Islensk kaffi, или Кофе по-исландски [СИ] [АlshBetta] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

АlshBetta ISLENSK KAFFI, ИЛИ КОФЕ ПО-ИСЛАНДСКИ

Дождь зарядил с самого утра.

Бернард назвал это «простой весенней моросью», на какую в его родном Белфасте даже внимания не обращают, и, дескать, нечего нам засиживаться в номере, надо выдвигаться.

Само собой, дождь постепенно перешел в ливень, что при температуре около шести градусов побудило меня вспомнить множество нехороших слов в адрес погоды. Капли были мелкими, но необычайно острыми и длинными — словно бы пущенные метким стрелком. Маленькими ледяными снарядами они пробивали утепленные плащи-дождевики и мою походную куртку, какую, казалось, ничем не взять.

Пуффины разлетелись с места своей обычной стоянки. Герда стала злобно бормотать, что птицы не дураки и понимают, что в такое время ловить здесь нечего, но Бернард все равно повел нас на склон. И, когда все наконец убедились, что пуффинов правда нет на расстоянии пары километров, наша маленькая экспедиция столкнулась с увлекательнейшим процессом спуска с пригорка. Мокрая грязно-зеленая трава, темно-серые камни в бесчисленной россыпи вокруг, поплывшие от дождя тропки — и бескрайнее озеро вулканического песка внизу, щедро сдобренное черной морской галькой.

Герда и Бернард попытались сделать пару кадров суровой исландской весны, но оборудование (опять же — влагостойкое) вдруг принялось намокать, и этот процесс они быстро свернули.

Звали меня греться в трейлер к какому-то хиппи на окраине города, но я предпочла нечто более сухое и приличное. Мне ужасно хотелось двух вещей: пледа и кофе. Конечно же, все это было у нас в гостинице, но до нее — через весь город в гору… а подхватить простуду ничего не стоило уже сейчас.

Если вы когда-нибудь искали иголку в огромном стоге сена, вы должны понимать беспочвенность поисков кофейни в городке Вик, что ближе всего к стоянке пуффинов на базальтовых скалах побережья. Население — четыреста семьдесят две души, включая нашу экспедицию. Впрочем, возможно, из-за мрачного снисхождения к моему южному прошлому, на одной из пустых улиц скрипящая зеленая табличка «Kaffi» все-таки попалась на пути.

Уже привыкшая к тяжелым дверям любого заведения, я с силой налегаю на дверную ручку — все двери в Исландии открываются вовнутрь, и, уже вкусившая гостеприимства ледяного неудержимого ветра, я понимаю, почему.

Вряд ли это кофейня в европейском понимании и уж точно совсем не она в турецком. Больше похоже на паб и кафетерий в одном лице, но, стоит признать, здесь уютно. А еще — тепло, и это пока убирает из моего поля зрения все изъяны.

Стены высокие, отделаны деревом, выкрашены в успокаивающий темно-красный цвет — в противовес зеленой барной стойке и трем коричнево-бордовым стульям вдоль нее. Всего четыре столика, все свободны, на всех салфетки и забавные вязанные пуффины-поделки разных цветов.

Я захожу и над дверью звонит колокольчик — единственный звук в тишине заведения, в такую погоду непотребного даже местным. Туристический сезон начинается через полтора месяца.

Снимаю дождевик, вешаю на крючок у входа. Волны тепла окутывают со всех сторон — поддаюсь им и медленно иду в сторону стойки. Пол деревянный, отзвук моих шагов отдается в пространстве.

И не только моих.

Занимаю один из барных стульев, когда из небольшого дверного проема появляется человек. Мужчина в тонком бордовом свитере и с рыжеватой бородой с интересом выглядывает из-за косяка, протирая большую сиреневую кружку.

— Velcominn (*«добро пожаловать» — тут и далее — исландский).

— Привет, — выдыхаю и тут же делаю вдох, намереваясь дать согретому воздуху пройти глубже, — у вас есть кофе?

Хозяин понимающе кивает, с легкостью переходя на английский. Меня всегда восхищало подобное умение скандинавских жителей — пользоваться в обиходе сразу двумя языками без видимых усилий.

— Один американо?

Улыбается, будто хорошей шутке. Да так дружелюбно и заразительно, что улыбаюсь в ответ.

— Самый большой и крепкий капучино, пожалуйста.

Мужчина включает кофе-машину на разогрев, а сам выуживает из-под стойки шерстяной плед. Он зеленого цвета, прямо как знаменитый мох по всему острову.

— Сними куртку, быстрее согреешься, — следует дельный совет. И снова — с очаровательной улыбкой.

Он похож на Окена, торговца из «Холодного сердца». Высокий, широкий в плечах — просто здоровяк, светло-русые волосы стянуты в хипстерский хвост на затылке, но с долей изящества мотивов викингов. Если его переодеть в древний костюм, думаю, выйдет хороший экземпляр для исторических зарисовок.

Я без промедлений расстаюсь с промокнувшей одеждой. Кутаюсь в плед как в играх на скорость. И почти мурлычу, когда чувствую, какой он теплый.

Хозяин заведения наполняет большую сиреневую чашку, что принес с собой, кофе.

— Прогноз погоды, наверное, удручающий? — почти зачарованная его движениями, начинаю разговор я.

— Любимая исландская поговорка: «не нравится погода — подожди немного, она изменится», знаешь такую?

У него хрипловатый, в меру низкий голос — типично мужской. Но в нем неизменно сквозит благожелательность, что не так уж часто встретишь. Можно подумать, я — его старая знакомая, давно ожидаемый гость. И он рад предложить мне чашку кофе.

Наверное, это особенность местных традиций — из-за холода и отдаленности от остального мира рассчитывать обитатели холодного островка могли лишь на себя и своих близких.

— Дождь идет больше двух часов… уже не знаю, верить ли поговорке.

Он усмехается, взбивает пенку на специальной насадке машины.

— Направляешься на Рейнисдрангар? (прим. — гора, любимое место гнездовки тупиков (пуффинов) на южном побережье, обжитое орнитологами для наблюдений).

— Как раз сбегаю оттуда. Тупики улетали стаями, а я карабкалась по камням и жалела, что у меня нет крыльев.

— Любишь необычных птичек?

— Любят те, для кого я их снимаю. Я работаю в «National Geographic».

Мой кофе ставится на зеленую поверхность барной стойки. Аромат чудесен. Я делаю первый глоток и, кажется, только теперь понимаю, насколько замерзла. Горячий напиток идет по телу словно с током крови. Я ритмично дрожу и кутаюсь в плед.

Мужчина складывает руки на груди, глядя на меня с любопытством. У него темно-зеленые глаза и широкие русые брови. Это выглядит довольно красиво.

— Никогда не встречал орнитологов прежде.

— Тогда ты будешь разочарован: я не орнитолог, всего лишь репортер. Много людей сюда заходит в межсезонье?

— За сегодня ты первая.

— И ты работаешь?.. На мое счастье, не иначе.

Он раскатисто, но очень мило смеется. Как персонаж из комиксов или какой-то доброй викингской сказки, стилизованной для детей.

— Должно быть место, где можно найти тепло и кофе, — согласно кивает, опираясь на стойку невдалеке от меня. На голову выше, ей богу. И пахнет кедровыми орешками.

— Капучино отменный, — с удовольствием делаю второй глоток, крепче держа тяжелую кружку. Он точно дал мне самую большую, и это потрясающе. — Спасибо тебе…

Мои поиски бейджа на его свитере обречены на провал — да и с какой стати вообще ему там быть? Но хозяин наблюдателен.

— Триггви.

— Триггви, — что-то есть в уникальности звучания этого имени, мне нравится, — takk (*«спасибо»), кажется….

— Gjörðu svo vel, — он одобрительно мне кивает, видимо, обрадованный таким скромным знанием своего языка. По ситуации я догадываюсь, что такая фраза означает нечто вроде «не за что».

— Меня зовут Асаль, — почему-то протягиваю ему руку в знак приветствия, хотя никогда так не делала. И как ребенок радуюсь, когда он аккуратно и слегка недоуменно мою руку пожимает. У него очень теплые пальцы.

— Приятно познакомиться, Асаль.

* * *
Колокольчик знакомо звенит в дверях, оповещая о моем приходе. В прогретом пространстве небольшого заведения стук дождя за окном кажется чем-то далеким и непримечательным.

И я иду внутрь — на запах кофе, кедровых орешков и чего-то сладкого, похожего на выпекающееся тесто. Сегодня здесь горит больше света и мне еще уютнее.

Я вешаю куртку на крючок, невольно одернув края свитера, а из-за стойки за мной уже наблюдают.

— Привет! — шутливо салютует Триггви. По нему не скажешь, удивлен он моему возвращению или нет. Сегодня на мужчине синий свитер с забавными маленькими оленями, что крайне необычно смотрятся на его широком поясе.

— Привет.

Улыбаюсь, с видом постоянного гостя забираясь на свое место за стойкой. Мои джинсы сегодня ей в цвет.

— Снова дождь и снова капучино? — он кивает на погоду за окном, кажется, объявившую бойкот нашей охоте на пуффинов, и глаза его задорно блестят.

Я убеждаю себя, что пришла за кофе, за атмосферой, за теплом и за кусочком дома в далекой стране, чуждой и по климату, и по культуре. Но на деле, похоже, я возвращаюсь в единственное в Вике заведение подобного типа из-за его бармена. Добродушие и энтузиазм, что льются из этого человека, опьяняют. Я давно не встречала никого, кто так искренне и просто выражал бы свои хорошие эмоции. И был на постоянной позитивной волне.

— Я сегодня хотела бы флэт-уайт. А еще твоя поговорка не работает — погода не меняется.

— В ней сказано подождать, но не сказано, сколько, — он вытирает руки полотенцем, доставая из-под стойки небольшую синюю чашку, — как насчет пледа?

— От такого предложения я не в силах отказаться.

Триггви усмехается, как из волшебного сундучка в детской сказке являя на свет божий полюбившийся мне красный плед. С удовольствием укутываюсь в его мягкое нутро, поглаживая пальцами явные шерстинки. Овцы здесь в ходу.

— Я и сегодня первая из посетителей?

Столики выглядят так, будто за ними никто и никогда не сидел. Пол чистый, стены ровные, картины исландских пейзажей в черных рамках развешаны будто под линейку. И запах кофе нарастает, чудесной волной удовольствия отдаваясь в кончиках пальцев.

— Сегодня ты вторая. С утра заходил океанолог, он едет в Акюрейри (прим. — город на севере Исландии), по дороге решил перекусить.

— Акюрейри это там, где киты, да?

Мужчина вскидывает бровь, доводя пенку до нужной консистенции.

— Ты здесь не первый раз?

— В Исландии — третий. Но на южное побережье выбралась первый раз. Здесь очень красиво.

— Здесь повсюду красиво, — со знанием дела и не без гордости заявляет мой новый знакомый. Ловко переливает молочную пенку на подготовленную кофейную основу. Он совсем неплох в своем деле.

— Не могу не согласиться. Это как другая планета…

— Почему-то всем сразу вспоминается Марс. Особенно когда приземляются в Кефлавике, а вокруг только красная земля и камни.

— Я именно так и подумала, когда мы приземлились, — посмеиваюсь, придвигая к себе чашку с кофе. — Спасибо.

— Не за что. Летом это довольно людное место, чего только не наслушаешься. Туризм в Исландии — дело сезонное.

— Вам надо умасливать погоду, чтобы это изменить.

Мужчина прищуривается, снисходительно качнув головой. А потом вдруг быстрым шагом направляется в тот дверной проем, откуда появился вчера. Наверное, там кухонная зона.

Я слышу скрип дверцы духового шкафа, лязг противня, и шум открывшегося крана. Небольшая какофония, если учесть, что тишина в заведении такая же идеальная, как и кофе. Я молчаливо пью свой флэт-уайт, подумывая о том, что дождь точно не уймется до вечера. В мое отсутствие Герда и Бернард вряд ли станут обрабатывать фотографии и делать наброски для обзора о тупиках и прочей фауне острова, им есть чем заняться вдвоем, а значит, ночью придется поработать нам всем вместе. Эта мысль меня почему-то тяготит.

— Вот.

На резиновую подставочку на барной стойке опускается керамическая тарелка с узором из троллей в маленьких колпаках. По центру расположился добротный кусок горячего пирога, щедро политый ягодным соусом.

— Черничный, традиционный в этих краях, — когда поднимаю на него глаза, с видом гостеприимного хозяина докладывает Триггви, — я только что испек, попробуй. За счет заведения.

Изумление на моем лице говорит само за себя.

— Ты печешь пироги?

— Каждый день, вдруг кто зайдет, — он добродушно пожимает плечами и будто бы слегка пунцовеет, — по вечерам я обычно отношу их соседям, поэтому вчера ты их не застала.

Лакомство выглядит невероятно аппетитно. Я не хочу терять времени, раз мне предлагают, к тому же, нехорошо обижать старательного наследника викингов. Берусь за вилку, с радостью пробуя пирог.

Песочное тесто, в меру жесткое, в меру сыпучее, пропитанное ягодным сиропом и соком самой сине-фиолетовой черники, никакого сахара — сохраняется характерная кислинка, и только в соусе сверху он присутствует, дополняя вкус. Прямо хлебопекарный шедевр на северный манер. Я чувствую себя на съемках исторического фильма.

— Это потрясающе, Триггви, — улучаю момент между второй и третьей вилкой, ошеломленно и восхищенно одновременно посмотрев на мужчину, — я обожаю чернику.

Триггви совсем каплю смущается и это выглядит очень подкупающе.

Он приносит кусочек пирога и себе, наливает в кружку чая. Теперь все происходящее больше похоже на встречу старых друзей. И мне это нравится.

— Ничего, если мы немного поговорим? Я люблю общаться с людьми. Всегда узнаешь так много нового…

Здоровяк-бариста не имеет ничего против.

— Ты родился и вырос здесь? В Вике?

— Да. Моя семья живет здесь уже несколько поколений, есть на этой земле нечто необыкновенное.

— Природа необыкновенна…

— Природой все не ограничишь, это скорее благодатное место для добрых духов. Я знаю, что в Европе не верят в мифы и сказания, но здесь сильна вера в эльфов и троллей, и их деяния. Мне кажется, это место делают таким именно они.

— Тролли — вроде гномиков? — указываю на свою тарелку, где еще просматриваются колпаки чудесных созданий. Триггви говорит о них так серьезно, что меня даже не тянет усмехнуться. В конце концов, чем сомнительная вера в религию лучше веры в мифологию? Я не собираюсь никого судить, я хочу слушать. Он все больше и больше меня занимает.

— Чем-то они на них похожи, только больше и с другими чертами лица, не совсем человеческими, а колпаков они и вовсе не носят. Зато эльфы похожи на людей, они добрые и покровительствуют, если соблюдать их права.

Он смотрит на меня и немного улыбается краешком губ. Улыбка снисхождения?

— О, я представляю, как для тебя это звучит, — сам себе качает головой, — извини, я порой увлекаюсь.

— Мне занятно, — отпиваю своего флэт-уайта, не изображая, а действительно демонстрируя интерес к его словам, — в этом особая прелесть того, что мы все разные, разные наши культуры и традиции. Мне нравится.

Триггви внимательно оглядывает мое лицо.

— Культуры действительно разные. Ты ведь не с севера, Асаль, я прав?

