Хроники тонущей Бригантины. Остров [Зоя Старых] (fb2) читать онлайн

Хроники тонущей Бригантины. Остров

1

По стеклу ползла тяжелая капля, за которой обязательно должен последовать очередной дождь. Подвалы академии давно затоплены. Все, что хранилось в них — старые, почти бесценные книги, рулоны географических карт, давно утративших точность, бочки с липким, кислым вином, тяжелые ковры, убранные в прошлом году из коридоров, — размокло и плавало в холодной, грязной воде вперемешку с помоями, вымытыми из выгребной ямы. Даже на верхних этажах стоял мерзкий запах, он пропитал и форму студентов, и учебники, и даже портреты давно покойных директоров академии естественных и гуманитарных наук.

Дождь начался снова. С потолка закапало, судя по звуку — мимо давно ставшего постоянным предметом обихода ведра. Академия превратилась в старый, расхлестанный волнами, прогнивший до самых мачт парусник, в котором переместившееся на небо море каждый раз прогрызало новые и новые течи.

Мужчина, читавший при свете керосиновой лампы, нехотя поднялся из-за стола, вышел на середину комнаты и поднял руку ладонью вверх. Капля сорвалась с пошедшей струпьями известки и упала на пальцы. Ногой он передвинул ведро и хотел было вернуться к прерванному чтению, но в дверь комнаты мягко постучали.

— Мартини, не затонул?

— Смотря в чем, — поморщился мужчина.

— Дверь-то открой, — порекомендовали из коридора.

Он кивнул и отодвинул защелку, способную сдержать только решительный натиск задумавшей суицид мухи, не более того. Стоявшего за дверью старшекурсника, реши тот ворваться к преподавателю на внеочередную консультацию, она бы даже не задержала.

— Сейчас три часа ночи, ты знаешь? — поинтересовался мужчина, запирая дверь за гостем. Тот вальяжно расселся на кровати, вытянул поперек комнаты ноги, а принесенную с собой бутылку перекатывал в руках.

— Мартини? — нетерпеливо позвал он.

— Мартин, — поправил мужчина.

— Нет, — парень встряхнул бутылку, бренди масляно ударило по темно-зеленому стеклу. — Мартини.

— Для тебя, Ян, я, по-хорошему, должен быть Мистер Мартин, и видеться мы с тобой должны исключительно на занятиях по современной литературе.

— Да ладно!

Он двигался слишком хорошо и слишком быстро. Мартин никогда не успевал среагировать вовремя, вот и в этот раз быстро оказался распластанным по стене, словно умерщвленные кузнечики в кабинете зоологии.

— В таком случае, ты можешь звать меня Мистер Дворжак, — предложил Ян. — А я все равно буду звать тебя Мартини.

— Ладно, Ян, — согласился Мартин.

Ян был прекрасным спортсменом все пять лет обучения. И когда-то он называл его Мистер Мартин, а, сталкиваясь в коридоре, опускал глаза, стыдясь невыполненных заданий. Литература ему не давалась, но на это предпочитали закрывать глаза, пока Ян защищал честь академии на спортивных турнирах. А неуспеваемость по литературе призваны были ликвидировать дополнительные занятия. Мартин их давно проклял.

В комнату успела пробраться вонь из коридора, служившего трубопроводом для сквозняков. Мартину стало противно, а от сырости давно знобило. Или знобило уже не от сырости, потому что старшекурсник и не думал отпускать его. Бренди, сулившее тепло, осталось на кровати. Наверное, скоро упадет и покатится по скрипучим половицам.

Мартин думал о бренди, представлял себе его вкус и аромат.

— Ну и болото у тебя тут, — как ни в чем не бывало пожаловался Ян. — Неужели преподавателям так мало платят?

Мужчина пожал плечами, насколько это было возможно в таком положении. Ответы его ученику давно не требовались, потому что одни и те же вопросы он задавал уже почти два месяца, с тех пор, как дополнительные занятия по литературе переросли в эти странные встречи.

От Яна пахло спиртным, дешевле того, что он принес. Наверное, в общежитии опять была пирушка. Малина, спирт, лакрица — отвратительное сочетание, слишком похожее на пилюли, которые Мартин принимал в последнее время все чаще. Хочется запить такой поцелуй не то водой, не то крепким бренди, как он поступал с лекарством. И под одеяло, закутаться, чтобы стало нестерпимо жарко.

Мартину хотелось, чтобы все поскорее закончилось, потому что тепла в объятиях не больше, чем в громко капавшем в ведро дожде. В той схватке, что они затеяли, Мартин даже не может быть своему студенту противником — слишком разные весовые категории. Почти хрупкий, болезненный учитель и крепкий, хищно-красивый ученик. Залюбуешься. Он чувствовал себя спортивным снарядом, одним из тех, с которыми Ян превосходно управляется.

— Тут, вообще-то, крючки, — напомнил Мартин, явственно ощутив их спиной, все четыре, на одном болтался безнадежно измятый пиджак.

Яну, кажется, понравилась идея повесить его, как старое пальто. Вот только шкодить хотелось куда меньше, чем удовлетворить жажду сходившего с ума тела. Наводнение положило конец тренировкам, от которых тот зависел, как Мартин от своих пилюль и бренди.

— Надо будет попробовать, — хихикнул Ян и отконвоировал его в кольце рук до кровати.

— Без меня, — тихо сказал Мартин.

— С тобой, Мартини. Ты же моя… мой единственный.

От чести быть единственным любовником Яна Дворжака Мартин с радостью бы отказался. Ян отказов не принимал, любезно напоминая, что за противоестественную связь с учеником уволят, прежде всего, преподавателя. Мартин терпел и ждал лета, когда Мистер Дворжак, спортивная гордость академии, получит диплом и останется в его жизни только гравировкой на мраморной доске лучших выпускников разных лет.

— Тебя пожалеть? — сквозь зубы прошептал Мартин.

Скрипели то ли половицы, то ли кровать — сырость пожирала и то и другое, а заодно и без того истерзанные бронхитом легкие Мартина. Ему нестерпимо хотелось откашляться, но делать это, вжатым в собственную смятую постель, все равно не получилось бы. Руки, которыми так хотелось прикрыть рот, Ян крепко удерживал у самого изголовья. Мартин думал о синяках — их придется прятать под рукавами пиджака — и о вкусе бренди.

Бренди хорошо пить, придвинув кресло к весело полыхающему камину.

Он даже не пытался отвечать на ласки, тело реагировало само, когда нужно подаваясь вперед или прогибаясь, чтобы уменьшить неизбежный ущерб. Обычно этого хватало. Мартин то ли терпел, то ли практиковал чудную медитацию — как покинуть свое тело минут на пять, пока его жестоко насилуют.

— Лягушка, — возмущался Ян. — Как утопленника трахаю. Ты точно живой, Мартини?

Мартин насторожился. Похоже, пунша было больше, чем обычно, или безумие Яна прогрессировало, добравшись до новой, более опасной стадии. Раньше он не выказывал недовольства по поводу вечно мерзнувшего, и оттого очень холодного партнера.

— Дело вкуса, — заметил Мартин равнодушно.

— Нет, не утопленник, — поправился Ян. — Змеюка подколодная. Тихушник. Ты, наверное, состоишь в каком-нибудь движении. Социалист, верно? Или как там это правильно называется….

— Ты перепутал меня с преподавателем истории.

Мысль о том, что подобные же отношения у Яна могут быть с семидесятилетним, не по годам активным профессором Ричардом, заставила Мартина улыбнуться. О том, кто больший извращенец в этой ситуации — позволяющий себя насиловать молодой преподаватель или седовласый знаток истории, которого и в молодости-то, наверное, интересовали исключительно пыльные тома хроник, Мартин решил не думать.

— Рич? — похоже, шутка привела в восторг и Яна. Он завис над ним, улыбаясь, как может только очень уверенный в себе человек. — Ну, это ты перебарщиваешь, Мартини.

Он немного согрелся. Не настолько, чтобы вспотеть, а вот с Яна, того и гляди, пот хлынет ручейками. Мартин с отвращением подумал, что простыни в лучшем случае удастся поменять в среду, а сейчас только воскресенье. И еще о том, что до среды, возможно, почти добровольное унижение повторится лишних пару раз.

Ян, наконец-то, добился своего. Тяжелое тело рухнуло не на него, а рядом. Наверное, по-своему Дворжак уважал слабых, считая, что насиловать их можно, а вот случайно ломать ребра все-таки не стоит.

Чувствуя некое подобие радости от того, что все продлилось недолго, и, несмотря на беспокойные перемены, закончилось без жертв, Мартин потянулся к все же упавшей с кровати бутылке. Бренди. Слишком дорогой, чтобы его мог часто покупать себе нищий преподаватель предпоследнего снизу разряда.

— Мартини, — позвал Ян, по-хозяйски перехватывая его руку. — Это уже зависимость, правда? Ты спиваешься, — это был даже не вопрос.

Запястью, на котором уже начали проступать синяки, становилось все больнее. Мартин начал опасаться, что ничего еще не закончилось.

— Все писатели — алкоголики, — он попытался шутить.

— Ошибаешься, — Ян развернул его к себе, приложив смехотворно малое усилие. — Все блюющие в сточной канаве одинаковы.

Мартина едва не передернуло. До сточной канавы оставалось еще приличное расстояние, но в чем-то Ян был прав. Только разговаривать на эту тему с учеником, который и сам не является образцом благодетели, желания не было никакого.

— Ты не хочешь пойти в свою комнату?

— Ее затопило, — беззаботным тоном сообщил Дворжак.

— Нет. До третьего этажа вода дойти не могла.

— Ладно, ладно, — после таких «тренировок» он становился как будто покладистым, и некоторое время даже признавал Мартина старшим.

И тот хотел этим воспользоваться, чтобы в одиночестве отведать бренди и уснуть, как мечталось, покрепче завернувшись в одеяло. Студент встал и застегнул одежду, где она была расстегнута. Легонько пнул установленное посреди комнаты ведро — то отозвалось глухо и неохотно.

— Переполнится скоро, — бросил Ян и вышел.

Долгожданный приступ кашля не дал Мартину подняться. Он уснул почти сразу же, как отпустило. С потолка громко капало в налитое до краев ведро, нетронутая бутылка с бренди поблескивала возле ножки кровати.

2

Студенты верили, что доктор Сорьонен никогда не спит и никогда не устает. Возможно, так и было. Когда около шести утра Мартин заглянул в его кабинет, по обыкновению захламленный и в то же время каким-то чудом остающийся стерильным, тот стоял возле окна и чуть подрагивающей рукой что-то выводил на запотевшем стекле. Мартин расположился на кушетке и стал ждать, пока врач обратит на него внимание.

Ему нравился этот кабинет, всегда, тут было уютно, хоть и пахло всеми лекарствами одновременно, к тому же нагромождения медицинских карт, в чудной последовательности расставленные пробирки, спиртовки, кипятящиеся инструменты — все говорило о том, что обитающий здесь человек день и ночь занимается любимым делом, и потому счастлив. Порой Мартин ему завидовал.

— Знаешь, — доктор, наконец, отвлекся от своих рунических письмен, — Давно пора всех отсюда вывозить.

— Гадание подсказало?

— Гадание? — медик удостоил Мартина удивленным взглядом из-под круглых, криво сидящих очков. — Какое гадание, Франс?

Мартин развел руками. Шутить с Кари Сорьоненом было бесполезно. Если бы он сказал, что в затопленных подвалах академии завелись русалки, доктор, скорее всего, собрал бы инструменты, вооружился удочкой и отправился на рыбалку, движимый чистыми идеалами науки.

— Так что ты говорил про вывозить? — переспросил Мартин и раскашлялся. В медкабинете пахло теперь значительно приятнее, чем во всем остальном здании, но безумное сплетение запахов лекарств, реактивов и карболки все-таки не годилось для дыхания.

— Понимаешь, какая штука, — Кари машинально убрал с огня судок с кипящими инструментами. — Ты еще неплохо держишься, несмотря на запущенный бронхит. Это, наверное, никакими теориями не объяснить, почему ты до сих пор не развалился… кстати, тебе нужно лекарство, ага?

Сорьонен нырнул в свой шкафчик, который по незнанию можно было принять за картотеку. На самом деле картотеки, как таковой, не существовало, а все медицинские карты и заметки возвышались Гималаями на столе. В шкафчике же хранились лекарства, систематизированные настолько хитро, что задумай Кари уволиться, его последователю пришлось потратить пару месяцев на поиски пастилок от кашля.

— Да, а то приходится пить чаще, — согласился Мартин.

— О чем я и говорю, — похоронным тоном изрек Сорьонен. — Младшие уже начали болеть. Пока что простудные, но я боюсь, как бы не случилось эпидемии. Ты слыхал про мертвые школы, Франс?

Мартин пожал плечами. Врач говорил что-то важное, но воспринять это толком никак не получалось. Наверное, для этого раннего утра, когда даже кофе не помог проснуться, Кари был слишком живым и энергичным.

— В прошлом веке такое случалось довольно часто, от чумы или чахотки вымирали целые школы. Не хотел бы я, чтобы подобное произошло и у нас, — сказал Сорьонен.

— Да уж, — поежился Мартин. — А что, уже есть основания беспокоиться?

— Ты в подвале был?

— Ага, понадобилась мне тут как-то «Cantar del mio Sid». Там ее теперь рыбы читают, наверное.

— В подвале нет рыб, — возразил врач. — Зато там теперь вся выгребная яма. А значит, как минимум на холеру мы можем рассчитывать.

— Восхитительно.

— Не очень, — Кари вздохнул. — Я пытался говорить об этом с руководством. И что ты думаешь, Франс?

— Думаю, что тебе посоветовали заниматься своими делами.

— Верно, слово в слово. Только вот это и есть мои дела, если что.

— Ну, что поделаешь, — Мартин сунул в рот пилюлю, хотя давно не строил иллюзий по поводу ее обманчиво сладкого вкуса, таившего поистине отвратительное металлическое послевкусье. — Когда станет почти поздно, они спохватятся и вывезут выживших.

Сорьонен поправил очки, а потом грустно-грустно взглянул на Мартина.

— Нас с тобой среди них не будет, — сказал он.

— Это еще почему?

— А потому, Франс, что про свое здоровье ты и сам прекрасно знаешь, ну а у меня — издержки профессии. Во время эпидемий врачи погибают первыми.

Мартину стало совсем паршиво. В медкабинет он заглянул, чтобы хоть маленько поднять себе настроение, а вместо этого приобрел еще одну тему для тяжких раздумий. Сорьонен был тысячу раз прав хотя бы в одном — из академии нужно было убираться, как можно дальше, и всемирный потоп — тому лишь одна из причин.

— Франс? — окликнул Кари из-за своей горы бумаг.

Мартин сообразил, что потихоньку отступал из обители медицины, и теперь упирается спиной в дверь.

— Это, конечно, твое личное дело, — проговорил врач. — Но если тебе кажется, что манжеты рубашки прикрывают синяки, то ты заблуждаешься.

Мартин закрыл глаза в попытке хотя бы придумать подходящее к случаю выражение лица. Сорьонен не был ему близким другом, таковых вообще не существовало, но они общались уже лет пять.

— Я бы спросил, откуда они, но не хочу.

Вздох облегчения удалось скрыть. Мартин потянулся к ручке двери.

— Наверное, это правильно, — согласился он.

— Иди сюда, — предложил Кари. — Забинтуем так, словно ты… хм… обжегся.

Сорьонен наложил на синяки приятные, пропитанные замысловатым составом повязки, а заодно успел сварить крепкий кофе, который подал в явно медицинского предназначения чашечках.

— Не хватает только джема в пробирке, — похвалил Мартин, которого быстрые, профессиональные прикосновения врача всегда успокаивали. Не его одного, большая часть раненых на уроках верховой езды, упавших посреди коридора, ввязавшихся в драку со старшекурсниками уходили из медкабинета расслабленными и вполне счастливыми.

— Кари, а давай уволимся? — предложил он.

Врач тряхнул головой:

— Тебе бы не помешало.

3

В коридоре четвертого этажа практически не воняло. Мартин за два месяца потопа уже вывел теорию о том, что горячий газ поднимается вверх, а вот холодный и зловонный предпочитает места пониже. Согласно этой теории в его собственной комнате на мансарде воздух был почти чистым. Четвертый и предпоследний этаж, куда перенесли большую часть занятий, тоже был неплох, хотя сырость царила везде.

Возле второй лекционной аудитории намечалась стычка. Двое первокурсников прижимали к стенке третьего. Жертва не сопротивлялась. Это было нормально — если не уверен, что показав зубы, сможешь ими кого-нибудь порвать, лучше их и не показывать — не то выбьют. Мартин прекрасно понимал и угнетенного, и угнетателей.

У него самого был семинар с третьим курсом в седьмой аудитории, почти в самом углу здания. Дела первокурсников, почти за год обучения так и не проникшихся показным спокойствием академии, Мартина не касались.

Преподаватели редко вмешивались в конфликты. Даже Сорьонен, среди студентов считавшийся существом волшебным и ангельски добрым, никогда не пытался растащить дерущихся на лестнице парней, а вместо этого потом с одинаковым профессионализмом лечил и проигравших, и победителей. Усмирением конфликтов занимались констебли, выбранные из студентов выпускного, пятого курса.

Мартин уже прошел мимо, оставив кесарю кесарево, но приступ кашля вынудил его остановиться в неком подобии ниши. Над ним незыблемо висел уже лет пятьдесят портрет благородного Фольке Сингера, основателя академии.

— Констебли! — послышалось с той стороны, где все никак не желала затихать потасовка.

Мартин отметил, что старшекурсники подоспели вовремя, но из ниши выходить не спешил. Пусть лучше разберутся самостоятельно, тем более, что человек, от общества которого хотелось отдохнуть подольше, лучше всю оставшуюся жизнь, с удовольствием выполнял работу констебля.

— Кто у нас тут? — весело осведомился Дворжак. — А, Франтишек, Йонне и… как там тебя зовут, о юная жертва беззакония?

Жертва молчала, хотя вот сейчас лучше всего было играть по правилам. Мартин сдержал приступ кашля.

— Кстати, — заметил Ян. — А почему вы все не на занятиях?

— Профессор Ричард опаздывает, — поспешил сказать Йонне.

— Не стоит этим пользоваться, — посоветовал констебль. — Ладно, свободны пока что. А ты, — Мартину не нужно было выглядывать из своего убежища, чтобы понять — Дворжак упер палец в грудь первокурсника, может быть, даже панибратски водрузил руку на плечо. Само воплощение справедливости. — Тебе лучше бы научиться говорить. Пригодится.

Ответа не последовало, зато раздался звук, с которым что-то жесткое ударяется обо что-то менее жесткое, а затем и тихий, но болезненный вскрик. Мартин не верил своим ушам. Что же произошло? Неужели Дворжак ударил первокурсника сам?

Вполне в его духе. Мартин выступил из ниши, но было уже поздно. Несостоявшиеся и ощутимо перепуганные мучители обступили жертву, помогая устоять на ногах, а констебль удалялся в сторону лестниц.

— В чем дело? — спросил Мартин.

Первокурсники подняли на него глаза, в которых перемешались испуг и вполне объяснимое желание спасти репутацию.

— Мистер Мартин…

Франтишек, рыжеволосый, небольшого роста, но крепко сбитый парень поддерживал скорчившегося товарища за плечи. Тот упорно смотрел в пол.

— Я спросил, что здесь происходит, — повторил Мартин. — Думаете, у доктора Сорьонена мало работы?

Словно в подтверждение, Йонне кашлянул. Мартину этот кашель был знаком прекрасно, как и то заболевание, предвестником которого он служит.

— Констебль его ударил, — наконец, выговорил Франтишек.

— Дворжак? — уточнил Мартин.

— Да, — на этот раз решился заговорить Йонне.

Мартину этот факт очень не понравился, но лучше бы первокурсникам не знать ни о недовольстве преподавателя, ни о вызвавших его причинах.

— Констебль, конечно, был неправ, — как мог жестко сказал он. — Ему следовало прибегнуть к этому методу по отношению ко всем троим.

Первокурсники принялись со старанием изучать рисунок пола. Хоть кому-то Мартин еще казался страшным, это немного утешало. Бояться щуплого, болезненного, как престарелая старая дева, преподавателя классической литературы могли только первокурсники, и только в состоянии шока.

— Отведите его к доктору, — бросил он и пошел прочь. — А потом отправляйтесь на свои занятия.

Давно пора было начинать семинар у заждавшихся третьекурсников.

Мартин никак не мог отделаться от беспокойства, которое еще утром заронил в него Сорьонен со своими разговорами об эпидемии, а теперь эта странная стычка только усилила. Но лучше было думать об эпидемии, чем о том, что ночью к нему в гости вполне может пожаловать Ян Дворжак, и не открыть ему дверь не получится.

Третьекурсники выглядели неплохо, в основном двадцатилетние, уже привыкшие и к затяжным дождям острова, и к не слишком здоровому климату, закаленные ночевками в плохо протопленных спальнях и, несомненно, здоровой, но недостаточно питательной кухней академической столовой.

Некоторые кашляли.

Или Мартину так только казалось. Сам он предпочитал во время занятий не выдавать своей слабости, но это было, пожалуй, единственное его волевое решение. На большее не хватало, и даже всерьез взяться за лечение бронхита Мартин все никак не решался, хотя Сорьонен не раз говорил, что болезнь можно было остановить. Правда, твердил об этом доктор еще года два назад, но Мартину до сих пор верилось, что опасности нет, а если она вдруг возникнет, никогда не поздно будет начать.

В коридоре топали, кто-то носился. Дверь в аудиторию открылась со скрипом, петли успевали отсыревать быстрее, чем их смазывали. Мартин, да и прерванный на середине доклада третьекурсник посмотрели на часы, висевшие аккурат над дверью. Стрелки показывали двадцать минут по полудню, то есть до перемены оставалось еще сорок минут. Чуть ниже часов, в щели приоткрытой двери торчала рыжая голова раскрасневшегося Франтишека. Что понадобилось первокурснику на его занятии, Мартин даже думать не хотел.

— Прошу прощения, — рыжий опустил голову.

Дышал тяжело, словно пробежал половину академии как минимум.

— Ну, проходите же, — пригласил Мартин. — Посидите с нами, раз ваши занятия…

— Мистер Мартин, — Франтишек, похоже, пришел вовсе не посидеть на чужом семинаре. — Профессор Ричард умер. Меня просили передать. Вот.

Рыжая голова из двери тут же убралась, а Мартин почувствовал неприятный укол в районе сердца. Приступ кашля сдержать в этот раз не удалось, но все равно, студенты на него не смотрели.

Старый профессор Ричард, работавший в академии, кажется, еще с тех времен, когда и сам Мартин был студентом. Или отец Мартина. Скорее даже отец. Ричард умер. Некстати подумалось, что накануне ночью они с Дворжаком поминали старого профессора недобрым словом. А он, может быть, тогда уже умер. Мартин произнес наспех, словно спохватившись, несколько слов молитвы.

В аудитории, наконец-то, загалдели.

— Господа, не вижу причины для паники, — громко сказал Мартин. — Похороны еще не прямо сейчас, продолжим занятие.

Прерванный доклад продолжился, хотя иллюзий по поводу того, что третьекурсники хотя бы краем уха слушают своего товарища, Мартин не строил. Главное, что все шло своим чередом, правильно, по накатанной, и будет идти так дальше.

По широкому, составному окну стекали целые ручейки чистой воды. Все правильно, с неба она падала прозрачной, а смешавшись с землей и всем, что было под ней, становилась опасной.

— Кари, чтоб тебя… — это он даже не сказал, а подумал вслух, одними губами.

4

Когда закончились послеобеденные занятия, Мартин хотел двух вещей — упасть и уснуть прямо в аудитории, подложив под голову одну из этих бесконечных стопок сочинений, и выпить бренди, початая бутылка которого дожидалась своего часа в стылой мансардной комнате. Вместо того, чтобы осуществить хоть одно из заветных желаний, он смотрел в окно, за которым зимний день тонул в море.

Море было и на небе, и вокруг. Благородный Фольке Сингер, наверное, был человеком обеспеченным, раз смог откупить землю на целом полуострове, выступавшем на добрых два десятка миль из континента. И в то же время, благородный Фольке Сингер прескверно разбирался в географии, даже хуже, чем преподаватель классической литературы, задумчиво наблюдавший за тем, как ртутно перекатывается море на том месте, где раньше находился вполне благонадежного вида укрепленный дамбой перешеек.

Продукты привозили на лодке, и, хотя на материке дела обстояли не многим лучше, поставки пока не прекращались. На судне, что пришло в обед, увезли тело профессора Генри Ричарда. Доктор Сорьонен, с которым Мартину очень хотелось побеседовать, вызвался проследить за тем, чтобы покойный благополучно достиг деревенского кладбища. Живых родственников у профессора давно не осталось, а последняя воля, обнаруженная в архивах академической канцелярии, гласила, что именно там он желает быть похороненным.

Мартин, который во время коллективных поисков профессорского завещания ставил на то, что оно затонуло в подвалах вместе с запасным фондом библиотеки, почему-то больше всех и радовался, когда преподаватель философии добыл двадцатилетней давности бумагу. Ричард написал завещание в пятьдесят, а прожил после этого еще два десятка лет. Мартин был уверен, что если он хочет уподобиться историку, время браться за составление последней воли немедленно. Дожить до пятидесяти — неплохая очередная цель, которая будет позабыта и списана в архив, к сотням ей подобных.

Зимой темнота наступает слишком быстро, да и день трудно назвать светлым. Мартин скоро обнаружил, что старательно выведенные буквы студенческой работы сливаются, наползают друг на друга и целыми строчками исчезают в темноте. Он потянулся к лампе, чтобы зажечь, но остановился, обняв подставку пальцами.

В аудитории кто-то был. На сто человек, очень большая, с огромными окнами аудитория и днем не вызывала ничего, кроме желания разбить посередине палатку и спрятаться. Теперь, окутанная темнотой, она превращала это желание в навязчивую идею. Мартин сгреб в охапку несколько пачек сочинений и направился к выходу, рассчитывая закончить с проверкой уже в своей комнате.

Он не боялся темноты.

Это было просто скверное настроение, помноженное на плохое предчувствие и бесконечную усталость. Мартин убеждал себя, что за бокалом бренди, за родным столом, с гремящим от каждой капли ведром за спиной дела пойдут лучше.

Сквозь щель между дверью и косяком пробивался свет из коридора. Мартин шел по желтой дорожке, дразня себя видениями незамысловатого уюта своего логова.

— Это нервы, — громко сказал он, когда в очередной раз почудилось, будто с задних парт за ним наблюдают. — Если тут и были привидения, они все отсырели, как простыни.

Дверь тоскливо скрипнула и захлопнулась перед самым его носом. Мартин вздрогнул. Изрядная стопка сочинений вырвалась из рук и разлетелась по полу. Он замер, колеблясь — то лиположить остальное на смутно различимый в темноте стол, то ли броситься в коридор, очень уж хотелось. Сочинения можно собрать и в свете из открытой двери.

Сверху загрохотало, защелкали оконные рамы — на улице усилился ветер. Значит, в мансарде этот гул, слышный даже на четвертом этаже, такой, будто шторм приподнимает всю крышу здания, а потом резко обрушивает вниз. Как волны треплют корабль. Паруса оборваны, мачты зловеще скрипят, раскачиваясь в гнездах…

Когда из темноты появились руки и сильно сжали его плечи, заставляя рассыпать остатки студенческих работ по полу, Мартин едва подавил позорный, нервный вскрик. Нестерпимо хотелось выпить, и совсем не хотелось того, что уже происходило. Руки были слишком знакомыми — с широкими кистями и сильными, чуть мозолистыми пальцами. Руки умелого наездника, отличного фехтовальщика. Руки Яна Дворжака, который, пользуясь положением констебля, свободно перемещался по всей академии, и конечно, как только выдалась свободная минутка, примчался навестить своего любимого преподавателя.

Мартин даже не пытался отстраниться. Дверь в аудиторию надежно закрыта, безусловно, Дворжак об этом позаботился. Не зря ведь есть внутренняя защелка, предназначенная, вообще-то для того, чтобы опоздавшие не врывались на уже начавшееся занятие. Мартин никогда ее не замыкал. Ян запер наверняка.

— Ну что, Мартини…

Голос у Яна был странный, спокойная уверенность, которая была залогом того, что Мартин переживет очередное дополнительное занятие без травм, почти исчезла. Желание вывернуться, хоть как, выскочить в коридор и броситься на второй этаж, в преподавательскую, где еще хоть кто-то должен оставаться, стало почти нестерпимым. Но это было невозможно с самого начала, Мартин об этом знал.

Лучше всего было смириться. Ян прижимал его к полу, удобно разложив на россыпи сочинений первокурсников. Сам Дворжак в свое время осилил «Символику старшей Эдды» только с третьего раза, и то, исключительно потому, что Мартин тогда еще не знал, что спортивная гордость академии когда-нибудь будет насиловать его на ворохе этих самых сочинений.

Тянуло дурным голосом звать на помощь. Дворжак действовал еще бесцеремоннее, чем обычно, и куда грубее. Мартин закусил губу, но и этого ему не было позволено.

— Как тебе представление? — спросил Ян, слизнув со своих губ его кровь.

— Не поздно ли ты решил производить на меня впечатление?

Ответом стал удар, раза в три тяжелее, чем доставшийся первокурснику. Темнота у Мартина перед взором значительно загустела, просочилась ему в глаза, а оттуда потекла мозг. Грохот крыши сделался почти невыносимым, море обрушилось с потолка, а Мартин, удостоверившись, что утонул в нем, потерял сознание.

5

Мартин редко спал действительно крепко, поэтому сквозь сон всегда слышал, как переполняется ведро с водой, а раньше, еще до потопа, мог сосчитать толкущихся под скатом крыши голубей. В этот раз он проснулся, твердо уверенный в том, что последние часа четыре не слышал вообще ничего. Это было странно, и могло даже показаться приятным, если бы шея не болела так, словно кто-то пытался открутить ему голову.

Под головой была подушка, знакомая каждым комком отсыревших перьев. Пахло гнилыми досками, немножечко выгребной ямой и очень сильно — бренди. Мартин часто-часто заморгал, пытаясь поторопить отказывавшееся фокусироваться зрение. От этого затошнило, и он поспешно успокоился.

Перед лицом скользнул прохладный сквознячок, под голову протиснулась рука, приподняла, а к губам прижалось горлышко бутылки. Не имея иного выбора, Мартин проглотил сколько смог бренди, хотя его полагалось сначала подержать во рту, согревая. Горло обожгло, желудок, пустовавший с самого утра, брезгливо скорчился, но зато удалось открыть глаза. Вернее, вытаращить их.

От более эмоциональной реакции удалось сдержаться.

Мартин зажмурился — зрелище было то еще, и в то же время вовсе не то, на которое еще хотелось надеяться. Право же, не Сорьонен лечит такими варварскими методами. Дворжак сидел тут же, на кровати, и в руке крепко, как оружие, держал вчерашнюю бутылку с бренди.

— Наверное, я ударился затылком об порог, — предположил Мартин.

— Порог был дальше, — возразил Ян. — Вообще-то, ты ударился об мою руку, Мартини. Мало того, что утопленник, так еще и неловкий, как…

— Не трудись, со сравнениями у тебя никогда не ладилось.

— Заслуга моего учителя, — не растерялся Ян. — Еще будешь?

— Что именно — пить или ударяться?

— Пить.

— Буду, дай сюда.

Мартин выпростал руку, почти успешно, почти в цель. Пальцы обхватили бутылку, потянули. Бренди заметно потяжелел, хотя оставалось его от силы половина. Видимо, дежуря у постели собственноручно раненого преподавателя, Ян нарушил и этот, один из многих запретов академии. Студентам разрешался только пунш и только на праздниках.

— Значит, ты меня сюда принес и положил, — заключил Мартин, сделав глоток бренди по всем правилам. — Давно?

— Часа полтора, может два. Ужин закончился.

— Вот оно что, — Мартин осторожно повернул голову, чтобы видеть не потолок, а хотя бы противоположную стену — она была намного приятнее, да и так, возможно, станет легче шее.

Почему-то было чувство, что Дворжак извинится. Совершенно неправильное. Ян и принес-то его сюда по вполне объяснимой причине — если просто оставить обморочного преподавателя посреди аудитории, с шишкой на затылке, которою не обо что было набить, могут возникнуть вопросы. В этом же случае — только благодарность примерному констеблю.

— Я хотел к доктору зайти, — вдруг сказал Ян. — А там сидел какой-то с отделения естественных наук, книгу читал. Сказал, Сорьонен с материка не приехал.

— Не удивительно, — пробормотал Мартин.

Извинения слушать желания не было. Да и лицезреть Дворжака, впадавшего из одного несвойственного состояния в другое тоже.

— Спрашивать за что бессмысленно?

— Наверное, — Ян утащил у него бутылку и лихо, неумело отпил гораздо больше, чем нужно, чтобы насладиться вкусом превосходного напитка. — Ты… вы, извините. Вот это я правда не хотел.

Мартину чем дальше, тем неприятнее был разговор. Наслаждаться чужими угрызениями совести он не умел, для этой цели существовали собственные. Ян не иначе, как почувствовал, потому что принял свой обычный образ строгого покровителя.

— Между прочим, ты меня спровоцировал, — добавил он.

— А, — Мартин хотел кивнуть, но воздержался. — Хорошо, что напомнил. Хотя странно, обычно тебя радует агрессия.

Дворжак, казалось, не мог решить, как себя вести. Чувство вины нет-нет, да пробивалось наружу. Порядок вещей, пусть и извращенный, весь день рушился. Или тонул.

— Сделаешь мне одолжение? — попросил Мартин.

— Только сегодня.

— Раз так, отправляйся куда-нибудь, а я буду спать.

Ян встал. Бутылку прихватил с собой. Видимо, разочарование слишком явно отразилось у Мартина на лице, потому что растерянность и чувство вины, делавшие мучителя прочти выносимым, мигом улетучились.

— Не заработал, — хмыкнул Ян.

Дверь взвизгнула, дыхнуло зловонием из коридора. Ровные, легкие шаги быстро удалялись, а Мартин лежал, борясь с очередным приступом тошноты, и чувствовал себя при этом совершенно спокойно. Студенты не только болели, некоторые, и без того не слишком приятные, начали превращаться в буйно помешанных и нападать на своих преподавателей. С разными намерениями. Рассказать кому — засмеют.

Он соврал Дворжаку. Спать не хотелось совершенно. Выспался в отключке, превосходно, как давно не высыпался даже после самых изнурительных дополнительных занятий по литературе.

От чтения Мартин отказался тут же, едва попробовав. Буквы радостно запрыгали, желудок крутанулся и ударил в диафрагму. Стало совсем скверно. Мартин чуть не свернул ведро, в итоге намочил в нем руки и приложил к затылку. Волосы быстро промокли, как и до сих пор прикрывавшие запястья повязки. Приятный, островатый запах состава, которым они были пропитаны, защекотал ноздри.

Крыша не грохотала, значит шторм поутих. Лодка с материка должна прийти без опоздания.

6

В ящике с немногочисленной одеждой, аккуратно сложенной, как у всех, кто точно знает, что не сможет позволить себе следующий наряд еще очень долго, бережно завернутая в мягкую от старости рубашку, привезенную еще из дома, лежала желанная своими округлостями бутылка шотландского виски. Давний сувенир, чуть ли не с выпуска, ценный нектар, расходуемый только по крайней необходимости. Почему-то Мартину казалось, что она наступила.

И по всей видимости, за те пять лет, пока он хранил эту бутылку, наступала достаточно часто, потому что темной, резко пахнущей жидкости осталось едва ли на четверть. Мартин с грустью зафиксировал сей факт, но от намерения не отказался. Вопрос стоял лишь портить ли вкус живительного зелья водой, или же выпить так, все равно горло уже сожжено до самого пищевода.

Прошел уже почти час с тех пор, как он выставил Яна за дверь, и Ян, что самое странное, послушался. Мартин, когда просил его об этом одолжении, почти не верил, что Дворжак безропотно удалится, и потери ограничатся дареным бренди. Теперь, когда часы на цепочке, которые Ян, раздевая его, прилежно положил на стол, показывали без четверти одиннадцать, Мартин очень надеялся, что как минимум до завтра не увидит своего студента. И вообще никаких студентов не увидит.

Хотя детей он любил, даже таких, которые уже искренне верили, что детьми быть перестали и всячески это доказывали себе и окружающим. Наверное, чтобы не страдать от этого, следовало становиться школьным учителем в Столице и не прыгать выше головы. А выше головы обычно оказывался пребольно жесткий потолок, об который уже не в первый раз был ушиблен череп.

Выпил Мартин, не разбавляя виски водой, долго держал обжигающую жидкость во рту, перекатывал между зубов. Становилось легче. Наверное потому, что тошнота в действительности, являлась следствием удара головой, и выворачивало не желудок, а скорее именно мозг.

Второй глоток очень хотелось сделать, но виски стоило приберечь. Мартин успокоил себя тем, что скоро Дворжак принесет новое подношение. Как же без этого. Пока Ян находил удовольствие в упреках, алкоголем его преподаватель обеспечен.

Мартин бережно спрятал бутылку, лег на кровать и прикрыл глаза. Тошнота окончательно отступила, сметенная волной тепла, граничащего с духотой. В комнате, где зимой температура редко поднималась выше пятнадцати Цельсия, стало жарко. Мартин отпихнул по привычке накинутое одеяло.

— Наверное, это все-таки не виски, — сказал он самому себе.

Настроение улучшалось, а тело оживало до ненормального быстро. Как будто не били его сегодня по затылку. Может быть, сотрясение мозга и не состоялось.

Всякие мысли полезли в голову, так переплелись друг с другом, что разобрать, где начиналась одна и заканчивалась другая, Мартин если бы и захотел — не смог. Эпидемия. Немного страшно, потому что сбежать с острова — не более чем иллюзия. Другой работы найти не получится, разве что забыть об образовании и устроиться учеником к какому-нибудь торговцу. Хороший был бы выход, если бы позволило здоровье. Здоровье. С детства было слабым, а доконал, наверное, климат на острове. Холодные, сырые зимы, затяжные дожди, хотя, может быть и не такие затяжные, как в этом году. Этот год вообще странный, наверное, ничем хорошим не кончится. В прошлом году Мартин и подумать не мог, что у него могут быть отношения с учеником. Да еще такие. С таким, как Ян Дворжак. Мартин немного завидовал ему.

А может быть, и не немного. Красивое, сильное тело внушало зависть и восхищение, а понимание, что такого у него самого никогда не будет, горечь и злобу. Мартин удивлялся, сколько у него, оказывается, разных чувств к человеку, которого он считал, что банально ненавидит. И терпит, потому что знает — вступать в противостояние для него, слабого от природы, гораздо опаснее, чем просто дождаться, пока пытка закончится. Вытерпеть как-нибудь, благо, ждать осталось недолго. До конца зимнего семестра всего месяц, потом студентов распустят на отдых, некоторые уедут, а вернутся уже ближе к лету. Наводнение закончится, все станет спокойно, и Мартин снова сможет тратить ночи на чтение и сон, и не бояться оставаться один в темных, пустых аудиториях.

С этой мыслью он и заснул.

В три часа ночи переполнилось ведро. Он услышал, как плескает вода через края, но просыпаться не стал. Около четырех дождь остановился, но разлившаяся вода просочилась между половиц, в медленно гниющие перекрытия. Этажом ниже, в одном из подсобных помещений, уже далеко не первый раз намок потолок, и отвалилось несколько чешуек вспухшей извести. В половине шестого студент с отделения естественных наук, один из подопечных Кари Сорьонена, задремавший над учебником, проснулся и неловко смахнул на пол колбу с чаем. А в шесть утра начался день у Франса Мартина.

7

Голова продолжала болеть, хотя Мартин, с утра ощупывая затылок, пришел к выводу, что удар пришелся все-таки в основание шеи. Шея тоже болела, и голова, казалось, потеряла часть креплений и теперь раскачивалась, угрожая отвалиться при каждом неосторожном движении. Поэтому Мартин старался их и не совершать. Вместо того, чтобы бегать туда-сюда по аудитории, он смиренно стоял за кафедрой, а потом, ближе к полудню, и вовсе уселся на стул.

Второй день шли семинары, к которым третий курс готовился около месяца. Каждому было предложено выбрать себе произведение и проанализировать его. Алгоритма Мартин, конечно же, не давал — математикой занимались на другом предмете. Поэтому было интересно наблюдать за тем, какой подход выбрал каждый из студентов. Кто-то шел от героя, кто-то предпочитал выискивать знаки времени в старинных текстах, кому-то больше пришлось по душе такое неблагодарное занятие, как поиск тайного смысла.

Но Мартин никак не мог сосредоточиться на докладах, вместо этого с повышенной внимательностью наблюдал за тем, чего раньше и не замечал вовсе.

Тяжелое, давящее предчувствие чего-то неизбежного витало в воздухе, а по углам аудиторий просто клубилось туманом. В лицах студентов читались признаки надвигающейся беды, и даже портрет Шекспира, в связи с потопом потеснивший Франческо Марию Гримальди, сдвинул брови в ожидании беды.

Спустя еще полчаса Мартин почувствовал, что перед глазами у него поплыло, а затем и потемнело. Желудок развернулся, не иначе как собравшись устроить нечто совсем не приличествующее преподавателю.

— Достаточно, — пробормотал Мартин.

Удивленный студент, едва перешедший к апофеозу своего анализа Божественной комедии Данте, уронил на кафедру листки доклада.

— Продолжим после перерыва, — пояснил Мартин и, шатаясь, вывалился в коридор.

Теперь стояла задача добраться до уборных прежде, чем состояние станет совсем неконтролируемым. Ноги слушались через раз, зрение почти отсутствовало. Идти в таком виде получалось только по стеночке, и то, очень медленно. Мало того, чьи-то уверенные шаги приближались слишком быстро. Кто бы ни явился, а судя по времени, скорее всего коллега, предстать в таком виде Мартин вовсе не хотел.

Мир в очередной раз пошатнулся. Снова начался кашель, и отнюдь не сухой. Мартин скреб ногтями размякшую побелку на стене в попытках устоять на ногах. Удержаться никак не получалось. Словно бы Ян накануне ударил по голове чем-то значительно более тяжелым, чем кулак.

— Мартини, Мартини… — вздохнул констебль.

Узнав кое-как голос Яна, Мартин даже обрадовался. Дворжак, напуганный вчерашним, наверняка оставался смирным. Куда хуже было бы наткнуться на старшего в смене, профессора Стивенсона. Тот давно ждал толькоповода, чтобы изгнать Мартина из Академии.

— Ты как девица обморочная, вот один к одному, — посетовал Дворжак, однако руки выставил поймать сползающего на пол преподавателя выставил автоматически, не сомневаясь ни секунды.

Пока Ян нес его на руках до медкабинета, Мартин пребывал где-то на самой границе бессознательности, цепляясь за редкие проблески реального мира, которые иногда подкидывало зрение. Только они больше походили на сны, потому что темные, с рыжиной волосы Дворжака то удлинялись, то укорачивались, а декорации, что Мартин наблюдал в перевернутом виде, прыгали из девятнадцатого века в десятый, из-под толстого слоя штукатурки проступали вдруг древние плиты замка, на развалинах которого возвели потом академию. Иногда на плитах загорались факелы.

— Ну, кого принес?

В медкабинете распоряжался Яска Виртанен, студент седьмого курса отделения естественных наук. Там, в отличие от гуманитарного, учились не пять лет, а семь. Яска прибился к Сорьонену еще на пятом, когда выяснил, что они с доктором из одного города, да еще помешаны на лечение одних и тех же болезней. Теперь, пока доктор пребывал на материке, Яска успел не только перечитать все свежие лабораторные записи и выпить чаю из колбы, которой обычно пользовался сам хозяин кабинета, но еще и принять на себя часть его обязанностей. Хотя, если бы пришел кто-то из преподавательского состава, Виртанен срочно занялся бы опытами для выпускной работы, и уж конечно, не строил бы из себя заместителя Сорьонена.

— Нашел вот, — пояснил Ян и уложил Мартина на кушетку.

Тело того, почувствовав знакомую поверхность, прочно ассоциировавшуюся с уютом и безопасностью, расслабилось и потеряло сознание. Яска подавился чаем, а потом бросился к горным хребтам медицинских карт.

— Так, где-то я недавно эту карту видел… — забормотал он, осторожно подрываясь в основание северного отрога. Светлые, подстриженные на тот же манер, что и у доктора, волосы постоянно падали ему на нос, мешая поискам и дыханию.

— Тут же черт ногу сломит, — заметил Дворжак и уселся на кушетку рядом с бессознательным телом преподавателя.

Тощая спина Яски, с которой лабораторный халат свисал, словно с вешалки, скорчилась над столом Сорьонена. Ян опустил руку и принялся осторожно перебирать волосы Мартина, словно тот был затисканным, давно ко всему привыкшим домашним зверьком. Делать это, ежесекундно рискуя быть застуканным психованным адептом Сорьонена, было почему-то особенно приятно. Проявление силы и власти, триумф, какого давно не давала победа ни в конкуре, ни в фехтовании.

— Ничего подобного, — возразил Яска. — Даже в энтропии есть система. Надо только уметь ее разглядеть. Ты, скажем, никогда не пробовал наблюдать за муравьями…

— Яска, — рявкнул Ян. — Муравьи — это без меня. Разберись, пожалуйста, с мистером Мартином.

Виртанен все-таки обернулся. Убрать руку Ян успел уже в последний момент, благо, его реакция была куда лучше, чем зрение Яски.

— Мистер Мартин тут частый гость, — странным голосом сказал самозваный заместитель доктора Сорьонена. — Видишь, даже его карта с краю лежала.

Яну очень не понравилась толщина подписанного каллиграфическим подчерком Сорьонена блокнота, сшитого из, кажется, полусотни листков. Карта самого Дворжака состояла от силы из пяти, по каждому на ежегодный осмотр.

Виртанен погрузился в чтение, с явно преувеличенным знанием дела пролистывая карту. Яну он напомнил картежника. По мере того, как талмуд истончался с одного конца и утолщался со другого, лицо Яски мрачнело и приобретало все более задумчивое выражение.

— Ян, ты еще что-то хотел? — уточнил он, так и не выпустив из рук уже прочитанной карты.

— Э-э…

Ян хотел, еще как. Во-первых, забрать отсюда Мартина и вернуться к прерванному занятию, он представлял себе это даже несмотря на неприятную тяжесть в груди, обозначавшую тревогу. А еще хотел перевод этой проклятой медкарты, лучше с комментариями для студентов гуманитарного отделения. И прогноз на будущее, потому что удар, нанесенный им вчера Мартину почти что по нечаянности, был слишком слабым даже для первокурсника, и к таким последствиям точно не мог привести.

— Он хоть как, в порядке будет? — Ян поднялся.

Первому желанию сбыться было не суждено, да и второе тоже не спешило исполняться. Яска, хоть и напоминал буйно помешанного на научной почве идиота, оказывается, умел темнить, недоговаривать и вообще, давать понять, что некоторые вещи — дело сугубо врачебное, и постороннего глаза не терпящее.

— А? — переспросил Яска, но глаза выражали отнюдь не рассеянность. — Да, да… Будет. Ты его здесь оставь. Спасибо, что принес.

Ян остановился у двери. Стерильно-белая краска, заботливо оттертая от малейшего следа вездесущей плесени, действовала на нервы. Медкабинет казался жутким, неправильным, ужасно непривычным царством. Ян Дворжак, шагавший по всей академии с уверенностью успешного завоевателя, впервые почувствовал себя на вражеской территории.

— Да не за что, — сказал он и широко улыбнулся.

Взъерошил каштановую челку, расправил плечи. Уверенность не вернулась, но чуточку спокойнее стало. Он открыл дверь и сделал шаг в коридор. Кивнул на прощанье Яске, по второму кругу препарировавшему карту Мартина, почти вышел.

— А Док когда вернется? — словно только что вспомнив, осведомился он.

— Да скоро, — не отрываясь от чтения, ответил Виртанен. — Должен вместе с продуктами, если шторма не будет.

