Они стояли насмерть [Николай Васильевич Жиряков] (fb2) читать онлайн

От автора

О подвиге 13-й пограничной заставы Владимир-Волынского отряда мы знали очень мало. Сведения о проведенных ею боях в первые дни Великой Отечественной войны на Западном Буге были настолько скудны и противоречивы, что составить о них полное представление просто не представлялось возможным. 4-я пограничная комендатура отряда, куда входила 13-я пограничная застава, во время первых боев на границе понесла огромные потери и распалась.

Ее мужественный командир — капитан Иван Варфоломеевич Бершадский, впоследствии сражавшийся в рядах Советской Армии, почти ничего не знал о судьбе той заставы, так как связь комендатуры с заставой была нарушена в первый же час войны.

С освобождением Советской Армией приграничных районов по Бугу и уже после войны Львовскому писателю Владимиру Беляеву удалось собрать интересные сведения об одиннадцатидневных героических боях заставы, а с капитуляцией Германии и освобождением оставшихся чудом в живых трех пограничников — И. П. Котова, Е. М. Галченкова и Д. С. Максякова, — нам удалось еще полнее восстановить картину битвы заставы с фашистами с первого и до последнего дня.

Советская отчизна никогда не забудет героических подвигов пограничников 13-й заставы, и их славные дела будут жить вечно в сердцах людей.

Советское правительство высоко оценило подвиги героев. Начальнику заставы А. В. Лопатину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза, политрук заставы П. И. Гласов награжден орденом Ленина.

Над могилами героев возвышается гранитный обелиск с надписью: «Вечная память начальнику пограничной заставы Алексею Лопатину и политруку Павлу Власову, которые героически погибли в борьбе за свободу и независимость Советской отчизны против немецко-фашистских захватчиков».

…Все дальше уходят в прошлое суровые годы войны с немецко-фашистскими захватчиками, становясь достоянием истории. Героические подвиги, совершенные советскими пограничниками в первые дни Великой Отечественной войны на Западном Буге, обрастают легендами, преданиями.

Давно уж весенние полые воды и летние грозовые дожди сгладили очертания окопов, ходов сообщения, блокгаузов, располагающихся вокруг здания бывшей 13-й пограничной заставы.

На границу теперь пришли дети тех, кто в грозные дни 1941 года с оружием в руках мужественно защищал рубежи нашей Родины. Вместе с новой сменой пришли на границу и два сына героя Советского Союза Алексея Лопатина — Вячеслав и Анатолий Лопатины.

Они окончили пограничные училища и поклялись на могиле отца во всем быть похожими на него: служить Родине так, как служил их отец.

Если мне удастся, хоть немного, этой повестью расширить представление читателей о героическом подвиге пограничников 13-й заставы, стоявших насмерть на защите советских рубежей, то моя цель будет достигнута.

Детство Алеши

В семье Анны Ивановны Лопатиной в одном году произошло два события, которые ее память сохранила на всю жизнь.

Первое событие светлое, радостное, наполнившее ее сердце гордостью.

У Анны Ивановны родился сын-первенец.

Завернутого в белую простыню мальчика принесли показать матери.

— Весь в отца, — улыбнулась мать, прижимая к груди тепленькое тельце сына.

Белокурый мальчик, со смешным торчащим носиком и чуть-чуть вьющимися редкими волосенками, был действительно очень похож на отца.

— Вот уж, Вася, не откажешься, как вылитый, весь в тебя, — радовалась бабушка Александра, показывая внука Василию.

Новорожденному дали имя Алексей. Анне Ивановне давно нравилось это красивое, по ее мнению, мужественное имя. И сколько бы она не перебирала в памяти мужских имен, неизменно останавливалась всегда на одном и том же.

— Алексей, — шептали ее губы, — Алешенька!

Еще за несколько дней до родов, оставшись наедине с мужем, Анна Ивановна робко спросила его:

— А что, если у нас родится мальчик, давай назовем его Алешей. Как ты думаешь, Вася?

— Что же, — ответил Василий, обнимая молодую жену, — давай назовем Алешей.

Рос и набирал сил Алешенька, как ласково называла его Александра Алексеевна, ставшая теперь бабушкой.

Василий Никитич, довольный восстановлением сил и здоровья Аннушки, много времени проводил в поле за плугом, работая до темна, так что уже плохо было видно борозду. Молодому пахарю в этом году пришлось обрабатывать не только свою землю, но и участки двух солдаток, мужья которых ушли на войну.

Всю весну, пока шла пахота, Василию каждый день приходилось рано вставать и поздно ложиться.

Когда приезжал он с поля, мальчик уже спал, сладко посапывая в подушечку.

— Ну как, растем, сынок? Давай, давай расти, да поторапливайся, — как с большим разговаривал отец с сыном, заглядывая в покачивающуюся детскую люльку.

С появлением в семье ребенка, как-то полнее и содержательнее стала жизнь. Каждый член семьи старался свободную минуту отдать Алеше, заглянуть в кроватку, поправить одеяльце, когда спит ребенок, или потютюш-кать на руках, когда он бодрствует.

Шел 1915 год. Второй год бушевала империалистическая война, втягивая в свою орбиту все новые государства, разоряя целые страны. Вымуштрованные солдаты кайзеровской Германии второй год топтали своими коваными сапогами плодородные земли Франции, Голландии, Бельгии. Они разорили земли Польши, захватили западные окраины России и угрожали ее жизненным центрам — Петербургу и Киеву. Царское самодержавие проводило мобилизацию за мобилизацией, выставляя все новые полки и дивизии на смену разбитых немцами частей и соединений.

В одну из таких мобилизаций пришлось пойти воевать «за веру, царя и отечество» и Василию Лопатину.

Василия взяли ровно через три месяца после рождения Алеши.

— Почаще пиши, Вася, а то скучно будет нам, — просила Анна Ивановна, провожая мужа до станции Шары-гино, откуда Василий должен был отправиться воинским эшелоном.

— Береги Алешу, Аннушка, — наказывал Василий.

— Береги и ты себя, Вася. Войну кончайте, да поскорее домой возвращайтесь.

Деревня Дюково, где теперь жил Алеша с матерью и бабушкой, расположена в живописной лесистой местности, бывшей Ивановской губернии. От самой станции Шарыгино, куда Анна Ивановна провожала мужа, начинаются густые леса, перемежающиеся лугами, вытянувшимися вдоль небольшой речки с нерусским названием Шижегда.

Особенно красиво Дюково в летние месяцы, когда подходившие вплотную к деревне заливные луга покрываются сплошь зеленым ковром.

Только пусто стало в деревнях. Почти всех мужчин взяли на войну. Дома остались женщины с детьми да старики.

Да и как же веселиться, если чуть не каждый день приходят плохие вести с фронта: то убили кого-нибудь, то искалечили.

В конце пятнадцатого года такое же письмо получила и Анна Ивановна: «Лопатин Василий Никитич, — писали товарищи, служащие в одной части с Василием, — тяжело ранен и находится в киевском военном лазарете. Если хотите увидеться, приезжайте поскорее».

«Не выживет Василий, — подсказывало сердце Анне Ивановне, — надо в Киев ехать. Хоть живого застать, проститься», — думала она.

И предчувствие ее не обмануло.

Хоть и живого застала Анна Ивановна мужа в киевском лазарете, но подумала: «Не долго протянет». Жизнь едва теплилась в обескровленном теле Василия.

Открытая рана, нанесенная осколком снаряда в правое бедро, была смертельной.

— Береги Алешу. Сделай из него настоящего человека, — были последние слова умирающего.

Смерть Василия — была вторым событием в семье Лопатиных в этом году.

Тяжело переносила горе Анна Ивановна. Две недели провалялась в постели и Александра Алексеевна — мать Василия. Только ничего еще не понимающий Алеша не замечал беды, постигшей семью.

Но время, лучшее лекарство во всех житейских невзгодах, неумолимо шло вперед. Вот уже кончилась и ненавистная всем война. Густой травой заросли безымянные могилы воинов, павших на полях сражений. Оставшиеся в живых вернулись с фронта к своим семьям.

Октябрьская социалистическая революция эхом прокатилась по лесным деревням Ивановской губернии.

В деревню Дюково революция пришла вместе с разделом по едокам помещичьей и кулацкой земли, с организацией фабричного комитета на Архиповской ткацкой фабрике, с выбором самых лучших крестьян из бедняков и середняков в сельские Советы крестьянских депутатов.

Когда Алеше исполнилось десять лет, и он был учеником третьего класса Колобовской школы, что в трех километрах от Дюкова, в семье Лопатиных произошло еще одно событие, изменившее привычное течение семейной жизни — скромная и трудолюбивая Анна Ивановна, мать Алеши, понравилась рабочему Архиповской фабрики Андрею Алексеевичу Ежикову и вышла за него замуж.

Через две недели Анна Ивановна переехала в Аристиху к Андрею Алексеевичу. Алеша, по просьбе бабушки, остался с ней в Дюкове.

Алеша очень любил свою деревню Дюково. В летнее время он целыми днями проводил с товарищами на Шижегде, то купаясь в ее прозрачно-зеленоватой воде, то сидя над Утиным омутом с удочкой в руках, не сводя глаз с самодельного пробкового поплавка.

В 1929 году Алексей, по настоянию матери, перешел жить от бабушки к родителям в деревню Аристиху, расположенную в полутора километрах, на другом берегу речки Шижегды.

Андрей Алексеевич Ежиков — отчим Алексея, по натуре был человек смирный, с покладистым характером. Своего приемного сына он не обижал. Он старался заменить ему родного отца, хотя в это время у них с Анной Ивановной было уже двое детей.

Алексея чаще всего он называл Старшим.

— Ну как, Старшой, куда завтра рыбачить пойдем? — спрашивал Андрей приемного сына накануне выходного дня.

— Я думаю под Утиный омут надо сходить, — отвечал Алеша со знанием дела. — Там голавель на хлеб стал брать, — добавил он.

— А может быть, под Глинницей поудим?

— Да нет, под Глинницей только на живца идет, а с поплавковой удочкой там делать нечего, — авторитетно заявлял Алеша.

— Рыболовы! — говорила Анна Ивановна, радостно поглядывая то на сына, то на Андрея. — Как магнитом их тянет на Шижегду. Хоть бы один выходной с нами дома провели.

Почти все свободное время Алеша заполнял чтением книг, которые он брал в Колобовской школьной библиотеке. Пожилая библиотекарша — Анна Федоровна любила Алешу Лопатина за серьезное отношение к книгам.

— Вот с кого надо пример брать, — показывая на Алешу, часто говорила она ребятам.

В Коврове

Не спалось в эту короткую летнюю ночь бабушке Александре. То ей кажется, что шелестит что-то по ветхой соломенной крыше уже состарившегося, как и она сама, деревянного дома; то вдруг почудится странный скрип дуплистой березы, вот уже лет сорок растущей под окном; то благим матом заорут кошки где-то на чердаке. А уж эти петухи — всю ночь горланят, как будто они сговорились между собой не давать покоя бабушке Александре.

Бессонница бабушки Александры имела свои причины. Вчера она получила долгожданное заказное письмо из Коврова, от мастера ткацкой фабрики Ивана Викторовича Бычкова. Оно-то и явилось причиной бессонницы.

«Многоуважаемая Александра Алексеевна, — писал Иван Викторович, — наконец-то я могу сообщить Вам о выполнении просьбы, с которой Вы обратились ко мне прошлым летом, во время моего отпуска. Вашего внука Алешу могут принять в этом году в школу ФЗУ инструментального завода № 2. С директором школы я договорился. Пусть Алеша приезжает не позднее 20-го августа. С уважением к Вам И. Бычков».

Дальше следует приписка: «…о квартире не беспокойтесь, Алеша пока будет жить у нас».

— Новость-то какая, — радостно запричитала бабушка, не зная как и благодарить остроносенькую девушку-почтальона, доставившую, а заодно и прочитавшую ей письмо.

Да разве могла уснуть бабушка Александра после такого хорошего письма, полученного из Коврова. Ведь оно вселило надежду на осуществление самого заветного желания Алеши — поступить в город учиться.

Едва забрезжил рассвет, бабушка поднялась.

Истопив печку и сварив немудреный обед, бабушка Александра, как бы помолодевшая от нахлынувшей на нее радости, отправилась в Аристиху поделиться радостью с невесткой и внуком.

«Алеше, конечно, не легко будет привыкать к новой жизни, — думала бабушка, — но трудности он осилит», — в этом бабушка была совершенно уверена. «Уж кто-кто, а я-то знаю характер внука».

…В Ковров Алексей приехал в середине августа 1931 года. Ему шел тогда шестнадцатый год.

Небольшой двухкомнатный домик Ивана Викторовича Бычкова находился на одной из малонаселенных пригородных улочек в западной части города.

Алексей, помня наказ бабушки, бывавшей у Ивана Викторовича, без особого труда нашел эту малюсенькую пыльную улицу и домик с ярко выкрашенной железной кровлей.

Небольшой палисадник, сделанный из деревянного штакетника, уютно обрамлял переднюю часть домика. В глубине небольшого дворика, огороженного частоколом, сбоку просматривался небольшой сад.

Подойдя к покрашенной деревянной калитке, Алексей неуверенно дернул за кольцо, и тут же, где-то в глубине двора, раздался прерывистый звонок медного колокольчика.

— Вот и гость приехал, — радостно возвестил Иван Викторович, обнимая Алешу.

— Здравствуй, дядя Ваня, — робко ответил на приветствие Алексей.

— Да ты уж совсем большой, Алеша! А как на отца-то похож, ну вылитый Василий Никитич. — Мать, принимай гостей! — Шумно позвал Иван Викторович жену, копавшуюся в огороде.

— Проходи, проходи, молодой человек, мы любим гостей, особенно из родных мест, — приветливо захлопотала хозяйка, подходя к Алексею. — Как там бабушка Александра Алексеевна поживает? Как здоровье мамы? — забрасывала вопросами жена Ивана Викторовича, с интересом вглядываясь в лицо Алеши.

С этого дня Алексей прочно вошел в гостеприимную семью Бычковых, ставшую ему дорогой и близкой на всю жизнь.

По рекомендации Ивана Викторовича, Алексей поступил в школу ФЗУ 2-го инструментального завода, и с первого же дня учебы в школе потекли размеренные, рассчитанные по часам и минутам трудовые дни.

В группе слесарей-инструментальщиков, куда зачислили Алексея, издавна существовал шестичасовой учебный день. Три часа производственная практика на заводе, а три часа учеба в классе — теория.

Нелегко жилось «фабзайчатам», как их называли взрослые рабочие, в годы первой пятилетки.

Но трудности не могли сбить Алексея с избранного им пути, и он настойчиво овладевал профессией слесаря-инструментальщика.

Первым наставником и вдохновителем Алексея на преодоление трудностей был все тот же старый мастер Абельмановской фабрики Иван Викторович Бычков.

Иван Викторович крепко полюбил мальчика.

— Учись, Лешка, человеком будешь, — часто говорил он Алексею.

И Алексей учился, не жалея сил, просиживая иногда целые ночи за учебниками, после работы на заводе. Природная смекалка, упорство и огромное желание во что бы то ни стало овладеть теоретическими основами своей профессии — делали свое дело.

На второй год учебы никто не знал лучше Алексея прославленной русской трехлинейной винтовки и только вышедшего в свет «дегтяревского» ручного пулемета. С завязанными глазами разбирал и собирал Алексей это оружие.

В 1933 году, на торжественном вечере, посвященном очередному выпуску учащихся школы ФЗУ 2-го инструментального завода, Алексей Лопатин получает удостоверение об успешном окончании школы и малокалиберную винтовку — премию за отличное знание стрелкового дела.

Окончена учеба. Алексей получил назначение на работу. Куда-то теперь пошлют? — думает Алексей, заходя на второй день в учебную часть школы ФЗУ. «Только бы не послали в какую-нибудь кустарную мастерскую», — опасался Алексей.

— Эй, Алеша! Получи «Путевку в жизнь», — крикнула ему знакомая девушка из учебной части, передавая листок бумаги, отпечатанный на машинке.

«Бывшему ученику школы ФЗУ, Лопатину Алексею.

Предлагается Вам отбыть в распоряжение отдела кадров Экскаваторного завода для использования на работе в качестве слесаря».

— Ура! — радостно произнес он, помахав бумажкой улыбающейся девушке из учебной части.

Бригада, в которой работал Алексей, собирала стрелы однокубового экскаватора. Впрочем, тогда завод производил только одну марку землеройной машины и то очень небольшой производительности. Бригада эта, состоявшая почти из одних комсомольцев, работала слаженно, с молодым задором, и Алексей Лопатин был застрельщиком многих хороших начинаний.

Во главе бригады стоял работающий на заводе масте-ром цеха металлоконструкций Алексей Петрович Ермаков.

Работая в городе, Алексей не забывал своих родных и друзей, проживающих в деревне Аристихе.

Частенько бывало и так: окончит Алексей трудовой день накануне выходного, купит недорогие подарки матери и бабушке, да и катнет в Аристиху. Любил он походить с товарищами по зеленым берегам Шижегды, поудить голавлей в Утином омуте, или просто прогуляться по родным местам вместе с молодежью.

Была и еще одна причина, почему Алексей частенько наведывался в Аристиху. Еще в школьные годы Алеше нравилась одна темноволосая с живыми карими глазами девочка Фиса. Они часто встречались. До переезда в Ковров Алеша не придавал этим встречам большого значения. А вот приехал Алексей в майские праздники 1934 года в деревню, пошел с ребятами гулять на речку, увидел уже повзрослевшую Фису, и его неудержимо потянуло к ней.

В это время жизнь в городе и в деревне начала налаживаться. Страна успешно выполняла вторую пятилетку. Отменили карточки на хлеб. В магазинах все в большем количестве и ассортименте появлялись промышленные товары. Да и заработок Алексея намного поднялся.

Из одной такой поездки Алексей возвратился в город не один, а вместе с Фисой. На другой день их любовь да согласие были прочно закреплены в ЗАГСе.

— Только как же теперь быть с квартирой? — беспокоился Алексей.

Но старый мастер Иван Викторович опять выручил — отвел им небольшую комнатушку в своем доме.

Скоро Фиса тоже поступила на работу, и счастливо зажила молодая пара.

На праздники Алексей уж не ездил домой, как раньше, они с Фисой ездили в Аристиху только в отпускное время — летом. Зимой к ним приезжала погостить да порадоваться на семейное счастье бабушка Александра.

За время работы на экскаваторном заводе Алексей приобрел большой авторитет среди рабочих.

Алешу назначили мастером бригады. Заводская многотиражка «Электросварщик» все чаще и чаще писала об успехах ударной бригады сборщиков стрел, возглавляемой Алексеем Лопатиным.

В 1937 году, в конце августа, Алексей получил повестку из военкомата и был призван в Красную Армию. Приемная комиссия при военкомате, ознакомившись с биографией и производственной характеристикой призывника Алексея Лопатина, решила послать его в Саратовское пограничное училище.

Алексей с радостью встретил это назначение.

На охране государственной границы

Весна в 1940 году пришла в Западную Украину рано. Только начинался март, а уж весеннее солнце слизывало последние пятна пожелтевшего снега. Прошло и половодье.

Лишь в оврагах да в лесных буераках сошлись ручейки мутной воды, стекая в небольшую речку, подковой опоясывающую тринадцатую пограничную заставу.

Примерно в километре от заставы, на северо-восточном склоне холма, раскинулось старинное украинское село Скоморохи, изрезанное вдоль и поперек оврагами.

Раньше обычного в этом году прилетели грачи. Они важно вышагивали по влажной, пахнувшей еще снегом земле, отыскивая пробудившихся от зимней спячки червей и букашек.

Частые, моросящие дожди и утренние туманы еще больше увлажняли талую землю. Крестьяне готовились к весенним работам на освобожденной от помещиков земле.

Здесь Западный Буг неожиданно поворачивает к Владимир-Волынску, образуя большую извилину. До воссоединения Западной Украины с Украинской Советской Социалистической Республикой старинное здание, где расположена пограничная застава и прилегающие к нему земли, принадлежали польскому помещику — пану Пшевроцкому, бежавшему под крылышко гитлеровского вермахта.

Дом, в котором теперь располагалась застава, раньше местные жители называли панским фольварком. С установлением здесь Советской власти с осени 1939 года, над бывшим фольварком высоко реет государственный флаг Советского Союза. Теперь здесь живут пограничники. Молодые, полные сил и энергии воины часто приходят в свободное от службы время в село и помогают колхозникам строить новую жизнь на освобожденной земле. Часто можно видеть пограничников и за плугом в колхозной бригаде, и за веялкой на колхозном току, и на колхозном собрании.

Впервые в истории этого села люди, что разместились в бывшем панском фольварке, стали друзьями, первыми советчиками и организаторами новой жизни в деревне — желанными гостями в каждой колхозной хате.