Ему выдают меня волосы, не иначе. Темно-каштановые. Или глаза. Карие. Или кожа, не такая уж и бледная.

— Да уж. В Стамбуле — я там родилась — не бывает меньше пяти градусов даже зимой.

— А здесь это весенняя температура, — мужчина качает головой такой значительной разнице погодных условий, — тебе, должно быть, тут тяжко?

— Есть, где согреться, а это главное.

Хозяин отставляет на край стойки свою тарелку, опираясь на руки.

— Так значит, ты — турчанка?

— Наполовину. Моя мама выросла в Италии.

— И какая страна по духу тебе ближе?

— Мне по духу ближе город. Стамбул. Я люблю его всем сердцем, хоть и редко теперь там бываю. Журнал решил обратить внимание на северные страны, так что Исландия — ныне второй мой дом.

— К любому дому нужно привыкнуть, — мудро произносит Триггви.

— И первый шаг — вернуться под этот дождь и пойти наблюдать за тупиками, — на пару секунд зажмуриваюсь, с усмешкой оглянувшись на неумолимую северную погоду, уже снова ливень. Надо собираться, пока Герда и Бернард не хватились. Не хочу делить это место с ними, как бы наигранно и по-детски такое не звучало.

— Спасибо большое за кофе. И за пирог, — кладу на стойку кроны в эквиваленте семи евро, хотя вчера он взял за кофе пять, — и сдачи не нужно.

Мужчина, благодарно приняв чаевые, смотрит на меня, пока надеваю куртку.

- þakka þérfyrir (*«спасибо большое»). До завтра, Асаль?

В зеленых глазах и интерес, и надежда. Мне это льстит.

Кажется, на его пальце нет кольца?..

Я тяну дверь на себя, без особого желания покидая приятное и душе, и телу место. Радует, что ненадолго.

— До завтра, Триггви.

* * *
Сегодняшнее утро начинается без дождя и это, определенно, можно считать победой. Конечно, традиционная исландская облачность никуда не девается, да и ветер такой же пронизывающий, но все же так лучше. Бернарду удается заприметить гнездовку пуффинов на вершине скалы, и мы не рискуем жизнью, взбираясь по базальтовым колоннам и узким тропкам к заветному месту, как это было в период дождей. Чувствовать твердую землю под ногами уже очень много.

День проходит в трудах, скалолазании и фотосъемке, требующей выдержки фотографа, поэтому я добираюсь к кофейне лишь с закатом солнца. Моих попутчиков не сильно интересует, где я пью кофе, они предпочитают предложения ближайшей заправки Olis c хорошим Wi-fi, так что никто за мной не увязывается. Под скрипящей синей вывеской я снова одна и снова колокольчик у входа звенит только в честь моего прихода. Мне начинает нравиться этот звук, прежде раздражавший.

Триггви в зеленом свитере сидит на стуле возле барной стойки и читает книгу в потрепанном твердом переплете. В безмолвии и безлюдности этого места, при свете ламп аутентичного дизайна, он больше похож на персонажа художественного фильма. Правда, вряд ли Гора из «Игры престолов» увлекался чтением…

— Добрый вечер, — он отрывается от книги, аккуратно кладя издание на стойку. Поднимается и обходит ее, занимая свое привычное место по ту сторону баррикад — ближе к кофе-машине.

— Если учесть, что дождя нет, очень даже добрый, — вторю, уже привычным жестом вешая куртку у входа. Мои дни наполнились приятным ожиданием вечера в интересной компании, и будет нечестно сказать, что я совсем к нему не готовилась. Конечно, главное правило острова — теплая и удобная одежда, но даже она может быть привлекательной. Я отыскала в своем чемодане этим утром белый приталенный свитер, вязанный спицами, с традиционным ромбическим узором. Вроде бы, смотрится неплохо.

— Я думал, ты сегодня не придешь.

— Хорошая погода подкидывает больше работы.

Подхожу к своему стулу у стойки и вижу плед, уже лежащий на сидении. Не только я подготовилась.

Никогда мне не надоест это ощущение умиротворения, приходящее с теплым пледом на плечах — от него едва уловимо пахнет еловыми ветками и молотым кофе.

— Я рад, что ты все-таки выбралась, — искренне делится мужчина, в зеленых глазах поблескивает интерес к выбранному мной наряду и это лестно, — что пьем сегодня?

— Угадаешь?

Он ухмыляется, встав прямо напротив меня. Я ныне поклонница кедровых орешков.

— Судя по тенденции капучино — флэт-уайт, думаю, логичным шагом будет австралийский лунго, так?

— Ты бариста от Бога. Да, с удовольствием.

Характерные звуки кофе-машины на пару мгновений занимают собой все пространство. Триггви стоит ко мне спиной, колдуя над напитком вечера, и я, пользуясь моментом, переворачиваю его книжку обложкой кверху. «Эхо летит по горам» Халеда Хоссейни. Это мое любимое произведение за последние лет пять.

— Я не знала, что тебе нравятся восточные авторы…

Мужчина оглядывается на меня через плечо, доводя кофе до нужной температуры.

— Он живет в Штатах больше, чем я себя помню, так что это не совсем Восток. Но его повествование захватывающее, а герои — живые и настоящие, как с соседней улицы.

— Люблю книги, что дают пищу для размышлений и переосмыслений настоящего. Помнишь слоган? «Готовы ли вы отвергнуть самое дорогое ради его блага?». Порождает целую плеяду разносортных мыслей.

Мой австралийский лунго переливается в белую чашку и перекочевывает из рук хозяина заведения на барную стойку.

— Ну… мой ответ всегда был однозначен. Да. Без промедлений.

— Это в стиле викингов…

— Это в стиле мужского здравого смысла, — Триггви сам себе качает головой и на секунду лицо его из веселого становится погрустневшим. Впрочем, это быстро проходит.

Рядом с моей чашкой волшебным образом появляется тарелка с пирогом. Соус налит крест-накрест по всей длине куска. Он понял, что мне понравилось.

— Я оставил тебе немного десерта сегодня. Видишь, как знал.

Я не могу не улыбнуться.

— Takk fyrir (спасибо большое), Триггви.

— Ты делаешь успехи в исландском. Не за что, Асаль.

Мужчина наливает себе кофе, но второй тарелки не достает.

— А себе пирога ты оставил? Я могу поделиться.

Ну вот, улыбается. Так же, как и когда я первый раз пришла сюда. По-доброму и весело.

— Я сегодня на воздержании, но спасибо за беспокойство.

Ну что же… я с удовольствием отрезаю себе кусочек, накалывая на вилку. Он определенно колдует над тестом, слишком оно вкусное.

— Как сегодня с посетителями?

— Ты как служба клиентского контроля, — мягко подкалывает мужчина, в свете ламп борода его почти рыжая, а волосы в самурайском стиле перехвачены черной резинкой, — ставки растут, ты третья за сегодня.

— Может, я приношу удачу?

— Может, и так, — улыбка Триггви становится чуть-чуть игривой, — заходили два орнитолога, с Рейнисдрангара, жаловались на преждевременный отлет сибирских гаг.

— Похоже, тупики интересуют только меня.

— Они очень забавные. Любимые птицы детей и туристов на всем побережье.

Лунго удался, как и пирог. Лакомства маленького заведения Триггви стали моим личным пристанищем уюта в крохотной деревушке у подножья скал. Кто бы мог подумать.

— Ты занимаешься чем-то кроме кофейни?

Триггви делает глоток своего кофе. Судя по всему, это флэт-уайт.

— Стригу овец.

— Извини?..

Его усмешка откликается даже в глазах.

— У родителей ферма, а стрижка — постоянный ритуал разведения овец, правда, дело сезонное. Перед этим мы их собираем, где-то в октябре, эта работа подольше, но тоже временная. Так что, основное мое место — здесь.

— Собираете овец?..

— Их выпускают в середине весны на свободный выпас. Они разбредаются кто куда до самого начала осени. Потом всей страной их вылавливают на своих угодьях местные фермеры и, по бирке, что есть у каждой овечки, передают хозяевам.

— Никогда о таком не слышала…

— Еще один странный ритуал.

Пирог на моей тарелке почти заканчивается и это грустно.

— Ты открываешь для меня новую Исландию, Триггви.

— Если это правда так, я счастлив. Я обожаю эту страну.

Его искренность пленяет, в ней ни капли изъяна. Такой открытый, такой простой, такой… настоящий. Мои кофейные вечера, кажется, уже не такие уж и кофейные… в них подтекст этого опьяняющего общения. Не знаю, есть ли у Триггви кто-то (хотя наверняка быть должен, он общительный, привлекательный и милый), но я готова с этим смириться. Мне нравится говорить с ним, нравится получать от него заряд положительной энергии, хорошо проводить время и не терять связи со своим «кофеманным» прошлым. А еще, его угощения обалденные.

— Ты много путешествуешь, Асаль? — спрашивает хозяин кофейни, забирая у меня пустую тарелку.

— В основном по работе, но да. Люблю жить на чемоданах.

Он проводит пятерней по волосам, чуть мечтательно вздохнув.

— Какое место было самым запоминающимся из тех, что ты видела?

Мне даже задумываться не приходится.

— Ты можешь подумать, я подлизываюсь, но это правда так — северное сияние возле Рейкьявика прошлой зимой. Это было… лучшее, что я видела в жизни.

— Aurora Borealis (*северное сияние) — чистая магия, — согласный, восторженно вторит мне Триггви. Глаза у него как отблеск тех свечений — зеленые, с синеватым отливом и поблескивающим восхищением. — Хотела бы увидеть это еще раз?

— По-моему, отрицательного ответа не существует…

— Над Кефлавиком будет в эту субботу. Я могу тебя отвезти.

Предложение не просто неожиданное, оно застает меня врасплох. Но Триггви, похоже, совсем не шутит.

— Я безвреден, правда, — принимая мое удивление за опасение, мягко произносит он. — Тебе не о чем беспокоиться, если дело в этом.

— Я плохо разбираюсь в людях, но мне кажется, ты хороший человек. Просто это… слегка внезапно. Тебе будет удобно?..

— Я поеду отвозить в город продукты с фермы и надо кое-что купить в кофейню, поэтому вполне. Если захочешь составить мне компанию, будет здорово.

Какая же у него подкупающая, очаровательная улыбка. Он действительно рад такое мне предложить и слегка волнуется в ожидании ответа. На щеках, в самом начале бороды, чуть-чуть алого. Боже.

— Я с удовольствием к тебе присоединюсь, Триггви. Спасибо большое.

В глазах местного викинга смешинки и искорки, как у ребенка. Мне чудится, олени на его свитере тоже довольны.

— Договорились.

* * *
Триггви дал мне свой номер вчерашним вечером, чтобы обсудить место встречи, когда я доедала потрясающий клюквенный пирог по старинному рецепту его бабушки.

Необычный вкус — и кисло, и сладко, и горько — отражение моего отношения к Исландии. Я оказалась здесь не по своей воле и долгое время мучилась от мысли, что надолго. Теперь, когда существовало место, куда каждый вечер возвращалась и к которому так прикипела душой, я боюсь лишь запланированного на следующий месяц отъезда. Нигде и ни с кем мне не было так просто, как с Триггви. И никто так часто мне не улыбался, как он.

Вот сейчас, например. Я осторожно спускаюсь по мокрым ступеням продуктового магазинчика, в котором покупаю любимые леденцы по субботам (день их завоза), а он уже ждет меня на маленькой парковке. И при условии, что я понятия не имею, какая у него машина, даже до оклика своего имени определяю, куда идти.

Хозяину кофейни больше подошла бы работа на китобойном судне или на ледоколе, уж очень внушительных он размеров, силой обладает немалой. Ему нужно пространство и комфорт — как любимому мужчине. Поэтому в стандартных моему пониманию автомобилях, вроде модельных рядов «Honda» или «Fiat», ему просто не расположиться. Да и не покатаешься на них по гористо-ухабисто-расплывающейся местности холодного островка.

Триггви приветственно машет мне с водительского сиденья повидавшей виды «Toyota Land Cruiser» темно-серого цвета. С тем же удовольствием, с каким прежде куталась в плед, прячусь в просторном салоне. Пахнет, само собой, кедровыми орешками и немного — можжевельником.

— Как же я рада, что у тебя есть печка, — с удобством устраиваюсь на пассажирском кресле, даже не думая снимать шарф, не то что расстегивать куртку. — И машина есть…

Триггви, на котором сегодня традиционный свитер лопапейса (чрезвычайно ему идет), понимающе мне кивает. И делает температуру в салоне выше.

— Спасибо, что согласилась поехать, Асаль, — на пару секунд зеленые глаза только мои, как и маленькое северное сияние в них… от моего присутствия? — Ты оказала мне большую услугу.

— Вообще-то ты собираешься показывать мне полярные огни. И это я очень благодарна.

— Надеюсь, облака нам не помешают, — довольный, Триггви подмигивает мне, потянувшись к заднему сидению. Достает картонную подставку, чуть промокшую, с двумя большими стаканами с гофрированной окантовкой. В салоне начинает пахнуть кофе.

— Капучино? — как бы невзначай предлагает мой радушный хозяин. И я нахожу в себе новую грань искренних улыбок.

— Как это мило с твоей стороны. Так кстати.

— Тебе нужно согреться, — со знанием дела сообщает он. Делает глоток своего кофе, активируя зажигание — по старинке, ключом. Но так просто и обыденно, что я засматриваюсь. Мы выезжаем с парковки продуктового магазинчика.

Никогда не ездила на таком джипе, но всегда хотелось. Фургоны или же седаны — вот был мой удел. Триггви открывает для меня новые горизонты не только в плане кофе и своей страны, но и вещей куда более повседневных.

Он ведет сосредоточенно и уверенно, довольно быстро. Дороги пустые, чего и следовало ожидать, а противная морось тут как тут — дворники работают каждые три секунды.

Я тихонько пью свой капучино, наслаждаясь предоставленным углом обзора. Я вижу профиль мужчины, правильный, будто вытесанный по рисунку. Высокий лоб, в меру широкий нос, длинные ресницы и красные губы, ухоженная борода — все прекрасно гармонирует. В этом лопапейса он и вовсе как видение с рекламной брошюры. Очень привлекательно и крайне… желанно.

Я сама себе качаю головой и Триггви поглядывает в мою сторону.

— Все в порядке?

— Более чем, — глубоко, расслабленно выдыхаю, мягко сползая по креслу ниже, ближе к обогреву. Теплый воздух концентрируется вокруг меня, создавая заслон реальности и нереальности, что слаще. Мы только выехали, а я уже так довольна, что он меня пригласил.

— Я обещаю, что ты в безопасности.

Его беспокойство доказывает благие намерения. Оно искренно.

— Я знаю.

Трасса, по которой мы едем, максимально живописна. И ни плохая погода, ни что-либо еще не способны затмить ее красоту. Дикой, живой, великолепной природы. Северные красоты понятны не всем, но тем они и примечательны — редкий человек не восхитится видом Голубой мечети и она правда прекрасна, но в ней нет… тайны, нет тени той привлекательности, что бросает загадочность. Гораздо сложнее лицезреть километры лавовых полей, красно-черной земли и ледников или скал вдалеке горизонта. Это особая степень восприятия — назвать это красивым. Щемит сердце, когда смотришь, спирает дыхание… по необъяснимой вначале причине.

— «Асаль» что-нибудь значит на твоем языке? — вдруг задумчиво интересуется мой водитель.

