то теплой, а теперь постылой супружеской постели В этой башне до него перебывало много мужчин и женщин, но на этих перинах спали лишь три — Брина, Катрина и Валентина И пока лишь двумя женщинами он овладевал на этой кровати, под этим балдахином, под треск этого камина

— Ты почему не в постели?

Своевольна А оттого еще более желанна Тело полно новой крови, выпитой из кубка, и он не тронет шеи Он даже бросит ей простынь на лицо, чтобы вампирская природа слишком быстро не взяла бы верх над мужской… Раз в столетие он может быть достаточно сильным для одного человеческого соития, или же нет? И он на веки вечные подчинен нечеловеческой жажде Но ведь на пару часов она может отступить, а потом Потом все решится так, как должно быть… Он получит то, что заслужил Или же не получит — за прошлые заслуги..

Но что это? Нет! Брина?! Валентина!

— Ты обещала мне бороться!

Он вскочил, прижимая безвольное тело к груди, но через секунду опомнился — швырнул на кровать через всю комнату, и оно утонуло в мягком пуху. Александр шел осторожно, выверяя каждый шаг, будто боялся угодить ногой в мышеловку. Тело на кровати оставалось неподвижным. Он склонился над ним, почти приблизился лицом к бледному живому лицу, как на нем вдруг открылись глаза. Александр отпрянул.

— Испугался?

Тело село, провалившись руками в перину, и чуть качнулось в сторону. Можно не смотреть в глаза — они пусты сейчас. Он за две недели прекрасно выучил все интонации голоса Валентины. Этих нот в нем никогда не было, это были не ее позывные.

— Нет, — соврал Александр, чувствуя, как кулак непроизвольно тянется к груди.

Живое сердце или мертвое, сейчас оно точно было не на месте. То в горле связки пережмет до хрипоты, то тут же в пятки провалится и пригвоздит его намертво к полу. Но тело не идет к нему, сидит на кровати и смотрит любуется, злорадствует, а потом вдруг начинает тянуться к нему руками:

— Иди же… Не этого ли ты хотел, Александр?

Да, сейчас он убедился, что из чужого рта вылетают слова на хорватском языке. Он мотнул головой, сильнее сжимая кулаки — руки так и тянулись к шее, чтобы выключить этот голос навсегда… Никогда в этих стенах не будет больше его женщины, и Брина никогда не выйдет из могилы. Он велит Эмилю привезти с городского кладбища освещенной земли и насыпать над ее надгробием целый курган.

— Уйди с миром, Брина. И ты получишь то, что хотела. Валентина уедет из замка навсегда. Я тебе обещаю… И ни одна женщина не переступит больше порога этой спальни. Согласна ли ты на такие условия?

Его голос опустился до шепота, когда тело с диким нечеловеческим хохотом легко соскользнуло с высокой кровати на пол.

— Ты обещаешь?

Тело приближалось. Неумолимо. А он ногой двинуть не мог, ни рукой.

— А кто поверит обещаниям Александра Заполье? Который обещал любить жену и в радости, и в горе…

— Не смей! — почти прокричал он и поднял руку с растопыренными пальцами, чтобы не подпустить призрака, завладевшего живой плотью, ближе. — Не смей ставить мне в упрек то, что нарушалось тобой с момента нашего венчания. Что сделано, то сделано, и нам нечего больше делить в мире живых… Уходи!

— Только с тобой… И в горе, и в радости на веки вечные…

— Нет!

Он не давал ответ, он не хотел, чтобы Брина заставила Валентину сделать последний решающий шаг. Но она его сделала, и обе его руки оказались на шее, тонкой, хрупкой, безжизненной

— Сделай это сразу, — прошептали злобно чужие губы. — Ибо тебе не победить меня, а ты не хочешь причинять ей боль. Я знаю, что не хочешь… В тебе осталась твоя мужская слабость. Ты умеешь любить, но любовь твоя жалка, ибо ты сам жалок.

— Много грехов на мне, Брина, и еще одно убийство не увеличит их тяжести, а вот ты только сильнее прикуешь себя к миру, в котором ты уже ничто, бесплотный дух. Злой, но бессильный Подумай, кому на самом деле ты вредишь…

— Тебе! И только тебе!

Александр смотрел в пустые глаза — чернее ночи, в них не осталось даже серого ободка, настолько расширились зрачки Его пальцы дрожали — в нем боролись два желания: убить Валентину и бороться до конца, С Катриной он боролся, а толку… Но сейчас Брина решилась на разговор — возможно слова, пусть и наполовину пустые, сумеют усмирить призрака

— Ну что же ты медлишь? Сделай, что тебе так хочется сделать..

Она выгнула шею и подалась к нему плечом — обе руки заняты, а передавишь шею и конец. Она знает силу его рук и действует наверняка.

— Давай же… В ней вкусная горячая кровь Это как раз то, чего тебе не хватает..

А вот тут Брина просчиталась — он сыт. И настолько напуган, что голод впервые не имеет для него никакого значения.

— Сейчас не полдень, как… Как это возможно?

Призрак расхохотался, и Александр еле успел переместить руки с шеи на плечи, чтобы Брина сама не переломила шейные позвонки Валентины об его железные пальцы — тело забилось в конвульсиях, но он держал его крепко. Пусть на коже останутся синяки, зато кожа останется теплой.

— Так я тебе и сказала, мой любимый Александр..

Тело задергалось еще сильнее, и ему потребовалась немалая выдержка, чтобы подтянуть его кверху и на вытянутых руках донести до кровати — мягкие перины уберегут Валентину от падения, когда он наконец сумеет разжать пальцы, но нет — они точно сделались не его, суставы скрипели и только Он навалился на ту, что еще четверть часа назад была Валентиной, и замер Призрак сумел вывернуть голову девушки из-под его плеча, чтобы открыть рот:

— Ты можешь попытаться сделать и это!

Снова дикий смех. Безумный… И желание не слышать его помогло Александру разжать пальцы и заткнуть ладонями уши, но предательская мягкая перина не позволила ему встать Он щупал ногами воздух, но не мог согнуть ногу в колене.

— Так что же ты? — донесся сквозь пальцы голос Брины. — Медлишь? Знай, я буду сопротивляться, и одно твое неловкое движение, и она — мертва.

Александр вжал пальцы в перину, как полчаса назад, когда мог еще говорить с Валентиной, рисуя себе единение их тел. Он и без Брины знал чудовищную силу своих рук и пытался вытянуть из Валентины согласие на близость с ним, давая те обещания, которые не думал выполнять. Брина права, ему верить нельзя, но Валентина этого не знает. Она глупа, она поверила Дору…

— Тина! — он вдруг позвал ее так, как не звал никогда. Он позвал ее сейчас с тем же неистовством, что гнал прочь все две недели. — Тина! Тина!

Он схватил девушку за плечи — как же они хрупки, точно чашки из тонкого фарфора.

— Тина! — его голос тоже давно не был таким тонким, и воля не ломалась так легко. — Тина!

Но ее рот кривился в жалкой усмешки, изрыгая на него чудовищных хохот — будто на крыше раскричалась целая стая ворон.

— Тина! — он уже кричал, чтобы перекричать этот птичий гомон. — Тина! Вернись ко мне! Тина! Ты обещала! Обещала бороться! Тина!

Черные круги в распахнутых глазах вдруг начали уменьшаться, и серый контур стал более заметен.

— Тина?

Губы замерли, и на них проступила пена. Александр осторожно убрал руку с плеча и вытер ее, как снимал когда-то с адриатических волн морскую пену.

— Тина? Скажи что-нибудь. Скажи, пожалуйста, — он продолжал говорить по- русски.

— Я… — голос дрогнул, и зрачок снова начал расширяться.

— Тина, нет! Вернись!

Серый ободок сделался чуть толще.

— Борись, Тина! Я знаю, что ты можешь! Борись!

— Я…

Ее тело трясло, как в лихорадке, от смертельного холода его тела, но

Александр не двигался.

— Тина, пожалуйста… Ты можешь, — голос дрожал, как и руки, которыми он удерживал неясно кому сейчас принадлежащее тело.

— Я тебя ненавижу!

О, нет! Рука сама потянулась к волосам. Схватить, стащить на голые половицы и повторить то, что было, то, что он мечтал сотворить с Бриной вновь… Брина ничего не почувствует, Валентина права, но он не в силах совладать с собой. Брина победила. Он проиграл.

Глава 24 "Секрет ванной комнаты"

Короткие волосы спасли Валентину от неминуемого падения с высокой кровати — они просто выскользнули из дрожащих пальцев вампира. Граф попытался схватить их снова, но вдруг увидел глаза, в которых серого оказалось намного больше, чем черного, и он с надеждой схватил Валентину за плечи. Только сказать ничего не смог: в горле встал ком, соленый и горький — именно такой вкус у счастья, на которое уже не надеешься.

Валентина смотрела на него долго — никакие замковые часы, даже будь они исправны, не могли бы в этот момент отсчитать время верно. На пороге смерти время замирает — нечеловеческий страх растягивает доли секунды на часы. Александр дрожал, точно от холода — и без всякого сомнения ощущал ломоту во всем теле. Забытое чувство.

— Я вас…

Он видел эти глаза — с суженными до едва приметной точки зрачками. И отпустил плечи, боясь переломить хрупкие косточки. Он хотел крикнуть — нет, но ком намертво застрял в горле. В ушах бушевало разъяренное море, но он продолжал читать по едва-едва шевелящимся губам девушки:

— Я вас…

Валентина силилась и все никак не могла договорить фразу:

— Я вас…

Александр вонзил острые ногти в покрывало, чтобы разорвать его, а не живую девушку, когда вновь услышит из ее уст про ненависть. Теперь уже точно из ее — он не видел больше в живых глазах присутствие покойной жены.

— Нет1 — ком выскочил изо рта, когда зрачки стремительно начали увеличиваться.

— Тина!

Он сунул руки ей под затылок, чуть приподнял голову, почти коснулся носом ее лба и услышал голос, полный ненависти, прошептавший:

— Я… вас… люблю…

Зрачки Валентины пульсировали, как и каменное сердце в его груди Он искал голос и не находил, но когда она, из последних сил, повторила свое признание, он выдохнул в ответ:

— Я тоже тебя люблю…

Тишины не было — в комнате трещали мириады цикад, и только спустя долгое мгновение Александр вспомнил, что за окном зима, а это трещит камин, согревая воздух башни теплом, которое он не в состоянии почувствовать. Но что-то теплое родилось в уголках глаз, и он с ужасом понял, что по ледяным щекам покатились горячие слезы, оставив глубокие борозды, как и предательское серебро нательных крестов.

— Мы победили ее, — он облизал губы, которые показались ему не солеными, а кислыми, или он просто-напросто позабыл вкус слез. — Как все легко оказалось… Всего лишь перевернуть заклинание…

Валентина ничего не ответила Она продолжала смотреть на него, пока веки не закрылись В первый момент Александр испугался и припал ухом к ее спокойной груди, точно человек Девушка дышала, только тихо, почти не слышно Заслышав шорох, он повернул голову — на пороге стоял Эмиль Как долго тот там стоял, граф не знал

— Я велел Дору принести зеркало, — выдал он громко.

— Зачем? — прохрипел граф

— Я боюсь, вы сейчас перестанете слышать ее дыхание

Граф продолжал прижиматься ухом к груди Валентины и на этих словах Эмиля переместился ухом к приоткрытым губам девушки

— Вот, — это уже был голос Дору

Эмиль взял у него зеркало и решительно зашагал к кровати

— Позвольте

Александр молча перевалился на сторону и закрыл ладонями лицо, но Эмиль заставил его открыть глаза

— Зеркало запотело Она проснется Непонятно только когда

— Что это все значит? — граф сел и вперил в профессора Макгилла испытующий взгляд

Тот склонил голову на бок, точно ему задал вопрос неразумный ребенок

— Летаргический сон от глубокого потрясения

— С чего ты взял?! — граф сжал покрывало в кулак и со злости чуть не вытянул его из-под безвольного тела девушки

— Симптомы на лицо

— Ты что, врач?

— Нет, я шарлатан, — отчеканил Эмиль — Но такие элементарные вещи я знаю Дору! — он обернулся к двери — Принеси из шкафа пижаму А вы, отец, пожалуйста, принесите ведро воды Ведро!

— Зачем?

— Давайте, вы не будете задавать вопросов. Если бы вы поделились со мной своей бедойраньше, то этого сна бы не было Дору, шевелись! — почти выкрикнул он. — И если Серджиу не в состоянии отыскать в кухне швабру

— Я здесь! — раздался от дверей голос горбуна

— Отлично Отец, несите воду, а ты мой пол — чтобы ни пылинки здесь не осталось Дору..

— Я уже… — простонал юный граф и принялся натягивать на безвольное тело пижамные штаны.

Граф продолжал сидеть на краю кровати

— Отец, — голос Эмиля падал на его голову с силой града — Здесь не должно остаться ни пылинки Призракам нужна пыль, чтобы действовать.

— В балдахине она все равно есть…

— Призраку не поднять к потолку живое тело.

— С чего ты взял? — огрызнулся граф

— В теории невозможно, но раз на практике с Катриной, как я могу судить из рассказа Дору, у вас все равно ничего не получилось, то позвольте в этот раз действовать мне.

Александр слез с кровати почти по-стариковски: кости продолжало ломить.

— Это от нервов, — выдал профессор Макгилл, хотя его никто не спрашивал. — Я сам принесу воды.

Граф остался стоять на половине пути в ванную комнату.

— Papa, — Александр не обернулся на зов сына, но тот все равно сказал: — Сядьте на стул подле камина.

— Меня не согреет огонь.

— Я положу вам на руки Валентину, чтобы перестелить постель.

Граф: так и не обернувшись молча схватил стул и дотащил до камина. Потом так же покорно принял на колени тело девушки и выхватил из рук сына зеркало. Дору незаметно покачал головой, когда граф подставил его к уже плотно закрытому рту Валентины и заулыбался, когда-то запотело.

Эмиль между тем накачал из колонки полное ведро и щедро залил половицы спальни водой. Горбун с великим рвением принялся драить пол.

— Оставь кочергу! — буркнул граф, когда увидел Эмиля перед камином. — Он хорошо горит. В каминах я разбираюсь куда лучше тебя.

— Мне нужна кочерга для другого, — ответил профессор и отошел от камина.

— Для чего? — спросил граф грозным рыком, продолжая смотреть в безжизненное лицо Валентины.

— Я не буду отвечать на ваши вопросы, и вы не будете мне мешать. Со своей стороны я обещаю сделать все возможное и невозможное, чтобы вернуть вам эту девушку.

— С чего ты взял, что она мне нужна?! — уже почти яростно выкрикнул граф, и у него даже дрогнули руки.

Чуть не уронив Валентину, он еще сильнее прижал ее к пустой груди.

— Да так, ни с чего…

Эмиль сначала отвернулся и только потом ухмыльнулся, но Серджиу увидел эту усмешку и стиснул свои губы на тот случай, если граф следит за ним Дору копошился на кровати, но поднял голову, когда Эмиль, бодро размахивая кочергой, прошествовал мимо в ванную комнату, оставляя на мокром полу аккуратные размеренные следы. Он тоже покачал головой, глядя на сгорбленную спину отца, поднял взбитую подушку над головой и выронил ее, когда за его спиной раздался ужасный грохот

Александр тоже обернулся на шум, но не вскочил, а Дору кинулся в ванную комнату, где Эмиль мерно колотил кочергой по ванне. У его ног уже собралась целая куча осколков

— Ты это чего?

Профессор не обернулся — кочерга мерно взлетала и опускалась, и ей позавидовала бы сейчас любая кувалда Дору не сделал лишнего шага, боясь попасть под раздачу Эмиль же обернулся лишь тогда, когда от ванны осталась лишь груда чугуна

— Серджиу!

Горбун в тот момент стоял за спиной Дору и тут же прискакал на зов

— Убери все отсюда и вымой пол.

— Я требую объяснений! — вскричал Дору голосом отца, когда Эмиль молча прошествовал мимо к камину, чтобы вернуть кочергу на место

— Вы должны были уничтожить ванну в первую очередь Призраки всегда возвращаются к месту, где совершили самоубийство

— Может, стоит разрушить всю башню? — скривил рот граф Заполье

Эмиль молча отвернулся и схватил пальто, которое закинул на дверь

— Скоро рассвет Я пошел спать, — ответил он безразличным тоном, даже не махнув Дору рукой

— Papa — начал Дору, когда Эмиль ушел, и замялся Закрыл дверь в ванную комнату, где возился горбун, и подошел к стулу: — Вы спуститесь в склеп?

Граф молчал, и Дору молчал, не сводя глаз с запотевшего зеркала, к которому намертво приклеился взгляд его отца

— Я останусь здесь Окна заколочены Ия — он прикрыл глаза — Я прекрасно выспался в этой кровати два дня назад А сейчас мне просто необходим живительный сон

— Вы позволите?

Дору протянул руки, но отец оттолкнул его плечом и сам отнес девушку в кровать, где заботливо расправил под ее головой подушку и укрыл одеялом по самый подбородок

— Я не должен был ничего рассказывать Эмилю, да? — спросил Дору почти шепотом

Граф выпрямился и уставился на сына тяжелым взглядом

— Что сделано, то сделано. Прошлое мы изменить не можем. Настоящее каждую секунду ускользает из наших рук А будущее Мы можем быть настолько глупы, чтобы верить в способность управлять своей судьбой Ступай спать Что бы нас не ждало впереди, хуже уже не будет Хуже смерти ничего нет И если она проснется, я отпущу ее Она сильная, она умная, она справится с жизнью Она справилась с Бриной, а я не смог… Я… — он вдруг нервно затряс головой. — Я недостоин ее

Дверь распахнулась и горбун тихо попросил позволения прикатить сюда тележку Граф махнул рукой — делай, что хочешь А Дору поспешил уйти, чтобы застать Эмиля неспящим

— Ты мне что-нибудь объяснишь? — навис он над гробом названного брата, резко сдвинув его крышку

Эмиль не открыл глаз, но Дору знал, что профессор притворяется

— У тебя есть план, — затараторил он — Ты просто мне не доверяешь. Ты считаешь, что я все испортил, так?

Эмиль молчал

— Я сейчас окачу тебя святой водой! — взвизгнул Дору и замер

— Окатывай, — ответил Эмиль и сел. — Ты глупый избалованный мальчишка Понятия не имею, чему тебя только учили в русской гимназии Ложись спать Завтра мне потребуется твоя помощь

— Что я должен делать? — спросил Дору, проглотив обиду, и снова завизжал, когда Эмиль, проигнорировав вопрос, улегся спать — Ответь мне! Он решил ее отпустить, так какой смысл будить ее?!

— Да никуда он ее не отпустит! — рассмеялся Эмиль, не отрывая от подушки головы — Это так же ясно, как и то, что он нынче предпочитает набитые пухом подушки тем, что набиты опилками Завтра ты приведешь из леса волка

— Зачем? — Дору с такой прытью перегнулся через гроб брата, что чуть не сдвинул его с пьедестала

По губам Эмиля пробежала саркастическая улыбка

— Много будешь знать, состаришься и умрешь раньше времени

Дору со злостью задвинул крышку гроба и уставился в свой

— Я тоже хочу, чтобы она ушла, — вдруг буркнул он и обернулся к закрытому гробу, но оттуда не донеслось больше ни звука — Зачем я только все это устроил..

Он вытащил из кармана маленький мешочек с чечевицей и подбросил на ладони. Затем залез в гроб, закрылся и в темноте на ощупь принялся перебирать зернышки, надеясь, что день пробежит незаметно.

А горбун тем временем выкатил в коридор последнюю тележку и спустил проклятый чугун в шахту. Потом закрыл дверь, пожелав хозяину доброго дня. Но Александр Заполье ничего не сказал в ответ, хотя и не спал. Он уложил безвольную голову девушки себе на плечо и приложил палец к ее губам, чувствуя, как от едва уловимого живого дыхания ему становится тепло.

Глава 25 "Серый волк и Спящая Красавица"

— Вы зачем притащили в замок волка? — спросил Александр, когда на третий день все же решился покинуть башню, оставив спящую девушку одну.

На шкуре медведя развалился серый волк — настоящий, дикий. Но сейчас он покорно, точно собака, раскинул лапы, позволяя Дору, свесившемуся к нему из кресла, чесать живот.

— Мы же не спрашиваем, почему вы торчите в башне, — огрызнулся сын. — Точно от вашего торчания есть какой-то толк…

Граф отвернулся и прошел мимо. Рассвет неумолимо приближался, и он решил на эту ночь сменить мягкую перину на жесткие доски. Три дня миновало. Валентина не восстала ото сна, как повелось в Библии и в сказках. Теперь непонятно, как долго ждать ее пробуждения. Летаргический сон может длиться годами.

— Ушел? — спросил Дору.

Горбун, притаившийся за дверью, кивнул. Эмиль набросил на волка удавку и потащил к лестнице. Дору не отставал.

— А она действительно испугается? — швырнул он свои опасения в прямую, затянутую в бордовый джемпер, спину Эмиля.

— Ты бы испугался, если б, проснувшись, увидел на своей постели волка? — спросил тот, не обернувшись.

— Будь я человеком…

— Она человек, — рявкнул профессор и сильнее намотал на запястье веревку — Клин клином вышибают, как говорят даже у вас, нечисти

— А ты кто будешь? — буркнул Дору, снова обидевшись

— Я профессор по нечисти, пожертвовавший собой ради науки, — почти что расхохотался профессор Макгилл.

— Прости, забыл… Всегда думал, что какой-то нищий студент, потерявший в войну всех родных и заодно стипендию в Оксфорде, просто продался нам за кусок хлеба… Нахлебавшись в мясорубке крови..

Эмиль ускорил шаг — у волка не оставалось выбора как только лететь за ним, хотя поначалу лесной зверь с трудом справлялся с лестницей.

Дору тоже не отставал Пару раз даже подталкивал волка под хвост Потом просто взял на руки Эмиль же размотал веревку, только когда они уложили волка на соседнюю подушку. Валентина спала на боку, как ее и оставил граф Он всю прошлую ночь смотрел ей в лицо в надежде увидеть хоть какое-никакое подрагивание ресниц.

— Ты ей спички в глаза вставишь? — усмехнулся Дору, устраиваясь в ногах девушки, прямо за Эмилем, который лег так, чтобы открыв глаза, Валентина увидела только волка.

— Ногти! — огрызнулся Эмиль и действительно перегнулся через девушку и потянул вверх веки спящей, но те сразу выскользнули из-под ногтей вампира

— Помочь? — перегнулся Дору через ноги брата

— Не мешай! Вы, Заполье, только мешать умеете!

Дору откинулся на спину и уставился в потолок, убеждая себя в том, что исход затеи профессора Макгилла его в сущности не интересует Какое ему дело до того, будет Валентина жить или не будет, если она станет делать это вне стен замка Но долго лежать не пришлось — он подскочил от крика, душераздирающего, и увидел Валентину стоящей с ногами на подушке

— Прекрати кричать, — произнес Эмиль даже флегматичнее обычного — Ты же знаешь, что он не кусается

Девушка вжималась в изголовье, а Дору — в спину профессора

— Это волк! — еле выдохнула она

Немного бледна, а в остальном, на беглый взгляд, Валентина показалась Дору совершенно обычной — будто подскочила после короткого дневного сна

— Ну и что? Во-первых, я его держу, — и Эмиль поднял над головой руку с накрученной на запястье веревкой — Во-вторых, это не совсем волк

— Это волк! — продолжала дрожать девушка, топча ногами подушку — Самый настоящий волк! Зачем вы притащили его в мою постель?!

Эмиль закашлялся будто бы от большого изумления

— Ты сама его сюда пустила

Дору сел, поджав ноги, и проклял неспособность вампиров читать мысли друг друга Сейчас бы он с удовольствие отдал клык, только б понять, что затеял этот неугомонный самодовольный профессор

— Я? — Валентина почти соскочила с кровати, и Дору свалился на пол, чтобы не дать ей по неосторожности сделать то же самое, но Валентина с радостью ухватилась за него, чтобы оказаться на полу. — Волка? Что за бред ты несешь?

Эмиль погладил волка по голове, и серый доверчиво прижал уши

— Ты тут спала целых три дня

— Не верю! — выкрикнула Валентина и уставилась на Дору, который закивал в ответ на ее немой вопрос

— Отсыпалась после борьбы с призраком Граф прямо-таки распереживался весь и Вот результат, — Эмиль махнул рукой в сторону волчьей морды, которая показалась Дору такой же ошарашенной, как было в тот момент лицо Валентины, да и без всякого сомнения его собственное — Мы ведь не только нетопырями умеем оборачиваться

Дору сжал плечи девушки, когда ему показалось, что Валентина прямо сейчас шмякнется в обморок

— Иди, иди сюда, — Эмиль поманил ее пальцем и подвинулся, чтобы Валентина могла залезть на кровать — Тебя он не укусит Не в этом обличье

Дору подсадил ее на кровать, и Валентина, тяжело выдохнув, протянула к волку дрожащую руку Эмиль сильнее накрутил на запястье веревку, и волк тихо пискнул

— почти как собака. Тогда Эмиль почесал ему за ухом, как бы прося прощения.

— Давай, давай, не бойся…

Валентина тронула шерсть — мягкую и теплую, но все равно отдернула руку и, подобрав под себя ноги, отползла на самый край кровати

— Вы что, серьезно?

Валентина отказывалась верить происходящему, но не находила никакой поддержки ни в глазах Эмиля, ни во взгляде Дору Последний, впрочем, упорно прятал от нее глаза.

— Серьезнее некуда… — качал головой профессор, наглаживая волка. — В волков мы обращаемся редко. Лишь тогда, когда нас что-то очень расстроит и захочется выть на луну.

Валентина нахмурилась и обернулась на заколоченное окно.

— Дору подтвердит что я испробовал на себе почти все, что только подвластно вампиру. Ну, кроме, убийства. Я еще не чувствую в себе достаточно сил, чтобы перешагнуть человеческую мораль, хотя при жизни в первую мировую положил немало врагов. Что же касается волка… Наверное, после смерти у меня не было достаточного потрясений… Как и у Дору, так что ни он, — Эмиль едва заметно подмигнул брату. — Ни я, не знаем, как помочь графу принять обратно человеческий облик.

— Это из-за меня? — Валентина замерла, а потом затрясла головой. — Нет, нет, нет… Это из-за Брины, конечно… Я же… Просто…

Она беспомощно всплеснула руками и спрятала лицо в ладонях.

— Тина… — тихо позвал ее Эмиль. — Смотри, как он на тебя жалобно смотрит.

Но Валентина не убрала рук от лица.

— Зачем ты держишь его на веревке? — пробубнила она в растопыренные пальцы.

— На всякий случай…

— Какой случай? Ты же сам сказал, что это граф… Он не причинит мне вреда…

— Ты этому веришь?

Валентина наконец отняла от пылающего лица руки и гордо выпрямилась.

— Да, — ответила она твердо

— Тогда обними его

— Зачем? — она заерзала, пытаясь отодвинуться совсем на самый край, но ткнулась пятками в живот Дору. — Зачем мне его обнимать?! — почти истерически выкрикнула она, оборачиваясь к сыну графа, но тот молчал — Зачем вы пришли?

— За помощью, — прозвучал за ее спиной равнодушно-спокойный голос Эмиля

— За какой? — Валентина снова смотрела ему в глаза — Что вам от меня нужно?

— Если бы я сам знал. Понимаешь, уже сутки, целые сутки, он в волчьем обличье И некоторые источники говорят, что если до рассвета он не сумеет материализоваться обратно, то так и останется волком

— Ты снова шутишь? — спросила Валентина дрожащим голосом, но снова обернулась к Дору, потому что ее поражало молчание и спокойствие юного графа

— Не шучу, — ответил Эмиль.

Тогда она вся повернулась к Дору и ударила его в грудь.

— А ты чего стоишь?

Он отступил на шаг, и Валентина, едва коснувшись прикроватной скамейке, спрыгнула на пол

— Это твой отец! Сделай что-нибудь!

— А какая тебе разница? — проговорил Дору злобно и тихо — Будто тебе есть дело, будет он вечность спать в гробу или побегает пару лет по лесу и наконец сдохнет

Валентина схватилась за ворот пижамы и чуть не отодрала пуговицы

— Зачем же тогда ты пришел ко мне? — едва слышно проговорила она — Или… — она обернулась к кровати — Вы пришли, чтобы увести его? Он все время был здесь, со мной?

— Он был здесь и с тобой Все три дня! — зычно проговорил за ее спиной Эмиль, но она продолжила смотреть в детское лицо Дору

— Он обернулся волком, лежа в этой постели? И не сожрал меня?

— Да что же ты за дура такая! — вскочил с кровати Эмиль, бросив веревку, и волк тут же сиганул следом и метнулся к двери, но лишь зря скребся в нее, жалобно скуля — Мне содрать доски со ставень, чтобы ты увидела над горами рассвет?

Валентина стояла неподвижно, все еще держа руки у груди

— Мы не пришли бы к тебе, если бы ты не оставалась нашей последней надеждой

— А что я могу сделать? — пролепетала Валентина, со страхом косясь на дверь рядом с зарубкой от ножа, оставленной напуганной Бриной, появились глубокие борозды от волчьих когтей — Скажи мне И если это в моих силах

Она не сводила глаз с волка: устав наскакивать на дверь, тот лег на пол и спрятал морду в лапах Сердце ее бешено колотилось, и она чувствовала даже, как горят уши

— Как в сказке про Серого волка, — расхохотался вдруг Дору и тут же отпрыгнул к окну

Валентина нервно схватилась за запястье и принялась закручивать рукав пижамы.

— Если ему надо меня укусить, пусть кусает

Эмиль толкнул ее в спину, и Валентина на негнущихся ногах двинулась к волку Тот поднял голову и вдруг пополз к ней на животе Не в силах сделать больше ни одного шага, она рухнула на колени и, зажмурившись, протянула ему руку Прошли долгие несколько секунд, прежде чем она почувствовала на пальцах прикосновение влажного языка

— Не догадалась? — услышала она над самым ухом голос Эмиля и когда открыла глаза, то увидела его сидящим рядом вприсядку — В нашей сказке все намного проще Надо просто его поцеловать

— Как? — выдала хрипло Валентина, не отдергивая руки, которую продолжал нализывать волк

— Что как? Просто! Ты никогда не целовала собаку?

Валентина молча положила руку на загривок волка и лишь наклонилась к его морде, как волк сам радостно принялся облизывать ей лицо, но никакой материализации, конечно же, не произошло

— Что это такое, Эмиль?! — завизжал Дору, напугав и волка, и девушку — Все твои книги врут!

— Успокойся, — профессор Макгилл поднялся и отошел к камину — Там были еще варианты на случай, если этот не сработает

— Какие? — обернулась к нему Валентина, и в тот же миг волк повалил ее на пол и навалился сверху, жадно облизывая все доступные ему места

Она не завизжала, просто уворачивалась и прятала лицо в ладонях

— Не бойся, он не укусит, — говорил Эмиль, вцепившись в спинку стула, на котором три дня назад горбился граф Заполье, держа на руках безвольное живое человеческое тело. — Он слишком тебя любит

Эмиль снова подмигнул Дору, который облокотился на резную опору балдахина.

— Что же ты творишь с отцом! — проговорил он совершенно серьезным тоном, отвернувшись от камина.

Эмиль тоже бросил стул и шагнул к девушке, чтобы оттащить за веревку любвеобильного волка. Тот покорно уселся подле его ног и поджал уши.

— Ну что ты тянешь, Эмиль! — вдруг вскричал Дору. — Что дальше-то делать?

— Там… — профессор тяжко вздохнул. — Там было написано, что можно попытаться позвать его по имени, но для этого девушка должна действительно любить обращенного вампира.

— Есть что-нибудь получше?! — выплюнул Дору. — Она его ненавидит! Женщины вообще не любят моего отца.

— Дору! — в глазах Валентины стояли слезы. — Я постараюсь полюбить его на то время, как произношу заклинание. У меня получилось обмануть твою мать. Неужели я не сумею обмануть волчью природу?

Она присела подле ног Эмиля и нежно почесала волка за ухом. Зверь опять было ринулся ее облизывать, но Валентина по-прежнему нежно отстранила его морду и заглянула в глаза:

— Александр! — голос ее дрогнул — Пожалуйста, вернись Александр, пожалуйста, стань обратно человеком

— Человеком он не станет, — раздался над ней грозный голос Эмиля, и она запрокинула голову — Ну?

Валентина снова смотрела в желтые глаза волка

— Александр, стань, пожалуйста, обратно вампиром

В комнате повисла жуткая тишина, и вдруг Валентина разрыдалась:

— Ничего не получается Эмиль, ну ты же профессор! Неужели больше нет никаких поверий?! Не верю!

— Вот и граф не верит тебе Не верит в твою любовь Но помимо любви, есть проверенное средство — насилие, — выплюнул он ей в лицо, почти не сделав паузы. — Оно тоже помогает удержать жертву рядом Возьми кочергу и швырни в него

— Ты ополоумел! — Дору метнулся в зазор между Эмилем и камином — Я не позволю тебе бить его… — он сжал кулаки — Нет! Пусть уходит в лес Ясно?!

— Дайте мне еще один шанс! — закричала Валентина, заламывая руки — Дайте, я попытаюсь еще раз… Может, я и не люблю вашего отца в образе человека, но в образе волка я его уже полюбила

Она ухватилась на веревку и рухнула на колени, все сильнее и сильнее притягивая к себе волчью морду А потом закричала, да так громко, что Дору заткнул уши:

— Александр, пожалуйста, вернись!

И сама пораженная своим криком, она замерла, не договорив заклинания За спиной у нее тут же раздался звон стекла и скрежет ломаемых досок Валентина в страхе обернулась на пол упала последняя доска, и, отряхиваясь, от стекла, с подоконника прямо на осколки, спрыгнул хозяин замка Его сорочка была разорвана, на черных брюках и темных волосах блестел снег На лице не осталось следов от ожога серебром, но никогда прежде оно не было настолько пугающим Валентина зажмурилась и изо всех сил прижала к себе волка

Глава 26 "Живая и мертвая"

— Вон! — рявкнул граф и тут же, еще громче выкрикнул имя горбуна, который снова караулил под дверью.

На Серджиу не было лица, но граф только попросил его принести доски и заколотить окно. Тот чуть ли не закричал от радости, услышав приказ, но вовремя опомнившись, вразвалочку, но быстро побежал прочь. Его хозяин тем временем отошел от окна к камину и грузно опустился на стул.

— Вы еще здесь? — произнес он тихо, но зловеще.

Эмиль вырвал волка из объятий девушки и потащил на веревке к двери. Дору пошел следом, но на пороге обернулся:

— Зато мы ее разбудили!

— Вон! — снова рявкнул граф, и Дору чуть не снес в коридоре горбуна.

Затем Серджиу аккуратно обошел девушку, держа под мышкой новые доски и в руке ящик с инструментами. Он быстро приколотил старые доски, которые остались целы, и забил прорехи новыми.

— Вон! — приказал граф тихо, и горбун, не став ничего подметать, зашаркал к двери и плотно затворил ее за собой.

Валентина продолжала сидеть на полу, спрятав лицо в ладонях.

— За что они меня так? За что? — простонала она и началась раскачиваться из стороны в сторону

— Здесь стало жутко холодно, — Она услышала, как скрипнул стул. — Сядь ближе к камину Я подброшу в огонь еще пару полешек.

Она поднялась и медленно пошла к огню, точно на эшафот. Граф не обернулся. Вернув кочергу на место, он сел подле камина на край железного листа и остался к девушке спиной.

— Я рад, что ты проснулась Я действительно испугался за тебя

Она сидела, прямая, как доска, вжав спину в жесткую спинку стула.

— Можешь сесть на мое место Мне греться бесполезно.

Он поднялся и пошел к кровати за подушкой.

— Я постою, — прошептала Валентина, встав со стула, и протянула к огню руки

— Ты голодна? — граф стоял за ее спиной и обжигал холодом Валентина вздрогнула — Ты ничего не ела целых три дня, — в голосе вампира проступила нежность

— Нет, я не чувствую голода Но мне холодно От вас

Он бросил перед камином подушку и отошел к стене.

— Грейся Раз ты не голодна, я не стану посылать за слугой прямо сейчас. В любое время ты можешь спуститься вниз за едой. Ты — свободна

Валентине показалось, что он выкрикнул последние слова она сжалась и не обернулась И не села на подушку Осталась стоять

— Ты — свободна, — проговорил граф медленно — И можешь уехать прямо сейчас Хотя… Лучше подожди до вечера Я сам принесу тебе ключи Или мы сходим за ними вдвоем Я боюсь отпускать тебя на кладбище одну

— На кладбище?

Валентина обернулась Граф стоял у кровати, и сердце ее сжалось

— Я уже говорил тебе об этом

Она закусила губу, вспомнив все, что он ей говорил Вспомнила и цену, которую должна заплатить за свою свободу И зажмурилась

— Ключи лежат на могиле Брины

Валентина в ужасе распахнула глаза и попыталась отыскать взглядом говорившего, но комната оказалась пустой Нет, она почти сразу спиной почувствовала холод и поняла, что граф стоит позади нее

— Вы положили ключи прямо в снег? — спросила она, закусив губу Жилка на шее опасно дергалась, и рука графа медленно скользила от ее локтя вверх — Они же перестанут работать

— Я не знал, — рука графа замерла на шее и через секунду спустилась к плечу — И вообще не собирался возвращать тебе ключи

— А сейчас? — она вся сжалась от страха, почувствовав его губы на своих волосах

— Я отпустил тебя! — прорычал он, тряхнув ее так, что Валентине пришлось ступить несколько шагов, прежде чем она смогла выпрямиться — Я сделал то, что не хочу делать

Она обернулась граф сжимал кулаки, глаза его злобно горели

— Но желание очень редко совпадает с долгом Я должен тебя отпустить Я поклялся себе, что сделаю это, если ты выстоишь Ты выстояла И ты — свободна

— Но ключи… — голос Валентины дрожал — Вполне вероятно, я не смогу завести машину

— Я же сказал, что ничего не смыслю в машинах! Но зато хорошо разбираюсь в женщинах, — он сделал шаг вперед, она — два назад — И вот эта женщина, — он ткнул пальцем воздух в ее направлении, а она грудью почувствовала удар и сжалась — Эта женщина побежит отсюда через сугробы, оставив все, только бы оказаться от меня подальше!

Шаг, два, три — она уперлась в кровать Ну что ж… Три дня выпали из жизни, и они вернулись к тому месту, на котором остановились Она не желает быть его должницей Требует платы — пусть получает

Дрожащими руками она схватилась за ворот, и на этот раз нитки, которыми были пришиты пуговицы, не выдержали и посыпались к ее ногам, но не коснулись пола

— граф в доли секунды оказался рядом, у ее ног, и поймал пуговицы на ладонь, точно снежинки Потом медленно поднялся и протянул их владелице, но Валентина не шелохнулась, судорожно стягивая вместе распахнувшуюся на груди пижамную кофту

— Свобода не продается, — проговорил он и, чуть не поцарапав ее ногтями, сунул пуговицы ей в кулак. — Ванны больше нет Эмиль уничтожил ее, но ты можешь попросить Серджиу нагреть тебе в кухне ведро воды Можешь уйти и вернуться за одеждой — ты не потревожишь моего сна. А вечером мы разберемся с твоей машиной У нас будут целых два помощника Доброго тебе дня, Тина

И граф резко шагнул в сторону и почти молниеносно оказался в кровати, под одеялом Валентина молча, с протянутой рукой, в кулаке которой сжимала пуговицы, шагнула к шкафу, из которого выкатила чемодан, и бросила туда пуговицы и саму пижаму Оделась во все теплое, наплевав на платья, и обернулась: граф все это время наблюдал за нею и даже не посчитал нужным закрыть глаза и притвориться спящим

— Доброго вам сна: — процедила Валентина сквозь зубы и двинулась бочком к двери.

Граф не ответил, но она не будет возвращаться и проверять, закрыты у него глаза или нет Лучше побыстрее сбежать вниз, в кухню.

— Не ожидал увидеть вас здесь, — горбун поднял голову от газеты и не улыбнулся.

— Живой? — криво усмехнулась Валентина.

Слуга, вместо ответа, скомкал газету и бросил под печку.

— Серджиу, вы тут давно?

— Сорок лет, — проговорил тот, доставая на стол хлеб, масло и копченое мясо.

— Вы человек?

Он обернулся и зло уставился на нее.

— Я горбун!

— Простите… — она зажмурилась, чувствуя себя перед ним ужасно виноватой, хотя и не имела намерения обидеть его. — Просто…

— Просто вам страшно, не извиняйтесь. Я пришел сюда мальчиком из приюта, меня обучил другой горбун и лет десять мы жили вместе, и я почитал его за отца. Потом он умер. Умер — его не убивали

Валентина нервно кивнула, следя, как горбун старательно крутит ручку деревянной кофемолки

— И за все эти годы в замке действительно не было женщины?

— Не было

— И убийств тоже?

— И убийств тоже Почему вы спрашиваете?

Она отвернулась — разве ему нужен ответ? Молча выпила кофе с бутербродом и попросила теплой воды, чтобы умыться. Затем хотела подняться наверх, но передумала Попросила у горбуна какой-нибудь полушубок, чтобы надеть поверх куртки. Он дал свой

— Вы уверены, что вам надо гулять?

— Мне очень надо гулять.

Но шла она не гулять. Она шла на кладбище, почти не глядя в просветлевшее небо Никогда еще она так не радовалась своим красным сапогам Они были достаточно высокими, чтобы не утопать в сугробах, выросших на дороге к кладбищу Но под мягким ночным снегом пряталась узкая тропинка, нащупав которую, Валентина легко вышла к могиле Брины Простое надгробие без креста Она провела рукой по камню и очистила буквы имени: Брина Заполье: 1789–1813. Двадцать четыре года Всего на три года ее старше Бедная..

Валентина отломила у елки лапу и принялась обметать надгробие, но сколько бы не лезла руками в снег, ничего в нем не находила Потом просто уселась на могильную плиту и разрыдалась — граф Заполье обманул ее Никакого ключа тут нет И никуда он ее не отпускает

Ну уж нет, решилась она Пешком, так пешком И ей ничего не нужно Даже чертов телефон пусть остается в замке — за ним она уж точно не станет подниматься в башню У нее почти целый день, чтобы дойти до городка засветло Она сумеет Она сильная

И Валентина решительно поднялась Правда, с первого раза у нее не получилось

— нога поехала и пришлось опереться о надгробие Ничего, все хорошо Она выпрямилась и провела по лицу мокрой перчаткой, чтобы заправить под шапку выбившиеся волосы На кладбище она была не одна На нее смотрели пронзительные голубые глаза — глаза Дору

Валентина открыла рот, чтобы закричать, но лишь схватила им морозный воздух С другой стороны на надгробие опиралась высокая женщина, и этой женщиной была хозяйка могилы От сильного порыва ветра Валентина качнулась, и пришлось еще сильнее ухватиться за надгробие Бежать она не могла, продолжала, как завороженная, смотреть на мать Дору Женщина тоже не шелохнулась И вот что странно длинные волосы продолжали плавно струиться с ее плеч на серое выцветшее платье, никак не реагируя на декабрьский ветер, который трепал на шее Валентины шарф

Призрак едва заметно взмахнул рукой, и Валентину неведомой силой отбросило от надгробия Она упала и осталась полулежать на снегу

— Брина… — одними губами прошептала Валентина

Ветер швырнул ей в лицо снег и когда, утеревшись рукавом, Валентина открыла глаза — призрачная женщина уже склонялась над ней Она медленно протянула руку, и Валентина почувствовала на щеке капли тумана, и в единый момент кожа покрылась инеем Прозрачные голубые глаза оказались совсем рядом, и на краткое мгновение Валентина ощутила туман губами, и их тоже стянуло зудящей коркой Она подняла руку, чтобы отогнать призрака и увидела, что сжимает в руке серебряный нож — тот самый, который видела во сне

Валентина вскочила на ноги и огляделась — призрак исчез, но в его реальности сомневаться не приходилось Нож оттягивал руку — серебро зловеще блеснуло, поймав солнечный зайчик смертоносным острием Она снова сжала кулак, но почувствовав боль, тут же разжала пальцы На острие блестела свежая кровь Валентина перехватила рукоять второй рукой и взглянула на свою ладонь кожа оказалась без единого пореза, но с острия ножа на белый снег все же упала таинственная капля крови Валентина попыталась протереть нож концом шарфа, но шарф оставался чистым и кровь с лезвия не исчезала

— Так и знал, что найду вас здесь! — услышала она надорванный крик

Снег скрипел под огромными валенками горбуна Он приближался к могиле медвежьей походкой Валентина сунула руку под тулуп и спрятала нож в карман своей куртки

— А зачем вы меня искали? — почти с вызовом спросила она, когда горбун поравнялся с ней

— Хотел спросить, что желаете к обеду? — усмехнулся Серджиу, а потом серьезно добавил: — Вас слишком долго не было. Я испугался, что вам стало плохо. Если с вами что-нибудь случится на территории замка, хозяева свернут мне шею, уж можете в этом не сомневаться

— Я хочу куриного бульона, если можно А пока я поднимусь в башню, чтобы переодеться Я вся мокрая, — передернула она плечами, но не от зимнего морозца, а от внутренней дрожи и от близости серебряного клинка, вытягивающего карман ее куртки.

Валентина шла не переодеваться Она шла за другим — убить графа Заполье. Убить серебряным ножом, который сжимала в руке, уже не таясь Рукава куртки слишком громко терлись о бока, или это просто мир обрел вдруг миллион доселе неизвестных ей звуков Она даже слышала мышиный писк, но не испугалась — мыши там, далеко, глубоко в подвалах замка А здесь, на лестнице, она одна

Ей даже показалось, что дверь в башню скрипнула громче обычного, и в первое мгновение Валентине захотелось отступить, но неведомая сила подтолкнула ее вперед, и она начала осторожно пробираться к кровати, огромной темной глыбой возвышающейся в центре комнаты. Валентина еще раз посмотрела на острие ножа, вдруг осознав, что прекрасно видит в темноте. Сердце заколотилось еще быстрее. Один шаг, два, три…

Она действительно слишком отчетливо видела лицо графа. Кожа его была белее обычного, он походил на мраморную статую — никаких трупных пятен она не видела. Руки его отчего-то были скрещены не на груди, а на животе, оставляя сердце без какой-либо защиты. Гробовую тишину нарушали только бешеные удары ее собственного сердца. Правая рука жутко болела — тяжесть ножа оттягивала ее к полу. Валентина со стоном подняла руку и занесла предательское серебро над графом, но удара не нанесла.

— Ты должна сделать то, что я не сумела.

Она обернулась, готовая встретиться с прозрачными голубыми глазами Брины, но рядом никого не оказалось.

— Я помогу тебе, это очень просто. Опускай руку и все.

Неведомая сила рванула руку вниз, но Валентина собрала все свои силы, чтобы рвануть ее наверх, и острие ножа коснулось лишь кружева сорочки, распахнутой на груди графа.

— Не смей мне сопротивляться! — злился голос. — Я ждала больше двухсот лет, когда же придет сюда женщина, которая не любит его.

— Я не могу, Брина! Не могу! Не могу убить!

В ушах раздался перезвон серебряных колокольчиков — так завораживающе красиво смеялся призрак Брины.

— Ты не убьешь его, ты дашь ему покой Он уже мертв Его место не в этой постели, а в гробу, и он не должен из него подниматься Убей его, верни ему душу.

Они продолжали противостоять друг другу — мертвая тянула острие ножа вниз, а живая из последних сил удерживала его над мраморной грудью вампира.

Глава 27 "Неравная борьба"

— На этом ноже твоя кровь! — скрежетала зубами Валентина, не понимая, как вообще понимает речь призрака, ведь графиня Заполье не могла знать русский язык. — Ты не смогла его убить, так почему же смогу я?

— Потому что ты его не любишь, а я его любила. Потому что ты не знала его человеком, а я знала. Потому что для тебя он — монстр, а для меня — любимый муж.

Теперь смеялась уже Валентина, но ее смех походил на карканье вороны, а не на перезвон колокольчиков. Она задыхалась от борьбы. Она уже прямо лежала грудью на кровати: тело обмякло, отдав все силы руке.

— Да потому что тебя он может убить, а меня уже нет! — истерично визжал призрак.

— Брина, позволь мне спокойно уйти из замка, — изнемогая от неравной борьбы, молила смертная девушка. — Прошу тебя.

И тут же замотала головой, чтобы заглушить набат, который грохотал в ушах, сменив перезвон колокольчиков.

— Глупая, ты никуда от него не уйдешь. От него еще никто не уходил. Бей, если хочешь жить. Он не даст тебе второго шанса на жизнь.

— Он дал мне второй шанс! Он меня отпустил, и я не буду делать то, что ты просишь.

Валентина с ужасом понимала, что рука слабеет, и лезвие все ниже и ниже опускается к груди спящего вампира.

— Я тебя ни о чем не прошу, глупая! Я приказываю тебе опустить нож. Мертвые принадлежат мертвым. Им нет места среди живых.

Валентина перехватила локоть второй рукой, чтобы удержать нож в воздухе.

— Глупая маленькая Тина, я хотела быть честной с тобой в этой последней игре, но раз ты не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Я знаю, как пользоваться твоим телом, и сейчас этот нож опустится в сердце моего мужа, хочешь ты этого или нет

— Не в этот раз!

Валентина почувствовала страшный холод, растекающийся по всему телу, и из последних сил рванулась вперед, чтобы припасть к неподвижным ледяным губам мертвого мужа Брины. В ту же секунду рука ее разжалась, и серебряный нож со звоном ударился о деревянный пол А следом за ним свалилась и она, но не ударилась головой: голова ее приземлилась на что-то мягкое, и этим мягким оказалась подушка.

— Почему вы, женщины, не можете просто убить, без этих ваших истерических сцен? — услышала она над собой голос графа и открыла глаза.

Она точно лежала на деревянных половицах — должно быть, он успел скинуть на пол подушку и только потом сам слез с кровати.

— Вы не спали? — с трудом разомкнула губы Валентина.

— Спал, но ты разбудила меня своим смехом.

— А я думала, что поцелуем, — Валентина попыталась улыбнуться, но не смогла.

— Прости, что не ответил на него, — у него получилось усмехнуться. — Хотя сомневаюсь, что ты хотела этого

— Я просто хотела прогнать Брину, а признаться вам в любви словами уже не успевала… А вы точно все слышали? Слышали, над чем я смеялась?

— Да, я не спал, и

Он вдруг поднялся на ноги вместе с Валентиной и, обогнув кровать, уложил ее в постель туда, где подушка оказалась на месте.

— Прости, Тина, но я ей не поверил Любовь — это не то, что говорят словами. Любовь — это то, что чувствуют сердцем

Он хотел подтянуть одеяло, но Валентина скинула его и села.

— Я в сапогах, полных снега. Я в мокрой куртке и таких же мокрых перчатках. Я…

— Ты прекрасна без них..

Валентина опустила глаза и увидела, что на ней ничего нет. Абсолютно ничего.

— Как? — ахнула она и снова вскинула глаза на графа, который кусал губы, чтобы скрыть не то клыки, не то улыбку. — Только не говорите, что я снова проспала три дня? Я не поверю.

— Три минуты… Ты была без сознания всего три минуты. Думаешь, я не способен за минуту раздеть женщину? Я, у которого есть опыт борьбы с многочисленными крючками и подвязками?

— Верю… Я. Я верю вам, хотя вы и обманули меня с ключами.

— Я? — граф нахмурился, хотя она плохо видела его лицо: камин, который он зажег, наверное, в оставшиеся две минуты, давал слишком мало света, а в темноте она больше не видела — Так ты искала ключи? Пошла на кладбище, когда я запретил тебе туда идти одной. Ведь чувствовал, что это плохо закончится.

Валентина держала простынь у груди, но не ложилась на подушку.

— Я хотела уехать до того, как вы проснетесь Я думаю, не стоит озвучивать причину такой поспешности с моей стороны. А ключи… Возможно, я просто не нашла их в снегу. Прошу меня простить Но почему вы не помогли мне с ножом, если не спали? Мне было страшно и больно.

Граф отвернулся, и по движению его тени Валентина поняла, что он скрестил на груди руки.

— А если я хотел умереть от твоей руки? Я даже грудь тебе открыл. Или так… — он сделал паузу. — Я ждал от тебя либо нового признания в любви, либо… — он усмехнулся. — Поцелуя… Брина никогда не отличалась особым умом. Она была красива. А ты, — он обернулся. — Ты умна

Валентина подтянула простынь к самому подбородку и взглянула на графа исподлобья.

— И совсем некрасива?

— Не говори глупостей! — он вырвал у нее простынь, и она осталась перед ним полностью обнаженной. — Ты прекрасна, как только может быть прекрасна женщина в глазах мужчины, который не видел ни одной целых сто лет…

Он усмехнулся, в голос.

— Спасибо за откровенность, — Валентина передернула плечами то ли от слов графа, то ли от холода и поймала брошенную им простынь. — Вы хотите прощальный подарок?

Граф снова отвернулся и сказал глухо:

— Я люблю добровольные жертвы, но ненавижу подачки. Ты соглашалась лечь со мной в постель, не видя иного выхода. Но я вернул тебе свободу и не потребую платы задним числом. Я буду вечность помнить твой поцелуй. Он был искренним. Все остальное в тебе — фальшь. Даже эта твоя развязность — ты не способна соблазнить мужчину своим телом. Ты не владеешь им. Да и вообще, к чему все эти разговоры сейчас… Я сделал тебе предложение остаться со мной на правах жены, и ты сделала свой выбор, и я его уважаю. Кстати, — он обернулся с той же презрительной улыбкой, с какой, наверное, говорил, стоя к ней спиной — Не забудь потом прислать приглашение на свадьбу и не обижайся, если я не приду в церковь.

— Как жаль… — Валентина опустила глаза и уставилась на спрятанные под простыней колени. — Значит у меня никогда не будет танца, который танцует дочь с отцом.

— Ты действительно хочешь этот танец?

В голосе графа почувствовалось немного тепла, но Валентина предпочла кивнуть, не поднимая глаз.

— Если это не было розыгрышем Дору то я станцую этот танец с тобой авансом. У тебя ведь есть платье невесты… Пусть же из обмана оно станет реальностью, и ты заберешь его с собой, чтобы когда-нибудь действительно надеть его в церковь. Согласна?

Валентина кивнула, теперь уже глядя графу в глаза. Ей показалось, что он улыбнулся. Она же точно знала, что улыбнулась в ответ.

— Что тебе, Серджиу? — вдруг спросил граф, не повернув в сторону двери даже головы.

Горбун мялся за дверью довольно долго, прежде чем сказать, что искал Валентину, потому что сварил для нее куриный бульон.

— Неси его сюда. И, надеюсь, ты не забыл выжать из курицы кровь?

Горбун молча удалился. Граф обошел кровать и остановился.

— Я верил, что достаточно глубоко закопал его, похоронив вместе с женой, — прошептал он, обернувшись к кровати — Ты не могла бы поднять нож с пола?

Валентина откинула простыню и слезла с кровати Путь к тому месту, где еще недавно она одержала заслуженную победу над Бриной, казался длиннее дороги на эшафот Она присела и поднялась, крепко сжимая нож в руке. Граф смотрел на него, а потом даже протянул руку, но тотчас отдернул

— Я пытался стереть с него ее кровь, но лишь изрезал себе все руки — кровь не сходила А сейчас смотри — нож чист

Валентина внимательно осмотрела лезвие: крови на нем не было.

— Но я тоже видела кровь! — воскликнула она — Даже подумала, что порезалась

Валентина подняла глаза и замерла: граф стоял перед ней без сорочки, обнажив свое мраморное тело до пояса.

— Я не сопротивлялся Брине и не стану сопротивляться тебе, — сказал он тихо — Ты можешь убить меня прямо сейчас Брина сказала тебе правду: ты должна бить, если хочешь жить. Я — лжец, жалкий лжец! Убей меня или забери себе. Третьего не дано. Я не могу отпустить тебя… На этом ноже опять должна появиться кровь.

— Да?

Голос Валентины дрогнул. Близость графа заморозила ее — или это вернулась… Нет! Но было поздно Она ужеподняла руку — и лезвие ножа уперлось ей в грудь. Убить себя — вот что на этот раз требует от нее Брина?

— Нет! — закричал граф

Рука ее ослабла, пальцы разжались и нож снова упал на пол Граф держал ее крепко — но ее ли? Из последних сил Валентина потянулась к нему и нашла его губы В этот раз они показались ей теплыми

— Ты делаешь это назло Брине! — выкрикнул граф, откидывая девушку от себя

К счастью, она упала на бок и ушибла только локоть Граф в это время ринулся к двери, но на пороге замер

— Я безумно хочу, чтобы ты осталась Но тогда мне придется убить тебя этой же ночью и дать другую жизнь Иначе Брина не оставит нас в покое Она даже научилась управлять мною — мы оба перестали видеть кровь на этом ноже!

И тут он дико расхохотался, ухватившись обеими руками за дверной косяк.

— Или уезжай! — заговорил он глухо — Дождись пробуждения Дору и пусть он ищет ключи Они лежат на кладбище В этом я тебе не врал А я потребую от слуги запереть себя в кабинете на серебряный ключ и просижу там до твоего отъезда Иначе я за себя не ручаюсь

Валентина не знала, что ответить, потому молча лежала на кровати, но когда услышала скрип дверных петель, сказала громко

— Я рада, что знала вас, Александр Вы прекрасный человек

— Я не человек, — усмехнулся он от порога и шарахнул дверью

Валентина поднялась и закуталась в простыню В этот самый момент в дверь постучали и она сказала:

— Войдите

Горбун оставил на столике кружку с бульоном и молча удалился, даже головой не кивнув на ее благодарность Валентина бросила простыню и пошла за бульоном голой Выпила его, обжигаясь, залпом и осталась стоять подле камина, ловя ускользающее тепло Затем резко обернулась и пошла к кровати за ножом Подойдя к двери она минут десять всаживала в нее нож, и скоро ее зарубок стало даже больше, чем следов от когтей волка Наконец, убедившись, что нож тупой, она вошла в туалет и выкинула его в дырку, не заботясь о том, куда нож попадет

— Копайся теперь в моем дерьме, дорогая Брина!

Затем вернулась к шкафу и начала скидывать вещи в чемодан Тот с трудом закрывался, но она села на него и справилась с молнией

— А свадебное платье пусть остается для настоящей невесты вампира, — процедила она сквозь зубы и, обмотав себя простыней, подошла к зеркалу — Хотя невеста вампира должна быть обряжена в саван

Потом опустилась на пол, укрыв себя простыней с головой, и разрыдалась в голос.

— Что? — выкрикнула она, заслышав очередной стук в дверь

— Вам что-нибудь нужно? — спросил из коридора горбун

— Да!

Она вскочила и подошла к двери, но открывать в таком виде не стала

— Сходите к могиле жены графа Я обронила там ключи от машины. Вдруг вы их найдете?

— Хорошо Я схожу Больше вам ничего не нужно?

— Ничего. Только ключи

Она вернулась в ванную комнату и, обтеревшись, холодной водой, оделась в оставленные для отъезда вещи Сапоги она поставила ближе к камину в надежде не ехать в мокрых И села на кровать ждать заката. Но если горбун вернется с ключами раньше, то она не будет прощаться с братьями Эмиль поймет, если она уйдет из замка по-английски, а на Дору ей было плевать.

Глава 28 "Мертвым нельзя врать"

— Я не нашел ваши ключи, — сообщил горбун прискорбно, постучав в дверь башни ровно через час.

А может и через два, а то и все три после своего ухода. В любом случае, сидя в заколоченной башне, Валентина не знала, когда закат. Можно было выглянуть в окно ванной комнаты или даже зайти в туалет, но она не могла заставить себя подняться с кровати вообще. Ее хватало лишь на то, чтобы крутить на пальце кружку. И сейчас она чуть не запустила ей в дверь.

— Спасибо, — буркнула она и тихо, себе под нос, зарычала.

Мысленно она уже распрощалась со всеми упырями, и видеть их совершенно не хотелось.

— Серджиу, сообщите, пожалуйста, Дору, что граф велел ему отыскать мои ключи.

— Непременно сообщу.

Валентина в этом не сомневалась. Она сомневалась в другом — найдет ли вампир ключи.

— Ты поверила отцу, да? — хохотал он, стоя на пороге спальни, куда его не пустили за провинность с волком. Наверное, он и сам не горел желанием входить в башню.

— Я не знаю, куда он их спрятал, но точно не на могиле моей матери. Если только это не она сама их там от тебя спрятала.

Дору расхохотался — дико и противно, а Валентине было не до смеха, потому что ее вынуждали самолично идти к графу — на поклон

— Как нет? Когда они точно там! — ответил граф из-за двери — И что за очередной бред про Брину?! Призраки не могут двигать вещи! Это новая теория нашего профессора? Или его новая фантазия на тему вампиров и волков?

Повисла тишина Мучительная Валентина прижалась лбом к двери и дрожащим голосом прошептала:

— Давайте поищем ключи вместе Вдруг найдем?

— Поверни сначала серебряный ключ

Она повернула, и граф так резко распахнул дверь, что Валентина чуть не упала к нему в объятья Хорошо, успела ухватиться за косяк.

— Хочешь сказать, что от первоначальных планов нельзя отступать? — проговорил он с едва уловимой усмешкой на губах и в голосе — Ну, пошли тогда

И он вышел в коридор как был, в халате, надетом на голое тело. Новой сорочки в кабинете не было, а рваная осталась в башне Однако на замечание смертной девушки, что, может, стоит переодеться, вампир махнул рукой.

— Я уж по-домашнему, ладно?

Валентина передернула плечами — его голос сразу ей не понравился, как и развязная манера держаться Она пригляделась и выдала:

— Вы пьяны?

Граф замер и отвернулся, потом все же стрельнул в ее сторону глазами и остался к ней в профиль, задрав подбородок

— Немного Тебя это смущает?

Она мотнула головой, но все же отступила на шаг

— Тина, умоляю, прекрати вести себя как несмышленый ребенок! — расхохотался он, приваливаясь плечом к стене коридора — Лишний шаг тебя не спасет Так что возьми меня под руку Тем самым ты окажешь мне важную услугу — не дашь оступиться

Он смеялся в голос, все сильнее и сильнее притягивая ее к себе за рукав куртки Валентина попыталась улыбнуться, но губы не слушались, и лоб под шапкой ужасно чесался Она бы хотела думать, что это шевелятся извилины головного мозга, но нет, куда там Она, как полная дура, протянула вампиру руку

— Что же, я поддержу вас, если что… — пролепетала она, провожая взглядом свои семенящие красные сапожки

Поднять голову не получалось, точно на шею повесили стопудовый камень На лестнице рука вампира отпустила ее взмокшие в перчатках пальцы и мягко легла на локоть Зимняя одежда защищала от холода мертвого тела, но не от страшных мыслей, что вампир накинется на нее, позабыв все свои обещания И Валентина не боясь только оступиться, потому что его рука была намного лучше ее глаз, не способных в кромешной тьме разглядеть даже смутных очертаний ступенек Но фигуру Дору она увидела раньше, чем тот заговорил

— Вы гулять?

Граф оставил вопрос сына без внимания

— Романтическая прогулка по кладбищу? Papa, я действительно все там обшарил Вы мне не верите?

— С некоторых пор — нет, — отчеканил граф и обвел свою спутницу мимо сына, не заставляя того уступать им дорогу

Горбун придержал дверь, и потому им не пришлось разомкнуть рук Вечер дыхнул на них уже поистине ночным холодом, и Валентина свободной рукой подтянула шарф к носу

— Ускорим шаг? — поинтересовался граф, но Валентина попросила его не спешить

Сапоги увязали в снегу, и каждый шаг давался с усилием Бежать она точно не сможет, и тогда он решит взять ее на руки — лица окажутся слишком близко друг к другу и тогда, не ровен час, шарф станет единственной, легко устранимой, преградой на пути к ее шее

— Прекрати меня бояться, глупая

Зачем она думала о таких вещах рядом с существом, читающим мысли? Граф тотчас подхватил ее на руки и сразу ткнулся носом ей в шарф, а в следующую минуту уже хохотал, запрокинув голову Она же машинально схватилась руками за отвороты его халата и закрыла ему грудь

— А вдруг замерзнете! — сумела сказать она уже с улыбкой, и он в ответ опустил вязаную шапку прямо ей на глаза

— Не смотри на меня Я вблизи ужасен.

Валентина высвободила руку из халата и оттянула шапку к затылку.

— Издалека вы ужаснее А, узнав вас ближе, я почти вас не боюсь..

Граф шагал через снег довольно бодро, а тут разом встал и опустил свою ношу прямо в сугроб.

— И кто из нас пил?

От строгости, прозвучавшей в его голосе, у Валентины зачесалась вся голова, и она содрала шапку.

— Я вас обидела?

Она стояла и мяла шапку в дрожащих руках Утрамбовывала снег сугроба и не вылезала на дорожку, на которой должны были еще остаться ее утренние следы.

— Да: — бросил он, явно разозлившись. — Мне досадно, что ты не воспринимаешь мои слова всерьез.

Он сделал паузу, и Валентина, пожевав для храбрости губу, тихо спросила:

— С чего вы это решили? Я не… — и замолчала, не в силах закончить фразу.

Голове было холодно, сердцу — страшно. Халат на груди графа распахнулся, и его голая грудь ослепляла на манер луны, но Валентина запретила себе даже щуриться.

— Я — монстр. И даже если монстр всегда был благосклонен к своим жертвам, то после столетнего заточения он может изменить своим принципам. И очень легко. Не стоит быть подле меня настолько легкомысленной.

— Насколько? — она нацепила шапку и затянула потуже шарф, понимая, что вампир не сводит глаз с ее шеи. — Вы хотите сказать, что я не должна была выводить вас из кабинета и идти с вами на кладбище? — Граф молчал, и Валентина продолжила лепетать: — Но если у меня нет ключей, как я уйду из замка? Ногами? Но там волки. Я знаю.

— Там волк, — повторил он медленно и потом уже громче: — Тина, там волк!

Она оглянулась, и через секунду сама запрыгнула к вампиру на руки, прижалась к его ледяной груди и замерла. Он тоже не двигался, и не понять было, что удерживает его на месте — близость волка или все же близость живой девушки.

— Тот самый? — прошептала Валентина, не поднимая головы, лишь скашивая глаза в сторону кладбищенской ограды: волк стоял на дороге в клубах пара. Из ее рта тоже вырывалась тонкая струйка сквозь стиснутые в страхе зубы: — Но он же был таким милым..

— Я тоже могу быть милым, — граф сильнее прижал к себе Валентину и провел носом по ее щеке. — Когда силой воли подчиняю себе свою звериную природу. Он тоже был послушной домашней собачкой с тобой, пока его природа подчинялась воле Эмиля Тебе ли не знать, как легко заставить живое существо плясать под чужую дудку… Тебе ли не знать…

Валентина почти не дышала — нос вампира колол ей щеку, точно сосулька, но она боялась даже сглотнуть.

— Я честно сопротивлялась Дору, честно… — шептала она в шарф — И раз я боялась вас, то он не владел мной полностью.

Граф рассмеялся, но уже не так громко, даже как-то глухо, и хмуро прошептал, касаясь губами торчащей из-под шапки горящей мочки живой девушки:

— Ты боялась только одного и сопротивлялась только одному, — он сделал паузу, и сердце Валентины перестало биться — Близости со мной

Она закрыла глаза и выдохнула: чего пугаться, он все про все знает.

— Да, — ответила она просто

— И до сих пор боишься?

Она почувствовала, как его хватка усилилась — что в объятиях вампира, что в зубах волка — все едино больно!

— Да Мне больно, — простонала она, не в силах больше терпеть

Хватка вампира ослабла, будто он и стискивал ее клещами своих рук, чтобы выдавить ответ про боль

— А если я скажу, что боли не будет?

— Я вам не поверю — прошептала она и зажмурилась, приготовившись к новым тискам

Однако граф поставил ее на снег, но она в ту же секунду, даже не оглянувшись, чтобы проверить, тут ли волк, прижалась к груди вампира и замерла

— Он ушел Иначе я бы не поставил тебя на землю Вот и доказательство того, что ты мне не доверяешь Что ж, без доверия ничего у нас не выйдет Пойдем за ключами, моя маленькая серьезная девочка

Она вскинула голову и увидела, что в небесах теперь три луны, и лишь одна из них настоящая

— Вы больше не называете меня "дитя мое" Почему?

Он улыбнулся, одними губами, не обнажая зубов

— Потому что ты для меня больше не дитя, что тут непонятного? У меня к тебе совсем не отеческие чувства, разве незаметно?

Валентина попыталась отстраниться, но он не отпустил ее Его руки только сильнее обвились вокруг ее тела, спрятанного в коконе пуховика

— И танец отца с дочерью мы с тобой не станцуем

— Вы сами от него отказались И если мы отыщем ключи

— Не бывает если Со мной не бывает никаких "если", глупая смертная девочка Идем!

Он вдруг резко отстранил ее, развернул и зашагал вперед, таща ее по тропинке за РУКУ

— Я не буду подходить! — вскричала она, когда до могильной плиты осталось шагов пять. — Не буду..

Он отпустил ее руку и нагнулся к надгробию Валентина сначала подумала, чтобы отдать мертвой уважение, которого у него, скорее всего, осталась лишь самая малость — и то к самой смерти, а не к неупокоившейся жене Но он распрямил спину, держа в руке ключи

— Нет! — вскрикнула Валентина, рванулась было вперед, но сумела остановиться

— Нет, — голос ее упал до шепота — Их там не было Я сидела на этой плите Зачем вы меня обманываете? Зачем?

Граф зажал ключи в кулак и погрозил им девушке

— Не смей разговаривать со мной подобным тоном И не смей обвинять меня во лжи! Иначе сейчас от твоих ключей ничего не останется

Он швырнул их, и она поймала Ключи казались абсолютно сухими. Валентина даже стащила с руки перчатку, чтобы удостовериться

— Что-то не так? — шагнул к ней граф, и она не отступила, а просто спрятала ключи в карман куртки

— Все так И если вы не врете, а врать на кладбище грешно, то врет ваш сын, — она открыто смотрела в сияющие в ночи глаза вампира. — Ключей здесь не было. Их только что положили И если это сделали не вы, то их принес сюда Дору не больше часа назад Я не хочу вам не доверять И если вы действительно их в ту ночь спрятали здесь, то в ту же ночь или даже в тот же час, — исправилась она с жаром, — Дору забрал ключи и держал все это время при себе И

Она хотела добавить — врал нам обоим, но решила, что граф и так это понимает, а услышать такое про сына из ее уст ему будет еще более неприятно.

— Пойдем домой…

Граф протянул руку и тут же опустил, чтобы исправившись, сказать "в замок" и снова подать ей руку.

— Благодарю, — ответила Валентина без запинки. — Ия хочу с вами танцевать, но… — она замялась и опустила глаза. — Я пойму и буду вам безмерно благодарна, если вы откажетесь.

— Я не откажусь! — перебил граф ее на последних словах и один и тот же глагол перекрыл друг друга. — Я даже заставлю Дору играть для нас вальс. Вальс снежинок Чайковского. Ты не против?

— Нет, — улыбнулась она.

— Надеюсь, ты не придешь в танцевальную залу в зеленом платье.

— Я приду в белом…

— Как невеста, — снова перебил ее граф.

— Нет, — губы Валентины скривились в горькой улыбке. — Как снежинка…

— Снежинки хрупки и недолговечны.

— Зато каждая из них уникальна.

— Но они тают в руках

— В горячих, а у вас руки холодные..

— Ты права, мой раскаленный утюжок Ты права Прощальный танец, чтобы забыть..

— Чтобы помнить, — теперь уже перебила она — Сначала я хотела, чтобы Дору стер мне всю память, а теперь я хочу сохранить воспоминания о вас до своего последнего часа

— Пойдем… — граф сделал паузу и сказал: — Домой

И Валентина вновь подала ему руку, чтобы он увел ее из мира мертвых в мир почти живых

Глава 29 "Вальс снежинок"

— Думаю, сама ты не справишься с этим платьем, — глухо выдал Дору, швырнув на кровать пакет со свадебным нарядом, который Валентина так и не увидела.

Но она не обернулась, желая скрыть любопытство. Спокойно повесила куртку в шкаф, проверив еще раз наличие в кармане ключей от машины, хотя и понимала, что они останутся в кармане, только если граф того пожелает, так что перепрятывать не стала. Она ведь не глупая смертная девушка.

— Ты видел меня обнаженной и не один раз, — повернулась она к юному графу уже полностью раздетой. — Стыдиться тебя мне поздно. И ты прав, одна я не справлюсь. В этом замке обычный человек абсолютно ничего не может сделать без помощи необычных хозяев

Дору проигнорировал ее слова и подал первую деталь туалета.

— Все равно тебе будет холодно, — усмехнулся он при этом.

Она самостоятельно справилась с нижним бельем и натянула белые кружевные чулки тоже без его помощи. Затем проверила, насколько устойчивы туфли. Ничего, справится с каблуками. Она со всем справится и даже не простынет. Невесты же бегают раздетыми по снегу, у нее в крови тоже довольно адреналина.

Дору одел на нее корсет и принялся шнуровать.

— Ты действительно думаешь, что мне надо похудеть? — прошептала она, когда поняла, что еще один сантиметр, и дышать будет уже нечем.

— Нет, отрастить сиськи побольше

Но грудь и так уже вываливалась из лифа

— Эмиль, захвати платье! Я у себя приведу ее в божеский вид! А то своим дьявольским она насмешит отца до судорог!

