Успокой моё сердце [СИ] [АlshBetta] (fb2) читать онлайн

АlshBetta УСПОКОЙ МОЁ СЕРДЦЕ

Глава 1 Белый потолок

Высокий, белый, с изящной лепниной по краям потолок. За то время, что провожу с Маркусом, я смогла в идеале изучить верхнюю часть черной спальни. Невероятный контраст — темнота, среди которой лишь белое пятно наверху.

Слышу, что дыхание мужчины становится прерывистым и подготавливаюсь к своей роли. До начала представления одна минута.

Выжидаю подходящий момент и переключаю все внимание на нижнюю часть своего тела, где усиленно работаю мышцами.

Спустя секунду Маркус замирает. Отлично, у меня получилось.

Блаженно улыбаюсь, напуская на лицо некоторые признаки приятной усталости. Дышу чуть чаще, чем положено.

Черные, как ночь, глаза мужчины впиваются в мои. В них искрами светится одобрение. Прекрасно. Ещё одно очко в твою пользу, Изабелла!

Длинные смоляные пряди Маркуса скользят по моей обнаженной груди, пока губы их обладателя добираются до лица. Едва ощутимые их поцелуи чувствую в районе скул.

— Изабелла, — шепчет он. — Ты прекрасна, моя девочка.

Продолжаю улыбаться, все ещё не сходя с импровизированной сцены.

— Завтрак будет через полчаса, — говорит мужчина, отрываясь от меня. На его едва розоватых губах красуется подобие усмешки.

Всегда удивлялась, как можно быть и живым и мертвым одновременно. Маркус подает признаки жизни только в спальне. И только со мной. Остальное же время назвать этого человека можно не иначе как «зомби».

— Конечно, — учтиво отзываюсь, внимательно следя за каждым его движением.

Вольтури не склонен к неординарным поступкам, но даже он, оставив меня, через секунду возвращался и накидывался с прежней страстью.

Джеймс говорит, я помогаю Маркусу чувствовать себя моложе. Намного моложе того, сколько ему есть.

Кстати — а сколько ему?

За все те три года, что провожу с этим человеком, так и не узнала его биологический возраст. А сам он мне ни разу даже намека не давал на эти цифры. Что же, это проблема, которая волнует меня меньше всего.

На мое счастье, дверь все же захлопывается.

Выжидаю несколько минут и с облегчением выдыхаю. Он ушел. На сегодняшнее утро все кончилось.

Неспешно поднимаюсь с простыней, сладостно потягиваясь, и направляюсь в ванную. Огромную комнату, походящую по размерам на кухню в доме моих родителей.

Невероятных размеров мраморное сооружение стоит в левом углу. Иногда наши «сессии» с Маркусом проходят здесь.

В правом же располагается туалетный уголок и душевая кабина. Туда-то мне и нужно.

Вмонтированные в стену полочки в душе хранят в себе более сотни разных шампуней и бальзамов. Среди них нет тех, которые можно назвать обыкновенными. На этикетках большинства ароматы тех фруктов, о которых я и понятия не имела.

В тот самый первый день, когда оказалась здесь, на глаза попался шампунь с розой. Именно ему до сих пор и отдаю предпочтения.

Джеймс даже заставляет меня покупать такой в наш дом, аргументируя это тем, что этот запах, исходящий от моих волос, его возбуждает.

Горячие струи приятно ударяют по обнаженной спине.

Каждый раз, когда чувствую тепло, в голове оживают воспоминания о месяце на холодной и голодной январской улице. Когда Джеймс нашел меня и привел к себе, ничего лучше в жизни и представить было нельзя. Все, чего так не хватало столько времени, в одночасье появилось в шаговой доступности.

Правда, как известно, за все в жизни приходится платить.

Я не стала исключением…

Но не будем о грустном. Те далекие дни, когда сомнения и неприязнь раздирали меня на части, давно прошли.

Та Изабелла умерла давным-давно. И она не вернется. Ни при каких обстоятельствах.

Выключаю воду и выхожу на мраморную плитку. Она прохладная, что доставляет удовольствием раскрасневшейся коже.

Оборачиваюсь махровым полотенцем и возвращаюсь в комнату.

За время моего отсутствия в ванной, женщина по имени Катрин приносит в комнату вещи, заранее отобранные Маркусом, и складывает те, в которых я пришла, дабы к вечеру их не пришлось искать.

Сегодняшний мой гардероб состоит из синих дизайнерских джинсов и тонкой белой блузки. Благо, нижнее белье телесного цвета так же предусмотрено.

По дому Маркуса запрещено передвигаться босиком (иначе мне бы не пришлось учиться дефилировать на каблуках). Сегодня «орудиями пыток» являются черные туфли на не слишком длинной, зато до ужаса тонкой шпильке. По-моему, если подставить вместо неё иголку для шитья, мало что изменится.

Переодеваюсь, изредка поглядывая на стену, где старинные часы отбивают нужное количество ударов и передвигают свои заплесневелые позолоченные стрелки по циферблату.

У меня есть пять минут на то, чтобы навести марафет перед зеркалом.

Стеклянная поверхность такая ровная, что любой мой недостаток тут же показывает без лишнего смущения.

Первое время было сложно выглядеть, как полагается, но человек, как было мной экспериментально доказано, всему способен научиться. Было бы желание… или необходимость.

Огромная деревянная лестница застелена темно-красным ковром. Его цвет пугающе напоминает артериальную кровь в человеческом теле.

Осторожно спускаюсь, стараясь одновременно выглядеть уверенной и грациозной (в моем случае это очень высокая планка) и не оступиться. Если я покачусь вниз шаром для боулинга, Маркус будет недоволен.

А уж Джеймс-то тем более…

Наконец жуткое изобретение человечества остается позади.

Следую к столовой, скрывающейся за массивной аркой из красного дерева.

Все стены этой комнаты окрашены в серый цвет, что придает ей строгости, угрюмости и дороговизны. Впрочем, в то же время она идеально отражает внутренний мир застывшего без движения хозяина, сидящего на одном из тяжелых стульев.

Их всего двенадцать и все они сосредоточены вокруг большого стеклянного стола. В центре его одиноко и блекло стоит гигантская ваза с искусственными цветами.

Немудрено — ничто живое не выживает в этом зомби-логове.

Мои шаги чересчур хорошо слышны в воцарившейся тишине. Здесь не шумят. Здесь не кричат. Здесь даже не дышат… ну, почти.

Когда до ближайшего стула остается два шага, рука мужчины указывает на место напротив него.

Послушно сажусь куда следует.

— Роза… — едва слышно протягивает Маркус.

— Роза, — немного поворачиваю голову к волосам, чтобы услышать аромат.

— È salito per la bellezza (Роза для красавицы), — с легкой ухмылкой, продолжает он.

— È salito per il mio uomo (Роза для моего мужчины), — поправляю я. Благо, теперь дела с итальянским обстоят гораздо лучше.

Черные глаза поблескивают. Очередное одобрение. Сегодня твой день, Изабелла!

— Ты голодна?

Ответ «нет» даже не рассматривается.

— Конечно.

Маркус щелкает пальцем, что в тишине звучит довольно громко. Через две секунды из резной арки появляются Катрина и ещё какая-то женщина, несущие в руках два серебряных подноса.

На их лицах ни доли эмоций.

Молчаливо оставляя принесенное на столе перед нами, прислужницы Вольтури удаляются.

— Открывай, — позволяет мужчина. До этого как бы мне не хотелось, а касаться подноса запрещено.

Осторожно снимаю тяжелую крышку, откладывая её в сторону.

Взгляду предстают две тарелки, наполненные традиционным содержимым.

На одной из них — той, что побольше — устрицы с дольками лимона. На второй несколько кусочков курицы с тушеными овощами.

Аромат, как ни странно, аппетитный.

Принимаюсь за морепродукты, даже не замечая их вкуса. Слежу за каждым движением Маркуса, стараясь есть так же медленно и спокойно, как он.

Около двадцати минут проходит в полном молчании. Лишь звяканье вилок изредка разбивает тишину.

Когда последняя тарелка мужчины пустеет, я вынуждена отложить приборы.

Я ем только тогда, когда ест Маркус. Это закон.

— У меня есть для тебя новости, Изабелла, — закрывая поднос крышкой, сообщает он.

— Я слушаю.

— Сегодня вечером я организую деловой ужин. Тебе следует на нем присутствовать.

— Маркус, сегодня воскресенье, — мягко напоминаю ему очевидное.

Мужчина кивает.

— Естественно.

— Я связана обещанием с Джеймсом.

— С ним вопрос будет решен, это не твои заботы.

— Конечно.

Это слово, наверное, навеки запаяно в моей голове.

— Одежда будет в твоей спальне в половину шестого. К семи ты должна спуститься вниз.

— Могу я узнать, кто будет присутствовать?

— Мой партнер.

— Я должна буду развлекать его спутницу? — похоже, это единственный вариант, пришедший мне в голову.

— Нет, Изабелла. Ты должна будешь развлекать Его.

Замираю, позволяя себе немного нахмуриться.

Видя мое смятение, Маркус едва слышно смеется.

— Не в том смысле.

Что же, это определенно плюс.

— Я разрешаю тебе выйти в сад, если захочешь. Но покидать пределы виллы запрещено.

— Хорошо, Маркус.

— Джеймс позвонит тебе в ближайшее время. Держи телефон рядом.

— Да, Маркус.

— А теперь можешь идти.

— Спасибо, Маркус.

Покидаю свое место, тем же путем возвращаясь в комнату. Мне нужно забрать сотовый, а затем можно отправиться в сад («сад» — мягко сказано, скорее «Садово-парковый комплекс имени Вольтури»).

Поздней осенью, там, конечно же, не погуляешь вволю, но проветриться не помешает.

Послезавтра обещают снег.

А Изабелла Свон, как известно, холод не переносит…

Глава 2 Мистер Каллен

Застежка черного платья, принесенного к моему приходу Катриной, оказывается сзади. Это очень некстати, потому что одеваюсь я, как и следовало ожидать, одна. Если мне и удастся переместить металлический замочек чуть выше талии, то на лопатках человеку физически невозможно свести его самостоятельно.

Даже не знаю, что и делать.

Лихорадочно соображая, как поступить, рассматриваю те самые туфли, что надевала утром. Отлично, значит обувь менять не стали.

Решаю пока оставить в покое платье и заняться макияжем. Маркус не говорил наносить его, но почему бы не сделать этого? В конце концов, о том, что запрещено краситься, в договоре прописано не было…

Наношу тушь на ресницы, когда взгляд цепляет телефон, одиноко лежащий на темном покрывале кровати.

Джеймс звонил. Он велел остаться и сделать все, что потребует Вольтури. Видимо, деньги, предложенные Маркусом, пересилили все его принципы.

Обычно на вечера, приемы и банкеты меня не пускают. Даже в сопровождении мужа.

Муж…

Тонкое золотое колечко на безымянном пальце начинает сдавливать кожу при воспоминаниях об этом. Наверное, слишком смело называть Джеймса моим супругом, но куда уж деться — официально дела обстоят именно так.

Отлично помню тот день — десятое марта — поздно сходящий снег, дождливая погода, редкие, полупрозрачные лучики солнца через толстую завесу облаков…

Даже природа была против этого брака. Но та же природа меня едва не убила, поэтому соглашаться с ней не вижу смысла.

В который раз следует вспомнить, Белла, что прошлое далеко позади. Отныне впереди только будущее с Джеймсом, Маркусом и кем-нибудь ещё, кто со временем сможет удовлетворять финансовые запросы, выдвигаемые твоим благоверным.

Заканчиваю наносить серебристые тени на веки и смотрю в стеклянную поверхность, дабы убедиться, закончила ли я. Неожиданно, в нем появляются черные глаза.

Вздрагиваю, но вскрик сдерживаю внутри себя.

Маркус.

На мужчине хорошо сидит черный костюм. Смоляные пряди расчесаны, уложены на плечи. Даже запонки — и те надеты.

Видимо, сегодняшний вечер действительно важное событие, раз даже Вольтури к нему принарядился.

Вопрос — почему?

— Ты готова? — его оценивающий взгляд пробегается по моему отражению, а затем замирает на спине, где не до конца застегнуто платье.

— Почти.

Откладываю подальше тени, оборачиваясь к мужчине.

— Мне нужна твоя помощь, Маркус. Пожалуйста.

— Само собой, Boginiya di Roz («Богиня Роз»), — широко улыбается он, — но тогда, и ты мне поможешь.

Учтиво киваю, догадываясь, что нужно будет сделать.

— Сними туфли, — приказывает Вольтури.

Послушно разуваюсь, делаю шаг от зеркала и оставленной обуви.

— На колени.

Следующий приказ тоже вполне понятен. Теория подтвердилась.

Маркус опирается спиной о стену, его руки опущены по швам.

— Начинай, моя девочка.

И я начинаю. Сначала тянусь к ремню его брюк, затем спускаю их, после несколько секунд смотрю на его мужское достоинство и открываю рот.

В такие моменты как сейчас я стараюсь много не думать. Когда мысли заползают в сознание, становится просто невозможно сосредоточиться, а в моем случае любой провал — наказание.

Слышу, как звякают запонки Маркуса о стену, когда его правая рука начинает скользить по её поверхности, ища поддержки.

В то же время ощущаю левую ладонь на своих волосах. Она с такой силой упирается в макушку, что скоро расколет мою голову пополам.

Что же, осталось немного…

По прошествии десяти секунд хватка Вольтури ослабевает. Его пальцы нехотя пробегаются по моему лицу, к шее.

— Теперь я застегну твое платье.

— Спасибо, Маркус, — поднимаюсь, облизывая губы. Знакомый вкус снова заполняет рецепторы.

Застежка резко взлетает вверх, отчего прищемляет маленький участок кожи. На этот раз сдержать себя не получается.

Приглушенно вскрикиваю, инстинктивно дергаясь назад.

— Не стоит, — шепчет на ухо мужчина, — постой спокойно, моя девочка.

Делаю спасительный вздох и, как велено, замираю.

Маркус ведет молнию вниз, и боль опять пронзает кожу. Снова дергаюсь.

— Там всего капля крови, Изабелла, — неодобрительно качает головой он.

— Конечно, — по привычке отзываюсь я, стараясь подумать о чем-нибудь, что поможет отвлечься. Может быть о море? О парусах, что скользят по волнам в погожие майские деньки? Или о белом песке на Карибском пляже…

Мой любимый канал — «Канал Путешествий». За время отсутствия Джеймса я успеваю просмотреть как минимум две программы. А если принять во внимание, что дома его не бывает в течение всей недели, то у меня довольно много времени на любимое занятие.

На самом деле, я никогда не путешествовала. Родители не имели достаточно средств, а заговаривать о подобном с мужем — смерти подобно. Остается только ожидать, что когда-нибудь выпадет шанс увидеть что-то, кроме тоскливого пейзажа США за окном.

Отрывает от приятных мыслей то, что ранка внезапно начинает саднить, а на шее чувствуется горячее дыхание Маркуса.

— Вот и все, — посмеивается он.

— Спасибо, Маркус, — выдыхаю, прикрывая глаза.

— У меня кое-что есть для тебя, Изабелла, — его голос постепенно отдаляется. Немного расслабляюсь, обрадованная данным обстоятельством.

Открываю глаза, глядя в зеркало, в направлении, куда отошел мужчина.

К сожалению, он уже возвращается из левого угла спальни. В неестественно белых руках бордовая ювелирная коробочка. Скорее даже коробка. Довольно большая.

— К зеркалу, — командует он.

Делаю три шага вперед, возвращаясь к зеркальной поверхности и оставленным туфлям.

Упираюсь взглядом в лицо Вольтури, застывшего в нескольких сантиметрах от меня. Коробочка исчезла. Вместо неё в его ладонях теперь что-то блестящее и серебристое.

Оно очень скоро оказывается на моей шее. Застежка щелкает сзади.

Удивленно разглядываю украшение — а это именно оно. Тяжелое ожерелье со вставками разнообразных камней. Здесь есть и рубины, и изумруды, и кое-что белое посередине внушительных размеров. Мои глаза распахиваются, когда я догадываюсь, что это и есть бриллиант. Не думала, что увижу такой когда-нибудь за всю свою жизнь.

Но вместе с удивлением приходит и опасение. Меня ещё ни разу так не готовили к ужину. Маркус ни разу не дарил мне ювелирных украшений. Даже не знаю, что и думать по поводу сегодняшнего…

— Сeleste («Божественно») — удовлетворенно произносит Вольтури и отступает на несколько шагов.

Черные глаза до сих пор направлены на меня, но их обладатель все дальше и дальше.

— Через десять минут, boginiya di Roz, — раздается его шепот в тишине комнаты.

Киваю, даже не оборачиваясь.

Не могу оторвать взгляд от своего отражения.

Бордовый ковер, перила, лестница. Шаг. Шаг. Шаг. До сих пор не могу приноровиться быстрее спускаться по ступеням на этих каблуках. Вот бы не упасть. Столько приготовлений пойдут прахом, если я ударю в грязь лицом.

Опустить голову мешает ожерелье. Как следствие, ступеньки я вижу только те, до которых ещё нужно добраться.

Благо, конец близок.

Шаг. Шаг. Шаг.

Ну вот и всё. Орудие пыток позади. Теперь нужно собраться и отлично сыграть свою роль. Утверждение Шекспира о театре и актерах очень уместно сейчас. Он оказался очень даже прав. По крайней мере, в моем случае.

Та же арка, что и утром. Те же серые стены, наводящие уныние даже в самый солнечный день. И тот же стол с двенадцать стульями. Только вот накрыт он белой скатертью, а цветы в вазе сменены на более яркие.

В столовой двое. Мужчины о чем-то негромко переговариваются, заняв свои места. Перед каждым из них стоит бокал, наполненный, судя по цвету, вином.

Догадываюсь, сколько лет этому напитку и понимаю, что по сравнению с ним не достигла даже совершеннолетия.

Останавливаюсь через метр после арки. Жду того момента, когда Маркус, которого отчетливо видно на белом фоне скатерти, соизволит пригласить меня присоединиться.

Он, правда, не спешит.

Разговор продолжается ещё минуты две, пока я все так же продолжаю загораживать вход.

Наконец на меня обращают внимание.

Голоса обрываются, а целенаправленные взгляды пробегают по моей фигуре. Снизу-вверх.

— Добро пожаловать, Изабелла, — по своему обыкновению негромко произносит Маркус, указывая мне рукой на стул между ним и нашим гостем.

— Благодарю, — вежливо отвечаю до того, как подхожу куда следует, и опускаюсь на предложенный стул.

— Добрый вечер, — эта фраза обращена уже к гостю. Он, стоит заметить, заинтересован мной. Ну, или моей покорностью Маркусу…

— Добрый вечер, — произносит он. Должна признать, голос незнакомца очень красив. Даже благороден, если можно так сказать. Тягучий, сладкий, приятный. Словно бархат…

Да и сам он красотой не обделен. Высокий лоб, который не портят даже две глубокие морщины, красиво очерченные скулы, пухлые губы, густые бронзовые волосы…

— Как и обещал, мистер Каллен, — скованно улыбается Маркус, — Boginiya di Roz, Изабелла. Моя Изабелла.

Хмурюсь, услышав последнюю фразу. Был бы здесь Джеймс, он наверняка лишил бы Вольтури того, благодаря чему в его больничной карте в графе «пол» указано «мужской»…

Я принадлежу Джеймсу. Только Джеймсу. Это решено давным-давно и не подлежит обсуждению. Ещё десятого марта был подписан договор, где все было оговорено. И скреплено если не на веки вечные, то уж точно до конца моей жизни.

— Рад нашему знакомству, Изабелла, — обворожительно улыбаясь, отзывается мистер Каллен. В его малахитовых глазах — просто потрясающий цвет — поблескивают странные огоньки. Как бы чего плохого не вышло из затеи Маркуса организовать этот ужин…

— Взаимно.

Вольтури чем-то недоволен, но старательно этого не показывает. Что же, я не стану копаться во всей ерунде, творящейся в голове этого человека. В конце концов, он знает, что делает.

Надеюсь…

— Вина? — мистер Каллен обращается явно ко мне.

— Конечно.

Ну вот опять. Это укоренившаяся привычка или побочный эффект от всего того, что произошло со мной за эти годы?

Интересно, можно ли как-нибудь от этого избавиться?..

Зачарованно смотрю, как бордовая жидкость плескается в бокале, когда выливается в него из зеленоватой бутылки.

Отдаленно слышу, как Маркус щелкает пальцем и Катрина появляется в поле моего зрения. Её снова кто-то сопровождает.

На столе оказываются три подноса. Мне даже любопытно, какое меню составлено Вольтури для того, кто может отказаться есть.

— Изабелла, — мужчина кивает мне, и я тут же снимаю крышку.

Тарелки снова две. На одной — салат. Судя по всему, «Цезарь». На другой — божественно пахнущее мясо. Возможно, каре ягненка.

Желудок предательски сжимается в спазме — после завтрака я ничего не ела.

— Приятного аппетита, — произносит Маркус.

Прекрасно.

Ужин проходит довольно спокойно, что меня несказанно радует. Молча доедаю свои блюда, даже не стараясь вслушиваться в разговор между Вольтури и Калленом. Они приглушенно беседуют о чем-то, что мне неведомо.

Правда, вскоре внимание все же переключается на меня.

Отвлеченный каким-то несвоевременным звонком, Маркус покидает столовую, обещая вскоре вернуться.

Мужчина, оставшийся вместе со мной, решает использовать это время.

— Изабелла, значит, — он отпивает немного вина из своего бокала.

Откладываю столовые приборы, кивая.

— Изабелла.

— Это ваше настоящее имя?

— Вы сомневаетесь?

— Ничуть.

И все же сомневается. В переводе с итальянского belle — это красавица. Не знаю, тяну ли на красавицу. Красавицу, чья красота достойна сравниться с его красотой. Не каждая манекенщица подойдет на эту роль.

— Вы замужем?

— Да, — поднимаю вверх левую руку, демонстрируя кольцо.

Мужчина усмехается.

— Маркус не ваш супруг.

— Как вы узнали?

— Он бы никогда не подарил своей невесте такую безвкусицу. А вот ваше ожерелье — его рук дело.

Что же, похоже, этот Каллен знает Вольтури очень и очень неплохо, раз разбирается в таких тонкостях.

Раз он начал эту игру, почему бы мне не продолжить?

— А вы женаты, мистер Каллен?

Прекрасное лицо суровеет. Малахиты исходят враждебностью и злобой.

Ой-ой…

— Нет.

Ответ быстрый и короткий. Думаю, мне стоит помолчать.

Некоторое время в столовой ни слышно ни звука. Маркус ещё не вернулся, а мы уже оказались во власти этого злобного молчания…

— Сколько? — вскоре раздается негромкий вопрос.

— Сколько?.. — непонимающе переспрашиваю, снова глядя на гостя.

— Оплата. Сколько вам платят за ночь с ним? — малахиты стреляют в сторону резной арки. Без лишних слов понятно, о ком речь.

— Вас это не касается, — отвечаю довольно резко. Это ошибка.

— Может быть, — мужчина пожимает плечами. — Но я к тому, Изабелла, что наверняка смог бы предложить за ваше время больше, чем Черный Ворон.

Откуда этот человек знает кличку Маркуса? Мне казалось, только я одна называю его так в своих мыслях…

— Я не заинтересована в вашем предложении.

— В каком агентстве вы работаете? — будто бы не слыша меня, продолжает мужчина.

Отпиваю ещё один глоток из своего бокала, всеми силами стараясь контролировать ситуацию. Откидываюсь на спинку стула.

— Я не числюсь в агенствах, мистер Каллен.

— Сами себе босс?

— Можно и… — в голове ярко вспыхивает картинка нашего договора с Джеймсом, и я осекаюсь на полуслове.

— Я бы посоветовал вам подумать, — дружелюбно сообщает мужчина. Он все о том же…

— Не стоит, мистер Каллен. Я уже все решила.

— Это ваш окончательный ответ?

— Несомненно.

Молчание на этот раз удушающее. Глаза буквально пронзают меня насквозь, заставляя едва ли не прекратить дышать.

Дабы разрядить обстановку, выпиваю остатки вина в бокале.

— Вы должны знать одну очень важную вещь, Изабелла, — неожиданно говорит гость. Его голос обманчиво мягок.

— Какую, мистер Каллен? — делаю вид, действительно заинтересована в его словах. Мысленно же считаю минуты до возвращения Маркуса. Время наедине с этим человеком убийственно для меня.

— Я всегда получаю то, что хочу. Независимо от обстоятельств.

Позволяю себе нагло улыбнуться:

— Тогда мне остается лишь пожелать вам удачи.

Что поделать?.. Тогда я ещё не знала, как серьезен в своих намерениях этот человек. И на что он может пойти, дабы получить желаемое…

Глава 3 Огонь и лёд

Знакомая синяя «Ауди» останавливается за пять метров до меня. Одновременно с этим Маркус касается левого плеча.

Это своеобразный сигнал.

Поворачиваюсь к нему и целую. С тем же успехом можно целовать камни — никакой реакции Вольтури не показывает. К этому я уже привыкла.

Отрываюсь от Черного ворона и, не оглядываюсь, иду к машине. Джеймс уже покинул салон. Его цепкие руки встречают меня у капота, притягивая к своему обладателю.

Каким-то чудным образом умудряюсь не поцеловаться с асфальтом и удерживаю тело в вертикальном положении.

— Белла, — широко улыбается мужчина. — Ну наконец-то.

— Джеймс, — зеркально повторяю его улыбку, стараясь, чтобы она не показалась фальшивой. — Я скучала.

— В спальне я намерен увидеть это, — отзывает он, — а теперь садись.

Тяну за черную ручку на дверце и, получив возможность оказаться внутри, забираюсь в салон. Здесь, как и следовало ожидать, пахнет сигаретами. Ненавижу этот запах…

В небольшом окошке видно, как Маркус рассчитывается с Джеймсом. Зеленые банкноты страшного номинала передаются из полумертвых рук Вольтури в стандартного цвета ладони моего мужа. На лицах обоих удовлетворение.

Джеймс не работает за кредитки и чеки, и уж тем более в долг. Если хотите провести со мной время, вам следует подготовить толстую пачку наличности. По-другому договориться не получится.

Когда все до последнего цента выплачено, Маркус задает какой-то вопрос. Его лицо как всегда ничего не выражает, зато мой благоверный багровеет и поджимает губы. Прочитать по ним короткое слово «нет» не стоит никакого труда.

Интересно, что это было?

Может быть, в каком-то плане Джеймс и ненормальный, но от дохода не откажется. Черный Ворон платит больше всех. Грех потерять такого клиента из-за своего неадекватного поведения.

Ну да ладно. Мое дело в любом случае уже сделано.

До следующего уик-энда, Маркус.

«Ауди» замирает перед небольшим зданием, обложенным красным кирпичом. К его левому торцу прибита табличка с адресом.

Добро пожаловать домой. К Джеймсу.

Выхожу на свежий ночной воздух и непроизвольно поеживаюсь. В машине гораздо теплее.

Шаги мужчины слышны сзади. Он совсем рядом, всегда рядом — не стоит этого забывать.

Секунда и горячее дыхание уже чувствуется на моих волосах.

— Прекрасный запах, — посмеивается Джеймс.

— Роза, — едва слышно отзываюсь я, подумывая над тем, как бы побыстрее добраться до спальни. Два дня слишком большой срок воздержания для него…

— Дрожь от предвкушения, Белла?

Я дрожу? Вот черт!

— Конечно, — ну вот, слово-паразит сыграло мне на руку.

— Значит, нам следует поторопиться.

С этим я точно согласна.

Словно на забеге в марафоне кидаюсь к лифту, а после к входной двери. Джеймс не отстает ни на шаг.

— Ключи, — он кидает связку на пол, и она громко звякает в темноте.

Тщетно пытаюсь отыскать их, шаря руками вслепую.

— Когда досчитаю до десяти, Белла, — тем временем сообщает Джеймс, прислонившись к стенке, — ты замрешь и позволишь мне сделать все, что пожелаю. Где бы мы ни были.

Шумно сглатываю, но поисков не оставляю.

Не знаю, каким чудесным образом мои пальцы все же находят ненавистные металлические штуковины, но они попадают в замочную скважину вовремя.

Не трудясь закрыть дверь, поскорее скидываю пальто и спешу в спальню.

Мужчина идет следом, громко произнося цифры.

Забираюсь на кровать, судорожно пытаясь восстановить дыхание, когда его губы четко выговаривают «восемь».

Поспешно расстегиваю несколько пуговиц на блузке, поудобнее располагаясь на покрывале.

— Девять.

Снимаю туфли, отшвыривая их подальше.

— Десять.

Плотоядно улыбаясь, Джеймс двигается ко мне. Его глаза пылают огнем, руки сжаты в кулаки.

Чувствую, ночка предстоит та ещё…

Впрочем, по-иному с Джеймсом ещё не бывало.

— Надеюсь, ты выспалась, Белла, — произносит мужчина, садясь на покрывало рядом со мной. — Потому что сегодня спать тебе не придется…

— Конечно, Джеймс.

Его губы растягиваются в ухмылке.

— Покажи мне, как ты скучала.

Что ж, представление начинается.

Медленно сажусь, прохожусь пальцами поверху его рубашки и только затем принимаюсь расстегивать пуговицы. Это игра. Обычно Джеймс выдерживает не больше минуты, но сегодня его терпение лопается быстрее.

Остервенело набрасываясь на меня, он прижимает мои руки к покрывалу, не давая шевельнуться. Его губы атакуют мои развязными, грубыми поцелуями.

— Не двигайся, — приказывает его голос, когда руки отпускают мои ладони.

Послушно замираю, стараясь не обращать внимание на дискомфорт, когда одежду в прямом смысле разрывают прямо на теле.

Мужчина не щадит даже дизайнерское белье, нещадно уничтожая его.

— Старик уже не в состоянии так, да, Белла?

Вопрос обращен явно ко мне.

Догадываюсь, что речь идет о Вольтури.

— Да, Джеймс.

— Кто лучше?

— Ты, Джеймс.

Поцелуи перекидываются на мою шею. Первое желание — отвернуться, но я справляюсь с ним. Мужественно терплю, дожидаясь окончания первого акта.

— Умница, — раздается у самого уха.

И последний элемент одежды исчезает. Вместо него внизу ощущается что-то горячее. Секундой позже оно уже внутри меня…

Сжимаю зубы, чтобы не закричать.

Минута проходит в безмолвной тишине, где слышен лишь скрип кровати и с каждой секундой тяжелеющее дыхание Джеймса.

— Белла, — рычит он.

Делаю, что следует, снова обращаясь за помощью к умению владеть мышцами нижней части тела.

Совсем скоро мой истязатель останавливается.

Правда, насладиться тишиной выходит всего пару мгновений. Джеймс на удивление быстро приходит в себя, и на ещё большее удивление, с невероятной скоростью возвращает былое возбуждение.

— У меня для тебя кое-что есть, — перед тем как покинуть кровать, сообщает он.

Напрягаюсь.

Не люблю сюрпризов. Особенно в отношении половой жизни.

Доставая что-то блестящее из комода в дальнем углу комнаты, мой благоверный возвращается.

— Наши друзья полицейские знали, сколько всего мне хотелось бы попробовать, — вкрадчиво произносит мужчина, садясь на край кровати. — Они имели одну вещь, очень необходимую нам с тобой, Белла, и радушно согласились одолжить её на одну ночь.

Широко раскрыв глаза смотрю на мужа, не понимая, о чем он говорит.

Меня собираются избить полицейской дубинкой? Застрелить из пистолета? Что там ещё имеет полиция?..

Все догадки рассыпаются в прах, когда та самая «вещь» предстает перед глазами.

Настоящие железные наручники. Довольно тяжелые и объемные.

— Моя Белла — хорошая девочка, поэтому пока обойдемся одной парой.

Холодные железяки приковывают мои руки к спинке кровати. Не вижу смысла сопротивляться.

— Замечательно, — одобрительно проговаривает Джеймс, закрепляя оковы, — женщина, достаточно умная для того, чтобы не перечить. Тебе будет проще.

Он снова поднимается и уходит.

На этот раз в другую комнату. Слышу, как что-то падает, когда он роется в полках.

Несильно тяну руку на себя. Наручник тут же впивается в кожу, заставляя немедленно прекратить болезненное занятие.

Прекрасный расчет, Джеймс. Буду дергаться — сделаю себе больнее.

Вопрос только, зачем мне шевелиться? Пока нет приказа вернуться к нормальному состоянию, я могу часами лежать неподвижно.

Неужели то, что сейчас будет происходить, даже меня заставит поступиться правилами?..

А вот это уже не смешно…

Мужчина возвращается.

В его руках ведро. Небольшое, металлическое, громко гремящее.

Такие же я видела в рекламе ресторанной посуды. Это… ведерки для льда.

Когда догадка пронзает меня, табун мурашек пробегает по всему телу.

Лед!..

— Все будет хорошо, Белла, — ложно-успокаивающим тоном говорит мужчина. Он делает ко мне несколько шагов и забывая про осторожность, я резко дергаюсь, стараясь освободить руку.

Черт, больно!

— Моя хорошая девочка хочет меня расстроить? — Джеймс недоволен. Его взгляд суровеет.

— Пожалуйста, — шепчу я, испуганно вглядываясь в серебристую поверхность ведра, — пожалуйста!..

— Кто разрешал тебе говорить?

Затыкаюсь, но не прекращаю умолять его взглядом.

Правда, это не действует.

Как в фильме ужасов смотрю на заклятое ведерко, которое все ближе и ближе…

Ещё секунда и оно опрокидывается на мое обнаженное тело.

Дыхание превращается в свист, руки сжимаются и разжимаются, тщетно пробуя высвободиться из оков, глаза безумно вращаются, ища хоть какую-то зацепку, способную отвлечь от этой попытки.

Джеймс знает, как я ненавижу холод! Именно поэтому в ведре был лед. Именно поэтому он теперь на мне.

— Нравится? — громко спрашивает мужчина. Его лицо как раз над моим. Руки упираются в спинку кровати.

— Джеймс, пожалуйста, — отметая к черту правила, молю я. Жуткая дрожь проходится по всему телу.

— Скажи, чья ты? — неожиданно он поддается вперед, его пальцы хватают меня за челюсть, сдавливая её со всей земной мощью. Не удивлюсь, если совсем скоро она треснет…

— Твоя.

— Громче!

— ТВОЯ! — ору как не в себя. Но что не сделаешь ради избавления от происходящего?

— Кому ты принадлежишь?

— ТЕБЕ!

— Посмеешь ли ты нарушить наш уговор?

— НЕТ!

Этому человеку нравится, когда мне больно. Нравится, когда я кричу от боли, что он мне причиняет.

Лед заставляет забыть обо всем на свете и кричать. Вот на что он рассчитывал. Он хотел, чтобы я знала последствия непослушания. Неужели я успела провиниться?..

— Докажи мне, что ты моя, Белла, — Джеймс снова нависает надомной. На этот раз уже находясь на кровати.

Всеми силами стараясь игнорировать ледяную пытку, принимаюсь его целовать.

— Да, — удовлетворенно хрипит Джеймс. — Да, Белла. Продолжай и я согрею тебя.

Это утверждение заставляет приняться за занятие с новыми силами.

Мелькающее на горизонте избавление кого угодно заставит забыть обо всем, кроме как о том, как бы побыстрее его получить.

Я — не исключение.

* * *

Джеймс наконец-то переворачивается на спину, ложась на свободное место рядом со мной. На его губах играет улыбка, глаза задорно сияют. Всем своим видом этот человек выражает удовольствие и удовлетворенность.

Я же трясусь от холода, несмотря на то, что большая часть льда уже растаяла.

— Наручники… — это мои мысли. Не думала, что осмелюсь произнести их вслух. Видимо, мой болевой порог на пределе.

— Они тебе мешают? — один глаз мужчины приоткрывается, бровь изгибается в вопросе.

Переломный момент, Свон.

Скатываюсь до горькой правды и, всеми силами стараясь не зажмуриться, произношу тихое «да».

— А ещё тебе холодно, — продолжает он.

Тут мой ответ не нужен. Предложение изначально планировалось как утвердительное. Неужели меня так сильно трясет?

Выждав минуту и поразмыслив над чем-то, Джеймс поднимается и снимает наручники. Затекшая рука отзывается тупой болью. Красные рубцы ровными кольцами красуются на запястье.

— Пойдем, — грубо дергая меня за локоть и поднимая с кровати, приказывает мужчина.

Молчаливо повинуюсь.

Мой мучитель направляется к ванной, а оказавшись там, совершенно неожиданно втаскивает меня в душевую кабину и ступает следом. Едва его нога касается плитки, дверца за нами захлопывается.

— А теперь — согревающее средство, — с серьезным видом Джеймс снимает душ, нацеливая его точно на мои бедра.

Из груди вырывается вздох облегчения — ещё чуть-чуть, и дрожь в теле исчезнет.

Но все выходит не так радужно, как хотелось бы.

Нет, вода действительно попадает на меня. И эту воду никак нельзя назвать холодной…

Но она — чистый кипяток.

Вскрикиваю от боли, пробую спрятаться от этого нещадного потока, но все напрасно. Душевая слишком мала, а мой мучитель чересчур проворен.

— Тебе тепло? — спрашивает он.

Натыкаясь на мое молчание, на секунду отводит обжигающий поток воды подальше.

Вопрос не повторяется, а ответ следует дать.

— ДА! Джеймс, хватит, пожалуйста!

Если лед ещё можно было назвать безопасным, несмотря на всю боязнь перед холодом, то нагретая до температуры плавления металлов жидкость может убить меня.

Если Джеймс позволит ей…

Выворачивая кран на максимальную отметку, мужчина злорадно усмехается.

— ДЖЕЙМС! — не сдерживаю ни эмоций, ни слез, ни криков. Все вышло за пределы нормального. Я чувствую, как горит кожа.

Мой рот мгновенно зажимается его рукой. Она перекрывает кислород, вдавливая меня в плиточную стену. Извиваюсь, хотя никакого облегчения это не приносит.

— Ещё холодно? — напор усиливается.

Отрицательно мотаю головой из стороны в сторону с максимальной скоростью, на которую способна.

Широко раскрываю глаза, смотрю на него через воду, стараюсь хоть как-то вымолить пощаду.

Жаль, мой мучитель на подобное не способен.

— Удовлетвори меня, и я выключу душ.

Спасительное предложение звучит у самого уха. Рука убирается, воздух возвращается в легкие.

Теперь горячая жидкость перекидывается на ноги, оставляя бедра гореть жутким пламенем.

— Возьми меня! — почти истерично выкрикиваю это, просительно протягивая к нему обе руки. Широко улыбаясь, мужчина притягивает меня к себе.

Кипяток впивается в спину, заставляя изгибаться от боли.

— Желательно поторопиться, Белла, — тоном доброго друга советует Джеймс. — Иначе будет очень больно.

Впервые в жизни я с тобой согласна, Джеймс.

Нужно торопиться.

Иначе мне конец…

Глава 4 Смерть Черного Ворона

Маркус пристально смотрит на меня. Я чувствую его взгляд, даже когда опускаю глаза и чересчур внимательно разглядываю тарелку с мидиями.

Аппетита совсем нет, что весьма странно.

В голове до сих пор витают отклики ночи того воскресенья, когда Джеймс в трезвом уме и с чистой совестью ошпарил меня.

Впоследствии я узнала, чему обязано такое поведение моего благоверного. Он ответил кратко и только после восьми часов секса.

Джеймс сказал, что «вопрос Маркуса» послужил причиной его бешенства. Какой именно — неизвестно.

Всю неделю я обдумывала (конечно, когда не была вовлечена в игры мужа), как спросить о случившемся у Вольтури. Ответа так и не нашлось, несмотря на все приложенные старания.

Но узнать бы все равно стоило. В конце концов, если подобное повторится, я наверняка помешаюсь.

Ту дикую боль и ужас, когда на моем обнаженном теле оказался лед не затмит ничто. Но кипяток тоже страшен. Он тоже причиняет очень даже ощутимый физический вред.

Теперь наступили выходные. Впервые в жизни я так ждала уик-энда у Черного Ворона. Казалось, в эту неделю Джеймс озверел. Он делал со мной самые неприятные и непристойные вещи, какие знал. Извращался до невозможности, в попытке сделать мне как можно больнее. И морально, и физически.

— Boginiya di Roz? — негромко зовет мужчина. Я отвлекаюсь от своих мыслей, возвращаясь в день сегодняшний.

Делаю глубокий вдох.

— Да, Маркус?

Черные глаза проникают вовнутрь меня. Они настолько живые, жгучие, внимательные, что становится не по себе.

— Скажи.

Слово такое простое, но одновременно с этим ужасно сложное. Что он имеет ввиду?

— Что сказать? — позволяю себе нахмуриться.

— Что было.

Он о Джеймсе? О том, что происходило между нами дома? Серьезно?

— Я не понимаю, о чем ты…

Снова опускаю глаза. Теперь мне кажется, что даже мидии пристально вглядываются в мое лицо.

— Сильно?

Я окончательно запуталась. Этот человек говорит загадками.

Видя мое замешательство, Маркус, видимо, решает пояснить.

Он немного отодвигается на своем стуле от стола и откладывает вилку. Машинально делаю тоже самое. Я ещё помню правила.

— Встань.

А вот это приказ. Послушно исполняю.

— Отойди от стола.

Отступаю на один шаг.

— Дальше.

Ещё два движения назад.

— Раздевайся.

Прямо здесь?

— Может быть, в спальне? — кидаю взгляд на резную арку. Неужели Маркус тоже развратился до того, чтобы быть со мной прямо здесь, в столовой?..

— Раздевайся, — тише прежнего повторяет мужчина. Его голос спокоен, лицо безразлично к происходящему. Ни один мускул на нем не дрогнул с той самой минуты, как я ступила на порог виллы.

Что же, перечить я не вправе.

Медленно веду рукой по груди, расстегивая пуговицы. Одновременно с этим левой ладонью прохожусь по волосам.

Подобное по душе Джеймсу. А что насчет Черного Ворона?

— Быстрее.

Быстрее? Маркус просит меня ускориться?

С нормальной скоростью одолеваю последние застежки на одежде и сбрасываю её с тела, оставаясь в нижнем белье.

Мужчина все равно бы увидел тот рубец, что оставил после себя душ, впиваясь в спину. Джеймс едва не приварил меня к нему, не говоря уже о том, что из него без остановки тек кипяток.

Вольтури покидает свое место, подходя ко мне. Немного прищуривается, когда оказывается совсем близко.

— Повернись.

Прикрываю глаза, ощущая, как Черный Ворон прожигает мою спину взглядом. Ещё немного и рубец вскроется…

— Он это сделал?

Мне остается лишь сказать правду. Не поворачиваюсь, лишь молчаливо киваю.

Затем, совершенно неожиданно, чувствую, как смоляные пряди Маркуса щекочут кожу.

Теплое дыхание слышно у самого уха. Оно немного опережает слова.

— Если бы ты была со мной, моя девочка, такого бы не случилось…

Мои глаза широко распахиваются.

Была с ним?

Страшная догадка пронзает сознание. Вот почему Джеймс так себя вел…

Вольтури предложил ему выкупить меня!

Господи!

— Ты?.. — не заданный вопрос все равно находит ответ мужчины. Судя по тому, что дыхание немного прерывается, он смеется.

— Да.

— Джеймс отказался, — шепчу я, мысленно вспоминая лицо благоверного, когда тот проговорил четкое «нет» одними губами. Он был зол. Страшно зол.

Вот откуда эта игра с душем и льдом. Джеймс показывал мне, что будет, если я осмелюсь покинуть его.

— Главное, что думаешь об этом ты, Boginiya di Roz, — тонкие бледные пальцы впиваются в кожу на моих плечах, медленно разворачивая к своему обладателю.

Поднимаю глаза на Вольтури, на миг встречаясь с ним взглядом.

Черные зрачки неподвижны, но в самой их глубине блещет какой-то дьявольский огонек.

Слабо улыбаюсь, даже не думая о последствиях. Эта неделя была сумасшедшей. Правила правилами, но я выбита из колеи. А это предложение, выдвинутое Маркусом, окончательно сводит с верного пути. Мне безумно хочется выпить снотворного и проспать ближайшие несколько дней. Мне хочется оторваться от всей это чертовой действительности и утонуть в царстве Морфея. Жаль, рассчитывать на это не приходится.

— Он меня не отпустит, — шепчу я.

— Ты сможешь уйти, — упорствует Вольтури. На этот раз какая-то искорка упорства проскакивает в его словах.

— Я уйду от Джеймса, только если умру, — машинальноцепляю взглядом свою левую руку. Золотое колечко снова сдавливает кожу. На этот раз сильнее.

Черный Ворон замечает это. Секунда и моя рука взлетает в воздух.

Не думала, что этот человек способен хоть когда-нибудь действовать быстро, а не как в режиме замедленной съемки.

— Кружок исчезнет.

Маркус проводит пальцами по моим, двигаясь к кольцу. Надо же, кольцо из золота для него кружок…

— Не надо, — пробую высвободиться, но руки Вольтури оказываются неожиданно сильными.

— Кружок исчезнет, — словно древнее заклинание повторяет он. Атмосфера, царящая в столовой, лишь увеличивает впечатление. Переместись мы в пятнадцатый век, Маркуса бы сожгли как колдуна. Он выглядит точно так же, как страшные иллюстрации детских сказок.

Эти несколько секунд кажутся мне самыми долгими в жизни. Мужчина обвивает мою руку своими ладонями и буквально сдергивает кольцо.

Оно оказывается зажато между его указательным и большим пальцами. Словно ученый, нашедший интересный материал для исследования, он разглядывает его, так и этак вертя в руках.

— Отвратительно, — подводит итог он и отбрасывает его подальше — оно тебе больше не понадобится.

И колечко летит за его спину. Глухо ударяется о стену и куда-то падает. В такой тишине слышен любой шорох. А уж тем более падение кольца…

Замираю от неожиданности и шока, не смея ничего сделать.

Похоже, Вольтури не так прост, как кажется. Он не ненормальный. Он безумец, раз решился поспорить с моим мужем.

— Поднимайся в спальню, — отходя от меня, приказывает мужчина.

Насилу справляясь с непослушным телом, двигаюсь в направлении арки.

Около лестницы меня замечает Катрина. Её лицо вытягивается, но меня это не трогает. Я слишком поражена всем произошедшим, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Ситуация вышла из-под контроля, Белла.

И теперь фортуна явно не на твоей стороне…

Лежу на черных покрывалах спальни, когда тяжелая дверь открывается, и Вольтури появляется в комнате.

Цепляю на лицо ложную улыбку, всеми силами стараясь выглядеть соблазнительно. Возможно, Маркус откажется от своих глупых идей, когда мы, наконец, займемся сексом?

— Желание, — негромко произносит мужчина.

Принимаю его слова, делая свою позу более эротичной.

— Я желаю тебя, Маркус, — произношу это почти искренне. Сейчас я действительно желаю этого мужчину. Желаю, чтобы после того, как все кончится, он оставил меня в покое.

— Нет, — Черный Ворон качает головой, вдребезги разбивая все мои мысли, — твое желание, Изабелла.

Не решаюсь переспросить. Прикусываю язык, ожидая объяснения.

Вольтури всегда объясняет, если мне не понятно. Нужно лишь не возражать, а молчаливо ждать, когда он начнет.

— Чего ты хочешь? — это уже проще.

Снова даю волю истинным чувствам и немного хмурюсь.

Это вопрос с подвохом?

— Я хочу тебя, — предпринимаю последнюю попытку. Если это не сработает, то я и не знаю, что делать дальше.

— Это ты и так ты получишь, — мужчина опирается о стену, пристально глядя на меня своими черными, как ночь глазами, — а что ещё? Яхту? Дом? Машину?

Какую яхту? Какой дом? О чем здесь идет речь? Когда я уже смогу сделать свое дело и заснуть или остаться в одиночестве и прогуляться по саду? Когда кончится эта пытка? Этот допрос и каверзные вопросы?

Когда?!..

— Я подарю тебе что угодно, Изабелла. Если согласишься.

Кровь начинает шуметь в ушах. В горле пересыхает.

Маркус серьезно решил отбить меня у Джеймса. Ещё неизвестно, кому из нас будет хуже. В любом случае, если Вольтури ещё сможет как-то выкрутиться, то мне точно несдобровать. В худшем случае меня ожидает мучительная кончина, в лучшем — болезненное наказание. И то, и другое абсолютно не прельщает.

— Мне ничего не нужно.

— Я выберу сам, если ты не желаешь.

— Маркус, он убьет тебя.

Если в этом человеке есть хоть капля здравого смысла, он к нему прислушается. Я ещё никогда так не говорила с Черным Вороном, но его безумство приведет к печальному финалу — для меня — если это не прекратить.

Едва розоватые губы растягиваются в усмешке.

— Посмотрим… — звучит многообещающе. Отлично. У них будет бой без правил? Или дуэль? Или что-то похуже, о чем я и понятия не имею?..

— Поверь мне, моя девочка, — Вольтури приближается ко мне и замирает перед самой кроватью, — ты все равно останешься здесь. Но лучше будет, если это произойдет по твоему согласию.

Шумно сглатываю, стараясь куда-нибудь спрятать горящий взгляд.

Эта безысходность меня убивает.

— У тебя есть время подумать, — как ни в чем не бывало, продолжает Маркус, — пока мы не закончим.

И садится на постель, кивая на свою одежду.

Как бы ни было все плохо, мне приходится откинуть все мысли и приступить к делу.

Ты ведь хотела этого, Белла? Почему же сейчас это желание куда-то испарилось?..

Маркус медленно стягивает с меня нижнее белье, одновременно с этим касаясь пальцами моей кожи. Его губы пробегаются по моим волосам, тело подается вперед, заставляя упасть на простыни.

— Такая прекрасная девочка должна радовать меня, а не Джеймса, — посмеивается Вольтури, когда его одежда оказывается у изножья кровати.

— Да, Маркус, — отвечаю машинально, автоматически. Сейчас все мои мысли сосредоточены на происходящем.

Начинаю целовать его, когда бледные руки поворачивают мое тело. Довольно резко.

И вот я уже оказываюсь сверху. Над Черным вороном.

— Продолжай, — позволяет он, снова притягивая меня к себе.

В самый ответственный момент (когда он наступает), полностью абстрагируюсь от реальности и переключаюсь на мышцы нижней части тела.

Они подчиняются мне сегодня, несмотря на происходящее.

Маркус замирает.

Замирают и его руки, которые тут же безвольно опускаются на постель.

Неужели у меня так хорошо получилось?..

Несколько секунд провожу неподвижно, ожидая того момента, когда он заговорит. Черные глаза распахнуты, но почему-то они смотрят будто сквозь меня…

Когда проходит около минуты, наклоняюсь поближе к лицу мужчины. Почти касаюсь своими волосами его.

— Маркус? — зову достаточно громко. Он услышит меня, даже если пребывает на самой вершине удовольствия.

Но ответа не получаю.

— Маркус! — прикладываю некоторые силы, когда трясу его за руку. Происходящая ситуация меня пугает.

— Он не ответит, — раздается откуда-то сзади.

Испугано и резко разворачиваюсь, ища глазами говорящего.

Им оказывается до ужаса знакомый человек. Я не вспоминала о нем столько времени из-за случившегося с Джеймсом и Вольтури, но теперь мысли вернулись, воскрешая недавние воспоминания.

— Маркус умер, Изабелла, — пожимая плечами, сообщает мистер Каллен, подпирая плечом входную дверь.

Глава 5 Новая партия

В голове полная каша. Мысли смешались воедино, превращаясь в какую-то неразделимую клейкую массу, которая сама собой точно не исчезнет.

Пора бы устроить генеральную уборку и совсем разобраться.

Итак… мистер Каллен. Откуда, куда, почему, зачем?

Вопросов уйма, а ответ получить дело довольно проблематичное.

Начинаю с того, что покидаю свое место поверх Маркуса, опускаясь на черные простыни. Почему-то тело дрожит, а к горлу подкатывает тошнотворный ком, едва взгляд касается расширенных зрачков Вольтури.

Шумно сглатываю, в попытке прогнать тошноту и оборачиваюсь к двери.

В позе мужчины ничего не изменилось. Кажется, будто эта дверь никогда и не существовала без него. Он отступит — она обвалится.

Инстинктивно подтягиваю простынь к груди.

На губах Каллена появляется скудная усмешка.

— В этом нет смысла, — негромко сообщает он.

Что же, это правда. Мужчина собирается делать со мной все то же, что Маркус и Джеймс. Им всем я нужна для секса. Так есть ли смысл прятаться?

Думаю, что нет…

Откидываю импровизированную тунику и поднимаюсь с кровати. Спешу поскорее оказаться как можно дальше от мертвого тела.

Прижимаюсь к холодной стене и начинаю дрожать сильнее. Голова гудит, реальность смешивается с галлюцинациями и воспоминаниями из прошлого.

— Прекрати искать одежду, — приказывает Каллен, принимая мои лихорадочные взгляды вокруг за поиски того, чем можно прикрыться.

Поднимаю на него невидящие глаза.

— Простите, — с какой стати я перед ним извиняюсь?..

— Театр сегодня не работает, Белла. Следуй за мной.

Театр не работает?..

Впервые ступаю босиком по коридору в доме Маркуса. Ступени, стены, перила — все холодное, а если принять во внимание, что я полностью обнажена — ледяное.

Внизу склонив голову, ожидает Катрина. Её острое лицо выглядит покорным и сосредоточенным. Она перекрывает проход к резной арке.

Каллен даже не утруждает себя остановиться около неё.

— Уничтожишь все.

Она не показывает, что поняла, но, похоже, мужчина уверен, что прислужница его послушает.

Поверх её узких плеч мне удается разглядеть столовую. Те же стулья, те же цветы… Тарелки до сих пор не убраны, подносы устилают стеклянную поверхность стола…

Ответ приходит мгновенно.

Яд.

Резко выдыхаю, стараясь осознать весь ужас происходящего. Я тоже ела. Получается, я тоже умру? Как Черный Ворон?

Нет… Каллену не выгодно убивать меня сейчас. Может быть, для моих мидий выбран медленный яд, который убивает постепенно? По крайней мере, девяносто процентов из ста, что я доживу до завтрашнего утра. Я нужна ему в спальне.

Загадочный незнакомец идет прямо передомной. Его движения точные, расчетливые, уверенные. Этакий Цезарь, взбирающийся на престол.

Молчаливо иду следом, низко опустив голову.

Вспоминаю про холодную пору года только тогда, когда входная дверь оказывается в опасной близости. Неужели я выйду туда голышом?..

— Надень, — неоткуда взявшееся пальто оказывается в моих руках. Да это же моя одежда! Откуда он её взял?

Рассуждать времени нет — дверь уже открыта. Поскорее укутываюсь в единственный элемент одежды и… понимаю, что без обуви.

С надеждой смотрю вокруг, ища хоть что-нибудь из данной категории, но, к сожалению, ничего такого рядом нет.

Мне действительно нужно босиком пробежаться по замерзшей дорожке?

Мой похититель ещё больший извращенец, чем Джеймс.

Странно — меня увозят бог знает куда, а я думаю о муже только для сравнения. Неужели не боюсь того, что будет после моего обнаружения? После известия, что я добровольно последовала за Калленом?

Не знаю. Не вижу смысла опасаться этого сейчас. Есть ещё вагон и маленькая тележка проблем. Разобраться бы с ними…

— Выходи.

Красивый голос уже не так привлекателен, как раньше. Его тягучесть и мягкость исчезла. Благородство испарилось. Зато образовалась сталь.

Думаю, не стоит говорить, что на улице холодно. Не стоит вспоминать подъездную дорожку в корочках льда, мелкие снежинки, сыплющиеся с неба…

Зато вспомним машину моего похитителя, которая казалась мне последним вариантом спасения — ноги горели адским пламенем, заставляя мысленно корчиться от боли.

Бирюзовый «Бентли». Большой, изящный… теплый.

Зубы стучат от холода. Пальто уже не помогает согреться. Мечтаю лишь об одном — очутиться внутри этого чудного сооружения и больше никогда его не покидать. Хотя бы эта моя мечта — самая убогая, но самая главная на сегодня — сбудется? Ну пожалуйста!

У дверей автомобиля замер мужчина лет сорока. У него были светлые волосы и живые глаза, сканирующие обстановку вокруг.

«Телохранитель» — мелькает самая умная за все время мысль.

Каллен находится в пяти метрах от него, когда тот распахивает переднюю дверь.

— Отвези её, — мужчина кивает в мою сторону, — нужно разобраться с телом…

Меня передергивает. Но уже не от холода.

Охранник кивает, теперь рассматривая меня. Его взгляд не показывает интерес — в нем спокойствие и профессионализм, но все же он удивлен. Любой бы был удивлен.

Поскорее забираюсь на предложенное место. Стараюсь не двигаться, дабы быстрее согреться. Маленькие снежинки уже заполнили собой кожаный салон. Им нужно растаять в ближайшие две минуты, чтобы я окончательно не заморозилась.

Телохранитель, как и пальто, появляется из неоткуда. Просто хлопает дверца с его стороны, и одновременно с этим «Бентли» двигается с места.

Проходит не больше трех секунд, как белобрысый сует мне в руки какую-ту тряпицу. В салоне попахивает фиалками и календулой…

— Что это?

— Понюхайте, — не отрываясь от дороги, говорит мужчина.

Мне и правда любопытно, что скрывается в этой тряпке. Подношу её к носу, несмело делая один вдох.

— Сильнее.

— Я умру? — вопрос против воли срывается с губ. Быстро и неожиданно.

На губах охранника улыбка.

— Зачем же? Просто поспите.

Поспите? А вот это заманчиво…

Увереннее втягиваю воздух из тряпицы и ощущаю приятные переплетения запахов всех цветов, какие знала до этого момента.

И почти сразу же начинает клонить в сон. Облокачиваюсь на дверь, откидываю голову на подголовник, вздыхаю.

Ну наконец-то!

Сон.

Милый сон.

* * *

Темнота. Вокруг сплошная тьма, ничем не разбавленная. Несколько раз усилено моргаю глазами, надеясь хоть что-то разглядеть.

Напрасно.

Может быть та тряпка, что усыпила меня, содержала какой-то ядовитый элемент? Может быть, из-за него я ослепла?..

Сжимаю левую руку, стараясь определить, где я нахожусь. По ощущениям получается, что в кровати — приятные шелковые простыни, которые мягко обволакивают пальцы.

Неужели кто-то соизволил перенести меня из автомобиля прямо сюда?

Голова немного побаливает, но эту боль можно терпеть.

Сейчас нужно выяснить, все ли в порядке с моим зрением. Не думаю, что в комнате может быть так темно, но лучше бы это мое предположение оправдалось.

Упираюсь обеими ладонями о матрас, медленно сажусь. Даю телу время привыкнуть к вертикальному положению — оно слишком долго пробыло в горизонтальном.

Никакие круги и зигзаги перед глазами не пляшут — это уже хорошо.

Ставлю сначала одну, а затем другую ногу на пол. Он прохладный и мягкий. (ковролин же) Судя по всему, ковролин.

Поднимаюсь со скоростью кадров в замедленной съемке. Две минуты не двигаюсь с места, усиленно моргая и по-прежнему стараясь сбросить ненавистную пелену с глаз. Наверное, не окунись я во мглу сейчас, могла бы быстрее выяснить, что со мной. Когда картинка вокруг светлая и цветная, хорошо понимаешь, повреждено что-нибудь или нет. По крайней мере, это получалось с Джеймсом, с которым мы не раз сталкивались с подобными случаями… особенно в начале.

Физиологические потребности внезапно выходят на первый план. Есть здесь ванная? И если да, то где?

Стараюсь для начала найти стену. Вытягиваю руки вперед, на ощупь добираясь до неё. По пути что-то падает и громко разбивается, тем самым на миг перекрывая мой путь. Переступаю преграду и упираюсь в твердую поверхность холодного бетона. Мне кажется, теперь я самая счастливая.

Передвигаюсь по стенке, опираясь о неё и нащупывая дверь.

Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мне это удается. Никогда не думала, что все будет так плохо. Раньше ничего подобного не происходило — меня не каждый день похищают сумасшедшие «партнеры» Маркуса. Ныне, покойного Маркуса Вольтури. Такого клиента лишилась!..

Стоп! Белла, возьми себя в руки! Этот человек умер. Его убили из-за тебя. Имей хоть каплю здравомыслия и сострадания. Да, Черного Ворона к лику святых вряд ли бы приравняли, но стоит признать, что он не был жесток и не делал больно. Ну, почти…

Внезапно рука нащупывает что-то округлое и выпирающее из общей плоскости. Наконец-то — дверная ручка!

Надеюсь эта дверь, что мне нужна…

Свет включается автоматически. Его яркая вспышка ослепляет меня, заставляя вскрикнуть и отступить назад. Естественно, по всем законам и порядкам мироздания, моя неуклюжесть просыпается, и я грузно падаю на пол. Будет синяк…

Прикладываю ладонь к глазам, стараясь привыкнуть к освещенному месту. Все кажется неестественным, слишком ярким.

Благо после десяти-двенадцати морганий, понимаю, что со зрением все в порядке. Просто в первой комнате было слишком темно.

Делаю глубокий вдох и останавливаю взгляд на обстановке ванной. Она не слишком большая — явно меньше чем у Вольтури — но и не маленькая. Душевая кабина с темно-зеленой дверцей, два белоснежных полотенца на специальной вешалке, умывальник причудливой формы и обыкновенный, даже банальный унитаз. Мне, в принципе, сейчас сгодится любой.

Уже находясь в другом углу ванной и наблюдая все в другом ракурсе, вижу средних размеров зеркало в необычной зеленоватой раме. Оно украшено золотыми лилиями, которые кажутся слишком вычурными здесь.

Возвращаться в темноту первой комнаты особого желания нет, но успокаиваю себя мыслью, что найти выключатель не составит большого труда. Ну, или окно, на крайний случай…

Едва переступаю порог ванной, как свет гаснет. В глазах, уже привыкших к освещенному помещению, начинает рябить.

И снова путешествие по холодной стене, и снова тщетные поиски чего-то, чем можно зажечь лампу, если она, конечно же, здесь есть.

Хотя, почему бы и нет? Неужели Каллен пребывает в своем доме в такой темноте? Или он ложится спать в районе девяти вечера?

Стена резко кончается. Останавливаюсь, боязливо щупая то, во что упираются пальцы. Что-то из толстой ткани…

Неужели я нашла окно?

Провожу рукой по находке ещё раз — это определенно штора. Тяну сначала в одну сторону — не туда, затем в другую. Появляется маленькая щелочка света. Она падает на пол, освещая несколько пальцев на моей руке.

Окрыленная успехом, со всей силы дергая штору влево. Огромная полоска света опускается на пол и бетонные стены, придавая, наконец, всему истинный цвет.

Но важнее всего окна. Огромные, почти во всю стену. И черные, как лакированные туфли.

За ними открывается потрясающий вид на город с высоты птичьего полета. Неужели эта квартира находится на такой высоте? Где же я?

Ищу за окном хоть один знакомый пейзаж, но ничего подобного не наблюдается.

Кто сказал, что ты все ещё в родном городе, Белла? Водитель мог увести тебя куда угодно! Может быть, это даже не США!

Вздыхаю, продолжая рассматривать маленькие домики и копошащихся муравьев — людей — внизу, когда взгляд цепляет отражение комнаты на стекле.

Оборачиваюсь, уделяя внимание своему новому жилищу. Надолго ли я здесь? Сколько буду нужна Каллену, прежде чем он убьет меня так же, как Маркуса?

Ничего не ешь, Белла. Дольше проживешь.

Большая серебристая кровать, выкрашенные в серый цвет стены, белесые покрывала и натяжной потолок ярко-фиолетового цвета. К стенам приставлены два кресла с кожаной обивкой и маленький журнальный столик. На нем лежит какой-то журнал. Возле кровати две тумбы. На обоих — лампы с полупрозрачным абажуром.

Именно что-то квадратное и белое, лежащее на одной из них, привлекает мое внимание.

Отрываюсь от окна, отпуская из онемевших пальцев штору, которую, почему-то, до сих пор держала, и рассматриваю странный предмет.

Похоже на записку.

На плотной поверхности дорогой бумаги размашистым, но красивым и ясным почерком выведено недлинное послание. Судя по всему, адресовано оно мне:

«Завтра ровно в шесть я буду здесь. К этому времени ты должна быть готова».

И подпись:

«Э. К.»

Много занимательного, неправда ли?

Нет, без лишних подсказок понятно, что «Э.К.» это Каллен (осталось только выяснить имя), а «здесь» значит в этой комнате… Только вот что подразумевается под «ты должна быть готова»? Готова к сексу? И как он хочет, чтобы я подготовилась?

Машинально опускаю взгляд вниз, на свою одежду. Точнее, на её отсутствие. Где искать хоть какие-то вещи — неясно.

Пятно света из окна освещает вторую дверь. Серую.

Кидаюсь к ней, теребя ручку — бесполезно. Заперто.

А часы? Где-нибудь есть часы?

Белла, прекрати! Ты профессиональная проститутка. Тебе не составит никакого труда соблазнить Каллена и дать ему то, чего он хочет. Маркус и Джеймс научили тебя такому, чего не показывают ни в одном порнофильме. Просто вспомни эти бесценные уроки и сделай все как полагается.

Подобные мысли помогают прийти в себя. Они верны. Я — профессионал. За те пять лет, что всё это со мной происходит, любой бы достиг в сексе профессионализма.

Делаю один глубокий вдох и тут же быстрый выдох.

Отлично.

У меня все получится, не стоит сомневаться.

А для начала нужно принять душ. Думаю, с головой в виде стога сена мои шансы будут крайне малы. А вот в одном белоснежном полотенце и со свежим ароматом какого-нибудь шампуня — удвоятся.

Глава 6 Знакомство

Все-таки вода — это лекарство. Её горячие струи так и не смогли достаточно напугать меня после выходки Джеймса, чтобы я стала опасаться принимать душ.

Следует признать, что ванная комната Каллена достаточна удобна. В душевой нашлись гели с приятными запахами, которые, я надеюсь, мой похититель оценит.

Сейчас я сижу на застеленной кровати, вглядываясь в потолок и мысленно считая секунды — часов по-прежнему рядом не наблюдается.

Примерно на 22:40 за дверью слышатся шаги. Напрягаюсь, но тут же даю себе команду расслабиться.

«Ты справишься!»

Стараюсь выглядеть соблазнительно, когда занимаю определенную позу на подушках, которая была по душе Вольтури. Надеюсь, с теперешним моим партнером эта штука тоже прокатит.

Чья-то рука касается ручки с наружной стороны. Характерный при открывании двери металлический скрежет кажется самым громким звуком в комнате.

Спустя мгновенье серая дверь распахивается, демонстрируя пришедшего во всей своей красе.

Немного передвигаю руку — поближе к подушкам — и придаю взгляду немного пошлости. Моя полуулыбка, надеюсь, не производит впечатление фальшивой.

Но Каллену почему-то не до меня. Его взгляд пробегает по моему телу и останавливается на шторе, которая до сих пор отодвинута.

В негромком голосе явно слышится недовольство:

— Закрой.

Теряюсь от подобной просьбы. Закрыть?..

Рука мужчины, которая все ещё держит дверную ручку, обвивает её, безжалостно и яростно сжимая — даже костяшки пальцев белеют.

— Окно?

— Да.

Несколько удивленно посматривая на своего похитителя, встаю и резко задергиваю штору. Комната погружается во мрак.

— Лампы на тумбе.

— Знаю.

На ощупь добираюсь до кровати — благо, не так далеко, как до ванной — дергаю шнурок у абажура. Тусклый свет лишь немного освещает комнату. Не сравнится с окном.

Впрочем, мужчине именно это и нужно. Он любит заниматься любовью в темноте? Полной или частичной?

За своими мыслями не сразу обнаруживаю, что Каллен уже рядом со мной. Его руки довольно грубо толкают меня на подушки.

— Когда я здесь — шторы задернуты, — раздается его голос у самого моего уха.

— Любишь сумрак?

— Я люблю тьму, — чувствую его требовательные губы на своей шее как раз в тот момент, когда лампа гаснет…

* * *

Я не знаю, сколько прошло времени. Благо, обстоятельства позволяют лежать на кровати и ни о чем не думать. Нового раунда, пока что не предвидится — Каллен подозрительно спокоен и неподвижен.

Мужчины по-разному ведут себя после секса — Маркус принимался меня целовать, Джеймс побыстрее отправлялся в душ… а поведение моего похитителя даже отдаленно не напоминает никого другого. Может быть, он спит?

Решаюсь проверить. Поднимаю руку и едва касаюсь кончиками пальцев его плеча. Его ладонь тут же накрывает мою, сильно сжимая.

— Лучше держи руки при себе.

Снова в комнате не слышно ни звука. Такое ощущение, что он и вовсе не дышит. Это немного пугает, но, в конце концов, самое страшное уже произошло. Надеюсь…

— Твой размер?

Вопрос из ниоткуда. Едва успеваю уловить его смысл.

Интересно, в темноте видно, как изогнулась в удивлении моя бровь?

— Двойка.

— Одежды.

Ещё более изумленная, называю S-ку. Зачем ему понадобилось знать размер? Неужто успело надоесть мое обнаженное тело?

Словно прочитав мои мысли, мужчина отвечает:

— Я не извращенец и не собираюсь держать тебя в простынях и полотенцах.

Что же, у тебя есть хоть что-то положительное, Каллен.

— Я могу задать несколько вопросов?

Теперь, судя по короткому смешку, удивлен он.

— Неужели похоже, что ты здесь для разговоров?

— Да или нет?

Мне осточертела неопределенность.

— Валяй.

Даю себе немного времени, чтобы собраться с мыслями.

— Как тебя зовут?

В ответ откликается лишь тишина.

Выжидаю ещё минуту и переспрашиваю.

Снова тишина.

— Ты не намерен отвечать?

— Я позволил тебе спросить, но кто сказал, что стану отвечать? — да он смеется надо мной! И ещё утверждает, что не извращенец!

— Я, помнится, тоже ничего не говорила о сексе, но, как видишь, возражений не было.

— Не завидую тебе, если они будут, — безразлично сообщает он.

Вот черт…

На некоторое время мы оба замолкаем. Его тело абсолютно не касается моего. Кровать большая и нам удается лежать достаточно далеко друг от друга.

— Не представляю, как можно забыть собственное имя, — иду другим путем, надеясь все же хоть что-то выяснить.

— Я тоже не представляю, как можно забыть о существовании морали и пойти на панель, Белла, — с детской непосредственностью говорит мужчина.

Если он хотел этим подколоть меня, ничего не вышло. Со своей участью и всеми вытекающими последствиями я давно знакома…

— Проституция — не самое аморальное преступление.

— Согласен. И все же это тяжкий грех.

Сдавленный смешок удержать не удается. Ему ли обсуждать со мной подобное?..

— Уже приобрел путевку в Райские кущи?

— Скорее встал за ней в очередь.

— Выгодное вложение средств.

— Я в курсе.

— А что насчет путевки для меня?.. — с некоторой опаской все же задаю интересующий вопрос. Лучше ведь знать, сколько ещё отведено для того, чтобы дышать.

— Это дело времени.

— То есть у меня есть время?

— А это уже зависит только от тебя. По крайней мере, сегодня я остался доволен.

Очередная удача, Свон. Радуйся.

— Завтра я снова буду здесь. В шесть. К моему приходу шторы должны быть задернуты, свет погашен.

Что же, это не проблема. Пока мне кажется, что я легко отделалась. Даже стараться особенно не пришлось…

Хотя, наверное, я ещё не до конца осознала все случившееся. Нужно как минимум несколько дней сознательного состояния, чтобы собраться с мыслями и подумать о произошедшем. Радует пока лишь то, что время действительно ещё есть, если сам Каллен дал мне гарантию.

— Слушаю и повинуюсь, — мои губы обладают собственной волей, раз произносят это. Мысли вслух — не самое лучшее решение сейчас.

— Правильно, Белла. Так тебе будет проще, — без доли смеха отвечает мужчина. Его слова заставляют табун ледяных мурашек пробежать по моей спине.

— Что это был за яд? — не думаю, что ему нужно пояснение к этим словам. Все и так понятно.

— Его нет в свободном доступе.

Ещё бы!

— Он был и в моей тарелке?

— Если бы был, тебя бы здесь не было, — его голос снова безразличен, но теперь с каким-то странными нотками. Мне следует вслушаться и найти подтекст?

— Это… часть запутанного плана?

Каким-то шестым чувством чую заинтересованность мужчины. Да и его взгляд тоже неплохо справляется со своей ролью — а именно тем, что прожигает меня насквозь даже в такой тьме.

— Я о том, что… ну не ради меня же убивать своего делового партнера? — слова даются с трудом. Господи, я проспала больше суток и до сих пор чувствую себя уставшей. — Это ведь…

— Белла, — резко обрывает меня Каллен, теперь бархатный баритон угрожающий, но в то же время потерявший ко всему интерес, — мои главные партнеры — жители арабских стран. Знаешь почему?

Никаких вариантов, мистер Каллен. Стараюсь высмотреть что-то в темной вышине и даже задерживаю дыхание, чтобы не привлекать лишнего внимания своего собеседника.

Не дожидаясь моего ответа, мужчина продолжает самостоятельно:

— Потому что они ещё пять столетий назад научили своих женщин молчать. Молчаливость — прекрасное качество.

Через несколько секунд тишины, мужчина добавляет ещё кое-что:

— … это ясно?

— Да, мистер Каллен, — не успеваю себя остановить. Привычки из головы так просто не выкинуть.

— Прекрасно, — кажется, мой похититель удовлетворен. — Оказывается, ты не так безнадежна.

Делаю тихий вздох.

— Спасибо, мистер Каллен.

Не знаю, удивляет ли мужчин это, радует ли, а может, они чувствуют свою власть и могущество, но всем им нравится, когда женщина говорит в подобном тоне. Подчиняющемся, доказывающем их превосходство.

— Маркус нашел тебя в театре? — чувствую длинные прохладные пальцы Каллена на своей груди. Они медленно движутся вверх.

— Я сама его нашла.

Требовательные руки подбираются к ключице…

— Нашла Черного Ворона? С его конспирацией?

— Не так уж хороша эта его «конспирация».

Внезапно холодные пальцы сдавливают мое горло. От неожиданности вскрикиваю, резко подаваясь вперед. Одной рукой Каллен с легкостью отбрасывает меня обратно.

— Отличная игра, Изабелла. Зал шумит овациями! — презрительно усмехаясь, произносит он. — В тебе пропадает талант актрисы!

Ещё секунда и обе мужские ладони прижимают мою спину к груди своего обладателя. Левая держит шею, правая оккупирует талию.

Словно в фильме ужасов про маньяков, хрипловатый голос раздается у самого уха:

— По-моему, Белла, ты заигралась. Мне не нужна актриса.

Господи, зачем так сжимать шею?..

— Ты ведь видела пейзаж внизу? — к чему это?

Безмолвно киваю — кислород ещё может понадобится. Слишком большая роскошь тратить на Каллена крохотные остатки воздуха.

— А высоту? Представляешь высоту?

Стараюсь проигнорировать вопрос, но пальцы сильнее сжимают шею, перекрывая последнюю возможность хоть как-то, но дышать.

— Да! — в голове возникает картинка из квартиры Джеймса, где я, помнится, кричала тоже самое в ванной. Когда он душил меня. Неужели я совершила что-то настолько плохое, что теперь каждый встречный мужчина будет набрасываться на меня, дабы прикончить такой ужасной смертью?..

— Если ты и собираешься бежать, то окно — не вариант. Оттуда, куда попадешь, спасения все равно не будет. Я достану тебя с того света, если сочту нужным.

Угроза кажется смешной для здравомыслящего человека, но когда вас сжимают в тисках, чувство юмора начисто отсутствует и любое слово кажется верхом серьезности, любая угроза — исполняемой.

— Дверь заперта. Она всегда будет заперта. Даже если ты оттолкнешь Марту и проберешься в коридор, тебя все равно пристрелят. Охраны здесь достаточно.

Стараюсь использовать последние запасы воздуха, чувствуя, как сводит легкие. Дергаюсь, тщетно пытаясь освободиться хотя бы теперь. Меня не беспокоит какая-то там Марта, охрана, высота и прочее. Плана по побегу вообще не было! С чего он решил, что я захочу скрыться? Как будто не понимаю, что это невозможно… Да и даже если бы удалось — куда бы я пошла? К Джеймсу? Нет, лучше пусть охранник Каллена меня пристрелит.

— Отвечай! — яростно встряхивая меня, рычит мужчина.

Похоже, я пропустила мимо ушей какой-то вопрос. И что теперь делать?

Открываю рот, словно рыба, когда понимаю, что дышать теперь действительно нечем. Мой похититель явно перестарался с захватом.

— ОТВЕЧАЙ! — уже громче требует он. Нетерпение, злость, нечеловеческая сила — все это идеально совмещается в одном человеке. В Каллене, который сейчас точно меня придушит.

— Я не сбегу! — это похоже, скорее, на мышиный писк, нежели на нормальный голос, но это меньшая из проблем. — НЕ СБЕГУ!

Мужчина презрительно отшвыривает меня на покрывало кровати.

Больно удаляюсь локтем о деревянную спинку, но этой скудной боли даже не замечаю: я ведь снова могу дышать!

Вдыхаю воздух огромными порциями, кашляя и задыхаясь, но не в силах остановиться.

Так со мной не поступал даже Джеймс…

— Марта принесет ужин и одежду в девять. На подносе будет конверт. Следуя инструкциям, выпишешь все, что нужно на бумагу и сунешь под дверь. Это нужно сделать до полуночи, — мужчина снова спокоен и уравновешен. Его приказы четкие и ясные.

Кровать вздрагивает, давая понять, что Каллен встал. Ковролин смягчает его шаги, но в такой тишине даже мышь слышно…

Начинает шуршать ткань, что-то переставляется с место на место. Похоже, в этой комнате мужчина знает все вдоль и поперек. Он отлично ориентируется в этой чертовой темноте.

С трудом отдышавшись, переворачиваюсь на спину. Руки тянутся к простыням. Хочется закутаться в них, уткнуться лицом в подушку и уснуть. Впервые за столько времени мне действительно страшно. Я никогда никого так не боялась, как Каллена. Это не человек… это дьявол. Настоящий сатана…

— Твое поведение определяет твое будущее, — раздается его голос в темноте. Мое тело начинает трясти. В попытках скрыть это, делаю более глубокие и частые вдохи, чем нужно.

— В шесть, — напоследок произносит мой похититель и открывает дверь. Полоска света падает на него, демонстрируя застегнутый на все пуговицы пиджак и черные брюки. На миг в голове появляется мысль о том, что люди не могут так быстро одеваться, но потом становится все равно.

Какое-то непонятное горе, давящее всей земной мощью, накатывает на меня целыми волнами. Из груди вырываются непонятные всхлипы, ладони почему-то потеют, соленые слезы начинают течь по щекам.

Становится душно, жарко, противно… Противно и от Каллена, и от его запаха, заполонившего комнату и даже от себя самой.

Впервые в жизни хочется рвать на себе волосы от всего того отвращения, что пробуждает во мне собственная персона.

Вскакиваю с кровати, на ходу утирая ладонью непрошенные слезы, пошатываясь, подхожу к окну, отдергиваю шторы, всматриваюсь в крыши домов внизу.

Грудь сотрясают рыдания, колени грозят вот-вот подогнуться.

Прислоняясь спиной к холодной стене, медленно сползаю вниз, опускаясь на пол.

Рядом валяется белое полотенце — единственное, что пахнет не Калленом. Оборачиваюсь в него, безуспешно стараясь согреться. Утыкаюсь лицом в махровую поверхность, надеясь подавить таким образом рыдания.

Не помогает.

В конец отчаявшись, выпускаю ситуацию из-под контроля и начинаю громко рыдать.

Мое горе достигло своего пика.

Осталось выяснить, что тому причина: банальное помешательство из-за череды этих ненормальных событий или Каллен?

Ну не может же незнакомый человек вызывать такие чувства…

Джеймс обращался со мной и хуже — было время — но я ведь не рыдала!

Что теперь-то изменилось?

Ох, чувствую, это только начало. Чертово начало всех моих мучений…

Глава 7 Белый конверт

— Считай! — приказывает Джеймс, в который раз ударяя меня. Давясь судорожно сдерживаемыми криками, начинаю исступленно и тихо перечислять цифры.

— ГРОМЧЕ! — удары сыплются чаще, боль от них возрастает. Кожа пылает алым пламенем.

— Пять, — выкрикиваю, выгибаясь в вопросительный знак при новом «прикосновении» мужа. — Шесть…

— Считай до двадцати, Белла, — внезапно голос Джеймса заменяет баритон Каллена. Явственно чувствую его сильные руки на себе. Они одновременно бьют и исследуют мое тело.

— Убирайся! — истерично вскрикиваю, отрицая сам тот факт, что ему позволено меня касаться. Я принадлежу Джеймсу. Только он может безнаказанно измываться надомной…

— Считай, Белла, — посмеиваясь, шепчет мужчина. И вот мы уже не в комнате, где все пахнет им, а в ванной. В чертовой ванной в квартирке моего благоверного.

— Холодно, Белла? — невинно спрашивает Каллен. Догадываюсь о его замыслах и умоляюще смотрю в малахитовые глаза. Они холодные, жестокие, эгоистичные.

Чувствую, как больно ударяюсь коленями о пол душевой. Теперь я на одном уровне с бедрами мужчины. Готовлюсь услышать разрешение приступить к делу — без лишних слов ясно, что от меня требуется — как его пальцы грубо вздергивают мое лицо вверх.

— Пожалуйста… — одними губами шепчу я, глядя на душ в его руке. Из него уже мелкими струйками вытекает обжигающая вода…

В ответ мужчина дьявольски улыбается и… направляет горячую струю на меня.

От боли и ужаса кричу…

— Мисс! Мисс! — громкие крики в реальности, смешивающиеся с чьими-то прикосновениями ко мне, заставляют очнуться. Распахиваю глаза так быстро, что перед ними все сливается в одну сплошную пелену. Я по-прежнему в комнате, где мой похититель меня оставил. Включен свет (оказывается, лампы на потолке здесь все же имеются), окна задернуты, фиолетовый потолок отражает большую деревянную.

Вокруг раздаются странные полустоны-полувсхлипы, чем-то похожие на вой китов. Они будто исходят от стен — они повсюду.

Не сразу понимаю, что их источником являюсь я сама. Неужели моя истерика вылилась в это? А как же Каллен и горячая вода? Это был сон? Я попросту уснула?..

— Мисс! — снова раздается слева. Поворачиваю голову туда, всматриваясь в хорошенькое и перепуганное личико какой-то девушки. У неё светлые волосы, липнущие к вспотевшему лбу и испуганные серые глаза. Маленькая ладошка тормошит мое плечо, розовые губы постоянно произносят одно и тоже.

Вот и пресловутая Марта. Приятно познакомиться.

Мычу что-то, не в состоянии выговорить хоть какое-нибудь слово и отталкиваю назойливую девушку подальше от себя. Не хочу видеть её рядом. Вообще ничего не хочу.

Опираюсь ладонями о стенку, с трудом поднимаюсь. Оторваться от опоры сил пока не хватает, поэтому стараюсь изучить ситуацию с теперешнего ракурса.

Кровать аккуратно застелена, подушки взбиты и красиво расставлены у спинки. На одной из прикроватных тумб стоит деревянный поднос с тарелками, наполненными каким-то съедобным содержимым. Около них две полулитровые бутылочки воды — мое спасение.

В горле начинает жечь, а спасительная жидкость одновременно и близко, и ужасно далеко. Не могу думать ни о чем, кроме неё. Как бы добраться до тумбочек?..

Исступленно смотрю на свою цель, пока не вижу Марту, которая быстро подходит к подносу и забирает одну из бутылок. Хочется выкрикнуть «Нет!», но вместо этого просто поддаюсь вперед, отчего едва не теряю равновесие. Приходится вернуться обратно к стенке.

Не верю своему счастью, когда раскрытое горлышко, внутри которого видна вода, оказывается прямо перед моим носом. Инстинктивно хватаю его, буквально вырывая из рук девушки.

— Пожалуйста, — растерянно отвечает она, когда я начинаю пить. Видимо, мои губы все-таки проговорились о жажде, сами того не замечая. А теперь, наверное, прошептали слова благодарности. Что же, пока ничего страшного не случилось. Скорее наоборот.

Вода помогает прийти в себя. Один, два, три глотка — и вот я уже могу трезво мыслить.

Во-первых, доходит, что все случившееся — и душ, и кипяток, и Джеймс — просто сон.

Во-вторых, восстанавливается картина происходящего — сейчас девять и поэтому Марта здесь. Каллен ведь сказал, что она принесет еду, одежду и конверт с его поручением. Получается, я все-таки уснула и причиной этого кошмара послужили все недавние события, включая наш с моим мучителем секс.

В-третьих, доходит, что Марта ни в чем не виновата и пугать её никакого смысла нет. А вот выгнать — самое то.

Осушаю большую часть бутылки и перестаю пить. Перевожу глаза на девушку, по-прежнему стоящую рядом и неловко держащую в руках голубую крышку.

Просительно протягиваю к ней руку и она осторожно вкладывает в неё необходимый предмет.

— Спасибо, Марта, — нормальным голосом и на человеческом языке произношу я.

Девушка теряется ещё больше. Должно быть она удивлена, что мне известно её имя.

— Не за что, мисс. Ваши вещи здесь, — её пальчик с ярко-красными ногтем указывает на дверь у ванной, возле которой маленькой кучкой сгрудились бумажные пакеты, — а еда…

— Вижу, — обрываю её, мечтая поскорее выдворить за порог. — Можете идти.

— Мне велено…

— Можете идти, — надеюсь, мне не придется применить силу. Не хочу, чтобы она пострадала. Лишние проблемы с Калленом не пойдут на пользу моему сознанию и организму.

Когда за Мартой хлопает дверь и защелкиваются замки, делаю два глубоких вдоха и раскрываю шторы. Почему они обязательно должны быть задернуты? Когда окна открыты, я хотя бы чувствую, что не заточена в клетку. А так возникает ощущение западни…

В комнате витает чудный запах жаркого. Картошка, овощи и мясо перебивают аромат Каллена, все ещё царящий здесь. Когда девушка снова придет, нужно будет попросить её проветрить…

Считаю, что не нужно откладывать прием пищи, и поэтому, игнорируя одежду и не принимаясь за поиски злополучного конверта, приступаю к еде. Должна признать — она невероятно вкусная.

Лишь когда тело получает необходимую для жизни порцию калорий, могу думать о чем-то кроме еды. И, конечно же, первой мыслью является конверт.

Благо, ничего извращенного с его местонахождением не выдумано, и он лежит на том же подносе, где было жаркое. Аккуратно пристроенный в углу, идеально белый. Настолько белый, что в глазах рябит.

Осторожно протягиваю к нему руку и, едва касаясь, провожу по бумажной поверхности, будто боюсь, что она ядовитая. На ощупь конверт довольно плотный. Интересно, что же там внутри?

Поначалу выходит, что ничего сверхъестественного. Просто бумага. Письмо, вроде как.

Но затем, когда принимаюсь читать, что там написано и всматриваюсь в знакомый размашистый почерк, начинают дрожать поджилки.

«Твоя задача максимально проста. Тебе нужно заполнить эти несколько строчек справедливыми ответами. В твоих же интересах сделать все вовремя и правильно».

И далее даны те самые строчки. А именно графы «вес», «рост», «полное имя», «возраст (дата рождения)», «кол-во половых партнеров», «наличие каких-нибудь наследственных/приобретенных заболеваний».

Фразы заставляют усмехнуться. Не много ли ему нужно знать?

И все же, припоминая сцены из кошмара, не решаюсь ослушаться. Беру ручку, предусмотрительно вложенную в конверт, и кропотливо вывожу ответы.

Вес? Хм, недавно было 50.

Рост? Ну, это просто — он не меняется с 9 класса — 162.

Полное имя? По-моему, это очевидно. Изабелла. Изабелла Свон. Я не стала менять фамилию по настоянию Джеймса. В его кругах это не принято.

Возраст? Больше 18 и меньше 30. Ох, такой ответ его не устроит. Ну что же, тогда правда — двадцать пять… будет. Двадцать пять.

Количество… что? Если все остальные вопросы ещё имеют хоть какой-то смысл, то, какое этот имеет отношение к происходящему? Хмурюсь, но цифру все же вывожу — 2. Поверит ли он мне? Не думаю. Но это правда. Мои «половыепартнеры» — Маркус и Джеймс. Кроме них я никого не знаю и ни с кем не сплю. Слава богу, пока это так. Если не считать, конечно, одной мимолетной связи с Раулем и Хью…

В следующей строчке уверенно ставлю прочерк. Ведь редкие кровотечения не являются заболеванием, правда? Это происходит редко… по медицинским меркам.

В последний раз пробегаюсь взглядом по ответам и, не найдя неточностей, аккуратно складываю листок, вкладывая обратно в конверт. Туда же отправляется и ручка.

Сую все это под дверь, как и было велено. Думаю, Марта скоро появится, чтобы все забрать. Благо, в комнату для этого ей входить не придется.

Допиваю остатки воды в бутылке и тоскливо гляжу на темное окно. Свет все ещё горит, что заставляет меня оглядеться в поиске выключателя. Но ничего подобного не замечаю. Наверное, он встроенный или реагирует на прикосновения. Ох, Каллен со своими передовыми технологиями загонит меня в могилу…

Взгляд случайным образом перемещается на постель, и перед глазами появляются воспоминания о недавно состоявшемся сексе. А вместе с ним — желание принять душ. Впервые чувствую себя… грязной что ли?

Опасаясь, смотрю на регуляторы температуры воды. Они кажутся мне прислужниками дьявола. Для начала поворачиваю их на нужный угол и только затем вхожу в кабинку. Дверь прикрываю, но не закрываю полностью — мне нужен путь к отступлению, если что.

Теплые струи начинают приятно щекотать скованное тело, со временем заставляя его расслабиться. Гель так же воздействуют успокаивающе, и к тому же смывает всю импровизированную и не импровизированную грязь.

Выхожу из ванной, на пути попадаются бумажные пакеты. Те самые, о которых говорила моя смотрительница.

Сажусь возле них из-за взявшего верх любопытства и неимения чего-то, во что можно одеться.

Внутри одного оказывается две бежевых блузки свободного покроя и пара черных джинсов, во втором — три комплекта симпатичного нижнего белья, а в последнем — коробка с обувью. Закрытые туфли на среднем каблуке. Кажется, мне подойдет. Если до этого были сомнения, что Каллен ясновидящий, теперь они испарились. Я, помнится, назвала только размер одежды…

Складываю все ненужное обратно, оставляя лишь нижнюю часть одного из комплектов и сиреневую блузку. Для сна она самая удобная и не такая нарядная, как остальные.

В кровать, где все никак не может развеяться удушливый запах моего похитителя, возвращаться не хочется. Но и провести ночь, сидя у холодной стены — тоже. Выбираю компромиссный вариант — пол. Стаскиваю с кровати одеяло, а два белых полотенца складываю вдвое, используя как подушку. Довольно удобно, если не принимать во внимание что они махровые и немного царапают лицо.

Пожалуйста, пусть мне не будут сниться кошмары. Хотя бы сейчас…

* * *

У времени нет никакой совести. Оно неумолимо несется вперед, заставляя меня плестись в хвосте и жаловаться судьбе на свою медлительность.

Сейчас начало шестого вечера — с утра мне удалось высмотреть в окне большие часы на фасаде торгового центра, пусть и не такого высокого как моя обитель, но все же повыше, чем большинство домиков внизу. По ним я теперь и сверяюсь. Нет, что-то положительное в этом мире все же есть, раз хотя бы возможность определять, который час, имеется.

Предусмотрительно заранее выбрав белье, отправляюсь в душ, подхватывая по пути белые полотенца. Одно из них посерело от долгого лежания на не слишком чистом ковролине, но меня это мало беспокоит. Пока ещё есть второе.

Снова регулирую воду, прежде чем войти под неё. Тщательно перебираю три упаковки геля на полке, на этот раз отдавая предпочтение фиалке. Никогда не пробовала этот запах…

Интересно, что бы сказал Джеймс?

Джеймс…

Мысли вползают внутрь, словно ядовитые змеи. Тело отзывается вполне здоровой человеческой реакцией — начинает дрожать. Любой бы содрогнулся, переживи все то, что я с этим человеком.

Он ищет меня? Обзванивает свои «источники информации»? Наверняка он уже побывал на вилле Вольтури и понял, что того там нет. И меня нет.

Я исчезла, пропала, испарилась — можно подобрать миллион слов, но для Джеймса они не имеют смысла. Я не могу пропасть. Я не могу исчезнуть и уж тем более — испариться. Мой благоверный считает, что всякое преступление, даже умело спланированное, имеет улики. А уж выкрасть человека так, чтобы никто не видел и не слышал ни звука…

Ох, Джеймс, тебе придется пересмотреть свои взгляды на жизнь. Каллен перещеголял тебя во всех смыслах. Почему-то я уверенна, что пока он не захочет меня выдать, никто и никогда ничего не узнает…

А если выдаст? Отвезет прямо в квартиру Джеймса — он наверняка знает, где она, — что тогда? Бежать? Скрываться? От него?..

Белла, приди в себя! От Джеймса ты не сбежишь. Если попадешь к нему в руки — в крышку твоего гроба забит последний гвоздь. Другого исхода не дано.

«Уймись!»

Согласна, мысли не самые радужные. Тем более сейчас, но что делать — они приходят, никуда от этого не деться…

Быстро намыливаю голову, стараясь абстрагироваться от назойливых вариантов развития событий и собраться. Если к страху перед сегодняшним прикрепить ещё и страх перед мужем, я точно не выдержу. С Калленом мне следует быть начеку каждую минуту. Вдруг опять захочет придушить?

«Как будто ты можешь ему помешать, если он захочет».

И то верно.

Черт…

Прислонившись к стенке натягиваю на мокрое тело жалкие элементы одежды, кидаю контрольный взгляд на часы магазина.

Без пятнадцати шесть.

Отлично. Прежде чем отправиться к кровати, подхожу к окну и со скрипящим сердцем задергиваю штору. Я не намерена сегодня нарушать правил.

Серое ложе кажется эшафотом, но игнорирую эти глупые сравнения, представляя какое оно красивое, современное и удобное. Как хорошо на нем спать, когда за окном непогода…

Ммм, помогает.

Занимаю на простынях вчерашнюю позу и стараюсь думать о чем-то светлом и приятном. Мой Канал Путешествий!.. Как давно я не видела берегов Австралии и необыкновенных птиц Мадагаскара? Когда в последний раз при мне по пустыне передвигались верблюды, а симпатичная азиатка готовила фирменное блюдо для ведущего? Неужели все это было три дня назад? Не верю.

Погружаюсь в прохладные и кристально чистые воды Тихого Океана, плавая со стаей дельфинов, окунаюсь в божественное джакузи дорогущего отеля, попиваю кокосовое молоко, вглядываясь в морской горизонт…

Сладостные мечты обрываются открывающейся дверью. Шумно сглатываю и напускаю на лицо улыбку. Безмятежную, почти искреннюю — будто до сих пор с дельфинами.

Сегодня мужчина одет немного по-другому. На нем нет пиджака, одна лишь белоснежная рубашка. Брюки чуть светлее вчерашних, туфли до блеска налакированы. Ну чем не модель из мужского журнала?

Напускное спокойствие не в силах скрыть малахиты, горящие огнем. Не думала, что кто-то может меня так хотеть.

— Прекрасный выбор, — это произносится им так тихо, что я не до конца верю своим ушам. Возможно, я ослышалась.

Но свои слова все же произношу.

— Добро пожаловать, мистер Каллен.

* * *

В этот раз все не так страшно, как в первый. Наверное, так всегда. Все поначалу кажется неимоверно сложным, запутанным и болезненным, а дальше — дело привычки. По крайней мере, для меня.

Не знаю, который час. За окном темно, шторы задернуты, лампы опять не горят. Пугающая тишина и тьма никуда не делись, но в этот раз я знаю, как себя вести, и это обнадеживает.

Мой похититель снова лежит рядом. Его молчаливость и неподвижность мне на руку — полежит и уйдет, оставив меня наедине с собой. Ну чем не повод радоваться?

— Тебе нет двадцати, — неожиданно произносит мужчина. Выныриваю из дебрей сознания, вслушиваясь в его голос.

— Мне двадцать пять, мистер Каллен, — стараюсь ответить максимально вежливо и учтиво.

В тишине раздается смешок.

— Тебя хорошо выдрессировали.

Предпочитаю промолчать.

— Не могу решить, в чем ложь, Изабелла, — продолжает мужчина (само собой, «письмо» уже им прочитано). Кровать немного прогибается, давая мне понять, что он повернулся. В мою сторону?

— Я не лгу вам.

— Маркус никогда не брал неопытных. Молодых — да, но неопытных — ни в жизни. Если количество твоих партнеров сводится к одному до встречи с ним…

Поражаюсь его познаниям относительно Черного Ворона. Я не могла даже подумать, что он так хорошо его знает… знал.

— Я ему понравилась, — очередная правда. Все было именно так.

— Не только ему.

— … и вам.

— И мне. Но не настолько, чтобы обходить принципы.

Не знаю, что ответить. Снова молчание становится моим прибежищем. Утыкаюсь в его теплое лоно, стараясь спрятаться от вездесущего Каллена.

— Что вы делали?

— Ничего особенного.

— Он держал тебя просто так?

— Он держат меня потому, что я занималась с ним сексом. Иной причины нет.

Прикусываю губу, вспоминая тот момент, когда Маркус пообещал исполнить любое мое желание, если я останусь с ним. Можно ли назвать это привязанностью? Не думаю. Какой-то извращенной любовью? Возможно.

На время в комнате повисает тишина. Мужчина о чем-то размышляет, раз больше вопросов нет. Пару раз порываюсь нарушить его покой и спросить то, что так и вертится на языке, но вовремя себя удерживаю.

Правда, на шестой попытке плотину прорывает. Не успеваю остановиться.

— Мистер Каллен…

Ну вот. Обратный путь отрезан.

В комнате все так же тихо и вроде бы ничего не изменилось, но я догадываюсь, что мужчина меня слушает. Надо же, какая честь!..

— Вы должны знать, что Маркус был только моим клиентом. Джеймс — мой сутенер.

— Джеймс Лорен, — поправляет мой похититель, — он же Кашалот. Это мне известно.

Это его прозвище? «Кашалот»? С чего бы?..

— Изабелла, я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. И о твоем окружении тоже, — добавляет мужчина.

Возражать не пытаюсь. А вот спросить кое-что ещё…

— Раз уж вы знаете обо мне столько… — тщательно подбираю слова, стараясь не получить лишние проблемы, — могу я что-нибудь узнать о Вас?

Теперь тишина кажется угрожающей и напряженной. Воздух будто наполняется электричеством от моего похитителя.

Когда я мысленно обрушиваю на себя очередную порцию обвинений в слабоумии, он все же отвечает:

— Эдвард.

Эдвард? Это имя… Надо же, он назвал его. Теперь я хотя бы знаю, с кем имею дело.

— Это всё, — предвидя мои дальнейшие расспросы, обрывает мужчина. В его голосе столько стали, что возразить не решаюсь.

— Спасибо… — неуверенно шепчу в ответ.

— «Спасибо» скажешь по-другому, Белла.

С этими словами сильные руки — те же, что пытались придушить меня сутки назад — обхватывают верхнюю часть тела, притягивая к своему обладателю. Развязные и всепоглощающие поцелуи не дают посторонним мыслям забраться в сознание.

Второй раунд?

…И снова поговорка про плату за все в этой жизни выходит на первый план, подчеркивая свою значимость…

Глава 8 Tu l as tue…

Короткий стук в дверь звучит перед тем, как она осторожно приоткрывается. Белокурая головка Марты показывается в образовавшейся щели. Она держится куда увереннее, чем в нашу первую встречу, но все так же пуглива и аккуратна.

— Мисс?..

— Заходи.

Непривычно отдавать кому-то приказы, несмотря на то, что это происходит уже не в первый раз. Интересно, когда вернусь к Джеймсу, удастся ли перебороть в себе это и не ляпнуть что попало в неподходящий момент?..

Так, стоп! Хватит думать о нем. Пока есть время и возможность оторваться от суровой реальности, нужно постараться максимально использовать его.

Девушка подходит ко мне и передает небольшую голубую коробку. На ней ни банта, ни ленточки. На ней даже нет ценника или марки магазина. Просто ровная светлая поверхность.

— Что это?

— Мне неизвестно, мисс. Вам велено передать.

Напоминает мое общение с Маркусом, не так ли?

Усмехаюсь сама себе. Черный Ворон теперь мне не грозит. Возможно, жизнь с ним была бы лучше, чем с Джеймсом, а возможно — в сто раз хуже. У него нет такой извращенной фантазии, но полно других темных сторон, основанных на бесконечных правилах и неотъемлемой их части — подчинении. У моего благоверного эти грешки тоже имеются, но не в такой степени. Слава богу…

— Я могу идти?

— Конечно.

Послушно кивнув, Марта разворачивается и бесшумно покидает комнату. Даже дверь не издает ни единого звука. Как мне надоела тишина! Бесконечная, постоянно, неизменно следующая за мной. То здесь, то там…

Разворачиваю оберточную бумагу коробки и снимаю её крышку. Для большего удобства опускаюсь на пол, опираясь спиной о стену. Она не холодная. Теперь не холодая.

Первым, что бросается в глаза, является белый конверт. Похож на тот, что мне вручили в первый вечер. Он лежит на какой-то ярко-красной материи, напоминающей обивки коробочек для украшений.

Разворачиваю плотную бумагу, осторожно доставая изнутри лист, снова сложенный вдвое.

«Сегодня мы встретимся в восемь, Изабелла. Используй этот гель и надень это белье. Не забудь про шторы и свет».

Заинтересованная словами Эдварда — непривычно называть его так даже спустя три дня — возвращаюсь к коробке. Красным оказывается то самое белье, а рядом с ним, в ярко-зеленой упаковке лежит гель для душа с меткой дорогой косметической фирмы. Аромат зеленого чая? Устроим китайский вечер?..

* * *

С теперешнего ракурса мне сложно разглядеть часы на торговом центре, но кажется, их стрелка находится на цифре восемь. Ровно восемь. С какой стати извечно пунктуальный Каллен решил опоздать? И ещё — почему вообще перенес время?

Наверное, ответов на эти вопросы мне не получить.

Немного меняю положение затекшего тела и гипнотизирующим взглядом изучаю дверь. Каждую секунду мне кажется, что она вот-вот откроется, но этого не происходит.

Откуда-то из глубин сознания поднимается раздражение, усталость. Я больше пятнадцати минут лежу на ненавистной кровати в неудобной позе…

Наконец мое терпение вознаграждается. Звук замков предвещает скорое избавление…

Тонкая полоска света быстро мелькает на ковролине, перед тем как огромное пятно заменяет её, расползаясь во все стороны.

Судя по знакомым налакированным туфлям и черным брюкам — передомной никто иной, как Каллен… Эдвард.

То, что происходит дальше, с трудом поддается описанию. Мужчина с неимоверной скоростью захлопывает за собой дверь и оказывается на кровати. Его губы и руки набрасываются на мое тело почти с животной страстью, тело буквально впечатывает меня в постель.

Через пару секунд страсть превращается в грубость. Явственно ощущаю боль и инстинктивно стараюсь высвободиться. Совсем некстати всплывают жуткие воспоминания о сексе с Джеймсом.

Ладони мужчины больно ударяют мои руки о деревянную спинку.

— Ты тоже будешь мучиться, — рычит он.

Мучиться? За что?

Ответить на возникшие вопросы не предоставляется возможности. Боль нарастает.

— Мистер Каллен… — стараюсь быть учтивой и сдержанной.

— Закрой. Свой. Рот. — его руки сжимают мое тело в железных тисках. Ещё немного и треснут кости. Удастся ли с утра сосчитать синяки? У меня не хватит тональника, чтобы их скрыть…

Затыкаюсь, стараясь отрешиться. Получалось ведь с другими. Так почему не должно получиться сейчас?

Море, паруса, теплая вода, акулы…

Черт!

Вскрикиваю от резкого толчка, пронзившего тело изнутри. Впиваюсь ногтями в спину своего мучителя, надеясь, что хотя бы теперь он сбавит обороты.

Напрасно.

Стараюсь — всеми силами стараюсь — определить причину, по которой Эдвард ведет себя так. За все время он не был мягким, но и грубости не проявлял. Его положение — что-то вроде нейтрального. Секс как секс. Ничего лишнего…

Может быть, он пьян?

Делаю пару быстрых вдохов, пробуя определить. Нет, его запах не изменился. Он пахнет собой, а не спиртным.

Господи…

— За него, дрянь, за него! — голос Каллена как никогда жесток. В нем слышится гнев, ярость и какая-то странная безысходность.

Дрянь — это я? В чем моя вина?..

Чтобы отвлечься, начинаю считать собственные вдохи. Сначала это тяжело, но где-то на 40 становится проще. Дохожу до второй сотни, когда жестокость моего похитителя немного утихает.

Тяжело дыша, он покидает меня и откидывается на пустую половину кровати рядом со мной.

Прикрываю глаза, оценивая масштабы бедствия. Судя по тому, как пульсирует нижняя часть тела, проблемы будут. Надеюсь, не слишком серьезные…

— Tul'astué… — едва слышным шепотом произносит мужчина. Его ладонь стискивает простынь рядом с моим плечом.

Похоже на французский. Интересно, если бы я знала, что это значит, может, поняла бы, что сейчас происходило?..

Но факт остается фактом — я не знаю. И не узнаю…

Чувствуя опасную возможного второго раунда, отодвигаюсь к самому краю, как можно дальше от него.

Это не остается без внимания.

— Обратно.

Приходится вернуться.

Стальной хваткой его пальцы впиваются в мой подбородок, вздергивая лицо вверх. Сквозь бесконечную темноту комнаты прорисовываются черты Каллена, нависшего надо мной.

— Сейчас я сделаю то же самое, — ставя ударение на каждом слове произносит он, — а ты будешь повторять имя. Ты будешь говорить «Розали». Ясно?

Меня встряхивают, словно тряпичную куклу.

— Да, мистер Каллен.

— Хорошо.

Он делает глубокий вдох и снова оказывается совсем рядом. Снова его руки и губы в непосредственной близости от моего тела.

— Начинай.

— Розали, — сквозь подступающие слезы, бормочу я. Новая волна боли топит меня, не давая никакого шанса вынырнуть на поверхность.

Спустя какое-то время пытка кончается. Лицо мужчины утыкается в изгиб моей шеи, руки по-прежнему сжимают мои ладони.

Он дышит часто и хрипло, его волосы щекочут мое плечо.

Во время самого «действа» моих тихих всхлипов слышно не было, но теперь, в этой чертовой тишине они выходят на первый план.

Первые пять секунд это никого не трогает, но затем мужчина все же реагирует на них.

Его правая ладонь отпускает мою и подбирается к лицу. Зажмуриваюсь, ожидая худшего, но вместо этого чувствую, как он стирает с моих щек слезы.

Глаза непроизвольно распахиваются, прерывистый вдох вырывается из груди.

— Так нужно, Изабелла, — говорит он спокойным, сдержанным голосом. Того безумства, что прежде уже нет. Это обнадеживает.

— Больно… — без всякого на то позволения произносят непослушные губы. Впервые желание пожаловаться кому-то становится настолько ощутимым.

— Физическая боль проходит, — уверяет Эдвард, проводя пальцами по второй щеке.

Тщетно стараюсь выровнять дыхание, в надежде совладать с собственными эмоциями.

В это же время мужчина ведет себя, мягко говоря, странно, когда накрывает мое тело покрывалом и отодвигается подальше. Наверное, с его стороны это большая уступка.

— Прекрати плакать.

Шумно сглатываю, прежде чем ответить.

— Да, мистер Каллен…

— Эдвард, — исправляет он. Немного мягкости проступает в голосе.

— Да, Эдвард, — собственными пальцами убираю последние слезы из уголков глаз и делаю несколько вдохов-выдохов. Губы трогает робкая улыбка. Наверное, от эйфории.

— Сможешь сесть? — спустя некоторое время спрашивает мой похититель.

Нерешительно киваю. Он умудряется заметить это даже в темноте.

Упираюсь руками в простыни и откидываюсь на деревянную кроватную спинку. Пульсирующая боль становится сильнее. Простыни в районе бедер становятся мокрыми.

Черт…

Внезапно рядом вспыхивает свет. Довольно тусклый, но все же свет. От непривычки жмурюсь.

Эдвард занимает свою половину кровати, все ещё не приближаясь ко мне. Он тоже сидит.

— Такого больше не повторится, Белла.

Напускаю на лицо фальшивую улыбку, даже не заботясь о том, как он её воспримет. Даже с Джеймсом до физических увечий не доходило. Максимум — долго не сходящие синяки и мелкие кровоточащие ссадины.

— У меня кое-что есть для тебя, — хмурюсь, ища подвох. Каллен усмехается и встает с кровати. Должна признать, его обнаженное тело выглядит очень даже неплохо. Наверное, не случись сегодняшнего, я бы смогла представить его как своего постоянного любовника.

Из мрачных воспоминаний вытягивает голос мужчины.

Он снова на кровати.

Его ладонь ложится на мою, осторожно поднимая её с простыней. Моя, кажется, в два раза меньше.

Запястья касается что-то холодное, поблескивающее даже при свете лампы.

Это браслет. Тонкая серебряная цепочка, в выемки которой вставлены маленькие зеленые камушки. Черт побери, это изумруды! Ещё одно напоминание о Каллене…

— Похоже, да? — мужчина усмехается. Его настроение как никогда приподнято.

— Да, — тихо отвечаю, рассматривая камни. Они красивые. Но теперь они извечно будут вещественным доказательством жестокости человека, сидящего сейчас рядом со мной.

Мокрота простыни достигает пальцев руки, отчего мой взгляд непроизвольно опускается туда. Как ни странно, глаза моего мучителя тоже.

Его взгляд суровеет, черты лица вытягиваются, утрачивают смешливость.

Одним быстрым движением он сдергивает простынь и отшвыривает её куда-то к изножью кровати.

— Раздвинь ноги.

Ситуация приобретает очень опасный оборот. Он не понимает, что уже перешел дозволенный предел моего организма?

— Я больше не смогу, — выпаливаю на одном дыхании, уповая на малейшие зерна здравого смысла и понимания в нем.

— Больше и не нужно, — малахиты направлены на меня, голос как у взрослого, объясняющего истину непослушному ребенку. — Раздвинь ноги.

Звучит как просьба. Уже прогресс.

Перебарываю желание послать Эдварда куда подальше и делаю все же, что просят.

Запрокидываю голову и закрываю глаза. Чувствую под собой влагу, которая на белых простынях такая же яркая, как мой сегодняшний наряд, разорванный Калленом и разбросанный вокруг кровати.

Следующим звуком, который слышу, является злобное бормотание моего мучителя. Затем кровать прогибается, приминается ковролин. Что-то поднимается с пола.

Щелчок. Щелчок. Щелчок. Тихие и невинные щелканья кажутся громче фанфар. Неужели у меня настолько обострился слух?

Посмотреть на «поле боя» решаюсь далеко не сразу. Под приглушенный голос мужчины медленно опускаю взгляд и… натыкаюсь на лужу крови. Буквально лужу. Воздуху становится тесно в легких, руки беспомощно сжимаются и разжимаются в кулаки, перед глазами пляшут странные черные кружочки. Но оторваться нет сил. Красное пятно заполоняет все вокруг, исключает любой другой предмет из моего поля зрения.

— Доктор будет через пятнадцать минут, — голос Эдварда слышу словно через толстый слой ваты. Черные круги становятся чересчур большими…

* * *

Кажется, я проспала сто лет. Нет, даже больше — тысячу. Когда открываю глаза, голова кажется чугунной. Обзор комнаты размыт, затем превращается в нормальный.

Лежу на той же кровати, что и вчера. Только вот ничего мокрого и теплого больше нет, под пальцами свежие хрустящие простыни. Как их умудрились сменить не разбудив меня?

Перед глазами вспыхивают все события вчерашней ночи, включая зверское поведение Каллена, сменившееся на добродетельное внезапно и слишком поздно.

Опасливо гляжу вниз, надеясь, что кровь все же исчезла. Так и есть. Получается, доктор здесь был.

Сколько же я пропустила…

Прислушиваюсь к ощущениям. Ничего особенного, лишь немного тянет внизу живота. Надеюсь, это быстро пройдет.

Несколько минут молчаливо осматриваюсь. Эдварда нет. Доктора нет. Никого нет. Только извечное окно есть. В нем виден шпиль одного из самых высоких домов (не считая этот, конечно).

Толчком к действию являются мои естественные потребности, пробуждающиеся в такой неподходящий момент. С превеликой осторожность, боясь снова вызвать кровотечение, сажусь на кровати. Ноги упираются в холодный серый ковролин.

Вздыхаю и уже собираюсь попробовать подняться, как взгляд цепляет очередной белый конверт. Он лежит на тумбе и поэтому хорошо заметен.

Морщусь при его виде, но проигнорировать не могу.

Вскрываю, принимаюсь читать. На этот раз письмо куда длиннее прежних.

«Изабелла, мне жаль, что ты пострадала. Благо, повреждения не серьезны и совсем скоро ты сможешь вернуться к повседневной жизни. Как я и обещал, такой ночи больше не случится.

Вчера состоялась наша последняя встреча. Больше тебе в этом доме делать нечего. В понедельник, в полдень, Джаспер отвезет тебя домой, к твоему супругу. Не беспокойся на сей счет.

P.S.

Не забудь забрать браслет и одежду — они твои.

Эдвард Каллен».

Глава 9 Эшафот

Возможно ли прочувствовать тоже, что ощущают люди, идущие на эшафот? Скажете, нет? Ошибочное мнение. Вполне возможно. Я доказываю это на личном примере.

Сегодня понедельник. Холодный, дождливый, мрачный зимний день. До полудня осталось меньше двадцати минут. Совсем скоро прибудет Джаспер, который отвезет меня на казнь, к эшафоту. В роли палача выступает Джеймс. Кроме него достойно сыграть эту роль никому не удастся.

Уставшее воображение уже не рисует ужасов, не подсовывает страшных мыслей. Кажется, пережив последнюю нашу ночь с Калленом, я осознала всю безвыходность своего положения. А его письмо только усилило впечатление.

Я — не человек. Никто не станет спрашивать у меня, хочу ли я куда-нибудь ехать.

Чувствую себя игрушкой на полке в дорогом магазине. Каждый подходит, играется, ставит обратно.

Джеймс прав — я принадлежу ему. Иначе почему снова и снова возвращаюсь в его квартиру? Почему не подумываю о том, как сбежать? Почему не представляю себе жизни без него?..

Мои немногочисленные вещи уже упакованы. Они уместились в один большой бумажный пакет. Пришлось надеть часть одежды и туфли, чтобы выйти на улицу и хоть в чем-то предстать перед мужем. Иначе он растерзает меня на месте…

Кстати о терзаниях. Судя по всему, мне наложили швы. Неужели Эдвард умудрился что-то разорвать?

Утешает хотя бы то, что крови больше не было. А это очень и очень большой плюс.

Остался только маленький вопрос — если кровотечение откроется снова, но уже с Джеймсом, я умру? Он будет с наслаждением смотреть на это или раскошелится на врача?

В любом случае придется несладко…

Огромные часы торгового центра нещадно приближают стрелку к 12. Словно зачарованная осматриваю комнату, в которой провела всего неделю, и ощущаю, будто прощаюсь с чем-то… важным? Даже значимым.

Неужели так мало нужно человеку для счастья? Простое уединенное пространство?..

Эти дни прошли быстро.

За это время, что в принципе против всех законов Вселенной, я ощутила себя… человеком, что ли?

Не было страшно засыпать. Не было страшно просыпаться. Не было страшно даже встречаться с Калленом. Ну, до той ночи…

Каллен. Этот мужчина многогранен. Он причиняет боль и… пытается загладить свою вину. Возможно, его поведение обусловлено временным помешательством, действием наркотиков, бурным оргазмом — мне плевать. Никто и никогда не делал мне так больно. Но… никто и никогда не утирал мне слезы. Даже мама. Этот жест с его стороны, сам факт того, что это случилось, вызывают щенячий восторг, дикую и необузданную детскую радость.

Глупо, неправда ли?

«Белла, в твоем положении уже не осталось ничего глупого. Просто дай волю эмоциям и прекрати думать хотя бы о них. Проблем и так хватает».

Чертова стрелка поместилась на верхней планке. В городе наступил полдень…

Смотрю в панорамное окно в последний раз. Мысленно прощаюсь с ним и с тем, что происходит за его стеклами. Это был не самый худший мир. По крайней мере, он был лучше предыдущих…

За спиной слышится скрежет замков. Истекли последние секунды.

Медленно оборачиваюсь, поднимая с пола пакет, машинально поправляю волосы и кидаю взгляд на свое новое украшение — браслет с изумрудами…

Кажется, миллион раз я пыталась оставить его здесь и миллион раз забирала обратно. Я не могу его не забрать. Попросту не могу.

Стоит признать, что он все же красивый. Очень красивый. Как и тот, кто его мне преподнес…

На пороге комнаты стоит уже знакомый человек. На нем стандартная одежда голливудских телохранителей, только вот очков нет. Ясное дело — не лето ведь.

— Мисс Свон, — его голос глубокий, сосредоточенный, прекрасно подчеркивающий профессию своего обладателя.

— Добрый день.

— Добрый день. Нам пора. Вы готовы?

Пожимаю плечами, контрольный раз оглядываясь и проверяя, все ли взяла.

— Полагаю, что да.

— У меня для вас кое-что есть, — загадочно произносит мужчина.

Хмурюсь, но потом вижу кремовое пальто. То самое, в котором я села в машину телохранителя впервые. Как мило, что он позаботился обо мне и не дал замерзнуть.

— Благодарю.

— Не меня благодарите.

Закатываю глаза. Ну конечно…

Мужчина шире раскрывает дверь, отходя в сторону и пропуская меня.

Выхожу в коридор, который прежде никогда не видела. Впрочем, рассматривать там особо нечего. Длинные, тянущиеся в обе стороны стены, окрашенные в темно-коричневый цвет. Пол деревянный.

— Нам сюда, мисс Свон, — окликает меня Джаспер, когда намереваюсь идти в сторону большой картины в позолоченной раме. Это Шекспир или Сервантес? Не вижу издалека…

Поворачиваюсь и иду следом за телохранителем. Он двигается быстро и совсем не грациозно. Не сравнится с…

Ловлю себя на том, что сравниваю своего похитителя с его же подчиненным. Совсем с ума сошла, Изабелла.

Один глубокий вдох помогает выгнать неуместные мысли из головы. Одно напоминание о том, куда мы едем, отрезвляет.

Коридор выводит к лифту. Он металлический, с большим количеством кнопок и красным ковриком внутри. Два больших зеркала отражают нас с разных ракурсов.

Джаспер набирает какую-то комбинацию цифр, и мы едем вниз. Цифры этажей поочередно зажигаются на специальной панели. Оказывается, все это время я находилась на 76. Надо же…

Телохранитель с отсутствующим интересом разглядывает металлические стены. Когда его взгляд снова на панели с кнопками, он усмехается:

— Вы заставили меня переучить код, мисс Свон.

Вопросительно изгибаю бровь:

— Его поменяли, потому что я могла сбежать?

— Вы бы и так не сбежали, — качает головой мужчина. — Код сменили не для вас, а из-за вас. Если, конечно, можно так выразиться.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Тогда забудьте, что я это говорил.

— Непременно.

Остаток пути проходит в полном молчании. Наблюдаю за сменной этажей, игнорируя присутствие мужчины.

Мы спускаемся всего две минуты, а мне кажется, что целый час.

Мое терпение наконец-то вознаграждается — двери раскрываются, выпуская наружу. Холод пробирается по телу. Похоже, это подвальный уровень. Гараж?

Но он ведь… пустой? Каллен арендует весь этаж? А где же машины?

Оглядываюсь, стараясь обнаружить хоть какой-то автомобиль. Удача улыбается — вижу целый десяток машин. Разноцветных, разных моделей, с разными номерами. Неожиданно.

— Мисс Свон? — зовет телохранитель. Он уже стоит рядом с блестящим «Бентли», который я все ещё помню. Который уже видела.

— Это ваша машина? — спрашиваю, попутно забираясь в кожаный салон.

— Все эти машины — машины мистера Каллена.

— Тогда почему мы едем именно на этой, раз их так много?

Кажется, мужчина удивлен моей детской непосредственности. Да-да, Белла. Твои дела ещё хуже, чем можно было предположить — твой язык развязался…

— Это приказ.

Ответ принимается, Джаспер. Вопросов больше нет.

Пару минут, которые провожу в автомобиле, идут разбушевавшемуся сознанию на пользу. Хотя бы беспокойство возвращается. Так и до страха недалеко…

За окном проносится тот самый город, на который я столько времени смотрела из окна. Оказывается, небоскреб, в котором находится квартира Каллена, не единственный. Просто другие находятся за ним. Я была здесь однажды. Джеймс привозил меня на знакомство с Маркусом в одно из местных кафе. Вон там, за поворотом и тремя большими соснами будет выезд на главную трассу.

— Вы ведь знаете адрес, — когда «Бентли» сворачивает на серебристое шоссе, безрадостно интересуюсь я. Очень и очень глупый вопрос, Белла.

— Само собой.

Правда говорит мужчина одно, а делает совершенно другое. Он поворачивает в противоположную от города Джеймса сторону и выжимает педаль газа. Машина мчится вперед на невозможной скорости.

— Мы едем не туда.

— Мы едем куда нужно.

Нужно?..

Догадка тут же заполняет сознание. Ну конечно, конечно же! Я идиотка. Даже хуже — полная дура. Наивно поверила, что Эдвард оставит меня в живых. Вернет к мужу. Нет, не дождешься. Моя участь вполне предсказуема и ясна. До ближайшего леса совсем недалеко — меньше двух километров, а на такой скорости это расстояние можно прировнять к пятистам метрам. А уж там, где кроме лосей и лис никого нет, Джаспер сможет преспокойно избавиться от меня. Как — его дело.

Одновременно с приходом этих мыслей становится и смешно, и грустно. Даже не грустно, а горько. Почему-то гложет обида на Каллена. Он ведь нарушил свое слово…

Хотя, кто я такая, чтобы ради меня он менял свои принципы? Сам ведь сказал, что я этого не достойна…

— Я знаю, о чем ты думаешь, — неожиданный тихий голос телохранителя пробивается сквозь дымку подступающей истерики.

Перевожу на него невидящий взгляд. Конечно знаешь, ублюдок. Тебе ведь меня убивать…

От мысли, что навсегда останусь в каком-то сыром лесу, на помятой дождем хвое и под кронами вечнозеленых сосен становится тошно. Становится жаль себя.

Перед смертью всегда так бывает? Или я снова редкостный случай?

— Можно хотя бы узнать, как это будет происходить? — сглатываю подступающую тошноту, морщусь в ожидании ответа.

— Я не собираюсь убивать вас, мисс Свон, — снова «мисс Свон»? Да он смеется надо мной!

— Вы скажете, что я попала под машину или упала с дерева? — продумываю оба варианта, рассматривая их на большую правдоподобность.

— Мы едем не в лес, Изабелла. Но и не к Джеймсу.

Мои глаза распахиваются. Откуда он знает его имя?..

— Тогда куда?.. — версий больше нет. Либо туда, либо сюда, Джаспер…

— В особняк мистера Каллена, — ни секунды ни медля, выдает мужчина.

Это вводит меня в окончательный ступор.

— Это его приказ?

— Это мое личное распоряжение, мисс Свон.

Прижимаю обе ладони к вискам, стараясь унять бешеное сердцебиение. Какого черта здесь вообще происходит?..

Телохранитель молчит, предоставляя мне возможность самой справится с навязчивыми мыслями и теориями, а ещё с сердцем и кровью, стучащей в ушах.

— Это жестоко… — наконец бормочу я.

— Я не шучу, — Джаспер на удивление быстро понимает, о чем я.

— Почему нельзя сказать правду человеку хотя бы перед тем, как он умрет? Почему постоянно нужно глумиться надо мной? — нервы окончательно сдали. Дело — дрянь.

Втягиваю носом воздух и на свою беду ощущаю ещё одно очень неприятное обстоятельство — у меня пошла кровь.

— Черт, — не стесняюсь стона, который издаю при обнаружении кровотечения. Мне уже нечего стесняться…

«Бентли» мягко уходит в сторону, паркуясь на обочине. Мужчина поворачивается к задним сиденьям, даже не давая мне опомниться. И вот на моих коленях уже зеленая пластиковая коробочка с красным крестом посередине. Аптечка?

— Сами справитесь? — с сомнением интересуется телохранитель.

— Справлюсь.

Перебирая баночки с перекисью и нашатырем, все же нахожу вату. Прикладываю большой её кусок к носу, зажимая кровеносные сосуды.

— Запрокиньте голову, — советует мужчина.

Не понимаю почему, но слушаюсь его.

— Все?

— Все, — выдыхаю, откидываясь на спинку сиденья. Чувствую, что автомобиль снова едет. Вот уже его колеса касаются шоссе.

— Проблемы со здоровьем?

— Никаких проблем, — качаю запрокинутой головой, даже не удосуживаясь взглянуть на него. По-моему, он задает слишком много вопросов…

Пять минут оказываются достаточными для того, чтобы кровь остановилась. Джаспер молчит, обращая все свое внимание на дорогу, а я стараюсь смотреть куда угодно, кроме как в окно. От быстро проносящихся за ним деревьев меня мутит.

— Я говорю вам правду, Изабелла, — спустя немного времени, говорит мой водитель, — и не потому, что вы умрете.

— Я не вижу никакого смысла… — признаюсь честно и пристально вглядываюсь в острые черты лица мужчины, ища на нем хоть что-то, что способно подтвердить или опровергнуть его слова.

— Смысл есть — для меня.

— Вам не хватает острых ощущений?

— При работе телохранителя? Это уже смешно, мисс Свон.

Действительно, смешно…

— Тогда… я не знаю.

— Зато я знаю, Изабелла. Знаю Джеймса.

— Знаете Джеймса?

Вся обращаюсь во внимание. Если он не лжет, эта информация будет мне полезна. Не думала, что у моего мужа есть знакомые в таких кругах.

— Ты не первая, — внезапно голос Джаспера суровеет, брови сходятся на переносице.

— Не первая?.. — я жажду объяснения. Или намека. Хоть чего-нибудь.

— Не первая его игрушка.

— Были ещё?

— И будут.

— Навряд ли.

Джаспер горестно усмехается.

— Будут, Изабелла. И не одна.

— Мы женаты.

Лицо телохранителя резко поворачивается в мою сторону, глаза внимательно изучают мои. Зачем я вообще это сказала?

Опускаю взгляд, сглатывая.

— Ты сумасшедшая.

— Никто этого не отрицает, — нервный смешок сдержать не удается.

Дорога уходит влево и на повороте я вынуждена прижаться к двери. Это отвлекает от разговора.

— Мистер Каллен решил поиграть в Бога, вмешиваясь в мою судьбу?

— Мистер Каллен здесь ни при чем, Изабелла. Он вообще не знает, что я везу вас в особняк.

— К чему такие жертвы? Вас ведь наверняка прикончат, когда правда вскроется.

— Сейчас есть вещи гораздо более важные, чем смерть, — философски замечает мужчина. Но черты его лица еще больше заостряются.

Так…

— Вы тоже хотите провести со мной время?

— Я женат, — Джаспер поднимает левую руку, на которой красуется толстое золотое кольцо. На нем что-то написано…

— Хотите внести разнообразие в свою половую жизнь? Я буду третьей?

— Прекрати молоть чушь.

Он злится и… волнуется?

— Это безумие. Безумие… — с каких пор я пытаюсь образумить телохранителей? Причем телохранителей Каллена? Это я безумна, а не Джаспер.

— У меня ещё есть та тряпка, Изабелла, — как бы невзначай говорит мужчина. — Я могу ею воспользоваться.

— Не надо, — для чего-чего, а для сна сейчас точно неподходящее время.

— Тогда замолчи. Объяснение будет позже.

Поджав губы, принимаюсь изучать кожаную поверхность подлокотников и матовый ремень безопасности.

— … если мы, конечно, доживем до объяснения, — безрадостно добавляет телохранитель. Теперь его лицо похоже на застывшую восковую маску.

Глава 10 Каштановая дверь

Джаспер совершает такое количество поворотов и маневров, что мое уставшее сознание в принципе не в силах их зафиксировать. Замечаю, что «Бентли» остановился, когда бурая лужайка перестает плыть перед глазами.

Несколько секунд мы проводим в тишине салона. Кидаю взгляд на телохранителя — он кажется отрешенным, чересчур задумчивым.

— Это здесь?

— Здесь.

Смотрю в его окно, стараясь уловить хоть какие-то черты особняка. Где же живет мистер Каллен? Похожа ли его обитель на логово Маркуса? Там так же темно, душно и угнетающе?..

— Идешь за мной и ничего не говоришь, — Джаспер открывает свою дверь, я — свою. На улице стало холоднее. Дождь уже не такой мелкий как раньше. Он все больше напоминает настоящий зимний ливень.

Следую за своим сопровождающим к белым стенам, виднеющимся чуть поодаль. Их конца не видно — уж слишком высоки сосны, окружающие особняк.

Хочется спросить у Джаспера, в какой мы сейчас части леса (ведь судя по воцарившейся тишине, мы именно в лесу, да и хвоя под ногами — наглядное тому подтверждение), но вовремя себя останавливаю. Изабелла всегда исполняет приказы. Не имеет значение, чьи именно…

Мы проходим ещё около ста метров, прежде чем миражные стены предстают перед глазами во всем своем великолепии. Как в средневековых замках — каменные, неразрушимые, устрашающие…

Да, у моего мучителя дела обстоят хуже, чем у Черного Ворона, раз ему нравится жить здесь. Поднимаю голову, стараясь рассмотреть, где кончаются белые возвышения. Вижу край крыши — темно-бордовый. Плохо заметен снизу.

Заглядевшись на чертовы стены, едва не врезаюсь в Джаспера, когда он резко останавливается перед очередной сосной.

Выглядывая из-за спины мужчины, замечаю двух суровых секьюрити. Они выше и мускулистее моего проводника, но одеты так же.

— Мистер Хейл, — одновременно и по-армейски собрано приветствуют они. Похоже, Джаспер что-то вроде главного телохранителя для Каллена. Как они там называются?.. А, начальник охраны. Прекрасно.

Лица подчиненных приобретают изумленное выражение, когда те видят меня. Поспешно отвожу взгляд, боясь ненароком себя выдать.

— Новая горничная, — без всякого выражения поясняет Хейл. — Приказ мистера Каллена.

Охрана понимающе кивает, однако проходя мимо, успеваю заметить, что в их глазах поблескивает недоверие. Надо же, я что, совсем не гожусь в горничные?

— Изабелла, ты идешь не на расстрел, — сквозь зубы рычит мужчина, резко дергая меня за руку у очередного дерева.

— Простите…

— Прощения будешь просить не у меня. Возьми себя в руки, иначе нам конец!

Его слова звучат убеждающе и… угрожающе.

— Я постараюсь.

Моя рука снова в моем распоряжении. Джаспер снова впереди. Стены все ближе… Вот уже и видно крыльцо. Пять узких черно-белых ступеней ведут к большой двери.

Пониже опускаю голову, затылком чувствуя взгляды вездесущей охраны. Могу поспорить, что её здесь достаточно.

Телохранитель открывает дверь и пропускает меня внутрь. Когда ступаю на порог, деревянная застава с грохотом захлопывается.

Прямо фильм ужасов.

В комнате темно. Это повеления моего мучителя? В любом доме или комнате, где он есть, должна царить тьма? Ненавижу…

— Не двигайся.

Сглатываю, но все же замираю. Чувствую шевеления воздуха — Джаспер исчез. Наверное, ищет выключатель.

Теория подтверждается — несколько лампочек на потолке поочередно зажигаются, разгоняя мрак своим светом.

— Иди сюда.

Четыре шага, отделяющие меня от мужчины, преодолеваю за два. Почему-то сердце бьется чаще положенного, а в ушах стучит кровь.

Мужчина берет меня за локоть и ведет к темному предмету в углу. Он большой и совсем не привлекательный.

Вскрикиваю, пробуя вырваться, но хваткателохранителя, как и следовало ожидать, вполне приличная.

— Сядь, — он почти с размаху кидает меня на что-то кожаное. Да это кресло! Господи…

Неуверенно упираюсь руками в подлокотники, тщетно пытаясь собраться и перестать нагнетать обстановку. Приятного и так мало, Белла, давай ещё придумай чего-нибудь…

— Ни единого звука, — предупреждающе рычит мужчина, из ниоткуда появляясь перед моим лицом, — иначе я сам тебя прирежу, к чертовой матери!

А вот эта уже конкретная угроза. Теперь мне даже собственное дыхание кажется непозволительно громким. Дело дрянь…

Осторожно опускаюсь на кожаную спинку, стараясь поудобнее устроиться, чтобы не производить лишнего шума. Освещение как в дешевом борделе. Почти ничего не видно, кроме очертаний и тусклых световых пятен на полу.

Теперь я понимаю, почему детям кажется, что вся мебель сейчас оживет и сожрет их — чувствую то же самое.

Где-то справа, вдалеке, становятся слышны голоса. Один из них — Джаспера — я уже запомнила, другой — женский, слышу впервые. Вскоре появляются шаги. Быстрые, взволнованные.

Дергаюсь, когда слышу удар двери о стену. Зачем так сильно её распахивать?

Внезапно света становится больше. Он бьет из каждого отверстия, на миг ослепляя мое привыкшее к темноте зрение.

— Изабелла, — слышу свое имя и инстинктивно поднимаюсь. Благо, удается устоять на ногах и не оказаться на полу.

Пару раз моргаю, прежде чем замечаю спутницу Хейла. Это миниатюрное создание, одетое во все черное. Тушь размазана по лицу, пряди иссиня-черных локонов обрамляют узкое лицо. Да она бледнее меня! Большие серые глаза так и норовят пробраться в сознание. Похоже на то странное существо из «Властелина Колец», всегда вызывавшее во мне отвращение.

— Она пробыла в квартире неделю. Сегодня было велено отвезти её домой, — продолжает Джаспер.

— Здравствуйте, — с некоторой заминкой говорю я. Невежливо ведь не здороваться, да?

— Здравствуйте, — лихорадочно стреляя глазами в разные стороны, бормочет девушка. Её брови сведены на переносице, на лбу сияют капельки пота.

— Она надежна? — этот вопрос незнакомки обращен уже к Хейлу.

— Она послушна, — выделяя последнее слово, отвечает мужчина. — Других вариантов все равно не будет.

Девушка несмело кивает и бросает на меня оценивающий взгляд.

— Хуже тоже не будет.

— Не будет, — соглашается телохранитель.

Смотрю на разворачивающуюся перед собой картину и не могу понять, что происходит. Зачем я здесь и почему эти двое обсуждают меня, словно вещь на торгах? Не думаю, что Каллен приказал им это. Это их инициатива…

— Пошли, — девушка вдруг хватает меня за руку и тащит за собой. От неожиданности даже не упираюсь. Джаспер молчаливо следует за нами. Он как тень.

Из первой комнаты мы попадаем в длинный коридор, в конце которого хорошо просматривается высокая лестница. Ах да, здесь же наверняка несколько этажей…

Каким-то чудом умудряюсь ни разу не споткнуться при подъеме. Это почти подвиг. Жаль, некому оценить.

Сероглазая бежит по следующему коридору, заставляя меня делать тоже самое. Чертовы туфли!..

Наконец марафон заканчивается. Финишной лентой служит очередная деревянная дверь. Каштановая, с золотым отливом. Такая же, как десяток других дверей вокруг. Почему мы шли именно к этой?

Незнакомка толкает меня в кресло, так кстати поставленное у стены. Оно не такое удобное, как кожаное, зато выглядит привычнее.

Девушка становится напротив меня, скрещивая руки на груди. Её глаза горят безумством с долей страха. Джаспер перемещается за спину сероглазой, подпирая одну из темных стен.

— Это — дом мистера Каллена, — начинает девушка, — здесь полно камер и прочих гаджетов, способных испепелить тебя на месте. В твоих интересах запомнить то, что я скажу.

Начинает сосать под ложечкой. Господи, во что я вляпалась! Здесь явно закрытая психбольница.

— Выходить за пределы коридора запрещено. Спускаться по лестнице — тем более. Твоя задача быть тут и следить за этой дверью. При любой попытке кого-либо выйти оттуда, ты должна это немедленно предотвратить.

С психбольницей явное попадание. Мои глаза округляются, а брови взлетают вверх. Помешать выйти? У них здесь что, пленники? Тюрьма строго режима? Теперь в роли смотрителя будет Белла?..

— Ясно? — ее глаза впиваются в мои. Отстраняюсь, поспешно кивая.

— Ясно.

— Нас не будет около трех часов. Это максимальное время, — добавляет мужчина, тоже делая шаг ко мне. — Когда вернемся, я отвезу тебя, куда следует.

Мой второй кивок вызывает агрессию телохранителя. С чего бы?

— Слушай меня, — пришпиливая мою шею к стене, произносит он. — Если хоть кто-нибудь узнает о сегодняшнем, тебе конец. Я найду способ избавиться от тебя даже без приказа Босса. Это тоже ясно?

— Да, — мое сердце сейчас вдребезги разобьет ребра. Только бы носовое кровотечение не началось, пожалуйста!

— Отлично, — телохранитель отступает. — Мы уходим.

Девушка ещё раз нервно смотрит на меня, затем на дверь и только потом разворачивается, поспешно следуя за своим спутником.

Спустя минуту я остаюсь в полном одиночестве. Это просто отвратительное чувство.

Опускаю голову на руки, часто дыша. Успокойся, успокойся, успокойся — это моя мантра. Буду повторять, пока организм не послушается.

Пробую выстроить логический ряд — неважно получается. Итак, все началось с того, что телохранитель ослушался приказа Каллена и отвез меня сюда. По пути он говорил что-то о возможном будущем, делая акцент на теме смерти. Получается, если правда вскроется, мне не жить. Но не только мне. Судя по всему, этим двоим тоже. Значит, мы что-то вроде сообщников…

А теперь о цели моего пребывания здесь. Взгляд непроизвольно падает на дверь. Что за ней? Вернее, кто? Кто настолько опасный, чтобы выходить за пределы одного помещения, может быть внутри? И почему приведшие меня сюда так уверены, что я смогу помешать ему выбраться, если он захочет?.. Оно… она? Да какая разница!

Я никогда не была любопытной. Никогда не желала большего, чем имела, но теперь сознание активно подсовывает догадки насчет чудовища за коричневой дверью. Оно ведь чудовище, да? Иначе, почему нельзя выходить?..

Я запуталась. Так сильно увязла в этом чужом, неприятном болоте, что возвращение к Джеймсу уже не кажется таким ужасным. Я могу вернуться. Он не убьет меня. Я ещё нужна ему для секса. Чтобы найти мне замену нужно время. И это время я ещё буду дышать.

От предстоящего наказания тело передергивает. Оно до сих пор пытается убедить меня, что такая жизнь и жизнью-то не называется, однако я постоянно твержу обратное. Что поделать, лучше так, чем как сегодня или как пять лет назад. Меня не устраивают оба варианта. Я голосую за Джеймса и уикенды у…

Маркуса нет, Белла. Маркус умер. Я лишилась клиента и потеряла привычное дело. Теперь будет новый мужчина. Наверняка Джеймс потребует, чтобы я привыкла к нему как можно быстрее. Наверняка он будет тем ещё извращенцем — в счет наказания. Получается, Эдвард лишил меня ещё и личной безопасности. Что будет происходить за закрытой дверью спальни нового клиента — подернутая дымчатой пеленой тайна…

Внезапно слышится стук. Вздрагиваю, отнимая голову от рук.

«Не нужно. Я не смогу».

Стучат в ту самую запретную дверь. Вернее, стучали. Два коротких стука теперь прекратились.

Что делать?

Сознание, введенное в ступор, онемело и не может вернуться к реальности. Одна надежда — на мозги, но с ними, похоже, тоже не все в порядке.

Стук звучит вновь. Неуверенный, тихий, почти умоляющий. Стук может умолять?

Боже…

Стискиваю зубы, впиваюсь ногтями в волосы, тяну на себя. Пытаюсь обрести способность трезво мыслить и прогнать страх.

Не выходит.

Понимая всю собственную беспомощность, опускаюсь обратно в кресло. Колени дрожат, руки тоже. Сердце снова отбивает барабанную дробь по костям грудной клетки. Это не сероглазая и Джаспером безумны. Это я безумна. Мое безумие сейчас выльется через край и охватит даже то чудовище за дверью. Пусть оно меня убьет, раз уж все равно суждено сдохнуть. Пусть оно…

Тихонький скрип ржавой пилой режет сознание. Дверь открывается…

Вскакиваю, всем телом прижимаясь к дереву. Оно холодное и гладкое. Словно замороженное.

Некоторое время проходит в тишине. Я не отхожу от злосчастной двери, а скрипа и стука больше не слышится.

Не знаю, сколько стою в таком положении, но тело ноет тупой болью от затекших конечностей. Лишь на миг отдаляюсь, чтобы хоть чуть-чуть размяться, как скрип слышен вновь.

Кидаюсь к дереву, но не успеваю. Оно не закрывается.

Опуская взгляд к полу, вижу плюшевого медведя, в брюхо которого впивается нижняя часть двери.

Игрушка? Здесь?

Усиленно моргаю, стараясь сбросить наваждение. К сожалению, медведь не исчезает. Наоборот, его маленькие черные глазки-бусинки прожигают меня не хуже факелов.

Сама не замечаю, как отхожу подальше. Упираюсь спиной в стену, которую недавно подпирал Джаспер и только тогда понимаю, что провалила задание.

Ожидаю увидеть что угодно — сумасшедшего в смирительной рубашке, тюремного заключенного в полосатой форме, известного маньяка-киллера в байкерской куртке — но только не это.

Отказываюсь верить своему зрению. Отказываюсь верить всему, что окружает меня.

А все дело в том, что сквозь образовавшуюся дверную щелку проглядывает светлая маленькая головка.

Здесь ребенок…

Глава 11 Приказ есть приказ

Наша жизнь вообще странная штука. Сегодня ты преспокойно шествуешь по улице с букетом полевых цветов и отличным настроением, а завтра садишься в самолет, который падает где-то в Тихом океане, навсегда исчезая с радаров авиакомпании.

То же самое происходит и со мной.

Разве думала глупая семнадцатилетняя Белла, что с её уходом из дома что-то изменится? Неужели наивно полагала, что на улице будет куда лучше, чем там, откуда бежала? Наверное, и у Джеймса оказалась по воле случая. На резких поворотах судьбы попала к Каллену…

Казалось бы, что ещё может случиться за полторы недели? По-моему, список и так порядочно переполнен. Однако, оказывается, нужно всегда иметь в виду все неучтенные варианты.

Сейчас с широко распахнутыми глазами смотрю на маленькое существо напротив себя и не могу найти ни одного разумного земного объяснения тому, почему в логове Каллена ребенок. И не просто в логове. Он заточен, спрятан, пленен. Его запрещено выпускать за пределы комнаты.

Может, это сын или внук какого-то важного и богатого человека, нужный моему мучителю для получения выкупа?

Или это несчастный малыш, на котором тестируют какие-то запрещенные для продажи препараты?

Не знаю. В любом случае здесь происходит что-то ужасное. Каллен не стал бы попросту держать в своем доме ребенка. Этого не стал бы делать никто из круга людей, к которому я мысленно его причислила.

Запутавшись в собственных безответных мыслях, не сразу понимаю, что происходит в это же время в коридоре.

Мальчик — а это именно он — начинает испуганно пятиться назад.

— Подожди!.. — подаюсь вперед, стараясь открыть дверь шире и проследовать за ним в комнату, как вдруг меня резко тянет обратно. Попадаю точно в цепкие мужские руки.

Одного вдоха хватает, чтобы определить, кто передо мной, даже не видя лица. Такого запаха нет больше не у кого. Он уникален, как и его обладатель.

— Дрянь, — рявкает Эдвард, до боли сжимая мои локти, — кто позволил тебе сюда явиться?

— Мистер Каллен… — голос дрожит, в горле пересохло, сознание в ужасе вырубилось и пребывает в коме.

— Ещё одно слово и я тебя пристрелю, — оковы усиливаются, тело врезается в каменную грудь мужчины, отчего из легких выбивает весь воздух. Словно тряпичная кукла повисаю на его руках, боясь даже шевельнуться, чтобы не повредить чего-нибудь и не усилить гнев Каллена.

По-прежнему удерживая меня левой рукой, правой мужчина выуживает из кармана пиджака мобильник. Через три секунды его властный голос эхом разносится по пустому коридору.

— Западное крыло, Эммет. У тебя минута.

Телефон отключается. Голос замолкает.

Прикрываю глаза, стараясь отвлечься подсчетом проходящих секунд. Мало помогает.

— Ты видно ищешь смерти, Изабелла. Я велел тебе вернуться домой, — яростный шепот моего похитителя звучит слишком громко для такой тишины. Начинают подгибаться колени.

— Я не хотела… — хочется сказать слишком многое, а дыхания и смелости хватает лишь на эти жалкие оправдания. Почему я не могу объяснить, как здесь оказалась? Я ведь не просила Джаспера везти меня в особняк. Я смирилась с тем, что еду к Джеймсу, и была крайне удивлена, когда телохранитель завел разговор об обители своего босса…

— Это я не хотел оставлять тебя в живых, но оставил, — левая рука обрушивается на грудь, почти вгрызаясь в неё, причиняя ощутимую боль.

— Мистер Каллен, — чужой голос заставляет моего мучителя ослабить хватку, отвлекшись. Правда, ярость его усиливается.

Уже через секунду попадаю в крепкие объятья охраны. Этот человек настолько высокий и мускулистый, что помимо его огромных рук, закованных в черный пиджак, мне ничего не видно. Могу лишь довольствоваться тем, что слышу.

— Тебе, твою мать, платят за безопасность на этой территории, — рявкает Каллен, подходя к подчиненному ближе. — И что? В моем доме находится девка, угрожающая объекту твоей охраны!

— Мне доложили, что это новая горничная.

— Кто доложил? — голос Эдварда приобретает нотки безумства. — Кто тебе такое сказал?

— Глава охраны, сэр. Мистер Хейл.

Совершенно неожиданно в коридоре повисает удушающее молчание. Правда всплыла. Теперь конец нам обоим. И мне, и Джасперу. Ах да, ещё Сероглазой, если она не успеет сбежать до оглашения приговора.

— Повтори? — Каллен ближе, чем раньше. Безумство испарилось, на его место пришло неверие. Слабое, едва заметное, но все же присутствующее.

— Мистер Хейл, сэр, сообщил на пропускном посте, что она — новая горничная, прибывшая по вашему приказу.

Голос охранника спокоен, размерен. Кажется, ситуация его вообще не касается. Он попросту стоит и отвечает на вопросы, которые ему задают. Он не переспрашивает, просто говорит что знает. Это, в конце концов, часть его работы.

— Её — в мой кабинет, — приказывает Эдвард. Похоже, он уже разобрался в своих мыслях и нашел объяснение происходящему. — Джаспера — туда же.

— Начальник охраны отсутствует, мистер Каллен.

— Что значит отсутствует?

— Полтора часа назад мистер Хейл покинул территорию особняка.

— Вы, видно, совсем страх потеряли, — мой похититель достиг высшего предела своего терпения. Ещё немного и мир погрузится в красный цвет от его вырвавшихся на свободу эмоций. Выражение «злой, как черт», сейчас, как никогда, подходит Каллену. Его даже можно заносить в словарь под определение этого слова.

— Когда вернется — ко мне. И крысу тоже.

Крысу?..

— Будет исполнено, мистер Каллен, — учтиво проговаривает охранник и разворачивает меня спиной к каштановой двери, уводя в неизвестном направлении.

Коридора не вижу. Пола тоже. Слышу лишь, как со скрипом открывается злосчастная деревянная застава и тихий, невероятно мягкий голос (будто он не орал здесь минуту назад) произносит чье-то имя.

— Джером… — повисает в тишине.

* * *

Кожаный диван, как и кресло из гостиной, жутко неудобен. Сижу на нем в скованной позе, до сих пор не отошедшая от развернувшегося перед глазами действа. Охранник, приведший меня сюда, давно исчез, Каллен или кто-либо ещё не появлялся. Моя участь — ждать. Ждать своей смерти.

Чтобы последние мысли не были такими мрачными, оцениваю обстановку кабинета. Это просторная комната, где все выполнено из красного полированного дерева. В воздухе царит непонятный, неприятный запах, как будто специально созданный для того, чтобы въесться в мои легкие и испортить уходящие минуты и без того не слишком яркой и нормальной жизни.

Интересно, у меня хотя бы будут похороны? Или я навсегда останусь здесь, в этом чертовом змеином логове, под тремя метрами земли? Не будет даже следа. Даже маленькой зацепки, что когда-то я, Белла Свон, жила на этом свете. Была здесь, там, в доме своей семьи и вилле Маркуса…

Это кажется неправильным и горьким. Если уж суждено умереть, можно хотя бы получить место, которое будет указывать, где я нашла последний приют?.. Гранитный камень с выбитой надписью. К черту слова «помним и любим», к черту «скорбим и сожалеем»… только имя. Имя и дату рождения.

Немного меняю свое положение на диване и всматриваюсь в парящие в воздухе пылинки. Имя. Имя, прозвучавшее только что и произнесенное Эдвардом. Джером. Маленького мальчика так зовут?

Неизвестно почему, судьба этого ребенка — ребенка, которого я видела всего лишь три секунды впервые за всю жизнь — вызывает каскад эмоций. Грусть, горечь, непонимание и сострадание. Страшно хочется успокоить напуганного малыша, хоть что-то сказать ему.

Это очень странно, Белла. У тебя никогда не было слабости к детям. Ты не просила у родителей братика, не задумывалась о материнстве. Что уж говорить о всяких встречах на улицах, когда детишки наступали на ноги в метро или теребили за куртку с просьбой подать милостыню. Меня не трогало ни одно их слово. Ни одни несчастные глаза, смотрящие с собачьей преданностью. С появлением в своей жизни Джеймса я очерствела, потеряла связь с миром эмоций. И теперь этот непонятный ребенок, это странное белокурое создание возвращает мне их. Заставляет переживать за кого-то, кроме себя.

Наверное, я просто помешалась от всего случившегося. Слишком уж длинен список для недели. Слишком уж много потрясений и ужасных событий случилось за эти дни. Как и следовало ожидать, психика не выдержала. Она теперь в коматозном состоянии.

У самой двери слышны шаги. Скрежет открываемых замков. Похоже, такова моя судьба, раз меня постоянно где-то запирают.

Напрягаюсь, предчувствуя скорую расправу. Ну что же, истекли последние секунды…

Каллен входит в комнату, как король. Не вбегает, не влетает, а именно входит. Величаво, властно, дьявольски красиво…

Его налакированная обувь ступает на деревянный пол и одновременно с этим захлопывается входная дверь.

На лице моего похитителя нет никаких эмоций. Только те морщины, что я заметила в самую первую нашу встречу, стали глубже. С удивлением замечаю, что мелкая россыпь им подобных появилась в уголках глаз и рта. Надо же! Сколько ему лет?..

— Знаешь ли ты, Белла, почему мужчины управляют миром? — его вопрос вводит меня в ступор. А как же расправа? Как же пытки и убийства? Неужели меня ждет что-то более мучительное?

Не имея ни малейшего понятия, что отвечать и можно ли отвечать, предпочитаю молчаливо дождаться дальнейших действий Каллена.

— Они правят, потому что женщины слишком глупы для этого, — мужчина огибает мой диван, опускаясь на кресло напротив. Его левая рука служит опорой для подбородка. Такое ощущение, будто ничего и вовсе не случилось. Это человек-настроение, ей-богу.

— Вот скажи, о чем ты думала, когда планировала покушение? — он позволяет себе нагло улыбнуться, в то же время задумчиво всматриваясь в мое лицо. — Предвидела ли такое стечение обстоятельств?

Покушение? На него? Да он сумасшедший, раз может представить меня в роли киллера.

— Я не думала…

— Правильно, не думала.

— Нет, мистер Каллен, — подаюсь вперед, сжимая в руках край своей блузки. — Я не думала покушаться на Вас.

Похоже, проблемы с речью испарились. Спасибо господи — я снова могу говорить.

Мой похититель заинтересован, но не похоже, что верит мне. Да и не слышит, вроде как…

— Женщина рано или поздно становится матерью. Ни одна мать не поднимет руку на ребенка. Как же это пришло в твою голову? Или кто-то тебя надоумил?

Ребенок? Боже, он считает, я пришла убить этого несчастного мальчика?

— У меня нет оружия.

— Конечно же, это ведь слишком просто, — Каллен закидывает ногу на ногу, меняет руку, подпирающую подбородок. — Что ты придумала? Отравленную одежду, игрушки? Принесла с собой яд в маленькой баночке?

Этот человек так спокойно обсуждает со мной способы убийства, что я уже сомневаюсь в том, что именно его видела полчаса назад в коридоре. Что он сжимал меня в своих стальных руках и орал на охранника из-за того, что тот впустил меня — потенциальную убийцу — в его дом.

Или это такая тактика допроса?

— Отвечай! — внезапно прежний Эдвард возвращается. Его голос приобретает злобу и суровость.

— Мистер Каллен, — стараюсь побыстрее сказать задуманное, пока ещё владею голосовым аппаратом в полной мере, — меня привез сюда ваш подчиненный. Он сказал, это его личное распоряжение.

Если уж суждено гибнуть, так гибнуть будем вместе, Джаспер.

— Мой человек сказал тебе «мое личное распоряжение»?

— Именно так.

Каллен качает головой, ухмыляясь.

— Это невозможно, Белла. Пораскинь мозгами и придумай более правдоподобное объяснение.

— Я сказала правду…

За долю секунды мужчина покидает свое место в кресле и прижимает мое тело к дивану своим весом. Его налитые кровью глаза и потемневшие от ненависти малахиты не на шутку пугают.

— Я убью тебя быстро и безболезненно, если узнаю, кто приказал отравить мальчика.

Прикусываю губу, тщетно стараясь отодвинуться.

— Никто.

— Не хочешь легкой смерти? — вторая его рука появляется у моего горла. В то место, где слышен пульс, упирается дуло пистолета. Холодное, жесткое, опасное…

Адреналин бежит по венам вместе с кровью, заставляя чувствовать жар и холод одновременно. Заставляя ощущать всю безнадежность своего положения.

Часто и хрипло дышу, давясь ставшим ненужным воздухом. Его наличие не приносит ни капли облегчения.

— Я считаю до трех, — дуло скользит по моей ключице, подбираясь к груди, — и стреляю. Один…

— Пожалуйста… — предсмертные стоны не производят на Каллена впечатления. Пистолет продолжает свой путь. Теперь он на талии.

— Два, — четко и ясно выговаривают губы мужчины.

— Я не хотела, не хотела… — шепчу глупые неадекватные словосочетания, не в силах вымолвить что-то получше.