Я прижимаю к себе чашку кофе, окутываясь запахом и утопая в нем. Лучшее времяпровождение.

— Это значит «сладкое лакомство».

Триггви оглядывается на меня с недоверчивой улыбкой.

— Не разыгрываешь?

— Можешь проверить, когда вернемся. Моя мама из всего разнообразия турецких сладостей полюбила только тулумбу — это заварное тесто в меду. Всю беременность ходила за ними в кондитерскую. И у отца возникла идея об имени.

— Тебе оно нравится?

— Немного необычное, но я привыкла.

— Оно очень красиво, — перебивая каплю моего равнодушия, говорит викинг. Я краснею.

— Takk.

Дорога начинает ветвиться, расходясь на несколько маленьких путей в разные стороны. Мы выбираем центральный и движемся по синим дорожным указателям. Поднимаемся на гору по своеобразному серпантину и облака становятся совсем близко, тяжелые, но пушистые. Изумрудные из-за мха поля простираются на километры вокруг. Я то тут, то там вижу белых овечек, что раздольно гуляют на просторе.

— А твое имя что-нибудь значит? — сажусь вполоборота к мужчине, пригревшись. Убиваю двух зайцев сразу — обеспечиваю себе прекрасный обзор на него и дорогу в лобовом стекле, и комфортно располагаюсь.

Триггви меняет передачу для спуска с горы.

— «Надежный».

— Какое замечательное значение.

— Значение — да, а звучание… для нескандинавских обитателей оно выглядит странным. Океанолог, приходивший во вторник, сказал мне, что на его Родине так бы скорее назвали домашнего питомца.

— Мне нравится и его значение, и звучание, — убежденно сообщаю я, хмуро встретив заметку про океанолога. Он бестактен, похоже. — Ты необычный.

Зеленые глаза опять мои — на доли секунды, но в плен забирают только так. Я ухмыляюсь от своих по-девичьи розовых рассуждений и банальных реакций старшеклассниц, на которых обратил внимание предмет их воздыхания. Но факт остается фактом — Триггви привлекает меня во всех планах, и каждый день — все больше.

— Спасибо, Асаль. Мы тут все необычные.

Ему приятно. Я читаю это в малейших эмоциях и потеплевшем выражении лица. В машине становится так же уютно, как в кофейне.

Мы заканчиваем с кофе одновременно — я даже поражаюсь. Но вот и я, и он в какой-то момент просто синхронно опускаем стаканчики в подстаканники. Смеемся.

От деревушки Вик до Кеблавика, община Рейкьянесбайр, двести с лишним километров пути. Мы выезжаем около одиннадцати утра и к двум часам попадаем в город. Тоже маленький, тоже в исконно-северном мотиве, тоже холодный и неброский, лишь с яркими домиками у воды.

Всю дорогу обсуждая какие-то жизненные мелочи и ситуации, пейзажи за окном, кофе, а под конец — разные лакомства, мы прекрасно проводим время. Легкость, с какой я общалась с Триггви в кофейне, растет в геометрической прогрессии с каждым километром. Все больше и больше я рада этой поездке и тому, что в дождливый день прошлой недели забрела за kaffi именно в заведение моего проводника.

— У меня в багажнике около ста литров фермерского молока для местного магазинчика, — выезжая на главную улицу городка, обращается ко мне Триггви, — подождешь в машине? Думаю, выгрузить его не займет много времени. А потом мы пообедаем.

— Я могу помочь тебе?

— Ты согласишься выйти наружу? — он с сомнительной усмешкой указывает на усилившийся дождь и ветер, рвущий бумажки на асфальте. А я когда-то удивлялась, почему в Исландии так мало деревьев и совсем нет высоких…

— Я давно отогрелась благодаря твоей печке, так что да. Я бы хотела побыть полезной.

Я поднимаю ему настроение. Соглашается.

Погода на улице отвратительна, но к ней уже можно было бы привыкнуть. По крайней мере, я на парковке магазина, где до двери — пару шагов, а не посреди скал в поисках гнездовья пуффинов. Все лучше. Тем более, пока мне не очень холодно — еще помнится обогреватель машины.

Триггви открывает багажник, являя моему взгляду множество стеклянных бутылок. Все с красивой сине-красной эмблемой (цвет флага) фермерского хозяйства и маленькой надписью на исландском, обозначающим страну производства.

— Мджок? — присматриваясь к этикетке, силюсь правильно произнести я.

— Мъёльк — Mjólk, — приходит на помощь Триггви, проследив указательным пальцем по буквам. — Kúamjólk, коровье молоко.

— Вы и коров держите?

— И даже коз, — он мне подмигивает, выдвигая самый ненаполненный ящик вперед, для меня. Тут всего пять бутылок, когда в том, что берет он, все двадцать. — Тебе не слишком тяжело?

— Из магазина порой несу больше, — обрадованная его доверием, крепко держу свою ношу.

Триггви гораздо меня выше и его рост, суммируясь со слаженностью тела, как иллюстрация для сравнения. На Родине викингов действительно живут викинги. Это забавно.

Хозяин кофейни ведет меня ко входу в магазинчик, где добродушный дедушка уже придерживает нам дверь. Отходя от второй кассы в немноголюдном зале, женщина лет шестидесяти радостно улыбается Триггви. Они все крайне приветливы и со мной.

Благодарят за доставку молока и помощь. Женщина урывает пару слов с Триггви.

— Ertuekkieinn í dag? Hún er mjög góð[1].

— Við eyðum bara tíma saman[2].

- Þettaer það sem þú þarft. Líkarhúnvið stelpan?[3]

— Við skulum fá mjólk.[4]

К сожалению, суть довольно активного, пусть и тихого разговора от меня ускользает. Исландский мой на уровне пары слов и фраз, а для понимания требуется куда больше. Я бы и не обратила на их диалог внимания, если бы мужчина вдруг не помрачнел и как будто бы засуетился. Я впервые вижу такое и это мне не нравится. Она его обидела?.. Или уязвила?

Ставлю второй ящичек на складскую полку в углу магазина.

Триггви предлагает мне доставать молоко из картонных паз, предохраняющих от ударов во время перевозки, потому что больше легкой ноши нет, а сам отправляется за новыми ящиками. Дедушка выходит с ним.

А женщина, на ее бейдже написана «Уна», вызывается помогать мне. Посматривает очень заинтересованно, но молчит. Вплоть до того, как все ящики оказываются на полке, все молоко вынуто, а мужчины проводят расчеты за кассой.

Уна протягивает мне розового мышонка в пузырчатой упаковке.

- Þetta leikfang er fyrir hana. Ég gleymdi næstum því.[5]

Мое недоумение повисает в воздухе беспомощным выражением лица. Я ни слова не понимаю.

— Jarðarber, — удивленная, Уна чуть хмурится. — Это Земляничке. Вы не говорите по-исландски, дорогая?

Земляничке?..

Я растерянно смотрю на игрушку, а Уна — растерянно на меня. Ситуацию разруливает Триггви, нехарактерным для него циклоном подлетев к нам. Забирает у продавщицы мышонка, сильно его сжимая — пузырьки уже лопаются. Недовольно что-то ей высказывает.

— До следующей недели, — сует игрушку в россыпь пустых ящиков, забирая их, — не придержишь мне дверь, Асаль?

Все что угодно, лишь бы уйти. Мне почему-то хочется того же.

— До свидания…

В машине, закрывая багажник, мышонка из-под ящиков Триггви так и не достает.

— Она сказала мне, это… для Землянички?

— Она так шутит, — мужчина усаживается за руль, как-то устало мотнув головой, — не обращай внимания, исландский юмор. Поедем, пообедаем. Вечер будет длинным.

* * *
Всполохами таинственных огней они расходятся по ночному небу, волнами перетекая между звездами. Зеленые блики находят отражение в лавовых полях, бледно-голубые — в вечерней изморози на стекле машины, а фиолетовые — в глубине ночи, спокойной и бесконечной.

Лучшее место обзора дает и лучший вид — все северное сияние как на ладони, яркое, магическое, недостижимо-прекрасное. Я не могу сказать и слова, только лишь беспомощно смотрю, пуская миллиарды эмоций в свободное плавание по сознанию. Их сила и напряженность меня поражает. В прошлый раз, когда видела это впервые, казалось, второй будет менее насыщенным, не настолько невероятным, волшебным.

Ошибалась.

Сегодня, рядом с Триггви, я ощущаю себя частью другого мира, параллельной реальности, в которой такая красота является каждодневной и приходит чаще, чем солнечный свет. Северные люди изначально видят куда больше нас, но у них хватает тактичности без насмешки наблюдать за нашим искренним изумлением.

Триггви сидит рядом со мной в опустевшем багажнике своего автомобиля. Мы открыли дверку и постелили взятое предусмотрительным мужчиной шерстяное одеяло поверх тонкой обивки. У нас есть термос с чаем с ближайшей заправки, а еще — плед из кофейни. Я делюсь им с Триггви, хотя поначалу он и отказывается — надо быть слишком близко, чтобы охватить им нас обоих. Но потом ему даже нравится. Прежде напряженный, он расслабляется. И мы просто смотрим на волшебство исландского неба сейчас. Вместе.

Я не могу отделаться от мысли, что это мираж. Такое негаснущее, крепкое, ясное чувство восторга окрыляет, нагнетаясь изнутри. Не фотографирую и даже не думаю об этом — ни одной камере не передать. Некоторые вещи нужно просто видеть. Вживую.

— Как ты узнал, что сияние будет здесь этой ночью? — спрашиваю я шепотом, потому как полная громкость голоса — излишество, разрушающее природную магию. Мне хочется продлить этот момент абсолютного наслаждения от любования небом.

— Есть сайт метеослужбы, да и оно здесь — частый гость.

Его голос тоже негромкий, умиротворенный. Те эмоции, что овладели Триггви, когда мы покидали магазинчик в Кеблавике, утихли. Он снова такой, каким я его помню. Может, это к лучшему.

Я оборачиваюсь к мужчине, оторвавшись от северных огней. Он в своей стихии этим вечером, он спокоен и наблюдает за мной не без любопытства. А еще, мне кажется, он рад, что я в восторге от полярного сияния.

— Спасибо, что привез меня сюда, — не повышая голоса, сокровенно благодарю. Скромно улыбаюсь краешками губ, осторожно коснувшись ладони Триггви на одеяле рядом. Я в перчатках, так что это не совсем тактильный контакт, но мне хочется — неудержимо-сильно. В волшебные ночи бывают волшебные моменты. — Это настолько невероятно, что мне не выразить. Наверное, северное сияние — определение для чародейства.

Наследник викингов выглядит тронутым, не отстраняет руку от моей.

— Эти чары приятно с кем-то разделять… спасибо тебе, Асаль.

Поправляю спавшую так кстати прядку волос, лишающую мужчину шанса увидеть мое смятение. Его голос, его присутствие, его слова и это сияние… я уже не знаю, что правда, а что мой вымысел, но чувства восхищения и детской радости относятся не только к погодному явлению этой ночи, но и к моему спутнику. Самонадеянно и чересчур смело, однако, правда есть правда. Я ей не соперник.

Триггви привез нас на старую винокурню на окраине городка, закрывшуюся за десяток лет до принятия в Исландии сухого закона. Когда-то здесь собирались китобои после тяжелого дня или рыбаки после ночной ловли, а сейчас — никого. Спокойное и комфортное место с примесью таинственности для наблюдения за северным сиянием. Немногие о нем знают.

— Держи-ка, — хозяин кофейни протягивает мне только что налитую кружку чая, еще идет пар. — Ты бледнеешь, когда мерзнешь, Асаль.

— Мне не слишком холодно.

— Все равно лучше погреться, — примирительно говорит обладатель лопапейсы, наливая чая и себе.

Напиток крепкий и с характерным вкусом, подчеркивающим глубину этой ночи.

— Ты до невозможности предусмотрителен, — беру чашку обеими руками, согревая пальцы, пусть и в перчатках.

— Тебе это не нравится?

Триггви изгибает бровь и это забавно. Он никогда не ведет себя грозно и не старается смотреться устрашающим, но выглядит внушительно. И этот элемент мальчишеского поведения во взрослом мужчине умилителен. Многогранный, но простой. Большой, но добрый. И заботливо-опекающий. Из Триггви получился бы хороший папочка, дети, уверена, его бы обожали.

— Мне все очень нравится, — и я имею в виду не только нашу вылазку в Кеблавик.

Он, похоже, понимает — щек касается намек на красноту, но я делаю вид, что это от горячего чая. Смущение такого здоровяка — еще один повод для возникновения чего-то мягко-теплого в груди.

Сияние перемещается в пространстве, возникая то здесь, то там. Оно производит впечатление звуковой дорожки при игре на клавишах пианино — затухает, делается ярче, снова затухает… ведет за собой. Музыка севера становится и моей музыкой, что-то необычайно крепкое пробуждая в груди. Переливы сияния и выражают его физически, ибо на словах это невозможно.

Свежесть морозного вечера. Сотни маленьких звездочек. Упругий мох с его живым запахом.

— Триггви…

Он поворачивается ко мне доверчиво и быстро. В его глазах внимание, такое повседневное и простое. Но оно постепенно превращается в туман, наплывающий из неоткуда.

— Триггви, — едва слышно повторяю я. По спине бегут мурашки, когда произношу его имя, но и сам мужчина не остается равнодушен. Его рыжеватые ресницы дрожат, а губы размыкаются. Он словно бы беззвучно повторяет.

Я подаюсь вперед.

Кедровые орешки. Терпкий чай. Тепло одеяла и тепло тела, сильного, внушительного. Огни внутри.

Ялегонько, но с идеальной точностью касаюсь его губ своими. Жесткие волосы бороды щекочут подбородок.

Целовать его до боли приятно. Прикасаться таким образом к чему-то живому, теплому, окутывающему собой и подсознательно дающему гарантии защищенности во всех смыслах. Нет сторонних мыслей, есть только оголенные чувства и переливы этого магического света разных цветов спектра. Есть Исландия, Триггви и я. Большего не нужно.

Я отстраняюсь небыстро и без особого желания. Так же осторожно и так же тягуче, как начинала этот поцелуй.

Не моргая, мужчина смотрит в мои глаза. Я различаю небесные огни в его радужке. Они там ярче, чем на небосклоне, хоть и пытается их погасить. В растерянности.

— Триггви, — катаю на языке его имя, робко, но довольно улыбнувшись. Губы саднит от желания повторить только что сделанное, но я уже лучше себя контролирую. Наверное, это адреналин после маленького свершившегося чуда.

Я не слышу от него ни единого слова. Я только чувствую, как перехватывает у него дыхание и как разгорается в глазах зеленое невысокое пламя… удовольствия. Нечто крайне сокровенное.

Триггви прикасается к моей щеке своими холодными пальцами — перчаток у него нет, но холода я не чувствую. Он ведет аккуратную линию от скулы к нижней челюсти, большим пальцем тронув уголок губ. Как впервые меня видит.

Медленно плывущие темные облака. Маленькие отблески фонарей города вдалеке. Аромат можжевельникового масла из салона машины.

Триггви меня целует, проследовав губами за пальцами. Когда добирается до губ, всполох северного сияния для меня становится ярчайшим на свете.

Пальцы мужчины на моем затылке, пробираются под шарф и гладят волосы.

— Ты красавица, Асаль… такая красавица.