8

Кари Сорьонен появился вечером, бледный, с огромными кругами под глазами. В его комнате остались лежать безнадежно испорченный плащ и пропитавшиеся грязью сапоги. В медкабинет доктор пришел уже в чистом халате, но выглядел он настолько плохо, что Виртанен, занятый в тот момент нехитрым своим ужином, прикусил язык.

— Так, Яска, — с порога объявил врач. — Колбу оставляй себе.

Студент сперва не понял ничего, а потом почувствовал, как чай уже начал жечь ему пальцы через тонкое стекло забытого в руке сосуда.

— А-а-а, извините… — пробормотал Яска и засмущался, пытаясь задвинуть тарелку с тушеными овощами подальше.

— И не бери, пожалуйста, с сегодняшнего дня то, из чего я ем, — устало добавил Кари.

В тот момент он уже достиг кушетки и обнаружил на ней преподавателя классической литературы, некоего Франса Мартина, который цветом своего лица почти слился с простыней, а простыни в медкабинете всегда были самыми чистыми.

— Вот оно что, — выдохнул Сорьонен и садиться не стал. — Давно?

— Часов пять. Он спит, — поспешил сказать Яска. Тарелка перекочевала на подоконник, за стопку прошлогодних медицинских газет, которые он взял когда-то просмотреть, а вернуть уже не получилось — затопило подвал.

— Ладно, посмотри пока вот это, — врач протянул ему несколько исписанных мелкими, аккуратными буквами листов.

Яска схватил гостинцы и убежал с ними поближе к лампе.

— Это что? — переспросил он на всякий случай.

— Это, Яска, суровая действительность. Думаю, весенних каникул у вас в этом году не будет.

Студент замолчал до тех пор, пока не дочитал все полевые записи.

— Интересный бы получился диплом, — между тем заметил Сорьонен. — Не хочешь тему поменять?

— Нет, не очень, — выдавил Яска. — Что-то мне совсем не нравится…

— Вот поэтому-то я тебя и прошу не брать мою посуду.

Сорьонен кисло улыбнулся, хотя улыбка задумывалась как ободряющая. Яску второй раз за день мороз подрал по коже, да так сильно, что он позабыл уже несколько часов вертевшийся на языке вопрос, который так хотел доктору задать.

— Как минимум неделю, — уточнил Кари. — Я был осторожен, но лучше перестраховаться.

Яска подскочил, забегал по кабинету, глядя беспомощно то на врача, то на спящего Мартина.

— У нас не начался мор только потому, что большая часть канализационных стоков все-таки уходит в море, — сказал Сорьонен. — А вот на материке можно уже полной уверенностью объявлять эпидемию. Так что теперь я, по крайней мере, понял, почему руководство не спешит вас отсюда эвакуировать.

— Но продукты… — Яска подумал о собственном недоеденном ужине, и впервые за семь лет обучения, в программу которого входило и препарирование всевозможных живых организмов, почувствовал отвращение.

— Непосредственно в деревне, из которой в академию поставляют провиант, ситуация та же, что и у нас. Все стекает в море. Но чем глубже на материк, тем сквернее. Большая часть южной оконечности конфедерата, во всяком случае, уже охвачена эпидемией.

— Брюшной тиф и холера, — процитировал Яска.

— Вот именно. Зима выдалась теплая, а уж весной что начнется! Что, кстати говоря?

Яска поежился.

— Заболеваемость тифом возрастет, несмотря на то, что наводнение должно закончиться, — ответил Виртанен как на экзамене. — Что касается холеры, она может добраться и до нас.

Кари, внимательно слушая, как Яска пророчил гибель всему конфедерату, или, по крайней мере, Юго-Западному его побережью, расстегивал одежду на Мартине.

— Доктор, а что профессор Ричард? — вдруг спросил Яска, закончив с прогнозами.

— Сердце остановилось. И выпивал много последних лет двадцать.

На самом деле, кончина старого историка Яску волновала гораздо меньше, чем вычитанная в медкарте Мартина информация. Сорьонен как раз избавил преподавателя классической литературы от пиджака и рубашки, аккуратно свесив оба предмета одежды на стул. Яска заглянул наставнику через плечо.

Под рубашкой Мартина обнаружилась до зелени бледная кожа, сквозь которую явственно просвечивали мелкие сосудики. Разнообразные синяки же не просвечивали — они сверкали.

— Это что? — брякнул Яска, а потом понял, что удивляется он тут один.

Доктор Сорьонен выглядел расстроенным, даже злым, но никак не ошарашенным. Он тер подбородок, одновременно пытаясь вернуть на место сползшие очки, и совершенно не замечал, что прядка почти белых отросших волос упала ему на нос.

— В медицинских академиях этому учат, — скривился Кари. — Это, Яска, врачебная этика.

— Это? — Виртанен наклонился, чуть ли не ткнувшись носом в выпирающие ребра пациента. — Заболевание такое, скажете?

Доктор покосился на него неодобрительно. Яска все понял и мысленно себя похвалил за то, что ничего из медкарты мистера Мартина не зачитал констеблю. А про синяки эти они даже в медкарте не напишут.

— Яска, а сходи, пожалуйста, мне за ужином.

9

— Франс, чем дальше, тем неубедительнее ты притворяешься, — учительским тоном сказал доктор, когда в коридоре стихло эхо Яскиных шагов.

Мартин слегка улыбнулся и открыл глаза.

— Выспался-то как! — протянул он.

— Это я вижу, — Сорьонен нахмурился. — И скажу, конечно, Яске, что синяки ты получил в подвале, когда полез вылавливать оттуда свою книжку, как она там называется?

— Не надо этого.

Сорьонен поправил очки, которые еще немного, и упали бы на Мартина.

— Вот и мне так кажется, — он удовлетворенно кивнул. — Одевайся, хватит симулировать.

— Я…

Мартин запнулся на полуслове, растерянным взглядом хватаясь то за успокаивающую белизну докторского халата, то за бархатную темноту, заглядывающую в окно. Сорьонен смотрел на него, дожидаясь продолжения, но озвучивать его Мартин быстро раздумал. Четко сформулированная мысль по дороге из мозга к языку запнулась обо что-то и разбилась на десяток бессвязных кусочков, бросившихся врассыпную, точно застуканные посреди амбара мыши. Зато стало понятно — что бы он не сказал, все повлечет дальнейшие расспросы.

— Конечно, — зачем-то выдал Мартин.

Кари пожал плечами и принялся копошиться в своих бумагах, выискивая среди них еще один сувенир с материка, недельной давности газету.

— А знаешь, Франс, — провозгласил он, потряхивая находкой. — Война будет, наверное.

Мартин осмыслил известие, хотя получилось только поверхностно. Войну ждут давно. Еще когда он был студентом, вполголоса передаваемые друг другу слухи о грядущем конфликте на Востоке возникали периодически, а сам конфликт — только один раз, и то, глобальным назвать его было трудно.

— Война? — переспросил Мартин.

Он застегивал рубашку, стараясь не задевать все еще болевших синяков, в происхождении которых трудно было усомниться. Такие остаются не от побоев. Скверно вышло, что врачи их увидели, нужно было приходить в себя пораньше. Он же вернулся в мир живых когда Яска тоном старательного студента твердил про холеру и брюшной тиф.

— Да, когда в пятый раз переговоры срываются, это значит, что никто попросту и не собирается договариваться.

— Ну, надеюсь, будет и шестой.

Мартин, между тем, привел в порядок свою одежду и стал отступать в сторону двери. Это было даже хорошо, что Сорьонен внезапно сделался политологом-любителем, по крайней мере, мысли о войне отвлекут его от мыслей о даже не двусмысленных синяках. В том, что про синяки Кари уже думал, Мартин даже не сомневался. Все-таки, это ведь именно он, Мартин, прилагал все усилия, чтобы они с доктором не стали близкими друзьями.

— Подожди, — Кари бросил газету. — Ужин ты пропустил, попользуйся нашим гостеприимством еще немного. Только не бери мою посуду.

Мартин согласился, и даже не нехотя. Пустая, холодная комната могла показаться хоть сколько-то привлекательной только после нормального ужина, шансов на который он уже было лишился.

— Ты слышал, что мы говорили про эпидемию? — как ни в чем не бывало спросил доктор.

— Жуть, — тут же согласился Мартин.

— Лучше бы это был заговор руководства.

Немного помолчали. Мартин сделал пробный круг по медкабинету и с радостью обнаружил, что на ногах держится без всякой посторонней помощи.

— Франс, — доктор стоял к нему спиной и хоронил газету в кургане непонятного назначения бумаг. — Я не буду к тебе лезть до тех пор, пока это возможно. Но как только окажется затронута моя профессиональная гордость — не жди пощады.

— Ты это о чем? — чувствуя, как холодеет все внутри, спросил Мартин.

— Прежде всего, о твоем бронхите, — ровным голосом ответил врач. — И об этих обмороках, вроде сегодняшнего.

— Я просто переутомился.

— Святая наивность, — вдохнул Сорьонен. — Ты, Франс, друга слушать не станешь, это я уже понял. Врача тоже. Но как у ответственного за состояние здоровья всех на этом острове, у меня гораздо больше полномочий, чем у твоего друга, учти.

Слышать это было неприятно, и Мартин видел, что говорить такое Сорьонену еще неприятнее.

— Другими словами, когда тебя принесут в следующий раз, я сделаю все, как предписывает официальная процедура, — закончил врач и все-таки обернулся к нему.

В светлых глазах, которые стекла очков делали непропорционально огромными, было очень странное выражение, истолковать которое никак не получалось. Говорил Кари таким голосом, словно наставлял Яску или еще кого-то из студентов помладше, как правильно препарировать лягушку. Но Сорьонен все-таки был убийственно серьезным человеком, и сомневаться не приходилось — если он дошел до таких очевидных угроз, значит, действительно обеспокоен. Вот это Мартину и не нравилось, поэтому он очень обрадовался, услышав стремительно приближающийся топот.

Яска вернулся с тем, что удалось выпросить у поваров. Вообще-то, лишние порции полагались именно им, но перспектива подвергнуться внеочередной санитарной инспекции была убедительным аргументом, и с Виртаненом поделились почти охотно, даже выдали полный кофейник густого, сладкого чая. В итоге после плотной трапезы Мартин был снова сонный, осоловелый, и даже начал задремывать, где и сидел — то есть на шкафчике.

Около десяти, стоило доктору пригрозить внеплановым разбором завалов, поспешно ретировался Яска Виртанен, а Мартин встрепенулся. Весь ужин Сорьонен или молчал, или с преувеличенной красочностью рассказывал о похоронах профессора Ричарда. Теперь же, когда ребенка отправили спать, снова неотвратимо приближалось время для серьезных вопросов, ответить на которые Мартин мог только бестактностями.

Однако Сорьонен вроде бы не спешил возобновлять допрос.

— Можешь здесь спать, — предложил он, указав на кушетку. — Тут хоть не так сыро, как на твоем чердаке.

Мартину даже захотелось принять предложение, потому что в медкабинете ему всегда было уютно, не считая, конечно, ситуаций вроде сегодняшней.

— Спасибо тебе, Кари, — с чувством сказал Мартин, и сам не понял, за что благодарит — то ли за то, что Сорьонен все-таки предпочел его, Мартина, правила официальным, то ли за предложение. Принять его он все равно не мог.

— Спасибо — значит нет? — доктор выразительно выгнул бесцветную бровь.

— У меня кое-какие дела остались, — Мартин не врал. Сочинения, которые Дворжак собрал и ссыпал стопочкой к нему на стол, так и лежали непроверенные.

— Как знаешь, — пожал плечами Кари. — Но если у тебя там завелись лягушки, мое предложение в силе.

10

Комната действительно выстыла, или просто так казалось после более пригодного для жизни медкабинета. С крыши текло давно мимо ведра, хуже того, прямо на кровать. Мартин нашел это смешным — до чего наивно было надеяться, что крыша может протечь исключительно в том месте, где он просто ходит. Теперь простыни отсырели до самого матраца, и в полусонном состоянии выскребать их, каким-то неизвестным науке образом просушивать, казалось невозможным. Мартин даже подумывал завалиться прямо так, сверху, но от идеи тут же отказался. С хроническим бронхитом не стоит спать в болоте.

Перспективу вернуться в медкабинет он даже рассматривать не стал, потому что не был в себе настолько уверен. Зато уже много лет был уверен в том, что если родился слабым, нужно все-таки жить самому, принимая только ту ответственность, которую гарантированно сможешь выдержать, и опасаясь большей. И не стоит называть это трусостью.

Смирившись с тем, что спать негде, Мартин сел проверять сочинения. Второй курс, восемнадцатилетние аристократы и дети преуспевающих торговцев со всего конфедерата. Он всегда считал, что происхождение все-таки играет определенную роль, и сочинения убедительно подтверждали его гипотезу. Потомки знатных родов эффектно витали в облаках, отпрыски торговцев, о расторопности которых свидетельствовал сам факт присутствия их детей в академии, оказывались логичнее, но скупее в оборотах.

Дворжак, не к ночи помянутый, относился к последним.

Его первое сочинение, написанное тоже на втором курсе, вызвало у Мартина недоумение пополам с приступом смеха. Не найдя в заданной теме ничего стоящего траты времени и сил, восемнадцатилетний Ян попросту написал посредине листка «Это никому не нужно» и сдал сей монументальный труд. После этого случая руководство поразмыслило еще немного, сравнило ставшие к тому моменту уже очевидными спортивные успехи Дворжака с его литературными неудачами, и перепоручило студента Мартину.

В восемнадцать Ян был, пожалуй, излишне лохматым, шумным и умудрялся уронить все бумажные катакомбы, которые Мартин старательно вокруг себя возводил. Учить это чудо литературе, однако, сперва даже казалось забавным. По крайней мере зрелище задаваки-Яна, грозы своего курса и двух старших заодно, с искренней серьезностью слушающего мартинову интерпретацию литературного наследия, дорогого стоило. Мартин не удивлялся — Ян был во многом зверем, и будучи слабее него в литературе, уважал как более сильного соответственно.

Момент, когда Ян начал бросать на него не только восхищенные, но и откровенно заинтересованные взгляды, Мартин пропустил. Наверное, это случилось на четвертом курсе. К тому времени он уже смирился с тем, что загнать Яна в библиотеку не смог бы даже свирепый физрук Марио де ля Роса, а уж ему такое не удастся и подавно, поэтому на дополнительных занятиях пересказывал очередное произведение программы. Некоторые истории Яну нравились, в основном те, в которых воспевались невероятные подвиги и хитрые замыслы, а вот любовные и нравственные страдания вызывали у Дворжака плохо скрываемую скуку.

Одним весенним днем, за чашечкой крепкого чая, в котором коньяка было несколько больше, чем заварки, Мартин исчерпал все мыслимые и немыслимые доводы в пользу того, что у Ромео и Джульетты все-таки случилась жуткая трагедия, и обернулся к ученику, намереваясь смерить того недовольным взглядом. И едва удержался, чтобы не вытаращить глаза. Ян смотрел на него, и, скорее всего, пропустил мимо ушей весь красочный пересказ. Просто смотрел. Но так, словно Мартин был картиной с десятком юных дев в купальне. Под этим взглядом сделалось преподавателю неуютно, и он впервые перестал считать Яна забавным.

Потом привык.

Бывает всякое, вопрос только в том, как к этому относиться. С тем, что Ян находил его привлекательным, проще всего было смириться. Так Мартин и думал до самого наводнения. Когда вконец обезумевший Дворжак в первый раз запер за собой дверь аудитории и неумело, но решительно опрокинул его на стол, что-то предпринимать было уже поздно.

Мартин тряхнул головой.

Оказывается, он так и не перевернул страницу сочинения, да еще здорово замерз. Мало того, он оставил дверь незапертой, и теперь сквозняк вывернул ее в коридор. А в дверном проеме уже бог знает, сколько времени зависала высокая, вычерченная слабым отсветом лампы фигура.

Дворжак ему вовсе не снился.

— А я все удивлялся, — вдохнул Мартин.

— Не перестаю тебя удивлять, есть чему порадоваться и что отметить, — улыбнулся Ян.

Старательно запер комнату, неодобрительно покосился на развороченную кровать и…

— Ай, черт!

Мартин сдержал улыбку. Ян прыгал по комнате, пытаясь одновременно и достоинство сохранить, и стряхнуть воду с уже безнадежно промокших штанов.

— Бедный ты, несчастный, — через некоторое время постановил он. — И спать-то тебе негде.

Может, ко мне пойдешь?

— Выбор есть? — уточнил Мартин, представив себе в красках, что будет, если Ян, словно молодую жену, на руках принесет его в студенческие комнаты.

— Нет, — хмыкнул Дворжак. — Давай тогда бренди пить.

11

Мартин рассеянно прихлебывал бренди, постепенно согреваясь. В комнате с ловкостью профессиональной домоправительницы хозяйничал Дворжак. Наблюдать за тем, как он, сопровождая каждое действие ехидным комментарием, приводил в порядок затопленную кровать, развешивал каким-то хитрым образом простыни и выливал прямо за окно собранную в ведро воду, было любопытно. Даже мучители порой становятся полезными. Наверное, это и впрямь был очень странный, очень длинный, очень другой день.

Глаза слипались. Мартин поправил накинутое на плечи одеяло, поудобнее устроился на стуле. Ян как раз выплеснул очередной кусочек потопа в окно и перехватил бутылку, чтобы получить свою порцию бренди.

— Тебе как будто не впервой, — Мартин не чувствовал угрозы.

— Да ведь всякое бывает, — согласился Ян. — Если просвещенные мыслители не в состоянии о себе позаботиться, средний класс спешит на помощь.

Он рассмеялся. Мартину подумалось, что определенный толк в их занятиях литературой все-таки был. По крайней мере, словарный запас у Дворжака возрос существенно. Порой он умудрялся таким забавным образом комбинировать цветистые обороты, что получившиеся перлы вполне стоило бы увековечить. Когда-то давно, только поступив на работу, Мартин частенько выписывал смешные строчки из сочинений, но вскоре перестал. Зачитывать их все равно было некому.

А Дворжак, выдав очередной такой словесный шедевр, совершенно не понимал, почему кривятся в отчаянной попытке сдержать хохот губы его преподавателя. Мартин со временем пришел к выводу, что Ян попросту не видел разницы между тем или иным оборотом, все они были для него вроде как равнозначными слагаемыми, от перемены которых сумма не менялась.

— Пожалуй, закономерность ты вывел правильно, — похвалил Мартин.

Ян фыркнул и отпихнул ногой ведро, а сам нагло расселся на столе.

— Каждый предназначен для своего, — авторитетно заявил он. — Вот ты, Мартини, если тебя оставить просто так хоть даже в центре Праги, и двух дней не протянешь. А меня можно хоть на северном полюсе оставлять.

— Восхищаюсь твоей скромностью.

— А я, между прочим, тобой восхищаюсь.

Мартин пожал плечами. Одеяло чуть-чуть съехало, а Ян, немедленно это заметив, наклонился и поправил, запахнул покрепче, и, разумеется, не удержался от покровительственного жеста — взъерошил Мартину волосы. Спрашивать чем конкретно так восхищается Ян, желания не было. Мартин уже засыпал, и его бы очень устроило, если бы Дворжак попросту вывалился в окно.

«Да что с ними со всеми?» — невесело подумал Мартин, вспомнив, что не Дворжак один сегодня вел себя странно.

Ян еще наклонился, и вышло так, что Мартин оказался прижатым к его груди. Дворжак придерживал одеяло, разглаживая его у Мартина на спине. Минуту, может две. Было даже слишком тепло, и тяжесть навалившегося на него студента вызывала тупую боль в груди, хотелось, чтобы отпустили.

— В доктора играешь? — осведомился Мартин, когда одна из рук с его спины переместилась на затылок и стала там сосредоточенно ощупывать еще не до конца потерявшую чувствительность шишку.

— Доктора? — в голосе Яна звякнуло раздражение. — Доктора у нас играют во что-то свое. Не пойму только, во что именно.

— Ладно, Ян, шел бы ты уже спать, — он был слишком сонный, чтобы развить тему. Да и потом, разговаривать с Яном о том, что и сам осмыслить не можешь — скверная идея.

— Это вряд ли, — студент хихикнул.

— Тогда тебе придется ночевать на потолке, — промурлыкал Мартин.

Ян снова рассмеялся. Мартин сдавленно зевнул и подумал, что если Ян так и собирается изображать наседку, то грех этим не воспользоваться. Во всяком случае, если тот уйдет, придется спать, скорчившись над столом, а так — почти удобно. Главное, чтобы у Дворжака еще хоть пару часов продержалось благодушное настроение.

Наверное, оно продержалось даже дольше. Он уснул, успел пару раз проснуться, но не настолько, чтобы открыть глаза, а потом уже сквозь сон услышал, как его бережно устроили, прислонив к чему-то. Потом скрипнула дверь, и стало тихо.

12

Утром занятия отменили и, несмотря на бурные протесты Сорьонена, студентов отправили на ликвидацию потопа, который накануне ночью добрался до конюшен и устроил там немалые разрушения. Вода размыла и сеновал, и кучи навоза, смешала это и разлила по всему двору, а манеж и вовсе превратила в сомнительной чистоты бассейн. Лошади, перепуганные перспективой утонуть прямо в стойлах, разломали денники и разбежались. Арабскую кобылу старшего в смене профессора Стивенсона обнаружили первой, она деловито ощипывала кустарник возле учебного корпуса.

Конюха никто не мог дозваться, и, как зловеще предсказал Стивенсон, лучше бы ему и вовсе не находиться. А Мартин, кутаясь в плащ, сделавшийся каким-то слишком для него большим, наблюдал за ходом работ.

— Вот они какие, Авгиевы конюшни, — радовался Яска, орудовавший лопатой наравне с гуманитариями.

— Значит, впору устраивать состязания Гераклов, — поддержал Ян.

— Или пловцов!

Старшие с обоих отделений взяли на себя манеж, третьи и четвертые курсы на тачках вывозили жижу из самого здания конюшни, а самые младшие отлавливали лошадей под руководством Марио де ля Росы. Тут и там слышались возмущенное, больше похожее на визг ржание, задумывавшиеся убедительными окрики студентов, и почти отовсюду — луженый бас физрука. Де ля Роса прежде служил сержантом в учебной части. Лучшего наставника, а заодно и усмирителя почти сотне юных балбесов сыскать было трудно.

Старшекурсники трудились с явным удовольствием, а вот преподаватели, которым по статусу не полагалось нырять, как очень метко выразился профессор латыни, в самую гущу событий, уже начали мерзнуть под мелким, но настойчивым дождем. Стивенсон, убедившись, что работа налажена, придумал себе неотложные дела и исчез в учебном корпусе, который с улицы выглядел и вовсе безрадостно. Все четыре этажа и мансардный в придачу промокли настолько, что здание, того и гляди, начнет расползаться, как забытый на столе пудинг. Вслед за первым, второй этаж тоже признали негодным для проведения занятий, потому что просели полы. Теперь та же участь ожидала и третий — стены кривились под собственной тяжестью, а на побелке процветали колонии жутковатого грибка. Небольшая, к слову, объявилась и в углу комнаты Мартина.

А Мартин наблюдал, в основном, за Дворжаком. Ушел тот, кажется, ближе к утру, и, несмотря на это, выглядел бодрым. Но нервным. Лопатой он размахивал с утроенной кровожадностью. Мутная жижа, в которой вынуждены были топтаться ликвидаторы, летела во все стороны, брызгая и на работавших по соседству студентов. Никто и не думал возмущаться — все знали, что стоит выразить недовольство — и вполне можно было изобразить лодку в этом холодном, неприятно пахнущем море.

— Состязания — это хорошо, — поддержал кто-то. — А лавровый венец дадут?

— Обязательно, — заверил Яска. — Вот только выловим его у поваров из супа.

Студенты смеялись. Мартин решил, что случись такое в его годы, он бы тоже с радостью прыгал в рыжеватой воде, в которой как в супе плавало сено. И лопатой бы махал, пусть и без особого усердия, зато с особой осторожностью. Впрочем, во времена его учебы академию так сильно ни разу не топило.

— Недопустимо! — голос доктора Сорьонена донесся из открытого окна на втором этаже. — Это противоречит не только медицинским нормам, но и даже здравому смыслу!

— Доктор, ваше мнение нам известно, — заверил Стивенсон. — Утром мы его выслушали, наверное, раза три, не меньше.

Мартин невольно улыбнулся, прислушиваясь к спору давних идейных противников. Очевидно, Стивенсон неподрассчитал, и вместо своих неотложных дел нарвался прямиком на ужасного в праведном гневе Сорьонена. В том, что именно в таком состоянии Кари и пребывал, сомнений не было. Заглянув утром на чашечку кофе, Мартин обнаружил только сонного Яску, который пожимал плечами и, виновато ухмыляясь, объяснял, что начальник с самого рассвета убежал куда-то с таким лицом, словно на академию обрушились все смертельные болезни разом.

— Неужели обязательно привлекать всех студентов?

— Вы видите иную альтернативу? — процедил Стивенсон.

Мартин очень живо себе его представил. Андреас Стивенсон был невысоким, зато недостаток в росте восполнял шириной однородно-крепкого туловища и длинной седых, чрезвычайно густых усов. Они завивались и торчали, как у кота. Когда Стивенсон хотел быть убедительным, усы шевелились словно сами по себе, и оттого сходство с котом только усиливалось. Сорьонен, напротив, был высоким и сухопарым, и старший в смене доходил ему от силы до груди. Кари, то ли роста стесняясь, то ли просто от привычки криво сидеть за столом, все время сутулился, а значит, бросал гневные взгляды на лысину Стивенсона, от которой те с успехом отражались.

Победителя в споре быть не могло, потому что оба, по сути, заботились прежде всего о студентах. Конец прениям могла положить только капитуляция одного из противников, и Мартин с любопытством ждал, кому же надоест первым в этот раз.

— Хотя бы младшие курсы нужно освободить! — настаивал Сорьонен. — У них уже и так возросла заболеваемость простудными. О чем вы думали, отправляя их нырять в холодной воде?

— Вы были на материке. И если увиденное не произвело на вас впечатления, мне жаль.

— Впечатления не имеют к делу никакого отношения, — упорствовал доктор.

Мартину вспомнилось вчерашнее зловещее предостережение о том, что профессиональную гордость Сорьонена лучше всего не трогать. Очевидно, Стивенсона никто не предупредил.

— Почему бы вам тогда самому не взяться за лопату?

В ответ на такое Сорьонен фыркнул и удалился. Через несколько минут Мартин заметил доктора во дворе, без лопаты, но с колбами, в которые тот принялся набирать грязную воду.

13

Спустя неделю дождь все еще шел, когда мелкий, когда с чем-то отдаленно напоминающим снег, когда теплый, но слишком обильный для окончательно прокисшего здания академии. Кухни, располагавшиеся в отдельной постройке, работать перестали, потому что повара отказывались готовить, стоя по колено в ледяной воде и потому что, во время сделавшейся ежедневной инспекции, доктор Сорьонен увидел, как сочится вода из протекшей крыши прямо в котел с утренней кашей.

Преподавателей и тех студентов, которых не забрали родители, перевели на сухой паек.

А забирали многих. Мартин каждое утро сверял свои прогнозы с действительностью. Обычно пустых мест оказывалось больше. Выходит, несмотря даже на эпидемию, родители многих считали, что чадам будет безопаснее на материке. Что ж, в чем-то они были правы. К концу недели в академии осталась едва ли половина прежнего состава — увезли почти всех студентов из близлежащих стран.

Утром в субботу Мартин стал свидетелем одной такой сцены. У первого курса он, вообще-то, никаких занятий не вел, но пришлось подменять слегшего с воспалением легких преподавателя латыни. Латынь Мартин, разумеется, знал, а, пролистав записи коллеги, решил, что вполне справится. И справлялся, тем более что первокурсники стали до странного тихими и поглядывали на «этого преподавателя со старших курсов» с опаской и уважением.

Его прервали, довольно бесцеремонно, когда Мартин втолковывал, в чем разница между прошедшими временами, приводя в качестве примеров цитаты из Вергилия.

В стыдливо приоткрытой двери маячило лицо де ля Росы, в котором от былой свирепости осталась только омерзительная щетина да неоднократно сломанный нос.

— Мистер Мартин, — физрук откашлялся.

Мартин понял. Такое уже бывало — родители студентов приезжали с нанятыми лодками, и времени ждать окончания занятий у них, как правило, не было. Особенно если собирался очередной шторм. У рыбаков с материка на шторма было невероятное чутье. Когда зафрахтованный судовладелец начинал усиленно дымить вонючей трубкой и выразительно поглядывать то на темнеющий горизонт, то на пассажиров, у тех само собой возникало желание поскорее забрать чадо и вернуться на твердую землю.

— За кем приехали, сеньоре де ля Роса?

— Франтишек, — отозвался физрук, и голова его из проема исчезла, а в коридоре зашумели. Мартин даже разобрал женский голос, ужасавшийся условиями, в которых держат ребенка. Он посмотрел на рыжего, который успел покраснеть и насупиться.

— В добрый путь, — Мартин улыбнулся.

— Я бы остался, — буркнул Франтишек, кажется, себе под нос, но услышали все. Неразлучный Йонне очень по-взрослому скривился, а тот щуплый, которого они когда-то давно пытались избить, пожал плечами. Мартину показалось, что единственная встреча с констеблем Дворжаком сделала из этой троицы друзей.

Стало немного завидно, а потом привычно спокойно и чуточку горько. Дружба. Непозволительная роскошь. Если не можешь ничего отдать, лучше и не брать тоже.

— Продолжим занятие, — объявил Мартин, когда за дверью стихло.

Теперь оставалось ровно тридцать студентов. Такими темпами к концу следующей недели будет уже десять. На старших курсах ситуация была немного лучше, но и там пустые парты мешали вести занятия гораздо сильнее, чем галдевшие студенты.

На следующей паре, уже классической литературы у третьего курса, Мартин увидел в окно и отходящий корабль. Действительно, был местный — рыбаки ходили под парусом на небольших, вертких шлюпах. В гавани, которая была километров на сто дальше к северу, стояли более крупные суда, но фрахтовать такие ради одной короткой поездки вряд ли стали бы даже самые состоятельные родители.

— Знаешь, на что это похоже? — спросил в тот день Ян.

Он приходил теперь каждый вечер, и Мартин поймал себя на том, что даже ждет этих визитов. Агрессивности у его мучителя поубавилось, рукоприкладством он больше не занимался, а потому терпеть его становилось все легче, особенно когда Мартин уверовал, что Вацлав Дворжак, преуспевающий чешский фабрикант, в скором времени затребует сына домой.

— На что? — отозвался Мартин.

Они пили чай, в который намешали сахару и коньяка.

— На тонущий корабль, — Дворжак сидел на подоконнике, подтянув к груди ноги, и рисовал на стекле то ли бессистемные полосы, то ли чудовищ.

— Действительно, — согласился Мартин. — Только плохо же ты думаешь о своих товарищах.

— Я о них не думаю, Мартини. Зачем?

— Ян, это была шутка. Слышал, что с терпящего бедствие корабля первыми бегут крысы?

— Крысы? — Ян улыбнулся и нарисовал некое подобие крысы. — А кто за ними?

— Моряки.

— А мы с тобой моряки или крысы?

— Знаешь, Ян, я бы с удовольствием побыл крысой, но только не сейчас.

Ян оторвался от рисования и обратил на него явно заинтересованный взгляд. Мартин решил для себя, что пока Дворжак занят беседой, активных действий предпринимать не будет. Еще хотелось просто посидеть, порассуждать о грустном и выпить чуть больше. И не забыть принять лекарство. То ли от переутомления, то ли от холода, в груди болело все сильнее и чаще.

— Мартини, а ведь корабль-то в море, — сказал Ян и сощурился. — Значит, крысы все равно тонут.

— Моряки тоже, но немного позже. Но смысл именно такой. Если верить нашему доктору, крысам жить осталось недолго. Ты же знаешь, что на материке эпидемия.

— Конечно.

Интересно было, откуда он знал. Впрочем, в последнее время Ян будто бы подружился с Яской. Вот только что могло быть общего у Дворжака и двадцатичетырехлетнего фанатика, который неизвестно от чего больше сходил с ума — от торжества науки или личности своего наставника, Мартин понять не мог.

Хотел даже ненароком спросить у Кари, но доктор сделался неуловимым. Возможно, его можно было найти среди ночи, упавшим где-нибудь от усталости, но место это, по всей видимости, держалось в строжайшем секрете. Да и не пошел бы Мартин его искать.

— Кстати, Мартини, про доктора. Я вот уверен, что это именно он устроил это… как ты говорил, исход евреев, да?

Мартин фыркнул и попытался подавиться чаем. В итоге пришлось кашлять и терпеть ощутимые удары в спину, совсем того не желавшую. Он даже задался вопросом, что для него опаснее — агрессивный Ян или Ян, решивший помочь.

— Ян, — прокашлявшись, выдавил Мартин. — Тебя послушать, так Ка… Сорьонен — первый в академии интриган.

— А разве нет?

— Тогда приведи мне хоть один аргумент.

— Попробую, — Ян соскользнул с подоконника и встал у него за спиной, заглядывая в раскрытую, но так и не прочитанную книгу — учебник латыни. — Откуда, по-твоему, родители наших крысок узнали, что в академии неладно?

— Из писем, — отмахнулся Мартин.

— Писем?

Дворжак смеялся, и это ничего хорошего не предвещало. Мартин уже приготовился к тому, что сейчас окажется опрокинутым прямо на жесткий, до зубовного скрежета холодный пол и получит все причитающееся. Однако Ян не переставал удивлять. Уткнулся носом в его макушку, забавно засопел, а потом перебрался на стол, бесцеремонно потеснив латынь.

— Никакие письма не ходят уже с месяц, — заявил он. — Я проверял.

Мартин осмыслил новость, и почему-то сразу же в нее поверил. Значит, противостояние Сорьонена и Стивенсона проявлялось и так тоже. Пока доктор сражался за эвакуацию, старший в смене попросту обрезал сообщение с материком. Нетрудно было догадаться, как повел себя Кари, едва оказавшись на суше. И вовсе не шторм и не похороны его там задержали.

— Ага, — Ян искренне радовался. — Кажется, я уделал учителя.

— Хорошо, что сегодня — только в переносном смысле, — вздохнул Мартин. — Признаю.

А сам подумал, что если Сорьонен и устроил эту эвакуацию, то уже сто раз о ней пожалел. Интересно, каково Кари было думать, что он отправляет крыс прямо в океан, и до берега многие из них не доплывут. Очень захотелось спросить, и он добавил этот вопрос в перечень тех, которые готовил к тому моменту, когда доктора удастся застать на месте.

— Но я получу выигрыш, да?

Ян научился спрашивать. Ян перестал его бить, умышленно и случайно, и вообще, обращался так, словно Мартина сделали из тончайшего фарфора. Отмечая такие перемены, Мартин чувствовал, что ничем хорошим это не кончится. К списку тех, кто точно не доживет до лета, он то ли в шутку, то ли с отстраненной серьезностью, добавил и Яна.

— Как хочешь.

— Мартини со льдом, — рассмеялся Дворжак. — Может, стукнуть тебя по старой памяти? Или встряхнуть?

Трясти его не стали. Мартин порадовался уже и этому, но заинтересоваться процессом не смог. Впрочем, Яну хватало и его присутствия, и все было почти хорошо и почти правильно, за исключением того, что Мартин даже не пытался грызть подушку или давить стоны. Нечего было давить. Мысли бродили какие-то совсем невеселые, чудилась двухмачтовая бригантина, тонущая килем. Заросшая водорослями и ракушками корма поднялась в воздух, а бесполезный руль болтался в воздухе. Чем-то похоже на его жизнь, наверное.

— Слушай, Мартини, — сказал Ян, уже натягивая форму. Мартин даже не потрудился высунуть нос из-под одеяла. — А может, тоже счастья попытаем? Ведь не все крысы тонут?

— Те, которых можно забрасывать на северный полюс, конечно, могут доплыть.

Ян странно на него посмотрел и больше ничего не сказал. Когда он ушел, Мартин уже спал.

14

Здание и в самом деле собиралось умереть. Страшный, похожий на стон издыхающего дракона скрежет в первый раз услышали рано утром, незадолго до рассвета. Звук зародился где-то в подвалах, давно запертых и опечатанных, чтобы любопытные студенты не искали там приключений. Потом усилился по мере того, как расползался по этажам, исходя, казалось, отовсюду. Стены вздрагивали, как при землетрясении.

В медкабинете тоненько позвякивали пробирки, а им вторили корчившиеся в рамах оконные стекла. Подоконник немного сместился, и с него спорхнули несколько листов.

Потом снова стало тихо, но проснувшиеся — а их было большинство — замерли в ожидании продолжения. Оно последовало ближе к обеду.

Академию лихорадило, но панику скрывали. Все, кто мог давно уехали, поэтому у оставшихся выбор ограничивался двумя вариантами: спрыгнуть с отвесной скалы в непрерывно штормившее море или, стиснув зубы, терпеть и надеяться, что беды, одна за другой сыпавшиеся на академию, не бесконечны.

На занятияходили все. Даже те, кто в прежние, допотопные времена, был на классической литературе редким гостем. И на латыни тоже. Мартин страшно уставал, и чаще всего похудевший и выцветший Ян заставал его уже крепко спящим и даже не будил.

Впрочем, пожаловаться, что ему приходится хуже всех, Мартин не мог. В отделении естественных наук, поговаривали, вымерла половина старой профессуры, и доходило до невероятной дерзости — у младших занятия вели семикурсники. Если и так, Яски это не касалось. Когда Мартин, придерживаясь за дверной косяк, возник на пороге медкабинета, Виртанен с хозяйским видом переставлял пробирки, и, заметив, покосился на него как-то странно.

— А, Яска, — поздоровался Мартин и, не дожидаясь приглашения на прием, вполз в царство медицины.

Хаос значительно усилился. Посреди кабинета образовался железный таз, в прошлом верой и правдой служивший поварам. На потолке наглым вызовом гигиене расползлось сырое пятно.

— Мистер Мартин, — Виртанен неубедительно, но приветливо улыбнулся.

Оба замолчали. Яска из-под сведенных в недоделанной гримасе бровей наблюдал за тем, как Мартин шарит взглядом по завалам, словно бы что-то выискивая. Пауза висела почти осязаемая, сырая и очень похожая на прорывающееся из подвалов зловоние. Наконец, сдавшись, Мартин устроился на краешке кушетки, еще хранившей следы того, что на ней кто-то ночевал прямо в одежде.

— Ты теперь здесь работаешь? — в голосе Мартина было одно только замученное дружелюбие, и Яска не сдержал беззлобной усмешки. Впрочем, ее тут же стерло с его лица. Как будто Виртанен подавился чем-то, и теперь оно мешало ему дышать.

— В основном — да, — сказал он. — Так что за медпомощью можно и ко мне, не бойтесь. Я уже почти дипломированный специалист.

— Ты же не совсем врач.

— Призвание со специализацией могут и не совпадать, — сощурился Яска. — Так как?

— Ну, если ты знаешь, какие пилюли мне выписали, не откажусь.

Яска насупился, но лишь на долю секунды, а потом снова засиял желанием услужить, какое бывает только у недавно приступивших к работе. За картой он не полез, потому что все прочитал, и не раз. Прыгнул сразу к ящику с лекарствами.

— А доктор, кстати, где? — обратился Мартин уже к Яскиной спине.

Позвоночник у того торчал даже сквозь халат, и Мартин отметил, что если Виртанену вздумается раздеться и встать рядом с плакатом, изображавшим человеческий скелет в полный рост, разница окажется минимальной. Заключаться она будет в том, что у остова на пособии череп лысый и белый, а у Яски — белый и лохматый.

— Где-то тут был, поищите.

Мартин чуть не испугался. Картина погребенного в завалах Сорьонена нарисовалась очень детальная. В последнее время впору было опасаться сумасшествия, потому что галлюцинации посещали с завидным постоянством. Было бы время да силы — Мартин обязательно зафиксировал свои ощущения в письменной форме, а потом, когда все закончится, добавил к первому, только задуманному роману. Пиши, о чем знаешь. Копилка впечатлений пополнялась с неприятной быстротой.

— Поискать? — Мартин привстал. В груди кольнуло, и перед глазами шарахнулась темнота.

— Ну да, — прожевал Яска. — Только не гремите сильно, спит он.

И точно. Когда зрение вернулось, Мартин увидел, что за горами медкарт скорчилась знакомая фигура. Будить Сорьонена не хотелось.

— Кстати, — Виртанен возник уже с пузырьком пилюль. — Вам успокоительные не нужны?

— Нет, я и так хожу сонный все время.

— Точно, — Яска уронил флакончик в протянутую ладонь. — А они все равно закончились. Детки плохо спят, когда…

— Фундамент лопается, — закончил за него тихий голос Сорьонена.

Мартин едва взглянул на возникшее из засады привидение и понял, что спрашивать ничего не станет. Сорьонен страшно похудел, а черные тени под его светлыми глазами стали шире, чем очки.

— Привет, Франс, — поздоровался доктор.

Он обвел взглядом свои владения, зафиксировал флакончик, который Мартин так и держал на вытянутой руке, потом оценил состояние самого преподавателя, сдвинул очки и потер глаза.

— У тебя все в порядке?

Подтекст был так очевиден, что его услышал даже Яска, и почему-то скривился, предварительно отвернувшись так, чтобы никто из присутствующих этого не заметил.

— Кризис миновал, — уклончиво ответил Мартин. Его поняли.

— Это хорошо, — Кари снова сполз в свое логово. — Потому что с двумя кризисами мне не справиться.

— У вас же есть я! — оптимистично сообщил Яска.

Но Мартин уже ретировался. Пока он торопливо шел по третьему этажу, флакончик с пилюлями катался в кармане изрядно разросшегося пиджака.

Из окон сквозило, да и весь третий этаж, не считая чудом выживавшего медкабинета, превратился в мертвую, выстывшую и заплесневелую зону. Миновать ее поскорее. Здание снова застонало, но это был уже четвертый раз, и не пугались даже первокурсники. Те трое, которые еще учились на гуманитарном отделении, и те сорок с естественно-научного. У них и правда вели семикурсники.

15

— Развалится, — Ян пнул стену. Размякшая штукатурка вспучилась и налипла на сапог.

— Кто бы сомневался.

— Яска, как по нашему делу?

— Ну, — ассистент доктора прожевал пилюлю. — Хотел бы тебя порадовать, да не могу.

Сперва никаких изменений не было, но требовалось некоторое время, чтобы пилюля подействовала. Ян тихонько перебросил полагавшуюся ему долю в карман формы, а рукой мазнул по носу. Пальцы остались липкими и слегка пахли анисом с примесью еще чего-то незнакомого.

Виртанен сглотнул, а взгляд его стал блуждать.

— Мартин действительно имеет свой, так сказать, интерес в моей сфере влияния, — тоном балаганного злодея сообщил Яска. — Соответственно, ваша, мистер Дворжак, сфера влияния остается за бортом.

— Да это я и так знаю, — отмахнулся Ян. — Почему бы тебе прямо не выражаться?

— Врачебная этика, — Виртанен зевнул.

Спать время было совсем неподходящее, полуденный перерыв. То, что вокруг никто не орал и не сражался, объяснялось одной простой причиной. Для вроде бы секретного разговора они с Яской встретились на втором этаже, от коего только у медиков и Стивенсона имелись ключи. Если бы старший в смене их застукал, было бы забавно — двое старшекурсников, констебль и заместитель доктора с подозрительным видом и кислыми лицами готовят заговор.

— Ты ее уже нарушаешь, — напомнил Ян. — Нельзя таскать медикаменты, особенно такие нужные.

— Никому такие не нужны.

— Мартину нужны.

— Ладно, Ян, давай по делу, — как-то внезапно сдался Яска. — Чего ты хочешь конкретно?

Дворжак взглянул на собеседника. Лучше было смотреть на стену. Яска был до кончиков волос отвратителен. Он смахивал на грубую, неряшливо сделанную копию Сорьонена, к которому Ян тоже не питал особой симпатии. Но если доктора раньше получалось терпеть, с Яской приходилось туго.

— Свое защитить, — сказал он коротко.

— Ну, вот она и общность интересов, — Виртанен снова зевнул, но вроде бы, не собирался упасть и уснуть, не закончив разговора. — Я тоже хочу, хотя, — тут он похабнейшим образом подмигнул, — Мои успехи ничто по сравнению с твоими.

Ян представил себе, как могли выглядеть Яскины успехи, будь они чуть значительнее, и мысленно содрогнулся. Думать о таком было противно, тем более, что совсем не походило это на то, что было у них с Мартином.

— Итак, — нетерпеливо проговорил Ян.

— Держать его подальше от медкабинета нельзя. Но если ты будешь держать его подальше от доктора, я в свою очередь, буду держать доктора подальше от него.

Дворжак кивнул. Того и добивались, стоило ли тратить полчаса на подобные беседы. Впрочем, заключение сделки всегда требовало определенных формальностей, это Ян уяснил еще в детстве, когда во время долгих отцовских переговоров, приходилось искать, чем себя развлечь.

— Как насчет дополнительного условия? — спросил он без особой надежды.

— Нет, Ян, — и точно, в тех понятиях, которым учил обожаемый доктор, Яска был тверже гранита. — Я не могу тебе сказать.

На том встреча и закончилась. Прошла уже неделя, и Ян с удовольствием отмечал, что Яска держит слово. Мартин приходил в медкабинет лишь однажды, и то, наедине с Сорьоненом не оставался. В свою очередь, Ян чуть ли не поселился у Мартина.

Но кое-чего он не мог не замечать. Обмороки у Мартина становились все чаще, вдобавок ко всему, хотя тот тратил вдвое больше сил, чем раньше, ужин всегда оставался нетронутым. И завтрак тоже.

16

Если смотреть на остров со стороны материка, он немного напоминает двухмачтовый корабль. Первая мачта — высокий, похожий на слоновью ногу маяк, в котором поддерживал огонь пожилой смотритель с материка. Наверное, он работал не один, и говорили, у него была собака, но достоверно никто ничего сказать не мог. Огонь на маяке загорался каждую ночь, а когда было пасмурно и темно, не гаснул и днем.

Вторая мачта — южное крыло учебного корпуса, возвышавшееся над остальным зданием на три этажа. Комнаты в башне были с узкими окнами и сводчатыми потолками и годились разве что для хранения учебных пособий. Человек с трудом мог стоять в полный рост, и уж во всяком случае, обязательно собирал на волосы полотнища прилипчивой паутины.

В студенческом общежитии, на которое эта башня, словно стрелка солнечных часов, указывала с полудня до четырех, раньше существовала традиция — первокурсники должны были пробраться на четвертый или пятый этаж, открыть окно и что-нибудь выбросить сверху на брусчатку двора. Насколько помнил Мартин, сам он, кашляя и отмахиваясь от паутины, задание выполнил успешно, и вышвырнул старый, давно неточный глобус. Правда, приземлилось учебное пособие не слишком удачно, под ноги к тогдашнему старшему в смене, человеку в жизни которого не находилось места юмору, потому что все оно было занято правилами.

Вспомнив, как смотрели друг на друга старший в смене и расколотый, словно арбуз, глобус, Мартин усмехнулся, чем привел в недоумение тех студентов, что слушали его лекцию, а не дремали. Он вспомнил, где находится, и осознал, что уже не в первый раз обнаруживает себя вовсе не там, где планировал оказаться.

Как в итоге закончились занятия и заканчивались ли они, вспоминалось с трудом. Вернее, воспоминания были, но словно бы в отдельной, запертой комнате, и добраться до них не получалось, потому что ключа не было.

Теперь же вокруг была пахнущая сыростью и сквозняком темнота. Было душновато, но скорее всего оттого, что дышать получалось только через раз. На лбу лежало что-то мокрое, свежее, в глаза попала вода, стоило раскрыть их пошире.

Где? Может быть, и в собственной комнате. Запах везде одинаков, различается лишь интенсивность. Мартин приподнялся и сдвинул с головы компресс. Вода попала за шиворот, несколько капель соскользнули вниз по спине, заставив вздрогнуть.

