Ангелы в снегу [Мэтт де ла Пенья] (fb2) читать онлайн

Мэтт де ла Пенья Ангелы в снегу

© М. Приморская, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Я никому не сказал, как плохи мои дела.

Да, пожалуй, старик мог бы сунуть в конверт пару баксов и отправить на мой бруклинский адрес (а там их могла бы стащить банда крыс-домушников). Но у него и так забот по горло: нужно откладывать на летний лагерь для моей младшей сестрёнки. Да ещё нашему псу по кличке Орешек — невообразимо блохастой дворняге с торчащими во все стороны зубами — срочно потребовались услуги дантиста. Да-да, вот именно: кривозубой собаке нужна операция. Ну что ж… Но, по словам сестрёнки, за это придётся выложить больше трёх сотен зелёных, так что старику пришлось впрячься во что-то типа кредита.

Пустяки.

Подумаешь, посижу в праздники на голодном пайке.

Не о чем говорить.

* * *

— Михо, ^[1] — раздался в трубке голос отца, когда я в первый раз остался присматривать за кошкой на целый день, — как дела в колледже, всё хорошо?

Я поставил акустическую гитару Майка обратно на стойку.

— Да, пап, всё хорошо.

— Ну и хорошо.

«Хорошо, — подумал я. — Сколько же раз мы с ним обменялись этим чёртовым словом за последнее время?» Старик говорил так, потому что не был уверен в своём английском, а я — потому что не хотел выглядеть в его глазах выпендрежником.

— На следующий год купим тебе билет, и ты сможешь прилететь домой на Рождество, — продолжал отец. — И тогда ты, я и Софе, мы соберёмся вместе, как одна семья. Как раньше.

— Звучит отлично, пап.

Он ещё не знал об этом, но к следующему Рождеству я планировал перебраться поближе к дому, в юго-восточную часть Сан-Диего, и пойти учиться в местный муниципальный колледж. Всем, похоже, казалось, что у меня в Нью-Йорке всё идёт как по маслу. И формально, наверное, так и было. Полная академическая стипендия Нью-Йоркского университета. Профессора, которые просто поражали меня каждый раз, когда я приходил на лекции. Но если бы вы прочитали нашу с сестрёнкой переписку, вы бы сразу поняли, почему я решил бросить колледж после первого же учебного года. Мой отец — самый стойкий мужчина, которого я знал, — плакал по ночам в подушку. Софе слышала его рыдания за стеной. А ещё он отказывался от еды, так что сестрёнке приходилось буквально силой усаживать его за стол. Словом, дело было в том, что дома творилась чёртова реальная жизнь. Настоящее мучение. А я прохлаждался тут, на другом конце страны. Невозможно описать тот груз вины, который я чувствовал на своих плечах.

Повисла долгая неловкая пауза — мы со стариком ещё толком не научились общаться по телефону. Наконец он прочистил горло и произнёс:

— Что ж, михо, берегись бури. В новостях сказали, она будет сильной.

— Я буду осторожен, пап, — ответил я. — Скажи Софе, пусть держится подальше от парней.

Мы попрощались и закончили разговор.

Сунув мобильник в карман, я в сотый раз заглянул в буфет Майка. Одна цельнозерновая булочка для хот-дога и пара пакетиков кетчупа. Всё. В холодильнике тоже было нечем поживиться. Плитка горького шоколада, полпачки мини-морковок, два йогурта без добавок и бутылка крутой водки. Как в такой прекрасной квартире может быть так мало еды? Стоило только взглянуть на красивые баночки с йогуртом, как в животе заурчало. Но нужно было экономить. До Рождества оставалось ещё три дня, а до получки — целых четыре.

Майк, управляющий книжным магазином в кампусе, и его жена Дженис обещали заплатить за то, что я посижу с кошкой в их новой квартире. Тут, конечно, было раз в триста лучше, чем в той раздолбанной халупе, которую я снимал в Бушвике, да только Майк забыл заскочить в банк перед отъездом.

— Можно мы рассчитаемся, когда вернёмся из Флориды? — спросил он.

— Не вопрос, — соврал я.

Беда не приходит одна: они уехали, а через пару часов на Нью-Йорк обрушился чёртов снегопад. Весь Парк-Слоуп, где жил Майк, завалило слоем гребаного снега толщиной в тринадцать дюймов. И если бы я даже захотел освежить навыки, полученные дома (обчистить кого-нибудь, например), то ничего бы не вышло. Все сидели по своим тёпленьким домам и носа не казали наружу.

Закрыв холодильник, я вышел в гостиную и уставился в окно. Кошка тоже смотрела в окно. Оливка — кажется, так её зовут. Пустой желудок сжало, скрутило, потом медленно отпустило и сжало снова. Пара машин, оставшихся на улице, уже превратилась в сугробы, а снег всё падал и падал. Под его тяжестью сгибались деревья.

Повернувшись к кошке, я сказал:

— Тебя я не съем, обещаю.

Она равнодушно посмотрела на меня, спрыгнула на деревянный пол и вальяжно направилась в сторону кухни, где её дожидалась полная миска сухого корма со вкусом лосося.

Неисправная сантехника

Я успел съесть четверть одного из драгоценных йогуртов Майка, когда в дверь вдруг постучали. Ложка застыла над пластиковой баночкой. Кто бы это мог быть? Снаружи в дом никак не войти, а Майк сказал, что во всей семиэтажке никого, кроме меня, не будет: все разъехались на Рождество.

Снова стук.

Теперь громче.

Сунув йогурт обратно в холодильник, я подошёл к двери и посмотрел в глазок. На площадке стояла красивая девушка с длинными золотистыми волосами, фарфоровой кожей и светло-карими глазами. Я всё никак не мог привыкнуть к тому, что здесь повсюду такие люди. Знаете, как в сериалах или рекламе. Дома-то по улицам ходят сплошь обычные мексиканцы, такие же, как я.

Откинув цепочку, я распахнул дверь и произнёс, напустив крутой вид:

— Нужна помощь?

— Ох, — разочарованно вздохнула девушка, — ты не Майк.

— Нет, мы с ним вместе работаем…

— И ты уж точно не Дженис.

Она заглянула в квартиру мне через плечо.

— Майк — мой босс, — проговорил я слишком быстро и совсем не круто. — Сижу с его кошкой, пока они с Дженис гостят у друзей во Флориде. Он в курсе, что я здесь.

Моё сердце заколотилось. Не хватало ещё, чтобы эта девушка решила, что застала меня на месте преступления. Я махнул рукой куда-то внутрь квартиры, но кошка Майка, моё единственное алиби, куда-то скрылась.

— Что-нибудь передать им? С удовольствием это сделаю. Они вернутся сразу после Рождества.

— Ты разбираешься в трубах? — вдруг спросила она.

— В трубах?

— Да, в трубах, — она помолчала, надеясь увидеть понимание в моём взгляде, но его там не было. — Ну, знаешь, раковина, душ, вот это всё… короче, трубы.

— А, сантехника, — я ничегошеньки не знал о сантехнике, но всё равно кивнул. Когда дело касается хорошеньких женщин, у меня правило: сначала кивай, потом задавай вопросы. — Конечно. А в чём проблема?

Выбравшись из укрытия, Оливка стала тереться о мою ногу.

— Кис-кис-кис, — умилилась девушка и, присев, почесала кошку за ушком. — Я смотрю, ты ей нравишься.

Я сделал в уме отметку: дать Оливке вечером побольше еды. Если ухоженная трёхцветная кошка трётся о твои ноги, вряд ли кто-нибудь примет тебя за преступника.

— Да, мы буквально сроднились за эти сутки, — ответил я. — Как подумаю, что придётся расставаться, на душе так тоскливо.

— Моя милая, моя хорошая, — ворковала девушка тем странным голоском, которым женщины разговаривают только с животными и маленькими детьми. Она гладила кошку по спинке, а я тем временем рассматривал её саму. Старая ношеная толстовка, рваные джинсы и угги, но всё равно было видно, что она из богатеньких. И это давало ей особую власть надо мной, природу которой мне было не понять, как ни старайся.

Девушка поднялась, наши глаза встретились — и тут у меня в животе заурчало так громко, что пришлось согнуться, притворяясь, будто я закашлялся.

— Что с тобой? — спросила она.

— Всё нормально. Ох. Прости.

— Ладно. Так вот, у меня там, наверху, небольшая катастрофа. Пытаюсь открыть воду в душе — и ничего. Совсем, ни капельки. Ты в этом что-нибудь понимаешь?

— Немного.

Враньё!

— Хочешь, посмотрю?

— Если не трудно.