Он не отодвигается, только слегка отстраняется, чтобы видеть мои глаза, и его низкий голос чуть-чуть дрожит. Так близко и так доступно… кружится голова и подрагивают руки. Я кладу их на плечи Триггви в красной пуховой куртке и ее мягкость — мой наркотик.

— Ты меня… потрясаешь.

Я чувствую смешок теплого дыхания на коже, а потом мою щеку целуют.

— Тебе нравится?

— Сильно.

— Мне тоже, — Триггви опускает голову чуть ниже, касаясь своим лбом моего. Тепло вокруг меня концентрированно.

Даже краем глаза я уже не слежу за полярным сиянием. У меня свои северные огни.

— Можно тебя обнять? Пожалуйста…

Моя озабоченность простой просьбой для него в новинку. Впрочем, не только она.

Он поднимает руку, меняя нашу позу, и я кладу голову на его плечо. Один из лучших моментов вечера.

— Ты пахнешь кедровыми орешками.

— Что? — его удивление выражается довольной усмешкой — не только мне приятны объятья.

— Орешками. И маслом. И чаем. Много запахов.

— Ты приметливая, — в нем пробивается нежность. Тоненькими робкими ручейками выражается легкими поглаживаниями моих волос.

— А ты — теплый, — урчу, с облегчением сделав глубокий вдох, — это так здорово. Все здорово. Ты как сказочник, Триггви. Мой сказочник.

— Северное сияние создаю не я.

— Но ты мне его показываешь.

Второй раз за вечер я нахожу его руку, накрыв своей. Мужчина мягко пожимает мои пальцы.

— Я таких, как ты, не встречал, Асаль.

Прикрываю глаза, каждое мгновенье стараясь почувствовать полностью. Они бесценны, чтобы упускать хоть что-то.

— Полностью взаимно.

Северное сияние вовсю играет красками на иссиня-черном небе. Мне оно теперь будет сниться.

* * *
Триггви привозит меня прямо к нашему отелю в Вике. Мы оба ощущаем несброшенное напряжение, появившееся последние полчаса назад. Истинно физическое, в отличие от прежних платонических желаний. Но для этого, конечно, слишком рано — сходимся во мнении, и я рада. Еще одна положительная черта этого прекрасного человека.

Я должна выходить из машины, но я не хочу. А он не торопит.

Дворники методично сметают капли начинающегося дождя — и как только мы прожили час без него в Кеблавике, наблюдая за сиянием? Он — негласный наш сопроводитель. И я благодарна, что дал нам шанс друг друга узнать.

— Ты придешь завтра в кофейню? — решается Триггви. Его пальцы несильно потирают мои на водительском подлокотнике.

— Конечно же. Вечером.

— Вечером, — кивает сам себе, отозвавшись тихим эхом. И успокоенно вздыхает, ненадолго о чем-то задумавшись. — Хорошо.

Я бы не двигалась с места. Я бы хотела. Но… вечер кончился. И, чтобы наступил новый, мне следует перебороть себя. Хотя бы так.

— До завтра, Триггви, — я мягко касаюсь его щеки, не пожалев улыбки. Он заново научил меня улыбаться.

Теперь я вижу румянец явно. Как северное сияние — магия.

— До завтра, fegurð[6].

Исландский, что мне даже дано понять. Это вздергивает планку настроения еще выше, комплименты жутко приятны.

Я смело выхожу под дождь и бегу к крыльцу, захлопнув дверь машины. Оглядываюсь, помахав мужчине, и захожу в холл.

На маленькой стойке ресепшена маленький кактус в розовом горшочке. Его цвет и отсылает меня к, казалось бы, забытому моменту дня.

Игрушка. Мышонок. Молчание.

Земляничка.

* * *
Тяжелая дверь открывается еще до того, как я успеваю протянуть к ней руку. А колокольчик приветственно звенит прежде, чем ступаю на порог.

Триггви ждет меня. Триггви сам меня впускает.

— Привет, исландский сказочник.

На его лице, до сих пор немного взволнованном, поселяется раскрепощенная широкая улыбка.

Мужчина осторожно, но уверенно обвивает мою руку. Горячее дыхание от скорого поцелуя моей замерзшей ладони отзывается где-то в груди. Уверена, я краснею. А взгляд наследника викингов лишь теплеет. На нем светло-голубой пуловер с зелеными линиями вдоль рукавов и темно-синие джинсы — волосы перетянуты резинкой им под цвет. Триггви выглядит очень мило, а пахнет просто изумительно. Это какой-то новый парфюм.

— Здравствуй, Асаль.

Мне нравится, когда он произносит мое имя. Нравится тембр его голоса, тон приветствия, дружелюбность и все, что нас окружает. Эта кофейня стала пристанищем не только для меня, заплутавшей в северной деревушке, а для нас обоих. Вчерашний день тому доказательство.

Продолжая свой маленький джентельменский набор действий, Триггви забирает у меня куртку. Это не выглядит так, будто он зарабатывает очки или делает то, что для него нехарактерно, дабы понравиться. Так просто и без лишних светопреставлений… я уже забыла, что так бывает. Все, румянец мне сегодня не свести.

— Спасибо.

Мужчина, качнув головой, подсказывает о напрасности благодарностей. Несколько рассеянно вешает куртку на крючок, глядя на меня чуть дольше положенного.

Растерявшаяся от его заботы, я запоздало вспоминаю о платье.

Если бы кто-то сказал мне, что в Исландии надену что-то кроме плотных брюк, шерстяных свитеров и непромокаемых походных костюмов, я бы рассмеялась. Но до недавних событий.

Сегодня после обеда я в трезвом уме и светлой памяти достала из дальнего угла своего комода вязаное платье длинной чуть выше колена. Его черно-бордовый узор в виде ромбиков привлек мое внимание. Телесные колготки и полусапожки в соблюденной цветовой гамме. И поражаясь, и восхищаясь своей смелостью, я подумала, что так будет правильно: выбрала темно-красную помаду — в цвет ромбиков — и черную подводку для глаз. Была бы дома, пошла бы еще и на шугаринг, но, кажется, для этого все еще слишком рано. Я принимаю условия игры.

В зеленых глазах Триггви переливается одобрение. Мне даже удается сделать ровный вдох.

— Ты выглядишь обворожительно, Асаль, — тихо признает он.

— Еще одно спасибо, — стараюсь взять ситуацию в свои руки, усмехаюсь, — и за то, что дал мне повод надеть платье — тоже.

— Я польщен, если ты выбрала его из-за меня.

— Рада, что тебе нравится.

Мы оба чувствуем некую неловкость, вдруг прорезавшуюся. Но ей здесь не место, потому что все, что мы делаем — правильно, и во всем, что мы делаем, мы уверены. Вчера Триггви ответил на мой поцелуй, а значит, ему было хорошо. И от это взаимного «хорошо» и следует отталкиваться.

Хозяин кофейни указывает мне на один из столиков, точно по центру зала. Он накрыт красной скатертью, на которой светло-зеленые тарелки смотрятся продуманной композицией. На рождественский манер, на изящной подставке подрагивает оранжевым огоньком небольшая свечка. Что-то произошло с барной стойкой?

Триггви смотрит на меня сверху-вниз слегка повлажневшим, мягким взглядом. Пламя от свечки касается его зрачков.

— Не откажешься поужинать со мной? Я не хочу показаться тебе нетерпеливым, но кофе никуда не денется… а я ни разу за все время не поинтересовался, голодна ли ты.

Забота в мужском голосе меня подкупает. Робкое желание сделать нечто приятное с надеждой, что оно будет правильно понято. Триггви будто ступает по скользким камням, опасаясь оступиться. Но вряд ли знает, что и я боюсь того же. Очень.

— Я буду рада поужинать с тобой, — говорю и наблюдаю, как незримый солнечный лучик освещает его лицо, добавляя чертам облегчения, — только… только у меня тоже есть вопрос.

Триггви не двигается с места, не разрывая нашего зрительного контакта, и демонстрируя свое внимание. Еще одна причина, по которой я с ним откровенна — он заслуживает.

— Я спрошу только раз и крайне хочу услышать правду: у тебя есть кто-нибудь? Потому что если да, то я так не могу. Не играю с огнем.

Мужчина неглубоко вздыхает, мягко коснувшись моего плеча. Прикасается к прядке волос, поглаживая ее.

— Мне жаль, что тебе приходится верить мне на слово, Асаль, — начинает он и твердость голоса совсем не вяжется с робким прикосновением, зато прекрасно гармонирует с серьезностью лица, — но я действительно не связан никакими обещаниями и не имею никаких постоянных отношений. Я бы не поступил так с тобой, будь все иначе.

— Я благодарна тебе за откровенность…

— По-другому и быть не может. Ты мне очень нравишься.

А вот это уже признание. Смотрю на него из-под ресниц, не в силах сдержать по-девчоночьи тронутой улыбки. С каждым днем этот человек пробуждает во мне все больше разносортных чувств.

— Ты мне тоже, Триггви.

Теперь пламя свечки подрагивает в его глазах. Признательностью и радостным блеском.

Мужчина галантно выдвигает для меня стул. Удаляется в коридорчик за баром, возвращаясь с двумя керамическими формочками, что держит зелеными прихватками. Они идеально подходят под круглые углубления в тарелке — не скользят и не переворачиваются, создавая удобство для еды.

— Пахнет изумительно, — и я, на самом деле, просто не могу этого не сказать.

— Это запеканка с говядиной и овощами. Должно быть вкусно.

— Не сомневаюсь, что будет, — правда, сокрытая в мыслях, так и льется из меня. Я не успеваю даже толком среагировать, как уже говорю то, что в голове. Надеюсь, это хороший признак. Я расслабляюсь рядом с этим мужчиной.

И ему это нравится, ему, несомненно, приятно. Догадывается ли, что своей собственной незыблемой откровенностью подстегнул меня к этому?

Я пробую запеканку, а Триггви приносит на стол свежезаваренный зеленый чай в больших белых кружках. К моему набору запахов прибавляется еще один, сладковато-переливистый, свежий.

— Ты сам это приготовил? — я прикусываю губу, с блаженством встречая тающие на языке ингредиенты несложного, но как нельзя подходящего этому вечеру блюда.

— Пироги и запеканки — наше все, — шутит мужчина, с радушием пододвигая ко мне мою чашку.

— Mér líkar það mikið[7].

Каждый раз, когда с горем пополам выдаю что-то по-исландски, эмоции Триггви окрашиваются особым цветом, он выглядит тронуто-счастливым. Но сегодня его глаза еще и задорно блестят.

— Teşekkür ederim.[8]

Не ожидавшая такого поворота событий, ошеломленно улыбаюсь. Есть что-то невероятно милое в том, как Триггви пытается подражать шипящим звукам далекого для него и такого родного для меня турецкого языка. Как же давно я его не слышала.

— Ты подготовился, да?

Он доволен произведенным эффектом, тоже улыбается.

— Я подумал, что так ты сможешь понять, как мне приятно, когда ты говоришь на исландском. И только так я могу выразить свою благодарность.

— Мы в Исландии, так что исландский — данность.

— В твоем случае данностей не бывает, Асаль.

Теплота этой фразы согревает меня как красный плед много вечеров прежде. Как ему удается говорить так проникновенно? Раз за разом.

— Спасибо тебе большое. За все.

— Rica ederim[9], — радостно парирует Триггви. Неисправимо.

Я посмеиваюсь, возвращаясь к запеканке. Пока она не остыла, хочется изучить все грани вкуса. Удивительно, как зеленый чай дополняет блюдо.

Какое-то время мы едим молча. Я отогреваюсь, забываю про нелетную погоду за окном, предстоящую рабочую неделю, в какую наверняка вконец замерзну, пуффинов и свою команду. Это воскресенье, вечер воскресенья — только мой. И я хочу сполна посвятить его нашему с Триггви времяпрепровождению.

— Красный или зеленый?

Хозяин кофейни выглядит удивленным.

— Я пытаюсь угадать твой любимый цвет, — объясняюсь, внимательно приглядываясь к мужчине.

Он принимает правила игры, заинтересованно придвигаясь ко мне ближе.

— К какому склоняешься больше?

— Думаю, все же зеленый. Его больше в кофейне, он часто надет на тебе. А еще — твои глаза, в них все оттенки зеленого.

Я упоминаю это и Триггви пронято хмурится.

— Ты угадала. Этот цвет — вся моя Родина и вся моя жизнь.

— Он тебе подходит.

Наследник викингов делает глоток чая, склоняясь ко мне.

— Твой любимый цвет — красный, Асаль. Я прав?

— Мне даже страшно, насколько. Это потому, что на мне красное платье?

— Это цвет флага твоей страны, яркий по спектру, теплый. И от него, как и от тебя, сложно отвести глаз.

Рдеюсь и ничего не могу с этим поделать.

— Знаешь, я в недоумении, почему у тебя никого нет… ты очень добр ко мне.

— У каждого свой порог принятия, — он грустнеет, но довольно быстро прогоняет эту эмоцию, — я говорю только то, что считаю правдой.

— Тогда у тебя идеализированный взгляд на мир. Ну, или на меня.

Я бормочу какие-то глупости, стараясь объяснить его комплименты, и сама не понимаю, зачем это делаю. А вот Триггви понимает. Он удивительно ясно видит ту грань, где слова уже излишни и лишь добавляют неудобств. Ничего мне больше не говорит, просто раскрывает свою ладонь на моей половине стола. Приглашающе. Не думая лишнего, вкладывая свою руку в его. Мне нравится это чувство. Защищенности.

На десерт припасен пирог с голубикой. Мужчина делает нам по флэт-уайту. И мы продолжаем говорить. Обо всем.

Мне хочется больше узнать Триггви, и я признаюсь ему в этом. В ответ получаю небольшой рассказ о том, что он — первый ребенок своих родителей, его младший брат служит в норвежской армии, он всегда мечтал уехать, а Триггви — наоборот. Ему нравится ферма, размеренность жизни и даже погода, что порой несносна. Он говорит, что, пожив здесь какое-то время, начинаешь ее понимать — и она к тебе благосклонна. Хочет сказать что-то еще про семью, но… передумывает. Видимо, это нелегкая тема.

Триггви верен традициям и его прельщает все то, что напоминает о прошлом Исландии. Я узнаю от него, что исландский язык — самый близкий по структуре к истинному языку викингов из всех в мире, исландцы даже могут читать оригинальные скандинавские саги безе перевода. Сельдь и треска — рыбное достояние Исландии — местные продукты, нашедшие небывалое признание за океаном, а потому долгое время Исландия участвовала в «тресковых войнах», дабы получить право единолично ловить рыбу в своих водах и попрать монополию Норвегии и Англии. А еще здесь около шестнадцати действующих вулканов и неисчисляемое количество горячих источников, обогревающих остров — поэтому даже зимой не бывает минусовой температуры (что, впрочем, при условии ветра и влаги не сильно обнадеживает, но все же).

Я рассказываю Триггви о Турции — и он слушает так же жадно, как и я его, внемля каждому слову. Я рассказываю, как бежит по телу приятная дрожь от минаретной пятиразовой молитвы, как плывут, рассекая воды Босфора, паромы между азиатской и европейской частями Стамбула, как необычайно вкусна свежевыловленная рыба на утренних морских базарчиках и насколько аутентичен рахат-лукум с чашечкой турецкого кофе, сваренного на песке. Словами я рисую для Триггви наш дом на шумном бульваре Истикляль, внутренний дворик с зелеными лаврами и кустиками роз — их любит мама, редкий сорт турецкого побережья. У меня нет братьев и сестер, родители давно развелись, у обоих новые семьи, но они поддерживают дружеские отношения друг с другом. Мама и Халед, ее муж, завели золотистого ретривера, Мутлулук, счастье — теперь я бываю у них чаще, Мутлулук очень забавная. И она любит запах кёфтэ — турецких котлеток — ее не выгнать с кухни, если мама их готовит. Папа, его зовут Керим, репортер в одной из популярных газет. Он привил мне любовь к журналистике. Он со своей женой живет на европейском берегу Стамбула, и мы подолгу сидим вместе в кафе на площади Фатиха, когда я приезжаю.

