Добро пожаловать в Кристмас, штат Калифорния [Кирстен Уайт] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Кирстен Уайт Добро пожаловать в Кристмас, штат Калифорния

© М. Приморская, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Если вы решите поискать в Интернете «Кристмас[1], город в США» (займитесь лучше делом, чудики!), то получите пять ответов: Аризона, Флорида, Кентукки, Мичиган и Миссисипи. В каждом из этих штатов нашёлся человек, который сказал: «Эй, давайте назовём наш город в честь Рождества — и у нас будет Рождество круглый год!»

Если вы когда-нибудь наткнётесь на могилу одного из этих людей, плюньте на неё, потому что — ну честное слово!

И тем не менее, на автомагистрали I-15, между феерическим городским пейзажем Барстоу и сногсшибательным мегаполисом Бейкер есть ветхий съезд с автострады, настолько крошечный и унылый, что даже Google о нём не знает. Именно там, в глубине уродливой бурой пустыни, и притаился мой дом: Кристмас, штат Калифорния.

Собственно говоря, это не город. Даже не городок. Это «статистически обособленная местность»[2].

— Откуда ты, Мария? — спросят меня когда-нибудь, и я отвечу так точно, что и придраться будет нельзя: «Да так, из одной местности».

Кристмас постепенно погружается в пропасть морального устаревания. Эта пропасть — местная шахта по добыче бора, где пятьдесят работников буквально выжимают свой заработок из камней. Однажды бор закончится, и нашей статистически обособленной местности наконец позволят умереть.

Я сижу в восемнадцатилетнем «Шевроле Нова» рядом с маминым бойфрендом и молюсь, чтобы этот день наступил как можно скорее. Лучи декабрьского солнца холодны и ослепительны. До ближайшей школы ехать сорок пять минут, а это значит, что каждый день мы полтора часа «по-семейному» общаемся с Риком.

Наш обычный сценарий: Мария садится в машину. Рик вытаскивает из магнитофона кассету, потом вставляет одну из двух записей: Джонни Кэша или Хэнка Уильямса.

— Как прошёл день? — спрашивает Рик.

— Нормально, — отвечает Мария.

— Что с домашним заданием?

— Делаю его прямо сейчас.

И так каждый день, вот уже три с половиной года.

Но сегодня, выезжая с автострады на нашу суматошную основную «магистраль» (мимо автомобильной мастерской, заправки, ряда ветшающих двухквартирных домов и «Кристмас Кафе»), Рик вдруг отступает от сценария.

— Пилар нашла нового повара.

Прищурившись, я смотрю на унылое кирпичное здание «Кристмас Кафе», которое на самом деле и не кафе вовсе, а закусочная. Но «Закусочная Кристмас» звучит неблагозвучно, а у нас тут нелепые названия запрещены.

Тед, предыдущий повар, умер на прошлой неделе. Он работал здесь с тех самых пор, как мать Рика, Дотти, открыла это заведение тридцать лет назад. Дотти живёт в доме престарелых во Флориде и до сих пор называет мою маму «эта милая мексиканская девушка», хотя та вот уже восемь лет живёт с Риком. «Эта милая мексиканская девушка» управляет закусочной: следит за выполнением заказов и финансовой отчётностью, заставляет свою дочь работать только за чаевые — в общем, делает всё, о чём у Дотти нет времени заботиться, поскольку она поглощена своей жизнью на пенсии. А ещё мама работает полную смену на шахте с Риком.

Я всё ещё пытаюсь грустить по Теду, хотя мы почти друг друга не знали, даже проработав три года вместе. И всё же странно, что его тут больше нет. Правда, я его воспринимала скорее как кухонную утварь. А сейчас заходишь — и такое чувство, словно морозильная камера просто… исчезла.

Вот и ещё один повод выбраться отсюда, прежде чем я застряну, как Тед, застряну, как Рик, застряну, как мама. Здесь все несчастны. Все мы просто тянем время до смерти. Ну, или в моём случае — до мая, когда я окончу школу и навсегда уеду из Кристмаса.

* * *
Рик высаживает меня возле дома и сразу отправляется на шахту, у него ночная смена. Вообще-то мне позволяли брать машину с шестнадцати лет, но я попала в две аварии (обе — по моей вине), и мама с Риком решили: пусть уж Рик меня возит, тогда не придётся оформлять на меня страховку. Чем дешевле, тем лучше.

Открываю дверь и попадаю на тускло освещённую прохладную лестничную клетку. Мама не верит в отопление. И Рик решительно поддерживает её. Зимой внутри холоднее, чем снаружи. Закутавшись в куртку, которую я обычно оставляю возле двери, проверяю почту, как всегда аккуратно разложенную на кучки — Санчес и Миллер, и поднимаюсь наверх, на кухню. На холодильнике висят все полученные мной за эти годы табели с оценками. Их столько, что они уже превратились в некое подобие обоев. Я отодвигаю молоко с пометкой «Рик», йогурт с пометкой «Рик», яйца с пометкой «Рик» и, наконец, нахожу маленький контейнер без пометки с остатками индейки. По вкусу она напоминает картон. Вываливаю её в мусорное ведро, хотя есть очень хочется.

Обычно мы забиваем холодильник остатками продуктов из закусочной, но после смерти Теда она временно закрылась, поэтому запасы оскудели. Мама уже много лет ничего не готовит. Никогда не думала, что буду скучать по «умеренно съедобной» стряпне Теда Диксона.

Раньше мама часто готовила. Накануне Рождества мы всей семьёй собирались за столом. Если жили с родственниками — то вместе с ними, если нет — то сами по себе. И какой бы маленькой ни была кухня, мама всегда справлялась. Она часами готовила тамале, танцевала и рассказывала истории на певучем испанском. Говоря по-испански, она становится другой. Тёплой. Счастливой. Смешной. Моей.

Английской мама стала, когда мы переехали в Кристмас. Она стала работать администратором на шахте — красивое название для должности секретаря, который отвечает за всё. Мы жили в маленьком трейлере прямо возле шахты. Потом она устроилась на вторую работу, менеджером в закусочную, и начала встречаться с Риком. С тех пор «нас двоих» не стало. Теперь я со дня на день жду, когда она появится с пометкой «Рик» на лбу.

Изучив содержимое холодильника, я направляюсь в закусочную, чтобы проверить, не изменилось ли расписание смен, и раздобыть что-нибудь из еды. На парковке стоит помятый мини-фургон: внутри — несколько сидений, сверху ремнями привязан багаж. Хм-м… Это плохо.

Дверь открывается со ржавым скрежетом, и игрушечный Санта тут же трижды оскорбляет моё чувство прекрасного: «Хо-хо-хо!» Железнодорожные пути опоясывают всё помещение. Пыльный Полярный Экспресс навсегда застрял, не доехав до Северного полюса. Все места, не предназначенные для еды, завалены праздничными украшениями. Блестящие пенопластовые снежинки, пустые коробки, завёрнутые в выцветшую подарочную бумагу; мерцающие гирлянды, часть которых постоянно мигает не в такт; носки со следами клея там, где раньше были помпоны; набивная голова оленя с давно погасшей красной лампочкой вместо носа и обрывками «дождика» на рогах. И, словно мало этого парада уродов, с дверного косяка над входом в кухню злобно таращится эльф, склонив голову, словно в фильме ужасов.

Год назад я сунула ему в руку крошечный нож. Никто даже не заметил.

Я ищу взглядом другую официантку, Кенди. Она работает по утрам и в обед, а я — в послеобеденное время и по вечерам. Но её здесь нет. А насчёт мини-фургона я была права: за столиком в углу скоро понадобится большая уборка. Измученная женщина в тёмных очках с одним целым стеклом укачивает кричащего младенца. Второй карапуз, чуть постарше, карабкается на стол, несмотря на то что мать делает ему замечания, ещё один ноет, а самый старший недовольно дуется.

Она встречается со мной взглядом, и на её уставшем лице отражается смесь безнадёжности и раздражения.

— Удачи. Мы тут уже пять минут, а официантки и след простыл.

Я замираю. Если быстренько развернуться, то ещё можно сбежать. Сейчас ведь не моя смена.

На окне для выдачи заказов звякает колокольчик. Тед был такого же маленького роста, как и я, и никогда не пользовался этим окном. Мы всегда забирали заказы прямо с кухни.

— Заказ готов! — раздаётся радостный голос.

Женщина, прищурившись, смотрит на меня.

— Я… Э… Я тут работаю. Обязательно нужно было это говорить, да, Мария? Сейчас принесу меню.

— Спасибо, — натянуто отвечает она.

Подойдя к окошку, вижу коробочку с овсяными хлопьями, три детские чашки с шоколадным молоком, одну большую колу и глубокую тарелку с… запечёнными макаронами? Наклоняюсь вперёд, принюхиваюсь и… ух ты. Я не фанат пасты, но это пахнет как утешение, покрытое сыром. Сверху слой панировочных сухарей, поджаренных до идеального золотистого цвета. Над тарелкой поднимается пар.

Привстаю на цыпочки, но мне всё равно не удаётся увидеть всю кухню.

— Эй! Я здесь работаю! Для кого этот заказ?

— Второй столик, — отзывается голос.

Оглядываюсь, чтобы проверить. В ресторане больше никого нет. Только эта безумная семейка.

— Она сказала, что заказ ещё не приняли. Кенди там?

— Это для второго столика.

Нахмурившись, забираю поднос.

— Вот, пожалуйста.

Тяжело вздыхая, женщина пытается разжать детский кулачок, вцепившийся ей в волосы.