Неожиданно рано наступившая весна этого года застала руководителя молодого колхоза Никиту Пеньковского, что называется, врасплох.

— Уж по-весеннему светит солнышко, а еще столько нерешенных вопросов. Пойду на заставу, поговорю с политруком. Ведь он коммунист, да и к тому же бывший агроном — поможет, — и, опираясь на суковатую палку, которую он никогда не выпускал из рук, Пеньковский пошагал к бывшему фольварку.

— Я до Вас, товарищ политрук, — подавая натруженную руку, проговорил Пеньковский, встретив Гласова у крыльца заставы.

— Что-нибудь случилось, товарищ Пеньковский? — спросил Гласов, с тревогой вглядываясь в лицо председателя колхоза.

— Ну, як вам казаты? — мялся Никита. — Бачитэ, як воно пече, — показывая на солнце, сказал председатель, не решаясь сразу обращаться с просьбой.

— Весна в этом году ранняя. Если еще пораньше сев провести, хороший урожай можно собрать, — сказал Гласов.

— Може собрание нам поможете провести у колхозе, товарищ политрук? — осмелился просить Пеньковский.

— Ах, вот оно в чем дело, — догадываясь зачем пришел председатель, засмеялся Гласов. — Пришли нас на собрание приглашать?

— Так, так, — утвердительно кивал головой Пеньковский.

Гласов, знавший положение дел в Скомороховском колхозе, понимал, как трудно пожилому Пеньковскому, не имеющему опыта в колхозном строительстве, справляться со своими обязанностями, и давно уже решил помочь ему в организации посевной кампании.

— На собрание мы придем, товарищ Пеньковский, только я вам поставлю одно условие, — озадачил председателя Гласов.

Пеньковский пожал плечами, не зная, что за условие поставит политрук.

— Пригласите ваших жинок на это собрание. Женщины в колхозе — большая сила, — вовремя вспомнил нужную фразу политрук.

— Оно можно скликать и жинок, — как-то нехотя согласился Пеньковский, ковыряя палкой рыхлую землю.

Успокоив старика, что пограничники помогут колхозу провести посевную кампанию и что сам он вечером приедет на собрание, политрук направился в Ленинскую комнату, где его ожидал парторг Максяков.

Еще разговаривая с Пеньковским, Гласов издали заметил двух всадников, поднимающихся на бугор. Всадники были одеты в пограничную офицерскую форму и мелкой рысцой ехали прямо на заставу.

Потому, как они сидели в седлах, можно было безошибочно определить, что это были неплохие конники.

Правда, почтительное расстояние, отделявшее Гласова от всадников, не позволяло определить ему, кто именно ехал на заставу, все же политрук догадался, что ехало какое-то начальство.

Гласов остановил проходившего мимо дежурного по заставе пограничника Никитина.

— Я вас слушаю, товарищ политрук, — отозвался Никитин на оклик политрука, взяв руку под козырек.

Гласов любил этого смышленого, всегда подтянутого пограничника, за короткое время снискавшего авторитет и уважение командования и товарищей. Недавно Никитина ребята выбрали секретарем комсомольской организации и, кажется, не ошиблись в выборе.

— Кто же это может быть? — спросил политрук, кивнув головой в сторону всадников.

— Да это же капитан Бершадский, товарищ политрук, — уверенно ответил Никитин.

— Тьфу ты, — с досадой произнес Гласов, — начальника комендатуры не узнал.

Рядом с Бершадским ехал молодой, подтянутый офицер в новой пограничной форме с двумя блестевшими эмалью кубиками на зеленых петлицах.

— Начальство едет. Иди, товарищ Никитин, посмотри, все ли там у нас в порядке, — сказал Гласов.

— Есть посмотреть! — четко ответил Никитин.

«Новый начальник заставы», — мелькнуло у Гласова, уже знавшего о назначении на эту должность какого-то лейтенанта, прибывшего из Саратовского пограничного училища. Политрук не ошибся.

Командовать тринадцатой заставой был назначен молодой офицер — лейтенант Алексей Васильевич Лопатин. Лейтенант недавно окончил Саратовское пограничное училище и по собственному желанию приехал в Западную Украину на новую границу.

Проходя вслед за комендантом по расположению заставы, лейтенант зорко всматривался в незнакомые лица пограничников, время от времени делая какие-то записи в блокнот. Рослый, подтянутый, в новой, хорошо подогнанной гимнастерке, перехваченной через плечо поскрипывающей портупеей, Лопатин производил хорошее впечатление на будущих своих подчиненных.

Приехавшие офицеры обошли все помещения заставы, заглянули на кухню, где мастерски орудовал черпаками повар заставы Аляпов, и направились осматривать оборонительные сооружения по правому берегу Буга.

В последнее время по всей государственной границе Западной Украины заметно оживилась подрывная работа гитлеровской агентуры — Оуновцев^[1], поэтому устройству оборонительных сооружений отводилась большая роль в охране границы. Вот почему Иван Варфоломеевич Бершадский — начальник комендатуры — сразу же повел нового начальника заставы в окопы, хода сообщения и блокгаузы^[2], придирчиво осматривая каждое сооружение, каждую бойницу.

— Не нравится мне ваша оборона, товарищ лейтенант, — глядя в упор на Лопатина, заявил Бершадский. — Ну, понимаете, не нравится! — нажимая на последнее слово, повторил начальник комендатуры.

— Мне она тоже не совсем нравится, — согласился Лопатин.

— И вам не нравится? Это хорошо, — уже мягче сказал комендант. — Надо построить свою оборонительную систему, так, товарищ лейтенант, чтобы не только нарушитель не прошел, но чтобы и мышь не проползла. Понятно?

Рис. 1. Начальник 13-й пограничной заставы герой Советского Союза А. В. Лопатин.

— Понимаю, товарищ капитан, — ответил Лопатин.

— Соседи сопредельной стороны у нас теперь новые, а как они поведут себя в дальнейшем, мы с вами не знаем. Хвалить их пока не приходится. Короче говоря, возьмите наши указания по этому поводу, разберитесь в них, привлеките к работе весь личный состав и усовершенствуйте оборону. А как увязать огневую мощь заставы с фортификационными сооружениями, сегодня же укажу на месте.

По мере того, как Бершадский развивал положение обороны, перед Лопатиным возникала картина за картиной будущего боя. И Лопатин, и его начальник Бершадский отчетливо представляли себе, что успех боя будет зависеть от прочности обороны.

К вечеру прибыла на заставу семья Лопатина: невысокая женщина с черными выразительными глазами, Анфиса Алексеевна — жена лейтенанта; Александра Алексеевна — бабушка Лопатина по отцу и трехлетний шустрый мальчик с чуть-чуть вьющимися, как у отца, волосами. Это был сын Славик.

Домой Иван Варфоломеевич вернулся только после полуночи. Весь вечер и всю ночь он вместе с новым начальником заставы лейтенантом Лопатиным и его заместителем лейтенантом Погореловым лазили по склонам холма, спускающегося к Бугу, обошли все овраги, много бродили по ивняку Коробовского луга и только, когда пропели третьи петухи в Скоморохах, усталые и грязные вернулись на заставу.

Начальник комендатуры Иван Варфоломеевич Бершадский не случайно приехал на 13-ю заставу в эти дни, не просто представить нового начальника, посланного штабом Украинского пограничного округа.

Дело в том, что с самой ранней весны 1940 года, как только растаял снег на Украинской земле, во всех пограничных заставах Владимир-Волынского пограничного отряда Львовской области ускоренным методом командование начало проводить укрепление государственной границы, в связи с подозрительным поведением немецкого командования.

На участках застав срочно откапывались котлованы для постройки блокгаузов, рылись окопы, ходы сообщения, тянулись в несколько рядов проволочные заграждения.

Владимир-Волынский пограничный отряд хотя и был сформирован вскоре же после освобождения Западной Украины, в сентябре 1939 года, но, ввиду рано наступившей зимы на Украине, никаких, сколько-нибудь серьезных укреплений построить не смог, за исключением примитивных окопчиков, да кое-каких проволочных заграждений в один ряд, и то не по всему участку. Украинский военный округ и его инженерные части тоже не много сделали в постройке оборонительных сооружений на участке 13-й заставы. Правда, приезжал на заставу дивизионный инженер недалеко расположенной от границы 87-й стрелковой дивизии и обещал в скором времени начать работы по сооружению долговременных инженерных сооружений по всему участку границы, охраняемой пограничным отрядом, но пока обещания остались невыполненными.

Обстановка требовала хотя бы на подступах к заставе сооружить укрепления. Дивизионный инженер ограничился посылкой на заставу одного саперного взвода и прораба в звании младшего лейтенанта.

Государственная граница, отведенная отряду, проходила по Западному Бугу.

На участке имелось два железнодорожных моста и два деревянных — для прохода автомобильного транспорта.

По ту сторону Западного Буга находилась оккупированная немецко-фашистскими захватчиками и утратившая всякое самостоятельное национальное существование Польша.

Штаб отряда, связанный с подчиненными ему комендатурами и заставами телефонной линией, располагался в городе Владимир-Волынске. Радиосвязи в отряде не было. Ни авиации, ни танков, ни артиллерии в отряде также не было.

Восточнее отряда располагались 87-я и 124-я стрелковые и 41-я танковая дивизии, входившие в 5-ю Армию.

На участке отряда должны быть построены Владимир-Волынский и Струмилинский укрепленные районы с инженерными сооружениями и долговременными огневыми точками. К сожалению эти работы были выполнены только частично.

Соединения и части 5-й Армии к 22 июня 1941 года находились в лагерях, на расстоянии до 60 км от границы и занимались боевой подготовкой. Прибытие частей на границу и занятие ими оборонительной линии, в случае необходимости, планировалось лишь на третьи и четвертые сутки после приказа о мобилизации^[3].

Службу пограничный отряд нёс в трудных условиях. Охрану государственной границы пришлось организовывать на необорудованных рубежах.

С апреля 1941 года обстановка на границе стала еще напряженнее. Немецкие самолеты все чаще вторгались в наше воздушное пространство, а с мая они почти ежедневно перелетали границу на большой высоте, углубляясь на 100–150 км в наш тыл. До нападения немцы построили множество наблюдательных вышек и скрытых пунктов наблюдения, откуда непрерывно изучали нашу пограничную полосу. Под видом купальщиков и рыбаков изучали русло Западного Буга.

В мае немцы стали сосредоточивать в приграничной полосе пехотные, танковые и артиллерийские части.

Группы немецких офицеров все чаще производили рекогносцировки нашей пограничной полосы. Последнее появление их рекогносцировочных групп было замечено в ночь на 21 июня, в районах населенных пунктов — Устилуги, Цуцнева, Скоморох, Сокаля.

Гитлеровцы в мае — июне нередко устраивали провокации на границе; обстреливали пограничников, пытались подкупать, шантажировать население. Чем дальше, тем наглее вели себя немцы и их агентура — оуновцы.

Только с 10 по 21 июня пограничники отряда задержали восемь членов ОУН Гребушевской организации, переброшенных через границу со шпионской целью.

В связи с напряженной обстановкой на границе, отряд с начала июня перешел на усиленную охрану границы.

Таким образом, пограничники отряда готовились к тому, чтобы мужественно встретить врага, если он посмеет нарушить наши рубежи.

А в тот же вечер, когда комендант Бершадский вводил в курс дела нового начальника 13-й пограничной заставы, в Скоморохах, в просторной хате Никиты Пеньковского проходило колхозное собрание.

На собрание пограничники пришли целой группой во главе с политруком Гласовым. Политрук прихватил с собой и парторга заставы Дмитрия Максякова, и бывшего сельского учителя Давыдова, и весельчака москвича Герасимова.

— Вся тяжелая артиллерия сегодня пошла на собрание в Скоморохи, — сказал Зыкин, собираясь в наряд.

— Только тебя там не хватает, — дружески поддел его Миша Конкин.

— Вот то-то и оно-то, — с сожалением сознался Зыкин. Когда пограничники вошли в хату Пеньковского, парторга Максякова удивило большое число женщин, пришедших на собрание. Колхозники продолжали по одному, по двое заходить в хату и по укоренившейся привычке присаживаться на корточках на полу.

Сам Пеньковский устало сидел за большим обеденным столом, добродушно поглядывая черными глазами из-под седеющих бровей на собравшихся колхозников.

Женщины кучно жались к стене, украдкой поглядывая на молодых пограничников. Еще до начала собрания Герасимов ухитрился как-то втиснуться в гущу женщин и до слез рассмешить их. Он рассказывал, как однажды темной ночью он принял козла за нарушителя:

— Забрался, проклятый, в канаву и выглядывает оттуда как жулик, — под смех женщин рассказывал Герасимов. — Я наведу бинокль на него, он спрячется, опущу — он опять выглядывает. Так и играли мы с ним в кошки-мышки часа два.

— Хиба ж ты не бачив, шо вин з рогамы? — заливаясь смехом, спросила одна миловидная молодка.

— Ночью рогов-то не видно, — оправдывался Герасимов.

— Ну як же ты, у плин забрал его или як? — не унималась молодка.

— Заблеял окаянный, ну я и догадался.

Новый взрыв хохота раскатился по хате.

Но вот Пеньковский встал, строго посмотрел в сторону все еще не затихавших женщин, пошептался о чем-то с рядом сидящим политруком и объявил собрание открытым.

Докладчиком о подготовке колхоза к севу неожиданно оказался политрук Гласов.

— Заметили, товарищи колхозники, насколько вы стали богаче в этом году? — начал свой доклад Гласов.

— Якое тут богатство, коли последний хлиб доедаем, — чуть слышно проговорил пожилой колхозник Иль-ко Корпяк.

— Тогда я задам другой вопрос. В чем состоит богатство и благополучие крестьянина?

— У земли, — не вставая с лавки, ответил Петр Баш-тык, счетовод колхоза.

— Совершенно верно. Вот с этого мы и начнем, — воодушевляясь, продолжал Гласов. — С изгнанием помещиков из Западной Украины крестьяне села Скоморохи получили дополнительно земли графа Дзедушицкого и пана Пшевроцкого, — политрук привел цифры, на сколько увеличилось земли в Скоморохах. — Но не всякому хлеборобу земля приносит богатство и благополучие… Она приносит богатство, вернее зажиточную жизнь только тому, кто любит землю… заботливо ухаживает за ней… — продолжал политрук.

Внимательно слушали скомороховские колхозники рассказ бывшего агронома из села Филисово Ивановской области коммуниста Гласова, ныне призванного охранять государственную границу.

Политрук рассказал, каких урожаев достигли колхозники его родной Ивановской области. Каким почетом и уважением народа и правительства пользуются передовики сельского хозяйства в нашей стране. Рассказал о работе прославленных на всю страну зачинателях социалистического соревнования в сельском хозяйстве: о Марии Демченко, Анне Гнатенко, трактористе Константине Борине и многих других колхозниках, снимающих со своих участков невиданные до сих пор урожаи сельскохозяйственных продуктов.

— Можем ли мы здесь в Скоморохах снимать высокие урожаи? — обращаясь ко всем, спросил политрук.

— Можем! — услышали все уверенный голос, уже немолодой, с крупными чертами лица женщины, Ульяны Баштык. — Товарищ политрук сказав: земля прыносыть добрый урожай тому, хто ии любыть, хто про ней пыклуется. Можем ли мы — вечные хлиборобы нэ любыты нашу матушку-землю, на которой трудились наши отцы, деды и прадеды?.. Тильки не нашою вона була тоди, а паньскою… А теперь вона стала наша матушка родная…^[4]

До двух часов ночи длилось это интересное собрание скомороховских колхозников, первый раз обсуждавших вопросы коллективной обработки земли. Много разумных предложений и самих колхозников и пограничников было принято на этом собрании.

Через два дня ранним утром еще не успели появиться голосистые жаворонки над скомороховскими полями, а уже сорок две упряжки колхозных коней прокладывали первые борозды на освобожденной колхозной земле.

С тех пор пограничники 13-й заставы по решению партийной и комсомольской организаций систематически вели работу с колхозниками и особенно много внимания уделяли молодежи.

Политрук Гласов, комсорг Никитин, Петя Песков и другие пограничники часто проводили беседы с пионерами и школьниками, рассказывали им о своей трудной, но полной романтики пограничной службе.

И взрослые, и школьники отвечали пограничникам искренней признательностью, помогая в охране государственной границы.

— Теперь граница проходит через наши сердца, — любил говорить голова колхоза Пеньковский.

За два месяца до нападения фашистов, в апреле 1941 года, произошел такой случай.

Два пионера-школьника шли в школу и вдруг заметили на той стороне Буга, как женщина вешает белье на веревку, а мужчина, маскируясь этим бельем, передает какие-то знаки на нашу сторону. Ребятам это показалось подозрительным, и они тут же пришли на заставу и рассказали пограничникам.

В ту же ночь между Скоморохами и Сокалем был задержан нарушитель оуновец с важными секретными документами.

За полтора года общения пограничников с населением, с октября 1939 по май 1941 годов, установились прочные товарищеские отношения.

Пограничники помогали селянам в налаживании колхозных дел, а селяне пограничникам — в охране советских рубежей.

Жители окружающих заставу селений лучших пограничников выбирали в местные Советы депутатов трудящихся. Так, например, депутатом сельского совета от села Скоморохи был избран старший сержант Иван Павлович Котов. А ильковические колхозники избрали своим депутатом комсомольца Герасимова.

Прошло немного больше года, как Алексей Лопатин приехал на границу и вступил в должность начальника тринадцатой пограничной заставы, а как здесь все изменилось!

Помещичий дом пана Пшевроцкого, оставленный им перед бегством в фашистскую Германию, добротно отремонтирован. Чисто выметены все дорожки, ведущие в общежитие пограничников, в Ленинскую комнату, в столовую. Вокруг здания всюду цветы. За этот, сравнительно небольшой, срок командованию заставой удалось из недавних колхозников, рабочих и служащих ивановских текстильщиков, призванных в Красную Армию, сколотить коллектив. На подступах к заставе силами самих пограничников построены надежные оборонительные сооружения.

К этому времени удалось еще сильнее укрепить дружбу пограничников с местным населением, создать актив друзей по охране советской границы из местных жителей. Члены этих бригад дежурили по ночам, сообщали на заставу о появлении неизвестных и подозрительных лиц и активно участвовали в задержании нарушителей.

В социалистическом соревновании по боевой и политической подготовке тринадцатая застава заняла первое место по отряду и второе — по округу.

На надежности охраны участка границы сказались результаты умелого руководства нового начальника заставы Алексея Лопатина и его помощника — политрука Гласова.

Второе лето Лопатин встречал в Прибужье, отдавая все свои силы воинскому долгу — охране советских рубежей.

Июнь и особенно его первая половина, пожалуй, самая красивая пора в Западной Украине. В это время на колхозных полях зацветает пшеница, наполняя воздух запахом душистого хлеба.

В садах наливаются яблоки, груши, вишни. Начинают распускать свои мягкие стрелы замечательные украинские табаки.

В прибужных заливных лугах с утра до позднего вечера жужжат пчелы, собирая длинными хоботками душистый нектар.

На цветочных клумбах заставы распустились и бархатная гвоздика, и остроконечные гладиолусы, и пахучая метеола.

Сегодня начальник заставы, по случаю окончания оборонных работ, подписал с полдюжины увольнительных записок. Увольнительные получили два друга ефрейтора Петя Песков и Миша Конкин.

Они получили разрешение отлучиться из расположения заставы не в порядке очередности, а как поощрение по службе. Они у начальства находились на особом счету и вот почему.

В начале весны этого года, когда Буг только освободился от зимних оков ледяного плена, на участке заставы произошло большое событие, главными героями которого были Песков и Конкин.

Как выяснилось позднее: группа украинских националистов-оуновцев решила перейти нашу границу, проходившую по Западному Бугу.

Действовали они темной ночью и, видимо, немало к этому готовились. У них для переправы через речку были шлюпки. Имелось оружие. Была установлена связь с гитлеровской пограничной стражей.

В наряде в эту ночь были, давно уже сдружившиеся, пограничники одногодки Песков и Конкин.

Первым заметил бандитов Конкин. Он дал знак Пескову:

«Смотри, мол, в оба, да не прозевай момент». Пограничники приказали оуновцам остановиться и предупредили, что в случае неподчинения откроют огонь. Однако бандиты продолжали двигаться к нашему берегу. Из-за зарослей ивняка в них полетели гранаты. Нарушители начали отстреливаться, но Песков и Конкин, умело маскируясь, бросили еще несколько гранат. На этот раз гранаты угодили прямо в передние шлюпки. Среди бандитов началась паника. Многиебросились в воду и вплавь пытались добираться к тому берегу.

Оставшиеся в шлюпках стали отстреливаться. На помощь наряду с заставы прибыла тревожная группа и тоже вступила в бой с оуновцами.