Валентина не обернулась, а только подумала: "Вот и второй участник трагикомедии объявился Как же я по тебе скучала. " Эмиль подал ей руку, и Валентина подумала: "Как в дешевом кабаре!", и профессор сочувственно кивнул ее мыслям

Макияж не занял много времени Больше его ушло на прическу, которая могла бы удержать гребень с фатой Наконец Валентина расправила юбки и надела белоснежные перчатки Из зеркала смотрела совсем не она, но эта снежинка ей очень нравилась

— А на шею ничего нет? — обернулась она к Дору, глядящему на нее безразличным взглядом — Сюда просто просится жемчужное колье

— Можешь сорвать жемчужную нитку с лифа и закрутить на шею, точно жгут, — огрызнулся он и покинул комнату

Наверное, пошел за рояль

— Ты прекрасна и без колье, — произнес Эмиль, но выражение его лица не разделяло настроения его слов

В ушах болтались длинные жемчужные серьги, и все платье было расшито жемчугом — настоящим или нет, в полумраке Валентина не сумела понять В любом случае, наряд выглядел поистине королевским Несколько подъюбников придавали подолу полноту, но не мешали ходить, как кринолин

— Я готова, — произнесла она, и Эмиль тут же подал ей руку

И, подобрав подол, Валентина отправилась на свою последнюю встречу с хозяином замка — сердце заходилось в страхе, как не заходилось еще ни у одной невесты Однако в танцевальной зале графа не оказалось Валентина уставилась сначала на музыканта за роялем, а затем на своего провожатого

— Граф передумал*? — спросила она, и тут же получила ответ от самого графа

— А ты надеялась?

Валентина обернулась он стоял в дверях и не сделал даже шага от порога Стоял и смотрел на нее, а она — на него, одетого во фрак, в перчатках и только лишь без цилиндра Рука его была занята иной ношей — белой коробочкой

— Ты прекрасна и без него, но все же — граф наконец подошел к ней и раскрыл коробочку на кремовом атласе лежало жемчужное ожерелье бесчисленное количество нитей из тонкого речного жемчуга сплетались друг с другом в витиеватый узор — Я собирался подарить его тебе на свадьбу И вот, — граф на секунду опустил глаза к ожерелью — Дарю авансом. Тебе нравится*?

Валентина почувствовала на губах привкус карамельки и поняла, что облизывает губы

— Очень

— Тогда повернись ко мне спиной

Она увидела, как Эмиль взял у графа пустую коробочку Ожерелье легло на грудь, утонув нижними нитями в глубоком декольте, и на шее тихо щелкнул замочек

— Спасибо, — повторила она снова и обернулась уже не по своей воле граф, осторожно коснувшись ее локтя, развернул к себе — Мне не холодно, — соврала она, и граф улыбнулся на ее ложь

Затем подал руку, и она сделала несколько нерешительных шагов по паркету танцевальной залы и, заглянув в зеркала, отражавшие мириады свечей, ахнула, по- настоящему оценив красоту свадебного наряда, и заодно поразилась тому, каким неподдельным счастьем светятся ее глаза Да, она и мечтать не могла когда-нибудь надеть что-либо подобное

— Улыбку, пожалуйста!

Она даже моргнуть не успела, так быстро Эмиль сунул телефон обратно в карман, сделав фотографию

— Я думала

— На фото ты будешь одна, — успокоил ее граф — Я так… Останусь приятным воспоминанием, и скоро твоя память напрочь сотрет мой образ, и ты придумаешь себе кого-то другого, к кому не будешь испытывать страха

— Я не боюсь вас! — воскликнула она с жаром, и граф даже отступил на шаг, будто обжегся, но руки не выпустил. — Я вам верю!

— И напрасно… — голос графа звучал сухо и тихо, он почти не раскрывал рта, и специально или случайно выпустил ее пальцы из своих — Будь осторожна со мной и держи дистанцию, как и положено благовоспитанной леди

Дору заиграл Чайковского Валентина кивнула графу и, присев в реверансе, снова приняла его руку Другой рукой он приобнял ее за талию, она же положила руку ему на плечо. Они не закружились по залу, а пошли медленно, точно считали шаги Она совершенно не помнила этого вальса из балета "Щелкунчика": вступление все не кончалось и не кончалось, и ей казалось, что Дору специально играет одну и ту же страницу, чтобы отец мог вечность смотреть ей в глаза И вот наконец темп увеличился, и она взглянула в сторону, увлекаемая графом в первый водоворот танца, а когда музыка сделалась более драматичной, граф стал отрывал ее от пола на каждое крещендо, и вскоре ей уже казалось, что она окончательно потеряла под ногами пол, как, впрочем, и счет, и ритм, и сам танец Этот вальс не был похож ни на один из тех, что ей доводилось танцевать, и никто до графа не кружил ее вот так, до полного головокружения

Граф улыбнулся краешком рта, будто поймал в полете ее мысли, и в краткий миг его улыбки Валентине показалось, что она увидела жемчужины клыков… Конечно, ей это только показалось. Не надо смотреть в лицо, это не по правилам вальса.

Дору все играл и играл, и Валентина перестала угадывать музыку — они решили утанцевать ее до упаду, так пусть же утанцуют… Она ничего не делает она просто летит в расцвеченной зале по скованному зимнем морозцем воздуху. Квадратики паркета мелькают внизу, точно крыши домов, оставшихся далеко внизу, за пеленой облаков. Она уже ничего не видела и жмурилась от яркого света или от мучительного взгляда графа Заполье. Он еще крепче сжал ее руку, точно боялся уронить, коснулся щекой волос и едва слышно прошептал:

— Прости меня, дитя мое…

Или ей это только послышалось, потому что страшная боль вдруг пронзила все тело, в ушах зашумело, и она судорожно вцепилась в затянутые фраком плечи. Но пальцы быстро ослабли, и она полетела в бездну, увлекая боль за собой. Сил крикнуть не было. Или все же она кричала? Какое это имеет значение, когда гаснут свечи и больше не видно темных губ с кровавой струйкой на беломраморном подбородке.

— Тина… Тина, ты слышишь меня?

Она не понимала, кого слышит. Тут был и голос Эмиля, и голос Дору, и голос самого графа… Но когда она открыла глаза, то увидела лишь профессора, вернее узнала его по джемперу и волосам — лицо Эмиля почти полностью скрывал платок.

— Вы что, в ковбоев играете? — тихо простонала она. — Это лаванда, да? Твоя туалетная вода, она из лаванды… Отойди… Я и так еле дышу…

Валентина попыталась приподняться хотя бы на локтях, но тут же со стоном опустилась головой на паркет.

— Это я тебя лавандой сбрызнул. Она запах крови перебивает, — пояснил профессор, помогая ей сесть.

— А она во мне еще осталась…

Валентина попыталась рассмеяться, но смех вышел каким-то надтреснутым, и она стиснула губы. Зубы стучали, и она ухватилась за подбородок, чтобы удержать его на месте.

— Скажи спасибо, что мы не наложили тебе на шею жгут, чтобы остановить кровь…

Это уже за ее спиной хохотал Дору, но Эмиль глянул на него зло, и смех тут же прекратился.

— Ты вот это лучше съешь, — проговорил Эмиль, вынимая что-то из кармана джинсов.

Валентина распахнула глаза и завизжала:

— Убери от меня эту гадость!

На ладони вампира шевелился паук.

— Не обижай паука! — прорычал профессор Макгилл — Я тебе самого жирного нашел Паук — лучшее средство от любой болезни Особенно если его в масло обмакнуть, потому что так его легче проглотить..

— Уйди! — Валентина попыталась отползти, но слишком мешали юбки. — Ты не заставишь меня съесть паука! Тебе волка мало?! Ты ставишь на мне опыты?

Наконец Валентина смогла приподняться на локтях и согнуть ноги в коленях, но отползла всего на пару шагов, потому что наткнулась на ноги Дору

— Не хочешь глотать? Тогда можно положить паука в ореховую скорлупу и привязать к шее. Об этом методе тоже в людских поверьях говорится Люди лучше вампиров знают, как остановить кровь после укуса…

Она только хотела обернуться к Дору, но тут Эмиль швырнул паука ей прямо в лицо, и Валентина вскочила на ноги, оттолкнув Дору локтем

— Вот ведь всегда так с бабами! — расхохотался юный граф уже по-русски. — Все только через страх. Ты держишься на ногах?

Валентина покачнулась на каблуках, но он поймал ее за локоть.

— Не прикасайтесь только к моей шее! — взмолилась она.

— На шею можно намотать паутину, — ухмылялся ей в лицо Эмиль.

— Что вам еще от меня надо?

— Нам ничего, а вот он вернется, — покачал головой профессор Макгилл — Лаванда не особо действует, я на себе это уже чувствую

— А паутина уж точно не подействует! Ни на нас, ни на ранки! — Дору держал качающуюся Валентину за оба локтя. — Нам надо быстро спрятать ее от отца. И от нас тоже… Только куда?

— В церковь?

— Ты прав! — расхохотался Дору — В церковь, точно! Давай!

Когда он подхватил ее на руки, Валентина упала головой ему на плечо и, коснувшись шеей шершавой вязки свитера, вскрикнула.

— Тебе больно?

Она не стала отвечать на неприкрытую издевку Но все же Дору понес ее осторожнее. Эмиль шел следом Валентина старалась теперь плакать беззвучно

— Все будет хорошо, — проговорил зачем-то Дору, подбирая повыше юбки, чтобы не подметать ими пол — Мы дадим тебе ромашкового чая, и все будет хорошо

— От чая? — переспросила она тихо

— Он кровь восстанавливает, — отозвался за ее спиной Эмиль.

— Да черт возьми!

Дору вдруг выпустил ее из рук, и Валентина упала прямо на каменный пол.

— Я не могу… Чертова лаванда не действует! — истерически кричал Дору

Валентина мигом забыла про боль.

— Эмиль… — позвала она. — Эмиль, где ты?

В темноте она ничего не видела. Абсолютно ничего.

— Я отправил его вперед сбивать замки с церковной решетки. Я не могу к тебе прикоснуться. Доползи туда сама… Там ты будешь в безопасности. Иначе он убьет тебя…

— Дору! — позвала она тихо, но никто не ответил.

И она не поднялась, так и осталась лежать в полной темноте на ледяном полу в расшитом жемчугами платье невесты, с окровавленной шеей и без всякой надежды на спасение. Ее рыдания, наверное, набатом раздавались в гробовой тишине вампирского замка, но никто не приходил утолить ею свой зверский голод.

— Нет нет нет — мотала она головой, и фата больно терлась о рану. — Я сильная, я смогу.

Она не сумела подняться на ноги, поэтому поползла, выкидывая вперед поочередно то правую, то левую руку, чтобы не наткнуться ни на что и, если повезет, нащупать хоть какую-то опору, чтобы попытаться встать на ноги. Однако с каждым метром плакала все громче и громче, чувствуя, что все равно не доползет до спасительной церкви и где-то там, в темноте, ее уже ждет Александр Заполье и конец.

Глава 30 "Четверо в башне, не считая девушки"

Александр Заполье длинными ногтями раздирал себе ладонь, но боли не чувствовал, потому что блаженство от тепла, разливающегося по телу, было стократ сильнее. Скорее назад! Отыскать две заветные ранки и продлить такой краткий миг счастья. Выпить все, до последней капли. Увидеть, как потухают ее глаза, услышать последний вздох… Что может быть прекраснее?

Зачем он сбежал как трус, испугавшись собственной жажды? Зачем бросил ее там, пролив драгоценные спасительные капли на чужое свадебное платье? Она принадлежит ему, только ему до последней капли. Существует только ее кровь и его жажда. Совсем скоро ее кровь станет его кровью, и неутолимая жажда отступит. Хотя бы на несколько дней.

— Нет! — Александр почти кричал.

Нет, он должен остановиться сейчас: он ведь дал слово отпустить ее.

Александр попытался вогнать ногти в другую ладонь, но пальцы больше не слушались. Не слушались и ноги, он уже бежал обратно в танцевальную залу. Два поворота, и он у цели. Да, всего лишь два поворота. Клыки уже чувствовали жертву и не давали рту закрыться. Вдруг граф замер, учуяв тошнотворный запах лаванды. Дрожащими пальцами он выцарапал из нагрудного кармашка платок и заткнул им нос. Теперь Александр не чувствовал и запаха крови, но знал, где ее искать. Стремглав влетев в залу, он замер. Она оказалась пустой — только маленький паучок пытался доползти до угла.

Александр, посылая проклятья всему святому воинству, отшвырнул платок и ринулся обратно, жадно втягивая ноздрями воздух. Но спасли его уши — он услышал рыдания, и откликнулся на зов так же быстро, как когда взлетел в башню, услышав свое имя, сорвавшееся с уст Валентины. Сейчас из ее груди вылетал лишь хрип. Она до сих пор жива. Значит, они не тронули его добычу — им же лучше! Он ни с кем не собирается ее делить. Она сама идет к нему. Он подождет — минуты ожидания безумно сладки.

Александр видел, как упав, Валентина ухватилась за тяжелый канделябр. Тот пошатнулся, но выдержал, и она сделала еще три неверных шага. Потом, с тяжелым вздохом опустилась на пол, чтобы взять передышку. Ее прерывистое дыхание морским прибоем отдавалось в его горящей голове. Александр сглотнул подступившие слюни, но не сделал и шага навстречу жертве. Платье вновь зашелестело: его добыча поднялась уже без всякой опоры и снова нерешительно пошла в кромешной тьме вперед, перебирая руками воздух, точно тот мог поддержать ее ослабевшее от потери крови тело. Один шаг, второй, третий, четвертый, пятый… Трепет ожидания становился мукой, и граф наконец тихо позвал свою жертву:

— Валентина… Стой, где стоишь.

Она замерла в испуге, и он пошел вперед, разжимая сжатые в кулак пальцы. Секунда, и они сомкнулись на тонкой шее, отвели ее в сторону, чтобы клыки не наткнулись на жемчуг, и вон оно — блаженство, выше которого она ничего дать ему не может. Как же сладка ее кровь, точно в нее щедро подмешали меда.

Александр со стоном повалил жертву на каменный пол, все глубже и глубже врезая клыки в податливую плоть. Валентина не издала и звука, только всем своим маленьким телом крепче прижалась к нему Ее жизнь перетекала в него каплей за каплей. Наконец, впервые за сто лет, Александр Заполье был абсолютно счастлив

— Живее! — кричал Дору где-то там, далеко. — Ну где твоя икона? Быстрее, он сейчас выпьет ее до самого дна

— Тащи ее за платье! — прокричал в ответ Эмиль, со всей силой ударив графа по голове огромной иконой Божией Матери в серебряном окладе.

Платье затрещало, но через секунду Дору все же нащупал талию и рванул бесчувственную девушку на себя.

— Еще жива! Слава Аду!

Он перекинул ее через плечо и с трудом поднялся с пола. Эмиль продолжал склоняться над бесчувственным графом

— Иди, я останусь с ним! — бросил он брату. — Горбун тебе поможет!

Дору бегом пронесся мимо распахнутых дверей церкви, до которой Валентина не дошла каких-то тридцати шагов, и толкнул горбуна, торчавшего у подножия винтовой лестницы, в спину,

— Живее! Отец сейчас очнется и прибьет нас всех. Живее!

Серджиу думал, что никогда в жизни так быстро не бегал: они просто взлетели на второй этаж. Вбежав в спальню, Дору повернул в замке ключ, задвинул задвижку и бросился вытаскивать из-под кровати сундук.

— О, боже! — выругался он, — Святой замок заело!

Но все же крышка поддалась, и Дору, только сейчас вспомнив, что вручил ему Эмиль, бросил горбуну небольшой флакон, торчавший из заднего кармана джинсов.

— Это святая вода! Вылей ей на шею и умой лицо.

Горбун исполнил приказание

— Фу… — выдохнул Дору, откидывая со лба взъерошенные волосы. — Теперь намного легче… Меня к ней больше не тянет…

Он стащил с безвольного тела платье, потом перевернул девушку на живот и принялся расшнуровывать корсет. Еще мгновение, и он сорвал с нее туфли и чулки

— Достань ночную рубаху Она с серебряным шитьем, я не могу до нее дотронуться. Вот так… Да не пялься ты на нее, точно впервые видишь голую бабу!

— Дору хихикнул довольно зло, и горбун вспыхнул. — Одевай живо эту куклу. Шевелись! Я чувствую, что отец приходит в себя. Теперь бери оттуда серебряное колье, — он снова махнул в сторону сундука. — Сорви жемчуг и одевай ей ошейник, затем поверни ключ и брось его в серебряную шкатулку, которую найдешь на дне сундука.

— Зачем здесь замок? — удивился горбун.

— Как будто не знаешь?! Ах да, — он снова зло расхохотался. — Ты ничего не знаешь. Это, чтобы она не сняла колье сама, чтобы отец смог закончить начатое.

— Она захочет снять его, зная, что умрет?

— Конечно, она сейчас мечтает, чтобы он убил ее. Там еще есть два браслета. Нацепи их на оба ее запястья и не забудь про ключи. Молодец! Бросай их обратно в сундук.

— Зачем вы спасаете ее, хозяин? — спросил горбун шепотом, когда задвинул сундук обратно под кровать.

— Я спасаю отца! И вообще ты задаешь слишком много вопросов. Как говорят в нашем замке, меньше знаешь, дольше живешь. Надеюсь, тебе не надо разъяснять смысл этой аксиомы? Теперь бери в руки распятие, и будем ждать отца. Если ты знаешь молитвы, молись.

Он уже слышал быстрые шаги отца на главной лестнице. Если бы вампир точно не знал, что его сердце не бьется, то был бы уверен, что оно готово выпрыгнуть из груди. Горбун молча шевелил губами, держа перед собой распятие, и Дору решил ретироваться в угол. Оба, как завороженные, смотрели на дверь не отрываясь. Шаги приближались. Теперь их улавливало даже смертное ухо.

— Несносный мальчишка!

Страшный голос графа заставил горбуна подпрыгнуть на месте, и он чуть было не выронить распятие.

— Как смеешь ты мешать отцу?!

Дверь дрожала под сильными ударами.

— Открыть? — одними губами спросил Серджиу, но Дору отрицательно мотнул головой.

Еще мгновение, и граф сорвал дверь с петель. Он отшвырнул ее в коридор и ринулся внутрь башни, но тут же замер — почти в полете, уставившись на распятие, которое горбун по-прежнему держал перед собой, но уже дрожащими руками. Граф отпрыгнул к дверному проему с гримасой боли на лице и, изогнувшись, спрятал лицо за полой фрака

— Серджиу, убери распятие, — приказал он тихо через ткань.

— Серджиу, не смей опускать распятие! — так же тихо, но твердо диктовал свою волю вжавшийся в угол Дору.

— Серджиу, я, твой хозяин, приказываю тебе опустить распятие.

— Серджиу, не смей опускать распятие! — голос Дору оставался твердым, а взгляд буравил затылок горбуна.

Руки слуги дрожали, то опускаясь сантиметров на десять вниз, то снова поднимаясь

— воли отца и сына боролись в его голове и пока не уступали в силе друг другу.

— Я больше не могу, — вдруг простонал горбун и разжал пальцы.

Отец и сын, оба рванулись вперед, но тонкие длинные руки Дору первыми схватили распятие, и с ужасным криком он швырнул его в сторону кровати — спасительное серебро приземлилось прямо на девушку. Дору в тот же миг рухнул к ногам отца, свернулся клубочком и тихо застонал. Граф спокойно переступил через сына, схватился руками за столбы кровати и помертвевшим взглядом уставился на распятие, лежащее на едва вздымающейся груди его жертвы.

Дору незаметно отполз к двери, осторожно разжал ладони и принялся, точно собачка, зализывать языком ожоги. Веки его нервно дергались, а из уголков глаз текли слезы. В тот же миг на пороге возник Эмиль У джемпера не хватало одного рукава, и ворот его тоже болтался на одной нитке Из разбитой губы сочилась кровь, по всей левой щеке растекся сиреневый синяк, а на шее алели глубокие борозды от ногтей Он опустился на пол рядом с Дору и прижал его к себе.

— Я пытался остановить отца, но не смог, — прошептал он, гладя плачущего брата по голове

— Прости, — прошептал Дору — Я не должен был оставлять тебя с ним один на один.

В этот момент граф с ужасным криком опустился на колени и начал биться головой об основание кровати Горбун по стеночке добрался до скорчившихся на полу молодых хозяев

— Что делать с графом? — спросил он хриплым полушепотом.

— Ничего, — отозвался Дору — Сейчас выпустит пар и затихнет

Четверть часа прошли в жуткой тишине, нарушаемой лишь мерными глухими ударами по дереву Наконец граф опустился на пол, спрятав голову в колени и больше не двигался Пока Эмиль с горбуном в недоумении смотрели на скрюченную фигуру хозяина замка, Дору поднялся на ноги и скомандовал:

— Эмиль, принеси тазик с холодной водой и полотенце. А ты, Серджиу, ступай и приготовь много ромашкового чая для нашей гостьи

Сам же направился к камину и ногами допинал стоявший там стул почти что до самой кровати — с этого места лучше всего было видно лицо Валентины

— Эмиль, поставь тазик на пол и постарайся перетащить отца на стул. Не бойся, он больше не станет драться. Я не могу ни до чего дотронуться, — он показал свои прожженные ладони. — Можешь засчитать это за эксперимент, который ты не в состоянии проверить на себе. Вот увидишь, завтра все пройдет, но сейчас я — калека

Эмиль с трудом разогнул графу спину, чтобы обхватить его под мышками и попытаться поднять Глаза графа оставались закрытыми: он не сопротивлялся, но и не помогал надрывающемуся профессору, и все же тот достаточно ловко сумел водрузить благодетеля на стул. Дору сразу же подкинул ногой подушку, валявшуюся подле камина, и та упала прямо Эмилю в руки. Он подложил ее графу под спину и оглянулся в поисках одеяла

— Это лишнее, ему не холодно, — хохотнул Дору — Ему сейчас намного теплее, чем нам с тобой Ты лучше намочи полотенце и положи ему на лоб Смачивай красноту водой, и она постепенно спадет

— Я знаю… — прохрипел Эмиль — Хватит командовать!

Дору обиженно отвернулся и уселся прямо на железный лист, охранявший пол перед камином, а Эмиль занялся лицом графа Через пять минут водных процедур, когда раздражение исчезло, тот открыл глаза и легонько толкнул Эмиля в плечо Легонько, но Эмиль отлетел к кровати и ударился головой об ее остов

— Я только хотел помочь, — простонал он, потирая ушибленный затылок.

— Я знаю, — сказал граф обычным спокойным тоном. — Прости, я всего лишь хотел отвести твою руку Я почти забыл, какую силу дает вампиру человеческая кровь. Но не волнуйся за свое лицо, завтра уже ничего не будет заметно. Дору должен был тебя предупредить, что ко мне в таком состоянии приближаться опасно. Я мог и шею тебе свернуть, а это, не думаю, что проходит к утру. Так что ты еще легко отделался, дорогой профессор.

Граф даже улыбнулся и повернул голову в сторону камина.

— Дору тебе очень больно?

— Papa, не волнуйтесь за меня.

Дору силился улыбнуться, но у него не получилось, и он снова отвернулся к пустому камину.

— Прости меня, мой мальчик, я обязан был контролировать себя, но жажда оказалась сильнее меня. Удивляюсь, как ты все это успел.

Граф кивнул в сторону кровати.

— Я никогда не делал вам подарков, papá, — Дору все же обернулся от камина. — И мне просто стало обидно, что игрушка сломалась так быстро.

Граф со стоном закрыл глаза, но тут же открыл, потому что в комнату вошел горбун, держа на подносе огромный кофейник и небольшую чашечку. Опустив свою ношу на столик, он вопросительно посмотрел на Дору. Но заговорил с ним граф, к которому горбун стоял спиной.

— Серджиу, сними с нее все серебро, — спокойно сказал он.

Горбун хотел было обернуться к хозяину, но цепкие пальцы подскочившего к нему Эмиля впились горбуну в плечи.

— Не смей смотреть графу в глаза, — прорычал он слуге в затылок.

— Серджиу, приказываю тебе повернуться ко мне, — продолжал граф все так же спокойно

Эмиль схватил горбуна за горло и прорычал:

— Двинешься, шею сверну.

Дору оттеснил брата и встал с горбуном спина к спине

— Займись распятием, — сказал он брату и, спохватившись, добавил: — Пожалуйста Положи его на пол в двух шагах от стула

— Эмиль, если ты только это сделаешь, твои руки… — начал было рычать граф

— Ой, ну хватит! — завопил Дору — Вы же ничего не соображаете, papá… Эмиль ведь тоже может снять с Тины все серебро. Что ж вы бедного горбуна мучаете своими дурацкими просьбами..

Граф сгорбился еще сильнее. Эмиль двинулся к кровати, взял с груди девушки распятие и положил на пол. Граф закричал и поджал под себя ноги.

— Вот и славно! — Дору хотел потереть руки, но вовремя спохватился — Теперь вы с Серджиу можете починить дверь Она нам понадобится. Бог его знает, как долго мы тут просидим.

И Дору сел обратно к камину

Глава 31 "Последняя капля крови"

Полчаса все молчали. Граф то и дело поднимал глаза на кровать, но, встретившись с предательским блеском серебра, снова прятал лицо у себя на груди.

— Нам бы день пережить… — сказал Дору, когда Эмиль подсел к нему, закрыв за горбуном дверь.

До этого профессор все полчаса простоял подле кровати, глядя Валентине в лицо. Когда брат так и не ответил на его вопрос о том, что же он ищет на лице спящей, Дору сказал:

— Признаки ее жизни сейчас следует искать на лице графа.

Но граф оставался жутко бледным. По мнению Эмиля, круги под глазами отца сделались еще более заметными. Если считать, что после неестественной смерти вампир остается в какой-то мере живым, то за эти сутки граф Заполье постарел и даже немного поседел.

— К вечеру ведь тяга к жертве пройдет? — осведомился Эмиль совершенно нейтральным тоном.

В ответ граф тихо зарычал, а Дору громко хихикнул.

— Терпение, профессор, терпение, — похлопал он в довершение брата по плечу. — В эксперименте ведь главное участие, а не получение мгновенного результата.

— А если она вообще не придет в себя? — полным шепотом спросил Эмиль, когда Дору только-только прикрыл глаза.

— Придет, куда денется… Правда, с ней будет куда проще справиться, чем с отцом, никаких приключений… Но все же лучше поспи.

— А что она будет творить? — не унимался профессор Макгилл.

— Да скоро сам увидишь! — тяжело вздохнул Дору. — Зачем мне тебе спектакль портить?

— Ну, а отец когда очухается?

— А я уже очухался, профессор Макгилл, — послышался злой голос графа Но скрюченной позы он так и не изменил — Оставь Дору впокое. Он свое дело сделал Остальное я сделаю сам.

Эмиль повернулся к брату за разъяснениями, но тот сидел неподвижно. Глаза его были закрыты, а руки лежали на коленях ладонями вверх Ожог уже побелел, но все равно оставался заметен. Эмиль зевнул и решил не заводить с графом научных бесед.

— Доброго дня, отец, — сказал он и прикрыл глаза, а когда снова открыл, Дору уже потягивался.

День прошел незаметно. Эмиль взглянул на свои руки — обломанные о графа ногти отрасли Дору тоже внимательно осматривал себя. Заметив пробуждение брата, он показал ему свои белые ладони

— Твоя рожа тоже в порядке, — подмигнул он слишком уж серьезному Эмилю, который теперь смотрел на графа, остававшегося в прежней утренней позе. — Этот точно в порядке И даже есть не захочет А я голоден, зверски Пойдем!

Эмиль поднялся на ноги, но не сделал от камина даже одного шага

— А его безопасно оставлять одного? — спросил он у Дору, но ответил сам граф

— Профессор Макгилл, я не подопытная мышь, чтобы говорить обо мне в третьем лице Ты можешь спокойно уйти и не возвращаться Ничего интересного для науки в этой комнате не произойдет Никогда И попроси Серджиу принести мне немного крови

Дору в этот момент был уже в дверях Он замер и медленно обернулся

— Papa, вы голодны?

Граф не сразу ответил

— Немного

Он по-прежнему сидел, уткнувшись подбородком в грудь

— Останься с ним, Эмиль! — приказал Дору резким голосом, когда брат направился к двери — Я принесу завтрак сюда Для нас всех!

— Дору, уходите оба! — прорычал граф. — Я устал от вашего общества

— А мы — нет Так что, увы, вам придется смириться с нашим присутствием в башне

Граф зарычал, а Дору, подмигнув брату, вышел в коридор, оставив дверь открытой

— Эмиль, прошу тебя убери от меня это распятие, — проговорил граф, по- прежнему сутулясь, как только шаги Дору стихли внизу лестницы — Вы уже сутки держите меня в плену этого стула Я сомневаюсь, что когда-нибудь смогу разогнуть эти ноги

— Дору вернется, и я уберу распятие, — ответил Эмиль быстро и, обойдя кровать, навис над Валентиной

— Отойди от нее! — прорычал граф

— Я ничего ей не сделаю

— Мне так спокойнее! Ты не доверяешь мне, я не доверяю тебе! Баста!

Эмиль уставился на графа, и тот заметно сжался

— Я вам доверяю, отец.

— Тогда почему не убираешь распятие? Сделай это, пока Дору не вернулся, — добавил граф скороговоркой

— Почему вы так боитесь возвращения Дору? — спросил Эмиль, не спуская с графа прищуренных глаз, и незаметно отошел в изножье кровати

— Как ты не понимаешь! — голос графа дрожал — Я не хочу, чтобы он видел, какая я сейчас рухлядь! Я не уверен, что сумею встать без твоей помощи Я не хочу, чтобы мне помогал сын Ты же видишь, я окончательно потерял авторитет И не только отцовский, — граф говорил тихо, все сильнее и сильнее горбясь. — Тебе тоже на меня плевать!

Эмилю показалось, что граф всхлипнул, но он затряс головой, прогоняя прочь странную мысль — представить вампира плачущим было выше его сил. Это возможно, если только тот испытывает сейчас нечеловеческую боль. И Эмиль спешно сделал шаг к стулу, смотря теперь только на распятие Прошли сутки. Запах крови окончательно выветрился из башни, да и девушка надежно укрыта серебром. Имеет ли смысл мучить бедного Александра дальше?

— Да возьми его наконец, трус! — заорал граф

Эмиль потянулся к распятию, но вдруг замер. Больше от удивления, чем от боли: его пальцы скрючились и сколько он ни силился, никак не мог их разжать. Хотел сделать шаг, так ноги будто приклеились к полу. Он смотрел на распятие уже сквозь пелену слез.

— Что со мной происходит? — еле сумел выговорить Эмиль

— Ты уверовал в Бога! — послышался от дверей голос Дору

— Не может того быть! — Эмиль сделал шаг назад и к нему вернулось самообладание, но вперед пойти он больше не мог: тело наотрез отказывалось слушаться хозяина. — Отец, это вы что-то сейчас со мной делаете?

— Ты совсем рехнулся со своими теориями?! — рявкнул граф.

— Что тогда происходит? С чего это вдруг я больше не могу прикоснуться к распятию?

— Возможно, тебе передался отцовский страх? — пожал плечами Дору. — Смотри, как бы тебя не обуяла жажда последней капли крови…

— А это еще что?

Дору опустил поднос на стол и только потом обернулся к растерянному брату.

— Как бы так объяснить, чтоб ты понял… Мы можем за раз выпить человека, если пьем из его шеи, но иногда хочется растянуть удовольствие, и мы выпиваем жертву по чуть-чуть, но день изо дня. Таким образом скоро наступает момент, когда в теле человека остается совсем немного крови, и тогда нам становится страшно, что кто- то другой придет и украдет у нас последнее. Вот тогда и срабатывает этот инстинкт, когда мы не в состоянии оторваться от жертвы, пока ее сердце бьется. А вот когда оно перестает биться…

— То есть сейчас он хочет допить Валентину? — перебил Эмиль для уточнения. — А мы, получается, не даем ему это сделать?

— Профессор Макгилл! — подал голос граф. — Возьму на себя смелость еще раз напомнить вам о своем присутствии. Вы отличаетесь чрезвычайно короткой памятью. Великолепный экземпляр вампира-склеротика подходит для изучения даже такому ученому, как вы Так что займитесь собой, пожалуйста, и оставьте нас с Валентиной в покое!

— Мы уже оставили вас с Валентиной в покое! — вмешался Дору — Результат этого мы имеем счастье лицезреть сейчас и расхлебывать за вас Вот) — он протянул отцу кубок — Отхлебните)

Граф почти вырвал кубок из рук сына, но жадно припав к нему в начале, в следующее мгновение швырнул его подателю прямо в лицо, облив кровью с ног до головы. Дору от неожиданности даже не попытался отпрыгнуть в сторону

— Извини, — буркнул граф и принялся отплевываться — Как вы пьете эту гадость?!

— Таки., пьем… С вашей подачи, papá!

Не подобрав с пола кубка, Дору пошел в ванную, откуда вышел полностью голым, но уже без следов крови на бледной коже Косясь на отца, он медленно выпил свой кубок до самого дна и, прикрыв глаза, простоял минут пять без всякого движения Все это время в комнате оставалось тихо

— Эмиль, можешь поухаживать за собой, — Дору махнул рукой в сторону последнего кубка и снова замер: тонкий, белый и точеный, как мраморные греческие статуи

— И что вы теперь будете есть? — поинтересовался Эмиль сразу у графа, чтобы не раздражать того беседами с сыном за его спиной.

— Меня отпустит. Со временем Я рассчитывал перебить ее послевкусие Перебил Но желание вкусить ее крови только усилилось У тебя остались еще вопросы?

— Вы совсем себя не контролируете?

— Совсем Столетнее воздержание от человеческой крови не шутки Раньше я легко останавливался, и мне хватало колье и браслетов, чтобы вернуть девушек к жизни и снова выпить целиком А сейчас я чувствую сильнейшую тягу к ней даже с распятием и серебряной рубахой Как же меня к ней тянет Дору!

Граф так громко позвал сына, что тот дернул ногой и, пошатнувшись, чуть не свалился с воображаемого пьедестала

— Уведи Эмиля) Немедленно!

— Отец?

Дору сделал шаг к стулу, но граф только нервно замахал на него руками, и сын понял, что каждое движение дается отцу через боль

— Пошли!

Он схватил Эмиля за локоть и потащил к двери

— Не упирайся!

— Пусти меня)

Эмиль рванулся к кровати, но Дору схватил его за вторую руку

— Назад!

Дору из последних сил тащил брата на себя и в коридор Первый удар в скулу он выдержал, от второго разжал левую руку, но тут же снова схватил Эмиля и сумел доволочь аж до порога, но там упал, получив ногой в пах, но все же успел ухватить его за ремень, потом и руку поймал, а там уже и кошкой напрыгнул Эмилю на спину и повалил назад, потом выбрался из-под него и прижал к полу, но в другой момент уже лежал на спине, чувствуя, что вместо головы у него теперь чугунный котел Еще вокруг было мокро, а в отдалении стоял Серджиу с пустым ведром Вода стекала с Эмиля прямо Дору на лицо)

— Вон!

Вопль графа перекрыл шум в ушах, и Дору на четвереньках, ухватив брата за штанину, выполз в коридор На этот раз Эмиль не сопротивлялся, хоть и шел, пошатываясь

— Что это было? — спросил он, вцепившись в перила лестницы, чтобы окончательно не потерять равновесие

— Чтоб я знал) Похоже отца так распирает с голодухи, что он передал часть своей муки тебе Началось все с креста, а закончилось бы

Дору замолчал, скривив умильно губы, а Эмиль, отпустив перила, вцепился себе в волосы

— Я бы ее допил, да?

Дору кивнул.

— И отцу стало бы легче?

— Вот этого я не знаю Потому что человек в нем не желал убивать Валентину и сейчас не желает. Но чудовище в нас намного сильнее, сам знаешь)

— Почему ты не уведешь его из башни?

— Невозможно его увести! Жертва его не отпускает. Не таранить же отца до кабинета распятием, а уберем его — он разгромит замок со злости, что убил ее Человеческая кровь в таком количестве превращает в монстра даже безобидного ягненка

— Это твой отец-то ягненок?

Эмиль опустился на пол, свесив ноги на ступеньки лестницы Вода все еще стекала с его волос.

— После овечьей крови, кто же он, если не ягненок! Ладно, сиди тут и не любопытствуй, а я пойду оденусь Может, холода я и не чувствую, а вот стыдно что- то мне стало Такая красота, — Дору раскинул руки и выпятил грудь — И в этой пыли и паутине!

Эмиль покачал головой и, поправив целый рукав, решил, что и ему не мешает переодеться. Но сначала он крикнул Серджиу. Горбун тут же проворно взлетел по лестнице.

— Ступай к графу и сделай все, что тот тебе прикажет.

Глаза горбуна полезли на лоб.

— Все? И распятие убрать, и серебро с девушки.

— Я четко сказал — все.

И, отвернувшись, Эмиль пошел вдоль коридора к своей комнате, которая служила ему кабинетом. Он пытался заниматься в

библиотеке, но смертная привычка читать в постели брала верх, и сейчас кровать вся была завалена книгами. Но Эмиль направился не к ней, а к столу. Он достал из ящика договор о погашении кредита и разорвал на мелкие кусочки.

Глава 32 "Предательское серебро"

Серджиу тщетно пытался выполнить приказ графа Заполье — напоить бесчувственную девушку ромашковым чаем. Он проливал уже вторую чашку.

— Да разожми ей зубы! — прохрипел Александр, и, к своему счастью, горбун не увидел страшного оскала хозяина.

Серджиу смотрел лишь на его почти бездыханную жертву.

— Я пытаюсь, пытаюсь… — чуть ли не плакал этот массивный человек.

— Серджиу, у нас нет второй серебряной рубашки, — зло добавил граф. — Запихни мизинец в уголок рта, и она сама разожмет зубы.

— А нельзя дождаться, когда она сама сможет пить? — послышался от двери голос Дору.

Граф нервно сжимал и разжимал кулаки.

— Так она вообще никогда не оклемается! — осадил он сына. — Я не могу вечность сидеть на стуле! Ее надо привести в чувства и выставить из замка. Если ты хоть немного любишь отца, сделай это!

— Напоить ее ромашковым чаем я могу, — ответил Дору без издевки и, проходя мимо отцовского стула, сказал: — Не сердитесь на Эмиля. Он не со зла, он по любви хотел помочь.

Граф сильнее сгорбился

— Не проверяйте мою волю, она слаба И еще объясните Валентине, что я не со зла ее укусил, а с голодухи Смешно, Дору, смешно! Твой профессор ставит опыты Он беспринципный монстр Он может сколь угодно кичиться тем, что не убил ни одного человека за чертой смерти, но я знаю, что в нем не осталось никакой человечности Одно только любопытство

Взгляды отца и сына встретились

— Papa, я сделаю все, что будет в моих силах

— Я знаю, сын. Я знаю

Дору оттеснил горбуна от кровати и засунул в рот девушки дрожащий палец, со страхом косясь на серебро Долго и осторожно он наклонял к бледным потрескавшимся губам чашку и сумел влить в рот Валентины больше половины

— Довольно, оставь на время ее в покое, — проговорил, запинаясь, Александр и опустил глаза к своим сцепленным пальцам

Дору приказал Серджиу убрать мокрую от чая подушку и опустить девушку на сухую Валентина тихо застонала, но глаз не открыла По цвету лица она соперничала с белоснежными простынями Горбун вздохнул и укрыл ее одеялом

— Теперь приготовь бульон, — отдал граф приказ уже более ровным голосом — Надеюсь, через час она сможет поесть

— Сомневаюсь, papá! — отозвался Дору

— Я же сказал — надеюсь Иди, Серджиу А ты подойди сюда Помассируй мне шею Она ужасно болит Как после дня разбирания бумаг Забытое чувство, — Александр усмехнулся — То ощущение, которое я всегда мечтал забыть, вдруг напомнило мне о жизни

Дору осторожно тронул кожу отца На ощупь она была похожа на сброшенную змеей кожу — сухая и шершавая

— Боль — это то, что мечтаешь забыть, — продолжал граф — Валентина не простит меня за нее Женщины такое не прощают

— Можно заставить ее забыть

— Ты не знаешь женщин, Дору У тебя были одни подружки, а я был женат Они ничего не забывают

— Попробовать всегда можно, — Дору присел у стула на корточки и сжал руку отца Рука перестала дрожать — Я поставлю ее на ноги, даю слово А дальше дайте себе и ей второй шанс Хотите, я отыщу какие-нибудь драгоценности? Сапфиры Вместо одного в кулоне

— Оставь, Дору! — Александр вырвал руку. — Я не покупаю женщин. А любовь вообще не продается. Заруби это у себя на носу!

Сын встал и направился к двери.

— Позовете, если вам что-нибудь потребуется.

Александр опустил голову, давая понять, что разговор окончен. Дору вышел в коридор и без стука вошел к Эмилю.

— Я дал отцу слово, что Тина останется жить! — заявил он с порога.

Эмиль поднял от стола голову: его лицо ничего не выражало, но голос прозвучал мягко:

— Я дал ему шанс избавиться от проблемы. Жаль, что он им не воспользовался.

Дору подпер спиной закрытую дверь.

— Не ты ли не так давно требовал от меня сохранить ей жизнь?

Эмиль откинулся на подголовник кресла и потер костяшками пальцев закрытые веки.

— Я просил за Валентину. Но Валентины больше нет.

— Она — жива! — вскричал Дору. — Я сам поил ее ромашкой.

— Она больше не она. Я пока не в силах объяснить это. Но шестым чувством знаю, что ее надо убить и прямо сейчас Но также хорошо знаю, что вы не позволите мне этого сделать Что ж, одним монстром больше, одним меньше…

Дору тоже усмехнулся

— Иногда мне кажется, тебе стоит начинать писать юмористические готические романы, вместо своих скучных лекций!

— Я не против Собираю богатый материал В вашем замке Иди Не оставляй нашего героя-любовника без присмотра

Дору выпрямился и одернул джемпер

— Попрошу тебя с большим уважением отзываться о моем отце. Без него твой роман был бы короче одного предложения

Эмиль ничего не ответил, лишь еще сильнее скривил губы. Тогда Дору развернулся и вышел, но к себе не пошел. Сел под дверью в башню и стал ждать, когда слуга принесет бульон Серджиу принес его спустя три часа

— Почему так долго? — вскочил с пола Дору

Поднос в руках горбуна дрогнул

— Я приготовил бульон еще час назад, как и было приказано, — проговорил он с запинкой — Вы не звали меня целый час, поэтому я в первый раз в жизни явился без зова

— И правильно сделал, — усмехнулся Дору уже по-доброму — Вампиры часов не наблюдают, а вот девушка может и проголодаться

Он придержал дверь, и Серджиу прямиком направился к кровати

— Как прикажете ее кормить?

Горбун спрашивал молодого хозяина, но ответил старый:

— Так же, как ромашкой. Пусть Дору ее накормит

Горбун приподнял девушке голову, и Дору несколько раз попытался разомкнуть губы ложкой, но ложка обреченно билась о крепко сжатые зубы. Вдруг Валентина открыла глаза и четко произнесла по-русски:

— Я не буду есть.

Затем снова закрыла глаза и несколько секунд пролежала неподвижно, а потом попыталась сползти с руки горбуна, но тот удержал ее голову, и Дору снова направил к ее рту ложку с бульоном. Валентина не открыла глаз, но замотала головой, пытаясь увернуться от ложки.

— Тина, открой рот и ешь, — нарушил напряженную тишину граф, и Валентина тут же повиновалась приказу.

После последней ложки она с тихим стоном откинулась на подушку и снова закрыла глаза.

— Будут еще какие-нибудь приказания? — спросил горбун.

Дору отрицательно мотнул головой, и слуга удалился, забрав пустую тарелку и ложку. Дору тоже сбегал к себе и с таинственным видом подступил к отцу.

— Papa, у меня есть для вас кое-что интересненькое.

Когда Дору протянул ему небольшой мешочек, Александр удивился, нащупав через тонкую ткань содержимое

— Я предостерегал Тину не стричь ногти в субботу, но она не послушалась

— Дору, порой мне кажется, что ты зря ездил в Санкт-Петербург Похоже, что все твое образование свелось к общению с нянюшками Мне не нужны привороты, чтобы влюбить в себя Валентину Она уже моя против своего желания… Но я не хочу брать ее силой, — и граф швырнул мешочек в пылающий камин.

Следующий час прошел в гробовом молчании Вернее, молчали только отец и сын, а Валентина глухо стонала и мотала головой из стороны в сторону Иногда она приподнималась на локтях, по-прежнему с закрытыми глазами, и с тихим криком падала обратно на подушки В один из таких моментов в башню вошел Эмиль

— Что с ней? — недоуменно спросил он

— Ничего, — тихо отозвался Дору — Ее мучают кошмары

Эмиль кивнул в сторону графа, и тот зло ответил на незаданный не ему вопрос:

— Нет, я ей не снюсь! Ей снится темный лес Как за ней бегут волки Как деревья тянутся к ней своими скрюченными ветвями Как с черного неба ей на голову кидаются грифы Продолжать?

— Не надо, — оборвал его Эмиль.

Не спеша прошел мимо и, как бы невзначай, забрал распятие Оба, отец и сын, уставились на него

— Ты себя проверяешь*? — подскочил с места Дору

— Отца!

Граф повел плечами и снова замер Тогда Эмиль обернулся к Дору и попросил его выйти

— Зачем?

Но под тяжелым взглядом брата все же вышел, не дожидаясь ответа, или же ему не понравилось распятие, которое Эмиль не спешил опускать

— Закрой дверь! — крикнул он Дору в спину

Дверь хлопнула Эмиль положил распятие на прикроватный столик и обернулся к графу

— Вам нужна помощь, отец?

Граф кивнул, и Эмиль осторожно поднял его со стула

— Может, прогуляемся по коридору*?

Граф помотал головой

— Меня держит тут уже не распятие! — сказал он полушепотом — Я уже не кинусь на нее — я вижу серебряные оковы, но и уйти все равно не могу, потому что мне надо чахнуть над жертвой

— Вы сейчас шутите, да? — спросил Эмиль, отпуская руку графа

Тот покачнулся, но устоял А потом, сделав два шага, ухватился за столбик балдахина

— Ты хочешь услышать, что я вам не доверяю? Да, я не уйду из башни из-за вас Дору это тоже касается Жизнь этой девушки — самое ценное, что есть у меня сейчас Вы же этого добивались?

Эмиль опустил глаза

— Я даже в страшном сне не мог себе такое представить

— Плохой же из тебя профессор по нечисти получился Неудовлетворительно и то на тебя жалко

— Я могу как-то помочь?

Он смотрел графу в спину, не решаясь встать рядом, потому что тот не сводил глаз с бледного лица Валентины

— Лучшая ваша с Дорой помощь сейчас — не лезть

Граф сам к нему обернулся, и они долгую минуту смотрели друг другу в глаза, но не находили в них ни капли сострадания или раскаяния за содеянное

— Отец!

Граф вздрогнул от окрика Дору, и обернулся к двери, а не назад — поэтому серебряные браслеты легли ему на плечи С жутким криком он бросился вперед — скорее от боли, чем понимая, что происходит Эмиль поймал Валентину, но удержал в руках лишь на несколько секунд — его ударило от нее, точно током И той секунды, на которую вампир ослабил хватку, девушке хватило, чтобы соскользнуть с кровати и оказаться в двух шагах от графа

— Тина, милая, не подходи!

Граф уже вжался в стену Дальше отступать было некуда Глаза Валентины были закрыты, но она четко шла к своей цели, ощупывая воздух

— Я поймаю! — крикнул Эмиль, но Дору бросился ему наперерез

— Прочь!

Он сорвал портьеру и бросил нижний конец Эмилю Вдвоем они

ловко перекинули ткань через голову девушки и рванули назад как раз в тот момент, когда пальцы Валентины готовились коснуться груди графа

— Не тяните сильно, а то она на вас упадет! — закричал Александр

Но Валентина не думала падать назад, ее цель была впереди Она продолжала бороться с портьерой и простирала к графу руки Глаза ее по-прежнему были плотно закрыты

— Откуда у нее столько силы? — шептал Эмиль

— Да не сила это, а желания умереть! — огрызнулся Дору

— Чего?

— Ты блокнотик достань и конспектируй! Можно потом ты меня расспросишь, а? Серджиу!

Горбун схватился за край портьеры со стороны юного графа.

— Тащим к кровати! — скомандовал Эмиль. — Ну что стоишь, хватай ее за талию.

И горбун потянулся к Валентине, но тут же получил по рукам и отступил, испугавшись неожиданного отпора.

— Тина, милая, ты совсем не хочешь, чтобы я тебя кусал! — увещевал несчастную граф, прижатый к стене. — Это не принесет тебе никакого наслаждения. Это больно! Очень больно! Ты не хочешь, чтобы тебе было больно. Милая, отправляйся обратно в кровать. Тебе надо поспать. Я буду рядом с тобой. Я никуда не уйду. Я всегда буду рядом с тобой. Валентина, не подходи! Да заберите ее от меня наконец!

Только с пятой попытки горбуну удалось оттащить Валентину к кровати. Дору сунул ему в руки шнур от портьеры, и Серджиу принялся стягивать им кокон, закрученный вокруг тела девушки.

— Ноги, ноги ей вяжи!

Дору швырнул слуге второй шнур. Валентина извивалась ужом, но горбун завалил ее на пол и продолжил пеленать, потом поднял бушующий кокон на руки и водрузил на кровать.

— А этой веревкой, — Эмиль швырнул горбуну длинную бельевую веревку, — привяжи ее к кровати!

— Мой горб не пролезет…

Эмиль вздрогнул и сам полез под кровать. Веревка всего два раза обхватила тело девушки, но этого оказалось довольно, чтобы Валентина прекратила метаться.

— Будут еще какие-то приказания? — обреченно спросил Серджиу.

— Да! — рявкнул граф — Вон! Все трое вон!

Он шагнул к кровати и присел на самый край, вцепившись в столб балдахина. Все трое тихо удалились и вернулись лишь к следующему вечеру

Все оставались на своих местах. Граф приказал развязать девушку, которая неподвижно лежала, уставившись остекленевшим взглядом в черный балдахин. Он спрыгнул на пол и отвернулся Только когда горбун взял со столика чашку с бульоном и звякнул по ее краю ложкой, граф вновь взглянул на кровать.

Валентина тихо сидела в подушках и покорно открывала рот, увидев перед носом ложку. Александр сомневался, что сейчас она видит дальше собственного носа. И вдруг Валентина цепко ухватилась за руку горбуна.

— Серджиу, миленький, снимите с меня этот ошейник. Пожалуйста… У меня ужасно болит шея, и мне тяжело держать голову

Горбун с надеждой посмотрел на графа, и как только тот тихо произнес "Сними!", Дору рванулся вперед и закрыл собой девушку.

— Не смейте, papá!

Граф отвернулся, и тогда Дору взглянул на Валентину и прошипел:

— Спи!

Валентина тут же камнем упала в подушки

Глава 33 "Первые шаги"

Эмиль поставил на своем запястье седьмой крестик — он был красным, как и еще два. Из семи истекших дней Валентина бодрствовала три, и именно в эти дни пыталась покончить с собой. Иначе как суицидом он не мог назвать ее приставания к графу. Когда три дня прошли в полной тишине — Валентина спала то глубоко, то просто дремала — все хором решили, что кризис миновал. Один раз в день они кормили ее бульоном и пару раз поили ромашковым чаем. Сил у девушки не было, держали ее лишь подушки, и Эмиль сам, сжалившись, наконец развязал ей руки. И тут же пришлось закрашивать черный крестик красной ручкой.

Первым делом Валентина ухватилась зубами за браслеты, чтобы стянуть с запястий, потом вцепилась ему в шею и скинула с кровати. Граф, правда, успел выскочить за дверь, и Эмиль уже поднял на кровать безвольное тело.

— Скажи отцу уйти в кабинет — бросил он Дору с неприкрытым негодованием. — Из-за него все проблемы!

— Я тебе сказал уже, что он не уйдет.

Эмиль еще сильнее стянул несчастной руки и оставил спать до вечера. Пробудившись, Валентина первым делом потянулась к нему дрожащими пальцами.

— Освободи мне руки. Я не пойду к графу, обещаю.

— Ты пока ничего не можешь обещать. Сегодня ты останешься связанной.

В ответ Валентина зло зарычала и стала пытаться освободиться от рубашки, но сделать это со связанными руками не представлялось возможным Отчаявшись, она зарыдала в голос и начала биться головой в подушку.

— Серджиу! — крикнул граф со стула — Подержи ее, пока не успокоится. Не хватало, чтобы она голову себе разбила об изголовье.

Горбун кивнул и присел на кровать ровно туда, где секунду назад сидел Эмиль, но тут же получил браслетом по щеке. Однако отступать ему не позволили и пришлось схватить девушку за запястья и так и держать, пока она в бессильной злобе мотала головой из стороны в сторону

— И долго это будет продолжаться? — поинтересовался Эмиль

— Пока она не выдохнется, — отрешенно ответил Дору, перетасовывая колоду карт

— Неужели ей нельзя помочь? Усыпи ее хотя бы! В прошлый раз она быстро угомонилась

— Тогда ей придется спать вечность, — Дору раскидывал на полу пасьянс. — Она должна побороть в себе желание умереть самостоятельно. Мы и так достаточно ей помогаем Без нас они давно бы утолили друг другом свое желание

Граф тяжело вздохнул за спиной сына, но Дору не обернулся.

— А может все-таки снимем с нее хотя бы колье? — спросил тогда Александр и тут же спрятал глаза, потому что Дору стоял уже напротив, тряся перед его носом тузом бубен

— Еще слово, papá, и я верну к вашему стулу распятие, чтобы вы раз и навсегда поняли, что я вам не доверяю!

В эту секунду Валентина в последний раз рванулась из рук горбуна и обмякла Серджиу осторожно опустил ее на подушки и укрыл одеялом Со стороны можно было подумать, что девушка спит. Только глаза ее оставались немного приоткрытыми Однако во взгляде не появилось осознанности она смотрела перед собой и ничего не видела Но как только горбун отошел, Валентина вдруг повернула голову в сторону стула и взглянула на своего мучителя широко распахнутыми глаза граф вздрогнул и расправил плечи

— Александр… — позвала она тихо, но четко — Пожалуйста, прикажите Серджиу снять с меня оковы и подарите мне покой Я не хочу больше открывать глаза

— Я не могу, — ответил он, как только в звенящей тишине затих ее голос — Не могу убить тебя

— Я не прошу убивать меня Я прошу помочь мне умереть Вы помогли Брине

— Замолчи! — взревел Александр, за секунду оказавшись подле кровати, и, наплевав на серебро, почти коснулся шеи девушки

Эмиль с Дору бросились к нему и с трудом вытащили в коридор, а до кабинета он добежал сам Дору с Эмилем едва сумели догнать его

— Не смейте заходить в башню! — прорычал граф, остановив преследователей на пороге — С этой минуты никто, кроме Серджиу, не смеет входить к Валентине Вам ясно?

— Успокойтесь, papá, — проговорил Дору абсолютно спокойно — Я знаю, что вы дали моей матери нож, и всегда это знал Без вашего приказа, никто бы этого не сделал

Граф отступил в кабинет и захлопнул дверь прямо перед носом сына Дору развернулся и пошел обратно в башню Валентина спала.

— Как долго еще это будет продолжаться? — спросил Эмиль

— Не знаю

В следующие дни Валентина вскакивала с кровати и добегала до закрытой двери, падала подле ее на пол и рыдала навзрыд, требуя пустить ее к графу Громко и протяжно, раскачиваясь при этом из стороны в сторону на манер кликуш Чаще всего Эмиль или Дору спрыскивал ее водой, она почти сразу затихала и полусонной ее относил в кровать горбун Постепенно приступы сошли на нет, Дору с Эмилем, а иногда и сам граф, начали разговаривать с больной на двух языках, и ответы Валентины довольно быстро сделались сознательными Она перестала смешивать языки и каждую минуту звать графа

— Неужели она встретит Рождество в оковах? — спросил Эмиль Дору, проснувшись в сочельник

— Ты не о том переживаешь, не находишь?

И все же Дору велел ему принести в ванную комнату лохань и наполнить теплой водой

— Тина, пойдем!

Валентина самостоятельно слезла с кровати

— В ванную, — добавил он, когда та решила пройтись по заведенному полукругу

В коридор ее не выпускали, но прогулки по ковру, которым специально застелили холодные половицы, сделались регулярными В эти минуты Валентине самой приходилось удерживать равновесие Серджиу не звали, Дору не мог подать ей руки из-за серебряной рубахи, а Эмиль не хотел, считая, что без помощи девушка быстрее встанет на ноги.

— Что вы от меня хотите? — Валентина недоуменно уставилась на лохань, которая размерами напоминала бочку, срезанную наполовину

— Проверить, спало ли наваждение. Ты должна самостоятельно войти в воду и погрузиться в нее с головой.

Валентина передернула плечами больше от раздражения, чем от холода — башню довольно хорошо протопили.

— У вас в саду есть пруд. Почему бы не окунуть меня в прорубь?

— Не ерничай, красотка! — Дору сел на стул поверх полотенец. — Ты доверилась моему отцу, а не я. Я тебя русским языком предупредил, что Александр Заполье кусается.

Валентина отвернулась и дольше минуты смотрела в пол, а потом спросила уже тихо и серьезно:

— Мне раздеться?

Дору кивнул, и она начала осторожно, чтобы не испортить вышивку о браслеты, стягивать через голову рубаху. Потом потрогала ногой воду, крепко держась за высокий бортик лохани, и сразу же перекинула вторую. На мгновение помедлила под внимательным взглядом графского сына и села в лохань.

— Можешь вылезать! — скомандовал он тут же.

— Ну уж нет! Дай мне отмокнуть! Я и волосы хочу вымыть…

И все же Валентина знала, как быстро здесь остывает вода, и сократила длительность водных процедур до минимума. Замотавшись в простыню, она уселась на край кровати и стала ждать прихода горбуна Трясущимися руками горбун открыл замки на серебряных украшениях. Один щелчок, второй, третий — оковы пали, и колье с браслетами полетели в сундук. Кивком головы Дору дал понять, что горбун может удалиться, и взял в руки расческу Валентина не думала отнимать ее: она растирала запястья, боясь поднимать руки к шее, а потом, когда надевала платье, до неимоверных размеров растянула ворот, чтобы просунуть в него голову.

— Тебе не будет холодно в этом платье? Может, принести кофту? — спросил Дору с озабоченным видом.

— Мне хорошо. Вы здесь даже перетопили.

Губы Дору тронула легкая усмешка:

— Топил профессор, а он в каминах разбирается так же хорошо, как и в нежити.

— Во всяком случае, лучше умирать от жары, чем от холода в присутствии графа. Вот, — и Эмиль протянул Валентине горсть винограда

— Спасибо, но я не хочу, — мотнула она головой, а когда Эмиль продолжил настаивать, поднеся две оторванные виноградинки прямо к ее губам, вскрикнула: — Я вообще не хочу есть!

— Мы знаем, что ты не хочешь есть, — Дору схватил ее за руку, чтобы втереть в запястья пахнущий розами крем. — Но ты должна. Ты прямо светишься… отсутствием здоровья!

— Я ведь съела сегодня вашу овсянку! Что вы еще от меня хотите?!

Она заплакала, против воли, и так же против воли оказалась у Дору на плече Его руки нежно скользили по вздрагивающей спине, а губы при каждом слове касались мочки ее уха:

— Это абсолютно нормально, что ты сейчас бурно на все реагируешь Скоро это пройдет А сейчас мы пойдем погулять! Так что надень вторые рейтузы!

— Ты смеешься! — всхлипнула Валентина — Я еле до ванны доковыляла

— На воздухе тебе станет легче, — встрял в разговор Эмиль — Мы оба будем поддерживать тебя.

Дору отстранил Валентину и потянулся к ее шее, чтобы втереть крем, и она с полными ужаса глазами и немым криком отпрянула от него

— Успокойся, Тина! Я не собираюсь тебя кусать! — он нежно прошелся пальцами по ее коже, и она почувствовала успокаивающую прохладу крема — Ранки почти зажили Уверен, шрама не останется

Валентина зажмурилась, пытаясь сдержать слезы, которые снова рвались из глаз под напором воспоминаний Они были отрывочными — танец, стиснутые плечи, тьма ледяного пола… Но боль оставалась реальной, она и сейчас почувствовала ее и задрожала всем телом

— Я же сказал, что нужна кофта, — усмехнулся Дору

Но Эмиль уже держал в руках шубу

— Нет, — Валентина замотала головой — Я не выдержу эту тяжесть на своих плечах Дай мне мою куртку, пожалуйста

Дору помог ей одеться и подал руку, но у двери Эмиль не выдержал и, подхватив шатающуюся девушку на руки, вынес во двор Морозный воздух ударил в лицо, и Валентина поспешила спрятаться от ветра на груди Эмиля, но тот резко опустил ее на заснеженную тропинку и отступил Валентина пошатнулась и, чтобы удержать равновесие, сделала два шага вперед, или назад — она не видела ничего, кроме снега Он слишком ярко искрился, хотя она и понимала, что сейчас темная ночь А когда в глазах померкло, она принялась судорожно шарить по воздуха и даже скулить, как запертый в комнате щенок, пока не отыскала руку Дору, в которую тут же вцепилась мертвой хваткой

— Не могу… — простонала она.

— Через силу… Сможешь Ты столько всего смогла за этот месяц..

— Месяц? — Валентина припала к груди Дору и взглянула в его бледное тонкое лицо. — Какое сегодня число? Вы говорили про сочельник

— Все верно… — его губы дрогнули в усмешке. — А то, что было до укуса, ты благополучно забыла?

Валентина резко отстранилась и пошатнулась, но руку вырвала и пошла вперед Они в саду — здесь негде заблудиться

— Молодец, Тина! Молодец! — подбадривал ее Дору.

А она не оборачивалась и не знала, идет он за ней или нет. В ушах так звенело, что она не слышала даже похрустывания снега под собственными ногами Но вдруг она обернулась — сама не поняла, почему. Дору стоял в двух шагах от нее, но Эмиля нигде не было.

— Где Эмиль? — спросила она, точно не зная, зачем спрашивает

Ей не нужен еще один спутник. Она бы и от этого избавилась, если бы знала, что садовая дорожка выведет ее в город к людям. Она была согласна даже ползти по ней, если ноги откажут ей окончательно.

— Решил принести тебе шубу. Тебе точно не холодно?

— Мне хорошо, — повторила она, смакуя слово "хорошо": хорошо в этом замке ей не было и никогда не будет

— Вчера днем мы отправили Серджиу за елкой, — глаза Дору блестели.

— Зачем вам елка? — проговорила сухо Валентина, и ей ничего для этого не потребовалось, голос на морозе пропал сам собой.

— Как зачем? Для тебя! Мы даже подарки тебе под елку положили. Хочешь, откроем заранее?

Валентина пошатнулась и ухватилась за Дору. Теперь их носы почти соприкасались, и она могла говорить шепотом:

— Ты знаешь, чего я хочу. Убраться отсюда и забыть вас, как страшный сон. Граф положил мне под елку ключи от Ситроена? — она вывернула пустые карманы куртки. — Или их взял ты?

Взгляд Дору сделался ледяным и ярким. Валентина зажмурилась и снова почувствовала на глазах слезы.

— Ключи уже были у тебя в руках. Ты сама не уехала.

Валентине показалось, что прошла целая вечность, пока она сумела проговорить в голос:

— Я поверила твоему отцу.

— Ну и дура! — почти выплюнул ей в лицо Дору и оттолкнул

Она лишь чудом не упала — и чудо было Эмилем, который подхватил ее под мышки и развернул к себе со словами

— Смотри, кто у меня!

Валентина сумела отступить на шаг, чтобы Эмиль смог развернуть сверток, который прижимал к груди На одеяльце она увидела неподвижную, сложившую крылышки, летучую мышь

— Только не говори мне, — прорычала она так громко, что сама удивилась мощи вернувшегося голоса — Не смей говорить, что это граф и что он так распереживался за меня, что не может материализоваться без моего поцелуя Потому что я, хоть и едва держусь на ногах, сумею с корнем вырвать вот этот куст и отстегать тебя розгами..

Ее качнуло в сторону, и она пошире расставила ноги, чтобы не упасть: такая поза придала ей еще больше воинственного вида

— Убери от меня летучую мышь и себя заодно!

Эмиль с каменным лицом спрятал сверток под плащ Тогда Валентина обернулась к Дору и прокричала еще громче:

— Тоже убирайся! Оставьте меня одну!

— Браво! Браво! — услышала она за спиной низкий голос Эмиля — С тобой, Тина, скучно Что бы я ни сделал, все работает мгновенно Сила духа вернулась в тебя раньше других сил — мои поздравления!

— Я ненавижу тебя! — прорычала она, стоя к нему спиной, а потом все же обернулась — Я тебя

И не договорила На том месте, где секунду назад стоял Эмиль, темнела неподвижная фигура графа Заполье Он был в обычном костюме, только на плечах его еще болталась шуба Валентина резко обернулась — Дору тоже исчез Тогда она снова взглянула на графа Он не сделал к ней шага К чему лишний шаг для вампира, когда между ними и так не больше пяти шагов

— Ну, договаривай, я жду

Голос глухой, точно простуженный Но вампиры не болеют Это злоба Валентина сглотнула Он дал ей повод его ненавидеть, как и обещал

— Не дождетесь! Я никогда Никогда — голос ее затухал, перед глазами все сверкало, но она сумела договорить: — Не скажу вам то, что вы хотите от меня услышать

И вот ее уже окутала звенящая кромешная тьма

Глава 34 "Свидание в зимнем саду"

Валентина не закрывала глаз — темнотой оказалась грудь графа, затянутая в черный пиджак. Отстраниться было первой мыслью недавней жертвы, а второй — прижаться ухом еще сильнее, чтобы в который раз убедиться, что эта грудь пуста. Нет, в ней сейчас бьется сердце — это отголосок ее собственного, но какая разница, когда оно так сильно бьется, что его хватит и на троих… Прочь, прочь эти мысли! Они не ее собственные, они чужие и лезут в голову против ее воли!

— Александр… — Валентина с трудом выговорила имя, с каждым новым звуком все больше и больше сомневаясь в уместности подобной фамильярности после рокового вальса. — Дайте мне, пожалуйста, руку. Я никогда бы вас об этом не попросила, но самостоятельно мне не вернуться в башню.

Он молча сжал ей пальцы и, скинув со своих плеч шубу, накинул поверх куртки.

— Мне не холодно, — пролепетала Валентина, глядя на свои красные сапоги. Смотреть вампиру в глаза она боялась. — И у меня достаточно плотные перчатки, чтобы не чувствовать холода вашей руки, — голос дрожал, не подчинялся. И Валентина пошла на хитрость, подсказанную профессором Макгиллом, начала грубить: — Ваша рука — необходимость, с которой придется на данный момент смириться.

Граф отступил на шаг и теперь держал ее будто в танце — смертельном, и Валентина вновь вздрогнула от накативших воспоминаний.

— Как ты себя чувствуешь?

Она вскинула глаза — злость придала сил телу и голосу. Чего бояться? Умереть? Да он убьет ее, глазом не моргнув, если пожелает… Слова ничего не добавят и не убавят от его желания, зато хоть чуть-чуть согреют ей душу — уберут, пусть всего на мгновение, чувство полной беспомощности.

— Вашими молитвами…

— Валентина, прости меня.

Они смотрели друг другу в глаза, и с каждой секундой в груди Валентины становилось теплее и теплее от охватившего ее гнева

— Послушайте, граф! — она не могла заставить себя еще раз обратиться к хозяину замка по имени. — Не надо только лицемерия. Я ни на секунду не поверю, что вы раскаиваетесь. Только прошу, в следующий раз доведите начатое до конца. Не бросайте меня в состоянии полусмерти.

— Другого раза не будет, — сухо ответил граф и вложил ей в руку автомобильные ключи. — Завтра Рождество. Ведь этот подарок ты просила?

Не нужно было разжимать пальцы, чтобы понять, что она не ошиблась.

— Спасибо, — Валентина была рада, но голос не выражал ни радости, ни сожаления. Он звучал так же бесцветно, как у стоящего перед ней вампира. — Правда, я не уверена, что смогу сейчас сесть за руль. Я даже стоять больше не могу. Можно мы присядем вон на ту скамейку?

Вместо ответа вампир подхватил ее на руки — она даже вскрикнуть не успела, да и к чему кричать — она не испугалась. Он отнес ее к скамейке и, поставив ногами на самый край, расчистил голой рукой снег. В шубе Валентина не почувствовала холода скамейки. Только облегчение

— Я точно пьяная, — проговорила она с подобием улыбки — От свежего воздуха

Затем взглянула на луну — та сияла так ярко, что пришлось зажмуриться, и Валентина тут же почувствовала легкое головокружение, и вот она уже лежит головой на коленях графа Руки сами собой потянулись к его груди, чтобы оттолкнуть, но замерли на половине пути

— Это глупо, но я вам до сих пор верю

Александр поймал ее руки и притянул к своей груди, но взгляд от лица отвел.

— Какое ясное небо, никаких туч. Тебе нравится?

Она не стала смотреть на небо, куда был устремлен взгляд вампира Она не сводила глаз с его профиля, вернее висков, на которых засеребрилась седина Шел бы сейчас снег, она бы даже не обратила на нее внимания

— Мне все равно, — ответила она совершенно спокойно и про небо, и про его тревоги, если действительно имела хоть какое-то отношения к метаморфозе мертвых волос. — Я уже и вспомнить не могу, когда последний раз видела солнце. Я вообще мало чего помню после того, как вы… Укусили меня там, около церкви

— Я был бы рад забыть… — тихо ответил граф и вдруг прижал ее к себе с такой силой, что Валентина и через синтепон, и через мех почувствовала холод его мертвого тела

— Отпустите меня!

— Не хочу и не могу… Ты стала частью меня… Твоя кровь..

— Отпустите… — уже со слезами взмолилась она и зажмурилась

— Почему ты не хочешь остаться со мной?

— Да потому что вы не человек! — вскричала живая девушка, но крик не ослабил нечеловеческих объятий, в которые ее заключили

— А если бы я был человеком? — граф шептал, уткнувшись носом в меховой воротник, и губы его были слишком близко от подживших ранок

Валентина сжалась и даже вскрикнула, когда по телу, точно электрическим разрядом, прокатилось воспоминание о пережитой боли Или боль была новой, и он снова кусал ее… Пальцы разжались, и ключи упали в едва притоптанный снег. Граф тут же ослабил хватку, чтобы нагнуться за брелком Валентина чуть приоткрыла глаза — губы его оставались темными, без кровавых подтеков. Значит, не укусил…

— Вы не человек, — прошептала она, чувствуя, как сводит виски от невыносимого холода — И здесь нет места для "если"

— Отлично! — граф держал ключи, точно приманку: протяни она руку, и он тотчас уберет свою — Если меня нельзя сделать обратно человеком, то ведьвсегда можно обратить тебя…

Валентина протянула руку, но, как и ожидала, схватила дрожащими пальцами воздух.

— За что? Вы же отдали мне ключи..

На лице вампира не отражалось никакой эмоции — посмертные маски и то выглядят более живыми

— Я отдал их тебе, чтобы у тебя был выбор. Я не сказал, что хочу, чтобы ты уехала.

— У меня с памятью теперь большие проблемы, но я все же, пусть не дословно, но помню, как мы обсудили все до вальса. И если я не побежала сейчас к машине, то лишь потому, что ноги меня не слушаются. И вы же спасали меня не для того, чтобы снова убить? — выкрикнула она уже с отчаянием.

— Я не собирался тебя спасать… — усмехнулся граф — Жажда затмила все, но сейчас, когда Дору, подаривший мне первый шанс с тобой, дал второй, я хочу им воспользоваться. Не жмурься, смотри на меня без страха. Сейчас я с тобой человек. Для вампира ты всего лишь кожаный бурдюк с кровью, и если я захочу вновь его откупорить, ты никуда от меня не денешься.

Валентина попыталась дернуться, но не смогла. Тело окоченело. Все, что она чувствовала, это обжигающий холод его губ, вжатых в ее шею — хотелось кричать, бежать, но тело против воли тянулось к мучителю.

— Вот видишь, — прошептал вампир ей на ухо. — Я контролирую себя, а ты — нет, ты всего лишь беззащитная смертная…

Он тут же отпустил ее, и Валентина упала на скамейку лицом вниз. Руки судорожно затянули меховой воротник, по щекам уже катились слезы, которые она пыталась и не могла сдержать. Она зарыдала в голос и рыдала в гнетущей тишине ночи довольно долго, а потом слезы высохли сами собой, будто их и не бывало. Валентина сразу села, чувствуя полную свободу — ключей в кармане больше не было, но рядом не было и графа, несущего с собой мучительную смерть.

Валентина попыталась подняться — если она не вернется в замок, то простудится. Добавлять своему несчастному телу еще больше мучений было верхом мазохизма Чтобы подняться, Валентина вцепилась пальцами в чугунный подлокотник скамейки, но сделав осторожно первый шаг, тут же сообразила, что назад дорога все же немного короче

— Вы..

Граф стоял на тропинке и смотрел на луну

— Ты думала, я брошу тебя здесь?

Он так и не перевел на нее взгляда, и Валентина, судорожно кутаясь в меха, спросила довольно громко:

— Что вам от меня в действительности нужно?

— Я сам не знаю, Валентина Действительно не знаю Я хотел от тебя ребенка, но сейчас… Я больше не верю, что стану ему хорошим отцом. Хотя бы в том плане, что сумею оставить его мать живой так надолго..

— Вы не можете хотеть от меня ребенка! — Валентина громко сглотнула. — Вы не хотите ребенка от женщины, которая вас

Она прикусила язык. Граф уже смотрел на нее, прожигая ледяным лучом, бьющим из горящих глаз, до самого сердца.