— Но мы ещё даже не сделали заказ. Можно нам… погодите, что это?

Я уже забрала поднос, но замерла на полпути.

— Думаю, это запечённые макароны. Принести вам какой-нибудь напиток? За счёт заведения.

Женщина поднимает очки на лоб и наконец-то замечает отсутствие одного стекла. К моему удивлению, она хохочет, и её смех звонко разносится по залу.

— Ох, как стыдно! По мне сейчас и не скажешь, что у меня день рождения. Знаете, это очень странно, но макароны выглядят и пахнут точно так же, как мамины. Она всегда готовила их мне на день рождения.

— Бабушка? — оживившись, спрашивает старший мальчик.

Лицо матери смягчается.

— Да. — Она прикасается к бледно-жёлтой тарелке. — Даже выглядит, как одна из её тарелок для духовки. Так странно! Знаете, что? Оставьте это, пожалуйста.

— Правда? — с удивлением переспрашиваю я.

— Да. Можно нам ещё пару тарелок?

— Конечно!

Забежав за стойку, я хватаю четыре тарелки, столовые приборы и мчусь обратно. Женщина увлечённо рассказывает детям об игре «охота за сокровищами», которую устраивали на её день рождения. Дети успокоились: старшие перестали ныть, младший хрустит хлопьями, а самый маленький довольно потягивает шоколадное молоко. А их мать выглядит помолодевшей лет на десять.

— Принести вам ещё что-нибудь?

— Спасибо, всё и так идеально, — радостно кивает она.

Я удаляюсь с лёгким сердцем, но в некотором замешательстве. Почему новый повар это приготовил?

Может, тут был кто-то ещё? Распахиваю дверь на кухню, чтобы узнать, в чём дело… и радуюсь, что мой рот уже открыт, иначе мне не удалось бы скрыть отвисшую челюсть.

Новый повар не какой-нибудь пузатый бездельник и заядлый курильщик лет шестидесяти. Он высокий, а из-за нелепого поварского колпака выглядит ещё выше. Худой, слегка сутулый, поэтому кажется, что он занимает меньше места, чем на самом деле. Брови густые, тёмные. Складка, которая пролегла между ними, должна была бы придать ему озабоченный вид, но его лицо излучало природное обаяние. Может, из-за чуть наморщенного, как будто в улыбке, носа.

О, и ещё он не старый. Ему лет двадцать, не больше.

О, и ещё он весьма привлекателен.

— Привет! — Повар поднимает взгляд от того, что кипит на плите. Он улыбается, и всё его лицо озаряется таким светом, что любое другое выражение на нём кажется лишним.

Я вдруг замечаю, что невольно улыбаюсь в ответ, и тут же беру себя в руки, чтобы не выглядеть полной дурой.

— Привет. Так ты наш новый повар? — Спрашивать парня, который готовит, не он ли новый повар? Ты серьёзно?

— Ага! Отличное местечко, правда?

— М-м… Я не услышала в твоих словах сарказма. Это странно.

Он смеётся.

— Просто поверить не мог в свою удачу, когда меня наняли.

Возможно, я ещё плохо его знаю, поэтому не могу понять, когда он шутит. Он ведь не может искренне так считать.

Сняв кастрюлю с плиты, он вытирает руки насухо и одну протягивает мне.

— Я Бен.

— Мария.

Ладонь у него большая. Смутившись, отдёргиваю руку первой. Понятия не имею, как я сейчас выгляжу. Даже в зеркало не посмотрела, прежде чем явиться сюда, ведь я никак не ожидала увидеть тут такое.

Нет, с этим парнем точно что-то не так. Совсем не так. С чего он вдруг решил, что ему повезло с работой?

Входная дверь открывается, позвякивая, и Санта набрасывается на очередного посетителя. Бен возвращается к тому, что он готовил — видимо, просто так, а не для кого-то конкретно, — а я выхожу в зал. Тут всё ещё пусто, если не считать семьи, которая, кажется, замечательно проводит время. Проверив, всё ли у них в порядке, я снова возвращаюсь к Бену и облокачиваюсь на стойку так непринуждённо, как только могу. Но теперь кухня вызывает странное чувство. От утешительной обыденности не осталось и следа. Бен превратил её в нечто неведомое.

— Так кто заказал макароны? — спросила я.

— Они были нужны для второго столика.

— Да. Но та женщина их не заказывала.

Бен пожимает плечами — мол, сам не знаю, как это вышло, но в уголках его губ прячется улыбка.

— Им ведь понравилось.

Он не спрашивает, а утверждает.

— Они в восторге. Ты хоть заглядывал в меню? Там нет запечённых макарон. Наверное, потому, что Дотти не знала, что их можно подавать на Рождество.

Фирменное блюдо Дотти — салат «Счастье Рудольфа»: кочанный салат, сливочный соус, а сверху — помидорка-черри.

Бен снова пожимает плечами и на этот раз не прячет улыбку.

— Первый день на новом месте. Потом разберусь, что к чему.

— Может, тебе и не нужно разбираться. Это блюдо выглядело гораздо аппетитнее, чем всё, что тут готовили раньше.

Кенди нет на месте, и я неохотно снимаю с гвоздя форму: красное платье из полиэстера, которое плохо на мне сидит, и фартук в красно-белую полоску. А ещё мы носим ободки с блестящими оленьими рогами.

Круглый год.

Дверь в женский туалет всегда липкая, поэтому я толкаю её плечом — и чуть не попадаю в Кенди, склонившуюся над раковиной.

— Ой, прости! Я думала, тут никого нет.

Поворачиваюсь, чтобы выйти, и вдруг замечаю, что её плечи трясутся.

— Кенди? Что с тобой?

В свете флуоресцентной лампы её лицо кажется очень бледным. У неё тёмные круги под глазами, но это далеко не новость. Хорошо хоть синяков сейчас нет. Два года назад, когда Кенди только переехала к своему парню, Джерри, она была живой и яркой. Иногда после работы мы ходили куда-то, если Джерри ещё был в шахте. Кенди мечтала стать стилистом-парикмахером, открыть салон. Собиралась даже пойти в бизнес-школу, выучиться на управляющего. Но постепенно разговоры о школе сошли на нет. Джерри эта идея не нравилась. Потом Кенди перестала говорить о причёсках. А потом вообще почти перестала разговаривать. Мы видимся каждый день, но я так по ней скучаю…

На её лице нет никаких эмоций, она показывает мне белую полоску.

— Я беременна.

Закрываю за собой дверь.

— Поздравляю?

— Пришлось улизнуть с работы, чтобы купить тест. Прости. В другое время я не могла, потому что тогда он узнает.

Джерри всегда заходит за ней после работы. Иногда я вижу, как, стоя на крыльце, он пересчитывает чаевые Кенди. А в день зарплаты молча протягивает руку за её чеком.

Кенди снова склоняется над раковиной.

— Что же мне теперь делать?

Я заставляю её остаться в туалете. Всё равно народу в закусочной почти нет. Когда женщина с детьми уходит, я нехотя подхожу к их столику, ожидая увидеть полный разгром. Ничего подобного: никаких разлитых напитков, никаких перевёрнутых тарелок. Всё аккуратно сложено. И — потрясающе и невероятно! — целых двадцать долларов на чай.

Я так громко взвизгиваю, что Бен высовывается в окошко для раздачи.

— Всё в порядке?

— Даже лучше! Самые щедрые чаевые в моей жизни! Спасибо, Бенджамин!

— Не за что. Но Бен — это не сокращение от Бенджамина.

Звенит колокольчик на двери, возвещая приход мамы… и Рика? Рик всегда говорит: «Почему я должен платить кому-то за приготовление еды?» — пока варит рис, бобы или ещё что-нибудь, купленное по дешёвке.

— Что вы здесь делаете? — спрашиваю я.

Мама оглядывает всё вокруг. Обычно она работает в кабинете и старается пореже выходить в зал, не в силах смириться с шокирующим и пугающим украшением интерьера. На этот раз её внимание привлекла сцена пингвиньего Рождества с маленьким пингвином в роли Иисуса.

— Нашу смену отменили по техническим причинам. Мы думали, ты дома. Хотели убедиться, что у тебя всё в порядке.

— Кенди… заболела. Так что я её подменяю.

Рик засунул руки в карманы джинсов.

— Ты сделала домашнее задание?

— Да, — спокойно отвечаю я.

Он кивает — каждый вечер, задавая один и тот же вопрос и получая один и тот же ответ. Хотя обычно это происходит дома, когда мы все возвращаемся с работы. Потом я передаю ему пульт, чтобы он мог посмотреть старые выпуски сериала «Бонанца». Несколько лет назад, когда меня мучила бессонница, я всякий раз заставала его на диване. Мы молча сидели, убивая время, а пространство между нами занимали скучные приключения чёрно-белых ковбоев.

Ладно, пара серий была очень даже ничего. И всё же…

Колокольчик звенит, сообщая о готовом заказе, и я хмурюсь. Бен ставит на полку три пакета на вынос.

— Никто ничего не заказывал! — кричу я. Мама, похоже, сердится, так что я стучу по окошку. — Бен! Тут никого нет. Никто ничего не заказывал.

Он наклоняет голову.

— А, точно! Стыдно признаться, но я всё перепутал. Может, не будешь это выбрасывать, а отдашь родителям?

Стыдно ему, как же. Вон, весь светится от радости.

— Рик — не мой отец.

— Круто. Ну что, может, спросишь, возьмут они еду или нет?

