Детектив Шафт [Эрнест Тайдиман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эрнест Тайдиман Детектив Шафт

Глава 1

На углу Тридцать девятой улицы Шафт свернул на восток. Он направлялся к треугольному зданию, зажатому между Бродвеем и Седьмой авеню. Он был здоров, спокоен и уверен в себе. Шафт шел уже давно – из района западных двадцатых улиц, где находилась ее квартира, но прогулка доставляла ему удовольствие. В эти утренние минуты на Манхэттене было еще прохладно. К серой утренней свежести примешивались ароматы кофе, бекона, яичницы, гренков, выдуваемые из кафе усталыми кондиционерами.

Шафт быстро шагал и думал о ней. Она просто сумасшедшая. Потрясающе красивая и сумасшедшая. Когда они ужинали в ресторане, на ней был оранжевый парик и длинный пурпурный балахон, вроде попоны на кляче, которая таскает тележки с туристами в Центральном парке. Такое уж у нее было настроение. И он сам стал частью ее настроения.

Домой он не попал. Она его не отпустила. Но в семь тридцать, налив ему стакан апельсинового сока из пакета, стала выпроваживать. Ночь была для них, но день – для горничной.

– Пожалуйста, Джон, выметайся поскорее.

Он завязывал шнурки сидя на кровати.

– Ты считаешь, горничной есть дело до твоей морали? Все, что ее заботит, – двенадцать баксов в день и чаевые.

– Говорю тебе: торопись.

И Шафт вымелся. Времени оставалось еще полно. Ехать переодеваться домой в Гринвич-Виллидж не стоило: костюм на нем был новый, он надевал его всего несколько раз в ресторан. Чтобы убить время, он решил пройтись до Таймс-сквер пешком – большой чернокожий человек в легком сером костюме, быстро шагающий по утреннему городу. На пересечении Тридцать девятой и Бродвея он остановился перед красным светом светофора. Мимо, пыхтя, проезжали первые грузовики.

Шафт перевел взгляд с грузовиков вверх, в сторону Таймс-сквер.

Сняв офис на Таймс-сквер, он заимел стол, стул, этажерку и некоторые надежды. В первые дни он таращился из окна и никак не мог определить, на что это похоже. Под конец решил, что Таймс-сквер – это гигантская машина с пинболом. Самый большой в мире и самый коварный игровой автомат. Ранним утром, как сейчас, он был никому не нужен – лежал внизу пыльный, грязный и мертвый. Но около шести часов вечера в щель опускали десять центов, и адская машина оживала. Колеса, рычаги, цепи приходили в движение, лампочки загорались. Сверкающие металлические шары начинали с грохотом метаться по блестящим дорожкам, силясь увернуться от ловушек. На горящем табло ежесекундно менялся счет. В этом была какая-то чертовщина – огромный игровой автомат, притяжению которого невозможно сопротивляться: пойди укради еще денег из кошелька своей мамочки, и в этот раз ты выиграешь миллион.

Шафт любил смотреть вниз. Ему нравился Таймс-сквер: подходящее место для офиса.

Шафт стоял и ждал, пока загорится зеленый. Его органы чувств жадно выхватывали из воздуха долетавшие сюда флюиды Таймс-сквер. Он вдруг ощутил легкое и неясное беспокойство. Что-то было не так. Эти несколько кварталов в начале Бродвея почти стали его домом. Он знал их как свои пять пальцев. Ему казалось, что здесь всегда ждут его возвращения. Шафт ступил на проезжую часть и плавно двинулся мимо застывшего перед зеброй помятого "доджа". Грация его движений выдавала в нем здорового тренированного человека, которого никогда не подводят ни нервы, ни мускулы.

– Люблю на тебя смотреть, когда ты встаешь с постели и идешь в ванную или подходишь к окну, – говорила она, прижимаясь щекой к его плечу и лаская ему грудь. – Ты похож на ягуара или пантеру, выходящую из логова.

Шафт выпустил в потолок струю дыма. В темноте она не видела, как он улыбнулся. Ее рука скользнула вниз, на железно-мускулистый панцирь его живота. Было, вероятно, около пяти часов утра. Она довела его до изнеможения. Ненормальная.

Мысль о ней, как и запах ее духов, неотступно преследовала его. Шафт не сводил глаз с такси, воровато крадущегося через зебру, вопреки красному сигналу светофора. Молочно-голубые глаза водителя затуманены не то усталостью, не то сигаретным дымом. А может, и ненавистью к пешеходам, которые только и способны, что тормозить движение. Паршивый сукин сын! Шафт пригвоздил его к асфальту своим тяжелым взглядом – такси замерло на месте. Давно бы так. Когда-нибудь он купит прогулочную трость из шведской стали – увесистую и длинную, – чтобы доставала до фар таких вот засранцев, которые слишком торопятся. Уж от него им не будет пощады.

Становилось жарко. Шафт взглянул на свой "ролекс", который носил циферблатом вниз на левом запястье. Семь минут девятого. Слишком рано.

Она вытащила его из постели, заставила принять душ, бегло поцеловала на прощанье и вытолкала за дверь. Шафт не жаловался на память, но никак не мог запомнить, что именно по средам приходит горничная. Еще он не мог понять, почему девушка с такими способностями и с таким телом не желает об этом забывать.

Снова неясное беспокойство, которое он впервые почувствовал полквартала назад, всколыхнулось где-то в желудке. Лицо Шафта – маскарадная маска жареного какао-боба, с крупными и мягкими чертами – слегка нахмурилось. Он замедлил шаг. В чем дело, черт возьми? Он пошарил глазами по Бродвею – никого и ничего подозрительного. На углу Сорок первой улицы и Бродвея, возле обувной мастерской Драго, стояли трое его знакомых – цветные парни в одинаковых рабочих халатах зеленого цвета. Они пили кофе из бумажных стаканчиков. Кофе, скорее всего, они купили у Вилана на углу Сорок второй или дальше – между Сорок третьей и Сорок четвертой у Шраффта. Они отлично его знали, но сейчас сделали вид, что не замечают.

Еще несколько пуэрто-риканских чумазых ребятишек суетились вокруг своих мешков с тряпьем, которые они целыми днями таскают по улицам. Больше никого рядом не было.

Обернувшись, Шафт оглядел Бродвей до пересечения с Седьмой авеню – тоже все как всегда. Обычное движение на перекрестках. Вот длинный "флитвуд" ползет куда-то забрать своего пассажира. Шофер как шофер. Заднее сиденье свободно. Но беспокойство отчего-то не отпускало его. Нырнув на Сороковую улицу, Шафт вошел в кабинку телефона-автомата.

– Девять-шесть-семь-пять, – ответила секретарша в его офисе.

– Доброе утро, Милдред. Это Шафт. Кто-нибудь звонил?

– Где вы были всю ночь?

– Милдред...

– Кто-то очень хочет с вами поговорить, – затарахтела она. – Я сказала, связаться с вами пока нельзя.

– Кто это был?

– Они не представились. Я спрашивала, но они не сказали. Вы же знаете, я всегда стараюсь узнать имя или номер.

– Знаю. Мужчина или женщина?

– Мужчина. Мужчины. Двое, кажется.

– Они что-нибудь передали?

– Они сказали, чтобы вы, как только объявитесь, оставили номер, по которому с вами можно связаться. Сказали, что это очень важно.

Шафт мысленно перебирал все дела, которыми в последнее время занимался.

Три развода. Пара мелких краж. Один клиент подозревает делового партнера в намерении поджечь их общий склад. Две претензии к страховым компаниям в Гарлеме; судебный исполнитель сам боится туда пойти. Ничего слишком важного или срочного. Кто же это названивал всю ночь?

– Вы не узнали номер телефона?

– М-м... Простите, нет.

– Да ладно, ничего. Милдред, послушайте. Если они еще раз позвонят, скажите, что я еще не объявился.

– Хорошо.

– Спасибо. Мы позже с вами поговорим.

– Э-э... мистер Шафт...

– Да?

– Сколько стоит выследить неверного супруга?

– Ну... Смотря кто это, долго ли придется следить, какие доказательства нужны – фотографии там или еще что-нибудь... А что? Зачем вы спрашиваете?

– Для себя. Мне кажется, Эмиль мне изменяет, а вы – единственный частный детектив, которого я знаю.

Шафт улыбнулся:

– Сколько ему лет?

– Шестьдесят три, но он еще вовсю таращится на женщин.

– Все равно бегает он уже не слишком быстро, и поэтому я предоставлю вам скидку. Ладно, позже поговорим.

– Я передам ему ваши слова.

Она положила трубку, прежде чем он успел запротестовать.

Бедный Эмиль. Из последних сил волочится за какой-нибудь мини-юбкой и еще попадает на крючок к частному детективу. Со скидкой!

Бедный Джон Шафт. После того как его ни свет ни заря выбросили на улицу, словно негодный, продавленный матрас, он еще вынужден ломать голову над тем, кому он так срочно понадобился. Хорошо, что он не повез ее к себе домой. Там бы его обязательно нашли. Ему была необходима такая безумная ночь, чтобы стряхнуть с себя накопившееся напряжение.

Шафт продолжал свой путь.

Когда он проходил мимо мастерской Драго, чистильщики обуви подняли головы и закивали в такт движениям своих щеток, губок и бархоток. Ни один из них не улыбнулся – значит, они что-то видели. Ему придется вернуться сюда и выяснить, наконец, в чем дело. На углу Сорок второй улицы Шафт купил у слепого продавца свежий номер "Таймc" и вошел в кафе Вилана.

– Стаканчик черного без сахара.

– Черного без сахара, – с улыбкой повторила барменша.

"Что за чертова у них работа, – сочувственно подумал Шафт, – всю ночь стой за прилавком и вдобавок улыбайся".

– Спасибо. Заплатите в кассу, пожалуйста.

Десять или восемь лет назад Шафт поджидал бы ее на углу, чтобы вырвать из рук сумку, полную мелочи. Он ограбил бы ее и убежал. Он побежал бы на Сорок вторую улицу, где всегда можно затеряться в толпе, а затем в парк Публичной библиотеки. Там бы он рассовал мелочь по карманам, а сумку выкинул бы в кусты. Или в урну – чтобы не засорять Нью-Йорк. Тогда она вряд ли стала бы скалить зубы. Теперь же вот улыбается стоящему перед ней новому клиенту – высокому темнокожему человеку в сером костюме, голубой рубашке с красным шелковым галстуком. Он дал ей четверть доллара на чай, как постоянный посетитель, – как обычно давая тем, что ждали его, орудуя щетками, в обувной мастерской.

– Эй, Джон!

– Здорово, приятель.

– Привет, Джонни.

– Здравствуй.

Он поздоровался с каждым из чистильщиков, пройдя вдоль всего ряда, и уселся на последний высокий стул. Он не выйдет отсюда, пока эти ребята не расскажут ему, что им известно. Сейчас кто-нибудь подойдет.

– Спасибо, сэр. Желаю вам хорошего дня.

Еще один не выдержал и дал двадцать пять центов чаевых старику-чистильщику.

Вообще, самому младшему из них было далеко за сорок, и нюхать гуталин и драить чужие ботинки он, конечно, будет до смерти.

– Сэм, осторожно, болван! Носки мне измажешь, – раздался недовольный голос одного из клиентов.

Шафт посмотрел туда: голос принадлежал белому брокеру, на вид раза в два младше Сэма.

"Сэм, какого черта ты это терпишь? – мысленно возмутился Шафт. – Почему ты не отхватишь ему ноги? Тогда и носки будут не нужны, правда? Тебе следует искалечить хоть одного такого сукина сына. Сэм, ты слышишь?"

Сэм не слышал. Шафту иногда казалось, что над всеми чистильщиками обуви произвели одну незатейливую хирургическую операцию: им удалили яйца и вставили по две круглые баночки с ваксой – одну черную, вторую коричневую. Таким образом из нормального мужчины получился этакий вечный мальчик-чистильщик.

Разорвав полиэтиленовую обертку "Таймс", Шафт швырнул ее в урну. Когда он снимал бумажный кружок со стаканчика с кофе, несколько капель пролились ему на брюки. Ничего, пятен не должно остаться: костюм темный, а кофе у него без сливок и сахара. От черного кофе пятен не бывает. Развернув газету, он пробежал глазами заголовки на первой странице. Ему не слишком часто доводилось читать газеты, но он знал, что если читать все подряд, то до важнейших событий так и не доберешься, особенно в "Таймс".

– Их было двое, – зашептали снизу. Тощий седой чистильщик начал наносить на его туфли первый слой ваксы.

Шафт невидящим взглядом уставился в газету.

– Они хотели видеть тебя срочно. Спрашивали, где тебя можно найти. М-м... – Старик забормотал что-то неразборчивое, так как от кассы отошел его предыдущий клиент и приблизился к ним. Уронив десять центов в подставленную ладонь чистильщика, он поспешил к выходу. Тот так и застыл с протянутой рукой. Десятицентовик лежал в его грязной мозолистой ладони – песчинка в море морщин. – Благодарю вас, сэр.

Его товарищи, занятые полировкой отремонтированной обуви, презрительно загудели.

– Что ты за дешевка, Чарли! – бросил один из них. – Когда-нибудь за пятнадцать центов он будет иметь тебя целый день.

Монета исчезла в тощем кармане зеленого в пятнах ваксы халата.

– Ладно. Пусть на эту сволочь упадет небоскреб, – сказал Чарли, снова склоняясь над тупоносыми ботинками Шафта.

– Они знают меня? – спросил Шафт.

– Похоже, знают.

– Копы?

– Да нет.

– А кто?

– Они из Гарлема.

Гарлем... Призрачная цивилизация, отделенная стеной страха от остального города. Шафт своими большими грубыми руками держал газету раскрытой на развороте, где помещалась редакторская статья. Ладони у него были широкие и розовые, с тыльной стороны покрытые сетью толстых вен. На правой руке был двойной шрам в виде седла. Этот шрам являлся прямым продолжением шрама, который тянулся наискось через весь лоб. Редко кто это замечал. Замечали в основном женщины в постели. Когда при свете дня Шафт подносил сигарету ко рту, становилось видно, что шрамы на лбу и на руке совпадают. Если Шафт был хорошо знаком с женщиной, он мог рассказать, как когда-то в уличной драке велосипедная цепь вихрем взвилась над его головой, и он едва успел защитить рукой глаза. "Где это произошло?" – спрашивала она. "В Гарлеме, – отвечал Шафт. – Я хотел убить этого сукина сына, но он чуть не убил меня".

– А я их знаю?

– Тебе бы следовало.

Шафт не торопил старика. Он давал ему время поиграть в конспирацию, почувствовать собственную значимость и значимость того, что тот знал. Это было необходимо, но страшно долго. Шафта сейчас не особенно заботило, кто это был, – они разыщут его в любом случае. Его интересовало другое – зачем. Их пока тайные для него мотивы уже внесли напряженность в его отношения с чистильщиками. Шафт шкурой чуял опасность.

– Мафия?

– Вроде... Но не эта. – Чарли кивком указал на итальянцев – менеджера и старшего мастера, обсуждавших что-то в глубине мастерской. – Гарлем, говорю тебе.

"Да в Гарлеме кого только нет", – подумал Шафт.

Чарли закончил полировку и легонько постучал по носкам сияющих ботинок – обычный сигнал клиенту, что его обувь в порядке.

Шафт мягко спрыгнул со своего насеста, заплатил в кассу тридцать пять центов, а еще двадцать пять центов и номер "Таймc" вручил чистильщику. Когда старик засядет с этой газетой в туалете, он найдет десятидолларовый банкнот, распростертый поперек статьи главного редактора о Никсоне. Эти десять долларов, как и сумму, что он заплатил за чистку ботинок, Шафт был намерен взыскать с неизвестных, которые его разыскивали и которые заставили его потратиться.

Шафт достал из нагрудного кармана большие черные очки с толстыми стеклами. Перед прозрачной стеклянной дверью мастерской он помедлил, сдвигая на лоб серую соломенную шляпу. Не успел он толкнуть дверь, как прямо напротив, у тротуара, затормозил зеленый "плимут". Водитель повернул в его сторону плоское тупое лицо. Шафт не помнил имени этого человека, но лицо было знакомым – по 17-му отделу полиции города Нью-Йорка. Несмотря на то что оба были в черных зеркальных очках, Шафт почувствовал, как их глаза встретились. Человек в автомобиле кивнул. Он ждал, наверное, что Шафт подойдет к нему и заговорит, а все чистильщики будут наблюдать эту милую сцену. Чертов ублюдок!

Шафт выскочил из мастерской и почти побежал на север. Сначала какие-то люди из Гарлема, потом полиция... Что, черт возьми, происходит? Он должен это выяснить, прежде чем иметь дело с кем-либо из них. Он не пойдет на свидание с голыми руками.

– Джонни? – окликнули его из машины. Шафт не обернулся, лишь прибавил шагу.

Сейчас налево. Пусть он окажется в потоке транспорта, пусть эти мерзавцы сигналят, а 17-й отдел любуется на него в зеркале заднего вида. На Сорок второй улице, между Седьмой и Восьмой авеню, есть два отличных здания со множеством входов и выходов, где можно замести следы. Оттуда же можно и позвонить.

Они появились с двух сторон, когда он пробегал мимо спуска в подземку на углу Сорок второй и Бродвея – еще двое из 17-го отдела, причем один – аж лейтенант уголовного розыска. Надо же, как их приперло! Шафт мог либо проскользнуть между ними и бежать, либо остановиться и узнать, что им надо. Он выбрал второе.

– Здравствуй, Шафт, – заскрипел лейтенант Андероцци, напряженно ожидая, что тот сейчас даст деру. Это был костлявый серолицый человек с острыми черными глазками, как у фокстерьера. Ростом он был не ниже Шафта – около шести футов, но гораздо тоньше. С виду лейтенант походил на складной нож для разрезания линолеума. Большой нос в виде клюва довершал сходство.

– Доброе утро, лейтенант. Что-то ты сегодня рано.

– Это смотря когда начинать. Мне сдается, уже поздно.

– Хорошо, лейтенант, что-то ты сегодня поздно.

Увидев, что Шафт и не думает бежать, Андероцци расслабился. Рядом стоял второй полицейский и смотрел куда-то поверх левого плеча Шафта. Шафт догадался, что сзади подходит третий. Он в ловушке. Из подземки валила толпа, сталкивалась с их неподвижным островом из четырех человек, и обтекала его.

– Пойдем в машину, Шафт. Мне нужно с тобой поговорить. Это всего на пару минут.

В голосе Андероцци не было ни угрозы, ни требования, звучала скорее просьба. Шафт соображал, что предпринять: послать его к черту, согласиться сразу или потянуть резину? Наконец он решил сделать беседу как можно более неприятной для лейтенанта. Он был очень зол.

– И что же случилось?

– Я скажу тебе в машине.

– Нет, здесь.

– В машине.

– Здесь.

– Нет.

– Тогда катись со своими разговорами!

Если они хотят арестовать его, пусть делают это здесь, на углу. Он не желает возвращаться в машину в теплой компании троих белых копов на виду у всей мастерской Драго.

– Шафт, – продолжал нудить Андероцци, – на две минуты.

– Я слушаю.

– Только не на улице.

– Знаешь что, лейтенант, если ты хочешь что-то мне сказать – говори. Если хочешь спросить – спрашивай. Если хочешь поговорить, позвони мне в офис, и я назначу время. Но ни тебе, ни твоим людям не удастся затащить меня в вашу машину, пока я не узнаю, зачем, куда и на какое время мы поедем. И пока у меня не будет возможности сообщить обо всем этом еще кое-кому.

– Да ладно тебе, Джон, из-за чего ты так всполошился? Расслабься.

– Ты устраиваешь за мной погоню, как будто я ограбил Федеральный банк, и еще спрашиваешь, чего я всполошился.

– Лейтенант, – подал голос один из полицейских.

– Заткнись! – резанул Андероцци. Он был острый ножик, а его подчиненный – большой кусок сыра. – Иди к машине. Оба идите.

Полицейский ушел. Шафт почувствовал, что угроза за спиной испарилась.

– Хорошо, Джон. Давай поговорим здесь. – Лейтенант не боялся, что кто-то подслушает. Он, как и его собеседник, знал в лицо всех белых и цветных в Нью-Йорке, чьих ушей стоило опасаться. Шафт и Андероцци смотрели в разные стороны. – Они ищут тебя по всему городу. Удивительно, как ты сумел добраться до центра и не встретить их.

– Я шел пешком.

– Да, видимо, поэтому. Только ты да еще восемь идиотов ходят в этом городе пешком.

– Иногда я бегаю.

– Я тоже. Так вот, я получил приказ бежать к тебе и спросить, не хотят ли они нанять тебя для чего-нибудь, о чем мне следует знать.

Лейтенант подождал, но Шафт лишь буркнул:

– Продолжай.

– Скажи мне прямо, Шафт. Что-то происходит?

– С чего ты взял?

Лейтенант Виктор Андероцци, начальник уголовного розыска 17-го отдела полиции города Нью-Йорка, тяжело вздохнул. Взяв Шафта под руку, он завернул за угол и повел его по Сорок второй улице в направлении Шестой авеню.

Два человека прогуливались под руку в центре Нью-Йорка, словно двое ученых в Сорбонне.

– Знаешь, Джон, лет тридцать назад я любил ездить на север рыбачить. Мы ездили с отцом. У нас была дырявая резиновая лодка, и я вычерпывал из нее воду консервной банкой. Мы ловили карася, окуня, леща, щука иногда попадалась... Да, в те времена я любил рыбалку. Теперь я ее ненавижу. Меня тошнит при одной мысли о рыбалке. Дело в том, что последние тридцать лет я только тем и занимался, что закидывал удочку в человеческое нутро. Я выудил кучу ржавых банок, дырявых камер и прочего дерьма.

Мимо прошла парочка голубых, которые направлялись в мужской туалет круглосуточного кинотеатра между Седьмой и Восьмой авеню. Они было заулыбались, увидев, как нежно Андероцци поддерживает Шафта под руку. Но под свирепым взглядом Андероцци их улыбки вмиг исчезли.

– Я ненавижу ловить рыбу. Но я обязан ходить на рыбалку и обязан смотреть, что там теребит мою наживку на дне черного озера.

– Как поэтично! Шекспир отдыхает, Вик.

Они стояли у магазина музыкальных инструментов и рассматривали в витрине черные и белые рояли, словно собрались купить какой-нибудь с рассрочкой в тридцать лет.

– Не смейся. Я всегда говорю так с моими детишками, прежде чем задать им хорошую норку.

– Я тебе не сынок. И ты не на рыбалке.

– Да уж!..

– Ты, наверное, не поверишь, если я скажу тебе, что сам ничего не знаю. Я знаю только, что какие-то люди из Гарлема искали меня всю ночь. Ведь ты не поверишь?

– Поверю.

– Молодец. Больше мне нечего тебе сообщить. Я сам теряюсь в догадках.

– Слушай, пойдем на другую сторону, купим жареных орешков. Я их обожаю.

Они перешли на противоположную сторону Шестой авеню, где был магазин "Лучшие орехи для вас".

– Ты что, хочешь отогнать меня подальше от Таймс-сквер? – спросил, усмехаясь, Шафт.

Лейтенант не ответил. Купив Шафту четверть фунта фисташек, а себе жареных кешью, он снова потащил его через улицу. Они пошли в Брайнт-парк, где вокруг Публичной библиотеки с ее бесценным литературным собранием спят бродяги и воркуют гомосексуалисты.

Было еще рано, и они без труда нашли свободную скамейку.

– Понимаешь, вон в той выгребной яме, – Андероцци кивнул на север, в сторону Гарлема, – рванула какая-то бомба. – Он одновременно жевал, глотал и говорил. – Всплыло все дерьмо. Я слышал об этом от многих полицейских – белых и черных. Мафия, исламисты, престарелые гангстеры, новые бандиты, цветные боевики – все. Все готовятся к войне. А все копы только об этом и говорят. И еще – они страшно напуганы. Я в жизни никогда не видел столько испуганных копов.

– И что же они говорят?

– Что грядет беспредел. Через неделю или около того кровь будет литься повсюду – здесь и там.

Шафт удивленно присвистнул.

– Но почему?

– Не знаю, черт бы меня побрал! Ну а ты? Ты должен знать. Бандиты весь город перевернули, чтобы тебя найти.

Шафт задумался. Война? Но в Гарлеме нет сейчас ни одной группировки, способной вести войну. Хотя многие жаждут драки. Устраивают взрывы на рынках и магазинах, угрожают... Бандиты есть бандиты...

– Ну, вообще-то... Беспредел, конечно, может когда-нибудь начаться, – произнес он с сомнением в голосе.

– Послушай, это тебе не революция, которая действительно "может когда-нибудь начаться". Это будет уже сегодня вечером, завтра, в крайнем случае – послезавтра. Понимаешь? И я обязан этого не допустить. У меня приказ.

Шафт посмотрел вокруг, чтобы убедиться, что никто не подглядывает, и швырнул скорлупу от фисташек в кусты. Да, Андероцци прав. Но у него своя правда, как у всякого другого – своя.

– Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты узнал, в чем дело. Я позвоню тебе, – Андероцци отвернул рукав своего коричневого спортивного пиджака и взглянул на золотые часы, – в девять часов вечера. Идет?

– У меня тоже к тебе просьба.

– Ну?

– Никакой слежки. Иначе я отказываюсь иметь с тобой дело.

– Ладно, договорились.

У выхода из парка Шафт оглянулся: тощий серый человек кормил с руки орехами тощую серую белку.

* * *
Он быстро шагал на север по восточной стороне Шестой авеню. Краем глаза Шафт ловил отражения улицы в витринах: "хвоста" за ним не было. Витрины показывали людей, снующих меж магазинов в обнимку с кое-где протекающими бумажными пакетами для продуктов. Для Шафта они были неинтересны, особенно сегодня утром. Было только девять часов, а ему уже порядком досталось.

За ним охотились, угрожали, окружали, читали ему лекции – и все это за час с небольшим. Хуже всего, что его вынуждали играть по чужим правилам. У Шафта было ощущение, будто его вытолкали на сцену без единой репетиции, и вот он один стоит на виду у враждебной толпы зрителей и не знает, что представлять. Нет, сегодня определенно не его день.

Когда он шел по Сорок третьей улице, ему в глаза бросилась реклама магазина электроники: "Фишер, Боген, Гаррард". Итак, у него есть три пути. Он может залечь в Гринвич-Виллидж, покуда все само собой не прояснится. Он может начать наводить справки, и тогда они столкнутся нос к носу. (Как бы это не вышло ему боком.) И наконец, он может начать свою игру и отыграться за сегодняшнее неудачное утро. Конечно, Шафт склонялся в пользу последнего пути. Мысль о мести грела ему душу. Месть будет его топливом, движущей силой. Он растолкует мерзавцам, что, если кому-то понадобился Джон Шафт, он должен сначала заслужить его интерес, а затем уже обратиться к нему с подобающим почтением. Он объяснит им, что Джон Шафт не терпит грубости, наглости и принуждения. Короче, он научит их хорошим манерам.

Обогнув угол Сорок шестой улицы, Шафт свернул на запад. Здесь он пошел медленнее, вглядываясь в прохожих. Каждое из увиденных лиц поступало в банк его памяти. Машины, ползущие на восток сквозь первую утреннюю пробку, тоже подвергались осмотру.

Попасть в здание, где находился его офис, можно было несколькими путями. Шафт уже давно их все изучил. До одного входа нужно было идти еще полквартала. Второй был за углом, напротив Таймс-сквер. Третий был черный ход, который вел на пожарную лестницу. Обувной магазин на углу скрывал четвертый вход. Пятый находился позади лавки, где официально продавали сексуально-просветительскую литературу, а из-под полы – порнографические журналы и фотографии.

Продавец за кассой молча кивнул. Он не в первый раз видел IIIафта, проникающего в здание этим маршрутом. Никто из покупателей, выбиравших товар, не поднял взгляда на Шафта. У посетителей таких магазинов не принято рассматривать друг друга.

За дверью с надписью "Служебный вход" начинался длинный, узкий коридор. Шафт быстро прошел по коридору, минуя офис, склад и туалет. В конце было двадцать ступенек вниз и еще одна дверь. Отодвинув засов, он открыл ее и заглянул в тускло освещенный подвал. Никого. Минуту спустя он выбрался из подвала через пожарный люк под лестницей. От вестибюля его отделяла последняя дверь, снизу металлическая, сверху стеклянная. Шафт поднялся на пять ступенек и, распластавшись по пыльной стене, заглянул в вестибюль. Возле лифтов толпились пассажиры. Лифтер работал без передышки. Несколько стенографисток покупали сигареты и жвачку.

А вот и он, паршивый сукин сын! Шафт глазам своим не верил: неужели у них до сих пор такая мода? Длинный, худосочный негр в коричневом двубортном пиджаке на два размера больше, чтобы не оттопыривался, если у тебя за поясом пистоль 38-го калибра. Парень делал вид, что рассматривает книги на стеллаже. Продавец, наверное, беспокоится, как бы этот тип не стащил чего-нибудь. Может быть, при виде негра беспокойство испытывали все посетители, входящие в обшарпанный вестибюль. Офисы в здании арендовали адвокаты средней руки, мелкие кинопродюсеры, биржевые спекулянты и частный детектив Джон Шафт, который сейчас одним глазом следил за негром, а другим – за происходящим вокруг.

Значит, они рассчитывали, что простофиля Джон Шафт войдет в здание и поднимется в лифте вместе с книголюбом. А второй встретит их наверху. Все очень просто. Говнюки вонючие!

Шафт осторожно отворил дверь и вошел в вестибюль. Десять ступенек отделяли его от спины парня в пиджаке. Он подождал, пока лифтер упакует очередной груз и снова отвернется к входным дверям. Если он увидит его и поздоровается, все пропало. И вот лифтер отвернулся. Теперь настал момент двигаться. Будь она здесь, он показал бы ей пантеру! Шафт тремя пружинящими прыжками преодолел расстояние до худосочного. Когда носок его левой ноги еще касался последней ступеньки, его правая рука – ладонью вниз, пальцы крепко сжаты – как копье врезалась в коричневую спину. Удар был нанесен с расстояния точно в восемь дюймов и поразил расслабленную жертву чуть ниже ребер, вызвав у нее разрыв почки.

– А-а... – застонал парень и начал складываться на манер марионетки, у которой обрезали нитки.

Одной рукой Шафт подхватил его за талию, а второй стал нащупывать под пиджаком оружие. В табачном киоске Марти продолжал выдавать стенографисткам сигареты и жвачку.

– Привет, Джим, – поздоровался Шафт с лифтером.

– Доброе утро, мистер Ш... А что это с?..

– Это мой друг. Он припадочный. Наверху я дам ему попить водички, и все пройдет.

– Конечно, мистер Шафт. Минутку, ребята. Здесь больной. Садитесь в этот лифт, сэр.

В лифте Шафт нажал кнопку третьего этажа, вынул револьвер у попутчика и засунул его себе в задний правый карман. Древний армейский кольт 45-го калибра. Они воображают, что сейчас тридцать второй год, что ли? Идиоты.

На третьем этаже, вытащив обмякшее тело из лифта, он поволок его к своему офису. Через несколько секунд прибудет следующий лифт и в коридоре будет полно народу. Шафт прислонил свою ношу к стене напротив двери офиса, громко постучал и отступил в сторону.

– Эй, какого черта... – Голова, высунувшаяся из двери, вытаращила от изумления глаза.

И в этот момент на нее гильотиной обрушилась ладонь Шафта. Удар пришелся позади левого уха. Шафт успел затащить их обоих внутрь, прежде чем эхо протяжного стона отдалось за углом и покатилось, слабея, дальше по коридору.

Шафт выложил на стол свою коллекцию оружия.

Они совсем рехнулись! Или так хотят его достать, что позабыли всякую осторожность. Черный кольт 45-го калибра масляно блестел. Сразу видно, хозяин печется о своей пушке. Рядом с никелированным тридцать восьмым, который Шафт забрал у второго бандита, он казался огромным, как индюшачья нога. Никто не берет такое на Таймс-сквер. Никто, кроме маньяка, который мечтает застрелить президента. Шафт изъял у него и самодельное устройство, состоящее из широкой кожаной петли, утыканной с одной стороны шляпками от гвоздей, и свинцовой гирьки. Петля наматывалась безопасной стороной на ладонь, а гирька пряталась в кулак. После чего короткий тяжелый удар кулаком мог запросто снести человеку челюсть, проломить череп или переломать ребра. Искалечить или убить Шафта при помощи столь смертельного орудия этим ребятам помешала их собственная глупость и самонадеянность.

Он посмотрел на визитеров, лежавших у стены рядом со столом. Худой хрипел и стонал от боли в разорванной почке. Второй лежал тихо. По щеке у него тянулся кровавый след, как проселочная дорога на черной топографической карте. У самого Шафта от злости и напряжения судорогой свело желудок. В крови у него бродило столько адреналина, что он чувствовал себя способным на все. Сейчас, казалось, он мог бы выскочить из окна и промчаться по стене до двадцатого этажа, прежде чем спохватится сила земного притяжения.

Но Шафт держал себя в руках. Его пальцы не дрожали, когда он доставал сигарету из пачки "Кент", конфискованной у бандитов. Кроме того, из их карманов он выгреб два чека на десять долларов каждый, ключи и кучу мелочи и спичек. У обоих не было ни бумажников, ни документов, ни имен.

Сделав глубокую затяжку, Шафт выпустил дым через нос. Он смотрел на горящую спичку, чтобы немного успокоиться. Когда спичка догорела, он принялся разбирать почту – тоже помогает.

Почта в его офис попадала через щель в двери. Два рекламных объявления, зазывающие на работу секретарей-стенографисток. Письмо из отеля Пинкертонов: его снова просят послужить недели две ночным швейцаром и выследить гостиничного вора. Платят там хорошо, но это занятие нанесет ущерб его личной жизни. Письмо из адвокатской конторы "Дамрош, Пинотт и Салливан" с приложением чека на 756 долларов 22 цента. Это был гонорар за услуги, оказанные клиентке, которая теперь могла выходить замуж во второй раз, чтобы опять снабжать работой адвокатов, частных сыщиков, не говоря уже о служащих гостиниц.

Шафт положил чек в бумажник, подумав о том, что надо не забыть послать его бухгалтеру. Открытка из Афин, написанная неразборчивым почерком. Шафт не знал никого в Афинах. Имя отправителя то ли Джози, то ли Джошуа, а может, Джозеф или Джош. Открытка полетела в зеленую квадратную корзину для мусора. Все, больше почты не было.

Шафт полистал ежедневник, лежавший на столе. На сегодня он не намечал ничего особенного: так, все по мелочи, да еще он собирался подыскать новую мебель. Уродливая казенная обстановка офиса его угнетала. Шафт даже подозревал, что она отпугивает посетителей. Ему нужно что-нибудь скромное, но изящное и со вкусом. Он хотел сегодня заглянуть к Иткину и договориться о скидке. Но это позже, это подождет. Дело, не терпящее отлагательства, олицетворяли два полутрупа на полу. Хотя один шевелился, стонал и, похоже, уже был готов вернуться к жизни.

Шафт поднял сорок пятый и щелчком открыл барабан. Все шесть патронов лежали на своих местах. Этот идиот и не догадывался, что в старых моделях без предохранителя боек специально держат на пустом патроннике, иначе пушка может отстрелить тебе яйца. Шафт снова разозлился. За кого они его принимают? За лоха, с которым без труда справится даже парочка придурков? Беспримерная наглость.

Он взглянул в окно: небо расчищалось, день обещал быть ветреным и ясным. Он положил кольт обратно на стол.

Бандит номер два, получивший в ухо, открыл глаза. Подействовал, наверное, металлический лязг оружия в руках Шафта, достигнув сквозь забытье его слуха. Шафт наблюдал, как глаза человека вращаются, двигаются слева направо и под конец останавливаются. Он помог им сфокусироваться, приблизив ствол пистолета прямо к кончику приплюснутого носа. Глаза некоторое время таращились в круглую черную дырку, а потом поднялись до лица Шафта. В них не было страха, лишь звериная ненависть.

"Какое, интересно, у меня сейчас выражение?" – подумал Шафт.

– Ты зачем сюда пришел?! – зарычал он.

Медленно подняв руку, парень вытер кровь с подбородка, посмотрел на нее и сказал:

– Я тебя убью.

Шафт вместе со стулом отодвинулся назад, приняв положение пантеры, готовой к прыжку. Его правая рука по-прежнему держала ствол нацеленным прямо в приплюснутый нос бандита. Левой рукой он дотянулся и ухватил его друга, смяв в кулаке ненормально широкие лацканы пиджака. Затем, не меняя позы и приподняв худосочного над полом, он еще немного отъехал назад, чтобы мощной пружиной развернуться в направлении окна.

Сила всех мускулов его тела сосредоточилась в этом усилии. Сломанный клоун в коричневом костюме согнулся и задергался на лету как сумасшедший. Потом его голова и плечи проломили стекло, и оно с грохотом и звоном обрушилось, в то время как его тело уже падало вниз среди яркого солнечного и ветреного весеннего дня.