— Ну же, скажи уже наконец…

Валентина выдержала взгляд Затем на мгновение зажмурилась и решилась на отчаянный шаг:

— … которая вас любит

Минута тишины, минута холода, который пробрался под одежду и сжал сердце

— Магия больше не подействует, — проговорил вампир медленно — Я не превращусь из монстра в добряка так просто

Валентина смотрела, как исчезают в его большой ладони ключи как символ крохотной надежды на жизнь

— В одну реку не входят дважды, — еле вымолвила Валентина. — У вас есть уже один несчастный ребенок от нелюбимой женщины Заставив меня родить, вы убьете двоих, вместо одной Не желаете отпускать меня, то вот

Она отвернула меха и оттянула ворот пуховика В ее глазах стояли слезы

— Уже почти Рождество Если в вас осталось хоть что-то человеческое, будьте милосердны

Она сделала шаг вперед и опустилась перед ним на колени Граф положил руку ей на голову, чтобы удержать от падения

— Милая, я не знаю, что такое милосердие Я теперь знаю только вечную жажду и вечное одиночество, — он начал гладить ее по голове, сбивая шапку на затылок — Одной рукой я отдаю тебе ключи, а другой мне хочется прижать тебя к себе и никуда не отпускать Я не убиваю тебя лишь потому, что в моем мертвом сердце наперекор здравому смыслу поселилась надежда, что я могу получить и ребенка, и жену..

Валентина подняла на него влажные глаза, но встретилась с пустотой граф исчез Она вдавила руку в снег и, поднявшись на четвереньки, ухватилась за ледяную изогнутую ножку скамейки, но встать не успела — она взлетела в воздух и вновь оказалась прижатой к черной груди По щекам покатились слезы — огромные, горячие, бессильные Граф перехватил ее под коленки и медленно двинулся к выходу из сада

— У меня нет выбора, да? — пролепетала Валентина, глотая слезы, но так и не получила никакого ответа Даже простым кивком головы

Граф уже занес ногу, чтобы толкнуть дверь, но вдруг та распахнулась усилиями горбуна Внутри было светло от горящей елки Граф опустил Валентину по пол и сорвал с нее шубу Куртку она сняла сама, не сводя глаз со свечей, в теплом свете которых сверкали орехи и яблоки А на самом верху елки, к великому удивлению Валентины, парил, раскинув крылья, ангел

— Ты пока не представляешь, как вкусны яблоки из нашего сада, — проговорил граф глухо, оставаясь за ее спиной — Но ты попробуешь их Обязательно И полюбишь

Она не вздрогнула от его прикосновения и покорно откинула голову назад, высвобождая из ворота шею, но вампир лишь развернул Валентину к себе, стиснув до боли плечи

— Почти Рождество Не лишай меня в такой день надежды Во мне не умер еще маленький мальчик, верящий в рождественское чудо

Граф крепко взял ее за руку и подвел к накрытому столу. Валентина с ужасом уставилась на блюдо с гусем в яблоках, тушеную капусту с сосисками, пряники, облитые шоколадом и попыталась хотя бы чуть-чуть почувствовать голод.

— Я ничего не хочу… Вернее, не смогу съесть Позвольте мне сесть. Или лучше лечь. Я хочу уйти к себе… — она вдруг замерла от смысла, который нечаянно вложила в слова, но все же закончила начатую фразу, — в башню.

Граф без слов поднял ее в воздух и направился к лестницы. Проходя мимо елки, Валентина зажмурилась и вдохнула хвойный аромат полной грудью, чтобы сохранить запах детства на всю ночь и на весь день. На больший срок она боялась чего-либо загадывать.

Глава 35 "Танец среди звезд"

Валентина проснулась в середине дня и первым делом протянула руку к подушке, но сон, в котором она видела графа тихо вошедшим в башню, чтобы рождественским подарком оставить на подушке ключи от Ситроена, оказался только сном. Она встала, оделась в джинсы и свитер и вышла из башни с заколоченным окном на свет. Нет, до света надо было еще пройти несколько шагов. Здесь наверху ставни оставались закрытыми, а вот лестница уже вырисовывалась в дневном свете довольно четко.

Валентина вцепилась в перила и начала спускаться. Ступеньки лестницы давались ей с трудом. Она останавливалась раза три, чтобы перевести дыхание. Внизу, собрав все силы не в кулак, а в ноги, она вошла в столовую и с радостью оперлась о стол, на котором продолжала одиноко белеть пустая тарелка и по-прежнему стояли четыре кубка.

— Что вы будете есть? — послышался за спиной тихий, немного взволнованный, голос горбуна.

— Овсянку, — ответила Валентина, не обернувшись. — И горячий чай, ромашковый.

— Вы издеваетесь? — проговорил горбун уже зло, восприняв озвученное ею больничное меню как выпад в свой адрес.

Валентина опустилась на стул и повернула к горбуну голову.

— Нет. Это то, что мой организм способен сейчас принять.

Слуга с поклоном удалился, и она принялась ждать Но через пять минут все же поднялась и дошла до елки Под ней действительно лежало несколько свертков в современной упаковочной бумаге. Эмиль или Дору ездили в город. Наверное, купили для нее краски

Валентина развернула первый сверток и действительно нашла в нем коробку английской акварели и завернутые в тряпичный чехол кисти. В другом была дорогая бумага, ручной работы, с красивыми рельефными краями В большом оказались сапоги Черные. Дорогие и непременно удобные. Она тут же переобулась и сделала пару шагов вокруг елки. Шубы в подарках не было. У елки, на спинке стула, висела вчерашняя, которую хозяева явно оставили для нее

Последний сверток оказался самым маленьким и самым тяжелым. В нем была деревянная шкатулка, а в шкатулке лежало сапфировое колье. Она захлопнула ее тут же и вернула под елку Плевать, от кого этот подарок Пусть даже не от графа, но колье ей не нужно. Она желала найти на дне шкатулки ключи Но Александр Заполье не давал ей свободы.

— Ваша овсянка

Горбун удалился, не добавив больше ни слова Валентина села за стол и развернула салфетку, в которую были завернуты столовые приборы, и вместе с ложкой на стол упали ключи от Ситроена Она вскочила, едва сдержав крик Но тут же села и принялась есть, глотая кашу не жуя, хотя в ней ложка стояла. Горбун принес чай, но ничего не сказал, когда заметил, что она нашла ключи Валентина выпила свою ромашку и, набросив на плечи шубу, вышла с парадного входа Серджиу стоял позади нее, но не предложил помощь, когда дверь, которую девушка тянула за железное кольцо, захлопывалась, не успев открыться Наконец Валентина сумела протиснуться в щель, но дверь поймала ее за край шубы, но сейчас приоткрыть ее оказалось легче — надо было просто приложиться к ней плечом

Злость горбуна волновала Валентину не меньше, чем слабость собственного тела Она не сумеет без его помощи откопать машину После всех этих снегопадов Ситроен должен был превратиться в огромный сугроб Но она замерла в удивлении машина была полностью откопана, даже под колесами не осталось снега

— Значит, он действительно хочет, чтобы я уехала, — сама себе вслух сказала Валентина и открыла водительскую дверь

— Вы действительно уедете вот так, не попрощавшись?

Она вздрогнула, увидев подле двери горбуна

— Мы вчера попрощались Второго прощания я не переживу Вы ведь понимаете, о чем я?

Она вжалась затылком в подголовник В голове зашумело, и Валентина почувствовала, как ее бросило в жар

— Вы уверены, что в состоянии вести машину?

— Никогда в жизни я не стала бы водить в таком состоянии, — Валентина вцепилась в руль — Но сейчас мне лучше разбиться на дороге, чем остаться здесь еще хотя бы на одну ночь Да не бледнейте. Серджиу! Я хочу жить и потому постараюсь ехать осторожно На этой дороге нет ни одной машины, так что не страшно А в городе я передохну Сомневаюсь, что кто-то бросится меня разыскивать Я сейчас поднимусь за документами и уеду Я не стану ничего брать из вещей Только маленький рюкзачок и Подарки Все, кроме колье

— Я могу спустить вам чемодан

— Не нужно Я все выкину, как только доберусь до дома Не хочу никаких воспоминаний

— Вы думаете, что таким образом забудете этот декабрь? — усмехнулся горбун

— О, нет! — Валентина нервно коснулась шеи — Я никогда его не забуду Декабрь, я имела в виду Я сначала хотела пожелать вам счастливого Рождества, но сейчас подумала, что это даже хуже насмешки

Она дрожащей рукой завела машину Хотела завести, но ничего не получилось В глазах опять стало мутно, а на шее и лбу выступила испарина От слабости и опустошения

— У меня нет ключей от машин господ, — проговорил горбун, и в его голосе действительно проскользнуло сожаление

— Неважно, — Валентина уронила руки на колени. — Я все равно не умею заряжать аккумулятор Как думаете? — она смотрела ему в глаза. — У меня есть шанс уехать или он вернул мне ключи только потому, что знал, что машина не заведется?

— Кто он? Дору? Потому что это он откапывал машину.

Валентина зажмурилась и лишь с трудом не разревелась

— Кто положил ключи в салфетку?

Горбун пожал плечами и, ничего не сказав, поковылял обратно в замок Валентина выскочила следом, но тут же привалилась к машине По щекам бежали слезы, но она напомнила себе, что сегодня Рождество, а в Рождество надо верить в сказку Всегда надо верить в добро. В то, что оно побеждает зло. Иначе невозможно жить. Иначе сразу надо умереть.

Она медленно, но верно двигалась к своей цели — к башне. Отдохнув немного, Валентина собрала рюкзачок, спустила его вниз и оставила в багажнике машины. Потом попросила Серджиу разогреть для нее капусту с колбасками. Поела и села в кресло у растопленного камина дожидаться пробуждения вампиров.

— Где граф? — спросила она у появившегося Дору.

— Пошел прогуляться по кладбищу.

Валентина молча сорвала со спинки кресла куртку, вытащила из рукава шапку и шарф и пошла к двери, даже не обернувшись на вопрос Дору, не жмут ли ей сапоги. Он прекрасно знает, что не жмут и даже не скользят. В них идти через снег куда легче, чем в ее прежних. Она не пошла на кладбище. Она была уверена, что Александр ждет ее на садовой скамейке.

— Почему ты не уехала? — спросил граф, поднимаясь ей навстречу.

Он протянул руку, но она ее не взяла, а присела на самый край скамейки, плотно сжав дрожащие коленки.

— Машина не завелась, — ответила она тихо, глядя в вытоптанный снег. Граф явно ходил взад-вперед, пока ждал ее, и лишь за миг до ее появления присел на скамейку.

— И это единственная причина, по которой я сейчас тебя вижу? — спросил он, продолжая стоять напротив скамейки.

— Да. Но я пришла не к Дору, а к вам, чтобы вернуть вот это.

Валентина протянула руку, и граф схватил ключи, точно ребенок — выпрошенную конфетку. Она увидела в его глазах радость. Что за глупость — он ведь обязан читать в ее голове причину возвращения ключей.

— Я хочу, чтобы вы вернули их мне сами, а не через сына. К тому же, я уверена, что Дору положил мне их в салфетку только потому, что знал, что машина не заведется.

— Зачем ты пришла сюда, зная, что я со сна ужасно голоден! — прорычал граф и сорвал ее со скамейки.

Валентина не дернулась — она смотрела в его ледяные глаза абсолютно сухими глазами.

— Вы сказали, что хотите быть со мной человеком. Какова же цена вашего слова, что вы даже не пытаетесь сопротивляться чудовищу, которое живет в вас?

Граф отпустил ее и отступил на шаг

— Что ты хочешь от меня? Ключи?

Но он не показал их. Наверное, успел спрятать в карман, потому что руки его были пусты. Теперь пусты, когда он выпустил из них жертву.

— Давайте прогуляемся вдвоем? — ответила Валентина. — В последний раз.

Граф кивнул, и они пошли поодаль друг от друга. Вдруг вампир резко остановился и произнес пустым, лишенным всяких эмоций, голосом:

— Это твой выбор, Тина, и я должен его принять Пусть Рождество еще не закончилось, но в моей нежизни, наверное, действительно нет места сказке…

Валентина сжала протянутые ключи, сжала до боли и сделала шаг вперед. Только бы не обернуться, только бы не встретиться с этими темно-карими глазами, Он мертв, почти три века как мертв, Его не существует…

— Я стал бы тебе хорошим мужем И хорошим отцом твоему ребенку. Если бы ты только согласилась.

Валентина еще сильнее сжала в руке ключи Только бы не обернуться, только бы не встретиться с этими темно-карими глазами… Иначе она поверит, что он живой, все еще живой, несмотря на все эти годы, которые он хищником блуждал во мраке ночи.

Голос несуществующего графа Заполье замер в ночи, и Валентина услышала удаляющиеся в сторону кладбища шаги Только бы успеть обернуться, только бы успеть остановить его Но он уже растворился во мраке Бежать! Догнать! Остаться с ним! Однако каким-то там чувством, которое еще осталось не пошатнувшимся, Валентина в самую последнюю секунду поняла, что следовать за ним не имеет права Она — человек, он — хищник, и в настоящих сказках существует лишь добро и зло и ничего между

Она сунула ключи в карман и стащила перчатки, чтобы вытереть о куртку вспотевшие ладони, и потом покрепче затянула на шее шарф Эти мертвые темно¬карие глаза, эти мертвые губы, которых она коснулась всего однажды, эти мертвые руки она запомнит навсегда, а сейчас надо идти к машине, пока машину не занесло Дору явно следил за ними и сейчас заведет для нее Ситроен

Но ноги никуда не шли Валентина протянула ладошку и поймала на нее снежинку

— та мгновенно растаяла, превратившись в слезинку Тогда она приложила ладонь к пересохшим губам и слизнула сухим языком холодную каплю Затем обернулась в сторону голых деревьев, но ничего и никого там не увидела

Вдруг сильные руки схватили ее за плечи и рванули вверх Она хотела закричать, когда поняла, что перестала чувствовать под ногами землю, но холодная ладонь закрыла ей рот.

— Не бойся, Тина, ничего не бойся. Со мной ты в безопасности!

Голос графа был бархатисто нежный, и она поняла, что бояться чего-либо уже слишком поздно.

— Мы не окончили наш вальс по моей вине А я всегда плачу по долгам

Он закружил ее в ночи Башни замка остались далеко внизу Мириады звезд вместе с одинокими снежинками слились в одну ослепляющую вспышку. Вдруг Александр остановил свой танец, приблизил свое бледное лицо к такому же бледному ее лицу и, едва касаясь дрожащих губ, прошептал:

— Куда ты бежишь, дурочка? Что ждет тебя там, за снежным полем? Кто еще поднимет тебя к звездам? Только я!

— Я знаю…

Она вдруг сама ответила на его поцелуй, а потом в испуге резко отстранилась и прошептала:

— Мне не нужны звезды. Они прекрасны издалека, а вблизи холодные и страшные. Такие же, как и вы, Александр.

Молчание длилось долго, как сама вечность, и вдруг Валентина поняла, что падает вниз. Только страха не было. Ему на смену пришло спокойствие: вот все, наконец, и закончилось — Александр Заполье исполнил ее просьбу, подарил покой. Исполнил, как и хотел, — не кусая. Подарил в безумном танце покой сердцу и телу. Валентина покорно закрыла глаза, чтобы больше никогда их не открывать.

— Я не мог отпустить тебя без последнего поцелуя.

Она почувствовала тепло его губ и открыла глаза, чтобы встретиться с горящим безумным огнем взглядом. Падение замедлилось.

— Падать со мной намного приятнее, чем без меня. Не находишь? — расхохотался граф злобно.

Она ничего не ответила и снова закрыла глаза.

— Так хочешь спуститься на землю или среди звезд тебе лучше?

— Отпустите меня! — она не открывала глаз. — Пожалуйста! Мне так будет легче, а вам покойнее.

В то же мгновение новые сапоги врезались в мягкий снег. Граф продолжал удерживать ее руку в своей, и Валентина, до конца не веря еще, что не разбилась насмерть, почувствовала, как он вложил ей в ладонь ключи от машины.

— Ты потеряла их во время танца, — сказал Александр Заполье тихо. — Я сейчас три раза спрошу тебя, хочешь ли ты уйти, и если в третий раз ты ответишь мне "да", я отпущу тебя… С Богом! Тина, ты хочешь уйти?

— Да, — ответила она, опуская глаза, но свободной рукой граф тут же взял ее за подбородок.

— Не отводи глаз, когда решается наша судьба. Второй раз спрашиваю: Тина, ты хочешь уйти?

— Да, — ответила она, пытаясь высвободиться из железной хватки

Граф не отпускал ее

— Третий и последний раз: Тина, ты хочешь уйти? — он почти кричал

— Что вы хотите от меня, Александр? — голос Валентины сорвался на крик — Ребенка или меня?

Граф убрал руку с ее лица, а через мгновение разжал и пальцы, удерживавшие ее ладонь.

— Ты можешь спросить меня хоть сто раз, и каждый раз получишь от меня разный ответ Я не знаю верного. Я запутался Ты перевернула мой мир, отняла у мертвого сердца покой и теперь в страхе сбегаешь от мертвого, которому ты нужна, к живым, которым на тебя плевать. Тебе должно быть стыдно за себя, Валентина!

— Мне стыдно… — голос ее дрогнул — За вас Вы, чудовище, разрушили мой мир, и я не верю, что когда-нибудь сумею собрать все его осколки, которые разметало по земле зимним ветром

— Давай построим новый Вместе

— Мне страшно поверить

Она замолчала и сумела поднять глаза к луне

— Во что? — спросил он.

— В сказку В то, что чудовище может стать добрым Что зло может не причинять людям зла Что вампир может не убивать! Да!

— Что "да"?

Она заставила себя взглянуть ему в глаза: они были ярче луны

— Я в третий раз отвечаю — "да" Я хочу уйти от вас, Александр!

Он распахнул перед ней дверцу машины, около которой они стояли и которую она до сих пор не заметила, глядя лишь на вампира А сейчас быстро поднырнула под его руку и опустилась в кресло Молниеносно пристегнула ремень безопасности и вставила ключ в зажигание Машина, конечно же, не завелась

Граф Заполье молча смотрел на ее руку, дергающую в бессильной злобе ключ

— До свидания, Тина

— Закройте дверь, Александр, и не смотрите на меня через стекло Я не хочу, чтобы вы видели, как я плачу

И он исчез А через секунду она зажмурилась от яркого света фар Машина остановилась лоб в лоб За рулем был Эмиль Он молча сунул руку в салон, чтобы открыть капот, подсоединил кабели и скомандовал повернуть ключ Ситроен завелся с первого раза

Не сказав ей ни слова, Эмиль сел в свою машину и уехал Валентина захлопнула дверцу и вытерла слезы концом шарфа Пошел снег Дворники бешено заработали, сметая снежинки с лобового стекла Только слез с глаз смахнуть не могли, а именно они мешали Валентине видеть дорогу

— Выезжай уже, дура! — сказала она сама себе — Ты же почти дипломированная кукольница, так что пора перестать быть марионеткой, пусть даже в руках самого искусного кукловода У тебя вся жизнь впереди Умереть ты всегда успеешь

Она втопила в пол педаль газа и даже не стала сбавлять скорость на повороте Машина уносила ее все дальше и дальше от вампирского замка через лес, через поля, направо, налево, направо и обратно в мир, где нет места сказке

— Что будем делать? — спросил Дору, когда граф вошел в пустую башню

— Ждать, — лицо Александра не выражало ничего — Как говорят, забыл? Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается

— Сколько ждать?

— Если бы я знал! — Александр вдруг усмехнулся — Во всяком случае, пока не поспеют яблоки в саду, ей здесь делать нечего Я могу не сдержаться, а я ведь пообещал Валентине, что она узнает их вкус

— Вы не даете пустых обещаний Если, конечно, это не обещание — не кусаться

Дору расхохотался Зло и противно Граф даже скривился

— Ты — плохой сказочник, а плохие сказочники не должны браться за добрые сказки

Дору перестал смеяться

— В добрых сказках зло всегда наказывают

— Нет, в добрых сказках, чудовище становится добрым

— В добрый путь, papá!

Дору развернулся и вышел. Только тогда граф заметил на кровати оставленное Валентиной колье с сапфирами Он достал его из шкатулки и любовно погладил камни.

— Не переживайте Она совсем скоро вернется и вы украсите ей шею.

КОНЕЦ первой части

Часть вторая "Смерть": Глава 1 "Апофеоз любви"

На столе в кабинете графа Заполье лежали яблоки. Опадыши. Он строил из них пирамиды в качестве апофеоза любви. Последнее яблоко он водрузил вчера, но не знал, что оно будет последним. Сейчас он шарахнул по столу кулаком — яблоки подлетели в воздух и покатились со стола на пол. Александр опустился в кресло и закрыл бледное лицо дрожащими руками. Потом выдохнул и открыл глаза. На столе осталось несколько яблок. Он смахнул их с папки, в которой лежали акварельные пейзажи его родного Дубровника. В основном, морские. Она была там, на его земле… Валентина сказала ему "нет" так, как может сказать только женщина, которая любит и не хочет признаться в этом даже самой себе.

— Чего вы ждете, рарá?

— Вон! — заорал граф и пульнул в сына яблоком.

Дору поймал его и метким ударом выкинул в распахнутое окно. Удар был настолько сильным, что яблоко угодило прямо в пруд, который высказал свое недовольство тихим всплеском зацветшей воды.

Эмиль куда-то исчез. Посылка с акварелями пришла на его профессорский адрес в Бухаресте.

— Где Тина сейчас? — прорычал Александр свой вопрос.

— Вы про обратный адрес?

На посылке его не было.

— Она в Санкт-Петербурге, — ответил Дору, не дождавшись, когда же отец озвучит мучивший его вопрос. — Привезти ее?

— Я сам. Я умею теперь водить машину.

Граф резко поднялся и шагнул в коридор, потом вернулся, сорвал с себя домашний халат и швырнул на диван. Он оказался накинутым на голое тело, и Дору даже прищурился, потому что ему вдруг показалось, что отцовская грудь ходит ходуном.

— Чем я могу помочь? — спросил он тихо, когда отец во второй раз прошел мимо него.

Но граф ничего не ответил. Он распахнул дверь в комнату, которая служила ему гардеробной, и, вытащив старый чемодан, с которым сто лет тому назад явился в замок Эмиль, швырнул в него пару костюмов.

— Что тебе надо? — обернулся он к двери.

Эмиль протягивал ему солнцезащитные очки.

— Это мне зачем?

— Уберечься от фар встречных машин. Они реально слепят.

Граф кивнул и нацепил очки на голову.

— Ты еще что-то хочешь мне сказать? — спросил он уже с нескрываемым раздражением.

— Пожелать удачи… — проговорил Эмиль тихо, а граф рассмеялся громко и зло.

— Оставь человеческие штучки для своих студентов. Желай им удачи на экзаменах. А моя удача у меня в кармане. Вернее, в моих венах. В них еще слишком много ее крови. Она никуда от меня не денется, приползет ко мне на коленях.

Эмиль отступил к порогу, но не вышел в коридор.

— Но вы не этого ж хотите…

Его голос оставался тихим, а граф опять перебил приемного сына криком:

— Я не знаю, чего хочу! Нет, знаю! — он рассек воздух указательным пальцем. — Чтобы она была здесь, в башне, у меня под боком… Хочешь называть это любовью, называй!

— Я бы назвал это зависимостью…

Граф замер, но лишь на долю секунды. Потом раскрыл рот, но ничего не сказал, лишь покачал головой. Однако спустя пару секунд все же выпалил:

— Это одно и то же, молодой человек! Одно и то же! Когда тебе нужен кто-то до такой степени, что ты не можешь дышать…

— Вы и без нее не могли дышать…

— Не придирайся к словам, профессор! Я пытаюсь объяснить тебе то, о чем ты не имеешь никакого понятия! Любовь — это желание умереть, если она безответна.

— Вы очень доходчиво объясняете, господин вампир!

Эмиль позволил себе смешок и вышел. Александр замахнулся было на дверь рубашкой, которую сжимал в руках, но так и не швырнул в пустоту, а быстро надел. В горле стоял завтрак, который он опрокинул в себя одним глотком. Руки тряслись, ноги не слушались, но он и так потерял два драгоценных часа короткой летней ночи, а сборы еще не окончены.

Он выбежал из парадных дверей и замер. Его черный вольво-универсал стоял у подъезда. Дору вылез из машины и вбежал по ступеням к отцу.

— Рарá, дорожный гроб — это только на крайний случай. В нем невозможно вытянуть ноги. В гостиницах никто не отменял карточки "Do Not Disturb"… Papá, ваше лицо говорит мне сейчас, что я впустую потратил с вами столько вечеров, объясняя, как путешествовать в современном мире!

— Я еду не путешествовать…

Граф обошел сына и медленно спустился к машине. Открыл багажник, чтобы бросить сумку в гроб, и замер.

— Это что такое?

— Розы, — ответил Дору с верхней ступеньки и поспешил вниз, но замер на середине лестницы от отцовского окрика:

— Я сам вижу! Целый гроб роз. Ты сдурел?

— Там всего-то три дюжины. Не так уж и много для девушки, которую вам хочется назвать женой, или я не прав?

Граф захлопнул багажник.

— Про розы или про жену? Дору, это дурь! Я все равно не довезу их.

— Довезете!

Он сбежал вниз и вдруг кинулся отцу на шею. Под натиском сына граф даже пошатнулся, но машина уберегла его от падения.

— Дору, ты что? — Александр похлопал сына по спине.

— Может, мне поехать с вами? Я не буду мешать, но… Понимаете, фильмы — одно, а настоящий мир совсем другой…

— Неделю я выдержу. К тому же, через три дня у меня будет поддержка в виде Валентины. Ты в меня не веришь?

Дору отстранился и сжал губы. В этот момент с лестницы послышался голос Эмиля:

— Не забудьте фары включать, чтобы вас не остановил дорожный патруль. И постарайтесь не надевать темных очков вне машины — не то будете по-дурацки выглядеть ночью. Да, и ешьте много с вечера, иначе просто задохнетесь от жажды в толпе живых людей. Ну, с дьяволом!

Александр зло взглянул на приемного сына. Потом мягко оттолкнул от себя родного и сел в машину. Ключ надежно лежал в глубоком кармане брюк. Оттуда ему не выпасть. Наконец решившись и по-человечески выдохнув, граф выжал педаль тормоза и нажал на кнопку стартера. Потом быстро переставил ногу на педаль газа, и черный автомобиль поехал вперед, оставляя за собой на грунтовой дороге клубы пыли.

Дору сел на ступени парадной лестницы и уставился перед собой отсутствующим взглядом.

— Я уложил вещи, — подсел к нему Эмиль. — Когда выезжаем?

— Через час. Дадим ему фору, — Дору медленно повернул голову к брату. — Как думаешь, дать им встретиться до или после клуба?

— Вместо, — Эмиль хлопнул себя по коленям и зло хмыкнул. — Она дура, полная…

— Просто ты ничего не смыслишь в любви. А я по-доброму завидую отцу. Он будет счастлив, вот увидишь!

Эмиль поднялся первым.

— Я больше доверяю своему шестому чувству, чем стихам о любви. Она уже не человек, не человек… Почему же вы меня не слышите?

— Она человек, человек… Что за бред?! — всплеснул руками Дору. — Ты сам таскал ее полуживую на руках. Если бы она не была человеком, то давно бы переродилась в нечто, а она за полгода даже на ноги не встала. Ты же видел ее в Петербурге. Это ходячая смерть…

— Вот именно! — Эмиль сунул руки в карманы и уставился на полный круг луны. — Она не жилец. Я понимаю, что она должна сначала умереть, и когда граф убьет ее, я хочу быть рядом. Возможно, ему понадобится наша помощь…

— Бред! — закричал Дору во все горло. — Ему помощь нужна сейчас, чтобы самому не спалиться. И не только на солнце. Валентина меня волнует меньше всего. Если она и переродится, то в вампира. С помощью отца, а в этом уж точно нет ничего страшного. Но я отчего-то уверен, что отец заставит ее сначала родить. Так что, дружище, тебе ждать по меньшей мере год, чтобы удовлетворить свое любопытство!

Дору почти выплюнул последнее слово и начал подниматься к входным дверям, которые горбун держал открытыми.

— Постой!

Пришлось обернуться. Эмиль смотрел на него в упор.

— Я люблю твоего отца. Не смей обвинять меня в том, что я ставлю опыты на нем самом или на его Валентине.

— А я ничего такого не говорил!

Зато тяжелой дверью Дору хлопнул очень даже многозначительно. И Эмиль остался ждать его возвращения на улице. Все собрано. Пусть теперь и Дору соберет себя по частям и станет ему союзником.

— Кто она? — спросил профессор луну, но та ничего не ответила.

Только если подмигнула. Или это Эмиль на секунду зажмурился, ослепленный ее сиянием. Жаль, что не догадкой.

Александр тоже то и дело перегибался через руль, чтобы посмотреть на луну. Она казалась ему тусклой, потому что он все время забывал про темные очки, которые торчали у него на носу. Встречных машин было мало, но все равно граф всякий раз вздрагивал и сруливал к обочине.

На луну в это время не смотрела лишь Валентина. Через плотные портьеры ее мучительный свет не проникал в комнату. Обшарпанную, со старыми обоями, крохотным холодильником в углу, раскладным диваном вдоль одной стены и с письменным столом напротив. Сейчас на столе стоял раскрытый чемодан, из которого на создательницу глядели две марионетки. Одна была копией графа Заполье, а вторая чертами лица напоминала саму Валентину. Только волосы у куклы были ярко-рыжими.

Валентина вдруг резко захлопнула крышку и схватилась за телефон, чтобы отправить сообщение арт-директору местного темного общества. Она не будет выступать на их слете, не будет.

— Снова не спишь?

Это Валентина ответила на звонок матери. Они всегда говорили ночью. У нее в Америке как раз было время ланча.

— Мам, я днем высыпаюсь. Эти таблетки совершенно сбили мне режим.

— Что говорит врач?

— Жди. Что он еще может сказать? Больше спи. Не нервничай.

— А ты нервничаешь? Из-за чего?

Голос матери звучал обеспокоенно, но Валентине чудилась в нем наигранность. Мать желает услышать историю, которую дочь никогда не расскажет. Валентина сказала только, что ушла из очень токсичных отношений и никак не может вылезти из депрессии. Даже академка не помогла, как и смена места жительства. Она не исполнила свою мечту, в Рождество, седьмого января, не спала в своей старой кроватке. Тетка неожиданно сумела сдать квартиру. Валентина жила со съема, подыскав себе комнатку в коммуналке в самом центре города. Для мастерской — самое то.

Она заранее сделала кукол, чтобы в будущем семестре представить их в качестве дипломной работы. Она надеялась, что клин клином вышибают, но работа над лицом графа Заполье вогнала ее в еще большую депрессию. Она полетела в Хорватию и отправила рисунки профессору Макгиллу за день до вылета, не приложив никакой записки и даже не подписав конверта.

Она даже себе не могла дать точный ответ, чего искала в Дубровнике — излечения или двери, которую ей необходимо было закрыть, чтобы начать жить заново. Или то, что ей в действительности было нужно, — это сказать Александру Заполье спасибо за то, что он сумел наступить на горло чудовищу и проститься с ней человеком. Она будет счастлива, если его холодное сердце хоть на минуту согреется от взгляда ка теплые акварели.

— Как понимать твой отказ? — пришел ей ответ от организатора вампирской ночи.

— Твое имя стоит в афише.

— Я плохо себя чувствую. Очень плохо, — добавила Валентина капслоком. — Врач запретил мне любые волнения. А я нервничаю, когда выхожу на публику. Но могу предоставить кукол, если вы найдете кукловодов.

— Мы поищем.

Валентина положила телефон на разобранный диван и прилегла на подушку, продолжая смотреть на закрытый чемодан. Зачем она предложила отдать неизвестно кому драгоценных кукол? Это ее дипломный проект. Нет, это часть ее души. Это ее граф… К нему нельзя прикасаться чужим рукам.

Она резко протянула руку к телефону и нечаянно скинула его на пол. Пришлось подползти к краю, чтобы поднять телефон, но даже пары секунд вниз головой Валентине хватило, чтобы почувствовать головокружение. Сжав телефон до боли в ладони, она откинулась обратно на подушку и закрыла глаза. Она нашла для себя кружок танцев — одни девочки, ни одного мальчика, чтобы хоть немного привести в порядок вестибулярный аппарат, но сколько бы она ни кружилась по зеркальному залу, в быту каждое резкое движение выбивало ее из колеи.

Валентина подняла руки к волосам, скрутила их в узел и замерла. Она полгода не была в парикмахерской, и передние пряди отрасли и больше не лезли в глаза. Она спокойно собирала волосы в хвост, когда работала, да и вообще стала ловить себя на том, что не носит распущенных волос, как раньше. Только на ночь она давала им свободу, раскидывая по подушке веером. За стенкой было тихо — семья на лето уехали на дачу, и Валентина наслаждалась иллюзией свободы. Что делать осенью, она пока не решила — вернется в Варшаву или будет пытаться доучиваться дистанционно. Она нашла в чужой комнате старый отрывной календарь, но листы не отрывала, а просто перечеркивала красными чернилами каждый прожитый день, и не уставала благодарить за него то Бога, то графа Заполье.

— Я буду выступать, — Валентина наконец сумела набрать сообщение оргкомитету и закрыла глаза, ища ускользающий от нее каждую ночь сон.

Глава 2 "Встреча после разлуки"

Валентина села на диван и тяжело выдохнула — она не врала, говоря, что ужасно себя чувствует. А за два следующих дня сдала еще сильнее. Ее выступление через три часа, но в клуб следует приехать хотя бы за час до начала. А она еще не переоделась в костюм, не наложила грим и даже не вызвала такси. Впрочем, последний факт ее более чем устраивал — она не будет готова еще минимум полчаса.

Дверца платяного шкафа оставалась открытой с предыдущей попытки одеться, от которой пришлось отказаться из-за начавшегося головокружения. Валентина видела свое отражение: можно обойтись без всяких белил. От адриатического загара не осталось и следа. Она больше похожа на вампира, чем ее марионетки. Впрочем, они изображают людей. Она не хочет больше объяснять учителям свой интерес к вампирской теме. Вампиры ее больше не интересуют.

— Ангел вас дери!

Она спрятала лицо в ладони и ткнулась головой в дрожащие колени, а затем, поняв, что не заплачет, схватила с тумбочки бутылочку с колой. Пара глотков придала силы хотя бы рукам, чтобы плотно закрутить крышку. Валентина поднялась

— до шкафа рукой подать. Нет, нужно сделать два шага, тогда действительно можно будет ухватиться рукой за дверцу, а вот в зеркало лучше не смотреть. В нем отражается черное кружевное белье и такие же чулки — точно она в бордель собралась. Сорвав с вешалки платье, Валентина приложила его к телу, но радости в глазах не увидела. В них будто кто-то выключил свет. Она знала — кто!

— Кто это… может быть?

Это Валентина среагировала на звонок в дверь. Один. Так звонят незнакомые люди. Все ее немногочисленные знакомые трезвонят. Она судорожными движениями натянула платье и, придерживая лиф у груди, заковыляла к двери. У туфель квадратный каблук, и все равно Валентину качало из стороны в сторону, но иначе никак. Иначе она наступит на пышные складки платья.

Замок щелкнул. Первая дверь открылась. За ней — вторая. И рот…

— Мне не нужно твое приглашение, чтобы войти.

А ей нужна поддержка, чтобы не упасть. Дору перешагнул порог, закрыл обе двери и внимательно посмотрел в лицо хозяйки.

— Тебе плохо?

Валентина не была уверена, что юный граф Заполье задал ей вопрос, поэтому даже не кивнула, сразу схватилась за протянутую руку. До дивана десять шагов и потом еще три, чтобы сесть на то место, с которого она поднялась пять минут назад. Пять минут назад у нее была жизнь. Сейчас она исчезла.

— Встань!

Это приказ? В любом случае, Валентина ему подчинилась, и прохладные руки Дору скользнули ей на талию и подняли молнию платья к подмышкам.

— Я знал, что тебе самой не справиться с платьем.

Оно отлично сидело на впалой груди — кажется, она весила сейчас даже меньше, чем в школе. Ничего не ела. Перебивалась с молока на хлеб. Да, она давно не пила столько молока… Но сейчас ей нужна была кола. И Валентина молча ткнула в нее пальцем, и в ту же секунду почувствовала горлышко бутылки у губ. После трех глотков она вернула себе дар речи.

— Что ты тут делаешь?

— Ночь вампиров. Мне интересен питерский вариант. Да я люблю возвращаться в этот город. Как в детство попадаю. Тем более сейчас, когда отреставрировали столько домов… — Дору запнулся, на секунду. — Но ты ведь не об этом спрашиваешь. Я решил помочь тебе с марионетками. Слышал, у тебя нет сил выступать в одиночку.

Она нервно заморгала.

— Ты имеешь какое-то отношение к оргкомитету?

— Смешная ты, Тина. Да ладно, что уж там… Идем?

— Я не готова… — она принялась судорожно вытирать мокрые ладони о черный атлас платья. — Мне нужен грим…

— Он тебе не нужен, — усмехнулся Дору.

Она тоже улыбнулась. Нервно.

— Я знаю. Но… Дай мне минут пятнадцать. Я сама спущусь. Не поднимайся больше.

Дору взял чемодан с куклами и сказал:

— Дверь не захлопывается. Так что я просто прикрою, ладно?

— Я закрою за тобой.

Но она не закрыла, решив поберечь силы. В зеркале она видела смерть и не шла к ней. Можно действительно обойтись без грима. Возможно, через пятнадцать минут она сможет встать с дивана без посторонней помощи. Но Дору так не думал. Она услышала его шаги в прихожей и точно решила не вставать самостоятельно. Он довел ее до такого состояния, пусть теперь помогает выйти из него силой мысли. Но она не могла читать его мысли, а он молчал, стоя на пороге комнаты. Пришлось обернуться. И ноги сами сорвали ее с дивана. Это был не Дору. Это был его отец.

Какое там расправить плечи, они еще больше согнулись, и лишь чудом грудь не вывалилась из лифа платья, едва державшегося на ее худом теле. На Александре Заполье был костюм. Черный. Точно такой же, в который она обрядила похожую на него куклу.

— Как же я по тебе скучал… — произнес вампир и сделал шаг к ней, а она — к дивану и рухнула на него, приминая каблуками запутавшуюся ткань подъюбника.

Она не сумела ничего ответить. Да ему и не нужны ответы: он читает ее, как раскрытую книгу. Книгу с запутанными оборванными мыслями о несбыточных мечтах, где каждое предложение заканчивается многоточием.

— Прости, что заставил тебя так долго ждать.

Граф незаметно присел на диван, и голова ее безвольно упала ему на грудь. Она знала, что он смотрит на только ему видимые две точки на ее бледной шее, но пока не касается их губами, а лишь перебирает отросшие пряди волос длинными пальцами с острыми ногтями.

— Как ты жила без меня?

Рассказывать ему что-то — пустая трата времени: он знает все, и даже то, что она хотела бы позабыть навсегда, но молчание в его объятьях с каждой секундой становилось все мучительнее, и она затараторила со скоростью зазубренного текста про Дубровник, про кукол, про сегодняшнее выступление…

— Я спрашиваю, как ты жила без меня, а не что делала.

— Плохо, — выдохнула Валентина и замерла, поняв, что вампир окончательно освободил ее шею от волос. — А вы? Зачем вы приехали?

Она напряглась, не в силах понять, чем сейчас он касается ее ранок — острым ногтем или уже клыками. Она получала от него молчаливый ответ — он приехал допить ее. Она будет его, и это лишь вопрос времени… Сейчас или после выступления. Не зря же Дору забрал чемодан с куклами.

— Меня постоянно мучает один и тот же кошмар… — прошептала она и громко сглотнула.

Граф тут же отстранился. Диван скрипнул — он явно откинулся головой на спинку, и Валентина решила и дальше лежать у него на коленях с закрытыми глазами.

— Фрейд сказал, что мы боимся своих желаний и все равно призываем их, — то ли усмехнулась, то ли всхлипнула она через минуту тишины. — Он ведь как-то даже связал это с вампирами. Уверена, вы читали…

— Читал, — голос графа звучал глухо. — Это сказал Эрнест Джонс в тридцать первом году в своей книге "О кошмарах". Впрочем, он был официальным биографом Зигмунда, так что ты недалеко ушла от истины. Мне жаль, что я стал твоим кошмаром. Пойдем, милая, нас ждут…

Она открыла глаза и приподнялась на локтях.

— Кто?

Она смотрела на свое отражение в зеркальной дверце шкафа: оно качалось.

— Дору и Эмиль. Куклы и зрители. Пойдем. Пока я не сорвался… Я и представить себе не мог, как мне захочется тебя укусить. Твой запах… Он сводит меня с ума…

Когда ледяные пальцы вампира опустились на похолодевшую от страха шею, Валентина перестала качаться.

— На кухне есть орехи, — едва слышно выговорила она и тут же уткнулась носом в валик дивана.

— Я не позволю тебе надо мной издеваться!

Это был не голос, это был рык, и Валентина в ужасе сжалась и даже не заметила, как вцепилась зубами в обивку дивана, приготовившись сдержать крик. Но тут же услышала ровный голос графа, лишенный любых эмоций.

— Живо вниз!

Она выпустила изо рта ткань и прошептала:

— Живо у меня не получится.

Она подняла голову: граф держал в руках колье.

— Я не могу его надеть, — хрипло прошептала она и, боясь новой вспышки гнева, поспешила добавить: — У меня на шее должна быть наклейка… Это часть костюма. Иначе не впустят. Ты либо охотник, либо жертва…

Она зажмурилась, но не услышав от вампира никакого ответа, открыла глаза: перед ее носом болталась пленка, имитирующая следы от укусов.

— Это часть костюма, — Валентина опустила глаза. — Экстравагантно немного, особенно струйки крови. Этот дизайн считается самым реалистичным. Люди ж не знают, как укус выглядит в реальности. Я тоже не знаю — к счастью. Дору обещал, что следов не останется. Так и вышло.

Граф опустился перед ней на колени и сжал прохладными ладонями щеки. Его кожа перестала обжигать, но Валентина не желала знать, куда подевался лед его объятий. Он управляет ей, как когда-то управлял его сын. Ведь и сейчас она не дернулась от Дору, когда тот касался ее обнаженной кожи, застегивая молнию платья.

— Я все еще вижу следы. Если ты не дернешься, я смогу укусить ровно в то же самое место. Это будет смотреться лучше любой наклейки…

— Нет, только не это… — выдохнула Валентина, но граф уже поднял ее с дивана и оттащил к шкафу, в котором на полке стояла шкатулка с украшениями, оставшимися еще от бабушки.

— Там есть серебро, — прохрипел граф, — я его чувствую. Возьми подковку и, сосчитав до тридцати, приложи к моей руке, чтобы я не увлекся тобой.

— Не надо… — голос дрожал, как и пальцы, которыми она на ощупь искала серебряную цепочку.

— Мне плохо, Тина, очень… Пару глотков горячей крови, и я сумею взять жажду под контроль… Не мучь меня, милая… Иначе будет только хуже…

Как только цепочка оказалась у Валентины в руке, клыки графа вонзились ей в шею, но Валентина даже не успела дернуться, не то что крикнуть — боль исчезла почти мгновенно, на смену ей пришла сладкая истома. В итоге Валентина даже не сосчитала до одного. Она подалась к графу всем телом, как в декабре на пороге спасительной церкви. Ее пальцы разжались, и кулон звонко ударился о старый паркет. Но отвлек графа не он, а Эмиль, который поднял кулон с пола и исполнил то, о чем забыла Валентина — вжал его в руку графа и держал, пока девушка без чувств не свалилась в руки к Дору.

— Да как можно! — закричал Эмиль, швыряя серебряное украшение в шкаф. — Вы же обещали!

Граф рухнул на пол и закрыл голову руками, точно Эмиль собирался его ударить.

— Что теперь будет? — это Эмиль спрашивал Дору, который уложил Валентину на диван.

Но не успел он расправить на ее платье складки, как Валентина вскочила и бросилась на пол к графу, но тот оттолкнул ее, и она ударилась головой о диван, но тут же снова вскочила и успела ухватиться за штанину. Граф нагнулся, чтобы разжать ей пальцы, но Валентина тут же завладела его рукой

— Не бросайте меня, вы обещали…

— Отпусти меня!

Она покорно разжала пальцы и ударилась лбом об пол. Худые плечи задрожали от начинающихся рыданий. Граф опустился подле нее на колени и приподнял за подбородок.

— Не смей реветь!

Валентина нервно кивнула, громко шмыгнула, и граф убрал руку.

— Еще немного… — прошептала она почти беззвучно. — Вы же голодны!

Она попыталась подползти к нему, но тут уже Дору схватил ее за плечи и притянул к себе. Только через секунду сам лежал на диване, откинутый сильным ударом Эмиля.

— Я не собирался ее кусать! — крикнул он, потирая скулу.

— Вы только обещаете! — взревел Эмиль. — Я больше не верю вам!

— Я не собирался ее кусать! — вскричал граф, вытирая губы обожженной рукой. — Это все ее дурацкая наклейка, она меня спровоцировала.

— Не ищите себе оправданий! — выплюнул в его сторону Эмиль и протянул Валентине руку. — Как ты себя чувствуешь?

Она вскарабкалась по его руке, точно по канату, и ткнулась носом в подставленное плечо.

— Не знаю, — голос ее звучал глухо.

— Тебя тянет к нему? — продолжал допрашивать ее Эмиль.

— Не знаю.

— Она поедет со мной, — бросил он коротко. — А вы езжайте вдвоем. Встретимся прямо в клубе.

Валентина почувствовала на плечах шаль и стянула ее кисти на вздымающейся груди.

— Мне нужна кола, — пролепетала она у дверей.

— У меня есть в машине. Я о тебе все знаю, — прошептал ей на ухо Эмиль. — Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Она перешагнула порог очередной съемной квартиры и еще сильнее вцепилась в руку профессора по нечисти.

Глава 3 "Куклы и кукловоды"

Эмиль молча подвел девушку к черной машине графа и распахнул пассажирскую дверь. Она села и осторожно оглянулась: второй ряд кресел был сложен и на их месте стоял гробом, раскрытый и полный роз.

— Они твои, — бросил Эмиль, отъезжая от бордюра. — Но не советую к ним прикасаться. Они хуже веретена. Уколовшись, можно уснуть насовсем.

Валентина сглотнула и уставилась вперед.

— Ты чувствуешь запах моей крови?

— Да, — ответил вампир сухо. — Но я умею себя контролировать. Впрочем, я не знаю, что такое тяга охотника к жертве и наоборот. Возможно, это что-то действительно ужасное и обвинять графа в отсутствии самоконтроля с нашей стороны как бы немилосердно.

— Немилосердно? — усмехнулась Валентина чисто английскому юмору профессора Макгилла.

Потом взглянула ка руль — эти пальцы могут сжать шею сильнее руля и намеренно причинить боль. Ту, что намного сильнее его острых слов. Они все монстры — даже те, кто якобы не кусает людей.

Глаза защипало от подкативших слез. Валентина силилась не разреветься, но слишком уж сильно клокотало сейчас в груди от всего пережитого ею в квартире, чтобы не уронить хотя бы одной слезинки. Она подняла к лицу руку и вытерла щеки.

— Хорошо, что я без грима.

Эмиль лишь усмехнулся. Его губы жили, а глаза были спрятаны за темными очками. Все равно — вампиры показывают ей лишь те эмоции, которые она достойна увидеть.

Машина шелестела шинами по сухому асфальту, и сердце в живой груди подскакивало к горлу на каждой выбоине.

— А вам обязательно смотреть на дорогу? — спросила Валентина, устав от тишины.

Даже попав на набережной реки Фонтанки в пробку, Эмиль не включил музыку.

— Нет, необязательно. Я и так знаю, что сделает каждый водитель в следующую секунду. Просто мне не хочется смотреть на тебя. Я чувствую себя виноватым. Перед тобой.

— Зачем ты врешь?

— Не вру. Можно было укусить тебя после клуба. Это было бы милосерднее.

— Александр не знает милосердия. Он сказал мне это в саду. А он никогда не врет. Если это касается не укусов.

Эмиль с усмешкой взглянул на нее сквозь темные очки, Валентина улыбнулась в ответ.

— Следов не останется, — сказал он.

— Я знаю.

Эмиль улыбнулся еще шире, и Валентина с облегчением увидела его ровные зубы без выдающихся клыков.

— Послушай, а ты можешь отрастить клыки без желания укусить?

— Тина, я знаю, что про вампиров и автомобили в научной литературе ничего не написано, но вот про клыки существует множество трактатов. И моих видео-уроков. Кстати, мне надоел черный ворон, который начитывает за меня лекции. Можно одолжить у тебя марионетку графа?

— Нет, — отрезала Валентина. — Сделай так, чтобы ты отражался в зеркале и был виден на камере.

Эмиль расхохотался в голос.

— Я люблю, когда ты злишься! Ты даже не попросила у меня колы. И это радует.

Ее это тоже радовало. Она думала, что даже сидеть у нее не получится и придется висеть на ремне безопасности. Расстроиться пришлось, когда вся улица оказалась заставленной машинами — с парковкой в центре всегда беда, а на длинной машине вообще не встанешь. И вот она заметила вдалеке свободное место, но как всегда бывает, его увели перед самым носом.

— Ненавижу красные "гольфы"! — выкрикнула она зло.

— Они сейчас уедут, — отозвался Эмиль спокойно, сбрасывая скорость почти до нуля.

— Да куда там, они только припарковались!

— Сама посмотри, уезжают, — Эмиль легонько крутанул руль в сторону, чтобы направить машину в освободившийся прямоугольник.

— Чего еще нет в трактатах о вампирах? — хихикнула Валентина злобно.

— Этого добра как раз сколько хочешь. Мы сейчас снова будем применять силу убеждения? Или я выгляжу, как вампир и без всяких клыков? Мой дресс-код подходит для вампирского вечера? Или мы будем — сопровождающие ее лица?

Валентина рассмеялась в голос и открыла пассажирскую дверцу. Она перешла дорогу и только под аркой сообразила, что не чувствует больше никакой слабости. Обернулась к Эмилю, чтобы поблагодарить за помощь, но увидела уже всю вампирскую троицу.

— Вы не чувствуете раскаяния, ну совсем не чувствуете…

Она прижала руки к груди и не смогла сдержать улыбки. Но ведь она не хочет улыбаться, не хочет!

— Только попробуй вложить какую-нибудь чушь в уста моих кукол. Они танцуют молча!

— Мы в курсе, — ответил за брата Дору и вдруг замер. — Бог мой, забыли! Эмиль, пошли!

Валентина тоже хотела выругаться — засранцы вновь нагло сбежали, оставив ее один на один с графом. Слабость тут же вернулась, и Валентина привалилась к покрытой граффити стене арки. Граф сделал к ней шаг. Один, другой. Ей отступать было некуда — едва на ногах стоит, куда там — проломить стену!

Валентина не поднимала на вампира глаз — голова тянула ее к земле, точно гиря. Где-то далеко пикнула сигнализация черной машины, отключая последнюю защиту смертной девушки. Голова коснулась плеча графа, и он нежно сжал ледяными пальцами ее влажную горячую ладонь…

— Эмиль, ты взял с собой распятие? — услышала она совсем близко голос Дору, и рука графа тотчас исчезла.

Через силу Валентина подняла голову — братья тащили гроб.

— Зачем? — спросила она в унисон с графом.

— В качестве подмосток для танцев, — усмехнулся Дору. — А потом можно будет раздарить розы прекрасным дамам. Что красоте пропадать?

— Здорово придумал! — прошептала Валентина, действительно радуясь такому творческому решению.

A вот графу идея не понравилась. Или же волну возмущения в холодной груди вампира вызвал театральный плащ, который Дору успел накинуть, бегая за гробом.

— Ты решил соответствовать книжным стандартам? — проговорил граф очень сухо.

— Тебе мало того, что ты играешь человека, который играет в вампира?

Дору рассмеялся, и его звонкий смех гулким эхом отскочил от высоких сводов арки.

— Тебе смешно, а меня трясет от возмущения! — выплюнул в сторону сына граф.

— Я не понимаю, почему кому-то хочется выглядеть вампиром! — граф щелкнул ногтем по фибуле плаща. — Летучая мышь! Ну что за бред?! Никогда не делали подобные фибулы. Фибула твоего прадеда, если ты вдруг забыл, изображает звериные когти — и служат они охраной от зла…

— Рарá, умоляю… Я буду петь похоронные песни… И если вас заранее тошнит от моего вида, то не идите дальше…

— Похоронные песни? Мы под них будем танцевать?

— Я сыграю для вас вальс снежинок, — тряхнул головой Дору. — Там будет рок-н-ролл. Люди пришли потанцевать и покрасоваться костюмами. Без костюма вам будет сложно выглядеть настоящим вампиром. Хоть бы плащ у Эмиля одолжили, что ли…

Граф развернулся и развернул вместе с собой Валентину, да так резко, что та едва не ободрала ладонь, которой держалась за стену.

— Идем! — выдал граф нетерпеливо, и Валентине пришлось бежать.

Лишь у ступеней, ведущих в подвал, она схватилась за перила и выдохнула:

— Погодите! Мне плохо…

Она увидела на бледном лице гримасу боли или ей просто очень хотелось отыскать в стеклянных глазах сожаление… Граф переместил руку ей на локоть и помог спуститься.

— Интересно, как мы внесем гроб? — выкрикнул им в спину Эмиль по-английски, но они не обернулись.

Охранник придержал для них дверь, хотя смотрел только наверх, на гроб.

— Это реквизит, — процедила Валентина сквозь зубы. — Есть какие-то варианты с черным ходом?

— У нас тут и есть черный ход, — оскалился охранник, показав пластмассовые клыки. — Давайте как-то так, по лестнице.

И крикнул по-английски "Камон, гайз!", а потом снова обратился к Валентине:

— Надо было вчера внести, до посетителей.

— У нас там розы… Для, — она улыбнулась, — для посетительниц.

За дверью к ним тут же подвалил юноша в чудаковатом плаще.

— Ваши пригласительные!

— Проверьте список, пожалуйста. Меня зовут Валентина Усакова, там в скобках написано "куклы".

— Да, есть такая, — юноша поднял голову от планшета. — А остальные?

— Костя в курсе, что у меня будет помощь с куклами.

— Три человека? Я не думаю, что смогу всех пропустить.

— Один человек. Там в списках есть Дору Мороз плюс один, — Дору ткнул пальцем в Эмиля. — Он не говорит по-русски.

— О, да… Рояль в скобках, да?

— Рояль так рояль, — усмехнулся вампир. — Но я еще и пою как бы…

— Как бы, — усмехнулся юноша, поправляя красную бабочку, скрепляющую ворот черной рубашки. — Что-то у нас душно, — бросил он охраннику. — Подержи дверь открытой.

— Пойдемте скорее!

Валентина легко догадалась о причинах повышения температуры в теле юноши и потянула графа за собой.

— Хорошей охоты! — крикнул им юноша, а Валентина, обернувшись, выплюнула:

— Типун тебе на язык!

За кулисами было не развернуться, и их отправили с гробом прямо на сцену, вокруг которой тут же собралась любопытная толпа. Граф ретировался с чемоданом в самую глубь сцены, но и оттуда быстро вышел на середину. Валентина схватила его за рукав и притянула к себе:

— Я не знаю, как помочь вам…

— Ты знаешь… — одними губами ответил граф и потащил ее к раскрытому чемодану. Они уселись в тени его крышки. Граф нагнулся, будто распутывал не спутанные нити, и Валентина, стиснув зубы, подсунула ему под губы запястье.

Чуть слышно вскрикнув, она отвернулась, как отворачивается пациент от врача, видя в его руке иглу. Но тут же встретилась с глазами Дору. Тот стоял за роялем и не сводил с нее глаз. Вдруг он осуждающе покачал головой, или просто все поплыло перед глазами Валентины. Очнулась она уже у окна, в подсобке. Воздух обдувал ей мокрый лоб. Граф смотрел в еще светлое небо. Белые ночи пошли на убыль и через час на какое-то время наступит привычная темнота, а пока вампир явно наслаждался забытыми городские красками, пусть и задрипанного двора.

— Для этого стоило ехать в Петербург, — опуская глаза к лицу Валентины, произнес он.

— Только для этого? — еле слышно выговорила она.

Он улыбнулся и стер ладонью испарину, покрывающую весь ее лоб.

— Дору говорил, что привезет тебя сам. И сейчас я понимаю, что это было бы намного лучше. Но я хотел показать тебе, как вожу машину. А вышло так, что меня даже из-за руля выгнали…

Она попыталась улыбнуться.

— Через двадцать минут наш выход. Что мы будем делать?

Она пожала плечами, и шея тут же отозвалась болью.

— Дору обещал сыграть для нас вальс, — продолжал граф, делая вид, что не заметил ее конвульсий. — Что если мы станем танцевать вместе с марионетками?

— И вы скова меня укусите…

Валентина улыбалась, хотя по телу и душе разлилась жуткая боль.

— Я сыт, девочка моя, сыт… Тобой. Мне нужно сохранить тебя живой.

— Я не чувствую себя живой. И если вы все еще надеетесь… Я спрашивала врача. Он сказал, я не сумею в таком состоянии выносить ребенка.

Граф провел рукой по лбу, стирая новые капли холодного пота.

— Ты отдохнешь у меня в замке, наберешься сил. В Румынии тоже рожают. Тебе не нужно для этого возвращаться сюда. И я больше тебя не отпущу, не надейся.

Он стиснул ее в объятиях, и она тихо вскрикнула, когда лацкан пиджака коснулся ранок на ее шее.

— Тише, тише…

Граф помог ей подняться и под руку довел до сцены.

— Классная наклейка, — сказал ей кто-то, — где покупала?

Она даже не обернулась. Просто буркнула:

— Это тату.

Незаметно она подняла к глазам руку — кровь вокруг ранок запеклась.

— Все пройдем, все пройдет, — прошептал граф ей на ухо и протянул марионетку.

— А если нет, будешь носить браслеты. Лучше покажи мне рычажки. Это сейчас важнее.

Она показала. Куклы стояли рядом, но между кукловодами все же оставалось расстояние в два шага.

— Пять минут до выхода, — Дору вырос подле них, точно из-под земли. — Вальс снежинок?

Граф кивнул. Валентина прикрыла глаза, отдаваясь во власть графа. И все прошло великолепно — вернее, она ничего не помнила. Очнулась уже на аплодисментах, радуясь, что нового укуса за танцем не последовало.

Они медленно сошли со сцены, и Валентина тут же попросилась на воздух. Эмиль перехватил взгляд графа и заявил:

— Я ее сам выгуляю.

Граф кивнул и присел подле гроба, чтобы раздать розы. Валентина, лишенная его поддержки, тотчас вцепилась в руку Эмиля, чтобы не упасть. На улице было холодно, и она с радостью приняла на обнаженные плечи кожаный плащ. Только тихо взвизгнула, когда воротник коснулся шеи.

— Отдашь мне марионеток? — спросил Эмиль еще раз, и Валентина кивнула:

— Они мне больше не нужны. Я вряд ли получу диплом.

— Зачем он тебе? — усмехнулся вампир и, присев на лестницу, ведущую в другой подвал, взял девушку себе на руки. — Все будет хорошо, все будет хорошо.

Она скривила губы.

— Не надо успокаивать меня. Я спокойна. Моя судьба решена и я приму все, что мне суждено принять.

— Откуда такая покорность? — Эмиль прижался к ее щеке и втянул ноздрями аромат ее кожи или крови. — Откуда?

По телу Валентины прокатилась волна дрожи. Губы вампира были слишком близко от свежих ранок.

— Я могу убить тебя и закончить твои страдания. Только скажи — да! — выдохнул профессор Макгилл ей в ухо.

Глава 4 "Новая жертва"

Валентина вырвалась — вернее, Эмиль отпустил ее. Она не испугалась его предложения, сразу догадавшись, что он снова применяет к ней терапию страха. И та вновь сработала — Валентина шла без поддержки, она даже бежала. Выбежала одна из-под арки на улицу и пошла к набережной.

Уже значительно стемнело, но фонари и неоновые огни витрин расцветили ночь всеми цветами радуги. Или это перед ее глазами вновь поплыли радужные огни. На всякий случай Валентина остановилась и привалилась к стене дома. Затем оглянулась, ища глазами графа Заполье. Он обязательно почувствовал ее уход и сейчас придет за ней. Или призовет к себе, и она пошла дальше.

Теперь в плаще стало, зря она не вернула его Эмилю. Впрочем, бродить среди ночи полуголой не лучший для Петербурга вариант. Лучше вспотеть.

— Александр! — позвала она шепотом.

Он страшен лишь на расстоянии. В его объятьях страх тут же растворяется, как сахар в горячем чае — быстро и незаметно.

— Александр, приди скорее! — повторила она уже громче и остановилась.

Но не потому, что увидела кого-то или услышала что-то. Ее била дрожь, ноги занемели и дальше идти она просто не могла.

— Александр, вы здесь?

Страх неизвестности убивает быстрее клыков. Она боялась обернуться, безнадежно глядя вперед на равнодушно мерцающий огнями город. Бесполезно, ей все равно не услышать его шагов. Смерть всегда приближается неожиданно и бесшумно. Как же холодно. Теперь ей плаща показалось мало — закутаться бы в домашний халат и усесться на подушку подле пылающего камина.

— Я тоже мечтаю о доме.

Она не почувствовала холода рук, словно вампир и не прикоснулся к ней. Валентина с надеждой тронула свое плечо и нащупала долгожданную руку. Их пальцы встретились, и Александр развернул ее к себе, как в танце. Их руки так и остались вверху. Потом резко опустились, и граф шагнул в сторону, а потом и вовсе исчез у нее за спиной. Валентина не посмела обернуться, а просто пошла вперед, не разбирая дороги, просто для того, чтобы двигаться, ведь замри она сейчас, его руки окажутся на ее плечах, а клыки глубоко в ранках.

Они миновали два перекрестка, не останавливаясь даже на секунду. Она перебегала улицу на красный свет. Он остановит машины, с ней ничего не случится без его на то воли. Она продолжала идти вперед, хотя понимала, что все равно окажется в его объятиях. Рано или поздно. Поздно или рано. В голове шумело, в глазах щипало, ладони вспотели.

— Теперь направо, милая.

Голос раздавался совсем рядом, но Валентина все равно не решалась повернуть головы. Шея затекла, шея болела, запястье ныло и тянуло руку вниз. Вот она коснулась асфальта пальцами и тут же оказалась у графа на руках.

— Тебе нужно поспать. Завтра обязательно станет легче, — прошептал он ей на ушко.

— Завтра вы снова меня укусите, — ответила она одними губами.

— Завтра я тебя не трону. Обещаю…

На его губах играла улыбка. Она смотрела на него молча и слушала звон в ушах — это так разбивались фарфоровые стены ее душевного спокойствия, которые она старательно возводила остаток зимы, всю весну и начало лета. Его рука легла ей на запястье, и Валентина закричала в голос, но он не убрал руки. Он медленно поднимал прокушенное запястье к своим приоткрытым губам. Валентина хотела зажмуриться, но не могла: кошмар вырвался из сна в ее явь, неся с собой боль и разрушение. А она наивно надеялась, что простилась с бессмертным хищником в том страшном декабре навсегда.

— Мы вместе навсегда, — уголки его темных губ изогнулись в легкой улыбке, от которой по спине Валентины побежали мурашки. — Я старался унять жажду, потому что скоро поспеют яблоки. В них заключена целительная сила, а еще я хочу, чтобы ты обязательно попробовала овечий сыр с альпийских лугов. Я принесу его для тебе лично.

Они дошли до машины. Он распахнул дверцу и усадил Валентину на пассажирское сиденье. Затем его рука мягко вытянула ремень безопасности. Валентина вся сжалась в комок, когда пальцы вампира ненароком скользнули по ее груди, хотя разве вампиры делают хоть что-то ненароком…

Через секунду граф сидел уже на месте водителя. На лице его все еще блуждала улыбка. Он пристегнулся и завел машину, потом перегнулся назад, будто что-то вспомнил, и по знакомому звуку Клер поняла, что он открыл гроб: через секунду на ее колени легла белая роза.

— Я оставил одну для тебя.

— Остальные все раздарили?

Он кивнул.

— Это не дикие розы, так что их не жалко… — Александр нацепил на нос темные очки и вырулил на дорогу. — Люди думают, что если насыпать в гроб диких роз, вампир не поднимется из него, пока не завянет последний лепесток. Если в этом гробу будешь со мной ты, я прикажу Эмилю засыпать нас розами и сделаю вид, что уверовал в это поверье. Хотя нескольких дней с тобой мне все равно будет мало…

Сердце Валентины предательски сжалось и замерло, словно она снова касалась темных губ, сладость которых успела ощутить во время рождественского танца среди звезд. Столько ночей она напрасно искала их, уткнувшись в свою холодную подушку. Она искусала себе все губы, пока с ожесточением затирала на листе ватмана холод глубоких темных глаз, делая эскизы к кукле.

— Я слышу, как шумит твоя кровь. Сколько же мне надо ее выпить, чтобы успокоиться…

Он не спрашивал, он говорил сам с собой, и Валентина в страхе сжала кулак, совершенно забыв про розу.

— А вот это ты зря… — граф побледнел еще больше, понимая, что сейчас все его обещания больше не кусаться полетят в тартарары.

Они оба смотрели на растущее ка пальце кровавое пятнышко и молчали. Затишье перед бурей пугало обоих, но никто не знал, куда спрятаться от надвигающегося ненастья.

— Я перелезу назад! — закричала Валентина.

Срывающийся голос выдавал безумный страх. Знай она, что эти визгливые нотки бальзамом ложатся на десны вампира, помогая клыкам безболезненно удлиняться, никогда бы не закричала… Граф, чувствуя, как раскаленным жгутом пережимает ему горло жажда, дрожащей рукой крутанул руль, и машина встала на тротуар, перегородив въезд под арку. Валентина сунула кровоточащий палец себе в рот и ринулась в зазор между сиденьями. И только этот кляп удержал ее от нового крика. Из-под крышки закрытого гроба торчали рыжие волосы — и это не был парик.

Она рухнула обратно на пассажирское сиденье, ударилась головой о торпеду и замерла. Граф сидел, вцепившись в руль, будто машина могла удержать его от желания наброситься на живую девушку.

— Кто там? — едва слышно выдохнула Валентина. — Кто в гробу?

— Мой завтрак, — граф стучал ногтем по тонкому рулю. — Но из-за твоего пальца может стать моим ужином.

— Она жива?

Граф кинул очки на приборную доску.

— Скорее да, чем нет.

— Вы ее укусили?

— Да… Но в ней еще достаточно крови. В чем дело, Тина?

Валентина обхватила руками коленки — не помогло, она дрожала всем телом.

— Вы ее убьете?

— Я не знаю, — вампир пожал плечами и даже скорчил гримасу. Комедийную. — Посоветуюсь с профессором Макгиллом. Тина, прекрати задавать дурацкие вопросы! Ты нужна мне живой!

— Поэтому вы убьете другую? — не унималась та. — Вместо меня?

— Тина, хватит! Ты видела мой сундучок. Одной больше, одной меньше…

— Вы обещали быть со мной человеком… — уже через рыдания выкрикнула она свою боль.

— Я ничего подобного тебе не обещал! — закричал вампир. — Не мог! Я живу за счет крови живых людей. Это моя сущность.

— Вы не убивали сто лет…

— Не убивал… — почти прошептал Александр, но в другую секунду в его голос вернулась прежняя сила. — Потому что некого было убивать. Вернемся в замок и все пойдет, как прежде. Выедем прямо завтра, и когда вокруг снова не будет людей…

— А я?

— Я обряжу тебя в серебро! Все будет хорошо…

В ушах Валентины зазвенело, и лишь спустя мгновение она поняла, что это ее собственный смех. Схватив пересохшими губами воздух, она вытолкнула из груди дикий вопль, и голос ее вновь перешел на шепот:

— Эмиль тоже так говорит…

— Значит все так и будет! — уже просто взревел граф. — Этот профессор никогда не ошибается. Пристегнись! Скоро рассвет. Ты же знаешь..

Она судорожно схватилась за ремень, но сумела пристегнуться лишь с пятой попытки. Всю дорогу они молчали. Граф въехал во двор и перегородил доступ к мусорным бакам. Эмиль с Дору сидели у железной двери подъезда. Рядом с ними стоял чемодан с куклами. Валентина вышла из машины и повисла на открытой дверце, лишившись последних сил. Но граф, вместо того, чтобы помочь ей, поманил к себе сына.

— Открой багажник и возьми то, что в гробу.

Дору кинулся исполнять отцовскую просьбу, но тут же отпрыгнул от машины.

— Что вылупился на меня? Не можешь отличить спящую от мертвой? — зарычал граф. — Возьми ее и отнеси в квартиру.

— Рарá, это неправильно… Вы, помнится, говорили про охотников на вампиров. Хотите дать им шанс отыскать нас? Что будем делать с телом? — затараторил сын, столкнувшись с гробовым молчанием отца. — Выбросим в помойку?

Валентина взглянула на мусорный бак и ринулась к нему, но не на поиски места для утреннего трупа, а потому что ее вывернуло. Желчью. Больше в ее пустом желудке ничего не нашлось.

— Тина, иди ко мне…

Это позвал ее Эмиль, поднял на руки и понес в подъезд.

— Он не убьет ее, нет? — мотала головой Валентина. — Ты не дашь ему этого сделать, не дашь?

— Все будет хорошо, все будет хорошо…

Она почувствовала под головой жесткий валик дивана.

— Спи, — прошептал Эмиль, промокая ей губы носовым платком.

— А вы?

— Мы будем до вечера в соседней комнате.

— Там же заперто…

— Спи, Тина, Спи, — перебил ее Эмиль.

И она уснула, а он сразу ушел в соседнюю комнату, где Дору старательно занавешивал окно сорванным с чужой кровати одеялом. Эмиль схватил второе, чтобы бросить на пол рядом с диваном, на котором спала Валентина. Потом перетащил на него из кресла рыжую девицу. Достал из шкафа одеяло с подушкой, но позаботился только о Валентине. Затем вернулся к остальным.

— Я могу спать на полу, — сказал он, окидывая комнату холодным взглядом. — Я спал в траншеях по самые уши в воде. Меня полом не напугаешь.

Граф смерил его таким же жестким взглядом.

— Думаешь мне, после гроба, что-то страшно?

— Что делать с рыжей? — ответил Эмиль вопросом на вопрос, чтобы не нарываться на скандал.

— Я думаю, когда Тина обнаружит ее живой, она выставит ее на улицу, — ответил Дору, плюхаясь на диван. — Мы эту девицу точно не увидим. Или вас, рарá, и к ней теперь тянет?

Граф швырнул в сына подушкой и упал на кровать. Мертвым. Эмилю даже пришлось закинуть на матрас свесившуюся с кровати ногу.

— И ты еще спрашивал, зачем мы должны были ехать с отцом? — усмехнулся Дору, но Эмиль ничего не ответил.

Однако, когда лег на голый пол, буркнул:

— Это я предложил.

— Я не буду с тобой спорить… — усмехнулся Дору.

На этом разговор прекратился, но братья еще долго не могли уснуть, вслушиваясь в ровное дыхание двух живых девушек, спящих за тонкой перегородкой — единственной преградой, отделявшей вампиров от приятного забытья, даруемого лишь живой человеческой кровью.

Глава 5 "История ее помешательства"

Валентине приснилась Брина, и она сразу проснулась. Права оказалась покойная графиня Заполье: наивная смертная девушка не ушла от графа, такие действительно не дают людям второго шанса… С ними у сказки не может быть доброго конца… Граф говорил, что счастье зависит только от нее, но ведь ни один охотник не позволит добыче ставить условия… Только в глупых подростковых романах, написанных людьми, правит бал смертная дура. В темной сказке никогда не восходит солнце…

Но сегодня солнце взошло и настырно рвалось в комнату через зашторенными окна. Почти два часа дня. Валентина проверила время на телефоне, который валялся полуразряженным на тумбочке. Она потянулась за зарядкой и замерла: на полу лежала рыжая девушка, существование которой она успела заспать. Сейчас Валентина все вспомнила и, допив выдохшуюся колу, поднялась на ноги. Однако не бросилась будить новую жертву графа, а схватила двумя пальцами брошенную им наклейку с укусами и выбросила в мусорное ведро на кухне. Это конец. У Валентины не осталось никакой надежды.

Она вернулась в комнату и отдернула шторы: солнечные зайчики тут же игриво забегали по желтым обоям, а один соскочил на лицо спящей на полу девушки. Та поморщилась, но глаз не открыла. Тогда Валентина нагнулась к ней и отвела от шеи волосы: следов укусов не было. Значит ли это, что граф ее не кусал? Нет, не значит… Девушка откинула во сне руку и Валентина увидела на запястье подсохший порез. Граф, должно быть, воспользовался ногтем, как его сыновья пользовались скальпелем. Наверное, боялся убить…

Валентина подошла к двери в комнату соседей: заперто изнутри. Она приложилась ухом к замочной скважине: гробовая тишина, а что еще ожидать от трех спящих вампиров? Она быстро вернулась в комнату, встала на колени и принялась трясти спящую за плечо.

— Ну, проснись же! Сколько можно спать?! Если хочешь жить, проснись!

Девушка ни на что не реагировала. Сколько крови выпил из нее граф, Валентина могла только гадать!