Я прожигаю его взглядом, хотя сделать это не так уж просто: похоже, улыбка Бена заразительна.

— Прекрати готовить, не получив заказа.

— Понял, — улыбнувшись ещё шире, он выпрямляется, и я больше не вижу его лица.

Я протягиваю пакеты маме и Рику.

— Похоже, повар перепутал заказ. Хотите немного бесплатной еды?

Рик даже не спрашивает, что это. Главное — бесплатно. Он поворачивается к двери.

— Идём, Пилар?

Мама хмурится.

— Скажи Бену, пусть записывает, что использовал. У нас система заказов, которая не позволяет тратить продукты впустую.

Когда они уходят, я заглядываю в женский туалет и вижу: Кенди спит, свернувшись в углу и подложив под голову свёрнутый фартук. Повесив на дверь табличку «Не работает», я начинаю отрабатывать её смену. В качестве маленького бунтарского жеста я не переоделась в униформу. И Бен тут совершенно ни при чём.

Ну, разве что чуть-чуть.

В закусочной сегодня работы больше, чем обычно: несколько местных жителей решили оценить нового повара. Бен особо не разговаривает, только улыбается и машет из окошка: слишком занят, чтобы выйти. Просовываю голову к нему и вижу, как он вытаскивает из духовки печенье. Предательский аромат имбирного теста висит в воздухе, словно обещание праздничного веселья. У Бена даже нос в муке. Его изогнутый улыбчивый нос. Просто очаровательно.

— Ты ужасный повар, — говорю я.

Он поднимает взгляд. На лице тревога.

— Кто-то жаловался?

— Ты не следуешь ни одному стандартному рецепту. Я здесь достаточно долго, так что могу сказать наверняка.

Картофельное пюре более нежное. Картошка фри более хрустящая. А его рулеты — это золотистое чудо, смазанное маслом, а не «только-что-разогретые-полуфабрикаты», которые мы обычно подаём.

На мгновение Бен застывает в испуге, но потом его волнение исчезает, а брови ползут вверх, исчезая под копной каштановых волос. Он похож на живую иллюстрацию к слову «веселье».

— Но разве кто-то жаловался?

Я сдуваю волосы, которые лезут в глаза.

— Нет. Но гости просто добры к тебе, потому что ты новенький.

Это неправда. Постоянным посетителям нравится привычная дрянная еда, и если что-то меняется, мне приходится выслушивать их крики. Не такие уж они и добрые.

Вот только… сегодня и правда подобрели как-то. Стив и Берни обычно приходят после смены, заказывают стейк и едят молча. Ни с кем и словом не перекинутся. А тут смотрю — сидят у стойки, смеются и болтают. Лорна вечно следит за мной, когда захожу на её заправку, хотя я в жизни ничего не украла. А сегодня она сделала мне комплимент перед уходом. И даже Энджел — водитель грузовика при шахте, здоровенный детина весом в сто десять килограммов, от которого постоянно веет угрозой, несмотря на его ангельское имя, — так вот, клянусь вам, даже Энджел сегодня улыбнулся мне.

Кажется. Или поморщился от несварения желудка?

Но он же оставил чаевые! Полных десять процентов от стоимости заказа, то есть на сто процентов больше, чем раньше.

Бен что-то напевает, посыпая печенье сахарной пудрой.

— Пришлось сделать его круглым. Что у вас за рождественская закусочная без формочек для выпечки?

— У нас и имбирного печенья нет в меню.

— Точно. Но, опять же, какой в этом смысл?

— Тут ни в чём нет смы… О нет, который час? — метнувшись в туалет, я потрясла Кенди за плечи, чтобы разбудить её. — Твоя смена заканчивается через десять минут.

Кенди садится рывком, бледнея.

— Всё хорошо. У тебя ещё есть время. Приведи себя в порядок.

Убирая столы, я вижу, что Кенди выходит ровно тогда, когда в дверях появляется Джерри. Его глаза, серые и тусклые, как кожа акулы, замечают необычное оживление в кафе. Я так и вижу, как он в уме подсчитывает чаевые.

Кенди поднимает дрожащую руку.

— Привет. Я… тут такое дело…

— Ты кое-что обронила. Вот, держи, — подхожу к ней, достаю чаевые из джинсов и засовываю их в карман её фартука. Она не решается даже взглянуть на меня, но украдкой пожимает руку, проходя мимо. Фрэнк Синатра тихо желает мне весёлого Рождества, а я смотрю, как мои чаевые перекочёвывают из кармана Кенди прямиком в руку Джерри.

Засунь это весёлое Рождество куда подальше, Фрэнк.

* * *
Я кое-как дотягиваю ещё час до закрытия. Все хотят задержаться подольше, собираются возле старого телевизора, где постоянно крутится изображение горящего камина. Гости смеются, болтают, ведут себя, как друзья. Как люди, которые рады, что оказались в Кристмасе.

Песня «Feliz Navidad»[3] врезается мне в уши из колонок, и я понимаю, что больше не выдержу. Подумать только, отработала чужую смену — и даже чаевых не получила, чёрт возьми! Я уже собираюсь рявкнуть, чтобы все проваливали, но тут появляется Бен с подносом имбирного печенья.

Почти зримый шлейф аромата тянется к гостям, манит их за Беном. Повар открывает дверь, вручает каждому по мягкому, тёплому печенью и провожает их, улыбаясь так же мягко и тепло. И они уходят.

Я переворачиваю табличку с надписью «Тут веселье и радость» другой стороной — «Закрыто на ночь» — и запираю дверь.

А потом поворачиваюсь, уперев руки в бока, и обрушиваю весь свой гнев на единственного оставшегося человека.

— Чаевыми я с тобой делиться не буду.

Бен протягивает мне печенье.

— Ладно.

— Обычно мы делим чаевые с поваром. Но сегодня этого не будет.

— Ясно.

Бен пытается всучить мне печенье, но я отталкиваю его.

— Больше тебе нечего сказать? «Ясно» — и всё?

Опустив голову, он смотрит на печенье так, будто я ранила его чувства.

— Да. Ну, в смысле, это же твои чаевые. Тебе решать, что с ними делать.

— Конечно. Но вообще-то предполагается, что мы ими делимся.

— Если ты считаешь, что это несправедливо, то я пойму.

Я всплеснула руками.

— Ты должен разозлиться на меня. Тогда я смогу на тебя накричать, и мне станет легче.

— И почему же тебе станет лучше? — смеётся он.

— Потому что мне хочется на кого-нибудь накричать!

Рухнув на диванчик, я начинаю скрести потрескавшуюся часть столешницы. Бен садится напротив и ставит между нами тарелку с печеньем. Это подарок или преграда? Кто его знает.

— На кого ты на самом деле хочешь накричать?

— Хм. Даже не знаю. На Кенди, наверное. И уж точно на её тупого жуткого парня. И ещё иногда на маму и Рика. Я бы поделилась с тобой чаевыми, но у меня их нет. Получается, я весь вечер проработала просто так.

Я опустила голову на стол.

— Никто не оставил тебе чаевых? — в голосе Бена наконец-то послышались гневные нотки.

— Все оставили мне чаевые. Но я отдала их Кенди.

— Ну, ты заслужила печенье.

— Я не люблю имбирное печенье.

— Просто ты никогда не пробовала моё имбирное печенье.

Я прищурилась.

— Это что, особый поварской подкат?

Бен краснеет. Пока он судорожно пытается придумать ответ, его щёки розовеют всё больше, и это выглядит так мило, просто невыносимо. Не выдержав, я хватаю печенье, чтобы разрядить обстановку.

— Dios mío![4] Что ты туда добавил? Там что, дурь? Имбирное печенье должно быть твёрдым и хрустящим. А не вкусным. Оно ненормальное.

Мягкое, но не как торт, а скорее, как идеальное сахарное печенье. Специи ласкают вкусовые рецепторы, но не перегружают их, сахарная пудра оттеняет свежий имбирь, и в целом печенье получилось тёплым, прекрасным, по-настоящему рождественским. Тот самый вкус из детства, почти забытый. Как у него это получилось?

— Теперь веришь? — спросил Бен. — Никаких подкатов.

— Хорошо, а то это был бы полный отстой.

Беру ещё одно печенье и откидываюсь на спинку уютного диванчика. Обычно в конце смены во всём теле тяжесть, вялость и сонливость. Но сейчас я ощущаю себя такой лёгкой, воздушной. Прямо, как это печенье.

Так что, пожалуй, возьму ещё одно. И, раз уж я сегодня щедрая, побуду милой с Беном. Это не так уж сложно, в конце концов. Он же добрый. И даже если бы он не был единственным в Кристмасе парнем примерно моего возраста, то всё равно, наверное, оказался бы самым симпатичным.

— Всем понравилась твоя еда.

— Я рад, — чуть смущённо, но радостно отозвался Бен.

Я тоже рада. Благодаря ему время, оставшееся до моего побега отсюда, станет куда более терпимым. Возможно, даже интригующим.

— Так где ты научился готовить?

— В колонии.

Резко выпрямляюсь.

— В колонии? В смысле, для несовершеннолетних?

Он кивает всё с тем же приятным, открытым выражением лица.

— Когда ты был в колонии? За что? Мама переманила тебя прямо у них с кухни или как? Я знала, что ты согласился здесь работать не просто так.

Он смеётся.

— Меня выпустили шесть месяцев назад. Я подал заявку сюда, потому что люблю Рождество. И мне показалось, что это… судьба. Счастливый случай или что-то вроде. И мне не нравится вспоминать, каким я был, так что, если можно, я бы лучше не говорил об этом. Скажу только, что сидел я не за насилие.