Ствол сдвинулся не более чем на шесть или семь дюймов. С улицы доносился звон последних осколков стекла, разбившихся о тротуар, и крики изумления и ужаса. Взгляд, замерший на пистолете, стал набухать страхом. Пронзительно визжали тормоза, на разные голоса сигналили клаксоны, ветер шелестел бумагами на столе Шафта.

Его голос прорезал волну уличного шума, как дельфин-касатка режет морскую волну:

– Это ты-то меня убьешь?!

Человек на полу превратился в сто фунтов шоколадного пудинга в синем костюме. Пот ручьями катился по его лицу, заливал рубашку и желтый галстук.

– Послушай, вонючка. Возможно, у тебя есть две минуты. Через две минуты сюда придут и спросят, зачем я выкинул в окно этого сукина сына. Возможно, еще меня спросят, зачем я прострелил твою мерзкую башку. Ты понял?

Первая сирена завыла вдали.

– Ты слышишь этот звук? Это труповозка, которая тебя отсюда заберет. А теперь отвечай. Говори только правду. У тебя всего две минуты, а может, и полторы.

Бандит стал захлебываясь бормотать:

– Нокс приказал... Он сказал... Нокс сказал, чтобы мы поехали к тебе и привезли тебя к нему. У него к тебе разговор... Он сказал, чтобы мы быстро...

Шафт как будто смотрел и слушал, но его мысли были далеко. Он представлял себе увешанную бриллиантами черную тушу Нокса Персона, сидящего в одном из своих сверкающих лимузинов. Контрабандисты, наркодилеры, проститутки, грязные дешевые бары в закоулках Гарлема – все это тоже возникало в его воображении, будучи неотъемлемой частью империи Нокса. Человек на полу больше его не интересовал. Он был просто заблудший сопляк с гирькой в кулаке и блестящей хромированной игрушкой 38-го калибра.

Шафт чувствовал себя оскорбленным до глубины души. Нокс, верно, считал его ровней этому пацану. Услышав, что в коридоре поднимается шум, Шафт подумал, не спустить ли курок. Ему надоела эта нотная и сморщенная от страха уродская рожа. Но, с другой стороны, кровь зальет всю стену, и ее потом не отмоешь. Придется красить стену заново, а он ненавидит едкий запах свежей краски. Ради Нокса беспокоиться уже не стоило – он получит весточку через упавшего голубка, которого сейчас соскребают с асфальта там, внизу.

Глава 2

Возня с придурком, выпавшим из окна, отняла у Шафта полдня. Он сидел в отделении полиции на Восточной Пятьдесят первой улице и отвечал на вопросы молодого дотошного помощника окружного прокурора.

Что произошло в вестибюле? Этот человек, угрожая ему пистолетом, заставил его разыграть спектакль, и они вместе поднялись в офис.

– Что он вам говорил?

– Кто?

– Ну, этот, первый. Мы выясним его фамилию через несколько минут.

– Он сказал, что вышибет мне мозги.

– Значит, он и словесно вам угрожал?

– Нет, просто приглашал покататься на роликах!..

– Мистер Шафт, я пытаюсь выяснить, почему сегодня утром погиб человек.

– А я, мистер Шапиро, пытаюсь вам объяснить, почему погиб он, а не я.

Шафт пустился во все тяжкие, так как был уверен, что лифтер с продавцом сигарет не захотят вспоминать, как все было на самом деле. Двое цветных? Каких таких цветных? У нас в округе нет проблем с цветными, приятель. А вы бы лучше повыгоняли с Таймс-сквер всех проституток и гомиков. Раз уж пришли, займитесь делом, ребята.

Еще Шафт знал, что копы не станут рыть землю из-за одного мертвого негра.

Его пробовали атаковать репортеры газет и телевидения, но впустую. Он запретил им фотографировать и отказывался от интервью, ссылаясь на то, что его профессия требует анонимности. Нет, он, конечно, рад бы им помочь, но они должны войти в его положение. Пойдите сфотографируйте Таймс-сквер, ребята, или поговорите с полицейскими.

Прекратил эту бодягу лейтенант Андероцци. Он явился за полдень и объявил, что два человека, напавшие на Шафта, находятся в розыске по обвинению в кражах, торговле наркотиками, незаконном хранении оружия, сутенерстве и недостойны затрачиваемых на них времени и денег честных налогоплательщиков. Более того, они должны компенсировать Шафту расходы на застекление окна.

– Ничего, я думаю, дело спустят на тормозах, – сказал Андероцци, поднимая глаза от отчета, который он читал тупоносым ботинкам, примостившимся на краешке его стола. – Журналистам мы сказали, что эти двое, скорее всего, хотели поискать наркотики в кабинете дантиста. Надеюсь, в здании есть дантист?

Шафт поднял голову. Он едва не заснул, плотно сидя в пластиковом кресле.

– Не знаю. Может, и есть. Там кого только нет!

– Ладно. Я думаю, в любом случае все обойдется, но формально тебя обвиняют в убийстве. Нужно будет смотаться в офис окружного прокурора и растолковать им, что за чертовы мерзавцы эти двое.

– Черные мерзавцы?

– Я сказал "чертовы".

– Ты очень изобретателен.

– Да, я посещал вечерние курсы политкорректности.

Дверь открылась, и в кабинет вошел квадратный тупорылый дежурный, неся лейтенанту какой-то листок бумаги. Рукава его куртки были закатаны до локтей, демонстрируя предплечья цвета сырой баранины. Пистолет в кобуре, свисающей с ремня, оттягивал брюки. Рядом с пистолетом болтались наручники, из заднего кармана торчала дубинка и свернутый в трубку журнал происшествий.

Полицейский кивнул Шафту, Шафт кивнул в ответ.

– Вот номер. – Он подал Андероцци листок и развернулся к выходу.

– Подожди, Тони. – Андероцци снял ноги со стола.

– Да, сэр?

– Репортеры уехали?

– Так точно, сэр, десять минут назад.

– Ладно. Спасибо.

Андероцци достал из ящика стола ручку и блокнот, вырвал листок из блокнота, переписал туда номер и подал Шафту:

– По этому телефону ты найдешь Нокса. Он сам снимет трубку. Он просто в обморок грохнется, услышав в ней твой обворожительный баритон.

– Как это? Что это за номер?

– Это номер телефона, который установлен у него в туалете. – Андероцци захихикал. – По нему он раз в неделю звонит своей бывшей жене. Она требует у него денег на одежду, квартиру, машину, жалуется, что ее одолевают кредиторы, и все в таком духе, пока телефонистка не говорит: "Ваше время истекло, доплатите пять центов". Это телефон-автомат. Нокс говорит, что у него нет мелочи, обещает перезвонить ей позже и вешает трубку. До следующей недели. Если телефон звонит, Нокс сообщает, что ошиблись номером.

Шафт засмеялся. К нему возвращалось хорошее настроение. Он более-менее пришел в себя, но того легкого, летящего чувства, с которым он утром маршировал по Седьмой авеню, было уже не вернуть. Шафт растянулся на полу и начал делать отжимания.

– Как же ему удалось поставить телефон-автомат у себя в туалете?

Десять, одиннадцать, двенадцать, считал про себя Андероцци, размышляя, удалось бы ему самому отжаться хотя бы раз пять.

– Договорился с телефонной компанией. Раз в месяц они снимают с него свою порцию мелочи, как с обычного уличного автомата. Его засекла налоговая полиция. В прошлом году они понавешали жучков на все его телефоны и вышли на этот. Во время подключения нарвались на телефонистку, которая затребовала с них десять центов.

Смех не давал Шафту отжиматься. С трудом выжав двадцать восьмой раз, он встал и отряхнул ладони.

– Потрясающе чистый пол. А как они отделались от телефонистки?

– Способом Персона. Сказали, что у них нет мелочи, и положили трубку.

Отсмеявшись, Шафт спросил:

– Значит, за Персоном гоняется налоговая полиция?

– Да за ним все гоняются. Мы, они. Говорят, что и ЦРУ тоже.

Шафт припомнил историю о том, как старый гангстер Фрэнк Кастелло каждое утро поднимал трубку своего телефона и желал всем, кто его подслушивает, хорошего дня.

– Ну, мне пора. Я должен позвонить.

– Не хочешь позвонить отсюда?

– Нет.

– Подожди, Джон...

– Ну?

– Ты знаешь, кто такой Персон?

– Я вырос в Гарлеме, старик. Думаешь, если я живу вГринвич-Виллидж, ношу берет и пешком хожу по городу...

Андероцци не шутил. Он облокотился на стол, оттянул пальцами кожу вокруг глаз и уставился на Шафта. Его лицо напоминало карнавальную маску скелета, соединенную с портупеей и пистолетом под левой подмышкой.

– Да нет. Ты встречался с ним?

– Видел пару раз.

– Джон, он отъявленный негодяй. Жестокий, умный, коварный и подлый.

– Да знаю.

– Встречаться с ним смертельно опасно, тем более идти против него. Шесть часов назад ты убил его человека. Тебе, может, и плевать, убил ты или нет, но Персона это задело.

– Да ладно тебе, Вик, что с того? Ну, допустим, он самый крупный рэкетир в Гарлеме, он хозяин Гарлема, ну и что? Он хочет достать меня? Что ж, пусть попробует.

– Ты не первый, кто это говорил.

– И кто же говорил это до меня?

– Ты их не знаешь. Они все покойники.

Шафт задумчиво взглянул в лицо Андероцци:

– Ему известно, что я здесь и что я не припрусь к нему как баран с пустыми руками, не стану играть в его Диснейленде, по крайней мере в его игры. Что он сделает?

– Все, что ему захочется. Он всегда найдет способ расправиться с тем, кто ему насолил. Это волнует меня больше всего.

– Я позвоню тебе.

– Надеюсь.

Когда Шафт уже подошел к двери, лейтенант окликнул его:

– Джон, подожди.

– Что?

– В отчете правильно написано? Тебе двадцать восемь лет?

– Да, а что?

– И когда же ты успел свихнуться?

* * *
Выйдя из полиции, Шафт повернул в сторону Третьей авеню. День был ветреный. Ветер уносил в океан удушливый бензиновый смог от машин и приятно холодил его разгоряченное лицо. Шафт искал телефон-автомат. Он нашел один в баре на Третьей авеню, недалеко от Сорок шестой улицы.

– Четверть доллара не разменяете?

– Что?

Гомик-бармен едва не выскочил из своего ярко-голубого пушистого свитерка. Подумал, наверное, что к нему пристают, и обрадовался.

– Разменяйте, пожалуйста, двадцать пять центов. Мне нужно позвонить.

– Конечно, сэр. – Его черные глаза на рыхлом бледном лице лихорадочно и с надеждой блестели.

– Спасибо.

В этом баре Шафт был вроде участницы конкурса "Мисс Америка". Идя к телефону, он чувствовал, как гомик раздевает его взглядом. Третья авеню есть Третья авеню, такие здесь на каждом шагу.

Шафт опустил монетку и набрал номер. Бармен пожирал его глазами. Шафт тепло, нежно, понимающе улыбнулся ему и подмигнул, когда после четвертого гудка на том конце взяли трубку.

* * *
Нокс Персон сидел у себя в гостиной – огромная коричневая горилла в черном костюме, плотно заполнившая собой белое кожаное кресло, похожее на вертикальную ванну на хромированной подставке с колесиками. Все вокруг было огромным. Белые стены комнаты поднимались в высоту на тридцать пять футов, теряясь в тумане мягкого рассеянного освещения. Стеклянный прямоугольный стол, за которым он восседал, был размером с самый большой в США рекламный щит сигарет "Кэмел". В тридцатифутовом баре черного дерева не было ни одной бутылки меньше полугаллона. Пол, покрытый кудрявым каракулевым ковром, походил на занесенное снегом футбольное поле. На стенах висели африканские гравюры в серебряных рамках. Из всей палитры цветов в комнате присутствовали только белый и черный.

Нокс Персон сидел, вперив перед собой невидящий взгляд. Он сидел так уже сутки. Иногда звонил, требуя внимания, какой-нибудь из телефонов на длинной полке у него за спиной. Тогда Нокс снимал ноги со стола, разворачивался, брал трубку, и из глубокой пещеры его груди раздавался односложный рык. Затем он снова принимался смотреть в блестящее стеклянное озеро, отражающее подошвы его остроносых классических туфель.

У него перед глазами проходили картины его прошлого и настоящего. Он всегда считал, что уж кое-что понимает в жизни, но сейчас не мог определить, где же все-таки допустил ошибку. Где? Где? – спрашивал он себя по мере того, как в памяти сменялись эпизоды. Он не знал ответа и, не зная его, не мог действовать. Он мог лишь сидеть вытаращив глаза и ждать. Впервые в жизни он чувствовал душевную боль – сильную, резкую, ошеломляющую боль.

Раздался звонок, и он стал поворачиваться, чтобы снять трубку. Но на этот раз звонил не один из тех телефонов, что у него за спиной, а автомат в туалете. Туалет находился позади гардеробной, где Персон держал двадцать черных костюмов, сотню белых рубашек, тридцать шелковых галстуков и сорок пар элегантных классических туфель.

Он поднялся после второй трели и с тяжелым пыхтением двинулся в сторону гардеробной. Его гладкая бритая голова поблескивала, складки жира на бычьей шее, свисая на воротник рубашки, скрывали его почти полностью. Полицейские отчеты сообщали о его приметах: ростом чуть выше шести футов и шести дюймов, весит двести девяносто фунтов и имеет четкие шрамы в одиннадцати местах своего гигантского тела. Приметы сообщались в целях опознания и задержания.

Персон вошел в свой черно-белый мраморный туалет с серебряным унитазом и сгреб ручищей трубку. Он уже собрался зарычать: "Неправильный номер", но услышал:

– Это Джон Шафт. Я готов с тобой поговорить, грязный ниггер, если тебе так приспичило.

* * *
– Эй, до свидания, – пропел ему бармен. Облокотившись на стойку, Шафт шепотом спросил:

– Знаешь, где в Центральном парке лодочная станция?

Гомик радостно закивал. Шафт взглянул на часы:

– Я буду ждать тебя там в двенадцать сорок пять. Нет, ровно в час ночи. Идет?

– Обязательно в парке?

– Ну, если ты не хочешь...

– Нет-нет, хочу!

– Ну тогда – чао.

– Чао.

Бандиты, что промышляют ночью в Центральном парке, и этот пупсик друг друга стоят. Хорошо, если он чемпион по каратэ. Тогда у него есть шанс продержаться на десять минут дольше. Но потом они все равно завяжут узлом его коричневый (или какой у него там еще) пояс, проденут в одно ухо и вытащат из другого.

По Третьей авеню сплошным потоком ползли такси. В них сидели женщины с покупками, бизнесмены, возвращающиеся в свои офисы после обеда. Стоя на тротуаре, Шафт долго махал рукой, прежде чем водитель одного из свободных такси соизволил остановиться. Теперь, когда полицейские стали подрабатывать таксистами, даже чернокожий может ездить на такси – ведь копы не расстаются с оружием. Если, конечно, его внешний вид понравится небритому, воняющему табаком мерзавцу за рулем.

До чего утомительно быть черным! И морально, и физически.

– В спорткомплекс Христианской ассоциации молодых людей, пожалуйста. Это на Западной Тридцать третьей улице, к западу от Седьмой авеню.

– Поедем по Драйву?

– Нет, по Парк-авеню до Тридцать третьей и направо.

– Как скажете.

Шафт ухмыльнулся и стал думать о Персоне. Персон его озадачил. Он ожидал грубости, агрессии, угроз, но ничего подобного не услышал. По телефону Персон производил впечатление старого, усталого человека, этакого раненого великана, который ищет пещеру, чтобы укрыться в ней от преследующих его пигмеев и зализать раны. Это было не похоже на Нокса Персона, легендарного мамонта преступного мира. Персон был подавлен, разбит, разгромлен. Он будто угодил в такую задницу, откуда не вытащат даже кроты, не говоря уже об адвокатах. Хотя впечатление может быть обманчивым, и сохранять бдительность стоит в любом случае.

В ответ на начальную грубость Шафта он промолчал.

– Эй, горилла, ты слышишь меня?

– Да. – Голос звучал как из пустой бочки. Шафт говорил, а Персон слушал.

Они ехали по Парк-авеню, усаженной посередине тюльпанами. Каждый блок имел свою расцветку тюльпанов. Между Пятидесятой и Сорок девятой улицами росли белые, между Сорок девятой и Сорок восьмой – белые и фиолетовые. Ночью они подсвечивались прожекторами. Шафт вспомнил, как читал в "Таймc", что эти тюльпаны – подарок городу от некоей богатой вдовы. Он не понимал эту вдову. Что толку в цветах? Если ей некуда девать деньги, усыпала бы лучше Парк-авеню стодолларовыми бумажками.

Такси нырнуло в тоннель. В темноте он продолжал размышлять о цветах. Может, муж этой вдовы вовсе и не любил тюльпаны, а она взяла и разукрасила на его доллары длиннющую улицу. Наверное, свихнулась. Вот и он, Джон Шафт, свихнулся, как утверждает Андероцци. Изломанный силуэт в окне, осколки стекла... Черт, надо скорее избавиться от этого воспоминания, а то так и вправду недолго спятить.

* * *
Шафт хотел позвонить ей сразу из вестибюля, но передумал. Он поднялся на лифте на шестой этаж, показал заспанному вахтеру членский билет и получил от него тоненькое узкое полотенце. Такой носовой платок и для карлика не годится, думал он, недоумевая, почему в этом заведении, где есть бассейн, душевые, сауны, нет приличных полотенец. Ладно, он пришел сюда не вытираться, а потому, что был зол и взвинчен и хотел расслабиться.

В раздевалке среди прочих молодых христиан толкались трое или четверо толстых лысых евреев. Наверное, торговцы текстилем, которыми кишит район Тридцать третьей улицы. Они стекались сюда попариться и почесать языки, как и их более удачливые кузены – в своих шикарных фитнесс-клубах нижнего Манхэттена. Шафт никого из них не знал. Всего он был знаком лишь с двумя-тремя посетителями сауны, и то мельком. Это был не его клуб. Это было убежище, место релаксации. Длинный негр, летящий сквозь стекло, и здесь настиг его.

"Убирайся к черту, засранец!" – приказал ему Шафт.

Видение исчезло.

Раздеваясь возле узкого шкафчика, Шафт ощущал кожей приятную влажность. Его тело редко беспокоило его. Он узнал цену своему телу в первой драке, в которой уцелел, в первой погоне, когда удирал от полиции по крышам Гарлема, и во Вьетнаме, где должен был умереть, но выжил. Шафт оглядел свои шрамы – по левому боку у него красовались три круглые зубчатые отметины. Две – на выпирающей мышце в верхней части бедра, третья – внизу живота. Последняя была расширена и заштопана хирургом. Возможно, сказалось то, что сейчас за ним снова гонялись вооруженные люди, или просто так подействовал вид шрамов, но он стал вспоминать.

Он увидел изможденное лицо вьетнамского подростка, выглядывающего из бункера к югу от Дананга. Его замаскированную травой винтовку, которая казалась больше самого стрелка. И услышал выстрелы: бах, бах, бах.

Левую часть тела будто обожгло, он закачался, как от ветра, и его автомат дал очередь по удивленным миндальным глазам. Потом врачи говорили Шафту, что он должен был умереть еще на борту вертолета, подобравшего его в джунглях, в лучшем случае – на перевязочном пункте, куда его сначала доставил вертолет. После операции в госпитале, когда хирург разрезал его, быстро-быстро сшил развороченные кишки и снова зашил, ему сказали, что он очень живучий сукин сын и, похоже, выкарабкается.

Шафт усилием воли пресек поток воспоминаний, натянул бандаж и тренировочный костюм, выскочил из раздевалки и помчался через две ступеньки наверх, в спортивный зал. Он мотался по треку, потом лазал по шведской лестнице, потом снова перешел на трек, и так пока спортивный костюм не намок от пота и не облепил его, словно полиэтиленовая пленка, сердце не заколотилось о ребра, грозя взорваться шрапнелью, а дыхание не превратилось в визгливый хрип. Обжегшись под ледяным душем, он плюхнулся в бассейн, где отдал свое усталое тело на милость искусственных волн. Затем Шафт почувствовал, что пора: он больше не может быть без нее.

* * *
– Да-а? – пропела она в домофон. – Кто там?

– Это Джон.

Замок зажужжал, Шафт толкнул дверь и вошел в вестибюль старого кирпичного дома на Западной Двадцать первой улице.

– Джон, – шепотом воскликнула она, – о, Джон! – Это был скорее возглас облегчения, чем радости. – Я читала о тебе. В семь часов говорили в новостях, что...

– Тс-с...

Сейчас она была просто собой. Красный балахон и оранжевый парик лежали в гардеробе. Это была высокая, хрупкая, длинноногая девушка с копной пушистых каштановых волос. Впервые увидев ее, Шафт решил, что она похожа на английскую актрису: не вполне миловидна, зато потрясающе красива. Сейчас на ней было только ярко-голубое мужское пончо, едва доходящее до бедер.

– Тс-с... – шипел Шафт, обнимая ее и зарываясь лицом в мягкие волосы пониже правого уха. Его легкие наполнились жасминовым ароматом ее мыла.

– Я волновалась.

– Не надо.

– Но я...

Он залепил ей рот поцелуем. Его руки, скользя по ее спине, ласкали ее мускулистую худобу, щекотали выпирающие позвонки. Щекой он чувствовал что-то влажное: это могли быть слезы из ее серо-голубых глаз или тоник. Она сняла дневной макияж, и ее лицо засияло свежестью и белизной. Она прильнула к нему, дрожа всем телом. Ее горячие пальцы бродили по его лицу, шее, плечам и повсюду сеяли огонь.

– Элли, киска моя, – хрипло простонал он, оторвавшись от ее рта. Его губы скользнули вниз и жадно впились в нежный треугольник у основания шеи, и она, закрыв глаза, запрокинула голову. Она вся – от ягодиц до маленьких круглых грудей – страстно и призывно извивалась в его руках.

Он почувствовал, как ее пальцы спускаются вниз, расстегивают пуговицы рубашки, пощипывают кожу у него на груди, на животе, теребят ремень, проникают дальше. Она кусала, целовала, лизала мочку его уха, торопя его.

– О, какой ты жаркий... жаркий... жаркий... – Ее шепот перерос в стон. Ее руки обвили его шею, ноги – его ноги, и она повисла на нем, положившись на силу его рук и плеч. Она отдавалась ему.

Шафт одним мощным толчком насадил ее покорное отзывчивое тело на свою твердую плоть и так перенес на кровать, где, единые в своей страсти, они начали ритмично пульсировать.

– О, Джон! – кричала она. – Давай, давай, давай!

* * *
Час. Два. Время уплывало незаметно, как во сне. Шафт лежал на ее широкой длинной кровати, курил сигарету "Парламент" и смотрел на лучик света, пробившийся в щелку жалюзи. Он думал о том, как она умеет отдаваться, и еще о том, что ему пора вставать, одеваться и уходить.

– Я хочу спать рядом с твоим горячим телом, – сказала она тихо и сонно, – я хочу чувствовать тебя там и держать твою руку.

Напротив находилась епископальная семинария. Интересно, размышлял Шафт, что было бы, если семинаристы увидели бы их сплетенные тела, услышали бы ее слова? Они просто удушились бы в своих узких белых воротничках, вот что.

– Я постараюсь вернуться. У меня назначена встреча с клиентом в полночь в моем офисе. Я постараюсь побыстрее.

Она должна понять, а если не понимает, то должна принять. Он не мог объяснять ей, что придет Нокс Персон. Она должна смириться. Наверное, его слова и тон, которым он их произнес, показались ей достаточно убедительными, и она сказала:

– Хорошо. Когда вернешься, сразу меня разбуди.

Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Шафт подождал, пока она крепко уснет, и только тогда встал.

Глава 3

Нокс явился вовремя. Без звука отворив дверь, он вкатился в офис, огромный и тихий, как локомотив с выключенным двигателем. Шафт подивился способности тела таких внушительных размеров бесшумно передвигаться в пространстве. В мире, где сосед стучится в дом посреди ночи, чтобы занять у тебя чашку свежей крови, это считается искусством. Но совершенства в нем обычно достигают люди приземистые, то есть те, что ближе к земле, которую они хотят прикарманить. Сам Шафт был далек от совершенства. Он был проворен и силен, но вот хладнокровия ему недоставало. Он позавидовал Персону.

Тем временем король рэкета, взгромоздив свой гигантский круп на облезлый деревянный стул, восседал на нем с видом повелителя Вселенной. Шафту это пока ничем не грозило. Персон не сидел бы сейчас перед ним, не потерпел бы его наглости и расправы со своим человеком, если бы не хотел по какой-то причине видеть его живым. Так что это за причина?

– Вы здесь один? – спросил Персон.

– Один.

Задавать встречный вопрос не имело смысла. Люди Персона, Шафт знал, уже рыскали повсюду: на Таймс-сквер, на прилегающих улицах, в коридоре и даже на пожарной лестнице позади здания. Персон был вроде монарха или папы римского – его всегда сопровождала свита. Слишком многие жаждали его смерти.

Шафт поискал на лице Персона глаза, но не нашел: так глубоко они были запрятаны в складках жира. Его бритый бычий черен блестел, массивные челюсти вокруг полного рта устрашающе шевелились, пережевывая жвачку. Нокс Персон самой природой был создан для преодоления непреодолимых преград.

– Жаль, что мы не встретились раньше, – сказал Персон. – Понимаю, вас это разозлило. Это была ошибка. Моя.

– Есть много незнакомых людей, которые меня бесят.

– И вы так взбесились, что не сможете со мной работать?

– Если вы платите, как всякий другой клиент, то почему бы и нет?

– Я плачу.

– Ладно. Чего вам надо?

Шафту все никак не удавалось отыскать его глаза. Один раз они проблеснули у переносицы под тяжелыми надбровными дугами, за которыми начинался голый череп, и тут же погасли в черноте лица.

Рассматривая фигуру сидевшего напротив человека, Шафт чувствовал, как остывает его гнев. Что толку злиться? Самая дикая ярость не могла бы поколебать эту слоновью тушу.

– Чего мне надо? Мне нужна моя девочка.

И Шафт понял, почему на черном лице Персона не видно глаз: его веки были плотно сжаты. Он силился удержать слезы, которые при последних словах все равно выступили и заструились у него по щекам. Шафта охватило чувство, что сейчас в его убогой конторе свершается историческое событие. Нокс Персон, который, несмотря на неисчислимые тычки и оплеухи, выпадавшие ему за годы бандитской карьеры, всегда пер вперед как танк, чья толстая шкура не ведала боли, – плакал!

Шафт был поражен:

– Мистер Персон...

Досадливо отмахнувшись от его слов, Персон полез черной лапой куда-то в складки черного костюма и вытащил хрустящий белый платок величиной с простыню. Он вытер слезы, засунул платок обратно и достал из нагрудного кармана длинную зеленую сигару. Ритуал раскуривания сигары всегда завораживал Шафта.

Персон снял целлофан и ленточку с надписью "Havana Upmann" – марка сигар, популярных еще до Кастро и ставших впоследствии очень редкими и дорогими. Персон, конечно, не стал откусывать кончик и, к удовольствию Шафта, извлек из нагрудного кармана маленькие золотые ножнички. Шафт даже испытал внезапное желание наклониться и дать ему огонька, но Персон не нуждался в этом. У него были свои спички. Он закурил, положил обертку и отрезанный кончик в пепельницу, а тем временем над его блестящей лысой головой поднимался канцерогенный нимб.

– Вы еще молоды, мистер Шафт, – сказал Персон, – но понимаете, что вам следует забыть о том, что вы видели.

Шафт кивнул. Он никогда этого не забудет.

– Вы ведь знаете, кто я такой. Возможно, вы знаете и мою девочку.

Шафт задумался. Андероцци говорил, что у Персона была жена, которой он звонил из туалета, но о девочках он ничего не говорил. Какая-нибудь его любовница-стриптизерша? А что? Старый хрыч вовсе не такой старый.

– Нет, не знаю.

– Может, вы просто не знаете, что она моя. Она это не афиширует. По большей части пользуется фамилией своей матери. Ее зовут Беатрис Томас.

Шафту это имя ничего не говорило. Он уже собирался записать его в ежедневник, лежавший на столе, но вовремя спохватился. С такими людьми, как Персон, опасно вести записи. Вместо этого он принялся грызть колпачок ручки.

– Я не вполне вас понимаю. Это ваша подруга?

В ответе Персона смешались гордость и тревога:

– Беатрис – моя дочь. Пусть ей это и не по нраву, она все равно моя.

Ей было девятнадцать лет. По словам Персона, она была красавицей. Так, во всяком случае, ему передали. Она очень быстро повзрослела. Стремительно. Он помнил ее совсем крошкой, она умещалась у него на ладони. И вот однажды, когда он укачивал ее, ворвались копы и поволокли его в тюрьму. Он вернулся через пять лет. Она превратилась в своевольную маленькую красотку. Мать отправила ее в церковную школу под именем Беатрис Томас.

– Моя дочь, – заявила она, – не будет носить фамилию уголовника.

Но ведь Беатрис была и его дочь тоже, разве не так?

– У тебя больше нет дочери, – сказала его бывшая жена, – у тебя есть бизнес, тюрьма, полиция и все такое. Ребенку это ни к чему.

Может быть, его жена была права. Может быть, нет. Он покинул их дом восточнее Амстердам-авеню, чтобы привести в порядок свою местами обветшавшую империю. Когда он повернул ключ зажигания, в переднем бампере его нового "линкольна" ухнул взрыв. Персон оглох на два дня и едва не ослеп. С тех пор ключ зажигания у него всегда поворачивал шофер.

Что ж, если дела приняли такой оборот, малышке Беатрис Томас и вправду лучше не знать своего отца.

У Нокса Персона было много работы. Он контролировал большую часть бизнеса в Гарлеме, легального и нелегального, и опекал одну белую танцовщицу. Все это время он держался от своего ребенка дальше, чем от полиции. Он посылал дочке деньги, одежду, подарки, а также следил за тем, чтобы мужчины, которых ее мать приводила в дом, прилично себя вели в присутствии его дочери. Раз в неделю он звонил из туалета по телефону-автомату и за десять центов получал сведения о Беатрис. Дольше общаться с женой у него не хватало терпения.

Когда девочке исполнилось четырнадцать лет, она узнала, кто ее отец. Ей рассказали об этом в закрытой церковной школе. Беатрис узнала, что ее отец – самый плохой человек на земле, но даже он отказался от нее.

– Она просто сошла с ума, – жаловался Персон. – Бросила школу. Перестала разговаривать с матерью, сидела дома, смотрела в окно и плакала. Уговоры не помогали. В конце концов я сам решил навестить ее. Когда я сказал, кто я такой, она начала кричать. Единственное, что я понял в ее воплях, было слово "дьявол". Она без конца называла меня дьяволом. А потом, когда я чуть не сошел с ума от ее криков, она сказала, что придет ко мне в ад.

И она пришла. К шестнадцати годам Беатрис была известна во всех барах на территории, контролируемой Персоном и вне ее.

К семнадцати ее знали все наркодилеры. В восемнадцать она сделала два аборта и уже лечилась от алкоголизма. Теперь ей девятнадцать.

– Я не могу найти ее. Она исчезла.

– Где ее видели в последний раз?

– В Риме.

– Кто был с ней?

– Какой-то бразильский боксер. Луис Пинари, кажется.

– Которого потом нашли в машине мертвым?

– Да.

Пока Персон рассказывал свою историю, Шафт пребывал в шоке: он и слыхом не слыхивал обо всем этом. Да, далеко он теперь от Гарлема! Проклятье, а ведь он должен был знать! Какой же он после этого детектив? Если хоть половина из того, о чем рассказал Персон, – правда, Шафт наверняка раз двадцать сталкивался с Беатрис на вечеринках или где-нибудь в злачных местах.

Он попытался вспомнить экстравагантных чернокожих девиц, привлекавших его внимание. Таких было слишком много. Например, две толстозадые проститутки, которых он снял на Мак-Дугал-стрит. Она могла быть одной из них.

– Вы следили за ней, не так ли?

Персон бросил окурок в пепельницу и полез за новой сигарой.

– Насколько было возможно.

– Как же вы ухитрились ее потерять?

Ритуал раскуривания сигары повторился.

Шафт впервые заметил, что сигары у Персона величиной с хороший кукурузный початок, просто в его руках они выглядят обычными.

– Есть такие места, куда я не могу послать своих людей.

– Когда она пропала?

– Две недели назад.

– И с тех пор ничего?

– Ничего. Если я сказал, что мы ее искали, значит, искали.

Шафт представил, как люди Персона переворачивают вверх дном весь Гарлем. Чего и кого они, должно быть, только не отрыли!

Однажды милая девушка из бюро социологических прогнозов, которое проводит всякие опросы на улицах, спросила его, чего он хочет. Он тогда ответил: "Выжить". Иногда единственным местом, где можно выжить, остается какая-нибудь черная нора на дне Гарлема. Теплая, черная, влажная нора.

– И поэтому я послал... поэтому я пришел к вам.

Черная девятнадцатилетняя девица легкого поведения, известная алкоголичка и наркоманка. И красавица, как уверяет ее папаша. Да найти ее легче, чем сигарету на табачной фабрике!

Шафт не вполне понимал, что произошло между Беатрис и Персоном. Персон мог вправить ей мозги одной оплеухой. По крайней мере, она бы уяснила, что ее отец – мужчина. Многие старшеклассницы в Гарлеме не знают о своих отцах даже этого. Он показал бы ей, что любит ее и поэтому оскорблен ее несправедливыми нападками. Еще Шафт не понимал, почему Персон предпочитает страдать – вместо того чтобы выбросить свою дочь из головы. Он вполне на это способен, он очень жестокий человек. Шафта подмывало сказать ему, что он должен благодарить судьбу за то, что Беатрис наконец попала туда, куда ей так хотелось попасть.

Стоит ли вообще браться за это дело? Случаи, которыми ему приходилось до сих пор заниматься, обычно были замешаны на ненависти. Жены ненавидят мужей, мужья – жен, страховые компании – клиентов, требующих страховку, владельцы складов – воров и так далее. Все ясно и просто. Но этот случай, замешанный на любви, обещал стать необычайно сложным. Беатрис Томас, судя по всему, та еще штучка! Если уж ее папаша, со всеми своими возможностями и связями, опустил руки, то чего можно ждать от простого детектива?

В полицию, конечно, Персону соваться глупо. Там он найдет такое же понимание, какое клоп находит у санитарной службы. Полицейские уже тридцать лет только и делают, что стараются застукать Нокса. Без сомнения, они будут рады извлечь пользу из его неприятностей.

– Послушайте, мистер Шафт, – убеждал Персон, – будь у меня другой выход, я бы не пришел к вам. Меньше всего мне хочется, чтобы посторонние совали нос в мои дела. Вы, наверное, считаете, что все это не важно, что я должен наплевать на своего ребенка и оставить все как есть. Но я не могу. Я знаю только то, что она исчезла. Я не могу сосредоточиться ни на чем другом. Мне все равно, какое у вас мнение на этот счет, я хочу, чтобы вы ее нашли. А вы... Вы ведь тоже черный. Вы должны понимать, что думает и чувствует черная девушка. Но вы ведь отчасти и белый, потому что якшаетесь с белыми. Вы очень ловко лавируете между черными и белыми. И я прошу вас поискать ее и среди черных и среди белых. И я помогу вам всем, чем смогу.

Шафта обзывали по-всякому, но никто еще не называл его белым. А вот Персон раскусил его. Такой черный изнутри и снаружи, он понял диалектику его натуры. Персон и вправду мог кое-чем помочь. В основном, конечно, деньгами. И все же Шафт чувствовал себя неуютно от того, что заводит дела с королем преступного мира. Во-первых, это небезопасно; во-вторых, полиция, с которой он тоже ведет дела, теперь будет смотреть на него косо. С другой стороны, он получит долю власти Персона над территорией, не подконтрольной полиции, а это чрезвычайно заманчиво. Ну и конечно, он был заинтригован. Вся королевская рать не смогла найти Беатрис! У Шафта возникло острое желание испытать свои силы.

– Если я приму ваше предложение, мне понадобится кое-что от вас.

– Сколько?

– Да нет, о деньгах позже. Вы должны пообещать, что такого, как сегодня утром, больше не повторится. Больше вы не станете посылать за мной людей с пушками. Если я работаю на вас, значит, работаю. Как и на всякого другого клиента, приходящего ко мне в офис. Я не хочу, чтобы разные идиоты портили мне всю игру. Если вы опять кого-нибудь пришлете, я разделаюсь с ними, а потом приду за вами.

Старик и ухом не повел. Шафту, впрочем, показалось, что тот слегка наклонил голову в знак согласия, но, может быть, это ему действительно лишь показалось?

– Кроме того, вы должны ответить на все вопросы, которые я вам задам. Это необходимо. Если вы хотите, чтобы я выполнил ваш заказ, вам придется пойти на это. Я не стану ничего записывать, и ни одна живая душа не узнает, что вы мне рассказывали.

Персон не сказал ни да, ни нет. Несколько секунд поглазев молча на Шафта, он перешел к следующему пункту:

– Сколько вы хотите?