— Погоди, я только ключи возьму.

Я кинулся обратно в гостиную Майка, на ходу пытаясь вспомнить, как мой старик чинил трубы на кухне с помощью своего верного гаечного ключа. В памяти отчётливо всплывала картинка: отец лежит на спине, наполовину скрывшись под раковиной, и что-то вертит, а вокруг раздаётся металлический лязг.

И почему только я не смотрел внимательнее? 

Ненастоящий Эспиноза

В квартире пахло томатным соусом, чесночным хлебом и пармезаном. Пока девушка вела меня через кухню, я чуть не залил пол слюной. Может, стоило остаться у Майка? Там было проще убедить себя, что весь Бруклин строго соблюдает Рождественский пост.

— Кстати, я Хейли.

— Шай, — отозвался я.

Она бросила на меня взгляд:

— В смысле, Ш-А-Й?

— Именно.

С тех пор как я приехал в Нью-Йорк, этот разговор повторялся уже не одну дюжину раз. Странное дело. Дома моё имя не вызывало никаких вопросов.

Хейли пожала плечами, и мы обменялись неловким рукопожатием на ходу. Она остановилась перед ванной и жестом пригласила войти.

— Вот, видишь. И у моей соседки с душем такая же ерунда.

В ванной пахло душистым мылом, а на стене висел плакат в рамке: парочка, целующаяся на фоне Эйфелевой башни. На полочке над раковиной были разложены косметические принадлежности, щипцы для завивки ресниц и такое маленькое круглое зеркальце, в котором моё лицо казалось в три раза шире обычного. Полотенца пастельных тонов, большое и маленькое, были аккуратно сложены рядом с занавеской в чёрный горох. Хейли отодвинула её и повернула оба вентиля, но ничего не произошло.

— Видишь? — сказала она.

— Интересно, — отозвался я и потёр подбородок. Снова повернул вентиль горячей воды, затем — холодной. Но вода так и не потекла. Потом сунул голову под кран в душе и заглянул в отверстие размером со спичечный коробок, делая вид, будто изучаю бог весть что.

Мой старик в общем-то гордился мной. Когда из Нью-Йоркского университета на другом конце страны позвонили и предложили оплатить моё обучение — плюс ежемесячная стипендия на текущие расходы, — он даже закатил вечеринку. Тётушки, дядья, двоюродные братья и моя тогдашняя подружка, Джессика, — все собрались, принесли с собой домашнюю еду и выпивку. Прежде чем сесть за стол, отец поднял банку «Текате»^[2] и произнёс короткую речь (на английском, из уважения к Джессике).

— Никогда не думал, что такое возможно, — сказал он, обводя взглядом нашу маленькую гостиную. — Один из Эспиноза — студент. Но так случилось. Поздравляю моего сына Шая!

Все чокнулись, выпили, а потом хлопали меня по плечу и говорили, что всегда верили: я совершу нечто особенное.

Но в то же время все мы знали, что я так и не умею того, что отличает всех мужчин Эспиноза: не умею работать руками. Отец пытался показать мне, как менять масло в грузовике и кровельную дранку на крутой крыше, как смолить, как чинить электропроводку, но вскоре понял: это гиблое дело. Мой единственный талант — закрашивать кружочки в чёртовых тестах. И всё. Видит бог, в этом я мастак.

— Может, это как-то с погодой связано, — проговорила Хейли, пока я продолжал крутить вентили. — Скажем, трубы замёрзли.

— Вот об этом-то я и думал, — я поднял глаза на неё. — Скорее всего, трубы замёрзли. И не хватает напора.

Секунду назад я и понятия не имел, что скажу это.

— Отлично, — горько усмехнулась она. — Душ не работает, а комендант уехал на все праздники. Придётся дреды отращивать, не иначе.

— Странно, что в новом доме вдруг замёрзли трубы, — сказал я.

— Правда же? И в унитазе слив почему-то не работает, — Хейли нажала серебристую кнопку, и на наших глазах вода закрутилась и с клокочущим звуком втянулась внутрь, а затем медленно поднялась снова. — Может, это отдельный стояк или ещё что?

— Это точно отдельный стояк, — ответил я, ведь это звучало вполне логично. К тому же мне бы не хотелось, чтобы толчок был соединён с краном, под которым я чищу зубы.

— На кухне всё в порядке, а вот тут — нет, — Хейли повернула вентили над раковиной, но ничего не вытекло. Взглянув на меня, она покачала головой. — Сейчас я должна была уже быть дома, в Портленде. Стоять под обжигающе горячим душем. Но нет, вместо этого я, как идиотка, дотянула с покупкой билетов до последнего. А потом, как ты знаешь, все рейсы отменили.

— Можешь воспользоваться душем Майка, — предложил я.

Несколько долгих секунд Хейли смотрела на меня, словно раздумывая.

— Спасибо, это мило, но я потерплю. Говорят, мыться не каждый день — это даже полезно для кожи.

— Да, я что-то слышал об этом.

Но я прекрасно понимал, в чём проблема. На самом деле она мне просто не доверяла. И правда, какой-то тип в рваных джинсах и доисторической футболке. Да ещё и с кривыми татуировками (это был код моего родного города) на пальцах обеих рук.

Не спрашивайте. Мне было всего пятнадцать, и там была текила.

— Что-то там про естественные жиры или вроде того, — Хейли пожала плечами. — Ладно, не важно.

Я повернулся, собираясь уходить. Она наверняка ждала этого, ведь я оказался совершенно бесполезен.

— Ну что, я пойду, наверное. Пора кошку кормить. Прости, что не смог помочь.

— Ничего страшного.

Она провела меня обратно через кухню, где мой желудок трубил как на параде, и открыла дверь.

— С наступающим, — сказал я.

— И тебя тоже, — улыбнулась она. — Спасибо, что зашёл.

По дороге к лифту я прислушивался. Когда, наконец, дверь Хейли захлопнулась, одиночество обрушилось на меня. 

Как провести ночь

На ужин я доел йогурт без добавок, закусил половиной булочки для хот-дога и принялся за водку Майка. Выпил пару стаканов, потягивая её со льдом, пока бренчал на гитаре в ванной. Люблю играть там — акустика просто отличная. Гитара Майка была в шесть тысяч раз лучше моей. Звук лился сам собой, буквально оживал среди кафельных стен, особенно когда я выключил свет.

Водка ударила в голову, и я даже спел пару песенок из тех, что сочинял ещё в школе: печальные куплеты о девушках, возвращении домой и смерти мамы. Сплошь минорные аккорды, на фоне которых мой заурядный голос звучал не громче шёпота.

Музыка всегда существовала для меня именно здесь.

В тёмной ванной.

В одиночестве.

Чувство, которое она дарила мне, была своеобразным сочетанием лёгкой жалости к себе и возбуждения. Я понимал, что моя жизнь бессмысленна, и это, как ни странно, давало свободу — достигнуть всего, что пожелаю.

Словом, большую часть ночи я провёл в ванной.

Пару раз кошка заглядывала проведать меня. А едва заслышав лёгкие шаги Хейли — её квартира была прямо над квартирой Майка, — я прекращал петь и начинал бренчать тише.

Около полуночи я отложил гитару, взял книгу, которую начал читать, и перебрался в гостиную. Взглянув через некоторое вниз, я обнаружил, что кошка свернулась клубочком у моих ног. Похоже, мы с ней и правда поладили. Стали друзьями, что ли. Наклонившись, я прочитал надпись на жетоне, висевшем на ошейнике: Оливка.

Майк сказал мне, как её зовут, когда показывал, как её кормить и убирать лоток, но сейчас мы как будто познакомились по-настоящему.

Я почесал Оливку за ухом так же, как это делала Хейли, и прислушался к потолку — но там уже стало тихо. 

Отношения на расстоянии

На следующий день, когда после полудня прошло уже довольно много времени, в дверь снова постучали. Я отвернулся от окна, возле которого мы с Оливкой сидели и смотрели на падающий снег. Отбросив плед, укутывавший ноги, я подошёл к двери и посмотрел в глазок. Опять Хейли. На этот раз она прихватила с собой полотенце, сменную одежду и сумочку с туалетными принадлежностями. Открывая дверь, я произнёс:

— Передумала всё-таки.

Хейли заглянула в гостиную.

— Телевизор не включён?..

— М-м… да, — через плечо я бросил взгляд на тёмный большой экран. — В смысле, нет. Погоди, а почему ты спрашиваешь?

— Что же ты тут делаешь целый день?

— Сижу с кошкой.

Хейли закатила глаза.

— Знаешь, большинство тех, кто сидит с кошками, успевают заодно и телевизор посмотреть.