Изнываю под тяжестью собственного любопытства.

— Хорошо. Но любопытство меня убьёт.

— Не убьёт. И я тоже не убью. Потому что, опять же, никакого насилия.

Смахиваю несколько крошек в его сторону.

— Пора приниматься за уборку.

Встаю, потягиваюсь и снимаю фартук. Бен пристально смотрит на меня. Я поднимаю брови, и он тут же смущается и отводит взгляд. Хорошо всё-таки, что я сегодня не надела униформу.

Оглядываю фронт предстоящих работ. Ну что, не так уж страшно. Главное — это посуда, но сначала, пожалуй, помою полы и протру столы.

Выключаю аудиосистему посреди «Baby, It’s Cold Outside».

— Спасибо! — кричит Бен с кухни. — Это не песня, а ужас какой-то.

— Вот именно.

— А знаешь, какая ещё — просто кошмар? «Santa Claus Is Coming to Town».

— Санта в роли Большого Брата? Только представь плакаты, которые смотрят на тебя с каждой стены. САНТА СЛЕДИТ ЗА ТОБОЙ.

— Мне нравится Рождество, но Санта — жуткий.

— Вот это да! Никто больше этого не понимает. Если кто вдруг будет наблюдать за мной, пока я сплю, то пусть уж лучше это будет страстный вампир, а не то я вызову копов.

Бен смеётся и начинает греметь тарелками. Наверное, готовит что-то на завтра. Надеваю наушники и принимаюсь за уборку, пританцовывая под Daft Punk. Кенди открыла их для меня в те времена, когда ей ещё нравилась музыка. Закончив наводить порядок, я качу жёлтое ведро со шваброй на кухню. Устала — сил нет, и так неохота мыть посуду.

Но на кухне царит чистота. Все тарелки вымыты и расставлены по местам, стойки протёрты. Даже ручки громадного морозильника продезинфицированы. Осталось только несколько поддонов с тестом, которое должно подняться за ночь, но мне тут больше нечего делать. На двери вижу записку с большим неуклюжим весёлым лицом, нарисованным от руки.

Я прикрываю рот, стараясь спрятать улыбку. Ведь мне не нравится Кристмас, а значит, тут ни на кого нельзя западать. Даже на талантливых поваров с кривоватыми носами.

* * *
Обычно я стараюсь подольше задержаться в школе после занятий. Шкафчик, туалет, библиотека — и только потом еле-еле плетусь к машине. Но в понедельник я почти запрыгиваю в неё.

«Ты с нетерпением ждёшь чаевых, — напоминаю себе. — А не встречи с поваром».

Когда я распахиваю дверцу, Рик подпрыгивает от неожиданности. Я застёгиваю ремень безопасности, а он неуклюже пытается вытащить кассету, которая уже стоит в проигрывателе. «Quieras bailar conmigo?» — медленно произносит мягкий женский голос. Пауза, и Рику наконец-то удаётся извлечь кассету.

— Что это было? — спрашиваю я, протягивая руку за кассетой. — Ты… учишь испанский?

— Нет. Ничего.

Спрятав запись в карман застёгнутой на все пуговицы рубашки, Рик откашливается и заводит мотор. Я наблюдаю за ним с подозрением, но он даже не смотрит на меня. Испанский — это моя территория. То, что есть общего у нас с мамой, а не с Риком. Даже если она со мной больше на нём не разговаривает. Я не хочу, чтобы он в это вмешивался.

По мере нашего приближения к Кристмасу я наклоняюсь вперёд, подскакивая от нетерпения. Теперь уже Рик смотрит на меня с подозрением. Смутившись, я собираю свою сумку. Ни разу ещё я не была так счастлива выбраться из машины. Когда мы с Риком притворяемся, что не замечаем друг друга, поездка тянется долго. Но когда мы оба ведём себя странно, она становится просто бесконечной.

Приняв душ, я экспериментирую с макияжем и, наконец, радостно насвистывая, выскакиваю на работу на десять минут раньше.

Всё это исключительно ради чаевых.

— Хо-хо-хо тебе, толстое брюхо, — поглаживаю игрушечного Санту по макушке.

В кафе царит оживление. Это уже не мёртвая зона, как раньше. Кенди принимает заказы. Она уже два дня подряд задерживалась допоздна, чтобы справиться с необычным наплывом посетителей, хотя ей то и дело приходится бегать в туалет, потому что её тошнит. Сегодня она выглядит выжатой, как лимон.

Сидя за стойкой, Энджел улыбается мне.

— Hola, Мария!

Никогда ещё не видела его зубов, а тем более улыбку. Я-то думала, что он всегда хмурится.

— Принести вам что-нибудь?

Надеюсь, по мне не видно, как я растерянна и нервничаю.

— Не торопись, chica, ты же только что пришла.

— Да. Спасибо.

Влетаю в кухню.

— Что ты сделал с Энджелом?

Пожав плечами, Бен довольно потирает ладони.

— Ему был необходим хороший обед.

— Ну да, конечно. Последние три года он только бурчал, делая заказ, а теперь называет меня chica и улыбается.

— Ага.

— Ладно, давай начистоту. Ты наркотой торгуешь? И за это угодил в колонию?

Бен смеётся, помешивая что-то на плите.

— Нет. Дело не в наркотиках.

— Уверена, ты добавляешь в печенье что-то нелегальное.

— Корица не запрещена законом.

— Назови так свои мемуары.

Неохотно надеваю униформу поверх майки и легинсов. Кенди возвращается на кухню, когда я отмечаю время прихода на работу.

— Эй! — ясные глаза Бена полны надежды. — Я приготовил тут для тебя кое-что.

— Нет, спасибо, — она прижимает руку к животу.

— Думаю, это поможет.

Дождавшись, пока она снимет фартук и сложит униформу, Бен протягивает ей пакет с едой на вынос.

— Ладно. До завтра, — взяв пакет, она выходит из закусочной.

Бен танцующей походкой идёт к окну — и сразу сникает, опускает плечи от разочарования.

— Она отдала его Джерри, да? — спрашиваю я.

— Это было не для него, а для неё, — хмурится Бен. — Завтра приготовлю ей что-нибудь в начале смены.

Следующие несколько часов игрушечный Санта твердит гостям «хо-хо-хо», а я мечусь, обслуживая их. Бен готовит в основном то, что ему заказывают, и никто не жалуется. Мои ноги гудят от беготни, но карманы пухнут от чаевых.

Энджел пересел за столик в углу, развернулся и теперь оживлённо болтает с Лорной, владелицей заправки. Рисует ей картинки на салфетке. Раньше они разве что изредка переглядывались, а сейчас вон, сидят как лучшие друзья. Да и заходят каждый день. Многие местные стали заглядывать гораздо чаще, так что это уже не спишешь на интерес к новому повару.

— Беннет, — предполагаю я.

— Нет, моё полное имя — не Беннет, — отвечает Бен.

— Заказ Энджела готов?

Он ставит поднос, и я хмурюсь.

— Не то.

— Это для него.

— Он заказал куриный стейк. Он всегда заказывает куриный стейк. А это что? Фруктовый салат? Ты видел Энджела? — я указываю на него: бритоголовый качок с татуировками и парой заметных шрамов. — Он не из тех, кто ест фруктовые салаты.

— Это свёкла, морковь, джикама и фрукты с цитрусовым соусом. Ensalada Navidad![5] И ещё вот, — он показывает вторую тарелку. — Тамале.

Некая боль, словно от сведённой мышцы, пробегает по всему телу, и мне вдруг нестерпимо хочется обнять маму.

— Мы здесь такое не подаём.

Моё сердце ноет, становится очень грустно. Я сердито смотрю на Бена.

— Просто сделай для него чёртов стейк!

— Мария, доверься мне. Отнеси ему это.

— Нет.

Бен вздыхает.

— Давай так: если ему это не понравится, тебе не нужно будет делить со мной чаевые всю неделю.

— И ты расскажешь мне, как научился готовить в колонии, — он хмурится, и тогда я поднимаю руку: — Не о том, как ты оказался в колонии. Только про еду.

— Договорились.

Беру поднос, сердитая, но уверенная в победе. Всё время, пока я здесь работаю, Энджел всегда берёт одно и то же. Когда я ставлю перед ним тарелки с новым блюдом, на его лице отражается недоумение.

— Я этого не заказывал, — рычит он.

— Прошу прощения, наш новый повар…

— Это тамале?

Я всё ещё держу тарелку, готовая в любой момент её унести.

— Да.

Энджел наклоняется вперёд, расплываясь в улыбке. В уголках его глаз появляются морщинки. Клянусь, я почти слышу скрип кожи, когда его лицо пытается растянуть сложившееся за десятилетия угрюмое выражение в улыбку. «Y ensalada navidad! Mi madre siempre…»[6] Суровый взгляд тёмных глаза смягчается, направленный куда-то вдаль, за пределы стола.

— Так… вас устраивает это блюдо? Если что, я могу его унести.

— Нет! — он наклоняется, словно защищая его. — Я хочу это!

— Отлично. Дайте знать, если понадобится что-нибудь ещё.

Я гневно смотрю на раздаточное окно: Бен улыбается от уха до уха. Показываю ему средний палец пониже стола, чтобы Энджел этого не увидел.

— Мария! — в ужасе произносит мама.

Я прячу руки под фартук, будто это поможет стереть обидный жест.

— Что ты тут делаешь?