Сколько он хочет? Интересный вопрос. Да Шафт хотел все! Все деньги на свете, которые были когда-либо напечатаны или отчеканены. Он хотел так много денег, чтобы вытирать ими свою черную задницу. У Персона было столько, и Шафт вполне мог их получить. Это ведь особый случай, не похожий на другие.

– Я стану брать с вас двенадцать долларов в час. Это средние расценки частного детектива в Нью-Йорке. В отношении расходов вы должны мне верить на слово. Я имею в виду, если мне понадобится взять напрокат машину, я беру ее без колебаний. Мне, возможно, придется арендовать ее на сутки, потом бросить где-нибудь, потом платить за доставку машины в гараж и все в таком роде. Если нужно будет купить информацию за сотню долларов, то я сам буду определять, насколько она ценна и необходима. Беатрис, судя по всему, посещала разные шикарные заведения. Если я направлю туда свои стопы, я должен выглядеть по высшему разряду. Я не могу позволить себе быть похожим на копа, а это стоит недешево.

– Ладно, меня не волнует, куда именно вы потратите деньги, – заявил Персон, вытаскивая из левого внутреннего кармана пиджака толстый желтый конверт. Он небрежным движением перебросил его под нос Шафту. Конверт звучно шлепнулся на стол. Но Шафт не обиделся – Персон есть Персон. – Дайте мне знать, когда они кончатся.

Взвесив конверт на ладони, Шафт положил его к себе во внутренний карман, где он осел приятной тяжестью. На груди он казался еще тяжелее, чем в руке. Пиджак в этом месте немного оттопырился, точно там лежал пистолет. Шафт, конечно, и не подумал открывать конверт, пересчитывать деньги или выписывать расписку. Вся эта бухгалтерия пришлась бы не по вкусу Персону. Если Персон набил конверт деньгами, значит, их там достаточно.

– Хорошо, – кивнул Шафт, – я дам вам знать, если что. А теперь я хотел бы получить от вас факты. Без эмоций. Только правду.

* * *
Выйдя на Таймс-сквер, Шафт почувствовал, что умирает с голоду. Он и забыл, что не ел вот уже больше суток. Блестящий черный "флитвуд" Персона давно растворился в ночи, превратившись в сверкающую точку среди миллионов похожих машин.

Черт, как же хочется есть! И спать. Огни рекламы заливали его лицо мертвенным светом. Он шел и думал о хот-доге. Повернул на юг, в сторону Сорок третьей улицы, и остановился у киоска-закусочной. Поблизости околачивались три шлюхи, пара прыщавых подростков, трое черных парней в кожаных куртках и кепках. Никто не обратил внимания на подошедшего.

Апельсиновый сок был ледяным и отдавал кожурой. Хот-дог был горячим и вонял чесноком, перебивающим вкус мяса.

Он должен пойти в Гарлем. Он не хочет, но должен. Шафт раньше никогда не задумывался о двух сторонах своей жизни, пока Персон не указал ему на это со всей прямотой черной расы. Он сказал, что Шафт белый и черный сразу: хвост колечком, хобот бантиком. Неужели Персон прав и он принадлежит двум мирам? Серьезная, должно быть, произошла мутация, если Персон сразу распознал в нем метиса.

Нужно идти в Гарлем. Нужно разыскать там врагов Персона и выяснить, насколько сильно они его ненавидят.

– С вас один доллар девяносто центов, мистер.

– Доллар девяносто за что?

– Семь хот-догов по двадцать центов и стакан сока за пятьдесят.

– Какие еще семь хот-догов?

– Мистер, вы съели семь хот-догов.

Семь хот-догов? Внезапно он ощутил, что ремень на брюках впивается в живот. Оказывается, он в один присест слопал семь резиновых цилиндров из крысиного мяса, да еще с хлебом! Этим достижением можно гордиться. Жаль только, что он не заметил, как их съел. Протягивая нервному пуэрториканцу два доллара, он сказал небрежно:

– Подумаешь, семь хот-догов.

Пуэрториканец улыбнулся и отсчитал сдачу.

Шафт сыто отрыгнул. Да, семь хот-догов... Жаль, что он ничего не помнит. Интересно, может ли человек взорваться, если слишком много съест? В "Таймc" он никогда о таком не читал.

Глава 4

У Бена Буфорда был удивительный голос. Он мог сухо и гневно трещать, подобно молнии, мог быть взволнованным, страстным, взывающим, как у проповедника, а мог оглушить словно кувалдой. Голос как бы жил сам по себе, отдельно от долговязого, нескладного, неуклюжего хозяина. Бен был тощий, с длинными руками и ногами, и из-за худобы костюм болтался на нем как на вешалке. Шапка жестких черных кудрей сидела на его костлявом черепе, а на носу сверкали очки в проволочной оправе. Нет, внешне Бен Буфорд совсем не походил на воина или религиозного фанатика. Но когда он говорил, он преображался. Его слушатели видели перед собой лидера, который знает, что надо делать, когда разгорается революция, ведь он был тогда и в Детройте, и в Уоттсе, и в Бедфорд-Стьювесанте. Этот человек поведет их в бой, когда настанет время взяться за оружие. И Буфорд знал – и про себя, и про голос, и про людей.

Сейчас они были впятером в комнате недалеко от Амстердам-авеню, в центре Манхэттена. Трое отличались от Бена только наличием мускулов. Четвертый тоже был чернокожий, но низенький и нарядный. У него были прямые напомаженные волосы, итальянский костюм и туфли из крокодиловой кожи за шестьдесят долларов. Он дрожал от страха, сам не зная почему. Он не боялся ни полиции, ни наркоманов, ни своих клиентов (которые, случалось, грабили и убивали людей и победнее). Но Бена Буфорда он боялся. Высокий, худой человек ткнул костлявым пальцем ему в лицо и загрохотал:

– Ах, дерьмовый ты сукин сын! Да это же все и ради твоей задницы тоже! Убирайся отсюда и достань то, что я тебе сказал. К четырем ты должен вернуться. Пошел вон!

Тот поднялся на трясущихся ногах, все еще не понимая, почему ему так страшно, и еле слышно пролепетал:

– Я постараюсь, Бен. Я постараюсь...

– К четырем! Не позже.

Человек вышел. Все смотрели на Буфорда. Властное выражение, застывшее на его лице, сменилось улыбкой.

– Спорим, он принесет к четырем?

Остальные тоже заулыбались. Спорить было незачем. Этот наркодилер все сделает так, как приказал Бен.

Бен уселся на стул во главе облезлого деревянного стола. (Кроме этого стола и нескольких стульев, в маленькой грязной комнате ничего не было.) Другие расселись вокруг. Вряд ли они испытывали к нему почтение, но они шли за ним, повторяя все его движения с интервалом в полсекунды. Он был вождь, они – его гвардия. Это была революция.

– Что сказал адвокат?

– Он просил тебя позвонить, Бен.

– Зачем?

– Он сказал, тебе лучше самому приехать в Атланту и появиться в суде.

– Черт!

– Может, это и неплохо, Бен. По пути ты заедешь в шесть, восемь, десять колледжей. Нашим братьям необходимо видеть и слышать тебя.

Это говорил Лонни Доттс. Он так и норовит затолкнуть его в кучу каких-нибудь обкуренных студентишек, которые считают, что баррикады строятся из книг, и собираются закидать Белый дом пивными банками. Пусть на митингах они улюлюкают и кричат: "Давай, Бен, скажи всю правду!", толку от них никакого.

Здесь, в гетто, совсем другие люди. Они понимают, о чем он им говорит. Это их жизнь. Учась в университете, революционером не станешь. Ты должен быть здесь, где по ночам тебя грызут клопы, а днем вонь от нагретых солнцем мусорных куч сверлит тебе ноздри.

Атланта! Этот судья хочет засадить его в тюрьму как можно быстрее, на самый большой срок и как можно законнее.

– Один мой приятель придет сюда повидаться со мной.

На лицах отразилось крайнее удивление. Эту комнату они сняли только четыре дня назад и были уверены, что никому из посторонних не известно, что здесь бывает Бен Буфорд. Согласно принятому плану, каждые три или четыре дня они подыскивали для Бена новое убежище. Пусть бегают агенты ФБР, бегают агенты ЦРУ, – Бен тоже бегает. И все – в разных направлениях. Иногда, когда он нуждался в отдыхе и женщинах, они на несколько дней смело заселялись в "Хилтон". Бен раздавал интервью, выступал на пресс-конференциях, фотографировался, делал все напоказ. Все должны были знать, что он не прячется, что у него нет конфликтов с законом. Затем он снова уходил в подполье, скитался по дрянным комнаткам без мебели и с одной электрической лампочкой, свисающей с потолка.

Трое молодых людей, сидевших вместе с ним за столом, были его преторианцы, его советники, соратники и ближайшие товарищи: Лонгфорд Доттс, Беймен Ньюфилд и Престон Пирс. Пирс тоже умел произносить речи и был заместителем Бена. Они объединились и сплотились в борьбе, которую называли революцией. Впрочем, их союз был продиктован необходимостью, а не дружескими симпатиями. Они не вполне доверяли друг другу, особенно это касалось доверия Бену со стороны остальных. Революционные мессии приходят, считали они, и уходят. Каждый из них, равно как и Бен, служил спичкой, вспыхнувшей от пламени революции, чтобы возжечь черных братьев, и каждый имел право занять его место.

Буфорд знал об амбициях и зависти своих товарищей. И они знали, что он не уступит. На Буфорде лежала печать лидерства – его беспримерное умение повелевать. Он сидел во главе стола. Толпа признавала его вождем. В настоящее время выбора не было.

– Что это за приятель? – спросил Лонни Доттс.

– Мой старый знакомый.

Три часа назад по уличному телефону-автомату он сделал около двадцати звонков во все части США. О некоторых звонках и назначенных встречах он сообщил товарищам, о других – нет. Он ничего не сказал и о том, что договорился встретиться с Шафтом. Как мог революционный вождь объяснять, что каждую ночь он уходит с баррикад позвонить матери, чтобы она не волновалась?

– Бен? – Ее голос звучал радостно и гордо. – Чуть не забыла. Помнишь Джонни Шафта? Это такой милый мальчик, с которым ты часто играл, когда был маленький. Он заходил ко мне и спрашивал про тебя. Ему нужно с тобой поговорить. Он очень вежливый и обходительный. Я помню, вы были не разлей вода. Он сказал, что ездит на такси и ищет тебя, потому что это очень важно. Я подумала, ты не будешь против, если я скажу ему, что ты в городе. (Буфорд молчал.) Ты, наверное, тоже очень хочешь с ним повидаться, раз вы раньше так дружили. Он перезвонит через десять минут. Где ты с ним встретишься?

Как он мог сказать своей матери, что у него больше нет друзей? С нее было достаточно и того, что она не видит его месяцами, что он звонит всегда ночью, что о нем пишут в газетах в разделе "Из зала суда". Она ничего не знала о революции.

Бен назвал адрес. Какая досада, что он когда-то играл в прятки с этим сукиным сыном. Какого черта ему нужно? Они не имеют к нему отношения. Ведь Шафт... Он же оппортунист, продажная тварь – и вашим и нашим. С ним надо держать ухо востро. С этим "другом" надо быть в сто раз осторожнее, чем с Лонни, Бейменом и Престоном.

* * *
Шафт спал на заднем сиденье помятого такси, колесящего по Амстердам-авеню. Он сидел в углу, вытянув ноги вдоль сиденья. Его голова свесилась набок, и, когда машину трясло, она билась о стекло. Тогда Шафт на секунду просыпался, поднимал голову и снова засыпал. Во сне у него была недовольная гримаса, как у девятилетнего проказника, который из вредности не хочет открывать глаза. Таксист успел уже раз сто пожалеть, что подобрал на Таймс-сквер этого сумасшедшего ниггера.

Такси остановилось под фонарем на углу Сто тридцать восьмой улицы, в северном конце Манхэттена. Водитель обернулся к Шафту и громко позвал:

– Эй, приятель!

Мог бы и не орать, потому что Шафт уже проснулся. Он проснулся в тот момент, когда машина встала и он перестал ощущать тряску. Шафт не спал, и голова у него была ясной, но он не двигался, потому что не хотел пугать до смерти и без того перепуганного таксиста. Счетчик показывал шесть долларов тридцать пять центов.

– Это точно угол Амстердам-авеню и Сто тридцать восьмой?

– Точно, приятель. Это то, что тебе надо. В голосе таксиста слышалось облегчение.

Может, черномазый шизик все-таки выйдет здесь? Может, он не станет его грабить? И он уедет отсюда невредимым и снова будет мотаться между Таймс-сквер и верхним Ист-Сайдом. Сделает пару рейсов в Кеннеди и Ла Гардиа и забудет, как ездил ночью с черным пассажиром к черту на кулички.

Шафт и не собирался выходить. Поднеся руку с часами к окну, где было светлее, он взглянул на циферблат. Три часа. Еще целый час можно спать.

– Слушай, сколько времени у тебя уйдет, чтобы съездить в Баттери-парк и обратно, на угол Сто тридцать девятой и Амстердам?

– Да ты что, мистер! Если хочешь кататься, садись в автобус!

– Там слишком светло. За час успеешь?

– Что?

– Съездить в Баттери-парк и обратно, на угол Амстердам и Сто тридцать девятой?

– Успею, – сдался таксист. Он поедет в Баттери-парк. Он гадал, где этот тип наконец начнет его грабить – в центре или дождется, пока они вернутся в Гарлем? Не попробовать ли, рискуя жизнью, привлечь внимание полицейского? Или лучше сидеть тихо и попытаться спрятать часы под сиденье?

Шафту было немного жаль водителя. В общем-то это был безобидный человек, хоть и еврей. Здравый смысл подсказывал Шафту, что евреи – люди не хуже и не лучше других, но он все равно не любил их. Евреи были персонажами его детства. Они были повсюду: в кондитерской, в магазине одежды, в бакалее, в винном магазине, в комиссионном, в ломбарде. Ему не нравилось, как они обращаются с ним и с такими, как он. Евреи наживались на горе и нищете. Потом он узнал много порядочных евреев, но то, детское, впечатление не покидало его. Сейчас Шафту было плевать, какой национальности таксист. Он не любил евреев, ненавидел таксистов, но сейчас его занимал совсем другой вопрос. Он хотел спать и имел для этого час. Самым подходящим местом для сна было заднее сиденье такси.

– Давай, – сказал Шафт, – гони сначала в Баттери-парк. Разбуди меня, когда приедем. Хочу взглянуть на статую Свободы и помахать старой шлюхе ручкой.

Шафт скрестил руки на груди и снова уснул. Вздохнув, таксист включил зажигание. Он проехал до Сто тридцать девятой улицы, чтобы оттуда свернуть на Сент-Николас-авеню и с нее на объездное шоссе Вест-Сайд-Драйв. Он хотел насладиться приятной поездкой вдоль реки, прежде чем черный мерзавец перережет ему горло. Он был слишком расстроен, чтобы заметить, что по пустынным ночным улицам за ними неотрывно следует черный "понтиак"-седан.

* * *
Виктору Андероцци казалось, что время встало и ночь будет тянуться вечно. Он был старый и очень усталый полицейский. Дойдя до конца отчета, где полагалось поставить дату и время, он взглянул на часы. Боже, три часа утра! Минуту назад было только семь часов вечера, и большую часть времени он истратил впустую. Если бы форма отчета не требовала пунктуальности, он бы так и не узнал, который час. В молодости, если приходилось проводить ночь на работе, он всегда беспокоился за жену и детей. Потом он приучил себя к мысли, что с ними все в порядке, а если вдруг что-нибудь случится, то ему непременно сообщат. Постепенно он отвык от беспокойства, и теперь, находясь на службе, редко вспоминал о семье.

Господи, уже три тридцать, и пора ехать к комиссару. Андероцци поднял трубку телефона:

– Пусть Чарли подает машину. Едем в центр.

И какого дьявола комиссару не спится? – риторически спрашивал себя Андероцци, натягивая короткий коричневый плащ. Онпредставил, как маленький лысый комиссар полиции города Нью-Йорка, сидя в эту минуту у себя в кабинете, переживает приступ меланхолии и отчаяния. Повсюду происходят беспорядки, которые он не властен пресечь, хоть и имеет в подчинении тридцать тысяч человек. Полицейский бюрократический аппарат поворачивается слишком медленно. Встает вопрос: кто, в конце концов, отдает приказы и отвечает за действия полиции? Комиссар представляет политическую власть, то есть мэра. Мэр представляет горожан. То есть так должно быть.

На самом деле, полагал Андероцци, все сами по себе и пекутся только о собственной шкуре, а уж мэр и подавно. Каждый любым способом старается извести свое начальство. Из-за этого и происходят беспорядки. Неудивительно, что люди уезжают жить в Европу и на Карибские острова. Копы бросают службу и бегут в Аризону или еще какую-нибудь дыру разводить цыплят. Пусть два-три года спустя они разорятся, но передышку они урвали. Он же, Андероцци, не ведает отдыха. Он не убежит. Он – честный, поэтому такой бедный. И терпеть не может цыплят.

Секретарша комиссара – красивая брюнетка лет сорока – тоже была на месте. Еврейка. Андероцци любил смуглых женщин, таких, как его жена. Его волновал темный пушок над верхней губой. Он любил их густые черные волосы, черные глаза. Ему нравилась эта женщина.

– Принесите ему кофе. Тебе черный?

– Черный, – ответил Андероцци, думая о брюнетке, а не о кофе.

Комиссар был на службе в четыре утра, и она была вместе с ним, точно не секретарь, а жена. А почему бы и нет? Она нужна ему сейчас, разве не так? Все брюнетки устроены одинаково: они, когда нужно, всегда на месте. Андероцци знал это по своей жене.

Она поставила перед ним на блюдце старомодную фарфоровую чашку. Андероцци взял ее и сделал маленький глоток, с наслаждением вдыхая орлиным клювом аромат горячего кофе.

– Так что же происходит, Вик? – спросил комиссар, подняв глаза от своей дымящейся чашки. У него были не глаза, а шурупы. Взглядом он мог пробуравить человека насквозь и пригвоздить к стенке. Маленький, плешивый, мерзкий проходимец.

– Я не вполне уверен, что это стычки на расовой почве, – ответил Андероцци, полагая, что им обоим известно, о чем речь. – Это что-то другое. На войну итальяшек с ниггерами не похоже.

– Ах вот оно что! – обрадовался комиссар. – Так, может, это просто их собственная местная драчка?

– Я не уверен. Позвольте мне высказать, что я думаю и что знаю. Тогда мы, возможно, вместе найдем ответы на некоторые вопросы, которые нам наверняка зададут в муниципалитете.

– Я бы предпочел знать все ответы.

– Я расскажу вам все, что знаю сам.

– Я понимаю, Вик, извини. Я неправильно выразился. Но комиссар полиции не должен допустить, чтобы в его городе с вертолетов распыляли слезоточивый газ и расстреливали каждую старуху, которая высунулась из окна посмотреть, что за шум. Давай выкладывай все.

– Мне известно... нам известно, что боевики рассчитывают потратить на подготовку еще около полугода. У них уже есть оружие. По нашим оценкам, в последние четыре года они получали не меньше ста единиц оружия в неделю. Это очень много. С этим можно порешить весь Нью-Йорк, не только Гарлем.

– Что конкретно они имеют?

– Грубо говоря, одна треть их арсенала – пистолеты, треть – винтовки и автоматы, остальное – обрезы, несколько гранатометов, пулеметов, есть и миномет.

– Вот черт! И где они это хранят?

– Я думаю, существуют склады, но в основном – под матрасами, в сливных бачках, в пакетах с мукой, в телевизорах, в стенах, в земле – везде.

Комиссар стукнул своим пухлым кулачком по столу красного дерева и заверещал:

– Да я каждый дом севернее Пятьдесят девятой улицы кверху задницей поставлю!

– Это то же самое, что начать в городе войну, – заметил Андероцци.

– Ладно. Что тебе еще известно?

– Комиссар, я хотел вам задать один вопрос, если вы не против... Зачем вы приехали на работу в четыре часа утра?

– Я приехал, потому что наш чертов мэр раньше двух часов с танцулек не возвращается. И вот он вернулся домой и не придумал ничего лучше, чем в третьем часу ночи позвонить мне. На вечеринке он услышал что-то про волнения в Гарлеме и решил спросить, что я знаю. Обещал перезвонить утром.

– Нам также известно, – продолжал Андероцци, – что у боевиков не хватает людей. У них курков больше, чем пальцев. Рекрутский набор идет плохо – отчасти по той причине, что разные группировки враждуют меж собой. Но как только они договорятся, наберут и обучат свежие силы – а это, по моим данным, может случиться довольно скоро, – они попытаются устроить нам революцию.

– Кто тебя информирует? – Комиссар откинулся в кресле. Его лысина едва доставала до верха кожаной спинки.

– Простые люди, которые хотят жить спокойно. Те, кто боится и хочет заручиться поддержкой полиции. Предатели. Засланные агенты. Обычный набор, как и в любом другом деле.

– Понятно. И какие у тебя соображения?

– Я думаю, нельзя терять из виду Шафта.

– Это тот бешеный детектив, который выбрасывает людей из окон?

– Да. Я давно с ним знаком. Это решительный, амбициозный парень, хорошо знает свое дело. Я ему доверяю. Ну, не то чтобы полностью, но процентов на семьдесят. И еще мне кажется, что там скорее криминал, чем расовые волнения. Я имею в виду, мы, полиция, должны больше заниматься этой проблемой.

– Почему ты так считаешь?

– Из-за Нокса Персона. У меня есть подозрение, что без него не обошлось, а он не стал бы ввязываться в расовую войну.

– Почему? Он же черный. А все черные ненавидят белых.

– Да, многие. Но Персон никогда не был революционером. У него бизнес и с теми и с другими. Он живет среди черных, но проворачивает свои делишки при помощи продажных белых полицейских. В других условиях он не мог бы процветать. Так что его участие отодвигает расовый аспект на второй план. По крайней мере для меня.

Звякнул красный телефон на столе у комиссара – горячая линия. Он мигом схватил трубку и скомандовал: "Говорите!" Слушая, переводил взгляд с аппарата на Лндероцци и обратно. Второй такой же красный аппарат стоял у него дома возле кровати. Единственный, кто звонил комиссару по этой линии, как раз и являлся виновником всех несчастий в Нью-Йорке. Послушав с минуту, комиссар коротко бросил "хорошо", положил трубку и растерянно ухмыльнулся с видом человека, который наблюдает собственные похороны.

– Ну вот и дождались. На углу Сто тридцать девятой и Амстердам перестрелка. У них автоматы и пулеметы.

Андероцци сразу посерел, точно пылесос изнутри. Выбегая из кабинета вслед за комиссаром, он едва не прихватил с собой чашку.

* * *
Шафт прибыл на место в четыре, как и рассчитывал – прогулка до Баттери-парк и обратно заняла около часа. Убежище Буфорда было ветхой трущобой, которая держалась лишь благодаря тому, что с двух сторон ее поддерживали еще две такие же трущобы.

Одни окна были забиты листами жести, в других не было стекол, и ветер сгонял туда копоть и пыль со всей округи. Но за некоторыми окнами жили люди, если их можно было назвать людьми, а их жизнь – жизнью. В Гарлеме это считалось нижним средним классом. Шафт и не ожидал увидеть ничего другого. Бен Буфорд был на пятом, последнем, этаже.

Почти сразу он засек три или четыре тени, промелькнувшие в дверных проемах соседних подъездов. Болваны. Негр на собрании ку-клукс-клана был бы более незаметен. Почему, интересно, эти ребята не сторожат его у выбитых окон? Может, они из клуба самоубийц?

Шафт, конечно, ничем не выдал своего открытия. Подождав, пока такси скроется из виду, он неторопливо пересек улицу и пошел к нужному подъезду.

Трущобы Шафта не шокировали. Он вырос в трущобах и все отлично помнил. До армии он сам жил в таких домах, спал в них, прятался, по их крышам удирал от погони и швырял вниз камни с их парапетов. Шафт не испытывал ностальгии, по крайней мере по своему детству и юности, хотя временами его посещало грустное чувство утраты чего-то из чужой жизни, чего у него никогда не было.

Он поднялся по выщербленным бетонным ступенькам, толкнул дверь, висевшую как сломанная рука, и вошел в темный подъезд. В нос ему ударил удушливый смрад. Шафт удивился. Как ни хороша была его память, а трущобные запахи он забыл. Боже, какая вонь! В других частях Манхэттена такого не понюхаешь.

Острый запах мочи. Тошнотворный сладковатый запах крысиного помета. Крысы строят гнезда, спариваются, роют норы в штукатурке и мусоре. Старческая затхлость вместе с запахом пыли и кухонным чадом. Наконец, легкий, но едкий запах страха. Да, страх издает запах, пронизывающий все поры тела.

Как же он мог забыть, ведь он так долго жил среди этого?

Шафт начал осторожно подниматься по ветхой деревянной лестнице. Откуда-то сверху пробивался тусклый лучик: единственная лампочка освещала ему путь среди предательского гнилья. И все же было так темно, что он двигался ощупью, стараясь не опираться на перила и не задевать стены. В одном месте, где не было ступеньки, его нога прошла насквозь, и он чуть не упал, выругавшись вполголоса:

– Паршивые трущобы, чтоб вы сгорели!

Шафт вспомнил одного парня по имени Джимми, который поспорил, что выпросит пенни у белого копа. Каждый день он подходил к копу на Сто двадцать пятой улице, между Ленокс и Пятой авеню, и принимался клянчить:

– Дай пенни, дай пенни, дай пенни...

Один, и только один раз коп спросил его:

– Зачем тебе пенни, черномазый?

– Купить спичек, купить спичек, купить спичек, купить спичек...

Шафт улыбнулся в темноте. Вот, кажется, и дверь. Не выломать ли ее, чтобы от удара у Буфорда и его людей поджилки затряслись? Нет, пожалуй, не стоит. Они постоянно бегают с места на место, нервы и пушки у них постоянно на взводе, и кто-нибудь, сильно испугавшись, разрядит в него, чего доброго, свой автомат Калашникова. И он тихо постучал: тук-тук, это я, ваш сосед Джон Шафт, пришел занять у вас заварки.

Дверь открыл Лонни Доттс. Шафт не знал его. За спиной Доттса маячил долговязый Буфорд. Шафт отметил, что со времени их последней встречи он совсем отощал. Рядом стояли еще двое, похожие на Буфорда. Шафт решил разыграть номер "Сколько лет, сколько зим". Может, это поможет им расслабиться.

– Привет, приятель, – сказал он в сторону Буфорда. – Как дела? – И шагнул вперед, не дожидаясь, пока Доттс уступит ему дорогу.

У Доттса был выбор: отступить или быть раздавленным. Доттс отступил. Шафт подошел к Буфорду и протянул руку.

– Привет, Бен, – повторил он, улыбаясь во всю пасть, но без надежды, что Буфорд верит в его искренность. – Что поделываешь?

Чушь собачья! Все на свете знают, что "поделывает" революционный агитатор Бен Буфорд. Может быть, не знают только индейцы в болотах Флориды.

– Ничего особенного, – холодно и враждебно ответил Буфорд, без охоты пожимая протянутую руку Шафта. В его глазах ясно читались злость и растерянность.

Вполне вероятно, что он сумасшедший, подумал Шафт. Надо сойти с ума, чтобы жить такой собачьей жизнью и подставляться под пули. И ради чего? Ради какой-то выдуманной им революции. Он слишком недооценивает белых, ведь среди них тоже полно сумасшедших.

Их высокомерие забавляло Шафта. Но его-то они не звали на баррикады. Зато звали многих других, и те приходили. Неудивительно, думал Шафт, если эта милейшая несчастная мать Буфорда хранит под матрасом автомат. А ее славный сынок говорит ей, кого пришить. Он переводил взгляд с одного лица на другое: враждебность, подозрительность, ненависть. Все хорошо одеты. Его собственный новый костюм выглядит, наверное, сейчас как половая тряпка. Шафт прислонился к пыльному подоконнику. Все ждали.

– Послушайте, я хочу купить у вас информацию об одной маленькой девочке, которая потерялась. Вы больше других общаетесь с народом и, возможно, кое-что знаете.

Они еще больше насторожились.

– На белые деньги? – поинтересовался Доттс.

Шафт не обиделся. Наверное, оттого, что очень устал.

– Ты просто идиот, – спокойно сказал он Доттсу. – Или дальтоник. Все деньги зеленые. Почему бы сначала не узнать, что я хочу купить, прежде чем сказать, что ты этого не продаешь?

Буфорд подскочил к нему и заорал:

– Ты пришел не по адресу, приятель! Тебе надо в полицейский участок!

Шафт не был уверен, что у него получится уложить всех четверых, но уж извозить в грязи их костюмчики он сможет. Эти недружелюбные болваны ему надоели.

– Сейчас вы мне все расскажете, – зловеще пообещал он, выпрямляясь.

Внизу ухнул взрыв. Послышались крики, ругательства и выстрелы. Тра-та-та-та – как в кино застрекотал ручной пулемет. Как на войне. Буфорд и его болваны так и подскочили на месте.

– Да чтоб вас! – зарычал Шафт. Он выглянул в окно посмотреть, нет ли там какой-нибудь веревки, громоотвода, куска арматуры или выступа. Чего-нибудь такого, за что можно было бы уцепиться и сбежать. Нет, пять этажей чистого суицида.

С лестницы доносились проклятия, топот ног, стрельба. Кто-то отстреливался и отступал наверх, его преследовали. Стволов очень много. Ах, какие нехорошие звуки! Шафт снова выглянул в окно и снова увидел только голую стену. Раз так, нужно встречать гостей.

– Где оружие? – заорал он.

Четыре удивленных лица повернулись в его сторону.

– У нас нет оружия, – ответил за всех Ньюфилд.

Шафта чуть не хватил удар. "Нет оружия"! Что же это получается?! Чертовы олухи умеют только глотки драть, а воевать не умеют?!

Дверь вдруг распахнулась, и в комнату ворвался человек, увитый патронташем и с пистолетом в руке. Это был мальчик лет восемнадцати в кожаной куртке и берете. От ужаса его глаза чуть не выскакивали из орбит.

– Уходите! – закричал он, опасно размахивая стволом. – Скорее!

– Что там происходит? – спросил Буфорд.

– Да не знаю я! Они пришли, мы спросили, кто такие, а они начали стрелять.

– Проклятье! Это ЦРУ, – сказал Ньюфилд.

Буфорд не поддавался панике. Глаза шарили по углам, но лицо по-прежнему было злое и спокойное. Ньюфилд испугался. Капли пота выступали у него на лбу, катились по щекам, заливали козлиную бородку. Лонни Доттс посерел от страха, но еще хорохорился. Злой и трусливый, он был обижен на весь мир. Заносчивое выражение не сходило с его лица, покупал ли он пачку сигарет, бутылку виски или готовился умереть. Мерзавцы, которые собирались его сейчас прикончить, были везде, и везде одни и те же. Престон Пирс, немного ниже и крепче остальных, был, похоже, наиболее надежным из всех. В его маленьких глазках не было страха. Он застыл на месте, словно ожидая собственного решения или приказа со стороны.

Времени на раздумья не оставалось. Шафт схватил мальчишку за плечо, развернул и подтолкнул к двери. То ли повинуясь Шафту, то ли по собственной воле, тот выскочил из комнаты с пистолетом наготове.

– Надо убираться отсюда, – заметил Ньюфилд.

– Наверх! На крышу! – воскликнул Лонни Доттс.

Последнее слово было за Буфордом.

– Ладно, – наконец согласился он, – уходим по крыше.

Доттс, Ньюфилд и Пирс выбежали на лестницу, Буфорд хотел последовать за ними, но Шафт удержал его за руку:

– Подожди. На крышу нельзя.

– Пусти, мерзавец! – зашипел Буфорд.

Шафт вцепился в него намертво. Чтобы освободиться, Буфорду пришлось бы вырвать себе руку.

– Идем со мной. – Шафт поволок Буфорда на площадку.

Бой шел где-то между третьим и четвертым этажами, на лестнице клубился дым, и адски ревели автоматы. Но там был единственный путь к спасению. Шафт устремился вниз, таща за собой Буфорда. Революционер извивался, силясь выдернуть руку.

– Нет! – голосил он. – Нет! Там меня убьют!

Терпение у Шафта было на исходе, да и время тоже. Лишь на мгновение он задержался, чтобы обернуться к Буфорду и со всей силы врезать левой ему в подбородок. Даже сквозь оружейный грохот было слышно, как хрустят кости и рвется плоть. Череп Буфорда задергался на тонкой шее, тело обмякло и рухнуло на ступеньки. Тогда Шафт, взвалив на спину сто семьдесят фунтов ненависти, стал спускаться.

Именно через Бена Шафт собирался проникнуть в мир, который существовал внутри мира черных, чтобы найти там ответы на вопросы Нокса Персона. Глупо было бы отпустить такое сокровище на открытую плоскую крышу, откуда его как миленького в два счета снимут.

– Паршивый сукин сын, – бормотал Шафт, сходя с тяжелым грузом на плечах по хлипким ступенькам в ад.

Глава 5

На крыше их ждали. Лонни Доттс умер с руками, воздетыми как в мольбе – черный Христос, пригвожденный пулями к ржавой телевизионной антенне. Голова Престона Пирса испарилась в огненном облаке взрыва. Беймен Ньюфилд сложился пополам, точно бумажная кукла, от автоматной очереди. Двое часовых, пытавшихся их защитить, лежали внизу на тротуаре. Но Буфорд уцелел, и Шафт тоже.

Шафт знал, что у них всего три минуты. Стрельба прекратилась, шаги на лестнице стихли. Через три минуты приедет патрульная машина, и копы начнут прочесывать дом. Три минуты на спасение.

Он выполз из-под кровати, скользя локтями по линолеуму, и вытащил Буфорда. Торчащая пружина впилась ему в пиджак повыше плеча. Чертыхнувшись, Шафт дернулся и порвал ткань. Секунду спустя он встал и рванул Буфорда за лацканы пиджака, заставляя и его подняться на ноги.

Женщина, сидевшая на краю постели, имела больной вид. От ужаса и смятения она впала в ступор и едва не сошла с ума. Она не понимала, что происходит. Ее разбудила стрельба на лестнице. Двое мужчин ворвались в ее квартиру. Вернее, ворвался один. Второй был труп. Она не кричала – она слишком испугалась. Они были черные. Один сказал, чтобы она вела себя тихо и все будет хорошо. И залезли к ней под кровать. В коридоре стреляли, кричали, кто-то бегал вверх-вниз по лестнице. Теперь они вылезли. Нет, это все неправда. Ничего не было. Она спала, и ей приснился самый ужасный кошмар в ее жизни. Это сон.

– Просыпайся, приятель, – сказал Шафт, похлопывая окосевшего Буфорда по щекам. Одной рукой он держал его за грудки, чтобы тот не свалился. – Давай, нам нужно уходить.

Буфорд таращил глаза, покачивался и пытался отпихнуть Шафта.

– Не валяй дурака, – приказал ему Шафт. – Вечеринка закончилась, мы идем домой.

Буфорду удалось наконец сфокусировать взгляд на Шафте. Он горел ненавистью. Это заняло у него двадцать секунд.

– Спорить некогда. Я только что спас твою вонючую жизнь. Они ушли. Теперь и нам надо уходить. Ты сам пойдешь или мне тебя понести?

Шафт собрался было опять схватить Буфорда, но было нечто в наступившей тишине, в его понуканиях, что заставило Бена превозмочь свою враждебность. Он кивнул. Шафт вытащил из кармана несколько банкнотов и положил их на колени женщины:

– Забудьте, что вы нас видели.

Она бы очень хотела, но не забудет их никогда.

Осталась одна минута. Если у тех хватило мозгов подождать у подъезда, все пропало. Если нет – то это единственный путь. Нельзя отдавать Буфорда копам. Шафт отвернулся от женщины, которая таращилась на помятые банкноты, зеленеющие на фоне ее розовой ночной рубашки. Теперь он не мог следить за ним. Они побегут вместе, но каждый сам по себе.

Шафт скакал вниз через четыре ступеньки. По пути он наступил на чье-то лежащее поперек лестницы тело, но не замедлил скорости, сэкономив несколько дополнительных секунд для выхода наружу.

– Осторожно там, – зашипел он Буфорду.

Перед дверью Шафт остановился. Стекла в верхней половине не было, на полу хрустели осколки. Нижняя половина была изрешечена пулями. Шафт выглянул наружу. Буфорд стоял вплотную к нему и тоже смотрел. На улице никого не было, но в доме напротив зажигались огни. Сейчас из окон высунутся жильцы, улица заполнится людьми, приедет полиция...

– Все, я побежал, – шепнул Шафт, – не отставай.

Он очень надеялся, что Буфорд не разучился бегать за те годы, что стоял и разглагольствовал. Один большой прыжок – он перемахнул ступеньки, приземлился в позиции низкого старта и рванул в темноту. Теперь никому его не поймать. На этих черных улицах он дома. Чувство свободы поднималось со дна его желудка. Он не бежал, а летел. Когда понадобится, они найдут переулок, подъезд, черный ход. Их можно достать в четырех стенах, но на улицах Гарлема они неуловимы.