Оказывается, было не темно. Горела свеча, и в ее колеблющемся свете проявлялись то неоштукатуренные стены комнаты, то узкое, с треснувшим стеклом окно, занавешенное сбоку неким подобием портьеры. Вот только она была белой и, несомненно, начинала свою службу в качестве простыни.

А еще в комнате был стол, на котором и стоял подсвечник. Книги, очень много книг и бумаг были сдвинуты так, чтобы свеча, вздумай она опрокинуться, не наделала пожара.

— Это что, башня? — спросил Мартин, не особенно надеясь на ответ.

Кроме тошноты и озноба, он чувствовал только недоумение. Прийти в себя в старой башне, словно пленная принцесса, было странно. Но какой бы дракон его не похитил, он оказался заботливым — если бы не прохладный компресс и мягкая постель, приходилось бы значительно хуже. Для полного счастья не хватало только бренди и лекарств.

— Четвертый этаж, — уточнили за его спиной.

Мартин выдохнул. Он ожидал чуть насмешливого, с так любимой девушками хрипотцой голоса Яна, но вместо этого услышал мягкий, почти бесцветный, с забавным выговором.

— Никогда бы не подумал, что ты тут живешь, — вздохнул он.

Сорьонен, наконец, появился в поле зрения. Как Мартин всегда и думал, даже «дома» Кари носил лабораторный халат.

— Неплохое место для ученого, — сказал доктор. — Спокойно, никаких соседей и главное, даже если рухнет вся академия, башня останется стоять.

Тот кто не знал доктора Сорьонена, подумал бы, что тот шутит. Мартин к таковым не относился, поэтому сразу же выловил главное — башня являлась слегка подновленными руинами того самого замка, на остатках которого возводили академию. Простояв девять веков, она и не думала разваливаться, чего нельзя было сказать об изящном, вычурно отделанном, но уже безнадежном здании учебного корпуса.

А потом Мартин понял, что думает глупости.

— Франс.

У Мартина похолодело в груди. Духота отступила, как бывает, когда просыпаешься от кошмара. Или когда понимаешь, что это был вовсе не кошмар.

— Сколько я здесь?

— Ты не мешаешь. Я редко тут ночую.

— Сколько?

— Четыре дня.

Точно, это был не кошмар. Мартин помнил, как думал про выброшенный из окна глобус. Утром болело в груди, опять закончились пилюли. Он собирался зайти за ними после лекций. И на лекциях он был. А потом…

— Четыре дня, — повторил Мартин. — Неплохо.

— Я бы не сказал.

Кари, наконец-то, перестал матерью-коршуном кружить по комнате и ссутулился на уголке кровати. Мартин заметил, что у доктора мелко-мелко подрагивают руки. И правая, бессильно свисающая с колен, и левая, которой он машинально поправлял сползший компресс. Доктор был странным.

— Тиф, Франс.

Пальцы у Кари были такими горячими, что Мартин задался вопросом, не болен ли сам доктор.

— У меня? — уточнил Мартин. Это, по крайней мере, объяснило бы такое скверное даже по его меркам самочувствие. Но Сорьонен замотал головой.

— Нет, у тебя не тиф, — сказал он. — А вот насчет лекций пока можешь не беспокоиться. Занятий нет, всех изолировали по комнатам.

— Не чувствую облегчения.

— Откуда бы ему взяться. Знаешь, что случилось?

— Я даже не знаю, как попал в твое секретное убежище, а ты такие сложные вещи спрашиваешь.

Сорьонен внимательно на него взглянул, и Мартин понял, что показалось ему странным в докторе. Не было очков, которые обязательно должны присутствовать. Художественный образ Кари Сорьонена включал такие неотъемлемые черты, как белый, коротковатый лабораторный халат, встрепанные светлые волосы и круглые, толстые очки. Теперь выяснилось, что за очками прятались бледно-голубые глаза, какие бывают у выхолощенных ледяными ветрами северян.

— Конюшни? — предположил Мартин.

— Нет, — бесцветные ресницы дрогнули. — Скорее всего, завезли с материка родители.

Вспомнилось, как забирали Франтишека.

— Тут нет твоей вины, — сказал Мартин.

— Да какая разница. Я не судья, Франс, чтобы решать, кто виноват, а кто нет. Это пусть бог на небесах разбирается, ему виднее. Мое дело — людей лечить, я клятву давал.

Сорьонен подскочил. Нордическое спокойствие — это все-таки было не про него. Доктор выудил откуда-то очки, пристроил их на нос. Казалось, что Кари держит на месте только что-то очень тяжелое, иначе бы уже сорвался и убежал.

— Франс, ты ведь уже болел тифом?

Доктор кивнул самому себе.

— Значит, больше болеть не будешь. После выздоровления вырабатывается пожизненный иммунитет.

Тот же самый вопрос Мартин задать не успел.

— Ладно. Оставайся тут, отдыхай. Еда и чай на полке за твоей спиной. Кофе пока не пей. Лекарства на столе, тут только твои, не перепутаешь. Удобства за ширмой, представляешь, работают! И еще, Франс, — это было сказано уже от двери. — Я тебя закрою.

Мартин не стал протестовать. Ему опять хотелось спать, но сначала нужно было добраться до лекарств. Он выполз из кровати и поежился. Духота оказалась лишь иллюзией, и сквозняк вцепился в босые ноги, стоило выпростать их из-под одеяла. Устойчивость страдала, но до стола идти было недалеко. Низкие потолки вызывали головокружение, так и тянуло стряхнуть с лица несуществующую паутину. Теперь, по крайней мере, стало понятно, отчего Сорьонен все время сутулится.

У стола Мартин передохнул. Пузырек со знакомыми, пахнущими анисом пилюлями стоял возле небольшой башенки из толстых, бурого цвета справочников. Вода обнаружилась на той самой полке, которую с кровати видно не было.

Лекарство подействовало не сразу. Мартин лежал, обмотавшись одеялом, смотрел в каменный свод потолка. Мыслей не было.

Картинка постепенно теряла резкость — свеча догорала. Когда стало совсем темно, Мартин почувствовал — лекарство заработало. Боль в груди утихла, свернувшись клубочком. Сознание прочистилось, и стало казаться — скоро закончится дождь, закончится эпидемия, и все станет хорошо. Доктор Сорьонен, в тот момент обнаруживший первые симптомы острой формы тифа у Йонне, вряд ли бы с ним согласился.

17

Сырость — это все-таки еще не самый скверный запах. Просто разновидность прохлады, помешанной с застоявшейся свежестью, душком мокрой штукатурки и легким, кисловатым оттенком плесени. Гораздо хуже был запах болезни, тяжелый, как в покинутом посредине представления анатомическом театре. Зловоние вытеснило прежний, уже привычный плесневелый дух, расползлось по стенам, облепило окна, разве что в облака не собиралось под облезлыми потолками. В коридорах дышать получалось почти у всех, но в комнатах, где оставшихся студентов расселили по одному, глаза слезились даже у Яски.

Заметив, что перед тем, как войти в очередную источающую весьма характерный запах комнату, Яска задерживает дыхание, доктор Сорьонен только улыбался, не весело, не насмешливо, но понимающе. Сам он оставался бесстрастным до тех пор, пока чуткие пальцы не определяли безошибочно тяжкий жар, первый вестник брюшного тифа. Иногда попадались и те, кто до последнего скрывал болезнь, не являясь на медосмотры. Большинство таких Кари день за днем вылавливал сам, оттого и времени у него не оставалось ни секунды, но тем везунчикам, что все-таки исхитрялись скрыться, теперь было куда хуже. Бред, галлюцинации, жуткие боли — такой была награда за изворотливость.

Третий этаж студенческих казарм выглядел не хуже и не лучше второго, и все-таки немного оптимистичнее четвертого. Ближе к крыше, то есть к сквознякам и грохоту штормов, жили те, кто помладше. На третьем оказались в основном старшекурсники, крепкие, выносливые и по большей части переболевшие тифом в легкой форме еще до поступления в академию. И все-таки, зловоние безошибочно указывало — не все.

— Яска, тебе четные комнаты, — распорядился доктор.

Виртанен кивнул, зная, что наставник не выдержит — закончит со своими пациентами и прибежит проверять.

— Заходи.

Яска обмер.

— Привет, Ян, — выговорил он, смутно чувствуя, что сейчас будет ему не очень хорошо.

У него преимущество в возрасте, но оно далеко еще не значит преимущества в весе и физической силе.

Ян Дворжак сидел с ногами на постели, в позе ленивой, и в то же время эта лень явно была обманчивой. В комнате не было зловония тифа, но зато ощущалось кое-что другое. Возле кровати наглым оскорблением всем правилам академии валялись несколько пустых бутылок — на материке в такие разливали дешевое пойло, то ли самогон, то ли некое подобие крепленого вина. Еще одна бутылка, кое-как заткнутая истерзанной пробкой, лежала рядом с Яном на мятом покрывале.

— Дезинфекцией занимаешься, — заключил Яска. — Еще есть?

Ян посмотрел на него без всякого удивления и ничего не сказал. Яска вдруг понял, что пьяным Дворжак не был.

— Медосмотр, в общем, — пробормотал Виртанен. — Предъявите тушку, мистер Дворжак.

— Яска, лучше уйди.

— Пока не осмотрю, не уйду.

— Да прекрати, я вполне здоров. Иди своей дорогой.

Яска сглотнул. Предложение было заманчивое. Он приподнял тетрадь, в которой отмечал результаты обходов. Представил себе, как возьмет карандаш и напишет, что тифа в комнате 32 не обнаружено. Определенно, неплохая идея, вот только воняет похуже, чем все больные вместе взятые.

— Послушай, — Виртанен сделал шаг вперед. Еще один. Опустил тетрадь. — Давай личные дела работе мешать не будут.

Ян повернулся к нему. Вполне мог ударить, достаточно крепко, чтобы Яске потом пришлось бы извлекать себя из стены.

— Валяй, — согласился он.

— Так, были у тебя в последнее время слабость, недомогание…

— Нет.

— Ладно… Жар?

— Сам видишь.

Жар Яска видел, от Яна запросто можно было поджигать свечи или растапливать камин, но это был, скорее всего, жар несколько иного свойства.

— Комендантский час круглосуточно, — напомнил он зачем-то.

— Ну и что, — Ян хрустко потянулся. — Можно подумать, это как-то мешает.

— Так надо. Болезнь везде.

Чувствовать себя всемогущим доктором хотелось, да не получалось. Думал Яска о том, что нарушил уже их уговор, и что Ян об этом прекрасно знает. И рассказывай — не рассказывай ему про обстоятельства, против которых Яска был бессилен, эффект будет один и тот же.

— А давай, Яска, ты мне один секрет раскроешь, — предложил Ян. — Только не надо мне тут про врачебную этику…

Яска понял — скажет он хоть слово об указанном предмете — вылетит в окно и, возможно, достигнет самого материка. Он кивнул.

— Где, по-твоему, мистер Мартин?

— Не знаю.

— То есть как это «не знаю»?

— Ну, не знаю и все. Я его уже четыре дня не видел.

Бывают ситуации, когда честность — лучшая политика. По крайней мере, в отношении собственной совести. Проигравшим себя Яска не чувствовал, во всяком случае, старался. А так совесть, зубастое, с аппетитом среднестатистического дракона существо, перестала его жевать хотя бы за это.

— Ну, думаю, он жив, — добавил Яска поскорее. — Так и быть, раскрою тебе немного врачебную тайну — он тифом переболел, так что второй раз не заболеет. А вот к тебе, Ян, это не относится, так что постарайся сейчас не рыскать по академии. Подождет.

— Все сказал?

— Да, — дверь за спиной Яски жгла, как полуденное солнце. А Ян сохранял неподвижность и, похоже, утратил к гостю всякий интерес. Вместо этого занялся бутылкой, ухватил зубами наполовину вогнанную в горлышко пробку и принялся его вытаскивать. Пока он это проделывал, у Виртанена появилось нехорошее предчувствие, уже не связанное с его собственной судьбой.

— Кстати, Ян, — сказал он. Дверь упиралась в спину, правая рука лежала на ручке, готовая в любой момент толкнуть и освободить проход для бегства. — Постарайся не впутывать в это дело доктора.

Смешок был сдавленный, видимо, огрызки пробки Ян собирался использовать в качестве закуски. Яска удостоверился — его поняли. Вывалился в коридор, оттолкнулся от стены — колени подрагивали, как на первом вскрытии. Правда, тогда еще тошнило, и ночью боязно было, что из-под кровати вылезет что-нибудь из изученного накануне, но в целом — потрясающе схожие оказались ощущения.

А еще была слабость. Яска напомнил себе, что нужно вымыть на два раза руки с мылом, как доктор и учит, а еще, что вечером, если вдруг найдется минутка — обязательно тому показаться, уже в качестве пациента.

18

Мартину быстро стало скучно. Время в башне текло, а может быть, и капало потрясающе медленно. Он, в основном, спал, и слышал иногда, как в комнату заходили, плескали водой за ширмой, шуршали бумагами, а потом ощущал быстрые, безличные прикосновения ко лбу, к шее — Сорьонен проверял, нет ли жара.

А когда Мартин не спал, он пытался читать. Вот только библиотека, раскиданная по комнате доктора, была довольно специфичной. Медицинские пособия, в том числе и на русском языке, что Мартина невероятно позабавило. А некоторые найденные в завале книги были скорее музейными экспонатами, нежели учебными пособиями. Мартин поймал себя на мысли, что, изучая Галена, уже машинально представлял себе, как будет рассказывать о нем на лекции. И как будет пересказывать Яну тоже.

Отсутствие Дворжака вроде бы сказывалось благотворно, но вносило в эту размеренную жизнь не то пленника, не то растения определенный дискомфорт. Не было Яна — не было и алкоголя. Просить у Сорьонена Мартин никогда бы не стал, да и доктор появлялся в своем жилище слишком редко. За три дня заточения всего лишь раза два, и то, когда Мартин спал. Без привычного бренди или коньяка было страшно, и как-то неправильно.

К тому же, хотелось поговорить. Хоть с кем-нибудь, но лучше всего подходил, конечно, сам новоявленный дракон. Случай представился как раз в тот момент, когда Мартин меньше всего подобного ожидал. Он только-только устроился в кровати, накрывшись одеялом с головой — так было значительно теплее. Дверь громыхнула, и торопливые шаги прочертили дорожку от нее к столу. Отодвинулся стул, скрипнул от веса опустившегося на него тела.

— Знаешь, что мне не нравится? — поинтересовался доктор и еще раз скрипнул стулом.

— Что?

Из-под одеяла высунулась растрепанная темноволосая голова, отряхнулась и уставилась на Сорьонена грустными, запавшими глазами.

— Ты не ешь, Франс, и даже этого не замечаешь.

Мартин почти открыл рот, чтобы возразить, но спохватился — а возражать-то было нечего. Сорьонен понимающе скривился и кивком головы указал в сторону полки, на которой была кое-какая снедь.

— Три дня назад я оставил тут для тебя сухари, сахар и вареную тыкву. Так оно все и лежит. Гипотезы у меня две. Первая — ты не ешь это, потому что ночью приходят духи и кормят тебя домашней едой. Вторая, на мой взгляд более правдоподобная — ты вообще ничего не ешь, и даже не собираешься.

Мартин опустил взгляд. Объяснений не находилось. Объективно, чувство голода давно его не беспокоило, а единственными потребностями оставались лекарства и алкоголь.

— Наверное, забываю, — сказал он в конце концов. — Кстати, Кари, а долго ты меня будешь тут держать?

Доктор усмехнулся.

— Считай, ты в лазарете. Отдыхай, расслабляйся. Если хочешь, я принесу тебе какие-нибудь книги.

Мартин почувствовал, что где-то уже видел подобное. Вроде бы совсем другое поведение, и люди разные… И все же чем-то Кари Сорьонен походил на Яна, такого, каким он стал в последнее время. Обнаружить такое сходство было забавно, если конечно, считаешь себя достаточно скверным человеком, чтобы смеяться над чувствами других.

С другой стороны, какой смысл давать себе такую оценку, если давным-давно смирился с другой, значительно более точной. Слабый человек, не по собственному выбору, но по жестокому решению самой природы. И все-таки, Мартин всегда верил, что даже самое жалкое создание вселенной может жить само, не полагаясь на помощь сильных. Только для этого нужно не пытаться следовать правилам сильных и никогда не забывать об осторожности.

— А можно меня перевести на домашний стационар? — спросил Мартин. — Не понимаю, чем заслужил отдельную палату, да еще такую роскошную.

С таким же успехом можно было пытаться уронить руками маяк или вплавь добираться до другого континента.

— Помнишь, о чем я тебя предупреждал?

— Что если меня еще раз принесут… — начал Мартин, и тут же задался вопросом, который терзал его все время заточения. — Кстати, а кто меня принес?

Вариантов было несколько. Например, мог в очередной раз подобрать Ян, или может быть, студенты обнаружили посреди коридора безвольную тушку преподавателя и милосердно сдали доктору.

— Я тебя нашел, — ответствовал Кари. — Ты плавал, как дохлая рыба, в огромной грязной луже.

Слов у Мартина не нашлось. Зато Сорьонен, занятый теперь приготовлением чая, продолжал свой рассказ с нежным, истинно докторским цинизмом.

— Я вынужден был заняться любимой забавой моего народа, — объявил он.

— Рыбалкой? — предположил Мартин.

— Рыбалкой, потому что успел, — подтвердил доктор. — А еще час, и пришлось бы заняться эксгумацией твоего трупа.

Иногда Сорьонен говорил очень убедительно. Картина самого себя, утонувшего в луже, так и застыла у Мартина перед глазами. Он знал, чем ее можно смыть, но чудодейственное средство, если где и было, так только у него в комнате под одеждой в ящике.

— Йонне умер, — вдруг, безо всякой паузы сообщил Кари. — Вчера.

— А. Так быстро?

— По-разному бывает.

Сорьонен снял очки и слишком громко положил их на затертое дерево стола. Мартин осознал, что валяется в одном исподнем, и по-прежнему, по-ребячьи тянет на голову одеяло, пытаясь прикрыться.

— Яска слег, — добавил доктор голосом еще более бледным и измученным, чем его лицо. — Не знаю, выкарабкается ли.

— Обязательно, — заверил Мартин, и тут же понял: сказал невероятную глупость. Откуда он мог знать? Максимум, что было ему подвластно — это видеть некоторые причины человеческих поступков, вычленять из них опасные для себя и по возможности уворачиваться. Или не уворачиваться, а смиряться, как случилось в свое время с Яном. Так или иначе, на эти утешения права у него не было.

Сорьонен не ответил, но опустил голову на руки. Мартин сделал ужасное открытие— ему доверяют, раз показывают слабость вот так, без опаски, что она будет немедленно использована во вред. Странная, оказывается, штука — невзаимная дружба. Только бы не жалость это была… Его нельзя жалеть. А можно ли жалеть ему?

Как-то раньше не приходилось. Мартин решил попробовать, хотя бы из благодарности за спасенную в очередной раз жизнь.

Пол в башне был дивно холодным. Он обжигал босые ноги не хуже снега, и озноб мгновенно ударил прямо в кости. Одеяло, теперь ставшее плащом, норовило сползти. Сорьонен засек спешившего на помощь больного уже когда тот вцепился в его халат и потащил в сторону еще теплой постели. Доктор сделал даже пару шагов в заданном направлении, прежде чем осознал происходящее.

— Франс, — укоризненно проговорил он.

Суровый воспитатель получился не очень. Максимум, что сделал уверенный в собственной правоте Мартин — задумался о возрасте. Сорьонену исполнилось тридцать четыре. Ему самому — двадцать девять. И что?

— Ты на себя в зеркало смотрел? — порой риторические вопросы оказывались убедительными.

Доктор криво улыбнулся, и пока он пытался изобрести достойный ответ, Мартин заставил его сделать еще один шаг. Правда, на этом успех исчерпался — скрутил сильный приступ кашля, и дальше тащить за собой куда более крупного противника Мартин уже не смог. Впрочем, теперь они поменялись местами — это уже Кари с терпением сестры милосердия вел его к недавно покинутому лежбищу, усаживал, поплотнее кутал в одеяло. Прокашлявшись, Мартин понял, что не так, но иначе своего добился. Оставалось снова встать, одеться и убедить доктора хоть пару часов посвятить сну в наиболее подходящем для этого месте, а не на столе медкабинета.

Вместо этого Мартин остался сидеть, завороженный моментом.

Сорьонен, вроде бы, не собирался вскакивать и мчаться снова на борьбу с эпидемией. Это уже был какой-то успех.

— Ты знаешь русский? — зачем-то спросил Мартин, отвлекая то ли себя, ни к месту разволновавшегося, то ли доктора, чтобы тот снова не впал в фазу активной беготни.

— Вообще-то, я учился в Санкт-Петербурге, — отозвался Кари. — Там самая лучшая медицинская академия…

Голос его стал тише, похоже, что, едва оказавшись в пригодном для сна месте, тело неутомимого Сорьонена затребовало своего.

— Надо же, — Мартин улыбнулся.

Второй вопрос задавать не потребовалось, потому что доктор уже спал. А Мартин сидел рядом, глупым свертком в одеяле, и думал о том, как ощущалось бы остаться сейчас в этой постели тоже.

Он встал, ежась от холода, быстро оделся и вышел из комнаты. Прекрасная принцесса, сбежав от злого дракона, обязательно закрыла бы того в собственной башне, но Мартину такая идея в голову даже не приходила. Тот, кто сейчас, забавно запрокинув голову, лежал на кровати, не был драконом. Да и, кажется, не всегда был «ответственным за здоровье каждого на этом острове».

Мартин думал, найдется ли у него достаточная плата за такое.

19

В учебном корпусе ему сделалось дурно от зловония и от внезапно накатившей слабости. Мартин даже не сомневался — силы свои он переоценил, и сразу устраивать такой забег было глупо. Но что поделаешь, если это — единственный способ временно удрать из-под принудительной врачебной опеки, то так он и должен поступить. К тому же, если получится, он успеет вернуться до того, как проснется доктор.

Того, что Сорьонен ведет себя неправильно для врача, Мартин не мог не замечать, но решил, что об этом подумает позже, когда снова будет изнывать от скуки в башне. Теперь же следовало решить первостепенную проблему. Добраться до комнаты, забрать виски, пронести контрабандой в место своего заточения, спрятать там…

— Мистер Мартин!

От неожиданности, он едва не упал. К счастью, на пути рефлекторно схватившей воздух руки оказался узкий подоконник коридорного окна. Мартин закрепился и медленно повернул голову на голос.

Тот самый. Мелкий, щуплый, чем-то похожий на него самого. Немного напрячь память — вспомнится: зовут Кристиан, а приехал, кажется, из Швейцарии.

— Привет, — поздоровался Мартин.

— Комендантский час, — сказал Кристиан. — Зачем вы ходите по корпусу?

— Ну, мне эта болезнь уже не страшна.

— Вот и мне тоже.

Мартин догадывался, на что Кристиан так обижен. Возможно, он знал, что его друг уже умер. Интересно, Сорьонен сообщает такие вещи сам или… Нет, сам, разумеется, сам.

— Но это не повод нарушать комендантский час, — контратаковал Мартин.

— Мне просто кое-что понадобилось, — тихо, но внятно проговорил Кристиан.

— Ладно, только вот что… Я не скажу, что видел тебя, а ты не сдавай меня доктору, идет?

Кристиан кивнул. Мартина бы очень устроило, если бы первокурсник хоть как-то показал свою благодарность. В конце концов, они оба нарушили правила, и преподаватель должен об этом сообщить, но он не станет. И Кристиан не будет за это благодарить, внезапно осознал Мартин. Потому что и сам он никогда бы не поблагодарил за непрошенную доброту.

Глупо, но ожидаемо захотелось еще немного поговорить с этим студентом. Проверить, до какой степени похож тот на него самого, а еще разобраться, почему сам таким сделался. Мартин этот порыв благополучно подавил, и мальчишка, не таясь, но и не громыхая большеватыми форменными сапогами, скрылся на лестницах.

Идти уже можно было, и Мартин отпустил подоконник. Брезгливо стряхнул с пальцев налипшую краску, даже не краску, а мелкие ее частицы, размоченные водой. В аудитории рядом завопил, словно встретившись с ужаснейшим из ужасов, охрипший, сорванный голос. Против воли Мартин повел носом, и зловоние, исходящее из этой аудитории, ударило, точно английский боксер на ринге.

Что такое брюшной тиф, Мартин знал не понаслышке.

Голос был незнакомый, но почему-то тянуло приоткрыть дверь и заглянуть. Делать этого Мартин не стал, и решил поскорее миновать коридор. Кто знает, сколько у него времени прежде, чем придется изобретать объяснения.

Наверное, неприятно будет смотреть в глаза Сорьонену.

Мартин пошел быстрее. За его спиной захлебывался криками больной студент. Лестница с четвертого этажа на пятый, мансардный, выглядела так, словно на нее выливали помои. Возможно, так и было, но очень уж характерный вид имели облепившие ступени разводы. В живот, доселе незамеченная, врезалась толстая веревка. Ее натянули, чтобы лестницей никто не пользовался.

На пол спланировала бумага, на которой красными чернилами написали «Не ходить!». Предупреждение было ценное, но невыполнимое. Мартин приподнял веревку и с величайшей осторожностью просочился под нее. Ступени с размякшими кусками штукатурки были скользкими, а перила, и до потопа служившие весьма сомнительной опорой, теперь зашатались, стоило Мартину к ним прикоснуться. О том, что творилось у него в комнате, Мартин даже думать не стал. Теперь уже проще было дойти и посмотреть.

Тяжелые балки, удерживавшие крышу на положенном месте, сочились водой. Стены сбросили кожу, обнажив рыжевато-красное нутро с прожилками раствора. Коридор походил на разлагающийся труп, а Мартин, стараясь никуда не свалиться, думал о том, что перечитал медицинских трактатов.

Дверь в его комнату была приоткрыта и тихонько подрагивала от сквозняка. Пара сантиметров вперед — столько же назад. По полу тянуло холодом. Мартин поежился, штаны поддернул — одеваясь, как-то не приметил, что они немного не по размеру. Это в последнее время стало нормальным — он худел, но не настолько же! Хотя, если Кари нашел его в грязной луже, значит одежда…

— Бог ты мой!

Наводнение не могло причинить таких разрушений. В комнате было перевернуто решительно все, а в окне зияла причина сквозняка — огромная пробоина, отдаленно напоминающая формой бутылку. Запах спиртного, смешавшись с сыростью, разбудил тошноту. Мартин ухватился за дверь и повис на ней, уже не зная, стоит ли соваться в свое жилище теперь.

Ящик с одеждой лежал на боку, содержимое вывалилось.

Как кишки…

Кровать выглядела и того хуже. Вешалка скособочилась, цепляясь за стену единственным уцелевшим гвоздем. Книги. О книгах можно было забыть.

Мартин выпустил дверь и сделал три осторожных шага. Первым перешагнул через изрядно помятое ведро. Вторым обогнул обломки стула. Третьим едва не угодил в солидных размеров кучу многих нужных в прошлом вещей.

— Проклятье, Ян!

Бессильная ярость — то немногое, что он всегда может себе позволить. Уже нет нужды искать заветную бутылку, ставшую едва ли не главной причиной путешествия. Этикетка от нее обнаружилась, прилепленная к стене, а еще раз взглянув в пробитое окно, Мартин с легкостью сопоставил форму бутылки и отверстие, ею проделанное.

А вот задыхаться от гнева, если и так задыхаешься — уже непозволительная роскошь. Мартин вынужден был то ли сесть, то ли рухнуть на скелет кровати, чтобы откашляться. В окно летел дождь, крупные капли падали на стол, усеянный обрывками бумаг — чьи-то так и не проверенные сочинения. Наверное, некоторых авторов уже нет в живых.

— Привет, Мартини.

Слабые не должны забывать об осторожности. Мартин понял, что забыл. Потом понял — исправлять уже поздно. Значительно проще мироздания: Ян знал о пагубной страсти своего наставника, а, буйствуя тут, обнаружил и заначку. Оставалось только дождаться, когда Мартин за ней вернется. Зверя очень легко просчитать, а вот одолеть теперь не получился.

— Дай угадаю, — с трудом выговорил Мартин. Язык слушался плохо, дыхания все еще не хватало. — Сюда ворвался ураган.

— Наверное.

В комнате было холодно. Внутри у Мартина сделалось еще холоднее. Он уже успел привыкнуть к несколько другому Яну. Теперь же голос у того был совсем пустой, сильно охрипший, будто бы это он кричал в той аудитории. Ни капельки разума не было в этих интонациях.

Мартин бросил бессильный взгляд сначала на разбитое окно — неплохая перспектива, пять этажей и размытая, но все-таки брусчатка внизу. От двери отделяет главная опасность вечера — Ян Дворжак, накачанный то ли алкоголем, то ли бешенством. Кошачья грация, помноженная на неловкость безумия, дикие глаза и торчащие во все стороны волосы цвета адского огня. Мартин подумал, что если его сейчас убьют, в этом не будет ничего удивительного.

И чего не сиделось в башне?

А Сорьонен, наверное, спал спокойно и заслуженно. Мартин вспомнил свою идею — остаться в той же постели, и она показалась ему теперь уже далеко не плохой. Потому что его тоже ждала постель, вот эта. Разоренная, как после революции, холодная и залитая старым вином.

Ян неподвижно стоял, загораживая выход. Мартин тоже не двигался, выбирая между паникой и покорностью. Второе было привычнее, зато к первому имелось куда больше оснований.

— Ты что, за меня беспокоился?

Ян не ответил. Мартину это очень не понравилось. Дворжак, словно ему требовалась эта минута, чтобы придумать ответ, среагировал. Легко переместился прямо к кровати, навис уже над ним, но так и не произнес ни слова.

— Я никуда не денусь.

Снова молчание.

Мартин понял — не действует. Тот мыслитель, который сказал, что против зверя нужно действовать разумом, наверное, просто никогда не натыкался посреди джунглей на разъяренного тигра. Тигра. Когда видишь тигра, вспомнилась строчка из какого-то современного авантюрного романа, нужно притвориться мертвым. Роман был образчиком дурного вкуса, но Мартин все-таки дочитал его тогда. Теперь, если представить, что Дворжак — спятивший тигр, можно опробовать метод. Убедительно умереть за жалкую минуту, которая, скорее всего, остается до рукоприкладства, не выйдет. Но вот создать видимость жуткого приступа…

Изображать если и пришлось, то совсем чуть-чуть. Надсадный, кровавый кашель с готовностью вырывался даже не из горла, а откуда-то из глубины груди. От боли потемнело в глазах, и Мартин вдруг испугался, что на самом деле умрет. Почти ждал прикосновений, уже не жестоких, но полных неловкой, виноватой заботы. А Ян не двигался с места. Просто стоял и смотрел, скрестив на груди руки.

Дышать было совсем нечем. Мартин кашлял уже не специально. Идея поиграть в смерть утратила всякую привлекательность, потому что, цепляясь за собственное сознание, он понял — Ян не станет ему помогать. Потому что Мартин для него теперь — предатель, заслуживающий какого угодно наказания.

Терять сознание было опасно. Оставаться в сознании не получалось. Обморок, такой же, как обычно, сжимал горло. Или это были его же руки?

Руки перехватили, едва не вырвав из суставов, отвели назад. Мартин не мог двигаться. Видел только туман, но чувствовал, как его губы едва ли не кусают, почти заставляя разжать рефлекторно защелкнутые зубы, а потом во рту появляется знакомый, успокаивающий вкус аниса с легким оттенком чего-то еще. Поцелуй с привкусом пилюль от кашля закончился раньше, чем приступ, но Мартин чувствовал — миновали обе опасности. Потому что невидимые руки болезни больше не сжимали его горло, зато теплые, жесткие руки лежали на плечах, подгребая в звериные и в то же время материнские объятия.

С мыслью о том, что он временно прощен, Мартин и потерял сознание.

20

Успокоиться и потерпеть — это тоже способ контролировать ситуацию. Мартин всегда именно так и думал, даже когда в этой самой аудитории Ян в первый раз несильно ударил его и, прижав своим весом, распластал на столе. Тогда он опрокинул чернильницу, пятна потом обнаруживались в самых необычных местах. Некоторые еще и не отмывались, потому что на самом делебыли синяками.

Аудитория именно та. На втором этаже, третья от лестниц. Большая, даже слишком, в такой могли уместиться студенты со всей академии и еще осталось бы место для их родителей. Студентов не было, свет не горел, и Мартин мог рассмотреть от силы три-четыре яруса пустых, неряшливо составленных парт.

Была глубокая ночь, над чуть присмиревшим морем, облепленная полупрозрачными облаками, плавала небольшая, сырная луна. Ее слабые отсветы рисовали квадраты со скругленными уголками на замусоренном полу аудитории.

Кричать было бесполезно.

Кричали по всему зданию, от боли, страха и отчаяния, то есть его крик не будет ничем отличаться. Тифозные часто орут, очень уж страшные приходят галлюцинации. Что поделаешь. Он сам же сегодня прошел мимо одного такого, не удосужившись заглянуть на шум. Так и теперь никто не заглянет к нему, да и кто сунется на второй этаж, закрытый и безнадежно изуродованный.

Мартин проснулся в этой аудитории десять минут назад, если верить оглушительно громко тикавшим часам над доской. Они были такими большими, что даже в полутьме видны стрелки — часовая на двух, минутная на двадцати пяти.

Восемь минут назад поднялся, семь минут назад окончательно убедился в том, что дверь заперта снаружи. Пять минут назад вернулся на трибуну, но сел не за свой стол, а под него, привалившись спиной к боковой стенке. Глупая, бесполезная попытка спрятаться.

Второй этаж, над ним — еще один, пустой. Даже в медкабинете никого нет, потому что Яска тоже где-то кричал боли, а Кари Сорьонен спал в своей башне.

Мартин стал смотреть в окно. Выпрыгивать из него не стоило — с этой стороны учебный корпус стоял почти у обрыва, конечно, огороженного каменным с коваными вставками забором. Забор покосился, но стоял. Самоубийца рисковал умереть не от удара об землю, а жуткой смертью посаженного на кол.

Ругать себя за неосмотрительность Мартин не стал. И за то, что не остался с доктором — тоже. Даже так, запертым в пустой аудитории, словно недоеденная пауком муха, прилипшая к паутине, было правильнее. Это он, по крайней мере, заслужил.

Мартин чувствовал себя неплохо. Неудивительно, ведь в самый разгар приступа он получил-таки таблетку. Только странно — с собой он лекарств не брал, рассчитывал вернуться до того, как понадобятся. Значит, нашлась пилюля у Яна. Мог быть он настолько предусмотрительным?

И что значило его поведение? Мартина мало интересовало, как на самом деле к нему относится Дворжак, но знать это было все-таки необходимо. Только так можно избежать хоть части опасности. А лучше избежать вообще всей, но для этого следует выбраться из заточения и вернуться в единственное безопасное место. Тем более что больше идти все равно некуда.

— Ой, мамочка, да как же это? — взвыл кто-то на четвертом, да так громко, что размякший портрет Аристотеля жалостливо пошатнулся, словно сочувствуя. А крики даже слишком слышно. От этого страшно, потому что собственный вопль будет куда тише, воздуха много вокруг, но в легкие он попадает так, словно забыл в них дорогу.

Мартин поднялся.

Зачем Ян оставил его здесь?

А зачем паук оставляет муху в паутине?

Чтобы вернуться и съесть.

Мысль эта, яркая и образная, стоила не только обдумывания, но и немедленного действия. Потому что разжалобил один раз — еще не значит, что заставил окончательно простить. Мартин оглядел аудиторию еще раз. Парты, раскисшие бумаги, покосившиеся портреты, прикрепленные к стенам канделябры… Ничего годного вместо осадного орудия. Разве что этот стул, вроде бы крепкий, но дверь вызывала все-таки больше уважения.

Тяжелый, мореный под красное дерево стул Мартин все-таки приволок к выходу, но сразу атаковать не стал. Успешно будет или нет, но громко — точно. Мартин прижал ухо к двери. Стало слышно шум моря, какой бывает, когда прислушиваешься к твердым предметам, крики и стоны, которые, очевидно, просачивались через лестницы, стали отчетливей. На секунду еще показалось, что кто-то быстро и уверенно шагает по коридору. Потом понял — это сердце, разумеется, в ушах. На всякий случай подождал еще немного. Часы методично дергались, не давая забыть о времени.

Мартин поднял стул, примерился. На несколько ударов его хватит, главное не раскашляться и не уронить на себя же.

— За свободу!

Получилось не просто громко. Оглушительно. Кажется, даже искры полетели от металлической ручки, что-то погнулось, что-то хрустнуло, Мартину ощутимо врезало по рукам. Еще разок!

Стул разломился, у Мартина осталось странное одноногое орудие с гардой из спинки. Он замахнулся снова.

21

О том, что входить в комнату больного не стоило, Ян подумал уже задним числом, когда увидел, что Яска скорчился в кровати, вроде бы и не орал, но выглядел прескверно. Волосы его совершенно промокли от пота, а глаза почему-то совсем выцвели, и радужки не разглядеть на покрасневших белках.

Вот оно как, странно и по-настоящему. Врач — излечи себя сам. Если получился. Судя по виду Яски — это вряд ли.

Правильнее всего было бы уйти поскорее. И руки помыть. Они зачесались почти ощутимо.

— У тебя тоже тиф что ли? — уточнил Ян.

— Сам видишь, — на удивление внятно проговорил Яска. — Так что лучше не подходи.

— А то что?

Ответа не последовало, но Ян невольно сделал шаг назад. Кто знает, не взбредет ли насквозь заразному Яске в голову кинуться на него.

— Ладно, не буду, если не хочешь, — сказал Дворжак. — Я по делу пришел.

И вообще-то хотел задать много вопросов. Найти докторского приспешника в таком виде в его планы не входило. Хорошо еще, Яска кое-как мог разговаривать, а не выл день и ночь напролет.

— Дай воды, раз пришел, — велели из кровати.

— Где?

Впрочем, он и так видел. Кувшин стоял на подоконнике, рядом с ним — стакан, несколько заляпанных непонятно чем тетрадей, книги по ботанике. Такое впечатление, что Яска невольно пытался воспроизвести в своем жилище обстановку родного медкабинета.

Ян налил воды, подошел к больному и поставил стакан на пол. Передавать из рук в руки брезговал. Хотя, окажись на этом месте Мартин…

— Яска, ты мне должен сказать, — начал Ян.

Виртанен жадно глотал питье, хотя не похоже, чтоб оно хоть как-то облегчало его страдания. Наконец, поставил стакан, растер стекавшую по подбородку воду по всему лицу, пытаясь охладиться. Покончив с этим, он выжидательно посмотрел на Яна.

Того мороз подрал по коже. Он уже видел этот взгляд, пустой, усталый и спокойный много раз. И нисколько не мешало обнаружить эту схожесть то, что глаза у Яски были воспаленные и будто бы рыбьи, а у Мартина — всегда темные, словно потухшие угли. Но с углями проще — подуй на них, кочергой повороши — и сверкнет искорка пламени, а там и до целого костра недалеко. Но Мартин был другим с самого начала. В его глазах не было жизни, не было огня, не было даже малейшего проявления хоть чего-нибудь. Ян согласился бы и на ненависть.

— Знаешь, — тихим голосом проговорил Яска. — Вот до чего хорошо было, пока ты не свихнулся на своем Мартине.

— Откуда ты знаешь? Мы же не разговаривали тогда, — Ян сначала сказал, а потом подумал, что мелет чушь.

Яска фыркнул, подтверждая, что упомянутое Яном положение дел его вполне устраивало.

— Наш уговор в силе, — добавил он, пока Ян подбирал то ли слова, то ли объяснения. — Но я сейчас мало что могу.

— Не везет, — посочувствовал Ян. — Ну, он хоть тебя лечит, радуйся.

— Зато у тебя вид, будто с похорон, — оскалился Виртанен.

Оказывается, это было заметно даже полуослепшему, полуоглохшему от жара и боли Яске. Ян нахмурился, пытаясь поскорее убрать с лица задумчивое выражение, появиться на людях с которым было равносильно прогулке без штанов на большой перемене.

— Да поздно, — Яска не иначе как пользовался дарованной болезнью неприкосновенностью. Ян подумал о дворовых шавках, тех, что выглядывают из подворотни и облаивают, но только если уверены, что объект их домогательств не слезет с лошади и не поддаст под мягкий, уязвимый живот сапогом. Когда была возможность, Ян предпочитал убеждать собак в обратном. С людьми тоже работало.

Он рванулся к подоконнику, подхватил кувшин и выплеснул Виртанену в лицо. Тот даже глаз закрыть не успел. Вода стекала по волосам и покрасневшим щекам, капала на и без того серую подушку. Яска, наконец, принялся шумно отфыркиваться.

— Уронил, извини, — покаялся Дворжак. — Так вот, я хотел спросить. Надеюсь, ответы у тебя есть, потому что в коридоре я видел отличное ведро с помоями.

Яска кивнул. Все правильно. Редкая шавка станет лаять после того, как перекувыркнулась несколько раз от удара начищенного сапога.

— Первое. Где в медкабинете лежат пилюли, которые вы даете Мистеру Мартину?

— В картотеке. Второй сверху, третий слева. Там есть еще бромовые, но ты с ними не перепутаешь — воняют до небес.

— Хороший ответ, засчитано. Переходим ко второму вопросу. Насколько опасны приступы?

Яска пожал плечами, хотя поза смазала весь эффект.

— Он может от этого умереть?

Виртанен выглядел так, словно никак не желал расстаться со значительной суммой денег, а Ян представал вроде бы как разбойником, убеждающим его это сделать.

— Может, — наконец, сдался Яска. — Еще как может.

— Но лекарство помогает?

— Помогает.

Ян всегда чувствовал, когда ему врали. А вот разоблачал обманщика далеко не всегда, потому что порой требовалось показать, что поддался на ложь. По всей видимости, Яска забыл сказать, что лекарство помогает временно. Ладно, это устраивало. Оставался еще один вопрос, но успеет ли он его задать, Дворжак сомневался. По коридору кто-то шел, быстро, громко и явно в их направлении. То есть человек свободно разгуливал во время всеобщего комендантского часа.

— Ты прислушиваешься к голосам в своей голове? — спросил Яска.

— А если и так, — время поджимало, или вопрос, или наказание. — Они говорят, что я должен выяснить у тебя еще кое-что. Что задумал твой драгоценный доктор?

— Не понимаю.

— Что ему надо от Мартина?

Лицо Яски отражало куда большую степень страданий, чем порождала болезнь.

— Так он мне и рассказал. Наверное, научный интерес, — Виртанен зло улыбнулся. — Вот тут я тебе, Ян, ничем не помогу.

Это и так видно было, что не поможет. Яска не лгал, и Ян прекрасно разглядел, как полыхнули жизнью глаза больного, когда речь зашла о докторе. С этим придется разбираться самому, и поскорее. Жаль, нет времени как-нибудь проучить докторского поклонника, но это всегда можно будет сделать позже.

Дворжак скомкано пожелал Яске мучительного выздоровления и вышел, спокойно, а не с видом только что ограбившего лавку жулика. В коридоре никого не оказалось, но соседняя дверь была приоткрыта. Ян осторожно заглянул, увидел кусочек комнаты и чью-то облаченную в белый халат спину.

Чью-то?

Очень захотелось ударить по стенке, да посильнее. И плевать, что потом будут кровоточить разбитые об лепнину костяшки.

Подавив в себе это желание, Ян пошел прочь. Пускай Сорьонен что-то и слышал, зато он не в медкабинете, а значит, можно будет беспрепятственно добраться до лекарств. Временно помогают.

— Ну, это мы еще посмотрим.

22

— Так, Мистер Дворжак, и что вы тут делаете?

Ян остановился. Прямо перед ним на лестницу выскочил де ля Роса. Физрук обмотал поверх извечного своего затасканного сюртука какую-то тряпку, должную обозначать право нарушать комендантский час. Или, что более вероятно, отлавливать нарушителей. И надо ж было наткнуться на де ля Росу именно когда счет идет в лучшем случае на минуты, ведь с четвертого этажа общежития «естественников», где совершал свой обход доктор Сорьонен, убраться так и не удалось.

— Сеньоре де ля Роса!

Ян осторожно глянул через плечо. Доктор не появлялся.

— Полагаю, вам известно, что такое «комендантский час»?

Де ля Роса упер руки в бока, импровизированная повязка сместилась, когда под рукавом перекатились толстые мускулы. Ян напомнил себе, что отталкивать равномерно массивного физрука с дороги — идея сразу неудачная, да и потом тоже. Положим, удастся, но сеньоре де ля Роса вряд ли потеряет сознание даже в том случае, если на него обрушится с неба среднестатистическая скала. То есть он немедленно вскочит, и мало того, что поднимет жуткую тревогу, так еще и напомнит почти любимому ученику, кто в этом мире самый главный, сильный, а кому следует немедленно заткнуться и смотреть в пол.

Что Дворжак и сделал заранее, хотя нисколько не испугался даже вполне вероятной схватки, тем более, что подобное уже бывало. Зачинщиком первой драки был Ян, только-только поступивший в академию. Кажется, профессоре де ля Роса рискнул в некрасивых выражениях отозваться о его манере фехтования при всем курсе и даже нескольких старших, в тот момент упражнявшихся в конкуре неподалеку. Голос у физрука всегда был громким, а потому со стороны манежа донеслось одобрительное ржание, источником которого были вовсе не лошади. Ян тогда сделался краснее своих волос, но стерпел обиду, а уже поздно ночью подстерег преподавателя у конюшен, в коих тот порой выпивал с конюхом. Де ля Роса тут же все понял, забросил на загородку левады свой пиджак, если и не этот, то как две капли воды похожий на нынешний, закатал рукава застиранной рубашки и поманил — «давай, щенок».

Никаких рапир — только кулачный бой. Яну даже удалось один раз достать учителя. Кулак мазнул того по ребрам, и тут же онемел — де ля Роса как будто был сделан из монолитного куска камня. После этого зверствовать физрук не стал, но единственным ударом отправил зарвавшегося студента в нокаут с последующим визитом к Сорьонену. С тех между физруком и спортивной гордостью Академии установилось взаимопонимание, а драки продолжались еще почти год.

Только не время возрождать традиции.

Яну нужно было попасть в учебный корпус, пробраться в медкабинет и раздобыть лекарство, потому что единственную пилюлю, валявшуюся в кармане еще со времен заговора с Яской, он уже потратил.

— Ладно, — вдруг сказал де ля Роса. — Пойдем.

— Куда пойдем? — брякнул Ян, слегка ошарашенный таким развитием событий.

Может быть, и к Стивенсону. Де ля Роса правил в основном придерживался, так что вполне мог сдать его старшему в смене. И рассказывай потом, что так сильно подружился с этим Виртаненом, что примчался его навестить, невзирая на свирепствующий тиф.

— Во двор.

Следовало раньше сообразить — физрук пьян, причем пьян сильно. Ян приготовился к любым неожиданностям, а заодно стал приглядываться, как тот двигается. Может быть, хмель поселил в могучем теле неловкость, и тогда можно столкнуть с лестницы, освобождая дорогу.

За спиной послышался звук закрывающейся двери и шаги. Дворжак уже почти видел, как Сорьонен идет в их сторону. Но тут заскрипела другая дверь, и Ян мысленно назвал себя дураком — не мог доктор не зайти к своему подпевале!

— Это хорошо, мистер Дворжак, что мы с вами встретились, — заявил де ля Роса и махнул рукой, прося поторопиться. Ян бросил последний взгляд в коридор и нырнул на лестницы.

Он решил, что сеньоре де ля Росе вздумалось подраться, а в условиях эпидемии сделать это было затруднительно. И будь у него побольше времени, Ян бы с удовольствием помог преподавателю.

Было интересно подтвердить свои ощущения. Сам он стал сильнее, а вот де ля Роса явно старел и спивался, и боялись его только жалкие первогодки, не знавшие, каким он в действительности был, и каким теперь сделался.