— Марш на кухню. Сейчас же.

Плетусь за ней, еле волоча ноги. Мама идёт прямо к задней двери, открывает её и выходит в переулок между закусочной и заправкой.

— Что это было?

— Просто… дурачилась.

— Мы не можем позволить себе дурачиться!

Отступив на шаг, я складываю руки на груди.

— Мне не платят. Дуракаваляние — вот, пожалуй, и всё, что я могу себе позволить.

— Ох. Мария, мы уже это обсуждали. Мы — одна семья. Всё, что мы зарабатываем, идёт на один и тот же счёт, так что…

— Мы этого не обсуждали! Мы никогда ничего не обсуждаем. Зачем тебе все мои деньги? Чтобы жить в задрипанном городке, который находится чёрт знает где, в задрипанной холоднющей квартире со своим задрипанным жмотом. Да, мама, я понимаю.

Ворвавшись на кухню, захлопываю дверь и пробегаю мимо Бена, который так сосредоточенно склонился над плитой, что я уверена — он слышал каждое слово.

* * *
Мама ненадолго задержалась, обсуждая с Беном его необычные пожелания к заказу продуктов. Но он убедил её, что оно того стоит. Видимо, ему дурачиться можно. А вот меня она полностью игнорировала, пока не отправилась на шахту. Вот закрою закусочную, отправлюсь домой, прямо к себе в комнату, и пересчитаю чаевые, которые мне удалось скопить. Энджел оставил мне сегодня пятнадцать баксов — до сих пор не верится. Всего у меня сейчас 2792 доллара. Всё, что я получила за три года ежедневного труда.

Поворачиваюсь и вижу, как Бен выжимает тряпку в жёлтое ведро с горячей мыльной водой.

— Это не твоя работа, — произношу я резко.

Но он только пожимает плечами и молча принимается за уборку. С его помощью ресторан становится чистым в рекордное время. Мы с Беном убираем моющие средства обратно в кладовку, и я снимаю униформу.

— Я всё ещё злюсь на тебя. Я должна была выиграть этот спор.

Бен достаёт поднос с печеньем.

— Как насчёт шоколадного печенья с эгг-ногом в знак примирения?

— Идём со мной.

Мы выходим на задний двор, где к стене привинчена ржавая лестница, и забираемся на ровную крышу закусочной. Я показываю Бену, куда ступать, чтобы не зацепиться за ободранное покрытие, и веду его к двум шезлонгам, которые мы с Кенди вытащили наверх несколько лет назад. Как давно она не поднималась со мной сюда.

В последний раз я была здесь в канун Рождества. Мама и Рик тогда ушли на шахту работать сверхурочно. Мы «отпраздновали» заранее, но торчать одной в квартире Рика было слишком грустно, так что я залезла сюда. Сидела тут, смотрела на ветхие здания вокруг, ненавидела Рождество и Кристмас.

Ночь выдалась холодная, и наше дыхание превращается в облачка пара. Днём довольно тепло, а вот ночью температура в пустыне падает. Мы уселись, и Бен протянул мне печенье. Обалденно вкусное. Тёплые яркие вспышки шоколада с густой прослойкой эгг-нога.

— Выпендрежник, — толкаю его локтем в рёбра. Опять ищу повод, чтобы прикоснуться к нему.

Пора это прекращать.

Откидываюсь назад, глядя вверх, в небо. Вот, пожалуй, единственное преимущество жизни в статистически обособленной местности. Здесь ничто не затмевает звёзды.

— В нашей колонии все должны были помогать по хозяйству, — вдруг заговорил Бен. — Стирка, уборка, готовка. Я раньше никогда ничего не готовил, но у меня обнаружился талант. Так что вскоре я оказался в основном составе кухонных работников. Персонал в колонии замечательный. Они действительно хотят, чтобы дети стали лучше, прожили хорошую жизнь. Поэтому мне разрешили заниматься тем, к чему лежит душа. Готовя для других, я чувствовал, что всё правильно, я на своём месте. Ничего подобного я раньше не испытывал.

Я задрожала и плотнее закуталась в куртку.

— Как ты угадываешь, чего хотят люди?

Бен косится на меня из-под капюшона.

— Что ты имеешь в виду?

— В первый же день, та женщина с макаронами… Никто даже не принял у неё заказа. Не думай, что я забыла. Потом Энджел и его случайное тамале. А в выходные это ужасное зелёное желе со взбитыми сливками, ананасом и тёртой морковью. Никто в здравом уме не стал бы такое заказывать, а ты взял и приготовил специально для Лорны. И она расплакалась. Ты заставил Лорну плакать из-за желе! Это ненормально, Бен.

Он неловко сутулится.

— Если я расскажу, ты подумаешь, что я свихнулся…

— Ты добровольно приехал в Кристмас, штат Калифорния, чтобы работать в дыре, которую мы называем закусочной. Я уже думаю, что ты свихнулся.

— Тоже верно… Я обнаружил это, когда был в колонии. Что-то вроде… шестого чувства. Я угадываю, какая еда кому понравится. Вижу человека — и просто сразу знаю.

— Выходит, ты — кулинарный экстрасенс.

Он вдруг съёживается, а дружелюбное лицо становится настороженным, замкнутым. Мне это совсем не нравится, и я быстро продолжаю:

— Тётя моей мамы могла увидеть любую болезнь или проблемы со здоровьем, просто посмотрев человеку в глаза. Я не шучу. Её многие знали.

— Правда?

— Когда я была маленькой, мы ненадолго останавливались у неё в Лос-Анджелесе. Люди постоянно приходили к ней за консультацией. Так вот, по-моему, твоё чутьё к выбору еды — куда более приятная штука, чем её фокусы с глазами.

Увидев, что я его не испугалась, Бен расслабляется, облегчённо вздыхает.

— Мне кажется, если подобрать такое блюдо, которое связано с приятными воспоминаниями, с тем временем, когда человек был счастлив, это может ему помочь. Помочь снова стать счастливым, стать собой. И тогда можно всё изменить. Скажем, вот когда я тебе понравился?

Я заикаюсь, пытаясь найти какой-нибудь ответ, кроме «сразу, как только тебя увидела». Неужели это настолько очевидно?

Бен отвечает за меня:

— Когда я приготовил для тебя имбирное печенье. Именно тогда ты решила со мной подружиться.

— Точно! Именно. Имбирное печенье.

Он смотрит на меня так, словно хочет сказать больше. Или, может быть, хочет, чтобы я сказала больше. Но я не знаю, что именно, и он снова отворачивается.

— Мне нравится использовать то, в чём я хорош, чтобы помогать другим людям. Даже если это нечто настолько глупое, как готовка.

— Это не глупо. Ты знаешь, что ты любишь, и ты в этом хорош. Хотелось бы мне, чтобы у меня было нечто подобное.

Момент излишней откровенности между нами затягивается, и то самое ощущение, как от сведённой мышцы, снова заставляет сердце ныть. Я прочищаю горло.

— К тому же, если ты и дальше будешь делать своё печенье, то мне не важно, волшебное оно или нет.

Печенье балансирует в длинных пальцах Бена. Его безымянный палец согнут под странным углом. Как и нос, он наверняка был когда-то сломан.

— Если бы ты была едой, то — имбирным печеньем. Достаточно специй, чтобы жить было интересно, но достаточно и сладости — для гармонии.

— Я не сладкая и не милая, — смеюсь.

— Ты отдала свои чаевые Кенди.

Запихиваю свой ботинок под уголок драного покрытия. Мне не хочется говорить о ней, поэтому я меняю тему:

— А чем бы ты был сам, если бы был едой? Нет, даже не так! Что ты бы выбрал для себя, используя своё шестое чувство?

Он кладёт руку на край шезлонга, держа её ладонью вверх, как будто приглашает. Так легко было бы скользнуть своей ладонью в неё. Я чуть было не сделала этого, но… это якорь. А на якорь мне становиться нельзя.

— Такого блюда я пока не нашёл. — Бен выпрямляет длинные пальцы, раскрывая ладонь ещё шире. — Мне здесь нравится. Я снимаю комнату почти даром, а то, что зарабатываю, могу откладывать. К тому же в маленьких городах так уютно. Здесь всё как будто уже знакомо. Можно влиться в повседневную жизнь других людей, стать её частью. Я останусь тут, пока не накоплю денег на кулинарную школу.

— А я уберусь отсюда,как только смогу, — выпаливаю я.

Его пальцы сжимаются.

— Почему?

— Почему бы и нет? Тут меня ничего не ждёт.

— Но… это же твой дом.

— Я живу в квартире маминого любовника. Тут нет ничего моего. Я всё здесь ненавижу. Вот окончу школу и сразу уеду.

— Куда?

— Не знаю. Не важно. Сяду в автобус и поеду, куда глаза глядят. Пока дальше уже ехать будет некуда. Пока не найду место, где почувствую себя дома.

Бен долго молчит.

— А как же ты поймёшь, что чувствуешь себя дома?

Вопрос повисает в воздухе, будто облачко пара. У меня нет ответа.

* * *
Бен высовывает голову из раздаточного окошка.

— Как вафли?

Кенди едва удостаивает его взглядом.

— Отлично. Спасибо.

Бен с потерянным видом смотрит на её нетронутую тарелку. Вафли были хрустящими снаружи, воздушными внутри, с начинкой из Nutella и порезанной клубникой сверху. Моих уже и след простыл.

— Они фантастические, — вступаюсь я, но он исчезает, бормоча что-то под нос.