Три минуты истекли.

Позади бестолково завыли сирены. Вдруг ближайший перекресток засверкал пульсирующим светом полицейской мигалки – навстречу без звука мчались копы. Шафт нырнул в подъезд, распластался по стене и скорее почувствовал, чем увидел рядом Буфорда. Оба тяжело дышали, хватая ртами воздух. Полицейская машина проехала мимо. Они выскочили из подъезда и побежали дальше, держась в тени домов, чтобы их не засекли в зеркале заднего вида.

Они были недалеко от Бродвея, когда Шафт решил, что пора посвятить Буфорда в свои планы. Он остановились. Шафт с удовольствием отметил, что Буфорд пыхтит гораздо тяжелее, чем он сам, и под мышками у него темнеют пятна от пота.

– Эй, приятель, у тебя есть жетоны на метро? – спросил он отдуваясь.

Буфорд стал рыться в карманах. Потрясение и длинный кросс без подготовки сделали его тупым и послушным. Шафт улыбнулся. Какой он все-таки живучий. А Буфорд? Горазд только языком молоть. Он так задыхается и дрожит, что рассыпал всю мелочь по тротуару. Шафт забрал у него мелочь и сам отыскал среди монет два жетона.

– Сейчас мы поедем к одним моим друзьям, – сказал он, – и если ты посмеешь в их присутствии вякнуть какую-нибудь гадость о белых, я тебе яйца отстрелю.

Он вел Буфорда на угол Бродвея и Седьмой авеню. Было, наверное, около пяти часов. Их вполне можно было принять за гуляк, возвращающихся с вечеринки, или за уборщиков, которые идут мыть полы в офис. Если бы ему сейчас дали швабру, думал Шафт, он взобрался бы на нее и проспал не меньше суток.

* * *
Шафт спал как дитя. Во сне его лицо было безмятежным, открытым и добрым. Оно казалось скорее круглым, чем овальным, а его черты – плоскими, как у азиата. Глаза и нос были словно вырезаны в нем, а не вылеплены на поверхности. Оно напоминало полинезийскую маску из подкрашенной бальзы или другого темного дерева. Губы были полными, но и они растянулись в улыбке. Впрочем, как бы его лицо ни походило на маску, но даже во сне оно дышало жизнью и силой. Его обрамляла рамка черных африканских кудрей с врезанными в нее ушами неожиданно тонкой работы.

Большие, широко поставленные глаза Шафта открылись около полудня. Он отлично выспался, хотя проспал всего шесть часов. Он лежал, наслаждаясь теплом, тишиной и покоем, как белый человек. Это удовольствие было знакомо ему с того дня, когда он познал цену собственной силы. Он до сих пор смаковал ощущения, дарованные ему силой, как бродяга смакует достоинства стодолларовой купюры, которую нашел в куче мусора. Тишина. Из кучи простыней и подушек на другом конце комнаты доносилось ровное дыхание Бена Буфорда. Его длинные костлявые ноги торчали из-под простыни и свешивались с края детской кровати, служившей ему ложем.

Шафт тихо поднялся и под звон ключей и мелочи натянул свои брюки, которые висели на спинке кровати. Буфорд не проснулся. Шафт зашлепал к двери. Приятно босиком походить по чистому паркету. Он дал себе слово, что первым делом, когда вернется домой, наведет порядок. А то девицы, выходящие из его постели, чувствуют, должно быть, под ногами пески Сахары.

В сияющей чистотой ванной на вешалках висели разноцветные детские полотенца. Сидя на унитазе, Шафт разглядывал желтую пластиковую уточку, которая сушилась у края ванны. Когда он был маленьким, ему нечасто доводилось мыться, тем более запускать уточек. Он смутно помнил, что кто-то его намыливал, драил мочалкой, вытирал, но кто – забыл. Которая из воспитательниц приюта? Миссис Иглстон? Миссис Джонсон? Мисс Кронланд? Нет. Наверное, миссис Андервуд. Старуха часто напивалась, но зато была доброй. Она единственная не жалела мыла и горячей воды для черных сирот.

Шафт отвернул оба крана и взглянул на себя в зеркало: глаза красные. Шесть часов – это все-таки мало. На полочке под зеркалом стоял стакан с несколькими детскими щетками. Нужно почистить зубы. Ребенок никогда не узнает. Шафту стало немного стыдно. Еще он опасался подцепить какую-нибудь заразу, вроде свинки или коклюша. Все его женатые друзья говорили, что первые десять лет дети только и делают, что болеют. Который же из этих заразный? Да ладно, будь что будет – он выбрал самую аккуратную щетку, надеясь, что у ее хозяина нет ничего серьезного. Интересно, можно ли заразиться кариесом? Скорее всего, нет. Иначе каждый раз, когда он засовывает язык в рот какой-нибудь шлюхи... Нет, кариес не подхватишь от другого человека. Да и потом, если в доме такой порядок, то дети, наверное, тоже в порядке. Он с отвращением выплюнул зубную пасту в раковину. Ужасный вкус, но, говорят, она полезная. Надо спросить у Хелен – так, между прочим, – не болеют ли дети. Поставив щетку на место, Шафт поплескал воды себе в лицо и вытерся ближайшим из полотенец. Бритву Марвина он возьмет позже. Выйдя из ванной, Шафт заглянул в детскую: Буфорд спал и слегка похрапывал. После вчерашнего его отношение к Буфорду никак не изменилось. Он был и остался к нему равнодушен. Что толку любить или ненавидеть революционера? Шафт прикрыл дверь и пошел по устланному дорожкой коридору туда, откуда доносился плеск воды и звон посуды.

– Привет, детка, – сказал он молодой женщине, стоявшей у раковины спиной к нему, – в вашем заведении подают кофе?

Хелен Грин с улыбкой обернулась:

– Через минуту будет готово, – она кивком указала на плиту, – я слышала, что ты пошел в ванную. Как спалось?

– Хорошо, – ответил Шафт, зевая и потягиваясь. Кончиками пальцев он почти касался потолка кухни. Его ребристый, как стиральная доска, живот влип в позвоночник, из-за ремня выглянули шрамы.

– Тебе не следует шутить так со взрослыми женщинами рано утром, – сказала она, наливая ему кофе.

Он засмеялся и опустил руки.

Шафт сидел на табурете, положив локти на стол, и рассматривал кухонную утварь. Он делал так каждый раз, когда приходил сюда. На полке стояли голубые банки с сахаром, солью и специями, часы. Миксер пыхтел рядом с тостером. К буфету у окна был прикреплен консервный нож на веревочке. Возле дверей – доска для меловых записок. Все было по делу и на месте в этом образцовом хозяйстве, и Шафту это нравилось.

Хелен взяла со стола карандаш и начала своим детским, круглым почерком составлять список покупок. Шафт смотрел на нее, потягивая кофе. Из всех цветных женщин, которых он знал, она была самой белой, самой красивой и самой женственной. Марвину Грину повезло, что она стала его женой и матерью его детей. А ему, Джону Шафту, повезло, что они его друзья. В их доме он всегда отдыхал от беготни по грязному вонючему городу. К ним он притащил Бена Буфорда, когда больше некуда было его девать. Но хоть сколько-нибудь долго оставаться здесь он не мог. Семейный уют начинал раздражать Шафта. Это была защитная реакция. Проживи он подольше в тишине и спокойствии, он сам притих бы и успокоился, что противоречило его профессиональным принципам.

Хелен перестала писать и взглянула на Шафта серьезно и нерешительно:

– По радио только об этом и говорят.

– О чем?

– Об убийстве пятерых человек. Троих нашли, кажется, на крыше, а двоих – на земле.

Шафт так и предполагал, но цифры все равно потрясли его.

– Жаль, что только пятерых.

Ее глаза расширились, а рот приоткрылся от изумления. Шафт, конечно, жестокий человек – такая уж у него работа. Но он же не изверг?

– Ну-у, – протянул он, встав, чтобы налить себе еще кофе, – пятеро их людей за пятеро наших. Это еще куда ни шло.

Она смотрела на него круглыми глазами, ушам своим не веря. Неужели это говорит ее друг у нее на кухне?

– Черт возьми, Хелен! Если мы собираемся устроить революцию и все размахиваем пушками, то почему мы не учимся стрелять? Почему пять человек должны умирать просто так? Справедливость, я считаю, это когда все поровну.

– Джонни, ты не заболел?

– Да, да! Я свихнулся! Но и весь мир свихнулся тоже.

Он хотел объяснить, как он благодарен ей за то, что есть место, где он может спрятаться от своего безумия и забыть сумасшедший мир. Как он счастлив, что есть она, Марвин, их дети, дом, кухня. Но что-то мешало ему, слова отчего-то застывали в горле, и даже обжигающий кофе не помогал растопить их. Он избегал тревожного, неотступно следящего за ним взгляда ее карих глаз. Лучше пойти разбудить Буфорда. Он взял из буфета еще одну чашку и налил туда кофе.

– Джон, кого они хотели убить? Его или тебя?

Шафт и сам хотел бы знать. Шестифутовый маньяк, скорчившийся на детской кроватке, проснется в твердой уверенности, что он был единственной целью этих выстрелов. Слишком просто. Вопрос Хелен пришелся очень кстати. Шафт, укутанный ватным одеялом домашнего уюта, вспомнил, что есть над чем поразмыслить.

Он вернулся к плите и вылил кофе из чашки Буфорда обратно в кофейник. Необходимо сделать пару звонков, прежде чем допрашивать революционера, ведь на некоторые вопросы и он не знает ответа.

– Когда дети приходят из школы?

– В половине четвертого.

– А Марвин?

– Примерно в половине шестого. Сегодня, наверное, пораньше, потому что ты здесь. Он всегда звонит.

– Скажи ему, чтобы не беспокоился.

Хелен снова нахмурилась.

– Нет-нет, – Шафт положил руку ей на плечо, – не думай, что за нами кто-то гонится с пушками. Я хотел сказать, что не стоит ради меня ломать расписание. Мы уйдем не раньше десяти – одиннадцати. Будет еще время поговорить.

Хелен дотронулась до его ладони, лежавшей у нее на плече.

– Мне страшно, Джон.

– Всем сейчас страшно, Хелен. Но тебе ничто не угрожает. Никто не знает, что он здесь. Расслабься. Я пойду позвоню.

Телефон был и на кухне, но Шафт понимал, что ей лучше не слышать, о чем он будет говорить. Налив себе еще кофе, он хотел идти в гостиную, но она позвала:

– Джон...

– М-м?.. – Шафт обернулся с порога. – Что?

– Да нет, это я так... Как ты думаешь, что Бену приготовить на обед?

– Этот засранец ничего не ест. Он сыт ненавистью.

– А тебе?

– Мне – стейк.

– Хорошо.

* * *
Андероцци и комиссар ехали в официальную резиденцию мэра, когда сзади зазвонил телефон. В ту ночь никто не спал. Андероцци, правда, прилег на кожаный комиссарский диван, но все это время они продолжали работать. Беспрерывно поступали сообщения из разных отделов, занятых в расследовании. Уголовный розыск докладывал, что район Сто тридцать девятой улицы и Амстердам-авеню оцеплен и прочесан, все квартиры и жильцы проверены. Свидетелей нет.

Никто ничего не видел и не знает. Кое-кто из жильцов слышал шум на улице. Предположительно, смерть пятерых человек наступила вследствие неаккуратного обращения с оружием.

Комиссар багровел от гнева.

– Пятеро ниггеров! Застрелены из автоматов! – вопил он, колотя кулаком по столу. – Вследствие какого еще "неаккуратного обращения"?

Андероцци помалкивал.

Экспертиза установила, что все патроны 45-го калибра и выпущены из автоматического оружия. Стреляных гильз набралось целый воз: их подобрали на улице, в подъезде, на крышах. Пули вытащили из стен и из тел пятерых погибших. Автоматы и пистолеты со спиленными номерами тоже нашли. Недели через три, помусолив трофеи в лабораториях, эксперты заявят, что это оружие было похищено с армейских складов пять лет назад.

И что толку? – думал Андероцци, просматривая рапорты.

Комиссар снял трубку. Черный "меркьюри" проезжал по Ист-Сайд-Драйв мимо комплекса ООН, и Андероцци наблюдал его сияющее отражение в водах реки. Тут комиссар слегка толкнул его локтем.

– Это Джон Шафт, – сообщил он, передавая трубку. – Скажи сукину сыну, что я секретарем к тебе не нанимался.

Андероцци с трудом сдержал улыбку – комиссар бы его не понял. Впрочем, Андероцци тоже не до смеха, но он был искренне рад тому, что Шафт нашелся. Признаться, он ожидал увидеть его простреленный труп среди тех пяти на Сто тридцать девятой улице.

– Комиссар не нанимался ко мне секретарем, – сказал он в трубку. – Ага, ладно, я ему передам. – Андероцци посмотрел на комиссара, потом перевел взгляд за окно автомобиля, где стоял серый утренний полумрак. Водитель мчал, не разбирая дорожных знаков, проезжал на красный свет. Полицейская окраска машины расчищала для них путь. – Нет, понятия не имею. А ты как?

Они остановились у особняка мэра, с трудом найдя на стоянке место среди других черных лимузинов. Несмотря на ранний час, к мэру уже съехались все отцы города.

– Где ты? – спросил Андероцци. – Это не самая лучшая идея, но я проверю.

Комиссар выжидающе смотрел на него. Пора было выходить.

– Нет, насколько нам известно, за Буфордом сейчас никто не гоняется. – Он несколько секунд еще послушал Шафта и сказал: – Хорошо, поговорим позже.

Комиссар уже был на улице. Положив трубку, Андероцци последовал за ним.

– Шафт хочет связаться с мафией, – сообщил он в спину комиссару.

– Зачем?

– На всякий случай.

– Он ненормальный.

– Возможно.

– Ты можешь ему помочь?

– Нет.

– Ты собираешься найти кого-то, кто может?

– Надо попытаться.

– Мафия... Она-то здесь при чем?

– Кто знает?

Они остановились на ступеньках. Комиссар был на полфута ниже Андероцци и даже стоя тремя ступеньками выше должен был задирать голову, чтобы видеть его лицо.

– Вот что я сейчас скажу мэру, Вик. Первое: эти пять человек были убиты профессионалами. Откуда мы это знаем? Они не оставили ни улик, ни мертвецов. Они могли быть либо белыми, либо черными, точно нам неизвестно. Если наш болван догадается на этом месте остановить меня, значит, он большой умница. Но если он будет настаивать на продолжении, я скажу ему, что все шансы за то, что это работа белых. Черные так не убивают. Черный не способен совершить убийство с таким хладнокровием, устроить резню в мышеловке. Второе: это было покушение на Буфорда. Убитые – его люди. Единственной причиной убивать было то, что они связаны с Буфордом. То есть мы имеем покушение белых на жизнь самого известного черного террориста. Готов ли мэр услышать такое? Что он скажет городу? Бог его знает.

На входе часовой в полицейской форме отдал им честь. Андероцци шел вслед комиссару и думал о мафии. Однажды, помнится, Персон не поделил с итальянцами страховку за снесенные трущобы... Но здесь? Какую связь усмотрел Шафт между мафией и убийством пяти черных националистов?

* * *
Черный ход в доме Марвина Грина зарос кустами боярышника. В семь тридцать пять вечера черный "кадиллак" подкатил к служебному входу. Из кустов возникли две фигуры и быстро прыгнули на заднее сиденье автомобиля, который тронулся с места, лишь только Шафт захлопнул дверцу. "До чего эти большие машины мягкие и теплые", – подумал он, устраиваясь на подушках рядом с Буфордом.

– Как бы мы не перепутали машины. Что-то шофер волнуется, – сказал Шафт, кивая в сторону чернокожего водителя в форме, который делал вид, что не рассматривает их в зеркало.

Буфорд ухмыльнулся. Днем у них не выдалось времени поговорить, да и Буфорд явно был не расположен к беседе. Он казался растерянным, словно маниакальное эго, на котором держался весь его культ, дало трещину от грохота выстрелов, что эхом разносился теперь по всему городу.

Покончив с телефонными звонками, Шафт вернулся на кухню. Они с Хелен болтали и смеялись, когда из детской явился Буфорд. Хелен как раз говорила, что Шафту следует жениться и поселиться в пригороде. Он обещал, но только если она в виде хобби начнет летать на дельтаплане, хотя им обоим еще рано умирать. Она швырнула в него картофелиной, он поймал ее, и они хохотали как сумасшедшие, но с появлением Буфорда веселье оборвалось.

Буфорд молча вошел и с мрачным видом уселся на табурет.

Хелен спросила:

– Вам хорошо спалось? Кровать-то детская.

– Да, – сказал Буфорд.

– Налить вам кофе, Бен?

– Да.

– Я налью, – сказал Шафт, взял из буфета чашку и подошел к плите. – Тебе класть сахар и сливки?

– Да.

Добавляй "пожалуйста", сукин сын, мысленно возмутился Шафт. Мерзавец, похоже, считает себя пупом земли.

Шафт плюхнул на стол чашку с кофе и объявил:

– Сливки в холодильнике, сахарница в буфете.

Хелен сказала, что она сама все сделает и чтобы Буфорд не беспокоился. Буфорд остался сидеть, облокотившись на стол. Шафт подумал, что без пиджака, в блестящей черной рубашке и блестящих очках он напоминает большое сухопарое насекомое из музейной коллекции. Узкая спинка, расставленные локти, точно ланки, – как есть сушеный богомол. На ум Шафту были готовы прийти и другие нелестные сравнения – иногда он любил пофантазировать. Но сейчас не время для фантазий, и усилием воли он заставил себя собраться и стал размышлять над тем, почему Буфорд ему неприятен. Потому что он его презирает? Из-за своего дурацкого упрямства? Потому что он больше делал и рассчитывал сделать для черных американцев?

Буфорд улучил минутку, чтобы спросить:

– Сколько человек я потерял?

– Пять человек, – просипел Шафт. Слова жгли ему горло. – Доттс, Пирс и Ньюфилд на крыше. Еще двое на земле.

Глаза Буфорда за стеклами очков подернулись пеленой боли и гнева. Он уткнулся в свою чашку, показывая, что не желает делить свою скорбь с предателем. И все. Это были его люди, а не люди Шафта.

Не будь Шафт тем, кем он был, он бы подошел к Буфорду, обнял его, и они вместе оплакали бы своих погибших братьев. Но он лишь произнес довольно официально:

– Сегодня вечером ты поедешь со мной к одному человеку, у которого кое-что для тебя есть.

Буфорд молча кивнул. Он молчал и во время ужина с Марвином, Хелен и их детьми, и сейчас, обозревая береговую линию штата Нью-Джерси, когда они ехали вдоль Гудзона. Буфорд, видимо, мог молча копить ненависть до тех нор, пока не влезал на подиум, и тогда уж его голос раздавался во всю мощь.

Шафт закурил еще одну сигарету "Салем" из пачки, которую прикарманил в доме Гринов. Положив спичку в пепельницу размером с радиолу, он начал рассказывать. Он рассказывал Буфорду историю Беатрис и как он пытается разыскать ее. Это был первый выпавший ему шанс. Впрочем, Шафт не мог поручиться за то, что Буфорд его слушает.

"Кадиллак" тихо и мягко затормозил – они приехали в крепость Нокса Персона.

Шафт торопился объяснить Буфорду, что в гибели его людей виновата эта маленькая сучка, а не он, Джон Шафт. Он хотел, чтобы Буфорд вошел к Персону с этим убеждением.

Глава 6

"... Если мы отступим перед насилием, если у нас не хватит мужества для борьбы с последствиями наших собственных ошибок, то нас поглотит хаос. Я, как избранный вами мэр и как гражданин великого города, великого и в своей скорби по погибшим, обещаю не допустить этого. Я знаю, что вы поддерживаете меня, потому что хотите жить в мире и быть уверенными в своем будущем. Поэтому я, как мэр, предлагаю..."

Нокс Персон нажал кнопку пульта, и большой голубой экран на стене погас. Он нажал кнопку на другом пульте, и телевизор исчез в стене, скрывшись за деревянной панелью. Стряхнув пепел с кончика своей вечной сигары в хрустальную пепельницу, Персон медленно поднес сигару к губам. Он думал о мэре. Сейчас почему-то все эти господа, становясь мэрами и президентами, забывают, что значит город и чем он живет. А ведь были такие, которые не забывали. Те знали свое дело, платили свои долги, умели работать. Этот красавчик не умеет ничего. Он может только красиво улыбаться в камеру и складно трепать языком. Плохо, что слишком много молодых похожи на него.

Так думал Нокс Персон, когда у него за спиной нежно зазвонил телефон. Он развернулся в своей кожаной ванне, чтобы узнать о прибытии Шафта и Буфорда. Шафт... Знал ли он? Скорее всего, знал. Об этом они его предупредили. Иначе он не ушел бы живым. На этот раз они не стали его убивать, но он все равно покойник. Массивное тело Персона содрогнулось от страха: Беатрис. Лишь бы этот прохиндей Шафт успел ее найти! Лишь бы они не прикончили его раньше времени! Ему все равно конец. Таков закон жизни, и он не имеет ничего общего с болтовней по телевидению.

– Нокс, это Бен Буфорд, – сказал Шафт, входя в комнату и ступая на белоснежный ковер.

Персон еле заметно наклонил голову. Он не встал и не протянул руки. Буфорд тоже не суетился. Холодно поблескивая стеклами очков, он лишь кивнул в ответ.

Ого, думал Шафт, да эти мерзавцы друг друга стоят. Оба вели себя отчужденно и сдержанно, но каждый готов был перегрызть другому глотку, как кобели в драке за сучку. Только в роли сучки выступала власть.

Персон сделал едва различимый жест в сторону двух стульев у противоположного конца стола. Шафт уловил флюиды враждебности, исходящие от Буфорда, и про себя выругался: черт, разговора не будет, если он сам не подсуетится. Пусть Персон оторвет Буфорду голову или Буфорд выцарапает Персону глаза – ему плевать. Плохо, если они вдвоем возьмутся за него.

– Этот парень знает, где Беатрис, – храбро заявил он, указав большим пальцем на Буфорда.

Оба слушателя испытали шок, точно от взрыва, мгновенно перешедший в ярость. Шафт наблюдал за реакцией Персона, когда на него обрушился Буфорд. Глупец, он недооценил этого навозного жука. Шафта ударило в висок словно копьем, пушенным из катапульты, которая была спрятана среди завитушек ковра. Копье вылетело вместе с оглушительным, гневным и удивленным воплем:

– Ах ты, тварь!

Левая сторона головы у Шафта сразу онемела. Его приподняло со стула и поволокло вправо. Он хотел встать на ноги, но они сами по себе бестолково пинали воздух и не слушались. Краем глаза он успел заметить, как Персон с поразительным для такой туши проворством выскочил из своей ванны. Дальше у него перед глазами все завертелось. Он понимал, что намеренно спустил с цепи бешеного пса, и теперь имел полсекунды на то, чтобы подготовиться к последствиям. Подобрав, насколько было возможно, руки-ноги, Шафт приземлился на ковер и успел еще перекатиться на левый бок. Ну давай же, Персон, двигай задницей!

Буфорд был опытный уличный боец, который не тратил время на оценку веса и результата ударов. Он вихрем вертелся вокруг, он был справа, слева, сверху, избивая Шафта всеми углами и точками своего тела. Шафт чувствовал, что, будь Буфорд на сорок или пятьдесят фунтов тяжелее, можно было бы проломить пол под его натиском. Правую ногу он согнул в колене, защищая пах, а правой рукой загораживал лицо. Левую же высвободил и держал наготове – "сильно бить мерзавца не стоит, а угомонить нужно". Он ударил куда-то в середину вихря, но только смазал кулаком по ковру. Выкинул вперед правую руку, но опять не достал Буфорда – тот вдруг исчез.

Его убрал Персон. Он навалился на него и схватил своими огромными лапами за запястья. Лежа на полу, Шафт видел, как революционер червяком извивается в медвежьих объятиях Персона. В драке он потерял очки и сразу поглупел и помолодел лет на пять. Извернувшись, он еще умудрился лягнуть Шафта в голень – у него были ну очень длинные ноги, но это был его последний выпад. Он визжал и ругался как умалишенный:

– Я убью тебя, ты, паршивый недоносок!

Это как раз и нужнобыло Шафту: чтобы Буфорд заговорил на таком языке, чтобы он отвлекся от своей революционной галиматьи. Только в таком состоянии он годился для деловых переговоров.

Шафт осторожно поднялся, следя за тем, чтобы брыкающийся Буфорд опять не достал его копытом.

– Чтоб ты сдох, жеребец, – сказал он.

– Да заткнитесь вы оба! – взревел Персон.

Так, хорошо, и второй разозлился. Пусть поорут, это им только на пользу. Буфорд выйдет из шока, в котором пребывал после убийства на Сто тридцать девятой улице и бегства в квартиру Гринов. Толстокожий Персон будет меньше напоминать бревно. А он, Шафт, будет в порядке.

Возня на ковре на секунду затихла. В комнате повисла тревожная тишина, как перед грозой. Шафт воспользовался затишьем, чтобы швырнуть на стол конверт с деньгами, который он так и не открыл. Он сделал это со зла, не задумываясь, и уже в следующее мгновение пожалел о своем безрассудстве: теперь ему вряд ли удастся заполучить конверт обратно. Впрочем, все зависело от того, как поведут себя эти двое придурков. Они были тоже злые и черные, но совсем ему не братья.

– Я ухожу, а вы тут хоть сожрите друг друга, – зарычал Шафт. – А ты, ты, – он потыкал пальцем в Буфорда, – ты самый большой кретин на свете. Как же – революция! Что ты для нее сделал? Да ты же ничего не умеешь, кроме как по глупости сидеть в тюрьме и драть глотку. Сегодня в четыре часа утра все узнали, какой ты идиот.

Шафт хотел разоблачить Буфорда перед Персоном и надеялся, что Персон заглотит эту наживку.

– Когда-нибудь по берегам Миссисипи поставят твои статуи и на всех напишут: "Вот ниггер, который привел овец на бойню".

Говоря, он не сводил горящих глаз с Буфорда. Теперь он устремил взгляд на Персона. Его голос зазвучал тихо и вкрадчиво:

– А ты – ты в миллион раз отвратительнее. Он просто дурак, а ты наживаешься на смерти наших братьев. Тебе заплатили за каждого убитого на той крыше. И за деньги ты... готов... продать... любого... из... нас... и... даже... родную... дочь... и... всех... черных... вместе... взятых...

Шафт повернулся и пошел к дверям. Он не был уверен, что его выпустят отсюда живым, но больше он не мог. На полпути он остановился, чтобы закончить.

– Вы меня поняли? – спросил он, оборачиваясь. Персон и Буфорд, прекратив возню, стояли и смотрели на него. – Я говорю вам, что такие негодяи, как вы, не нужны ни мне, ни черным, ни Беатрис, черт бы ее побрал!

Снаружи были люди. Они посмотрели на него, но ничего не сказали. Он, стараясь не бежать, быстро пошел к лифту вдоль обитого дубом коридора. Черная кнопка вызова помещалась на блестящей медной пластине. А может, и золотой. Персон, наверное, вполне мог позволить себе лифт из золота.

Краем глаза Шафт наблюдал за двумя охранниками у дверей комнаты. Нажав кнопку, он услышал рокот пробудившегося механизма и стал считать этажи: 120, 121, 122... Часовые распрямили плечи и замерли. Двери открылись. Шафт сосредоточился на кнопке лифта.

– Шафт! – зарокотал Персон.

Шафт обернулся. Персон стоял на пороге комнаты, заполнив собой весь дверной проем. Охранники преданно глазели на хозяина, готовые по его приказу сделать с Шафтом что угодно. Персон не обращал на них внимания. Шафт тоже.

– Вернись. Давай поговорим.

Шафт старался изобразить презрительный или хотя бы равнодушный вид.

– Что? – Он притворился глухим.

– Может, вернешься? Нам нужно поговорить.

Ага, мерзавцы, поджали хвост? Шафт не пожалел бы и ста долларов за запись разговора, который состоялся после его ухода. Что, интересно, они кричали и говорили друг другу, прежде чем решили позвать его обратно?

– Честно?

Охранники, должно быть, ушам своим не верили. Они, наверное, в первый раз слышали, чтобы Персон обращался к кому-то с просьбой. Они привыкли, что хозяин отдает приказы и принимает доклады. Кто же этот тип в помятом сером костюме с дырой на плече, который держится с ним на равных?

– Честно, – пообещал Персон, вытаскивая платок величиной с парус и вытирая им лоб.

Двери лифта с шипением раскрылись. Шафт посмотрел в кабину, в которой он мог бы съехать вниз и потом – теперь он был уверен – без помех выйти на улицу, и снова перевел взгляд на Персона. Персон ждал.

– Честно, – повторил Шафт, делая шаг в сторону Персона. Двери лифта закрылись.

Буфорд уже успел прибраться в комнате, то есть поднял стулья, которые они с Шафтом опрокинули. Теперь он, ссутулившись, сидел на одном из них и грыз костяшки пальцев на левой руке. Пальцы его правой руки нервно барабанили по бедру. Когда вошел Шафт, он не поднял головы.

Шафт занял соседний стул, а Персон снова уселся в свою ванну и пробурчал:

– Чего ты хочешь?

Конверт с деньгами так и валялся на столе. Вопрос Персона означал: ты хочешь еще денег?

Шафт, конечно, хотел денег. И как можно больше. Но это были детали, а сейчас он хотел поговорить о главном.

– Две вещи, – сказал он. – Во-первых, я хочу знать, с кем у тебя конфликт и почему. И, во-вторых, – Шафт кивнул в сторону Буфорда, – что ему от тебя надо и как он это планирует получить. Ты отвечаешь первый. Так в чем же дело?

У Персона, безусловно, было больше мозгов, чем у бегемота, которого он напоминал.

– Героин, – невозмутимо произнес он. – Латинский Гарлем. Район Сто шестнадцатой улицы и Бродвея.

– Почему? Это же давно кончилось.

Персона рассмешила его наивность.

– Где-то семь-восемь лет назад итальянцы решили, что они больше не будут контролировать наркоту. В то время вокруг было полно наркоманов и мелких наркодилеров. Любой пацан мог в школе подойти к учителю и достать у него грамм героина. Все только и делали, что продавали эту гадость и ширялись. И вот итальяшкам стало трудно за этим следить, потому что у них не стало людей.

– Почему?

– Потому что времена изменились. Раньше приходили молодые. А где они сейчас? Разбежались по колледжам, изучают экономику, торгуют недвижимостью. Никто больше не хочет пачкаться с наркотой.

Ну еще бы, думал Шафт. Если дон собрался определить сынка в бизнес, он пошлет его проходить науку в Гарвард, а не на улицу.

– И вот они решили, – продолжал Персон, – что отдадут розничную торговлю в Латинский Гарлем, кубинцам и пуэрториканцам, а сами будут заниматься только крупными поставками.

– А ты здесь при чем?

– При том, – зло и поучительно вставил Буфорд, – что латиносы ничего не получили. А он получил.

– Ты перехватил у них героин? – спросил Шафт.

Персон с достоинством кивнул.

– И какой доход это приносит?

И опять ответил Буфорд:

– Восемь – десять миллионов в первый год. Догадываюсь, что сейчас – больше, потому что он расширил сеть. Но точную сумму может назвать только он сам.

Шафта разбирал смех. Что может быть смешнее – мафия уходит из бизнеса по причине нехватки персонала! Они думали, что передадут дела латиносам, которых легко контролировать, но не тут-то было. Персон, вероятно, без труда поглотил латиносов. А почему бы и нет? Они почти такие же черные, как негры. И со временем становятся все чернее из-за бедности и изоляции. Итальянцы больше не низшая каста преступного мира. Теперь они аристократы. Андероцци должен был об этом знать. Почему же он его не предупредил? Неужели он так занят поисками ниггеров у себя под кроватью, что забыл самое главное? Нет, на Андероцци это не похоже. Сукин сын просто не хотел говорить.

Мысли Шафта плавно перетекли к деньгам, к призовому выигрышу.

– Восемь – десять миллионов, – задумчиво проговорил он.

– Да нет, там не так много, – сказал Персон.

– Да ладно, расскажи это своей бабушке, – возразил Буфорд, выпрямляясь на стуле.

– Эй, приятель, полегче, – попросил Шафт.

Буфорд взглянул на него – в первый раз с тех нор, как пытался снести ему голову. В глазах горела ненависть, но голос пока был сдержанным.

– А тебе не кажется, Шафт, что стоит иногда послушать, что тебе говорят? Поинтересоваться, что происходит вокруг? Ты понимаешь, что этот гад делает на черных столько денег, сколько белым никогда и не снилось?

– Что ты болтаешь, недоумок? Разве ты не веришь в равные возможности? – съязвил Шафт.

– Однажды, – сказал Буфорд, – ты, он и все предатели нашей расы будут лишены права называться черными. Наступит день, когда черные братья перестанут пить кровь друг друга, когда...

– Ой, да заткнись ты, – отмахнулся Шафт.

– ... все негодяи вроде этой свиньи и прихвостни белых вроде тебя будут заживо жариться на костре, и я еще посмотрю на это.

– Не дождешься.

– Дождусь! И посмотрю! И тогда вся эта проклятая страна будет полыхать огнем.

– Ну ладно, хватит! – заорал Шафт.

Буфорд привстал со стула и принял положение для прыжка. Он, казалось, готов был запрыгнуть на небо, чтобы метать оттуда громы и молнии на головы неверных.

– Я уже убедился, что ты сумасшедший. Раньше я только строил догадки. – Обернувшись к непроницаемой туше Нокса Персона, он заявил: – Теперь я все для себя выяснил. А ты, я полагаю, и раньше все знал. Надеюсь, ты понимаешь, что этот балабол к тебе обращался, а не ко мне?

– Я сам решаю, с кем мне говорить, – взвился Буфорд.

– Заткнись, – приказал Шафт.

В воздухе запахло насилием, которое могло обрушиться на Шафта или вылиться в общую потасовку. Буфорд открывал и закрывал рот, как рыба на берегу. Шафт был очень зол. Не на Буфорда с его дурацким красноречием, а на себя. Он зря потратил время.

– Ты слышал, что он говорит, – сказал он Персону, – он не меня хочет убить, а тебя. Либо он, либо ты.

Персон был невозмутим.

– Я же сказал, что он знает, где Беатрис. И ты тоже знаешь, глухонемой болван.

Глава 7

– Ты можешь жаловаться в профсоюз, но двенадцать долларов в час стоит только моя жизнь. Моя смерть стоит значительно дороже, – нагло заявил он Персону.

Шафт покинул его резиденцию с десятью тысячами долларов в кармане. Это было в десять раз больше того, что лежало в первом конверте. Он предупредил Персона, что возьмет с него еще десять тысяч по окончании работы. Шафт не считал это вымогательством, просто на основе полученной информации он произвел переоценку риска, связанного с работой. Теперь начнется настоящая охота. Теперь он знал, где сидят фазаны.

Он вышел в сопровождении присмиревшего Бена Буфорда. Буфорд похож на собаку, думал Шафт. Он не угомонится, пока вволю не полает, не порычит и не покусается.

– Ты же хотел разобраться с этим жиртрестом, – говорил Шафт, когда они в полночном тумане шли к перекрестку. – Я дал тебе шанс.

Шафт жалел, что на нем нет плаща. Он где-то оставил его и не помнил где. В кабинете Андероцци? У себя в офисе? В подвале? У Элли? Если костюм пострадает еще, в нем нельзя будет выйти на улицу. Он купил его у хорошего парня по имени Берк неподалеку от Седьмой авеню. Берк бы сейчас не узнал в этой драной тряпке своего костюма. Но если ему рассказать, в каких переделках он побывал за последние двадцать четыре... сорок восемь... нет, – о боже! – семьдесят два часа...

Несмотря на позднее время, на Бродвее было много машин. Шафт вспомнил, что сегодня четверг и магазины и кафе закрываются под утро. Люди встречаются в кафе, чтобы пожаловаться друг другу на высокие цены в универмаге "Блуминдейлс". Чем больше жалуются, тем больше едят.

– Но на твоем месте, – продолжал он, не получив ответа от Буфорда, – я не стал бы его убивать. Ведь за все нужно платить.

Они стояли на углу. Буфорд повертел головой, осматривая разрезанную Бродвеем авеню с ее маленькими темными магазинчиками. Он сделал два звонка из телефона-автомата в туалете Персона. Ему требовались новые люди вместо пятерых убитых.

– Не учи меня жить, – хмыкнул он, но, впрочем, без вызова.

– Послушай, приятель, – вздохнул Шафт, – мне надоело с тобой спорить. У меня есть работа, и я намерен ее выполнить. Я должен разыскать и доставить Персону его дочь. Мне плевать, чем он занимается, пусть хоть торгует рабами. Предупреждаю: не мешай мне. Я все равно это сделаю.

К ним приближалось, сверкая крышей, желтое такси – "шевроле". Шафт поднял руку, и такси остановилось. Водитель был черный. Какой, оказывается, простой бывает жизнь.

– Я позвоню, если ты мне понадобишься, – сказал Шафт, берясь за ручку дверцы.