— Ты прекрасная рассказчица, Асаль, — зачарованно произносит мужчина.

— Ты мне достойный конкурент, Триггви.

Время играет против нас. К огромному сожалению, вечер плавно подходит к границе ночи.

Триггви надо закрывать кофейню, а у меня завтра ранний подъем. И все же, нам обоим очень не хочется вставать из-за этого стола с красной скатертью и заканчивать все разговоры.

Утешает лишь то, что мы прощаемся ненадолго.

— У меня есть кое-что для тебя, — перед тем, как мужчина подает мне куртку, выуживаю из сумки бумажный конвертик.

Триггви с искренним любопытством поглядывает на него.

— Тебе не стоило ничего мне дарить.

— А мне хочется, — упрямо отвечаю, протягивая ему конверт, — это, конечно, мелочь, но… я так на самом деле чувствую. Как там написано.

Триггви аккуратно вскрывает липкую полосу, доставая на свет маленькую открытку на плотной бумаге. На белом фоне схематично изображена кучерявая овечка в исландской шапочке, своими большими и довольными глазами глядящая прямо на зрителя. Под ее копытцами пучки изумрудной растительности. И надпись: «Спасибо, что делаешь траву зеленее».

Викинг очаровательно, тронуто смеется, пробежавшись пальцами по открытке.

— Ты невероятна, Асаль.

— Я наслаждаюсь общением с тобой, Триггви, у меня никогда такого не было. Так что невероятен ты. Чистая правда.

Он оставляет открытку в покое, обращаясь ко мне — и взглядом, и всем телом. Мерцание зеленых глаз, как северное сияние прошлой ночью, окружает.

Триггви наклоняется, трепетно, но продуманно прикасаясь к моим губам. И щекам. И шее. И волосам. Я в своей личной согревающей нирване.

— Это все полностью взаимно, — давая мне маленький перерыв, на ухо шепчет он, — пожалуйста, скажи мне, что ты веришь.

Но разве же могу я иначе?

— Верю.

Получаю второй, обещанный поцелуй.

— Я могу проводить тебя до отеля?

— Вряд ли тебе по пути…

— Это неважно. Если ты подождешь пару минут, пока я все закрою, я был бы рад.

— Значит, я подожду.

Довольно ухмыльнувшись, напоследок Триггви приглаживает мои волосы, легонько их поцеловав.

На свежий — более чем свежий — вечерний воздух мы выходим вместе. Триггви предлагает мне свой локоть, и я соглашаюсь. Это уже почти потребность — близко его чувствовать. И ничто не имеет особого значения.

— Я уезжаю на пару дней к айсбергам, — поежившись от резкого порыва ветра, машинально прижимаюсь к мужчине явнее, — будем снимать морских котиков.

Триггви потирает мою руку в перчатке, согревая пальцы. Мы уже у отеля.

— Вернешься послезавтра?

— И ты, думаю, знаешь, куда приду. Если ты не против.

Он улыбается и хитро, и с любованием. На меня мало кто так смотрел.

— Я буду ждать тебя в кофейне, Асаль. Спасибо за замечательный вечер.

Я привстаю на цыпочках, устроив руки на его плечах. Ласково, на прощание, мужчину целую.

— Спасибо тебе, исландский сказочник. Я буду скучать.

* * *
Погода портится в одночасье — наверное, только так здесь и бывает.

Я выезжаю из Графакиркьи, городка на пути из Долины Айсбергов, с солнечными бликами на лобовом стекле. Небо безоблачное, ветер — умеренной силы. Я еще посмеялась над предупреждением метеостанции по радио, что грядет буря — большей умиротворенности пейзажа и представить было нельзя.

От Графакиркьи до Вика всего шестьдесят километров. Я проезжаю все пятьдесят к тому моменту, как из ниоткуда наползают на небосвод темные, практически черные тучи — на небо становится страшно смотреть, а ветер суматошно бьет в бока машины, затрудняя ее управление.

В отличие от транспорта Триггви, у меня в наличии лишь арендованная Honda-седан, какого-то там года выпуска, явна не предусматривающая таких экстремальных условий поездки. Ее носит по дороге и я радуюсь, что Исландия так малонаселена — в любой другой стране встречные машины попросту не успели бы со мной разминуться.

Начинает идти мокрый снег, на удивление липкий — дворники не справляются, обзор минимальный даже с противотуманными фарами.

Я жалею, что не послушала Бернарда и Герду, оставшихся в деревушке, и поехала одна. Но ведь мы и так задержались на ледниках больше положенного, и я нарушила обещание Триггви вернуться вовремя — вчера меня в кофейне не было. А еще, я как назло отформатировала память своего мобильного — одним неверным нажатием кнопки. Обидно до боли — стерся его телефон. Как и не было. Может, имей я возможность хоть как-то связаться с ним, все было бы проще.

Ветер звереет. Он удручающе воет между колесами и за стеклом, поддакивая нарастающему количеству мокрого снега. Я теряю контроль над ситуацией и это совсем некстати — понятия не имею о бурях Исландии и о том, как с ними бороться.

Надо остановиться — я уже почти ничего не вижу в лобовом стекле. Только где, черт подери, остановиться в этой пустыне мха? Камни и только. Дорога и только. Взметывающийся вверх порывами ветра вулканический песок.

…И тут я ее вижу. Высокую и длинную красную крышу на прямоугольном доме. Ряд хозяйственных построек с дерном, покрытым мхом сверху, живописно и многообещающе. Белый забор правильным квадратом огибает землю, а ворота со скрипом покачиваются в пространстве. Частная территория, написано на них. Фермерское хозяйство.

Если мне и искать укрытие, то только здесь. На многие километры вокруг ничего мне больше не попадалось, а до Вика не дотянуть.

Я сворачиваю на подъездную дорожку, не поросшую травой, а засыпанную гравием — поскрипывает под колесами. Еду вдоль ограждения к дому, тому самому, с красной крышей.

Очень надеюсь, что все рассказы о дружелюбии исландцев и их готовности помочь несчастным иностранцам — правда. Не могу даже представить, что буду делать, если мне откажут в укрытии. Темно как ночью. Зеленый мох и красновато-серый песок создают впечатление нереальности. А уж ветер… меня едва не выбрасывает из машины, когда пытаюсь выйти, вместе с дверью. Я чудом ее закрываю.

У дома неширокая квадратная веранда — такая же деревянная, как и все вокруг — с лестничкой и перилами вдоль крыльца. У входа коврик «добро пожаловать», кажется, он прибит. Стремительно замерзающими пальцами я с силой нажимаю на звонок.

Раз. Два. Три.

Никто мне не открывает.

Я делаю глубокий вдох, справляясь с истерикой, и пробую еще раз. Знаю, что многие строения в стране населены сезонно, а многие — давно заброшены, и стоят скорее как памятники прошлого для туристов и любознательных местных, чем жилые дома, но терять надежду в моем случае чревато.

Раз. Два. Три.

Да что же это такое?!

Я отхожу на два шага от двери. Два вдоха — три выдоха. И еще раз. Спокойствие. Мне оно очень нужно.

Звоню снова.

Раз, два…

Шевеление. Какая-то сорванная, отчаянная спешка. Злобные бормотания вроде ругательств и надрывный детский плач. Я отдергиваю руку от звонка в такт тому, как лязгают открывающиеся замки.

— Hvað gerðist hérna?![10]

Грубый мужской голос, низкий и хриплый, явно не выражает удовольствие. Такого исландского я еще не слышала.

Хозяин фермы, открывающий мне дверь, не испытывает радости по поводу моего прихода и уж точно не настроен на дружелюбный прием.

Только это для меня совсем не удивительно. Изумляет другое — я его знаю.

— Триггви?..

Он. Это он стоит передо мной на прибитом к крыльцу коврике с распущенными волосами, что нещадно треплет ветер, в какой-то выцветшей клетчатой рубашке с извивающимся младенцем на руках. На его левом плече болтается полотенце.

Я начинаю думать, что все это — либо цветной сон, либо какой-то розыгрыш.

Кажется, наследник викингов считает так же.

— И-извини, — замявшись на простом слове, несознательно отступаю назад. Выглядит Триггви довольно грозно, даже при условии полнейшей растерянности.

Недоуменный, он супится. Брови сходятся на переносице, в глазах — что-то колючее и такое же холодное, как исландский ветер.

— Откуда ты здесь, Асаль?

— Это погода… то есть, дождь… и я…

Мне сложно связать вместе несколько слов. Наверное, так выражается ошеломление.

Триггви еще только не стонет. Ребенок на его руках принимается вопить, ураганный ветер стремится захлопнуть дверь перед моим носом.

— К черту все. Заходи, не стой там, — отходит внутрь коридора, резко махнув мне рукой. — Быстрее, Асаль, пожалуйста.

Удерживая младенца одной рукой, а второй сражаясь с дверной ручкой и замками, мужчина совсем на себя не похож.

— Давай я помогу…

— Не надо.

Коротко, а емко. Он краснеет и мне кажется, дело не только в холодном воздухе и усилиях, чтобы закрыть дверь. Я его сильно смутила.

В конце концов, ему удается оставить ветер с носом, а бурю — по ту сторону стен.

Триггви тяжело вздыхает, прижимая к себе заплаканного малыша в махровом костюмчике цвета маренго. Для большего родительского спокойствия он так же прикрыт тонким, но теплым одеялком.

— Hush, gleði, hush…

Мужчина покачивает ребенка в своих объятьях, продолжая тихонько что-то ему нашептывать, пока крик не переходит на тихие всхлипы. Доверчиво приникнув к его груди, маленький человечек успокаивается. Его большие синие глаза даже с ноткой интереса проходятся по мне.

Вся эта картина посреди прихожей сюрреалистична. И время будто останавливается.

— Ради Бога, Триггви, извини за вторжение…

Он смотрит на меня так устало, что щемит сердце. С обречением.

— Не за что тебе извиняться.

Скрестив руки на груди — мой психолог называл это закрытой позой и был прав, похоже — я стою посреди коридора, не зная, что делать дальше. Точнее, что будет правильно сделать дальше.

— У тебя есть дети?

Триггви оберегающим жестом накрывает головку малыша ладонью. Он такой маленький, а наследник викингов такой большой… Ребенок полностью помещается на одной его руке, одеялко свисает вниз неправильным треугольником.

— Дочка. Я не хотел, чтобы ты узнала так.

Голос у Триггви болезненно-ровный. На лице — глубокое разочарование в происходящем. И недовольство. И отчаянье. И стыд. Он мне не понятен больше всего.

— Земляничка, — сама себе повторяю, хмыкнув всплывшему в памяти фрагменту.

— Jarðarber. Ее так зовут.

Краешком губ я улыбаюсь необычному имени девочки. Но взглянув на нее еще раз, уже практически не плачущую, почему-то понимаю, очень ясно, что оно ей подходит. И никакое другое.

— Ты вся дрожишь — приметливый, Триггви сам себе качает головой. — В комнате включен обогреватель, подожди меня там.

Я не сопротивляюсь. По коридору всего одно направление — прямо, и большая деревянная арка налево, в гостиную. Здесь даже жарко — джек-пот.

Я нахожу себе свободное кресло. Сажусь на него. И понимаю, что до сих пор и в обуви, и в куртке.

Черт.

* * *
Малышка, комфортно устроившись в детском светло-розовом шезлонге, перебирает пальчиками игрушку-гусыню из мультфильма Карлик Нос. Занятая делом, девочка совершенно спокойна и даже безучастна к происходящему вокруг. Обогреватель лишает холод и малейшего шанса добраться хоть до кого-нибудь, а прочные широкие окна надежно защищают от штормового ветра и косого ледяного дождя. Не хочу даже представлять, каково это — оказаться сейчас на улице. И что было бы со мной, не впусти Триггви меня в свой дом.

Мужчина приносит нам по небольшой кружке чая, черного, крепкого и свежезаваренного, что подсказывает приятный запах и насыщенный вкус. Садится напротив меня на диван, не потревожив мирно играющуюся дочку. Вид у него чудовищно усталый, однако смятения уже нет. Триггви смирился, что я здесь.

— К чаю ничего нет, Асаль, извини.

— Чай очень вкусный, ничего и не нужно, — быстро отзываюсь я, с удовольствием взяв теплую чашку замерзшими руками. Ради меня уже увеличили мощность старенького обогревателя, так что я начинаю отогреваться. Да и напиток тому верный помощник.

Наследник викингов тяжело вздыхает, потирая ладонью свой широкий лоб. За несколько минут своего отсутствия он чуть пригладил волосы и снял с плеча детское полотенце, но в целом ничего не изменилось. Не так важно ему, как он выглядит. И мне тоже.

— Откуда ты ехала?

— Из Графакиркьи, мы там ночевали.

— И не слышала метеорологическое предупреждение?

— Я не думала, что это так серьезно, — под его хмурым пристальным взглядом чувствую себя неуютно.

— В Исландии все предупреждения о погоде очень серьезны, — делая акцент на последнем слове, строгим тоном констатирует Триггви, — никогда больше так не рискуй, Асаль! А если бы ты не проезжала мой дом?

Малышка перехватывает игрушку левой ладошкой, взявшись за гусиную шею.

— Будет мне уроком на будущее.

Мужчина отпивает чаю из своей чашки, сдержавшись, чтобы не сказать мне что-нибудь еще. Все-таки он вежлив.

— Я хотела бы еще раз поблагодарить, что впустил меня.

— Не стоит. Поверь, здесь бы так поступил каждый.

— И все же, это был ты, — меня хватает даже на маленькую улыбку, — поэтому большое тебе спасибо. И за чай, и за тепло тоже.

Триггви поджимает губы.

— Не за что. Давай об этом больше не будем.

Тишина, наводняющая комнату, на некоторое время почти осязаема — колется и подрагивает, еще только не звенит. Что-то укоряющее и неприятное витает в воздухе. А мы ведь так и не разобрались с нежданно появившейся темой семейных тайн.

Девочка поворачивает голову к отцу, забавно что-то лепеча на своем языке. Взгляд у нее достаточно прямой и внимательный. Она так ласково и задорно улыбается, что Триггви немного оттаивает, расслабляясь. Протягивает ей свою руку, сменившую плюшевую игрушку.

— Я не знаю, что тебе сказать, Асаль, — не поворачивая ко мне головы, глядя лишь на дочку, тихо признается он. — И понятия не имею, какое поведение в моем случае будет правильным.

— Я могу тебя понять, — от вида его большой широкой ладони в полном распоряжении маленьких детских пальчиков на сердце становится теплее, — нужно больше времени и веры в серьезность каких-либо отношений, прежде чем включать в них ребенка. Ты папа. Так и поступают папы.

Триггви все же поворачивает голову в мою сторону. В его зеленом взгляде осторожная признательность. Мы ступаем по льду — и вовсе не исландскому, скорее, тому льду, что изредка затягивает Босфор в январе тонкой пленкой.