Семнадцать трупов после боя было извлечено из воды. Семь бандитов были ранены и взяты в плен. Только шестерым удалось добраться до противоположного берега Буга и скрыться в зарослях кустарника.

За свершенный подвиг пограничники Песков и Конкин были награждены Советским правительством медалями «За отвагу». Им был дан внеочередной отпуск на родину.

Был у старшины на особом счету и пограничник Зыкин.

— К Мирце думаешь наведаться? — лукаво подмигнув Зыкину, спросил старшина, выдавая увольнительную.

— Да нет! С Потягайлом за пескарями собрались, — не хотел сознаться Зыкин.

На заставе знали, как Зыкин частенько навещает миловидную, немного застенчивую, с карими глазами девушку в Скоморохах по имени Мирослава. Ребята шутили: «Уволится наш Зыкин осенью и останется господарить в Скоморохах».

Может быть, так бы оно и было. Кто же мог знать, что всего через неделю между пограничником Зыкиным и милой его сердцу Мирней встанет война.

Рис. 2. Политрук 13-и пограничной заставы П. И. Гласов.

Вернувшийся из ночного наряда комсорг Никитин, пограничник Бугай — высокий украинец, и москвич Герасимов, накрывшись с головой байковыми одеялами, крепко спали. Командир отделения станковых пулеметов старший сержант Котов со своим приятелем из города Липки Тульской области Дмитрием Максяковым играли в шашки.

Дежурный по заставе пограничник Головкин переписывал ведомость ночного наряда, переданную старшиной. Юркий, никогда не унывающий кок — повар заставы Аля-пов, готовил праздничный обед.

Часов в одиннадцать пришел на заставу лейтенант Лопатин вместе со своим помощником, плечистым украинцем, лейтенантом Погореловым.

Лопатин жил с семьей в отдельном офицерском двухквартирном домике, здесь же на заставе, в ста метрах от Красного здания.

В смежной квартире жила семья политрука Гласова. Она состояла из трех человек: самого Павла Ивановича Гласова, его жены, бывшей учительницы из Ивановской области, Дуси и трехлетней голубоглазой, в мать, их дочурки Любочки.

Начальник заставы и политрук оказались земляками. Оба родом из Ивановской области.^[5]

До призыва в армию, в 1937 году; Павел Гласов работал участковым агрономом в своем родном селе Филисово. По окончании Новопетергофского военно-политического училища ему присвоили воинское звание младшего политрука и в 1940 году был направлен политруком на тринадцатую пограничную заставу.

Семьи Лопатина и Гласова жили в большой дружбе. Мужчины, занятые служебными делами, дома встречались редко.

Как-то накануне выходного дня, вечером Алексей забежал домой поужинать и встретил там Гласову.

— Добрый вечер, Дуся, — поздоровался он с Гласо-вой, игравшей в это время со Славиком.

— Фисочка, дай-ка что-нибудь перекусить на скорую руку, — обратился Лопатин к жене.

— Бедный ты мой муж, и пообедать-то стало некогда, — покачала головой Фиса, собирая на стол.

— Отдохнул бы ты, Алешенька, хоть в выходной. Ведь ни днем, ни ночью не знаешь покоя. Почернел весь, — с жалостью, глядя на Алексея, проговорила бабушка Александра.

— Вот и мой тоже. Целыми днями сидим одни с Любочкой. Только его и видим по утрам, а уж такой придет, как будто на нем пахали ночью-то, — жаловалась Дуся.

— Ну уж, это вы заговор против нас с Павлом задумали устроить. По глазам вижу, что заговор, — погрозил пальцем жене Алексей.

— Заговор, не заговор, а давай-ка, Алексей Васильевич объявляйте с Павликом завтра выходной, — горячо поддержала Дуся бабушку Александру.

— И вправду, Алеша, — вступилась Фиса, — давайте завтра пойдемте на Коробовский луг за цветами. Смотри, каким ковром они распустились. Возьмем ребят с собой. А там может и к Бугу прогуляемся.

— И правду сказать, Алеша, какие же вы мужья, коли совсем от семьи отбились, — заворчала опять бабушка.

— Бабушка, и ты на нас? Ну это несправедливо, — улыбаясь, заметил Алексей.

В воскресенье 15 июня в 9.00 в Ленинской комнате собрались приглашенные на совещание. Тут были командиры: Погорелов, Гласов, сержанты: Котов, Максяков, Галченков, старшина Клещенко. Кроме командного состава заставы на совещании присутствовали представители от дивизионного инженера соседней 87-й стрелковой дивизии. Дивизион представлял капитан Черниченко, командир роты саперного батальона и младший лейтенант Захаров — командир саперного взвода той же дивизии.

Присутствию на совещании специалистов по строительству инженерных сооружений Лопатин придавал большое значение.

Капитан Черниченко знакомил командный состав заставы с планами оборонительных сооружений всего семикилометрового участка линии границы, охраняемой заставой. Ему же было поручено дивизионом консультировать пограничников при проведении оборонительных работ на подступах к заставе. А младший лейтенант Захаров, по выражению политрука Гласова, уже давно стал своим человеком. Его саперный взвод вместе с пограничниками сооружали укрепления заставы, ели один и тот же обед с пограничной кухни.

Приходивших на совещание встречал, не спавший всю ночь, осунувшийся, но как всегда подтянутый, начальник заставы Лопатин. Они только в 5 часов утра с капитаном Черниченко пришли с линии границы.

В Ленинской комнате господствовали порядок и чистота. На столе, на окнах цветы распустившейся сирени. На стенах, оклеенных новыми обоями, развешены схемы оборонительных сооружений, построенных пограничниками с помощью саперов.

На схемах опытными специалистами изображены тянущиеся к Бугу линии окопов, ходов сообщения, блиндажей. Много условных обозначений более сложных сооружений, как-то: блокгаузы с круговым обстрелом и обзором, наблюдательные пункты, звенья проволочных заграждений с фронтовым и фланговыми обстрелами.

В осуществление этого плана вложен огромный труд всего коллектива пограничной заставы во главе с присутствовавшим здесь командным составом.

Первым взял слово Лопатин. Он сказал, что ранняя весна в этом году помогла построить солидную оборону на подступах к заставе. Поблагодарил за помощь саперов, представителей дивизиона.

— Так что, если что-нибудь случится, оттуда… — он протянул руку в сторону Буга, — нас не застанут врасплох…

Затем он предоставил слово капитану Черниченко.

По мере того, как представитель дивизиона обводил пальцем каждый условный знак, переходя от схемы к схеме, перед присутствовавшими на совещании оживали хорошо перекрытые полного профиля окопы, замаскированные ходы сообщения, глубоко врезанные в землю блиндажи. Все яснее становилась картина фортификационных сооружений вокруг заставы.

— Какие вопросы будут к товарищу капитану? — спросил Лопатин.

Поднялся зам. политрука Галченков:

— Вы сказали, что у вас был план оборонительных сооружений прошлогодний, но в этом году вы его несколько изменили. В чем состоят эти изменения?

— Во-первых, мы усилили перекрытия блиндажей и блокгаузов прочными накатниками; во-вторых, проволочная сеть не в три ряда кольев, как предполагалось вначале, а в шесть. В-третьих, в-четвертых… и так до девятых — перечислял капитан, пока не ответил на вопрос Гласова.

— Подходяще!.. — произнес комсорг Никитин, когда мертвые знаки военной топографии обрели грозный вид оборонительных сооружений с пулеметными площадками, бойницами, мощными рядами колючей проволоки.

Вопросов было немного и, расходясь, каждый понимал теперь насколько застава стала сильнее.

Начальник заставы был доволен и проведенным совещанием с командным составом, усвоившим назначение каждого оборонительного объекта, а главное, работой по сооружению охраняемых рубежей. Покидая Ленинскую комнату, он подумал: «Так и быть, в будущее воскресенье закатим вечер отдыха… Пригласим скоморохинских колхозников, да и сами… Пусть потанцует молодежь, пусть повеселятся после трудов праведных…»

Во Владимир-Волынском отряде, как и на его 13-й заставе, ничто не нарушало установленного порядка на границе. Уходили на границу и приходили домой служебные наряды. На смену пришедшим посылались новые. Они бесшумно двигались дозорной тропой и ложились у старых ракит. Со свободными от нарядов людьми проводились занятия по следопытству, по строевой подготовке. Совершенствовались знания по изучению оборонительных сооружений на подступах к заставам.

Небольшие, но крепко спаянные и дружные гарнизоны пограничных застав надежно охраняли каждую тропинку, каждую щель на советской территории, не допуская проникновения вражеских лазутчиков и шпионов, высоко держа честь своих воинских подразделений.

Наглое поведение немцев за Бугом вызывало у пограничников недоверие к мирным устремлениям Германии по отношению к Советскому Союзу. Но опубликованное в «Правде» сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года внесло некоторое успокоение. Там говорилось «… по мнению советских кругов слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы. А проходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии, связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям». ^[6]

Да и не похоже было, что наши войска находятся в состоянии боевой готовности и ожидают чего-то враждебного со стороны Запада.

А между тем, как впоследствии это выяснилось, в эти дни по всем железнодорожным линиям и автомобильным магистралям в сторону наших границ перебрасывались воинские части ударной группировки «Юг», созданной немецким командованием в соответствии с планом «Барбаросса» ^[7]. Ударные войска должны были развернуться на территории южной Польши.

На эту группировку гитлеровским командованием возлагались задачи уничтожить советские войска в Западной Украине и, продвигаясь к Днепру, захватить плацдарм на левом берегу реки, в районе Киева, и создать тем самым предпосылку для продолжения операций восточнее Днепра.

Пользуясь внезапностью и имея преимущество в военной технике, а главное в авиации, танках и артиллерии, враг рассчитывал в течение нескольких часов смести пограничные заграждения вместе с заставами, разгромить части Красной Армии, находящиеся в приграничных районах, и открыть путь на Восток.

На стокилометровой линии границы, охраняемой Владимир-Волынским пограничным отрядом, против частей Красной Армии и пограничников гитлеровское командование выставило силы четырех корпусов, в том числе двух моторизованных.

Лавина моторизованной пехоты, танков, артиллерии всех калибров, включая тяжелую, с рассветом 22 июня должна была двинуться из района Гребушев, занимаемого немцами, на Владимир-Волынский.

В помощь наземным войскам выделялись большие силы авиации, предназначенные для бомбежки с воздуха по очагам, оказывающим сопротивление.

Таков в общих чертах был план немецкого командования под кодовым названием «Барбаросса», разработанный во всех деталях задолго до сообщения ТАСС от 14 июня 1941 года.

Накануне войны

Быстро летит время, когда у людей каждый день заполнен напряженным творческим трудом. Вот и еще проскочила неделя после обсуждения инженерных работ по строительству оборонных сооружений. Наступила суббота 21 июня, канун непредвиденных грозных событий на границе.

До этих дней застава жила обычной трудовой жизнью. 21 июня с утра зам. политрука Ефим Галченков принимал нормы на значок ГТО по гимнастике на снарядах и по бегу на пятьсот метров с препятствиями.

Все, сдающие нормы, легко справлялись с заданием. Исключение составлял лишь боец 3-го отделения, бывший тракторист Косырев. Делая «скобку» на турнике, он едва приподнялся на локтях и под смех пограничников, как мешок рухнул на землю.

— На одну сторону наелся, — со смехом заметил Герасимов, помогая Косыреву подняться.

Пока в клубе готовилась вечеринка, на кухне под руководством старшины Дмитрия Клещенко священнодействовали повара. По установившейся на заставе традиции, они тайно готовили сюрприз сержанту Ивану Павловичу Котову, у которого 22 июня был день рождения.

Сам Котов, сыграв три партии в шашки с Галченковым, пошел готовиться к беседе с колхозниками села Скоморохи, избравшими его депутатом в сельский Совет.

В этот же день к вечеру вернулась группа пограничников из Владимир-Волынска, проходившая при штабе отряда учебный сбор.

Ребята, соскучившись по родной заставе, с радостью занимали свои койки. Весело перекладывали они в чемоданы свое несложное солдатское хозяйство, перешучиваясь с товарищами.

Дежурный по заставе Перепечкин, отличающийся веселым нравом, придя от старшины, объявил:

— Приехавшим со сбора подготовиться к бане!

— Только не очень жаркую, а то им каждый день на строевой поддавали жару, — сострил Аляпов.

— Да, уж давали, браток, нечего сказать, — поддержал Максяков.

Вечером, освежившись после дороги в хорошо натопленной парной бане, разрумянившиеся пограничники спешили на ужин.

Прибывших со сбора лейтенант Погорелов в этот вечер в наряд не посылал.

— Пусть отдохнут с дороги, — сказал он сержанту Максякову, составляя списки служебного наряда на воскресенье.

После ужина в общежитие пришел политрук с женой. Полная с голубыми глазами Дуся Гласова искала улыбающимися глазами баяниста Максякова. Ей сегодня хотелось потанцевать.

Максяков шел из бани и, помахивая мокрым полотенцем, успел перемигнуться с Дусей.

«Уж сегодня-то я вам сыграю», — так поняла Дуся приветливый знак баяниста.

Политрук Гласов уважал Максякова, как одного из передовых командиров отделения и секретаря заставной партийной организации.

Он подошел к Максякову, дружески пожал ему руку и спросил:

— Что нового в отряде?

Гласов только что вернулся из Сокаля с совещания политработников.

— Что нового? — не торопясь, отвечал Максяков. — Крепко нажимали на огневую подготовку.

— Еще что? — допытывался политрук.

— Нарушений стало много на границе. Оуновцы подняли головы, а главное, их поддерживают немцы, — с беспокойством сказал секретарь.

— Вас знакомили с оперативными данными? — спросил политрук.

— Знакомили. В политотделе.

— Да… — задумался Гласов.

Подошла Погорелова и о чем-то пошепталась с Дусей Гласовой.

— Павлуша, дай ребятам отдохнуть, ведь устали с дороги, повеселиться хотят, — попросила Дуся мужа.

— Ну что ж, товарищ Максяков, отдыхайте, — отпуская секретаря, сказал политрук. — Видишь, как по твоей музыке наши дамы соскучились.

Сразу же после ужина пограничники заставы, знавшие о праздничном вечере, спешили в Ленинскую комнату.

Еще не успели они зайти в просторный зал и занять места, как к зданию подошла большая группа молодежи Скомороховского подшефного колхоза «Рассвет».

Девушки были разодеты в новые нарядные платья, ребята в вышитые белые рубашки.

— Зыкин, коси глазами налево! — шутил Сорокин, показывая взглядом на немного смутившуюся красавицу Мирцу, идущую в первом ряду под руку с подружками.

— Тише, ты!.. громофон… — сквозь зубы процедил Зыкин.

Гостей приветливо встретила Дуся Гласова и проводила их погулять в парк, пока идет торжественное собрание.

— Оно скоро кончится, — предупредила она гостей.

В Ленинской комнате все радовало глаз: и до блеска начищенные полы, и новые тюлевые занавески, развешенные на большие окна женами командиров, и яркая с фотографиями отличников стенная газета — «На страже Родины».

В президиум, кроме Лопатина, Гласова и Максякова, были избраны и виновники торжества — Петя Песков и Миша Конкин.

Вечер открыл кратким вступлением политрук Гласов.

— Мы с вами, товарищи, неплохо поработали на сооружении укреплений заставы, а теперь невредно и отдохнуть, повеселиться, — сказал он. — Люди вы молодые, после торжественного собрания что-нибудь споете, потанцуете с гостями, — и политрук, улыбаясь, кивнул в сторону парка, где резвилась скомороховская молодежь, играя в салочки.

— У нас и еще есть один повод к организации праздничного вечера, но об этом скажет начальник заставы.

Рис. 3. Заместитель политрука 13-й пограничной заставы Е. М. Галченков.

Лопатин встал за трибуну, не спеша вынул из папки напечатанный на машинке лист бумаги и начал читать. Это был приказ по отряду, в котором командование выносило благодарность пограничникам Петру Пескову и Михаилу Конкину, проявившим храбрость и умение при отражении нападения банды оуновцев.

После ознакомления с приказом Лопатин, Гласов и Максяков по очереди подошли к чевствуемым Пескову и Конкину и крепко пожали им руки.

— Спасибо за хорошую службу! — громко сказал Лопатин.

— Служим Советскому Союзу, — ответили награжденные.

После торжественных церемоний, горячих товарищеских поздравлений Пескова и Конкина в Ленинскую комнату были приглашены гости.

Бал начался вальсом под баян Максякова. После вальса пограничник Егоров показал несколько фокусов, вызвавших сплошной хохот.

Душой вечера были Фиса Лопатина и москвич Герасимов.

— Русского бы что ли оторвать, — предложил Герасимов, когда веселье несколько спало.

— Лучше нашу ивановскую — «Елецкого» с припевками, — сказал Песков.

— Ну раз вы с Мишей сегодня именинники, так и будет, — сказал Максяков, растягивая мехи баяна.

В круг выходят Дуся Гласова и комсорг Никитин. Они исполняют задиристые частушки о пограничниках.

— Браво! Браво! — кричат и пограничники и гости, хлопая в ладоши.

— Русского! — объявил Герасимов.

Веселье достигло, кажется, самого высокого накала.

А в это время начальник заставы Лопатин проводил инструктаж наряда, выходящего на охрану границы. Ставилась боевая задача, как наряду в целом, так и каждому пограничнику. При постановке задачи Лопатин пользовался ящиком-макетом, отображающим участок границы, водил линейкой по деталям, расположенным в ящике. Вот отсюда, мол, хорошо просматривается спуск к Бугу на сопредельной стороне. Здесь лучше слышимость строительно-фортификационных работ, которые начали немцы в Забужье, это вот наблюдательный пункт за переправой через железобетонный мост.

В наряд шли — сержант Сорокин, пограничники Давыдов, Потягайло, Егоров, Сергеев и Кочнов.

— Вопрос к вам, товарищ Сорокин. — На вашем участке прорыв границы. Нападение вы отбили, но один нарушитель скрылся на нашей стороне. Ваше решение?

— Вызываю тревожную группу со служебной собакой по полевому телефону, — уверенно ответил Сорокин.

— Телефон не работает.

— Даю сигналы — три красных ракеты.

— Правильно.

— Товарищ Давыдов, — продолжал начальник заставы, — большая банда прорвалась в тыл, сигнальные средства израсходованы. Ваше решение?

— С разрешения старшего наряда бегу на заставу доложить обстановку.

— Тоже правильно.

— Кто будет нести службу на наблюдательной вышке?

— Пограничник Потягайло, товарищ лейтенант, — ответил Сорокин.

— Несите службу, — отдал команду Лопатин.

Пограничники вышли из помещения и отправились на границу. Часы показывали одиннадцать вечера.

В кабинет начальника заставы вошел политрук Гласов. Он был мрачен.

— Ты ничего не слыхал, Алексей Васильевич? — начал политрук.

— А что? Наверно, опять с нас стружку снимали? Неповоротливость, мол, плохо изучаете следопытство, нарушителя потеряли, — рассмеялся Лопатин.

— Да нет, наоборот. Бершадский на совещании хвалил нас. Особенно за оборонительные сооружения. Но после произошло нечто такое, Алексей Васильевич, что… — политрук сжал с сердцем спинку стула.

— Что же произошло там, Павлуша? Давай выкладывай.

— На участке одной заставы нашего же отряда на Советскую сторону прямо вплавь через Буг переправился немецкий солдат. Вот что рассказал начальник отряда майор Бычковский час тому назад.

Советские пограничники видели, как немецкий солдат на той стороне Буга раздвинул кусты и бросился вплавь через реку. Но несмотря на опасность быть убитым советской пограничной охраной, направился к нашему берегу. Переплыл Буг, озираясь по сторонам, вылез из воды и замахал белым платком.

Наряд наших пограничников приблизился к немецкому солдату. Старший наряда, держа наготове автомат, приказал другому пограничнику обыскать перебежчика. Оружия у немецкого солдата не оказалось.

Задыхаясь от волнения, перебежчик объяснил, что он солдат гитлеровской армии, коммунист и попросил отвести его к самому большому советскому начальнику.

Немецкий солдат был немедленно доставлен пограничниками сначала на заставу, а потом прямо в штаб пограничного отряда.

Вытянувшись в струнку перед майором, немец пытался говорить на русском языке:

— Гитлер… Фойна… Советы… пук, пук… Приказ Гитлера.

— Гитлер приказал начать войну с Советским Союзом. Так я вас понял? — спросил Бычковский солдата.

— Я… Я… Фойна, Совети три час… — сказал немец.

— Перейдут в наступление в три часа? — Бычковский повторил вопрос.

— Я… я… — подтвердил он.

— Как ты думаешь, Павлуша, в штабе ему поверили, что он не немецкий шпион? — спросил Лопатин.