— КТО ВЕЛЕЛ УБИТЬ? — теряя последние крохи терпения, рявкает Эдвард. Его пальцы подтягивают мое горло к самому лицу своего обладателя. Пистолет уверенно впивается в нижнюю часть живота.

От страха не могу даже зажмуриться. Просто сглатываю и смиряюсь со своей безызвестной кончиной.

— Три, — на выдохе говорит мужчина и его палец сгибается на курке.

Ожидая боли, вздрагиваю, но вместо выстрела слышу звук открывшейся двери. Каллен отодвигается, пистолет исчезает.

Прерывисто дыша, вглядываюсь в лица пришедших. Господи, да это же мои давние знакомые. Сероглазая и Хейл стоят на пороге кабинета. Он чуть впереди, заслоняя собой фигурку женщины, а она позади, стреляя обезумевшими глазами во все имеющиеся стороны. За то мгновенье, что Эдвард подходит к ним, её взгляд успевает дважды остановиться на мне.

Дуло пресловутого револьвера, чудом не убившего меня, сейчас блуждает по шее начальника охраны.

— Добро пожаловать, Джаспер, — скалясь, приветствует Каллен.

— Добрый день, босс, — дыхание Хейла немного ускорено, правда, глаза все так же надменно-спокойны.

— Входи, — мой похититель немного поворачивает голову, давая тем самым знак телохранителю пройти внутрь кабинета. Сероглазое существо тенью следует за мужчиной.

Дверь за спинами обоих захлопывается. Нас с миниатюрной брюнеткой передергивает, мужчины остаются непоколебимы. Особенно Каллен.

— Ну что же, мистер Хейл, — Эдвард снова занимает свое место в кресле, оставляя вошедших стоять посреди комнаты. — Я вас слушаю.

— Обстоятельства.

Одно слово приводит мужчину в бешенство. Это видно по заострившимся чертам его лица и темнеющему взгляду.

— Обстоятельства, — Каллен проговаривает слово, четко произнося каждую букву, — существуют для меня. Для тебя есть мой приказ и мой запрет. Твоя работа — подчинение мне.

Он говорит медленно, предельно ясно. От подобного тона меня начинает трясти, что совсем некстати.

— Начальник охраны получает деньги за то, что обеспечивает безопасность на своем объекте. Он находится здесь с шести утра до одиннадцати вечера ежедневно, без выходных и больничных. Охрана в его подчинении должна работать единым слаженным механизмом, который в случае опасности может испепелить её источник.

Слова мужчины похожи на лекцию. Молчаливо слушаю, нехотя впитывая каждое слово. Иногда смотрю на сжавшуюся Сероглазую и злорадно ликую — не одна я страдаю от гнева Каллена. Оказывается, во мне ещё живы отголоски человеческих чувств.

— Теперь же, когда опасность — потенциальная угроза — появляется в особняке и даже проходит к комнате ребенка — тебя здесь нет. Ты знаешь, как карается такой проступок?

— Она не убийца, — Джаспер смотрит на меня, поджав губы.

— Не убийца? А кто же?

— Смотрительница.

— Смотрительница? Без моего ведома? При наличии Крысы?

— Ей нужно было уехать, — ладони Хейла сжимаются в кулаки. Его явно раздражает такое прозвище для своей спутницы. Она его любовница?

— Ей нужно было уехать три года назад, Джаспер. Когда я это велел. Теперь же она должна была остаться здесь и смотреть за Джеромом. Смотреть, не спуская с него глаз. И отдать свою жалкую жизнь, если кто-то попытается его прикончить.

Сероглазая делает шаг вперед. Её не успевает остановить даже телохранитель.

— В этом исключительно моя вина, мистер Каллен, — с легкой дрожью в голосе произносит она.

— Эта дрянь здесь по твоей вине? — малахиты стреляют в мою сторону.

Девушка даже не удосуживается на меня взглянуть.

— Моя вина в том, что я перестала принимать таблетки.

Таблетки?..

— Таблетки… — протягивает Эдвард, переводя пистолет на неё. Точно в лоб. Один выстрел, и спутница Хейла упадет замертво.

— Таблетки, — кивает девушка. — И именно поэтому нам пришлось покинуть особняк. Я беременна.

Глаза Джаспера распахиваются. С невероятной скоростью он успевает оттолкнуть Сероглазую и вцепиться рукой в пистолет.

Громкий выстрел сотрясает комнату. Вздрагиваю, наблюдая за тем, как алый поток крови вытекает из ладони телохранителя.

Девушка вскрикивает, прикладывая руку к лицу и раскачиваясь из стороны в сторону, словно маятник.

— Я привез сюда мисс Свон, дабы она проследила за Джеромом, мистер Каллен, — прижимая ладонь к груди и сцепив зубы, докладывает Хейл. — Я пригрозил ей, что убью, если она не поедет, куда я скажу, и не сделает то, что я скажу. Мы планировали вернуться из больницы в течение трех часов. Вашего визита сегодня не ожидали.

Вот и все объяснение.

Господи…

Меня начинает мутить. Хлестающая из ладони мужчины кровь заставляет чувствовать отвращение и горечь во рту. Тошнотворный ком поднимается по пищеводу.

Даже Каллен не демонстрирует былое спокойствие. Его лицо напряжено и сковано, глаза сканируют все вокруг.

Наконец он покрепче перехватывает пистолет и выуживает из кармана мобильник. Три удара по клавишам и короткий приказ Эммету явиться.

На этот раз дверь кабинета раскрывается в течение тридцати секунд. Уже знакомый мне мужчина в черном предстает перед боссом с ничего не выражающим лицом.

— Запри её в гостевой комнате, — дуло пистолета указывает на меня, но из-за борьбы с тошнотой не сразу это замечаю. — До моего приказа не сметь её выпускать. Через двадцать минут здесь будет Марлена — ей можно войти. Отправь её в спальню ребенка.

— Есть, сэр.

Медвежьи лапы охранника протягиваются ко мне и выводят из кабинета.

Едва успеваю переступить порог, как тело против воли изгибается, и меня с шумом рвет на ковер коридора.

Эммет не произносит ни единого слова. Он молчаливо дожидается, пока я отдышусь, и дергает в направлении лестницы.

Приказ есть приказ.

Глава 12 Утренний чай

Я провожу в гостевой комнате неизвестно сколько. За окном уже стемнело, пришлось включить свет — благо, тут выключатели не спрятаны за семью замками новаторских технологий, а находятся в свободном для моих пальцев доступе.

Начинает клонить в сон. Ночь, как-никак, да и день был насыщенный.

Подождав Каллена последние десять минут, плюю на условности и располагаюсь на покрывале кровати, вдыхая аромат свежести постельного белья. Немаловажное достоинство этой комнаты — здесь не пахнет моим похитителем. Хотя бы последние часы суждено провести в формальном комфорте.

Глаза закрываются сами собой. Обычно я долго не могу уснуть, а тут сон как будто только и ждал момента, когда сможет напасть и полноправно завладеть моим телом. Жутковато, да?..

Утро приходит быстро и неожиданно. В какой-то момент просто открываю глаза и понимаю, что ночь кончилась. Шестое чувство подсказывает наступление нового дня.

Заторможенное от сна сознание не сразу дает понять, что в комнате я не одна. Может быть причина в тишине, которая царит здесь, а может в том, что я слишком устала и попросту не замечаю важных вещей, но факт остается фактом — когда я дергаю за шнурок прикроватного светильника, на кресле напротив кровати материализуется Эдвард Каллен. Собственной персоной.

Пару секунд смотрю прямо в его малахитовые глаза, а затем отвожу взгляд. Это выше моих сил.

— Ты неплохо устроилась, — прищурившись, докладывает мужчина, изучая простыни, в которые обернуто мое тело, — быстро адаптируешься, Белла.

Растягиваю губы в фальшивой улыбке.

— Таким, как я, это качество просто необходимо, — специально заостряю внимание на своей сущности. Он ведь не устает напоминать мне о ней.

Эдвард усмехается. Морщины на его лице становятся глубже, их количество удваивается. Такое ощущение, что он вообще не спал.

— Теперь вы следите за мной и ночью? — немного меняю позу, в надежде размять затекшие конечности. Действительно, с каких пор мужчина приходит сюда так рано?

— Я слежу за тобой всегда и везде, — Каллен закидывает ногу на ногу, — ты ещё не заслужила моего доверия.

— Есть кто-то, кто его заслужил? — чему обязана моя дерзость? Я просто схожу с ума? Или это от недосыпа и сбитых в толстый комок нервов?

— Изабелла, ты играешь с огнем.

Эти слова сказаны спокойно, с простым предостережением, но должна признать, в исполнении Каллена они здорово отрезвляют.

— Простите, — почему-то на первое место опять выбирается липкий страх. Я боюсь его. Боюсь Эдварда, потому что не знаю, на что он способен. Сначала он издевается надо мной, буквально разрывая тело на клочья, затем утирает слезы, говоря, что физическая боль пройдет…

Сначала едва не пристреливает меня в своем кабинете, теперь же сидит в гостевой и совершенно нормально разговаривает. Будто бы ничего и не было.

— Я знаю, что ты умеешь просить прощения, — он запрокидывает голову, устраивая её на спинке кресла. — А что ещё?

Вопрос заводит в тупик. Как на него ответить?

— О чем вы?

— О доме. Готовка, уборка, стирка, глажка? Секс — само собой, это и так ясно.

Господи, мои мозги скоро поплывут вместе с кровью по организму. Я жутко устала. Устала, несмотря на то, что только что проснулась. Каллен успевает утомлять меня за три минуты…

— Мистер Каллен, я не понимаю, — сажусь на кровати, подминая под себя простыни. — Не понимаю, почему здесь, почему с вами, почему вообще ещё жива. Я не знаю ваших мотивов и никакого понятия не имею, что отвечать на ваши вопросы.

Пламенная тирада кончается. Как ни странно, но дыхание остается в норме. Я точно спятила. Я только что высказала ему то, что на самом деле думаю. М-да, грань отчаянья, видимо, была не так далеко, как мне казалось.

— Тебе вредно спать, Изабелла. Ты становишься невменяемой, — Эдвард не зол, нет. Он просто отрешен. Ему как будто все равно. Что-то странное происходит не только со мной, но и с ним. В своем доме он чувствует себя более раскрепощенным?

— А вам вредно не спать, мистер Каллен. Вы раскисаете.

Не успеваю остановить себя. Очень жаль, он, кажется, был ко мне благосклонен.

— Ты смелеешь с каждым днем.

Низко опускаю голову, обхватывая себя руками. Только в такой позе могу переносить его прожигающий взгляд.

Пауза повисает ненадолго. Я даже не успеваю обдумать наш диалог, как мужчина снова начинает говорить.

— Мне нравится твое послушание, Изабелла. Нравится то, как ты воспринимаешь мои приказы. Если так будет продолжаться и дальше, я позволю тебе остаться.

Остаться? Здесь?

В сознании вспыхивает картинка той болезненной ночи и тело передергивает. Нет. Второго такого раза я не переживу.

— Я не буду вашей любовницей, — тихо шепчу в ответ.

Мужчина ничего не отвечает, и это заставляет ураган пронестись по моей голове. Смелости нет. Сил бороться нет. Только чертов страх неистребим. Он был, есть и будет. Рассчитывать на спокойную жизнь в прериях не имеет смысла. Если не Джеймс, то Каллен. Если не Каллен, то Джеймс. Я в любом случае всего лишь пешка. Пешка, которую за секунду любая другая фигура может скинуть с шахматной доски…

— Я не смогу… — шепчу, сильнее впиваясь ногтями в кожу.

— Я сказал что-то о том, что ты продолжишь спать со мной?

Теряюсь, не подготовившись к такому развитию событий.

— А разве не так?.. — на секунду поднимаю голову, хмурясь и вглядываясь в его лицо. На губах мужчины усмешка, в глазах застыло спокойствие.

— Не так.

Вздыхаю, с усиленным интересом всматриваясь в простыни, на которых сижу. Тщетно стараюсь осмыслить происходящее. Пожалуй, следует рассмотреть все с самого начала. Итак, когда я проснулась, Эдвард сидел здесь, в кресле напротив и пребывал (да и пребывает) в странном, непонятном настроении. Что-то произошло за ночь?..

— Зачем вы здесь? — кидаю на своего похитителя быстрый взгляд исподлобья. — Неужели не проще пристрелить меня?

— Вчера мне показалось, что ты не хочешь умирать? — бровь мужчины в удивлении изгибается, — уже успела передумать?

— Нет, — качаю головой, делая ещё один ненужный вдох. — Просто так проще… для всех.

— Мне недалеко идти за пистолетом.

— Тогда что удерживает вас здесь?

— Польза, которую ты можешь принести.

Я могу приносить пользу? Едва ли…

— Мне нужен кто-то, кто будет круглосуточно находиться в этом доме.

— У вас полно таких людей, — нервно усмехаюсь, припоминая многочисленную охрану особняка.

— Некоторые из них вчера были лишены полномочий. Мне необходима замена.

Он говорит на полном серьезе. Неужели я действительно так симпатична ему, что Каллен решил поселить меня в своем доме? Неужели настолько послушна, что моя кандидатура подходит для его неизвестной, но, судя по всему, важной роли?..

Никогда не играла ведущих персонажей. Всегда была где-то за сценой, подальше от публики.

— Вы выбрали меня? — с сомнением гляжу на своего похитителя. Мужчина может даже не отвечать — по нему и так видно, что ответ положительный.

— Да.

— И… — развожу руками, тщетно стараясь придумать хоть что-нибудь, чем могу здесь заниматься, — каковы мои обязанности?

— Ребенок.

Это простое слово вызывает головокружительный калейдоскоп эмоций. Ярким пламенем в сознании вспыхивает картинка малыша, испуганно сбегающего от меня за каштановую дверь. Неужели он действительно здесь для опытов? Или для выкупа?

Хотя, если принять во внимание, что Эдвард так рьяно вчера справлялся о том, почему я хотела убить мальчика, может быть, ребенок приходится кем-то ему? Или его семье? Не знаю…

— Я должна буду сторожить его дверь? — припоминаю указания Сероглазой, мысленно вздрагивая от её пронзительного голоска и сумасшедшего взгляда.

— Ты должна будешь сторожить его, — делая ударение на последнем слове, сообщает Каллен.

Туманная дымка заполоняет все мыслительные отделы мозга. Они тонут в густом воздухе, не в силах выбраться из его тисков.

— Что это за мальчик? — не выдерживаю. Почти выкрикиваю этот вопрос. Руки опускаются, странное желание защитить ребенка от всего мира — в особенности от моего похитителя — выходит на первый план.

Лицо Эдварда суровеет, глаза темнеют, спокойствие в них потихоньку тает. Такое ощущение, что ему неприятно обсуждать эту тему. Все равно, что спрашивать выжившего солдата о его погибших товарищах — горечь, грусть и злость.

— Это первый и единственный вопрос о нем, на который ты получишь ответ, — чеканя каждое слово, произносит мужчина.

Он будто собирается с духом. Медлит три секунды, наблюдая за тем, как я выжидающе смотрю на него. Как будто это тема стала для меня такой первостепенной. Как будто мне не о чем думать, как не о мальчике.

— Мой сын, — наконец выдает Эдвард, — его зовут Джером, и ему пять лет. Эта вся информация, которую тебе необходимо знать.

От изумления даже забываю, как дышать. Широко распахнув глаза, смотрю на Каллена, стараясь осознать всю невероятность его слов. Ребенок? У него ребенок… Господи, такое маленькое, хрупкое создание рядом с монстром, нещадно уничтожающим вокруг себя всех, кто хоть как-то провинился. Человек, с привычкой наставлять пистолет на каждого, кто не исполняет его поручения. Мужчина, который едва не придушил меня в нашу первую ночь. Господи, есть ли на свете хоть какая-то справедливость?..

— Ваш сын? — переспрашиваю так тихо, что не надеюсь, что он услышит.

Напрасно. Оказывается, слух у моего похитителя что надо — никаких придирок.

— Я не намерен дважды повторять одно и то же. Это глупое занятие, Белла. Учись слышать с первого раза.

Не найдя в себе силы говорить, попросту киваю.

В кристально чистой утренней тишине мы проводим около пяти минут. По истечении этого временного промежутка, мужчина поднимается с кресла.

— Сегодня ты будешь завтракать со мной.

Встаю вслед за ним, одновременно теребя в пальцах прядку собственных волос. Совместный завтрак? Мне это не нравится…

— Иди, — Каллен раскрывает дверь, кивая мне, чтобы я первая пересекла порог. Прижимая вспотевшие ладони к груди, миную ту часть комнаты, что отделяет меня от Эдварда.

Когда прохожу мимо него, впервые замечаю откровенную разницу в нашем росте. И как раньше мне не удавалось разглядеть, насколько этот человек высокий?..

— За эти дни ты сделала только две умные вещи, Изабелла, — натянуто усмехается мужчина, выходя следом за мной и тем самым загораживая последние пути к отступлению.

Несмело оборачиваюсь, стараясь понять, о чем он.

— Ты не стала раздеваться сегодня, — Эдвард оглядывает мою смятую вчерашнюю одежду. — И до сих пор носишь мой подарок.

Говоря это, он посмеивается. Теперь по-настоящему.

* * *

Столовая в особняке Каллена не идет ни в какое сравнение с мрачной обителью Вольтури. Здесь все окрашено в неконфликтный зеленый, внушающий скорее спокойствие и терпение, чем ужас. Мебель светлая, с разнообразными одноцветными вставками в самых разных местах. Например, стулья с коричневыми подушечками на сиденьях расположились вокруг большого и круглого деревянного стола. Он выглядит, как из дорогого каталога, но в тоже время видно, что за ним едят, чего не скажешь о столе Черного Ворона.

Столовая отделена от кухни раскрытыми двустворчатыми дверьми. На каждой из них нарисован причудливый золотой иероглиф. Интересно, что они обозначают?..

Каллен по-прежнему следует за мной, попутно указывая, куда следует идти. Судя по тому, что я видела, направляясь сюда, особняк моего похитителя имеет просто гигантские размеры.

— Садись, — деревянный стул выдвигается мужчиной так быстро и незаметно, что кажется, будто мебель здесь живет своей жизнью.

На столе уже расположился наш завтрак. Ни одной живой души рядом не наблюдается.

Эдвард садится рядом со мной.

На белоснежных тарелках, которые уставляют два подноса, куча всего съестного. Совсем не похоже на «изобилие» Маркуса.

Каллен уверенным движением двигает большую часть пищи ко мне.

— Пока все не съешь, я не выпущу тебя отсюда. Мне не нужны скелеты в доме.

Это самая банальная угроза, что я слышала в своей жизни. Тем более сейчас, когда организм настойчиво требует пищи после вчерашнего опустошения. Но за заботу спасибо.

— Хорошо, мистер Каллен, — робко улыбаюсь, поглаживая салфетку, в которую завернуты приборы.

Эти слова, кажется, производит на моего похитителя положительное впечатление. Он ничего не отвечает, на его одобрение так и витает в воздухе.

Мужчина приступает к своей порции, пока я выжидающе перевожу взгляд с подноса на него и обратно. От содержимого тарелок слюнки текут — пышные оладьи, залитые чем-то темно-розовым, два толстых круассана, притулившихся на маленьком блюдце, большая чашка ароматного чая и подрумянившийся омлет, сквозь который просвечиваются кусочки ветчины и сыра, если не ошибаюсь.

Каллен останавливается, когда замечает мое целенаправленное разглядывание собственной персоны. Он хмурится, задавая вполне логичный вопрос.

— В чем дело?

— Я могу приступать?

Похоже, впервые в истории мне удалось кого-то шокировать. Нет, не кого-то. Шокировать самого Эдварда Каллена. Да это успех, Свон!

— Маркус отлично справлялся со своей ролью. Ты даже есть не можешь без моего разрешения.

Поджимая губы, жду ответа. Хоть какого-нибудь.

— Ешь, — наконец произносит Эдвард. Он внимательно смотрит на меня, даже когда отрезаю первый кусочек омлета. В его взгляде явственно читается заинтересованность и… ошеломленность.

Впрочем, с собой он справляется на удивление быстро.

Завтрак проходит в спокойной обстановке (чувствую, во всем виноваты зеленые стены), и лишь ближе к его концу, когда большая часть моего подноса пустеет, мужчина начинает говорить.

— Предлагаю начать с обсуждения правил, которые тебе придется соблюдать.

Да он даже не спрашивает меня, согласна ли я! Для этого человека, по-моему, отказа вообще не существует.

Эдвард откладывает приборы, и я молниеносно делаю то же самое. Кажется, привожу его в замешательство во второй раз.

— Что происходит? — прищурившись, интересуется мужчина.

— Это правила, которым я следую, — пожимаю плечами, блуждая взглядом по деревянной поверхности подноса, — меня им обучали.

— Я не нуждаюсь в подобном фанатизме. Веди себя, как нормальный человек, пока я не говорю тебе сделать что-нибудь иначе. Просто исполняй мои приказы.

— Ясно.

— Так вот, о правилах, — он забирает с блюдца свой кофе, делая один глоток, прежде чем продолжить. — Во-первых, территорию особняка покидать запрещено.

Мысленно ставлю галочку рядом с этим пунктом. Это с легкостью, мистер Каллен. Не думаю, что ваша охрана выпустит меня. Тем более, с вашим наследником.

Бррр…

Привыкнуть к мысли, что у похитившего меня человека есть маленький ребенок, будет не так-то просто.

— Во-вторых, ты должна соблюдать распорядок дня, который тебе предоставит Марлена — моя домоправительница.

Отлично. У него и распорядок есть, и домоправительница имеется.

— В-третьих, ты обязана сохранять хорошее настроение Джерома. Если я узнаю, что ты довела его до слез, тебе не поздоровится.

А вот уже дельная угроза, мистер Каллен. Признаться, я удивлена, что вы так рьяно оберегаете сына. Даже в моральном смысле.

— В-четвертых, тебе запрещено расспрашивать мальчика о чем-либо, не связанном с сегодняшним днем. Никаких вопросов о прошлом и будущем. Обо мне или ком-то ещё.

Под «кем-то ещё» он имеет в виду мать ребенка?..

— В-пятых, ты обязана делать все для его безопасности. При малейшей угрозе в чьем бы то ни было лице, вызвать охрану и выполнить все от тебя зависящее, чтобы ребенок не пострадал.

Припоминаю его вчерашний разговор с Сероглазой и понимаю, насколько все серьезно. «Мои люди вчера лишились полномочий» — речь шла о ней? Она мертва?..

— В западном крыле три поста охраны. Ближайший за первым поворотом коридора. Питер, — добавляет Эдвард.

Отметаю мысли о брюнетке, возвращаясь к правилам Эдварда.

Пост охраны? Это уже проще. Хотя бы буду знать, куда бежать в случае чего.

— К вечеру получишь полный список правил, обязанностей и необходимой информации. Марлена передаст его тебе за ужином, к которому ты спустишь в восемь. К ней можешь обращаться по любым вопросам, касательно ребенка. Она уполномочена к ответу.

— Я поняла, — мысленно перебираю услышанное, проверяя, не забыла ли чего. Вроде нет.

— Завтра с утра спустишься в гостиную. Я познакомлю тебя с Джеромом.

Тревожное предчувствие комком сворачивается внизу живота. Не слишком приятное ощущение. Неужели я волнуюсь о том, как пройдет это знакомство? Переживаю, что, увидев мальчика, почувствую все то же, что и в первый раз? Не знаю. Пока я ещё ничего толком не знаю.

— Это все, — Каллен ставит блюдце с пустой чашкой на поднос. — Теперь доедай. Я всегда сдерживаю свое обещание.

Охотно верю. До этого момента я только убеждалась в том, что вы, мистер Каллен, человек-слово. Вспомнить хотя бы обещание в нашу первую встречу…

Глава 13 Призрак ночи

Гостевая представляет собой светлую прямоугольную комнату с коричневым окном, занимающим половину боковой стены. Шторы так же имеются, но задергивать их не вижу смысла — Каллена нет. Он, кажется, пообещал, что не собирается более спать со мной. Должно быть, в ту ночь травмы были не такими уж «несерьезными»…

Время после завтрака, в которое я была предоставлена сама себе, дало повод поразмыслить о том, чем заняться. Первое, что пришло в голову — принять душ. Но в белоснежной уборной оказалась мраморная ванная, что было весьма кстати.

В ванне я не нежилась уже черт знает сколько.

Раздевшись, подсчитываю, что из одежды сохранилось только то, что было куплено Калленом после первой ночи. Двое чистых джинсов, одна свежая блузка и комплект нижнего белья. Все остальное давно пора постирать, но не думаю, что кто-то будет здесь этим заниматься.

На полке обнаруживается соль для ванн. Фиалковая. Прекрасно. За время, проведенное без Маркуса и Джеймса, роза уже успела мне осточертеть.

Горячая вода с приятными запахами действительно помогает расслабиться. И подумать.

Мысли, конечно, не самые радужные, но я уже давно не обладала стольким количеством времени и предельной трезвостью сознания.

Перебирая на ладони жемчужинки соли, начинаю с самой важной на данный момент темы.

Джером.

«Это мой сын и ему пять лет» — вот что сказал мой похититель. Тогда я удивилась, каким образом он может иметь сына. Несомненно, его родила одна из его любовниц (в нашу первую встречу он ясно дал понять, что не женат), но остается два вопроса: как он позволил ей это и почему воспитывает его сам?

Если не принимать во внимание саму сущность Эдварда, могу предположить, что ему просто катастрофически необходим был наследник (судя по всему, ему явно не двадцать лет). Ну а раз был необходим, значит, и воспитываться будет в его доме…

А как же мать? Её убили или отправили куда подальше? Не станет ли она связываться с Калленом ради ребенка? Думаю, я бы связалась. Если бы любила сына, конечно…

Впрочем, это не так важно. Прошлое мальчика, равно как и прошлое его отца — не мое дело.

На сегодняшний день я должна выступать в роли его няни, если можно так все это назвать. Если раньше эту должность исполняла Сероглазая, вполне понятно, почему он испуганно пятился от меня в тот день. Я тоже боюсь эту сумасшедшую…

А правила? Какие правила? До ужина с Марленой ещё как минимум часа четыре, а меня уже разбирает любопытство. Про распорядок все и так уже известно. А остальное? Много ли там пунктов и требований?

Не знаю.

Перед глазами неожиданно ясно встает картинка с изображением мальчика. Белокурого ангелочка (если судить по внешности) с перепуганными большими глазами. Какого они цвета? Почему я не помню такой простой детали?..

Внезапно ногу обжигает горячей водой. Поспешно отдергиваю её, вскрикивая и подаваясь назад. Больно ударяюсь спиной о мраморную стенку ванной.

Да это же я сама включила воду! Неосторожным движением привела в действие краны!..

Поспешно исправляю ситуацию, боязливо возвращаясь на прежнее место. Спина пульсирует, нога тоже.

Все это напоминает сознанию моменты из болезненной и до жути неприятной темы. Темы Джеймса.

О нем ничего не слышно (ещё бы…), но кошмарные воспоминания не отпускают. Ту неделю, что я пробыла с ним перед похищением, вообще невозможно выкинуть из головы.

Впервые открыто решаюсь подумать о том, что будет, если он найдет меня. Сдамся, естественно без боя, — защищать меня некому, а в одиночку противостоять Джеймсу занятие глупое.

Каллену, конечно, может не поздоровиться, хотя я не думаю, что мой муж способен причинить ему ощутимый вред.

Или даже не так.

Если я буду присматривать за его сыном, где гарантии, что в один прекрасный день Эдвард не сдаст меня на руки супругу, отправив, как старую лошадь, на бойню.

Я так сильно пыталась отгородиться от боли и ужаса, что теперь вдвойне тяжело представить свое будущее…

Будет больно? Разумеется.

Очень больно? Скорее всего.

Позволят ли мне вообще выходить на улицу? Маловероятно.

А новый клиент? Новые «игрушки» Джеймса? Определенно, если я попаду обратно к нему, все былое покажется раем…

Вздыхаю, отшвыривая мокрую соль подальше — незачем пугать себя раньше времени. Может, в кои-то веки фортуна улыбнется Белле, и возвращение к Джеймсу отложится? Хотя бы на год. Хотя бы на пару месяцев…

Ради такого я готова терпеть даже Каллена со всей его ненормальной свитой.

* * *

В комнате невероятно душно, несмотря на то, что за окном все ещё царит зима. Белая подушка крайне неудобна, запах порошка — удушающий. Под одеялом жарко, без него — не по себе. Безостановочно ворочаюсь с места на место, стараясь выбрать наиболее выгодную позицию для сна. Напрасно — его как нет, так и не было.

Маленькие электронные часы на комоде светятся зелеными цифрами, обозначающими теперешнее время. Два часа ночи, а я не сплю. И, похоже, вообще не буду.

Когда Эдвард говорил о Марлене — своей домоправительнице — я представляла все что угодно, но только не то, что в итоге увидела. В первом образе сознание рисовало строгую женщину с маской вместо лица и умением раздавать нужные и ненужные приказы. Во втором — старуху с седыми космами, возомнившую о себе гораздо больше нужного. В третьем представлялась, в крайнем случае, сумасшедшая вроде Сероглазой, с горящим взглядом, тощим телосложением и подрагивающими руками…

На деле же Марлена — изящная, добродушная, привлекательная женщина средних лет. На ней был фиолетовый брючный костюм и простые черные балетки, напоминавшие тапочки.

Она встретила меня, словно желанную гостью. Помню, я даже растерялась от такой любезности к себе. Боялась, чтобы она не оказалась мнимой, не давала себе расслабиться. Но, то ли сегодня в планы домоправительницы не входило открывать свое истинное лицо, то ли она на самом деле настолько приятная особа, но ничего отталкивающего я в ней не нашла. Даже не почувствовала.

Ужин прошел тихо и комфортно, несмотря на то, что ела только я. Марлена терпеливо ожидала, пока я закончу, попивая чай из большой синей чашки с надписью «Darling».

Когда тарелки опустели, женщина начала говорить. Она рассказывала буквально обо всем, что касается мальчика, точнее — его жизни. Мое любопытство было удовлетворенно. И даже больше.

Из наиболее важной информации удалось подметить то, что выходные ребенок проводит в обществе Каллена (чем я была немало удивлена).

Остальное время присматривать за ним предстоит мне.

Марлена объяснила значение слова «присматривать» в этом доме.

«Присматривать» — значит вовремя приводить Джерома на завтрак, обед и ужин, следить за состоянием его одежды и обуви, выводить на прогулку в сад (который, оказывается, тут тоже имеется). Больше похоже на содержание дорогой собачки, не правда ли?

Когда я поинтересовалась у женщины, следует ли с ним играть, та покачала головой и вежливо ответила, что это запрещено.

«Он уже взрослый мальчик, мисс Свон, — объяснила она. — И может играть сам».

В завершение вечера она вручила мне кипу бумаг, исписанных мелким почерком, на которых в краткой форме было изложено все то, о чем мы говорили. Прилагался ко всему и распорядок дня, который необходимо будет соблюдать за поминутной точностью.

Сейчас эти листки лежат в прикроватной тумбе. У меня не хватило сил прочесть их. Голова и так гудит от всей информации, местами являющейся по крайней мере, бредовой.

Половину запретов, созданных для мальчика, я просто не в состоянии понять (да и кто сможет?..). Например, почему он не может ничего касаться руками за пределами дома? Или почему книги, которые ему разрешено читать (их утверждает лично Каллен), должны в обязательном порядке быть без картинок? Ах да, и самый главный вопрос — какого черта ему запрещено есть шоколад? То, без чего дети в принципе не мыслят своей жизни?

Ударяю руками о постель, переворачиваясь на спину и всматриваясь в потолок. Мне нужно поспать. Нужно отвлечься от всей той ерунды, что происходит в этом безумном доме. С его безумными порядками. Если раньше были сомнения, что мой похититель сумасшедший, то теперь от них не осталось и следа.

Предпринимая последнюю попытку преградить путь ускользающему сну, начинаю обдумывать все выпуски программы «Вокруг света вместе с Джо» с Канала Путешествий. Горы Тибета, холода Арктики, страстные танцы Аргентины, полосатые зебры Кении, двухметровые верблюды Африки…

Приятные воспоминания действуют — тревожные домыслы о Джероме пропадают вместе с очертаниями материков, запреты и правила Каллена растворяются в кристальной чистой воде Красного моря, бесконечные слова Марлены заглушаются стадом антилоп, спешащих на водопой…

И вот, когда конец бессонницы совсем близок, когда Морфей уже готов открыть передо мной ворота своего царства, все рушится.

Едва отойдя от дремоты, не сразу понимаю, что происходит. Секунду наблюдаю раскрытую настежь дверь комнаты и пол у входа, на котором кто-то стоит, опираясь о косяк…

Окончательно в реальность возвращает громкий хлопок той самой закрывающейся двери. Вздрагиваю, почти подпрыгивая на постели.

Обведя взглядом комнату, понимаю, что в гостевой не одна.

Темное пятно внушительных размеров напротив моей кровати. У стены. Оно медленно опускается по ней, пока не достигает пола. Царившая здесь прежде тишина уступает место приглушенному рычанию и тяжелому дыханию. Точно такие же звуки издавали львы, когда воины одного из племен загнали их в ловушку и ранили. Кажется, это было в девятнадцатом выпуске. Джо пребывал в саваннах Африки…

Не решаюсь подойти к пятну — оно выглядит вовсе не безопасным, даже пугающим. Инстинктивно отодвигаюсь назад, вжимаясь спиной в спинку кровати.

В тот же момент пятно начинает говорить.

— Да поднимись ты, твою мать, с кровати!

Резко выдыхаю, услышав знакомый голос. Это… Эдвард?

Игнорировать приказы никогда не получалось. Особенно теперь, когда я балансирую на краю глубокой пропасти. Один шаг — и конец. Конец всему.

Делаю несколько несмелых шагов в сторону темного пятна. При ближайшем рассмотрении не остается сомнений, что это мой похититель. Только вот что он здесь делает? Сейчас?

— Мистер Каллен?.. — тщетно стараюсь понять хоть что-нибудь, приседая перед ним и тем самым оказываясь на одном уровне.

— Закрой рот и слушай, что я скажу, — рявкает он.

Обратившись во внимание и одновременно с этим пытаясь усмирить бешено стучащее в груди сердце, замолкаю.

На какой-то миг в комнате воцаряется полная тишина. Мужчина даже дышать перестает. Все возвращается на круги своя, лишь когда его правая рука со всей силы ударяет о пол. Наверняка в нем осталась вмятина…

— Тумба слева, — хрипит Эдвард — третья полка.

Беспомощно оглядываюсь, стараясь понять, о чем он.

— Шприц, твою мать, шприц! Принеси мне его!

Не отдавая себе полного отчета, что делаю, все же вскакиваю, кидаясь к прикроватным тумбам. Левая, да? Третья полка?

Руки дрожат, отчего ящик не поддается. Со всей силы тяну его на себя, сдирая кожу чертовой острой ручкой.

В темноте ничего не видно. Благо, вещей внутри не слишком много. Выуживаю из общей массы овальный предмет с поршнем. Это то, что нужно.

Таким же марафонским забегом возвращаюсь обратно к стене. За те пару секунд, что направляюсь туда, наивно надеюсь, что мой похититель исчезнет и все это окажется бредовым сном. Напрасно. Он все ещё там…

— Дай сюда, — Каллен выхватывает шприц из моих рук и одним стремительным движением всаживает себе в ногу. Без ваты, спирта, каких-либо расчетов… Он сумасшедший!

Поршень выжимается им так же быстро. Эдвард дергается, но лишних звуков не издает. Все снова тихо…

Запрокидывая голову, он вытаскивает иглу, отшвыривая в темный угол. Мужчина дышит часто, хрипло, сжимая и разжимая кулаки на полу.

Мое присутствие его не трогает. Он будто бы и вовсе не замечает меня.

Не могу понять, что происходит.

Это была наркота? Очередная доза, без которой он не может прожить? Почему в моей спальне?.. Неужели наркотики при наличии ребенка в доме не следует прятать? Любой ведь может открыть тумбу и…

Эдвард начинает судорожно хватать ртом воздух, что заставляет забыть о собственных догадках. Будет время их обдумать. Позже.

— Мистер Каллен, что с вами? — спрашиваю, потому что не вижу другого варианта. В конце концов, очередной труп видеть бы не хотелось.

— Я велел тебе заткнуться, — стиснув зубы, произносит он. Ответа я, похоже, не получу.

— Хотите, я позову Марлену? — поднимаюсь, лихорадочно глядя по сторонам. Дверь не так далеко, как кажется.

Убеждаю себя, что это хорошая идея. Домоправительница наверняка справится лучше меня. Может быть, она даже знает, в чем дело.

— Усядься, наконец, — рука мужчины резко дергает меня вниз, принуждая снова оказаться рядом с ним, на полу, — усядься и заткнись.

Мое дыхание становится самым громким звуком в комнате. Эдвард, как и в нашу первую ночь, дышит совсем тихо, едва слышно.

Прикладываю ладонь к шее, надеясь тем самым прекратить безумное биение сердца, где-то там, в горле. Совсем некстати тело начинает мелко дрожать.

Спустя какое-то время, мой похититель начинает шевелиться. Опираясь руками о стену, он пытается подняться.

— Давайте я помогу.

Мои протянутые ладони безжалостно отшвыривают обратно.

— Убери руки!

— Эдвард, — сама не замечаю, как обращаюсь к нему по имени, — я помогу. Пожалуйста.

Пронзая меня убийственным взглядом и игнорируя мои слова, он самостоятельно встает на ноги. Правда держится не слишком хорошо.

То, что происходит после его первого и единственного шага к двери — а именно грузное падение на и без того пострадавший пол — добавляет мне уверенности действовать по-своему.

— Тебе нужно в постель, — для пущего эффекта даже плюю на условности, — иначе что-нибудь повредишь.

— Убирайся! — шипит он, предпринимая попытку отпихнуть меня.

— Сначала доведу тебя до кровати, а потом уберусь, — выдавливаю вымученную улыбку, приседая около него.

— Моя спальня в другом крыле.

— Кровать есть и здесь, — когда он медленно садится, шепчу я.

В лунном свете Каллена видно во всей красе. На лбу блестят бисеринки пота, остальное лицо настолько мокрое, будто бы он только что из душа. Непривычно видеть его настолько… беспомощным.

Сцепив зубы, мужчина все же позволяет мне помочь ему, протягивая свою руку.

Без лишних слов.

Без лишних звуков.

— Утром я припомню тебе это, — угрожающе рычит мой похититель, но все же медленно, а идет к кровати.

— Утром — будет утром.

Покрывала смяты, но ни меня, ни тем более Каллена это не беспокоит. Он валится на них, словно вообще никогда не стоял на ногах.

Эдвард все ещё дышит через рот, а его майка от пота прилипла к груди. Это заставляет меня задать очередной вопрос, не опасаясь последствий.

— Принести воды? — неловко теребя в руках одеяло, предлагаю я.

— Не нужно, — Каллен делает глубокий вдох, закрывая глаза, — ложись и спи.

Ложиться? Неужели он пустил меня в свою постель?

Опускаю одеяло на простыни, не решаясь накрыть им мужчину, осторожно обхожу кровать. Занимаю свое место и покрепче вжимаюсь в подушку. Теперь она не кажется такой уж неудобной и не пахнет порошком. Запах Эдварда перебивает его. Натягиваю на тело половину одеяла, чтобы согреться — вот и пригодилось.

— Спокойной ночи, — слова вырываются против воли, сами собой.

Надеюсь услышать хоть что-то — звук, вздох, слово…

… Но ответом мне служит полная тишина.

Глава 14 Джером

Мне снится ребенок. Маленький ребенок. От силы — года три. В малыше все соответствует закону жанра — светлые кудряшки, аккуратный носик, розовые губки, очаровательные пухлые щечки с ямочками.

Но внезапно картинка меняется.

Я все там же, где и раньше, передо мной все тот же мальчик, но… он плачет. Плачет горько, до дрожи пробирая выражением своего личика. Крохотные ладошки просительно тянутся в мою сторону, прозрачные слезы стекают по коже, теряясь где-то на груди.

Малыш хочет ко мне? Нет, он ищет маму!

Беспомощно оглядываюсь, стараясь обнаружить хоть кого-то, кто может его успокоить. Но вокруг пусто. Вокруг — только темнота.

Рыдания ребенка становятся громче, причиняют почти ощутимую боль.

Понимаю, что единственная нахожусь рядом с ним, отметаю советы испуганного сознания подальше и кидаюсь к мальчику.

Хрупкое детское тельце на удивление холодное. Оно прижимается ко мне, как к последней защите.

Глажу малыша по спине, перебираю светлые волосы, шепчу, что все будет в порядке…

И вот, когда ангельское создание почти успокоилось, когда его слезы прекратили так неистово течь и рыдания стихли, все начинается заново.

Оборачиваюсь, заслышав посторонние звуки. Кто-то напугал моего мальчика!..

Этим «кто-то» оказывается человек. Мужчина, судя по одежде.

Его лицо скрывает темнота.

Незнакомец приближается. При каждом его шаге малыш плачет громче, сильнее сжимает мою шею объятьями.

— Реветь запрещено, — разносится в тишине властный, суровый голос. Мгновенно узнаю его.

Ещё одно движение в мою сторону, и тьма выпускает из-под своего контроля лицо Эдварда. Оно кажется, как никогда, жестким и хладнокровным.

— Мистер Каллен, — лепечу, низко опуская голову. Утыкаюсь лицом в плечики малыша.

— Запрещено, — повторяет мужчина и тянет ребенка за руку. Меня оглушают душераздирающие рыдания.

— Эдвард! — пробую удержать мальчика, но расстановка сил явно не сопутствует успеху. Каллен сильнее меня.

— Запрещено, — опять говорит он, перехватывая малыша крепче. Бледные ладошки тянутся ко мне, личико совсем опухло от слез. Если я что-то не сделаю сейчас, он заберет его! Заберет моего мальчика!

— Отдай его мне, — вскакиваю, впиваясь ногтями в черный пиджак своего похитителя. — Отдай мне ребенка!

— Запрещено, Белла, — дьявольски улыбаясь, констатирует факт мужчина. Его рука грубо толкает меня обратно.

Когда я ударяюсь о твердый пол, Эдвард и мальчик пропадают. Словно их никогда и не было…

Одним движением сажусь на кровати, часто дыша. Упираюсь руками в простыни, чувствуя, что задыхаюсь. Хочется разорвать грудную клетку и впустить туда больше воздуха. Но ладони неожиданно наливаются свинцом и оказываются неподъемны. Не могу пошевелить ни единой частью тела. Я будто окаменела.

В голове вспыхивают картинки из сна. Малыш, Каллен, малыш…

Не могу простить себе того, что отпустила мальчика с ним. Мой похититель убьет его. Он сделает ему больно!..

От отчаянья выдыхаю такой необходимый кислород со свистом, хрипом. Пальцы со всей силы сжимают простыни, издающие при этом ненавистный скрипящий звук.

Ошалевшим взглядом скольжу по комнате. Ищу хоть что-то, что может помочь отвлечься от будоражащего душу ужаса.

Этим отвлекающим предметом являются зеленые часы на комоде. Их четкие, ясные цифры мигают, постепенно возвращая измученное сознание в день сегодняшний.

И первое, что чувствую — солоноватый привкус во рту. Любой в состоянии понять, что это, но сегодня я пребываю в отключке, и поэтому осознаю все лишь тогда, когда пальцами касаюсь губ.

Кровь…

Носовое кровотечение.

Делаю один глубокий вдох и прикладываю покрывало к носу, опускаясь обратно на подушки. Стараюсь дышать часто и глубоко. Должно помочь.

На мое счастье, действительно помогает.

Поток красной жидкости ослабевает, окончательно прогоняя остатки кошмара из головы.

Поворачиваю голову, улавливая запах своего похитителя. Он нещадно бьет по рецепторам.

Каллен…

Не приснилось ли мне и то, что он ввалился в комнату посреди ночи? Не очередной ли это плод больного человеческого воображения?

Нет, аромат слишком реальный. Подушка ведь не гуляет по ночам из спальни в спальню, правда? А одеяло и простыни? Тоже маловероятно…

Значит, все-таки не приснилось.

Значит, он был тут.

Значит, я ещё не окончательно спятила.

Приложив покрывало к носу чистой стороной, убеждаюсь, что кровь остановилась.

Медленно поднимаюсь, снова глядя на часы. Теперь замечаю ещё и время, что они показывают.

Девять.

Надо же, какая пунктуальность у моих кошмаров! Вовремя разбудили.

Ставшие традицией полчаса в душе делают из меня человека. Покидаю ванную с чистой головой, которой предоставляется возможность поразмыслить на тему запланированных на сегодня мероприятий.

Итак, знакомство с…

Внезапно застываю как вкопанная. Необдуманные мысли ударяются о стенки сознания, взывая к нему. Им удается.

Встреча с мальчиком. Знакомство с сыном Каллена. С малышом…

Резко втягиваю воздух. Он нужен мне как никогда.

Неужели сон был обязан этому? Моему чертовому волнению перед знакомством с ребенком? Теперь Эдвард распоряжается ещё и моими снами? Моими ночами, в конце концов?..

Останавливаю клокочущую в груди ярость, обращая её в растерянность, царящую в голове. Злость мне не нужна. Она неприемлема.

* * *

Передо мной чашка с кофе и маленький золотистый круассан. Марлена, подметившая, что я спустилась в столовую на десять минут раньше положенного, принесла мне все это, обосновав свое поведение тем, что не позволит «ждать мистера Каллена на пустой желудок».

Эта женщина, несомненно, рушит все общепринятые устои. Она не подходит для работы здесь. Её место в уважаемой, богатой и нормальной семье. Если моего похитителя можно причислить к двум первым категориям, то к третьей при всем желании не выйдет.

«Нормального» в этом доме слишком мало.

Кофе просто изумительный. Неужто все, что стоит больше ста долларов за килограмм, настолько вкусное?..

Запихивая в рот последний кусочек круассана, слышу шаги, приближающиеся к столовой. Отодвигаю блюдце и чашку, облизываю губы от сладкого джема, нервно складываю ладони на коленях, не имея ни малейшего представления, куда их деть.

Эдвард появляется из светлых дверей, выводящих из столовой в коридор. Похоже, с другой стороны от лестницы, если я не знаю, как пройти туда.

На мужчине очень эффектно смотрится черный костюм. Он придает ему ещё больше серьезности и суровости.

Однако стоит вспомнить его вчерашнее появление в моей комнате и суровость уже не кажется такой опасной. Ночью он был безвреден даже для меня. Ночью я могла сделать все что угодно, а он бы вряд ли сумел мне помешать.

Почему я понимаю это только сейчас?

Никакой справедливости…

Сперва кажется, что мой похититель пришел один (что оставляло надежду на то, что знакомство с мальчиком переносится на другое время), но опустив глаза ниже, на его брюки, замечаю маленькую ладошку, зажатую в его руке.

Белокурая головка контрастирует как с дверьми, так и с одеждой мужчины, что делает её заметной.

Поздно Белла, Джером здесь.

Эдвард ступает в столовую, и малыш послушно следует за ним. Они останавливаются в нескольких метрах от меня. Выжидающий взгляд мужчины напоминает о правилах.

Быстро поднимаюсь, осознавая, что сидеть нельзя. Когда стоит Каллен — стою и я.

— Изабелла, — скудная улыбка мужчины, посланная мне, кажется фальшивой. За маской хладнокровия так и кипит ярость. За что?..

— Мистер Каллен, — тихо, но учтиво здороваюсь. Не будем игнорировать условности.

Выслушав приветствие, мой похититель направляется к стульям у стола. Резко отодвигая один из них, он оказывается на зеленом сидении.

Делаю шаг назад, ожидая, что малыш, молчаливо стоящий рядом с ним, будет взят на руки, но ничего подобного не происходит.

Мы оба стоим. Стоим перед Калленом.

— Джером, — мужчина многозначительно смотрит на сына, опустившего взгляд к деревянному полу. Особой тяги к новым знакомствам за малышом не наблюдается.

Пользуясь возможностью, разглядываю ребенка. Первое, что бросается в глаза — его рост и телосложение. Он маленький. Невероятно маленький для пяти лет. Светло-синяя кофта и хлопчатые штаны только усиливают впечатление. Единственное желание, наблюдавшееся у меня и в первую нашу встречу — защитить мальчика — возвращается.

Заслышав слова отца, Джером робко поднимает голову. Огромные малахитовые глаза — точь-в-точь Каллена — предстают на мое обозрение. Если и были раньше сомнения в том, что малыш его сын, теперь от них не осталось и следа. Настолько похожими могут быть только родственники. Близкие родственники.

Длинные черные ресницы хорошо заметные на бледной коже. Они будто бы нарисованы. Таких красивых детей не бывает…

Однако за красотой кроется нечто большее.

До сих пор я не опасалась, что ребенок может меня испугаться. Более того — этого даже в мыслях не было. Но теперь понимаю, что заблуждалась. Что не знаю слишком многого.

Джером не просто напуган. Он в ужасе. В таком очевидном, что ничего иного, как обнять несчастного малыша, сделать не хочется.

— Джером, это Изабелла, — Эдвард напоминает о своем присутствии, нещадно вторгаясь в мои мысли, — Изабелла — Джером.

Такое формально представление друг другу. Будто бы мы на какой-то вечеринке в дорогом баре, а не в домашней столовой зимним утром.

Припоминая кадры из просмотренных фильмов, приседаю, стремясь оказаться с малышом на одном уровне.

— Здравствуй, Джером, — прикладываю все силы к тому, чтобы улыбка не оказалась лживой и походила на ту, обладательнице которой можно доверять. Хоть чуть-чуть.

Но ребенок расценивает все по-своему. Такие безобидные движения пробуждают в нем ужас. Мальчик отшатывается от меня, как от огня. Детское личико — и без того совсем белое — бледнеет.

Растерянно смотрю на Эдварда, но на его лице ничего не меняется. Он оборачивается, протягивая руку к сыну.

— Иди сюда.

Тот наоборот отступает дальше, качая головой.

Это переполняет чашу терпения моего похитителя. Похоже, даже детское непослушание для него противоестественно.

— Я велел подойти, Джером, — в голосе уже нет спокойствия, теперь в баритоне слышатся предостерегающие нотки.

Но и это не помогает.

С замиранием сердца слежу за тем, как мужчина поднимается, одним стремительным движением оказываясь рядом с сыном.

— Джером… — рычит он, отчего малыш сжимается, делаясь ещё меньше прежнего. У меня в горле пересыхает.

— Поздоровайся с Изабеллой. Отныне она будет заменять Элис.

Глаза мальчика распахиваются больше прежнего, но даже слова отца не заставляют его сделать что велено. Вместо этого он снова качает головой. Только вот уверенности уже больше.

Каллен сжимает губы, черты его лица заостряются, в воздухе повисает напряжение, достигшее максимального накала.

Наблюдаю за противостоянием взрослого человека и ребенка, прекрасно понимая, кто выиграет. Но при всем, что испытываю к Каллену, при всем, что готова ожидать от него, при всем, что видела раньше, происходящее все равно вводит меня в ступор.

Потеряв последние крохи терпения, мужчина хватает ребенка за руку, буквально швыряя в мою сторону. Словно плюшевую игрушку.

Джером застывает у самых носков моих туфель. Его крохотное тело подрагивает.

— Я не спрашиваю, а говорю, — мой похититель безжалостен, — поздоровайся с Изабеллой. Немедленно.

С горечью, неподвластной даже самоконтролю, доведенному за столько лет до совершенства, смотрю, как белокурое создание прожигает меня своим взглядом. Слезы закипают в его глазах, нижняя губа подрагивает.

От жалости сердце сжимается. Как Эдвард может позволять такому случаться?.. С собственным ребенком?..

«Если я узнаю, что ты доведешь его до слез, тебе не поздоровится!» — это правило распространяется только на меня? Только мне запрещено это делать? А как же он сам?..

— Джером, — шепчу, не зная, что можно сказать в такой ситуации.

Мальчик не отвечает. Всхлипнув, он разворачивается и стремительно покидает столовую. От неожиданности даже не порываюсь его остановить.

А Эдвард, судя по всему, знал, что так будет, раз не двигается с места. Он замирает на своем стуле как каменное изваяние.

Мы оба почти одновременно замечаем в дверях с иероглифами домоправительницу. Женщина, прикусив губы, смотрит в сторону, куда направился ребенок.

— Марлена!

Заслышав голос своего работодателя, та делает шаг вперед.

— Все готово к завтраку, мистер Каллен, — на миг она запинается и в нерешительности добавляет, — могу я привести Джерома?

— В этом нет необходимости… — отмахивается мужчина. Его глаза скользят по поверхности стола, пока не замирают на мне. Сталь в них приводит в замешательство. Зато, хотя бы ярость испарилась…

— … Изабелла приведет его.

Обескураженная этими словами, даже не замечаю того, как хмурюсь. Эмоции выходят из-под контроля все чаще. Если так пойдет и дальше, мне может не поздоровиться…

— Вы уверены, мистер Каллен? — невероятно глупый вопрос. Когда этот человек был не уверен в чем-то?

Мужчина кивает.

— Двадцать минут, Изабелла.

Его глаза сверкают насмешкой и угрозой. Догадываюсь, что если к этому сроку не приведу ребенка, будет очень плохо…

— Время пошло, — закидывая ногу на ногу, докладывает Каллен. — Твое время, Белла.

Догадки подтвердились.

Глава 15 Smeraldo

… Когда мне было семь, я наотрез отказывалась готовить домашнюю работу. Тогда мама постоянно повторяла мне, что в жизни часто приходится делать то, что не хочешь. И даже больше — ненавидишь.

Спустя восемнадцать лет я, наконец, осознала всю полноту этого высказывания. Весь его смысл.

Я не хотела в бордель — но попала. Я не хотела к Джеймсу — но я с ним. Я не хотела и Каллена, который тайфуном в своем лице разметал всю мою устоявшуюся жизнь.

Теперь я снова делаю то, что не хочу. Стою у каштановой двери, смотрю на деревянную ровную поверхность и ищу в себе силы, войти. Эдвард ясно дал понять, что если не уложусь в нужное время, вылечу отсюда к чертовой матери. Или получу наказание, чего бы тоже совсем не хотелось.

Даю себе три секунды на то, чтобы выкинуть из головы все лишнее и сконцентрироваться на первостепенной задаче.

Стучу.

Не знаю, зачем стучусь к ребенку, но почему-то делаю именно так. Укоренившиеся привычки не дают покоя.

В ответ не отзываются. И уж тем более не открывают.

Я ожидала подобного.

Сделав напоследок глубокий вдох, сама надавливаю на ручку, переступая порог.

Первое, что бросается в глаза за пределами коридора — белый цвет. Его так много, что хочется выйти обратно.

Белые стены, белый пол, белая мебель… рябит в глазах от такой белизны. Похоже на благоустроенный мавзолей, а не на детскую. Может, я ошиблась дверью?..

Эта версия кажется самой правильной. Успокоив себя её содержанием, готовлюсь уйти, как взгляд цепляет знакомую синюю кофту. Она одна цветным пятном выделяется среди этого безумия.

Значит, не ошиблась.

Ну и детская, мистер Каллен…

Малыш, похоже, прячется от меня. Он сидит на одном из высоких кресел так тихо и неподвижно, что напоминает собой статую.

Не хочу его тревожить, но выбора мне, как всегда, не оставили.

— Привет, Джером, — стараюсь сделать голос мягким и располагающим.

Кофта дергается и начинает шевелиться. Один поворот в мою сторону и один разворот обратно. Мне здесь не рады.

— Марлена приготовила завтрак. Ты голодный?

Не знаю, принято ли так говорить с детьми. Я уже вообще ничего не знаю.

Мальчик отрицательно качает головой.

Он в принципе не желает со мной разговаривать?..

— Ты не повернешься ко мне? — спрашиваю спокойно, но внутри все колотится от волнения. Часы тикают, время капает…

Какого черта мне нужно, чтобы он повернулся? Я собираюсь его гипнотизировать?

Очередное качание головой приводит в чувства. Может, мне тоже неплохо бы уже заткнуться?..

Переступаю с ноги на ногу, нерешительно стоя у порога. Ещё минута молчания заставляет начать действовать. В конце концов, я не самоубийца.

Десять шагов, что отделяют меня от кресла ребенка, преодолеваю за семь. В его положении ничего не меняется — он даже не оборачивается на меня. Только вот детские плечи начинают подрагивать, а дыхание учащается.

Плохой признак, Белла.

Останавливаюсь, не совершая больше никаких движений.

— Джером, — зову его, тщетно стараясь заставить послушать себя. — Папа просил тебя спуститься и поесть.

Маленькое существо мгновенно оборачивается. Резко, быстро, внезапно. Огромные малахитовые глаза с ещё не высохшими слезами, округляются до неестественных размеров.

Поражаюсь такой реакции. Слово «папа» действует таким образом? Если да, то стоит запомнить.

— Мы ведь не хотим расстраивать папу? — прикусываю губу, называя Каллена подобным образом. Какой из него «папа»?.. Это парадокс.

Но малышу, видно, нравится. Мальчик снова качает головой, но теперь уже послушно поднимаясь с кресла и все ещё не спуская с меня глаз. В них светится недоверие и какая-то скрытая радость. Он не боится Эдварда. По крайней мере, сейчас. Он просто рад. Чему?..

— Я могу взять тебя за руку?

Надо же, даже у Джерома я прошу позволения.

Мальчик делает шаг в сторону и на его лице явно отражается отрицание. Не хочет.

Ну ладно. Главное, мы спустимся вниз. Мое задание будет выполнено.

Малыш шагает впереди, пока я на некотором отдалении иду сзади. Мальчик не оглядывается, как делают это другие дети, он просто не замечает моего присутствия. Идет вниз, держась за перила лестницы и с повышенным вниманием всматриваясь в коридор первого этажа.

Бежевые двери впускают нас в столовую под изумленные взгляды Марлены, все ещё стоящей у другого входа, и Каллена, уже начавшего свой завтрак.

При виде моего похитителя ребенок робеет и опускает голову.

— Джером? — Эдвард не то чтобы удивлен, но какой-то отголосок этого чувства имеется.

Видя, что малыш отвечать не намерен, решаю помочь благополучному разрешению ситуации.

— Иди к папе, — легонько подталкиваю мальчика в сторону моего похитителя.

Одновременно с произнесением последнего слова, в столовой повисает тишина.

Теперь обескураженные взгляды домоправительницы и мужчины направлены только на меня. Теряюсь от такой реакции.

Однако Джерому становится проще. Он нерешительно, но все же подходит к отцу, который, опомнившись, выдвигает для него стул.

Брать детей на руки в этом доме не принято.

— Поднимайся к себе, Белла. Я зайду позже.

Приказ Каллена для меня закон. Не переча, выдавливаю улыбку и следую к дверям с иероглифами.

Похоже, дело сделано.

* * *

В этот раз Эдвард не заставляет долго себя ждать. Зеленые часы показывают половину двенадцатого, когда дверь гостевой открывается, и он появляется на пороге.

Встаю, едва малахитовые глаза перемещаются на меня.

Каллен быстрым шагом достигает кресла напротив кровати, опускается в него, кивает на постель мне.

— Сядь.

Теперь, когда мы на одном уровне и оба сидим, мужчина настроен на разговор. Мне так кажется.

— Джером замечательный мальчик, мистер Каллен, — стремясь разрядить обстановку, говорю я.

— Я был бы удивлен, если бы ты сказала что-нибудь другое, — усмехается мужчина.

Не думала, что мои слова будут так восприняты. Он часто меняет смотрительниц для своего сына?..

— Я правда…

— Белла, достоинства и недостатки Джерома я с тобой обсуждать не намерен, — устало обрывает меня Эдвард. В нем зарождается раздражение.

— Конечно.

— Признаться, я удивлен, что он спустился с тобой.

Непонимающе смотрю на своего похитителя. А малыш не должен был?.. Он не показался мне непослушным ребенком.

— Что ты ему сказала? — Эдвард заинтересован, его тело немного подалось вперед по направлению ко мне.

— Что вы попросили его спуститься.

— Я попросил?.. — Каллен хмурится. — И он спустился?..

Растерянно киваю, не представляя, почему мой похититель так обескуражен произошедшим. Ничего сверхъестественного вроде бы не произошло. Дети не хотят расстраивать своих родителей. Какими бы эти родители не были…

— Надо же, ты действительно мне подходишь.

Усмешка напополам с серьезностью настораживает.

— Спасибо, мистер Каллен.

Мои слова висят в воздухе три секунды. Лишь по истечению этого времени Эдвард продолжает говорить.

— Ты выучила его распорядок?

— Конечно…

Глаза мужчины дьявольски сверкают. Он видит меня насквозь.

— Во сколько ужин?

Прикусываю губу, лихорадочно придумывая наиболее подходящее время. Вспомнить строчку в бесконечном списке занятие непосильное. Тем более, когда просмотрела все это только один раз.

— Я выучу, — сдаюсь, робко поглядывая на него и надеясь, что ничего запрещенного не сказала.

— Само собой. У тебя есть три часа.

Только три?

— … Потом перескажешь мне.

Сглатываю. Хорошей памятью Белла Свон никогда не могла похвастаться. А уж после встречи с Джеймсом…

— А теперь вставай.

Поднимаюсь, хотя зачем — неизвестно.

— Забери браслет, — его взгляд упирается в изумрудные камушки, поблескивающие на прикроватной тумбе.

Едва украшение оказывается на моей ладони, Каллен подходит и самостоятельно надевает его на запястье.

— Не смей снимать, — вздергивая мою руку вверх, к самому лицу, приказывает он.

— Хорошо, — губы почти не слушаются. От взгляда моего похитителя я немею.

— Lo smeraldo La salverà (Изумруд спасет тебя), — произносит мужчина. Его итальянский выше всяких похвал.

В изумлении изгибаю бровь.

— Da ciò che salverà? (От чего спасет?) — негромко спрашиваю я.

Глаза Эдварда распахиваются. Я снова удивила его.

— Ты знаешь итальянский?

— Sì.

Смерив меня недоверчивым, оценивающим взглядом, он отпускает мою руку, поворачиваясь в двери.

— Тем лучше. Segua me, bella (Иди за мной, красавица).

Я в замешательстве. Весь путь, что следую за мужчиной, в голове калейдоскопом кружатся его слова.

«Изумруд защитит…»

От чего защитит? Или даже не так — от кого? Кого останавливают камни? Злых духов?..

Эдвард останавливается у одной из дверей. Оглядываясь вокруг, замечаю, что мы в коридоре Западного крыла второго этажа. Неужто опять к мальчику?..

— Входи, — дверь уже открыта. Её придерживает никто иной, как мой похититель. Сегодня явно мой день, раз с его гневом я ещё не сталкивалась.

Комната, предстающая перед глазами, похожа скорее на спальню из мебельного каталога, чем на настоящую. Таких даже по телевизору не показывают.

Высокий белый потолок, окруженный четырьмя бежевыми стенами. Большие стеклянные двери выводящие, вероятнее всего, на балкон. Письменный стол из темного дерева и большой ковер на полу с зигзагообразным рисунком. Кровать, приставленная к одной из стен вместе с изящной тумбочкой. Кучка подушек примостилась у широкой деревянной спинки, темные покрывала скрывают белые простыни…

Это номер люкс в дорогущем отеле, а не спальня.

— Нравится? — сквозь пелену тихого восторга, не сразу слышу слова Каллена. Неужели он решил поинтересоваться моим мнением?

— Да.

Взгляд цепляет вазочку с цветами. Живыми цветами. Розовыми тюльпанами.

Откуда они здесь среди зимы?

— Она твоя, — Эдвард делает шаг вперед, тем самым заставляя и меня пройти дальше.

— Моя?.. — непонимающе смотрю на своего похитителя, — моя ваза?..

— Комната, Белла, комната, — мужчина посмеивается, малахиты искрятся. Чудное зрелище. Они совсем не пугают сейчас.

— Моя комната?

Обвожу взглядом спальню и не могу этому поверить. Даже в самых смелых мечтах я не могла представить себя где-то в подобном месте.

И уж точно не думала, что в незнакомом чужом доме меня может ожидать что-то настолько красивое.

— Она рядом с детской, — Эдвард прожигает взглядом левую восточную стену, — я ведь предупреждал, что ты всегда должна быть рядом с Джеромом.

— Я помню.

Каллен поворачивается к стене за нашей спиной.

— Открой.

Сначала не понимаю, о чем идет речь, но потом, присмотревшись, замечаю маленькие выступы из общей бетонной плоскости. Здесь встроенный шкаф!

Осторожно тяну за одну из ручек.

— Сильнее.

Стена поддается, сдвигаясь вправо. Безумное количество полок и ящичков предстает перед глазами.

Эдвард самостоятельно открывает один из них.

Внутри кружевное белье с несорванными этикетками.

— Это мне? — поднимаю на него глаза. Шутки шутками, но это уже чересчур.

— Для меня явномаловато, — мужчина снова смеется. Сегодня день смеха, а я об этом не знаю? Или перед приходом ко мне Каллен успел посмотреть юмористическое шоу?..

— Одежду и обувь поищешь позже. Они здесь тоже есть.

Гипнотизирую взглядом ящички, стараясь осознать невероятное. Что такого произошло за последние два часа, что мой похититель сменил гнев на милость и решил наградить меня подобными вещами? Спальня, одежда, белье…

— Бумаги из гостевой на столе. Изучи их тщательно, Белла. Я проверю.

И это единственное поручение? Фортуна, спасибо!

— Конечно, мистер Каллен.

— Располагайся.

Мужчина покидает комнату очень быстро.

И все же я успеваю проговорить желаемое до того, как захлопывается дверь:

— Спасибо, Эдвард.

Мой похититель не оборачивается, но глупая уверенность, что он все слышал, крепко засела в сознании.

Может, все не так уж плохо?..

Глава 16 Perdonare

Мелко сыпет снежок, красивые шестиугольные снежинки падают на мостовую, заставляя дрожать от одного их вида.

Холодно. До ужаса холодно.

Улица пуста. В этом квартале даже машины не ездят, не говоря уже о пешеходах. Грязные склады давно закрыты, неподалеку ярко горит тюремный фонарь, освещающий территорию. Я по другую сторону забора и в какой-то степени этому рада, но сейчас хочется оказаться в светлой, теплой камере, пусть с убийцами и маньяками, пусть с головорезами и мафиози, но все же там, где люди. Не здесь. Не в этой пустоте и ночной темноте.

Яростный порыв ветра сдувает выпавший снег. Дрожь пробирает все тело. Лихорадочно кутаюсь в прохудившуюся куртку, отстукивая зубами всевозможные марши. Эта пытка никогда не закончится. Такое ощущение, что я провела и проведу здесь если не всю жизнь, то точно большую её половину. До смерти от голода или холода. Смотря, что добьет раньше.

Беспомощно оглядываюсь, смутно надеясь хоть на что-нибудь, способное помочь. Не знаю, открытый подвал что ли? Место где можно спрятаться от непогоды и переждать ночь? Где можно заснуть и не тревожиться, что не проснешься?..

Умирать не хочется. Несмотря на все — не хочется.

Возвращаюсь мыслями к последней ночи в борделе, рассчитывая, что неприязнь и ужас, испытанные тогда, отвлекут от ледяной пытки.

Помогает. Один вид грязного Рауля, накрывающего меня своим телом в постели, и становится легче…

Маленькие, широко расставленные глаза Хью, раздевающие меня взглядом за миллисекунду до подключения к делу грубых шахтерских рук…

А уж рыжая старуха Виктория, предложившая сменить ориентацию или, на крайний случай, переспать втроем…

Вдруг слышу шаги. Громкие шаги, от которых совсем рядом хрустит снег.

Сжимаюсь в комок, предчувствуя что-то очень нехорошее. Сейчас я не в состоянии защититься. Если кто-то решит сделать что-нибудь, у меня не будет иного выбора, как поддаться и перетерпеть.

Не хочу оборачиваться. Не хочу видеть своего мучителя или мучительницу, какая разница? Тихо сижу, ожидая худшего.

Чувствую на себе пристальный взгляд. Оценивающий взгляд, заинтересованный. До боли сжимаю зубы.

— Привет-привет, — мужской голос у самого уха заставляет все же посмотреть в лицо смерти. Надо же, оно довольно-таки привлекательное…

— Привет… — от холода губы ели шевелятся.

— Не самое лучшее время для прогулок, а? — мужчина пожимает плечами, оглядываясь вокруг.

— Не самое… — дрожь усиливается. Теперь не только от минусовой температуры, но и от страха. Может, если я поговорю с ним, что-то изменится? Он уйдет?..

«Надейся-надейся».

— И что такая хорошая девочка делает на улице в такое позднее время? — незнакомец приближается. Он сидит передо мной на корточках, внимательно всматриваясь в лицо.

— Когда девочки ждут спасения, они отвечают на вопросы спасителей, — мужчина усмехается, видя, что я молчу.

Его пальцы касаются моей щеки, нежно скользя по ней вниз, к шее.

— Я сбежала, — выпаливаю, ощущая, как сбивается дыхание. Ладонь незнакомца уже внутри моей куртки. Она горячая. Горячая, почти обжигающая, но такая необходимая, такая желанная.

Всем телом поддаюсь вперед, надеясь, что он не уберет руку.

— Наша девочка замерзла, — жалостливо говорит он, — ей хочется согреться.

— Да!.. — бормочу, зажмуриваясь и прикусывая губу. Я хочу согреться. Только согреться. Только…

— Скажи мне свое имя, и я отведу тебя туда, где тепло.

Последнее слово заставляет отбросить к чертям все предостережения и произнести требуемое как можно скорее.

— Белла.

— Белла, — незнакомец катает имя на языке, — красавица Белла.

Дышу часто, хрипло. Его ладонь остывает. Уже не так хорошо, как раньше.

— Пойдем, красавица Белла, — мужчина поднимается, увлекая меня за собой. На ногах стою нетвердо, но это пустяки. Тепло. Тепло. Тепло. Одно простое слово стучит в сознании, заставляя передвигать ноги вслед за незнакомцем. За спасителем.

— А благодарность?

Он останавливается, и я послушно замираю рядом. Измученному сознанию требуется несколько секунд, чтобы осознать, о чем речь.

— Спасибо… — шепчу я.

— Спасибо, Джеймс, — качает головой мужчина. Его глаза дьявольски поблескивают, губы изгибаются в плотоядной улыбке.

— Спасибо, Джеймс, — повторяю вслед за ним, надеясь, что хотя бы теперь сделала все что нужно.

Тепло.

Тепло.

Тепло…

— Тепло, — стону, переворачиваясь на другой бок и хватая ладонями подушки — Тепло, тепло…

Кошмар не отпускает. Роковая встреча — встреча с Джеймсом, давно пустила корни в сознании. Это не первый раз, когда она выползает наружу.

— Холодно, — неожиданно липкая и душная темнота оживает. Мужским голосом.

Джеймс здесь?..

Вжимаюсь в простыни, дрожа, словно при приступе эпилепсии. Он нашел меня. Нашел и хочет увести. Вернуть обратно. Вернуть…

— Нет, — почти рыдаю, ощущая всю свою беспомощность, тянусь к одеялу, стремясь закрыться им от мужа, спрятаться, скрыться. — Нет, пожалуйста, нет!..

— Прекрати орать. Ты разбудишь ребенка, — одеяло отшвыривается подальше в мгновенье ока. Его вырывают из моих крепко сжатых пальцев без видимых усилий. При этом ткань издает жуткий звук, дополняющий и без того насыщенную ночную атмосферу.

Но за пеленой тумана страха пробивается логическое мышление.

Почему Джеймса заботит ребенок?

Раскрываю глаза, на миг успокаиваясь. Здесь что-то не так…

— Уходи… — неуверенно шепчу я. Не знаю кому. Просто надеюсь, что послушаются…

— Попробуешь меня выгнать? — насмехается темнота. Голос знакомый. Очень знакомый.

Господи, да это же Каллен!

Резко выдыхаю, не в силах передать словами то облегчение, что проходит через все тело. Эдвард… всего лишь Эдвард.

Однако беспричинное счастье быстро уступает место новой волне страха. Не «просто Эдвард». А Эдвард Каллен. Человек, в руках которого не только моя судьба, но ещё и жизнь. Не знаю, что дороже…

Свет вспыхивает неожиданно, но вовремя. Щурюсь от него, загораживая лампы рукой.

— Вставай.

Приказ моего похитителя воспринимается не сразу. Может дело в том, что сейчас ночь?

Пока думаю, что делать, рука мужчины приходит на помощь, указывая верное направление. Меня вздергивают, словно тряпичную куклу.

— Я сказал, встань! — Эдвард зол и раздражен.

Поднимаюсь, но ног не чувствую. Слишком много впечатлений.

Стою, словно столб. Ни вправо, ни влево, ни вперед. Ожидаю дальнейших распоряжений, подмечая мельчайшие детали узорчатого ковра. Они рябят перед глазами, складываясь в несуществующие, забавные фигурки.

— Включи голову!

Включить голову? Каким образом?..

Остатки терпения моего похитителя испаряются на глазах. Но это волнует меньше всего. Ковер такой красивый и завораживающий…

— Mi segua. Rapidamente. (Иди за мной. Быстро.)

Недоуменно поднимаю взгляд. Что это за язык? Итальянский? Испанский?

Но подсознание все ещё работает, подсказывая правильный ответ и необходимость действий.

— Perdonare… (Простите).

Делаю шаг вперед, показывая, что готова следовать за этим человеком куда угодно. Хуже все равно не будет. Хуже уже просто не может быть…

Каллен раскрывает дверь, почти выталкивая меня в коридор. Затем обходит, направляясь к лестнице. Послушно иду за ним, даже не думая о том, куда именно.

Дверь с иероглифами. Столовая.

— Сядь.

Для меня даже выдвигают стул. Надо же, как приятно. Спасибо.

Опускаюсь на предложенное место, делая глубокий вдох.

Тепло…

Мой похититель возвращается через минуту. В его руках — стаканы с водой. Два полных стеклянных стакана, до краев наполненные целительной жидкостью. Горло отзывается жжением.

— Пей, — один из них материализуется рядом. Стекло звякает о деревянный стол.

С готовностью обвиваю стакан пальцами и только теперь замечаю, что они дрожат. Вода грозится расплескаться во все стороны. Нужно быстрее выпить, пока самое страшное не случилось.

От обилия жидкости едва не давлюсь.

Мой кашель становится самым громким звуком в комнате.

Когда, отдышавшись, возвращаю стакан на стол, замечаю, что Эдвард занял стул рядом.

— Говори.

Хмурюсь будто от боли, не понимая приказа. Говорить о чем? Зачем?

Наблюдая за моей растерянностью, Каллен устало поясняет:

— Говори все, что мне следует знать.

Ещё хуже. Знать о ком?

— Белла, мое терпение вовсе не безгранично. Либо ты приходишь в себя, либо пеняешь на себя, когда я вышвырну тебя отсюда.

— Perdonare…

— Прекрати извиняться! — его ладонь ударяет по столу, отчего тот вздрагивает — Прекрати! Немедленно! Возьми себя в руки!

Его громкий, властный голос помогает осознать происходящее. Словно впервые вижу столовую, стол, Эдварда…

Так, дела действительно плохи. Кошмар выбил меня из колеи.

— Го-во-ри.

Его нервы на пределе. Его злость сейчас вырвется наружу и утопит меня в своем болоте. Его терпению придет конец в считанные секунды.

— Perdonare… — против воли произносят непослушные губы.

Спустя секунду на лицо обрушивается удар. Сильный, болезненный, жестокий. Звонкая пощечина…

Вскрикиваю, дергаясь в сторону.

Путаясь в пространстве, падаю на пол. Он твердый. Очень и очень твердый…

Дышу тихо, едва слышно. Боюсь шевельнуться. Лежу на холодном дереве и мысленно считаю секунды. До чего? Зачем?..

— Если ты думаешь, что я готов терпеть твои выходки, ты ошибаешься!

Не поворачиваюсь и не двигаюсь. Не хочу снова столкнуться с гневом моего похитителя. Щека пульсирует, кожа горит.

— Ты здесь из-за Крысы. Она, черт её дери, втянула нас всех в это дерьмо! — рявкает Каллен. Что-то громко падает на пол. Некоторое время слышно звяканье осколков…

Баритон звучит совсем рядом. В сантиметровой близости.

— Твоя жизнь ничего не стоит! Я в любой момент могу её оборвать!

Прикрываю глаза, всеми силами стараясь абстрагироваться. Реальность вернулась. Жаль, что не вовремя. Теперь жажду обратиться в то коматозное состояние, что было после кошмара.

— Тварь… какая же ты тварь! — чересчур громко произносит он. Неужели теперь страх из-за пробуждения малыша не имеет значения? Не он ли недавно упрекал в излишке звука меня?..

Ожидаю ещё одного удара, сжимаясь в комочек, но его, благо, не следует. Вместо этого Каллен что-то бормочет, разворачивается и покидает столовую.

Не веря в такое быстрое избавление, продолжаю прижиматься к полу. Плевать, что он холодный. Теперь это не имеет никакого значения.

Напрягаюсь, заслышав шаги рядом. Неужели вернулся?..

Но пахнувший женскими духами воздух отгоняет это предположение. Нет. Не он.

— Изабелла, — сожалеющий голос Марлены доносится словно через толстый слой ваты, — встаньте, встаньте, пожалуйста.

Такой ласковый, такой добрый голос. Она кажется мне феей из волшебных сказок. Ну как такую не послушать?

Медленно поднимаюсь, позволяя ей даже придержать меня, когда встаю.

— Больно? — озабоченно спрашивает она, усаживая меня на многострадальный стул.

— Нет, — стараюсь выдавить улыбку, но вместо этого лишь немного приподнимаю уголки губ. Больно. Очень больно, Марлена.

— Я принесу лед. Посидите.

И она исчезает, скрываясь где-то за дверями кухни.

Не успеваю опомниться, как домоправительница возвращается. В её правой ладони полотенце, в котором наверняка мой компресс.

— Осторожно, — она протягивает свою ношу мне, сочувственно глядя на левую пострадавшую щеку.

— Спасибо, Марлена.

— Не за что, — женщина торопливо отмахивается, не двигаясь с места. Её взгляд скользит по мне, плавно переходя на пол.

Поворачиваю голову в том же направлении и вижу разбитые стаканы. Мелкие блестящие осколки от них разбросаны по всему полу.

— Я уберу… — перехватывая полотенце другой рукой, тянусь за самым большим куском. Марлена загораживает его в мгновенье ока.

— Даже не думайте. Я сама.

Опускаю взгляд. Сама так сама.

Некоторое время мы проводим в гробовом молчании, думая о своем. С каждой секундой становится легче, щека перестает так неистово гореть. Хотя синяк наверняка останется. И немалый.

Когда лед начинает таять, протягиваю его обратно домоправительнице.

— Я пойду.

— Дойдете? — она с сомнением смотрит прямо мне в глаза. С заботой. Почти материнской заботой.

— Дойду.

Разворачиваюсь к лестнице. С ориентацией проблем нет, кроме щеки ничего не пострадало. Пока не пострадало.

Не желая получить новые травмы, крепко держусь за поручень лестницы, поднимаясь на второй этаж.

Оказываясь в светлом, молчаливом коридоре, медленно двигаюсь в сторону своей двери. На самом пороге замечаю красные полосы на стене. Они тянутся к спальне Джерома, попеременно пропадая и появляясь.

Сознание злобно ликует, на душе становится легче.

Злорадно улыбаюсь, на мгновенье забывая даже о щеке.

Каллен порезался.

Справедливость восторжествовала.

* * *

Серое туманное утро приходит слишком медленно. Сначала светлеет горизонт, потом могучие сосны и лишь затем пустые клумбы. Летом здесь наверняка очень красиво. Разноцветные цветы, свежая зеленая трава, покрытая капельками росы, безоблачное голубое небо и яркий солнечный свет. Как ни странно, сейчас это предел моих мечтаний.

С момента возвращения из столовой, где произошло ночное действо, я не сомкнула глаз. Спальня неустанно напоминала о Джеймсе и все ужасах, связанных с ним, а синеющая щека о Каллене, не менее ужасном и жестоком, чем мой благоверный.

Кресло у окна верно служит мне. Укутавшись в одеяло, сижу на нем и вглядываюсь в пейзаж за толстыми стеклами.

Жду утра. Десяти часов. Времени, когда должна буду прийти к Джерому и отвести его на завтрак. Присутствие этого маленького существа помогает чувствовать себя хоть чуть-чуть, но человеком. Я ещё кому-то нужна. Пусть немного, но нужна.

За это, наверное, стоит действительно поблагодарить Сероглазую. Она сыграла здесь немалую роль. Даже Эдвард пришел к этому выводу…

На миг одолевает ностальгия. Отчетливо вижу там, внизу, в саду Каллена черноволосого мужчину, подкидывающего на руках, высоко-высоко, в самое небо, маленькую девочку. У неё каштановые локоны и светящиеся от счастья карие глаза. Она смеется. Громко и весело. По-детски.

Где это все? Где детство, где юность, где вся жизнь?

Иногда хочется упрекнуть себя в содеянном, обвинить в слабоумии, и запереть в сумасшедший дом.

Один глупый выброс гормонов. Один глупый побег. Одна сломанная жизнь. Моя жизнь.

Господи…

На глаза наворачиваются слезы. Взгляд мутнеет, дыхание тяжелеет, и ненавистный ком рыданий поднимается в горле.

Нет. Никаких истерик. Это глупое занятие делу не поможет.

Делаю глубокий вдох и поднимаюсь с кресла. Я пойду к Джерому. Мне нужно увидеть хоть кого-то, кто не жаждет моей крови и мучений. Он маленький мальчик. Наивное ангельское существо. Его присутствие может залечить любые раны. Не знаю, так ли это на самом деле, но верить в это хочу. Впервые чего-то так хочу.

Пол скрипит разрушая утреннюю тишину. Стараюсь идти медленнее, но потом отметаю это занятие. К черту все. Я хочу к Джерому.

Потемневшие кровяные полосы на стенах выделяются сильнее.

Если Эдвард в подобном вчерашнему состоянии отправлялся к сыну, становится ясно все, включая то, почему ребенок напуган и не желает слушаться отца.

Ни секунды ни медля у заветной двери, осторожно раскрываю её, входя внутрь.

Здесь тепло и сумрачно. Неяркий утренний свет не в состоянии осветить всю комнату. Скольжу взглядом по полу, стремясь к окну, и натыкаюсь на высокую фигуру, замершую у стекла.

Узнавая Каллена, получают удар под дых от сознания. Оно твердит немедленно убираться отсюда.

Дверь закрывается, издавая негромкий, но хорошо слышный хлопок.

Мужчина оборачивается. Медленно, даже лениво. Его глаза начинают осмотр нежданного посетителя с ног и заканчивают макушкой. Думаю, меня он узнал.

Сглатываю, делая шаг назад. Вжимаюсь спиной в полированное дерево. Скорее от подсознательного опасения, чем от реального страха.

Эдвард закрывает глаза и оборачивается обратно к окну. Ни звука, ни слова. Ничего. Прекрасно.

Игнорируя присутствие моего похитителя, ищу малыша. Его тельце просматривается под покрывалами на большой кровати. Пуховые подушки скрывают бледное личико.

Джером.

Очень красивое имя. Очень подходящее.

Надо же, маленький мальчик за столь короткое время стал для меня центром мироздания. Единственной волнующей фигуркой на этой чертовой шахматной доске, носящей гордое название «жизнь».

Ребенок спит. Спит и видит сладкие, приятные сны. Не стану его тревожить.

Нащупываю дверную ручку и открываю заставу, выходя обратно в коридор.

Прислоняюсь спиной к стене, делая ровные и глубокие вдохи, рассматривая потолок, пол, двери…

Разномастные, бесконечные двери. За каждой из них что-то неизвестное, может даже пугающее.

«Пугающее» — какое глупое слово.

Ощущаю шевеления воздуха рядом — темная дверь раскрылась.

Не двигаюсь с места. Если кому-то нужно выйти или войти — добро пожаловать. Мешать не намерена.

Однако у вышедшего явно конкретные планы. Дверь тихо закрывается, освещая передо мной Каллена. На нем та же одежда, что была ночью. Надо же, пижама этому человеку явно противна.

Малахиты светятся изнутри чем-то отдаленно напоминающим сожаление. Они грустные, усталые, одинокие. Лицо выглядит так, будто он и вовсе не ложился. Морщины обозначились, как никогда заметно.

Если это игра — она потрясающая. Любой актер заплатит за такой образ сотни тысяч долларов.

Но я не киноакадемия. Не выдаю «Оскар», не оцениваю эмоциональное состояние и уж точно устала от всевозможных представлений.

Поджимаю губы, желая развернуться и пойти прочь. Куда угодно.

Но пока я строю планы и размышляю, Эдвард действует. Один шаг приближает мужчину ко мне.

Не поднимая головы, ожидаю хоть чего-нибудь. Чего угодно.

Его глаза впиваются в мою щеку. Левую щеку.

В тот же момент чувствую едва заметные, но все же ощутимые прикосновения его пальцев к ней.

— Perdonare… — тихо шепчет мужчина. А затем опускает руку и возвращается в спальню Джерома, не слова больше не произнося.

Парализованная, застываю в темном молчаливом коридоре…

Глава 17 Одна ночь

Каллен уехал. Уехал ничего не сказав и даже не попрощавшись. Когда я привела Джерома к завтраку, услышала от Марлены эту новость. Она говорила и то и дело посматривала на мою щеку, на которой толстым слоем тонального крема был замаскирован синяк.

Мне понадобилось больше часа, чтобы совершить такую простую процедуру, как скрытие гематомы. В голове без конца возникала картинка Эдварда, стоящего передо мной сегодня утром и извиняющегося за свой поступок. Не думала, что мой похититель на такое способен.

Я окончательно запуталась в этом человеке. Он делает больно… и дарит браслет. Он бьет меня среди ночи… и просит прощения спустя пару часов. Что будет в следующий раз? Неужели обязательно оставлять на мне отметины, чтобы показать свою чертову добродетель?

А тот шприц? Его странное поведение?.. Он грозился стереть меня в порошок, если я не выкину из головы эту ситуацию…

Впрочем, теперь это все маловажно.

Марлена сказала, у меня ровно неделя, дабы доказать мистеру Каллену, что я должна здесь остаться. Он спросит лично её мнение, и она вынуждена будет открыть всю правду, какой бы та ни была.

Надеюсь, ничего плохого не случится. Я хочу поладить с Джеромом. Мне очень и очень нравится этот белокурый малыш. Плевать, кто его родители. Плевать, что с ним было раньше. Теперь все иначе.

Я заставлю… нет, не заставлю. Уподобляться Джеймсу не в моих правилах. Я научу. Верно, научу. Научу Джерома смеяться. Покажу, что это здорово, особенно когда происходит по твоему личному желанию, а не чужому приказу.

Ворочаюсь в постели, никак не в состоянии поймать сон. Он то и дело ускользает от меня, путаясь в теплых простынях и соскакивая на деревянный пол.

В комнате темно. Впервые темнота играет на руку. Помогает, а не отталкивает. Приносит умиротворение, а не страх. Способствует трезвости мыслей. Усиливает их значимость.

Ночью всегда проще. Ночью нечего бояться. Все ужасы — удел дня.

Поправляю одеяло и вспоминаю, как видела сегодня малыша под таким же. Только вот для него оно смотрится уж очень большим и неудобным. Зато теплое и нежное.

Джером…

Я не ожидаю перемен за один день. И даже за два. Я не буду торопить его. Наверняка были в детской биографии моменты, заставляющие проявлять ко мне такое недоверие и осторожность. Дети вообще сложные существа. Вызвать у них злость очень просто, а доверие — почти невозможно. Это не всегда получается и у биологических родителей, что уж говорить обо мне?..

Но я не сдамся.

Я не хочу сдаваться.

Впервые чего-то не хочу. НЕ хочу. Так приятно произносить эти два слова. Как гора с плеч каждый раз…

За размышлениями не сразу слышу шаги. Кто-то ходит вдоль моей двери, утаптывая и без того идеально ровный пол коридора.

Хмурюсь, привставая на локте и молчаливо вслушиваясь. Не хочу издавать лишних звуков.

Шаги на мгновенье стихают. Все погружается в тишину. Но затем начинается заново.

Что там происходит? Марлена ищет меня?..

«Незваный гость».

От этой версии трясутся поджилки. Эдвард ведь говорил, что я должна делать, если Джерому будет угрожать хоть малейшая опасность. Третий пост, западное крыло, Эммет. Вправо по коридору.

Легче вспомнить, чем сделать. А может, я не слышала? Просто не слышала, спала?..

Нет, не вариант. Мальчик пострадает и тогда…

Останавливаюсь на этой мысли. Мальчик пострадает. Джером! Нет, этого я точно не допущу. И не из-за Каллена и прочей ерунды, а потому что не хочу, чтобы он пострадал.

Подобные убеждения добавляют уверенности.

Отшвыриваю одеяло, и игнорируя бешено колотящееся сердце, иду к двери.

Замираю у своей цели, прислушиваясь. За деревянной заставой все продолжается, как и раньше. Что-то определенно не так. Если этот «кто-то» здесь живет, он должен знать, что ищет. А если нет, то пусть убирается к чертям собачим. Ему здесь не место.

Делаю последний, контрольный резкий вдох, дергаю за ручку, и ступаю за порог комнаты.

Коридор погружен во тьму. Разве он не должен освещаться? Марлена говорила, что в проходах запрещено выключать свет в ночное время.

Черт. Все действительно не так, как нужно.

Оглядываюсь по сторонам, ища нарушителя. Но его не наблюдается.

Стены хранят молчание, даже не думая указать, куда следует посмотреть в первую очередь.

Однако при тусклом свете из окна на одной из них появляется огромная зловещая тень. От неожиданности вжимаюсь в свою дверь, думая, как бы незаметно проскочить обратно в спальню, но тут тень сжимается до невероятно маленьких размеров. Человек. Нет, не человек. Ребенок.

Резким проблеском в сознание врываются сверкнувшие белокурые волосы.

Выдыхаю, чувствуя облегчение. Мальчик. Только он. Больше здесь никого нет.

Но после первой недолгой радости приходят другие чувства. Что малыш здесь делает среди ночи? Почему потушен свет? Он его выключил?..

— Джером, — негромко зову, выискивая среди темноты ребенка. Он исчез из прямоугольника оконного света.

Шаги в звенящей тишине прекратились.

— Джером, это Белла. Не бойся, — безрезультатно оглядываюсь и даже протягиваю руки, надеясь обнаружить мальчика хотя бы на ощупь.

«Если бы тебе сказали такое среди ночи, ты бы отозвалась?»

Подсознание, спи!

Слышу быстрые шаги прочь. Он бежит. Куда?

— Джером! — кидаюсь в ночную темноту, оставляя за спиной окно — Джером, подожди! Джером!

Меня либо не слышат, либо специально слышать не хотят.

Мальчик меняет направление. Очень быстро. Теперь он возвращается к окну.

Нагоняю беглеца в единственном освещенном месте — у окна.

Боясь снова упустить малыша, хватаю его, притягивая к себе.

— Джером, — зову, стараясь удержать извивающееся детское тельце, — прекрати, пожалуйста.

В ответ на мои просьбы брыкания лишь усиливаются.

Но замечаю ещё кое-что. Дрожь. И частое, прерывистое дыхание.

— Эй, — легонько сжимаю крохотную ладошку. — Что случилось?

И снова — тишина.

Прикладываю некоторые усилия, чтобы повернуть мальчика к себе. Свет падает на его личико, по которому неустанно катятся горькие крупные слезы. Нижняя губа подрагивает.

— Джером… — от жалости сердце сжимается. Малахитовые глаза ребенка широко распахнуты и явный ужас, вырисованный в них со всеми подробностями, сводит с ума.

Да, в таком случае ответа точно ждать не стоит.

Все что могу, все что хочу — утешить его. И я это сделаю.

— Малыш, — прижимаю мальчика к себе, не принимая во внимание слабые отпихивания. Глажу спину и руки белокурого существа. — Малыш, не бойся. Меня не нужно бояться.

Некоторое время продолжая сопротивляться, в итоге ребенок все же прекращает эту глупое занятие. Его ладошки обвивают мою шею, горючие слезы мочат пижаму, тело не перестает содрогаться.

Ничего не говорю. Слова излишни. Да и не знаю, чем успокаивать детей в подобных ситуациях. Джером первый ребенок, с которым я общаюсь.

Провожу пальцами по его затылку, чувствуя влагу. Он вспотел? От беготни?

Странно, что не слышно рыданий. Дети обычно ревут громко (если верить телевизору). Бьются ногами, руками, кричат и требуют невозможного…

Но Джером ничего подобного не делает. Он тихонько, душераздирающе плачет, сжимая пальчиками ворот моей рубашки.

Чувствую, говорить все же надо. Иначе конца всему этому не будет.

— Тише, — произношу нежно, как можно ласковее, — тише, малыш.

Ладошки крепче обвивают мою шею.

— Джером, что случилось? — ответно прижимаю его к себе сильнее. — Ты можешь рассказать мне. Вдвоем не будет страшно.

Поток слез усиливается.

Вот черт!

Думай, Белла, думай. Как ему помочь? Господи, как?..

Решение приходит неожиданно и почти из неоткуда. Реклама. Реклама средства для снятия заложенности носа. Мама с маленьким смотрели в окно. Считали звезды. Звезды!

— У меня есть идея, — стараюсь придать голосу непосредственности. Подхватываю малыша на руки, поднимаясь вместе с ним. На миг существо замолкает… Но только на миг.

Подхожу вплотную к окну, щедрому на свет, и указываю пальцем на большую круглую луну, повисшую над особняком.

— Смотри, — легонько трясу мальчика, стараясь привлечь его внимание, — ты когда-нибудь видел такую огромную?

Джером медленно поворачивается, стараясь понять, о чем я.

— Могу поспорить, она больше всего нашего дома! — я действительно сказала нашего?.. Ладно, потом. Не важно.

Мальчик осторожно кивает, рассматривая ночное светило, немного наклоняя голову, чтобы увидеть его с разных ракурсов.

— А звездочки, Джером? Они такие маленькие по сравнению с луной!

Ещё одно молчаливое соглашение. Я иду верным путем. Слез нет. Рыдания стихают.

Просматривая в окне ночное небо, замечаю падающую звезду.

— Смотри! — привлекаю внимание ребенка, стараясь успеть пальцем за падающим небесным телом. — Когда звезды летят вниз, нужно загадывать желание. Загадывай быстрее!

За этот миф спасибо маме. До пятнадцати я упорно верила, что желание сбудется.

— Загадал? — глядя на лицо мальчика, тихо спрашиваю я.

Малахитовые глазки отвечают за своего обладателя. Он очень молчаливый. Позже надо будет задуматься над тем, как разговорить его. Но пока есть более важные заботы.

— Отлично. Оно сбудется, — подношу пальцы к его щекам, отчего малыш дергается назад. Едва удерживаю Джерома на руках.

— Все хорошо, — ласково улыбаюсь, заканчивая задуманное и осторожно стирая с бледных щечек слезы. Совсем некстати вспоминаю о том, как это же проделывал Каллен. В ту страшную ночь.

Я вернула долг. Его сыну.

— Давай найдем ещё что-нибудь интересное, — поворачиваюсь обратно к окну, и Джером делает то же самое. Спустя две моих коротких, только что выдуманных сказки о том, почему звезды желтые, а луна белая, мальчик прислоняется головой к моей шее. Его дыхание становится размеренным. Рыданий не слышно совсем.

Отлично.

— Джером, — глажу светлые волосы, — пойдем в кроватку.

Умиротворенность сразу пропадает. Малахиты, обращенные на меня, опять сияют страхом.

Резкое качание головой из стороны в сторону, наводит на мысль, что малышу приснился кошмар.

— У тебя там монстры? — первое, что приходит на ум. «Корпорация монстров» — единственный мультфильм, который я смотрела.

Его глаза мою версию отметают к черту.

— Кто бы там ни был, я их прогоню, — клятвенно обещаю, поудобнее перехватывая ребенка, — а ты будешь спать, и плавать среди разноцветных рыбок. Любишь рыбок?

Не любит.

— Тогда выдумай себе сон, который хочешь увидеть, и он тебе приснится.

Я стала горазда на выдумки и неожиданные речи. И это притом, что ничего не знаю о детской психологии.

Я говорю так, будто уже трижды мама со стажем воспитательницы детского сада…

Есть только одно разумное всему этому объяснение — естественные инстинкты. Вот только то, что их действий распространяется и на меня — открытие года.

Поворачиваюсь к окну спиной и выжидаю пару секунд. Малыш не упирается, наоборот — его хватка немного ослабевает, подбородок утыкается мне в плечо. Значит, он поверил.

Детскую комнату нахожу в темноте с поразительной легкостью. Дергаю за ручку, ступая внутрь.

Белокурый ангелочек напрягается, сильно вжавшись в мое тело.

— Не бойся.

Большая кровать — чересчур большая для ребенка — встречает нас в спешке расстеленными простынями и сбитыми белыми подушками. Он убегал отсюда.

Поправляю постель, прежде чем опустить на неё мальчика. Сажусь на краешек рядом, гладя его белокурые волосы.

Глаза ребенка следят за каждым моим движением.

— Засыпай. Я посижу здесь, пока ты не уснешь, а потом пойду в свою кровать.

Джером резко вскакивает. В малахитах блестит ужас и немая просьба. Просьба остаться?

Подтверждая теорию, крохотная ладошка цепляется за мою. Крепко цепляется. Ни за что не отпустит.

— Джером…

Малыш ничего не отвечает. Он отодвигается, опуская взгляд на простыни рядом с собой. Ладошка несильно тянет меня за руку.

Смотрю в детские глаза и понимаю, что они не просят. Они умоляют. Невероятное чувство, именуемое состраданием, захватывает меня целиком.

— Хорошо, — отметаю сомнения, и укладываюсь на предложенное место. Здесь действительно удобно. Очень удобно.

Собираюсь немного вздремнуть на своей половине кровати, как ещё раз шокируя меня, мальчик преодолевает разделяющие нас пятьдесят сантиметров, оказываясь совсем рядом.

Молчаливо жду его дальнейших действий.

Смерив меня недоверчивым, даже пугливым взглядом, малыш вздыхает и осторожно прижимается к моей груди. Ему страшно, но этот страх затмевает другой. От кошмара.

— Я здесь, Джером, — шепчу, поглаживая малыша, — я здесь и с тобой. Засыпай.

Только теперь понимаю, что я и вправду здесь. В мыслях только этот ребенок. Только беспокойство о нем и желание позаботиться.

Как ни странно, чувствую себя на своем исконном месте. Там, где и должна быть.

Всегда.

* * *

Она была здесь. Эдвард чувствовал это.

Стояла, злорадно улыбаясь своей чертовой голливудской улыбкой. Завитки белокурых волос спадали на плечи, путаясь в кружевах платья. Того самого, что надела в тот день.

Она молчала. Молчала, сдавливая его в тиски гробовой тишиной. Жар, исходящий от её тела, наполнял и без того душную комнату.

Здесь нечем дышать.

Каллен надеялся, Она уйдет. Она часто приходит, но надолго не задерживается. Смотрит, улыбается, исчезает…

Мужчина считал секунды, сцепив зубы от нетерпения.

Но ничего не поменялось. Красное платье никуда не делось.

— Убирайся… — рявкнул он, начиная терять терпение, — немедленно…

— Эдвард, — Она улыбается шире, делая шаг в сторону бывшего супруга. Кровавая ткань скользит по полу. Кружев становится больше, — куда же я без тебя?..

Его терпение на исходе. Эта тварь смеет ещё и говорить! После всего, что сделала!

— Пошла вон! — более не сдерживаясь, орет он.

Кукольное лицо женщины светится изнутри. Совсем не похоже на ту застывшую восковую маску, что Эдвард видел последний раз, на похоронах.

— Я сделала это из-за тебя. Ты виноват во всем, — Ирина говорила на французском — чертова француженка. Чертов французский. Сколько раз Каллен пытался выкинуть этот дьявольский язык из головы? Сколько раз пытался его забыть?

— Ты его убила… Это справедливо, что ты теперь мертва, — проговорил он.

— ТЫ его убил, — делая ударение на первом слове, качает головой женщина, — ТЫ нас ОБОИХ убил. С помощью Розали.

Напоминание о любовнице срывает с ярости Каллена последние сдерживающие оковы. Чувство вырывается наружу, заполоняя собой все и вся. Только вот Она по-прежнему непоколебима. Даже не отступает.

— Ирина! — громовой голос мужчины заставил бы уйти кого угодно, но не бывшую супругу. И вправду, что живой может сделать с мертвым? Есть ли ей чего бояться?

— Я сожгу тебя снова, если ты не исчезнешь! — Эдвард не пытается схватить её. Знает, это не поможет. Это невозможно. Она всегда ускользает.

— Я навещала Джерома, — как бы невзначай сообщает женщина, не обращая никакого внимания на угрозы Каллена. — Он так хочет ко мне. Он бежал за мной, протягивал руки, звал…

— Не звал, — Эдвард со всей силы ударяет рукой по спинке кровати. — Не звал. Он больше никого не зовет!

— Я слышу его, — она пожимает плечами, не переставая улыбаться, — только я его слышу. Потому что я его мать.

Ни разу не было такого, чтобы Ирина забыла напомнить о том, кем являлась для мальчика. Сегодняшний день не стал исключением.

— Не трогай ребенка, — при упоминании о сыне Эдвард ощущает, что готов сделать все что угодно, лишь бы больше тот не страдал. — Приходи ко мне. Делай что хочешь, но не приближайся к Джерому. Умоляю…

— Лестно слышать это из твоих уст, — белокурые пряди вздрагивают, бездонные глаза Ирины сверкают. — Куда катится мир?.. И все же — нет. Джером уже был бы со мной, если бы ты не вмешался, Эдвард. Я намерена вернуть все на свои места.

Очередная вспышка ярости мужчины не заставляет себя долго ждать. Страх за Джерома, ненависть к Ирине, ощущение собственной беспомощности — все объединяется в едино, приобретая непомерный размах.

— УБИРАЙСЯ! — ревет он, покидая кровать и мгновенно оказываясь рядом с бывшей женой. — УБИРАЙСЯ В АД!

— До Ада и тебе недолго осталось, — весело усмехается та, постепенно растворяясь в воздухе. — Но за это время ты здорово помучаешься, любимый.

Знакомое жжение разливается по телу. Теплая волна накрывает его левую часть, концентрируясь внизу. Огненная вспышка не заставляет долго себя ждать. Деревянный пол встречает мужчину радушными объятьями.

— Я тебя ненавижу… — хватая ртом воздух, выплевывает Каллен, ладонь которого прижимается к пульсирующей ноге, заходящейся от этого ещё сильнее.

— Взаимно, любимый, — голос постепенно затихает. Комната пуста.

До прикроватной тумбы не так много, но ползком это расстояние кажется огромным.

Эдварду требуется больше пяти минут, чтобы добраться до своей цели, и ещё две, чтобы среди прочего барахла обнаружить спасительный шприц.

Второпях он едва не всаживает тонкую иглу себе в руку. Вовремя меняя траекторию, мужчина все же попадает куда нужно.

Деревянная тумба служит отличной опорой. Прислоняясь к её холодному боку, Каллен молча ждет окончания пытки. План действий в голове уже сформирован. Его как можно быстрее нужно привести в действие.

Наконец, содержимое шприца действует. Боль медленно уплывает восвояси.

Выжидая ещё минуту, Эдвард поднимается, и, обойдя кровать, вдоль стены следует к двери.

В коридоре горит свет.

Вахта Джаспера еще не кончилась. Он занимает кресло в конце охраняемой территории, сосредоточенно вглядываясь в немые стены.

Замечая босса, глава охраны покидает свое место. В контрасте с черным костюмом его забинтованная ладонь сильно выделяется.

— Я слушаю, мистер Каллен.

— Вели Марлене, чтобы не выпускала Джерома за порог детской. Еда, вода — что нужно, пусть носит туда.

— А мисс Свон?.. — Джаспер хмурится, припоминая Изабеллу.

— Пусть глаз с него не спускает. Если что-то случится с ребенком — я всех вас убью!

И с этими словами деревянная дверь с грохотом захлопывается перед покорным лицом телохранителя…

Глава 18 Сосна

Яркий свет. Чересчур яркий. Похоже, кто-то наставил лампу прямо мне на лицо. С какой целью?

Пробую спрятаться от непонятного сияния, загораживая его рукой. Мало помогает — свет проникает сквозь щели между пальцами.

Видимо, вставать все же придется.

Лениво раскрываю глаза, потягиваясь. Ладони упираются в деревянную спинку кровати, глаза — в белые стены. В комнате, выделенной мне Эдвардом, они бежевые. Значит, к себе этой ночью я не вернулась.

Получается, ты, Белла, до сих пор в спальне малыша. А где же он сам?

Привстаю на локтях, оглядывая скудное пространство, представляющееся для обзора с этого ракурса. Ни у большого шкафа, ни у письменного стола, ни у двух притулившихся у большого окна кресел никого нет. Я одна?..

Совсем тихий вдох слева привлекает внимание. Поворачиваю голову и нахожу мальчика. Он сидит ко мне спиной, на своей половине кровати. Его пижама сменилась зеленоватой майкой и коричневыми штанами.

«С каких пор ребенок встает и одевается раньше тебя?»

С давних. Вряд ли Каллен похож на того, кто будет тратить свое время на одевание сына. Гораздо проще приказать Марлене научить его и не думать больше о таком досадном, не стоящем лишнего внимания обстоятельстве.

— Джером, — говорю тихо, но малыш все равно вздрагивает. По привычке не оборачивается. Он никогда не оборачивается, когда боится. Это принципиально?..

— Ты хорошо спал? — задаю интересующий вопрос, подбираясь к белокурому существу чуть ближе. Мальчик ощущает это, но пока никуда не дергается.

Мои пальцы скользят по простыням, силясь добраться до ребенка и погладить его, когда тот кивает в знак согласия.

— Тебе приснился плохой сон? — касаюсь руки малыша, спрашивая это.

Джером отползает подальше. Прикосновения он тоже не любит?

— Мне не трогать тебя? — вопрос дается с некоторым трудом. Не желаю слышать положительный ответ. По-моему, без касаний контакта не дождешься. Вспомнить хотя бы Джеймса…

Детское личико поворачивается в мою сторону. Малахиты на секунду встречаются с моими глазами. В них читается ненавистное «да».

Что ж, ладно.

— Хорошо, — пересиливаю себя, напуская на лицо улыбку, и убирая руки. — Не хочешь, значит, не буду.

Не знаю, можно ли назвать отразившееся на его личике благодарностью, но это явно что-то похожее.

— Ты сам одеваешься, просыпаешься, ложишься спать. Ты такой молодец, Джером, — ободряюще улыбаюсь, надеясь, что похвалу мальчик все же воспримет.

Уголки губ белокурого существа вздрагивают.

По моему телу разливается тепло. Получилось.

— … И раз уж ты уже переоделся, подожди меня немного. А потом пойдем завтракать.

Оптимизму в моих словах можно позавидовать. Белла сегодня и Белла пару дней назад — два разных человека.

Надо же, маленький ребенок, относящийся к категории людей, вызывавшей ранее жуткое отвращение и страх перед своей бесконтрольностью, полностью изменил мои взгляды на жизнь.

Окончательно уверяюсь, что все предубеждения — глупости. Дети очаровательны. Дети помогают забыть о проблемах. Дети наполняют жизнь солнечным светом.

Хотя, наверное, это характеристика Джерома. То, что он для меня делает.

Дождавшись кивка мальчика, поднимаюсь с кровати, следуя к двери.

Оборачиваюсь, когда открываю деревянную заставу.

— Я очень быстро, — шепчу, уверенная, что в утренней тишине это будет слышно.

Переступаю порог и делаю три шага по коридору, в направлении своей спальни, как натыкаюсь на домоправительницу. Её лицо озабоченное и взволнованное.

— Изабелла?..

— Доброе утро, Марлена, — будь это кто угодно, кроме неё, я бы скрыла свое позитивное настроение, но с этой женщиной мне хочется поделиться. Ей я верю. Немного.

— Доброе, — она поспешно отвечает, стремясь сказать что-то более важное, чем банальное приветствие. — Изабелла, вы спали с мальчиком?

Что за вопрос? Зачем ей знать?

— Джерому приснился кошмар, он не хотел меня отпускать… — путаюсь в объяснениях, почему-то ощущая накатившее чувство вины. С чего бы?

— Не делайте так больше, — негромко произносит Марлена, нервно оглядываясь на немые стены. — это строго запрещено.

— Почему? — сдержать себя не удается. Действительно, почему запрещено?

— Мисс, я не уполномочена говорить об этом. Просто примите к сведению, — внезапно женщина становится собранной и деловитой. Озабоченность на её лице сменяется дружелюбной маской. — Завтрак будет через десять минут. Не опаздывайте.

Домоправительница обходит меня, следуя к лестнице и больше не оборачиваясь.

Застываю посреди коридора, тщетно стараясь разобраться в спутанных мыслях.

Нет, это задание непосильно.

Что я должна сделать?..

Ах да, переодеться. Точно.

* * *

На полированной поверхности стола, прямо перед Джеромом расставлены несколько тарелок. В самой глубокой овсяная каша, украшенная несколькими кусочками банана сверху, а на двух других тосты с джемом и яблочные дольки, очищенные и мелко порезанные.

В качестве напитка чай. В высокой стеклянной чашке, с удобной и прочной ручкой.

Наблюдаю за трапезой малыша и поражаюсь тому, как аккуратно и послушно он ест. Никаких капризов в стиле «я не буду это кушать, потому что ононевкусное» …

Марлена стоит рядом со мной, у дверей с иероглифами.

— Ночи принадлежат ему, — внезапно произносит женщина. Вопросительно смотрю на неё, немного повернув голову.

— Ему?..

Домоправительница поднимает глаза к потолку, затем быстро опускает. Выжидает полминуты и лишь затем дает ответ.

— Мистеру Каллену.

Эдварду? Почему именно ночи? Дней не хватает?

— Хозяин будет в ярости, если узнает, Изабелла. Будьте осторожнее.

Трепетно смотрю на Марлену, восхищаясь ею. Она пытается меня защитить.

— Спасибо.

— Не за что.

На некоторое время в столовой повисает тишина.

Продолжаю рассматривать маленького Джерома, подмечая все его черты, незамеченные ранее. Малыш действительно похож на своего отца. И даже больше — почти его точная копия. Такой же лоб, такие же скулы, нос, губы, глаза… И только светлые волосы и щеки напоминают о том, что у него ещё есть и мать. Ну, то есть была.

— Марлена? — не знаю, могу ли такое спрашивать, но попытаться стоит.

— Да, Изабелла?

— Вы не знаете… где миссис Каллен?

— Умерла, — домоправительница отвечает крайне быстро. Эта тема очень деликатна, судя по всему. — Не говорите о ней с мальчиком. Прошу вас.

— Конечно, — я и не собиралась. Всего лишь хотелось узнать…

Внезапная догадка пронзает сознание — «миссис». Не «мисс»…

Марлена не исправила меня! А ведь Каллен на приеме у Маркуса сказал, что не женат!

Кто недоговаривает?..

Однако на сегодня эта тема себя исчерпала. Напряженная поза домоправительницы говорит об этом сама за себя.

— Погуляйте с ним в саду, — взгляд женщины направлен на малыша, доедающего свой завтрак.

— Прогулка ведь… — лихорадочно вспоминаю распорядок, которому обязана следовать.

— Не важно. Погуляйте, — Марлена вздыхает, поглядывая на окно, освещающее столовую. — Прямо сейчас.

По рекомендации домоправительницы я действительно предлагаю Джерому погулять в саду. Мальчик на удивление быстро соглашается, хотя и странно на меня поглядывает.

Среди бесконечных полок его шкафа отыскать верхнюю одежду оказывается куда сложнее, чем я предполагала. Но удача сегодня нам улыбается. Теплая серебристая куртка прячется на восьмой полке слева и третьей снизу. В её кармане обнаруживается красная шапка.

На Джероме весь комплект, включая черные ботинки, сидит отлично.

Заранее отыскав в своем новом гардеробе зимнюю одежду, состоящую из двух плащей, пальто и сапог, я отдала предпочтение третьей и четвертой находке. Невероятно приятная материя создает полный комфорт, а кожа с мехом внутри согревает. Ещё никогда у меня не было таких удобных вещей.

Находясь в полной боевой готовности, протягиваю Джерому руку. Но за неё он не берется.

— Ты знаешь, как нам выйти в сад? — стараюсь скрыть свою досаду за разговором.

Мальчик кивает.

— Тогда пойдем, — пропускаю своего проводника вперед, широко открывая входную дверь.

Малыш действительно все знает. Он уверено ведет меня по коридору и лестнице, пока не оказываемся у закрытой и тяжелой синей двери.

Приходится приложить некоторые усилия, чтобы открыть её.

На веранде, где мы сейчас стоим, есть несколько ступенек, ведущих вниз, на бурую землю. Это как раз те деревья и незасеянные клумбы, что я видела из окна.

На улице довольно холодно, но в такой одежде мне не страшен даже буран. У Джерома экипировка ещё лучше.

— Где будем гулять? — присаживаюсь перед малышом на корточки, стремясь оказаться на одном уровне с малахитовыми глазами.

Отведя взгляд, он указывает пальчиком направление.

— Отлично, — поднимаюсь, следуя по произвольному маршруту. По пожеланию Джерома мы оказываемся у двух раскидистых елей, спрятавшихся под огромной сосной.

— Здесь здорово играть в прятки, — озвучиваю первую пришедшую в голову мысль. — Ты любишь играть?

Мальчик смотрит на меня снизу вверх. Его личико нахмурено. Ответа нет.

Вздыхаю, снова присаживаясь перед ним.

— Джером, я с тобой разговариваю. Будет лучше, если ты тоже будешь со мной говорить. Хорошо? — тянусь к его ладошкам, намереваясь взять их в свои (ещё один штамп кинематографа), но те быстро исчезают за спиной своего обладателя.

Мальчик расстроен и зол.

Он упрямо и быстро качает головой, одновременно отступая в сторону.

— Джером! — зову его на секунду раньше, чем белокурое существо кидается бежать. В неизвестном мне направлении.

Поспешно вскакиваю, бросаясь за ребенком.

Пышные ветки мешают обзору. Если бы не яркая красная шапка, за которой я следую, малыша бы пришлось долго искать в этом чертовом лесу.

— Джером! — тщетно стараюсь остановить его голосом. — Джером, пожалуйста!

Надо же, второй день подряд я кричу это убегающему ребенку. Пора бы переходить к более радикальным мерам, Белла.

Сколько длится наш забег? Десять минут? Пятнадцать?

Мальчик без устали несется вперед, а я молюсь, чтобы конец сада был близко (ведь территория особняка наверняка огорожена), иначе я просто не добегу. Дыхание ни к черту.

— Джером! — уже не зову, а каркаю, подобно воронам, которые должны здесь обитать.

Наконец все заканчивается.

Малыш замирает совсем недалеко от меня. Впереди.

Вваливаюсь на круглую поляну, хватая ртом необходимый воздух.

— Джером… — стону, используя последние силы, чтобы до него добраться.

Мальчик подпирает спиной высоченный каменный забор, уходящий если не в самое небо, то точно до верхушек столетних сосен. Его руки раскинуты в разные стороны, личико напряжено, но в то же время на нем уже показались первые слезы.

Увидев это жалкое зрелище, зарыдали бы тысячи людей. Одно лишь фото…

«О каких глупостях ты думаешь?»

Верно. К черту глупости.

Делаю несколько вдохов-выдохов, прежде чем продолжаю свой путь к малышу. Он тоже устал, его грудь часто вздымается.

— Джером, ну что же ты?.. — подбираюсь к ребенку, словно к дикому зверю. Выверяю каждый шаг и в то же время пытаюсь удостоиться его доверия и показать, что ни на что плохое — тем более в отношении его — неспособна.

Мальчик при каждом моем шаге, все сильнее вжимается в камни забора. Он уже почти слился с ними.

Очередную попытку договориться с белокурым существом прерывает громкий хруст.

Вздрагиваю, оборачиваясь в сторону источника звука. Глаза скользят вверх, по громадной сосне.

По стволу медленно ползет трещина, с увеличением которой нарастает жуткий треск.

В течение минуты понимаю — дерево сейчас рухнет!

«У тебя мало времени».

Его вообще нет!

От появившегося в крови адреналина события, происходящие после увиденного, запоминаются скомкано и рвано. Восприятие реальности притупляется. Знаю лишь то, что должна защитить ребенка. Любой ценой.

Бросаюсь к Джерому, игнорируя весь его испуг, связанный с моим скорым приближением. Не обращая внимания на отпихивания, хватаю мальчика в охапку, бегом кидаясь как можно дальше от злополучного места. Я должна успеть. Иначе нам обоим конец.

Холодные камни забора так мелькают перед глазами, что становится дурно. Но останавливаться не имею никакого права — из-за малыша, которого держу на руках.

Органы слуха каким-то чудом умудряются подметить, что сзади уже ничего не слышно. Ни треска, ни хруста. Угрожающая тишина.

Когда оббегаю очередную корягу, коих у забора полным-полно, поляну разрывает ужасающий свист ветра. Сосна издает визжащий звук, когда падает с высоты на землю.

Огромные ветки ударяются о камни за секунду до того, как обрушиваются за моей спиной. Они настолько тяжелые, что противостоять им нет никакой возможности. Тем более у человека.

Крепко прижимая мальчика к себе, стараюсь упасть на бок, чтобы одновременно уберечь его и не причинить лишнего вреда.

Небо, подернутое тучами, закрывается хвоей, сыплющейся со всех сторон. От удара из легких выбивает весь воздух.

Вжимаюсь в землю, ожидая боли, но ничего не происходит.

Наша веточная пещера не подвергается никаким нападениям.

Жуткий грохот от упавшего ствола разносится по всему лесу, до боли оглушая.

Часто дышу, хотя надобности в кислороде нет. От страха легкие сжались в маленький комочек, едва различимый среди других органов.

Сквозь дымку бессознательности пробивается тревожное напоминание.

«Ребенок!»

Опускаю глаза вниз, и вижу сжавшегося в моих объятьях Джерома. Его глаза крепко зажмурены, ладошки вцепились в пуговицы моего пальто. Поднимаю плохо слушающуюся руку и осторожно глажу пальцами детское лицо.

Не любит прикосновений? Не касаться? Как бы не так. Сейчас это единственное, чем я могу его успокоить.

Малахиты не открываются, а вот побелевшие ладошки сжимаются сильнее.

Инстинктивно придвигаю малыша к себе. Теперь личико Джерома там же, где и пальцы. Все его тело прижато к моему.

Мы лежим в такой позе очень долго. Время течет жутко медленно, а конечности и спина затекают на удивление быстро. Чувствую себя замурованной в тесном пространстве.

Лишь когда адреналина остается не так много, что он позволяет воспринимать действительность, и предел терпения остается позади, решаюсь попытаться выбраться из-под дерева.

— Джером, не открывай глазки, — похоже, что я вообще никогда не разговаривала. Осипший, хриплый голос скорее напугает малыша ещё сильнее, чем прежде, но выбора нет.

Одной рукой держу мальчика, а второй прикрывая глаза от острых игл, продвигаюсь к виднеющемуся между ветвями просвету.

— Здесь кто-то есть! — посторонний мужской голос заставляет действительности влиться в сознание быстрее. Мы не одни?

Мою руку тут же хватают сразу две, помогая выбраться из веточной тюрьмы. От яркого света поляны зажмуриваюсь, все ещё не меняя позы, в которой лежу. Джером не шевелится.

— Ребенок! — изумленный голос слышится совсем рядом.

— Объект здесь?

— Да.

Так их двое? Трое? Четверо? Кто догадался прийти сюда, нам на помощь, именно сейчас? И почему так поздно?..

— Кто с ним?

— Новая смотрительница.

— Жива?

Меня силой заставляют повернуться на спину. Приходится отпустить Джерома. Изгибаюсь, чувствуя, как иголки впиваются в кожу, а боль затекших конечностей вихрем проносится по всему телу.

— Жива, — докладывает спаситель. — И она, и ребенок.

Немного привыкнув к новому положению в пространстве, машинально нащупываю и обвиваю малыша руками, поднимая голову, чтобы увидеть, все ли с ним хорошо. От яркого дневного света ничего не разглядеть. Черт!

Нащупываю свободной рукой землю, все ещё не снимая вторую с плечиков мальчика. Опираясь об изрезанную ладонь, все же удается сесть.

Теперь, когда лучи не так нещадно бьют в лицо, вижу кто именно пришел к нам на помощь — смоляные плащи. Охрана.

«Малыш!»

Да, малыш. Моя основная забота.

Возвращаю руки на исходную позицию, принимаясь безудержно гладить тельце ребенка. Оно дрожит, словно в лихорадке.

— Джером, — зову, игнорируя все вокруг, в том числе, мужчин, столпившихся рядом, — Джером? Посмотри на меня!

Истерические нотки прорезаются в голосе. Может, именно из-за них мальчик все же поднимает голову.

Такого ужаса в огромных малахитах я ещё не видела.

На его личике несколько кровоточащих порезов. Надеюсь, это все повреждения.

— Иди ко мне, — шепчу, самостоятельно притягивая его ближе, усаживая к себе на колени, — маленький мой, все в порядке. Все хорошо!

Не знаю, кого больше стараюсь успокоить — себя или его?

Теперь слезы бегут не только по щекам Джерома, но и по моим тоже.

— Больно? — глажу рукой белокурые волосы. — Где болит, мой хороший? Где?

Мальчик ничего не отвечает.

Собираюсь продолжить свои расспросы или хотя бы мельком попытаться осмотреть ребенка, но на поляне появляется очередной «спаситель».

— Что происходит? — знакомый голос слышится неподалеку. Через мгновенье он замолкает, а его обладатель ускоряется. Хвоя не в состоянии скрыть его шаги.

Немного повернув голову, замечаю Джаспера (неужели он жив?), лицо которого почти слилось со стенами детской.

— Изабелла!.. — находясь на расстоянии полуметра, он опускается на колени, ошарашено разглядывая дрожащего ребенка.

— Сосна, — на большее меня не хватает.

— Сосна, — мужчина оглядывает упавшее дерево и нашу недавнюю хвойную тюрьму. — Сосна, разумеется. Сами встать сможете?

Киваю, хотя полностью в этом не уверенна.

— Отлично, — глава охраны старается собраться, взять себя в руки, его голос немного дрожит. — Тогда дайте мне мальчика и поднимайтесь. Эммет поможет.

Тут же материализовавшийся рядом охранник, в ширину способный вместить в себя двоих средних телохранителей, протягивает свои медвежьи лапы к моим плечам.

Джерома почти вырывают из моих рук, но малыш, кажется, этого не замечает. Теперь он плачет, уткнувшись личиком в черный плащ главы охраны.

— Звони мистеру Каллену, — кидает оставшемуся охраннику Хейл. А затем, поворачиваясь, быстрым шагом направляется к дому.

Намереваюсь следовать туда же, но мои осторожные шаги недостаточно быстры для Эммета, привыкшего за одно движение преодолевать десяток метров, поэтому, особо не церемонясь, он закидывает меня к себе на плечо, и привычным способом передвижения направляется к особняку.

Удаляясь от места происшествия с поразительной скоростью, замечаю, что та часть забора, к которой прижимался Джером после импровизированного забега, полностью разрушена. Могучий ствол упал точно в то место, где стоял малыш.

Если бы не вовремя сообщивший о себе хруст, ни меня, ни Джерома в живых бы сейчас не было…

Можно ли считать это милостью Господней?

Или… наоборот, проклятием?..

Без понятия.

Глава 19 Коррида

Если раньше у меня были сомнения, что люди не могут телепортироваться из одного места в другое, теперь они исчезли. Эдвард появляется в особняке в течение десяти, максимум пятнадцати минут после того, как поступил приказ Джаспера сообщить ему о произошедшем.

Вижу своего похитителя в коридоре как раз в тот момент, когда глава охраны в очередной раз пробует узнать подробности случившегося, пока Марлена в детской старается успокоить Джерома.

Каллен полностью в черном. Рубашка, брюки, пиджак, туфли — даже галстук. Имеет ли смысл вообще одевать его в таком случае?

Малахитовые глаза из всего огромного пространства тут же обнаруживают именно меня. Может, виноват Джаспер, одетый как раз в тон мужчине?..

Повисает угрожающая тишина.

Приближения моего похитителя выдает едва слышный отклик деревянного пола. Хочется опустить взгляд, спрятаться, укрыться где-нибудь, но, словно зачарованная, продолжаю смотреть на его лицо.

Если с чем-то выражение на нем и можно сравнить, то лишь с разъяренным быком, готовым тотчас броситься на своего тореадора.

Предусмотрительно вжимаюсь в стенку, предчувствуя что-то нехорошее.

Каллен равняется с нами. Телохранитель молчаливо отступает на один шаг назад, скрываясь за спиной мужчины.

— Кто ты такая? — Эдвард смотрит на меня прищуренным, горящим взглядом. Напускное спокойствие не играет никакой роли. Сейчас меня не обмануть.

— Мистер Каллен… — заплетаюсь в словах, пытаясь объясниться. В сознании вспыхивает моменты падения сосны, испуганных глаз Джерома, его слез и моих увещеваний всю дорогу в дом…

— Я задал вопрос! — мужская ладонь пришпиливает меня к стене, словно в фильме о каких-то гангстерах, ради поимки которых полицейские выпытывают их местоположение у местных жителей. Именно таким способом. — Ты мне ответишь!.. — постепенно его голос превращается в шипение.

Не заметить двусмысленность последнего слова невероятно сложно.

— Мистер Каллен, вы должны знать…

— Джаспер, иди в кабинет, — мой похититель разворачивается, отдавая приказ Хейлу. Тот замолкает и, странно взглянув на меня, послушно покидает коридор. Что-то мне подсказывает, что с него спрос будет не меньший.

Правда теперь, когда в этом безлюдном месте нас всего двое, страх накатывает на сознание огромными волнами. Разгневанный Эдвард будет почище любого ужастика, просмотренного мной по телевизору. Да ладно — ужастика. Почище любого, с кем я вообще когда-то встречалась.

Руки мужчины заточают меня между собой, не давая ни единого шанса избежать разговора. Если это называется «разговор»…

— Кто позволил тебе игнорировать мои указания? — вопрос Каллена загоняет в тупик. Недоуменно смотрю на него, прежде чем попытаться ответить:

— Я слушалась…

— Лжешь! — Эдвард заполняет собой все окружающее меня пространство. Удушливый запах дорогого парфюма, смешивающийся с ароматом его тела, заставляет прижаться к холодному бетону ещё сильнее.

— Прогулка была разрешена, не так ли? Она ведь была в распорядке! — предпринимаю последнюю попытку спасти себя.

— Сегодня ночью я запретил Джерому покидать комнату! — малахиты дьявольски сверкают. Вся ярость, скопившаяся в них, грозится выползти наружу ядовитой коброй.

Ночью? А пораньше?..

— Мне никто не сказал! — вздрагиваю, когда одна из его рук снова бродит по моей грудной клетке, — никто…

— Снова лжешь, — Каллен стискивает зубы, пристально глядя мне прямо в глаза. Его пальцы фиксируют мою шею, не позволяя даже отвернуться. — Какие у тебя намерения? Что ты, черт подери, собираешься с ним сделать? ЧТО?

Меня встряхивают, как тряпичную куклу. Хватка моего похитителя лишь усиливается по мере нарастания его гнева. С каждым произнесенным словом, злоба в баритоне становится все более удушающей.

Смутно догадываюсь, что речь идет о Джероме. Я — сделать?.. С мальчиком?..

— Эдвард, — говорю совсем тихо, ощущая, как сгорает в легких кислород, — я скорее с собой что-то сделаю, чем наврежу ему…

Не знаю, откуда такое откровение. Откуда вообще взялись эти слова в такой стрессовой ситуации. Наверное, подсознание вовремя активировалось.

Ярость в глазах мужчины сменяется изумлением. Пальцы ослабляют захват.

Радуясь данному обстоятельству, поскорее делаю глубокий, хоть и рваный вдох.

— Что ты сказала?

Прикусываю губу, не отрываясь от малахитовых глаз, из которых сочится очень странное, непонятное чувство.

— Повтори, — прежней злости нет, и это успокаивает.

А раз так, почему бы не рискнуть?..

— Я никогда не причиню Джерому вреда, — говорю на полном серьезе, подкрепляя впечатление честностью, которую стараюсь поселить в своем взгляде.

Каллен убирает руки, удаляется от меня в целом. Его глаза полны недоверия.

Никогда бы не подумала, что этот человек может испытывать растерянность.

— Поговорим позже, — он хмурится, качает головой. На размышления требуется совсем немного времени. Находя глазами каштановую дверь, поворачивается ко мне спиной, проходя внутрь детской.

Интересно, как его наряд выглядит в окружении девственно белых стен спальни мальчика? Устрашающе или наоборот — нелепо?

«Есть шанс узнать!..»

Не сразу понимаю, что подсознание имеет в виду, пока не натыкаюсь взглядом на небольшую щелку между стеной и дверью, непредусмотрительно оставленную мужчиной.

Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, подхожу к деревянной заставе, занимая позицию, наиболее выгодную для подглядывания.

Вижу Эдварда. Его сложно не заметить.

Нет, все же выглядит он не устрашающе. Но и не нелепо. Скорее, что-то среднее между двумя этими понятиями.

К своей цели — а именно креслу, где находится Джером, — он идет уверенно и быстро.

Марлена (судя по всему, это она) что-то говорит, робко улыбаясь.

Мальчик резко оборачивается после её слов. Замечая отца, он самостоятельно покидает свое место, и, не ожидая, пока тот сам к нему подойдет, бросается Каллену на шею, стремясь поскорее оказаться в его объятьях.

Огромным удивлением встречаю то, как ласково и нежно Эдвард ответно прижимает к себе малыша. Таким своего похитителя я не видела ещё ни разу.

Все прежние догадки к черту. С ребенком он не садист и не мучитель. Он действительно его папа, раз в подобной ситуации может и хочет утешить малыша. И не банальными словами, как я, не глупыми увещеваниями, как Марлена. И даже не криками, как иногда поступают другие люди, называющие себя нормальными. Вернее, которых мы без задней мысли называем «нормальными».

Нет. Ничего в этом роде.

Действия мужчины пронизаны теплотой и мягкостью. Он наклоняется к уху ребенка, что-то нашептывая ему и одновременно с этим поглаживая детскую спину.

Похоже, я в нем ошибалась…

* * *

Высматриваю в стеклянной поверхности окна тот самый забор, у которого сегодня едва не погибла, когда слышу, как раскрывается дверь в мою спальню.

Не нужно поворачиваться, чтобы понять, кто на пороге.

Прикрываю глаза, собираясь с мыслями, соединяя их воедино, пробуя сдержать наплыв эмоций. Они бьют через край.

Падение сосны заставило многое увидеть с другого ракурса. В том числе и моего похитителя. В детской. Час назад.

Шевеление воздуха слышится рядом. Сам он наполняется знакомым запахом парфюма.

Идеально чистое окно отражает фигуру в черном за моей спиной. Увидь я это вчера, или неделю назад, подскочила бы от ужаса, но теперь понятие страха притупилось.

— Строишь план побега? — негромко интересуется мужчина.

Горько усмехаюсь.

— Отсюда не убежать, вы сами так говорили.

Раскрепощение — дань пережитому или потаенная дверца моего характера? Затрудняюсь ответить.

— Я обсудил все с Джаспером, — Эдвард делает шаг вперед, расстояние между нами сокращается, — теперь намерен выслушать твою версию.

Намерен выслушать? Можно ли расценивать это, как просьбу, а не повеление?

Ответ все тот же.

Собравшись с духом, делаю контрольный вдох — так, на всякий случай.

— Джером согласился немного погулять, — начинаю, но волнение никакого не ощущаю. Это очень странно, — в саду он попытался убежать от меня. Я нагнала его у забора.

— Ограждение почти в километре от входа, — недоверчиво дополняет Каллен.

— Значит, мы пробежали километр, — машинально соглашаюсь, следя за капелькой начинающегося дождя, скользящей по стеклу с другой стороны. — Потом я услышала треск.

Мурашки совсем некстати начинают свое путешествие по коже.

Капля за окном кажется жутко холодной.

Вздрагиваю и, отметая здравомыслие, оборачиваюсь.

Эдвард не делает ни шага назад. Только внимательно смотрит на меня сверху вниз из-за разницы в нашем росте.

— Дерево упало внезапно. Я не ожидала этого. Простите…

Припоминаю кровоточащие порезы на хорошеньком детском личике, и становится совсем паршиво.

— За что ты просишь прощения? — Эдвард явно не понимает, о чем я.

— Он ведь не сильно пострадал? Несколько царапин?..

Мужчина смиряет меня прищуренным взглядом.

— Джаспер прав, ты — сумасшедшая.

Такого вывода я точно не ожидала. Опускаю глаза, не зная теперь, что следует говорить и делать. Все так плохо?..

Благо, Каллен пока замолкать не намерен.

— Белла, ты спасла Джерома. Я видел это чертово дерево. Если бы не твоя реакция, его бы раздавило.

За хладнокровностью слышится скрежет зубов. Могу поклясться, внутри него все горит алым пламенем.

— У тебя шоковое состояние после падения? Может, поэтому болтаешь всякую чушь? — Эдвард усмехается, делая вид, что сомневается в моем душевном здравии.

Отрезвляет.

— Нет, — качаю головой, напуская на лицо робкую улыбку, — со мной все в порядке, мистер Каллен.

— С Джеромом тоже, — его губы подрагивают, как у сына, когда тот хочет, но не решается улыбнуться. — И за это тебе моя личная благодарность.

Поздравляю, Белла, теперь ты счастливая обладательница такой щедрой награды. Прямо с царского плеча. И все же, какие-то отголоски тепла ощущаются. Равнодушно отнестись к таким словам от мужчины никак не выходит.

Наблюдая за моими внутренними препирательствами, Эдвард посмеивается:

— Все же я не такое страшное чудовище, да?

Подобные слова вводят в ступор. И смешно, и жутко, и одновременно непривычно слышать их от моего похитителя. И как прикажете такое понимать?

Не дождавшись моего ответа, Каллен едва заметно качнув головой, сам подходит к окну. Теперь я за его спиной.

— Мистер Каллен, вы… — нервно тереблю рукой собственную прядь, лихорадочно соображая, что следует ответить, — то есть, если я как-нибудь вас…

— Выкинь это из головы, — прежняя смешливость и простота исчезли. Знакомый Эдвард вернулся.

Закрываю рот, и снова открываю. Есть ли мне, что сказать?

— Ты остаешься, — голос моего похитителя беспощадно теребит сознание, напоминая о том, что его обладатель все ещё в этой комнате.

От озабоченности прежними словами, не сразу улавливаю смысл этих. Остаюсь в особняке? А как же неделя испытательного срока?

— Тест сдан, Изабелла, поздравляю.

— Спасибо, мистер Каллен, — колеблюсь около секунды, а затем все же становлюсь рядом с мужчиной. На одном уровне, у одного окна.

Его взгляд переключается на меня, просматривая от пяток до макушки. Так обычно на вас смотрят родители, когда пытаются понять, где именно вы прячете что-то ценное для них. Например, бумажник. Однажды я своровала его у отца, чтобы по примеру доброго Робин Гуда, раздать деньги бедным, за что и поплатилась экзекуцией с применением кожаного ремня.

Не самые приятные воспоминания.

И не самые своевременные…

— Надеюсь, ты и дальше будешь проявлять такую самоотверженность, когда дело будет касаться Джерома.

— Конечно.

Это слово меняется вместе со мной. Теперь это не автоматический ответ на все случаи жизни, а нормальное, среднестатистическое высказывание свободного человека. Я соглашаюсь по своей воле, а не следую приказу.

— Прекрасно, — Эдвард поворачивается к двери, намереваясь уйти.

Останавливаю его, понимая, что сейчас, пока мой похититель в хорошем настроении, есть возможность кое-что узнать.

— Мистер Каллен, я могу задать вопрос?

Позволение все ещё необходимо. И это меня не удивляет.

Мужчина останавливается, прожигая меня своим фирменным взглядом. Затем все же отвечает:

— Только сегодня.

Благодарно улыбаюсь, формулируя интересующее максимально точно.

— Это по поводу мальчика, — прикусываю губу, раздумывая, верно ли поступаю.

«Времени нет думать».

Правда.

Мужчина напрягается, но свои слова обратно не забирает. Сегодня явно удачный день.

— С Джеромом ведь все в порядке? В физическом плане? Не сегодня — в целом?..

Каллен хмурится, все морщинки на его лице собираются вместе, добавляя мужчине ещё пять-шесть лет к основному возрасту. Мне кажется, ему под сорок. Ну, или чуть меньше, чуть больше — плюс-минус год.

— Почему ты это спрашиваешь? — вопросом на вопрос отзывается Эдвард. Его глаза блуждают по мне, ожидая хоть какого-то пояснения.

— Мальчик не говорит со мной. Совсем. Может быть, он не нарочно? Или я ошибаюсь?

Пожалуйста, ну пожалуйста, пусть я ошибаюсь! Если малыш действительно не может общаться, или того хуже, страдает какими-то психическими расстройствами, мое задание в сто раз усложняется. А это никому не играет на руку. В том числе Джерому, которому я, в таком случае, могу скорее навредить, чем помочь.

Эдвард резко выдыхает после моего вопроса. Как будто его здорово ударили, отчего весь воздух куда-то испарился.

Правда, в себя мой похититель приходит, как всегда, мгновенно. Его самоконтролю можно позавидовать. По крайней мере, сейчас.

— Я отвечу только потому, что ты остаешься здесь на ближайшие лет пять, — четко проговаривая каждое слово, сообщает мужчина, — и не дай бог, ты, Изабелла испортишь мнение о себе после услышанного.

Такой предварительной речи я не ожидала. Пять лет? Это минимальный срок? Не успеваю ничего возразить. Эдвард дает ответ:

— Джером не говорит. «Вообще», как ты выразилась. И даже не смей спрашивать, почему это происходит. Я не знаю, сколько ещё это продлится, но на развитие это никакого влияния не оказывает.

Угроза явно слышится в последнем предложении. Настолько серьезная, что мурашки возвращаются.

— Я поняла, мистер Каллен, — поспешно киваю, стараясь не навлечь на себя лишнюю опасность, — то есть, Джером здоров?..

— Полностью и абсолютно, — профиль Эдварда напоминает черты королей, чьи лица выбиты на монетах. Острые, внушающие опасность, властные, жесткие, своевольные — продолжать можно бесконечно.

— Теперь мой вопрос. Я тоже жду честного ответа, — Каллен ошарашивает меня, заставляя перестать думать о мальчике.

— Хорошо… — позволяю себе немного нахмуриться, но дозволенный предел не перехожу.

— Мне нужен телефон Кашалота. Тот, по которому он ответит.

Джеймса?..

— Зачем? — не удерживаюсь. Спрашиваю.

Каллен пожимает плечами. Опасность исходит от него целыми ваттами.

— Твой супруг уже трижды пытался выведать, где находится этот дом, Белла. Ему надо бы объяснить, что в мой особняк вход разрешен только по пригласительным билетам…

Глава 20 Mi aiuti

«Если о чем-нибудь думать изо всех сил, то кажется, что так оно и есть на самом деле…» — не помню, кто это сказал, но точно знаю, что сказанное правда. Причем даже тогда, когда думаете вы против воли.

Мои мысли, как и тело, подчинены лишь одному человеку. Джеймсу. Вокруг него вертится все мое окружение. И если раньше из-за многочисленных и бесконечных событий это замечалось не так явно, то сегодня, в окружении немых стен и ночной темноты, все упрятанное глубоко в сознании выползает наружу.

Вместо традиционного запаха только что выстиранного белья, мои подушки пахнут мужем. Будто бы только что он поднялся с них, проспав здесь большую часть ночи.

Ровный цвет стен кажется фальшивым. Ещё немного — и декорация обвалится, представив на обозрение лиловые обои квартиры Кашалота.

Даже пол. Обыкновенный деревянный пол, отполированный и холодный, каким-то несуразным образом заставляет вспоминать мужа. Все, что с ним связано…

Холодок пробирается по спине, когда в голове вспыхивает картинка далекого пятилетнего прошлого.

Джеймс привел меня к себе. По сравнению с холодной и голодной январской улицей его обитель казалась чем-то запредельным, почти божественным. А уж тепло, вернее духота, царившая здесь, заставляли испытывать к своему спасителю невероятную благодарность.

Он велел мне идти в спальню. Указал направление.

Уставшие конечности отозвались тупой болью при виде аккуратно застеленной кровати, занимающей половину тесной комнаты. Только комод с золотыми ключиками вместо ручек ящиков смог поместиться в оставшееся пространство.

Кашалот велел сесть. Прямо на покрывала, не раздеваясь. В его руках было что-то, напоминающее вентилятор, но оказалось наоборот, обогреватель.

Заняв позицию напротив меня, мужчина активировал приборчик, помогая ощутить новую волну признательности к себе, увеличивающуюся с каждым отогревающимся участком тела.

Спустя какое-то время, когда я окончательно разомлела от всех предоставленных удобств, Джеймс сказал, что я ему понравилась, и он позволит остаться здесь, если я пообещаю не уходить.

В тот момент эта просьба меня растрогала. Его гипнотизирующие глаза тому причина, или то, что за последние полгода никто не делал для меня столько всего хорошего сразу, но я согласилась.

Кивнула головой, шепнув «обещаю».

Этим простым ответом я подписала собственный приговор…

Раскрываю глаза, выныривая из океана мыслей. Все в прошлом, Белла. Ты у Каллена, а он недавно дал тебе свое позволение остаться. На ближайшие пять лет. И лично вызвался объяснить твоему благоверному, что «домой» ты не вернешься…

Делаю глубокий вдох, старясь поверить в это. Невероятно сложно, но я буду пытаться. Иначе кошмары и размышления добьют меня раньше всех тех, кто ещё этого хочет.

Поворачиваюсь на другой бок, посильнее обнимая подушку. Сон — вот, что мне нужно.

Ну, пожалуйста…

… Теплое море и ослепительное солнце. Мягкий песок, согревающий и охлаждающий одновременно. Идеально белые облака, проплывающие мимо, по синему-синему, как в детских сказках, небу.

Улыбаюсь, ощущая, как легко здесь дышать. Воздух создает ощущение свободы, гуляя в паре с ветром по маленьким волнам и ероша мои волосы.

Откуда-то сзади доносятся запахи ароматной курицы, которую готовят специально для меня, и необычных специй, похожих на карри и тимьян.

— Белла! — оборачиваюсь на зов. Высокий мужчина, заслоняя рукой солнце, движется в мою сторону. Из одежды на нем только свободные синие шорты.

— Эдвард? — вопросительно изгибаю бровь, замечая знакомые бронзовые волосы, когда незнакомец оказывается рядом.

— Ты обещала мне не убегать, — его прищуренный взгляд скользит по моему телу.

— Я не убегала, — прикусываю губу, оглядываясь на такое заманчивое море, в котором до жути хочется искупаться.

— Вода холодная.

Поворачиваюсь обратно к Каллену, выдавливая скупую улыбку.

— Конечно.

— Если ты мне не веришь, убедись сама.

Это разрешение? Я, правда, могу?..

Вдыхая полной грудью, несусь по нежному песку к своей цели. Замедляю бег только по колено в воде. И тут же с ужасом осознаю, что мой похититель прав.

Вода в море — ледяная.

Вскрикиваю, желая поскорее вернуться на берег. Но его нет. И даже больше — как будто и не было вовсе.

Я одна посреди бесконечной морской глади, без шансов на спасение.

— Умей слушать, Белла, — усталый голос Эдварда разносится по поверхности воды, — иначе дорого поплатишься.

Распахиваю глаза, одним резким движением садясь на кровати. Откинутые к изножью покрывала такие же холодные, как вода. Отползаю от них, вжимаясь в деревянную спинку. Вырезанные на ней круглые розочки больно впиваются в кожу. Часто дышу, оглядываясь вокруг.

Благо, в темной комнате нет ничего, хотя бы отдаленно напоминающего сон. Ни пляжа, ни неба, ни Каллена.

Зато есть кое-что другое, видимо, разбудившее меня. Громкие удары по дереву. Судя по тому, как подрагивает полоска света у двери, бьют именно по ней.

Прикладываю ладонь ко рту, чтобы не закричать. Ужас кошмара смешивается с ужасом реальности, грозясь разрушить самообладание как карточный домик.

Шум не стихает. Возня за деревянной заставой становится громче.

На всякий случай отодвигаюсь ещё дальше. Теперь тело упирается в прикроватную тумбу. Пальцы на ощупь пробираются по её поверхности, ища цепочку от лампы.

Неожиданный свет загорается так близко, что заставляет зажмуриться. На миг даже забываю про удары, но они о себе нещадно напоминают.

Впрочем, со светом уже проще. Делаю глубокий вдох, затем ещё один. Успокойся. Тебе кажется. Это кошмар. Глупый кошмар…

Кто будет ломиться в эту дверь среди ночи?

Никто.

Ты в доме Эдварда. Здесь охрана, камеры, и, по словам Сероглазой, куча гаджетов, способных испепелить любого на месте.

Убеждения помогают. Становится чуть спокойнее. Сердце уже не так неистово трепыхается, воздух поступает равномерно, отчего мыслить проще.

Может, именно эти изменения побуждают расслышать за бесконечными ударами знакомый голос. Не громкий, но и не шепчущий. Зовущий меня. Как во сне.

Настораживаюсь, но перемещаться не спешу. В моем углу пока ещё безопасно, чего не скажешь о других местах комнаты. И коридоре, за её пределами.

Запредельной громкости стук стихает.

Выгибаюсь, пробуя что-нибудь рассмотреть. Полоска света снова вздрагивает, а затем и вовсе исчезает.

— Белла, aiuto, per favore!..(Помоги, пожалуйста!)

Это служит толчком к действию. Итальянский подтверждает самые смелые предположения. А уж содержание просьбы, её смысл, заставляет отбросить все предвзятости к чертям. Когда-то я так просила, но мне не помогли. Соответствовать своим мучителям я не намеренна…

За тот короткий промежуток времени, что я опасливо иду к двери, пытаюсь понять, что двигает Эдвардом, когда он говорит подобное. Мне.

Похоже, сегодня день открытий. Я познаю своего похитителя с самых разных, но при этом несомненно новых сторон.

Полоска света возвращается, когда подхожу совсем близко.

Полная решимости развеять мираж, если это он, проснуться, если это кошмар, или помочь, если Каллену это действительно нужно, открываю дверь.

Мужская рука, сжатая в кулак и намеревающаяся в очередной раз ударить по деревянной заставе, застывает в воздухе.

Ожидаю увидеть Эдварда напротив себя, но вместо этого верхнюю часть коридора занимает сплошная пустота. Подсказка взглянуть вниз появляется мгновеньем позже.

Малахитовые глаза мужчины взирают на меня… с пола. Вернее, чуть выше пола. Нижней части стены.

Опираясь спиной о её бетонную поверхность, Каллен устилает своим телом красный ковер. Его голова запрокинута вверх, ко мне.

Поспешно приседаю рядом.

— Мистер Каллен?..

— Mi aiuti, per favore… (Помоги мне, пожалуйста…) — едва слышно шепчет он.

Мои нервы на пределе. Они туго натянуты и совсем скоро разорвутся.

— Che aiutare? (Чем помочь?) — беспомощно оглядываюсь по сторонам, в две разные, и, тем не менее, одинаково пустые стороны коридора. Освещение здесь прекрасное, но вряд ли кто-нибудь гуляет по дому в такое время. Даже охранники.

— Шприц, — Каллен указывает на мою раскрытую дверь, — в тумбе. Per favore…

Спешу обратно в спальню, дабы принести нечто настолько нужное, из-за чего мужчина, раз за разом, проводит ночи на полу…

Тумбочка, на удивление, оказывается полна шприцами. Тонкими, длинными, с иголками, упрятанными в пластиковые чехольчики. Это все находится в свободном доступе. Бери — не хочу. Неужели он совсем не боится за Джерома?..

Обратно возвращаюсь максимально быстро, несмотря на тормозящие мысли о психическом расстройстве моего похитителя.

Каллен активизируется. Вырывая шприц из моих рук, он сдергивает колпачок, одним-единственным движением вгоняя иглу в левую ногу. Острая металлическая штуковина с легкостью проходит через хлопчатые пижамные штаны…

Когда золотистое содержимое оказывается внутри него, мужчина дергается, зажмуривается, но ни звука ни издает. Кажется, даже дыхание задерживает.

Не моргая, наблюдаю за ним, подмечая каждое изменения, происходящие как на лице, так и в поведении.

Через три секунды он выдыхает и снова втягивает воздух. Со свистом. И снова выдыхает. Похоже на упражнения из пилатеса…

Каждое движение, которое Эдвард совершает, каждый вдох, сопровождается потом. Ещё и пяти минут не проходит с момента введения какой-то дряни, как он уже весь мокрый. Майка, надетая на нем, прилипает к телу, её светлая поверхность заполоняется темными пятнами.

Уже знакомые мне морщины пролегают по всему лицу.

Не удерживаюсь, замечая, что несколько прядей волос остались на взмокшем лбу. Хочу убрать их. Но не успеваю. Едва касаюсь пальцами кожи, мужчина подает голос, одной из рук хватая мое запястье.

— Не трогай меня, — хрипит он, сжав зубы, и не раскрывая глаз. — Не смей…

Поспешно отдергиваю освободившиеся пальцы.

Тишина, нарушаемая лишь продолжаемой дыхательной гимнастикой моего похитителя, повисает на следующие десять минут.

Желания говорить нет ни у меня, ни у него.

Впрочем, уходить тоже никто не собирается.

В конце концов, малахиты возвращаются. Медленно, крайне медленно, он открывает их, будто впервые в жизни.

Тихое «Grazie» немного разбавляет излишнюю напряженность ситуации.

Смотрю на своего похитителя и не могу отделаться от мысли, что не боюсь его. Вернее, перестала бояться. Я все чаще высматриваю в нем положительные качества, ищу то, зацепившись за что, можно лишний раз обрадоваться приятному открытию… И стоит отдать мужчине должное, он все чаще помогает мне в этих поисках, выуживает откуда-то изнутри странные черты характера, с первого взгляда совершенно ему не присущие.

Благодарность, например, как сейчас. Когда в последний раз за эти пять лет я слышала такое простое слово? Разве что в магазине косметики, где покупала гель для душа с ароматом розы…

— Nessuni problemi. (Не за что.) — робко улыбаюсь, ещё не до конца веря, что он действительно это сказал.

Мир меняется к лучшему.

В малахитах, направленных на меня, явственно проступает усталость, немного раздражения, и отголоски… боли. Физической?

Прогоняю наваждение быстрым качанием головы. Когда снова поднимаю её, взгляд моего похитителя уже опущен.

— Вам нужно поспать.

— Я могу спать где угодно, — Каллен безрадостно усмехается, глядя на стену прямо перед собой.

— Вы собираетесь ночевать здесь? — изгибаю бровь, не зная, как по-другому расценить его слова.

— Белла, иди к себе, — Эдвард качает головой, снова закрывая глаза и откидывая голову назад, — твое дело сделано.

Непроизвольно натыкаюсь взглядом на опустевший шприц. Острая иголка поблескивает от света, падающего с потолка.

— Наркотики, да? — презрительности скрыть не получается.

— Наркотики, — мужчина вздыхает, — и ещё множество различных зловредных трав. Какое тебе дело?

— Не мне, — качаю головой, автоматически впиваясь глазами в каштановую дверь детской. — Джером. Вы не боитесь, что он это найдет?

Если не боится, положительная динамика рухнет в одночасье.

— Джером не лазит по ящикам других комнат. Это правило.

Что же, в такой ситуации не слишком глупое. Но ведь можно же убрать шприцы туда, где мальчик сто процентов не сможет их отыскать. При всем желании.

— Оно у вас во всех спальнях?

— Во всех.

— Зачем? — не понимаю. Действительно не понимаю. Если доза так необходима, почему бы не приходить в нужный час в одно и то же место и не принимать её там? Для чего все эти прятки?

— По-моему, я и так слишком много тебе сказал, — остерегающе замечает Эдвард.

Что же. Это правда.

— Давайте я помогу вам вернуться в вашу спальню, мистер Каллен, — дружелюбно предлагаю, меняя тему.

— В этом нет необходимости.

— Ну не спать же здесь? — поражаюсь его упрямству. — Поднимайтесь.

— Белла, вернись к себе, — мой похититель начинает злиться. — Оставь меня в покое!

— В кровати вам никто не помешает. Обещаю.

Наглость, дерзость, излишняя болтливость и самоуверенность — ночами Белла Свон превращается в такую особу? Нет даже имени, которое ей бы подошло. Идиотка, разве что.

— Я сплю с Джеромом.

Слова мужчины повисают в тишине. С малышом? После приема наркотиков?

— Вы его испугаете, — теряю спесь, когда дело касается ребенка, — не нужно, мистер Каллен. Пожалуйста, вернитесь к себе!..

— Мое терпение вовсе не безгранично, — потирая пальцами переносицу, рычит он, — встань и уйди. Это приказ.

— Только с вами, — пожимаю плечами, демонстративно садясь на пол и решительно смотря мужчине в глаза. Малыш не пострадает. Он и так достаточно напуган. Не нужно ему видеть отца в таком состоянии среди ночи.

Интересно, чем кончится мое противостояние? Страх липкими щупальцами заполняет внутренности, сжимает их. Никуда не деться. Но брать слова обратно поздно.

Эдвард оценивающим взглядом всматривается в мое лицо. Его губы приоткрываются, произнося что-то тихое и совсем не слышное.

— Будь по-твоему, сегодня я ночую там, — он кивает на мою распахнутую дверь. Решение принято мгновенно.

Радостно улыбаюсь, чувствуя свою победу. Неожиданно приятно.

— Хорошо, — с готовностью поднимаюсь, протягивая ему обе руки, — будь по-вашему.

Моя веселость производит на мужчину странное впечатление. Но, благо, больше он ничего не говорит.

До кровати удается добраться без приключений. Каллен тяжело валится на простыни, по-детски стараясь смять их как можно больше. В нем ещё сохранилась непосредственность?

Наркота творит чудеса…

Когда он, наконец, замирает на подушках, тушу лампу и занимаю свою половину кровати, укутываясь в теплое одеяло.

— Grazie, Эдвард, — тихонько произношу, спустя некоторое время. Почему-то я абсолютно уверена, что он меня услышит.

Так и происходит. На этот раз молчанию не удается выиграть раунд.

— Nessuni problemi, — повисает в темноте.

* * *

Когда просыпаюсь, за окном по-прежнему темно. Мне даже кажется, что сон продолжается, просто я его не замечаю.

Вздыхаю, поворачиваясь в другую сторону. Мгновенно понимаю, что в кровати не одна. Эдвард, обвив руками подушку, точно ребенок, лежит на животе на своей половине. Его лицо сведено и нахмурено, черные ресницы немного подрагивают — это все, что удается рассмотреть при лунном свете.