— Давайте скорее, Мистер Дворжак, дело отлагательств не терпит!

Ян пока раздумал прорываться боем. Может быть, Сорьонен еще провозится со своим обходом, а добежать до учебного корпуса недолго, в случае чего, успеет, наверное, и де ля Росу носом в грязь свалить, и украсть пилюли.

Они побежали, пропуская по нескольку ступенек. Пустые лестницы отзывались гулом.

На улице не шел дождь, но лужа у самого входа в академию оставалась внушительной. Ян ее обходил, когда направлялся проведать Яску, а вот де ля Роса врезался прямо в мутную воду, отражение луны в ней сломалось. Поднял целое облако брызг, не заметил этого и поскакал дальше. Ян кое-как перепрыгнул, поскользнулся на краю, вспахал коленями липкую грязь и порвал штанину об притаившуюся брусчатку.

Физрук уже мчался дальше, Ян — за ним. Они обогнули здание, свернули к конюшням, обежали леваду. У Яна немного закололо в боку, что было удивительно.

— Выпал, видимо, — изрядно задыхаясь, выкрикнул де ля Роса.

Яну показалось, что они бегут к учебному корпусу. Выпал. Видимо. Кто мог оттуда выпасть? Дворжак едва не запнулся, хотя под ногами было сравнительно ровное, мелководное болотце, оставшееся после ликвидации авгиевых конюшен.

— Кто выпал? — закричал он куда громче, чем следовало. Услышали, наверное, и в обоих общежитиях, и даже на материке.

— Да недомерок один… Я за доктором шел, но лучше мы с тобой сразу в медкабинет понесем!

В медкабинет носят живых, но пострадавших. И сильно. Потому что с недомерком де ля Роса превосходно справился бы и в одиночку.

Оказывается, бежать быстрее — вполне реально. Ян почти ничего не видел, переживая первый раз в жизни нечто похожее на смертельный ужас. Уверенность была почти стопроцентной, и пусть Мартин всегда посмеивался над ним за полное отсутствие воображения…

Мартина, который, очнувшись запертым в пустой аудитории, попытался выбраться через окно и сорвался, Ян увидел очень явственно.

— Стоять, кому сказал!

Де ля Роса тоже был взвинчен, иначе не забыл бы про вежливость, которой учился со старанием истинного простолюдина. Ян послушался команды мгновенно.

— Куда на него-то… — приговаривал де ля Роса. Ян понял, что едва не наскочил с разбегу на человека, который выпал. Видимо.

Теперь физрук расхаживал вокруг тела, примериваясь, как бы перехватить поудобнее.

— За ноги бери, только аккуратно, — бывший сержант учебной части действовал всегда быстро и по инструкции. Даже если он уже давно преподаватель.

Ян понял, что боится посмотреть вниз. Такое простое движение, но, кажется, сейчас вытошнит тем, что съел еще вчера в обед.

— Чего замер-то? — рявкнул де ля Роса.

Дворжак исполнял, прежде чем в очередной раз испугался, уронил взгляд себе под ноги.

Это был не Мартин. И вообще, рассмотреть его в темноте, пусть ночь и лунная, да еще с такого расстояния… Нет воображения, да?

- Чертовы окна не сюда выходят, — пробормотал Ян.

Физрук, слава богу, не услышал.

А тут — всего лишь первокурсник. Ян пригляделся, и припомнил, что тот самый, который своего имени называть не захотел. Он еще ударил его, а Мартин стоял за углом и думал, что его не видно.

Ян неслышно выругался, чтобы окончательно успокоиться, а потом наклонился и покорно схватил мальчишку за ноги. Де ля Роса крякнул, подняли-понесли.

— А он ведь уже холодный, — вдруг заявил физрук и остановился. Обмякшие ноги уперлись Яну в бедра, в перепачканные грязью форменные брюки.

— Точно? — переспросил Ян.

Мысль, что он тащит мертвеца, даже не вызвала отвращения. Мертвец, но чужой. Пусть будет, мало, что ли их выносили. Но он-то не выносил. Тело нехотя изобразило нечто похожее на брезгливость. Ян не поверил.

— Умер, Мистер Дворжак, пока я за вами ходил, он и умер…

Помолчали.

Понесли дальше, но уже не в медкабинет.

23

Третий этаж был темным. Около четырех утра, луну заволокло облаками, с моря наполз туман. Ян шел почти на ощупь, в то же время, вполне довольный тем, что впереди нет источника света. Это значит, что в медкабинете по-прежнему никого нет, несмотря даже на то, сколько времени Ян потерял.

До опустелых кухонь, теперь переделанных под покойницкую, он зачем-то помогал де ля Росе нести мертвого уже мальчишку. Потом физрук его отослал, но пришлось бежать отмываться в общежитие — брезгливость и запоздалый шок сделали свое дело. А раньше Ян себя брезгливым не считал.

Де ля Роса пообещал не говорить, что видел его нарушающим комендантский час. И то достижение.

Дверь в медкабинет никто не замыкал, никогда. Наверное, это была такая академическая традиция, потому что студенты умудрялись калечиться в любое время суток. Говорят, прежний доктор, который был еще до Сорьонена, тоже не запирал дверей. Теперь Ян с удовольствием этим воспользовался.

Чувство было такое, будто собирается воровать. Но он ведь не ворует! Просто зайдет и потихоньку возьмет. Пусть это будет маленькая врачебная тайна. Второй сверху, третий слева. Найти б еще картотеку, не запнувшись обо что-нибудь в этих завалах! С кушеткой Ян разминулся, кое-как миновал и шкафчик, полный острых инструментов, а вот с тазом вышла небольшая накладка.

Когда Ян в последний раз заходил в медкабинет, в самом его центре, то есть по логике вещей на том месте, где обычно ходят, а не ставят что-нибудь столь дурацкое, не стоял здоровенный железный таз, наполовину заполненный холодной водой с кусочками известки.

Получив немилосердный пинок, таз отозвался набатом, и хором тоненьких голосков ему подпели пробирки. Ян пошарил ушибленной ногой в темноте, прощупывая возможные очертания проклятого таза. Помянул недобрым словом безумных докторов, которые даже окна в своем кабинете завалили так, что не то, что лунный — солнечный свет с трудом проникает.

Ян снова ощутил себя застигнутым на месте преступления вором.

И тут же напомнил себе, что этаж пустует, и вряд ли кто-то в четыре часа ночи ринется смотреть, что это там грохнуло в медкабинете.

Таз удалось миновать, больше ни разу не запнувшись. Ян широко расставил руки, вынужденный оглаживать всякий встреченный предмет, чтобы выяснить доподлинно где он кончается, а где начинается. Делать этого, вообще говоря, не стоило — о том, что за пакость порой изучали в своем логове Кари Сорьонен и его безумный ассистент, по академии ходили красочные легенды. Дворжак даже не сомневался, что может запросто вляпаться рукой в пробирку с бубонной чумой или собрать на палец неведомую зубастую тварь, одну из тех, про которых Виртанен может говорить до тех пор, пока собеседнику не станет дурно.

Нащупал край стола, чуть отошедшее сукно, баррикады медкарт — вот это уже знакомый ландшафт. Значит, если отступить чуть назад, да не свалить при этом непонятный аппарат из десятка пробирок и трубок, даже в темноте зловеще мерцающий, можно упереться как раз в искомый шкафчик-картотеку.

— Второй сверху, третий слева, — повторил Ян вслух.

Картотека, в конце концов, оказалась прямо под руками. Дворжак опустился перед ней на колени, как перед идолом, стал нащупывать заветный ящик. Зацепил за железную, тоненькую ручку в форме морской раковины, выдвинул и отшатнулся.

— Точно не перепутаешь, — ответил он пришедшим на ум словам Яски.

Воняло мерзко, куда хуже, чем даже могло пахнуть в покойницкой, куда его де ля Роса не пустил. Бром, уж до небес так до небес! Значит, и те пилюли тоже должны быть где-то рядом. Ян приподнялся, навис над ящичком, по одному вынимая бутылки с бромистым натром, и составляя их на пол рядом с собой так, чтобы не дай бог не разлились. Их, к слову, оказалось всего-то три. Что такое три бутылки на целую академию?

И тут стал свет.

Ян как ослеп, не успев зажмуриться, потому что керосинка вспыхнула совсем рядом. Он тер глаза, пытаясь вернуть на миг утраченное зрение и медленно, очень медленно клял себя за то, что не послушался предчувствий. Вот теперь точно вор, и пойманный, как и виделось, на самом месте преступления. Да еще с чем!

— Бессонница мучает?

Идиот — не то еще слово. Более точное есть в чешском, Ян его выговорил, а потом только повернулся к доктору, который из своих катакомб выскочил, что черт из коробочки. Хитрость пасовала перед усталостью, и Дворжак не мог ничего лучше придумать, как согласиться. Хотя шансов теперь уже меньше, чем ничего.

— Угу, — выдавил он и принялся неловко пихать бутылочки на место.

Только как это сделаешь, если не можешь отвести взгляда от лица, перекошенного то ли подозрительностью, то ли странными отсветами лампы. Сорьонен казался жутким, и Ян вдруг понял, что по-настоящему боится.

— Тогда позволь дать тебе совет, — доктор поднялся из-за стола, на котором, скорее всего, спал, пока не пришел Ян и не пнул железный таз. — Хороший сон бывает у тех, кто на ночь не творит ничего противоестественного.

На последнем слове акцента не было. Доктор вообще говорил очень равномерно, со странным этим финским выговором, вроде и не коверкая слова, но как-то их выхолаживая. Ян сжал челюсти, тряхнул головой, прогоняя иллюзию. Бояться Сорьонена — это уже чересчур. Он бы еще повара испугался, раз неймется.

Доктор над ним теперь нависал, как виселица, чуть сгорбленный, глаз не видно — очки отражают только свет лампы; в мятом белом халате, доходящем едва до колен. Ян тоже встал, и понял — да они с Сорьоненом одного роста. Если дойдет до драки, Дворжак, наверное, окажется и покрепче. Если дойдет. До драки.

Драться с доктором, еще не легче. Ян усмехнулся и сразу почувствовал себя лучше.

Сорьонен тоже усмехнулся и доверительно заглянул ему в глаза сверкающими круглыми линзами очков.

— А если не помогает, могу порекомендовать побольше времени проводить на свежем воздухе, — добавил он. — Организм, Ян, должен сам бороться с недомоганием, нечего полагаться на одну только медицину. Она бывает совсем бессильна, и не нужно этого усугублять.

Яну вдруг показалось, что говорят совсем не о нем.

— Доктор, — сказал Дворжак. — А на кого ж это вы тут засаду устроили?

Очки одобрительно подпрыгнули, к ним потянулась рука и водворила на прежнее место.

— У меня, Ян, один враг — болезни человеческого тела.

Почему-то не верилось. Болезни, да, разумеется, но теперь уж точно образовался еще один.

— На них и охочусь, — Сорьонен громко зевнул. — Бромистый натр-то возьми. Знаешь, как принимать?

И ведь придется брать эту дрянь, с рецептом и подробными рекомендациями. Потому что до мартиновых пилюль под исполненным жутковатой заботы взором докторских очков не добраться.

Дворжак сделал шаг, не в таз, но очень рядом.

— Все забываю убрать, — повинился Сорьонен.

Больше всего на свете Яну хотелось сейчас наплевать на все и броситься на доктора с кулаками. Расхлестать эти проклятущие очки и так уж врезать, чтобы кровищи было по всему кабинету, халат этот белый чтобы пятнами весь, ребра переломать… а потом забрать лекарство и уйти, ведь и так времени потеряно слишком много. Не было ли у Мартина нового приступа?

— Ян? — доктор позвал его так, словно речь шла всего лишь о мелкой формальности.

Ян решил, что подойдет, и если к тому моменту гнев не остынет — приведет свое намерение в жизнь.

— Послушай, Ян, — повторил Сорьонен. — Если ты еще будешь Яске угрожать, мне ничего не стоит сделать так, чтобы тебя выслали обратно в Чехию к твоему отцу, пусть он и не хочет тебя видеть. Кстати, там сейчас неспокойно.

Звучало это как лекция, но Яна словно водой холодной обдали.

Не зря он боялся доктора. Доктор про него все знал. Знал, что именно в Чехию ему лучше не возвращаться, а если и вернется — окажется посреди Праги, с нищими побираться.

— Угрожать? — переспросил Ян, а потом ему внезапно полегчало. Про Мартина Сорьонен ничего не сказал, может быть, не вся еще надежда потеряна. — Это вы про ведро что ли?

— Да, про него самое. Твои методы допроса меня не устраивают. Тем более что Яска бы тебе все равно не ответил.

Да, он все слышал. От начала и до конца. Яну сделалось до дури весело, и вдруг он поверил, что Сорьонен все расскажет ему сам. А потом можно будет все-таки сломать доктору ребра и разбить очки, главное, не забыть про очки.

— Сядь, не нравится мне, когда ты как слепой тут прыгаешь.

Ян добрался до кушетки. Сорьонен был прав — в таких-то завалах что с лампой, что в темноте…

— Знаешь, — доктор потер подбородок. — Есть такое правило, Ян. Врачи не должны быть честны со своими пациентами. Глупо, наверное, но это так. Сперва не веришь, а потом уже ясно — а по другому-то и нельзя. Правда, в конечном счете, последнее, что человек хочет услышать.

— И кого вы обманываете? — уточнил Ян, держась из последних сил, чтобы не унесло его в ладный поток окольных рассуждений. Спасался, сжимая до боли кулаки.

— Обман — только средство, такое же необходимое, как бромистый натр. Похожее на него, если быть точнее.

— Воняет?

— Еще как, — подтвердил Сорьонен. — Но помогает.

Ян фыркнул. К чему клонит доктор? Неужели, они все-таки говорят о Мартине, вот так образно и оттого непонятно. Или он специально, чтобы Яна сбить с толку, выбирает выражения позаковыристей? Да какая разница!

Дворжак решил, что теперь они будут играть по его правилам. Он вскочил с кушетки, в два прыжка преодолел пространство до стола, на уголке которого скорежилась долговязая фигура доктора.

— Дурак ты, Ян, — с сожалением заметил Сорьонен. — Никого ты так не спасешь.

Ян застыл с уже поднятым для удара кулаком. Опять навязчивая иллюзия. Конечно, Сорьонен прекрасно знал, о чем они говорят. Но Ян его опередил, и Мартин теперь у него. Осталось взять лекарства и увезти Мартина с проклятого острова, а там уж действовать по обстановке. И не важно, что по этому поводу думает доктор. Никто его не будет спрашивать.

— А бром тебе бы не помешал, — уже совсем спокойным тоном произнес Сорьонен.

Ян не выдержал. Только понял это уже когда быстро, почти бегом мчался по коридору на второй этаж. Как торговец, нутром почувствовавший, что лавку обокрали, и теперь бегущий проверить свое имущество.

— Будет что нужно, заходи, — понесся ему вслед голос доктора. — Не бойся, не отравлю.

Когда шаги Яна стихли, Кари Сорьонен погасил лампу, снял очки и долго тер глаза. Руки подрагивали. Все-таки, врачи — страшно нервные люди.

24

Одеяло казалось тяжелым, он натянул его до самой макушки. Тощая, свалявшаяся, как шерсть бездомного пса, подушка постоянно куда-то уползала, но все это было ничто по сравнению с восхитительным чувством безопасности, которое захватило Мартина, когда он, задыхаясь, примчался в башню, в докторские апартаменты. Пока старательно, даже с аппетитом грыз сухарь, успел заметить, сколько замечательных перемен принес день, а точнее, ночь.

Он выломал в той аудитории дверь. Когда от стула остались ножки без всяких рожек, он отыскал еще один, коим и проделал в добротных дверях брешь, которая сделала бы честь и осадному орудию. Потом выбирался со второго этажа, каждую минуту ожидая услышать снисходительное «Мартини-и-и…». Не услышал. Только кричали тифозные, да что-то медленно проседало в здании, и от этого оно тоскливо вздыхало.

Задумался, что скажет Сорьонену только когда оказался возле его комнаты. Стучать? А вдруг спит. Мартин толкнул дверь, она поддалась. У доктора в апартаментах было светло, ибо хозяин жилища оставил на столе зажженную свечу. Ждал обратно. Это Мартина немного успокоило, потому что извинений своему побегу он не мог придумать даже для себя.

Хотелось есть. Так необычно. Мартин выбрал сухари и чай, потому что тыква, хотя, несомненно, содержала множество всяких полезных элементов, имела очень специфичный запах, напоминавший о доме. Дома он ее тоже не ел, брезговал даже семечками, кожура которых четко отмечала ареалы обитания мальчишек.

Утолив голод, Мартин тут же ощутил и неизбежный спутник сытости — желание лечь и переварить съеденное как полагается. По хорошему, следовало дождаться доктора, может быть, даже сказать ему…Что-нибудь ему сказать, если получится.

Мартин разделся, и, стараясь не вздрагивать от каждого соприкосновения подобного леднику пола и озябших ног, забрался в кровать. Постель остыла, но сохранила ощущение уюта, то самое, за которое Мартин так ценил и визиты в медкабинет, и теперь, как уже успел понять, это своеобразное заключение тоже. Вывод напрашивался очевидный, но Мартин от него отмахнулся. Потому что очевидный вывод — не обязательно правильный, а скорее всего, слишком общий, и уж точно, не принимающий во внимание важнейший фактор — его самого. Главный контраргумент, весомее любого, пусть и такого простого ощущения. Какие могут быть вообще ощущения, если налицо вполне конкретные проблемы: Ян открыл на него охоту, и пусть удалось скрыться, теперь заключение становится уже добровольным.

И как не называй, все равно получается зависимость. Мартин хотел было поежиться, но тело уже расслабилось и никак не желало изображать праведный гнев. Вместилище души вообще требовало спать, и чтобы никто не трогал, никто не тряс, не угрожал, не кричал, не целовал, насильно заставляя принять лекарство.

Последним, что успел сделать Мартин перед тем, как сон победил еще сохранившееся от побега нервное возбуждение, было замечательное открытие — при мысли о Яне у него уже не возникает прежнего безразличия, выражавшегося емко во фразе «когда это закончится, я буду счастлив». Что-то другое, не имеющее ни формы, ни символа, ни определения. Не подыскать этому подходящей цитаты из классиков, и словами толком не выразить. Скверный он, значит, будет писатель, если вообще будет…

Потом он просто спал, не замечая воя ветра, который, оказывается, очень любил чесаться об старую башню. А вот взвизг двери услышал и моментально проснулся. Мысль, что мог войти не только доктор, заставила. Мартин лежал, не двигаясь, не видя ничего вокруг и все-таки радуясь, что натянул одеяло гораздо выше головы.

Но это был Сорьонен. Никто другой, придя в докторские покои, не стал бы шумно умываться за ширмой, брякать чем-то жестяным, совершенно не заботясь о том, как бы не потревожить спящего гостя.

Мартин вдруг понял, что Кари шумит не специально. Просто доктор одинок, давно и основательно, а значит, оброс десятком-другим привычек, которые любое близкое ему существо с радостью бы возненавидело. Вот ему, Мартину, хватило одного раза, чтобы решить — ковш можно бросать в ведро с кипяченой водой и не с таким остервенением, а изображать купающуюся лошадь желательно потише. Хотя учитывая, какая нордическая стужа царила у Сорьонена в жилище, по-другому себя вести вряд ли бы получилось.

Вспомнив о холоде, Мартин напрочь раздумал выползать из-под одеяла, и вообще, просыпаться. Ведь зимним утром так легко уснуть снова. Ритуал омовения между тем закончился, и шаги проследовали к столу.

— Вижу положительные тенденции, — шорох возвестил о том, что Мартин забыл убрать после своей трапезы крошки, а теперь доктор их смахивал. Не на пол, разумеется.

Мартин мурлыкнул что-то неопределенное, обозначавшее нечто среднее между «я жив», «я рад» и «понятно».

— Значит, прогулка выдалась удачной, — заключил доктор и плюхнулся на стул. — Это хорошо, потому что я тоже доволен ее результатами. Только повторять не советую.

— Я и не собираюсь, — послышалось из-под одеяла.

— Правильно, — похвалил Сорьонен. — Да и не позволю.

Мартин честно хотел запротестовать, но припомнил минувшую ночь — и пустую аудиторию с лунными тенями на размокших бумагах, устилавших пол, и взбешенного Яна, и свое бегство. Трудно было не сделать вывод и не вспомнить об осторожности.

Наименьшее зло сидело сейчас на стуле и, скорее всего, измышляло очередной коварный план лечения. Мартин даже улыбнулся, хорошо, что одеяло оставалось на голове, а то бы Сорьонен, наверное, не понял.

— Знаешь, Франс, почему я раньше это допускал?

Улыбаться разом расхотелось. Мартин понял — что-то случилось пока он был заперт, или, может быть, чуть позже. Картин, которые подкинуло щедрое даже спросонья воображение, хватило бы на порядочную галерею. Вот только кто захочет выставлять на суд светской публики такие шедевры?

Подходящих к случаю слов тоже не нашлось, пришлось просто вопросительно мычать, поглубже сползая под прикрытие одеяла. Меньше всего Мартин хотел, чтобы доктор сейчас видел его лицо.

— Я все же надеялся, что твои отношения с мистером Дворжаком принесут пользу, — сообщил Сорьонен почти невозмутимо, не запнувшись ни об опасное «отношения», не выразив несогласия с кандидатурой.

Вот только теперь такое поведение, единственно правильное, если имеешь дело с Франсом Мартином, почему-то задевало. А может быть, доктор и не был так уж невозмутим. По голосу что-то определить было невозможно, а счастья лицезреть синеватое от страшного недосыпания лицо Кари Мартин уже сам себя лишил, пряча собственное.

— Пользу? — переспросил Мартин.

В голову пришло, с каким странным выражением смотрел Сорьонен на его синяки, в происхождении которых не усомнилась бы и монашенка. Пользу, значит. Может и принесли, теперь бы разобраться, чем она отличается от вреда.

Доктор хмыкнул. Мартин думал, что так паскудно хмыкать Сорьонен не умеет, потому что подобное выражение радости требовало наличия чувства юмора. Откуда оно могло взяться у доктора?

— Пользу, Франс, пользу. Но кое в чем ошибся, признаю.

— Ты уж извини, — Мартин, наконец, высунул голову из укрытия, решив, что отстаивать поруганную правоту лучше в открытую. В комнате наступило утро, и в окошко-бойницу протиснулся сероватый, и не скажешь что солнечный свет. — По-моему, это вообще какое-то неэффективное лечение.

— Надо же, — доктор улыбнулся. — Все вы одинаковые.

Мартин так удивился неуместности этого замечания, что позабыл уже придуманное доказательство своей точки зрения и уставился на доктора с искренним недоумением:

— Все?

— Пациенты, Франс. Тут ты, прости, нисколько не уникален. Пока верят в лечение — любят, а стоит ошибиться, или болезнь затянется — сразу же ненависть. Впрочем, твою мне видеть даже приятно.

Мартин замотал головой.

— Да откуда у меня ненависть, — поспешно сказал Франс. А правда, откуда? И, что гораздо важнее, куда? — За что мне тебя ненавидеть?

Сорьонен не стал пожимать плечами, но почему-то съежился. Или так показалось.

— Ну хотя бы за то, что видел, как тебе достается от нашего буйного Дворжака, и ничего не предпринимал.

— Я тебе за это благодарен, — возразил Мартин. — Если бы мне нужна была защита, я бы обратился куда следует.

И ведь чистую правду сказал. Если бы Мартин очень постарался и рискнул своим добрым именем, Ян отправился бы на материк, так и не закончив пятого курса, без диплома и с позором. Мерзкий, но действенный способ, который Мартин приберегал на случай действительно серьезной угрозы. Вроде вот этой сегодняшней ночи.

— Следовало, наверное, ко мне, — вздохнул доктор. — Ладно, уже не важно. Я разговаривал с Яном, думаю, он станет вести себя поспокойнее.

Хотелось сообщить Сорьонену — заставить Дворжака отступиться сможет разве что внезапный конец света, Мартин уже почти сказал, но слова получились вовсе не те.

— И давно ты знаешь?

Сорьонен только кивнул, обозначая сроки.

— Я пошел на риск, — добавил он спустя какое-то время. — Думал, от такой встряски ты хоть немножко оживешь.

Скептическую улыбку сдержать не удалось. Чему поражаться больше — цинизму или наивности Сорьонена, Мартин решить не смог. В итоге принял как есть, задумался только, какую из его болезней доктор решился лечить такими методами.

— Безуспешно, — то ли спросил, то ли констатировал Мартин.

— Почти.

Становилось все интереснее, всегда приятно узнавать, что другой заблуждается примерно тем же образом. Но доктор, похоже, то ли слишком устал, то ли действительно не хотел продолжать разговор. Он встал, забегал по комнате, скорее всего бесцельно, перекладывая книги и целые стопки желтоватых листов.

— Кари, давай на сегодня закончим, — предложил Мартин. — Давай правда закончим, ведь не денусь же никуда. И так уже набегался. Да и ты тоже.

— Почти уже закончили, — бросил Сорьонен. — Вот только осмотрю тебя, и сразу же закончим. Когда еще случай представится.

Нет, определенно, что-то за эту ночь изменилось, и изменилось сильно. Мартин почти недоумевал, взирая на полного столь несвойственного себе сарказма Сорьонена. Доктор был вроде как доктор: бледный, растрепанный, с бордовыми отпечатками очков по обе стороны носа, чудно сочетавшимися с бурыми кругами, что прочно угнездились под глазами.

Нехорошее подозрение закралось, и даже не одно. И если с первым можно было повременить, раз щекотливый разговор они уже благополучно закончили, то второе требовало немедленного прояснения.

— А ты не болеешь?

Во взгляде остановленного где-то на полпути к ширме доктора Мартину почудилась благодарность.

— Нет, не думаю. Подожди секундочку, я руки еще раз вымою.

Мартин дождался, пока очередная серия китовых звуков стихнет. Из-за ширмы доктор явился уже без халата, в бесформенной рубашке, хранившей на себе почти добела выцветшие остатки какого-то народного орнамента. Не иначе как из дома, у Мартина и у самого такая была до недавнего времени, правда без вышивки, но тоже домотканая, колючая и такая родная, что трижды подумаешь — надевать или не стоит. У Сорьонена, похоже, проблема стояла несколько проще — халат или это, что чище, то и возьмет.

— Что? — дружелюбно спросил доктор. — Это сцены из Калевалы, тебе ли не знать.

— Прости, не разглядел.

— Можешь рассматривать, пока я буду рассматривать тебя.

Мартин вздрогнул, и не только мысленно. Первое подозрение, родившееся из схожести поведения доктора с тем, как держался в последнее время Ян, не считая побоев, разумеется, росло и крепло. Мартин приказал себе успокоиться. Даже если все именно так, разве не ожидал он такого исхода? Разве не смирился заранее? Смирился, вспомнить хотя бы казавшийся теперь таким далеким прошлый вечер, когда хотел остаться с Кари в одной постели. Так что же теперь, изображать воспитанницу школы для благородных девиц?

Глупо по меньшей мере. Он уже взял, принял, теперь придется и отдавать, и единственная ошибка заключалась в том, что вообще позволил себе помогать.

— Вылезай и ложись на спину, — попросил доктор и устроился на краешке кровати. — Медицина еще не умеет диагностировать сквозь одеяло.

Мартин покорно высунулся, и не успел еще прочувствовать, до чего отличается температура в комнате от той, что была под одеялом, как получил куда более сильный шок — пальцы у Сорьонена оказались ледяными, когда он принялся ими стучать по грудной клетке.

Опять смотрел легкие, процедура Мартину была знакома. Он уже знал, что будет дальше, и даже ждал, когда начнется следующая стадия осмотра. Изо всех сил стараясь не дергаться от морозных прикосновений, Мартин радовался, что Сорьонен не особенножаловал стетоскопы и выслушивал больных по старинке, прикладывая к груди ухо. Оно-то у доктора должно было быть во всяком случае теплее, чем едва ли не инеем покрывшаяся железка стетоскопа.

— Не так уж плохо, — сообщил Сорьонен. — Потерпи еще немного, знаю, что холодно. Тут стены хоть и старые, но сквозняков, сквозняков сколько…

— Кари, не надо меня успокаивать, — попросил Мартин.

— Ты помалкивай. Меня сейчас интересуют твои легкие, а не твое мнение. Дыши!

Мартин дышал. Щека, оказавшаяся слегка колючей, прижималась к его груди, доктор вслушивался, закрыв глаза. А потом Мартин не дышал, и рассматривал, насколько получалось в таком положении, вовсе не своеобразную докторскую рубашку, а волосы того. Они были светлыми, настолько, что казалось, не имели в принципе никакой окраски, но Мартин с удивлением обнаружил, что отсутствие цвета — только иллюзия, а на самом деле среди общего белого почти доминировал серебристый, как леска. Седина, ранняя и очень обильная.

— Дыши уже, задохнешься! — напомнил доктор.

Мартину уже казалось, что он узнал раз в десять больше, чем следовало. Брал еще, а чем собирался отдавать? Вот на что ему это знание, теперь ведь стало интересно, как Кари умудрился поседеть в тридцать четыре года. А еще срочно требовалось выяснить…

Мартин приподнял руку и рассеянным, дурацким жестом взъерошил доктору волосы. Беспорядок в прическе Сорьонена почти не усилился, а он не спешил убирать руку. Теперь Мартин дышал, а Кари — нет.

Мартин поздравил себя с тем, как верно он отследил закономерность — оправдываются, обычно, самые худшие подозрения. Вопрос, как себя вести даже не возник. Пусть лучше сейчас, когда он выспался и недурно себя чувствует.

Он чуть сдвинул руку, так, чтобы пальцы оказались у доктора на шее, под холодными прядями жестких волос.

— Франс, перевернись, пожалуйста.

Спокойный, выдержанный голос никак не вязался с тем, как еще секунду назад вздрагивали светлые ресницы. Мартин искренне удивился, так сильно, что исполнил распоряжение, а потом уже понял, в чем дело — осмотр не закончился. Сорьонен снова что-то выстукивал, долго вслушивался, просил дышать и не дышать.

А потом доктор поднялся и немедленно взялся готовить кофе. Мартин уполз под одеяло и стал думать, что бы все это значило. Противоречие или неправильные выводы? Или просто не время? Он не знал. Доктор выглядел спокойным, лохматым и очень усталым. И не похоже, чтобы действия Мартина его оскорбили.

Следовало бы спросить, но Мартин был уверен — не случилось, значит пока не нужно. В принципе, такой расклад тоже вполне устраивал. Однако доктор, размешивая в каком-то чудном, прозрачном сосуде черный, заранее смолотый кофе, вдруг громко усмехнулся, а скальпель звякнул об стенку посудины.

— Видишь ли, Франс, какая тут штука, — снова звон железа об стекло. — Если бы врачи реагировали на своих пациентов так, как ты от меня того ожидал, они бы просто с ума посходили. Представляешь, приходит на прием женщина, раздевается…

Мартин тихо расхохотался. А он-то думал, что имеет дело с человеком, а не с врачом при исполнении. Попутал, вот досада. А был ли человек, кстати? Опасения теперь казались такими глупыми и беспочвенными, что хотелось смеяться уже в голос, прежде всего над собственным цинизмом, от которого до глупости был даже не шаг, а меньше — одно касание рукой. Приятное, необычное, и вот какой вышел конфуз!

Зато какой полезный конфуз. Безопасность, казавшаяся в силу возможной платы сомнительной, теперь стала окончательно уютной и полной.

— Вот, тебе уже смешно, — закивал доктор. — А мне, честно говоря, не очень. Когда только начинал учиться, многие только про это и думали. Потом, когда стали постарше, уже такого насмотрелись, что зариться на пациентов расхотелось.

— Кровь? — уточнил Мартин, давя смех.

— И многие другие жидкости, о которых не догадываешься, пока человека не разрежешь.

Говорил Сорьонен с подлинным весельем, не забывая и завтрак готовить. Мартин же понял — еще немножко таких вдохновенных рассказов, и завтракать он передумает.

— Верю, можно без примеров, — попросил он.

25

Мартин поправил халат. Вот ему он доходил почти до икр и с непривычки здорово мешал при ходьбе.

— Все еще не верю, что позволил себя в это втянуть, — сообщил он и улыбнулся, как ни странно, вполне искренне.

— Это должен был сказать я, Франс, — невозмутимо отозвался доктор. — Ты все запомнил?

— Вроде бы, да. Прихожу, задаю вопросы, если плохо — зову тебя.

— Верно.

Спрашивать, что делать, если где-то рыскает Ян, Мартину стало совестно. В конце концов, он действительно напросился сам, доктор лишь озвучил его же идею. Вполне справедливо помочь хоть как-то, пусть и неквалифицированно, врачу, чей ассистент лежит в бреду с тяжелым тифом. Врачу, которому все равно отдавать неоплатный долг. Вспомнив, как изначально он собирался рассчитываться, Мартин чуть заметно усмехнулся, глянул на шагавшее рядом оптимистичное привидение и почувствовал, что немного жалеет. Не понятно только, зачем. Нет — значит нет. Нет — и хорошо! Все равно подобные занятия не приносили ничего кроме боли и брезгливости.

— Яна здесь нет, — вдруг сказал доктор.

— Нет? — переспросил Мартин удивленно.

— Нет, перестань уже так оглядываться, — фыркнул Сорьонен.

— А где же он тогда?

— Скорее всего, в глубокой прострации, — доктор выразительно показал рукой куда-то в район своего горла. — По крайней мере, именно там его в последний раз и видели. Франс, не беспокойся! Я не имел в виду ничего столь ужасного!

Мартин скривился. Не вязалось это с тем образом Яна, который весьма крепко отпечатался у него в голове. От Дворжака скорее ожидалось пойти кого-нибудь избить, кого-нибудь… Мартина изнасиловать, запугать до полусмерти десяток первокурсников, да где ж их теперь возьмешь в таком количестве, на худой конец подраться с де ля Росой, искренне полагая, что сие событие никто не замечает. Вот так бы стал вести себя Ян, а не напиваться с горя.

— Твоя работа? — уточнил Мартин, впрочем, почти уверенный, что попадает пальцем в небо.

— Вроде того, — неопределенно ответил Сорьонен. — А мы пришли. Приступайте, сестра! Нечетная сторона ваша.

Уж на кого, а на сестру милосердия Мартин походил меньше всего. Ничего женского кроме комплекции в нем не было, и то, за такое телосложение его скорее назвали бы задохликом, нежели девицей.

— Мистер Мартин?

Впрочем, кто удивился больше, оставалось под вопросом. Мартин, вызвавшись помочь Сорьонену с утренним обходом, как-то не подумал, скольких собственных студентов увидит и в каком состоянии. Этот конкретный экземпляр с третьего курса недавно делал доклад по «Божественной комедии», а теперь с кислым видом валялся в постели, отложив заложенную на самом начале книгу.

— Можете теперь говорить «Доктор Мартин», Томаш.

В ответ Томаш недоуменно на него уставился, и Мартин понял, что ведет себя, как бы сказать, не совсем типично. Еще бы ведь немного, и он бы покрутился перед этим студентом, как модница, демонстрирующая обновку.

— Не знал, что вы доктор, — пробормотал Томаш.

— Времена такие, — отмахнулся Мартин и старательно изобразил свою дежурную, равнодушную мину. Может быть, негодование вызывает именно его хорошее настроение, посреди кризиса весьма неуместное. — Почти военные, я бы сказал.

Мартин сверился с замусоленной тетрадью, которой снабдил его Сорьонен. Список заболевших у него тоже имелся. Или это был не список заболевших, потому что прежний владелец конспекта, Яри Виртанен, прозванный Яской, разумеется, свои записи вел на родном языке.

— Я не болею, — сжалился Томаш. — А вот в соседней комнате, там плохо.

К третьему пациенту Мартин освоился настолько, что перестал стесняться и должности, и самого факта своего существования. Он задавал вопросы, сопоставлял ответы с тем, что объяснил ему Сорьонен, выносил вердикт, а потом либо шел к следующему, либо дожидался в коридоре доктора, чтобы вверить пациента ему.

— Ну как? — поинтересовался Сорьонен, когда с обходом четвертого этажа было закончено. Оказывается, прошло два часа. Мартин их не заметил, потому что на все это время новое и непривычное занятие полностью захватило его, не давая ни думать о чем-то постороннем, ни отвлекаться на собственную боль, постепенно разраставшуюся в груди. Нужно было давно уже принять лекарство, а оно осталось в башне, на столе, где-то между Галеном и трудом Джованни Баттисту Морганьи.

— Получается, — сказал он.

Действительно, а чему тут не получаться? Как и во всяком деле, новичкам способствует удача. Только Мартин в это давно не верил, прекрасно зная, что случайный, вызванный незнанием успех на следующий день оборачивается сотворенным по тем же причинам вредом.

— Не тяжело? — настаивал доктор.

— О чем ты? Я нормально себя чувствую!

Сорьонен посмотрел на него, очень внимательно и недоверчиво.

— Хорошо, — как-то рассеянно проговорил он. — Значит, приступаем к третьему этажу.

О чем в действительности говорил доктор, Мартин понял далеко не сразу. Сорьонена вовсе не его самочувствие беспокоило, а то, как выносит он вид человеческих страданий. И судя по тому, что и в голову не пришло пожаловаться, побрезговать — нормально выносит, не принимая близко к сердцу.

Что-то было в этом, странное, важное и требующее внимательного обдумывания. Мартин решил отложить это на потом, потому что время было навестить следующего пациента.

— Нечетная? — уточнил он.

Сорьонен на секунду задумался, а потом кивнул:

— Нечетная, в 32ую я сам пойду.

— Тридцать вторую? Там…

Мартин запнулся. Ну разумеется, где-то он должен был быть, и почему бы не в собственной комнате. Хорошее настроение улетучилось. Он тут играет в доктора, а в комнате через полкоридора преспокойно спит, или уже даже не спит, некто Ян Дворжак.

— Верно, — доктор помахал в воздухе костлявым, как у анатомического пособия, пальцем.

— Слушай, Кари, — Мартин остановился, а потом и сделал неосознанный шаг в сторону лестниц. — Что за игру ты затеял?

— О чем ты? — с невинным видом переспросил Сорьонен. — Мне нужна помощь, ты сам видишь, сколько их тут.

— А Ян?

— А ты от него прячешься?

Мартин покачал головой. Нет, кое-чего он не понимал, а хотелось бы. Сорьонен раз за разом ставил его в тупик, и хорошо, если потом объяснял хотя бы половину своих хитростей.

— Видишь ли, вчера он запер меня в аудитории на втором этаже учебного корпуса, уж не знаю, зачем, — тихо, но разборчиво сказал Мартин.

Реакция была, вот только истолковать ее не получилось. Но Мартин очень надеялся, что от своих замыслов Сорьонен все-таки откажется, какими бы они ни были.

— Да, ты прав, — смягчился врач. — Не стоит тебе с ним встречаться. Постой тут.

Доктор прошел по коридору, подергал дверь тридцать второй комнаты и помахал ему. Мартин выбрался из укрытия, чувствуя, что краснеет. Что за странное у него сегодня поведение. Стоило хоть немного раскрыться, и все… покатилось! Он бы еще спрятался за спину доктора и, как ребенок, пальцем указывал «Там Ян! Боюсь!».

Страшно-то не было, просто сама мысль, что Дворжак увидит его… Увидит его что? В медицинском халате? Вообще увидит? Мартин затряс головой. Сорьонен, между тем, уже отправился к очередному пациенту, оставив своего нового ассистента самостоятельно разбираться с проблемой.

Мартин прошелся по коридору. На дверь тридцать второй смотрел неотрывно и понимал — к Яну придется идти именно ему. Во-первых, если он этого не сделает, последствия будут только хуже — Сорьонен утвердится во мнении, что его нужно опекать, а опеку Мартин ненавидел люто, искренне и вовсе не по-детски. Во-вторых, какой смысл прятаться, если то, что доктор опрометчиво назвал «отношения с Мистером Дворжаком» на самом деле не существует, или это только у Яна с ним отношения, а у самого Мартина никаких отношений нет. Отношения у Франса Мартина. Смешно, только на самом деле не очень.

Сразу стало спокойнее. Он и не волновался, а ужас, охвативший в пустой аудитории, теперь казался вообще эпизодом из книги про совсем другого человека.

— При… — остаток фразы у Мартина все-таки не получился.

В комнате скверно пахло разлитым алкоголем и тем, что случается с человеком, когда его организм говорит выпивке «Хватит!». На полу, у самого входа, валялся форменный сапог с разорванным голенищем, второй виднелся из-за ширмы. Еще в комнате имелось перевернутое ведро, в которое, по хорошему, должна была стекать вода из умывальника; оно лежало на боку возле кровати, полуприкрытое ужасного вида тряпкой, в которой Мартин не сразу распознал форменный пиджак.

А на кровати — Ян. Он спал, неловко запрокинув голову, и громко, жалобно сопел. Ничего ужасающего в Дворжаке не было, кроме, разве что, лихорадочного румянца, выступившего на щеках. Учитывая, что в комнате не было даже тепло, а одеяло свисало почему-то со стола, это вызывало опасения. Мартин заглянул в свой конспект. Потом еще раз посмотрел на Яна, подошел и опустил руку на лоб того, проверить, так ли все плохо на самом деле.

Так оно и оказалось. Для верности, Мартин проверил температуру и на шее, после чего окончательно утвердился в своем диагнозе. Нужно было звать доктора.

— Мартини, — вдруг сказал Ян.

Мартин едва не закричал, не от страха, но от неожиданности. Горе-доктор поневоле, не заметил даже, как пациент перестал сопеть и проснулся. Прежде, чем он успел отдернуть руку, Ян перехватил ее и прижал к своей щеке.

— Ледышка, — похвалил он и даже улыбнулся, а потом вдруг резко помрачнел, и пальцы, сжимавшие ладонь Мартина, напряглись.

— Я позову доктора, ты, кажется, заразился, — быстро проговорил Мартин.

Похоже, Яну идея не понравилась, но что поделаешь. Мартин решительно освободил свою руку и выскочил в коридор, принялся оглядываться, высматривая открытую дверь. Сорьонен вышел примерно через минуту и, заметив, откуда маячит Мартин, одобрительно улыбнулся. Вот только Мартину сейчас было не до того. Почему-то ему и в голову раньше не приходило, что Ян тоже может заболеть. Хотя следовало бы, ведь слег же Яска…

— Франс, что? — подоспевший доктор перехватил его взгляд и даже забеспокоился.

— Похоже, что тиф, — сквозь зубы проговорил Мартин. — Посмотри, а?

— Посмотрю, — улыбнулся Сорьонен. — Обязательно посмотрю, мне еще вчера показалось, что с ним что-то не так. Только я его догнать не успел.

Доктор вошел в комнату, легко миновав все раскиданные по полу ловушки, принюхался и лишь кивнул своим мыслям. Мартин стоял, прислонившись к ширме, и наблюдал за осмотром. Ян вел себя спокойно, то есть вообще не двигался и не говорил ни слова.

- Мартин, продолжай работу, — попросил Сорьонен таким голосом, что спорить у Мартина даже мысли не возникло. — Я тут справлюсь.

26

Мартин даже не сомневался, подслушивать ему или нет. Старательно протопав по коридору, он снова, стараясь даже не дышать, вернулся к тридцать второй комнате и прижался щекой к стене. Штукатурка оказалась чуточку липкой, в нос ударила сырость, к которой он думал, что привык. Очень захотелось кашлять, а в груди завертелся знакомый ерш.

Сжал зубы, немного помогло. Если приступ все-таки случится, его раскроют.

— Открой рот, Ян.

Тишина. Снова тишина.

— Так, высунь язык, пожалуйста.

Что бы не случилось, пока Мартин выбирался из заключения, на интонациях Сорьонена это никак не отразилось. Ну да, это же был врач, который круглосуточно на своем посту, значит, Яна он перед собой не видит, а только лишь пациента. Пациентов лечат.

А с чего он вообще взял, что Сорьонен должен относиться к Яну плохо. Он же его использовал как медикамент. Мартин нахмурился, прислушиваясь все упорнее. Очень хотелось, чтобы заговорил Ян.

— У тебя были в последнее время слабость, недомогание, боль в костях?

Снова молчание.

— Голова болела?

Мартин стал дышать неглубоко, чтобы не дай бог не спровоцировать приступ, который и так уже назревал. Это всегда хорошо чувствовалось, в груди будто бы перекатывался большой липкий шар, похожий на клубок шерстяной пряжи, вывалянный в дегте. Он закрывал доступ воздуху, и дышать сперва даже получалось, но без всякой пользы. Боль становилась почти невыносимой, на глазах выступали слезы, а в ушах шумело, как в море во время шторма.

— Ян, постарайся больше не нарушать комендантский час, — проговорил доктор. — Ты же знаешь, чем это грозит. Мне бы не хотелось, чтобы ты правда заболел тифом.

Мартин отцепился от стены. Услышал вполне достаточно. Приступ уже невозможно было остановить, и он очень хотел, чтобы истошный кашель раздался не из-за двери тридцать второй комнаты. Кое-как добрался до тридцать седьмой, как оказалось, пустующей, но неубранной, рухнул на стул, прямо на чьи-то забытые брюки.

Владелец комнаты или уехал, или … Мартин решил думать, что уехал. А брюки оставил за ненадобностью.

Он осмотрелся — что есть в пределах досягаемости, способное спасти его, окажись приступ слишком серьезным. Разумеется, ничего не было. Возле умывальника на полке стоял стакан с разводами засохшей в нем воды. И все.

Вдох. Выдох.

Мартин прижал руки к груди, пытаясь согреться и расплавить уже собравшийся там ком. Нет, это был не клубок, а скорее кусок снега, который этой зимой так не разу и не выпал. Даже Рождество справляли под дождем…

Сорьонен раздобыл вина и корицы, а потом долго возился с глинтвейном, который никак не желал готовиться подобающим образом в лабораторных условиях. Яска пытался помогать, но только мешался, в итоге обиженный принялся уморительно обезьянничать, изображая Йоулуппуки и всех его оленей.

Вдох. Выдох.

Мартин быстро опьянел от горячего пряного вина и задремал прямо на кушетке. Сквозь сон до него доносилась финская речь, доктор и Яска разговаривали на родном языке. И смеялись, по крайней мере, Виртанен точно смеялся. А потом что-то упало, разбилось, и вместо хохота послышалось испуганное оханье.

Вдох.

Не получилось.

Спокойно. Главное, успокоиться. Снова вдох.

Он проснулся тогда со странным ощущением. Праздники, в детстве он их даже любил. Когда-то давно, еще во времена штанов с подтяжками крест-накрест, глупых сборищ многочисленных родственников, неизбежно заканчивавшихся тем, что пышущие полнотой и здоровьем тетушки щипали его за щеки, приговаривая, что нужно лучше питаться. Все равно ведь любил.

Вдох.

Выдох.

Все-таки, последнее рождество выдалось неплохим. Оно было еще до наводнения, верно. Потом, почти сразу после Нового Года, дожди сделались непрерывными, и все началось. Ян взбесился уже в начале февраля.

Выдох.

Нет, вдох.

Не вышло. Вообще не вышло. Сорвался на кашель, а остановиться уже не мог. Даже крикнуть на помощь, что следовало, вообще говоря, сделать гораздо раньше, и то не получится. Оставалось надеяться, что жуткие звуки, которые даже кашлем назвать трудно, привлекут внимание Сорьонена, или хоть кого-нибудь.

Мартин закрыл глаза.

Потом открыл, разницы не было. Просто надеяться на помощь так оказалось проще. Не взял с собой лекарство, вот жалость! Стоит лишь на секунду расслабиться, почувствовать себя в безопасности… Нельзя было. А доктор что, он хоть и заботится, но все-таки не нянька, чтобы таскать за Мартином его пилюли.

— Франс!

Кричали из коридора. Перед собой Мартин по-прежнему видел только вздрагивающий от каждой попытки вздохнуть дверной проем, по левую сторону — отодвинутую ширму с умывальником, полку и стакан с разводами, по правую — стену с небольшим, казенного вида зеркалом.

— Франс, где ты?