— Не знаю, поверили ли ему в штабе, Алексей Васильевич, но я ему поверил, — убежденно сказал Гласов.

— Да, ситуация… — потирая лоб, проговорил Лопатин.

— Из Львова говорили с Москвой… и…

— Там поверили? — спросил Лопатин.

— Да нет. Говорят, не разводите панику, а читайте сообщение ТАСС от 14 июня.

— И я бы, Павлуша, пожалуй, не поверил. Может быть, новая уловка врага.

Гласов, все такой же взволнованный, не заходя домой, направился в клуб.

В клубе вечеринка была в полном разгаре — и умеющие, и не умеющие танцевали полечку.

— Что ты такой кислый, Павлуша? — спросила Дуся, встретив мужа на пороге.

— Устал, — отговорился Павел и повернул обратно.

Жизнь и смерть

Никогда не победят того народа, в котором рабочие и крестьяне в большинстве своем узнали, почувствовали и увидели, что они отстаивают свою, Советскую власть — власть трудящихся.

Ленин.

Двадцать первого июня в 7 часов вечера на дежурство по заставе вступил пограничник Зыкин.

Днем после ночного наряда он соорудил Славику Лопатину, с которым они были друзья, новую игрушку — мартышку на качелях. Завтра, после смены, Зыкин обязательно подарит игрушку Славику. «Вот будет радость мальчику, когда запляшет обезьянка», — думал он.

Пересчитав в пирамиде винтовки, Зыкин сходил в кладовую и проверил шанцевый инструмент. Проверив наличие имущества, подлежащего приему по инструкции, он расписался в ведомости дежурного против графы «принял».

Зыкин вышел во двор заставы и посмотрел в сторону села. В крайней хате, где жила его Мирца, света нет. Он перевел взгляд на ту сторону Забужья.

С Буга потягивало приятной прохладой. Кругом воцарилась ночная тишина, только из забужной стороны доносились далекие глухие завывания машин, да что-то похожее на стук топоров в Черном лесу.

«Наверно, маневры», — подумал Зыкин, напрягая слух.

Если бы Зыкин мог раздвинуть чернеющий ивняк, если бы мог рассеять пелену ночи и заглянуть на ту сторону Буга, то он увидел бы, что в трех километрах западнее Буга, прямо против заставы, под купами хвойных деревьев застыли фашистские боевые машины 11-й танковой дивизии. Они были с полным боекомплектом снарядов, готовые в любую минуту ринуться вперед, ломая и руша все на своем пути. Танкисты ожидали только приказа своего командира корпуса генерал-лейтенанта Людвига Грювеля, недавно назначенного на эту должность. В разрыве между танковыми подразделениями, в лесу, стояли бронетранспортеры с вооруженной до зубов пехотой. Танковая дивизия генерал-лейтенанта Грювеля несколько дней тому назад пришла из Вены, преодолев это расстояние в максимально короткий срок, и остановилась в Черном лесу на берегу Буга. Там же, за Бугом, на лесной поляне бивуаком расположился 209-й саперный батальон, в задачу которого входило обеспечение переправы через Буг.

Но Зыкин ничего этого видеть не мог.

Выкурив самокрутку и подышав свежим воздухом, он возвратился в помещение. Стенные часы показывали два часа тридцать минут.

День первый, 22 июня

Над Бугом проявилась розовая полоска света. Кругом предрассветная тишина, все спит.

«Напишу домой», — решил Зыкин.

Вот уже написано и письмо, аккуратно выведены последние слова адреса на конверте. Все светлее становится небо, запели первые петухи в Скоморохах, проснулись и защебетали птицы в зарослях ивняка.

«Надо автомат почистить», — вспомнил Зыкин, подходя к пирамиде. Не успел Зыкин протянуть руку, как со страшной силой и грохотом что-то пронеслось над заставой, посыпались стекла.

Раскаты страшного грома один за другим сливались в сплошной вой. Застава озарилась багряным заревом, задрожала под ногами земля.

— В ружье! — закричал Зыкин, вбежав в общежитие.

Над Бугом взвились три красные ракеты — это Сорокин вызывал на помощь тревожную группу.

Вскакивая, одеваясь на ходу и обгоняя друг друга, пограничники занимали круговую оборону. На площадках устанавливались станковые пулеметы.

Когда Зыкин услышал артиллерийскую канонаду, доносившуюся из-за Буга, он выбежал на улицу. И тут ему представилась невероятная картина.

С той стороны, из-за Буга, гремели залпы артиллерийских орудий, минометов.

В разных местах пограничного участка трещали пулеметы. Прямо над головой, в наш тыл, на небольшой высоте летели немецкие самолеты, оглашая воздух шумом моторов.

В Скоморохах, Ильковичах ярким пламенем бушевали пожары. У железнодорожного моста, куда был направлен пограничник Потягайло, горела наблюдательная вышка.

Разбуженные невероятным шумом, доносившимся из Забужья, наспех одевшись, бежали на заставу командиры.

Анфиса Лопатина, проснувшись от звона разбитых стекол, сначала ничего не могла понять.

«Бандиты», — мелькнула мысль. — Алеша! — закричала она в испуге.

Алексей быстро оделся и выбежал из дома. «Война», — догадался он, увидев полыхающее Забужье.

Начальник заставы и политрук прибежали на заставу почти одновременно.

— Товарищ начальник, застава… — начал рапортовать Зыкин.

— Все вижу! — махнул рукой Лопатин и скрылся в окопе.

Анфиса бросилась сначала к месячному Толику, надрывно закричавшему на всю силу своих маленьких легких. Потом, оставив кричащего Толика, начала одевать ничего не понимающего Славика, повторяя:

— Что ж это такое? Что ж это такое?!

— Фиса, возьми Толика, а мы со Славиком сами выбежим, — плачущим голосом проговорила бабушка Александра.

Фиса кружила по комнате в одном нижнем белье, не зная, за что взяться.

В это время раздался новый взрыв огромной силы где-то совсем близко.

Фиса схватила плачущего Толика, махнула рукой бабушке — идите, мол, за нами — и так, накрывшись халатом, побежала, в чем была, на заставу.

В это же время, прямо к дальнему блокгаузу, бежала Дуся Гласова, прижимая к себе завернутую в простынку, плачущую Любу.

Заместитель начальника заставы, лейтенант Григорий Погорелов жил где-то на окраине села, в Скоморохах.

Когда начался обстрел из-за Буга, Погорелов оделся по тревоге и бросился на самый ответственный участок обороны — к мосту, через Буг.

— Дуся, забери Светлану и беги скорее на заставу, а я пошел на правый фланг, — на бегу крикнул жене Григорий.

Прибежавший по распоряжению Лопатина пограничник Перепечкин, застал Дусю Погорелову с трехлетней Светланой в квартире. Смышленый по натуре Перепечкин, сразу понял, что ему надо делать.

— Дуся, пойдем со мной на заставу, — сказал он, — там все женщины собрались, в дальнем блокгаузе. Блокгауз крепкий, никакой снаряд не прошибет, туда мы три ряда бревен наложили.

Жены офицеров заставы в обычное время по нескольку раз в день встречались и всегда находили темы для разговоров. Теперь они сидели в глубоком блокгаузе, подавленные только что происшедшим, и молчали, не находя слов для разговора.

Плакали невыспавшиеся и напуганные взрывами дети. С той стороны Буга пахло гарью.

В блокгауз вбежал посланный политруком повар заставы Аляпов, женщины набросились на него с вопросами.

Аляпов рассказал поразившие всех новости.

— Горит наблюдательная вышка у моста, — сказал он, незаметно взглянув на Погорелову. — Вспыхнул, как костер, ваш дом от снаряда.

— Бедный Потягайло, — первая заговорила Дуся Гласова. — Павлуша ночью проверял наряды, видел его на вышке.

— Ой, бабоньки, а что же с моим Гришей, — застонала Погорелова, — ведь он побежал к мосту.

— Начальник на правый фланг подкрепление посылает, — чтобы успокоить Погорелову, сказал Аляпов.

— Что же бу… — не успела договорить Фиса, как тяжелый снаряд разметал накатник блокгауза, и женщины увидели предутреннее чистое небо и клубы подымающегося дыма.

Где-то впереди стучали пулеметы.

Из бойниц блокгаузов пограничники видели, как солдаты в стальных рогатых касках, перепоясанные ремнями, во весь рост с автоматами наперевес шли по Коробовскому лугу к заставе; время от времени они останавливались и открывали огонь. Сзади солдат, в 10–15 метрах, шли офицеры в фуражках с высокими тульями, вооруженные парабеллумами.

— Ну, погодите же, мы вам покажем, — выдавил из себя сержант Котов, наводя пулемет на передовые цепи фашистов.

В первом блокгаузе, прикрывающем подступы со стороны Ильковичей, сидели Гласов, пулеметчики Конкин и Бугай. Они не спускали глаз с приближающихся немцев, идущих прямо на огневые точки. Пулеметчики ждали команды начальника заставы, но команды не было. И только, когда фашисты приблизились на 100–150 метров к блокгаузам, Лопатин подал громко команду и разом заговорили пулеметы. Фашисты от неожиданности остановились на миг, попятились назад, легли на землю и открыли сильный беспорядочный огонь.

Огонь из блокгаузов и скрытых окопов все усиливался.

Вот уже десятки трупов немцев валяются по правому берегу Млынарки; неподвижными точками чернеют убитые на Коробовском лугу. Оставшиеся в живых побежали к Бугу, ища спасения в лощине и зарослях ивняка.

— Это вам не Франция, — с удовлетворением произнес Лопатин, окидывая взглядом подступы к заставе, усеянные вражескими трупами.

Первая атака была отбита.

Рис. 4. Пограничники 13-й пограничной заставы П. Я. Песков, И. П. Котов, Н. И. Сорокин.

Лейтенант Лопатин, как всегда подтянутый и бодрый, после фашистской атаки обошел огневые точки, где сидели пограничники, занявшие круговую оборону. Он был спокоен. Только плотно сжатые губы да легкое вздрагивание сдвинутых к переносице бровей выдавали его волнение.

Лопатин доволен системой оборонительных сооружений, в которую коллектив заставы так много вложил труда.

— Павлуша! — позвал он Гласова.

— Садись, Павлуша, нам надо с тобой поговорить, — дружески предложил Лопатин.

Павел долгим взглядом посмотрел в посеревшее за это утро лицо Лопатина.

— Так что это — война, Павлуша, или фашистская провокация вроде Хасана? — спросил Лопатин, порывисто взяв за плечи политрука.

— Это война, Алексей Васильевич, — спокойно ответил политрук.

— А договор?

— Если бы не было договора, тоже была бы война, только началась бы она на год раньше.

— Пожалуй, это так. А впрочем, какая разница? Будет ли это настоящая война или это только провокация, цель которой проба наших сил, мы все равно, Павлуша, будем стоять до конца.

В юго-восточном направлении, где-то в районе Сокаля, скрежетали гусеницы танков, рвались бомбы. Там пролетали вражеские самолеты, оставляя за собой разлохмаченные хвосты черного дыма.

— Уж не прорвались ли фашисты в тыл? — прислушиваясь к нарастающему гулу, тревожно проговорил Лопатин.

— Надо быть ко всему готовыми, — ответил Гласов.

Лопатину послышалось, кто-то стонет и где-то совсем близко. Он дошел до моста, где ход сообщения поворачивает под углом вправо, и увидел пограничника Давыдова, который, спотыкаясь и тяжело дыша, шел на ощупь. На полотенце, которым было замотано лицо Давыдова, выступили пятна крови.

Давыдов сделал несколько шагов и рухнул на землю.

— Давыдов, что с тобой? — подбежал к нему Лопатин.

— Плохи наши дела, товарищ лейтенант, — еле слышно прошептал Давыдов.

— Где Погорелов? Что с Сорокиным?

Давыдов молчал.

— Он без сознания, — сказал Гласов, расстегивая воротник гимнастерки.

Политрук принес флягу холодной воды и побрызгал Давыдову в лицо. Раненый понемногу стал приходить в себя. Вот что, по рассказу Давыдова, произошло.

В лощине, около самого Буга, Давыдов видел лежавшего навзничь Сорокина. Николай в правой руке держал ракетницу, в левой заряженную гранату. Сорокин погиб одним из первых, скошенный автоматной очередью, когда давал сигналы на заставу. Его товарищи — Сергеев и Егоров — тяжело ранены и где-то ивняком пробирались на заставу. Лейтенант Погорелов с группой ночного наряда долго вел бой на железнодорожной насыпи. Фашисты потеряли не менее сорока человек убитыми на переправе, но силы были слишком неравные. Погорелов погиб от мины, угодившей в станковый пулемет, из которого лейтенант вел огонь. Пограничника Потягайло Давыдов сам не видел, но Сергеев утверждал, что вышка загорелась от прямого попадания снаряда в первые же минуты артобстрела.

— Он не иначе как живым сгорел на вышке, — закончил Давыдов.

— Сволочи, — вырвалось у Лопатина. — Бить их надо, как бешеных собак.

— С левого фланга тоже никто не вернулся, — заметил политрук, расстроенный сообщением Давыдова.

С приходом Давыдова обстановка прояснилась. Оба фланга пограничного участка оказались открытыми.

Соседние заставы, смятые противником, понесли большие потери и отошли. Положение осложнилось.

Однако Лопатин все еще не терял надежды на поддержку комендатуры, он хорошо знал оперативный отряд Ивана Варфоломеевича Бершадского и крепко надеялся на его помощь.

— Да и части Красной Армии вот-вот должны подоспеть на передовые рубежи обороны, не такое уж расстояние их от лагерей, чтобы оставить одних пограничников действовать против гитлеровских войск, — думал Лопатин.

— А может быть, Алексей Васильевич, попытаться нам установить связь с комендатурой или с какими-нибудь армейскими частями? — подсказал политрук.

— Это, пожалуй, ты прав, Павлуша, — согласился Лопатин.

— Позовите ко мне Перепечкина! — крикнул он по ходу сообщения.

Лейтенант знал Перепечкина, как отличного конника, и верил, что тот сумеет прорваться к своим.

— Возьми лошадь и немедленно скачи в Сокаль. Если комендатура там, проси немедленно подкрепления. А если тебе попадется какой-нибудь армейский штаб, ну все равно какой, — полка, бригады, дивизии — доложи обстановку и тоже проси подкрепления. Мы не отступим.

Перепечкин ловко вскочил в седло и скрылся за купами старых каштанов.

День второй, 23 июня

Как львы дрались советские пограничники, принявшие на себя первый, внезапный удар подлого врага.

«Правда», 24 июня 1941 г.

Никто бы в этот рассветный час не мог объяснить, почему кругом было так тихо. Только где-то в юго-восточном направлении, за Сокалем, слышались глухие стоны артиллерийской канонады, напоминающие раскаты уходящей грозы.

— Наверное Красная Армия идет со Львова. Слышишь, артиллерия бьет? — оживился Головкин, дергая за рукав Пескова.

— А что, может быть, и идет, — ответил Песков. — Там знают про нас.

С наступлением рассвета рассеялась и пелена ночного тумана. В бойницы блокгаузов стали видны очертания правого берега Млынарки и лощина Коробовского луга, усеянного фашистскими трупами.

Страшная бессонная ночь, проведенная пограничниками в окопах и блокгаузах, сменилась тревогой наступающего дня. Что-то он принесет этот новый день измотанным тяжелым артиллерийским обстрелом и частыми атаками боевым защитникам окруженного со всех сторон гарнизона?

После вчерашней попытки связаться со своими, окончившейся так неудачно, Лопатин реально представлял себе тяжелое положение заставы. Но все же его ни на минуту не покидала надежда, что Красная Армия мощной контратакой отбросит врага и выручит пограничников.

С наступлением рассвета начальник заставы с политруком, пользуясь затишьем, обходили измученных бессонной ночью бойцов, проверяли, нет ли где слабых мест в обороне.

— Что слышно о поддержке с тыла, товарищ лейтенант? — спросил комсорг Никитин, знавший о посылке Перепечкина в комендатуру.

— Связи у нас со своими нет, товарищи! Перепечкин в Сокаль пробиться не смог и вернулся обратно, но до прихода Красной Армии фашистам заставу не отдадим. У нас есть патроны, есть гранаты и, главное, есть воля к победе.

— А вы, товарищ лейтенант, серьезно верите в помощь Красной Армии? — спросил Давыдов.

— Постараюсь я ответить на ваш вопрос, — сказал политрук, присаживаясь на ступеньку.

Лопатин пошел в подвал навестить семьи, давно уже ожидавшие его там. Женщины хотели поговорить с начальником заставы, какую помощь они могут оказать пограничникам в ходе обороны, если бой придется вести еще несколько суток.

— Товарищ Давыдов спрашивает, верим ли мы, что Красная Армия нас выручит, или ж мы должны рассчитывать только на собственные силы, — начал политрук, когда в блокгаузе собрались человек двадцать бойцов. — Вернемся к урокам недавней истории. Помните, товарищи, события на озере Хасан в 1938 году? Или на реке Халхин-Гол в 1939 году? — спросил политрук, обводя всех взглядом.

— Ну, а как же, помним, — за всех ответил Никитин. — Японские империалисты напали на наших пограничников — прочность границы проверяли.

— Так вот, японские фашисты тогда также окружили несколько наших пограничных застав. А чем все это кончилось? — спросил политрук.

— В зубы им дали, — заметил Конкин.

— Совершенно правильно, пришла на помощь пограничникам Красная Армия и вышибла японцев с Советской земли.

— Советская власть хорошо дравшихся пограничников отметила правительственными наградами, некоторые звание Героя Советского Союза получили, — подсказал Конкин. — Помните… начальник заставы Терешин, помкомвзвода Чернопятко, младший командир Батаршин — Героями стали.

Рассказанные политруком памятные для всех события на дальневосточных границах рисовали в воображении бойцов картины, похожие на бои с немецкими фашистами на их заставе.

«А разве начальник заставы лейтенант Лопатин не похож на Терешкина? — думал каждый. — Он тоже, как и Терешкин со своей заставой, все атаки отбил. А когда фашисты подошли близко к заставе, сам за пулемет лёг и такую им прописал ижицу…»

— Будем драться, товарищи, и без приказа отсюда мы не уйдем никуда, — закончил беседу политрук.

После проведенной в блокгаузе беседы Гласов спустился в подвал. Здесь он увидел Дусю Погорелову и дремавшую на коленях у матери Светлану. Он вынул из кармана кусочек сахару и молча вложил в ручку девочки. Светлана благодарно взглянула на Гласова и крепче прижалась к матери.

— Дуся, отдохнула бы часик, пока затишье, — обратился Гласов к убитой горем Погореловой.

— Какой уж тут отдых, Павлуша, — махнула рукой Погорелова.

— Я тоже предлагала ей прилечь, а Светлана пока с Любочкой поиграет, ведь всю ночь глаз не сомкнула, — поддержала мужа Гласова.

В правом углу подвала расположилась семья Лопатиных. Фиса кормила грудью маленького Толика. Но вот уже второй день, как у нее пропало молоко, и голодный ребенок громко плакал. Славик сидел на полу возле бабушки и показывал ей диковинную обезьянку на качелях, подаренную Зыкиным. Он пытался заставить обезьянку подпрыгивать кверху, но у него это не получалось. Алексей сидел на табуретке и, опершись рукой на ящик из-под консервов, служивший теперь столом, что-то писал. Он только что договорился с женщинами, что кухню они берут в свои умелые руки. Пусть Аляпов будет в строю, они его освободят полностью. Женщины взяли на себя и обязанность набивать патронами пулеметные ленты.

— Скажи, Алексей Васильевич, старшине — пусть он соберет все тряпки, какие у него есть, мы постираем их и пустим на перевязку раненых, — попросила Дуся Гласова.

Где-то недалеко разорвался снаряд, с потолка посыпалась штукатурка.

— Опять начинается, — со вздохом проговорила Анфиса, укачивая немного присмиревшего Толика.

В первом блокгаузе застрочил пулемет. И как будто отвечая ему, началась ружейно-пулеметная стрельба по всей линии в сторону Буга.

Лопатин сунул в карман недописанный лист бумаги и бросился на наблюдательный пункт, устроенный у дымоходной трубы, торчавшей над развалинами. Приладившись к щели, он увидел такую картину: фашисты, воспользовавшись развалинами местных построек, зарослями репейника и воронками от разорвавшихся снарядов, с трех сторон окружили заставу. Фашисты стали предусмотрительней. Если в первый день наступления на заставу, держа автоматы наперевес, они шли во весь рост, то теперь резко изменили тактику. Огонь вели только плотно прижавшись к земле. Перебежки делали короткие и обязательно при поддержке плотного огня соседних подразделений.

— Огонь! — закричал Лопатин.

И тут же из всех огневых точек круговой обороны засвистели пули.