Аромат мужчины вползает в легкие, окутывая их туманной дымкой. Чувствую слабость и желание поспать. До утра ещё далеко…

Полная намеренья вернуться в царство Морфея, закрываю глаза, стараясь думать о чем-нибудь приятном и усыпляющем. Например, о зеленом лугу. Таком зеленом, что рябит в глазах. На нем стадами пасутся белые овечки, за которыми, пощипывая травку, следуют гуси. Они что-то обсуждают на своем языке с крайней важностью. Иностранные дипломаты, а не гуси.

Улыбаюсь сама себе. Временами ты такая же непосредственная, как семнадцать лет назад, Белла.

Разомлев от доброй картинки, не сразу слышу кое-что, происходящее непосредственно в реальности, здесь и сейчас.

Лениво приоткрываю один глаз, вглядываясь в ночную темноту.

У двери, при очередном моргании, просматриваются контуры человеческой фигуры.

Глаза непроизвольно распахиваются, а тело подается вперед. Каллен что-то едва слышно бормочет, но не просыпается.

Наверное, очень странно, но с ним я чувствую себя в какой-то определенной безопасности. В конце концов, в своем доме он сумеет навести порядок. Ночью в том числе.

Уже подумываю над тем, чтобы разбудить Эдварда, но сдерживаюсь.

Вовремя.

Фигурка делает нерешительный шаг вперед и попадает на конец лучика лунного света. В тот же миг я узнаю пришедшего.

И дело не только в маленьком росте и белокурых волосах, проблеснувших так кстати, просто я нутром чувствую, что здесь ребенок. Этот ребенок.

Аккуратно покидаю кровать, медленными шагами подбираясь к мальчику.

— Джером, — шепчу, робко улыбаясь.

Вопреки всем предположениям, малыш не отшатывается назад, не вжимается в стенку, даже не отступает в сторону.

Едва рассмотрев меня — по-прежнему стоящую в темноте — он, не раздумывая, кидается в мои объятья, обвивая маленькими ладошками за шею.

— Все хорошо, — нежно глажу белокурое существо, ощущая, как тепло скользит по всему организму, усиливаясь с каждой секундой. С каждым моим вдохом, впускающим внутрь запах маленького мальчика.

Ладошки сжимаются сильнее.

— Все в порядке, — притягиваю ребенка поближе, чтобы взять на руки. Поднимаюсь, все ещё не переставая ласкать его, — давай не будем будить папу.

Оглядываюсь на Эдварда, лежащего к нам спиной, и прикусываю губу. Это ведь не считается самоуправством, мистер Каллен? Я пытаюсь успокоить вашего сына. Он пришел в мою спальню. Ко мне. Сам.

Доверчиво прижавшееся к груди детское тельце подтверждает собственную правоту. Верно. Я все делаю как надо.

Придерживая одной рукой Джерома, другой раскрываю деревянную дверь, покидая комнату.

Теперь, в коридоре, в котором все ещё горит свет, все проще.

У меня есть возможность рассмотреть ребенка, как следует.

На атласных щечках видны две узенькие дорожки от слез. Они уже высохли.

— Мой хороший, — не удерживаюсь, проводя пальцами по личику малыша, стараясь не обращать внимание на россыпь ссадин. — Тебе приснился плохой сон?

Мальчик быстро, хотя и немного неуверенно кивает.

Его глаза останавливаются на мне, смотрят просительно, хотя и с долей страха.

— Это просто сон, — поправляю спутавшиеся светлые волосы, перехватывая Джерома покрепче. — Ничего не случилось.

Малыш опускает голову, утыкаясь ею мне в шею. Он не хочет выдерживать прямой взгляд, но жаждет понимания. Ему хочется, чтобы его пожалели.

В памяти вспыхивает картинка сегодняшнего — уже вчерашнего — происшествия с сосной, и мурашки пробегают по коже. Ну конечно же мальчик испугался. Он совсем ребенок. Ему всего пять.

— Я здесь, — шепчу, покачиваясь из стороны в сторону, в попытке хоть немного усыпить его, — ты не один, Джером. Ты со мной. Все хорошо.

Господи, почему не нашлось на свете человека, способного сказать то же самое мне? Пусть не сейчас, пусть раньше. В день побега, в день записи в бордель, в день, когда покинула это дешевое заведение и слонялась по улицам… в ту же секунду, когда согласилась на «контракт» Джеймса…

Крепче обнимая Джерома, вдыхаю его детский запах, и понимаю, что сделаю все, дабы малыш слышал это как можно чаще. Он заслужил.

— Пойдем спать, — нежно улыбаюсь, продолжая укачивать немного потяжелевшее детское тельце, — твоя кроватка соскучилась по тебе. Пойдем.

Малыш не возражает. Он даже не поднимает голову.

Лишь когда отрываюсь от него, укладывая на чистые кроватные простыни, малахиты возвращаются, цепляя мой взгляд.

Сажусь на краешек, укрывая мальчика одеялом.

Детская ладошка взбирается по моей руке. Пальчики робко касаются кожи.

Он не может сказать, что хочет. Но мне это и не нужно. Я без лишних слов понимаю его. Глаза, жесты, мимика — все это говорит за своего обладателя, подсказывает, на что он надеется.

— Мне остаться с тобой? — убираю светлые пряди подальше от больших калленовских глаз ребенка.

Плевать на условности. Если Джером хочет, я буду рядом.

Сомневаться в положительности ответа малыша не приходится.

Заползаю под одеяло, устраиваясь на взбитых белоснежных подушках.

Ладони Джерома обвивают меня в районе бедер, белокурая головка располагается на груди.

— Спи, малыш, — отгоняю подальше тревожные мысли и неприятное чувство, что за нами наблюдают. — Спи и ничего не бойся.

Вздохнув, мальчик затихает.

Отбросив все глупые домыслы, засыпаю вместе с ним.

Меня ждут зеленые луга и барашки.

Остальное может подождать.

Глава 21 Бильярдная

Место, которое мне снится, просто безупречно. Словно только что с холста известнейшего живописца. Светло-голубое небо, темно-зеленые кромки густых тенистых деревьев, невысокая весенняя травка, пробивающаяся сквозь бурую землю, и цветы. Море цветов самых разных расцветок. Наверное, в спектре столько и нет.

Любуюсь всем этим великолепием, впитывая каждую секунду времяпровождения здесь.

Вижу птиц. Десять или пятнадцать странных пернатых, летящих сгрудившейся стайкой только в им одним известном направлении.

Отсюда, с земли, кажется, что они розовые. Длинные крылья расправлены, гордые шеи вытянуты вперед, клювы сомкнуты, а глаза широко раскрыты.

Заслоняю солнце рукой, провожая птиц взглядом, как вдруг одна из них резко меняет траекторию полета, снижаясь к земле.

Бежевые лапы касаются травы в метре от меня.

Смешно склоняя голову на бок, странное существо что-то во мне разглядывает.

— Alzare. (Вставай.) — раздается совсем рядом.

Оглядываюсь, ища обладателя приятного голоса. Но поблизости лишь бесконечная цветочная долина.

— Alzare, — повторно повисает в воздухе.

Не до конца веря предположению, перевожу взгляд на птицу. В ней что-то изменилось. Что-то… глаза!

Маленькие черные бусинки превратились в зияющую глубину малахитов…

Моргаю, и цветы с небом исчезают. Вместо них материализуется серебристый деревянный балдахин кровати, бесконечные белые покрывала, и Эдвард, чье лицо замерло над моим всего в каких-то тридцати сантиметрах.

— Поднимайся, — негромко приказывает он уже на чистом английском. Испугаться попросту не успеваю. Лишь ощущаю некоторое недоумение от чересчур живого сна.

Сажусь, подминая под себя часть простыней.

Каллен подпирает дверь. Его рубашка идеально подходит к глазам. Она почти такого же цвета. И лишь черные брюки неизменны.

Замечая комод с миллионом ящичков, вспоминаю, где нахожусь. Детская.

Автоматически поворачиваюсь в сторону окна. К другой половине кровати.

Джером здесь. Его тельце хорошо просматривается под толстым одеялом. Светленькая головка устроилась на подушках.

Малыш лежит ко мне спиной, и от этого желание прикоснуться к нему становится сильнее, разгорается алым пламенем.

Протягиваю руку, но слова Каллена опережают дальнейшие действия.

— Нет.

Короткое, простое, ядовитое. Слово, которое я запомнила лучше собственного имени.

«Нет».

«No»…

Убираю руку, тоскливо поглядывая на ребенка. Надеюсь, его теперешний сон такой же добрый, как мой. Рядом с Джеромом мне не снятся болезненные и страшные вещи. А ему?..

— Изабелла, — мой похититель напоминает о своем присутствии, говоря немного громче и строже.

Встаю, быстрым шагом преодолевая разделяющие нас метры.

— Доброе утро, мистер Каллен, — нерешительно шепчу, оказываясь совсем рядом.

Эдвард удивленно смотрит на меня, но свои слова произносит.

— Доброе, Белла.

А затем разворачивается и выходит за дверь. Без лишних слов ясно, что мне тоже следует покинуть комнату.

В коридоре мужчина шествует впереди, но недалеко. Нет той огромной пропасти, что простиралась между нашими телами раньше.

Иду, умудряясь ни о чем не думать. Мысли как будто стерли ластиком. Воспоминания, опасения, глупые теории — все пропало. Это воздействие сна?

Каллен сворачивает к лестнице. Делаю то же, даже не вглядываясь в стены, на которых развешаны на равном друг от друга расстоянии блестящие светильники. Их маленькие лампочки не горят.

— Заходи, — тяжелые двустворчатые двери, на деревянной поверхности которых вырисованы большие квадраты, по нескольку раз обведенные разными оттенками коричневого, распахиваются перед самым носом.

Оказываюсь в темном помещении без окон. Люстра над бильярдным столом зажигается одновременно с хлопком дверей. По всему периметру стен расставлены тяжелые кожаные кресла. Я их знаю…

Да это же та самая комната, которую я первой посетила в особняке мужчины! Джаспер привел меня сюда!

Вон то кресло, самое крайнее, в темном углу, откуда виден лишь край стола — туда меня швыряли.

Правильно.

Это точно здесь.

Эдвард обходит меня, приближаясь к зеленой поверхности стола. Его рука касается её, избегая сгрудившихся в тесном треугольнике шаров.

За спиной мужчины видны два шкафа с двумя открытыми полками. На одной из них расставлены толстые книги в потрепавшихся переплетах, а на другой хрустальные бокалы. Остальные углубления шкафа скрыты дверцами с зигзагообразными ручками.

— Садись, — тихо велит Каллен. Его взгляд кажется мне отрешенным.

Послушно опускаюсь на ближайшее кресло. Какие бы с ним не были связаны воспоминания, а кожа все-таки безумно удобная.

Рассматриваю комнату из нового ракурса, подмечая ещё кое-что интересное.

Пустая стена из темного дерева располагается на некотором отдалении от бильярдного стола, но все же непосредственно напротив него.

На этой стене три надписи, вырисованные золотыми красками.

«Supprimer», «Tuer», «Penser» — не без труда рассматриваю дизайнерский подчерк. Судя по последнему слову, язык французский. В наше последнее совместное времяпровождения, после предложения остаться на его вилле, Маркус сказал мне «pense». Он повторил его и перевел на итальянский.

«Pensare, Boginiya di Roz». (Подумай, богиня роз).

А остальные слова? Это какая-то древняя мудрость? Каллен поклонник античных поговорок?..

— Детская принадлежит Джерому, — прерывая череду мыслей, говорит Эдвард. В его позе ничего не изменилось, но зато глаза теперь направлены на меня, — твоя спальня — тебе.

Изумленно смотрю на него, не замечая связи между этими двумя предложениями.

— … сегодняшняя ночь — исключение.

Очень вовремя вспоминаются слова Марлены о том, что «ночи» принадлежат «ему».

«Мистер Каллен будет очень недоволен, если узнает, что вы спали у ребенка».

Черт. Точно.

— Джером был напуган, — неловко теребя прядку волос, отвечаю я. — Ему приснился плохой сон, и он пришел ко мне…

— Я знаю, к кому и когда он пришел, Белла, — рычит мужчина. — И повторяю: сегодняшняя ночь — исключение. Спать с ним в одной кровати тебе запрещено.

Последнее слово выделяется по буквам. Ничем хорошим это не пахнет.

— Конечно, — вздыхаю, опуская голову. Так мы обойдемся меньшей кровью.

— Теперь о другом, — Каллен отходит от стола, садясь в одно из кресел, расположившееся максимально близко к нему, — через два часа я покидаю особняк. Вернусь через неделю. Сделай все, чтобы это не произошло раньше.

Вот это уже полезная информация. Неужели мужчина решил предупредить меня? С какой целью? В прошлый раз ему это не понадобилось.

— Во время моего отсутствия ты должна исполнять свои обязанности с максимальной четкостью. Я оставил тебя здесь и не желаю пожалеть о своем выборе.

— Вы не пожалеете, — говорю с максимальной серьезностью. Дело уже не только в Джеймсе. Не только в холодной улице и страшной мучительной смерти…

Дело в Джероме. Я ни под каким предлогом, ни на секунду не хочу покидать его. Не хочу лишиться возможности находиться рядом с существом, по-настоящему во мне нуждающемся.

— Spero. (Надеюсь), — обращая взгляд к словам на темной стене, отзывается мой похититель. Его ладонь подпирает подбородок, представляя на обозрение точеный профиль. Побледневшая кожа и слегка впавшие щеки при таком угле тоже хорошо просматриваются.

Это наталкивает на другие мысли. Тоже связанные с поздним временем суток.

— Вам не говорили, что наркотики убивают? — припоминая его сегодняшний ответ на мой вопрос о том, что внутри шприца, интересуюсь я.

Каллен горько усмехается:

— Наркотики — самая малая губительная сила, изобретенная человеком. И это не совсем та наркота, о которой ты думаешь.

Малахиты возвращаются ко мне. Едва заметное сожаление проскальзывает в них.

Не та, о которой думаю? А какая же?..

— Сегодня ночью… — шепчу я.

— Сегодня ночью ничего особенного не случилось, — прерывает мужчина, рассуждая на удивление спокойным, почти безразличным голосом.

— Вы каждый день это принимаете? — хмурюсь, не в силах подобрать причину зарождающемуся внутри непониманию.

Эдвард медленно качает головой. Его губы подрагивают. Если он что-то и говорит, то я не слышу.

Смотрю на этого человека и не могу понять, какой он. Не могу дать точную характеристику. Сумасшедший или нет, умный или нет, жестокий или…

Стоящая перед глазами картинка, где он нежно обнимает сына, рушит все прежние убеждения. Не жестокий. Нет. Ничто уже не кажется настолько весомым подтверждением, как этот поступок.

Взгляд Эдварда опущен на собственные руки, сложенные на коленях. Он кажется мне потерянным, хотя наверняка это называется задумчивостью…

— Ирина, — произносит Каллен, привлекая мое внимание.

Ирина — это имя? Такого слова ни в английском, ни в итальянском вроде бы нет…

Да, имя. Женское имя.

— Ирина? — осторожно переспрашиваю я.

— Ирина, — Эдвард прикрывает глаза, делая глубокий вдох. — Её звали Ирина.

Мой похититель будто в трансе. Притом в довольно глубоком.

Он даже не оборачивается, когда я покидаю свое место, приближаясь к нему. Не двигается даже тогда, когда приседаю около кожаного подлокотника его кресла.

Такое поведение для меня ново, но ничего поделать не могу. В последнее время над своими желаниями Белла не властна.

— Кого звали? — тихо спрашиваю, внимательно всматриваясь в его лицо.

Только теперь, кажется, догадавшись что я уже не там, где была раньше, малахиты оставляют в покое пол.

От непроглядной усталости, скопившейся в них и обращенной на меня, не знаю куда деваться. Новое, ни с чем несравнимое чувство затапливает с головой. Впервые хочу докопаться до сущности кого-то, кроме своей собственной.

Сейчас взгляд Эдварда напоминает вчерашнего Джерома. Маленького, беззащитного, одинокого. В них тоже желание, что и у малыша — получить свою порцию сострадания. Ощутить хоть чуть-чуть сочувствия и участия.

Даже не знаю, что и думать. Видеть такое во взрослом, временами даже чересчур, человеке — мягко говоря, необычно.

— Мать Джерома, — Каллен отворачивается, прежде чем я успеваю хоть что-то сделать.

— Она умерла, — прикусываю губу, припоминая слова Марлены. — Так ведь?

— Умерла?! — Эдвард громко, почти истерически смеется, но ко мне все ещё не поворачивается. Его взгляд прикован к стене. Стене с непонятными французскими словами.

— Если бы… — спустя пару секунд отвечает он, — если бы умерла, было намного проще.

В эту же минуту черты его лица заостряются. Смешливость пропадает. Истерика останавливается.

— Эдвард… — бормочу, решительно не понимая ни единого слова, сказанного сейчас. «Если бы умерла»? Разве она уже не в сырой земле? Разве есть какие-то шансы на её возвращение?

А как же слова домоправительницы?

— Хватит. Вставай, — мужчина поднимается с кресла, двигаясь к двустворчатым дверям, — у нас мало времени.

Делаю что велено, хотя особой тяги к чему-либо уже не испытываю. Мне нужен ответ!

— Быстрее, — Эдвард такой же, как и всегда. Вернулось все, включая приказной тон и грозный взгляд.

— Раз уж ты здесь на длительное время, будет справедливо показать тебе дом, — выпуская меня из комнаты, сообщает Каллен.

— Конечно.

— Не вижу радости, — Эдвард скрещивает руки на груди, становясь прямо передо мной. Его парфюм заполняет легкие. Странно, но сейчас противным он вовсе не кажется… — Тебе совсем неинтересно?

— Интересно, — поспешно отметаю его сомнения, стараясь выкинуть случившееся из головы. Ничего не было. Тебе показалось, Белла.

Если бы…

Мужчина смеряет меня недоверчивым взглядом, но потом, видимо заметив что-то ещё, поспешно отворачивается, приступая к делу.

— Начнем с библиотеки.

Мое настроение дергается в направлении верхней планки, отвлекая от неразгаданной тайны. Книги!

— Здесь есть библиотека?

Эдвард кивает, не удосуживаясь обернуться.

— Иди за мной.

Библиотека — несомненный плюс. Чтение помогает забыться, окунуться в мир чужой фантазии и испытать то, что в реальной жизни может никогда и не случиться.

Мне это подходит.

— Вы любите читать? — смотрю на Эдварда, когда спрашиваю это.

— Тебя это волнует?

— Мне интересно, — пожимаю плечами, тушуясь от такой резкой перемены в Каллене, — вот и все.

Эдвард молчит. Я уже думаю, что он не ответит, как у самой двери, видимо, ведущей в нужную комнату, все же кое-что слышу:

— Люблю.

Прямоугольное помещение с сиреневыми стенами и мягким зеленоватым ковролином полностью — вдоль и поперек — уставлено книжными шкафами. Они настолько высокие, что даже Эдвард без лестницы (при его-то росте) не сможет достать необходимое издание с самой верхней полки.

— Здесь есть книги на любую тематику, — Каллен говорит с легким оттенком гордости. По нему видно, что находиться здесь приятно даже для этого человека, — тебе достаточно выбрать правильный шкаф.

Окидываю взглядом на деревянную мечту детства и улыбаюсь. Не могу сдержаться.

— Книгоманка? — Эдвард удивленно изгибает бровь, замечая мое восхищение.

— Да, можно и так сказать, — робко пожимаю плечами.

— Можешь читать что угодно.

— Спасибо.

Мужчина дает мне минуту, чтобы рассмотреть все как следует. По истечению этого времени выводит наружу.

— Продолжим осмотр, — произносит он, двигаясь по коридору вперед.

Вперед и только вперед — таков и сам Эдвард Каллен…

Спустя неимоверное количество поворотов, заворотов и одинаковых на первый взгляд дверей, за которыми кроются самые разные комнаты, окончательно устав от беспрерывной экскурсии, прислоняюсь спиной к очередной стенке.

Пол несколько секунд прыгает перед глазами как детский мячик.

— Это твой предел? — Эдвард заинтересовано рассматривает меня, настойчиво пытая взглядом. — Осмотр закончен?

— У вас очень большой дом…

— И ты говоришь мне это после виллы Маркуса?

— Она меньше, — хмурюсь, припоминая Черного Ворона. Кого-кого, а его в моей жизни уже точно не будет. Хотя Каллен не устает о нем напоминать…

— Ты была только на одной?

— Да.

В глазах мужчины заинтересованность, но не такая, чтобы о чем-то меня расспрашивать.

— Ты права, она меньше.

Каллен отходит к противоположной стене коридора. Его лицо суровеет, пробивается серьезность.

— До моего возвращения я запрещаю Джерому покидать детскую. Надеюсь теперь это ясно?

— Да, — вспоминаю сосну и схожусь с Калленом во мнении. Впервые. Временное заточение не навредит малышу. Оно пойдет ему на пользу. Страх уляжется, воспоминания утратят свою значимость…

— Хорошо, — Эдвард задумчиво всматривается в ровную бетонную поверхность. Он будто бы решает что-то. Взвешивает все «за» и «против»…

— И ещё, — наконец говорит он, останавливая взгляд на мне. — Максимальное количество времени ты должна проводить с ребенком. Если что-то случится, в твоих силах защитить его. Эммет всегда на посту.

Хмурюсь, но больше никаких эмоций не показываю.

Марлена говорила, что Каллен не стерпит, если я буду спать с Джеромом. Он и сам так сказал.

А сейчас этот человек заявляет, что я должна быть с мальчиком всегда… он думает, я, как терминатор, могу и вовсе не смыкать глаз?..

— Максимальное время это и… ночью? — нерешительно интересуюсь я.

— Нет, — Эдвард четко проговаривает такое простое слово. Испепеляющее выражение его глаз подкрепляет впечатление. — Ночью. Ты. Спишь. В своей. Спальне.

Почему это так принципиально? Я не понимаю вас, мистер Каллен.

— Ясно.

— Повтори! — рявкает мой похититель.

— Ночью я сплю в своей спальне, — спокойствию в моем голосе можно позавидовать. — Не волнуйтесь.

— Конечно, — мужчина повторяет мое запатентованное слово, фальшиво улыбаясь. — А теперь возвращайся к себе.

Прикусываю губу, оглядываясь вокруг. Возвращаться… куда? В этом доме слишком легко заблудиться.

— Вы… — мнусь несколько бесконечно долгих секунд. Эдвард терпеливо ждет, изогнув бровь. — Вы не поможете мне?

Эти слова вызывают его искреннюю усмешку.

— Налево в конце коридора и к лестнице. Оттуда, надеюсь, дорогу помнишь?

— Да.

Поворачиваюсь в нужном направлении. Перед первым шагом оборачиваюсь назад к Каллену.

— До встречи, Белла, — сухо замечает он. Но восковая маска лица не в силах скрыть полыхающих малахитов.

— До встречи, Эдвард, — не дрогнув, произношу его имя. Наверняка мои глаза горят тем же пламенем. Почти физически это ощущаю…

Глава 22 Неверное впечатление

Этой ночью я никак не могу уснуть. Ворочаюсь с боку на бок, не в силах подобрать удобную позу для сна. Откидываю одеяло, потому что жарко, но уже через три секунды притягиваю обратно — холодно.

В голове витает сказанное Эдвардом.

Ирина.

Женщина, которая родила ему сына.

Женщина, которая, если верить Марлене, какое-то время была его женой.

Почему он говорит о ней в подобном тоне? Что она сделала?

И самый главный вопрос: что значит «если бы умерла»?..

Вздыхаю, снова меняя положение тела. Сна по-прежнему нет…

Помимо всего прочего, очень хочется есть. Сегодня за ужином такого желания не наблюдалось. Все, что во мне имеется — пара ложек плова, и те для того, чтобы не обидеть Марлену, с материнской улыбкой наблюдающую за выражением моего лица и текущей наполненностью тарелки.

Желудок сжимается в спазме, отметая последние крохи уходящего сна.

Теперь уснуть точно не получиться.

Сажусь на постели, отшвыривая надоевшее одеяло. Не могу его видеть.

Замираю посреди комнаты, не зная, что делать дальше. Искать еду здесь бессмысленно. Это не бордель, и никто пищи по полкам не сует — все место занято шприцами.

Подхожу к окну. Изморозь на стекле заставляет отшатнуться. Улица — не вариант. Да и вряд ли меня выпустят из дому.

Поворачиваюсь и следую к одной из стен. Той, где застыло мягкое кресло.

Сажусь в него, стараясь расслабиться. Опять мимо. Не помогает.

Встаю. Решительно и быстро.

План формируется в голове раньше, чем понимаю это.

Я пойду вниз. В столовую. Наверняка там можно будет отыскать кухню и холодильник, являющийся её неотъемлемой частью. А уж в чудо-аппарате точно найдется что-нибудь съестное.

Мысли о еде до ужаса заманчивые. Облизываюсь и понимаю, что противостоять естественным потребностям не имею ни сил, ни желания.

Поспешно выхожу в коридор, быстрым шагом добираясь до лестницы. Ступеньки преодолеваю с нехарактерной легкостью. Вот он — человек Голодный.

Пара шагов по паркету, затем по ковру. Останавливаюсь у знакомых дверей с иероглифами, приветливо открытых.

Тишина и темнота, царящая здесь, заставляет дрожать поджилки. Идея спуститься в столовую уже не кажется такой заманчивой. Без Каллена, Марлены, Джерома она пуста. Такое ощущение, что здесь кого-то убили и совсем скоро из-под деревянного пола засочится свежая кровь.

Встряхиваю головой, прогоняя навязчивые мысли. Как нельзя кстати о себе напоминает пустой желудок.

Прекрати выдумывать, Белла. Все в порядке.

Один быстрый вдох помогает прийти в нормальное состояние. Переступаю порог, смотря себе под ноги. Стараюсь внушить испуганному сознанию, что никакой крови не будет. Однако темный пол уж слишком устрашающий…

Я уже собираюсь повернуть обратно и вернуться в спальню, от греха подальше, как замечаю одиноко горящую тусклую лампочку на огромной люстре. Точно над круглым столом.

На одном из стульев, ко мне спиной, находится человек. Мужчина. Его голова опущена так низко к полированной поверхности, что кажется, будто её и вовсе нет.

Тихо вскрикиваю, вжимаясь спиной в зеленые двери.

Сидящий замирает. Медленно поднимает голову, опуская руки, которыми стискивал волосы. Длинные волосы. Светлые.

Не успеваю даже толком вдохнуть, как мужчина резко поворачивается. Его взгляд пришпиливает меня к месту, на котором стою.

Мне требуется около двух секунд, чтобы понять, что это лицо я уже видела. Ещё три, дабы осознать происходящее.

В столовой Джаспер.

Он тоже узнал меня.

— Изабелла?

Не могу двинуться с места. Молчаливо и быстро киваю. Почему он не с Калленом?..

— Что-то случилось? — следующий вопрос заставляет мужчину напрячься, прийти в состояние боевой готовности. Так быстро?..

Отрицательно мотаю головой. Похоже, рассчитывать на нормальную речь не стоит.

— Тогда зачем ты пришла? — Джаспер явно не понимает, в чем дело.

Я тоже, в принципе. Зачем я пришла?..

Во рту пересохло. Приходиться прочистить горло.

— Кухня.

И все? Какая к черту кухня?

— Кухня? — телохранитель поднимается со своего места, скрещивая руки на груди. На нем нет того черного делового костюма. Напротив, теперешняя его одежда максимально проста — синие джинсы и рубашка. Темно-синяя, в полоску. Её рукава закатаны, первые три пуговицы расстегнуты.

Придумываю, что следует сказать теперь, но ситуацию разруливает мой собственный организм. Живот громко урчит, мгновенно подсказывая Джасперу цель моего визита.

Пунцовею, опуская глаза на свои босые ноги.

— Ты хочешь есть?

Ничего иного, как кивнуть, мне не остается.

Глава охраны вздыхает, посмеиваясь. Он отступает от стола, гостеприимно выдвигая для меня стул.

— Садись.

И без того маленькое расстояние я преодолеваю за рекордные сроки. Опускаюсь на зеленое сиденье.

Джаспер исчез. Его уже нет в комнате. Зато где-то в глубине, за бежевыми дверями слышен хлопок дверцы холодильника. Неужели он лично принесет мне еду?

Теория подтверждается. Мужчина появляется в поле зрения с глубокой миской, откуда проглядывает край серебряной вилки.

— Думаю, холодное тебе тоже подойдет, — он многозначительно смотрит прямо мне в глаза, опуская свою ношу на полированную поверхность.

— Спасибо, — мне действительно все равно: горячее или холодное. Главное — съедобно.

Опускаю глаза вниз, на свою тарелку, и нахожу там тот же плов, что был на ужин.

Отлично.

За все время моей трапезы Хейл не произносит ни слова. Первые минуты он умудрялся пристально на меня смотреть, но затем перестал. Видимо, понял, что так я, вероятнее всего, подавлюсь, а не наемся.

Теперь его взгляд блуждает по стенам. Пальцы изредка касаются стола.

Наверное, не будь я так голодна, его присутствие сказалось бы отрицательно, но сейчас это не имеет никакого значения.

Передо мной чудесная еда. И ничего другого не нужно.

Заканчиваю, отодвигая от себя пустую миску. Чувство удовлетворенности, исходящее из живота, расползается по всему организму.

— Марлена потрясающе готовит, — замечает Хейл.

Не могу с ним не согласиться.

— Она готовит сама?

Джаспер кивает.

— Плов — её фирменное блюдо.

Это даже лучше. Получается, какую-то часть пищи домоправительница готовит лично? Наверняка то, что ест Джером. Все остальное — на совести поваров.

— Не спускайся в такое время, — предостерегающе говорит телохранитель. Теперь вся его ладонь находится на деревянном столе, — это может плохо кончиться.

Вздрагиваю. Плохой финал мне точно не нужен.

— Почему?

— Мало ли, — мужчина обводит взглядом потолок и места, где он соединяется со стенами, — посторонние в кухне, ночью… Охрана может тебя не разглядеть.

По спине пробегают мурашки.

«Не разглядеть»?

— Спустятся и пристрелят? — изгибаю бровь, поражаясь тому, с каким спокойствием задаю этот вопрос. Собственная жизнь не имеет для меня значения? С каких пор?

— Может и спускаться не понадобится, — Джаспер пожимает плечами, холодно улыбаясь. Мне кажется, на коже от такой улыбки тают снежинки. Пол снова алый. Но кровь уже не чужая.

Она моя.

Повисает молчание. Не вижу смысла продолжать разговор, но уходить тоже не хочется. Как ни странно, но с Хейлом спокойно. Ты не чувствуешь себя в западне или ловушке. Этот человек излучает бесконечное терпение, жуткую хладнокровность, но в то же время всегда готов к обороне и защите. С ним не страшно.

— Ты ведь соврала?..

Поднимаю голову, отрываясь от разглядывания пола.

— О чем соврала? — хмурюсь, внимательно изучая взглядом мужчину.

— Про то, что замужем, — глаза телохранителя направлены на меня. В них плескается сосредоточенность.

— Нет.

— Ты — жена Джеймса?

— Именно так.

За прошедшие пять лет мне не привыкать говорить это. Муж требовал, чтобы эти слова я произносила непредвзято, спокойно и уверенно. Может быть, в какой-то мере даже ласково.

Ласка и Джеймс?..

Усмехаюсь сама себе, позабавившись несоединимыми понятиями.

Надо же, я смеюсь над мужем. Хейл точно благотворно на меня влияет.

— Тебе весело? — мужчина удивлен.

— Нет, — прикусываю губу, возвращаясь в реальность — ничего веселого нет.

Ещё немного тишины. Пару минут.

— Почему ты согласилась? — Джаспер явно не понимает. В его голосе смешивается недоумение и гнев. Нежелание принимать факты.

— У меня не было выбора, — эта тема будит ненужные воспоминания. Не хочу. Не хочу ни знать, ни видеть, ни слышать больше всего того, что случилось в тот мартовский день.

— Выбор есть всегда.

— У меня не было! — повторяю, вкладывая в эти слова немного эмоций. Тело очень не вовремя начинает дрожать.

Вспоминается все. Все, включая приказы, наказания, демонстрации…

Нет. Не нужно. Пожалуйста!

— Что он сделал? — не унимается Хейл — Избил? Изнасиловал? Что он сделал?

Не могу. Не могу больше. Голова раскалывается, эмоции плохо поддаются контролю.

Теряя последние крохи самообладания, закрываю лицо руками, надеясь, что смогу остановить подступающие слезы. Напрасно.

Я умею плакать беззвучно — при Джеймсе по-иному никак нельзя. Сейчас ситуация похожая. Вырваться на свободу рыданиям не позволяю, но превозмочь поток соленой влаги явно не в моих силах.

— Успокойся, — просит Джаспер. Его слова плохо разбираемы за шумом крови в ушах.

Никак не реагирую.

— Уймись! — а вот это уже приказ. Игнорировать его никак не получится.

Сжимаюсь, послушно стараясь усмирить сознание. Надо прекратить. Потом, в спальне, в темноте, тепле и одиночестве можно продолжить.

Сейчас нужно прекратить.

Потом можно продолжить.

Помогает. Вдыхаю необходимый кислород полной грудью и отнимаю руки от лица. Поспешно стираю слезы тыльной стороной ладони.

Смотрю на телохранителя, ожидая дальнейшего приказа.

Пусть велит уйти. Прямо сейчас!..

— Я не хотел, — произносит он. Это извинение? Серьезно?

— Простите, — шепчу, подавляя очередной всхлип. Исподлобья гляжу на мужчину. Он выглядит озабоченным.

— Воды?

Киваю, прикусывая губу — глаза саднят от невыплаканной влаги.

Восстановить дыхание все еще не получается.

Глава охраны возвращается слишком быстро. Не проходит и минуты.

Длинный тонкий стакан, такой же, как в ту ночь, с Эдвардом, появляется передо мной.

Нерешительно обвиваю его, чувствуя весь холод стеклянной поверхности.

Вода лечит. Всхлипы полностью пропадают, нормальная циркуляция воздуха возвращается.

Осушаю весь стакан и только потом чувствую себя лучше. Терпимо.

Джаспер садится на свой стул. Его лицо ничего не выражает.

Дабы разговор опять не коснулся Джеймса, выпаливаю первое, что приходит в голову.

— Как ваша рука? — взгляд цепляет свежую белую повязку на ладони мужчины.

Будто бы только что о ней вспомнив, Хейл смотрит туда же.

— В порядке.

Ему явно не нравится обсуждать эту тему.

А мне белая повязка напоминает о кое-чем другом. Вернее, о кое-ком.

Сероглазая.

— Ваша подруга… — нерешительно шепчу, не решаясь произносить страшное слово, — она тоже… в порядке?

— Моя жена, — исправляет тот. А затем добавляет:

— В полном, — его лицо приобретает стальные очертания, — на Карибах ей ничего не угрожает.

На Карибах? Эдвард дал ей свое позволение отправиться туда?

— Мистер Каллен?..

— Само собой ему все известно, Белла, — мужчина смотрит на меня прищуренным взглядом с долей насмешки. Он всем видом показывает, что я не понимаю простейших вещей.

Отвожу взгляд, делая глубокий вдох. Обсуждать это странное существо у меня нет никакого желания. Зато удовлетворенно любопытство. Получается, мой похититель её не убил?

Очень странно…

Положительная динамика уверенно ползет вверх.

— Вы что-нибудь знаете о…

— Я много чего знаю, — Джаспер обрывает меня, не давая закончить — Но это вовсе не значит, что буду говорить об этом с тобой.

Прикусываю губу.

— Только один вопрос…

Хейл медленно качает головой.

Что же, значит, не судьба. Утыкаюсь взглядом в полированную деревянную поверхность, изучая, как блики с одинокой лампы переливаются на ней.

— У вас неверное впечатление, Изабелла, — напоминая о своем присутствии, говорит мужчина.

Поворачиваюсь к нему.

— О чем?

— О ком, — телохранитель держит небольшую паузу перед тем, как продолжить, — о мистере Каллене. Он не такой ублюдок, каким хочет казаться.

Позволяю себе усмехнуться.

— Он едва не убил вас, — напоминаю недавние события, пожимая плечами. Не хочу делиться с белобрысым своим мнением об Эдварде. Это слишком личное. И никого не касается.

— Он и тебя едва не убил, — оптимистично отзывается тот, — «едва» — не считается, Белла.

— Конечно, — закатываю глаза, оборачиваясь к молчаливой стенке. С ней обмениваться взглядами гораздо проще.

— Я не шучу, — Хейл вздыхает, привлекая мое внимание. — Дай ему шанс.

— Сколько он вам платит? — не выдерживаю, поворачиваюсь.

— За что? — Джаспер хмурится.

— За то, что вы восхваляете его передо мной.

— Не все в жизни измеряется деньгами, Белла, — телохранитель смотрит на меня с нескрываемым отвращением. Похоже, я сейчас составлю о себе неправильное мнение.

Дернул же черт за язык.

— Я тоже так считаю…

— И при этом несешь всякую ерунду?

Молчу. Ответить нечего.

Глава охраны качает головой, что-то бормоча себе под нос. Потом берет со стола стакан, поднимаясь.

— Иди к себе, — велит он.

Встаю. Вот и дождалась, Свон. Только теперь идти никуда не хочется…

Разворачиваюсь к лестнице и покидаю столовую.

У самой лестницы оборачиваюсь, мысленно решая, стоит ли говорить желаемое.

— Поздравляю… — наконец шепчу я. Надеюсь он понимает, о чем я?..

Джаспер удивлен. Даже если бы я не смотрела на него, это было бы очевидно.

— Спасибо, — вежливо отвечает он.

Рассеяно качнув головой, поспешно кидаюсь к лестнице.

До последней ступеньки чувствую прожигающий взгляд Хейла на своем затылке. До самой двери в спальню в голове звучат его слова. Недавние слова.

«Дай ему шанс».

Глава 23 Маленький ангел

Я никогда не любила овсяную кашу. Мне казалось, эта склизкая, мерзкая клейкая масса слепит собой все мои внутренности.

Однако сейчас я ем именно её. Ну, почти.

То, что находится в моей тарелке, с фруктами и джемом, никак нельзя назвать невкусным. Кулинарные способности поваров здесь на высоте — из ничего сделать что-то. Уверенна, именно поэтому Джером и не капризничает по поводу еды. От такого грешно отказываться.

Домоправительница сегодня завтракает со мной. Перед ней та же тарелка, с той же кашей. В центре стола, на серебряном подносе две чашки с горячим чаем и маленькими блюдцами. На них — десерт — ванильные маффины.

Мы едим молча. Марлена сказала лишь «приятного аппетита», и то двадцать минут назад, когда принесла в столовую все это великолепие.

Эта тишина начинает меня угнетать.

Если заговорю первой, она поддержит беседу?..

— Очень вкусно, — перебираю ложкой мелко нарезанные бананы, рассматривая другие фрукты.

— Миссис Браун будет приятно это услышать, — женщина дружелюбно улыбается.

— Миссис Браун?

— Она наш главный повар. Блюда — пальчики оближешь.

Марлена смеется. Её лицо приобретает беспечное выражение.

Присматриваюсь к домоправительнице, подмечая, что она достаточно привлекательная женщина. Даже больше — красивая. Ярко-голубые глаза, ровная кожа, светлые волосы — она одна из тех, кто ведет курсы для будущих мамочек?

— Вы готовите лучше, — припоминаю позавчерашний плов и тоже улыбаюсь.

— Спасибо, Изабелла.

Возвращаюсь к каше. Всматриваюсь в фиолетово-серую поверхность, подумывая над тем, как бы подойти к интересующей теме.

Подсказку дает одиноко стоящий у стола деревянный стул. Вспоминаю, как на нем восседал Каллен и в сознание тут же влетают полуночные мысли.

— Марлена, — нерешительно смотрю на женщину, тщательно подбирая слова и стараясь говорить, как можно безразличнее, — вчера вечером у себя в комнате я обнаружила несколько шприцов. Они чем-то заполнены…

По лицу женщины пробегает тень.

— Вы их выкинули?

— Нет, — качаю головой, — конечно же нет. А стоило бы?

Святая невинность, Белла…

— Нет, — теперь качает головой домоправительница. — Оставьте их там, где есть, пожалуйста.

— Хорошо, — отпиваю немного из своей чашки, — а могу я узнать, что это такое?

Женщина нервничает. Данное чувство заметно в её взгляде.

— Лекарство, — наконец отзывается она. Напряжение наполняет собой комнату.

— Лекарство?.. — надеюсь получить ответ и использую все подручные средства для достижения цели. — Для Джерома?

— Для мистера Каллена, — Марлена прикусывает губу, оглядываясь за свою спину, к окну. Эта тема настолько… сложная?

— Мистер Каллен болен? — этот вариант я не рассматривала. Какое лекарство? Эдвард сказал, это наркотики. «Не совсем те», но наркотики. А Марлена утверждает, что в шприцах — лекарство. Кто недоговаривает? Или наоборот, привирает?

— Изабелла, прошу вас, — домоправительница качает головой, — я не должна обсуждать это с вами.

— Я никому не скажу, — теперь интереса больше. Не приходится фантазировать. Новая информация — новые вопросы. Их число не уменьшается ни на грамм.

— Медицинские термины вам ничего не дадут, — женщина вежливо заканчивает начатый разговор. — Если мистер Каллен сочтет нужным, он сам вам расскажет.

Прекрасно. Если сочтет нужным… А если не сочтет? Ответа не будет. Ни сегодня, ни завтра.

— Когда он вернется?.. — я произнесла это вслух?

— К субботе, — Марлена расслабляется, видя, что от основной темы я отвлеклась.

Точно. Выходные с Джеромом.

Джером.

Нерешительно прикусываю губу, раздумывая над тем, стоит ли задавать следующий вопрос.

— Пару дней назад, когда… упало дерево…

Женщина едва заметно хмурится, но меня не обрывает.

— Да?..

— Почему вы сказали нам идти гулять, если был приказ не покидать детскую? — ну вот. Я спросила.

Что дальше?

— В тот момент я этого приказа не получала, — домоправительница качает головой, безрадостно улыбаясь — Мистер Хейл как раз направлялся в особняк, дабы сообщить об этом. А Джерому тогда попросту не мешало проветриться.

— Ясно…

Усваиваю полученную информацию, молчаливо рассматривая содержимое своей тарелки. Не получила приказ? Эдвард допустил промедление?..

— Изабелла, мне кажется, мальчик уже поел. Вам не составит труда принести сюда его поднос?

Хмурюсь, не сразу осмысливая услышанное.

— Конечно, — поднимаюсь со своего стула, оставляя недопитый чай и нетронутый маффин. Жаль, мне хотелось его съесть.

У самых золотых дверей останавливаюсь. Разворачиваюсь к домоправительнице, отстраненно смотрящей в окно.

— Почему он не говорит? — спрашиваю быстро и решительно. Я должна знать.

— Мне неизвестно, — женщина качает головой, не поворачиваясь.

Вздыхаю, но ничегоболее не говорю. Направляюсь к лестнице, в спальню Джерома.

«Знает, черт побери», — не стесняюсь выражений, сама с собой обсуждая ответ домоправительницы. «Она все знает. Про всех».

С этого момента и понимаю, что докопаться до истины в этом доме может помочь лишь один человек. Марлена. Необходимо показать ей, что мне можно доверять. И что я готова помочь. Несомненно.

Когда вхожу в детскую, Джером сидит на огромной кровати. Поднос с двумя тарелками поставлен на прикроватную тумбочку.

— Доброе утро, — негромко приветствую белокурое создание. Не хочу напугать его неожиданным появлением за спиной.

Мальчик немного поворачивается. Его глаза находят меня, но тут же отпускают, не успевая как следует рассмотреть.

— Ты покушал? — зачем спрашиваю? Пустые тарелки недостаточно красноречивы?

Джером кивает.

— Очень вкусная каша, тебе не кажется? — перемена в моем голосе очевидна.

Рядом с ребенком я не могу быть такой, как обычно. Его естество требует совершенно иного поведения. А ещё, Джером наверняка первый мужчина, который за столько времени понравился мне. Может, даже больше — кажется, я начинаю привязываться к нему.

Не претит ли это Каллену? Его правилам? Думаю, ответ очевиден.

Мальчик ничего не отвечает.

«Бери этот поднос и уходи. Придешь немного позже».

Но я не хочу уходить! Одинокая фигурка Джерома на покрывале заставляет чувствовать многое, но среди этого всего нет даже намека на желание пойти прочь. Скорее наоборот.

Поддаваясь внезапному порыву, отбрасываю в недра сознания мысли о подносе и делаю несколько шагов, отделяющих меня от серебристой кровати.

Малыш не двигается, не напрягается. Такое ощущение, что вообще меня не замечает.

— Хочешь, я принесу тебе ещё что-нибудь? — пожимаю плечами, замирая у одного из балдахинов.

Белокурое создание снова демонстрирует свое молчаливое «нет».

Это аут. Он не хочет меня видеть.

— Ты расстроен? — иррациональный вопрос. Расстроен чем?..

Мальчик оборачивается. Уже готовлюсь прочесть в малахитах просьбу идти куда подальше, однако вместо этого нахожу в блестящих омутах тоску. Настолько явную, настолько всепоглощающую, что на мгновенье забываю, как дышать.

Джером обезоруживает меня за секунду. В груди начинает колоть. Как будто тыкают ржавыми иголками. И что это?.. Как называется?..

— Мой хороший, что случилось? — непонимающе смотрю на ребенка, ища объяснение. Хоть какое-нибудь.

Однако вместо ответа или хотя бы намека, мальчик вдруг просительно протягивает ко мне руки. Бледные ладошки направлены точно на меня. Сзади никого нет.

Сажусь на постель, притягивая к себе подрагивающее создание. Утыкаясь личиком мне в плечо, обвивая за шею, Джером замирает. Его дыхание сбилось и выравниваться не планирует.

— Эй, — ласково провожу пальцами по спинке малыша. — Ну что ты? Все в порядке.

Уверения на мальчика не действуют. Он вздыхает и лишь крепче прижимается ко мне. Не хочет отпускать. Ни на шаг, ни на миг.

Отдаленно понимаю, что тоже не хочу. Обнимаю ребенка, чувствую его запах, ощущаю теплое дыхание и осознаю, что большего мне не нужно. Джером — солнечный свет. Мой маленький свет, пролившийся откуда-то с небес так внезапно.

И вмиг приходит ещё одно озарение: я не могу без него. Не представляю более своей жизни без этого мальчика. Совсем не похоже на чувства долга к Джеймсу. Я по-прежнему знаю, что принадлежу ему, но теперь мне кажется, что маленький кусочек перепал Джерому. Переметнулся на сторону противоречивых чувств и отныне навсегда останется у малыша. Где бы и с кем бы я не была. Как бы не существовала…

Пришедшее осознание настолько неожиданно, что от обилия мыслей теряюсь. Про ситуацию, сложившуюся здесь, в детской, вспоминаю через несколько минут.

Правда, за это время ничего не меняется.

Джером все в том же положении, что и был. Его ладошки все ещё на моей шее, его личико все ещё на моих плечах.

— Все хорошо, — уже увереннее глажу светлые волосы, — я здесь, малыш.

Джером все слышит и понимает. Я знаю это.

Мы проводим в тишине, которая, на удивление, не угнетает, некоторое время. Не сразу принимаю во внимание звучащий из другого угла комнаты голос.

Женский.

— Изабелла? — Марлена стоит в дверях. Её глаза прочесывают детскую в поисках меня.

Когда они видят развернувшуюся картину, брови женщины взлетают вверх.

— Изабелла, что случилось? — она крайне быстро оказывается рядом. Озабоченное лицо направлено на Джерома.

— Все нормально, — улыбаюсь, нежно поглядывая на белокурое создание, — ничего страшного.

— Джером! — домоправительница не обращает внимания на мои слова, обращаясь напрямик к мальчику. — Джером, что такое?

Малыш прячется у меня на груди. Личика теперь совсем не видно.

— Джером! — Марлена несильно теребит его за плечико.

В ответ на это белокурое создание высвобождает одну из рук, отмахиваясь от назойливой женщины. Он изъявляет крайнее недовольство. Без слов понятно, что сейчас её видеть он не хочет.

Желая благополучного разрешения ситуации, решаю вмешаться.

— Все в порядке, — проговариваю каждую букву, — Марлена, будет лучше, если сейчас вы нас оставите. Пожалуйста.

Домоправительница хмурится. Её лицо преображается до неузнаваемости.

Поджимая губы, она отходит на несколько шагов, забирая с тумбочки поднос.

— Если понадоблюсь, я буду внизу, — она говорит деловито и собранно. Затем разворачивается и покидает комнату.

Мы с малышом остаемся наедине.

Едва дверь хлопает, Джером отстраняется, заглядывая мне в глаза.

В них благодарность или удивление? Наверное, и то, и другое.

— Ты хотел, чтобы она осталась? — разглаживаю волосы на его лбу, спрашивая это.

Он качает головой.

— Тогда все правильно?

Мальчик робко кивает.

— Хорошо. Иди сюда, — притягиваю его обратно, ласково обнимая.

Малыш не протестует.

Его голова снова на моем плече.

И снова тепло детского тельца заполняет меня изнутри и снаружи…

* * *

Этой ночью Джером отказывается отпускать меня. Изначально все происходит как обычно — малыш раздевается, чистит зубы и забирается под одеяло. Гашу лампу на прикроватной тумбочке и, улыбаясь, желаю мальчику спокойной ночи.

Но не успеваю дойти до двери, как пол отзывается громкими в ночной тишине шагами.

Белокурое создание останавливается, лишь когда я поворачиваюсь. Детское личико просительно-испуганное. Он ничего не говорит вслух, однако глаза гораздо красноречивее каких-то там слов.

Приседаю, не желая разговаривать с ним откуда-то сверху, как это делает Каллен.

— Джером, — глажу его плечико, скрытое за серой пижамой, — ложись в кроватку. Я приду завтра утром.

Мальчик отрицательно качает головой, насупившись.

Подбираюсь ближе, ласково улыбаясь.

— Звездочки будут охранять тебя. Иди.

Не пойдет. Все его естество выражает этот ответ. Не хочет.

Ситуация принимает опасный оборот. Я обещала Эдварду, обещала Марлене, что не буду более спать в кровати малыша. Это воспринимается ими слишком остро, а лишние проблемы никому не нужны.

— Пойдем, я посижу с тобой, — протягиваю ему руку, кивая на покрывала кровати.

Ладошка с готовностью вкладывается в мою.

Это очередной большой шаг. Не могу сдержать победоносной улыбки.

Забираясь под одеяло, мальчик внимательно смотрит на меня. С ожиданием чего-то.

— Я буду рассказывать сказку, а ты засыпай, — вспоминаю свою первую и единственную историю, которую услышала когда-то от мамы. Она — моя любимая. Даже спустя столько лет и столько событий.

Про маленького принца.

— В одном крохотном королевстве, с крохотными домиками и замками, жил волшебный человечек. Звали его Маленький Принц…

Смотрю в глаза Джерома, стараясь не сбиться. Не похоже, что ему скучно. Надеюсь, малышу нравится. Продолжаю рассказывать сказку:

— … и вот, когда все королевы были спасены и замки заново построили, Маленький Принц стал жить долго и счастливо. Конец.

Мальчик не спит. Его глаза не закрывались, и закрываться не намерены.

Малахиты блестят и требуют невозможного — моего присутствия. Если Эдвард узнает, всему может очень быстро прийти конец. Я понимаю это. Лучше некуда.

— Ты совсем не устал? — провожу ладонью по волосам ребенка, надеясь усыпить хотя бы таким образом.

Джером молчит.

— Нам всем нужно отдохнуть, чтобы завтра целый день заниматься чем-нибудь интересным…

Детская ладошка выползает из-под одеяла, укладываясь поверх теплой материи. Легонько по ней похлопывая.

— Я не могу остаться, — прикусываю губу, говоря это как можно тише. Не хочу, чтобы он услышал.

Пальчики перебираются с покрывал на мою руку. Вот уже десяток их обвивает её, не желая отпускать.

— Джером…

Малыш не слышит. Он крепко держит меня, заглядывая в глаза. Ждет реакции, ответа.

Боюсь его расстроить. Боюсь огорчить. Но выбора мне как всегда не дали.

— До завтра, — поднимаюсь, выпутываясь из его рук.

Нижняя губа белокурого создания подрагивает. Дурной знак.

Останавливаюсь, пристально смотря на малыша. Он кажется мне до ужаса одиноким и несчастным. Худеньким, маленьким, несправедливо обиженным.

Что же я делаю?

Неужели из-за каких-то нелепостей Эдварда можно упустить возможность утешить ребенка? Показать ему, что я достойна доверия и могу помочь? Хочу помочь. Отказаться от подобного шанса?..

Невероятно глупо.

Тем более, кто узнает? Марлена предупредила меня и наверняка догадывается, что предупредил и Каллен. Она не станет соваться сюда среди ночи. А если станет… к черту.

Я остаюсь. Сейчас.

От принятого решения на душе становится светло и спокойно. Тяжелый камень сомнений падает вниз, к ногам, разбиваясь на мелкие осколки.

Подхожу к кровати, укладываясь поверх одеяла. Малыш нахмуренно смотрит на меня.

Точно знаю, что буду делать.

— Можно тебя обнять? — ласково смотрю на мальчика, протягивая к нему правую руку. Выждав несколько секунд, тот все же несмело кивает, подбираясь ближе.

Устраиваясь на моей груди, он обвивается вокруг меня. Лежит тихонько, почти не двигаясь.

— Спокойной ночи.

Рядом с Джеромом настолько хорошо, что порой забывается самое плохо. Рядом с ним все просто и безболезненно, не надо кого-то изображать…

Рядом с ним я — это я. Всегда.

Опускаю голову на его макушку, покрепче прижимая к себе ребенка.

— Мой маленький принц, — шепчу, прежде чем с головой окунуться в приятные сновидения, — Il mio piccolo angelo… (Мой маленький ангел…)

Глава 24 Кошмар

Этой ночью меня будит непонятный и невероятно громкий звук. Отворачиваюсь от него, пытаясь отгородится от подобного грохота. Время предрассветное, а я совсем не выспалась. Даже больше — лишь недавно уснула. Слишком много мыслей витало в сознании, слишком многое надо было обдумать. Ночь чересчур длинная, и переждать её можно только в царстве Морфея.

Завтра суббота. Завтра с утра возвращается мистер Каллен. Выходные в его присутствии будут полны переменяющих друг друга злобы и безразличия. Этот мужчина притягивает меня к себе (как ни сложно это признать), но одновременно и отталкивает. Иногда мне хочется узнать, что кроется внутри него, а иногда эта затея кажется не только глупой и опасной, но ещё и противоестественной. Будто бы я газель, случайно попавшаяся на территории львиного прайда…

Окончательно проснуться и выпутаться из калейдоскопа дум заставляет повторившийся звук. Похоже на удары по дереву, если не ошибаюсь. Как будто кто-то ломится внутрь.

Инстинктивно скольжу рукой по покрывалам, ища малыша. Не хочу, чтобы он испугался. Дверь закрыта изнутри. Мной лично. Опасаться нечего.

Однако пальцы натыкаются на сплошную гладкую материю, смятую в несуразные кучи. Подушка откинута к изножью, часть одеяла запуталась на серебристых балках, поддерживающих балдахин…

Больше похоже на место военных действий, откуда спешно эвакуировали местное население.

— Джером? — сажусь, оглядывая скудное освещенное пространство возле себя. Слишком темно…

Ответа не получаю.

Первые проблески волнения пробуждаются ото сна.

— Джером? — пробую снова, хотя уверенна, что результата это не даст. На кровати мальчика точно нет. В центре комнаты — тоже. Может быть, он в каком-нибудь из углов?

Успокаиваю себя этой мыслью. Он напуган и прячется. Дети всегда прячутся…

Встаю, собираясь исследовать первый угол, как удар снова сотрясает входную дверь. Возможно потому, что обращаю на неё внимание в нужный момент, а может дело в простом везении, но ребенка я нахожу там.

— Малыш! — путаюсь в сброшенных с кровати простынях, едва не оказываясь на полу. Переступаю комок из ткани, спеша к мальчику.

Пальцы Джерома впились в позолоченную дверную ручку. Нога то и дело ударяется по двери в том месте, докуда может достать.

Он стучит.

Он хочет выйти.

Приседаю рядом, одновременно с этим притягивая малыша к себе. Его брыкания, как и всхлипы, учащающиеся с каждым движением, неожиданно сильные.

— Солнышко, — использую уже выявленное слово, проводя пальцами по спутанным светлым волосам. — Что такое? Что?

Мальчик вырывается с большей уверенностью. Кажется, он стремится только лишь к тому, чтобы покинуть мои объятья.

Не выпускаю белокурое создание, тщетно стараясь его успокоить. Уже даже не пытаюсь разобраться, в чем дело.

— Джером, Джером… — шепчу детское имя, не переставая поглаживать содрогающееся от рыданий тельце. Никакой пользы это не приносит. Малыш не унимается.

Совершенно некстати раздается короткий стук в дверь снаружи. Видимо, грохотом мы все же привлекли кого-то. Охрана?..

— Джером? — голос Марлены (а это именно она) испуган, в нем явно чувствуются истеричные нотки. — Джером, мой милый, в чем дело?

Естественно, никакого ответа мальчик не дает.

— Джером! — домоправительница не на шутку взволнована. — Джером, открой дверь! Зачем ты заперся? Открой!

В её словах одновременно угроза, просьба и мольба. Я даже не знаю, что и думать.

Спустя мгновенье к словам присоединяется стук, нарастающий с каждой секундой.

— Давай отопрем дверь, — шепчу на ухо малышу, пытаясь удержать его, — Марлена ведь хорошая? Правда ведь, хорошая?

Ему нет никакого дела до женщины. И до меня, похоже, тоже.

Откидывая руку, сдерживающую его, он покидает мои объятья, стремясь куда-то вглубь комнаты.

Полсекунды разрываюсь между желанием утешить его самостоятельно, проследовав за ним, или же впустить домоправительницу и действовать вместе.

Решаю, наконец, в пользу второго варианта.

Отпираю дверь, поворачивая в противоположную сторону выпирающую часть замка.

Деревянная застава едва не сшибает меня — так широко и быстро она распахивается.

Домоправительница с распущенными волосами, доходящими ей до плеч, и светлом халате, стоит на пороге, тревожно осматривая помещение.

Нерешительно покидаю свое место за дверью, представая перед ней.

Глаза женщины распахиваются.

— Изабелла? — она не может поверить в то, что видит.

— Марлена, — прикусываю губу, стараясь ответить, как можно спокойнее. Надеюсь, она не забьет тревогу и не вышвырнет меня из этого дома.

— Почему вы здесь? — растерянность обращается в подозрительность.

— Джером попросил меня остаться…

— Зачем закрыли дверь?

Этот вопрос остается без ответа. Напоминания о мальчике вполне достаточно, чтобы мои мысли вернулись к белокурому созданию.

Оборачиваюсь, выискивая его глазами.

Подмечаю сжавшуюся детскую фигурку в левом крайнем углу. Она притаилась за большим белым креслом, удачно контрастирующим с повисшей тьмой.

— Малыш, — зову, делая один несмелый шаг в его направлении.

Бледные маленькие ладошки в немой мольбе вытягиваются вперед, стремясь отгородить меня от своего обладателя.

— Что такое? — Марлена за спиной смотрит туда же, подмечая мой взгляд.

— Не знаю. Когда я проснулась, он уже был в таком состоянии, — пару раз моргаю, стараясь убедиться, что не сплю. Если это кошмар, то он самый бредовый из всех возможных.

— Джером, милый, — домоправительница сменяет эмоции в голосе за один миг. — Милый мой мальчик, почему ты плачешь?

Быстро-быстро качая головой в разные стороны, малыш заходится сильнее. Его тело сотрясается от рыданий и всхлипов, ладошки сильнее вытягиваются вперед.

— Джером, — переступаю через сомнения, гложущие душу и направляюсь к нему. Один шаг — одно слово. — Малыш… малыш… малыш…

Спиной чувствую удивленный взгляд женщины. Благо, она достаточно мудра, чтобы не мешать мне.

Завершаю свой путь в одиночку и горжусь этим, посылая мысленные благодарности Марлене.

— Мой маленький принц, — осторожно приседаю рядом с ребенком, не обращая внимания на его участившееся дыхание и дрожь. — Иди ко мне. Я тебя пожалею…

Джером задыхаясь, вжимается спиной в стенку.

— Не нужно, — мягко уговариваю, мысленно корчась от волнения, рвущегося изнутри. — Не нужно плакать. Иди, я обниму тебя.

Такие простые слова, такие простые предложения…

Малыш упирается, не хочет, но спустя минуту все же оказывается в моих руках. Нежно глажу дрожащее детское тельце, садясь на пол, стремясь быть к нему как можно ближе.

— Все в порядке, — тихо говорю, убирая светлые волосы с его взмокшего лобика. — Никто нас не тронет.

Верно, кто посмеет? В дверях по-прежнему Марлена, а миллион охранников бдит и днем, и ночью.

Мы в безопасности.

Крепко обнимая мальчика, нашептываю ему на ухо все, что приходит в голову. Все, что по моему мнению, способно успокоить человека.

Надеюсь, поможет.

Джером мечется, дрожит. Его пальцы перебирают мои волосы, но вовсе не с тем спокойствием и уверенностью, какой наделяют это занятие другие дети. Нет, это скорее похоже на принуждение.

— Мой малыш… — не стесняюсь употреблять подобные слова, зная, что сейчас они помогут, а не оттолкнут. Сейчас настало их время.

Внезапно над нашими головами ярко вспыхивает свет. Лампы загораются так неожиданно, что Джером дергается, больно зажимая своими пальчиками мою кожу.

Оборачиваюсь, замечая, что теперь Марлена стоит у восточный стены, а её рука опускается по белой поверхности вниз, от выключателя.

Может быть, при свете действительно лучше?

Ласкаю малыша, стремясь заглянуть в его глазки. Хочу понять хоть что-нибудь.

Возможность представляется достаточно скоро — буквально спустя пару минут.

Налитые слезами и горечью, затопленные отчаяньем малахиты встречаются с моим взглядом. Сердце разрывается на части от вида этого ребенка.

— Джерри, — собственноручно сокращаю его имя, запечатлев на лобике ребенка поцелуй. — Все хорошо…

Джерри… достаточно необычно, если учесть, что имя «Джером» вряд ли прописано как исконно американское. Здесь уж наверняка постарались французы.

От моего проявления чувств мальчик немного расслабляется. Ему легче.

— Я принесу воды, — напоминая о своем присутствии, говорит Марлена.

Киваю, немного поворачиваясь. А затем возвращаюсь к мальчику, поудобнее устраивая его у себя на коленях.

Будто бы проснувшись от кошмара, он прижимается ко мне, не желая отпускать. Вижу в нем того малыша, которого знаю. Который верит мне.

— У тебя очень красивые глазки, — нежно стираю пальцами соленую влагу с его щек. — Два больших драгоценных камушка. Знаешь, как красиво они блестят, когда ты улыбаешься?

Джером зажмуривается при этих словах, пряча личико у меня на груди.

— Чего ты боишься? — оглядываюсь, подмечая, что ничего особо страшного вокруг не наблюдается — Тебе приснился плохой сон?

Мальчик отрицательно качает головой.

— А что тогда, солнышко?

Скоро я совсем забуду другие слова. Благо, по отношению к Джерому это будет скорее плюсом, чем минусом.

Белокурое создание указывает пальчиком мне за спину и тычет им в северную стену, у кровати. Он стремится показать мне что-то, чего я не вижу. Или не могу увидеть…

— Он тебя обидел? — стираю остатки слез, спрашивая это. — Кто? Скажи и я накажу его.

Накажу… ты переходишь дозволенные границы, Белла. Тебе ли говорить подобное?

Делая рваный вдох, мальчик отрицает мою догадку.

— В любом случае, сейчас я с тобой, — привлекаю его обратно, обвивая руками и наглядно демонстрируя сказанное.

Малыш вздыхает. Его ладошки крепко держатся за мои.

Возвращается Марлена. Стакан с водой подрагивает в её руках.

— Спасибо, — искренне благодарю домоправительницу, забирая воду. — Выпей, Джерри.

Белокурое создание не изъявляет недовольства. Скорее напротив, припадая к стеклянной поверхности стакана, он жадно пьет целительную жидкость.

— Ещё? — стряхиваю несколько капель, упавшие на ладонь.

Не хочет. Это видно по взгляду.

— Идите с Беллой в кровать, Джером, — женщина, уже успевшая все застелить, указывает на нашу постель. — Поспи, мой милый. Поспи.

Однако в планы Джерома сон точно не входит. При одном упоминании о кровати он снова начинает дрожать, и меня это совсем не радует.

— А как насчет того, чтобы прогуляться, Джерри? — смотрю на по-прежнему раскрытую дверь, предлагая это.

Марлена неодобрительно хмурится.

— Изабелла…

— Мы недолго, — посылаю ей молящие взгляды, стреляя глазами на малыша. — Совсем чуть-чуть, правда?

Тот нерешительно кивает.

— Чуть-чуть… — наконец опасливо соглашается домоправительница, освобождая нам дорогу, — недолго…

— Пойдем, — встаю, увлекая за собой малыша, крепко вцепившегося в мою шею. Правда, с каждым шагом, удаляющим нас от комнаты, судорожное сжимание плавно перетекает в объятья.

К тому моменту, как деревянная дверь в детскую захлопывается за спиной, Джером, уткнувшись в мое плечо, тихонько посапывает.

Его тело больше не дрожит, а ослабевшие ладошки покоятся на шее, изредка проводя по ней пальцами.

Он успокаивается.

Это не может меня не радовать…

— Солнышко, — немного поворачиваю голову, целуя пухлую детскую щечку. — Мое маленькое солнышко…

* * *

Утро настает слишком скоро. В голове тут же всплывают воспоминания о ночном происшествии с мальчиком, его слезах и в мольбе протянутых вперед ладошках… При одной лишь мысли об этом жалком зрелище мое сердце обливается кровью.

Инстинктивно прижимаю теплое тельце поближе к себе, поворачивая голову в его направлении. Вздыхаю, успокаиваясь от того, что сейчас он рядом и в безопасности. Ему не страшно, он спит. Летает среди облаков или скачет на маленькой ладошке по лугам — не имеет значения. Главное, все хорошо.

Расслабленная подобными размышлениями, слабо улыбаюсь. День начинается не так плохо, несмотря на тяжелую ночь…

Когда, в конце концов, решаю открыть глаза и подняться, подумывая над тем, чтобы посетить ванную и принять горячий душ, глаза находят среди белых стен и пола подозрительный, можно даже сказать никак не вписывающийся в интерьер объект.

Этот самый «объект» располагается в белоснежном кресле, поставленном как раз напротив моей стороны кровати.

Одна из его рук подбирает голову, вторая сжата в кулак на коленях. Смотрю выше пояса, замирая на увиденном лице. Спутанные бронзовые волосы и бледная кожа идеально друг друга дополняют.

Эдвард.

Малахитовые глаза полны всепоглощающей ненависти. Настолько сильной, что могут испепелить весь мир целиком.

И сейчас этот поток выльется на меня.

Одну меня…

— С добрым утром, Белла, — негромко произносит Каллен. Интонация, коей сказаны эти слова, никак не вяжется с их смыслом. Голос полон плохо сдерживаемой ярости и разочарования. То же чувство повисло в глубине малахитовых омутов.

Глава 25 Девочка с апельсинами

Впиваюсь пальцами в простыни, сжимая их и едва не разрывая на клочки. Слишком страшно. Не то, что представлять, даже думать о том, что может сделать Эдвард, когда выглядит вот так…

Моя вина лишь в том, что я сейчас в детской? Что сплю с Джеромом?

Интересно, мне позволят объясниться? Если да, то спасение гарантировано. Не думаю, что Каллен велит отказывать испуганному маленькому мальчику в том, чтобы успокоить его после кошмара. Если он человек, конечно. По крайней мере, мне кажется, что не станет. Хочу в это верить.

— Здравствуйте, — проглатываю комок, ставший в горле, хрипло приветствуя своего похитителя.

Губы мужчины сужаются в тонкую полоску.

— Пойдем.

Мы не будем говорить здесь? Чтобы не разбудить малыша?

Послушно поднимаюсь и иду следом. Имеет ли смысл сопротивление? И если имеет, нужно ли оно мне?

Последние пять лет я перестала испытывать желание бороться. Кому нужно упорство, когда любой порыв выходит себе дороже?.. С Калленом закостенелые чувства не пробуждаются. Чувствую себя, как обычно, за исключением того, что к обычному состоянию прибавился страх. Не столько за свою безопасность, сколько за то, что могу больше не увидеть мальчика. Это страшнее всего иного.

Эдвард уверенно шествует впереди, оставляя за собой запах дорого парфюма. Мне кажется, это уже стало частью его естества. Я по аромату могу определить, кто рядом, даже с закрытыми глазами.

Едва за спиной захлопывается дверь спальни, сильная мужская рука хватает меня за локоть, увлекая за своим обладателем. Он будто нарочно идет с нечеловеческой скоростью.

Когда не успеваю, меня встряхивают, буквально волоча по коридору.

При таком способе передвижения невероятно сложно заметить, куда тебя ведут. Я не являюсь исключением.

Понимаю, где нахожусь лишь тогда, когда двустворчатые деревянные двери громко захлопываются, а меня швыряют куда-то в сторону бильярдного стола.

Больно ударяясь о выпирающие ножки данного предмета мебели, возвращаюсь в реальность. Головокружение отпускает.

— Сядь! — громогласный голос мужчины разносится по закрытому помещению. Вздрагиваю, торопливо оглядываясь по сторонам. Благо, хоть одно из кожаных кресел рядом.

Опускаюсь в него, сидя ровно и на самом краюшке. От напряжения ноют разомлевшие ото сна мышцы.

Эдвард затихает. На минуту, может две. Вижу его фигуру у величественных шкафов, устремившихся в высокий, выкрашенный в бордовый цвет потолок.

— Скажи мне, — уже более спокойным тоном, напоминающим тот, которым общается со мной обыкновенно, начинает мужчина. — Сколько ты знаешь языков?

Вопрос ставит в тупик.

Разве ему неизвестно?

— Два… — бормочу, неуверенно перебирая собственные пальцы. В комнате достаточно прохладно, и моя тонкая пижама с коротким рукавом не самый лучший выбор. Хотя кто знал, что с утра придется прогуляться по коридорам?

— Я так понимаю, итальянский и английский в их число не входят? — Эдвард отворачивается от шкафов, упираясь в меня взглядом. Малахиты уже не пылают такой ненавистью, скорее безразличны. Или делают вид, что безразличны…

Вероятнее всего, второе.

— Входят, — недоуменно смотрю на своего похитителя. Не понимаю, о чем мы говорим.

— Обычно люди говорят, что знают язык, когда понимают, что на нем говорят другие. Так?

Напоминает лекцию по лингвистике. Мистер Каллен, вы меня пугаете.

Осторожно киваю.

Мурашки толпами носятся по всему телу, напоминая о том, что теплее за эти пять минут в мрачной комнате не стало. Мысли про горячий душ становятся как нельзя актуальнее. Согревают.

— В таком случае объясни, как я должен озвучивать свои запреты. Может быть, английский изменился? Может быть, ты выработала его новую, улучшенную версию?

За три огромных шага мужчина пересекает все разделяющее нас пространство, застывая прямо передо мной. Его ладони замирают на подлокотниках кресла, заставляя вжаться в жесткую спинку. Не могу оторваться от гипнотизирующего взгляда, как бы этого не желала.

— Эдвард… — хочу сказать что-нибудь ещё. Что-нибудь цельное и значимое. Что-нибудь, что поможет загладить свою вину и объясниться. Но язык, как назло, не слушается.

— «Non siavvicini di notte al bambino». Переведи!

Шумно сглатываю. Перечить не решаюсь.

— Не подходить ночью к ребенку…

— Получается, все верно? — Каллен изображает удивление, отходя от моего кресла. — Надо же, Белла, значит и в итальянском ничего нового?

— Я не нарушала правил, — низко опускаю голову, произнося это.

— Естественно нет, — мужчина усмехается, закладывая руки за спину и меряя шагами помещение. — Я их нарушил.

Выдержав интригующую паузу, Эдвард продолжает:

— Вопреки всем убеждениям я оставил с тобой ребенка. Позволил тебе остаться с ним. Ну не прекрасное ли подтверждение это того, что жизнь людей ничему не учит?

Мужчина смеется. Но смех выходит скованным и жестким. Как будто по наждачной бумаге.

Почти до крови прикусываю губу.

— Я пыталась уговорить его, — шепчу, уверенная, что меня слышат.

— Плохо «пыталась», — Каллен корчит гримасу, в глазах сверкает сталь. Не верит. К гадалке не ходи.

— Джером просил меня остаться.

— Лжешь.

— Эдвард! — вскрикиваю, сама пугаясь своего поведения. — Он просил меня! Сам просил!

Каллен хмурится, глядя на меня как на потенциального преступника. Так обычно на вас смотрят следователи на допросе.

— Он не мог тебя просить, — с некоторым неверием в голосе произносит мужчина.

— Он просил, — качаю головой, искренне веря в свои слова, — пусть без слов — смысл тот же.

— Смысл совсем иной… — совсем тихо говорит мой похититель. Кажется, пробудились мои галлюцинации.

Пару мгновений мы проводим в тишине. Обдумываю сказанное, стараясь прийти хоть к какому-то выводу.

«Жизнь людей ничему не учит» — получается, подобный случай в его практике уже был? То же с женщиной?..

«Не подходить ночью к ребенку» — почему? С самого начала его возникновения, с самого первого раза я не понимала назначения данного правила.

«Смысл совсем иной» — что значит, «иной»? Якобы все меняется из-за того, что малыш попросил меня побыть рядом?

Черт! Похоже, однозначно ответить не выйдет в любом случае. Слишком сложные вопросы, слишком завуалированные.

Надо было выбирать психологический факультет. Знания оттуда мне бы сейчас не помешали. К сожалению, не удалось закончить даже школу. Что уж говорить о колледже…

— Смотри, — Эдвард привлекает мое внимание, указывая пальцем на стену с золотыми надписями.

Надо же, я и забыла, что они здесь! Получается, комната выбрана не случайно? Он всегда отныне будет приходить со мной сюда, для выяснения отношений?

«Следи, чтобы это не был твой последний раз».

Да, действительно. Главное, чтобы не последний.

Всматриваюсь в каллиграфический почерк, будто впервые наблюдая французские слова. Тут наверняка что-то важное. Стоило бы поискать в библиотеке французско-английский словарь…

— Что здесь написано? — Каллен проводит пальцем по первому слову, расположившемуся слева от двух других.

Supprimer.

Никаких вариантов.

— Cancellare. (Отмени).

Услышав перевод, я хмурюсь. Отменить что?

Принимая мое недоумение за непонятливость, мужчина качает головой.

— Ты хотя бы понимаешь, что я говорю?

— Si, — поспешно отзываюсь, пока он чего доброго не решил, что я действительно забыла итальянский. Возможно ли это после трех лет с Маркусом? Навряд ли.

— Следующее слово… — Эдвард проводит рукой вниз, к «penser», написанному посередине.

Не успеваю сдержаться, озвучивая ответ раньше него.

— Подумай.

Удивленно изогнув бровь, мужчина оглядывается на меня. Безразличие, застывшее на его лице и глазах маской, подергивается слабым интересом.

— Откуда?.. — он не говорит фразу целиком, но мне этого и не нужно. Смысл и так вполне ясен.

— Маркус, — пожимаю плечами. За этим именем не стоит ничего плохого. Его вообще, по сути дела, уже и нет.

— Ты права, подумай. Дальше.

Длинный палец моего похитителя замирает на крайнем правом «Tuer».

— Варианты, Изабелла?

Опускаю глаза, медленно качая головой из стороны в сторону. Я не француженка. И никогда не думала, что столкнусь с этим языком.

— Убей, — Каллен произносит это слово с невероятным чувством. Испытывает удовольствие, когда слышит его.

Против воли вздрагиваю. Мурашки копошатся сильнее.

— Что же мы имеем, — Эдвард вздыхает, перечисляя уже названные слова, — отмени, подумай, убей.

Повторно дергаюсь, когда вся цепочка собирается вместе. Звено к звену.

Смысл страшного послания, зашифрованного золотыми буквами на стене, врезается в сознание.

Казнить или помиловать — вот в чем все дело!

— Не самый простой выбор, да? — мужчина усмехается, снова направляясь к моему креслу. Но на этот раз медленно, неотвратимо.

Если первое его приближение можно было сравнить с точно рассчитанным нападением дикого зверя, то второе, вероятнее всего, демонстрирует шествие льва к пойманной добыче. Знает ведь, что она никуда не денется…

— Что предпочтешь? — завораживающие глаза все ближе. Мысли путаются, склеиваясь друг с другом и прячась в самые дальние углы. Моя голова отказывается работать, когда рядом этот человек.

Настолько рядом.

— Поговорите с Джеромом. Он скажет вам правду.

Мужчина останавливается.

— Если ты будешь говорить мне, что делать, я без лишних мыслей выберу третий вариант.

Угроза понятна. Смысл тоже.

— Простите, — это должно вернуть его расположение.

Однако с Калленом подобное не работает. Он лишь сильнее хмурится.

— Я велел тебе прекратить извиняться.

Точно. Извинения. Щека ещё помнит этот урок. Сознание тоже.

— Про… — прикусываю язык, когда начинаю машинально повторять предыдущую фразу. Нужно что-то с этим делать.

Смерив меня грозным взглядом, Эдвард продолжает свой путь к кожаному креслу. Как могу стараюсь оттянуть момент, когда он достигнет цели. Все сильнее вжимаюсь в спинку.

— Я жажду правды, — Каллен строит из себя благодетеля, коим, в сущности, никогда не являлся. — В твоих интересах поговорить со мной открыто.

— Джерому снились кошмары, — отворачиваюсь в другой стене, чтобы не видеть его. — Он был очень напуган и не отпускал меня. Я посчитала нужным не уходить.

— Посчитала нужным?..

Не удержавшись, оборачиваюсь, натыкаясь прямо на всепоглощающие омуты. Над чувствами, касающимися ребенка, мой контроль слишком слаб.

— Именно.

Отвечаю без тени страха или сомнений. Твердо, уверенно, предельно ясно.

— И сколько же всего было таких решений?

— Со вторника.

— Со вторника, — повторяет мужчина, застывая надомной в позе завоевателя-победителя. — Четыре ночи…

Киваю.

— Несмотря на мой запрет. Четыре ночи. — Эдвард проговаривает каждое слово, надеясь, что я сделаю хоть что-нибудь. Начну отнекиваться, лгать…

Нет, мистер Каллен. Такого не будет.

— Это вся правда, — вздыхаю, складывая руки на коленях и немного удобнее располагаясь в кресле.

— Вся, — подтверждает мужчина, злорадно улыбаясь.

Молчаливо жду его дальнейших действий. Не могу вообразить, что будет происходить теперь. Очень сложно.

— Свое наказание ты получишь, — рассуждая сам с собой, произносит Эдвард, — осталось решить, что будем с тобой делать потом.

Стискиваю зубы, борясь с желанием высказать вертящиеся на языке слова.

— … если я и дальше позволю тебя быть рядом с ребенком, рано или поздно ты учудишь что-то похуже, чем нарушение моих правил…

Мои ладони сжимаются на кресле. Были бы ногти чуть длинней, вспороли бы эту дорогую кожу.

— … в таком случае будет гораздо благоразумнее отправить тебя куда следует.

Мужчина поворачивается ко мне. Малахиты горят мстительными огоньками.

— … к мужу, Белла?

Это сбивает последние сдерживающие оковы. Вскакиваю, окончательно теряя самообладание. Сама себе на удивление почти пролетаю два метра до Эдварда, застывая рядом с ним. Поднимаю голову, стремясь смотреть в его глаза.

— Вы наказываете меня, — говорю быстро, но довольно четко. Это можно считать подвигом, так как внутри все сжимается от смертельного страха перед возвращением к Джеймсу. Глупо, конечно. Я ведь знала, что так будет. Но не с такой же быстротой! Слишком мало… Слишком мало времени! — Я готова принять это. Но мальчик… Ты наказываешь ещё и его! — перехожу на «ты», окончательно сбрасывая ярмо условностей.

Пусть знает. Я должна была это сказать.

Лицо моего похитителя меняется. Черты заостряются, глаза пылают.

— Кто позволил тебе так со мной разговаривать?

— Кто позволил тебе сажать его на цепь? — вздрагиваю от ужаса, переполняющего тело с головы до ног. На этот раз перед Калленом. Голос совсем сел. Ещё немного — и исчезнет.

— Сажать на цепь? — Эдвард дьявольски усмехается, его брови в изумлении взлетают вверх. — Ты ненормальная.

— Ты! Ты ненормальный! — на всякий случай отступаю на один шаг, дабы не получить за подобные откровения пощечину. — Этой ночью тебя здесь не было! Не-бы-ло! А если бы не оказалось и меня, Джером бы просто сошел с ума! Он…

Затыкаюсь, проглатывая давящие слезы. Они, ничем не удерживаемые, спускаются по щекам, мешают дыханию и разговорам.

Это предложение останется не законченным. У меня просто не хватит смелости его завершить.

— Какой ещё ночью? — ярость покидает мужчину, оставляя лишь бесконечное внимание, простирающееся от края до края, — Белла, я тебя спрашиваю! О какой ночи ты говоришь?

Он несильно встряхивает меня, ожидая ответа.

— Об этой…

— Что случилось? — Эдвард напрягается. Не остается ни капли тех чувств, с которыми он минуту назад выяснял со мной отношения.

— Кошмар, — проглатываю мешающий комок, стремясь рассказать ему. — Джерому снился кошмар. Я проснулась от того, что он теребил ручку — дверь была закрыта. Он хотел выйти в коридор. Он плакал…

Меня пробирает дрожь. Но теперь вовсе не от холода или страха. От сострадания. Бесконечного сострадания малышу, вчерашний вид которого заставил бы безутешно рыдать любого.

Каллен выдыхает и снова втягивает воздух. На его лице четкими контурами обозначаются морщины, оно принимает сожалеюще-усталое выражение. Мужчина разом стареет на добрый десяток лет.

— Я не могла уйти. Ни сегодня, ни вчера. Если все это повторится, я опять останусь, — убежденная в своей правоте, говорю смелее, немного оправившись от несвоевременных слез.

— Джером настолько тебе доверяет? — поднимаю взгляд на Эдварда, задавшего этот вопрос. В ожидании ответа он выглядит потерянным. Такое ощущение, что сказанное причиняет ему боль.

— Я не знаю, «настолько» ли, — качаю головой, припоминая испуганные взгляды ребенка, иногда стремящегося от меня подальше. — Но ночью он нуждается во мне. Ночью он мне доверяет.

Каллен отступает на несколько шагов назад, плотно сжимая губы. Его глаза скользят по полу, стенам, шкафам — чему угодно, кроме меня.

— Что же ты делаешь?.. — ладони крепко сжаты в кулаки, сложены по швам. Он почти что деревянный.

— Я… — собираюсь, стараясь быть учтивой.

— Пошла вон, — эти слова сказаны с такой холодностью и отстраненностью, с такой горечью, что мне становится не по себе.

— Эдвард, пожалуйста… — кусаю губы, вспоминая, что он хотел отправить меня к Джеймсу. Теперь его решение наверняка подтвердилось. Окончательно окрепло.

Господи…

— Я сказал тебе — пошла вон! — голос грубеет, звучит громче. Его обладатель прожигает меня ненавистным взглядом.

Шумно сглатывая, я разворачиваюсь, следуя к дверям. Медлю несколько мгновений, прежде чем выйти, но решаю, что благоразумнее сейчас послушать мужчину. Иначе будет только хуже.

Едва деревянная застава захлопывается за мной — я даже не успеваю сделать первых двух шагов в каком-либо направлении, — на стену, отделяющую комнату от коридора, обрушивается тяжелый удар. Что-то громко ударяясь о бетон, с грохотом падает на пол.

В повисшей тишине прекрасно слышно звяканье осколков…

* * *

… Девочка на обложке потрепанной книжки в хлипком переплете улыбается во все тридцать два, поедая апельсины. Интересно, могла бы я с таким же выражением лица, демонстрирующим непомерное удовольствие, объедаться тропическими изысками? Не думаю. На апельсины у меня аллергия. Да и не будь её, вряд ли бы что-то поменялось.

Даже до встречи с Джеймсом, даже до побега из дому, я не отличалась жизнерадостностью и весельем. «Тяжела на подъем» — вот что про таких обычно говорят.

И все же апельсины выглядят потрясающе. Прямо на рекламный щит можно вешать. Хоть сейчас.

… Название у книги очень странно и никак не вяжется с обложкой.

«Атеистка» — гласят маленькие черные буковки, причудливо загнутые в разные стороны.

«Это она-то?» — думаю, изумленно разглядывая девочку. — «Похожа на кого угодно, кроме атеистки. Опечатка».

Нет, все верно. На обложках книг опечаток не делают. Тем более таких явных.

На миг задумываюсь, вертя потрепанное издание в руках — а верю ли в бога я? В того самого, что якобы машет нам рукой с неба, указывая верный и неверный путь, демонстрируя свою силу и благодетель…

Никогда об этом не думала.

Вероятнее всего, ответ «нет». Обосновать не могу, но и иного варианта найти не получается.

Я никогда не уповала на небесную манну и уж тем более не молилась. Призрачные ангелочки не помогут мне в сложной ситуации. Тут уж впору обращаться к дьяволятам, а их Джеймс уже всему обучил. Он у них старший.

Закрываю глаза, откидываясь на спинку кресла.

Бредовые размышления отвлекают, но ненадолго. Я вот уже час напряжено жду, когда произойдет хоть что-нибудь.

Сижу здесь, в библиотеке (иного места не хочется), смотрю в большое стеклянное окно, наблюдая, как накрапывает дождик. Пока маленький, не предвещающий бури, но через пару минут уже нарастающий, грозящийся утопить всех и вся, как во время небезызвестного мирового потопа.

Интересно, если бы на месте Ноя была я, смогла бы построить ковчег голыми руками? Такой, чтобы вместить туда свою семью, животных, птиц и насекомых?

Смеюсь, осознавая всю невозможность данного действия. Я никогда не держала в руках столярные инструменты. А обрабатывать дерево камнями у меня точно бы никогда не вышло.

Ной молодец. Я снова в ауте.

За дверью тихо. Никого не волнует, что со мной происходит. Где я, что делаю, чего жду.

… Марлена наверняка готовит Джерому обед. Вкусные блюда, приправленные ароматными специями. Горячие, почти обжигающие. Домашние… Марлене некогда обо мне думать.

А Джаспер? Ему тоже. Он, наверное, разговаривает по телефону с Элис. Мне показалось, телохранитель любит свою жену достаточно сильно. Наверное, даже чересчур для своей профессии.

Телохранители вообще женятся?..

… Опускаю взгляд обратно на атеистку. Её нога закинута на ногу, по рукам течет ярко-оранжевый сок. На лице улыбка и беззаботное выражение.

Приглядываюсь внимательнее, нутром чувствуя, что так ни у кого быть не может.

Чутье не подводит. У девочки красивые зеленые глаза. На первый взгляд в них светится удовольствие, но если присмотреться они вовсе не улыбаются. Они полны грусти, печали и какой-то внеземной тоски.

Сознание услужливо подсовывает образ Каллена, до сих пор стоящий перед глазами после нашего недавнего разговора.

А что делает он? Сидит в бильярдной, смотрит на золотые слова и ищет ответ? Разве он уже не нашел его, когда велел мне уходить?

Нет, Белла, нашел. Нашел и уже собирает твои вещи. Скидывает все в огромную кучу прямо из шкафов и велит Марлене сжечь их при первой же возможности. Или будет поочередно кидать в камин тихими холодными вечерами. Не для согрева — просто так, от нечего делать.

И не важно, что они совсем новые, что дорогие (оторвав первые несколько этикеток, я не могла поверить своим глазам — в новом гардеробе не было ни одной вещи, дешевле трехсот долларов)…

Имеют ли для этого человека деньги какое-то значение?

«Имеют».

Да, точно, имеют. Наркотики не бесплатны. Их нельзя достать просто так. Нужны деньги. Деньги, деньги, деньги…

Ну не насмешка ли эта природы, что люди платят за смерть? По-моему, в мире уже не осталось ничего бесплатного. Начиная от рождения и заканчивая кончиной — постоянные деньги, постоянная плата, постоянные долги…

Долг…

Мой долг перед Джеймсом. Его не искупить деньгами, мольбами и извинениями. Нельзя вымолить отсрочку, нельзя потребовать подтверждения того, что я вообще что-то должна…

Подтягиваю колени к груди, когда отчетливо вижу перед собой мужа. Его жесткие светлые волосы, его пронзающие серые глаза, его густые брови и небольшой нос с горбинкой. Тонкие губы, которые плотоядно улыбаются каждый раз, когда видят меня. Эта улыбка демона. Именно такими их изображали. Дыхание сбивается, когда мнимое изображение благоверного касается моей руки. Пальцы длинные, холодные, твердые.

От них нет спасения.

Вскакиваю с кресла, пугаясь хлопка, который издает книжка, падая с колен и ударяясь об пол. Кидаюсь к ближайшей стенке, вжимаясь в её поверхность.

Отдышавшись, поворачиваюсь к немому бетону лицом, раскидывая руки и силясь обнять его. Он сильный, он пуленепробиваемый, он безмолвный. Он защитит меня от всего угодно. С ним мне совсем не страшно.

Прижимаюсь к нему щекой, считая собственные вдохи.

Тишина в комнате не тяжелая, не давящая, не смертельная. Легкая и необходимая. Ласковая, почти нежная. Утешающая.

Утешение…

Джером. Мой маленький, мой одинокий и несчастный мальчик. Прекрасное брошенное создание… Его отец сегодня был готов перегрызть мне глотку за то, что я успокаивала малыша ночью. За то, что он поверил мне. За то, что проникся теплотой.

Если бога нет, то ангелы точно существуют. Один из них живет здесь, в темном-темном доме, в светлой-светлой комнате, от которой рябит в глазах. Одень его в белое — ничем не отличишь. И никакие крылья не надо.

При воспоминании о мальчике становится тоскливо, нестерпимо грустно. Как я его оставлю? Как брошу?

Эдвард, Марлена, Джаспер — каждый по-своему заботится о нем. Каждый переживает. Но никто, никто не может стереть его слезы. Они постоянно появляются в самые разные периоды дня.

И за то, что я попыталась, за то, что мне позволил малыш, я наверняка поплачусь.

На миг замираю, словно плетью ударенная появившейся мыслью.

Все из-за мальчика. Только из-за него.

Не имеет значения в каком настроении Эдвард, что происходит с ним в течение дня, ночью, в любое время! Не важно, как себя веду я и что делаю!

Малыш… Джером!..

Все из-за Джерома. Плохое и хорошее, нормальное и бредовое, жестокое и доброе — все подчинено ему.

Вот она — слабость моего похитителя. Причина всех его срывов, наказаний и угроз. Так просто…

Ошарашенная, не знаю, что дальше делать. Не осознавать истины столько времени кажется неимоверно глупым. Как я могла не заметить? Почему копалась в себе и в нем? Ничего нет. Ни внутри, ни снаружи. Все в мальчике. Все в Джероме…

Слышу, что меня окликают, только когда говорящий прилично повышает голос.

Медленно оборачиваюсь, все ещё не отошедшая от внезапного озарения.

На пороге комнаты в военной стойке замер Эммет. Его черный костюм трещит по швам от обилия мышц своего обладателя.

Маленькие серые глаза направлены точно на меня. Медвежьи лапы готовы, в случае сопротивления, исполнить полученный приказ.

Бороться с Эмметом? Нет уж, увольте.

— Я слушаю, — сглатываю, хмурясь от преддверия его ответа. Неужели дата моей казни уже назначена?

— Пройдемте со мной, — мужчина отступает на один шаг, возвращая дверному проему былую ширину.

Послушно следую к выходу, с опаской поглядывая на мужчину.

Он шествует немного позади меня, почти рядом. Шаг в сторону — схватит и прибьет. Наверняка прибьет…

Поднимаю голову, стремясь увидеть что-то кроме его рук, и задаю интересующий вопрос:

— Куда мы идем?

— Мне не велено говорить, — монотонный голос охранника отрезвляет. Озарение, девочка с апельсинами — все кажется наваждением. Возвращается реальная жизнь. И она совсем не безоблачна и прекрасна. Она такая, какая есть. Потому и реальная.

Спускаясь по лестнице, мы проходим через все фойе. Ищу глазами Марлену, но столовая и коридоры пусты. Все вымерло.

Перед тяжелой дверью останавливаемся. Тонкий луч света из маленького окошка сверху — единственное освещение. Охранник замирает, выуживая откуда-то из темноты куртку, которую протягивает мне.

— Наденьте.

Вещь явно не моя. Слишком большая — можно завернуть несколько таких как я, тяжелая, серая, теплая. Очень теплая.

— Туфли, — мужчина двигает ко мне подготовленные кожаные ботинки с разноцветными шнурками. Длинными и яркими. Мой наряд будет самым экстравагантным в городе. Пижама, куртка и ботинки. Белла — законодательница мод…

Плевать.

Убедившись что я закончила с переодеваниями, Эммет распахивает перед моим лицом пресловутую дверь.

Пять черно-белых ступенек. Маленькая веранда.

Черный вход. Ровно две недели назад именно отсюда я впервые проникла в мрачную обитель Каллена.

И, похоже, сейчас навсегда её покину.

Дождик действительно усилился. Дрожь неожиданно пробивает тело. Но не от холода, нет. От ожидания встречи. Скоро я увижу мужа.

… И это будет последним, что я увижу в этой жизни.

Эммет ступает на шаг назад, говоря мне идти точно прямо.

Отрываю глаза от земли и вижу очень кстати припаркованный здесь бирюзовый «Бентли». Его салон, бывший ранее моим спасением, теперь мой катафалк.

— Садитесь в машину, — телохранитель оказывается рядом, загораживая собой все окружающее пространство. В поле зрения только дверь автомобиля, все остальное — сплошная чернота его костюма. Даже белизна рубашки, проглядывающей под пиджаком, не разбавляет тьму, нависшую надо мной.

Тяну на себя мокрую ручку, чтобы сесть внутрь.

Здесь тепло, пахнет приятным освежителем воздуха, дождик лениво капает на лобовое стекло.

Закрываю дверь и лишь затем удостаиваю взглядом того, кто занимает водительское сидение.

Шарахаюсь обратно к стеклу, когда до ума доходит, кто здесь.

Мужчина, который смотрит на меня, положив одну руку на руль, а вторую на свои колени, явно двойник Эдварда. Или он сам…

Сжимаюсь, не ожидая ничего хорошего.

— Готова ехать, Белла? — лицо Каллена ничего не выражает. На нем сплошное безразличие.

— Куда?.. — пожалуйста, ну пожалуйста, опровергни мои догадки! Скажи не то, что я думаю…

— Куда нужно.

Сглатываю поднимающийся по пищеводу комок, впиваясь ногтями в кожаное сиденье.

— Не надо…

— Я не спрашиваю, хочешь ли ты, — мой похититель пожимает плечами, с преувеличенным вниманием рассматривая ползущие по стеклу капли. — Я говорю.

То же он сказал Джерому в нашу вторую встречу…

— Пожалуйста…

— Будешь уговаривать других людей.

Низко опускаю голову. До белизны сжимаю вместе руки.

— Я готова выдержать наказание. Любое, — бормочу, понимая, что даже сотня Эдвардов не способна причинить мне той боли, что один-единственный Джеймс.

— Любое? — бровь мужчины изгибается.

Энергично киваю, поднимая на него глаза.

— Любое.

— В таком случае, тебе нечего опасаться, — Каллен поворачивает ключи в зажигании, заводя машину, — ты уже ко всему готова.

— То есть?..

— Ты возвращаешься к Кашалоту, Белла. Это — твое наказание.

Глава 26 Развязка

Что вы чувствуете, когда смотрите на лес?

Возможно, опасность? Ведь величественные деревья могут упрятать вас под землю, сделав так, чтобы никто и никогда не догадался о вашем существовании.

Возможно, свободу? Ведь молчаливые обитатели леса никогда не выдадут вашей тайны, позволят выплакаться и остаться один на один с природой. Ни людей, ни машин, никого… Только вы. Вы и ваша Свобода.

Когда на сосны и ели, пробегающие за окном, смотрю я, ощущаю и то, и другое, и даже, как сгорают внутри меня нервные клетки.

Много дней, много недель я отсылала восвояси мысли о встрече с мужем. Боялась даже представить, как это может произойти.

Теперь же они вступили в свои права. Теперь вся власть надо мной в их руках.

Я не могу отвязаться от навязчивых картинок, то и дело вспыхивающих в голове. Проще посмотреть на них и постараться смириться. Постараться подготовить себя к тому, что Джеймс снова будет рядом. Каждый день.

Убьет ли он меня?

Не думаю…

Я сама умру. Вопрос только, после или до?.. От страха или от боли?..

Наверное, от всего вместе. Сложенные воедино все эти понятия разобьют на части как мое тело, так и мою душу. Они не оставят меня в покое.

Страшное будущее, так умело вырисовывающееся воображением, никто не сбивает. Эдвард молчит, следя лишь за дорогой. Ему абсолютно все равно. Будто бы ничего не было…

«А что, в сущности, было?»

Верно. Ничего. Ничего не было…

Очередная сосна сменяется следующей и вместе с ними сменяются варианты будущего.

Вот мы подъезжаем к кирпичному зданию… Вот я выхожу из машины… Вот Каллен пожимает моему благоверному руку и говорит, какой дрянной девчонкой я все это время была… Вот Джеймс улыбается… Вот ведет меня в дом… Вот закрывает дверь… Вот…

Крепко сжимаю губы, боясь закричать. От страха, безысходности, разочарования и горечи.

Вот плеть… Вот лед… Вот душ… Вот Джеймс…

Ногти с отравительным звуком соскальзывают с подлокотников. Задерживаю дыхание, борясь с собственными эмоциями.

Раз… Два… Три… Десять… Двадцать… Восемьдесят пять…

Сколько часов мне придется терпеть? Сколько часов я проведу за одним занятием в пределах одной спальни? Через сколько получу еду и воду (если вообще получу)? А если повреждения? Если он ранит меня? Я буду истекать кровью, пока, наконец, не умру?

Зажмуриваюсь. Пробую прогнать видения, но они лишь усиливаются.

Стараясь спастись, восстановить сбитое дыхание, не замечаю, что «Бентли» замер на месте. Сосны не сменяют друг друга. Они застыли.

Неужели мы уже приехали? О господи!..

— Белла! — Эдвард говорит громко и обращается явно ко мне, — Белла, Белла, Белла! Так тебя зовут?

Вздрагиваю от его тона.

— Почему ты молчишь! Почему? — глаза моего похитителя полны ярости и злобы. Они потопят меня сейчас.

Запах воздуха исчерпал себя. Приходится вдохнуть снова…

В этот момент едва не давлюсь собственной кровью.

Сжимаюсь на сиденье, накрывая дрожащей ладонью нижнюю часть лица. Только не это…

— Белла?.. — голос мужчины меняется. Взгляд то и дело перескакивает с моей руки на глаза и обратно.

— Пожалуйста, — бормочу, не убирая её от лица. — Пожалуйста…

Нахожу взглядом малахиты, умоляя их одновременно с произносимыми словами.

— Что «пожалуйста»? — мужчина хмурится, вынимая ключи из зажигания.

— Подожди… — зажмуриваюсь, мысленно уговаривая кровь остановиться. — Подожди немного…

— Так, — Эдвард покидает свое место, громко хлопая дверью. Спустя минуту он уже открывает мою, кивая на мрачный лес.

Мелко дрожу, предчувствуя что-то нехорошее.

— Мистер Каллен… — шепчу, полностью уверенная, что он не собирается внимать моей просьбе, — Эдвард, не надо…

— Да выходи же ты! — он теряет терпение, вытаскивая меня из салона.

Секундой позже уже лежу на холодном песке обочины. Перед глазами только серое небо, подернутое темно-синей пеленой. Мелко-мелко сыплет снег. Маленькие снежинки, причудливо кружась, опускаются на почерневший асфальт дороги.

— Запрокинь голову, — командует мой похититель. Не ищу его, просто делаю что велено.

— Зажми нос рукой.

Зажимаю. Каждый раз меня заново учат управляться с собственным организмом. Я ведь знаю, что кровь не будет течь вечно. Когда-нибудь она остановиться…

Деревья громко шелестят, предвещая скорую бурю, готовую разыграться по первому зову природы. Похоже, настоящая зима пришла к нам только сейчас.

Наблюдая за особо большой и притягательной снежинкой, не удерживаясь, протягиваю к ней руку. Ледяное творение послушно опускается на ладонь.

— Она холодная, — напряженно констатирует Эдвард.

— Я знаю, — почему-то сейчас на меня накатывает долгожданное спокойствие. Блаженно улыбаюсь, чувствуя, как тает снег на коже. Надо же, куртка действительно очень теплая. Мне совсем не холодно.

— Ты боишься холода.

— Уже нет… — прикрываю глаза, расслабляясь.

Некоторое время ничего не слышно. Я знаю, что Каллен рядом, но теперь это не имеет значения. Я готова идти на свой эшафот. Я готова сесть в машину и поехать куда скажут.

Сейчас мне не страшно. Даже наоборот.

Похоже, я все-таки свихнулась.

— У тебя часто идет кровь? — слова Эдварда скорее похожи на утверждение, чем на вопрос.

— По-разному.

— Болезнь?..

— Не знаю, — улыбаюсь шире, протягивая уже обе ладони к небу.

Совершенно неожиданно ощущаю, что мои пальцы сменяют чьи-то другие. Длинные, холодные, чужие.

Дергаюсь, изумленно глядя в сторону.

Эдвард, присевший рядом, само спокойствие. Делая вид, что ничего из рода вон выходящее не происходит, он внимательно смотрит на меня.

— Что-то не так, Изабелла? — малахиты лукавят. Блестят.

Вздыхаю, возвращая одну из рук обратно, на место. Действия Эдварда отрезвляют меня.

Однако длинные пальцы не намерены сдвигаться даже на миллиметр. Наоборот, они сильнее сжимают мою кожу.

— Лежи спокойно, — тоном, похожим на врачебный, говорит мужчина.

Застываю, решая, что так действительно будет лучше.

Не отрываясь, я смотрю в глаза Эдварда. Если ему все можно, то мне тоже.

— У Джерома твои глаза, — тихо произношу это, вспоминая ангельское создание. Неужели я больше его не увижу? О нет…

Лицо мужчины меняется. На нем четко прорисовывается серьезность и удивление.

— Я знаю, Белла.

— Очень красивые…

Малахиты действительно выглядят потрясающе. А уж то, что происходит в них после всего, что я говорю, вообще нужно запечатлеть на пленку и демонстрировать на ювелирных конференциях.

— Кровь остановилась, — обрывая наш едва установившийся контакт, говорит Эдвард. Пальцы исчезают, мужчина встает, — садись обратно в машину.

В машину? То есть, ничего не изменилось? Мы по-прежнему едем в дом к Джеймсу?

Разрываясь от разочарования и неверия, внезапно осознаю, что могу предотвратить это. Хотя бы попытаться. Попытка — не пытка. Пытка будет после встречи с мужем, если сегодня до него доберусь.

Медленно поднимаюсь, надеясь не спровоцировать новое кровотечение, и, опираясь о раскрытую дверцу машины, окликаю Каллена.

— Эдвард?

— Садись в машину, — повторяет тот.

— Эдвард, mi aiuti. (Помоги мне.).

Мой похититель замирает.

Он останавливается и оборачивается, прожигает меня непонимающим, недоуменным взглядом.

— Mi aiuti, per favore. (Помоги мне, пожалуйста…), — подкрепляю просьбу жалостливыми взглядами, что бросаю в его сторону. Пришло время сыграть на своем положении, Белла. Боязнь удушит тебя — если попадешь к Джеймсу, можно считать, время истекло, жизнь кончилась.

Если уговоришь Эдварда, вернешься к Джерому. Сможешь снова видеть и обнимать его. Сможешь рассказывать ему сказки и смотреть в маленькие, но такие смышленые глаза. Сможешь осуществить свою мечту и научить его улыбаться!

На чаше весов слишком многое, чтобы так просто от него отказаться.

— Чего ты хочешь? — мужчина отворачивается, задавая этот вопрос.

— Обратно.

— Обратно? — Каллен вмиг преодолевает разделяющие нас несколько шагов, — обратно к мужу?

— К Джерому, — говорю это негромко, но вполне уверенно. Надеюсь, он оценит.

— Он в тебе не нуждается.

— Нуждается! — качаю головой, делая ещё один шаг вперед и становясь с мужчиной совсем рядом. В десяти сантиметрах отдаления.

— Заткнись, — Каллен зажмуривается, будто бы от моих слов у него начала мигрень. — Заткнись и сядь в машину. Ты получишь то, что тебе причитается.

— В чем моя вина? — более не сдерживаюсь. Это вопрос жизни и смерти. Если не выйдет, если я провалюсь, то хотя бы буду знать, что сделала все возможное, дабы вернуться к малышу.

— И ты ещё спрашиваешь?! — гнев моего похитителя выплескивается наружу подобно концентрированной кислоте.

Молчаливо жду ответа, стараясь не растерять свою храбрость, собранную со всего сознания по крошкам.

— Кровать! — рявкает Эдвард, сотрясая ударом крышу «Бентли» — Что я говорил про кровать?!

— Мальчик попросил меня, — поражаюсь спокойствию, которое звучит в этих словах.

— В следующий раз он попросит тебя о чем-нибудь похуже. Ты тоже согласишься?

— Он ребенок, — мне ли объяснять Каллену истину. — Эдвард, он испугался. Ему было очень страшно.

Мужчину начинает трясти. Скрежеща зубами, он отступает от меня на один шаг.

— Он — мой ребенок, — не могу не заметить четкий акцент на слове «мой».

— Я не имею ничего против, — примирительно поднимаю руки вверх, стремясь убедить его в своей искренности. — Если бы ты был вчера рядом, я бы ушла, клянусь.

Бровь мужчины сходятся на переносице. Его гнев потихоньку остывает, но при первом же слове грозится полыхнуть с новой силой.

— Лжешь.

— Клянусь, — прикладываю ладонь к груди, доказывая, что действительно готова принести эту клятву.

— Нет! — ярость пересиливает здравый смысл Каллена. Он пугает меня, когда начинает без устали ударять по несчастной машине — Нет! Нет! Нет!

Отхожу назад, на случай, если он вздумает выместить свою злобу на мне.

— Ты знаешь, чего мне все это стоит? Знаешь, что делаешь? — ревет он, обращая на меня обезумевший взгляд.

Обычно в такие моменты хочется бежать без оглядки, но мой инстинкт самосохранения заснул и видит счастливые сны. Я не хочу бежать. Я хочу остаться и узнать, в чем дело.

Может быть, я даже смогу помочь. Попытаюсь…

— Джером — мой, слышишь? Мой! — мужчина следит за каждым моим шагом, каждым вздохом. Он ждет, что я кинусь в бегство? Как бы не так…

— Он твой, — мягко повторяю, не совсем уверенная, что поступаю верно, — он твой, Эдвард, твой сын. Я знаю.

Каллен закрывает глаза, опускает голову, упираясь руками о металлическую поверхность автомобиля. Несколько секунд лес погружается в зловещую тишину. Лишь шум деревьев немного разгоняет напряжение.

— Он полностью мой, — наконец произносит Эдвард. Совсем тихо.

Прикусываю язык, когда вознамериваюсь возразить.

«Заткнись!»

Правильно.

— Твой, — проговариваю каждое слово, медленно приближаясь к мужчине, как к опасному зверю, загнанному в ловушку. — Конечно же твой… Твой.

Это абсурдно. Что значит «полностью мой»? А как же доля самого малыша? Как же доля его матери?

— Скажи, — усталые, затравленные малахиты оборачиваются ко мне. — Она тебя послала? Она велела, да?..

Качаю головой, делая ещё один осторожный, маленький шаг вперед.

— Меня никто не посылал.

Каллен опускает голову обратно, плотно сжимая губы.

В какой-то момент мне кажется, что он заплачет. Не знаю, почему, но ощущаю именно это. И жгучее желание не допустить ничего подобного, заявляет о себе из самых недр сознания.

— Я знаю, ты переживаешь за него, — тщательно подбираю слова, стараясь говорить, как можно более искренне, — я бы тоже переживала за своего ребенка, если бы он у меня был. Но Эдвард, поверь, я никогда не сделаю Джерому ничего дурного. Ни за что на свете.

Мужчина качает головой.

— Я не нарушаю обещаний, — робко улыбаюсь, приближаясь чуть быстрее.

— Конечно…

— Правда, не нарушаю, — моя улыбка становится шире, когда оказываясь максимально близко к нему. Руки горят, требуя прикоснуться к обладателю бронзовой шевелюры.

Немного подрагивающими пальцами дотрагиваюсь до плаща моего похитителя. Он холодный, но мне чудится, будто от материи исходит тепло.

Эдвард не мешает мне. Не меняя положения тела, он продолжает заниматься тем же, чем и раньше. А именно — молчать.

Осторожно веду пальцы вниз, по его руке, готовая при необходимости отдернуть ладонь подальше. Дохожу до запястья, когда мужчина оставляет избранную позу. Послушно убираю руку.

— Скажи мне это, — негромко просит он. От былой ярости не осталось и следа.

— Что сказать? — на лицо просится улыбка. С чего бы?..

— Что хочешь остаться. Скажи мне полным предложением.

Делаю один ненужный вдох, прежде чем произнести желаемое, пусть оно немного меня и смущает.

— Я хочу остаться.

— Точнее. — Каллен смотрит на меня без враждебности и ненависти. Скорее, с ожиданием.

— Я хочу остаться с Джеромом, — повторяю, не совсем уверенная, что он хочет слышать именно это.

— Что ты готова для этого сделать? — это каверзный вопрос?

Медлю полсекунды, но ответ все же даю. Ничуть не сомневаюсь в его правильности.

— Все, что угодно.

Смелею, когда произношу это. Камень, терзающий изнутри, испаряется.

— Все? — похоже, Каллен удивлен, хотя явно не намерен это демонстрировать, — совсем все?

— Совсем все, — с готовностью киваю.

— И даже не нарушать правил?

— Да. Не нарушать правил, если Джером не попросит меня сам.

Губы Эдварда сжимаются в тонкую полоску, но лицо грустнеет.

— Более он не попросит.

— Хорошо, — не попросит? Не верю. Попросит…

— Повтори полностью.

С чего бы я сдаю экзамен по своим навыкам устной речи?

— Я обязуюсь не нарушать правил, если Джером сам не попросит меня об этом.

Мой похититель вздыхает. Несколько расслаблено.

— Твое наказание снимается.

От этих слов по телу прокатывает невероятное облегчение. Улыбаюсь искренно и радостно.

— Спасибо.

— Садись в машину, — теперь эти слова не пугают. Наоборот, с готовностью подчиняюсь им, забираясь на предложенное сиденье.

Занимая водительское место, мужчина протягивает мне цветастую пачку с изображением миллиона ромашек на цветущем лугу.

— Что это?

— Влажные салфетки, — Каллен заводит машину, одновременно с этим раскрывая передо мной зеркало.

Похоже, будто я только что с вечеринки в честь Хэллоуина — кровь тонкими полосками размазана по всему лицу, а длинная, почерневшая линия тянется от носа к самому подбородку.

Поспешно стираю все следы кровотечения.

Выруливая с обочины, Эдвард резко разворачивает «Бентли», увозя нас в ту же сторону, откуда мы приехали.

С каждым преодоленным метром его лицо светлеет. Возможно, он не хотел вести меня к Джеймсу?..

А вот это уже глупо, Белла. Он не хотел. Ну как же…

— Знаешь, чье это? — врезаясь в мои мысли и кивая на куртку, интересуется мужчина. Он кажется совсем расслабленным. Беззаботным. Почти веселым.

— Моя?.. — удивленно изгибаю бровь, рассматривая коричневую материю.

— Теперь — да.

От внезапной догадки изумляюсь ещё больше. Поспешно расстегнув молнию, опускаю голову вниз, вдыхая запах исходящий от данной одежды.

Его сложно не узнать.

— Подожди… — делаю ещё один вдох, не в силах поверить в невозможное — Это… твоя куртка?

Каллен смеется после моих слов, оборачиваясь на меня и утвердительно кивая.

Не могу сдержать улыбки.

Застегиваю молнию, укутываясь в теплую материю обратно. Теперь в ней ещё приятнее, чем раньше. Разумного объяснения для этого не существует.

Ну и ладно. К черту его.

Глава 27 Благодарность

Изабелла Свон сбежала из родного дома, покинув родителей и все то, чем жила семнадцать лет, в очень символичную дату. Семнадцатого декабря.

С собой было взято только самое необходимое — новая зимняя куртка, которую впоследствии пришлось обменять на абонемент в общественную столовую. Замшевые ботинки, поспешившие промокнуть в первую же ночь. Походный рюкзак, подаренный отцом на тринадцатилетние и вместивший в себя три сэндвича с лососем, литровую бутылку воды из-под крана и восемьдесят пять долларов и шесть центов.

Не богато. Но жить можно. Казалось, что можно…

Погода была примерно такая же, как сейчас — снег в преддверии бури, собачий холод. Только вот вся разница в месяцах. Нынче на календаре февраль. Даже больше — через пару дней настает март, а зима только-только вступила в свои законные права.

Отхожу от окна на несколько шагов назад. Руки автоматически сильнее сжимают края пледа, накинутого поверх пижамы.

В комнате тепло и спокойно. Все былое, все пережитое кажется чем-то фантастическим, нереальным.

Когда человек попадает из одних условий в совершенно другие, он достаточно быстро забывает минувшее. Ту часть, которую можно забыть.

На часах — половина седьмого. Через полчаса мне следует спуститься в столовую. Ужин есть ужин. Я не должна и не хочу отказываться от пищи. Это было бы слишком глупо.

Одно из главных преимуществ дома Эдварда то, что здесь всегда есть еда. Есть три четких часа для приема пищи. Ни Маркус, ни уж тем более Джеймс такими изысками похвастаться не могут…

Джеймс.

Это имя будет снится мне в кошмарах, будет преследовать меня до конца жизни. Будет со мной всю мою жизнь. Я всегда относилась к этому человеку как к чему-то неизбежному, но сегодня, когда до возвращения к мужу было всего несколько километров, все воспринимается острее.

Мысли о моем мучителе сводят с ума. От них нет покоя, от них нет избавления. Каждый раз когда я думаю о благоверном, как вживую вижу его лицо, его губы, его руки, его тело… Тело, каждый сантиметр которого жаждет меня. Во всех смыслах.

Хвати у меня денег на психолога, решись я пойти к специалисту, и он бы, наверное, счел меня сумасшедшей. Ответил бы, что у меня крыша поехала и этим все сказано. Я сама выбрала такую жизнь. Я сама подписала договор. Я не отрицаю и не собираюсь отрицать, что принадлежу Ему. Это… слишком сложно для понимания. Принадлежать…

У этого слова есть страшный смысл…

К черту. Не могу, не хочу больше об этом думать.

Скидываю плед, надеясь, что так смогу избавиться от непрошеных мыслей и машинально поправляю рукой волосы. Теперь они пахнут персиком. Обожаю персик…

Делаю глубокий вдох и гипнотизирую взглядом часы. Сверкая зелеными цифрами, они демонстрируют точное время: шесть сорок. Всего десять минут. Целых десять минут…

Раздумываю над тем, как бы скоротать остальные двадцать.

Вариант появляется сам собой очень кстати.

Джером.

Я не видела маленького ангела слишком долго.

Всего полдня?

Нет, не может быть. Мне кажется, прошло уже несколько месяцев…

Желание пойти к мальчику прямо сейчас нарастает с каждой секундой. Закрываю дверь спальни, следуя к своей цели по коридору, и только тогда вспоминаю, что выходные малыш проводит с Эдвардом.

Будет ли рад Каллен меня видеть? Не знаю. Не знаю чего ждать теперь.

В нерешительности и полной растерянности застываю посреди коридора. Возвращаться в комнату кажется глупым, идти к мальчику — опасным. Для ужина слишком рано…

Разворачиваюсь, медленными шагами намереваясь все же вернуться к себе. Но с каждым приближающимся сантиметром сердце бьется с перебоями. Обратно в мир кошмаров? Ни за что!

Останавливаюсь, решительно оборачиваясь к каштановой двери.

Шаг, шаг, шаг — и я на прежнем месте.

Была ни была.

Тихонький скрип извещает о том, что деревянная застава раскрылась. Опасливо заглядываю внутрь, готовая, если потребуется, тут же откланяться.

Правда, оказывается, бояться нечего.

Эдварда внутри спальни малыша нет. Поначалу мне кажется, что белокурого создания тоже, но потом замечаю его фигурку у белой стены, в большом кресле. Завернувшись в одеяло, стянутое с кровати, он смотрит в окно.

В груди теплеет от одного вида мальчика. От запаха, пронизавшего комнату тонкими паутинками и заставляющего меня чувствовать себя нужной. Невероятно приятное чувство.

Искренне улыбаюсь, смелее проходя в комнату.

Белый пол скрывает звук моих шагов. Джером по-прежнему занят разглядыванием миллиарда снежинок за окном. Думаю, буран уже укрыл снежным покрывалом весь лес. Это — компенсация за бесснежные декабрь и январь.

— Привет.

Одеяло шевелится. Белокурая головка Джерри исчезает из поля зрения. Он прячется?..

Игнорируя тревогу, клубочком свернувшуюся внизу живота, стараюсь не замечать этого. Просто игра. Игра…

Подхожу к креслу. Не слишком быстро, но и не медленно. В нормальном темпе. Обхожу его, присаживаясь прямо перед окном, лицом к мальчику.

Осторожно приподнимаю край одеяла, заглядывая под него.

Опущенный взгляд малыша настораживает. Он смотрит на меня слегка испуганно, но в большей степени обидчиво.

Что-то случилось?

— Поиграем в прятки? — удержать в руках ускользающий оптимизм и настрой, с которым я пришла сюда, очень сложно.

Джером качает головой, отползая к спинке кресла и скрываясь от меня в теплой темноте.

Следую за ним, теперь почти наполовину оказываясь под одеялом.

— Я соскучилась по тебе, — говорю правду, так как кроме неё сказать нечего. Я действительно соскучилась. Очень и очень. Моя привязанность к этому ребенку куда больше, чем я готова признать.

Джером выныривает из своей импровизированной пещерки. Следую его примеру, оказываясь на поверхности и вдыхая чистый, прохладный воздух.

По-прежнему улыбаюсь. Рядом с ним я не могу не улыбаться.

Малыш растерян и потрясен. Его глаза лихорадочно перемещаются с меня на окно и обратно. Он не знает, что делать.

— Джерри… — протягиваю к нему руку, ласково касаясь плечика.

Совершенно неожиданно из груди мальчика вырывается всхлип. Затем ещё. И ещё.

Теряюсь, не находя объективной причины.

Возможно, нужно просто его пожалеть? Все любят, когда их жалеют. Меня никто кроме мамы не жалел…

— Давай-ка, — притягиваю его к себе, нежно гладя по светлым волосам — Не нужно плакать, малыш. Все в порядке.

Джером прижимается ко мне, постепенно затихая.

Он проводит так около пяти минут, а потом, будто бы обжегшись, отстраняется, покидая кресло.

Мальчик кидается к белой стене, упираясь в неё ладошками.

Изумленно наблюдаю за развернувшимся действом. Джером как будто не в себе. Неужели за полдня могло произойти что-то такое, что привело его в подобное состояние?

Медленными, осторожными шагами я приближаюсь к дрожащему ребенку.

— Ты меня боишься? — удивляюсь, спрашивая это.

Мальчик не отвечает.

Не отвечает?..

— Джером, это я, — улыбаюсь шире, — Белла. Меня не нужно бояться. Ты же такой смелый мальчик!

Не помогает и не действует. Я чужая здесь. Ещё вчера он не отпускал меня от себя, а сегодня сам не желает видеть. Да что там вчера! Ещё пять минут назад он был рядом…

Здесь явно не обошлось без внушения. Чьего-то внушения…

Застываю как громом пораженная, когда вспоминаю слова Эдварда там, в лесу.

«Он не попросит».

Не попросит! Джерому запрещено отныне проявлять ко мне хоть какое-то доверие. Это — нарушение правил. Правил Каллена…

Нет, Белла, это глупо.

Кто будет совершать дела во вред своему ребенку? Джерри очаровательный малыш, замечательный. Эдвард любит его, я уверенна. Такого ребенка просто нельзя не любить…

— Джером, я соскучилась, — раскрываю объятья, полна решимости подтвердить или опровергнуть теорию, — Можно я обниму тебя? Ну пожалуйста…

Несколько бесконечно долгих секунд малыш оценивающим и внимательным взглядом прожигает мое тело. Малахиты блестят от переполняющих их эмоций. Невозможно назвать все, что вижу в этих глазах. И страх, и горесть, и недоверие… Все смешивается в единый калейдоскоп, плохо различимый из-за обилия чувств.

Мой маленький ангел…

Внутренне противостояние мальчика заканчивает победой над предрассудками. Несколько опасливо делая первые два шага, он движется в мою сторону. Крепко сжав губы, он готов отступить при малейшей необходимости. Такой робости малыш не проявлял даже тогда, когда мы впервые встретились.

— Солнышко, — улыбаюсь шире, самостоятельно придвигаясь вперед на маленькие шажочки.

Когда Джером кидается мне навстречу, предусмотрительно опускаюсь на колени, успевая поймать его как раз вовремя.

Ощущение, что белокурое создание хочет во мне раствориться, как никогда велико. Он так сильно обнимает меня, что будь взрослым человеком, наверное, задушил бы.

Но он ребенок. Маленький, несчастный ребенок, которому я обещала помочь. И я это сделаю.

— Тише-тише, — предугадывая начинающиеся всхлипы, шепчу я. Целую его волосы, его лоб, — Все хорошо, милый.

Джером съеживается все сильнее от каждого доброго слова, что я произношу для него. Это выглядит неестественно и жалко.

— Папа?.. — хочу спросить про Эдварда. Что он сказал и зачем. Но при первом же слове, называющем мужчину его отцом, Джерри резко дергается из моих объятий назад, к стенке. Едва удерживаю извивающееся детское тельце.

— Джером, что произошло? — спрашиваю, заставляя его остановиться, — Малыш, посмотри на меня. Пожалуйста!

Медленно, крайне медленно он поднимает запуганный взгляд. Глаза блестят от слез, которые уже набухают и готовы катиться вниз, по щекам.

— Я не сделаю тебе больно, мой маленький, — пробую убедить ребенка в искренности своих слов, но выходит плохо — Ты мне очень нравишься. Ты очень хороший. Я никогда тебя не обижу и не позволю этого сделать другим.

Пламенная речь удается на славу. Джерри внимательно слушает, изредка всхлипывая. Теперь же он снова со мной, снова совсем рядом.

— Все будет хорошо, Джером, — вздыхаю, целуя его лобик, — Все будет очень хорошо. Главное, не бойся.

* * *

Мы с Джеромом поужинали вместе. Марлена принесла еду на большом подносе и оставила на тумбе. Её мастерство и квалификация миссис Браун не перестают меня удивлять. Свежайшие гастрономические изыски, составленные из самых простых продуктов. Талант есть талант, без сомнения.

Наблюдая за Джеромом, подмечаю нехарактерную для него бледность. Он слишком бледный. Как будто только что искупался в белилах.

Я пробовала поговорить с ним, но малыш упрямо молчал. Выражение его лица, показывающее, что совсем скоро его обладатель заплачет, заставляло меня заткнуться.

К концу ужина мной было принято решение поговорить с Эдвардом. Только он может ответить мне, какого черта происходит.

Надеюсь, в такой малости не откажет.

Побаиваюсь, что Каллен вот-вот вломится в детскую и, увидев меня, рассвирепеет, но время идет, а Эдвард все не объявляется.

Поищу его, когда уложу мальчика, если даже к этому времени мужчины здесь не будет.

… Спустя час глазки малыша начинают слипаться.

Терпеливо и молчаливо жду на кровати, пока Джерри переодевается и чистит зубы. Мне хочется помочь ему, но не решаюсь об этом попросить. По-моему, для таких шагов пока рано. Доверие, восстановленное между нами с большим трудом, не должно рухнуть за пять минут из-за моего глупого вопроса.

Я могу смотреть. Могу находиться в комнате — это уже плюс. И, слава богу, что все происходит именно так.

Когда белокурое создание возвращается, накрываю его одеялом, помогая удобно устроиться на больших подушках.

Сажусь на краешек кровати, не зная, позволено ли ложиться с ним.

— Спокойной ночи, мой хороший, — наклоняюсь, чтобы поцеловать его, как обе маленькие ладошки обхватывают мою шею, на миг сильно-сильно прижимая к своему обладателю. А затем так же быстро отпускают.

— Хочешь, чтобы я ушла? — оглядываюсь на дверь, тонкая полоска света из-под которой идеально ровная. Значит, в коридоре никого нет.

Джером насупливается, отворачивается. Кивает…

— Хорошо, — делаю глубокий вдох, напоследок пробегаясь пальцами по его волосам — Пусть тебе приснятся самые добрые сны, солнышко.

И вот опять — ласковые слова заставляют мальчика свернуться в комочек. Поспешно поворачиваясь на бок, он обвивает руками подушку, крепко в неё вжимаясь.

Встаю, покидая комнату. Жутко не хочется уходить, но я обещала Джерому.

Сегодня ему нужно побыть одному.

Закрываю дверь, стараясь сделать это как можно тише. Разворачиваюсь, намереваясь отправиться к себе, как вижу Каллена, которого собиралась искать.

Подпирая стену, он в напряженной позе ожидает в метре от каштановой заставы.

Его лицо сведено и нахмурено. Возраст как никогда явно демонстрируется. Нет, ему не сорок. Больше.

— Эдвард?

— Белла, — он лживо улыбается, обращая глаза на меня — Вот и познакомились.

Затем мужчина поднимает вверх руку с крепко зажатой в ней бутылкой, опрокидывая её содержимое себе в рот. Он жадно пьет золотистую жидкость, неиссякаемым потоком струящуюся по стеклу. Большая часть бутылки уже пуста…

Стою посреди коридора в замешательстве. Не знаю, что следует сделать. Отобрать спиртное? Силой? Мне?..

— Ты пьешь? — самое умное, что приходит в голову.

Каллен начинает смеяться, все ещё глотая алкоголь, отчего чуть им не давится.

— Кто же так пьет, Белла? — отдышавшись, сетует он, — Это противоречит кодексу международного союза алкоголиков…

Хмурюсь, понимая, что допустимый для его сознания предел уже миновал. Начинается бред…

Нервно осматриваю дверь в детскую, подозревая, что малыш все слышит. Он не мог так быстро заснуть.

— Эдвард, пойдем со мной, — подступаю к мужчине, стараясь вдыхать как можно реже. Все пространство вокруг него пропахло спиртным.

— Не смей! — рычит он, когда дотрагиваюсь до его руки, — Пошла вон!

— Эдвард, Джером спит, давай не будем будить его, — уговариваю, стараясь сдержать наплыв эмоций. Больше всего хочется зарядить Каллену пощечину. Откуда такая храбрость не знаю, но желание уж слишком явное. Как бы ни претворилось в жизнь…

— Я имею право видеть сына, когда захочу. Днем или ночью, — качает головой мой похититель — Я и так слишком редко здесь бываю.

С этими словами он намеревается войти в комнату. Делает шаг к двери, цепляясь за её ручку.

— Хватит! — злюсь, заслоняя собой деревянную заставу — Убирайся отсюда немедленно. Я не позволю тебе прийти к нему в таком состоянии.

Как ни странно, но никакого страха или ужаса не испытываю. Даже сомнение не гложет. Чувствую себя там, где и должна быть. Полностью уверенна, что поступаю верно.

Такое поведение можно приписать только львицам и тигрицам, когда они охраняют своих детенышей. Неужели и во мне поселился такой сильный материнский инстинкт? Это вообще возможно?

Смотрю в горящие глаза Эдварда, на его сжатые в кулаки руки и мое лицо приобретает стальное выражение. Застывает с маской ярости.

— О-т-о-й-д-и… — по буквам, крайне медленно произнося предостережение, советует Каллен.

— Ты, — набираюсь невероятной смелости, несильно толкая его в грудь — ты о-т-о-й-д-и!

Мужчина шумно втягивает воздух.

— Это — он обводит все мое тело взглядом — твоя благодарность за то, что я сделал?

— Эдвард, — смягчаюсь, не желая ощутить его расправу в полной мере — Пожалуйста, возвращайся к себе. Тебе нужно поспать.

— А тебе нужно сдохнуть! — рявкает он, делая ещё один глоток содержимого бутылки — Сдохнуть раз и навсегда!

Поджимаю губы, занимая более выгодную позицию для обороны двери.

«Будто бы сможешь что-то против него сделать…»

Закройся!

— Почему дьявол такой живучий? — отступая на один шаг назад, сам с собой рассуждает Каллен, его взгляд блуждает по стенам коридора — Он же неистребим! Закопай я тебя, застрели, выбрось в болото — все равно не сдохнешь! Все равно будешь отравлять мне жизнь!

Стараюсь пропустить произносимое им мимо ушей. Не слишком приятно слышать такое в свой адрес. Но ещё хуже то, что это слышит ребенок. Разрываюсь между двумя противоположными вариантами развития событий — либо дождаться окончания тирады и увести Каллена подальше, либо высказать ему все что думаю. Мысленно держусь первого варианта, но с каждым словом мужчины это делать все сложнее.

— Ты пришла за мной. Вы все пришли за мной, — прислоняясь спиной к стенке напротив, констатирует факт Эдвард, черты его лица заостряются — Вы все дьяволы… дьяволы, черт вас дери!

Секундой позже стеклянная бутылка летит в стену рядом с дверью. Громко звякает, разбиваясь на миллион осколков и забрызгивая все вокруг алкоголем.

Едкий запах пробирается в легкие, не давая ни единого шанса на спасение.

Каллен часто дышит. Кажется, даже что-то говорит, но слов не слышно. Только шевеление губ.

Нутром чувствую, что момент самый подходящий. Необходимо его использовать.

— Пойдем, — шепчу, подойдя поближе и осторожно трогая его за рукав рубашки, — Пойдем, Эдвард, пожалуйста…

Не возражая, Каллен, благо, следует за мной.

Где находится спальня мужчины, мне не известно. Знаю лишь, где моя. Туда и направляюсь. Спать с ним в одной кровати мне уже не привыкать. Наркотики нас связали…

Раскрываю дверь комнаты, впуская туда моего похитителя.

Нетвердой походкой он добирается до кровати.

Даже не утруждаюсь тем, чтобы расстелить её. Эдвард укладывается на покрывала, сам того не замечая. Он бесконечно что-то бормочет, хотя глаза давно закрыты.

Приседаю напротив, грустно рассматривая незнакомое лицо. Раскрасневшееся, со вздутыми венами, с черными кругами под глазами.

— Спите, мистер Каллен, — качаю головой, поднимаясь.

Мне бы и самой не помешало выспаться, но после случившегося это вряд ли возможно.

Хочется лишь одного — тишины и спокойствия. Ни разговоров, ни даже откровений.

Беседы с Эдвардом сейчас и ближайшие часов десять нельзя считать адекватными.

Лучше поговорю со стенкой…

Глава 28 Нет в доме

Передо мной розово-белые тюльпаны. Невероятно красивые цветы с пышными лепестками и длинным ярко-зеленым стеблем. Они стоят в большой вазе, полностью заполненной водой. Крохотные пузырьки воздуха осели на прозрачных стенках рядом с листьями.

За тюльпанами, вокруг них — нет ничего. Сплошная темнота.

Непереставая любоваться цветами, я делаю осторожный шаг вперед. Хочется притронуться к ним, почувствовать мягкость и нежность изящных лепестков.

Внезапно упираюсь во что-то твердое. Стол. Большой, деревянный, иссиня-черный стол. Если бы он не был круглым, я могла бы списать его появление на то, что нахожусь на вилле Маркуса.

Обойти преграду не выйдет — ваза в самом центре деревянного постамента. Стараясь дышать как можно тише, я протягиваю руку, стремясь коснуться долгожданной цели. Но едва пальцы соединяются с цветком — самым красивым из всего букета — как тот мгновенно чернеет, закрывается и вянет. Лепестки тонкими струйками пепла стекают на стол.

Я в ужасе отшатываюсь, вскрикивая от увиденного.

При первом звуке моего голоса все остальные цветы отправляются вслед за собратом. И вот уже прозрачная ваза наполнена черной водой. В ней нет ни одного цветка. Только маленькие кучки пепла напоминают об их былом существовании…

Глаза раскрываются почти автоматически. Упираюсь взглядом в снегопад, царящий за окном, и одновременно с этим восстанавливаю дыхание. Получается с трудом.

Лишь когда первые впечатления ото сна пропадают, я осознаю, что происшествия с цветами не было. Все это моя извращенная фантазия.

Правда, легче не становится. Опускаю голову ниже, ища свои руки. С ними все в порядке. Такие же, как всегда.

Делаю глубокий вдох, пробуя высвободиться из плена кошмара. Кажется, мне снилось все. И смерти, и убийства, и насилие и даже сцены из прошлого, которые очень бы хотелось забыть. Но тюльпаны… прекрасные цветы, которые погибли едва я их коснулась… Нет, такого ещё точно не было.

Обрываю все мысли, когда чувствую запах. Довольно резкий и не слишком приятный. Спиртное…

Немного оборачиваюсь, стремясь понять, что его источает.

Невозможно передать мое изумление, когда перед глазами предстает лицо Эдварда. Оно слишком близко к моему. В нескольких сантиметрах.

Глаза закрыты, губы сжаты, все мышцы напряжены. Такое ощущение, что это маска. Восковая маска, которую с легкостью можно снять…

Гадая, что же здесь делает Каллен, осознаю ещё одно неожиданное открытие. Теплоту. Чрезмерную, почти удушающую теплоту. Настоящий жар.

А все дело в том, что руки, ноги и остальное тело мужчины обвились вокруг меня, не оставляя ни единого открытого пространства. И это не считая того, что мы оба находимся под теплым одеялом.

Первые секунды провожу в полном замешательстве. В голове не укладывается все то, что происходит. Зато хотя бы возвращается память. Вспоминается вчерашний день и вчерашняя ночь, после которых Каллен оказался в моей постели в не самом лучшем состоянии.

До встречи с этим человеком мне казалось, что всему в мире есть логическое подтверждение. Даже самым абсурдным вещам можно дать объяснение. Но Эдвард… Нет, здесь никакая логика не работает. Любая тактика и попытка будет бессильна.

Его поведение в целом не поддается анализу, но сегодня, сейчас, когда он обнимает меня или, вернее сказать, сжимает в объятьях, рушатся все прежние выводы. Никакой объективности. Даже после этих чертовых инъекций, после наркоты, он занимал исключительно свою половину кровати, свою подушку и свой край одеяла. Не было даже намека на то, чтобы какая-нибудь часть его тела коснулась моей. Теперь же…

Не знаю. Такой растерянности я ещё никогда не испытывала.

Впрочем, есть и обратная сторона медали. Растерянность растерянностью, а теплоту внутри, горящую маленьким-маленьким огоньком, который, правда, не потушит даже шеренга пожарных машин, тоже ни с чем нельзя сравнить.

Мне приятно (это ведь так называется, да?) чувствовать его руки. Чувствовать такую явную близость Эдварда… Очень странно и слишком опасно. Слишком глупо и рискованно, но, тем не менее, это так.

Разрывая череду моих размышлений, мужчина вздыхает, чуть сильнее обхватывая меня. Пальцы впиваются в кожу, не намереваясь никуда выпускать.

А выпускать все же придется…

Я уже говорила, что ненавижу человеческую физиологию? Именно сейчас, в такой необъяснимый, почти волшебный момент мне нужно в ванную. Ну не парадокс ли?..

Осторожно веду плечом, силясь вырвать из цепких ладоней Эдварда свою руку. Получается не сразу. С третьей попытки.

Со второй передней конечностью дела обстоят хуже. Она полностью во власти мужчины. Каждое мое движение сопровождается его недовольным сопением, но раунд я все же выигрываю. Отлично, руки свободны.

Теперь остальное тело, как плющом обвитое им. Пробую раз. Второй.

Нет, тут уж без помощи мне никак не справиться.

Но будить!.. Будить Эдварда, проведшего ночь с бутылкой виски? Ох, это очень неблагодарное дело.

Впрочем, почему бы не вспомнить Джеймса, Белла? Почему бы не представить на месте Каллена мужа? Он ведь точно так же прижимал тебя к себе по ночам. Разве что приятного было мало. Теплоты тоже.

Такие «объятья» можно сравнить лишь с кандалами, которые надевают на преступников. Джеймс и был ими для меня.

… Дверь в ванную все притягательнее с каждой минутой. Медлить больше нельзя.

— Эдвард, — несильно трясу его руку, пробуя отцепить от себя, — мистер Каллен…

Ответа нет. И не будет, судя по всему.

Прикусываю губу, усиливая собственную хватку.

— Эдвард! — говорю немного громче, — Эдвард Каллен!

Напряженное лицо подергивается, глаза зажмуриваются.

Вдохновленная положительной динамикой, продолжаю с новыми силами.

— Эдвард, отпусти меня, пожалуйста, — говорю, одновременно стараясь выбраться из своеобразной тюрьмы. Не требуй своего организм, я бы могла пролежать так ещё немного, но выбора, как всегда, не оставили.

Я вдыхаю свежий воздух, набираясь решимости для последней, решающей попытки. Резко дергаюсь вперед. Руки мужчины служат прекрасными амортизаторами. Не давая мне упасть, они удерживают тело на краю кровати.

Я аккуратно высвобождаюсь из их плена, поспешно соскакивая на пол.

Каллен, нахмурившись, поворачивается на другой бок, обвивая ладонями подушку. Сейчас он как никогда похож на Джерома.

После душа и голова и тело идеально чистые. Мой любимый персик снова поделился своим чудесным ароматом с Беллой. Он-то и разбавляет затхлый воздух спальни.

Зеленые часы показывают, что до завтрака осталось около часа. Времени достаточно для того, чтобы одеться и навестить Джерри. Мрачные мысли на его счет терзали меня под струями горячей воды и теперь, при виде Эдварда, усилились почти в два раза.

Я так и не поговорила с Калленом. Справляться придется своими силами.

Подхожу к шкафу, тихонько раскрывая его. Среди неприличного разнообразия одежды я сразу цепляю взглядом сиреневый спортивный костюм. Достаточно теплый, но в то же время удобный и легкий. Радуясь такой полезной находке, скидываю пижаму.

На миг застываю, подумывая над тем, чтобы зайти в ванную, но потом я плюю на эти глупые мысли. Эдвард спит. А кому ещё, кроме него, смотреть на меня в обнаженном виде? Сейчас?

Ласковая материя приятно облегает кожу. Невероятно, но это именно мой размер. Хотя по виду никогда бы не подумала…

Я красуюсь перед небольшим зеркалом, обнаруженным чуть в стороне от гардеробной, расчесывая влажные волосы. Когда в очередной раз прохожусь щеткой по собственным прядям, замечаю знакомые глаза. Большие и невероятные. Малахитовые.

Не оборачиваюсь, продолжая внимательно рассматривать Каллена. Он сидит на постели, подмяв под себя часть одеяла. Его вчерашняя одежда до неузнаваемости смята, волосы взлохмачены. Непривычно видеть его в таком виде.

Не удается сдержать усмешки. Борюсь с собственными эмоциями, исподлобья глядя на мужчину.

Его губы поддергиваются слабой улыбкой, хотя выражение лица по-прежнему нахмуренное.

— Доброе утро, — негромко произношу я.

Эдвард кивает, морщась.

— Хорошо спалось?

Каллен неодобрительно смотрит на меня.

— Прекрасно, — хрипло отзывается он.

В комнате повисает молчание. Продолжаю расчесывание, хотя мыслями далека от подобного занятия. Не могу оторвать взгляда от мужчины.

— Ты… вы что-нибудь помните? — нерешительно интересуюсь я.

— Я всегда все помню.

Что же, это плюс. Значит, хроническим алкоголизмом здесь не пахнет…

— Пьете тоже всегда?

— Я вообще не пью, — его ладонь проходится по волосам, силясь хоть как-то привести их в порядок.

Я едва заметно качаю головой, услышав последние слова моего похитителя.

— Это правда, Белла, — снова морщась, добавляет он.

— Вчера в бутылке был чай? — закатываю глаза, стараясь не рассмеяться.

— Виски, — эти слова произносятся слишком тихо.

Оборачиваюсь. Голова Эдварда покоится на подушке. Руки сложены на груди, глаза закрыты.

— Виски уже не относится к алкоголю? — изображаю удивление. Вроде бы не плохо получается.

… Потрясающе. Действительно, просто потрясающе чувствовать то, что сейчас чувствую я. Легкость и спокойствие. Ни доли страха. На самом деле «великий и ужасный мистер Каллен» не такой уж и ужасный, как сперва кажется.

— Помолчи, — обрывает он. Не грубо, скорее устало.

Замолкаю, но на месте стоять не намерена. Направляюсь к мужчине, едва сдерживая глупую улыбку, стремящуюся завладеть лицом.

На этот раз молчание прерывает Эдвард. Его хриплый баритон отдается в каждой клетке моего тела. Никогда ничего подобного не испытывала.

— Тебе не приходило в голову предложить мне воды?

Серьезность вопроса настораживает, но веселого настроя не обрывает.

— Вы не просили, — если ранее я могла произнести эти слова испуганно, то теперь ни намека на это чувство в них нет. Только спокойствие.

— Я сейчас прошу.

— Так попросите, — отпускаю оковы, сдерживающие улыбку.

Мужчина медленно качает головой, зажмуриваясь сильнее.

— Принеси воды.

Не двигаюсь с места.

Один глаз моего похитителя приоткрывается.

— Теперь ты изображаешь глухую?

— Вы забыли одно слово, — с непоколебимым выражением лица отвечаю я.

— Какое ещё слово? — мужчина начинает злиться. Его раздраженный тон вполне понятен. Ой-ой.

Правда, уняться сознание не планирует. Уж больно хороша игра.

— Слово «пожалуйста», мистер Каллен.

Глаза Эдварда распахиваются. Во взгляде, обращенном на меня, скопилось все земное презрение и насмешка. Шокированная данным обстоятельством, немного теряюсь. Веселость куда-то пропадает.

— «Пожалуйста»? — переспрашивает он.

Медленно киваю.

— Пожалуйста…

— «Пожалуйста», Белла, будешь говорить мне ты. Никак не наоборот.

Эти слова, произнесенные таким тоном, с таким выражением, наполненные таким смыслом заставляют содрогнуться. От прежней улыбки не остается и следа. Невольно отступаю на один шаг от кровати.

Видимо, удовлетворенный произведенным эффектом, Эдвард снова закрывает глаза.

— Принеси воды. Это приказ.

— Конечно, — прежние чувства возвращаются, сталкивая сегодняшние в одном месте и заживо сжигая. Мое настроение, взметнувшееся довольно высоко благодаря непосредственности, теперь ниже некуда. Чувствую себя котенком, игравшимся с огоньком и больно обжегшимся.

В столовую спускаюсь в растрепанных чувствах. Отворяя дверь, прохожу на кухню. Здесь вкусно пахнет, на большой отполированной металлической плите что-то жарится и варится в больших кастрюлях. Полная женщина с длинными черными волосами, заплетенными в толстую косу, колдует над всем этим великолепием.

При моем приходе она оборачивается, дружелюбно улыбаясь.

— Вы что-то хотели? — глубоким грудным голосом интересуется незнакомка.

— Воды… — лепечу, поспешно оглядывая новую комнату, в которой ещё ни разу не была. Здесь все выкрашено в темно-синий. Деревянные тумбы уставлены бесконечным количеством техники, необходимым для приготовления вкуснейшей пищи. Интересно, ресторан с тремя звездами может похвастаться таким арсеналом?..

Лицо женщины выражает удивление.

— С газом или без?.. — интересуется она, отходя от плиты.

— Без.

— Конечно же, — незнакомка выуживает из какой-то полки пару стаканов, наполняя их водой из странной железной трубки, проведенной к умывальнику.

Я принимаю свою ношу, медленно отступая обратно к двери.

— В следующий раз подождите в столовой, мисс, — радушно советует женщина. — Марлена обязательно вам поможет.

— Хорошо… — не до конца отошедшая от слов Эдварда, я не слишком обращаю внимание на слова незнакомки. Позже. Все позже.

Возвращаюсь в спальню с водой, открывая дверь спиной за неимением свободной руки.

Эдвард сидит на её краю, усиленно массируя виски пальцами.

— Ещё медленнее, Белла, — раздраженно произносит он, вырывая у меня из пальцев один из стаканов и залпом выпивая его. Второй исчезает чуть медленнее.

— Где ванная знаешь?

— Да, — оглядываюсь назад, находя взглядом белую дверь.

— Наполни из-под крана.

Два стакана снова в моих руках. И снова я возвращаюсь с ними, доверху налитыми целительной жидкостью.

Теперь Эдвард пьет не спеша. Размеренно, спокойно.

Стою рядом, не имея ни малейшего понятия, что следует делать дальше.

Допивая вторую партию воды и упираясь локтями в колени, мужчина опускает голову на руки.

— Я могу принести аптечку, — нерешительно предлагаю я.

— Никакой аптечки, — отметает он — я не собираюсь принимать эту дрянь.

То есть лекарства дрянь, а наркота?..

— Обезболивающее…

— Обезболивающее не совместимо с этим, — Эдвард кивает на ящик прикроватной тумбы, который, как помнится, наполнен шприцами.

Не совместимо? Вот как…

— Откуда вы беретесь?..

Поднимаю голову, заслышав голос мужчины.

— Кто «мы»?

— Женщины, Белла, — тот безрадостно усмехается, — эти чертовы женщины…

Что отвечать на такой риторический вопрос не знаю.

— … Вы всегда претендуете на то, что вам не принадлежит, — он вздыхает. — Вот скажи, ты ведь знала, что по субботам и воскресеньям с Джеромом нахожусь я.

— Вас не было, когда я пришла.

— Это не отменяет правил.

— Зачем они вообще? — я не выдерживаю. Вопрос слишком долго истязал изнутри, чтобы не задать его сейчас, — зачем они нужны, мистер Каллен, эти правила?

Мужчина усмехается над моей глупостью.

— Затем же, зачем и те, которым ты следовала у Маркуса.

Напоминание о Черном вороне больно режет своими острыми краями. Не хочу о нем думать.

— Маркус был взрослым человеком. Джерому пять лет.

— Из всего, что ты о нем знаешь, ты запомнила только возраст? — раздраженно рычит мой похититель. — Сколько можно о нем напоминать?

— Это важное обстоятельство…

— Важное обстоятельство — это то, что я оставил тебя здесь вопреки всему и всем. Ты, Белла, связана этими правилами. Ты обязана их выполнять.

Эти слова возрождают воспоминания о вчерашнем вечере. Времени до ужина.

— Что вы ему сказали? — вздрагиваю, припоминая слезы малыша.

— Тебе не обязательно это знать.

— Я видела, в каком он состоянии, Эдвард! Я хочу знать, что ты ему сказал! — не собираюсь сдерживать себя, когда дело касается мальчика. Я пообещала, что никому не дам его в обиду. Я сказала это вчера ему самому. И я с удовольствием, с великой радостью сдержу свое слово.

— Я объяснил кто ты, Белла. И что можешь сделать, — Каллен говорит это с наглой улыбкой и дико горящими глазами. Его усталость как рукой сняло.

Пораженная таким ответом, на полсекунды сбавляю обороты.

— Зачем?.. — мой голос явно не громче шепота.

— Он должен понимать, какому риску подвергается, воспринимая тебя не так, как следует, — пожимая плечами, монотонным голосом объясняет мой похититель.

— Риску?.. — исчезает даже самый тихий шепот. Это слово произношу почти беззвучно.

— Опасности, риску — называй, как хочешь.

Заслонив руками лицо, я стараюсь собраться с мыслями.

— Что же ты делаешь?..

— Я много чего делаю, Белла. Не перечислить.

— Ты убиваешь его… — объятья малыша, его слезы, его испуг и недоверие, каким сиял детский взгляд вчера вечером. Мальчик выглядит подавленным и расстроенным. Я искала причину и… Вот и все объяснение. Вот и вся правда. Только вот ужас, охвативший после этого, горечь, пришедшую на смену непонятливости, очень сложно выразить банальными словами.

— Не говори ерунды, — обрывает меня Эдвард. Его лицо суровеет.

— Джером не заслужил такого…

— Никто ничего не заслужил…

— … такого отца не заслужил, — прикусываю губу, борясь с накатившей беспомощностью, приближающейся истерикой.

— Повтори? — Каллен вздергивает голову, скрежеща зубами. Его глаза горят синим пламенем.

— Ты все слышал… — шумно сглатываю, вдыхая спасительный воздух. — Все…

Эдвард зол. Очень и очень зол. Не знаю, к чему можно прировнять такую ярость. Он медленно поднимается, пронзая меня убийственным, ядовитым малахитовым взглядом.

Приближаясь ко мне, он так и пылает гневом.

Хочется уйти, отступить, спрятаться, но тело не слушается. Оно деревянное.

Я стою на том же месте, в той же позе. Только голова опущена. Только взгляд изучает ковролин.

— Дрянь, — шипит мужчина. Готовлюсь к удару, который по всем законам Вселенной должен за этими словами последовать, но его не ощущаю.

Вместо этого раскрывается дверь.

На пороге комнаты, раскрасневшаяся, испуганная, с растрепанными волосами стоит Марлена.

Её грудь часто вздымается, губы поддергиваются, в глазах застыл ужас.

— Мистер Каллен… — шепчет она, поспешно втягивая воздух, — мистер Каллен…

— Да что, твою мать, такое? — не выдерживает мой похититель, переводя глаза с меня на домоправительницу и обратно. Догадываюсь, что он жаждет её ухода чтобы разделаться со мной.

— Джером… — женщина прикусывает губу.

— Что Джером? — за пеленой ярости Эдварда проглядывает беспокойство. На лбу пролегают глубокие морщины.

Услышав имя малыша, тоже обращаюсь во внимание.

— Джером пропал, мистер Каллен. Его нет в доме.

Глава 29 Красная шапка

За неисчислимое количество часов, за неимоверное число дней Изабелла Свон сумела привыкнуть к резким поворотам судьбы. И даже более — научиться не замечать их. Но сейчас, здесь, с Эдвардом, с Марленой, это кажется противоестественным.

Я удивлена. Обескуражена. Выбита из колеи — можно бесконечно подбирать синонимы теперешнему состоянию. Факт лишь в том, что оно так и остается неизменным.

«Джером пропал» — фраза, способная полностью обезоружить меня за секунду.

«Джером пропал» — фраза, заставляющая ощутить бесконечное опустошение где-то в груди.

«Джером пропал» — фраза, принудившая мое сердце пропустить несколько ударов.

После слов домоправительницы в комнате повисает страшная тишина. Ничем неизмеримая и не разбавляемая. Похоже на немую сцену с участием самых лучших актеров.

Не знаю, как насчет моего, а вот с чувствами, которыми отражаются на лице Эдварда, прямая дорога в Голливуд. Там таких принимают с распростертыми объятьями и меньше чем через год вручают заветного «Оскара».

Мой похититель ужасно зол, взволнован, растерян… и в то же время не верит. Не верит во все, что происходит вокруг.

Его глаза блестят, тонкая полоска губ поддергивается от едва сдерживаемого гнева, на и без того бледное лицо накатывает белизна.

Вот где зомби…

— Марлена?.. — обращая взгляд на запыхавшуюся женщину, зовет он.

Та качает головой, низко опуская её.

— Марлена! — голос мужчины звучит требовательнее.

— Марлена, где Джером? — не выдерживаю накаляющегося напряжения. Мне кажется, что все это шутка. Прекрасно спланированный розыгрыш. Малыш пропал? Из этого дома? Из этой комнаты?.. Нет, такое даже в голове не укладывается. Даже без такого количества охраны, даже без разнообразных гаджетов и ловких приспособлений… исчезнуть здесь просто невозможно. Не позволит Эдвард. Не позволит огромный забор. Не позволит сама Природа.

— Изабелла, — молящий взгляд женщины обращен на меня. — Изабелла, простите…

За что она извиняется?!

— Прекрати нести чушь, — приказывает Каллен и делает шаг по направлению к прислужнице. — Включи голову немедленно!

Домоправительница предусмотрительно отступает назад.

— Нет… — я убеждаю скорее себя, чем остальных здесь присутствующих. Окидываю их быстрым взглядом, повторяя уже увереннее, с глупой, почти сумасшедшей улыбкой.

— Нет, Эдвард, — мотаю головой, заглядывая прямо ему в глаза. — Нет…

Каллен хмурится.

— Нет-нет, Марлена, нет, — обращаю внимание на женщину.

Мои успокаивающие слова ни на кого не действуют. Становится лишь хуже.

— Нет, — сглатываю, поджимая губы. Отступаю к двери, полностью уверенная, что домоправительница ошиблась. Джерома не может не быть в детской. Где же тогда ему находиться?

Меня никто не успел бы остановить даже при всем желании. Мгновенно покидаю свою спальню, стремясь к малышу. С ним все в порядке, я уверена. Он мирно посапывает в своей кроватке, на мягких простынях, под теплым одеялом…

Я соскучилась. Вчера ночью случилось самое страшное, что могло случиться — он едва не отверг меня. Знаю, во всем вина Эдварда. Знаю, он наговорил ему всякой ерунды. Знаю, что должна опровергнуть эту ложь… Знаю, и тем не менее все тщетно…

Широко распахивая деревянную заставу, врываюсь в выбеленную комнату. Тишина, царящая здесь, сводит с ума.

Я схожу с ума.

— Джером, — резко выдыхаю, осматривая пустое помещение, — Джером, мой хороший?

Молчание. Молчание. Ещё раз молчание. Ни звука, ни вздоха, ни какого-нибудь движения.

Такое ощущение, что здесь никто и никогда не жил.

Пасмурность и легкий снежок, сыплющий с неба, лишь усиливают впечатление. Белый под давлением туч превращается в серый. Темный. Страшный.

Мой малыш…

— Джером! — истерика прорезается в голосе, — ДЖЕРОМ?

Быстрым шагом обхожу комнату и проверяю каждый угол. Заглядываю даже в щели между мебелью. Мысленно молю кого-нибудь сверху помочь мне. Показать, где прячется малыш, подсказать, как побыстрее его найти…

Вчерашние события накатывают с тройной силой, тройной волной. От них не спрятаться, не скрыться. Даже если бы очень хотелось.

Чувствую свою вину, беспомощность, с каждой секундой все больше охватывающий тело ужас.

«Джером пропал…»

Не верю. Не может такого быть.

Отдаленно слышу, как в коридоре происходит какая-то возня. За дверью то и дело раздаются громкие выкрики.

Резко останавливаюсь, обхватывая себя руками. Воздуху тесно в легких. Комната действительно пуста. Как будто никогда и не было ребенка…

На плохо повинующихся ногах подступаю к кровати. Её простыни слегка подмяты, торопливо заправлены. Подушки сгружены в одну кучу.

«Включи трезвое мышление», — мягко советует подсознание.