А то трудно догадаться? Так жутко даже тифозные не орут, наверное. Мартин из последних сил заставлял себя смотреть в дверь. И картинка изменилась. Доктор ворвался, так быстро, что теряющее фокус зрение даже не успело зафиксировать. Белое пятно с безумно сверкающими очками, слишком яркое, слишком громкое. Мартин закрыл глаза. Дышать сил не было.

— Франс, прекрати немедленно! — Сорьонен рычал и тряс его, больно и отчаянно.

Мартин что-то еще чувствовал. Жесткая спинка стула исчезла, вокруг поясницы и груди обвились руки, подхватили и вздернули, не давая осесть на пол.

— Дыши, проклятье! Дыши!

Мартин хотел сказать, что он бы и рад, да никак не получается, но как разговаривать, если воздуха давно не осталось? Он тонул без воды, было страшно и отчего-то закралось понимание — доктор здесь, но он ничего не может сделать без лекарств. Медицина бессильна, увы.

Глаза он больше не открывал. Это уже было слишком трудное движение. Тело повисло на руках Сорьонена, а сознание всерьез собралось ускользнуть. Липкий клубок… талый снег в груди разросся, заполнив собой все. Мартин почему-то его видел, снег состоял из сероватых, некрашеных нитей, в которые были вплетены грязные льдинки.

Его опустили на пол.

Похоже, доктор решил, что бежать за лекарствами уже бесполезно.

Он что, умирает?

Скорее всего, именно так.

Крепкий шотландский виски.

Тыквенные семечки у покрашенного в белый забора, из-под которого все время прорастала сорная трава.

Перевернутый мир — тяжелая люстра с канделябрами посреди потолка, темного, пусть останется полом. Движется туда-сюда и мигает, когда он пытается закрыть глаза. Рыжеватые пряди, закрывающие свет.

Лакрица. Малина. Пунш, которым пахнут чужие губы.

Крупные капли дождя на стекле, отражающие свет керосиновой лампы.

Сырые простыни. Холод и озноб.

Ничего. Темнота и тишина.

Лунные прямоугольники поверх мокрых бумаг на полу.

Боль в руках, когда удар из стула резонировал в кости.

Серебристое и белое, серебристого больше.

Темнота.

Кто-то кричит.

Темнота.

Облегчение, даже радость.Мартин успокоился и перестал думать.

27

Ян слышал все, но почему-то медлил. Не то, чтобы ему было трудно встать, для этого всего лишь требовалось уцепиться покрепче за изголовье кровати, оттолкнуться, одновременно сбросить ноги, перевалиться на них, устоять. А потом быстро, но так, чтобы самому нигде не рухнуть, добраться до той комнаты, где жутко кашляет Мартин, и доктор вполне себе так отчаянно пытается его убедить этого не делать.

Медицина вызывала презрение, особенно такая, бессильная.

А он ведь знал, что так и будет. Если бы удалось забрать те пилюли, даже оставив в итоге академию без доктора, не было бы сейчас этого кашля, больше похожего на стоны агонии.

— Франс!

Доктор сорвался с места, когда услышал. Ян тоже услышал, и сперва почувствовал злорадство. Потом забеспокоился. А потом это уже была просто злость, на себя, допустившего такое, на доктора, который был в этом виноват, и на Мартина, который все-таки его предал.

— Мартини, — это было почти бранное слово, но Ян повторил его несколько раз, чтобы свыкнуться. Потому что идти и спасать все равно придется, и негоже будет врываться да с порога колотить задыхающегося в челюсть.

Встать оказалось несколько легче, чем Ян предполагал. Как-то запоздало вспомнилось, что следует одеться, но уже в дверях. Хватит и штанов, не так уж далеко бежать. Да и кто увидит, кроме этих двоих…

Двоих?

Ян закусил губу и пошел быстрее, не обращая внимания на некоторую тошнотворную неустойчивость окружающего мира. Стены кренились, как корабль в бортовую качку, и как с них еще не падали портреты!

— Дыши, проклятье! Дыши!

Тридцать седьмая, вот она, дверь распахнута настежь. Раньше тут жил второкурсник по фамилии Ленгель, а теперь он переселился на кухни. Пол шатнуло. Точно, качка, да такая, что корабль вот-вот завалится. Паруса, во всяком случае, оборвало уже все до единого.

Ян когда-то хотел в военную академию, но это не укладывалось в далеко идущие планы отца.

Ян зацепил плечом казенное зеркало, сорвал с гвоздя, оттолкнулся от стены и встретился с противоположной, той, что с ширмой и умывальником. Все-таки он болел, тиф или не тиф, но ощущения препаршивейшие.

— В чем дело?

Доктор сидел на полу возле распростертого тела. Почему Яну подумалось, что это было именно тело? Не Мартин. Тело. Стало холодно и до того жутко, что отнялся язык. Как в тот раз, когда он думал, что это Мартин, а не тот, малолетний, выпал из окна.

— Ты забрал лекарство? — враз севшим голосом поинтересовался доктор.

— Что?

— Идиот, — или это только послышалось.

Да, послышалось. В действительности доктор что-то выдохнул по-фински, и больше на него уже не смотрел. Да как он смеет? Были бы силы, Ян бы… Ага, и что потом?

Ян заставил себя разжать уже приготовленные к драке кулаки, пообещав себе, что с доктором обязательно разберется, но для начала пусть тот спасет Мартина. Не важно, как. И пусть только попробует сказать, что медицина бессильна.

— Не понимаю, я ведь оставил тебе столько шансов его забрать, — пробормотал доктор. — Сможешь дойти до медкабинета?

Глаза у Яна почему-то смотрели каждый в свою сторону: один — на совсем побледневшего, с синими губами Мартина, другой — на белую горгулью, словно свалившуюся со старого собора. Доктор шевелился, Мартин — нет. Ян бы с радостью поменял их местами.

— Я спрашиваю, ты ходить можешь? — повторил Сорьонен. — Если нет, сам пойду.

— Могу, могу, — услышал Ян, что огрызается. — Конечно, могу!

— Тот же ящик, там должно немного остаться, — бросил доктор. — И быстрее. У тебя минута, может две, дольше я его не удержу.

Ян повиновался. Побежал. Сперва казалось, что сердце просто вывалится при очередном шаге, пробив себе дорогу не то через внезапно утончившуюся грудь, не то через виски, скорее всего, слева. Бегать с температурой — вредное занятие, и сил вряд ли хватит надолго. Скатиться по лестнице, один этаж, второй.

Он оцарапал руки об поломанные перила и все-таки не решился бежать без опоры. Качка усилилась, ступени выпрыгивали из-под ног в ритме польки. На улице стало легче, потому что шел дождь, крупный, основательный — вода тут же намочила волосы и пылающий лоб, спину, плечи, принеся некоторое облегчение.

Учебный корпус, покосившееся, вовсе не величественное здание. Шатается и стонет, мешая бежать по нему. Теперь вверх. Боже, кто придумал устраивать медкабинеты на третьем этаже, это же так далеко нужно подниматься.

— Мистер Дворжак, опять?

Де ля Роса, черт со сломанным носом, черные волосы отступают со лба двумя округлыми, очень симметричными залысинами. Физрук был пьян, и даже не пытался этого скрыть. Ян попробовал не останавливаться. Первый лестничный марш, половина дороги до второго этажа, дался ему относительно легко, а вот потом противно чавкнуло в груди, в глазах стемнело и пришлось остановиться, вцепившись теряющими силу пальцами в липкие перила.

— Mio dio, Ян!

Де ля Роса оторвал его от перил и развернул к себе, нимало не удивленный, что его бывший подопечный носится по дождю с голым торсом. Скорее физрука озадачило, что лицо у Яна было залито кровью, которая текла, по всей видимости, из носа.

— Да ты что, салага, сдурел?

Сержант де ля Роса, похоже, в тот день был на посту. Он лихо встряхнул лишившегося разума солдата, привалил к перилам и вдумчиво, со смаком ударил в и без того кровоточивший нос.

— Лежать надо!

У Яна, наконец, получилось заговорить. Не исключено, что удар и, правда, имел определенную живительную силу.

— В медкабинет нужно, — слова получились легко, главное, чтобы де ля Роса не принял их за бред. — Доктор просил принести…

— Чего принести? — оживился физрук.

Ян вдруг понял, что не знает, как называется лекарство. Не знает, и все. Стало смешно. Он-то переживал, что это пьяное армейское чудовище ему не поверит, а на самом деле проблемой оказалась терминология. Под бромистым натром? А вдруг там что-то еще лежит?

— Второй сверху, третий слева ящик! Срочно! Там мистер Мартин умирает!

Де ля Роса сорвался с места, лихо загрохотал по ступеням тяжелыми сапогами. Ян, внезапно оставшийся без опоры, снова уцепился за перила, а заодно опустил взгляд вниз, ведь слоноподобный топот физрука навел на какие-то странные мысли. Почему так холодно и противно ногам, хотя все тело горит в жару?

— Вот ведь, — Ян даже развеселился, насколько это было возможно. Убежал босиком.

Но веселье как возникло, так и исчезло. Сколько уже прошло времени? Доктор говорил, что сможет удержать одну-две минуты, не больше. И как это — удержать? Что он сделать-то может, без лекарств?

Де ля Роса бегал быстро. Пока Ян пытался отдышаться, физрук уже выбежал к нему, держа подмышкой ящик, в сравнении с могучей фигурой выглядевший крошечным. Бутылочки позвякивали при каждом шаге, сильно вонял бромистый натр. И хорошо — значит, де ля Роса взял именно то, что нужно.

— Куда?

Следовало отнести самому. Даже без вариантов.

Но сможет ли?

И если сможет, то когда.

Ян на пробу отцепил руку от перил и тут же вернул на место. Качка, только и поджидавшая удобного случая, с силой ударила площадку под его ногами.

— Даже не думай, — предугадал его мысли де ля Роса. — Куда?

— Общежития гуманитарного, третий этаж. Тридцать седьмая, — выговорил Ян. Только бы не забыл этот обломок армии…

— Ясно, — физрук рванулся вниз. — Тут постой, я за тобой вернусь!

Ян не сдержал усмешки. Он вроде бы как раненый боец, передающий товарищу секретное донесение. Нет воображения, да, Мартин?

До чего же качает, кажется, и правда затонет это проклятое здание вместе со всеми каким-то чудом живыми матросами. А Яна полностью, с головой накрыла не морская вода, но столь же холодное и соленое понимание — если доктор не справится, если после всего этого Мартин все-таки умрет, Сорьонен тоже отправится на тот свет. Уж Ян-то об этом позаботится, давно ведь хотел.

Еще когда понял, что доктор плетет какие-то интриги. Только вот раньше думалось, что интриги эти его не касаются, а оказалось — все с одной целью, забрать Мартина. Забрал, и что? Вот у Яна никогда такого не случалось, чтобы приступ и ни одной таблетки в пределах досягаемости.

Ян вздохнул.

Ему было холодно, а сама мысль продолжать стоять казалась абсурдной. Пол тоже холодный, но теперь-то уже что. Он отпустил перила. Только бы де ля Роса успел.

28

- Эй, доктор! Доктор, вы здесь?

Физрук застыл в дверях, едва не выронив ящичек. Он выпучил глаза, а затем принялся усиленно моргать. Картинка не менялась, и первой мыслью отставного сержанта Марио де ля Росы была идея бросить пить. Немедленно. А он-то считал, что навидался уже всего в этих учебных частях, и в какой-то академии естественных и гуманитарных наук по определению не может быть хуже.

— Доктор? — переспросил де ля Роса, все еще наивно полагая, чего-то не понимает.

Нет, такого маразма не подкинет даже белая горячка. Самые скверные и странные вещи — как правило, удел реальности. На полу действительно, как Ян и говорил, лежал преподаватель классической литературы, этот Франс Мартин, и выглядел так, словно ему не дали повеситься. Уложенные вдоль тела руки были бледные, с сероватым оттенком. А вот над ним в самой что ни на есть неприличной позе нависал многоуважаемый доктор Сорьонен. Да ладно бы просто нависал.

Де ля Роса всегда подозревал, что у медиков не все в порядке с головой, и прекрасно понимал, почему. Навидаться столько крови, не на поле боя, а в мирное время, да еще самим кромсать людей! Нет, конечно, они все были как один безумны, но за тихим и спокойным Сорьоненом вроде бы никогда не наблюдалось «тех самых» наклонностей.

Но все именно так и было.

— Что вы, черт подери, делаете? — осведомился де ля Роса, чувствуя, что еще немного, и бросится разнимать странную парочку. Тот, что снизу уже точно возражать не будет, он вообще не способен пошевелиться, и дорога ему теперь одна — в кухни. А тому, что сверху, плевать на докторскую неприкосновенность, пора прочистить мозги. Целую половину минуты сержант Марио Де ля Роса так и думал, даже сделал пару шагов вперед.

И тут Сорьонен оторвался от губ Мартина, поднял голову и задышал, как вытащенная из воды рыба. Вид у доктора был, прямо сказать, отчаянный.

— А, сеньоре де ля Роса, — задыхаясь, проговорил он. — Вы принесли ящик, хорошо. Ставьте сюда.

Физрук пробормотал нечто невнятное, а потом бухнул ящик к ногам распростертого на полу Мартина. Куда деваться теперь, он представлял слабо.

— Я бы попросил вас помочь, — сказал доктор. — Боюсь, одному мне не справиться.

— С чем? — уточнил де ля Роса, с беспокойством поглядывая то на покрасневшие губы доктора, то на заупокойного вида преподавателя на полу. Чем тут помогать? Он, Марио де ля Роса, может только могилу вырыть, ежели Мистер Мартин в завещании попросил похоронить его на острове.

Сорьонен, в свою очередь, смотрел нетерпеливо и непонимающе.

— Вы боитесь мертвых, сеньоре де ля Роса?

— Нет, но зачем…

Доктор фыркнул.

— Ну да, странное зрелище, признаю, — подтвердил он, впрочем, даже без улыбки.

И тут же проделал то же самое — два коротких вроде бы поцелуя, вот только теперь физрук заметил, что доктор при этом непотребном действе зачем-то зажимает Мартину нос.

— Он не дышит, сердце остановилось, — пояснил Сорьонен. — Это новый метод, искусственное дыхание. А мне нужно, чтобы вы через каждые два вдоха… — сраженный испуганным взглядом бесстрашного физрука, доктор поспешил добавить. — Это буду делать я, так вот… вы должны слегка нажимать ему вот сюда, — рука легла посредине груди. — Только не сильно, не сломайте ребра. Тридцать раз, ровно тридцать.

Что нужно было делать, физрук уяснил мгновенно. Про новый метод и науку ему было не слишком интересно, хватало и того, что непотребство оказалось очередным медицинским опытом, а уж нажать как надо на грудь — де ля Роса нажмет.

— Давайте же! — поторопил доктор.

Два выдоха.

Тридцать надавливаний.

Доктор, когда у него не был занят рот, помогал, считая нажатия. Де ля Роса, чувствуя под руками хрупкость чужих ребер, старался изобразить ритм, понукая остановившееся сердце, как упрямого коня, всем телом. Адский труд оказался, и он быстро вспотел. Доктору приходилось не легче, казалось, лежащий на полу без пяти минут мертвец забирает у него не только то дыхание, которое Сорьонен отдавал, а вообще все.

Де ля Роса быстро приноровился, легко вошел в ритм и уже не сбивался.

— Хватит! — вдруг рявкнул доктор.

Руки замерли, так и не сделав очередного нажатия. Полсекунды непонимания, а потом грудная клетка приподнялась и сама слегка ударила ему в ладони. Де ля Роса шумно выдохнул и утер выступивший на лбу пот. Проклятый преподаватель дышал, сам.

— Ого, дышит! — восхитился физрук.

— Что важно, сам, — бесцветным голосом добавил Сорьонен. — Спасибо, сеньоре де ля Роса, без вас бы я не справился.

— Но зачем же было лекарство… — де ля Роса уцепился взглядом за ящичек, мешавшийся теперь у него под ногами. Оттуда тянуло изрядным душком, впрочем, к запахам, как плохим, так и хорошим, физрук был равнодушен — после перелома носа обоняние так и не вернулось.

— А, это, — доктор уселся на пол, переложил только что оживленного себе на колени, и, похоже, все еще ждал неприятностей. — У него был приступ, и сейчас вполне может повториться. Тогда и понадобится лекарство.

— Вот оно как, — де ля Роса поднялся. — Ну, хорошо, что успел.

Доктор промолчал, все внимание сосредоточив на замершем на его коленях пациенте. Что-то показалось де ля Росе странным помимо этого жуткого, но действенного способа оживления. Он хотел над этим подумать, но тут его мысли, грузные, но обычно полезные, были самым что ни на есть наглым образом прерваны.

— А где мистер Дворжак?

Де ля Роса вскинулся. Это ж надо было так ошалеть, что забыть напрочь про больного неуча, в одних штанах бегавшего по дождю. Он торопливо поднялся.

— В корпусе остался, — сообщил он. — Пойду, надо его забрать.

— Вот и я так думаю, — похвалил доктор. — Помогите ему добраться до его комнаты, я зайду потом, проверю.

И снова паршивое чувство появилось у отставного сержанта Марио де ля Росы. Как будто выставляют его за дверь, чтобы ничего ненужного он не увидел. Он фыркнул. А если и так? Это уже не его, совсем не его дело. И пить бросать — это чересчур. Наоборот, вот дотащит Дворжака до комнаты, может, с ним и разопьет. Еще бутылка старого вина сохранилась, а если покажется мало, в кухнях, там, куда теперь никто не суется, должен оставаться коньяк.

Уже из коридора де ля Роса услышал кашель, который по определению не мог принадлежать доктору. Значит, очнулся этот странный Мартин. Впрочем, кто был страннее, физрук теперь и думать не хотел. Он быстрым шагом направился в учебный корпус, где на площадке между первым и вторым этажом его дожидался Ян Дворжак.

— Наука, что б ей пусто было, — ругнулся он вполголоса.

Человеку жизнь спас. Помог спасти, вернее. Чем не повод для радости? Вот только де ля Роса, за последние две недели перетаскавший больше мертвых тел, чем иные санитары на войне, как-то разучился радоваться.

29

Если бы чувства возвращались постепенно, ну или хотя бы не все сразу, Мартину было бы проще. Это все равно что погружение в холодную воду, может быть, реку или глубокое, темно-бирюзовое озеро. Сначала мочишь ноги, и вода кажется ледяной. Второй раз, когда заходишь уже по колено, она начинает согревать. И так, пока весь не окунешься, и не сможешь плыть.

Другое дело, если озеро валится сверху, весь мир разом, все запахи, звуки, оттенки цвета и тысячи тактильных ощущений. Мартин охнул и закрыл глаза. Легче стало, но только на одну пятую. Полежал немного неподвижно, стараясь постепенно привыкнуть хотя бы к четырем из своих пяти чувств. Горло и губы жгло, почему-то, губы даже сильнее. Но он мог дышать, а значит, все-таки не умер. И пускай каждый вдох сопровождает болотное хлюпанье в груди… ребра тоже болели. Это было что-то новенькое.

Пахло антисептиком, свежим потом, а в качестве декораций к этим запахам присутствовали бромистый натр, знакомый по временам бессонницы, и привычная, фоновая сырость.

Мартин собрался с духом и приоткрыл глаза. Сначала правый, потом левый. Реальность подергалась, набирая резкость, а потом возникла вся и сразу, в виде белого халата и очков склонившегося над ним доктора.

— Привет, — сказал Сорьонен.

Мартин открыл для себя, что под головой у него вовсе не жесткий пол, а что-то очень похожее на согнутую в локте руку. Он попробовал пошевелиться, проверяя, а работает ли вообще тело. Тело работало, но без всякого желания.

— Даже и не знаю, кого из нас поздравлять с успешной реанимацией, — сказал доктор задумчиво.

— Наверное, тебя, — подсказал Мартин. Получилось тихо и невнятно, но его поняли.

Доктор пожал плечами, а потом вдруг широко улыбнулся и тут же зажал рот рукой. Мартина, лежавшего у него на коленях, стало ощутимо подкидывать. Сорьонена словно душила какая-то судорога, он всхлипывал и все так же старательно прикрывал лицо рукой. Очки раскачивались, угрожая свалиться Мартину на голову.

— Кари, тебе плохо? — Мартин вытянул ватную руку и подтолкнул очки обратно на переносицу совершенно невменяемого врача.

И вдруг дошло. Не было ему плохо. Смеялся, громко и истерически, как редко с ним бывало. Сдержанный, вежливый смех — это всегда пожалуйста, но чтобы так, задыхаясь и размахивая свободной рукой…

Такого торжества жизни не ощущал даже Мартин, вообще поразительно равнодушный к тому, что его зачем-то опять вытащили. Он ведь уже успел насладиться даже предсмертным обзором самых важных событий своей жизни. Да, забавный получился набор, и вовсе не то, что Мартин ожидал увидеть. Дом, поступление в академию, и даже тот полный страха и пьянящей гордости момент, когда совет попечителей предложил ему остаться в альма матер преподавателем. Иными словами, все немногочисленные поводы уважать себя остались без внимания.

Почему-то, он, уже собираясь на тот свет даже без возражений, вспоминал то, за что становилось иногда мучительно стыдно. Оставшееся время он это просто принимал. Да нет, всегда принимал, успокаивался и жил дальше. И несостоявшаяся смерть — еще не повод изменять этому правилу. Мартин встряхнул головой и попытался самостоятельно сползти с сотрясающихся в ритме смеха докторских коленей.

— Да чего смешного-то? — прохрипел он. — Я уж не знаю, как ты меня оживлял, — тут пришлось сделать паузу, чтобы отдохнуло словно кошками подранное горло. — Но по мне как будто слон прошелся.

— Около того, — не переставая пугать Мартина смехом сумасшедшего, выдавил доктор. — Только не слон, а де ля Роса.

От удивления Мартин даже раздумал спасаться бегством, уцепился за рукав халата и оторвал руку Сорьонена от его же лица.

— Так, Кари, что тут было!?

Доктор пару раз еще хмыкнул, потом машинально поправил снова съехавшие очки, то есть принял свой обычный, успокаивающе-деловитый вид. Мартина эта перемена порадовала.

— Знаешь, Франс, — объявил Сорьонен. — Наверное, после всего, что тут произошло, мне придется на тебе жениться. А если вздумаю возражать, заставит общественность.

У него все-таки было чувство юмора. Определенно было, и, конечно же, профессионально деформированное. Мартин уж и не знал, как истолковать такую шутку. Малую подсказку давала только боль в губах, которые словно кто-то грыз, или…

— А причем тут де ля Роса? — осторожно спросил он.

— Есть такой новый метод реанимации, называется «ручное искусственное дыхание», — пояснил доктор. — Если у больного нет пульса и дыхания, двое должны положить его на пол, запрокинуть голову, а потом первый должен делать по тридцать нажатий на грудную клетку… — Сорьонен легонько ткнул пальцем, куда именно следовало нажимать. Мартин шарахнулся — попал как раз туда, где хуже всего теперь болело. — А второй — вдыхать в рот больного воздух, по два раза на тридцать нажатий… где-то по секунде каждый вдох.

— Господи, — пробормотал Мартин. — Лучше б вы меня не оживляли…

Доктор фыркнул. Мартин попытался себе представить, как все это выглядело. Глупый, впрочем, не умнее и предыдущей реплики, вопрос возник тут же.

— А… — только начал он, но договорить не дали.

— Болят ребра?

— Э-э-э, да. Я же говорил.

— И я говорил, что де ля Роса над ними славно потрудился. Если б не он, мы бы вряд ли тебя вытащили.

Доктор смотрел в загадочное пространство между собственными глазами и линзами очков. Мартин смотрел на доктора. Внимательно смотрел, выискивая опровержение очевидному. Разумеется, находил только подтверждение — покрасневшие, наверное,как и у него самого, губы.

— Понятно, — ошарашенный нахлынувшей неловкостью сказал Мартин. — Понятно.

— Правда, в свидетелях у нас только де ля Роса, так что слухи, может быть, и не поползут, — утешил Сорьонен. — Он не из болтливых, ты же знаешь.

Мартин кивнул.

— А кому-то это надо? — спросил он скептически.

Доктор почему-то скривился, а потом вдруг изрек:

— Ладно, Франс, напугал ты меня порядочно, но другие пациенты никуда не девались, так что давай я тебя в башню отведу…

— Не хочу, — тут же отозвался Мартин, которому вот чего точно не хотелось, так это оставаться одному в темноватой, захламленной комнате.

— Прости, не расслышал.

— Давай хотя бы в медкабинет, — предложил Мартин.

— В медкабинет? — отчего-то с большим сомнением переспросил Сорьонен. — Упорно же ты напрашиваешься на встречу с судьбой.

Недоумение длилось секунд десять, может больше. Этого времени Мартину хватило, чтобы кое-как перебраться на пол и сесть.

— У мистера Дворжака не тиф, но скорее всего, воспаление легких, — заметил доктор, отряхивая колени брюк. Он подобрал с пола ящик, порылся и легко выудил темно-зеленого стекла пузырек, в котором на дне оставалось несколько знакомых пилюль.

— Лучше бы принять сейчас, — добавил он и протянул лекарство Мартину.

Мартин прожевал пилюлю, во рту от нее как всегда сделалось сухо, захотелось пить. Или выпить. Он с этими всеми событиями уже так давно ничего не пил. Неужели не заслужил, ну хотя бы за невольное возвращение с того света.

— Пойдем, — Мартин неловко поднялся, постоял, проверяя, не подогнутся ли ноги в какую-нибудь сторону, словно бы они были гуттаперчевые, сделал пробный шажок, другой.

— Действенный способ, — пробормотал доктор себе под нос.

Они пошли по коридору, сначала медленно, но потом Мартин совсем освоился, и лишь на лестнице Сорьонен незаметно его страховал.

30

Больше всего это походило на переговоры перед уже начавшейся войной.

Сорьонен примостился на краешке стола и методично натирал руки сильно пахнущим антисептиком, обмакивая корпию в открытый флакон.

Мартин расчистил себе пространство на подоконнике, привалился спиной к оконной арке, а ступни упер в противоположную. Завалы бумаг и пустая тарелка, сдвинутые, чтобы освободить место, были теперь на полу.

Де ля Роса висел в дверях, большой, мокрый и тихо взбешенный. Физрук был без куртки, которую отдал Яну.

Ян сидел на кушетке и бессознательно, по-детски болтал туда-сюда босыми, грязными ногами. Куртка де ля Росы была ему широковата в плечах, самую малость, но стояла кособокой палаткой. Руки он не продевал в рукава, а скрестил на груди, мускулы, казалось, позвякивали от напряжения под гусиной кожей. Зубами Дворжак не стучал потому, что они были сжаты так плотно, что кости челюсти запросто могли сломаться.

Еще это походило на суд, где Ян по умолчанию был обвиняемым и виновным. Такие суды несправедливы по своей природе, по предназначению. Так судят пойманных в тылу врага шпионов, борцов за свободу и неугодных обществу.

За все это время, долгих две минуты, Ян лишь однажды взглянул на Мартина. Убедился — жив. Теперь Дворжак немного растерялся, потому что не хотел верить в предательство. Он ничего не сказал де ля Росе, да и зачем? Де ля Роса тоже молчал, пока вел его в медкабинет, грубо, но все-таки заботливо поддерживая за плечи.

— Да я в порядке, — пытался возражать Ян.

— Вот скажет доктор, что ты в порядке, тогда поверю.

Куда не глянь, куда не сунься — везде доктор. Самый важный что ли человек на всем острове? Кажется, и Стивенсон, толстый, усатый хрыч, ничего не мог поделать против этого пропахшего карболкой интригана. Яна трясло, в равной степени от гнева и от холода. А он и не замечал раньше, пока доктору хватало власти и молчаливой, опасливой Яскиной преданности. Потом Сорьонену зачем-то понадобился и Мартин, а Ян слишком поздно узнал главное — тот был не против. Даже не понимал, что предает, потому что никогда и не соглашался на то, в чем Ян был просто, по умолчанию уверен.

Он стиснул зубы еще крепче.

Один против троих. Нет, двоих — де ля Роса не вмешается, будет просто стоять, пока не почувствует себя окончательно лишним, неловко извинится и уйдет пить в покойницкую. Нет, против одного. Драться с Мартином? Презрение — не повод для драки. Противник только один, сидит, сгорбившись, на столе и трет руки.

Плевать на эпидемию. Пусть хоть все перемрут тут без этого доктора. Да мало ли докторов? Мало ли? Пришлют еще, никуда не денутся, вот только поутихнут шторма. У них, в Праге, эти доктора с голоду и за еду лечат, и в ночлежках ютятся вместе с бродягами. Стоит освободить место — набежит целая больница.

— Я пойду, господа, — вот, де ля Роса уже покинул чужое поле боя.

Физрук протопал по пустому этажу, шаги было слышно и на лестнице, почти теперь пустое здание с радостью множило эхо. Нет, не совсем пустое. Где-то на четвертом вскрикнул тифозный, немного помолчал, а потом зашелся громким, матерным воем. Наверное, это был сигнал. Все как будто проснулись.

— Ян, я должен тебя поблагодарить, — голос Мартина звучал очень тихо и официально, интонации коверкал хрип.

Что ты такое говоришь, Мартини? Благодарить, значит. Ты уже поблагодарил, еще как. Многократно, и сидишь тут, спрятавшись за спину более надежного с твоей точки зрения человека. Бессовестный.

А Ян ведь им восхищался. Всегда. Когда слушал яркие, красочные рассказы о выдуманных людях, сперва снисходительно, признавая полную бесполезность предмета, потом уже с живым интересом. Когда с надеждой заглядывал в совершенно пустые, невероятно безразличные глаза, в которых не отражалось ничего даже в самые головокружительные моменты. Когда мешал, когда помогал, когда заботился. Когда обнаружил разломанную не силой, но невероятным остервенением дверь аудитории на втором этаже. До последнего восхищался, даже когда увидел в докторском халате, так явно заклейменного. И теперь немного восхищался, потому что Мартин умудрялся жить, без души, без чувств, да, сейчас это было так явно видно.

Гордость, а может быть, и правда нарождавшаяся пневмония, мешала дышать.

Сорьонен помалкивал, переводя взгляд со спокойного, отрешенного лица Мартина на окаменевшее, бледное, но со слишком ярким румянцем лихорадки, лицо Яна, наполовину занавешенное мокрыми, и оттого темно-рыжими волосами.

— Не за что, — ответ тоже получился официальным. — Всегда пожалуйста, мистер Мартин.

Доктор чему-то кивнул, соскользнул со стола и прежде, чем Ян успел осуществить хоть одно из своих кровожадных намерений, убрался в коридор. Там он отошел на пару шагов и привалился к стене, принялся теребить краешек халата, и без того уже замусоленный. Подумал немного, подождал, а потом снял очки и положил их на подоконник коридорного окна. На всякий случай.

Ян снова не знал, что делать. Враг бежал с поля боя, и понять этого Дворжак был не в силах. По его мнению, Сорьонен должен был в первую очередь оскалить зубы, зарычать, отстаивать как-то свою добычу. Ян решил, что это очередная интрига, и приказал себе быть осторожнее. Насколько можно быть осторожнее, когда в голове мутно и одновременно очень ясно из-за жара, а грудь распирает от гнева так, что вот-вот треснут ребра.

Мартин задумчиво рассматривал его, в обрамлении окна похожий скорее на диковинную, нахохлившуюся птицу. Действительно, птица — с тонкими косточками, уж как он боялся случайно сломать, даже когда бил. А теперь хочется, как куренку шею свернуть. Очень просто.

— Ян, — какой же все-таки странный у него теперь голос.

Яна передернуло, на звук собственного имени он среагировал, как хорошо выдрессированное животное. Это бесило. Он не отозвался.

— Ян.

Мартин осторожно спустился с подоконника. Потревоженные бумаги рассыпались, накрыв пустую грязную тарелку. Двигался жутковато, очень медленно, как будто руки и ноги запаздывали за приказами разума. Ян смотрел, завороженный, но не позволял себе забыть о первоначальном намерении. Где-то он шел против правил, но никогда — против гордости, против чести, и пусть кто скажет, что ее нет у торговца. Стоило все-таки стать военным, все равно отец выставил его из дома. А вот Мартин, подчиняясь правилам, не ведал чести. Никогда, вот оно как.

— Не подходи, Мартини, — это удалось выговорить достаточно тихо, чтобы дежуривший в коридоре Сорьонен не разобрал.

— Да я, в общем, и не собирался, — Мартин, устав пробираться через медицинские катакомбы, с видом пересекшего пустыню Моисея опустился на какую-то коробку. — Мне бы не хотелось снова оказаться в плену.

Ян щелкнул челюстью, прикусив язык до крови. Жалко, до Мартина нельзя было дотянуться прямо с кушетки. Разве что броситься в зверином прыжке, рискуя промахнуться и угодить в какой-нибудь судок со скальпелями.

— Так зачем все это, Мартини?

— Сам не знаю, веришь — нет? — Мартин невинно развел руками. Ян сплюнул кровь на пол.

— Не очень, — признался он, облизнув губы. Не помогло, потому что как раз язык и кровоточил. Пришлось обтирать рот рукой, как пьяный пивовар на пирушке. — Я запутался, Мартини, вообще запутался.

Это были явно не те слова. Лучше подошло бы — чтоб ты сдох, Мартини, да ты и так сдохнешь, я же знаю, что написано в твоей карте. Яска все-таки рассказал, стоило только объяснить ему, с кем ты проводишь ночи. Интересно, глаза… у тебя такие же пустые глаза, когда ты с доктором?

— Тогда будем разбираться, — предложил Мартин. — Последнее дополнительное занятие. Прямо сейчас. Откажешься — твои проблемы.

— Давай. Только без примеров из классиков.

Мартин вздохнул, немного покашлял, потом вдруг неловко улыбнулся и сказал.

— Не хватает алкоголя, правда?

Яна трясло. Так сильно, что складывать слова становилось все сложнее, и сам себе он напоминал заикающегося попугая. И выглядел, наверное, ничуть не лучше.

— Ладно, обойдемся без этого, — согласился Мартин, так и не дождавшись ответа. Разговор уже не ладился и скорее всего, перерастал в лекцию. — Вот что, Ян. Я уж не знаю, чего ты себе надумал, но по-моему, я вовсе не похож на принцессу, которую надо похищать или спасать, что там тебе больше по душе. И, если уж на то пошло, я ведь и не женщина тоже. Понимаешь, о чем я?

— Вовремя напомнил, — хмыкнул Ян, услышав от силы половину сказанного.

Слушать вообще не хотелось, потому что он уже знал, что будет. Это так принято у благородных, посылать к чертям в вежливой, развернутой форме. Так, чтобы и последнее унижение было изящным, хоть сейчас издавай.

— Пожалуй, — Мартин вымучено улыбнулся. — Я виноват перед тобой, наверное, требовалось немножко умереть, чтобы это понять.

— Сам-то веришь? — Дворжак снова выплюнул кровь, потому что глотать ее боялся — вдруг стошнит, для полного и бесповоротного унижения. — Мартини, это звучит как самый идиотский из всех идиотских… самое идиотское… как это, — забытое слово сгубило весь эффект. — Клише.

— Вполне. Я устал, Ян, ходить и бояться, что ты выскочишь из-за угла и открутишь мне голову.

Вот эта идея Яну нравилась с каждой секундой все больше и больше, и особенно подогревал жажду крови тот факт, что Мартин говорил ровным, севшим, совершенно лишенным эмоций голосом. А Ян-то всегда считал бесчувственным, правильно бесчувственным именно себя. Ровно до тех пор, пока не встретил Франса Мартина, преподавателя классической литературы. Расчетливую, издыхающую, удивительно подлую тварь.

— Нет проблем, Мартини, — Ян заставил себя освободить обе руки и развести ими в нелепой имитации дружелюбия. — С сегодняшнего дня просто постарайся не попадаться мне на глаза, идет?

— В чем разница?

— В том, что раньше это было совсем не так, — он уже не заботился, что проклятый доктор слышит каждое его слово, и, вполне вероятно, припас какое-нибудь оружие, с него станется. — А теперь я правда оторву тебе голову, если увижу. Берегись, Мартини.

Мартин что-то говорил, но Ян не слышал. В голове у него совсем помутилось, в глазах плясали цветные звезды, изо рта хлестала кровь. Он вскочил, не разбирая дороги бросился прочь, готовый и в то же время безумно испуганный того, что правда может убить.

В коридоре было совсем темно, и почему-то блестели на подоконнике забытые докторские очки.

— Прощай, Мистер Мартин! — выкрикнул Ян в темноту.

Сорьонен выступил из угла, где стоял все это время, и вытер вспотевший лоб. Подобрал очки и пристроил на носу.

Чем дальше, тем меньше ему нравился этот метод лечения. А если лечение неэффективно, время его прекратить и назначить новое.

31

Одиночество казалось привычным и оттого очень приятным, хотя на самом деле было лишь иллюзией. Но Мартин старался не думать об этом, наслаждаясь самим моментом. Уже стемнело, но впервые за много дней стекло не было мокрым, а луна отражалась в безмятежно спокойном море. Это был немного знак, а может быть, просто затишье перед настоящей весной. На столе горела керосинка, свет играл на золоченых срезах страниц и подкрашивал темную, густую жидкость в бокале теплым оттенком. Оставалась половина, не книги, но разведенного виски. Конечно, никакого льда, но в сочетании с накинутым на плечи одеялом, безо льда было даже лучше.

Мартин перевернул страницу, но сконцентрироваться на древней латыни не получалось. Это потому, что одиночество было не настоящим, а превратилось в некое подобие ожидания. Он немного злился на себя, особенно в первую неделю, но потом нашел это бесполезным и смирился как с меньшим злом. Вторая неделя прошла легче, и отшельничество перестало быть столь утомительным. Жажда деятельности никогда ему не досаждала, а уж теперь, когда сама идея показаться в учебном корпусе или общежитиях равнялась самоубийству, выбора просто не было. Шуточки про Рапунцель и необходимость отращивать косу быстро наскучили, к тому же, третировать ими Сорьонена было столь же продуктивно, как, скажем, пытаться рыть подкоп с четвертого этажа башни. В качестве тюремщика доктор был непреклонен.

Следующий глоток. Подержал во рту, перекатывая жгучую жидкость между зубами, согрел, потом проглотил. Стало еще теплее. Мартин даже подумывал избавиться от одеяла, но в башне были сквозняки, такие, что по ночам порой падала развешанная на стуле одежда. Утром приходилось забавно прыгать, поджимая то одну, то другую ногу, чтобы выудить откуда-нибудь улетевшие штаны.

Но он освоился, все-таки довольно быстро.

В основном спал, особенно первые дни, потому что в лазарете, после того, как состоялся у них с Яном этот разговор, он держался на ногах благодаря шоку. А когда шок прошел, осталась бесконечная усталость, совсем не похожая на чувство облегчения, которое он должен был по идее испытывать.

Это был тогда последний разговор, давно следовало. Конечно, он солгал Яну — не требовалось умирать, чтобы понять очевидное. Он давно понял, просто все надеялся, что и Ян поймет. Напрасно. Нельзя позволять людям так обманываться, конечно же, нельзя. Если бы он сразу, в первый же раз объяснил — он никак к Яну не относится, не хорошо, не плохо, не любит, и даже не ненавидит, скольких бы удалось избежать бед. Наверное, это был парадокс. Ничего, теперь он знает, как защититься и в такой ситуации. Кошмар не повторится. Да и этот уже закончился.

И все-таки, выбираться из убежища было рано. Занятия еще не возобновили, хотя эпидемия пошла на убыль. Те, у кого болезнь протекала слишком тяжело, уже умерли, те, кому повезло больше, шли на поправку, а Сорьонен теперь сбивался с ног, отлавливая студентов, которые, уверенные, что уже поправились, нарушали постельный режим.

А вечером доктор приходил, всегда с едой, которая, в этом можно было не сомневаться, ничем не заражена. Они ужинали и немного разговаривали. Потом Сорьонен отправлялся в ночной обход и спал в лазарете.

Три недели.

Порой Мартину немного хотелось, чтобы доктор остался, просто побыл чуть-чуть подольше. Но Кари, судя по всему, носил в голове часы, и они тикали неумолимо, в одно и то же время подкидывая доктора с кровати, на которой тот, чего греха таить, порой задремывал прямо с чашкой крепчайшего кофе в руке.

Пора было ему и появиться, решил Мартин, взглянув на свои часы. Они лежали рядом с книгой, потемневшая латунная цепочка обвивалась вокруг мутного от царапин стекла.

А вот виски следовало или допить, или убрать. Конечно, Сорьонен сам принес ему эту, бог знает где добытую бутылку, но каждый раз, застуканный за неизменной вечерней порцией, Мартин чувствовал себя виноватым.

Он даже когда говорил Яну, что не нуждается в нем, хотя это не совсем то слово, не чувствовал себя виноватым. Нет, он чувствовал, что это Ян виноват, а он — разве что в том, что вовремя не сказал остановиться. Теперь-то понимал: Ян бы его послушался.

Впрочем, чего переливать из пустого в порожнее. Стало легче. Вот закончится карантин, закончится учебный год — и не будет больше никакого Яна, а он, Мартин, останется на острове, будет учить студентов классической литературе и порой заходить в лазарет на кофе к доктору Сорьонену.

Именно так.

А пока доктор Сорьонен заглядывает на кофе к нему, в собственные же апартаменты. Впрочем, докторского добра почти не осталось, его и было-то — рубашка да книги, и еще, разумеется, громкий жестяной ковш, которым следовало что есть силы колотить по утрам об застывшее ведро. Чтобы разбить тоненькую корочку льда, намерзшую на воде для умывания.

Мартин поставил стакан. Поздно прятать, да и глупо. Сорьонен протиснулся в свое бывшее жилище, по привычке втягивая в плечи лохматую голову. Мартин сперва не понимал, по его меркам потолки были в самый раз, а вот доктор все-таки рисковал пропахать переносицей верхний дверной косяк.

— Хороший улов, — возвестил он с порога.

Это был такой ритуал. Чтобы хоть как-то разговаривать, они, два неразговорчивых в спокойном состоянии человека, выработали его. Доктору, словно рыбаку, полагалось с самого прихода хвастаться уловом, которым были, разумеется, юные самоубийцы, нарушавшие столь важный после тифа постельный режим.

— Сколько поймал?

— На майтокалакейто хватит. Даже Яска уже забегал.

Мартин не знал, радоваться или нет. О том, какую роль сыграл докторский помощник в этом безобразии, он до сих пор толком не понял, но уж смерти-то ему точно не желал.

— Хорошо, — отозвался он. — Есть, чему порадоваться.

— Наверное, — хмыкнул Сорьонен.

Уселся на кровать, потому что второго стула в комнате не было. Заметил стакан, автоматически нахмурился, потом закрыл глаза и опустил голову на руки. Мартин воспринял это как сигнал, перевесил одеяло на спинку стула и принялся за готовку. Разогреть кофе, разложить то, что Сорьонен по привычке запихал сразу на полку.

А вот про Яна Мартин не спрашивал. Первую неделю пытался, но Сорьонен отмалчивался. Как-то Мартин заподозрил, что его попросту не хотят расстраивать, вот только не водилось за доктором такой избыточной тактичности. А значит, Дворжак был жив, скорее всего, здоров, и, вполне вероятно, где-нибудь его подкарауливал. Вот чушь.

— Так вот, — в собственные руки проговорил Сорьонен. — Если я правильно все понимаю, карантин скоро снимут.

Это было что-то новенькое, Мартин даже забыл поставить колбу с кофе на огонь.

— Это разве не ты решаешь?

— А похоже?

— Не очень, — посочувствовал Мартин, вспомнив, как долго тянули с эвакуацией. И затеяли ее, когда уже было безнадежно поздно, а следовало наоборот, объявить карантин. Потом объявили карантин, тоже не ко времени.

— То-то и оно, — доктор снял очки и положил рядом с собой на мятую простынь. Покрывало Мартин реквизировал себе вместо плаща.

Кофе нужно было размешивать, иначе случился бы одновременно и потоп, и пожар.

— Рассказывай, — прожевал Мартин.

Доктор вздохнул.

— Ничего особенного, — он тер переносицу, видимо, в надежде распределить отпечатки очков по всему носу. — Не знаю, Франс, чем тебя порадовать. Решил, конечно, Стивенсон, а он у нас держит связь напрямую с руководством. Вряд ли тут было какое-то самоуправство.

— Что сложнее — медицина или политика? — уточнил Мартин.

— Я бы предпочел что-то одно, лучше медицину, ей я, по крайней мере, учился.

— Не любишь интриги? — последнее вызывало сомнение.

— Не люблю, — а вот ответ прозвучал вполне честно.

Помолчали. Мартин разлил кофе, пересыпал странного вида галеты на тарелку. Сорьонен пододвинулся к краю стола, так, чтобы дотягиваться до еды.

— А мой карантин? — спросил Мартин. — Как считаешь, долго осталось?

— Грубо говоря, это зависит от двух условий.

— Уже от двух? Кто еще хочет меня убить?

Порой Мартину казалось, что чувство юмора у Сорьонена просыпалось только в минуты смертельной опасности, грозившей его пациентам. Все остальное время доктор был непробиваемо серьезен, и даже содержащие в своей природе иронию вещи говорил голосом умирающего от скуки лектора.

— Теперь ты зависишь от того, как поведет себя Ян, когда снимут карантин, — пояснил доктор, механически жуя галету.

Мартин, который уже понял, что ужины эти — еще и способ заставить его хоть что-то есть кроме пилюль и виски, постарался сжевать свою порцию как можно показательнее.

— То есть?

— То есть, захочет ли он продолжать образование, или же предпочтет военную карьеру, — сказал Сорьонен.

— Ясно.

Снова молчание и еда. Пить на ночь кофе после виски — да пусть так, становилось только теплее. Он ведь все еще мерз, а в башне — особенно. И вдруг спокойствие распалось, потревоженное внезапным пониманием.

— Так война началась?

Доктор пожал плечами.

— Может быть, уже и да. Как ты понимаешь, свежие газеты мы не очень-то получаем.

Остаток ужина Мартин размышлял. Казалось, нет ничего хуже этой эпидемии, так жутко пошатнувший порядок его жизни, хуже этого безумного чеха, который от большой любви, или уж от чего там, пытался его убить разными способами. А ведь еще есть война, вроде той, от которой его семья бежала когда-то на Север.

В войну на ночь глядя верить не хотелось. Да и Сорьонен, видимо, действительно не любил политику, потому что тему не развивал, а лишь пил кофе и натирал и без того уже покрасневшую переносицу. Волосы, в таком освещении имевшие теплый оттенок, совсем отросли и лезли ему уже не только в глаза, но и в нос. Не замечал, конечно же.

— Ну, доброй ночи, — а вскинулся, как по часам, хотя еще полминуты назад казалось — так и уснет с этим кофе. Чего еще ждать от врача-всегда-на-боевом-посту.

— И тебе удачной охоты, — механически отозвался Мартин.

Доктор подобрал очки, отряхнул халат от крошек, которые все до единой собрал и выбросил в ведро. Поставил недопитый кофе на стол, кивнул в знак благодарности и вышел. Мартин же решил, что допьет виски, а потом, может быть, дочитает хотя бы главу. В одиночестве было слишком много достоинств, чтобы ими пренебрегать.

32

Яска сидел в кровати, подобрав ноги и обмотавшись одеялом. Окно было открыто, с моря дул холодный, пахнущий йодом ветер, бесплатная дезинфекция пропахшей болезнью комнаты. Нужно только высидеть еще хотя бы минут десять, чтобы проветрилось окончательно. Потом можно будет осторожно встать, закрыть окно и спать, по крайней мере, до окончания обхода. А если не проспит до утра — потихоньку дойти до общежития гуманитарного, навестить кое-кого.

Но для начала, все-таки переждать обход. Тем более что доктор обязательно зайдет и к нему. Яска ждал этого каждый раз, и каждый раз внимательно приглядывался к бывшему, почему-то теперь он был в этом уверен, именно бывшему наставнику. Сорьонен похудел, обзавелся непроходящими признаками недосыпания, но никаких подтверждений рассказанного Яном до сих пор не было заметно. Или он, Яска, просто чего-то не понимал. Или чего-то не понимал Ян.