До Рождества остаётся всего три дня. В закусочной народу много как никогда. Местные теперь приходят так часто, как только могут. Да ещё и с автострады кто-нибудь постоянно заезжает. В праздничный сезон путешественников особенно привлекает наше название. И впервые за всё время, что я тут работаю, я не считаю их отчаянными оптимистами — «Кристмас Кафе», осмелюсь сказать, стоит того, чтобы в нём перекусить.

Бен выдаёт праздничные блюда одно за другим. Каждую смену он готовит для Кенди что-то новое. Но её неизбежно выворачивает наизнанку, или она просто отказывается, равнодушно, словно зомби. И с каждым разом Бен выглядит всё более расстроенным.

Хватаю тарелку Кенди и поворачиваюсь к кухне, по дороге привычно бросая взгляд на своего эльфа над дверью. Но теперь вместо ножа он держит крошечную склянку с нарисованным черепом и скрещёнными костями.

Я хихикаю так громко, что Кенди подпрыгивает. Её даже бьёт дрожь.

— Прости! — говорю я, но она уже бежит прямиком в туалет.

Бен, склонившись над стойкой, яростно вычёркивает пункты из списка.

— Бенедикт! Это ты трогал моего эльфа?

Он рассеянно поднимает взгляд, а затем трясёт головой, будто пытаясь вытряхнуть что-то из уха. Весело прищурившись, Бен убирает волосы со лба. Дурацкий поварской колпак лежит на стойке рядом с бумагой и ручкой.

— Моё полное имя — не Бенедикт. А насчёт эльфа — да, это я. Решил, что немного глупостей не помешает.

Я снова смеюсь.

— Кроме меня, его никто даже не замечает.

— Я всё замечаю.

Бен задерживается взглядом на моём лице — и тут же краснеет, откашливаясь и вертя ручку в пальцах.

— Это рождественское меню никуда не годится. Ума не приложу, что делать.

Я слегка толкаю его плечом.

— Ты всегда знаешь, что делать.

Глубокая складка появляется у него между бровей.

— Я тоже так думал, но ничего не выходит.

— Всё отлично выходит! Люди никогда ещё не были так счастливы, заходя к нам на обед. Похоже, они и правда наслаждаются жизнью в Кристмасе.

Он снова смотрит на свой листок.

— В отличие от тебя.

Я зависаю, не зная, обнять его или отстраниться. Мне нельзя привязываться к этому месту или к кому-нибудь из тех, кто здесь живёт. У меня должна быть возможность уехать.

— А ещё Кенди… — Бен роняет ручку. — Я не приготовил ни одного блюда, которое бы ей понравилось.

— Ну, просто её тошнит всё время. Выворачивает наизнанку, все дела.

— Я должен помочь. Что ей может понравиться?

— Не знаю. Раньше она была моей подругой, но потом это закончилось. Он вообще перестала быть кем-либо. — Прямо как моя мама. Они обе перестали быть теми, кем мне хотелось бы их видеть. — Так что не переживай. Она не позволит тебе ничего сделать. Никто не может ей помочь.

Карие глаза Бена смотрят так нежно и в то же время пронизывающе, словно он видит меня насквозь.

— Но кто-то же должен.

Санта произносит «хо-хо-хо», приветствуя нового посетителя. Нахмурившись, я иду к двери. Скомкав список, Бен бросает его в мусорное ведро.

* * *
Позже в тот же вечер я влетаю в квартиру, с раздражённым фырканьем натягивая домашнюю толстовку.

— Мария? Это ты?

— Ага, — кричу я в ответ маме.

— Как там работа, mija?

Оставшаяся часть моей смены прошла ужасно. Бен был такой… не знаю… нормальный? Готовил людям то, что они заказывали. Я пыталась пожаловаться ему на Пола Маккартни, который отлично проводит рождественское время, а он просто пожал плечами. Два клиента зажали мои чаевые. И в довершение всего жуткий парень Кенди пришёл слишком рано, а её как раз тошнило в туалете. Она всё ещё ничего ему не рассказала, так что мне пришлось соврать, что у неё пищевое отравление. Его взгляд был холоднее, чем эта чёртова квартира.

Мама стоит у плиты, помешивая макароны в кастрюле. От этого на меня накатывает тоска по Бену, и я выхожу из себя ещё больше. С чего бы это мне скучать по человеку, с которым я попрощалась пять минут назад?

— Мария, нам нужно поговорить.

Мама указывает на кучу конвертов на столе.

— Ты была в моей комнате?

В конвертах бланки заявок в университеты, которые прислали по почте или, точнее, которые мне навязал школьный консультант. Я столько раз хотела их выбросить, ведь всё это совершенно бессмысленно. Но просто выбросить их было бы слишком грустно, а смотреть на то, что мне недоступно, — невыносимо. Поэтому я просто запихала их под кровать. Туда, где лежит сумочка, в которой я храню чаевые.

— Ты трогала мои вещи?

— Я пылесосила. Почему ни один из них не открыт? Куда ты подала заявку?

— Ты взяла мои деньги?

— Я бы никогда не взяла твои деньги. Я хочу…

— Ты каждый день забираешь мои деньги! Я рву задницу на работе в этом чёртовом ресторане, а ты даже не позволяешь мне получать зарплату.

Мама откладывает ложку, встревоженно глядя на меня.

— Не брала я никаких денег из твоей комнаты. Я просто хочу узнать, в какой колледж ты подала заявку?

У меня вырывается горький смешок.

— Ни в какой. С какой стати мне подавать заявку в колледж?

Её глаза расширяются.

— Ни в какой? Ты же пропустишь все сроки!

Схватив конверты, она принимается отчаянно перебирать их.

— Как насчёт этого? Он в Барстоу. Выглядит неплохо. Или Университет штата Калифорния в Сан-Бернардино. Не так уж далеко.

— А я хочу уехать далеко! И с каких пор я собираюсь поступать в колледж? Мы не можем себе этого позволить.

Мама подсовывает мне конверты.

— Ты не можешь себе позволить не поступить. Ты же не хочешь стать такой, как я. Мы так тяжело и долго работаем. Мы не хотим, чтобы и ты жила так же. Ты достойна большего, — её взгляд становится напряжённым, умоляющим. — Por favor, mija, necesitas aplicar. Para tu future[7].

Столько испанского сразу я не слышала от неё уже много лет. Мама всегда говорила, что мы не должны оставлять Рика за бортом, используя язык, которого он не понимает. Но сейчас эта речь снова превращает меня в ребёнка. Как послушная девочка, я хватаю первый же бланк и начинаю его заполнять, а мама наблюдает за мной, затаив дыхание.

* * *
— Можешь помочь мне? Я тут кое-что задумала, — спрашиваю я Бена за два дня до Рождества.

Он вертится как белка в колесе, занимается подготовкой к празднику, но, услышав мой вопрос, тут же бросает все дела.

— Что тебе нужно?

— Я хочу сделать кое-что. Для мамы. Что-то особенное. Но не знаю, как.

— Что ты задумала?

— Она рассказывала мне о рисовом пудинге. Её бабушка готовила его на каждое Рождество. Мама пыталась сделать его пару лет назад, но потом расстроилась и всё выбросила. Сказала, что он вышел не такой. И больше не пыталась. Она очень тяжело работает. И заслуживает немного твоей магии.

Улыбка Бена — словно сахарная пудра на печенье.

— Думаю, это можно сделать.

Мы работаем всё утро. Бен показал мне, как заставить молоко медленно кипеть. В первый раз я всё испортила, пришлось всё выкинуть. Но Бен настаивал, что волшебство будет настоящим, если я приготовлю пудинг сама. И вот я пробую снова, на этот раз строго следуя его указаниям. Выдерживаю температуру постоянной и едва касаюсь шумовкой поверхности, чтобы на молоке не появилась пенка. Мы добавляем рис, и я мешаю его с лихорадочным энтузиазмом. Потом Бен помешивает, а я взбиваю яйца, сахар, ваниль, ещё немного молока.

— Тут не хватает… — постукиваю пальцем по стойке и гляжу на Бена в поисках подсказки, — мускатного ореха?

Его улыбка становится шире. Добавив немного муската, я выливаю смесь в рис. Бен вплотную ко мне, и мы оба одновременно наклоняемся к плите, вдыхая сладкий пар. Поворачиваюсь лицом к нему и вдыхаю его аромат.

— Продолжаем помешивать? — шёпотом спрашиваю я.

Он кивает. И не двигается. Мы стоим, прижавшись друг к другу, и наблюдаем, как обычные ингредиенты смешиваются во что-то волшебное. Я надеюсь.

* * *
— Мама?

Закрываю ногой дверь, аккуратно держа всё ещё горячую посуду. Обычно рисовый пудинг подают холодным, но когда я посыпала его корицей, то возникло чувство, что это… правильно. Идеально.

— Ты дома?

— Мы здесь.

Я быстро поднимаюсь по лестнице. Они только что вернулись с очень ранней утренней смены. Мама явно устала, это видно по кругам под глазами, по согнутым плечам. И всё же она смогла мне улыбнуться.

— Садись, — командую я. Ставлю кастрюлю на плиту и достаю две тарелки. Слышу, как Рик вставляет диск в DVD плеер. Знакомые звуки заставки «Бонанца» воскрешают воспоминания о бессонных ночах.

— Он продолжает смотреть этот сериал до четырёх утра? — спрашиваю я, перемешивая пудинг в последний раз.

— М-м? А, нет. С чего бы?

— Я думала, ему это нравится.

— Ты же знаешь, что он делал это только ради тебя, правда?