Черт! О какой трезвости может идти речь, когда происходит вот такое?!

«Другие комнаты».

Действительно, почему бы нет. Джерри просто ушел из детской. Ему стало скучно, страшно, одиноко — что угодно. Может быть, он ищет меня где-нибудь в западной, северной, южной части дома. Может быть, он на кухне поедает свой завтрак под пристальным надзором миссис Браун…

О, боже мой, ну пожалуйста, пожалуйста, пусть с ним все будет в порядке…

Почти бегом кидаюсь к каштановой двери. Я загляну в каждый уголок этого дома. И выпотрошу каждый шкаф, каждую полку, если придется, но найду мальчика…

Полная поддерживающих дух размышлений, не успеваю увернуться от цепких рук чего-то черного и до ужаса сильного.

— Держи её крепче, — приказ, отданный до боли знакомым баритоном, режет слух. Держать? Зачем? Они не понимают, что я готова идти на поиски прямо сейчас?

— Эдвард, подожди, — я тщетно пытаюсь высвободиться из «объятий» охранника, — он дома. Ему некуда деваться.

Каллен материализуется совсем рядом. В мгновенье ока.

— Дома, — повторяет он, хотя по лицу и не скажешь, что в этом человеке живет уверенность в своей правоте, — конечно же дома, Белла. А теперь замолчи!

— Я хочу помочь! — кое-как вытащив руку из черной всепоглощающей материи, я цепляюсь ей за рукав смятой рубашки мужчины.

— Поможешь, если заткнешься, — раздражительно кидает Эдвард, хорошо слышу скрежет его зубов. Длинные пальцы обвивают мои, намереваясь разъединить их с тканью. Правда, оказывается, это дело непосильно для Каллена.

Ощущаю, как другая ладонь движется по моей руке. Хватает одного качания головой Эдварда, чтобы она послушно замерла.

— Если не хочешь лишиться руки, убери её, — советует мужчина, — немедленно!

— Помочь… — бормочу, стараясь не выпустить из-под контроля эмоции.

— Твою ж мать! — рявкает Эдвард, резко дергаясь назад. Тонкая материя рубашки не выдерживает такого накала страстей. Приглушенно хрустнув, она разрывается, оставляя кусочек ткани в моих руках.

Лицо мужчины заостряется.

— Пусти её.

Медвежьи лапы разжимаются. Вместо них меня с нечеловеческой быстротой перехватывают другие руки. Руки моего похитителя.

Прижимая тело к стенке, практически вдавливая в бетон, Эдвард нависает сверху.

— Я даю тебе десять секунд, чтобы взять себя в руки, Белла. Ровно десять секунд.

Я опускаю глаза, осмысливая услышанное.

Невероятно сложное задание, мистер Каллен. Особенно теперь.

Вдох-выдох.

Отлично, легче.

Вдох-выдох.

Следует продолжать в том же духе. Надеюсь, тогда все выйдет.

Убираю мешающие пряди с лица, откидывая их за спину.

На протяжении всей процедуры успокоения, Эдвард не сводит с меня глаз. Словно стервятник…

Робко смотрю на него исподлобья, не зная, чего следует ожидать.

— Все? — нетерпеливо зовет мужчина.

Поспешно киваю.

— Возвращайся к себе.

Я вздрагиваю, словно плетью огретая этой фразой.

— Не надо…

— Иди к себе в спальню, — четко проговаривая каждое слово, повторяет он.

— Эдвард, пожалуйста, — заглядываю в сияющие малахиты, понимая, в чем и в ком мое спасение, — я с ума сойду…

По лицу мужчины пробегает тень.

— Через полчаса я приду к тебе, — нехотя объявляет он, смотря куда угодно, кроме моего лица, — а пока не высовывайся.

С тяжелым сердцем приходится согласиться. А был ли у меня другой вариант?

Убирая руки, Эдвард позволяет мне покинуть импровизированную тюрьму. Я направляюсь к двери спальни как можно медленнее, ленивее. Отчаянно ловлю каждый звук, собирающийся пролететь мимо.

Но ничего не происходит. Слышу лишь удаляющиеся шаги мужчин. Более тяжелые, размеренные — охраны, более быстрые, яростные — Каллена.

Надеюсь, в этот раз он тоже сдержит свое обещание и сообщит мне, что с Джеромом. О большем не прошу…

* * *

Ранее нравившаяся, почти полюбившаяся спальня сейчас кажется тюрьмой. Четыре немые стены, выкрашенные в неконфликтный кофейный цвет сводят с ума. Шторы, кресла, ковер, кровать, на которой сижу. Сижу… Ничего не делаю, просто сижу сложа руки. Это — худшая из пыток.

Сознание разрывают мысли о малыше. Отчетливо вижу его молящий взгляд с набухающими слезами, его подрагивающие губки, пухлые бледные щечки и светлые волосы. Портрет мальчика проникает глубоко внутрь, не оставляя ни единого шанса отказаться от подобных мыслей.

Наверное, со стороны это напоминает мазохизм. Я сама себя накручиваю, пугаю, довожу до грани…

Резко поднимаюсь, осознавая, что больше не могу коротать время в таком положении. Точно рехнусь.

Меряю помещение шагами. Каждый шаг — новая мысль.

На одной из них Джером, гуляющий в саду около дома и нюхающий благоухающие розочки. Он не знает, что его ищут. Не знает, что мы волнуемся. Он просто любуется цветочками и вдыхает их аромат.

Вот на крыльцо выходит Марлена. Её лицо напряжено, глаза выискивают малыша.

Найдя его, женщина что-то громко кричит за спину. Джерри пугается. Громкого крика, безумных взглядов, топота множества ног, спешащих на лужайку, чтобы изловить его, как непослушную собачонку. Мой мальчик кидается в сторону ограждения. Каменного забора, где уже был не так давно.

Только вот теперь он один. Теперь, когда слышен хруст, мой малыш ничего не может сделать… Сосна, с душераздирающим свистом падает вниз…

Я вскрикиваю, закрывая лицо ладонями. Ужасная картинка будоражит воображения не хуже заправского кошмара. Только вот теперь в главной роли вовсе не Джеймс и Маркус. Теперь не я должна бояться. Теперь мне ничего не угрожает…

Задыхаюсь от чересчур живого варианта происходящего. Он не отпускает. Скачет перед глазами, завлекает, заманивает…

Подхожу почти вплотную к окнам. Кажется, даже готова их выбить. Слишком жарко. Слишком страшно. Слишком тесно.

Если в ближайшее время не окажусь на воздухе, потеряю сознание…

С некоторым запозданием обнаруживаю ручку. Балкон. У меня есть балкон!

Я опускаю выпирающую деталь пластика, стремясь поскорее вздохнуть полной грудью. Торопливо ступаю по холодным плиткам босиком, не слишком задумываясь о том, что могу подхватить простуду.

Поспешно цепляясь ладонями за бортик ограды, я делаю несколько рваных и торопливых вздохов. Проникая в легкие, ледяной воздух больно щиплет их.

На улице зима, Белла.

На улице мороз.

… А ты стоишь здесь в легкой одежде, босиком, без куртки.

Случись это на пару недель раньше, наверное, я сошла бы с ума. Продала бы себя, Родину, родителей — кого угодно — за тепло. За теплый угол, чай и плед. Но сейчас нет. Сейчас я бы обменяла все то же самое, включая само тепло, на то, чтобы белокурое создание оказалось рядом в целости и сохранности.

Джером — центр моего мироздания. Как несправедливо, что понимаю это лишь теперь.

— А ну-ка внутрь, — услышав посторонний голос, я испуганно оборачиваюсь. Правда место первому чувству мгновенно уступает другое. Обратное.

— Эдвард… — не замечая ничего вокруг, кроме мужчины, возвращаюсь в комнату. Освобождая проход, Каллен дает мне пройти.

— Одевайся.

В голосе явно слышится спешка и волнение.

Непонимающе смотрю на него, желая объяснения. Самого простого.

— Я считаю до трех и ухожу без тебя, — зажмуриваясь, рычит мой похититель.

Ладно. К черту объяснения.

Я кидаюсь к шкафу, с невероятной, что в моем положении и вообще в моем случае редкость, скоростью, надевая недостающие элементы одежды.

Запахиваю пальто как раз в тот момент, когда губы мужчины, одетого как раз мне в тон, произносят «три».

Грубо хватая меня за руку, Эдвард почти бегом проходит по коридорам в направлении черного выхода.

На этот раз тяжеленная дверь не успевает даже как следует распахнуться, а я уже снаружи.

Проволочив меня по ступенькам, Каллен отпускает мою руку.

У крыльца стоят восемь мужчин. Смоляные плащи и коротко стриженые волосы мгновенно дают ответ, кто они.

— Двое с Северной части, двое с Восточной, — не успев даже как следует приблизиться к ним, отдает распоряжение Эдвард, — двое с Южной и двое с Центральной.

Коротко кивнув, охрана оповещает о своей готовности.

— При обнаружении мальчика немедленно со мной связаться.

Вторая партия кивков. Никто не произносит ни слова.

— Приступайте.

Отпуская быстро расходящихся мужчин в черном, Каллен оглядывается на меня.

— Наша часть — Западная, — произносит он.

— Его нет в доме?.. — я проглатываю душащий комок, следующий откуда-то из недр горла.

— Нет. Пошли.

Всегда поражалась и, наверное, буду ещё долго поражаться умению Эдварда брать себя в руки. Он непоколебим, как закаленная сталь. Я не нахожу себе места от пропажи мальчика, а по его слаженным действиям выходит, что ничего из ряда вон выходящего не случилось. Простые производственные казусы.

И все же, его спокойствие и собранность играет на руку нам обоим.

Стараясь поспеть за мужчиной, я иду как можно быстрее. Но догнать все равно не удается.

Пока мы пересекаем территорию особняка, снег достаточно уплотнен, чтобы без труда следовать по нему. Но едва мы покидаем огороженное пространство через большую каменную калитку, раскрывшуюся только после введения недлинной комбинации цифр, поспешно набранных Калленом, понимаю, что теперь идти будет сложнее.

Ноги в буквальном смысле тонут в снежном болоте. Глубочайшие сугробы поглощают меня по самые колени.

Прикусив губы, стараюсь не обращать внимание на стремительно промокающие штаны спортивного костюма и холодеющие с каждым шагом нижние конечности.

Ради Джерома я потерплю. Даже чертов холод.

— Вы искали в саду? — я оглядываюсь назад, подмечая, что про прилежащую к дому территорию я не подумала.

— Да, — резко отзывается мужчина, ускоряясь.

Воздуха требуется все больше, а запасы его все быстрее истощаются. Чтобы поспевать за Эдвардом требуется иметь неплохую физическую подготовку. Я никогда не была в спортзале. Такие нагрузки явно не про мою честь…

— Как он?.. — мысленно прикидываю, каким образом Джером сумел покинуть дом. Некоторые из размышлений воплощаются в слова. Произносятся.

— Не сам, Белла, — даже не утруждаясь тем, чтобы оглянуться, отвечает Каллен.

— Не сам? — от удивления я даже останавливаюсь, отчего проваливаюсь в сугроб даже выше колен.

— Само собой. Как только я увижу эту тварь… — предложение остается незаконченным. Слава богу.

Наверстываю упущенное расстояние, стараясь не брать в голову слишком много. Все потом. Сейчас важнее всего найти малыша живым и здоровым.

От перспективы больше никогда не увидеть его кровь стынет в жилах. Маньяки-похитители? Хорошо спланированное похищение, если это так. Каким образом… как? Как можно похитить ребенка из-под носа у Эдварда? У меня? У Марлены и тех охранников, что теперь прочесывают остальную лесную территорию.

Только если это… не кто-то из них…

— Эдвард! — зову, снова останавливаясь. Мужчина упрямо продолжает шествовать по сугробам.

— Эдвард, подожди! — повышаю голос, стряхивая с пальто снег.

— Нет времени ждать! — кидает через плечо мой похититель. — Я не намерен ничего выслушивать про то, как ты устала.

— Эдвард, охрана надежна? — ладони сжимаются в кулаки лишь при одной мысли, что кто-то из этих смоляных головорезов найдет мальчика раньше нас.

Каллен замирает. Оглядывается.

— Несомненно, — четко выговаривая слово по буквам, произносит он.

— Ясно… — опускаю голову, продолжая снежный путь. Внимательно смотрю по сторонам, ища взглядом хоть что-то выбивающееся из общего лесного пейзажа.

Напрасно. Здесь все, как и должно быть. Безлюдно, тихо, чересчур спокойно…

А что я ожидаю увидеть? Бразильский карнавал?

— Нора! — мужчина вздергивает меня за руку, минуя дыру с просыпавшимся внутрь снегом. — Смотри же под ноги!

Молчу, немо извиняясь перед ним.

Начинается довольно крутой подъем в гору. Держаться не за что. Разве только руками…

Застываю у подножья, наблюдая за Эдвардом. Не щадя ни ладоней, ни пальто, ни ботинок, он с нечеловеческой быстротой начинает взбираться вверх.

Стараюсь последовать поданному примеру, но пальцы каменеют после двухсекундного прикосновения к снежному покрывалу.

Сжав зубы, пробую второй раз.

Кожа отзывается тупым жжением. Игнорируя боль, поднимаюсь. Думаю о Джероме. О его глазах, личике, молчаливых поступках. Думаю, и становится легче. Проще. Боль почти отпускает…

Каллен поджидает наверху. Вглядываясь в бесконечно простирающиеся впереди белые долины, он все больше хмурится.

— Машины не было… — негромко произносит Эдвард, когда, полностью изможденная, я оказываюсь рядом с ним.

Окидываю взглядом те же места, что и мужчина. Действительно. Ни следа присутствия транспорта.

— Если начали в три ночи, то уже далеко…

— В три ночи? — вздрагиваю, припоминая время, когда вышла из детской и застала мужчину на её пороге с бутылкой спиртного. Разве было три?..

— Плюс-минус десять минут, — странным голосом продолжает Каллен.

— Кто?.. — на большее меня не хватает. Действительно, кто? Кто осмелится, кто попытается, кто так рискнет?.. Никаких вариантов.

— Мало ли кто… явно профессионалы, — поражаюсь тому, как Эдварду удается удержать спокойствие, в то время как на меня накатывает истерика.

Делаю шаг вперед, стремясь оказаться чуть ближе к мужчине. Что именно хочу сделать, не знаю. Останавливаюсь в нескольких сантиметрах от склона. Внизу — снег и тройка елей. Чуть ближе белеет что-то неясное.

— Если убили… — голос Эдварда ничего не выражает… Бесчувственный, почти что замороженный голос.

Его слова не трогают деревья и снега, не трогают небеса и землю… зато трогают меня. Чересчур резко оборачиваясь в его сторону, теряю равновесие. Машу руками в разные стороны, хотя заранее знаю, что это обречено на провал.

При всем желании я не могу и не успеваю спастись от неминуемого падения.

Последним, что я вижу перед чередой зелено-белого урагана, сопровождающего мой спуск вниз, является лицо Каллена. Какая-то доля эмоций на нем мелькает. Вижу даже дернувшуюся в моем направлении руку…

Неразборчивый пейзаж мелькает быстро. Так же, как быстро начинается, — быстро заканчивается. Не успеваю даже толком испугаться. Понимаю, что остановилась, когда ударяюсь обо что-то холодное и невероятно твердое.

Тонкая иголка пронзает голову короткой болью.

Отдаленно слышу доносящиеся из ниоткуда ругательства и шуршание снега. Что-то черное, стремительно спускаясь с холма, оказывается рядом со мной.

Лишь услышав знакомый запах, понимаю, что это Эдвард.

Как он так быстро спустился? Кажется, я даже кувырком неслась медленнее….

— Черт бы тебя побрал, Белла, — приглушенно ругается мужчина, заставляя меня сесть. — Жива?

Вздыхаю, медленно кивая.

Взгляд Эдварда скользит с моего лица куда-то вправо. Принуждая замереть, его пальцы пробегаются по волосам вблизи виска.

— Без крови никак, да? — раздраженно интересуется он. Но за раздраженностью есть ещё что-то, доселе в нем не проявляющееся в мою сторону. Не забота, нет. Какое-то дуновение переживания?..

— Все в порядке, — я прикладываю ладонь туда же, куда он смотрит. Пальцы тут же краснеют.

Точно. Кровь.

Ошарашено разглядываю алеющую кожу, как кое-что иное, но тоже красное, привлекает внимание.

— Поднимайся, вернешься к Марлене, — обвивая меня обеими руками за талию и намереваясь поставить на ноги, проговаривает мужчина.

— Эдвард… — негромко зову его, выглядывая за спину. Среди снега — красное? Нет, такого не может быть.

— Никаких возражений, — отвечает мой похититель, — вставай, Белла.

— Эдвард, сзади, — указываю пальцем направление того самого яркого пятна, от которого не могу оторвать глаз.

Непонимающе оборачиваясь, мужчина тоже смотрит в ту сторону.

Хмурясь, он поднимается, оставляя меня в прежней позе. Два первых шага он делает почти что робко, всматриваясь, зато остальные — быстро и уверенно.

Поднимаюсь, спеша за ним.

При ближайшем рассмотрении красным пятном оказывается… шапка. Та самая яркая шапка, за которой я не так давно бежала… Шапка Джерома!

Присев перед неожиданной находкой, мужчина заглядывает под нависающую темную ель. Выражение его лица тотчас меняется.

Спустя секунду, из-под размашистых веток, нещадно раскинутых в разные стороны, почти сломанных, материализуется тельце малыша.

Я поспешно приседаю рядом.

— Джером… — придушено бормочу, заглядывая в побелевшее, без единой кровинки личико ребенка. Глаза малыша закрыты.

Эдвард тоже поражен. Тоже в какой-то степени растерян. Но владеет собой куда лучше меня.

Сжимая тонкое запястье сына, он выжидает несколько мучительно долгих секунд. В моей голове начинает шуметь кровь.

— Жив, — с невиданным облегчением, резко поддаваясь вперед, выдыхает Эдвард.

Это же ощущение вихрем проносится внутри меня.

Жив! Жив!..

Не теряя лишнего времени, Эдвард сбрасывает с себя пальто, укутывая в него маленькую фигурку сына. В черной материи Джером выглядит как в гробу. Побелевшее личико напоминает об ужасном возможном финале.

— Сообщи Эммету! — кидая мне телефон, выуженный из кармана, приказывает Каллен. Его голос тихий, лицо бледное. Подхватывая ребенка на руки, он медлит лишь одну секунду, прежде чем подняться на холм.

И эту секунду он тратит на то, чтобы поцеловать лоб своего сына…

Глава 30 Подойди

Вы когда-нибудь видели, как рушатся величественные, прочнейшие здания? Камень за камнем, тяжело и с грохотом они падают на землю, погребая под собой все близлежащее. Зрелище страшное и захватывающее — невозможно оторваться, хотя и хочется как можно дальше без оглядки бежать.

Что-то наподобие такого разрушения происходит и с моим похитителем. Хваленый самоконтроль Каллена, который помог нам отыскать в снежном лесу Джерома, тает на глазах.

Когда Эдвард укладывает сына на кровать, миновав две лестницы и множество сугробов, первое, что он пытается сделать, это раздеть его. Снять мокрую куртку, чтобы малыш поскорее согрелся.

Но молния, маленькая черная молния заедает, мешая завершить начатое. Пару секунд понаблюдав за тем, как неистово мужчина дергает замок, не выдерживаю, решаясь вмешаться.

— Эдвард… — мягко прошу, подходя ближе. Кладу руку на его плечо, думая, что так будет проще уговорить его.

Не отвечая, Каллен дергается, освобождаясь от моей ладони.

Предпринимаю вторую попытку, насилу сдерживая хоть какое-то спокойствие.

— Эдвард, давай я помогу.

Ещё раз рванув молнию, мужчина все же сдается. Шумно выдохнув, он отступает, позволяя мне попробовать.

Я опускаюсь на краешек кровати, выправляя из-под замка загнанные внутрь кусочки материи. Тот легко идет вниз, освобождая Джерома из плена мокрой одежды.

В тишине, повисшей в комнате, хорошо слышно громкое дыхание мужчины. Он даже не пытается сдерживаться.

Впрочем, у меня есть дела поважнее Каллена.

Я обращаю все свое внимание на Джерри, намереваясь снять с него все остальное. Начинаю с ботинок.

Едва они касаются пола, как в детской появляется Марлена. Короткий стук, известивший о её приходе, слышится почти одновременно с открытием двери.

До того, как домоправительница успевает добраться до кровати, её перехватывает Каллен.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивает мужчина. Его голос чуть-чуть, совсем капельку дрожит. В остальном он лишь напряжен.

— Мистер Флинн будет через пятнадцать минут, мистер Каллен, — учтиво отзывается женщина. — Он уже едет.

Мистер Флинн?..

К черту. Не сейчас.

Вздохнув, Эдвард отпускает Марлену.

— Помоги ей.

Вторая пара рук, нежных и мягких, стягивает промокшие джинсы ребенка.

— Слава Богу, оннашелся, — бормочет домоправительница.

— Да, — соглашаюсь, собираясь снять последний элемент одежды мальчика — синюю кофту. Я подкладываю руку под спинку Джерома, как ощущаю нечто странное. Одной секунды хватает, чтобы понять — что-то не так.

— Изабелла? — Марлена взволнованно зовет меня, стреляя взглядом с меня на малыша и обратно.

— Сейчас, — приподнимаю ребенка, чтобы увидеть спину.

Опасения подтверждаются. Ощущения не подвели.

— Твою мать… — рычит Каллен за моей спиной. Домоправительница прикусывает губу, сожалеющее глядя на Джерома.

— Как же… — слова кончаются на очередном вдохе, когда я, едва касаясь, провожу пальцем по одной из двух рваных тонких полосок кожи, пылающих темно-бордовым цветом. Запекшаяся кровь покрывает большую часть спины малыша. Он похож на ангела, которому отрубили крылья…

— Нужен спирт, — говорит Марлена, немного придя в себя, — я сейчас принесу.

Её останавливает Эдвард. Почти швыряет обратно на кровать.

— Не смей!

Перевожу недоуменный взгляд на Каллена, с трудом отрываясь от Джерри.

— Эдвард?..

— До приезда Флинна никто ничего не будет делать! — тоном, не терпящим возражений, констатирует мужчина.

— Рану нужно промыть, — упорствую, чувствуя необходимость в данном действии.

— Нет, Белла, — глаза моего похитителя так страшно сверкают, что заставляют согласиться. Волей не волей. В конце концов, решат ли что-нибудь пятнадцать минут?.. Надеюсь, что нет.

— Пижама, — прошу я, кивая домоправительнице на шкаф.

— Сейчас, — Марлена поднимается, и опасливо обогнув Каллена, статуей замершего перед кроватью, выбирает, что нужно из гардероба мальчика.

Все это время неотрывно смотрю на малыша, ласково гладя его ладошки. Настолько холодные, что можно подумать, будто передо мной вовсе не ребенок, а кусочек льдинки.

— Все будет хорошо, — не удерживаюсь, шепчу это, наклонившись к его уху. Затем целую в висок. Плевать на Эдварда. Он не посмеет запретить мне этого.

Домоправительница приносит сухую одежду. В четыре руки мы мгновенно облачаем в неё Джерома. Кровь, стекающая по спине, пачкает простыни и черное пальто мужчины, на котором мальчик по-прежнему лежит, но никому до этого нет дела. Мне — тем более.

Придвигаюсь ближе к малышу, гладя его волосы, пока Марлена отправляется за другими одеялами. Мы обе считаем, что одного явно недостаточно.

За её отсутствие ни я, ни Каллен не двигаемся с места.

Мельком взглянув на Эдварда, подмечаю его каменное выражение лица и чересчур вытянутую, прямую позу. Даже военные на параде стоят хуже.

— Все в порядке… — внезапно срывается с языка. До боли хочется сказать ему это. Попытаться… успокоить?..

Мы будто поменялись местами. Теперь я наделена способностью трезво мыслить, а мужчина — нет. Теперь я отвечаю за ситуацию, а он нет. Теперь мне проще, а ему…

Каллен переводит взгляд на меня. Полупустой, но явно желающий продемонстрировать угрозу. Выходит скверно. Ничего подобного не вижу.

— Замолчи, — дополняя эффект, просит Эдвард. Именно просит…

Наверное, действительно лучше помолчать.

Продолжаю гладить Джерома, пока сознание заполняют мысли о вчерашнем вечере. О быстрых объятьях, отстраненности и испуге. О том, как блестели маленькие драгоценные камушки, прося меня то уйти, то остаться.

Теперь, когда я знаю, чему виной такое состояние Джерома, становится ещё горше. Непомерно жаль, что вчера я не осталась. Тогда бы, может, и не было бы всего этого. Ни краж, ни поисков, ни теперешних последствий.

Во всем вина Эдварда. Он сказал глупость. Он спровоцировал такую реакцию. Он будет передо мной отвечать. Но позже. Все позже…

Очередной короткий стук вклинивается в размышления. Каллен оборачивается секундой раньше, чем стучащий переступает порог.

Наверное, это и есть мистер Флинн. Высокий темноволосый господин с синими глазами и в темно-синем костюме. Серая рубашка проглядывает из-под пиджака.

Рядом с ним Эдвард выглядит как уличный бродяга. В смятой одежде, с примятыми и взъерошенными волосами.

— Мистер Каллен, — учтиво здоровается вошедший, протягивая моему похитителю руку.

— Флинн, — произносит мужчина, пожимая её.

Глаза доктора переводят взгляд с Эдварда на меня. Могу поклясться, взгляд его выражает сплошное удивление.

Немой вопрос получает ответ.

— Новая смотрительница, — поспешно докладывает Каллен.

— Смотрительница, — вежливо соглашается пришедший. — Я могу приступить?

— Конечно, — Эдвард с готовностью отступает, пропуская доктора к кровати мальчика.

— Мисс?.. — Флинн замирает рядом со мной, вопросительно поглядывая на покрывала.

Не сразу понимаю, что от меня требуется.

Вставать жутко не хочется. Оставлять Джерома при любых обстоятельствах тяжело для меня. После всех сегодняшних происшествий это только усилилось.

Наблюдаю за доктором как стервятник, готовый тотчас броситься на свою добычу. Нутром чувствую, что если какое-то действие мужчины покажется мне неправильным, не сдержусь.

Для большей безопасности я, скрепя сердце, отступаю на два шага.

— Сколько он пробыл на морозе? — интересуется доктор, щупая пульс мальчика.

— Вероятнее всего восемь-девять часов, — отвечает Каллен. Сейчас он стоит рядом и его голос, его поза становятся ещё более напряженными.

— Мы не знаем точно, — негромко добавляю, понимая, что это — правильный ответ. Откуда сведения, что все время после моего ухода Джерри был на улице? Похитители вполне могли иметь что-то, во что можно было спрятать ребенка.

Я стараюсь не давать воображению волю. Это ни к чему. Сейчас малыш с нами…

Пришедший слегка недоуменно поглядывает на меня через плечо, но тут же возвращается к Джерому. Его внимание привлекает кровь, хорошо выделяющаяся на фоне бледного тела мальчика.

Осторожно повернув ребенка, Флинн поднимает пижамную кофту, рассматривая раны.

— Чем нанесены, не знаете?

— Ножом, — пожимает плечами Каллен, — или чем-то в этом роде.

Его дыхание становится совсем тихим. Почти неслышным.

— Для жизни не опасны, — мужчина возвращает пижаму на место. — У ребенка переохлаждение. Сейчас важнее согреть его.

Дверь негромко хлопает сзади. Марлена, принесшая ещё одно одело, укладывает его в изножье кровати.

— Мисс?.. — наблюдаю за домоправительницей, когда слышу зов доктора. Это действительно мне?

— Мне необходима ваша помощь, мисс.

Я с готовностью подхожу к доктору.

— Растирайте ноги. От пальцев вверх. Не иначе.

С этими словами мужчина наглядно демонстрирует мне, что он имеет в виду, совершая необходимые движения на теле Джерри.

Почти физически чувствую нарастающее раздражение моего похитителя. Кажется, даже слышу скрежет зубов.

— Сильнее, — направляет Флинн, когда я приступаю к делу, — вот так, отлично. Продолжайте.

Сам он, тем временем, занят руками.

Далее следует теплая ванна, наполненная Марленой. Пришедший лично переносит туда Джерома, а затем снова обращается ко мне за помощью. На этот раз необходимо держать голову мальчика над поверхностью воды.

Благо, Каллен остается в детской, и его присутствие и пронзающие взгляды не отвлекают меня. Постепенно повышая температуру жидкости, мы, наконец, добиваемся того, что малыш начинает согреваться.

Когда Джером, теплый и с обработанной спиной возвращается к себе в постель, уже заново застеленную домоправительницей, Эдвард занимает белое кресло у окна. По виду не скажешь, что он присутствует в реальности.

— Лучше будет, если кто-то ляжет с ребенком. Так он быстрее согреется, — советует доктор.

— Я лягу, — без лишних раздумий отвечаю, направляясь к кровати. Нижняя часть моего костюма мокрая, поэтому имеет смысл снять её. Абсолютно не стесняясь Флинна, стягиваю штаны, забираясь под одеяло к Джерому. Тактичный доктор отворачивается, переговариваясь о чем-то с Марленой. Как выясняется, речь идет о теплом супе и чае, когда малыш проснется.

— Ребенок очнется в течение десяти-двенадцати часов. Не больше, — напоследок сообщает пришедший.

— Не больше… — тихо повторяю за ним, целуя лоб белокурого мальчика. Это вызывает в докторе новые вопросы, но их он держит при себе.

— Мистер Каллен, — мужчина поворачивается к окну, обращаясь напрямик к хозяину.

Тот поднимается, указывая на дверь.

Не говоря больше ни слова, оба выходят.

— Он поправится, — нежно глядя на мальчика, убеждает Марлена.

— Конечно, поправится, — я выдавливаю улыбку, гладя щечку малыша, — и очень быстро.

Домоправительница кивает и, задержавшись ещё на полминуты, тоже покидает комнату.

Мы с малышом остаемся вдвоем.

— Мой ангел, — я покрепче прижимаю к себе ребенка, вдыхая его характерный запах и ощущая, как теплеет внутри. Джером действительно ангел. Маленький, безвинный, невыразимо прекрасный грустный ангелочек.

Только сейчас, только теперь понимаю, что люблю его. Люблю мальчика, кардинально поменявшего мою жизнь к лучшему. Изменившему все принципы и приоритеты. Показав, что мир все-таки не так плох, как изначально кажется.

Я люблю Джерома.

И сделаю все, чтобы он был счастлив.

Любой ценой.

* * *

Наверное, я все-таки заснула.

В комнате чуть темнее, чем раньше, а Джером гораздо теплее, чем мне помнится. Мой малыш согревается. Все хорошо.

Расслабленно вздохнув, посильнее обхватываю маленькое детское тельце. Материя пижамы невероятно приятная для кожи.

Нежный запах заполняет легкие, успокаивая не хуже любых убеждений.

Чуть-чуть пододвигаюсь, оставляя на лбу ребенка поцелуй. Ровная кожа уже не такая бледная, как раньше — кровь вернулась. Слава богу.

Тишина и полумрак детской, едва я отвожу глаза от Джерома, выделяют ещё одного человека, присутствующего тут.

На белом кресле, развернутом к окну, восседает Эдвард Каллен. В той же одежде, с той же прической, закинув ногу на ногу и расположив руки на подлокотниках. Его глаза полуприкрыты.

Пока я разглядываю моего похитителя, ни одна мышца на лице мужчины не двигается. Наверное, поэтому его голос, прозвучавший так неожиданно, немного пугает меня.

— Спи, — произносит он, — это у тебя лучше всего получается.

Стараясь проигнорировать подобные слова, сказанные с незамаскированным ядом, перевожу начинающийся диалог на другую тему.

— Он уже теплый, — нежно смотрю на белокурое создание, поглаживая его волосы.

— Значит, у тебя уже есть повод уйти?

— У меня есть повод остаться, — поправляю одеяло, когда произношу это.

Глаза Каллена раскрываются, голова поворачивается ко мне.

— Насколько? — вопрос задан с безразличной интонацией, но поблескивающие малахиты намекают, что все не так просто.

Пару секунд раздумываю над ответом.

— Насколько понадобится.

Вздыхая, Эдвард занимает прежнюю позицию, откидываясь на спинку кресла.

Тоже замолкаю. Есть ли смысл что-нибудь говорить?

Смотрю на Джерома. На мельчайшие детали его лица. Ищу что-то… сама не знаю, что. Попросту не могу оторваться. И не хочу.

— Белла… — голос Эдварда становится самым громким звуком в комнате. На этот раз он без доли яда, — … уйди.

Медленно качаю головой, даже не думая о таком варианте. Вчера я ушла. Что из этого получилось, можно наблюдать сегодня. Утешает лишь мысль, что теперь с малышом все будет хорошо. Я никому и никогда более не позволю его обидеть.

— У меня есть право остаться, — я бормочу, не до конца уверенная в своей правоте, но яро желающая получить эту самую веру. На какую гору мне за ней отправляться? Какие океаны переплывать?

Тонкими паутинными ниточками молчание пронзает помещение. Снова.

Закрываю глаза, подумывая над тем, чтобы ещё немного подремать с мальчиком. Тепло, выделяемое его телом и моим собственным, способствует расслаблению.

Я слышу тихонькое поскрипывание ковролина. Приоткрываю один глаз, следя за происходящим.

Эдвард, поднявшись с кресла, почти вплотную подступает к окну. Чересчур внимательно, почти зачарованно смотрит на снежинки, кружащиеся за толстыми стеклами.

Его губы трогает подобие печальной улыбки.

— Зима — лучшая пора года, — произносит он. Теперь бархатный баритон кажется частью образовавшейся тишины.

— Зимой холодно, — не соглашаюсь, подтягивая повыше край одеяла.

— Холод меньшее из всех зол, Белла, — качает головой Эдвард. Его палец описывает круг по ровной оконной поверхности.

— Сутки там — и ваше мнение изменится, — бормочу я.

— Сутки — это слишком мало.

— При минус двадцать достаточно.

— Даже при минус сорок.

Я не вижу смысла продолжать этот разговор. Но и спать тоже. Сладостная усталость отпустила, Каллен спугнул её.

— Зимой все белое, — видимо, продолжая начатую ранее тему, говорит мужчина. — Белый — прекрасный цвет.

Он оборачивается, всматриваясь в мое лицо.

— Белый — цвет чистоты и невинности.

Чистота и невинность? Глаза цепляют бесконечное белое марево, повисшее из-за цвета мебели в детской. Получается, этот цвет выбран неспроста?

— Стены?.. — пробую задать интересующий вопрос.

— … а ещё неконфликтный. Никакой конфликтности, — Каллен вздыхает, отворачиваясь обратно. Улыбка пропадает с его лица. Оно разом становится сосредоточенным и где-то в глубине — грустным.

Минута тянется за минутой, а Эдвард не двигается с места. Даже дышит беззвучно.

Раздумывая над его словами, глажу малыша. Мысленно проговариваю все то, что чувствую к этому ребенку. Ребенку, которого отныне никогда и ни за что не оставлю.

— Белла, — второй раз за последние десять минут слышу свое имя от Каллена. Нечасто на меня обрушивается такая удача.

Обращаюсь во внимание, хотя руку с плечика Джерри никуда не убираю.

Малахиты направлены на меня. В них нет никакой агрессии или любых чувств, хоть отдаленно на неё похожих. Имеется лишь капля недоверия и серьезность, залившая собой все и вся.

— Подойди ко мне, — просит Эдвард. Возможно, это был приказ, но интонация, с коей произнесена эта фраза, с повелительной никак не вяжется.

Замираю в нерешительности, раздумывая, что делать.

— Пожалуйста, — выдыхает мой похититель. Тихо, очень тихо. Но слышно.

Сегодня с утра я услышала, что никогда и ни при каких обстоятельствах этот человек не будет говорить мне «пожалуйста». Но теперь он… игнорирует собственные принципы. Очень кстати вспоминается и то, что это уже не впервые. В ту ночь, когда я нашла его в коридоре, после падения сосны, он тоже просил меня с использованием perfavore.

Эдвард так же переживает, как и я. Последние камушки самоконтроля рассыпались и превратились в пыль. Напускное спокойствие испарилось, уступив место истинному эмоциональному состоянию.

Набираясь решимости все же подняться, с величайшей осторожностью, не тревожа Джерома, я выбираюсь из-под теплого одеяла. Нижней части моего костюма нет — Марлена, видимо, унесла сушить, пока я спала. Поэтому надевать нечего. Ну и ладно.

Делаю несколько несмелых шагов по направлению к Каленну, который следит за мной краем глаза. Основное же его внимание уделено окну.

Когда я оказываюсь достаточно близко, Эдвард оборачивается.

— Садись.

Белое кресло мягкое и теплое. Не одеяло, конечно, но тоже вполне сойдет.

Совершенно неожиданно Каллен, подступая на шаг ближе ко мне, присаживается рядом.

Его взгляд окидывает мое лицо, давая возможность заглянуть чуть глубже в малахиты, чем раньше. Увидеть что-то, чего раньше видеть было не позволено.

— Какое твое желание? — негромко спрашивает он.

Хмурюсь.

Желание?..

Видя мою непонятливость, мужчина уточняет:

— Я исполню любое твое желание, Белла.

Фраза не слишком приятная. Особенно если вспомнить, что последний раз я слышала такое от Маркуса.

— О чем ты?.. — я откровенно ничего не понимаю. Эдвард меняет свои образы, как некоторые женщины платья в гардеробе. Я не успеваю за ним.

— Желание в обмен на обещание.

Обещание?..

— … я исполняю его, а ты делаешь так, чтобы Джером к тебе не привязывался.

Резко выдыхаю, когда слышу подобное. Что-то очень острое больно колет в груди. Почти пронзает.

Не лучше действует и взгляд Каллена, который смотрит на меня со скрытой надеждой и напряженным ожиданием. Мужчина кажется мне уязвимым сейчас. Зависящим от моего ответа.

— Я не причиню ему вреда, — повторяю раннюю фразу, раздумывая, как бы объяснить Эдварду, что я действительно не опасна для мальчика. Раз за разом, день за днем, я делаю все для этого, но он до сих пор не верит…

— Я знаю, — мой похититель шумно сглатывает, на миг прикрывая глаза.

Если знает, то… что?

Немой вопрос получает ответ. Не так быстро, но получает.

— Белла… — Эдвард медлит, хмурясь так, будто решается на самый значимый поступок в своей жизни. Его лицо напряжено, голос взволнован, а глаза излучают сплошную… тоску. Настолько очевидную, что я пугаюсь такого сильного чувства.

— Джером… — он сглатывает, — Джером все, что у меня есть.

Такое откровение шокирует.

— Я знаю, — не нахожу ничего лучше для ответа, чем это словосочетание.

Я ведь действительно знаю. Ещё там, в лесу, он убедил меня. Ещё в день катастрофы с деревом, я поняла. Ещё…

— Нет, — Каллен качает головой, прикусывая губу. Следует признать, что таким я его ещё точно не видела. Какой-то… брошенный, отвергнутый человек. Он смотрит на меня, как детишки в подворотне, когда просят милостыню. Он тоже просит. Молит.

Молчаливо жду продолжения, не решаясь ни говорить что-либо, ни прикасаться к нему. Хотя пальцы отзываются жжением при одной только этой мысли. Хочется коснуться. Хочется даже приласкать, если можно применить это слово по отношению к моему похитителю.

— Ты отбираешь его у меня, — наконец произносит мужчина. Сказав, сразу выдыхает и делает очередной вдох. Прямо как ночью…

— Эдвард… — начинаю я, но что дальше, не имею никакого понятия. Хочется сказать слишком многое, а мысли спутаны в такой пестрый клубок, что и за год не распутать. За сегодня случилось много. Очень и очень много. Но чтобы мистер Каллен, сидя передо мной практически на коленях, просил не отбирать у него сына… Нет, этот уже чересчур.

— Поверь мне, без тебя хватает тех, кто жаждет этого. Ждет любого подходящего случая, — глаза мужчины переметываются на кровать Джерома, напоминая о случившемся и придавая ему особый смысл. — Не нужно… Не надо…

Он поджимает губы, замолкает, низко опускает голову.

На этот раз молчание душит меня. Душит наравне с тем, что тяжелеет в груди с каждым рваным вдохом мужчины.

— Пожалуйста, — бормочет он, когда не в силах больше сдерживаться, касаюсь кончиками пальцев его волос, — пожалуйста, Белла…

Медленно веду вниз, к спине, прикусывая губу от боязни и сострадания, одновременно бушующих где-то внутри.

Дыхание Эдварда учащается.

— Сколько раз ты хочешь, чтобы я сказал это? — спрашивает он, не поднимая головы.

Молчу, чуть увереннее гладя его волосы.

— Скажи! — не унимается Каллен, — Десять? Двадцать? Сто? Белла, сколько?!

Вместо ответа обхватываю его голову обоими руками, притягиваю к себе.

Горячее дыхание мужчины заставляет миллионы мурашек бежать по моему телу. Но отстраняться он не намерен.

— Все хорошо, — бормочу я, лаская его. Затрагиваю не только волосы, но и шею, и плечи — все, до чего могу дотянуться.

Мой похититель ничего не отвечает. Он молчит, хотя слегка подрагивающая спина говорит о многом. Правда, ни капли соленой влаги (даже намека на неё) не чувствую. Люди могут плакать без слез?..

Секунды обращаются в минуты. Проходит не более пяти, когда рука мужчины, поднимаясь, обхватывает меня за талию, притягивая к своему обладателю. Запах, источаемый Калленом, становится сильнее. Приобретает особую значимость.

Ни на миг не останавливаюсь. Не перестаю прикасаться к нему. Как наркоман, получивший дозу после долго воздержания, я не имею ни малейшего намека на силы прекратить.

— Если с ним что-то случится…

— Ничего не случится, — качаю головой, пробираясь одной из рук к лицу мужчины. Робко провожу пальцами по его скулам. Они сухие. Значит, слез действительно нет.

Будь мы в другом месте и в другое время, Эдвард бы остановил меня, я знаю. Сказал бы «не смей меня касаться» или «пошла вон»… Но сейчас… Сейчас нет. И это добавляет ещё больше эмоций к тем, что уже сгрудились у меня внутри.

— … я не переживу, — продолжая прошлое высказывание, шепчет он.

— Джером в полном порядке и совсем скоро будет здоров, — я наклоняюсь чуть ниже, продолжая притрагиваться к его скулам и проговаривая эти слова.

Эдвард не отвечает. Его рука сильнее сжимает меня.

— Знаешь что, — рассматривая калейдоскоп снежинок за окном, а затем укрытое одеялом тельце ребенка, говорю я, — никто и никогда не посмеет его у тебя отобрать.

Мужчина вздергивает голову.

Я смотрю прямо в его красноватые, полные невысказанных слов глаза и повторяю сказанное с одной из самых нежных улыбок, на которую способна.

— Никто…

Малахиты говорят «спасибо» сами за себя. Мне не нужно слышать подтверждение этого банальными словами.

Прерывисто вздыхая, Каллен сначала робко, а затем все же решительно возвращает голову ко мне на колени.

Вот уже обе его руки обвиваются вокруг моей талии.

— Ещё пару минут, Белла… — полушепотом-полустоном просит он.

— Сколько угодно, — я возвращаю ладони на прежнюю позицию, перебирая бронзовые кудри, — сколько угодно, Эдвард…

Теперь мне кажется, что что-то мокрое все же коснулось кожи.

Чуть-чуть…

Глава 31 Сделка

Когда я была маленькой девочкой, наверное, около семи лет, любила подолгу лежать на лужайке перед домом и смотреть на облака. В них всегда находилось что-то необыкновенное, почти волшебное. Такое манящее, такое красивое, что дух захватывало.

Высматривать в белых ватных подушках, кочующих по небосводу, разные вещи, меня научил папа. Ему самому до ужаса нравилось это занятие…

После его ухода для меня это стало единственным способом повернуть время вспять. Всегда казалось, что он здесь, на лугу вместе со мной. Лежит и смотрит на облака, показывает пальцем на самые большие, рассказывает, что в них видит.

Эти воспоминания были моим утешением. Единственным, что могло хоть немного меня успокоить.

Теперь чем-то подобным являюсь я сама.

Для Эдварда.

Мужчина, крепко обняв меня, стоял на коленях. Я перебирала руками бронзовые волосы, чувствуя теплый свет внутри себя. Будто раз — и зажглась, и горит какая-то лампочка.

Для меня было ново видеть Каллена в таком состоянии. Последнее время для меня все ново. Но, как ни странно, недоумения я не чувствую. Все равно что художник, много лет не бравшийся за кисть. Он знает, что умеет рисовать, хотя чувствует себя несколько скованно из-за непривычки снова видеть перед собой холст.

Сейчас вокруг — тишина.

Вокруг — умиротворение.

Если бы не чуточку сбитое дыхание моего похитителя, можно было бы подумать, что я нахожусь в комнате одна.

Сижу на просторной серебристой кровати, на сливовом одеяле, которым заботливо укрыто тельце Джерома. Смотрю на мальчика, ищу самые незначительные, самые незаметные перемены на личике. Однако оно все такое же умиротворенно-спокойное, безмятежное. Как в рекламе детского снотворного.

Надеюсь, малышу снится вовсе не страшный темный лес со множеством ужасов и опасностей, а зеленые поля и луга, где он, собирая букет душистых полевых цветов, несется к кому-нибудь из нас. Ко мне или к Эдварду…

Я уверена, малыш понимает, что мы рядом. Он обязательно должен это чувствовать, иначе нельзя.

Не удерживаюсь, протягиваю руку к бледной щечке. Глажу её, стараюсь выразить все то, что скопилось внутри без слов. Слов мой ангел не услышит. А вот касания ощутит…

В какой-то момент вспоминаю, что в детской есть ещё кое-кто.

Эдвард.

Я опасливо поднимаю на него глаза, всматриваясь в знакомое лицо.

Но мужчине, похоже, явно не до меня. Он будто бы смотрит на сына, хотя взгляд проходит сквозь мальчика.

Эдвард выглядит задумчивым и потерянным одновременно. Его неожиданное откровение кончилось так же быстро, как и началось.

Отчетливо вижу, как он отстраняется от меня, поднимается с пола, подходит к окну, долго смотрит… затем садится на противоположный от моего места край кровати.

Он так и не нашел золотой середины. Мне кажется, если этот человек сейчас решится повторить недавний опыт, то все так просто не закончится. Он будет говорить. Или молчать. В любом случае, его переживания очевидны. Не могу лишь понять их назначение.

Неужели все дело действительно в том, что он считает, будто я рою пропасть между ним и Джеромом? Если да, это абсурд. У меня даже в мыслях такого не было…

Рука, повинуясь собственной воле, перемещается с лица ребенка вниз, на постель. Пробирается по ней, временами приостанавливаясь, оценивая ситуацию. Когда, наконец, я достигаю своей цели — ладони Эдварда, которой он упирается в простыни, — он оживает. Недоуменные малахиты отрываются от спинки кровати.

— Все в порядке? — осторожно спрашиваю я, боясь разбудить зверя, который обычно завладевает всем его естеством за несколько секунд.

Каллен хмурится, кивает.

— Хорошо, — мягко улыбаюсь, отпуская его руку.

Возвращаюсь к Джерри. Представляю, как он просыпается, как раскрывает глазки, добавляя нам с мужчиной уверенности, что быстро поправится…

Сколько там сказал Флинн? 12 часов? Что же, это слишком поздно. Не думаю, что он проснется ночью. Утром. Все будет утром.

— Почему «Джером»? — обращенная в слова мысль повисает в комнате. Завладевает тишиной, разгоняя её, как освежитель воздуха неприятный запах.

Эдвард не отрывается от разглядывания сына.

— Не я выбирал, — на мгновенье его взгляд все же касается меня.

Не он?

— Твоя?..

— Да! — резко отрезает мужчина. Его голос наполняется злостью.

— Красивое имя…

Каллен молчит. Правда, длится это недолго.

— Мне оно не нравилось.

— Не нравилось? — интересуюсь с живым интересом, нутром чувствуя, что ему хочется мне что-то сказать. Не про имя.

— Совсем не нравилось. Но я ей уступил.

— Ты… всегда называешь его Джеромом?

— А как я должен его называть?

Теряюсь от внимательного взгляда малахитов. Сказать ему мою версию сокращения?.. Нет, не думаю, что это хорошая идея.

— Зайчик, солнышко… — я увиливаю, перебирая в голове возможные варианты уменьшительно-ласкательных прозвищ. Говорю, говорю, говорю… и вдруг понимаю, что все это кажется ему глупостью. Чтобы Эдвард сказал малышу «зайчик»? Это уму непостижимо…

Мужчина смотрит на меня так, будто я не в себе, подтверждая теорию.

— Это штампы кинематографа, Белла, — качает головой он.

— Конечно.

На этот раз молчание длится куда больший срок. Я успеваю поразмыслить обо всем. Успеваю не раз представить себе ближайшее будущее. Его возможные варианты.

Например, как Джером улыбается. Его губки растягиваются в широкой улыбке, обнажая ровный ряд зубов. Он смеется весело. Радостно. Он больше не плачет.

Вздыхаю, догадываясь, что до этого момента ещё много чего предстоит преодолеть.

Его спина изодрана в клочья. Швы не понадобились, но повреждения будут долго заживать. Когда мой ангел проснется, ему будет больно. Когда я буду промывать раны, ему будет больно. Когда я буду смотреть, как он рыдает, больно будет мне…

— Где твоя семья? — внезапный вопрос, прозвучавший от Эдварда, выбивает меня из размышлений. Заставляет вернуться в реальный мир.

Я прикусываю губу, исподлобья глядя на него.

С каких пор ему интересны такие вещи?

— Это имеет значение? — наконец отвечаю я.

— Имеет, — мужчина кивает с серьезным видом. — Ты ведь здесь.

Молчу. Я не хочу говорить об этом и обо всем том, что случилось после. Все это — мое личное дело. Слишком болезненное, чтобы вскрывать его так резко.

Каллен вздыхает.

— Предлагаю сделку…

С усиленным вниманием изучаю малюсенькое пятнышко на одеяле, то и дело проводя по нему пальцами.

— … Ты отвечаешь на мой вопрос, я на твой.

Продолжение условий заставляет оторваться от прежнего занятия. Поднимаю на своего похитителя глаза, заинтересованная этим предложением.

— Только честно, — предупреждает мужчина.

Мнусь несколько мгновений. Если хочу спросить, придется сначала ответить. В принципе, сделка справедливая. Надеюсь, сам Эдвард собственных условий не нарушит, увильнув от меня одним каким-нибудь словом.

По-честному, так по-честному, мистер Каллен.

— Итак, — он удерживает интригующую паузу, то ли проверяя меня, то ли лишний раз обдумывая свои слова. — Где твоя семья?

Вдыхаю немного воздуха, прежде чем начать. Помогает. Кислород расслабляет.

— Они живут в пригороде Чикаго. Мама и отчим.

Ну вот, я сказала. Не так больно, как казалось.

— Ты с ними видишься?

— Нет.

— Почему? — Эдвард пристально смотрит на меня, следит за каждым движением, за каждым взглядом.

— Мне казалось, мы договорились на один вопрос? — я стараюсь смотреть на него укоризненно, но получается скорее просительно-испуганно. Как у Джерома, когда он впервые сам попросил меня остаться.

Каллен останавливается. Отпускает меня.

— Верно.

Обдумываю то, что я хочу узнать. Тем так много… как мне выбрать что-нибудь одно?

Если мы говорим о семье, будет логично придерживаться темы. Вполне честно.

— Твоя жена умерла, — не хочу видеть его сейчас. Прячусь от малахитов за занавеской волос. — Как?

Черт, даже не глядя, могу поклясться, что черты лица мужчины заостряются. Всегда, когда он злится. Когда в ярости. Когда может стереть меня в порошок…

Тот ли вопрос я задала?

— Сгорела, — с ложным спокойствие отвечает он.

Ничего себе… был пожар?

Машинально оглядываюсь на ребенка. Джером пострадал? Может, тогда начались все его проблемы?

— Ты?..

— Один вопрос.

— Ты задал два, — говорю с неприсущей мне уверенностью.

Может, именно её проблеск вынуждает мужчину согласиться. Или это только потому, что мы договорились о честности?

— Ты любил её?

Отрываю глаза от постели, откидываю назад волосы. Теперь мне нужно видеть его.

Малахиты горят. Горят как в самых страшных фильмах ужасов. Горят алым, синим и бесцветным пламенем одновременно. Их жар заставляет почувствовать острую нехватку воздуха прямо сейчас.

— Я не буду отвечать, — Эдвард говорит не терпящим возражений тоном. Желваки, проявившиеся как нельзя заметнее, ходят на его лице.

Плохой признак…

Не хочу нарваться на неприятности. Мне показалось, сегодня между мной и Калленом что-то прояснилось. Чуть-чуть. Его откровение, открытая просьба ко мне сыграли свою роль. Теплота внутри, странная и непонятная, раннее проявлявшая себя только к глазенкам малыша, к его детскому запаху…

Со мной явно что-то не то происходит. Я боюсь этого и одновременно… хочу почувствовать ещё. Ещё. Ещё.

Как наркоман, получивший заветную дозу.

Ещё.

Ещё.

Ещё…

— Откуда тебе известно о её смерти? — насилу контролируя голос, напряженно спрашивает Эдвард.

— Марлена…

— Ясно.

Так, похоже, я добавила проблем домоправительнице. Это мне совсем не нравится.

— Я сама её спросила, — надеюсь, это смягчит ситуацию?

— А она, по всем правилам вежливости, ответила.

С этим приходится согласиться. Все-таки Марлена взрослая женщина. Она явно в доме моего похитителя не первый день. Как-нибудь разберется.

— Что ещё ты знаешь? — малахиты все ещё горят, пока их обладатель допрашивает меня.

— Ничего.

Опускаю глаза.

— Что ещё ты знаешь? — четко проговаривая каждое слово, теряя терпение, переспрашивает Эдвард.

— Про лекарства… — мне с трудом удается сдержаться и не зажмуриться.

Опасливо гляжу на Эдварда.

Его лицо, бывшее и без того бледным, белеет ещё больше. Глаза, в которых, кажется, жуткое пламя начало ослабевать, вспыхивают с новой силой.

— Про какие лекарства?!

Он сдерживается из последних сил. Ради Джерома.

— Вшп… — замолкаю, но затем решаю договорить до конца. Будь что будет. — В шприцах.

— И что там? — Каллен делает вид, что спокоен. Абсолютно. Хотя его чересчур вытянутая поза, сжатая в кулак правая рука и застывшая маска на лице опровергают это.

— Лекарство.

Смотрю на него исподлобья.

— Лекарство? От чего?

Напряжение проходит по всему моему телу, витает в воздухе. Как в квартире, наполненной газом. Хватит одной искры для взрыва.

— Я не знаю.

— Не знаешь?

— Нет.

Надеюсь, в моей искренности он не усомнится? Перебарывая себя, я заставляю глаза впиться в малахиты. Пусть видит. Пусть смотрит.

Выдержать прямой взгляд куда сложнее, но я честно стараюсь.

— Наркота там, — качая головой и скорбно улыбаясь моей несмышлености, докладывает мужчина. — Простая долбанная наркота.

Последнее слово сказано с чувством. Даже с нескрываемым отвращением.

— Зачем?.. — я не могу понять. Стараюсь, пытаюсь, но не могу. З-а-ч-е-м?

— Чтобы спалось лучше, — не задумываясь, отзывается Каллен. Пламя в его взгляде предупреждает, что лучше заткнуться. Иначе будет хуже.

— Ясно, — правильно расценив предупреждение, иду на попятную.

Эдвард ждет. Пару секунд, не больше.

Я не успеваю понять, чего, как он, выдыхая, поднимается с кровати.

— Иди, оденься, — неодобрительно глядя на отсутствие на мне нижней части костюма, говорит он.

Напоследок коснувшись руки Джерома, послушно встаю.

— У тебя пять минут.

Спешу. Иду быстрым шагом по комнате, к двери.

Застываю у порога, пораженная внезапной мыслью.

— Ты ведь найдешь их? — немного повернув голову в сторону мужчины, спрашиваю я.

Без лишних объяснений ясно, что речь идет о похитителях Джерома. Людях, которым я собственноручно перегрызу горло за мальчика, если встречу.

— Ты сомневаешься? — Каллен делает вид, что удивлен. Его бровь изгибается в вопросе.

— Нет.

Покидаю детскую и выхожу в коридор. До моей спальни совсем немного.

Оказываясь внутри, я раскрываю встроенный шкаф, сдергивая с вешалки первые попавшиеся брюки. Пижамные штаны?

Ладно, к черту.

Поспешно натянув на себя новый предмет одежды, тем же путем и с той же скоростью возвращаюсь в детскую.

Эдвард, подпирая собой стену, ждет у двери.

— Пять с половиной, — констатирует он.

— Прости, — это все, что я могу ответить на такое.

Боже… извинения запрещены, да?

Прикусываю губу, не зная, что делать дальше.

Каллену будто нравится изводить меня. Он ждет, не собираясь ничего говорить. Это тот человек, что стоял передо мной на коленях? Нет, такого не может быть.

Не выдерживаю после минуты бесполезного стояния на пороге.

Самостоятельно направляюсь к кровати мальчика.

Рука, появившаяся сзади, хватает меня, притягивая обратно.

— Кто разрешил?

— Можно, мистер Каллен? — оглядываюсь, находясь в жутком нетерпении. Я хочу обратно к малышу. Я буду охранять его сон, сколько потребуется. От кого потребуется.

— Можно, — милостиво кивает мужчина, отпуская мою руку.

Дожидаясь, пока я доберусь до кровати, добавляет. Без всякого смеха.

— Ни на шаг не отходи от ребенка.

Что же, теперь такой приказ мне на руку. Полностью устраивает.

— Конечно, — заверяю, нежно оглядывая белокурое создание. Ощущая его ни с чем несравнимый детский запах.

Отдаленно слышу, как хлопает дверь.

Эдвард ушел.

Теперь мы вместе.

Только я и Джером.

* * *

Я плыву по реке. Быстротечной, прозрачной и довольно глубокой. Лодка, в которой я нахожусь, опасно накренилась, вот-вот перевернется, и я окажусь в ледяной воде.

Холод пугает, заставляет крепко держаться за бортики, маневрируя своим положением тела. Растянувшись практически на шпагат, из последних сил удерживаю равновесие. Одно неосторожное движение и…

Внезапно что-то сильное, грубое, хватает меня за руку. Не успеваю даже вскрикнуть, как падаю в бурный поток. Лодка с плеском заваливается на бок…

Открываю глаза от недостатка кислорода. Жуткого желания вдохнуть воздуха, несмотря на не имеющуюся для этого возможность. Словно рыба, выброшенная на пляж, открываю и закрываю рот, ища спасения.

— Ты… — рычание рядом, тяжелое дыхание кого-то, отрезвляет. Шумно сглатываю.

В темноте, воцарившейся в комнате, ничего не видно.

Но, судя по цвету балдахина, расположившегося аккурат над моей головой, я все ещё в детской.

— Чтоб тебя… — чужой голос снова прорезается. Тьма оживает благодаря ему.

Меня вздергивают за ту же руку, что и во сне. Точно вверх. Не успеваю даже почувствовать ног, как уже приходится бежать вслед за неизвестным, уводящим меня от Джерома.

Сопротивляться я начинаю только тогда, когда за нашими спинами хлопает дверь.

— Уймись! — рявкает мужчина. Поднимаю непривыкшие к свету глаза выше пола. Два раза моргаю, прежде чем вижу того, кто вытащил меня, в буквальном смысле этого слова, из постели.

Эдвард?..

Мой похититель бледен, как вампиры в старых черно-белых фильмах. Но при этом его глаза налиты кровью, на лице вздуты вены, руки сжимают мои в железных тисках.

Господи…

— Пошли, — он грубо дергает меня в неизвестном направлении.

— Что случилось? — я пытаюсь разузнать, не думая, что упираться — лучшее решение. Мужчина явно не в себе.

— Сейчас… — многообещающе протягивает он, продолжая волочить меня по коридору.

Мы идем не в мою спальню. Не в столовую. Даже не в бильярдную.

Эдвард поворачивает совсем не туда, куда раньше.

Постепенно стены из неконфликтного бежевого становятся темнее. Освещение — более тусклым. Пропадает каждый второй светильник на бетонной поверхности.

— Сейчас… — продолжает бормотать мужчина, ничуть не замедляя шага.

Сворачивает за очередную стену. Перед глазами открывается обзор на новый коридор. Здесь все выкрашено в темно-бордовый. У меня лишь одна ассоциация с этим цветом, не совсем приятная и уместная ночью, при теперешнем положении вещей.

Может, мне все это снится? Бредовый сон, очередной кошмар?

Нет, судя по тому, как болят руки от «прикосновений» Эдварда, все происходит на самом деле.

Коридор не имеет дверей и окон. Ровные, выкрашенные без единого изъяна стены, пара ламп — вот и все. Я думаю, что это тупик, но в конце кровавого пути оказывается деревянная дверь. Темная, почти черная, с такой же мрачной ручкой.

Здесь я раньше точно не была.

Распахивая дверь, Каллен почти швыряет меня внутрь.

Свет зажигается автоматически.

Поспешно осматриваюсь, надеясь, что это не какая-нибудь пыточная. Мне нужна экранизация фильма ужасов с моим же участием.

Нет, пыточной не пахнет.

Это спальня.

Вся в черно-бордовых тонах, с мебелью из черного дерева и покрывалами с тигровым рисунком.

Замок Дракулы послужил вдохновением для дизайнера, не иначе.

— Тварь, — шипит Каллен, напоминая о своем присутствии. Он рывком разворачивает меня к себе, принуждая оставить в покое стены и осознать, где истинный источник опасности.

— Эдвард… — пробую начать спокойно, игнорируя пульсирующие конечности и упавшее от ужаса в обморок сознание.

— ТВАРЬ! — уже громче произносит мужчина, встряхивая меня, как тряпичную куклу. — ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО ДЕЛАЕШЬ?

Он с шумом втягивает воздух. Малахиты заволакивает черной пеленой. Боже, да его глаза уже другого цвета…

— Что случилось? — прячу испуг за обеспокоенностью. Смотрю на Эдварда, ища ответ на его лице. Лице, идеально подошедшем бы для того, чтобы проиллюстрировать в справочнике слово «сумасшедший».

Мужчина вздрагивает. Такая дрожь проходит по телу, когда преступников сажают на электрический стул. А затем начинает оседать. Хватается за мои руки, но уже не для того, чтобы удержать их, а для того, чтобы самому удержаться.

Опускаюсь вместе с ним, отлично понимая, что не смогу остановить падение Каллена при всем желании.

— Эдвард, — я прохожусь пальцами по его плечу, стараясь понять, в чем дело, — что? Что такое?

Мне действительно страшно. Теперь не за себя, за него.

— Дрянь… — тихо бормочет он, хватая ртом воздух, — тебе же ничего этого не надо… ничего…

Его рука, отпуская мою, впивается в собственную правую ногу. Такое ощущение, что он сейчас вырвет её с корнем.

Это не он сумасшедший. Это я сейчас сойду с ума. Точно и однозначно.

— Где они? — в стрессовой ситуации думаю быстрее. Подсознание услужливо подсовывает картинки-воспоминания о прошлых ночах. Подобных этой.

— Убирайся… — шипит Эдвард, стараясь отстранить меня от себя. Одной рукой ему это плохо удается.

— Скажи мне, где шприцы? — уже не прошу, а требую. Наркота? Лекарство? Боже, какая к черту разница? Главное, в них имеется необходимость.

На этот раз натыкаюсь на молчание. Никаких посылов отправляться куда подальше, только сбитое, тяжелое дыхание.

— Тумбочка…

С готовностью поднимаюсь, исследуя комнату в поисках заветной цели. Нахожу её за кроватью, в самом темном из углов.

Знакомая картина предстает перед глазами, когда открываю злосчастную деревянную полку. Шприцы. Тонкие, маленькие, с золотистым содержимым.

Все то же, что и в моей спальне. И в других, исключая обитель Джерома.

— Держи, — едва успеваю произнести, прежде чем пальцы Каллена вырывают находку из моих рук.

Сажусь рядом, на пол, даже не думая о его температуре сейчас.

В последующих действиях Эдварда нет ничего нового. Стараюсь не смотреть ниже его лица, когда мужчина всаживает иглу в кожу. Наверняка выглядит убийственно.

В ответ на ввод содержимого шприцев тело моего похитителя отзывается новой дрожью и усиленным потоотделением.

Несмотря на то, что дышит он часто и тяжело, губы упрямо сомкнуты.

Неужели так больно?..

Сегодня, впервые при таком хорошем освещении, могу видеть, как вздулись вены на его шее. Как будто Эдвард удерживает дощечку, на которую налегло стадо быков. У штангистов, по-моему, реакция на тяжести не так выявлена…

— Сейчас пройдет, — шепчу я, медленно подбираясь пальцами к его свободной руке, сжатой в кулак. Осторожно поглаживаю кожу. Холодную, почти ледяную.

Каллен смотрит на меня безумным взглядом, одновременно с этим усиленно растирая поверхность ноги. Из-под ладони вот-вот посыплются искры.

Немного увереннее работаю пальцами на противоположной руке. Теперь я касаюсь её по-настоящему, ощутимо.

— Зачем ты?.. — хрипло вопрошает мужчина, улавливая момент между беспорядочными вдохами и выдохами, — … зачем?

— Тебе станет легче, — уверяю спокойным тоном, непонятно откуда взявшимся в такое время.

— Нет, — Эдвард морщится, переключая внимание на ногу.

— Да, — я мягко улыбаюсь, стирая с его лбаиспарину. Этот жест, такой простой, но в то же время обозначающий многое, заставляет Каллена тихонько застонать.

— Оставь нас в покое…

Под словом «нас» имеются ввиду они с мальчиком?

— Не могу, — улыбка становится грустной. Надо же, и кто говорил, Белла, что твои действия и эмоции сложно контролировать? Ты меняешь их со скоростью света.

Уже не страшно из-за того, где я и с кем. Не страшно даже от вида опустошенных шприцов и полубезумного Эдварда.

Все преобразилось за считанные секунды.

— Я дам тебе все… — не унимается Каллен.

— У меня уже все есть, — отчетливо вижу перед собой лицо Джерома, его огромные малахитовые глазки и понимаю, что говорю правду. Чего мне ещё хотеть, как не доверия и счастья этого ребенка? Как ни прискорбно это замечать в произошедшей со мной ситуации, даже долг к Джеймсу меркнет при одном лишь взгляде светловолосого ангела.

Оставить его?

Никогда. Ни за что.

— Тогда я тебя уничтожу…

Едва сдерживаюсь от смешка. Он мне угрожает? Сейчас?

— Мы поговорим об этом утром, ладно? — я повторно прикасаюсь к его уже заново вымокшему лбу.

Каллен сглатывает.

— Откуда смелость?..

— Не знаю, — плавно перехожу на бронзовые волосы, в отдельности изучая каждую прядь.

Мой похититель устало усмехается:

— Я тоже…

А затем опускает голову, концентрируясь на собственном дыхании, делая его размеренным и непринужденным. Глаза при этом прикрыты.

Я сижу рядом и не двигаюсь. Молчаливо наблюдаю, раздумывая о природе и назначении спасительных инъекций. Вариантов у меня не так уж много, так как справочников по медицине я в руках отродясь не держала. Разве что рекламные брошюрки из частных клиник. Но там точно не было ничего сказано про такие боли.

Это ведь боли, правда? Физические?

Надо бы уточнить, в конце концов, это третья ночь в моем списке, когда я вижу все это. По-моему, будет справедливо узнать что-нибудь даже самое незначительное.

— Не ввязывайся, — Каллен шумно сглатывает, — не делай того, о чем пожалеешь. Прекрати.

— Чего не делать? — глажу его волосы, неожиданно мягкие, искренне недоумевая, о чем идет речь.

Эдвард ничего не отвечает. Он вздыхает и медленно качает головой.

Чувствую, сегодня понять сказанных слов мне не удастся. А ночь — не самое лучшее время для загадок. Разберемся с ними утром.

— Пойдем в кровать, — негромко предлагаю я.

Эдвард открывает глаза. В них скопилась сплошная усталость. Ни доли яда, угрозы или ярости. Ни доли сумасшествия, с которым он вволок меня в эту комнату.

Все осталось за пеленой золотистой жидкости, отделяющей мужчину от недавних событий.

Ничего не отвечая, Каллен молча протягивает мне руку.

Что же, сегодня не пришлось его уговаривать, а это уже явный прогресс.

Не могу сдержать легкой победной улыбки.

Поднявшись, Эдвард отпускает мою ладонь, следуя к кровати самостоятельно. Иду следом, чуть что готовая помочь ему сохранить равновесие.

Правда, в эту ночь он идет почти так же, как всегда. Будто и не было всей истории на полу.

Сначала он садится, затем ложится на тигровый рисунок покрывала. На нем утренний смятый костюм, и мужчина даже не думает раздеваться.

— Ложись, — стягивая остаток материи, разукрашенной по примеру известного обитателя джунглей, и укутываясь в него, произносит Каллен.

Удивляюсь такому развитию событий.

— Ложиться? — я решаюсь переспросить. На всякий случай.

Эдвард устраивает голову на подушке, немного её запрокидывая, отчего волосы торчат в разные стороны куда больше, чем раньше.

— Молча ложись, — говорит он.

Обхожу кровать, занимая предложенное место.

— Под одеяло.

Странно смотрю на него — глаза закрыты и открываться явно не планируют. Он что, видит сквозь веки?

И все-таки приказ я исполняю. Под одеялом действительно лучше, оно теплее того, что в моей комнате. Подушки мягче, даже красная простынь — и та, кажется, удобнее.

Причина в том, что в спальне хозяина вещи просто обязаны быть лучшими? Или в том, кто сейчас спит рядом со мной?

— Спокойной ночи, — бормочу, поворачиваясь на бок и обнимая подушку.

— Спокойной ночи, — отзывается Эдвард, и его рука по-хозяйски устраивается на моей талии.

Хочу удивиться, но не успеваю.

Проваливаюсь в царство Морфея, точно зная, что в реальности мне больше делать нечего.

Вся необходимая помощь оказана.

Даже тем, кто, на первый взгляд, в ней и вовсе не нуждался …

Глава 32 Гарантии

Находиться между сном и явью довольно приятно. Я нежусь в постели, наслаждаясь последними мгновениями уходящих сновидений и постепенно отдаляясь от царства Морфея, куда меня так радушно пригласили.

В реальности царит тишина. Если ранее она доставляла какие-нибудь неудобства, то сейчас это в прошлом. Наоборот, именно благодаря ей я могу не отвлекаться от мыслей, постепенно образующихся в сознании и сладостного ощущения невесомости, пока балансирую на краю полного пробуждения.

Тишина, вообще-то, неплохая штука. И почему она раньше мне не нравилась?..

Вздыхаю, переворачиваясь на бок и разминая тем самым затекшее после сна тело. Почему-то тянет улыбнуться. Здесь тепло и спокойно, в меру светло, но неярко, безопасно. Не знаю, чему обязано возникновение этого чувства, но мне очень комфортно.

Перед глазами попеременно сменяя друг друга предстают приятные моменты из прошлого. Сладкие воспоминания с небольшим горьковатым привкусом осознания того, что больше ничто из этого не повторится. Ни вечерней сказки или урока кулинарии с мамой, ни прогулки или похода в цирк с папой… Далеко-далеко, за гранью настоящего, эти картинки все же хранятся в архиве памяти. И будут храниться ещё столько же лет, если не больше, несмотря на все случившееся после. Маркус и Джеймс не обладают достаточной силой, чтобы искоренить их во мне. Заставить не думать — да, засыпать насущными проблемами и угрозами — да, но забыть — никогда. Это — часть меня. Причем не самая худшая.

Улыбка полноправно завладевает губами. Ощущение того, что я больше могу не подчиняться правилам благоверного супруга, твердящим все как одно забыть свое прошлое, очень радует.

… Тихонький скрип кровати заставляет насторожиться.

Я открываю глаза одновременно с тем, как мистер Каллен ложится на тигровые покрывала.

— Ещё рано, — даже не глядя в мою сторону, сообщает мужчина.

Рассматриваю его из-под опущенных ресниц, привыкаю к свету, льющемуся через узкое окно до самого пола на западной стене.

Судя по всему, Эдвард принял душ — на его потемневших волосах блестят бисеринки воды. Одежда так же поменялась. Но на удивление мне, это вовсе не те строгие костюмы, в каких я видела его основное количество раз. Даже не рубашка с темными брюками, как в редкие неформальные моменты.

Сейчас на мужчине серая майка и обыкновенные, слегка потрепанные джинсы, какие носят обычно продавцы в недорогих молодежных магазинах.

— Лучше поспи, — замечая мой интерес к своему наряду, советует он.

Я немного хмурюсь, но быстро перебарываю в себе желание последовать совету. Напротив, сажусь на кровати, подгребая под себя часть одеяла.

Нежная материя приятно скользит по коже.

— Доброе утро, — говорю я, робко улыбаясь.

Оглядев меня, Эдвард усмехается в ответ.

— Может и так.

Я чувствую себя раскрепощенно от такого хорошего начала дня. Никаких упреков, приказов и обвинений. Кажется, сегодня у меня амнистия. Как по части страшных сновидений, так и по настроению моего похитителя.

Что же, от перерыва не откажусь. По-моему, он необходим нам обоим.

— Сколько времени?

— Почти шесть.

Шесть? Ничего себе…

— Ты всегда встаешь так рано? — совершенно неожиданно понимаю, что говорить с Эдвардом сейчас не стоит для меня особого труда. Мы просто общаемся. И никакого страха. Очень приятно.

— Нет, — мужчина прикрывает глаза, закидывая руки за голову и с удобством устраиваясь на них.

Следуя поданному примеру, тоже ложусь на подушку. Мягкая на ощупь, она окружает меня уютом.

Пользуясь возможностью и новым ракурсом, разглядываю комнату, в которой оказалась.

Черные стены и пол, из которого легко можно делать гробы, я вчера уже видела. Кровать с покрывалами — тоже. А вот остальная мебель является сюрпризом.

Около стены напротив кровати разместился большой кожаный диван. У моего похитителя явно слабость к таким вещам. Впрочем, такой насыщенно-черной кожи я никогда ещё не видела. Даже в этом доме.

Перед диваном подходящий к нему по цвету журнальный столик. Чистый и блестящий, как отполированный. На его гладкой, идеальной поверхности лежит лишь одна газета. Рассмотреть отсюда, какая — не получится.

Сбоку от местоположения бумажного издания виднеется массивный деревянный шкаф. По размеру он превосходит все, что я когда-либо могла наблюдать в самых разных мебельных магазинах.

Поверхность дверец исписана мелкими белыми буквами. Какой язык разобрать не могу, но явно не английский. Может, итальянский? Или французский, как в бильярдной?

Скольжу взглядом по темным стенам, следуя к ближнему из углов. Тумбочка, уже известная мне со вчерашней ночи, напоминает недавние события. Её содержимое бесценно. Для Каллена — так точно.

Оглядываюсь на него, и в голове назревает вопрос, никак не связанный с комнатой, больше походящей на преисподнюю.

Он про ночь. Вернее, то, что ночами происходит. Как никогда четко представляю себе полубезумного вчерашнего Эдварда. Мокрую майку, сжавшие мои предплечья руки, потухшие глаза и морщины. Миллион морщин на всем лице.

Не страшно, нет.

Больно.

— Что с тобой?

Мужчина напрягается, открывает глаза. Во взгляде, направленном на меня, читается в большей степени удивление, но где-то в глубине — явная грусть.

— Что со мной? — передразнивая мой тон, интересуется он.

— Ночью…

— Ночью ничего не происходит, — не давая мне закончить, перебивает Каллен. Грусть в малахитах исчезла. Осталась лишь сталь вперемешку с ядом.

— Я вижу… — делаю вторую попытку, но и она безрезультатна.

— Не видишь.

Эдвард упрям. Упрям до невозможности, до сумасшествия, до дрожи. Настроение, с которым начиналось это утро, медленно преобразуется из радостного в гневное. А все, казалось, было не так уж плохо…

— Пожалуйста, скажи мне, — отчаянье выходит на первый план, принуждая все иные чувства потонуть.

Не знаю, зачем так необходимо знать о ночных мучениях, приходящихся на долю мужчины. Есть варианты, что для лучшей помощи, ради интереса, просто так… Ни один из них не достаточно полный и верный. Да, для помощи, да, ради интереса. Но и для другого тоже. Меня волнует Эдвард. Точнее то, что творится с ним после полуночи. Вчера я видела все в полной мере и осталась под большим впечатлением от вида мужчины как до, так и после спасительных инъекций.

— С какой стати? — Каллен надменно изгибает бровь, глядя на меня так, будто находится на высоте в сорок метров. Сверху вниз, не иначе.

— У меня есть право знать.

— Откуда? — мужчина прищуривается, пожирая меня глазами. Увлекая в бездну малахитов и грозясь не выпустить обратно.

— Ты позволил помочь… — ищу подходящий ответ, и лучше этого в голову ничего не приходит.

— Мне казалось, помощь была бескорыстной.

— Так и есть! — спешу заверить, пока он и вправду не подумал обратное.

На мгновенье между нами повисает молчание. Эдвард выглядит, как изображения королей на монетах. Надменно-отрешенное выражение лица, дополненное поджатыми губами и яростным, испепеляющим взглядом.

Как выглядит мое лицо — загадка, но, скорее всего, там ведущую роль занимает бессилие.

Внезапно он поднимается с кровати. Направляется к тому самому узкому окну с матовой поверхностью. Останавливается перед самым стеклом, замирает.

Выжидаю около минуты и встаю следом.

Голова Каллена немного оборачивается в мою сторону, когда я поднимаюсь с мягких красных простыней.

Но едва я делаю первый шаг, занимает прежнюю позицию.

Останавливаюсь в полушаге от мужчины, за его спиной.

Отрываю глаза от пола, обращая их к пейзажу.

Надо же, снег замел все и вся! Не осталось ничего непокрытого бесконечным белым покрывалом.

— Твоя проблема в том, что ты хочешь знать слишком много, — негромко сообщает мой похититель. В его отражении в стеклянной поверхности улавливаю взгляд, направленный на мое лицо.

— Я хочу знать тебя, — тихо поправляю я.

Эдвард замолкает, и я тоже не вижу смысла ничего говорить. Разглядываю в стекле малахиты, пробираясь внутрь, стараюсь понять хоть что-то, что двигает мужчиной, хоть что-то о том, что его мучает. Желание раскопать его суть становится все больше с каждым днем. С каждой проходящей ночью…

— Ты не знаешь, о чем просишь, — качает головой мой похититель, — лучше задай какой-нибудь банальный вопрос. Например, спроси, хорошо ли я выспался и как у меня дела. А я отвечу, что все прекрасно.

— Это неправда.

— В том-то все и дело, — Каллен разворачивается в мою сторону. — Правду невероятно сложно отличить ото лжи. В маскировке люди достигли совершенства.

В его словах огромный смысл.

Кажется, я понимаю, о чем речь.

— Я не лгу, Эдвард. Я правда хочу…

Грустно усмехаясь, мой похититель качает головой. Затем делает короткий вдох и поясняет:

— Это — самый изощренный план, Белла. Те, кто умнее обезьяны, сначала убеждают тебя в своей невинности и только потом воплощают в жизнь запланированное.

Теперь мой черед вздохнуть.

Возвращаюсь к пейзажам, пробуя усмирить разгорающееся внутри пламя. То самое чувство, когда ты пытаешься что-то показать человеку, а он находит тысячу и одну причину, чтобы закрыть глаза.

Эдвард один из немногих, с кем я говорю ТАК за долгое время. Правда, он так же один из немногих редких упрямцев до мозга костей, которые остались на этом свете.

— Знаешь, — задумчиво глядя на снежинки, крутящиеся попарно за окном, начинаю я, — моя мама говорила, что ложь — одна из самых страшных и неоправданных вещей на свете.

— Есть ещё что-то? — устало интересуется мужчина, прислоняясь лбом к холодному стеклу.

— Эгоизм и зависть.

— Эгоизм… — Каллен катает слово на языке, раздумывая над его смыслом.

— Это — три вещи, полностью уничтожающие человека.

Мои слова повисают в тишине. Эдвард снова молчит.

— Мы можем поговорить? — немного нерешительно прошу я, повернув голову в сторону мужчины.

— Последнее время мы только этим и занимаемся, — бормочет он, прикрывая глаза.

Исчезающие краски малахитов помогают заметить синеватые круги на бледной коже. Он выглядит чертовски… усталым. Похоже, ночью поспать удалось только мне.

— Сделка? — аккуратно интересуюсь я, надеясь, что не перегибаю палку.

Глаза мужчины медленно открываются.

— Сделка? Это какая же?

— Два вопроса, — кажется, это максимальное количество на данный момент. Мне хватит. — Каждый.

Эдвард щурится. Едва заметная улыбка трогает его губы.

— Что?

— Кто ты по специальности? — спрашивает он.

Хмурюсь от невозможности ответа.

Белла Свон не сумела закончить даже школы. Что уж говорить о колледже?

— Это вопрос? — выкручиваюсь, как мне кажется, наиболее подходящим способом.

— Нет, — улыбка моего похитителя становится чуть шире.

Выжидаю несколько секунд, за которые никто не произносит ни слова, и тогда решаюсь спросить первой:

— Ты согласен?

— Да, — веселый настрой пропадает сам собой. Серьезность и сосредоточенность снова занимают свои позиции на лице мужчины.

Ещё немного тишины. Раздумываю над вопросами, как Эдвард неожиданно меня перебивает.

— В прошлый раз ты спросила, любил ли я Ирину, и как она умерла. Значит, в этот раз ты спросишь, люблю ли я Джерома и сплю ли с другими женщинами после тебя. Так?

Малахиты выдают его с головой. В вопросе ни доли смеха. Он действительно так думает.

— Я знаю, что ты любишь Джерома, — тихонько отвечаю, припоминая минуты, когда видела Каллена рядом с сыном, — наверное, даже догадываюсь, как сильно…

Мужчина следит за мной как коршун, заприметивший добычу. Если оступлюсь хоть на одном слове — растерзает. Его голова немного запрокидывается, надменное выражение застывает на лице.

— Знаешь? — изображая удивление, протягивает он. — Не ты ли сказала, что он не заслужил такого отца?

Я прикусываю губу.

— Просто иногда ты…

— Довольно! — меня перебивают, не давая закончить. Эдвард поворачивается спиной к стеклу, опираясь об него. Его руки скрещены на груди. Если верить статьям психологов, это — защитная поза.

— Два вопроса, быстро! — требует он.

— Что с твоей ногой? — выпаливаю это на одном дыхании.

Каллен качает головой. Надменности становится больше.

— Безответный вопрос, Белла.

— Безответных вопросов не бывает, — упорствую я.

Смерив меня недоверчивым, недобрым взглядом, Эдвард все же соглашается.

— Допустим. Но мой вопрос тоже не будет легким.

— Я знаю, — удается сказать это без обреченности. Скорее всего, виной тому моя крайняя заинтересованность и нетерпение. Пока не слишком опасаюсь того, о чем может спросить мой похититель.

— Когда Джером родился… — голос Эдварда преображается. Он звучит словно заранее отработанный, неживой. Удушающе-спокойный и в то же время, как в фильмах ужасов, напряженный, накаленный до предела. Миг — и что-нибудь кровавое появится на экране, — … с крючка сорвалась большая рыба. Она исчезла на три месяца, а затем вернулась.

Держа ритм, не желая упускать создавшийся динамичный фон, мужчина продолжает, так и не дав мне полностью обдумать предыдущее предложение.

— Она искала меня. И нашла.

Мне кажется, мое сердце бьется быстрее обычного. Догадываюсь, что ничего хорошего не будет. Это не сказка о добрых волшебниках и злых ведьмах. Здесь все страшнее. Гораздо.

— Её прихвостни отлично сделали свою работу. Они хорошенько меня выпотрошили и доставили хозяину. Если бы не Джаспер, с моей ногой больше не было бы проблем. Со мной больше бы не было проблем.

Тут мужчина останавливается. Дает пару секунд на раздумья.

Впрочем, я будто парализована. Морально парализована. Изнутри залили цемент. Ни одна мысль не может проскользнуть сквозь преграду к сознанию. Я в буквальном смысле оцепенела от ужаса.

Выпотрошили это ведь?..

— Доктора смешные люди, Изабелла, — голос мужчины снова меняется, но теперь в сторону более естественного. Видимо, самую сложную часть я уже услышала. — Они заявили, что я больше не буду ходить. Никогда, — последнее слово произносится буквально по буквам.

— Они меня недооценили. Поэтому я здесь. И я стою на собственных ногах, — Каллен ухмыляется, глядя куда-то в стену за моей спиной. Он кажется одновременно сосредоточенным и полностью отрешенным. Будто бы сейчас не в этой комнате. Даже не в этом доме…

— Ты боролся… из-за Ирины? — этот вопрос дается мне с трудом. Отчасти я опасаюсь реакции Эдварда, отчасти неприятно произносить имя его бывшей жены. Не могу подобрать объективную причину для этого.

— Ирина не является той женщиной, ради которой хоть кому-то надо бороться, — качает головой Эдвард, отметая мою версию к чертям.

Малахиты оборачиваются в мою сторону. Смотрят настороженно.

— Ради Джерома. Кроме меня некому было бы его защищать.

Эти слова наводят на следующий вопрос сами собой.

— От кого защищать, Эдвард?

Действительно, от кого? Неужели у моего похитителя такое множество врагов? Те, кто пытался украсть мальчика — одни из многих?

— Это второй вопрос? — уточняет мужчина.

Не раздумывая, киваю. Именно. Второй.

— Защищать от тех, кому он интересен. В мафии в приоритете власть, а не деньги. А ребенок — идеальное средство для манипулирования.

Я шумно сглатываю, услышав одно из произнесенных Калленом слов.

— Мафии?.. — переспрашиваю тихо, будто кто-то нас подслушивает.

Довольный произведенной реакцией, мой похититель посмеивается. Его отрешенность пропадает сама собой.

— Знакомься, Изабелла. Перед тобой — Босс, — с издевкой представляется он, совершая при этом джентльменский поклон.

Невольно отступаю на один шаг назад. Заявление мужчины воспринимается как плохая шутка. Нет, я не думала, что он добропорядочный предприниматель, который платит налоги, а на выходные посещает горнолыжные курорты. Допускала даже вариант, что у Эдварда есть казино или что-то в этом роде…

..Но мафия?

Это, пожалуй, уже чересчур.

— Не любишь мафиози? — тоном доброго друга интересуется Эдвард. На его губах лживая улыбка. Рука протягивает мне из ниоткуда взявшуюся газету. С опозданием понимаю, что это именно та, которая лежала на журнальном столике во время моего пробуждения.

Невидящими глазами смотрю на бумажные страницы, цепляя взглядом заголовок титульного листа.

«Власти увеличили вознаграждение за поимку Изумрудного наркобарона».

— И-изумрудный? — несмело гляжу на Каллена, заставляя себя задать этот вопрос.

— «Smeraldo» звучит лучше, — поправляет мужчина. Его бархатный голос как никогда приятен слуху. Дьявольский итальянский…

— Ты торгуешь наркотой… — говорю почти что сама с собой, когда картинка складывается воедино. Кусочки пазлов слетаются с разных мозаик, с удобством устраиваясь вместе. Вот, почему здесь была эта газета. Эдвард изначально планировал сказать мне… Напугать. Должна признать, у него получилось. Нешуточно.

— Верно, — мужчина сокращает расстояние между нами, делая шаг вперед.

— Получается, это правда не лекарства?.. — припоминаю тонкие шприцы с золотистой жидкостью и пугаюсь таких скорых выяснений обстоятельств. До последнего я лелеяла надежду, что внутри всего лишь смесь из трав. Хотя бы наполовину.

— Конечно нет, — объясняя мне истину, кривится Каллен, — когда это наркотики были лекарством? Они всего лишь снимают боль. Ничего не лечат.

Низко опускаю голову, борясь с подступающим к горлу тошнотворным комом. Отвращение во мне не знает предела.

— Теперь моя очередь, — загораживая собой окно, констатирует факт Эдвард. Повисающая темнота вокруг заставляет почувствовать себя в клетке.

Прикрываю глаза, надеясь успокоиться.

Плохо получается.

— Джаспер рассказал мне несколько занятных историй про ваш с Кашалотом семейный уклад. Я хочу знать, правда ли это?

Страх по поводу его признания отпускает. Теперь появляется мой собственный, оправданный ужас. А ведь пару минут назад я радовалась, что могу не думать о муже и всем том, что с ним связано. Доброе утро быстро кончилось. Реальность оказалась жестокой и болезненной. Настоящей.

— Что именно? — говорю почти что беззвучно.

«Мои вопросы не будут легкими» — вы снова сдержали обещание, мистер Каллен. В который раз.

— Плети, кляпы, наручники? — он перечисляет все это с такой хладнокровностью, что мое тело против воли отзывается усиленной дрожью на каждое слово.

— Да.

Короткий и ясный ответ. Но что-то мне подсказывает, что этого будет недостаточно…

— Это было твоим наказанием?

— Нет.

Кажется, в односложных высказываниях я делаю успехи. Голос почти не дрожит.

— Неужели с личного согласия? — мужчина пытается скрыть свое неверие, но у него плохо выходит. Даже я слышу.

— Да, — вздыхаю, не подпуская болезненные мысли слишком близко. Из последних сил держу их на расстоянии. Пусть даже вытянутой руки — и то прогресс.

— Ты терпела? — брезгливо спрашивает он.

Киваю, все ещё не отрывая глаз от пола. Эдварду выражение в них неинтересно.

— С какой стати? — Каллен пытается понять. По его настойчивому тону и нескончаемым вопросам это очевидно. Только вот понять наше с мужем соглашение удастся не каждому. Иногда даже я до конца не понимаю…

— Мы подписали договор, — голос становится хриплым, а глаза мокрыми. Благо, пока видеть их никто не может.

— В каком договоре из жены делают проститутку?

— Есть и такие — шепчу я, проглатывая ненужные слезы.

Эдвард замолкает, видимо, обдумывая полученную информацию.

— Чем он тебя запугал?

Ответом мужчине служит короткий несдержанный всхлип.

Рассказать?.. Все это? Все то, что было? Моя нервная система похоронит себя заживо, если я хотя бы попробую это сделать. Слишком страшно, слишком больно. Слишком давно…

Я молчу, боясь, что если открою рот, непременно зарыдаю. В голос.

— Чем, Белла? — настаивает мужчина, несильно встряхивая меня за руку.

Уверено качаю головой, опуская её ещё ниже и одновременно подавляя очередные всхлипы.

— Угрозами? Побоями? Насилием? ЧЕМ?!

Последние сдерживающие оковы рассыпаются на мелкие кусочки. Колени подгибаются сами собой. Холодный пол готовится радушно принять в свои объятья.

Впрочем, конечной цели так и не достигаю. Эдвард успевает схватить меня прежде, чем встречусь с темным деревом.

— Хватит, пожалуйста… — не прошу, нет. Молю. Цепляюсь за его майку побелевшими пальцами, боясь, что Каллен отпустит меня. Горячие слезы заполоняют собой все. Рыдания нарастают, как поток птиц, вылетающих из клетки.

Перед глазами муж. Его руки, его волосы, его глаза. Даже голос. Слышу так, будто его обладатель сейчас передо мной. Все сцены и зарисовки, все страхи и всю реальность. Все, что связано с ним. Все, что было. Это как хорошо смонтированный рекламный ролик. Минута — и ты знаешь о продукте все. О Джеймсе — все.

— Слезы не решают проблем, — негромким голосом убеждает мужчина, тщетно стараясь оторвать мои пальцы от своей одежды.

В ответ я лишь сильнее прижимаюсь к нему, не решаясь отпустить. Дышу часто и неглубоко, но даже так могу чувствовать запах мужчины. Ни с чем не сравнимый и настолько желанный сейчас.

В мире не осталось ни одного человека, способного меня утешить. Кроме того, в чьих объятьях я сейчас рыдаю. Кажется, за них я готова теперь сделать что угодно. Вода, огонь, медные трубы — все. Все без исключения. И плевать на мафию.

— Хватит, — легонько касаясь моих волос, просит Эдвард. Прикусываю губу, когда утыкаюсь лицом в его грудь. Серая майка стремительно намокает. Ничего не могу с этим поделать.

— От-откуда Джаспер знает?.. — вставляю эти слова сквозь беспорядочные всхлипы. Может, ответ поможет успокоиться?

— У него свои источники.

Не помог.

Вздыхаю, всеми силами выпутываясь из оков рыданий. Постепенно они стихают, оставляя после себя лишь несколько слезинок.

Я отрываю лицо от груди Каллена, немного смущенная произошедшим.

Мужчина терпеливо ждет, пока я решусь на него посмотреть.

— Я не Джеймс, Белла, — со всей присущей ему серьезностью заявляет Эдвард, пока я исподлобья гляжу в малахиты.

— Я знаю… — выдавливаю скупую улыбку, признавая то, что он говорит.

Это правда. Не Джеймс. И никогда им не был. Даже в ту ночь…

Внезапно лицо мужчины приобретает чуть нахмуренное, сосредоточенное выражение. Его глаза впиваются в мою правую щеку.

Догадываюсь, что привлекло их внимание, и поднимаю руку, чтобы стереть остатки слез, как Эдвард быстро и немного пугая меня, произносит:

— Замри!

Послушно останавливаюсь, наблюдая за тем, как Каллен собственными пальцами касается моей кожи. Они холодные, но разгоряченной слезами щеке это даже приятно.

Две последние слезинки исчезают.

Несколько мгновений Эдвард смотрит на свои пальцы, чуть-чуть влажные, а затем на меня.

Теперь моя улыбка получается настоящей, хоть и робкой.

Губы моего похитителя изгибаются в похожей.

* * *

— Выходи, — Эдвард выпускает меня из спальни первой. Темный коридор выглядит устрашающе — будто это вовсе не дом, а съемочная площадка фильма ужасов.

— Почему так мрачно? — осматриваясь вокруг, спрашиваю я.

Каллен, закрывая дверь, усмехается.

— Я тоже не особо светлый, как видишь.

Вполне безобидный ответ. Надо же, мой похититель иногда может быть непосредственным.

— Это, по-моему, слишком… — бормочу, представляя, что бы здесь было, не гори лампы над головой. Ни одного окна. Ни капли света с улицы.

— Черный — мой цвет, — мужчина пожимает плечами, двигаясь вперед по коридору. Следую за ним, не желая потеряться здесь.

Вспоминаются слова Эдварда в спальне, тогда, в первую ночь. Он сказал, что предпочитает тьму. Сейчас я вижу наглядное тому подтверждение. Это из-за того, кем он является? Отсюда все эти рубашки, костюмы и оформление собственной спальни?..

— В квартире тоже все черное? — почему-то не чувствую опасности, когда расспрашиваю его. Может, причиной тому недавние события? Меня никто так не обнимал…

— Ты ещё о ней помнишь?

Киваю, хотя Каллен не поворачивает головы в мою сторону.

— Нет, там серое, — так и не дождавшись моего устного ответа, продолжает мужчина.

Серое? С чего бы?

Так, Белла, что означает серый цвет? Тоску, апатию, депрессию… Что-то не совсем хорошие варианты.

Жаль, ничего иного предложить не могу.

Проскочившее слово «тоска» напоминает о другом.

О малахитовых глазках Джерома, в которых это чувство преобладало в некоторые наши встречи. Надеюсь, хотя бы сейчас ничего подобного не будет…

«Будет».

Останавливаюсь, как вкопанная, когда очередная мысль стрелой пронзает сознание.

Верно, будет.

Будет потому, что мой похититель говорил с малышом обо мне. И обсуждали они вовсе не глупости, а серьезные вещи.

«Он должен знать, какому риску подвергает себя, воспринимая тебя не так, как следует» — дословно. Эту фразу мне удалось запомнить, несмотря на то, что феноменальной памятью я никогда не отличалась.

— Белла? — Эдвард тоже остановился.

— Джером меня боится.

— С чего бы? — бровь мужчины вопросительно изгибается.

— Ты сказал…

— Я помню, — Каллен сама серьезность. — И от своих слов не отказываюсь.

Черт.

— Ты ведь понимаешь, что я ничего не сделаю?..

Сколько можно уже повторять эту фразу? По-моему, даже стены этого коридора, которые видят меня впервые, поверили. Слишком много было разговоров о данном вопросе.

— Дело не в физическом воздействии, Белла, — тоном взрослого, наставляющего ребенка, говорит мой похититель.

А в чем?..

На мгновение задумываюсь.

«Не отбирай у меня сына…» — в этом дело? В том, что он по-прежнему уверен, что я собираюсь переманить малыша на свою сторону и задурить голову?

— Эдвард, ты его папа, — подступаю ближе к мужчине, стремясь заглянуть в глаза. — Он будет любить тебя больше всех. Всегда.

Каллен поджимает губы, отворачивается.

— Мне нужны гарантии.

Вздыхаю, чувствуя, что разговор зашел в тупик. Как выруливать — не ясно.

— Я даю ему только то, что нужно… — нерешительно шепчу.

— Я даю ему все. Я! — заявляет мой похититель, продолжая путь по коридору. Прикладываю некоторые усилия, чтобы не отстать и дослушать. — Дом, одежда, еда. Я даю ему то, что нужно. Не ты, Белла. Ты ничего не можешь ему дать.

— В материальном плане ты действительно обеспечил его всем, — нет времени подбирать слова, говорю все, что думаю, — но в моральном…

— Замолчи, — велит Эдвард, прерывая меня.

Как всегда. Его не переубедить…

Остаток пути продолжаем в молчании. Пару раз порываюсь высказать мужчине, что наболело, может, даже немного перегнуть палку, но затем вспоминаю разговор в его спальне и передумываю. Не надо.

Бордовые стены расступаются, впуская более светлые цвета, выглядящие почти идеальными после соседства с темнотой.

Выхожу на уже знакомую лестницу и выдыхаю с облегчением.

Путешествие в преисподнюю закончилось.

— Что я должен сказать, чтобы ты начала следовать правилам? — устало спрашивает мужчина на очередной ступеньке.

— Я не смогу, ты знаешь, — представляю, как удаляюсь от мальчика, отвергаю его, игнорирую слезы и просьбы остаться. В груди больно щемит слева.

— Тогда я не смогу держать тебя здесь, — напряженно констатирует мой похититель.

Сглатываю, отводя взгляд.

— Позволь мне попробовать, — медлю секунду, затем все же прошу.

Эдвард ничего не отвечает, давая возможность продолжить.

— Обещаю, Джером не станет относиться к тебе хуже…

В моих ли полномочиях обещать?

Но, похоже, иного выхода нет.

Каллен молчит.

Терпеливо жду ответа.

Мне нужен его ответ. Его дозволение.

— Неужели твой муж хуже наркобарона? — с насмешкой спрашивает он.

— Я не боюсь наркобаронов, — храбрюсь, стараясь придать голосу уверенности. Пока мой похититель не видит моего лица, шансы растут.

— Pazza. (Сумасшедшая.), — подводит итог Каллен.

Пожимаю плечами, внутренне содрогаясь от одной мысли о Кашалоте. Хуже наркобарона? Нет, не просто хуже. Гораздо хуже.

Наверное, мое мнение могло бы пошатнуться, если бы в роли мафиози выступал не Эдвард, а кто-нибудь иной, но в данном случае нет. С Калленом хотя бы есть шанс договориться…

Мои размышления сопровождаются безмолвием в коридоре.

Ровно до тех пор, пока мужчина медленно поворачивается ко мне, держась рукой за поручень. Делаю вид, что не замечаю, как его пальцы впились в полированное дерево.

— Иди к нему, — разрешает он.

Улыбаюсь, обрадованная таким поворотом событий. Почти вбегаю на те несколько ступенек, что разделяют нас. Намереваюсь следовать далее, но рука моего похитителя не дает.

— Если ты нарушишь свое обещание, Белла, — наклоняясь к моему уху, шепчет он, — я нарушу свое.

Поднимаю на него глаза и тут же опускаю обратно к лестнице.

Я отрывисто киваю. Как никогда весомо, мистер Каллен. Особенно после разговора в вашей спальне.

— Прекрасно, — преграда убирается. Я могу идти в детскую.

Несмотря на то, что Эдвард остается за спиной, я чувствую его взгляд на своем затылке, пока не сворачиваю за угол. Но даже там отголоски малахитового огня ещё живы.

Стараюсь переключиться, оторваться от нашего разговора.

Думать обо всем, что случилось за это утро слишком утомительно. Важнее то, что Джерри скоро проснется. Мне предстоит объясниться с ним, вернуть в прежнее русло наше доверие. Показать, что никакой опасности я для него не представляю. Даже самой малой. Даже капли.

Делаю глубокий вдох перед каштановой дверью. Собираюсь с мыслями.

А затем открываю деревянную заставу и проскальзываю внутрь.

Глава 33 Чай

Когда-то бабушка говорила мне, что то, чего мы ожидаем, очень редко сбывается. Пустая трата времени беспокоиться о чем-то заранее. Часто обстоятельства складываются так, что события идут по совершенно другому курсу, чем по тому, который был запланирован. И решения принимаются уже на месте. В срочном порядке.

На собственном примере могу подтвердить эти слова.

Когда я вхожу в детскую — белую, по-зимнему мрачную и холодную комнату — последнее, что я ожидаю увидеть, так это кого-нибудь ещё в обители маленького ангела.

Марлена, в фиолетовом брючном костюме, как и в нашу первую встречу, выделяется среди общего вида комнаты. Её волосы собраны в хвост на затылке, руки орудуют на серебристом подносе, принесенном к кровати и поставленном на тумбочку возле неё.

С некоторым опозданием слышу и звуки, сопровождающие манипуляции домоправительницы.

— Джером, — она обращается к малышу и мои глаза тут же находят его среди покрывал. Худенький и бледный, он по-прежнему слишком мал для такой кровати. В ворохе подушек его немудрено не заметить.

Ладошки, уложенные по бокам, сжаты в кулаки, а глаза зажмурены со всей возможной силой.

— Джером, попей, пожалуйста, — не унимается Марлена, просительно глядя на ребенка, но не решаясь притронуться к нему.

Сомневаюсь, что тоже бы решилась. Кажется, если как-то не так повернуться, мальчик разобьется на тысячу осколков. Никогда ещё он не выглядел таким хрупким, как сейчас.

Просьбы белокурое создание не трогают. Игнорируя предлагаемый чай (а это, судя по всему, именно он), мальчик жмурится сильнее.

За моей спиной хлопает дверь.

Домоправительница вздрагивает, едва удерживая в руках чашку.

Увидев меня, женщина облегченно вздыхает.

— Изабелла! — восклицает она, оставляя свою ношу на подносе и направляясь ко мне.

На деревянных ногах двигаюсь ей на встречу. Глаза не отпускают Джерома, сжавшегося настолько, насколько позволяет израненная спина.

— Доброе утро, Марлена, — здороваюсь я, когда домоправительница оказывается совсем рядом. Она выше меня на полголовы, но смотрит почему-то снизу вверх.

— Изабелла, я очень рада, что вы пришли, — женщина оглядывается на мальчика и прикусывает губу.

— Давно он проснулся? — с беспокойством спрашиваю я, с трудом собираясь с мыслями. Очень трудно контролировать себя. Малыш здесь, он в относительном порядке, в полной безопасности… но испуган. Испуган моим присутствием с легкой руки своего отца. Что делать? Как вернуть доверие, показать, что не опасна?..

Задач множество и все сверхсложные. Эдвард держит мои мозги в тонусе, не позволяя расслабляться.

— С полчаса назад, — женщина нервно смотрит на закрытую дверь, — я пыталась покормить его или напоить, но ничего не выходит.

Ещё бы. Джерому, как и мне, сейчас не до еды. Хотя стоило бы. Мы в последний раз вместе ужинали два дня тому назад.

— Я попробую? — не отдаю себе отчета, что говорю. Хочу попросту подойти к ребенку и попытаться. Попытаться… все вернуть.

— Хорошо, — женщина уступает мне дорогу, — чай и еда на подносе. Я буду за дверью, в любой момент можете позвать.

Даже не удосуживаюсь поблагодарить Марлену. Из головы вылетает все, за исключением мальчика перед глазами. Единственного ценного для меня существа в этом мире. Единственного ребенка в мире, которого я полюбила.

Дверь хлопает во второй раз.

Теперь мы одни.

— Джером? — зову я, преодолевая, шаг за шагом, разделяющие нас метры.

Малыш ничего не отвечает, но зато открывает глаза.

Малахиты, светящиеся непонятным сиянием, предстают на обозрение. Опухшие и красные от невыплаканных слез и невысказанных мыслей. Именно такими надо изображать детей-сирот, для которых собирают деньги. Я бы пожертвовала все, что у меня было, для такого ребенка.

И я сделаю это для Джерри, если понадобится.

— Мой маленький, ты дома, — не могу совладать с лицом. На нем наверняка просматривается бессилие и страх быть отвергнутой, несмотря на натянутую улыбку. — Ты дома, со мной и с папой. Все страшное закончилось.

Несдержанный, вырвавшийся наружу всхлип становится самым громким звуком в комнате.

Джером напрягается. Всеми силами старается не заплакать, хотя нижняя губа уже выпячивается вперед, а брови сходятся на переносице.

Невероятно жалкое зрелище.

— Я соскучилась! — слова произносятся сами собой. Скатываюсь до откровения, сама того не замечая.

В «драгоценных камушках» проскальзывает удивление. Чуть-чуть, совсем каплю, но уловить его успеваю.

Получается, мнение моего ангела ещё окончательно не закрепилось. У меня есть шанс исправить ситуацию. Это вдохновляет.

Придавая улыбке всю нежность, которую испытываю к этому маленькому человеку, всю ласку, которую готова подарить ему, подхожу к самой кровати.

Джером храбрится и смотрит мне прямо в глаза. Догадываюсь, какого труда ему это стоит, глядя, как подрагивает детское тельце.

Я приседаю у изголовья, тем самым оказываясь максимально близко к ребенку.

— Мое солнышко… — шепчу и поднимаю руку, чтобы погладить малыша.

В тот же момент одинокая слезинка скатывается вниз по пухлой щечке, оставляя после себя крохотное пятнышко на подушке.

Джером всхлипывает. Теперь уже без сдерживания.

— Я с тобой, — уверяю, убирая с его лба светлые волосы. — Я всегда была и буду с тобой, Джерри. Не бойся. Пожалуйста, не бойся меня.

То ли на мальчика так действует моя просьба, то ли ему просто не хватало прикосновений, но оковы, сооруженные им внутри себя, разлетаются на части. Поток слез, хлынувший из маленьких малахитов, сначала пугает меня, но удается быстро взять себя в руки.

Наклоняюсь к малышу, приникая к нему и лаская каждый доступный участок тела.

Ладошки, отрываясь от одеял, оказываются у меня на шее. Держат некрепко, едва ощутимо, но я догадываюсь, какую силу мой мальчик хочет вложить в эти объятья.

Прячась у меня на груди, он горько плачет, разрезая тишину комнаты громкими всхлипами.

Не нужны банальные слова, чтобы понять, что ему больно. И не только физически, но и морально.

Весь пережитый ужас от случившегося, боль, поселившаяся внутри и невозможность получить должного успокоения выплескивается с этими слезами. Без них ему не полегчает. Они необходимы.

— Все хорошо, милый, — бормочу, целуя его шею и наполняя легкие самым лучшим на свете запахом. Ни один парфюм, ни один цветок не затмит его. Я готова отдать что угодно, лишь бы ощущать его каждый день. — Поплачь. Поплачь и все пройдет. Пройдет…

Джером изгибается, обхватывая меня сильнее. Слезы текут быстрее, давая понять, в чем дело.

Он хочет на руки. Ко мне.

Выверяя каждое движение, дабы не сделать малышу ещё больнее, с величайшей осторожностью просовываю руки под его бедра и шею, поднимая со снежных покрывал.

Мальчик прижимается ко мне так, будто хочет раствориться внутри. Его пальчики впиваются в мою кофту, лицо вжимается в грудь.

Я молчу, но при этом ни на миг не перестаю гладить его. Все, что вижу и чувствую под пальцами.

Уверения не помогут. Сейчас.

Джером видел слишком много того, что не должен был. Слышал, знал, чувствовал то, чего не ощущают миллионы взрослых людей.

Маленький ангел, сполна заплативший за чужие грехи и не получивший должного утешения.

Я дам ему это, если не смог никто другой.

Я помогу.

Я утешу.

Я защищу.

От всего. Ото всех.

Тягучие секунды рыданий превращаются в минуты. Мне неизвестно, сколько их проходит с того момента, как я пришла сюда, но видимо, много.

Джерри постепенно успокаивается. Затихает.

Рыдания переходят в категорию угасающих судорожных всхлипов. Ладони, сжимающие мою одежду, расслабляются. Объятья теряют свою силу.

Кажется, теперь можно подключать и слова, ранее не имевшие никакого значения.

— Милый, — чмокаю малыша в макушку, немного ощутимее лаская его плечи, — любимый мой мальчик.

Джером резко вздергивает голову. Замирает.

Лишь проиграв свои слова в голове ещё раз, вижу, что приковало его внимание.

Улыбаюсь, глядя прямо в калленовские глаза. Не хочу, чтобы он подумал, будто я сказала это случайно.

Самое время признаться.

Самое время произнести давно заготовленные, важные слова.

Я немного волнуюсь, как мальчик воспримет их, но показывать это не стоит.

Надеюсь…

Просто надеюсь.

— Я люблю тебя, — говорю, разрушая все его малейшие сомнения, если они и были.

Ещё мгновенье Джером смотрит на меня,ища подтверждение во взгляде. Ответно гляжу на него, забираясь внутрь, в самую глубину маленьких малахитов. Мимо меня снуют сомнения, вкрапления удивления, но самое главное — восторг. Самый настоящий, ни на секунду не вымышленный.

Внезапно малыш опускает глаза вниз и заворожено глядит на свои колени. Секунда и мальчик уже хватает мою ладонь, устроенную на них и крепко прижимает к груди.

Изумленно наблюдаю за тем, как малыш сжимается в комочек вокруг руки, стараясь коснуться её всем телом. Он… показывает…

Теплота, затопившая меня ещё в момент признания, достигает немыслимых пределов. Такого количества хватит, чтобы век обогревать всю землю.

Оно взаимно! Мое признание взаимно! Со стороны Джерри, похоже, даже больше!

Господи!

Трогательно, невероятно трогательно видеть такое… его таким.

На мои собственные глаза наворачиваются слезы, когда ладони, упрятанной Джеромом, касаются первые капли соленой влаги.

— Люблю…

Заново подступающие всхлипы завладевают малышом, но на этот раз они не от боли и страха, как раньше. Теперь причина совершенно иная.

Свободной рукой крепко обнимаю ребенка, стараясь одновременно не повредить ему и показать, как сильно люблю.

Надеюсь, у меня это получится.

И судя по тому, что Джером обхватывает мою руку сильнее, получается.

Оставляю ладонь в его расположении ещё на пять минут. Этого хватает, чтобы белокурое создание успокоилось и ослабило хватку.

— Давай выпьем чай, — предлагаю, заглядывая в малахиты в поисках ответа.

Получаю относительное согласие без видимых возражений.

Вздыхая, малыш приникает ко мне, нахмуренно глядя на чашку, к которой я тянусь.

Как только она оказывается в моих руках, крепко берусь за ручку, чтобы не уронить.

Джером немного выгибается навстречу чаю, протягивая к нему ладошку.

Убедившись, что малыш удержит чай, отпускаю чашку.

Но не успевает Джером сделать хотя бы один глоток, а я — опомниться, как раздается очередной хлопок двери.

В ту же секунду обжигающая коричневая жидкость выплескивается мне на ноги, заставляя подавиться воздухом.

Приглушенно вскрикиваю, инстинктивно притрагиваясь к ошпаренному месту.

Джерри, чьи глаза легко могут конкурировать с блюдцем из-под злосчастной чашки, вздрагивает.

Оглушенная болью, как резким и тяжелым ударом по голове, воспринимаю происходящее через своеобразную призму.

Осознаю, что Джером исчез с прежнего места, когда шевеление воздуха затрагивает мою пылающую сквозь тонкую ткань штанов кожу.

Эдвард, взявшийся черт знает откуда, стоит рядом, держа на руках мальчика. Оба смотрят на меня с нешуточным ужасом.

Перебарывая себя, напускаю на лицо лживую улыбку, поднимаясь с кровати.

— Все в порядке, — обращаясь сразу к двоим, бормочу я.

Затем перевожу глаза на Джерома.

— Я сейчас… вернусь, — обещаю, насилу сдерживая желание закричать.

Разворачиваюсь к выходу, с невероятным трудом заставляя себя идти если не медленно, то хотя бы не слишком быстро. Джером и так достаточно напуган. Не хватало ему ещё и этого…

У двери ждет Марлена. Её лицо такое же взволнованное, как и у Калленов.

Послать улыбку ей моих сил уже не хватает.

— Помогите… — прошу, ощущая, как текут по щекам слезы.

Домоправительница раскрывает дверь, явно разрываясь между двумя огнями — мальчиком и мной.

Едва покидаю детскую, начинаю судорожно срывать с себя одежду. Нижнюю её часть.

Слезы, заполонившие глаза, очень мешают делу.

Пальцы впиваются в покрасневшую и горящую адским огнем кожу с такой силой, будто готовы вырвать её кусок. Стону, слишком слабая, чтобы сдерживаться.

Господи, как больно!..

Я прислоняюсь спиной к стене и тщетно стараюсь дышать ровно. Может, так будет легче?..

— Покажи! — требовательный бархатный голос над ухом заставляет соленую влагу течь сильнее.

Качаю головой, сжимаясь в комочек. Ну почему не Марлена? Почему Каллен?..

Злостно рыкнув мое имя, Эдвард отрывает мои побелевшие ладони от пострадавших ног.

Неспособная сопротивляться его силе, низко опускаю голову, занавешивая лицо волосами.

— Нужен холод, — краем уха слышу рассуждения моего похитителя, но основное место в сознании занимает боль. Почему чай был таким горячим? А если бы Джером перевернул его на себя?.. Будь не так больно, меня бы затрясло от таких невеселых мыслей.

Чувствую себя в вакууме. Есть лишь боль и жжение, слезы и подступающие рыдания. Ну не парадокс ли? Минуту назад я успокаивала Джерома, а теперь рыдаю здесь сама.

… Следующее, что удается запомнить, это то, как обожженного места касается нечто ледяное.

Сначала становится лишь хуже. Будто из расплавленной смолы тело перекидывают в прорубь.

Широко раскрыв глаза, пытаюсь сбросить с себя болезненный предмет, но руки Эдварда не дают мне этого сделать.

— Терпи, — приказывает он, прижимая к моему ожогу какую-то тряпку.

Невероятно сложно исполнять это поручение в первую минуту. Вскрикиваю, рвано дыша и умоляя его прекратить.

— Пожалуйста… — похоже не на человеческий голос, а на мыший писк. Сегодня я слишком много плачу.

Немногословный Каллен пытку останавливать отказывается. Он как никогда в себе уверен.

… И вскоре понимаю, почему он прав.

Постепенно становится легче. Боль притупляется. Дыхание удается выровнять, а пальцы, впившиеся ногтями в руки мужчины, разжимаются, оставляя на его коже розовые царапины.

Облегченно выдыхаю, когда возвращается ясность сознания. Хотя бы относительная.

Я шумно сглатываю и поднимаю голову, встречаясь глазами с Эдвардом, чье лицо выглядит сосредоточенным и напряженным. В глазах Каллена повисло беспокойство. Теперь уже очевидное, ярко выраженное.

Мужчина сидит передо мной на корточках, все ещё не выпуская из рук компресс. При ближайшем рассмотрении им оказываются пижамные штаны, которые залил чай и которые я успела стянуть с себя пару минут назад.

— Grazie. (Спасибо.), — тихонько благодарю я, дрожащей рукой откидывая с лица прилипшие волосы.

— Когда даешь Джерому чашку, будь внимательна, — рычит Эдвард, — если бы он обварил себя?

Сознание намеревается подсунуть иллюстрацию к словам мужчины, но вовремя останавливаю его.

— Прости… — всхлипываю, нерешительно оглядывая свои повреждения. Все не так страшно, как казалось, хотя и больно. Очень больно.

— У Марлены есть обезболивающее, — будто прочитав мои мысли, докладывает Каллен.

Благодарно киваю, смотря на него с признательностью.

Мой похититель выглядит как родитель, чей ребенок только что заставил всех переполошиться, но, благо, избежал опасности и остался в целости и сохранности. Облегченно-раздражительный взгляд, который упирается в меня, говорит о том, что полноценный выговор я ещё получу, несмотря на смягчающие обстоятельства в виде ожога.

— Больше никакого чая, — мужчина поднимается, кривясь, словно от отвращения.

Без чая? Согласна. Кажется, я теперь и вовсе смогу без него обойтись.

— Закидывай, — велит Эдвард, нагибаясь ко мне.

Не успеваю сообразить, о чем он, как Каллен самостоятельно исполняет свой приказ, устраивая мою руку на своем плече.

Секундой позже отрываюсь от стены и пола, виднеющегося как минимум в метре снизу.

Глаза распахиваются сами собой.

Эдвард… что он делает?

— Когда я говорил, что не нуждаюсь в скелетах в доме, — он осторожно перехватывает мое тело, наглядно демонстрируя свои слова, — я не шутил.

Держусь за его шею, изумленно глядя то вниз, то на лицо Каллена, оказавшееся как никогда близко.

Совсем близко…

— Лучше бы ты так смотрела на чашку, Белла, — закатывая глаза, ворчит он.

Щеки пунцовеют сами собой.

Поспешно опускаю взгляд, устыдившись такой открытой любознательности.

А Эдвард, тем временем, следует прямиком к двери моей спальни. Делает он это так легко и непринужденно, будто каждый день носит на руках 50 лишних килограмм живого веса.

Слежу за грациозными движениями мужчины и внезапно понимаю, что должна признать — теперь я полностью спокойна.

Пока этот человек рядом со мной, вытерпеть можно все. Пережить все. Блеклая уверенность, появившаяся утром, преобразовывается в нечто большее.

Страх, как и боль, притупляется в присутствии Эдварда, а то и вовсе отступает.

С чего бы?..

* * *

Маленькая белая таблетка творит чудеса. Не прошло и сорока минут с тех пор, как она оказалась на моей ладони, а боль уже давным-давно исчерпала себя и исчезла. О происшествии с чаем напоминают лишь бинты, повязкой из которых мне было велено скрыть пострадавшую кожу.

Сейчас, в свежей одежде, состоящей из очередного спортивного костюма, но на этот раз, розовато-зеленого цвета, я лежу рядом с Джеромом. В его комнате.

Мальчик был взволнован и вопрошающе смотрел на меня и мои ноги, когда я вернулась. Он беспокоился и не хотел, чтобы мне было больно. Чашка опрокинулась случайно — у малыша просто дрогнула рука. Я ведь тоже не ожидала прихода Эдварда в тот момент. Может, я бы тоже не удержала её?..

Эдвард…

Похоже, теория о моем сумасшествии, выдвинутая ещё вчера, все же оправдана. Либо у меня чересчур живая фантазия и все, что отражалось на лице мужчины, мне привиделось, либо…

Стоп! Но он ведь действительно волновался! Он разговаривал со мной и помогал, когда это было необходимо! А в довершение всего сопроводил на собственных руках в спальню, на кровать! Ну не показатель ли это того, что наши отношения становятся более доверительными?

Если это так, у меня больше шансов узнать его.

Надеюсь, то, что я благодарна ему, он смог увидеть самостоятельно, без лишних объяснений…

Джерри вздыхает. Маленькие пальчики чуть сильнее сжимают мою ладонь, устроенную на простынях рядом.

Нежно улыбаюсь, глядя на расслабленное, спокойное личико мальчика.

В мои слова о том, что все в порядке, он поверил не сразу. Хмурился, заглядывал в глаза, искал правдивого ответа…

Мой ангел был готов пожалеть меня, если это было необходимо. И он пожалел. Грустно улыбаясь, Джером гладил мои волосы, преданно смотря в глаза.

Кажется, именно в эту секунду я полюбила его ещё сильнее, чем раньше, если это, конечно, возможно.

Сейчас он спит. Ему нужен сон, постельный режим и хорошее питание, чтобы как можно скорее пойти на поправку. Правда, ко всему этому ещё прибавляется ежедневное промывание ран, которые расчертили его спину на три равных части.

Сегодня этой процедуры ещё не было. И вряд ли будет.

Но завтра…

Завтра мне предстоит не менее сложный день, чем сегодняшний.

Это похоже на мазохизм. Я постоянно представляю себе, как Джерри будет больно, и прокручиваю этот момент в голове десятки раз. Его слезы, беззвучные просьбы, невозможность избежать необходимой процедуры…

И самое страшное во всем этом, что страдания, которые малыш будет испытывать, причинять ему будем мы с Эдвардом. Сознательно, в трезвом уме и здравой памяти. И плевать, что они из благих побуждений. От этого легче не становится…

Резко выдыхаю, освобождаясь от тревожных мыслей. Завтра будет завтра.

Сегодня — сегодня.

Глава 34 От меня

Всю следующую неделю меня не покидает чувство, что я сплю. Мне снится бредовый, полный болезненных подробностей сон. Он настолько живой, настолько красочный, что усомниться в нем кажется невозможным.

Но усомниться все же приходится. Хотя бы потому, что мои сновидения не пестрят подробностями, вроде тех, во сколько будет завтрак и когда придет Эдвард, чтобы помочь обработать Джерому раны. Получается, это все же не сон…

«Сегодня» ничем не отличается от «вчера». Пасмурно, серо, мрачно и холодно. Внутренне, конечно. Во внешней атмосфере детской настолько жарко, что хочется распахнуть все окна, снести все стены, лишь бы пустить внутрь немного свежего воздуха. К сожалению, в комнате моего ангела одно-единственное окно, да и то запаяно наглухо. Его можно только отодрать от стены, но никак не открыть. Нет.

Я просыпаюсь, инстинктивно нащупывая тельце Джерома — теплое, родное и маленькое, прижатое к моему правому боку. Малыш крепко спит, тихонько посапывая. Его руки обвились вокруг моей ладони.

Нежно улыбаюсь, осторожно, чтобы не разбудить, погладив светлые волосы свободной рукой.

Во всей сложившейся ситуации радует то, что на время болезни сына Эдвард снял запрет на наши совместные ночевки. Спальню мальчика я отныне покидаю только с полудня до четырех — это время он проводит с отцом. Ночи же в полном моем распоряжении. Каллен не появляется на расстоянии пушечного выстрела, что немного меня настораживает, если говорить откровенно.

С ним вообще последнее время происходит нечто странное. Например, обед Марлена приносит на двоих, но одна порция всегда остается нетронутой. Совсем.

Или то, что теперь вместо всегда гладковыбритых щек мой похититель допустил у себя на лице трехдневную щетину. И это уже не затрагивая тему о синеве под глазами и морщинах, число которых резко удвоилось.

Если бы дело касалось только переживаний за мальчика, я бы могла помочь. Я пыталась. Но на мои вопросы не поступает ни единого ответа. Эдвард не желает ничего обсуждать. Что же, если так, то я тоже. Хватает Джерома. Нам обоим.

Несмотря на то, что светловолосый ангел лишен способности говорить, понять его для меня труда не стоит. Достаточно заглянуть в глаза и прочитать, как в книжке, ответ на заданный вопрос. Делать это приходится часто. Зрительный контакт просто необходим, психологи не врут. Без него Джерри бы не почувствовал моего участия.

Эдвард избегает прямого взгляда и при нем малыш ведет себя сдержаннее. Наверное, так и лучше — для него. Но не для меня. Сразу после ухода отца мальчик начинает горько и безудержно плакать. Успокоить его — задача не из легких. Не всегда удается понять причину слез, не говоря уже о том, как их остановить…

Сейчас полдесятого. В десять, как и заведено, Марлена принесет завтрак.

Надо отдать должное мисс Браун за её старания. Кухарка пытается разнообразить пищу для малыша как можно больше. Омлеты, творожные запеканки, блинчики — это далеко не полный список. Чай из меню исчез. Его место заняли соки, кисели и компоты, подающиеся исключительно теплыми (после строгого выговора домоправительница за этим пристально следит, хотя она клятвенно клялась, что проверяла чай, когда принесла его малышу, в чем я, если честно, не минуты не сомневалась).

… Кстати о моих ожогах — они сходят на нет гораздо быстрее, чем я могла представить. Теперь не нужны даже повязки. Чудо-мазь Марлены проявила себя в действии.

После завтрака наступает самое тяжелое и нервозное время — промывание ран. Эдвард приходит к одиннадцати и вместе с ним — Марлена. На подносе у женщины свежие бинты и спирт в зеленой пластиковой баночке. Джером, при виде этого арсенала для пыток, сжимается и пробует уговорить меня отменить болезненную процедуру.

Невероятно сложно, глядя прямо в молящие детские глаза, принять поднос и тем самым дать свое согласие снова сделать ему больно.

Немного утешает то, что я не одна. Эдварду не легче. Каждый раз он появляется на пороге детской с хмурым выражением лица, которое не освещают все те лживые улыбки, что он пробует на него нацепить. Джером наоборот расстраивается больше, наблюдая за всеми попытками папы скрыть истинные эмоции. Он видит его насквозь. Он чувствует его. Это взаимно.

В первый раз было сложно придумать, как облегчить Джерри боль. Хоть каплю успокоить. Его слезы сводили с ума и меня, и мужчину. При всем желании спрятать их это у него не выходило.

Я касалась повреждений краешком ватки, чего хватало, чтобы расстроить малыша, но было явно мало, чтобы «запенились» раны. При таком подходе можно было часами терзать ребенка.

Это и сподвигло на поиск более совершенного решения.

И оно было найдено, несмотря на мои сомнения в начале.

Теперь Эдвард не держал Джерома, а обнимал его. Крепко, как и полагается, но в тоже время с нежностью, которую мог у себя выкроить.

Я же, склонившись над детской израненной спиной, опрокидывала зеленую банку вниз, точно на красные отметины. Они не заставляли себя ждать, буквально взрываясь белой пеной. Малыш, конечно, рыдал громче, но так все хотя бы быстрее заканчивалось. И остатки нервных клеток удавалось сохранить до завтра…

Качаю головой из стороны в сторону, прогоняя ненужные мысли. Процедуру, именуемую «обработкой» я выучила не хуже любой медсестры. Хоть сейчас могу идти в клинику и заниматься больными.

Я вздыхаю, наклоняясь к Джерому и легонько чмокая его в макушку. Мой малыш должен знать, что я рядом. Всегда. Чтобы не случилось.

В ответ на мое прикосновение мальчик вздыхает, немного наклоняя голову набок. Ладошки, сдерживающие меня, расслабляются.

Сложно поверить, что когда-то и я спала так. С мамой. Она улыбалась, гладила меня по голове и говорила, что я лучший ребенок на свете. Это продолжалось до восьми лет. Потом начались их ссоры с папой и мне приходилось засыпать в одиночестве, спрятавшись под подушки, чтобы не слышать громких криков и ярких «комплиментов» родителей в адрес друг друга.

Иногда мама приходила ко мне ночью. Она тихонько плакала, думая, что я сплю…

Прикрываю глаза, позволяя воспоминаниям в кои-то веки завладеть сознанием. Такой роскоши у меня не было уже много времени. Сначала Джеймс, потом Маркус, Джеймс, Эдвард… Калейдоскоп лиц. Я едва не потеряла себя, пытаясь выкарабкаться из той ямы, куда сама себя загнала.

… В тот злополучный вечер они снова поругались. Громко, с битьем посуды и хлопками дверей. Отец ушел, кинув напоследок неприличное слово, от которого мне тогда хотелось заткнуть уши.

Мама не пришла ко мне. Она вскрыла наш бар и выудила оттуда все запасы коньяка, какие могла обнаружить там. Этой ночью я засыпала под её громкие, несдержанные рыдания, приправленные звоном осколков из-под разбивающихся один за одним бокалов. А на утро позвонили из полиции. Пригласили на опознание…

Мои глаза раскрываются сами собой, когда тело Джерома вздрагивает одновременно с моим. Один раз. Затем второй.

Озабоченно всматриваюсь в бледное лицо, ища причину.

Резкая смена положения тела мальчика наводит на мысль, само собой. Кошмар.

Часто дыша, Джерри с широко распахнутыми глазами смотрит на белую стену. Его спина сотрясается от рыданий, вспотевший затылок блестит при свете, который дает окно.

— Милый, — ласково провожу пальцами по плечам мальчика, садясь на кровати следом за ним.

Услышав мой голос, он мгновенно оборачивается. С громким всхлипом кидается на шею.

Пугаюсь таких активных действий. Обнимаю его в ответ чуть позднее, чем следует.

Я стараюсь не повредить и без того исстрадавшуюся спину, когда обхватываю дрожащее тело ребенка руками. Как бы не началось кровотечение от таких резких подъемов. Его раны только-только стали затягиваться. Тонкий слой коричневой корки ещё легко сорвать…

— Мой хороший, что случилось? — глажу белокурые волосы, стремясь понять причину страшного сна.

Ответа не следует.

Естественно.

— Джером, я здесь, — меняю тактику, показывая мальчику, что сновидение — всего лишь сновидение. Не воплощение реальности. Никогда. — Я здесь и я с тобой. Все в порядке. Это просто сон. Всего лишь сон…

Малыш уверенно качает головой, прижимаясь ко мне сильнее.

— Тише, любимый, тише, — немного покачиваюсь из стороны в сторону, успокаивая его, — все закончилось. Все.

Однако страх Джерома так просто не прогнать. Его слезы текут новыми, бурными потоками.

— Расскажи мне, — сдаюсь, понимая, что единственный вариант помочь мальчику — выслушать его. Успокоить, зная конкретно то, что вызывает в нем ужас.

Плотно сжав губы, ребенок отказывается исполнить мою просьбу.

— Джером, вдвоем будет не страшно, — добавляю голосу ласки, целуя пухлые розовые щечки мальчика.

Судорожно вздохнув, он, всхлипывает, а затем соглашается. Нерешительно.

— Тебе снилось какое-то событие? — не отстраняю от себя маленького ангела, когда задаю первый наводящий вопрос.

Нет.

— Люди?

Да.

Джерри дрожит.

— Кто? Кто-то незнакомый?

Нет. Знакомый…

Получается, не похитители. И не похищение…

Чего же тогда он может так бояться?

Может, в его сне что-то произошло с нами? Со мной или с Эдвардом?

— Папа?

Качнув головой, Джером немного отодвигается, стремясь заглянуть мне в глаза. С готовностью смотрю на него и вижу… вижу…

Джерри открывает рот и пытается… сказать. Его губки движутся, хотя ни единого звука до сих пор не слышно.

Он глядит на меня с грустью, расстроенный тем, что не может произнести слово вслух. Напуганный и как никогда хрупкий. Маленький…

Мое сердце обливается кровью.

— Повторишь ещё раз? — провожу пальцами по его щеке, даря ободряющую улыбку.

На миг зажмурившись, Джером пробует снова. Внимательно слежу за тем, как изгибаются его губы и ловлю себя на том, что нахожу ответ. Без звука. По губам.

— Мама? — лицо мальчика из печального становится облегченным. Он рад, что мне удалось. Он хотел сказать именно это.

Уверенно кивнув, мой малыш с опаской следит за моей реакцией.

— Тебе снится мама? — задаю новый, цельный вопрос, наблюдая за тем, как меняется выражение на личике ребенка. Страх, заставивший проснуться, возвращается.

— Что же плохого в маме, милый? — с участием спрашиваю я.

Джерому едва удается сдержать слезы.

Низко опуская голову, он возвращается ко мне на грудь, тихонько вздыхая.

Кажется, плохое есть. И немалое.

— Это просто сон, — повторяю, нашептывая слова ему на ушко, — он закончился. Мамы тут нет. Я здесь. И я тебя никому не дам в обиду.

Несколько секунд после моих слов ничего не происходит. Укачиваю Джерри, прислонившись к его волосам, как вдруг кое-что чувствую. Необычное, сначала даже непонятное.

Маленькие губки оставляют поцелуй на моей ключице.

— Мой любимый Джером, — ответно целую ребенка, — ты самый лучший на свете.

Негромкий стук в дверь прерывает нашу идиллию.

Вовремя…

Деревянная застава открывается, впуская внутрь домоправительницу.

Марлена выглядит немного взволнованной, но, тем не менее, упорно старается это скрыть.

— Доброе утро, — приветствует она.

— Доброе утро, — вздыхаю, поглаживая Джерома.

— Мистер Каллен велел покормить вас сегодня пораньше, — женщина натянуто улыбается. Что-то мне в этой улыбке не нравится…

В принципе, ничего из рода вон выходящего. Раньше так раньше. Вопрос только, какой в этом смысл?

— Хорошо.

— Отлично, — оптимизма в голосе Марлены маловато. Такое ощущение, будто она делает что-то, что доставляет ей жуткое неудовольствие.

Серебряный поднос с двумя тарелками овсяной каши с медом и орешками появляется на прикроватной тумбе.

Отодвигаюсь, спуская Джерома со своих рук на простыни. Помогаю ему поудобнее устроиться на подушках.

— Ваша левая, — указывая на кашу, докладывает Марлена.

Удивленно смотрю на неё.

— Она больше и с миндалем. У Джерома на него аллергия.

— Спасибо, — протягиваю мальчику ложку, переставляя тарелку поменьше на его колени.

— Приятного аппетита, — домоправительница следит за тем, как малыш пробует свой завтрак и лишь затем поворачивается к двери.

Её секундное промедление не остается мной незамеченным.

— Что-то не так?

— Все так, — не оборачиваясь, качает головой она. А затем быстрым шагом покидает комнату.

Сон тяжелый и серый. Как надоевший ливень, который можно наблюдать из окна всю осень и часть весны. Монотонный стук капель по подоконнику начинает сводить с ума, если его нечем заглушить.

Постоянно мерещится что-то нехорошее, неприятное. Не страшное, не жуткое, но… отталкивающее. Не могу понять, что именно это такое. Вглядываюсь в серую дымку, ища очертания своего сновидения, но оно упрямо расплывается, не позволяя ничего увидеть. В голове витает картинка с изображением спящего Джерома. Помню, что после завтрака он выглядел очень усталым, и мне ничего не оставалось, как позволить ему ещё немного отдохнуть. Других иллюстраций нет. Это — единственная.

В какой-то момент туман в сознании ослабевает. Неожиданно.

В ту же секунду чувствую прикосновения к плечу. Несильные встряхивания, заставляющие проснуться.

Зажмуриваюсь, пробую увильнуть от надоедливого раздражителя.

— Изабелла… — тихий женский шепот отрезает все пути к отступлению.

Приходится повиноваться.

Я лениво раскрываю глаза, недовольно и слегка озабоченно глядя на женщину, стоящую рядом с кроватью.

— Изабелла, мистер Каллен ждет вас, — проговаривает она. Запоздало осознаю, что это Марлена.

— Где ждет? — спрашиваю тем же шепотом, что и домоправительница.

Действительно, где? Зачем?

Мои мысли выглядят так же, как каша, которой мы завтракали.

— В коридоре. Вставайте, пожалуйста.

— А как же?.. — оглядываюсь на расслабленное личико Джерома, устроенное на моей груди.

— Я побуду с мальчиком, — с готовностью сообщает женщина.

Похоже, что-то успело случиться. Сколько же времени? Неужели мы проспали промывание?..

Завтрак был таким вкусным, а сон в сером царстве детской необходимым, что мы просто не смогли остановиться. Видимо…

Осторожно выпутываюсь из объятий малыша, который, на мое удивление, даже не хмурится, и поднимаюсь с кровати.

Марлена тут же садится на сливовое покрывало.

— Поторопитесь, пожалуйста.

— Конечно… — рассеяно бормочу, всеми силами пытаясь проснуться. Плохо получается. Я будто в двух реальностях сразу. Одна — более настоящая, вторая менее. В обоих присутствует странная тревога. Непонятная.

Иду к двери, на ходу стараясь построить предположение, что могло произойти. Что-то настолько серьезное, что Эдвард, мало того, что сам не остался с сыном, так ещё и меня велел увести? Неужели и правда нечто важное?..

Коридор мрачнее спальни в миллион раз. Единственным плюсом является холодный воздух. И пусть он попахивает какой-то химией, это все равно лучше, чем спертый аромат детской.

Темно-синим пятном на светлой стене выделяется мой похититель. Джинсы и майки исчезли, уступив место уже привычным мне костюмам. Правда, сегодня поверх рубашки мужчины надето пальто. Материя чернее ночи.

— Что такое? — с ходу спрашиваю я, настороженно глядя на чересчур вытянутое лицо Каллена.

— Надень, — не давая никаких ответов, Эдвард протягивает мне куртку. До этого он держал её в руках, судя по всему.

Одежда моя, без сомнения. Та самая, в которой две недели назад меня провожали к мужу.

Куда идем теперь?

— Зачем? — принимаю протянутую вещь, не отрывая взгляда от мужчины.

— Не наденешь — пойдешь без неё, — каменным голосом проговаривает тот.

Чувствую, дела плохи. Насколько?..

Натягиваю поверх светло-зеленого спортивного костюма теплую пуховку, запахивая её. К замку притронуться не успеваю. Эдвард хватает меня за локоть, в ускоренном темпе заставляя следовать по коридору.

— Что-то произошло?

Молчание. Гробовое.

— Эдвард! — насилу успеваю за ним, пытаясь подчинить мозгу не отошедшие от долгого сна ноги.

Потрясающе. Если раньше он кричал на меня или приказывал заткнуться, то сейчас нет даже этого. Правду говорят, что равнодушие — хуже ненависти.

Мы покидаем дом. Едва замечаю это — помогает захлопнувшаяся за спиной дверь черного входа.

Пять черно-белых ступенек кончаются в единое мгновенье.

Снег принимает в свое царство, встречая нас первым и достаточно глубоким сугробом.

— Скажи мне, в чем дело! — не выдерживаю, когда ледяная вата касается обнаженной кожи лодыжек. Сжимаю губы, игнорируя болезненные ощущения. В прошлый раз помогала мысль о Джероме. Теперь она же и отталкивает. Мой малыш в доме, спит, а я вместо того, чтобы быть с ним, как и обещала, волочусь куда-то по снегу вслед за человеком, не удостоившим меня даже взгляда, не то, что слов.

— Дело?! — громовой голос мужчины разносится по огороженной территории особняка со скоростью света. Он так резко останавливается, что я с трудом успеваю затормозить, прежде чем врежусь в него. — Дело в нем… в тебе… в нем.

— В ком? — опасливо гляжу на Эдварда, окончательно просыпаясь. Тяжесть в ногах и туман в голове рассеялись. Каллен умеет привести меня в чувство за секунду.

— Скажи, кто тебя просил? — яростно вопрошает он, хватая меня за плечи. Длинные пальцы сжимают сильно и крепко. До боли.

Собираюсь уточнить, что именно сделала не так, как замечаю вибрацию. Казалось бы, она исходит от моего озябшего тела, но похоже, что нет.

От Эдварда.

— Ты дрожишь? — изумляюсь, задавая один вопрос вместо другого.

Каллен шумно сглатывает, поджимая губы. Теперь вздрагивает все его лицо…

Руки безвольно опускаются с моих плеч.

Пугаюсь, припоминая, что все тоже происходило в ту ночь, когда Джерри вернулся в особняк после похищения. За дрожью следовало падение на пол…

— Тебе плохо? — беспомощно оглядываюсь по сторонам, с ужасом подмечая, что от дома мы отошли слишком далеко. Позвать кого-нибудь не выйдет. Тем более — подняться наверх за… за шприцом.

Мой похититель морщится, несколько раз ударяя себя в грудь. Глухо и громко.

— Сердце? Эдвард? — до крови прикусываю губу, стараясь подобрать хоть какой-то вариант, что делать дальше. Куда бежать за помощью? Оказать её самостоятельно у меня явно не выйдет…

Лихорадочные попытки найти ответ прерывают действия мужчины. Резко подаваясь вперед, он обхватывает меня руками, что есть мочи прижимая к себе. Утыкаюсь лицом в его свежую рубашку — мягкую и жесткую одновременно — не имея никакой возможности отстраниться.

— Папа… папа… папа… — хрипло стонет в мои волосы Эдвард, ничуть не ослабляя хватку.

— Папа, — немного оправившись от потрясения, глажу пальцами его бедра — все, до чего могут дотянуться руки с такого положения, — ты папа. Папа Джерома.

При имени сына Эдвард впивается пальцами в мою спину. Следует вверх. Дрожат теперь не только его руки, но и все остальное тело. Как при лихорадке.

— Я хотел защитить… — он шумно втягивает воздух — защитить его. От них. От всех. Я пытался…

Его голос обрывается так же внезапно, как и появился.

Боже. Это действительно происходит со мной? Каллен мне все это говорит?

— Ты защитил его, — проговариваю, стараясь не потерять самообладание. — Он в порядке. В безопасности.

— Никогда… никогда не в безопасности. Она его ждет. Она его хочет…

Эдвард жалуется мне, словно ребенок. Срывающимся, полным муки голосом. Будто, пока он говорит, его распиливают на части или заживо сжигают. Не знаю, к чему можно приравнять такую боль.

Голова мужчины по-прежнему прижата к моим волосам. И отстраняться, судя по всему, не намерена.

— Ш-ш-ш, — бормочу, пробираясь пальцами по его телу выше, ближе к ребрам.

Каллен даже не замечает холода моих рук. Так глубоко он погружен в собственные переживания.

— Пойдем к нему, — предлагаю я, — ты увидишь, что все хорошо.

Да! Давай пойдем! Вернемся.

Здесь холодно.

Страшно.

— Он спит… — голос Эдварда тише шепота.

— Скоро проснется.

— Нет.

— Да, — уверяю я, немного повернув голову, чтобы прикасаться к груди мужчины щекой. В тишине леса могу слышать, как стучит его сердце. Быстрым, спотыкающимся тактом оно отбивает неизвестный мне марш.

— Нет, Белла, — мой похититель съеживается, удваивая силу своих объятий.

— Почему нет? — настораживаюсь, обращаясь во внимание к его ответу. Тревога стягивает внутренности в одну пеструю массу.

— Снотворное…

— Снотворное? — мои глаза широко распахиваются. — Где?

— В каше…

На мгновенье забываю, как дышать. В каше? Снотворное? Марлена…

Перед глазами сразу встает напоминание-картинка, на которой домоправительница хмурится, указывает какую тарелку мне взять и следит, чтобы Джерри начал есть. Она выглядит… не самым лучшим образом. Вот и объяснение всей её нервозности и странностям.

Она знала!

Это был приказ от Хозяина.

Невозможно. Он же не сумасшедший, правда?

Правда?!

— Эдвард, зачем? — эти слова все, на что меня хватает. Состояние шока, в которое я впадаю, сложно описать.

— Чтобы показать тебе, — мужчина опускает голову ниже. Его щетина царапает мои виски.

— Что показать?

— Забор.

Мое терпение на исходе. Нервы звенят как туго натянутые струны. Ещё немного — и разорвутся.

— Какой забор?

— Через который он… — Каллен снова морщится, — сбежал.

— Сбежал? — резко дергаюсь назад, отчего мужчина разжимает руки. Оказываюсь на снегу за мгновение. Но ни холод, ни что-либо иное не может затмить мое изумление. Обескураженность от услышанного.

— Сбежал от меня, Белла — негромко произносит Эдвард, закрывая глаза. — От меня…

Глава 35 По своим местам

Снег никогда не являлся моим любимым погодным явлением. Холодный, белый и чересчур яркий — он всегда заставлял чувствовать себя, по меньшей мере, некомфортно. Ситуация не изменилась, даже когда мы с родителями переехали в самый пасмурный и холодный город Америки. Форкс.

С годами моя неприязнь к белоснежному зимнему покрывалу только возрастала. И теперь, в почти двадцать пять, кажется, достигла своего пика.

Изумление от слов Каллена о побеге Джерома и жгучая боль от ледяного снега смешиваются во мне, борясь друг с другом. Побеждает последняя.

Вскакиваю с земли гораздо быстрее, чем оказалась на ней.

Я ежусь, поспешно счищая с рук налипшие снежинки. Кожа горит алым пламенем.

Сейчас же март! Март, господи! Не декабрь, не январь и не февраль! Март!

Откуда столько снега весной?!

Стряхиваю остатки холода с куртки и оборачиваюсь на Эдварда.

Он производит впечатление человека, который родился на далеком севере. Пальто распахнуто на груди, и тонкая рубашка выправлена из брюк, что облегчает путь ледяного воздуха к коже. Ему не холодно. Совсем. От одного взгляда на него я покрываюсь инеем.

— Сбежал? — отдышавшись, переспрашиваю я.

Лицо Каллена выглядит настолько усталым (как и всегда после неожиданных откровений), что единственным правильным решением сейчас будет уложить его в постель. Не иначе.

Медленный кивок подтверждает уже сказанное.

— Нет, — стараюсь говорить мягко и при этом заставить озябшее тело уняться. Отогреваться будем потом. — Эдвард, он не мог сам уйти.

— Слабо верится, да? — малахиты перекидываются с моего лица на шею.

— Ты уверен? — я честно стараюсь сосредоточиться на разговоре. Но промерзшие руки и мокрые от растаявшего снега штаны мешают делу.

— Пойдем, — мужчина разворачивается в совершенно другую сторону от дома, виднеющегося вдали, — сама увидишь.

Господи…

Крепко сжав зубы, соглашаюсь.

В конце концов, Джером важнее всяких мелких проблем, вроде тех, что твердят мне о моем незавидном, в плане недостатка тепла, положении. К тому же, сейчас он спит. Я не одобряю того, что Эдвард дал ему снотворное, но стоит признать, что сон в случае малыша как раз нужная вещь, а не проблема. Тем более, в это время о нем можно не беспокоиться.

Пробираюсь по сугробам вслед за Эдвардом, глядя лишь себе под ноги. Коряг и веток от упавших деревьев на пути пруд пруди. Такое ощущение, что лес специально подготовил для нас полосу препятствий.

Эдвард идет медленно, словно его заставляют следовать вперед. Неохотно обходя крупные ветки, мелкие он попросту переступает, а то и вовсе откидывает от себя точным движением ноги.

От постоянного снега в моих глазах начинает рябить. Отрываюсь от земли и смотрю вверх. Всего мгновенье.

Верхушки сосен устрашающе шумят на фоне темного серого неба. Редкие черные птицы, пролетая между облаками, вскрикивают холодящим душу криком. Деревья сплетаются вокруг, словно в затейливом танце.

Чувствую себя в ловушке.

Дышать сразу становится тяжелее.

Я ускоряюсь, нагоняя уходящего в чащу Эдварда. Без него в дом мне не вернуться, это точно.

Ограждение в километре от входа? Как бы не так… Кажется, здесь все пять.

Жуткий, мрачный лес. Если Каллен считает, что маленький и без того испуганный ребенок в три часа ночи, в метель, смог преодолеть самостоятельно такое расстояние, он просто сумасшедший. Я бы не смогла. Даже если бы очень, очень сильно захотела.

… Что-то черное стремительно проносится слева.

Громко вскрикиваю, хватаясь за рукав пальто мужчины.

— Это просто птица, Белла, — тяжело вздохнув, поясняет он.

— К-конечно… — отвечаю я с легкой запинкой, нехотя отпуская его руку.

Эдвард останавливается. Нервно оглядываясь по сторонам, не сразу замечаю это. Едва не врезаюсь в него.

— Иди вперед, — отступая вправо, он пропускает меня на свое прежнее место.

Вперед?..

Не хуже ли?..

Опасливо обхожу мужчину, всеми силами стараясь сохранить ясность сознания. Мне жутко холодно и неспокойно, а главное — страшно. Как ребенку, которого впервые завели в замок ужасов. Не могу понять, что служит главной причиной моего безумия. То ли лес, то ли снег, то ли молчание Эдварда…

Впрочем, должна признать, идти перед ним безопаснее, чем сзади.

Чувствую себя немного более защищенной. Со спины, по крайней мере.

— Ты любишь снег? — спрашиваю я, надеясь разбавить чересчур громкую тишину. Каждый хруст встречаю нервным вздохом.

— Нет.

Ответ быстрый и короткий. Похоже, на разговор мой похититель не слишком настроен.

— Почему?

— Кровь хорошо видно, — без доли смеха отзывается Каллен.

Меня передергивает.

Я оглядываюсь назад, за плечо, и глаза Эдварда тут же впиваются в мои.

— Скольких ты убил?

Мужчина хмурится, отчего выглядит ещё более измотанным, чем раньше.

— Забор, Белла, — указывая кивком головы на простирающийся впереди лес, говорит он.

Ясно…

Послушно поворачиваюсь обратно, продолжая следить за дорогой.

Первые десять секунд удается провести без лишней нервотрепки, но затем услужливое сознание активирует красную кнопку с надписью «ВООБРАЖЕНИЕ» и запускает внутри меня слайд-презентацию с меняющимися в большую сторону числами жертв Эдварда. Чуть позже, когда максимальный предел — тысячи — набран, переключается на цветные иллюстрации…

Я шумно втягиваю воздух, с силой зажмуриваясь.

Спросить бы хоть что-то, что-то, что поможет отвлечься.

Боже…

— Сколько тебе лет?

Самый умный вопрос, Белла.

Эдвард слабо усмехается.

— А сколько дашь?

Похоже, его тоже замучали невеселые мысли, раз он собирается ответить.

Даю себе мгновенье на размышления.

— Сорок?

— Ты мне льстишь, — бормочет он.

Мало?.. Если судить по его теперешнему виду, я с легкостью могу предположить, что больше пятидесяти, но это вряд ли…

Нет, точно не так.

— Пятьдесят пять плюс восемьдесят девять, делить на два и минус двадцать восемь, — опережая мои дальнейшие расспросы приводит цифры Каллен.

Вот черт…

Пятьдесят пять плюс девяносто девять? Минус два и делить на восемь?

— Сколько вышло? — интересуется мужчина.

— Я с математикой на «Вы», — немного повернув голову, признаюсь я.

— Сорок четыре.

Чуть-чуть мимо.

Сорок четыре…

— Многовато?

— Мне все равно, — заверяю, аккуратно переступаю очередную корягу.

И вправду — без разницы. Маркусу было явно больше. Луи и Хью из борделя — под шестьдесят. Даже для папы я стала поздним ребенком. Последний свой день рождения он отметил в пятьдесят лет…

Наконец, снежная дорога заканчивается. Сугроб, сменяясь пригорком, подпускает нас с Калленом к темному каменному забору.

Среди леса он выглядит как никогда величественно, неприступно и устрашающе.

Растягиваясь во всю длину, насколько хватает глаз, ограждение надежно защищает территорию особняка от проникновения.

Теперь мои сомнения, что Джерри покинул её сам, окончательно укрепляются.

… Разве что, здесь нет калитки, как в центральной части?

— Он перелез? — когда Эдвард равняется со мной, спрашиваю я.

Невозможность данного действия подчеркнута всеми земными и не земными силами.

— Конечно нет, — мужчина морщится от моей никудышной версии, — через него невозможно перелезть!

Прикусываю губу, нахмурено глядя на немые камни.

— Как же тогда он сбежал?

Не давая устного ответа, мой похититель направляется к самому забору, увлекая меня за собой.

Мы останавливаемся, почти уткнувшись в него носом.

— Ниже, — наблюдая за моим полным непонимания взглядом, велит Эдвард. Приседает.

Опускаю глаза, но кроме снега на обозрение ничего не предстает.

Качнув головой, Каллен голыми руками абсолютно без каких-либо сомнений разгребает легкий снег.

Я пугаюсь, когда вижу то, что он так рьяно желает мне показать.

В самом низу сооружения обрушено несколько камней. Прямо-таки сбито. Из-под них выглядывают смоляные копья ограды. Видимо, металлический забор замуровали внутри стены. Земля под копьями подрыта теми самыми камнями. Как раз небольшой лаз…

— Боже… — бормочу я, присаживаясь рядом с мужчиной и касаясь пальцами острой ограды.

Раны на спине Джерома расположены как раз так же, как и смоляные копья. Одинаковое расстояние, диаметр и глубина…

— Если зацепиться, вспарывают не хуже ножа, — тяжелым, полным сдерживаемых эмоций голосом сообщает Эдвард.

Для наглядности подносит к ограде край своего пальто, резко дергая в сторону.

С громким треском материя разрывается на части.

Внутри меня все холодеет.

Представляю на месте ткани нежную кожу моего ангела, и становится дурно. А ещё больно. Грудь сжимают в железных тисках.

Одежда… одежда!

— Эдвард, его куртка целая… — бормочу, вселяя в себя уверенность, что Каллен ошибается. Весомый аргумент.

— В куртке сюда не пролезть, — стиснув зубы, шипит мужчина.

Боже…

Неужели снял?.. Снял и…

— Как он сюда добрался? — слезы просятся наружу, отчего голос ощутимо дрожит.

— Леон трахался с Алекс, — сквозь плотно сжатые зубы, шипит мой похититель.

Объяснение под стать случившемуся.

— С кем?.. Кто?..

— Охрана с горничной.

Уже понятнее.

— А камеры? — точно, видеонаблюдение! Неужели тот, кто наблюдает за комнатами, не заметил сбегающего малыша?

— Секс не должен быть достоянием всего дома, — негромко объясняет мужчина, — если знать пароль на пульте и номер камеры, её можно отключить.

На секунду он отводит глаза от забора, всматриваясь в мое лицо.

Дальнейшие слова сопровождаются четырьмя бороздками на его бледном лбу.

— К сожалению, по одной они не выключаются. Только блоком.

— Они отключили блок у спальни и коридора, — состыковывая факты, подвожу итог я. Холод сковывает все внутренности.

— Именно, — Эдвард изо всех сил пытается дышать ровно. Сбольшим трудом ему удается контролировать это.

Закрываю глаза, упираясь лбом в камни забора. Осознать услышанное сложно. Безалаберность охранника привела к ужасным последствия. Если бы мы не нашли Джерома в то утро, он мог бы насмерть замерзнуть. Его раны сильно поспособствовали бы этому, несомненно.

Потеря малыша кажется непосильным, невозможным гнетом. Если когда-нибудь этот камень, именуемый его кончиной, упадет на меня, противиться и уж тем более бороться за дальнейшую собственную жизнь я не вижу смысла.

Джером — все. Все, что у меня есть. Все, что мне дорого. Все, что я люблю.

Никогда, никому, ни за что я не позволю отобрать маленького ангела у меня.

У Эдварда…

— Они свое получили, — стальным, мстительным голосом докладывает мужчина.

— Где они? — стараюсь спросить более спокойным, безразличным тоном, но выходит совсем не так.

Я знаю, что услышу, и от этого кровь стынет в венах.

— В сырой земле, — монотонным голосом из фильма ужасов отвечает мой похититель.

Секунды тишины, которую разбавляют шумящие сосны и мое неровное, сбитое дыхание, длятся достаточно долго.

Удается понять все. Расставить ситуацию с пропажей Джерома по полочкам.

Тайн не осталось.

Правда вышла жестокой и болезненной, но главное, настоящей.