А доктор легок на помине. Заскочил в комнату, как обычно, воплощение энергичности и преданности долгу. Яска хотел видеть его именно таким, но картинку постоянно портили мысленные построения, основанные на рассказе Яна. Дворжак тогда был пьян и здорово смахивал на безумного, но говорил убедительно, невозможно не поверить.

И ведь не спросишь.

— Ну, какие планы на вечер? — поинтересовался Сорьонен.

Яска удивился, но виду не подал. Доктор прошел к окну, постоял, подставляя лицо под ветер, похрустел шеей.

— Спать собирался, — отозвался Яска.

— Хорошее намерение, — доктор закрыл окно и тут заметил покрытые изрядным слоем сырой пыли учебники, относительно аккуратной стопкой сложенные на краю стола. Ранее книги обнаруживались у Виртанена и в кровати, и возле умывальника, одним словом, везде, где Яска проводил дольше одной минуты. Но больше всего книг и тетрадей он натаскал, конечно же, в лазарет. Сорьонен механически смахнул с книг пыль, а потом вымыл руки из умывальника, не забывая и про мыло.

— Ты не собираешься доучиваться? — спросил он.

Яска, который правда подзабыл про науку со всеми этими событиями, не знал, что и ответить.

— Да собираюсь, конечно же, — открестился он. — Обидно будет, семь лет потратил, и без результата.

И с чего это доктор заговорил про учебу именно сейчас? Самое вероятное — решил засадить за учебники, чтобы прекратить опасные для здоровья самоволки. Яска бы даже послушался, если бы не доставляли ему разговоры с Яном какое-то особое, почти извращенное наслаждение. Они были оба словно обманутые жены, причем не исключено, друг другом в том числе. Вроде бы и на дух друг друга не выносили, но почему-то часто сидели вместе, а то еще и физрука звали в компанию, пили принесенный им коньяк. От коньяка Яске в первый же раз сделалось дурно, да и после тифа не лучшая это была идея, поэтому он просто мочил губы, а вот Дворжак с де ля Росой не успокаивались, пока не опустошали всю бутылку. Физрук, рассказав положенное число военных историй про то, как у них там одного в живот ранило, и как на полевой кухне убило коня, а солдаты тащили ее на себе, успокаивался и шел спать. Они с Яном смеялись — де ля Роса же служил в учебных частях, откуда там такие чудеса? Потом уже говорили про змеюку Мартина, и великого интригана Сорьонена. Первое Яска даже поддерживал, по поводу второго предпочитал все-таки молчать.

После таких разговоров, словно шпион пробираясь в собственную комнату, Яска чувствовал себя принявшим душ из помоев. Вроде бы и помои, и все-таки душ. Что-то он смывал.

— Правильно, Яска. Я и не сомневался, — словно услышав его мысли, сказал Сорьонен.

— А что вы вдруг спросили, доктор?

— Да просто думал, скоро карантин снимут, что делать-то будем.

Яска напрягся. Ну да, он знал, что еще день-другой, и связь с материком восстановят. Об этом все знали, даже равнодушный ко всему кроме собственной обиды Дворжак. Виртанен старался о себе так не думать, тем более что до сих пор чувствовал себя немного виноватым за то, что сдуру выболтал Яну врачебную тайну.

— Ну, я бы хотел вам помогать, — это как-то само вырвалось.

Яска теперь ждал, как же отреагирует его наставник. Сорьонен сначала ничего не сказал, потом поправил очки. Потом взглянул последовательно на покинутые книги, в окно, а затем уже на него.

— Сразу видно, как обстоят дела с учебой, — резюмировал он. — Ты, Яска, помнишь, сколько еще после выздоровления будешь носителем болезни?

Не в бровь, а в глаз. Он уже и сам думал, много раз, и почему-то казалось — месяц, самое большее. Значит, ошибся.

— Три месяца как минимум я не имею права допускать тебя до пациентов и вообще до работы в лазарете, — сжалившись, а может быть, наоборот решив добить, сообщил доктор. — Понимаешь, что это значит?

— Но мне же осталось учиться всего два…

— Вот именно, даже если занятия продлят до июня, из-за этой эпидемии, все равно ты не успеешь. Так что боюсь, с работой у меня тебе придется завязать.

Яска вдруг обнаружил, что доктор давно говорит по-фински. Может быть, успокоить его пытается. Еще бы руны спел, про Лемминкяйнена там или вековечного песнопевца Вяйнамейнена.

— Так я и думал, — поспешил сказать он. — А диплом как же?

— Так пиши, он у тебя ведь не по медицине, — напомнил Сорьонен. — От руководства я не отказываюсь.

Он помолчал, изучая отсутствующую Яскину реакцию. Возможно, делал какие-то выводы, а может быть, просто подбирал слова. Сам Виртанен просто ждал, что еще скажет доктор, и убеждал себя — сегодня обязательно отправится к де ля Росе и Дворжаку.

— Но у меня для тебя есть предложение, — снова заговорил доктор. Уже не по-фински, что Яску даже немного успокоило. — Когда ты доучишься, я могу отправить тебя к одному моему хорошему знакомому, у него своя практика в Тампере. Он согласится взять тебя сразу помощником врача.

Яска закрыл глаза. Потом открыл. Потом представил себе Тампере, бывал там разок, на Юханнус, с братом и дедом. Запомнились тогда почему-то узенькие улочки, тысячи лавок, сапожных мастерских, а потом дядюшкина сауна, и то, как забавно было бегать голышом в белую ночь до озера, вместе с еще десятком подобных, раскрасневшихся, одуревших от жара. Видимо, он настолько замечтался, что Сорьонен успел сделать вывод.

— Тампере — хороший город, — сказал он по-фински.

— У меня там родня, — согласился Яска.

— Вот и хорошо, значит, будет даже проще. Ну как, мне написать доктору Коскинену?

— Вы ведь уже написали.

— Но еще не отправил.

— Отправляйте.

Сорьонен тихонько рассмеялся.

— Я тебе даже немного завидую, — сказал он. — В сауну бы, да?

— В сауну, — подтвердил Яска.

— Ладно, Яри, не буду я тебе надоедать, — доктор внезапно засобирался. Яска был даже рад, потому что в присутствии доктора связно мыслить все-таки не получалось. Он уже представлял себя помощником загадочного доктора Коскинена, а потом еще на берегу Пюхяярви, занятым рыбалкой.

— Мы договорились? — уточнил Сорьонен с порога. — Тимо Коскинен — отличный специалист, ты многому у него научишься.

Минут пять после того, как стихли шаги в коридоре, Яска в это верил. Потом сполз с кровати и открыл окно, повис на подоконнике, рассматривая в спокойное море. Ночь была такой прозрачной, что вдалеке виднелась темная туша материка, а если очень приглядываться, даже огоньки прибрежной деревни.

— Почему бы и нет, — сказал он сам себе.

И к Дворжаку все-таки не пошел.

33

Мартина разбудили доносившиеся с улицы крики, грохот и скрежет. Он полежал немного, решая, стоит ли переполох того, чтобы вылезать из теплой постели.

— Нет, не так! Кто так делает? Вот так нужно! — этот голос узнать было легко, и так же легко услышать даже с четвертого этажа башни. Де ля Роса, гроза отлынивающих от физического воспитания первокурсников, может и охрипший, но всегда в голосе.

Мартин вздохнул. Что они там, клад копали среди ночи? Или не ночи? Оказывается, уже рассвело, и все предметы в комнате просматривались довольно четко.

— Но сеньоре де ля Роса…

— Никаких но! А ну, бегом!

Не может такого быть, просто не может. Послушать, так выходило, что внизу возобновились занятия, по крайней мере, физическое воспитание точно. Де ля Роса с отрядом студентов, тех, кто тифом не болел, а значит, имел право безнаказанно бегать, нарезали круги вокруг учебного корпуса и прилегавшей к нему башни, совершенно не заботясь о том, что некоторые заключенные все еще спят.

Мартин выпростал из-под одеяла руку и нашарил на стуле лежавшие поверх одежды часы. Половина седьмого. Действительно, довольно рано, даже для физкультуры, и уж конечно, рано для де ля Росы, которого редко видели до полудня.

— Пошевеливайся! Хорош спать!

В принципе, спать особенно не хотелось, так что Мартин решил тоже послушаться приказа грозного физрука и встать. Перед тем, как отправиться за ширму, Мартин все-таки подошел к окну. Для этого понадобилось перегнуться через стол и уцепиться за подоконник.

Стало видно сероватое, впрочем, сухое утро. Море казалось почти спокойным, а вот внизу, на широком, вымощенном брусчаткой дворе напротив была настоящая буря. Человек тридцать студентов, с разных курсов, одетых кто во что, под руководством де ля Росы занимались уборкой. Разбросанные, как после кораблекрушения, доски собирали и уносили куда-то за пределы видимости, скорее всего, к конюшням. То, что осталось от клумб тоже деликатно утрамбовывали, а лужи, где они грозили превратиться в пруды с лягушками, разметали большими, связанными из свежих веток метлами.

И все-таки, с самого рассвета этим можно было и не заниматься. Если только…

Мартин подавил импульс открыть окно, высунуться подальше и громко поинтересоваться, что стряслось. Впрочем, стрястись могло только одно — отменили комендантский час, а чтобы здоровые студенты не шатались без дела, де ля Росе с самого утра поручили занять их чем-нибудь полезным. Разбор завалов, которые напоминал главный двор академии, вполне подходил.

Мартин убрался с подоконника и окончательно принял решение — вставать. Все равно под такой гам он не уснет. В колбе еще оставался кофе, можно было просто разогреть. Мартин как раз занялся этим, когда услышал, что в двери проворачивается ключ. Вот, еще одно странное явление — по утрам доктор обычно не приходил.

Мартин, еще не до конца проснувшийся, и совсем даже не одевшийся, уставился на ворвавшийся в комнату сгусток энергии. От доктора сильно пахло карболкой, а еще сильнее — морем и свежим воздухом.

— С добрым утром, — пробормотал Мартин, в это время занятый решением важного вопроса — что ему сделать сначала, все-таки поставить на огонь кофе или одеться.

Впрочем, Сорьонен вряд ли обратил внимание на его не слишком приличный вид, зато кофе почуял моментально.

— Слышишь? — спросил доктор и потянулся к колбе сам, выхватил ее из рук оторопевшего Мартина, выплеснул содержимое под умывальник и принялся сооружать напиток заново.

— Слышу, — подтвердил Мартин, почувствовав себя немного неуместным, уселся на кровать. — Твоя идея?

— Лесть, — меланхолично констатировал Сорьонен. — К тому же, я бы дал тебе поспать еще полчасика.

— Карантин сняли?

— Не знаю, — доктор привычно звенел старым скальпелем по стенкам колбы.

Мартину эта ситуация напоминала одно такое же утро, в этой же комнате, но господи, сколько же было тогда недоумения и неловкости, и все отчего… Только потому, что он позволил себе пойти на контакт, который считал необходимым. Зачем? Теперь, вот теперь все гораздо проще и правильнее, они с Сорьоненом ничем друг другу не обязаны, а то, что Мартин временно выселил доктора из его апартаментов — не более чем вынужденная мера. Последняя из вынужденных мер, и только пока окончательно не исчезнет из его жизни Ян Дворжак.

— Подожди, совсем не одевайся, — порой Мартину начинало казаться, что Сорьонен умел читать мысли. Это, конечно, было совершенно ненаучно, и сам Кари первым бы оспорил наличие у себя сверхъестественных способностей. Как он умудрялся всегда так подгадывать, Мартин в толк взять не мог.

Медосмотр. Только без глупостей. До чего удобен человек, которому ты на самом деле ничего не должен. Пожалуй, правильнее будет думать именно так, потому что никакой платы Сорьонен с него не брал, даже той, которую Мартин как-то по ошибке предложил. И если подумать, Кари вполне мог бы принять, ведь понравилось же…

— Я вот думаю, — Сорьонен снял с огня колбу и поставил на исчерканный бессмысленными закорючками листок — Мартин вчера возился с пером. — Не покончить ли нам с одной порочной практикой.

— Я могу повлиять на твое решение? — кажется, это был тот редкий случай, когда Мартин сразу догадался, что доктор задумал.

— Прямо — нет. А вот косвенно — вполне. Будет зависеть от результатов осмотра.

— Мне лучше.

— Я знаю, но меня интересует степень этого "лучше". Ложись на спину.

Отгонять ощущение дежа вю не пришлось, потому что за три недели заключения он окончательно уверился в благонадежности Сорьонена. Этот человек, за что его Мартин всегда очень ценил, никогда не позволял себе перейти раз и навсегда очерченные Франсом Мартином границы одиночества и не пускал в собственное. Впрочем, интересоваться тем, что прячет в душе доктор, не стоило в любом случае, это было не по их правилам, которые нарушались только под воздействием почти уже сгинувшего Яна.

Мартин дождался, пока доктор вымоет руки.

— Полная свобода? — с надеждой спросил он, когда Сорьонен уже подкрадывался со своими ледяными руками к его грудной клетке.

Доктор покачал головой, что могло, в принципе, значить и да, и нет.

— Дыши, — распорядился он и опустил голову Мартину на грудь.

Ничего необычного в этом не было, всего лишь медицинская процедура. Об этом Мартин себе напомнил раз двадцать, пока дышал и не дышал, по-детски убеждая расхлябанные легкие производить поменьше компрометирующих хрипов.

— Франс! Тебе сколько лет?

Мартин нашел вопрос странным, а потом забеспокоился. Как-то не к добру просыпалось в доблестном докторе чувство юмора.

— Двадцать девять, — сообщил он честно.

— Вот и я думаю, что двадцать девять, — сердито фыркнул Сорьонен. — А не девять. Прекрати сейчас же изображать.

Мартин не выдержал и рассмеялся, чем создал пытавшемуся его выслушать доктору немало неудобств. Но тот терпеливо дождался, пока пациент перестанет дурачиться, а потом вернулся к прерванному занятию.

— Вижу, энергии хоть отбавляй, — постановил он. — Переворачивайся.

— Твоими стараниями, — подлизался Мартин, подставляя спину под чуть потеплевшие докторские руки.

— Я тут не причем, никакого нового лечения тебе не назначал. Просто иногда нужно нормально спать и нормально питаться, — невозмутимо сказал Кари. — С таким лечением и жена бы справилась, будь она у тебя.

Мартин порадовался, что лицо спрятал в подушке. Это что, опять переход на личности? Или у Сорьонена слишком хорошее настроение, помноженное на отравление свежим воздухом?

— А будь у тебя жена, — пытаясь в шутку отомстить, отозвался Мартин. — Тебя бы тут вообще не было!

Безупречный удар не получился, пальцы соскользнули, а потом и вовсе убрались с его спины. На секунду повисло молчание, похожее на преющие в трюме старые паруса, а потом Сорьонен вернулся к осмотру, так и не прокомментировав замечание. Мартин счел месть свершившейся и тему закрыл.

— Не от хорошей жизни сюда приезжают, — заметил доктор уже за кофе. — Есть академии и получше, и поближе.

— Вопрос цены, — согласился Мартин, подумав, что речь идет о студентах.

Действительно, обучение в академии естественных и гуманитарных наук благородного Фольке Сингера стоило не так дорого, как те же частные университеты Британии и Франции.

— Тогда я не буду спрашивать, почему ты до сих пор здесь работаешь, — мрачно сказал Сорьонен и погрузился в созерцание галетных обломков на тарелке.

— А ну, подняли эти доски! — взревел де ля Роса.

Он, наверное, все это время тоже кричал, как оглашенный, но Мартин не обращал внимания. Только теперь тишина сделалась неприятной, а молчание — напряженным. Это было опять неправильно, опять нарушение правил. А правила, их никто не насаждал сверху, это были его собственные, Франса Мартина, условия выживания. Осторожность, невмешательство, спокойствие.

— Не нужно, — согласился он, хотя вопрос давно утратил актуальность.

Сорьонен не ответил.

— Думаю, тебя можно выпускать на волю, — сказал он через некоторое время. — Но только под присмотром ответственных лиц. Хватит мне одной реанимации.

Вот с этим Мартин охотно согласился.

— Спасибо, — обрадовался он. — А то еще неделька, и я бы тут совсем озверел.

— Хотел бы я на это взглянуть, — тоскливо отозвался Сорьонен и принялся убирать остатки завтрака. — Ты пока собирайся, а потом жду тебя в лазарете. Мне нужен новый ассистент.

— Что? Не ты ли говорил, что реанимаций уже хватит?

— А где ты видел еще ответственных лиц? — парировал доктор.

Мартину показалось, что у Сорьонена резко испортилось настроение. Или это у него? Но доктор уже умчался, так что проверить догадку не получилось. Надо было собираться. Во дворе разорялся де ля Роса, грохали досками, что-то остервенело скребли. Мартин примеривался к запасному докторскому халату и пытался себе представить, где в такое время может быть Ян.

34

Таскать тяжести — неплохое занятие, если руки чешутся, а почесать их можно только, переломав кому-нибудь кости. Ян, как только прошла даже не пневмония, а просто тяжелая простуда, старался каждый день находить себе занятие потруднее, а ночами, мучаясь новым для себя недугом — бессонницей, шел пить с де ля Росой.

Первое время на рвущегося вытаскивать бочки с прокипяченной водой из котельных Дворжака кочегары посматривали с недоверием, потом уже приветствовали дружескими подзатыльниками и одобрительным гоготом. Где ж это видано, чтобы благородный вот так, сам лез. Наверное, необычного захотелось. Ян даже не оспаривал эту версию, потому что рассказывать каждому угольщику, что хочешь сохранять руки чистыми, пачкая их углем…

Не поймут. Он и сам не до конца понимал, просто большую часть времени чувствовал, что поступает правильно и по чести. Просто уйти, отказавшись и от боя, и от мести — как ни странно, именно это выходило, если успокоиться. Вот только успокоиться выходило не всегда.

Он даже Яску, похожего на обгадившую ковер собаку, умудрялся выносить. Впрочем, Виртанен был жалок настолько, что его даже бить не хотелось. Тифозный. Чего с таким связываться.

А вот когда мельком, даже мельком Ян видел мчавшегося куда-то доктора, начиналось страшное. Ян едва удерживался, чтобы не броситься следом, прихватив по дороге что-нибудь тяжелое. На худой конец сгодился бы и собственный кулак, главное, прицелиться поудачнее, чтобы сразу проломить череп, как было принято в уличных драках. Не тех, конечно, где друг друга запугивали — это был фасад, а фасад, в отличие от внутреннего дворика, как правило белили и даже на окна вывешивали ящички с цветами. Другое дело — задворки. Там выясняли отношения по-настоящему, с ножами, а если не оказалось ножа — изволь бить сразу и как следует.

В таких боях Дворжак побеждал, хотя и ввязывался всего три раза. В последний еще и сам схлопотал, правда, внезапный противник чуть-чуть промахнулся, но на спине у Яна остался ветвистый шрам — от левой лопатки и до поясницы, похожий то ли на молнию, то ли на корни деревца. Глядя, как удаляется длинная докторская спина, Ян вспоминал, как заработал этот шрам, и тут же решал со спины не нападать.

Где была его голова, когда он делал с Мартиномвсе, чего по отношению к себе никогда бы не потерпел? А Мартин выбора не оставил. Сам. Виноват.

— Эй, уснул? — рыкнул де ля Роса.

Ян встряхнулся и в последний момент поймал надвигающуюся на него охапку гнилых досок. Хорошие мысли приходили именно за работой, и никакой спятивший сержант учебных войск их не спугнет. Ян взвалил доски на плечо, поправил одну короткую, которая все норовила оцарапать шею, быстро пошел по двору к конюшням, где все остатки потопа сбрасывали в большую кучу.

Избавившись от досок, он облокотился на загородку левады, чтобы передохнуть. Двое третьекурсников с естественного приволокли свой груз, сбросили и тут же пошли обратно, сторонясь его, словно чумного. Яну вдруг подумалось, что это, наверное, очень заметно, когда хочешь кого-нибудь убить. Но вроде бы сейчас не очень-то и хочется. Ян сглотнул, отряхнул руки о штанины, огляделся.

Башня, учебный корпус гуманитарного, чуть поодаль — естественного и одинаковые, как близнецы-уродцы, здания общежитий. Все знакомое, его царство, хоть и не полностью. Ян вдруг понял — уже и не его, скорее вокзал, такой же, как тот, в Праге. С вокзалов уезжают.

— Ян, ты что ли? — один из былых прихлебателей, потерянных в эпидемию. Живой, таких даже тиф не берет, и наверняка, с надеждой на покровительство.

Ян улыбнулся, рассеянно протянул руку, изобразив некое подобие воодушевленного приветствия. Йиржи ответил со всем возможным энтузиазмом, от которого Дворжака едва не затошнило.

Хотелось поскорее отделаться от дружка, а потом снова пялиться на покосившуюся академию и думать всякую чушь.

— Нет, не ты, — вдруг заметил Йиржи. — Никак, болеешь еще?

— Не болею, — заверил Ян.

— А то смотри, новая медсестричка появилась, грех не навестить, — Йиржи похабно облизнул пальцы и отчего-то подмигнул.

— Иди уже доски таскай, — тоном утомленного монарха порекомендовал Ян, а заодно выдрал пальцы из мягкой, сыроватой древесины левады.

Прихлебатель ретировался, но напоследок еще раз ему подмигнул. Ян отряхнулся, пытаясь избавиться от наваждения. А кто же еще, в конце-то концов? Женщин на Бригантине не было, разве что Сорьонен хранил одну на всякий случай заспиртованной. Заспиртованной. Знавал Дворжак одну такую… личность.

Ян сплюнул и соскреб со щеки бог знает как прилипший прошлогодний лист. Откуда только.

А может правда, пойти взглянуть на медсестричку? Или не удержится пока, перелопатит весь лазарет…

Снова подтащили доски, один — вообще бог знает как затесавшийся первокурсник, другой — со второго. Прихватили явно больше, чем следовало, и теперь рисковали обрушить все себе же на ноги. Ян посмотрел. Сделал шаг по направлению к задыхающимся мальчишкам.

— Констебль! — обрадовался первокурсник.

— Ну, девочки, взяли и понесли, — подбодрил де ля Роса, шествовавший следом с носилками. Тощий, как жердь, четверокурсник с естественного, которому посчастливилось попасть физруку в напарники, получал под зад от каждого его шага.

Ян раскланялся и зашагал прочь, так и не осуществив задуманного. Не помогать он хотел, а как раньше, припугнуть — им же на пользу и пойдет. А тут де ля Роса, глаза б его не видали.

Не срослось с тяжелой работой, две недели старался, а потом пришла трусливая скотина Йиржи, и весь результат насмарку. Вот оно успокоение, вот он новый шрам на спину. В лазарет Ян не пошел, вернее, пошел, но свернул по направлению к общежитиям естественного.

35

Последних часа полтора Мартин наблюдал доктора в довольно странном ракурсе. То есть с Сорьоненом было все в полном порядке, он распотрошил изрядно опустевшую картотеку и, водрузив ее на шкафчик, занимался инвентаризацией лекарств. Поза, напоминавшая изготовившегося к атаке коршуна, свидетельствовала о крайней степени сосредоточенности, как и маловразумительные цифры и названия, которые Кари периодически сообщал сам себе и для верности заносил в блокнот.

А вот Мартин ползал на четырех костях с тряпкой в руках и еще одной на носу, позаимствованной в гигиенических целях из гардероба какого-нибудь разбойника. Он уже догадался, что Яску держали в лазарете вовсе не ради компании, и даже посочувствовал тяжелой доле простодушного Виртанена. Хотя, не каждый же день атмосфера всеобщего оживления накрывает и лазарет.

Но так и было по всей академии. Бригады уцелевших расчищали коридоры и лестницы. Переболевшие не тифом, а чем-нибудь попроще, мыли окна, и в обитель медицины обратились уже трое с глубокими порезами, полученными в боях с последствиями потопа. Странный был день, шумный, суетной и, что еще страннее, солнечный. В ярком, непривычно ярком свете последствия наводнения казались особенно ужасными, и оттого, наверное, все так отчаянно стремились их убрать.

Что до Мартина, он уже успел устать, вспотеть и осознать, что от физической работы отвык много-много лет назад и обратно привыкать вроде бы не собирался. Но попробуй поспорить с этим наделенным властью чудовищем в белом халате. Разжалобить Сорьонена, даже кашляя так, словно вот-вот понадобится искусственное дыхание, никак не получалось. Доктор пожимал плечами и возвращался к раскопкам картотеки, от которых, по сути, и не отрывался.

Еще через полчаса Мартин сдался, бросил тряпку в таз с ледяной водой, в коей было намешано немало антисептика, и стянул гуттаперчевые перчатки, под которыми руки неприятно взмокли.

— Мне нужен перерыв, — объявил он и уселся на подоконник.

— Делай, — отозвался Сорьонен. — Сам дозируй нагрузку, идет?

— Я уже лет десять так не работал, — признался Мартин.

С непривычки ломило все, но кашлять на самом деле не очень-то и хотелось. Напротив, тело разогрелось и чувствовало себя тяжелым, настоящим и вполне живым.

— Что ж ты раньше не сказал, — посетовала спина доктора. — Я бы давно тебя обеспечил нагрузкой.

— Бесплатная рабочая сила, — возмутился Мартин. — Не радуйся, это же пока Яска не поправится!

— Не совсем так, — все таким же безоблачным, как сегодняшнее небо, тоном поправил Кари. — Пока не поправишься ты.

Мартин деланно вздохнул, особых возражений не было. Вот только куда, в таком случае, девать с явным трудом выносящего его Виртанена?

— Яска не сможет работать, — отвечая на невысказанный вопрос сообщил Сорьонен. — Опасно, да и он уже фактически доучился.

— Вот как.

— Я предложил ему после учебы поехать в Тампере к моему приятелю, но не знаю, захочет или нет. Все-таки, медицина — это не его.

— Подожди, ты что же хочешь сказать…

— Я хочу сказать, Франс, что нашего Яску интересует далеко не медицина.

Мартин взглянул на доктора. Еще раз взглянул. Ну да, медики, они же циничны, во всяком случае, такими должны быть. Впрочем, ничего нового он не услышал, об этом можно было и догадаться. Почему-то стало неприятно, Мартин тут же отсек это чувство как неправильное и потенциально опасное, а потом стал придумывать, на какую бы тему перевести разговор.

И вдруг понял, что все остальные темы тоже так или иначе касаются личности доктора, а значит, не годятся. Разве что о литературе поговорить, или вообще помолчать, что есть наиболее правильное решение.

Он стал смотреть в окно. Материк было видно очень хорошо; небольшую круглую бухту, огороженную высокими скалами, на которых, словно потертый ковер, лежала выцветшая зеленовато-серая равнина, а на ней, если напрячь глаза, можно рассмотреть небольшую деревню.

— В такие дни кажется, что дальше все будет хорошо, — сказал Мартин.

— Зависишь от солнца, — констатировал Сорьонен.

— Наверное.

— Забрать бы тебя отсюда и куда-нибудь на Юг, а?

— А давай меня никуда забирать не будем, я и башню-то с трудом вынес.

— Успокойся, это не в моей власти. Башня — максимум моих возможностей, — доктор прихватил картотеку, охнул и поволок на прежнее место. — И потом, что теперь на Юге…

— Ничего, — вырвалось у Мартина.

— Пациент бежит, — вдруг предупредил Сорьонен. — Будешь прятаться?

Мартин отмахнулся.

— Доктора! Доктора!

— А кого еще они рассчитывают здесь найти? — желчно осведомился Мартин.

Ворвался чумазый, с явными следами уличных работ третьекурсник естественного. Из-под залихвацкого вида повязки на голове топорщились отросшие темные волосы, на робе цвели свежие пятна грязи.

— Доктора! — еще раз возопил он и упер руки в колени.

— Что произошло? — Сорьонен выплыл из наполовину прибранного бардака.

— Там… Там…

Дыхания вестнику не хватало, он таращил глаза, умудряясь одновременно и опираться на собственные руки, и махать ими, пытаясь заменить слова жестами. Мартин старательно поставил на край стола зачем-то схваченный судок с инструментами. Хорошо еще, не кипевший.

— Ну, все, все, — доктор успокаивающе похлопывал гостя по плечу. — Рассказывай по порядку.

— Виртанену. Худо, — наконец, разродился студент и тут же виновато посмотрел на доктора, как будто и не хотел сообщать ему такое. Мартин снова почувствовал себя странно, но лишь на секунду. Сорьонена почти все любили, он что, раньше этого не знал?

Доктор молниеносно ухватил походный медицинский чемоданчик и выпихнул студента в коридор.

— Пригляди тут за всем, — приказал он Мартину и выбежал. Из коридора послышался спокойный, но чересчур громкий докторский голос: — Показывай, где!

Мартин рассеянно огляделся. За чем здесь приглядывать? Он может только с умным видом за столом посидеть, да в случае чего развлекать пациентов разговорами, пока они доктора дожидаются. Впрочем, тоже какая-то польза.

В коридоре давно все стихло, не считая ставшего почти привычным грохота восстановительных работ. На лестнице что-то колотили, во дворе, судя по звуку, опять обижали лошадей, а у него почему-то слишком громко стучало в висках. Мартин забрался обратно на подоконник и стал себя убеждать, что никакого дела до судьбы бывшего докторского ассистента ему нет. И, правда, никакого. К тому же, помощь уже в пути, лучшей не придумаешь.

На полу позабытый таз с тряпкой, на краешке его аккуратно сложены гуттаперчевые перчатки, а чуть дальше, где Мартин еще не успел прибрать — коробки, коробочки, ящички, какая-то железка, бумаги… взгляд упорно соскальзывал именно к этим бумагам, что-то в них было. Мартин сполз с насеста и наклонился, перелистывая подшивки медицинских газет, читать которые ему было бесполезно — максимум, что он мог понять — так это название. А под ними, словно оторвавшаяся от пачки, немного другого формата — "Полярный экспресс", местная, с материка газетенка, на желтой, шелушащейся от малейшего прикосновения бумаге. Мартин осторожно вытащил ее. Месячной давности, уже старая, нижний левый угол размок и поплыл, не прочитаешь. Но передовица почти уцелела, и взглянув на нее, Мартин неловко уселся на ящик, потому что в глазах потемнело, и это следовало переждать.

Потом вспомнилось, ну да, говорил Сорьонен, что будет война. Она и будет, с такими-то попытками конфедератов договориться. Мартин не знал худшего способа взывать о мире, чем приставив к горлу противника нож и чувствуя, как к собственному прижимается точно такой же.

— Снимут карантин, да? — поинтересовался он то ли у пустоты, то ли у вопившего без передышки де ля Росы. — И что дальше?

36

Мартин прождал до самого вечера, успев за это время чуть ли не наизусть выучить "Полярный экспресс" и даже закончить уборку. Пациенты, слава богу, не приходили, и вообще, постепенно все стихло. Когда стемнело, с моря задул ветер, он был ненормально теплым и вовсе не зимним. Мартин посомневался, но открыл окно, когда он это делал, с сырых деревянных рам отслоилась покраска, и только что вымытый подоконник покрылся длинными, сероватыми струпьями.

— Где тебя носит, Кари?

Мартин, впрочем, не беспокоился. Доктор, скорее всего, отправился сразу на вечерний обход, самое время было отлавливать тифозных бегунов, которым все в кроватях не лежалось.

А ему нужно было отправляться в свою резиденцию, на четвертый этаж башни. Глядишь, к тому времени Сорьонен закончит патрулировать, и они поужинают. Мартин уже часа два почти с благоговением прислушивался к тихим, но отчетливым воплям собственного желудка, требовавшего немедленно накормить. Чувство голода, он уже и забыл, что оно вообще бывает. Хотя, после такого-то фронта работ…

Лазарет — это был даже не фронт, а целая война, причем с несколькими противниками сразу. А самым опасным из них оказался докторский метод укладывания вещей в пирамиды, которые, не в пример египетским, обладали весьма сомнительной устойчивостью и рушились при неосторожном прикосновении. Хуже того, вокруг пирамид возводились целые комплексы из бумаг, которые очень хотелось выбросить — весь их вид только на это и указывал. Но выкидывать Мартин все-таки опасался, потому как пожеванные газеты, какие-то наполовину заполненные бланки с чернильными кляксами, гербарий и прочие столь же важные для науки штуковины могли оказаться в итоге действительно нужными. Еще не хватало потом объяснять Сорьонену, куда подевались его любимые вырезки за 1886 год.

Подумав об этом, Мартин улыбнулся против воли.

Кари Сорьонен мог сколько угодно быть врачом и ярым защитником гигиены, мыть руки хоть по двадцать раз к ряду, но пространство вокруг него неизбежно превращалось в свалку. А вот Мартин завалов не признавал, у него в комнате, когда та еще существовала, все было разложено по своим местам.

Раскладывать оказалось сложнее, чем разбирать. Мартин потратил изрядное время на то, чтобы воссоздать докторские пирамиды. В итоге усовершенствовал их конструкцию, и теперь ящики, стопки бумаг и прочее не валились оттого, что кто-то ходил мимо не на цыпочках.

Результат Мартину нравился. Лазарет, когда-то единственное место, где он чувствовал себя в безопасности, теперь стал и его местом тоже. Мысль поразила, где-то даже неприятно. Сначала докторский халат, попытка помочь с обходом, и вот он уже убирается в лазарете. Нет, сначала было не это.

Мартин вымыл руки. Их пощипывало, не привык к этим перчаткам. Потом спохватился и запер окно, в которое рвался пахнущий чем-то дурным ветер. Помыл руки еще раз, погасил лампу и вышел в коридор. Уже потом вспомнил, что его, может быть, будет поджидать там Ян.

Хотя это казалось глупым. Мартин огляделся. Освещение на этаже не горело, но и проникавшего в окна света рыжеватой, ветреной луны хватало, чтобы порадоваться за трудившихся весь день студентов. Может быть, и не развалится это здание. Или развалится, но еще через годик, не раньше. Отмытый, без кусков штукатурки на полу, коридор выглядел куда надежнее.

Никого в коридоре не было.

На четвертом этаже, где аудитории все еще служили палатами, кто-то ходил — перекрытия поскрипывали в такт шагам, — но криков слышно не было. Мартин отправился к лестницам, ему нужно было спуститься во двор, пересечь его и выйти к входу в башню со стороны океана, открыть калитку в железной ограде, затем подняться…

Виски.

Мартин решил, что после ужина обязательно выпьет виски. А может быть, даже предложит Сорьонену, хотя доктор, сколько Мартин его знал, к спиртному не притрагивался. Хотя, кто скажет точно, уж не он во всяком случае. То, что Кари не пьянствовал втихушку прямо в лазарете, еще ничего не значило.

Во дворе теплый ветер чувствовался сильнее, в сочетании с темнотой и лисьей луной, которая, казалось, просто так висела, и не думая светить, возникало ощущение южной ночи. Только на Юге ночи были холодными, и Мартин все время замерзал, когда эшелон, набитый беженцами, тащился через вечно разобранные рельсы.

Лучше виски. Давно он этого не вспоминал. А ведь не такое уж страшное, и даже не секрет. Может быть, рассказать Сорьонену за виски, это будет и не против правил почти.

Мартин решил так и сделать, если рассказ придется к разговору о войне. О чем еще говорить, как не о войне двум взрослым мужчинам, которые уважают друг друга.

Уважают.

Еще как.

Мартин вовремя спохватился. Лучший способ зациклиться на чем-нибудь нежелательном — начать это анализировать. Особенно, если имеешь дело с доктором, который вообще не поддавался анализу, хуже того, с ним все всегда оказывалось невероятно, до смеха просто и в то же время невероятно сложно. Сорьонен был интересен и… совершенно благонадежен.

И это в нем нравилось больше всего. И немножко не нравилось, потому что удивляло.

Мартин тряхнул головой. Вспомнил, что хочет есть, а еще хочет выпить, можно все-таки в одиночку, хочет немного поговорить, хочет в общих, ни к чему не обязывающих фразах рассказать немного о прошлом, о войне на Юге, о тыквенных семечках. Нет, об этом он не будет рассказывать даже под пытками.

Он пересек двор, где теперь, спасибо уборщикам и де ля Росе лично, можно было ходить даже с закрытыми глазами, рискуя запнуться разве что об стену здания. Но Мартин закрывать глаза не собирался, напротив, чувствуя себя едва ли не юнцом, на спор забравшимся ночью на деревенское кладбище, озирался, высматривая опасность. Никого не было. Академия обезлюдела, видимо, все разбрелись по комнатам, утомленные дневными трудами. Вот только в бывших кухнях горел свет.

Мартин поежился. Покойницкая, зачем там свет. Разве что де ля Роса, говорят, посиживал там ночами, охраняя покой мертвых. Все-таки физрук сошел с ума.

Пить пришлось в одиночестве, разговаривать с самим собой и вовсе не тянуло. Мартин привычно обмотался одеялом и с новой порцией виски принялся за чтение. Доктор так и не заходил, судя по всему, начисто позабыл про ужин. А его ассистенту пришлось утолять голод тем, что было недоедено за завтраком. Галеты, пара сухариков, изюм — еда путешественника. Виски и изюм не сочетались, хотя запивал же он бренди свое лекарство.

Вспомнив про пилюли, Мартин немного оживился. Нужно было их принять, а то как бы опять не вышло приступа, как раз когда доктор вознамерился заночевать в лазарете.

Ну, сегодня-то ему там будет спать куда удобнее.

Виски остался недопитым, и полупустой стакан стоял у кровати. Мартин уснул быстро и крепко, утомленный длинным, необычным днем.

37

Да что же это такое?

Был вечер. Ян сидел в своей комнате, скованный не то страхом, не то жутким непониманием. Что могло такого произойти?

Впрочем, днем он все сам прекрасно видел. Не нужно много ума, чтобы догадаться. Мертвецы — они разные, но в чем-то и неуловимо одинаковые. Ян не боялся мертвых. Даже тот выпавший из окна мальчишка не вызывал отвращения — скорее это были последствия непонимания. Перепутал, такое бывает.

А тут даже путать было нечего.

Хотя в первую секунду, когда зрение показало нечеткую картинку и временно выключилось, от удивления и нелепой надежды, Ян даже немного обрадовался. А потом, вспомнив, что это, вообще-то, грех — радоваться так покойникам, вошел в комнату и уставился на царившего там мертвеца.

Тот был теперь король и князь, единственный повелитель всего сущего и висел, как полагается, изрядно над полом.

Под потолком в этом общежитии шли толстые деревянные балки, две штуки, скрещивавшиеся на манер Восточного морского флага, ровно посередине. Сыроватые, морилка как-то расплылась, но это была лишь видимость непрочности. Эти балки держали на себе ни много, ни мало половину веса перекрытия, для подстраховки и еще для того, чтобы некоторые, особо предприимчивые студенты, развешивали на них сушиться свою форму.

Было и иное предназначение, в котором прочность балок тоже служила свою службу.

А на полу было пятно, кровь и кой-что похуже. Небрезгливый Ян автоматическим жестом потер нос, но продолжал стоять, снизу вверх таращась на мертвеца. И уйти не мог, потому что бог знает уж какая извращенная логика, именно логика заставляла остаться, посмотреть еще немного. Проникнуться.

Так, будто понадобится это в жизни, будто шрам-молния поперек спины, будто блеск финского ножа в руке двенадцатилетнего оборвыша, будто пустые глаза единственного важного человека.

Тут рассуждения безнадежно сбились, Ян опустил руки и с силой сжал кулаки. Потом стал опасаться, как бы не психануть, не использовать покойного в качестве спортивного снаряда. Интересно, как он будет раскачиваться.

Ян перекрестился.

Подумал, что надо выйти из комнаты. Скоро начнется паника, и будет очень неправильно, если его втянут в скорбные хлопоты. Не хотелось. Насмотрелся уже, и даже сказать нечего. Ничего в голову не лезет, только зрение методично подмечает детальки. Нет воображения, Мартини? Это просто ты его не видел.

— Аминь, — сказал Ян мертвецу. — Покойся, что с тобой поделаешь.

Он обошел мертвого, ставя ноги так, чтобы ни в коем случае не наступить на расползавшееся пятно нечистот, смешанных с черной, вонючей кровью. Да, они когда умирают, такое случается.

Вот, например, почему мертвый без сапог. Некому было их снять, да и не те уже времена. Форменные, тяжеловатые сапоги давно не в дефиците.

Ногти на ногах у него отросшие, мутные, загибаются, как звериные. Противно. И белые, сверкающие на солнце волоски вдоль ступни.

Или кисть руки. Расслабленные, худющие пальцы, под ногтями кровь и грязь, потому что тоже слишком длинные. Стричь надо.

И волосы тоже, потому что лица сразу и не разглядеть, так занавесился. Волосы белые, почти бесцветные.

Ян заставил себя оторвать взгляд от покойника и оглядел комнату. Окно открыто, ветер не в ту сторону, в комнате ничего не шевелится. В противном случае этот бы слегка покачивался, да.

А в коридоре кто-то уже бежал. Пока далеко, Ян прекрасно изучил, какие звуки издает здание в каждом конкретном месте. Пора было уходить, желательно, не через ту лестницу, по которой уже спешили на помощь. А чем тут поможешь?

Ян подошел к окну. Старая сосна, как и в годы первых, пьянивших больше страхом, чем пуншем попоек, опиралась на общежитие, как старуха на клюку. До нее — три комнаты, по карнизу с лепниной и затейливыми, теперь обезображенными листьями. Хорошо еще, комната выходит не во двор, а к морю — иначе бы пришлось корчить акробата прямо перед трудягами и физруком, уж тот-то представление оценит.

А стоит того? Может просто сесть, изобразить горе и подождать, кто прибежит?

Ян понял, что не сможет.

Просто не сможет, еще секунда в этой комнате, и его все-таки начнет тошнить. Прощальный взгляд почему-то падает на стол. На столе книги, прибраны, что странно. Пустой стакан, наверное, в нем была вода. Зеленоватый пузырек из-под лекарств, очень знакомых, хотя, может быть, вовсе и не тех. И сложенная втрое бумага, в назначении которой трудно усомниться.

Ян схватил ее, упрятал за пазуху и выбрался на подоконник, а оттуда — на опоясывающий здание карниз, с которого осыпалась штукатурка. Минутой позже, когда он уже перебрался на липкую от смолы сосну, дверь в комнате открылась и пришла давно не нужная помощь.

38

Про бумагу, прихваченную в Яскиной комнате, Ян вспомнил далеко не сразу. После того, как идея пойти упиться в смерть и идея пойти что-нибудь расколотить уступили намного более привлекательной — лечь спать. Если удастся просто так уснуть.

Де ля Роса называл их посиделки цирком уродцев. Физрук изо всех сил старался казаться страшным, за исключением тех моментов, когда хотел казаться вежливым. Вот появление Виртанена в их вроде устоявшейся компании он воспринял спокойно.

Яска с ними сидел, смотрел побитой псиной и порой вставлял слово-другое. Говорить при нем гадости Ян не боялся. Во-первых, хотелось говорить гадости. Во-вторых, Яска был уже не опасен и ничего, вообще ничего не решал. Просто был и все, глупый, чуть трусливый, до чертей влюбленный в доктора.

Ян ворочался, простынь выправилась из-под матраца и привязалась к ногам.

И приспичило же рассматривать мертвеца. Висельник, казнивший сам себя, пугал только теперь, в качестве очень яркого воспоминания, а днем он казался воплощением несвершившейся, никому на самом деле не нужной мести. Яска был похож на доктора, наверное, специально старался. Даже причесывался так же, если конечно, можно было это безобразие назвать прической.

Глупый был человек, а теперь его вообще нет, и Яну было интересно, какого черта он ни о чем другом думать не может.

Надоело быстро. Это было совсем не в его духе, и, наверное, следовало все-таки пойди напиться или подраться. Теперь-то что, даже физрук спал. Ян отбился от простыней, которые, словно водоросли, опутали ноги. Во всяком случае, он выйдет на улицу и проветрится немного, ночь теплая.

Из кармана форменного пиджака, который он и надевать-то не собирался, вывалилась бумага. На одной ее стороне было схематически зарисовано какое-то растение, а потом двумя крупными мазками перечеркнуто.

В темноте ничего не разглядишь, даже если подойти к окну. Ян теребил в руках предсмертное письмо, а что это еще могло быть, и чувствовал себя отчего-то подглядывающим в женской бане. Открывать?

В любом случае, сначала нужно зажечь свет. Почему бы и не открыть. Ведь если кому и следует это прочитать, так именно ему, Яну Дворжаку, с которым Яска вроде бы не стеснялся делиться некоторыми личными тайнами. Одинаковые проблемы, один выжил, другой умер.

Ян долго возился с лампой, надымил, пока она, наконец, не разгорелась. Устроившись по-турецки на стуле, так, чтобы колени упирались в столешницу, он развернул конверт, а потом уже подумал: а что, если письмо по-фински? Что ему тогда делать? Знакомых финнов, к которым можно обратиться с таким вопросом, припомнить не удалось. Был, правда, один… Подумав, что пойдет к доктору с этим письмом, Ян почувствовал обиду. Может и правильно, что Сорьонену оно не достанется. Хоть какая-то справедливость в обмен на вечные муки ада, которые ожидали теперь самоубийцу.

Вернее, мелочная, какая-то неуклюжая месть. Ян решил, что еще подумает, отдавать ли письмо доктору. Для начала его следовало прочитать.

Не финский, повезло.

Читал Ян долго, потому что несколько раз. В последний, уже зная каждое слово, одной рукой держал порядком замусоленную бумагу, другой натягивал на босую ногу сапог.

Ох, как же он заблуждался. Это следовало показать доктору. Обязательно. А может быть, если хватит духу и жажды мести, еще и снабдить для понятности устным комментарием.

Ян уже добежал до двора, когда его остановила мысль — а где, собственно, может быть Сорьонен в четыре часа ночи.

Постояв несколько минут под светом дурной луны, Ян уже шагом отправился проверять лазарет. Змей следовало искать в их логовах, там они прячутся и копят яд.

Пустой этаж, плевать, что громко. Пусть лучше проснется заранее, приготовится. Ян был почти уверен, что доктора в лазарете не окажется, а потому воспринимал это скорее как репетицию. Возможно, Сорьонена удастся поймать только на следующий день, лучше даже в компании его новой медсестрички.

На этом мысли сбились, но Ян отмахнулся — уже научился, это просто, если не зацикливаться. Можно даже про себя послать куда подальше, и станет легче.

Дверь так и не запирают, бери что хочешь. Ян ворвался в лазарет, готовый к тому, что прямо со входа налетит на какой-нибудь хитроумный капкан, но вместо этого подножку подставила пустота. Он запрыгал на месте, пытаясь удержать равновесие, едва не выронил бумагу, наконец, ухватился за косяк.

И тут понял, что не так. В лазарете горел свет. Не лампа, но свечка, порядочный еще огарок.

Ян замер. В лазарете что-то еще изменилось, ах да, порядок был. Жутковатый порядок.

Пришлось вертеть головой, прикидывая, из-за какого предмета мебели на этот раз выскочит доктор и начнет страшно сверкать очками. Ну, у Яна было противоядие, точнее, охранная грамота. Он на всякий случай покрепче перехватил листок с Яскиным письмом.

— Что-то болит?

Яну удалось не вздрогнуть.

Сорьонен обнаружился именно там, где ему и полагалось быть. Он сидел за столом, и, скривившись как столетний, пытался что-то писать в медицинской карте. Работал, в четыре часа ночи, после всего сегодняшнего. Работал. Яна передернуло и захотелось то ли справедливости, то ли мести.

Он подошел к столу, так, чтобы нависать. Доктор продолжал смотреть в медкарту, но пера у него в руках не было, оно валялось рядом и успело высохнуть.

— А у тебя ничего не болит? — спросил Ян. На "ты" — это было вернее, он ведь не о погоде разговаривать пришел.

— Нет, — а казалось, не ответит. Тон не изменился, похожий на его родную страну — вымороженная тундра.