– А что, если вчера ночью это было ЦРУ, а не те, о ком ты думаешь?

– Ты говоришь по-испански?

– Немного. А что?

– Тогда тебе пора прятать свою задницу на Кубе.

Шафт залез в машину и потянул на себя дверцу.

– Бен, мне жаль твоих людей, – сказал он и захлопнул дверцу, не дожидаясь ответа. Хотя ответа, скорее всего, и не последовало. – Виллидж, – сказал он толстому водителю в клетчатой кепке, который смотрел на него через плечо, вывернув свою жирную шею. – Поезжайте по Девятой авеню за Четырнадцатую улицу.

Да, мерзавцы хотели его убить только потому, что к нему на Таймс-сквер приходил Нокс Персон. Шафт перебирал и отсортировывал в мозгу все события, что произошли с той ночи, как обычно старуха-нищенка перебирает содержимое мусорного ящика. Такси проезжало по Девятой авеню. Качая головой и криво ухмыляясь, он смотрел в темноту. Какой расчет! Какая быстрота и хладнокровие! Он был для них такой удобной жертвой. Они отслеживали каждое движение Персона – с тех пор, как сцапали Беатрис. Разделавшись с тем, к кому Персон обратился за помощью, они бы показали ему, как он бессилен, одинок и окружен со всех сторон. Копы, разумеется, не придумали бы ничего лучше, чем выдать убийство за расовую разборку. А что, если в подъезде не стояли бы люди Буфорда с автоматами?

"Прекрати гадать, что было бы, если бы, – приказал он себе. – Ты отлично знаешь, что в этом проклятом мире только настоящее имеет смысл".

Такси миновало Двадцать вторую улицу. Здесь жила Элли. Он даже не позвонил ей. Сейчас она, должно быть, ложится в постель. Не сказать ли молчаливому водителю, чтобы он остановил машину, потому что клиент хочет пойти спать к одной девушке? Нет, мерзавцы, наверное, сторожат его у дверей ее квартиры с автоматами наизготовку. Проклятье! Нельзя о ней думать. Встав на линию огня, надо забыть о девках. Сейчас не важно, чего ему хочется. Он должен выяснить, чего хотят они в обмен на Беатрис. Возможно, они, как Буфорд, хотят всего Персона с потрохами. Белые или черные, все хотят одного и того же.

Когда Девятая авеню сменилась Хадсон-стрит, таксист объявил:

– Четырнадцатая улица!

– Поезжайте дальше. До третьего перекрестка.

Они проезжали мимо темных и мертвых ночью холодильников мясокомбината. Через несколько часов сюда придут рабочие, зажгутся огни, и Уэст-Виллидж вернется к жизни. Окоченевшие, покрытые жиром туши начнут снимать с крюков и отправлять в мясные лавки и крупные рестораны. В этом районе Виллидж было тихо, точно за городом. Поэтому Шафт и жил здесь, но сейчас эта тишина ему не нравилась.

– На следующем перекрестке поверните на Джейн-стрит, – сказал он водителю, – и поезжайте до первого светофора. Я там выйду.

Джейн-стрит. Он увидел свой четырехэтажный кирпичный дом на углу, взглянул на окна своей квартиры – крайней угловой на третьем этаже. Опускал ли он шторы? Сейчас они были опущены. Он обычно делал это, но иногда и нет. Шафт любил расхаживать по квартире голым. Он голым готовил кофе, заскакивал в душ, брился, готовил еще кофе и одевался, только когда шел на улицу. Иногда перед выходом он поднимал шторы, чтобы не возвращаться потом в угрюмую темную пещеру. Но сейчас он не помнил.

Горели оранжевые фонари у бара "Доктор Но" напротив его дома. Они походили на полые тыквы, внутрь которых ставят зажженные свечки в ночь Хэллоуина. Мерзавцы сидят, наверное, сейчас в баре, смотрят на его окна и ждут, пока в них загорится свет. Шафт злорадно им этого желал. В баре собирается всякий сброд, который запросто лишит последнего ума двоих обыкновенных полусумасшедших убийц. Музыка бьет их по голове, к ним липнут пьяные проститутки и обкуренные писаки, умоляя послушать, что они сочинили сегодня и что собираются сочинить завтра.

Шафт заплатил четверть доллара сверх причитающихся доллара сорока пяти центов и вышел на улицу. Ночь пахнула на него сыростью. Было где-то около часа. Он поежился от пронизывающего ветра. Весна в Нью-Йорке никогда не наступает. Вслед за этой промозглостью сразу придет лето. Надо будет поставить в офис кондиционер. Персон купит ему немного прохлады жарким летом. Он посмотрел налево, потом направо. По всей улице тянулись ряды припаркованных машин. "Фольксвагены", "тойоты" и "фиаты" жались друг к другу носами и хвостами, словно собаки странной породы обменивались приветствиями.

Насколько он мог видеть, ни вокруг, ни у его подъезда не было ни души. А кто сидит в машинах? Стоит в подъезде? Кто прячется за шторами в его квартире? Он помедлил у бокового входа в бар, взвешивая все возможные причины убивать его здесь. С профессиональными душегубами всегда проще иметь дело, думал Шафт. Они мыслят прямолинейно. Если им надо тебя убить, они убьют, но выберут такое время и место, чтобы было поменьше хлопот. Со стороны их поведение может выглядеть запутанным и нелогичным, но это совсем не так.

"Все, что тебе нужно, Шафт, – говорил он себе, – это залезть в голову бешеному кролику, который лет сто прыгал по сицилийским холмам, затем приехал в Латинский Гарлем и теперь смекает, где и как достать Джона Шафта, неизвестного ранее ниггера, подрывающего такой отлаженный криминальный бизнес. А потом переместиться в голову Джона Шафта и смекнуть, как завалить парочку бешеных кроликов, прежде чем они сумеют завалить его".

– Гады, – пробормотал он, приоткрывая дверь.

В лицо ему ударила горячая волна голосов, звона игровых автоматов и музыки, приправленная запахами виски и пота. Он надеялся, что они сидят в дальнем углу бара и смотрят на его окна. Там их легче будет достать.

Они были там. Двое. Голый Шафт на фоне белой стены выделялся бы меньше, чем эти битюги среди веселых и пьяных посетителей бара. Считается, что убийца не должен привлекать к себе внимания. Если, например, вам кто-то сильно мешает, вы выписываете из Детройта или Сант-Луиса человека, похожего на продавца игрушек, он быстро и незаметно делает свое дело и быстро исчезает. Эти же двое, видимо, олицетворяли другое клише, сохранившееся в мире традиционного насилия. Взглянув в дальний конец бара, Шафт понял, что его убийцы хлопот не страшатся.

Бар "Доктор Но" занимал угол Джейн и Хадсон-стрит и имел в длину тридцать футов. Они сидели у окна на Хадсон-стрит, что позволяло им контролировать его гостиную, кухню и спальню на третьем этаже в доме напротив. Подъезд хорошо просматривался из окон, выходящих на Джейн-стрит. Архитекторы будто специально спланировали мир для того, чтобы бандиты, как сытые жабы, могли сидеть и ждать, пока мимо будет пролетать что-нибудь съестное.

Пусть они были жабы, но Шафт вовсе не желал быть для них москитом. Продвигаясь в толпе, он начал стягивать пиджак. На вид им было по тридцать – тридцать пять лет. В бизнесе достаточно давно. Им хватило жестокости, чтобы выжить, но не хватило ума выйти из простых исполнителей.

По пути Шафт столкнулся с двумя девицами в мини-юбках в компании худосочного очкастого парня в твидовом костюме. Мини-юбки на девицах трещали по швам. Отличительной чертой Уэст-Виллидж являлось то, что все его жители выглядели как писатели. На самом деле очень немногим приходилось что-то писать. Чаще приходилось выписывать фальшивые чеки. Однако пухлые девицы никогда не жаловались на фальшивые чеки от худосочных парней.

У ближнего конца стойки, где помещалась откидная панель, четверо здоровых черных мужчин сгрудились вокруг маленькой блондинки. Бармен выходил из-за стойки в среднем три раза за ночь, чтобы выкинуть за дверь очередного буяна. Клиент обыкновенно орал, что ноги его больше не будет в этой дыре, но назавтра все равно являлся.

За стойкой сегодня работал Ролли Никерсон – высокий тощий актер, который обычно пребывал под сильным кайфом. Выбрасывая из плеч свои длинные руки, как осьминог – щупальца, он одновременно открывал бутылки, вытирал стойку, смешивал коктейли и колол лед. Амфетамин скворчал у него в мозгах, и он действовал точно заведенный. В баре "Доктор Но" бармены бывали либо невероятно заняты, либо совершенно свободны – и молча стояли за стойкой, улыбаясь в просящие глаза посетителей. Никто не жаловался. Если кому-то не нравилось, он мог пойти в "Бистро" на Джейн-стрит или "Белую кобылу" на Хадсон. Проходя этот путь, любой так или иначе окосевал.

Шафт проталкивался сквозь толпу, закатывая рукава рубашки. Он внимательно следил за всеми, а не только за парочкой в углу. В баре были люди, которых он знал и которые могли бы сказать своим спутникам: "Смотри, а вон и Шафт. Помнишь, ты видел его, когда..." Он надеялся, что эти двое – даже если и знают, как его зовут, что маловероятно, – не такие дураки, чтобы открывать пальбу при любом подозрительном звуке, но осторожность и тут не повредит.

Он вытащил конверт из кармана пиджака и стал открывать, держа у самых глаз, как опасливый картежник – карты. Чертовы деньги были почти все по сто долларов. Покопавшись в конверте, он наконец нашел две купюры по пятьдесят и засунул конверт в левый задний карман.

Шафт протиснулся в тесное окружение хихикающей блондинки. Одного местного парня он знал. Остальные, совершенно чужие, подозрительно на него уставились: что это еще за хмырь?

– Привет, – сказал он своему знакомому. Тот, кажется, служил лифтером в какой-то башне неподалеку. Шафт вручил ему свой пиджак, а галстук засунул в карман рубашки. – Подержи минутку, ладно?

Парень был пьяный, в заломленном на правое ухо берете, но сейчас слишком растерялся, чтобы устраивать шум. Он взял пиджак и только спросил:

– С кем ты будешь драться?

– Ни с кем. Я иду работать, – ответил Шафт, направляясь к откидной панели. Враждебность, с которой его встретили, сменилась облегчением. Значит, ему не нужна наша цыпка, он просто тут работает. Они заулыбались. – Я заберу его у тебя, когда расчищу там местечко.

– Смотрите, какой хороший пиджак, – сказал пьяница. – Если продать его доллара за три-четыре, то можно будет ходить в места и почище.

Все засмеялись. Шафту было не до смеха, но он смеялся, не сводя глаз с убийц и Никерсона.

– Правильно, – кивнул он, – только у того парня, у которого я его украл, больше четырех не проси.

Все опять засмеялись, кроме блондинки. Что, если этот тип и вправду вор? Она затихла, уткнув свой розовый носик в бокал с джин-тоником. Мужчины расступились, давая Шафту пройти. Только бы какой-нибудь болван не заорал: "Эй, Шафт, ты новый бармен? Налей мне виски".

Но все – пьяные или под кайфом – вели себя на удивление тихо, и Ролли Никерсон тоже. "Какая тихая жизнь у меня пошла", – подумал Шафт. Никерсон возился под стойкой у ванны со льдом. Заметив краем глаза, что кто-то к нему влез, он поднял голову, увидел Шафта и заулыбался. Шафт кивнул. Убийцы ничего не заметили. Шафт для них был просто еще один черномазый из миллиарда черномазых. Если он полез за стойку, значит, так надо. Значит, он просто новый бармен. Их человек не бармен.

Шафт начал расставлять бутылки в баре и спросил, не хочет ли компания еще чего-нибудь выпить.

– Ты угощаешь, я отдаю тебе пиджак.

– Идет. Что будешь пить?

На лице Никерсона появилось недоуменное выражение. Шафт протянул ему руку. Выражение изменилось после того, как он увидел в руке две зеленые купюры. Покосившись на цифры в уголке, он взял деньги и небрежно положил в карман.

– Не хочешь перейти на другую сторону и чего-нибудь выпить? – предложил Шафт.

– Да ты купил себе салун, приятель!

Никерсон дружески потрепал Шафта по плечу и стал протискиваться мимо него к выходу. Отчего не пустить парня за стойку, если ему так приспичило? А за сто баксов он вставит себе золотые коронки. Полная пасть золота! Боже, он станет звездой! Хозяин приезжает только часа в три-четыре, считает выручку и запирает бар. Покуда можно не беспокоиться. Если что – он ведь всегда рядом.

– Где пушка? – спросил Шафт. Никерсон остановился.

Несколько месяцев назад, в разгар рождественских налетов, он показывал Шафту тупоносый кольт 38-го калибра. Сейчас этот пистолет висел на гвозде в недрах стойки. Тогда он даже спросил Шафта, как детектива, что ему делать, если какой-нибудь засранец захочет ограбить кассу.

– Забудь, что у тебя есть оружие, – сказал ему Шафт. – Будь приветлив с этим человеком, улыбайся и отдай ему все деньги. – Он подтолкнул пистолет через стойку Никерсону, и тот почтительно и осторожно повесил его обратно.

– На месте, – сказал он сейчас. – Я с тех пор его не трогал.

Никерсон вышел в зал и смешался с толпой, а Шафт приступил к работе. Сначала он угостил блондинку и компанию. Оказалось, блондинка пьет водку, а не джин. В этом сезоне блондинки пьют водку, подумал Шафт. В высокий бокал он налил ей примерно три унции виски и каплю тоника. Кто-то понесет блондинку домой. На них он истратил больше времени, чем полагалось. Он хотел, чтобы двое мужчин у дальней стены заметили, что он черный. Это старейший и самый лучший камуфляж. Все черные выглядят одинаково. Убийцы же искали такого черного, который бы выделился, зайдя в квартиру и включив свет.

Шафт проверял, на месте ли те двое, всякий раз, когда смотрел куда-нибудь в их сторону: на кассу или ванну со льдом. Они сидели, курили, иногда притрагивались к бокалам на столе, но едва ли пили. Смена бармена не возбудила их подозрения. Они не знали, как работают бармены. Шафт тоже не знал: не так уж часто ему приходилось стоять за стойкой. Ах, если бы не эта чертова касса! Просто какая-то куча ключей. Он вспомнил, что по черной дощечке внизу бармен бьет ребром ладони, когда подсчитает цену напитков. Он нажал туда, и ящик выскочил. "Ладно, пусть теперь эта хреновина так остается", – сказал он себе.

– Дай нам два пива, а?

Шафт подал на голос два пива. Он уже начинал втягиваться в ритм. Посмотреть хотя бы на эти кружки с пивом – красота! Ему уже и самому захотелось выпить нива, но тут он вспомнил, что пиво не любит. Значит, ему захотелось, потому что это красиво. Он схватил одну пустую кружку из-под стойки и налил в нее пива. Здорово! Но куда теперь девать. Дождавшись любителя пива, он поставил перед ним кружку:

– За счет заведения.

Когда продаешь товар, который пользуется постоянным спросом, чувствуешь себя человеком. Вот почему все бармены так счастливо выглядят. Пусть спиртное доставляет людям много неприятностей, зато на тебя всегда есть спрос. Ты и твой товар – это одно и то же. Шафт взял маленький мерный стакан и четверть "Джонни Уокера". Налив дюйм янтарной жидкости в стакан, он повернулся к зеркалу и выпил. Теплая волна прокатилась в горле. "За тебя, Шафт", – сказал он себе.

Он уже повеселел и начинал потеть. Зазвонил телефон. Шафт вздрогнул от неожиданности: звонок прозвучал очень резко, несмотря на шум, стоявший в баре. Телефон был установлен под стойкой в дальнем конце, там, где сидели бандиты. Закончив выжимать лайм в хининовую воду для усталого любителя джина, он пошел туда. Они посмотрели на него.

Он указал им на бокалы:

– Вы все?

– Нет еще, – ответил старший.

Шафт одной рукой снял трубку с рычага и поднес к уху. Он глядел на них с улыбкой. Они лыбились в ответ.

– "Доктор Но", – сказал он.

– Алекс Палмер у вас? – захныкали на другом конце. Боже, как в таком состоянии можно еще и набирать номер?

Шафт оторвал трубку от уха и спросил:

– Ребята, кто из вас Алекс Палмер?

Бандиты отрицательно закачали головами.

Шафт отвернулся и сделал вид, что оглядывает зал.

– Его здесь нет, – сообщил он плаксе.

– Послушайте, если она придет, скажите ей, пусть позвонит... – Имя произнесли неразборчиво.

– Я обязательно передам, – пообещал Шафт и повесил трубку.

Ему нравилось стоять рядом с ними. Что, интересно, чувствует тигр, затаившийся в зарослях в двух шагах от охотника, который раскуривает сигарету, изучает следы? Волнуется, нервничает или он спокоен и уверен в себе? Шафт был спокоен и уверен в себе. Если бы они знали, кто он такой, они бы тоже не волновались.

Они действовали строго по схеме. Один постоянно смотрел в окно со скучающим и небрежным видом. Когда он отворачивался, чтобы посмотреть в зал, второй немедленно заступал на дежурство. Между собой они почти не разговаривали, лишь бурчали иногда нечто односложное и неразборчивое.

К двум часам толпа в баре заметно поредела. Многие гуляки в душе были жаворонки и давно хотели бай-бай. Утром, когда вообще трудно жить, им нужно было вставать, надевать свои строгие костюмы и отправляться на работу. Они не могли выдерживать этой пытки каждую ночь, как старались показать.

О, волшебный телефон, ты опять звонишь!

Шафт ринулся в конец стойки.

– Готовы? – спросил он.

– Конечно, – сказал бандит в сером спортивном пиджаке и красной рубашке-поло. – Виски с водой и с содовой. И то и другое.

Второй с виду бизнесмен, думал Шафт, доставая бутылку содовой. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка и узкий галстук с мелким рисунком. Пришли два мальчика пропустить по стаканчику. Шафт положил кубики льда, влил виски, содовую и воду из маленького кувшинчика и понял, что сбился со счета. С другими покупателями он подделал бы счет, но только не с этими.

– За счет заведения, – объявил он и взял второй мерный стакан и бутылку "Джонни Уокера". Отмерив полтора дюйма, он поднял бокал. "Выпейте со мной, гады!" – кипело у него внутри. Они тоже подняли свои бокалы и выпили.

– Спасибо, – поблагодарил "спортивный пиджак".

– Спасибо, что выпили со мной, – сказал Шафт.

Виски пошло ему на пользу. Они не знали, кто он такой, и он им нравился. Шафт улыбнулся. Они тоже улыбнулись. Он нагнулся под стойку, где был телефон. Там висел блестящий черно-сизый, словно голова змеи, 38-й кольт. Как и скотч, он согревал и внушал уверенность. Шафт улыбнулся ему. Он мог поклясться, что ствол тоже разинул в улыбке пасть.

Шафт снова вернулся в начало стойки. К нему по стеночке шел довольный Ролли Никерсон. За одним из столиков он откопал двух девиц без мужчин.

– Три водки с тоником, мой верный слуга, – приказал он.

– Да я твой худший слуга, если хочешь знать.

– А сколько ты хочешь здесь оставаться?

– Я не знаю. Может, я здесь навсегда.

– Молодец. – Ролли поставил пустой стакан на стойку. – Мне заплатить?

– Да пошел ты...

– Молодец. Ты отличный бармен.

Провожая взглядом шатающегося Никерсона с тремя бокалами водки с тоником, он сам начал ощущать, как алкоголь туманит мозги. Как раз такие девицы годятся для Ролли. Не высший сорт, правда, но зато молодые и свежие. А кого еще он ожидал встретить в баре "Доктор Но" в два часа ночи? Супермодель из "Вог"? Или ему нужна цыпка вроде той, у стойки, с четырьмя кобелями? Нет, лучше уж эти. Они будут о нем мечтать, он станет их героем. Большой черный мужчина с большим черным... Сейчас они его боятся. Но дома, у мамы, в оливковой ванне, в постельке, они станут забавляться сами с собой и думать об этом. Так лучше. Стоит им попробовать, и они сразу поймут, что это не слаще прочего дерьма. Мечты гораздо интереснее настоящей жизни.

Шафт отмерил себе еще одну порцию скотча, на этот раз побольше, и выпил до дна, подняв тост за всех женщин. Потом он повернулся и пошел вдоль стойки обратно, по пути опорожняя пепельницы и вытирая мокрой тряпкой лужи воды и круги виски.

– Как дела? – спросил он у них. Это были взрослые, смуглые и плотные мужчины, давно вышедшие из возраста начинающих рэкетиров. Они не стали бы браться за такую работу, чтобы что-то доказать кому-то или даже себе. Профессионалы.

– Нормально, – сказал один.

– Выпейте еще, – настаивал Шафт, вытаскивая два новых бокала.

Они едва притронулись к старым. Его щедрость вызывала у них улыбки.

– Легче, – сказал "спортивный пиджак", – тебе еще домой ехать. Ты ведь на машине?

В его голосе не было ничего зловещего – добродушный отеческий тон. Это хороший человек. Такой не полезет на баррикады или на подиум и не продырявит шины на новом дядином "кадиллаке".

– Да, на одном колесе. – Шафт снова достал мерный стакан для себя, а для них – бутылку скотча и бутылку содовой. Его собственный голос и голоса других доносились будто издалека. Все тут пьяные, подумал Шафт, продолжая размышлять о женщинах.

Он вытащил из-под стойки телефон и набрал номер. Что за черт, не туда попал. Он утопил рычаг большим пальцем и набрал еще раз. Опять не туда. Смеясь, он стал вспоминать, что с ним такое. Вспомнил. Он же пьяный.

– Да, – пробормотала она теплым, сонным голосом.

– Это я.

– Джон? Где ты?

– Я здесь. – Шафт закрыл трубку обеими руками и заметил в сторону бандитов: – Ох уж эти женщины!

Бандиты засмеялись и закивали. Они понимали. Они знали все о черных мужчинах с их черными женщинами. С этими бабами надо осторожно, иначе они сядут тебе на шею. В знак одобрения они прикончили свои бокалы.

– Ты приедешь ко мне? – спросила Элли. – А который час? О господи, уже два... – Это она подобрала возле кровати светящиеся часы, и Шафт представил, как ее длинная изящная белая рука отделяется от погребальной белизны простыней. Ему захотелось почувствовать ее нежное прикосновение. – Милый, что случилось?

– Ничего, просто звоню тебе. Ты же сказала позвонить, если задержусь. А я задержусь тут еще на несколько часов.

– Джон, ты пил? Ты пьяный? У тебя такой голос, как будто ты напился.

– Ага! – Он подмигнул бандитам. – Есть немного, но я в порядке. У меня дела с этими людьми. Я просто приеду попозже, вот и все.

– Милый, я не понимаю. Я буду спать, но когда ты приедешь, я проснусь и открою тебе. – Она положила трубку.

– Я приеду и все объясню, – сказал он в мертвый телефон. – Не волнуйся, не надо. Теперь ты знаешь, со мной все в порядке. Спи спокойно. Ложись спать. Ладно. Хорошо.

Он выглядел немного окосевшим, когда положил трубку.

– Ч-че-ерт, – сказал он. – Эти бабы совсем не дают мужикам отвлечься. – Он снова потянулся за бутылкой шотландского виски, чтобы подлить себе и им.

– Достается тебе от нее? – спросил "бизнесмен".

– Ну не так, как ей от меня.

Они заржали. Они все еще гоготали, когда он стал набирать другой номер. Одной рукой он взял бокал и отхлебнул виски.

– Андероцци слушает, – ответили на другом конце. Голос тоже был сонный, но жесткий и решительный.

– Киска моя, – замяукал Шафт так нежно, как только умел.

– Кто это?

– Это я, киса. Я, Джелли Ролл. Я думал о тебе.

Быстро ли Андероцци догадается? Черт, да просыпайся, старый сундук!

– А-а! Я тоже о тебе думал, Шафт. Какого дьявола тебе надо?

– Куколка моя! Приезжай к своему старому Джиму! У меня для тебя кое-что есть! У меня есть, что ты любишь.

Бандиты так увлеклись, что забыли смотреть в окно. Ну до чего ушлый ниггер! Как ловко он охмуряет вторую цыпку подряд! Ах ты черный жеребец!

Андероцци окончательно проснулся:

– Ты где, Шафт?

– Послушай, киса, я в баре "Доктор Но", это угол Джейн и Хадсон-стрит. Они здесь собираются выкинуть твоего старого Джима на мороз. Приезжай ко мне, тепленькая моя.

– Сколько их?

– Два. Два часа.

Бандиты хихикали и перемигивались от нетерпения. Они не знали, как он вытащит девушку к себе, но хотели, чтобы у него получилось.

– Мы окружим твой бар со всех сторон, – говорил Андероцци. – Ради бога, никакого героизма, падай на пол и не двигайся.

– Да, да, киса, – шептал Шафт, – вот хорошая девочка. Не волнуйся, о такси старина Джим позаботится. И о тебе – тоже.

Шафт положил трубку и обменялся с бандитами улыбками вроде в знак мужской солидарности. Больше звонков в молчащий телефон разыгрывать не стоит. Слишком глупо.

– Ну что, приедет? – спросил один.

– А как же, приятель!

Шафт облокотился на деревянную полку в задней части бара. Никерсон или еще кто-то оставил там пачку "Мальборо". Вытряхнув одну сигарету, Шафт закурил и стал похож на черного дракона, выпускающего дым через нос. Что ни говори, а через десять минут эти два клоуна поднимут головы и увидят у центрального входа бело-зеленую полицейскую машину. Может быть, и у бокового тоже.

Шафт снова нагнулся посмотреть на пистолет под стойкой.

– Лимоны закончились, – доложил он, выпрямляясь. Они глядели на него с недоверием. – Да, у нас тут много лимонов уходит. Три, четыре дюжины за...

Пистолет очутился в его руке, едва лишь все началось. Он успел среагировать на секунду раньше бандитов. Три человека молча вошли в боковую дверь. Они застыли на одной линии, направив свои чудовищные "ремингтоны" 12-го калибра на лица двоих людей у стойки.

В это мгновение рука Шафта легла на стойку. Кольт занял положение посередине, в пятнадцати дюймах от одного и от второго. Две фигуры скользнули мимо окна и ворвались в бар через центральный вход. Еще двое стрелков.

– Нет-нет, – предостерег Шафт спокойно и холодно. – Не делайте этого. Просто оставайтесь на своих местах.

Изумление и недоверие было на лицах бандитов. Их же натаскивали специально для такого. Они чуяли копа за два квартала. И вот теперь вокруг было пять копов с пушками, которые их окружали, а сзади еще большой ниггер с кургузым пистолетиком.

– Руки! – скомандовал он, заметив их рефлекторное движение к оружию за поясом. – Руки!

Они оба подняли над головой холеные, с маникюром руки.

Один из полицейских быстро вышел вперед, держа их на прицеле. Свободной рукой он мастерски заскользил по внутренностям их пиджаков, проверил пояса и брюки. Три извлеченных у них пистолета исчезли в карманах его черного болоньевого плаща. Передав "ремингтон" другому полицейскому, он защелкнул на руках бандитов наручники.

– Порядок, – сказал коп, который по виду был за старшего. – Увозим их отсюда.

В баре "Доктор Но" стояла мертвая тишина. Первый случай в истории, подумал Шафт.

– Вы поедете с нами, мистер Шафт? – спросил офицер.

Бандиты повернули к нему горящие злобой лица. Шафт поднял бутылку "Джонни Уокера".

– Хотите еще выпить на дорожку?

Жаба в сером пиджаке не успела харкнуть IIIафту в физиономию. Она успела только подумать, облизывая губы, и ее голова уже скрылась в потоке виски, стекла и крови. Полицейский выругался. Раздался женский визг.

– Ладно, – сказал главный коп. – Мы сначала заедем в больницу Святого Винсента и там зашьем его. Поехали.

Глава 8

Он ничем не мог помочь. Так он был устроен. Вызов – ответ. Причина и следствие были сиамскими близнецами его натуры, они были ближе, чем две трущобы в Гарлеме. Получив вызов, он не думал, не сомневался, не загадывал наперед. Чугунный шар его гнева разил без предупреждения. Позже, возможно, и наступала некая рефлексия. Он спрашивал себя, не совершил ли какой-либо ошибки, но это бывало много-много месяцев спустя. Но и тогда он оценивал только полезный эффект своего поступка, а не мучился угрызениями совести.

* * *
У Шафта на руке был небольшой порез. Бутылочный осколок отскочил от пола и чиркнул по мясистой мякоти его ладони. Ранка была маленькая и безболезненная, но сильно кровоточила. Шафт, конечно, пренебрег правилами антисептики и стал отсасывать кровь. Кровь была теплая, соленая и имела привкус виски. Шафт сплевывал ее в раковину под стойкой.

– Меня-я-я зову-у-у-т Гра-ф-ф Дра-а-аку-ла, – засипел Ролли Никерсон, закатывая глаза на манер Белы Лугоши. – Я ж-ж-и-ву в з-з-а-амке в Транс-с-ильва-а-нии и пью кро-о-о-ф-фь.

Никерсон и девушки – это все, что осталось от былого многолюдья в баре "Доктор Но". Полицейские предложили всем разойтись. Публика приняла предложение близко к сердцу. Никерсону и девушкам разрешили остаться, потому что он объяснил, что он и есть бармен.

– Этот человек – мой заместитель. – Он показал на Шафта. – А это, – жест в сторону девушек, – ночные гардеробщицы.

Шафт очень устал. Полицейские ушли после того, как он пообещал, что о двоих бандитах позже расскажет Андероцци. Время еще позволяло. Для начала он должен был привести себя в порядок. Куда же запропастился пиджак? Вот он, висит на крючке у табачного автомата. Натягивая пиджак и пряча руку в рукав, Шафт наблюдал поверх стойки за Никерсоном и девицами. Когда актеры нервничают, думал Шафт, они могут прикинуться другим человеком, а не тем, которого жизнь схватила за задницу. Никерсон, например, глубоко вошел в образ Дракулы.

– Е-если ты позволишь мне подключить эти проводки к твоей милой головке, – говорил Никерсон, – то я обещаю тебе невероятные ощущения...

Шафт осмотрел порез: кровь почти остановилась. Возле кассы лежала маленькая коробка лейкопластыря – бармены вечно ранят пальцы, когда разрезают лимоны. Бандит, которому досталось "Джонни Уокером", сейчас, наверное, тоже получает первую помощь. И всю остальную тоже, с удовлетворением подумал Шафт. Он почувствовал тогда, как под бутылкой подалась кость. Он огляделся в поисках водки, взял бутылку из бара и вытащил зубами пробку. Рана, когда он вылил туда алкоголь, загорелась, но Шафт не подал виду, лишь на щеке дрогнул мускул.

– Чем переводить хороший продукт, – сказал Никерсон, потерявший своего Дракулу в пьяном тумане, – налей немного нам.

– Угощайтесь сами, – предложил Шафт, обрывая зубами обертку с лейкопластыря.

– Давай я тебе помогу, – вызвалась одна из девушек – маленькая, стройная, смуглая и носатая. Вертушка.

Не Никерсон ли рассказывал ему о вертушках?

– Ты насаживаешь ее на свой член и заводишь на один оборот. Она вертится как пропеллер от кондиционера.

Кто-то рассказывал. Не важно, кто. Она неплохая. К ее носу можно привыкнуть, если посмотреть на него подольше. Это как слово, которое все время повторяешь. Через некоторое время оно теряет для тебя всякий смысл. Шафт вручил ей лейкопластырь. Янтарные светильники вдруг погасли, и опустилась неверная дымная мгла.

– Эй, мне ничего не видно, – запротестовала девушка.

Это Никерсон химичил со светом. Он стоял у задней стенки и собирался выйти в коридор, в туалет.

– А ты ощупью. Он это обожает.

Она справилась. Даже в темноте "телесный" лейкопластырь морозно светился на его ладони. У девушки были ловкие прохладные пальцы. Шафт вспомнил вопрос Ленин Брюса или Дика Грегори о том, выпустит ли когда-нибудь "Джонсон & Джонсон" черный лейкопластырь для негров. "Нет, не выпустит", – ответил он сам себе.

Вторая девушка казалась еще меньше и изящнее первой, которая делала себе сейчас коктейль.

В темноте из туалета вернулся Никерсон.

– Это чтобы народ снова не набежал, – объяснил он.

– Зачем ты ударил человека бутылкой? – спросила вторая вертушка.

– Он выкладывал лед в пепельницы, – сказал Никерсон.

– Ты собираешься заканчивать? – спросил Шафт.

– Мне нужно дождаться, пока придет хозяин и посчитает деньги. А ты?

– У меня еще дела. – Он взглянул на нос первой вертушки. – Может, повязку надо будет сменить.

Шафт пошел в конец стойки, сгреб кольт и сунул его в правый задний карман.

– Он заметит, что пистолет исчез?

– Не знаю, наверное.

– Скажи, что его вместе с двумя хулиганами забрала полиция. И что они обещали вернуть, если пистолетзарегистрирован.

Никерсон кивнул.

– Ты не хочешь пойти со мной поменять мне повязку? – спросил Шафт носатую. Он уже почти привык к ее носу.

Она взяла пачку сигарет, лежавшую на стойке, засунула ее в сумочку и сделала большой прощальный глоток водки с тоником.

– Будь осторожен, приятель, – сказал Никерсон.

– Ты тоже. – Шафт слабо взмахнул рукой.

Шафту казалось, что пистолет тяжелый, как мешок картошки. Он едва не стягивал его штаны к лодыжкам. Пакет с десятью тысячами, исключая две пятидесятки, неуютным комом свалялся в другом кармане.

Никерсон улыбался и одобрительно кивал вслед девушке. Шафт проследил направление его взгляда и подумал: "Нет, с носом у нее и вправду плохо. Слишком толстая задница".

– Эй, киса, подожди, – сказал он, думая также о том, что не знает ее имени. – Нам в другую сторону. Вон тот дом через дорогу.

* * *
– Почему ты не вызовешь его на допрос? – предложил комиссар.

– Нет, – сказал Андероцци. – Так лучше.

– Послушай, ты что – считаешь, мэр сошел с ума? Ты хочешь, чтобы я доложил ему, что мы ждем информацию и совета от какого-то сукина частного детектива?

– Тогда ничего не говорите. Он же не сообщает вам, когда едет покататься на велосипеде.

– Сравнил тоже.

– А разве можно сравнивать нашу информацию с информацией, которую дает нам Шафт? Вы знаете хоть одного черного радикала? Я – нет. А Шафт с ними разговаривает. Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы вести дела с Ноксом Персоном? А Шафт работает на старого мерзавца. Вам известно, почему мафия расстреляла пятерых черных боевиков? А Шафт дарит нам двоих красавцев – одного с проломленной головой, – которые могут знать, хотя сами не принимали в этом участия. Сорок восемь часов назад вы беспокоились, что придется посылать танки на Амстердам-авеню. Теперь вы предлагаете остановить человека, который помогает нам обойтись без танков.

– Не нравится мне это все.

– На то вы и комиссар полиции. Но давайте смотреть правде в глаза. Что мы выбираем: игру по правилам, счастье мэра плюс сотни две трупов и миллионов сорок ущерба или даем одному человеку работать вне правил и все это предотвратить?

– Но мы не сможем, если что, обеспечить ему прикрытие.

– Нет, сможем. Мы обязаны. Мы не должны терять его из виду.

– Насколько, ты считаешь, он крут?

– Не так крут, как он сам думает, но гораздо круче, чем думают многие другие. Где-то посередине. В основном им движет тот факт, что он один и что он черный. Еще он убежден, что уцелеет.

– Почему?

– Он умный и пронырливый. Он весь, мерзавец, состоит из мускулов и ненависти.

– Дай мне знать, когда выяснится, кто такие эти стрелки из бара.

– Есть, сэр.

Телефон не отвечал, и Андероцци положил трубку. Он хотел позвонить в участок и справиться насчет отпечатков пальцев, потом сразу сообщить о результатах комиссару. Может, следует сначала позвонить Шафту. Что, интересно, он сейчас делает? И с кем? Андероцци откинулся на спину, рядом со своей теплой мягкой женой, и захрапел.

* * *
У Шафта накопилось столько неотложных дел, что сосчитать их смогла бы только сороконожка. Он почти забыл, как выглядит унитаз. В последний раз он ему попадался, кажется, в доме Гринов. Выпитое виски уже сильно распирало мочевой пузырь.

– Извини, – сказал он девушке. – Если хочешь выпить, на морозилке стоит бутылка скотча, а внутри – бутылка водки.

Она плюхнулась на стул у окна и сбросила туфли. У нее, видимо, не возникало вопроса, зачем она сюда пришла, если первым делом она начинает раздеваться.

– Не беспокойся, я подожду. Мне тоже нужно в туалет.

Шафт поморщился, но она не увидела, потому что он уже повернулся, чтобы идти в ванную. Через десять минут он покажет ей "туалет"...

– Как тебя зовут?

– Валери.

– Валери?

– Да. А что?

Ее имя сковырнуло в памяти какую-то болячку. Ах да... Одна деревенская клуша по имени Валери застрелила недавно сборщика фруктов. Ее посадили. Все прошло.