Теперь мой мальчик получит в два раза больше любви и заботы, чем раньше. Я успокою его и выясню, что послужило причиной побега.

Хотя, мне кажется, я уже догадываюсь…

— Белла? — внезапный голос Каллена, вторгшийся в сознание, отвлекает от размышлений.

Поворачиваю голову к мужчине, открывая глаза.

Малахиты смотрят на меня двояким взглядом.

Внутри них затаилась уверенность в моем предательстве, а снаружи — вопрос. Громкий, почти кричащий, но притом — беззвучный. Как слова, произнесенные сегодня Джерри после кошмара.

— Белла, ты же мне обещала… — негромко напоминает мой похититель, упираясь ладонями о снег.

— Что обещала? — напрягаюсь.

— «Он не станет относиться к тебе хуже. Ты его папа…» — мужчина повторяет сказанные мной слова, и на лице его не отражается ничего, кроме тоски и непонимания.

— Это было уже после… — говорю первую пришедшую в голову мысль, но осекаюсь, не закончив, наблюдая блеск в малахитах. Не тот дьявольский, что раньше, не от боли, как ночью. Влажный блеск. От слез…

— Эдвард, — смотрю прямо в его глаза, стараясь показать, что говорю искренне, — ты по-прежнему самый главный человек в жизни Джерома. Он знает это и прекрасно понимает. Он любит тебя больше всех.

— От любви не совершают побегов, — шепчет мой похититель, глядя куда угодно, кроме моего лица. Каллен поворачивает голову из стороны в сторону, стремясь обогнать мои глаза.

— Джером просто немного запутался. Ему не у кого было спросить совета, вот и все, — кого я убеждаю? Себя или этого мужчину?

— Ты его надоумила, — вердикт вынесен.

— Нет… — вздыхаю, набираясь сил для дальнейшего разговора из воздуха, попавшего в легкие. — Я хотела только лишь помочь ему, утешить!..

— Помочь?! — Эдвард отрывает правую ладонь от земли, ударяя ей по камню забора. — Когда не просят, помогать не следует! Нельзя! Вот к чему это приводит!

Его горящий взгляд, откуда влага быстро испаряется, упирается в ограждение.

— Ты же запугал его! — не выдерживаю я, вскакивая с земли. Теперь гляжу на Эдварда сверху вниз, — ему ничего нельзя! Ни шоколада, ни сказок, ни игр! Где его игрушки?!

Сдвинув на переносице брови и тяжело дыша, мой похититель поднимается следом.

— Нет и не будет игрушек! И шоколада не будет! — рявкает он.

Лес усиливает громкость нашего спора в десять раз. Сосны шумят в такт словам Каллена.

— Ты отнял у него детство, — сглатывая горечь, появившуюся внутри при этих словах, произношу я. Негромко, но достаточно.

— У него не было детства! — нещадно разрывая лесную тишь, ревет Эдвард. Его лицо краснеет так же, как замерзшие в снегу руки. Знакомые мне вены уже пульсируют под кожей. — Не забывай, твою мать, у кого он родился!

— Это не имеет значения…

— Не имеет?! — взгляд, коим пронзают меня малахиты, можно назвать лишь безумным. — Не имеет, Белла?!

Короткий вдох дает мужчине возможность продолжить, не сбавляя громкости голоса.

— Сколько раз видит своего ребенка нормальный отец? Пять? Десять? В день! Я вижу Джерома два раза в неделю! Всего ДВА!

Суббота и воскресенье. Слова Марлены о выходных…

— Каждый раз… Каждый раз, когда я приезжаю, мне приходится думать, нет ли сзади «хвоста»! Я меняю машины каждую неделю! Попадание с одним номером — провал. Если кто-нибудь, хоть кто-нибудь узнает о нем, это будет концом! Для нас обоих!

Эдвард резко выдыхает. Его глаза распахиваются, а тело передергивает.

— Я защищаю его, как могу! Вся охрана, что традиционно должна ездить со мной, стоит здесь, в каждом квадратном метре! Все самые проверенные люди, самые нужные — здесь! Убирают, стирают и кормят… Джерома!

Мой похититель дышит так часто, что и мое собственное дыхание невольно ускоряется.

Вникаю в смысл его слов, боясь прервать тираду во избежание полной катастрофы. Каждая фраза будто выстреливает. Громко, ясно и… болезненно.

— А самое отвратительное, — продолжает мужчина, — что Она постоянно рядом! Делает все, чтобы отобрать его у меня! Она жаждет смерти Джерома, Белла! Ждет, верит, не сдается!..

Его глаза наливаются кровью.

— С чаем она виновата…

Эти слова приводят меня в замешательство и одновременно добавляют ужаса к уже полученному страху.

Она? С чаем?

— Ирина?

— Ирина… — шипя, произносит Эдвард.

Он правда считает, что его бывшая и мертвая жена смогла как-то повлиять на события в мире живых людей?..

Господи…

— Эдвард, чай не остудила Марлена. Я не проверила…

Неужели это не очевидно?

— ИРИНА! — упрямо рявкает Каллен, и со всей силы, прежде чем я успеваю хоть что-то сделать, ударяет кулаком о камни. Снова.

Это и служит апогеем его тирады.

Рвано вздохнув, мужчина прижимает руку к груди, накрывая её сверху второй ладонью.

Его лицо перекашивает от боли.

С Ириной разбираться будем позже…

Стараясь убедить себя, что худшее позади, и теперь на лбу Эдварда не написано «взрывоопасно», подхожу к нему ближе.

Стрельнув колючим взглядом, мой похититель молча велит оставаться на месте.

Игнорирую приказ.

— Давай я посмотрю, — протягиваю руку к его.

Ничего не отвечая, мужчина качает головой.

— Эдвард, пожалуйста…

— Ты ничего не знаешь, — стискивая зубы, говорит он.

— Я знаю, что хочу помочь, — просительно гляжу на него, — покажи, пожалуйста.

Благо, теперь он не упирается. Видимо, решимость проиграла боли в этой схватке.

Осторожно обвиваю пальцами его пострадавшую руку, наблюдая за тем, как сочится из сбитых костяшек свежая кровь.

— Пошевелить можешь? — озабоченно глядя на бледную кожу, спрашиваю я.

Длинные пальцы нехотя вздрагивают.

Я облегченно выдыхаю.

— Значит, перелома нет, — отрываюсь от ладони Каллена, переводя глаза на его лицо. Внимательное ко мне, уже менее красное, чем раньше. Подрагивающие вены ещё не скрылись, но уже близки к этому. В малахитах ослабевает огонь, вызванный яростью. Даже дыхание — и то постепенно выравнивается.

Делаю контрольный вдох, прежде чем сказать желаемое.

— Мне очень жаль, что все так случилось, — припоминая куски его рассказа, говорю я, — и я очень рада, что ты можешь обеспечивать защиту Джерома и любить его так сильно одновременно. Будь уверен, для Джерома нет и не будет человека, способного сравниться с тобой по значимости. Его побег произошел по своду неприятных обстоятельств, но никак не потому, что ты плохой родитель. Я была не права, когда сказала, что он не заслужил такого отца.

— Папу, — слегка обиженным тоном исправляет Эдвард, хотя смотрит на меня с явными проблесками признательности.

— Папу, — улыбаюсь, осторожно поглаживая пальцами его пострадавшую руку. Не совсем понимаю, в чем разница, но если он так хочет, почему бы и нет?

Самое главное, что буря улеглась.

Мир восстановлен.

Теперь мне известно больше, чем раньше.

И эти знания помогут мне в самом недалеком будущем.

* * *

Несмотря на то, что по прогнозу синоптиков была обещана хорошая, солнечная погода, небо Вольттеры затянуло тяжелыми тучами. Над древними стенами уже сверкали молнии, а дождь, пока ещё маленький, но уже начавшийся, грозился утопить мрачный город в своей пучине.

В зеркальном зале их было трое. Трое над всем миром.

Двое мужчин и одна прелестная блондинка, по личику которой никому бы не было понятно, что это очаровательное создание делает с людьми, перешедшими дорогу своим господам.

Неяркий свет ламп, замаскированных в темных камнях под факелы, подчеркивает древность стен и едва освещает зал.

Блики на каменном полу вздрагивают, когда один из собравшихся начинает говорить.

— У нас был веский повод встретиться, il mio caro (мои дорогие), — его голос тихий и мягкий — под стать окружающей атмосфере.

Блондинка напрягается, нервно вскинув затянутую в черный чулок ножку на другую. Её подобные собрания не привлекают, но слушать их она обязана. Иначе неминуемая кара пройдется и по ней самой — главной карательнице Италии.

— Терпение, tesoro (сокровище), — неодобрительно шепчет второй мужчина, укладывая свою полупрозрачную руку с синими руслами вен на колено девушки.

— Повод… — расстроенный тем, что на его слова не обращают внимание, повторяет первый. Его смоляные волосы чернеют от нарастающего внутри гнева, хотя бледное лицо не выдает ни единой эмоции, кроме величавого спокойствия. — Повод действительно важный…

— Проблемы с банком? — напряженно интересуется блондинка, делая вид, что не замечает чрезмерного внимания своего господина.

— И с ним тоже.

— Так какие же проблемы, Аро? — сладострастно улыбается второй мужчина, кивая на девушку, — наше сокровище все уладит. Какой банк?..

От тона, каким был задан этот вопрос, самый бесстрашный человечишка замер бы от ужаса.

Что-что, а решать возникающие «проблемы» у Вольтури-старшего выходило бесподобно. Для этой цели Джинна и была здесь. Ну… почти «только для этой».

— Не поможет, — со скорбным лицом вздыхает первый. Вычесанные пряди волос тускнеют. — Никто уже не поможет, Кай.

Кай, чьи волосы блестят сединой и перевязаны сиреневой лентой, щурится, подозрительно поглядывая на брата.

— Проблемы с поставкой?

Аро удрученно кивает.

— Наш persona ricca (богатый человек) больше не намерен платить. Он больше не в состоянии делать этого.

— Не в состоянии?! — пальцы седовласого до боли сжимают кожу блондинки. — Это мы ещё посмотрим!

— Сколько угодно, — примирительно соглашается обладатель смоляных прядей, — только, боюсь, в этот раз даже разговор по душам ничего не даст.

— У меня завалялось прекрасное средство, возвращающее людям трезвый ум…

Джинну передергивает при упоминании «Сhiave da posizione di testa» (ключ из стали) — когда-то подобная вещь была испробована на ней. За непослушание.

— Если не согласится — умрет! — вдохновлённый своей идеей, захваченный ею целиком — до кончиков кривых пальцев — восклицает Кай.

Аро смотрит на брата снисходительно, как на ребенка. Его темные глаза лукаво блестят. Дают седовласому выговориться, чтобы ошарашить новостью, которая с утра попала в мрачное обиталище семейства Вольтури из Чикаго.

— Уже…

Эффект внезапности удался.

— Что «уже»? — негромко переспрашивает Кай. Его лицо страшно вытягивается, руки до хруста костей сжимают девушку на стуле рядом.

— Уже умер, мой дорогой.

Тишина, повисающая в стеклянном зале, заставляет Джинну задрожать. Затишье перед бурей, не иначе.

— Умер? — беззвучно, одними бледными губами вопрошает второй господин.

Обладатель черных прядей кивает.

— Как?

— Очень просто, — Аро лукаво улыбается, — рядом с ним нашелся ещё один человек, пожелавший кусок от нашего пирога.

Кай так и кипит от гнева. Его обычно блеклые глаза, помутненные белой пеленой, наливаются кровью, сверкают в приглушенном свете комнаты.

Джинна придвигается ближе к краю своего стула, стремясь оказаться рядом с младшим сеньором Вольтури, дабы избежать всепоглощающей ярости старшего.

— Кто он? — четко проговаривая каждое слово, спрашивает мужчина. Желваки ходят под его туго натянутой на скулы кожей.

— Она, мой милый. Это она.

Взгляд Кая механически перебрасывается на блондинку. Притянув её к себе за руку, он крепко зажимает хорошенькое тело в ладонях.

— Уверен?

— Бесспорно, дорогой брат. Она — очаровательное создание. Умница, красавица, ещё и, судя по отзывам, великолепная соблазнительница.

Вольтури замирает. Останавливается, кажется, даже его дыхание. Ослабляется хватка костяных пальцев.

— Она… — шепчет он, катая это слово на языке. — И кто же она?

— Изабелла, — сеньор с черными прядями мечтательно закатывает глаза.

— Итальянка?

— Американка. Я ведь говорил, что эти люди хитрее нас.

Пропуская последнюю фразу брата мимо ушей, Кай сразу задает следующий вопрос.

— Как она его убила?

— Отравила.

— Сама?

— Разумеется нет. Но что в наше суровое время стоит подкупить повара, мой дорогой?

Джинна, слушая общение братьев, кусает губы. Мурашки уже бродят по коже женщины, ранее лишавшей головы всех и каждого, кто подвернется на пути этих двоих. Теперь же речь идет о другом. Вернее, о другой. Той, что сумела даже её, судя по разговору, переплюнуть.

— Где наша assasino (убийца) сейчас?

— Это отдельная тема, брат. Красавица Изабелла нашла себе нового покровителя. Посерьезнее Маркуса.

Кай поджимает губы. Аро всегда любил принижать их persona ricca. Он же его всегда и недооценивал, правда, присланными деньгами вовсе не брезговал. Синтия тому явный пример. Её услуги стоят очень и очень дорого.

— Кого же?

— Сеньора Эдварда Каллена.

Скрыть свое изумление старший Вольтури не в силах.

— Smeraldo?

— Того самого Smeraldo, мой дорогой — подтверждает Аро.

Тихонькие капли тишины, наблюдающиеся после вскрытия всех карт относительно смерти Маркуса, Джинне кажутся спасением. Хочется уйти. Провалиться сквозь землю. Только бы подальше отсюда… Тревога и напряжение нарастает.

— Что ты предлагаешь? — переходя непосредственно к делу и оставляя позади все глупые домыслы, вопрошает Кай.

Лицо блондинки упирается в его черное одеяние, пахнущее как одежды на трупах. Ей становится тяжело дышать…

— Предлагаю вернуть долг американской красавице, — глаза обладателя черных прядей загадочно блестят, — думаю, это будет заслужено.

— Отравишь её?

— Зачем? — Аро хмурится от недалекости и примитивности мыслей брата. — Месть тогда будет бессмысленной.

Дышать совсем невозможно. Джинна вздрагивает, пробуя оторваться от своего господина. Седовласый же напротив, сильнее прижимает к себе девушку. Он поглощен словами мужчины.

— Мы отыграемся на Изумрудном бароне. Она потеряет свою золотую жилу, а мы получим компенсацию за отнятые деньги. Несправедливо отнятые, замечу.

Вольтури усмехается. Его голос ударяется о стены и отскакивает к потолку.

— Яд стоит прилично…

— Я знаю человека, который продаст нам его почти даром.

— Что за безумец? — недоверчиво интересуется Кай.

Джинна начинает дрожать всем телом, что есть силы отпихиваясь от мужчины. Но её попытки беспочвенны. Положение рук старшего сеньора не меняется. Постепенно угасают последние брыкания. Воздуха не хватает. Совсем.

— Он не безумец. Просто Изабелла — его жена. Тот яд, кстати, тоже его рук дело.

Едва ощутимый толчок седовласый попросту не замечает.

— Они в сговоре?

— Были когда-то. Но сейчас красавица перехитрила и его.

— И когда же он будет здесь?

— Максимум через два дня. Он жаждет вернуть себе нашу assasino.

Глаза Аро находят среди одеяний брата светлые волосы девушки. Блондинка больше не вздрагивает…

Проследив за взглядом обладателя черных кудрей, Кай выпускает из импровизированной тюрьмы Джинну.

Тело девушки, более ничем не удерживаемое, глухо падает на каменный пол. Красное платье, в которое она одета, как никогда четко вырисовывается на точеной фигурке.

Бледное лицо с расслабленными, неподвижными мышцами, выглядит, словно восковая маска.

Тяжело вздохнув, сеньор Вольтури расслабляется в кресле, лениво глядя на свои пальцы.

— Новая ragazza (девушка) будет сегодня же, — утешающе произносит Аро.

— Её все равно пора было менять, — отзывается Кай. — Мое сокровище себя исчерпало.

Минута молчания в честь только что свершившейся смерти, длится максимум пять секунд.

— Значит, яд?

— Именно, — Аро тоже расслабляется, обмякнув на своем месте и уложив руки на подлокотники кресла Джинны. — Все станет на свои места и каждый получит то, что ему причитается. В том числе и Изабелла.

Глава 36 Casser

Зеленые стены столовой действуют, как хорошее успокоительное. Мало того, что они идеально вписываются в интерьер комнаты, так ещё и помогают сохранить какие-то зачатки нервных клеток.

Круглый деревянный стол не поменял свое местоположение с нашей последней встречи. Высокие темные стулья — тем более. Они возвышаются над полированной поверхностью, отбрасывая на неё едва заметные тени. Света на улице стало больше, едва мы вышли из злосчастного леса.

В чаще мрачно и жутко.

Около особняка — наоборот.

Все познается в сравнении. Доказано лично.

— Спасибо, — благодарю домоправительницу, переставляющую мою порцию с подноса на стол. Суп. Ароматный, согревающий, наверняка очень вкусный…

Большая металлическая ложка устроилась на белоснежной салфетке рядом с вилкой.

Зачарованно смотрю на неё, но взять в руки не смею.

Без позволения Хозяина.

Преграда, родившаяся в день знакомства с Маркусом, не дает права есть по собственному желанию. Лишь тогда, когда будет разрешено. Когда скажут прямым, четким текстом без уверток.

Когда отдадут ясный приказ.

Глаза находят Эдварда сами собой. В этом доме он единственный, от кого мне все ещё требуется дозволение, несмотря на всю ту откровенность, что я увидела сегодня у каменного забора.

Каллен, откинувшись на спинку своего стула, сидит с закрытыми глазами. Пострадавшей руки не вижу, зато здоровая лежит на поверхности стола.

Веки даже не подрагивают.

Неужели спит?..

— Эдвард?

Глаза тут же распахиваются.

— Все в порядке? — участливо спрашиваю я.

Лицо мужчины суровеет.

Чересчур громко придвинув стул к столу, он выпрямляется.

— Хватит задавать этот вопрос, — велит грубый голос.

Я опускаю глаза, утыкаясь ими в свою тарелку.

Запах обеда сводит с ума.

Не знаю, как намекнуть Каллену о возникших трудностях. Я прекрасно помню его слова, что в «подобном фанатизме» он не нуждается. Правда, делу это нисколько не помогает.

Сам мужчина тоже хмуро смотрит на суп. С таким выражением туда в средневековье заглядывали гадалки. Видели там прошлое и будущее. Иногда — даже настоящее.

Что желает разглядеть Эдвард?

Хочет ли показать мне что-нибудь ещё?

Там, в лесу, у забора, я видела его настоящее лицо. То, что появляется редко и надолго не задерживается. Я все чаще имею возможность общаться не с надменной маской, а с тем, что под ней, и, несомненно, ценю это. Жаль лишь, что моменты удается урвать достаточно редко.

Прошлую неделю мы почти не разговаривали. Не было ни времени, ни желания. Все силы уходили Джерому. И сейчас уходят, но уже, благо, не в таких количествах. Теперь мы говорим. Говорили…

Негромкое звяканье ложки, которую Эдвард поднимает с салфетки, отвлекает.

Переключаюсь на него, жадно следя за первой пробой супа.

Провалился бы ты сквозь землю, Маркус…

Уже?

Прекрасно!

Я пробую пересилить себя и все же сделать, как следует. Взять прибор, зачерпнуть зелено-коричневой жидкости и насладиться теплом, растекающимся по пищеводу…

Но нет.

Вместо этого все, что я могу — это смотреть, как едят другие.

Уловив целенаправленный взгляд, мужчина останавливается.

Вздыхает.

— Что? — раздраженно спрашивает он, глядя на меня, как стервятник на потенциальную добычу.

Стараюсь совладать с собой и не показать всех истинных эмоций.

Отвращение…

Неприязнь…

К себе.

Беспокойство…

Боязнь…

Наказания.

— Я могу приступать? — натягиваю на сопротивляющиеся губы лживую улыбку.

Каллен зеркально повторяет выражение моего лица, скрещивая руки на груди.

Его глаза недобро сверкают.

— Нет.

Мои пальцы, уже готовые схватить ручку ложки, замирают. Вместе с ними застывает и сознание, ожидающее совершенного иного слова.

Я растерянно смотрю на моего похитителя, не понимая происходящего.

— Ты хотела мой ответ — вот он. Нет, — уверенно повторяет Эдвард, пожимая плечами.

Глаза перескакивают с супа на мужчину, не в силах остановиться.

Черт. Мне ведь не запрещали есть.

Ни разу.

— Что будешь делать теперь? — тоном доброго друга интересуется Каллен. Усмешка глаз не освещает.

Сглатываю, грустно глядя на свою тарелку. А затем отодвигаю её кончиком пальца. Не больше чем на миллиметр.

Такое поведение удивляет лишь тех, кто не знаком с методами обучения Маркуса. Я же знаю о нем больше всех. Могу браться за книгу…

— Спасибо…

— Не станешь есть, потому что я сказал? — недоверчиво спрашивает мужчина.

Думаю, ответ легко прочесть в моих глазах.

Каллен негромко чертыхается.

— Ешь! — приказывает он, кивая на остывающее блюдо. — Ешь и думай. Когда спрашиваешь, будь готова к отказу. Всегда.

Стоит заметить, совет дельный.

Если бы все решалось умом, а не памятью…

— Спасибо, — на этот раз говорю совершенно иным тоном. Воодушевленным, почти радостным.

Изголодавшийся организм наконец получит необходимую пищу.

Качнув головой, Эдвард возвращается к своему обеду.

Дальнейшая наша общая трапеза проходит в тишине.

Изредка ловлю на себе взгляды Каллена, но когда показываю, что замечаю их, мужчина резко отводит глаза.

Это выглядит странно и непонятно, но суп настолько вкусный, что те десять минут, что требуются, чтобы закончить с ним, вводят меня в состояние прострации.

Ничего не интересует.

Ничего не надо.

Я так замерзла, что стоит поскорее отогреться.

Мокрая одежда уже сменена, так что снаружи более-менее дела обстоят неплохо.

А вот внутри… внутри тоже все лучше с каждой ложкой.

Спустя ещё некоторое время в столовой вновь появляется Марлена.

Она приносит второе.

Рисовая каша с мясной поджаркой.

Сегодня явно мой день.

Приступаю к основному блюду, но неожиданно приходят не совсем приятные воспоминания.

О завтраке.

Там тоже была каша…

— Когда проснется Джером?

Вилка Эдварда громко звякает, врезаясь в поверхность тарелки.

Вздрагиваю от неприятного звука.

— Через четыре часа, — четко проговаривая каждое слово, сообщает он.

Всего на шесть часов? Странное снотворное.

— Ты мог бы показать мне забор, не усыпляя его, — мысли вслух.

— Так безопаснее, — отрезает мужчина, заканчивая разговор на эту тему.

Он зол.

Из-за чего?

— Хорошо, — пытаюсь говорить примирительно. Надеюсь, получается.

Пора бы мне уже привыкнуть, что после откровений Каллена следуют часы, иногда даже дни отстраненности и злобы. Доверие крепнет, но медленно. Крайне медленно, совсем лениво.

Смириться с происходящим непросто. С каждым разом информация становится все ценнее, а желание понять её — сильнее. Ранее, как и все, я интересовалась лишь действиями людей. Слова, приказы, наказания, неприятные факты биографии… но почему же никто не задумывается о мотивах?

Мы так часто упускаем их из виду, что кажется, будто люди делают все без задней мысли. Захотел — ушел, захотел — пришел. Никаких условностей…

С Калленом мне удалось многое понять. Его вклад в это занимает львиную долю.

Пять минут относительного спокойствия заканчиваются.

Эдвард откладывает прибор, вынуждая меня сделать то же самое почти синхронно с ним.

— Встань.

Хмурюсь.

Я ещё не закончила с едой…

— Эдвард?..

— Встань, — ледяным тоном приказывает мужчина. Как король кому-то из своих слуг. Жестко, четко, вполне ясно.

Нерешительно отодвигаю стул, выходя из-за стола.

Застываю перед ним, не имея ни малейшего понятия, что будет дальше.

— Отойди назад, — Эдвард встает следом.

Послушно отступаю на два шага.

Гляжу на направляющегося ко мне мужчину, но страха не чувствую. Я не знаю, как он будет себя вести и что делать, но определенно убеждена, что ничего страшного не случится.

Эдвард вызывает во мне противоречивые чувства. Среди них где-то затерялось доверие.

— Beauté^[1], — произносит он, становясь рядом.

Малахиты скользят по моему лицу, постепенно переходя на шею. Не обделяют вниманием ни один локон.

Что значит?..

— La passion,^[2] — мужчина подается вперед, вынуждая меня отступить дальше.

В знакомых глазах разгорается пламя. Не могу понять, чему оно обязано. И слов так же понять не могу. Похоже на французский, но могу и ошибаться.

— L'impossibilité,^[3] — с чувством сказанное непонятное слово повисает в образовавшейся тишине. Малахиты пылают. Огонь в них заметен с расстояния в сто метров.

Розоватые губы — точь-в-точь Джерома — изгибаются, приподнимаясь так же, как в фильме про Дракулу. Разве что клыков у моего похитителя нет, а так образ вампира подошел бы ему.

— L'impossibilité… — тихонько рычит он. Бледные пальцы касаются моего плеча, следуя вниз.

Наблюдаю за ними, как за чем-то нереальным.

Проклёвывается сквозь толстую оболочку сознания какое-то непонятное ощущение. Неизведанное, неиспытанное, неузнанное.

— Casser!^[4] — внезапно громко и яростно восклицает Каллен. Подходит ещё ближе, но на этот раз отступать некуда.

Вжимаюсь спиной в одну из стен, изумленно глядя в горящие малахиты. В них отражаются все из человеческих чувств, что когда-либо мне удавалось видеть. У кого угодно.

Секундой позже Эдвард целует меня. Нависает сверху, почти полностью исключая любой другой цвет, кроме черной темноты. Его тело скрывает от глаз все окружение, все предметы комнаты.

Губы — ледяные, огрубелые, неистовые — набрасываются на мои. Не как в мелодрамах — нежно, ласково и робко. Нет.

Резко, остервенело, без шанса на отступление. Как в последний раз.

Я цепенею от неожиданности происходящего. Могла подумать на что угодно, но… не это. Нет.

Все тело становится тяжелым, неподъемным. Недвижные руки повисают по бокам.

Оттолкнуть?..

Не знаю.

Не получится.

Ответить?..

Мысли путаются, черт бы их побрал… не могу ничего сообразить. Не могу найти ответ даже на простейшую задачку, что уж говорить о таких сложных вопросах?

Каллен ничуть не помогает.

Наткнувшись на мое молчаливое согласие (если точнее — отсутствие недовольства), усиливает атаку и тем самым вынуждает запрокинуть голову.

Его язык пробирается мне в рот, наводя в голове ещё больший беспорядок, чем раньше, и вызывая у своего обладателя ускоренное, хриплое дыхание.

Мое не лучше.

Воздуха от рьяных порывов Эдварда постоянно не хватает.

— Сломать… — на чистом английском стонет мужчина, сильнее вдавливая меня в стенку. Его тело прижимается к моему. Он пробует ещё раз. Последний.

Все, что я могу, когда он отрывается от меня — рвано вздохнуть.

Малахиты по-прежнему объяты пламенем, но оно, достигшее своего пика, не может найти выхода.

Обыкновенный огонь в таких случаях перебрасывается на соседние здания.

Мой похититель же зажмуривается, ощутимо напрягаясь.

Сбитое горячее дыхание щекочет мою кожу.

Его ладони, нашедшие опору на стене возле моей шеи, резко отрываются от неё.

Шумно выдохнув, мужчина отступает назад. Шарахается, как от пламени.

Обводит взглядом помещение, не задерживаясь на мне. Его глаза вылавливают среди общей картины наши порции посреди стола.

— Доешь! — последнее, что я слышу, прежде чем Эдвард с нечеловеческой скоростью покидает столовую.

Отклик деревянных ступенек извещает о том, что направляется он наверх. К спальням…

Я не смогла бы остановить его, даже при желании.

Не успела бы.

Стою посреди зеленой комнаты, одна, тщетно пытаясь понять случившееся.

Понять то, что для понимания в принципе не предназначено.

Немного подрагивающие пальцы сами собой касаются опухших губ. Проводят по ним несколько раз, будто убеждаясь в их непосредственном существовании.

Не верю, нет.

Совсем.

Я чувствую, как дрожат ноги, и только это вынуждает вернуться на стул.

Медленными аккуратными шагами пересекаю те несколько метров, что заставил меня пройти мой похититель.

Незаметно для себя опускаюсь на жесткое сиденье, обвивая ладонями квадратную спинку.

Перед глазами неприятно рябят блики на полированной поверхности стола.

Пища не кажется аппетитной.

Попросту не замечаю её.

… Пятнадцать минут.

Пятнадцать минут требуется мне, чтобы вернуть относительную ясность сознания и, наконец, оторвать пальцы от губ.

Пятнадцать минут требуется Эдварду, чтобы прийти обратно в столовую.

На этот раз он спускается не торопясь, даже с какой-то едва заметной тяжестью. Выглядит… слегка помятым.

Когда он подходит ближе к дверям, замечаю, насколько вспотело его лицо.

Будто бы только что Каллен выполнил как минимум двадцать отжиманий.

Ему жарко. Рот немного приоткрыт, лицо устало-хмурое. Этакий спортсмен, смещенный со своего заслуженного пьедестала.

Не уделяя ничему достаточно внимания, наблюдая только свою цель, Эдвард тяжело опускается на стул напротив меня. Несдержанно отталкивает свою едва начатую порцию к краю стола. Упирается обоими локтями в деревянную столешницу.

— Марлена! — чересчур громкий голос режет слух.

Женщина появляется в дверном проходе так быстро, будто стояла там все время.

— Воды! — даже не глядя на неё, велит Каллен.

Малахиты испепеляют взглядом стол.

— Эдвард… — хочу сказать. Спросить. Узнать…

— Молчи, — слово произносится по слогам. Для большей ясности.

Домоправительница ставит перед Хозяином доверху наполненный стакан с целительной жидкостью.

Тот залпом выпивает его.

— Ещё? — аккуратно интересуется женщина.

— Ещё… — сквозь плотно сжатые зубы рычит мой похититель.

Едва фигура Марлены исчезает из поля зрения, глаза Эдварда упираются в мою тарелку.

— Я сказал доесть, Белла, — грозно рыкает он.

Смотрю на остывший рис и пару кусочков мяса без особого энтузиазма.

Выходка мужчины отбила весь аппетит.

— Мне достаточно, — мягко возражаю, немного отодвигая от себя тарелку.

— Я буду решать, достаточно или нет! — рявкает Каллен, возвращая посуду на исходное положение.

Кажется, стекло сейчас треснет от его напора.

— Не нужно…

— ЕШЬ! — противиться силе его рук не представляется возможным. Тарелку почти впаивают в мои пальцы.

Выдергиваю их в последний момент, перехватывая запястья мужчины.

— Эдвард! — вынуждаю его посмотреть на себя. Терпеливо жду взгляда малахитов.

Что, черт возьми, здесь происходит?

Я сплю? Бредовый сон?

— Эдвард… — повторяю уже тише, аккуратно касаясь поврежденной кожи на тыльной стороне его ладони.

Каллен смотрит на меня с горечью, почти с обидой.

Всего мгновенье, но заметить успеваю.

Через секунду выражение его лица меняется. Как и поведение.

— Поговорим позже, — бормочет мужчина, поднимаясь из-за стола.

Марлена нерешительно покидает кухню, ставя на стол ещё один стакан с водой.

Эдвард даже не оборачивается.

— Изабелла?..

— Я… — открываю рот, чтобы сказать что-то, но замолкаю, не найдя ни одного подходящего слова.

Хватаю стакан, делая пару быстрых глотков. Затем, под изумленным взглядом домоправительницы кидаюсь вслед за Калленом.

Затея изначально обречена на провал, но во мне столько решимости, столько желания выяснить хоть что-то, что поставленная цель не кажется такой уж глупой.

Легкий аромат парфюма моего похитителя указывает, верно ли иду. Бегу, если точнее.

Лестница со ступенями, которую я преодолеваю на удивление быстро.

Ровный пол, застеленный красным ковром, на котором я едва не оказываюсь, спотыкаясь.

Поворот вправо со стенами, на которых разместились затейливые светильники.

Выход в главный коридор, наконец.

Фортуна сегодня явно мне подыгрывает. Синяя рубашка Каллена мелькает на фоне светлых стен ярким пятном. Секунда — и уже скрывается за одной из дверей.

Торопливо запоминаю, какой именно, стремясь поскорее оказаться около неё.

Третья, пятая, седьмая… восьмая. Они все одинаковые, но цифры, с которыми у нас с детства не складываются отношения, выручают.

Останавливаюсь у самой деревянной заставы, переводя дух.

Ноги, ранее атрофировавшиеся после неожиданного поцелуя Эдварда, вернулись с удвоенной прытью и силой. Сомневаюсь, что, будь я сейчас в другом состоянии, смогла бы нагнать мужчину. Уж слишком быстро он, несмотря на значительный перевес в возрасте, передвигается по дому.

«Мафия. Босс».

Лучше бы мне этого не знать…

Я делаю резкий вдох, добавивший смелости, и стучу.

Немые бетонные стены гулко передают этот стук по всему коридору.

Из-за двери не раздается ни единого звука.

Можно ли расценивать это как позволение войти?

Да или нет, а подсознание решает все гораздо быстрее.

Замечаю, что я открыла деревянную дверь только тогда, когда уже стою на пороге незнакомой комнаты.

Она идеально ровная и полностью пропорциональная. Пол, стены, мебель — все одинаковое. Серовато-бежевое, неконфликтное. Холодное.

Ковер на полу — обыкновенный, без рисунка — усиливает впечатление.

Непроизвольно ежусь, оглядывая обстановку помещения.

Оно не жилое. Нет.

Шевеление где-то справа привлекает внимание.

Кровать, расположенная там, выглядит, словно картонная декорация — настолько неестественно.

Правда, именно на ней нахожу Эдварда.

Он сидит на блеклом покрывале, низко опустив голову и накрыв её обоими, сцепленными в замок руками. На светлом фоне ссадины на правой руке сильно выделяются. Пугают.

Мужчина дышит часто и глубоко. Старается, по крайней мере, делать именно так.

Выходит достаточно шумно, особенно в молчаливом царстве серой спальни.

— Ты в порядке? — голос слишком громкий. Чертова тишина.

Вопрос остается без ответа.

Зато его пальцы сильнее впиваются друг в друга.

— Эдвард? — пробую снова, на этот раз подходя чуть ближе. Всего на шаг.

Реакцию получаю.

— Стой, где стоишь, — негромко велит Каллен.

Упрямства сознанию не занимать. Все опять решается в голове само собой.

Продолжаю движение, несмотря на приказ мужчины.

В комнате это прекрасно слышно. Пол мои шаги скрывать не собирается.

— Стой… — полустоном-полувсхлипом повторяет Эдвард. Внутри меня что-то вздрагивает.

Почему-то останавливаться мне хочется меньше всего. Наоборот.

Не знаю, чему обязано такое ярое желание оказаться совсем рядом с моим похитителем, но бороться с ним я не хочу и не буду.

— Эдвард, — робко улыбаюсь, окликая Каллена, когда нахожусь в непосредственной близости от него. Максимум — пятьдесят сантиметров.

Тот звук, что издает мужчина, больше напоминает шипение.

Теперь он выглядит таким же неестественным, как кровать. Чем ближе я оказываюсь, тем сильнее он зажимается. Будто что-то прячет.

— Calmarsi. (Успокойся.), — шепчу я. Осторожно касаюсь кончиками пальцев волос Эдварда. Как и в тот раз, после обнаружения Джерома, глажу их.

— Тебе все нужно знать… — хрипло констатирует мужчина, поднимая голову.

— Не все…

— Все! — обрывает Каллен. Его руки перекидываются с головы их обладателя на мои бедра.

Не успеваю толком понять, что происходит, как оказываюсь прижатой к мужчине. Как раз промежду его коленей.

Глаза сами собой распахиваются, когда обнаруживаю то, что Эдвард не желал мне показывать.

Пытался скрыть.

— Ну как? — с издевкой спрашивает он, сдавливая меня сильнее. Его тело немного подрагивает.

Хмурюсь, кусая губы.

Слишком сложно не замечать эрекции, упирающейся в мои ноги. Даже сквозь брюки мужчины.

Услужливая память открывает заплесневелые двери своего архива, выуживая оттуда недавние, недалекие события. Ту ночь, после которой секс с Эдвардом я легко могу приравнять к одному из наказаний Джеймса. С кровью, слезами и глубочайшим страхом, проникшим, кажется, в самую глубину меня. Всю. Целиком и полностью.

Он выползает и сейчас.

Дергаюсь назад, стремясь вырваться из цепких рук Каллена.

Этого мне не позволяют.

— Я предупреждал, — сипло напоминает мужчина.

Шумно втягиваю необходимый воздух, предпринимая ещё одну попытку отойти. Уйти. Что угодно.

Давлюсь собственной кровью вместе с этим действием.

Дрожащей рукой накрываю лицо, переставая сопротивляться.

— Не надо… — хнычу, как ребенок, полностью обмякая в руках моего похитителя.

Боже, если он решит… если сделает… если снова…

— Что такое? — оковы тут же разжимаются, выпуская меня из импровизированной клетки. Будто щелкнули пультом.

При виде крови на моем лице глаза Эдварда распахиваются.

— Тише, — наблюдая за моими тщетными попытками скрыть кровотечение, просит он. Мягко.

Перемена в нем настолько значительная, что мне кажется, будто я все придумала. Человек не может так быстро менять эмоции. При всем желании.

Эдвард же рушит все теории, когда ведет себя так, будто и не было той неистовости, с которой он прижимал меня к себе только что. Не было и грубого поцелуя в столовой…

Мужчина поворачивается, аккуратно усаживая меня на кровать.

Испуганно смотрю на него, не скрывая ни единой эмоции. Мне страшно. Не от того, что сейчас происходит, а от того, что было и что может быть. С легкостью верится, что мистер Каллен способен повторить ту страшную ночь, несмотря на обещание.

Покидая свое место рядом со мной, Эдвард приседает точно напротив.

— Зажми нос, — протягивая мне край покрывала, обеспокоенно советует он.

Берусь пальцами за материю автоматически, без всяких мыслей. Делаю как велено.

— Успокойся, — Каллен заправляет выбившуюся прядь мне за ухо, внимательно следя за тем, как краснеет светлая ткань.

Я не могу от него оторваться. От глаз, завлекших меня в свою глубину. Смятенных, встревоженных, завораживающих…

Это нечто нереальное.

— Извини, — длинные пальцы легонько касаются моего плеча. Совершенно по-иному, чем в столовой.

Все, теперь я точно знаю, что сплю.

Однако несмотря на это, губы изгибаются в робкой улыбке, прогоняя опасения.

Испуг, вызвавший кровотечение, постепенно отступает, оставаясь в прошлом вместе с ним самим.

Убираю покрывало, убедившись, что крови больше нет.

Не меняя позы, Эдвард продолжает смотреть мне в глаза.

— Это болезнь?

— Нет, — ограничиваюсь лишь словами, не подключая к ним качание головой, дабы все не началось заново, — истонченные капилляры.

— Хорошо, — с некоторым облегчением замечает мужчина. Неужели он разбирается ещё и в медицине?

Малахиты пробегаются от моих ног к макушке за считанные секунды. Огонь, напугавший меня, давно погас.

Лицо Эдварда серьезнеет.

— Я никогда тебя не трону, — внезапно обещает Каллен. Его слова звучат так уверено, а взгляд настолько решительный и честный, что у меня в груди ощутимо теплеет.

Я хочу ему верить даже несмотря на недавнее происшествие.

Так хочу!..

Прерывисто вздохнув, заставляю уголки губ приподняться.

Сейчас слова не нужны.

Никакие.

* * *

Крохотный мирок — зыбкий и прозрачный, как мыльный пузырь — может быть дороже самой большой Вселенной.

Я — тому явное подтверждение.

Внутри детской нет никого, кроме нас с Джеромом. Малыш, уже проснувшийся после принудительного сна, устроился на моих руках, доверчиво прижавшись к груди.

Он слушает сказку про Маленького принца. Снова.

Расслабленно улыбаюсь, рассказывая небольшую, но такую светлую историю, и одновременно с этим наслаждаюсь теплом мальчика. И внешним, и внутренним.

После морозного леса жар комнаты сослужил добрую службу. К нему тянуло, а не отталкивало. Даже после обеда и неожиданного (мягко говоря) поведения Эдварда.

Все-таки самая страшная жара лучше, чем холод.

Может мое мнение сформировано месяцем на улице или февральской «сессией» с Джеймсом, однако при минимальной минусовой температуре я чувствую себя некомфортно. Позже это состояние перерастает в панику. Любой угол, любой плед — все, что угодно, только бы избавиться от ледяных клещей мороза.

Была бы моя воля, зимы бы не было.

Никогда.

— … они скакали на лошадках, — перед глазами возникает иллюстрация нас с Эдвардом, пробирающихся сквозь коряги к белому особняку. Конечно, никаких «лошадок» не было, и мы «не скакали», однако гораздое на креативные мысли подсознание подбирает именно такую ассоциацию.

— … готовились к пышному балу в замке, — особняк-замок? Что же, тут могу согласиться. Очень похоже.

Неприступный, мрачный, каменный средневековый замок. Не хватает только стражи в железных доспехах с факелами и копьями в руках.

А ещё смотровой башни, откуда бы предупреждали об надвигающихся опасностях.

Стоп! Похоже, меня саму увлекает в довольно странную сказку. Не стоит забывать, что мой маленький слушатель жаждет продолжения. Отвлекаться не следует.

— … надевали самые пышные и дорогие платья, — напоминает мой неожиданно появившийся гардероб, неправда ли?

Сложно забыть то чувство, когда Эдвард впервые открыл передо мной шкаф, по меньшей мере с сотнями нарядов.

— … улыбались, потому что все королевы были с ними, целые и невредимые, — завершаю, чмокая малыша в макушку. Все королевы… все принцы… мой принц со мной. Это — важнее всего иного.

Приятный аромат его тела заполняет всю доступную площадь легких.

— Конец, — шепчу, обнимая Джерома чуть крепче.

В ответ мальчик тихонько вздыхает, слегка поворачиваясь и тем самым приникая к моей ключице. Нежные пальчики осторожно гладят кожу.

— Я люблю тебя, — отвечаю я. Мягким шепотом, ставшим, кажется, частью этой комнаты.

Сложно поверить, что все могло сложиться совершенно иначе.

… Каллен не появлялся в моей жизни, лишая возможности избежать предначертанного с Кашалотом.

… Маркус был бы жив и наши встречи до сих пор продолжались бы, только уже за большую плату.

… Джеймс досих пор имел бы надо мной бесконечную власть, контролируя и мысли, и чувства, и более материальные вещи вроде тела.

Но самое страшное — я бы не встретила Джерома. Не узнала бы о существовании маленького ангела, живущего в заточении большой белой клетки, из которой его давно пора выпустить.

Не познала бы всего того, что чувствую к нему в данный момент.

Не полюбила бы.

И он бы не полюбил…

Нет, все-таки настоящее прекрасно, как ни крути. Даже если порой реальность подсовывает неприятности и невзгоды, она лучше болезненного прошлого и туманного будущего.

— Мое солнышко, — наклоняюсь к малышу и легонько трусь носом о розовую щечку.

Не знаю, как сказать ему, что чувствую. Как глубоко чувствую…

Стоит ли вообще говорить это ему?

Ограничиваюсь прикосновениями, которые соврать не могут. Которые нужны моему ангелу больше всего иного. Осторожно касаюсь его израненной спинки, белокурых локонов, бледной кожи, постепенно переходя вниз, на плечи и руки.

Джером окончательно расслабляется, тихонько вздыхая.

Слушаю его ровное, спокойное дыхание, упиваясь тишиной.

Я знаю, что ничего не закончено. Меня ждет трудный разговор с мальчиком о причинах его побега, наплыв мыслей о случившемся между мной и Эдвардом в столовой и после, другие проблемы, которые могут возникнуть по мере решения предыдущих или параллельно с ними…

Я все знаю.

Но сейчас не хочу портить нашу с Джеромом идиллию болезненными вопросами.

Мальчик настолько близок ко мне — во всех смыслах — что грех разрушать такой момент.

Я просто наслажусь.

Остальное — потом.

В конце концов, хоть на это у меня должно быть право.

Глава 37 Dire

Мама дома. Я слышу, как хлопает входная дверь и звякают ключи, когда их вешают на специальный крючок в прихожей. Почти сразу же на журнальный столик опускается сумка. По тому, падает она или аккуратно ставится, я могу судить, в хорошем ли Рене настроении.

Шума не слышно. Значит, в хорошем.

Я выхожу из кухни, не утруждаясь тем, чтобы смыть с рук налипшее тесто.

Завидев радостную улыбку матери, улыбаюсь в ответ. Чуть натянуто.

Видеть её настолько счастливой и беззаботной, несомненно, ново для меня и это немного настораживает.

— Пирожки? — полным детского восторга голосом спрашивает она.

— Да, — киваю, не в силах осознать, почему волнуюсь. У уха будто бы сидит крохотный человечек и нашептывает что-то непонятное и малоприятное. Надоедливый писк, слов из которого разобрать невозможно.

— Моя умница, — улыбка Рене увеличивается, когда её обладательница чмокает меня в лоб, — кому-то явно повезет с такой женой.

— Я не скоро выйду замуж, — бормочу, разворачиваясь и собираясь вернуться на кухню.

— И это верно, — рассуждает мама, серьезно кивая — сначала мы отпразднуем мою свадьбу, затем — твою.

Замираю, проигрывая её слова в голове ещё раз.

Мне кажется, я ослышалась.

«Мою свадьбу» — какой здесь двойной смысл? Я что-то я упускаю из виду?..

— Свадьбу? — треснувшим голосом переспрашиваю, резко оборачиваясь на неё.

— Фил сделал мне предложение, — мама выглядит немного смущенной, когда поднимает вверх правую руку, демонстрируя мне тонкое золотое колечко.

Обручальное кольцо…

Судорожно вздохнув, просыпаюсь. Глаза открываются будто сами собой, независимо от моей воли.

Пустым взглядом смотрю на темную прикроватную тумбу рядом.

Сознание упрямо отказывается отпускать образ того момента. Картинку злосчастного кольца и моих ощущений в ту секунду.

Пытаюсь выпутаться из вездесущих оков неприятных воспоминаний, но ничего не выходит.

Я погрязла в них.

Поворачиваю голову, утыкаясь ей в жесткую подушку. В липкой темноте все становится даже хуже.

Теперь ничто не мешает выделять из памяти наиболее яркие напоминания о прошлом. В особенности о дне, когда я узнала, что мама повторно собралась замуж.

Не думала, что золотое обручальное кольцо способно разрушить мою жизнь дважды…

«— Прояви благоразумие! — Рене всеми силами старается до меня достучаться, вбегая вслед по деревянной лестнице.

— Ты прояви! — опираясь о перила, вскрикиваю, свешиваясь вниз — хоть каплю! Ты обещала мне!

Правда ведь обещала…

— Белла, это было пять лет назад, — напряженно констатирует она.

— Клятвы имеют временной промежуток? — усмехаюсь сквозь слезы, ускоряясь.

Хочу добраться до своей комнаты и спрятаться там.

Хочу выплакаться.

Хочу забыть весь тот ужас, что услышала пять минут назад в гостиной.

— Изабелла, он любит меня! — Рене применяет тяжелую артиллерию, стараясь не отставать.

— Его любовь — минус моя! — уже не стесняюсь рыданий, что вырываются из груди — Ты готова этим пожертвовать?

— Что ты говоришь?..

— Правду.

— Белла, иди сюда, — мама протягивает ко мне руку, оказываясь на расстоянии трех ступеней, — иди, милая, все хорошо.

Возможно, если бы на её безымянном пальце не оказалось того самого кольца, я бы послушалась.

Но оно там. Блестит и переливается от скупых солнечных лучей, пробивающихся сквозь окна.

Черт…

Дергаюсь назад, едва сохраняя равновесие.

Глотаю новые всхлипы, дабы сказать желаемое. Глаза не могут оторваться от золотого ободка.

— Если выйдешь за него, я сбегу из дома!»

Стону, переворачиваясь на спину и подавляя разгорающиеся в груди болезненные костры слез. Дыхание сбивается сильнее, а пальцы стискивают ледяные простыни.

Мало того, что прошлое надвигается беспросветными черными тучами, так ещё и укрыться от немыслимой силы дождя воспоминаний негде.

Все в моей спальне не соответствует обстановке детской.

Подушки твердые, как камень. Покрывала холодные и неприятно пахнущие. Воздух — металлический, с явным электрическим зарядом.

Я чувствую себя в западне, в клетке, в ловушке — как угодно можно назвать. Ночи без маленького ангела превращаются в пытку.

Честно говоря, если бы я знала, какие последствия будет иметь для меня решение переночевать у себя, подумала бы дважды.

А так все вышло спонтанно.

Войдя в комнату к малышу около трех, я стала свидетелем необычайно нежной и умиротворяющей картины.

Оба Каллена — и Джером, и мой похититель, — спали, тесно прижавшись друг к другу. Малыш доверчиво обнимал отца, руки которого, в свою очередь, надежно оберегали сына.

Позже, уже на ужине, я и предложила Эдварду поменяться. На ночь.

Он был крайне удивлен и… обрадован. Это ведь так называется, да? Я видела что-то подобное в малахитах и раньше, но теперь оно приобрело особый смысл.

Становится немного легче. Собственная боль притупляется, когда обдумываешь чужое счастье. Появляется надежда, что когда-то и ты окажешься на этом месте. Когда-то и у тебя все будет хорошо…

Зажмурившись несколько раз подряд, делаю контрольный глубокий вдох, окончательно выгоняя из головы ненужные воспоминания. Обдумывать их сейчас задача сверхсложная. Я скорее доведу себя до безудержной истерики, чем приду к верному выводу.

Утро вечера мудренее.

Если получится снова уснуть, будет совсем неплохо.

В очередной раз меняю положение тела, укладываясь на правый бок.

Крепко-крепко обвиваю руками подушку, закутываюсь в одеяло, пытаюсь расслабиться.

Словно сор выметаю из головы все ненужное, оставляя лишь мысли о Джероме и его папе. Только это способно помочь мне вернуться в царство Морфея.

Без кошмарное, будем надеяться.

… Вот я говорю с малышом. Вот обнимаю его.

… Вот утешаю Эдварда в вечер после побега Джерри. Вот касаюсь его волос.

Вот…

Постепенно мысли становятся полупрозрачными, малозаметными. Теряют смысловую связанность, тонут в пучине друг друга.

Уставшее сознание наконец погружается в сон.

Долгожданный…

Кажется, меня зовут. Я слышу приглушенные звуки, напоминающие произнесенные буквы моего имени. Они слегка взволнованные и тихие. Чересчур тихие.

Жмурюсь, выпутываясь из плетеной корзины сновидения, стараясь понять, что происходит в реальности.

Первым, что вижу, после темноты — руки. Ладони с длинными бледными пальцами, которые соприкасаются с моей кожей.

Притрагиваются ко мне, пытаются разбудить.

— Белла? — теперь очевидно, чего внимания добивается присутствующий в моей спальне человек.

А нотки бархата, скользящие в голосе, дают понять, кто этот мужчина.

Эдвард.

— М-м-м — недовольно мычу, отстраняясь от него.

— Послушай и будешь спать дальше! — мой похититель раздражен. Даже не пытается показать свое спокойствие в этот раз. Неужели я опять что-то нарушила? Сейчас?..

Варианты один бредовее другого накатывают целыми волнами.

Внимая просьбе, граничащей с приказом, все же сосредоточиваюсь на действительности. Полностью открываю глаза, приподнимаясь на правом локте.

Теперь мужчина удовлетворен немного больше.

— Утром прочитаешь то, что в конверте, — Эдвард указывает на прикроватную тумбочку, на ровной поверхности которой разместилась плотная белая бумага, сложенная известным способом.

Очередное письмо?..

— Зачем? — хмурюсь, спрашивая это.

— Затем, — разъяснять лишнее он не намерен.

Только сейчас подмечаю, насколько темными стали малахиты со вчерашнего дня. Он зол. На кого и почему?

— Что с тобой? — озабоченно зову я, автоматически касаясь его руки.

Ладонь тут же сжимается в кулак. До белизны.

— Сеньор Вольтури, — шипит Каллен, позволяя мне увидеть в собственном взгляде немного опасения, просочившегося за жесткую границу самоконтроля мужчины.

— Маркус? — мои глаза распахиваются сами собой.

Эдвард выдыхает и мотает головой.

— Конверт, — напоминает он — утром. А сейчас спи. Разговор окончен.

И поднимается с простыней кровати, намереваясь покинуть комнату.

— Куда ты? — пугаюсь ещё больше, внимательно следя за его действиями.

— Я вернусь через четыре дня.

— Вернешься?..

— Хватит вопросов. Спать! — на этот раз его голос повышается, заставляя признать превосходство и силу своего обладателя.

Замолкаю, пристально глядя на то, как мой похититель направляется к двери. Сонное сознание не находит сил чтобы подняться и остановить его.

— Будь осторожен… — бормочу вслед, когда он оказывается у самой деревянной заставы.

Мои слова заставляют мужчину замереть.

Медленно качнув головой, он поворачивает её в мою сторону, дабы я могла услышать им сказанное.

— Береги его, — наставляет Эдвард, глядя мне за спину.

Недоумевая, оборачиваюсь туда же.

Моему изумлению нет предела, когда на подушках рядом с собой нахожу Джерома, сладко спящего под теплым одеялом.

Как он здесь оказался?..

Ответ подсказывает негромко хлопнувшая каштановая дверь.

* * *

Проходящие друг за другом часы едва успеваю замечать. Их настолько много и все настолько переполнены не слишком приятными эмоциями, что мысль-мысль-мысль — и дня нет. Они утекают как песок сквозь пальцы — с поразительной скоростью.

Масла в огонь подливает и неожиданной отъезд моего похитителя, причины которого были кратко обрисованы в том самом конверте, что он оставил у меня.

Содержание послания от Smeraldo я выучила наизусть после третьего прочтения.

«Белла!

Я велел прочесть тебе это утром и надеюсь, что моего приказа ты не ослушалась. В противном случае не смей никуда выходить из спальни и искать меня. Я запрещаю. Лучше позаботься о Джероме.

Если же ты все же сумела дождаться необходимого времени, все гораздо проще. Спасибо.

Сегодня ночью поступила важная информация и мне необходимо проверить её достоверность. Ближайшие четыре дня в особняке меня не будет.

В десять, вместе с завтраком, Марлена принесет телефон — отныне твой. В нем лишь один номер — мой. В случае непредвиденной ситуации (и только в ней!) твоего звонка я жду в первую очередь. Все разговоры с другими людьми, которым ты позвонишь, я также услышу. Не делай глупостей.

По пробуждению Джерома скажешь ему, что у меня появились дела. В другие подробности не вдавайся.

И самое главное: не оставляй его одного. И днем, и ночью он должен быть под твоим контролем. Круглосуточно и без перерывов.

Я доверяю тебе его безопасность. Не разочаруй меня.

Dire Э. К.»

Размашистый, торопливый почерк. Местами ручка слишком сильно давила на бумагу. Почти порвала её. Самая глубокая линия разместилась в слове «разочаруй».

Наиболее светлый цвет — когда стержень едва касался бумаги — в подписи. Загадочного «dire» почти невидно. Будто он пытался его написать его так, чтобы я не заметила…

Пора бы начать учить французский. Кажется, скоро все послания моего похитителя будут писаться именно на этом языке. Он все чаще прибегает к его использованию…

Вспомнить хотя бы тот случай в столовой, когда оглушив меня внезапным поцелуем, Эдвард бормотал странные фразы. Вкупе с его горящими глазами и подрагивающими руками они звучали устрашающе. При любом значении.

А может, я просто ещё не до конца отошла от того дня? Прошло уже больше трех суток, а мои впечатления так и не собрались в одном месте. Не пришли к единому мнению.

Одни твердят, что ощущать губы Эдварда мне было достаточно приятно (ситуация бы обстояла лучше, если бы они были чуть мягче, конечно же). Другие же, убежденные в своей правоте, вопят, что как только такое снова повторится, я непременно окажусь в постели мужчины.

Но он же мне обещал! Глядя прямо в глаза обещал… честно!

«Из-за крови».

Возможно. Горько признавать это, но вполне может быть, что зарок Эдварда обусловлен моим начавшимся кровотечением. Как бы хотелось верить, что это не так и от своих слов Каллен так просто не отступится.

Я тоже не хочу разочаровываться в нем.

Совершенно.

Что же касается нашего времяпрепровождения с Джеромом — оно единственное, благодаря чему я все ещё улыбаюсь.

Малыш как никогда верит мне, пытаясь отвечать на задаваемые вопросы с максимальной открытостью. Не утаивая не эмоций, ни правды.

Маленькие «драгоценные камушки» блестят, светясь грустью и испугом, когда спрашиваю про побег из особняка.

— Ты сам убежал?

Кивок.

— Плохой сон приснился?

Отрицание.

— Потому, что я ушла?

Робкий взгляд из-под длинных светлых ресниц и едва заметное, но качание головой.

Малыш не хочет, чтобы я думала, будто не нужна ему. Он боится что-то сделать не так. Боится потерять меня.

Надеюсь, убедить его в том, что никуда не денусь, в скором времени удастся окончательно.

— Тогда почему, милый? — участливо спрашиваю, разглаживая белокурые волосы.

Малахиты опускаются ещё ниже. Смотрят точно в пол.

Он не знает как или не хочет отвечать?

— Джером, — приседаю рядом с мальчиком, притягивая его в свои объятья — Я и папа очень сильно тебя любим. Мы оба сильно испугались, когда не нашли тебя в кроватке. Если ты расскажешь, почему убежал, я обещаю, мы постараемся больше никогда не повторять того, что тебя напугало в ту ночь. Хорошо?

Моя речь воздействует на Джерри. Шумно сглотнув, он робко поднимается глаза, утыкаясь ими в мою шею.

— Скажешь мне, солнышко? — ласково потираю крохотные ладошки, стремясь услышать долгожданный ответ.

Моих версий много. Две из них уже отметены Джеромом, но это не мешает оставшимся активироваться и завладевать сознанием.

Розовые губки малыша изгибаются, когда он пробует сказать желаемое. Внимательно слежу за ними.

«Па».

«Па».

— Папа?

Два беззвучных слога, легко соединяющихся.

По-прежнему не глядя на мое лицо, белокурое создание выражает свое немое «да».

— Папа сказал что-то неприятное тебе? — состыковываю факты, ища правильный вариант.

Короткий вздох мальчика дает подтверждение этой версии.

Все именно так.

— Джером, он не хотел тебя обидеть, — целую малыша в щечку. — Что именно тебя расстроило?

Мальчик отстраняется. В его глазах повисает самая настоящая тоска, когда указательным пальцем мой ангел указывает в свою сторону.

— Ты?

Да.

— Его любимый малыш? — что Каллен мог сказать про сына, чтобы тот решился на побег из дому? Что вообще он мог сказать конкретно про него? Мне казалось, Эдвард сообщает лишь об окружающих людях. За все те недели, что я здесь, он ни разу не затронул обвинением Джерома. Он в принципе так не делает.

Размышляя, не сразу улавливаю лихорадочное отрицание Джерри мною сказанного. Нижняя губа ребенка выпячивается вперед с каждым новым движением.

О чем он? Последний мой вопрос был…

— Нелюбимый? — мой голос разом становится тише.

Он считает?..

Да.

— Джером! — восклицаю я, нагибаясь, дабы все же встретиться с его взглядом — Даже не думай так! Папа очень сильно тебя любит!

Нет.

Его немые ответы, подкрепленные краснеющими глазами, из которых вот-вот польются слезы, сводят меня с ума.

Неужели мальчик успел уверить себя в том, что отцу совершенно не нужен? Неужели именно этому обязан его побег? Они с Эдвардом даже воображают глупости в одно время. Нет сомнений, что их духовная связь крепче некуда.

— Он никогда бы не сказал тебе такого, милый, — убеждаю, очерчивая одним из пальцев контур личика малыша. — Ты просто не так понял.

Джером зажмуривается, быстро-быстро кивая. Пытаясь сказать, что ошибиться не мог.

— Когда? — сдаюсь, усаживая мальчика на свои колени, — когда он сказал такое?

Поджав губы, тот указывает на дверь, а затем на меня.

Видя непонимание, повторяет свои жесты снова.

— Мне уйти?

Испуганно распахнувшиеся малахиты отметают такой вариант к чертям. Ладошки мальчика крепко сжимают мои пальцы.

Джерри ещё раз совершает странные манипуляции, полный желания объяснить мне.

— Когда я ушла? — предпринимаю вторую попытку. На этот раз удачную.

Мальчик кивает.

— В ту ночь папа ничего не… — начинаю говорить, но память активизируется, включая для меня напоминание о том дне. Когда я покинула малыша, Эдвард ждал в коридоре. С виски…

Что он сказал тогда? Я помню, что что-то плохое. Не только про меня. Я ещё боялась, что Джером услышит…

«— Почему дьявол такой живучий! Он же неистребим! Закопай я тебя, застрели, выбрось в болото — все равно не сдохнешь! Все равно будешь отравлять мне жизнь!»

— Ты пришла за мной. Вы все пришли за мной… — когда понимаю, что произнесла вслух следующие слова, становится слишком поздно.

Джером, часто дыша, резко опускает голову. Будто его ударили.

Вот.

Вот оно.

Мой малыш услышал последнюю фразу. Он заострил на ней внимание и, выходит, именно поэтому… поэтому сбежал.

Джером думал, что эти слова адресованы ему. Что он отравляет Эдварду жизнь.

Господи…

— Мой маленький, — обвиваю Джерома всем телом, прижимаясь к нему как можно крепче, — мой любимый, мой нежный, мой хороший мальчик, это неправда. Папа говорил не о тебе. Поверь мне, я знаю, насколько ты ему дорог. Насколько ты нам обоим дорог…

Мальчик тихонько всхлипывает, неуверенно заглядывая мне в глаза.

— Мой ангелочек, — нежно улыбаюсь, вселяя ему уверенность в своей искренности поцелуем — не сомневайся!

Наверное, я бы сказала Джерому это, даже если бы Каллен не был образцовым отцом. Но от того, что все, что я говорю — чистая правда, становится непомерно радостно.

Ложь никогда не была у меня в почете. И не будет…

Остаток дня мы с Джеромом проводим за прочтением одной из книг, дозволенной Эдвардом. Не сказать, чтобы она подходила к возрасту моего мальчика, но из всего предоставленного списка именно это произведение ему интереснее всего слушать.

Он сам выбирает.

Марлена приносит ужин, вынуждая нас оторваться и поесть. Почему-то сегодня кулинарное мастерство миссис Браун оценить я не в состоянии. Все кажется безвкусным и неаппетитным.

С трудом уговариваю Джерри съесть пару ложек каши и три кусочка мяса. Ему тоже не нравится.

Абсолютно.

Часы показывают полдесятого, когда укладываю малыша в постель, заботливо накрывая одеялом.

Усталые малахиты борются с тем, чтобы закрыться, стремясь видеть меня. Словно мы впервые встретились спустя месяцы, если не годы.

— Засыпай, — чмокаю ребенка в макушку, — я схожу в душ и приду к тебе.

Успокоенный моими словами, Джерри, наконец, закрывает глазки. Почти сразу же он засыпает, о чем свидетельствует тихое сопение.

Нежно взглянув на маленького ангела, бреду к ванной.

Мне тоже хочется спать. День выдался тяжелым благодаря насыщенному эмоциями разговору.

Благо, теперь открылась правда.

Теперь о мотивах побега мне все известно. Об этом стоит поговорить с Эдвардом, когда он вернется.

Завтра ведь, так?

Четыре дня.

Сроки не сдвинулись?..

Мои мысли прерывает короткий и быстрый стук в дверь.

Нахмурившись, боясь разбудить Джерома, подхожу вплотную к деревянной заставе.

— Да?

Неужели Марлена? Так поздно?

Дверь раскрывается, впуская на порог детской Джаспера. Его лицо с холодными белобрысыми волосами ярко контрастирует с черным костюмом телохранителя. По всему лицу мужчины собрались заметные морщинки. Они разом делают его старше на добрый десяток лет.

— Изабелла, — он прочищает горло, морщась при этом, — собирайтесь. Нам нужно ехать.

Мои глаза сами собой распахиваются.

Сонливость пропадает, едва вижу за спиной начальника охраны два смоляных плаща. Высоких — под самый потолок. Широких — на величину дверного проема.

Почему-то кажется, что я уже сплю: Джаспер, взявшийся из неоткуда, странные слова, что он говорит, пришедшие с ним люди, которые, судя по всему, намерены остаться в детской вместо меня…

Все это лишь усиливает впечатление и заставляет липкий страх ползти по пищеводу.

— Куда ехать? — недоуменно спрашиваю я.

— В квартиру мистера Каллена, Белла. Как можно скорее, — его голос быстрый и четкий, местами — дрожащий. Видеть такое в человеке, который с легкостью контролирует чужие эмоции, по-настоящему жутко.

А уж от взгляда, коим Хейл обводит меня после сказанного, внутри что-то обрывается. От ужаса.

Что случилось?..

Он слишком много говорит. Чересчур много.

Два десятилетия сдержанного молчания канули в лету за каких-то полтора месяца.

Она знает гораздо больше, чем должна знать. Чем кто бы то ни было должен знать.

Это ошибка — раскрывать перед ней карты. Он поплатится за это. Снова.

Доверие и женщины — вещь не совместимая. Пусть в некоторых ситуациях и хочется считать иначе.

Именно в них приобретаешь печальный опыт и окончательно убеждаешься, что мусульмане были правы, не считая существо, отличное от мужского пола, полноправным человеком.

Их, видимо, жизнь научила раньше, чем остальные народы.

Чем его.

Подумать только, что она делает! Словами, прикосновениями, взглядами…

Она рушит. Рушит все стены, которые он на протяжении своей сознательной жизни без устали воздвигал. Сколько сил, сколько терпения и крови потрачено. Сколько боли и страха, смерти и ужаса замуровано внутри камней.

Резонный вопрос: зачем делает это?

Неужели недостаточно, что он позволил ей проводить неограниченное количество времени с Джеромом? Закрыл глаза на крепнущую привязанность сына к новой смотрительнице, стараясь успокоить себя тем, что когда-то эта связь обязательно пригодится. В экстренной ситуации.

И вот, имея все дозволенное — Джерри, кров над головой, постоянное питание, наконец, — она желает ещё чего-то?

Пробивается в высшей степени абсурдная мысль: неужто его самого?..

Нет. Лжет.

Лжет и точка.

В каждом вздохе ложь, в каждом пожелании «доброй ночи».

Даже в последнем напутствии об осторожности.

Не ждет ведь его возвращения.

Совсем не желает снова видеть…

Делает вид. Если и не из-за денег или чего-то в этом роде, то просто потому, что скучно. Хочется развести костер на давно потухшем пепелище, чтобы наслаждаться сгорающим на нем заживо — им сгорающим — снова и снова. Такова в принципе женская сущность — наслаждаться чужой болью.

Любое слово, любое прикосновение — обман. Сетка, которую она готовится набросить. В которую давно желает его поймать.

Отобрать все ценное, оставив ни с чем. Подарив жизнь, лишенную смысла. Подарив прямой билет на поезд, уходящий в Ад. Когда-нибудь эта женщина непременно пройдет по пути Ирины. Они все рано или поздно по нему проходят…

Как и остальные, она пожелает невозможного и, не достигнув цели, решится уничтожить всех и вся, из-за чего не претворилось в жизнь неосуществимое желание.

Все ещё хочется говорить с ней и наблюдать её только из-за тела. У ведьм всегда красивое и соблазнительное тело.

Одна ночь с ними — и все кончено. Ни одна более женщина не сможет заменить колдунью.

Не сможет заменить её…

А если попытаться? Если выпустить наружу сгрудившееся внутри желание с кем-нибудь другим?

Другой.

Это походит на то, чтобы менять свежевыжатый сок на настоявшийся кисель, но, тем не менее, может сработать.

Может помочь избавиться от той чертовой зависимости, что она наслала.

Почему бы не Марта? Она стоит сейчас здесь, немного нервничая, когда ставит с подноса на стол тарелку. Вздрагивает от малейшего шороха, пугливо оглядываясь. Считая, что он настолько погружен в себя, что ничего подобного не замечает.

А одежда… одежда выбрана весьма удачно — короткая юбка и светлая блузка с полупрозрачной тканью на груди. Эта девочка сегодня явно собиралась кого-то соблазнить. Вряд ли Хозяин являлся её целью, но в любом случае у неё получилось.

Эдвард явственно чувствует нарастающее в себе желание.

Правильный выбор.

Правильный вариант.

Секс — и никакой зависимости. Один оргазм — и потеря интереса. Полная.

Вернется все — от трезвости мыслей, до личных убеждений. Отпадет опасное и неоправданное желание оставить все как есть и может быть, даже, не препятствовать дальнейшим шагам Изабеллы.

Это ему подходит.

— Ко мне! — велит он горничной. Словно животному.

Перепуганная грозным тоном и неожиданным возвращением в реальность девушка чуть не сбивает на пол тарелку с обедом. Свиной антрекот едва удерживается на краю стола.

Марта опасливо поворачивается, надеясь, что Каллен ничего не заметил.

Не должен был. Не успел бы.

— Живее, — мужчина рычит, вынуждая её передвигать онемевшие ноги быстрее.

Едва оказывается у кресла Хозяина, тот одним-единственным резким движением усаживает её на свои колени. Не спрашивая согласия, без лишних слов разрывает пуговицы на блузке, раскрывая ткань перед собой. Часто дыша, следит за её скорыми вдохами-выдохами. Почти не моргая.

Все правильно.

Все верно.

Каллен накидывается на предоставленное в свое полное распоряжение тело без задних мыслей.

Не противится даже тому, что вместо белокурых прядей девушки представляются каштановые локоны Беллы. Пружинящие при каждом движении, переливающиеся при самом тусклом свете. Мягкие на ощупь. А сероватую кожу горничной заменяет молочно-снежная Изабеллы. Тонкая и нежная. Шелковая.

Марта изгибается, открывая Эдварду доступ к своей шее, пока убеждается, что большая часть тарелки с грибным супом пуста.

Уголки губ девушки дергаются вверх.

Он ел.

Все получится, пусть раньше и не верилось до конца.

Все получится и Джинна будет дома, как обещала.

Все получится. Ради матери.

Марта не слышит приглушенных хрипов Хозяина. Не видит его напряженного, вспотевшего лица. Не чувствует как длинные пальцы впиваются в её ягодицы, оставляя на них россыпь синяков.

Не знает и не ведает ничего, кроме приятных мечтаний.

Мама, наконец, успокоится, увидев дочерей в целости и сохранности вместе после стольких лет и ссор. Перестанет пресмыкаться и получит ту работу, о которой давно мечтала. Или поедет в Италию, к отцу. Может быть, они даже воссоединятся…

Теперь же, когда Каллен так занят её телом, то точно ничего не заметит, а вещество сумеет добраться до конечной цели и подействовать.

Осталось немного.

Осталось совсем чуть-чуть…

Смерть Smeraldo необходима не только господам из Вольттеры, у которых он сумел отобрать большую часть владений и которые щедро за эту самую смерть согласны заплатить, но и ей самой.

Для безоблачной и спокойной жизни.

Глава 38 Твоя помощь

Сегодняшний день займет в списке страшных за всю мою жизнь почетное место в первой тройке.

Никогда ещё мне так сильно не хотелось заснуть.

Лечь рядом с Джеромом, прижавшись к его теплому тельцу, накрыть нас обоих одеялом, и, вдохнув запах детской кожи и свежих простыней, смешавшийся воедино, предаться сновидениям.

А потом, утром, проснуться и осознать, что всё хорошо. За окном солнышко, в детской никого постороннего нет, а Марлена с минуты на минуту принесет горячий и вкусный завтрак.

Однако грезы разбиваются о действительность как волны о борт корабля.

Постель Джерри явно не светит мне сегодня.

Джаспер, стоящий на пороге с холодными глазами и подрагивающими пальцами, приводит в исступление. Ощущаю страх почти физически. Он разливается по пищеводу, проникает в кровь, попадает в глаза и дыхательные пути.

Вздрагиваю, отшатнувшись назад от телохранителя.

Его слова не помогают делу. Пугают ещё больше.

— Изабелла, — Хейл приглушенно рычит, не желая разбудить Джерома. Охрана за его спиной с готовностью напрягается, собираясь войти в комнату по первому приказу босса.

— Я никуда не поеду, — мотаю головой, с трудом распознавая свой голос. Тихий и невнятный, но отчаянный. До безумия.

Мужчина шумно втягивает воздух.

— Нет времени на глупости, пойдем.

Это приказ. Явный и четкий.

Тело дергается, желая исполнить сказанное, но останавливаю его, как нельзя кстати вспоминая о малыше.

Я не брошу его одного. Ни за что.

Формально, безмолвные истуканы в черном в состоянии защитить его, но только не от кошмаров. Нет.

Мотнув головой, Джаспер самостоятельно подходит ко мне, освобождая дверной проем. Ничем не сдерживаемые телохранители, чьи тела закованы в тесные костюмы, проходят в комнату и застывают у стен как мраморные статуи.

Наблюдая за ними, осознаю действительность позже нужного.

Ничуть не церемонясь, глава охраны хватает меня за локоть, силой выводя из детской.

Пробую упираться, но эти попытки ни к чему не приводят.

Едва оказываемся в коридоре, рука Хейла меня отпускает.

Широко распахнутыми глазами смотрю на мужчину, пытаясь понять его поведение. Тело начинает бить дрожь, как при лихорадке. До боли неприятное чувство сворачивается внизу живота тугим комком, а горло саднит.

Господи…

— Не заставляй меня везти тебя силком, — проскрежетав зубами, велит Джаспер, осторожно закрывая дверь в обитель Джерри.

Успеваю заметить как белокурое создание придвигается к моей подушке, хмурясь от того, что не находит рядом.

Я кидаюсь к деревянной заставе так резко, что удивляю не только Хейла, но и себя саму.

— Пусти, — хрипло бормочу, впиваясь ногтями в его руку.

Мне кажется, мы в дешевом и глупом фильме. Мое поведение, по крайней мере, соответствует этому жанру. А уж Джаспера так тем более.

— Уймись! — повышая голос, одергивает меня мужчина, встряхивая, словно тряпичную куклу и тем самым призывая сознание проснуться и заработать в активном режиме.

Застываю, сжав зубы настолько сильно, насколько это возможно.

Всеми силами пытаюсь подавить в себе все те эмоции, что заволакивают трезвость мыслей.

Удается лишь спустя пять секунд.

— Послушай меня внимательно, — Хейл отводит меня от двери, возвышаясь неприступной скалой и заставляя поднять голову, дабы посмотреть на свое лицо, — сейчас ты возьмешь себя в руки и сделаешь, как я скажу.

— Джаспер, пожалуйста…

Я чувствую себя ребенком, которого выдернули из маминых объятий и бросили на растерзание незнакомым людям. Липкий страх, бесконечные пугающие мысли, сам вид мужчины и его голос, которые значительно изменились с нашей последней встречи…

Глава охраны делает глубокий вдох, глядя точно мне в глаза.

— Белла, хватит, — твердо, но в то же время уже более спокойно произносит он. Смотрит все так же, но уже с едва заметной просьбой, а не приказом. Кажется, он понял, что напугал меня — Идем.

— Я не могу его оставить, — с отчаяньем шепчу, глядя на каштановую дверь.

— Мальчик в безопасности, — уверяет мужчина, — сейчас Джерому ничего не угрожает.

— Эдвард велел…

— Не имеет значения. Сейчас ты уйдешь.

Почему он так яро хочет увести меня? В прошлый раз ведь поплатился за самоуправство…

Джаспер ведь не враг, правда? Он глава охраны. Правая рука Эдварда. Ни за что бы на свете он не предал бы Хозяина… или?

Я уже не знаю, что и думать.

Единственное, чего хочу, к малышу.

Прижать его к груди и успокоиться.

Большего мне не надо.

— Что случилось? — пытаюсь понять хоть что-то, пока Хейл ведет меня к лестнице по немому коридору.

— Я расскажу все позже, — обещает мужчина.

Вздыхаю, понимая, что противостоять ему бесполезно. Если он так уверен, что нужно ехать, значит, я поеду. Мне не оставили выбора.

Однако вместе с безысходностью в сознании, наконец-то, появляется дельная мысль.

«Не разочаруй меня», — написал Эдвард. Я постараюсь.

— Я могу позвонить? — с надеждой прошу, предвидя, как вернусь в детскую за телефоном и смогу хоть немного прийти в себя, увидев маленького ангела.

— Мистеру Каллену?

Он видит меня насквозь…

— Да.

Ничуть не замедляя шага, телохранитель выуживает из кармана пиджака свой мобильник, за пару секунд набирая неизвестный мне номер.

Телефон оказывается в моей свободной левой руке. Правая снова во власти Джаспера.

Поспешно прикладываю приборчик к уху, вслушиваясь в длинные гудки.

Один.

Второй.

Третий.

Они все не прерываются и не прерываются. Длятся, кажется, вечность.

Мы спускаемся по лестнице и следуем к черному входу, а трубку все так же никто не поднимает.

— Не отвечает? — интересуется Хейл.

— Нет… — возвращаю ему телефон, хмуро глядя на темные стены.

— И не ответит, — голос мужчины становится тверже, а ладонь, что сжимает мою руку, делает это сильнее.

Хочу спросить почему, но телохранитель дает объяснение раньше вопроса.

— Ему сейчас не до звонков.

— Что произошло? — спрашиваю снова, надевая уже знакомую мне куртку, протянутую Джаспером.

— В машине, — отвечает тот.

Торопливо зашнуровываю ботинки с разноцветными шнурками, то и дело путаясь. Пальцы отказываются повиноваться.

Может, я все-таки сплю?

Все это сон.

Глупый и ненормальный.

Совсем скоро я проснусь.

Осталось немного…

Тяжелая дверь распахивается перед моим носом, выпуская на ледяной воздух.

Пощечина от мороза больно царапает кожу.

— Живее, — «Бентли» припаркован гораздо ближе, чем раньше. Бежевый салон встречает меня запахом календулы, слегка подпорченным чем-то неестественным и горьковатым.

Едва успеваю занять переднее сиденье, как Джаспер, взявшийся из неоткуда, включает зажигание, резко выворачивая руль вправо.

С громким визгом шин автомобиль разрывает на части ночную тишину, срываясь с места.

Яркий свет фар совершенно безжалостно вспарывает темноту.

Вжимаюсь в кожаное сиденье, стискивая пальцами края куртки.

Дрожь не проходит, хотя в салоне благодаря активированной мужчиной печке достаточно тепло.

Зажмуриваюсь, пытаясь успокоиться. Хотя бы немного.

Не помогает.

— Что ты сегодня ела? — напряженный голос Джаспера, являющийся частью мглы машины идеально подходит под мелькающие за стеклом ели и сосны.

Скорость, с которой мы пересекаем лес, явно запрещена. Мне кажется, машина и не едет вовсе. Летит.

— Каша, курица, — с трудом припоминаю содержимое тарелки на ужин, перечисляя его. Какого черта ему вообще надо это знать?

— Джером ел?

— Немного…

Изумленно гляжу на мужчину. Даже страх притупляется.

С какой стати мы обсуждаем рацион мальчика? Мой?..

— Когда? — Хейл делает вид, что не замечает моего удивления, напряженно вглядываясь в петляющую дорогу. Боюсь смотреть туда же, понимая, что не удержусь и закричу. Тени от деревьев то и дело касаются приборной панели.

— В восемь.

— Два часа… — глава охраны хмурится, немного поворачивая голову в мою сторону — Кто принес?

— Марлена, — продолжаю отвечать хотя так и не получила объяснения такому допросу.

— Вряд ли, — сам с собой рассуждает Джаспер, сворачивая влево.

Теперь впереди, за лобовым стеклом, виднеются фонари трассы.

Так быстро?!

— Скажи мне, что происходит! — взмаливаюсь, прикусывая губы.

Непонимание достигает пика, смешиваясь со страхом и безысходностью.

— Мистер Каллен отравлен, — без доли эмоций произносит Хейл. Такой ответ начисто шокирует.

Мои внутренности сжимаются в единый комок. Дыхание прерывается. Руки до белизны пальцев сжимают материю куртки.

Я ослышалась, так ведь?

Сознание лихорадочно подбирает другую трактовку для слов мужчины.

Нет…

Не может быть…

— Что? — переспрашиваю, стараясь поселить в себе уверенность, что просто не правильно поняла Джаспера.

— В его еде был яд, Белла, — напряженно констатирует тот, разбивая вдребезги последние надежды.

— Яд… — придушено бормочу, когда правая рука сама собой оказывается на шее. Холодная кожа соприкасается с горячей. Вздрагиваю, резко выдыхая.

Боже, это слово связано, скорее, со средневековыми книгами, чем с современным миром. Даже если учесть, что в тот раз, когда о причине смерти Маркуса мне сообщал сам Каллен, это показалось чем-то естественным, почти обычным. Но сейчас… нет.

Хочется спросить мужчину, уверен ли он в своих словах, но чересчур вытянутая поза и застывшая маска на лице говорят за своего обладателя сами собой.

— Он жив? — все, на что меня хватает. Воздух сам собой испаряется из легких.

— Надеюсь, — пальцы главы охраны с силой сжимают руль.

Надеется?!

— Кто?.. — прижимаю ладонь ко рту, стремясь заглушить начинающиеся всхлипы. Слезы, кажется, уже стали частью меня. Ранее бывшие под непрерывным контролем, сейчас все чаще получают свободу. Я уже не умею так сдерживаться, как раньше. Не умею так владеть телом, как раньше.

С переселением в белый особняк многие привычки искоренили сами себя. Постепенно…

Не знаю, насколько это хорошо, а насколько плохо.

— Кто-то из окружения, — мужчина поворачивает налево, выезжая на прямую дорогу к знакомому небоскрёбу, который мерцает в темноте.

— И что теперь? — рвано вздыхаю, с отчаяньем глядя на Джаспера.

— Возьми себя в руки, — на секунду взглянув на меня, говорит он. — Нам понадобится твоя помощь.

Боже, а чем я могу помочь?

Закрываю лицо руками, всеми силами стремясь унять непрошеные всхлипы и заставить сознание собраться.

— Ещё ничего не ясно, — нетерпеливо дожидаясь открытия ворот на подземную парковку, проговаривает Хейл. Скорее для себя, чем для меня.

Уверенности в его голосе столько же, сколько во мне — минимум. Но ярое желание верить, что все не так страшно, пронизывает его слова насквозь.

Это желание передаётся мне.

Я тоже хочу верить.

Верить в то, что время есть.

У Эдварда.

У Джерома…

* * *

Квартира моего похитителя гораздо больше, чем я могла предполагать. Тот коридор, в котором находилась моя серо-фиолетовая спальня, располагается в противоположной стороне от нашего маршрута. Джаспер, выпустив меня из лифта, уверенно следует по темному ковру в сторону такого же мрачного коридора.

С трудом поспеваю за ним, на ходу собирая по крупицам весь самоконтроль, какой найдется в сознании.

— Он один?

— Нет, — мужчина приближается к необходимой двери в самом конце коридора, о чем свидетельствует его вытянувшаяся рука, готовая открыть деревянную заставу.

Не успеваю задать ещё один вопрос, как телохранитель достигает своей цели.

Меня он намерен пропустить первой.

Я немного медлю, но все же переступаю порог.

Почти сразу же в нос ударяет резкий, теплый, удушающий запах. Первое желание — вернуться наружу, в коридор, где пахнет едкими химическими средствами. Их аромат гораздо приятнее.

— Пройди дальше, — негромко наставляет Хейл, стремясь закрыть дверь.

Плотно сжав губы, делаю как велено.

Желудок предательски сжимается, петляя по организму как на очередном этапе «формулы-1». Не знаю, сколько смогу пробыть здесь, прежде чем недавний ужин окажется на жестком холодном ковролине, что устилает пол.

Грудь телохранителя упирается мне в спину, вынуждая продолжить движение по комнате дальше.

Не могу сконцентрироваться ни на чем другом, кроме запаха, хотя всеми силами стараюсь.

Невероятно сложно…

Внезапный громкий звук привлекает внимание сразу же после своего появления. Глазам удается заметить шевеление на просторной кровати. Простыни резко дергаются вправо, вместе с тем, как что-то выплескивается на пластмассовое дно.

… Чудовищный аромат усиливается.

Отшатываюсь назад к Джасперу, ощущая, как желудок подскакивает по пищеводу.

— Возьми. Себя. В руки. — В который раз за последний час повторяет глава охраны, когда его пальцы крепко стискивают мои плечи, почти толкая вперед.

Волей неволей приходится поддаться.

На буксире мужчины, отрезающего все пути к отступлению, с горем пополам добираюсь к кровати. Она стоит у одной из стен, прижатая к ней максимально близко.

Теперь вижу более полную картину происходящего.

Шевеление простыней становится понятным, когда среди них вижу Эдварда. Вернее… кого-то отдаленно на него похожего.

Мистер Каллен всегда появлялся передо мной в разных образах. Я видела и ночное безумие, и утреннее страдание, и обеденное помешательство, и вечернее желание, но то, что предстает на обозрение сегодня ни с чем несравнимо.

Кажется, с лица моего похитителя сошла вся краска, когда-либо бывшая на нем. Контуры губ сливаются с остальной кожей.

Он настолько белый, что не заметить его среди покрывал и подушек, напоминающих по цвету первый снег, вполне естественно.

Единственным участком, который немного выделяется цветным пятном, являются глубокие багрово-красные синяки под глазами.

Увиденное мгновенно приводит меня в ступор. Теперь рассчитывать на подчинение ног и рук явно глупая мысль.

Не могу шелохнуться.

Не могу оторваться.

Не могу даже как следует вдохнуть.

Происходящее дальше явно намерено закрепить мое впечатление.

Каллен изгибается, резко хватая ртом воздух. Его тело совершает волнообразные движения, освобождаясь от рвоты.

Только теперь, глядя на все это и слыша уже знакомые звуки, понимаю, откуда берется запах.

Мутно-зеленая жижа с вкраплениями черного наполняеттаз, поставленный у изголовья кровати с невероятной скоростью.

От одной мысли, что было внутри Эдварда, меня начинает мутить сильнее…

— Отлично, — неожиданно прорезавшийся незнакомый голос совсем рядом заставляет вздрогнуть.

Замечаю мужчину в кофейном костюме лишь тогда, когда он помогает Каллену вернуться на кровать.

Тяжело дыша, мой похититель вжимается лицом в простыни.

— Мистер Хейл?.. — глаза Флинна (судя по всему, это он, если зрительная память не обманывает) переводятся на меня.

— Вместо Марты, — не дожидаясь полного вопроса, отвечает Джаспер.

Заслышав имя девушки, Эдвард громко стонет, с силой зажмуриваясь.

Внимание доктора тут же возвращается к нему.

— Не важно, — качает головой мужчина, — принесите воды.

Просьба явно обращена ко мне, но Хейл так быстро срывается с места, что при всем желании я не смогла бы его опередить.

Все что могу — стоять здесь и неотрывно наблюдать за происходящим.

Дышу по возможности редко, чтобы не раздражать рецепторы так долго, как это возможно.

«Нам понадобится твоя помощь».

Я здесь. И я готова помогать, пока в состоянии делать это.

Только вот чем?..

Хейл возвращается. Наполненный доверху прозрачный и длинный стакан перекочевывает из его рук к Флинну.

Присаживаясь перед моим похитителем, мужчина заставляет того поднять голову, принуждая выпить содержимое стеклянного сосуда.

Подобное зрелище заставляет мое сердце биться с перебоями. Никогда не думала, даже представить не могла, что Эдвард, который запросто справлялся с самыми разными и опасными людьми, который убивал одной правой за малейшее нарушение, который был в состоянии свернуть горы, который никогда, даже в самые тяжелые ночи, не выглядел слишком слабым и беззащитным, окажется в таком положении. Настолько бедственном, чтобы быть не в состоянии самостоятельно удержать стакан.

Меня будто сжимают в тисках, пока смотрю на это.

… Спустя семь секунд его снова вырывает. Дольше, чем раньше, с кашлем.

Он никак не может отдышаться, даже когда позывы кончаются.

Флинн с каменным лицом ждет, пока Эдвард, наконец, сможет совладать с собственным организмом.

Едва это происходит, он снова помогает ему улечься на кровать.

— Ещё дважды, — серьезно, насколько возможно ободряюще, произносит доктор.

Мой похититель не успевает хоть как-то выразить свое согласие. В очередной раз он мгновенно и молча сгибается над тазом. Будто по команде.

Звуки, которыми сопровождается это действие, будут преследовать меня в кошмарах.

— Хорошо. Последний раз.

Голос мужчины в кофейном костюме доносится до меня словно через толстый слой ваты. Всё, что есть в поле зрения, всё, что улавливают рецепторы — Эдвард.

Наверное, никогда в жизни мне больше не доведется видеть никого в подобном состоянии.

Прекрасно.

Повторения этого я точно не выдержу.

В мельчайших деталях запоминаю тот самый «последний раз», которым Флинн остается удовлетворен.

Словно в замедленной съемке вижу, как Каллен придвигается к самому краю кровати, как опускает голову, глотая воздух, как выгибается, как…

— Хватит, — слова доктора невероятным облегчением прокатывают по телу. Дышать становится легче, а сердце отпускает. Не полностью, но хотя бы ощутимо.

Крохотная таблетка перекочевывает из пальцев Флинна в рот к моему похитителю.

— Уберите, — на этот раз мужчина обращается ко мне, кивая на наполовину наполненный таз. Поднимается, проследив за тем, чтобы Эдвард оказался на подушке.

Теперь Джаспер не бросается передо мной.

Теперь все предстоит сделать самой.

… Не знаю, как удается донести тошнотворную жижу до ванной.

Не знаю, как удается вернуться, не запутавшись в ногах и не разбив что-нибудь, дабы окончательно усугубить ситуацию.

Понимаю где я и что делаю, лишь тогда, когда оказываюсь перед лицом Каллена. У изголовья кровати.

И Флинн, и Джаспер, тихо беседующие невдалеке, справа, замечают меня, но мешать и, тем более, прерывать, не намерены.

— Эдвард… — невнятно бормочу, разыскивая на незнакомом лице хоть что-то, что способно убедить, что передо мной именно он. Даже бронзовые волосы — и те потускнели и превратились в темные, коричневатые. Длинные ресницы разом уменьшились в размерах, отчего заметить их на багровой коже у глаз задача не из легких.

Протягиваю руку, осторожно, словно хрупкой льдинки касаясь его щеки. Едва притрагиваюсь, но реакцию получаю.

Нехотя вздрогнув, бледно-сиреневые веки открываются.

Заглядываю внутрь, в глаза мужчины, и с ужасом осознаю, что не знаю их. В погасших, тусклых малахитах не осталось ни единой эмоции, ни единого просвета. Любой блеск, любое свечение — все пропало.

Будто бы я заглянула в глаза самой смерти…

Прерывисто вздохнув, отдергиваю пальцы.

Малахиты обретают осмысленность, фокусируются на мне.

Незаметно проскользнувшее в них удивление дарит мне смутную веру, что не все ещё потеряно. Эдвард жив. Пока что.

— Джером?.. — нахмурившись, спрашивает он. Бархатный баритон превратился в хриплый шепот.

— Он дома, — бормочу, насилу сдерживая поток невыраженных эмоций.

Теперь желание проснуться, узнать, что все это сон, шутка, розыгрыш — что угодно — причиняет почти физическую боль.

— Я же сказал… — голос Каллена немного грубеет.

Впервые я рада этому.

— Джаспер привез меня, — оглядываюсь на мужчин, не прерывающихся разговора, негромко сообщая это. — Я не собиралась оставлять Джерри одного!.. — говорю с легким налетом отчаянья. Не хочу, чтобы Эдвард подумал, будто я намерено бросила малыша.

— Опять… — недовольно хмыкает мой похититель.

Уголки губ невольно вздрагивают, когда понимаю, о чем он. Сейчас, здесь, на краю глубочайшее пропасти, напоминание о прошлом, не столько плохом, сколько настоящее, держат на плаву.

— Что с тобой случилось? — поддавшись внезапному порыву, все же задаю этот вопрос. Пододвигаюсь немного ближе к кровати, но по-прежнему боюсь касаться Эдварда даже ненароком — если судить по его виду, то от малейшего неверного движения он рассыплется на мелкие осколки.

— Ты знаешь…

— Не все…

Без лишних подсказок понимаю, что Хейл и Флинн стоят за моей спиной, когда взгляд Эдварда переводится с моего лица куда-то вверх.

— Белла, — Джаспер показывает мне, что нужно встать, касаясь ладонями обоих плеч.

Нехотя поднимаюсь, отступая на два шага назад.

Теперь Каллена наполовину скрывают спины обоих мужчин.

— Скажи… — хрипло вдохнув, приказывает мой похититель.

— Определить точный вид токсина мне не удалось, — начинает доктор, внимательно подбирая нужные слова, — скорее всего, он принадлежит рептилиям.

Эдвард обрывает его на полуслове чем-то нечленораздельным, многозначительно взглянув на Хейла.

По немому приказу телохранитель оказывается рядом со мной, указывая на дверь.

— Подожди, — пробую воспротивиться, понимая, что упускаю шанс узнать хоть что-нибудь, но мужчина непреклонен.

— Сейчас надо выйти, — спокойным и уверенным голосом говорит он.

Зачем? Неужели то, что будет говорить Флинн, настолько страшно?

Или Эдвард просто не желает, чтобы я слышала это?..

Господи…

Коридор встречает нас знакомой мглой.

Прижимаюсь спиной к холодной стене, мысленно перебирая варианты того, что пропускаю. Вид яда не столько важен, сколько его действие. Что будет дальше? Сколько времени ещё есть у всех нас, прежде чем…

Нет!

Не буду, не хочу, не должна об этом думать!

Нет, нет и нет!

— Джаспер, — кусаю губы, не успевая остановить рвущиеся наружу слова — ему нужно в больницу.

Почему никто этого не понимает? Почему Флинн не вызывает скорую? Почему Эдвард до сих пор здесь?..

— Все необходимое уже сделано, — сдержано заявляет телохранитель. Он владеет собой гораздо лучше меня.

— Что «необходимое»? — кривлюсь на данном слове, ненавидя его, — нужна профессиональная помощь…

— Надеюсь, в квалификации Флинна ты не сомневаешься? — Хейл изгибает бровь, скрещивая руки на груди.

— Вы позволите ему умереть? — боже, это звучит как утверждение. Пугаюсь собственных слов больше возможного ответа. С мольбой глядя на Джаспера, мысленно молю, чтобы он послушал меня. Если кто-то и может что-то сделать, то он.

Пусть прикажет позвонить в 911, пожалуйста!

В таком состоянии Эдварда не сможет помешать ему, зато шансы спасти его утроятся.

— Все зависит от того, сколько яда удалось вывести, — монотонным голосом сообщает глава охраны, приближаясь ко мне, — Флинн считает, что достаточно, но он может и ошибаться… В любом случае, продолжать промывание опасно. Организм может не выдержать.

Мои руки автоматически стискивают волосы. Сжимают, почти вырывают с корнем.

Впиваюсь пальцами в кожу головы, вслушиваясь в собственное сбитое, рваное дыхание.

— Какова вероятность, что он… не справится? — с трудом изворачиваюсь, не желая произносить то самое страшное слово, которое так и просится на язык.

— Шестьдесят на сорок.

— Боже… — стону, совершенно не сдерживаясь более.

Отчаянье топит меня в своей пучине так глубоко, что дно уже близко. Невозможность ничего сделать и ничем помочь — страшнейшее из состояний.

Когда Джаспер вез меня сюда, он сказал, что им понадобится моя помощь. Эдварду понадобится.

Получается, она заключалась лишь в том, чтобы убраться в комнате? Больше ничем исправить положение я не смогу? Никак?

Становится по-настоящему страшно. Все былое воспринимается через своеобразную призму. До и после неутешительного прогноза. До и после неутешительной правды. До и после злосчастного сегодняшнего дня.

Зажмуриваюсь, отгоняя назойливые ведения гробов, ледяной кожи и похоронных венков.

При всем том, что знала об Эдварде, при всем том, что он мне рассказал, осознать, будто смерть ходит совсем рядом с ним, было невозможно до теперешнего времени.

Будто все происходящее всего лишь декорации. Всего лишь элемент сюжета, на фоне которого вырисовываются совершенно другие события.

Как никогда ясно осознаю, что не готова лишиться Каллена. И не только из-за Джерома и грозящей малышу опасности, от которой я вряд ли смогу его уберечь сама.

Из-за себя.

Эдвард мне нужен. До безумия. До дрожи.

Не могу подобрать четкие и адекватные причины, просто знаю. Даже больше — уверена. Могу с легкостью подписаться и сполна за все ответить.

— Надо подождать, — врывается в мысли голос Джаспера, — тогда будет ясно.

— Сколько?.. — на большее меня просто не хватает.

— Восемь часов.

— Восемь…

— До утра, проще говоря, — глава охраны оказывается совсем рядом, отчего кажется, что темнота, и без того царящая в коридоре, сгущается вокруг меня.

— Белла, — неожиданно тихо произносит он, нагнувшись к моему уху, — ты ведь знаешь, зачем ты здесь?

«Вместо Марты»?..

— Чтобы помочь?..

— Почти, — видя мое недоумение, мужчина добавляет с легкой, едва заметной улыбкой, — ты не дашь ему умереть. Это — твоя помощь.

Глава 39 Под кровом темной ночи

Страх…

Я научилась переживать его во всех возможных вариациях в любое время дня и ночи. Вряд ли кто-то знает об этом чувстве больше меня. Благодаря Джеймсу и Маркусу вся информация, доступная человеку о страхе и других, вытекающих из него форм, собрана в моей голове цветной, неоновой мозаикой.

Чего я только не боялась…

Однако то, что чувствую сегодня, несравнимо ни с каким из предыдущих случаев.

Стоя здесь, в полутемном коридоре, в котором пахнет моющими средствами и горьким порошком, ощущаю, как щупальцы испуга больно сжимают все внутренности.

Чем-то похоже на состояние в особняке, когда Джаспер сообщил мне, куда следует ехать…

… Сам Хейл абсолютно спокоен. Даже умиротворен, если можно применить это слово.

Он ведет себя так, будто происходящее вокруг — продуманный и десять раз отрепетированный сценарий, который со стопроцентной вероятностью закончится хорошо. И нет ни тех пугающих прогнозов, ни тех чертовых шансов меньше половины…

Наблюдаю за ним краем глаза, поражаясь такому самоконтролю.

Мне бы хоть каплю его уверенности.

— Ты видишь будущее? — раздраженно спрашиваю я.

Голова мужчины немного поворачивается в мою сторону. На губах играет усмешка.

— Почему ты так решила?

— Ты не волнуешься…

— А зачем?

Боже, его позиция вводит меня в ступор.

— Он умирает…

— Ты здесь, значит, не умрет, — оптимистично заверяет Джаспер, глядя на меня так, будто я не понимаю прописную истину.

«Не дашь…»

— Почему? — стону, запрокидывая голову и упираясь спиной в холодную стенку. — Почему ты так уверен?!

— Потому что других вариантов нет, — мужчина пускает в голос каплю серьезности, — если ты не справишься, погибнешь вместе с Джеромом.

Вырисовывающаяся в сознании и так четко описанная телохранителем перспектива заставляет дрожать.

— Ты ведь этого не допустишь? — изогнув бровь, осведомляется он.

— Никогда… — шиплю сквозь зубы, зажмуриваясь.

— Ну, вот видишь, — мужчина пожимает плечами, разминая затекшую шею.

На этом наш диалог прерывается. Хейл ничего более не говорит, позволяя мне обдумать уже полученную информацию.

Правда, вероятность, что сейчас я смогу это сделать, минимальна. К тому же, силы понадобятся и для помощи Эдварду. Глупо тратить их на ненужные, неиграющие особой роли мысли.

Постараюсь просто поверить, что смогу удержать моего похитителя здесь. В конце концов, Джаспер прав. Если не станет папы, Джерри тоже долго не протянет. Я не протяну…

— Ты ведь не уйдешь? — сама не замечаю, как обращаюсь к Хейлу с этим вопросом. С надеждой.

Понимаю, что говорю, когда мужчина уже дает ответ.

— Нет.

Твердо и решительно, но при этом совершенно спокойно.

Хорошо… Хоть какое-то успокоение. Если глава охраны будет здесь, его вера, возможно, подпитает и мою. Не знаю, насколько мне хватит собственной.

Внезапно размышления принимают совершенно другое направление.

Вопрос формируется сам собой, когда факты собираются вместе.

— А Джером?

— Что «Джером»? — мужчина стряхивает с плеч невидимые пылинки.

— Если кто-то…

— Все меры безопасности давно приняты, — Джаспер не дает мне даже закончить, — от того, буду я в особняке или нет, работа охраны не изменится.

Он во всех уверен? И во мне, и во Флинне, и в подчиненных?

Есть хоть кто-то на этом свете, обделенный его верой?

Похоже, что нет.

Едва слышный скрип от раскрывающейся двери проносится ураганом по моим рецепторам, больно ударяя в их чувствительные места. Морщусь, наблюдая за тем, как доктор покидает комнату. Вслед за ним невидимым шлейфом следует уже знакомый мне запах. Притупившийся, ослабший, но не выветрившийся. Да и как это возможно в закрытом пространстве?

Обращаюсь во внимание, готовясь услышать каждое слово, которое скажет этот человек.

Джаспер зеркально повторяет мою позу. Его непосредственность частично улетучивается.

К доктору он подходит с менее безмятежным лицом, чем когда разговаривал со мной наедине.

— Пока состояние мистера Каллена удовлетворительное, — негромко сообщает Флинн, делая вид, что не замечает меня за своей спиной. — Капельница должна помочь справиться с ядом. Думаю, у нас есть три лишних процента «за».

Всего три?

— По-прежнему нужно ждать утра? — кусаю губу, стремясь обратить внимание доктора на себя.

Получается.

— Да.

Значит, время ожидания не уменьшилось. Жаль…

Наблюдаю за немым диалогом Джаспера с Флинном, оканчивающимся тем, что белобрысый кивком головы указывает на меня.

Помедлив не больше двух секунд, и, видимо, получив какое-то безмолвное объяснение, обладатель кофейного костюма поворачивается ко мне.

— Изабелла, верно?

— Белла, — поправляю, нахмурившись.

— Мистер Каллен хочет Вас видеть, Белла, — говорит мужчина. В его серых глазах поблескивает настороженность, но в большей степени — удивление. Чем?

— Я могу войти? — с надеждой смотрю на дверную ручку, на которой подрагивающим бликом отражается неяркая лампа.

— Конечно, — Флинн самостоятельно раскрывает передо мной дверь. — Только не долго. Ему нужно поспать.

— Конечно, — эхом отзываюсь, переступая порог спальни.

При первом же шаге мне кажется, будто я переместилась из одного мира в другой. В коридоре освещение не было ярким, но по сравнению с полутьмой этой комнаты, разбавляемой лишь парой светильников в разных углах, там сияла сплошная иллюминация.

Последний свет пропадает, когда за мной закрывают дверь.

Я делаю глубокий вдох, чтобы привести мысли в относительный порядок и заставить тело слушаться.

Сложно признать, но не последнюю роль в этом играет запах. Он помогает сосредоточиться на происходящем и выкинуть из головы все ненужное.

Эдвард.

Больше ничего.

Медленно иду по мрачному, холодному ковролину, вслушиваясь в те малозаметные звуки, что издаю своим передвижением.

Если попробую ускориться, непременно окажусь на полу. Этого бы совсем не хотелось.

Кажется, семь шагов от входа до кровати занимают, по меньшей мере, километр. Но своей цели достигаю. Наконец-то.

Осторожно обхожу иссиня-черную кожаную спинку, что венчает изножье, с трудом удерживаясь, дабы не коснуться её. Даже в темноте этот цвет притягивает взгляд.

Отрываю глаза от пола только тогда, когда оказываюсь у изголовья с ворохом подушек.

При приглушенном освещении Эдвард выглядит ещё хуже. Тени устраиваются на его лице в районе впалых щек и выбеленного лба, делая лицо ещё более осунувшимся и неживым. Не иначе, как восковая маска.

О том, что он знает о моем присутствии, извещают дрогнувшие веки. Малахиты, выпущенные из плена, находят меня без видимого труда, хотя и долго рассматривают. Видимо, зрение моего похитителя сейчас оставляет желать лучшего.

— Здравствуй, — приседаю перед кроватью, облегчая мужчине задачу.

Вместо ответного приветствия Эдвард произносит мое имя. Правда, настолько тихо, что с трудом удается распознать его.

— Флинн сказал, ты зовешь меня, — панически боюсь употреблять хоть какое-то слово в прошедшем времени.

— Да, — господи, я при всем желании не могу так шептать. Приходится пододвинуться ближе, дабы не упустить нужной информации.

— Я здесь, — пожимаю плечами, но в отличие от Хейла, у меня этот жест получается нервным и неестественным. Скорее похоже на непроизвольное сокращение мышц. Случайное.

— Хорошо, — Эдвард пару раз моргает, но судя по незаметному недовольству на его лице, картинка перед глазами не становится четче.

Пару мгновений молчания разжигают во мне целую бурю эмоций. Прикусываю губу, продолжая неотрывно смотреть на Каллена.

— Тебе больно? — с опасением на положительный ответ, все же спрашиваю.

Взгляд сам собой цепляет полупрозрачную трубку капельницы, тянущуюся к правой руке мужчины откуда-то сверху. Тонкая игла глубоко в вене. Увидеть их соприкосновение мешает всего лишь кусочек светлого пластыря, который мерцает на локтевом сгибе моего похитителя наподобие лампочки из гирлянд для новогодней елки. Его кожа слишком белая…

— Нет, — тихий вдох для того, чтобы сказать, и сразу же последовавший за ним выдох. Затем ещё вдох. — Джаспер отвезет тебя.

Такая резкая перестройка с одной темы на другую вводит в ступор.

Лишь проиграв услышанное в голове ещё раз, понимаю, что только что было сказано.

— Куда отвезет?

— Обратно, — Эдвард сглатывает, немного прикрывая глаза, — к Джерому.

То есть в особняк? А как же?

— Марлена знает что… — его дыхание на секунду прерывается, и мое замирает так же быстро, — что нужно. Проблем не будет.

— Каких проблем? — внутри меня тот самый страх — неприятный, необъятный, невозможный — завязывается тугим узлом.

— Подожди…

Мой похититель замолкает, плотно закрывая глаза и намеренно замедляя собственное дыхание.

— Эдвард? — испуганно зову, с трудом выждав десять секунд, — что такое?

Надеюсь, Флинн недалеко. Помочь мужчине самостоятельно не выйдет. Можно даже не пытаться.

— Первый рейс, — Каллен выдыхает, заново начиная говорить. Испуг отпускает, — куда угодно — из Америки. Потом по плану.

Плану? Рейс?

Страшная картинка получается путем объединения всех фактов. Они смешиваются, соединяются, образуют единый результат.

Джером. Необходимое. Из Америки.

— Ты хочешь его увезти? — мое дыхание совсем сперло.

— Спасти, — исправляет мужчина. Малахиты распахиваются со всей возможной силой. Он заставляет меня смотреть внутрь них. Видеть все то, что намерен показать. — Вы исчезнете.

Это даже не приказ. Не повеление.

Обречение и заклинание — вот что это.

Любым способом, любой ценой, вопреки чему угодно…

Именно таким взглядом — пылающим, несмотря на темноту и слабость — следовало бы учить праведных христиан следовать церковным законам.

Подобное действует не хуже костров и чанов с кипящей смолой. Готова поклясться, что при таком методе еретиков было бы в разы меньше. Нарушить завет, значит, предать самого себя. А это для большинства недопустимо. Невозможно.

— Эдвард, в этом нет необходимости, — пытаюсь говорить спокойно, но голос предательски дрожит.

Вспоминаю Джаспера, дабы не испортить ситуацию окончательно.

— Есть, — не соглашается Каллен. — Завтра утром они придут.

Вздрагиваю, никак не умудряясь скрыть это.

— Кто придет? — пальцы находят ладонь мужчины, теплую, легонько сжимая её. Мне страшно, и все, что может хоть немного привести в чувство — Эдвард. Несмотря на все происходящее, рядом с этим мужчиной я становлюсь храбрее.

Я боюсь не его, а за него.

С того самого дня, когда Каллен развернул машину на полпути к квартире Кашалота.

— Все.

Он будто бы и не замечает моих касаний. Никак не реагирует.

— Никто не знает о нем, ты сам так говорил, — ощутимее обвиваю его руку, пристально разглядывая длинные пальцы.

Эдвард позволяет делать с собой что угодно. Никаких, даже самых маленьких движений, он не совершает. Никак не останавливает меня.

— После смерти Босса, — незапланированный вдох на секунду прерывает его, — карты вскрываются.

Внутри меня все холодеет при втором слове.

Смерти…

— Ты не умрешь, — с легким оттенком отчаянья отрицаю я.

— Белла, — Эдвард морщится, призывая меня смотреть на вещи трезво, — я прошу тебя…

— Даже не думай, — продолжаю с большей уверенностью, мысленно представляя, что Хейл здесь и слышит каждое мое слово. Смотрит и гордится тем, как я держу себя. — Шансов достаточно. Ты справишься.

— Джером, — мой похититель пропускает все, что говорю, мимо ушей, — сбереги его… Я… я умоляю тебя!

Последняя фраза произнесена с ничуть не скрытым, совсем не преувеличенным чувством. Он правда умоляет.

Эдвард умоляет…

— Ты поможешь мне его сберечь, — не унимаюсь, с трудом сдерживаясь перед порывом ослабить контроль над собой и показать мужчине свой настоящий страх. Весь, какой найдется. Может, тогда он не будет говорить такие ужасные вещи?

— Послушай меня…

— Ты его не бросишь, — прерываю начатую им фразу, не дождавшись окончания, — ты не сделаешь с ним этого. Он не перенесет. Ты же знаешь, что не перенесет. Джером сойдет с ума… Ты уничтожишь его! Ты…

Останавливаюсь, наблюдая за тем, как искажается лицо Эдварда. Будто его режут на части, пока я говорю.

Неимоверная боль.

Неописуемая…

— Пожалей его… — тихо добавляю я, глядя прямо в глаза моего похитителя. — Пожалуйста…

И в тот же момент вижу влагу в уголках его глаз. Секунда — и маленькая капля сползает по скуле вниз, к подбородку.

— Не надо, — подбираюсь ещё ближе, насколько это возможно, к Эдварду, аккуратно проводя пальцем по его щеке и стирая мокрую дорожку.

Едва успеваю это сделать, как по проторенному пути пробирается новая порция соленой влаги.

В очередной раз наступив на горло собственному беспокойству, отметаю подальше все сомнения о том, что могу навредить, приникая своим лбом к виску мужчины.

— Я с тобой, — уверяю, вздыхая. — Джером с тобой. Мы поможем.

Дыхание Эдварда становится прерывистым, а тело подрагивает.

Повторяю сказанное ещё раз, но на этот раз правой рукой прикасаюсь к противоположной стороне лица моего похитителя. Там тоже мокро.

— Белла, — он с трудом проговаривает мое имя между частыми вдохами, — уезжай к нему.

В другой ситуации я сказала бы совсем другое слово. Ответила бы по-другому.

Если бы Эдвард просил меня уехать в полном физическом и психическом здоровье, я бы согласилась. Если бы вокруг были стены детской, а не квартиры в небоскребе — я бы, не задумываясь, ответила «да».

— Нет, — сейчас ничего иного я не могу произнести. Язык не повернется.

При всей любви к малышу, при всем том, что горит внутри меня, едва думаю, что кто-то причинит ему вред во время моего отсутствия, при всем ужасе, что вызывают во мне его кошмары — оставить Каллена в одиночестве сегодня я не имею права.

Эдварду я нужнее, чем его сыну. По крайней мере, до утра.

Джаспер был прав, когда сказал, что я не дам ему умереть.

Я и вправду не дам.

Ни за что.

— Пожалуйста… — Эдвард просит так жалобно, словно ребенок. Словно тот, кто потерял уже всякую надежду, но по-прежнему отчаянно желает что-то получить. Малахиты скрываются за пеленой слез.

— Все будет в порядке, — поднимаю голову, целуя его холодный лоб, — вот увидишь.

Эдвард тихонько стонет, но не возражает более.

Видимо, у него тоже нет сил на споры.

Вместо этого мужчина поворачивает голову, утыкаясь лицом в мою шею.

Теперь соленые слезы касаются и моей кожи…

Обнимаю его обеими руками, глажу волосы, лицо и плечи. Прижимаю к себе, не желая отпускать. Не намереваясь делать это даже под страхом смерти. Любой, кто попытается разжать мои пальцы — потерпит фиаско. Они каменные.

— Увидишь… — повторяю чуть тише для моего похитителя, в то время как одними губами обращаясь к тому, в существование кого раньше не верила.

К тому единственному, кто может нам сейчас помочь. Всем нам.

К тому, кто должен услышать меня, если в этом мире и правда существует какая-то высшая сила, которой люди поклоняются.

Я взываю к Богу.

Я молюсь ему за спасение Эдварда.

Большего ни мне, ни Джерому, не нужно.

— Пообещай мне, — с трудом удается отвлечься от безмолвных просьб и услышать голос Каллена, шепчущий что-то важное, судя по усилившейся дрожи его тела, — пообещай, что уедешь утром!

— Эдвард, — мягко уговариваю я, продолжая гладить каждый участок его кожи, до которого могут добраться пальцы, — утром ничего не изменится…

— Пообещай, — он невероятно упрям. Чувствую, как сжимаются губы, прижатые к моей шее. Только теперь понимаю, что окончательно переубедить моего похитителя не выйдет, несмотря на все усилия.

— Обещаю, — вздыхаю я, — но только утром…

* * *

Эдварду снится что-то плохое. Сложно не заметить судорожных вдохов, страха, отражающегося на лице; подергивания губ, произносяших что-то неразличимым человеческому уху шепотом.

Придвигаюсь ближе, немного сминая кроватные простыни, и обвиваю Эдварда руками.

— Ш-ш-ш, — бормочу, прокладывая губами дорожку крохотных поцелуев от линии бронзовых волос до скул. Если бы раньше мне сказали, что я буду это делать, ни за чтобы не поверила. Целовать Эдварда? Во-первых, он бы не позволил. Во-вторых, я бы не решилась. В-третьих, мне кажется, ему бы это не понравилось… Но сейчас, здесь, в ночной темноте, где счет идет на секунды, мне плевать. Я хочу его целовать. Я хочу его гладить. Я хочу говорить ему, что рядом, и что все будет в порядке.

Никогда в жизни не видела человека, нуждающегося в этом больше Каллена сегодня.

Дыхание мужчины чуть замедляется. Он успокаивается.

Судя по моему счету, это четвертое его состояние на грани сна и яви, при котором прикосновениями и шепотом я могу вернуть его обратно в царство Морфея.

Невероятных трудов стоило успокоить моего похитителя после того, как я отказалась ехать к мальчику. Его сон — зыбкий и тревожный, но настолько необходимый — Флинн велел охранять любым способом.

Этот, как мне кажется, самый действенный. И самый простой…

— Хорошо, — вздыхаю в его волосы, осторожно поглаживая плечи, скрытые за синей футболкой.

Та поза, в которой спит Эдвард, напоминает мне Джерома. Только малыш прижимался ко мне так же сильно и затихал, когда я начинала его касаться.

Несмотря на огромную разницу в возрасте — непреодолимую пропасть — они потрясающе похожи. На уровне подсознания, инстинктов, мыслей…

Я никогда не думала, что дети могут быть таким отражением родителей. Будто я общаюсь с одним и тем же человеком.

Мысли о сходстве Каллена с сыном уносят меня из серых стен квартиры в небоскребе в белую обитель малыша в особняке. В неприступном белом замке.

Как он? Спит ли спокойно или кошмары не дадут ему закрыть глаз до рассвета?

Я уповаю на первый вариант, потому что до утра ещё достаточно времени, если не лгут зеленые часы на стене справа. И только тогда можно будет понять, какой итог все же предначертан моему похитителю. Что будем делать дальше…

Я пробовала представить себе то, о чем Эдвард говорил.

Как возвращаюсь в дом, беру за руку Джерри, покидаю особняк вместе с Марленой и Джаспером, которые навеки увозят нас оттуда, сажусь на самолет, спускаюсь по трапу, смотрю вокруг, а затем цепляю глазами малахиты малыша. Они спрашивают, где папа…

А все, что я могу — промолчать.

Нет. Такое недопустимо.

Однажды Джером выпытает у меня правду. Мне придется сказать, что Эдварда… нет. Эта новость убьет моего ангела. Растопчет, как стадо антилоп. Затопит, как неожиданная волна на тихом море.

Враги будут не страшны ему. Ни новые, ни старые. Ему уже ничего не будет страшно. И я никак не смогу помочь, даже если буду очень пытаться.

К тому же, кто поможет мне?

Лежа здесь, рядом с Калленом, глядя на него, я понимаю, как хочу, чтобы он жил. Дети так страстно желают получить в подарок новую модель радиоуправляемой машинки. Им все равно как, когда, главное — получить. И все окружающее теряет смысл.

То же и со мной.

На глаза наворачиваются слезы, когда представляю мужчину среди венков и серого леса. Каменная ограда у могилы так четко вырисовывается безжалостным подсознанием, что мое дыхание перехватывает.

Поспешно отгоняю видение, насилу сдерживая рвущийся наружу крик отчаянья.

Теперь уже я крепче приникаю к Эдварду. Обнимаю его сильнее.

Не отпущу. Никуда. Никогда…

Ночную тишину разрезает громкий стон. Сознание в ужасе закрывает глаза, пока я пытаюсь понять, в чем дело.

Страшные мысли реализуются в реальности. Претворяются в неё.

— Нет, — хрипло дыша, просит мужчина. Слышно. Сон вернул ему какую-то часть сил?

— Все в пор… — пробую снова сказать эту фразу, которая должна, обязана подействовать, но мне не дают её закончить.

— НЕТ! — уже громче хрипит он, — НЕ НАДО, ПОЖАЛУЙСТА!

Ему страшно. До ужаса. На лице не отражается ничего кроме беспросветного, нескончаемого страха, слитого воедино с чем-то ещё более отвратительным, чем теперешнее положение вещей.

Да уж, простыми словами я здесь не помогу…

— Эдвард, — зову его, чуть сильнее нужного сжимая длинные пальцы, — Эдвард, Эдвард…

С каждым разом произношу имя Каллена более мягко, но при этом достаточно громко. Мой похититель должен услышать.

— НЕТ! — ревет он, изгибаясь на кровати. Закрытые глаза распахиваются так резко, что с трудом удерживаюсь на месте. Пугаюсь.

Его тело начинает бить дрожь.

— Пожалуйста… — едва слышно молит слабо различимый баритон. Странные звуки — полустоны-полувсхлипы раздаются в комнате.

Припоминая слова Хейла, пытаюсь взять себя в руки как можно скорее.

— Я здесь, — напоминаю о своем присутствии, аккуратно проводя пальцами по его щекам, и к уже пережитому потрясению прибавляются новые — они мокрые.

— Прогони… — с трудом выговаривая такое простое слово, просит Эдвард. Дрожь усиливается. Его бьет самый настоящий озноб.

— Кого прогнать? — в растерянности спрашиваю я.

— Не хочу видеть… — его лицо вжимается в мою грудь, свободная от капельницы правая рука пытается добраться до талии.

— Здесь никого нет, — мягко убеждаю, наклоняясь к самому его уху.

И правда, кто? В коридоре дежурит Флинн, но пока я не позову, он не придет. Доктор считает, что Эдвард спит, а каждый лишний звук может потревожить его. Он не разбудит мужчину, пока это не станет необходимо.

Где Джаспер — не знаю. Помню лишь, что глава охраны обещал быть в квартире. Думаю, если понадобится, мы сумеем его найти.

— Ир… — он запинается, рвано хватая воздух. — Ирри… за мной…

Не сложно догадаться, какое имя у него никак не получается произнести.

Неужели кошмар? Бред?

— Белла, — повторяю свое имя, надеясь, что оно поможет ему прийти в себя, — Белла. Я — Белла.

— Белла… — его голос садится. Приобретает ту же громкость, как и пару часов назад. До сна.

— Я с тобой, помнишь? — бормочу я, поглаживая его подрагивающие плечи и спину, вид на которые с моего положения открывается лучшим образом, — ничего страшного, все хорошо.

На пару минут в комнате воцаряется первозданная тишина. Единственным, что оттеняет её, являются те приглушенные звуки, что издает Эдвард. Но по мере того, как текут секунды, они постепенно исчезают.

Начинаю думать, что он снова заснул, но догадка опровергается.

— Джером… — хнычет мой похититель. Так тихо, что это является частью темноту, и тиши, которая её преследует. — Джерри…

Похоже, мысли о сыне не отпускают его даже в подобном состоянии.

— Джером спит у себя в кроватке, дома. Он под защитой.

— Джером… — не принимая мои слова в расчет, повторяет Каллен.

— Джером, — сдаюсь, со всей силы отталкивая надвигающуюся сетку-ловушку из камней, готовую придушить меня, едва подумаю, что все может обстоять совсем не так, как я рассказала, — он ждет папу, Эдвард.

Эти слова — очередная моя глупость. Фраза, задумывающаяся как та, которая сможет успокоить мужчину и помочь ему заснуть, действует совершенно наоборот.

Мой похититель, коротко вздохнув, вправду пытается подняться. Вернее, для начала хотя бы сесть. Вряд ли бы у него получилось, но дабы не сорвать капельницу, я с трудом успеваю удержать его.

— Ждет… — протестует мой похититель, пытаясь завершить начатое. Его дыхание от усилий смешивается со словами, делая неслышным и то, и другое.

— Ждет утром, — быстро исправляюсь, уже обеими руками сдерживая его порывы. — Утром, Эдвард.

Не знаю, это ли останавливает его, или свою роль играют слабость и усталость, но попытки прекращаются.

Запрокидывая голову на подушках, Эдвард без конца что-то говорит, но ни одного более телодвижения не совершает. Только слепому под силу не заметить его уязвимость и подавленность. Настолько беззащитным даже мне ещё не удавалось его увидеть.

Озноб, по-прежнему продолжающийся, заставляет его ежесекундно вздрагивать.

Намереваюсь подняться с кровати и достать из его изножья ещё одно одеяло, как меня останавливают.

Плохо просматривающиеся в контрасте с багровыми синяками мутные малахитовые глаза поблескивают. Затравленные и отчаянные, они смотрят на меня со всей надеждой, какую могут испытывать люди.

— Не бросай, — стуча зубами, озвучивает просьбу знакомый голос.

В который раз за последнее время мое сердце стягивают железными путами. Неприятный холодок пробегается по всему телу.

— Ну что ты, — отрицательно качаю головой, выдавив слабую улыбку. — Я только на секунду.

— Пожалуйста…

Внутри меня все заходится от жалости. Будто душу выворачивают наизнанку.

Хватаю чертово одеяло прежде, чем передумываю делать это и возвращаюсь к Каллену.

По-прежнему дрожа, он приникает ко мне, зажмуриваясь.

Одной рукой расправляю злосчастную материю, стремясь укрыть его как можно скорее.

Судя по прикосновениям кожи мужчины к моей, он не должен мерзнуть. Достаточной теплый, он сам меня согревает.

Видимо, слова Флинна о температуре оправдались. Она действительно поднимается…

— Все, — глубоко вздыхаю, зарываясь носом в волосы мужчины и целуя их, — засыпай.

— Не бросай, — балансируя на грани сна и яви, просит Эдвард. Остаток кошмарного сновидения — одинокая слезинка — скатывается вниз по его щеке, теряясь на подушках.

— Никогда, — искренне отвечаю я, наблюдая за тем, как мужчина возвращается в ласковые объятья Морфея.

Это мой любимый пляж. С белым, как пудра, песком и лазурным, будто нечто сказочное и нереальное, морем.

Именно здесь Джо устраивал для членов своей команды пикник. Я помню, как он сказал, что места лучше вряд ли найдется на земном шаре…

Согласна. Здесь замечательно.

Вдыхаю полной грудью свежий морской воздух, подставляя истосковавшемуся по теплу лицо яркому солнцу.

Тихий плеск волн прерывается громким, заливистым смехом. Нежным, похожим на звон колокольчиков.

Оборачиваюсь, выискивая глазами того, кто радуется жизни больше всех на свете.

На мое удивление, им оказывается маленький мальчик.

Мой малыш…

Джером, сидя на песке, сооружает огромный песчаный замок. С его розовых губок не сходит широкая улыбка. Как раз такая, которую я себе столько дней представляла. Невероятно красивая.

А рядом с ребенком, по левую сторону от главных ворот и невероятных размеров башни, сидит Эдвард. Наблюдая за манипуляциями сына, он тоже весело хохочет, выкапывая обеими руками глубокое озеро. Небольшое желтое ведерко с водой готовится заполнить его…

Замечая мой восторженно-удивленный взгляд, Каллен на миг отрывается от работы.

— Grazie, belle — благодарит он. Малахиты светятся изнутри невероятным обожанием.

Никто в жизни ни разу не смотрел на меня так…

Просыпаюсь, с трудом справляясь с нежелающими этого глазами. Немного хмурюсь, пытаясь оторваться от картинки сновидения и вернуться в реальность.

Помню, что меня ждет нечто важное. До боли важное, но не могу вспомнить, что именно.

Лечь обратно и позволить себе вернуться в теплый и счастливый сон — выглядит гораздо привлекательнее, чем истязать сонное сознание вопросами о происходящем.

Поднимаю голову, надеясь, что так смогу проснуться быстрее.

Знакомая комната, простыни на кровати, большая снежная подушка…

Дважды моргаю, прежде чем замечаю кое-что ещё.

Глаза.

Его глаза…

Конечно, малахиты не такие, как во сне. В них нет обожания и яркого света, они красные и опухшие, «украшенные» синяками, уставшие; чувства, собранные внутри, напоминают скорее облегчение, чем благодарность…

Но ничто из перечисленного не мешает им обрадовать меня.

Не стоит даже смотреть на часы. Очевидно, что сейчас больше шести.

Эдвард и вправду справился.

Он жив.

Мы победили.

Глава 40 Капли на стекле

На улице так же пасмурно, как и вчера. Начинает накрапывать мелкий дождик, овальные капельки которого остаются на лобовом стекле автомобиля. Джаспер не торопится включать дворники, и я могу вдоволь понаблюдать за их перемещением по ровной поверхности.

Почему-то теперь дождь воспринимается не как что-то неизбежное или плохое, а как что-то естественное. Умиротворяет и успокаивает, если хоть какому-то погодному явлению можно присвоить такую характеристику.

Не торопясь и не пересекаясь, холодные капельки спускаются вниз, к капоту, оставляя за собой мокрую длинную дорожку.

С ней у меня лишь одна ассоциация, поделенная между двумя людьми. Калленами.

Вчера ночью Эдвард позволил мне увидеть свои слезы. Оплот страха и боли, что истязали его, свои истинные, ничем не прикрытые эмоции.

Он действительно думал, что не справится, не одолеет Костлявую. Не увидит Джерома…

Впервые за пять лет мне было больно за кого-то, кроме маленького ангела. Знаю, на первый взгляд Эдвард последний, кто нуждается в сочувствии и кого стоит пожалеть, но если смотреть глубже, дальше, ничто человеческое ему не чуждо.

Этот мужчина погряз и запутался в похожей на мою трясине. Разве что, его опаснее. Для Джерри.

Утешая Каллена ночью, прикасаясь к нему, чувствуя едва слышный аромат его кожи, я ощущала себя живой и всесильной. Свернуть горы и осушить моря — лишь малые вещи, которые я могла сделать.

Все, чтобы помочь.

Все, чтобы успокоить.

Все, чтобы спасти.

И неважно как мне удалось это сделать. С помощью чего.

Хотя, стоит признать, слова имеют весомую силу, если правильно их использовать…

В отличие от ночи, после пробуждения Эдварда у нас не было много времени для разговоров. Да и сил у мужчины тоже вряд ли бы хватило на содержательную беседу. Несмотря на недавний сон, он выглядел невероятно измотанным. Обоюдное «доброе утро» и мой вопрос о его самочувствии — единственное, что прозвучало в шесть утра и семь минут. Именно в это время, сегодня, когда я проснулась, и, увидев малахитовые глаза, убедилась в существовании Бога. Поверила и осознала, что он есть. Что помогает, когда мы просим, даже если ситуация кажется безвыходной.

Ещё одно изменение взглядов за последние месяцы. С такими темпами к концу лета мое сознание полностью перевернется с ног на голову.

Это радует.

— Пристегнись, — голос Джаспера, выжимающего педаль газа, доносится из реальности, приглашая вернуться в неё из мира мыслей.

Послушно тянусь к ремню. Застежка громко щелкает.

— Ты попадал в аварии? — с сомнением спрашиваю, глядя на сосредоточенное лицо мужчины. С моим вопросом оно расслабляется, приобретает смешливое выражение.

— Ещё чего.

Усмехаюсь, представляя себе эту невероятную картину. Действительно, больше похоже на выдумку.

— Уже успокоилась? — краем глаза наблюдая за мной, интересуется Хейл.

Его вопрос выпускает из заточения не самые лучшие мысли.

— Почти… — рассеяно бормочу я, поворачиваясь к боковому окну.

Когда мы покидали квартиру, Джаспер наверняка заметил, что я волнуюсь. И не только за то, чтобы ничего не произошло с Эдвардом, но и за встречу с Джеромом. Сдержав одно обещание, я нарушила другое. В который раз я вынуждена оставлять малыша одного, не объясняя причины. Надеюсь, в этот раз он также сможет меня простить. Надеюсь, с ним ничего не случилось…

— Эммет сказал, ночью было тихо, — в очередной раз повторяет телохранитель.

— Внешне тихо, — не соглашаюсь, до белизныпальцев сжимая ремень безопасности.

— Все в порядке, — оптимистично заверяет мужчина.

На «надеюсь» у меня не хватает сил. Молчаливо киваю, пытаясь заставить себя ему поверить. В конце концов, вчера эта вера спасла нас всех.

— Джаспер, — в памяти проносятся моменты нашего ночного разговора, и я понимаю, что так и не отблагодарила белобрысого. Стоит исправиться: — Спасибо за вчерашнее. Если бы не ты, все… сложилось бы по-другому.

— Если бы не ты, — исправляет Хейл, качая головой, — не преуменьшай свой вклад, Белла.

— Привез меня ты…

— А колыбельные всю ночь пела Ты.

Он многозначительно смотрит на меня, на миг отвлекаясь от полупустынной утренней трассы. Почему-то этот взгляд заставляет покраснеть. Чувствую, как щеки заливает румянец.

Джаспер делает вид, что не замечает этого.

В салоне снова повисает тишина, разбавляемая лишь тихим урчанием мотора. «Мерседес», сменивший «Бентли» для «лучшей конспирации», набирает скорость.

Пробую снова окунуться в собственные размышления, но из-за спутанности мыслей они никак не хотят возвращаться.

— Белла, — голос мужчины появляется из ниоткуда, — в чем дело?

Мое разобранное состояние так очевидно?..

— В чем дело? — пытаюсь переиначить вопрос, но мне это не удается.

Глава охраны усмехается, одарив меня странным взглядом.

— У тебя все на лбу написано, — парирует он.

Откидываюсь на черную кожаную спинку, немного расслабляясь.

— И что же там написано? — интересуюсь я.

— Растерянность, — ничуть не смутившись, докладывает телохранитель. Его серые глаза пробираются в самую душу, когда их обладатель встречается с моим взглядом.

— Может быть… — сдаюсь, поворачивая голову к Хейлу, — я просто не знаю, что дальше.

— А что должно быть дальше? — Джаспер ловко выкручивает руль влево, маневрируя между двумя пикапами.

— Скоро он поправится? — я кусаю губы, вспоминая наиболее яркие события вчерашней ночи. Вид Эдварда после полуночи будет преследовать меня в кошмарах.

— Флинн полагает, в течение недели.

Неделя?.. Что же, это не так много, как я думала.

— Последствия… — нерешительно бормочу, а затем все же решаюсь спросить полным предложением, — никаких последствий не будет?

— Не должно быть, — качает головой глава охраны. — Яд не рассчитан на долгие мучения. Быстрая и безболезненная смерть.

Морщусь при последнем слове, сжимаясь в комочек.

Заметив это, мужчина вздыхает.

— Опасности нет.

— Я знаю.

— Не веришь, — констатирует он. Быть может, действительно, написано на лбу?

— Сомневаюсь…

— Нет причин, — взгляд Хейла перемещается обратно на дорогу.

Слежу за капельками, ползущими по стеклу, одновременно с этим подмечая краем глаза вид мужчины. Наверное, Джаспер олицетворяет того человека, о ком мечтают многие девушки. Принц на белом коне. Уверенный, спокойный, догадливый и скромный, привлекательный…

— Ей повезло… — невольно срывается с губ.

Глава охраны удивленно изгибает бровь.

— Кому «ей»?

— Твоей жене, — с легкой заминкой произношу я.

Телохранитель хмурится, его руки чуть сильнее сдавливают руль.

— Мне с ней повезло.

— Конечно, — кивая, соглашаюсь, хотя представить Сероглазую в роли завидной невесты никак не получается. Она странная, мягко говоря. После первой и единственной с ней встречи продолжать общение у меня желания не наблюдалось.

— Она по-прежнему на Карибах?

— А где ещё ей быть? — Джасперу не слишком нравится тема, на которую ведется разговор. Сложно не заметить это по его выпрямившейся позе и слегка прищуренным глазам. — Там безопаснее всего.

Невольно вспоминается отрывок из прошлого, объясняющий, почему миссис Хейл оказалась не в сырой земле, как те, из-за кого Джером смог покинуть особняк, а на солнечных островах.

— Эдвард говорил, ты спас его однажды, — нерешительно начинаю, на всякий случай проигрывая в голове ту фразу, где Каллен сказал, что без помощи Джаспера «ни с ним, ни с его ногой проблем бы не было».

— «Спас» слишком громко звучит, — неодобрительно сообщает мужчина.

— Помог, — меняю одно слово на другое, стараясь не зацикливать внимание на начале фразы. Мой вопрос дальше. — Из-за этого он позволил… Элис?

Глава охраны безмолвно подтверждает мою догадку насчет имени.

— Из-за этого позволил Элис уехать?

— Не только, — телохранитель выруливает вправо на очередном повороте, обгоняя медленный красный пикап, — это лишь одна из причин. Меньшая.

Меньшая? Действительно?..

Мой последующий вопрос прерывается негромким писком из приборной панели. Оранжевые капельки на ней часто мигают.

— Только этого не хватало, — Джаспер резко выдыхает, нахмурено наблюдая за ними.

— В чем дело? — немного опасения просачивается в голос.

— Бензин кончился, — мужчина отвечает мне, одновременно разворачиваясь в обратную сторону. Невдалеке поблескивает вывеска заправки, которую мы совсем недавно проехали.

Вымощенная прямоугольным плитами, удобными для подъезда, заправочная станция встречает нас четырьмя пустыми колонками. Единственный признак жизни — бегущая строка у окошка оператора, извещающая о ценах на топливо.

— Посиди, — Хейл так быстро покидает салон, что его слова доходят до моего слуха позже, чем звук хлопнувшей дверцы.

С уходом телохранителя обмякаю на кресле. Вселенная им вера пропадает.

Я тщетно пытаюсь прекратить изводить себя. Я боюсь за Эдварда, мне до жути страшно за Джерома, и, ко всему прочему, я не знаю, как помочь себе самой.

Утешает то, что с моим похитителем остался Флинн. Он сможет быстро и грамотно помочь ему, если потребуется.

А вот Джерри…

Я не видела моего ангела всего восемь часов, а такое ощущение, что большую часть жизни. Панически боюсь застать его в разбитом состоянии. Боюсь, что несдержанное обещание он воспримет остро и болезненно. Отвергнет меня…

Однажды этот страх уже преследовал. Истязал.

Если и сегодня мой мальчик оттолкнет меня, спрячется под одеяло, лишь бы не видеть, я разрыдаюсь прямо там, в детской.

Все, чего я хочу — спокойствия и умиротворения.

Хочу обнять его, вдохнуть родной запах, зарыться лицом в белокурые волосы и просто посидеть, полежать, побыть рядом…

Вместе с Джеромом залечиваются любые раны, и отпускает любой страх.

Все, хватит. Совсем скоро я увижу его.

Вздохнув, лениво наблюдаю за тем, как Джаспер пересекает отделяющие машину от кассы метры, подмечая, что его костюм такой же, как в нашу первую встречу. Единственный раз, когда я видела его в другой одежде, пришелся на ночь после первого недопонимания между мной и Калленом.

За осмотром того, как глава охраны вынимает бумажник, отсчитывая нужную сумму, я с опозданием замечаю автомобиль, подъехавший к колонке напротив нашей.

Медленно перевожу взгляд на него, заинтересованная тем, кто ещё в такое раннее время нуждается в бензине. Мои глаза едва не выскакивают из орбит.

Синяя «Ауди». Знакомый номер с четверками и семерками, повторяющимися одинаковое количество раз.

Я знаю эту машину и того, кто обычно ей управляет.

Дыхание убыстряется, когда водительская дверь, как в фильме ужасов, крайне медленно открывается, выпуская наружу мужчину.

Сжимаюсь в крохотный комочек, стараясь соскользнуть вниз, на пол, чтобы он не заметил меня.

Однако тело не слушается. Оно онемело.

Боже.

Боже, боже, боже!..

Втягиваю воздух со свистом, когда пальцы с отвратительным звуком соскальзывают с обивки сиденья, впиваясь ногтями в кожу на ладонях.

Водитель «Ауди» следует к тому же окошку, где сейчас находится Джаспер. На мгновение мне кажется, что он действительно не знает о моем присутствии внутри «Мерседеса», но, опровергая мои догадки, Джеймс все же оборачивается, злорадно улыбаясь.

До крови кусаю губу, обхватывая себя руками. Звуки, именуемые не иначе, как рыдания, заполоняют салон.

Я зажмуриваюсь, надеясь хотя бы так отгородиться от происходящего.

Но вместо избавления все становится лишь хуже.

В темноте яркими всполохами мелькают моменты из нашей с Кашалотом «семейной жизни».

Отчетливо вижу сиреневую спальню и поблескивающую плеть, заботливо уложенную на прикроватную тумбу, кубики льда, тающие на темно-желтом полотенце, длинную бежевую подушку, предназначенную для моих бедер, аккуратно сложенные наручники в маленькой коробочке…

Тело отзывается на воспоминания дрожью и частым сердцебиением.

Кровь начинает шуметь в ушах, отчего любые другие звуки начисто пропадают.

Пожалуйста, Господи, пожалуйста!..

Толком не знаю, чего прошу. Помощи или поддержки, спасения или помилования — имеет ли это значение?

Мою грудь разрывают на части стоны и прерывистые вдохи.

Тихие соленые слезы прокладывают свой путь по щекам нарастающим с каждым мгновением потоком.

Не могу шевельнуться.

Не могу позвать на помощь.

Не могу прекратить вспоминать бесконечные моменты прошлого.

Сколько дней, ночей, недель я отсылала их как можно дальше. Боялась даже на миг позволить какой-нибудь из них завладеть сознанием. Это было недопустимо, пока в помощи нуждались Эдвард или Джером. С того страшного дня, когда мой похититель развернул машину в паре километров от квартиры Кашалота, я запретила себе думать о нем.

Но теперь не сдерживаемые до ужаса уставшим сознанием мысли прорываются через наспех сооруженные баррикады, обосновываясь в самой глубине моей головы. В самых чувствительных её местах. Ни моего похитителя, ни малыша здесь нет. Искать спасения и утешения не у кого.

Никто не поможет…

От звука раскрывающейся двери громко вскрикиваю, накрывая голову руками.

Неужели заметил?.. Неужели пришел?..

— Я надеюсь, ты любишь шокол… Белла? — Джаспер, планировавший начать с совершенно другого вопроса, недоуменно переключается на следующий.

Убеждаясь, что это именно он, а не мой благоверный, опускаю руки.

— Что случилось? — в серых глазах Хейла искрами пылает готовность к действиям. Профессионализм завладевает им за секунду.

— Дж… Дже… — с трудом набираю в легкие достаточно воздуха, чтобы произнести фразу целиком, — Джеймс здесь.

— Кашалот? — глава охраны поспешно скидывает на сиденье небольшой коричневый пакет, — где?

— Его машина… — дрожащими пальцами указываю на припаркованную рядом «Ауди».

— Ясно, — он с готовностью кивает, гипнотизируя автомобиль взглядом, — не смей выходить.

Дверь снова хлопает.

Дождь усиливается, как только Джаспер настигает Джеймса по возвращению к колонке. Окликает его.

Мой благоверный продолжает улыбаться, останавливаясь рядом с телохранителем.

Разговор начинает Хейл…

Мне кажется, за время, пока он длится, я дважды умираю. Сгораю заживо, как еретики на инквизиторских кострах. Внутренности скручивает вместе, а непосильный, неподъемный ком рыданий повисает между грудью и горлом, не в состоянии сдвинуться ни в одну, ни в другую сторону.

Дышать все сложнее. С трудом делаю даже маленькие вдохи. Организм отвергает кислород. Не желает сейчас отвлекаться на него.

Все внимание всецело сконцентрировано на происходящем возле злосчастной колонки.

Панически боюсь, что Хейл не сможет воспрепятствовать тому, что Кашалот вернет меня в свою квартиру. Это кажется глупым и абсурдным, но только не сейчас. Только не здесь. Только не мне.

Вижу, словно в хорошо проработанной сцене фильме, как Джеймс подходит к «Мерседесу», раскрывает мою дверь, и с той самой легкой улыбкой вытаскивает на ледяной воздух.

Я не смогу воспротивиться. Не смогу даже упираться.

Слабее, чем сейчас, я никогда в жизни себя не чувствовала…

Страшная фантазия грозится претвориться в жизнь, когда благоверный, кинув что-то мимолетное, поворачивается мою сторону.

Громко вскрикиваю, отшатываясь от стекла.

Ремень безопасности, все ещё пристегнутый, возвращает меня обратно в мгновенье ока. Больно ударяюсь головой об оконную поверхность.

В тот же момент Джаспер пресекает первый и последний шаг Джеймса. Кашалот складывается пополам от точного удара.

Закрепляя результат, телохранитель повторяет свое телодвижение, проговаривая что-то, чего из-за толстых стекол мне не слышно.

А затем мужчина возвращается ко мне.

Яростно и резко распахивая дверь, он занимает свое место, откидывая коричневый пакет на заднее сиденье.

«Мереседес» так быстро покидает заправку, что я даже не успеваю заметить, удалось подняться Джеймсу или нет.

Скорость, с которой мы едем, назвать иначе как дьявольской не выйдет.

Вкупе с пережитым, это обстоятельство доводит меня до края.

Теплая кровь разрывает капилляры, струясь вниз по лицу. Как капли на стекле…

Даже не пытаюсь помешать ей, продолжая громко всхлипывать.

— Салфетки справа, — плохо контролируемым голосом сообщает Джаспер.

Мельком взглянув туда, понимаю, что я не смогу достать их.

Ощущаю свое тело каменным изваянием, внутри которого бесчеловечно замуровали меня саму — внутри раздираемую в клочья, а снаружи беспомощную и неподвижную, как многовековые стены английских крепостей.

— Белла, справа, — напряженно повторяет Хейл, выделяя последнее слово и увеличивая скорость.

Ничего не отвечаю. Да и могу ли?..

Трасса сменяется лесом. Ловко въезжая в небольшой лаз между деревьями, глава охраны проезжает ещё около двухсот метров до очередного поворота, прежде чем остановиться.

На этот раз ремень меня спасает. Если бы не он, от такого резкого тормоза я бы разбила собой лобовое стекло.

… Каким чудом дверь выдерживает напор Джаспера, покидающего салон, мне неизвестно. Безвольно качнувшись, она замирает, врезаясь в нутро прогнившего пня.

Мужчина снова не владеет собой. Его самоконтроль заново канул в лету.

Но на этот раз не от волнения, как вчера, а от ярости.

Неистовой, всепоглощающей, убийственной и ярко пылающей.

Настолько сильного чувства мои глаза ещё не видели.

Вопреки предположениям, глава охраны не разносит лес в щепки — снаружи царит такая же тишина, как и раньше.

Впрочем, мне кажется, даже если бы за стеклами начался обстрел, я все равно бы не заметила.

Я уже ничего не замечаю…

В относительное чувство приводит болезненный удар холодного воздуха, который телохранитель впускает внутрь, распахивая и мою дверь.

— Тихо, — велит он, присаживаясь перед креслом и самостоятельно выуживая салфетки из углубления в правой части дверцы.

Перевожу глаза на него, не сдерживая зияющего в них ужаса.

У меня нет сил на игру в прятки и притворство.

— Он за все ответит, Белла, — голос Хейла приглушается, приобретает мягкость и спокойствие, свойственное ему, пока его обладатель осторожно зажимает мой нос, стремясь остановить безудержный поток крови.

— Нет, — выдавливаю, поджимая губы, — я прин… принадл… принадлежу ему, он знает это…

— Ты принадлежишь себе, и точка, — заверяет белобрысый. Не поверить ему сложно.

— Договор…

— К черту договор, — Джаспер коротко вздыхает, свободной рукой поглаживая мое плечо, — мы его расторгнем.

От искреннего участия этого человека становится немного легче. Он не даст меня в обиду. Он не позволит Джеймсу забрать меня.

— Он за нами? — пробую оглянуться, но Хейл удерживает меня на месте. — За нами поехал?..

— Нет, мы здесь одни. Прекрати плакать, — он вкладывает салфетку в мою руку, — вытри слезы и успокойся. Тебя ждет Джером.

Имя мальчика действует на измученное сознание как хорошее успокоительное. Мягкими касаниями, оно притупляет боль, помогая исполнить просьбу мужчины. Поток крови ослабевает.

Джерри.

Мое солнышко. Мой ангел. Мой любимый малыш…

Он ждет, это правда. Ждет, когда я приеду.

Ему страшно. Его некому пожалеть.

У меня нет ни единого права задерживаться и заставлять его страдать дольше.

Я успокоюсь и поеду к нему. В конце концов, для истерики можно оставить ночь.

С облегчением встречаю то, что руки возвращаются в мое владение. Сухой салфеткой стираю соленую влагу, пока другой рукой перехватываю зажим, что держат пальцы Хейла.

Ободряюще улыбнувшись, глава охраны отпускает меня, поднимаясь с земли.

— Все будет в порядке, — напоследок говорит он, прежде чем закрыть дверь и вернуться в машину.

С места мы срываемся более плавно, чем раньше. Спокойнее.

— Держи, — Джаспер выуживает с заднего сиденья тот самый пакет, что принес с заправки, опуская его на мои колени.

— Что это? — тихонько спрашиваю, поспешно стирая все следы кровотечения с лица и сминая салфетки в два маленьких комочка.

— Завтрак, — мужчина усмехается, наблюдая за тем, как я вынимаю два шоколадных батончика.

— Мне?

— Тебе, — Хейл по-отечески улыбается, петляя между соснами. Белые стены особняка уже виднеются вдали. Каменный забор совсем близко.

— Спасибо, — вздыхаю, разрывая цветастую упаковку.

В ответ мужчина лишь скованно кивает, не отрывая более внимания от дороги.

* * *

К тому времени, как «Мерседес» останавливается в нескольких метрах от черного входа в дом, я прихожу в себя. Насколько возможно в данной ситуации, конечно.

Усиленными уверениями в том, что меня ждет Джером, мой маленький ангелочек, который никак не причастен к случившемуся на заправке, убеждаю сознание отложить панику на более позднее время.

Важнее всего теперь успокоить Джерри. Несмотря на то, что Джаспер пытался уверить меня, что ночь прошла для него спокойно, я не смогу перестать волноваться, пока не буду твердо убеждена. Пока не увижу своими глазами.

Хейл выключает зажигание и салон погружается в гробовую тишину.

Мне требуется полминуты, чтобы заставить потяжелевшее тело подняться с кресла и выйти на холодную улицу.

Такое впечатление, что весь путь от небоскреба до особняка я прошла пешком. Мышцы ноют и требуют отдыха.

— Пойдем, — глава охраны оказывается рядом в мгновенье ока. Видимо, выгляжу я не важно. Он думает, я упаду, не добравшись до детской? Ну уж нет…

Под конвоем мужчины преодолеваю пять ступенек на крыльце и длинный коридор, выводящий к лестнице у столовой.

Марлены нигде не видно. С кухни не доносится ни единого запаха.

Все спят. Ещё слишком рано.

Что же, это к лучшему. Видеть рядом суетящуюся домоправительницу не хотелось бы. Беспокойство этой женщины мне импонирует, но не тогда, когда нужно взять себя в руки. От её мягкости и доброты я превращаюсь в желе.

Впервые, глядя на широкие ступени лестницы, подмечаю, насколько она высокая. По сравнению с виллой Маркуса, почти в два раза. Почему я раньше этого не замечала?..

Преодолеваю деревянное сооружение для пыток за несколько бесконечно долгих минут. Дважды спотыкаюсь, и дважды облегчено выдыхаю, когда Джаспер умудряется меня подхватывать. Все-таки хорошо, что он не пустил меня одну. До спальни мне бы удалось дойти только с многочисленными травмами.

Наконец, впереди виднеется темная дверь.

Вместе с тем, как она маячит на горизонте, моя слабость и ноющая боль пропадает.

Джером совсем рядом.

Я увижу его через несколько секунд!

Теперь кажется, что телохранитель все делает чересчур медленно. Дотрагивается до ручки, опускает вниз, открывает деревянную заставу, отходит, пропускает меня внутрь…

Ступаю в детскую, на ходу оглядывая её в поисках малыша.

Ему негде больше быть, как здесь.

И верно. Здесь. На кровати.

На миг посещает догадка, что он спит. Быть может, все мысли о кошмарах — выдумка моего подсознания. На самом деле Джерри провел ночь на каком-нибудь ярком цветочном лугу и даже не заметил моего отсутствия.

Однако, как часто бывает, радужные иллюзии разбиваются на мелкие осколки об действительность.

Джером не спит.

Его глаза — полуприкрытые, покрасневшие от бессонницы, напуганные — я вижу ясно и отчетливо. Они направлены на меня, но почему-то кажется, что смотрят будто сквозь.

Их обладатель так сильно вжался в подушку, что его лицо уже слилось по цвету с её наволочкой.

Крохотные пальчики до белизны сжимают тонкую материю, грозясь разорвать её, если кто-то попробует поднять малыша с кровати.

От жалости мое сердце обрывается, глухо падая куда-то вниз, к пяткам. Дыхание пропадает, а на глаза наворачиваются слезы.

— Можете быть свободны, — Джаспер, пристально глядя на двоих мужчин в черном, занявших белые кресла, кивает головой на дверь.

Как только охрана поднимается, Джерри зажмуривается. Его тельце подрагивает под толстым пуховым одеялом.

— Мистер Хейл…

— В коридоре, — тот освобождает дверной проход, пропуская необъятных великанов наружу. Едва они покидают комнату, выходит следом.

Дверь негромко хлопает в утренней тишине.

Стою, беспомощно глядя на белокурое создание. Миллион мыслей проносится в голове, но ни одна из них не цепляет внимание так сильно, как та, что твердит немедленно подойти к Джерому.

Легко сказать — сложно сделать. Первый шаг за гранью моих возможностей.

Открываю рот, чтобы сказать хоть что-то, способное немного успокоить малыша, но голос давно пропал. Преодолеваю себя, перешагивая через невидимую черту на полу и двигаясь к кровати.

Джером следит за моим перемещением по спальне, но то, с каким выражением лица он это делает, разрывает меня на части. Устало-отрешенный взгляд, наполненный, даже переполненный, до краев немым вопросом.

Почему?

Почему уехала или почему вернулась?.. Почему молчу, хотя должна говорить? Почему иду так медленно?

У меня множество вариантов, но боюсь, ни один из них точно не подойдет.

Джерри спрашивает другое. Что-то более значимое, чем те поверхностные фразы, перечисленные мной.

— Доброе утро… — мой шепот тише, чем у Эдварда вчерашней ночью. Я не уверена, что малыш слышит меня, потому что ни одного движения, ни одного изменения в его взгляде не происходит.

Оказываясь у своей цели, осторожно, будто на тончайшее стекло, опускаюсь на белые простыни.

— Джерри, — голос подводит. В него пробивается дрожь, выражающая одновременно мой ужас, тоску и отчаянье. — Джерри…

Чего бы я не ожидала, а все остается как прежде.

Теперь как никогда кажется, что мой малыш — фарфоровая кукла, лишенная способности не только говорить, но и двигаться.

Раньше он бы прижался ко мне, что есть мочи. Заплакал, обхватив ладошками за шею и умоляя не отпускать его, несмотря на то, чтобы я даже под страхом смерти не отпустила… а сейчас… сейчас он не делает этого.

— Можно? — просительно гляжу на место на постели рядом с ребенком, надеясь хотя бы так получить его реакцию.

Вместо ответа Джером закрывает глаза.

Последний шанс взглянуть внутрь малахитов пропадает.

Никогда ещё мое сердце не билось с такими перебоями. Видеть мальчика таким хрупким и маленьким, таким болезненно-беззащитным не приходились ещё ни разу. Даже после побега, даже с теми ужасными порезами на спине, даже в часы, приходившиеся на промывание ран…

Не могу простить, что позволила Джасперу увезти меня вчерашней ночью.

Быть может, если бы я осталась, малыш не пребывал бы в таком ужасном состоянии. Видимо, его кошмар, несмотря на мои надежды-отвержения действительного, выдался по-настоящему тяжелым.

Если бы на другой чаше весов не находилась жизнь Эдварда, без которого мало что имеет смысл, я бы себя возненавидела. Однозначно.

Но теперь ночь кончилась. Наступило утро, и я здесь.

У меня есть силы, возможности и все необходимое, чтобы помочь маленькому ангелу. И я это сделаю.

Придавая себе решимости, вздыхаю, без разрешения забираясь на кровать.

Подбираюсь к Джерому, замирая на подушках рядом с ним.

Слегка подрагивающей рукой, боязно, касаюсь светлых волос. Раз, затем другой. Глажу их, кусая губы от жалости к мальчику.

— Мой хороший, что случилось? — мягко спрашиваю я, насилу заставляя улыбку оказаться на лице.

Джерри тихонько вздыхает, и секундой позже я чувствую прикосновения ледяных пальчиков к своей руке. Той самой, что гладит его волосы.

— Любимый мой, — уголки губ на сей раз подрагивают по собственной воле, когда другой рукой я ласково обхватываю маленькую ладошку, — я здесь.