Переложив сумочку из одной руки в другую, она добавила:

— Не знаю, заметил ты или нет, но нас вроде как снегом завалило, а это идеальное оправдание для того, чтобы смотреть сериалы. Вчера я посмотрела целый сезон «Аббатства Даунтон».

— Это сериал про британских богачей, да?

— Уверена, твой телевизор не стал брать пример с моей сантехники, — продолжала Хейли, не обращая внимания на мой вопрос.

Я указал на её сумочку с туалетными принадлежностями:

— Похоже, ты передумала насчёт рождественских дредов.

Хейли театрально вздохнула.

— Вчера я всё обдумала. И решила принять твоё предложение.

Теперь явно должно появиться «но».

— Но с одним условием…

Хейли оглядела квартиру Майка.

— Любопытно, — сказала она рассеянно, — вроде планировка та же, что и у меня, но всё выглядит совсем не так.

Она снова повернулась ко мне.

— Чтобы мне было спокойно, когда я буду принимать здесь душ, мы сначала должны рассказать друг другу что-нибудь о себе. Тогда мне будет казаться, что я лучше тебя знаю. И неловкость исчезнет.

— Хейли, ради бога. Обещаю, я буду сидеть здесь и даже близко к ванной не подойду.

— Дело не в этом.

Я заглянул на кухню, куда Оливка ушла проверить, как там её корм. Мой желудок уже сводило судорогами, и я невольно подумал: а не начал ли он уже переваривать мышцы. Отступив в сторону, я жестом пригласил Хейли войти.

Она подошла к диванчику в форме буквы «Г» и села на него.

Я тоже сел.

— Так о чём тебе рассказать?

— О чём угодно. Можно, например, о своём детстве. Или о местах, где ты вырос. Или о том, почему ты носишь шапку дома. О чём угодно, правда.

Я снял шапку и открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, но Хейли тут же сказала.

— Хотя я подумала, может, лучше всё-таки, если ты останешься в шапке.

— Почему? — Я встал и посмотрел в зеркало над диваном. На голове — целое гнездо из густых вьющихся каштановых волос. Такими длинными они ещё, кажется, никогда не были. Я натянул шапку обратно.

— Похоже, пора стричься.

— Думаешь?

Супер. Этого я тоже не могу себе позволить.

Дома тётушка Сесилия всегда стригла меня бесплатно.

— Ладно, давай я начну, — Хейли помолчала пару секунд, оглядываясь по сторонам, а потом продолжила: — Отношения на расстоянии строятся на терпении. И мой парень, Джастин, пожалуй, самый терпеливый мужчина на свете.

— Как это? — я заглотил наживку, хоть прекрасно понимал, что Хейли делает. Она давала понять, что у неё есть парень. Видимо, после этого я должен был сто раз подумать, прежде чем ломиться в душ, когда она будет смывать свой дорогущий шампунь.

— Я уже говорила вчера, что собиралась купить билет домой, — отвечала Хейли. — Но всё откладывала и откладывала. И теперь Джастин торчит один дома, в Портленде, вместо того чтобы ехать со мной в маленький отель на побережье. Наши родители дружат, и они сказали, что, если мы вернёмся к Рождеству… Словом, Джастин не сердится на меня, хотя я на его месте вышла бы из себя, а спокойно разговаривает со мной про замёрзшие трубы. И даже сочувствует, можешь себе представить? Вот это терпение.

— Ничего себе, — поддакнул я, подыгрывая. — Он такой… терпеливый.

— Ладно, теперь твоя очередь.

Пока я пытался вспомнить что-нибудь интересное, неловкая пауза затянулась. Про подружку, с которой у нас любовь на расстоянии, я рассказать не мог, как бы мне ни хотелось. Это наверняка избавило бы Хейли от чувства неловкости.

— Не обязательно говорить о чём-то важном и глубоком, — подбодрила она меня. — Будь проще.

— Ясно, — отозвался я, продолжая думать. И вдруг меня осенило: — Знаешь, пожалуй, младшая сестрёнка — мой лучший друг на свете. На Рождество ей стукнет семнадцать, и я впервые пропущу её день рождения.

Вообще-то Софе никогда не была моим лучшим другом, да и семнадцать ей исполнялось только через неделю после Рождества. Но нужно было показать Хейли, что я надёжный брат, — возможно, тогда она будет больше мне доверять.

— О, как жаль! Почему же ты не поехал домой?

Денег нет!

— Потому что обещал Майку посидеть с его кошкой.

Хейли нахмурилась.

— Уверена, он бы тебя понял. Ведь это же Рождество! Да ещё и у твоей сестры день рождения.

— Ещё у меня полно заданий, которые нужно сделать, — соврал я.

— А, я так и думала, что ты студент. Где учишься?

— В Нью-Йоркском университете.

Хейли кивнула.

— А разве семестр не кончился?

Я натянул шапку поглубже и заёрзал.

— Вообще-то, это к следующему семестру, — я показал ей книжку. — По литературе столько всего нужно прочесть. Вот я и пытаюсь подготовиться заранее.

По программе нам действительно надо было осилить большой список книг, но роман, валявшийся на диванчике, не имел к нему никакого отношения. Да и читал я довольно быстро.

— На каком ты курсе? — спросила Хейли.

— На первом. А ты?

— На втором, в Колумбийском университете.

— О, да ты просто ветеран.

Хейли криво усмехнулась.

— Да ладно тебе. Я даже не представляю, какую специальность выбрать.

Я снова посмотрел на свою книгу.

Повисла очередная неловкая пауза. Через несколько секунд Хейли встала и сказала:

— Вот видишь…

Я тоже встал.

— Что?

— Теперь мы знаем друг друга лучше. И мне будет не так неловко пользоваться душем в твоей квартире.

— Ну, строго говоря, это не моя квартира.

— На время праздников она твоя, так ведь?

— Думаю, да.

Хейли вышла в холл, и через несколько секунд я услышал, как захлопнулась дверь ванной в спальне Майка и Дженис. Оглядевшись вокруг, я попытался представить, что это моя комната. Дизайнерский диванчик. Дорогое кожаное кресло. Огромный телевизор с плоским экраном. Гламурные картины на стенах.

Что бы подумал мой старик, если бы увидел меня сейчас?

Он бы решил, что я присматриваю за кошкой в музее.

Пока Хейли сидела в ванной, я читал — очень долго, невероятно долго. Наконец она соизволила вернуться в гостиную. С влажными волосами и свежим макияжем она выглядела восхитительно.

Отложив книгу, я встал и спросил:

— Ну как, всё нормально?

— Да, вполне. Спасибо. — она подождала, пока я открою входную дверь, а затем посмотрела мне прямо в глаза и добавила: — Спасибо тебе, Шай.

От того, что она назвала меня по имени, я вдруг как-то странно себя почувствовал.

— Мой душ — это твой душ, Хейли, — отозвался я. Это было как-то двусмысленно, поэтому я тут же добавил, — В смысле, можешь приходить мыться когда захочешь. — Нет, это тоже звучало странно. — Я имел в виду…

— Я поняла, что ты имел в виду, — пришла мне на выручку Хейли. — И я это ценю.

Мило улыбнувшись, она вышла из квартиры Майка.

Закрыв за ней дверь, я увидел, что Оливка смотрит на меня с осуждением.

— В чём дело? — спросил я.

Она мяукнула.

— Знаешь, тебе, пожалуй, придётся говорить по-английски.

Кошка выставила вперёд лапы, выгнула разноцветную спину, потянулась и улизнула прочь. 

Ангелы в снегу

На следующий день рано утром Хейли пришла снова. В руках у неё была сумочка с туалетными принадлежностями, сменная одежда и свежее полотенце.

— Извини, не хотела отрывать тебя… от того, чем ты тут занимался, — сказала она, — но у меня произошла неприятность на кухне.

С этими словами она оттянула край серой толстовки с эмблемой Колумбийского университета и показала большое пятно от кетчупа между буквами «б» и «м».

Я пригласил её войти.

— Может, просто оставишь свои принадлежности тут?

Хейли натужно улыбнулась.

— Думаю, всё-таки не стоит. Это как-то уж слишком. И потом, откуда мне знать, вдруг ты любитель порыться в чужих вещах?

— Да я даже не моюсь здесь. Хожу в ванную при гостевой спальне.

— Все так говорят, — она снова посмотрела на пятно от кетчупа. — По-хорошему, надо бы просто застирать кофту, но я чувствую себя грязной.

— Ты же слышала, что я сказал: можешь мыться тут, когда захочешь.