– Шафт – это твое настоящее имя?

– Нет, меня просто так называют. Я скоро вернусь.

В зеркале он увидел свои красные белки и перевел взгляд на воротник рубашки, которую не снимал уже три дня. Воротник превратился в полоску грязи – смесь городской копоти и пота. Он посмотрел на брюки. Они тоже были в беспорядке, и глянец, наведенный в мастерской Драго еще до того, как он впутался в это дело, давно исчез.

Шафт почувствовал себя с ног до головы большим черным помойным ящиком. Нужно принять душ. Шафт выдавил пасты на зубную щетку, положил ее на край раковины и разделся. Одежду он швырнул в угол, не заботясь развесить ее на двери ванной. Пистолет в кармане громко цокнул о кафельный пол.

– Ты выходишь?

– Да, сейчас. – Он совсем забыл о ней. Боже, это уже слишком! Схватив зубную щетку, он встал под душ, открыл оба крана и отскочил назад, чтобы не обжечься первыми каплями холодной воды. Вода быстро нагрелась, и Шафт влез в ее потоки и отрегулировал кран, не переставая яростно драить зубы.

Он просто стоял там, посреди горячего и дымящегося водопада. Целых три дня его тело не испытывало подобного блаженства. Какая теплая, прекрасная вода. Он поднял лицо вверх, откуда начинались сотни упругих струек. Они били так плотно, что он должен был задержать дыхание. Вода смоет с него всю грязь и усталость, и он выйдет из душа снова свежим, сильным и готовым к подвигам.

Он вздрогнул, ощутив спиной легкое прикосновение. Затем с ревом подскочил, чуть не свернул головой душ и едва не грохнулся на скользком коврике.

– Кто здесь?!

– Ты испугался? – спросила она. Вода бурными потоками струилась по склонам и возвышенностям ее тела. Она хохотала.

У нее в руке был кусок мыла, которым она собиралась намылить ему грудь.

– А ты боишься щекотки.

– Еще как, – согласился Шафт.

* * *
В помещении было сорок человек. Посередине стоял Буфорд. Он был выше многих и обладал более выразительной внешностью. Дабы это подчеркнуть, он влез на пустой бидон из-под молока. Он был над ними и в центре их. Он медленно поворачивался на своем бидоне из стороны в сторону, чтобы смысл его речи лучше доходил до каждого слушателя. Воздетой в воздух правой рукой он указывал куда-то поверх их голов.

– Сколько лет мы терпим? – грозно вопрошал он, строго держась ритма. – Сколько лет мы уже терпим?

Ответ был выражен общим невнятным гулом, среди которого выделялись реплики вроде: "двести лет уже", "надоело" и "пора кончать".

– Слишком долго, – подсказал Буфорд. – Слишком долго, – повторил он, продолжая мерно вращаться, как заводная кукла, словно в бидоне было спрятано специальное устройство. Его голос разросся до рева: – Но мы не будем больше ждать! Настало время не говорить, а действовать!

Сорок глоток одобрительно загудели.

– Сегодня с нами нет наших пятерых братьев. Мы больше не увидим их черных лиц, сегодня их черные тела опускают в могилу.

Тяжелая тишина наполнила помещение старого железнодорожного склада, опустилась на цементный пол, повисла в рваной паутине, придавила вековую пыль и опилки, скопившиеся по углам. Все молчали, только слышалось шарканье рабочих ботинок по цементу.

– Но мы отомстим за них! – взорвался Буфорд.

В ответ раздался глубокий рык согласия и поддержки.

– Мы начнем прямо сейчас! Мы разбудим весь город! Каждый день мы будем убивать по одному копу, по одному черному, торгующему смертью своих братьев!

Толпа выражала готовность. Сдерживающий поводок давно вызывал раздражение.

– Теперь командиры групп останутся здесь, нам нужно посовещаться, а вы скоро получите от них приказы.

Он все поворачивался на бидоне, стараясь посмотреть каждому в глаза и лично донести до каждого всю полноту и убедительность своих обещаний и призывов. Их прекрасные яростные лица горели решимостью. Буфорд вдруг вспомнил Шафта с его деловыми переговорами. Люди, которых он видел перед собой, не нуждались в деловых переговорах. Они были силой, его силой.

– Вперед, – сказал он. Но почему среди них нет такого человека, как Шафт? Где бывают такие люди, как Шафт, когда они нужны больше всего?

* * *
– Вот почему тебя называют Шафт, – говорила она, скользя мыльными ладонями вниз по его бокам.

Он ласкал ей груди. Из-за мыльной смазки их было невозможно удержать в руках. Его пальцы соскальзывали и съезжали вниз к ее возбужденным сморщенным соскам. Он сжимал их и пощипывал, словно виноградины, кончиками больших и указательных пальцев. Шафту хотелось спросить, почему у одних женщин большие вытянутые соски, а у других будто вообще их нет, но не спросил. Она начала покусывать ему грудь, аккуратно сжимая зубками мокрую кожу – на грани боли – и тут же выпуская, чтобы переместить свой теплый рот на дюйм или около. У нее были также и ногти. Теперь ее руки ползли вверх по его бокам к плечам, а ногти врезались в его мокрую плоть.

* * *
Мысль о том, что были ошибки, серьезные ошибки, просочилась сквозь боль в разбитой голове Кармена Кароли. Он знал, что дорого за них заплатит. Побои и позор пленения ниггером были не в счет. Не в счет было и то, что он попал в тюрьму с забинтованной головой и рискует остаться здесь надолго. Сидя на краю нар, он таращился в металлический пол и вспоминал.

Ему хотелось спать. Но всякий раз, когда он пробовал лечь, боль в голове взвивалась вихрем, словно ярость в тот момент, когда в бар ворвались копы. Он разыгрывал в уме диалоги со своим братом Чарли, который первым потребует с него ответа за то, что произошло.

– Почему он ударил тебя бутылкой по голове? – спросит Чарли.

– Кто его знает? – ответит он смущенно и тупо, потому что Чарли может сделать скидку на тупость. – Все ниггеры бешеные. Как только коп застегнул на мне браслеты, он вдруг размахнулся и врезал мне бутылкой. Ему кто-то подсказал, что мы пришли за ним, ну он и взбесился.

– Кто же мог ему подсказать?

Это был неверный путь, хоть и воображаемый. Стараясь что-то объяснить Чарли, он всегда выбирал неверный путь. Сказать, что ниггеру подсказали, значило сказать, что это сделал кто-то, знавший, что они пришли за ним. Единственными, кто знал, были Чарли и его люди. Подозревать их было опаснее, чем загреметь в тюрьму.

– Ну а как же он тогда догадался? – В фантазиях голос брата звучал возмущенно, чего никогда не бывало на самом деле. Но зато воображаемый Чарли был как настоящий и рычал, как всегда: – Господи Иисусе! Да тут и дурак бы догадался, когда увидел вас, двух мартышек, в салуне напротив своего дома!

При разборе полетов Чарли неизменно оказывался прав. А он, его брат, неизменно оказывался в дураках. Поэтому Чарли не доверял ему сложных поручений.

От трех до пяти, думал он. Ему, наверное, дадут от трех до пяти лет за попытку вооруженного ограбления. Ничего, это недолго. Если только не попадется слишком оборотливый судья, один из тех умников, что ухитряются сделать речь из каждого предложения – лишь только затем, чтобы их имена напечатали в газетах. Тогда он легко может получить от пяти до десяти. Это уже хуже. Срок рано или поздно кончится, тюремные деньки пролетят, и сами по себе это не такие уж плохие деньки. В тюрьме всегда знаешь, что будет завтра. И когда тебя выпустят, ты можешь идти домой, если у тебя есть дом.

Будет ли у него дом? Мысль об этом наказании тупым ножом застряла в мозгу. Он, конечно, потеряет Анжелу. От трех до пяти – она еще подождет, но от пяти до десяти – она бросит его. Вокруг нее увивается много парней, желающих о ней позаботиться. А Чарли? Он никогда его не простит. Он не простит его за три – пять лет. А за пять – десять? Что, если он выйдет, а Чарли не захочет его знать? Что ему тогда делать? Если Чарли не простит его за пять – десять лет, то лучше сразу заявить адвокату, чтобы просил у судьи пожизненное.

Кармен пошаркал ногами, не вставая с нар. Гнев Чарли был слишком ужасен, чтобы все время думать о нем, и Кармен стал думать о других заботах.

Девчонка. Лежит сейчас вся обтруханная на кровати в одной комнатушке около Томнсон-стрит. Они вкололи ей этой дряни, что принес Чарли. Очень хорошая вещь. Бац! В руку. И она отрубилась на шесть или восемь часов.

– Впори ей в руку, впори в задницу – один хрен, – сказал Чарли. – Только не больше вот этой красной метки на шприце, понятно?

Он все понял. Он сделал все медленно и аккуратно. Зачем Чарли погнал их на этого злосчастного ниггера? Они с Эдди так хорошо сидели, смотрели за девчонкой, читали газеты, болтали о "Метрополитен", и о бабах, и о том, какую работу им доводилось выполнять раньше. Почему именно их?

– Она не проснется часов шесть точно, – сказал Чарли. – С ней ничего не случится. Я останусь здесь. А вы найдите этого черномазого и хорошенько его отделайте. Убивать его не надо, понятно? Сломайте пару костей. Ну, там, руку, ногу, еще что-нибудь. Я хочу с ним поговорить, когда он немного угомонится. Вы поняли? Вы не убьете его, только немного успокоите. И сразу возвращайтесь сюда.

Он понял. Это было для них раз плюнуть. Однако он умудрился все испортить. Опять. Интересно, очень ли сердит Чарли? И что поделывает большой ниггер?

Глава 9

Что с ними делать после этого?

Шафт натянул черные слаксы и пошлепал босиком на кухню. На полу был песок. Он подумал, что хорошо бы разработать схему, по которой цыпки перед уходом убирали бы часть жилплощади. Эту, что спит сейчас в его постели, можно было бы заставить навести порядок в ванной. Там все разбросано и залито водой, отскакивавшей от скачущих тел. Идея принадлежала ей, не правда ли?

– Ты ненормальный, – сказал он вслух сам себе. Он вспомнил одну из них, ту, которая варила кофе и пылесосила, когда он проснулся однажды утром. Он три дня не мог потом ее выставить.

Поставив на огонь воду для кофе, Шафт вернулся в спальню и полез в шкаф за футболкой. В ящике для белья футболок не было. Покопавшись немного в других ящиках, он нашел черную футболку среди носков и носовых платков. Шафт натянул ее через голову и укоризненно покачал головой, подумав про себя: "Свинья ты, Шафт". Из-за этой проблемы ему иногда бывало трудно с собой ужиться. Если класть все вещи на место, то они никогда не потеряются. Где же теперь, черт возьми, найти два одинаковых носка?

Он взглянул на спящую девушку. Вертушка. Она превратила ванну в трамплин для сексуальных упражнений. Ему понравилось. Девушка попалась с фантазией. Подняв одну ногу, он отряхнул подошву от песка и натянул носок, затем второй. Светящийся циферблат часов у него на руке показывал три. Она не заняла много места в кровати, но ее присутствие отняло у него частицу жизни. Его ждали дела. На кухне засинел чайник, и Шафт поспешил на зов.

Шафт стоял у плиты, залитый голубым люминесцентным сиянием, исходящим из круглой трубы на потолке. Он смотрел, как первые капли воды, проникая в порошок, шлепаются с другой стороны в виде кофе, и обдумывал свой следующий шаг. Сначала можно заглянуть в тюрьму. Андероцци обеспечит официальное прикрытие, пока он будет выбивать дерьмо из своих бандитов. Расколются ли они? Возможно, что и нет. Они будут благим матом требовать адвокатов и жаловаться на жестокое обращение. Они могут вообще ничего не знать.

Может, попросить Андероцци вывести его на дона мафии и продать ему бандитов за информацию о Беатрис? Нет. Ни один итальянский коп, даже Андероцци, не пойдет на контакт с мафией. И потом, за этих двоих клоунов ничего не выторгуешь. Таких хоть пруд пруди. Сделка не состоится, потому что итальянцы хотят не этого.

А чего они хотят? Латинский Гарлем. Только и всего? Если это так просто, то он, возможно, справится. Но в жизни не бывает ничего простого.

Налив кофе в чашку, Шафт оставил его на столике в гостиной, а сам пошел в ванную подобрать вещи, которые так и валялись в углу. Фу, какая мерзость! Серый костюм можно выбрасывать на помойку. Пистолет мокрый. Он засунул его за пояс, ближе к левому бедру. Уже дважды его пытались убить. Оружие за поясом придает уверенности. Хотя неизвестно, пытались ли во второй раз. Если да, то почему он до сих пор жив? Почему не послали более толковых убийц? Кофе обжег ему язык.

Деньги в другом кармане тоже намокли и помялись. Шафт швырнул конверт на круглый деревянный столик, стоявший в простенке меж двух окон в кухне, и подумал, что нужно завести хороший сейф с ночной охраной. Подошел к холодильнику и открыл морозильную камеру – она вся заросла льдом.

Там лежали две упаковки овощей, две полупустые коробки с мороженым, четыре подноса ледяных кубиков. Достав из конверта две сотни долларов, он запихнул остальные за овощи и впереди еще прикрыл мороженым.

Затем налил себе еще кофе. Часы на руке показывали десять минут четвертого. У него оставалось еще полчаса. Через полчаса закроются бары, пьяные расползутся по тротуарам, и все, кроме копов, извращенцев и хозяев круглосуточных кофеен, будут считать, что наступила ночь. Полчаса. Немного, и все, что у него есть.

Он прошлепал в спальню, посмотрел на девушку. Она не изменила положения. Что с ней делать потом? Да пусть спит! Шафт надеялся, что гостья не проспит работу и что она вообще работает. Он стал вспоминать, какой сегодня день недели. Если прошлой ночью была пятница, то сегодня суббота, и она проваляется так до вечера. Черт! Какой же сегодня день? Он постарался представить происшедшие события в календарной очередности. Выходило, что сейчас ночь с четверга на пятницу. Шафт почувствовал себя настолько лучше, что взял радио и поставил часы на семь утра. Он обычно просыпался под одну FM-станцию, где у микрофона сидел ведущий-меланхолик, жаловался на жизнь и ставил редкие блюзовые пластинки. Повернув ручку настройки на частоту станции, играющей хард-рок, Шафт сказал себе, что совершает благое дело, помогая девушке вовремя явиться на работу. Он знал, что это неправда. Громкость он сделал на всю.

В семь часов радио вышвырнет ее на Джейн-стрит. Короткие романы – самые лучшие.

В куче ботинок в коридоре Шафт на ощупь отыскал свои любимые тупоносые "оксфорды", из гардероба вытащил блестящую кожаную куртку, надел ее и обследовал карманы. Ключи, деньги, бумажник, носовой платок на месте, не хватает сигарет. Где же они? На тумбочке у кровати лежала пачка. Он не помнил, чьи это сигареты – его или ее. "Мальборо". Значит, ее. Сунув сигареты в карман, он повернулся, чтобы уйти.

В квартире вроде и не было ничего ценного, не считая долларов, запрятанных среди овощей и мороженого. Но едва ли цыпка догадается пошарить в морозилке. Он посмотрел на часы – три пятнадцать. Времени в обрез. Он оглянулся на девушку. Если он захочет, то всегда сможет ее найти.

Застегнув куртку на "молнию", Шафт на цыпочках вышел из квартиры. Пистолет был совсем незаметен. У него и у них оставался единственный и самый опасный путь.

Глава 10

Шафт не стал вызывать скрипучий лифт и тихо пошел вниз пешком, иногда останавливаясь и прислушиваясь к звукам спящего дома. Его сопровождали лишь монстры, рожденные его собственным воображением, но он, будучи реалистом, оставлял их без внимания.

В подвале заливалась лаем собака консьержа. Шафт подумал, не спуститься ли в подвал, чтобы погладить пса или дать ему в зубы и заодно воспользоваться служебным выходом, а потом – через ограду и на Хадсон-стрит. Нет, через центральный выход будет вернее. Случайный полицейский, не знающий куда деваться от скуки, представляет собой большую опасность, чем засада у дверей. Заметив черномазого, который лезет ночью через забор, он обязательно примет его за грабителя и сделает предупредительный выстрел в лоб.

Прежде чем войти в вестибюль, защищенный снаружи домофоном, Шафт нашарил на стене выключатель и выключил свет. Он не хотел, чтобы кто-нибудь увидел его и всполошился. В темноте он быстро очутился у двери, выходящей на Джейн-стрит, мгновение прислушивался к звукам снаружи, затем выскочил на улицу и торопливо пошел на восток, мимо кирпичных домов, к началу Восьмой авеню.

Восьмой авеню он достиг за несколько секунд. Рысью обогнув газетный киоск на углу, по диагонали пересек авеню на уровне Двенадцатой улицы, с ее бестолковым несуразным треугольником Абигдон-сквер. При повороте на улицу антикваров Бликер-стрит он почти бежал.

Кучи мусора на тротуарах вкрадчиво блестели в свете ночных огней. Молчащие, пустые, как людские мечты, подъезды, были черны. Ничто не укрывалось от глаз человека, бегущего по Бликер-стрит. Он был, как всегда, настороже. Он мог, в любую секунду уловив предупреждение, ответить действием. Ему нравилось ощущать движение своего сильного, крепкого тела, толчки крови в мышцах в ритм биению сердца. Он наслаждался радостью атлетизма.

Как у него возникла эта идея? Шафт спрашивал себя об этом, двигаясь мимо Кристофер-стрит в сторону Седьмой авеню. Просто возникла, и все. На почве отчаяния и ненависти, куда упало ее семечко, когда он был в баре "Доктор Но". Он именно тогда понял, что творится вокруг и что он должен принять в этом активную роль, изменить направление удара, иначе невозможно жить и работать. Ему надоело рисковать жизнью всякий раз, когда он поворачивает за угол. Фокус игры должен был вернуться к Беатрис. Где они ее прячут? Как ее достать? Что они за нее хотят? Как ему самому уцелеть в этих поисках? Чтобы сразу разрешить все эти вопросы, нужно было идти только напролом.

Шестая авеню была вся забита машинами. Откуда они берутся в полчетвертого утра? Он стоял и смотрел, как поток транспорта течет на север, пока не загорелся зеленый свет. На углу возле гастронома одиноко торчал полицейский. Шафт подумал, не собирается ли коп остановить его и потребовать документы, как копы обычно делают с людьми, выбегающими ночью из Гринвич-Виллидж. Иногда они даже пристают к старушкам, семенящим с той стороны по пешеходному переходу. Но коп был слишком вялый от усталости или скуки, а скорее всего, боялся, потому что был один. Он глазел на Шафта, не делая попытки задержать его.

Возможно, он узнал его. Шафт и раньше миллион раз переходил здесь дорогу, и почти всегда ночью. Но, скорее всего, коп струхнул. В последние два-три года полицейские стали нести дежурство на постах по двое. Ну а здесь было такое беспокойное место, что даже бандиты не рисковали ходить в одиночку. И одинокий полицейский не захотел останавливать одинокого ниггера, идущего весенней ночью через главную улицу неизвестно куда.

После Шестой авеню на Бликер-стрит вдруг началась Италия. Пекарни, похоронные бюро, мясные лавки, увитые гирляндами толстых сочных сосисок, гастрономы, торгующие оливковым маслом, помидорами и нескончаемой настой, – все выглядело декорацией из старого голливудского фильма о гангстерах Чикаго. Все это было неподвластно времени и проникновению чуждых этносов.

К северу, слева от Шафта, по Томпсон, Мак-Дугал и Салливан-стрит вплоть до Вашингтон-сквер, располагались ювелирные магазины. Направо от Шафта на этих улицах нашли пристанище жилые дома, итальянские рестораны и бары. Здесь, между Бликер– и Вест-Хьюстон-стрит, в старом и тихом районе Гринвич-Виллидж, был настоящий Гринвич-Виллидж. Здесь и жили его настоящие хозяева.

Вокруг стали появляться люди. Они стояли, ходили, разговаривали, просто таращились в темноту. Половина из них были, наверное, наркоманы, которые преследовали остальных, которые были сумасшедшими.

Или толкали им наркотики. Кои, который ловит наркоманов и наркодилеров, это особый вид копа – наполовину сыщик, наполовину наркодилер. В другое время Шафт поразмыслил бы над этим явлением, но только не сейчас. Он продолжал бежать. Сверяясь с картой своей памяти, он повернул на Салливан-стрит.

Бар-ресторан Петроне извергал неон в трети квартала от начала улицы. Шафт рывком открыл дверь и вошел. Бармен, склонившись над раковиной, мыл стаканы. При виде тафта он задергался как припадочный. Его лицо было черно от смеси подозрения и ненависти к самозванцу, нарушившему его покой в последнюю минуту перед закрытием.

– Эй, приятель, – позвал Шафт, не повышая голоса. Он стоял, облокотившись на стойку. – Где здесь штаб-квартира мафии?

Адамово яблоко на шее бармена заходило ходуном. Он все пытался сглотнуть, но в горле у него была пустыня.

– Мафия, – повторил Шафт. – Куда они вешают свои пушки?

Когда голос наконец вернулся к бармену, он скрипел, хрипел и скрежетал:

– Убирайся к дьяволу.

Шафт кивнул. На его лице отобразилось удивление человека, который не понимает, почему его не понимают.

– Ладно, – сказал он. – Но если ты увидишь кого-нибудь из мафии, передай им привет от Джона Шафта.

Шафт торопливо захлопнул за собой дверь. Ресторан был пуст, но он чувствовал, что за ним следят сотни глаз. Шафт бежал и улыбался. Огибая угол Уэст-Хьюстон, он чувствовал ветер на зубах. В ресторане "Каза Мария" бармен разговаривал с усталой толстой официанткой, которая смерила Шафта таким взглядом, будто он помочился на ее рождественскую елку.

– Мы закрылись, – занервничал бармен.

– Ну и что, – ответил Шафт, подходя ближе. Он нарочно медлил, чтобы они успели хорошенько помучиться страхом. – Я не пью. Я разыскиваю штаб-квартиру мафии. Она должна быть где-то здесь.

Они онемели. Они могли только смотреть на существо, осмелившееся осквернить предмет священного ужаса и почитания. Богохульство – это понятно, это может быть со всяким в состоянии сильного потрясения. Но немыслимо бросать вызов настоящему божеству, в чьей милости покарать и облагодетельствовать всю маленькую Италию.

– Ах вот как, – сказал Шафт, – вы тоже не знаете. Передайте им, что я их разыскиваю, хорошо?

Из шестого или седьмого заведения Шафт вышел в приподнятом настроении. Он отлично себя чувствовал – наверное, оттого, что во время бега в кровь всосалось много кислорода. В теле была теплота и легкость, в мыслях – собранность. Его мозг работал четко и ярко, как паяльная лампа. Его ставки в игре были высоки, как никогда. На карте стояла его жизнь.

– Слушай меня, – сказал он последнему – маленькому, толстому сицилийцу с совиным взглядом, который тянул ручки к ящику под кассой, пока у Шафта на куртке не расстегнулась "молния". – Слушай и передай, что я жду их на углу Бликер и Мак-Дугал, у меня к ним разговор. – Он вытащил пистолет из-за пояса и положил на стойку дулом "от себя и от товарища". – Скажи, что деловой звонок поступил от Джона Шафта.

Этот жест имел такое же значение, какое имеет снежок, брошенный в полицейскую машину, – вызов без нанесения физического ущерба. Но они не умели импровизировать и не имели чувства юмора. У них все было на полном серьезе. Каждый их шаг, каждая уловка совершались с уверенностью, что кто-то сядет за это в тюрьму, а за ошибки заплатит жизнью. Они всегда играли по писаному и никогда – со слуха. Присутствие Шафта не было прописано в нотах, оно раздражало и требовало импровизации, которая свелась к тому, чтобы узнать, какого черта ему надо. Для этого ему и потребовалось выложить на стойку пистолет.

Шафт взглянул на часы, висевшие на стене бара, – простой белый циферблат с большими цифрами. Часы были совсем не к месту при мягком розовом освещении в роскошном золотом и красно-кожаном интерьере. Они показывали четыре. Часы в салунах всегда спешат на десять минут.

Шафт сгреб пистолет своей широкой, покрытой шрамами рукой и сунул его обратно за пояс слаксов.

– Я иду в "Борджиа", – сказал он. – Я буду ждать там.

– Дыши пока глубже, – злорадно посоветовал бармен на прощанье.

Последний спринт. Шафт во весь дух мчался на угол Бликер– и Мак-Дугал-стрит. Теперь он был голубем, гонимым ветром. Через полчаса он уже был на месте. Этого времени хватило бы для того, чтобы отдать приказ о его устранении. Его хватило бы для того, чтобы достать пушку из сливного бачка, из-под продавленного матраса в детской или из ящика с помидорной рассадой – достать и прийти за ним. На бегу он чувствовал приливы страха и злился за это на себя. Может, они уже сидят в припаркованных автомобилях и в темных подъездах? Или идут на него, прячась за фарами встречных машин?

Шафт обругал себя вслух идиотом. Пусть попробуют. Пусть попробуют встретиться с ним на этих черных улицах. Он знает эти улицы как свои пять пальцев. Он умеет обернуть их черноту против своих врагов. Едва ли кому-нибудь удастся подстрелить его сейчас на бегу. Последним, кто хотел это сделать, был снайпер в болотах Кионга. Он удобно засел на дереве, вооруженный винтовкой с прицелом ночного видения, но у него ничего не вышло. Он свалился вниз головой в болото и утонул.

Попробуйте, думал Шафт, попробуйте. Страх отступил, но в груди еще сквозил неприятный холодок сомнения, пока он не свернул под навес кафе "Борджиа", к освещенному фонарями входу.

Кафе уже закрывалось. Кофеварка эспрессо с шипением выдавала последние порции напитка, пока горячие пирожные отдыхали на подносах под вытяжкой. Коп на углу сделал вид, что ничего не заметил, прикинувшись птичкой ночной – соловьем с дубинкой в кармане. Если постовой с перекрестка Шестой авеню и Бликер-стрит пропустил этого черномазого, то нет причин тревожиться теперь, когда он тихо входит в кафе "Борджиа". И полицейский поплелся вдоль по Мак-Дугал-стрит, патрулируя свой опереточный участок между Бликер-стрит и Западной Третьей авеню.

В "Борджиа" сидели четыре или пять человек, разбросанные, точно дождевые капли, по мраморным столам в большом квадратном зале. На стенах зала красовались фрески, изображающие сцены из жизни средневековой Италии, но выполненные в ужасной псевдоимирессионистской манере каким-то местным маляром. Патлатый мальчик и две стриженые девочки сидели, тупо уставясь в свои пустые чашки, в ожидании какого-нибудь события, знаменующего начало жизни. Шафт был убежден, что жизнь для них не начнется никогда. Они представляли собой слабую бледную плесень, не способную выдержать теста по превращению в человека. Они так и останутся плесенью, обитающей на наркоте.

Столик у окна, выходившего на Бликер-стрит, занимала немолодая пара. С виду нормальные люди, не пьяницы, не наркоманы. Возможно, страдающие бессонницей. Просто люди: мужчина в шерстяных слаксах и твидовом пиджаке, женщина в сером льняном платье. Обе разновидности людей имеют полное право находиться в кафе "Борджиа", подумал Шафт. Ну а он зачем пришел?

Подобный вопрос можно было отнести и к юной длинноволосой блондинке в маленьком белом переднике поверх цветастого платья. Ночными официантками обычно подрабатывали актрисы, чтобы днем участвовать в пробах. Сейчас она ходила между столиками, вытряхивая пепельницы и сметая крошки вчерашней пиццы. В дальнем углу за прилавком парень колдовал с кофеварками. Больше в кафе никого не было, отчего зал в двадцать – тридцать круглых столиков напоминал темную, сырую пещеру с рощей гигантских поганок, теснящих друг друга в борьбе за выживание.

Куда податься? Шафт медленно двинулся в дальний угол, где у прилавка стоял маленький столик с видом. Если сесть за него спиной к стене, то можно будет просматривать все помещение и еще следить за тем, что снаружи, – окна кафе выходили на Мак-Дугал с одной стороны и на Бликер – с другой. Если это имеет какое-то значение.

– Кофе, – сказал он девушке, которая положила перед ним меню. Уловив законченность интонации, девушка забрала меню.

Когда она ушла за кофе, Шафт переложил кольт из-за пояса на колени. Сделав так, он придвинул стол вплотную к себе и подумал, что он либо очень смелый, либо очень глупый сукин сын. Это не купит ему пяти секунд глубокого дыхания, но, возможно, даст им повод задуматься. И потом, никто из них ему еще не угрожал.

– Что вы сказали? – спросила девушка, ставя перед ним чашку с горячей жижей.

– У вас есть лимонная цедра? – Он разговаривал сам с собой. Вслух.

– Конечно. – Она повернулась и пошла обратно.

Шафт смутился. Вот черт! Он сидит в этой уродской забегаловке с пушкой на коленях, какой-то мафиози собрался прострелить ему задницу, какая-то девка стащила (небось) из его квартиры радио с часами, его лучший костюм безнадежно испорчен. Как он устал! Он не хотел пить это пойло, он не хотел разговаривать, не хотел играть в игры со смертью, не хотел никого убивать. Он хотел вылакать бутылку "Джонни Уокера", а потом ходить кругами, пока не упадет на землю, и спать, спать, спать...

– Хотите еще чего-нибудь? – спросила она. – Мы скоро закрываемся.

Белый свет для него скоро закроется, если он не перестанет валять дурака.

– Я не хочу даже того, что у меня есть.

– Вам не нравится кофе? Я принесу вам другой.

Она хотела забрать чашку.

– Нет-нет, – сказал он, слегка касаясь ее руки. Он улыбнулся. Она не отдернула руку. Ее поколение было таким, и следующее – тоже. Они не смотрели на цвет кожи, они чувствовали прикосновение. – Нет, все в порядке. Я думал о другом.

– Уже поздно, – сказала она.

– Да, уже поздно, – согласился он. Но его слова не были ей ответом – он смотрел на дверь.

В зал входили три человека. Они пришли с перекрестка, не показавшись в окнах.

Рука Шафта скользнула вниз, на рукоятку кольта. Он надеялся, что они приняли его за человека, который собрался почесать член. Но они и не смотрели, во всяком случае, не пристальнее, чем входящие в кафе обыкновенно смотрят на уже сидящих там. Если опрокинуть на себя стол, то он прикроет большую часть жизненно важных органов, думал Шафт. Интересно, насколько прочен мрамор? Поверхность стола вся потрескалась от ударов пепельниц и чашек, которые на нее падали. Нет, мрамор не прочный материал. Не прочнее пули.

Они прошли вдоль стены окнами на Мак-Дугал – трое плотных мужчин в темных костюмах – и сгрудились, как геморроидальные шишки, за последним столом в ряду. Двое сели лицом, третий – спиной к Шафту. Они ли это? Кем бы они ни были, они хотели занять угол зала.

Блондинка пошла узнать, чего они хотят. Шафт отщипнул кусочек лимонной корки и бросил в чашку. Он начинал кое-что понимать. Это были они. Крепкие орешки. Подобной крепостью, определяемой с первого взгляда, обладали люди самых опасных в городе занятий – полицейские, таксисты, бармены и профессиональные убийцы. У Шафта тоже она была.

Его отвлекло движение у дверей. Что за прекрасное место он себе выбрал! В дверь входили еще трое, и опять он не разглядел их в окно! Новенькие сошли с иллюстраций к той же книге: одинаковые серые костюмы, одинаковые лица и фигуры. Им нужен был столик в противоположном углу по его улице, только возле окна. Они сели так же, как и первые: двое лицом к нему, один спиной.

Так они образовали треугольник в прямоугольном зале. Шафт занимал один угол, они два соседних, в четвертом углу была дверь. Никогда еще он не чувствовал себя столь одиноким и уязвимым. Чтобы выйти из кафе, ему бы потребовалось пересечь линию меж их столиков. Это означало, что у него нет выхода.

Мужчина и женщина расплатились с блондинкой, забрали сдачу и отчалили. Трое юных наркоманов продолжали сидеть по-прежнему. Четыре семнадцать – показывали часы. Он взглянул на блондинку, проходившую мимо с заказом от новеньких, и указал на свою пустую чашку. Она кивнула. Единственное, что оставалось, – сидеть, хлебать кофе и ждать – ждать, когда откроется дверь и войдет нужный человек.

И дверь открылась, и человек вошел. Человек, которого он искал в ту ночь и который искал его. Он сразу заметил Шафта и двинул напрямик к его столику, не медленно и не быстро, а как бизнесмен, идущий по делу, пусть и в четыре часа утра весенним утром в Гринвич-Виллидж.

– Хорошо, что ты выглядишь как сицилийская шпана, – приветствовал его Шафт, держа ствол под столом примерно на уровне ременной пряжки собеседника. – Я боялся разминуться с тобой в этой толпе.

– Я везде тебя узнаю, черномазый, – сказал человек, отодвигая стул, чтобы сесть напротив. – Не хочешь ли ломтик арбуза к своему кофе?

Они улыбнулись друг другу. Шафта осенило, что на свете есть люди, не менее крепкие, чем он. Те, что сошли с одного с ним конвейера. Теперь с одним из них они столкнулись железными головами. Сквозь бормотание, долетавшее от других столиков, он слышал лязг и скрежет металла.

– Они здесь кладут слишком много чеснока, – сказал он, – и не разрешают плеваться семечками в соседей.

Глава 11

Лейтенант Виктор Андероцци сидел на краю постели и смотрел в темноту своей спальни. Его тело изнывало от желания опрокинуться обратно в мягкую свалку одеял и подушек. Его совесть приказывала ему встать и одеться. Он не знал, что одержит победу. Признаться, ему было плевать. На этот раз Шафт окончательно зарвался, и паршивец заслужил исполнения всех угроз в его адрес. Плохо лишь то, что этот раз может быть последним, когда Шафту что-либо угрожает. И он, Андероцци, отчасти несет за Шафта ответственность.

Его жена храпела. Черт побери, все на свете храпели, кроме Виктора Андероцци. Даже некоторые патрули ухитряются клевать носом, припарковав патрульную машину в тихом месте, не говоря уже о том, что многие дежурные дрыхнут на задворках полицейских участков. Остальные же полицейские (честные) круглые сутки пекутся о судьбе Джона Шафта.

Он подумал, не разбудить ли жену, чтобы она сделала свою часть работы, сварив ему кофе. Он также подумал, не позвонить ли комиссару, чтобы спросить, не хочет ли он сделать свою часть работы. Признаться, ему бы хотелось сейчас без остановки жать на кнопку огромной сирены, чтобы разбудить весь этот проклятый город и заставить всех сделать свою часть работы.

Вместо этого он закурил еще одну сигарету.

Он сидел обхватив руками колени и ломал голову над загадками Шафта. Его разбудил телефонный звонок. Ему сообщили, что Шафт сорвался с привязи и носится по Гринвич-Виллидж. Почему? Они не знают, он просто выбежал из дому и бегает по улицам. Что, черт побери, значит этот полночный бег трусцой? Не сердитесь, лейтенант, но мы не знаем. Тогда следите за ним. Хорошо.

Четыре минуты спустя раздался второй звонок. Шафт мечется из бара в бар. Зачем? Он их грабит? Они опять не знали. Так узнайте! Быстро! Через семь минут они опять позвонили. Они узнали. Андероцци задумался. На другом конце трубки почтительно ждали. Помимо того, что Андероцци был лейтенантом полиции, он был человеком, который думал за комиссара. Поэтому когда думал Андероцци, все остальные, включая старших по званию, молча ждали, что он скажет. А что он думал?

Он думал, что Шафта убьют. Следующий звонок оповестит его о том, что Шафта соскребают где-нибудь со стены.

– Хорошо, – сказал он, в конце концов. – Если вы видите, что они не делают попыток навредить ему, не вмешивайтесь. Это ясно? Не вмешивайтесь. Но если вы не уверены, не отставайте от него ни на дюйм. Он абсолютно сумасшедший и непредсказуемый.

Андероцци мог бы добавить: упрямый, не терпящий приказов, независимый, обидчивый, мстительный, взрывной... Но зачем? Хуже тупого копа бывает только слишком умный коп, которому известно слишком много. Уж Шафт-то покажется им во всей своей красе, если они не будут следовать инструкциям.

Андероцци повесил трубку.

– Как насчет чашечки кофе? – угрюмо спросил Андероцци у неподвижного тела жены. Как он и ожидал, характер храпа нисколько не изменился. Андероцци встал, сгреб со спинки стула форменную рубашку, накинул ее на плечи и побрел на кухню. Часы показывали четыре часа сорок две минуты, и его рабочий день, видимо, уже начался.

* * *
– Кто ты такой, черт возьми? – спросил Шафт.

– Какая тебе разница? – ответил человек. – Ты хотел с кем-нибудь поговорить. Я пришел.

– Девчонка у тебя?

– Ты всегда держишь чашку левой рукой?

Шафт улыбнулся. Человек тоже. Это было глупо. Положив пистолет на колени, он вытащил руку из-под стола.

– Девчонка у тебя?