Перестаю помешивать.

— Что?

— Я не могу не спать. У меня никогда это не получалось, что бы я ни делала. А Рик не хотел оставлять тебя одну. Вот и сидел, смотрел телевизор, пока ты не заснёшь.

— Он… но… я думала, что ему просто не нужно много спать.

— Рик был совершенно вымотан. Но в детстве у него тоже несколько лет была бессонница. Он говорил, что, когда все остальные спят, а ты один не спишь — так одиноко, что с ума можно сойти. И не хотел, чтобы ты чувствовала то же самое.

— Странно. Все эти ночи, сон, от которого он отказывался… И зачем?

— Что же тут странного?

— Ну, я ведь ему не нравлюсь.

— С чего ты взяла?

— Он никогда со мной не говорит. А когда говорит, то только о том, когда я уеду. Как будто ждёт не дождётся.

— Золотце, Рик просто говорит мало, и всё, точка. И он поддерживает тебя в стремлении уехать. Как по-твоему, кто вешает твои табели на холодильник?

Я поражена. Рик? Вешает что-то с моим именем на свой холодильник?

— Это была его идея подвозить тебя до и после школы. Он не хотел, чтобы ты тратила время, ожидая городского автобуса. Переживал, что это плохо скажется на успеваемости и тогда ты не попадёшь в колледж.

— Колледж нам не по карману. Да, и ещё. Еда в холодильнике. Подписанная. И экономия на всём, даже на отоплении. Я незваный гость в его доме. Он терпит меня только из-за тебя.

У мамы слёзы наворачиваются на глаза.

— О, Мария. Почему ты так думаешь? Ты чувствовала это все эти годы?

У меня тоже глаза на мокром месте. Я достаю ещё одну тарелку. Для Рика. Мама берёт меня за руку.

— Ты вообще помнишь своего отца?

Я помотала головой.

— Отлично, — в её голосе звучит ярость. — Если я чем и горжусь в жизни, так это тем, что тот мужчина не оставил на тебе своего отпечатка. Уйти было непросто. Пришлось выкраивать и откладывать деньги годами, прежде чем набралось достаточно и я смогла уехать далеко-далеко, в безопасное место. Я очень боялась, что ты запомнишь, каково нам было.

— Нет, я не помню. Помню только, что мы много ездили, пока не остановились тут.

Мама кивает.

— В отличие от большинства людей, Рик не умеет показывать свои чувства, но жестокости в нём нет. И после той жизни он — именно то, что мне было нужно. Что нам с тобой было нужно. Да, я знаю, что Рик странный. Он подписывает еду, чтобы убедиться, что не тратит на продукты больше, чем нужно. Мы отключили отопление, чтобы накопить побольше. По той же причине мы работали сверхурочно и по праздникам. По той же причине мы переводим весь твой заработок в сбережения. Он откладывал деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Вообще-то, мы собирались сделать тебе сюрприз, но… Рик? Думаю, стоит отдать Марии её подарок прямо сейчас.

Телевизор замолкает. Рик возвращается на кухню, засунув руки глубоко в карманы джинсов.

— Как насчёт Рождественского утра?

Мама смеётся, вытирая слёзы.

— Тут уже пахнет Рождеством. Мария приготовила рисовый пудинг.

Она наклоняется над своей тарелкой и глубоко вдыхает. Я скрещиваю пальцы, надеясь, что всё сделала правильно.

— Mi abuela[8] раньше так его готовила. Потом мы пели, а чуть позже съедали апельсин. Рисовый пудинг и апельсины, — мама улыбается, и слёзы радости текут у неё по щекам. — Этот пудинг просто идеален. Честно говоря, я уже и забыла, как он должен пахнуть.

Она пробует кусочек, счастливо вздыхает и кладёт голову мне на плечо. Я понятия не имею, каким должен быть этот пудинг, но мне нравится то, что я приготовила. Если бы я описывала его, я бы сказала только одно: тёплый, идеально тёплый. И чувствуя его во рту, я начинаю понимать, каким маме запомнилось ощущение Рождества.

Рик уже съел свою порцию. Откашлявшись, он произносит, тщательно выговаривая каждое слово:

— Muchas gracias. Esta comida es muy buena. Me gusta. [9]

Мама открывает рот от удивления. Я тоже смотрю на него изумлённо. А Рик с испуганным видом продолжает:

— Yo estoy aprendiendo español. Para hablar contigo. Por que… te amo.[10]

Мама плачет, и Рику становится ещё страшнее.

— Я что-то не так сказал? — спрашивает он.

— Нет! — вскрикиваю я, понимая, что он не пытался ничего у меня забрать. Он просто пытался войти в нашу жизнь.

— Это было замечательно, — смогла наконец выговорить мама. — Muy, muy bien.[11]

Рик облегчённо вздыхает, весь мокрый. Перенервничал, наверное. Как мило! Поверить не могу, что думаю так о Рике.

Смотрю на маму. Впервые за несколько лет я по-настоящему смотрю на неё. Она прекрасна. Милая, мягкая и тёплая. Интересно, как мы могли так долго не разговаривать о том, что действительно важно. И почему мне понадобилась кастрюля с пудингом, чтобы понять, что мама здесь, рядом со мной. И пусть она никогда не любила нежничать, но всегда была рядом. И делала для меня всё, что могла.

— Это тебе, — Рик придвигает ко мне листок бумаги, а мама встаёт у него за спиной, сжимая его плечо. Тут какой-то набор цифр… Нет, это банковский счёт. Сберегательный счёт на сорок тысяч долларов.

На моё имя.

— Как? Что? Откуда это?

— Я же сказала, — поясняет мама, — Рик начал откладывать деньги с того дня, как мы стали жить вместе. Каждый излишек, всё, что нам не нужно было для жизни.

— Но… я не могу… А как же вы? Шахта не будет работать вечно. У вас не останется никаких сбережений!

Я каждый заработанный цент откладывала, чтобы сбежать далеко-далеко, в пустое будущее. А они каждый заработанный цент откладывали на то, чтобы моё будущее было лучше, чем то, что досталось им от родителей.

Я самый ужасный человек в мире.

Я рыдаю — и от благодарности, и от чувства вины.

— У нас всё будет в порядке, — говорит мама. — Шахта протянет ещё несколько лет.

— Мы сможем найти работу где угодно, — голос Рика звучит мягко и ровно. Мне он всегда казался монотонным, а на самом деле он нежный, как рисовый пудинг. — Где бы ты ни оказалась, мы сможем переехать туда и найти работу.

— Но ведь твой дом — здесь, — говорю я.

Рик удивлённо вскидывает брови.

— Мой дом там, где вы. Tu… eres mi casa[12]. Наверно, я что-то напутал, — он хмурится.

Я сжимаю их обоих в объятиях. Рик откашливается — очевидно, ему неловко. Но мне всё равно.

Я ошибалась.

Столько лет ошибалась.

Как же здорово ошибаться.

* * *
В канун Рождества я показываюсь на работе и вижу, как Бен поливает белым шоколадом веточку перечной мяты, опять бормоча себе что-то под нос. Похоже, он совсем не спал.

— Ты замечательный! — обхватываю его сзади.

Он вздрагивает.

— Что же я сделал?

— Рисовый пудинг! Он был просто идеален!

Бен осторожно накрывает мои руки своими.

— Это же ты его приготовила, помнишь?

— Только потому, что ты одолжил мне свою магию.

Наверно, я обнимаю его слишком долго. Нехотя выпускаю его из объятий и указываю на веточку перечной мяты.

— А это зачем?

— Я подумал, может, Кенди это понравится. Не знаю. Я не могу… ничего не получается. С ней ничего не выходит, — понурив голову, он усмехается так горько, что у меня сжимается сердце. — Может, у меня и нет никакой магии. Наверно, это всё глупости.

— Бен, я должна тебе сказать…

Игрушечный Санта приветствует нового гостя.

Поднимаюсь на цыпочки — и вижу макушку Джерри.

— Кенди! — зовёт он.

Вылетаю из кухни, гневно сверкая глазами.

— Ты пришёл извиниться?

Джерри смотрит на меня. Его взгляд спокоен, но он уже сжал кулаки.

— За что?

— За свою подружку! Если она решила пропустить смену в канун Рождества и свалить всё на меня, хотя я просила отгул ещё месяц назад, то могла бы хоть предупредить! Она не пришла, и Бену пришлось вызвать меня.

— Её здесь нет?

Я показываю пустую закусочную.

— Если бы она была здесь, тогда я тут зачем? Передай ей, что если она опять не появится, я позвоню Дотти.

Он подходит на шаг ближе, нависая надо мной. Не показывай, что ты боишься, Мария. Будь злой.

— Знаешь, где она может быть?

Я закатываю глаза.

— Чувак, она не моя девушка.

Его ноздри раздуваются, он наклоняется ещё ближе.

— Мария, — Бен опирается на дверной косяк, непринуждённо помахивая большой скалкой, — мне тут нужна помощь.

Он кивает Джерри:

— Передай Кенди, чтобы в следующий раз позвонила, если решит не приходить, ладно?

Джерри уносится прочь, а я падаю грудью на стойку. Сердце бешено колотится.

— Спасибо, — указываю на скалку Бена.

— Но где Кенди? Что это всё было?

— Она на полпути к станции Амтрак. Собирается пожить у старой школьной подруги. Рик забрал её сегодня в четыре утра, пока Джерри работал в ночную смену.