Дрогнув, веки малыша приподнимаются. Под завесой длинных ресниц я вижу «драгоценные камушки». Утомленные и поблескивающие слезами.

— Я здесь, — едва слышно повторяю, придвинувшись ближе и тем самым притягивая Джерома в свои объятия. — Мне нужно было уехать, но теперь я вернулась.

Не противясь, он утыкается личиком мне в грудь, коротко выдыхая. Пальчики разжимаются, выпуская из плена наволочку и перекочевывая ко мне на блузку.

— Мой самый лучший мальчик, — нежно бормочу, подтягивая одеяло, которым укрыто его тельце, ближе к шее. Несмотря на долгое время, проведенное под теплой материей, малыш кажется замерзшим.

— Ты давно проснулся? — спрашиваю осторожно, боясь пошатнуть вернувшееся его доверие ко мне. Не могу пока видеть, что творится в малахитах, но надеюсь, я все поняла верно. Джерри не сторонится меня. Он обнимает меня. Хочет обнимать. Хочет то сочувствие и ласку, что я готова ему дать.

Пальцы, продолжающие гладить его волосы, улавливают легкий кивок.

По моей коже пробегает табун мурашек.

— Приснилось что-то нехорошее?

Ещё одно утверждение, но сильнее выраженное.

— Это просто сон, милый, — оптимистично заверяю я, всеми силами стараясь показать ему, что бояться нечего. И при этом боюсь сама. До смерти. Только вот страшных сновидений, воплощающихся в реальность, у меня несколько. И каждая по-своему изматывающая и убийственная. Взять хотя бы Кашалота…

Джером отстраняется. Едва ощутимо подается назад, высвобождаясь из моих объятий.

Его взгляд встречается с моим. Сливается воедино.

Невозможно выразить, сколько немого отрицания светится внутри малахитов.

Он слишком напуган, чтобы поверить мне.

— Все хорошо, — убеждаю я, привлекая его обратно к себе, — все будет в порядке. Я никому больше не позволю тебя обидеть.

Слегка поджав губы, Джером сглатывает, опуская глаза вниз.

Он раздумывает над чем-то минуту, а затем опасливо, будто ожидая чего-то страшного и от меня, берется пальчиками за мою ладонь, некрепко её сжимая.

Целую его в лоб, продолжая понимающе улыбаться. Больше никогда на свете я не позволю ему провести ночь в одиночестве. Мне ли не знать, какими страшными могут быть кошмары…

Дождавшись моего взгляда, сфокусировавшегося на своем лице и выбравшегося из неприятных воспоминаний из прошлого, Джерри открывает рот, чтобы что-то произнести. Но затем, передумав, крепко сжимает губы.

— Скажи мне, — негромко прошу я, разглаживая белокурые волосы, — ну же, милый, ты можешь сказать мне все, что угодно. Я слушаю.

Мальчик смотрит на меня почти минуту. И за эти шестьдесят секунд внутри малахитов можно найти столько грусти и ужаса, столько боли, что не увидеть ни у одного, даже самого измученного ребенка. С каждым мгновением слез внутри «драгоценных камушков» становится все больше, а сил сдерживать их у малыша — все меньше.

По истечении предпоследней секунды, громко всхлипнув, он проговаривает дрожащими губами два слога. Уже знакомых мне.

«Папа».

— Папа, — киваю, делая улыбку шире, чем обычно, — папа тебя очень любит, Джером. Больше всех на свете.

Джерри вздрагивает. Повторяет сказанное, но теперь пальчиком указывает на дверь.

Набухшие соленые капли готовы скатиться по его щекам по первому же приказу своего обладателя. Мгновенье — и он зальется слезами.

Понимаю, о чем мальчик спрашивает, когда из его груди один за другим начинаю вырываться всхлипы, предвещающие бурные рыдания.

Господи, я бы все отдала, чтобы он не плакал!

— Где папа? — озвучиваю вопрос вместо него.

Да.

На миг теряюсь. Сказать правду Джерому? Посвятить его во все то, что в принципе не предназначено для детского понимания? Мне кажется, это не лучшая мысль. Но и придумать что-нибудь правдоподобное не получается. Я ненавижу ложь, и, быть может, это и является главной причиной.

Пока я размышляю, как лучше преподнести мальчику случившееся с моим похитителем, в комнате воцаряется тишина. Для меня она незаметна и мало что значит, но для Джерома, похоже, многое объясняет.

Каллен-младший приходит к собственному неутешительному выводу, сжимаясь в маленький комочек и отползая по простыням кровати в противоположную от меня сторону. Ничем не сдерживаемые слезы уже на лице.

— Джером? — зову я. Невероятно больно видеть его таким. Не могу понять, в чем дело. Он думает, Эдвард оставил его? Больше не придет?.. Боже, это ведь противоречит всем законам мироздания!

Малыш не отвечает. Останавливаясь у самого края большого белого ложа, он опускается на покрывало, вжимаясь лицом в ладошки. Дрожь его тела передается мне, словно по невидимому проводу.

В этот раз не чувствую обездвиженности. Мое собственное тело подчиняется даже лучше, чем в обычное время. С готовностью поднимаюсь с кровати, понимая, что обойти её проще, чем пытаться притянуть ребенка к себе. Подхожу к малышу, крепко обнимая его и одновременно поднимая на руки.

С трудом удается заставить мальчика оставить простыни в покое.

Я прижимаю Джерри к себе, не позволяя ему вырваться или отстраниться.

Глажу пальцами подрагивающую, почти зажившую спину, нагибаясь к ушку малыша. Правильные слова — те самые, которые я должна произнести, но придумать которые казалось сложнейшей из мирских задач — находятся сами собой.

— Джером, вчера вечером я уехала, потому что твой папа попросил. Он чувствовал себя не очень хорошо… — сглатываю, но мужественно продолжаю, — и беспокоился, что не сможет приехать к тебе сегодня, как обещал. Он просил мне передать тебе, как сильно он тебя любит и что очень хочет поскорее увидеть. Ни я, ни папа, никогда тебя не бросим. Эта ночь последняя, я обещаю, которую мы с тобой провели не вместе. Больше никогда я не дам плохим снам мучить моего любимого мальчика, — чмокаю его макушку, делая необходимый вдох и улыбаясь, когда аромат маленького ангела поступает в легкие, — и папа не даст. Совсем скоро он приедет, солнышко, совсем скоро. Только не плачь.

Заканчиваю, немного покачиваясь из стороны в сторону, дабы окончательно успокоить малыша. Переставая, наконец, противиться моим объятьям, он доверчиво приникает ко мне. Всхлипы исчерпывают себя. Только слегка сбитое дыхание напоминает о том, что они были.

— Ничего не бойся, — шепчу я, — у нас все будет хорошо. Особенно у тебя.

Джером вздыхает и, запрокидывая голову, заглядывает мне в глаза.

В его взгляде вижу самое, что ни на есть, доверие. А ещё радость, преданность, благодарность и успокоенность. Он действительно не боится. Теперь.

Привлекая его обратно к себе, предварительно поцеловав в обе розоватые щечки, я опускаю голову поверх макушки малыша, продолжая укачивать его.

Обвивая меня ладошками за шею, Джерри устраивается на моем плече. Дышит совершенно спокойно и свободно. Даже чуть медленнее нужного.

Ощущаю тепло, что дает его тельце, любовь, в которой он мне признался, исходящее от него успокоение и понимаю, что теперь мне тоже нечего бояться.

Пока в белом особняке меня ждет Джером, а Эдвард в состоянии ответить на мой звонок, опасности скатиться вниз, к ужасам и демонам прошлого, нет и не будет.

Я под самой сильной из возможных защит. Где угодно. От кого угодно.

Даже если повторится случившееся с отцом, даже если воскреснет из мертвых Маркус, даже если в мою жизнь попытается вернуться Джеймс…

Чтобы ни случилось. Всегда.

Отныне мне есть, за кого бороться.

Отныне есть те, кто готов бороться за меня.

Глава 41 Он вернулся

Он осторожно, в какой-то степени даже боязно, склоняется надо мной. Мускулистые руки напрягаются, сжимая в ладонях два идеально ровных металлических предмета. Блестящие от яркого света лампы блики на них рябят у меня перед глазами.

Ни слова ни говоря, Джеймс вздыхает, целуя мою шею.

От его ледяных губ по коже пробегает табун мурашек. Против воли вздрагиваю — сквозняк из окна с легкостью пробирается через тонкую ткань, которую мужчина накинул на нижнюю часть моего обнаженного тела.

Поцелуй продолжается. Следует вниз, к позвоночнику. Не обделяет вниманием ни один из позвонков, прерываясь лишь на последнем из них.

Он снова вздыхает. Но на этот раз от удовольствия.

— Ты белее снега, моя Изабелла, — слышу удовлетворенный шепот, когда Кашалот возвращается к моим волосам, — а локоны шоколадные, сладкие-сладкие.

Усмешка просачивается в голос, но быстро пропадает.

— Прогнись.

Послушно изгибаю спину, прикрывая глаза. Я не знаю, хочет ли он, чтобы я видела, что будет сейчас происходить.

— Не идеально, моя красавица, — сожалеюще бормочет мужчина, — но это вполне исправимо.

Не успеваю даже подумать о смысле его слов, как что-то острое и холодное вонзается в кожу. Неглубоко, но очень ощутимо. Совсем рядом с позвонками…

Против воли, со свистом втягивая воздух, изгибаюсь так сильно, как это в принципе возможно. Мне кажется, даже растяжка гимнасток не позволяет своим обладательницам добиться такого идеального полукруга.

— Да! — громко и победно восклицает Джеймс, и его пальцы, минуя волосы, атакуют мою грудь. Губы развязными поцелуями впиваются в шею.

— Ещё, ещё моя девочка! — хрипит он, всаживая в меня оставшееся лезвие. Точно напротив первого, только с другой стороны.

Не позволяя слезам завладеть сознанием, я с трудом, но удерживаю на губах улыбку. Правда, подрагивающую.

— Замечательно… — стонет мужчина, к чертям срывая тонкую полоску ткани, — красный — твой цвет.

Первые пять секунд мне удается сдерживаться, но чем сильнее Джеймс двигается, тем меньше шансов дождаться окончания пытки. Спина саднит, а в горле пересохло от сдерживаемых рыданий.

В один из моментов, теряя контроль, громко вскрикиваю…

Вместе с моим голосом спальня благоверного пропадает. Лиловые стены сменяют светло-зеленые какой-то непонятной комнаты, посреди которой я стою, крепко обхватив себя руками. Вокруг сине-зеленый полумрак. Окна не видно, хотя свет из него освещает мою фигуру.

Не чувствую на теле одежды, но опуская глаза, замечаю на нем кроваво-бордовую накидку, напоминающую шторы из фильмов о девятнадцатом веке. Тяжелую и неприятно пахнущую, но при этом скрывающую наготу, что является её непременным достоинством.

— Она красивая? — тихий голос доносится откуда-то справа. Поспешно поворачиваю туда голову, но ничего, помимо знакомого бетона, на обозрение не предстает.

— Она очень красивая, — двусмысленно выделяя второе слово, отвечает Джеймс. Его тембр я не спутаю ни с чьим больше, — даже её имя переводится как «красавица».

— С французского?

— С итальянского, — в голосе мужа слышна улыбка. Звук скрипнувшего стула, на котором сидящий придвинулся к столу, слышу так, будто стою рядом.

— Она знает итальянский? — собеседник мужчины приятно удивлен.

— Считает его родным.

— Что же, мистер Лорен, это меняет дело, — незнакомец вздыхает, касаясь длинными пальцами деревянной поверхности стола. Слышу, как каждый из них по ней постукивает. — Тридцать тысяч будет приемлемой ценой?

— Тридцать пять, сеньор Вольтури, и она ваша на все выходные.

На этот раз посмеивается незнакомец.

— Только моя?

— Только ваша, — Джеймс пускает в голос серьезности, — с одной лишь оговоркой: вернуться Красавица должна в целости и сохранности. В противном случае сделка отменяется.

— Думаю, причин расторгнуть договор у нас не найдется, мистер Лорен, — Вольтури поворачивается на своем стуле, затихая так, будто высматривает кого-то.

— Это она?

— Она, — благоверный отрывает руку от стола, собираясь поманить меня к себе, — подойди ко мне, Иссабелее.

— Иссабэлле… — невероятно мелодично исправляет его собеседник.

Когда я понимаю, что совсем скоро окажусь перед незнакомцем, отшатываюсь назад, к стене, тщетно пытаясь найти выход.

Дверь, единственное, что может спасти меня, виднеется чуть вдалеке.

— Изабелла! — голос мужа становится яростнее, но даже это не заставляет меня прекратить забег.

Тяжело дыша, впиваюсь пальцами в ручку, молясь, чтобы деревянная дверь не была заперта.

Врываюсь в коридор, больно врезаясь плечом в стену напротив.

Проход слишком узкий, а потолок маленький. С трудом умещаюсь между стенами.

Лихорадочно оглядываюсь, пытаясь понять, куда бежать теперь, как взгляд цепляет маленькую фигурку, застывшую у большого окна в конце коридора. Настолько широкого, что оно заполоняет собой все вокруг. Черные рамки делят стекло на сотню равных частей, напоминая тюремные решетки. Вкупе с голубым мраком это вполне подходящее сравнение.

Едва нахожу в подобной темноте лицо ребенка — а это именно он — стоящего напротив.

Давлюсь воздухом, узнавая в нежных чертах личико маленького ангела.

— Джером!.. — шепчу, протягивая к малышу руки. Я уверенна, он побежит. Он обнимет меня. Защитит.

Но белокурое создание, вопреки всем предположениям, остается на месте.

— Джерри? — зову, заставляя ноги послушаться и пойти к мальчику. Побежать.

Несусь быстрее, чем сбегала из злополучной зеленой комнаты. Не опасаюсь даже того, что могу не успеть остановиться…

Правда, подобного не случается. В планах ребенка этого не значится.

Когда я совсем близко к нему, на расстоянии полушага, Джерри вдруг резко отступает вправо, каким-то образом оказываясь у меня за спиной.

— Убегать нехорошо, моя девочка, — неодобрительно шепчет Джеймс, чьи руки притягивают меня к своему обладателю, принуждая оторваться от малыша.

— Пусти! — отчаянно пытаюсь вырваться, но на мужчину подобные попытки никак не действуют.

— С возвращением домой, — нежно проведя пальцем по моей скуле, сообщает он, поворачивая нас вправо.

Перед глазами снова предстает знакомая квартира с лиловыми обоями и комодом с двадцатью пятью золотыми ключиками вместо ручек…

Просыпаюсь от удушья. В легких буквально нет ни капли, ни самой маленькой крошки воздуха. Они сжались так сильно, как это возможно для человеческих органов.

И то, что я, широко раскрыв рот, пытаюсь схватить немного спасительного кислорода, не дает ничего, кроме судорожной дрожи, пробегающей по всему телу.

Одновременно с ней приходят и запоздалые слезы, которые были запрещены при Кашалоте. Они текут по щекам, перечеркивая последнюю надежду спастись от страшной смерти.

Такое ощущение, что мое горло наглухо запаяно. Надрываясь, пробую раскрыть злосчастный замок и пробраться за железную заставу. Одно из двух: либо у меня все-таки выйдет, либо я к чертям разорву все мышцы шеи.

Отчаянно ищу хоть какую-то мысль, благодаря которой смогу найти силы для борьбы. Но кошмар, крепко связавший сознание, не позволяет это сделать. В голове лишь Джеймс. Его жёсткие волосы, серые глаза, невероятно сильные руки, острые лезвия…

Отчаявшись найти спасение, впиваюсь пальцами в одеяло, стягивая его с себя. Быть может, это поможет отвлечься и…

Внезапно тонкая мягкая материя попадает под руку. Словно путник, нашедший в пустыне желанную воду, широко раскрыв глаза, я поворачиваюсь в нужную сторону.

Глаза, привыкшие к темноте, с легкостью определяют в непонятной материи пижаму Джерома.

Джером!.. Он ЗДЕСЬ!

В ту же секунду, как я вижу светлые волосы мальчика, поблескивающие при лунном свете, спазм отпускает.

Это только сон… страшный сон… мой малыш меня не бросил!

Придушенно вскрикнув, с шумом втягиваю воздух, давясь им, но от этого не прекращая попыток надышаться, пока все не вернулось на круги своя.

У меня мало времени.

Во рту пересыхает, а в горле скребет сотня кошек — даже мальчик не в состоянии прогнать их. Но самое главное, что на какой-то промежуток времени смерть отсрочена.

Я снова могу дышать!

Каким чудом мне удается не разбудить маленького ангела, неизвестно. Но это непомерно радует. Джерри не нужно видеть меня в таком состоянии. Он испугается, начнет плакать, оттолкнет меня, убежит…

Комок рыданий набухает в горле от предстоящей перспективы, заново блокируя доступ кислорода, что должен поступать в него.

Панически боюсь снова оказаться в ситуации, как при пробуждении, и поэтому что есть мочи прижимаюсь к подушке.

Если я трону мальчика, точно разрушу его сон. Лучше буду представлять, что это он. Мой маленький, нежный, золотой малыш…

Как же страшно!

..Мне неизвестно, сколько проходит времени. Час, день, год — не важно.

Я все лежу и обнимаю злосчастную подушку, время от времени обрушивая на неё всю силу пережитого ужаса. От слез, мне кажется, она уже насквозь промокла.

Господи, какой же наивной надо быть, чтобы поверить, что возвращение Джеймса можно будет пережить пусть и не совсем спокойно, но, по крайней мере, терпимо! Похоже, это самое большое заблуждение в моей жизни. Не могу поверить, что позволила сознанию вообразить такое.

Разве можно забыть все то, что было? Бесконечную, бескрайнюю боль, ночные ужасы, которые выползали, когда я нарушала даже самое незначительное правило, хладнокровие, с каким Кашалот приводил наказания в исполнения… Даже я, находясь между человеком и машиной, для которой существует лишь заложенная в неё программа, не могла бы с таким лицом вспарывать людскую плоть.

Хочу убежать от него. Сбежать, спастись, спрятаться. Навеки.

Когда я вошла в особняк, просила отсрочить возвращение в дом к мужу хотя бы на месяц. Мне казалось, этого достаточно.

Теперь понимаю, что нет. Мне не хватит и века. Если когда-нибудь моя душа, следуя легенде о реинкарнации, вернется к Лорену, это будет самым ужасным из возможных для неё наказаний. По-моему, девять кругов ада лучше. Менее болезненно.

… Ещё минуты. Ещё секунды. Они текут и текут, сменяясь, совершенно не заботясь обо мне. Им плевать, что со мной будет. Всем плевать.

Однако с течением времени проблемы переворачиваются с ног на голову. Как песочные часы, когда мой благоверный заново засекал время в случае осечки.

Теперь нет той неимоверной силы, благодаря которой я могла порвать простыни. Нет громкого биения сердца и шумящей в ушах крови после пробуждения. Нет даже проблем с дыханием.

Зато есть слабость. Жуткая, всеобъемлющая, непроходимая. Будто мое тело поместили в застывшее желе. Ни рукой, ни ногой, ни пальцами пошевелить не могу. И при этом, насмехаясь над невозможностью помощи, голова раскалывается на миллион крохотных частей, разбредаясь по всему телу. Сухое жжение в горле, будто там запаливают костер, становится невозможно терпеть дальше.

С трудом открываю глаза, привыкшие к зажмуренному положению, думая над тем, что делать.

Мысли являются отражением тела. Тяжелые, доболи неподъемные, они то и дело путаются, не давая никакого ответа.

Может быть, спать?

Вариант отметается быстро. Глаза послушно закрываются, это так, но ни о каком сне, ни о каком расслаблении и притуплении болезненных симптомов речи идти не может. Все остается точно так же, только теперь совсем темно, и воспоминания о жизни с Джеймсом становятся ярче.

Поспешно прекращаю тщетные попытки заснуть.

Не выйдет.

Очередной кошмар, если он будет, точно убьет меня. Джерри не сможет ничего сделать…

Я не смогу.

Слезы, недавно высохшие, заново появляются на лице. От бессилия и боли, которую ничем невозможно прервать.

Интересно, с Эдвардом было то же прошлой ночью? Больно, страшно и хочется опустить руки? Соскользнуть вниз, в тепло и безопасность, перестав держаться за острую, как клинок, жизнь?

Но он же справился! Одолел Костлявую, несмотря на то, что с ним происходило!

Если Эдвард в состоянии сделать это, неужели не смогу я? Ради Джерома, который сегодня утром обнимал меня и целовал?

Это слишком много? Я прошу невозможного?..

Собственными мыслями удается придать сознанию сил. Глубоко вздохнув, я концентрируюсь на собственном теле, отрывая внимание от головы.

Все получится. На проигрыш малыш не оставил мне шансов.

План действий формируется в голове гораздо быстрее, чем удается заставить сжавшиеся от страха ноги послушаться.

Мне нужно к Марлене. У неё наверняка есть обезболивающее или снотворное, или что-то ещё, способное мне помочь.

Я готова даже на наркотик, что в тонких шприцах, лишь бы выиграть. Лишь бы не скатиться вниз.

Впиваясь ногтями в балку кровати, поддерживающую балдахин, медленно, чересчур медленно, сажусь в постели. Вдох-выдох-вдох. Дальше.

Подняться гораздо сложнее. Требуются усилия ног, а они, к сожалению, все ещё отказываются называться моими.

С третьей попытки удается, крепко обняв деревянную балку, замереть в вертикальном положении.

Часто дыша, гляжу вниз и вверх, вокруг, собираясь с силами. Самое главное я сделала. Теперь нужно добраться до цели назначения.

Лучше делать это вдоль стены — больше шансов.

Когда впереди виднеется лестница, внутри меня загорается яркий огонек, твердящий, что то, к чему я так усердно стремлюсь, уже близко.

Чертовые ступени — последнее испытание. За ними — столовая.

Я надеюсь, охрана уже достаточно хорошо выучила мое лицо, чтобы не открыть огонь. Если да, то все попытки были бесполезны. И малыша я больше не увижу…

Нет!

Прерываю подобные размышления, пока они не заставили меня рухнуть здесь, посреди коридора.

Все будет хорошо. Все получится.

Мой ангел не позволит, чтобы что-то плохое случилось. Он любит меня. Очень любит.

— Вперед, — тихонько бормочу сама себе, отталкиваясь от стены и цепляясь рукой за перила лестницы.

Первый шаг самый легкий. Дальше — сложнее.

Концентрируясь на передвижении, дабы не оступиться и не сломать что-нибудь при падении, не обращаю внимание ни на что, кроме ступеней. Но когда на очередной из них слышу чей-то голос, я машинально замираю.

Все ещё находясь в тени, даже подняв голову и устремив взгляд на двери с иероглифами, я не могу видеть говорящего.

Но могу слышать. От головной боли слух обострился до немыслимого предела.

— Ты знала, что она собирается это сделать?

Мужской тембр. Допрашивает кого-то. Истязает.

— Это не она…

Женский. Со слезами. Похож на мамин.

— Только Марта имела доступ к спальне, ты ведь знаешь.

В чем и кого он пытается убедить? Кто там?..

Имена спутаны в пестрый клубок. Я знаю, что помню их, но воспроизвести не выйдет. То же самое — голос. Обоих говорящих я слышала и даже видела, но назвать поименно — никак.

— Это мог быть кто угодно, — отрицает женщина, — например…

Внезапно её голос прерывается. Прерываются и все другие звуки, сопровождающие негромкий разговор. Можно услышать только слегка сбитое дыхание незнакомки.

Уже собираюсь продолжить путь и объявить о себе этим людям, дабы они позвали домоправительницу, но планы прерывает что-то до ужаса сильное и холодное, хватающее мою правую руку.

Сдаваясь под напором, колени подгибаются.

Я боялась упасть с лестницы. И я падаю.

Впрочем, конца ступеней я не достигаю. То же, что заставило меня потерять равновесие, помогает удержать его. Подхватывает в паре сантиметров от пола.

— Изабелла? — поймавший меня недоверчиво произносит имя.

Молчу. Дела совсем плохи…

— Дай стул! — громко и ясно приказывает тот самый голос, что минуту назад звучал здесь. Мгновенье — и вместо темноты я оказываюсь в световом пятне посреди столовой. Две тени образуют люди, нависшие надо мной.

— Что такое? — мужчина несильно теребит меня за руку. Дважды моргнув, узнаю его. Джаспер.

— Совсем белая… — в ужасе шепчет женщина, в чертах которой легко угадать Марлену. Я нашла её.

— Скажи мне, что случилось? — не унимается глава охраны, приседая перед моим стулом.

Удается выжать из себя слова, из-за которых пришла сюда.

— Голова… болит… — морщусь, стремясь спрятаться от слишком яркого света. Он режет глаза тупым ножом.

— Ты упала? — Хейл откидывает с моего лица волосы, ища свидетельства своих слов на коже.

— Нет… я не… нет…

— Принеси аптечку, — велит телохранитель Марлене, которая тут же, всплеснув руками, с готовностью бросается исполнять сказанное.

— Не закрывай глаза, — наблюдая за тем, как тяжелеют мои веки, просит мужчина, — смотри на меня. Вот так, умница. Смотри.

И я смотрю, не желая противостоять кому-то ещё в таких банальностях. Совсем скоро я получу свое избавление.

— Скажи мне только одно сейчас, Джером спит?

— Да…

— Отлично. Все, — пальцы мужчины поправляют сползший край моей ночнушки, — все сейчас пройдет. Потерпи.

— Джаспер!.. — стону, сама пугаясь своего поведения и не имя достаточной силы, чтобы повлиять на него, — Джаспер, он придет за мной! Мне так… мне так страшно!..

Глава охраны хмурится, но его голос остается таким же спокойным.

— Ничего не бойся.

— Он хотел забрать меня сегодня…

Догадываясь, о ком я говорю, телохранитель позволяет себе скрежетнуть зубами.

— Это невозможно.

— Он приедет… — плачу, словно маленькая девочка. Как и в машине, я с трудом могу шевельнуться, с трудом произношу слова. Но хочу их сказать. Этот человек способен меня успокоить.

— Не приедет, — уверенно произносит он, поглаживая мое плечо, — я обещаю, он больше никогда тебя не увидит.

С силой зажмуриваюсь, вслушиваясь в его слова. Не увидит?.. Правда?

— Веришь?

Открываю глаза, сдавленно кивая. Верю.

Ему верю. Джерому верю. Эдварду верю. Больше некому.

— Замечательно. А теперь не плачь, — Хейл выуживает непонятно откуда салфетку, протягивая её мне.

Дрожащими пальцами принимаю бумажку, прикладывая к щекам.

— Умница, — искренне улыбаясь, ободряет Джаспер.

Марлена возвращается обратно вместе с небольшим зеленым кейсом. Она ставит его на стол, поспешно раскрывая.

— Нам нужно обезболивающее, — оборачиваясь к женщине, сообщает мужчина.

Та кивает и с невероятной скоростью находит нужное лекарство.

Небольшая светло-зеленая таблетка перекочевывает на мою ладонь. Стакан воды у Марлены уже наготове.

— Быстродействующее, — уверяет она, встревоженно поглядывая на меня.

— С-спасибо, — с заминкой произношу я.

Надеюсь, она понимает, как я ей благодарна?..

Лекарства — лучшие достижения человечества. Они нас спасают. Меня только что спасли.

Наслаждаясь мягким действием таблетки, напоминающим свежий бриз в июльскую жару, постепенно осознаю все случившееся, возвращая себе трезвость ума. Хотя бы относительную.

Во-первых, замечаю, что Джаспер и Марлена никуда не уходят.

Мужчина по-прежнему рядом с моим стулом, и его присутствие помогает мне не хуже таблетки. Домоправительница заняла место рядом с аптечкой, чтобы в случае чего подать мне ещё что-нибудь.

— Прошло? — интересуется телохранитель, глядя так, что соврать просто непозволительно.

— Да, — вздыхаю, убираю с лица руку, что прежде там держала, и с благодарностью оглядывая своих спасителей.

— Вы нас напугали, милая, — с материнской заботой произносит женщина.

— Извините…

— Что с вами случилось?

— Что случилось, то прошло, — прерывает мой ответ глава охраны, неодобрительно взглянув на домоправительницу, — сейчас пора спать.

— М… можно мне снотворное? — умоляюще гляжу на Марлену, надеясь, что смогу получить ещё одну заветную таблетку. До одури боюсь снова увидеть во сне Кашалота. Я слишком устала. Я просто хочу поспать.

— Белла, тебе это ни к чему, — пробует убедить Джаспер.

— Пожалуйста, — в этот раз обращаюсь к ним обоим, кусая губы, — мне нужно… пожалуйста!

Мои спасители обмениваются напряженными взглядами.

… На этот раз таблетка темно-синяя.

— Тоже быстродействующая, — предупреждает мужчина, помогая мне подняться на ноги, — так что нам стоит поторопиться.

— Спасибо, Марлена, — позволяя телохранителю увести себя из столовой, благодарю я.

В ответ она улыбается. По-настоящему тепло.

Добраться до комнаты теперь не представляет особых усилий. Во-первых, боль прошла, а во-вторых, Джаспер уверенно шагает за нас обоих, крепко держа меня под руку.

Когда заканчивается огромная лестница и впереди виднеется каштановая дверь, понимаю, что для моего вопроса самое время.

— Откуда ты знаешь Джеймса? — не боюсь произносить имя. Таблетка спасет меня от ужаса, пережитого с этим человеком. По крайней мере, сегодня.

— Представь, что я узнал его, когда вез сюда тебя, — предлагает Хейл.

— Нет, — не соглашаюсь, осторожно качая головой, — ты знаешь про то, что он делал со мной. Откуда?

На этот раз проскользнувшей в голосе дрожи сдержать не удается.

Мужчина останавливается, и я замираю вместе с ним. Вздыхает.

— Я говорил, что ты не первая его игрушка, помнишь?

Киваю.

— Вот отсюда и знаю.

— Кто-то был его?.. — внезапно сознание посещает невообразимая мысль, скорее даже бредовая, — она была?..

Сероглазая! Вот откуда знает!.. Все знает!

— Верно, — сухо соглашается мой спаситель, продолжая движение, только теперь быстрее, — и все, эта тема закрыта.

Что же, если закрыта, значит, закрыта. На большее я не претендую.

И так хватит материала для обдумывания. Только позже… Чувствую, как меня начинает клонить в сон.

Раскрывая дверь в детскую, Джаспер помогает добраться до кровати, проследив, чтобы я легла на простыни, накрывшись одеялом.

— Спокойной ночи.

— Ты очень помог мне, спасибо, — прежде чем пожелать ему добрых снов в ответ, произношу я.

— Надеюсь, в следующий раз ты позовешь кого-нибудь, не спускаясь по лестнице, — едва слышно отзывается мужчина, — мистер Каллен не простит мне, если ты свернешь шею, да ещё и ночью.

При упоминании Эдварда почему-то накатывает долгожданное успокоение. Сон становится сном. Не больше.

— Прости, пожалуйста.

— Спи, Белла, — качнув головой, советует Хейл.

— Спокойной ночи…

А затем сладкое темно-синее небытие привлекает меня в свои объятья.

Успеваю только лишь прижаться к малышу. Мне нужно знать, что он рядом.

* * *

Утро выдается на удивление солнечным. Несмелые лучи, первые за всю весну, постукивают в окошко, падая на светлый ковролин и играя между собой в чехарду, время от времени подрагивая.

Просыпаюсь от того, что чьи-то маленькие пальчики, едва касаясь, рисуют геометрические фигурки на моей правой руке.

Когда я открываю глаза, касания прекращаются. Малахиты, ещё до конца не отошедшие ото сна, встречаются с моим взглядом.

Ласково улыбаюсь мальчику, проводя пальцами по его щечке.

— Доброе утро, мой хороший.

В ответ — о чудо — вижу похожую робкую улыбку. Уголки его губ подрагивают, изгибаясь, и придавая лицу беззаботное выражение.

— Ты очень красиво улыбаешься, — с нежностью оглядывая то выражение его личика, к какому стремилась с самого прихода в дом, заверяю я. Неописуемо приятно видеть, что с ним все хорошо. И внутри, и снаружи.

Внутри драгоценных камушков после моих слов вспыхивает радость, в которой можно найти немного смущения.

— Ты давно проснулся? — потягиваюсь, с удовольствием разминая затекшие мышцы.

Благодаря снотворному ни один кошмар более не посмел притронуться ко мне. И благодаря Джасперу, конечно же, который не позволил мне расшибить лоб об деревянные ступени.

Малыш качает головой.

— У нас есть ещё двадцать минут, — нахожу зеленые часы в углу комнаты, подмечая время, — чтобы поваляться в кроватке. Как тебе?

Быстро кивнув, мой мальчик оказывается рядом, крепко обвивая ладошками мою шею.

Вспоминаю, как хотела обнять его ночью, и с неимоверной радостью делаю это сейчас. Теперь, прекрасным солнечным утром, испугать Джерри точно не выйдет.

— Я люблю тебя, — зарываясь лицом в белокурые волосы, шепчу я.

Отвечая, маленькие пальчики очерчивают контур крохотного сердечка на моей грудной клетке.

Спустя сорок минут мы с Джеромом завтракаем, расположившись на больших белых креслах, поставленных возле окна. На журнальном столике, на двух подносах, расположилась наша еда. Овсянка с фруктами и молочный йогурт со вкусом персика, если не ошибаюсь. Очень вкусно.

Джерри с удовольствием доедает свою порцию, ловко орудуя ложкой.

Столько энтузиазма и энергии, сколько излучает малыш сегодня, я никогда в нем не видела.

Такие быстрые изменения удивляют, но в то же время непомерно радуют.

Смотрю на улыбку малыша, на его светящиеся глаза, на движения, не скованные, не зажатые, а спокойные и по-детски раскрепощенные, и в груди ощутимо теплеет.

Если когда-нибудь я окажусь перед выбором, как прожить жизнь, без сомнений предпочту всему существование здесь, в темном белом доме, внутри которого яркой звездочкой светится имя маленького ангела.

Все ужасы неземной жизни, все будущие скитания — ничто не повлияет на решение.

Всему и всем я предпочитаю жизнь с Джерри и его папой. Столько, сколько будет позволено.

И лично сделаю все, дабы ни Джеймс, ни кто-то другой, не смог помешать нам.

После вчерашней ночи бороться с кошмарами стало легче. Быть может, все вернется на круги своя после захода солнца, но сейчас… сейчас я говорю то, что думаю и считаю так, как считаю. Неизменно.

Тихонький стук в дверь разносится по комнате в такт моим мыслям.

Джером не прерывается, продолжая кушать, пока я проговариваю пришедшим приглашение войти.

На пороге Марлена.

Она выглядит совсем не так, как ночью. На лице явно видны ничем не скрытые признаки бессонницы, а покрасневшие веки говорят о том, что их обладательница явно плакала сегодня…

Боже, что случилось?

— Изабелла…

— Марлена, в чем дело? — мое хорошее настроение пошатывается от вида женщины. Поспешно поднимаюсь с кресла, отставляя на поднос стакан с недопитым апельсиновым соком. Джерри напрягается.

— Мистер… — она глубоко вздыхает, набирая воздуха для необходимых слов. Взгляд домоправительницы на мгновенье касается мальчика, но затем возвращается ко мне. Сложно не заметить зияющее в нем отчаянье. — Мистер Каллен вернулся, Изабелла.

В тот же момент прервавшийся вздох заставляет её всхлипнуть.

Глава 42 Папа

Светло-бежевые стены в коридоре возле каштановой двери медленно, но верно сменяются более темными оттенками. Чем больше поворотов мы делаем, тем насыщеннее становится краска. После солнечной белой детской такой контраст заставляет поежиться. Некстати вспоминаю свое последнее «путешествие» в спальню Эдварда — обитель Дракулы — и то, чем оно сопровождалось. Конечно, сейчас, когда рядом Джерри и Марлена, страха почти нет, но какие-то его отголоски остались. Неприятное ощущение.

Джером же напротив, ничуть не боится. С той же улыбкой, с какой десять минут назад прикончил овсянку, малыш идет по коридору, крепко держа меня за руку.

Мне кажется, отпусти я его, он бы побежал — так сильно, так рьяно хочет увидеть папу.

Едва Марлена сообщила о его возвращении, маленькие малахиты настолько ярко загорелись, что в сравнении с ними меркнет даже пресловутое северное сияние. Ничего, по правде ничего не может быть красивее светящихся от восторга и радости драгоценных камушков. Тем более после всего, что случилось за эти чересчур длинные двое суток.

Очередной проход с деревянной аркой, очередное сгущение красок. Почти черные стены. Кое-где проблескивает красный. Догадываюсь, что мы уже близко.

Марлена, следующая впереди и указывающая, где выход из темного лабиринта, идет чуть медленнее, на ходу вытирая остатки сбежавших по щекам слез. Делаю вид, что не замечаю этого, тактично глядя в сторону.

Не могу понять, что случилось. Чему обязано такое поведение домоправительницы? Сама она ни намеком себя не выдала, уверенно промолчав и лишь сказав, что Хозяин хочет нас видеть, а ей поручено нас привести. На этом все.

Пытаюсь хотя бы попробовать догадаться, что заставило вечно светящуюся улыбкой женщину, встретившую меня как желанную гостью и единственную, посмотревшую с другого ракурса в день появления в этом доме, лить слезы. Причем так сильно, что это отразилось и внешне, и внутренне. Она даже не пытается улыбнуться. Хотя бы немного.

Притворство, на самом деле, когда-нибудь осточертевает. Мне ли не знать…

Я не собираюсь донимать Марлену вопросами. Если будет нужно, я послушаю и помогу, чем смогу, но до тех пор, пока она не хочет делиться, это её дело. Я не буду лезть куда не следует. Тем более, есть дела поважнее.

Эдвард и их совсем скорая, приближающаяся встреча с Джеромом, волнует меня не меньше.

Наконец, женщина останавливается.

Выглядываю вперед, отрывая глаза от черного пола.

— Последняя дверь, Изабелла, — чуточку дрожащим голосом сообщает она, — я буду в главном коридоре, если понадоблюсь.

— Спасибо, — отвечаю, ободряюще глядя на неё.

Прикусив губу, Марлена обходит нас с Джерри, удаляясь из поля зрения.

Нет, думаю, сегодня звать её не стоит. Нужно дать прийти в себя.

— Пойдем? — слегка нервно сжав ладошку мальчика, спрашиваю у него.

Полное энтузиазма белокурое создание быстро-быстро кивает головой, выражая свое крайнее нетерпение.

Это заставляет меня усмехнуться.

Двенадцать шагов, разделяющие начало коридора и его конец, мы преодолеваем вместе достаточно быстро. Двигателем прогресса является Джером, не дающий мне остановиться даже на миллисекунду.

Ну и вот он, момент истины. Нужная дверь перед глазами.

Коротко вздохнув под ожидающим взглядом ребенка, негромко стучу. Мне кажется, так правильнее. Марлена всегда стучит, прежде чем зайти.

Впрочем, надобности в стуке явно не было. Ни единого звука, даже самого тихого, из-за деревянной поверхности не раздается.

Это приглашение войти или посыл к черту?

Вряд ли второе, домоправительница сказала, ей было велено нас позвать. Значит, входить все же можно. Хорошо.

Обвиваю пальцами ручку, осторожно поворачивая её, дабы открыть дверь. Та с легкостью поддается.

Спальня не изменилась. Разве что, стала чуть менее темной. На иссиня-черный кожаный диван наброшен фиолетовый плед и парочка маленьких подушечек. На журнальном столике аккуратной стопкой сложены два одеяла, огромная пачка салфеток, два стакана и лишняя, точь-в-точь кроватная подушка. Видимо, запасная.

Эдвард здесь, мы не ошиблись.

Переступаю порог, позволяя Джерри пройти чуть дальше, чтобы закрыть дверь. Негромкий её хлопок эхом разносится по комнате. Тишина и серость, царящая здесь, не разбавлены ни солнечным светом, ни стрекотом какой-то птички, который мы с Джеромом могли слышать в его обители. Тихо. Слишком.

— Эдвард? — нерешительно зову я, проходя вместе с малышом вглубь комнаты. Его ладошка по мере приближения к кровати, на которой я и нахожу мужчину, сжимается сильнее.

Мой похититель лежит среди красных простыней и покрывал на широкой подушке, поднятой вверх и помогающей ему опираться на деревянную спинку. Его волосы уже не так сильно контрастируют с наволочкой. То ли они посветлели, то ли потемнела она. Впалые щеки и заострившиеся от резкой потери веса черты лица напоминают о случившемся даже лучше впадин под глазами, выцветших с насыщенно-багрового, до синего цвета, а окрашенное белилами лицо хоть и утратило ту мертвецкую бледность, по-прежнему не в состоянии вернуться к нормальному, живому человеческому цвету.

Ловлю себя на мысли, что сомневаюсь в прогнозе Флинна, да и в его квалификации тоже.

Неделя? Боже, ему бы месяц серьезного лечения в больнице, а не лежание здесь, в чертовой спальне!

Надеюсь, мое мнение изменится. В противном случае я могу наговорить доктору не самых лучших вещей…

Впрочем, как бы не были очевидны напоминания об отравлении, улучшения, пусть и мелкие (а прошли-то всего сутки!) тоже на лицо. Во-первых, Эдвард полулежит на подушке, а не устроен на ней пластом. Ночью, помнится, все, что было в его силах — поднять голову.

Во-вторых, глаза. Малахитовые, живые, утратившие мутность. Они почти такие же, как раньше. Как всегда. Только чуть более измотанные.

— Доброе утро, — я здороваюсь, робко улыбаясь, когда вижу, как взгляд мужчины, наподобие глазенок малыша, загорается огнем радости. В нем тоже мелькают все оттенки северного сияния.

Мой похититель кивает мне, но глаза от сына не отрывает.

Они оба смотрят друг на друга около десяти секунд, прежде чем я чувствую, как ладошка малыша отпускает мою.

Расслабляюсь, ожидая, что мальчик кинется к долгожданному папе, окончательно убедив его тройными темпами двигаться к выздоровлению, но все происходит совсем иначе.

Джером освобождается вовсе не за тем, чтобы побежать к отцу. Нет.

Он прячется за меня, крепко цепляясь пальцами за правую ногу. Больше чем на половину скрываясь от Эдварда.

Лицо мужчины вытягивается синхронно с моим.

— Солнышко? — оборачиваюсь, глядя на испуганные, широко распахнутые драгоценные камушки, — что такое?

Каллен немного изгибается, обеспокоенно ожидая ответа ребенка. Пламя в его взгляде безвозвратно потухает.

Джером кусает губы, съеживаясь. Боится.

— Эй, — искреннее недоумение и жалость к мальчику затапливает меня с головой, — все хорошо, папа в полном порядке.

Не верит. Даже не собирается.

Причина в этом? Он напуган видом отца?

Да уж, про подобное я не думала. И не могла даже подумать…

— Джером? — хриплый голос Эдварда прерывает меня и вынуждает Джерри резко вздернуть голову. Мой похититель, пробуя повернуться в сторону сына, морщится. Контуры морщин на его осунувшемся лице проступают слишком явно…

Для белокурого создания это становится последней каплей.

Вздрогнув всем телом, он, отрываясь от моей ноги, кидается вон из комнаты. При всем желании я не успеваю ничего сделать, кроме как проводить его изумленным взглядом.

— Я сейчас вернусь, — оправившись от первой волны удивления, бормочу я.

— Джером… — громко стонет Эдвард прежде, чем я покидаю комнату.

Черт.

Снова оказываясь в коридоре, пугаюсь, что мальчик смог убежать достаточно далеко в подобном состоянии, но, благо, догадки опровергаются.

Вжавшись в одну из стен недалеко от единственной здесь двери, дрожа и всхлипывая, Джером сидит на полу, обхватив руками колени. Почти физически чувствую те горькие слезы, что катятся по детским щечкам.

Медленно, с трудом контролируя свои порывы, дабы не напугать ребенка ещё больше, я подхожу к нему.

— Любимый мой, — присаживаюсь на пол рядом, с нежностью оглядывая малыша, — ну что ты? Что случилось?

Отрываясь от ладоней, красные, заплаканные малахиты, останавливаются на мне.

— Джерри, — с жалостью смотрю на него, смахивая светлые волосы со вспотевшего лба, — почему ты плачешь?

Личико малыша, ещё полчаса назад светлое и радостное, заново сморщивается, выпуская из плена сдерживаемые рыдания.

— Я обещаю тебе, что папа поправится, — наклоняясь к нему, целую в макушку, — очень скоро. Ты даже не заметишь.

Яростно отрицая сказанное, Джером что есть силы качает головой из стороны в сторону. Как болванчик.

Малахиты полностью скрываются за пеленой слез.

Губы что-то произносят. Изгибаются, немо проговаривая слова.

Отчаявшись найти ответ, слежу за ними с особой внимательностью. Наблюдению мешают всхлипы мальчика и его судорожная дрожь.

С невероятными усилиями удается все же кое-что разобрать. Всего одно слово, но зато явно характеризующее ситуацию.

«Пло-хой».

«Плохой».

— Ты самый лучший, — отметаю его сомнения, заглядывая в глаза, — у нас самый лучший мальчик на свете. Наш Джерри. И он это знает.

Нет.

Внезапно проскочившая мысль после резко обозначенного отрицания заставляет вздрогнуть, как от удара.

— Ты ни в чем не виноват… — севшим голосом уверяю я.

Виноват. Виноват — и точка.

— Джером, — тяжело вздыхаю, до боли уязвленная его мыслями, — ты не виноват. Я не виновата. Папа не виноват. Просто кое-что случилось, и никто ничего не смог сделать. Но сейчас мы все здесь, мы в порядке. И мы очень, очень любим тебя. Особенно папа. Ты знаешь, как он соскучился?

Малыш затихает, обращаясь во внимание. Ему удается даже подавить какую-то часть всхлипов, чтобы не пропустить мои тихие слова.

— Он очень обрадуется, если сейчас ты вернешься и обнимешь его.

Придвигаюсь ближе к мальчику, ощутимо гладя его плечики и руки, другие части тела, находящиеся в доступности. Пытаюсь уверить хотя бы так, хотя бы с лаской, что все нормально.

Другого шанса не представится.

— Не плачь, любимый, — стираю слезы с бледного личика, на котором их могло сегодня и не быть, — ничего страшного. Абсолютно ничего. Я обещала, помнишь?

Легкий кивок. Быстрый.

— Иди ко мне.

Вздохнув, малыш уже собирается спрятаться у меня на груди, как его глаза заново распахиваются, завидев что-то за моей спиной.

Поворачиваюсь, не выпуская из рук маленького ангела.

То, что предстает перед глазами, кажется не просто невозможным, но неправильным, опасным и попросту безрассудным со стороны моего похитителя.

Эдвард, опираясь о косяк двери, стоит возле неё, внимательно глядя на сына.

Его глаза подернуты едва заметной дымкой, но даже это не мешает моему похитителю подойти к нам.

Как и я прошлой ночью, пробираясь по стене, он останавливается, где следует, осторожно, словно впервые в жизни прошел это расстояние, опускаясь рядом.

— Что ты делаешь? — не удержавшись, восклицаю я, заметив испарину на его лбу. Ещё более бледном, чем раньше.

— Сыночек… — тихо-тихо зовет Каллен надламывающимся голосом, выглядывая среди моих рук мальчика, — сыночек, я вернулся к тебе. Я пришел.

Подобные слова, произнесенные даже в обычное время, обычным человеком произвели бы впечатление на кого угодно. Но здесь, в темном холодном коридоре, на полу, у ледяной стены, где Эдвард, только что поднявшийся с кровати, взывает к сыну, они звучат так искренне и неимоверно любяще, как только могут звучать слова отца.

Впервые понимаю, слушая его, насколько мужчина любит своего сына.

Убираю руку, позволяя малышу выбраться из сооруженной загородки.

Аккуратно и нерешительно он перебирается от меня к папе. Медлит, прежде чем забраться к нему на колени, но, встретив блеск в глазах мужчины, преодолевает боязнь.

— Джером, — Эдвард шумно выдыхает, зажмуриваясь, когда маленькое тельце касается его, — мой маленький… Джерри…

«Увези его. Куда угодно, из Америки!»

«Сбереги его, я умоляю.»

«Он ждет папу. Отпусти!»

Слова, слова, слова — оттуда, из кошмарной ночи, когда мы едва его не потеряли. Нашего Эдварда не потеряли.

Я не могу точно сказать, что значит для меня этот мужчина. Знаю, что важен, знаю, что нужен, знаю, что не хочу и не позволю ни ему, ни Джерри сделать больно. Никогда. Знаю и все. Не собираюсь доказывать и подтверждать. Вполне хватает простого понимания.

— Я люблю тебя, — внезапно голос моего похитителя становится громче, а руки, обнимающие сына, делают это вдвое сильнее. — Я люблю тебя больше всех на свете, Джером, так люблю… — он осекается, на миг замолкая, но затем все же продолжает, глотнув воздуха, — прости меня… прости…

Малыш выглядит удивленным и растроганным одновременно. Он пытается немного отстраниться, но Каллен не позволяет ему этого.

— Нет… не надо…

— Эдвард, дай ему на тебя посмотреть, — негромко прошу я, осторожно касаясь крепко сжатых пальцев. — На секундочку.

С превеликим неудовольствием мужчина все же внимает моей просьбе, расслабляя объятья, но по-прежнему не выпуская из них сына. Неужели думает, что Джером попытается убежать? Теперь?..

Выпрямляясь, держась за плечи моего похитителя, белокурое создание немного хмурится, сосредоточенно глядя ему прямо в глаза.

Все слезы на его лице уже давно высохли, всхлипы — пропали.

Часто дыша, он касается маленькими пальчиками щеки Каллена, гладя её.

Эдвард шумно сглатывает, подаваясь немного вперед. Ближе к малышу.

Завороженно наблюдаю за тем, как губы мальчика изгибаются, произнося знакомое слово. Теперь и Эдвард узнает, как ещё можно общаться с ним!..

Восторженная и глупо улыбающаяся от сцены, только что развернувшейся перед глазами, с трудом вырываюсь из эйфории, глядя на то, как бледнеет лицо моего похитителя. От него не просто отливает вся кровь — создается впечатление, что её никогда там и не было.

Не могу понять причины, пока не осознаю невероятную вещь.

На этот раз слово «папа», было произнесено… вслух.

Я слышала, могу поклясться!

Нахожу глазами мальчика, делающего частые вдохи, широкая победная улыбка на губах которого начинает таять от реакции отца.

Стремлюсь исправить положение, пока не стало слишком поздно.

— Что ты сказал, мой хороший? — переключаю все внимание на себя, заглядывая в малахиты Джерома. Ищу подтверждение догадкам. Самым смелым.

— Папа… — повисает в коридорной тишине.

* * *

Первое слово, которое мы слышим от ребенка — мама. Нежное и прекрасное, самое что ни на есть волшебное, оно вызывает неимоверное счастье и всепоглощающий дикий восторг. После него идут другие, менее важные слова, и со временем родители принимают как должное, что их дети способны разговаривать. С каждым годом лучше и лучше, чище, правильнее, красивее…

Сложно представить, что однажды они могут замолчать. Взять и замолчать. Лишить нас возможности себя слышать. И ничего, ровным счетом ничего нельзя сделать. Только продолжать надеяться и верить, что когда-нибудь человеческий дар речи к малышу вернется.

Я не знаю, каким было первое слово Джерома. Не знаю, когда он заговорил. Не знаю, как выглядел, впервые в жизни открыв рот и сказав что-то, что услышали другие.

Зато мне известно другое. Второе, но от того не менее значимое его слово, произнесенное после долгого мучительного молчания. Вынужденного.

«Папа».

Не могу представить ничего другого, что могло бы занять это место. Да и нужно ли?..

Та любовь, которой отец окружил сына, та защита, которую организовал вопреки всему, та маниакальная забота, местами граничащая с помешательством… Все для Джерри.

Конечно же, папа. А как иначе?

Сидя здесь, на покрывалах кровати и осторожно, едва касаясь, поглаживая расслабленную спинку малыша, вспоминаю малейшие подробности его вида в тот момент.

Как изгибались розовые губки, как сверкали глаза, как краснела от переполняющих эмоций кожа и каждая мышца на лице лучилась радостью победы.

Он и вправду победил.

Словно услышав мои мысли, спящий ангелочек довольно улыбается, придвигаясь ближе к Эдварду и устраивая вторую свою ладонь у него на шее — никуда больше не отпустит. Испуг давно прошел.

Зеркально повторяя выражение лица сына, мой похититель немного наклоняет голову, прикасаясь к белокурым волосам. Дыхание мальчика сразу же становится размеренным и спокойным. На его личике, как и с самого утра, царит безмятежность.

Мне тоже не страшно рядом с Калленом. Ни капли.

— Как ты себя чувствуешь? — тихонько спрашиваю я, взглянув на мужчину.

— Лучше всех, — так же тихо отвечает он.

— Тебе не сложно разговаривать? — хочу поговорить, задать вопросы, получить ответы, просто послушать бархатный голос… но если это сулит новые проблемы, найдется время и позже.

— Нет, не сложно, — прекрасный ответ.

— Хорошо, — возвращаюсь к малышу, разглядывая светлую детскую кожу. Она настолько ровная, что производит впечатление нарисованной. А какая красивая! И похожая на калленовскую, что отлично видно там, докуда ещё не добрались морщины.

— Он твоя копия, — вслух замечаю я. Эдвард открывает глаза, с нежностью, смешанной с серьезностью, глядя на ребенка.

— Он — моя душа, — предельно откровенно исправляет он.

Не таясь и не понижая голоса. С самым, что ни на есть, доверием. Неприкрытым.

— Значит, у тебя самая замечательная душа, — с улыбкой отвечаю, поправив край одеяла, сползший с плечика мальчика.

Мой похититель едва слышно усмехается.

В спальне снова повисает молчание. Ласковым прибоем оно накатывает на окружающую атмосферу, расслабляя настолько, насколько это в принципе возможно. Совсем не давящая, безопасная тишь. Приятная…

— Джером говорил при тебе раньше? — голос мужчины возвращается.

— Вслух нет.

— Вслух?..

— Он пытался беззвучно.

Эдвард вздыхает.

— Сколько я пропустил…

— Совсем немного, — мягко заверяю, — тем более, самое главное он сказал тебе.

Не думала, что увижу на лице мужчины отцовскую гордость, но чувство, прорисовывающееся в его чертах после моих слов, ни с чем другим нельзя даже сравнить. Это точно она. Красиво…

С неким удивлением, но при том с настоящей радостью воспринимаю то, что ничто человеческое Эдварду не чуждо. Теперь его образ не ограничивается для меня мафией и Хозяином. Теперь он просто папа. Самый настоящий.

— Ради этого стоило приехать.

— Ещё как, — усмехаюсь, незаметно для себя придвигаясь ближе к Калленам. Кровать тихонько поскрипывает, но Эдвард делает вид, что не замечает этого.

— Я верну его доверие.

Услышав подобное заявление, я удивляюсь.

— Ты его не терял.

— Терял… — он качает головой, слегка хмурясь — дом, лес… терял, Белла. Но больше не потеряю.

Дом, лес?..

Побег!

К месту вспоминается, что об истинных причинах, заставивших ребенка покинуть особняк, ему ничего неизвестно.

— Он никогда не убегал от тебя.

— Белла, хватит, — отмахивает мужчина.

— Это правда, — не прекращаю, стремясь договорить до конца, — его побег состоялся лишь потому, что он уверил себя, будто тебе мешает…

Наблюдаю за тем, как в глазах мужчины сначала назревает недоверие, а затем изумление, крепко связанное с десятком вопросов. Нет, больше. Сотней.

— Что?

— В ту ночь, когда ты говорил с ним обо мне, когда… выпил — вздыхаю, припоминая не самый лучший из ходов воспитания мужчины, — сказал то, что его задело. Не про Джерома, конечно же, про меня. Но он принял это на свой счет.

— Что сказал? — голос Эдварда разом становится тише.

— «Вы все отравляете мне жизнь», — привожу дословную фразу, нерешительно глядя на Каллена.

Его лицо бледнеет.

— Нет… — тихонько стонет он, осторожно целуя лоб белокурого создания. — Ты уверена?.. — малахиты доступно объясняют, что если я лгу или выдумываю, поплачусь самым жесточайшим образом.

— Да. Джерри сказал…

— Идиот… — сквозь стиснутые зубы шипит мужчина, делая все, чтобы эта фраза осталась для меня неслышной. Его рука, свободно лежащая на простынях, сжимается в кулак.

— Все это не важно. Он давно забыл.

Эдвард не отвечает. Судя по всему, не согласен, но заниматься разбором полетов также не намерен. Думаю, для этого у нас будет время и позже.

А сейчас меня интересует ещё кое-что:

— Почему ты так быстро вернулся?

— Изабелла, — он щурится, неодобрительно глядя на меня, — мне уехать обратно?

— Я рада тебя видеть, если ты сомневаешься в этом, — бормочу, расправляя и без того ровную поверхность одеяла. Как и вчерашней ночью, эти слова хочется сказать тому, кто их должен услышать. Слегка боязно, признаю, но не так страшно, как казалось.

— Значит, все-таки рада?

— Конечно, — мой похититель терпеливо ждет, сохраняя молчание, пока я посмотрю на него. И лишь через пару секунд терроризирования взглядом, показывает, что верит.

— Пока квартира не взлетела на воздух, лучше было бы уехать оттуда, — устало, словно в сотый раз, объясняет он.

Теперь мой черед побледнеть.

— Взлететь?..

— Я уже второй раз нарушаю планы Большой Рыбы, а это для неё непростительно.

— Ты знаешь, кто пытался?.. — не договариваю до конца. То страшное слово больше мной произнесено не будет. Нет.

— Да, — черты его лица суровеют, — но это мы обсуждать не будем.

— Хорошо… Они ведь не знают, где ты?

— Нет. — Коротко, четко, ясно. Напоминает Джаспера.

Отлично. Значит, мы в безопасности. Он в безопасности.

Ещё немного молчания. Мне кажется, оно подпитывает и меня, и мужчину силами для дальнейшего видения разговора. Он как никогда откровенен и, похоже, готов продолжать. Если вспомнить, как активно раньше он пытался прервать любую нашу беседу, то теперь этого не происходит.

Поводов для радости становится все больше за сегодняшний день!

— Знаешь, я жуткий эгоист, — голос Эдварда первым нарушает тишину.

— Почему? — удивляюсь, не в силах подобрать более-менее правильный ответ.

— Джером сейчас здесь, — Эдвард аккуратно проводит носом по волосам ребенка, — хотя лучше бы ему быть в детской.

— Он очень ждал тебя.

— Я его напугал… Нет, даже не так, — мой похититель хмурится, — я знал, что напугаю его, и все равно не остановился. Позвал.

— Джерри просто не ожидал такого, вот и все, — прикусываю губу, вспоминая, как быстро малыш покидал комнату. Не оглядываясь, не оборачиваясь, горько плача…

— Испытывать страх вполне нормально. Ты тоже не была готова. Мне следовало поступить по-другому.

— И как же?

— Подождать ещё хотя бы сутки. Тогда бы последствия отравления не были такими явными.

— От этого было бы хуже, — Эдвард качает головой, но это меня не останавливает, — вчера утром он был уверен, что ты вообще больше не приедешь.

Глаза мужчины распахиваются. Малахиты вспыхивают.

— Почему?..

— Ты обещал ему вернуться в субботу, насколько я знаю, — припоминаю, ничего ли не путаю. Вроде бы нет. Джером ведь ждал папу именно в этот день. Значит, все же суббота. Верно.

— Пропади пропадом та ночь! — он чертыхается, слегка повышая голос. После пятисекундного молчания это заставляет меня вздрогнуть. Белокурое создание сильнее прижимается к отцу, пряча лицо на его шее.

— Она больше не повторится, — не знаю, кого больше заверяю: себя или Каллена?

— Не повторится, — эхом соглашается он. Хмурится.

Очередная минута тишины…

— Белла, — поднимаю голову, услышав свое имя. Натыкаюсь на внимательно-настороженный, но при том до предела, до последней грани серьезный взгляд. — Я так и не сказал тебе спасибо.

О чем он?

Повторяю вопрос вслух.

— Позавчера. За ночь.

— Пожалуйста, — пожимаю плечами, робко улыбаясь.

Не хочу вспоминать все, что было тогда. И запах, и комната, и лицо Флинна, и капельница, и Эдвард — это запаяно в моей памяти, но пока припрятано в темном шкафу. Не позволю ему оттуда выбраться в ближайшие месяцы.

— Я к тому, — мужчина продолжает, — что ты вправе попросить у меня что угодно за свою помощь.

— В каком смысле?

— Тебе ведь наверняка чего-нибудь хочется, — мужчина оглядывает комнату, — а за проделанную работу должна следовать честная награда. Я прекрасно это понимаю.

Награда? За работу? За какую работу? То, что я была с ним ночью, называется «работой», а благодарность — «честной наградой»?

Боже…

— Ты ведь шутишь, так? Только не говори мне, что эта не шутка, — взмаливаюсь, стискивая пальцами край своей блузки. Где-то недалеко поблескивает отчаянье. Неужели он правда думает, что все, что я делала и все что сделаю, когда помощь снова ему понадобится, ради чего-то?

— Разумеется, нет.

— Эдвард, мне ничего не нужно.

— Так не бывает, — он вздыхает, недвусмысленно взглянув на сына, — всем чего-нибудь нужно.

— Неправда.

— Белла, я предлагаю тебе подарок, вот и все. Просто скажи, что тебе нравится, и оно твое. Только твое.

— Что угодно? — лживо улыбаюсь, подумывая уколоть его же оружием, — и даже если выберу Джерома?

Подобным моим ответом мужчина начисто шокирован. Сама его пугаюсь, заново проиграв в голове. С содроганием наблюдаю за тем, как лицо Каллена сначала белеет больше прежнего, а затем к нему приливает кровь, делая бледную кожу розовой. Скрежет зубов недвусмысленно выражает мысли Эдварда.

— Материальнее, — шепчет он, смерив меня враждебным взглядом. Ладони накрывают спину ребенка, скрывая от меня.

— Эдвард, я сказала глупость, извини, — пробую вернуть ситуацию в прежнее русло, дабы он и вправду не решил, что я пытаюсь отобрать у него мальчика. По крайней мере, несмотря на всю глупость подобного, мне кажется, на мгновенье мой похититель об этом все же подумал.

— Верно, глупость, — взгляд немного смягчается, но руки не двигаются с места. Будто я попытаюсь силой забрать ребенка.

— Пожалуйста, не сомневайся во мне, — до дрожи хочется его доверия. Не могу пересилить себя и промолчать. Оказываюсь ещё ближе, чем раньше. Совсем рядом. Не отводя глаз, позволяю Эдварду вдоволь изучить себя, надеясь таким образом искоренить все сомнения.

Малахиты используют возможность, не отвергая её. Мужественно выдерживаю целенаправленный взгляд, сама наблюдая за происходящим внутри него.

Враждебность постепенно сменяется благосклонностью, демонстрируя даже немного скрытого испуга. Совсем каплю, но мне хватает.

— Не волнуйся…

Мужчина быстро кивает, отворачиваясь к окну.

— Так что ты все же выбираешь?

Чувствую, эта тема будет долгой.

— Я помогала тебе, потому что захотела. Я и сейчас хочу, если потребуется, — выдавливаю полуулыбку, — и за это ничего брать не буду.

— И даже машину? Как насчет моего «Бентли»?

— Нет, — уверено качаю головой.

— Квартира? В Сиэтле, например?

Зачем он продолжает? Почему не может остановиться?

— Не нужно.

Мужчина усмехается. Малахиты окончательно возвращаются в прежнее состояние. Становятся даже светлее, чем в начале разговора.

— Неужели ты готова променять все это на меня? — вопрос задается безразличной интонацией, насмешливой, но все не так просто. От моего ответа многое зависит.

— На вас, — с любовью смотрю насладко спящего Джерома, а затем возвращаюсь к мужчине.

Кончики пальцев покалывают, требуя коснуться его.

Не противлюсь им.

Бронзовые волосы как никогда мягкие, когда я притрагиваюсь к ним. Аккуратно глажу то место, где они соединяются с кожей. Как ночью…

— Я действительно рада, что ты вернулся, — тихонько сообщаю, любуясь малахитовым северным сиянием, — мы поможем тебе как можно скорее поправиться.

— Уже, — сливаясь с тишью комнаты, произносит бархатный баритон. Усмехается.

* * *

Белая. Совсем белая комната. Стены ровные, до ужаса высокие. Потолка не видно, а пол теряется среди бесконечной темноты.

Нахожусь в одном из углов, тесно закутавшись в теплое одеяло. Не знаю, откуда оно здесь, но это все, что у меня есть. Все, что в принципе есть в комнате.

Временами какие-то непонятные, страшные звуки будоражат сознание, но сил подняться, попытаться найти выход, почему-то нет. Темный угол кажется безопаснее простора неизвестной комнаты. В особо жуткие моменты просто утыкаюсь лицом в махровую поверхность, тем самым хоть как-то, но прячась.

… Ветер, словно совсем рядом разыгралась буря, умирающе завывает. Вместе с ним слышу шаги, выделяющиеся из звуков импровизированного бурана вполне ярко.

Нерешительно поднимаю голову, ища незнакомца взглядом.

Больно ударяюсь о стенку, дернувшись назад, когда на обозрение предстает фигура моего супруга. Как в первую из ночей — пуховая серая куртка, темные джинсы, волосы с миллиардом снежинок, запутавшихся в них. И глаза. Серые-серые, холоднее и острее любой льдинки.

Мужчина нежно мне улыбается, останавливаясь на расстоянии пары шагов.

Дрожу, шумно втягиваю носом воздух.

— Здравствуй, моя красавица.

Сжимаюсь в комочек, но опустить взгляд не смею. Джеймс держит меня сотней стальных тросов одними лишь глазами. Надменно-насмехающимися.

Единственное, что заставляет оторваться от них — на секунду, но все же, — очередные посторонние шаги. За мгновенье, потраченное на внимание к пришедшему, узнаю тщательно расчесанные смоляные пряди и белую, словно первый снег, кожу, туго натянутую на острое лицо мужчины.

Маркус.

— Boginiya de rose, — ласково приветствует Вольтури. Едва заметная улыбка трогает бесцветные губы. Меня в очередной раз пришпиливает к немой стенке, когда я вижу знакомые глаза. Черные-черные, где радужка слилась с расширившимся зрачком. Точно в тот день, когда он…

— Что ты с ней сделал? — неодобрительный вопрос Черного Ворона повисает среди бурана.

— Абсолютно ничего, сеньор, — Джеймс невинно улыбается, — вы сами можете убедиться.

— Я хочу убедиться, — низкий, до невероятности грубый голос больно режет слух. Впиваюсь ногтями в ладони, чувствуя, что совсем скоро вспорю кожу на них.

Рауль появляется в поле зрения вместе с Хью. Непримиримые враги, они сейчас идут под руку, на максимально близком друг от друга расстоянии. Оба ничуть не изменились с нашей последней чертовой ночи. Ночи, послужившей причиной моего побега из борделя… Откуда они узнали, где я? Неужели Джеймс?..

— Всему свое время, — примиряющее поднимает руки мой благоверный, — у нас есть вся ночь, и вся Изабелла, правда, Красавица?

Секундой позже он притягивает меня к себе…

— Не надо, — хриплю, вырываясь из цепких рук Кашалота, — не надо ночи, пожалуйста! Пожалуйста!..

На крик не осталось сил. На брыкания — тем более. Впиваюсь ногтями в подушку, нещадно дергая ни в чем неповинную наволочку.

Все, что я могу, все, что я хочу — остаться на своем месте. Не разрешить Раулю снова оказаться рядом, не дать Хью нависнуть надо мной, сбежать от Маркуса, чье холодное дыхание больно жжется на разгоряченной коже, оттолкнуть Джеймса — не позволить ему отдать меня этим людям. Смотреть на то, что они собираются сделать.

— Тише, — увещевает Джеймс, его руки обвивают мои плечи, — тише, Изабелла.

— Отпусти меня, п-по-пожалуйста… — стону, умоляя кого-нибудь свыше, чтобы сегодня моих слез оказалось достаточно для отмены приговора. Пожалуйста. Я на все готова.

Вздрагиваю всем телом от неимоверного облегчения, осознавая, что меня услышали! Голос Кашалота затихает, а ладони, сдерживающие меня, исчезают, будто их и не было.

Подтягиваю колени к груди, сжимаясь в крохотный комочек. Если отпустил, не тронет. Обещал… Слезы предательски продолжают течь, отказываясь отпускать измученное сознание. Утопаю в них, даже не пытаясь стереть, прекратить эту истерику. Мне слишком страшно…

«Да, красавица» — хриплый голос Джеймса.

«Да, моя девочка» — тихий-тихий, едва слышный, Маркуса.

«Ещё, малышка, ещё» — низкий, словно от злодея из кошмара, задыхающийся — Рауля.

— Белла? — очередной мужской голос, напоминающий тембр Джеймса, прорезается совсем рядом с ухом. Снова.

Боже, если я доживу до утра, сделаю все, что пожелаешь!

Приглушенно вскрикнув, дергаюсь в сторону. Неужели они вернулись за мной?

Затаиваю дыхание, застывая на самом краю кровати. С трудом понимаю, что должна после такого резкого рывка оказаться на полу, однако каким-то чудом все ещё нахожусь здесь.

Запоздало ощущаю прикосновения длинных пальцев, впившиеся в правую руку. Они меня держат.

Крепко сжав губы, набираюсь смелости и оборачиваюсь. Не знаю, кого увижу, не знаю, что буду делать, но при этом все равно перебарываю себя. Почему-то кажется, что так будет лучше. Проще. Не так болезненно.

Джеймсу нравится, когда я подыгрываю. Тогда он мягче и спокойнее, и…

Малахиты, светящиеся в темноте, застывают на моем лице, выбрасывая из головы все иные мысли, не связанные с ними.

Давлюсь воздухом, когда узнаю Эдварда. Не Маркуса, не рабочих, не Кашалота… Эдварда! Моего!

Нечленораздельно бормоча имя мужчины, резко изворачиваюсь на простынях, за мгновенье ока меняя положение тела. Прижимаюсь к его правому боку, находящему в моей доступности, и стискиваю пальцами серую пижаму, надеясь, что не разорву её в клочья.

— Пожалуйста, — шепчу я, с трудом пересиливая всхлипы, — пожалуйста, не от… не отдавай меня! Пожалуйста!

Не боюсь его. Знаю, что только этот человек в состоянии помешать Джеймсу вернуться в мою жизнь и пообещать личную неприкосновенность. Даже Джаспер, как ни прискорбно, ничего не сделает, если Каллен приговорит меня.

Молю, не сдерживаясь. Не могу больше притворяться. Нет сил.

— Что случилось? — мужчина выглядит растерянным и потрясенным одновременно. Убирает руки, будто я рыдаю из-за них.

«Отдаст» — нещадно сообщает сознание.

НЕТ!

— Я хорошая… — плачу, боясь впасть в окончательное безумие от страха, — я все сделаю, Эдвард… все, что с-скажешь… я буду… я буду хорошей!

— Ты и так хорошая, — когда их обладатель, наконец, приходит к относительному пониманию происходящего, холодные пальцы все же касаются моего тела — осторожно, словно фарфора. Оно пробыло под одеялом весь тот отрезок ночи, который прошел до кошмара, но, тем не менее, не согрелось. Меня начинает трясти заново.

— П-п-п-пожалуйста, — выгибаюсь, сильнее приникая к нему. Эдвард теплый. — Он за мной пришел, они пришли… пожалуйста!

Пусть поверит, что не лгу. Пусть скажет «да»!

— Никто не пришел, — мой похититель качает головой, вынуждая прижаться лицом к своему плечу, — тише, Белла, Джером спит. Здесь никого нет, кроме нас.

Имя мальчика немного отрезвляет.

Затихаю, но выпускать моего похитителя не планирую — сильнее сжимаю его майку. Если разожму руки, несомненно, потеряю и его. С кем же тогда?.. Кто же тогда?..

— Не отдавай…

— Хорошо.

— Хорошо? — затаиваю дыхание, отчаянно надеясь, что не ослышалась.

— Да. Хорошо, — он кивает, — а теперь закрывай глаза.

— Эдвард, мне страшно… — скатываюсь до самой низкой ступени откровения. Мне уже нечего скрывать. Тем более — теперь.

— Не бойся, — мягко советует бархатный баритон, когда, чувствуя прикосновения к своим волосам, я судорожно вздыхаю. Затихаю, насколько это возможно, пытаясь сосредоточиться на осторожных движениях мужчины на них.

Считаю касания, пытаясь успокоиться.

Двадцать семь. Тридцать…

— Останься со мной, — наскоро вздохнув, прошу я. Ближе, чем лежу, подвинуться уже не получится, но я все равно пытаюсь.

— Я и так здесь, — он разговаривает со мной, словно с маленьким ребенком. Мягко, ласково. Как когда-то делал папа. — Засыпай.

Внимая его просьбе, не убирая рук, вправду закрываю глаза, планируя хотя бы попытаться заснуть.

… Как и следовало ожидать, не удается. Впрочем, в тихом лежании тоже есть свои плюсы. Я успокаиваюсь. Облик Джеймса постепенно растворяется, а Маркус пропадает и того раньше.

С Эдвардом мне не страшно. Его «не бойся» — очень действенное лекарство.

Когда окончательно уходят в забытье все следы истерики, а кошмар уплывает восвояси, я решаю, что должна поблагодарить мужчину.

Поднимаю голову, сморгнув слезную пелену, глядя на моего похитителя.

Зарождающаяся неловкость от случившегося, некий стыд, если можно так назвать это чувство, испаряется сам собой, когда я вижу его лицо при скудном лунном свете, падающем из прямоугольного окна.

Оно… мокрое.

Настолько мокрое, будто его только что окатили ведром воды.

— Эдвард? — пугаюсь, приподнимаясь, чтобы лучше рассмотреть его, — в чем дело?

С нового ракурса наблюдаю, что пот сплошной маской покрывает не только его лицо, но и шею, плечи, руки… Майка стремительно намокает на всем теле моего похитителя.

— Все в порядке, — пересохшие губы опровергают слова своего обладателя быстрее, чем он заканчивает их.

— Скажи мне, что делать, — оглядываюсь по сторонам, пытаясь сообразить, что нужно. В случае с ногой все было гораздо проще. Тумбочка — шприц — Эдвард. Система проста и понятна. А теперь… что теперь?

— Белла, потише, — малахиты опасливо наблюдают за спящим мальчиком, свернувшимся возле отца с противоположной от меня стороны.

— Что с тобой? — кусаю губы, стираю влагу с его челюсти. — Давай мы позвоним Флинну, пожалуйста!

Страх, укрытый сотней покрывал и запертый за семью замками — страх из той ночи — заново завладевает сознанием. Ощущаю, как панически боюсь потерять мужчину.

Каменная ограда… лес… венки…

Откуда во мне бралась сила тогда, в субботу? Из каких невидимых запасов поступала? Сейчас я чувствую себя не просто беспомощной, а, фактически, бесполезной.

— Не нужно, — Каллен медленно качает головой, — он говорил, что такое может быть, и это нормально.

— Не нормально, — отрицаю, полностью уверенная в своей правоте. Первые слезы возвращаются на лицо, создавая новые соленые дорожки, — не придумывай.

— Ложись, — он гостеприимно раскрывает объятья, пробуя вернуть меня на простыни.

— Не придумывай…

— Изабелла…

— Белла! — вздрагиваю, услышав имя, дарованное благоверным. — Я — Белла!

— Белла, — он поспешно исправляется, негромко вздыхая, — это была интересная змейка, вот и все. К утру все пройдет.

«Змейка»? Он о яде?..

Хочу возразить, но осекаюсь на полуслове. Мужчина так честно смотрит на меня, что не поверить равносильно предательству. Он не лжет. Он знает.

Знает ведь, да?..

— Принести тебе воды? — озабоченно спрашиваю, садясь на кровати, не зная, что ещё могу ему предложить.

Эдвард остается внизу. Он кажется мне хрупким и слабым, как ребенок. Почему-то ночью синева видна гораздо лучше, чем днем. А уж кожа… белая, вымокшая, туго натянутая — ещё чуть-чуть, и точно порвется. Не выдержит. Он ли меня успокаивал?..

Моя собственная слабость пропадает вместе с беспомощностью и ощущением бесполезности. Смотрю на Каллена и чувствую ту самую дьявольскую силу, как ночью.

Вот откуда она берется! Когда хочется его защищать.

— Не надо…

— Я сейчас, — пауза, которую он делает перед словами, побуждает меня к действию. Мгновенно встаю на ноги, наскоро ориентируясь, где здесь ванная. Заветная дверь виднеется как раз напротив кровати.

… Бегущая вода меня успокаивает. За те мгновенья, что прозрачная жидкость набирается в стакан, я прихожу в себя. Успеваю даже кинуть мимолетный взгляд в зеркало, но, поглядев в него, понимаю, что лучше было бы этого не делать.

Со спутавшимися волосами, раскрасневшимся лицом и вспухшими веками, я сама могу кого угодно напугать. В том числе и себя саму.

Мотнув головой, забираю свою ношу, возвращаясь обратно в спальню.

— Держи.

Каллен с величайшей осторожностью поднимает голову, следя за тем, чтобы малыш не проснулся. Его пальцы прикасаются к стеклянной поверхности, коротко по ней постукивая. Дрожат. Не могут удержать самостоятельно.

Помогаю ему, не убирая собственной руки.

— Спасибо, — бормочет Эдвард, жадно припадая к стакану. Вода исчезает почти так же быстро, как наполняла его.

— Ещё?

— Нет, — ответ звучит быстро, в какой-то мере даже испуганно, — ложись спать.

В этот раз решаю поверить ему на слово и, вздохнув, возвращаюсь на свое место на соседней подушке. Лежу так не больше минуты, а затем, боязно, но придвигаюсь к мужчине.

— Иди сюда, — он тихонько усмехается и, глядя на меня, поднимает руку.

С радостью исполняя просьбу моего похитителя, устраиваюсь на его плече. Теплом и мягком.

Наше одновременно произнесенное «спокойной ночи» одиноко повисает среди тишины.

Глава 43 Воскресенье

Утро воскресенья начинается с дождя. Холодного и громкого. Из-за него и без того не слишком светлая комната погружается в ещё больший мрак, а массивная деревянная черная мебель лишь дополняет это впечатление.

Забытая Богом, заброшенная спальня с кроваво-красными простынями, с тяжелым, словно густой сироп, воздухом, с высоким, но оттого не менее давящим потолком, внешне не изменилась. Сравнение с логовом вампира — наиболее подходящее. Точнее и не скажешь.

Но… мне все равно.

За те семь дней, что я провожу здесь, я влюбилась в эту комнату. Влюбилась в стены из сказки про монстров, в пол для изготовления гробов, в темное окно, которое даже в самый солнечный день не позволяло лучам пробиться внутрь…

Рене бы назвала меня сумасшедшей. Чарли бы назвал. Да кто угодно. Но теперь это не имеет никакого значения.

Я и сама не думала, что почувствую себя живой и почти счастливой в темном царстве.

Однако это оказалось куда возможнее, чем можно было предположить. Куда проще.

Просыпаясь утром, я вижу светящееся улыбкой лицо Джерома. Той самой улыбкой, о которой столько мечтала, которую столько раз рисовала в своем воображении. Малыш с удовольствием потягивается, а затем, выгибаясь, чмокает меня в щеку. Он больше не боится пытаться говорить. Розовые губки вполне уверенно, пусть пока и беззвучно, произносят «доброе утро».

А потом белокурое создание поворачивается на бок, оказываясь лицом к лицу с Эдвардом. Для него у ангелочка припасено звучное ласковое «папа», от которого просто невозможно не улыбнуться. Мой похититель притягивает сына к себе, что-то нашептывая ему на ушко и целуя светлые волосы. Картина настолько умиротворяющая, настолько домашняя, что ни один человек, увидевший её, не усомнился бы в искренности Калленов друг к другу. Мне кажется, именно о такой любви думают, когда говорят об отцовской или сыновьей.

Другим поводом для радости является то, что, как и обещал Флинн, за неделю Эдвард полностью поправляется. Сначала исчезают синяки под глазами, потом возвращается человеческий цвет кожи, светлеют бронзовые волосы и смягчается острота лица. Конечно, семь дней для набора потерянного веса слишком мало, но это как раз та проблема, что не представляет угрозы. А уж если учесть старания миссис Браун, то ещё и прекрасно решаемая…

Все-таки, доктор, вы были правы. Приношу свои извинения.

Ну и конечно долгожданная весна, постучавшаяся, наконец, в двери. Оттепель, заставляющая таять снег, заставляющая бежать, куда глаза глядят, ледяной зимний ветер, затрагивает не только погоду, но и наши с моим похитителем отношения.

Во-первых, эту неделю я провожу вместе с ним и мальчиком. Ни единого раза никто даже не намекнул мне, что лучше уйти. Наоборот, Эдвард, кажется, даже рад моему присутствию. По крайней мере, он не хмурится и не проверяет меня малахитовыми детекторами лжи при каждой возможности. Доверяет.

Во-вторых, наше общение с Джеромом мужчина больше не пытается ограничивать. Без скрежета зубов, без испепеляющего взгляда, без немого неодобрения он наблюдает, как я обнимаю малыша, целую, рассказываю ему сказки… В контрасте с недавними событиями — до покушения — это приводит в неизмеримый восторг. Мне хочется говорить ему «спасибо» каждый раз, когда это происходит.

И в-третьих, ночь. Кошмары ни меня, ни белокурое создание больше не тревожат (причиной тому присутствие рядом Каллена, чье «не бойся» до сих пор меня успокаивает, или им просто не нравится нападать, когда мы с малышом вместе — не знаю), но все же страх — пусть и на подсознательном уровне — все равно не отпускает. Никак не могу повлиять на то, что каждое утро я просыпаюсь крепко прижавшись к Эдварду, несмотря на то, что ложилась как минимум в полуметре отдаления…

Благо, подобное его не злит. Наоборот, усмехаясь, он высвобождается из моих цепких объятий, уверяя, что никто красть меня отсюда не собирается.

Теперь, когда вспоминаются слова мамы о том, что неделя — не срок, становится смешно. Я могу доказать обратное личным примером. Если бы то умиротворение, что царит в особняке сейчас, настигло меня при первом визите в него, я бы, не раздумывая, согласилась навсегда здесь остаться. Хоть все стены выкрасьте в черный!

Впрочем, какую-то часть подсознания такое затишье настораживает. Оно пытается убедить меня, что этот побег от реальности, в который мы с головой окунулись, может иметь последствия.

В какой-то степени я с ним согласна — все хорошее, даже самое хорошее, когда-нибудь кончается. И проблемы, оставленные на потом, и люди, отношения с которыми не пришли к нужному завершению, всплывут на поверхность и потребуют полного внимания.

Знаю. Понимаю. Верю.

Но при этом я не хочу даже думать о подобном. Уж слишком привлекательна идея как можно дольше оставаться в царстве покоя и гармонии. В нашей тихой, безопасной темной гавани, куда ветра и волны океана действительности никогда не доберутся…

Сегодня — день седьмой, последний. Что будет завтра, на следующей неделе, через месяц — неизвестно. Да и нужно ли кому-то это знание?

Сегодня — день седьмой, последний. И я хочу сполна насладиться им вместе с обоими Калленами. За последние два месяца мы это заслужили.

Я вздыхаю, открывая глаза. Утро — самое потрясающее время. Не хочу упускать его.

Взгляд упирается в знакомый фиолетовый плед, до сих пор укрывающий диван. Его вид напоминает о домоправительнице, которой вот уже три дня не видно и не слышно. Дважды она приносила завтрак. Дважды — ужин. А потом эту функцию взяла на себя миссис Браун, ответившая на мой вопрос о том, где Марлена, что «ей нездоровится».

Эдвард вопросов не задавал. Но лишь при одном упоминании о женщине, веселость на его лице сменяло суровое выражение. Видимо, теория о том, что домоправительница и мой похититель связаны каким-то общим, нерешенным делом, верна. Только вот расспрашивать мужчину — задумка заранее провальная, а искать по дому Марлену не позволяет Джерри, не отпускающий ни меня, ни Каллена от себя ни на шаг.

Что же, провести воскресенье вместе с Эдвардом и малышом, не вмешиваясь в чужие проблемы, идея заманчивая. С радостью соглашусь.

Тихонько вздыхаю, немного поворачивая голову вправо. Теплая и мягкая материя, на которой я лежу, мало сходна с наволочкой подушки, но главным доводом в пользу того, что нахожусь я не на своей половине кровати, является чуть притупленный жаром комнаты, в которой окна не открываются, едва слышный аромат моего похитителя. Опять…

Похоже, мне пора смириться с тем, что происходит ночью. И Эдварду тоже.

Нерешительно поднимаю глаза вверх, вглядываясь в лицо мужчины. Возможно, он ещё спит.

Однако, опровергая глупые догадки, малахиты — без единого проблеска сонливости — встречаются с моими глазами. Смотрят так же внимательно, как и я.

Не выдерживаю первой, поспешно опуская взгляд вниз.

— Проснулась? — негромкий бархатный баритон, вернувшийся в прежнее состояние, является первым источником звука в черной спальне сегодня.

Я киваю, по-прежнему не отрываясь от серой футболки, в которой мой похититель предпочитает спать. В ней нет ничего общего ни с прежними пижамами, в которых он приходил ко мне прошлыми ночами, ни с какой-либо другой одеждой, надетой ранее. За эту неделю и вправду многое меняется.

— Белла, — мистер Каллен посмеивается, искренне улыбаясь, — в чем дело?

— В чем? — совсем тихо переспрашиваю я, пытаясь придать голосу больше смелости.

— У тебя такой виноватый вид, — Эдвард щурится, глядя на меня ещё пристальнее, — будто ты преступление совершила. Вчера утром я покусал тебя?

Эта фраза даже меня заставляет улыбнуться.

— Нет, — уверенно качаю головой, возвращаясь обратно во власть малахитов. Не встречая сопротивления, они с легкостью вовлекают в свою бездну. Но при этом совсем не страшно. Нет того всепоглощающего выражения, какое было в омутах мужчины раньше. Больше в клетку они не запирают. Наглядно демонстрируют, что я могу покинуть их плен, как только пожелаю. Дверцу наружу никто не закрывает.

— Значит, сегодня тем более нет, — мой похититель без наигранности усмехается. Его взгляд излучает лукавство и мягкость. Истинно человеческую.

Похоже, эти семь дней призваны открыть для меня совершенно нового Эдварда. И, признаться, наблюдая все то, что сейчас, я совсем не против.

Подбодренная словами Каллена, удобнее устраиваюсь на его плече. Только теперь я замечаю, что рука мужчины покоится на моей талии, над одеялом, крепче прижимая его к телу.

— Справа правда очень холодно? — неожиданный вопрос Эдварда выбивает мысли из колеи. Я прикладываю все силы, чтобы понять, о чем идет речь.

Не выходит.

— Справа?..

— Прежде чем придвинуться ко мне, ты всегда говоришь о холоде, — терпеливо объясняет мужчина.

— Говорю? — вот это сюрприз.

— Да, — Эдвард нехотя пробегается пальцами по моей спине, подбираясь ближе к волосам, — не помнишь?

— Нет, — легонько пожимаю плечами, глубже вдыхая навеки закрепленный в памяти аромат Каллена. Приятно, словно мед, растекаясь по сознанию, он успокаивает и расслабляет. — Но ты и вправду теплый… — смущенно добавляю я.

— Спасибо, — мужчина снова широко улыбается, едва ощутимо перебирая мои волосы. Напоминает Джерома в первую неделю нашего с малышом знакомства.

Замолкаю, глядя прямо перед собой.

Смешно вытянутые губки и мерное сопение мальчика, лежащего напротив, подсказывают верный ответ прежде, чем мой похититель озвучивает его вслух:

— Спит.

— Очень красиво спит… — нежно бормочу я.

— И спокойно, — добавляет мужчина, чуть нахмурившись. Два отпечатка от ещё не появившихся, но уже таких близких морщинок, обозначаются на его лбу. — Это рекорд.

— Он всегда спокоен, когда ты здесь, — утыкаюсь носом в серую материю футболки, — и я тоже.

Говорю и не чувствую себя не в своей тарелке. Неожиданная потребность сказать то, что я думаю, завладевает всем естеством. Мне совершенно не хочется больше прятаться от мистера Каллена. Он отлично справляется с тем, чтобы быть — насколько это возможно — откровенным со мной, и я тоже не собираюсь противиться этому. Стоит признать, неделя — вполне достаточное время для налаживания отношений. Наши, по крайней мере, как мне кажется, продвинулись на пару шагов вперед.

— Я не всегда здесь, — улыбка спадает с его лица. Рука, обвивавшая меня, ощутимо напрягается.

— Ну, пара дней у нас ещё есть, ведь так? — стараюсь вложить в эти слова побольше оптимизма, но желание получить положительный ответ все равно пробивается наружу. Смешивается. Заполняет пространство вопроса ровно наполовину.

— Пара часов, — исправляет мужчина, — до вечера. В девять мне нужно уехать.

— Плохая идея… — недовольно бормочу, крепче прижимаясь к Эдварду. Отпускать его до боли не хочется. Никуда. Тем более — за пределы особняка. Уж слишком хорошо я помню, чем кончился прежний его уход.

— Не я придумываю правила, — Каллен безрадостно усмехается. Пальцы чуть грубее прикасаются к волосам, путаются в них.

— С каких пор бароны играют по чужим правилам?

Мой вопрос заставляет малахиты засиять прежним блеском. Доля непосредственности, проскочившая внутри них, со скоростью света распространяет тепло по всему телу.

— Да уж, действительно, — дразнится он, — непорядок.

А затем, спустя несколько секунд, все возвращается на круги своя. В том числе, настроение мужчины.

— На самом деле, вся эта иерархия довольно формальна. Босс отличается от подчиненного немного большей осведомленностью в определенных делах и размером оклада. А перспектива у всех все равно одна и та же. Перед законом все равны, Белла.

— Полиции до тебя не добраться… — неуверенно произношу я. Подобная «перспектива» меня не устраивает. А Джерома тем более.

— Полиции точно, — Эдвард полностью со мной соглашается, закатывая глаза, — они ведут себя, как дети, делая свою работу. Не знаю, кем они нас воображают, когда устраивают все эти «облавы» и игры в «поимку», о которых заранее объявляют по всем радиостанциям.

Эти слова успокаивают. Впервые в жизни радуюсь тому, что правоохранителям не удастся обнаружить преступников, нарушающих если не все, то большую часть законов США. Безопасность Эдварда хотя бы с одного фланга — уже достижение.

— Ты поедешь в квартиру? — внезапно я осознаю ещё один неприятный факт. Не в силах удержаться, чтобы не произнести вопрос о нем вслух.

— Там чисто. Джаспер все проверил, — Каллен видит меня насквозь.

— Он и в прошлый раз проверял… — да простит меня Хейл за такие слова, но сейчас все то доверие, внушенное им, все то хорошее, что сделано, теряется где-то среди темных стен комнаты.

— В одну реку дважды не войдешь, Белла, — Эдвард поворачивает голову, немного наклоняя её, отчего лицо мужчины оказывается куда ближе к моему, — в этот раз и я тоже проверил.

На последнем слове в самой глубине глаз моего похитителя вспыхивает странный огонек. Пугающий.

— У тебя нет другой квартиры? Ты сам говорил про Сиэтл…

— По твоей логике им ничто не мешает прийти и туда.

Его снисходительность вынуждает меня покраснеть. В который раз я чувствую себя ребенком, влезшим не в свое дело. И думающим совершенно не о тех вещах, какие стоят на повестке дня.

— Останься здесь, — прошу, заранее зная ответ. И все равно не могу удержаться. Воспоминания о событиях недельной давности вряд ли когда-нибудь потеряют свою яркость. Они напугали меня как следует и надолго. Не знаю, получится ли когда-нибудь в принципе расстаться со всеми этими пугающими картинками.

Эдвард молчаливо привлекает меня ближе к себе, соприкасаясь губами с моими волосами. Горячее дыхание мужчины щекочет кожу.

Окончательно оставляя за спиной все условности, я освобождаю одну из рук, обхватывая моего похитителя за шею. Прижимая к себе.

Тихий смешок, следующий за этим, отзывается на коже.

— Все будет в порядке.

Я ничего ему не отвечаю. Да и есть ли смысл?..

Комната погружается в тишину, дополняемую бесшумным утром за окном и неяркими лучиками робкого солнца, освещающими бледно-голубое, пока ещё холодное после дождя небо.

— Белла, эту неделю не выходите на улицу, — голос Эдварда разгоняет немоту спальни, когда его обладатель снова начинает говорить, — и из детской, без лишней необходимости, тоже.

— Почему? — вполне резонный вопрос. Меры предосторожности, это, конечно, хорошо, но такие явные меня здорово настораживают. Хотя, может быть, все дело в перфекционизме моего похитителя?

— Джером всегда должен быть рядом с тобой. Я запрещаю оставлять его с кем бы то ни было наедине, слышишь? — не уделяя моему вопросу внимания, продолжает Каллен, — это обязательное условие.

Он умолкает, давая себе пару секунд передышки. И лишь затем наткнувшись на мой недоуменный взгляд, все ещё ждущий ответа, дает его:

— Вчера утром Кашалот купил билет до Рима. Вечером, уже в Италии, сел в поезд до Вольттеры. Наверняка, сегодня утром он уже прибыл туда.

Вполне оправданные мурашки пробегают по спине при упоминании мужа. Сама того не замечая, я дышу чаще положенного.

Самолет до Рима? В Вольттеру? Зачем такие сложности? Джеймс нашел себе итальянских союзников?

— В среду он был в лесу. Проехал около двухсот метров и повернул обратно, — Эдвард обрисовывает ситуацию абсолютно монотонным голосом, без лишних подробностей и прикрас. Почти стенографически. На бледном лице не появляется ни единой эмоции. Они далеко и надолго спрятаны под толстым слоем напускного спокойствия.

— В этом лесу?.. — легкая дрожь в голос-таки пробивается.

Каллен кивает.

— О доме он ничего не знает, и не узнает, но перестраховаться не помешает. Охрана в любом случае не пустит его дальше ворот.

— Зачем ему в Италию? — стараясь не заострять собственное внимание на возможных последствиях обнаружения мужем белого особняка, задаю следующий вопрос.

— Кое-кто очень им заинтересовался, — могу поклясться, звук, что я сейчас слышала, ни что иное, как скрежет зубов. Внутри Каллена все так и пылает при этих словах. Без сомнений.

— Кто?..

— Не важно, — Эдвард обрывает меня, не считая нужным называть имя, — главное, делай так, как я говорю. И как говорит Джаспер. Тогда никакой угрозы не будет.

— Ясно… — теперь мне ещё больше не хочется, чтобы он уезжал. Без него особняк, на некоторое время сменивший статус крепости на статус дома, мгновенно возвратится в прежнюю ипостась. Мрачный, белый и холодный. Связанный молчанием.

— Ты ничего не хочешь сказать мне? — интересуется мужчина, внимательно разглядывая меня. Не знаю, куда деться от малахитов. Кажется, они повсюду.

Поднимаю собственные глаза, соприкасаясь с калленовскими. Серьезными до последней грани.

Думаю, мой немой вопрос очевиден. Ни на грамм не понимаю, о чем он говорит теперь. Все мысли пока ещё обращены к предыдущему сообщению.

— Вы встретились на заправке. С Лореном.

Против воли вздрагиваю. Пальцы стискивают ткань футболки Эдварда на его левом плече. Не порвать бы…

— Да.

— И ты молчала всю неделю.

— Да.

Прикрываю глаза, поджимаю губы. Односложные ответы, благо, не отбирают много сил, но бороться с прожигающими малахитами — пагубное дело. Стоит хотя бы попытаться от них скрыться.

— Почему? — мужчина задает этот вопрос тоном наставника, недовольного успехами своего ученика. Впрочем, капля подозрительности тоже внутри имеется.

— Я не хотела о нем думать, — говорю правду, искренне удивляясь, как удалось произнести желаемое так скоро и при этом ни разу не запнуться.

— Но ты ведь думала, — Эдвард не унимается, — перед моим приездом и после него. Ночью.

Он знает и о первом кошмаре? Откуда?

— Думала, — соглашаюсь, шумно втягивая воздух, — но не потому что мне этого хотелось.

Каллен молчит, оставляя безмолвную паузу свободно висеть в воздухе. Она то и дело покачивается из стороны в сторону, доводя до исступления.

— Если бы не Джаспер, он бы увез меня, — тихонько сообщаю я, из последних сил сдерживаясь, чтобы не поддаться искушению и не выпустить несколько слезинок из плена. Глаза горят, требуя этого не меньше, чем сознание. — Увез…

— Я знаю. Но Кашалот больше тебя не коснется, — уверенности в голосе Эдварда можно позавидовать. Подтягивая выше на мои плечи красное одеяло, пальцы опускаются поверх него. Снова. — Такой возможности ему не представится.

— Ты его?.. — сглатываю, подавляя появляющиеся внутри всхлипы.

Страшные мысли и страшные варианты развития событий мешают свободно дышать.

— Это не займет много времени и точно не приведет ни к чему плохому, — Эдвард подтверждает мои самые смелые предположения легким кивком, — неужели ты против?

Губы тянет сказать «нет», но что-то останавливает. Мешает.

Многолетняя, затвердевшая изнутри преграда стоит на пути, не давая открыть рта.

— Ладно, это не имеет никого значения, — мужчина самостоятельно заканчивает этот разговор, осторожно проводя носом по моим волосам, — это дело будней, а сегодня воскресенье.

Киваю, но рук не разжимаю. Наоборот, сильнее обвиваю ими Каллена. Уже не стесняясь и не опасаясь. Вполне уверенно и осознано.

Справиться с навязчивыми мыслями о Лорене становится проще, когда глаза снова находят Джерома. Безмятежного и счастливого. Спокойного, как верно подметил Эдвард. Вкупе с защитой, обещанной им, все отходит на второй план.

Сегодняшнее воскресенье принадлежит Джерри. Целиком и полностью, без исключений. По-весеннему светлое, по-домашнему теплое.

И ни я, ни мужчина, не имеем никакого права этот день испортить.

* * *

Склонившись над девственно белым листом бумаги, Джером с явным удовольствием вырисовывает на нем только ему известные сюжеты. Краем глаза подмечаю контуры деревьев и пушистых облаков, плывущих по пока бесцветному, но в задумке Джерри явно голубому небу. Неяркое солнышко — точь-в-точь то, что видно за окном — обозначалось в правом верхнем углу картины.

Эдвард наблюдает за сыном с некоторым удивлением. Видимо, о том, что малышу нравится рисовать, не знала не только я.

Утро приближается к своему финалу, оставляя позади и наш с Калленом недавний откровенный разговор, и сытный завтрак, что традиционно принесла миссис Браун, и короткую сказку о маленьком принце, которую в очередной раз Джером с упоением слушал, свернувшись клубочком у меня на руках.

Моему похитителю удалось сдержать обещание. Ни единого отблеска серости и грядущих проблем, связанных с его отъездом и Кашалотом, больше не было видно. Он ведет себя точно так же, как и во все предыдущие дни. Мальчик счастливо улыбается, наблюдая папу таким. И я не могу не улыбаться. Уж слишком редко подобное настроение для Каллена. Пусть сегодня и слегка наигранное, но оттого не менее привлекательное.

Все-таки, улыбка ему идет.

Замечаю, что звук ручки, касающейся бумаги, прерывается лишь тогда, когда белокурое создание вытягивая меня из череды размышлений, привлекает к себе внимание, несильно дергая пальчиками за рукав блузки.

— Что, мой хороший? — с готовностью поворачиваюсь я к малышу, ласково взъерошив его волосы.

Джером строит смешную гримаску, указывая на по-прежнему нераскрашенное солнце.

— Здесь нет цветных карандашей, — Эдвард отвечает на немой вопрос сына раньше меня.

Малыш оборачивается на него, хмурясь. А затем возвращается к рисунку, тоскливо глядя на черные контуры пейзажа.

— Может быть, есть у миссис Браун? — предполагаю я, нерешительно взглянув на Каллена.

Мужчина качает головой.

— Вряд ли.

— Я спущусь и спрошу, хорошо? — нежно сжимаю крохотную ладошку, замершую перед бумажным листом, прежде чем подняться со своего места, — не расстраивайся раньше времени.

— Белла, к черту эти карандаши, — Каллен пытается остановить меня, схватив за руку, когда я прохожу мимо него к двери.

— Это всего на пять минут, — примирительно замечаю, улыбаясь им обоим, — я в любом случае быстро вернусь.

Десятую долю секунды мой похититель медлит, хмурясь, будто что-то обдумывает, но потом все же руку убирает.

Разрешает.

Мрачные коридоры, стены которых постепенно светлеют, я преодолеваю на удивление быстро. Ещё один плюс проведенной в «Обители Дракулы» недели — я выучила наизусть маршрут от кровавого тупика спальни Эдварда до выбеленной детской Джерома. Каштановая дверь остается справа, когда я поворачиваю в сторону лестницы.

Широкие деревянные перила поблескивают от света, излучаемого большим окном в конце этого коридора. В отличии от окон в комнате моего похитителя и малыша, это стекло пропускает достаточно солнечных лучей, скачущих по темному ковру на полу.

Мое настроение окончательно выправляется, достигая высшей планки. Солнце, все же, дает отличный заряд оптимизма.

Все будет хорошо. Джеймс нас не достанет, Эдвард вернется в целости и сохранности, а Джером больше не будет плакать. О большем я и не прошу.

Преодолеваю последние три ступени, подгоняемая обещанием поскорее вернуться к Калленам, когда слышу голос, останавливаясь у дверей с золотыми иероглифами. Тихий, женский, шепчущий.

— … ничего не изменится… сильнее… сильнее и умнее… она знала, что делает…

Понимаю женщину через слово, с вниманием вслушиваясь в то, что она говорит.

— … не знала… — отрицает её собеседница, шумно вздохнув, — … глупая… глупая девочка…

— Слезы не помогут, она все равно…

Морщусь от громкого звука, что издает дверная ручка, непредусмотрительно мной сжатая, отскакивая вверх, на прежнее место.

Голоса обрываются.

— Изабелла, — миссис Браун, которую я узнаю по черной косе, традиционно уложенной на правое плечо, резко оборачивается, поднимаясь со стула.

Женщина со светлыми волосами, беспорядочно рассыпанными по плечам, вздрагивает, поспешно вытягивая из коробочки, стоящей рядом, салфетки и прикасаясь ими к собственному лицу.

Марлена? Здесь?

— Чем я могу помочь? — кухарка загораживает собой фигуру домоправительницы, услужливо задавая свой вопрос.

Лихорадочно вспоминаю, зачем пришла, пытаясь найти объяснение тому, что вижу.

— Карандаши… — бормочу я.

— Карандаши? — недоуменно переспрашивает миссис Браун.

— Цветные карандаши. Мистер Каллен просил принести их.

— Карандаши… — женщина задумчиво изучает глазами деревянный пол, то и дело мимолетно оглядываясь на Марлену. И только когда замечает, что та более-менее привела себя в порядок, быстро кивает.

— Я поищу, подождите немного.

И уходит из столовой, оставляя нас с домоправительницей наедине.

Не могу сдержаться и остаться на прежнем месте. Происходящее с Марленой давным-давно заботит меня, и сейчас появился шанс узнать хоть что-то. Эти слова и слезы прекрасно дают понять, что произошедшее вполне серьезно. Ей нужна помощь. И я помогу, если получится.

Услышав мои шаги рядом, женщина оборачивается, с трудом, но выдавливая скупую подрагивающую улыбку.

— Добрый день, Изабелла.

— Добрый день… — говорю в ответ и, нахмурившись, подмечаю все изменения на её лице. Красивое, с легким румянцем и горящими синими омутами, теперь оно выглядит осунувшимся, не в меру бледным, с погасшими, красными от бесконечных слез глазами. Светлые волосы — совсем спутавшиеся — ни имеют ничего общего с теми великолепно уложенными локонами, что я встретила в день приезда.

Марлена до неузнаваемости изменилась.

— Садитесь, — женщина тщетно пытается сохранить на лице безмятежность, — хотите чаю?

— Нет, спасибо, — для чаепития время явно неподходящее, это точно.

Повисшую паузу разбавить некому. Она сильнее Марлены и меня вместе взятых. И только заметив часы, неустанно передвигающие свои стрелки, вспоминаю о времени. Меня ждет Джерри и кухарка скоро вернется. Следует поторопиться с разговором.

— Мне сказали, вам не здоровилось? — негромко начинаю я, обеспокоенно следя за подрагивающими пальцами женщины, напряженно перебирающими бумажную поверхность салфетки.

— Ничего страшного, не волнуйтесь, — Марлена опускает взгляд, полностью сосредотачиваясь на своем занятии.

— Расскажите мне, что случилось, — перехожу к отрытой просьбе, понимая, что хождением вокруг да около ничего не добьешься.

— Апрель… весна пришла… — она странно, почти безумно усмехается, а пальцы разрывают салфетку, дрогнув в самый неподходящий момент.

— Что с вами случилось? — формулирую вопрос конкретнее, передвигая свой стул ближе к домоправительнице. — Я вижу, произошло что-то плохое. Что?

— Это не важно.

— Важно. Марлена, я попытаюсь помочь, если вы расскажете.

— Не поможете.

Её односложные, в крайней степени пропитанные безнадежностью ответы вводят в ступор. Становится по-настоящему страшно и горько.

— Почему вы так уверены? — не отступаю. Не хочу отступать. Эта женщина стала первой, кто помог мне. И я не останусь в долгу.

— Вы… — Марлена сглатывает, низко опуская голову. Её пальцы впиваются друг в друга, скрепляясь в прочнейший замок. Разъединить их не выйдет. — Вы… вы любите Джерома, Изабелла?

— Да. Да, люблю, — поспешно соглашаюсь, обрадованная пусть пока и слабо, но установленным контактом. Тема, конечно, отдаленная, но уже хоть что-то.

— Сильно любите? — синие глаза скрываются за слезной пеленой, когда их обладательница смотрит на меня.

— Очень сильно, — не понимаю, к чему эти вопросы, но если ей так проще, я отвечу.

— Как сына, — это звучит как утверждение.

Медлю полсекунды. Не знаю, как любят своих детей. У меня никогда их не было. Мне кажется, я люблю Джерри больше. Наверное, даже больше, чем любили меня… Но точного ответа, по-моему, никто не знает.

— Да, — киваю, находя это слово наиболее подходящим.

— И если он… — Марлена шумно сглатывает, — если сделает вещь глупую… чудовищную, — она зажмуривается, — вы ведь от него не отвернетесь?

Мой ответ ей известен.

Молчаливо соглашаясь с ним, женщина поджимает губы.

— И я не отвернусь…

— Ваши дети сделали что-то плохое? — подвожу итог всему сказанному, сочувствующе глядя на домоправительницу.

Дети. У неё есть дети. Ну конечно же, она должна быть матерью! Мама из неё наверняка замечательная.

— Да, — домоправительница вздрагивает, — ужасное… просто ужасное…

Терпеливо жду продолжения, осторожно прикасаясь к руке женщины своей. Громко всхлипнув, она сжимает мои пальцы, с силой зажмуриваясь.

— В прошлую субботу мистер Каллен не… не вернулся… из-за… из-за моей… моей дочери, — прерываясь от недостатка воздуха и лихорадочно вдыхая его, дает объяснение Марлена.

Понимаю все слишком быстро. Чересчур быстро, чтобы успеть свыкнуться с подобными словами.

Суббота. Эдвард. Небоскреб.

Логическая цепочка выстраивается за мгновение. События освещаются с самого начала — с приезда Джаспера — до того момента, как Флинн сообщает неутешительный прогноз… от того момента, как Эдвард изгибается на кровати, умоляя меня спасти Джерома, до того, как возвращается в особняк спустя два дня и поднимается с кровати, дабы обнять мальчика. Запах, приглушенный свет его обители в квартире, слезы и кошмары, смертельная бледность и тихое, почти неслышное дыхание. Погасшие малахиты и черты, исказившиеся от боли. Все, что было. Как в страшном сне, который не хочется вспоминать.

Ужас пробивается под кожу, заставляя задрожать, словно отхолода. Все слова кончаются, а дыхание перехватывает.

Эдвард сказал, что знает, кто отравитель. И знает, как расправиться с ним…

Вот и разгадка. Вот и ответ.

Господи…

— Марлена, — бормочу, прочищая горло и пытаясь сделать голос слышным, — Марлена, мне очень жаль… — не знаю, что говорить. Что нужно, что принято говорить. Без лишних разъяснений понятно, к чему Каллен приговорил свою неудавшуюся убийцу. И, похоже на то, что пока свой план в жизнь не претворил. Правда, это лишь вопрос времени… и недолгий.

— Изабелла, я знаю, что это непростительно и… и недопустимо, но… но я готова сделать все, что угодно… я готова… если Марта уедет, я не позволю ей… не позволю даже приблизиться к Америке. Она исчезнет… навсегда исчезнет… пусть даже от меня… только… только живет, — домоправительница больше не сдерживается, сжав ладони в кулаки, плачет, содрогаясь от рыданий. Говорит, просит, молит меня.

— Вы говорили с Эдвардом? — внутри ощутимо ноет, когда я вижу улыбчивую женщину в таком виде.

— Конечно, — она судорожно вздыхает, — я предлагала себя вместо… я просила…

Мне больно. По-настоящему больно за неё. Больно слышать, больно видеть, больно знать… А все потому, что я прекрасно понимаю Марлену. За Джерома я готова заложить не только свою душу, но и души всех, кого потребуется. Готова свернуть горы, осушить моря, пройти пешком вокруг света или даже навсегда оставить его, только бы спасти. Только бы спасти…

Марлена тоже. Но шансов у неё не осталось.

— Он не позволит, Изабелла. Он убьет её… — домоправительница задыхается от рыданий, закрывая лицо руками, — я ничего не могу… ничего не могу сделать… а она… она со мной попрощалась!..

Понимаю, что сама готова заплакать и, скорее всего, именно поэтому непозволительные слова все же произносятся:

— А если я поговорю с ним?

Марлена резко вздергивает голову.

— Поговорите?.. — её дыхание окончательно сбивается.

— Я попытаюсь, — не хочу давать ей лишних надежд, — вы ведь обещаете, что она никогда не вернется?

Плохо. Все очень плохо. Что я, черт подери, делаю?!

— Обещаю, — Марлена поспешно кивает, судорожно цепляясь руками за мои, её глаза вспыхивают, — клянусь, Изабелла. Я вам клянусь. Я обещаю… Вы поговорите?..

— Я попытаюсь, — повторяю, хмурясь. Мое поведение в корне неверно. Я обещала себе, что не оставлю на мучителях Каллена и Джерри живого места. Сама растерзаю каждого, кто попробует отнять их у меня. А теперь… теперь я нарушаю собственные правила. Из-за Марлены. Из-за необъяснимой привязанности к ней, которую я не могу объяснить.

— Изабелла, карандаши нашлись, — миссис Браун появляется в поле зрения так внезапно, что вынуждает нас с домоправительницей вздрогнуть.

Она непонимающе, настороженно смотрит на меня, пока я поднимаюсь со своего места.

— Пожалуйста… — отпуская мои руки, неслышно шепчет Марлена, — пожалуйста…

Медленно киваю, поворачиваясь к кухарке.

Забираю цветастую пачку из её рук, поворачиваясь к лестнице.

Разговор предстоит серьезный. И совсем нешуточный…

Когда я возвращаюсь в комнату, несколько секунд помедлив перед темной дверью, прежде чем открыть её и отрезать все пути к отступлению, Эдвард стоит возле длинного узкого окна, держа Джерома на руках. Малыш обнимает его, заинтересованно наблюдая что-то за толстым стеклом. Каллен показывает мальчику в разные точки, попутно объясняя какие-то вещи.

Дышать сразу становится легче. Несмотря на все, что я собираюсь сказать, эта спальня сама по себе внушает спокойствие. Подпитывает нужными силами.

Услышав негромкий хлопок двери, Джерри оборачивается на меня. Каллен тоже, но с секундным промедлением.

— Смотри, что я нашла, — стараюсь не напугать мальчика и не пошатнуть его хорошее настроение, делая все, чтобы голос звучал как прежде.

Протягиваю вперед пачку с карандашами, ласково глядя на маленького ангела.

Малахиты вспыхивают огнем радости, едва их обладатель покидает объятья папы, кидаясь ко мне.

Крепко-крепко обнимает за шею, чмокает в щеку. И лишь затем забирает желаемое, меньше чем за секунду возвращаясь на свое прежнее место.

Я наблюдаю за тем, как Джером высыпает карандаши на журнальный столик, быстро перебирая их в поисках нужного и начинает разрисовывать белую бумагу, когда Эдвард привлекает мое внимание к себе, неожиданно оказываясь рядом.

— Мы сейчас вернемся, Джером, — сообщает он сыну, стремительно кивнувшему в ответ, слишком заинтересованному своей работой, чтобы выяснять подробности.

— Эдвард…

— Выходи, — Каллен раскрывает передо мной дверь, вытягивая вслед за собой в коридор.

Послушно иду следом, несмотря на то, что кровавые стены явно не дают гарантий безопасности.

Впрочем, говорить в присутствии малыша ещё хуже. Уж лучше здесь.

— Почему так долго? — мужчина скрещивает руки на груди, опираясь спиной о стену возле двери.

— Миссис Браун искала карандаши, — нервно пожимаю плечами, опасливо глядя в малахиты. Они вовсе не безмятежны. И совсем не спокойны.

— Что произошло внизу? — раскусывая меня за мгновенье, напрямую спрашивает мой похититель.

— Ничего не произошло, — опускаю свое лицо, боясь, что глаза меня выдадут ещё быстрее, — все в порядке.

— Белла, я слушаю, — Эдвард недвусмысленно выделяет последнее слово, его черты суровеют.

Выжидаю около минуты, раздумывая, что лучше сказать в первую очередь. Мыслей совсем нет. По части подобных разговоров я явно не мастер.

Только лишь взгляд Марлены, умоляющей меня помочь, пробежавший перед глазами, помогает набраться решимости и начать.

— Марта тебя отравила, так?

Наверное, впервые в жизни мне удается ввести Эдвада в ступор. Такого развития событий он точно не ожидал.

— Что?..

— Она ведь? — повторяю, пристально глядя на мужчину. Подмечая малейшие эмоции, что видны на его лице. Сегодня они на удивление бесконтрольны. Сначала недоумение, потом недоверие, затем — изумление, а под конец — проблеснувший крохотным огоньком гнев.

— Она принесла его, — сдержанным, но, впрочем, не лишенным подозрения голосом сообщает он.

— Принесла?.. — мой черед удивиться.

— Именно. Просто принесла, — черты Каллена приобретают надменность, — с чего подобные вопросы?

— И ты убьешь её, — делаю вид, что его последних слов не замечаю.

— Нет, — Эдвард злобно усмехается, тяжелый взгляд, истязающий меня, леденеет, — я пожелаю ей удачи в следующий раз и поблагодарю за попытку.

— Она ведь не зачинщица, — и вправду, сложно представить белокурую девушку с красными ноготочками, принесшую мне первые вести о Каллене в небоскребе, хладнокровной убийцей. Ей подойдет любая роль, кроме этой. Любая.

Тем более, мой похититель ведь упоминал «Большую Рыбу», чьи планы он дважды нарушил…

— Ты говорила с Марленой, — делает вывод мужчина, уже не скрывая своего недовольства. Малахиты так и пылают.

— Даже если так, — не отрицаю, не считая это нужным, — даже если говорила, Эдвард, это не имеет значения. Это — её дочь. И она поручилась за неё.

— Белла, — Каллен приглушенно рычит, скалясь так, что мурашки бегут по коже, — эта тварь пыталась меня убить. И она снова попытается, если дать ей возможность.

— Она уедет, — упорствую я, разрываясь между желаниями самостоятельно уничтожить Марту и помочь Марлене, так сильно молящей о помиловании дочери. Это просто сумасшествие. Помешательство, не иначе.

— Она вернется, — мой похититель говорит это с таким видом и уверенностью, что усомниться в правдивости его слов почти невозможно, — и дай бог, чтобы снова за мной. Но в следующий раз она может узнать и про Джерома.

— Не посмеет…

— Посмеет, — отрезает мужчина, — ещё как посмеет. И не одна. И с подготовкой. Белла, змею нужно душить, пока она не обрела силу. После — поздно.

— Марта дочь Марлены, — прикрываю глаза, стремясь отгородиться от нещадного пламени малахитов, — она любит её так же, как и ты Джерри.

— Это самая глупая причина для смены решения, — фыркает мужчина.

— Марлена ведь у тебя не первый год, — на миг мне кажется, что домоправительница — моя мать. Уж слишком сильно хочется добиться того, о чем она мечтает, исполнить просьбу, на которую она так надеется, — она защищала Джерома и была верна тебе. Неужели хотя бы за это, ты не?..

— Я не трону Марлену, — ледяным тоном обещает Каллен, шумно втягивая воздух, — но её отродье получит то, что ему причитается.

— А если кто-то то же самое скажет на твою мольбу спасти Джерома, Эдвард? — прибегаю к запрещенному приему, в конец отчаиваясь. Понимаю, что не могу ничего сделать. Понимаю, но не могу смириться. Осознаю невозможность принять действительность такой, как она есть.

В коридоре повисает зловещая тишина. Три секунды она длится. И три секунды я не могу дышать.

В два огромных шага Эдвард пересекает разделяющие нас метры, возвышаясь надо мной и пристально, с ярко-пылающей ненавистью глядя прямо в глаза. Прожигая и испепеляя. Уничтожая.

— Не смей сравнивать эту дрянь с Джеромом, — рявкает он, громко ударяя по стенке рядом со мной, — никогда не смей, — фраза произносится по буквам с совсем не вымышленной, вполне реальной и исполняемой угрозой.

Этот Эдвард не имеет ничего общего с тем, с которым я говорила утром. Настоящий Босс мафии. Настоящий наркобарон. Жестокий и быстрый на расправу. Кровавый монстр, как в фильмах ужасов.

— Ты ведь не позволишь им всем даже тронуть его, что бы он ни сделал… — уверенно шепчу, пытаясь игнорировать стучащее в груди сердце и кровь, начинающую шуметь в висках. Переступаю через себя, набираюсь непонятно откуда взявшейся смелости, заглядывая прямо в нутро омутов моего похитителя. Утопаю в них, но умудряюсь как-то удержаться на плаву.

— Не позволю, — он кивает, крепко сжав зубы, — не позволю никому создавать угрозу для него. Дочь она Марлены или миссис Браун, дочь Эммета или Джаспера — правила для всех одни и те же. Без исключений.

— Ты ведь не чудовище, — почти до крови кусаю губы, поглаживая ладонями локти мужчины, — зачем ты пытаешься стать им?

— Зачем ты впутываешься туда, куда не следует? — переиначивает вопрос Эдвард, хмурясь сильнее. На не до конца вернувшемся к прежнему виду лице проступают все морщины. Он разом старится на десяток лет.

— Она умоляла меня…

— Хоть миллион раз умоляла, — ладони Каллена сжимаются в кулаки возле моих плеч, во взгляде явно светится непонимание и жажда узнать ответ, — мне казалось, ты на моей стороне, Белла?

— На твоей, — уверяю я, медленно кивая, — но не сегодня…

Ну вот, я сказала. Пути обратно нет.

Эдвард качает головой, щурясь. Убирает руки, отходит назад.

Заостренные злостью черты лица, глаза, пылающие самым настоящим огнем, губы, сжавшиеся в тонкую полоску — все это недвусмысленно отражает его мысли.

— Очень жаль, Изабелла, — произносит чужой голос, — ты разочаровала меня.

Ответно поджимаю губы, отстраненно глядя на мужчину. Он специально избежал моего имени. Я ведь просила, и он знает, почему…

Сдержать себя не успеваю. Да и вряд ли хочу:

— Я в вас тоже, мистер Каллен.

По-дьявольски широко и злобно улыбнувшись, Smeraldo возвращается обратно в спальню, громко хлопнув дверью.

Внутри меня что-то обрывается.

* * *

Эдвард уезжает ровно в то время, о котором говорил. Напоследок поцеловав Джерома и шепнув ему что-то на ухо, покидает детскую, куда мы с малышом переместились, даже не взглянув на меня. Не сказав ни слова.

Этой ночью, глядя на спящего мальчика и невольно сравнивая его с отцом, не могу уснуть. Думаю, думаю, думаю… бесконечное множество мыслей, прямо-таки круговорот, цветная карусель, не дают покоя.

В какой-то момент кажется глупым то, что я сделала. И то, как говорила с мужчиной. Стоит ли Марта всего этого?..

Но потом сознание занимает образ Марлены, и ответ находится сам собой: стоит. Не могу понять, почему я так привязалась к этой женщине. Она производит хорошее впечатление, выглядит доверительно и вкусно готовит, но разве это повод? Для чего я ломаю все то, что так долго пыталась построить?..

Схожу с ума. Однозначно.

Один разговор с домоправительницей перевернул все в сознании с ног на голову.

А может, дело в том, что я не хочу допускать убийства, что собирается совершить мой похититель? И Джеймса, несмотря на то, как сильно ненавижу и боюсь, и Марты, которую была готова растерзать собственноручно.

… Больше я не вижу домоправительницы. И она не видит меня. Видимо, понимает, что ничего из затеи не вышло. Вполне справедливо избегает. Я была её последней надеждой. И я миссию провалила.

Миссис Браун так же потеряла всю ту напускную услужливость и спокойствие, какое излучала. Приходя в белую спальню с завтраком, обедом и ужином, она злобно смотрит на меня, излишне шумно переставляя еду на стол. Неужели представляет предательницей?

И только Джером по-прежнему не считает меня врагом. Он утешающе смотрит, крепко обнимает, пытается состроить улыбку, когда я стараюсь развеселить его…

Малыш преображается с отъездом папы. В худшую, разумеется, сторону.

Затихает, умолкает и даже не собирается возвращаться к прежнему состоянию, пока мой похититель не вернется. А дни, как назло, идут чересчур медленно.

… Понедельник проходит точно так же, как вторник. Дождливо и серо, болезненно. Бессмысленно.

Среда мало чем призвана от них отличаться.

Утро с громким дождем, день под пеленой туч и вечер, пронизанный отчаяньем.

Укладываясь спать сегодня, принимаю решение извиниться перед Эдвардом завтра. Позвоню ему и попрошу прощения. В конце концов, это будет честно. Если забыть, что домоправительница — мать Марты, она и вправду получила заслуженное. Я бы сама отдала ей это, если бы представилась возможность и не всплыли на поверхность новые неутешительные факты.

Джером устраивается рядом, обвивая меня ладошками за шею. Целуя, прежде чем отправиться к Морфею.

Пробираюсь в сонное царство вслед за ним, когда посторонние звуки в идеально тихой темноте комнаты вынуждают проснуться.

Мгновенно открываю глаза, инстинктивно прижимая малыша ближе к себе.

Никому не отдам. Никому не позволю тронуть.

— Белла… — хриплый, тихий-тихий, дрожащий голос, кажется частью тишины, — Белла…

Глаза постепенно привыкают к темноте, в какой-то момент различая у кровати ещё более темное, чем все вокруг, пятно. Довольно большое.

Луна скрылась за тучами, и поэтому разглядеть лицо ночного гостя весьма проблематично.

Не отвечаю, натягивая одеяло повыше. Пряча маленького ангела от любого, кто покусится на него.

— Б-бел… Белла, — голос обрывается, а затем появляется снова. Надламывается, словно тонкий весенний лед. Ледяная рука хватает мою прежде, чем я успеваю помешать ей. Тянет на себя, больно сжимая.

Длинные пальцы подсказывают бредовую, но хоть какую-то догадку.

— Эдвард? — полностью уверенная, что ошибаюсь, все же поднимаю голову, стремясь увидеть пришедшего получше.

Хватка усиливается, подтверждая сказанное. Её обладатель шумно, с громким хрипом, втягивает воздух.

Сонливость окончательно спадает. Трезвость, пришедшая ей на смену, помогает действовать правильно.

Оставляю за спиной Джерри, отпуская его, когда пробираюсь по простыням ближе к краю кровати. Пока не могу поверить в реальность происходящего, но судя по тому, как белеют от неимоверной силы мужчины пальцы, почему-то липкие и мокрые одновременно, все правдиво.

— Эдвард, — останавливаюсь у самого края, свободной рукой накрывая ту, что сдерживает меня, — почему ты здесь? Что произошло?

Среда, ведь так? Суббота — назначенный день. Почему он вернулся раньше? Ночью… без предупреждения…

Вопросов много, а ответов не получить. Если это и вправду мой похититель, то он явно не намерен сейчас разговаривать.

— Все кончено, — всхлипывает Каллен, и длинные пальцы разжимаются, отпуская мои, когда голова их обладателя безвольно опускается на белые простыни, — все кончено, Белла…

Пока я тщетно пытаюсь понять, о чем он говорит, луна покидает свое пушистое укрытие, освещая комнату ярким, почти дневным светом.

Придушенно вскрикиваю от ужаса, едва светлая спальня предстает на обозрение.

Кроватные бежевые простыни, так же, как и мои руки, в том месте, где Эдвард касался их, покраснели. Насыщенный кроваво-красный цвет вполне очевидно обрисовывает ситуацию.

Кровь?..

Глава 44 Теплый

Мама говорила, что все наши желания материализуются. Какие-то раньше, какие-то позже, но, в любом случае, большая часть того, что случается в нашей жизни — те самые, когда-то пришедшие в голову мысли. Именно поэтому с ними и стоит быть осторожнее.

И все же, представить, что процесс исполнения занимает меньше пяти часов — сложно. Я хотела извиниться перед Эдвардом. Очень хотела. И решила — завтра.

Но каким-то невероятным, невозможным образом, разорвав все рамки реальности, мужчина оказался у кровати в детской, сейчас. Стоит на коленях, прижавшись лицом к покрасневшим простыням. На бледной коже видны тонкие красноватые царапины и коричнево-зеленые разводы. Особенно много их на тыльной стороне ладоней и на шее.

Впрочем, то, как выглядит мой похититель не так важно, как то, насколько плохо себя чувствует. Судя по голосу и позе, это явно не визит из вежливости. Тем более в такое время.

— Эдвард, — спускаюсь с кровати на пол, стараясь сделать это как можно тише, не потревожив Джерри, — что произошло?

Прежде, чем ответить, Каллен дважды хрипло вдыхает и дважды выдыхает. Подрагивающие длинные пальцы сжимают, что есть силы, покрывала.

— Белла… — как и две минуты назад, надламывающимся голосом, зовет он.

— Белла, — утвердительно киваю, придвигаясь ближе. Укладываю собственные ладони поверх его, осторожно глажу, — я здесь.

В этот раз вздох получается куда громче предыдущих. Одним резким движением отрываясь от кровати, Эдвард замирает в неудобной сидячей позе, тщетно уговаривая себя на меня посмотреть. Малахиты, казалось бы, уже подобравшиеся к своей цели, быстро скрываются в противоположном направлении. Стреляют в любую сторону, подальше от моей.

— Тебе плохо? — голос вздрагивает, и тревога с легкостью просачивается в образовавшуюся брешь. Контроль, установленный над страхом, на миг грозится вырваться на свободу.

Мужчина низко опускает голову. С силой зажмуривается.

Никакого ответа. Молчание. Молчание, подкрепленное судорожным дыханием и дрожью рук.

— Эдвард, я помогу тебе. Скажи, в чем дело? — пытаюсь узнать хоть что-то, внимательно оглядывая его. Явных признаков серьезных ранений нет. Или все дело в том, что луна снова скрывается за чередой облаков?

Нечленораздельно бормоча что-то, но притом довольно громко, Каллен вынуждает Джерома, мирно спящего на своей половине кровати, нахмуриться.

Недовольно наморщив личико, белокурое создание вздыхает, поворачиваясь на другой бок. Крепче обнимает подушку.

Его пробуждения точно не хотелось бы. Я сама пока не понимаю, что происходит.

— Эдвард, ты сможешь встать? — зову, нагибаясь к моему похитителю, — Джерри проснется, если мы останемся здесь.

Как и следовало ожидать, напоминание о сыне, в каком бы его отец не был состоянии, до сознания мужчины доходит крайне быстро. Этот раз исключением не становится.

Мне кажется, даже если бы Каллен истекал кровью, он бы нашел в себе силы сделать то, что прошу. Вспомнить хотя бы утро возвращения в особняк на прошлой неделе…

Протягивая мне руки, мужчина по-прежнему не смотрит в глаза. Но, тем не менее, взгляд не прячет.

— Хорошо, — берусь за теплые, почти обжигающие мокрые ладони, надеясь, что повреждения не настолько серьезны, чтобы я могла усугубить их окончательно. Наверное, то, что луны нет, скорее плюс, чем минус. Не думаю, что, увидев всю картину целиком, я бы смогла себя контролировать так же, как сейчас.

Эдвард поднимается, крепко держась за меня. Дышит тише, едва слышно. На ногах стоит некрепко, словно после приступа.

— Пойдем, — обвиваю моего похитителя за руку, прижимая к себе, — все будет хорошо.

Не знаю, как удается впустить столько уверенности и спокойствия в голос. Он словно бы не мой вовсе.

Самый ближайший вариант уединения, где звукоизоляция достаточно хороша, дабы не поднять с постели Джерома — ванная комната. Она чуть в глубине детской, с левой стороны от кровати. Именно туда и направляюсь.

Громкий щелчок выключателя заставляет освещение внутри вспыхнуть. Ослепляя нас обоих, яркие лампы на мгновенье лишают возможности идти дальше — не видно, куда. Но, спустя секунду, помогаю мужчине переступить порог и закрываю за нами деревянную заставу. Надеюсь, мой белокурый ангелочек все ещё резвится с Морфеем и всполох света не помешал ему. Видеть подобное ни к чему.

Словно бы олицетворяя древнюю сказку о вампирах, при свете мой похититель разом теряет власть над собой. Его колени подгибаются, а вдохи-выдохи становятся настолько частыми, что воздух вряд ли успевает задерживаться в легких.

— Тише, — бормочу я, преодолевая оставшиеся метры до мраморной ванной, бортики которой достаточно широкие, дабы сидеть на них.

Успеваю.

Ещё немного, и Эдвард оказался бы на полу.

Я глубоко вздыхаю, решаясь взглянуть на Каллена при хорошем свете. Задача сверхсложная, но я постараюсь удержать сознание в узде.

Малахитовых глаз нет. Они закрыты, будто от испуга. И ничто, ровным счетом ничто, не отвлекает от полноты картины.

Лоб и щеки мужчины необычайно красные. Кажется, вся кровь из организма прилила к ним. Не знаю, способны ли гримеры, даже самого лучшего фильма, создать такой пугающий эффект. И при этом нос, подбородок и скулы Эдварда остаются бледными, как снег. Совсем белыми. Справа, слева и снизу на шее имеются царапины. Те самые, что уже видела. Они пропадают в темной грязи, нанесенной, будто кисточкой художника, крупными мазками. Бронзовые волосы тоже перепачканы. Слипшиеся, потемневшие, они плохо сравнимы с тем, что видела два дня назад.

Но лицо — меньшее из всех зол. И явно ничего не значит по сравнению с руками.

Ладони Эдварда, которые держу в своих, на внутренней стороне алые. Ни единого живого места, ни единого просвета ровной кожи. Изодранные, почти вспоротые, они вызывают оправданный ужас. Мои глаза распахиваются сами собой.

— Что случилось?.. — скатываясь на шепот, спрашиваю, надеясь услышать ответ. Быть может, с ним будет не так страшно?

— Белла, — мое имя снова звучит в пространстве. Но на этот раз в ванной, среди белой плитки и многочисленных полочек над умывальником, — ты меня прогонишь?

Слова повисают в тишине, вырвавшейся на свободу. Изумленно проигрываю услышанное снова и снова, придумывая, что бы ещё оно могло значить. Но, похоже, мысль была выражена вполне конкретно. Других вариантов не нахожу.

Теперь окончательно кажется, что все вокруг — сон. Я сплю, не так ли? Это вместо кошмара о Джеймсе или Маркусе? Вместо мамы с кольцом и отца, хлопающего дверью в роковую ночь?

Ничего реального. Осталось недолго. Вот сейчас я проснусь, и…

Но не просыпаюсь. Не просыпаюсь, несмотря на отчаянное желание и ярую попытку подсознания добиться этого.

Неужели все взаправду?

Боже…

Эдвард, терпеливо ждавший моего ответа последние две минуты, медленно качает головой. Выдыхает, морщась. По-прежнему не раскрывая глаз, упирается изувеченными руками о мраморные бортики. Собирается подняться.

— Я пойду…

— Куда пойдешь? — удерживаю его на месте, потирая ледяные запястья, — я никуда тебя не отпускаю. Прекрати.

— Выгоняешь…

— Нет, — откуда столько твердости?.. — не прогоняю и не прогоню. Садись.

Второй раз морщась, уже сильнее, он замирает на месте.

Сиреневые веки крайне медленно, словно после сна, открываются, позволяя увидеть малахиты. Правда, лишь наполовину.

Но даже этого хватает, чтобы заметить их опустошенность и испуг. Самый настоящий, ничем не прикрытый. Похожее выражение читалось внутри «драгоценных камушков», когда их обладатель просыпался после кошмара.

— Ты весь мокрый, — напряженно констатирую, проводя пальцами по толстой, насквозь промокшей материи черного пальто, — тебе холодно?

Он безмолвно качает головой, отрицая.

— Давай я помогу тебе снять его, — тянусь к пуговицам, наскоро соединенным на груди, — оно совсем грязное.

Мужчина не упрямится. Послушно делает, что прошу, высвобождая из рукавов руки. Но едва черная ткань касается ладоней, вздрагивает, застывая.

— Извини, — прикусив губу, как можно аккуратнее, минуя окровавленную кожу, завершаю раздевание.

Теперь, когда он в темно-синей рубашке, есть возможность увидеть, пострадало ли ещё что-то кроме лица и рук.

На первый взгляд, нет. Материя повсюду ровная, чистая и сухая.

Однако, когда случайно задеваю правое плечо мужчины, реакцию получаю. Шипение. Ничем не разбавленное.

— Больно? — озабоченно смотрю на Каллена, желая понять причину такого поведения, — что с ним?

— Белла, — игнорируя мой вопрос, Эдвард подается вперед, прислоняясь лбом к моей талии, — Белла…

— Я, — подступаю на шаг ближе, боязно, но все же прикасаясь к испачканным волосам, — я― Белла, правильно. Тише.

Второй раз отрывая руки от бортиков, мужчина обнимает меня, сильнее прижимая к себе. Как Джером, старается оказаться максимально близко.

— Мне страшно, Белла, — тихо-тихо признается он, поджимая губы, — так страшно…

— Тебе нечего бояться, — мягко заверяю, прикасаясь к нему. Холодные скулы сменяются щеками, пылающими настоящим пламенем. Такой резкий контраст заставляет ужаснуться. — Я здесь, и Джерри здесь. Мы с тобой, помнишь?

Голос и эмоции, стягивающие внутренности, друг с другом никак не вяжутся. Они полностью противоположны.

Господи, Эдвард, которому, казалось бы, страх неведом вовсе, говорит мне такое. И здесь, в обстановке, где не может быть ничего напускного. Совершенно искренне. Совершенно откровенно.

Внутри больно щиплет.

— Ты теплая, — замечает он, поворачивая голову влево, вздыхая, — не уходи.

— Никуда не пойду, — клятвенно обещаю, продолжая гладить его. Касания даже к щекам, по-моему, боли не причиняют. Пока что. А вот польза от них явно имеется — его дыхание становится чуть спокойнее.

Впрочем, едва замечаю это, все тут же возвращается на круги своя. К тому же, объятья явно усиливаются. Теперь обжигающие ладони держат меня крепче некуда. Сжимают в железных тисках. Их мокрота мигом достигает кожи под ночнушкой. Ежусь.

— Они… они… — Эдвард тщетно пытается что-то сказать, то и дело шумно сглатывая, — они меня…

— Я никому тебя не отдам, — неожиданно даже для себя самой шепчу я.

— Убить, — Каллен набирает в легкие как можно больше воздуха, силясь досказать желаемое, — убить хотели….

— Кто хотел? — спускаюсь одной рукой на шею, а затем и вниз, к спине, вторую по-прежнему оставляя на его лице.

— Кай, — незнакомое имя представляется заставкой к начинающемуся фильму ужасов. Короткое, мрачное, пугающее не на шутку даже самого непоколебимого человека. Самого хладнокровного, как Эдвард. Приводящее в исступление. — Рыба…

— Большая рыба?

— Да, — мужчина судорожно вздыхает, быстро кивая, — да. Большая. Большая рыба…

— Ему это не удалось и не удастся, — говорю, пытаясь самостоятельно увериться в собственных словах, — ты со мной, нас никто не тронет.

— Час назад, — его голос срывается, погрязая среди сбитых вдохов, — час назад, Белла… они почти убили меня…

Внутри все холодеет. Сердце, кажется, пропускает пару ударов.

Час назад? ЧАС?!

Немного отстраняюсь, стремясь посмотреть на Эдварда. Слава богу, не расценивая это как попытку уйти, он поднимает голову, давая возможность малахитам встретиться с моими глазами.

Смотрит прямо, честно, не моргая. Напугано, как ребенок. Слезная пелена затягивает большие «драгоценные камушки».

— Как?.. — с ужасом спрашиваю я. Это все, на что хватает воздуха.

— Б-бомба, — с легкой заминкой сообщает Эдвард, — в машине была бомба…

Все мои мысли разом обрываются. Все предположения, все догадки, все планы — раз ― и нет. Остается только страх. Чертов неистребимый страх. И удержать его внутри нет никакой возможности. Он меня гораздо сильнее.

— Эдвард… — бормочу, самостоятельно привлекаю мужчину обратно, нагибаюсь, целуя вспотевшие лоб, виски, покрытые грязью, лаская руками все то, до чего могу дотянуться. Давлюсь слезами, грозящими оказаться на лице, пытаясь побороть их. Не нужно. Не нужно, пожалуйста. Я не помогу ему, если сама утону в истерике.

— Все было быстро, — вжавшись лицом в мою сорочку, сбивчиво рассказывает Каллен, — я бы ничего не смог сделать, если бы не… не вышел из неё… на минуту… на секунду… Белла!.. — стонет, зажмуриваясь. Прижимается ко мне, крупно дрожа. Ждет участия. Надеется на сочувствие.

Надеюсь, он видит его?

— Я тебя им не отдам, — слова появляются сами собой, из ниоткуда. Льются быстротечной рекой, остановить которую под силу только мифологическому титану. Да и то вряд ли. — Мой хороший, я тебя защищу. Я не позволю им тебя тронуть. Не бойся. Ничего не бойся.

Защищу? От бомб? От убийц? От пуль?

Не позволю тронуть? Не дам в обиду, даже если приведут в аргументы оружие?..

Да!

Не дам. Правильно. Не позволю.

Этот мужчина слишком много для меня значит. Он слишком дорог мне, дабы позволить кому-то, даже до зубов вооруженному, даже ужасающе страшному, прикоснуться к нему.

Я защищу. Не знаю, как, не знаю, чем, не знаю, возможно ли это физически, но я буду пытаться. Я обещаю.

Мои слова производят на Эдварда впечатление. Отчаянно перебирая длинными пальцами материю ночнушки, он шепчет благодарности и бормочет, что сделает все, что я скажу, если останусь. Если не брошу его.

Будто бы я в состоянии это сделать…

Ещё тогда, когда мужчина впервые показал мне свои мысли и истинные эмоции, там, у кровати Джерри, после его побега, я поняла, что не смогу. Никогда не смогу. Ни за что не брошу.

— Я — твой, — неожиданно громко восклицает Каллен, шумно выдыхая, — видишь, твой. Ты можешь делать, что угодно. Я не помешаю.

Говорит быстро, но ясно и четко. Не сбивается.

— Ты таким хотела меня видеть? — со свистом втягивает воздух, почти отталкивая от себя. Вынуждая посмотреть сверху вниз. Вытягивает перед собой руки, намеренно сжимая их и выпуская наружу свежую кровь вкупе к уже старой, запекшейся. — Таким?.. Когда ломала, таким хотела?! Не молчи!

Лихорадочно пытаюсь сообразить, что должна сказать. Что могу сказать.

Его внезапное помешательство, его возгласы, заставляют табуны мурашек бежать по спине.

Ломала? Хотела?..

— Эдвард…

Он морщится от первого услышанного слова, будто от страшной боли. Съеживается, стискивая зубы. Они скоро треснут, не иначе. Шипит.

А потом начинает дрожать. Снова. Сильнее прежнего.

— Белла, прости… прости меня… — умоляюще просит Каллен, убирая трясущиеся руки за спину, — прости, пожалуйста, я не хотел…

Иступлено колотящееся сердце едва не смолкает от вида мужчины в этот момент. С трудом переступаю через себя, возвращаясь на исходное место.

Теперь подрагивают и мои пальцы. От всего сразу.

— Не за что извиняться, — тихонько говорю я, проводя линию, очерчивающую одну из сторон его лица.

— Я ведь лучше, когда молчу. — Эдвард смотрит на меня с вопросом, в то же время пытаясь уверить в своих словах. Смотрит затравленно, но с надеждой. С сожалением. — Я лучше, когда холодный, Белла. Не называй меня больше теплым, хорошо? Не называй…

Он помнит? Ещё с воскресенья?

— Ты теплый, — уверенно, пусть и с долей опасения произношу я, сглатывая слезы, — ты лучше, когда теплый и когда говоришь, мой хороший. Ты нравишься мне, когда говоришь.

— Такой? — он осекается, заставляя себя посмотреть точно мне в глаза. Без притворств. — Такой нравлюсь?

— И такой, — киваю, надеясь, что слова не звучат фальшиво, — любой нравишься.

Вздыхая, мой похититель хмурится, но от объятий не отказывается. Возвращает голову и лицо обратно.

Дрожь постепенно утихает.

— Спасибо…

Не отвечаю. Не хочу отвечать.

Глажу его, обнимаю и не могу даже представить, каково это — лишиться этого мужчины. Потерять его.

«Бомба», — он сказал, — «Сегодня, час назад».

Неужели и вправду, если бы все не сложилось иначе, если бы Бог решил по-другому, Эдвард бы больше не пришел? Не вернулся в дом, не увидел Джерома, не посмотрел на меня? Обиженный, расстроенный, озлобленный на то самое «я тоже», в ответ на его «разочарован» …

Ужасно. Больно. Страшно.

Не хочу думать. Сейчас он здесь, ведь так?

— Давай мы промоем твои ладони и пойдем спать? К Джерому. — Предлагаю, понимая, как сильно хочу окончить весь этот кошмар. Рядом с малышом ни мне, ни Каллену, страшно не будет. И ужасов внутри белых стен детской точно нет.

— Я сам, — пробует настоять Эдвард.

— Я хочу помочь. Пожалуйста.

Упрямство не ко времени. Пусть не упрямится…

Просьба оказывается услышанной. Спасибо.

— Хорошо, — мужчина устало кивает, нехотя высвобождаясь из моих рук, — если ты хочешь.

Мягко, робко улыбаюсь, присаживаясь на край ванной рядом с Эдвардом. Открываю кран, регулируя нужную температуру.

— Будет немного больно, — нерешительно бормочу, заново оглядывая искореженную кожу.

— Не будет, — Каллен прикрывает глаза, одним движением опуская руки под воду, тут же окрашивающуюся в красный цвет, — мне не больно с тобой.

Ещё одно откровение. Чистое, усталое…

Не удерживаюсь. Поворачиваю голову, целуя плечо мужчины, находящееся рядом со мной. Лишь запоздало понимаю, что это то самое, которое беспокоит его, судя по недавней реакции.

Однако теперь ничего не происходит. Наглядно подтверждая свои слова, Эдвард остается полностью спокоен. Только сосредоточенно смотрит на постепенно розовеющую воду.

— Что с тобой случилось? — нахмурено спрашиваю, глядя туда же.

— Лес нынче ухабистый, — в едва вернувшемуся к более-менее нормальному состоянию баритоне проскальзывает чуточку расслабления, — надо смотреть под ноги.

— Лес?..

— Машины больше нет, — мужчина поджимает губы, незаметно пожимая плечами.

— Ты пешком пришел? — в который раз за эту ночь меня накрывает изумление, перемешанное со страхом.

— Да, — уголки розоватых губ едва-едва вздрагивают, — я хорошо знаю, где дом. Это мой лес.

— Но это же далеко, — тщетно пытаюсь представить то, о чем мы говорим. Получается неважно.

— Все относительно. Это расстояние не такое уж большое. И бегом, к тому же.

Он оборачивается, грустно глядя на меня. Не пытается ничего изображать.

— Давай поговорим об этом потом? — просит, вздыхая, — я не знаю, когда уеду. У нас будет достаточно времени.

— Хорошо, потом, — поспешно соглашаюсь, надеясь хотя бы так помочь ему успокоиться, — потом, мой хороший.

… Вода становится прозрачной, как и раньше. Смывает остатки крови, позволяя увидеть ссадины и порезы в чистом виде. Без скрывающих масок.

Не могу сказать, что картинка становится лучше.

— Тебе нужно показать их Флинну, — замечаю, аккуратно перекладывая бинт, чтобы спрятать поврежденную кожу, — иначе долго не заживут…

Безмолвно кивая, Каллен соглашается.

Мне начинает казаться, что сейчас он согласится на все.

Мой похититель выглядит невероятно вымотанным и чертовски усталым. В постель — лучшее решение. И поскорее.

Замедляют возвращение в спальню грязные полосы, покрывшие собой бледную кожу.

Правда, стереть их полотенцем удается довольно быстро. Тем более, Эдвард не протестует.

— А кожа?.. — прикусываю язык, вспомнив, что мы договорились поговорить после. Потом.

Однако, заинтересовавшись, мужчина прикасается к щеке, проводя по ней снизу-вверх.

— Ожог, наверное, — предполагает он, — несильный. Пройдет.

Ожог…

Стараюсь не заострять на услышанном внимание. Киваю.

Утром. Все утром.

Ложась на простыни и прижимая к себе сына, тут же доверчиво к нему приникшего, Эдвард дышит чуть чаще прежнего. Сглатывает, аккуратно глядя крохотное тельце.

Обнимаю его со спины, накрывая одеялом.

— Спокойной ночи.

— Ты уверена, что хочешь спать там? — неожиданно спрашивает он с ноткой недоверия.

— Да, — киваю, утыкаясь лицом в серую майку, сменившую чертову рубашку, — ты не против?

— Нет… — совсем тихо, но притом с непонятной, но проблеснувшей удовлетворенностью, говорит мужчина. Устраивается немного удобнее. — Спокойной ночи, Белла.

А потом все вокруг затихает…

Утро приходит в белую обитель Джерри под руку с солнцем. Мягкие лучики, просачиваясь через слегка затемненное стекло, нежно касаются ковролина, прежде чем забраться на кровать. По краешку покрывала, вверх.

Просыпаюсь, щурясь от особо смелого луча. Он чересчур яркий после темного царства сновидений.

Похоже, присутствию в особняке Эдварда погода радуется не меньше нас с малышом.

Глаза находят моего похитителя сами собой. Просто останавливаются на его затылке и отказываются куда-либо сдвигаться.

Со вчерашней ночи в его позе ничто не изменилось. Возле самого края, по-прежнему обнимая сына, мужчина спит, опустив голову поближе к ребенку. Одна из его рук обвилась вокруг мальчика, но вторая, на удивление, держит мою. Прижимает к своему обладателю, дышащему спокойно и размеренно. Наконец-то.

Осторожно потягиваюсь, стараясь не потревожить Калленов и вздыхаю, удобнее устраиваясь на мягкой подушке. Её наволочка приятно скользит по коже.

Кожа…

«Ожог. Несильный».

Прикусив губы, самостоятельно придвигаюсь к Эдварду ближе. Как и ночью, хочу уткнуться лицом в майку. Быть уверенной, что он никуда не денется и с ним ничего не случится, пока я буду спать.

В этот раз аромат куда сильнее прежнего. Или сильнее мое восприятие.

Впрочем, этот факт не доставляет неудобств. Запах мужчины ещё одно подтверждение, что все в порядке.

Не могу даже вообразить, даже представить, что вчера могла его лишиться. Навсегда лишиться. И Джером… как бы он?.. что бы он?..

Большая рыба не оставила своих попыток. И вряд ли оставит.

Как никогда мне хочется стать всесильной. Хочется изобразить из себя бойца спецназа, вооружиться автоматом и уничтожить всех тех, кто угрожает моему похитителю. Сколько бы плохого он ни сделал, скольких бы ни приговорил, Джерри — показатель того, что умирать ему нельзя. За все грехи и прегрешения — нельзя. Это будет наказанием для малыша, который не вынесет подобного. И я не вынесу.

Прикрываю глаза, тихонько бормоча свою просьбу.

Он услышал в прошлый раз. Неужели теперь не услышит?

— Не забирай его у нас, пожалуйста.

Слова, тише любого возможного звука, останавливаются среди густой тишины. Мне кажется, я произнесла их дважды, а то и больше, потому что заветная фраза не смолкает.

— Он ничего не решает, — внезапный, неожиданный ответ пугает.

Вздрагиваю, открывая глаза.

Длинные пальцы не отпускают руку, дернувшуюся было обратно на мою часть кровати. Держат крепко. Слышал. Проснулся.

— Доброе утро…

— Зачем ты это просила? — мое приветствие игнорируется. Нетерпение так и сквозит в его словах.

— У тебя слишком хороший слух, — недовольно бормочу, хмурясь.

— Быть может, — Эдвард прочищает горло, задумчиво перебирая мои пальцы, — ты мне ответишь?

— Ты рассказал мне…

— … Про покушение, — быстро кивает мужчина, дополняя. — И что?

— Это не повод?

— Все можно рассматривать как повод, — Эдвард вздыхает, — хорошо, пусть так. Но ведь это значит, что от вчерашних слов ты не отказываешься, так?

— Конечно, — теряюсь, недоуменно глядя на Каллена. Вернее, на его затылок. Снова.

— Это честный ответ? — Эдвард не верит. Почему?

Понимаю, что хочу сделать мгновенье позже. Никакие слова не сравнятся, надеюсь.

Придвигаюсь ближе, целуя шею мужчины. Как раз у линии волос.

— Честный.

— Честный… — эхом отзывается он, поворачиваясь в мою сторону. Поспешно отстраняюсь, освобождая место.

Малахитовые глаза, ещё не до конца поборовшие сон, скользят по моей груди и шее до того, как находят лицо. Останавливаются на нем.

— Нужно попросить у Марлены ту мазь, — нахмурено замечаю я, разглядывая покрасневшую кожу, все ещё выделяющуюся яркими цветовыми пятнами.

— Не нужно у неё ничего просить, — Эдвард качает головой, — все будет только хуже.

— Лекарство хорошее, оно быстро поможет, к тому же…

— Я убил Марту, — бархатный баритон вклинивается в череду мыслей, прерывая меня.

Каллен смотрит в глаза внимательно и серьезно. Не моргает.

Ждет реакции?

— Убил?.. — выдыхаю, против воли опуская взгляд, отрываясь от малахитов.

Чего и следовало ожидать, впрочем. Не слишком много удивления. И страха, почему-то, тоже.

— Да, — мужчина говорит тише прежнего, — в понедельник, в десять утра.

— Ну, это ведь было твоим решением, — пожимаю плечами. Немного отстраненности, совсем капля, повисает в воздухе.

— Ты разочарована, — звучит вывод.

— Нет.

— Врать не умеешь.

Каллен стискивает зубы, на какое-то время замолкая. Начинает говорить так же неожиданно, как и вначале:

— Неужели не сможешь простить? — незамаскированное изумление так и сочится из этого вопроса. — Понимаешь же сама, прекрасно понимаешь, что другого выхода не было. Она бы вернулась.

— Эдвард, зачем тебе мое прощение? — вконец растерявшись, спрашиваю я. Упускаю даже мысли о Марте. Об убийстве — неважно сейчас.

— За тем же, зачем тебе я сам, — малахиты не шутят. Горят ярким пламенем. Возвращаюсь к ним и почти сразу же оказываюсь во власти огня. — Ты не можешь принять решение, пока остаются нерешенные вопросы. И пока не веришь мне.

— Я тебе верю.

— Значит, прощаешь? — поспешно уточняет он.

Мое прощение… Становится тепло и спокойно. Я была права, он хороший. Он мой хороший. И ничего не имеет больше значения.

— Прощаю, — улыбка сама собой завладевает губами, — и тоже хочу попросить прощения.

Похоже, в этот раз черед мужчины удивиться.

— За что?

— За воскресенье, — самый короткий, но в то же время самый всепоглощающий ответ. Верный.

Ну вот и сбылось желание. Как и было запланировано вчера — назавтра.

— Какая глупость, — Эдвард искренне посмеивается, привлекая меня ближе к себе. Укладывая на подушку в самой непосредственной близости. — Прощаю.

На душе разом становится легче. Такое утро начинает нравиться мне все больше и больше.

— Я могу спросить о том, что вчера случилось? — нерешительно оглядываю белые повязки на ладонях Каллена, блуждающих по моим плечам.

— Можешь, — его средний и указательный пальцы обвиваются вокруг пряди моих волос.Путаются в ней.

Терпеливо жду продолжения. Оно будет, без сомнений.

— Возникло дело, которое нужно было решить, — баритон звучит чересчур спокойно и тихо, пугающе, — а добираться до места люди предпочитают не пешком, а на автомобилях. Правда, иногда безопаснее пешком…

«Бомба».

— Как она оказалась внутри? — без лишних уточнений понимая, о чем я, Эдвард пожимает плечами.

— Это несложная процедура.

— А Джаспер? Где был он? — непонятное негодование заполоняет все внутри. Несмотря на то хорошее, что сделал глава охраны для меня лично и в целом для своего босса, хочется обвинить его в некомпетентности.

— Джаспер ― не моя собачка, Белла, — Каллен безрадостно, натянуто усмехается, — его рабочее время с шести до одиннадцати. Ночью все спят.

— Ты не спишь…

— Мне предоставили возможность потрясающе выспаться, — пальцы мужчины начинают ощутимо растирать мое предплечье, — с трудом удалось отказаться.

С силой поджимаю губы, отбрасывая все условности. Обхватываю Эдварда обоими руками, тесно прижимаясь к нему. Утыкаюсь носом в изгиб шеи.

— Хватит уезжать, — тихонько стону, морщась, — видишь, чем это кончается?

— Ближайшие четыре дня я точно никуда не уеду, — мой похититель щурится, ответно обнимая меня с некоторым опозданием, — не волнуйся.

— А потом все сначала? Ты так напугал меня вчера… — признаюсь в самом откровенном, радуясь тому, что моего лица не видно. Оно наверняка пылает.

— Извини, — Каллен чмокает меня в макушку, поглаживая волосы, — если бы мне было к кому идти, я бы тебя не потревожил.

— Мне нравится, когда ты приходишь, — словно маленькая девочка, обиженно бормочу я, — мне нравится, что ты доверяешь мне. И что я могу помочь.

— Я знаю, — он хмыкает, — ты смелая.

— Трусиха. Настоящая трусиха, — качаю головой, супясь, — ты не знаешь…

— И ты говоришь это после того, как прикрывала мне спину, — Эдвард мягко смеется, — мне бы твоей трусости, Белла.