— Я не так беззаботен, как хотел бы быть. И не так свободен, — пожимает плечами, как-то безрадостно хмыкнув, — но так оно все и есть. Она у меня есть.

— Я этому рада. Вы прекрасно смотритесь, — улыбаюсь, с облегчением подмечая, что Триггви нерешительно, но тоже улыбается вместе со мной. Довольно.

— Да уж…

Малышка поднимает голову, из-под густых светлых ресниц поглядывая на меня. И заинтересованно, и опасливо. Но папина ладонь придает ей храбрости.

— Похоже, я привлекла ее внимание.

— Ты ей нравишься.

— Она ничего еще не выразила, как ты это понял? По ее взгляду?

— Ярдарбер визжит, если кто-то ей не по душе.

Посмеиваюсь, шире улыбаясь девочке. Та смущенно прижимается щекой к мягкой выстилке шезлонга. Она очаровательна. Как и ее папа.

— Самый доходчивый способ. Все правильно, Ярдарбер.

Кто бы ни повелевал погодой, порой у него хорошее чувство юмора.

Дело близится к позднему вечеру, а буря за окном не только не унимается, но даже и не сбавляет оборотов. Во дворе у Триггви растут два невысоких несчастных деревца, и по их склоненной к земле кроне я наблюдаю силу ветра во всем его великолепии. Дождь стучит по подоконнику и окнам (поистине косой дождь как островной феномен), на черном небе ни единой звездочки, не говоря уже о северном сиянии. Мне кажется, будто это волшебство — то, что мы видели авроры на прошлой неделе. С сегодняшней непогодой я понимаю, почему эту страну называют суровым краем царства льда и пламени.

Наследник викингов ни одним своим взглядом или действием не дает мне почувствовать себя лишней в этом теплом доме, он гостеприимен, даже очень. Но я сама прихожу к мысли, что в тягость ему здесь столько времени. Надо бы убираться в отель или еще куда… вопрос только, как выйти из дома.

Когда я делюсь своими соображения с Триггви, аккуратно спрашивая, далеко ли отсюда до Вика, он, не задумываясь, отвечает:

— Километров семь, не больше. Мы почти в пригороде.

А потом зеленые глаза пристально впиваются в меня, загоревшись от негодования и утонув в хмурости.

— Даже не думай уходить, Асаль.

Я свожу вместе края пледа на плечах, что он любезно мне принес.

— Ты же не станешь удерживать меня насильно?

— В сегодняшнем случае — стану. И поверь мне, я удержу.

С нервной усмешкой смотрю на его внушительное тело и руки, чьи мускулы прикрыты свободной тканью рубашки, но все равно очевидны.

— Не сомневаюсь…

Триггви смягчается, хмыкнув моему осторожному взгляду.

— Я не причиню тебе вреда. Но я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Здесь достаточно места.

— Нечестно так испытывать твое терпение радушного хозяина.

Триггви подступает на шаг ко мне, склонившись над диваном, на которым сижу. Вижу его снизу-вверх во всем великолепии, ощущаю тепло, идущее от его тела, каждой клеточкой. И запах. И улыбку.

— Лучшее испытание, — шепотом признается мужчина. Легонько целует мои волосы, пробежавшись пальцами по наспех стянутой косе.

У него пряди светлые — у меня в тон темного шоколада. Его глаза точь-в-точь изумрудный оттенок мха на острове, а мои — воплощение коричнево-красноватых земель. Триггви большой — как вулканические скалы, а мне бы дотянуть до высоты пирамид из камешков, которыми указывали путь странникам в густом тумане. Как черное и белое, как две половины разрозненного целого, мы выглядим… непривычно. Эта непривычность меня увлекает. Может, именно из-за нее я спокойнее воспринимаю, где нахожусь и по каким причинам.

— Как насчет того, чтобы приготовить ужин? — мой исландец, глянув на задремавшую в своем шезлонге дочку, складывает руки на груди. — Что ты любишь?

— Мы в твоем доме и это твой ужин, Триггви.

— А ты — мой гость в моем доме. Что ты любишь, Асаль?

Его непреклонность, с каплей улыбки, меня забавит. Поднимаюсь с дивана, становясь рядом с мужчиной — моя макушка вровень с его ключицей.

— Все, что наследник викингов решится мне приготовить.

— Наследник викингов?

— Я тебя так называю за глаза уже который день, пора признаться.

Триггви негромко, гортанно смеется.

— Мир сейчас сошел с ума по этой части скандинавской культуры. Викинги нынче в тренде.

— Чему я очень даже рада, — признаюсь ему, поднимая голову выше. Мы смотрим точно друг на друга.

— Я был таким еще до того, как это стало модным, Асаль, так что викинги здесь ни при чем.

— Тем более — значит, это просто в твоей крови, — убежденно киваю, несмело, но коснувшись пальцами его бороды, — из тебя вышел прекрасный викинг, Триггви. Надежный красивый викинг.

Мужчина без торопливости, давая мне шанс отказаться, кладет ладонь на мою талию. Его пальцы идут вверх, по спине, поглаживая кожу через тонкую рубашку — никакой страсти, только нежность — а я подаюсь навстречу. К его радости.

— Спасибо за комплимент.

— Это просто озвученный факт.

Мне нравится, как Триггви на меня смотрит сейчас. Взглядом из смеси благодарности, тепла, радости, легкого смятения. А еще там затерялась неприкрытая симпатия.

— Тебе правильно выбрали имя, Сладость.

Огладив всю мою спину, мужчина прикасается ладонями к плечам. Я согреваюсь и плед мне не нужен. И на бурю плевать.

— Оно все и предопределило, — с усмешкой вторю ему я.

Триггви протягивает мне руку.

— Пойдем на кухню, Асаль. Составишь мне компанию?

Я с готовностью вкладываю свою ладонь. Мои пальцы в десять раз больше пальчиков малышки, но смотрятся в руке Триггви похожим образом. Полная защищенность. Это удивительное чувство.

Кухня большая, в стиле американских фильмов прошлого века — или с брошюрки об идеальном пригородном доме. Много рабочих поверхностей, огромный холодильник, вся необходимая техника, к моему удивлению, за исключением кофе-машины. Видимо, всю свою страсть к этому напитку Триггви оставляет в кофейне.

Из шкафчика он берет увесистую сковороду, снимает с крючка деревянную доску, а из холодильника достает насыщенно-красное мясо.

— Ничего не имеешь против бефстроганова?

— Только рада его попробовать в твоем исполнении.

Триггви подготавливает еще какие-то ингредиенты, а я останавливаюсь у примеченных фотографий у стены, как раз напротив арки, за которой спит в поле видимости папы Ярдарбер.

На фоне типично исландского пейзажа несколько человек, все в оптимистично-желтых дождевиках. Я различаю взрослых мужчину и женщину, рядом — двух молодых людей. Один из них — Триггви. Его зеленые глаза так и мерцают.

На следующем фото семейство уже в гостиной, судя по всему, той самой, где только что была и я. Тут мне проще разглядеть лица, и я подмечаю, насколько Триггви похож на свою маму, а его брат — на их отца. Но умилителен тот факт, что на руках наследника викингов лежит маленький розовый сверток, к которому и приковано внимание всех на фото.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Мужчина, уже набросивший зеленый фартук, несколько рассеянно оглядывает нехитрый набор продуктов.

— В этом нет необходимости.

— А мне хочется, — умывальник от меня на расстоянии пары шагов, уже мою руки, — так что командуйте, хозяин.

Триггви задумчиво перекидывает в руках молоток для мяса. Как воплощение бога домашнего уюта, он стоит посреди своей кухни, и его привлекательность — во всех смыслах — в воздухе так и витает.

Триггви начинает понимать, что мне не так важно, есть у него дети или нет, он в любом случае мне нравится, так что понемногу раскрепощается. И я наблюдаю его настолько настоящим, насколько это только возможно. Стоит сказать непогоде спасибо.

— Почистишь картофель?

— Запросто.

Мне вручают овощечистку и мисочку с мытой картошкой. Я становлюсь рядом с Триггви — еще одно приятное дополнение возможности готовить с ним — и принимаюсь за дело. Вроде бы такие вещи у меня получались неплохо.

— Ты рассматривала фотографии, — нарезая мясо, замечает хозяин кофейни. Руки его движутся уверенно, в десятке сантиметров от моих. То, как он справляется с мясом, меня завораживает — будто всю жизнь это делал.

— Да, и у тебя замечательная семья. Твои родители живут здесь?

— В этом доме. У них дела по фермерскому хозяйству в Акюйери, поэтому сейчас дома только мы с Ярдарбер.

— Они помогают тебе присматривать за ней?

— Кто может помочь лучше них? — Триггви отправляет ломтики мяса на разогретую сковородку, и они громко скворчат в масле. Успокаивающий домашний звук. — Я им полностью доверяю, а в уходе за ребенком это важнейшее условие.

— Я боюсь показаться тебе навязчивой, но все же… ты сказал мне, что не состоишь в отношениях. Ты имел в виду брак?

— Все отношения, кроме родственных, — мужчина хмурится, помешивая начинающий пригорать бефстроганов, — я не лгал тебе, Асаль.

— Но ведь у твоей дочки есть мама…

— Есть. Она живет в Рейкьявике, недавно поступила в университет — будет изучать английскую литературу.

— То есть у вас совместная опека?

— Нет, опека только у меня. Она пытается наладить отношения с Ядди, приезжает раз в два месяца, пусть пока это сложно. Может, когда малышка начнет узнавать ее, будет попроще, сейчас Ядди шесть месяцев, а это не тот возраст, когда можно припомнить человека, которого рядом нет. Да и мама ее морально слишком молода для материнства, Асаль.

— А ты?..

Триггви глядит на меня с долей скепсиса в глазах, но в основном там — здравый смысл и трезвость суждений.

— Мне двадцать восемь, я люблю детей, есть дом и работа, есть, кому присмотреть за дочкой, пока меня нет — достаточные условия. Я очень доволен, что Ярдарбер со мной. Не знаю, как там будет дальше, но пока — это идеальная расстановка вещей.

— Ты души в ней не чаешь…

— Это чувство неизменно и появляется само собой, — мужчина оглядывается на арку, проверяя ребенка. Отцовские инстинкты в нем живы и так же искренно просты, как и отношение к жизни, как и поведение. У Триггви нет даже маленького камешка за пазухой. Я не ошиблась, впервые составив о нем мнение.

Мы накрываем на стол вместе. Красивые синие тарелки — как в кофейне — и розовые чашки. Бефстроганов выходит потрясающим, в чем, впрочем, я и не сомневалась. Даже Ярдарбер заглядывается на наши тарелки со своего детского стульчика, пока папа терпеливо пытается накормить ее смесью из бутылочки.

У меня давно не было такого… семейного вечера. Еще и с ощущением, что я — часть этой атмосферы, дополнение для нее. Это очень здорово.

— Я постелю тебе в гостевой, — когда убираю со стола тарелки, сообщает Триггви. Забирает дочку на руки, заботливо вытирая ей личико знакомым мне полотенцем, — она наверху и небольшая, но, надеюсь, тебе будет удобно.

— Ты предлагаешь мне остаться на ночь?

— Я говорю тебе, чтобы ты оставалась на ночь, — неодобрительно глянув на меня, а потом — на погоду за окном, убежденно произносит мужчина, — даже не думай уходить.

* * *
Ветер рвет и мечет. Взметывая камешки и пыль с грунтовой дороги на ферму, бросается на окна, вышибает двери, вгрызается в термопанели фасада дома. Его разозленный, страшный гул доносится из малейшей щели, гневное бормотание откликается под крышей.

Моя комната, гостевая спальня на втором этаже, под основным ударом — то ли дует ураган с северной стороны, то ли у меня просто разыгралась фантазия. Второй час, безуспешно ворочаясь в постели,я лелею надежду хоть немного вздремнуть. И каждый раз вздрагиваю, сжав пальцами подушку, от очередного захода урагана. В покое он меня не оставит.

У Триггви уютный дом, отделанный с исландской простотой, но общескандинавским вкусом. Для себя отмечаю, что на его ферме больше теплых оттенков, чем привычного глазу бело-серого набора цветов. Это к лучшему — желтый цвет стен моей комнаты, например, вселяет щепотку оптимизма, что утро все же настанет.

Я в Исландии без малого год, мне казалось, видела все. Но такого ветра, косого ледяного дождя крупными каплями, черных грозовых туч без права на просветление, даже на пресловутом острове льда и пламени никогда не наблюдала. Это больше похоже на сюрреализм, чем на настоящую погоду. Я всерьез задумываюсь над тем, насколько древние викинги на самом деле были суровы, раз смогли здесь выжить.

Окно дрожит, поскрипывая деревянной рамой. О стекло бьются мелкие ледяные шарики — град.

Я, обреченно зажмурившись, сажусь на постели — под этот нескончаемый стук заснуть точно не получится.

Кутаюсь в одеяло из овечьей шерсти, подтянув ближе его края на плечах. В доме не холодно, но уж точно не жарко. Обогреватели остались внизу, в гостиной, а отопление меня, замерзшую так основательно, не согревает. Интересно, это будет очень неправильно, если немного похозяйничаю на хозяйской кухне и сделаю себе чай? Триггви пустил меня в свой дом в разгар бури, накормил, оставил здесь ночевать… вряд ли вскипяченный чайник воспримет как неуважение. По крайней мере, я надеюсь, что нет. С чаем у меня есть шанс и согреться, и уснуть.

Пол холодный.

Но в моей комнате, оказывается, он теплее, чем в коридоре.

Я осторожно прикрываю дверь, стараясь никого не разбудить шумом и одновременно привыкнуть к ледяному настилу. Удивительно, что доски еще не покрылись инеем — я уже почти.

Тихонько иду к широкой лестнице. Помню, что налево от нее, вперед по коридору, хозяйские комнаты, направо — моя гостевая, а вниз — гостиная и кухня с прихожей. Ориентироваться очень просто даже в кромешной темноте, что на счастье, потому что где выключатели, я не знаю.

Первый этаж еще хранит тепло от усиленного обогрева. Я и довольно, и облегченно вздыхаю, сходя на последнюю ступеньку лестницы и обволакиваясь согретым воздухом — напоминает первые секунды под горячим душем после долгих часов работы на скалах (и не могли пуффины гнездиться ниже?), потрясающее чувство.

Мне вдруг вспоминается обагренный солнцем Стамбул — так скоро, так просто, до рези в сердце.

Набережная Босфора с одинокой каменной скамейкой у самой воды. Армуда горячего турецкого чая из ближайшей лавки. Открытая жестяная коробочка с маленькими кусочками фисташкового лукума, щедро сдобренного сахарной пудрой. Шум пенистого Босфора и незабываемый закатный вид на Галатскую башню, разделяющую день и ночь своим куполом. Я никогда не устану наслаждаться присутствием здесь — одно из моих любимых мест, чтобы побыть наедине с собой.

Кричат чайки. Рыбаки готовятся к ночной ловле, распутывая сети. Парочка детишек спешит к лавочнику за дондурмой[11], за ними с задорным лаем бежит маленькая собачонка.

Идеалистическая картина тут каждый вечер. Первым делом после своего возвращения из длительных поездок, я иду сюда. Проникаюсь атмосферой города и ощущением, что, наконец, дома. Собираюсь с мыслями, сортирую сувениры для родных… и возвращаюсь в привычную жизнь в Стамбуле. На этой скамейке, под крики чаек, всегда вспоминаю, кто я есть на самом деле.