Когда я поделилась с мамой и Риком новым планом побега с использованием моих чаевых, но с Кенди в главной роли, они даже не колебались. При мысли об этом меня накрывает волна признательности к Рику — тихому, странному, нежному Рику.

— Она уезжает?

— Не уезжает, а уже уехала.

Бен идёт за мной на кухню. Я сую палец в миску с белым шоколадом и облизываю его.

— Ты ошибался. Ты — самый что ни на есть волшебник. Но людям не нужно вспоминать, как они себя чувствовали, когда были счастливы и спокойны в прошлом. Им нужна надежда, что они смогут почувствовать это в будущем. Порой единственное, что может помочь, — это, например, немного денег, которых хватит, чтобы сбежать.

Брови Бена поползли вверх.

— Ты отдала ей свои сбережения.

— Оказалось, что мне всё-таки не нужно срочно уезжать.

Его лицо — глаза, рот, брови, даже кривоватый нос — всё целиком превратилось в одну большую улыбку, когда он переспросил:

— Так ты не уезжаешь?

— Не раньше осени, когда пойду в колледж. Пожалуй, мне нравится Кристмас. И Рождество. В последнее время оно мне кажется особенно… волшебным.

Бен наклоняется ко мне, я поднимаю голову и жду, жду… как вдруг нас прерывает Санта. Хо, чёрт возьми, хо.

Может, Рождество мне и нравится, но Санта по-прежнему отстой.

* * *
Остаток дня пролетает в компании заезжих коммивояжёров и ещё большего, чем обычно, количества местных. Все хотят ещё разок попробовать блюда из нового рождественского меню Бена, как будто боятся, что оно вот-вот исчезнет. Раньше это был самый грустный рабочий день в году, но завтра намечается вечеринка. Мама и Рик освободятся, чтобы успеть к ужину. Мама даже приготовит тамале.

У нас с Беном никак не получается выкроить минутку, чтобы поболтать. Он слишком занят сегодняшними заказами и приготовлениями к Рождеству. Но он постоянно следит за мной взглядом, и мы то и дело обмениваемся улыбками, словно секретами. Когда уходит последний посетитель, мы оба чувствуем себя вымотанными и ошалевшими.

— Столько всего ещё надо сделать, — Бен почёсывает лицо, оставляя на щеке полоску муки. Я подхожу и стираю её большим пальцем.

Он опускает голову ниже, ближе.

Я прижимаю пальцы к его губам — очень нежным губам.

— У меня тоже есть работа, — смеюсь и убегаю прочь.

Закончив уборку в рекордный срок, я выскальзываю через главный вход. То, что я планирую, сделать будет непросто. Велика вероятность получить ожоги второй степени.

* * *
Сорок пять минут спустя, отделавшись всего одним небольшим ожогом, я стучу в заднюю дверь закусочной. Бен открывает, держа над головой скалку.

И смущённо опускает её.

— Я думал, это парень Кенди.

— Ха! Нет. Идём со мной.

— Куда мы…

— Просто идём со мной!

Я лезу наверх. Благополучно добираюсь до крыши и слышу, как металлическая лестница поскрипывает под ногами Бена. Потом показывается его улыбающееся лицо. Я протягиваю ему руку, чтобы помочь подняться.

И не отпускаю, когда мы подходим к краю крыши и смотрим вниз, на Кристмас. Красота, которой я всегда любовалась, глядя вверх, в небо, сегодня спустилась на улицы нашего старого городка. Энджел и несколько других ребят из шахты заканчивают устанавливать громадную рождественскую ёлку посреди парковочной площадки на заправке. Она светится и блестит в ночи. Лорна выходит и начинает на них кричать, а потом заливается смехом и раздаёт бесплатное пиво. Постепенно к ним присоединяется ещё больше народу, и сверху Кристмас больше не кажется просто жалким поворотом на автостраду. Он выглядит как тёплое, счастливое место. Выглядит… в общем, как Рождество.

Я оттаскиваю Бена от края и подвожу к картонной коробке, которую поставила перед шезлонгами. Коробка накрыта скатертью в красно-белую клетку. Сверху на ней лежат две карамельные трости, стоят две кружки, чайник и баллончик взбитых сливок.

Мы садимся. Продолжая держаться за руки.

— Обожаю канун Рождества, — говорю я. — По-моему, ожидание веселее всего. Похоже, я потеряла это чувство. Ощущение, что еда, традиции, случайная дата в календаре могут стать особенными, потому что мы сами так решили. Потому что мы делаем их особенными. Не только для нас самих, но и для других. Всю жизнь люди вокруг делали для меня что-то особенное, даже когда я этого не замечала. И ты так тяжело работал, чтобы сделать жизнь особенной для всех, кто заходит в эту нелепую закусочную. А кто же сделает жизнь особенной для тебя?

Бен опускает глаза, застенчиво моргая. И моё сердце наполняется тем, что, пожалуй, нельзя назвать духом Рождества, но по ощущениям очень похоже на гимн «Радуйся, мир».

— Что бы ты приготовил самому себе? — толкаю Бена локтем, чтобы был повод придвинуться к нему ближе. Мои практические занятия по подталкиванию не прошли даром и наконец-то дают результат.

— Не знаю. У меня не так много счастливых воспоминаний, которые можно было бы использовать.

— Ну так вот, я создаю для тебя счастливый момент. Сегодня. Прямо сейчас. Только не забывай, что я не волшебница.

Я заливаю воду в кружки со смесью для горячего шоколада.

Он смеётся, распаковывая карамельную палочку, чтобы помешивать какао. Я беру баллончик и выкладываю сверху горку взбитых сливок.

— Если я — имбирное печенье, то ты — чашка горячего какао. Она радует в такую холодную ночь, как сегодня. Мы можем назвать это «Горячее какао Бенджи».

— Я не Бенджи.

— А кто же тогда? Скажи!

Он улыбается, слизывая сливки из уголков рта.

— Это фамильное имя. Так звали персонажа одного известного рассказа. Он сначала был злым, но потом осознал, сколько горя сам себе причинил. И поклялся идти вперёд, стать добрым, делать добро и оставаться с Рождеством в сердце весь год…

— Dios mío. Бен — это сокращение от Гринча?

— Нет! От Эбенезера. Из повести Диккенса[13], кажется? И… ты ведь знала, о чём я говорил всё это время, правда?

Я смеюсь, и он присоединяется ко мне.

— Иногда в тебе больше специй, чем сахара, — говорит Бен.

— Ты же повар. Ты любишь специи. Но я буду продолжать звать тебя Беном, если можно. А то полное имя звучит так, будто ты старик.

— Конечно. Кстати, это какао — лучшее в моей жизни.

— Обманщик.

— Ты уверена, что не хочешь пойти со мной в кулинарную школу?

Фыркаю, поднимаю кружку и чокаюсь с ним.

— Совершенно уверена. Но, возможно, мы найдём место, где колледж и кулинарная школа будут рядом, — улыбнувшись, подношу чашку ко рту и делаю большой глоток, чтобы успокоиться. — Разве хоть одна девушка, попробовав твоё имбирное печенье, согласится променять его на что-нибудь другое?

— Это что, особый подкат от официантки?

— Да. Именно так.

А потом, когда канун Рождества превратился в Рождество, ожидание стало реальностью. Мы поцеловались, и вкус поцелуя был, как какао со взбитыми сливками. Он был полон надежды, счастья и волнения. Именно таким, каким и должен быть поцелуй с Беном — наши губы улыбались вместе.

* * *
Если вы будете искать в интернете «город Кристмас, США» (ничего страшного, у каждого своё хобби), вы не найдёте мой дом. Кристмас — это даже не город. Так, поворот на автостраду.

Вы не найдёте Энджела, который с улыбкой и гордостью показывает свои новые картины — единственные нерождественские объекты на стенах закусочной. Вы не найдёте Лорну, которая открывает в Кристмасе книжный клуб и спрашивает у Бена, что лучше подать в качестве закусок на открытие. Вы не найдёте нашу семью, которая сидит на диване и смотрит «Бонанца» в переводе на испанский (эти DVD мы с мамой подарили Рику на день рождения).

Вы не найдёте Кенди. И Джерри, кстати, её тоже не найдёт.

И вы не найдёте нас с Беном, сидящих на крыше, разговаривающих, смеющихся и строящих планы в нашей тёплой, дружелюбной, полной надежд статистически обособленной местности.

Не важно, сможете ли вы найти мой дом.

Главное, что я сама его нашла.

Примечания

1

Christmas (англ.) — Рождество.

(обратно)

2

Административная единица США, которую создают раз в десять лет в рамках переписи населения; аналог населённого пункта.

(обратно)

3

Feliz Navidad (исп.) — «Счастливого Рождества». Песня, написанная в 1970 году пуэрториканским певцом Хосе Фелисиано. Один из классических музыкальных символов Рождества и Нового года в США.

(обратно)

4

О боже! (исп.)

(обратно)

5

Рождественский салат (исп.).

(обратно)

6

Рождественский салат! Мама всегда… (исп.).

(обратно)

7

Пожалуйста, доченька, подай заявку. Ради твоего будущего (исп.).

(обратно)

8

Бабушка (исп.).

(обратно)

9

Большое спасибо. Всё было была очень вкусно. Мне понравилось (исп.).

(обратно)

10

Я учу испанский. Чтобы говорить с тобой. Потому что… люблю тебя (исп.).

(обратно)

11

Отлично (исп.).

(обратно)

12

Ты — мой дом (исп.).

(обратно)

13

Эбенезер Скрудж — персонаж повести Чарльза Диккенса «Рождественская песнь».

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***