– Конечно.

– Чем докажешь?

– Ты сам увидишь. Пойдем.

Он начал подниматься, отодвигать гнутый металлический стул, на котором сидел.

– Подожди, – сказал Шафт. – Ты покажешь мне ее позже.

– Как хочешь. – Человек равнодушно пожал плечами. Появление официантки он приветствовал широкой радушной улыбкой. В ответ она лишь слегка скривила уголок рта. – Здравствуй, дорогуша. Принеси мне то же, что и моему другу.

Девушка была расстроена. Пора было закрывать, а у нее на попечении оставались еще восемь взрослых мужчин и трое несовершеннолетних подростков. Ей до смерти надоело бегать к кофеварке и обратно, она хотела домой.

С гаснущей улыбкой на губах человек обернулся к Шафту.

– Такие девушки, – сказал он, – они мягкие, но неутомимые. Я любил раньше взять такую – малышку, которой нужна пара баксов или ужин, или ей просто одиноко – и пропустить ее через все позиции, о которых она только мечтала. За одну ночь. Вышибить из нее все мозги. Они тут дурачатся со всякими гомиками и черномазыми и думают, что это секс. С каждым разом ты делаешь ей все крепче, все жестче, и она совершенно безумеет. Визжит как резаная. Она визжит, когда кончает, и визжит, когда нет. Она не чувствует разницы. Она просит у тебя чего-то, сама не знает что. Представляешь? Она скачет по кровати и орет: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! Ты забиваешь ей туже некуда, а она все орет: пожалуйста! Когда ты выдыхаешься, ты останавливаешься, а она все стонет: пожалуйста!

* * *
Чарльз Кароли, брат которого безуспешно пытался пристроить свою разбитую голову на тюремных нарах, повернул смуглое жесткое лицо в сторону официантки. Она стояла облокотясь на прилавок, чтобы дать отдохнуть ногам, готовая вскочить по первому призыву клиента. Кончиком карандаша она постукивала по линованной подставке для ценников. Он дождался, пока она поднимет глаза, и жестом подозвал ее к себе.

– Да, сэр.

– Слушай, хочешь как-нибудь сходить на шоу в "Гейт"? Нина Симоне...

Он был привлекательный, энергичный, превосходно одетый молодой человек лет тридцати. Его серая рубашка и красно-коричневый галстук как нельзя лучше гармонировали с изысканным серым тоном костюма. Драгоценностей на нем заметно не было, но под рукавом на левом запястье сверкал золотой "Пате Филипп". Шафт взглянул на девушку. Она была в нерешительности.

– Я обычно так устаю, что... – Она действительно хотела пойти. Она только не была уверена, что хочет пойти в компании Чарльза Кароли. Что ему от нее нужно такого, чего он не может найти в другом месте? Но приглашение ей льстило. Она получала сотни предложений в неделю, но это было первое приглашение. Красивый молодой человек приглашает ее в ночной клуб в трех кварталах отсюда, а не к себе в постель. Хотя бы и поначалу.

– Подумай, – разрешил Кароли, спуская ее с крючка. – Мы еще немного тут посидим.

"Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!.." Шафт думал о Беатрис. Он никогда не представлял ее себе яснее. Он знал, как она выглядит, по описаниям Персона и по маленьким снимкам, которые он ему дал. Шафт оставил их дома на столе. Они были ему не нужны. Картина, нарисованная Кароли, возмещала их с лихвой. Маленькое скрученное черное тело и всхлипы: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..

Он убьет Кароли. Это просто. Он, Шафт, крепче и безжалостней их всех – мафии, Персона, Буфорда, полиции. Он прикончит Каролиголыми руками, как только они выйдут отсюда. Одним ударом он свалит его и наступит на горло. На секунду это желание поглотило его, заслонив образ Беатрис. Тысячи тел на кроватях, стонущих: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!..

А потом что он станет делать? Подбросит труп в какой-нибудь подъезд и пойдет довольный домой? А эта сучка? Где потом ее искать? Иногда бывает так легко убить и так трудно шевелить мозгами.

Кароли скалил зубы. Он был умный и знал, что творится в голове Шафта.

– Где она?

– Я сказал, что покажу. Здесь, за углом. Пошли, если ты готов.

– Хочешь предложить мне сделку?

– Тебе? – Кароли закинул голову с коротким смешком. – Боже мой, но ты же мальчик-посыльный. Какие могут быть сделки?

Правая рука Шафта скользнула со стола обратно на колени.

– Ты можешь заключить со мной сделку прямо сейчас, пока ты еще жив, сволочь.

Кароли жил среди психопатов. Шафт вполне мог оказаться одним из них. Кароли захлопнул пасть и стер с лица улыбку.

– Этим ты ничего не добьешься, – сказал он.

– Неизвестно. Сейчас речь идет только о сделке.

– Ладно, ладно. Итак, обговорим наши условия. Много нам не надо, мы хотим Гарлем.

– Латинский Гарлем, – уточнил Шафт.

– Гарлем. Весь Гарлем.

– А ты знаешь, что там сейчас происходит? Что делают люди?

– Мне плевать, что они делают. Я знаю, какой там бизнес и как он работает. Этого достаточно.

– Вы ничего не получите.

– Может быть, и нет, может быть, и да. Но это наше условие.

– В обмен на Беатрис?

– Это ее имя? Мы зовем ее... – Он увидел, как рука Шафта дернулась под столом. – Да, в обмен на Беатрис.

Все, оказывается, просто. В мире все устроено просто, думал Шафт. У них есть Беатрис, и они хотят Гарлем. У Персона есть Гарлем, и он хочет Беатрис. Обмен один к одному. А как же те пятеро, что были застрелены на Амстердам-авеню? Что же с ними? Как насчет покушения на Шафта? А никак. Всякое случается. Теперь это не важно.

– Ты понимаешь, что мы можем просто обратиться в полицию? – спросил Шафт.

– Еще бы, – ответил Кароли. – Да я и сам могу к ним обратиться. Да я позову их прямо сейчас. А то им, гадам, уже, наверное, наскучило на нас с тобой глядеть...

Так это полицейские! Это они занимали два других угла зала. Шафт так зациклился на Кароли, на своих дурацких планах по вызволению Беатрис, что не раскусил их. Каким кретином он иногда бывает! Надо же было так лопухнуться! Думал, что это бандиты.

– ... И я дам им адрес. Они пойдут туда и что, ты думаешь, найдут? Эту черножопую клушу, всю исколотую, накачанную наркотиками, в глубокой отключке. Вокруг валяются шприцы. Они упакуют ее и запрут в тюрьму на двадцать – тридцать лет. Ну как? Мне позвать или сам позовешь?

Конечно, это копы. Но как они здесь очутились? Шафт был зол и растерян. Наверное, Андероцци приказал за ним следить. Он не доверяет ему. Медвежья услуга. Ну он же лейтенант полиции, на большее у него не хватило воображения.

Его мысли вернулись к Беатрис. Прощай, Беатрис. Тебя упекут в тюрьму на двадцать лет. А твой папаша будет сидеть в кресле и рыдать, пока его слоновий круп не иссохнет от горя. И кто от этого выиграет? Мафия. Они уже заставили его страдать, нашли его слабое место. И Шафт рассудил, сидя на гнутом алюминиевом стульчике, как на судейской скамье, что империя Персона обречена. Пусть она огромная и могущественная, но так тому быть. Она человеческая, а все человеческое смертно.

– Да, взял ты его в оборот, – сказал Шафт.

– Да, похоже, – согласился Кароли с делано-равнодушным видом.

Пистолет, бесполезная железка, оттягивал руку Шафта. Он не таясь расстегнул пиджак и засунул его за пояс. К чему теперь конспирация?

– Я спрошу, как думает Нокс, но, думается, сделка состоится.

– Да.

– Давай играть по-честному. Мы сейчас пойдем посмотрим на Беатрис. Если она жива и ты говоришь правду, то я так и передам Персону. Но если нет, если там что-то еще, то в твоем пиджаке появится шесть новых дырок для пуговиц.

– Прежде мне нужно позвонить. – Кароли пропустил угрозу мимо ушей. Он смотрел в сторону телефона-автомата, висящего на стене возле туалетов.

– Никаких звонков, – сказал Шафт. – Идем прямо сейчас.

– Ладно, пошли.

Шафт подумал, не попрощаться ли с копами. Может, передать через них привет Андероцци? Но копы, он знал, не понимают шуток. Только вид крови вызывает у них смех. Он даже не стал им говорить, чтобы убрались с дороги, – это тоже было бы бесполезно. Они всего лишь исполняют приказ, на то они и копы.

Шафт направился к выходу вслед за Кароли, оставив для девушки два доллара на столе. По пути он в последний раз посмотрел на юных хиппи и решил, что они тоже копы.

На улице Кароли повел его налево, в сторону "Гейт". Шафт был рад, что сукину сыну не удалось подцепить девушку. Наверное, ему не очень-то и хотелось, но все равно хорошо.

Улицы были пустынны. Они шли быстро и молча – белый в деловом костюме немного впереди черного во всем черном. Дойдя до середины Томпсон-стрит, они свернули в переулок направо. Здесь было еще тише и темнее. Старые постройки красного кирпича с маленькими, кое-где зарешеченными окнами походили на тюрьмы.

– Сюда, – сказал Кароли.

Здание выделялось среди остальных только наличием в цокольном этаже китайской прачечной, отгороженной от улицы бамбуковыми занавесками.

Дверь была не заперта. Не было ни кодового замка, ни домофона. Жильцам, наверное, нет покоя от бродяг и грабителей, подумал Шафт. Хотя, может статься, все жильцы здесь – вроде Кароли, и грабители, приходящие на промысел в этот подъезд, жалеют, что не отправились в какое-нибудь другое место.

С высокого потолка в вестибюле свисала голая и единственная электрическая лампочка. В ее тусклом свете виднелась узкая лестница, поднимавшаяся в кромешную темноту этажей. На первом этаже за лестницей начинался длинный коридор с квартирами по обеим сторонам. На простых деревянных дверях под номерами значились фамилии жильцов – по две-три на каждой двери. Скорее всего, дальше по коридору скрывались двери с большим числом фамилий. В темноте Шафт не мог различить, но знал это наверняка. Владельцы таких сараев кромсают их на невообразимо крохотные кусочки и сдают. Так и выбиваются в богачи. Гарлем или Гринвич-Виллидж – домовладельцы везде одинаковы. Как волки. Люди, которых они пожирают, везде одинаково вкусны.

Они стали подниматься по деревянной лестнице. Кароли почти бежал впереди, резво топоча ногами, точно Фред Астер. Шафт не отставал, хотя и не стремился дышать ему в затылок, потому что помимо спины Кароли хотел видеть, куда они идут. Но все, что удавалось рассмотреть в темноте, – очертания коридоров и ряды дверей по сторонам. По сравнению с трущобами, где он бывал раньше, эта трущоба прилично пахла. Здесь, видимо, убирали и не мочились на лестнице. Но отсутствие вони ничего не меняло: этот дом оставался местом, где за каждой дверью хоронились сгустки горя, нищеты и страха.

У одной такой двери на третьем этаже Кароли остановился. Она скрывала тот сгусток страха, который разыскивал Шафт. Кароли вытащил связку ключей на тонкой золотой цепочке.

– Предупреждаю, – говорил он, вставляя ключ в новый медный замок, – она не очень хорошо выглядит, но с ней все в порядке.

Говоря это, он склонился над замком. Ключ повернулся на один оборот, и замок щелкнул, когда он закончил предложение. Именно в этот момент Шафт выстрелил ему в голову повыше правого уха. Темный узкий коридор взорвался фонтаном огня и крови. Тело закувыркалось вдоль по коридору, как конфетная обертка на ветру. Ключи повисли на цепочке, раскачиваясь и звеня.

Половину головы Кароли снесло и разметало по стене рядом с дверью, что было неудивительно при таком калибре ствола. Не успело тело приземлиться, как Шафт уже пришел в движение. Левой рукой и плечом он со всей силы ударил в дверь, едва не сорвав ее с петель. Старая дверь затрещала, зашаталась и отскочила внутрь с грохотом, который по времени мог бы сойти за эхо выстрела, прикончившего Чарльза Кароли.

Пролетев вслед за ней, Шафт очутился чуть ли не на середине маленькой черной комнаты. Его рука со стволом слепо тыкалась во все стороны, как танцующая кобра с пятью оставшимися ядовитыми зубами.

В комнате не было никого, достойного ядовитого зуба. Там стояла кровать, гардероб, кухонный шкаф, пара стульев, за перегородкой находилась плита и раковина, призванные изображать кухню. В маленькой каморке ютились ванна и унитаз. Стрелять было не в кого. Поперек кровати распростерлось маленькое хрупкое тело, бросавшее на стену пятно тени. На тумбочке рядом с кроватью горела лампа.

Беатрис. Ни выстрел, ни грохот выламываемой двери не потревожили ее сна. Если она и услышала какие-то звуки, то, наверное, они пришлись к месту в ее наркотическом кошмаре.

Шафт не терял ни секунды. Он пошарил стволом в пустоте гардероба, отодвинул душевую занавеску и шторы на окнах, заглянул под кровать. И только потом подошел к Беатрис и убедился, что она дышит. Она лежала под легким шелковым покрывалом. Шафт потянул его за край, чтобы посмотреть, во что она одета. Она была голая.

Вот черт! Где же шмотки? На стульях и в гардеробе было пусто. Шафт открыл кухонный шкаф. Верхняя полка содержала предметы первой необходимости наркомана: два шприца, свеча, погнутая и закопченная ложка, восемь или девять прозрачных конвертиков с белым порошком.

Шафт вытащил из заднего кармана носовой платок. Помогая себе стволом, он развернул платок на ладони и стволом же стал выгребать на него содержимое кухонного шкафа.

Он обдумал это все на лестнице. Ему ничего не оставалось, как только следовать за Кароли, чтобы в одной точке повернуть обратно. Он не знал, что его ждет на лестнице или за дверью. Он ожидал, что в комнате девушку сторожат один или два человека, если она вообще там. Он считал, что Кароли заманивает его в ловушку, но рассчитывал разрушить ее, нанеся удар первым.

Но ловушки не оказалось. По крайней мере пока. Он переоценивал их. На этом этапе в игру были вовлечены трое – двое из бара "Доктор Но" и один, что валяется в коридоре. Они вправду шли посмотреть на Беатрис. Человек хотел всего лишь меняться. Но теперь он мертв и обмена не будет. Остается немного прибраться здесь, хватать в охапку Беатрис и проваливать.

Он развернулся и вышел со своими трофеями в коридор. Кровь из Кароли хлестала рекой. Странно, потому что он имел всего одну дыру в голове. Правда, немаленькую. Он уже лежал в луже крови, и она все увеличивалась. Шафт вытряхнул платок над его грудью. Пакетик героина упал ему на щеку, две иглы попали в лужу, остальное рассыпалось по рубашке.

– Цветочки я принесу тебе позже, – прошептал Шафт, возвращаясь в комнату.

У кровати Беатрис его ждали три человека с оружием.

Глава 12

Шафт был частично в сознании, когда его пинком вышвырнули с заднего сиденья "понтиак"-седана на тротуар. Он хотел встать на ноги, но не мог найти своих ног в алом облаке боли. Машина завернула за угол и скрылась из виду, покинув слабо копошащегося на асфальте человека. Сначала он полусидел на коленях, опираясь на левое плечо. Потом ему удалось лечь на спину и перевернуться на правый бок. Так он лежал, испуская горлом предсмертный клекот.

Шафт был теннисным мячом, который двенадцать раз со всего маху ударился о кирпичную стену. Его левый глаз распух и закрылся. Из раны на лбу, рассекшей бровь, сочилась кровь. Когда его шмякнули ребром пистолета по лицу, мушка прицела зацепила кожу в верхней части века и порвала его вместе с бровью, точно сырой бумажный мешок.

Когда он поднял руку, чтобы защитить лицо, черные блестящие туфли сломали ему два или три ребра в левом боку. Теперь при каждом вздохе он чувствовал, как его сердце и легкие медленно пилят тупым ножом. Один из ударов пришелся по кончику, и он от боли на несколько секунд лишился сознания.

Раны и ссадины покрывали все его тело. Руки онемели и распухли, потому что по ним топтались и прыгали. Порванные губы кровоточили, нос раскис, как шоколадный батончик под солнцем. Правое ухо вздулось, точно от свинки.

Было невыносимо больно. Изо рта шли кровавые пузыри, стекая на асфальт каплями ржавчины. Если бы он опять потерял сознание, боль бы отступила. Но тогда он бы умер, потому что потом у него недостало бы сил очнуться, чтобы снова жить с этой мукой. Соленая слеза кислотой обожгла израненную щеку. Он не мог удержать ее – было так больно.

Вместо мыслей у него в голове вертелся нескончаемый кошмар. Он слышал обрывки ругательств, видел, как они злобно машут над ним конечностями. Когда кулаки и ботинки приближались, он пытался увернуться, и тогда боль снова ослепляла его. Когда ему чудились их голоса, он прислушивался, стараясь определить, долго ли еще они собираются его избивать. Первым, что он через некоторое время понял, было то, что он жив. Вслед за этим он понял, что их нет. От невероятной красоты этого факта он лишился чувств.

Из окна своей крепости Нокс Персон наблюдал мучения изуродованного Шафта. Целых пять минут он печально смотрел вниз. Он молча стоял и смотрел, в шелковом, шитом золотом халате, крепко сжимая в зубах кончик сигары. По прошествии пяти минут, убедившись, что раненый еще шевелится, а враг никак себя не проявляет, главнокомандующий обратился к высокому, статному человеку, стоявшему перед ним навытяжку:

– Пусть три человека возьмут стул с прямой спинкой и спустятся за ним. Не сгибайте его. Посадите его осторожно на стул и несите сюда. Медленно и осторожно. Ты будешь держать его голову во время переноски. Смотри, чтобы ничего не дергалось и не болталось.

Простая старомодная первая помощь. Нокс полагал, что помнит правила оказания первой помощи со времени работы санитаром в тюремном лазарете. Хотя, возможно, он приобрел эти знания, наблюдая миллион людских несчастий. Человек на тротуаре был очень несчастен. Любой самой мелкой ошибки было бы сейчас достаточно, чтобы убить его.

Персон остался у окна, а его люди спустились к Шафту. К своему удивлению, он сочувствовал Шафту гораздо больше, чем обычным жертвам своих преступлений. Конечно, это из-за девочки. Шафт как-никак имел отношение к той части его существа, которой он позволял некоторые слабости. Он даже мог представить, как ему было больно, когда его поднимали на стул. Заслышав шаги у дверей, Персон поспешил отвернуться, чтобы скрыть от чужих взглядов тень боли на лице.

Здоровый глаз Шафта заморгал, когда к его лицу начали прикладывать пакеты со льдом. Второй раз в жизни он проснулся, не зная, где он и что ему делать – бежать, прятаться, говорить, молчать, жить или умирать. Первый раз случился в детстве. Он был спеленат по рукам и ногам болью и яростью, и каждая стремилась взять верх.

– Какого че?.. – прохрипел он сквозь лед на раздутых губах.

– Тихо, – предупредил Персон. Когда пакет убирали, Шафт видел рядом с собой какую-то золотую гору. Руки, что прикасались к нему, делали это осторожно.

– Где?..

– У меня, – сказал Персон. – Тебя немного протрут льдом.

– Гады. Сволочи, – простонал Шафт. Он вспомнил, кого он ненавидит. И почти вспомнил, как сильно.

Он поднес к глазу левую руку, чтобы посмотреть на часы. От часов остался лишь нижний кружочек корпуса. Его часы! Это была одна из его немногих дорогих вещей, золотой "ролекс", который он купил себе в ювелирном магазине "Тиффани" в награду за успехи и живучесть. Где-то в шкафу у него еще валялась кожаная коробочка с бархатной подушечкой внутри.

– Сучары, – скрипел он.

Шафт сделал открытие. Чем больше он злился или чем лучше осознавал свою злость, тем меньше чувствовал боль. Ярость поднималась в его избитом теле, как заключительный аккорд в недрах гигантского органа. Он дал себе глупое обещание, что отныне станет пинать всех бандитов в запястье, чтобы у них тоже не было золотых часов.

– Нокс, – зашептал он, – принеси еще лед, обложи меня льдом.

– Лед, – скомандовал Персон. – Возьмите внизу в морозилке. На третьем этаже в ящике. Несите все сюда.

– Который час?

– Около шести.

– Найдите Буфорда. Привезите его.

– Где его искать?

– А я откуда?.. – Шафту казалось, что он говорит именно это, но до его ушей донеслись звуки, совсем не похожие на человеческую речь. Его будто разъединили с самим собой. Где-то между его голосом и слухом нарушилась связь. Он был как боксер в нокауте. Боксер... Какая-то важная мысль шевельнулась у него в мозгу. Нужно что-то вспомнить о боксерах, боксе... Нет, он уже забыл.

Персон был терпелив.

– Ну, подумай, вспомни. Ты же знаешь. Куда мне послать людей?

– Его мать! – сказал Шафт. Он напряг свои отбитые мозги и выдал адрес.

Он слышал, как Нокс отдает приказы, но сам был уже далеко. Он видел черного боксера на ринге в Мэдисон-сквер-гарден, который сидит в своем углу бессильно привалясь к канатам и не реагирует на сигнал гонга. Для бедняги все кончено. Скачущие вокруг люди безжалостно его понукают, стараясь подвигнуть на последнее усилие. Он ненавидит их. Он не поднимется. Он не жеребец. Маленький коренастый человечек в белом свитере тычет ему в раны тампон на зажиме. Сволочь! Тампон пропитан смесью йода и ферментов. Убирайтесь все прочь. Дайте бедному Джону Шафту истечь кровью и спокойно умереть. Он проиграл. А коротышка не отстает. Теперь он машет на него полотенцем. Это человек, который умеет чинить разбитые тела быстрее, чем хирурги в больницах Гарлема. Как же его зовут? Вместо этого на ум Шафту стали приходить имена боксеров: Гавилан, Сахарный Рей, Торрес, Гриффит...

– Док Пауэлл, – шепнул он, – Док Пауэлл.

Движение вокруг него вмиг прекратилось.

– Что он сказал?

– Он говорит что-то вроде "Док Пауэлл". Это врач. Он работает на ринге.

Шафт опять приоткрыл глаз:

– Достаньте Дока Пауэлла.

Инстинкт подсказывал ему, что Персон поймет и сделает все как надо. Это будет совсем просто. В Гарлеме любого известного черного можно достать за ближайшим углом. Шафт закрыл глаз и стал ждать.

Док Пауэлл прибыл первым. Вблизи он казался еще ниже и толще, чем под юпитерами на ринге. На нем был серый свитер. Белый он надевал только когда присутствовал при официальных убийствах. В руке он держал блестящий кожаный чемоданчик. Люди Персона пошли в один ресторан, принадлежащий Персону, где собирались боксеры. Они сразу сказали, где можно найти Дока Пауэлла.

Тот не задавал вопросов. Подумал, наверное, что какой-то профи подрался на улице и его нужно быстро и незаметно залатать. Такое иногда случалось. По закону боксер мог распрощаться с карьерой, если бывал замечен или даже заподозрен в лишнем хуке левой. Док Пауэлл явился скоро, но остаться категорически отказался.

– Везите его в больницу, – сказал он, взглянув на Шафта. – Этого человека переехал трактор.

– Делайте, что он говорит, – сказал Персон.

– Я должен встать. – Шафт подмигнул Доку своим глазом. Боль притупилась, поскольку он лежал смирно. – Поставьте меня на ноги.

– Но вам нужен настоящий врач... – жалобно протянул тот, точно ветеринар, которого заставляют делать нейрохирургическую операцию.

– Мне нужны вы.

– Разденьте его, – вздохнул Пауэлл. – Осторожно.

Восемь рук протянулись к Шафту из пространства, бережно подняли и раздели. Он не был в этом уверен, его тело онемело.

– Ребра, – сказал он.

– О боже, – откликнулся Пауэлл.

При виде всех ран, синяков и кровоподтеков на теле Шафта даже стоическая гора в золотых одеждах ухнула, как проснувшийся вулкан.

– Давай, – сказал Шафт, – ребра. Черт, где же Буфорд?

Раздался деревянный треск отматываемого пластыря. Сквозь пелену боли он чувствовал, как его касаются и переворачивают, и сам старался не двигаться. Пауэлл раздавал инструкции. Он работал стремительно, как в минутный перерыв между раундами, когда нужно успеть поставить своего боксера на ноги.

– А чтоб вас... – выругался Шафт, когда пластырь закрутился вокруг его грудной клетки, склеиваясь в железный обруч толщиной в два дюйма. После того как обруч был готов, он почти мог дышать.

Руки Пауэлла порхали над очагом его агонии, как стофунтовая бабочка. Шафт не мог видеть все из-за пакетов со льдом. Улучив мгновение, когда лед меняли, он увидел, что превратился в зебру – черное кое-где виднелось из-под пластыря и бинтов.

– Принесите мне... Еще... Где... Дайте... У вас есть... Держите... – Пауэлл задал им работы.

– Дайте мне пушку, – попросил Шафт.

– Никаких пушек, – сказал Пауэлл, – ты никуда не пойдешь.

– Какую? – заинтересовался Персон.

– Сорок пятого калибра. Пару дополнительных обойм. Где же этот сукин сын Буфорд?

– Да здесь я, – сказал Буфорд. – Ну ты и красавец!

Шафт поднял руку, чтобы отодвинуть пакеты. Он сделал это механически. Движение далось ему на удивление легко и безболезненно. Обруч на груди скрепил многие из его оторванных членов.

Правый глаз еще немного приоткрылся. Сквозь грибные махры отека Шафт разглядел Буфорда, стоявшего в ногах его койки. В свободной синей майке, нейлоновой переливающейся куртке и слаксах защитного цвета, агитатор был похож на подростка, который собрался на бейсбольную игру. В его глазах за стеклами очков не было сочувствия, но не было и злорадства.

В комнату вошел невысокий человек с промасленным свертком в руках. Развернув его, он достал внушительного вида черный пистолет, взглянул на Персона, ища одобрения, и вручил его Шафту.

– Сколько у тебя верных людей, Бен? – спросил Шафт, взвешивая ствол 45-го калибра на правой ладони. Это был вороненый пережиток неизвестной войны. Шафт вставил обойму, взвел затвор. Толстая пулька выбралась из обоймы и заняла положение для стрельбы.

– А что? – спросил Буфорд, непроизвольно отодвигаясь в сторону.

– Положите лед обратно, – скомандовал Шафт. Он поставил пистолет на предохранитель, опустил на кровать у своего полосатого бедра и положил на него руку. Он сделал это ради удобства, уверенности в себе и чтобы показать, что не отказался от своих планов. Но не в виде угрозы Буфорду. Боль, проклятая боль в голове. Жестом прервав деятельность Пауэлла, он спросил: – У тебя есть болеутоляющее?

– Есть. Анальгин.

– Дай мне побольше и выйди отсюда на пару минут. Спасибо, ты мне очень помог.

– Тебе нельзя двигаться, – предупредил Пауэлл. Но босые ноги Шафта уже болтались над краем кровати, касаясь мягкого кудрявого ковра.

– Я же голый. Кто-нибудь тут носит мой размер? – Он посмотрел на Персона.

Его собственная одежда валялась в ногах кровати окровавленной кучей тряпок. Сев на кровати, он насчитал в комнате пять человек. Повязка на груди не допускала ни градуса отклонения от прямой оси. Один, по виду новый двойник Буфорда, пялился на него довольно высокомерно. Руки Дока Пауэлла держали у его лица четыре таблетки и стакан воды. Шафт проглотил их.

– Выйдите все, кроме...

Персон кивнул своим людям. Буфорд оглянулся на соратника. В дверях они посторонились, чтобы пропустить человека, несущего пару черных слаксов, белую наглаженную рубашку и туфли Шафта. Он положил одежду на кровать, туфли поставил на пол.

– Спасибо, – сказал Шафт, глядя вниз. Туфли были начищены до блеска. Он улыбнулся, насколько позволяли разбитые губы. Только черный понял бы важность блеска на этих туфлях. Улыбаясь, он поднял взгляд на человека, чья боль залегала гораздо глубже любой телесной раны. – Спасибо.

Шафт не сгибаясь натянул штаны, рубашку. Вполне терпимо. Он чувствовал себя яйцом, которое прокатилось по всему Большому Каньону и чудом не разбилось всмятку. Буфорд ждал ответа.

– Я не могу надеть носки, – сказал Шафт и посмотрел на него. Он заправлял рубашку под ремень, подтягивая брюки. Они оказались ему велики, ремень болтался, и от этого было еще больнее. Может, приклеить его лейкопластырем?

– Тебе же сказали лежать в постели, – жаловался Буфорд, нагибаясь к туфлям за носками. Он надел ему носки, туфли и стал завязывать шнурки.

– Не так туго, Бен, – улыбнулся Шафт.

– Пошел в задницу, сукин сын, – оскорбленно зафырчал Буфорд, но шнурки перевязал.

– Мне нужно двадцать или двадцать пять твоих людей, – сказал Шафт.

Буфорд еще прыгал у его ног, как гигантский кузнечик.

– Зачем?

– Я хочу сжечь Томпсон-стрит к чертовой матери. Ровно через полчаса. У тебя есть десять минут, чтобы собрать людей, и у них двадцать, чтобы туда добраться. Мы сожжем все до основания.

И Шафт – оппортунист, безучастный наблюдатель и человек неопределенной расы – сделал попытку проверить, есть ли у него ноги для выполнения своего обещания. Если их не окажется, он сядет в большую лужу. Персон и Буфорд пропустили его угрозы мимо ушей. Они ожидали, что он свалится как бревно на ковер лицом вниз.

– Тихо, тихо, – сказал Персон.

– Ну куда же ты... – заикнулся Буфорд. Он встал на ноги. Его голова закружилась, как пропеллер на разбитом самолете с одним двигателем – сначала пара истеричных рывков, потом несколько плавных оборотов и под конец полное вращение. Чтобы не упасть вперед, Шафт рефлекторно выставил руку. Буфорд, который еще стоял на коленях, вскочил, точно складной зонт-автомат. Персон пододвинулся ближе, тоже готовясь схватить падающее бревно.

Шафт пытался найти в сознании какую-нибудь точку опоры, уцепиться за какую-нибудь мысль, чтобы прекратить вращение. Самым стойким из того, что было у него в голове, оказался образ маленького перекрученного тела, стонущего: пожалуйста, пожалуйста... Его зрение вернулось в фокус. Двое мужчин застыли по бокам, не касаясь его, но в полной готовности.

– Ох, – вздохнул Шафт, – так легче дышится, но этот первый глоток кислорода кружит голову. – Он весь вспотел. – И если ты не поможешь мне, я сам сожгу эту чертову улицу.

Буфорд отвернулся, пряча глаза:

– Но я не могу расходовать людей на твои дурацкие...

Шафт не дослушал его жалких оправданий и обратился к Персону:

– Сегодня утром я видел Беатрис.

Старик окаменел, как будто его поразило копье.

– Насколько я мог судить, с ней все в порядке. Ты ведь знаешь, у кого она, не правда ли?

– Да.

– Ты чертовски прав, ты отлично это знаешь. И знаешь, что они за нее хотят? Они хотят все. Каждую дерюжку, которая у тебя есть. Целый Гарлем.

– А она?..

– Она спит. Я не знаю, что точно они с ней сделали, но спит она, по-видимому, уже давно. – Он повернулся к Буфорду: – Бен, есть один очень простой способ ее забрать: Нокс отдает им Гарлем, а они отдают ему дочку.

– Ерунда, – сказал Буфорд.

– Конечно, ерунда. Но ты не понимаешь... Если мафия не получит Гарлем, это не значит, что его просто так получишь ты. Ты должен его заслужить.

– Я сам его возьму.

– Пойди попробуй. Ты считаешь, есть только ты и мафия? Когда ты устанешь считать своих мертвых, то обнаружишь, что Гарлем отхватил кто-то третий, о ком ты никогда и не слышал. Я пошел за девчонкой. А ты убирайся с дороги. Нокс, мне нужна машина и канистра бензина. Еще веревка и газеты.

– Подожди. – Буфорд воздел руку, как на митинге.

Шафт взял с кровати пистолет и попытался приладить его к поясу. Выходило с трудом – ствол был тяжелее кирпича.

– Мне нужен пиджак. Дай мне хоть твою куртку, если больше ничего не даешь. Ну, шевелись!

Буфорд снял свою кислотную куртку и отдал Шафту.

– Мои люди пойдут с тобой, – сказал Персон. – Сколько человек тебе нужно?

Тишина.

– Видишь, Буфорд? – сказал Шафт. – Ты не один на свете. Есть люди – как он, как я. Когда ты нам нужен, когда ты действительно нам нужен, ты поворачиваешься задницей, потому что тебе жалко людей. Ты не можешь растрачивать свою революцию. Ну и лезь тогда на крышу и стреляй в старушек с собачками. Вот это дело по тебе.

Шафт говорил очень тихо. Он хотел кричать, но не мог набрать достаточно воздуха в легкие. Он думал, что Буфорд набросится на него, но у Буфорда, должно быть, не поднялась рука ударить такого немощного калеку.

– Нет, мне не нужны твои люди, Нокс. Мне нужна армия, чтобы сражаться против другой армии, а не кучка головорезов. Дай мне одного человека, он поведет машину. А тебе, Буфорд, я уже говорил, что ты просто идиот. Ты думаешь, что ты Че Гевара? Ну, тогда хотя бы почитай о нем. Сделай хоть раз домашнюю работу, двоечник.

Персон вышел, чтобы распорядиться насчет пожелания Шафта. Шафт осторожно ковылял по комнате, проверяя, насколько слушается тело. Для самоубийства хватит помощи и одного человека.

– Я и так потерял пятерых из-за тебя, – сказал Буфорд.

– Я не хочу спорить. Когда ты прочитаешь о Че, ты узнаешь, что революции были в каждой стране на свете. И ты узнаешь, как они проходили, кто побеждал и кто проигрывал.

Ничего, он справится. Двигался он почти свободно, только бы дыхание не подвело. Он забыл спросить Дока Пауэлла, можно ли ему выпить виски, если он принял таблетки. Наверное, нет.

– Я должен отсюда выбраться, – сказал он, садясь, как оловянный солдатик, обратно на кровать и втаскивая правую ногу на левое колено.

– Да ты еле ходишь, – фыркнул Буфорд, – тебя сразу убьют.

Шафт поправил за поясом пистолет, проверил "молнию" на куртке.

– Может, и убьют, Бен. Но я буду знать, ради чего. И это лучше, чем выйти отсюда и попасть под трактор. А если я выживу, я буду знать, что мне делать завтра. А ты не знаешь, что будешь делать завтра. Твоя революция – это только сегодня, да и то иногда.

По щекам у него текли слезы, хотя было уже легче. Он вытер их рукавом куртки.

– Какой у тебя план? – спросил Буфорд.

Глава 13

Бен Буфорд двинул пятнадцать человек на Вашингтон-сквер. Они поехали на трех машинах, которые припарковали в подземном гараже роскошного дома на Пятой авеню. Служащий в гараже побоялся им отказать. Он без звука выдал им талоны, дождался, пока они уйдут, и только потом позвонил в полицию.

– Здесь происходит что-то странное... – сказал он.

В полиции не встревожились и поначалу даже не удивились. Черные имели право разъезжать по всему городу, пока вели себя прилично.

Колонной по трое боевики маршировали по вылизанным тротуарам мимо роскошных сверкающих зданий, южнее Четырнадцатой улицы. Их заметили постовой, дежуривший на углу Девятой улицы и Пятой авеню, и полицейские в патрульной машине, которая медленно двигалась на юг вдоль Пятой авеню. Постовой сообщил о них в отделение по телефону, патрульные сообщили по рации. Однако никто не нарушил их марша в сторону Вашингтон-сквер. Парки Нью-Йорка открыты для посещения.

На фоне белых и розовых башен, набитых всевозможными удобствами, они выглядели как бесчестие, пятно сажи, оскорбляющее свежесть и чистоту утра в богатом районе. Черные на улицах Гринвич-Виллидж были частью ночи и не бросались в глаза, но здесь эти шестнадцать черных молодых людей, одетых во все черное, были как черная чума. Еще более черными и зловещими их делал строгий четкий марш, которым они двигались ко входу в маленький чистенький парк.

– Стой, разойдись, – скомандовал Буфорд, когда колонна достигла северного периметра. – Начинайте колотить в двери, вытаскивайте их из домов, спрашивайте, что они собираются сегодня сделать для своих черных братьев. Оскорбляйте, избивайте, не давайте захлопнуть дверь.

Они парами побежали к богатым особнякам, окружавшим парк. Буфорд взлетел на ступени ближайшего – из розового кирпича с чугунными узорами. Это была резиденция корпоративного юриста по имени Артур Дж. Кравитц. В этот момент он в своей спальне обряжался в шелковый светло-зеленый халат, чтобы идти вниз, где его ждал завтрак и свежий номер "Уолл-стрит джорнал", который горничная всегда клала рядом с его кофейной чашкой. Услышав звонок, он удивился, кого это принесло в такой ранний час. Затем он услышал звон разбитого стекла – это товарищ Буфорда метнул в окно большой горшок с геранью, стоявший у входа. Отчаянно завизжала горничная. Ее визг разнесся эхом по всему дому и поднял на ноги остальных членов семьи Кравитц.