Сложив все вещи на обеденный стол, Хейли нагнулась, чтобы погладить кошку.

— Ты ведь ласковая киса, да? Хорошая девочка, хорошая…

— Её зовут Оливка, — сказал я.

Хейли подняла глаза.

— Значит, всё-таки решил нас познакомить.

Я пожал плечами. Почему-то привычное спокойствие улетучилось. Наверное, стал раздражительным из-за голода. И в то же время я был рад снова поболтать с Хейли. Быть голодным, конечно, паршиво. А голодным и одиноким? Всё, пора искать в интернете телефон горячей линии для самоубийц.

Хейли встала и упёрла руки в бока, словно ждала чего-то. Непонятное чувство, возникавшее где-то в животе всякий раз, когда мы встречались глазами, поднялось выше и засело в груди.

— Что? — спросил я.

— Сегодня ты рассказываешь первым.

— Мы опять играем в «узнай-друг-друга-лучше», да?

— Ага. Давай договоримся: каждый раз, когда я прихожу сюда, мы делимся друг с другом чем-то новым. Таковы правила. В идеале это «что-то» должно быть ещё и очень личным. Не в обиду твоей сестре будет сказано, но вчерашняя история у тебя вышла так себе.

С этими словами Хейли заглянула мне через плечо, в кухню Майка и Дженис:

— А что ты себе готовишь? У тебя тут никогда не пахнет едой, да и курьеров из закусочных я на лестнице давно не слышала.

— Да у Майка холодильник битком набит, — соврал я. — И в буфете полно всего. Перед отъездом они с Дженис устроили забег по супермаркету, а потом сказали, чтобы я ни в чём себе не отказывал.

— Отлично, — проговорила Хейли. — Но, подозреваю, с готовкой ты не заморачиваешься.

Я помотал головой.

— Обычно бутеры сделаю — и всё. Или хлопья молоком залью. Что-нибудь простенькое, типа этого.

При мысли об этих выдуманных блюдах желудок скрутило так, что я поморщился от боли.

— Можем поесть вместе. Приготовить две порции не сложнее, чем одну.

Я даже не понял почему, но от предложения Хейли на глазах у меня выступили слёзы.

Отведя взгляд, я присел, чтобы погладить Оливку. От голода в голове и во всём теле чувствовалась какая-то лёгкость. Руки и ноги были словно из пенопласта. Накануне я прикончил остатки булочки, морковь и йогурты, а утром доел половину шоколадки. Но голод никуда не делся. Тогда я выпил пару стаканов воды из-под крана — надеялся обмануть желудок. Не сработало.

— Ну, так что? — спросила Хейли. — Зайдёшь сегодня на ужин? Я собираюсь приготовить овощную лазанью, мамино фирменное праздничное блюдо.

У меня слюнки потекли.

Настоящая еда.

— Не могу, — отозвался я.

— Что значит — не можешь?

Я не знал, как ответить, чтобы не соврать. Наверное, виной всему была моя дурацкая гордость — то единственное, что я всё-таки перенял у мужчин Эспиноза. Или, может, страх разоблачения: среди студентов колледжа я постоянно чувствовал себя самозванцем. Всё ждал, когда же они выяснят, что мне там не место, что какая-то дама из приёмной комиссии по ошибке выписала стипендию не тому парню. Пожалуй, на попытки скрыть своё происхождение я тратил не меньше времени, чем на домашнюю работу.

— Мне надо позвонить домой, поговорить с семьёй.

— Ну, так поговори — и приходи.

— Нет, ты не поняла. Со всей семьёй, — пояснил я. — Меня же не будет дома на Рождество. Но спасибо за приглашение.

Несколько долгих секунд Хейли сверлила меня взглядом.

— Ты странный, — наконец сказала она.

И в общем-то была права.

— Ладно, не важно, — продолжила она, сгребая свои вещи со стола. — Сегодня ты рассказываешь первым.

Я всё ещё чувствовал странное волнение, что вообще-то мне не свойственно. Я не плакал больше года, со дня маминых похорон.

«Может, рассказать Хейли об этом?» — подумал я.

О том, как я увидел маму в гробу и съехал с катушек, сорвался… на глазах у всех. Как я кричал, что сыт по горло этим гребаным миром. Как родственники пытались успокоить меня, и тогда я обрушил свой гнев на них.

— Да кому вы тут втираете? — орал я прямо в лицо дяде Гильермо. — Вы же ни черта не знаете обо мне!

А когда он дотронулся до меня, я отпихнул его руку. Да, вот о чём можно было бы рассказать Хейли. О том, как по моим щекам текли слёзы, и я продолжал кричать: «Мне плевать на всё! Слышите?»

Я рыдал, пока отец не подошёл и не отвесил мне оплеуху. Прямо там, при всех. Возле маминого гроба. Дал затрещину, как нашкодившему щенку.

В тот день я дал себе слово.

Что больше не заплачу.

Никогда в жизни.

Что бы ни случилось, кто бы ни заболел или умер.

— Э-эй, — Хейли помахала рукой у меня перед лицом. — Шай, как слышно? Приём!

Я сделал глубокий вдох, а потом медленно выдохнул. И вместо истории о маминой смерти рассказал, как впервые увидел снег.

Два года назад мы всей семьёй поехали в горы неподалёку от Сан-Диего и поселились в кемпинге, в большой палатке, которую одолжили у дяди. Родители обещали нам с сестрёнкой настоящий снег, но в первые три дня мы так его и не увидели. Было просто холодно. И ветрено. Большую часть времени мы провели в палатке, играя в дурацкие игры вроде «Уно»^[3], мексиканского домино или «Лотереи»^[4]. Зато на четвёртый день мы проснулись утром — и вот оно. Большие красивые хлопья падали с неба, укрывая землю и всё вокруг. Я рассказал Хейли о том, как отец катал сестрёнку на санках с горки неподалёку от кемпинга, а мы с мамой упали на спину в сугроб и стали махать руками и ногами, изображая летящих ангелов. Как парочка хихикающих малышей. А когда мы встали и посмотрели, что получилось, оказалось, что наши ангелы как будто держатся за руки.

— Ну вот, уже лучше, — улыбнулась Хейли.

Я пожал плечами. Перед глазами всё ещё стояли картинки из той жизни, что когда-то была у меня.

— Забавно, правда? — продолжала она. — Вот так ждёшь не дождёшься чего-то — например, снега. А потом раз — и всё, уже хочешь, чтобы он поскорее кончился.

Она указала на большое окно, за которым всё падал и падал снег.

Мы немного посидели, глядя на него, а потом Хейли рассказала, как впервые узнала, что на свете существуют разные расы. Почему-то прошлой ночью ей вдруг вспомнилась эта история. Может, какой-то телепередачей навеяло. В общем, жила-была маленькая девочка в богатом пригороде Портленда. И вот, на шестой день рождения родители решили сводить её на мюзикл. Устроили всё по высшему разряду: нарядили дочку, усадили в папин «мерседес» и повезли в город. Когда они проезжали мимо «Макдоналдса» где-то на окраине, в окне вдруг показались странно одетые женщины с тоннами макияжа на лице. Это были проститутки, но малышка Хейли тогда ещё не знала, кто это такие. Сидя в машине в нарядном белом платье, она во все глаза разглядывала их, ведь ничего подобного ей раньше не встречалось. Загорелся красный свет, и отец остановил машину прямо перед этими женщинами. А Хейли всё смотрела и смотрела, пока одна негритянка не обернулась и не встретилась с ней взглядом. Девочка застыла, не в силах отвести глаз. Через несколько секунд женщина в блестящих туфлях на шпильке подошла вразвалку к самому окну машины и спросила, тыча пальцем в лицо Хейли: «Чего уставилась, белая девчонка? Завидно, что ли, а?»

— Не знаю, почему я тебе это вдруг выложила, — проговорила Хейли. — По-моему, я никому об этом больше не рассказывала. Даже самым близким подругам.

Воцарилось неловкое молчание. Мы словно открыли друг перед другом грудную клетку и показали бьющееся сердце. Ну и как после этого вернуться к непринуждённой болтовне?

Через несколько секунд Хейли сказала, что ей надо в душ. Я опять сел на диван и открыл книгу, но в голове всё крутилась история Хейли. Почему она рассказала её мне? Потому что я мексиканец? И, скорее всего, вырос в похожем месте? А может, это не имеет ко мне никакого отношения. Мы просто остались одни во всём доме во время снегопада. Вот рассеются тучи, а с ними и этот наш странный сон на двоих растает, словно и не было его никогда.