Просматривая в бинокль с наблюдательного пункта сложившуюся обстановку на переднем крае, Лопатин видел, как валились фашисты, сраженные огнем пограничников, устилая своими трупами подступы к заставе.

Но огонь пограничников не остановил наступления немцев. Сокращая перебежки и усиливая стрельбу, фашисты настойчиво продвигались вперед.

«Вот продвинутся еще на несколько метров, и полетят гранаты прямо в наши бойницы», — с тревогой подумал Лопатин.

Несколько фашистов подбежали совсем близко к крыльцу заставы. Одни из них, орудуя маленькими лопатами, начали окапываться, другие, водя дулами автоматов, вели беспорядочный огонь.

«Надо использовать все огневые средства, — думал Лопатин, — иначе…»

Не успел он довести до конца мысль, как до него донесся чей-то громкий знакомый голос:

— Все наверх, товарищи!

«Это Косырев», — узнал пограничника по голосу Лопатин.

Из подвала бежали полестнице, ведущей в Ленинскую комнату, недавно сменившиеся с дежурства у огневых точек: Коровников, Хибабулин, Хлыстов; за ними, превозмогая боль, поднимались раненые Давыдов, Князев, Егоров. Здоровые и раненые тут же занимали позиции у окон Ленинской комнаты, общежитий, столовой, открывая прицельный огонь.

Поднявшись наверх, Лопатин увидел первым разгоряченного Косырева.

— Товарищ начальник, можно их вот этим гробануть? — обратился к Лопатину Косырев, держа в руке связку гранат.

— Давай! — скомандовал Лопатин.

Гранаты полетели вниз, разя фашистов. За первой связкой летела вторая, третья…

И на этот раз стремление фашистов сломить сопротивление пограничников окончилось полным провалом.

К неубранным трупам, валяющимся на подступах к заставе, прибавились новые. Застава продолжала жить и сражаться.

— Сокаль! Сокаль! Я Скоморохи! Я Скоморохи! — кричал в трубку полевого телефона Лопатин. Но как вчера и позавчера ответа не последовало.

Телефонная связь с комендатурой, оборванная с первых минут войны артиллерийским обстрелом фашистов, так и не была восстановлена до сих пор. И, несмотря на это, у пограничников теплилась слабая надежда, что связь со своими наладится.

Теперь, держа трубку безмолвствующего телефона, начальнику заставы мучительно хотелось знать, что происходит в комендатуре, на соседних заставах.

А у соседей дела обстояли не лучше, чем здесь. Трагическая участь постигла пограничный гарнизон 12 заставы, расположенной севернее.

Гарнизон 12 заставы размещался в полутора километрах от границы. Командовал им начальник 12 пограничной заставы лейтенант Лукьянов, кадровый офицер-пограничник, внимательный, волевой командир.

Лукьянова любили подчиненные, и застава была на хорошем счету в комендатуре и в отряде.

Застава сразу же с рассветом 22 июня подверглась сильному артиллерийскому и пулеметному обстрелу немцев, и ее гарнизон вступил в неравный бой с превосходящими силами врага.

В начале пятого утра лейтенанту Лукьянову удалось связаться по телефону с заместителем коменданта по политической части, младшим политруком Демидовым. В комендатуру Лукьянов докладывал: «Немцы пытаются переправиться через Буг, но нам вместе со снайперами удалось огнем из пулеметов отбить атаки и заставить их отойти от Буга. Фашисты возобновили артиллерийский обстрел, — у начальника заставы дрогнул голос, и он продолжал, — товарищ политрук… Мне только что доложили… Снаряд попал… в мою квартиру. Там жена и ребенок, как быть?»

На этом телефонная связь заставы с комендатурой оборвалась.

Коменданта участка, капитана Бершадского, в штабе комендатуры не было. Он в это время уже командовал гарнизоном 14-й заставы, находящейся в городе Сокаль, которая вела бой.

На Сокальском направлении наступали основные силы 1-й танковой группы немцев и несколько батальонов пехоты.

В четыре часа утра штаб комендатуры, расположенной в городе, подвергся сокрушительному артиллерийскому и минометному обстрелу из Забужья. Загорелось деревянное здание штаба, служебные постройки, и через несколько минут пылал весь город, охваченный огнем.

Командиры и бойцы бросились занимать заранее приготовленные позиции, многие из них, не добежав еще до оборонительных сооружений, падали, сраженные осколками мин и снарядов.

Женщины с детьми укрылись в подвалах и в ближайших блокгаузах.

Гитлеровцы прямой наводкой палили из Забужья, установив орудия в садах и под навесами сараев.

Командовал обороной комендант участка капитан Бершадский. Он прибежал сюда после первых же выстрелов.

Опытный офицер четко и спокойно отдавал распоряжения, подавал команды, проявляя мужество и бесстрашие.

В разгар боя на заставе снаряд попал прямо в квартиру Бершадского, которым убило его жену Марию Андреевну и одиннадцатилетнего сына Виктора.

Капитан тяжело переживал горе, но внешне он старался сохранять спокойствие и способность руководить боем в столь сложной обстановке. Ответственность за судьбу воинского гарнизона, долг и служба не позволяли ему в столь грозный час передать командование кому-либо из подчиненных командиров.

По распоряжению Бершадского 14-я застава занимала оборону у деревянного моста через Западный Буг, а еще была резервная застава, та вела ожесточенные оборонительные бои на подступах к городу Сокаль, располагаясь в черте предместных укреплений.

Задача обеих застав — воспрепятствовать противнику форсировать реку Буг и занять город Сокаль.

Своим помощником Бершадский назначил начальника 14-й заставы лейтенанта Скачкова, с которым поддерживалась постоянная связь через посыльных и телефонистов.

Штабные подразделения комендатуры обороняли сам штаб и прилегающие к нему постройки.

Бойцы хозяйственного взвода, санитары, взрослые члены семей командного состава оказывали медпомощь раненым бойцам, делая им перевязки или спасая из завалов рушившихся от немецких бомбардировок зданий. После каждого артиллерийского налета фашисты переходили в атаку против все слабевших, но мужественно дравшихся пограничников. Все такие атаки были отбиты с большими потерями для врага.

Тогда немецкое командование, видя большие потери и безуспешность атак, бросило против обороняющихся танки, за ними подразделения пехоты. Но тут раздалась команда лейтенанта Скачкова:

— По танкам огонь!

Застрочили пулеметные очереди, полетели гранаты, и несколько танков замерли на месте.

Полностью отбить танковую атаку пограничникам не удалось. Несколько машин все же прошли через мост, и они, прокладывая пулеметными очередями и стальными гусеницами путь, ворвались в город.

— Отсечь пехоту от танков! — командовал Скачков.

И снова из окопов пограничников строчили пулеметы, летели гранаты. Немецкие автоматчики вынуждены были повернуть обратно.

Но когда немцы бросили против обороняющихся пограничников до 150 танков и около двух батальонов пехоты, силы настолько стали неравны, что командование обороняющихся было вынуждено дать приказ о немедленном отходе.

Зная хорошо местность, отступали небольшими группами, двигаясь садами, огородами, используя неровности местности, всякого рода постройки, тяжело раненых несли на носилках. В числе тяжело раненых был и начальник заставы лейтенант Скачков.

К 18-ти часам капитан Бершадский собрал оставшихся в живых пограничников и вывел их в расположение частей одной стрелковой дивизии, в рядах которой они и продолжали сражаться ^[8].

День третий, 24 июня

И те, кто лежал у бойниц, блокгаузов, и те, что находились глубоко в подвале кирпичного здания, все были под впечатлением вчерашнего артиллерийского обстрела и бешеной атаки фашистов на заставу. Вспоминали отдельные подробности. Делились переживаниями. Все восхищались смелостью и находчивостью Косырева.

В подвал, где женщины набивали патронами пулеметные ленты, просачивался запах порохового газа, было трудно дышать.

Сегодня с утра, на третий день войны, было тихо. Только кваканье лягушек на Коробовском лугу нарушало немое безмолвие. В семь часов утра старшина Клещенко разыскал начальника заставы и доложил:

— Товарищ лейтенант, вчера разделили последнюю буханку хлеба. Продукты все кончились.

— Будет ли сегодня обед? — спросил Лопатин.

— Немного нашли гречневой крупы, женщины хотят что-то приготовить.

Когда Клещенко докладывал, что гарнизон остался без продуктов, начальника заставы мучила неопределенность положения. Чем же он будет кормить людей завтра? Каково вообще положение на фронте? В стране?

И если бы в эту минуту —24 июня в семь часов утра — Лопатин мог слышать голос Левитана, звучавший на всю страну, он бы услышал:

«… В течение дня противник стремился развить наступление по всему фронту от Балтийского до Черного моря… Все атаки противника на Владимир-Волынском и Бродском направлениях были отбиты с большими для противника потерями…

На Белостокском и Брестском направлениях, после ожесточенных боев противнику удалось потеснить наши части прикрытия и занять: Ковно, Гродно и Брест…»

Даже по этим отрывочным сведениям, передаваемым советским информационным бюро, Лопатин мог бы приблизительно составить представление о положении дел на фронте и выработать план дальнейших действий.

Но пограничники не могли слышать сводку Совинформбюро и были в полном неведении о положении дел на фронте (радиоприемник заставы вышел из строя).

Наблюдая в узкие щели блокгаузов, пограничники тринадцатой заставы ловили жадными глазами каждый пролетавший над их головами самолет, прислушивались к каждому выстрелу на востоке, пытаясь хотя в какой-то степени выяснить обстановку, сложившуюся на фронте. Хотя неясность обстановки и действовала угнетающе на защитников границы, вера в скорую помощь со стороны Красной Армии ни у кого не угасала ни на минуту.

— Вероятно, фашисты пробиваются на Львов, — нарушил молчание Давыдов, прислушиваясь к канонаде на востоке.

— Да это же наша артиллерия бьет, разве ты не угадываешь по звуку? — возразил Давыдову Зыкин. — Значит и наступают наши, — утверждал он.

— Конечно, наши, — поддержал его Аляпов, со вчерашнего дня передавший кулинарные обязанности Дусе Гласовой. — От разрыва наших снарядов получается гул, а от фашистских какое-то завывание. Ну точь-в-точь, как у бешеной волчицы, — объяснял Аляпов.

— А ты слыхал вой бешеной волчицы? — спросил, улыбаясь Давыдов.

— Слыхал. В Иванове, в зоопарке одна волчица… взбесилась, ну и слыхал, — не растерялся Аляпов.

Кто из них был прав: Зыкин ли с Аляповым, верившие в наступление Красной Армии, или раненый Давыдов, не разделявший оптимизма своих товарищей. Ясно лишь одно, что окруженный гарнизон мог рассчитывать только на свои собственные силы.

Дуся Гласова и Фиса Лопатина, набив принесенные Зыкиным пулеметные ленты, принялись готовить еду.

Аляпов, лежавший с закрытыми глазами, вдруг поднял голову и к чему-то начал прислушиваться.

— Да что же это такое? Уж не во сне ли мне кажется, словно мой Васька хрючит.

Со двора донеслось похрюкивание поросенка.

— Тов-ва-ри-щи! — широко открыл глаза Аляпов. — Да ведь это Васька и есть.

Аляпов вскочил и побежал во двор:

— Вася! Вася! Вася!

— Ну, как там? — крикнул в бойницу во двор Конкин.

— Пришел, наш дорогуша, — ответил радостно Аляпов.

Вслед за Аляповым во двор выбежали Песков, Конкин, Погорелова и Фиса Лопатина.

— Родной ты мой, как ты вовремя пришел. Как тебя фашисты не сожрали, — причитал Аляпов, гладя своего воспитанника.

— Не сдался живым. Вот что значит пограничного воспитания.

Неожиданно затарахтевший пулемет в правом блокгаузе напомнил людям окруженного гарнизона, что надо быть в любую минуту начеку.

— Уж опять не атака ли? — встревожилась Фиса, прислушиваясь к стрельбе.

— Да нет, — ответил Сергеев, — кто-то на мотоцикле во двор въехал, — сказал он, глядя в отверстие, проделанное в стене для наблюдения.

— Наши! Наверное, из штаба приехали, — радостно отозвался раненый Дориченко, приподнимаясь на матраце.

— Подождите, что-то не то, — медленно проговорил Сергеев, разглядывая кружившегося по двору мотоциклиста в немецкой форме.

Вслед за первым мотоциклистом въехал во двор второй, оставляя за собой тонкую струйку синего дыма. Он был в такой же форме, как и первый. В это время раздался выстрел, и первый мотоцикл, описав круг, упал на землю, вытряхнув седока. Второй мотоциклист был снят пулеметной очередью Галченкова, прошившего пулями непрошенного гостя.

— Что там произошло, Леша? — спросила Фиса, когда Лопатин, выяснив все обстоятельства, происшедшие с мотоциклистами, спустился в подвал.

— Связные на мотоциклах, — коротко и как-то безразлично ответил Лопатин.

— Фашистское командование что ли их прислало? — спросила Гласова.

— Пьяные черти, ну и заблудились верно.

Но потому, как рассказывал Лопатин о мотоциклистах, по его лицу, по манере разговора Фиса заподозрила что-то неладное.

— Что там, Леша? — не успокоилась она.

— Радио там в багажнике было. Хотели со своими связь установить, да ничего не вышло, — с огорчением сказал Лопатин.

Немцы предприняли еще одну попытку выбить пограничников с бугра. Атака опять успеха не имела. Как только фашистские солдаты, подгоняемые сзади лейтенантом, добежали до устья речки, Галченков заметил размахивающего револьвером долговязого лейтенанта, не спеша прицелился и спустил курок. Немец схватился рукой выше пояса, немного постоял, подумал, как будто мучительно что-то хотел вспомнить и ткнулся носом в землю.

Больше ничего существенного за этот день не произошло. Ни атак, ни артиллерийского обстрела не было.

— Еще день прожили, — проговорил Никитин, присаживаясь к Пескову, стругавшему какую-то новую игрушку Славику.

— Как-нибудь доживем лет до ста, если разобьем на этот раз фашистов. Ведь больше войны-то не будет, — философски ответил Песков.

— Ну, а як же капиталисты без войн будут жить, ведь воны тогда с голоду помруть, — вмешался Бугай.

— А тогда и капиталистов не будет. Самые закоренелые «концы отдадут», а молодых свергнут, — ответил Песков.

День четвертый, 25 июня

По рассказам оставшихся в живых участников боев 13-й заставы: секретаря парторганизации Дмитрия Сергеевича Максякова, проживающего в городе Липки Тульской области, зам. политрука ленинградца Галченкова Ефима Матвеевича, сержанта москвича Котова Ивана Павловича — четвертый день обороны заставы можно считать одним из самых тяжелых дней во всей одиннадцатидневной героической эпопее тринадцатой заставы. Гитлеровцы, озлобленные неудачами предыдущих атак, потерей целой роты жандармерии и почти трети состава пехотного батальона 209-й дивизии, решили любой ценой уничтожить непокорную заставу, они решили не оставить камня на камне от красного здания с ненавистным им красным флагом, гордо развивающимся на крыше бывшего панского фольварка.

В этот день местные жители — скомороховцы: Никита Пеньковский, Иван Баштык, Илья и Петр Корпяки видели, как на развилке дорог Ильковичи — Скоморохи остановилась длинная легковая машина. Блестя отполированной поверхностью, она стала поперек дороги, и другие проезжающие машины делали полукруг, чтобы ее объехать. Из машины вылез толстый с короткой шеей и перекошенным от злобы лицом штаб-офицер и уперся глазами в фольварк. За ним вышли из машины еще два офицера. Судя по всему, они были ниже чинами и в разговоре с толстым стояли навытяжку, держа руку под козырек.

У всех у них на петлицах мышиного цвета мундиров были прикреплены перекрещивающиеся дула орудий, а на фуражках с высокой тульей блестели фашистские знаки. Толстый ткнул пальцем в сторону красного здания с развевающимся на шесте красным флагом и начал кричать на офицеров, то и дело тыча указательным пальцем в сторону заставы.

Петр Корпяк, знавший немного немецкий язык по службе в австрийской армии, прислушался к словам толстого и примерно так перевел его ругань своим односельчанам:

«Там сидят коммунисты, и их надо обязательно уничтожить. А вы, бездельники, четвертый день ничего с ними не можете сделать. Сам фюрер приказал не щадить русских свиней… расстреливать всех, кто сопротивляется нашей непобедимой германской армии…»

Селяне видели, как со стороны деревни Бабятино показалась колонна машин, на прицепах которых покачивались, подпрыгивая на ухабах, накрытые брезентовыми чехлами с длинными стволами орудия.

— Пушки, — кивнул головой в сторону орудий старый Корпяк, разбиравшийся в артиллерии.

Две машины повернули вправо к хутору Задворье. И когда они остановились, солдаты стали расчехлять орудия. Две машины подошли к скомороховской церковной ограде и остановились под пышными кронами старых лип. Остальные две машины с орудиями остановились у Илькевичей, вблизи моста. Все жерла орудий сводились в одну точку — в здание пограничной заставы.

— Да что они, сдурели, чи шо? — ворчал Никита Пеньковский. — Против горстки прикордонников столько пушек пригнали!

— Бедные прикордонники, помоги им бог, — перекрестился старый Корпяк, не сводя глаз с хорошо знакомого с детства здания, занимаемого пограничниками.

Залпы орудийных выстрелов разорвали утреннюю тишину, и облако розовой пыли окутало холм вместе со зданием заставы.

От прямого попадания снарадов вдребезги разлетались кирпичи старинной кладки.

Горят и рушатся деревянные потолки, рассыпаются переплеты оконных рам. Вот рухнула с треском половина верхнего этажа здания. От очередного снаряда упала другая половина здания, подняв густое облако пыли и окутав все вокруг пороховым дымом. Уцелело только крыльцо, покрытое толстым железом, да примыкающий к нему коридор первого этажа. Каким-то чудом осталась торчать дымоходная труба, используемая пограничниками как наблюдательный пункт.

Когда здание заставы рухнуло, над подвалом образовалась каменная шапка, усиливающая и без того прочный сводчатый потолок. Под этим потолком теперь и сосредоточивалась вся жизнь сражающейся заставы.

Как только фашисты открыли бешеный артиллерийский огонь по заставе, Лопатин приказал командирам отделения отправить всех бойцов в подвал, оставив лишь небольшое число наблюдателей и дежурных пулеметчиков. Этим только и можно объяснить сравнительно небольшие жертвы, понесенные заставой от артиллерийского налета, учиненного озлобленными фашистами. Усталые, голодные, но не потерявшие веру в победу, собрались теперь пограничники в каменном отсеке подвала.

Устроившись поудобнее на земляном полу, Аляпов положил голову на ладони и, смотря в потолок, мечтательно сказал:

— Когда придут наши, первым долгом я попрошу у них закурить.

— Уж лучше не напоминай о куреве, Володя, — недовольно проговорил Перепечкин. — Все карманы вывернул и ничего не нашел. Хоть бы чинаря где-нибудь найти, душу отвести.

— А ты очень хочешь курить? — спросил Гласов, наблюдая, как Аляпов глотает голодные слюнки, вспоминая о куреве.

— Очень, товарищ политрук, — сознался Аляпов.

— На, держи на всех, — и Гласов протянул ему нераспечатанную пачку сигарет с нерусским названием.

— Ну, само-собой, — ответил Аляпов, бережно принимая сигареты, как самое дорогое сокровище.

— Из баньки? Трофейные, значит? — негромко проронил Песков, игравший в это время со Славиком.

Бывший учитель Давыдов начал рассказывать товарищам о подвиге матроса Кошки, который во время Севастопольской обороны угнал у французов плавучий продовольственный склад. Но не успел он закончить, как в правую стенку подвала со страшной силой ухнул снаряд, и через минуту все почувствовали приторный кислый запах. В правом углу подвала образовалась брешь.

— Сквозь пробил, гад, — сказал Аляпов.

Снаряды били в крышу здания, врывались в стены подвала, отгрызали углы, сотрясая весь двор заставы.

Наконец, все стихло так же неожиданно, как и началось. Только фашистские пули, как крупные капли дождя, барабанили по черепной крыше, лежавшей на развалинах бывшего здания.

— Теперь в атаку пойдут, сволочи, — со злостью проговорил Петя Песков, прижимая к себе оробевшего от страшного грохота Славика.

И действительно, не прошло и десяти минут, как в подвал спрыгнул Лопатин и громко скомандовал:

— По местам!

Фашисты, расположившиеся за время артобстрела в лощинах, образуемых высоким берегом реки, теперь перешли в наступление.

Дежуривший на наблюдательном пункте первого блокгауза сержант Котов в бинокль заметил, как вылезали из мертвого пространства серые малозаметные точки и двигались не прямо на заставу, как это было в первый день войны, а в обход по лощине, держа направление к бане. Замысел фашистов был весьма прост. Пользуясь оврагом, как мертвым пространством, подходившим довольно близко к заставе, фашисты без больших потерь хотели подкрасться как можно ближе и забросать амбразуры гранатами. В случае овладения правым блокгаузом, борьба переместилась бы в ход сообщения, ведущий прямо в подвал.