Улыбаюсь, завидев греющегося на уходящем солнце рыжего кота. Беру армуду, придвинув коробочку с лукумом ближе. Делаю первый глоток…

Большая темная фигура, неожиданно возникая из-за арки кухни, с корнем вырывает меня из навеянных воспоминаний, безжалостно бросая, как бросает исландский ветер камни, в гущу реальности. Я вскрикиваю, дернувшись назад быстрее, чем успеваю подумать об этом, больно ударяюсь о ту самую арку.

— Асаль, — неизвестный, здесь, в темноте кухни во власти урагана, вдруг произносит мое имя. Знакомым мужским тембром с виноватыми, покоробленными нотками.

Я чувствую во рту металлический привкус крови от прокушенной губы.

— О господи, Триггви!..

Мужчина, чьи черты проступают в пространстве, умоляюще прикладывает палец ко рту.

— Я, я. Только тише, пожалуйста…

На его поясе мигает синим огоньком радио-няня, откуда раздаются размеренные тихие шуршания, прячущие детские вдохи.

Я нервно усмехаюсь, удрученно накрыв лоб ладонью. Очень стараюсь успокоить сбитое дыхание и хоть немного, но привести в порядок мысли. Триггви, опасливо глянув на второй этаж поверх моей головы, медлит пару секунд — но дочкиного плача не раздается.

Наследник викингов осторожно делает два шага ко мне, дотягиваясь до выключателя. Неяркий свет пары маленьких ламп врывается в пространство, и я жмурюсь.

— Прости меня, Асаль, я не хотел тебя напугать.

— Это было немного неожиданно, но я и сама виновата, — привыкаю к свету, потихоньку отходя от испуга. Главный плюс сложившейся ситуации в том, что из-за адреналина я больше не мерзну.

Триггви стоит передо мной, поглядывая с тревогой. Но его внешний вид вызывает куда большую тревогу у меня.

Волосы у мужчины мокрые, наспех стянутые какой-то резинкой, с них еще капает вода. На лице тоже влага, особенно нестертая в носогубном треугольнике. Кожа побледневшая, а потому на ней в области левой скулы прямо-таки сияет багровая ссадина. Засмотревшись на нее, я даже не сразу замечаю, что Триггви не в пижаме — красная рубашка в клеточку и темные джинсы.

— Где ты был?..

Наследник викингов мне едва заметно ухмыляется — резко сделав шаг к нему, вполне обыденно касаюсь широких плеч, взволнованно их потирая. Я смущаюсь. Но смущение удается быстро одолеть.

— Овцы слишком громко блеяли. Из-за бури мог повредиться замок овчарни, мне нужно было проверить.

— Но там же такой ветер! И град!

— Асаль, — Триггви не ухмыляется теперь, а нежно мне улыбается. Его добрые глаза, кажется, на целый оттенок зеленее сейчас, чем обычно. — Ты придаешь погоде слишком большое значение. Здесь она уже давно не определяет нашу жизнь.

— То-то на лице у тебя ссадина…

— Из-за неосмотрительности налетел на дверь амбара, — он смешливо качает головой, аккуратно, но решительно касаясь моей талии. Привлекает к себе еще ближе, говорит тише и сокровеннее, — все хорошо, Сладость, честное слово. Но мне очень приятно твое беспокойство.

Триггви искренен сейчас. Я вижу его неприкрытые, как и всегда прежде, чувства, буквально вырисованные и на лице, и в глазах. Не бывает таких открытых людей. Не было до этой командировки в моей жизни.

Я обнимаю своего исландского сказочника. Так же просто, как обычно поступает он, без лишних движений — соединяю руки на спине, прижимаюсь к груди. И успокоенно вздыхаю, когда Триггви касается моей макушки подбородком.

— Может, для вас погода уже ничего и не значит, но меня она точно сведет с ума.

Мое хмурое бормотание в свою рубашку Триггви воспринимает с улыбкой. Приглаживает мои волосы, и его пальцы, большие и теплые, уютно согревают.

— Ты боишься бурь, Асаль?

— Только не говори, что это глупо…

— Ну почему же. Ядди тоже их боится.

— Триггви! — я посмеиваюсь, утыкаясь носом в его ключицу.

Поглаживания моих волос становятся все более размеренными.

— Ты дрожишь. Замерзла? Может быть, чаю?

Я поднимаю голову, немного отстранившись. Триггви смятенно смотрит на мою загадочную полуулыбку.

— Что?..

— Просто я за ним пришла.

Наследник викингов решительно разворачивает нас к кухне, не разжимая объятий. Мне льстит его забота.

— Вот и попьем вместе.

* * *
Чайник у Триггви большой, хватит на несколько полулитровых кружек. Мне достается голубая, с широкой ручкой и ободком, украшенным переплетениями снежинок — все в духе севера. Но напоминания эти крайне притягательны в обществе хозяина.

Я наблюдаю, как Триггви хлопочет на кухне, с удовольствием. Не понимаю, почему это выглядит так мило и доставляет только приятные эмоции, но проникаюсь к мужчине еще больше. Я узнаю его — в его же собственном доме.

— Сахар, — сетуя на отсутствие сладкого, исландец ставит сахарницу на наш стол. Садится на соседний с моим стул, забирая вторую чашку — темно-зеленую, под цвет мха, растительности и своих глаз.

Я размешиваю сахар чайной ложечкой. Триггви проверяет звук на радио-няне, но в детской все пока более чем тихо.

— Она на тебя похожа.

— Ты так думаешь?

Наследник викингов абсолютно безоружен, когда речь идет о его малышке. Как настоящий папа, влюбленный в свое чадо, пусть и нежданное, как я понимаю, любые разговоры о ней его трогают.

Но если прежде Триггви хоть немного, а отстранялся от меня, как от человека относительно постороннего, то сейчас — нет. Он весь на ладони — как и его эмоции. Он доверяет мне настолько, чтобы не переводить разговора и не закрываться внешне и внутренне. Это очень много значит.

— Ну конечно. Красивая девочка на своего красивого папу, — я учусь у Триггви искренности в выражении своих впечатлений, а ему, хоть и слегка краснеет, приятно. — А еще она очень спокойная. Наверное, потому, что счастливая.

Мужчина, опуская чашку на стол, задумчиво на меня смотрит. И видит, и не видит одновременно.

— Мы не были близки с ее матерью ни в каком смысле, кроме физического, Асаль. Я опасался, что она это сразу же почувствует — так или иначе. Я до сих пор опасаюсь, потому что сам всему учусь вместе с ней. Но я сделаю все, чтобы Ярдарбер действительно была счастливой — и сейчас, и позже.

Я кладу свою ладонь на его, некрепко пожав пальцы. Рада, что могу позволить себе такое прикосновение.

— Твои слова дорогого стоят, Триггви. Это слова настоящего отца.

— Ты щедра на похвалу…

— Я говорю то, что я вижу. Еще до того, как узнала о твоей дочери, я видела прекрасного человека, а теперь вижу еще и прекрасного папу. Ты переоцениваешь время, в которое мы живем — такое сочетание теперь большая редкость.

В молчании кухни слышны завывания ветра, удары градинок и шум стекающей воды. Непогода не унимается, и вслед за ней все громче и быстрее стучит у меня в горле сердце. От пристального взгляда исландского сказочника, не разбавленного, по сути, ничем. Долгие, столь долгие две минуты мы не произносим ни слова, не совершаем ни движения. А затем Триггви вдруг резко, до рези в ушах от скрипа, отодвигает стул. Приседает передо мной, из-за своего роста оказываясь лишь на голову ниже.

— Ты даже представить не можешь, какая ты Сладость, Асаль.

Я понимаю немой жест, которого не было, бессловесный знак, который и не нужен. Потому что я чувствую все то же самое в этот момент. Я вижу наше сходство в загоревшихся глазах Триггви.

Он меня целует, а я беру в ладони его лицо. Глажу бороду, скольжу по коже, зарываюсь в волосы и притягиваю к себе ближе, сильнее. Чтобы чувствовать лучше. Чтобы вот теперь воплотить все прежние ожидания в жизнь.

Мы с Триггви уже целовали друг друга — под лучами авроры, в его машине, наедине и с собой, с природой. Сейчас все по-другому — куда-то девается робость, утекает осторожность, скрывается под налипающим на окна снегом боязнь. Есть только горячее, нестерпимое, откровенное желание. Во всех его смыслах.

Начавший первым, первым мужчина и останавливается. Глубокий поцелуй, от которого и мое, и его лицо так и пылает, мягко заканчивает. Широкие ладони держат мою голову, гладят волосы, а потом и шею, и плечи, и мои собственные руки. Большими пальцами я очерчиваю границу бороды на щеках Триггви, осторожно обхожу ссадину.

— Тебе бы ее промыть… а то саднить будет.

— Уже саднит, — он тяжело выдыхает, с откровением посмотрев на мое лицо, — и куда сильнее.

От двусмысленности я лишь пьяно ухмыляюсь, не краснея.

Триггви крепко, но отрывисто целует мою ладонь. Его сбитое дыхание пускает целый рой мурашек по всему моему телу.

— Если бы мы с тобой встретились в другое время, Асаль… или в другом месте…

Его спавшую прядку, еще до конца не высохшую, я бережно заправляю за ухо.

— Вряд ли бы мы встретились с тобой где-то, кроме кофейни.

Наследник викингов чуть прикрывает глаза, будто стараясь как следует почувствовать мои ладони. Какие белые, но какие длинные у него ресницы!.. А тонкие синеватые веки подрагивают.

— Тогда в кофейне Рейкьявика. Или пекарне Осло. Или в твоем Истанбуле, если бы мне захотелось научиться варить кофе на песке.

— Нам уже это не переиграть, Триггви.

— В том и беда, — мой сказочник так непохоже на себя, болезненно и удрученно хмурится.

Открывает глаза, где еще тлеют угольки вспыхнувшей страсти, но уже проступают холодные ростки здравых рассуждений. Они режутся, как наледь, что постоянно соскабливаю со своей машины. И ничего хорошего не обещают.

— Асаль, — мужчина, привлекая мое внимание, теперь и сам касается моей щеки. Так трепетно, как поправлял одеяло Ярдарбер, так ласково, как в ту ночь в Кеблавике, после первого поцелуя, — я не встречал такой девушки, как ты, и я вряд ли хоть когда-нибудь встречу кого-то похожего на тебя. Но мне нечего тебе предложить… а значит, и удерживать тебя у меня нет права.

Я сосредоточенно разглаживаю рубашку на его плечах. Прежде казавшееся чем-то нереальным, вот так касаться теперь — самая обыденная вещь. Триггви далек от моего мира так же, как Рейкьявик от Стамбула, а мне в его мире придется сильно постараться, чтобы хоть немного стать своей. Сложности — неотъемлемый этап отношений? Или они как индикатор несовместимости?

— Ты можешь предложить мне себя — ровно то же, что могу предложить тебе и я.

Триггви снисходителен к моим словам.

— Два по цене одного. Моя жизнь, моя дочь… Асаль, мой дом — все здесь, в Исландии. Без лета, в вечном тумане и дожде. А ты такая солнечная, моя девочка. Тебе не привыкнуть.

Тихо вздохнув, я наклоняюсь к Триггви. Едва-едва, очень аккуратно, касаюсь его лба своим. И вижу, как краешком губ мужчина улыбается.

— Я, быть может, смогу смириться.

…Улыбка становится горше.

— Как думаешь, это того стоит?

Мне проще говорить куда более сокровенные вещи, когда мы так близко. Я рада, что Триггви не отстраняется больше, я тоже не хочу. Порой нужна решимость оставаться рядом.

— Триггви, — я глажу волосы на его затылке, привлекая к себе все внимание, — я знакома с тобой без малого две недели… но уже, кажется, знаю о тебе больше, чем о ком бы то ни было. И мне так нравится то, что я знаю и вижу, что не готова от этого отказаться. Бывает, все понятно по первому взгляду. И тут уж хоть косой дождь, хоть снег, хоть прошлое… у каждого есть прошлое и каждому выбирать, что с этим прошлым делать. У твоего прошлого очаровательная улыбка и такие красивые папины глаза. Я думаю, да, это того стоит.

Триггви выглядит и тронутым, и ошеломленным одновременно. Но постепенно в его радужке разгорается радость. Такая, какую не придумать и не передать.

Он счастлив.

— Раз так, мы попробуем, Сладость, — обещает. — И быть может, все у нас получится.

* * *
Семь лет спустя.


Я останавливаю машину на левом краю дороги, как и говорил Триггви, в трех километрах от заправочной станции. Несколько автомобилей уже припаркованы чуть позади, около десяти человек неспешно бредет к вершине холма, пожилая семейная пара там уже разливает себе чай из цветастого термоса. В окружении поросших мхом камней и зеленеющей травы, необычайно свежей этой осенью, картина по меньшей мере идеалистическая.

С предвкушением ухмыльнувшись, я выключаю мотор.

— Приехали, дети.

Ярдарбер самостоятельно расстёгивает ремень своего детского кресла. Ей нравится, что оно находится ближе всех к двери, а значит, выйти она сможет первой. Это всегда вызывает праведное негодование Александра, чьи слезы я вижу в зеркале заднего вида уже сейчас.

— Я-д-д-и!!!

Качнув головой, выхожу из машины. Ярдарбер, расслабленно потягиваясь, с интересом смотрит за небольшой группкой людей.

— Все приехали посмотреть на папу, — не без гордости заявляет она.

Я отстегиваю Александра, потихоньку переходящего на протяжные всхлипы. Меня забавляет, что как только ремни его больше не держат, минуя даже мои руки, мальчик сам выпрыгивает из автомобиля на примятую траву. И с довольным, веселым смехом наматывает круги возле Ярдарбер. Она, моя заботливая девочка, даже делает вид, что собирается его поймать — поддерживает эту маленькую игру. И слезы забыты.

Я открываю дверь с левой стороны, где детское кресло стоит точно за водительским сиденьем. Сверре, утомленно уткнувшись в спинку кресла, сонно оценивает обстановку вокруг. Но когда видит меня… в его зеленых, таких знакомых глазах, я вижу улыбку. Настоящую, ту, за которую сразу прониклась к его отцу.

— Мамочка…

— Приехали, малыш, — я ловко отстегиваю фиксаторы на детском кресле, освобождая ребенка.

Сверре, все еще сонный, нехотя спускается на траву. Такой маленький по сравнению с нашей Toyota Prado (самом семейном из всех семейных внедорожников), вызывает чувство теплого умиления. Сверре самый младший наш сын, но порой по своему поведению даст форы и старшей Ядди, и сгустку энергии Алексу. Триггви шутит, что безмерным спокойствием он в своего дедушку, его отца. Может, потому мистер Магнус и выделяет Сверре из всех своих внуков? За их умилительными играми можно наблюдать часами.

— Мама, пойдем! — Александр, повиснув на талии Ярдарбер, снова супится. — Мы все пропустим!

В бело-черном исландском свитере, светловолосый, но кареглазый, сейчас Алекс невероятно похож на меня в детстве. Мама показывала фотографии, когда мы с Триггви приезжали к ним в гости, а еще, если верить ее рассказам, моя непоседливость вполне могла сравниться с активностью старшего сына.

Я забираю Сверре на руки, одернув его темно-синий свитер. Малыш доверчиво приникает к моему плечу.