Я успел раз шестьдесят прочитать один и тот же абзац, но так и не понял, о чём там говорится. Наконец, Хейли вернулась в гостиную. Мокрые волосы, свежий макияж — она была очень хорошенькой.

— Боже, как приятно быть чистой.

— Твоя правда, — преодолев слабость, я оторвал себя от дивана.

— Когда соберёшься в ванную, может, сделаешь уже что-нибудь с этими вихрами?

Я стянул шапку.

— С этими-то?

Она подошла и слегка взъерошила мои волосы, застав меня тем самым врасплох.

— Ну, лысина тебе точно не грозит.

Я натянул шапку обратно.

— В общем, если передумаешь насчёт ужина — приходи. Можно даже поздно.

— Ладно.

Когда я открыл ей дверь, Хейли снова посмотрела мне прямо в глаза, и у меня опять возникло то самое «непонятное чувство».

— Не понимаю, как звонок домой может растянуться на целый вечер. Но как знаешь, конечно.

Слегка помахав рукой на прощание, ушла.

И только спустя несколько часов я обнаружил, что она оставила в хозяйской ванной полотенце и сумочку с туалетными принадлежностями. 

Переломный момент

В тот вечер я так и не пошёл ужинать к Хейли.

Но и домой не стал звонить.

Я доел шоколадку Майка, осушил целый пластиковый стаканчик водки, поиграл на гитаре в ванной, а потом сделал что-то и вовсе странное: забрался в ванну и уснул. Понятия не имею, почему. Не то чтобы меня срубило на месте. Просто не хотелось идти ни в гостиную, ни в спальню. Я положил гитару Майка на пол, залез в ванну, съехал немного вниз, чтобы опереться головой о край, закрыл глаза и стал размышлять о жизни.

Дома у меня было чёткое представление о себе, но здесь, в Нью-Йорке, от него не осталось и следа. Тут всё как-то завертелось, вышло из-под контроля. А теперь я вдобавок был чертовски голоден. Кто-то словно выкручивал мои внутренности, как половую тряпку.

Мне хотелось одного: поговорить по душам с мамой, как в старые добрые времена.

Но это было невозможно.

Проснулся я с лёгким похмельем. Оливка сидела на крышке унитаза и внимательно смотрела на меня. Мне вдруг стало чертовски стыдно. Да, перед кошкой. Серьёзно. Я не хотел, чтобы она застала меня в таком виде. Спящим в ванне. Говорят, животные гораздо лучше считывают эмоции, чем люди. Так вот, интересно, что Оливка тогда поняла обо мне?

Хотя нет, лучше мне этого не знать.

Вылезая из ванны, я услышал, как Хейли постучала в дверь. Натянув шапку, я бросился в прихожую и уже хотел было открыть, но тут меня вдруг охватила паника. Одежда! На мне были те же джинсы и рубашка, что и накануне. И ведь не сделаешь вид, что ночевал где-то ещё.

Распахнув дверь, я выпалил:

— Ну вот, сегодня я весь вымазался в кетчупе. Пришлось переодеться во вчерашнее.

В руках у Хейли, стоявшей на пороге, на этот раз была не только сменная одежда, но и тарелка с маффинами.

— Я испекла их утром, — произнесла она, не обращая внимания на мою ложь про кетчуп, — и решила, что надо куда-нибудь их срочно отнести, а то сама всё слопаю за четверть часа.

— Спасибо, — ответил я, снова испытывая прилив каких-то странных чувств.

Хейли не отдала мне тарелку; вместо этого она отодвинула меня и прошла на кухню.

— Кстати, они с бананово-ореховой начинкой. Спрячу их в холодильник от Оливки…

— Нет, стой! — крикнул я.

Поздно.

Хейли застыла перед пустым холодильником Майка. Посмотрев в него ещё немного, она повернулась ко мне с озадаченным выражением на лице.

— Но здесь же ничего нет.

Сердце ухнуло в пятки.

Хейли поставила тарелку с маффинами на полку, закрыла холодильник и стала исследовать шкафчики. Я уже не пытался ей помешать, а просто смотрел, как она открывает и закрывает дверцы, одну за другой.

— Зачем ты мне соврал? — спросила наконец Хейли с болью в голосе.

Я рассмеялся, пытаясь сгладить неловкость.

— Да ладно, с чего бы мне врать тебе?

— Ты же сказал, что Майк и Дженис оставили припасы.

— Так и было, — подтвердил я, старательно продолжая улыбаться. — Просто… я всё уже смёл. Глупо вышло, правда? Рождество ведь ещё только завтра. Наверно, придётся всё-таки выбраться в соседний магазин.

Хейли подошла к мусорному ведру, стоявшему под раковиной, и подняла крышку.

— Тут тоже пусто, Шай.

Я молча прислонился к стене.

— Ладно, пойду в душ. А потом мы вот это обсудим, — она указала на холодильник.

— Что обсудим?

— Всё, — ответила Хейли. — Ешь пока маффины.

Затем она отвернулась и направилась в хозяйскую ванную.

Едва дверь захлопнулась, я подошёл к холодильнику и уставился на тарелку с маффинами. Поднял плёнку, которой они были накрыты, и понюхал: ещё тёплые. Слюна заполнила рот. Мозг словно распух от голода и соображал очень медленно.

Надо поесть.

Срочно.

Но нельзя.

Только не сейчас, пока Хейли ещё здесь. Она не должна узнать, насколько я голоден. Иначе она поймёт, что у нас совершенно разный уровень жизни. И, скорее всего, перестанет приходить сюда, чтобы воспользоваться душем.

Я вернул плёнку на место, закрыл холодильник, сел на диван и притворился, что читаю.

Выйдя из ванной, Хейли первым делом отправилась на кухню и открыла холодильник.

— Да что с тобой такое? — спросила она, возвращаясь в гостиную. — Серьёзно, Шай.

— Ничего такого, — ровным голосом отозвался я.

Несколько секунд она смотрела на меня, покачивая головой, а затем махнула рукой и вышла из квартиры.

Убедившись, что она не собирается внезапно вернуться, я рванул на себя дверцу холодильника и вытащил тарелку с маффинами. Потом уселся на пол, схватил кекс, засунул его в рот целиком и принялся жевать. Жевал его и жевал — а второй держал уже в руке, готовясь тут же отправить вслед за первым.

И вдруг заплакал.

Сам не знаю, почему.

Первый раз со дня маминых похорон я почувствовал, что щёки стали мокрыми от слёз. И, как ни странно, это было так приятно. Я ощутил себя живым. Наверное, потому что вспомнил о маме. Да и снова наполнить желудок — просто здорово.

Я сидел на полу очень-очень долго.

Ел и плакал.

Плакал и ел.

Стараясь не думать ни о чём, кроме маффинов Хейли. 

Как бы это могло быть?

Возможно, у нас со стариком больше общего, чем мне казалось.

Помните, я рассказывал о том, как моей сестрёнке иногда приходится силком тащить его за стол? Вот что-то в этом роде Хейли пришлось провернуть со мной сегодня.

Она вернулась часов в семь, но на этот раз не для того, чтобы воспользоваться душем. Молча схватив за руку, она потянула меня на лестницу, в лифт, и дальше — в свою наполненную ароматами квартиру, и усадила за обеденный стол.

— Ни с места, — скомандовала она мне, будто немецкой овчарке, а затем пошла на кухню и открыла дверцу духовки.

Я сидел, разглядывал свои руки и вспоминал о доме.

У нас, в семье Эспиноза, канун Рождества всегда был лучше самого Рождества. Все кузены и кузины, дяди и тёти приходили в гости к бабушке, дом наполнялся запахом тортилий^[5] и соуса чили. Тётушка Сесилия приносила тарелки с горками сладких тамале^[6]. А дядюшка Гильермо тайком угощал нас текилой «Patrón» из бутылки, которую всегда заворачивал в подарочную бумагу («Рождественский подарочек для меня любимого!») В гостиной мужчины обсуждали работу, на кухне женщины обсуждали мужчин. В доме звучал смех. Даже если кто-то ронял стеклянную рамку для фотографий или хрустальную фигурку, мы просто хохотали над этим — все, даже бабушка, сметавшая осколки в старинный железный совок.

Дом. Эх…

Как же я соскучился по нему, чёрт возьми.

Соскучился по ним.

— Ни за что не позволю тебе сидеть голодным в канун Рождества, — заявила Хейли, ставя передо мной тарелку, полную еды.

— Я не сидел голодным, — отозвался я, уставившись на роскошный ужин.

Она посмотрела на меня в упор.

— Нет, Шай, сидел.

— Ну, может, немного.