Минут через двадцать спящая все же зашевелилась и открыла глаза, но тут же зажмурилась от ударившего в лицо солнечного света. Ничего не говоря, девушка приняла сидячее положение и с трудом повела плечами, будто каждое движение отдавалось в теле болью. Быть может, так оно и было, подумалось хозяйке, ведь рыжая столько часов пролежала на полу без движения.

— Где я?

Девушка попыталась вскочить, но не смогла, упала и уставилась на Валентину полными ужаса глазами.

— Я тебя знаю, — произнесла она тихо.

— А я тебя нет. Меня зовут Валентина.

— Галя.

Она протянула руку, чтобы поздороваться, но замерла, увидев на запястье Валентины запекшуюся кровь вокруг двух аккуратных ранок. Лицо ее перекосилось

— она явно силилась что-то вспоминала, но пока у нее это не получалось. Пока. Она просто не видела еще своей руки.

— Что я тут делаю? — спросила Галя все так же тихо.

— Спишь, — улыбнулась Валентина. — Ты вчера перепила в клубе, и так как мы не знали, где ты живешь, а бросить тебя в таком состоянии было бы верхом безразличия, то решили забрать к себе. Чувствуй себя как дома.

Галя запустила растопыренные пальцы в рыжие кудри и попыталась расчесать их.

— Извини, что не могу предложить тебе душ. Боюсь, ты разбудишь моего мужа, а я не думаю, что ты вновь хочешь с ним встретиться.

Галя снова зажмурилась. Память так и не вернулась к ней.

— А что у меня с ним было? — спросила она, пряча от хозяйки глаза.

— Понятия не имею, — усмехнулась Валентина зло. — Он мне такое не рассказывает.

— Я ничего не помню, — Галя сумела заставить себя взглянуть ей в глаза. — Мы с ним говорили и только. Во всяком случае, мне хочется в это верить. Я не… Ты понимаешь… Я не знакомлюсь в клубах для этого…

Валентина поднялась. Голова немного шумела, но она думала, будет хуже.

— Ну этого у вас точно не было. Он знакомится с девушками для немного другого. Знаешь, возьми что-нибудь из моей одежды. Ты, конечно, чуть выше, но это лучше, чем появиться в городе днем в готическом платье. Или ты из тех, кто только так и одевается?

— Нет, я не из тех! — Галя как-то даже зло взглянула на Валентину. — Я совсем не из тех. И я… — Ее расширенные зрачки вдруг сузились. — Я не пью. Чем он опоил меня? И зачем? Я только хотела…

Она не закончила фразу, потому что увидела на своем запястье порез.

— Нет!!! — завизжала она.

— Заткнись! — выплюнула в нее Валентина. — Разбудишь моего мужа, пеняй на себя. Да не переживай ты так. Доноры больше крови сдают.

— Как это получилось? — Галя протянула ей дрожащее запястье. — Когда?

— Я увидела тебя уже без чувств в машине.

— Что он мне дал? Скажи! Какой это наркотик?!

— Никакого наркотика он тебе не давал. Это гипноз. Обычно он это не делает с посторонними.

— Да, — выплюнула Галя. — Я видела, как ты поила его за кулисами. Я подошла к нему не за розой. Я подошла спросить… Я веду блог и искала…

— Настоящих вампиров среди людей? — перебила ее Валентина, вдруг почувствовав в сердце боль. — Александр сказал, что ты сама ему навязалась. Интересовалась, больно это или нет?

Она следила за лицом рыжей и поняла, что так все и было — девицу сгубило любопытство.

— И он решил тебе продемонстрировать. И ты была не против.

— Это ложь!

Галя вскочила и снова упала.

— Я сказала тебе не орать.

— Я бы на такое не согласилась… — прошептала Галя. — И ты сама сказала, что он использовал гипноз.

Но по глазам девушки Валентина с радостью поняла, что Галя уже ни в чем не уверена…

— Я дам тебе колы и сварю кофе. Приходи на кухню, когда переоденешься.

Валентина не успела сварить первую чашку, а рыжая уже появилась на кухне с перекинутым через руку костюмом.

— Можешь дать какой-нибудь пакет? И можно хотя бы воспользоваться раковиной, чтобы смыть боевую раскраску и отлепить клыки? Или у вас зеркал в доме нет?

Валентина смерила ее убийственным взглядом. Спасаешь ее, а она еще огрызается.

— Извини, если обидела, — залепетала вдруг Галя. — Я просто уже много с кем пообщалась из вашей братии. Но не думала, что на клубной вечеринке так вляпаюсь.

Она снова смотрела на порезанное запястье.

— Можешь для своего спокойствия сдать анализы, — буркнула Валентина. — Брось платье на стул, я сейчас его запакую. В ванной найдешь влажные салфетки. Только, прошу, не шуми. Александр терпеть не может таких вот гостей. Да, там же лежит твоя сумочка, и я в ней не рылась.

Когда Галя вернулась на кухню умытой, Валентина уже поставила чашки на стол и поджарила пару тостов.

— Прости, мне особо нечего тебе предложить. Так получилось, что я не попала вчера в магазин.

Галя отхлебнула кофе и стала открыто изучать шею хозяйки.

— Настоящие, — ответила Валентина на незаданный гостьей вопрос. — И на руке тоже. Еще вопросы будут?

— Он это иголкой?

Валентина кивнула и заметила, как Галя нервно сглотнула. Ничего… Это не от ее живописной лжи, а от кровопотери. Галя откусила от тоста самый краешек и принялась изучать кухню, чтобы только не встречаться с хозяйкой взглядом.

— Я провожу тебя до метро, — сказала Валентина. — Мне все равно нужно в магазин за продуктами. И дома нельзя шуметь до заката.

Галя вернула взгляд на лицо хозяйки.

— У него все так серьезно? Я беседовала с некоторыми. Но они и внешне были полными придурками. А по твоему мужу не скажешь. Только белила и все. Это ведь только для сцены и вечеринки было, да?

Валентина кивнула.

— Знаешь, — Галя снова покрутила запястьем. — Мне действительно повезло, что я попала к вам. Может, расскажешь про свою семью? Я как бы ищу для блога вот таких вот почти реальных вампиров, как твой муж.

Валентина чуть не подавилась кофе.

— Кого ты ищешь? Вампира? Не переживай, вампир сам тебя найдет, если ты ему приглянешься…

— Не смотри на меня как на идиотку, — бледное лицо Гали сделалось абсолютно серьезным и даже немного злым. — Я, наверное, не так выразилась. Я пишу не только для своего блога, но и для разных журналов о всяких интересных, но малознакомых широкому кругу людей вещах. Я давно увлекаюсь вампиризмом — не на таком уровне, как вы, конечно, я лишь "фэшн-вампайр". To есть тот, кто просто любит наряжаться, посещать тусовки, слушать музыку типа той, что пел вчера твой аккомпаниатор. Сейчас я решила осветить проблему личностных отношений среди вампиров, поэтому стала назначать встречи тем ролевикам, которые ищут знакомства через форумы — такое вот включенное наблюдение. Иногда попадаются интересные личности, но чтобы вот так, еще и семья кукольников. Знаешь, — начала она тараторить еще быстрее. — Я видела много кровавых вампиров, но с ними неинтересно, они как наркоманы или типа того. А у вас связь донор-вампир на другом уровне. Еще и на духовном…

— Ты все выдумала. Зеркала у нас есть, спит он не только днем. Иногда и ночью… Просто вчера мы все перегуляли. И прости, но я не хочу обсуждать такое на публику.

— Послушай, я не назову его имени — да я и не знаю его, в программке было только твое. Пойми, для меня это просто шикарный материал, особенно если это будет в виде беседы не с самим вампиром, а с его донором… или женой. Если он тебе действительно муж.

Валентина на секунду прикрыла глаза. Потом схватила телефон и сунула под нос гости фотографию, сделанную в танцевальной зале Эмилем.

— А почему невеста без жениха?

Валентина подняла голову, и шея напомнила о себе резкой болью.

— Он же вампир, а вампиры не получаются на фотографиях.

— А… — улыбнулась Галя. — Отличное начало: пожертвовать свадебной фоткой ради игры… Это действительно уже стиль жизни.

— Галя, я не намерена обсуждать с тобой ни себя, ни мужа. Допивай кофе и пошли. Лучше нам никогда больше не пересекаться, а то помешательство это заразное. Да, шмотки оставь себе. Мы все равно с мужем уезжаем.

— Хочешь, укуси меня, только дай интервью! — как-то нервно рассмеялась блоггерша.

И Валентина знала причину нервозности. Рыжей несказанно повезло, что граф не был голоден.

— Если бы я хотела тебя укусить, то сделала бы это, пока ты спишь, — зло отозвалась Валентина, допивая свой кофе.

— Так он предпочитает кусать тебя спящую?

— Отстань!

— Валентина, давай заключим сделку. У меня есть список проверенных доноров. Сама понимаешь, как небезопасно встречаться с кем-то из интернета. Есть еще список девушек, которые мечтают попробовать, но боятся идти в клубы и проходить все эти обряды — так что он сможет потешить себя мыслью, что стал у них первым…

— Пошли! — тут же сказала Валентина. — Я не хочу говорить об этом дома.

Галя схватила сумку, сунула пакет с платьем подмышку, но вылететь в дверь не получилось. Она вдруг почувствовала головокружение. Валентина уставилась ей в глаза — точно пьяная.

— Давай посидим где-нибудь, съедим по мороженому, — Валентина закрыла дверь квартиры и предложила девушке руку.

Рыжая нервно улыбнулась и отказалась. Только шла медленно, вцепившись в перила. На улице она выдохнула и попросила передышку.

— Как ты живешь с этим?

Она указала на шею, которую Валентина не думала прятать: не хотела касаться ран. Лучше бы Александр и ей перерезал вену ногтем — было бы, наверное, не так больно, как клыками…

— Тебя эстетика волнует? — усмехнулась Валентина. — Люди думают, что это тату.

— Здоровье меня интересует. Меня качает после первого раза.

— Привыкаешь.

Галя открыла рот, но смолчала.

— Пошли уже!

Они вышли на оживленную улицу, но быстро идти не могли. Две жертвы одного вампира держались друг за друга, и когда их толкали нетерпеливые прохожие, не давали упасть. Наконец они уселись в кафе и взяли по сладкому медовику и шоколадному мороженому.

— Может, глинтвейн? — предложила Валентина, глядя на дымящийся чайник с чабрецом.

— Издеваешься? — уставилась на нее Галя.

— Нет. Вино советуют пить после сдачи крови.

— Слушай, а ты не боишься, что на него заявят? Я бы могла.

— И что бы сказала? Что тебя вампир укусил?

Валентина расхохоталась в голос и ей было плевать на других посетителей тихого кафе.

— Это не смешно и ты это знаешь. Я не заявлю. Но ты мне дашь за это интервью.

— Вот как? Угрожаешь?

— Думаю, ты никуда не уезжаешь. Ты просто видеться со мной не хочешь. Потому что боишься, — Галя вытащила телефон и показала Валентине сообщение с женскими именами. — Я тебе перешлю этот список. Я уже нашла твою страницу Вконтакте, еще в клубе.

— А это действительно номера девушек?

— А что, полицейские? Нет, мне интересна ваша тусовка. Ну? Ты будешь говорить? Можно включить диктофон? — добавила она, когда Валентина промолчала.

— Я бы предпочла, чтобы ты просто запомнила.

— Ну ладно. Начинай. Как ты дошла до такой жизни? — Галя держала оба пальца на телефоне, приготовившись печатать.

— Как и ты… Гипноз, а потом втянулась…

— To есть это своеобразное изнасилование, что ли? — уставилась на нее Галя.

— С учетом того, что кровь ему нравится больше, чем секс, то да… А потом жертва постепенно влюбляется в своего мучителя. Банально?

— Зачем ты врешь? — Галя бросила телефон на столик. — Я действительно могу написать на него заяву.

— Я не вру. У меня нет никакой травмы детства, которую я лечу болью. Если ты ожидала подобной исповеди, то извини. И про секс и кровь я не буду с тобой говорить.

— Ну, а что ты испытываешь, когда он тебя прокалывает?

— Идиотский вопрос — конечно же, боль! Но я не мазохистка. Просто так получилось, что упрекрасного человека такая вот идиотская зависимость, которая, увы, не лечится. Галя, давай прекратим обсуждать мои отношения с мужем. Хочешь, я расскажу тебе про суеверия, про гробы, про замки, про то, как в действительности выглядят призраки.

— Я это без тебя знаю. Меня реальный человек с его болью больше интересует.

— Отлично! Давай, запоминай…

Глава 6 "Кровавый тест"

Валентина смотрела на рыжеволосую девушку и чувствовала к ней ненависть — жуткую, всепоглощающую. Ту, что принято называть ревностью. Временами ненавистное лицо расплывалось, и Валентина видела графа — вернее его посеребренные сединой волосы: вампир склонялся к запястью и жадно пил кровь. Чужую… Это было хуже всякой измены.

— Он дождался, когда я окончательно потеряю голову и стану бесповоротно подчиняться его желаниям, — услышала Валентина незнакомый голос и не сразу поняла, что это ее собственный.

Поверять сердечные тайны непонятно кому непонятно где и непонятно зачем — признак стойкого помешательства.

— Я согласилась, чтобы он меня укусил…

Нет, она не соглашалась, но теперь это не имеет абсолютно никакого значения. Как не имеет значение и то, что она скажет этой рыжеволосой дуре. Чем больше выдумки, тем больше ей поверят. Самой же Валентине исповедь не нужна — важнее дотянуть до заката, по-летнему запоздалого, и не сойти с ума от страха неизвестности. Граф не убьет ее — пока она не родит ребенка — а что будет потом, неизвестно, кажется, даже ему самому. Открытым остается вопрос — скольких людей он убьет, сохраняя жизнь ей.

Нужно срочно увезти его из мира людей в зачарованный замок, о котором никому ничего неизвестно. Она спрашивала Эмиля про секрет конспирации, но он молчал, изгибая темные губы в саркастической ухмылке. Думает, что она хочет их предать? Это невозможно… Даже расскажи она всю правду этой блоггерше, все останется сказкой — готической, темной и смешной.

— Я лгала про иголки, — голос уже не дрожал. Дрожь передалась в руки, и Валентина пыталась и все никак не могла отломить кусочек медовика. — У него специальные клыки, и они острее любых иголок. Но в первый раз всегда страшно, поэтому он укусил меня во время танца, нашего свадебного танца, когда я никак этого не ожидала. Выпил совсем немного, но мне все равно стало плохо. Настолько, что я не могла подняться на ноги без посторонней помощи, — говорила Валентина монотонно.

И на секунду даже почувствовала, что заснула. Удержала ее на весу, как не смешно, ложка, воткнутая в торт.

— Но ему показалось мало, и он выпил еще… После этого я прожила несколько недель в состоянии полусмерти, зато когда возродилась, поняла, что теперь мы с ним единое и неделимое целое, и сколько бы крови он у меня не потребовал, я дам ему все без размышлений и сожалений. Это, Галя, называется любовь. Все запомнила?

Поверила правде? Ведь нет…

— Ты вообще нормальная? — спросила блоггерша, крутя в руках телефон.

— Нет, — Валентина вновь засмеялась. — А что, незаметно? Скажи, разве нормальный человек станет пить у другого кровь или давать свою? Вот поэтому и постят объявления о знакомствах на закрытых форумах, чтобы идиот нашел идиота, и оба были счастливы вместе.

— Как понимаю, ты не хочешь со мной говорить?

Валентина тихо засмеялась и поняла, что имитирует смех Эмиля. Рыжая вздрогнула — еще бы, профессор умеет пугать!

— А чего ты ждешь? Что я расскажу тебе, как всю сознательную жизнь задавала по форумам вопросы: а вы верите, что вампиры существуют? Что вам нравится в вампирах? А не знаете ли, как стать вампиром? Моя мечта — стать девушкой вампира, с чего вы посоветуете мне начать? Я похожа на идиотку, Галя? Скажи мне честно.

— Как бы… — Галя в этот момент точно улыбалась, как идиотка. — На вид ты нормальный человек. Но когда у такого внешне нормального человека я вижу проколы… И не на руке, а на шее, то в голову закрадываются сомнения… Впрочем, я не хочу судить загодя, я хочу понять — и когда сама пойму, хочу рассказать людям. Быть может, твоя история поможет кому-то разобраться в своих чувствах.

— Галя! — Валентина снова смеялась в голос. — Я сама не могу разобраться в своих чувствах, о каких других людях ты говоришь?! Вот сейчас, когда он спит, и я нахожусь от него на безопасном расстоянии, нормальный человек во мне говорит — беги, куда угодно, хоть через океан, только подальше от него, пока он не выпил всю твою кровь и не подчинил полностью своей воле. Но другой голос тут же перебивает и перебивает очень настойчиво — куда ты убежишь от самой себя, это тебя тянет к нему, а не его к тебе. Он найдет другой источник крови, а вот ты другой объект для любви — вряд ли.

Галя достала из сумочки блокнот с ручкой и включила телефон.

— Давай-ка пройдем с тобой Кровавый тест, согласна? Первая часть — жертва ты или охотник. Итак, если тебе доведется повстречать хищное животное, что ты сделаешь скорее всего — освободишь его или же убьешь? Ответ от 1 до 5. Если не можешь решить, то отвечай 3.

— Да я знаю — ответ 1, я освобожу его. Я была в такой ситуации в жизни и отбросила нож в сторону.

— О чем ты больше всего думаешь — о том, как приобрести что-то новое или как не потерять имеющееся?

— Я очень боюсь потерять…

— Пишем 1. Дальше: готова ли ты причинить себе боль, чтобы помочь немного другому или же готова причинять боль другим, чтобы помочь себе… немного?

— Посмотри на мою шею и узнаешь ответ.

— Представь, что ты потерпела кораблекрушение, и кто-то из команды вытащил тебя из воды, и вы вдвоем на острове. У вас остался один кусок хлеба — что ты сделаешь — поделишься им или предпочтешь сожрать своего спасителя?

— Тебе же не нужен ответ на этот вопрос. Я явно не набрала баллов на хищника.

— Валентина, мы продолжаем. Что тебе больше нравится — завидовать или бояться?

— А что общего между этими чувствами?

— Тут я задаю вопросы, а не ты. Так что?

— Я и боюсь, и завидую.

— Пишем 3. Ты хочешь, чтобы люди поняли, что ты чувствуешь на самом деле или же ты хочешь скрыть это от них?

— А если я хочу, чтобы они поняли, но боюсь, чтобы они поняли и поэтому скрываю?

— Опять ты начинаешь задавать вопросы вместо того, чтобы давать ответы. Подумай, хочешь ты, чтобы они поняли, что ты чувствуешь? Чтобы он наконец-то понял, что ты чувствуешь или же нет?

— Хочу, но не могу найти в себе смелости сказать. И я совсем не уверена, что он хочет это знать.

— Отлично, пишем опять 1. Чтобы тебе больше хотелось — уметь становиться невидимой или уметь гипнотизировать?

— Мне хотелось бы исчезнуть из его жизни, — Валентина знала, что эта мечта несбыточная, а других у нее никогда и не было.

— Неужели? Ты скорее будешь любить себя за то, что ненавидишь других или ненавидеть себя за то, что любишь других?

— Галя, откуда ты это выкапываешь? — Валентина попыталась засмеяться, как человек. Звонко и радостно. Кажется, получилось. — Что за идиотские вопросы?

— А где ты видела тесты не с идиотскими вопросами? — скривила рот блоггерша, пытаясь держать более-менее серьезную мину. — А жизнь порой еще более идиотские вопросы перед нами ставит. Ладно, не можешь решить, ставим троечку.

— Можешь убирать свой тест. Я и так все поняла.

— Пассивная, чувствительная и очень располагающая к себе. Часто слишком идеалистична. Застенчива. Предпочитает одиночество шумной компании. Ну ты прямо находка для вампира — высосешь всю жизнь, а она даже не пикнет, да и никто не заметит, что ее больше нет. Валентина, как ты в актеры-то пошла с таким характером?

— Я не актриса, я — кукольница.

— Тем более! Как ты можешь управлять кем-то, если с собой не справляешься?

— Я не кукловод, я — художник по куклам.

Галя положила в рот кусочек подтаявшего мороженого и начала медленно глотать его.

— Ты — жертва вампира и не более того. И пока ты это не осознаешь, вернуться к нормальной жизни не сможешь.

— Да что ты знаешь про нормальную жизнь?! — Валентина взвизгнула, и на нее обернулись.

Тогда она схватила креманницу и за минуту расправилась с мороженым. Зачем она сделала это — теперь жутко холодно, а чай давно выпит.

— Ты хочешь, чтобы я тебе помогла? — спросила Галя так серьезно, точно это мать говорила с непутевым подростком.

— Мне кажется, это ты хочешь, чтобы я помогала тебе с вампирским материалом,

— почти заскрежетала зубами Валентина.

— Отлично’ — Галя нервно дернулась, коснувшись стола запястьем. — Будем помогать друг другу. Ты можешь какое-то время пожить у меня. Я живу одна, родители на даче до сентября. Мне кажется, тебе хватит времени, чтобы восстановиться. И, если это такая зависимость, то, возможно, вдали от мужа ты сумеешь решиться на развод.

Валентина смотрела на Галю и не знала, что делать: смеяться или плакать.

— Какой развод? Мы не женаты…

Она дико засмеялась и даже услышала в свою сторону замечание от соседей и потом извинения Гали.

— Ты же сказала, что он твой муж, — блоггерша шептала, перегнувшись через узенький столик. — Гражданский? Так еще легче уйти. Детей-то у вас нет…

— Нет, — Нервно дергающиеся губы Валентины расплылись в улыбке. — Но будут…

— С тобой все в порядке?

Валентина чувствовала обнаженными плечами холод напольной плитки, а ногой железную ножку стола. Галя и официантка пытались поднять ее и усадить обратно на стул. Обморок? Только этого не хватало!

— Ты часто в обморок падаешь? — спросила Галя, отправив официантку за стаканом воды.

Валентина отрицательно мотнула головой.

— Я не знаю, как часто ты даешь ему свою кровь, но выглядишь ты не очень здоровой. Тебе надо к врачу. Может, за деньги и анонимно, если ты его боишься…

Официантка принесла воду, но Валентина попросила вместо нее баночку колы.

— Может, тебе все-таки лучше выпить воды? — не унималась Галя.

— Я хочу колы. У меня такой беременный заскок, понимаешь?

— Ты серьезно? — плюхнулась на свой стул блоггерша. — В таком состоянии?

— Я в таком состоянии именно из-за ребенка, — А ведь она не лгала, не лгала. — Ты довольна беседой? Я все же пойду домой, прилягу.

— Тебе лучше пойти к врачу…

— Я сама знаю, что мне лучше! — Валентина вскочила со стула и еле успела ухватиться за стол. Перед глазами снова все плыло. — Я сейчас выпью колы и снова почувствую себя человеком, — говорила она будто сама себе. — Скажи, что тебе говорили девушки, сохнущие по вампирам — зачем им это надо?

— Тебя нормальные доноры интересуют или ненормальные, мечтающие о реальных вампирах? — Галя задала вопрос совершенно серьезным тоном.

— Ненормальные. Зачем им становиться вампирами?

— Ну… Все банально. Кто-то мечтает о вечной молодости. Кто-то хочет доминировать над людьми, типа, лечит свои комплексы. Кто-то хочет просто быть не таким, как все. Кто-то хочет неземных удовольствий. Кто-то просто сам не знает, чего хочет.

— И никто не хочет любви? — Валентина тоже спрашивала совершенно серьезно.

— А ты знаешь, что такое любовь? — Галя прищурила глаза, готовясь подловить ее на глупом ответе.

— Наверное, это когда кто-то не может жить без тебя.

— Мы, кажется, мы все друг без друга прекрасно обходимся.

— А зачем тогда ты ищешь истории реальных людей?

Галя сунула телефон в сумочку и поднялась, одергивая на животе чужой свитер.

— Легкой тебе беременности… — она замялась. — Так ведь говорят, да?

Валентина молчала.

— Только, кажется, она не может быть у тебя легкой. Но если тебе понадобится помощь, — Галя совсем понизила голос, — то ты можешь мне доверять. Я никому ничего не скажу… Честно.

— Спасибо. Мне помощь не нужна.

Дождавшись когда за блоггершей захлопнется стеклянная дверь кафе, Валентина достала телефон и написала матери короткое сообщение, что уезжает на неопределенный срок подлечиться. Там у нее не будет доступа к телефону. Никакого интернета. Только сон и покой. И Валентине казалось, что она не врет. В одном она только сомневалась. В том, что покой не станет для нее смертью.

Глава 7 "Вальс дождя"

Нормальной походкой Валентина сумела пройти только до угла — потом пришлось привалиться к стене. И когда вместо стены спина нащупала дверь, Валентина ввалилась в магазин и лишь чудом не пересчитала головой три ступеньки, ведущие вниз. Ее поймали выходившие покупательницы и помогли дойти до стула, который вытащила из-за прилавка всполошившаяся продавщица. Валентину окружали рулоны всевозможной ткани и тонны заботы — от подать воды до вопроса, не вызвать ли ей скорую? Пришлось снова соврать про беременность, чтобы ее оставили в покое. Хоть в каком-то!

— Это тату! — почти взвизгнула она, когда продавщица слишком уж надолго задержала взгляд на прокушенной шее. — И вот еще одно!

Валентина сунула ей под нос запястье с двумя ранками — бедная женщина прямо отшатнулась, и Валентина тут же почувствовала неловкость: о ней заботились, а она — так вот некрасиво отреагировала на нормальную реакцию нормального человека на ее внешний вид. Захотелось отплатить за заботу добром, то есть покупкой. Но ткань, увы, она больше не будет покупать — с куклами покончено раз и навсегда.

— Я вот это возьму!

На передвижной вешалке красовались народные костюмы ручной работы. Валентина выбрала льняную рубаху с вышивкой.

— Это обережная вышивка, — улыбнулась продавщица снисходительно. — Она защищает от злых духов. Вам как раз самое то в беременность.

Да, самое то, когда рожаешь ребенка для исчадия ада! От него убережет только серебро. Славянские обереги не помогут. И все же она попросила завернуть рубаху и отказалась от примерки — зачем? Все равно ей суждено носить рубаху Брины…

Ее снова передернуло, и Валентина поспешила сбежать от пристального взгляда продавщицы. Вечером на улице вовсю светило солнце, а зимой бы давно стемнело. Она тихо, никуда не спеша, дошла до дома, захватив по дороге молоко и хлеб. С ними она уселась на кухне, и сама не поняла, как провела за столом целый час. Время будто остановилось в ожидании пробуждения графа. Но он будет спать долго. И даже проснувшись, пролежит за спасительной дверью до наступления сумерек.

Валентина заставила себя подняться, убрала со стола крошки, допила молоко и даже спустилась вниз к мусорным бакам. Тонированные стекла скрывали гроб, но она знала о его существовании, и этого было довольно, чтобы задрожать, проходя мимо машины вампиров. Через несколько часов Вольво исчезнет, а вместе с машиной исчезнет и она.

Валентина поспешила в квартиру и запихнула в рюкзак самые необходимые вещи, среди которых оказалась рубаха и куклы летучих мышей. Она отдаст их графу, пусть играет… с ребенком, если этот ребенок когда-нибудь родится. Еще она вынула ключи и, написав записку хозяевам, положила на стол всю имеющуюся у нее наличность. Они придут за квартплатой и увидят, что она уехала, а не сбежала. Оставшиеся вещи пусть выкидывают, хотя…

Валентина притащила мусорный мешок и запихнула туда все, что до того висело на вешалках. Пришлось снова спускаться вниз, и она была уверена, что мешок исчезнет от мусорки раньше, чем она поднимется назад к оставленной открытой двери уже чужой квартиры. Как хорошо, что это съем, а не дом, в котором она выросла, — никаких сожалений: просто очередной переезд. Проблемы возникнут только при очередном пересечении границы, если она когда-нибудь будет пересекать ее в одиночестве, без сопровождения вампиров.

Валентина вскинула голову и с радостью увидела Эмиля.

— Где граф? — спросила она, не дослушав приветствия.

— Думаю, тебе с ним не стоит встречаться.

На его последних словах Валентина услышала, как хлопнула входная дверь.

— Мы поедем следом, — улыбнулся Эмиль.

— Куда?

— Туда, где можно получить завтрак, — он тут же отвернулся и остановил взгляд на дорожном рюкзаке. — Это все твои вещи?

Он снова смотрел на нее. Губы Валентины нервно дернулись.

— Сомневаюсь, что они мне понадобятся. Там нет серебра.

Эмиль усмехнулся. Не зло. Добрые улыбки у него никогда не выходили. Но сейчас он явно находился в приподнятом настроении.

— Граф на меня злится? — Валентина все не могла прекратить моргать. — За рыжую девушку?

— Мы знали, что ты ее спасешь… — Эмиль смеялся. — Вернее, нашего графа — от необдуманного шага. Уличные убийства сейчас под запретом в вампирской среде. Нам проблемы не нужны. Пойдем, а то я тоже голоден.

— Вот, — Валентина протянула ему телефон. — Это список доноров. Если вдруг…

Эмиль переслал себе сообщение и вернул Валентине телефон со словами:

— В другой раз, может быть. Сейчас мы приехали подготовленными. Пойдем.

Он взял ее рюкзак. Она повернула замок, и входная дверь захлопнулась, отрезав Валентину от прошлого. Или новой жизни, которую она пыталась, но так и не сумела начать.

Вольво во дворе не было. Эмиль вывел ее на улицу, где стояла машина, от которой Эмиль в декабре подзаряжал ее Ситроен. Она села в машину и пристегнулась. Эмиль бросил рюкзак на заднее сиденье поверх чемодана с куклами.

— Я подумываю заиметь ассистентку, — губы профессора снова изображали улыбку. — Ты же не откажешься помочь мне со второй марионеткой?

Что это? Не просьба ведь. Наверное, Эмиль хочет утешить, заверить ее в том, что она останется живой или… Хотя бы не-мертвой. Но плакать или радоваться она будет потом: сейчас она не может тратить силы ни на смех, ни на слезы Слишком мало их осталось, жизненных сил.

Они проехали всего ничего. Валентина посмотрела в окно — на узкой улочке не было намека на клуб. Зато она увидела Вольво и тут же открыла дверь.

— Это в квартире, — ответил Эмиль с опозданием, когда протянул к ней руку, чтобы поддержать.

Квартира выглядела огромной. Из тех, что долго были коммуналками. Длинный коридор и двери, двери, двери — открытые и закрытые. Ремонт был уже с российских времен, но дизайном никто не заморочился. Люди приходили сюда за другим.

С порога им предложили бокальчик свиной крови, по цвету совсем не отличавшейся от гранатового сока. Подала его девушка в черной хламиде, и Валентина усмехнулась — по закону жанра девушка обязана быть нагой. Эмиль взял бокал и выпил залпом, но физиономия его осталась постной. Он что-то спросил человека в черном, тот указал на дверь, но Эмиль завел ее в дверь напротив.

— Сядь в кресло и сиди, — приказал он, и она села, почувствовав в ногах невыносимую слабость.

Эмиль стоял у нее за спиной, и Валентина боялась обернуться. Вперед смотреть тоже было невыносимо тяжело: там парочка обычных людей занималась тем, чем не занимаются нормальные люди. В руках девушки скальпель, вот она делает надрез парню чуть ниже плеча, нажимает на ранку, чтобы выдавить кровь, и слизывает ее языком.

Валентина поняла, что если сейчас же не отведет взгляда, ее вывернет тут же в кресле. Но взгляд отвести оказалось делом непосильным, и она догадалась, что это Эмиль заставляет ее искать на шее сумасшедшей девушки заветную жилку. Перед глазами начал расползаться кровавый туман… Чего он этим добивается? Готовит ее к не жизни вампиром или заставляет проникнуться жалостью к графу и простить ему жажду крови…

— Меня сейчас вывернет, — проговорила она одними губами и обернулась.

За креслом оказалось пусто. Не найдя в комнате Эмиля, она вдруг вспорхнула птичкой и побежала на кухню. Впрочем, полет закончился подле одной из дверей, которая неожиданно открылась, но, к счастью, не выпустила в коридор никого из вампиров. Выдохнув, Валентина пошла дальше.

Кухня выглядела пообшарпаннее коридора. И плита была совсем старая, которой если и пользовались, то скорее всего только для разогрева чайника. Но здесь хотя бы никто никого не резал. Валентина кивнула присутствующим — в таких местах, кажется, не обязательно представляться и спрашивать разрешение войти и сесть. Но она не села, а потянулась к открытой полке, чтобы взять стакан. Глоток воды для нее сейчас, что стопка крови для вампира — жизненно необходим.

Однако у раковины она замерла. Парень с наполовину обритой башкой не сводил глаз с ее запястья. Нет, не как смотрят голодные вампиры, а выражая человеческое чрезмерное любопытство.

— Не желаете познакомиться поближе, барышня?

Валентине снова захотелось бежать в ванную — на этот раз от одного только вида подкатившего к ней субъекта. Но она нашла в себе силы открыть кран и, ополоснув стакан, наполнить его заново. Вода из-под крана ей уже не страшна.

— Эй, что за игнор?!

Когда субъект позволил себе прикоснуться к ее плечу, она выпалила:

— У меня гепатит!

Это оказалась самая действенная защита от посягательств. Ее тут же оставили в покое, и она смогла допить воду. Однако от мысли вернуться в гостиную отказалась сразу, как только та появилась в гудящей голове.

— Кто этот англичанин, с которым ты пришла? — спросила девушка немногим старше ее, с серьгой в носу и двумя колечками в нижней губе.

Валентина села на стул.

— Профессор из Кэмбриджа. Изучает фольклористику.

И она не лгала.

— Ты у него и переводчица, и донор?

Девица кивнула на шею очень даже одобрительно.

— Не у него.

Валентина отвечала односложно, надеясь, что беседа не состоится, но девица попалась настойчивая.

— Хочешь попробовать?

Она протянула бокал, украшенный вишенкой, в содержимом которого сомневаться не приходилось. Валентина, давясь желчью, отрицательно мотнула головой.

— А просто выпить хочешь? Могу "Кровавую Мэри" сделать.

Валентина от безысходности кивнула. Чем еще заняться тут?! На трезвую голову все это выносить невозможно.

Девица совершила быстрые махинации с блендером, вылила кровавое содержимое на лед и протянула ей стакан. Вкус показался Валентине странным. Возможно, причина в том, что уже пару лет она не пила сильных коктейлей.

— Кровь — это супер, — продолжала девица, потягивая из своего бокала. — Я три литра в неделю выпиваю. В основном свиную, ее легче достать. Утром, со льдом, такой бодрячок. И в суп классно добавлять. Ты пей-пей… Нравится? Там все, как обычно, просто я всегда немного крови добавляю…

Валентина не поняла, как добежала до туалета. Зря только торт ела! И мороженым заедала… И хлеб жалко, и молоко… Она хотела оттолкнуть того, кто пытался оторвать ее от унитаза, и почти ударила, когда вдруг услышала голос Дору, призывающий ее успокоиться, и позволила макнуть себя головой в раковину со следами ржавчины у слива, в который бежала с ее лица вода. Эмиль протянул из коридора руку и приставил к ее губам стакан. С водой!

— Мне подмешали в сок кровь… — пролепетала Валентина в свое оправдание, хотя пока ее никто ни в чем не обвинил. — Я думала, это обычая "Кровавая Мэри".

— Будто не заметила, чем люди тут занимаются! — хохотнул Дору, промокая ей мокрое лицо полотенцем.

Грязным, и Валентина брезгливо откинула его на пол, под ноги.

— Я хочу на воздух, можно?

Дору перевел взгляд на Эмиля, тот кивнул.

— Я присмотрю за отцом. Идите.

— Граф здесь надолго? — спросила она Дору, но снова ответил Эмиль:

— Для твоей же безопасности я бы его не торопил.

— А для нашей? — огрызнулся Дору, — Шел бы ты уже к нему, пока он тут кого- нибудь не высосал до дна.

Дору крепко держал Валентину за локоть, и она совсем не боялась наткнуться на что-нибудь в темноте. На лестнице с освещением тоже были проблемы. Темнота сгущалась и на улице.

— Дору, я хотела бы посмотреть на город сверху. Это ведь может быть последний раз, когда я его вижу. Граф поднимал меня в небо…

— Я не рискну, — перебил Дору. — К тому же, нас могут заметить… Крыша тебя не устроит?

— Устроит, — кивнула Валентина.

Дору оглянулся на пустую улицу, обнял ее за талию, и через секунду под ногами Валентины было уже кровельное железо. Она посмотрела вниз, затем по сторонам. Увидела Исаакий. С колоннады собора вид на город открылся бы лучший, но ехать туда не было времени. Его вообще ни на что не оставалось в короткую летнюю ночь. Где же граф?

— Они нас позовут, — ответил Дору на незаданный вопрос.

Валентина улыбнулась и сильнее сжала ему руку. Начал накрапывать мелкий ночной дождик. Вот откуда взялась темнота. Она не заметила туч, не подумала взглянуть в небо.

— Как хорошо… — прикрыла она глаза. — Дождь все смоет, всю эту грязь… Дождь в дорогу — это хорошо.

— Так говорят про мертвых, — поправил ее тихо Дору.

Валентина взялась за его вторую руку: под дождем кожа вампира казалась больше мокрой, чем ледяной.

— Ну, а кто здесь не мертвый?

— Ты, — улыбнулся юный граф и вдруг воскликнул: — Вальс снежинок ты танцевала с отцом. Станцуешь со мной вальс дождя?!

И он принялся насвистывать мелодию Шопена. Валентина сделала первый шаг. Он второй. Она третий… Ноги даже в кроссовках скользили. Но в паре с Дору ей не было страшно. Валентина улыбалась, даже когда поскользнулся сам вампир.

— Осторожней! — сказала она.

— Это ты должна быть осторожной! — выкрикнул Дору со смехом. — Ты — живая, я

— нет! Нет! Нет!

Он хохотал, но вдруг смех его оборвался. Валентина обернулась, уверенная, что на крыше стоит граф. Но это был Эмиль. Выглядел он озабоченным. Даже слишком.

— Он кого-то убил, да? — выдал Дору шепотом.

— Вызвали скорую. Нам лучше быстрее уехать. Граф в машине. В моей. Иди к нему. Я поеду на Вольво с Валентиной. Мы так решили.

Дору начал медленно спускаться от трубы к краю крыши. Валентина взвизгнула, когда он пережал ей раненое запястье. Дору разжал пальцы. На мгновение. И в это мгновение ноги ее поехали.

— Держи ее! — донесся до ее ушей крик Дору.

Откуда-то издалека.

Глава 8 "Вампиры не верят в сказки"

Эмиль достал из кармана носовой платок и присел на бордюр подле неподвижной девушки, но Дору вырвал платок и замахнулся на брата.

— Ты специально не поймал ее! — выплюнул Дору ему в лицо вместо удара. — Тебе нужна была ее смерть для проверки своей теории. Рад? Я тебя спрашиваю — рад? — кричал он уже почти в истерике.

— Не смей обвинять меня в убийстве! — прорычал Эмиль и ударил брата по мокрой от дождя щеке. — Это ты потащил ее ка мокрую крышу!

От силы оплеухи Дору упал на колени. Прямо подле распростертой на асфальте девушки и замер. Эмиль собрался, чтобы отразить ответный удар, но его снова не последовало. Дору, продолжая сжимать в кулаке платок Эмиля, потянулся к лицу Валентины, чтобы убрать из уголка рта кровь, но Эмиль схватил его за запястье и отвел руку в сторону.

— Не трогай ее. Она будто спит… Оставь…

— Она мертва! — вырвал руку Дору. — Мертвее не бывает! Я убивал, чтобы жить. Ты — чтобы выжить на войне. И мы оба знаем, как выглядят трупы.

— Да, я это прекрасно знаю, — Эмиль отступил на шаг. — Просто не трогай ее. Позволь ему самому это сделать.

— Кому?

— Отойдите от нее! Оба!

От глухого окрика графа вздрогнул даже Эмиль, который первым увидел, что тот идет к ним. Дору медленно поднялся с колен и, не оборачиваясь к отцу, попятившись, освободил ему дорогу. Эмиль схватил брата за руку, потому что ему вдруг показалось, что Дору сейчас грохнется в обморок, хотя Эмиль не был уверен, что с вампирами такое возможно.

Александр Заполье, бесшумно ступая по мокрому асфальту, прошел еще десять шагов и опустился на одно колено, подсунул руку под шею мертвой девушки и приподнял голову так резко, что волосы, местами окровавленные, тут же упали Валентине на лицо, скрыв и так закрытые глаза. Граф осторожно откинул их в сторону и прикоснулся своими холодными губами к ее еще теплым, вбирая в себя выступившую на них кровь. Не в силах разорвать последнего поцелуя, Александр прикрыл глаза и замер — на миг, на два или целую вечность.

Так казалось Дору, нервно сжимавшему кулаки за спиной отца. Потом он резко обернулся и наконец ударил Эмиля в лицо, ко тот увернулся и солдатским приемом уложил брата на лопатки. Занес руку, но увидев в глазах Дору слезы, остановил кулак за дюйм от тонкого носа. Затем и вовсе отступил. Дору, подтянув к груди ноги, смотрел на Эмиля испуганным зверьком. Потом вдруг отпрыгнул к стене дома, оступился, упал и заревел в голос. Эмиль не сделал попытки подойти. Он смотрел в сгорбленную спину графа, но тот не пошевелился.

— Да оторвитесь вы от нее, рарá! — не выдержал первым Дору. В голосе его клокотали с трудом сдерживаемые рыдания. — Она мертва! Мертвых не оживить поцелуями. Это жизнь. Это не сказка!

Граф обернулся к сыну: на плотно сжатых губах не было и кровинки.

— Я пытался поймать ее, но промахнулся… — выдал Эмиль тихо. — Простите меня, если сможете.

Он замолчал и стал нервно переминаться с ноги на ногу, ища куда бы спрятать глаза от беспощадного взгляда графа.

— Я… Она… — Эмиль беспомощно цеплялся взглядом за носы своих ботинок, но голова по чужой, более сильной, воле поднималась вверх. — Я виноват. Я не снимаю с себя вины. И если хотите, прогоните меня…

— Тяжело говорить правду, профессор! — взвизгнул в стороне Дору, громче чем сирена скорой за углом. — Самое разумное — оставить тело здесь. Сейчас приедет полиция. Они зарегистрируют это как несчастный случай и передадут тело родственникам.

Он открыто взглянул в глаза отца, и ни один мускул на его лице не дрогнул. Граф отвел взгляд первым, просунул вторую руку Валентине под коленки и поднялся вместе с мертвым телом на ноги.

— Отец… — начал нерешительно Эмиль.

Но граф молча прошел мимо него, даже не повернув в его сторону головы.

— Что он делает? — кинулся следом Дору, но Эмиль схватил его за руку.

— Он проверяет мою теорию, — выплюнул профессор Макгилл в мокрое лицо Дору. — Не лезь!

— Сумасшедший! — Дору вырвал руку и смахнул с лица остатки дождя и слез. — Тебе мало того, что ты убил невесту моего отца. Теперь ты решил свести с ума его самого!

— За три дня вампир с ума не сойдет. На четвертый мы ее похороним.

— Ты сам не веришь, да? — Дору поднял руку, но тут же опустил. — Ты сам не верил в перерождение. Какое было соотношение: один к ста? Чудовище! Мерзкое чудовище… Не знаю, чем вас травили на войне… Но явно вытравили из тебя все человеческое еще при жизни…

Дору плюнул Эмилю под ноги и побежал догонять отца, который уже открыл багажник машины и собирался уложить труп в гроб.

— Рарá, хотя бы снимите с нее мокрое, — сунулся он под крышку багажника и, не дожидаясь согласия графа, вытащил из рюкзака рубаху с вышивкой, которая лежала сверху.

Граф кивнул, и они вдвоем раздели Валентину и, облачив в рубаху, уложили в гроб, согнув ноги в коленях.

— Надо торопиться, — услышали они за спиной голос Эмиля. — Полиция приехала. Дайте мне ключи от Вольво.

Граф захлопнул багажник и молча направился к водительской дверце. Дору удержал Эмиля на месте.

— Оставь его в покое!

— Мы не довезем тело, — процедил Эмиль сквозь зубы. — Слишком жарко.

— Не веришь ни на йоту, да? Не веришь, что она не умерла. Я тоже не верю! — повысил он голос, чтобы слова не потерялись в шуме мотора сорвавшейся с места Вольво. — Боишься запаха чужого тлена? — уже хохотал он в голос. — Купить тебе флакончик духов?!

— Надо купить искусственный лед, — ответил Эмиль спокойно и зашагал вниз по улице к своей машине.

Дору поспешил следом.

— И цветов. Роз. Он захочет украсить гроб.

— В оранжерее нет роз? — уточнил Эмиль, не обернувшись.

— Я почти все срезал. Не хочу рисковать.

— А если он потребует диких роз? — теперь Эмиль обернулся, но лицо его оставалось постным, точно они говорили о погоде.

Дору больше не думал улыбаться.

— Не смешно, Эмиль. Она не поднимется из гроба. Она мертва. И ты, и я это знаем. Отец еще верит. Благодаря тебе. Смотри, не сгори за три дня от стыда.

Дору сел в машину первым и спрятал кулаки между дрожащими коленями.

— Как ты мог… — прошипел он, не повернув головы к пристегнувшемуся водителю.

— После всего, что мы пережили ради нее…

— Возможно, я единственный, кто действительно помог ей. Только подумай, сколько всего она пережила из-за твоего отца и во что он еще собирался ее ввергнуть ради… Ради своего бредового желания иметь ребенка. Ты должен был остановить его… В замке. Неделю назад, когда я по глупости передал ему акварели. Ты же напротив дал ему четкие инструкции, как жить в современном мире. Я не знаю, сколько трупов он оставил после себя в той квартире… Кто из нас двоих монстр?

— Александр Заполье, — выдохнул Дору в ветровое стекло. — Вернее, его любовь. Не влюбись он в мою мать, никогда бы не попал в лапы сеньора Буэно. Лучше бы я никогда не рождался. Я сегодня в этом убедился. Отец не простит мне смерть Валентины. Никогда. Я не понимаю, зачем мне возвращаться в замок…

— Чтобы помочь отцу. Мы едем туда не для себя, а для него.

Дору в ответ хихикнул. Зло. И как-то по-женски.

— Ты едешь для себя, профессор. За своей очередной книжкой! Лучше бы ты продолжение Бэтмена писал!

Эмиль расхохотался на выпад Дору и ничего не ответил. Он аккуратно вел машину, будто рядом сидел живой человек, способный испытывать дискомфорт от тряски. И сам пошел в супермаркет за льдом, но за розами отправил Дору.

— Отец уже за городом, — сообщил он по его возвращении. — Около гостиницы. Надо торопиться.

Они остановили машину рядом с Вольво, но граф не вышел к ним. Он сидел за рулем, держа его обеими руками, будто до сих пор вел машину.

— Ты не знаешь, какую музыку она любила? — спросил граф, не повернув головы в сторону сына, который распахнул настежь водительскую дверцу после тщетных попыток докричаться до отца.

— Не знаю, — ответил Дору ошарашенно.

— Жаль, — одними губами прошептал граф. — Тогда поедем и дальше в тишине. Не хочу ее раздражать.

Дору сглотнул и тихо попросил отца поторопиться. Граф вышел и нашел взглядом Эмиля, который держал в руках четыре больших пакета со льдом.

— Эту ночь она проведет в постели, — отчеканил граф и пошел к багажнику.

Сыновья загородили его от любопытных взглядов и отступили, когда граф прошел мимо, держа Валентину на руках, будто спящую. Эмиль забежал вперед и открыл дверь, а Дору проскользнул первым, чтобы отвлечь девушку за стойкой. В номере Эмиль заботливо откинул одеяло и отошел графу за спину.

— Рарá… — позвал Дору, прикрыв дверь.

Граф резко обернулся, так и не опустив край одеяла, который держал у самого подбородка мертвой девушки.

— К сожалению, мы не можем оставить окна и двери открытыми, — не дал он сыну договорить, — чтобы ее душе легче было ходить, но дать ей выспаться перед последней дорогой обязаны. Ты прав, — граф запрокинул голову к низкому потолку, убрав наконец руку от мертвой, — гроб слишком маленький. Я специально не распрямляю ей ноги. Иначе она в него завтра вечером не поместится.

— Вы не верите…

— Конечно, я не верю! — тихо вскричал граф, снова не дав сыну высказать мысль, ведь знал ее наперед.

Эмиль все это время пытался впихнуть лед в холодильник.

— Надолго его хватит? — спросил граф, садясь в кресло.

— На сутки где-то, — ответил Эмиль, не обернувшись. — Надо будет перед рассветом еще купить. Вы проживете без завтрака?

— И без ужина тоже, — буркнул граф и опустил голову на грудь.

— Не хотите лечь рядом? — спросил Эмиль осторожно.

Граф мотнул головой. Дору вытянулся вдоль окна. Эмиль ушел под дверь. За окном наступило утро. За ним пришел день и вечер. Вампиры проснулись и выписались из гостиницы.

— Рарá, хотите я поведу машину? — спросил Дору осторожно, когда граф уложил поверх рубахи последнюю розу, чуть подвядшую за день лежания в закрытой машине.

— Нет, дай мне побыть с ней наедине.

Граф не закрыл гроб крышкой. Просто захлопнул багажник и вернулся за руль.

— Мы поедем за вами, чтобы вы не торопились, — сказал Эмиль и пошел к своей машине.

Дору тихо постучал в водительское окно, и граф опустил стекло.

— Рарá, отчего вы не закроете гроб?

— Я понимаю, что похороны твоей матери прошли мимо тебя, но все же следовало бы знать, что раньше третьего дня гроб не закрывают. К тому же, не думаешь же ты, что я оставлю ее в этой деревяшке, где даже ноги не вытянуть. Гроб — дорожный. А она теперь никуда от меня не уедет. Валентина навсегда останется на нашем кладбище.

Граф поднял стекло, и Дору пришлось отступить от машины. Вольво уехала, и он сел к Эмилю.

— Как отец?

— На удивление, спокоен, — отозвался Дору и отвернулся к окну.

Машины ехали друг за другом. И браться знали, что за час Александр Заполье не проронил ни звука. И вдруг сказал:

— Этот год был одним из тех немногих, в которые я чувствовал себя счастливым. Только понял я это лишь сейчас. Спасибо тебе, Тина.

Дору повернулся к рулю. Эмиль смотрел на него, а не на дорогу.

— Есть хоть один шанс? — спросил тихо юный граф, но молодой профессор в ответ молча покачал головой.

Глава 9 "Пять мертвых дней"

Домой они добрались за две ночи: вампиры не соблюдали скоростной режим, а на запруженных участках дороги другие машины при их приближении вежливо жались к обочине. Гроб тут же занесли в склеп, где и летом было довольно холодно: положились в том на горбуна. Заодно приказали Серджиу сколотить новый гроб. Он закончил его к следующему вечеру, но на обивку ушел лишний день. В итоге шел уже пятый день с момента смерти Валентины.

Ночь накануне похорон, когда тело Валентины все еще лежало в дорожном гробу, выдалась тревожной. Эмиль не присел ни на секунду, и граф, не выдержав, велел ему убираться в чистое поле, но через час был вынужден обернуться на его тихие шаги: профессор Макгилл, прижимая руки к груди, медленно преодолевал ступеньку за ступенькой.

Дору, ни на минуту не оставивший отца наедине с мертвой девушкой, соскочил с пьедестала, на котором стоял его собственный гроб. Причиной стало тихое мяуканье, доносившееся из-под плаща Эмиля.

— Святой Ангел! — прошептал Дору, сам не зная еще, чего испугался, и встал между братом и отцом.

Граф поднялся с колен, ка которых провел целый день подле стоявшего на полу пока еще временного пристанища Валентины, и, выпрямившись, одернул черный пиджак. Эмиль вытащил из-за пазухи руку, и черный кот, схваченный за загривок, беспомощно принялся болтать в воздухе всеми четырьмя лапами и дико орать.

— Милый Эмиль, — заговорил граф сухо и спокойно. — Раньше легенды передавались из уст в уста. Потом их напечатали в книгах, но типографская краска не сделала их реальнее. Слава Богу, как сказали бы наши живые соседи, солнце слишком рано зашло, и ты не добрался до сборника трансильванских сказок, а то двумя близнецами в соседнем городке стало бы меньше, и ты бы, глазом не моргнув, забрызгал их невинной кровью рубаху бедной Валентины в надежде оживить ту, кому не суждено было жить. Мне вот интересно, — добавил граф скороговоркой, чтобы не сорваться на крик, — где ты раздобыл этого кота?

Эмиль молчал.

— Отец, да пусть уже кот перепрыгнет через гроб! — и Дору, не глядя, махнул рукой в сторону мертвой девушки. — Сумасшедшим надо потакать…

— А если она проснется? — проговорил Эмиль чуть ли не по слогам. — Вы будете продолжать считать меня сумасшедшим?

Повисла гробовая тишина. В склепе с четырьмя гробами не могло быть иной. И стало слышно, как в мастерской горбун старательно стучит молотком.

— Верни кота хозяевам, — отчеканил граф. — Бедняга так напуган, что не вспомнит дорогу домой.

И вдруг голос его смягчился, и граф опустил на плечо Эмиля руку: обнять или чтобы самому не упасть, профессор Макгилл так и не понял.

— Увы, мой мальчик, если бы простой тенью, светом свечи, прыжком этого несчастного кота через гроб я мог бы превратить мою Валентину в вампира, неужели я бы не сделал этого без твоей помощи? Она мертва. Это моя последняя ночь с ней. Я прошу, избавь меня от этого цирка. Мне приятно твое рвение помочь моему горю, и в то же время мне немного обидно, что столетний вампир не понимает разницы между настоящей и эфемерной смертью. Понимания я не требую, понять это невозможно тому, кто никогда не любил. Я прошу уважения. Теперь оба оставьте меня. Нет, Дору, погоди. Возьми лопату и вырой яму подле могилы матери.

— Зачем там?

Но граф отвернулся слишком быстро, слишком — и Дору понял, что тот плачет, и тихо вышел, подталкивая в спину Эмиля, который пошел вправо с котом, а Дору налево, в сторону кладбища. Они даже не обменялись взглядами. Только шаги их удалялись в противоположные стороны в унисон. Они оба вмиг разучились ступать тихо и вспомнили как это — тяжело вздыхать.

Граф не утирал слез. Он опустился на колени подле гроба и уткнулся лицом в грудь мертвой. К действительности его вернул горбун, который виновато откашлялся на верхней ступеньке лестницы.

— Я хотел только спросить про крест…

— Сделай крест, — ответил граф, не пряча от горбуна заплаканных глаз. — Ей он не нужен, это для меня…

Горбун кивнул и удалился, проклиная свою хромую ногу, которая не позволяла ему ступать бесшумно. Александр расправил на груди девушки мокрую от его слез рубаху и аккуратно прикрыл розами мокрые места. Затем потянулся было за свечой, но решил все же не зажигать. Серое платье в кровавых розах, которое он давным-давно расправлял на груди жены, настолько явственно встало перед его взором, что Александр в страхе зажмурился, а когда открыл глаза, с еще большим неистовством принялся закидывать белую рубаху белыми цветами. Потом резко вскочил и бросился вон из склепа.

На кладбище он с трудом остановился подле свежей ямы и взглянул на сына, который сидел на выросшей горке земли, поставив лопату между ног.

— Рарá, я всю дорогу боялся, что вы закопаете ее под окном склепа.

По губам Александра скользнула горькая усмешка.

— Эту сказку тебе мать рассказала? Она румынская. Нет, я собственноручно поставлю белый крест на ее могилу. Закапывай ее или не закапывай под окном спальни или под ореховым деревом, даже под яблоней — все бесполезно. Я и здесь, на кладбище, готов все ночи напролет молить Валентину восстать из гроба, только это не поможет. Я больше не верю в сказки. Я пытался поверить в одну со счастливым концом, но у меня ничего не получилось… Я убил ее. Я, не Эмиль.

Граф замолчал.

— Рарá, простите меня! Я не должен был привозить в замок живую девушку…

Дору вскочил на ноги, но зацепился за лопату и растянулся на земле. Однако за секунду поднялся, чтобы броситься к отцу на грудь, но тот уже развернулся и молча шел по дорожке в сторону полуразрушенной стены, которая отделяла фруктовый сад от кладбища. Дору в бессильной злобе ударил кулаком по холмику свежей земли, потом уткнулся в нее носом и беззвучно зарыдал.

Александр запретил себе оборачиваться к сыну. Эти последние часы безраздельно принадлежат Валентине, и у него осталось одноневыполненное обещание. Он подошел к яблоне и нагнул верхнюю ветку, чтобы достать несколько самых спелых яблок. В карманы не влезло даже одного, и граф расстегнул пуговицы, чтобы завернуть пяток в полу пиджака.

— Хозяин… — тихо позвал его горбун, высунувшись из двери мастерской. — Все готово.

— Завтра! — махнул рукой граф. — Мы переложим ее в гроб, заколотим и похороним в предрассветный час. Я не отдам последнюю ночь смерти.

Горбун тотчас исчез за дубовой дверью. Граф сделал еще шаг, но тут дорогу ему преградил Эмиль.

— Отец, — голос его дрожал. — Здесь что-то не так. Ее тело не разлагается, на коже нет ни одного трупного пятна…

Граф сжал кулаки.

— Ты посмел прикоснуться к ней!

Эмиль выпрямился — оба высокого роста, они прямо смотрели друг другу в глаза.

— Я не хочу, чтобы вы похоронили живого человека…

— Живого?! — рассмеялся Александр зло и чуть не обронил яблоки, которые нес в пиджаке. — Это не летаргия! Но если тебе станет от этого легче, то иди в мастерскую и вставь в гроб дыхательную трубку и приделай колокольчик. Будешь каждую ночь ходить с лопатой в караул и, может, днем тебе поможет Серджиу, — и вдруг лицо его приняло вид посмертной маски. — Я прошу оставить меня в покое. В эту ночь, в этот день и до рассвета следующего дня я не хочу видеть в склепе ни тебя, ни Дору.

Он замолчал, но лишь на мгновение:

— Я действительно верю, что ты желал Валентине добра. Ты безусловно прав, я всего лишь чудовище, которое не имеет права на второй шанс. Возможно, я действительно придумал себе любовь от скуки… Это пройдет. Так что не чувствуй себя виноватым. Ты желал ей добра. Я же только причинял боль…

Александр прожег Эмиля взглядом, и тот понял, что каждое слово его приемного отца — ложь. Граф Заполье не простил его и никогда не простит. Они с Дору совершили непоправимую ошибку. Он действительно не знает, что такое любовь, но безмерную ненависть ощутил — здесь, сейчас, она лилась из глаз графа потоком смертоносной лавы. Александр Заполье не причинит ему вреда, но в этом замке он больше не сын и даже не желанный гость. После похорон он заберет свой старый чемодан, кукол Валентины и уйдет навсегда с зачарованной трансильванской земли. Дору сам решит — остаться с отцом или последовать за названным братом. Валентина разделила их не жизнь на до и после: после ничего хорошего не будет, а до — точно не было.

Хозяин замка тем временем дошел до склепа и, боясь обронить яблоки, не сводил глаз со ступеней. Но на последней что-то заставило его поднять глаза: Эмиль зажег свечу, наглец! И… закрыл гроб. Александр в гневе спрыгнул с последней ступеньки и оступился: яблоки покатились по каменным плитам и замерли у ног Валентины, которая вынырнув из темноты, запрыгнула на крышку дорожного гроба.

Александр замер и до боли зажмурился: он хотел и не хотел сходить с ума.

— Так и будешь стоять? — услышал он знакомый голос. Может, немного простуженный от сырости склепа и оттого сиплый. — Я в отличие от тебя не кусаюсь…

Александр не знал, сколько прошло времени с того мгновения, как Валентина дунула на свечу, погрузив склеп во тьму, до того, как он начал различать очертания ее тонкой фигуры. Она спрыгнула с гроба, с грохотом откинула крышку и принялась выкидывать из гроба розы — одну за другой. Она подкидывала их вверх, те описывали в воздухе круг и падали на каменный пол — прямо к его ногам.

— Ты принес мне яблоки, — прохрипела девушка. — Но я не стану есть с пола… Принеси новые… И если вдруг у тебя есть молоко… Нет, лучше яблоки!

Александр попятился и закрыл спиной проход. Он не сводил глаз с лица девушки и заметил, как та сразу насупилась.

— Яблоки! — выкрикнула она со злобным хрипом, но тут же добавила уже тихо: — Я хочу яблок прямо сейчас, — И снова громко и зло: — Ступай за яблоками!

Граф вжался руками в стены — теперь его было не сдвинуть с места даже тараном.

Они минуту смотрели друг другу в глаза. Затем Валентина со вздохом, больше похожим на стон, поднялась на ноги, тряхнула головой, и волосы — те, что не приклеила к затылку запекшаяся кровь — ореолом поднялись над головой и упали на худые плечи. На мгновение она замерла, а потом резко подпрыгнула, довольно высоко, но граф, ожидавший подобный маневр, рванулся вперед и поймал ее у самого потолка, не дав возможности перепрыгнуть через его голову. Затем швырнул в гроб, прямо на острые шипы роз, но Валентина даже не ойкнула. Зато заскулила и беспомощно забарахталась в его руках, когда он принялся стягивать с нее рубаху.

— Если я не прав, то ты получишь ее назад! — прошептал Александр, комкая рубаху дрожащими руками.

Нагая Валентина выпрыгнула из гроба, но тут же рухнула на каменный пол, спрятала голову в коленях и заплакала. Тихо. Совсем, как живая.

Граф отвернулся, аккуратно сложил рубаху и сунул за пазуху под рубашку, туда, где у живого человека бьется сердце.

— Я сейчас принесу тебе новых яблок. Но если хочешь, можешь пойти со мной в сад и выбрать их сама, — сказал он тихо, продолжая стоять к ней спиной.

Валентина, не отнимая головы от колен, глухо прошипела:

— Отдай мне мою рубаху.

— Никогда, девочка моя. Никогда ты ее не получишь. Ты никуда отсюда не улетишь. Ты — моя. Наконец-то ты полностью моя.

Он услышал за спиной шум, но ноги его будто вросли в каменный пол. И разум тоже вопил — не оборачивайся, не оборачивайся…

— Я вернусь, я обещаю… — девичий голос звучал совсем близко. — Только слетаю на озеро. У вас в горах должно быть озеро, я чувствую его…

— В саду есть пруд, — проговорил он севшим до баса голосом.

Но девушка за его спиной не слушала его слов.

— А если там есть упавшая ель, я буду танцевать на ней… Ну взгляни же на мои волосы!

И он обернулся. Валентина тут же отступила на шаг, подняла руки к голове, и тонкие пальцы замерли в спутанных волосах.

— Я не могу их расчесать. Не могу…

Когда Валентина заплакала, тихо и жалобно, Александр стиснул зубы и еще сильнее прижал рубаху с вышивкой к своей груди. Валентина зарыдала в голос и стала безжалостно рвать на голове волосы прядь за прядью.

— Я хочу искупаться, пожалуйста…

— Я отведу тебя на пруд, — говорил Александр чужим голосом. — Или нальем воды в лохань в твоей башне, согласна?

— Мне здесь душно!

Она вскочила на ноги и раскинула руки, точно крылья.

— Я хочу летать… Отдай мне мою рубаху! Я вернусь, я обещаю…

— Я больше не отпущу тебя! — вскричал Александр. — Я столько раз терял тебя при жизни, что мертвую буду держать у груди…

Он заметил на ее губах едва уловимую улыбку и вздрогнул.

— Хорошо… — почти пропела она. — Только держи меня крепче…

И метнулась к нему, но Александр перехватил ее тонкие руки, когда ледяные пальцы коснулись расстегнутого ворота его рубашки. Лицо Валентины исказилось злобой.

— Я всего лишь хотела обнять тебя и поцеловать.

Тонкие пальцы по-прежнему тянулись к его груди, но граф крепко держал Валентину на вытянутых руках. Она поджала ноги и повисла на них. Но его хватка выдержала ее напор — пальцев он не разжал.

— Милая моя, ты не получишь свою рубаху. Никогда. Запомни это и не злись напрасно.

Он подхватил невесомое тело на руки, продолжая крепко сжимать оба запястья правой рукой, и, осторожно ступая, вышел из склепа. Дошел до сада, не встретив на пути никого из домашних, и опустил Валентину на траву. Даже не взглянув на него, она тут же рванулась в сторону и растаяла в ночной тьме.

Глава 10 "Первая ночь вдвоем"

Граф медленно шел в сторону сада — теперь уж точно спешить было некуда. Он зря ругал Эмиля: мальчик оказался прав… А ругал, потому что не верил. Когда на третий день Валентина не восстала из гроба, ему захотелось заколотить в него самого Эмиля серебряными гвоздями, но желание быстро сошло на нет, когда разум напомнил ему, что с профессором по нечисти серебряными гвоздями не справиться. Теперь надо будет проконсультироваться с ним относительно новой природы Валентины. По всем признакам она стала вильей — или русалкой, как называют таких мертвых девушек в ее родной культуре. Эмиль все высчитал — она умирала в танце, думая о будущем материнстве. Эмиль…

Александр сжал губы, чтобы не выругаться на родном языке. Понять, что творится в голове этого чокнутого профессора невозможно — проверял ли он гипотезу или действительно заметил что-то особое в Валентине еще тогда, когда она в беспамятстве лежала после его укуса. Между ними состоится разговор — довольно серьезный, в котором он не будет стесняться грубых выражений.

Александр опустился под яблоней на траву и стал ждать. Он смотрел на чистое небо, сверкающие звезды и почти полную луну и счастливо улыбался. Валентина жива и это главное. А кто она не имеет никакого значения. Она — его, вся без остатка. Ради любви можно пожертвовать даже мечтой о ребенке. Любви без жертв не бывает.

— Я хочу вон то яблоко! С самой верхней ветки!

Граф подскочил — все слушал, не будет ли в пруду всплеска, и не услышал шелеста травы под самым боком. Валентина раскинула руки, но он тут же погрозил ей пальцем. Тогда она обиженно обнажила зубы, и Александр замер, вдруг испугавшись, что сейчас увидит во рту клыки. Нет, клыков у нее не было — зубы ровным рядом жемчужин сверкали под бледной губой. В легком прыжке и с таким же легким каменным сердцем он сорвал яблоко и протянул на ладони насупившейся Валентине. Она взяла его и тут же откусила кусочек.

— Дай другое! Это невкусное!

Яблоко полетело ему в лицо, и он еле успел отклониться.

— Выбирай сама! Прыгать ты умеешь!

И он исчез — вспорхнул на карниз окна своего кабинета и стал наблюдать за садом сверху. Валентина металась между деревьями с бешеной скоростью, но устав от безуспешных поисков, вернулась под яблоню. Взглянуть наверх ка башню она даже не догадалась.

— Ты сможешь с ней справиться, — сказал Александр сам себе, но довольно громко.

От переизбытка чувств он с трудом контролировал не только голос, но и все остальное тело. Сейчас как еще сорвется нога с карниза…

— Будет трудно, но ты сможешь. А кто сказал, что ты заслужил легкое счастье?

С безумной улыбкой граф распахнул окно и бросился через кабинет по коридору к лестнице.

— Серджиу!

Горбун ждал его внизу.

— Серебряный сундук, серебряное распятие и Библию в серебре. Живо! — и добавил, когда горбун недоуменно заморгал. — Они в церкви. Я жду тебя на кладбище! Живо!

Граф бежал задворками, минуя сад, и ему даже показалось, что он едва дышит, когда замер подле вырытой сыном могильной ямы. Горбун пришел не скоро, но сейчас даже секунда вдали от Валентины показалась бы графу вечностью, и он со злостью швырнул горбуну рубаху, и тот без всяких инструкций спрятал ее в серебряный сундучок, придавив Библией и распятием, и бросил сундук на дно могилы.

— Теперь зарывай! — скомандовал граф.

— Как? А как же гроб?

— Оставь гроб себе… — махнул рукой Александр и, даже не взглянув на вытянувшееся лицо слуги, побежал в сад, бросив уже издалека: — Она ожила!

Он подбежал к Валентине со спины, и она не вздрогнула, когда он опустил ледяные руки на ее обнаженные плечи — теперь могильный холод стал их общим. Она медленно повернулась к нему и прильнула к груди, запуская тонкие пальцы под рубашку, но не найдя там искомого, резко отстранилась и заплакала.

— Не злись на меня, — прошептал Александр, привлекая ее обратно к груди. — Я верю… Мечтаю поверить в твое желание вернуться, но знаю, что ты не сможешь этого сделать, потому что твоя нынешняя природа возьмет свое. Желание свободы сильнее твоей любви ко мне, если она вообще в тебе есть… Поэтому я надежно спрятал твои крылья. Смирись с тем, что твое заточение в моем замке продлится вечность.

— Я надоем тебе за вечность, — прошептала узница, не делая никакой попытки отстраниться от своего тюремщика.

— Тогда я верну тебе рубаху, но не минутой раньше. Скажи, — Александр отстранил ее от себя, чтобы заглянуть в глаза. — Ты действительно хочешь яблоко?

Валентина отрицательно мотнула головой.

— Я хочу купаться и хочу расчесать волосы. И не смей запихивать меня в пруд. Он цветет! Отведи меня на озеро, раз я не могу летать.

Граф улыбнулся.

— Я летать пока что не разучился и с удовольствием подниму тебя на альпийский луг.

Она опять отрицательно мотнула головой.

— Я могу до него добежать. Оставь ухаживания для живых. Мне они ни к чему…

И тут же сорвалась с места, метнулась к замковой стене, вскочила на нее и спрыгнула вниз. Граф бросил пиджак под яблоню и кинулся догонять беглянку, но настиг ее уже высоко в горах и только благодаря спутанным волосам, которыми Валентина зацепилась за старое сухое дерево. Она сидела на поваленном стволе и плакала, стараясь по волоску отодрать себя от коры. Граф с улыбкой присел рядом и запустил острые ногти в узелки светлых волос. Без слова благодарности Валентина сорвалась бежать дальше, едва почувствовала свободу, но граф схватил ее за волосы, и Валентина с диким плачем упала в прошлогоднюю листву, увлекая его за собой. Волосы оставались короткими, но граф знал, что скоро они будут ниже пояса, а может и вообще дорастут до пят.

— Я не человек, — прорычал он Валентине в лицо. — И могу бегать быстрее тебя. Просто давно этого не делал, предпочитая крылья летучей мыши, но ради тебя я готов уступить главенство ногам. Или ты все же устанешь убегать от меня раньше, чем я научусь бегать?

Валентина извивалась в его руках, но скинуть его с себя и подняться на ноги не могла.

— Я сильнее тебя, — продолжал рычать Александр. — Запомни это. В окрестных лесах нет ни одной тропы, которую я бы не знал. Ты не спрячешься от меня.

Затем присел и усадил ее к себе на колени. По привычке захотел сорвать с себя халат, но не было даже пиджака, чтобы укрыть обнаженное тело Валентины, а потом вдруг вспомнил, что ей не холодно, поэтому просто сжал в объятьях, потому что желал этого больше всего на свете.

— Я знаю, как тебе сейчас тяжело, — шептал Александр, касаясь губами холодной щеки. — Но верю, что ты научишься контролировать свои желания. Я же научился.

Валентина отстранилась и уставилась на него прищуренными глазами.

— Я знаю, что ты пил мою кровь. Только не помню, когда и где…

— Да, пил, — вздрогнул Александр, но не растерялся. — Забыла, что ты сама мне ее предложила? А какой же вампир откажется от подобного подарка…

Валентина не отвела взгляда, но так и не распахнула глаз.

— А больше ты ничего не помнишь? — спросил Александр осторожно.

Он провел рукой по ее щеке, спустился по шее и замер на одной из ее грудей. Она склонила голову на бок и посмотрела как бы сквозь него.

— Я помню наш танец. Зачем ты его остановил?

— Потому что я — вампир, а ты была смертной девушкой, горячей, как раскаленный утюжок. Теперь же я готов танцевать с тобой хоть целую вечность!

— А я не хочу танцевать с тобой! — выплюнула она ему в лицо. — Пусти!

Она попыталась вырваться, но на ее груди лежала только одна его рука, другой Александр сильно сжимал ей запястье. Его счастливая улыбка встретилась с ее злобной, и в миг их холодные тела согрелись, и Валентина сама прильнула к его груди, открывая лицо для поцелуя. Но поцелуй был совсем не такой, какой она подарила ему в рождественский снегопад. Она прикусила ему губу, и граф со стоном оторвался от нее. Затем тихо сказал:

— Ты знаешь, что иногда один поцелуй говорит больше, чем тысяча слов?

Она отрицательно мотнула головой и снова попыталась вырваться. На этот раз Александр разжал пальцы, и Валентина в тот же миг исчезла из поля его зрения, но теперь граф не бежал, а медленно-медленно брел по лесной дорожке, поднимавшейся в горы. Прошлогодняя листва шелестела под ногами. Он нашел камешек и пнул его запыленным ботинком. Даже поднял глаза к небу, но, увы, увидел знакомую темноту, прорезанную вспышками неисчислимых звезд — здесь не бывает белых ночей, здесь все другое, но она полюбит здешние места. У нее нет выбора.

Как только до его слуха донесся всплеск воды, Александр тут же перешел на бег. Однако близко к озеру подходить не стал — не хотел мешать Валентине познавать ее новую природу. Сел в траву и счастливо заулыбался.

Валентина стояла в черной воде по пояс, спиной к нему, и в лунном свете брызги на бледной коже светились маленькими хрусталиками. Она долго и упорно расчесывала пальцами влажные волосы, то и дело отмахиваясь от круживших над озером летучих мышей. Граф не мог понять, чувствует ли она его присутствие и нарочно игнорирует, или же сейчас все ее мысли унеслись далеко-далеко от него и сосредоточились на волосах.