— Прикрывала спину?

— Я ведь спрашивал тебя, уверена ли ты, что хочешь спать в той позе, — мой похититель кажется малость настороженным, — ты ответила, что да. Или все же нет?

— Я просто обняла тебя… — смущенно шепчу я.

— Это я тебя просто обнимаю, — мужчина опускает голову поверх моей макушки, окончательно заслоняя собой и собственным запахом все окружающее пространство, — а ты сделала больше.

На пару секунд в детской воцаряется тишина, разбавленная только лишь нашим дыханием. Слышу его и уже собираюсь задать очередной вопрос, как Эдвард продолжает:

— Того, кто лежит напротив двери, убивают первым. Он заслоняет собой другого, принимая пули на себя и давая тому самому человеку, которого спасает, шанс выжить. Я сплю так с Джеромом.

— То есть я?..

— Да, так получилось, — мужчина вздыхает, — однако ты первая, Белла, кто сделал это для меня.

Ещё одно откровение. Робкое.

— Я могу спать так всегда, — уверяю, немного отстраняясь. Высвобождаюсь из кольца калленовских рук, заглядывая в глаза, — всегда, если захочешь…

Мерцающие малахиты являются чем-то инопланетным, совершенно волшебным. Смотрю в них, наблюдая то, что происходит внутри, и осознаю, что хочу сделать.

Так сильно хочу, что никакой страх, никакие предвзятости запретить этого не могут.

Повергая Эдварда в то же море неожиданности, как и он в прошлый раз меня, поднимаю голову вверх и… целую розоватые губы мужчины, полностью уверенная, что поступаю верно.

В отличие от предыдущих событий, в этот раз они, отвечая мне, совсем не грубые. Мягкие и нежные. Крайне осторожные.

Такие они мне нравятся. Такими их я готова целовать.

Первым останавливается Каллен. Отпускает меня, окончательно разжимая руки.

А затем оставляет в покое губы, целуя в лоб. Тяжело вздыхает.

— Ты ведь… — сглатывает, — ты ведь понимаешь, на что соглашаешься, верно?

— Да, — отвечаю скорее по инерции. Мысли все ещё обращены к недавнему происшествию. Волнительное и необычное для меня самой, оно не дает вернуться обратно к действительности.

Я правда сделала это? Я поцеловала?

Радости внутри так много, что она готова литься наружу целыми водопадами. С прошлым разом — растерянностью, недоуменностью и почти безумием — несравнимо.

Как хорошо…

— Белого коня не будет. Конфет не будет. То, что будет тебя окружать — на сказку похоже меньше всего. Скорее извечный фильм ужасов. — тем временем продолжает мой похититель, вырывая из задумчивости.

— Я привыкну, — выдавливаю улыбку, — все не так страшно, как ты говоришь. Тем более источник света у нас есть.

Нежно гляжу на белокурое создание, обнявшее подушку. Он спит так спокойно… мое солнышко.

— То, что я говорю, можно считать комедией, — Эдвард фыркает, привлекая мое внимание, но после сразу же серьёзнеет — вчера ты видела, что здесь может быть. И погружаться в черный цвет необязательно. Можно и в белый…

— Ни с кем из вас такого больше не случится, — заверяю, поджимая губы, когда перед глазами встает образ Эдварда ночью. Напуганного настолько близко проскользнувшей смертью, опустошенного, растерянного, с изувеченными руками…

— Может случиться и хуже. С тобой, — не соглашается он.

Против воли парочку мурашек все же чувствую на спине.

— Не боишься? — с сомнением спрашивает Эдвард.

— Не боюсь.

— Остаешься? С наркобароном? С мафией? — неужели Каллен пытается разубедить меня? Не понимает, что не выйдет? Глядит недоверчиво, изумленно.

— Остаюсь.

Вздохнув и усмехнувшись моему ответу, Эдвард притягивает меня обратно к себе. Зажмуривается.

— Вот видишь, а ты говоришь о трусости, — снисходительно замечает он.

Не отвечаю. Не знаю, что отвечать. Да и нужно ли это?

Мужчина выжидает чего-то около двух минут, сохраняя тишину спальни. Не требуя моих слов.

И лишь потом произносит желаемое, видимо, что-то для себя решив:

— Если твое согласие окончательное, у меня есть для тебя новость, Белла, — произносит он, чуть ослабляя объятья и наклоняя голову, чтобы посмотреть на меня.

Такого внимательного взгляда, в котором по каплям соединились опасение, радость, легкая настороженность, уверенность, серьезность и нетерпение, я ещё не видела.

Надеюсь, удается показать, что ответ неизменен?

Видит. Кивает.

— С сегодняшнего дня, — Эдвард убирает прядь моих волос за ухо, разглаживая её, — я хочу, чтобы Джером называл тебя матерью.

Глава 45 Мне жаль

Апрель окончательно вступил в свои права.

Зиме волей-неволей приходится отступать, тогда как весеннее солнце все сильнее с каждым днем греет землю. Если какая-то часть снега ещё и укрывает её, то только там, докуда прозорливые солнечные лучики пока чудом не добрались. На ровных черных клумбах начинают появляться первые признаки жизни. Деревья, скинувшие с веток вниз тяжелые белые хлопья, просыпаются от затянувшегося сна. Небо больше не серое. Все чаще оно — истинно голубое. Как раз такое, каким его обычно рисует Джерри.

Мы пережили зиму. Лед, наконец-таки, растаял.

Под пристальным надзором солнечного света, просачивающегося через толстое стекло единственного в детской окна, белокурое создание, сосредоточенно склонившись над журнальным столиком, выводит замысловатые линии на девственно-белой бумаге. Цветные карандаши рассыпаны рядом. К ним прибавилось несколько оттенков, выуженных откуда-то из недр бесконечных полок дома миссис Браун. Мне кажется, такому подарку Джером был рад не меньше, чем обычные дети огромным плюшевым медведям на Рождество. Все-таки для счастья моему мальчику нужно совсем немного. Это наглядно подтвердилось сегодня утром, когда маленький ангел проснулся.

С грустно-рассеянным видом он нахмурился, не найдя рядом меня и обернулся, чтобы посмотреть на другую часть кровати. Едва драгоценные камушки наткнулись на Эдварда, лежащего прямо возле их обладателя, в миллиметровом отдалении, они засияли, запылали ярче, чем огни всего мира. Такое любимое и нежное северное сияние заполонило их, не допуская даже возможности удержать внутри радость и восторг мальчика.

В буквальном смысле набросившись на долгожданного папу, Джером крепко-крепко обнял его — и руками, и ногами — без слов показывая, что никуда не отпустит.

Он соскучился.

Он ждал.

Он любит.

Похоже, даже для моего похитителя такое было немного чересчур. По крайней мере, он показался мне слегка смущенным, когда малыш накинулся на него. Впрочем, это чувство очень быстро прошло. Ответно прижав к себе сына, он спрятал его в своих объятьях, тихонько нашептывая что-то на ушко. Джерри быстро расслабился, задышал спокойно и размеренно, широко заулыбался. Успокоился.

Этим утром мое маленькое солнышко было простым мальчиком. Любимым своей семьей Джерри, которого ничто и никто не заставит плакать, у которого есть ласковый папа и уютный, безопасный дом. Он не боится и не ожидает опасности. Он под самой надеждой защитой из всех возможных, и никто никогда не посмеет к нему даже притронуться.

Этим утром Джером по-настоящему счастлив. Видеть его таким — лучшая из возможных наград.

Правда, стоит признать, что немного испуга в маленьких малахитах все же промелькнуло, когда, целуя Эдварда, малыш наткнулся розоватыми губками на его обожжённую кожу, а после, отстранившись, заметил, что ладони папы, держащие его, перевязаны бинтами.

Безмолвно ожидая ответа на тревожащий, без лишних разъяснений понятный вопрос, мальчик смотрел напряженно и растерянно. Не убегал и не прятался. Просто боялся потерять. Снова.

Благо успокоить Джерома удалось довольно быстро. Моему похитителю потребовалось всего лишь раз приложить подрагивающие при этом ладошки Джерри к своему лицу и показать, состроив несколько гримас, что ему не больно. А повязки он обещал снять через пару дней и продемонстрировать сыну, что кожа на них такая же, как прежде.

После был завтрак. Сытный, большой, вкусный завтрак. По-семейному уютный. Умиротворяющий.

Воистину картины милее, чем Джером, сидящий на коленях папы с огромным бронзовым клубничным круассаном не существует.

Доедая рядом с Калленами свой омлет с чеддером и базиликом, никакого иного мнения, что вчерашняя ночь являлась сном и быть не могло. Это все за дымкой. Это — прошлое. Впереди все будет, как и с погодой — светлее, теплее и безопаснее. Темноту и боль оставим жестокой зиме.

Маленькие пальчики обвивают мою руку, заставляя обратить внимание на своего обладателя. По-прежнему сидя на полу и поджав под себя ноги, малыш задумчиво указывает мне на два разных карандаша — красный и синий — спрашивая, каким лучше раскрасить фон рисунка. Кажется, через десять-пятнадцать лет мир получит нового, невероятно талантливого художника. Никогда не думала, что детям так нравится рисовать. Джерому нравится.

Отрываясь от размышлений, нежно улыбаюсь и выбираю синий.

Белокурое создание кивает и снова с самым серьезным видом возвращается к своей работе.

Признательность, проскользнувшая в маленьких малахитах, напоминает об утреннем событии, когда глаза моего похитителя выглядели точно так же. Он говорил о… маме.

«Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня Джером называл тебя матерью».

Меня. Изабеллу Мари Свон, ещё два месяца назад ярую детоненавистницу.

Меня, Беллу, которая испугалась малыша при первой нашей встрече.

Меня… Меня, которая любит маленького ангела больше всех на свете.

Метаморфозы удивительны.

Усмехаюсь сама себе, наблюдая за тем, как Джером выводит прямые линии, немного склонив голову на бок, дабы не усомниться в их правильности. Смотрю и понимаю, как сильно хочу, чтобы этот ребенок называл меня тем словом, что выбрал Каллен. Я согласна быть мамой, хотя и не умею. Не думала даже, что когда-нибудь кто-нибудь скажет мне это — уж слишком такое казалось и даже было нереальным. Джеймс ненавидит детей. Мою неприязнь к ним он воспевал и пестовал, как только мог. Для закрепления требуемого эффекта наши «сессии» иногда проходили под видеофильмы с детскими мультиками. Своего Кашалот несомненно добивался — меня трясло лишь при одном упоминании этих дьявольских созданий.

А теперь… теперь у меня есть Джером. И ради него, за него, я готова пережить все самые страшные наказания благоверного. Только бы мое солнышко было в порядке и безопасности.

Я вздыхаю, поправляя и без того ровно лежащие волосы. Прикусываю губу, размышляя о теме, которую почему-то никто не поднял: а как воспримет желание папы белокурое создание? Не испугается ли? Не заплачет? Ненавижу его слезы!..

В прошлый раз при упоминании матери — Ирины, разумеется, — он был напуган и расстроен. Выглядел невероятно уязвимым и по-настоящему маленьким.

Это — отрицательная сторона. И никуда от неё не деться…

Впрочем, надеяться на то, что она обойдет нас стороной никто не запрещает. В любом случае я сделаю моего мальчика самым счастливым — как Белла или как мама, неважно.

Обещаю.

Почти одновременно с окончанием моих беззвучных препирательств неожиданно и громко дверь в комнату открывается, впуская в детскую моего похитителя. Он будто бы ждал, пока я закончу.

Несложно заметить, что в отличие от тех эмоций, что были на его лице, когда он «отлучался на сорок минут по необходимости», сейчас оно сильно изменилось. В худшую сторону.

Напряженное, хмурое, с явными проблесками злости — ничуть не похоже на того жизнерадостного, удовлетворённого жизнью человека, который вышел из спальни меньше часа назад.

Что-то случилось?..

— Папа… — едва слышным шепотом зовет Джером, поднимаясь со своего места. Оставляет в покое и карандаши и рисунок. Забывает про них сразу же.

Недоверчиво смотрит на отца, желая понять, что происходит. Подходит совсем близко, глядит прямо в глаза. Просит…

— Привет-привет, — губы Эдварда нехотя вздрагивают в улыбке, когда, исполняя немую просьбу сына, он поднимает его на руки, — уже соскучился?

Пытается состроить на лице подобие чего-то умиротворенного.

Уверено кивая, малыш вздыхает, обнимая его. Утыкается носом в шею.

Каллен покрепче перехватывает мальчика, направляясь к большому белому креслу. Целует светлые волосы, поправляя сползшую темно-зеленую кофту, скрывающую два неровных бледно-розовых шрама на маленькой спинке.

Малахитовые глаза обращаются ко мне лишь тогда, когда мужчина достигает своей цели, усаживаясь на белую кожу. Усталость и подозрение смешались в них воедино.

— Белла, — в этот раз бархатный баритон, несомненно, обращается ко мне, — Марлена уезжает через три часа. Если ты хочешь попрощаться с ней, стоит спуститься сейчас.

— Уезжает?..

Эдвард кивает, поглаживая плечи сына:

— Я разрешил ей вернуться домой.

Что же, отрицать что подобная новость неожиданная — не стану. Насколько я помню, он собирался говорить с Джаспером. О бомбе, само собой. Неужели между ними всплыла тема домоправительницы? Или она сама их нашла?.. Не знаю, что и думать. Мысли за секунду обращаются в кашу.

— Ты пойдешь? — напряженность так и сквозит в его голосе.

Медлю, обдумывая оба варианта ответа. Надеюсь, то решение, к которому прихожу, в штыки принято не будет.

— Я могу?

— Можешь, — Каллен напрягается, прикрывает глаза, — но только прямо сейчас. Иди.

Похоже, таким вариантом развития событий он не обрадован. Быть может, мне все же стоит остаться? Не хочу злить его. Этот день должен быть безоблачно-счастливым. Обязан.

— Я..

— Иди! — почти приказной тон. Не оставляет никакого права остаться. Путь назад отрезан.

Что же, я сама это выбрала.

Поднимаюсь со своего места, улыбнувшись Джерри, настороженно глядящему на меня из объятий папы. В драгоценных камушках поблескивает тревога.

— Я быстро приду, мой хороший, — уверяю его, — а когда вернусь, покажешь мне, что нарисовал?

Беззвучное «да» повисает среди белых стен. Малыш возвращает личико к папиной коже, скрываясь от меня. Дает уйти. Как и Эдвард, разрешает.

Тихий коридор встречает потоком холодного воздуха, резко сменяющего теплую обстановку детской. Стены излучают враждебность, деревянный пол не внушает доверия. И даже солнце, в кои-то веки освещающее это место, не в состоянии исправить впечатление.

Хочется вернуться обратно в обитель Джерри. Усесться рядом с ним, наблюдая, как юный художник вырисовывает контуры деревьев и речек, струящихся по зеленой траве, пока его папа с мягкой улыбкой за этим наблюдает. Но что-то удерживает. Мысли удерживают.

Во-первых, если Эдвард сказал правду и домоправительница действительно покидает особняк, не сказать ей «до свидания» я не могу. В конце концов, и для меня, и для Джерри эта женщина немало сделала.

Во-вторых, каким-то шестым чувством ощущаю, что в детской моему похитителю и маленькому ангелу лучше на некоторое время остаться вдвоем. У них есть время поговорить… о маме.

Вот черт, неужели сегодня? Можно ведь выбрать другой день. Не такой счастливый, не такой спокойный. Я не знаю, как Джером воспримет эту новость. Даже больше — не имею ни малейшего понятия. И рисковать испортить ему настроение — непростительно. Не нужно.

Подумать только, что «мама» — идея того самого человека, что через две недели после приезда едва не вернул меня мужу, за то, что я спала с мальчиком в одной кровати.

Того самого, что едва не испепелил меня на место за то, что Джерри обнимал меня и приходил, когда хотелось, чтобы его пожалели.

И сейчас мой похититель, так панически боящийся лишиться сына, так яро оберегающего их маленький мирок, хочет включить внутрь него меня?

Не верится. Совсем.

Наверное, я должна думать иначе. Я должна радоваться и прыгать от счастья, что он позволил. Только вот что-то мешает… что-то подсказывает, что такое решение не совсем своевременно…

Надеюсь, я ошибаюсь.

Ступени лестницы сменяют друг друга с завидной четкостью. Вниз и только вниз. Эдвард сказал, что надо спуститься. Значит, столовая. Извечное место встреч и расставаний. Место, где мы впервые встретились с Марленой. Надо бы вспомнить, что я иду именно к ней. И иду не просто так.

Знакомые двери с иероглифами гостеприимно раскрыты. По их зеленой поверхности гуляют солнечные блики из большого окна на северной стене.

Женщина с белокурыми волосами, собранными в пучок на затылке, стоит возле огромного деревянного стола, окруженная десятком картонных коробок и упаковочной бумагой, заслоняя большую их часть. Рядом, на полированной поверхности, выстроились цветные кружки. Среди них не сложно угадать самую большую, ярко-оранжевую, с выведенной большими желтыми буквами надписью «Darling». Догадка оказалась верной. Марлена здесь.

Тихонько скрипнувший пол, на который я ступаю, привлекает её внимание, отрывая от сбора вещей. Поворачиваясь ко мне, держа в руках небольшое фарфоровое блюдечко, домоправительница выглядит удивленной.

С опозданием замечаю, что её одежда вместо светлых брюк и блузок сменилась на прежний фиолетовый брючный костюм. И даже балетки-тапочки на ногах — те же.

— Изабелла?

— Здравствуйте, — поспешно киваю, отрываясь от дверного косяка, — простите за беспокойство, Марлена, я…

— Какое беспокойство? — к моему совершенному изумлению она добродушно улыбается, опуская блюдце обратно на стол, — проходите, я очень рада.

Рада?..

Нерешительно переступаю порог, направляясь к женщине. Я ожидала от неё чего угодно, но только не такого теплого приема. Я — желанная гостья? После всего, что произошло? После того, как не оправдала возложенные на себя надежды?

Синие глаза, до краев наполненный теплотой и дружелюбием, подтверждают положительный ответ.

Да, все так и есть, каким бы невозможным подобное не казалось.

— Садитесь, — домоправительница, наскоро скинув на пол пустую коробку, выдвигает для меня стул.

— Спасибо.

— Спасибо вам, Белла, — произносит Марлена, присаживаясь рядом и серьезно глядя на меня. Это вовсе не шутка.

— За что? — надеюсь, то, что мое удивление неподдельно, она понимает. Такое в принципе нельзя изобразить.

— Вы знаете, — женщина негромко усмехается, поправляя оберточную бумагу на одной из чашек.

— Но ведь ваша дочь… — прикусываю губу, не решаясь произнести страшное слово, просящееся на волю.

— Да, — она кивает и тонкие красноватые губы вздрагивают. Кожа слегка бледнеет: — Я помню.

— Марлена, извините…

— Белла, я понимаю, что мистера Каллена нелегко отговорить, — домоправительница выдавливает улыбку, качнув головой, — наверное, это правильно — виновные должны получать свое наказание. Это справедливо.

Справедливо?! Она же рыдала и молила меня спасти Марту!.. Я бы тоже рыдала и молила за Джерри кого угодно… а теперь: справедливо? Правильно?!

Сегодня день открытий. И все они кажутся невероятно подозрительными.

— То есть вы… — мнусь две секунды, теребя краешек своей блузки — не обижайтесь на меня?

Даже звучит сказочно. А как же игнорирование и намеренное избегание даже случайных встреч?

— Ну что вы! — Марлена всплескивает руками, искренне посмеиваясь, — Белла, я благодарна вам за помощь и участие. Вы пытались сделать невозможное, а это уже огромная заслуга.

Молча наблюдаю за ней, пытаясь понять, правда ли все, что произносит эта женщина. Та самая безутешная мать, которую я помню вдребезги разбитой оглашением приговора дочери, полна странного оптимизма. Может быть это — помешательство? Потому Эдвард и позволил своему самому доверенному человеку покинуть дом? Дабы не подвергать лишней опасности Джерома?

— Мне сказали, вы уезжаете?

— Да, можно и так это назвать.

Она глубоко вздыхает, жмурясь от солнца. Морщинки у глаз и рта как никогда четко прорезаются. Они почти такие же глубокие, как у Эдварда.

— И, если не секрет?..

— В Италию, — не давая мне закончить, дает ответ домоправительница, — я родом из Италии, Белла. Вы ведь тоже?

— Нет, — качаю головой, с трудом заставляя губы изогнуть в подобие того выражения, что застыло на лице Марлены, — я просто знаю итальянский. La voglio la buona fortuna, Marlene. (Желаю вам удачи.)

— Grazie, Isabelle, — она улыбается шире, почти смеется.

Воцаряющаяся в комнате пауза давит не хуже самого низкого потолка, пригибает к земле. Чувствую, пора возвращаться. Джерри ждет, да и Эдвард, наверное, тоже.

— До свидания, Марлена, — робко улыбаюсь, заглядывая в глаза женщины, — мне очень жаль, что все так получилось. И я очень благодарна вам за все, что вы для нас сделали.

Искорки, появляющиеся в её взгляде, вдохновляют.

— До встречи, моя милая, — теплые нотки расплываются в голосе домоправительницы. Делают его мягким и нежным, как когда-то мамин. Немного успокаивают.

Глубоко вздохнув, поворачиваюсь к дверям, намереваясь подняться обратно в детскую, как меня останавливают. Женщина окликает, не давая ступить и шагу.

— Изабелла, — когда оборачиваюсь, начинает она, каким-то невероятным магическим образом выудив из ниоткуда стопку одежды, — я постирала ваши вещи, которые не вместились в прошлый раз. Лучше заберите их сейчас, чтобы не потерялись.

— К-конечно, — с заминкой бормочу, забирая аккуратно сложенную одежду, — большое спасибо.

— Пожалуйста. Положите на третью полку, я взяла их оттуда.

На третью полку?..

— Конечно, — снова повторяю, уже быстрее поворачиваясь к лестнице. По непонятным причинам из столовой тянет поскорее удалиться. Миролюбие Марлены немного настораживает…

В этот раз я успеваю до того, как домоправительница вспомнит ещё о чем-либо. Преодолеваю ступени лестницы и коридор, с трудом вынуждая себя повернуть к собственной спальне. Вернуться к Калленам и ощутить себя в безопасности, выкинуть из головы непонятное поведение Марлены — единственное желание. Не могу понять, что со мной происходит.

Кофейная комната все та же. И шкаф, и кровать, и кресла и даже дверь на балкон. Но она — не моя. Не теплая, не домашняя, не уютная. Детская — моя. «Обитель Дракулы» — моя. В обеих этих спальнях комфорт и умиротворение зашкаливают. Приходить сюда только для того, чтобы переодеться — подходящий расклад. Но спать в огромной кровати в одиночестве, надеюсь, мне больше не придется. Это уже невозможно.

Я поспешно открываю шкаф, отыскивая глазами третью полку. Не сложно. Она и вправду не заполнена до конца по сравнению с другими, в буквальном смысле забитыми блузками, кофтами, брюками и футболками.

Укладываю вещи поверх других, тоже недавно постиранных, судя по запаху, когда глаза цепляют бумагу. Точно такую же, на какой рисует Джером. Из его альбома. Краешек листа хорошо заметен на розовой поверхности одной из маек.

Глаза сами собой распахиваются, когда на белой поверхности обнаруживается незнакомый мелкий почерк. Размашистый, крупный Эдварда отличается от него по всем статьям. Я никак не могла их спутать.

В содержание короткого послания вникнуть додумываюсь немного позже. Сознание все ещё отказывается отпускать предыдущие мысли. Буквы пляшут перед глазами, мешая прочтению.

«Изабелла, мне жаль.

Но поверьте, так будет лучше. Для всех. И, к тому же, терять уже нечего…

В любом случае, что бы ни произошло, будьте уверены, и вы, и Джером, всегда можете рассчитывать на мою помощь. Мои координаты в Италии написаны ниже — обращайтесь сразу же, как что-либо будет нужно.

Большое спасибо за все.

Марлена».

Если сказать, что подобный текст удивляет, лучше не говорить ничего. Он вводит в ступор, не меньше. Маленькие черные буковки превращают семь невинных строчек на итальянском в древнее заклинание. По-настоящему пугающее. А уж их смысл… она извиняется за то, что уезжает? Передо мной? Кому нечего терять? И что за «мне жаль», вызывающее табун мурашек на спине?

Боже, за этот день у меня возникает больше вопросов, чем когда-либо!

Думаю, стоит…

Ход мыслей нарушает громкий хлопок широко распахнувшейся двери. С грохотом ударяясь о стену, она чудом не оставляет в ней вмятину. Вздрагиваю, машинально отбросив бумажку обратно к одежде, будто обжегшись.

Не успеваю даже и подумать о том, кто может быть на пороге, как ответ находится сам собой.

Крепко впившиеся в ногу маленькие пальчики — самое красноречивое его подтверждение. Джером.

— Эй? — присаживаюсь перед малышом, заглядывая в огромные, широко распахнутые, до ужаса напуганные малахитовые глаза, те самые, что надеялась больше никогда не увидеть, — солнышко, что случилось?

Не давая никакого ответа, громко всхлипнув, мальчик прижимается ко мне, судорожно вздыхая. Его бьет крупная дрожь, а соленые слезы уверено прокладывают дорогу по бледным щечкам.

Пугаюсь больше прежнего.

— Джерри, — ласкаю детскую спинку, попутно чмокая белокурые волосы, — маленький мой, не бойся. Ничего не бойся, я здесь, видишь? Скажи мне, в чем дело?

— Моя! — неожиданно громко вскрикивает малыш, больно дернув мои волосы в ответ на прозвучавшую просьбу. Заходится слезами сильнее. Неудержимыми водопадами они стремятся вниз, пропитывая собой кофту ребенка.

— Твоя, — растерянно киваю, обнимая его крепче, — конечно твоя, мой дорогой.

Малыш не отвечает. Кажется, уверение не срабатывает.

Открываю рот, чтобы добавить ещё что-то — хоть что-то, что может утешить ещё двадцать минут назад полностью безмятежного мальчика — как меня перебивают.

— Джером? — голос Каллена из того самого места, откуда мгновенье назад прибежал ко мне малыш, появляется неожиданно.

Мальчик, заслышав его, тут же давится воздухом, с трудом скопившимся в легких, сжимает меня ладошками с невероятной для него силой. Почти душит.

— Моя! — ядовито выкрикивает он, отчаянно цепляясь за это слово, — моя!.. Моя!..

Рыдания лишь усиливаются, но голос затихает. Будто бы специально уменьшили громкость.

— Моя… — придушенно стонет он, ежесекундно всхлипывая.

— Джерри, — Эдвард обеспокоенно глядит на сына, походя ближе к нам, останавливается в полуметре отдаления, напуганный невероятно громкими рыданиями.

С силой зажмуриваясь, белокурое создание прячется на моей груди, не позволяя даже как следует обнять себя, сжавшись в комочек, насколько позволяют мои руки.

Я думала, что в таком виде моего мальчика точно больше не увижу. Как же горько ошибалась…

— Что произошло? — одними губами спрашиваю у моего похитителя, с болью оглядывающего дрожащее детское тельце.

Заметив мой вопрос, он морщится, качая головой: не время.

Что же, с этим соглашусь. Самое главное — успокоить Джерри.

— Солнышко, — поворачиваюсь к ушку белокурого создания, предпринимая очередную попытку помочь унять такие горькие слезы, — мой маленький, я очень сильно тебя люблю. И папа очень-очень тебя любит. Чтобы не случилось, ты все можешь нам рассказать. Я обещаю, что ничего страшного больше не случится. Мы все тебе поможем.

Джером судорожно вздыхает. Морщится.

— Папа… — едва слышно бормочет он, а затем отстраняется, заглядывая мне в глаза, — папа…

Эдвард наблюдает за происходящим со своего места с каменным выражением лица. Боится подойти ближе, дабы не вызвать истерику сына снова, но вместе с тем хочет этого так отчаянно, что подобное нетерпение густо заполняет комнату.

— Да, милый, папа, — подбадриваю я, кивая, — с папой все хорошо. Он здесь, видишь?

— Папа… — снова повторяет мальчик, низко опуская голову, сглатывает. Я не поняла. Он хочет сказать другое.

— Джером? — мужчина приседает, стремясь поймать взгляд сына. Зовет его тихим и нежным голосом.

Взволнованно глядя на малыша, не сразу подмечаю немой ответ. Изгибаясь, едва розоватые губки произносят уже знакомое слово. По слогам.

«Ма-ма».

Мама…

— Мама?

Эдвард настораживается, хмурясь. Джером кивает.

— Пло-хая, — проговаривает, съежившись. Вздергивает голову, заглядывая внутрь моих глаз быстро наполняющимися новыми слезами «драгоценными камушками». Надеется, что повторять заново не придется.

Плохая — я? Или Ирина? Эдвард поговорил с ним о ней, обо мне?

Черт!

— Солнышко, я буду хорошей, — обещаю, пожимая бледные ладошки, — если я тебя обидела, прости, пожалуйста.

Малахиты распахиваются сильнее прежнего. Со свистом втянув воздух, мальчик прижимается ко мне, целуя, как и папу утром, в щеки.

— Моя… — шепчет и гладит по коже, — моя…

— Хорошо, — не могу скрыть некоторого успокоения, что поселяется внутри при обнаружении, что прежнее слово предназначено не мне, — хорошо, мой маленький. Я твоя. Полностью твоя. Не бойся.

«Мама», «нет».

— Не мама, нет, Белла, — соглашаюсь с немой фразой, целуя его, — я твоя Белла. И я тебя люблю.

По-прежнему подрагивая, мальчик устало кивает, устраиваясь на моем плече. Продолжает плакать, но уже гораздо тише. Слезы кончаются.

Глажу детскую спинку, смотря на Каллена-старшего, по-прежнему сидящего на полу. Беспомощность явно прорезается на выбеленном лице. Происходящим он напуган ничуть не меньше маленького ангела.

Разговор был несвоевременным. Я оказалась права.

Одними губами зову его подойти ближе. Не хочу видеть там.

Сначала Эдвард отказывается, но затем, устав сдерживаться, дает свое согласие, поднимаясь с пола.

Нагибается к белокурым волосам сына, оказываясь рядом с нами, зарывается в них.

— Прости, мой маленький, — раскаявшись, шепчет он, готовый в любой момент отойти, если Джером не примет извинений, — мамы больше здесь не будет. Я тебе обещаю.

Выждав не более десяти секунд, Джером, тихонько всхлипнув, высвобождает одну из рук, обвивая ею папу. Прижимается к нам обоим.

Верит.

… К вечеру у Джерри поднимается температура. Горячая, почти обжигающая детская кожа сводит с ума нас с Эдвардом обоих. Дрожа и хмурясь, белокурое создание лежит посередине кровати, укрытое двумя, как после побега, одеялами, не отпуская ни меня, ни папу, от себя ни на шаг. Изредка малыш что-то едва слышно бормочет, крепче стискивая мою руку. Действие таблетки, принесенной Джаспером, начинается на десять минут позже заявленного времени, и лишь тогда, когда мальчик засыпает, у Эдварда появляется возможность позвонить Флинну.

— Через час, — сообщает он, вернувшись в комнату и откладывая телефон на тумбочку, — пока он все равно спит.

— Мне кажется, здесь нет ничего серьезного, — негромко говорю, с нежностью глядя на маленького ангела, — он просто перенервничал.

— Наверное… — мужчина закрывает глаза, укладываясь на кровати и прижимаясь губами ко лбу сына. Шепчет что-то настолько тихое, что уловить не предоставляется никакой возможности.

Похоже, верит настолько же, насколько я сама, не смотря на все уверения.

— Покажешь Флинну свои руки, — напоминаю я, взглянув на белые повязки.

Эдвард горько усмехается.

— С ними все в порядке, — как и демонстрировал Джерри утром, Эдвард сжимает и разжимает кулаки, наглядно подтверждая для меня свои слова.

Забывает лишь об одном: мне не пять. И я видела их прошлой ночью.

— Они будут в порядке, если покажешь, — исправляю я.

Мужчина даже не утруждается кивнуть. Вздыхает.

Что-то мягкое и шершавое касается моих пальцев, обвивает их, некрепко удерживая в кольце собственных.

Взглянув в нужном направлении, понимаю, в чем дело.

— Все хорошо, — заверяю, выдавливая улыбку и ответно пожимая ладонь моего похитителя, — он поспит и все пройдет.

— Не пройдет.

— Эдвард, — второй, свободной рукой провожу по его плечу, скрытому за синей материей рубашки. Дожидаюсь, пока усталые малахиты предстанут на обозрение, впустят внутрь себя. И лишь тогда произношу:

— Не бойся.

— Легко сказать… — он медлит, выдерживая недолгую паузу. Не отпускает моей руки, сжимает даже сильнее прежнего. Решается что-то произнести.

Мне ли не знать, как сильно он переживает, едва Джерому хоть немного, хоть чуть-чуть, становится плохо.

— Я тоже хочу заснуть, — наконец, негромко признается Эдвард, опуская глаза на простыни.

— Ты можешь поспать, конечно, тем более…

— Заснуть и проснуться на… Аляске, — перебивая меня и горько усмехнувшись, мой похититель зажмуривается. Две ровные, глубокие морщины прорезаются на коже лба, — где-нибудь посереди леса, в доме с двумя спальнями и большой кедровой дверью… и чтобы, — он глубоко вздыхает, облизывая губы, — Джером был там, спал в своей кроватке со стеганым разноцветным одеялом… — останавливается, громко прочищает горло. Моргает чаще нужного. Длинные бронзовые ресницы словно кого-то прогоняют.

— Ты хотел бы жить на Аляске? — участливо спрашиваю я, разглядывая другие, мелкие морщинки, собирающиеся у его глаз.

— Мне все равно, где жить. Я только хочу, чтобы все это… закончилось.

Внутри меня, в груди, что-то колет. Пока ещё маленький, но уже готовый увеличиться в размерах комок подкатывает к горлу.

Вид Эдварда сейчас настолько уязвимый, настолько тоскливый, что ничего, кроме как утешить его, мне сделать не хочется. Знать бы только как…

— Что закончилось? — придвигаюсь немного ближе, насколько позволяет затихший Джерри, обвивший ладошками подушку. Слежу за большими драгоценными камушками, надеясь поймать их взгляд при первой же возможности.

— Марта, Марлена, Кай, — шепотом перечисляет мужчина, резко выдыхая, — вся эта канитель…

Получаю то, чего так жду, когда глаза Эдварда все же отрываются от кровати. Касаются меня, не прячась. Как ночью после «теплого».

— Я ненавижу это, — с чувством произносит мой похититель, стиснув зубы, — я ненавижу, но ничего не могу сделать. От Организации нельзя освободиться, — он скалится, вынуждая меня нахмуриться. Глаза искрятся чем-то непонятным и даже пугающим. На миг, как и с Марленой кажется, что Эдвард помешался.

— Представляешь, Белла, король имеет, оказывается, те же права, что и пешка! Помнишь шахматы? Он ходит так же! Он ничего не значит… — Каллен снова прочищает горло, снова часто моргает. А после с силой зажмуривается, с трудом заставляя себя удержать прежний ритм дыхания.

Завороженно смотрю на него, стараясь заставить тело и сознание хоть что-нибудь сделать. Как назло, они будто бы заморожены.

Король в шахматах? Одинаковые ходы?..

— Зачем ты это выбрал? — непонимающе спрашиваю я, сама пугаясь своего вопроса. Направление действий в корне не верно.

— Я ничего не выбирал, — Эдвард запрокидывает голову, поджимая губы, — все, что от меня зависело: кем я буду на доске. Казалось, что король все же важнее. Надо было остаться пешкой.

— Разве ты смог бы тогда защищать Джерри? — в этот раз гляжу на мальчика с болью. — Пешку ведь легко скинуть со счетов.

— Если бы все шло как надо, если бы не король, Джерома бы не было вообще, — мужчина тяжело вздыхает, поворачиваясь на бок. Одной рукой прижимает к себе сына, другой притягивает ещё ближе, насколько это возможно, меня.

— Я не хотел детей, — нахмурившись, признается он, поглаживая плечики малыша, — мафия и ребенок несовместимые понятия. Это дело рук Ирины. Она с самого начала навредила ему, позволив родиться у нас.

— Ты любишь его больше всех, Эдвард… никто бы не смог любить его так сильно.

— Ты смогла.

— Это не одно и то же, — нерешительно бормочу, робко глядя на мужчину.

— Ты права, не одно, — он наклоняет голову, целуя макушку ребенка, — но его место не здесь. И не рядом со мной, Белла. Я его только мучаю.

— Нет, — твердости в моем голосе можно позавидовать, — никто никого не мучает. Вы делаете друг друга счастливыми.

— Ему нужно было родиться в другой семье, — будто бы не слыша меня, продолжает Эдвард, — с такой матерью, как ты, и с отцом, вроде Джаспера. Только не телохранителем… администратором, уборщиком, рабочим — кем угодно из гражданских. И жить в безопасности.

— Без его папочки безопасность ничего не стоит, — отрицаю я, качнув головой. С некоторым опасением отрываю одну из рук от плеча моего похитителя, прикасаясь ею к его щеке. Медленно провожу пальцами вверх-вниз, — не смей ничего такого думать.

— Не думать? — Эдвард фыркает, но лежит так же неподвижно, как раньше. Не хочет прекращать прикосновения, — он живет столько, сколько живу я. А я не знаю, насколько меня хватит…

От неожиданности, услышав такое, останавливаюсь, замирая. Смотрю в малахиты словно впервые, пытаясь понять, о чем они.

— Что ты такое говоришь? — недовольно восклицаю я.

— Они все были правы: я могу убеждать себя в том, что спасу Джерома сколько угодно. Но признать правду все же стоит: пять лет, десять, максимум: пятнадцать. Но это, конечно, маловероятно.

Это правда он? Человек, так страшно любящий, так страшно защищающий, пытающийся спасти своего маленького ангела? Он рассуждает о его смерти, и о своей собственной, как о просмотре какого-то фильма с завораживающим сюжетом.

Либо я схожу с ума, либо Эдвард, переволновавшись за сына, говорит такие сшибающие с ног глупости.

— Тебе всего сорок четыре…

— Мне уже сорок четыре.

Прикрываю глаза, сглатывая поднимающееся изнутри негодование. Мужчина терпеливо ждет моей реакции, внимательно глядя прямо в глаза.

— Тебе действительно лучше поспать, — неодобрительно сообщаю я, прерывая этот разговор и разглаживая бронзовые волосы, спутавшиеся у его лба, — вы оба устали.

— Я устал… — подтверждает мужчина.

— Ну вот видишь, — киваю, подтягивая края второго одеяла к его плечам, — я была права.

— Но эту усталость сном не снимешь, — отрицает мой похититель, видимо продолжая свою прошлую фразу, — я вообще не знаю, чем её снимать.

— Я знаю, — натянуто усмехаюсь сама себе, не допуская возможности затянуть эту тему дальше. Обдумать все время найдется. И уж потом, в более спокойной, более располагающей обстановке мы поговорим.

Глажу скулы моего похитителя обеими руками, дожидаясь, пока он закроет глаза.

— Засыпай, — замечая, что делать подобное он явно не намерен, мягко прошу я.

— Флинн придет… — пробует упорствовать Каллен.

— Придет — я разбужу, — на этот раз улыбаюсь робко, но искренне, — обещаю.

Сдавшись после трехсекундного внимательного малахитового взгляда, Эдвард все же делает, что я прошу. Подобно Джерому, усмехнувшись, застывает на подушках, глубоко вздохнув.

Не перестаю прикасаться к нему, наблюдая за постепенно расслабляющимся лицом. Морщинки исчезают, кожа возвращается к более-менее нормальному цвету. И даже пальцы левой руки, перекочевавшей с ладоней на локти, держат уже не так крепко.

Начинаю думать, что он уснул, вслушиваясь в звенящую тишину детской, как опровергая предположения, бархатный голос прерывает молчание:

— Я хотел, чтобы он забыл, — тихо докладывает мужчина, взглянув на меня с раскаяньем, — я не думал, что все получится так… плохо.

— О чем ты? — с неожиданной даже для себя лаской интересуюсь я, пальцы прикасаются к его коже нежнее.

Малахиты светлеют. Настороженность и удрученность пропадают сами собой, испаряясь, как вода на жарком солнце.

— О матери.

— Он не забудет, — вздыхаю, качнув головой. Тема, заставившая моего мальчика так горько плакать, не должна больше звучать рядом с ним. Не должна в принципе подниматься, пока у него не найдутся силы пережить её.

— Забудет, — губы моего похитителя застывают в легкой улыбке, когда, немного меняя положение тела, он позволяет мне касаться не только своих скул, — ты ему поможешь. Как мне.

Эти слова становятся последними, что звучат в белой спальне.

Закрыв глаза, удобнее устроившись на подушке, Эдвард не издает больше ни звука. И только отпечаток улыбки с его недавно хмурого лица никуда не исчезает…

* * *

Грядущая ночь обещает быть спокойной. Под продленным Флинном действием лекарства, Джером спит на своей половине кровати, тихонько и размеренно дыша. Доктор подтвердил мои догадки о том, что мальчик ничем не болен. Впрочем, предупредил, что, если к утру температура поднимется, нужно снова ему позвонить.

Подобные слова успокоили Эдварда настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, ему точно стало легче. Проведя весь вечер на кровати сына, он отлучился лишь сейчас, велев мне спать. Видимо, какие-то недоделанные дела дали о себе знать.

Я думала над его откровениями сегодня ещё тогда, когда мой похититель вместе с малышом резвились в царстве Морфея. Смотрела на окончательно расслабившееся лицо и умиротворенные выражение, на нем застывшее, и слова из недавнего разговора сами собой всплывали в памяти.

«Они все были правы: я могу убеждать себя в том, что спасу Джерома сколько угодно. Но признать правду все же стоит: пять лет, десять, максимум: пятнадцать. Но это, конечно, маловероятно» — кто они? Правы потому, что уверяли его в неминуемости смерти? При всем желании не могу поверить, что он согласился с ними. Конечно, после вчерашнего его самоконтроль дрогнул, но не настолько. Яотлично помню, как мой похититель боролся за жизнь после отравления, дабы не бросить сына одного. Он ни за что не допустит того, чтобы малыш был отдан на растерзание чужим кровожадным людям — из мафии или нет, значения не имеет. Джером всегда будет с нами. Со мной или с Эдвардом. С Джаспером, который сможет защитить его. Мой похититель не один и он прекрасно это знает. Тогда к чему же все эти слова?..

Другое дело «я не хотел детей». То есть он заранее планировал и знал, что наследника у него не будет. Не хотел или не мог в силу обстоятельств? Как бы там ни было, на эту тему рассуждать глупо. В чем — в чем, а в любви Калленов друг к другу я точно никогда не усомнюсь.

И, наконец, верхушка айсберга, с которой и начался весь разговор: «я ничего не выбирал. Надо было остаться пешкой». Король и пешка. Король — ведущая фигура, центр борьбы на шахматной доске. Но, в тоже время, крайне уязвимый кадр. Пешка гораздо слабее — и в плане ходов, и в плане того, что одолеть её куда проще — другие фигуры на защиту не бросаются. Но есть все же у этой маленькой фигурки одно преимущество: дойдя до края, она становится Королевой. А уж сильнее этого игрока стоит поискать…

Эдвард пытался сказать мне, что выбери он другую участь, достигнуть пика было бы труднее, но за власть не нужно было бы бороться? Или же то, что пешку быстро сбросят со счетов, а судя по его «устал» именно этого ему больше всего и хочется… хотелось бы, если бы не Джерри?

Даже не знаю, к какому варианту лучше склониться.

Поворачиваюсь на бок, обнимая подушку и зарываясь лицом в мягкую наволочку. Как и все в спальне моего ангела, она комфортна и внушает безопасность. По сравнению с кофейной комнатой, с гостевой — небо и земля. Ни за что не вернусь обратно из этого белого царства. Здесь слишком хорошо…

Все. Хватит думать. Такими темпами я до самого рассвета не отпущу из сознания слова моего похитителя. Не проще ли будет поговорить с Эдвардом утром, снова, и уже тогда расставить все точки над «i», во всем разобраться?

Удовлетворенно хмыкнув, сознание кивает.

Да, так будет вернее всего.

Я вздыхаю, с удобством устраиваясь на подушке, под теплым одеялом, держа в объятьях маленького ангела. Закрываю глаза, позволяя телу расслабиться, а мыслям ускользнуть подальше.

Погружаюсь в тягучий медовый сироп грядущего сновидения, окончательно прощаясь с реальностью. День выдался тяжелым.

Просыпаюсь от резкого толчка. Быстрого и болезненного. Плечо ноет, снося непонятный удар, пока я тщетно пытаюсь открыть глаза, борясь с тяжелыми веками. Никак не соглашаясь поддаваться, они грозят закрыться и вернуться обратно в безболезненный сон.

Впрочем, ещё одно «прикосновение» помогает удержаться в действительности. Приглушенно вскрикиваю, нахмурившись от боли. Не удивлюсь, если завтра на коже объявятся «нежданные» синяки.

— Белла! — громко восклицает кто-то совсем рядом. Зовет, не иначе. Требовательно зовет, отчаянно.

Дважды моргнув, оборачиваюсь на звук хриплого голоса, выискивая его обладателя среди ночной темноты. С трудом прорезаясь сквозь густую тьму, ледяная ладонь с длинными пальцами, как в фильме ужасов, появляется перед глазами, утягивая куда-то вправо.

Давлюсь воздухом от такой резкой смены положения тела, лихорадочно оглядываясь по сторонам.

Когда картинка перед глазами становится четкой, понимаю, кто явился причиной моего пробуждения.

Эдвард (он вернулся?) — бледный, вспотевший, с широко распахнутыми глазами — сидит на кровати рядом со мной, крепко сжав губы. Свободная его ладонь впилась в ногу, почти разрывая на части кожу. Повязки на ладони розовеют…

— Что случилось? — скорее машинально, чем осознанно, спрашиваю я, скатившись до самого тихого шепота.

— Шприц… — он отчаянно хватает ртом воздух, никак не в состоянии вдохнуть его достаточное количество, стонет, — пожалуйста…

Приступ…

— Сейчас, — поспешно вскакиваю с покрывал, наскоро ориентируясь, где дверь.

«— Они у вас везде?

— Везде, кроме спальни Джерома».

И, по закону подлости, именно в детской моему похитителю нужно лекарство! Сегодня, более чем через две недели после последнего раза!

Врываюсь в свою комнату подобно тому, как завоеватели вторгались во взятые города. Часто дыша, бросаюсь к чертовой тумбочке, быстро выдвигая её небольшой ящик. Больно сдираю кожу — из ранки сочится кровь — но сейчас это не имеет никакого значения.

«Быстрее!» — отстукивает в голове, не давая ни секунды для промедлений.

Ему больно…

Потрошу полку, однако, как назло, наощупь не попадается ни единого укола. Ранее забитая ими тумбочка сейчас полностью пуста.

Не веря собственным глазам, переметываясь к другой, точно такой же, вскрываю и её. Но, к величайшему разочарованию, картинка не меняется.

Ошарашенная и растерянная, останавливаюсь посреди комнаты, тщетно пытаясь понять, что делать дальше.

Глаза, ничем не занятые, бороздят спальню, надеясь найти какую-то зацепку хотя бы в её обстановке.

И находят. Неожиданно, быстро, как призыв проснуться от Эдварда.

Смявшийся, упавший на пол из третьей полки шкафа белый лист бумаги с запиской Марлены, выгодно выделяется на темном полу в луче лунного света. Освещается лучше любого другого предмета кофейной спальни.

Фраза из короткого послания — та самая, чей смысл никак не удавалось постичь, возникает перед глазами так же, как и утром, черным по белому. И теперь уже ответ находится сам собой.

«Мне жаль» — гласят маленькие каллиграфические буковки…

Глава 46 Клетка

Каштановая дверь ужасна. Поблескивая от чересчур яркого лунного света, выделяясь своей неприступностью среди других деревянных застав, она внушает оправданный страх. Липкий, отвратительный, неизбежный.

Стою прямо перед ней, не имея никакой возможности отвернуться. Я должна войти. И даже больше — просто обязана. Человек, ждущий меня за ней, корчится от боли. От той неотвратимой физической боли, помочь побороть которую может лишь чертова золотистая жидкость тонких шприцов. Шприцов, которых нет не только в моей спальне, но и во всех других комнатах западного крыла, а так же, как ни прискорбно признавать такое, в «обители Дракулы» — моей последней надежде. Я не думала, что могу пробежать через большую часть дома за пять минут (и в этот раз не пугали ни бордовые стены, ни черный потолок; ничто не имело значения и не шло в сравнение с происходящим здесь, в детской). Однако вопреки всем ожиданиям, прикроватные тумбы оказались все так же мучительно пусты. Не осталось ни единого, даже самого маленького упоминания об их недавнем содержимом…

И вот, теперь я здесь. И, переступив порог, буду вынуждена сказать правду.

Господи, это подобно тому, как говорить умирающему о неизбежности летального исхода. О том, что никаких шансов нет и никакого…

Стоп!

Эдвард не умрет. Он столько раз выбирался и спасался, что такое просто невозможно. Все будет в порядке. Обязательно будет, если я перестану тянуть драгоценное время и войду. Поскорее.

Я глубоко вздыхаю. Отгоняю все мысли, хоть боком затрагивающие ненужные темы. Ни Марлены, ни Марты, ни Большой Рыбы — ничего. Я нужна моему похитителю. Только так я смогу помочь.

Открываясь, дверь радушно впускает внутрь. Издает тихонький скрип, который я при всем желании, находясь в каком угодно состоянии, никогда бы не услышала. Но надеяться на такую же реакцию Эдварда напрасно. У него отменный слух и отменное зрение. А теперь, наверняка, вдвойне…

Луна слишком яркая. Неправдоподобно яркая, будто нарисованная одним из аниматоров детских мультиков. Большая и круглая, бледно-белая, выгодно выделяющаяся на иссиня-черном, беззвездном небе. Беспощадно освещая всю комнату, небесное светило не обделяет своим вниманием кровать, стоящую к окну ближе всего иного. Подобно прожектору большой сцены, направляет лучшие, ярчайшие свои лучи на неё.

Коснувшись взглядом ровных простыней, я замечаю нежно улыбающегося Джерома. Он крепко обнял подушку, зарывшись личиком в теплое одеяло. Его личико расслабленно, тельце хоть и выглядит маленьким и уязвимым, но спокойно. Он знает, что в безопасности. И знает, что мы рядом. Тихонько посапывая, мой мальчик видит сладкие, безопасные, безболезненные сны. Он в порядке…

В противовес мягкому образу белокурого сознания, другая половина кровати, занятая Эдвардом, представляет собой полную противоположность — она перевернута с ног на голову. Простыни своими длинными белыми краями свешены к полу, подушки, оставшись где-то внизу, под спиной мужчины, скорее мешают, чем помогают с удобством расположиться в постели, а одеяла, отброшенные к изножью, сбитые в пестрый, толстый комок, напоминают тряпичные баррикады.

Разглядеть за ними мужчину не сложно. Сложнее признать, что вижу.

Вжавшись спиной в острую спинку кровати, внутри которой вырезаны деревянные розочки, высоко запрокинув голову, сжав зубы до невозможности крепко, он усиленно растирает темно-алыми от крови ладонями правую ногу — пижамные штаны приобретают тот же цвет, что некогда белоснежные повязки.

Зато от лица вся кровь отлила. Он снова мертвецки бледный, снова белый, как полотно. Пот, толстой маской покрывший лицо, крохотными капельками спускается вниз ото лба и висков, постепенно перебегая на шею…

Но не её вздутые пульсирующие вены заставляют меня подойти, подбежать ближе. И даже не дрожащие, густо смазанные белилами пальцы, просительно протягивающиеся в сторону двери. Мою сторону.

Точкой невозврата служат глаза. Малахитовые глаза, мгновенье назад выпущенные из плена светло-сиреневыми веками. Безнадежные и напуганные, как у ребенка, прежде чем увидели меня. Утерянная было надежда вспыхивает в них с новой силой, отодвигая без лишних слов понятные страдания на задний план. Капля облегчения проскальзывает внутри больших драгоценных камней, истязая лучше всего иного.

Не надо…

Мое сердце бьется где-то в пятках. Колени дрожат и подгибаются, а дыхание окончательно сбивается.

Этому человеку я должна сказать о том, что шприцов нет?! Нет лекарства, способного помочь ему? Привести в довод то, что я выпотрошила все прикроватные тумбочки этажа? А может, поведать про записку Марлены? Про те страшные слова «мне жаль»?

В горле пересыхает. Сомневаюсь, что вообще способна говорить.

Видеть страдания любого из Калленов — будь то Джером, или его папа — для меня убийственно. Уже не имеет значение, кому из них больно. Наблюдая искаженные от боли лица обоих, я готова сделать что угодно, лишь бы получить для них избавление.

И конкретный момент исключением не является. За чертову инъекцию — одну-единственную — я готова продать дьяволу душу.

Я подхожу ближе. На ватных ногах, но достаточно быстрыми шагами достигаю своей цели. Останавливаюсь возле балки, поддерживающей балдахин, смаргивая наворачивающиеся на глаза слезы. Отсюда вид ещё хуже… беспокоящая Эдварда нога неестественно подвернута, и вся поза моего похитителя подчинена ей. В обычном состоянии он, лежа так, наверняка бы повредил спину.

— Белла, — синеватые губы изгибаются, дрогнув на моем имени. Нетерпение, слившееся со слабостью, явственно звучит в следующей просьбе. Едва слышной, но оттого не менее молящей: — дай!..

— Я не… — сглатываю, глядя на него сверху вниз, — не нашла.

— Н-не наш?.. — Каллена передергивает. Свободная ладонь сжимается в кулак. Крови становится больше.

— Полки пустые, — присаживаюсь перед простынями, ненавидя смотреть на мужчину с прежнего ракурса, — где они могут быть ещё?

Сердце заходится в безумной пляске от морщин, исчертивших лицо мужчины целиком и полностью. Не осталось практически ни единого участка ровной кожи.

Жду ответа. Хочу помочь. Сделаю все, что от меня зависит.

— У м… — Эдвард намерено не вдыхает лишнего, ограничиваясь теми запасами кислорода, что имеет. Исправно старается не превысить допустимой громкости, помня о спящем Джероме.

— Нет.

Это мое слово обрывает его последние надежды. Перерезает, как ножницы тонкую нитку. С грохотом падая вниз, они отзываются тем же звуком в реальности, когда рука Эдварда со всей силы ударяет по спинке кровати. Балдахин вздрагивает. Джерри хмурится.

— Нет… — неслышным шепотом повторяет для себя мужчина, поджимая губы. С силой зажмуривается.

— Отнеси… — быстрый, незаметный вдох, — его…

Опасливо гляжу на малыша, понимая, о чем речь. Передумываю упрямиться и переспрашивать, как только перед глазами возникает картинка сегодняшнего утра. Со слезами, мольбами и неподдельным ужасом мальчика — от разговора. Простого, хоть и тяжелого. Что же говорить про подобный вид папы? Он может обойтись куда дороже… Я понимаю Эдварда. Я сделаю, как он просит.

— Сейчас, — поспешно киваю, обходя кровать. Мысленно умоляя кого-то свыше помочь мне благополучно добраться до ближайшей спальни — кофейной — обвиваю руками детское тельце, поднимая с покрывал. Руки подрагивают, мешая делу.

Прижимаю Джерома к себе, поглубже вдыхая любимый запах. Малыш нам поможет. Нам обоим.

Избегая болезненного желания в очередной раз взглянуть на моего похитителя, поскорее прохожу разделяющиеся нас с дверью метры.

Благо добраться до комнаты все же удается без приключений. Потяжелевшее, расслабленное тельце мальчика я опускаю на простыни своей кровати, укутывая в свежее, недавно постиранное одеяло.

Джерри что-то неслышно бормочет, поворачиваясь на бок. Вздыхает.

— Ш-ш-ш, любимый, — бормочу, наскоро чмокнув светлую головку, — все хорошо…

Верит. Затихает, глубже погружаясь в сон.

… Не помню, как возвращаюсь. Сознание начинает запись воспоминаний лишь тогда, когда я снова стою перед Эдвардом.

— Что мне нужно сделать? — с неподдельной серьезностью спрашиваю, заглядывая в искрящиеся глаза. Никогда не думала, что существует столько оттенков боли.

— Флинн…

— Где телефон?

Его голова дергается в направлении тумбы возле кровати. Слева.

Приборчик лежит на самом видном месте. Кажется, пора сосредоточить внимание. Без него мне не справиться.

Не знаю, откуда появляется это спокойствие. Оно сдерживает то, что рвется изнутри меня, не позволяя ещё больше усугубить ситуацию. Помогает.

Номер доктора первый в списке контактов. К тому же, он единственный подписан полным именем. Все остальные ограничиваются одной-двумя буквами.

Зеленая трубка. Гудки…

Взволнованно вслушиваюсь в них, даже не глядя на время. Знаю, что ответят. И днем, и ночью.

Краем глаза я подмечаю, что моего похитителя начинает трясти. Чем-то похоже на тот озноб трехнедельной давности, после отравления, но в этот раз, кажется, все хуже. Изгибаясь, он делает себе больнее.

— Мистер Каллен? — мужской голос на том конце прекращает череду гудков. Напоминает о моей главной задаче на данный момент.

— Мистер Флинн, нам нужна ваша помощь…

Стараясь не путаться в словах, я кратко описываю доктору, что произошло. Надеюсь, получается не сумбурно, и понять, что приехать нужно как можно скорее, ему удается.

Внимательно слушая мои поспешные объяснения, в конце мужчина задает лишь один вопрос:

— Когда начался приступ?

— Десять минут?..

— Пятнадцать, — хрипит, исправляя, Эдвард, — пятнадцать, Белла!

— Пятнадцать, — повторяю следом за ним, кусая губы.

— Лекарство нужно ввести из расчета…

— ЕГО НЕТ! — необычайно громкий выкрик Каллена едва не вынуждает меня выронить трубку. Холодная и обжигающе-горячая одновременно ладонь хватает мой локоть, сжимая с нечеловеческой силой. Не могу ручаться за целость костей… — СКАЖИ ЕМУ, НЕТ!

— Мистер Флинн… — дрожь в голосе унять не удается.

Он перебивает. Услышал. Обещает быть здесь через двенадцать минут.

— Мне нужно, чтобы вы кое-что сделали, Изабелла, — он говорит спокойным, сосредоточенным голосом. Концентрирует на своих словах, выбрасывая все иное из поля зрения.

— … Запомнили?

— Да.

— Отлично, — профессионализм этого человека на высоте, — двенадцать минут.

Отключается. Оставляет меня одну.

Знакомое оцепенение тут же, пользуясь возможностью, пытается прорвать внутрь. Выдвинутая стена из безмятежности ничуть его не останавливает. Будь на месте Эдварда кто-нибудь другой — кто-угодно — я бы не смогла ничего сделать. Не стоило бы даже пытаться.

Но передо мной именно он. И права на ошибку, на бездействие я не имею.

К моменту окончания нашего с Флинном разговора мой похититель выглядит ещё хуже. Промокает не только его майка, прилипшая к груди, но и участки простыни, доступные для пота. Яркими синевато-серыми пятнами они выделяются при лунном свете.

На миг моя решимость вздрагивает…

— Тебе нужно лечь, — делая вид, что не замечаю происходящего вокруг, я обращаюсь к Каллену. Протягиваю ладони, легонько касаясь его плеч.

«Удобное и безопасное положение». Исполняю, доктор.

Мужчина дышит гораздо чаще нужного, предвидя что-то ужасное, когда я пытаюсь помочь ему спуститься вниз, оставив спинку кровати в покое. Просовываю руки под вымокшую спину, осторожно укладывая её на простыни. Наскоро поправляю подушку, стремясь как можно быстрее закончить со всем этим.

Эдвард сдерживается. Упрямо сжав губы, не позволяет ни единому лишнему звуку проникнуть в комнату. Но даже его самоконтроль летит к чертям, когда беспокоящая нога оказывается в ещё более неестественном положении. Задохнувшись, он широко распахивает глаза. Вскрикивает, стонет.

— Прости… — шепчу я, как можно аккуратнее, стараясь не навредить больше прежнего, поправляя её.

Резко, словно обжегшись, отдергиваю руки от очередного выкрика — более громкого, нежели предыдущий. Мужчину подбрасывает на кровати. Как марионетку, которую тянут вверх за невидимую нить, а потом мгновенно отпускают, не давая до конца понять происходящее. То же должно было происходить и в прошлые разы, если бы не лекарства?..

Боже…

— Тише, — убеждаюсь, что теперь его поза более-менее удобна, — сейчас все пройдет. Флинн очень быстро тебе поможет.

Убираю со взмокшего лба темные волосы, глажу бледную кожу. Пытаюсь показать, что я здесь. И что то, что говорю о скором облегчении — правда. Не нужно быть ясновидящим, чтобы понять, как ему плохо.

Однако от моих действий и слов Эдварду легче не становится. И без того измотанное лицо искажает новое страдание.

— Не надо… — молит он, отворачиваясь. Жмурится, не глядя на мои пальцы.

Касания? Они не нужны?

— Хорошо. Я не буду. Видишь? Не буду, — демонстративно убираю руки за спину, присаживаясь на пол перед кроватью. Боюсь садиться на простыни. Боюсь сделать ещё больнее.

Не решаюсь ни накрыть его одеялом, ни поправить что-либо ещё. Простынь по-прежнему смята (если не больше), а подушка снова застыла в неверном положении. Но в нашем случае каждое лишнее движение стоит слишком дорого…

— Не молчи! — приказывает Эдвард, часто моргая. Дышит тяжело и хрипло, но громкость голоса оттого ничуть не меняется. Шепот и сдержанность ушли в небытие. Он готов кричать. Впервые за все время знакомства я вижу, как сильно ему хочется поддаться искушению и сорвать голос. Последние оковы держатся на этом желании из-за меня…

— Не молчу, — киваю, лихорадочно думая, что я должна говорить, — осталось потерпеть совсем немного, не больше пяти минут, и…

— Маленький, — он перебивает меня, запрокинув голову к деревянным розочкам, — как там его?..

— Принц? — нерешительно интересуюсь, с сомнением глядя на мужчину, — маленький принц?

— Да, — он сглатывает, — говори…

Рассказать сказку? Откуда он о нем?.. Ладно. Не важно. Не сейчас.

С некоторым опасением, что неправильно поняла просьбу моего похитителя, но вместе с тем осознанием, что молчание тоже не вариант, начинаю повествование. Как когда-то испуганному Джерри, рассказываю о крохотном человечке из сказочной страны его папе.

— В одном маленьком-маленьком королевстве…

Зажмурившись, Эдвард слушает. Его тело дрожит, дыхание тяжелеет, а ладонь, по-прежнему лежащая на ноге, продолжает её касаться. Только уже не растирает. Не раздирает на части, грозясь вспороть. Будто бы гладит. Осторожно и боязно.

Прерываюсь на середине истории, понимая, что происходит что-то не то. Каллен больше не двигается. Не стонет. Его лицо сведено и нахмурено, но не пестрит невыносимой болью. На миг мне кажется, что мужчина засыпает…

— Эдвард? — вскакиваю со своего места и, нарушая запрет о прикосновениях, прикладываю ладонь к небритой щеке. Легонько похлопываю по ней, стремясь привлечь к себе его внимание. Убедиться, что мне показалось…

Расслабившиеся веки нехотя вздрагивают. Мутные, заполненные чем-то непонятным малахиты предстают на обозрение, не утруждаясь даже найти меня в пространстве. Они расфокусированы и прикованы к чему-то, что я не замечаю. Неглубокие вдохи-выдохи кажутся отдельными звуками, не имеющими к моему похитителю никакого отношения. Они громкие, но его грудь притом вздымается едва заметно.

Не показалось…

— Эдвард! — пугаюсь, сильнее теребя его. Не понимаю, в чем дело. Где Флинн? Что мне делать?!

В ответ на попытки дозваться его, мужчина слегка поворачивает голову в направлении моего голоса. Чуть-чуть, почти незаметно хмурится.

— Хорошо, — судорожно вздыхаю, проводя по кругам под его глазами, — смотри на меня, да. Вот так. Ещё немножко…

… Не могу передать того облегчения, когда в такт моим словам я слышу скрип двери. Пол не прячет шагов пришедшего, и впервые я этому рада. Оборачиваюсь, с готовностью покидая свое место.

Флинн спешил. Это видно по его помятой одежде, взлохмаченным волосам и лицу, напоминающему, сколько сейчас времени. Впрочем, в его квалификации, как и говорил Джаспер, я больше ни на грамм не сомневаюсь.

Нагибаясь над своим пациентом, доктор обвивает пальцами запястье моего похитителя, пару секунд напряженно вслушиваясь в пульс. Неудовлетворенно хмыкает.

— Теплое полотенце, Изабелла.

Не сразу понимаю, что слова адресованы мне. Слишком внимательно слежу за Эдвардом.

— Конечно, — с некоторой заминкой принимаюсь за исполнение, выуживая из полок ванной нужный предмет. Теперь текущая вода никак не успокаивает. Становится лишь хуже.

… Доктор времени зря не теряет.

К моменту моего возвращения он садится на нижнюю часть кровати, сбрасывая на пол тряпичные баррикады. Туда же отправляются и пижамные штаны моего похитителя.

Подобное, впрочем, ни меня, ни тем более Эдварда не волнует.

Протягиваю обладателю кофейного костюма свою ношу, подходя немного ближе и глядя с немного другого ракурса… Пальцы машинально впиваются в махровую поверхность, когда я вижу правую ногу моего похитителя. Впервые без скрывающей кожу одежды.

Сказать, что она выглядит ужасно — ничего не сказать. И дело не в бледно-синеватой коже, отличающей её от другой. Нет.

Дело в шрамах. Жутких, невообразимых шрамах, покрывших собой почти всю её поверхность. Главный из них — неровный, большой и глубокий, располагается на пару сантиметров ниже бедра. Точно посередине. От него менее крупными, многочисленными линиями — как сбежавшие по ровному стеклу капли — отходят другие. Спускаясь к самому колену, они уродуют кожу, углубляя её и создавая по-настоящему ужасающую картинку. Ни в одном фильме ужасов такого не покажут…

Флинн же, кажется, к подобному зрелищу равнодушен. Забирая полотенце, он с сосредоточенным лицом растирает поверхность поврежденной ноги. До красноты.

— Что с ним?.. — не в силах оторваться от шрамов, спрашиваю я.

Мужчина делает вид, что речь идет об общем состоянии моего похитителя.

— Что-то вроде бессознательного состояния. Было бы лучше, если бы мистер Каллен оставался в нем подольше.

— А нога?..

— Сейчас все исправим.

От него веет уверенностью и опытом. Этот человек не бросает слов на ветер. Он действительно может помочь все исправить.

Впрочем, какая-то часть расслабленности, прикоснувшаяся к сознанию, отступает, едва растирание прекращается, и Флинн приступает к своим основным манипуляциям.

Процедура начинается с тихого постанывания Эдварда, когда доктор только лишь поднимает его ногу, а кончается несдержанным криком, эхом разносящимся по спальне, когда Флинн поочередно надавливает на определенные точки на коже. Самый болезненный участок располагается, судя по всему, под коленом…

Я схожу с ума. Мне кажется, я уже в пучине безумия. По крайней мере то, что я вижу, полностью этому утверждению соответствует.

То и дело вздрагивая, как при приступе эпилепсии, Эдвард голосом предпринимает попытки остановить мужчину. Не просит и не зовет. Просто кричит. И для такого крика фраза «от боли» точно не является правильной. Это другое слово. Такие ощущения нельзя называть банальной болью. И даже с пометкой «катастрофически сильная» не получится…

Внутри меня поочередно рвется все — от сердца, до ниточек, связывающих сознание с реальностью. Будто бы заживо режут на части…

Начинаю всерьез думать о том, чтобы позволить действительности ускользнуть, привалившись к одной из балок, поддерживающих балдахин, когда пытка кончается.

Резко и внезапно, так же, как началась.

Поправив простынь, доктор опускает пострадавшую ногу моего похитителя обратно. Вкалывает под кожу что-то коричневатое, наскоро протерев её крохотной ваткой.

Запах горького лекарства наполняет комнату, смешиваясь с духотой и потом. Заполняет все её пространство.

Эдвард даже не дергается. Замолкает, застывая на подушках как восковая фигура. Постанывает тихо-тихо, как беспомощный ребенок. Дрожит.

— Болеутоляющее будет действовать до утра. Я приеду в девять и окончательно сниму приступ, — Флинн поднимается со своего места, подходя ко мне. Говорит негромко, но внятно и четко. Дает указания, отрывая взгляд от Каллена. — Никаких подъемов и лишних движений, Изабелла.

— Он будет спать? — нерешительно интересуюсь, краем глаза все же взглянув на мужчину.

— Очень крепко. Зрачки будут немного расширены, не пугайтесь, — мужчина вздыхает, устало усмехнувшись. Смотрит на меня не так, как в первую нашу встречу. В этот раз удивления в сером взгляде почти нет, а вот доверия явно стало больше.

— Он поправится? — не могу удержаться от этого вопроса. Мне нужно получить ответ. Спокойный, уверенный ответ от доктора. Я не могу больше всего этого видеть…

— Это боли, Изабелла, а не яд, — рассуждает мужчина, но, видя, что я не понимаю, поясняет более простым способом, — разумеется. Сто из ста процентов. Вы вовремя позвонили.

Вовремя…

— Спасибо, — успокоено вздыхаю, искренне благодаря его. В одиночку я бы не справилась. Эдвард бы не справился. В который раз мы обязаны этому человеку… И за Джерома тоже.

— До свидания, — вежливо отзывается обладатель кофейного костюма, послав мне напоследок ободряющую улыбку, — этой ночью вам лучше спать у себя — чтобы не потревожить мистера Каллена.

— Я… конечно, — наскоро киваю, мимолетно взглянув на моего похитителя, — конечно…

Впрочем, задержаться после ухода Флинна на пару минут в комнате Эдварда я себе позволяю. Закрыв за ним дверь, подхожу к кровати, не рискуя на неё садиться. Смотрю на мужчину стоя. На бронзовые волосы, на бледное, мокрое лицо, на тело, наполовину скрытое под толстым одеялом, на закрытые глаза и неслышные бормотания… Смотрю и не могу поверить в то, что вижу.

Очень больно. До безумия. До дрожи.

Эдвард не святой. Он никогда не был им и не будет. Он делал много всего плохого и, по собственным словам, нарушал божественные запреты неоднократно, но он ведь хороший! Он добрый, нежный и понимающий. Он сострадательный и заботливый. Он может искренне любить и беспокоиться. Он предан и верен до последнего. Я вижу это на примере их отношений с Джеромом. Я вижу положительное в этом мужчине рядом с его маленьким ангелом. И не важно, что это не касается никого другого. Не важно, с каким хладнокровием он расправляется со своими врагами. Неважно ничего…

Я принимаю возможность наказания. Сильного или слабого, быстрого или мучительно-медленного… любого. Но ни одно наказание, даже за неописуемую жесткость, не прописано таким временем.

Эдварда раздирают на клочья. Я смотрю на это каждый день — яд, пули, бомба, лекарства… все его слабости, все легко пробиваемые места — все в игре. Мучители моего похитителя не останавливаются ни перед чем. Не дают ему ни минуты отдыха, дабы перевести дух.

И пусть, глядя на Джерома, я знаю, что он справится, верю… но последнее время даже мне начинает казаться, что из этой канители нет выхода. Замкнутый круг, неразрывная цепочка, чьи звенья спаяны так крепко, как возможно.

А он внутри.

Он заточен среди этого безумия. Он в клетке.

Не сегодня, так завтра что-нибудь произойдет. Страшное, ужасное… что-то, что отнимет его у нас с Джеромом.

В горле образуется комок. Не вижу смысла бороться с ним сейчас. Имею ли я право хоть немного поплакать?.. После сегодняшнего?

… Господи, когда-то я просила за себя. За то, чтобы остаться в белом особняке вместе с Калленами и не возвращаться в логово Джеймса. Избежать боли и страданий, которые он, не скупясь, мне причинял.

… Просила за Джерома, умоляя помочь этому маленькому, светлому ангелу превозмочь ужасы, пережитые в столь раннем возрасте и стать обыкновенным, счастливым ребенком. Беззаботным.

… А сейчас я прошу за Эдварда. За этого невероятного, противоречивого мужчину. За сильного и невероятно слабого одновременно. За уязвимого, хрупкого человека, запутавшегося и нуждающегося в помощи. Я прошу позволить ему отдохнуть — от покушений, мафии, терзаний о будущем сына. Позволить дышать свободно хотя бы несколько часов…

Господи, я прошу тебя оставить его с нами. На такое долгое время, какое в принципе возможно для людей. На такое, какое позволит ему стать счастливым.

Пожалуйста!

Судорожно вздыхая, игнорируя обосновавшиеся на щеках слезы, наклоняюсь к Эдварду, кусая губы. Мягко прикасаюсь ими к солоноватому, вымокшему лбу, полной грудью вдыхая знакомый аромат. Не отстраняюсь, пока мужчина не замолкает. Пока все бормотания, шепот и другие звуки, сопровождающие его последние полчаса, не пропадают…

* * *

Тельце Джерома — маленькое и теплое — лучше любых успокоительных. Лежу, тесно к нему прижавшись, напряженно глядя в окно, за стеклом которого начинает серебриться утро. Мягкими волнами туман покрывает могучие стволы сосен, стелется по траве, заполняет воздух, укрывая белый особняк от посторонних глаз — его невозможно разглядеть из леса сегодня…

Хоть какое-то ощущение безопасности. Чем больше наблюдаю за тем, что происходит, тем больше сомневаюсь в нашей защищенности.

И действительно — о какой защищенности может идти речь, когда предают те, в ком был уверен?

Марлена.

Марлена, которой и я, и Эдвард безоговорочно доверяли, сделала… то, что посчитала нужным. Разумеется, из-за смерти дочери, разумеется, от горя, разумеется, её можно оправдать, но…

Я не могу. Не могу, вспоминая вопли моего похитителя в ночной тишине.

Не могу, вдыхая запах белокурого ангела в моих объятьях.

Каллен не прав — он может защитить Джерома даже в одиночку. А я навряд ли смогу и со стеной из телохранителей. Если бы по вине домоправительницы Smeraldo не смог…

«Вовремя позвонили».

Поворачиваю голову, поспешно утыкаясь лицом во влажную наволочку подушки. Слезы давно кончились, их остатки — все, что могут предложить глаза. Но не нужно, чтобы Джерри слышал меня.

Кровать теплая. Под толстым одеялом, на свежих простынях, с подушками, огромными, пуховыми, белыми, как снег, спать — одно удовольствие. Однако сна нет.

Едва закрываю глаза, сознание с готовностью выуживает из недр памяти все связанное с попытками расправиться с Эдвардом, разрисовывая их ярчайшими из возможных красок.

Вот испуганный Джаспер после того, как сообщил мне об отравлении.

Вот дрожащий мужчина, прижимающийся ко мне, сгорающий в бреду, пока его организм усиленно пытается побороть яд.

Вот изувеченные, густо покрытые кровью ладони, которые протягивает мне Каллен, шепча, что все закончилось.

Вот эта ночь… удар в плечо, хриплый голос, потухающая в малахитах надежда на спасение…

Я свожу себя с ума подобными нескончаемыми размышлениями, но ничего не могу поделать. Остановить их непосильная задача. Иногда, кончаясь внезапно и быстро, они вспышкой нового воспоминания делают лишь больнее. Разрозненные, не всегда законченные, полупрозрачные и тяжелые, неподъемные, невероятно изматывают. Глаза саднит от напряжения, а руки, стискивающие простыни, отзываются болью в побелевших костяшках. Как я хочу спать. Как сильно хочу немного побыть там, где нет ужаса реальности!

Перестаю надеяться на то, что желание исполнимо, когда надо мной все же сжалились. Отпустили.

Я проваливаюсь куда-то вниз, утрачивая связь со всем, что было и есть рядом, как раз в тот момент, когда зеленые часы напротив кровати демонстрируют время: шесть часов утра.

Просыпаюсь быстро и внезапно. Открываю глаза, почти подскакивая на кровати. Часто моргаю, пытаясь понять, что заставило меня так скоро выпутаться из царства сновидений. Ответ приходит через пару секунд. Все теми же электронными квадратными цифрами. 9.30. Проспала.

Опасливо оглядываюсь на по-прежнему сладко спящего малыша, раздумывая, могу ли я ненадолго его оставить.

Могу.

Не удосуживаясь ни малость причесаться, ни сполоснуть лицо, ни даже переодеться во что-то более привычное, чем розовато-лиловая пижама с коротким рукавом, покидаю кофейную спальню.

Коридор за дверью холодный. Хорошо проветриваемый и всегда пустой, он выглядит мрачно, как ледяное царство Снежной королевы. Тем более, за толстыми окнами ещё проглядывают остатки снега на черной земле.

Я поспешно подхожу к нужной двери, с удивлением встречая крохотную щелочку между дверным проемом и деревянной заставой. Выглядит она довольно странно, если учесть, что все остальные входы плотно закрыты. Впрочем, это так же можно расценивать как подтверждение того, что мистер Флинн, как и обещал, приехал.

Я уже собираюсь пройти внутрь детской, но, вовремя услышав тихие слова из-за деревянной заставы, отдергиваю от неё руку.

— Восемьдесят пять процентов… — сообщает голос доктора, повисая среди немых стен. Здесь слишком тихо. Слышно все, в том числе непонятный разговор. Большую его часть.

— Не вариант, — отзывается ему другой, негромкий и более хриплый. Со знакомыми бархатными нотками.

Увлекшись звучанием баритона, видимо, пропускаю следующую фразу доктора, а потому ещё один ответ Эдварда так и остается непонятым:

— Невозможно обойтись…

— Мистер Каллен, препарат не так… а…

Не могу понять. Слушаю внимательно, вникая в каждое слово, но некоторая их часть сквозь стены пройти не может.

— И цифры неизменны? Что насчет лаванды с валерьянкой?

Смешок доктора выходит усталым.

— Разве что лошадиными дозами.

На какое-то мгновенье в спальне повисает тишина. Начинаю думать, что они заметили меня, и на всякий случай отхожу от щелки подальше, но почти сразу же, опровергая эту теорию, Эдвард продолжает разговор. Не видит.

— Что насчет рук?

— Рук? — голос Флинна звучит недоуменно.

— Беллу интересовали руки, — услышав свое имя, я хмурюсь, — ни о чем другом речи не шло.

— Эдвард, — для усиления эффекта, похоже, мужчина даже обращается к боссу по имени, — это не шутки, и в скором времени, при несоблюдении правил, вы легко сможете в этом убедиться.

— Руки… — стиснув зубы, шипит мой похититель. Отказывается слушать.

В чем дело?

Доктор вздыхает, судя по затишью, кивает.

— Через три-четыре дня не останется и следа от ран. При условии, что не будете сжимать слишком сильно.

«Как вчера», — мысленно дополняю я, поджав губы. Вздыхаю вслед за доктором.

— Она спит?..

— Когда я пришел, спала.

Тихий вдох. Сразу выдох.

— Если проснулась, позови.

— Конечно.

Не сразу догадываюсь, что эти двое снова говорят обо мне. Лишь когда шаги Флинна слышатся у самой двери, на пару секунд опережая то, как он открывает её, понимаю, что попалась.

Опускаю глаза, отходя на два шага назад. Застываю у стены, нервно сцепив руки в замок.

— Здравствуйте, — тихонько бормочу я ему.

— Здравствуйте, Изабелла, — мужчина хитро улыбается. Он знал о том, что я слушаю. Без сомнений. — Мистер Каллен просил вас зайти сразу, как только сможете.

— Спасибо… — отрываю взгляд от пола, взглянув на лицо доктора. Насмешливое. Впрочем, от моего волнения его черты приобретают серьезность.

— Проходите, — освобождая проход, приглашает он. Кивает на приоткрытую дверь детской. В тот момент, когда я прохожу мимо, одной ногой уже ступая в комнату, наклоняется к моему уху, шепнув:

— От наркотиков надо избавиться.

И, введши меня в изумление, шагает в коридор. Деревянная застава закрывается.

Избавиться? Так же, как Марлена? Он считает её решение верным?..

Я запуталась. Точно и однозначно.

— Привет… — знакомый баритон вырывает из дымчатой непонятливости, в которую меня так резко окунул Флинн. Слышать его крайне приятно. Особенно после вчерашнего…

— Привет, — поворачиваюсь к белой кровати, я робко улыбаюсь.

Эдвард по-прежнему лежит на ней. Но уже не так безнадежно, как прежде. Простыни заправлены, подушки расположены, как следует, а сам мужчина выглядит куда лучше, чем пару часов назад, несмотря на то, что следы недавней ночи стереть так и не удалось. Ровным рядом морщинок они рассыпались по лбу, крохотными огоньками угасающего испуга забрались в усталые, полуприкрытые малахитовые глаза. Не смылись сном и остатки прежних белил на лице.

Глаза без труда находят под покрывалами и пострадавшую ногу. Напоминание о том, какими шрамами она «украшена» будоражит сознание не хуже заправского кошмара.

Слева, как раз там, где располагается нагрудный декоративный кармашек пижамной кофты, начинает щемить.

— Я не кусаюсь, Белла, — разведя руки в разные стороны, наглядно демонстрируя свою беззащитность, Эдвард посмеивается. Почти искренне.

Запоздало угадываю, что следует подойти ближе.

Теперь я стою непосредственно перед кроватью. И снова смотрю сверху…

Морщинок куда больше, чем я думала. Подавляющая их часть слишком глубокая, чтобы стереться.

Глаза пощипывают, вынуждая моргать куда чаще положенного.

Мужчина с сочувствием смотрит на меня, немного нахмурившись, когда я поджимаю губы. Едва заметно качает головой.

— Испугалась?

Думаю, ответ для него очевиден. Не вижу смысла говорить неправду и строить какие-то нелепые увертки. Истина все равно останется написанной на лбу.

— Да.

— Сейчас бояться нечего.

По инерции губы тянет повторить недавнее слово, но я не могу. Не так. Неверный ответ.

Он понимает.

— Садись, — длинные пальцы дважды неслышно постукивают по поверхности кровати. Приглашают.

Отказываться не желаю. Никоим образом.

Осторожно, надеясь, что теперь все в порядке, и повредить Каллену я ничем не смогу, присаживаюсь на краешек кровати. Прикрываю глаза от тихонького скрипа, что она издает.

Шершавые, белоснежные, как и прежде, свежие повязки, прикасаются к моей коже. Левая ладонь Эдварда полностью завладевает моей правой.

— Извини, — он просит прощения, виновато глядя на меня, — больше такого не повторится.

По его виду можно подумать, что он и вправду чем-то провинился. И приступ — никак не испытание физических сил, нет. Обыденное дело. По крайней мере, именно так мужчина ведет себя, не зацикливая внимание на случившемся.

Не думаю, что это правильно.

— Тебе не за что извиняться, — нахмурившись, качаю головой, нерешительно, но прикасаясь пальцами к лицу Каллена. Начинаю с висков, медленно следуя вниз, к подбородку. Его глаза ни на миг меня не отпускают. Следят за каждым действием, но не с недоверием, нет. С чем-то напоминающим благодарность.

— Как ты себя чувствуешь? — решаюсь спросить, надеясь, что полученный ответ не будет чрезвычайно оптимистичен. Хоть немного правды, пожалуйста!

— Bene (хорошо), Belle.

Что же, другого ожидать и не следовало.

— Правда?

— Да, — он мягко усмехается моему неверию. Снисходительно смотрит, слегка прищурившись. Выглядит сейчас необычайно красивым и практически безмятежным. — У Флинна очень действенные методы.

Меня передергивает. Вспоминаю о том отвратительном состоянии, когда хочется и бежать прочь, и остаться, и прекратить видеть, и смотреть, не отводя глаз, и успокоить, и попытаться помочь. Все за одну ночь. За несчастные двадцать минут чистого времени. Те двадцать минут, когда обладатель кофейного костюма выполнял свою работу.

Одни мысли неизбежно касаются других. В этот раз с цветной картинкой…

«Они здорово выпотрошили меня и доставили хозяину», — впервые в жизни я видела наглядное подтверждение третьему слову. Демонстрацию лучшего из его объяснений. Доходчивого и неотвратимо-верного, пусть и пугающего.

— Как она?.. — не могу удержаться, спрашиваю. Недвусмысленно оглядываюсь назад.

— Ты видела? — недоверчиво интересуется он. Морщится, будто бы от отвращения.

Безмолвно киваю, подтверждая. Это было запрещено?..

— Да уж, действительно кошмарная ночь, — без тени смеха произносит мужчина, крепче сжав мою руку. Глубоко вздыхает. — Зрелище впечатляющее?

— Эдвард…

— Разумеется, — сам с собой продолжает рассуждать он, — это понятно.

На пару секунд замолкает. Думает.

— Ещё один пример того, что твой выбор не самый лучший.

— Я не меняю решений, — уверенно сообщаю, пожав плечами.

Заставляю его на самую малость, но улыбнуться. Уголки губ подрагивают.

— Я бы сказал, что это глупо.

— Ничего страшного, — улыбаюсь в ответ, даже шире чем прежде, незаметно придвигаясь ближе к мужчине. Понижаю голос, наблюдая за блеском малахитовых глаз:

— Они не ужасны… то есть, мне не противно видеть их, — исправляюсь, немного пунцовею. Чувствую себя ребенком.

— Хорошая попытка…

Его настроение ничуть меня не устраивает.

Останавливаюсь в непосредственной близости от лица моего похитителя, наклонившись к нему. Несколько мгновений соревнуясь в очередном этапе «гляделок», изучаю его взглядом.

А затем, по велению руки, дернувшей меня в направлении своего обладателя, целую теплые розоватые губы. Снова.

Без ответа поцелуй не остается. Ласковые пальцы аккуратно, едва касаясь, гладят мою спину, проводят линии по раскрытой ладони, оставленной в их распоряжение…

Не противятся. Не отказываются. Не прерывают.

Благодаря им в голове не остается ничего постороннего, ничего ненужного. Дышать становится совсем легко, сознание наполняетсясветлыми мыслями, а беспокойство само собой куда-то пропадает. К черту ночь. Она кончилась, как и все другие, насколько бы темными и болезненными они не были. Мы разберемся со всем и со всеми. Все выясним и все поймем. Только не сегодня… не сейчас…

Я отстраняюсь, не скрывая нежности, глядя на Эдварда. Не хочу больше прятаться. Нигде и никогда.

Смотрю в большие блестящие драгоценные камни, на четко очерченные скулы, на густые бронзовые волосы и широкие темные брови…

Смотрю, и лишь затем совершенно неожиданно для себя самой осознаю невероятную, невозможную вещь, которая почему-то сейчас выглядит до банального простой и естественной. Нужной. Правильной.

… Кажется, я люблю этого мужчину.

Люблю моего теплого Эдварда Каллена.

Глава 47 Прогноз

Джером просыпается в десять часов. Повернувшись на подушке в мою сторону, обвив ладошками за шею, вздыхает, открывая глаза.

— Доброе утро, мой хороший, — шепчу, чмокнув белокурую макушку. Подтягиваю края одеяла ближе к детским плечикам, ещё не до конца выпутавшимся из оков сна, судя по позе, как и их обладатель. Запрокинув голову, мальчик нежно улыбается мне, погладив по руке. Потягивается, высвобождаясь из своего теплого кокона.

Однако вся безмятежность и расслабленность разом пропадает, как только маленькие малахиты видят стены кофейного цвета.

Глаза Джерри распахиваются, а тело подается вперед.

Нахмурено оглядевшись, не понимая, где находится, он с немым вопросом обращается ко мне. Испуг с недоумением сплетаются в причудливый узор внутри драгоценных камушков.

— Мы ночью пришли сюда, помнишь? — подбираюсь я ближе, стремясь вернуть ребенка обратно в объятья. — Все в порядке, солнышко.

Джером на мгновенье затихает. Вспоминает…

А затем, неожиданно вздрогнув, припомнив что-то важное, оборачивается. Маленькие ладошки ворошат покрывала и простыни кровати, но того, чего ищут, явно не находят.

— Джерри?..

Прежде чем я успеваю не только лишь сделать что-то, но и задать вопрос до конца, белокурое создание с невероятной скоростью выбирается из одеяла, буквально перепрыгивая меня. Срывается с места, молниеносно добегая до деревянной заставы. И даже там не дает себе ни секунды отдыха.

Поспешно поднимаюсь следом, но, в отличие от малыша, едва не умудряюсь упасть на пол, запутавшись в покрывале. Спасает лишь балка, поддерживающая балдахин — хватаюсь за неё, удерживая равновесие.

— Джером! — зову я, покидая вслед за мальчиком комнату.

В ответ не раздается ни единого звука. Недавно сонный малыш ведет себя так, будто бодрствует уже больше часа.

В коридоре провожу недолгое время — без лишних разъяснений понятно, куда направился Джером. Приоткрытая каштановая дверь так же недвусмысленно выдает его.

Ну конечно же — папа! К кому ещё он может так спешить?

Я осторожно вхожу в комнату, которую покинула не больше пятнадцати минут назад, виновато улыбаясь. Надеюсь, заснуть снова Эдвард не успел, и мы никого не разбудили…

В такт моим мыслям в белой детской раздается негромкий, но необычайно нежный, искренний смех. Глаза находят его источник мгновеньем позже: мужчина, удобно расположившись на спине, прижимает к себе сына, забравшегося на него сверху. Гладит детскую спинку, отчего сине-зеленая пижама неизбежно задирается, оголяя кожу. Снова шрамы… Они есть у них обоих. Ещё одно сходство…

Но все это не имеет никакого значения. Картинка, которую я вижу, обезболивает, лишает смысла любую боль и терзания. Смех наглядно это подтверждает.

— И тебе доброе утро, — усмехнувшись, Эдвард поворачивается на бок, устраивая Джерри на простынях. Тут же, доверчиво примкнув к папе, белокурое создание сворачивается комочком, крепко обвивая его руку.

Обожание, которым лучатся малахиты, невозможно передать. Пробежавшись по фигурке мальчика, они обращаются ко мне, приглашая войти и оставить дверной косяк в покое.

— И ещё раз привет, — в его словах ни доли пессимистичности, ни капли недоверия. Излучая сплошную радость — как от прихода мальчика, так и от моего — они внушают то приятное чувство безопасности, какое доступно для меня только с Калленами.

Даже при смертельной угрозе, запрещающей сейчас к ним приближаться, я бы все равно это сделала.

Усмехнувшись, подхожу ближе, присаживаясь на простыни рядом с малышом. Маленькая ладошка, свободно лежащая на груди отца, тут же находит мою.

— Вот видишь, — легонько сжимаю крохотные пальчики, — никуда от нас папа не денется.

Эдвард посмеивается, ласково взглянув на сына.

— От вас ни спрятаться, ни скрыться, — подтверждает он, притянув его ближе, — это точно.

— Мы знаем, — заговорщически шепчу Джерому, подмигивая.

Щурясь от смеха, малыш кивает с самым серьезным видом.

Это утро потрясающее. Как и любое другое, впрочем, в обществе этих двоих. Я не знаю, как умудрялась жить без них столько времени. Сегодня это кажется не просто невозможным, а крайне фантастическим. Засыпать, не чувствуя тепла Джерри? Просыпаться и не слышать приветствия Эдварда? А завтрак на белых креслах? Круассаны с малиной и апельсиновый сок в стакане с зеленой трубочкой? Я люблю каждую мелочь нашего времяпрепровождения. Каждую минуту.

Все-таки любить что-то неописуемое приятно. Как же хорошо, что Джеймсу, несмотря на все старания, не удалось убить во мне этого чувства.

— Как насчет сказки перед завтраком? — неожиданно интересуется Эдвард, вырывая меня из размышлений.

Джером, тут же при этих словах подскочивший на своем месте, согласно кивает. Маленькие малахиты загораются восторгом.

— Сказки рассказывают перед сном, — мягко напоминаю я, взъерошив светлые волосы малыша.

— А мы послушаем сейчас, — не унимается мужчина, поднимаясь с покрывал. Садится, устраивая сына теперь уже на своих коленях.

Стараюсь не заострять внимание на его правой ноге, но удержать на губах ускользающую улыбку все же не удается.

— Если хотите, — пожимаю плечами, с трудом концертируя внимание на Калленах. Пытаюсь помнить о том, где и что я делаю, а главное, с кем, не оглядываясь назад в беспросветную, пугающую ночь. Поистине, кошмарную. — О ком?

В один голос они выбирают уже знакомое повествование о волшебных цветах, маленьких королевах в кружевных платьях и храбром маленьком воине из крохотного, размером с кленовый листок, королевства.

Никогда не думала, что наши предпочтения окажутся такими схожими.

Внимательно слушая, мужчина и Джерри улыбаются. Вдохновляют на продолжение одной лишь этой улыбкой. Им правда интересно. Обоим.

Я видела на голубом экране то, как папы читают сказки детям, порой даже разыгрывают их, веселя малышей до умопомрачения, но чтобы сами слушали вместе с ними… чтобы просили рассказать… Эдвард и в этом первый.

Смотрю на практически одинаковых, хоть и разделенных невиданной пропастью, отца и сына, вглядываясь в схожие эмоции на бледных лицах, наблюдая теплоту малахитовых омутов. Поражаюсь такому совпадению… во всем. Что-то последнее время я всему поражаюсь.

Видимо, пришла пора перемен — и мест, и мнений, и событий…

Вот бы эти открытия всегда были светлыми и домашними, как это! Не нужно страданий и боли. Не нужно шрамов, крови, криков… Ничего подобного. И, если уж нужны слезы, то пусть — от радости. Но не от горя… только не от горя…

— Конец, — убираю за ухо непослушную прядку волос, завершая повествование. К счастью, в конце, а не как вчера ночью… Невероятно, конечно, но какая же все-таки разница между двумя этими рассказами одной и той же сказки! А прошло не больше семи часов.

Послав мне полную ласки улыбку, Джером хлопает в ладоши, жмурясь от лучиков солнца, забредающих в комнату. Освещая его лицо, они делают моего мальчика ещё больше похожим на маленького ангелочка. По крайней мере, его образ сейчас соответствует всем канонам того, как их обычно изображают.

— По-моему, у кого-то пропадает талант сказочницы, — подмечает Эдвард, вгоняя меня в краску.

— Да-да… — пунцовея, я смущенно опускаю глаза, чересчур внимательно глядя на простыни, — а по-моему, кто-то кому-то льстит…

— Разумеется, — глаза Каллена хитро поблескивают. Он выдерживает полуминутную паузу. — Ну а теперь завтрак. А после — кое-что очень интересное…

Безмолвный вопрос Джерри не остается незамеченным. Изумленно глядя на папу, он теребит его за руку, заглядывая в глаза.

Усмехнувшись, мой похититель качает головой. Играет.

Малахиты очень красивые. Как у обычного, ничем не обремененного, не ходящего по краю человека. Простые и счастливые, словно бы у простого папочки, души не чающего в своем сыне. И ничто не мешает им наслаждаться любовью друг друга. Никто не в силах разлучить…

— Секрет, — протягивает он, ловко увернувшись от ответа. Пересаживает Джерома на простыни.

— Тебе помочь? — одними губами спрашиваю я, когда вижу, что он собирается подняться. На миг страх возвращается…

Легкое качание головой. Ну ещё бы…

— Беги на кресло, — кивая на мебель, шепчет Эдвард сыну.

Малыш тут же исполняет просьбу, не задавая лишних вопросов. Удается даже избежать его удивления.

И за эти пару секунд форы у Каллена появляется шанс подняться, чуть нахмурившись, незамеченным.

Упрямо иду рядом, несмотря на явное недовольство мужчины, чуть что, готовая подстраховать его.

… Благо кресла достигаем без происшествий.

Тяжело опускаясь на него, Эдвард тем не менее делает вид, что все в порядке. Выдают лишь пальцы, которые, устроившись на материи пижамных штанов, едва касаясь, поглаживают под ней кожу.

Джерри, судя по всему, ещё ничего не заподозрил.

Но от меня подобное не ускользает.

— Завтрак, — заметив мой интерес, напряженно повторяет мужчина. Расставляет акценты с завидной точностью…

Отвлекаюсь от его ноги, переключаюсь на лицо. На глаза, предупреждающие, что для малыша все это есть и будет тайной.

Но на миг, на единый незаметный миг в малахитах вместо предупреждения и серьезности проскальзывает кое-что другое.

Я вижу перед собой того Эдварда из ночи. Напуганного, отчаянного, надеющегося на помощь, которой все нет и нет… Потерянного, если не сказать больше.

И понимаю: несмотря на разыгранный для сына спектакль «Все в порядке» ничего не изменилось. Он все тот же…

… И все та же его боль.

* * *

Четыре ведерка с железными крышками стоят возле белой стены, тесно прижавшись друг к другу. Каждое из них помечено определённым цветом, а надпись на не до конца сорванной этикетке указывает на способ применения их содержимого.

«Краска», — гласит ярко-красный заголовок на каждом из ведер — а ниже, чуть правее, виднеется логотип известной фирмы.

У нас ремонт?..

Недоуменно глядя на Эдварда, по-прежнему сидящего в кресле, мы с Джеромом ровным счетом ничего не можем понять. Ни единой идеи или варианта.

Это какая-то шутка?

— Что это? — спрашиваю я, хотя ответ прекрасно известен. Но нужно же хоть чем-то заполнить это молчание.

— Немного усовершенствованная гуашь, — мужчина оборачивается назад к журнальному столику между креслами, поднимая с его стеклянной поверхности бумажный пакет. Одним точным движением вытряхивает из него себе на колени цветастые упаковки с кисточками — большими, маленькими, толстыми, тонкими: на любой вкус, и даже бледно-белую (пока ещё) палитру. Когда он успел ограбить художественную лавку?

Судя по тому, как расползается улыбка по личику малыша, он начинает понимать, в чем дело. А я все ещё нет.

— И зачем нам гуашь?

— Для рисования, — Эдвард пожимает плечами, подмигнув Джерри, — кажется, комната слишком белая…

Не могу поверить в эту идею сразу же, как слышу. Но факт, что я обманываюсь, не пройдет — Каллен сам купил краску и кисти, что сейчас здесь. Он действительно согласен расстаться с какой-то частью этого белого мрака. Впустить немного другого цвета, более оптимистичного…

Наконец-то!

— Папа! — восторженный голосок белокурого создания становится самым громким звуком в посветлевшей от солнца комнате. Бросаясь к отцу, он, забравшись на подлокотник кресла, с благодарностью обнимает его. Розоватые губки запечатлевают на коже мужчины поцелуй, от которого, как мне кажется, может растаять даже самый застарелый ледник. Он не может не улыбнуться. Это противоречит всем законам природы.

Думаю, если бы хоть иногда кто-то дарил каждому из нас по такому поцелую, жизнь никогда бы не казалась темной и беспросветной. Вместе с осознанием, что тебя любят, приходит и счастье.

Эдвард — наглядный тому пример.

— Разрисуй все так, как захочешь, — напутствует он с широкой улыбкой Джерома, помогая сыну уместить в руках все непременные художественные атрибуты, — у тебя потрясающе получается.

Джерри немного смущается, быстро кивнув.

Наскоро чмокнув папу в щеку во второй раз, мальчик слезает с кресла, возвращаясь к стенке. С умилением глядит на свое богатство, осторожно поглаживая пальцами деревянную поверхность кисточек.

— Белла, — Эдвард обращается непосредственно ко мне, отрываясь от разглядывания улыбающегося малыша, — открой краску, пожалуйста. Там сбоку есть замок.

И вправду, в отличие от тех банок, что я обычно видела в магазине, эти открываются довольно просто. Никаких специальных инструментов и навыков. Никакой боязни порезаться об острые края или, чего хуже, позволить сделать это ребенку. Абсолютно ровные и гладкие стенки поблескивают от солнца.

Поочередно снимаю крышки со всех ведерок, представляя Джерри полную свободу выбора. Густая разноцветная жидкость (без какого-либо запаха, на удивление) впечатляет малыша. Кажется, его творческий гений готов приступить к работе. И даже больше — рвется сделать это с неимоверной силой.

— Зеленый, желтый, розовый и голубой, — перечисляет Каллен. С удовольствием следит за тем, как Джером, обмакнув кисть в краску в первый раз, боязно проводит линию по бетонной стене. Нерешительно оборачивается, глядя на отца слегка неуверенно.

Однако, вид папы, похоже, вдохновляет его продолжать. Уже увереннее держа конец кисти, он приступает к оформлению своего первого рисунка. Дело начинается с ослепительно желтого солнца.

Убедившись, что пока мальчику не нужна моя помощь, подхожу к креслу Эдварда. Мужчина убирает руку с подлокотника, освобождая его для меня.

— Спасибо.

— Не за что.

Пару минут, молчаливо глядя на Джерома, мы молчим. В этом молчании как раз ничего плохого я не вижу. Оно не наполнено ни безысходностью, ни страхом, ни чем-то ещё в подобном роде. Приятное и обыкновенное. Домашнее.

— Замечательная идея, — негромко произношу я.

— А почему бы и нет? — Эдвард с благоговением смотрит на постепенно вырисовывающуюся на стене картинку, — это ведь его спальня, верно?

Поднимает голову, перехватывая мой взгляд. Глядит с едва заметным ожиданием.

— Да, — подтверждаю, с некоторой робостью, но все же забрав в собственные руки его ладонь. Кожа, чередующаяся с жесткими повязками, пусть и не дает прекратить думать об уже случившемся, но все же успокаивает. Точно знаю, что больше ничего подобного я не допущу.

Отвечая взаимностью, длинные пальцы сплетаются с моими. Глаза их обладателя сейчас лишены какой угодно тревоги. Умиротворение — вот что их занимает.

— Спасибо за подсказку, — искренне благодарит он.

— За подсказку?..

— Ты ещё в феврале предложила добавить цвета.

— Ты всегда так «быстро» исполняешь желания?

— Я исполняю их, только когда уверен, — без смешливости, тем же спокойным тоном отзывается Каллен. — Абсолютно и полностью.

— Значит, — многозначительно гляжу на маленького ангела, успевшего изобразить на бетоне целое яблочное дерево, — сейчас ты уверен?

— Ну, ты ведь здесь, — отпуская мою ладонь, его рука прокрадывается по спинке кресла к моей талии, притягивая её ближе. — Изменения неизбежны.

Я оказываюсь тесно прижатой к его плечу, и не хочу, не имею ни малейшего желания освободиться.

… У меня не было достаточно времени подумать о том, в чем я уверила себя этим утром, поцеловав Эдварда, но почему-то мне кажется, что даже под трезвыми мыслями, даже с разбором событий «по полочкам», ничего все равно не примет другого значения. Останется, как прежде. Как нужно.

Впрочем, вернуться позже к этому вопросу все же не помешает — доселе я была уверена, что любить (особенно мужчину) я больше точно не смогу…

— Это будут хорошие изменения, — честно обещаю, попеременно обращая взгляд то на Джерома, то на его папу. Так же незаметно, как и он, пробираюсь пальцами выше белой ткани спинки, прикасаясь пальцами к шее Каллена. Бережно провожу по коже, надеясь, что не перехожу допустимых граней. Для него ведь не слишком, правда? Я ещё придерживаюсь хоть каких-то границ?

Благо, успокаивая встревоженное сознание, вместо того, чтобы отстраниться, Эдвард наклоняется немного назад. Поднимает голову чуть выше, освобождая мне больше места.

Под пальцами будто скользит ток. Каждый раз, когда я прикасаюсь к нему, чувствую пощипывание на их кончиках. Ощущение невероятно приятное…

— И что же грядет дальше? — с интересом спрашивает мужчина, придвигая меня ещё ближе к себе. — Если не секрет, конечно.

Усмехаюсь его тону. Усмехаюсь тому, что происходит. Он настолько… непосредственный. Многое бы я отдала — и Джером, думаю, тоже — чтобы всегда видеть этого человека в таком настроении.

— Ну, для начала, может быть, перекрасим и черную-черную спальню в черном-черном коридоре?

Ожидаю усмешки Эдварда, но её почему-то не следует.

Подозрительно замолкая, Каллен не издает ни единого звука.

Безмятежность куда-то улетучивается. Тишина почти звенит…

— Попытка, конечно, неплохая, — грустно произносит он, — но темноту из меня ты все равно не выгонишь.

— Её не так много…

— Очень много, — четко выделяя первое слово, Эдвард вздыхает, — краски не хватит.

— Света все равно больше, — не унимаюсь я, — к тому же, у нас есть замечательный художник, который поможет раскрасить что угодно.

С нежностью оборачиваюсь к мальчику, придирчиво разглядывающему зеленую траву, расстелившуюся ковром по белой поверхности стенки.

— Джерома в это мы впутывать не будем, — отрезает Каллен, качнув головой. Могу поклясться, я слышала скрежет зубов…

— Это не…

Не успеваю закончить. Джерри отрывает нас обоих от разговора, когда испугано глядит на свой воображаемый огромный холст. В самом центре почти законченной картинки с деревом, облачками и солнцем виднеется отпечаток его ладошки. Ярко-голубая, она неизбежно притягивает к себе внимание.

— Солнышко, — я покидаю кресло, присаживаясь рядом с малышом, — ничего страшного, мы сейчас все исправим.

Виновато взглянув на меня, белокурое создание нерешительно соглашается. Тяжело вздыхает, с грустью разглядывая такую близкую к завершению работу.

… Вопреки моим предположениям, стереть отпечаток все же не удается. Краска, принесенная Калленом, имеет-таки один недостаток — она быстросохнущая.

Глядя на насупившееся, расстроенное личико Джерри, по которому вот-вот покатятся слезы от разочарования, я придумываю, как можно поправить положение за пару секунд. Нестандартно и, наверное, глупо, но ничего лучше я сообразить не могу.

В любом случае, хуже уже не станет.

Без лишней осторожности касаюсь ладонью поверхности розовой краски, убеждаясь, что на ней не осталось ни единого участка чистой кожи.

Под изумленным взглядом малыша прикладываю пальцы к стене недалеко от того места, где и он, оставляя такой же, только больший по размерам отпечаток.

Выглядит довольно неплохо.

Слезы, готовые орошать бледные щечки, высыхают. Ему понравилось.

— Папа? — малыш оглядывается, подзывая отца подойти к нам. Указывает пальчиками на ведра с краской, показывая, что следует сделать.

Прежде чем я успеваю помочь ему подняться, Эдвард самостоятельно встает на ноги, делая вид, что ничего особенного не происходит. Разве что идет чуть медленнее обычного.

Оказываясь рядом с нами, ухмыльнувшись самому себе под пристальным надзором сына, он окунает руку в густую жидкость. Прикладывает к бетону рядом с нашими отпечатками.

Узор из ладоней, где в центре находится ручка Джерома, а по бокам — наши с Калленом, коснувшиеся краешками пальцев друг друга, выглядит просто потрясающе. По-моему, в этом вопросе мнение сошлось у нас всех…

— Ты права, — внезапно тихо-тихо произносит Эдвард, оценивающе оглядев получившуюся картинку.

А потом, словно бы придя к неожиданному решению, целует светлую макушку сына:

— Думаю, моей спальне тоже не помешает немного цвета. Поможешь разрисовать её?

* * *

День проходит просто замечательно. Наверное, среди всех, проведенных под крышей белого особняка, он самый безмятежный и самый радостный. По крайней мере, смеха, прозвучавшего за сегодня, хватит надолго. Беззвучный хохот Джерома, заливистый — Эдварда, а мой… удивительно, как быстро меняется наша жизнь — я снова научилась смеяться. Джерри и его папа меня научили.

По-моему, они ещё никогда не выглядели настолько счастливыми — оба — как сегодня, пока раскрашивали иссиня-черные стены «обители Дракулы» разноцветными яркими красками. Маленькие ладошки белокурого создания и большие — Каллена — заполонили собой всю свободную восточную стену (в детской — западную) наравне с другими художествами Джерома. Наблюдать их — одно удовольствие. Мрак, густо наводнивший эту комнату, пропадает сам собой на фоне цветных отпечатков. Луна освещает большую их часть, создавая своеобразный оберегающий ореол. Как пучки пахучих трав или особые блюда, призванные отгонять злых духов. На эту территорию, я уверена, никто из них не проберется. Слишком много тепла и любви хранит застывшая краска.

Забавно: снова ночь и снова мы с Джеромом вдвоем. Его папа, благополучно проведя с нами весь день с утра до самого вечера (того момента, когда после короткой сказки малыш уснул), куда-то удалился. Единственный вариант, что может предложить сознание: какие-то незаконченные дела. Сейчас не больше одиннадцати…

Как ни странно, беспокойства я не чувствую. Будто бы знаю, что он в порядке. Подтверждает это простое предчувствие или те слова, что я слышала сегодня от мужчины, но, так или иначе, итог один.

И непоколебимое признание того, что сказанное утром — правда — тоже.

За те полчаса, что мой мальчик засыпал, нашлось время для раздумий. И отпали последние сомнения, если они и были…

Разумеется, в какой-то степени это сумасшествие, я понимаю. Но осталось ли для меня хоть что-то не сумасшедшее на этом свете? Я слишком много знаю для обыкновенной жизни. При всем желании никогда не смогу жить так, как жили мои родители. Как призывают жить статьи психологических журналов и бесконечные книги по правильному воспитанию детей, где говорится о важности нормальной семьи. Правильной семьи с верными устоями, построенными по общей модели отношениями и, что самое главное, холодным, чёрствым, лишённым смысла, зато полным взаимопониманием между супругами.

Надежды Рене я не оправдала — единственная дочь, и такое разочарование — ни свиданий, ни выпускного, ни тайных побегов под вековые дубы в лесу возле дома… Романтичная натура мамы, испытавшей это, желала таких же впечатлений и для меня. О незабываемой, волшебной поре юности, которая, к сожалению, окончилась совершенно другим…

А потом, разумеется, шли колледж, университет, милый бойфренд-ирландец (в крайнем случае, англичанин), а затем, после пышной свадьбы, по всем традициям улыбающихся рыженьких внуков. Как правило, голубоглазых.

Красивая мечта, не правда ли? У меня была похожая…

Впрочем, что сделано — то сделано. Не вижу смысла оглядываться назад и думать, что можно было там-то и когда-то что-то изменить — будущее куда интереснее и куда проще. Лучше жить им.

Удивительно другое: после, казалось бы, до мелочей проработанного сценария Джеймса, где избежать авторской ремарки никаким образом невозможно, где учтена любая накладка, в том числе, плохо исправимая, я здесь.

Я вопреки всему лежу на простынях рядом с маленьким зеленоглазым ангелом и могу целовать, гладить, шептать ему, как сильно его люблю.

Могу говорить с Эдвардом, могу прикасаться к нему, как утром, и безмятежно улыбаться, находясь рядом, что, в принципе, невероятная по былым временам роскошь.

За что? Неужели в прошлой жизни я сделала столько всего хорошего? Выиграла войну за независимость?

Не знаю. Не имею ни малейшего понятия.

Я благодарю. Просто благодарю.

И надеюсь тот, кто одарил меня всем этим, слышит и понимает. Не решит в один из моментов забрать все обратно, вернув на круги своя.

Этого я… с этим я… без этого… не проживу.

Без Калленов я уже давным-давно жить не умею.

… Прождав ещё пятнадцать минут, не выдерживаю. Подушка слишком заманчива, одеяло — ещё больше. В отличие от предыдущей ночи, я хочу спать. Глаза в буквальном смысле закрываются, и побороть тяжелые веки задача слишком сложная для исполнения.

Эдвард вернется — он любит спать вместе с сыном, а не по отдельности. Волноваться не стоит — утром, когда мы проснемся, папа будет рядом. Двести пятнадцать процентов.

… Тихая вибрация рушит едва установившиеся планы. Погружаясь в полудрему, не сразу нахожу её источник. Ответ подсказывает неяркое сияние внутри кармана брюк — мобильный.

С некоторым неудовольствием выбравшись из-под теплого одеяла, поежившись от ночного холодка прекрасно проветриваемой спальни Каллена, в которой мы остались после «рисовального рейда», я подхожу к кожаному дивану, торопливо доставая телефон наружу.

Сообщение.

Какая-то часть сна пропадает сразу же. С изумлением, нахмурившись, оглядываю дисплей, в углу которого мигает крохотный белый конвертик.

Не показалось.

Боязно, но довольно быстро нажимаю на всплывающее уведомление, нетерпеливо ожидая, пока загрузится нужный список.

Пять секунд? Не верю. Здесь не меньше десяти минут.

Открывается…

От «Э.» — все та же одна-единственная буква, которой мужчина решил подписать свой номер. Если бы я знала, как в этом чуде современной техники изменить его…

«Твоя комната», — пересматриваю короткий текст ещё раз, ища то, чего не увидела при первом осмотре. Удивление нарастает. Заснувшее, унявшееся беспокойство поднимает голову, ожидая дальнейшего развития событий.

Послание предельно кратко. Что оно значит?

Вторая вибрация. Второй конвертик.

«Придешь ко мне?»

Так… мне не снится — исключено, я не схожу с ума — вроде бы, шуткой это быть не может по умолчанию… стало быть, все происходит на самом деле.

Черт. Неужели?..

Решение формируется за мгновенье. Ничуть не сомневаясь, переступаю через оставшиеся ведерки с краской, направляясь к двери.

Джером спит. Слава богу, он всегда спит, когда есть что-то, чего лучше не видеть. Не знаю, как долго нам будет везти так дальше, но пока все очень и очень хорошо. Пусть продолжается в том же духе!

Аккуратно прикрываю за собой дверь, не издавая ни единого шороха. Наскоро поправив сползшую с левого плеча ночнушку, босиком следую по мрачным коридорам к своей спальне. Кофейная, верно? С чего бы Эдвард выбрал её? Почему позвал меня сейчас? Мы же могли раньше, когда Джерри только заснул, поговорить. И уйти, куда следует, вместе…

Подобные ночные рандеву начинают меня настораживать и, мало-помалу, надоедать своей регулярностью.

Коридор западного крыла за те пару часов, что нас не было здесь, не претерпел изменений. Разве что задернуты шторы на единственном огромном окне, а потому света очень и очень мало. Путь к «обители Дракулы» — и тот светлее.

Умудрившись не запутаться в темноте, обнаруживаю верную дверь и, не тратя лишнего времени, прохожу внутрь.

Странно говорить о том, что происходит внутри меня самой. Знакомый отголосок липкого страха, недоумение, неразбавленное достойным объяснением (хотя бы примерным), тревожное ожидание.

До чертиков боюсь увидеть то же, что и вчера.

Не могу. Не хочу.

Именно поэтому я, не терзая нервную систему понапрасну, прохожу в спальню очень быстро. В этот раз о том, насколько громко хлопнет дверь, не беспокоюсь.

Глаза мигом изучают обстановку. Ни на кровати, ни на полу (что было бы хуже всего) Эдварда нет. Облегченно выдыхаю — уже легче.

Впрочем, кресла, как и любой другой угол спальни, тоже пусты. Я что-то перепутала или он ещё не пришел? Судя по всему, должен был?..

Выуживаю из кармана телефон, намереваясь проверить сообщение ещё раз, когда несильное колыхание ветерка проходится по коже, подавая сигнал к действию мурашкам, но в то же время давая подсказку.

Балкон.

Вторая дверь не так радушна, как предыдущая. Холодок, которым веет из её нутра, уверенности не вселяет.

И лишь знакомая серая футболка Эдварда, которую я отличу от чьей угодно при любом освещении и в любое время дня и ночи, останавливает от решения повернуть обратно.

Упираясь одной рукой в железную ограду, Каллен стоит ко мне спиной, напряженно изучая взглядом горизонт. Темнеющий на фоне светлого неба лес и пожухлая, ещё не проснувшаяся после долгой зимы трава, создают не самые лучшие декорации. На миг посещает бредовая мысль, будто это все — цветной сон, но я быстро её отметаю.

С Эдвардом очень многое, что происходит в действительности, похоже на вымыслы в духе Стивена Кинга. Порой кажется, будто Каллен — один из его лучших персонажей, созданных с особой любовью и трепетностью. Верх мастерства.

Хватит. Не время для глупостей.

— Belle? — негромкий, являющийся частью окружающей тиши бархатный голос звучит устало. Голова мужчины немного поворачивается в мою сторону, но на балконную дверь он принципиально не смотрит.

— Si, — отзываюсь, стремясь подойти ближе. Но едва нога касается ледяной плитки, быстро передумываю. Стиснув зубы, наоборот, отступаю дальше. Только не холод…

— Что-то произошло? Тебе нужна моя помощь? — спрашиваю я, так и не дождавшись больше ни единого слова. Материя ночнушки слишком тонкая. Беспощадный ветерок без труда проникает к коже.

Безмолвно прошу отрицания. Разве мало прежней ночи?..

— Нет… да… нет, — путая меня, Эдвард шумно сглатывает. Обеими руками вцепившись в решетку ограждения, глубоко вздыхает, расправляя плечи. Немного запрокидывает голову.

— Давай вернемся в комнату? — мягко предлагаю, прикусив губу и оглянувшись назад — там, где теплее.

— Тепло проблем не решает, — равнодушно пожав плечами, Каллен поворачивается-таки ко мне. Тонкий мобильный телефон в правой руке пальцы сжимают слишком сильно.

«Не приступ — уже хорошо», — твержу я себе, разглядывая побледневшую кожу и ровный ряд морщин. Самая страшная догадка не оправдалась.

— Эдвард, — зову его, стараясь сделать голос как можно более ласковым, — пойдем спать, хорошо? Джером нас ждет.

… Впервые в жизни упоминание малыша не исправляет ситуацию, не позволяет сделать её лучше, терпимее, а наоборот, усугубляет.

Шумно выдохнув, мужчина стискивает зубы.

— Прекрати постоянно пытаться уложить меня в постель! — с очевидной злостью выплевывает он. — Утро вечера не мудренее. Никогда не было.

— Тогда зачем ты меня звал? — поворот, который принимает наш диалог, меня совершенно не устраивает. Не сдерживаюсь, раздраженно задавая свой вопрос.

Эдвард застывает. Как резко осажденный ребенок, замолкает.

Правда, ненадолго…

— Иди куда хочешь, — рявкает, отворачиваясь обратно, — убирайся!

Дело — дрянь.

— Я не хочу никуда уходить, — осторожно сообщаю ему, пересиливая себя, но делая все-таки пару шагов по ледяной плитке. Слово — шаг, слово — шаг, слово…

— Я не хочу тебя видеть, — исправляет он, скрежетнув зубами, — возвращайся в спальню. Ночью надо спать.

— Ты собираешься делать это днем? — с робкой улыбкой спрашиваю, одновременно совершая то, на что вряд ли бы решилась в другое время. Чувствую что-то странное и непонятное, исходящее от мужчины. Что-то тяжелое… Подступаю к нему совсем близко, обоими руками обнимая за талию.

Не без удовольствия замечаю, что бледная кожа все ещё теплая, если прижиматься к ней так же сильно, как я.

— Я никуда не пойду, — бормочу я, уткнувшись лицом в мягкую материю, — ты хотел меня видеть, и я здесь. И я готова выслушать все, что ты хочешь рассказать.

Подобные слова его вдохновляют и успокаивают — насколько это возможно, конечно. Но, по крайней мере, Эдвард немного расслабляется. Минуту молчит. Минуту — на что-то решается (это выдает малость ускоренное дыхание), а затем поворачивается обратно ко мне.

Знакомое лицо сведено и нахмурено, губы и брови подрагивают. А по щекам… боже, двумя ровными, тонкими, прямыми дорожками сквозь трехдневную щетину текут настоящие слезы. Лунный свет прекрасно выделяет их мокрый след на остальной коже.

— Эй… — я придушенно бормочу, нахмурившись. Смотрю прямо в полыхающие малахитовые глаза, ища там хоть какой-то ответ. Хотя бы какое-то, даже самое неверное, самое глупое объяснение. — В чем дело, мой хороший?

Обращаюсь к нему так же, как к Джерри. Гляжу почти так же…

Не могу понять. Он же был веселым ещё два часа назад! Улыбался, шутил и хохотал от души, развлекал Джерома как мог и чем мог… Усомниться в его хорошем настроении было невозможно, и я была уверена, что таким хотя бы до завтра оно и останется! Даже когда вошла сюда, что угодно, но слезы — последнее, чего можно было ждать!

… Похоже, «хороший» служит для него последней каплей.

Рвано вздохнув, мужчина с невероятной силой прижимает меня к себе. Буквально душит в объятьях.

Зарывается лицом в волосы, посылая по коже тысячу крохотных иголочек, больно отзывающихся в самых разных уголках тела.

— Я не сумасшедший, — отчаянно шепчет он, яростно желая доказать мне это. Затаивает дыхание, подавляя всхлип, — я не схожу с ума, Белла…

— Конечно нет, — благо ответить удается без промедления, хотя слова Эдварда и вводят в самый настоящий ступор, — что за глупости?

— Я не выдумываю…

— Не выдумываешь, — эхом отзываюсь, осторожно разжимая его кулаки. Не вижу, есть ли на повязках кровь, но судя по оставшейся сухой поверхности — нет. Успела.

«Три-четыре дня, если не будете сжимать слишком сильно», — постараемся, доктор.

— Она правда… я правда… — Эдвард запинается в словах, тратя лишние секунды на частые вдохи. Проводит по моим волосам плотно сжатыми губами, зажмуриваясь со всей возможной силой.

— Ш-ш-ш, — пока ещё не понимаю, в чем дело, но так дальше явно продолжаться не может, — постарайся успокоиться. Все хорошо.

— Не хорошо! — мужчина почти выкрикивает эту фразу, сжав меня крепче, — ничуть, твою мать, не хорошо!

Оставляя в покое его ладони, обвиваю руками калленовскую шею. Глажу затылок мужчины, перебирая пальцами бронзовые волосы.

Молчу. Прикрыв глаза, слушаю его угасающие всхлипы.

Когда дышать становиться проще, Эдвард снова начинает говорить:

— Он считает меня сумасшедшим… считает, что я сам выдумываю боль.

— Кто считает? — недоуменно переспрашиваю я.

— Флинн, — ответ ещё хуже вопроса. Мои глаза сами собой распахиваются.

— Флинн?.. — не верю. Не могу поверить, что доктор такое сказал. Это в принципе невозможно. — Выдумываешь?..

— Лежу и выдумываю, — Каллен отрывисто кивает, со свистов втянув воздух — и ничего другого, в сущности, не происходит…

Замолкает. Дышит неровно и часто, словно задыхается…

— Ты тоже так думаешь? — вопрос — как ушат холодной воды. Застываю под его ледяными струями, поспешно расшифровывая значение.

Вот черт…

— Эдвард… я никогда такого не говорила, — мотаю головой, найдя, наконец, возможность сказать что-то вразумительное на его фразу. — Ну что ты!

Низко опуская голову, съеживаясь, он почти равняется ростом со мной. Кусая губы, повторяет, часто моргая:

— Я не схожу с ума!..

— Не сходишь, — уверенно соглашаюсь, робко поцеловав его в щеку; кожа соленая, — конечно нет. Конечно. Я знаю, что тебе больно. Я видела. Я понимаю, мой хороший.

Упираясь лбом в мое плечо, Эдвард шепчет плохо разделимый на слова поток благодарностей. Пытается не сбиться, но то и дело запинается на очередном всхлипе.

Во второй раз вижу его плачущим. И второй раз сердце зажимается от беспомощности. Не имею ни малейшего представления, как выразить свое сочувствие словами. Как показать, что никому, ни за что, ни при каких условиях не дам его в обиду. Будь то Флинн или белобрысый Джаспер — мне все равно.

— Может быть, ты неправильно его понял?

— Правильно, — не соглашается Каллен, — «наркота не нужна»… «наркота не помогает»… наркота…

— Он считает, можно справиться без неё? — не удерживаюсь от наболевшего вопроса.

«От наркотиков надо избавиться», — вот, что я слышала. И эту фразу доктор адресовал непосредственно мне после того, как о чем-то поговорил с мужчиной… Выходит, действительно, все правда? Это возможно?

— Он может считать, как угодно. Терпеть мне… — Каллен давится воздухом, до хруста стиснув зубы.

— Ты в любом случае справишься, — уверяю я, кончиками пальцев осторожно стерев сбежавшие к скулам слезы, — ты очень сильный.

— Не справлюсь, — ответ обжалованию и возражению не подлежит.

— Эдвард, — обнимаю его крепче, глубоко вздыхая, — справишься. Ты прекрасно это знаешь и сам.

— Я не смогу больше… — вздрагивает, согнувшись, словно от удара, — это….

— Я знаю, что это больно, — сдаюсь, договаривая за него, кусая губы, — и мне очень жаль, что тебе приходится это испытывать. Но тебе обязательно станет легче. Я обещаю.

Господи, господи… что же я делаю? Что обещаю?

Вместо ответа он отстраняется.

Резко, мгновенно, донельзя внезапно.

Судорожно вздыхает, глядя на меня сверху вниз, но таким пронзающим, необыкновенным взглядом, что наше местоположение за секунду в корне меняется. Все наоборот.

— Нет.

В малахитах блестят слезы. Ещё одна мокрая дорожка, скользнувшая по коже, светится при лунном свете.

Эдвард даже не пытается её скрыть. Он тоже отказывается от меня прятаться.

— Мы все сделаем вместе, — говорю я, привлекая его обратно к себе. Приподнявшись на цыпочках, чмокаю в подбородок. Глажу плечи и спину. Пытаюсь придать уверенности словами. — Я помогу тебе. И Джером тоже.

— Не втягивай его…

— Мы не позволим, чтобы нашему папочке было больно, — договариваю, отказываясь исправляться.

Мужчина зажмуривается. Приникает ко мне, как ребенок. Слез становится больше.

— Все будет в порядке, все, — шепчу я, не унимаясь. Повторяю, будто бы и не знаю других слов вовсе. Но не хочу останавливаться.

Ни за что.

— Не бросай нас… — бархатный баритон подрагивает, искажаясь от боли, — пожалуйста…

— Я ни за что не… — закончить мне не позволяют.

— Не предавай. Пожалуйста, только не предавай… — Эдвард шумно сглатывает. Не сдерживается. Стонет. — Я тебе так верю, Белла… Пожалуйста!

— Ты всегда можешь на меня положиться, — говорю я с предельной честностью, — я всегда на вашей с Джерри стороне. Что бы ни случилось.

— Спасибо…

— Не за что.

— Прости за это… — спустя минуту молчания, виновато просит он. Снова обнимает меня, надежно от всего и всех пряча, — я больше не буду… оно не повторится…

Оправдывается так искренне, так честно… слева щемит, колет и кромсает с удвоенной силой.

— Неважно, — качаю головой, лаская его плечи, — если тебе нужно поговорить, просто скажи мне, хорошо? Я всегда готова тебя выслушать.

Он поджимает губы. Пару секунд молчит.

— Откуда же ты такая?.. — тихонький смешок. Вымученный, натянутый, но… дело движется. Ему легче.

Усмехаюсь в ответ, пожимаю плечами.

… Ещё пара минут молчания наводит на мысли о том, что мы все ещё посреди балкона. И ветер — холодный апрельский ветер — все ещё дует, заставляя дрожать.

Несмотря на явное нежелание Каллена обращать внимание на такие мелочи, гусиная кожа на его руках недвусмысленно выдает своего обладателя. Про себя и вовсе молчу.

— Ты замерз? — участливо интересуюсь я, разрушая тишину. — Здесь холодно…

— Плевать, — мотнув головой, он отказывается от меня отстраняться. Благо дышит куда ровнее, чем в начале разговора.

— Не хочешь вернуться в комнату? — спрашиваю с некоторой надеждой. Несмотря на потрясающее отвлечение от холода Эдвардом, постепенно мысли о нем все же заползают в сознание, отравляя его. Никуда не деться…

Нутром чувствую, что мужчине хочется ответить уже знакомое «нет». Даже больше — уверена, что так и будет. Но выждав не больше полминуты, он, как ни странно, соглашается.

— Давай вернемся.

С нескрываемой благодарностью заглядываю в малахиты, нежно улыбнувшись.

Смаргивая слезы, самостоятельно стирая их остатки пальцами, Эдвард старается выдавить улыбку в ответ. Пытается, по крайней мере.

Снова оказавшись в теплой спальне, я облегченно выдыхаю. Тело с удовольствием отогревается после незапланированного выхода на свежий воздух без подобающей одежды.

— Можно к нему?.. — нерешительно спрашивает Эдвард, затравленно посмотрев на меня. Будто бы я могу отказать.

— А где, по-твоему, нам ещё спать? — подмигиваю, направляясь к каштановой двери. — Джерри будет недоволен, если мы останемся здесь.

Капля оптимизма внутри малахитов просвечивается. Боли меньше, страха — меньше. Догадываюсь, что это лишь начало длинного разговора, но…

Плевать. Я обещала Эдварду выслушать его столько, сколько потребуется и когда потребуется.

И сдержу слово.

А пока — в кровать. Уже поздно. Тем более, мы оба устали.

* * *

Пение птиц — один из лучших будильников, какой только можно представить. Нежными, мягкими переливами, приятными слуху, они пробираются в комнату вместе с солнцем, заполняя собой все её пространство.

Губы против воли изгибаются в улыбке, когда я открываю глаза, нежась под теплым одеялом. То, где я нахожусь сейчас, то, что сейчас происходит, просто идеально.

С левой стороны кровати, точно так же прижавшись к Эдварду, как я, спит Джерри, чьи взлохмаченные светлые волосы поблескивают от солнечных зайчиков. А правая часть — моя. Лежу на серой материи знакомой футболки, обвив её обладателя обеими руками. В этот раз переступаю все прежние границы и вместо плеча, которым я довольствовалась совсем недавно, забираю во владение большую часть груди. Судя по тому, как мерно она вздымается, мужчина ещё не проснулся.

Я скольжу взглядом по комнате. Темно-светлой, безопасной и спокойной. Теперешнее солнце — яркое, теплое — пробивается и сквозь затемненное окно, щедро одаривая черноту своими лучами. Не упускает из виду и цветные отпечатки ладоней на стене напротив кровати.

Продолжаюулыбаться, вспоминая, с каким усердием вчера Джером составлял эти своеобразные рисунки. Маленькие драгоценные камушки горели восторгом, который не передать словами. Быть может, стоит раскрасить все комнаты, раз малышу так нравится процесс?

Впрочем, место в сознании находится не только для радостных воспоминаний, связанных с этими отпечатками. Есть ещё кое-что другое… вчерашней ночью.

Я так до конца и не поняла, что именно сказал Флинн Эдварду, раз сумел так сильно его расстроить. Обрывки про «выдумывание боли» и прочие непонятные вещи были слишком сумбурны. Все, чего мне хотелось — успокоить его, унять слезы, а не докопаться до истины. В контрасте с проведенным вместе с нами днем он выглядел совсем разбитым и потерянным. Никогда не думала, что буду видеть его таким настолько часто… Неужели никто, кого я просила, не внемлет просьбе? Ничуть не пощадит?..

Негромко вздохнув, поворачиваю голову влево, утыкаясь носом в его грудь. Целую её, даже не задумываясь, могу ли, правильно ли делаю. Все слишком далеко зашло. Обратного пути нет и не будет — тем более, мне он не нужен.

— С пробуждением, — ни в его положении, ни в дыхании ничего не меняется, а оттого услышать баритон секундой позже я, мягко говоря, не ожидаю. Однако никакого страха или смущения не проскальзывает. Я тоже, как прежде, абсолютно спокойна.

— Доброе утро, — отзываюсь я, поднимая голову и встречаясь с малахитами. В них ни капли сонливости. Видимо, не спит он давным-давно. Наверное, так даже лучше…

— Что ты хочешь спросить? — вклиниваясь в мои размышления, интересуется Эдвард. Длинные пальцы прикасаются к волосам, убирая каждую прядку по отдельности мне за ухо. Ждет ответа.

— Это так очевидно?

Пальцы останавливаются. Едва успеваю заметить это, как другой рукой Каллен быстрым движением придвигает меня ближе к себе. Утыкаюсь лицом в его шею, когда розоватые губы чмокают лоб.

— Здесь все написано.

Посмеиваюсь от его непосредственности. Кажется, это одно из качеств мужчины, которое я люблю больше всех иных.

Тем не менее, интересующим вопросом я явно не сохраню её так долго, как хотелось бы.

— Вчера вечером ты говорил с Флинном?

Малахиты чуть щурятся.

— Да, — короткий и вполне ясный ответ.

— И что он сказал?

— Со вчерашнего дня диагноз не изменился, Изабелла, — безрадостно усмехнувшись, сообщает Каллен. — У тебя ведь не кратковременная память?

— Что значит «выдумываешь боль»? — не понимаю, правда. Не хочу портить утро, но, если не спрошу сейчас, не знаю, решусь ли позже. И не поздно будет ли позже…

— То, что потихоньку схожу с ума, и…

— Эдвард, прекрати, — осаждаю его, не давая закончить, — никто с ума не сходит. С тобой все в порядке.

— Не все так считают, — не соглашается мужчина, — обычно люди, когда слышат о человеке, у которого ничего болеть не может, но который бесконечно жалуется на эту самую боль, называют его именно этим словом.

— Он предложил тебе лечение без лекарств, верно? — осторожно интересуюсь, припоминая фразы, услышанные прошлым утром.

— Без наркотиков, — исправляет Каллен, — вещи лучше называть своими именами.

— И почему ты не хочешь рассмотреть его вариант? — не повышаю голос, помня о Джероме. Пока мы не договорили, лучше бы ему поспать…

— Потому что наркоман, — скалясь, Эдвард крепче стискивает пальцами мои плечи. Морщусь от несильной боли — все-таки синяки с воскресенья остались.

Мужчина с некоторым удивлением задирает рукав моей кофты, оглядывая поврежденную кожу. Бережно, едва касаясь, проводит по гематоме.

— Извини.

— Ничего страшного.

Минута молчания, пронизанная спокойствием, уходит в небытие. Разговор возвращается к прежней теме.

— В общем, я, Белла, создаю себе повод для принятия укола, занимаясь выдумыванием. И, как видишь, до сих пор потрясающе справлялся — какое-то время мистер Флинн даже мне верил.

Приподнимаюсь на локте, выпутываясь из его рук. Смотрю прямо в малахитовые глаза, не давая им избежать прямого взгляда. Смотрю с серьезностью, неодобрением, участием и уверенностью.

Упрямству этого человека и правда можно позавидовать.

— У тебя прекрасное чувство юмора, — вздыхаю я.

— Чувство… — не даю ему закончить это предложение. Не нужно.

Наклоняюсь к розоватым губам, прежде всего, прикасаясь к ним. Вынуждаю замолчать. А затем поочередно прокладываю дорожки поцелуев по скулам, щекам, шее и подбородку. Мягко прикасаясь к бледной коже, не оставляю мистеру Каллену пути к продолжению обсуждения подобных глупостей.

И лишь когда убеждаюсь, что он готов меня выслушать, не собираясь перебивать, отстраняюсь.

— Флинн не обвиняет тебя в сумасшествии и ни в коем случае в наркомании, Эдвард. Он только лишь хочет предложить тебе другой способ лечения, вот и все. Более безопасный.

— Менее действенный… — мужчина хмурится, — это — минус его планов. С каких пор ты выступаешь в роли его адвоката?

Однако глаза, вопреки словам, наполняются умиротворенностью, а едва заметная улыбка трогает губы. Ему понравилось.

— Восемьдесят пять процентов, — надеюсь, я не исказила цифры, — прекрасный показатель.

— Откуда ты?.. — улыбка пропадает, уступая место оскалу. Впрочем, он тоже надолго не задерживается. Злость Эдварда прикрывает ухмылка. — Во-первых, подслушивать не хорошо. А во-вторых, Белла, если ты слышала часть разговора, это не значит, что слышала весь.

— Но это ведь главная часть, — не уступаю я, — почему ты не хочешь попробовать?

— Потому что… — он начинает слишком громко. Резко обрывает фразу, стиснув зубы, оглядывается на сына. И только после подтверждения, что сон белокурого ангелочка не нарушен, продолжает, понизив голос до максимальной отметки. Не скрывая грубости в нем, сочащейся из каждой произносимой буквы:

— Твои цифры обманчивы. Они указывают на кое-что другое…

— Что другое? — неопределенность я ненавижу больше всего иного. Особенно сейчас.

Неужели я что-то упустила? Что-то настолько важное, что так злит Каллена?

— Восемьдесят пять… — он поджимает губы, — что сдохну от инфаркта, если не прекращу прием «лекарств» в ближайшее время.

Замолкаю, ошарашенно глядя на него. Никакого другого вопроса, кроме как «что?» в голове не возникает.

Услышать подобное было, мягко говоря, неожиданно.

Эдвард отвечает прежде, чем я нахожу в себе силы открыть рот и спросить:

— Атеросклероз, насколько я помню. Сосуды, бляшки, сердце — прошлись по всему организму.

Атеро… что?

— В рекомендациях: отказ от препарата, избежание стрессовых ситуаций и хороший сон — несовместимые друг с другом вещи, если кратко. Прекрасный список, не правда ли? — ехидно продолжает он.

— Эдвард… — мой голос окончательно садится, а пальцы, поглаживающие его плечо, начинают подрагивать.

— Да, и ещё кое-что, — будто неожиданно вспомнив, добавляет мужчина, — успокаивающая поездка куда-нибудь подальше из США, на пару-тройку дней, — на этих словах его улыбка становится безумной, а глаза страшно сверкают. — И это сейчас. В самое что ни на есть подходящее время.

— И что ты ответил?

Не знаю, зачем спрашиваю. Ответ напрашивается сам собой.

— Я отказался, Белла. И это решение неизменно.

— Ты ведь понимаешь, что это опасно?

— Жизнь полна опасностей. Что уж поделаешь? — риторически отзывается Эдвард.

Собираюсь возразить. Открываю рот, думая, что лучше сказать на такое, но не успеваю.

Джером, сладко зевнув, открывает глаза, усаживаясь на красных простынях.

Глава 48 Banalita

Я знаю это место.

Голубые неровные стены, от которых вечно веет холодом, потертый линолеум с характерной белой крошкой осыпающейся штукатурки, сероватые комки пыли в углах и сведенное к минимуму количество старой деревянной мебели. Да, определенно знаю. Это — одна из квартир Джеймса. Для «первых», как он однажды объяснил, позволив-таки переехать в более-менее пригодные для жизни условия (впрочем, в сравнении с январской улицей даже это крысиное убежище казалось гранд-отелем).

Жесткие простыни кровати, порванные слева и справа, туго натянутые на грязный матрац, неприятно скрипят от каждого лишнего движения. Волосы, запутавшиеся где-то в изголовье, на металлическом узоре спинки, требуют срочного избавления от боли, но я никаким образом не могу до них добраться — тело налито свинцом.

Не имея ни малейшего желания пошевелиться, в полусонном состоянии оглядываюсь вокруг, лениво следя за крохотными острыми снежинками за окнами. Только лишь давно не мытое стекло подсказывает, дает понять, что я не там, не на асфальте, не умру…

И пусть на теле нет ни единого предмета одежды — у меня в принципе её больше нет — пока не холодно. По крайней мере, ощутимо.

Немного наклонив голову набок, прикусываю губу и тут же морщусь — свежая ранка выпускает наружу пару капель крови.

Я знаю, что он придет. Глупо бы было надеяться на обратное при том условии, что этот человек забрал меня с улицы. В конце концов, если все, что ему нужно это секс — я готова заплатить эту цену. В отличие от Хью и Лори данное занятие с ним кажется более безопасным. К тому же, больно пока ещё не было…

Пугает лишь ненасытность мужчины. Я живу здесь всего третий день, а мы успели переспать не меньше семи раз — и это притом, что все первое утро было занято осмотром доктора. Если такими темпами пойдет и дальше, я попросту не выдержу. Уже не выдерживаю.

Этот перерыв жизненно необходим. Я не чувствую ни единой капли силы внутри, ни единого её источника. Спать и есть — единственные желания. Первое даже больше…

Отпускаю тревожные видения и потяжелевшее тело, умудряясь расслабиться даже на жестких простынях, когда меня прерывают.

Зажмурившись от ярко вспыхнувшего цвета, вздрагиваю.

— Не спи, моя девочка, — усмехаясь, напутствует Джеймс, — замерзнешь.

Нехотя приоткрываю глаза, раздраженно взглянув на него.

— Часа не прошло…

— А кто обещал час? — серые глаза щурятся, посмеиваясь надо мной. Поскрипывание кровати и её мягкий прогиб подсказывают, что он куда ближе прежнего — разрешение полежать в темноте не ограничено временным промежутком. Ты можешь лежать до утра, а можешь встать через десять минут. Потому что я к тебе пришел.

Его палец пробирается от низа моего живота к груди. Нежными круговыми движениями проходится по её коже.

— Я не буду… — бормочу я, прикладывая последние усилия для поворота в другую сторону. Простыни пахнут сигаретами.

— Не будешь? — вопрошающе-сочувствующим тоном интересуется Джеймс, прикасаясь теперь уже к моим бедрам. — Подумай хорошенько, что говоришь, моя девочка.

Умело замаскированное в словах предостережение я слышу без лишних подсказок. Хмурюсь, но тон все же меняю.

— Я очень устала, — жалуюсь ему почти шепотом, — я обещаю, через час… пожалуйста…

— Устала… — протягивает следом он, тяжело вздыхая. Наклоняется ко мне, зарываясь носом в волосы.

— Да, — вторю ему, прикрывая глаза. Мятное дыхание Джеймса нельзя назвать неприятным.

— Малышка, — мужчина нагибается к самому моему уху, легонько покусывая мочку, — ты должна запомнить, что не можешь устать для меня. Для кого угодно можешь, но для меня — нет.

Усмехается, отстранившись.

— Но так и быть, в виде исключения устроим «сонный» день. Спи, моя девочка.

Облегченно улыбнувшись, шепчу тихое «спасибо», закрывая, наконец, глаза. Не знаю, хватит ли слов благодарности на всех языках мира, чтобы выразить всю мою теперешнюю признательность.

— Правильно, поспи, — убаюкивает Джеймс, рассуждая сам с собой и поглаживая мои плечи, — хороший сон — залог отличного здоровья.

Не противясь, немного изгибаюсь, позволяя мужчине меня обнять. Сначала чувствую его руки на шее, потом — на талии, а затем и вовсе перестаю ощущать под пальцами скрипучую постель.

— Ну что же ты, — неодобрительно шепчет он, чмокнув меня в лоб, — не открывай глазки. Ты ведь спишь.

Встает. Поднимает на руки.

Я слушаюсь. Доверчиво приникаю к его теплой груди, поджимая губы. Балансирую на грани между небытием и реальностью, с трудом соображая, что происходит. Пространство теряется. Стоим мы или идем, а может, мужчина и вовсе меня укачивает — не понимаю. Зато знаю, что получено разрешение, и теперь я точно имею право на полноценный сон.

— Спасибо за…

Договорить не успеваю. Резко исчезнувший спертый воздух пыльной комнаты заменяется порывом поистине арктического ветра, ударившего в мое обнаженное тело. Вскрикиваю, распахивая глаза. От неминуемого падения спасает крепкая хватка моего спасителя.

— Что это такое, Белли? — тоном строгого родителя интересуется он, ступая дальше по металлическому балкону — тому самому, что имеется здесь, за дверью, выкрашенной в болотный цвет. Не скупясь, демонстрирует мне потрясающий вид, что открывается с этого ракурса — семь этажей вниз, мусорные баки с ярко-синими пакетами и черные выходы многочисленных складов, закрытых пару десятков лет назад.

… Ветер усиливается.

— Д-дж-джей… — по телу проходит жуткая дрожь, и табуны неуемных мурашек кочуют по коже, — по-пож….

— Ну-ну, Белли, — он цокает языком, застывая у хлипкого ограждения. Знает, что нас никому отсюда не видно, — смотри, как красиво внизу. Чем не царство Морфея?

Кровь стучит в висках, создавая для лица невыносимый жар, а немеющие руки и ноги опровергают его, превращаясь в пытку для остального обледенелого тела. Джеймсу не холодно, пусть на нем лишь только джинсы. А мне… а я…

— Х-хо… — против воли шепчу, не сдерживая всхлипов.

— Конечно хорошо, — с серьезным видом соглашается мужчина, — а когда отпущу, будет ещё лучше, моя девочка.

— Не-нет!..

— Ну ты ведь хочешь выспаться, не так ли? — мягкий поцелуй следует от моего лба к правой скуле, — это потрясающий шанс!

Съеживаюсь, насколько позволяют его объятия, стремясь как можно ближе приникнуть к мужчине. Держусь за него, как за последнюю надежду. По-прежнему теплый, он — единственное, что может меня спасти. И единственное, благодаря чему я ещё не лишилась рассудка.

— Ты не хочешь, — качает головой он, беспощадно отстраняя меня. Держит почти на вытянутых руках, — ты устала и сон — все, что тебе нужно.

— Джеймс… — уже не прошу. Молю, взываю и заклинаю. Как же холодно и больно! Как же!..

— Скажи ещё раз: ты устала? — его тон разом преображается. Жесткость проступает в нем, как никогда явно.

— Нет! Нет, Джеймс! — забывая про ранку, снова с силой кусаю губы, лихорадочно глядя вниз. Глаза слезятся от безжалостного ветра, отчего несдерживаемые потоки слез текут по щекам.

— И ты будешь спать со мной, когда я скажу? — его бровь вопросительно изгибается. Серые глаза наполняются реками удовольствия. От того, что он видит меня такой? От осознания своей всесильности сейчас?

Плевать. Только бы обратно… мне так холодно!

— Да! Да, Джеймс! — истерично вскрикиваю, хватаясь за его шею, — я буду, я буду, обещаю… я буду…

Не пытаясь выровнять дыхание, тянусь к его губам. Касаюсь их едва ощутимо, совсем чуть-чуть. Но, благо их обладателя даже таким удается убедить.

— Вот и замечательно, красавица, — он с отеческой гордостью смотрит на меня, ласково улыбаясь, — сейчас проверим, насколько честны твои слова.

Шумно сглатываю, быстро кивая.

Да. Проверим. Да. Сейчас. Да. В тепле.

— Запомни, девочка, — укладывая меня на постель, такую родную, такую знакомую и настолько приятную на ощупь, шепчет он, — ты — моя. И для меня у тебя всегда найдется время.

— Да… — с трудом, но заставляю себя занять нужную позу. Вытягиваюсь, облегчая мужчине доступ к своему телу.

— Да?.. — выжидающе зовет он.

— Да, — вздыхаю, услышав звук расстёгивающейся ширинки и подаваясь ему навстречу, — да, Джеймс.

… Ступень.

Ступень, ступень, ступень — вниз. Узкие и бетонные, они мешают быстрому спуску, то и дело заставляя поскальзываться. Если бы не поручни, мне не добраться до конца.

Я спешу так, как только могу. Одной рукой придерживая порванное пальто, другой цепляюсь за решетки перил, до боли стискивая их пальцами. Дышу часто и неглубоко, но вряд ли сейчас это имеет значение.

Важнее всего — успеть. У меня есть десять минут, пока Джеймс принимает душ. Десять первых и последних минут, которые я могу использовать. Разбрасываться такой возможностью, упускать её — убийственно в прямом смысле этого слова.

Тем более, если вовремя не спущусь, это меня и ждет…

Ускоряюсь, подгоняемая страшными видениями.

Вот он наклоняется, чтобы провести по моей коже блестящим и острым лезвием…

Вот смеется, накручивая на пальцы мои волосы и вынуждая изгибаться так сильно, как возможно…

Вот поворачивается, обрушивая свою стальную руку, подобную перчаткам марвеловской Росомахи, на мои ягодицы…

Воздух не помещается в легких. Они горят и пульсируют, требуя отдыха. Но возможности впустить его я не имею. Осталось не больше семи минут.

Наверное, стоило бы задаться вопросом, что я буду делать дальше, там, на улице? Снова…

Но мне так страшно, так больно и горько, что побег занимает все сознание. Его детали и исполнение, практически завершение — осталось немного — этому все подчинено. Никакой посторонней информации.

В конце концов, если кому-то так хочется, пусть я умру. Пусть здесь же, под забором тюрьмы, при свете того самого посланника-фонаря. Не имеет значения.

Только не обратно… только не чувствовать более всего того, что я пережила за эту неделю.

Любая смерть — даже самая жестокая — куда лучше этих пыток.

… Два пролета. Всего два. Я почти у цели.

Взбодрившись мыслями о недавнем цветном сне, который я видела, полном блаженной неги и безопасности, бегу быстрее. Ступенька раз, ступенька два…

Дверь наружу и!..

— Не далеко ли? — чья-то невероятно сильная рука за мгновенье отбрасывает меня назад, больно ударяя лицом о рядок почтовых ящиков. Металлические дверцы наверняка пробивают кожу до крови, а неудачно подвернувшаяся нога больно тянет, но все это меркнет с тем, что я вижу прямо перед собой.

Выступая из темноты коридорчика перед выходом, Джеймс с мокрыми волосами и бордовой майкой, прилипшей к телу — вот как выглядит сатана, — тяжело вздыхает.

Его глаза полыхают страшнейшим пламенем, какое только есть на свете. Ярость, ненависть и жестокость крепко спаяны внутри.

Конец…

Я вжимаюсь спиной в стенку, отворачиваясь. Прекрасно знаю, что выхода нет. Пробовать миновать его — только усугубить наказание. Теперь уж точно я останусь здесь. Вопрос лишь, в каком состоянии: живом или мертвом.

— Вот так ты решила отблагодарить меня за помощь? — четко произнося каждое слово, делая акцент на последнем, вопрошает он. Пронзает, пришпиливает к месту ледяным взглядом.

Молчу, крепко стиснув зубы. Ощущаю, как кровь тонкой струйкой течет по носовой полости, постепенно покидая её недра и перемещаясь к верхней губе.

— Отвечай! — терпение Джеймса на исходе. Неожиданно сильно ударив меня по лицу, он прижимает тело к стенке всем своим весом, как стервятник, готовый разорвать жертву, глядя сверху. — Оправдайся. Моли меня. Давай!

— Я… — и все. Больше сказать нечего.

Зажмуриваюсь, ожидая очередного удара — изобьет до смерти? Поскорее бы!

Однако ничего не происходит. Осторожно, почти боязно пробежавшись по моим волосам, руки Джеймса останавливаются на груди.

— Ещё одна истина, — сообщает он, пожав плечами, — за проступки надо отвечать.

А затем обе ладони смыкаются на моей шее, сжимая её в железных тисках.

— И ты, моя девочка, за все сполна ответишь.

Он меня душит. Душит с чистой совестью, в здравом уме и трезвой памяти. Душит, глядя прямо в глаза, позволяя насладиться вдоволь сияющим внутри собственного взгляда дьявольским огнем и ухмылкой, сковавшей тонкие губы. Душит и молчит, заставляя уяснить, запомнить до гробовой доски свое непреложное правило: побег = наказание.

Рвано хватаю ртом воздух, выгибаясь и извиваясь под его ладонями. То и дело ударяюсь головой о бетонную стенку и острые ящички, но эта боль, по сравнению с ужасом от нехватки кислорода, ничего не значит: раны когда-нибудь заживут.

— Белла… — ласково шепчет Кашалот, наблюдая за несдерживаемыми, свободно текущими по моим щекам слезами. Любуется ими. Всегда любуется тем, как мне больно.

Дрожу, хрипло повизгивая. Исчезают, растворяются последние надежды спастись. Кровь приливает к лицу.

Я прекрасно ощущаю, как вибрируют мышцы шеи, с трудом сдерживаясь, дабы не разорваться на части. Без труда слышу шум крови в ушах и громкий стук сердца о грудную клетку. Слышу все. От пытки благоверного слух обостряется до максимального предела.

— Белла… — повторяет он, по-прежнему удерживая меня правой рукой, а левой поглаживая перепачканные в свежей крови волосы. Перебирает их пальцами, растирая начавшую сворачиваться алую жидкость между их подушечками. Улыбается слегка смущенно — могу поклясться, будто на щеках проступает румянец.

… А затем все в корне меняется. Сразу, как кадры в ускоренной съемке.

С силой встряхивая меня, Джеймс, чье лицо приобретает звериное выражение, подается вперед. За мгновенье до того, как зубами, подобно вампирам, он вгрызается в мое тело, я проваливаюсь в темноту.

Пол будто бы пропадает из-под ног, стены подъездного коридорчика — тоже. И даже многострадальные почтовые ящики, щедро покрытые моей кровью, растворяются в невесомости.

Подобно небезызвестной Алисе лечу куда-то мимо чернильной тьмы, не имея возможности понять, что происходит. С одним лишь исключением: ни диваны, ни рояли, ни картины мимо не пролетают. Я одна. Это не сказка и не чудная история, к тому же, счастливого конца здесь явно не будет — наверное, Лорен все же придушил меня.

Кошмар. Беспросветный, безнадежный кошмар, завлекший меня слишком глубоко в свои недра, дабы выпустить наружу.

… Внезапно темный тоннель кончается. Больно ударяюсь спиной обо что-то деревянное, вскрикивая и замирая. Утраченная способность к дыханию возвращается. Нещадно раздирая глотку грубыми пузырями и доводя до изнеможения сжавшиеся легкие, кислород-таки в них проникает.

Я давлюсь чересчур большим его количеством, резко распахивая глаза. Вздрогнув всем телом, сворачиваюсь в крохотный комок, прислоняясь лбом к собственным коленям. Переносить пытку так легче.

— Белла, — чертов голос возвращается. Звучит по-прежнему тихо, но уже с нотками волнения. Чьи-то длинные пальцы прикасаются к моему плечу, обвивая его.

До крови прикусив губы, сжимаюсь сильнее. Обхватываю себя обеими руками, дрожа от ужаса. Хрипло и часто, неглубоко дышу, проклиная мужа всеми словами, что знаю. Умоляя кого-нибудь — кого угодно — меня защитить. Я согласна на быстрое избавление и быструю смерть! Только оставьте меня… оставьте меня в покое!

Однако мой мучитель, как в принципе и следовало ожидать, благосклонностью и всепрощением не славится. Отказываясь прекращать мои мучения, он совершенно не обращает внимание на слабые попытки отпихнуть его. Поднимает меня с прежнего места. В буквальном смысле этого слова.

Резко сменив положение тела и оказавшись притиснутой к чему-то твердому, теплому и, судя по всему, живому, взвизгиваю. Ещё и секс? Сейчас?!

— Не надо… — на выдохе стону, до хруста стиснув зубы. Предпринимаю последнюю попытку избежать своего наказания, дернувшись в противоположную от сдерживающих рук сторону.

Напрасно, разумеется.

— Тише, — мужчина говорит довольно мягко, даже утешающе. Немного ослабляя свою хватку, проводит пальцами по моей шее, задерживаясь на пульсирующих от страха венах. Гладит их, призывая успокоиться.

Я нахожусь в замешательстве: не понимаю, что происходит. Это извращенный план, Джеймс? Сейчас я прекращу рыдать, и ты?..

Подтверждая самые отвратительные предположения, длинные пальцы перекочевывают на грудь. Медленно скользят по ней, подбираясь к конечной цели.

Дышу слишком часто и громко, переигрываю свою «роль», за что позже наверняка получу ещё одно наказание. Забыв про всякую осторожность и сдержанность — господи, они канули в Лету ещё в самом начале побега, при первом взгляде на Джеймса — довольно громко вскрикиваю.