Чем это я заслужил такое, интересно? Только тем, что разрешил ей воспользоваться ванной Майка? Если так, то обмен явно неравноценный. Я всего лишь открыл ей входную дверь, а судя по тому, что здесь на тарелке, Хейли просто надрывалась на кухне. Тут и какая-то белая рыба на гриле, и жареная картошка, и хлеб из дрожжевого теста, и эти штуки типа брокколи с длинным стеблем — всё время забываю, как они называются.

— Ты что будешь, «Пино Гри» или «Шардоне»? — крикнула Хейли из кухни.

— Это вино такое, да? — крикнул я в ответ.

Хейли вынесла вторую тарелку и поставила напротив моей.

— Конечно, вино, что же ещё?

— В таких делах ты лучше разбираешься… — я поёрзал на стуле. — Попроще вопросы задавай, ладно? Я знаю только, что вино бывает белое и красное.

Хейли застыла, уставившись на меня.

— Вообще-то, они оба белые. К рыбе подходит белое.

— Ну, тогда всё просто. Берём белое.

— Да, но… Ладно, забудь.

Хейли принесла из кухни бутылку вина и наполнила бокалы.

— Твоё здоровье, — сказала она, поднимая свой.

— Салуд^[7], — отозвался я, как всегда говорит мой старик.

Мы чокнулись.

После дюжины маффинов на завтрак, — да-да, я слопал всё до последней крошки — голод уже не так меня терзал. И всё же с каждым кусочком прекрасно приготовленной рыбы я чувствовал, как моё тело оживает. Это была настоящая еда. И благодаря ей потрёпанный плюшевый мишка наконец-то превращался в человека.

Вино тоже пошло на ура, и Хейли вскоре снова наполнила бокалы.

— Кстати, даже не думай сорваться с крючка, — вдруг сказала она.

— Ты это о чём?

— Об «игре в правду». Вечером я не заходила к тебе мыться, но это не значит, что сегодня мы не должны ничего рассказывать друг другу.

— Ужин — просто объедение, — сказал я, указывая на полупустую тарелку.

— Всего лишь жареная треска.

Хейли помолчала несколько секунд, а потом добавила:

— Но спасибо. Мне нужно научиться принимать комплименты.

— Чур, сегодня первая история — твоя.

Я подцепил вилкой очередной кусок брокколи с длинным стеблем. Не знаю почему, но мне не терпелось услышать, что Хейли расскажет на этот раз. Похоже, я начал втягиваться в её наивную игру.

— Ладно, — Хейли сделала глоток вина, а потом замерла с бокалом в руке, словно о чём-то размышляя. — Иногда я очень беспокоюсь. Насчёт себя. У меня нет… «фишки». Скажем, в старших классах я постоянно получала хорошие оценки. Нет, даже не так. Была отличницей. Мне поручили произнести торжественную речь на выпускном. Отборочный тест в колледж написала очень неплохо. И все нужные для поступления факультативы посещала. А на втором курсе работала волонтёром в психиатрической лечебнице. Но делала я это только для того, чтобы со стороны всё выглядело как надо. Глупо,правда?

Именно тогда я вдруг понял, насколько Хейли красива. Идеальная кожа, высокие скулы, очаровательные крохотные веснушки вокруг носа. Но дело было не только в физической привлекательности. Вообще-то мне многие девчонки нравятся — такие вот у меня гибкие эстетические критерии. Но в Хейли было что-то совершенно особое. В её улыбке и ямочках на щеках. В том, как она смущалась: слегка пожмёт плечами, чуть наклонит голову — и уставится на свои ноги. А иногда, когда светло-карие глаза Хейли встречались с моими, тёмно-карими, я чувствовал, будто она просовывает руку мне в грудную клетку и нащупывает там самое потаённое. В такие моменты мне хотелось ничего не скрывать от неё, пусть даже что-то и покажется ей неприглядным.

— Проблема в том, — продолжала Хейли, — что я никогда не понимала, зачем я всё это делаю. Знала, что этого от меня ждут, и только.

Она снова наполнила наши бокалы.

— Причём не могу сказать, что родители или школьные психологи как-то давили на меня. Нет, дело было во мне. Я сама хотела быть лучшей. Но все мои решения в старших классах были продиктованы стремлением добиться отличных результатов на бумаге. Я ни на секунду не задумывалась о том, что же мне на самом деле нравится делать. Грустно это как-то, правда?

— А по-моему, скорее честно.

Обычно мне нравится помалкивать. И слушать. Но вино как раз ударило в голову, подарив странное ощущение уюта, и я разговорился.

— Скажи, что тебе ближе: быть лучшей в том, что просто нравится, или посредственностью в любимом деле?

— О, господи. Даже не знаю, — отозвалась Хейли. — Трудно выбрать. А ты что решил? Мне кажется, этот вопрос основан на личном опыте.

Я положил серебряные приборы на пустую тарелку, взял в руку бокал и откинулся на спинку стула. Казалось, будто я — герой фильма, что ли. Или сериала про британских богачей вроде того, о котором говорила Хейли. Веду глубокомысленные беседы в красивой квартире в Нью-Йорке. Потягиваю, чёрт возьми, вино из настоящего бокала. До этого я пил вино всего один раз — с Джессикой, из рюмок, потому что в квартире её отчима ничего другого не нашлось.

— Единственное, что я искренне люблю помимо семьи — так это музыку. Гитару. Но я точно знаю, что музыкант из меня так себе.

— Ты ведь играешь здесь иногда, правда?

— Я? Нет, что ты. Не в квартире Майка. Только у себя дома.

Перестань врать!

— Ну, вообще бывает. Бренчу немного. Но это не всерьёз.

— Так я и знала, — кивнула Хейли. — Поначалу думала — радио играет. Выходит, не так уж ты и плох.

Я смущённо помотал головой.

— Ладно, проехали.

Хейли рассмеялась.

— Похоже, не мне одной стоит научиться принимать комплименты.

После недолгого и даже не очень-то неловкого молчания, я произнёс:

— Знаешь, я тоже вроде как не в курсе, чем хочу заниматься. Иногда чувствую себя как бутылка газировки, которую как следует встряхнули. Вроде и страсть бурлит внутри, рвётся наружу, а куда направить её — непонятно. Ты что-то в этом роде имела в виду?

— Именно. И порой я с тревогой думаю, что так и не узнаю, куда же её направить.

Хейли разлила остатки вина по бокалам, но его оставалось совсем на донышке, так что она встала и открыла вторую бутылку.

После ужина мы проболтали ещё несколько часов. Когда вторая бутылка вина закончилась, я сбегал вниз и принёс водку Майка. Хейли смешала водку с клюквенным соком, мы уселись на диван в гостиной и болтали, болтали без умолку. Она рассказывала о своём детстве в Орегоне, а я — о жизни на границе с Мексикой. Потом Хейли описала канун Рождества, который могла бы провести сейчас дома: поужинала бы в шикарном ресторане с мамой, папой и младшей сестрой, а потом они сидели бы у камина и по очереди открывали подарки. А я рассказал о празднике в гостях у бабушки.

К полуночи я изрядно набрался. Конечно, мне нравилось просто общаться с Хейли, но тут я уже стал подумывать, что будет, если её поцеловать, и решил перевести разговор на другие рельсы.

— Слушай, Хейли, — сказал я.

— Что, Шай?

— Может, теперь моя очередь устанавливать правила, а?

— Хм-м, — Хейли отвела взгляд, догадываясь к чему я клоню. — Но это уже не моя игра, учти. А просто разговор. Надеюсь, ты чувствуешь разницу.

— Чувствую, — отозвался я. — Вот только… я тут…

— Что?

— …подумал, каково это… ну, знаешь… подержать тебя за руку. И всё. — Я поставил бокал на стол и посмотрел ей в глаза. — Как на настоящем свидании.

Хейли смущённо рассмеялась.

— У нас не получилось бы настоящего свидания, потому что дома меня ждёт бойфренд. Помнишь?

— О, чёрт. Да, тот терпеливый парень. Совсем вылетело из головы.

Чистая правда. Так увлёкся моментом, что напрочь забыл обо всём на свете за пределами этого дома. Я сделал глоток водки с клюквой.

И тут вдруг Хейли совершила нечто удивительное. Она поставила бокал на стол, потом забрала мой бокал и поставила его рядом.

— Ты же не предлагаешь мне руку и сердце, правда ведь? Только подержаться за руки, и всё.

Я шумно сглотнул.

— Чтобы узнать, каково это.

— Мне кажется, это вполне невинно.

— Но, если честно, — я коснулся голой лодыжки Хейли, — в глубине души я, может быть, как раз хотел предложить тебе руку и сердце.