Он посидел еще какое-то время и, поняв, что приглашения ему не дождаться, скинул ботинки. И полностью раздевшись, сделал несколько нерешительных шагов к озеру. После смерти он не плавал и сейчас надеялся, что человеческие воспоминания вернутся к нему со старым умением держаться на воде.

Еще несколько шагов, и Валентина услышала его приближение. Руки ее скользнули вниз, она рванулась вперед и растаяла в водах озера. Граф на мгновение прикрыл глаза, потом с разбега забежал в воду и нырнул в глубину. Он плыл — тело все вспомнило. У тела тоже не было выбора. Надо искать вилью.

Александр обшарил все озеро, опускался на дно, распугал всех рыб, но девушку найти так и не смог. Схватив одну пятнистую рыбу за хвост, он вынырнул недалеко от поваленной ели. И счастье — Валентина стояла на самом краю ствола и балансировала над озером на одной ноге. Александр вновь погрузился в воду и вынырнул совсем рядом с елью.

— Хочешь рыбы?

Он поднял извивающуюся рыбину над головой, демонстрируя свою добычу со всех сторон, но Валентина отрицательно мотнула головой, и граф со злостью зашвырнул рыбину на середину озера.

— Я не хочу есть. Я хочу танцевать, — проговорила Валентина, прищурясь.

Граф вскарабкался на ствол и подал ей руку. Она улыбнулась ему, и в глубине ее глаз загорелся странный огонь. Александр в страхе крепко сжал ее тонкую мокрую руку своей такой же мокрой и стал внимательно наблюдать за вильей, гадая, что та сейчас выкинет. Но девушка стояла, не шелохнувшись. Только волосы ее развевались на легком ветерке. Однако оставляли лицо полностью открытым — Валентина стояла перед ним нагой во всей неотразимой красе мерцающего белизной мертвого тела.

Они молча глядели друг другу в глаза. Время плыло мимо них, и они его не замечали. Наконец Александр догадался, что она ждет, когда он начнет танец. Он поклонился ей, будто они были в танцевальной зале, одетые как на бал, а не абсолютно нагие и мокрые на стволе поваленной ели. Он нашел дрожащей рукой ее талию. Валентина тут же опустила руку ему на плечо, и граф оторвал ее от земли, увлекая в холодную высь ночи. Она перебирала в воздухе ногами, будто они скользили по паркету, а он даже поймал себя на мысли, что считает шаги, чтобы не сбиться.

Они не разомкнули своих взглядов, обволакивая друг друга их томностью, и первая светлая улыбка наконец скользнула по лицу мертвой девушки. Она прикрыла глаза своими прозрачно-матовыми веками, и граф расценил это как приглашение к поцелую. Но лишь их губы встретились, Александр потерял равновесие, и они пушечным ядром упали в озеро, подняв огромный фонтан серебряных брызг. Но рук своих не разжали и, едва почувствовав под ногами ил дна, вновь закружились в вальсе, и граф, уже не опасаясь ничего, нашел губы своей Валентины.

Она его — вся без остатка, и он не боится больше, что не вынеся натиска мертвых ласк, она умрет в его объятьях — или он в очередной поцелуй совсем не играючи прокусит ей шею. Между ними не осталось и тени страха, а любовь дело наживное. Главное, она сейчас не рвется из его объятий, а сама льнет к нему, обволакивая тело руками с настойчивостью морских водорослей.

Звезды уже начали гаснуть, когда они выбрались на берег. Александр растянулся на траве и принялся с досадой считать звезды — ему хотелось, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Он приподнял кружившуюся голову: Валентина спокойно расчесывала волосы, прядь за прядью, погружая в них пальцы, сложенные в форме гребня. To и дело она бросала в его сторону недоуменные взгляды, а потом перекатилась к нему и стала проделывать то же самое с его волосами, и они ей понравились куда больше собственных — и густотой, и тем, что были короткими.

Александр прикрыл глаза от удовольствия и заодно чтобы не видеть досаду на блестящем лице вильи. Он подумал, что если сейчас взойдет солнце, он не очень- то и расстроится, потому что умрет абсолютно счастливым.

— Тебе надо уходить, — услышал он над самым ухом голос Валентины.

Александр с неохотой приоткрыл один глаз: она стояла над ним, размахивая одеждой. Он сел, и Валентина кинула ему сперва брюки, потом рубашку и, исчезнув на мгновение, вернулась с ботинками, которые успела обтереть от пыли.

Александр хотел поблагодарить ее за заботу поцелуем, но подумал, что не сдержится и снова утащит ее в воду, и тогда их первая ночь станет для него последней. Он поблагодарил словами и протянул Валентине руку, но та лишь удивленно воззрилась на его пальцы.

— Идем домой, — пояснил он тихо свой жест.

— Я дома, — ответила она так же тихо. — Мне незачем куда-то идти.

— Ты забыла, — голос его сел от волнения. — Забыла, что попросилась только искупаться.

Его рука настойчиво потянулась к ее руке, и Валентина отступила еще на два шага.

— Ты вернешься со мной в замок! — прорычал граф.

Он держал ее взгляд, хотя она и не прятала глаз. Пора уже понять, что над ней сила его убеждения больше не властна. Валентина перестала быть живой, она даже не была одной из них, она была другой… Пусть тоже мертвой, но другой.

— Я прошу тебя, — заговорил он мягко. — Лишь сядет солнце, мы сразу же вернемся сюда. И я поймаю для тебя лучшую рыбу. Идем. Рассвет приближается.

— Оставь меня здесь. Я буду ждать тебя каждую ночь. Я ведь все равно не могу никуда улететь. Ты забрал мои крылья, и я принадлежу тебе. Но позволь мне остаться на озере. Не укладывай меня обратно в гроб. Мне в нем душно.

— Я бы очень хотел чувствовать тебя рядом даже во сне, но знаю, что это против твоей природы. Башня по-прежнему ждет тебя, и завтра же я велю купить новую ванну. А если и замок для тебя клетка, то у нас обширный сад — выбирай любое дерево, и я обещаю почистить для тебя пруд. А сейчас идем.

Валентина молча отвернулась от него и медленно пошла по траве обратно к озеру.

— Вернись! — тихо позвал граф.

Она не обернулась, ноги ее уже обволокло водой.

— Валентина! — граф впервые назвал ее живым именем. — Тина!

Вилья замерла, но не обернулась.

— Тина, — сказал Александр совсем шепотом, потому что знал, что девушка услышит его все равно, а такие вещи не кричат в рупор: — Я люблю тебя, Тина!

Она медленно обернулась к нему и стала выходить из воды — шаг за шагом сокращая между ними расстояние. Когда ее обнаженная грудь коснулась пуговиц на его рубашке, Валентина сказала:

— Александр…

Он замер — неужели вспомнила?

— Это мои слова… Не надо их говорить.

— Твои? Так повтори их… Я очень хочу их услышать.

Ему показалось, что в ее глазах заблестели слезы, лишь показалось. Она тряхнула головой, как бы отгоняя наваждение и, сделав шаг назад, произнесла уже довольно холодно:

— Ты сказал — любишь? Тогда отпусти меня. Любить — это давать. Верни мне мою свободу и тогда… И тогда я, быть может, останусь у тебя в замке.

— Любовь — это не свобода. Любовь — это привязанность. Я слишком долго был свободен, чтобы возненавидеть свободу, и я не хочу ждать еще три столетия, чтобы и ты возненавидела свободу и согласилась на брачные узы. Я буду расчесывать тебе волосы, приносить на рассвете парное молоко, ловить тебе лучшую рыбу в сумерках…

— Я могу все это делать сама.

— Я знаю, но ведь намного приятнее, когда кто-то делает это для тебя.

— А я? Я должна буду заманивать для тебя жертв? Какие девушки тебе нравятся? Или не имеет значения? Даже если это будет юноша? Мне легче заманить юношу… Ты это знаешь…

Александр сглотнул, вспоминая подводные ласки, которые она без всякого стеснения дарила ему на дне озера.

— Нет, ты ничего не должна. Любить — это давать. И от тебя я буду ждать другой подарок, когда ты наконец скажешь от всего своего мертвого сердца, что любишь меня.

— Что ты сделал с моими крыльями? Ты сжег рубаху?

— Конечно же, нет. Вдруг ты мне действительно надоешь? Тогда я верну тебе крылья и помашу рукой вслед улетающему лебедю. А сейчас идем. Идем, Валентина!

Как не был быстр вампир, но сейчас вилья оказалась быстрее и успела отпрыгнуть от него раньше, чем Александр смог схватить ее за запястье.

— Подари мне день свободы. Улетай. Когда ты проснешься на закате, я буду рядом. Навсегда. Пока ты не вернешь мне рубаху.

Небо предательски светлело. Александр продолжал простирать руки к мертвой девушке, но та отступала к озеру, и когда ее щиколоток коснулась ледяная вода, граф раскинул руки, обернулся нетопырем и растаял в голубой дымке. Долетев до замка, он камнем рухнул под яблоню и, схватив пиджак, сорвал с ветки лучшее яблоко, чтобы предложить его вечером Валентине, и, как мальчишка, побежал к склепу. Этот день он проведет один, вспоминая ночь, которую они провели вдвоем.

Глава 11 "Дрянная девчонка"

Как и вечером, на рассвете Александр сначала замер на последней ступеньке и лишь потом спрыгнул на пол. Спать совершенно не хотелось, и он принялся наводить в склепе порядок, собирая раскиданные Валентиной розы. Он пытался держать рот закрытым, но губы сами растягивались в самую что ни на есть идиотскую улыбку. Сначала он сложил розы в гроб, а потом подумал, что Валентина может прийти еще в сумерках и ей негде будет присесть, поэтому переложил увядшие цветы в крышку гроба. На темном атласе осталась белеть уйма лепестков, и, опустившись на колени, граф принялся бережно очищать от них обивку гроба.

— Где труп?

Граф обернулся — на лестнице, ведущей из церкви, стоял Эмиль.

— Никакого трупа нет, — улыбнулся граф, и лицо Эмиля сделалось еще более серьезным, и граф сжалился: — А если ты спрашиваешь про Тину, то она на озере.

Улыбка Александра не передалась Эмилю. С траурным видом тот дошел до гроба и присел подле графа, внимательно глядя ему в глаза.

— Ей надо было отмыть волосы от крови, — отчеканил граф, поняв, что Эмиль усомнился в его здравом рассудке.

Интересно, он пришел сюда по собственному желанию или же Дору, не в силах уснуть, послал его проверить, как обстоят дела в склепе. Или же Эмиль, выждав довольно времени, чтобы он точно заснул, явился через церковь, чтобы провести над телом мертвой девушки очередной эксперимент? От этой мысли губы графа сжались, и ему безумно захотелось надавать паршивцу оплеух.

— Вы решили не хоронить ее, оставив тело на растерзание волкам?

Граф молчал, сжав кулаки до боли в косточках.

— Мы предлагали вам омыть ее в тазу,

— продолжал Эмиль вкрадчиво. — Мы уже мертвы, так что воды, в которой омыт мертвый, нам нечего опасаться.

Граф молча поднялся и направился к своему гробу.

— Вы запомнили хотя бы место? — послышался у него за спиной по-прежнему тихий голос Эмиля.

Граф обернулся.

— Хочешь прогуляться в горы? Проверить, действует на тебя солнце или нет? — он рассмеялся, дико и громко. Его смех стократным эхом отскакивал от низких потолков склепа. — Она жива. Вернее, мертва, но не совсем…

Эмиль вскинул голову, затем руку, но так ничего и не сказал.

— Не знаю, кем, по твоей теории, она должна была возродиться, — продолжил граф. — Но, мне кажется, она стала вильей. Впрочем, вечер утра мудренее. Завтра сам увидишь, а теперь ложись спать. Я давно не спал, а сейчас мне как никогда нужны силы. Кстати, Эмиль, как хорошо ты бегаешь?

— При чем тут мой бег? — растерянно проговорил молодой профессор.

— Потому что, чтобы задать Валентине вопросы, которые явно сейчас тысячами рождаются в твоей голове, тебе потребуется сначала ее догнать, а вильи отличные бегуньи. И запомни, — голос графа сделался злым: — Валентина мне жена, и если я замечу, что ты распускаешь руки, будешь иметь дело со мной, а ты уже знаешь, каков я в гневе. Она не подопытный кролик, ты меня хорошо понял?

Эмиль кивнул.

— Доброго тебе дня, мальчик. Оставайся здесь. Дору обрадуем утром.

— Он ждет меня. Я должен уйти.

— Иди, — граф ухмыльнулся. — Солнце и воды озера прекрасно защитят Валентину от всех твоих опасных теорий.

Эмиль не обернулся. Он поднялся по лестнице, и до графа тотчас донесся скрежет закрывающейся решетки. Как же он так увлекся розами, что не услышал предвестников появления незваного гостя. Бывает… Так бывает со всеми влюбленными.

Наконец Александр залез в гроб, задвинул крышку, завернулся в пиджак и мгновенно провалился в глубокий сон, но руки, прижимавшей к груди яблоко, он не разжал до самого вечера.

А вот Дору не спал. Не мог. Он то и дело толкал в бок Эмиля, которого уложил к себе на кровать. Тот нехотя открывал глаза и поворачивал к брату голову.

— А если он сошел с ума? — спросил Дору шепотом, когда Эмиль уже приготовился в сотый раз пересказать ему разговор с отцом.

— Почему ты так решил?

— Ну… Он мог спрятать тело, чтобы убедить себя в том, что она жива и вернется…

— и тут же добавил быстро: — Понятно, что она не вернется, но ему так легче будет обманываться, нежели зарыв гроб в землю.

— С чего вдруг вампиру сходить с ума из-за смертной девушки?

— Да потому что он любил ее, — повысил голос Дору. — Тебе не понять…

— А тебе разве понять?

— Я хотя бы могу себе это представить… Я не прошел войну.

— Спи. Вечером со всем разберемся.

Но Дору не уснул, и уже в сумерках пробрался через улицу в склеп и с трудом сдержал крик, когда еще с лестницы увидел Валентину мирно лежащей в гробу, полностью заваленную скукожившимися розами. Затем на цыпочках двинулся дальше, озаренный мыслью, что Эмиль за розами просто не разглядел головы мертвой девушки.

Вдруг за его спиной с грохотом упала крышка гроба. К тому моменту, как Дору обернулся, его отец уже стоял между своим гробом и дорожным, пряча лицо в ладонях.

— Не сметь! — закричал граф, хотя Дору даже не пошевелил пальцем.

Граф медленно подошел к гробу Валентины и опустился на колени. Его рука легла на холодный лоб мертвой, прошлась по плотно закрытым глазам, спустилась к носу и намертво сомкнутым губам. Помедлив мгновение, Александр все же прикоснулся к ним дрожащими губами — они были холодны, как сама смерть. От вчерашнего жара не осталось и следа.

Граф вопросительно обернулся к сыну. Тот пожал в ответ плечами и сказал с опаской:

— Рарá, вы уже передавали Эмилю свои чувства в башне. Может быть, и сейчас вы убедили и себя, и его в том, что Валентина ожила. Я знаю, как вам этого хотелось..

Не дослушав сына, Александр приподнял несколько роз на груди Валентины и обнажил ее бледную кожу. Дору вздрогнул.

— Я снял с нее рубаху… — проговорил граф медленно. — Это было так явственно… Ужас… Неужели любовь настолько сводит с ума… Сбегай-ка к Серджиу… Нет, погоди…

Граф приподнял руку девушки и отпустил — та безвольно упала вдоль тела. Он так и не решился сложить ей руки на груди.

— Рарá, волосы… Они… чистые…

Граф секунду медлил, затем схватил прядь и рванул на себя. Тишина. Он рванул сильнее, приподнимая мертвую голову с атласной подушки.

— Рарá, не надо…

Дору опустил руку на плечо отца, и тот сразу разжал пальцы — мертвая голова камнем упала на кружевную подушку. Александр обернулся к сыну и уткнулся ему в живот. Дору возложил вторую руку отцу на голову и осторожно провел пальцами по волосам.

Они стояли бы так вечность, если бы не возглас Эмиля.

— Значит, это правда!

Граф отвернулся от сына — гроб был пуст, а розы снова засыпали весь пол.

— Испугался?

Дору быстрее отца обернулся к нише окна. Там сидела Валентина, болтая в воздухе голыми ногами, и грызла яблоко, которое граф обронил, вылезая из гроба. Александр тут же оттолкнул сына в сторону и, встав перед нишей в полный рост, нервно одернул пиджак, но голос его прозвучал тихо и спокойно:

— Дрянная девчонка! Думала обхитрить меня — надеялась, что я надену на тебя рубаху, и ты улетишь!

Валентина перестала улыбаться и швырнула яблоком в графа, но тот успел увернуться, и яблоко поймал ошарашенный Дору.

— Скажи своему сыну, чтобы убирался отсюда. И посоветуй ему хорошенько запереть комнату, иначе я всю ее разнесу!

— Ступай, Дору. Нам давно следовало обновить мебель. Так что если она решит устроить погром, не останавливайте ее.

Только смеялся граф недолго. Через секунду он снова уже смотрел в злые глаза вильи.

— Иди погуляй по саду. Серджиу вынесет тебе молока. Или хочешь сесть с нами за стол?

— В таком виде? — послышался хриплый шепот Эмиля.

— Другого у нее не будет! — огрызнулся граф. — Да и мы все равно видели ее нагой. Тина, пошли!

Она нехотя слезла с подоконника и, опустив голову, пошла по ступенькам вверх прямо за Дору. Но в галерее повалила его на каменные плиты, запрыгнув на спину, и, наступив на голову, побежала прочь.

— Я думал, что Эмиля она ненавидит больше, — рассмеялся граф за спиной у сына. — Но, выходит, в своих несчастьях она винит все же тебя, хотя и забыла, почему.

Дору, не обернувшись, дошел до двери, ведущей во внутренние помещения замка, и лишь за столом, залпом осушив свой кубок, открыл рот:

— Рарá, кто она?

— Мы же сказали тебе — вилья.

— Их не существует, — начал Дору с запалом и тут же сник: — Во всяком случае, я с ними не встречался…

— Некоторые люди думают, что вампиров не существует, потому что никогда с ними не встречались, — парировал граф.

— Но что… — Дору от волнения закусил губу и почти что промычал: — Что теперь будет… Она останется здесь? С нами, то есть с вами?

— Да.

— Отец, что еще она помнит, кроме своего имени? — подал голос Эмиль.

Граф покачал головой:

— Мне кажется, она даже имени не помнит. Так… Воспринимает его как кличку. При этом помнит про танец, это все, что ей важно… Хотя, возможно, это не так уж и плохо забыть свое человеческое прошлое, — совсем тихо добавил граф, изучая дно своего пустого кубка. — Кто желает побегать по крыше замка?

Когда Дору вопросительно посмотрел на отца, граф с усмешкой покачал головой.

— Эмиль, подари ему, пожалуйста, краткий словарь мирового фольклора. Если не найдете там ничего про вилью, то смотрите — русалка. Только не про тех, которые с хвостами, а про славянских дриад или наяд. А я пойду пока побегаю с ней, а то как-то невежливо заставлять даму ждать.

И Александр поднялся из-за стола.

— Может, вам все-таки одеть жену? — остановил его вопросом Эмиль. — Вполне вероятно, что ей самой неловко ходить перед нами без одежды.

Граф улыбнулся.

— Профессор, вы вероятно переживаете за себя. Говорил же, что вам обоим следует уже остепениться. Что касается моей жены, то она не знает, что такое стыд. Она много чего не знает из того, что должно смущать смертную девушку. Я не могу одеть ее насильно, она сама должна попросить меня об этом.

И он ушел. Тогда Дору вопросительно взглянул на Эмиля, но тот лишь пожал плечами.

— У меня идея, — подал голос юный граф. — Раз Тина меня не любит, можно меня переодеть в ее платья. Она либо пожелает раздеть меня, либо наоборот одеться, как я. Попробуем?

Глаза Эмиля загорелись странным огнем, и Дору удивленно приподнял брови.

— Нужны блестки. Надо выглядеть, как рыба… Вильи любят рыбу.

— Тогда переодевайся сам в серебряную рубаху! — расхохотался Дору, но тут же получил кубком в нос и насупился: — Это ты превратил ее в вилью. Ты и расхлебывай!

А пока с вильей общался граф. Он не рассчитывал найти ее под яблоней и все же первым делом побежал в сад и только там начал уже прислушиваться, чтобы уловить бесшумные шаги вильи. Вампирский слух не подвел, и Александр метнулся к кладбищу. Валентина перепрыгивала через могильные плиты: где на одной ноге, где двумя сразу, а где вообще проделывая головокружительное сальто. Но когда она запрыгнула на надгробие Брины, Александр содрогнулся всем телом. Противостояние призрака и вильи он не желал лицезреть даже в кошмарном сне.

Валентина стояла на камне в позе ласточки: на одной ноге, спокойно, не отклоняясь ни в ту, ни другую сторону, откинув вторую ногу далеко назад.

— Слезь! — скомандовал граф.

Когда вилья не шелохнулась, он подбежал к могиле и, сдернув с камня, швырнул на дорожку с такими словами:

— Ты начнешь слушаться меня с первого раза! Иначе…

— Ты станешь бить меня, да? — перебила его Валентина.

Александр замер. Нет, он совершенно не хотел, чтобы она вспоминала этот его проступок. И не желал допустить того, чтобы Брина вновь рассказала ей свою историю.

— Нет, — проговорил он, вздрогнув. — Я никогда не ударю тебя. Я просто запру тебя в башне и стану выводить на прогулку на поводке. Как собачку.

Валентина тут же вскочила на ноги и с вызовом взглянула на него, но ничего не сказала.

— Запомни первое правило — ты не заходишь на кладбище ни днем, ни ночью. Никогда! Поняла?

— Ты сделал мне больно!

Появившиеся в глазах слезы все равно не смыли злости.

— Прости.

Александр захотел взять ее за руку, но Валентина, как кошка, отпрыгнула от него и побежала прочь с кладбища. Он сначала хотел было броситься следом, но потом подошел к могиле жены, коснулся рукой надгробия и прорычал:

— Только попробуй вмешаться! Я натравлю на тебя профессора Макгилла и тебе не поздоровится.

Он отдернул от камня руку и медленно пошел к полуразрушенной стене, из-за которой доносились приглушенные рыдания. Валентина сидела на скамейке, спрятав лицо в ладонях, и на миг… лишь на миг ему показалось, что он увидел живую девушку. Сквозь легкую завесу снежинок, он снова видел ее в джинсах и куртке, нервно поправляющей на шее шарф. Александр почувствовал, что глаза его увлажнились, но лишь на секунду, потому что уже в следующее мгновение обнаженная девушка вскинула голову, и граф понял, что спутал плач со смехом — его вилья смеялась, дико и зло. Смеялась над ним.

— Ты никогда! Слышишь, никогда не заставишь меня подчиниться тебе. Никогда! Я буду делать только то, что хочу. Если тебя это не устраивает, верни мне крылья и забудь меня.

— Хочешь, ты будешь убегать, а я буду тебя догонять? — предложил тут же граф.

Лицо Валентины сразу просветлело. Она вскочила со скамейки и побежала к замку. Ловко прыгая по карнизам, забралась на крышу и побежала по ней так же легко, как до того по траве. Граф, в один прыжок оказавшись с ней рядом, остановился, давая вилье возможность отбежать на приличное расстояние и только потом начал медленно догонять ее, стараясь особо не сокращать между ними дистанцию. Пусть верит, что она быстрее его.

Думала ли бегущая девушка о нем? Вряд ли, и граф это знал. Вилья думала лишь о беге, о свисте ветра в ушах и о ночной прохладе после жаркого дня, проведенного в горах. Имеет ли смысл бежать за ней, догонять, обнимать… Нет, она не ждет этого. Быть может, если он снова отведет ее к озеру, она улыбнется счастливо и добровольно ответит на его ласки.

А, может, ей нужно время смириться. Время? Сколько? Хватит ли у него терпения? И хватит ли терпения у Дору и того же Эмиля, когда пройдет первое любопытство? Это больше не Валентина… Это ветер, который он поймал в свои сети. Превратится ли этот ветер в ураган или станет легким бризом для его одиночества, никто пока не знает.

— Отец!

Александр остановился и обернулся к бегущему по стене Эмилю.

— Простите, что отвлекаю вас, но у меня вопрос, — затормозил он подле графа. — Личный. Можете не отвечать, если сочтете меня слишком наглым. У меня просто возникла мысль… Нет, — Эмиль отвернулся и уставился в звездное небо. — Это невозможно…

— Что именно? — спросил граф сухо. — Под луной, к сожалению, слишком многое возможно.

— У вас уже была брачная ночь? — Эмиль не повернул головы, и граф ничего не ответил. — Я подумал, а вдруг она сможет родить…

Граф заскрежетал зубами, но голос его остался спокойным.

— Эмиль, я мертв, она тоже мертва. Иди-ка почитай учебник по анатомии.

— И все же? Чего вы теряете?

— Ничего, — рассмеялся граф. — Только для начала брачных игр ее надо хотя бы догнать, а у меня сегодня нет никакого желания бежать дальше.

— Дождитесь пятницы. Тина сама придет к вам за лаской.

— В пятницу? Мы, кажется, спокойно сопротивляемся этому дню любви.

— Она не сможет. Она еще не умеет контролировать инстинкты нечисти.

— Какой сегодня день?

— Четверг, — усмехнулся Эмиль.

— Чистый? — ухмыльнулся Александр. — Пойду тогда искупаюсь в пруду.

И граф спрыгнул со стены прямо в сад, сейчас пустой. Дошел до скамейки и сел, подумав, что можно просидеть так хоть целую вечность, представляя, что рядом сидит смертная девушка, едва сдерживая слезы страха. Девушка, которая его любила…

Глава 12 "Отражение в зеркале пруда"

Эмиль вернулся в библиотеку и нашел там Дору перебирающим книги.

— Что ты там ищешь?

— Медицинские трактаты, — серьезно ответил сын графа Заполье. — О том, как вылечить амнезию.

— Дору, ты знаешь такие слова… — хотел улыбнуться Эмиль, но передумал. — Неужели ты думаешь…

— Я уже боюсь что-либо думать! — воскликнул Дору, возвращаясь к столу с выуженной книгой.

— Не надо книг, — уже серьезно сказал Эмиль. — Если мыслить логически, то мертвые болеть не могут, а амнезия все-таки болезнь, но в вас, то есть в нас, в вампирах логике мало что подчиняется, поэтому для начала можно попробовать дать ей какую-то вещь, с которой у нее связаны теплые воспоминания. Послушай!

— продолжил он, воодушевившись. — Она сама взяла с собой летучих мышей. Давай дадим ей кукол — вдруг она что-то вспомнит. Хотя…. — Эмиль замолчал и уставился в пол. — Зачем ей вспоминать? Отец ведь сказал, что это к лучшему…

Дору вскочил.

— Может, отца и устраивает, что она ничего не помнит, а мне как-то жить с Валентиной под одной крышей спокойнее, чем с непонятной вильей!

— Да брось! Вилья как раз понятнее Валентины. Про нее вон в словаре написано. Подари ей гребень, станешь лучшим другом.

— Гребень? — Дору нервно передернул плечами. — Так просто? Что ж… Пойду искать гребень…

— Только не в вещах матери! Я не хочу заниматься еще и призраком.

Дору обернулся.

— Я не дурак. Хоть у меня и нет профессорской степени!

Эмиль вышел следом, но пошел в башню, но сколько ни рылся в шкафу, так и не нашел рюкзака.

— Ты спрятал его куда-то? — обернулся он к двери, почувствовав присутствие в спальне Дору.

— Боюсь,что это сделал отец. Эмиль, ты напоминаешь мне девку, которая не может решить, ей замуж или в монастырь. Что ты хочешь от вильи?

Эмиль выпрямился.

— От нее ровным счетом ничего, но мне бы очень хотелось остаться в замке.

— Так тебя, кажется, никто не выгонял.

— Граф меня ненавидит, — отчеканил Эмиль и прошел мимо брата в коридор.

— Стой! Что мне делать с гребнем? Я нашел свой старый.

Эмиль, не оборачиваясь, пожал плечами. Тогда Дору распахнул ставни и, увидев отца на скамейке, попросил его подняться и еле успел отскочить от окна, когда уже через секунду граф спрыгнул с подоконника в коридор.

— Я не хотел мешать, но…

И Дору вкратце пересказал их с Эмилем план по возвращению Валентине памяти. Граф слушал внимательно, потом поманил сына за собой в кабинет и указал на диван, где спокойно лежал нетронутый рюкзак. Дору вытащил мышей, а граф, осененный другой мыслью, открыл ящик стола и достал сапфировое колье, от которого в Санкт-Петербурге отмахнулась живая Валентина. Может, мертвой она примет его? Он хотел похоронить ее с сапфирами, а потом совершенно про них забыл.

Под удивленным взглядом сына, Александр поднес колье к губам и поцеловал огромный камень. Ну что же, попытка не пытка… Граф положил колье в карман брюк и спрыгнул с карниза в сад — искать Валентину. Нет, пока всего лишь вилью.

Дору выглянул из окна, но не последовал за отцом.

— Удачи! — прошептал он одними губами.

Затем затворил окно, но тут же со смехом снова его открыл: кажется, отец еще долго не будет пользоваться ни дверями, ни лестницами. Схватил летучих мышей и столкнулся в дверях с Эмилем, в руках которого была книга. Он сунул ее Дору под нос, и тот прочитал строчку, на которой стоял палец профессора:

— Русалки любят вешать люльки своих детей на деревья. Зачем ты дал мне это прочитать?

Эмиль переместил палец на словосочетание "своих детей" и спросил:

— Отец не стал со мной это обсуждать. Сказал, что это невозможно именно потому, что оба родителя мертвы. Да, русалки — по всем определениям мертвые девушки. Но в народе легенды просто так не рождаются. Своих детей. Откуда у них могут быть дети? У тебя есть на этот счет какие-то идеи?

— Да, — ответил Дору тут же. — Они их воруют у живых матерей. Вот откуда… Ты думаешь… О, нет!

Дору метнулся к окну: граф и Валентина сидели под яблоней и ворковали, как самые настоящие голубки.

— Я не думаю, что она может добежать до города… — прошептал обреченно Дору.

— Не может же она потребовать от отца самому красть ребенка?

Эмиль поднял оброненных кукол и положил на раскрытую книгу. Он не думал отступать от задуманного.

— Воруют, говоришь. Развивай мысль дальше. Зачем они воруют детей?

— Откуда я знаю, зачем им дети! Я в русалок, этих самых вильей, до сегодняшней ночи не верил. Может, им нянчиться с детьми нравится, им ведь не хочется их укусить! Слушай, может от греха подальше, из приюта ребенка взять? Вот и сбудется мечта отца о ребенке законным путем. Только для начала надо убедиться, что Валентине действительно нравится нянчиться — ей же не надо днем спать, она может заботиться о младенце сама без всяких нянек. Без живых людей в замке нам будет намного проще. Но сначала попросим ее позаботиться о котенке…

Эмиль рассмеялся и сунул книгу вместе с куклами подмышку.

— Отец не дурак, сам разберется. Нам с тобой стоит прекратить устраивать личную жизнь Александру Заполье. Тебе так не кажется? — и когда Дору ничего не ответил, добавил с усмешкой: — И все-таки нигде не сказано, что детей русалки воруют.

— Это же краткий словарь. Места не хватило! Ну чего ты вылупился на меня?

Эмиль покачал головой:

— Завтра пятница. Надо исчезнуть из замка, чтобы не мешать им…

— Я готов не мешать им хоть целый год! — и Дору метнулся к столу за брошенным гребнем, но потом решил оставить его отцу.

Но Эмиль взял гребень и протянул брату со словами:

— Ты же хочешь с ней подружиться, так что подари гребенку лично.

— Как же меня достали твои теории!

И Дору бросился по коридору в свою комнату и, по старой живой привычке, повернул в замке ключ, чтобы Эмиль не зашел к нему — тоже по старой человеческой привычке не ломиться в закрытые двери. Но тот и не думал идти к обиженному брату, потому что увидел, как по лестнице медленно поднимается Валентина, придерживая на голове венок из крапивы, точно корону. Нет, она не поднималась, она танцевала на широких ступенях лестницы, и граф вел ее точно в вальсе и лишь подле двери в комнату сына выпустил ее руку из своей.

— Как у вас получилось заманить ее в замок? — воскликнул Эмиль в восхищении, но граф прижал к своему улыбающемуся рту палец. — Да что произошло? — не сдержался Эмиль, но задал вопрос все же шепотом.

На этот раз граф погрозил ему кулаком и крикнул Дору отпереться. Сын тут же возник на пороге, но сразу отступил вглубь комнаты, впуская к себе вилью. Та первым делом нашла зеркало и замерла перед ним — ни поворота вправо, ни поворота влево, ни взмаха руки — вилья просто смотрела на отражение и молчала. Затем резко присела на корточки и потянулась к брошенному на пол гребню, но так и не решилась поднять его. Дору опустился на колени и протянул ей черепаховый гребень со словами:

— Бери его. Он — твой.

Валентина тут же схватила гребень и провела им по своим волосам — один раз, второй, третий. Потом замерла, как бы задумавшись о чем-то, подняла глаза на дарителя и сказала совсем тихо:

— Спасибо тебе, — Маленькая заминка и вопросительная нотка в ее голосе заставила всех насторожиться. — Дору?

Он кивнул и хотел подать ей руку, чтобы помочь встать, но Валентина резко вскочила на ноги и вернулась к расчесыванию волос. Все молчали. Вдруг она обернулась и ринулась к Дору, но в шаге от него замерла и осторожно коснулась груди, чтобы стиснуть пальцами ткань футболки. Потом ее взгляд скользнул вниз, и пальцы ухватили шлевку джинсов. Дору беспомощно смотрел на отца через плечо Валентины, но лицо графа ничего не выражало, кроме растерянности. А на Эмиля Дору взглянуться не успел, так как Валентина вдруг отскочила от него, рухнула на пол и, спрятав лицо в голых коленях, разрыдалась.

Эмиль ухватился за свой джемпер и потряс его на груди. Дору кивнул и, стащив через голову футболку, протянул ее вилье. Та подняла на него заплаканное лицо.

— Если тебе нравится, бери!

Она кивнула и протянула за футболкой руку, но Дору не отдал футболку, а помог ей одеться. Но встать у него не получилось — она цепко держала его за ремень.

— Снимай! — махнул рукой граф.

Эмиль выступил вперед с трусиками, за которыми успел сбегать в башню, но Александр перехватил их и самостоятельно закончил одевать вилью. Но не успел затянуть на ней пояс, как она уже снова была у зеркала. Она стояла и искала что-то на голове. Дору догадался и вернул ей на волосы венок из крапивы. Вместе с ним на лицо Валентины вернулась улыбка.

— Обувь принести? — спросил Эмиль.

— На сегодня хватит, — ответил граф, и Эмиль успел заметить, как тот спрятал обратно колье, которое было достал из кармана, и потому спросил:

— Как это получилось?

Граф пожал плечами. Рассказывать было нечего. Он пришел под яблоню, сжимая в кармане заветное сапфировое колье. Валентина не изменила позы, будто и не заметила его прихода. Она подняла руку к ветке, сорвала яблоко, надкусила и швырнула в кучу уже таких же один раз надкусанных.

— Если тебе не нравятся зеленые яблоки, — сказал Александр, бесшумно садясь рядом с ней, — попробуй другой сорт.

— Я не хочу яблок. Я хочу молока.

Граф тут же поднялся на ноги и молча удалился в замок. Совсем скоро он вернулся с большой керамической кружкой. Валентина недоверчиво взглянула на белую жидкость, налитую в нее, принюхалась и отрицательно замотала головой.

— Что это? Я не знаю, что это. Молоко не так пахнет.

— Завтра я принесу тебе парного молока, а сейчас пей магазинное.

Она сделала малюсенький глоток и вернула ему кружку, вскочила на ноги и исчезла за деревьями. Он вылил остатки молока на траву, достал из кармана колье и принялся крутить его в руках. Валентина вернулась достаточно быстро и бросила ему на колени охапку крапивы. Уселась на свое прежнее место и стала умело плести венок.

— Тебе нравится?

Граф покрутил украшением перед сосредоточенным лицом девушки. Та бегло взглянула на сапфиры и вернулась к работе.

— Хочешь, я застегну колье у тебя на шее?

Она еще раз взглянула на драгоценные камни и отрицательно мотнула головой, водрузила себе на голову готовый венок и блаженно вздохнула.

— Ты почистил пруд? Я хочу посмотреть на себя.

— Нет, извини… Но в замке есть зеркала. Пойдем в замок?

— Что такое эти твои зеркала?

Вместо ответа граф протянул руку, и Валентина вложила в его ладонь свою, но тут же ойкнула, с такой силой Александр стиснул ей пальцы. Секунду они смотрели друг другу в глаза, затем поднялись, и граф заискивающим тоном предложил вилье потанцевать, и Валентина согласилась.

— Она останется на ночь в замке? — поинтересовался Эмиль.

— Если я сумею запереть ее в башне, — ответил граф.

— Почти пятница, — усмехнулся Эмиль. — Запритесь там вместе.

— Эмиль, я не собираюсь проверять очередную твою теорию.

— Оно у вас получится само собой. Я не буду вас ни о чем спрашивать. Живот скрыть не получится.

— Если бы это только было возможно…

— Вы сами говорили, что главное верить.

— В этом деле, Эмиль, главное — любить. А она пока не умеет любить.

— Так в чем дело? Научите, — усмехнулся профессор Макгилл.

— На замковой стене я послал тебя к учебнику анатомии, а сейчас посылаю к томику Шекспира. Уйди, Эмиль.

Тот по-прежнему улыбался.

— Уходите сами, отец, вместе с женой — в башню, а мы с Дору спустимся в склеп, чтобы вас не смущать.

Граф толкнул его в плечо, а потом и в спину, пока его руку не перехватила вилья. Она прильнула к его груди всего на миг, а потом опустила вторую руку ему на плечо. Он смотрел вниз, минуя венок, и видел под тканью футболки очертания худой груди

— если бы она сейчас не полнилась желанием, ее хозяйка легко бы сошла за мальчика, но при всем при том в джинсах и футболке она выглядела прежней — живой Валентиной.

— Я хочу танцевать! — выкрикнула Валентина недовольно и наступила босой ногой ему на ботинок.

— Я буду танцевать с тобой хоть целую вечность, — проговорил граф и вытанцевал Валентину в коридор.

Три шага к башне, два назад и снова вперед — какая же узкая у них галерея. Три вперед, два назад… Пусть медленно, но каждый раз они становятся на один шаг ближе к заветной цели — к кровати с самой мягкой периной. И к пятнице, дню любви.

Глава 13 "Любовная пятница"

Александр выпустил руку Валентины лишь для того, чтобы запереть дверь, но она уже запрыгнула на кровать и обхватив руками оба столба балдахина, поджала коленки к носу и принялась раскачиваться вперед-назад. Александр сделал от двери всего один шаг, но Валентина, испугавшись, что он сейчас схватит ее, ухватилась за балдахин — ткань не выдержала и с головой накрыла провалившуюся в перину вилью. Она завизжала, и Александр метнулся к кровати, чтобы сорвать с ее лица ткань. Она села и уставилась, мимо него, на дверь неподвижным взглядом.

— Я могла задохнуться, — прошептала она, и граф замер.

Потом тихо присел рядом и позвал:

— Тина…

Она повернула к нему голову, но всего на одно мгновение, но ему хватило этой доли секунды, чтобы увидеть глаза прежней Валентины. Она постепенно вспоминает самые яркие моменты последнего года жизни — ей нужны не куклы, не вещи, а дежавю — ситуации, которые она уже прожила. И все же ему очень хочется, чтобы она приняла от него подарок.

Александр скатился с кровати и, встав на колени, протянул Валентине колье, но она оттолкнула руку и, спрыгнув на пол, начала кружиться по потонувшей в темноте комнате. Граф снова присел на край кровати, все не решаясь спрятать колье в карман. Точно монастырские ножницы, она отвергла подарок трижды — а вместе с сапфирами и его самого. Было дело, он уже насильно приковал к себе узами брака женщину, которую любил, превратив ее в женщину, которая его ненавидела. Неужели возможно войти в одну и ту же реку дважды?

— Расчеши мне волосы!

Валентина запрыгнула на кровать и, свесив ноги, опустила голову ему на колени. Поднятая рука с гребнем оказалась на уровне его носа, он поцеловал прохладные пальцы и, забрав гребень, погрузил его в волосы. Они подросли — пока незначительно, и это значило, что процесс перерождения не завершен, и в вилье память о прежней жизни пока лишь тихо спит, и у него есть еще шанс разбудить ее. Но принесут ли после смерти воспоминания о жизни счастье ей и ему? Он смотрел в бледное лицо — никогда не видел он такой блаженной улыбки у живой Валентины. Никогда он не мог подарить ей счастья, всего лишь прикоснувшись к волосам гребнем. Наверное, даже не стоит пытаться возвращать ей память. Он будет помнить за них двоих, лелеять воспоминания о хрупкой девичьей любви глубоко в своем каменном сердце и наслаждаться нынешней злостью вильи.

— Еще! — приказала та, когда гребень замер на целую минуту.

Он скова начал ее причесывать, и с каждым разом его рука все дальше и дальше уходила по покрывалу в темноту. Волосы росли на глазах. И вот, когда Валентина, потянувшись, села, они, прикрыв вилье всю спину, легли концами ему на колени. Опоздал… Или еще нет?

Валентина со злобой оттолкнула его руку, но Александр все же успел застегнуть на ее шее сапфировое колье. Она схватилась за обрамленный в золото камень, чтобы сорвать его, но замерла, и плечи ее начали мелко вздрагивать.

— Тина…

Александр опустил руку на хрупкое плечо и развернул девушку к себе. Ее глаза блестели от слез. И эти слезы были горячими — он понял это, поймав одну на кончик пальца.

— Александр, зачем вы…

Он услышал это человеческое "вы" и открыл рот, словно хотел вдохнуть полной грудью.

— Надели на меня колье, от которого я отказалась?

— Это мой подарок, Тина, — произнес он тихо, приобнимая ее за второе плечо.

— Но мой подарок будет только на Пасху… — произнесла она и замолчала.

— Какой подарок? — спросил Александр.

И замер, потому что Валентина подняла обе руки у него над головой, заставив откинуться назад, и, растопырив пальцы, загнула большой на левой руке.

— Девять? — переспросил Александр. — Что значит девять, Тина?

Она молча схватила его руку и прижала к своему животу: он чувствовал под пальцами хлопок футболки и холод бляшки ремня — почувствовать ее тело он не мог.

— Неужели? Почему ты не сказала мне это в Санкт-Петербурге? Почему позволила себя укусить? Ты ведь говорила, что не можешь… — он крепко держал ее за плечи.

— Кто отец? Или отца нет… Или ты не хочешь мне говорить?

Она молча подняла руку, выставила вперед указательный палец и ткнула ему в грудь.

— Я? — он хохотнул, нервно. — Этого не может быть, Тина! И… Прошел всего один день, — он с трудом подавил икоту. — Ты ничего не можешь еще знать.

Он погладил ее по волосам и прижал к груди.

— Бедная моя девочка, ты просто вспомнила мою просьбу… Забудь. Это то, о чем не стоит вспоминать…

— Я тебя ненавижу! — услышал он дикий вопль и тут же ударился о столб кровати, с такой силой вилья толкнула его в грудь.

Она сорвала с шеи колье и зашвырнула в дальний угол.

— Не смей! Слышишь? Не смей ничего одевать на меня!

И она принялась срывать с себя всю одежду и швырять в разные углы комнаты. Затем нашла на полу венок и водрузила к себе на голову.

— Выпусти меня!

Она подлетела к двери и принялась неистово барабанить в нее кулаками. Затем схватила стул и принялась колошматить им по задвижке, не догадываясь просто ее отодвинуть. А когда стул сломался, она прижала к груди его ножку и в слезах рухнула на пол. Александр спрыгнул с кровати и присел рядом на корточки.

— Сейчас нам нужно лечь спать, — он протянул руку, но не коснулся венка. — Гулять пойдем вечером.

— Не смей меня трогать! — вскричала вилья и отползла от него, выставив перед собой ножку стула, точно меч.

— Это дуб, не осина, — усмехнулся вампир. — Ложись в кровать. Она мягче воды и травы. А я лягу на полу. Я привык спать на голых досках.

Валентина отбросила в сторону ножку стула и принялась судорожно ощупывать голову. Александр нашел венок и протянул его вилье. Она схватила венок, злобно сверкнув в темноте глазами и, вскочив на ноги, пошла к кровати. Александр внимательно следил за ней: Валентина поставила ногу на прикроватную скамеечку и забралась на кровать, как человек, не умеющий сигать через замковые стены. И даже укрылась одеялом. Но пролежала так недолго. Вылезла и примяла ногами подушки. Александру пришлось запрокинуть голову, чтобы увидеть ее разъяренное лицо.

— У меня будет дочь! — выкрикнула вилья. — Но я не отдам ее тебе! Слышишь?! Не отдам!

— Спи, Тина, спи… — прошептал граф в ответ.

Она камнем рухнула на кровать и замерла. Граф тоже лежал, не двигаясь, и не отводя от кровати глаз. Вдруг Валентина снова села и, глядя ему в лицо, повторила четко:

— Я тебя ненавижу!

— Спи, Тина, спи… — повторил Александр еще тише.

— Я тебя ненавижу! — повторила она громче.

Тогда Александр сел и прошептал одними губами:

— Я люблю тебя.

Она тут же спрыгнула с кровати и пошла к нему. Села рядом и осталась неподвижна.

— Хочешь, чтобы я снова расчесал тебе волосы?

Она отрицательно мотнула головой, и тут он заметил, что она снова потеряла венок.

— Ты куда? — спросила она, когда Александр попытался подняться.

— За твоим венком.

— Он мне сейчас не нужен, — Валентина дернула за штанину, и Александр опустился на пол. — И тебе ничего не нужно.

Она нашла в темноте пуговицы и быстро расстегнула ему рубашку, потом потянулась к ремню, но граф перехватил ее руки.

— Ты же меня ненавидишь?

— И что? — передернула Валентина худыми плечами. — Ты же меня любишь и сегодня пятница.

Она снова потянулась к ремню, и он скова поймал ее руки. Тогда она ткнулась губами ему в грудь и ощутимо прикусила мертвую кожу.

— Ты делаешь мне больно, — сказал он спокойно.

— Я знаю, — сипло отозвалась Валентина и укусила его еще раз.

Пришлось оттолкнуть ее, но упав на спину, она тут же приподнялась на локтях.

— Что я делаю не так? — спросила она зло. — Я только повторяю за тобой!

Александр подполз к ней и усадил к себе на колени, как вчера ночью в горах. Валентина тут же откинула голову, но он поднес к губам ее руку и осторожно тронул языком прохладную ладонь. Валентина тотчас проделала с его ладонью тоже самое. Затем он все так же осторожно коснулся ее губ, и она ответила ему таким же детским поцелуем. Следующей лаской он тронул ее волосы, и она в ответ запустила тонкие пальцы в его шевелюру.

— Ты научишься любить меня… — прошептал Александр ей в ухо, а про себя подумал: " не только в воде, в своей стихии, но и в четырех стенах, как человек — живой человек…"

Он осторожно поднял ее на руки и опустил на мягкую перину. И когда она не отпустила его шею, ему пришлось карабкаться на кровать. Он смотрел на нее — она смотрела на него и ждала, как на стволе поваленной ели, когда же он сделает первый шаг. Но ему нужен был еще один крохотный шажок до нее: избавиться от тесных брюк. Ремень с грохотом упал на пол, и Александр вздрогнул, вспомнив, как падал на пол проклятый серебряный нож.

Разозлившись на промедление, Валентина схватила его руку и запустила себе в волосы. Нет, с ней не получится обычных человеческих ласк — ей придется до вечера расчесывать волосы, чтобы она хотя бы улыбнулась.

— У моей дочери будут еще длиннее, вот увидишь, — прошептала она, схватив зубами мочку его уха.

— Не кусайся, — выдохнул Александр ей в плечо, и Валентина разжала зубы. — Умница…

И их губы слились в долгом поцелуе.

— Я тебя ненавижу! — выдохнула она ему в губы.

— Когда-нибудь ты научишься говорить: я тебя люблю, — прошептал он одними губами.

— Нет, никогда, потому что ты лжешь, что хочешь их от меня услышать. Я прекрасно помню, что ты просил меня сказать именно это: "я тебя ненавижу".

— Это была шутка.

— Нет. Я знаю, что это была не шутка.

— Что ты еще знаешь?

— Что у нас родится дочь.

— Почему именно дочь? Потому что у меня уже есть сын? — поспешно добавил Александр, чтобы прекратить неприятный разговор.

— Потому что у меня в животе дочь. Я не могу это изменить по-твоему желанию. Потом ты так часто меняешь свои желания. Скажешь, что это была шутка.

— А это шутка, про дочь?

— Нет. Неужели ты не слышишь, как бьется ее сердце?

— Тина, это дождь стучит по карнизу. И невозможно так быстро услышать сердцебиение плода. Какая же ты у меня еще глупая…

— Это ты дурак!

Валентина оттолкнула его с такой силой, что он свалился на пол. Она свесилась к нему с кровати, и ее длинные волосы коснулись пола.

— Хорошо, что у меня не сын. А то бы он был похож на тебя!

Александр закусил губу, чтобы не рассмеяться в голос.

— Зачем же ты выбрала меня в отцы? — еле сумел выговорить он без смеха.

— Я не выбирала тебя. Это ты выбрал меня в матери. И забрал крылья. Отдай мне их, слышишь?

— Слышу, слышу…

Александр встал на колени и зажал ее голову ладонями.

— Только и ты услышь меня. Ты никогда не получишь свою рубаху, так что не смей…

— Рубаху? — она мотнула головой, но не смогла вырваться. — Значит, крылья — это рубаха?

Александр убрал руки, и Валентина тотчас спрыгнула с кровати, но не подошла к нему, а нашла его рубашку, сунула в нее руки и попыталась помахать ими, точно крыльями. Потом задумалась на миг. Вскочила на кровать и спрыгнула, раскинув руки в стороны.

— Глупая моя девочка… — качал головою граф и улыбался.

Валентина повернулась к нему:

— Ты снова обманул меня?

Александр отрицательно мотнул головой. Тогда она рванулась к заколоченному окну и захотела оторвать верхнюю доску.

— Прекрати!

Александр оттащил ее от окна за плечи, но она вырвалась. Пришлось хватать за волосы — теперь это легко было сделать. Валентина с визгом упала на половицы. Он придавил ей грудь ногой и замер: ему не нужны дежавю! Он их не просил!

Она глядела на него со злобой. Эта мертвая девушка. Только злоба ее была куда меньше той, что он видел в глазах живой Брины.

— Нет!

Он подхватил ее с пола и прижал к груди.

— Будь со мной ласковой, пожалуйста… Хотя бы в пятницу, и я не буду подходить к тебе всю неделю.

Валентина уперлась ему руками в грудь и замерла.

— Обещаешь?

Он кивнул.

— А я тебе не верю! Ты лжец!

— Не верь! Я вечность не смогу от тебя оторваться.

Он швырнул ее на кровать и упал сверху, вминая голову в подушку жадным поцелуем. Она попыталась вырваться, потом обмякла, но все крутилась под ним, и он наконец догадался, что она хочет свалить их на пол, но он хотел взять ее на кровати, по-человечески, чтобы хоть на миг усмирить ее дикую природу.

— Тина, не кусайся!

Но она укусила. Очень больно, и он принялся растирать мочку уха двумя пальцами, чтобы хоть чуть-чуть усмирить боль.

— Тогда кусайся ты!

Он поднял голову, но она тут же ухватила его за уши и ткнула носом себе в шею.

— Тина, я не могу… У меня вырастают клыки только на живую плоть. Дай я тебя просто поцелую, можно?

Она ничего не ответила, и он коснулся губами заветной жилки, накрыв две ранки, которым не суждено уже было зажить. Валентина застонала, и он в страхе отпрянул от нее, не поняв сразу, что по ее телу растеклась иная, приятная, боль. Он схватил ее запястье и замер — на нем не было больше следов от зубов. Взглянул на шею — ранки тоже исчезли. Все — все человеческое исчезло в вилье. От Валентины остался лишь внешний вид.

— Тина… — позвал Александр, и она откликнулась поцелуем.

Нет, Валентина исчезла лишь из мира живых. В его мире она навсегда останется Валентиной, даже если для других будет всего лишь вильей.

Глава 14 "Далекое море"

Александр открыл глаза и принялся шарить рукой по подушке. Поняв, что кровать пуста, он вскочил на ноги и, когда понял, что комната тоже пуста, ринулся в ванную, но тут же ударил себя по лбу. В его ушах все еще стоял отголосок любовных стонов вильи и потому Александр не сразу услышал шелест материи. В два прыжка оказавшись подле шкафа, он распахнул его створки, но вильи не увидел: ее отлично скрыли платья, которые она еще при жизни повесила здесь на вешалки.

Он не успел позвать ее по имени — Валентина напрыгнула на него, как мартышка и повалила спиной на деревянные половицы. Граф поднял руки, чтобы удержать ее, решив, что его вилья перемахнет через поверженное тело и ринется к двери, но она никуда не побежала. Наоборот прильнула к его груди и замерла, точно решила прилечь поспать. Но нет, она искала ухом сердце и, не найдя, выдала:

— Не бьется.

— Не бьется, — подтвердил граф тихо.

— Вот потому ты и не слышишь, как бьется сердце моей дочери.

И вилья, расцепив его руки, перевернулась через голову, и только у двери обернулась, чтобы обиженно сказать:

— Заперто.

— Заперто, — повторил за ней граф и пошел собирать разбросанную по полу одежду.

Вилья уселась на пол наблюдать за тем, как он одевается. Поймав внимательный взгляд, Александр подошел к раскрытому шкафу и вытащил первое попавшееся платье. Оно оказалось зеленым, но вампир заставил себя снять с вешалки именно его, вспомнив, что Валентина выбрала это платье для танца с ним, считая самым красивым.

Вилья поднялась и покорно подняла руки, как научил ее вчера Дору. Граф натянул на нее платье и отошел в сторону. Нижнее белье ей лишнее. Она все равно не знает, для чего людям служит одежда и полезет в воду прямо в платье.

Настало время отодвинуть засов, и граф приглашающее распахнул дверь в темноту коридора, но Валентина осталась стоять на прежнем месте, внутри башни.

— Пойдем! Чего ты ждешь?

— Поводок. Я жду поводок. Ты сказал, что будешь выгуливать меня, как собачку. Только не сказал, что такое собачка.

Он вздрогнул и хотел сказать, что пошутил, но передумал: вилья не понимает разницы между шуткой и ложью. Поэтому вернулся к шкафу в надежде найти шарф, но его не было, потому что Валентина уехала в декабре, обмотав им укушенную шею. Пришлось графу вытаскивать из собственных брюк ремень. Вилья не вздрогнула — она понятия не имела, для чего еще, кроме как поддержки брюк, люди используют ремень. Граф попросил у нее руку, и Валентина покорно подала ее, чтобы он затянул петлю на тонком запястье, где не было больше никакого напоминания про прошлые укусы. Однако ж Александр знал, что будет видеть их вечно.

Он довел Валентину на воображаемом поводке до кабинета и усадил в свое кресло. Проходя мимо дивана, она даже не взглянула на свой рюкзак.

— Вот! — граф выложил перед вильей акварели. Сверху лежала та, на которой был изображен фонтан, находящийся внутри Дубровника. На крыше позади него красовалась статуя собаки, новшество, которое сначала покоробило графа, а теперь заставило его мертвое сердце возрадоваться.

— Где собака? — переспросила Валентина, и граф приподняв ее руку, ткнул пальцем прямо в статую. — Красивая. А что это?

Она указала на море, и Александр разложил по столу все морские пейзажи.

— Море! Это вода… Изумительного голубого цвета с отблесками зеленого. Валентина уставилась на рисунки, медленно переводя взгляд с одного на другой.

— Мне нравится твое море, — произнесла она наконец. — Отведи меня туда сегодня?

— Не могу. Ты не добежишь.

— Ты же умеешь летать… — Валентина подняла на него удивленные глаза.

— Это далеко, — уточнил Александр.

— Что значит далеко?

— Далеко значит больно. Слишком тяжелые воспоминания.

Она рассмеялась. Не зло, а весело и задорно, но графу вдруг не захотелось улыбнуться в ответ. Он сгреб все акварели и спрятал в стол. Валентина проследила за его руками и перестала смеяться.

— А у меня нет тяжелых воспоминаний, — произнесла она громко.

— Счастливая, — горько усмехнулся Александр.

— Нет, несчастная…

Граф замер в ожидании продолжения фразы.

— Потому что ты вечно лжешь. Ты обещал мне парное молоко. Где оно?

— Туда я могу тебя донести, — рассмеялся он нервно.

— Это недалеко? — переспросила Валентина серьезно.

— Это близко.

— Тогда я могу добежать туда сама.

— Но я хочу донести тебя туда…

— Мне плевать, что ты хочешь!

Она встала ногами на стул, затем влезла на стол, прыгнула на подоконник и, замерев на нем, выкрикнула слезно:

— Высоко.

— Что значит высоко? — спросил граф, встав у нее за спиной.

— Высоко значит страшно. Я не могу. У меня нет крыльев.

— Ты же прыгала со стены…

— Я не знала, что это страшно, а теперь знаю.

И она заплакала.

— Почему ты плачешь? — обнял ее граф и снял с подоконника.

Но на пол не поставил. Присел на стол и устроил ее у себя на коленях.

— Я хочу молока… — Валентина вытерла слезы об его рубашку.

— Дору! — крикнул граф, и в окне тут же показалось лицо сына.

Он висел на руках и не собирался входить.

— Сумеешь раздобыть козу и молоко?

Дору кивнул и исчез. И граф, отстранив Валентину от груди, обтер ей щеки носовым платком.

— Я тоже голодный, если тебя это немного утешит.

— Не утешит, — мотнула она головой. — Мне плевать на тебя.

— Тогда я пойду поем, — сказал Александр, глотая обиду, пересадил вилью в кресло и положил ей под нос лист бумаги и карандаш.

Валентина взяла карандаш и сунула в рот, но откусить не смогла.

— Зачем это? — спросила она, вытирая ладонью язык.

— Подумай. И когда я вернусь, скажешь.

Он вышел, оставив дверь открытой. На руке Валентины по-прежнему болтался ремень — она никуда не уйдет. Увы, ему пришлось пару раз подтянуть брюки, пока он сбегал по лестнице. В столовой Эмиль сразу протянул ему свой пояс.

— Каков результат? — спросил он, когда граф застегнул ремень.

— Ты о чем? — огрызнулся Александр.

— Глупо спрашивать про этот результат так быстро! — усмехнулся Эмиль, возвращаясь на стул, с которого встал, чтобы отдать графу часть своего наряда. — Она что-нибудь вспомнила?

Граф мотнул головой.

— Знаешь, я не очень и хочу уже, чтобы она вспоминала. Какой в этом на самом деле прок?! И еще, у нее затянулись все раны и отрасли волосы — мне кажется, ничего уже не изменить. Она такая, какая есть. И она меня устраивает. С ней не скучно.

Граф взял принесенный горбуном кубок и осушил его залпом.

— Тина такая милая в своей злости, — улыбнулся он мечтательно. — Она ужасно милая…

Тут до его слуха донеслось козье блеяние, и через минуту Дору появился в столовой с глиняной кружкой.

— Рарá, тут даже на половину не хватило с двух коз. Но больше двух я решил не красть.

— Больше двух ты бы и не донес, — усмехнулся граф, взял кружку и направился к лестнице. — Не провожайте меня такими сочувственными взглядами. У меня все хорошо. Я — счастлив.

— Ваши слова да… — Дору не договорил и сел на стул.

— Все будет хорошо, — сжал его руку Эмиль и даже легонько потряс. — Могло быть намного хуже. У нас мог бы наступить вечный траур.

— Очень смешно! — вскочил со стула юный граф.

А Эмиль наоборот откинулся на резную спинку своего стула.

— Я не шучу. Английский юмор, он не на посмеяться, он на подумать.

Дору направился к выходу и у самых дверей бросил, не обернувшись к столу:

— Я пойду чистить пруд. Хочешь, присоединяйся.

— Не хочу… — буркнул Эмиль, но поднялся со стула. — Как будто у меня есть выбор!

А граф между тем вернулся в кабинет и замер: на чистом листе появилась собака, сидящая на морских волнах. Рисунок был выполнен мастерски, пусть по содержанию и был абсолютно абсурдкым.

— Тебе понравилось рисовать? — спросил граф тихо, но Валентина вместе ответа вырвала у него из рук кружку и жадно выпила все, что в ней было.

— Я хочу еще! — выкрикнула она раздраженно.

И даже замахнулась на графа кружкой, но в последний момент передумала и поставила ее на стол.

— Больше нет? — спросила она тихо.

— Увы, больше нет. Но завтра днем Серджиу сможет три раза подоить коз. В итоге к вечеру наберется полная кружка. Не переживай. Давай лучше сходим за яблоками.

Александр подал вилье руку, но Валентина вложила ему в ладонь конец ремня.

— Позволь снять с тебя поводок? — спросил граф осторожно, но вместо ответа вилья загнула его пальцы на ремне и сделала шаг к двери, опасливо покосившись на окно. — Тина, я грозился водить тебя на поводке, только если ты не будешь меня слушаться…

Она обернулась и чуть приподняла руку, натягивая ремень до предела.

— А я разве слушаюсь тебя?

Александр замер, испугавшись того, что может сейчас в гневе выкинуть вилья. Ее тело вспомнило живые навыки рисования, но голова пока, увы, оставалась головой неразумного ребенка.

— Я не запирал тебя в башне. Ты сама пришла туда…

— Нет, ты сейчас врешь, — вскинула голову Валентина. — Я пришла за зеркалом. И буду приходить и дальше, пока цветет мой пруд. Но спать я хочу в саду. И если ты хочешь спать рядом со мной, выходи в сад.

Александр поджал губы и даже зажмурился. Такими обидными были ее слова и такими яркими — глаза.

— Ты ведь отлично знаешь, что я не могу спать с тобой под яблоней, когда светит солнце.

— Тогда не спи, — просто ответила она. — Ты нам не нужен.

— Кому вам? — прошипел разозленный граф.

— Мне и моей дочке, — ответила Валентина спокойно и тут же нетерпеливо дернула за ремень, и граф сделал к ней шаг, не понимая уже кто кого куда и, главное, зачем тащит.

В саду ему вообще пришлось бежать, чтобы догнать вилью, которая рванулась к воде.

— Зачем…

Александр не договорил — он готов был плакать: в пруду не осталось ни ряски, ни кувшинок. Он блестел, как начищенное зеркало, и отражал вилью лучше любого зеркала в замке и, уж точно, в нем она была краше, чем когда гляделась в глаза графа — в них она была злой, в озере — счастливой.

Валентина тут же позабыла про своего спутника, и Александр, бросив ремень, поплелся в замок, чтобы напуститься на сыновей.

— Кто вас просил…

Они тут же поняли, о чем идет речь, но не догадались об истинной причине отцовской тоски. Он сел на стул, не в силах идти дальше к камину.

— Зеркало было единственной возможностью заманить Тину в замок. Теперь она не уйдет от пруда.

— Зачем ей в замок? — спросил Эмиль и тут же встретился с гневным взглядом графа.

— Потому что здесь ее бы окружали предметы, созданные человеком, а там, в саду, она все время будет наедине с природой и окончательно забудет то, что сумела сохранить после смерти от живой Валентины.

— Papá… — протянул Дору. — Валентина счастлива в своем забытье. Неужели вам так принципиально иметь в спутницах человека?

Граф вскочил со стула, сделал шаг к лестнице, но, не занеся ногу на первую ступеньку, обернулся:

— Я полюбил Валентину и не совсем уверен, что смогу любить вилью, потому что…

Он не закончил фразу, потому что не знал ее окончания. Совсем как смертельно усталый человек, Александр Заполье начал подниматься по лестнице, крепко держась за поручни, и никогда еще путь в кабинет не отнимал у графа столько времени, даже при жизни. Наконец Александр добрался до окна, чтобы затворить его, и увидел, что Валентина продолжает сидеть на том же месте, где он ее оставил. Только сейчас на ее голове красуется венок. Из крапивы. Новый.

Глава 15 "Стометровка и ненужные книги"

Два месяца пролетели как сон. Кошмарный. Александр так и не нашел с вильей общего языка. И закончилось все тем, что они стали видеться строго по пятницам. Он и от любви бы отказался, если б не находил Валентину покорно ждущей его на ступеньках склепа. При его появлении она вытягивалась в струнку и протягивала ему венок, который только что закончила плести. Сначала они кружились в танце по саду. Долго, пока венки не слетали с голов. Затем ужинали, сидя на траве в тени яблони — Серджиу приносил на подносе кубок и кружку, кровь и молоко. Кровь с молоком вскоре смешивались на губах, которые соединялись в первом поцелуе. Сначала, сцепленные любовным объятием, пятничные супруги катались по траве, а потом графу все же удавалось поднять вилью на руки, чтобы унести в башню.

Нынешняя пятница началась не как обычно — вилья сидела на ступеньках склепа голой. Граф замер перед ней в растерянности, а Дору из уважения к отцу отступил в темноту склепа, увлекая за собой и Эмиля, научное любопытство которого намного превышало чувство английского такта.

— Где твое платье? — спросил граф тихо.

Вилья пожала плечами:

— Мне в нем плохо.

— Что значит твое плохо? — попытался уточнить граф.

Валентина снова пожала плечами. Пару раз открыла рот, но так ничего и не сказав, поднялась наконец на ноги и обхватила руками живот. Александр впервые посмотрел на него внимательно и отступил на шаг, который мог стать роковым, если бы он не раскинул руки, чтобы удержать себя в арке входа. За неделю, которую они не виделись, живот стал в два раза больше: вырос из плоского в овал.

— Почему вы не сказали?! — высунулся из склепа Эмиль.

И граф тут же зажмурился — значит, ему не показалось.

— Я ей не верил.

— Я же сказал вам! — воскликнул Эмиль и замолчал, увидев в глазах графа боль.

— Если можно хоть как-то узнать, кто отец… Ты ведь можешь разыскать врача?

И граф осекся, наткнувшись на ледяной взгляд профессора.

— Значит, не верите, — отчеканил Эмиль. — Она не была беременной при жизни. Я и Дору, да и вы сами, почувствовали бы это. Ее тошнота была вызвана слабостью и кровопотерей, а не беременностью…

— Откуда такая уверенность?! — прорычал граф.

— Это очевидные факты, отец, — Эмиль замолчал, чтобы выдержать паузу, прежде чем начать новую фразу. — Отец — вы, тут нет никакого сомнения.

— Как это возможно? — прижался к стене граф, чтобы удержаться на ногах.

— Наука мало что может объяснить, когда бразды правления берет в свои костлявые руки Смерть…

На последних словах профессора граф медленно съехал по стене и сел на ступеньку, где еще недавно сидела, ожидая его пробуждения, вилья. Сейчас Валентина присела подле него на корточки и уставилась в лицо злым взглядом.

— Я голодная, — прошипела она наконец и, схватив за руку, попыталась поднять графа.

Куда там! Александр сам не мог себя поднять! Помог Эмиль — рванул его за плечи вверх.

— Не злите ее. Ей нельзя сейчас волноваться, — буркнул он, пытаясь проглотить улыбку.

Граф оперся о стену всего одной рукой, потому что вторая была намертво зажата тонкими, но сильными пальцами вильи.

— Я буду нервничать за двоих… — почти что простонал он.

— Ребенок родится на Пасху? — подал голос Дору, оставаясь по-прежнему в темноте склепа.

— Дочь… У нее… У меня… У нас, — наконец выговорил граф, — будет дочь. Она отчего-то в этом уверена.

— Меня это вполне устраивает, — наконец высунулся под лунный свет юный граф.

— Никакой ревности…

И тут же пригнулся, чтобы рука Эмиля, пожелавшая дать ему подзатыльник, просвистела высоко над головой.

— Послушайте, отец!

Но граф не сумел обернуться к Эмилю, потому что вилья сорвалась с места и увлекла его за собой.

— Где мой венок? — крикнул ей в спину граф и тут же его рука получила свободу. Вилья спрятала лицо в ладонях и заплакала.

— Что случилось?

Он попытался отвести руки от ее мокрого лица, но Валентина упрямилась и мотала головой из стороны в сторону. Тогда Александр отступил на шаг и снова задал свой вопрос, скрестив руки у себя на груди.

— Я забыла про венки…

И тут только он заметил, что ее голова тоже пуста.

— Ты мне без венка больше нравишься, — проговорил Александр быстро, и она переспросила его с нотками кокетства в голосе, которых он ранее не замечал:

— Правда?

— Правда, — кивнул граф и раскрыл вилье объятия, в которые она тут же покорно нырнула, и он наконец-то сумел поцеловать любимые волосы, минуя жгучую крапиву.

Сегодня его вилья даже пахла иначе: от нее веяло свежестью и счастьем.

— Мы не будем танцевать? — спросила она, тычась носом в его обнаженную грудь.

Последнее время по пятницам он начал укладываться в гроб в домашнем халате, чтобы не утруждать горбуна заменой пуговиц на рубашке, которые Валентина отрывала в порыве страсти. Или просто хулиганя. А вот сегодня она была тихой и будто даже уменьшилась в росте — должно быть живот забрал соки из остального тела.

— Давай ты сначала поешь? — предложил граф и осторожно потянул вилью под яблоню.

Она села на траву и жадно припала губами к кружке. Граф смотрел, как поднимается и опускается ее живот, и по инерции втягивал и отпускал свой. Он не знал пока, сколько времени возьмет у него осознать свою новую роль — роль отца дочери.

— Отец! — заглянул к нему в кабинет Эмиль на следующий день. — Кем она будет, как вы думаете? Ваша дочь, — поспешил уточнить он на всякий случай.

Эмиль уселся на стул напротив графа, и тот сразу протянул ему лист бумаги и карандаш, которые Александр безуспешно пытался подсунуть вилье во второй раз. Эмиль взял их и вопросительно уставился на приемного отца.

— А теперь записывай мой ответ, — медленно проговорил граф. — Не знаю.

Эмиль опустил на стол бумагу с карандашом и встал.

— Я не хотел вам мешать, — отчеканил он ровным голосом и отвернулся от стола.

— Я действительно не знаю! — вскричал граф, и Эмиль обернулся. — Я до сих пор не могу понять, как это получилось.

— Наверное, так же, как и у живых людей, — одними губами улыбнулся профессор Макгилл. — В Пасху узнаем.

— Принеси мне все книги по амнезии. Я хочу попытаться…

Граф не договорил, но Эмиль и так все понял. Он спустился в библиотеку и велел горбуну отнести первую партию книг в графский кабинет. Сам он решил туда не возвращаться — граф хочет побыть наедине со своими мыслями. Ему страшно. Даже больше чем остальным обитателям зачарованного замка. И им предстоит бояться более полугода.

Зима выдалась снежной, и Валентина сама пришла в замок. Никто не верил, что она замерзла — наверное, ей просто не нравился белый цвет. Она почти не бродила по замку, все время проводя на кровати в башне за расчесыванием волос. Граф стучался к ней почти каждый день, но не всегда дожидался ответа. Дору же она всегда открывала — он приносил платья и бегал с ней по коридорам и лестницам замка, а когда не шел снег, выбегал на стены.

Граф часто высовывался в окно, чтобы наблюдать за их бегом, но не навязывал вилье своего общества. Эмиль же все чаще и чаще отлучался из замка по университетским делам и каждый раз возвращался сновыми покупками. Недавно он приволок связку рулонов, которые оказались розовыми обоями в белые облачка. Дору ничего не оставалось, как помочь профессору с ремонтом соседствующей с башней комнаты.

— А что мы будем делать с ногтями? — спросил Дору, заметив оставленную его ногтем тонкую бороздку в рисунке на преобразившейся стене.

— Уж точно не станем стричь их в субботнюю ночь, а то эта вилья еще что-нибудь наколдует… — рассмеялся профессор Макгилл, любуясь проделанной работой.

— Русалки не умеют колдовать, — весомо заявил Дору. — Пока отец штудировал медицинские книги, я перечитывал гремуары… Если медицина после смерти бессильна, то заклинания…

— Брось! — махнул рукой Эмиль и уселся в кресло-качалку, которая стояла подле окна. — Мне порой кажется, что отец все-таки доволен тем, что Валентина полностью забыла свою человеческую жизнь и вместе с ней свой страх перед ним. Неужто ты все еще веришь, что Тина могла бы полюбить графа, обращенная насильно в вампира и мучимая этой вечной жаждой, которую ей бы не позволили утолить человеческой кровью… А? Ох, нет… Да и по правде сказать, отец любит не ее, а ту, что сидит пока у нее в животе. Так что амнезия всем нам только на руку: отвел к пруду, вручил гребень — и наслаждаешься семейной идиллией хотя бы по пятницам. И главное, вилья ведь ничего от отца не требует… Где ты найдешь такую женщину?! К тому же, с чего вы с отцом вообще решили, что ее можно излечить? Может, все вильи забывают свои треволнения при перерождении и наслаждаются расчесыванием волос, не воя на луну…

Эмиль закинул ноги на оттоман и сложил на груди руки, словно укачивал младенца.