Фашисты считали, что их артиллерия большинство пограничников похоронила под развалинами бывшего фольварка, а оставшиеся в живых будут рады без боя сдаться в плен. Успех операции сулил награды — железные кресты.

Переходя от одной огневой точки к другой, Лопатин подошел к сержанту Котову и посмотрел в бинокль в сторону Буга. Круглые стекла шестикратного бинокля ближе пододвинули берег реки, и Лопатин разгадал коварный замысел фашистов.

«Хитрят, гады», — вслух подумал он, передавая бинокль Котову.

— Товарищ Котов! Вы оставайтесь здесь, а в сторону Больших Джар я пошлю Галченкова с пулеметом.

— Видите, с правого фланга заходят, — показал он Котову на перемещающиеся серые точки, немного выше излучины Западного Буга.

— Приготовить гранаты к бою! — скомандовал Лопатин из правого хода сообщения, соединяющего первый блокгауз с подвалом.

— Чесанем что ли, товарищ начальник? — шепотом спросил Песков.

— Пусть подойдут поближе, — последовал ответ Лопатина.

— Огонь! — услышали пограничники голос начальника, как только фашисты перешли черту мокрого луга.

Галченков, перемещенный теперь на правый фланг, затаив дыхание, ловил в прорезь прицельной рамки все приближающиеся точки и, как только услышал команду начальника, полоснул очередью.

— Гранатами их! — кричал политрук, заметив, как несколько фашистов окапывались около крыльца.

— Огонь! — продолжал командовать Лопатин, вытирая рукавом гимнастерки крупные капли пота, выступающие на лице.

В эти минуты защитники полуразрушенного здания забыли обо всем на свете, кроме выполнения своего долга — отстоять занимаемый ими клочок земли.

Начальник заставы то и дело появлялся то у одной, то у другой огневой точки, давая распоряжения, ободряя раненых.

Вот уже второй час длится это отчаянное состояние между наступающими фашистами, намеревающимися любой ценой овладеть линией обороны заставы, и пограничниками, стоявшими насмерть.

Пали в бою: сержант Сергеев, пограничники Косарев, Дожилин, Беликов. Многие получили ранения, но бой продолжался, не затихая ни на минуту.

От огня пограничников потери фашистов непрерывно увеличивались.

Немцы хлынули назад, продолжая отстреливаться, потом в панике бросились бежать к спасательной лощине, оставляя на лугу десятки убитых и раненых.

И эта атака, на которую фашисты так много возлагали надежд, провалилась.

К отдыхающим теперь бойцам, не сходившим со своих боевых позиций, пришли женщины. Они принесли с собой ведро холодной воды, изорванные на тряпки простыни и приступили к перевязке раненых.

— Дуся! Дай горло промочить, сил нету, — обратился Песков к Погореловой.

— Голубчики! Попейте, попейте, — причитала Дуся, обходя всех по очереди со стаканом прозрачной холодной воды, набранной в родничке, сочившемся по капле, недалеко от блокгауза № 2.

Аляпов, Конкин и Бугай, по распоряжению начальника заставы, начали убирать трупы павших, осторожно, как живых, вынося их на носилках в отведенный отсек, занимаемый раньше спортинвентарем.

На этом закончился четвертый день войны для обороняющегося гарнизона пограничных войск на реке Западный Буг.

День пятый, 26 июня

Все дальше от Скоморохов слышатся раскаты артиллерийских снарядов и разрывы авиационных бомб. Все дальше и дальше отодвигается фронт, оставляя за собой сгоревшие деревни, вытоптанные колхозные посевы, разрушенные мосты и переправы. Все настойчивее фашисты ведут яростные атаки против окруженного со всех сторон небольшого гарнизона пограничников.

На пятый день войны, утром, в районе заставы стояла необыкновенная тишина. Совсем как в мирное время. Немцы после неудачной вчерашней попытки подавить сопротивление пограничников, весь день атак не предпринимали и обстрела не вели. На всех дорогах и даже на узких тропинках, ведущих к заставе, они выставили предупредительные знаки с надписями: «Опасно», «Ход запрещен», «Туда нельзя».

Оправившись от вчерашнего артиллерийского налета и яростной атаки фашистов, пограничники шутили, что теперь они перешли воевать на пятидневку и сегодня у них выходной день.

— Уж не попросить ли тебе, Зыкин, увольнительную у начальника, да не махнуть ли в Скоморохи, — подшучивал Конкин, замечая как часто Зыкин поглядывает в сторону крайнего домика села Скоморохи.

Зыкину и самому хотелось навестить бесконечно милую его сердцу девушку, да разве это возможно, когда пятый день бушует война.

«Придется ли еще свидеться-то?» — думал он, не отвечая на шутку Конкина.

Весь этот тихий день пограничники, по приказанию начальника заставы, занимались приведением в порядок расстроенной линии обороны. Одни заделывали кирпичом бреши, пробитые прямым попаданием снарядов в стенах подвала, другие — расчищали разрушенные участки в окопах и ходах сообщения, третьи — восстанавливали проволочные заграждения, ставя заранее подготовленные ежи и рогатки.

Часов в десять дня на заставе произошел курьезный случай.

Во двор заставы на полной скорости влетела длинная комфортабельная легковая машина. То ли водитель не заметил предостерегающего знака с надписью «Въезд запрещен», то ли развалившаяся на заднем мягком сиденье важная персона не посчиталась с такого рода знаками и дала знать шоферу не обращать внимание и ехать прямо, только находившийся в это время в первом блокгаузе политрук Гласов видел, как машина остановилась, и из нее вышел высокий с упругим подбородком и седоватыми висками немец с генеральскими погонами. Гласов сразу понял в чем дело, — генерал ошибся.

Опасаясь, как бы такая важная птица не выпорхнула безнаказанно из расположения заставы, Гласов прицелился и дал очередь из автомата. Генерал, повернувшийся в это время к своей сияющей на солнце машине, как будто споткнулся обо что-то жесткое, потом машинально сделал несколько шагов вперед и грузно упал на землю. Не успел Гласов перезарядить автомат, как генеральская машина метнулась вперед, переехала небольшую воронку от разрыва снаряда и скрылась в лощине.

— Шляпа! — выругал сам себя Гласов, повесил автомат на плечо и вышел во двор.

— Отвоевался, — сказал Лопатин, первым выбежавший на место происшествия.

— Знать заслуженный, — проговорил Зыкин, осматривая ордена, приколотые к просторному зеленому френчу с накладными карманами.

Лопатин приказал генерала втащить в баню, а кожаную сумку с документами принести ему в подвал.

«Может приказы или планы какие важные в сумке-то?» — подумал Лопатин.

Теперь в бане около семидесяти трупов фашистских солдат и офицеров, посланных Гитлером в Россию завоевывать «жизненное пространство».

На заставе давно уж кончились продукты, табак, на исходе патроны, гранаты.

Казалось бы, частые бои, постоянное нечеловеческое напряжение нервов, бессонные ночи, потеря близких людей сломят сопротивление защитников границы, застава отступит в тыл. Но советские пограничники не уступали силе врага.

Начальник заставы прекрасно понимал, что с каждым днем все труднее будет отбивать атаки фашистов, не имея артиллерии и минометов. Все сложнее будет вести бои с противником, имеющим в своем распоряжении и то и другое.

Надо было Лопатину что-то предпринять, но что именно?

С одной стороны, небольшая горстка, пусть очень храбрых и до конца преданных Родине людей, не может устоять против вооруженных до зубов фашистских дивизий; с другой — за плечами этих храбрых людей, там на Востоке, целая страна — Советский Союз — с могучей армией, вооруженной современной техникой. Это страна — наша Великая Советская Родина, а мы ее сыны. Советская Родина ведет тяжелые кровопролитные бои с коварным и злобным врагом, вероломно напавшим на нас. Можем ли мы в эту тяжелую минуту думать только о себе? Можем ли мы сдать позицию врагу?

«Нет! — решает Лопатин. Не можем этого сделать и не сделаем, если даже всем до одного придется погибнуть в неравном бою». Лопатин решил посоветоваться с товарищами, как быть дальше.

— Что будем дальше делать, Павлуша? — спросил Лопатин политрука, когда все приглашенные собрались в отсек, где раньше хранились продукты.

— А как думает секретарь? — глядя на Максякова, спросил Гласов.

— Я думаю, будем держаться до конца! — твердо ответил секретарь парторганизации.

— Это-то бесспорно, что до конца, товарищ Максяков, — поддержал Лопатин. — На то мы и пограничники, чтобы биться с врагами до конца.

— Хорошо бы связаться с отрядом, — сказал Гласов, — но как это сделать?

— Ты, Павлуша, как раз высказал мою мысль, о чем я много думал. И вот к какому выводу я пришел. Слушай! Нам надо непременно связаться со своими. Будет ли это начальник пограничного отряда майор Бычковский, или комендант Бершадский, а может быть штаб какого-либо войскового соединения Красной Армии, — это в конце концов значения не имеет. Пусть нам скажут, как нам быть. Если прикажут держаться — будем биться до последнего. Если прикажут отходить — будем пробиваться к своим, но раненых, женщин и детей никто не имеет права бросать в расположении врага, и мы должны их спасти. Пусть пошлют самолет, мы все сделаем, чтобы он мог приземлиться и принять их.

— Я считаю, Алексей Васильевич, это будет единственно правильным решением. Для связи надо выделить смелых и толковых людей, — сказал политрук.

— А что, Павлуша, подойдет твой заместитель? Какого ты о нем мнения?

— Галченков?

— Да, Галченков.

— Подойдет. А потом ведь он депутат районного Совета, это очень важно. Его знают в селах, и он с населением найдет общий язык.

— А ты, секретарь, кого еще предложишь? — спросил Лопатин Максякова.

— Герасимова, — не задумываясь, ответил секретарь. — Этот не подведет.

Когда ночная тьма окутала Прибужье, а вокруг гарнизона воцарилась полуночная тишина, группа товарищей во главе с начальником заставы провожали ленинградца Галченкова и москвича Герасимова в опасный, но многообещающий путь. Лопатин снабдил их картой двухсоткой с нанесенным маршрутом следования. На обратной стороне карты было крупно написано: «Бараньи Протоки — Порецк — Владимир-Волынский».

— Самолетам даем знак о себе зеленой ракетой. На посадку выкладываем знак Т… Двигайтесь лесами, по возможности, ночью. В драку не ввязывайтесь, — напутствовал Лопатин уходящих с заставы.

Провожающие крепко обняли уходящих посланцев на Восток, пожелали им благополучно добраться до своих и вернуться поскорее на заставу.

— Если мы останемся живы, через день, через два ждите нашего возвращения, — ответил Герасимов.

Уходящие сошли с крыльца и скрылись в ночной тьме. Нелегко было начальнику заставы Лопатину отпускать лучших пулеметчиков заставы, смелых и храбрых воинов, отпускать… может быть навсегда. Но другого выхода он не видел.

День шестой, 21 июня

— Наши теперь, наверное, далеко топают, — открывая глаза, проговорил Песков.

После ночного дежурства он успел немного отдохнуть, и первая мысль, пришедшая ему в голову, была — сумеют ли Галченков и Герасимов пробраться к своим.

— Ты про Ефима что ли? — спросил Давыдов, поправляя повязку на раненой правой руке.

— А то про кого же еще? — ответил Песков. — Теперь наша жизнь от них зависит.

— Если пробьются к своим, может начальство пошлет самолет, а если нет… — не договорил Конкин.

— А если нет — хана нам будет, — досказал раненый в бедро Данилин.

Он всю ночь не мог заснуть от разболевшейся раны и посадку советских самолетов на таком небольшом плацдарме, да еще обстреливаемом со всех сторон фашистами, считал маловероятной.

— А что, товарищ политрук, вы серьезно верите, что за нами пошлют самолеты? — спросил Давыдов.

— Если Галченков и Герасимов доберутся благополучно до наших, то я нисколько не сомневаюсь, что самолеты за ранеными командование пошлет, — уверенно ответил Гласов.

— Самолеты!

В небе действительно появилось, на высоте около 3000 метров, несколько машин. Освещенные солнцем, они, не теряя строя, шли прямо на заставу.

— Наши! — закричали обрадованные пограничники.

А в это время начальник заставы, стоявший на крыльце, запускал зеленые сигнальные ракеты, не спуская глаз с серебристых крылатых птиц. Вот они все ближе и ближе подходят к Скоморохам. Вот уже ведущий над оградой скомороховской церкви. Наконец совсем близко, летят над расположением заставы.

Но что это? Не обращая внимания на сигнальные зеленые ракеты, фейерверком рассыпающиеся в прозрачном воздухе, летчики не сделали ни одного круга над заставой и повернули к Забужью.

— Немецкие, — разочарованно произнес Давыдов, прислушиваясь к завывающим звукам улетающих все дальше на запад самолетов.

— Нет, не немецкие, а наши, — горячился Перепечкин. — Хоть явственно нельзя разглядеть знаки на такой высоте, но что-то померещилось мне вроде звезды у них на крыльях.

— Вот именно, померещилось тебе, — упрямо настаивал на своем Давыдов.

До самого вечера в отсеках подвала, в скрытых укреплениях обсуждалось на разные лады главное событие дня — появление над заставой самолетов. Много было споров, прилетят ли советские самолеты, пользуясь ночным туманом, или удобнее им будет действовать днем под прикрытием пограничной заставы. Новый артиллерийский обстрел заставы, длившийся на этот раз около двух часов, заставил защитников переключить внимание на новую появившуюся опасность.

От первого же выпущенного снаряда по заставе во дворе стало светло как днем.

— Бьют термитными, — догадался Лопатин.

По окопам, ходам сообщения от разорвавшихся снарядов начал распространяться удушливый запах серы.

— Заткнуть все щели тряпками, — приказал Лопатин. — Заделать пробоины кирпичом.

Женщины затыкали окна подушками, мокрыми тряпками, половиками. Снаряд за снарядом впивались в стены подвалов, накаты блокгаузов, в клочья разрывали колючую проволоку вокруг заставы.

— Поджарить нас хотят за того пузатого генерала, — заметил Егоров.

— Спета наша песенка, — с горечью произнес Дориченко, стонущий от ран.

Все хуже себя чувствовал Данилин.

— Перепечкин, тебя начальник зовет, — просунув голову в дверь, крикнул Никитин.

— Иду! — бросился Перепечкин в ход сообщения, подгоняемый каким-то нехорошим предчувствием.

Не успел Перепечкин добежать до хода сообщения, ведущего в первый блокгауз, как он увидел: на цементированных приступках крыльца с мертвенно бледным лицом лежал политрук Гласов, отброшенный взрывной волной снаряда. Из правого виска, чуть выше уха, красной струйкой сочилась запекающаяся кровь. Кровь уже окрасила половину верхнего приступка, капала на нижний порог и расплывалась в багряно-красное пятно овальной формы.

— Павлуша, Павлуша! Что с тобой, дорогой? — в полголоса говорил Лопатин, разглядывая осколочную рваную рану в правой половине черепа. Но Гласов не реагировал. Рядом стояли друзья политрука: Дмитрий Максяков, комсорг Никитин, сержант Котов. Кто-то из бойцов принес простыню и отдал ее Лопатину. Алексей свернул простыню вчетверо и осторожно обернул ею окровавленную голову Гласова.

— Павлуша! — закричала в исступлении прибежавшая из подвала Дуся.

Гласов, потерявший сознание в момент ранения, когда его отбросило взрывной волной, так и не приходил в себя. Когда Дуся обняла мужа за плечи и прижала к груди, Павел вздрогнул, и голова его безжизненно повисла.

Пограничники молча сняли фуражки.

День седьмой, 28 июня

Наступление рассвета 28 июня принесло некоторое облегчение защитникам заставы: артиллерийский обстрел почти прекратился, и лишь изредка падали на бугор дежурные снаряды. Оцепившие заставу фашисты не проявляли никакой активности.

— Затихли немного, — сказал Песков, входя в отсек, где лежали раненые.

— Надолго ли? — не открывая глаз, проговорил Данилин.

— Не слышали какой гул ночью был в той стороне? — показывая пальцем на восток, продолжал Песков. — Может, от Львова наши в наступление перешли.

— Ночью и у нас шуму было хоть отбавляй, — махнул рукой Данилин.

— Политрука очень жалко, — чуть слышно проговорил Никитин, посмотрев в ту сторону, где лежала Дуся Гласова со спящей Любочкой.

Дуся Погорелова и Фиса Лопатина, открыв окна в сторону второго блокгауза, проветривали помещение от просочившегося ночью порохового дыма.

Песков побывал на месте бывшего скверика заставы, где пограничники любили отдыхать после нарядов, и принес срезанные снарядом душистые ветки вишняка.

— Бери, Дуся, подметать пол, — протянул Песков Погореловой ветки.

— Хоть сердцевину снарядом срезало, а от корня все равно пойдут побеги. Жизнь ничем не остановишь, — проговорил он, погладив Светлану по головке.

Дуся Гласова, убитая горем и постаревшая за одну ночь, совершенно не отвечала на успокоительные слова Пескова. Почувствовав с новой силой горечь тяжелой утраты, она, как и ночью, плакала, уткнувшись в подушку, обнимая правой рукой спавшую Любу.

— Не надо так, Дуся, — успокаивала Погорелова, — ведь у меня тоже горе, милая моя. Слезами горю не поможешь.

— Скоро наступит и моя очередь… — вырвалось у Фисы.

В подвал спустился Алексей, как всегда по форме одетый и подтянутый. Он старался не терять строевой выправки даже теперь. Лопатин не мог примириться с мыслью, что нет больше в живых его друга и ближайшего помощника политрука Гласова. Подходя к Дусе Гласовой, он сказал:

— Не отчаивайся, Дуся. Помоги лучше раненых перевязать. За делом-то горе легче переносится.

Накричавшийся за ночь Толя теперь спал, обняв худенькими ручонками бутылку со сладкой водой. У Фисы с первых же дней боевой обстановки пропало молоко, и поэтому ребенка пришлось перевести на подслащенную кипяченую воду.

Славик, обрадовавшись приходу Пескова, взял у него несколько вишневых прутиков и начал строить домик.

Прошедшая ночь с артиллерийским обстрелом термитными снарядами нанесла пограничникам большие потери. Кроме Гласова погибло еще несколько человек. Ранен парторг Максяков, комсорг Никитин. В тяжелом положении находятся Дориченко и Данилин.

Сказывалось и отсутствие на заставе лучших пулеметчиков Галченкова и Герасимова, так и не дававших о себе до этих пор никаких вестей.

Для обеспечения всех огневых точек Лопатину не хватало людей. Приходилось экономить буквально каждую гранату, каждый боевой патрон.

К вечеру фашисты опять начали проявлять активность.

Пограничники заметили, как, прикрываясь минометным огнем, отдельные группы фашистских солдат с разных сторон начали продвигаться к заставе. Не приближаясь к укреплениям, они временами поднимали шум, а иногда выставляли чучела, стараясь вызвать с нашей стороны пулеметно-автоматный огонь.

— Изучают нашу систему огня, — догадался Лопатин.

— Огонь вести только прицельный! Через каждые пятнадцать минут менять огневые позиции! — приказал начальник заставы.

К утру опять наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь пением жаворонков, поднимающихся над бугром в безоблачное небо.

А к утру, когда все атаки неиствующих фашистов были отбиты, усталость взяла свое, и Конкина страшно потянуло в сон.

Заморосил мелкий дождь, и через его густую сетку трудно стало вести наблюдение за передним краем обороны. Чтоб не заснуть, он стал перебирать в памяти дорогие сердцу воспоминания.

Поездка в отпуск в родное село Ивановской области… Машины по проселочным дорогам тогда не ходили, и от станции до села он добирался восемь километров пешком. Пришел домой не поздно, часов в семь вечера. Постучал в окно пятистенной избы, и на стук вышла мать.

— Миша! — бросилась она к сыну, обрадованная его неожиданным появлением, соскучившаяся после двухлетней разлуки.

До рассвета они проговорили тогда с матерью, ни на минуту не сомкнув глаз. А как скоро летело время. Не заметил Конкин, как проскочили две недели предоставленного ему отпуска. Пришлось снова ехать на границу.

«А теперь вот такая кутерьма началась. И чем все это кончится?» — подумал Конкин.

Конкин услышал чьи-то шаги.

«Смена идет», — подумал он.

— Здорово, Миша! — услышал он знакомый голос Пескова.

— Здорово, Петя! — ответил Конкин, подавая руку.

— Ну как идет жизнь молодая? Какие обязанности? Что под охраной? — забросал вопросами Песков.