Хейли оттолкнула мою руку.

— Вот видишь. Именно поэтому мне не надо было принимать душ у тебя в квартире. От душа недалеко до «давай подержимся за руки», а там и… Нет уж, лучше отращивать рождественские дреды.

Хейли заправила волосы за ухо, а потом дотронулась до моей руки.

Я едва мог вздохнуть.

Да, больше всего на свете мне хотелось ощутить её прикосновение, но в то же время было очень страшно. Ведь я слишком хорошо себя знал. Непонятное чувство охватило меня с такой силой, что все мысли смешались. Глаза в глаза, рука в руке. Тело просто звенело от напряжения.

— Отличный подарочек, — с трудом выдал я наконец.

Она переплела пальцы с моими, и несколько долгих секунд мы просто смотрели друг на друга, не произнося ни слова. На мгновение мой взгляд спустился к её губам, но я тут же приказал себе снова посмотреть ей в глаза. Лицо Хейли посерьёзнело, и она тихо откашлялась.

— Мне надо кое в чём признаться. Кое в чём не очень хорошем.

— Хм-м, — нервно выдавил я, опасаясь, что она уберёт руку.

— Вообще-то я не тянула до последнего. Билет на самолёт у меня был уже давно.

Мой пьяный мозг не сразу понял смысл того, что она сказала. Получается, она решила не лететь домой. Значит, она чего-то избегает. Или кого-то. Сердце гулко бухнуло в груди.

— Но я так и не поехала в аэропорт.

— Почему?

— Потому что струсила. — Хейли села ко мне чуть ближе. — Теперь ты меня презираешь?

— С чего вдруг?

Она пожала плечами.

— А что тогда ты думаешь обо мне?

Я на несколько секунд застыл, глядя в свой бокал. А потом поднял глаза и произнёс:

— Я думаю о том, каково это — поцеловать тебя в щёку?

Хейли глубоко вздохнула и сжала мою руку.

— Может, стоит проверить?

Но когда я наклонился к её левому уху, она вдруг повернула голову, и я поцеловал её в губы.

Едва прикоснулся к её губам, и тут же отстранился, глядя на неё. Наши взгляды встретились. И у неё, и у меня грудь быстро поднималась и опускалась. Без раздумий я обхватил ладонями лицо Хейли, как можно нежнее, и снова поцеловал её. На этот раз дольше. По-настоящему. И она ответила мне.

Не прерывая поцелуя, она прижала меня к спинке дивана. Её пальцы тянули меня за волосы, а я медленно вёл руками вниз по её тёплому телу.

— Что мы делаем? — выдохнула она мне в ухо.

— Не представляю, — отозвался я и снова поцеловал её.

И растворился. В её губах. Её прикосновениях. Хейли и я. Она приготовила мне ужин, а теперь мы с ней вдвоём на диване. Это невероятно. И тут на несколько мгновений моя душа от восхищения покинула тело. Я парил под потолком и с изумлением смотрел на всё сверху. Затем я заставил себя вновь сосредоточиться на её губах, на её животе под моими ладонями и материализовался вновь.

Всё, что я чувствовал, было таким… живым.

Словно я вдыхал целый мир разом.

Спустя несколько минут я перевернул Хейли на спину и прижал её руки к дивану. А потом отстранился и внимательно посмотрел на неё. Мы оба тяжело дышали, желая продолжения.

— В чём дело? — спросила она.

— Мне хочется большего.

Она закрыла глаза, а потом медленно открыла их снова.

— Я знаю, но…

— Хочется узнать, каково это — быть с тобой.

Она не ответила, и тогда я снова наклонился к ней. Мы целовались ещё и ещё, но теперь прилив энергии был таким мощным, что мой разум совсем затуманился. Я стал расстёгивать её блузку, одну пуговицу за другой, а потом скользнул руками по спине. Застёжка лифчика щёлкнула…

И тут Хейли остановила меня.

Повернув голову, она вывернулась из моих объятий, быстро застегнула лифчик и принялась за пуговицы блузки.

— О, чёрт, — я смотрел на неё, а в животе будто метался рой бабочек. — Чёрт, я зашёл слишком далеко, да?

Она не отозвалась сразу, и тогда я окликнул её:

— Хейли?

Она встала и застыла, прижимая ладони к лицу. Когда через несколько секунд она опустила их, в глазах читалась тревога.

— Что я делаю?

— Это я виноват…

Хейли хотела убрать со стола наши полупустые бокалы, но вдруг поставила их обратно, подошла к двери и распахнула её.

— Извини, но я вынуждена попросить тебя уйти.

— Прости, Хейли. Меня занесло…

— Пожалуйста, Шай, — отрезала она.

И даже не посмотрела в мою сторону. Вот что, пожалуй, было хуже всего. Если бы она взглянула на меня, то увидела бы, что я искренне сожалею, и всё наладилось бы. Но этого так и не произошло.

— Ладно, — я вышел на лестницу, нажал кнопку вызова лифта и уставился в пол, услышав, как за спиной захлопнулась дверь. 

Рождество

В рождественское утро Хейли не пришла мыться.

Мы с Оливкой сидели на диване в гостиной, ждали, что она постучит в дверь, но так и не дождались.

Я уставился в раскрытую книгу, но на самом деле не читал, а пытался рассмотреть события прошлой ночи со всех возможных точек зрения. И каждый раз всё сводилось к одному и тому же — ко мне. Я ведь знал, что у неё есть парень. Да, она не полетела домой — значит, у них сейчас не ладится, или что-то вроде того. Но всё равно. Я зашёл слишком далеко.

Почему же это вечно именно я?

Тот, кому хочется большего.

Из-за трёхчасовой разницы во времени домой я позвонил только в полдень. Поговорил немного с отцом, но в основном болтал с сестрёнкой. Мы пожелали друг другу счастливого Рождества. Она описала все блюда, которые готовила к празднику. Сказала, что отец собирается заехать в Чула-Виста и привезти оттуда бабушку, а вместе с ней — целую гору домашних тортилий. Потом они с цветами отправятся на кладбище.

— Но без тебя всё будет не так, — сказала она.

— Да уж.

— Нет, серьёзно. Я же первый раз поеду туда без тебя, — она помолчала. — Ты только не вздумай провести этот день один, Шай. А то мне будет совсем грустно.

— Нет, что ты. Ко мне тут друзья придут, мы запечём окорок и всякое такое. Всё будет просто супер, не парься. — Я переложил трубку из одной руки в другую. — Хотя я бы лучше провёл этот день с вами.

— Кстати, у Орешка уже получше с зубами. Судя по тому, что он теперь постоянно клянчит у нас еду — и всё из-за тебя.

Я улыбнулся, вспомнив, как тайком скармливал псу остатки обеда.

Мы с сестрёнкой поболтали ещё немного об отце, который, по её словам, тоже пошёл на поправку. А потом я сказал, что мне надо готовиться к приходу друзей, и мы попрощались. Перед тем как отключиться, я сказал:

— Эй, Софе!

— Что?

— Держись подальше от парней.

Я принял душ, не закрывая дверь ванной, и надел лучшую рубашку из тех, что взял с собой, когда собирался сидеть с кошкой. И даже намазал волосы гелем Майка — слегка, чтобы пригладить непослушные вихры. А потом уселся с Оливкой на диван и стал читать, но всё-таки прислушивался, не раздастся ли стук в дверь. 

Заснеженное крыльцо

Проснулся я от того, что Оливка скреблась во входную дверь.

— Куда это ты собралась? — спросил я, слезая с дивана.

И вдруг увидел его.

Маленький конвертик на полу, под самой дверью. А на нём — моё имя, выведенное аккуратным девичьим почерком. Я выглянул в глазок — никого.

В конверте обнаружилась открытка. На переднем плане худой Санта махал мне, сидя за рулём кабриолета. Внутри от руки было написано: «Это остатки лазаньи с того вечера, когда ты меня продинамил. Поставь в микроволновку на две-три минуты. И кстати, счастливого Рождества».

Открыв дверь, я обнаружил за ней большую тарелку, завёрнутую в фольгу. Хейли не ненавидит меня! Но едва я наклонился, как Оливка вдруг выскочила на лестницу.

— Эй, ты куда? — поставив тарелку, я рванул за кошкой, но она успела взбежать по лестнице. За спиной захлопнулась дверь, а я помчался наверх, на этаж Хейли, перепрыгивая через ступеньки.

Но Оливки нигде не было.

«Отлично, — подумал я. — А ведь это была моя единственная работа, чтоб её».