— Воспользуйся пилкой, — с опозданием ответил профессор на заданный Дору вопрос. — Еще греки говорили, что смысл женщины лишь в способности продолжения рода…

— Не умничай! — фыркнул Дору. — Я учился в гимназии и скажу, что это было правдой до завоеваний Александра Великого, а после него даже драматурги вывели на первый план любовь мужчины и женщины…

— Ты зануда, Дору… Иди лучше побегай, — и Эмиль указал пальцем на кроссовки, которые Дору оставил за порогом детской. — Погода по-весеннему прекрасна.

Весна принесла с собой трепет ожидания чуда. В кабинете графа было настежь распахнуто окно. Легкий весенний ветерок то и дело играл старой деревянной рамой, и та мерно ударялась о древний облицовочный камень башни, настолько правдоподобно имитируя удары человеческого сердца, что Александр Заполье непроизвольно вздрагивал и щупал грудь. Затем оборачивался к окну, но так и не мог заставить себя подняться из кресла, чтобы затворить его.

В кабинете не осталось и пылинки. Граф собственноручно протер каждую вещь до блеска. Не протертым остался лишь сундучок с распятиями, который он велел Серджиу запрятать в самый дальний ящик, как напоминание о грешной юности. В камине пылал огонь. Даже сильнее тех времен, когда согревал тут живую девушку. Домотканый каминный экран стоял в сторонке, чтобы графу сподручнее было швырять в огонь книги, в каждой из которой острым ногтем было разрезано пополам слово "амнезия".

Александр уже приподнял последнюю книгу и занес для броска руку, как стекла вдруг жалобно звякнули, и старый подоконник крякнул под тяжестью мертвого тела. Граф опустил руку с книгой на стол, надел на лицо приветливую улыбку и обернулся к окну, желая спасти деревянную обшивку стены, которую готовились пробить стоптанные пятки запыленных кроссовок.

— Почему ты не воспользовался дверью?

В отсвете огня бледное лицо Дору выглядело разгоряченным. Ногти нещадно царапали дерево подоконника.

— Рарá, я вас уже не прошу. Я вас умоляю, объясните наконец своей вилье, что бегать стометровку по сто раз за ночь на ее сроке вредно!

Дору спрыгнул с подоконника, отряхнул синие тренировочные штаны, одернул футболку и обреченно проковылял до кушетки. Лицо его от близости к огню сделалось совсем красным, и графу даже показалось, что сын дует себе на лоб.

— Глупый, неужели ты до сих пор не вычитал в своем интернете, что физическая активность стимулирует родовую деятельность.

Граф взял в руки книгу и принялся перелистывать ее, словно в той могло еще остаться целое слово "амнезия". Другая его рука сама нашла лежащий на столе гребень и принялась расчесывать короткие волосы. Вдруг, будто заметив своеволие руки, граф запустил гребнем в дверь, но тот бумерангом вернулся обратно и упал на натертый до блеска письменный стол. От удара на нем пошатнулась резная рамка, из которой на графа смотрела девушка в платье невесты, а за ее спиной мелькали ее же отражения в бесчисленных зеркалах танцевальной залы. Граф поймал рамку и вернул ей потерянное равновесие.

— Знаете что, господин граф! — прошипел Дору, натягивая на плечи шерстяной плед, будто мог чувствовать холод. — На ее сроке полезно заниматься совсем не бегом. А с учетом того, что сегодня пятница и сам Бог велел заняться любовью, не простимулировать ли вам ее самому, оставив нас с Эмилем в покое. Это ваш ребенок в конце-то концов, а не наш. Только вы тут книжки почитываете уже сороковую неделю!

Граф с шумом захлопнул книгу и запустил в сторону сына с такой силой, что Дору пришлось пригнуться, и книга упала в камин, ровно на чугунную решетку для поленьев и мгновенно вспыхнула.

— Больше не читаю! — Александр медленно поднялся из кресла, схватил со спинки пиджак и воззрился на сына. — Знаешь же, что осталась всего одна ночь… Неужели нельзя было обойтись без демонстративных истерик? Где она? А, впрочем, я знаю…

Граф подошел к подоконнику, оперся о стену и замер.

— Рарá, — тихо позвал его сын. — Неужели вы все еще надеетесь вернуть Валентину?

— Больше уже нет. Ненужные книги прекрасно горят.

Ничего не добавив, граф спрыгнул с башни, и Дору отчетливо услышал, как зашелестела трава, примятая ботинками отца. Затем поднялся с кушетки, дошел вразвалочку до двери и резко потянул ее на себя. Стоявший в коридоре Эмиль еле успел отпрыгнуть к завешенной гобеленом стене.

— Ровно двести восемьдесят, — улыбнулся профессор.

— Чего? — не понял Дору.

— Я велел Серджиу положить в тесто ровно двести восемьдесят цукатов. Столько, сколько дней Тина носила графскую дочь. Я пять раз пересчитал.

— Зачем?

— Чтобы она точно родила в ночь на воскресенье. Это заклинание такое. Здорово, что нынче католическая и православная Пасхи совпали, а то мы бы ломали голову над датой родов.

Дору завел влажные волосы за горящие огнем праведного гнева уши.

— Порой… А последнее время слишком часто, ты вгоняешь меня своими действиями в тупик. Слова я еще могу пропустить мимо ушей, как делают многие твои ученики…

— Думаешь, ей понравится? — спросил Эмиль, и Дору в очередной раз замер в полном недоумении.

— Что, цукаты? Олух! — позволил он себе грубость в силу старшинства. — Вилья не будет есть кулич. Она — нечисть! Нечисть, которую ты изучаешь. Вот честно, Эмиль, ты б еще посвятить его сходил в церковь. С другой стороны леса есть деревянная церквушка. Там заезжие охотники шкуры медведей освящают…

— Думаешь, нужно? — совсем серьезно спросил профессор, и Дору почувствовал, что сейчас расплачется. — Иди лучше яйца в саду спрячь…

— Она будет искать? — снова огрызнулся Дору. — Вы уверены, профессор, что ваша нечисть не наигралась с собственным яйцом, которое носит под сердцем.

— Она будет рожать, остолоп! — расхохотался Эмиль. — Это тебя занять надо: сначала разбросай яйца, потом собери, затем вновь разбросай… Круговорот яиц в саду… Время разбрасывать яйца и время собирать яйца… Мозгами ты, похоже, уже доразбрасывался во время бега, что их не собрать и граблями!

— Что же сам не пошел попрыгать с крыши с этой вильей! Или у тебя с крышей связаны неприятные воспоминания?

Эмиль никак не отреагировал на выпад Дору. Он отнес в графский кабинет кулич и вернулся к себе. Но Дору уйти не мог.

— Пошли, еще раз проверим детскую! — бросил он с порога братской комнаты.

— Она же сказала, что детская ей не нужна, — меланхолично отказался профессор. — Надо уважать желание матери. И вмешиваться в воспитание чужой дочери — это последнее, что мне хотелось бы делать.

— Днем она может качать дочь на деревьях сколько ей угодно! — вскричал Дору. — Но ночью, когда младенца сбагрят мне, я не собираюсь изображать обезьяну…

— А с чего ты вдруг в няньки-то записался? — рассмеялся Эмиль.

— А я и в дуэньи не записывался. Только полгода из спортивного костюма не вылезаю!

Эмиль нехотя поднялся из кресла и пошел с братом в детскую.

Глава 16 "Последняя пятница"

Дору присел на коврик с вытканными розовыми пони и задумчиво воззрился на детскую кроватку с таким же розовым одеяльцем. Затем повернулся к привалившемуся к розовой стене Эмилю.

— А кем девочка будет? Все не могу никак поверить, что сердце ее бьется аж сто пятьдесят ударов в минуту, как у настоящего ребенка. Как, как такое возможно, когда оба ее родителя мертвы?

— Как, как?! — Эмиль отшвырнул мишку, которого мял в руках, и игрушка мягко приземлилась в кроватку. — Как в сказке! Откуда мне знать, это ты гримуаров начитался! Вызови какой-нибудь всезнающий дух и спрашивай его, а от меня отстань!

Эмиль чуть не сплюнул и размашистым шагом направился к выходу, но в дверях обернулся:

— Лучше бы что-нибудь умное о воспитании прочел. Ну Серзов там, к примеру, или как воспитывать девочек… Наверное, издали уже что-нибудь для чайников…

Дору насупился и пробурчал себе под нос:

— Я классиков читаю. Спока, к примеру…

— Нашел мне авторитет! Как можно заявлять, что родители должны следовать своей интуиции, потому что лучше них никто не знает, что нужно конкретному ребенку. Мысля логически, если мы ни черта не понимаем в ее родителях, то о спокойной жизни нам не стоит даже мечтать!

— И что будем делать?

— Светлого Воскресенья ждать! Господи! — Эмиль схватился за голову. — Я таким идиотом не чувствовал себя даже на вступительном экзамене!

Дору наконец поднялся с коврика и подошел к окну.

— Интересно, она так и будет торчать в саду? Пошла бы, что ли, в поле погулять, чтобы глаза нам не мозолить.

— А ты не подходи к окну!

Дору задернул портьеру и вытащил из нагрудного кармана скрученный трубочкой листок:

— Гляди, что ты обронил! Развивающий коврик, прыгунки, ходунки, пирамидки, кубики, ма… Машинки можно вычеркнуть, куклы тряпичные… Что еще тебе осталось купить?

— Подгузники, — буркнул Эмиль.

— О, святой ангел! — всплеснул руками Дору. — Об этом я совсем не подумал… Слушай, может, мы какую-нибудь горбунью заведем?

Эмиль лишь обреченно потряс головой.

— Не прокатит… — и тут он закрыл уши ладонями и зажмурился. — Да сколько же можно дубасить по воде!

В пруду действительно было шумно, потому что вилья сидела на свежей сочной траве и неистово била ногой по водной ряби. Граф тихо присел рядом и хотел накинуть пиджак на вымокшую шалунью, но вовремя отдернул руку.

— Я знала, что ты придешь, — в такт плеску воды, не поворачивая головы в сторону вампира, сказала вилья. — Пятница..

— Я не за этим пришел.

От него не укрылось, что вилья недовольно насупилась, но головы к нему не повернула. Как бы холодна и резка не была она с ним всю неделю, но про пятницу никогда не забывала, ведь и у нечисти есть свои традиции, которые они благоговейно чтут, особенно такие приятные. Хотя она чла теперь и другую — запрет на приближение к склепу и плетение венков из крапивы.

— Я принес тебе сушеной вишни, — сказал вампир как можно мягче, забавляясь ее злостью, ведь последняя книга, а вместе с ней и ненужные надежды уже должны были догореть, а с ними в пепел превратилась и злость на судьбу, которая дарит лишь половинки долгожданных подарков. Хотя имеет ли он право обижаться, ведь, если задуматься, Судьба могла бы вообще ничего ему не дарить.

Валентина медленно повернула к нему голову, и Александр увидел, что прищуренные серые глаза сравнялись по цвету с водами замкового пруда. Он попытался улыбнуться, поднося согнутую ладонь ко рту Валентины. Она по- прежнему смотрела ему в глаза, и щелки злых глаз становились все уже и уже. Наконец она впилась ртом ему в ладонь, и Александр с нескрываемым наслаждением почувствовал, как ее горячий язык слизывает с холодной кожи сморщенные сухие ягоды. Вот уже который месяц он носил в кармане лакомства с тайной надежде на подобную никогда не предсказуемую ласку.

Александр отвел взгляд от прикрытых глаз Валентины и взглянул туда, где под округлой грудью возвышалась огромная полусфера живота.

Валентина продолжала удерживать правую руку графа мокрыми пальцами, но его левая рука нашла живот, ощутив под влажным льном его упругость. Только прикосновение получилось кратким, потому что вилья с силой оттолкнула его, и Александр опрокинулся навзничь на покрытую ночной росой траву.

— Она моя! — закричала Валентина пронзительно и зло.

Александр приподнялся на локтях и улыбнулся. Ничего нового, все настолько предсказуемо, что уже даже смешно. Он и отсюда может любоваться ее животом — вот так: снизу вверх. Это неописуемое наслаждение видеть легкую складку под милым подбородком и упругие соски, на которых топорщилась грубая ткань одеяния, а под грудью ровными складками собиралась мокрая ткань, чтобы распластаться по большому животу, на котором отчетливо проступало кольцо пупка. Валентина стояла перед ним в полный рост. Подол, волочащийся сзади по земле, но спереди едва прикрывал колени, оставляя открытыми босые, немного припухшие ноги. Она была прекрасна, укутанная отросшими ниже пояса волосами, в которых сейчас от легкого ветерка болтался, будто маятник, черепаховый гребень.

— Я люблю тебя, — прошептал Александр едва слышно.

Однако вилья услышала его, повела ногой по воде и сделала шаг к вампиру, продолжавшему лежать на траве.

— Ты забыл добавить слово "Тина", — прошипела она и замерла, едва коснувшись босой ногой ботинка.

Александр отдернул ногу и стащил сначала один, а затем и второй ботинок. Он улыбнулся и неожиданно подался вперед, чтобы успеть захватить в плен мокрые лодыжки до того, как вилья сообразит отпрыгнуть, чтобы по их негласной игре заманить любовника в воду. Граф отрицательно мотнул головой и широко улыбнулся.

— Я ничего не забыл. Я сказал, что люблю тебя, и к этим трем словам мне незачем что-либо добавлять.

Пальцы его мягко скользнули вверх по ее влажной ноге, а ухо уловило шелест развязываемого вильей пояса, и мокрый подол тотчас укрыл его руки. Она приняла игру, и теперь уже можно было не удерживать ее силой, поэтому Александр высвободил руки из мокрого плена и, стоя перед вильей на коленях, принялся закручивать подол вверх, пока не уткнулся носом в расплющенную пуговку пупка. Осторожно коснувшись губами натянутой кожи, он в который раз с радостью ощутил ее тепло, не обманчивое, а настоящее. Александр внимал быстрому сердцебиению дочери, надеясь, что будет слышать его вечно, и оно не замрет для него навсегда в какую-нибудь жуткую ночь.

— Чего ты ждешь?

Голос будущей матери прозвучал слишком недовольно, и граф медленно повел носом вверх и запрокинул голову, чтобы увидеть сияющий потаенной страстью серый взгляд. Он вновь улыбнулся, одними губами повторив заветных три слова, и медленно поднялся, стараясь не коснуться живота узлом кушака. Вилья уже подняла руки, и платье легко скользнуло вверх, оставляя свою владелицу в первозданной красе, явив миру самый прекрасный символ плодородия матушки Земли. Александр растянулся на траве, как парящая в небесах летучая мышь. Теперь пришел черед вильи коснуться умелыми тонкими пальцами крепко затянутого узла на кушаке его халата.

В небесах сияла полная луна, играя отражением в дрожащих водах пруда. Александр с трудом подавил тоскливый стон: увы, вот уже много недель он не может почувствовать своей грудью ее грудь, но ведь это не навсегда… Он быстро перехватил рукой гребень и поманил вилью к себе, медленно отступая под яблоню. Она покорно опустилась на колени и поджала под себя ноги. Граф осторожно притянул ее к себе, подхватывая волосы, чтобы рассыпать их на своей руке и коснуться зубьями гребня. Вилья в сладкой истоме откинулась на холодное плечо графа. Чем мягче скользил по влажным волосам гребень, оставляя за собой ровные борозды, тем призывнее открывались навстречу графу губы, от которых отражался ледяной свет луны, но Александр запретил себе отводить глаза от густых льняных волос.

Пальцы, прорвавшиеся сквозь льняную пелену к блестящему от воды телу, сами стремились туда, где стучало живое сердце, где острый локоть или коленка могли ткнуть ему ладонь, заставив улыбнуться совсем без злобы, совсем без страсти — так, как он умел улыбаться давным-давно живым. От легкого толчка вилья дернулась, но граф ловко перехватил ее под грудь и удержал подле себя, не позволив скинуть его руку с любимого живота.

Валентина еще раз попыталась высвободиться и только приоткрыла рот, чтобы выплеснуть на графа свою злобу, как он ловко завладел ее губами и не отпускал до тех пор, пока острие локтя не исчезло, и малышка не затихла в животе, оставляя подлунную пятницу всецело родителям.

Граф вновь перекинул льняные волосы вперед и принялся любовно расчесывать, чтобы заново сыскать себе расположение сказочной графини. Валентина повернула к нему голову: глаза ее утратили злобный блеск. Рука больше не била его в грудь в надежде вырваться, а ласково скользила по щеке вверх, чтобы погрузить пальцы в его короткие, омытые ночной росой, волосы. Граф с улыбкой смотрел на луну, осторожно гладя вытянутую стрункой, ставшую вдруг теплой, спину вильи.

Льняная голова вновь откинулась ему на плечо, и граф трепетно попробовал на вкус кисловатые от клюквы губы. Теплое тело трепетало в его руках, мягкий шелк волос щекотал нос — и в унисон их ласкам постанывал на ветру проснувшийся после зимы фруктовый сад. В отступающей ночи темные краски понемногу начинали тускнеть, готовясь налиться живительным соком зарождающегося дня. Граф накинул халат, застегнул брюки, сунул босые ноги в ботинки и легко поднялся с травы, держа у груди полусонную вилью.

В ее руке болтался его пиджак. Она уже не требовала крыльев и не стремилась улететь. Она покорно прижималась к груди графа, тряся длинными волосами в такт скорой походке вампира. Александр стремглав взлетел по лестнице и ворвался в спальню, уже чувствуя спиною рассвет. Здесь же его ждала желанная темнота. День остался за плотно закрытыми ставнями.

Граф замер у кровати, не решаясь положить на белоснежные простыни засыпающую вилью. Он знал, что это последний день, когда она безраздельно его. Только это был еще и первый день, когда он не назвал ее субботней ночью именем Валентина: камин в кабинете давно остыл, а сказки всегда имеют двоякий конец. Без капли сожаления граф осторожно опустил драгоценную ношу на простыни, поправил под льняной головой подушку, прикрыл тело одеялом и присел на самый край постели, чтобы ненароком не потревожить первые минуты безмятежного сна своей вильи.

Он смотрел на уже до боли знакомое лицо и не понимал, отчего по его щеке катится слеза. Не понимал, оплакивает ли он девушку Валентину или приветствует вилью. Он уже вот так же сидел подле нее живой, чуть больше года назад, и теперь точно знает, что Тина умеет разозлить своего Александра, но ее Александр постарается не злиться…

Александр Заполье тихо скинул ботинки, бросил на стул халат и осторожно перелез через спящую жену. Полог тихо закрылся за его спиной, погружая их маленький мирок в дневную тьму. Александр опустил голову на подушку и уткнулся носом в пахнущие тиной волосы. Его рука осторожно скользнула по плечу вильи, чтобы замереть на животе. Почувствовав легкий толчок, граф улыбнулся и прошептал:

— Это наш день, твой будет следующий…

Небо за ставнями посветлело, вершины гор окрасились багрянцем, но за пологом было темно и покойно.

Глава 17 "Танец всене"

— Какого ангела!

Это Дору, не дойдя до столовой, стремглав понесся в дальнюю залу, служившую в стародавние времена комнатой для игры в мяч. Шелест сена причинял ушам нестерпимую боль. Такую, что на глазах проступили слезы.

— Святой Боже, Серджиу! Во что ты превратил зал?!

Игровой комнатой не пользовались почти три столетия, и любые манипуляции горбуна могли потревожить лишь пауков, укачивавших своих жертв в огромных серых гамаках под высокими темными потолками.

— В конюшню?!

Горбун замер с вилами в позе заправского солдата и молчал.

— У него совсем поехала крыша… Вот скажи, мы зря тащили в замок новую ванну?

Дору вцепился в свои растрепанные волосы и оттянул передние пряди за уши, но ответа так и не услышал, зато увидев, как побледнел слуга, обернулся к двери: граф стоял на пороге босой в закатанных выше колен влажных штанах и в наброшенной на голое тело рубашке, держа перед собой стопку полотенец.

— Может, с головой у меня и проблема, но со слухом пока все в порядке.

По тону Дору не сумел понять, насколько его слова разозлили отца. Впрочем, для воспитательной беседы время было не совсем подходящим — в зале появилась вилья. Она спрыгнула с подоконника раскрытого окна прямо в высокий стог сена, испортив всю работу горбуна. Однако Серджиу не шелохнулся. Граф ничего не добавил к своим словам. Он молча смотрел на Валентину, которая зажимала коленками мокрый подол рубахи, топчась в луже босыми ногами.

— Дору, затвори все ставни! — скомандовал наконец Александр, не делая даже шага от порога.

Заметив, что у отца трясутся руки, Дору быстро кивнул и запрыгнул на подоконник, с которого только что соскочила вилья. Граф между тем тихо отдавал горбуну распоряжения на счет молока, воды и льда.

— И все же, рарá, человечество за последние века ушло вперед. Вы бы просветили жену, если это ее идея рожать, как тысячу лет назад, в сене… Или… О нет… Как Дева Мария в хлеву! Я прав? Это ваша идея?

— Дору, разве сейчас время для теологических бесед? Поверь, в этом процессе и за пять тысяч лет ничего не поменялось!

— У нас скова есть ванна, — не отступал Дору. — Новая! Роды в воде больше подходят для вильи…

— Дору! — перебил граф нетерпеливо. — Скажи спасибо, что она вообще пришла в замок и позволила мне остаться!

— Ваш ребенок! — сдался наконец сын. — Рожайте его хоть на соломе, хоть на голых досках… Кстати, это надолго?

— В твоих книгах по родам в воде разве не написано, что первые роды в среднем длятся часов десять? — спросил граф с неприкрытым вызовом.

— Отлично! Тогда перед сном я лично занесу вам подогретую бутылочку крови, — вымученно улыбнулся Дору и направился к дверям, мягко ступая в своих стоптанных кроссовках, но не выдержал и обернулся: —А имя вы уже выбрали?

Но ответа так и не дождался, потому что граф стоял уже к нему спиной: он опустился на колени подле вильи и принялся обтирать ей ноги одним из полотенец.

— Ты что-то чувствуешь?

Вилья отрицательно мотнула головой и опустила бледные руки на живот, а затем на склоненную голову графа, чтобы оттолкнуть от себя, но вампир лишь крепче перехватил ее ноги и притянул к себе, лукаво глядя снизу вверх на вторую складочку ее подбородка.

— Ты мне еще спасибо скажешь, — прошептал он, целуя перехваченные пальцы вильи. — А я поблагодарю тебя прямо сейчас за то, что ты согласилась прийти сюда, чтобы я все время был рядом.

— Я не соглашалась на то, чтобы ты был рядом. Я согласилась на молоко. Где оно?

Горбун тут же бросил вилы, за которые держался, словно за пику, и метнулся к двери с несвойственным ему проворством. Граф возложил руки вильи на ее огромный живот и накрыл их своими ладонями.

— Посмотри на меня, девочка моя, — нежно прошептал вампир. — Я сейчас буду учить тебя дышать. Я знаю, что это трудно, но смотри на меня.

Он приоткрыл было рот, чтобы хоть как-то сымитировать вздох, но замер под прищуренным серым взглядом.

— Отстань от меня со своими дурацкими шутками. Я хочу танцевать! — чуть ли не закричала вилья и так резко отпрыгнула от графа, что тот угодил лицом в рассыпанное сено.

Вампир втянул ноздрями запах сухой травы, и ему показалось, что мертвые легкие открылись и каменная ледяная грудь поднялась. Но, конечно, то был всего лишь мираж, просто нос защекотало острой соломинкой, и тряхнув головой, словно жеребец, Александр вскочил на ноги, не заботясь о соломе, налипшей на влажных после вытаскивания вильи из пруда брюки.

Александр выбросил вперед руку и призывно загнул указательный палец с длинным темным ногтем. Вилья, замершая на каменном выступе камина, склонила голову на плечо и запустила длинные пальцы в волосы, плавно, прядь за прядью, приподнимая их. На фоне затопленного камина те переливались золотом, и граф даже непроизвольно зажмурился, словно ослепленный радостным майским солнышком. Не открывая глаз, он вновь повторил свой призывный жест и услышал, как прошелестела по соломе влажная ткань. Он приоткрыл глаза как раз в тот самый момент, когда холодная рука жены легла в его такую же ледяную ладонь и сжала длинными цепкими пальцами его пальцы. Его вторая рука быстро нашла округлившуюся талию, и, сохраняя необходимую для живота дистанцию, супруги мягко зашелестели по соломе босыми ногами, но вскоре шелеста не стало слышно вовсе, потому что вилья больше не касалась пола, а граф едва трогал солому подушечками пальцев.

Все смешалось в диком танце, сдобренном веселым треском поленьев и пропитанным первобытной силой огня. Граф слушал музыку сердца дочери, готовой вот-вот появиться на свет, и ему вновь начало казаться, что грудь его вздымается, но нет — это только лишь рубашка колышется в неистовстве танца. Красные блики огня отражались от бледного и влажного от недавнего купания лица вильи, придавая ее серому взгляду дьявольское бесстыдство. Рука ее мягко скользнула с его плеча на шею, и в тот же миг граф ощутил там влажное прикосновение ледяных губ вильи.

— Я знаю, что ты никогда не простишь мне этот поцелуй. Никогда… Но не укуси я тебя тогда, ты бы от меня ушла…

Но вилья не слушала и не слышала его слов. Ее лицо вновь было далеко от него, опаленное жаром камина. Подол длинной рубахи намокал все больше и больше, но вилья не замечала прилипшего к ногам льна. Она не замечала ничего, кроме безумного танца. Воздух вокруг танцующей пары колыхался, подобно волнам горного озера, и паучьи гамаки подпрыгивали в вышине в такт бьющегося в мертвом чреве сердца живого ребенка.

Льняные пряди одна за другой скользили сквозь длинные пальцы графа. Александр смотрел в потолок, на его причудливые изгибы, прорисовывавшиеся в сером дневном воздухе, потому что не хотел видеть, как кривится от его прикосновений лицо вильи.

— Убери свои ледяные руки! — зло огрызалась она всякий раз, как он пытался гладить ей поясницу. — Мне не больно. И ты мне надоел!

Граф отсаживался от нее и смотрел, как та вновь начинает заплетать переднюю прядь в тонкую косичку. Сначала вилья попыталась сплести венок из соломы, но тот рассыпался в ее руках. Она зарычала тогда от злости, и когда граф попытался ее утешить, исколотила ему грудь кулаками.

— Отстань от меня! Как же я ненавижу тебя! Убирайся отсюда!

Каждый раз она выбирала новые выражения, но граф продолжал спокойно сидеть рядом, то и дело прикладывая к животу руку, чтобы проверить, насколько низко опустился ребенок.

— Она моя! Моя! Моя! — цедила сквозь зубы вилья, следя за руками графа.

Пару раз она вскакивала и запрыгивала на окно, но граф даже не пытался снять ее с подоконника, потому как был уверен в крепости ставень. Валентина вихрем летала от подоконника к подоконнику, пока не падала на кучу соломы, чтобы зарыться в нее с головой и забиться в бессильной злобе. Граф осторожно откапывал ее и усаживал к себе на колени. Она затихала на мгновение, отыскивая спрятанный в волосах графа гребень, и Александр млел под своей излюбленной лаской, медленно поворачивая голову, чтобы вилья принялась за следующую прядь. Как только она заканчивала с шевелюрой графа, так сразу же принималась за свои волосы, прищуренно поглядывая в его сторону, когда Александр пытался запустить в ее волосы гребень, сложенный из его острых ногтей. Потом она принималась плести косички, затем распускала их и вновь хватала солому, даже не пытаясь больше согнуть ту в венок.

— Я хочу свежей крапивы! — кричала вилья всякий раз, откидывая в сторону сухую траву.

— Завтра, любовь моя, завтра…

Но вкрадчивый голос графа лишь будил в вилье зверя. Александр прижимал ее к себе, любовно посматривая на живот, и как только та желала вновь кинуться на стены, осторожно подбирал подол ее рубахи, чтобы Валентина, наступив на него, не упала.

Горбун два раза приносил молока, но кружки свистели над головой графа и разбивались вдребезги. Судьба кровавых кубков была не менее плачевной. Стены бывшей игровой комнаты в ожидании появления на свет дочери графа Заполье окрасились в нежно-розовые тона от потекших по ним молочных рек в кровавых берегах.

— Хозяин, — зашептал вдруг из-за двери Серджиу. — Я нашел решение. Вот…

И горбун просунул в замочную скважину соломинку. Граф сначала даже не сообразил, что хочет от него слуга, но потом с радостью припал к замочной скважине ртом.

Вилья сидела на соломе и вытирала промокшим подолом ногу. Александр взял сухое полотенце и, присев в ее ногах, принялся стирать с бледной кожи розоватые разводы околоплодных вод.

— Тебе действительно не больно? — не унимался он, пытаясь удержать бегающий по игровой комнате взгляд вильи.

Валентина не спешила отвечать, но и не отталкивала больше графа, даже сама держала подол рубахи задранным. Александр благоговейно втягивал ноздрями воздух, пропитанный парами теплой крови, растворенной в пропитавших подол водах, словно то были восточные благовония. Из белой рубаха давно стала розовой, но схватки, казалось, вовсе не тревожили роженицу. Она больше напоминала запертого в клетке хищника, который бросался на стены и временами — ка своего тюремщика.

— Я хочу на озеро!

Валентина схватила обе руки графа, забираясь тонкими пальцами под манжеты рубашки.

— Отпусти меня! Я ведь никуда от тебя не денусь, никуда. Умоляю, отпусти…

Она смотрела ему в лицо впервые за этот день не суженными злобой глазами, и голос ее звучал мягко и спокойно и даже, казалось, готов был подернуться слезой.

— Отпусти меня…

Ее руки скользили все выше, царапая кожу, и когда достигли подмышек, Александр услышал треск лопающихся ниток. Он тотчас выскользнул из объятий вильи, словно скользкий уж, хотя продолжал смотреть в серые глаза, ища в них прежней нежности, с которой Валентина прощалась с ним той роковой зимой. Тот взгляд, который он убоялся унести в вечность. Тот взгляд, который он безвозвратно потерял, поставив свою жажду превыше непонятного чувства, вдруг забытой теплой волной захлестнувшего его ледяное мертвое тело. Александр смотрел в серые глаза и не смел поверить в то, что они способны подарить ему сказку, надежду и новую жизнь. За неверие достались ему вот эти холодные злые глаза, которые теперь молят не о том, чтобы быть рядом, а о свободе от него. Только он не даст ей свободы, как не дал когда-то танца, потому что заплатил за них слишком тяжелую цена — вековое одиночество.

— Еще не закат, — сказал граф совершенно спокойно. — Если ты не родишь до захода солнца, я отнесу тебя на озеро.

— Ты не нужен мне. Отпусти меня одну. Мне противно здесь. Это сено… Я хочу траву и воду. Отпусти меня!

Вилья вновь рычала, хватая руки графа, а тот мягко отстранялся от нее, чтобы взять за руки и отвлечь от побега танцем. Он сжимал холодные тонкие пальцы и чувствовал дрожание живота, прижатого к его телу. Он смотрел на косички, струящиеся вдоль бледного лица, и тихо звал жену по старому имени, но она не поднимала глаз. Валентина смотрела вниз, будто могла за животом разглядеть свои босые ноги, словно танец не был ее природой, и ей требовалось считать шаги, чтобы не сбиться. Граф же считал удары детского сердечка, бешено бьющегося в страхе перед появлением на свет.

Александр хотел придержать танец, но вилья с привычным неистовством затягивала его в водоворот кружений. Ее волосы хлестали его по лицу, но граф и не думал отстраняться. Он притягивал ее к себе все ближе и ближе, уже не держа за талию, а поддерживая под живот, который упрямо смотрел вниз. Он чувствовал движения маленьких ножек и грезил, как вскоре поцелует их влажную сморщенную кожу. Валентина холодно глядела ему в глаза, будто читала его мысли.

— Она — моя, — проговорила вилья наконец.

И граф не стал спорить. Пока дочка действительно ее, ко скоро она станет и его тоже.

Глава 18 "Она — наша"

— Она моя. Только моя, — говорила Валентина нараспев, будто шаманское заклинание.

Александр кивал и осторожно касался губами ее холодного лба. Она тянула его к двери, а он оттягивал ее назад, отпуская живот и хватаясь вновь за ее тонкие запястья.

— Она — наша, — вторил он ей в унисон. — Наша.

Они твердили хором каждый свое, пока граф не вздрогнул от боя часов, заведенных заботливой рукой горбуна, чтобы те возвестили хозяину, что на замок опустилась ночь. Граф взял вилью за руку, сжимая свои длинные пальцы в железное кольцо. Ее глаза сузились, но она не сделала даже попытки вырвать руку, осознавая физическое превосходство вампира. Он нагнулся, чтобы подхватить пару отрезов материи, и взял за кольцо огромные портновские ножницы. В серых глазах читался немой вопрос, и граф с улыбкой бросил ножницы обратно на пол, взглянул на пылающий очаг и крепче зажал локтем тряпки.

Они покинули бывшую игровую, оставив за спиной все знания графа о человеческих родах, и теперь шли босые по каменным плитам прямо к двери во двор. Та растворилась почти без скрипа, и лицо Валентины озарилось улыбкой, когда она подставила его под лунный свет.

— Спасибо, — поблагодарила вдруг вилья.

И граф от неожиданности даже отступил на шаг, так и не затворив дверь.

— … что вернул мне свободу, — продолжила она, не отрывая взгляда от сияющей луны.

— Я не возвращал тебе свободы. Твои крылья надежно придавлены камнем, и я не подниму его. Ты моя до скончания веков, и я готов делить тебя лишь с нашей дочерью.

Он говорил, но вилья не слушала его. Она уже забежала вперед, хватаясь руками за ветки и обрывая с них сочные молодые листья. Граф шел следом медленно, чувствуя себя лишним: ее единение с природой полно и гармонично, она нашла свой покой в смерти, и ей не надо больше искать свой путь. Это он, вечный скиталец, словно нищий просит места подле ее костра.

Вдруг вилья замерла, и граф, бросившись к ней зверем, достаточно мягко развернул ее к себе и увидел в ее глазах отражение ночных звезд: то были слезы — мелкие, еще не готовые скатиться по щекам. Граф опустился перед ней на колени, и вилья сразу оперлась руками о его плечи, касаясь своим лбом его лба. Пальцы графа нежно тронули ее щеки и прошлись под глазами, стирая следы первых слез. Губы его осторожно коснулись холодного дрожащего носа.

— Ты сильная, я знаю это.

Он поднялся и подхватил вилью на руки. На этом резкость его движений закончилась. Александр шел медленно, зарывшись носом в льняные волосы, словно мог оттянуть неизбежное приближение боли. Вилья вздрагивала и хваталась пальцами за распахнутый ворот его рубашки. Рот ее был приоткрыт, но из него не вырывалось учащенного дыхания.

Трава у пруда оставалась примятой в том месте, где Валентина обычно сидела, расчесывая волосы. Граф поставил ее на ноги и, бросив на траву тряпки, легко разорвал влажный подол рубахи, освобождая ставший уже овальным живот и невздрагивающую грудь от ненужных оков.

Почувствовав свободу, вилья отступила к пруду и принялась медленно погружаться в воду. Граф шагнул за ней, но когда вода коснулась брюк, замешкался, чтобы избавиться от рубашки, а когда обернулся, швырнув ту на берег, Валентина уже стояла к нему спиной. Темные ночные воды коснулись ее груди, и вилья ушла на глубину. Граф ждал ее возвращения, стоя в воде по колено, но вилья не выныривала слишком долго. Тогда он вошел в воду по пояс, но прежде чем нырнуть, все же тихо позвал:

— Тина!

Но тут же вздрогнул от звука собственного голоса, вспомнив, что распрощался с прошлым еще вчера днем под темным пологом кровати. Только губы упорно складывались в родные звуки, которые становились все тише и тише, потому что вилья и не думала всплывать на поверхность. Он вытянул вперед руки и ушел под воду. Она сидела на дне, сгорбившись, уткнувшись носом в живот, который обхватила дрожащими руками.

Александр без спроса присел рядом и поцеловал ее в склоненную макушку, хлебнув при этом немного темной воды, но не сплюнул, а покорно проглотил, словно то был ответный поцелуй, хотя Валентина даже не обернулась к нему. Тогда его руки легли на ее разведенные в стороны колени, а потом скользнули на округлую талию, приподнимая вилью с ила.

— Ты похожа на лягушку, — усмехнулся граф, но так и не увидел серых глаз.

Только руки ее легли ему на плечи и сжали с неистовой силой, но Александр не поморщился от боли, только плотнее сжал губы. Его руки скользнули вдоль ее спины — мягко, но ощутимо. Теперь голова вильи лежала на его плече, и он мог видеть ее закрытые глаза со спокойно опущенными ресницами. Левая рука его наглаживала спину, а правая осторожно касалась живота. Даже через воду он видел четкие очертания дочкиных ножек, поднимающих материнскую кожу. Вилья дернулась, и граф обеими руками скользнул ей под грудь, мягко надавливая на живот. Валентина подалась вперед, чуть не ударившись лбом о свою дрожащую коленку, но тут же бессильно откинулась обратно ему на грудь.

Всплески воды барабанным боем бурлили в голове графа, когда он в который раз сбивался на сто пятидесятом ударе маленького сердца. Руки вильи беспомощно били воду, пытаясь найти в ней опору, и граф начал медленно подтягивать ее к берегу, где сквозь толщу воды просматривались тонкие стебли камыша. Она благодарно схватила их руками, сжимая вместе, подобно букету цветов, и граф осторожно повернул ее спиной к выступающему из ила камню, вымазав его заранее мягкой тиной и устлав сорванным камышом.

Кресло получилось не из мягких, но вилья не противилась, с безумной злобой сражаясь с камышом. Граф чувствовал, как дрожат его собственные колени: брюки не спасали их от мелких острых камешков. Плеск воды напоминал Александру забытые удары собственного сердца. Он кусал губы, чувствуя во рту волосы вильи, но не смел оторвать ладоней от ее напряженных коленок. Искал серые глаза, но те уже долгое время были плотно закрыты: на висках лучиками расходились морщинки боли. Он чувствовал каждый мускул на собственном лице, проклиная себя за то, что не в состоянии взять на себя хоть часть боли роженицы.

 — Уже скоро, совсем скоро, — только и мог говорить он. Скорее для себя, потому что знал, что Валентина не слышит его.

Александр уже давно касался кончиками ногтей головы дочери. Он в который раз растягивал пальцами кожу, и все равно вилья со стоном откидывалась обратно на камень, а ребенок снова проворно ускользал из пальцев отца.

— Я вижу, вижу ее, — подбадривал он себя и жену, откидывая с ее лба волосы.

Она вновь подавалась к нему, порой путая его волосы с камышом, но граф не дергался, лишь сильнее сжимал зубы, радуясь своей собственной боли, словно бы забирал частичку родовых мучений жены.

— Не могу, не могу больше, — прошептала вдруг Валентина, упираясь лбом в его лоб.

В ответ Александр нашел ее губы и замер на них, словно передавал ей частичку своей силу. Валентина кусала его в первобытной злости, а он покорно сглатывал собственную горькую кровь. Одна рука его давила сверху на живот, а ноготь указательного пальца другой резал набухшую кожу вокруг головы малышки. Ноги вильи дрожали, волосы лежали на лице графа, и он слышал каждый ее стон. Однако потуги все равно оказались напрасными, и он вновь ощутил, как макушка ребенка выскользнула из его пальцев. Он оттягивал кожу все сильнее и сильнее, и ногти вильи с тем же усердием впивались в его плечи, стиснутые ее дрожащими коленками.

— Ну же! Еще чуть-чуть, милая, я уже почти держу ее.

— Не могу, — стонала в ответ вилья, уже не откидываясь назад даже для минутного отдыха.

— Можешь! — его голос утратил мягкость, и если бы вода не глушила его, могло бы показаться, что граф кричит.

Он вновь стиснул зубы, вонзая ноготь еще глубже в податливую окровавленную кожу, продлевая надрез, пока его ладонь не прогнулась под весом головы ребенка. Он так долго ждал этого, что когда дочь наконец нашла путь в этот мир, не поверил глазам и еле успел откинуть вилью назад на камень, чтобы остановить ее следующие потуги.

— Погоди немного, молю тебя!

Она не отозвалась, словно и не слышала его слов, будто силы просто оставили ее, и руки сами соскользнули с его плеч, чтобы придавить ко дну истерзанный камыш. Губы графа дрожали, но он кусал их, не позволяя своему взору замутиться слезами, ведь и так, сквозь темную ночную воду, он с трудом различал крохотный рот. Он помнил из книг, что снять слизь и вдохнуть жизнь. Секунды летели слишком стремительно, и вот вилья неожиданно рванулась вперед, и граф вновь с трудом успел подставить руки, чтобы маленькое тельце не соскользнуло в ил. Не медля и мгновения, он опустил малышку на сдувшийся живот матери и запустил руки под ставшее в воде почти невесомым тело вильи. Он рванулся вверх, прижимая обеих к груди, и уже через миг опустил их на влажную траву.

Мать на мгновение приподняла голову, чтобы взглянуть на ребенка, но тут же бессильно уронила ее обратно на мягкую траву. Однако граф не смотрел на жену: перед его взором были маленькие заплывшие щелки глаз новорожденной дочери. Рука его лежала на ее хрупком тельце, и он ждал, мучительно отсчитывая секунды.

— Ну же…

Новорожденная молчала. To мгновение, которое Александр поднимал в воздух руку растянулось для него в вечность, но опустить ее так и не успел, потому что дочь дернулась и заплакала. Александр зажмурился, отгоняя не к времени проступившие на глазах слезы, и коснулся пуповины, пульсация которой дрожью прокатилось по его телу. Он прикоснулся к пуповине ногтем и тут же пожалел об оставленных в игровой комнате ножницах. Он пробовал один ноготь за другим, но те лишь скользили вниз по скользкой коже. Тогда он поднял глаза к луне, равнодушным кругом висящей над замком, и обнажил клыки. И вот, словно голодный волк, он рвал зубами жилу, связывающую ребенка с матерью, и та медленно, словно канат, обнажала свои нити.

Дочь плакала, играфу казалось, что лягушачий хор вторит ее надрывному крику. Александр потянулся к оставленным отрезам ткани и схватил верхний; тот был уже влажен от росы и легко стер кровь с маленького синюшного тельца, а второй оставался сухим, пусть и холодным. Граф бережно завернул в него ребенка и притянул к груди, чтобы впервые внимательно разглядеть дочь. Но время любования еще не пришло, потому что та продолжала плакать, и граф тут же прокусил свой большой палец и сунул его в рот ребенку.

— Не смей! — услышал он вдруг четкий голос Валентины, но сумел скинуть с себя ее тонкие руки.

— Это старинный обычай — передать ребенку силу отца, — сказал граф спокойно, с наслаждением ощущая хватку дочкиных губ вокруг своего пальца. — Я сделал это и с Дору, не будучи еще вампиром, но… Я с радостью чувствую два ее клыка… Я победил тебя…

— Она моя! — это вновь был рык, и пальцы вильи по-звериному согнулись в когти, но граф вновь откинул их, но уже для того, чтобы опустить ребенка ей на грудь.

Маленький рот долго не находил соска. Графу пришлось подтянуть к себе вилью и обнять обеих одной рукой. Мать уже позабыла свой гнев и скользила пальцами по маленьким щекам, направляя пухлые губы к источнику жизни. Младенец тут же примолк. Зато мать с тихим, но мучительным стоном дернулась назад, и граф рванул брошенный им конец пуповины на себя.

— Ну вот и все, — голос его потонул в плеске воды, когда он швырнул в пруд ненужную больше плаценту.

Все закончилось. Почти все. Александр устроился поудобней: голова Валентины вновь лежала на его плече, а ладонью он чувствовал сквозь холодную ткань маленькое тельце. Длинным пальцем он мог дотянуться до сморщенных ножек, но не желал отвлекать младенца от еды, но сдержать себя было слишком тяжело. Чтобы отвлечься, граф стал смотреть в сторону пруда, по черной спокойной глади которого бежала лунная дорожка. Однако он не стал по привычке поднимать глаз к небу: то, что было ему нужно, лежало на земле, на покрытой росой траве, обдуваемое безжалостным ночным ветром. Он понимал, что надо немедленно отнести обеих в дом, растопить камин и согреть простыни. Но тело его будто окаменело, и он не мог пошевелиться.

 — Александр, почему вы плачете? Вы же должны быть счастливы! Я исполнила вашу просьбу.

Он опустил голову и встретился с таким же влажным взглядом серых глаз.

— От счастья, — отозвался он, зажмурившись, и вдруг в ужасе распахнул глаза. — Тина, что ты сказала? Как ты ко мне обратилась?

Но ему уже никто не ответил. Глаза Валентины были закрыты, голова ее безвольно откинулась ему на плечо, тело сделалось неподвижным, но рука, словно у высеченного изваяния, продолжала крепко удерживать у груди дочь.

— Неужели моя Валентина вернулась? — спросил он уже у безответной луны.

Его рука мягко откинула с бледного лба жены мокрые волосы, но нагнуться к ней, чтобы поцеловать, он не мог, ведь на коленях его лежала еще и дочь. Глаза ее тоже были закрыты. Они обе спали, только у одной из них билось в груди сердце, а о сне другой мог догадаться лишь тот, кто способен отличить не-жизнь от смерти.

— Неужели? — повторил вновь граф, не смея озвучить свою мысль до конца.

Только ответить на его вопрос было некому. Легкое облако прикрыло луну, чтобы та своей яркостью не мешала безмятежному сну вильи и младенца. Граф медленно выпрямился, крепко держа в руках мать и поддерживая пальцами на ее груди ребенка. Шаги его были осторожны, но четки. Он знал, что в замке его ждет огонь, теплом которого теперь есть кому наслаждаться.

Глава 19 "Она — моя!"

Входная дверь в башню захлопнулась с такой силой, что за ставнями зазвенели вставленные стекла — Дору зажал рот ладонью, хотя не собирался орать. Дверь он выпустил от неожиданности — он думал, что ребенок в соседней комнате.

— Прошу меня простить, — проговорил Дору хриплым шепотом. — Я услышал плачь…

— И теперь, когда ты его не слышишь, — начал граф тихим злым голосом, — ты решил разбудить ребенка?

Вместо ответа Дору пожал плечами. Отец тоже пожал своими, глядя на войлочные сапоги на ногах и в руках сына.

— Вы так и будете ходить босиком?

— Я обуюсь, — проговорил граф страшным шепотом.

— А про эхо в замке вы не подумали?

Граф на секунду прикрыл глаза.

— Ну хоть что-то вы не продумали! — с неприкрытой радостью прошептал Дору и снова потряс перед отцом домашними сапогами, которые тот схватил, выругавшись про себя. — А чем вам не понравилась детская?

— Дору, какая детская? Она… Уйди… У меня нет сил что-то объяснять и спорить…

— Я разве с вами спорю? Знаете, у нас же есть люлька. Моя…

— Где ты ее нашел?

— У нас очень много разного хлама скопилось…

— Сейчас уходи, — махнул рукой граф и прямо при сыне опустился на пол.

Дору нагнулся к нему:

— Рapá, принести подушку?

— Просто уйди…

Когда Дору уходил, граф уже спал. Он вернулся в башню на закате. Валентина продолжала спать, но граф уже сидел на стуле, хотя и выглядел белее белого.

— Может, вам все же перебраться в детскую? Там кресло удобное, или я могу перенести его сюда?

Граф мотнул головой.

— Ты позабыл, кто ее мать? Радуйся, что она лежит в кровати, а не на траве.

Граф смотрел на кровать, и Дору увидел, что его глаза блестят слезами.

— Что-то не так?

— Да все так… Мне просто показалось… — Александр не обернулся к сыну. — Наверное, так и будет всегда: Валентина на секунду будет просыпаться в ней, чтобы продолжать мучить меня беспочвенной надеждой. Я это заслужил… Я знаю… Я взял ее силой и это женщины не прощают…

Дору сделал последний бесшумный шаг к отцу и опустил руку ему на плечо.

— Я заменил на люльке веревки, — сказал он ему на ухо. — Куда прикажете повесить? Сюда на кровать? У пруда? В саду?

Граф покачал головой и молча повернулся к сыну спиной.

— За что ты-то меня? Да… Все за то же… Я — чудовище…

— Рapá, позвольте мне взглянуть на сестру.

Движение головы графа походило на согласие, и Дору бесшумно двинулись к кровати. Валентина лежала в подушках, укрытая в ногах одеялом. Волосы ее были скручены на голове и спрятаны под чепец. Поверх одеяла под боком матери лежал младенец, аккуратно спеленутый теплой шалью. На голове девочки возвышался вязаный колпачок, который они с Эмилем точно не покупали.

Дору обернулся к отцу, но тот не изменил позы, только сжимал и разжимал кулаки. Дору мечтал увидеть лицо сестры, но видел лишь мочку уха. Затем скользнул взглядом по кровати и наткнулся на корзинку с клубками и спицами. Вильи умеют вязать? Впрочем, чему удивляться — это почти тоже самое, что плести венки… Но прошел всего день с родов… Нет, почти два… Впрочем, в доме с младенцем время делится не на дни, а на сон и плач.

— Дай сюда корзину!

Дору подчинился приказу отца и с ужасом увидел, как граф схватил спицы и накинул первую петлю.

— Рapá…

— Дору, я управился со спицами быстрее, чем ты со словами. Я не знаю, что решит ее мать… Сомневаюсь, что она позволит одеть ребенка…

— Вы вяжете одежду?

— Нет, я связываю воедино нервы! Можешь уйти?

Дору смотрел на угли, тлеющие в жаровне, придвинутой почти вплотную к кровати. В камине тоже трещал огонь.

— Прикажете подогреть воды для ванны? — шепотом осведомился он.

— Хватит глубокого чана. Еще рано ее купать, если только мать не решит потащить дочь в пруд без моего на то согласия. Пожалуйста, уйди. Я устал и хотел бы поспать хотя бы час, пока они обе спят.

— Простите мою назойливость, но как вы назвали свою дочь? — все не унимался Дору, с надеждой вглядываясь в вязаный колпачок, но сестра так и не повернула к брату головы.

— Мы, — граф выдержал паузу, — еще не думали про это. Я должен узнать предпочтения ее матери. Как и вы с Эмилем, я знаю про свою вилью только из книг.

— Рapá, а… — Дору замялся, надеясь, что отец сам догадается, что он желает спросить.

— Сам же слышишь, как у нее бьется сердце. У нее клыки, но это все… Это все, что я могу сказать тебе сейчас. Даже у профессора Макгилла нет ответа на твой вопрос. Спасибо ему, что он не тревожит меня.

— Я не переступаю порога без приглашения, — вдруг послышался из темноты коридора голос Эмиля. — Я — вампир. Классический.

Александр рассмеялся. Немного натужно.

— Я рад слышать тебя. Можешь войти.

— В другой раз. Спите. У меня для вас новости. Поговорим завтра.

— Эмиль, выкладывай все сейчас. И не через порог!

Эмиль бесшумно, в таких же войлочных сапогах, как были теперь на всех обитателях замка, подошел к стулу графа.

— Отец, — он присел на корточки, чтобы видеть его глаза. — Мы с вами пытались лечить симптомы. Ваша жена, конечно, ударилась головой, но… Но у нее не амнезия!

— А что тогда у нее? — спросил Александр бесцветным голосом, не выказывая никакого любопытства.

 Эмиль пожевал губы и, опустив глаза к спицам, которые сжимал граф, произнес:

— У нее психологическое вытеснение!

— Говори нормальным языком. Ты не на заседании научной кафедры.

— Она вытеснила вас из своей памяти… Вытеснение случается при большом горе, а не горе ли для Валентины было знакомство с вами? С нами, — тотчас исправился Эмиль. — При психологическом вытеснении больной, а в нашем случае, больная, старается забыть все, что причиняло боль при жизни. Вы же кусали ее…

Граф кивнул, не в силах произнести ни звука.

— Ну вот. Вас, как источник горя и боли, ее мозг задвинул на самые задворки памяти. Она иногда вспоминает вас… Как бы вспышками, так ведь?

Граф опять кивнул и поднялся, чтобы медленно дойти до кровати.

— Отец, вам подобрать книги по психологическому вытеснению?

— Да, профессор, — отозвался граф Заполье, не оборачиваясь. — И сожгите их сразу. Вообще жгите всю библиотеку Она уже не пахнет типографской краской, а воняет плесенью. К тому же, как я успел выяснить за годы увлеченного чтения, с изобретением печатного пресса человечество сильно поглупело, ища ответы не в природе, а в книге… А во всемирной паутине просто запуталось, и скоро мозг людской засохнет… Идите начитайте новую лекцию и оставьте меня в покое. Полном…

— Доброго дня, отец.

Эмиль постоял у стула, пока граф не улегся на кровать поверх одеяла и не положил под голову руки, словно живой человек.

— Доброго дня, отец, — повторил Эмиль и направился к двери.

— Мне не нужны книги, — донесся до него тихий голос графа. — Все лечится любовью, чтобы не писали там ваши медицинские энциклопедии. Я дам своей вилье то, что не успел дать Валентине при жизни. Пусть у нее не осталось прошлых воспоминаний, но будут новые, которые ей не захочется забыть.

Эмиль тихо прикрыл дверь башни и уставился на Дору, который стоял, прижавшись к стене.

— Как быть? И что делать? — спросил он.

— Я не читаю по-русски, — бросил Эмиль грубо и зашагал к лестнице.

Дору нагнал его.

— Эмиль, что ты в действительности хочешь? Счастье отцу или славы себе? Напиши любой финал в своем романе. Никто все равно не будет его читать…

Вместо ответа Эмиль спрыгнул с лестницы, минуя ступеньки. Дору пошел обратно и прижался ухом к замочной скважине, вдруг услышав тихий шепот отца. «Святой Боже, он уже сам с собой начал разговаривать…» Дору зажмурился и заставил себя уйти в детскую, где начал швыряться игрушками, и скоро в кроватке выросла целая гора из всего, что могло походить хоть немного на баскетбольный мяч.

Граф лежал без сна, с открытыми глазами. Валентина продолжала спать, и лицо ее, в плену сна безмятежно спокойное, напоминало ему прежнюю живую девушку. В ушах даже зазвенел ее живой голос, дрожащий и звонкий, переплетавшийся когда- то с бешеным боем заходившегося страхом и желанием сердца. Голос, вырвавшийся из груди вильи у пруда, был именно таким. Рука графа легко скользнула поверх одеяла, едва касаясь спрятанного под ним обессиленного материнством тела. Вилья пошевелилась, и Александр поспешил отдернуть руку, одновременно желая и страшась ее пробуждения.

Он не хотел видеть ее суженных злых глаз. Он хотел сохранить в памяти широко распахнутые серые, с легкой поволокой слез, померещившиеся ему у пруда. Эти глаза, казалось, уже принадлежащими кому-то другому из его безвозвратно утраченного прошлого. To были глаза живой девушки, с мольбой обращенные к нему — отпустите, не губите меня… Но он все равно погубил ее.

Он потерял ее в гудящей сиренами петербургской ночи и привез в замок лишь мертвое тело, даровавшее ему дочь, а с душой ее он распрощался навечно, не вняв красноречивой немой мольбе о свободе.

— Тина, милая Тина, — зашептал граф одними губами. — Вернись хоть на миг ярким солнечным светом в непроглядной тьме моей вечной ночи.

Младенец, до сих пор мирно лежавший под боком матери, зашевелился, и тишина спальни наполнилась отрывистым детским плачем, становившимся с каждой секундой все звонче и звонче. Граф медлил, словно скованный петербургскими воспоминаниями, и рука его коснулась уже не шали, а холодных пальцев вильи.

Валентина скинула с себя одеяло, оставшись лишь в затянутом на лбу чепце, и подтянула ребенка к груди. Плач тотчас прекратился, и на смену ему пришел треск рвущейся ткани, летящей на пол рваными лоскутками. Граф не останавливал вилью, сдиравшую с ребенка пеленки. Он жмурился, боясь расплакаться при виде суженных злобой серых глаз. Все надежды тщетны… Слишком много боли успело познать это маленькое, ныне молчащее, сердце. Слишком много…

Но все же Александр заставил себя открыть глаза. Вилья уже сорвала с головы чепец, и волосы ее обволакивали тельце ребенка, подобно кокону. Граф молча поднялся и направился к камину, чтобы захватить на совок немного горящих углей для жаровни, продолжавшей стоять подле кровати. Он понимал, что им обоим не оценить температуры в комнате, ребенок же не пожалуется на холод словами, а разные нотки детского плача ему еще предстояло выучить. Нянек нынче нет.

Александр не решился забраться в кровать и присел в изножье. Теперь он смотрел не на мать, а на сморщенные пяточки, выбивавшиеся из льняных волос. Лица ребенка за материнской рукой не было видно вовсе, но вот вилья переложила дочь на другую грудь, и теперь, подавшись немного вперед, граф смог увидеть крохотный носик. Вилья что-то мурлыкала совсем тихо, и разобрать слов оказалось не под силу даже вампирскому слуху. Да и не было там слов, из уст ее вырывались первобытные вечные звуки, которыми веками матери убаюкивали младенцев.

Граф сидел тихо, покорно ожидая окончания кормления, чтобы попросить подержать малышку хоть минуту, но мать, будто читая его мысли, еще сильнее прижала дитя к груди, пряча в волосы по самый носик.

 — Она — моя, — четко слышалось сквозь мурлыканье, и граф не поднимал рук.

— Я не пойду против твоего желания, — сказал он со вздохом. — Я дождусь, когда ты сама призовешь меня, чтобы признать за мной отцовство. А пока я буду смиренным волком сидеть у твоих ног.

— Я хочу к своему пруду.

Граф вздрогнул, увидев перед собой пустые подушки, слегка намоченные младенцем. Вилья стояла подле окна, занеся на подоконник ногу, крепко прижимая спящего ребенка к груди. Она стояла перед ним бледная и худая, как и раньше, словно никогда и не рожала. Волосы все пошли на пеленки малышу, и ничего не могло бы скрыть провисший живот, который бесследно исчез вместе с родовой болью. Теперь живой здесь была только его дочь, теплая и сопящая под материнскими волосами. Его дочь…

— Она — моя, — повторяла вилья, смотря будто сквозь него.

— Дождись здесь лета. Ты застудишь ребенка у пруда. Я уйду, если ты так хочешь.

Он говорил тихо, боясь спугнуть ее, но Валентина все равно не слушала его увещеваний. Она подняла на подоконник вторую ногу.

— Я прошу тебя, прошу…

Только граф поздно метнулся к окну. Вилья уже растворила его спиной и исчезла в ночной тьме вместе с младенцем. Он схватился руками за портьеры и с рычанием рванул на себя.

— Она — моя, — повторял он слова беглянки. — Она — моя!

Глава 20 "Убийство мечты"

Граф не решался выглянуть в сад, продолжая сжимать в руках обрывки портьер. Он проклинал себя за то, что позволил Серджиу расколотить окно и вставить новые стекла. И вдруг он услышал пронзительный детский плач. Александр тотчас разжал пальцы и толкнул захлопнувшуюся раму так, что вниз скова посыпались осколки стекла. Пальцы его впились в подоконник, оставляя в старом дереве заломы: внизу на траве неподвижно лежала та, которая когда-то была Валентиной, а на груди ее шевелился запутавшийся в волосах младенец, неистово заходясь в крике о помощи.

Граф вскочил на подоконник и камнем упал вниз. Пальцы его рвали льняные волосы до тех пор, пока он не смог прижать к груди покрасневшего от плача ребенка. Глаза дочери были закрыты, губы тряслись. Граф тоже не мог сдержать дрожь, пробившую все его тело. Он кутал ребенка в свою тонкую рубашку, цепляясь трясущимися пальцами за пуговицы. Он прятал глаза у себя на груди, потому что успел заметить в уголке рта неподвижной вильи тонкую темную струйку.

А вот неистового вопля сдержать не смог, но даже через него Александр услышал бесшумные шаги сыновей.

— Не подходите!

Эмиль замер, не смея приблизиться к коленопреклоненному графу. Дору уперся ему в спину, не заметив, как тот остановился. Взгляд его был намертво прикован к безжизненному телу вильи.

— Нет, подойди… Дору, ты! Возьми…

Дору скинул куртку и закутал в нее плачущую сестру.

— Эмиль, а ты разрой могилу…

Голос графа дрогнул и стих. Эмиль медленно опустился на колени рядом с ним и потянулся к вилье.

— Не надо! Все действительно кончено, — голос Александра больше не дрожал. — За все следует расплата. И там, на самом дне… Там ящик для Библии с серебряным окладом. В нем…

Граф снова замер, так и не подняв глаз на приемного сына, но тот понял, о чем просит его граф.

— Я достану рубаху, — Эмиль поднялся на ноги и отряхнул джинсы от росы. — Куда ее принести? Вы ведь…

— Да, — кивнул граф, не отрываясь от волос вильи, которые он теперь накручивал на пальцы, кривясь от детского плача. — Что-то удержало меня, и я не убрал из склепа гроб… Судьбу не обманешь.

Ребенок продолжал плакать в тепле братской куртки, тщетно ища материнскую грудь.

— Рapá, как мне успокоить… — начал робко Дору, дрожащими руками прижимаю к груди хрупкое тельце сестры.

— Дай пока палец. Ей хватит пары капель твоей крови. И у нас есть козы… Мы не успели дать имя, но сейчас я…

Дору кивнул и двинулся в сторону арки. Эмиль пошел следом, то и дело оглядываясь на графа.

— Оставь его, — буркнул Дору, убыстряя шаг. — Пусть сходит с ума в одиночестве. Я больше не хочу в этом участвовать.

— Послушай, а вдруг она опять… Ну, притворяется, чтобы выпросить рубаху? — спросил Эмиль и, продолжая лицезреть спину брата, добавил внушительное: — Ты меня слышишь? Все вильи — лгуньи!

Дору замер и обернулся к вздрагивающему профессору.

— Эмиль, — он расправил куртку вокруг младенца, покрасневшего от натужного плача. — Ну какая же мать это выдержит?

— Может, ты прав… Бедный граф… — Эмиль закусил костяшку указательного пальца и тихо всхлипнул. — Не надо поить ее кровью! У нас есть смесь. Она шла в нагрузку.

— Я сумею прочитать инструкцию. Иди копай!

Они разминулись у двери. Эмиль потребовал у горбуна лопату и заступ.

— А вы уверены, что она… — нерешительно спросил Серджиу, когда ему объяснили, зачем нужны инструменты.

— Два раза подряд чудеса не случаются.

В голосе Эмиля горбун не услышал грусти, лишь странное спокойствие, походившее на пустоту. Вампир работал молча. Отбросив заступ, он взялся за лопату: молодая трава летела в сторону и очень быстро исчезла под комьями свежей земли. Эмиль спрыгнул в яму и принялся копать с остервенением. Лопата продолжала спокойно погружаться в землю, а темной головы уже не было видно.

— Серджиу!

Горбун заглянул в яму: плечи вампира дрожали.

— Что с вами, профессор Макгилл?

— С меня словно сдирают кожу…

Горбун еле успел отпрыгнуть от ямы, когда на траву упал выскочивший из могилы вампир.

— Я не могу достать Библию, — прошептал он, не поднимая головы. — Ты сможешь? Тащи веревку. Я буду держать тебя.

Эмиль сел и уставился на руку: скрючившиеся пальцы напоминали сушеный банан.

— Знаешь, почему я стал бояться Бога?

Горбун мотнул головой.

— Потому что это я убил Валентину. Я убивал на войне, чтобы жить. А ее я убил из любопытства. Тащи веревку. Граф ждет.

Горбун поразил вампира своим проворством. Он почти без его помощи достал ларец из могилы, вынул Библию и распятие. Эмиль перехватил белоснежную рубаху, и та теперь медленно, точно знамя, парила в ночном вязком воздухе. Или словно крыло Ангела. Руки продолжали гудеть, но Эмиль не разгибал пальцы, боясь потерять рубаху. Она казалась ему абсолютно невесомой и готовой упорхнуть из его рук быстрокрылой птицей.

Он поднялся и на полусогнутых ногах двинулся к склепу, нарочно выбрав обходной путь, чтобы ненароком не выйти к тому месту, где они оставили графа наедине с мертвой вильей. Эмиль брел с опущенной головой, гася в себе желание подуть на обожженные руки. Ткань причиняла боль, но Эмиль не смел разжать рук — его ноша была намного важнее страданий никчемного убийцы. Он жмурился, чтобы смахнуть проступившие на светлых ресницах слезы, и то и дело ускорял шаг. Наконец, достигнув склепа, он толкнул увесистую дверь дрожащей коленкой и опустил свою ношу в гроб, который продолжал стоять под окном раскрытым. Вилья ни разу так и не зашла в склеп.

 Его миссия исполнена, теперь стоит убедиться, что Дору справляется со своей. Эмиль двинулся к замку, растопырив пальцы. К закату все пройдет, а сейчас он должен мужественно вынести боль, ведь боль графа не исчезнет на закате дня, а лишь еще больше разгорится в ужасной темноте одинокого гроба. Эмиль снова непроизвольно шмыгнул, уже не зная точно, чувствует ли боль за себя или скорбит по мечте графа.

Дору оставался в детской — вокруг него были разбросаны игрушки, ко кроватка по- прежнему пустовала. Он осторожно опустил голову сестренки на свой согнутый локоть и, еще раз встряхнув бутылочкой, выдавил небольшую каплю себе на запястье, а потом, пожав плечами от невозможности распознать температуру смеси, поднес соску к крохотному округлившемуся ротику. Младенец пару раз дернулся в сторону, а потом ухватился за соску. Только старший брат не успел улыбнуться, потому что сестренка вытолкала соску язычком и стала заходиться плачем. Рука Дору дрожала, настолько велика была его обида на мир, такой несправедливый для этого маленького существа.

— Ну что ты, — Дору переложил ребенка на другую руку, поправляя розовое одеяльце, и вновь предложил соску.

Малышка крутила головой, била брата в живот ножками, боролась с одеялом, стараясь вытянуть ручки. Рука Дору мягко скользнула под одеяло, чтобы поддержать головку, и ребенок наконец взял соску. Брат смотрел, как раздуваются щечки малышки и как медленно опускается уровень смеси. Пока он гадал, сколько должен съесть двухдневный ребенок, малышка уже уснула, и соска выскользнула из крохотного ротика. Дору вздрогнул, заметив, что верх одеяльца тут же стал мокрым от молока, сочившегося из бутылки. Он поднес соску к глазам и увидел, что по ее бокам рядом с фабричными красовались две новые рваные дырочки.

— Это она что, зубами?

Эмиль вырос подле кресла-качалки бесшумно, но с ветром, потому Дору даже откинулся назад и мягко раскачался.

— Выходит, да… Как же мать ее кормила…

Дору поднял глаза на брата и помрачнел.

— Что у тебя с руками?

Эмиль опустил глаза и спрятал руки за спиной.

— Я стал классическим вампиром. Классическим убийцей… Помощь Серджиу с церковным серебром мне очень пригодилась.

Дору раскачался еще сильнее и потом вдруг резко вскочил из кресла и заходил по комнате, качая ребенка.

— Сходи проведай отца.

— Но ты же сам сказал, что мы больше не лезем.

— Яс горяча… Иди же! Я не могу положить ребенка — вдруг она проснется, я и так с трудом ее угомонил.

Веко у Дору нервно дергалось и глаза лихорадочно блестели.

— За что же это? Ну почему? — тараторил юный граф трясущимися губами. — Я проклинал эту вилью, но сейчас… Да я бы все ей простил, только бы она вернулась к отцу. Ну как же так… Ребенок, что мы станем с ней делать… Нам надо срочно искать няньку. Но как найти няньку в замок с вампирами? Я с ума сойду, я просто сойду с ума… Он ведь теперь рыдать будет, а я… Ну какая из меня нянька! Я толком накормить ее не мог! Сколько она должна была съесть?

— Мало, — уклончиво ответил профессор Макгилл, потому как не знал ответа на заданный вопрос. — Ты успокойся, ведь ребенку твои нервы передадутся. Ты глянь, как трясешь ее. Сядь в кресло. Я найду отца, найду…

Эмиль пятясь вышел из детской и побежал вниз. Ему вдруг самому захотелось плакать — от бессилия. Зачем он идет к графу? Что он может ему сказать? Да и захочет ли тот видеть его? Кто такой Эмиль Макгилл? Никто… Ему обеспечили совершенно спокойное столетие с кучей книг и свободного времени, без вечного страха перед будущим. У него отобрали жизнь и взамен вручили мечту. Он тоже хотел вложить мечту в холодные холеные руки графа Заполье как благодарность… А вышло так, что он убил его мечту. Но неужели мечты вампира так же просты, как и смертного? Неужели страх одиночества так же безжалостен к вампиру, как и к человеку? Неужели одиночество графа вечно…

— Она спит?

Эмиль вздрогнул и в ужасе уставился в спокойное лицо хозяина замка. Александр Заполье стоял в шаге от него, а за спиной чернела закрытая дверь. Эмиль вздрогнул снова, потому что не слышал скрежета засова, настолько ушел в себя. Он не смог разомкнуть губ, поэтому просто кивнул.

— Я зашел за ножницами, — ответил граф на еще не зародившийся в голове Эмиля вопрос. — Они в игровой. Принеси. Будь добр. У меня ноги мокрые.

Эмиль уставился на босые ноги графа и ка его закатанные до колен брюки.

— Ей бы не понравились окровавленные волосы, — вновь предупредил вопрос граф.

Эмиль быстро кивнул и опрометью кинулся в игровую комнату. Разворошил солому и схватил увесистые ножницы, но тут же вскрикнул от боли. Ножницы упали на пол, отбив большой палец ноги. Он не должен был почувствовать боль, но запрыгал на одной ноге, словно снова стал человеком. Руки горели, но он все равно нашел в себе силы поднять ножницы и вернуться с ними в гостиную.

— Как ты это сделал? — граф смотрел на обезображенные руки приемного сына. — Чем?

Эмиль пожал плечами, осторожно шевеля пальцами, получившими свободу от ножниц.

— Я думаю, что это из-за Валентины. Я наконец-то убил человека. Для этого не обязательно выпивать из него всю кровь.

— Мы все слабы, Эмиль, все… Я плакал и буду плакать еще долго. И я не подумаю скрывать от вас свои слезы. Я не злюсь на тебя. Не думай. И потом, когда мечты сбываются, тоже бывает очень больно…

Он отвернулся от приемного сына и молча направился к выходу во двор. Но у порога позвал его:

— Следуй за мной.

Они не проронили ни звука, идя к пруду. Тело вильи лежало в воде у самого берега. Волосы были разбросаны по камню, словно хозяйка решила просушить их на солнышке. Граф молча присел рядом, взял первую прядь и обрезал ее чуть ли не до лопаток.

 — Зачем? — одними губами спросил Эмиль и тут же ответил себе: — Хотите оставить, как память? Я знаю, есть такой обычай…

— Нет, — мотнул головой граф и, бросив на колени Эмиля отрезанную прядь, принялся резать следующую. — Я хочу заменить волосы на марионетке.

Эмиль сжался, чтобы удержать животом падающие на колени пряди. Он смотрел на графа. На его бледное спокойное лицо и не мог понять, что с тем происходит. Он был бы рад услышать дикий вой, потому что подобное спокойствие не подходило горю. Неужели они с Дору правы, и граф нисколько не любил Валентину, и все, что ему было нужно от вильи, это ее ребенок? И смерть матери даже на руку графу, ведь теперь никто не станет между ним и дочерью. У девочки клыки. Значит, рано или поздно она превратится в вампира. Уж тут-то даже профессорская степень не нужна, чтобы сопоставить очевидные факты.

— Отнеси волосы в мой кабинет и положи в ящик стола. Любой, они все пусты.

Эмиль вновь вздрогнул от неожиданного возвращения к реальности, от которой безжалостно уносили его мысли. Он подтянул зубами джемпер и двинулся к замку. Граф не остановил его, не предложил помощи, не пожалел его больные руки. Он остался стоять на коленях подле мертвой, теперь по настоящему мертвой девушки. Волосы вильи больше не касались воды. Граф обрезал их неровно и как-то даже рвано, и беглого взгляда оказалось достаточно, чтобы Эмиль вздрогнул, признав в трупе прежнюю Валентину.

Глава 21 "Старый сеньор"

Эмиль понуро поднимался по лестнице, считая каждую ступеньку. На десятой он замер, потому что сквозь боль в висках вдруг прорвался бой дверного кольца: кто- то стучал в парадную дверь. Глаза вампира застилал кровавый туман от с трудом сдерживаемой боли: ему было так страшно обронить даже один льняной волосок, что он не ограничился зубами и придерживал закрученный джемпер обожженными пальцами. Он не мог разглядеть стоящих за дверью, но знал, что посторонние так не стучат. И, более того, посторонним не попасть в этот замок.

Он не мог ждать появления хромого горбуна, ведь бой был настолько оглушительным, что мог разбудить спящего младенца. Однако бежать к двери Эмиль все равно не решился, рассуждая предельно просто: если ребенка можно будет еще укачать, то отрастить волосы вилья, увы, уже не сумеет. Добросовестный студент, проснувшийся в профессоре, пересчитал все десять ступеней назад и двадцать шагов вперед к двери и отворил ее нетерпеливым гостям, схватившись за дверное кольцо зубами.

— А я уже успел подумать, что придется заходить с черного хода, как попрошайкам.

Эмиль разжал зубы, и дверь грохнула, а он, забыв про боль, вцепился в свой подкрученный почти к самому носу джемпер. Сухонький, в черном с ног до головы, старичок с шумом втащил огромный чемодан и принялся звонко оббивать с него пыль: вернее бил он глухо, но что-то звонко откликалось ему из недр чемодана.

— Я прошу вас соблюдать тишину, — отрывисто попросил Эмиль, совершая неудачные попытки вновь ухватиться зубами за джемпер.

Старичок пожал плечами, не понимая, с чего это английский профессор вдруг начал разговаривать с чемоданами, потому что сам он и его спутница молчали.