Ян улыбнулся. Ничего с собой поделать не мог, хотя улыбка и самому казалась скорее глупой, нежели паскудной.

— Так по какому вопросу? — уточнил Сорьонен. — До утра не терпит?

— Нет, не терпит. Хочу, чтобы ты кое на что взглянул!

Получилось здорово. Бумага спланировала аккурат на раскрытую медкарту, доктор едва заметно, но все-таки шарахнулся и поднял голову. Он читал без очков, оказывается. Ян сложил на груди руки, приготовившись наблюдать за реакцией.

Сорьонен вздохнул, потер переносицу и, наконец, взял письмо в руки.

— Ох, Ян, вы сегодня что все…

Ян вдруг понял — а доктор-то был словно мешком шарахнутый, глазищи огромные, как у спятившей лошади, руки мелко подрагивали, а голос только казался спокойным.

— Читай, — порекомендовал Ян. Упиваться открытием как-то не получалось.

А на фамильярность Сорьонен упорно не желал обижаться.

Ян чувствовал, что самоконтроль, все-эти рассуждения за работой, куда-то уходит. Хотелось задеть побольнее. Потому что вот она — месть, будет только сейчас и только такая. И вообще не месть даже, справедливость, честь по чести и ни шагу против совести. У некоторых вообще нет совести, и живут, ничего.

Халат у доктора оказался ветхим, стоило схватить за отвороты — ткань затрещала, а в паре мест и прорвалась. Ян тряхнул. Подождал и тряхнул еще раз. Сорьонену, наверное, не очень это нравилось, но он был как неживой.

Ян выругался и отпустил.

Это что у них всех, универсальное средство зашиты? Равнодушный и к удовольствию, и к боли Мартин… нашел родственную душу. Не удивительно, что они так спелись.

— Я еще не прочитал, — заметил Сорьонен и поправил халат. Зашарил руками по столу, Ян проследил направление. Доктор искал свои очки.

— Слева, — пришлось подсказать.

— Спасибо.

Все это здорово смахивало на сумасшествие. Ян даже подумал, что ему все-таки удалось уснуть, а теперь он видит абсурдный, но желанный сон. И что дальше делать, сон это или реальность, представляет с трудом. О, вариантов масса. Например, кулачный бой в антураже медкабинета, звучит неплохо и быстро поможет. Но сначала доктор должен прочитать письмо.

Ян хотел посмотреть, как тот себя будет чувствовать. Врач, который убивает пациента, намеренно убивает, все тем же оружием, которое едва не добило и Яна тоже.

— Ничего нового, но все равно спасибо. Мне казалось, он должен был оставить нечто подобное. Что сам-то думаешь?

Мороз по коже — это не совсем точно. Ян пытался придумать сравнение получше, но воображение отказало. Доктор прочитал и остался спокоен, даже в лице не изменился.

— У некоторых больных наступает перфорация кишечника, сопровождающаяся острым перитонитом, — добавил Сорьонен. — Если бы он не предпочел относительно безболезненную смерть, сегодня ночью его убило бы это. Ты же видел кровь на полу, как думаешь, откуда она?

Ян попятился.

Уверенность, желание отомстить, глупая жажда справедливости… Он с этим сюда пришел, прямо к змею в логово? Не хватит, и белеть его косточкам где-нибудь в уголке медкабинета, вон за теми коробками.

Самое лучшее теперь убраться, как и полагается почтальону. Можно еще поклониться

напоследок.

— Может и к лучшему, что ты это прочитал, — Сорьонен снял очки. — Если хочешь, забери себе. Не думаю, чтобы Яска был против. Что-то еще?

Вариант с кулачным боем теперь казался нелепым. Ян вообще потерялся и отчаянно разыскивал хоть один повод сделать что-нибудь. Или ничего не делать. Сорьонен походил на совершенно гладкую ледяную стену, от него все отскакивало. Поневоле зауважаешь, этот хоть не принимает то ли смиренно, то ли снисходительно…

Точно, Мартин!

Яну стало полегче, потому что перед ним сидел уже не странный, жутковатый человек, из-за которого другой человек влез на стол, обмотал шею веревкой, перекинул ее через балку, а потом шагнул вниз. Перед ним был враг.

— Шел бы ты, Ян, спать, — предложил враг усталым голосом.

— Ты ненормальный, — выговорил Ян.

Сорьонен не ответил. Потом убрал письмо в медицинскую карту, теперь уже не было сомнения, чья она.

— Ты вообще понял, о чем это?

— Ты читать умеешь?

— Ты…

Ян обнаружил, что его руки перехватили на полдороги к уже пострадавшим этой ночью отворотам халата. Пальцы у доктора были ледяными, давили больно и убедительно. Но Двожак обрадовался. Схватить за руки — прекрасный повод для драки, значит, сейчас они поговорят по-мужски, и Ян припомнит медицинской змее и Мартина, и Яску, и тот позорный суд в лазарете. Главное освободить руки.

— Драться будешь с де ля Росой.

Ян крутанул руками, выворачивая их из захвата. Сорьонен не удерживал.

— Со мной можешь разговаривать, это полезнее.

— В гробу видал.

— Сходи, посмотри, все ли ты там видал. В кухнях.

— Сдохни…

— Не имею такого права, Ян, потому что если я, как ты очень удачно выразился, сдохну, Мартин умрет точно.

Нашел чем пугать. Ян нанес удар, хотя бить сидячего — все равно, что подвешенный на балке мешок с песком, тот же результат, и так же выглядит. То ли попал, то ли промахнулся. Все-таки абсурдный сон, потому что он уже коленями забрался на стол, распихав все эти талмуды, пламя свечи подбиралось к поле пиджака.

— Ты вообще человек, нет?

— Не вижу смысла в вопросе, Ян. Успокаивайся уже, или тебе бромистого натра дать?

— Про Мартина вообще молчи.

Доктор все-таки поднялся. Ян в ответ на такую любезность слез со стола, опрокинув свечу. Пламя прыгнуло на сукно, а по нему быстро добежало до медкарт.

Ян уже решил, что будет драться. Зачем-то же он пришел, зачем-то выставил себя полным идиотом. В который уже раз, кстати говоря.

— Вода в умывальнике, — напомнил доктор.

Не дожидаясь, пока вконец оторопевший Ян возьмется тушить зарождавшийся пожар, Сорьонен снял халат и принялся колотить им по пылавшей горе документов. Горели те хорошо, несмотря даже на то, что изрядно отсырели. Халат, уже почти бесполезный, тоже занялся.

Яну ничего не оставалось, как сорвать со стены умывальник и выплеснуть то ли доктору на руки, то ли все-таки в пожар. А потом еще туда же вылить ту воду, которая была в ведре под умывальником. Пошел то ли пар, то ли дым. Воняло палеными тряпками, какой-то невообразимой химией.

— Ян.

Доктор отряхивал руки, Ян вытирал свои об штаны.

— Еще немного, и случился бы взрыв.

Вот с этим Ян готов был согласиться. Еще немного, и он бы тут устроил, так что потом бы кровь со стенок отмывали.

— Тебе легче? — Сорьонен все еще тряс руками, наверное, обжег.

— Вроде да, — признал Ян и поскорее схватился за дверь, пока еще чего-нибудь столь же умного не натворил.

— Я завтра зайду, — услышал Дворжак уже из коридора. Даже не удивился и быстро зашагал прочь. Думать он мог только о том, где бы вымыть руки, да еще — где бы завалиться. Потому что он проснется и этого всего не будет.

39

- Что такое?

— Спи.

Мартин, который и так спал, перевернулся на другой бок и погрузился в то лежание с закрытыми глазами, что у него называлось сном. Доктор, и что ему только понадобилось среди ночи, прошел в комнату и, судя по звукам, вылил на себя всю воду из ведра. А потом заходил кругами, наверное, что-то хотел найти. Остановился у стола, зашуршали бумаги, звякнула неудачно передвинутая тарелка.

— Кари, что ты потерял? — поинтересовался Мартин и в этот раз проснулся окончательно.

Он лежал лицом к стене в позе потревоженного зародыша, а доктор и правда был у стола. Свет тот не зажигал, но вполне хватало и лунного, проникавшего через окно. Мартину подумалось, что ночка-то зловещая, и не будь это старый и добрый, как вековечный песнопевец Вяйнамейнен, Кари Сорьонен, впору было бы схватиться за распятье. Только где его возьмешь.

— Ложись спать, Франс, я на секунду зашел, — повторил доктор.

— Обязательно, — заверил его Мартин. — Только ты тогда греметь прекращай. Лучше я тебе сам скажу, где клад зарыт.

Сорьонен сдавленно фыркнул, или это у него был страдальческий стон.

— Франс, а где виски?

Мартин перекатился на другой бок, чтобы получше рассмотреть доктора, который хочет выпить среди ночи. Да и вообще доктора, который хочет выпить. Сорьонен ведь не пил, правда не пил, вообще. И идея подбить его на полстаканчика хорошего виски была в большей степени озорством.

— А я как раз собирался предложить, — порадовался Мартин, подозрительно поглядывая на Сорьонена.

Доктор пожал плечами.

— Так ты уже знаешь, — тусклым голосом сказал он. — Тогда вылезай, только оденься. У вас в семье приняты были поминки?

— Поминки?

— Поминки, — Сорьонен уже и без его помощи разыскал бутылку, она стояла, даже не спрятанная, а просто немного заваленная, прямо на подоконнике. — Когда я учился на Востоке, в Санкт-Петербурге, часто такое видел. Умирает человек, а все его родные собираются и пьют до потери сознания.

— Ну, что-то подобное везде есть, — не очень уверенно заметил Мартин. — А у нас сейчас будут поминки?

— Да.

Мартину сделалось холодно и жутковато. Кого Сорьонен собирался поминать, он в толк взять не мог. Спросонья разум какой-то размякший, не способен связать даже простейших вещей. Но что поделаешь, поминки, значит поминки. Неплохое занятие для часа, когда если проснешься, уже не сможешь уснуть до утра, особенно при такой-то луне.

Пришлось выбраться из-под одеяла и натянуть кое-какую одежду. Сорьонен висел над столом и воевал с виски, который все никак не желал открываться. Руки у доктора подрагивали, бутылка тоже. Промучившись еще с минуту, Кари обреченно вздохнул и отправился к специалисту, который в тот момент сидел на кровати и застегивал рубашку.

— Сразу видно, никакой практики, — покровительственным тоном проговорил Мартин и отобрал у доктора бутылку.

Стакан был один, после непродолжительных поисков он обнаружился, задвинутый под кровать. Мартин оставил его себе, а Сорьонена хотел отправить за колбой, но вдруг раздумал и встал хозяйничать сам. Ради такого случая, пожалуй, стоило.

— Мне жаль, но закуску я съел на ужин, — извинился он.

Колбу пришлось ополаскивать, Мартин провозился долго, и уже сам себе начал напоминать не по делу копошащуюся кухарку. А в это время на плите сбежало молоко, и вообще, все блюда подгорели. Кстати, горелым и правда пахло, причем почему-то именно от Сорьонена.

Мартин передал ему еще мокрую колбу, сел рядом и разлил виски. Все это время его не покидало ощущение нереальности происходящего, и не последнюю роль играл в этом свет, вернее, его рыжеватое, но совсем не уютное подобие.

— Кари, а что у тебя сгорело?

Доктор проглотил виски, даже не согрев. Точно, никакой практики. Поморщился, обтер губы, и тут Мартин наконец-то заметил, что руки у того перебинтованы поперек ладоней.

— Медкарты и частично я сам, — равнодушно отозвался Кари. — Свечу опрокинул.

— А я ведь сегодня там прибирался, — расстроился Мартин.

— Правда?

Так он еще и не заметил. Мартин наполнил опустевшие сосуды.

— Конечно, правда. Но, видимо, не стоило.

Сорьонен не ответил, и его все еще колотило.

— Даже не знаю, что тебе сказать, — через некоторое время вздохнул Мартин.

Вот поэтому он любил пить в одиночестве. Когда рядом сидит кто-то и так держится за колбу с виски, словно это спасательный круг, нужно что-то говорить. А говорить нечего. И молчать тоже неловко, потому что слова явно нужны, вот только попробуй пойми, какие именно. Странно это было, работать преподавателем-словесником и не находить нужных слов.

А может быть, и не нужно ничего говорить. Такой Сорьонен до жути напоминал его самого, потому что разговаривал, более ли менее адекватно проделывал простейшие жесты — протянуть колбу, кивнуть, выпить — но его, Мартина, не замечал. Вот это состояние, когда умудряешься быть один даже если кто-то искренне пытается помешать, Мартин знал превосходно.

Оказывается, со стороны это выглядело жутко. Понятно теперь, почему Ян так бесился. Мартин и сам немного не в своей тарелке себя чувствовал и уже совсем не радовался такому собутыльнику.

Некоторые, когда выпивают, становятся счастливее и болтливее. Мартин к этой категории не относился, Сорьонен, как выяснилось, тоже. Оба они с небольшими оговорками могли причислить себя к другому типу — тем, кто выпив, мрачнеет и замыкается. Таким, вообще-то, лучше пить в одиночестве. Но у них же поминки.

Мартин проглотил старательно разогретый виски. Поминки. Чьи все-таки?

— Кари, а кто умер?

— Яска днем повесился, — сообщил Сорьонен.

Спокойно так сказал, профессионально. Мартина словно колодезной водой окатили, только-только подступивший хмель разом слетел. Ну да, можно было и догадаться. Панику ведь еще когда подняли, а он все время просидел в лазарете и еще удивлялся, чего это не идут пациенты. А с какой стати они пойдут, если доктора там нет.

— Как повесился?

— А как вешаются, Франс? Тебе правда интересно знать?

— Не хочешь, не рассказывай, — и зачем было спрашивать. Ведь не для того он пил, чтобы еще разок пережить такие ощущения. Мартин примирительно поднял руки, и ту, что держала стакан, и свободную.

— Поганый денек выдался, — сказал доктор. — Порой я свою работу ненавижу, в такие вот дни.

Мартин запаниковал. Кажется, Кари все-таки решил разговаривать. Хуже того, сейчас, в шоковом состоянии, вполне мог наболтать и того, чего Мартину слышать вовсе не следовало. Это было грубейшее нарушение порядка, потому что в ответ он сам наверняка сообщил бы не меньше. А ведь им потом дальше вместе работать, и стоит выдать одну тайну, остальные последуют за ней.

— Пей лучше, — он наполнил докторскую колбу до краев.

Виски в бутылке кончился, поэтому себе Мартин наливать уже не стал и только надеялся, что такой дозы хватит, чтобы усыпить одного до кончиков волос сумасшедшего доктора.

Тот покорно проглотил, все и сразу. Даже морщиться не стал, а Мартину пришли на ум страшилки о том, что студенты медицинских академий на спор забираются ночами в лаборатории и много что там выпивают. Тоже на спор. Может быть, это была правда.

— Это же не твоя вина, — рискнул сказать Мартин и забрал у доктора опустевшую колбу.

— Как раз моя, — возразил Сорьонен. — Когда умираетпациент, это в основном вина врача. Даже если он просто приехать не успел.

— Ну, если тебе так больше нравится думать, пускай будет твоя.

Мартин почти смирился уже с тем, что ему придется выслушать. Вот только жаль было, что иллюзия непогрешимого, очень надежного доктора таяла с каждой секундой. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться, а он вообще зря за нее цеплялся. Слабые или стараются жить сами, или становятся еще слабее.

И тут его осенило. Средство было безотказное, действовало даже на взбешенного Яна. Мартин задержал дыхание, и, убедившись, что Сорьонен смотрит в пространство и мимо него, принялся кашлять. Для пущей достоверности он прижал руки к груди. Получалось реалистично, и через секунду к собственным рукам добавились чужие, пахнущие карболкой и дымом.

— И ты туда же, — проворчал Сорьонен. — Где пилюли?

Мартин затряс головой, хотя одновременно и кашлять, и жестом давать понять, что лекарство он уже принял и больше не нужно, было затруднительно. Кашлять получалось лучше, и мысль, что он зря играется с огнем, пришла запоздало. Как доктор к только что умершему пациенту.

Дальше притворяться становилось опасно, и Мартин просто замер, оценивая успех своей авантюры. Наверное, это можно было назвать успехом. Незнакомый человек исчез, и держал его уже вполне привычный доктор, кстати, без халата, в такой же, как у него рубашке.

— И к чему была эта попытка манипулировать, Франс?

А вот теперь придется говорить ему. Мартин понял, что метод действовал правильно только на просто устроенных психопатов вроде Яна, а для таких как он сам, да и Сорьонен тоже, не годился совершенно. И надо придумывать какое-то объяснение простому желанию успокоить, пока не сказано лишнего.

— Неужели ты думаешь, что я стал бы рассказывать всякие ужасы из прошлого, — неожиданно желчно осведомился доктор. — Полагаю, тебе и собственных хватает. Чего один Дворжак стоит.

Мартин дернулся. Закралось у него подозрение, что пожар Кари устроил не сам. Да и сейчас стало заметно, с такого расстояния, что челюсть у того украшена чем-то, донельзя напоминающим нарождающийся синяк. Представить себе передравшихся доктора и Яна Мартин если и мог, то с трудом. Это было нелепо, и вообще, из-за чего бы им…

— Но в чем-то он прав, — Сорьонен сделал правдоподобную попытку усмехнуться. — Меня тоже, скажем так, не все в тебе устраивает. Некоторые черты твоего характера меня, как врача, просто из себя выводят.

Мартин удивленно приподнял бровь. Вот этот человек сейчас чуть ли не к себе его прижимал и затеял медицинскую лекцию, да еще с элементами оскорблений. Хотя если вспомнить, что у них поминки до потери сознания, это можно было и стерпеть. Вот только немного отодвинуться, а то мысли какие-то неправильные в голову лезут.

— Какие это?

— Ты в своем теле, как в гостинице, — пожаловался Сорьонен. — Крыша течет, в подвале мыши завелись, а тебе все равно, так, будто ты через два дня выедешь. Это нормально, по твоему?

— Такая уж гостиница, — нехотя согласился Мартин. — Я бы съехал, будь другая поблизости.

— Вот-вот. И я уже не знаю, как тебя еще заставить понять — другой гостиницы не будет, — Сорьонен, наконец, сообразил, что делает, и отпустил мартиновы плечи.

— Через силу не получится.

— Это уж точно, — доктор отполз к стене и там принял позу вселенской скорби. Мартину было неуютно, холодно и совсем не стыдно. — Ты скажи, может, я просто не понимаю чего?

Мартин торопливо поднялся.

— Я схожу к де ля Росе, — предложил он. — Может быть, у него еще есть.

Доктор пожал плечами, видимо, принял условия игры. Мартин, уже спустившись во двор, осознал, что ему предстоит будить ни в чем не повинного, спросонья дружелюбного, как медведь, де ля Росу и поморщился. На что не пойдешь ради друга. Или ради себя, что честнее.

40

Де ля Роса не спал.

Когда в дверь его комнаты на четвертом этаже общежития естественного постучали, он сразу же отозвался:

— Да заходи, чего стучишь, — и вернулся к прерванному занятию.

Последние часа полтора Марио де ля Роса потратил на то, чтобы привести в порядок свои вещи. Их было немного, ровно столько, сколько нужно, а может быть, даже немного поменьше. В избитом чемодане уже лежали две рубашки, одни, самые приличные из двух пар, брюки и завернутая в исподнее бутылка. Оставалось упаковать еще кое-какие бумаги, забрать с умывальника мыло, и сборы будут окончены.

— Напоследок, ага? — де ля Роса сидел спиной к двери и поворачиваться к гостю не стал. Он и так прекрасно знал, кого принесли черти в столь поздний час. Или уже ранний? Вот в учебных лагерях еще немного и побудка, по холодку да росе на пробежку, построение на плацу… Нет, куда все эти гуманитарные науки, кому они теперь нужны?

— Прошу прощения, — был ответ.

Де ля Роса поморщился. Оказывается, пришел вовсе не Ян, а почему-то этот, странный, которого еще оживлять пришлось. И про злодеяния которого из ночи в ночь приходилось слушать.

— Добрый вечер, мистер Мартин, — учтиво поздоровался де ля Роса и уставился на визитера с неподдельным интересом.

— И вам того же, сеньоре де ля Роса, — Мартин улыбался виновато, и выглядело это так, словно он замышляет какую-нибудь подлость. Примерно такую, скажем, как подвыпившие отроки любили придумывать. Марио их почти и не слушал, другое дело, верить в такие рассказы или нет. Он не верил, но мерзкий осадок уже выпал.

— Случилось что-то? — спросил де ля Роса вежливо.

Преподаватель пожал плечами.

— Все время у нас что-нибудь случается, — заметил он. — Не остров, а сплошная трагедия.

Де ля Роса удивленно выгнул бровь. Да литератор был пьян, не то, чтобы совсем пьян, не шатался, не пытался песни орать, но хмель вокруг него светился почти как нимб у святого с фрески.

— Вот это верно, — согласился физрук и на всякий случай сморгнул.

Никакого нимба у Франса Мартина не было, зато докторский халат свисал с плеч что твоя занавеска.

— Вы уезжаете? — Мартин приметил на ровно застеленной кровати раззявленный, как звериная пасть чемодан.

— Завтра карантин снимут, — подтвердил де ля Роса. — Вот как снимут, сразу и поеду. Хватит уже, наработался.

— Завидую я вам.

— Завидуйте, завидуйте, — закивал физрук. — Только таким как вы туда нельзя, куда я поеду. Не живут там такие.

Преподаватель, похоже, искал, на что бы сесть. Де ля Роса не спешил предлагать стул, потому что на стуле он как раз приготовил на завтра одежду и убирать ее не собирался. Да и вообще, не хотелось ему, чтобы этот лунатик у него засел.

— В армию, — догадался Мартин. — Что ж, рад за вас. А я, собственно, с просьбой…

Де ля Роса не удержался и громко хмыкнул.

— Это с какой же?

Преподаватель классической литературы даже вида не сделал, что смущается. Напротив, в его взгляде де ля Роса увидел что-то родное-родное, так понимающе и заговорщицки мог смотреть только алкоголик со стажем на алкоголика со стажем. Или алкоголик, которому нечего пить на алкоголика, у которого есть заначка. Марио де ля Роса усмехнулся еще раз, дескать, понимаю, браток, твою беду, да самому надо.

— Нет ли у вас немного спиртного? — вот она просьба и озвучена.

Де ля Роса уже почти развел руками, но тут Мартин добавил.

— Не думайте, это не для меня.

— А какая разница? — вырвалось у физрука. — Я разве отказывал?

И понял, что не откажет. Потому что для себя такие как этот Мартин и пальцем не пошевелят. Это он из пьяных речей Дворжака понял превосходно. Значит, выпивка требовалась не преподавателю классической литературы, а кому-то еще.

Мартин пожал плечами. Де ля Роса вздохнул и запустил руку в чемодан, пошарил там, нарушив идеальный порядок, и добыл початую, но плотно закрытую бутылку бренди.

— Последняя, — с гордостью сказал он.

— Я заплачу.

— Прекратите, — не нужно тут никому платить.

Что досталось бесплатно, бесплатно же и будет отдано. Интересно только, кому понадобилось.

— А кого поить? — уточнил де ля Роса. — Не слишком крепкое будет?

— Нет, не думаю, — тон был такой, что ясно — дело секретное. Вот только конспиратор из этого Франса Мартина был никакой, по крайней мере, в поддатом виде. Если расхаживать везде в докторском халате, то круг собутыльников резко сужается. Подумав так, де ля Роса не стал переспрашивать и с готовностью протянул бутылку просителю.

— Для доктора нашего не жалко, — удовлетворенно сказал он. — Ему сейчас самое то!

Неужто его гость удивился. Чему тут удивляться, де ля Роса не понимал. Не понимал, и все. Он бы и сам, если б пришлось своего ученика из петли вытаскивать, а потом еще причину смерти выяснять жуткими способами… Марио поморщился. Нет, будь он на месте Сорьонена, сам резать мертвого студента ни за что бы не стал. Пропади она пропадом такая наука. Повесился, в ад пойдет, куда уж еще-то мучить и покойничка, и себя.

— Вот и я так думаю, — согласился Мартин и принял угощение. — Я прямо не знаю, как вас благодарить.

— Никак не надо, — отмахнулся де ля Роса. — Посмотрите, чтоб все выпил. Это ж надо а… самому мертвого разрезать… полночи там сидел, в покойницкой. Не знали, как выгнать.

И чуть погодя, почти с радостью наблюдая, как наконец-то, виновато-вежливая физиономия гостя зеленеет и корчится в гримасе осознания, добавил:

— Ненормальные эти врачи, вот уж точно.

— Кто знает.

А вот он-то, похоже, и не знал. Выходит, не так уж Ян и приукрашивал, слепец-попрошайка и то более зрячим будет. Хорошо еще, додумался прийти попросить выпивки для доктора, уже достижение. Де ля Роса вспомнил, с каким остервенением Сорьонен ВОТ ЭТО оживлял и даже скривился.

— Ладно, передавайте ему от меня соболезнования, — добавил физрук поспешно, пока идея поучить Мартина жизни не завладела им полностью.

— Обязательно.

Де ля Роса все же хотел еще немножко проучить Мартина, но сжалился над доктором. Того надо было поить, тут литератор совершенно правильно решил. Вот пусть и отправляется с миром.

— Прощайте, мистер Мартин.

— Прощайте, сеньоре де ля Роса, удачи вам, — отозвался Мартин уже от двери.

Де ля Роса откашлялся и снова принялся собирать чемодан. Странный был все-таки этот Мартин, страннее некуда. Мало того, что больной, так еще и слепой в придачу. Но не его это, де ля Росы головная боль. Пусть Дворжак сам разбирается, если еще не надоело. А он, Марио де ля Роса, поедет на войну, туда, где нормальным мужчинам самое место.

41

Для Мартина утро началось около одиннадцати, когда спать в неудобной позе, то ли сидя, то ли лежа стало совсем неудобно. Он встряхнулся, тяжелым взглядом обвел комнату. На кровати, сбросив одеяло на пол, расположился доктор. Мартину же постелью послужил рабочий стол, правда как он на него забрался, память умалчивала. Бутылка, пожертвованная вчера де ля Росой на нужды медицины, стояла пустая приблизительно посередине комнаты. Из окна до неприличия ярко светило солнце и доносился шум, такой, будто не двор академии там был, а базарная площадь в воскресенье.

Все правильно, ведь должны были снять карантин. Не трудно догадаться, что большинство обитателей академии последует примеру де ля Росы, только сбежит не на войну, а просто, чтобы сбежать. Он бы и сам так сделал, если бы было куда.

Мартин осторожно слез со стола. Хотелось пить, но не то, чтобы сильно. Вчера он не так уж много выпил и все следил, чтобы большую часть алкоголя употребил именно доктор. Сорьонен старательно пил, больше не делая попыток ни в чем Мартина убеждать, что тоже было неплохо. Не нравились Мартину эти разговоры про пренебрежение своим телом, потому что задевали за живое, и очень хотелось поспорить. Наверное, Кари просто не мог понять, как на самом деле иногда становится страшно, и какой горькой бывает зависть. Мартину часто казалось, что он скоро умрет. Такие мысли тут же старательно прогонялись, он приказывал себе успокоиться. Иногда это помогало.

Мартин отправился умываться. Вода в ведре не замерзла, но была все равно слишком холодной.

Доктор не храпел, хотя было бы простительно, учитывая, сколько крепчайшего алкоголя было в него влито. Мартин некоторое время постоял, задумчиво разглядывая длинное, в нелепой позе развалившееся тело. Вчера, кажется, у него были мысли, на что способно это тело, но если он сам, как очень метко выразился доктор, был в своем как в гостинице, то самоконтроль Сорьонена заслуживал увековечивания в бронзе. Когда Мартин, то ли из любопытства, то ли из запоздалого сочувствия, попробовал притянуть уже порядком захмелевшего Кари к себе, тот совсем по трезвому поинтересовался:

— Что, Франс, тактильный голод мучает?

Подействовало так, словно Сорьонен окатил его из своего знаменитого арктического ведра для умывания. Мартин чуть не отскочил, успел придумать подходящие извинения, но сказать их не смог.

— Он быстро проходит, — добавил Кари с явным пониманием в голосе.

Мартин вынужден был согласиться, он и сам так думал. Только вот сочувствие и любопытство пришлось выражать в вербальной форме, нелепыми и, наверное, нужными доктору фразами. А блажь, по иному ее назвать не получалось, до сих пор не прошла, как и тактильный голод.

Мартин подобрал одеяло и забросил на спящего доктора, постоял немного рядом, прислушиваясь к себе. Быстро проходит? Да поскорей бы, это уж точно.

На улице шумели все сильнее. Добыв из кармана часы, Мартин едва не подпрыгнул. Доктор проспал свой обход, ну и пусть, ему полезно отдохнуть, но хоть кто-то в лазарете должен быть. Вряд ли преподаватель классической литературы был удачной заменой, только вот иных просто не существовало. Мартин побыстрее привел в порядок одежду и отбыл к месту нынешней своей работы.

По дороге в лазарет он успел встретить с десяток студентов, занятых одним и тем же. Они бегали с чемоданами, очевидно, в спешном порядке собирая одолженные приятелям вещи. Академия пустела, и кто знает, будет ли у него теперь вообще работа. Мартин напомнил себе при случае поговорить об этом со Стивенсоном.

В лазарете пахло гарью и чем-то еще неприятным, а знаменитые Гималаи из медкарт на столе превратились скорее в погребальный курган. Весь пол вокруг был усыпан пеплом и обрывками потемневшей с краев бумаги. Умывальник нашелся в углу, ведро каталось чуть поодаль. Похоже, у Сорьонена тут случился не пожар, а целый взрыв.

Обгоревший комок, в котором уже в процессе уборки был опознан докторский халат, валялся рядом со столом. Мартин поднял его, расправил и тут же обратил внимание на странную деталь. Да, выглядел халат приблизительно как и любая тряпка, которой пытались что-то тушить, но причем тут разорванный воротник? А вчера у Сорьонена был синяк, который очень трудно получить, нечаянно врезавшись, скажем, в дверной косяк. Мартин даже усмехнулся, решив, что они с доктором поменялись местами — раньше это была доля Кари, размышлять над происхождением его синяков.

Значит, Ян тут все-таки вчера побывал.

Мартин еще раз огляделся, а только потом понял — ищет пятна крови. Их не было.

Что понадобилось Дворжаку среди ночи в лазарете? Не за Яску же тот пришел мстить?

— Простите?

Мартин так и стоял спиной к двери, погруженный в созерцание халата. Почему-то ему хотелось взять что-нибудь тяжелое и уронить на Дворжака сверху. Это оказалось очень неприятно — три недели думать, что тебя оставили в покое, успеть к этому привыкнуть, наслаждаться безопасностью, а потом узнать, что это только ты сам так думал. Как же опасно было расслабляться…

— Доктор Сорьонен — это вы?

Женщин на острове не было ни одной, значит, кто-то из родителей приехал забрать ребенка. Мартин медленно развернулся, попутно спихивая свою обгорелую добычу в только что сформированную кучу мусора.

На пороге лазарета стояла светловолосая женщина лет тридцати пяти, в простом дорожном платье и белом переднике, что выдавало в ней не то служанку, не то и вовсе сестру милосердия. Видеть женщину было приятно, Мартин вежливо поклонился и уже раскрыл рот для галантного объяснения, что у них маленько беспорядок, и что доктор Сорьонен всю ночь был занят с трудным пациентом, а теперь лежит ну просто-таки без чувств, но тут гостья, весело подобрав юбки, решительно прошествовала через бедлам к столу и протянула руку.

— Меня зовут Джейн Д" Аквино, приятно познакомиться!

Мартин наклонился, чтобы поцеловать протянутую кисть, но Джейн Д" Аквино ловко схватила его собственную руку и энергично затрясла.

— Мистер Стивенсон сказал мне, что вас можно найти тут, доктор, — сообщила она и улыбнулась.

Мартин с непривычки сощурился и, скорее всего, умудрился даже покраснеть. Гостья была не иначе как американкой, он теперь это ясно понял — по выговору, да и по манерам. Дамы из конфедератов себя так не вели, даже служанки, и те были чопорнее.

— Надеюсь, я вас не слишком отвлеку.

— Нет, что вы… — Мартин невольно попятился, уже оставив всякие попытки быстренько припрятать от внезапной гостьи погром. — Вы приехали за кем-то из студентов?

— О, — Джейн уже удивленно рассматривала картотеку Сорьонена, водя пальцем по наклеенным на каждый ящик бумажкам с названиями. По крайней мере, Мартин, опираясь на свое знание латыни, полагал странные слова названиями. — Никогда не встречала такой системы, очень рационально!

— Спасибо, миссис Д" Аквино.

— Мисс, — невозмутимо поправила она. — Зовите меня, пожалуйста, Джейн, а то как-то неудобно… все-таки, теперь нам вместе работать, лучше будет, если мы с самого начала будем нормально ладить. Простите, мистер Стивенсон не сказал мне, как зовут вас.

Мартин, наконец, овладел собой. Джейн говорила быстро, и казалось, к каждому слову присовокупляла кусочек своей энергии. В итоге Мартина попросту оглушило, ослепило и снесло, как водопадом. Требовалось некоторое время, чтобы вернулся дар речи.

— Меня зовут Франс Мартин, Джейн, — медленно, тоном, каким преподаватель усмиряет балующихся студентов, объявил Мартин.

— Франс?

Прежде, чем водопад активности снова его накрыл, Мартин успел добавить.

— Я ассистент доктора Сорьонена. А его вы можете звать Кари, когда он вернется.

Джейн, повертев головой, безошибочно нашла самое чистое место в лазарете и поставила туда принесенный с собой чемоданчик. Мартин заметил на нем эмблему — красный крест на белом фоне.

Красный крест. Надо же. Он не раз слышал про этих героических женщин, спасавших раненых на поле боя, забиравшихся в самые очаги эпидемий… У них тут, на острове Бригантина, скорее всего второе. Правда, из-за карантина сестры милосердия изрядно припоздали. Задать вопрос о цели визита Мартин не успел.

— Джейн? — из двери торчал старший в смене Стивенсон. Выглядел он загнанным и изрядно вспотевшим, очевидно, Красный Крест свалился первым делом именно на его блестящую лысину. — Все в порядке?

— Конечно, Андреас! — отозвалась гостья. — У вас тут все легко найти!

Мартин попытался припомнить хоть одного человека, который по доброй воле называл этого мухомора Стивенсона по имени, и не смог. Воистину, в Красном Кресте служили героические женщины.

— А что у вас тут? — Джейн уже магическим образом переместилась к столу и с интересом разглядывала гору горелой бумаги.

— Пожар, — неловко проговорил Мартин.

Ему нестерпимо хотелось сбежать, оставив Кари самостоятельно разбираться с чересчур шумной дамой, от которой и вовсе следовало куда-нибудь спрятаться. Сорьонен, между прочим, был на нее очень похож, вот только его энергичность не так раздражала. Впрочем, намерение пока было неосуществимо, ведь Кари спал, и вспомнив, какие усилия пришлось приложить, чтобы этого добиться, Мартин решил доктора не будить. Потерпит немного, и не таких терпел.

— Ваш остров просто идеален, Франс, — заметила Джейн. — Сюда война никогда не доберется. Постройки, конечно, в плохом состоянии, но знали бы вы, в каких руинах порой приходится размещать раненых…

— Раненых? Война? — Мартин уже понял — чтобы успеть вклиниться между вдохновенными речами этой женщины, нужно было говорить сразу главное.

— Война, — подтвердила она и нахмурилась.

Решительное выражение лица далеко не всем шло. Мартин вдруг понял, что Джейн Д" Аквино оно идет. Зрелая, громкая женщина из раздражающей становилась похожей на защищающую детенышей волчицу. Не хотелось бы ему оказаться в таком случае охотником, никакое ружье не спасет. И все-таки раздражение неумолимо отступало, Мартин успокоился и принялся за уборку, попутно слушая эмоциональный, на повышенных тонах рассказ про войну, которая уже месяц как сотрясала Восток.

— Значит, академия будет переоборудована под госпиталь? — уточнил он, не дожидаясь паузы.

— Именно так, спасибо вашему руководству, — подтвердила Джейн.

42

У Джейн сильно болела голова, и еще немного подташнивало — она не переносила качку. Хотя это никогда не мешало ей путешествовать, тем более, что качка — это еще самая малость по сравнению с тем, что порой приходилось вытерпеть. Но все не зря. Она тряхнула головой, отгоняя со лба выбившуюся из прически прядку.

— Франс, может быть, вы пока введете меня в курс дела?

Помощник доктора выглядел так, будто его и самого давно пора было лечить. Небольшого роста, но все же выше нее, бледнее самой смерти, с чуть растрепанными темными волосами. Был бы красивым, не будь таким замученным. Джейн решила, что когда закончит дела по подготовке госпиталя, обязательно приглядит и за ассистентом тоже.

— Постараюсь, — отозвался тот. — Насколько смогу, конечно. Я, на самом деле, недавно на этой должности.

Джейн улыбнулась. Это тоже было видно. К тому же, ни о каком помощнике доктора Стивенсон не говорил. А лазарет был, в целом, неплох. Вполне подойдет для того, чтобы координировать работу, а вот с палатами для раненых будет сложнее.

— Франс, давайте тогда по порядку, — предложила она, видя, что ассистент озирается, будто бы на стенах есть для него подсказки. — Мне уже сказали, что была эпидемия.

— Тиф, — тут же отозвался Мартин. — Многие переболели.

— И многие уехали сегодня на том бриге, который нас привез, — заметила Джейн. — Наверное, человек пятьдесят. Думаю, они едва дождались, пока мы выбрались из шлюпок. Всем так хотелось покинуть этот остров!

— О, я их понимаю, — помощник доктора опять взялся за мусор.

Ладно бы он его убирал. Он его перекладывал с места на место, потом забывался, и начинал снова — уже из этого места обратно на прежнее. Джейн это раздражало, к тому же, Франс казался таким больным, что даже такая работа могла быть ему непосильной. Она понаблюдала еще пару минут за его странной попыткой убираться, а потом решительно схватила с пола ведро и одним взмахом руки смела обугленные бумажные завалы со стола.

— Лучше? — осведомилась она и посмотрела на Франса.

Тот, похоже, лишился дара речи. Джейн подобная реакция перестала удивлять еще лет двадцать назад, когда она из кулинарного колледжа сбежала на курсы медсестер. Или когда она, вдохновившись примером феминисток, стала носить брюки…

— Значит, занятий в академии больше не будет, — вдруг сказал Мартин.

— Да вы, Франс, оказывается, страшный пессимист! Ну почему же "больше"? Пока что не будет, я бы лучше так сказала. Сейчас важнее спасти пострадавших в этой никому не нужной войне, вы не находите? А уж потом, когда снова будет мир, все вернется на круги своя.

Тот кивнул.

А потом вдруг закашлялся, да так, что Джейн в первую секунду даже запаниковала. А во вторую уже собралась и была готова оказывать помощь. Она была очень хорошей медсестрой. Вот только определить диагноз затруднялась. Это, конечно, могла быть чахотка, или бронхит, но со стороны казалось, что мужчина просто внезапно потерял способность дышать.

Джейн огляделась — нет ли воды. Нет, как обычно.

Она схватила задыхающегося за плечи и сильно встряхнула. Кашель только усилился, и выражение лица у Франса было далеко от благодарного. Руки его почему-то шарили в карманах, но искомого, судя по всему, не находили.

Теперь он был совсем бледный, настолько, что казалось, сквозь него просвечивала стенка с плакатом скелета в полный рост. А глаза, наоборот, потемнели еще больше, и страха в них не было, словно и не собирается задохнуться.

— Не беспокойтесь, это у меня часто бывает, — пояснил он, едва справившись с приступом. — Что-то хроническое, тут дрянной климат.

Хотя Джейн подозревала, что приступ не прекратился, а всего лишь дал передышку. Она внимательно смотрела, пытаясь понять, что было в мужчине не так. Чутье ее редко обманывало, а вот помогало частенько. Почему-то она всегда умудрялась находить первыми именно тех раненых, которым больше всего нужна была помощь. И вот теперь ощущение было то же.

— Пройдет, — бодрился Мартин, но все-таки забрался на отодвинутый от стола стул. На нем еще были бумаги, которые обязательно испачкают сажей халат, но его это, похоже, нисколько не волновало. Джейн, пользуясь затишьем, кинулась к докторской картотеке, чтобы найти нужное лекарство. Вот только от чего именно лечить Мартина, она все еще сомневалась. Подошло бы что-нибудь, подавляющее кашель, не для горла, а поглубже, для бронхов…

Ну вот, снова началось. Ведь еще молодой, в сущности, мужчина, а корчится, как безнадежно больной нищий старик. Джейн всегда старалась приглядеть и за такими, хотя даже возможности набирающего силу Красного Креста были далеки от безграничных. Невозможно было помочь всем, и это, как бы она себя не успокаивала, всегда приводило Джейн в бешенство.

— Чем вас лечат? — громко, решительным голосом спросила она.

Франс развел руками, но тут же вернул их груди. Это было удивительно — он не знал! Но что-то нужно было предпринять, и Джейн стала выдвигать все ящики по очереди, в надежде, что натолкнется на нужный препарат. Отхаркивающие. А стоит ли? Успокоительные… Вот ей самой не помешают.

— Воплощенная беспечность, — вдруг послышался голос с сильным финским акцентом.

Джейн в отчаянии обернулась и увидела, что в лазарете появился высокий, худой человек с длинными белыми волосами. Спокойно прошел к кашляющему Мартину, достал из кармана изрядно поношенных брюк зеленого стекла пузырек с какими-то пилюлями, открыл и, словно удила, вложил одну Франсу в рот. Подержал, дождался, чтобы тот проглотил, постоял рядом, пока кашель прекратился, а потом уже обернулся к Джейн.

— Доброе утро, мисс Д" Аквино.

Джейн улыбнулась, потому что не могла не улыбнуться. Позади отряхивался, словно выкупавшийся пес, едва не задохнувшийся от приступа загадочной болезни Франс, а она не могла оторвать взгляда от его спасителя.

— Пожалуйста, зовите меня Джейн, — попросила она бодро.

Человек кивнул и тоже улыбнулся, правда, улыбка эта далека была от обворожительной. Скорее, так пытаются приободрить родственников умирающие.

— Это наш доктор Сорьонен, — пояснил Франс.

— Очень приятно, — отозвалась Джейн. — Я о вас наслышана.

Доктор пожал плечами.

— Надеюсь, это были не слишком ужасные слухи.

— Только хорошее, Кари.

А вот его, оказывается, не стоило звать по имени. Впрочем, Джейн тут же решила переучивать, потому что называть по фамилии, да еще с приставкой доктор, такого вот человека ей совсем не хотелось. Не было в этом какого-то личного интереса, но именно с доктором придется решать все вопросы, и тут не до стеснительности.

— Тебе лучше отдохнуть, Франс, — между тем распорядился доктор. — Я уже в порядке.

Джейн не поверила, но из них двоих, безусловно, Кари был немного более в порядке. Хотя за ним тоже следовало присмотреть.

43

Ян собирался уехать с острова на первом же корабле, потому что уже все знали — занятий больше не будет. Когда-нибудь, после войны… Пока же следовало вернуться к семьям, а тем, у кого вдруг семей больше не было, наверное, прямая дорога в армию.

А Ян бродил по берегу с собранным чемоданом, наблюдая, как бриг "Гордость Севера" ставал на якорь в бухте, готовый принять на борт моряков с тонущей Бригантины. Стали спускать шлюпки, а затем в них — людей. Ян смотрел очень внимательно, удивляясь, сколько желающих было посетить зачумленный остров. В плотных дорожных плащах с капюшонами, гости походили на монахов. Или монашенок.

Неужто теперь тут будет богадельня?

Когда шлюпки подошли к берегу, Ян рассмотрел и эмблемы Красного Креста. Двадцать сестер милосердия высаживались на остров. Им услужливо помогали матросы. Забавно это выглядело, когда огромные, все как один с рыжими бородами, мореходы галантно кланялись, затем хватали фигурку в плаще за талию и лихо переставляли из шлюпки сразу на мелкую гальку берега.

— Просим на посадку, господа, — объявил офицер, его легко было узнать по красивой форме.

Ян смотрел на этого человека, стоявшего на носу одной из шлюпок, как солнце играло на золотых пуговицах кителя, и представлял на месте моряка себя. Картинка понравилась, даже закралась шальная мысль наняться на бриг матросом. Только бы не в Прагу, а палубу драить он быстро научится.

А еще на берегу, прямой, как доска, широко расправив плечи, стоял де ля Роса. Физрук разрядился, как на парад, и смотрел на судно с едва ли не большей надеждой, чем многие из присутствующих.

Вот это зрелище Яна и доконало. Его корабль, оказывается, совсем не радовал.

Он быстро ушел, чтобы даже не быть замеченным. Тем более, что в толпе наблюдались и все его бывшие прихлебатели, которых он постепенно от себя отстранил, когда началось это с Мартином.

Если он уедет сейчас — это будет всего лишь позорный побег, нечем гордиться, и стыдно потом будет всю жизнь, наверное. Так нельзя. Ян забросил чемодан под кровать в своей комнате, завалился на покрывало и, так толком ничего и не надумав, заснул. Когда проснулся с тяжелой от дневного сна головой, за окном уже стемнело, и конечно, бриг давно вернулся в бухту. Наверняка, фрахт стоил дорого.

Встал, прошелся, стряхивая остатки сна. Вопросы никуда не девались, зачем он остался, куда он пойдет, что он будет делать теперь, когда уклад жизни уже рухнул, а от нового, в единственном возможном его проявлении, воротит, как от тухлятины.

— Черта с два, — сказал Ян своему отражению в надтреснутом зеркале у входа.

Дурная примета, наверное. Отражение было слегка искажено, казалось, он все время то ли ухмыляется только правой стороной рта, то ли щурится только правым глазом.

В зеркале отражался бледноватый, как и все на этом острове, осунувшийся тип с глазами, какие обычно рисуют у преступников. Глаза бегали, будто недоброе он замышлял. А еще они были очень грустными. Но хоть не пустые, это Яна порадовало.

Он сообразил, что таращится в зеркало на себя уже добрых минут пять, и все это время вроде бы и видит, и в то же время — не видит совершенно. Пятно грязи на щеке, которое могло получиться, если головой упираться в облезлую стену, оказалось открытием. Ян стер его рукавом, пригляделся затем, нет ли у него еще отметин на лице, убедился- нет.

Вот только куда он собрался?

Ян решил, что глаза врут. Он не замышлял недоброго, все недоброе издохло и выветрилось вместе с тем, что было доброго. Оно ведь было, он знал. Когда подлая тварь совсем умирала, а Ян спасал, это было непередаваемое чувство. Вот тогда можно было поверить — Мартини действительно его, весь, зависел, пусть даже потому, что не имел иного выбора.

Но что поделаешь, если тому нравилось зависеть не от него. Больному нужен врач, что ж, удобно устроился, как обычно. Только ничем он не поможет. Выходит, в чем-то доктор оказался лучше. Или может быть, всегда так и было, да он, слепой и бестолковый по первости, не замечал. А ведь Яска говорил. Только где теперь Яска, а где он.

Яска — тоже на острове, похоронен в скромной персональной могилке, рядом с остальными жертвами эпидемии. Говорили, что с суши потом пришлют священника, чтобы совершить правильный обряд похорон.

А Ян — на пороге, висит, упираясь руками в косяк, изучает взглядом пустой коридор с раскрытыми дверями. На всем этаже никого не осталось. Он один стоял посреди покинутого, как тонущий корабль, общежития.

Вдруг вспомнился тот разговор с Мартином, про моряков и крыс. Крысы убежали давно, пришла очередь моряков. Он, стало быть, тот самый капитан, который уходит последним…

Когда они об этом говорили, еще было наводнение, а эпидемия казалась лишь иллюзорной угрозой. Яну было плевать и на то, и на другое. Ему было хорошо, настолько хорошо, что он и сам это чувствовал. И наивно думал, что станет еще лучше. А это, оказывается, был уже предел. Дальше — только хуже.