— Обязанности простые: бить фашистов до тех пор, пока не образумятся и не повернут в свою Германию. Под охраной государственная граница от Ильковичского моста до старой вербы в Млынарке.

— Ясно, — ответил Песков, усаживаясь поудобнее около амбразуры.

После ночного дежурства Конкину отдохнуть опять не пришлось. Сержант Котов показал на отгрызанные снарядами углы подвала в сторону Ильковичей и приказал заделать их кирпичом.

— Потом отдохнете, товарищ Конкин, — сказал Котов. — А пока фрицы спят, нам надо хорошенько законопатиться.

Подходя к крыльцу, Конкин увидел идущего к наблюдательному пункту Лопатина. Осунувшийся и почерневший от нечеловеческого напряжения и бессонных ночей, он выглядел намного старше своего двадцатитрехлетнего возраста.

Лопатин тяжело переносил смерть Гласова. Заговорят пограничники в свободную минуту между боями, заспорят о чем-нибудь, и кажется Лопатину, вот подойдет политрук, вступит в разговор, и все всем станет ясно, спорщики успокоятся.

Лопатин в самые тяжелые минуты шел к бойцам и в задушевной беседе с ними искал ответы на мучившие его вопросы.

Не успел Конкин приняться за работу, как где-то близко ухнул снаряд и пламя осветило стены блиндажей, расположенные против бойниц.

Товарищ начальник, опять полезли гады. От деревни Большие Джары наступают, — крикнул вступивший на дежурство Коровников.

— Перенести огонь на правый фланг! — скомандовал Лопатин. — Подготовить гранаты к бою!

Раннее утро 30 июня, или уже девятые сутки войны в отличие от других дней начались атакой, и бой шел до одиннадцати часов дня. Чувствовалось, что фашисты наступают осторожней и согласовывают действия с поддерживающей их артиллерией.

Лопатин понимал, что гитлеровцы не оставят заставу в покое и пойдут на любые меры, лишь бы уничтожить ее мужественных защитников. Откроют ли немцы огонь из сверхмощной артиллерии, чтобы с землей смешать оставшихся в живых защитников обороны, подвезут ли баллоны с газом и отравят все живое, или саперы подведут под остатки здания заставы мину и взорвут его?

«Фашисты пойдут на любое злодеяние, чтобы покончить с пограничниками, уничтожившими до трехсотгитлеровских захватчиков», — думал Лопатин. Он отлично понимал, как трудно становится держать оборону с горсткой в 15–20 измученных боями и изнуренных бессонницей и голодом бойцов.

«Может, уйти и спасти оставшихся в живых? Нет, Нет! Я солдат и должен до конца выполнить свой воинский долг. Но женщины, дети, раненые бойцы, ведь они имеют право на спасение? — неотступно преследовали Лопатина мысли. — Надо посоветоваться с секретарем парторганизации», — решил он.

К вечеру 30 июня в отсек подвала пришли Лопатин, Максяков, Котов, приковылял раненный в ноги Никитин — собрались по приглашению Лопатина обсудить положение на заставе. Осунувшиеся, почерневшие, грязные сидели они молча.

— Что будем делать дальше, товарищи? — начал Лопатин. Все посмотрели на Максякова. «Что-то скажет секретарь парторганизации?» — думал каждый.

— Имеется ли смысл защищать эти развалины? — Максяков показал пальцем на груды кирпича и щебня, видневшиеся в окно. — Это решить должен начальник заставы. Что касается женщин, детей и тяжело раненных пограничников, то мы должны их спасти.

— Но как? — спросил Лопатин.

Максяков не дал ответа на этот вопрос.

Все молчали, и это угнетающе действовало на собравшихся.

— Я согласен с товарищем Максяковым, что губить женщин и детей мы не имеем права, но пока я не вижу выхода. Дайте мне подумать. О решении сообщу.

Расходились молча, угрюмо смотря вниз.

Поздно ночью все узнали, что начальник заставы решил вывести гарнизон и любой ценой пробиться к своим.

При свете тусклого огня керосиновой лампы составлялся маршрут движения. Обсуждался вопрос, где обойти немцев, окружающих заставу, и как в походе облегчить участь раненых бойцов.

Всю ночь с 30 июня по 1-е июля в подвале шла подготовка к выступлению: туда, на восток, к своим.

Приводилось в порядок оружие, шанцевый инструмент, готовили боевые гранаты. Пустые пулеметные ленты набивались патронами. На всякий случай оттачивались топоры и саперные лопаты. Из старых ящиков сколачивались носилки для переноски раненых.

Часам к двенадцати все было готово. Было решено двигаться двумя группами по разным дорогам. Одну группу поведет старшина Клещенко, другую — сам начальник заставы. Встретиться условились за селом Бараньи Протоки, в лесу. Наконец тронулись.

Медленно шли бойцы, едва державшиеся на ногах от истощения и усталости.

Здоровые несли на носилках раненых. Фиса Лопатина, державшая на руках сонного Толика, дрожала от одной мысли: «А вдруг заплачет». Все понимали — один неосторожный звук может погубить всю группу. Дошли до конца хода сообщения, выходящего на поверхность. И вот, когда все почти настроились выйти из хода сообщения и продолжить движение, Лопатин протискался вперед, прислушался и решительно заявил:

— Никуда мы, товарищи, не пойдем. Отступать я не имею права, если нет приказа. У нас есть патроны и мы будем… держаться до последнего…

Женщины попробовали убедить Лопатина продолжать движение, но Алексей был неумолим.

Лопатин приказал бойцам занять свои места в обороне. Женщинам он сказал:

— Вам с детьми надо уходить, — и обещал проводить их за линию проволочных заграждений.

Когда туман, обволакивающий развалины заставы, начал подниматься кверху, а над Бугом чуть левее Ильковичей появилась розовеющая полоска света, проснулся Толя Лопатин. Его тоненькие посиневшие губенки жадно искали мать.

— Фиса, успокой его ради бога, — предупредила Гласова. — Он нам наделает такой тарарам, что и не выберемся отсюда.

Фиса, связывающая в платок простыни, детские рубашки, вынесенные из подвала, отложила все это в сторону и взяла Толика. Ребенок прильнул к груди и тут же уснул на руках матери.

— Алеша, помоги нам собраться, — просила Фиса Алексея. — Нам идти уж пора, пока совсем не рассвело.

— Фисочка, дай мне Толика, а ты, бабушка, смотри за Славиком, — сказал Лопатин, беря из рук жены ребенка.

— Я уж и так… — чего-то не договорила бабушка, наливая в бутылочку кипяченой воды в дорогу.

Перед тем, как уйти, женщины трогательно простились с Конкиным, Никитиным, Песковым, Давыдовым, Максяковым и другими бойцами.

Все эти девять дней и девять ночей, переполненные переживаниями и героической доблестью, они провели вместе. Жили одной жизнью, дышали одним воздухом.

Когда бабушка Александра подвела к Пете Пескову Славика, у него радостно заблестели глаза. Все заметили, каких усилий стоило Пете Пескову сдержать себя, чтобы не разрыдаться.

Песков обнял здоровой рукой юного друга за шею, прижал головку к воспалившимся губам, и крупные горячие слезы сами потекли по личику Славика. Заплакал и Песков.

— До свидания, дорогие мои, — первая прощалась с ранеными Дуся Гласова.

— Не отчаивайтесь, дорогенькие, может, скоро наши подоспеют. Свидимся еще, — со слезами на глазах говорила Погорелова, обнимая всех по очереди.

— Вашими бы устами, да мед пить, Дуся, — махнул рукой Конкин.

— Прощайте, мои милые, — низко поклонилась всем бабушка Александра. — Прощай, Петенька, — и поцеловала Пескова в губы.

— Леша! — обливаясь слезами закричала Фиса Лопатина, бросаясь на шею мужу.

Женщины утирали слезы.

— Тише, тише, Фисочка, — не своим голосом проговорил Алексей. — Ведь нас услышать могут, — показал он пальцем в сторону Буга.

Потом Лопатин обвел долгим задумчивым взглядом уходящих и сказал:

— Клянемся вам, что пока мы живы, заставы фашистам не отдадим!

Потом Алексей крепко поцеловал ничего непонимающего Славика, приложился губами к теплому личику спящего Толика и трижды поцеловал Анфису.

— Милый ты мой, касатик… — запричитала бабушка, — дай тебе бог живому остаться…

Алексей несколько раз крепко поцеловал бабушку, простился с остальными, и женщины ушли.

У читателя возникает вопрос: как понять поведение начальника заставы, отменившего свое решение о прекращении обороны и об уходе с заставы?

Теперь, спустя много лет после происшедших событий, когда тщательно изучены документы и стали известны детально обстоятельства из бесед с немногими оставшимися в живых участниками боев, можно со всей определенностью ответить на этот вопрос.

Положение на заставе крайне обострилось. К 29 июня оно стало особенно напряженным. Вот как об этом рассказывает старший сержант Иван Павлович Котов, оставшийся в живых, здравствующий и поныне и работающий на одном из предприятий города Москвы.

— Давно кончились продукты. Не хватало воды, а иногда и воздуха. От прямых попаданий снарядов в здание во многих местах стены подвала были пробиты насквозь. В подвал проникал дым и смрад, нечем было дышать. На заставе было четыре женщины; три из них с детьми, а четвертая — престарелая бабушка Алексея Лопатина — Александра Алексеевна Лопатина. Ежедневный обстрел заставы артиллерийским и минометным огнем, а также постоянные атаки фашистов вызывали все большие человеческие жертвы.

За время боев до 30 июня было убито и ранено до 80 % личного состава заставы. Не хватало людей для дежурства у пулеметов. Измотанные частыми обстрелами и атаками, измученные бессонными ночами, пограничники еле держались на ногах.

И несмотря на всю тяжесть обстановки, оставшиеся в живых пограничники не теряли высокой боеспособности, дисциплинированности. Этим только можно объяснить поддержку Лопатина — держаться до конца.

Лопатин прекрасно знал свои права и обязанности и не был малодушным. Давая согласие 30 июня вечером на уход в тыл, он создавал благоприятные условия для сбора к отходу женщин с детьми и бабушки Александры. Кто знает, как бы восприняли подавленные горем Гласова и Погорелова, да, пожалуй, и Фиса Лопатина, если бы вечером 30 июня начальник заставы заявил, что никуда мы отсюда не пойдем. Возможно и они отказались бы оставить заставу. Но оставлять их дальше здесь было нельзя.

Часов в десять вечера 30 июня, спустившись в блиндаж, Лопатин отыскал начальника отделения Котова и послал его позвать секретаря парторганизации Максякова.

— Вы как, всерьез приняли, товарищи, мое согласие об оставлении заставы? — спросил Лопатин, когда вернулись Котов и Максяков в блиндаж.

— Если вы так решили… — медлил с ответом секретарь парторганизации, то… надо как-то это оформить приказом… хотя бы устным.

— Вот, именно! Если бы я решил уходить, я бы отдал приказ. Но приказа не будет, товарищи, — заявил Лопатин, подчеркнув слова, — не будет. — Вы понимаете меня? — спросил начальник заставы, обнимая обоих за плечи.

— Понимаем, товарищ начальник, — медленно ответил Котов.

— Женщинам пока ничего не говорите, а ребятам скажите прямо, что мы без приказа заставу не оставим, чего бы это ни стоило.

Такой разговор начальника заставы с двумя сержантами, представлявшими весь командный состав гарнизона, состоялся за два часа до оставления заставы женщинами с детьми.

День десятый и одиннадцатый, 1 и 2 июля

Всю ночь с 30 июня на первое июля фашисты обстреливали заставу из орудий и минометов.

Решив, видимо, что при обвалах здания погибли последние защитники окруженного гарнизона, они возобновили атаки. Но застава жила. Небольшая горстка в 15–20 пограничников, выполнявшая до конца свой воинский долг, продолжала находиться в окопах.

Если бои до сих пор были, главным образом, по вечерам, 1-го июля немцы предприняли атаку часов в одиннадцать дня. Пользуясь тем, что пограничники не вели ответного огня, экономя патроны, фашисты скопились в овраге, около развалин построек и подползали все ближе к засаде пограничников. Все нахальнее вели себя фашисты. Все напряженнее становилось положение обороняющихся. Вместе со здоровыми лежат у бойниц раненые: Максяков, Конкин, Никитин. Лопатин, командуя небольшой группой, и сам лежит у пулемета.

И вот совсем близко замелькали фашистские каски.

Фашисты, видимо, считали всякое сопротивление пограничников еще вчера подавленным артиллерийским огнем, их подбадривало отсутствие огня со стороны обороняющихся. Немецкие солдаты пользуются углублениями и неровностями местности, не закапываются в землю. Они даже не делают частых перебежек, а просто ползут к окопам пограничников.

— Приготовиться, товарищи! — в полголоса скомандовал Лопатин.

Фашисты подползают все ближе и ближе к окопам, ведя непрерывный огонь.

— Товарищ начальник! Смотрите… — предупреждающе показал пальцем в сторону наступающих командир отделения Котов.

— Совсем они близко!

— Огонь! — скомандовал Лопатин, увидев в бойницу блестевшие каски фашистов.

Загремели выстрелы автоматных очередей, застучали станковые пулеметы. В промежутках между очередями летели ручные гранаты.

— Огонь! — командовал Лопатин. — Давай, давай, товарищи!

Но и фашисты усилили огонь.

Первым упал сраженный пулей любимец заставы комсомолец Петя Песков. Несколько пограничников были ранены, но не выходили из строя.

— Давай! Давай! Товарищи! — продолжал Лопатин, заменив у пулемета раненого Мишу Конкина.

В бойницы пограничникам хорошо было видно, как в течение двух-трех минут в стане наступающих врагов все коренным образом изменилось.

После минутного затишься фашисты повернулись в свою сторону и в панике бросились бежать.

Десятки новых трупов валялись на подступах к последним оборонным сооружениям, удерживаемым небольшой группой героев пограничников.

— Еще раз отбились, товарищи! Молодцы! — с радостью произнес Лопатин, поднимаясь на ноги от станкового пулемета.

— Ну и дали мы им прикурить, товарищ лейтенант, — отозвался Миша Конкин.

Друзья познаются в беде

Теперь вернемся к женщинам, покинувшим на десятые сутки войны пограничную заставу. Выясним, как сложилась их судьба и удалось ли им вырваться из фашистского огненного кольца смерти.

Автору удалось через несколько лет после окончания войны встретиться с Анфисой Алексеевной Лопатиной в городе Коврове Владимирской области, куда она вернулась с детьми и бабушкой Александрой.

Вот что рассказала мне тогда Анфиса Алексеевна, помнившая все до мельчайших подробностей о тяжких испытаниях после ухода с заставы.

Выйдя открытым ходом сообщения из второго блокгауза, женщины спустились с горы и спрятались в овраге. Там в кустах орешника они решили отсидеться до рассвета, чтобы ночью не нарваться на гитлеровцев.

Темная летняя ночь. Небо окутано хмурыми дождевыми облаками. Где-то недалеко слышен разговор подвыпивших немецких солдат и шум крыльев пролетавших птиц. На дне глубокого оврага, у большого камня, расположились женщины и дети.

Анфиса Лопатина шепотом убаюкивает маленького Толика, а утомившийся Славик дремлет у ее ног.

Рис. 5. Анфиса Алексеевна Лопатина.

А мысли там — с воинами заставы, оставшимися сражаться с фашистами на высоте, недалеко от скомороховского кладбища. Болью в сердце отдаются воспоминания о гибели мужей, Павла Гласова, Григория Погорелова.

Разговаривали шепотом.

Выходя с заставы, условились, что все разговоры с местными жителями будет вести Дуся Погорелова. Выросшая на Полтавщине, она по разговору могла сойти за местную жительницу украинку и отвести подозрения новоявленных начальников, насаждаемых в каждой деревне гитлеровцами.

— А ну, Толик, замри, — строго говорит Погорелова, поднося палец к своим губам, когда ребенок закричал громко. Он, как будто поняв, покорно затихает, впиваясь непонимающими глазенками в лицо Дуси.

— Вот, бабоньки, как только начнет рассветать, пройдем балкой, а потом поднимемся вверх и подадимся на Стенятино. Я эти места знаю. В случае встречи с немцами скажем — прячемся от бомбежки. Скажем, что мы местные, деревенские. Понятно?

Все шепчут:

— Понятно, Дуся.

И опять все погружаются в свои грустные думы, переносясь мысленно на заставу.

Одна Погорелова, как часовой на посту, не дремлет. Она чутко прислушивается к ночным звукам, то и дело поглядывая на восток.

Но что это? За темной кроной кряжистого дуба все отчетливее слышится немецкая речь. Разговаривают двое-трое. А вот и голос четвертого, немецкие слова переплетаются с украинскими.

«Предатель, — думает Дуся, — надо уходить», — решает она.

— Бабоньки, тихо! За мной! — шепотом командует Погорелова, плотно прижимаясь к земле.

Все бесшумно карабкаются в гору.

Неожиданно раздается оглушительный взрыв, другой. Со дна оврага поднимается столб огня. Запахло порохом. Все вздрогнули. Это немцы боятся спуститься в овраг, бросают гранаты.

— Ой, родненькие мои, убьют проклятые, — шепчет перепугавшаяся бабушка Александра, прикрывая полой Славика.

— Тише, бабуся, — шепчет Дуся Погорелова.

Женщины осторожно раздвигают кусты орешника, поднимаются вверх и скрываются в густой пшенице огромного поля.

Долго еще на противоположном краю оврага горланили пьяные фашисты, и вместе с ними по-своему что-то тянул пьяный полицай.

Измученные ночным походом, перепуганные пьяными немецкими солдатами, женщины спрятались в густой пшенице. К утру заморосил мелкий, но спорый дождь. Забрезжил рассвет. Медленно друг за дружкой, гуськом женщины и дети выбрались к дороге.

Заплакал уставший Толик, он хочет есть, а есть нечего. На глазах у Дуси навернулись слезы. Она одной рукой обнимает плачущую Фису, а другой — гладит по головке малыша Толика, который дремлет на руках у матери.

— Тяжело нам, Анфисочка, очень тяжело… но нашим там на заставе еще тяжелее. Ведь они в кольце смерти. Не плачь, милая, не плачь! Крепись, береги детей!..

Вдруг одна из женщин вскрикивает:

— Дуся! Кажись немцы идут навстречу. Смотри… вон там, на повороте!

Вдалеке по дороге, навстречу женщинам, идут два фрица. Один из них наигрывает на губной гармошке, а другой тащит на плече заколотого поросенка.

Дуся Погорелова шепчет:

— В пшеницу!

Все женщины, пригнувшись, прячутся в пшеничное поле.

Посидев немного в пшенице и убедившись, что фрицы прошли, они продолжают свой путь.

Кончилось пшеничное поле, а за ним показалось село Стенятино. Разведрилось. Над горизонтом поднялось яркое солнце. В воздухе разлилась веселая песня жаворонка, приветствующего раннее утро прекрасного украинского лета.

Дуся Погорелова остановилась, вздохнула полной грудью:

— Боже ж мий! До чего гарно на свити. Если б ни война! Может быть, и войны-то не было бы, коли б не гета бисова нимчура, якая прыйшла поганить нашу зим-лю! Неужели Красная Армия не выбросит этих гадов с нашей земли?..

— Выбросят, бабоньки! Все равно всю эту немецкую погань Красная Армия выбросит за кордон, — уверенно сказала Дуся Гласова. — Наши соберут силы, да и выкинут эту фашистскую нечисть, как сорну траву из поля.

Долго по пыльной дороге шли женщины с заставы. Наконец вошли в утопающее в зелени садов село Стенятино. Настороженно подошли к крайней хате. В селе тихо. Только изредка залает собака, да прокричат сонные петухи. Никаких признаков присутствия немцев в селе не видно.

— Ой, бабоньки! Не могу я больше идти, — простонала Анфиса, — опускаясь на землю у плетня изгороди.

Дуся Гласова помогла Фисе снять с плеч вещевой мешок, потом взяла у нее из рук Толика.

Погорелова подошла к бабушке Александре:

— Устала ты бедная бильше усих. Ну крепись, крепись, бабуся, — затем обратилась ко всем женщинам:

— Отдохнем здесь в холодке, а потом полегоньку пойдем до…

Не успела договорить Погорелова, как из открывающейся боковой воротины крайнего двора, неожиданно вышел огромного роста рыжий мужчина и прямо направился к забору, где присели женщины с детьми.

С вызывающим, начальственным видом верзила подошел к женщинам. На голове у него шапка «мазепенка», через плечо дулом вниз висит немецкий автомат.

— Оуновец, — шепчет Дуся Гласова, предупреждая женщин.

— Кто таки? Виткиля будете? — сиплым голосом спросил оуновец женщин.

— Да… мы… милый человик, с Тарковских хуторов, — ответила Погорелова, вспомнив о случайно слышанных ею когда-то поселках.