— Что с вами, профессор Макгилл? Нервы? Вы зачем жуете джемпер? Вам дать погрызть осиновый кол? Это новый эксперимент? Вы меня пугаете, молодой человек. А напугать меня очень сложно.

— У нас ребенок спит, — прошипел Эмиль сквозь боль.

— Вы стали ставить эксперименты на людях? Я надеюсь, что вы не принудите Иву исполнять роль Лилит? Я не дам на это своего согласия — никогда. И вообще, ради всего святого, что есть в мире, прекратите вести себя, как сумасшедший ученый!

— Успокойтесь, сеньор Буэно! Здесь в ваше отсутствие многое произошло. Граф…

И тут Эмиль замолчал, не зная, какое слово подобрать, чтобы описать взаимоотношения Александра Заполье с Валентиной, и дело было не в скудном словарном запасе профессора, когда тот пытался говорить на испанском языке, а в скудном понимании этих самых отношений. Перед его взором до сих пор стояло спокойное лицо графа, с выражением которого совершенно не вязались обещания расплакаться и плакать долго и навзрыд. Пока Эмиль думал, старик действовал: он протянул скрюченную руку и одернул джемпер. К их ногам тут же посыпались длинные светлые пряди — явно женских волос.

— Что вы наделали, ирод! — завопил на весь замок Эмиль уже по-английски, от ужаса позабыв про спящую графскую дочь.

Он тут же рухнул на пол, окончательно похоронив в волосах боль своих обожженных пальцев. Из глаз Эмиля брызнули слезы, но он стирал их плечом, скользя ногтями по каменным плитам в надежде собрать все оброненные пряди.

— Сеньор Буэно, мы, кажется, действительно пропустили что-то интересное, — обрела наконец дар речи бывшая служанка графини Заполье и шагнула к Эмилю.

Ее длинные цепкие огненно-красные ногти, словно пинцет, подцепили упавшие волосы и сложили в кисточку.

— Это для? — Ива замялась. — Для пудры? Или вы, профессор, сумели отрастить бороду? И вам снова требуется бриться по утрам?

Эмиль выхватил из ее рук пряди и прижал к груди.

— Это для куклы графа, — буркнул он, не понимая, какого ангела вообще разговаривает с прислугой. — И вообще у нас траур, так что официального ужина не будет. Но Серджиу позаботится о вас.

— Траур? — старичок поправил на макушке кипу. — Судя по волосам, Александр отказался от диеты… Снова не рассчитал свои силы? Он взял мать с ребенком? И теперь в замке дети? Или, надеюсь, всего один. Я не люблю шум. Но я не позволю убить младенца…

Сеньор Буэно придавил ногой чемодан, будто тот действительно был живым и мог сам подняться на колесики от не меньшего удивления, чем брови старика.

— У графа только что умерла… — Эмиль на секунду запнулся. — Жена. В родах.

Теперь на чемодан уселась Ива, подтянув затянутые светлым капроном коленки к самому носу.

— Я говорила, что с этими экспериментами он когда-нибудь тронется умом. Говорила? Позовите уже кто-нибудь графа! Пусть он уведет своего сумасшедшего профессора!

— Я сам его успокою. Встань с чемодана.

Ива тотчас отпрыгнула в сторону. Старичок щелкнул замком и откинул крышку.

— Для вас, мой милый друг. Специально собирал ценные экземпляры. Тут и тушеная кровь негритят… И… Да сами смотрите! Одна бутылка кубинского рома заменяет десять кубинок. А коли назад пойдет, так следует глотнуть Бехеровки из Карловых Вар, и места даже для негритят хватит. Говорят, их кровь придает лицу оттенок загара… Вам тут экспериментировать и экспериментировать… Только не спейтесь, как ваши сородичи.

Эмиль не двинулся с места. Но старичок больше не смотрел на него. Он запрокинул голову и уставился на спускающегося по лестнице Дору, который держал в руках спеленутого младенца.

— Ну хоть кто-то из хозяев соизволил наконец объявиться!

— Доброй ночи, сеньор Бузно! — проговорил тихо Дору. — Вы не предупредили нас о своем возвращении.

— А я и не должен был этого делать, — проскрипел старичок зло. — Этот замок такой же дом мне, как и вам, господин Заполье.

 Дору уже был внизу, и Ива выскочила вперед, но Дору повернулся к ней боком.

— Ты слышала про микробов? Отойди от моей сестры.

— Здесь, кажется, всех надо лечить, — проговорил старичок хрипло. — Чего вы перепили, господа хорошие? Моей сливовицы?

Но Дору ничего не ответил, он смотрел на волосы в руках Эмиля.

— Отец срезал Тине волосы, — упавшим голосом объявил профессор Макгилл. — И велел отнести ему в кабинет… И он не плачет. Он спокоен. И…

Эмиль уже не знал, что добавить, потому молча обошел брата и побежал наверх, чтобы скорее донести до ящика графского стола свой ценный груз и начать зализывать раны.

— Что вы сказали, Дору? — прохрипел старик. — Сестра?

— Я не позабыл хорватский, сеньор Буэно. А если вас подробности интересуют, так это к отцу! Я свечку не держал!

Руки Дору задрожали, когда сестра вдруг проснулась и заплакала.

— Дайте мне ребенка, пожалуйста!

Ива вовремя отдернула руки, а то получила бы по пальцам ногой, которую задрал Дору явно для того, чтобы лягнуть ее.

— Разбежалась! — прорычал юный граф. — Клыки для начала спрячь!

— Это не клыки, — надулась бывшая служанка. — Это накладные зубы для голливудской улыбки. Там за океаном надо было постоянно улыбаться, и как нам быть с клыками?! Пришлось все остальные зубы дорастить… Но не переживайте, они сточатся и отвалятся…

— Да меня твои зубы вообще не интересуют, — Дору пытался мурлыкать колыбельную, но получался какой-то приглушенный рык.

— Да отдайте уже ребенка! Изверг!

Цепкие пальцы Ивы вытащили младенца из дрожащих рук Дору, будто клешни рака. Ребенок, к удивлению старшего брата, сразу замолчал и уткнулся в мягкую грудь вампирши, спрятанную под кружевной кофтой.

— Нехорошо обманывать ребенка, — покачал головой сеньор Буэно, который как встал, так и не сходил с одного места.

— Идем! — бросил Дору Иве, которая уже что-то там мурлыкала младенцу, во все глаза глядящему на ее пышные красные губы.

И когда они поравнялись на лестнице, Дору склонился к лицу служанки:

— Как тебе это удалось?

— Материнский инстинкт у женщин не в крови находится, потому в не-жизнь тоже переходит. К тому же, я вас тоже, было дело, нянчила.

Дору не сумел постичь логики Ивы, но решил на всякий случай кивнуть.

— Премного благодарен.

— Вы б сливовицы взяли, — зашептал им вслед старичок. — Губки б намочили, и проблема сна была б решена… О, профессор, с возвращением! — усмехнулся он Эмилю, спрыгнувшему с лестницы. — Так что тут произошло с научной точки зрения?

— С научной — ничего, — ответил Эмиль глухо. — Потому что логика в этом замке давно задохнулась в пыли.

— Нет, без полбанки явно не разберусь! Вы присоединитесь? Серджиу! Неси моей сливовицы!

Эмиль покачал головой.

— Предложить вам французский коньяк? — усмехнулся старичок. — Или все же шотландский виски? Да не будьте таким серьезным, профессор. Траур — нормальное состояние вампира. А вот отцовство — совершенно ненормальное. Как бедного Александра угораздило настолько тронуться в уме в мое отсутствие?

— Мы помогли, — буркнул Эмиль, так и не сдвинувшись с плиты, в середину которой приземлился. — Вашими деньгами. Кстати, мне пока нечем отдавать.

— Да что вы, профессор. Я уже забыл… Вы купили ему ребенка? Зачем?

— Пойдемте сядем у потухшего камина. Поговорим по душам, которых у нас нет, — выдохнул Эмиль, держа перед собой скрюченные руки.

— У вас и рук нет. Доэкспериментировались, гляжу?

— Есть такое, сеньор Буэно. В который раз убедился, что не знаю ничего по своему предмету.

— Не переживайте, — похлопал его по спине сгорбленный старик. — Я живу куда дольше вашего, а тоже ничего не знаю. Посмотрел на новый мир и понял, что ничего не изменилось. Люди как ненавидели друг друга, так и ненавидят. Как же они без любви-то размножаются? А, как?

— Не думали, что наши нормы устарели, и мы просто ничего не понимаем в любви? А она есть, только мы ее не видим…

Эмиль рухнул в кресло. Кресло графа, не пожелав отдавать его старому ростовщику.

— Это действительно его ребенок. Ее мать не человек. Она — вилья. Русалка! Ну в общем, была… Сейчас матери нет. И, наверное, это даже хорошо, что вы вернулись. Без женщины мы бы не справились. Все же забота о детях не совсем мужское занятие.

— Давайте без философий, профессор. Ближе к делу. Я человек серьезный. Мне не надо знать, что это за любовь. Мне нужно знать только ее цену.

— Ее цена высока и не измеряется деньгами. Жизнь или смерть — выбирайте, что вам больше нравится. Но с меня долг не списывайте. Я выплачу его в срок, будьте покойны.

Эмиль хотел подняться, но замер, когда к нему потянулась костлявая рука.

— Не торопитесь отдавать мне долги. Кое-кто в этом замке поторопился. Так что тут произошло? Только не врите и не приукрашивайте. Я все равно уличу вас во лжи.

Эмиль и не думал ничего скрывать. Рассказал как на духу.

— В вас умер литератор, мой друг.

Эмиль смотрел на сморщенное лицо собеседника исподлобья.

— Во мне все умерло, сеньор Буэно. Как и в вас. Как во всех нас. Но я не сказал вам ни слова неправды. И я бы дорого отдал, если бы это перестало быть правдой. Но, увы, с этой правдой нам жить. Я…

— Тише! — старичок поднял руку, и Эмиль осекся на полуслове. — Сюда идет Александр, и он не один…

Эмиль резко обернулся туда, куда смотрели сощуренные глаза ростовщика — к закрытой двери во двор.

Глава 22 "В болоте безверия"

Ночное весеннее небо все еще оставалось высоким. Звезды ярким бисером рассыпались на его темном покрывале. Сочная молодая трава напилась живительной ночной росы и с нетерпением ожидала пробуждения дневного светила. Черная вода пруда походила на блестящий обсидиан и манила обманчивым покоем. Только графа Заполье обмануть не могла: ему она напоминала теперь болото отчаяния, в которое навеки погрузилась душа бездушного вампира. Надежда, подаренная живой девушкой, попавшей, как и многие до нее, в мохнатые лапы его неутолимой жажды, разбилась сегодня в дребезги о весеннюю сочную траву.

Александр приподнял тело за голову и усадил рядом словно живую девушку, только сонную. С грустной улыбкой начал нежно перебирать тонкие пальцы, подкрашенные зеленью крапивы.

— Ты победила меня, моя маленькая вилья, — сказал он тихо и ровно, словно все эмоции в нем затихли, как плач убаюканного младенца. — Ты сумела упорхнуть от меня в раскрытое окно, ведь крылья нельзя отобрать и нельзя спрятать: они либо даны человеку, чтобы парить, либо он обречен вечно пресмыкаться. Увы, у меня нет крыльев, хотя я и умею летать…

Граф осторожно отвел короткие пряди от лица Валентины и коснулся ее ледяных губ легким поцелуем, а затем, словно не соглашаясь с самим собой, затряс неистово головой.

— Нет, Рождество закончилось давно, и Воскресения тоже не будет. Я поверил в сказку, а в сказке лебедь улетел. Оставил сына смертному отцу и улетел. Я знал это, хотя и надеялся победить проклятие смерти…

Александр замолчал, а потом резко вскочил на ноги, и тело Валентины повисло в его руках тряпичной куклой.

— Я не подарю смерти этот танец! Слышишь? — Александр приподнял мертвую голову, чтобы вновь коснуться сомкнутых губ. — Он — мой, самый прекрасный танец, который я мог, но не успел подарить тебе… Ты обещала мне его, помнишь? И ты не сможешь уйти от меня, не сдержав обещания…

Он тряхнул тело, словно ожидал ответа, и сам коротко рассмеялся такому своему безумному жесту.

— Впервые ты не станешь сопротивляться, — сказал он со смешком. — Вечная борьба… Отчего же тебе было просто не отдаться мне? Для чего было все это разрушительное противоборство? Я ведь хотел так мало: чтобы ты разделила со мной мечту…

Теперь граф поддерживая безвольную голову веером из своих пальцев, как еще недавно держал головку новорожденной дочери. Второй рукой он расправил руки мертвой у себя на плечах и притянул тонкое, теперь совершенно невесомое, тело к себе за талию. Ноги его оторвались от земли, и он начал медленно, словно пробираясь сквозь вязкое желе, подниматься ввысь.

— Это мой танец, Бог! Слышишь? Мой! — кричал Александр Заполье, задрав голову, во мглу небес, распугивая звезды.

Шпили замка колыхались внизу, беззвучно подмигивая, начищенные за зиму снегом до безумногоблеска. Короткие, как прежде, волосы Валентины раскачивались перед глазами графа, словно прибрежный камыш, заставляя жмуриться от подступивших к глазам слез.

— Я любил тебя, Тина, любил… — прошептал он почти беззвучно, склоняясь к уху Валентины, словно пробуя на вкус кожу ее шеи. — Как же мне теперь возненавидеть тебя?

Он замолчал и распахнул глаза, но слезы, будто мыльные пузыри, надулись между веками, заставляя смотреть на мир, словно через стекло калейдоскопа. Звезды сделались мутными, похожими на мокрые снежинки… Они блестели в волосах Валентины, точно присыпали их снегом. Граф беззвучно сглатывал слезы и продолжал медленно кружить мертвую в танце.

— Нет, — вдруг выкрикнул Александр и дико расхохотался. Но смех его оборвался так же неожиданно, как и начался. — Я верил, что ты полюбила меня. Верил, что ты вернешь мне ключи… Иначе бы я их не отдавал!

Он снова зажмурился. И замолчал, остановив свой танец вместе с голосом. Рубашка колыхалась от легкого ночного ветра, в котором растворились запахи возрождающейся природы: ароматы сочной травы, первых цветов и сладковатой прошлогодней листвы. Светлые волосы то захватывали в свой плен тонкое мертвое лицо, то выпускали обратно на свободу. Граф смотрел в это лицо: спокойное и умиротворенное. Оно было таким, каким он видел его лишь, когда Валентина спала. Сон убивает все дневные тревоги, и только во сне можно увидеть красоту человеческого лица нетронутой страхом непостижимости бытия.

— Как же я люблю смотреть на тебя спящую! — вырвалось у графа.

И сильный порыв ветра швырнул в его объятия тонкое безвольное тело. Он сжал его еще сильнее.

— Если бы я мог вечность смотреть на тебя… И думать, что ты просто спишь. Нет!

— голос эхом разнесся в безмолвной ночи. — Я хочу, чтобы ты проснулась и сказала, что тебе хорошо со мной в вечной ночи, среди холодных звезд, ведь ты… Ты — дитя звезд, они горят в твоих глазах! Ты — мертворожденное дитя! Ты — принадлежишь ночи! Как, как ты посмела сопротивляться своему предназначению! Как?! Как?! Как?!

Теперь Александр держал тело лишь за плечи и тряс с такой силой, что, казалось, голова тряпичной куклы не выдержит и осколком луны полетит вниз, в черный пруд безверия… Но тут что-то случилось… To ли ветер сменил направление, то ли руки графа дрогнули, только голова мертвой девушки вдруг приподнялась, и граф увидел широко распахнутые серые глаза — пустые и холодные, как две луны.

— Среди звезд мне холодно и страшно. И этот страх не дает мне поверить в сказку. Пожалуйста, Александр, опустите меня наконец на землю…

Голова вновь безвольно откинулась назад, и шея чуть не переломилась через твердое запястье вампира, но тот стиснул мертвую в объятьях и прошептал, зарываясь губами в льняные волосы:

— Конечно, Тина, я не имею права на этот танец…

 И граф падающей звездой ринулся вниз, но у самой воды замер и мягко опустился ногами в вязкий ил, недалеко от берега. Он разжал руки, и безвольное тело скользнуло под воду и легло на дно, словно на ложе.

— Спи, — прошептал он и закусил дрожащую губу. — Спи, Тина. Это твой дом теперь. Ты бы не согласилась на хрустальный гроб, а так… — граф вновь замолчал и затряс головой, оскалившись в пустое небо. — Так я смогу любоваться тобой, пока ты мне это позволишь…

Он отступил на шаг, чтобы ненароком не коснуться своей ногой ноги девушки, но потом резко упал на колени, зарылся ногтями в ил и вырвал Валентину из плена воды.

— Нет!

Александр прижал мокрое тело к груди, вцепился в льняные волосы, словно пытался собрать их все в кулак, будто они, как в сказочной Библии, могли дать ему силы не отпустить или нет, наоборот, отпустить мечту… Дать ей наконец уснуть с миром.

— Нет! — вновь закричал невидимому слушателю граф. — Я не могу, не могу отпустить ее без последнего поцелуя… Это ночь моя… Не смей! Не смей торопить светило! Я хочу, чтобы эта вечная ночь никогда не кончалась.

В три шага граф оказался на берегу и положил тело на траву. Казалось, оно стало еще прозрачнее, и лунный свет будто прожигал его насквозь, оставляя за собой светлые, словно солнечные зайчики, пятна. Ножницы лежали на траве, исполнив положенное, и волосы короткими нитями сыпались сквозь пальцы графа, падая на не вздрагивающие больше плечи Валентины. Он вглядывался ей в лицо, и ему казалось, будто веки настолько истончились, что он действительно видит сквозь них лучистый серый свет, тот, что померещился ему высоко в небе. Он скомкал пальцами край рубашки и промокнул лицо мертвой от капель воды, скопившихся у носа и в уголках губ.

— Я целовал тебя в гробу, прося вернуться, — прошептал Александр, склоняясь к прозрачному лицу Валентины. — И ты вняла моей молитве, Тина. А если я поцелую тебя сейчас…

Граф склонился к неподвижному лицу и замер, не смея коснуться губ.

— Но хочешь ли ты вернуться? Я сейчас понимаю, что в своей дикой мечте не видел главного — тебя… Я молил тебя о ребенке, а ты молила меня о любви, которой нет без свободы. Я обрекал тебя на вечное мучение, зная, что не в состоянии подарить тебе счастье… А ты слепо пошла за мной ради свадебного танца, зная что в конце пути тебя неизбежно ждет смерть. Но боишься ли ты на самом деле смерти? Или же для тебя, моя девочка, это избавление, долгожданная свобода, о которой ты молила меня все эти сорок недель… Ты забрала свою свободу в обмен на дочь…

Граф отстранился от мертвой вильи и принялся искать глазами луну, закутавшуюся в утреннюю дымку.

— Неужели и ты, как Брина, думаешь, что нашему ребенку будет хорошо без матери? Как троица едина, так едины муж с женой и их дитя… Мир становится плоским, если убирают из него третье измерение в виде материнской любви… Это мое проклятье… Вы уходите от меня, думая, что я в состоянии дать детям вашу любовь, но я не в состоянии… Во мне нет любви, потому что для того, чтобы подарить ее другому, надо взять ее у кого-то, а мне ее никто не давал. Никогда!

Он вновь смотрел на прозрачное, словно стеклянное, лицо вильи.

— Тина, отчего же я был слеп столько времени? Все сорок недель я пытался вернуть тебя прежнюю, понятную мне, вместо того, что принять тебя той, которой ты мне досталась… Я вновь пытался полюбить мечту, а не реальность… Сумеешь ли ты простить меня? Сумеет ли простить мне наша дочь, что я проглядел тебя? Что ты улетела, презрев все человеческие засовы… Я молил Господа удержать тебя, я спрятал твои крылья, как прячут Библию, но я не оказался достойным тебя… Ты — дитя звезд, а я — порождение тьмы и могилы. И все равно я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я люблю тебя, Тина! Я сказал это три раза! Слышишь?

Граф Заполье не понимал, что ищет в неподвижном лице. Неужели он ждал пасхального чуда? Но Пасха уже закончилась… Он, как всегда, опоздал…

— Ты ничего не ответишь, — Александр потряс головой. — Ты умерла тогда, в Петербурге… Просто не могла уйти окончательно, потому что не выполнила свою миссию, не подарила мне наше маленькое чудо… А я, дурак, думал, что счастье никогда не приходит одно… Вернись ко мне, если можешь… Если же нет, прими мои волосы в знак величайшей скорби. Я впервые чувствую раскаяние за свой эгоизм…

Ножницы продолжали лежать на траве, куда он их бросил. Граф проверил лезвия на остроту, срезав несколько молодых травинок, и поднес ножницы к своей челке. Но сомкнуть их не успел, потому что на его запястье легла теплая рука.

— Не смейте!

Голос заставил его разжать пальцы, и ножницы бесшумно упали в молодую траву.

— Мне не нужны ваши волосы. Это вам зачем-то понадобились мои.

Граф не смел открыть глаз.

— Я люблю тебя, Тина. Поверь, эти три слова даже после смерти значат слишком много, чтобы кидаться ими. Прости, что я не сказал их раньше… Я срезал не твои волосы, а волосы вильи. Мне нужна ты, Тина. Вернись!

— Откройте глаза, Александр.

Темные ресницы графа поползли вверх, а пальцы с длинными ногтями опустились на ставшие вдруг теплыми плечи сидящей напротив него обнаженной девушки.

— Ты вернулась ко мне? Или к нашей дочери?

Валентина дернулась назад, но пальцы графа, словно кандалы, успели намертво сомкнуться на ее запястьях.

— Какая дочь? Вы о чем, Александр?

— Наша, моя и твоя, — выдохнул граф. — Ты не помнишь? Ты ничего не помнишь?

— Я… Я помню танец с Дору, а потом я… Я, кажется, спала… И сейчас…

 Граф осторожно притянул Валентину к себе и мягко коснулся ее щеки свободной рукой.

— А сейчас ты проснулась… Но время не отмотать назад. Можешь считать, что я взял тебя силой — но ты мне жена, у нас есть дочь и… Графине не подобает ходить в таком виде вне супружеской спальни.

Валентина еще раз попыталась вырваться.

— Зачем вы играете со мной, Александр? Снова? Как я попала сюда? И где?

Она схватилась за грудь и замерла, не поднимая глаз на хозяина замка.

— Ты отдала свое сердце мне, — ответил граф тихо и вновь прижал дрожащее тело к груди, чтобы коснуться губами мокрых льняных волос. — Нет, ты отдала его нашей дочери… Идем. Мы так и не выбрали для нее имя…

Свободной рукой граф сорвал с себя рубашку и надел на Валентину. Та судорожно принялась ее застегивать. И рубашка заменила ей мини-платье.

— Прости, что я не выпускаю твоей руки. Я просто помню, на что ты способна, — улыбнулся Александр. — Я безумно рад, что ты вновь откликаешься на свое имя, но с этого пути никто не возвращается… Но теперь, когда ты вспомнила себя прежнюю, быть может, человеческий разум подчинит себе твою дикую нечеловеческую природу?

Но Валентина ничего не ответила. Она едва переставляла ноги, в которых не было прежней твердости. Однако покорно шла за хозяином замка, не пытаясь больше вырваться.

Глава 23 "Бесстрашная любовь"

Александр сжал между указательным и большим пальцами кольцо с рубином и оценивающе посмотрел на получившийся круг.

— Зачем вы это делаете, Александр?

Валентина недоуменно воззрилась на улыбающегося вампира, пытаясь вырвать левую руку из его цепкой хватки, только кольцо уже надежно сомкнулось на ее безымянном пальце.

— Прости, я не ношу бриллианты, — улыбнулся граф. — Камни, хранящие силу огня, согревают мертвое сердце, а холодного блеска мне хватает в небесах. Дору в свое время плохо сжал свое кольцо, но мое ты не потеряешь, потому как я не намерен больше терять тебя. Ты — моя на все времена.

Глаза Валентины горели холодным зимним огнем, но жар его все равно растекался по бледным щекам румянцем, или же то был лунный отсвет от камня, вспыхнувшего кровавым пламенем, когда новая хозяйка подняла руку к глазам, словно не веря им.

— Александр, — голос Валентины дрожал, а взгляд скользил по все еще закрытой двери, подле которой граф остановил ее, чтобы вручить кольцо.

Серые глаза бежали от светящегося тайным огнем темно-карего взгляда вампира, который едва сдерживал улыбку, чтобы не разрушить очарование торжественного момента.

— Что я еще не помню?

Голос графини дрогнул. Граф взял ее окольцованную руку и коснулся губами своего фамильного рубина.

— А что бы ты хотела вспомнить?

Она не ответила.

— Что тебе мешает принять действительность без попытки оценить ее своим прежним опытом?

Взгляд Валентины замер на обнаженной груди графа, так и не поднявшись к его лицу, на котором серьезность уже лежала едва различимой тенью.

— Я мертва, — по ее спокойному голосу непонятно было, задает она вопрос или просто констатирует факт для самой себя, не в силах в единый миг постигнуть смысла своего посмертного существования. — Я мертва, но кто я? Я не чувствую ни холода, ни жажды. Я не нахожу во рту клыков и у меня нет острых ногтей. Но я… Я ужасно хочу молока… Я думала, что напилась им в Питере на всю жизнь. Молока, Александр! Молока!

Граф сильнее сжал запястье жены, вдруг уловив в прежнем живом голосе Валентины мертвые требовательные нотки вильи, возвращения которых безумно боялся.

— Я сейчас дам тебе молока, девочка моя. Сейчас, — его рука легла ей на шею, спрятанную за воротником рубашки, и властно утопила бледное лицо на обнаженной груди. — Ты вилья, дитя мое. Русалка, если так тебе будет понятнее. Но главное то, что ты — моя жена и мать моей дочери. Графиня Заполье, скажи, что тебе еще хочется узнать, прежде чем я открою дверь в твой дом?

Александр не убирал руки с шеи жены, чтобы Валентина не подняла на него глаза, которые вновь могли оказаться суженными злобой.

— Как? Как я стала такой?

— Ты преобразилась в танце, и пусть он был не моим… — граф умолк на мгновение и вопросительно взглянул на светлеющую луну. — Или потому что он не был моим… Девочка моя…

Его длинные с острыми ногтями пальцы переместились Валентине на щеки, и вампир принялся искать в серых глазах живой огонь, но те оставались мутными, как предрассветная дымка небес.

— Я буду благодарным мужем всю вечность. Я никому не обещал подобное после смерти, но нас соединила сама смерть, хотя и пыталась много раз разлучить… Но помнишь же, что сначала было Слово, даже у древних египтян это записано. И слово это — любовь, перед которой даже смерть бессильна.

Александр замолчал, но всего на мгновение.

— В том декабре мы оба не понимали, почему нас так тянет друг к другу, и искали ответы в страхе и в жажде. Наверное, кто-то там наверху увидел и, сжалившись, подарил нам вечность для поиска такого простого ответа — мы полюбили друг друга против воли, против здравого смысла. Только истинная любовь могла подарить нашему ребенку живое сердце.

Граф замолчал и тряхнул головой, словно переводил дыхание, точно сам испугался сказанного или потому, что наконец понял, что такое любовь.

— Я хочу… — Валентина замерла, беззвучно шевеля губами, силясь высказать свое желание увидеть дочь, но с уст ее сорвалось четкое: — Молока. Я хочу молока!

— Я знаю!

Пальцы графа вновь сомкнулись вокруг ее запястья, но в этот раз Валентина все же попыталась освободиться от него. Она выкручивала руку и рычала, пока безвольно не повисла на графе, в бессильной злобе опустившись перед ним на колени.

— Я дам тебе молока, девочка, только успокойся. Я утолю твою жажду, и ты снова станешь моей прежней Тиной. Потерпи, дитя мое… Ты доказала мне на дне пруда, насколько ты сильна.

Она вскинула на улыбающегося вампира глаза, суженные злобой, но едва он коснулся рубина на ее пальце, как глаза вильи широко распахнулись, и дрожащий голос спросил:

— Я не помню ни вас, ни все эти месяцы, которые должна была выкашивать вашего ребенка, ни то, как дала ей жизнь… Разве такое возможно забыть?

Александр улыбнулся, но всего на миг. Голос его прозвучал серьезно:

— Все женщины забывают родовую боль с первой улыбкой младенца. Эта боль, как смерть, необходима, чтобы войти в жизнь. Тебе не надо ее вспоминать.

Валентина продолжала стоять перед графом ка коленях.

— Не буду вспоминать… — прошептала она. — Но обещайте дать мне время привыкнуть к мысли, что мы с вами…

Она опустила глаза к его мокрым войлочным сапогам.

— Не люблю давать пустых обещаний, — граф потянул ее на себя и, поставив на ноги, одернул рубашку. — Я привык спать с тобой в одной постели. Но она у нас широкая, как ты помнишь… Давай постараемся сохранить наш союз ради нашей дочери. И ради нашей любви. Мои слова ведь ты помнишь?

Валентина опустила глаза и закусила дрожащую нижнюю губу.

— Я не могу ответить вам тем же, Александр. Я вас не ненавижу. Я вас просто боюсь. А там, где есть страх, не остается места для любви…

— Я люблю тебя, — повторил вампир четко, поднимая голову жены за подбородок указательным пальцем, словно хотел загипнотизировать ее, навеки впечатать свои слова в ее подсознание, словно те, как теплый свет церковной свечи, могли растопить смертельный холод серых глаз, которые не делал добрыми даже туман из затаенных слез. — Просто повтори мои слова. Это же заклинание. Разве ты забыла?

Валентина смотрела в глаза мужа, не мигая: только с глаз ее слетела последняя влага, и они стали сухи, будто все слезы были выплаканы на крыше в безумном смертельном танце, в котором ее закружил Дору. Она пыталась разомкнуть губы. Но тяжелые оковы смерти сковали ее язык: зубы закрылись, как тяжелые замковые ворота, не желая выпустить на свободу ни единого звука. Граф смотрел на нее с надеждой. Но надежда таяла, как таяла вокруг них ночь, уступая место свету, в котором ему не было места, но который хоть немного, но грел ледяную душу вильи.

— Значит, для этих слов не пришло еще время, — рука графа вновь сжала запястье жены. — Идем. Я хочу напоить тебя молоком до рассвета и, если ты позволишь, остаться с тобой…

Валентина ничего не ответила. Даже не кивнула. Только покорно занесла ногу для первого шага, но не посмела переступить порог дома раньше его хозяина.

— Значит, не все потеряно, — больше для себя, чем для своей спутницы, прошептал граф. — Идем! Рассвет!

Александр отворил дверь в гостиную и вошел первым, но потом сразу же пропустил жену вперед. Валентина, не глядя по сторонам, пошла к лестнице и начала подниматься по ней, не поднимая глаз от ступенек.

— Тина, постой! — крикнул граф, останавливая рукой появившихся у лестницы Эмиля и сеньора Буэно. — Я только отдам распоряжение про молоко.

— Как? — одними губами спросил профессор Макгилл, но граф только пожал плечами и поклонился сгорбленному старику.

— Эмиль, ступай к Серджиу. Боюсь, его хватит удар, если он ее увидит… А с вами,

— Александр снова кивнул старичку. — Встретимся завтра. Я не могу оставить жену даже на минуту.

Валентина покорно стояла между этажами, смотря на свои босые ноги.

Сеньор Буэно протянул по направлению к лестнице руку, и Валентина резко обернулась, но тут же отвернулся старик.

— Где мое молоко? — голос графини Заполье прозвучал холодно и резал воздух как сталь.

— Сейчас! — Эмиль рванул с места, как спринтер.

— Она говорит вашими интонациями, Александр, — проскрипел старый вампир. — Ваша жена — холодная и пугающая льдина, от которой даже в ледяном замке вампиров несет холодом за версту.

— Вы не правы, сеньор Буэно. У нее очень доброе сердце. Я знал ее живой.

— Я тоже знал вас живым, Александр. У вас никогда не было доброго сердца. Мы оба торгаши. И оба продешевили свою жизнь.

— К чему вы сейчас это сказали? — прохрипел Александр.

— Просто так. За все приходится расплачиваться. За смерть первой графини, например.

— Валентина уладила с Бриной дела самостоятельно. Без моей помощи. А я получил свободу для нового брака у самого Бога. И ваша жалость мне не нужна.

К графу подбежал Эмиль, и Александр, вырвав у него кружку, взлетел по лестнице. Он не отдал молоко Валентине в страхе, что та из вредности расплескает драгоценную жидкость. Он поднес кружку к ее дрожащим губам. Она смотрела поверх нее ему в глаза, не смея прикоснуться к белой жидкости без приказа. Граф видел, как дрожат ее веки.

— Пей! — Александр пытался придать своему голосу нежность, но тот из-за злости на появление в доме сеньора Буэно, все равно прозвучал как приказ.

Валентина тотчас ему подчинилась, припомнив, наверное, живой страх перед вампиром. Молоко она пила так жадно, как никогда прежде. Гостиная начинала светлеть, но граф не смел торопить жену.

— Не знаю, как вы, профессор Макгилл, а мне пора на покой, — сказал сеньор Буэно и, схватив чемодан за боковую ручку, толкнул его к Эмилю, взгляд которого был устремлен на графскую чету. — Пришлите ко мне Иву, если Дору пожелает отпустить няньку. Рассвет! — сухо напомнил он графу, взглянувшему вниз с середины лестницы. — Всем пора спать.

Граф поставил пустую кружку на ступеньку и вновь завладел рукой жены. На этот раз она почувствовала дрожь его пальцев.

— Идите в склеп, Александр, — сказала Валентина бесцветным голосом. — Не надо меня провожать. Я как-нибудь найду дорогу в башню…

Она запнулась и отвела холодный взгляд от теплого взгляда вампира.

— Я хотел показать тебе перед сном нашу дочь, — прошептал граф и тут же заметил, как через плотную ткань рубашки дрогнули плечи жены, но Валентина ничего не ответила ему до конца лестницы, а потом остановилась, потянув его в сторону кабинета.

— А если я ничего не почувствую к ней? — на этот раз в голосе слышалась дрожь: живая, слезливая и такая пронзительная, что граф невольно отпустил запястье и прижал Валентину к груди, словно мог спрятать жену от ее собственных страхов. — Не верю, что возможно забыть, как ты носила ребенка. Это невозможно забыть. Вы обманываете меня! Это совсем не мой ребенок и уж точно не ваш… У вампиров не может быть детей. Зачем, скажите мне! Зачем?! Зачем вы пытаетесь меня обмануть? Я уже мертва, я уже ваша… Зачем?

Граф вновь смотрел ей в глаза, только теперь и его глаза были сужены и потеряли прежний добрый блеск.

— Это наш ребенок: твой и мой. Наш! Или ты думаешь, что Серджиу, Дору и Эмиль будут лгать, чтобы поддержать мою ложь? Ты и им не поверишь? Я впервые не убил, а дал новую жизнь. Не заменил живительную радость на бесконечную жажду, а привел новое существо в этот мир…

 Валентина зажмурилась.

— А можно увидеть ее завтра? Возьмите меня с собой в склеп! Я боюсь! Пожалуйста…

Валентина прижалась к груди графа сама, сцепив руки у него за спиной. Александр обнял ее в ответ и оторвал от пола.

— Поздно идти в склеп, а диван в кабинете слишком узок для двоих. Пойдем в башню. Там кровать широкая…

— Нет! — Валентина отстранилась, оттолкнув его, но граф успел схватить ее за руку. — Я хочу в склеп! Я хочу в гроб! Я мертва! Слышите меня? Я мертва!

— Я тебя слышу, я тебя слышу, — Александр сгреб ее и перекинул через плечо. — Я тебя прекрасно слышу!

— Пустите меня! Пустите! — она била его по спине, но он все равно шел вперед.

Распахнул дверь башни ногой и, швырнув Валентину на кровать, ринулся к окну. Но едва успел затворить ставни, как надо было скова бежать в коридор. Он поймал Валентину уже на лестнице. Она извивалась в его руках, и он услышал, как затрещала по швам его рубаха. Нет, он все еще сильнее.

— Я хочу в склеп! — кричала Валентина, вновь колошматя его по спине. — Пустите! Пустите!

Не выпуская ее из рук, Александр задвинул на двери засов, и рухнул на кровать вместе со своей ношей. Валентина замерла и прошептала ему в лицо:

— Я не знаю, почему хочу в склеп, но хочу. Вы же отнесете меня туда?

— Я знаю, почему ты хочешь в склеп, — тихо, одними губами, прошептал граф. — Поэтому ты останешься здесь, со мной, и я ни на секунду не выпущу твоих запястий.

Александр сумел откинуть одеяло, дотащил себя и жену до подушки и укрыл обоих. Задергивать полог уже не было сил.

— Я вас ненавижу! — прошипела Валентина, когда он уткнулся носом в ее обнаженное плечо, вылезшее из надорванной рубашки.

— Ты полюбишь меня, — пробубнил он, не отрывая губ от бледной холодной кожи.

— У тебя нет выбора. Ты — моя жена.

— Вы обещали… — прошептала Валентина одними губами. — Вы обещали… дать мне время. Не надо, пожалуйста…

Александр вытащил из-под нее руку и убрал с ее бледного лица все еще влажные волосы.

— А ты обещаешь меня полюбить?

Она кивнула.

— Тогда спи, Тина… Но я все равно буду крепко держать тебя. Ты — большая обманщица…

— Я больше никогда не буду вам лгать, я обещаю…

— Вот уже и первая ложь. Ты — вилья. Вильи не держат обещаний.

— Как и вампиры? — прошептала Валентина, пытаясь увернуться от поцелуя.

— Да…

Он поймал ее губы и принялся искать последнюю застегнутую на рубашке пуговицу.

— Пожалуйста…

— Пожалуйста, не бойся… — он осторожно коснулся ее шеи. — Я больше не могу тебя укусить. Не могу убить. Мы мертвы. Мы оба мертвы… И я знаю твое мертвое тело лучше, чем знаешь его ты… Как же я могу показать тебе дочь раньше причины ее рождения? Где логика?

Он снова смотрел ей в глаза и видел их большими, как у живой.

— Тина, поцелуй меня первой и ты не пожалеешь об этом.

Она кивнула и потянулась руками к собственной груди, чтобы снять расстегнутую им рубашку, но лишь получила небольшую свободу, как рванула к краю кровати, но Александр поймал ее за ногу и подтянул к себе.

— Я же сказал, что не пущу! — прорычал он, освобождая от рубашки вторую ее руку. — Мы почти год прожили вместе. Я выучил все твои хитрости, вилья!

Валентина зажмурилась, увидев приближение его губ.

— Тина, обуздай свою природу, — он прижался губами к ее холодной щеке. — Не рвись в склеп. Они уже спрятали твои крылья. Их больше там нет.

— Какие крылья? — прошептала Валентина, так и не открыв глаз.

— Ты купила обережную рубаху и веришь, что сможешь обернуться лебедем, как только ее наденешь. Ты мечтаешь улететь от меня и от нашей дочери.

— Почему? — открыла наконец глаза Валентина.

— Не знаю, — пожал плечами граф, подтягивая ее обратно к подушкам. — Наверное, потому что не любишь меня.

— А дочь?

— И дочь не любишь, потому что она — моя, — Александр провел носом по ее щеке. — Так ты меня поцелуешь или мне целовать тебя самому?

— Целуйте сами. Мне страшно.

— Как любой невесте в первую брачную ночь…

Александр стянул с ноги войлочный сапог и запустил им в дверь. Он упал тихо, но Дору все же отошел от двери. Ива тут же выглянула в коридор из детской.

— Как это все понимать? — спросила она, стирая салфеткой со своих губ красную помаду. На ней уже было простое длинное платье.

— А чего ты хочешь понять? — пожал плечами юный граф. — Мы в сказке живем! У нас тут все через… одно место… Эта дура даже воскреснуть решила не на Пасху. Ну что?

Эмиль остановился у лестницы.

— Серджиу положил рубаху обратно в ларец под Библию и распятие. Сеньор Буэно приказал положить все это в погреб, объясняя такое свое решение тем, что вильи не выкосят алкогольных паров.

— А если он не прав? И она найдет рубаху и улетит? — выдохнул Дору.

Эмиль взглянул на свои руки.

— Тогда до следующей весны вниз башками под крышей висеть будем!

— А, может, чеснок в нее завернуть? — подала голос Ива.

Эмиль тяжело выдохнул:

— Чеснок? При чем тут вилья и чеснок?

— А чего она боится?

— Наша вилья, Ива, ничего не боится! Кроме поцелуев мужа. Верно, Дору?

Тот откинул с лица челку.

 — Мне кажется, уже и этого не боится.

— Неужели она ребенка бросит? — не унималась Ива.

— Ну ты же сама мне сказку читала: женился мужик на прекрасной вилье, спрятав ее крылья. Родила она ему сына и стала умолять потанцевать одну ночь с подружками со своими… Ну, тот на радостях и дал ей крылья. Тоже не верил, что ребенка оставит, а она…

— Не люблю я трансильванские сказки, — насупилась Ива. — Мне больше по душе русская, которую Катерина рассказывала. Там царевич крадет рубаху у одного из лебедей, а лебедь потом дочкой князя Тьмы оказывается, имя не помню, и просит вернуть ей крылья и за это помогает справиться с отцом, а дальше они жили долго и счастливо.

— Врут все русские сказки, — убежденно выдал Дору. — Трансильванские правдивее. Мы убедились на собственной шкуре, пока вы путешествовали. С летучей мышью было бы намного проще, чем с этим белым лебедем.

— А мы все будем караулить девочку? — спросил Эмиль, зевая.

— Которую? Дочь или мать? — все так же устало улыбался Дору.

— С матерью мы всем скопом не справимся, — ответил с ухмылкой Эмиль. — Это Тина еще не проснулась. Завтра граф пожалеет, что не дождался пятницы.

— А вместе с ним пожалеем все мы! — расхохотался Дору уже в голос.

Глава 24 "Новая Валентина"

Солнце еще даже не думало опускаться за высокую гору, а сон окончательно оставил графа. Валентина спала рядом, уткнувшись лицом в подушку, но Александр по-прежнему держал ее за запястье: ласки лишили ее сил, но не желания свободы от семейных уз. А вырвись она из башни сейчас, горбун не сумеет защитить ребенка. А все вампиры останутся запертыми в замке до позднего весеннего заката.

— Александр, — даже его вампирскому слуху осталось непонятным, что преобладало в голосе проснувшейся графини: просьба или приказ. — Вы порвали рубашку, дайте мне другую одежду…

— Еще не вечер. Закутайся в простынь и спи. Я не отпущу тебя.

— Дотащите меня до шкафа, и я сама возьму одежду.

— Спи, Тина, иначе я тебя поцелую…

Он не поворачивал головы и сейчас гадал, замолчала ли она только или еще и глаза закрыла. Она точно не спала — он чувствовал, как она проверяет на крепость его хватку.

— А могу ли я надеть…

Граф замер, гадая теперь, попросит она платье или эти проклятые джинсы.

— Свадебное платье?

Граф чуть не поперхнулся по живой привычке.

— Тебе будет неудобно в нем спать…

— А я не буду в нем спать, я буду в нем танцевать! — голос ее прозвучал твердо, как прежде голос вильи. Только теперь в нем, вместо злости, чувствовалась непоколебимая уверенность. — Я ведь русалка, вы сами сказали. А русалки любят танцевать, верно?

Руки графа медленно скользнула вверх по руке и замерла на набухшей молоком груди. Он закусил губу, но не смог сдержать желания коснуться пальцем упругого соска.

— Мне больно.

— Я знаю.

Он перевернулся на живот, и, когда сомкнул на соске губы, Валентина со стоном вдавила затылок в подушку. На язык вампира мгновенно брызнули желтовато- белые капли, и он отстранился, но тут же, точно в привычном кровавом тумане, который теперь, правда, походил на снегопад, увидел, как молоко проступило уже и на втором соске. Поддаваясь порыву, он коснулся языком набухшего бугорка, и в этот раз Валентина не дернулась и не сделала попытки отстраниться. Когда же Александр решил, что довольно облегчил ей страдания, и попытался уйти на свою подушку, Валентина запустила пальцы в его волосы до сладостной дрожи знакомым движением и вернула на грудь.

Привкус молока на губах казался вампиру странным — сладковато-ванильным, приторно-дурманящим, до боли знакомо-живым… Молоко не капало, а струилось по горлу, гася вспыхнувший в нем знойный пожар вечерней жажды, будто молоко было теплой кровью.

— Я схожу с ума, — прошептал Александр, с трудом разлепив темные губы, чтобы вернуть соску свободу.

Левая грудь сдулась, но по его длинным пальцам, поддерживавшим правую, побежали три тонких белых струйки. Он не позволил себе тронуть ее грудь во время любовных игр, терзая полдня несчастные губы, а теперь творил недозволительное.

— Пожалуйста…

Валентина со стоном повалилась на кровать, оставшись без поддержки его рук.

— Нет, я не стану больше этого делать… — замотал головой граф, чтобы губы его не исполнили просьбу распростертой перед ним молодой матери. — Я принесу ребенка…

— Нет!

Валентина тут же села и обхватила себя руками, полностью скрыв опавшую и набухшую грудь от горящего взгляда мужа.

— Не надо, — голос ее упал до шепота. — Я вытерплю… Это не смертельная боль… Ой, что я говорю…

И тут она рассмеялась совсем по-живому, будто вновь стала напуганной девушкой, попавшей в ловушку собственных страхов и надежд, загнавших ее в холодные мрачные стены вампирского замка. Граф осторожно коснулся острых плеч, стараясь не смотреть сквозь растопыренные пальцы жены, чтобы вновь не ощутить необъяснимое томление: будто перед ним, вместо материнской груди, сочилась кровью прокушенная шея. Что за наваждение!

— Я боюсь, — смех прервался так же неожиданно, как и начался, будто до Валентины лишь сейчас дошел смысл графских слов. — Не кадо… Вы же обещали мне дать время до заката.

— Я много чего наобещал тебе… — усмехнулся Александр. — Ты все еще мне веришь?

Он приподнялся на локте и с наслаждением смотрел ей в глаза, в которых за пеленой слез колыхалось мутное серое озеро. И с радостью предвкушал полное возвращение смертной девушки, ведь вильи не умеют плакать, они умеют лишь рыдать в отчаянной злобе.

— Ты не должна бояться собственной дочери. Наши инстинкты слишком сильны, чтобы мы смогли усыпить их страхом. Ты полюбишь кашу девочку, как только увидишь. И станешь прекрасной матерью. Это твое предназначение, а судьба не слепа и не выбирает слабых.

Его руки скользили по бледным плечам, под тонкой кожей которых синевой растекались синие паутинки, создавая причудливый узор тончайшего кружева. Долгое время граф трепетно повторял их очертания, а потом вдруг с неистовством сжал руки жены, словно та попыталась убежать, а не сидела перед ним спокойная, словно выточенная из мрамора.

— Ты все еще кажешься мне призрачным видением, — начал оправдываться граф, целуя ей руку ниже плеча, где от его хватки кружево вен приняло ярко-синее очертание. — Боюсь, как бы твое возвращение не оказалось дурацкой шуткой Старухи с косой. Я так устал отпускать тебя без надежды вновь прижать к груди, что сейчас готов очертить вокруг тебя священный круг и даже закрестить тебя, чтобы ты никуда не исчезла.

— Что за глупости, Александр! Куда мне деться мертвой? Мне нет места среди живых. Да я никогда и не сбегала от вас, ведь вы сами отпустили меня в рождественскую ночь… А если я что-то забыла, дайте мне возможность вспомнить. Верните мне все эти сорок недель за один сон, верните мне мои чувства и ощущения… Верните мне то, что позволит мне любить вас без страха…

— Это мне не под силу, — покачал головой граф, скользя своими острыми ногтями по ее сложенным на коленях тонким пальцам. — Я бы не смог проделать такое даже со смертной девушкой, а перед тобой я бессилен. Ты полностью свободна от моих чар.

Он сжал ее руку с перстнем — на пороге дома ему показалось, что рубин помог ему удержать в мертвом теле живой дух и не позволил злобе вильи одержать верх над природной робостью Валентины.

— Нет, вы можете! — выкрикнула она и тут же почувствовала, как железные пальцы графа сжали ее фарфоровые плечи. — Просто вы не хотите… Просто вы пытаетесь что-то от меня скрыть. Нечестно, Александр. Это просто нечестно. Что заставило вас вдруг произнести три слова, о которых я могла лишь мечтать?

Она заглядывала в его блестящие темные глаза с надеждой, а он все отстранялся от нее, пока руки полностью не разогнулись в локтях, а ногти не изогнулись, как когти хищной птицы, чтобы не выпустить из плена белого лебедя.

— Я боялся спугнуть тебя, — ответил он тихо. — Ты бы мне не поверила. И мы столько раз играли с тобой этими словами… И вот доигрались…

— А почему сейчас я должна вам верить?

Валентина дернулась, и пусть теперь она была сильнее смертной, но силы оставались неравными. Она сумела забраться ногами на подушки, но затем Александр повалил ее обратно на кровать. Только она утащила за собой еще и балдахин, который с гулким совиным уханьем, накрыл их обоих с головой, обдав пыльным снегопадом.

— Зачем мы всякий раз чиним этот балдахин! — расхохотался Александр. — Знаешь, а мне и не по нраву твоя покорность! Ну же, ударь меня, укуси… Ну же…

Граф выжидал, но Валентина продолжала лежать придавленная его телом неподвижно, смотря в его лицо полными недоверия глазами.

— Ты не проведешь меня, — зашептал граф, вытаскивая из-под коленки ткань балдахина. — Я теперь прекрасно знаю твой норов! Лучше расскажи мне сказку про то, как «умерли они в один день и родилась у них дочь, и были они счастливы и неразлучны до скончания веков…»

Валентина увернулась от поцелуя.

— Вы пользуетесь своей силой и моей беззащитностью перед дикой природой, чтобы уйти от ответа.

— Я разве не отвечаю на твой вопрос? — усмехнулся граф. — Я рассказываю, какой ты была весь этот год со мной.

— Я спросила, зачем вы признались мне в любви? Я вам не верю, вы не умеете любить. Ваше сердце мертвое, как и мое…

— Может, потому, что эти слова ассоциируются у живых людей со счастьем, а я счастлив: у меня есть жена и дочь,

— Александр, верните мне память! Верните мне память! Я не могу постичь вас нынешнего… Вы не тот, с кем я рассталась в Петербурге. Я вас не знаю и потому не смогу полюбить…

— Ты не хочешь любить меня, маленькая вилья, потому что любить против твоей природы, но я научу тебя, милая моя, научу… Как учат маленьких детей, своим примером…

Он так и не выпустил ее запястий и теперь другой рукой пытался ухватить Валентину за нос, чтобы та прекратила уворачиваться от его поцелуев. И вот наконец длинные ногти сомкнулись на кончике ее носа, подобно щипцам для сахара. А ногой он сбросил с кровати оторванную ткань балдахина, подняв столб пыли. Валентина тут же прикрыла рот ладонью, чтобы подавить кашель, но тот все равно вырвался наружу надрывным стоном.

— Эта дурная привычка вскоре оставит тебя, — сказал граф, отводя руку от ее лица. — Пора начать жить по новому.

— Александр, вы точно пьяный! Это мое молоко так на вас подействовало? Какая жизнь, когда мы оба мертвы! — расхохоталась Валентина, но вдруг действительно чихнула. — Ой… Кто бы мог подумать, что мертвые способны чихать и чувствовать пыль…

Граф вновь завладел ее запястьями и притянул к себе.

— Позволь тогда и мне задать глупый вопрос! Любая женщина мечтает, чтобы подле нее у мужчины голова шла кругом! Так почему тебя удивляет, что у меня с языка слетают разные глупости?

— Мечтает, конечно, но вы… Вы же не обычный мужчина, вы почти что трехсотлетний вампир. И вам каноном не положено сходить с ума…

— Каким каноном? — теперь пальцы графа нежно сжимали Валентине щеки, но губы его не касались ее губ, будто он действительно ждал ответа и, не дождавшись, продолжил: — В сказке нет канонов, в ней каждый рассказчик — творец. Я не нравлюсь тебе таким? Но ведь ты точно не хотела меня холодного и циничного, каким я был в кабинете, когда поил тебя живую кровью. Тина, милая, ты привыкнешь ко мне такому, ведь я привык к своей маленькой бестии. И даже полюбил ее.

Его губы скользнули по ее плотно сжатым губам, но сумели задержаться на них лишь секунду, потому что в другую граф уже навзничь лежал на кровати, пытаясь вырвать волосы из цепких пальцев разъярившейся фурии.

— Зачем, зачем только я назвал тебя бестией?! Моя маленькая Тина… Вернись, скорее вернись в свое такое желанное мной тело, умоляю… Я больше никогда, никогда не позволю себе вольность в обращении с тобой… Тина, милая, остановись! Тика! Услышь же меня! Услышь, что я люблю тебя такой, какая ты есть. Я люблю тебя!

Светлые волосы тут же упали ему на лицо, и тело вильи обмякло и, вновь обратившись в гуттаперчевую куклу, рухнуло ему на грудь.

— О, нет!

Граф тут же приподнялся на коленях и откинул с лица вильи волосы, чтобы увидеть полузакрытые глаза, но в них не было ледяного блеска, в них тускло сиял живой огонь.

— Я очень хочу спать, — Валентина с трудом разомкнула губы. — Я смертельно устала…

Граф прижал ее к груди и принялся ощупывать лицо, плечи, руки, ища хоть какие-то признаки сопротивления. Он боялся вновь оказаться с бездушной тряпкой в руках

— на сей раз посреди серости дня, как всего пару часов назад в темном ночном небе. Но Валентина все же дернулась и попыталась отстраниться от него, схватившись рукой за столб балдахина, чтобы не упасть. Подбородок ее касался шеи, волосы падали на лицо, скрывая закрытые глаза, а пальцы скользили вниз, пока наконец Валентина клубочком не свернулась в изножье кровати.

 Долгое мгновение она лежала неподвижно, и граф такой же мертвой громадой возвышался над ней, не в силах протянуть руку и отвести сероватые пряди с бледно-прозрачного лица. Но вдруг плечи мертвой дернулись, голова приподнялась, и Валентина вновь сильно чихнула, прикрывая нос ладонью.

— Прости, — граф за руки оттащил ее на середину кровати. — Потерпи, — и дотащил до подушки. — Ложись.

Он аккуратно завел неровно обрезанные им пряди за ухо, коснулся пальцем лба и запечатлел на нем поцелуй:

— Спи, а я буду смотреть на тебя спящую. Как и мечтал.

— Спите, Александр, и отпустите мою руку. Вы же мне муж, а не тюремщик…

— Есть жены, которых приходится держать за руку даже во сне, — улыбнулся граф и прилег рядом, просовывая руку под невесомое тело жены, чтобы сомкнуть кольцом пальцы под ее грудью.

— А мне это нравится, — сквозь сон прошептала Валентина.

Или же это граф сквозь сон пожелал услышать подобное.

Глава 25 "Лягушачья кожа"

Александр Заполье не мог никак решить, сколько же он проспал. По всей видимости, забытье оказалось недолгим: в комнате оставалось подозрительно светло, словно ставни и плотные портьеры приобрели способность пропускать в царство мрака убийственный солнечный свет. Или же этот свет исходил от спящей рядом жены. Александр снова прикрыл веки, погрузив себя в пучину сожаления о том, что так грубо вырвал у Валентины ласку. Он не был пьян, он просто захлебнулся счастьем, испив его не глотками, а залпом из неожиданно протянутого самой Смертью бокала.

Он не герой готического романа, он несчастный сказочный злодей — из тех, кого не принято наказывать в конце, потому что в сказке даже зло обращается добром… Нет, пусть лучше он будет заколдованным принцем в шкуре медведя или… Граф усмехнулся собственным мыслям и облизал губы, словно искал на них сладостный налет поцелуя живой девушки, но его не могло быть. Его жена была мертва не меньше его самого.

Александр еще пару минут неподвижно пролежал подле спящей, прежде чем поймал себя на том, что заплетает короткую прядь Валентины в косичку.

— Почему я отпустил ее во сне? Ее нельзя отпускать! — заговорил он сам с собой в голос.

И через секунду обнаружил себя сидящим на кровати и бессознательно водящим ногой по балдахину, распластанному по деревянному полу. Помянув бога в суе, граф встал, чтобы достать из шкафа платье.

— Мне одного платья будет мало, — послышался за его спиной тихий голос Валентины.

И он с радостной улыбкой кинул на кровать все, что обычно нужно живой женщине. И мертвой женщине не пришлось помогать с современным нарядом. Только когда Валентина оделась, граф привлек ее к себе и сделал ногтем два надреза в платье — прямо на груди. Валентина опустила глаза к выскочившим из ткани соскам и оглянулась к кровати. Не говоря ничего, стащила простыню и накинула на плечи, как плащ, чтобы прикрыть грудь. Александр рассмеялся, но не успел ничего сказать: Валентина вдруг раскинула руки, будто крылья, и закричала:

— Свобода! Свобода!

Затем подпрыгнула к высокому потолку, на мгновение замерла в воздухе и камнем рухнула на пол, где тут же разревелась, громко и зло, колотя маленькими кулачками по бесчувственным половицам.

— Ненавижу! — рычала она в пол, неистово тряся головой. — Ненавижу!

Спустя мгновение, Валентина вцепилась в свои короткие волосы и принялась рвать их растопыренными пальцами.

— Ненавижу тебя!

Она подняла на вампира глаза, полные слез и отчаяния — Александр отвернулся с гримасой боли на лице и только тогда увидел напороге спальни Иву: служанка держала на руках плачущего младенца. Граф мигом забрал у нее ребенка и велел уйти. Розовое одеяльце спускалось до самого пола, открывая сморщенное сиреневато-розоватое тельце, но граф не стал его подбирать. Он не спускал глаз с жены.

Валентина повела плечами, словно готовясь к прыжку, но даже не подскочила, а напротив медленно поднялась на ноги и вытянулась перед вампиром в струнку. Александр сделал еще шаг и замер, бессознательно прижав дочь к груди. Валентина тянула к нему руки то ли для того, чтобы попросить ребенка, то ли чтобы оттолкнуть его самого.

— Боишься? — ее губы скривились в неподдельной злобе. — Я знаю, что боишься. Я сильнее тебя. Мне не страшен солнечный свет и серебро…

Не договорив, Валентина вновь упала на колени и снова принялась бить кулаками в пол. Александр присел подле нее и протянул младенца, не убирая рук, и когда Валентина прижала ребенка к груди, она прижала к ней и руки отца. Девочка задергалась и прорезала гнетущую тишину еще более визгливым плачем.

— Наша дочь любит тебя, — сказал граф, осторожно качнув ребенка, чтобы тот успокоился.

— Она любит мое молоко, а не меня, — отрезала мать зло. — Я дам ей его, если она просит.

Валентина вырвала у графа ребенка и бросилась с ним к кровати. Розовое одеяльце осталось лежать на полу у ног Александра, но он не двинулся за женой. Он смотрел, как Валентина достает из прорези грудь и склоняется к ребенку, прижавшемуся к ее боку маленьким котенком. Рука ее легла под обрамленную светлым пушком головку, помогая малышке найти сосок, вторая же мягким широким рукавом укрыла маленькое тельце.

— Позволь дать тебе одеяльце, — осторожно предложил граф.

И когда Валентина не отозвалась, Александр положил сложенное одеяльце на стул.

— Я буду рядом, — добавил он тихо, — если ты позовешь меня…

Валентина не подняла на него глаз, продолжая упоенно смотреть на сосущего грудь младенца. Рука ее скользила по пушистой головке, а губы то и дело касались маленького уха. Подавив радостную улыбку, Александр вышел в коридор, где его с подносом поджидала Ива, но он махнул рукой в сторону лестницы, заявив, что будет ужинать в столовой.

— Попроси сеньора Буэно присоединиться к моей трапезе, — добавил хозяин замка, и Ива сообщила, что он уже ждет его внизу.

— Не думал, что вы оставите ребенка с этой бестией, — старый ростовщик не поднялся ему навстречу и даже не кивнул в знак приветствия.

Александр тяжело опустился на свое привычное место и холодно сказал:

— Попрошу относиться к моей жене с должным уважением. Если вам не нравится ее русская кровь, то уважайте польские корни. Кстати, в душе Валентина католичка.

— Я рад за вас, Александр. Искренне рад. Не знаю, провели вы этот эксперимент на радость вашему профессору или…

— Боже милостивый! Мойзес, это переходит все границы! — Александр хлопнул по столу ладонью. — Я не ставлю никакие опыты. Тем более над собой. Считайте это счастливым стечением обстоятельств. Или несчастным… Потому что кое-кто, от плоти и крови моей, водрузил на голову несчастной живой девушке шапку вашего прадеда…

 — Ax вот в чем дело… — многозначительно прохрипел старичок.

— В чем? — подался вперед Александр, так и не отпив из кубка даже глотка крови.

— Понятия не имею… Но в моей семье эту вещь называли волшебной. Наверное, волшебство ее распространялось только на женщин, но в моей семье ни одной женщине не могло прийти в голову надевать мужскую вещь. Но раз ваша современная жена носит брюки…

— В чем волшебство шапки? — настаивал на ответе граф.

— Сами ж видите: вы женаты, у вас дочь. И вы при этом мертвый кровосос. Ну чем не волшебство! Можете по-прежнему уверенно считать, что во всем горестях и радостях этого и того миров виноваты жиды. Вы не откроете никакой тайны! Мы действительно во всем виноваты, — глухо рассмеялся ростовщик.

Александр не успел ничего ответить: пришлось обернуться к лестницы, с которой слетел его сын:

— Где Тина? — Дору даже казался запыхавшимся.

— В башне с дочерью, — ответил граф спокойно.

— Дочь в башне есть, матери в башне нет… Что это? Эмиль!

Дору рванул к лестнице, ведущей вниз. Граф ринулся следом. До его слуха доносился звон разбиваемой посуды. Но в кухне они никого не обнаружили, однако, за долю секунды поняли, что это бился не фарфор, а стекло. Валентина орудовала кочергой в винном погребе, но подойти к ней никто не смел — на ней была серебряная рубаха.

— А, это ты… — губы Валентины искривились в усмешке, но кому именно та предназначалась, вампиры не поняли, потому что вилья смотрела мимо них всех.

На всякий случай отец и сын обернулись, но ничего подозрительного не увидели. Зато Дору с трудом, но все же успел поймать пущенную в него кочергу. А вот граф не поймал пронесшуюся мимо него вилью, отпрыгнув от серебра на груду разбитого стекла — еще и поскользнулся в луже разлитого вина.

— Нет!

Кричали все одновременно, и даже Эмиль, чуть не свалившийся с последней ступеньки винтовой каменной лестницы: Валентина свесилась головой в кухонный колодец, в котором давно не было воды. Однако ок оставался глубоким, и Эмиль, наплевав на вчерашний опыт, ухватил Валентину за ногу за секунду до того, как она нырнула в колодец.

— Что она там ищет? — воскликнул раздосадованно Дору, хотя уже догадался.

— Я не знал, куда еще положить ларец, — выдохнул Серджиу, прижавшись к каменной кладке стены.

Валентина тем временем справилась с Эмилем, толкнула в сторону Дору и все же спрыгнула вниз. Граф продолжал сидеть в винной луже и сейчас закрыл ладонями уши от душераздирающего вопля вильи. Никто не ринулся к кругу колодца, потому что все знали, что прыгунья цела и невредима. Это не был крик боли, это был вопль отчаяния. И вот она уже вновь стояла босыми ногами на камне. Руки ее тряслись, лицо перекосила злоба.

— Чеснок! Кто посмел бросить в ларец чеснок…

Это не был вопрос, но все переглянулись.

— Ива приказала сделать это, — простонал горбун, когда пальцы Валентины впились ему в шею.

Тогда граф сумел подняться, но вилью не схватил. Та сама отпустила слугу и обернулась к хозяину:

— Ты хочешь меня обнять? — глаза были прищурены, пальцы скрючены на манер когтей. — Давай! Докажи, как сильно меня любишь. Отнеси меня к дочери — и тогда я буду знать, что ты любишь нас сильнее себя самого.

Граф вздрогнул, но все же сделал к жене еще один шаг.

— Рapá, не надо! — закричал Дору, но граф уже подхватил жену на руки.

Вампиры шарахнулись в разные стороны, горбун соскочил с лестницы, давая возможность хозяину поскорее избавиться от убийственной ноши. Но боль была настолько сильна, что граф не мог идти быстро — он, точно маятник, шатался от стены к стене, пока преодолевал винтовую лестницу. Дальше стало еще хуже. Он попытался бежать, чтобы быстрее найти опору в перилах лестницы, и свалился, но Валентину не выпустил из рук. Она вырвалась сама.

— Какой же ты дурак! — вскричала она, но граф не поднял головы.

Он лежал ничком, вдавив горящий лоб в холодный камень пола.

— Валентина!

Она обернулась и попятилась, увидев старика. Вскинула руку, точно в той был нож, и с диким воплем прорезала пальцами воздух. Потом в один прыжок оказалась на середине лестницы, и через секунду все услышали, как хлопнула тяжелая дубовая дверь башни.

— Поднимитесь, Александр! — склонился над ним ростовщик, но граф остался неподвижен.

Тогда он тронул его за плечо и подсунул под нос перстень.

— Я думал, что достаточно сильно сжал его… — простонал граф, и старик глухо расхохотался:

— Для женщин не существует «достаточно» оков…

Граф поднялся и, пошатнувшись, схватился кровавыми руками за воздух.

— Я не могу взять кольцо.

— Я положу его на стол в ваш кубок с кровью, который вы тоже не в состоянии взять.

Граф, пошатываясь, побрел к лестнице. Подле башни стояла Ива — с улыбкой сожаления она распахнула для хозяина дверь. Валентина ничего не сказала, тогда он неровным шагом двинулся к кровати, но замер в пяти шагах, где еще не чувствовалась мучительная дрожь от близости к серебру.

— Простите меня, — не подняла на него глаз Валентина, ничком лежащая на кровати подле спящей дочери.

— Мне не за что прощать тебя, — глухо ответил вампир.

Тогда Валентина села и, привстав немного на коленях, стащила с себя рубашку.

 — Сожгите ее, как лягушачью кожу! — и она швырнула ее в камин.

— Я не могу сейчас разжечь огонь, — усмехнулся Александр, пряча руки за спину.

— К тому же, я помню, чем закончилась та сказка. Так что я подожду три дня, и, возможно, ты сама по себе станешь ко мне более ласкова.

— Я не контролирую себя, — снова опустила глаза Валентина. — Это выше моих сил.

— Научишься. Если захочешь.

Валентина слезла к кровати и подошла к мужу.

— Позвольте взглянуть.

Он отрицательно мотнул головой.

— Я не хочу, чтобы ты сожалела еще больше. Оденься. Я не желаю, чтобы ты ходила голой, как вилья.

— Я уничтожила платье, — усмехнулась она. — Но я купила тогда не одно. Скажите, от шерсти у меня будет чесаться кожа?

Александр рассмеялся, вдруг поняв, что уже почти не чувствует боль в руках и на груди, которых касалась серебряная рубаха.

— Ты чихаешь от пыли! Так что пока не наденешь платье, не узнаешь!

— Я не хочу проверять. Можно мне надеть джинсы с футболкой?

Александр кивнул.

— Я не хочу ничего тебе запрещать.

— А можно я переодену вас? Вы весь в вине. Я ненавижу этот запах. Скажите, где взять вашу одежду?

— Пойдем, я тебе покажу.

Их глаза встретились, и губы расплылись в счастливой улыбке.

— Мне остаться с девочкой? — спросила Ива в коридоре.

Валентина зло сощурила глаза:

— Она не переворачивается и не ползает. А у тебя есть клыки. Держись от моей дочери подальше!

Александр хотел было схватить жену за локоть, но вовремя вспомнил про растерзанные ладони. Да и Ива благоразумно отступила от двери, чтобы не злить свою новую хозяйку.

Глава 26 "Райский сад"

Звук забиваемых гвоздей резким гулом отдавался в переходах замка, и Валентина, вновь облаченная в расшитую серебром рубаху, дергалась от каждого удара. Однако Ива упрямо стояла перед ней, преградив путь в детскую, и улыбалась своей все еще голливудской улыбкой, будто бы вовсе и не страшилась близости серебра.

— Пропусти меня, — Валентина говорила тихо, сквозь зубы, не стремясь, впрочем, сократить расстояние. — Ты что, тоже считаешь меня идиоткой?

— Вовсе нет, помилуйте меня, — продолжала улыбаться служанка. — Если уж кого и считать идиотами…

— Ему мало того, что он отобрал у меня крылья, теперь он решил замуровать меня в замке! Мне не нужен сад в комнате. У меня есть сад…

И Валентина обреченно махнула рукой в сторону заколоченных окон коридора.

— Это вальдорфский сад. Они делают дерево! И это идея Эмиля…

— Прости, дорогая, но я лучше тебя разбираюсь в декорациях, — голос Валентины резко перешел на шепот. — В отличие от профессора Макгилла, я прекрасно знаю, что используется лишь деревянный каркас, а потом в ход идет поролон и тряпка. Они же…

Валентина осеклась, вслушиваясь в странный хруст и грохот. Только в этот раз спокойствие не покинуло ее, и даже плечи не вздрогнули.

— Для них дерево — это дерево, — изрекла Ива так же печально, как и раздосадованная графиня. — Впрочем, они выкопали не самое большое… Но странно, зачем они стену в третью комнату проломили…

— Может, для пруда? — без всякого уже сарказма спросила Валентина. — Я не соглашусь на дерево без пруда, и граф это знает.

Ива пожала в ответ плечами и прислушалась. В коридоре уже стояла тишина, что пугало намного больше повизгивания гвоздей. Служанка так и не смогла решить, с кем ей безопаснее находиться: с теми, кто приколотил в пустой комнате к полу живое дерево, или же с той, которая стала подумывать о пруде под этим деревом. И заодно Ива успела позавидовать графу Заполье, который в это время спокойно прогуливался во дворе с дочерью. Хозяин, этим все сказано… Впрочем, возможно, ему тоже неспокойно от активности приемного и родного сына. Быть может, у них так проявляется братская ревность? Было бы интересно спросить мнение самого графа.

Такие мысли подстегнули Иву, и, не прощаясь с графиней, вампирша ринулась к лестнице, с которой спорхнула, перескакивая аж через пять ступенек. Позабыв про туфли, босыми ногами, она летела по присыпанным песком дорожкам кладбища, проклиная мужскую дурость: не нашел лучшего места для прогулки с младенцем!

— Не смотри на меня так, Ива! — граф сидел на треснувшей от времени надгробной плите кого-то из родственников первой жены и едва слышно стучал по ней кулаком. — Я не могу остановиться считать удары ее сердца. Это наваждение. Уже пальцы болят, — он улыбнулся так виновато и по-доброму, что Ива даже прикусила губу накладными зубами, которые единственные выбивались из ее скромного наряда прошлых веков. — Это самое тихое место. Она спит. Она спит все ночи. Так странно… Я пытался будить ее, чтобы она перепутала ночь со днем, но бесполезно. Хотя забавно, Эмиль вычитал где-то, что рожденные ночью дети наоборот долгое время бодрствуют ночью, она же нет… Я почти не вижу ее открытых глаз. Интересно, она так и не научится не спать ночью?

Ива вновь пожала плечами, потому что, как и в коридоре, не знала ответа. За два месяца, прошедших с ее возвращения в замок, она все никак не могла привыкнуть к такому тону и таким разговорам графа Заполье.

— Графиня желает бассейн, — выпалила служанка, даже не поняв, зачем сообщает хозяину такую дурь.

По лицу Александра скользнула тень улыбки, но граф быстро спрятал ее от служанки, опустив глаза на дочь, спящую в перекинутом через плечо слинге.

— Садись, — и заметив, что Ива собралась упасть прямо на кладбищенскую дорожку, постучал по могильной плите. — Все равно шепотом говорить надо. И, думается, в замок мы не скоро вернемся. Нет, профессор не остановится в проверках своих подозрений!

— Каких? — спросила совсем шепотом Ива, осторожно опустившись на самый край плиты, чтобы ненароком не коснуться ноги хозяина.

— Он не делится ими, а я боюсь спрашивать.

— А…

Но Ива не успела задать вопрос, потому что граф, точно в ужасе, затряс головой.

— Вообще, последнее время мне стало казаться, что сумасшествие заразно. Дору стал совсем невменяемым. Я, конечно, не так чтобы шибко расстроен поломанными перегородками, но… Профессорское сумасшествие действительно заразно, и я не устоял перед созданием собственной гипотезы. Я подумал, что если привезу Валентину в Петербург и запущу с сыном на крышу, где она впервые почувствовала силу вильи, то вилья сможет почувствовать силу живой девушки.

Ива открыла было рот, но тут же закрыла.

— Нет. Оживить ее я, конечно же, не сумею, но могу попытаться излечить от мучительной тяги к свободе. Серджиу говорит, что она днем ищет свою рубаху, и я даже знаю, кто направляет ее на поиски… Брина. Я уже не знаю, что придумать в следующий раз… Я даже запустил в замок волков, которых моя жена смертельно боится. Я не могу, понимаешь? Не могу всю вечность воевать с ней.

— Погодите, граф, да куда ж она денется от ребенка? Вы бы видели, как она смотрит на дочь, когда держит ее на руках! Как поет ей, какие сказки рассказывает, даже когда та спокойно спит на ее руках… Поверьте, ребенок — самое лучшее средство удержать женщину. Я, я даже завидую ей… И порой обманываю себя, когда беру вашу дочь на руки, вы уж простите мне такую шалость…

 — Ничего… На всех нас хватит одного ребенка. Поверь, это сейчас она спокойно спит у меня на руках, а потом будет разносить замок на манер своей матери, и если подключит к этому своих братьев… — Александр тихо рассмеялся. — Господи ты ж боже мой, все при деле! Такой живой активности в нашем замке не было даже при жизни. Безделье — самый страшный грех, и хоть его мы больше не совершаем. Скоро вообще у нас белые крылышки вырастут, ты так не думаешь?