Взлетев на верхний этаж, я обыскал площадку, выглянул в окно, осмотрел заснеженную пожарную лестницу. Потом бегом спустился на первый этаж, оглядел подъезд, заглянул в угол с почтовыми ящиками. Но Оливка будто сквозь землю провалилась.

Через пятнадцать минут бесплодных поисков я стоял на коврике перед квартирой Хейли, и нерешительно поднял руку. Она ведь принесла тарелку с едой и ушла, а не пригласила в гости — значит, явно не хотела меня видеть. Да и просить о помощи я как-то не привык.

И всё же.

Я постучал.

Хейли тут же открыла дверь и встревоженно посмотрела на меня.

— Что случилось? Я слышала, как ты носишься по лестнице вверх-вниз. Раз пятнадцать уже пробежал, не меньше.

— Оливка куда-то смылась. Обыскался её уже, никак не найду. Майк и Дженис меня убьют.

Хейли схватила ключи.

— Уверена, она где-то здесь. Пошли.

Мы снова поднялись на верхний этаж и обшарили каждый уголок. Хейли даже открыла окно, выходящее на пожарную лестницу, и высунула голову. Ничего. Оливки не оказалось ни в лифте, ни в мусоропроводе, ни в кладовке. Мы прочесали каждый этаж, с последнего до первого. Как вдруг на обратном пути Хейли дёрнула меня за рукав и указала на что-то.

— Да ты издеваешься, что ли? — выпалил я.

Оливка сидела возле тарелки, завёрнутой в фольгу, и вылизывала правую лапу. Она даже не стала вырываться, когда Хейли взяла её на руки. Я открыл квартиру Майка, Хейли опустила Оливку на пол, и кошка невозмутимо прошествовала к своей миске.

— Напугала меня до смерти, — выдохнул я.

— Ты что, всё-таки попытался сидеть с кошкой и одновременно смотреть телевизор?

Я саркастично усмехнулся.

— Нет, но спасибо! Правда. Не знаю, что бы я делал без тебя.

— Никаких проблем.

Волосы Хейли почему-то были влажными. И глаза, кажется, припухли.

— Даже если это был коварный план, чтобы заманить меня сюда.

Она наклонилась, подняла тарелку с лазаньей и протянула её мне.

— Спасибо за угощение, — я стоял с тарелкой в руках, уставившись в пол. — Насчёт вчерашнего… Хейли, мне очень, очень жаль…

— Я знаю, что ты, наверное, голодаешь, — оборвала она меня. — Но скажи честно, вот именно сейчас, в эту секунду, ты очень хочешь есть?

— Сейчас? — переспросил я. — Нет, не особенно. А что?

— Надень самое тёплое пальто и непромокаемые ботинки. Встречаемся внизу в пять.

* * *

Тучи наконец-то рассеялись, и низко в небе показалось солнце. Воздух на улице был морозным и свежим. Я шёл за Хейли по заметённой дорожке и видел, как облачка пара вырываются у меня изо рта. Мы шли очень медленно: толстый слой снега покрывал всё вокруг.

— Мне так нравится ходить по нему первой, — сказала Хейли, с хрустом наступая в нетронутое белое море.

— Мне тоже.

Из обуви у меня нашлись только кроссовки, так что носки уже промокли. Да и толстовка оказалась слишком тонкой. Приходилось держать руки в карманах, чтобы они не замёрзли. Но прокладывать путь по свежему бруклинскому снегу было здорово. Обычно он через несколько минут превращался в мерзкую бурую жижу.

Добравшись до Седьмой авеню, мы оглядели пустую улицу.

— Сегодня это всё — только для нас с тобой, — сказала Хейли.

— А куда мы идём, кстати?

— В Проспект-парк. Мне кажется, сейчас там просто потрясающе.

Магазины и рестораны не работали. Металлические жалюзи, разрисованные граффити, были опущены и закрыты на замок. Полные мусорные баки превратились в высокие сугробы. Снегоуборщики сюда ещё не добрались, поэтому трудно было понять, где заканчивается тротуар и начинается проезжая часть. Да и машин всё равно не было. Пешеходов, впрочем, тоже. Хейли была права: только мы с ней отважились выйти на улицу после такой метели.

Дойдя до середины следующего квартала, мы услышали музыку, доносившуюся из окна какого-то особняка. Обычная рождественская песенка, которая казалась не такой уж и банальной.

— Может, послушаем немного? — спросила Хейли. — Вдруг рождественское настроение появится.

— Давай.

Я очистил от снега два пятачка на нижней ступеньке крыльца, и мы уселись. Странно было находиться так близко к Хейли. Я подумал: может, стоит снова заговорить о прошлой ночи, чтобы всё окончательно прояснить? Но момент был явно не самый подходящий, так что я промолчал. Мы просто сидели, слушали музыку и размышляли каждый о своём. Солнце уже спряталось за рядами домов к западу от нас, и ветер стал понемногу крепчать, но я почему-то больше не чувствовал холода.

Хейли толкнула коленом мою ногу.

— Я должна кое в чём тебе признаться.

— Ещё один, последний раунд игры «узнай-меня-лучше»?

Слегка улыбнувшись, она покачала головой.

— Нет, это уже пройденный этап.

Хейли стала дёргать за ниточку, торчащую из кармана пальто.

— Помнишь, как ты пришёл чинить мой душ?

Я кивнул.

— Знаешь, так забавно получилось: ты ушёл, а на следующий день всё чудесным образом снова заработало.

— Погоди-ка, — я всё ещё не мог понять, к чему она клонит. — Но ты же всё равно приходила потом…

Ох.

До меня наконец дошло. Хейли использовала душ как предлог, чтобы… и дальше заходить ко мне в гости.

— Так твои трубы уже разморозились?

— Не уверена, что они вообще замерзали, — Хейли сунула руку в капюшон и показала мне свои влажные светлые волосы. — Я как раз закончила мыться, когда ты постучал в дверь. Мама убила бы меня, если бы узнала, что я сижу тут с мокрой головой.

Из дома, где звучала музыка, донёсся детский смех, и мы оба посмотрели на окна. Но ничего не разглядели. Кажется, это смеялся мальчик.

— О, и ещё кое-что, — добавила Хейли. — Я позвонила сегодня домой. И наконец-то перестала трусить.

— В каком смысле?

— Сказала Джастину то же, что и тебе вчера. Что у меня был билет домой, но я просто не могла заставить себя сесть в самолёт.

Я решил, что сейчас не стоит ничего говорить. Лучше просто молча слушать и кивать.

— И знаешь что? — продолжала она. — Это было довольно тяжело. Мы оба полдня проплакали в трубку.

Перестав дёргать за ниточку, она сунула руки в карманы пальто.

— И всё-таки я правильно сделала, что порвала с ним.

— Это нелегко.

— Мне ли не знать.

Нехорошо, конечно, радоваться горю какого-то парня. И всё-таки я был чертовски рад. Потому что Хейли теперь свободна, а значит…

Возможно…

Мы уже собирались уходить, как вдруг заиграла новая песня, «Вот идёт Санта-Клаус». Мы с Хейли взглянули друг на друга, рассмеялись и уселись обратно. Продолжая хохотать, я представил себе, как мальчик в комнате наверху сидит и слушает радио вместе с младшей сестрёнкой, мамой и папой. Мне захотелось сказать ему: запомни этот день, весь, до мельчайших подробностей. Не только подарки, которые получишь, но и семью тоже. Маму. Потому что однажды, возможно, ты окажешься вдали от дома. Будешь сидеть на заснеженном крыльце с девушкой, которая, возможно, тебе нравится, будешь смеяться и вдруг захочешь вспомнить, как всё это было когда-то.

Примечания

1

Mijo — сокр. от mi hijo, «сынок» (исп.) — ласковое обращение старшего мужчины к младшему, распространённое в мексиканском диалекте английского языка в США.

(обратно)

2

«Tecate» — мексиканское пиво.

(обратно)

3

Уно (UNO) — американская карточная игра.

(обратно)

4

Лотерея (Loteria) — мексиканская настольная игра, наподобие лото.

(обратно)

5

Тортилья — тонкая лепёшка из кукурузной или пшеничной муки.

(обратно)

6

Тамале — лепёшка из кукурузной муки, обёрнутая кукурузными листьями, приготовленная на пару, с начинкой из мясного фарша, сыров, фруктов или овощей.

(обратно)

7

Твоё здоровье (исп.).

(обратно)

Оглавление

Неисправная сантехника

Ненастоящий Эспиноза

Как провести ночь

Отношения на расстоянии

Ангелы в снегу

Переломный момент

Как бы это могло быть?

Рождество

Заснеженное крыльцо

*** Примечания ***