Мартин, наконец, признался в своих чувствах, вернее, в том, что у него их нет, не было, и вообще, все это случилось не с ним.

Яска повесился.

Академию, по сути, закрыли.

Даже чертов де ля Роса, и тот удрал в армию.

Ян разве что за голову не схватился. И схватился бы, да руки все еще впивались в косяк. Тело прогибалось, туда-сюда.

Может быть, отец был прав — всегда нужно сперва думать. Ян старался, но не всегда это получалось делать своевременно. Обычно сначала реагировало тело, сильное, тренированное, надежное. Разум же оставался разбираться с последствиями действий безупречного тела.

Ян отправился в лазарет.

Если повезет — там окажется только доктор. Помнится, у них еще оставался разговор. И в этот раз победа еще не известно, за кем будет. Потому что Ян твердо решил держать себя в руках. Доктор выигрывал только потому, что дольше сохранял контроль. Понятно, если хоть немного подумать.

А если повезет еще больше — там не будет доктора, но будет Мартин. Яну было, что сказать и ему. Тоже без нервов, так же равнодушно и логично, как было в свое время сказано и ему. Оторвать голову? Ян надеялся, что все-таки не настолько он безумен.

Не повезет только в одном случае — если в лазарете вообще никого не окажется.

44

Джейн казалось, что ее заперли в комнате с каменными дверьми. Она колотила по ним киркой, которую дали, чтобы поиздеваться. Дверям не делалось ничего, а ее валила с ног усталость, и каждый удар забирал то, что она считала своими распоследними силами.

Кто бы мог подумать, что доктор окажется таким.

Джейн ничего не могла с собой поделать. Хотелось помочь, защитить, при виде любого страдания — одна и та же реакция. В мире столько боли, столько ненужных войн, а еще вот этот человек, похожий на собственный призрак, которому тоже нужна помощь. Только Сорьонен себя спасать не позволял.

Ладно. Она не настаивала, вернее, настаивала, но до определенного предела. Джейн временно отступила, тем более, что в остальном работа у них шла хорошо. Кари, который упорно требовал, чтобы его звали доктором, бросился на организацию военного госпиталя едва ли не с большей самоотверженностью, чем она сама.

Запретил устраивать палаты в насквозь тифозном учебном корпусе.

Помог с размещением сестер милосердия в более ли менее отреставрированном общежитии естественного.

Убедил Стивенсона, что тот всю жизнь мечтал уговаривать попечителей заниматься благотворительностью в пользу жертв войны.

Сварил кофе, три раза. Раздобыл где-то бисквиты.

Раз пятнадцать спросил, не пора ли Джейн отдохнуть с дороги.

С интересом выслушал все ее рассуждения о том, что медицинская помощь должна оказываться независимо от того, к какой стороне принадлежат пострадавшие. Правда, выразил сомнение, что солдаты Восточного конфедерата, пусть даже раненые, позволят себя везти в самую глубь Северного.

Но на все вопросы о себе, и, что главное, о Франсе Мартине, отвечал в лучшем случае общими словами. Этого-то Джейн и не понимала. Очевидно же — с помощником доктора, который на самом деле оказался преподавателем классической литературы, творилось что-то страшное. Он выглядел ходячим покойником, даже хуже. А доктор ничего не хотел говорить. Сперва пытался отшучиваться, потом отнекиваться, наконец, вежливо, но так жестко, что у Джейн покраснели щеки, попросил не лезть в это дело.

— Джейн, это никак не относится к Красному кресту, — добавил он. — Более того, вмешиваться в мое лечение я вам не позволю.

Джейн на время утратила дар речи. Каменные двери, а за ними нуждающийся в помощи человек. Злость давила, как всегда, когда мисс Д" Аквино не давали делать то, ради чего она жила. Но ей было не восемнадцать, чтобы рыдать от обиды и запираться в комнате. И не двадцать пять, чтобы от безнадежности бросаться в опасные авантюры. Ей было почти тридцать пять, и в американском Красном Кресте она была третьим сверху человеком. Поэтому Джейн лишь глубоко вдохнула, приказала себе успокоиться и решила, что обязательно найдет способ помочь Мартину, вне зависимости от того, что по этому поводу будет думать доктор Сорьонен.

К тому же, Кари ошибался. Любое страдание относится к Красному Кресту, вне зависимости от того, война это или мир.

Доктор умчался в пятый раз поговорить со Стивенсоном, теперь по поводу небольшой переделки дренажной системы. Нанять на суше рабочих было уже не проблемой, а немного изменив устройство водопровода, можно предотвратить новую эпидемию. Да, в борьбе за санитарию они были с Кари единодушны.

Джейн пила кофе и задумчиво оглядывала лазарет. Впрочем, не из праздного любопытства. Медкарты сгорели, это она уже знала и даже лично помогла вымести то, что от них осталась. Но она была все же уверена — карта Франса Мартина в общей куче не лежала, а значит, уцелела. Ничего страшного не будет, если Джейн сейчас найдет ее и пролистает.

Но где же…

Картотеку Джейн уже проверила. Там только лекарства, и их недостаточно, придется распорядиться о новых.

В шкафчике были только инструменты, а вот склад коробок, похожий на остатки форума в Риме, несомненно, мог служить заветной медкарте убежищем. Джейн поднялась, воровато выглянула в коридор, улыбнулась сама себе и решительно шагнула к катакомбам. В первой коробке был гербарий да еще сушеные жуки в коробочках. К медицине подобные вещи отношения не имели, разве что Сорьонен на досуге развлекался алхимией. Во второй — учебники по ботанике. Джейн в который раз подивилась, до чего разносторонним человеком оказался это странный доктор. Затем пошли сплошные подшивки медицинских газет, пробирки, корпия и бинты…

Джейн поспешно закрыла коробку. Доктор возвращался, не трудно догадаться, с какими новостями. Стивенсон был человек упрямый, но падкий на лесть. И еще он предпочитал уступить, если на него наседали со всех сторон. Так что Джейн отвечала за лесть, а Сорьонену остался натиск. Стало быть, о переделке дренажной системы уже можно не беспокоиться.

Джейн успела сесть на кушетку и раскрыть чемоданчик, вытащить какие-то бумаги, повернуть их так, чтобы не читать вверх ногами. Дверь открылась, но вместо Кари появился кто-то совсем незнакомый. Джейн подняла голову от документов и посмотрела на гостя. Вероятно, понадобилась медпомощь.

Вновь прибывший был, судя по всему, студентом. Странно только, почему он еще не уехал. Утром казалось, что с острова бросились все и сразу, капитан Нансен даже беспокоился, удастся ли всех уместить на бриге. Это на бриге-то!

А этот не уехал.

И медпомощь ему не требовалась. Конечно, налицо были признаки недосыпания и недоедания, но в целом мальчишка выглядел здоровым. И не мальчишкой вовсе, а молодым, сильным, очень красивым мужчиной. У него были темные, с рыжим отливом волосы, падавшие на лицо и плечи, и очень выразительные, темные глаза. Вот только ничего хорошего они не выражали.

— Простите, я могу вам помочь? — спросила Джейн, гадая, по чью душу явился этот молодой человек.

Тот опешил. Ну конечно, он не ее здесь ожидал увидеть. Джейн почувствовала неладное, в точности так, как когда Сорьонен попросил ее не вмешиваться в лечение Франса Мартина. И тут ее посетила догадка. А студент вошел в лазарет и теперь висел над столом, глядя в темное окно.

— Значит, богадельня все-таки, — заключил он.

Джейн рассмеялась, хотя жутко не любила, когда так называли госпитали. Слишком похоже было на правду.

— А я, мистер, в ней мать-настоятельница, — сказала Джейн тем же тоном, что и парень. — Не пожертвуете монетку?

Тот фыркнул.

— И все-таки? — настояла Д" Аквино. — Вы кого-то ищете? Доктора?

— Ну, да, — очнулся студент. — Прошу прощения, мисс. Уже не нашел, извините, что побеспокоил.

— Мистера Мартина?

Его аж развернуло. Джейн вцепилась в чемоданчик, потому что иного оружия под рукой не было. Скальпели в шкафу, она не успеет их достать.

Господи, что за иллюзия? Еще секунду это был просто бледноватый, встревоженный парень, а потом вдруг появилось что-то еще. Настолько жуткое, что Джейн сначала испугалась и приняла меры, а потом уже осознала. Безумие обдало ее, как горячий воздух из печи. Казалось, на нее накинутся и сразу разорвут.

За что ее-то?

Джейн посмеялась над собой, но смех вышел истеричный. Безумец стоял посреди лазарета и обнимал сам себя, и было непонятно — то ли застучит кулаками по груди, как спятившая обезьяна, то ли просто пытается удержать. Охотнее верилось во второе. Джейн стала потихоньку подвигаться к ящику с инструментами. На всякий случай.

Чего ж от так взбесился от одного упоминания докторского помощника…

Джейн думала над этим и каждую секунду ожидала нападения. А студент не двигался и слишком громко дышал.

— Меня зовут Джейн Д" Аквино, — она заговорила доброжелательно и мягко, как с бредящим больным. — Я представитель Красного Креста. А как зовут вас?

— Ян Дворжак, — отозвался тот спустя какое-то время. Спокойнее уже отозвался, безумие постепенно отступало. — Студент. Бывший, видимо.

А потом он закрыл лицо руками и хрипло расхохотался. Джейн опустила на юбки руку, которая змеей кралась к дверке шкафа с инструментами.

— Простите, миссис Д" Аквино, — заговорил Ян быстро. — Не хотел я вас пугать, честное слово!

— Пугать? — Джейн улыбнулась, не пришлось даже притворяться. — После двух войн меня уже довольно трудно напугать, знаешь ли. И еще. Я мисс. Мисс, — она секунду помолчала, решая, стоит ли беспокоить едва притихшую стихию. — Но что с тобой случилось? Может быть, нужно успокоительное?

— Нет, нет.

— Присядь, пожалуйста.

Джейн кое-что поняла. Ян психически нестабилен, но это не важно. А важно, в действительности, то, что он как-то связан с Франсом Мартином, и может что-то знать.

— Ян, позволь тебя кое о чем спросить, — Джейн поднялась, подошла к устроившемуся на коробке студенту и легонько, по-матерински приобняла его за плечи.

От ее прикосновений тот вздрогнул, как вознобе. Джейн на всякий случай, автоматическим жестом проверила температуру. Жара не было.

— Ты что-нибудь знаешь о Франсе Мартине?

Был риск, что он превратится в зверя прямо под ее руками, и Джейн Д" Аквино, подающий надежды лидер, погибнет во цвете лет от перелома позвоночника. К счастью, этого не случилось.

— Смотря что вам интересно, — произнес Ян слишком спокойно. — Вам он зачем?

— Я врач, ты заметил?

— И не скажу, мисс Д" Аквино, что я хорошо отношусь к представителям вашей профессии.

— Твоя правда. Но Ян, как врач, я беспокоюсь о нем.

— О, а как же ваши хваленые врачебные тайны?

— Не груби!

Ян аж челюстями хлопнул. Джейн решила, что матери у парня не было, или была, но не успела воспитать. Те, кто рос под присмотром матерей, успевали привыкнуть и на такие дисциплинарные меры не реагировали.

— Пока мы с тобой врачебной этики не нарушаем, — твердо продолжила Джейн. — И кстати, если речь идет о спасении чьей-то жизни, я готова на нее наплевать. Это понятно?

— А как же, мисс, — ворчливо подтвердил Ян, старательно изучая носы своих сапог. — Только это все бесполезно, если хотите знать. Даже если вы на врачебную этику… — тут он замешкался, решая, стоит ли говорить даме столь грубое слово. — Наплюете, ваши слова, ничего не изменится.

Джейн кивнула. Это она уже и так поняла, теперь главное продержаться и выведать то, что знает Ян. А знал он, судя по всему, все. И над тем, как связан с Франсом Мартином, еще предстояло подумать.

— Идет, — вдруг предупредил Ян и встал, нечаянно сбросив c плеч руки Джейн.

Она тоже услышала, теперь. Вот и доктор возвращался. Джейн отошла к столу, подхватила колбу с давно остывшим кофе.

— Здравствуй, Ян.

— Добрый вечер, доктор.

— Извини, я забыл к тебе зайти. Чуть позже, хорошо?

— Заходите.

Джейн показалось, что между внешне спокойными собеседниками висит огромная горящая тряпка. Как будто мальчишки шутки ради подожгли сушившиеся на веревках простыни. Да они друг друга ненавидели, доктор и Ян. Это было так видно.

— Что он хотел? — поинтересовался Кари, когда Дворжак, сохраняя достоинство, ретировался.

Хитрить не хотелось. А стоило, наверное, но Джейн уже успела сказать:

— Искал Франса.

— Этого не хватало, — очень тихо, себе под нос пробурчал доктор. — Ну, пусть ищет дальше. Стивенсон сказал, что поддержит наше начинание.

— Прекрасно!

— Отправляйтесь отдыхать, Джейн. Сегодня больше ничего уже не сделаешь.

45

- Франс, какое сегодня число?

— Двадцать пятое марта.

— Господи.

— Можно просто 'Франс'.

— Утром тоже было двадцать пятое марта, — Сорьонен громко застонал и натурально схватился за голову. — Какой кошмар!

— Непривычно от тебя такое слышать, — заметил Мартин и потянулся к свежему хлебу.

— Сам удивляюсь, — согласился доктор. — Что за женщина!

Мартин криво улыбнулся. Ему посчастливилось общаться с Джейн всего-то минут пятнадцать, а потом полдня он себя чувствовал так, словно на нем мешки с песком возили. А Кари пришлось весь день. Хотя кто знает, может быть, доктор на самом деле таким образом выражал свое восхищение. Последнее нравилось почему-то чуть меньше. Мартин редко привязывался к людям, напротив, старался вообще к ним не привязываться, в том числе и из-за ревности. Если бы он пожелал иметь друга — другу пришлось бы прекратить контакты, возможно, со всем внешним миром. Если бы у Мартина была возлюбленная, он бы никогда не выпускал ее из дома… Иными словами, думать так о персоне столь востребованной, как Кари Сорьонен, в любом случае не стоило.

— Энергичная, — кисло похвалил Мартин. — Прямо как ты.

Доктор показательно подавился своим кофе. Мартин не смог сдержать усмешки. Вот, в кои-то веки у них на острове появились дамы, радоваться надо, а они, судя по всему, оба помышляют об одном и том же — где бы спрятаться.

— Надеюсь, не совсем, как я.

— Кари, ты впечатлен, признай.

— О, еще как! Я, Франс, так, vittupaa, впечатлен, что готов бежать отсюда хоть на галеры! Или на войну, вот где врачи нужны.

Мартин нахмурился, вспоминая, как недавно отправился на войну де ля Роса, но то физрук… Он что, серьезно? Нет, как-то странно доктор себя вел, то ли устал, то ли перенервничал, то ли из себя его вывели. Господи! И правда, длинный был день. В ночь на этот день они пили, а днем раньше повесился Яска. И он еще размышляет, не перенервничал ли тут кто?

— Ну, хорошо, — сказал Мартин. — Поезжай на войну.

— Охотно, не будь некоторых обстоятельств. Дай кружку, Франс.

— Это что? Ром?

— Тафья. Сувенир с 'Гордости Севера', - пояснил Кари и наполнил придвинутую ему кружку. — Не божественный нектар, но для жизни не опасно.

Ром действительно был не лучший, более того, тафью обычно готовили из отходов патоки, для местного, так сказать, употребления. Или для матросов, чьи могучие организмы перерабатывали и такой ром. Мартин поморщился, но выпил все и снова пододвинул кружку доктору. Странно было, что тот вообще пил. Хотя, такой путь релаксации Мартин понимал и уважал.

— Мда, не 'Гавана-клуб', - сказал он. — А может, не надо на войну?

— Это принципиально?

— Не очень… — Мартин в который раз подивился собственной слепоте. Доктор выглядел форменным психом относительно самого себя и немногим нормальнее Яна. Нет, Дворжак временами и вовсе был вменяемым. — Похоже, Джейн тебя и правда потрясла.

— А какая разница? Тебя разве интересуют проблемы других?

Мартин отодвинулся вместе со стулом. Пить расхотелось, поэтому он запихал в рот изрядный кусок хлеба и принялся его старательно пережевывать. В том, что сегодня ему все выскажут, сомнений уже не было. Интересно, с каких это пор он заделался домашним животным, на котором можно срывать раздражение?

— Франс, — нет, доктор заговорил уже мягче. И правда, ждать от Кари истерики — это уж Мартин сам переборщил. — Ты никогда не задумывался, почему совершенно незнакомые люди, едва тебя завидев, бросаются решать твои проблемы?

— Задумывался, — честно признался Мартин. — Уже привык, а сначала пытался возражать. Кто б меня еще послушал.

— Я имею в виду причину.

— Не знаю. У меня на лбу, наверное, написано 'S.O.S!', - Мартин внимательно взглянул на Сорьонена. С тем все было в порядке. И все-таки, крепко же его достали! — А вот ты, например, почему со мной возишься?

— Я врач, — отмахнулся Кари.

— А еще?

— Твой друг, наверное. Самозваный.

— Давай без этого.

— Охотно, охотно. Вот и скажи мне, Франс, чем ты успел так очаровать нашу неутомимую сестру милосердия, что из-за тебя она поставила на уши всю академию?

— По-моему, она на тебя смотрела.

— К сожалению, и на меня тоже.

Мартин замолчал. Да, они все тут дружно сошли с ума на этом острове. И с шумной американкой в скором времени случится то же самое. Вскоре она познает, что такое прятаться от Дворжака, пытаться понять Кари Сорьонена и… Мартин решил не думать, каким образом бурная деятельность Джейн может пересечься с его собственной персоной.

— Наверное, странно в таком возрасте женщине не иметь семьи, — предположил Мартин. — Ты ей просто-напросто понравился.

Доктор жалостливо взвыл и опрокинул стакан тафьи разом.

— Она даже твоего Дворжака укротила, — пожаловался Кари, морщась от рома. — И что значительно хуже, она укротила Стивенсона. Ты пей, Франс, пей. Кто знает, когда еще придется.

— Что?

Сорьонен усмехнулся.

— Прощайся с островом, — весело произнес он. — Приказ Стивенсона, тебя как можно скорее отсылают в столицу на лечение. Рад за тебя. А ты, Франс, рад?

Мартин не то, чтобы дара речи лишился. Просто есть плохие новости, есть хорошие — на них предусмотрена какая-то готовая реакция. А эту новость никак не удавалось уложить в сознании так, чтобы подобрать реакцию.

Его отсылают. На какие, интересно, средства?

Хотя тут-то как раз все понятно — Красный Крест. Джейн, выходит, как-то исхитрилась.

Вот только почему ему сообщает об этом совершенно непохожий на себя Сорьонен. Он ведь даже когда Яска покончил с жизнью, таким расстроенным не был.

И в общем-то, он, Мартин, совершенно не против столицы. Кто знает, может быть, и правда вылечат. С острова давно пора было уезжать, кому теперь нужен преподаватель классической литературы, а место помощника доктора при полном штате медсестер — слишком шикарная для него должность.

Потом в столице можно будет устроиться, например, воспитателем в какую-нибудь богатую семью. Возможно. Вполне возможно.

Мартин понял, что ему перспектива нравится. Значит, это была все же хорошая новость.

— Не так уж плохо, — сказал он и поднял стакан в шутливом подобии тоста.

— Как знать, — Сорьонен вздохнул и не дожидаясь, пока Мартин донесет свою выпивку до рта, быстро заглотил собственную порцию. — Я бы тоже уехал.

— Ты говорил, — заметил Мартин. — Первая хорошая новость за столько лет! Нет, определенно, я хочу… Сейчас в столице неплохо, верно?

— Ну, не считая войны, — покачал головой Кари. — А так неплохо. Снег лежит, наверное. Лавки, булочные, пахнет здорово.

— Что ж ты сам не поедешь?

— Меня пока что еще не уволили. А если самовольно, то только сразу в ряды регулярной армии.

Мартин никак не мог сосредоточиться на разговоре. Кари явно пытался сказать что-то важное, но он не мог слушать — все мысли были уже о столице, и даже война не отпугивала. Даже война, с холодными эшелонами, в вагонах которых перевозили скот, а потом — беженцев. Но ведь до самой столицы сражения не дошли, и, бог даст, не дойдут вовсе. Так Мартин и успокоился окончательно.

А замечать, что у доктора несчастные глаза и сильнее, чем обычно, дрожат руки, не хотелось.

46

Ян и сам толком не понял, как очутился около полуночи в дверях лазарета. Это у него стало уже почти традицией — приходить вот так, врываться, сеять хаос, а потом позорно улепетывать, потому что каждый раз силы оказывались неравными. Вспомнив, чем кончилось прошлое их с доктором столкновение, Ян скривился. Это был какой-то невероятный абсурд, страннее некуда.

Повторять его никто не собирался.

Сорьонен позвал его сам. Вернее, пообещал зайти, да так и не добрался. Вот это Ян как раз понимал. Джейн и на него странно действовала, что уж говорить о Сорьонене, который вынужден был с ней работать постоянно.

Это походило на сочувствие. Сочувствие к врагу — удел сильного.

Что-то Ян не припоминал, когда это сделался таким сильным.

Темный коридор, из-под двери лазарета просачивается вздрагивающий свет. Ян уже столько раз видел эту картину, что даже развеселился. Но была колоссальная разница — сегодня он пришел не драться.

Делить им теперь нечего, а все эти вспышки бешенства, которые до сих пор не удается сдержать, когда поминают всуе Мартина, — не более чем остаточные явления. Даже лечить не нужно, само пройдет.

Он пришел из любопытства и напоследок. Ян не взошел на борт 'Гордости Севера', но следующей же лодкой собирался отправиться на материк. Чтобы уладить свои дела, хватит и одной ночи. Лучше начать немедленно.

— Доктор, вы здесь?

Свет мигнул, а потом выправился. Ян толкнул дверь и пригласил себя войти.

На столе, теперь до непривычного чистом, стояла керосиновая лампа. Она освещала весь лазарет, оставляя в только пятна бурой темноты в углах.

— Снова на 'вы'?

Доктор сидел на подоконнике, подобрав колени к груди, и вертел в руках бутылку пахучего дрянного рома. Его там оставалась от силы четверть.

Никто. Никогда. Никто никогда не видел Сорьонена пьяным. А Яну, надо же, посчастливилось.

Ах да, он же пришел поговорить. Чтобы разговор получился именно разговором, нужно было сесть. Желательно подальше, чтобы исключить соблазн подкрепить свои доводы кулаками. Ян выбрал кушетку.

Ощущение 'дежа вю' не нахлынуло, но и сидеть было неудобно. Пока он устраивался, доктор успел еще разок приложиться к бутылке.

— Так о чем вы хотели поговорить? — спросил Ян громко.

— Выходит, ты готов разговаривать, — заключил Сорьонен. А Дворжак заключил, что бутылка рома у врача уже не первая, потому что половину фразы тот сказал по-фински. О смысле Ян догадался только из контекста.

— А вот вы, наверное, уже не очень, — пробормотал он.

Доктор рассмеялся. Яну стало жутко. Смеялись не над ним.

Но и разговора никакого не выйдет, психованный в белом халате еще пара глотков и опрокинется с подоконника в катакомбы коробок, где прохрапит до утра в лучшем случае, а затем будет обнаружен неугомонной Джейн. Картинка представилась так же ясно, как еще иногда возникала перед глазами нога мертвеца с белыми ногтями, которые отросли и загибались.

Ян тряхнул головой. Это называется — уладить дела?

Нет, улаживают не так. Следует либо подойти и врезать Сорьонену за то, что забрал почти и не принадлежавшее Яну, либо извиниться, попрощаться и уйти. Еще ведь предстояло самое сложное.

Ни того, ни другого Ян сделать не смог. Сорьонен внимательно смотрел перед собой, не замечая, кажется, ни своего гостя, ни вообще окружающего мира. Ян подозревал, что доктору было скверно. Ну, лучше поздно, чем никогда.

Он встал, успел сделать даже пару шагов к двери.

— Я все хотел спросить, — неожиданно разборчиво подал голос Сорьонен. — Почему ты не сказал Мартину то, что прочитал в его карте? Или так… почему не отдал карту Джейн, хотя она, скорее всего, очень убедительно тебя просила?

У Яна против воли полыхнули щеки, хорошо еще, стоял он спиной. Но придется разворачиваться, разговор все-таки завязался.

— Она достойна уважения, — начал он.

Это если говорить о Джейн. Эти ее жесты, которые материнскими назвать было сложно, Ян расценивал как простительную слабость. У него и самого иногда прорывалось… А что до стащенной карты, забавно было, что доктор позволил.

— Такого же, как несущийся на тебя поезд, — подтвердил Сорьонен. — Я разве спорю? Нет, Ян, ты если не хочешь, не отвечай. Я понимаю — это очень личное.

— Ну, давайте помашем после драки кулаками, — согласился Ян.

Снова уселся, потому что иначе принял бы поневоле глупую позу. Как будто у доски отвечал. Теперь главное — не сорваться с разговора на драку.

— Ром?

— Можно, — неожиданно даже для самого себя согласился Ян.

Ореол жутковатой неуязвимости, окружавший доктора раньше, теперь развеялся. Дворжак это чувствовал и почему-то очень радовался. Кари Сорьонен все-таки был не более чем обычный средних лет мужик со своими проблемами, которые нельзя решить, но можно утопить. Как-то так.

Резковатый запах тафьи, налитой в широкую колбу, заставлял глаза слезиться.

— Почему вы на этом острове? — вместо ответа нашелся вопрос.

А ответы, наверное, были одинаковыми. Ян уже с этим смирился, хотя для себя предпочел бы какой-то иной.

— Откровенность за откровенность, правда не пойму, на что тебе сдалась моя, — вздохнул доктор.

А не так уж он был и пьян, подумалось вдруг.

— Идет, — кивнул Ян.

— Десять лет назад меня отправили работать в Санкт-Петербург, а вернулся я на родину уже вдовцом, —

Ян понял, что ему собираются сообщить что-то плохое и столь же полезное, как заученный в деталях образ висельника. — Мы с моим наставником, доктором Коскиненом, умудрились проглядеть у моей жены опухоль мозга. Диагноз он поставил уже по результатам…

— Хватит!

Слушать это он не хотел, не мог, и вообще, разорвал пальцами простыню на кушетке.

— Извини, — тут же спохватился доктор. — Просто самый большой страх врача — это если заболеют близкие, и их не получится вылечить, веришь — нет?.

— Понятно, — поспешил сказать Ян, пока доктор не продолжил рассказ.

Добавку он бы уже не вынес. Что самое странное, Ян даже не сочувствовал. Таких историй тысячи, ну подумаешь, врач, который не смог вылечить собственную жену. Да такое везде бывает, правда?

— Вы ненормальный, — добавил Ян.

— Так что, ты будешь отвечать? — ничуть не обиделся Сорьонен. — Еще налить?

— Да на первое, да на второе, — решился Дворжак.

Теперь он сидел уже на столе, потому что ходить через весь медкабинет за новой порцией паршивой тафьи было неудобно. Образ скорчившегося на подоконнике Сорьонена давно утратил четкость, это был даже не человек, и уж точно, не доктор, от одного вида которого тянуло на убийство.

— Мне теперь уже просто интересно, чем все закончится, — нарочито безразличным тоном сказал Ян. Застарелое горе — это, конечно, замечательно, но и прощать врага он не собирался. Самоуважение не позволяло. — Только это. Я умываю руки, можно радоваться и махать платочками.

— А все уже закончилось, — перебил его доктор. — Все уже закончилось, Ян. Так что ты едешь на материк зачем-нибудь, а я остаюсь все тем же врачом-недотепой, который не смог спасти близкого человека.

Ян поскорее выпил.

Вот к чему все шло. Но что же это, разве Мартин…

— Мартина отправляют по линии Красного креста в столицу, — сообщил Сорьонен. — Вот так. Одно и то же с тем, что ты сейчас подумал. Но ты все равно молодец, хранил секрет. Я тебе изначально хотел сказать именно это. И еще. Ян. Не знаю, тот ли я человек, от которого ты способен принимать советы… Не ходи к Мартину сегодня.

— Сдался ты, — решил Ян.

И точно. Сдался, как есть сдался. Не найдут ли завтра в петле, как когда-то Яску? А если и найдут, Яну не было жалко, нет, было, конечно, по-христиански, но не более того. Сам ведь хотел убить, не раз представлял себе в подробностях, и кто только говорил, что воображения у него нет.

— То есть? — переспросил доктор и уронил пустую бутылку на пол.

— То и есть, — Ян поднялся, зачем-то подобрал стекляшку, взвесил в руке. Тяжелая. — Вот и я тоже сдался. А еще я, верите-нет, всегда вас мечтал придушить.

— Догадываюсь, что вы там с Яской себе надумали, — фыркнул Сорьонен. — Самое смешное, что еще немного, еще чуть-чуть…

Сил не было это слушать. Бутылка в руках стремительно превращалась в дубину. Достаточно тяжелая, чтобы проломить череп. Один удар в затылок.

Уходить, побыстрее, пусть дальше с пробирками разговаривает!

— Надо мной смеялись все светила медицинской науки. Кроме одного азиатского доктора, которого я нашел через медицинскую газету. Вот он — не смеялся, а подтвердил мою гипотезу.

Вот так. Бросить бутылку в корзину. Открыть дверь, не врезаться в косяк.

— Спасибо тебе, Ян. И удачи.

— Еще немного, и что? — кажется, расстояние было уже безопасным.

— И получилось бы.

Еще бы. Дворжак сплюнул.

В коридоре было темно, пусто и тихо. Ян пробежал до лестниц, там привалился к стене и долго пытался отдышаться. Было такое чувство, будто доктор пил не ром, а его собственную кровь. И выпил много. Слишком много, чтобы, как всегда говаривал отец, сесть и подумать.

И почему, интересно, ему нельзя ходить к Мартину?

Ян собирался на материк, как в новую жизнь, так, чтобы без врагов и друзей, как будто родиться заново. Уладил дела, нечего сказать.

Ян добрался уже до лестниц, когда окончательно для себя решил все. Возможно, поговорить с доктором действительно было нужно, это самая настоящая уже точка. Поставь еще одну, и будет уже целое многоточие, а не многие истории так заканчиваются, это он из дополнительных занятий усвоил очень хорошо. Многоточие значит, что рассказ через некоторое время может возобновиться. А вот этого Ян хотел меньше всего.

47

Три дня прошли так быстро, что Мартин едва успевал отмечать, когда заканчивался один и начинался другой. Он до сих пор не добрался до Стивенсона, чтобы подписать прошение об увольнении, даже не составил это прошение, не отдал Сорьонену халат и не собрал свои вещи. Просто сесть и отдышаться и то уже начало казаться роскошью.

Питаться приходилось на бегу, и при этом, обязательно поглядывая, не маячит ли рядом фигурка в белом облачении, волокущая непосильный для нее груз.

Три дня он засыпал еще на пути к кровати, забывал поужинать и только чудом не забывал о лекарствах. Напоминать было некому. Сорьонена он видел раза два, пробегая мимо. Доктор вдохновенно инструктировал группу молоденьких медсестер, которые смотрели на него как на свалившееся с небес медицинское божество. Кари, от избытка эмоций размахивая руками, ругался со Стивенсоном. Это Мартин видел издалека, так что о причине очередной схватки догадаться не мог. Но судя по тому, что стояли непримиримые антагонисты рядом со свежевырытой траншеей для водопровода…

Академия давно перестала походить на академию. Студенты, за исключением тех, кому все еще нельзя было активно двигаться после тифа, покинули остров. Общежития переделали в госпитали, а медсестры прибывали и прибывали. Не было пока только раненых.

— Франс, вот вы где!

— Доброе утро, Джейн, — он улыбнулся.

Женщина улыбнулась в ответ. В этот раз на ней был чепец, из тех, которые так любят прачки и кухарки. Наряд казался вроде и аккуратным, но Джейн все равно выглядела растрепанной, будто бы ее обдувал сильный ветер. Или мисс Д'Аквино только что слезла со спины бешеного мустанга.

Мустанга оставалось только пожалеть, но кого-то Джейн Мартину здорово напоминала. Точно. Женское воплощение Сорьонена. Слава богу, чепцов доктор не носил. Мартин невольно рассмеялся своим мыслям. Кари в чепце. Нет, глупо бы доктор выглядел, а вот посмотреть, как серебристые волосы того разметаются по подушке, Мартин бы не отказался.

Додумать мысль, поразившую своим нахальством, Мартин не успел. Джейн прикрикнула на слишком медленно бежавших по коридору сестер милосердия, тащивших белоснежную ширму, а потом схватила его за рукав не по-женски сильными пальцами и куда-то поволокла.

— Надеюсь, вы не передумали? — спросила она.

Как всегда, говорила быстро, умудряясь при этом не коверкать слова и не задыхаться.

— Нет, Джейн, все в порядке, — рассеянно отозвался Мартин. — Правда, я еще не успел собраться.

Оказывается, его тащили просто вперед. Наверное, в атмосфере всеобщей суматохи, которая частично и его самого захватила, было просто неприлично разговаривать, стоя на месте.

— Это хорошо, — закивала Джейн. — Завтра приходит 'Гордость Севера'. Они привезут первых раненых, а обратным рейсом заберут и вас. В прибрежной деревне, думаю, вы без труда сядете на дилижанс до столицы.

— Об этом не беспокойтесь, — заверил ее Мартин.

— Я и не беспокоюсь, — заговорщицки подмигнула Д'Аквино. — Теперь не беспокоюсь, потому что сделала все, что было в моих силах. Дело за вами, главное — поправляйтесь!

Какой заразительный оптимизм, только у Мартина быстро сформировался против него иммунитет. Искушенный в избегании конфликтов, он соглашался со всем, потому что выслушивать вдохновенные и неубедительные аргументы ему не нравилось тем более.

Нужно было еще собраться, а для этого — проникнуть в завалы собственной комнаты. Там, конечно, никто не прибирался с самого потопа, и плесень, наверняка, выросла на всем, но были вещи, которые Мартин не хотел оставлять.

— Готовьтесь!

Джейн отпустила его руку. Мартин понял, что был в некотором роде якорем — стоило Д'Аквино от него отцепиться, та помчалась по коридору со значительно возросшей скоростью.

— А что мне остается? — спросил он тихонько у почти скрывшейся Джейн.

Дело шло к вечеру.

Значит, у него есть в лучшем случае ночь и завтрашнее утро, чтобы покончить с делами. Написать прошение Стивенсону, заверить его в канцелярии, собрать вещи, отловить доктора — попрощаться, поблагодарить за заботу, извиниться, если что не так. И халат вернуть, наконец.

Он решил начать с прошения. Потратил на него час, запершись в пустой аудитории и периодически отвлекаясь от каллиграфии на яркий, к ветру закат. Настроение было скорее хорошее, и так приятно было снова не бояться пустых аудиторий. Мартин слышал, что Яна уже несколько дней нет на острове, и даже искренне интересовался, куда же подался беспокойный парень. Впрочем, вариантов немного. Вернее, вариант один, выбор есть только относительно стороны — за Север воевать или за родной Восток.

Видимость становилась все хуже. Мартин сидел за преподавательским столом, чувствуя себя ни много ни мало капитаном тонущего корабля — такими всеобъемлющими были покой и одиночество. Достигнутая цель, точнее, желаемое состояние.

Совершенно не кажущаяся реальной дальняя, опасная дорога, неизвестные перспективы. Как будто все это будет завтра не с ним, а просто с каким-то очередным персонажем. Пусть так.

Главное успокоиться и не забывать об осторожности.

Мартин автоматически проверил, с собой ли лекарство. Выудил пузырек из кармана, повертел, посмотрел, как с трудом перекатываются в нем пилюли. Их достаточно, хватит на всю дорогу, а уж потом в госпитале разберутся, нужно ли их еще пить. Он так и не знает, что это за лекарство такое. Надо будет спросить у доктора.

А сначала — закончить прошение.

Мартин как будто только заметил, что парт в аудитории уже нет, остался только его стол. Ну да, все ведь вынесли, говорят, здание вообще готовили к капитальному ремонту. Наверное, и лазарету предстоял переезд.

Ну, вот прошение и готово. Получилось аккуратно, обстоятельно, и тот, кому вдруг понадобится покопаться в остатках академического архива, прочитав такое, не подумает плохо о жившем когда-то преподавателе классической литературы. И еще получилось чем-то похоже на оставленное профессором Ричардом завещание. Разве что желаемое место похорон отсутствовало.

Не переписать ли.

Мартин вздохнул и подставил в конце текста свою подпись. Не будет он ничего переписывать, времени осталось слишком мало. И так уже придется рыться в завалах ночью, а сначала пробираться на мансарду с керосиновой лампой.

Выйдя из аудитории, Мартин почувствовал, что его преподавательская карьера на этом заканчивается. Закрыл дверь и неловко усмехнулся. Это все-таки оказался день, когда заканчивается все. Встреться ему Ян, Мартин бы, наверное, смог спокойно с ним поговорить, хоть что-то объяснить как следовало. Потому что день когда все заканчивается — это день полной безнаказанности.

Только что он старался оставить о себе лучшее впечатление у тех, кто будет после него, а теперь ощутил, что может, в принципе, с равным успехом и устроить дебош. Всем уже будет все равно.

А вот это оказалось обидно. Как будто бы для мира, небольшого, сырого, промозглого, мира, где он прожил десять лет, его уже не существует. И никто даже не заметил. Даже Сорьонен, который казался таким же привычным в этом мире, как даже вот эта коридорная стенка, как вечно беспокойное море, как старая башня маяка. Как часть пейзажа.

А говорили, что природа остается неизменной, когда люди умирают. Мартин в это верил с самого детства, с того самого времени, когда смотрел сквозь щели в досках вагона для скота на бесконечные равнины, которым уж точно было все равно, есть он на свете или его нет. Только тогда он это еще не совсем понимал.

Но прочь такие мысли, успокоиться, собраться, может даже, выпить. А Стивенсона, судя по времени, удастся отловить только утром. Мартин вернулся в башню, собрал там немногочисленные пожитки.

Недопитый утром кофе так и стоял на столе, уже успел отсечься и осесть на дно пробирки. Значит, доктор у себя в так и не появлялся, и придется потом разыскивать и его тоже. Мартину почему-то не очень хотелось, это было, наверное, самое сложное из оставшихся ему дел. То самое, которое обычно откладывают на самую последнюю минуту.

Может быть потому, что Кари давно перестал быть для него частью пейзажа. И это было даже не открытие.

— Самозваный друг? — переспросил Мартин зачем-то вслух.

И сам себе не ответил. Все же он был порой до отвращения к самому себе нормальным. Нормально осознавал собственную неполноценность, жил с ней, стараясь, не впутывать других людей. Ну кроме тех, конечно, которые все равно лезли и уговоров слушать не желали. Как и все, наверное, кого убеждаешь отказаться от чего-то ради собственного же блага. Таких, как Ян. Хорошо, хватило тому то ли ума, то ли здравого смысла оставить его в покое. Или может быть, тоже Кари постарался, Мартин ведь так и не знал точно, что за драка у них там была.

Мартин решил, что найдет свои уцелевшие пожитки и вернется в башню переночевать. Он взял со стола керосиновую лампу и отправился в комнату, которую уже и своей-то не считал. Мансарда учебного корпуса, пятый этаж со скошенным в сторону моря потолком.

На улице изрядно похолодало, но дождь не шел. Весь вылился во время наводнения.

Мартин не спеша прошелся по двору, вдыхая запах ночного моря. Потом вернулся к учебному корпусу, совершенно темному и пустому. Не исключено, что и лестница на мансарду до сих пор перегорожена.

Ему было спокойно, завтра не вызывало нервоза.

В комнате до сих пор пахло сыростью и даже, или это только казалось, вином. Когда вино впитывается в тряпки или дерево, оно потом долго сохраняет этот запах. Мартин зажег лампу, поставил ее на заваленный превратившимися в ошметья бумагами и не без брезгливости запустил руку в то, что было когда-то его ящиком с личными вещами.

Вот это, наверное, его домашняя рубашка. Нужно ее забрать. Еще должна быть старая книга, из своих.

Увлекшись воспоминаниями и раскопками, Мартин не сразу услышал шаги.

48

— А я-то думал, это у меня в кабинете бардак, — посетовал доктор, обозревая сырой хаос комнаты.

— Выходит, ты его все-таки замечал, — отозвался Мартин.

Он так и сидел на корточках возле ящика, из которого доставал, как ярмарочный фокусник из шляпы, давно сдохшего кролика — старую рубашку. Ткань вытягивалась и тихонечко потрескивала, еще немного, и у него в руке останется манжет с пуговицей.

Мартин был удивлен.

Только это немного не то слово для состояния, когда всерьез собираешься усесться на до сих пор мокрый, удивительно грязный пол, и сидеть так, размышляя о неисповедимости путей господних. Из всех врачей на свете ему встретился именно тот, который напрочь отказывался видеть в нем человека. А теперь этот врач лично зашел попрощаться, с таким видом, будто явился уже на его похороны и считает своим долгом поддержать разом всех упавших духом родственников.

Раз пришел, надо все-таки спросить о лекарствах, вдруг в дороге придется покупать их самому. Мартин выпустил из пальцев рубашку, та облегченно уползла обратно в свою нору-ящик. Встал, уселся на перевернутый на бок стул.

— Напоследок многое замечаешь, — ответил на его почти не шутку Сорьонен. — А я все думал, где ты можешь быть в такое время.

— Много было вариантов?

— Не очень. Всего один, спасибо нашему общему другу, — хмыкнул доктор, прошествовал к шкафу и одним ловким движением выудил-таки злосчастную рубашку целой. Протянул Мартину, разве что не поклонился. — Значит, завтра в дорогу.

Мартин покосился на Сорьонена. Потом уже просто посмотрел. Доктор стоял рядом с ним, засунув руки в карманы какого-то нового, может быть, позаимствованного у медсестер халата, и решительно сверкал очками.

— А разве был повод сомневаться? — спросил Мартин на пробу.

У него лично если и был, то такой ненадежный, что его и принимать в расчет не стоило. Даже несколько таких ничтожных, малюсеньких поводов, которые вместе собирались в тяжесть в груди чуть поодаль от того места, где болело всегда.

Сорьонен тихонько рассмеялся и сказал что-то непереводимое.

— Я тут поузнавал, что за госпиталь, — растягивая слова, проговорил доктор.

Мартин успел подумать, что ожидал услышать совершенно другое. Официальные слова сожаления, или, чего, оказывается, хотелось значительно сильнее — возражения. А Кари все еще на посту — про госпиталь.

— Главное, чтобы вылечили, я там долго задерживаться не собираюсь, — заверил его Мартин. И тут же, словно назло бесчувственному медику, добавил. — Хотя, признаться, кое-чьей компании мне будет все-таки не хватать.

— Ян уехал три дня назад.

— Ян?

Мартин поспешно отвернулся. Сорьонен облюбовал грязный подоконник, а значит, уходить никуда не собирался. Что-то хотел еще сказать. Мартин вспоминал, о чем фантазировал утром, свой тактильный голод, сравнивал картинку с тем, что видел теперь перед собой. Реальность была ничем не хуже, не считая одного простого и убедительного, как гильотина, фактора — это никому не нужно. Или так. Это немного нужно ему, потому что напала блажь, а потом взяла да и усилилась на жалких подачках в виде собственной фантазии да редких конфузов. И это совершенно не нужно героическому доктору, даже если нравится.

— Так вот, о госпитале, — невозмутимо продолжил Кари. — Там сейчас полно раненых, и обстановка похуже, чем была у нас во время эпидемии. Я поделился своими сомнениями с мисс Д'Аквино, и она предложила другой вариант.

Мартин из-за собственного плеча наблюдал за доктором. Тот ожесточенно теребил воротник нового халата. Очки сползли на переносицу, откуда и вовсе собирались упасть. Но какой с этого прок, если не видно глаз.

— Уехать с Бригантины тебе просто необходимо, — продолжил Сорьонен. Очки подпрыгнули. — Об этом мы с тобой когда еще говорили.

Мартин мысленно согласился. До наводнения, до эпидемии, и разве что чуть-чуть после начала Янова сумасшествия. Любопытная у него теперь система летоисчисления. Только все-таки придется внести в нее еще одну веху — его заточение в башне и превращение в медика поневоле.

— Но не на Север. Для твоего здоровья гораздо лучше будет Юг.

— Юг? Там что, еще госпитали есть? — Мартин среагировал мгновенно. На Юг он не поедет даже под страхом смерти.

— Это я ей так сказал, — поправился Сорьонен. — А она предложила Америку. В некоторых штатах климат как раз такой, как нужно.

Америка. Мартин склонил голову. На ум приходили только лубочного вида картинки с лихими трапперами и преследующими их индейцами на неоседланных мустангах. И негры на хлопковых плантациях. Хотя, были же там и крупные города, и настоящие госпитали… Не могло не быть.

— Пусть Америка, — сказал он без особых эмоций. Их и не было, кроме одной — добираться ближе все-таки до столицы.

— Значит, не возражаешь? — оживился доктор. — Вот я так мисс Д'Аквино и сказал.

— Что?

Мартин все-таки подскочил.

— Это же тебе не в башню запирать!

Кровь прилила к лицу, закололо в груди. Как он там думал? День, когда все заканчивается? Устроить дебош? Интересно, а нельзя ли в такой день прямо сказать человеку, что распоряжаться своей судьбой Франс Мартин не позволяет никому? Или демонстративно отказаться, что уже точно будет в лучших традициях Дворжака? Нет. Успокоиться и не забывать об осторожности. А еще желательно отцепиться от халата, за который, видимо, он собирался сдергивать спокойно дожидавшегося своей участи Сорьонена с подоконника. Куда сдергивать-то? В кучу бумаг или на скособоченный стол?

Мартин опустил руки, глубоко вдохнул, раскашлялся, а потом сказал:

— Америка — это неплохо, но я в таком виде до нее если и доберусь, то уже в ящике.

Он поймал себя на том, что внимательно следит за реакцией на фразу, которая даже не достойна вызывать реакцию.

Во взгляде из-под окончательно съехавших очков Мартину почудилось что-то, до радостной дрожи коленях похожее на отчаяние. Неужели сквозь белую броню пробился человек? Или чудится? Или поздновато?

— Не пропадешь, — тихо сказал Сорьонен. — У тебя же на лбу написано 'S.O.S!', забыл?

Это не ответ. Неправильный, и уж точно не тот, на который стоило бы надеяться, успокоившись, но забыв об осторожности.

Мартин раздумывал, что бы такое сотворить в отместку и на прощанье. Какой оставить доктору сувенир от самого невыносимого пациента. И подходящего подобрать не мог — Кари Сорьонену не нужно было ничего из того, что есть у Мартина. Разве что…

А тот рисовал на запотевшем от его дыхания разбитом стекле руны. Рука дрожала так, что письмена превращались в арабские.

— Извини, Кари. Я тебе и так хлопот доставил немало, а еще вредничаю.

Он перехватил неровно порхавшую над кривыми рунами кисть и крепко пожал.

— Спасибо тебе, друг, — добавил Мартин, чувствуя, что говорит совершенно правильные вещи. Доктор же всегда расстраивался по поводу этой несостоявшейся дружбы. И близко к себе не подпускал. Вот ведь парадокс.

— Тебе спасибо, — Сорьонен быстро ответил на рукопожатие, чему-то очень довольно улыбнулся, и Мартин тут же почувствовал себя лучше. Правильнее. — Береги себя, Франс.

— И ты до смерти не зарабатывайся, — в тон ему ответил Мартин.

Доктор съехал с подоконника, обошел его, легко преодолел развалины кровати, увернулся от опрокинутого ведра и выбрался из круга света в темный мансардный коридор. Там все-таки на что-то наскочил, но устоял на ногах, еще раз попрощался и пожелал всяческой удачи.

Мартин некоторое время постоял, разглядывая каракули на стекле, а потом вернулся к сборам.

Оглавление

Хроники тонущей Бригантины. Остров

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

  32

  33

  34

  35

  36

  37

  38

  39

  40

  41

  42

  43

  44

  45

  46

  47

  48