Ива поспешила просто пожать плечами, стараясь перестать слушать поток графского сознания, уже в тысячный раз пожалев, что спустилась на кладбище. К тому же, голос хозяина действовал усыпляюще, и Ива, не успела поднять к лицу руку, когда зевнула.

— Рассвет? — граф взглянул на светлеющее небо. — Вот и еще одна ночь пробежала. Никогда еще ночи не были такими короткими. Может, это и есть счастье?

— Так вы счастливы? — Ива еле выдавила из себя подобный вопрос.

— А… — граф тянул с ответом, словно лишь сейчас задумался над ним. — Я забыл, что на самом деле является счастьем. Но ведь недаром люди говорят, что счастливые не наблюдают часов — моя вечность стала лететь со скоростью смерча… Ты уже устала, не смею тебя больше задерживать. Да еще… Попроси графиню дождаться меня с ребенком и кикуда не убегать. И предложи Дору перебрать гречку для нового матрасика для… Ива, да что же это такое! Мы за два месяца так и не нашли минуты, чтобы дать дочери имя. Пожалуйста, гони всех поганой метлой оттуда… Я теперь даже не знаю, как назвать то, во что они превратили весь этаж.

— Райский сад, — вдруг ляпнула Ива и прикусила язык так сильно, что почувствовала горечь собственной крови.

— О, да… Только бы в меня не швырнули яблоком и не выгнали оттуда.

— Они не яблоню выкопали, — тут же через боль вставила Ива, но граф лишь махнул рукой и вскочил на ноги, почувствовав шевеление ребенка.

Он пошел меж крестов, мягко обходя их, словно вел кого-то в танце. Ива вновь пожала плечами и поплелась обратно в замок, теперь уже чувствуя песчинки каждой мертвой клеточкой своих стоп. В замке было тихо и безлюдно, что заставило служанку вздрогнуть и взлететь по лестнице, словно на крыльях. Она вбежала в комнату и замерла. Там, где на дереве обязана была висеть люлька, были привязаны качели, и графиня, крепко держась руками за веревки, елозила на дощечке, стараясь устроиться поудобнее.

— Простите меня… — выдохнула Ива и привалилась к дверному косяку.

Валентина подняла на нее свои бесцветные глаза и улыбнулась краешком губ.

— Его здесь нет, — ответила она тихо и оттолкнулась от воздуха ногами.

— Я к вам пришла, графиня… Как раз от него.

— Ко мне? Ты уверена? В этом замке есть еще одна графиня, и она-то настоящая… А я всего лишь пленница тут. Рабыня…

— Граф просил передать вам просьбу дождаться его.

— А я никуда не тороплюсь, мне нравятся качели… Они напоминают мне полет… Кто бы мог подумать, что веревки способны заменить крылья… Да, я чувствую невероятный прилив молока и хотела бы получить свою дочь обратно. И если наш хозяин еще раз позволит себе выкрасть дочь у меня из-под носа, то никакие амбарные замки, которые горбун вешает ныне на склеп, не спасут его и всю его семейку от моей расправы. Да, да. Так и передай ему…

— Я понял.

Александр стоял в дверях и с нескрываемым удовольствием смотрел на колыхание плотной серебряной ткани, вздымавшейся вокруг тонких босых ног вильи, подобно колоколу. Он уже вынул дочь из слинга и держал на своем плече, придерживая за головку, которую малышка упрямо пыталась оторвать от отцовского плеча. Она недовольно запищала, борясь за отобранную свободу, и ее мать спорхнула с качелей и опустилась на пол прямо у ног графа, впившись серыми щелками в его расширенные от сдерживаемой боли темные глаза.

Бледные губы вильи расползлись в довольной улыбке, а руки, подобно хищным когтям, опустились на тельце ребенка поверх холодной руки вампира, спрятанной в теплой бархатной перчатке. С минуту они смотрели друг другу в глаза, пока улыбка не сползла с лица вильи. Валентина отпрыгнула обратно к качелям, цепко держа дочь в руках. Ива выдохнула и сползла на пол по стене, обхватив колени руками, а граф, оставаясь прикованным к порогу, наградил ее многозначительным взглядом, от которого служанка подскочила, словно от удара плетью, и прошмыгнула под его рукой в коридор.

— Тина, позволь мне поговорить с тобой.

Вилья не подняла головы от ребенка, тихо мурлыкая что-то себе под нос, медленно раскачивая качели. Тогда граф прошел в комнату и присел на один из пеньков, расставленных в комнате на манер знака бесконечности, скорее всего по какому-то замыслу профессора Макгилла. Граф стянул с рук бархатные перчатки, сунул их за пазуху и скрестил бледные пальцы у себя на коленях. Он глядел на руки вильи и на сверкающий в темноте рубин, который та приняла обратно и, даже облачившись в серебряную рубаху, не сняла.

— Сегодня не пятница. Чего ты ждешь?

— Да я и в пятницу нежеланный гость, — вздохнул граф. — Но это меня нисколько не тревожит. Многие молодые отцы ждут дольше. И если ты только для этого нацепила на себя серебро, то можешь снять рубаху. Я не приближусь к тебе.

— Нееет, — потянула Валентина, вновь растягивая бледные губы в ухмылке.

— Мне нравится причинять тебе боль… Я все жду, когда ты научишься получать от нее наслаждение… Ведь ты же требуешь от меня наслаждаться моим заточением…

 — Тина, — граф продолжал держаться спокойного тона. — Не пора ли нам дать имя нашей дочери?

— Моей дочери, моей, — нараспев отозвалась вилья. — Только моей… Я не фея, чтобы воплощать в жизнь твои мечты. Ты сам сказал мне, что вилья совсем не фея…

— Тина, дай ей имя. Я приму любое как эпитафию на свою могилу…

— Эпитафии пишут на мертвом языке. Авила. Мою дочь зовут Авила. Птица. И тебе не отобрать ее крыльев, потому что они в ней. Это ее природа. Это мой дар ей.

— Тина, я очень прошу тебя не убиваться. Брина не желает помочь тебе. Она мстит мне через тебя. Неужели тебе нравится быть орудием мести? Однажды ты нашла в себе силы побороть ее. Отчего же сейчас ты склоняешь перед призраком свои колени?

— Потому что я больше не верю в сказки, в которых чудовище превращается в принца. Чудовище остается чудовищем, а клетка всегда будет клеткой. Даже Бог дал своим детям право выбора, а ты отобрал мое яблоко, потому что ты трус, Александр.

— Я не трус, — все так же спокойно отозвался граф. — Но я хочу счастья.

— Его не взять силой. Неужели история с Бриной тебя ничему не научила? Ты смешон и жалок, Александр. И я никогда тебя не полюблю.

— Доброго дня, милая, — граф с шумом поднялся с пня. — Поцелуй за меня Авилу и не порти себе день напрасными поисками.

— Я не остановлюсь никогда. Я желаю свободы, и тебе не дано убить во мне это желание.

— Я никогда не собирался убивать его, Тина. Я предложил тебе взамен любовь. Неужто одинокая свобода тебе милее заточения со мной?

— Ты не предложил мне свою любовь, — зло усмехнулась вилья. — Ты мне ее навязал. У меня не было выбора.

— А если бы я дал его тебе?

— Но ты никогда его не дашь. Потому что ты трус. Потому что ты помнишь, как я взяла ключи. Ты — трусливое чудовище.

Больше она не смотрела на него, снова растворившись в своем материнском ворковании. Граф медленно двинулся к двери, осторожно прикрыл ее, как врата в земной рай, и уставился на темную фигуру профессора Макгилла.

— А вы не думали поговорить с Бриной? — начал без приветствия Эмиль.

— Думал? Я говорил с ней и не раз. Она не желает мне отвечать.

— Может, вы не так просите?

— А чего вы хотите добиться, профессор? Чтобы женщина смирилась со своим поражением? Профессор, вы слишком мало читали книг о любви. Этого не было, нет и не будет. Женщина никогда не смирится. Ни с чем. Фатальная женщина. А именно такими наградила меня злорадная судьба. Кстати… Простите меня.

Граф без стука распахнул дверь в сад.

— Тина, если у тебя будет минутка, то мне хотелось бы на закате обсудить с тобой поездку в Петербург.

Она ничего не ответила, и Александр захлопнул дверь.

— Куда?

— Спроси Дору.

Эмиль нашел брата подле горбуна, склонившегося под тяжестью амбарного замка и стопудовой цепи.

— Я поставил на склеп кодовый замок. Убери эту дурь — она сбивается кочергой!

— почти взвизгнул юный граф и обернулся к брату. — Ну скажи ему свое веское профессорское слово!

— У отца запоздалое свадебное путешествие?

— А, ты про Питер… Нет, очередное помутнение рассудка! Я не могу ему ничем помочь. Но я согласен танцевать с мачехой на крыше. Тебя, кстати, не приглашают. Тебя наоборот следует убрать из этой схемы.

Эмиль покачал головой, а Дору схватил замок и запустил им в дальние кусты, а цепь велел горбуну закрутить вокруг дуба.

— И черного кота не забудь найти! — крикнул он уже зло и набрал на двери склепа нужный код.

— Что за код?

— День рождение Тины. Она ни в жизни не догадается.

Дору улыбнулся, Эмиль же расхохотался в голос.

Глава 27 "Свадебный танец"

Александр так и не исполнил просьбу Валентины — не станцевал с ней свадебный танец до конца. Не исполнил, потому что графиня забыла, что когда-то пожелала станцевать с ним вальс. Сейчас граф вознамерился во что бы-то ни стало облачить жену в платье невесты и увести в танцевальную залу. Вилье следовало напомнить, как танцевать, до поездки в Петербург, на которую та согласилась простым кивком, и Александр не был уверен, что его вилья вообще поняла, что ей предложили.

— Пойдем танцевать! — бросил он с порога.

Валентина крутилась перед зеркалом в свадебном платье, которому Ива волшебным образом сумела вернуть девственную белизну, и была не рада вторжению в свою башню. Глаза вильи сузились, но на сей раз не от злобы, а от еле сдерживаемого смеха, который выдавали дрожащие губы. Но граф нисколько не смутился: он предполагал, что может не понравиться жене во фраке.

Валентина оставалась босой, и Александр принес ей туфли прямо к зеркалу, но графиня их проигнорировала, зато поднявшись на носочки, потерлась носом о скользко-гладкий подбородок графа. Александр снова не удивился — пятница как- никак. И поспешил нагнуться к ней, чтобы ухватить губами за нос, но удержался на носу лишь на миг, потому что через секунду вилья уже отпрыгнула от него к двери, продолжая все же удерживать его руку в своей. Граф улыбался, чувствуя, как вздрагивает на мертвой груди шелк сорочки от сладостного наслаждения метаморфозой вильи.

В замке было тихо. Дору предложил услуги тапера, но граф сказал, что включит музыку на его телефоне, что и сделал, прежде чем подать супруге руку. Только Валентина не сразу ее заметила, любуясь своими отражениями в многочисленных зеркалах. Граф выждал с минуту и вплотную подступил к обладательнице белого платья.

— Не кусаться! — как-то слишком серьезно выдала Валентина и опустила руку ему на плечо.

Пальцы графа мягко заскользили вниз по ее тонким, чуть ли не прозрачным, рукам. Кожа вильи блестела, будто покрытая тонким слоем льда, и отсвет зажженных свечей бегал по ней, точно болотные огни. И вилья, и платье жаждали танца. Графу даже показалось, что горящие серые глаза устремлены на него с нескрываемым обожанием. Такая мысль привела его в смущение — нет, обожание ему, конечно же, померещилось.

Губы Валентины дрожали, силясь не сложиться в улыбку. Граф видел, что жену снедает нетерпение, и медлил нарочно. Ему нравилась ее напряженная спина, и сам он ощущал под шелком сорочки такие же приятные покалывания. Ему даже захотелось проверить, застегнуты ли все пуговицы, но для этого нужно было отпустить хоть одну руку вильи, а он боялся, что та упорхнет, и даже тяжелый кринолин не удержит ее на земле.

И вот щедро натертый Ивой паркет заскользил под подошвами черных ботинок — граф наконец внял молчаливой мольбе вильи и потянул ее в сторону по яркому квадрату инкрустированного дерева, не дожидаясь нужного такта. Улыбка, вспыхнувшая на темных губах графа, радугой звенящих колокольчиков перекинула воздушный мост к лицу графини, озарив его таким же счастливым светом. Александр вел жену по кругу, осторожно, выверено, самозабвенно, считая каждый ее шаг, словно живое сердце, и даже не заметил, как смолкла музыка. Вознамерившись развернуться к роялю, чтобы включить следующий вальс, граф почувствовал, как хватка вильи тут же усилилась — неужели графиня испугалась, что ее муж сбежит?

— На эту ночь ты мой! — капризно сказала она, оттаскивая графа от рояля в темный, не выхваченный свечами, угол танцевальной залы.

— Я — твой на вечные времена.

Руки Александра твердо легли на затянутую шнуровкой белоснежную талию.

— Ты уже давал подобное обещание Брине, — на этот раз серьезно произнесла Валентина.

Однако не сделала никакой попытки освободиться от жесткого плена, в который поймали ее руки вампира.

— Это было при жизни, но ничто не вечно под солнцем. Я повторяю его под луной и готов скрепить свое обещание…

— Ты ведь обещал не кусаться! — вдруг дернулась от него вилья с такой силой, что граф на мгновения выпустил ее, но тут же, как хищник, бросился следом, чуть не сбив с ног, и схватил на этот раз уже за локти, а не за талию.

— Ты до сих пор веришь обещаниям вампира?

Его голос стал низким и глухим, а глаза все ближе и ближе притягивали серый взгляд, пока носы не соприкоснулись, не позволяя встретиться губам.

— Ты ужасно непоследователен, Александр! Клянешься в вечной любви и тут же говоришь, что все твои слова — ложь. Чему я должна верить? Первому или второму?

— Себе, — мягко улыбнулся граф, медленно очерчивая на ее носу круг кончиком своего носа. — Верь себе и тому, что ты чувствуешь…

— Я чувствую безумное желание полететь… Ай…

Со сдавленным криком вилья тотчас пала к ногам графа, придавленная его рукой так, что ей даже пришлось упереться носом в расшитые жемчугом складки юбки.

— Прости, — граф тут же подхватил ее под руки и поднял на вытянутых руках к потолку. — Я непроизвольно, не подумал… Просто испугался твоих слов. Прости меня… Я не желал сделать тебе больно.

— Опусти меня на пол. Я сама могу полететь!

И только граф разжал руки, как вилья сразу метнулась к окну, но на подоконнике замерла, как вкопанная, ухватившись за портьеры.

— Какое мутное стекло, — прошептала она задумчиво. — Смотришь в него, и будто дождь идет… Или сам плачешь… Мне показалось или не везде в замке дутое стекло?

— Не везде, здесь совсем старое, — Александр уже стоял за спиной жены, но пока не решался сомкнуть руки на ее талии, чтобы снять с подоконника. — Я люблю дождь.

 — Я тоже… Только его давно не было…

— В Петербурге будет дождь. Обязательно будет дождь.

Валентина, будто почувствовав близкий плен, распахнула настежь окно. Стекла звякнули, но выдержали неистовый напор вильи, которая продолжала касаться босыми ногами подоконника, но не выпустила из рук створки окна и потому парила над землей, будто надутый ветром парус. Граф ринулся было за ней, но побоялся схватить, памятуя последствия последнего падения.

— Тина, будь осторожна, — едва слышно попросил он, протягивая руку, чтобы коснуться кринолина под задравшейся сеткой ее нижней юбки.

Рука графа скользнула по обнаженной ноге вверх, но вилья недовольно лягнула его в грудь.

— Я хочу туда, вниз…

В голосе не было злости. Он был тих и певуч. Но граф не доверял штилю: надо быть начеку, раз речь пошла о полетах, потому мягко поймал ее щиколотку в ладони и поцеловал ледяную пятку.

— В замке есть лестницы.

— Но я ими не пользуюсь. Я умею прыгать.

— Прошу тебя, Тина, побудь со мной человеком этой ночью, раз уж приняла мое приглашение потанцевать, — продолжал ворковать граф, запуская под кринолин вторую руку, чтобы стиснуть крепко коленки и не дать вилье даже дернуться.

Почувствовав плен графских рук, Валентина молча бросила раму и повисла на руках мужа головою вниз, стараясь перевернуться в воздухе и вывернуться из цепких пальцев, но Александр сам уже наполовину вывалился из окна, чтобы та не вздумала извиваться. Ухватившись зубами за атлас платья, он медленно, но верно начал подтягивать вилью к себе, пока не уткнулся макушкой ей в грудь.

Александр знал, что победил: его вилья не упустит возможность запустить свои тонкие пальцы в его густые волосы. Ок затянул ее назад в зал, соскользнул на пол и лишь тогда отпустил ее коленки, но только затем, чтобы скользнуть выше. Когда нос его ткнулся в жесткую сетку подъюбника, пальцы начали спускаться по изгибу бедер к лодыжкам и замерли на подогнутых пальцах.

— Ах, сегодня же пятница… — рассмеялась вилья, натянув, как струны, короткие волосы графа.

Пальцы ее даже сумели пройтись по ним перебором, и графу померещился перезвон арфы, а когда вилья замурлыкала себе под нос одну из своих колыбельных, граф непроизвольно зевнул.

— Я тоже забыл про пятницу, — соврал он. — Я просто запутался в твоих юбках…

— изрек Александр уже игриво, все еще не зная, как подступиться к своей вилье с любовной лаской.

— Запутался? Так с ними с меня платье! Мне оно совершенно не нравится!

Граф подцепил ногтем узел и потянул за шнурок, наслаждаясь близостью жены и змеиными движениями ее тела — вилья решила вылезти из платья, точно из кокона. И вот она уже наступила босой ногой на белый жемчуг лифа, а граф все продолжал смиренно лежать на полу у ее ног, укрытый складками белой юбки. Он скользил взглядом по белесо-синеватому телу жены, чувствуя, как темный воздух вокруг него начинает искриться гранатовыми каплями крови. Вилья накручивала на палец то, что осталось от ее обрезанных волос, которые больше не росли, и Александр сжимал пальцами проклятое свадебное платье, боясь своим прикосновением спугнуть Валентину. Прищуренными от неистово блестящего мрака глазами он следил за едва колышущимися грудями, округлившимися от прилившего к ним молока. Однако ее бледные губы оставались маняще-далекими, хотя обнаженная грудь уже мягко коснулась белого атласа. Граф резко вытащил из-под вильи платье и сладострастно сомкнул руки у нее на лопатках.

Бледные губы оказались мучительно близко, но граф сдерживал себя, желая принять ее добровольный поцелуй, но вилья медлила: то ли играла с ним, то ли по привычке ждала от него первого поцелуя. Серые глаза были широко распахнуты и светились. Тишина, без единого трепетного вздоха, щелкала от разлившегося в танцевальной зале нетерпения. Хватит — решил граф, и его руки скользнули вверх и сомкнулись на шее жены, но притянуть ее к себе Александр не успел, потому что вилья сама прижалась к его губам, делясь с мужем разгоревшимся в мертвом теле живым теплом. Она схватила его за волосы, и пальцы графа сами скользнули в рассыпанный по ее плечам лен, зная, что теперь это стало и ее излюбленной лаской.

— А какой сегодня действительно день недели? — вновь лукаво спросила Валентина, справившись с последней пуговицей на сорочке мужа.

— Пятница… Я тебя не обманываю. Хочешь узнать, дотяну ли я до следующей пятницы? — ей в тон отозвался граф. — Я дотяну, если ты так решила.

— Да, я так решила…

Лицо графа сразу помрачнело, но он отпустил жену и, отсев от нее на три шага, принялся застегивать только что расстегнутые Валентиной пуговицы.

— Я принесу тебе другое платье, чтобы ты не расхаживала по замку голой.

Он резко поднялся, но не сделал и шага прочь, потому что тонкие руки мягко обвились вокруг его колен, пригвоздив к полу.

— Не уходи… Она там…

— Кто? — замер граф.

— Брина. Она попросила меня задержать тебя… Поэтому только я и согласилась на свадебный танец.

— Она никогда не отыщет твою рубаху! — голос графа сел.

— Я знаю, — Валентина запрокинула голову, чтобы видеть его лицо. — Зато Эмиль найдет Брину. Я договорилась с ним тоже о том, что не выпущу тебя до рассвета. Но я не договаривалась с тобой о любви… Прости, я не готова… к пятнице… Она наступила слишком скоро.

Александр опустился на пол и сжал тонкие плечи вильи.

 — Когда-нибудь ты полюбишь меня…

— Когда-нибудь — это когда? — склонила она голову на плечо, чтобы коснуться ухом его пальцев. — И разве можно полюбить что-то больше свободы?

— Нет, но свободу можно разделить с тем, кого любишь. Намного приятнее наслаждаться свободой вдвоем.

Граф вздрогнул от оглушительного боя часов. Валентина прижалась к нему, и он оторвался с ней от пола, чтобы зависнуть под потолком.

— Что ты делаешь? — расхохоталась Валентина ему в лицо. — Я не испугалась. Просто очень громко. И мне стыдно, что я обманула Брину. Эмиль перевел часы на час назад и поймал в них призрака. Теперь он хочет унести часы из замка и сдать в лавку старьевщика.

Граф коснулся бледных губ коротким поцелуем, но Валентина все же сумела отстраниться.

— И тебе ее нисколечко не жалко?

Но граф не успел ответить, потому что в этот момент неистовый вой потряс стены замка.

— Теперь жалко! — расхохотался он.

Но тут с грохотом распахнулись двери, и в залу ворвался огромный волк, таща на своем хвосте Дору. Теперь завизжала уже Валентина, и граф еще сильнее прижал ее к себе.

— Какого Ангела! — воскликнул он.

— Я пытался выгнать его обратно в лес, ведь волки нам, кажется, больше не требуются. Но ему, похоже, понравилось жить в замке! Простите, что мы испортили вам пятничное свидание…

— Которое сами мне же и устроили, будто я не в состоянии без посторонней помощи пригласить на танец собственную жену! Ваша ложь снова была очень романтичной. Но только в самом начале!

Граф выдернул из брюк ремень и бросил на пол. Дору извернулся и накинул его удавкой волку на шею.

— Еще не рассвет, — усмехнулся он, таща волка прочь из залы.

— Без ваших часов я бы уж никак не догадался об этом!

— Без наших часов, — Дору выдержал паузу, — у вас было бы свидание с другой женой…

Граф дождался, когда сын закроет дверь, и спустился на пол.

— Это ужасно. Она же его мать… Все-таки я плохой отец…

Но Валентина не думала говорить с ним о Брине.

— Ты почти разделся, — рассмеялась она, заметив, как граф подтянул брюки свободной рукой. — А до пятницы еще целых семь дней.

— Я просто решил переодеться, — в тон ей ответил граф. — Танцы отменились — к чему теперь фрак!

И направился к двери, но на пороге обернулся:

— Дору занят волками, Эмиль — часами. Сеньор Буэно давно не интересуется женскими прелестями. Ива с ребенком. И она женщина. Так что ты спокойно можешь пойти переодеться без моей помощи.

— Александр! — Валентина догнала его и взяла за руку. — Я просто думала о дожде. Как замечательно целоваться под ним… Это так же прекрасно, как и на дне озера…

Граф замер, но не обернулся.

— Я подожду до Петербурга, — отчеканил он. — Не беспокойся обо мне.

Они шли рядом, но у лестницы разминулись, потому что Валентина услышала плачь дочери. Когда Александр заглянул в детскую, она уже сидела в кресле- качалке и расправляла складки розового одеяльца у себя на коленях, одной лишь рукой придерживая дочь у груди. Граф опустился у ног вильи и осторожно взял в ладонь ее босую ногу, распрямляя подогнутые пальцы один за другим, чтобы коснуться губами стопы. Он исподлобья следил за лицом жены, каждую секунду готовый к тому, что та вырвет ногу. Однако Валентина не спешила отвоевывать свободу, и через пять минут вторая ее нога уже сама легла на плечо графа, требуя ласки.

— Интересно, останутся у нее твои глаза или нет? — спросила Валентина, осторожно отстраняя заснувшую дочь от груди.

— Неужели тебя смущает, что дочь может быть похожа на отца?

— А если она пойдет в тебя еще и характером?

— Я не уверен, что мой характер самое худшее, что Авила может унаследовать от родителей…

— Ты считаешь, что я намного хуже тебя?

— В чем-то — да, ты упрямее…

— Мы оба упрямые, и еще поглядим, кто кого в итоге переупрямит. Поднимись, будь так добр…

Когда граф отступил к двери, Валентина осторожно встала из кресла-качалки и медленно подошла к кроватке, чтобы опустить в нее дочь.

— Теперь у нас есть целых три часа на танцы, — улыбнулась она, только граф уже не видел в лице жены прежнего задора.

— Довольно танцев. С ними я тоже подожду до Петербурга. Но тебе все равно следует одеться, — добавил он тихо, но твердо.

Однако вилья вновь пожала плечами и направилась к двери без какого-либо намерения отыскать для себя одежду. Но лишь приоткрыв дверь, тотчас отпрыгнула назад и вжалась в грудь графа.

— В чем дело? — спросил тот ласково.

— Там этот! Старикашка! Я его боюсь. Выгони его из замка.

— Не могу.

— Но ты же хозяин. Ну ради меня, — подняла она на него молящие глаза. — Я не могу жить с ним под одной крышей. Отпусти тогда меня…

Александр в гневе оттолкнул жену.

— Прекрати!

Она сжала кулаки.

— Тогда и Петербурга не будет.

— А как же дождь?

— Дождь? — ее глаза сузились. — Я не поеду на машине. Я только полечу туда. Мы полетим вместе. У нас будет свобода на двоих. Ты сам мне это сказал.

 — Я пока еще не доверяю тебе, — буркнул граф.

— А я — тебе. Зачем ты тащишь меня в Петербург? Для Петербурга я умерла. Моя мать меня оплакала. Мои родственники справили по мне поминки. Зачем мне ехать в Петербург? Я не поеду. Я буду сидеть здесь. Голой. Взаперти. В этом райском саду. Без тебя. С моей дочерью. Убирайся! Вон!

Александр тоже сжал кулаки, но все же направился к двери. Как ему велели — он затворил за своей спиной двери рая. Его давно уже жил в аду.

Глава 28 "Лебединые крылья"

— Любить — это не брать, любить — это отдавать, — проговорил сеньор Буэно, глядя на пустой стул графа Заполье. — Поэтому ростовщики никого не любят.

Александр остановился за его спиной, так и не уйдя из столовой после трапезы. Канули в лету уже две пятницы. Приближалась третья, но граф так и не решился постучаться в двери рая.

— Вы правы, Мойзес. К сожалению, вы правы.

— Но к вам, Александр, я всегда испытывал симпатию. Теперь понимаю, почему. Вы такой же! Вы ничего не отдаете, вы только берете.

Старик хрипло рассмеялся. Его смех подстегнул Александра, и тот в два шага вбежал по лестнице и открыл дверь в райский сад без стука и без разрешения.

— Я так и знала, что уж третью пятницу ты не пропустишь! — заявила Валентина.

Вилья лежала, свернувшись клубком между двух пней, и не повернула к нему головы. Она так и не оделась. Держит данное ему слово.

— Но отсюда я не выйду.

— Даже к пруду? — спросил граф тихо.

— Я не люблю мокрые поцелуи.

— Я не собираюсь с тобой целоваться. Я собираюсь с тобой танцевать!

— Танцевать?

Она вскочила с пола и отбросила ногу в позу ласточки.

— Танцевать я тоже могу здесь. И ты мне для этого не нужен. Ты мне вообще ни для чего не нужен!

И она звонко рассмеялась, но тут же, метнув взгляд в сторону кроватки, зажала ладонью рот.

— Не нужен, — повторила Валентина уже шепотом.

— Но у меня есть кое-что, что тебе очень нужно, — ответил Александр так же тихо, как и она.

Валентина сощурилась, но ничего не сказала.

— Ну? — поторопил ее с ответом граф.

— Что это?

— Пойдем со мной и узнаешь, — усмехнулся он грустно.

Валентина несогласно передернула плечами и погрозила вампиру пальцем:

— Ты пытаешься обманом выманить меня из комнаты. Не выйдет!

— Я всего-навсего хотел тебя одеть.

— Я не хочу одеваться, — заявила она и уселась на пень.

— Даже в свою рубаху?

Валентина вскочила раньше, чем граф закончил произносить слово «рубаха».

— Рубаху? — она схватила вампира за руку и потянула к двери. — Ты сказал, рубаху? Ты не мог сказать «рубаху»…

— Я сказал…

Граф распахнул дверь, и Валентина первой выскочила в коридор, и теперь граф бежал за ней.

— Ты знаешь, куда идти? — крикнул он на середине лестницы, и вилья остановилась, как вкопанная.

— Ты сказал — пруд, — повернулась она к нему совсем растерянная.

— Пруд, — кивнул граф и поспешил за женой вниз.

Валентина бежала по дорожке сада, едва касаясь пальцами ног светлого песка. Поднимаемый ею ветер свистел, подобно дудочке пастуха, и граф уже не мог дальше сдерживать счастливой улыбки. Он любовался светящимся в темноте телом, которое медленно парило в теплом ночном воздухе. Вдруг Валентина замерла и, обернувшись, раскинула руки, но граф не решился принять ее объятия. Он смотрел в глаза и видел их завораживающий блеск. Валентина стояла перед ним прежняя, полная живых сил и покорная своей мертвой природе. Что это было?

— Ты меня боишься? — спросила она его, как когда-то давно он спрашивал ее, живую девушку.

Он ничего не ответил — она прекрасно читала ответ в его глазах, как он когда-то в ее: боится. Еще как боится… Потерять! Но старый ростовщик прав. Он прав!

Валентина рассмеялась, отвернулась и побежала прочь, но не к пруду, а мимо, на кладбище. И граф ринулся следом. Как, как она догадалась?!

— Что же ты молчишь? Что же ты не требуешь у меня слезть с ее надгробия?

Граф вздрогнул: вилья действительно пугала его.

— Брины здесь больше нет, так что ты не потревожишь ее дух. Стой сколько хочешь!

Валентина опустилась на камень и свесилась вниз, закрыв волосами выбитые буквы имени прежней жены графа.

— Ты можешь делать, что тебе заблагорассудится, — проговорил граф, чувствуя удушье, которого не мог чувствовать.

— Только не проси назад свои крылья, — произнесла вилья почти что его голосом и расхохоталась. — Где моя рубаха? В ее могиле? Я угадала?

Александр молчал.

— Можешь не говорить, что ты обманул меня. Я знаю, что ты лжец. И я вышла с тобой, потому что устала сидеть взаперти. Брина выдержала три дня, а я — три недели. Я сильнее ее, верно?

Граф кивнул, все еще не в силах произнести слова, которым сопротивлялось все его мертвое мужское естество.

— Мне не нравится быть на кладбище! — Валентина соскочила с надгробия. — Я живая, живая, живая… Пошли, — она свесила голову на бок и расхохоталась, а потом вдруг сказала серьезно: — Плавать на озеро. Пошли!

Она потянула его безмолвного за собой. Он пошел, но у полуразрушенной стены она остановилась.

— Один танец… Александр! Всего один.

Она обернулась, и он склонился к ней с поцелуем, но она схватила его за лацканы пиджака, чтобы удержать вдали от своих губ.

— Я хочу танцевать в своей рубахе. Один лишь танец. Позволь мне станцевать один лишь танец. Я обещаю…

Глаза вильи были распахнуты, но серые озера не пенились от ненастья, а были тихи и прозрачны, но его молила не прежняя Валентина, а его жена — вилья, для которой не было ничего важнее свободы. Свободы от него.

 — Не давай мне обещаний. Ты не умеешь их сдерживать. Ты никогда не возвращаешься. И я больше не отпущу тебя.

Да, вся решимость вернуть ей рубаху покинула его мертвое тело. Она уже раз забрала ключи. Он не был нужен ей живой и не стал нужен мертвой.

— Один танец… — она прижималась к нему нежно, как в редкие моменты любви, но он знал, что это всего лишь игра. — Неужели тебе жалко для меня одного танца? Ты будешь держать меня за руку. Все время, только дай мне взлететь…

— Тина, зачем? — голос его сорвался на хрип. — Зачем тебе поднебесье, когда наше счастье спит в колыбельке? Ну зачем?

Она рассмеялась:

— Я хочу! — и вновь лицо вильи приняло молящий вид. — Я просто хочу. Хочу… Я никогда ни о чем не просила…

— Врешь! Ты молила о любви того, кому была не нужна. Теперь же ты молишь о свободе того, кому ты нужна больше… — Александр осекся, подбирая верное слово. — У меня нет больше жизни, но без тебя не будет и смерти.

— Вампирам нельзя верить, — передразнила Валентина его интонации и вдруг сама коснулась его губ кратким поцелуем. — А мне верь! Я не вырву руки. Ну, пожалуйста… Ведь не могу же я мучиться целую вечность. Меня отпустит мое желание свободы, если я наконец получу ее! Один танец. Всего один танец. Пожалуйста…

Валентина неистово сжала протянутую вампиром руку, и тот рванул ее наверх.

— Не так! — закричала Валентина, но даже не думала вырываться, потому что шпиль замка мягко качнулся за ночным облаком.

Граф сжал руку Валентины еще крепче, прижимаясь губами к горящему, как капля крови, рубину.

— Не бойся. Я не отпущу тебя. Никогда!

И тут они камнем упали вниз, расплескав темные воды горного озера.

— Ты исполнил мою просьбу! Мы на озере… — Валентина тряхнула головой, выныривая на поверхность. — Но это была маленькая просьба. А другая…

Она осеклась: под старым поваленным стволом дерева, в светлых верхних водах озера плескалась ее рубаха…

— Брина бы никогда сюда не добралась, — улыбнулся граф, касаясь ствола рукой.

— Это была моя тайна, о которой было так легко догадаться… Здесь сбылась моя мечта…

Валентина осторожно запустила под воду руку и коснулась льна, но тут же сжала пальцы в кулак и подтянула руку обратно к телу, будто обожглась.

— Я честно думала, что ты зарыл ее в могилу Брины.

— Я собирался перепрятать ее туда, но передумал.

— Я могу взять ее? — спросила Валентина с недоверием, но граф мог лишь только кивнуть, чувствуя сдавивший горло ком страха.

Графиня Заполье ловко запрыгнула на ствол дерева, присела и ухватилась за рукав. Рубаха была тяжела от воды, но Валентина все равно сумела протиснуть в нее свое такое же влажное тело. Луна отражалась в каждой капельке, замершей на ее бледном лице, ослепляя графа, и тот жмурился, ощущая на глазах солоноватую влагу.

— Руку, руки…

Он широко распахнул глаза и замер, увидев склонившуюся к нему жену. Затем все же ухватился за ее руку, словно сам был не в состоянии выбраться из воды. Она выпрямилась вместе с ним и замерла на стволе, как когда-то давно, уже почти год назад, когда сказка еще не стала для графа Заполье былью.

— Я не улечу. Я не хочу улетать от тебя и от нашей дочери. Мне не нужна свобода. Мне нужен был выбор, и я выбрала тебя…

— Я люблю тебя, Тина, — едва сумел выговорить граф из-за подступивших к горлу слез.

— Я тоже люблю тебя, Александр. Ты доказал, что ты не чудовище… Хотя, — она звонко рассмеялась, — и не принц. Даже не граф! Ты всего лишь торгаш. Никудышный! Целый год торговаться со мной и ничего не выторговать…

— Как же ничего… — голос появился, но остался глухим. А улыбка то появлялась на его губах, то исчезала. — А как же дочь? У меня теперь есть дочь…

— Ты не трус! — Валентина продолжала неистово хохотать.

И, похоже, не слышала его слов про дочь. Рука ее дрожала в руке графа, и тот сжимал ее все сильнее и сильнее, хотя Валентина и не рвалась от него вовсе.

— Ты глупец! Какой же ты глупец!

Граф схватил ее вторую руку, и снова она никуда не ринулась от него. Он обманулся — да? И потому его жена смеется над ним. Или причину ее смеха ему не понять.

— Ты целый год портил отношения со мной и с домочадцами, а всего-то надо было исполнить мою маленькую просьбу. Но ты мне не верил… Нет! — она вдруг перестала смеяться. — Ты не верил себе. В себя! Не верил, что тебя можно любить. Поэтому и обставлял свою чашу весов гирями оков, чтобы перевесить мою свободу…

— Тина! — вскричал граф и зажмурился. — Ты призналась мне в любви… Зачем портить такой момент прошлыми упреками… Зачем?

— Тогда давай танцевать!

Вилья запрокинула голову и расхохоталась уже в темное небо, а не ему в лицо — да так неистово, что даже ее влажные волосы затрепетали в туманном воздухе. Граф улыбнулся, чувствуя, как напряжение уходит из тела вместе с ручьями стекающей по спине воды или же посмертного пота.

— Знаешь, — Валентина оборвала свой смех и заговорила спокойно. — Если хочешь в Петербург, то мы можем полететь туда вдвоем: лебедь и летучая мышь.

— Давай танцевать! — перебил ее Александр.

Он отпустил одну из ее рук, чтобы возложить свою ей на талию, а ее свободная рука легла ему на плечо. Они сделали первый шаг, второй, третий, поворот, и когда их пальцы едва соприкасались, Валентина вдруг закричала:

— А теперь удержи меня, коли сможешь!

Она медленно опустила голову: в ее сером взгляде не осталось и следа радостного блеска — серые глаза, все еще широко распахнутые, изливали на графа потоки ненависти, и вампир даже отпрянул от вильи, испугавшись их напора, и этого было достаточно, чтобы Валентина взмахнула освободившейся рукой и взмыла в черное ночное небо.

— Вернись!

Но белый лебедь уже исчез за пеленой бледных облаков, и черный вымокший пиджак не обратился в крыло летучей мыши, а лишь своей неимоверной тяжестью придавил графа Заполье к земле, когда тот упал ничком на поваленный ствол дерева. Только ночная вода не отразила его, будто его и не было вовсе в этом подлунном мире. Лишь след лебединых крыльев еще долго колыхался в тлеющей ночи.

Глава 29 "Буэновское лекарство от любви"

— Я не знаю, как сказать отцу… — проговорил Дору, потупившись.

Сеньор Буэно застучал ладонью по столу.

— Хватит! Хватит мне тут шекспировских страстей! Вы — хорват, Дору. Наполовину, правда, румын, ка свою худшую половину… Это простительно профессору, потому что делать всякие глупости часть его профессии, если ее можно назвать таковой! По мне, так учительство — это состояние души, которой ваш отец его лишил… Хотя, я еще помню Эмиля живым, его лишила души война… Давайте, Дору, проваливайте отсюда.

— Где отец?

— Там, где вы его оставили две недели назад. У себя в башне… У себя, не у нее…

— Это башня уже не ее. Ее больше нет!

— Никогда и не было, — проворчал старик. — Будем так считать…

Дору начал медленно подниматься по лестнице. Ноги гудели — он отвык спать в чехле для сноубордов. Он глянул в конец коридора, выдохнул и пошел в детскую. Ива сидела в кресле-качалке и держала у рта Авилы бутылочку с молочной смесью. Вид у служанки был похоронный…

— Ну вот не надо… — бросил Дору и зашагал прочь.

Однако у кабинета снова замер в нерешительности. Он слышал, как за дверью трещит камин. Что отец может жечь на этот раз? Дору постучал три раза.

— С каких пор ты стучишь?

Голос прежний. Как до побега Валентины. Нет, как до ее появления в замке!

Дору распахнул дверь. Огонь отбрасывал адский отсвет на бледное лицо хозяина кабинета, склонившегося над столом в три погибели. Граф отковыривал ногтем с головы марионетки резиновый клей — медленно, миллиметр за миллиметром, так осторожно, что когда рыжие волосы упали на стол, на основе головы не было заметно ни единого повреждения.

— Рapá, что вы делаете? — спросил Дору шепотом.

— Не видишь, разве?

На столе стоял открытый тюбик с грунтовкой, и граф принялся толстой кистью беспощадно замазывать роспись лица. Затем поднялся из кресла, подошел к пылающему камину и присел подле огня с куклой в руке, чтобы быстрее подсушить грунт и, вернувшись за стол, начал придавать кукле знакомые черты.

— Работать с акриловыми красками одно удовольствие! — улыбнулся граф, и Дору рухнул на диван.

Его отец дул на бумажное лицо, и лед его дыхания сковывал краски быстрее, чем просушило б их тепло. В длинных пальцах сменялись кисти разных размеров, а разноцветные тюбики перемещались по столу в вихре танца. И вот, в очередной раз подув на лицо куклы, граф набрал на тонкую заостренную кисть немного белил и поставил крошечную точку на сером стеклышке, которым заменил зеленую бусину зрачка: теперь глаза куклы заблестели, но не мертвым ледяным блеском, а живым страстным огнем.

— Похожа? — повернул он куклу к сыну, и тот кивнул. — Нет, лучше… Что ты хотел?

— Мы не нашли никаких ее следов, — начал Дору медленно и тихо. — Мы были на старой квартире, в клубе, у родственников, даже на той злополучной крыше. Мы просматривали все блоги — ну не могли ее не заметить. Но она как в воду канула…

— Может, так оно и есть… С чего ты решил, что она помчалась в Петербург? Не это было ее последними словами. Последними было — если сможешь. Я не смог. С чего ты решил, что ты сможешь? Да мне и без разницы. Иди отдыхай. Мне жаль, что я не смог удержать вас с Эмилем дома. Но теперь все кончено — уплыла так уплыла, улетела так улетела. Вильи не умеют любить. Я это знал, но, как дурак, поверил. Уходи. Я хочу закончить марионетку…

— Но она закончена, — вставил Дору робко.

— Уйди, пожалуйста.

И Дору ушел. Граф не глядя протянул руку под стол и достал бутыль, щелкнул по ней ногтем, прислушался к эху и, отложив марионетку в сторону, взял с края стола кубок, чтобы наполнить почти до самых краев. Бутыль снова ушла под стол, а кубок хозяйски расположился в руках графа. Вампир откинулся на спинку кресла и принялся перекатывать ножку кубка между ладонями, не решаясь пригубить жидкости с терпким ароматом сливы и корицы.

— Ах, Мойзес, Мойзес, — покачал головой граф, не решив еще стоит ли злиться на ростовщика за заботу о хозяйском настроении. — Я вернул тебе все долги и брать ничего не собираюсь. Даже этот самогон…

Но все же кубок манил его, словно вместо мутной от корицы жидкости в нем пенилась свежая кровь. Граф пил короткими глотками, не морщась, словно лекарство, которое слишком противно, чтобы растягивать процедуру его поглощения. Вот он уже начал различать дно кубка. Жжение в груди сделалось невыносимым, и граф опустил кубок на дубовую столешницу, да с такой силой, что голова марионетки подпрыгнула, и теперь серые стекляшки глядели на графа с немым укором.

Александр с тяжелым вздохом протянул к кукле руку, осторожно взял за тонкую шею, словно боялся переломить или оторвать крепления, и принялся смазывать макушку клеем. Верхний ящик стола был открыт, и граф начал доставать из него тонкие льняные пряди, одну за другой насаживая на клей и мягко приглаживая вдоль узкого свеженарисованного лица. Волны волос теперь мягко струились по лифу платья на его пышную юбку, прилипая к бусинам, заботливо нашитым на ткань создательницей марионетки. Ему захотелось запустить в волосы ногти, но страх повредить еще не до конца схватившийся клей остановил графа в его желании.

Он положил куклу перед собой и принялся гипнотизировать, точно та могла на манер сказочного полена открыть нарисованный рот и заговорить. Увы, его кукла навсегда останется нема. Однако, марионетка смотрела на него с неимоверной теплотой, словно жалела. Тогда рука графа сама нашла кубок, и последние капли самогона оросили пересохшее горло вампира. Он нагнулся под стол и вытащил бутыль, чтобы вновь наполнить кубок и выпить до последней капли за один глоток.

 Увы, на середине граф закашлялся и даже расстегнул верхние пуговицы рубашки, но долго просидеть откинувшись на спинку кресла не смог — кукла манила его к себе. Ему до безумия сильно захотелось оживить ее, заставив исполнить танец — он будет держать ее крепко, не ослабляя ни одной нити.

Граф поднялся из кресла и начал медленно поднимать вагу: ткань платья зашуршала, руки из папье-маше стукнулись друг о друга — кукольная Валентина поднялась, выхваченная светом камина, точно театральным софитом. Кукла повела головой, тряхнув льняными прядями, и заскользила по столу в сторону графа, но тот остановил ее, потянувшись к бесформенному куску черной материи, на котором незаметно затаилась темная вага. Только рука наткнулась на кубок, ка дне которого все еще мутнел буэновский самогон — и агуардьенте действительно была хороша, как и испанская фамилия ее создателя. Граф глянул на пол, чтобы оценить, сколько еще осталось в бутылке: почти ничего. Ужаснулся и ухватился рукой с вагой за край стола, вдруг почувствовав головокружение. Однако тут же выпрямился, едва заслышав легкий стук марионетки, коснувшейся лицом поверхности стола.

Огонь в камине продолжал бесноваться, нещадно окрашивая в кровавый цвет смертельно бледное лицо вампира. Александр заставил себя поднять кубок и осторожно пригубил смиряющее боль пойло, снова не поморщившись. Затем швырнул пустой кубок на пол и вновь потянулся к темной ваге, медленно одергивая фрак на марионетке с его лицом, и только тогда заметил, что нити марионеток переплелись — спутались.

Граф выругался и, бросив обе ваги на стол, потянулся к нитям длинными ногтями. В этот момент хлопнула оконная рама, распахнувшись от ночного ветра. Огонь ухнул и снова завыл, обдав вампира жаром с прежним неистовством. Граф качнул головой, и луна качнулась ему в ответ. Ноги отяжелели, и Александр опустился мимо кресла прямо на пол.

— Четверть второго, — простонал он, бросив беглый взгляд в окно. — Две недели и один день, то есть пятнадцать дней…

Он потряс головой и потянулся к бутыли, в которой на дне еще что-то мутнело, но вдруг она исчезла и на ее месте появилась босая нога, за которую Александр схватился уже по инерции.

— Не говори только, что ты выпил все это один!

Граф даже не вздрогнул, заслышав далекий приглушенный треском камина голос.

— Мне не с кем пить. Я один…

— Пусти мою ногу!

— И не подумаю! Я тебя наконец поймал!

— Мне же больно!

— Мне тоже!

— Зачем ты испортил мою куклу? — донеслось до графа уже сверху, но вампир так и не поднял глаз, продолжая удерживать взгляд на оставшейся в его руках ноге.

— Это уже моя кукла, — ответил он глухо. — И, признаюсь, натуральные волосы смотрятся лучше окрашенных шелковых нитей. Да и сказка моя лучше твоей, потому что в ней будет счастливый конец.

— В моей тоже был счастливый конец, — продолжало доноситься до него сверху.

— Ты продолжаешь путаться в родном языке. Я использовал глагол в настоящем времени, а ты — в прошлом.

— Зачем ты пил, Александр? Ты же не человек!

Льняные волосы скользнули по его рукам и разжали пальцы, но остались на них.

— На счет два ты встаешь!

Он приподнял веки и уставился в горящие серые глаза. Но лишь на мгновение — в другое он уже вырвал руки и сжал тонкие плечи, спрятанные под грубым пиджаком. Не отрываясь от любимых ледяных губ, он срывал его, не заботясь о пуговицах.

— Пусти!

Но он не отпускал. Пиджак упал вниз, и Александр, прервав поцелуй, подтянул к лицу чужой вельвет.

— Мне после самогона снятся странные сны. Настолько реальные, что я даже чувствую запахи и могу осязать, — он освободил руку от старого пиджака и запустил длинные ногти в лен волос, оттягивая их вниз, прядь за прядью. — Я заставлял себя спать дни и ночи напролет все две недели, чтобы хоть один раз увидеть тебя во сне и насладиться счастливой сказкой, но Морфей отказывался ставить нужную киноленту, и наконец сегодня я вспомнил про самогон. И вот, мой сон ожил, и я не хочу от него просыпаться. Не сердись за куклу, но ведь тебе они все равно уже не нужны.

Его руки упали на колени. Он подался вперед и, ткнувшись носом в чужой пиджак, ухватился теперь за обе тонкие щиколотки.

— Я распутала нити. Ты в состоянии встать?

Уперев руку в подлокотник кресла, граф поднялся и медленно коснулся нитей обеих марионеток, соединяя их руки.

— Они свое оттанцевали! — оглушил его знакомый голос.

Слова прозвучали приговором танцу, и марионетки рванулись вверх, чтобы с грохотом упасть на стол поверх собранных в коробку тюбиков краски. Граф не успел возразить, потому как рухнул в кресло, когда на его плечи опустились швырнувшие марионеток руки.

— Похоже, это все же не первая бутыль, раз ты не в состоянии отличить сон от реальности!

— Я…

Граф лишь увидел, как босая нога поддела бутыль, и та угодила прямо в камин, разлетевшись вдребезги. Огонь обиженно зашипел на самогон, а граф улыбнулся, но ненадолго, потому что тонкие пальцы ухватились за его волосы и потянули вперед.

— Это не сон, слышишь меня? Пятнадцать дней разделить на три. На три, потому что это счастливое число. Оно еще с Античности было почитаемо, да и сомневаемся мы всегда трижды. И получаем в итоге… Сколько пальцев у меня на руке?

— Пять, — простонал Александр.

— Тогда чего ты продолжаешь так на меня смотреть? Будто не веришь…

 — Если я сейчас трижды спрошу тебя, ты ли это, — еле ворочал языком граф, — и на третий раз…

— Да протрезвей ты уже наконец! Я это! Я! Забирай мою свободу назад!

Он увидел, как лен волос взметнулся вверх с чем-то белым, оставив перед его взором бледную синеву, а потом граф вдруг погрузился в холодную зиму: и глаза, и рот заткнули белым снегом.

— Да сними уже рубаху с лица! Боже милостивый, угораздило же меня выйти замуж за…

Голос Валентины звучал в отдалении, и граф наконец сорвал ткань с ушей, но оставил у носа, вдыхая ее свежий ночной аромат.

— Идем скорее на воздух! Ты явно не в себе!

Рубаха упала к ногам графа, а цепкие бледные руки скользнули ему за спину.

— Раз, два, три, два, два, три… — зачем-то начал считать граф ритм вальса.

Валентина ловко вспорхнула на подоконник, и граф замер, завороженный искрящимся лунным покрывалом, укрывшим плечи обнаженной вильи, но руки ее потянули его за собой, и через мгновение он ощутил невесомость, выпав вслед за Валентиной из окна, но уже в следующее мгновение уткнулся носом в ложбинку между ее грудей и попытался поднять ее тело с влажной от ночной росы травы. Только вилья ловко выскользнула из его рук и протянула к нему свои, чтобы помочь подняться.

— Я даже не предложу тебе пробежку…

Серые глаза смеялись, и по губам графа тоже скользнула счастливая пьяная улыбка.

— Я боялся увидеть во сне Брину. Но бедняжке не выбраться из часов, а счастливые вампиры часов не наблюдают…

— Ты же не станешь портить наш вечер? — вдруг сузила глаза вилья, и граф неистово затряс головой.

— Я просто не могу поверить… Пусть это будет сном, от которого я никогда не проснусь. Пусть наше свидание станет моей сказочной летаргией…

— О, Боже, Александр, пусть уже ночная прохлада наконец остудит твой мозг… Знаешь, что иногда помогает против такого пойла?

Не дав графу ответить, Валентина отпустила его запястья и, обвив руками шею, прижалась к его разгоряченным самогоном губам, чтобы слизать с них сливовый привкус с запахом корицы.

— Тогда я желаю навеки оставаться пьяным, — прошептал граф, пытаясь поймать вилью, но та вновь выскользнула из его рук.

— Не порти наше свидание! Я шла к нему пятнадцать дней… Нет, я бессовестно вру. Двенадцать! Три дня я спала мертвым сном в доме одного очень хорошего человека, с которым обязана тебя познакомить! У меня больше нет крыльев, но осталась твоя машина… Ты не в состоянии сесть за руль, но я могу попытаться вспомнить, как это делается. Где ключи?

— В машине…

Граф не успел оступиться, потому что вилья слишком резко рванула его за руку, и он просто-напросто перепрыгнул выступивший из земли корень дерева, а потом не прошло и секунды, как он уже двумя руками держался за машину, пока Валентина распахивала перед ним дверь.

— Ну и чего она пищит и мигает? — вилья закусила губу, но граф быстро перегнулся к ней и вытащил ремень безопасности, а потом пристегнул и себя самого.

— Я не до такой степени пьян…

Однако ж, как «вольво» рванула с места и завизжала тормозами на повороте, он все-таки не заметил, а серо-черный пейзаж за окном слился в один взмах крыла летучей мыши, которое мучительно больно хлестало его по лицу. Так, что он даже жмурился от рези в глазах, и в итоге откинулся назад, уперся в худое острое плечо и резко крутанул руль на себя, развернув машину так, что та носом уперлась в придорожную траву.

— Что ты делаешь?! Так не ездят! — закричала Валентина.

Не было понятно, что больше возмутило вилью, разворот машины или острые длинные ногти, вонзившиеся ей в кожу, или же темные глаза, лишившиеся пьяной дымки и ставшие темнее и холоднее самой ночи, но она так и не сумела прикрыть губы, которые задрожали, будто вилья решила заплакать.

— Неужели это ты?

Ремень безопасности впился в бледную полупрозрачную кожу, натянулся и лопнул — льняная голова тут же упала на затянутую мятой рубашкой грудь вампира.

— Зачем ты вернулась? Я не потерплю больше твоих игр! Ты слышишь?! У меня есть твоя кукла. Мне больше никто не нужен!

— Вернулась? Я никуда не уходила, — простонала вилья, не в силах скинуть со спины тяжелую руку вампира.

Глава 30 "Но мы счастливы"

— Сбежала! — рычал граф в волосы вильи. — Бросила меня, поверившего в твою любовь! Твоя кукла послушнее, и я распутаю нити, чтобы каждое ее движение соответствовало моему желанию.

— Я не сбегала…

Но Александр ее не слушал.

— Авила… Ты и ее бросила, но ей и не нужна такая мать! Она все еще не говорит «мама», а твои груди уже пусты, так что тосковать по тебе моя, слышишь, моя дочь не станет. Что нужно было мне от тебя, я получил. Ничего другого ты дать мне не в состоянии. Ты даже не можешь толком танцевать!

Он так и не позволил Валентине отстраниться от своей груди, хотя вилья и уперлась в нее острыми кулачками.

— Вилья, о, Вилья, — игриво запел граф жутким опереточным голосом, — бродя по лесам, я тебя, может быть, выдумал сам. Вилья, о, Вилья, наверно, ты мне просто приснилась во сне.

И тут он отпустил ее, и Валентина откинулась назад, глядя в холодное бесстрастное лицо вампира своими расширенными от страха серыми глазами.

— Лучше бы ты продолжала мне сниться, — голос вампира был сух и глух. — Я предпочел бы проснуться от этого сна.

— Верните мне рубаху, граф, и я больше не потревожу ваш покой, — едва слышно прошептала Валентина, протиснувшись к двери между рулем, к которому слишком близко придвинула кресло.

— Вернуть? Я и не принимал ее обратно. Ты нагло швырнула мне ее в лицо, забыв, что я не приемлю современной распущенности нравов. Я и близко не желаю видеть подобную женщину подле своей дочери. Предпочтешь ли ты российские озера или удовлетворишься румынскими, меня не особо волнует, потому что затворничество в замке по моей мертвой душе, и сейчас мне совершенно не скучно…

— Вы, кажется, в состоянии сесть за руль…

— Зачем мне машина? — зло усмехнулся граф Заполье и тоже распахнул дверь.

— Я предпочитаю добираться на своих двоих, — донеслось до слуха Валентины уже с улицы.

— Вы бросите машину так, тут? — заикаясь, спросила она, захлопывая водительскую дверь.

Вампир молчал и смотрел поверх ее головы на луну. Валентина в нерешительности отступила от блестящей в лунном свете черной машины, но всего на шаг.

— Что же ты медлишь? Ты свободна! Тебе даже не страшен рассвет… Хотя сейчас днем слишком жарко, особенно в полях… На твоем месте я бы поспешил укрыться в ледяной воде озера, там и рыбы в предрассветный час много… Слишком странен был этот июльский вечер, а рассвет будет еще страннее… Скоро три часа. Быстро же пробегают летние ночи…

— Вы даже не позволите мне увидеть Авилу?

Вилья продолжала стоять по другую сторону машины, но теперь ее руки лежали на полированном капоте, будто она искала в нем опору подкашивающимся ногам.

— Зачем? Ночью ребенку нужно лишь молоко и тепло, а ты не в состоянии дать ей ни того, ни другого. Ива и Серджиу позаботятся о ней — и накормят, и обогреют.

— Прощайте, — произнесла Валентина тихо, так и не отступив от машины.

— Мне уходы без прощания больше нравятся, — зло сказал вампир, застегивая рубашку под самое горло. — Или ты ждешь, что я скажу, что пошутил? Ты не веришь мне? Ты думаешь, что я безумно люблю тебя и каждый час нашей разлуки молил тебя вернуться?

Вилья молчала и не поднимала на говорящего глаз. Однако пальцы ее сжались как когти, только были не в силах поцарапать блестящий корпус машины.

— Если ты все же думала, что я люблю тебя, что мне невыносима даже мысль расстаться с тобой, что я мечтаю делить с тобой каждую улыбку нашей дочери, то как ты могла улететь, как?

— Не знаю! — затрясла головой вилья, и голос ее дрогнул и почти не появился на следующих словах, но вампиру было достаточно движения ее губ. — Это было сильнее меня. Наваждение! Я просто хотела летать, просто хотела…

— Ты вновь путаешься в родном языке — глаголы «летать» и «улететь» имеют два разных значения. Я отпустил тебя полетать, а ты улетела… Неужели тебе прекрасно спалось все эти дни, и не мерещился во сне детский плач? Неужели?

Граф перегнулся через капот, и пальцы вильи, распрямившись, заскользили вперед, но встретились лишь с теплым железом, нагретым работающим мотором машины.

— Вы тоже, граф, не умеете сопротивляться инстинктам! — зазвенел голос вильи.

— Вы обещали не кусать меня!

— Обещал, — тихо отозвался вампир, поправляя воротник рубашки. — Все ошибаются, но не все признают свои ошибки. Я признал с полной ответственностью. Я вот даже не попросил перстень обратно…

Его губ коснулась улыбка, от которой ледяные мурашки побежали по ледяной спине вильи. Она тотчас опустилась у колеса машины в траву и принялась стягивать перстень с пальца. Но когда и через минуту тот не поддался даже на миллиметр, Валентина в бессилии заплакала…

— Быть может, это знак? — граф медленно обошел машину и присел подле плачущей вильи. — Ты действительно хочешь вернуться ко мне? Или тебя гонит ко мне пустота и одиночество? Невозможность найти себя в этом бездушном мертвом мире? Ты — узница своих страхов? Или же в твоем мертвом теле хоть чуть-чуть теплится любовь?

Всхлипывания прекратились, когда рука вампира легла на льняную макушку и стала медленно спускаться вниз, поднимая пальцами волосы, как огромным гребнем.

— Я не готова была умереть. Не готова была стать матерью. Не готова была разделить с вами вечность. Вы решили все за меня.

 — К этому всему невозможно подготовить себя, — граф осторожно коснулся бледного тела и потянул к себе, чтобы усадить на колени, но в итоге лишь завалился в густую полевую траву. — И замужество, и материнство меняют жизнь и живым. И живые женщины воспринимают это как смерть и пытаются убежать, забывая, что все течет и изменяется, и лишь наше желание оставаться беззаботными детьми вечно, и с ним приходится бороться всю жизнь, ища радости в своей новой сущности, не давая воспоминаниям о былых радостях омрачить новое, еще большее счастье. Непоправима лишь смерть, но и ее можно принять с благодарностью…

— Да заткнись ты! — Валентина вскочила и заткнула пальцами уши. — Противно слушать твой пьяный бред!

Александр шумно поднялся.

— Вы, как всегда, решили за меня, граф, — цедила Валентина сквозь зубы. — И что я лгунья, и что я неблагодарная жена, и что я плохая мать. Вам даже в голову не пришло, что я заблудилась в незнакомой стране! Вы напрочь забыли, что ваш замок скрыт чарами даже от русалок! Вы не подумали искать меня! Вы предпочли напиться до поросячьего визга! Я шла к вам целых двенадцать дней, пряталась от людей и днем и ночью, не в силах попросить помощи… А сейчас смотрю на вас и думаю — а зачем он мне нужен? Я могу взять дочь — никто не остановит меня днем — и уйти. Найти приют в том доме, где мне верят даже после смерти. Зачем мне вы, Александр Заполье? Я не знаю, зачем полюбила вас…

Она протянула ему руку.

— Разожмите перстень. Это труднее, чем сжать, но вы справитесь. Я в вас верю.

Он не взял протянутой руки.

— Как ты могла заблудиться?

— Просто… У меня нет на земле диспетчера! Я не заметила, как далеко улетела, но я верила, что вы летите следом. Увы, вы бросили меня. Когда я это поняла, сразу упала на землю. На землю, вы слышите? Мне было больно, очень больно! Я была одна в поле. Даже луны не было. Потом я снова взлетела, но полетела не туда, куда надо. Испугавшись, что я никогда не найду дороги назад, я сняла рубаху и пошла пешком. Не знаю, какая звезда вывела меня на окраину этого города — наверное, путеводная. Меня нашел старый скрипач и не испугался. Он узнал меня и приютил. Три дня я спала мертвым сном и вот наконец нашла дорогу домой… Я думала, что домой. Оказалось, что дома у меня больше нет. Летите, летите в замок! Прячьте от меня Авилу, но я приду за ней и выкраду, ясно? Вам ясно? Вам все наконец ясно…

Граф пошатнулся и схватился за ее плечо, чтобы не упасть.

— Мне ясно лишь одно: что я тебя люблю. И то, что я дурак. Способна ли ты полюбить такого дурака? Чтобы сделать этого дурака самым счастливым дураком на свете?

Вилья кивнула, касаясь губами ледяного подбородка вампира.

— Я обещала привести вас к нему. Он умирает, но хочет сыграть для нас свадебный марш… На рассвете его скрипка смолкнет навсегда. Я это знаю. Не знаю почему, но знаю.

— Увы, люди рождаются, чтобы умереть. Главное, не призывать смерть раньше времени. Каждому назначен свой час, и даже последнюю минуту жизни надо уметь прожить.

Валентина поспешила отстраниться, но граф прижал ее к груди.

— Когда же ты прекратишь нести бред!

— Не толкай меня, Тина! Оставь машины людям. Ты обещала мне полет. Лебедь и летучая мышь могут лететь вместе.

— У меня нет рубахи… — Валентина снова кивнула в сторону машины.

— Торопитесь, граф, мы можем не успеть!

— Ты давно не человек, а все веришь в сказки. Мне не нужен плащ, чтобы летать. Тебе не нужна рубаха. Только желание! Лететь и быть вместе!

Они сцепили свои пальцы вместе и раскинули в сторону свободные руки — и вот уже белое крыло касалось темного в ночном небе. Но на траву возле старого домишки опустились уже два человека, почти человека.

Темный водоворот ночи отступил, но они все равно пошатывались, и только сцепленные руки удерживали их на ногах — вместе их держало другое. Любовь, и они спешили услышать ее гимн от умирающего скрипача.

Ржавые петли скрипнули, и граф распахнул перед графиней дверь. Босые ноги вильи мягко коснулись пола, а набойки на ботинках графа лязгнули в мертвой тишине.

— Опоздали? — Валентина подняла на него блестящие серые глаза.

— Он набирается сил, — прошептал вампир. — Перед последней игрой. Идем.

— Ты напугаешь его. Позволь мне войти первой.

— Перед смертью уже ничего не боятся.

Старые половицы все сильнее и сильнее скрипели под ногами вампира, но граф и не пытался идти тихо. Старик сидел на табурете у темного очага, привалившись к давно остывшим камням. Тело его сотряс кашель, глухой, уже почти мертвый.

— Ты все-таки привела его послушать меня, — заскрипел скрипач, не открывая глаз. — Ваши ночи не для сна. Я знаю. Но мои живые соседи спят.

— Бывают ночи, когда невозможно спать, — отозвался вампир, отодвигая от стола стул, чтобы предложить его жене.

— Я знал, что вампиры не легенды, знал…

— Я — легенда, меня не существует. Уже давно, почти три столетия… И спасибо, что вы приютили мою жену. Я не знаю, как вас отблагодарить за это.

Повисла пауза. Глупая. И все трое понимали абсурдность ситуации.

— Просто скажите мне, это ведь не страшно? — прохрипел старик.

— Умирать всегда страшно, — ответил вампир тихо. — Любой шаг вперед страшен, но неизбежен. Но лучше уходить с музыкой.

 Музыкант засуетился.

— Я думаю, вам не нужен марш Мендельсона. Позвольте сыграть для вас гимн любви собственного сочинения. Я не играл это для людей, которые любят друг друга…

— И не сыграете, — усмехнулся Александр, — для людей. Но мы любим друг друга. И мертвые не играют с такими словами. Играйте! Мы — ваши благодарные слушатели.

Валентина сидела неподвижно на самом краю стула, не смея вмешиваться в разговор. Граф встал позади нее и принялся заплетать в косы то, что оставил от ее волос. To, с чем она пришла в его замок и чем покорила его мертвое сердце. Ее голова приближалась к нему все ближе и ближе, пока не коснулась груди. Тогда он отпустил волосы и нагнулся, чтобы запечатлеть на холодном лбу горячий поцелуй. И в этот самый момент скрипка хрипло, с надрывом, прорезала мрак старого дома, в котором светились лишь два мертвых лица.

— Я люблю тебя, Тина, — прошептал вампир в губы вильи, и та так же тихо ответила ему:

— Я люблю тебя, Александр.

Они разорвали свой поцелуй лишь тогда, когда в тишине, воцарившейся в доме, упала на пол скрипка, выскользнув из мертвых рук музыканта.

— Время и нам уходить…

— Мы не успели поблагодарить его, — вздохнула Валентина, с неохотой отстраняясь от груди мужа.

— Не все ждут благодарностей. Некоторые просто дарят свою любовь…

— Граф Заполье…

— Ничего не говори, — его палец коснулся бледных губ вильи. — Ты забыла, что в сказке верят лишь поцелуям.

На этот раз его темные губы едва коснулись ее бледных губ, потому что с улицы донесся визг тормозов и звон разбитого стекла.

— А за рулем целоваться вообще нельзя, — улыбнулся граф и потянул вилью к входной двери, но она остановила его.

— У нас есть пустой гроб и свежая могила. А у этого старика нет никого.

Граф потупился.

— Дождись меня здесь. Я боюсь посылать тебя за машиной — вдруг снова потеряешься.

Не прошло и получаса, как они положили мертвого старика на заднее сиденье. Скрипку Валентина положила на свои обнаженные колени. За рулем по-прежнему был граф. Он поиграл с улыбкой с лопнувшим ремнем безопасности и завел машину.

— Могу себе представить, что там уже успел нафантазировать профессор Макгилл, обнаружив исчезновение пьяного вампира, — усмехнулся Александр.

Валентина осталась серьезной и погладила футляр скрипки.

— Это будет наша ему благодарность. До рассвета еще есть время.

Но надо было торопиться.

Они не стали отвечать на вопросы домочадцев. Александр нес на руках мертвого старика. Валентина шла за ним со скрипкой, которую потом вложила старику в руки, когда сменила его старый пиджак на тот, что он дал ей, чтобы дойти до замка. Александр прочитал по памяти положенные молитвы, хотя и не был уверен, что усопший католик. Дору с Эмилем опустили гроб в могилу и зарыли. Сеньор Буэно предложил своей сливовицы помянуть старика. Александр бросил вопросительный взгляд на жену, и та кивнула. Надо.

Потом они медленно пошли по тропинке с кладбища в сад, мимо пруда и яблони к башне с распахнутым окном.

— Я хотела сказать…

— Молчи, — остановил вилью граф, стискивая тонкую руку дрожащими пальцами.

Они подпрыгнули и, впрыгнув в окно, улыбнулись все еще не прогоревшему дотла камину. Александр затворил окно и обернулся к столу. Валентина держала в руках две ваги, и нити марионеток яркими белыми полосами прорезали предутреннюю темноту. Граф замер на мгновение, но все же протянул руку за черной вагой, но получил взамен светлую, а марионетка с его лицом зябко прижалась к обнаженной груди вильи.

— Если ты не против, Александр? — голос Валентины был тих, но тверд. — Если же нет, я отдам тебе обе марионетки.

— Нет, что ты… Если мы научимся управлять друг другом, не путая нитей и не причиняя вреда марионеткам, то вечность покажется нам не проклятием, а раем в отдельно взятом трансильванском замке, скрытом от любопытных людских глаз.

— Будем открывать дверь? — улыбнулась Валентина, отворачиваясь от окна, за котором начала уже блекнуть полная луна.

— Нет, я дождусь, когда Дору постучит. Рассвет? — повысил голос Александр.

— Простите великодушно, papâ. А ваша жена может еще кормить дочь?

— Нет, но она может ее уложить. Тина, оставь марионеток. Они свое оттанцевали. Теперь у нас с тобой есть живая кукла, которая все равно спутает наши волосы.

— Наши волосы трудно спутать, они слишком короткие, — Валентина тряхнула давно рассыпавшейся косой. — Но когда чувствуешь рядом любимое плечо, то даже серость будней не страшна.

— У тебя не серые волосы! И еще я уверен, что мы с тобой переругаемся в пух и прах, когда Авила придет к нам и сообщит, что в ее жизни появился кто-то важнее родителей.

— Уверена, мы с вами переругаемся намного раньше.

— А со мной прямо сейчас! — Дору распахнул дверь ногой. — Вы оглохли оба? Ваша дочь плачет!

— Дору, выйди! Моя жена не одета!

Но Валентина уже схватила с пола рубаху, но Александр вырвал ее и распахнул перед женой свой домашний халат. Юркнув в него, Валентина улыбнулась:

— Теперь я точно чувствую себя дома…

— А я чувствую другое, — Александр коснулся ее соска, и на его пальце осталась белая капля. Он поднес ее ко рту и слизал. — Последний глоток сказки. Чтоб похмелья не было.

 Валентина игриво оттолкнула мужа и побежала по коридору в детскую.

— Рapá, я уже ничего не понимаю! — всплеснул руками Дору.

— Я тоже ничего не понимаю, но я счастлив.

Конец

Оглавление

Глава 1 "Старый скрипач"

Глава 2 "Спасение из снежного плена"

Глава 3 "Разговор в ванной комнате"

Глава 4 "Не хочу за тебя замуж"

Глава 5 "Будущий свекр"

Глава 6 "Свобода не продается"

Глава 7 "Слезы людские"

Глава 8 "Пятизвездочный замок"

Глава 9 "Летучие мыши"

Глава 10 "Негорячий прием"

Глава 11 "Героиня фильма ужасов"

Глава 12 "Еврейская агуарьенте"

Глава 13 "Древняя кровь со специями"

Глава 14 "В комнате с закрытыми ставнями"

Глава 15 "Кровавые развлечения"

Глава 16 "Успокоительная соль"

Глава 17 "Мечта графа Заполье"

Глава 18 "Цвет несчастья"

Глава 19 "Серебряный нож"

Глава 20 "Смертная коломбина"

Глава 21 "Сундучок с секретом"

Глава 22 "Цена жизни"

Глава 23 "Безвольное тело"

Глава 24 "Секрет ванной комнаты"

Глава 25 "Серый волк и Спящая Красавица"

Глава 26 "Живая и мертвая"

Глава 27 "Неравная борьба"

Глава 28 "Мертвым нельзя врать"

Глава 29 "Вальс снежинок"

Глава 30 "Четверо в башне, не считая девушки"

Глава 31 "Последняя капля крови"

Глава 32 "Предательское серебро"

Глава 33 "Первые шаги"

Глава 34 "Свидание в зимнем саду"

Глава 35 "Танец среди звезд"

Частьвторая "Смерть": Глава 1 "Апофеоз любви"

Глава 2 "Встреча после разлуки"

Глава 3 "Куклы и кукловоды"

Глава 4 "Новая жертва"

Глава 5 "История ее помешательства"

Глава 6 "Кровавый тест"

Глава 7 "Вальс дождя"

Глава 8 "Вампиры не верят в сказки"

Глава 9 "Пять мертвых дней"

Глава 10 "Первая ночь вдвоем"

Глава 11 "Дрянная девчонка"

Глава 12 "Отражение в зеркале пруда"

Глава 13 "Любовная пятница"

Глава 14 "Далекое море"

Глава 15 "Стометровка и ненужные книги"

Глава 16 "Последняя пятница"

Глава 17 "Танец всене"

Глава 18 "Она — наша"

Глава 19 "Она — моя!"

Глава 20 "Убийство мечты"

Глава 21 "Старый сеньор"

Глава 22 "В болоте безверия"

Глава 23 "Бесстрашная любовь"

Глава 24 "Новая Валентина"

Глава 25 "Лягушачья кожа"

Глава 26 "Райский сад"

Глава 27 "Свадебный танец"

Глава 28 "Лебединые крылья"

Глава 29 "Буэновское лекарство от любви"

Глава 30 "Но мы счастливы"