– Вставайте, гады! – ревел адский голос. – Ваш черный брат приехал к вам на каникулы. Идите его встречать!

Звон разбитого стекла, ругань, грохот опрокидываемых урн, дикие злобные вопли раздавались по всему парку. Десятки белых рук нервно накручивали телефонные диски, звоня в полицию. Скоро должны были завыть сирены. Но люди Буфорда тоже звонили из Гарлема в Виллидж по всем известным им номерам, и скоро прилегающие к парку улицы должны были стать гигантской шахматной доской, где в битве перемешаются белые и черные.

Это была небольшая цена за целый Гарлем.

Брокер, заключивший сделку, вовсе не был в этом уверен. Когда они влезли на третий этаж дома на Мак-Дугал-стрит, он почти умирал от боли и удушья. При каждом ударе сердца о перебитые ребра он едва не лишался чувств.

– Эй, дай я понесу канистру, – канючил сзади Вилли Джо Смит. Его просьба была вызвана не столько желанием облегчить муки несчастного, сколько тревогой за общее дело. В любой момент Шафт мог свалиться на него с канистрой, и тогда они оба с грохотом полетели бы, поливаемые бензином, вниз по лестнице.

Шафт отрицательно хрипел в ответ.

Шафт знал, что чувствует этот человек, которого Персон дал ему в шоферы. Вилли Джо Смит пошел бы повсюду, куда бы Персон ни послал его. Это был коренастый мужчина сорока пяти лет, простой и туповатый. Он не питал особой ненависти к белым, он просто выполнял приказ босса.

Он вел белый "олдсмобил" туда, куда показывал Шафт. За ними ехали еще три машины с черными молодыми людьми дикого вида. На Бликер-стрит Шафт велел ему остановиться, вышел, поговорил с лидерами этих молодых людей и велел Вилли Джо ехать на Мак-Дугал.

– Вот здесь, – сказал он посередине Мак-Дугал, между Четвертой улицей и Хьюстон-стрит.

Места для парковки не было. Вилли Джо нашел площадку, помеченную: такси и доставка товаров.

– У нас доставка, – сказал Шафт.

На улице было безлюдно. В этот ранний час жильцы богатых кварталов еще спали, ведь никто из них не ходил мыть полы в офис. Они двинулись к одному из подъездов. Шафт хромал и шатался под своей ношей. Вилли Джо семенил за ним по пятам, точно ребенок, который боится отстать от мамы в незнакомом месте.

– Хочешь, чтобы я остался тут сторожить?

– Пойдешь со мной. Может, тебе придется меня выносить отсюда.

Шафт при помощи пластиковой карточки открыл входной замок.

– Ух ты, – заметил Вилли Джо.

Они стали медленно подниматься по ступенькам. Канистра оттягивала руку как чугунный якорь, и ручка зверски резала отбитую ладонь. Вилли Джо нес пачку газет и бельевую веревку. В коридорах было тихо и чисто, кафельный пол, должно быть, регулярно подметали или мыли. Как просто жить, когда вокруг такой порядок, думал Шафт.

– Как ты? – спросил Вилли.

Шафт точно не знал. Он понимал, что делает, но сосредоточиться не мог. Он был как во сне. Он чувствовал, что его сознание куда-то улетучивается, пока тело совершает эти почти рефлекторные движения. Куда он опять идет? Ах да, на крышу. Он же хотел поджечь Томпсон-стрит. Правильно. Надо идти наверх. Раз, два, левой, правой.

За одной из дверей на третьем этаже играло радио. Кто-то просыпался под звуки песни Джима Моррисона "Зажги во мне огонь". Улыбка скривила его покрытые коростой губы. Зачем? Зачем он это делает? Может быть, все это зря? Что это? Ненависть, работа, расовая солидарность, обида, месть?

Раньше он не задавал себе таких вопросов. Его мучили боль, усталость, одиночество и сомнения. Он старался вспомнить, что его погнало сюда, но не мог из-за боли в голове. Он помнил десять тысяч долларов в морозилке. Что в них толку? За них не купишь ни последних восьми ступенек, ни пути по крыше, ни хотя бы одного глубокого вздоха.

Лучше всего он помнил людей, которые изувечили его. Они считали, что с ним покончено, и он, этот дерзкий нарушитель их хорошо организованной жизни, больше не вернется. Они использовали его окровавленное тело и как средство, и как цель. Он был заблудший мальчик, и то, что они с ним сделали, было их посланием. Вот оно. Вот почему он здесь. Он пришел сюда в час их торжества. Он пришел, потому что он Джон Шафт.

– Ты сможешь сюда влезть? – зашептал Вилли Джо.

Они добрались до железной лестницы, ведущей на крышу.

– Если я не смогу, то полечу. Иди за мной. Если я начну падать, подтолкни меня.

Шафт очень долго полз по лестнице. Двенадцать перекладин, каждая следующая давалась труднее, чем предыдущая, на каждой он останавливался и отдыхал. Люк на крышу он открыл головой, он не мог поднять руку с канистрой. Он выполз на рубероид и стоял там без сил на четвереньках.

– Эй, ты живой? – Вилли Джо коснулся его плеча.

– Дай передохнуть, – прохрипел Шафт. Он заставлял себя всасывать воздух маленькими глотками, балансируя между отчаянным желанием дышать и раздирающей грудь болью. Он едва смог поднять голову, чтобы оглядеться. Крыши везде одинаковы – в Гарлеме, Гринвич-Виллидж или в аду. С осени до весны, пока не настало время принимать солнечные ванны, жильцы валят на них всякий мусор.

– Поищи вокруг доски и палки. Подлиннее, – сказал Шафт.

– Зачем?

– Я не перепрыгну на соседнюю крышу. Нужно строить мост.

Вилли Джо отправился на поиски – большой коричневый бурундук, подбирающий орехи здесь и там и сносящий их в одну кучу. Доски валялись повсюду. Наверное, сторожа забили ими подвалы и потом стали таскать сюда. Когда Шафт попытался встать на ноги, его пистолет выпал из-за пояса и тяжело грохнулся о крышу.

– Не сейчас, детка, – сказал Шафт, надеясь, что под ним не спит какая-нибудь старая леди, которая больше всего на свете боится грабителей. Секунду он не двигался, взмахом руки призвав Вилли Джо замереть. Подобрав пистолет, он взял канистру и на цыпочках подошел к краю крыши. От соседнего дома на Томпсон-стрит его отделяло только восемь футов. Он не был уверен, что это тот дом. Нужно будет заглянуть с крыши во двор. К тому времени боевики Буфорда уже будут перед домом. Они знают номер.

Вилли Джо набрал кучу досок в десять – двенадцать футов длиной. Вместе (Шафт помогал как мог) они перекинули их по одной через переулок.

– Думаешь, они нас выдержат? – усомнился Вилли Джо.

– Что, у тебя есть другие? – вспылил Шафт и тут же пожалел об этом. Он не имел права оскорблять своего помощника. Строя мост, Вилли Джо свешивался через парапет так безропотно, как мойщик окон, висящий на краю вечности на страховочных ремнях. А ведь у Вилли Джо не было страховки.

Шафт взглянул на доски между домами, и во рту у него пересохло.

– Слушай, – зашептал он Вилли Джо, – я не могу идти. Я полезу на четвереньках. Если я сорвусь, сразу уходи отсюда. Одному тебе здесь нечего делать.

Вилли Джо кивнул.

Голова кружилась, все тело сводило болью, когда он, кренясь и дрожа, на четвереньках заполз на парапет. Доски лежали неплотно. Канистру с бензином он поставил на мост впереди себя, наклонился и схватил ручку зубами. Голову камнем потянуло вниз, но он смог продвинуться на несколько дюймов. Одно колено, второе, несколько дюймов за раз. Ему хотелось лечь на доски лицом вниз и лежать так, забыв обо всем. Сердце громыхало у него в ушах. Еще чуть-чуть – и голова взорвется. Дюйм за дюймом, останавливаться нельзя. Шум в ушах стал еще громче. Он вдруг понял, что это не его голова, а полицейские сирены – все копы города мчатся в Вашингтон-сквер. Капля удовольствия в океане боли разбудила смех. Смеяться нельзя, нельзя разжимать зубы. Надо спешить. Теперь остается мало времени.

* * *
Андероцци снял трубку на второй трели:

– Да?

– Это в Вашингтон-сквер, – сказал комиссар.

– А я думал, что это сирены воют.

– Там такая свалка, что силы быстрого реагирования не могут ничего поделать.

– Почему?

– Некого бить, кроме белых. На деревьях засели пятнадцать или двадцать черных, бросают в них бутылки и ругаются.

– А полиция что делает?

– Защищает этих черных мерзавцев тем, что дубасит белых по головам, пытаясь прорваться к деревьям.

– Прекрасно.

– Подожди.

Комиссар разговаривал по срочной связи. Андероцци использовал паузу, чтобы надеть пиджак, висевший на спинке стула. Сейчас придется выезжать. Интересно, сидит ли Шафт на дереве? Наверное, сидит.

– Все изменилось, – заорал комиссар.

– Как?

– Все черные из Гринвич-Виллидж стекаются в Вашингтон-сквер. Белые в ловушке между ними и полицией.

– А на деревьях кто?

– Когда об этом узнает мэр, будем мы. Я еду туда. Заберу тебя по дороге.

* * *
Шафт посмотрел вниз на Томпсон-стрит. Люди Буфорда стояли спереди и сзади третьего от них с Вилли Джо дома. Он двинулся к ним, быстро, как только мог, осторожно переступая через барьеры на стыке двух крыш и местами вздыбленный бетон. Когда они подошли к нужному дому, он забрал у Вилли Джо газеты. Сделав большой ком, туго обмотал его веревкой и спустил до темного окна на третьем этаже, где он повис, как газетная луна. Конец веревки Шафт положил на крышу и придавил кирпичами, валявшимися неподалеку. Затем настала очередь канистры с бензином.

– Вилли Джо, – позвал он, наблюдая, как бензин быстро бежит по веревке и мочит бумагу. – Я пойду вниз. – Пары бензина проникли в его смятые ноздри. Ему нравился этот запах.

– Я с тобой. Один ты никуда не дойдешь.

– Заткнись и слушай. Когда услышишь выстрелы, поджигай веревку. У тебя есть спички?

Вилли Джо похлопал себя по карманам и вытащил коробок спичек.

– Подожги веревку и беги отсюда. Той же дорогой. Если будут спрашивать, говори, что ты доставлял груз. Понятно?

– Понятно.

– Увидимся, Вилли Джо.

Шафт пинком отбросил крышку люка и заглянул вниз. Такая же лестница. Спускаться будет легче, да и канистра уже наполовину пуста. Яркий загорится фонарик. Стоя наполовину в люке, он оглянулся на Вилли Джо. Он хотел подмигнуть ему, но у него не вышло.

Спуск занял у Шафта около минуты. Даже здесь были слышны сирены. Бен Буфорд, продержись еще немного, думал он. Пусть десять черных еще спокойно поторчат у дома на Томпсон-стрит, пусть никто их не прогонит и ни о чем ни спросит.

С верхней площадки Шафт видел всю лестницу донизу. Открыв канистру, он вылил остатки бензина в пустоту. Жидкость побежала, покатилась, запрыгала по лестничным пролетам, наполняя здание тяжелым запахом беды, который не спутаешь ни с каким другим. Час назад они спустили его с этой лестницы, как мешок с пустыми бутылками. Теперь он сам швырнул вниз канистру и послушал, как она гремит по ступенькам и пустым эхом хлопается под лестницей. Он достал пистолет, нащупал в кармане запасную обойму.

– Пожар! – закричал он, насколько позволяло дыхание, и пальнул в крышу. – Горим!

Вокруг него поднялось облако пыли и штукатурки.

– Пожар! – Еще три выстрела в крышу. – Мы в ловушке! – Бах! Бах! Бах! Итого семь. В обойме оставался один патрон. Он бросил ее на пол и вставил новую.

Бах! Бах! Бах! Как здорово! Как Четвертое июля и Хэллоуин сразу! Забыв про боль, он сделал полный вдох и пронзительно завизжал:

– Я горю! Пожар! – И расстрелял обойму до конца.

Когда он убил Чарльза Кароли, ни одна сволочь не высунула носа в коридор. Теперь крысиное гнездо зашевелилось. Крики, визг, топот.

– Бензин! –воскликнул мужской голос. – Здесь бензин!

– Пожар! – кричал Шафт. – Ниггеры! Ниггеры идут!

Двери с грохотом распахивались. Люди бегали, сталкивались, падали. Шафт палил во все стороны и визжал, изображая жертву из фильма ужасов класса "В". Когда у него осталась последняя обойма, он стал спускаться, прислушиваясь к хаосу и пытаясь угадать в нем голоса тех, за кем он пришел. Медленно и осторожно, прижимаясь к стене, он шел вниз. Вдруг над ним распахнулась дверь. Он обернулся и увидел женщину в ночной сорочке и мужчину в трусах. Женщина взвизгнула. Мужчина имел потрясенный вид.

– Идите вниз, сюда. Полиция. Сохраняйте спокойствие. Сюда. – Он указал стволом туда, где царил хаос. Они сами его создавали. Пара в панике ринулась мимо него.

Он узнал коридор. Остатки Чарльза Кароли уже соскребли со стены. Дверь была открыта, невинно блестел новый медный замок. Он знал, что там никого нет. Кровать была пуста. Сигарета дымилась в пепельнице на кухонном столе. За окном полыхал огромный шар. Шафт вернулся на лестницу и пошел вниз. Под ним толпа ревела безумием. Никогда в жизни он не слышал столько непристойностей, даже на войне. Что было бы, случись настоящий пожар?

Он спускался, прижимаясь к стене, держа пистолет наготове. Сейчас... сейчас... Он слышал, как кто-то торопливо поднимается ему навстречу. Потом возникло лицо. Шафт хорошо его помнил. Он запомнил его навсегда. Лицо было изумленное, до того неверящее, что вплотную приблизилось к дулу пистолета. Шафт нажал на курок, лицо исчезло.

Перешагнув через тело, он пошел дальше. На площадке второго этажа он нашел Беатрис. Она была голая. Резиновая кукла, забытая в углу. Левой рукой Шафт подцепил ее за руку и плечи, а правую руку с пистолетом просунул под колени. Она была сравнительно легкая, но он чуть не умер, поднимая ее. Он плелся с ней вниз и вслух уговаривал себя потерпеть.

На улице раздались два выстрела, потом еще один. Он шел как зомби, таща на руках невесту Франкенштейна. Он что-то бормотал, всхлипывал, моргал, чтобы глаза не закрывались. Он не слышал себя, его голос потонул в общем безумном реве.

На улице была небольшая толпа. Он различал танцующие черные лица, белые выбегали в нижнем белье, взлетали кулаки. На земле лежало тело, нет, два тела. По Томпсон-стрит, расталкивая людей, пробирался белый автомобиль. Толстяк в пижаме не успел отскочить, и машина проехала по его ноге. Он закричал и откатился в окружающую людскую массу.

– Черт побери, Вилли Джо, – сказал, а может, и подумал, Шафт. Точно он так и не узнал, потому что в этот момент потерял сознание.

Глава 14

– Куда ты едешь?

Тишина.

– Джон?

– Хм?

– Я спрашиваю, куда ты собрался.

– А-а.

Шафт сидел посередине гостиной в позе лотоса.

– Я не знаю. Куда-нибудь.

Он внимательно рассматривал пластмассовое устройство на полу. Пацан обставил его три раза подряд в детскую игру, хоть он и не думал поддаваться. Досадно. Хелен Грин взглянула на него с нежностью.

Напротив Шафта сидел ее маленький сын, тоже сосредоточенный и серьезный. Его рука взметнулась над игрой.

– Я выиграл! – взвизгнул мальчик.

– Черт!

– Я выиграл, выиграл, выиграл, а ты – проиграл!

Маленький нахал, мог бы и придержать язык.

– Я эту игру первый раз вижу! – защищался Шафт. – У тебя больше практики.

– Ну, хватит, – сказала Хелен. – Забирай игру и отправляйся в свою комнату.

– Я еще раз хочу у него выиграть.

– Может, он не хочет больше проигрывать, – предположила Хелен.

Шафт обиделся вдвойне.

– Слушайся маму. Я побью тебя в следующий раз.

– Нет, нет, нет, нет, – дразнился мальчик. – Я выиграю.

Он схватил пластмассовую коробку и выкатился из комнаты, продолжая дразнить Шафта. Шафт дотянулся и шлепнул его пониже спины. Затем он снова уставился на ковер, на место своего позора. В следующий раз. В следующий раз он подумает как следует и обыграет его. Потом надо будет бросать эти игры, от них одно расстройство.

– А когда ты вернешься?

– Хм?

– Ты не слушаешь меня.

– Хм-хм, – Шафт поднялся с ковра, опасливо ступая на правую ногу, где все еще давала себя знать порванная связка.

Он подошел к полке, где стояли тяжелые хрустальные бокалы, которые Марвин нашел на Второй авеню в маленьком антикварном магазине "Ирис" у парня со смешными усами. Как его зовут? Харрис...

– Как зовут антиквара, у которого Марвин купил эти штуки?

– Харрис Даймант. Магазин "Ирис".

– Я знаю. Я просто забыл фамилию.

– Да, как сегодня все прошло? – спросила она.

Шафт налил виски, сделал большой глоток и хмуро уставился на янтарную жидкость в бокале.

– Когда Марвин собирался вернуться?

– Примерно через час. Он сказал, что один его клиент паникует и он поедет с ним в налоговую полицию.

– А-а.

– Джон, послушай меня. – Он повернул к ней лицо с новыми красными шрамами. – Что сегодня решили присяжные?

– Немного. Они решили, что я не убийца. Но судья вцепился в меня как клещ. Ну и что толку? Будто я первый день частный детектив. Он сказал, что я нарушил семьдесят семь законов.

– Каких законов?

– Да всяких. Ну, там, хранения и применения оружия, например. Нормы самообороны... Он насчитал примерно семьдесят семь.

– И у тебя будут неприятности?

– Да нет. Мне помогли.

– Кто?

– Комиссар полиции, с одной стороны. Он вспомнил лысого коротышку и как он час без остановки талдычил присяжным, что четверо погибших на Томпсон-стрит были исчадьями ада, убийцами, похитителями людей, наркодилерами и, вообще, разыскивались полицией по подозрению в миллионе разных преступлений. Они похитили и удерживали девятнадцатилетнюю девушку и насильно вводили ей наркотики. Их смерть совпала с моментом, когда лицензированный детектив исполнял поручение своего клиента. Они были насильниками и жили среди насилия, и в тот момент они стали жертвами неконтролируемого насилия. Ранее они убили пятерых чернокожих на Амстердам-авеню. Но он даже не обмолвился о том, что смерть этих четверых предотвратила гибель сотен людей. И ничего не сказал Шафту, лишь взглянул на него и при входе и при выходе. Только позже Шафт узнал, чем он обязан выступлению в свою защиту самого комиссара полиции. Это была благодарность за остановленные танки.

– Он и еще некоторые. Слушай, я, наверное, поеду домой, мне нужно собрать вещи...

– Но Марвин хочет тебя видеть...

– Да, я должен идти. – Он отхлебнул виски. – Э-э... Хелен... Там, в коричневом конверте, лежит пятнадцать тысяч...

– Что?!

– Ну, я бы не стал позволять детям с ним играть... Это гонорар. Скажи Марвину, что клиент не будет рыпаться. В смысле, не заявит о том, что выплатил мне какие-то деньги. Пусть делает, что нужно... В банк, что ли, положит... Засолит где-нибудь. Скажи, что это гонорар за... Ладно, я сам потом ему скажу.

В кармане у Шафта было еще пять тысяч. Он поставил бокал на кофейный столик и прыгнул к гардеробу, где висел его коричневый плащ.

– Я позвоню, – пообещал он, просовывая руки в рукава.

Она застегнула ему воротник.

Он должен был немедленно выйти отсюда. Его нервы были измочалены, как волокна серого костюма, который он сегодня утром спустил в мусоропровод. Он едва стерпел, когда Хелен застегивала ему воротник. Внутри у него перекосило все печенки.

– Да, я позвоню ему, когда вернусь. Через неделю или около того.

Он наклонился и быстро чмокнул ее в щеку. Она удержала его за отворот плаща.

– Джон, береги себя.

– Да-да. Ну, пока. – Он выскочил за дверь. Ему было все равно. Он ничего не чувствовал.

Лифт милосердно распахнул двери, стоило ему дотронуться до кнопки. Он оглянулся. Хелен стояла в дверях и смотрела на него. Он помахал ей рукой и вошел в кабину.

Другие тоже говорили в его защиту. Нокс Персон говорил. Он притащил в суд всех своих головорезов и выстроил перед присяжными. Он рассказал им про Беатрис, про Шафта и как Беатрис лечат теперь в клинике, но ничего не сказал про Бена Буфорда и про то, сколько заплатил ему за помощь. Он не сказал ничего лишнего.

На улице Шафт сразу же замерз, хотя было уже почти лето и даже солнце припекало. Гады, они высосали из него все до капли.

– Эй, Джон! – Рядом остановился "плимут"-седан.

Да что за черт! Неужели они не отстанут?

– Подвезти тебя? – спросил Андероцци, выглядывая из окна полицейской машины без опознавательных знаков.

– Нет. Я возьму такси.

– Я довезу тебя до стоянки.

– Нет.

– Ты в порядке?

– Почти.

Лейтенант протянул ему в окно коричневый бумажный пакет. Шафт взял. В пакете лежало что-то тяжелое. Заглянув внутрь, Шафт увидел кольт тридцать восьмого из бара "Доктор Но".

– Верни его на место.

– Чтобы потом мне его подкинули?

– Нет, что ты. Я обо всем позаботился. Ты точно не хочешь прокатиться со мной?

– Не хочу. Послушай...

– Что?

– Когда вы от меня все отстанете?

– Сейчас. – Андероцци сделал ему ручкой, и машина уехала.

Шафт стал выглядывать такси. Все закончилось. Персон платит долги, Буфорд их принимает. Болван решил исправить Гарлем. Пусть исправит, и что будет делать потом? Агитировать отставных наркодилеров? Кретин.

Шафт увидел свободное такси и взмахнул рукой. Такси не собиралось останавливаться. Шафт выскочил на проезжую часть и встал прямо на его пути. На крыше машины погас маячок, что означало конец смены. Но поскольку Шафт не уступал дорогу, водитель затормозил и высунулся из окна:

– Конец смены.

– Полиция. – Шафт сделал вид, что достает из бумажника удостоверение.

– Ладно, – сказал водитель и открыл дверь.

Шафт прыгнул в машину и убрал бумажник в карман, ничего не показав.

– Куда, мистер?

– Кеннеди.

– В аэропорт?

– Да.

– О боже, – простонал таксист, трогаясь с места.

Шафт свернулся на заднем сиденье. Он будет спать. В аэропорту он купит билет. На любую фамилию, в любое место на земле. Сан-Франциско, Токио, Париж. Он уедет из этого города, от этих людей, от себя самого. Стокгольм, Рио-де-Жанейро. Никто не будет его знать, никто от него ничего не потребует. С каждой милей, с каждым новым местом, новым человеком запах смерти, сопровождающий его, будет стираться. Он не скажет даже своего имени. Они не узнают, кто он и чем занимается. И тогда они будут квиты.

Черный-черный Джеймс Бонд

Ольга Крутилина

В истории детективного жанра имя этого человека фигурирует в одном списке с такими именами, как Робин Гуд, Шерлок Холмс, Алан Пинкертон и Майк Хаммер. Он – бесстрашный детектив, которому под силу распутать любое дело, и самый крутой полицейский в городе, он – борец за Справедливость с большой буквы, он – последняя надежда и опора униженных и обездоленных. Единственное, что отличает этого героя от его не менее знаменитых коллег и что делает его поистине ведущей звездой нового века, – это цвет кожи. Шафт – первый в истории литературы и кино черный детектив, герой из героев, без страха и упрека, который родился черным, всю жизнь оставался черным и черным умрет (правда, вряд ли это случится скоро). Это уже далеко не тот бедный угнетенный негр (то есть афроамериканец), какие были описаны когда-то в "Унесенных ветром" Маргарет Митчелл. В данном случае расовая принадлежность является просто дополнительным украшением супергероя, обеспечивая одновременно высокий рейтинг среди черного городского населения с его высокой покупательной способностью.

Детектив Шафт появился на свет в достаточно зрелом возрасте, в 1970 году, когда успешный писатель и сценарист Эрнест Тайдиман выпустил в свет первую книгу о черном детективе, которая так и называлась "Шафт". Эта книга положила начало целой серии "шафт-романов", которые выходили последовательно вплоть до 1974 года ("Шафт в Африке", "Шафт устраивает бал", "Большая удача Шафта", "Шафт и кардинал киллеров" и т. д.). Всего свет увидело семь романов о детективе Шафте. Но настоящая "шафтомапия" в Америке началась после того, как Голливуд – а именно студия MGM – решил экранизировать самый первый роман Тайдимана о Шафте. Фильм вышел на экраны в 1971 году и принес всеамериканскую славу исполнителю главной роли Ричарду Раундтри (род. 9 июля 1942 года). Режиссером фильма стал Гордон Паркс-младший (род. 30 ноября 1912 года в Канзасе, в одном из последующих фильмов о Шафте выступил как композитор). Тот, первый "Шафт" в 1972 году получил "Оскара" за музыкальную тему, которую написал король диско Айзек Хэес, и в сегодняшней Америке эта мелодия неизвестна только глухому. Сюжет фильма был достаточно прост: чернокожий частный детектив Джон Шафт должен найти похищенную дочь короля гангстеров Гарлема. В основную сюжетную линию профессионально и органично были вписаны секс и насилие (тогдашний Шафт за полтора часа фильма успевал близко познакомиться аж с пятью привлекательными девушками), а кроме того, стрелял направо и налево, так что горы трупов тоже добавили успеха фильму. Но самое главное – Шафт стал национальным и этническим героем всей черной Америки. До Ричарда Раундтри на американских экранах была только одна черная звезда – Сидней Пуатье. В 60-е годы негритянские бабушки начинали плакать, если вообще видели на экране "хорошего" черного человека. В 70-е негритянские подростки уже могли пойти в кино и – благодаря Шафту – увидеть в лице главного героя крутого боевика человека, который говорил как они, одевался, как они хотели бы одеваться, и был потрясающим парнем, настоящим суперменом. Это было что-то новенькое.

"Шафт" 1971 года обошелся в 1 миллион 543 тысячи долларов, и только в США собрал 7 миллионов 80 тысяч. Еще до того, как музыка к фильму получила награду Американской киноакадемии, пластинка под названием "Жар субботней ночи" была продана в количестве миллиона экземпляров. Телекомпания CBS положила идею фильма в основу телевизионного сериала, который стал выходить на экраны с 1972 года.

Успех студии MGM, представившей черной аудитории близкого и понятного героя в фильме, за который зрители готовы были выкладывать свои кровные денежки, подал пример другим киностудиям, и на экранах то и дело начали появляться наконец черные полицейские. "Шафта" резко критиковали и даже издевательски высмеивали как самые влиятельные кинокритики тех лет, так и обозленные "черные" критики – они видели в Шафте экстравагантную карикатуру, секс-машину, человека, который лишь разжигает в стране расовые предрассудки. Но критики не учли, что Шафт оказался не только "первым настоящим черным супергероем" Америки, но и создал на экране новый образ, которому суждена была долгая жизнь.

Джон Шафт ходит по темным улочкам Гарлема, но живет и работает вместе с белыми. Он вступает в сексуальные связи с белыми женщинами, он встревожен тупостью некоторых белых коллег, которые скорее предпочтут работать в одиночку, чем показаться на улице в его обществе. Джон Шафт – подлинный американский герой в традиции Джона Уэйна и Хамфри Богарта, храбрый и цельный, человек действия и страсти, а не слов и идей, и он не испытывает ни малейшего уважения к обветшавшим ценностям мещанского среднего класса. Для подавляющего большинства американской аудитории – черной или белой – Шафт тем и хорош, что зрители узнают и хорошо понимают его.

Самое удивительное во всей этой истории, что создателем "черного Бонда", негритянского супергероя, был, как ни странно, белый человек. Шафта придумал писатель и успешный сценарист Эрнест Тайдиман, родившийся в 1928 году и умерший в 1984-м. Он написал около двух десятков детективов, среди которых, кроме шафт-серий, были и криминальные романы. Он также обладатель "Оскара" 1972 года как лучший сценарист за фильм "Французский связной" ("The French connection"). Тайдиман был родом из английских рабочих, живущих вокруг Блэкпула. В жилах его матери текла венгерская кровь. Его отец, полицейский репортер, пользовался большим успехом в главной газете Кливленда. Тайдиман оказался одним из немногих белых, которые получили награду NAACP, – и награда эта была присуждена за Шафта.

Сам же детектив Шафт никогда белым не был (а ведь ходят и такие слухи). Он изначально был задуман как чернокожий герой. Тайдиман говорил, что в таких городах, как Нью-Йорк, всегда есть победители и побежденные – и они не различаются ни видом, ни ростом или размером, ни цветом кожи. Он говорил, что наконец пришло время чернокожему стать победителем, будь он полицейским или продавцом хот-догов. Писатель создавал свой бессмертный персонаж очень жестким, очень хладнокровным – и очень черным. Когда Тайдиман изложил замысел будущего произведения издателю, тот пришел в восторг и спросил только: "Как же будут звать этого черного детектива?" Тайдиман, взглянув в окно, за которым высились дома Нью-Йорка, увидел надпись "пожарная лестница" (fire shaft) и ответил: "Шафт, Джон Шафт".

Тайдиман был автором сценария знаменитого фильма 1971 года, однако тут не обошлось без драмы. После того как сценарий был завершен, продюсеры озаботились тем, чтобы главный герой оказался в достаточной степени "черным". В то время в Америке не было и быть не могло чернокожих частных детективов. Шафт в изложении Тайдимана казался слишком рафинированным, слишком образованным, и тогда продюсеры наняли Джона Д. Ф. Блэка для того, чтобы он добавил в речь Шафта специальный негритянский жаргон. Именно его перу мы обязаны вечными присказками Шафта типа "вперед, братишка" и прочими красотами сугубо негритянского диалекта. Тайдиман был в шоке. Он полагал, что из-за этих словечек все черные будут говорить: "Ну и чего вы ждали от белого сценариста?"

За тридцать лет Америка сильно изменилась. Сегодня чернокожие звезды вспыхивают каждый день, расовую дискриминацию заменила исключительная "политкорректиость", а в каждом фильме про полицейских положительного белого главного героя непременно сопровождает еще более положительный черный. Казалось бы, о Шафте можно было бы и забыть, но, видимо, что-то было в этом парне, кроме цвета кожи, что делало его, невзирая на ход времени и старомодные привычки, все более и более привлекательным. Может быть, дело оказалось все в том же обостренном чувстве справедливости, железной хватке и сокрушающем мужском обаянии. Шафт – это "чернокожий Богарт, который говорит, что революция – это просто новый способ гонять курей, что мафия сделана из тефтелей, а жизнь обязательно тебя согнет, если ты не сделаешь это первым".

И вот спустя тридцать лет студия "Парамаунт" решила реанимировать старую картину. Поначалу фильм назывался "Шафт возвращается". Был приглашен известный черный режиссер Джон Синглтон, родившийся в Лос-Анджелесе (штат Калифорния) 6 января 1968 года, борец за права афроамериканского населения, к тому времени уже прославившийся фильмами на "черную" тему – "Парии Южного Централа" (1991), "Поэтичная Джастис" (1993), "Высшее образование" (1995). На роль Шафта-2000 был приглашен Сэмюэль Л. Джексон – звезда "Криминального чтива", а Шафта, постаревшего на тридцать лет и приходящегося нынешнему герою дядей, сыграл все тот же Ричард Раундтри. Съемки проходили в Нью-Йорке с конца сентября 1999 года по январь 2000-го и были осложнены постоянными конфликтами Джексона и продюсера Скотта Рубина с режиссером Джоном Синглтопом, который, по их мнению, вел себя на съемочной площадке вызывающе: развлекался с красивыми статистками, закрываясь с ними надолго в своем трейлере, регулярно опаздывал и включал громкую музыку.

Фильм "Детектив Шафт" выпущен в 2000 году Paramount Pictures/Scott Rubin Productions/New Deal Productions и собрал в американском прокате 70 миллионов 327 тысяч долларов. Сегодня он входит в список 100 самых кассовых фильмов Америки.

Конечно, Шафт 2000 года живет уже в новом мире и должен соответствовать его реалиям. Он значительно реже развлекается с девицами и чаще убивает, нежели классический Шафт. Он сильнее и харизматичнее. Более сложен. Менее чувствителен. Он обрит наголо и носит фигурную бородку. И, кроме всего прочего, на его счету значительно больше трупов, чем у Шафта 70-х.

Над сценарием фильма работали совместно Джон Синглтон, Шейн Салерно и Ричард Прайс. Они создали отнюдь не римейк фильма 1971 года, а его модернизированную киноверсию. Дело происходит в современном Нью-Йорке, и по ходу работы сюжет фильма изменился до неузнаваемости. Вместо пропавшей дочери гангстера, которую должен был найти тот, прежний Шафт, на экране развернулась совсем другая история.

Съемки велись в обстановке классической негритянской среды – все того же нью-йоркского Гарлема. Бар, в котором происходят многие сюжетные события, – знаменитое место, выстроенное еще в 1937 году в стиле арт-деко. Картина начинается со знаменитой музыкальной темы Айзека Хэеса, так что создается полное впечатление, что перед вами – ожившая классика.

И все же в первую очередь своим серьезным кассовым успехом фильм "Детектив Шафт" обязан исполнителю главной роли, самому интересному из современных американских актеров, известному в широких кругах как Сэмюэль Л. Джексон (на самом деле загадочное "Л." расшифровывается как Лерой). Сэмюэль Л. Джексон родился 21 декабря 1948 года в Вашингтоне, округ Колумбия. Вырос он в городе Чаттануга, штат Теннесси, где его воспитывали мать и бабушка. Джексон старательно учился и вскоре был зачислен в колледж Морхаус в Атланте как студент факультета архитектуры. С детства Сэмюэль боролся с заиканием. Он посещал врача колледжа, а также брал уроки у учителя музыки. Тот оценил юное дарование, и вскоре Джексона перевели на факультет драмы. Однако в семье к призванию Сэмюэля отнеслись весьма скептически. И действительно, прежде, чем блеснуть в роли наемного убийцы, читающего наизусть Библию, в одном из лучших фильмов столетия – "Криминальном чтиве" (1994), Джексон сыграл тридцать ролей и при этом не стал популярным.

В сущности, его жизненный путь определили два события. Первое – когда в 1981 году он познакомился с молодым и энергичным режиссером Джоном Спайком. За роль в его фильме "Лихорадка джунглей" (1991) Джексон получил приз Каннского кинофестиваля как лучший актер второго плана. Вторым поворотным моментом для Джексона была потеря главной роли в бродвейском мюзикле Августа Вилсона "Бег двух поездов" – потому что он предстал перед публикой "с красными глазами и пахнущим пивом". Понимая, что он утратил возможность сделать великолепную карьеру, Джексон стал бороться со своей склонностью к кокаину и алкоголю.

Через девятнадцать лет актерского пути, после "Оскара" за роль второго плана в "Криминальном чтиве" Квентина Тарантино, Джексон наконец-то смог выделиться из общей массы. Он поймал момент и стал одним из самых "работающих" актеров Голливуда, отснявшись с начала 90-х более чем в тридцати фильмах. Джексон женат, прожил со своей женой Ла Таньей Ричардсон уже шестнадцать лет, у него четырнадцатилетняя дочь Зои. Джексон пользуется славой актера с тяжелым характером, неуживчивого и требовательного. Тем не менее его популярность растет – доказательством чему и явился фильм "Детектив Шафт".

Теперь в каждом интервью Джексона непременно спрашивают о главном – о его Шафте. И он охотно отвечает:

– Это – другой герой и другое время. Тема Ричарда Раундтри была "человек и система", я же борюсь с чем-то, что всегда присутствует в нашем обществе: расизм, преступность и наркотики. Поэтому мой персонаж более изменчивый. Он чуть более жесток и проявляет жестокость по-другому.

– Почему у этого нового Шафта так мало женщин?

– Ну, это в 1971 году считалось нормальным спать с пятью женщинами в одном фильме. В 2000-м это уже не так круто.

– В чем заключается позиция Шафта?

– Сохранять спокойствие, в чьей бы шкуре ни оказался, обладать самоуверенностью, граничащей с высокомерием, и небольшой дозой смирения.

Сегодня, когда фильм "Детектив Шафт" прочно закрепился в зрительском сознании, Джексон, по словам журналистов, "все еще человек, хотя автографы подписывает уже как Шафт".

В России фильм выпущен на видеокассетах компанией "Премьер Видео Фильм".


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 9
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Черный-черный Джеймс Бонд