— Куда теперь направляетесь? — допытывался оуновец, подозрительно осматривая всех.

— Пробираемся, начальник, до Бабятина, там у нас родичи, — сказала Погорелова.

— А шо вы там позабулы? — не унимался верзила. Он в упор посмотрел на Анфису, одетую в красноармейский китель. Отступив немного назад, оуновец со злостью щелкнул кнутом и неистово заорал:

— Брешите! Вы усе закордонники з этой заставы, — показывая кнутом на запад, выкрикнул оуновец, — знаемо вас. Встречали вас и видим по одежде и обувке, — снова косясь на военный китель Лопатиной, заорал полицай.

Потом он быстро отбежал к соседнему дому с резными наличниками и закричал, нагнувшись через плетень:

— Ищук! Ищук! Беги сюды.

В это время из дома, у которого сидели женщины, вышла старушка и горестно зашептала женщинам:

— Ох, голубоньки мои, да этот полицай Ивай Кней, сын нашего кулака Остапа Кнея, такой ирод, такой злодей. Теперь ен зараз у немцев полицаем заделался и комендантом нашего села.

С опаской оглянувшись по сторонам, старушка проговорила.

— По дворам ходит бандюга да самогон лопает и людей обирает. Ой лихо нам, лихо селянам! Не слышно, милые, наши-то далеко? Ну, храни вас господи! Вот выпейте молочка, бедняжечки, да дайте деткам малость подкрепиться, — и старушка передала женщинам крынку молока.

— Спасибо, дорогая бабуся, спасибо, милая! — прошептала Анфиса.

— А откель идете, голубушки мои? — заботливо спросила старушка.

— Да, оттуль, бабуся, — неопределенно махнув рукой, проговорила Погорелова.

Старушка, как бы собравшись с мыслями и оглядываясь по сторонам, зашептала:

— Не знаю, может, вам и казать-то нельзя? У нас вчера четверо пьяных немцев и полицай во дворе Степаниды порося украли, ну, а тут наша собака Динка того вора-полицая нагнала, да и тяпнула его за… таки место… Так воны, полицаи окаянные узяли, та штыками перекололи ее деток. Пятеро у нее было, хороших кутеночков. Ну сбесилась та собака и убежала. Я боюсь, не укусила ли вина кого-нибудь из вас…

— Не укусила. Она у вас, бабуся, умная эта собачка, — вставил Славик, — и не сбесилась она вовсе.

Женщины улыбнулись и многозначительно посмотрели друг на друга.

— Ну, милые, прощевайте! — сказала старушка и быстро пошла к своей калитке.

У соседнего дома показались двое оуновцев Иван Кней и Тарас Ищук.

Полицай Кней поднял руку, чтоб остановить проходящий мимо крытый немецкий фургон. Долго он объяснялся с возчиком, и, наконец, немецкий фургон подъехал к женщинам.

Иван Кней сел рядом с шофером немцем, а его помощник Ищук стал загонять женщин в фургон.

— Попались, — хохотал он, — теперь вам покажут, почем фунт лиха!

Женщины сбились в дальний угол фургона.

— Крепитесь, подруженьки, надо выгадать время, — стала успокаивать всех Дуся Погорелова.

— Скоро придут наши и освободят нас от этих… — кивнула она на Ищука.

По укатанной дороге, навстречу фургону идут немецкие танки, фашистские части, артиллерия, проносятся немецкие мотоциклы. Скоро за бугром показался и город Сокаль. На его прямой, как стрела, улице редко встречаются жители.

Машина резко остановилась у подъезда двухэтажного здания немецкой комендатуры. Кней и Ищук пинками подгоняют женщин и ведут в комендатуру.

— А ну, айда за мной, — Кней грубо втолкнул женщин в комнату коменданта.

За столом, важно развалившись, сидит в немецкой военной форме обер-лейтенант.

— Разрешите доложить! — обращается Кней к оберлейтенанту, вытянувшись во фронт и лакейски приложив руку к козырьку «мазепенки».

— Я, я… — утвердительно кивнул головой немец.

— Оце заарестованы большевички… з той заставы, шо не сдается непобедимому германьскому войску, — добавил Кней.

— Макар, Макар! — сказал обер-лейтенант и жестом руки указал Кнею на противоположный стол, где сидел начальник полиции Сокальского района Макар.

Макар повернулся к женщинам, сгрудившимся в углу. Впереди них, как бы прикрывая своих арестованных подруг, гордо стоит Дуся Погорелова.

— Ну, кажите, кто вы? Зачем сюда приихали? — закричал начальник полиции Макар и вплотную подошел к Погореловой.

— Я никуда не приезжала, — ответила Погорелова. — Це моя земля.

— А вам что здесь надо? — обратился Макар к Дусе Гласовой, догадавшись, что Погорелова украинка. — Где ваши мужья?

— Наши мужья приехали сюда охранять государственную границу, — решительно ответила Гласова.

— Охранять границу! Насаждать Советы! Разводить колхозы, — снова иступленно закричал Макар. — В бурсу их! Кней, отведи их, там разберутся.

Подвал бывшей бурсы, куда втолкнули женщин, был до отказа набит арестованными. Тут были и служащие советских учреждений, и крестьяне-бедняки, первые вступившие в колхозы, и просто жители, заподозренные в сочувствии к большевикам.

В бурсе был строгий режим фашистских застенков. Арестованные охранялись конвойной стражей гитлеровской армии, следственные дела велись дефензивой (разведкой), руководимой эсэсовцами.

— Много долгих мучительных дней и ночей пришлось провести нам в этом наполненном человеческим горем застенке, — рассказывала Анфиса Алексеевна Лопатина. — Не один раз нас водили на допрос в «страшное место», как в бурсе называли тогда отделение немецкой разведывательной службы, расположенной в бывшем здании потребительской кооперации.

А я еще, как на грех, имела неосторожность одеть на себя красноармейский китель, переданный мне Петей Песковым. Мне и не хотелось одевать его, но ведь я выбежала из дома в одном легком платье, а ночи на Украине в июне бывают прохладными.

Трудно теперь передать, что я пережила в те страшные минуты, когда меня поставили к стенке ветхого сарая, а солдаты прицелились из автоматов.

Я кричала:

— Варвары! Сколько вы уничтожили невинных людей! За все это вы отвечать будете. Красная Армия отомстит вам за наших мужей. Скоро окаянному… фашизму придет конец.

Что я еще кричала, не помню. Но в этом крике прорвалось все пережитое: и страшные дни в полутемном погребе бывшего фольварка, и разлука с мужем, и смерть Друзей.

Вероятно от переживаний, от страха за детей, оставшихся в бурсе, я потеряла сознание. Очнулась в бурсе. Друзья говорили, что выстрелов не было. По-видимому, фашисты рассчитывали меня попугать расстрелом и использовать для провокации.

Немецкий офицер, владевший русским языком, предлагал мне пойти с ними на заставу и уговорить мужа сложить оружие. За это они обещали нам сохранить жизнь. Я наотрез отказалась. Тогда меня снова водили на допрос, опять угрожали расстрелом, но по каким-то соображениям не расстреляли.

Бесконечные ночные вызовы и допросы многих из нас доводили до умопомешательства. Часто с допроса люди приходили с окровавленными лицами, перебитыми челюстями, или вывернутыми кистями рук, а иногда и совсем не возвращались.

Однажды не возвратился с допроса бывший секретарь Сокальского райкома партии Мулявко. Смерть товарища Мулявки тяжело переживали все, и особенно Дуся Гласова, хорошо знавшая его и не раз беседовавшая с ним по вопросам работы среди женщин. Много хорошего рассказывала нам Дуся об этом скромном замечательном человеке, неутомимом партийном работнике. За год работы в Сокале секретарь райкома Мулявко снискал любовь и уважение жителей всего района.

Медленно тянулось время в неволе, но всему бывает конец. Фашисты решили отправить нас под надзор полиции в Скоморохи. Обязали еженедельно являться на регистрацию в полицию к новому коменданту, бывшему кулаку Кирилу Цвейку.

Как сейчас помню, выпустили нас из подвала часов в 10 вечера, моросил мелкий дождь. А до Скоморох идти 8 километров. Пошли. Часам к 12 ночи мы кое-как дотащились до деревни. Остановились в прогоне. Куда идти, думали мы.

— Побоятся этих извергов и в хату нас не пустят, — с беспокойством проговорила Дуся Погорелова.

— Свет не без добрых людей, — не соглашалась с Погореловой бабушка Александра. — Хороших-то людей, милая, больше, чем плохих.

Посоветовавшись, все решили пойти к Баштыкам. Когда Дуся Гласова постучала в окошко их хаты, через минуту приветливо загорелся огонек, и на крыльцо вышла Ульяна Даниловна.

— Заходьте, заходьте у хату, — услышали мы знакомый голос Ульяны Баштык, еще в окно узнавшей нас.

Вслед за Ульяной вышел ее муж Петро.

— А мы уж знаем, как трудно вам было в бурсе, — заговорил сочувственно Петро. Грицко Саганский был в городе и видел, как вас на допрос гоняли в бывшую кооперацию. Да что мы стоим, — спохватился Петро.

Нам в лицо пахнуло давно забытым теплом жилой хаты.

С какой благодарностью всякий раз вспоминали Анфиса Лопатина, Дуся Погорелова, Дуся Гласова и бабушка Александра благородный поступок Ульяны Даниловны Баштык и ее мужа Петра, первыми протянувших дружескую руку помощи семьям пограничников. Петро и Ульяна Баштык могли навлечь на себя кару фашистских властей, но они не побоялись этого.

Не забыли добрых дел пограничников и другие крестьяне села Скоморох. Они помнили, как пограничники помогали им объединиться в колхоз и наладить общественное хозяйство, помнили, как в горячие дни посевных работ бывшие слесари Песков и Никитин, тракторист Косырев и учитель Давыдов отремонтировали им сеялки и наладили плуги, как сержант Котов со своим отделением целую неделю работали в поле, показывая пример в труде молодым колхозникам.

Колхозники Петро и Ульяна Баштык, Никита Пеньковский, Грицко и Федор Саганские и другие скрывали у себя на квартирах семьи пограничников, когда фашисты хватали людей и вывозили в Германию. Женщинам помогали не только продовольствием, одеждой, но и добрым словом, участием.

Такая братская помощь помогла семьям с заставы пережить тяжелые годы фашистской оккупации.

Они до конца выполнили свой долг

С уходом женщин и детей ничто уже не нарушало мертвую тишину в глубоком подвале. И в просторных комнатах, где раньше держали продукты, и в тесных отсеках, приспособленных еще до войны под хранение оружия, было мрачно и жутко. Теперь здесь находились только мертвые, уложенные в ряд и прикрытые солдатскими одеялами, лежали, будто отдыхая, после тяжелого боя бойцы. Кажется, зайди бы сейчас начальник заставы Лопатин и подай команду: «В ружье» — все повскакивают со своих мест. Только несколько неестественные позы лежавших да немая тишина в подвале свидетельствовали о том, что теперь уже никакая сила на свете не может заставить даже пошевелиться этих людей, выполнивших до конца свой воинский долг.

Оставшиеся в живых пограничники во главе с Лопатиным, измотанные последними боями, подавленные все осложнявшейся обстановкой, не могли обеспечить дежурства у всех пулеметов. Лопатин распорядился рассредоточиться по 4 человека по блокгаузам, а сам лёг у пулемета, установленного в окопе между баней и развалинами здания бывшей заставы.

Рис. 6. У разрушенного здания бывшей 13-й пограничной заставы. Снимок 1948 Г.

Еще задолго до рассвета 2 июля дежурившие в блокгаузах пограничники все яснее различали шум и гортанные слова команды на окраине Скоморох. Временами из смотровых щелей были отчетливо видны метавшиеся в темноте светло-желтые огоньки карманных фонарей и слышался рев автомобильных моторов.

— Що воны роблять? — толкнул локтем пулеметчик Бугай сержанта Котова, кивком головы показывая на село.

— Орудия передвигают, хотят нас прямой наводкой…

Метнулась ввысь осветительная ракета, описала в небе дугу и повисла над развалинами заставы. В селе затих шум моторов, и послышался выкрик команды. За командой раздался орудийный залп, и тяжелый снаряд упал где-то сзади между вторым блокгаузом и правым берегом Млынарки.

Новая вспышка. Страшной силы взрыв совсем близко разорвавшегося снаряда. Под ногами, как живая, ходила земля.

Снаряд за снарядом с огромной силой обрушивались на укрепления заставы, уничтожая все на своем пути. В ходах сообщения образовались завалы.

После одного из самых сильных взрывов в первом блокгаузе, где находились Котов, Головкин и Бугай, от сотрясения обвалилась площадка, на которой был установлен станковый пулемет, и он со звоном упал вниз. Между трясущимися, как в лихорадке, бревнами накатника образовались щели и посыпалась земля, угрожая заживо похоронить пограничников в блокгаузе.

Когда, наконец, прекратился обстрел, в блокгаузе стало вдруг тихо, как в могиле. По непроницаемой темноте пограничники поняли, что их блокгауз засыпало землей. Пулеметчик Головкин, пробираясь ощупью в ход сообщения, уперся в отвесную стену и закричал:

— Нас засыпало!

Пограничники из отделения Котова оказались отрезанными от товарищей и потеряли всякую связь с ними.

— Так что, это — конец? — обращаясь к командиру отделения Котову, спросил Головкин.

— «Может, эта тяжелая ночь самая тяжелая из одиннадцати ночей оборонительных боев будет действительно последней, последней не только для нас, находящихся в первом блокгаузе, но последней для всех защитников заставы, — подумал Котов. — Но мы еще живы»… И он приказал своим товарищам начать откапываться.

Стреляя прямой наводкой по окопам и блиндажам, посылая снаряд за снарядом, фашисты решили заживо похоронить обороняющихся в их же блокгаузах, блиндажах, окопах, превратив обстреливаемую площадку в сплошное кладбище.

Когда ответный огонь пограничников совсем прекратился, фашисты решили, что их план полностью осуществлен.

Только на правый участок обороны заставы, находившийся в небольшой лощине между офицерским домиком и баней, немцы не послали ни одного снаряда.

Командовавший артиллерией немецкий обер-лейтенант этот участок считал второстепенным, не стоящим того, чтобы на него тратить снаряды.

Именно на этом участке сейчас и находился начальник заставы лейтенант Лопатин, схоронившись с двумя бойцами в небольшом окопчике.

Считая сопротивление обороны с фронта подавленным, а их защитников похороненными под развалинами, фашисты послали на правый фланг разведывательный отряд, силою в пятнадцать автоматчиков с ручным пулеметом под командованием офицера. Задача отряда — выйти в тыл заставы, а если есть кто-то еще оставшийся в живых, уничтожить или взять в плен.

Когда фашисты приблизились на 50–70 метров к окопчику, в котором было двое пограничников во главе с начальником заставы, оттуда хлестнула пулеметная очередь, которая сразила нескольких фашистов.

Фашисты открыли ответный огонь, которым почти одновременно были смертельно ранены оба наши бойца — Фомин и Павлов.

Теперь продолжал сражаться только один Лопатин.

В самые решительные минуты, когда немцы вот-вот приблизятся настолько близко к окопчику, что накроют его ручными гранатами, Лопатин мужественно напрягал усилия и нажимал на спусковой крючок пулемета. Пули со свистом вылетали из окопчика и разили врага.

По выстрелам, по плотности огня немцы не могли, конечно, не догадаться, что против них ведет бой всего один человек. Тогда они пошли на хитрость. Часть отряда продолжала вести огонь с прежних позиций, другая начала обход справа.

В это время у Лопатина кончились патроны, а немцы усилили огонь уже с тыла.

Одна из вражеских пуль насмерть поразила героя, и он упал на щит пулемета.

На этом закончился героический подвиг небольшого гарнизона, которым командовал коммунист Алексей Васильевич Лопатин.

Наступила ночь.

Полузасыпанные земляными обвалами, обессиленные от нечеловеческих усилий пограничники Котов, Максяков, Хлыстов, раненые Конкин и Никитин, напрягая последние силы, продолжали откапываться, разгребая руками обрушившуюся на них лавину земли. Наконец, им с трудом удалось выбраться наверх.

Кругом стояла мертвая тишина. На месте заставы лежали развалины и груды битого кирпича.

Потеряв командира, не имея ни оружия, ни боеприпасов, группа пограничников решила оставить заставу и пробираться в тыл к своим.

Ни одного из них не покидала ни на минуту надежда встретить какую-нибудь воинскую часть Красной Армии и в ее рядах продолжать сражаться. Однако эту мечту осуществить не удалось.

За много километров от заставы обессилевших и почти безоружных пограничников захватили немцы и отправили в лагерь военнопленных.

Как мы знаем, не вернулись на заставу и комсомолец Герасимов и зам. политрука Галченков. Оба они сражались в частях Красной Армии. Герасимов погиб в одном из ожесточенных сражений, а Галченков попал в плен.

Целиком погибла группа тяжело раненных пограничников, направленных в тыл под командованием старшины Клещенко.

Великий день победы над фашистской Германией встретили лишь трое воинов героического гарнизона 13-й пограничной заставы: Иван Павлович Котов, Ефим Матвеевич Галченков и Дмитрий Сергеевич Максяков.

Они навсегда сохранили в своих сердцах память об отважных боевых товарищах, о своем мужественном командире А. В. Лопатине.

Пограничники 13-й заставы до конца выполнили свой воинский долг. Родина гордится ими и никогда не забудет их славных имен и боевых подвигов. Они стояли насмерть на защите священных рубежей своей Родины.

Командовавший в то время Владимир-Волынским пограничным отрядом, куда входила и 13-я пограничная застава, майор М. С. Бычковский, ныне генерал-майор в запасе, так оценивает действия подчиненных ему воинов-пограничников:

«Вспоминая события, которые произошли на нашем пограничном участке в те дни, я вновь склоняю свою седую голову перед светлой памятью боевых друзей, отдавших жизнь за великий советский народ.

Я горжусь тем, что мне пришлось командовать такими беззаветно любящими свою прекрасную Родину бойцами и командирами».

Редактор Л. Растригина

Художественный редактор В. Усов

Художник Б. Шибаков

Технический редактор А. Макшанчиков

Корректор В. Жукова

Сдано в набор 11 марта 1969 г.

Подписано к печати 19 июня 1969 г.

Формат бумаги 84Х108¹/32.

Бум. типографская № 3.

Усл. печ. л. 5.04. Уч. — изд. л. 4,91.

Заказ 174. Тираж 30 000. Цена 15 коп.

Верхне-Волжское книжное издательство Комитета по печати при

Совете Министров РСФСР. Ярославль, ул Трефолева, 12.

Ярославский полиграфкомбинат Главполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров СССР. Ярославль, ул. Свободы, 97

Scan, 03711: Tiger, 2014

В 1969–1970 гг. Верхне-Волжское книжное издательство выпускает следующие книги массово-политической литературы

Никифоров Г. «В. И. Ленин и Н. Е. Федосеев»

Ефимов Н. «Товарищ Нина»

Ложечко А. «От берегов Талки до Амура»

Голубев Е. «Д’Артаньян уходит на задание»

Горбунов Б., Нагорный А. «Солдатская слава»

Шевченко В. «Рассказы о чекистах»

Дорогие читатели!

Напишите, понравилась ли вам эта книга. Ваши отзывы и пожелания помогут нам в дальнейшей работе над серией книг «Солдаты ленинской гвардии».

Письма направляйте по адресу: Ярославль, ул. Трефолева, 12, книжное издательство.

Примечания

1

Оуновцы — контрреволюционная организация украинских националистов, сотрудничавших с гитлеровцами.

(обратно)

2

Блокгауз — отдельное земляное, каменное или железобетонное сооружение с круговым обстрелом.

(обратно)

3

См.: История Великой Отечественной войны СССР, т. I, стр. 473.

(обратно)

4

В выступлении Ульяны уже тогда можно было видеть будущего вожака крупного коллективного хозяйства. Но замечательные способности Ульяны Баштык могли развернуться только после освобождения украинской земли от немецко-фашистских захватчиков. В 1946 году Ульяну Даниловну Баштык колхозники избрали председателем Скомороховского колхоза, а через несколько лет за умелое руководство хозяйством она была удостоена высшей правительственной награды— Героя Социалистического Труда и избрана депутатом Верховного Совета УССР.

(обратно)

5

Перед войной Ковровский район отошел к Владимирской области.

(обратно)

6

«Правда», 14 июня 1941 г.

(обратно)

7

История Великой Отечественной войны СССР, т. I, стр. 386.

(обратно)

8

Иван Варфоломеевич Бершадский.

(обратно)

Оглавление

От автора

Детство Алеши

В Коврове

На охране государственной границы

Накануне войны

Жизнь и смерть

Друзья познаются в беде

Они до конца выполнили свой долг

*** Примечания ***