— Давай-ка мне руку, Алекс, а вторую — Ядди, да. Вот теперь можно идти.

Ярдарбер, крепко держа ладонь брата, улыбается. Ветер развевает ее распущенные темно-русые волосы, скупое, но существующее солнце подчеркивает маленькие веснушки на лице. Ядди, начавшая в этом году ходить в школу, гордится, что ни у кого в классе веснушек больше нет, она особенная.

Мы с детьми останавливаемся возле той самой пожилой пары, чуть-чуть на отдалении. Отсюда как раз лучше всего виден рехт — круглое сооружение из деревянного забора, делящего участки травы на равные загоны для овец. В рехт один вход и несколько выходов из центрального круга, каждый — к своему фермеру. Первый раз наблюдая всю эту картину, еще с маленькой Ярдарбер на руках, мне кажется, я удивлялась куда больше, чем дети сегодня. Они родились и растут здесь, в Исландии — для них эта страна с самого начала была родным домом. Мне же потребовалось достаточно долгое время, чтобы привыкнуть… хотя, на радость нашему с Триггви ночному разговору той весенней ночью, смирилась я быстро. И с погодой, и с природой, и особенностями образа жизни — например, с исландским молоком никакое другое даже не сравнится, интересен лишь факт, почему из него никогда не получаются десерты.

Вдалеке уже видны мужчины, которые гонят стада к рехту. Традиционное время сбора овец, которым наследник викингов веселил меня в кофейне Вика столько лет назад, в самом разгаре.

Триггви, как владелец самой большой фермы в нашей области, в первых рядах. Который год мы с малышами приходим сюда, и они, увлекаемые захватывающим зрелищем, даже позавтракать спешат побыстрее, чтобы ничего не пропустить.

Я приседаю рядом с Александром, усаживая Сверре на свое колено. Ярдарбер, приподнимается на цыпочках, в толпе фермеров надеясь различить папу.

— Я тоже буду собирать овец, когда вырасту, мама, — нарочито серьезно уверяет Алекс, не спуская глаз с рехта, — и буду помогать папе.

— И я буду, — присоединяется Сверре, запрокинув голову ко мне, — правда же, мамочка?

— Я думаю, мы все будем, — улыбаюсь обоим сыновьям, по очереди поцеловав их в макушки. — С каждым годом овец у папы все больше.

И это правда. Всерьез занявшись фермерством, приносящим куда больший доход для содержания семьи, чем кофейня, Триггви обнаружил в себе удивительную любовь к этому делу. Наставления отца и советы матери не прошли даром, позволив ему организовать по-настоящему большое и прибыльное фермерское хозяйство.

И пусть мы до сих пор держим кофейню, хотя бы в память о том, что свела нас вместе, но теперь появляемся там гораздо реже. Повезло отыскать хорошего баристу, с которым за заведение можно быть спокойным. Для Триггви варить кофе теперь больше хобби, чем профессия.

Ядди присаживается рядом с нами, обняв и меня, и Алекса, и Сверре.

— Папа — король овец.

— Обрадуется ли он такому прозвищу? — я тянусь вперед, мягко чмокнув и нашу девочку. — Скорее король молока, у нас ведь и коровы есть.

— Молоко вкусное, — парирует Алекс.

— И полезное, — тихо дополняет Сверре.

У него, в отличие от брата, волосы моего, каштанового оттенка. Кожа чуть более смуглая, чем у островитян, зато глаза и общие черты лица — точно Триггви. Скандинавские корни так затейливо переплелись в единое целое с корнями тюркскими… я не думала, что природа настолько многогранна. Сверре не только самый младший — ему три — но и самый особенный наш сын. А ведь сперва его нежданное появление меня даже расстроило… справиться с двухгодовалым Алексом и четырехлетней Ярдарбер, при полной загрузке Триггви на ферме казалось чем-то невообразимым. А тут еще и новая беременность… наверное, потому Сверре и родился таким спокойным, уравновешенными, рассудительным ребенком — у меня с ним никогда не было проблем.

— Смотрите, они близко! — Ядди, указывая на приближающихся фермеров со стадами блеющих, недоумевающих овец, снова поднимается на ноги. У нее, как и у меня, свитер темно-серый. Один из самых полезных, неотъемлемых и всесезонных видов одежды здесь, местный лопапейса крайне необходим. Мама Триггви, Фрея, каждому из нас связала по такому собственными руками.

Внизу люди, обступившие перекрытую дорогу. Тут, в предместье Вика, один раз в год, прошлое встречается с настоящим — вековые традиции сбора овец, дающие непередаваемый вкус исландскому мясу и особые свойства овечьей шерсти, окаймляются современностью — машинами, людьми в джинсах и с фотоаппаратами, туристами со всех уголков света.

Гордость за свою культуру и практически детская привязанность к чему-то столь родному, далекому, но своему — вот что мне так нравится в исландцах. И я порой по-настоящему счастлива, что мои дети воспитываются точно так же. Триггви подарил мне не просто возможность жить в другой стране, он подарил мне целый новый мир, украшенный собой. Сейчас и подумать смешно, что когда-то я затягивала с окончательным переездом в Исландию, к нему… сложись все иначе, я бы все равно переиграла все на манер сегодняшний. Действительно счастливы мы лишь там, где счастливы наши близкие — и ни континенты, ни культуры, ни тем более погода на это не влияют. Я теперь люблю этот косой дождь… и особенно люблю снег. Нигде нет такого красивого снегопада, как на нашем побережье. Неудивительно, что в исландском около дюжины слов для его описания.

— Папа! — приметливый, вскрикивает Александр. Его маленький пальчик очень точно указывает на Триггви, чей красно-серый свитер мы все отличим из тысячи. Наследник викингов с умением истинного фермера подгоняет всех овечек ко входу в рехт — не убегает прочь даже непоседа-ягненок.

— Он сегодня больше всех привел, — подсчитывая овечек, бормочет Ядди, — а от меня они всегда убегают…

— Он тебя научит, солнышко, — утешаю я, пожав детскую ладошку, — как самой старшей, еще и все секреты выдаст.

Ярдарбер хитро улыбается. Ответно пожимает мою руку.

— Спасибо, мам.

Сверре что-то рассказывает Алексу, а тот — Сверре. Ни один друг друга не слушает, но разговор у них идет активный и удовлетворяющий обоих. Мы с Ярдарбер, переглянувшись, усмехаемся.

Порой мальчишек не понять.

Ядди зовет меня мамой с самого начала. Бьедн, ее биологическая мать, около года спустя после нашей свадьбы уехала в Лондон, занявшись своей карьерой, оставив Триггви большое развернутое письмо, где благодарила его за все то, что сделал и для нее, и для их дочери, попутно сожалея, что оказалась совершенно не готова к материнству. Если вдруг Ярдарбер что-то понадобится, она всегда поможет. Но растить девочку не будет никогда.

Не знаю, огорчился ли Триггви на самом деле, мы мало об этом говорили, но мне кажется, он с самого рождения малышки знал, что так будет. А то, чего мы ожидаем, не обрушивает мир на наши головы.

— Овечки внутри, — комментирует Александр, — сейчас их будут разгонять по загонам.

— Я вижу папу, — соглашается Сверре, — у него загон с красным кружком. У наших овечек ушки тоже красные, да, мама?

— Бирки в их ушках красные, их «сережки», — поправляю я, обняв сына покрепче. — Вам не холодно?

— Нет, — слаженным хором отвечают дети.

Фермеры, выстроившиеся у дверей своего загона, распределяют овец по собственным биркам в их ушах. У каждой есть номер, по которому владельцы и отличают животных. Прошлой весной я помогала Триггви пометить новую партию овечек, так что теперь знаю нашу бирку — красный цвет, индекс 3044, номер в справочнике фермеров — тридцать девятый по области.

Триггви, стоит отдать ему должное, очень терпеливо относится к моей адаптации на суровой земле льда и пламени. Первостепенно занимался со мной языком — долго, с недюжинной выдержкой, порой по нескольку часов в день, зато теперь, уверяет, акцента у меня почти нет. Но особое удовольствие все равно слушать его беседы с детьми — исландский в эти моменты становится для меня песней.

Во вторую очередь, Триггви учил меня делам на ферме, если я интересовалась, советовал интересные места для фотосъемки, когда мне требовалось, пару раз мы даже ходили вдвоем, под проливным дождем, к стоянке северных гаг — промерзли насквозь, а я, неудачно поскользнувшись, разбила оба локтя. Зато журнал выбрал эти фотографии для обложки, вознаградив наши терзания.

Мы приезжали в Стамбул вместе, когда редакция журнала отмечала пятилетие и по этому поводу проводила очередной фотоконкурс среди любителей. Я вручала призы и говорила напутственную речь начинающим фотографам севера, а Триггви хлопал мне из зала.

Никогда не забуду тот его взгляд, каким смотрел на Голубую Мечеть. Да и на весь Стамбул в целом. Мы пили турецкий кофе на песке в моей любимой кофейне, хозяин как раз предложил нам вкуснейшее шоколадное суфле, когда Триггви вдруг сказал:

— Ты действительно сказочная, Асаль.

Я, потянувшись вперед из-за нашего столика, пробежалась пальцами по его волосам. В Стамбуле Триггви пах не кедровыми орешками, а фисташковым лукумом. Это до сих пор на моем лице вызывает лишь улыбку.

— Кто бы говорил, исландский сказочник. Спасибо, что ты здесь, Триггви.

Мы гуляли по Истикляль в тот вечер. Наследник викингов оценил дюнар-кебаб Таксима, вкуснейшие тулумбы (прим. — турецкие пончики) из местной кондитерской и, само собой, старый турецкий трамвайчик — нам удалось даже прокатиться!

Но именно там, на Истикляль, держа в руке руку Триггви, приникнув к нему, я поняла, что устала от толпы людей, шума и гама ночной улицы, громких возгласов продавцов и завлекающих колокольчиков мороженщиков. Я скучала по спокойствию нашей северной деревушки. По взгляду Триггви, без единого слова, я поняла, что он скучает тоже. Наш дом был не здесь.

— Все, — слегка разочарованно протягивает Ярдарбер, пригладив разметанные ветром волосы, — овцы в загоне, мы теперь можем идти к папе.

Александр, только и ждавший, похоже, этих слов, вскакивает с травы. Протягивает руку Сверре.

— Побежим?

— Как только спустимся с холма, побежим, — немного остужаю их пыл, потрепав обоих по такой разной, но одинаково густой шевелюре, — пойдемте-ка вниз все вместе.

Склон пологий, дождя не было, камни — единично. Я отпускаю мальчишек раньше нашей обычной точки, зорко следя за ними, но и зная, что Триггви тоже уже следит. Мы с Ярдарбер идем вслед за мальчиками, переплетя руки. Девочка рассказывает мне о последних событиях в школе. Их спрашивали, сколько языков уже знают — Ядди опять отличилась, назвав турецкий, на котором они с братьями смотрят некоторые мультики и даже знают несколько песенок.

— Bana türkçe öğrettiğin için, teşekkür ederim.[12]

— Rica ederim, kiz.[13]

Ядди похожа на Триггви как две капли воды. Быть может, потому я люблю ее так же сильно, как его и сыновей? Мы познакомились, когда ей не исполнилось и шести месяцев, а теперь вот идем по исландскому полю бок о бок, в день сбора овец. Поистине, судьба удивительная вещь. Я не могла бы такого исхода даже придумать… и рада, что это сделали за меня.

Сверре и Александр набрасываются на Триггви, уже идущего им навстречу, двумя маленькими обезьянками. Мой большой и высокий наследник викингов запросто поднимает их обоих, прижимая к себе, и звонко целуя в волосы. Мальчишки смеются, повисая на его руках, и весело делятся впечатлениями.

Возле асфальтированной дороги мы встречаемся. Очаровательный исландский сказочник широко улыбается нам с дочкой.

— Девчонки!

Ярдарбер не нужно приглашение. Она подбегает к папе, прижавшись к его груди, урвав место у малышей.

— Ты так быстро их собрал! Это так классно, папа! Ты лучший сборщик овец во всей Исландии!

— Через десять лет я вам припомню это, — хохочет Триггви, обнимая всех троих, — Асаль, ты свидетель, что они так говорили.

Я подступаю к нашей куче-малой, становясь ее частью. Каким-то чудом Триггви и меня удается включить в круг объятий.

— Несомненно, милый.

Двадцать минут спустя, когда дети отправляются к загону, чтобы погладить овец перед их загрузкой в фургоны, мы с Триггви стоим у ограждения рехта, с интересом наблюдая и за малышами, и за открывающимся отсюда невероятным видом на исландские горы и облака.

Под Виком такая живописная местность… я иногда жалею, что не умею как следует рисовать, дабы запечатлеть это. Остается надеяться, что фотографии передадут основную мысль — у меня больше десятка альбомов с пейзажами нашей страны.

— Такие счастливые, — тепло говорит Триггви. В его чертах чистое обожание по отношению к детям. Вот кто был создан быть отцом.

— И я счастлива, — прижимаюсь к его боку, обвив за талию, — и ты, я надеюсь, счастлив тоже?

— Ты еще спрашиваешь, Асаль? Да я самый гордый отец и муж на всем побережье!

Я кладу голову на его плечо, задумчиво накрутив на палец прядку белокурых волос мужчины, выправившихся из пучка на затылке.

— У нас с тобой получилась прекрасная семья, Сказочник.

— Мы создали ее вместе. Это наша общая заслуга, вытекшая из твоей храбрости перебраться сюда.

— Как же хорошо, что той ночью была буря… и я приехала, — посмеиваюсь событиям далекой давности, уткнувшись в его шею, — и вы с Ядди меня впустили.

— Вот уж точно, буря судьбы, — сам себе качает головой Триггви. Очень нежно целует мою щеку, — каждый следующий день я благодарил Бога, Асаль, что мы с тобой решили попробовать построить эти отношения. Я не представляю ничего другого для себя. Лучше быть и не могло.

Я касаюсь его губ. Дважды.

— Не буду спорить, Триггви. Люблю тебя.

— Люблю тебя, Сладость, — вторит мужчина. Отвечает на мой поцелуй, а потом вдруг ухмыляется. Зеленые глаза переливаются всеми цветами радуги.

— Что?..

— Надо бы сварить сегодня исландского кофе. В конце концов, он и привел тебя ко мне.

Я обвиваю Триггви за шею, максимально близко привлекая к себе.

— Да уж. Пусть в мире будет больше исландского кофе. Он объединяет.

Мы оба, так синхронно, что и не придумать, смеемся. И смех этот, созвучный со смехом наших детей, очень веселый.

Takk fyrir, Ísland.

Примечания

1

Ты не один сегодня. Она милая.

(обратно)

2

Мы просто проводим время вместе.

(обратно)

3

Это то, что тебе нужно. Ей девушка нравится?

(обратно)

4

Давай займемся молоком.

(обратно)

5

Эта игрушка для нее. Я чуть не забыла.

(обратно)

6

Красота.

(обратно)

7

Мне это очень нравится.

(обратно)

8

Большое спасибо — тур.

(обратно)

9

Не за что — тур.

(обратно)

10

Что здесь происходит?

(обратно)

11

Турецкое мороженое — прим. автора.

(обратно)

12

Спасибо, что ты научила меня турецкому — тур.

(обратно)

13

Не за что, дочка — тур.

(обратно)

Оглавление

  • *** Примечания ***