Теплая ладонь за миллисекунду прижимается ко рту, наглухо блокируя попытки издать любые другие звуки.

Прокравшиеся к груди пальцы завершают свою задачу очень быстро, но совершенно не так, как мне ожидалось: вместо того, чтобы характерным движением сжать кожу, поправляют сползший край ночнушки, в которую я одета, возвращая его на нужное место.

— Не кричи, — просит голос, прежде чем его обладатель целует мои волосы, — я отпущу, если не будешь кричать.

Говорит серьезно и кратко, по делу. Уверенно, будто ничего не происходит. Спокойно.

И это спокойствие окончательно убивает во мне всю тягу к сопротивлению. Заранее признаю свое поражение, отказавшись от продолжения схватки, обмякая в сдерживающих руках мужчины. Послушно затыкаюсь, кое-как усмиряя сбившееся дыхание. Обреченно зажмуриваюсь, поджимая губы.

— Хорошо, — заметив изменения в моем поведении, ободряет он. Убирает руку. — Все хорошо, Белла.

Хорошо? Чтобы всем было так! Не удержавшийся внутри всхлип просачивается наружу.

— Это просто плохой сон, — продолжает уверять голос, — ничего страшного с тобой не случилось. Я здесь.

Здесь?..

Я, оглушенная таким простым словом, затихаю, застывая на своем месте. Хмурюсь, кусая губы, но решаясь-таки вдохнуть полной грудью. Для большей достоверности поворачиваюсь к сдерживающим меня рукам, робко втянув воздух.

Господи…

Знакомый аромат расползается по всему телу со скоростью света. Напряженное, воспаленное сознание без труда находит воспоминание о том, кому он принадлежит. Всегда принадлежал.

— Эдвард, — неслышно шепчу, что есть мочи сжимая побелевшими пальцами его футболку, когда наконец, узнаю Каллена, — Эдвард…

Вернувшиеся слезы устремляются по щекам неотвратимыми потоками, заставляя содрогаться от рыданий.

Вжимаюсь лицом в мягкую материю, стремясь оказаться рядом с мужчиной настолько близко, насколько это в принципе возможно.

— Да, — подтверждает самые смелые предположения он, закрывая мою спину от всего угрожающего большими теплыми ладонями и чмокая в макушку, согревая горячим дыханием, — да, красавица. Не бойся.

И я не боюсь. Не боюсь ничего, что может сейчас произойти. Даже если откуда ни возьмись ворвется Джеймс, Маркус, Хью или Виктория — мне все равно. Я знаю, что Эдвард не позволит им меня обидеть. Он в состоянии защитить нас с Джеромом от кого угодно. Я в него верю.

Боюсь лишь того, что он исчезнет. Вот-вот провалится пол, и я окажусь в новом месте. С новым мучителем.

Потому обнимаю Каллена так сильно. Потому, плача, не позволяю отодвинуться даже на миллиметр. Этот мужчина — все что у меня осталось. Если потеряю ещё и его, надеяться на что-либо поздно. Защитников не осталось, как и тех, кто мог бы принять огонь на себя.

Я одна.

— Я думала, что получится… он говорил, что бесполезно, а я не верила… мы спали… больно… — из ниоткуда взявшийся поток слов вытекает из меня горьким шепотом. Не могу остановить его ровно так же, как и контролировать. Губы сами решают, что говорить. Делятся кошмаром, не в состоянии больше держать это безумие в себе. И от каждого нового слова, от каждой фразы, отзывающейся в глубине сознания яркой картинкой-воспоминанием, становится тяжелее дышать, а количество слез удваивается.

— Не будет больно, — убеждает Эдвард, подтягивая край одеяла к моим плечам, кутая в него, словно бы я дрожу от холода, а не от рыданий. — Все закончилось.

— Там было снежно… — стону, будто бы не слыша его, продолжая, — я бы никогда не пошла, если бы не снег… я так боюсь снега…

— Снег растаял, — нежно напоминает мужчина, легонько укачивая меня, как ребенка, из стороны в сторону в своих руках.

— Эдвард, он меня не отпустит, — зажмуриваюсь, признавая очевидное. Смаргиваю слезы, устраиваясь на его плече. — Я ему принадлежу…

— Ты принадлежишь себе — и точка, — отрезает Каллен, качнув головой, — не говори глупостей.

— Договор есть, по нему…

— Никаких договоров нет и не будет, Belle. Не нужно плакать.

Растирает мои предплечья, не меняя позы и по-прежнему держа в объятьях.

На миг я чувствую себя маленькой девочкой. Той самой семилетней Беллой, которая сидит на коленях у папы, доверчиво прижавшись к его груди после яркого страшного сновидения. Покачиваясь в кресле-качалке, он гладит мою спину, убаюкивая негромкой колыбельной. С ним тепло и безопасно, с ним я уверена, что ни одно чудовище ко мне не приблизится. И то самое чувство, невероятное, казалось бы, потерянное, возвращается.

Безусловная вера — вот что я сейчас испытываю. Как когда-то к отцу, так сейчас к Эдварду. Моему теплому, темному, но такому нужному, такому важному мужчине.

Запоздало обнаруживаю, что даже то положение, в котором я нахожусь, полностью соответствует далекому прошлому.

Устроив меня на своих коленях, Эдвард сидит на смятых подушках и покрывалах, опираясь о спинку кровати. Джером спит на противоположной половине. Каким-то чудом от моей истерики он не проснулся. Стало быть, его папа сделал все, чтобы её заглушить.

Хорошо…

— Тебе не больно? — капелька волнения в голос все же проскальзывает. С надеждой на отрицательный ответ чертов вопрос все же задаю. Глаза сами собой находят его правую ногу…

— Нет, — усомниться в словах не приходится — ласковые пальцы способны убедить в чем угодно, — не беспокойся.

Ладно. На новое беспокойство сил и правда больше не осталось…

Повисает короткая пауза. Нарушаю её я сама — впервые, на удивление.

— У меня никого кроме тебя нет, — практически ровно, честно произношу я немного изменившимся голосом. Так хочется сказать! До боли… Пусть знает и делает после все, что угодно. — Вы с Джерри… все, что у меня осталось.

Всхлипываю, быстро выдыхая. Похоже, я переоценила свои возможности — рыдания подступают с новой силой.

— Нас хватит, — шепчет Эдвард, наклонившись к моему уху. Ладонями проходится по щекам, стирая бесконечную соленую влагу. — Мы никому тебя не отдадим.

Слабо улыбаюсь, тронутая его словами. Не сомневаюсь в их искренности ни на йоту. Помню, как сама такое говорила.

— Спасибо…

— Кто и что мне говорил про благодарности? — усмехнувшись, он разглаживает мои волосы, убирая их с лица. — За что там не стоит говорить «спасибо»?

Мой смешок сквозь слезы вызывает у него одобрение.

Помолчав пару следующих минут, позволив мне свести к минимуму редкие всхлипы и окончательно согреться под толстым одеялом, он все же произносит свою просьбу:

— Поспи.

Судорожно вздыхаю, морщась, будто от боли. Ещё одного подобного сновидения я не выдержу!

— Я боюсь, — откровенно признаюсь, сильнее обнимая его.

— Бояться нечего.

— Ты не можешь приказывать моим снам…

— Я все могу, — чуточку самодовольства проскальзывает в его голосе, вселяя мне немного оптимизма и веселя, — ты сама так сказала.

— Ладно… — сдаюсь, нехотя разжимая руки и уговаривая перепуганное сознание позволить мне поспать. Голова болит, глаза пощипывают, а состояние горла и вовсе оставляет желать лучшего. Я не готова для бодрствования. Спокойный и глубокий сон был бы наилучшим лекарством для всего этого из когда-либо придуманных. Если бы был…

Я не скрываю той нервозности, с которой возвращаюсь на подушки. Эдвард прекрасно её видит — слепой бы увидел — но не подает виду. С совершенно безмятежным выражением лица укладывается рядом, прижимая к себе. Чувствую спиной его грудь, неровно выдыхая.

— Засыпай, Белла. Все будет в порядке.

Несмотря на предостережения сознания, я все же решаю послушаться. И честно пытаясь, закрыв глаза, пробираюсь сквозь темноту к заветному царству Морфея. Но его как не было на горизонте, так и нет, а вокруг тем временем начинают прорисовываться контуры недавних кошмаров… Не замечаю их так долго, как могу, но даже руки Эдварда, призванные исправлять ситуацию, гладящие меня, не помогают. Сжав зубы, терплю семь минут. А после не выдерживаю.

Оборачиваюсь навстречу встревоженным, участливо смотрящим малахитам, бледнея и краснея одновременно.

— Со спины на меня не нападают, — быстро произношу, помня его недавние слова и просительно глядя на желанные объятья, — можно я?..

Ничего не отвечая, даже не удосужившись кивнуть, он притягивает меня к себе, позволяя обнять так, как я хочу.

Прячусь между ним и поверхностью подушки, обвив руками шею мужчины. Глубоко вздыхаю, немного расслабляясь.

Так и вправду лучше. Проще.

— Расскажи мне?.. — прошу, но останавливаюсь, так и не досказав, понимая, что переступаю все дозволенные границы. Он и так многое сделал. Попросту нечестно требовать большего.

— Что рассказать? — вопросом Эдвард все же интересуется.

— Что-нибудь… — нерешительно бормочу, жмурясь, — ладно, не нужно, извини. Я постараюсь заснуть побыстрее, сейчас…

— Я не умею рассказывать сказки, — игнорируя мои торопливые отнекивания, сожалеюще произносит мужчина.

— Хорошо, я просто… — мысль кончается, так и не дойдя до завершения. Терпеливо ожидая моих слов и, кажется, догадываясь, что их не будет, Эдвард говорит сам:

— А что насчет колыбельной?

— Колыбельной?..

Неслышно усмехнувшись, он, наклонившись к моему уху, начинает тихонько напевать незнакомый и довольно простой, но до невероятности нежный мотив, переплетая итальянские слова с создавшимся ритмом. Бархатный голос звучит, как никогда прежде. По-домашнему. Как родной. Папин…

Закрываю глаза, продолжая слушать.

Кроме Рене никто и никогда не пел мне колыбельных. А с того времени, когда я последний раз слышала подобную песенку, прошло не меньше пятнадцати лет.

Эдвард поет о розах, беспечных птичках в облаках и цветущих у реки деревьях, с которых совсем скоро можно будет сорвать спелые апельсины. Нежная и добрая, ласковая мелодия приятно ласкает слух. Страх окончательно отступает.

— Очень красиво… — восхищенно бормочу я.

Колыбельная на мгновенье прерывается.

— Спасибо, красавица, — заботливо подоткнув края одеяла, нашептывает он, продолжая. Целует мои волосы.

… К концу песни, поддавшись искушению и убедившись в том, что видение Джеймса — всего лишь видение, не дожидаясь прихода дурных мыслей снова, засыпаю.

Точно знаю, что я в безопасности, что рядом с Эдвардом и Джерри, какие бы неприятности во сне не случались.

А все остальное на фоне этого убеждения безвозвратно теряется.

— Спокойной ночи…

Он не может остановиться.

Прошло не менее получаса с тех пор, как Белла окончательно заснула, судя по удобной позе и расслабленному, безмятежному лицу, а Эдвард все равно продолжает гладить шелковые каштановые волосы, пахнущие фиалкой. Кажется, если убрать руку — только-только высохшие слезы снова потекут по бледной коже.

Он в состоянии её успокоить. И она ему полностью доверяет.

Сейчас, прижавшись к правому боку, как маленькая девочка, по-детски крепко обхватив руками шею и грудь, она выглядит по-настоящему беззащитной. Такой же, как и Джером, с той лишь маленькой поправкой на возраст.

Эдвард был удивлен. Раньше он видел её кошмар лишь однажды, и тогда показалось, что все не так страшно. По крайней мере, подобной истерики не было. Она перенесла легче.

Но этой ночью…

Мужчина с изумлением глядел на широко распахнутые, полные ужаса глаза, на безостановочные слезы, скупые бормотания о сюжете сна, перемешанные со всхлипами, и отчаянные выкрики. Неужели та Белла, что с неописуемой легкостью отгоняла его страхи, что убеждала в лучшем исходе и утешала, при первой же необходимости появляясь рядом, и та, которая сейчас спит в его объятьях, одна и та же девушка?

Разница поражает.

В стремлении побороть и преодолеть все сомнения и проблемы их с Джеромом, она с удовольствием забывает о себе. Наполненная силами для свершения подвигов во имя кого угодно от собственных воспоминаний девушка убегает, заливаясь слезами, отказываясь остановиться и взглянуть в глаза.

С ними она слабая. И не собирается это опровергать.

Эдвард продолжает свое занятие, с некоторым усилием принуждая пальцы двигаться чуть медленнее — чтобы она не проснулась. Смотрит на такие знакомые черты и чувствует приятное мягкое покалывание где-то внутри. С течением времени ощущение перерастает в тепло. Давно, казалось бы, забытое по отношению не только к женщинам, но и к людям в целом. Помимо Джерома никто и никогда более после его рождения не заставлял испытывать что-то даже отдаленно подобное. Это в принципе было для него недоступно.

В конце концов, не лучшим ли доказательством изменившихся эмоций является колыбельная Эсми, таящаяся под запретом для всех, кроме Джерри? Просьба Беллы «поговорить» тронула его и напомнила про такую же недавнюю от него самого — отказывать совершенно не хотелось.

А мамина песня, как было практическим путем доказано, кого угодно поможет успокоить.

… Впервые он пел для женщины.

Впервые испытывал удовольствие и гордость от того, что она слышит эти священные для его памяти слова…

Мужчина нежно улыбается сам себе, не скрывая радости и не пытаясь отвергнуть неоспоримый факт: он привязался к этому чудному созданию. И, наверное, куда больше, чем следовало, куда больше, чем было возможно, куда больше…

А остались ли вообще после её прихода в их с малышом жизни какие-то границы? Та ловкость, с какой Белла уничтожила их, неописуема. Зная про наказание, зная про его крайнее недовольство ситуацией, зная установленный порядок и кару для нарушителей, не побоялась.

Вернувшийся к Джерому дар речи — её заслуга. Раскрашенная отпечатками рук комнаты — идея, вылившаяся из её задумки. Сам он, улыбающийся — живое доказательство умений девушки.

Неужели можно ещё в чем-то сомневаться? Конечно привязался. Однозначно.

И сегодня нет места никаким другим мыслям. Ни прогнозам, ни мафии, ни прочим проблемам. Это — после. Это — на потом. Успеется.

… Белла вздыхает, немного поворачивая голову — как раз в сторону его пальцев. На губах нет улыбки, но слегка приподнятые уголки подсказывают, что до неё недалеко. Ей нравится.

Эдвард вздыхает следом, тихонько меняя положение тела на простынях. Неслышно усмехается, легонько чмокнув девушку в лоб.

Неужели кто-то посмел причинить ей вред? Так сильно ненавидеть, чтобы истязать до ночных кошмаров? Чтобы отучить есть, пока не разрешат, и научить молчать, пока не велят разговаривать?

Ему всегда нравилось подчинение — особенно тех, кто не хочет, не желает всем своим естеством, подчиняться. Белла продемонстрировала ему отказ в самую первую их встречу, за что, в принципе, и погиб Маркус. Она не хотела.

Но там, на приеме, она была всего лишь «девочкой» из агентства — красивой, желанной, обаятельной… но простой. До рассказа Джаспера о том, что она видела, он даже подумать не мог, что подобные отношения ещё существуют. Она и сегодня бормотала что-то про договор и принадлежность Кашалоту. Уж явно ничего хорошего за этими словами, зная Джеймса, стоять не может.

Поразмыслив ещё мгновенье, Эдвард мрачнеет. Его тоже нужно добавить к списку тех самых «кто-то» её мучителей. Хотя бы за ту ночь…

Вряд ли Белла забыла это, но отпустить и простить, видимо, смогла. Ничуть не сомневаясь, глядя прямо и уверенно, не побоялась темноты и выбрала его. Наркобарона, черт подери, выбрала! Отвращения не вызвали ни его шрамы, ни его поведение, последнее время сравнявшееся с тем, что допустимо только для Джерри. Куда увереннее и смелее, чем может показаться, она вселяет веру во все живое.

Как по списку, его она обворожила, разочаровала, убедила, изменила, покорила — и то же самое с мальчиком, который после гибели Ирины не мог без ужаса даже смотреть на женщин. Это была их общая проблема. И это создание успешно и очень быстро её решило.

Но при всем том, что она делает для них обоих, при всем том, как ведет себя и как держится, со своими собственными страхами Белла, похоже, справляться не спешит. Она слишком сильно их боится. С легкостью расправляясь с чужими демонами, от своих она в истерике прячется у него на груди, заливаясь слезами.

Если бы дело было только в этом, он бы, наверное, смог помочь. Постепенно, конечно, не сразу, но смог.

Но ситуацию осложняет сам Кашалот, сам белобрысый ублюдок, появляясь и исчезая, дразня и пропадая. Он ведет непростую игру и прекрасно знает, как сложно выйти из неё победителем.

Если бы хоть на миг, хоть на шаг он оступился, был бы уже мертв.

И будет.

Эдвард явственно понимает, что будет, в очередной раз взглянув на Беллу. Благодарность, которую она отказывается принимать, бесспорно, должна следовать за все, что эта девушка для них с Джерри делает. Не важно, как обосновывать такое его желание. Пусть будет прихотью, если нужно.

В любом случае представить способ лучше, чем гроб с Лореном, сложно. Вполне вероятно, что кошмары прекратятся, когда будет мертва их причина.

… Белла неслышно что-то бормочет, придвинувшись ближе. Маленькие пальчики, повинуясь собственной воле, отпускают его шею, перебегая на футболку. Легонько стискивают теплую материю.

Неужели боится, что он убежит? Куда? Зачем?

— Non avere paura, viola^[5], - бормочет он, едва касаясь, притронувшись к её щеке, — le montagne saranno forti^[6].

На этот раз Эдварду кажется, что она услышала — улыбка на розовых губах самая настоящая.

Замечательно.

* * *

Джаспер сидит на кожаном диване, обернувшись к двери спиной и пересматривая какие-то листы бумаги, устроенные на своих коленях. Поджатые губы и холодящий душу взгляд подсказывают, что новости, по которым он вызвал босса в семь тридцать утра, приятными назвать никак не удастся.

— Доброе утро.

Хейл тут же оставляет прежнее занятие, поднимаясь. Отрывисто кивает.

— Здравствуйте, мистер Каллен.

Эдвард проходит дальше порога, присаживаясь на диван рядом с главой охраны. Изогнув бровь, рассматривает белые листы, предусмотрительно отвернутые от него в сторону. Машинально приглаживает рукой взлохмаченные после недавнего сна волосы.

— Что это?

— Почта на адрес квартиры, — предельно ясно отвечает телохранитель, — простите за беспокойство, но это вправду стоит увидеть поскорее.

— Что увидеть? — Эдвард хмурится, прочищая горло. Худшие из вариантов, зашифрованных в этих посланиях, проносятся перед глазами. Только-только покинув теплые объятья Беллы, проблемы — последнее, о чем ему хочется думать.

— Фотографии.

— Фотографии? — недоумение Каллена достигает наивысшей отметки. Струдом взяв себя в руки, он сохраняет на лице интерес, никак не демонстрируя истинные чувства.

Джаспер безмолвно кивает и, не дожидаясь следующих вопросов, протягивая Боссу один из листов.

Глаза мужчины распахиваются.

На некогда белой поверхности плотной бумаги во весь её размер и длину, в прекрасном качестве, какого сложно добиться даже профессиональным фотографам, запечатлена… Белла (да-да, без сомнений, именно она — локоны, черты лица, тело — не дадут ошибиться), распятая с помощью металлических наручников на непропорционально огромном для неё деревянном кресте. Каштановые волосы завитками рассыпались по обнаженным плечам, чуть-чуть, самую малость падая на плечи и прикрывая тем самым часть наготы.

На её глазах шелковая повязка, лишающая способности видеть, что происходит. И кроме этого предмета одежды ничего больше нет…

— Лорен, однако, интересную ведет игру, — замечает Хейл, прищурившись. Возле его пальцев ещё несколько листов. Тоже с Изабеллой.

— Какого?.. — скрежетнув зубами, Эдвард мгновенно переворачивает фотографию, вжимая её в кожу дивана. — Он с ума сошел? Сколько их?

— Это большая фотоссесия, судя по всему. Здесь не меньше десятка.

— Дай, — нетерпеливо протянув руку, требует мужчина. Сон улетучивается, спокойствие и тепло, оставшееся ещё с ночи — тоже.

Картинка перед глазами мало меняется.

На каждой фотографии, так или иначе, каждый раз в новой позе, но притом всегда обнаженная, изображена Белла. На большинстве фото её глаза скрыты той самой повязкой, отчего выражение лица выглядит непроницаемым. Но на одном из листков, самом последнем, привычная композиция меняется — в плохо освещенной комнате, возле лиловых обоев, девушка не одна.

Изогнувшись невообразимым образом на коленях Кашалота, сидящего тут же, она потерянно смотрит куда-то вперед, позволяя ему делать все что угодно. И Лорен, несомненно, этим пользуется. Одной из рук прижав к себе жену, он тонким, незаметным среди такого масштаба картины, лезвием, проводит тонкую полоску по её шее. Алая кровь крохотными капельками проглядывает наружу там, где острие уже прошлось.

Кашалот и Белла обнажены. Не сложно понять, во время какого процесса все это происходит…

Довершает создавшееся впечатление надпись неровным мелким почерком. Чернила немного стерлись, искажая последние буквы: «я получу все, что хочу».

Получишь…

Стиснув зубы, Эдвард как никогда убежден, что желание Кашалота сбудется. Ярость огненной вспышкой проносится по всему телу, заставляя кожу покалывать и гореть, а руки чесаться от нетерпения выполнить запланированное ещё ночью и убрать-таки с дороги это млекопитающее.

— Кто их принес? — мужчине с трудом удается сдерживаться. Стоит признать, что если бы не Джаспер, этих фотографий он бы и вовсе не увидел, но от того, что и Хейл рассматривал их, внутри становится непомерно горячо. Хочется и его прижать к стенке.

— Их опустили в конверте в сам ящик. Лица разглядеть не удалось.

— Кто-нибудь ещё это видел?

— Нет, мистер Каллен.

— Отлично.

Не говоря больше ни слова, Эдвард забирает листы, разрывая на части. Раз, два, три — длинные кусочки бумаги уже невозможно сложить в единую картинку. Дожидаться своей участи они отправляются в дальний ящик стола.

— Это все? — нетерпеливо вопрошает мужчина, останавливаясь возле дубового предмета мебели.

Сетует на время, раздражаясь больше прежнего.

Впервые за последние месяцы начинает за ним не успевать…

— Марлена сняла номер в гостинице «Замок», — минутой позже, выслушав вопрос, спокойно сообщает Джаспер. Как ни в чем не бывало. — Вчера утром она прилетела в Вольттеру.

Эдвард глубоко вздыхает, поджимая губы. Стук его пальцев становится самым громким звуком в комнате.

— Когда стало известно?

— Сегодня.

Вовремя сказал… хорошо…

— Надолго?

— До завтрашнего вечера.

Эдвард напрягается, хмурясь.

— О планах что-нибудь известно?

— Нет, но мы над этим работаем.

Выдыхает, качнув головой.

— Не нужно работать.

Джаспер терпеливо ждет пояснения. Ждать в их профессии — одно из наиболее необходимых качеств. Не перебивает, не переспрашивает. Ждет. И только.

— Устранить, — голос босса звучит в крайней степени жестко. Приговор вынесен.

— Мистер Каллен…

— К сегодняшнему вечеру, — четко выделяя последнее слово, добавляет Эдвард, не собираясь ничего обсуждать, — без единой накладки — иначе все ответят. Передо мной.

— Мистер Каллен, — упрямо продолжает Джаспер, отодвинув на задний план свои права и обязанности, — Марлена не представляет для Джерома опасности.

Такое громкое, в крайней степени бредовое заявление Эдварда ошеломляет, на какой-то миг даже перебивая желание разнести в пух и прах чертову комнату. Нужно срочно куда-то выместить злобу. Пугать Джерома и Беллу совершенно не нужно.

— Только не говори мне о её преданности, — сдерживаясь, дабы не сжать руки в кулаки, велит он. Заживление ран и так слишком затянуто. Ей не понравится новая задержка.

— Именно. Она оставила записку Изабелле, в которой…

— Записку? — в этот раз удивление выходит неподдельным, а ещё — неожиданным. Как гром среди ясного неба. О злости мужчина тут же забывает. Записка?..

Два безответных на данный момент вопроса формируются сами собой: какого черта Белла промолчала? Не видела?

— Да. В её спальне.

— И о чем записка?

Не тратя лишнего времени, Джаспер выуживает аккуратно сложенный вчетверо листок, протягивая его боссу. Раскрывая злосчастную бумагу полностью, Эдвард едва не разрывает её, как и фотографии, на части.

Читает.

Поджимает губы на словах о сожалении, скалится, обнаружив рассказ об обязательной помощи от Марлены в любом случае, какой только представится. Но апогеем становится адрес. Те самые «координаты», предложенные женщиной.

Они ему знакомы. Они убедительны. Они не меняются вот уже десять лет, а потому ошибаться Эдвард никак не может.

— Адрес Кая, — процеживает он сквозь зубы, — Рыба знает о ребенке?

Хладнокровию в бархатном голосе можно позавидовать.

— Несомненно, не знает, что он ваш.

Подобный ответ ничуть не успокаивает. Даже не глядя на уверения Хейла.

План в голове Эдварда формируется за несколько минут. Напряженно изучая взглядом деревянный пол, он выбирает из двух путей наиболее верный. Теперь уже бескомпромиссный и безжалостный. Как и полагается. Как и ожидают от Smeraldo.

— Отдашь кому следует указания убрать обоих… нет, пусть стреляют всех. В доме и возле дома — только без лишнего шума.

— Мирное население?..

— Они не сильно обеднеют, — Каллен кивает, окончательно подтверждая свои слова. Краем глаза касается не до конца задвинутой полки с разорванными фотографиями и шумно выдыхает.

— К Кашалоту тоже следует кого-нибудь отправить. Он заигрался.

В прошлый раз попытка провалилась, но в этот накладки точно не будет. Он лично проследит.

— Лорен наверняка в Вольттере.

— Тем лучше, — Эдвард пожимает плечами. Оборачивается к Джасперу, оставляя в покое стол, немного смягчая тон:

— Сегодня в девять мне нужен самолет — ориентир на Сантьяго. Если планы изменятся, я сообщу пилотам позже.

Джаспер выглядит немного удивленным.

— Во время вашего отсутствия мальчик останется под присмотром Изабеллы? — нерешительно интересуется он.

— Никто нигде не останется, — задумчиво глядя на туманную дымку, стелящуюся по темным клумбам, качает головой Эдвард. — И ты тоже. Как только мы взлетим, на четыре дня можешь быть полностью свободен.

— Вы все же решили уехать?

— Так безопаснее для Джерома.

— Верно, — примирительно соглашается Хейл, прищурившись, — я могу идти?

Получая согласие, покидает кабинет быстрым и довольно радостным шагом (несмотря на все желание скрыть это и сохранить нужное лицо).

Эдвард ещё раз выглядывает в окно. Ещё раз вздыхает.

Какая же все-таки необычайно быстрая и изменчивая жизнь: решить возникшую с советом Флинна проблему оказалось куда проще.

Только вот ведущую роль в решении изменить планы сыграл вовсе не страшный атеросклероз (неприличное слово, ей-богу), не просьба Беллы, а война в рядах обыкновенной итальянской мафии…

Banalità.^[7]

Глава 49 Спасибо

Мелкими каплями недавно начавшийся дождь неслышно ударяет по лобовому стеклу. Тонкими струйками вода, подчиняясь сумасшедшей скорости, с которой мы едем, ползет вверх. Думаю, стрелка спидометра скоро приблизится к двумстам километрам. И Джаспер, судя по всему, уменьшать это число вовсе не намерен — до аэропорта по приказу Эдварда надлежит добраться как можно скорее.

До аэропорта…

Проснувшись этим утром мне одновременно страшно хотелось и отчаянно не желалось видеть Эдварда. Вопреки здравому смыслу, смущение после вчерашнего накатывало огромными волнами без конца и края. Мне по-настоящему стыдно за эту истерику. Он не должен был её видеть. Но тогда, если бы мужчины не оказалось рядом, как бы я пережила эту ночь?..

Впрочем, желание исполнилось. Мистер Каллен вернулся в детскую лишь тогда, когда я более-менее взяла себя в руки и успела даже умыться. Впервые за последние две недели в восемь часов утра спать не хотелось…

Неслышно закрыв за собой дверь, он, не извещая о своем приходе, совершенно спокойно устроился на белом кресле, задумчиво глядя в окно.

Думаю, говорить, что его появление было для меня, закрывшейся в ванной, неожиданным, не стоит. Вздрогнув, я с трудом заставила губы выдавить улыбку.

Похоже, напугать меня в его планы не входило.

— Извини.

— Ничего страшного… — рассеяно размышляю над тем, что могу и должна сделать, все ещё оставаясь на пороге комнаты.

Эдвард наблюдает за мной с интересом, но почти сразу же после моего нервного взгляда прекращает любые игры.

— Иди сюда, — зовет, кивая на подлокотник. Тихонько зовет, помня о спящем малыше.

На деревянных ногах делаю те пару шагов, что разделяют нас. Чувствую себя обнаженной — настолько сложно контролировать мысли и действия. Эта ночь точно выбила меня из колеи.

— Что случилось? — усаживая на выбранное место и почти сразу же обвивая рукой за талию, интересуется мужчина. Смотрит на меня как-то странно, по-особому. Будто бы знает… будто бы сам видел мой кошмар.

— Все в порядке… — хрипло шепчу, прочистив горло, — а в чем дело?

— Ни в чем, — понимающая улыбка трогает розоватые губы, — все хорошо.

Мне кажется, эта фраза из ночи вскоре станет моим талисманом. Как приятно слышать её от другого человека. От того, кому доверяю. Эффект потрясающий.

— Ты давно проснулся? — негромко спрашиваю, разбавляя тишину утренней спальни.

— Нет, — поворачивая голову, Эдвард проводит носом по моей шее. Шумно сглатываю от неожиданности, после чего кожа получает легкий поцелуй. «Не бойся» — пусть беззвучное, но все же — успокаивает.

— Тебя не было когда я…

— Нужно было поговорить с Джаспером, — малахиты затягиваются черной пеленой, на миг ослепляя проблеснувшим гневом. Оттого, что не понимаю, чему он обязан, становится не по себе.

А если?.. Догадка окончательно усугубляет положение.

— И когда ты уезжаешь? — черт, я правда это сказала? Отвратительно. Не заметить горечи, прозвучавшей в голосе, невозможно. Он наверняка услышал.

Эдвард усмехается, хитро на меня взглянув. Привлекает к себе поближе.

— Так сильно хочешь, чтобы я остался?

— Я… — теряюсь, прикусив губу. Внимательный взгляд никак не помогает делу, — конечно, это ведь…

— А почему молчишь об этом? — его голос разом преображается, пока пальцы разжимаются, являя мне на обозрение смятый клочок бумаги. Терпеливо дожидаясь ответа, он молчит. Но глаза ни на миг не отпускают. Доступно разъясняют, что просто так это все не кончится.

— Что это?.. — осторожно забираю из его рук бумагу, разворачивая её. Мелкий почерк и адрес внизу… послание Марлены! Господи, я о нем и забыла в свете всего, что случилось за эти дни!

— Белла? — вежливо напоминает о себе Каллен, пробежавшись пальцами по моей спине. По-прежнему ждет.

— Откуда она?

Такой поворот событий ему явно не нравится.

— Это не имеет значение, — Эдвард недоуменно и нахмурено смотрит на меня, — только не говори, что собиралась ехать туда.

— Нет…

— Нет — не собиралась или нет — не скажешь? — не унимается он.

— Не собиралась, — знакомый тугой комок заполоняет горло, а глаза начинают пощипывать. Все сначала, черт подери!

Громкой и болезненной пощечиной воспоминания о ночи без лекарств увлекают меня в свою бездну. Словно бы до сих пор там, в освещенной луной комнате, стою возле постели Эдварда, глядя на исказившееся от боли лицо. Словно бы только теперь подношу Флинну полотенце и вижу шрамы, пугающие до чертиков. И всю картинку прекрасно дополняют строчки из недлинной записки домоправительницы: «мне жаль», «терять нечего», «так будет лучше».

— Прости меня, — придушенно всхлипнув, заглядываю прямо ему в глаза, — я не думала… я не хотела…

— Эй, — Каллен хмурится, малахиты тут же теряют все проблески злобы, наполняясь лишь тревогой — Белла, не нужно плакать.

Верно. Не нужно. Но слезы просто так не остановить.

Сжав губы, обоими руками обнимаю его за шею. Приникаю к жесткой белой рубашке, с прискорбием замечая, что почти весь аромат Эдвард, убаюкивающий меня ночью, скрылся под маской дорогого парфюма.

Подлокотник вновь сменяется его коленями. И вновь по воле самого мужчины.

— Ты видела её? — с сомнением спрашивает он, убирая прядку волос мне за ухо.

— Да.

— Забыла рассказать?

— Да… — на выдохе шепчу я, — извини.

— Ты могла просто сказать мне это, и все, — мягко уверяет Каллен. Несколько пальцев проходится по моей левой щеке, стирая соленую влагу. Как ночью.

— Я никуда не собиралась ехать, — повторяю, проглатывая слезы. — Без тебя я… Джером не…

— Я понял. Все. Не плачь, — пальцы двигаются активнее и быстрее. Полностью осушают кожу за несколько секунд.

Судорожно вздохнув, провожу ещё пару минут в прежней позе, успокаиваясь. Объятья Каллена играют в этом отнюдь не последнюю роль. Нужно поработать над самоконтролем. Мне кажется или я начинаю терять его куда чаще позволенного?

— И все же, когда ты уезжаешь? — вопрос сам просится наружу. Сам и произносится — ещё одно подтверждение недавней теории.

— В девять, — шершавая поверхность белоснежных повязок гладит мои плечи, — улетаю.

Подтвердилось… Черт! Этот день может быть ещё хуже?

— Надолго?

— Белла, — Эдвард посмеивается, отстраняя меня чуть назад. Смотрит как на глупого, ничего не понимающего, но при том родного ребенка. — Я лечу не один.

— Джаспер тоже?..

— Джером, — он перебивает меня, не дав досказать. А натыкаясь на изумление, с самодовольством продолжает, — и ты, конечно.

Плохое настроение пропадает само собой.

— Ты решил поехать… — как утверждение бормочу я, широко улыбаясь, — куда Флинн сказал?

Ему не нужно кивать для подтверждения. Не нужно ничего говорить. Оно очевидно.

— Эдвард, это замечательная идея! — восклицаю, чмокая его в щеку. Внутри мгновенно растекается тепло и успокоение. Настолько приятные ощущения, что ничего, кроме как улыбаться дальше, мне не хочется.

Мужчина, кажется, тоже весьма доволен и моей реакцией, и поцелуем. Малахиты поблескивают тем самым северным сиянием, чаруя своей глубиной, завлекая внутрь и не отпуская обратно… от восторга.

— По-моему, самое время погреться на солнышке, не считаешь? — шутливо задает свой вопрос бархатный баритон.

И вот, теперь мы здесь. Теперь внутри черного «Мерседеса» под управлением главы охраны, летящего сквозь череду разноцветных машин по мокрой от дождя и темной от туч автотрассе. Ни на секунду не отвлекаясь от дороги, Джаспер будто и вовсе нас не замечает. Наверное, так даже лучше.

Джером, сидя сбоку от Эдварда, с упоением и внимательностью к мелочам художника рассматривает проносящийся за стеклами пейзаж. Сжав папину руку, он, время от времени, оглядывается на меня, посылая нежную улыбку. Он весь в предвкушение. Ему интересно, ново и необычно то, что происходит. Мне тоже…

Оборачиваясь туда же, куда и мальчик, разглядываю стволы сосен, серый асфальт, темное небо… и не боюсь. В отличие от прошлой нашей поездки с Хейлом к Эдварду в небоскреб, эта наполнена безмятежностью и радостью от грядущего отдыха. Четыре дня! Целых четыре дня, которые можно провести вдали от всего, что пугает и волнует! Четыре дня там, где нам никто не сможет помешать. Четыре дня вместе. Без опасностей.

Имеет ли в таком случае в принципе значение, куда мы летим, куда едем? Я согласна жить в форксовском лесу, в палатке под столетним дубом, только бы подальше от всех неприятелей. И чтобы Каллены были со мной, в целости и сохранности.

Светлые мысли настолько пленительны, а уверенность в обязательном свершение запланированного будущего так очевидна, что позволяю себе расслабиться. Устраиваюсь на плече Эдварда, тихонько вздыхая. Черная материя его пальто мягкая. Как и сам мужчина в последнее время.

Чувствую, как он поворачивает голову в мою сторону и даже догадываюсь о том небольшом удивлении, которое испытывает, глядя на меня, но позы не меняю. Продолжаю смотреть в окно вместе с Джеромом, будто ничего не происходит.

Тихий смешок мужчины слышится прежде, чем его свободная рука обвивает мои пальцы, сплетая с собственными. Укладывает себе на колени.

А потом Эдвард возвращается обратно в сторону сына, чмокая белокурое создание в макушку.

… Это будут потрясающие выходные.

* * *

Сладко зевнув, Джером поворачивается на бок, укладываясь на свою мягкую взбитую подушку. С удобством располагаясь на мягкой коже дивана, скрытой светлыми простынями, он выжидающе смотрит на меня, приглашая присесть рядом.

Не думаю, что когда-нибудь смогу ему отказать.

Надо же, и вправду удобно.

— Закрывай глазки — ласково потираю крохотную ладошку в своих руках, с нежностью глядя на маленькие пальчики, — тебе будут сниться очень хорошие сны, какие только захочешь! Придумай их себе и засыпай.

Безмятежно улыбаясь, малыш зажмуривается, сжимая губы. Выдумывает.

Мягко посмеиваюсь, доставая из изножья импровизированной кровати одеяло и накрывая им белокурое создание.

К тому моменту, как заканчиваю, Джерри, похоже, находит нужную картинку в своем сознании.

— Придумал?

Легкое качание головой отрицает мою версию.

— Хочешь, я помогу?

«Сказка».

— Маленький Принц?

Громче беззвучного «да» этого ребенка вряд ли удастся произнести.

— Хорошо, — соглашаюсь, когда малыш обнимает меня, прижимая к своей груди мою правую ладонь — как всегда перед сном. Вздыхает, приготовившись слушать.

— Далеко-далеко…

… Он засыпает очень быстро. Куда быстрее, чем в любой другой из разов. Тельце в золотистой пижаме расслабляется, личико окончательно утрачивает любые эмоции, гарантирующие связь с реальностью. Морфей забирает его к себе на заслуженный после долгого дня отдых.

И хотя по-прежнему сижу рядом, поглаживая светлые волосы, прекрасно знаю, что пожелай уйти — он не помешает. Сейчас, наверняка, сбывается один из сценариев его цветочных снов.

Я смотрю на такие дорогие черты и не могу сдержать улыбки. Мой маленький, любимый, очаровательный ангелочек! Я помогу тебе избавиться от слез. Навсегда. К тому же, думаю, мы уже на верном пути. Осталось немного…

Что-то с негромким хлопком падает на пол салона сзади, вынуждая меня вздрогнуть и обернуться.

Нахмурившись, Эдвард взволнованно смотрит на сына, одновременно с этим поднимая с коврового покрытия свой телефон. Длинные пальцы с не дюжей силой впиваются в тонкий экран — вот-вот раздавят, разломают на части.

— Прости…

— Он спит, все в порядке, — пожимаю плечами, с недоумением встречая появившиеся на бледном лице раздражение и ничем неприкрытый, хоть и сдерживаемый, гнев. Чересчур вытянутая поза на удобном кожаном кресле тоже недвусмысленно подчеркивает ситуацию.

Поразмыслив пару секунд, я осторожно выпутываюсь из объятий Джерри, поднимаясь с диванчика. Пол, благо, ни единого лишнего звука не издает. Здесь тихо. Настолько, разумеется, насколько может быть в салоне самолета.

Впрочем, убранство этого авиалайнера вряд ли можно сравнить с каким-нибудь другим. Я не видела такого даже по телевизору и не была до конца уверена, что такое в принципе существует.

Внутри небольшого частного самолета нет ничего напоминающего иные, стационарные воздушные судна. Пол, потолок, стены — все, как в комнате дорогого отеля. Разве что, имеется разница в размерах…

Четыре просторных кресла, в одном из которых сейчас сидит Каллен, друг напротив друга расположены в правом углу, возле двух иллюминаторов. Столик между ними, накрытый бежевой скатертью, предназначен, судя по всему, для еды, но в данный момент — для лежбища телефона мужчины. Слева от всего этого великолепия тот самый диван, послуживший отличной кроватью для малыша — по размерам они идеально совпали. Простыни и подушки принес услужливый стюард в синем костюме с рябящей в глазах белоснежной рубашкой. По первому сигналу желтой кнопки вызова он готов явится перед нами в любое время дня и ночи. Но не думаю, что в этом будет необходимость.

Осторожно проходя разделяющее нас расстояние, опускаюсь в кресло напротив Эдварда. Малахитовые глаза кажутся усталыми и обозленными на всех и вся одновременно. Но как только касаются меня, внутри появляются ещё и капельки горечи.

— Что-то случилось? — осторожно спрашиваю я.

Глубоко вздохнув, мужчина качает головой, откидываясь на спинку своего кресла.

— Нам ещё долго лететь? — интересуюсь, с сомнением взглянув на темную, беспросветную мглу неба за иллюминатором.

— Шесть часов. Ты можешь поспать, стол убирается…

— А ты поспать не хочешь? — обрываю его, заботливо взглянув на бледное лицо. Оно выглядит измотанным, хотя пару часов назад ничего подобного не было и в помине. Однако, ночь все же…

— Я не сплю на борту, — он безрадостно усмехается, окинув глазами салон. Хмурится.

Немного тишины разбавляют нашу негромкую беседу. Тихое гудение летящего авиалайнера — все, что слышно ближайшие десять минут.

— Это правда была прекрасная идея, — шепчу я, робко улыбнувшись, — про поездку.

— Бог его знает, какая она была, — неопределенно отзывается Эдвард, — сейчас все равно не повернуть обратно.

— Не говори глупостей, — фыркаю, просительно протягивая руку к его ладоням. Одна из них, под внимательным взглядом мужчины, на просьбу откликается. Как и в машине, сжимает мои пальцы.

— Ты давно там был?..

— Где — там?

— На отдыхе.

— Тебе это интересно? — в бархатный голос закрадывается сомнение.

— Мне все про вас интересно, — быстро нахожусь с ответом я.

— Семь лет назад.

— Тоже в Южной Америке?

— Почти. Севернее. В Перу.

— Майя, инки, Титикака? — с улыбкой перечисляю я. «Вокруг света вместе с Джо». Выпуск 15. Эпизоды 7–9.

— Писко, капитун и кашасса, — качнув головой, безрадостно докладывает он. Но натыкаясь на мое недоумение, поясняет:

— Спиртное. Водка — виски — ром.

… В этот раз тишина вполне логична и адекватна. Наш едва установившийся диалог обрывается сам собой весьма внезапно.

— А ты?

— Я? — удивленная продолжением разговора, не успеваю поймать его новую нить.

— Отпуск?

— Нет, — опускаю глаза, с интересом рассматривая бежевую скатерть и едва заметный узор на её поверхности, — я нигде не была.

— А Италия? — он хмурится, а пальцы чуть сильнее сжимают ладонь, привлекая внимание. Малахиты тянут взглядом к своему обладателю и почти уверена, что долго сопротивляться им у меня не получится.

— Итальянский — прихоть Маркуса, — неслышно бормочу я.

Ну вот, сказала. Не так страшно, как казалось вначале.

Ожидаю лишь реакции Эдварда. И ожидаемое получаю. Разве что, не совсем такое, как представлялось.

Шумно выдохнув, мужчина внезапно обоими своими ладонями обхватывает мою, прижимая к губам. Дважды целует, потирая пальцы.

— Больше никаких прихотей не будет, — обещает он, глядя прямо мне в глаза, заставляя поверить — так или иначе — собственным словам. Без права на опровержение. — Ты будешь поступать так, как захочешь.

Подобное обещание настораживает и, если честно, малость пугает. По-моему, слишком бурно на такое простое предложение. Он ведь не знает достаточно, верно?.. Откуда?! По спине пробегает табун мурашек.

— Где мы будем жить в Сантьяго? — резко меняю одну тему на другую надеясь, что он позволит. Не хочу сегодня думать о Черном Вороне, пожалуйста! Это наш единственный отпуск. Больше его и вовсе может не быть.

— На вилле. Джаспер приобрел её пару лет назад, — он принимает мое предложение, нисколько не противясь. Разве что, руку до сих пор не отпускает.

— А почему мы?.. — пытаюсь продолжить, но тщетно. Каллен прерывает.

Одним движением сдернув скатерть и телефон со столика, Эдвард негромким щелчком заставляет его прижаться к стене. И, отбросив ненужные вещи на кресло возле моего, кивает на соседнее.

— Иди сюда, — зовет к себе, убирая подлокотник, — я не укушу, не бойся.

— Я тебя не боюсь, — поджав губы, сообщаю я. И пересаживаюсь.

Отсюда вид в окошки открывается что надо. Если бы не темнота, конечно…

— Какая смелая viola, — с легкой усмешкой произносит мужчина, притягивая меня к себе. Обнимает, ощутимо согревая.

— Какой теплый smeraldo, — шепчу, уткнувшись лицом в его грудь, чем вызываю приглушенный смешок.

— Ты даже камни заставляешь греться, — с нарочитой серьезность произносит он, пригладив мои волосы, — цветы нынче волшебные. И красивые, к тому же.

Рдеюсь, посильнее прижавшись к нему. Смущенную улыбку скрыть не получается — да и кому это нужно?

К тому же, не думаю, что от Эдварда в принципе можно что-то скрыть…

— И все же лучше поспать, — сам с собой рассуждает Каллен, потирая мои предплечья, — отказы не принимаются.

— А как же о том, что буду делать, что захочу? — подавляя зевок, интересуюсь, слушая ровное биение его сердца.

— Сегодня мы сделаем исключение, — хитро заявляет он, но затем тихо и серьезно добавляет:

— Но только сегодня.

Посмеиваюсь, хотя отказываться и вправду не собираюсь. Чувствую себя уставшей после долгого дня.

Знаю, что в безопасности. Знаю, что в безопасности те, кого люблю. А большего… большего мне и не нужно.

— E quando le arance fioriscono, la primavera verrà (и когда зацветут апельсины, весна придет), — повторяет последние слова из своей недавней колыбельной Эдвард, прежде чем я проваливаюсь в сон. Бархатный баритон, как ни крути, потрясающее снотворное.

* * *

— Это просто сон…

Тихий голос, почти сливающийся с гудением двигателя за иллюминаторами, звучит очень нежно. Слышу его, постепенно выпутываясь из оков сновидений и окунаясь в действительность. Не двигаюсь, молча оценивая обстановку. Пальцы натыкаются на что-то теплое, укрывающее мое тело. Знакомая ткань… черная, насколько помню… пальто?

Приоткрыв один глаз, проверяю догадку. Подтверждается.

— Я никому тебя не отдам, — отвлекая от верхней одежды Эдварда, создающей вокруг меня ореол уюта, говорящий напоминает о себе новыми словами. Не шевелясь, полуприкрытыми глазами обвожу салон. Действие, привлекшее внимание, сосредоточенно возле кожаного диванчика — постели Джерри.

Впрочем, белокурой головки на прежнем месте — взбитой подушке — нет. Среди расстеленных простыней — тоже. Нахожу её лишь благодаря золотистой пижаме, выгодно выделяющейся своим цветом на фоне темно-синей рубашки, к которой она прижалась.

Джером, обнимая Эдварда, клубочком свернулся в его руках, приникнув к груди. Покрасневшие ободки глаз и подрагивающая нижняя губа без лишних разъяснений дают понять, почему малыш не спит.

Наполовину высохшие слезы подкрепляются новыми, когда вздрогнув, мальчик крепче жмется к папе.

Первое желание: встать и узнать, в чем дело, но сдерживаю себя. Впервые после того самого случая с сосной вижу, как Эдвард наедине успокаивает сына. И что-то подсказывает, что моего присутствия здесь не нужно. Они замечательно справляются сами.

Стараясь не издавать лишних звуков и, разумеется, не двигаться, тихонько наблюдаю за происходящим. Готовлюсь при первой же необходимости снова претвориться спящей, дабы не разрушить повисшую в темном салоне идиллию.

Немного выгибаясь в ласковых объятьях, Джерри запрокидывает голову, что-то произнося розовыми губками. Парочку неслышных всхлипов прерывают его, заставляя повторять слова. Испуг и непонятливость запечатлеются на детском личике.

Эдвард наклоняется чуть ближе к сыну, глядя, как в зеркало, в собственные глаза. Шепчет уверенно и ясно, не давая никакой возможности усомниться в своих словах:

— Мама поступила отвратительно. Но такое больше никогда не случиться.

Джером жмурится, чуть-чуть, совсем немного, прикусывая губу.

— Я не допущу, — клятвенно обещает мужчина, приподнимая правую руку и тем самым устраивая белокурую головку возле своего плеча; целует бледный лобик — обещаю.

На пару секунд в салоне повисает тишина. Малыш молчит, уткнувшись лицом в рубашку мужчины и крепко-накрепко обвив его шею своими руками. Верит.

Впрочем, вспоминает о чем-то важном довольно скоро. Нерешительно отстраняется, нахмурено взглянув на папу.

Губки снова изгибаются. И снова не могу понять произнесенное слово.

— Нет, — Эдвард неодобрительно качает головой, — ни в коем случае.

Мальчик сглатывает, низко опуская голову.

— Она тебя любит.

Джерри сдавлено кивает, подавляя очередной всхлип. Краем глаза касается меня, но, по-моему, того, что не сплю, не замечает. Не дожидаясь, пока оглянется и Эдвард, закрываю глаза. Теперь остались только звуки.

— Моя… — непривычный детский голосок подтверждает свою взаимность, от которой мне хочется улыбаться. С трудом сдерживаюсь, желая дослушать разговор до конца. Он продолжается.

— Белла никогда не сделает тебе ничего дурного, Джерри.

Мое дыхание перехватывает. Он не верит? Мой маленький белокурый ангелочек сомневается в этом? А как же?..

Опасливо прищурившись, убеждаюсь, что Каллен вернул все внимание сыну и только затем позволяю себе рассмотреть их.

Джером, не изменив позы, по-прежнему возле папы, в импровизированной, сооруженной им из собственных рук колыбельке. Светлое одеяло подоткнуто со всех краев. Из его плена выбрались лишь ладошки малыша.

С надеждой смотря на мужчину, мой мальчик спрашивает снова. На этот раз мне даже не видно, как это происходит, но судя по ответу Эдварда, вопрос-таки был.

— Хорошая. Очень хорошая, родной.

Подобным разъяснением Джерри, похоже, остается удовлетворен. Шмыгнув носом, устраивается на плече отца. Гладит его, что-то бормоча.

— … А я тебя больше, — спустя некоторое время, шепчет Каллен, поглаживая светлые волосы. Посмеивается, с непередаваемой лаской глядя на засыпающего сына. Последние слова говорит совсем тихо, словно подтверждая предыдущие:

— Ты даже не представляешь, насколько, сыночек.

* * *

Сантьяго встречает нас ласковым порывом теплого ветра и безоблачным светло-голубым небом. Таким безмятежным и солнечным его не удавалось изобразить даже Джерри.

Медленно, стараясь рассмотреть получше все, что вижу, прохожу следом за Эдвардом от трапа к серебристой «Ауди», наслаждаясь пейзажем вокруг.

Сбылась детская мечта. Я, наконец, увидела что-то кроме Америки.

Машина просторная и удобная. Места на заднем сидении хватит для пятерых, так что мы с комфортом размещаемся на нем все вместе. Я и Джерри, традиционно, у окна.

Встретивший нас человек, судя по всему, из местных. Его темная кожа и живые черные глаза, кажется, пробираются в самую душу. Но, несмотря на свободные шорты и рубашку в цветочек, профессионализм исходит из него ваттами. Чем-то напоминает то ощущение, что вызывал во мне Эммет или кто-то другой из приближенных Каллена.

Двадцать шесть километров от аэропорта до города пролетают очень быстро. Особенно тогда, когда за окнами исчезают самолеты и взлетно-посадочные полосы, а появляется бескрайний синий океан, простирающий вперед на многие-многие километры. Сияние водной глади от солнца пленяет меня сразу же. Зачарованно гляжу на чаек, парящих над ней, на крохотные пятнышки — рыбацкие лодки — невдалеке от берега, на пляжи с белым-белым, как пудра, песком. Гляжу и не могу наглядеться — не мешают наслаждаться видом даже тонированные стекла.

Джером тоже поражен такой красотой — его воодушевленные, завороженные глаза не отпускают сказочного вида.

Смотрю на радостную улыбку моего мальчика и улыбаюсь сама, почти одновременно с его папой. В этом мире, в этом царстве покоя и гармонии, воды и солнца, не может быть ничего угрожающего, страшного, сводящего с ума. Здесь тепло и уютно, как дома. Здесь нет проблем. Здесь каждый уголок — безопасен. И не думаю, что мое мнение может измениться.

В таких условиях, конечно, ночной разговор между Калленами кажется чем-то вроде продолжающегося сна, но я прекрасно понимаю, что действительно его слышала. И прекрасно понимаю, что поговорить с Эдвардом не помешает. Есть ещё что-то, что чувствует мальчик по отношению ко мне, чего я не знаю?

Если боится, это плохо… очень и очень. Мне казалось, эту ступень мы перешагнули.

Зато умиляет и трогает их общение друг с другом. Это правда какая-то инопланетная связь — именно такими должны быть отношения детей и родителей. И этот мужчина смеет заявлять, что делает своего ангела несчастным? Что мучает его?..

«Ауди» сворачивает с трассы куда-то вправо. Океан пропадает из виду, заставляя мои мысли, следя за ним, переключаться на другие темы.

С не меньшим интересом разглядываю ту дорогу, по которой едем. Постепенно сужаясь, она ведет куда-то вдаль, за большую и пестрящую вечнозелеными деревьями гору. Машины, проезжающие мимо, пропадают. Здесь только мы одни.

— Это тайная резиденция? — спрашиваю у Эдварда, мельком взглянув на его лицо. Каллен щурится.

— Почти.

Ещё десять минут пути. Ещё десять минут лицезрения поражающих воображение широких деревьев над нашими головами. Раскидистые ветви, толстые стволы и шумящая листва напоминает пейзажи из волшебной сказки. Капельки влаги блестят на крохотных листиках каких-то кустов, напоминающих папоротник, вдоль дороги.

На этот раз машина поворачивает медленно, ловко маневрируя над открывшейся внизу пропастью. Хлипкий заборчик по бокам трассы явно не спасет от падения, если даже немного, хоть самую малость, не справиться с управлением.

Затаиваю дыхание, наблюдая за мастерством нашего водителя. Глаза малыша распахиваются, а ладошки стискивают пальцы папы.

И только Эдвард остается абсолютно спокоен — будто бы каждый день видит подобное.

Внезапно догадываюсь, что так и есть. Пропасть, по краю которой он ходит, конечно, воображаемая, но падение внутрь так же страшно, как и на самом деле…

Ему не привыкать, это точно. Но я сделаю все, что бы это ощущение в мистере Каллене навсегда утерялось — у меня есть целых четыре дня!

Наконец, сумасшедшая часть дороги остается позади. Мы начинаем спускаться вниз.

Действительно секретно. Не каждому под силу добраться до нашего местожительства даже при не дюжих талантах вождения…

И вот, снова океан. Снова ласковая синяя водная гладь, расстилающаяся, как по велению кисти Джерри, на столько, насколько хватает глаз.

Мы проезжаем ещё пару сотен метров, приближаясь к ней, а затем останавливаемся.

Гравий подъездной дорожки характерным звуком сообщает, что приехали. Добрались.

Ловко выпрыгивая из машины прежде, чем я успеваю даже коснуться дверной ручки, смуглый мужчина достает из багажника наш единственный чемодан, шествуя с ним к дому.

Джером, не дожидаясь разрешения Эдварда, так же покидает автомобиль, с детским восторгом спрыгивая на зеленую траву. Ровно подстриженный газон-лужайка привлекает и мое внимание своим ярким зеленым цветом. По-моему, даже в каталогах его не изображают лучше.

И вправду здорово. Наощупь трава самая настоящая.

— Ты не должен выходить, пока я внутри, — мы с мальчиком одновременно оборачиваемся к Эдварду, захлопывающему дверь «ауди», — это недопустимо, Джером.

Серьезность и недовольство, слившиеся воедино на его лице, лишь дополняют впечатление от строгого тона.

Джерри хмурится, тут же прекращая улыбаться. Смотрит на отца исподлобья, застывая на месте.

— Это понятно?

— Эдвард… — шепчу я, пытаясь остановить его. В ответ получаю грозный малахитовый взгляд предупреждающий, что лучше промолчать.

Джером кивает, тихо вздыхая.

— Отлично. Пошли, — мгновенно сменяя одну эмоцию на другую, мужчина расслабляется, протягивая сыну руку. Однако избегая его ладони, малыш сжимает мою, становясь на противоположную от отца сторону.

Судя по всему, замечание ему не понравилось.

Мне же оно просто не понятно. Мы ведь в Чили! За сотни, тысячи миль от США! Какая опасность может быть здесь?

И все же, ссор и непониманий в эти светлые четыре дня совершенно не хочется. А потому, взъерошив волосы Джерри, одними губами прошу его передумать.

Выждав не больше секунды, малыш все же соглашается. Второй рукой притягивает к себе папину, обвивая пальчиками и её.

Эдвард усмехается, снисходительно взглянув на сына и благодарно — на меня. Его глаза потрясающе выглядят в этот момент.

Выкрашенные бежевой краской стены двухэтажного дома — куда меньшего, чем белый особняк, но куда более приветливого и открытого — чего стоят бесконечные прозрачные окна — выглядят доверительно.

— Проходите внутрь, — пропуская нас вперед, Эдвард задерживается возле смуглого проводника, о чем-то негромко с ним разговаривая. Бумажник держит наготове.

Недлинные светлый коридор выводит от входной двери к гостиной. Иного слова для неё, как «роскошна», подобрать нельзя. Два огромных белоснежных дивана с туго набитыми подушками расположились друг напротив друга, уместив между собой махровый толстый ковер, имитирующий своим рисунком океанские волны. Впрочем, оригинал находится тут же — за невообразимых размеров окном во всю стену. Длинная полка, уставленная бесконечным множеством книг и деревянных скульптурок, скрывает лишь малую часть белого песка. Простор помещения непередаваем — вот где веет свободой.

Я продолжаю осмотр комнаты, изучая названия тех самых книг, в тот момент как Джерри дергает мою руку, привлекая внимание к тому, что расположилось за спиной.

Кухня.

Реклама идеального места для домохозяйки, не иначе.

В противовес светлой гостиной, серо-красная, с мраморным полом и деревянными шкафчиками. А так же — кухонной стойкой, возле которой устроились четыре высоких стула. Ни намеком ни напоминает тот стол, за которым мы с мальчиком познакомились. Слава богу.

— Ничего, правда? — баритон появляется из-за спины неожиданно, но совершенно не пугает. В этом месте ничто не может испугать.

Оборачиваюсь к мужчине, широко улыбаясь. Не хочу скрывать восторга. Пусть знает.

— Гораздо лучше, чем «ничего», — восторженно отзываюсь я.

Эдвард выглядит польщенным. Мне даже кажется, что бледной кожи касается румянец.

— Это ещё не все. Вперед и налево — веранда и пляж, наверху — три спальни.

Белокурое создание лихорадочно оглядывается по сторонам в поисках лестницы. Заметив её у дальней стены, возле двух плетенных кресел, просительно смотрит на папу, безмолвно спрашивая разрешение.

— Да. Только осторожнее.

Благодарности в драгоценных камушках можно позавидовать — недавний конфликт исчерпан. Счастливо улыбаясь, как настоящий маленький мальчик, малыш кидается к своей недавно обнаруженной находке, взбираясь наверх по деревянным ступеням.

— Кажется, я понимаю, почему Джаспер купил этот дом, — посмеиваюсь, заново обводя взглядом все то, что нас окружает.

— Я купил, — качает головой Каллен.

— Но ты же сказал?.. — пытаюсь сопоставить факты, но они, как назло, совершенно отказываются сходиться воедино.

— Купил для Джаспера, — поясняет мужчина, — оформлять дома на себя небезопасно…

Нет уж. Обратно к теме мафии, обратно в темноту и мерзлоту Америки?

Не хочу. В эти дни подобное нас не потревожит.

— Ну, в твоем вкусе я точно не сомневаюсь, — исправляю положение, как мне кажется, самым лучшим способом. Пытаюсь, по крайней мере, переменить разговор.

— Не превращай меня в дизайнера интерьера, — отмахивается Эдвард, ухмыляясь, — я беру готовый результат. И только.

Ответа от меня не требуется. Едва договорив, смерив настороженным взглядом, мужчина, медленно наклонившись ко мне, осторожно прикасается к губам. Целует их с такой же робостью, с какой я делала это впервые несколько недель назад. Бережно и нежно.

И где же неистовый Барон?

Безмятежно посмеиваюсь, не давая ему отстраниться и приподнимаясь на цыпочках, дабы продлить поцелуй. Не хочу, чтобы он кончался. Не хочу, чтобы кончалось все то, что вокруг нас сейчас, включая и приятные чувства, устроившиеся внутри меня.

— У нас остался один нерешенный вопрос, — мешая претворению моего плана в жизнь, Каллен все-таки отпускает меня, поднимая голову выше и не позволяя дотянуться до собственных губ. Жаждет внимания и серьезности, судя по взгляду.

— Какой ещё? — удивленно интересуюсь, недовольная таким скорым окончанием приятного действа. Здесь вправду могут быть какие-то вопросы?

— Еда.

Смешок мне сдержать не удается.

— Еда?

— Вот именно, Изабелла, — с напускной деловитостью повторяет мужчина, хотя глаза так и сверкают — не вижу ничего смешного.

— Поблизости нет магазинов? На фермах кончились продукты? — продолжаю веселую игру, откровенно наслаждаясь процессом.

— Продуктов полно — целый холодильник, — Эдвард делает шаг вперед, вынуждая меня отступить. После третьего его движения мне навстречу, упираюсь спиной в стенку, отделяющую кухню от гостиной, с интересом наблюдая за Калленом. Но в отличие от Джеймса, не боюсь его. Совсем. Скорее наоборот — хочу прижать к себе так сильно, как это возможно.

— Их некому готовить. Уборщики не обладают кулинарными способностями.

— Этот вопрос прекрасно решаем — я обладаю.

— Действительно? — мне показалось, или он не верит? Усмехаюсь, позволяя себе вольность. Похоже, игра окончательно меня поглотила. Обвиваю мужчину руками за шею, притягивая к себе. Выжидающе смотрю на розоватые губы, подняв голову вверх. Киваю.

— Что же, — он нагибается, целуя мои лоб и скулы, и лишь затем игриво прикасаясь к тому, очем прошу, — тогда вопросов больше нет. Если это, конечно, не древнеиндейские рецепты и твоя стряпня окажется съедобной.

Не обижаюсь. На такой шутливый тон, тем более вкупе с поцелуем, грех обижаться.

— Специально для вас, мистер Каллен, я придумаю что-нибудь наименее съедобное, — хитро заявляю, чмокнув его в щеку, — не беспокойтесь.

* * *

Два темно-зеленых полотенца с незатейливым золотым рисунком прекрасно смотрятся на белом песке. Чем-то напоминает картинку из каталога отелей, где предлагаются чистые частные пляжи для удобств отдыхающих. По крайней мере, наш пляж, несмотря на тот отшиб, где находится, полностью соответствует такому описанию. Сзади — дом и горы с густым лесом, создающие непередаваемый вид. А спереди — океан. С каждым новым взглядом на него слов описать это великолепие находится все меньше. Чувствую себя ребенком, проснувшимся в рождественское утро и получившим тот самый желанный подарок, о котором грезил столько месяцев. Я счастлива. Полностью и абсолютно.

Все-таки, то, что мы пережили, стоило того. Кто знает, сложись все иначе, стала бы моя жизнь — и Джерри, и Эдварда — настолько светлей, как сегодня. Внутри оазиса, в котором мы оказались, одно лишь упоминание о смерти кажется вымыслом душевнобольного. Флинн был прав — здесь не нужны ни наркотики, ни вообще какие-либо лекарства. Природа лечит сама. А ещё непередаваемое и такое приятно ощущение безопасности, которое тоже наверняка не остается незамеченным. Если уж для меня такой эффект, то для мистера Каллена, наверняка, и подавно. Подобный факт здорово успокаивает. Ему нужно расслабиться. Без сомнений.

Негромкий хлопок закрывающейся стеклянной двери напоминает о тех, кого жду. Оглядываюсь, отбросив назад мешающие волосы и улыбаюсь, завидев светящиеся от восторга детские глаза. Держа папу за руку, мой ангел спускается по деревянным ступенькам веранды. Его светлые волосы взлохмачены после переодевания — на бледном тельце остались только синие плавки-шорты.

У Эдварда, как и у сына, на ногах нет обуви, но плавками то, что он выбрал для купания, назвать никак не удастся. Черные обтягивающие штаны напоминают чем-то нижнюю часть костюма для дайвинга.

Лишь когда Каллены равняются со мной, догадываюсь, чему обязан такой выбор.

— К погружению — готовы, — весело докладывает мужчина, отвлекая мое внимание от своей ноги, — доложить о ваших приготовлениях.

Не могу сдержать улыбки. Она кажется настолько естественной, настолько обыкновенной, нужной сейчас, как никогда прежде.

— Приготовления завершены, — вторю ему, кивнув на свой сиреневый купальник, найденный в одном из отсеков чемодана совершенно внезапно — ждем дальнейших указаний.

Джерри откровенно хохочет от нашей игры. Но за то сияние малахитов, которое наблюдаю, за ту детскость, какая поселилась в образе малыша, я готова продолжать это представление сколько угодно. Его улыбка — лучше аплодисментов и признаний. Получив её, можно смело претендовать на «Оскара».

— Погружение разрешаю, — произносит Эдвард, делая шаг вперед по песку и отпуская ладошку сына, — можете начинать.

Джером оборачивается, с обожанием взглянув на папу. А затем, получив кивок в ответ на неслышный вопрос, широко раскинув руки, бежит навстречу голубой водной глади. С удовольствием, какого не найти ни в одном рекламном ролике, окунается в нутро океана, создавая вокруг себя ореол брызг.

Я тоже не собираюсь медлить — вода манит, зовет и притягивает не хуже сильнейшего магнита. Останавливаюсь лишь на секунду, взглянув на Каллена, все ещё стоящего на прежнем месте.

— Ты ведь будешь плавать?

Дважды моргнув и оторвавшись от воды, он оглядывается на меня. Кивает, но чуть рассеяно.

— Конечно.

— Тогда пойдем, — слова разносятся по воздуху вместе с моим перемещением. Следом за малышом зарываюсь лицом в мягкие волны, наслаждаясь их свежестью и солоноватостью, о которой мечтала, завидуя резвящемуся в воде Джо. Теперь я тут же. И ещё счастливее, чем он.

Подхожу к Джерому — дно податливое и ровное, постепенно уходящее вниз. Ни камушков, ни морских зверушек, встречи с которыми бы точно не хотелось. Все как в лучших мечтаниях.

Горящий энтузиазмом продолжать купание столько, сколько будет возможно — наверное, и после захода солнца тоже, — Джерри запрыгивает на меня, обвивая руками за шею. Крохотные капельки воды, стекающие по его коже, похожи на слезы, но никак не вяжутся со счастливым выражением лица. Стираю из собственной мокрой ладонью, желая, чтобы этих щечек если и касалась соленая вода, то только морская. И сделаю все, что от меня зависит, дабы это желание претворить в жизнь.

Внезапно Джером взвизгивает, опуская мои плечи. Исчезает в мгновенье ока.

В ту же секунду громкий всплеск рядом подсказывает, в чем дело.

С брызгами и хохотом отбиваясь от крепких объятья папы, Джерри барахтается в воде справа от меня. Эдвард — не менее мокрый и взлохмаченный, чем мы — держит его, не давая вырваться и щекоча. Времяпровождением оба Каллена явно наслаждаются.

Тихонько наблюдаю за ними, радуясь той картинке, что вижу.

Однако в роли стороннего наблюдателя пробыть дают недолго.

Маленькая ладошка мальчика хватает мою, утягивая к своему обладателю. В веселье принимают и меня.

… Полчаса спустя, на берегу, дрожащий и с малость посиневшими губками, Джером, сидит завернутый в то самое зеленое полотенце, оглядывая окружающее пространство в ожидании, когда сможет вернуться в воду.

Суша точно не предназначена для этого морского ребенка. Я знала, что дети, как правило, любят океаны, но чтобы настолько…

По-моему, Джерри удалось переплюнуть даже меня.

— Тепло? — наклоняюсь к малышу, игнорируя собственную гусиную кожу и наслаждаясь ярким солнцем. Белокурая головка оборачивается в мою сторону. Кивает.

— Хорошо, — улыбаюсь ему в ответ, кончиками пальцев стерев с лица последние влажные капельки, — посидим немного, а потом опять искупаемся.

Кажется, эта фраза его вдохновляет — глаза вспыхивают с новой силой. Энергично кивнув, мой малыш сильнее кутается в махровую материю. Быстрее высохнет — быстрее вернется обратно.

Эдвард, сидящий рядом, но прямо на песке, посмеивается. Его наряд уже не внушает такого удивления, как прежде. Он — часть окружающего нас. Он, всего на всего, костюм. И ничуть не больше.

— Мореплаватель, — одними губами шепчу я, обращаясь к мужчине.

Обожание, разлившееся внутри малахитов от единого взгляда на сына, непередаваемо красиво.

— Синбад-мореход, — так же беззвучно отзывается он мне.

Да уж. Художник и любитель океанов в одном лице? Чего ещё я не знаю об этом ребенке?

— Белла, — Каллен привлекает к себе внимание, легонько сжав мои пальцы, зарывшиеся в песок. Смотрит с интересом, но в то же время, с долей смущения.

— Как строить песочные замки?

Удивлено изогнув бровь, мысленно проигрываю услышанное снова. В конкурсе на самый неожиданный вопрос этот бы занял место в первой тройке. Услышать его от Эдварда я точно не ожидала. А он, похоже, не ожидал, что будет его задавать.

Легонько качнув головой, мужчина стесненно опускает глаза, усмехнувшись. Что-то вновь отдаленно напоминающее румянец появляется на щеках. Потрясающее зрелище…

Внутри меня теплеет. Видеть этого мужчину таким — ещё один приятный сюрприз. Темного Барона здесь нет. Здесь Эдвард. Наш.

— Руками и водой, — задорно отвечаю, придвинувшись к нему чуть ближе, — как насчет того, чтобы прямо сейчас этим заняться?

Возражений у него нет.

А уж ликование Джерома можно только представить.

Сижу на песке, прокладывая пальцами заборчик для внутреннего двора, который уже успели укрепить и расчистить, а так же украсить сухой песочной крошкой, наблюдая за Калленами. В четыре руки они с легкостью воздвигают на ровной площадке высокую стену, устраняя трещины капельками воды. Ласково друг другу улыбаясь, по-настоящему наслаждаясь процессом, мастерят свое сооружение, не отвлекаясь ни на что иное. Кажется, будто отрываются от всего мира. Остаются в своем маленьком и нежном, любимом мыльном пузырьке. И такое единение, такое счастье, как царит внутри него, стоит ещё поискать.

Заканчиваю со своей задачей, поднимаясь, чтобы помыть руки. Увлекшись строительством, они даже не замечают моего ухода. Зато кое-что замечаю я. Присев на берегу, окунув руки в прозрачную воду, с нового ракурса вижу чересчур знакомую картинку.

… Как Эдвард в специально вырытое углубление, зачерпывая своими большими ладонями воду, наполняет импровизированное озеро.

… Как Джерри смеется, украшая только что законченную башню камушками, найденными возле веранды.

Ветер перемешивает их голоса, пролетая мимо. Уносится в безоблачное небо мимо меня, позволяя вдоволь насладиться приятным звуком. От проблеснувшего особенно яркого луча солнца, океан становится лазурным…

Дежавю? Или как там это называется?..

Я вздыхаю, пробуя вспомнить — морской воздух проникает в легкие. Ответ находится. Быстро.

Это сон! Тот самый, что снился мне в ночь отравления Эдварда. И вода, и солнце, и песок, и замок, и Каллены — все совпадает! Единственное, чего не достает — желтое ведерко. Но, помнится, в недрах чемодана я видела что-то на него похожее…

Неужели сбылось?..

— Белла! — Эдвард окликает меня, заметив столь пристальное разглядывание. Кивает на мокрый песок под ногами, а после — на парочку трещин в основании их грандиозного строения.

Усмехнувшись сама себе, приношу скрепляющее средство, присаживаясь рядом.

Джером тут же хвастается вырытым папой озером, предлагая мне наощупь убедиться, что вода настоящая.

А Эдвард тем временем произносит, закончив укрепление фасада замка:

— Grazie, belle.

… Сбылось. Это точно он.

Спасибо.

Глава 50 Скорпион

Возможно ли дать определение слову «счастье»? Ну или хотя бы попытаться это сделать?

Я не знаю, как бы ответила на этот вопрос раньше. Не знаю, представляла ли себе вообще, что смогу рассуждать о таком, засыпая в комнате с лиловыми обоями и комодом с двадцать пятью золотыми ключиками вместо ручек. Наверное, даже войдя впервые в зеленую дверь с двумя иероглифами, не догадывалась, чем это кончится. Не представляла, какой билет вытащила и что получу чуть позже…

Зато теперь знаю. Представляю. Вижу.

Счастье — это улыбка. Улыбка Джерома, наполненная детской радостью и улыбка Эдварда — кривоватая, искренняя, вдохновляющая.

Счастье — это смех. От удачной ли шутки или просто потому, что настроение сегодня коснулось верхней планки — не важно. Я обожаю его.

Счастье — это безмятежность. Когда на пудреном песке ветер легонько колышет твои волосы, когда на веранде ты пьешь лимонад, глядя на потрясающий закат, когда рядом — близкие люди, которые не дадут тебя в обиду.

Они переглядываются, наблюдая за твоей реакцией, держат тебя за руки и вместе разделяют восторженность красивым видом. Впрочем, совершенно неважно, где ты находишься. У океана ли, в поле, в роскошном доме — главное, чтобы они были там же. Были с тобой и с тобой вместе проводили свое время.

Счастье — это семья. Крепкая, нежная, любящая семья, о которой никто не пишет в еженедельниках и о которой не говорят по телевидению. О таком в принципе не говорят — оно слишком дорого, чтобы лишиться его. Оно — на вес золота. И этим все сказано.

Так что, думаю, точного определения для счастья не существует — оно для каждого свое, каждый сам вправе решать, как хочет назвать подобное ощущение. Нет сомнений лишь в одном: оно чертовски приятно и почувствовав его однажды, забыть уже невозможно. Всю жизнь после этого момента мы стремимся к тому, чтобы вернуть такое ощущение.

Вспоминать счастливые моменты — лишь часть этого пути. Но для меня всего-то три месяца назад оно было ключевым звеном. Потолком.

Черничный пирог с мамой — пропало. Там, за гранью реальности.

Фотография с клоуном, прогулка на пони — с папой — пропало. Растворилось в небытие.

Последний день рождения как «малышки Беллз»… торт, свечи, плюшевый олень в подарок — пропало. Нет и не будет больше.

Это — мое счастье. И его, ночуя в одной постели с Джеймсом, надевая золотое колечко на палец, садясь в синюю «Ауди», дабы ехать в особняк Маркуса, оставалось только вспоминать.

Я была уверена в том, что ничего хорошего ждать больше не приходится — я сама отрезала себе этот путь семнадцатого декабря.

Но наши мысли — вещь непостоянная, и очень часть они меняются крайне неожиданно и внезапно. Иногда даже не удается понять, что это во благо.

Зато потом…

Мечтательно улыбаюсь, поправляя подушку и разглаживая малость сбившееся покрывало.

Я нашла свое счастье. Нашла новые счастливые моменты, которые буду лелеять и оберегать, чтобы в будущем ни случилось.

Песочный замок, купание и полет, в котором я впервые почувствовала ту самую свободу и успокоение — лишь малые части.

Вот Эдвард режет лук для жаркого — тонкими полосочками, тщательно выверяя наклон ножа и стремясь получить тот же результат, что я наспех продемонстрировала ему, вынужденная оторваться от кипящей сковородки. Он ухмыляется мне вслед, когда я возвращаюсь, услышав шипение кончающегося масла.

Вот Джерри, завороженно глядя на экран большого плазменного телевизора, сидит на плетенном кресле, наблюдая за приключениями Чипа и Дейла. Он никогда раньше не смотрел мультфильмов (в белом особняке, как признался Каллен, в принципе нет телевизоров), а потому это — ещё один новый опыт. Ещё одно счастливое воспоминание о прекрасном отдыхе.

Сбывается и следующая моя мечта, помимо смены обстановки — Джером становится маленьким мальчиком. Улыбчивым, веселым и мечтательным. Страха в его глазках больше нет.

Вот они оба стоят возле меня, справа и слева, держа в руках по несколько кусочков хлеба. Мы кормим чаек на лужайке возле дома. Черно-белые птицы, издавая смешные звуки, хватают пищу, взмывая в небо. А затем возвращаются за новой порцией, внимательно следя за нами своими глазами-бусинками.

Вот прогулка вдоль пальм…

Вот поиск ракушек на побережье…

Вот разглядывание облаков…

Вот…

Их бесчисленное множество. И все незабываемы, уникальны, по-настоящему волшебны.

Я не слежу за временем, хотя благодаря календарю знаю, что второй день уже на исходе. Я не спешу успеть все, а просто наслаждаюсь тем, что происходит. Я плыву по реке, названной «неведением», абсолютно не интересуясь, даже не думая ни о чем, что происходит за пределами нашей виллы. Все что мне нужно, все, кто нужен — здесь. Остальное — к черту.

Джером забирается на кровать, протопав своими босыми ножками сюда от ванной. Удобно устраивается на подушке посередине, ожидая, пока мы с папой к нему присоединимся.

Я заканчиваю последние приготовления ко сну, укладываясь рядом с ребенком. Глажу светлые волосы, прежде чем поцеловать их. Уткнувшись носом в мою шею, обняв за талию, Джерри шепчет свое признание, ласково улыбаясь:

— Моя!..

Его интерпретация «люблю» до сих пор неизменна. А потому слышать подобное слово для меня так же жизненно важно, как видеть белокурого ангелочка.

— Мой, — отзываюсь, чмокнув его в висок, — мой-мой-мой!

— Со мной кто-нибудь поделится? — посмеиваясь, Эдвард усаживается на край кровати, прищурено глядя на нас с сыном, — а как же кусочек для папочки?

— А как же, — отпускаю малыша, позволяя ему повиснуть у Каллена на шее, — куда же нам без папочки?

Эдвард хохочет, валясь на простыни и прижимая Джерри к себе.

К изголовью они добираются не меньше, чем через пять минут.

— Спокойной ночи, — желаю, нежно взглянув на них обоих. И вправду моих.

В ответ Джером шлет мне воздушный поцелуй, а длинные пальцы мужчины поглаживают запястье.

Никаких сомнений, что ночь действительно будет спокойной, нет.

Как и все предыдущие…

* * *

Просыпаюсь неожиданно. Просто сажусь на кровати, открывая глаза и машинально притягивая повыше простыни, которыми мы с Джеромом укрылись. В комнате ничего не происходит. Наша спальня — светло-бежевая, деревянная, как и дома, с просторной кроватью и огромным ковром на полу — такая же, как и вечером. Здесь спокойно, тихо и темно. Легкий ветерок, пробираясь сквозь раскрытые балконные двери и заставляя колыхаться прозрачную штору, создает немного прохлады — вот и все. Кошмар — тоже исключен. Мне не страшно, не холодно и не жарко, я не видела Джеймса и на сто процентов уверена, что и Маркуса тоже. Может быть, это все от новых впечатлений? Как-никак, сегодня их пруд пруди. Мы видели дельфинов!

… И, похоже, больше всего им понравился Эдвард — ему впору стать их укротителем.

Улыбаюсь, припоминая, с каким веселым гоготом морские создания неслись к мужчине, предлагая поиграть, поворачиваясь в его сторону.

Однако радужные воспоминания тут же пропадают. Половина кровати Каллена пуста.

Простыни не смяты и не скинуты, покрывало аккуратно застелено, подушка — во власти Джерома. Будто бы он и вовсе не ложился.

— Эдвард? — нахмурившись, рукой, дабы увериться окончательно, убеждаюсь в том, что я вижу. И вправду пусто. На зов не откликаются — если бы он был в спальне, ответил бы мне, ведь так?

Неужели что-то случилось?..

Я научилась уходить от Джерри так, чтобы он не просыпался. Неграциозная, неуклюжая, почти с полным отсутствием чувства равновесия, несмотря на ярые попытки Джеймса воспитать его, я — Белла Свон. Да, все именно так.

Поднимаюсь с простыней без единого лишнего звука, осторожно обогнув белокурое создание. Тихонько посапывая, мой мальчик выглядит донельзя умиротворенным. В этом райском уголке что-что, а кошмары ему точно не грозят.

Двери во все спальни закрыты. К тому же, не думаю, что мистер Каллен собрался спать без нас. Дальше — лестница. Гостиная с огромными диванами и бесчисленным множеством деревянных фигурок, плетенные кресла у окна, кухонная стойка и несметное множество ящичков с самыми разными принадлежностями для готовки (такому арсеналу впору позавидовать Гордону Рамзи: я же этим утром стоя возле плиты, почувствовала себя полным дилетантом в кулинарии) — никого нет. Дышать становится легче, испуг отпускает — если бы ему стало плохо, дальше второго этажа, а уж первого и подавно, он бы вряд ли ушел.

Прикусив губы, уже собираюсь вернуться к Джерому, но что-то шепчет остаться и проверить последний из вариантов — пляж. Маловероятно, конечно, но все же…

… Океан ночью потрясающе красивый. Теперь уже не синий, а черный, как смоль, в полной мере отражающий на подрагивающей от мелких волн водной глади луну. Она больше любой из тех, которые я видела в своей жизни. И ярче даже той, что сопровождала нас в недавнюю ночь в особняке.

Песок неизменен. Разве что он не обжигающе-горячий, как днем, а теплый, сохранивший жар ушедшего дня. Приятнее его прикосновений ещё нужно поискать.

Засмотревшись на небесное светило, зачарованно иду по направлению к нему, повисшему точно над водой, а потому совсем скоро я нахожу то, что искала.

Пижамная рубашка и свободные полотняные штаны Эдварда небрежно брошены у самого берега.

Сам мужчина здесь же — в океане. Присмотревшись, я вижу мелькающую бледную кожу и бронзовые волосы, потемневшие от воды. Достаточно далеко от берега… С чего бы ночной заплыв?

Хочу окликнуть его, но, раскрыв рот, передумываю. Каллен поразительно владеет навыками пловца. То появляясь, то исчезая в водной пучине, он производит впечатление человека, либо родившегося здесь же, рядом с океаном, либо получившего несколько золотых медалей на олимпийских играх. Его движения легкие и непринужденные, но вместе с тем сильные, быстрые, четкие…

Кажется, я знаю, за кого буду болеть на следующей олимпиаде.

Впрочем, вскоре занимательное зрелище прерывается. Эдвард сам меня замечает.

С той же скоростью, как и прежде, он преодолевает разделяющие нас метры, буквально врезаясь телом в мелкое дно. Из воды по-прежнему не выходит, но смотрит с ощутимым, пробирающимся под кожу испугом. Малахитовые глаза такие же круглые, как и луна над нами.

— Что случилось? — напряженно спрашивает он, пристально глядя на мое лицо.

Теряюсь от неожиданного вопроса и ещё более неожиданного вида Каллена. В чем дело?

— Что с Джеромом? — он взволнованно оглядывается на дом, нетерпеливо ожидая моего ответа, — не молчи!

— Все в порядке, — бормочу, догадавшись, наконец, что он себе напридумывал, — я просто искала тебя.

— Зачем? — недовольно интересуется Эдвард, расслаблено выдыхая. Испуг в глазах угасает.

— Мне показалось, раз тебя нет, значит, что-то случилось… — смущенно объясняюсь я, — извини.

На губах мужчины появляется снисходительная улыбка. Понимающе кивнув, он посылает её мне, позволяя почувствовать себя немного лучше. Скованность отпускает, а румянец перестает угрожать кинуться на щеки.

— Не отвернешься на минуточку?

Удивляюсь, но просьбу исполняю. Жду пять, десять секунд… молчу… а потом неожиданно понимаю, почему он попросил меня. Наверняка тот же испуг, что был недавно в глазах Каллена, теперь зияет и в моих. Не осознаю, почему он имеет такую огромную силу, но стоять спиной к обнаженному мужчине… даже Эдварду… слишком для меня. Глубоко вздохнув, я с трудом выдерживаю ещё полминуты, вслушиваясь в плеск воды и мягкий шелест поднимающейся с песка одежды.

Заостряю внимание на этих звуках и, быть может, поэтому отгораживаюсь от происходящего. … Когда влажные ладони Эдварда накрывают мои плечи, придушенно вскрикиваю, вздрогнув всем телом. Любые прикосновения тут же прекращаются.

— Прости, лучше было их сначала вытереть, — изображая, будто все случившееся — шутка, произносит он, — мне тоже не нравится, когда мокро.

Один Бог знает, как я ему сейчас благодарна…

Я, последовав примеру мужчины, надеваю на лицо ту самую маску безмятежности, побеждая всколыхнувшийся страх. Поворачиваюсь обратно, мельком пробежавшись взглядом по нему — сверху донизу — и окончательно убедившись, что он уже давно одет.

— Ты очень хорошо плаваешь, — замечаю я, отвлекаясь от ненужных мыслей.

Каллен усмехается, ладонью стирая с лица капельки воды. В глазах пляшут задорные огоньки.

— Спасибо. Вода — моя стихия.

— Вода?.. — пытаюсь припомнить все знаки зодиака, какие знаю, и сопоставить их с тем, что я только что услышала. Напоминает уравнение по математике…

— Скорпион, — облегчая мои подсчеты, сообщает Эдвард, — первого ноября.

Скорпион? Весьма подходит.

— Мне следовало догадаться.

— Я не жалю тех, кто мне нравится, — бархатный смех — единственный звук безлюдного пляжа — очень красивый, — обещаю личную неприкосновенность.

Смеюсь следом, но улавливаю двоякий смысл его слов — обещание мне по части того, чего так опасаюсь — и он наверняка это спланировал.

— Спасибо, — шепотом благодарю, расшифровав послание.

— Пожалуйста, красавица, — мужчина хитро подмигивает, но могу поклясться, в малахитах серебрится нежность.

Наблюдаю её и понимаю, что хочу сделать. И никакой страх не помешает.

Эдвард теплый. Несмотря на холодную стихию, ледяной месяц рождения и совершено не теплокровный знак зодиака — теплый. И мягкий — внутри и снаружи. Утыкаюсь носом в его плечо, крепко обнимая за талию. Мой.

Ласковые длинные пальцы проходятся по моим волосам, по шее, по спине… я нашла то место, где хочу остаться. Настолько долго, насколько возможно, пожалуйста.

— Tutto è bene? (все в порядке?) — не прекращая прикосновений, чуточку озабоченно спрашивает Каллен.

— Si, — вздыхаю, зажмурившись, — grazie…

Молчаливо кивнув, он прекращает любые вопросы. Позволяет мне в полной мере насладиться защищенностью, которую он, не скупясь, излучает.

Мы стоим так некоторое время. Вокруг тихо — океан, песок, синее ночное небо — ничто не мешает и не пугает, ничто не портит создавшейся атмосферы.

И такая благодатная обстановка дает время поразмыслить и прийти к выводу, который, казалось бы, давно следовало принять: я доверяю этому мужчине.

Я доверяю ему полностью и абсолютно — себя и все то, что он вознамерится со мной сделать. Страх десятиминутной давности — когда я обернулась, боясь его наготы, — улетучился. Он невероятно глуп и смысла не имеет. Личная неприкосновенность, даже если бы Эдвард и не пообещал, все равно бы у меня была. Он не Джеймс. Он не Маркус. И уж тем более, не кто-то из бордельной тройки. Я тоже что-то для него значу. Может быть, пока слишком мало, но значу… И это здорово вдохновляет и успокаивает.

— Второго февраля… — сам с собой рассуждает Эдвард, легонько поглаживая мою кожу, — водолей… воздух?

Он пытается угадать?

— Земля, — поправляю, сделав глубокий вдох. Ещё одна не самая подходящая тема для разговора.

Каллен замолкает. Пересчитывает.

— Нет, Белла, воздух. Водолей — это воздух, — хмурится, стремясь обнаружить свою ошибку. Не понимает, что сам не найдет…

— Козерог.

— С января по февраль?..

— С декабря по январь.

Немного отстраняюсь и по его удивленному вопрошающему взгляду вижу, что окончательно сбила с толку.

— Мой день рождения — тринадцатого января, — сознаюсь ему я, — настоящий.

— В карте ты написала совсем другое, — Эдвард внимательно смотрит мне в глаза, — зачем?

— Это долгая история, — сглатываю, прочистив горло, — можно я не буду?.. Тринадцатого января.

— Кашалот? — внутри малахитов проскальзывает понимание.

Кроме моего кивка ничего и не требуется.

Он, едва касаясь, поглаживает большим пальцем мою скулу.

— Ты ведь Белла?

— Да, — от его новой теории я усмехаюсь, на миг забыв о том, что мы обсуждаем, — это мое имя. Белла.

Эдвард добродушно, широко улыбается. Заглядевшись на его улыбку, не замечаю, как руки резко меняют местоположение, обхватывая меня за пояс. Секунда — и песка под ногами больше нет.

— Эта мразь за все ответит, — негромкий, но убедительный, угрожающий шепот мужчины слышится возле моего уха, — за все, что с тобой сделал, я с него спрошу, Belle. Можешь не сомневаться.

Табун ледяных мурашек устремляется вниз, по спине. Обескураженность накрывает с головой, путаясь с уже выползшим наружу испугом. Что?..

— Не бойся, — очень вовремя, словно почуяв неладное, Эдвард мгновенно смягчает голос, целует меня в лоб, — когда мы вернемся домой, от Кашалота не останется и мокрого места.

Ещё одно выворачивающее душу обещание…

Меня все чаще посещает мысль, что Эдварду известна большая часть случившегося. И почему-то кажется, что не по рассказам Джаспера. Хейл не мог рассказать ему столько всего… интересного.

Я что-то упускаю из виду?

— Он куда хитрее, чем кажется, — севшим голосом сообщаю я.

— Ну, не хитрее меня, — Каллен покрепче перехватывает меня, осторожно наклоняясь. Усадив на песок, садится рядом, притягивая к себе. — Мы поквитаемся за сломанные жизни так, как полагается.

— Осторожнее, пожалуйста, — кусаю губы почти до крови, стискивая его ладони, уже освободившиеся от повязок. На миг губ касается улыбка — как и обещал Флинн, ни единого шрама. Все та же ровная кожа.

— Об этом точно не стоит волноваться, — он чмокает меня в висок, хмыкнув, — Кашалот — не самая крупная рыбка.

… Тихонький плеск воды снова занимает все пространство пляжа. Я снова в объятьях Эдварда и снова мне не нужно ничего — ни слов, ни мыслей, ни прочего. Непрошенные воспоминания — пугающие, доводящие до дрожи и исступления — просятся наружу, но я их не пускаю. Пошли к черту.

— Белла, — мужчина, перебирая пальцами мои волосы, начинает говорить довольно тихо, но среди мягкой тиши, в которую мы погрузились, баритон в любом случае звучит довольно слышно, — помнишь, ты сказала, что если мне нужно поговорить, ты всегда готова меня выслушать?

Поднимаю голову, оглядываясь на него. Эдвард предельно серьезен.

— Конечно, мой хороший, — мягко отзываюсь я, вздохнув, — тебе есть что рассказать?

— Тебе, — исправляет он, но наткнувшись на мое недоумение, поясняет, — если тебе нужно поговорить, я тоже готов выслушать. Что угодно.

— Это не… то есть я не… — выдыхаю, намереваясь сказать все так, как есть, без уверток, — история — грязь. Только грязь.

Сглатываю, пожав плечами. Глаза покалывает, и я прекрасно помню, чем обычно это кончается.

— Ничего подобного в тебе нет и быть не может, — переиначивая смысл моей фразы, отрицает мужчина. Не поверить его словам, тем более произнесенным таким тоном — сумасшествие. — Не говори ерунды.

— Ты не знаешь…

— Я узнаю, когда захочешь, — его рука чуть крепче обнимает меня, — просто имей это в виду, договорились?

— И ты…

— И я, разумеется, — посмеивается он. Теплое дыхание вкупе с нежными руками отговаривает плакать. Слез здесь совершенно не нужно. Ровно так же, как суфлера на балетном спектакле или оркестра внутри исторического музея. В крайней степени несовпадающая с царящей вокруг атмосферой вещь — соленая влага — противоречит всем законам мироздания.

Я думаю над его словами, прикрыв глаза.

Думаю, гладя на серебрящуюся водную гладь.

Думаю, ощущая крепкое рукопожатие и слыша знакомый аромат, ставший после заплыва лишь сильнее.

Думаю, приходя к мысли, что то, чем поделиться можно прямо сейчас, все же есть. Вопрос лишь в том, как на такое Каллен будет реагировать и что скажет мне в ответ. Услужливое сознание намекает, что отрицания и с этого фланга я не выдержу. Слишком рискованно…

И все же, решаюсь. Такой ночи больше не будет. Совсем скоро мы вернемся в Америку, где будет явно не до признаний.

Была не была.

— Эдвард? — осторожно зову, лелея последние секунды беспечности.

— Да? — он тут же откликается, не заставив меня ждать и лишнего мгновения.

— Я хочу… я знаю, что хочу рассказать.

Участливо улыбнувшись, он ободряюще смотрит на меня, ожидая продолжения. Не торопит. Будто догадывается…

Гляжу в малахиты, в свои собственные драгоценные камни, которые так сильно хочу видеть каждый день рядом, в поблескивающую в них нежность, в многообещающее желание защиты, в переливы понимания… верю. Точно верю. Что бы ни случилось, он от меня не отвернется. И я не отвернусь.

— Я тебя… — на выдохе шепчу, позволяя губам делать свое дело, а глазам следить за тем, что происходит внутри калленовских омутов, но договорить я не успеваю.

Разбивая тишину теплой ночи на мелкие, острые осколки, по пляжу проносится душераздирающий детский крик…

* * *

Спальня залита лунным светом. Каждая деталь, каждая складка простыни видна, как днем. Разве что с синеватым оттенком…

Огромная кровать освещается лучше всего — стоит прямо перед окнами. Впрочем, несмотря на это, не заметить среди её белоснежных простыней малыша, одетого в точь-точь такую же по цветовой гамме пижаму — задача несложная. К тому же, подсказку дает и беспорядок вокруг, сменивший те ровно застеленные покрывала, взбитые подушки и простыни, заправленные туго и аккуратно, на иллюстрацию к фразе «зона военных действий». Когда-то я такое уже видела…

— Джером! — Эдвард, ворвавшийся в комнату на мгновенье раньше меня, кидается к кровати. Белокурое создание, сидящее на ней, крепко обхватившее подушку, заливающееся горькими, громкими, сводящими с ума слезами, вскрикивает громче. Звук, что издает деревянная дверь, захлопываясь, вынуждает его вздрогнуть.

— Джерри? — растерянно бормочу, ища глазами причину, которая могла заставить его плакать. Как назло, ничего особенного. Здесь никого нет. За окном — теплая благодать. И даже страшные тени на стенах отсутствуют — их подобие, поселившееся там, скорее напоминает силуэты героев из детских сказок.

— Джером, Джером, — Каллен тщетно пытается дозваться сына, удерживая его в своих объятьях, от которых мальчик рыдает все громче и громче с каждой секундой, — ну что ты, мой маленький? Тише!..

В его голосе явно прорезается отчаяние. Отчаяние и беспомощность, подкрепляющееся сбитым дыханием. Он не может взять себя в руки. И я не могу. Не понимаю, что происходит.

— Родной, — прочистив горло, предпринимаю свою попытку, последовав примеру мужчины и подойдя к кровати, — зайчик, не нужно плакать, мы здесь, посмотри!

… Такого уверения ему точно было не нужно.

Что есть мочи дернувшись из сдерживающих его рук папы, Джером хрипло вскрикивает, моля о свободе. Широко распахнутые, доверху залитые ужасом драгоценные камешки застывают, заполняясь слезами.

Он нас не узнает?..

— Джерри, — отбрасываю к черту все сомнения, забравшись на простыни и удерживая пальцами вертящееся в разные стороны в попытке избежать прямого взгляда, детское личико. Эдвард помогает. Без него бы я не справилась. — Джерри, посмотри на меня. Посмотри, это я. Белла. Я — твоя Белла. Видишь?

Зажмуривается. Не хочет.

Моя решимость на миг вздрагивает.

— А папочка? Солнышко, твой папочка здесь, смотри, — убираю со взмокшего лба светлые волосы, кивая на Каллена. Но и к нему мальчик отказывается обращаться.

По-прежнему содрогаясь от рыданий, по-прежнему сжимаясь в комочек, как только позволяют руки отца, Джерри всхлипывает. Его единственное желание — освободиться. К гадалке не ходи.

Я поднимаю глаза на Эдварда. Безмолвно предлагаю… позволить ему. Хуже вряд ли будет.

Шумно сглотнув, он хмурится.

— К двери, — одними губами говорит мне, указывая на деревянную заставу. Перестраховывается.

Я делаю, что велено, отходя назад. Отпускаю Джерри, чувствуя, как горят, покалывают пальцы, требуя остаться с ним. Приласкать, пожалеть, успокоить, убедить, что все хорошо и ничего страшного не происходит — единственное желание! Что сон — всего лишь сон. Кошмар, не больше. Только кошмар…

Но сегодня прежними методами мы ничего не добьемся, а потому действовать нужно по-другому. Надеюсь, с утра мы сможем выяснить, что именно приснилось белокурому ангелочку.

Как только я занимаю свое место возле двери, не позволяя малышу покинуть спальню, Эдвард разжимает руки. Выпускает его.

Подобно маленькому дикому зверьку, которому едва-едва удалось сбежать из плена браконьеров, Джером с невероятной скоростью спрыгивает с кровати. Путается в покрывалах у её изножья, падает на колени, всхлипнув. Но тут же, не давая нам возможности даже пошевелиться, вскакивает, кидаясь к балконным дверям. Прижимается носом к стеклу, проводит по нему пальчиками… утопает в рыданиях.

Знает, что они закрыты.

Знает, как открыть, но даже не пытается. Плачет…

Обмякая на холодном полу, съежившись от страха, тихонько постанывает.

Конец истерики.

— Сыночек, — Эдвард медленно, выверяя каждый шаг, подступает ближе к ребенку. Смотрит внимательно и напряженно, подмечая каждый всхлип, каждую эмоцию, что исходит от белокурого создания. Мельком взглянув на меня, велит оставаться на месте. Чтобы не напугать ещё больше. — Джерри…

Оказывается рядом. Садится на пол, окончательно равняясь с ним. Длинными пальцами, едва касаясь, гладит дрожащую спинку. Выражение его лица каменеет.

С трудом сдерживаюсь от искушения подойти к ним. Прочищаю горло, стремясь не допустить собственных слез. Они никак не позволительны сейчас. Нет.

— Сокровище мое, — продолжает Каллен, придавая голосу нежности и спокойствия, а рукам позволяя, не встретив сопротивления сына, прижать его к себе.

Сдавшийся, потерявший всякое желание к противодействию, мальчик даже не вскрикивает. С неким осознанием неотвратимости утыкается носом в рубашку папы, закрывая глаза.

— Мама… — хныкает он, жмурясь, — хочу… мама…

Мое сердце пропускает несколько ударов от вида этого ребенка. От вида моего улыбающегося, счастливого Джерри, от которого сейчас ничего не осталось, кроме внешней оболочки.

Эдвард не отвечает ему, поглаживая светлые волосы. Оборачивается ко мне, кивком головы подзывая подойти.

Как вовремя — теперь сдерживание причиняет почти физическую боль.

Я, удерживая внутри порывы подлететь, подбежать к Джерому, усилием воли заставляю себя идти размеренно, чуть ли не медленно. Приседаю рядом, находя среди рук мужчины детское личико.

— Любимый, — нежно зову его, — все будет хорошо, ты с нами, ты в безопасности. Никто тебя не тронет. Никто не тронет нашего мальчика.

В подтверждение моих слов, Каллен целует ладошку сына, устроившуюся на его плече.

— Мама… — тихо-тихо стонет мальчик, поджав губы. Вся тоска мира, весь испуг и желание получить свою порцию ласки того единственного человека, которого здесь нет и быть не может, слышится в детском голосе.

— Джерри, мама…

Эдварду не дают закончить.

— Хочу… мама!.. — шепчет он, часто всхлипывая, — мамочка!..

Напряжение в комнате достигает максимального предела. Слышу скрежет зубов мужчины, вижу его растерянность и чувствую собственную. Чем я могу ему помочь? Что я могу сделать? Никаких вариантов, как назло, на ум не приходит. Джером рыдает рядом, требуя мамочку, а я… а я ничего не предпринимаю.

— Ну конечно, родной, — удивленно встречаю тот тон, в который за миг преображается бархатный баритон, находя решение, — мама здесь. Иди к ней.

И, сверкнув глазами, его обладатель, призывая довериться и подыграть, указывает мальчику на меня.

Не верю, что Джером купится на это. Мне показалось, речь идет о Ирине… или как там её звали?

Однако белокурое создание, вопреки всем моим предположениям, верит.

— Мама… — жалостливо стонет, протягивая ко мне ручки, — мама, хочу…

Я принимаю маленького ангела в свои объятья, крепко его обнимая. Прячу от всего и всех. Никому не отдам. Никому не позволю тронуть. Защищу от всех — и вымышленных, и настоящих кошмаров. Какими бы ужасными и сильными они не были.

Джерри прижимается ко мне, как к последнему источнику спасения. Как к своей единственной надежде. Зарывается носом в волосы, обхватывает ладошками за шею, кусая губы, плачет, отказываясь даже под страхом смерти отпустить.

— Мама…

— Мама, — подтверждаю, глядя на Эдварда, сосредоточенно за нами наблюдающего и готового чуть что исправить положение, — твоя мама, мой хороший. Я здесь.

— Люблю… — внезапно, глотнув воздуха, признается малыш, — люблю, мама! Люблю…

Седьмое слово. Сегодня.

— И я тебя люблю, — утверждаю, пригладив спутавшиеся белокурые пряди, — очень-очень, родной. Больше всех на свете.

— Ritornerò (я вернусь) — негромко сообщает Каллен, поднимаясь с пола и обходя нас, — aspettare (подожди).

Не успеваю ни остановить его, ни даже пошевелиться.

Хлопка двери в этот раз не слышно.

… И вместе с повисшей в комнате тишиной Джером будто бы по безмолвной подсказке вспоминает кое-что важное.

— Папа, — просительно зовет он, оглядываясь вокруг. Смотрит на меня с испугом.

— Папа сейчас придет, — обещаю ему, выдавив улыбку, — не бойся, любимый. Всего минуточку подождем и все.

Поджимает губки. Всхлипывает. Но возвращается обратно ко мне, не собираясь никуда убегать.

— Мой хороший, храбрый мальчик, — говорю, легонько укачивая малыша в объятьях, — мой маленький драгоценный Джерри, тише…

Эдвард возвращается через пять минут. Завидев его, Джером перестает плакать. Подавляя угасающие всхлипы, просится на руки, как только отец усаживается на пол.

— Вода, — поймав недоуменный взгляд, застывший на стеклянном стакане в его руках, поясняет мужчина, — попей и все пройдет.

Благодарно кивнув, Джерри забирается на колени к папе, одной рукой обвивая его за шею, а второй удерживая стакан. Жадно пьет, но своих объятий ни на миг не разжимает.

— Ну вот, — на лице Каллена устраивается успокоение. Отставив ненужный предмет подальше, к балкону, он гладит плечики малыша, создавая руками ту самую колыбельку, как в самолете.

Доверчиво приникнув к его груди, мальчик, тем не менее, меня отпускать так же отказывается. Заставляет придвинуться как можно ближе, стискивая пальцы своими ладошками. Примостившись среди наших рук, расслаблено выдыхает.

— Ты не хочешь поспать, мой хороший? — спрашиваю и тут же жалею. Джером вздрагивает, выпячивая вперед нижнюю губу. Маленькие малахиты наливаются слезами.

— Нет, — Эдвард отвечает за него, неодобрительно взглянув на меня, — мы не будем спать. Мы будем сидеть здесь столько, сколько захотим. И все.

Прикусываю губу, виновато опуская взгляд. Киваю.

Раз он уверен, значит, знает, что делает. Возможно, Джерри заснет сам, окончательно успокоившись?

… Так и происходит. Постепенно глазки малыша начинают слипаться и он, совершенно не желающий с ними бороться, поддается Морфею. Затихает.

Выждав не больше трех секунд после появления посапывания сына, Эдвард, осторожно перехватив его покрепче, поднимается.

— Если проснется…

— Не проснется, — отметает Каллен мои слова, качнув головой.

— Нет?..

— Я знал, что снотворное пригодится.

Мужчина укладывает ребенка на простыни, наскоро поправив их рукой. Устраивает белокурую головку на взбитой подушке, тут же опускаясь рядом. Обнимает малыша, как прежде зарываясь лицом в волосы.

Я занимаю свободное место точно напротив них. Заглядываю в уставшие, нахмуренные малахитовые глаза, пытаясь успокоить их обладателя.

— Все хорошо.

— Да уж.

Его словно подменили. Эдвард выглядит так, будто утешение мальчика забрало у него все силы.

— Хочешь поспать? — интересуюсь, ласково проведя по его руке, устроенной возле ребенка, пальцами.

— Я — нет, — отказывается, ни на миг не задумавшись. Вздыхает. — А ты?

— Нет, — самый правдивый ответ.

Мы лежим в тишине. О былом напоминает лишь стакан возле балконных дверей и луна, сияющая точно так же, как и полчаса назад, когда я застала Эдварда в океане, спустившись вниз к пудреному песку. Это точно было сегодня?..

— Я никогда не прощу ей, — взявшийся бог знает откуда, наполненный ненавистью и ядом хрипловатый баритон заставляет парочку мурашек пробежаться по моей коже. Скрежет зубов прекрасно дополняет впечатление.

— Что не простишь?

— Что сожгла его, — пальцы, лежащие возле груди Джерри, сжимаются до белизны костяшек. Туго натянутая кожа вот-вот порвется. Меня буквально опаливает яростью, вырвавшейся из Эдварда наружу.

И одновременно с тем дыхание перехватывает.

«Сожгла» — не имеет другого смысла. Он здесь только один…

— Сожгла?.. — подрагивающими губами переспрашиваю, испугано взглянув на ребенка. Пусть опровергнет, пожалуйста! Пусть скажет, что угодно, только не то, что я правильно поняла!

— В тот вечер я был у Розали, — будто бы не слыша меня, стиснув зубы и не скрывая злобы, сочащейся из произнесенных слов, продолжает Эдвард, — мне нужна была разрядка после недели воздержания прежде, чем я вернусь к нему…

Не перебиваю, внимательно слушая. Пальцы подрагивают от предвкушения того, чтоуслышу. От осознания полной истории событий. Секс — только начало. На него — плевать.

— Эта тварь сказала, что доложила б… Ирине о наших встречах. Дождалась удобного момента к двум ночи, чтобы рассказать — он со свистом втягивает воздух, чуть громче произнося последнее слово, и я впервые радуюсь, что он дал Джерри снотворное. Теперь, по крайней мере, нет возможности потревожить его сон.

— … Ей спас жизнь только тот утюг, которым она сломала мне руку, — на губах Каллена сияет самый настоящий оскал, а на лбу пролегают глубокие морщины, — пятисекундное промедление, и я бы её задушил там же…

У меня пересыхает во рту от его тона. Мурашек становится в разы больше.

— Она что, из-за мести?.. — голос садится, а пальцы начинают подрагивать даже под простыней.

— Из-за ревности! — не сдерживаясь, рявкает Эдвард.

Боязно оглядываюсь на Джерри, но, вспомнив про лекарство, успокаиваюсь. В порядке.

— Но какова цена за прелюбодеяние? — боже, да у него почти безумный вид. Распаляясь все больше с каждым словом, краснея, мужчина продолжает говорить, и мне кажется, перестает замечать все то, что нас окружает. Перемещается туда… к ней. — Как может мать тронуть ребенка? Своего ребенка?!

— Эдвард… — с сожалением шепчу, боязливо погладив его крепко сжатый кулак.

— Она надела то красное платье, в котором вышла замуж. Надела большую часть своих украшений. Уложила волосы… — его начинает трясти, и дрожь, словно по невидимому проводу, передается и мне. Пульсирующие вены — на шее, у висков, — усиливают впечатление.

Прикусываю губу почти до крови, цепенея от ужаса. От того, что уже слышала и что будет дальше.

— Ирина отвела его в нашу спальню. Заперлась там и подожгла комнату, — теперь Эдвард говорит монотонным голосом из фильма ужасов. Устрашающим и спокойным одновременно. Прикрывает глаза, часто и хрипло вдыхая. Под кожей так и ходят желваки, а губы, сжавшиеся в невидимую тонкую полоску, подрагивают. — В предсмертной записке было сказано, что я получил то, что заслуживаю.

В спальне воцаряется тишина. Он ждет моей реакции. Я должна сказать… а что? Что на такое можно сказать? Ничего, кроме безумного ужаса, ничего, кроме до боли сильного желания собственноручно уничтожить эту женщину, я не чувствую.

За мучения Джерома. За боль Эдварда. За все то, что им пришлось пережить после…

… Кажется, я готова пойти на убийство.

— Я ненавижу её больше всех на свете, — произносит Каллен в такт моим мыслям. С точностью попадания до единого слова.

Вздыхает, стремясь досказать. Не прерываю его.

Я дослушаю. Чего бы это ни стоило.

— Когда дверь выломали, я уже был в доме. Джером… лежал на полу, — вся его спесь тут же спадает. Весь гнев, вся ярость, все безумие, дрожь — улетучивается за мгновенье. Ничего, кроме адской муки, кроме помешательства от боли, на лице не остается. Малахиты потухают, наполняясь, как недавно и другие, маленькие, прозрачной пеленой…

— Он безостановочно плакал, — Эдвард зажмуривается, притянув к себе сына так близко, как это только возможно, — тихонько звал на помощь… А когда увидел меня и протянул руки…

Мотает головой, издавая стон. Давится ненужным воздухом.

Не дожидаясь просьбы, придвигаюсь ближе. Беру его лицо в свои ладони, наглядно показывая, что я здесь. И что все закончилось, каким бы страшным ни было.

— Черт, Белла — бормочет мужчина, обвивая меня свободной рукой за талию, сжимает крепко, до синяков, но это не имеет никакого значения, — они были… спалены. Сожжены до мяса! Он весь был сожжен…

Я представляю себе эту картину и не могу удержаться от всхлипа. Не могу даже вообразить, что бы почувствовала, окажись там на самом деле. Увидь Джерома с…

Черт!

— Я не знал, как унести его оттуда. Каждое движение сопровождалось жуткой болью… — маленькая прозрачная капелька касается моих пальцев, выдавая мужчину. Выгибаюсь, приподнявшись на локте и, миновав Джерома, целую его в лоб.

— Ш-ш-ш, мой хороший.

Каллен ненадолго замолкает. Я глажу его, пока мужчина успокаивает дыхание, ни на миг не отрывая пальцев от кожи.

— Мне никогда не было так страшно, как когда я смотрел на него в операционной, — шепчет он, прервав тишину. Громко прочищает горло, маскируя всхлип. — Они сказали мне, что с такими ожогами десять процентов «за» — максимальный предел, да и смерть куда лучше реабилитационного периода…

Всем естеством чувствую, что он рассчитывает на понимание. И на что-то большее, чем «я здесь».

— Мне так жаль, Эдвард… я знаю, я вижу, как… мне так жаль, — проглатываю собственные слезы, качая головой из стороны в сторону, как болванчик. Смотрю прямо в малахитовые глаза. Не отпускаю их.

Мы вместе. Мы справимся. Он больше не один.

— Позже было не лучше… Он провел в клинике… восемь месяцев! ВОСЕМЬ МЕСЯЦЕВ! — вскрикивает. Не сдерживается.

— Это ужасно, — поджимаю губы, дабы не разрыдаться, взглянув на моего ангела. Расслаблено спящего сейчас, тихонько посапывающего. Я многое представляла, но такое — нет. Такое в принципе нельзя представить. Сколько же он пережил?.. Сколько они пережили…

— Хуже… — Эдвард шумно сглатывает, — гораздо хуже, чем «ужасно».

— Но сейчас все в порядке, — убеждаю, ощутимее прикасаясь к нему, — он здесь, видишь? Ему не больно.

— Сейчас… — Каллен осекается, резко выдохнув. Замолкает, опасливо глядя на меня, но затем, будто что-то решив, с видом человека, бросившего к ногам завоевателя все свои богатства, шепчет, сознаваясь:

— Она никуда не делась. И сейчас.

— Она не умерла?.. — когда-то я заводила разговор на эту тему. И когда-то слышала в ответ истеричный смех. А на самом деле?..

— Умерла, — он кивает, морщась, — но только условно. Нет только тела…

— Эдвард, — стремлюсь начать, но он не позволяет. Договаривает, видимо, предыдущую фразу:

— Белла, я не схожу с ума. То, что говорит Флинн и то, что они думают…. Я её вижу. И Джером видит. Каждый раз в кошмаре она делает все то же что и… тогда. Она никуда не делась! И даже здесь…

Заканчивая свою исповедь, стискивает зубы. Смотрит на меня с уверенностью в собственной правоте и в то же время с надеждой. На то, что поверю?

— Это не бред… — шипит, зажмурившись, — нет…

— Нет, — эхом отзываюсь, растерянно кивнув, — конечно нет. Я верю тебе.

— Не веришь…

— Эдвард, — делаю глубокий вдох, выдавливая полуулыбку — все, на что способна, — я верю, правда. А знаешь почему?

— Из жалости? — он безрадостно усмехается, скалясь.

— Нет.

Волнение захлестывает подобно океанской волне. Медлю не больше секунды, решаясь заново, уже после всего, что я слышала и видела, окончательно убедившись в правильности этих слов. В их нужности. Для нас обоих.

Делаю глубокий вдох и, стерев мизинцем соленую капельку, произношу заветные слова, понадеявшись, что фортуна в кои-то веки соблаговолит улыбнуться. Ещё разочек, пожалуйста!

— Потому что люблю тебя.

… Эдвард, судорожно вздохнув, застывает. Широко распахнутые малахиты пылают бесцветным пламенем, напоминая то, что присутствовало при недавней теме поджога. Заглянуть в них сейчас — заглянуть в душу Дьяволу. Ненависть, которой они пропитаны, легко приравнять к смертельной.

— Нет, Белла, — четко проговаривая и мое имя, и отрицание по буквам, шипит он. — Ты ошибаешься.

Глава 51 Золотой слоник

Ночь полна таинственности. В каждом её уголке, в каждом шевелении ветерка есть что-то неожиданное, приятное и манящее… Что-то, ради чего можно многое забыть и многое оставить.

В ночи есть сокровенность и искренность, какую не отыскать днем. В эту пору дня куда проще решиться что-то сказать или сделать. Почему-то под покровом мягкой темноты отпускает страх быть отвергнутой…

Быть может, именно поэтому я решилась и сказала. Взяла и сказала, отбросив все сомнения.

Призналась.

И, кажется, сейчас пожалею…

Лицо Эдварда, лежащее на подушке напротив меня, бледнеет больше прежнего. Тени устраиваются под глазами, пряча в своей темноте ошеломленные малахиты, касаются щек, не позволяя двум оставшимся капелькам соленой влаги достичь своей цели — моих пальцев. Они останавливаются на полпути. Как и мои мысли после ответа мужчины.

Я многое ожидала — отрицание, сомнение, просьбу подумать, даже испуг (чего только не покажут книги и голубые экраны), в конце концов, в самых смелых мечтах даже принятие, взаимность!.. Но на ответ «ошибаешься» даже у меня не хватило фантазии.

И, тем не менее, он уже прозвучал.

— Что?.. — это самая умная фраза, что я могу сейчас сказать. Не знаю, что ещё в состоянии занять её место. Мне кажется, я упускаю что-то важное, что-то, что расставит все по местам. А пока ни черта не понятно.

Эдвард глубоко вздыхает, прогоняя угасающие всхлипы, сопровождавшие его в рассказе ужасной истории моего ангелочка, немного прикрывает глаза.

— Ты слышала.

Так…

— Почему ошибаюсь? — голос предательски вздрагивает, внутри на тоненькой ниточке покачивается что-то тяжелое, грозясь оборваться и разбиться на мелкие кусочки, из которых уже вряд ли можно будет сложить прежнюю картинку. Но удивление точно не даст слезам появиться прежде, чем я получу окончательные ответы на все вопросы. Их не так много, как кажется.

— Ты не понимаешь, кому и зачем это говоришь, — бархатный баритон сам на себя не похож. В какой-то момент мне кажется, что этого голоса я не знаю. Поджав губы, повернувшись ближе к подушке и головке Джерри, чем ко мне, Каллен выглядит разочарованным и раздраженным, но вместе с тем — расстроенным. Словно бы я намеренно сделала что-то такое, от чего ему больно.

— Я тебе это говорю, — проглатываю горечь, обосновавшуюся в горле, вынуждая пальцы ожить и прикоснуться к нему снова. Ненавижу видеть Эдварда в таком состоянии! Глажу даже ласковее, чем прежде. Так хочу показать, что я рядом. Так хочу показать, что говорю чистую правду. И даже если у него есть повод сомневаться во мне, даже если то, что было, та, что была, заставила в принципе усомниться в таком светлом и приятном чувстве, я помогу. Мне только нужен шанс. Лучше бы было, если бы он промолчал…

Эдвард поднимает руку с покрывал, оставляя беззащитными плечики сына, и хочет, по всей видимости, что-то сделать с моими ладонями. Траектория движения явно рассчитана к собственному лицу… но потом резко меняется. Длинные пальцы, едва касаясь, проводят по пижамным штанам своего обладателя. Словно гладят.

— Что такое? — встревоженно зову, хмурясь. На место прежнего страха — недоумения, приходит новый, уже более осязаемый.

Касания становятся сильнее. Мягкая ткань издает характерный звук, когда Каллен что есть силы проводит по ней ногтями. Туда-сюда…

Приступ.

— Все хорошо, — придушенно шепчу, одновременно подавляя зарождающийся внутри ужас и аккуратно передвигая Джерома на другую сторону кровати, к себе. Благо этому противодействовать Эдвард не собирается. Он слишком занят ногой.

— Эй, — подбираюсь как можно ближе, заглядывая прямо в его глаза, пытающиеся от меня скрыться, — посмотри, все в порядке! Попытайся расслабиться, сейчас пройдет…

— Не пройдет, — в его голосе уверенности больше, чем чего-либо иного. И она, совершенно не щадя, отсылает меня к прошлой ночи. Той, в особняке, после которой и удалось понять, что я по-настоящему чувствую к этому мужчине. Но неужели снова?.. Здесь, за сотни тысяч миль… А кто поможет? Флинна нет!

Надеюсь, он был прав и болезнь правда не имеет физического аспекта.

— Эдвард, — прочищаю горло, запирая как можно глубже все негативные эмоции и страхи, грозящие окончательно усугубить положение, — тебе нужно успокоиться, и все. Подумай о чем-нибудь хорошем.

Он стискивает зубы, но категоричного «нет» я не получаю. Вдохновляет.

— Помнишь, как Джером играл с дельфинами? — первое, что приходит в голову, но, должна признать, весьма действенное воспоминание. Малыш потрясающе выглядел тогда. И я уверена, счастье, исходящее от него ваттами, Эдвард тоже заметил. Замечательный выбор.

— Да… — ответ теряется между глубоким вдохом и резким выдохом.

— Отлично. А когда мы строили замок? Помнишь, как он улыбался? — не останавливаюсь, пытаюсь… не могу даже представить, что будет, если я остановлюсь. На фоне происходящего теряется недоразумение о необдуманном признании, о реакции мужчины — есть вещи куда серьезнее и важнее сейчас, чем разбор полетов.

— Нет…

— Ну как же нет, — из-за всех сил стараюсь быть беззаботной, — внутренний дворик, смотровые башни, ракушки на стенах…

— Не помогает, — рычит Каллен, обрывая меня, — хватит!

Замолкаю, прикусив губу. Он снова мокрый — луна сегодня щедра на свет. Все, как и прежде.

— Помоги мне…

— Конечно, — с готовностью киваю, перебирая в голове варианты той самой помощи, — о чем мне рассказать?

Его передергивает. Длинные пальцы с животной ненавистью впиваются в левую ногу. Сейчас вырвут с корнем. Правая рука, ударяясь об угол деревянной тумбочки, едва не выворачивает её содержимое на пол.

— Слева… черт… слева, Белла! — он повышает голос, зажмуриваясь.

— Что слева?

— Укол. Дай мне…

— Какой укол? — что? Откуда?!

— Белла! — уже не сдерживается. Выгнувшись на простынях, хватает мою руку, рывком разворачивая к нужной полке. Ему не хватает пары сантиметров, дабы дотянуться до неё самому.

— Эдвард, — произношу спокойным тоном, но с каждым мгновеньем крепнущие оковы скоро явно его уничтожат, — тебе не нужно лекарство, Флинн говорил…

— Не учи меня, что делать! — яростный выкрик сотрясает комнату. В который раз радуюсь, что Джерри спит. Лицо Каллена до неузнаваемости преображается. В нем сейчас светится та звериная угроза, от которой хочется бежать как можно дальше. Которая прекрасно подходит для свершения описанного в выражениях «испепелить взглядом», «уничтожить на месте» и многих других в том же роде.

— Эдвард, послушай…

Не будет слушать. Точно и однозначно.

— Дай мне его немедленно! — ярость, ненависть, гнев — все слова, известные человеку на тему таких чувств, не дадут точного описания. Его просто не существует — такое можно только увидеть.

А может, действительно, послушать? Дать?.. Ему больно, страшно, хочется избавления — и мне бы хотелось — к тому же, я единственная, кто может ему помочь… Могу ли я говорить «я люблю тебя», а потом, меньше чем через пять минут, отказываться спасти от боли? Сумасшествие.

Но и слова Флинна, его «чудо-прогноз» я тоже помню. И куда лучше, чем все остальное…

— Нет, — губы сами дают ответ. Мне кажется, они знают его лучше, чем сознание.

Эдвард кусает губы, тщетно пытаясь, судя по выражению лица, найти другое объяснение моим словам. На мгновенье яростная пелена спадает. Ужас, четко вырисовывающийся, без лишних пояснений понятный, проступает на лице. В морщинах, отчаянном взгляде, подрагивающих тонких губах и мокрых от пота щеках. Он шумно сглатывает, словно с чем-то смиряясь.

— Помоги мне… — просит тихо-тихо, как ребенок. Тем же бархатным баритоном, который люблю, тем же молящим тоном, как после побега Джерома, после возвращения едва не утерянного смысла жизни. На это я тоже должна отказать?

— Я помогу, Эдвард, — смаргиваю соленые капельки, наворачивающиеся на глаза, убирая со взмокшего лба потемневшие волосы, — смотри на меня, я здесь, Джерри здесь, конечно мы тебе поможем.

Он громко прочищает горло, резко выдыхает.

— Вот на чем кончается ваша любовь, — шепчет, сжимая зубы, — «в болезни и в здравии», «в богатстве и в бедности»…

Часто дышит. Тяжело, будто каменный, отворачивается от меня. Смотрит на тумбочку.

— Больше не спрашивай, почему ошибаешься…

— Что ты такое говоришь? — поражаясь безжалостности его слов, качаю головой, — это ведь неправда, Эдвард. Я хочу помочь. Ты же помнишь, чем грозит продолжение всего этого! Мы ведь здесь, чтобы прекратить это!

… Это, похоже, становится последней каплей. Окончательно будит в нем зверя.

В широко распахнутых малахитах, налившихся кровью, нет места ничему другому, кроме как всепоглощающему яду.

— Не для этого! — не жалея сил, выкрикивает он, — ты ни черта не знаешь, Белла! И лезешь туда, куда нельзя! Ты понимаешь сама, что делаешь?!

— Чего не знаю?..

— Большая Рыба в курсе о Джероме, — поясняет он. Со свистом, сквозь зубы, втягивает воздух, — Италия хочет развязать войну с нами! Со мной! И никакие «пожелания» и рецепты Флинна, никакие его прогнозы не заставили бы меня покинуть США, если бы не это!

Правда — как ушат холодной воды. Настолько неожиданная и внезапная, что я не могу не то что сказать, ответить что-то вразумительное, но даже пошевелиться.

— Поэтому прекрати играть Мать Терезу и дай мне этот чертов укол! — его подбрасывает на простынях, лицо искажается жуткой гримасой боли, — если я сдохну сейчас, Белла, это будет на твоей совести!

«Он сказал, я выдумываю боль… и ничего более не происходит».

Я сказала, что верю Эдварду. И вправду верю, что ему больно. И я верю. Но сейчас, в данной ситуации, слова доктора кажутся весомее. От вымышленной боли ведь нельзя умереть, да? Нельзя ведь?!

Господи… что же мне делать?

— Пошла ты к черту! — так и не дождавшись моего решения, яростно восклицает Эдвард. Что есть силы сжав пальцами простыни, одним резким рывком придвигается на самый край кровати, громко застонав. Рука со вздутыми синими венами, побелевшая, как у вампиров, готовится схватить крошечного золотого слоника — ручку ящика полки — дабы получить желаемое.

… Успеваю опередить её буквально на пару секунд.

— Отпусти… — угрожающе рычит мужчина. Его лицо приобретает стальное выражение, глаза пылают ярко и всепоглощающе, в глубине даже зияет безумство.

Кажется, теперь я понимаю, почему он Изумрудный Барон. И почему является Боссом… Такому нельзя не поклоняться. Он выше. Он сильнее. Он могущественнее и может стереть в порошок одним лишь пальцем…

Если бы этот мужчина не был тем Эдвардом, который утешал меня на пляже этой ночью, я бы, не споря, оставила его в покое. Это было бы логично и дальновидно, а ещё обеспечило бы безопасность.

Если бы этот мужчина не был папой Джерри, тем человеком, что убаюкивал его полчаса назад в своих руках, как в колыбельке, я бы отвернулась и позволила всему идти так, как запланировано. Не стала бы вмешиваться в это страшное, неоправданное противостояние.

Но Барон Каллен — наш, мой, Джерри… теплый, ласковый, любимый человек, которого никто из нас никуда не отпустит! Я не позволю ему уверенно шагать навстречу смерти и с этого фланга. Хватает других.

И именно поэтому держусь за слоника, как за последнюю надежду. Острые края больно впиваются в кожу, грозясь разорвать её, но даже это не пугает. Я сказала, что люблю. И за слова свои отвечаю.

— Нет.

— ДА! — не соглашается Эдвард. И, судя по всему, терпеть больше не намерен. Не щадя ни полки, ни ручки, ни моей руки, крепко сжав за запястье, резко дергает влево, к балконным дверям. Не успеваю ничего предпринять — с дьявольской силой этого мужчины я точно ничего не смогу сделать.

… Сижу на полу, в метре от своего прежнего места на кровати, с некоторым отрешением, будто наблюдаю сцену из фильма по телевизору, глядя на то, как Каллен всаживает тонкую иглу под кожу. Запрокидывает голову, выжимая золотистое содержимое шприца внутрь себя. Дрожит, громко и часто выдыхая. Как всегда. Как и в прошлые разы.

Моргаю, и вот перед глазами уже другая картинка — полусекундной давности — обезумевшие, потерявшие всякий контроль над собой малахиты, ледяные пальцы, едва заметная боль от их прикосновения…

Это наводит на мысль, которую я решаюсь проверить. Будто во сне, куда медленнее, чем обычно, опускаю глаза вниз, на свою ладонь.

Золотой слоник, наполовину окрашенный в красный цвет, там же. Он остался у меня. А кожа, как и предполагалось, в самом центре вспорота. Здесь, где порез подлиннее, был хобот. А тут, где короче — хвост. А эти четыре равных кружочка, заполнившиеся кровью — ноги. Точно он.

Как зачарованная, смотрю на эти отметины, пытаясь понять, откуда они взялись. В голове туман — ничего не помню. Только вот горечь все равно есть. Все равно, как тысяча кошек, скребет горло.

Придушенно всхлипываю, позволяя слезам спокойно течь вниз. Вправе ли я им мешать?

Что здесь только что было?..

Я сидела на кровати — точно помню. Я смотрела на Эдварда, говорила с ним… а потом?!

— Белла? — тихий голос кажется спасением. Я знаю его! Он поможет, он защитит от меня от всего и вся! Я ему верю!..

Но затем, прислушавшись, внезапно вспоминаю и то, что защищать не от кого. Он! Он — обладатель бархатного баритона — собственноручно отправил меня на пол. Отомстить самому себе у него явно не получится.

— Эдвард, — слабо улыбаясь, киваю, смаргивая слезную пелену. Все случившееся кажется полетом фантазии, но уж никак не реальностью, нет.

Однако саднящая кожа дает вполне реалистичное подтверждение. Без сомнений.

Ну вот, я вспомнила. Только легче почему-то не стало.

— Я сплю в другой спальне, — сглатываю комок рыданий, обосновавшийся внутри, и, кое-как поднявшись на ноги, прохожу мимо кровати.

Не оглядываюсь. Ничего не добавляю.

Просто закрываю дверь.

* * *

Нежная материя одеяла ласкает кожу. Не знаю, зачем в государстве, где температура никогда не опускается ниже двадцати градусов, одеяло, но, так или иначе, оно здесь. Создает вокруг меня хоть какую-то атмосферу уюта и безопасности, которых как никогда не хватает. Закрыв глаза, лежу, не двигаясь. Слушаю негромкие звуки, сопровождающие начинающееся утро. Легкий ветерок, вздымающий полупрозрачные белые шторы у балкона, тихонькое тиканье настенных часов, пристроенных на полке возле комода, шуршание белых простыней, по которым я то и дело провожу пальцами туда-обратно. Наполненная благодатной тишью, комната успокаивает. Теперь тишина не мой истязатель, не мое наказание и даже не моя ненависть. Она — спасение. Стала им, как только рассеялся странный туман…

Раскалывающейся на части голове любой громкий звук подобен смерти. Точно так же, как глазам, опухшим от слез, саднящим от их неимения, яркий свет. Утро только-только начинается. Рассвет брезжит на горизонте, алое солнце потихоньку поднимается из-за тонкой линии, освещая океан и песок, окрашивая небо в бледно-розовый, а водную гладь — в красно-голубой цвет.

Стены, окружающие меня, сходны с таким оттенком. Неконфликтные и нежные. В отличие от спальни, где ещё вчера я укладывалась спать, и откуда ещё вчера двумя часами позже полуночи трусливо сбежала, заливаясь слезами, на них нет ни фотографий, ни картин, ни даже узоров. Идеально ровные. Идеально чистые. Самое то к моему теперешнему состоянию.

Я глубоко вздыхаю, когда порыв ветерка становится чуть ощутимее. Свежий воздух, особенно морской, прекрасное лекарство от любой боли.

Может, пора вставать? Новый день уже наступил, Джерри скоро проснется…

Но не могу. При всем желании я не могу. Тело налилось свинцом, в горле пересохло. Боюсь пошевелиться, дабы не усугубить все окончательно.

Время слезной истерики явно не пошло мне на пользу.

Кажется, этой ночью было все. Все, начиная от боли и разочарования и заканчивая глупостью, страхом и осознанием самых невероятных вещей…

В который раз общеизвестная пословица про «вовремя остановиться» выходит на первый план, подтверждая свою значимость.

Да. Стоило.

И не тогда, когда постель утонула в соленой влаге, не тогда, когда дело дошло до кровотечения… раньше. Гораздо раньше. В тот самый момент, когда захотелось признаться. Сделать глупость, не поддающуюся описанию. Зачем-то, ради каких-то невнятных целей открыть перед человеком, совершенно в этом не нуждающимся, душу. Уверена, если такая дилемма снова встанет на пути, я заставлю себя молчать любой ценой. Убегу, сбегу, уткнусь лицом в подушку — что угодно. Уж слишком больно и тяжело терпеть последствия необдуманных решений…

Я была ко многому готова. Но фраза оригинального Эдварда «ты ошибаешься» явилась полнейшей неожиданностью и словно бы перерезала что-то внутри меня. А потом было «вот, на чем кончается любовь»…

… Это отвратительное ощущение. Настолько отвратительное, что невозможно описать его словами или привести примеры из жизни, способные передать хоть какую-то часть того чувства. Ужасно? Несомненно. Больно? Вполне. Не повторяйте чужих ошибок.

Интересует лишь вопрос, почему получилась такая ситуация. Мне казалось, мужчина готов. Мне казалось, я ему нравлюсь и значу что-то большее, чем кто-либо из знакомых женщин. Его слова про безопасность меня успокаивали, его касания, обещания, поцелуи — заставляли верить. Я полностью ему доверяю. Все самое что ни на есть ужасное, страшное, болезненное, грязное… Я доверила ему всю себя, сказав эти чертовы три слова. И вот что имею в итоге.

Неужели все, что было — вымысел? Притворство? Неужели он вправду не понимает, как сильно я его люблю? Как сильно хочу быть рядом?..

Во мне причина? Я веду себя не так, как следует? Не имею достаточного опыта? Не сплю с ним?

Не даю ему наркоту, когда потребует?..

Последнее предположение вырывает изнутри наружу парочку слезинок. Тонкими струйками спускаясь по щекам, они теряются в одеяле. Сглатываю, поспешно зажмуриваясь, предупреждая новую волну рыданий.

Нет.

За сегодня я уже достаточно выплакалась.

Как бы там ни было, мистер Каллен, ваши слова предельно ясны. Спасибо, что показали правду вовремя. Отныне заниматься глупостями я больше не буду. Вы убедили. И слоник.

Я помню это: рука саднила, тело трясло, а слезы, безмолвно, без рыданий текущие по щекам, облегчения не давали. Оставаться более в этой комнате не было смысла. Однозначно.

Может быть, я действительно не знаю, кому сказала «люблю»? Мой Эдвард и Барон, необъяснимо преобразившийся из-за своего бешенства, один и тот же человек? Не верю.

Я, обвив руками подушку, лаская её так, будто успокаиваю саму себя, тщетно ищу мысль, помимо Эдварда, за которую можно зацепиться и вырваться из этого безумия. Тихий отдых? Море, солнце, спокойствие? Как бы не так!

Я больше не выдержу слез. Я больше не могу обо всем этом думать!..

И, через бесчисленное множество попыток, свое спасение я нахожу. Ответ подсказывает та самая подушка. Вернее, то, как мой мальчик, сжав её этой ночью до белизны пальцев руками, рыдал, заливаясь горькими слезами. Его кошмар — наяву и во сне. Его боль — неутомимая и запечатанная глубоко внутри, не прорывающаяся наружу так, как должна. Плохие сны для неё — один выход. Потому и мучают Джерри так часто.

… Эти слезинки оправданы. Всхлипнув, позволяю себе пожалеть о судьбе моего ангелочка, даже не поднимая пальцев, чтобы стереть соленые дорожки. Сейчас — можно.

То, что я услышала из рассказа… его папы, было поистине ужасно. Поистине душераздирающе и невероятно. И его слезы, его мольбы и крики преобразуются в моей голове в единый ролик, подкрепленный сводящими с ума картинками произошедшего.

«Сожгла».

«Сожжен».

«Восемь месяцев».

В груди разгорается пламя, сметающее все на своем пути. Крепче впиваюсь руками в злосчастную подушку, глотая слезы. Он мой, слышишь? МОЙ! Я не позволю никому и ничему сделать ему так же больно! Я не оставлю его ни на минуту, если будет нужно! Я собственноручно затушу любой огонь и остановлю любую катастрофу, дабы спасти его. Мой мальчик нуждается в защите. Мой мальчик её получит. Джером мое истинное сокровище. Мой драгоценный камушек, мой ребенок, мое солнце. И что бы ни происходило между мной и его отцом, чтобы ни сделала его мать, как бы он ни боялся и как бы ни относился ко мне, я буду любить его всю свою жизнь. И всю жизнь буду делать то, что поможет ему быть счастливым, здоровым и безмятежным.

И начать стоит, пожалуй, сейчас. Эти четыре дня — его отдых, его безопасные деньки под солнышком и рядом с океаном. Пора спокойствия и уюта, пора любви, искренней и чистой. Я не имею никакого права испортить ему оставшиеся выходные. Я возненавижу себя, если сделаю это после того, что услышала.

История Эдварда на многое открыла мне глаза. Как и то, что было после…

Итак, первостепенная задача: прийти в себя. К тому времени, как Джерри откроет глазки, я снова буду веселой улыбающейся Беллой, готовой день напролет резвиться в водной глади, строить песочные замки и, поедая такие любимые моим мальчиком абрикосы, смотреть «Чипа и Дейла».

… Создание, предстающее в зеркале, как только я подхожу к нему, пугает своим видом. На миг даже кажется, что задача невыполнима. С выбеленной кожей, с красными, потухшими, уставшими глазами, с подрагивающими синеватыми губами и гримасой, исказившей их, я не узнаю себя. Подсказывают, что увиденное — правда, алые полосы, размазанные по всему лицу. Запекшаяся кровь выгодно выделяется на бледной коже. Я. Без сомнений.

Забираю с полки полотенце, включая воду. Её шум эхом отзывается в по-прежнему беспокоящей голове, но пытаюсь абстрагироваться, игнорируя это. Получается.

Джерри… ради Джерри.

Под конец, заканчивая водные процедуры, исправляю недочеты, пытаясь вернуть коже прежний вид. В конец отчаявшись, испугавшись мертвецкой бледности, делаю то, что давным-давно отправлено в архивы памяти: выуживаю из недр ванной полки тональный крем, снимая с банки крохотную крышечку…

* * *

* * *

Овсянка — любимое блюдо Джерома. С фруктами, с джемом, с молоком или с сахаром — он готов есть её в любом виде, я подметила это ещё в особняке. Но на полке кухонной тумбы её нет. Любые другие — сколько угодно, в цветастых упаковках с красивыми картинками, от которых текут слюнки — но не овсянка. Тот, кто закупал продукты, её не ест?..

В общем, задумка приготовить Джерри завтрак, который на сто процентов придется ему по вкусу, потерпела крах. Надо придумать что-нибудь другое.

Идею дает одна из упаковок, самая большая. На её красно-желтой картонной поверхности изображен поднос с завтраком, в центре которого стоит какая-то желтоватая, неизвестная мне каша, а чуть позади — две чашки кофе и маленький, скромно притулившийся у самой стенки, кекс.

… А что насчет шоколадных маффинов?

Я помню, Эдвард говорил о запрете… но сейчас мне все равно. Дети любят шоколад. И Джером, я уверена, тоже любит. К тому же, глупые правила мистера Каллена как никогда хочется нарушить…

Я проверяю все ингредиенты, перевернув порядок в полках окончательно и, к счастью, убеждаюсь, что все есть. Подойдет.

Готовка вообще потрясающая вещь. Она дает возможность не только успокоиться и собраться, но и занять делом голову и руки, не пуская глупых мыслей внутрь сознания. Может быть, потому после гибели отца я полностью заняла мамино место на кухне? И она, кстати, была совершенно не против его отдать. Рене никогда не любила готовить, хотя получалось у неё довольно неплохо. Почти как у бабушки.

Не спеша, полностью сконцентрировавшись на процессе, исполняю все семь шагов кулинарного рецепта из большой оранжевой книги, давным-давно обнаруженной на нашем чердаке. Итак, растопить шоколад — готово. Влить сливки — уже. Добавить кофе — помня о Джерри, кладу куда меньше положенного количества. Сахар, мука, яйца — перемешать и…

Негромкие шаги привлекают внимание, вынуждая оторваться от завтрака. Чьи-то маленькие босые ножки прокрадываются по ступеням лестницы, выдавая себя тихими звуками, которые она в рассветной тишине не скрывает.

Нежно улыбнувшись белокурой головке, промелькнувшей между толстыми перилами, возвращаюсь к тесту, делая вид, что не замечаю малыша.

Выждав две минуты тишины, наблюдая за тем, что я делаю, сонными глазками, Джером решается-таки показаться.

В тот самый момент, когда я достаю формочки с верхнего ящика, крохотные теплые ладошки обхватывают мои ноги.

— Привет, — впускаю в голос каплю удивления, поворачиваясь к мальчику, — кто-то у нас уже проснулся?

Джером, продолжая обнимать меня, вздыхает. Ничего не говорит.

— Да это Джерри! — радостно восклицаю, поднимая свое сокровище на руки, — с добрым утром, мой хороший.

Дважды моргнув, прежде чем посмотреть на меня, белокурый ангелочек снова вздыхает. В его глазах серьезность слилась с чувством вины. Он выглядит немного потерянным, но в то же время глубоко задумавшимся одновременно. Губки подрагивают. Сейчас он похож на малыша из ночи. Такой же хрупкий, такой же бледный.

— Солнышко, что?..

— Мама, — мальчик перебивает меня, поглаживая пальчиками мою щеку, — мама…

— Тебе снилась мама, родной? — чмокаю детскую ладошку, понимающе глядя в драгоценные камушки, — ничего, это был просто плохой сон.

— Мама, — с долей упрямства повторяет Джерри, обвивая меня за шею.

Я — мама? Он об этом?

Натыкаясь на мое недоумение, Джером супится.

— Мама! — увереннее, громче зовет он, целуя мое лицо, — мама, мама, мама! Мама!

Будто бы доказывает кому-то…

Верно. Догадки оправдались.

— Ну конечно, сыночек, — улыбаюсь ему со всей возможной лаской, какую только могу в себе найти, — твоя мама.

Как же приятно произносить это слово! Сыночек… Я чувствую себя самым счастливым человеком на свете. С Джерри мне не больно. Что бы ни случилось.

Наконец-то его губ касается улыбка. Не отказываясь от неё, мой ангелочек прижимается ко мне всем телом, успокоено выдыхая.

Поглаживает волосы на спине, тихонько бормоча:

— Люблю.

— А я тебя как люблю, — отзываюсь ему, легонько укачивая из стороны в сторону, — у меня самый замечательный мальчик на свете.

Подобное признание окончательно расслабляет его. Прикрыв глаза и искренне улыбаясь, Джером выглядит совершенно спокойным. Ничто не может его потревожить.

И прекрасно. Так и должно быть. Он — ребенок. Он ни в чем не виноват. Он — маленькое солнышко. И он должен быть счастливее нас всех, спокойнее нас всех, радостнее нас всех вместе взятых.

Держу на руках Джерри и понимаю, что справлюсь. Эти дни я ему точно не испорчу, что бы ни случилось. Потом, в Америке, придется столкнуться со страхами и людьми, желающими его смерти, но сейчас… Нет. Я растворю его в себе, я спрячу его от них. Большая Рыба не посмеет даже взглянуть на Джерома.

— Родной, — нахожу, что это самый подходящий момент, тем более после таких мыслей, — что бы ни случилось, кто бы тебе что ни говорил, я хочу, чтобы ты знал: я никогда не дам тебя в обиду. Любого, кто заставит тебя плакать, любого, кто сделает тебе больно — накажу. К моему мальчику никто не посмеет притронуться.

Джерри затихает. Выглядит удивленно-встревоженным, когда драгоценные камушки смотрят на меня. Но говорю. Все равно говорю. Чтобы сомнений, как в самолете, больше не было.

— Если ты… сомневаешься во мне, — бормочу, припоминая ту ночь, — если что-то хочешь спросить или рассказать… Джерри, в любое время дня и ночи я выслушаю тебя. Договорились?

Он быстро-быстро кивает.

— Люблю, — кусает губки, обнимая ещё крепче прежнего, — мама, люблю, мама…

Такое ощущение, будто бы я ему не верю.

— Я знаю, — успокаивающе глажу детскую спинку, — я сказала это, солнышко, чтобы тебе не было страшно. Я ничуть не сомневаюсь, что ты меня любишь.

Джером устраивается на моем плече, ещё раз кивнув. Задумчиво глядя на прядку волос, проводит по ней пальчиками, успокаивая дыхание.

— Ну вот, — улыбаюсь, наблюдая за тем, как постепенно расслабляется его личико, — давай пока я закончу с завтраком, а ты посмотришь мультик?

Предлагаю, оглядываясь на незаполненные металлические формочки.

Джером тоже смотрит туда. На тесто, на глазурь, на духовку…

Из-под опущенного взгляда, сквозь свои длинные ресницы, просительно глядит на место рядом со мной.

— Хочешь помочь?

Кивает.

— Замечательно, родной. Я буду только рада.

Опускаю его обратно на пол, выдвигая из-за стойки высокий стул. Джером забирается на него, внимательно глядя на миску с тестом. Его интерес паутинками пронизывает всю столовую.

— Любишь кексы? — интересуюсь, добавляя в тесто ещё немного муки, помешиваю остывающую глазурь.

Завороженно глядя на постепенно светлеющую шоколадную смесь, малыш дает ответ с некоторым опозданием. И пусть он беззвучный, чем дольше он рядом, тем больше во мне уверенности, что скоро с этим извечным молчанием будет покончено. В его арсенале уже целых семь слов! А это всего-то за полтора месяца!

— Хочешь попробовать? — цепляю его взгляд, указывая на тесто.

Вопрос белокурого создания так и повисает в воздухе.

— Смотри, — стерев глазурь с края миски пальцем, облизываю его, улыбаясь Джерри, — м-м-м, вкусно…

Немного удивленно и с каплей робости он повторяет за мной, протягивая к смеси руку. Подвигаю миску ближе, дабы облегчить ему задачу.

— Ну как?

Маленькие малахиты загораются восторгом. Искренняя, широкая улыбка полноправно завладевает лицом их обладателя.

— Твоему носу тоже понравилось, — посмеиваюсь, стирая каплю шоколада с личика малыша, — кажется, уже всех накормили.

Джером тоже смеется. Не тревожно, весело, наслаждаясь новой игрой. Пробует растаявший шоколад ещё дважды — теперь каждый из крохотных пальчиков побывал в глазури.

— Оставь немного для теста, зайчик, — протягиваю ему салфетку, качнув головой, — а то не хватит кексам.

Джером, смущенно хихикнув, оставляет глазурь в покое. С шоколадом на руках справляется крайне быстро, возвращая мне салфетку обратно.

— Ну вот, теперь можно и испечь, — разлив смесь по формам, сообщаю я, — поможешь мне их украсить?

Вместе с малышом мы очень скоро завершаем все приготовления к отправке выпечки в духовку. С точностью, многим детям неподвластной, не пролив почти ни капельки мимо формы, Джерри заливает кексы шоколадной глазурью из большой ложки, восхищенно наблюдая за результатом своей работы.

И его вид в этот момент, улыбка, горящий взгляд, восторг — убеждают меня, что все будет в порядке. Кошмары перестанут мучить маленького ангела. Они оставят его в покое и позволят жить жизнью обыкновенного ребенка. Они не заставят его плакать, как этой ночью, не заставят пить снотворное, чтобы уснуть и не видеть больше всяких ужасов… Это вполне реально, хотя раньше и казалось волшебным сном. Все реально, если верить. Теперь я в этом убедилась.

Отправляю формочки в духовку, включая нужную температуру, когда Джером внезапно спрыгивает со стула, кидаясь к лестнице.

К тому моменту, как я оборачиваюсь, он уже сидит на руках отца, восторженно указывая ему то на меня, то на духовку и изображая руками кексы, которые мы печем. Выглядит совершенно счастливым ребенком.

Эдвард внимательно и с улыбкой слушает сына, но что-то в его взгляде подсказывает, что мысли мужчины уносятся куда дальше, чем описание маффинов. Похоже, он даже не замечает, что речь идет о том, что они из шоколада… Он кажется усталым настолько, будто бы целую ночь занимался тяжелой черной работой. И совсем не спал. Внутри меня что-то вздрагивает, но очень быстро потухает. Его слова и действия прошлой ночью рушат все хорошее, что зарождается в груди. Отвернуться — единственное желание.

По окончании рассказа мальчика, Эдвард, целуя бледный лоб, сосредотачивает в глазах выражение, столь ожидаемое Джеромом. Разделяет и его радость, и его приятное волнение, и восторженность… Возвращается.

— Кексы, значит, — посмеивается, спускаясь по лестнице на оставшиеся пару ступеней, — здорово!

Не верю этому его настроению. Ни капли. Уже ничему в нем не верю. Рука, будто подавая сигнал воспоминаниям, саднит.

— Белла приготовила?

— Мама, — чуточку нахмурившись, поправляет Джерри, — ма-ма!

— Мама, — Каллен с готовностью соглашается, на мгновенье касаясь меня взглядом. Поспешно отвожу его, возвращаясь к формам. Не хочу смотреть.

В кухне повисает молчание. И это молчание напрягает Джерома. Я вижу, что он находится в некотором недоумении, почему я не бегу к Эдварду и не смеюсь вместе с ним, как прежде. И почему не улыбаюсь так же искренне, как вчера. На пользу мальчику это точно не пойдет.

— Посмотрите «Спасателей», — киваю на телевизор и кресла перед ним, разряжая накалившуюся обстановку — а я уберу здесь.

Эдвард пожимает плечами, покрепче перехватив сына.

— Пойдем спасать мир, — заговорщически шепчет ему на ухо, — бурундуки без нас не справятся.

Джерри не против. Он даже пытается усмехнуться шутливому тону папы. Но то ли чувствует его натянутость, то ли под кожу пробирается напряжение, повисшее между нами, то ли он просто догадывается, что случилось что-то не очень хорошее, но прежний блеск внутри драгоценных камушков затухает.

Безвозвратно.

… Белая дверь идеально ровная. Её гладкая деревянная поверхность, серебристая ручка, поблескивающая от яркого солнца, забравшегося в дом через окно, со вчерашнего дня ничуть не изменились. Это — удивительное свойство предметов, в отличие от людей. Человеческая жизнь идет, вкусы, нравы меняются, отношения людей, характеры, мысли — непостоянны. А предметы все те же.

И если вчера вечером я, даже не догадываясь, что будет всего через пару часов, заходила в нашу спальню, забираясь на кровать между Джеромом и Эдвардом, обнимая их обоих, то сегодня я стою в коридоре. Том самом. Возле той самой стены. Внимательно изучаю глазами пол, стены, потолок и лестницу… жду.

Актриса из меня бы вряд ли получилась. Ещё там, в Америке, с Джеймсом, когда провал — ощутимое физическое наказание, может быть. Но с тех пор много воды утекло, и теперь с каждым разом прятать истинные эмоции удается все хуже.

Я честно стараюсь. Я стараюсь для Джерри, и моя игра не так уж плоха, наверное, раз малыш не расстроился, но… не знаю. Заподозрил он что-то точно. Да и как тут не заподозрить?

Внезапно деревянная застава распахивается, выпуская моего ангелочка наружу. Переодетый в уже знакомые мне плавки, он выбегает в коридор, улыбаясь мне. Похоже, возвращение на пляж, к океану, его успокаивает и прогоняет сомнения. Ему следует жить поближе к воде.

— Готов?

Отрывисто кивнув, мальчик просительно смотрит вниз.

— Конечно идем, родной, — теперь мой черед согласиться. А затем наблюдать, как малыш с неподдельным детским восторгом кидается вниз по лестнице, не утруждаясь даже держаться за перила. Похоже, все не так плохо, как казалось.

Я разворачиваюсь, уже собираясь спускаться следом, но внимание привлекает крохотная щелка в дверном проеме. Видимо, Джером недостаточно плотно закрыл дверь. Подхожу на шаг ближе, намереваясь побыстрее исправить положение, но невольно заглядываю внутрь. Всего на секунду, однако и этого хватает.

Я вижу Эдварда. Он стоит возле большого деревянного комода в своих брюках для дайвинга, нахмурено глядя в зеркальную поверхность дверцы шкафа. В отличие от личика Джерри, с его лицом никаких изменений не произошло.Разве что, в худшую сторону — оно настолько изможденное, что мне, несмотря на все случившееся, по-прежнему отчаянно хочется войти внутрь, подойти со спины и, крепко обняв его, спросить, в чем дело. Что бы ни происходило, я не перестану любить ни одного из Калленов. Но слова Эдварда, произнесенные вчера, то, что было чуть позже… я не могу пересилить эти события. По-прежнему стою в коридоре. По-прежнему стискиваю пальцами серебристую ручку. И наблюдаю — не столько за тем, что он делает, сколько за тем, как выглядит при этом. Однако, как выясняется спустя пару мгновений, внимание все же заслуживают действия.

Эдвард, оглянувшись, дабы убедиться, что Джером точно не вернется в комнату в ближайшие несколько минут, подступает на шаг ближе к зеркалу, поворачивается немного влево, истязая взглядом его поверхность.

Я стою достаточно близко, чтобы увидеть то, на что смотрит мужчина. И вначале даже не сразу понимаю, что вижу, когда он спускает вниз левую часть импровизированных плавок…

Но затем картинка все же складывается.

Возле уже увиденного когда-то шрама — самого большого — чуть слева расползся, поражая своими размерами, багрово-фиолетовый синяк. Если ничего не путаю, он находится ровно в том месте, куда Эдвард вчера спешно всадил иглу…

Да. Да, то самое место. С моего ракурса прекрасно было видно — с пола, как оказалось, вообще замечательно видно. Все верно.

Застыв, ошарашенно разглядываю гематому, которой вчера точно не было. Какой ужас… Неужели уколы?..

— Мама! — голосок Джерома, нетерпеливый и не совсем довольный моей задержкой, слышится снизу. Если не спущусь в самое ближайшее время, он сам поднимется.

Эдвард тоже слышит. Мотнув головой, возвращает штаны на место. Собирается выйти…

Я, заставив пальцы подчиниться и отпустить злосчастную ручку, успеваю спуститься по лестнице, дважды споткнувшись, к тому моменту, как мистер Каллен покидает комнату.

Не удивлюсь, если он меня заметил, но когда папочка Джерри через стеклянные двери попадает на веранду, мы с малышом уже расстилаем на теплом утреннем песке зеленое полотенце…

* * *

— Крем в сумке.

С трудом выпутавшись из дремоты, пришедшей вместе с расслаблением от яркого солнышка и тихого плеска маленьких волн, открываю глаза, оборачиваясь на голос. Обращаются явно ко мне.

Эдвард. Мокрый от недавнего «погружения», с маленьким желтым ведерком в руке — видимо, за ним и пришел сюда — стоит рядом, неодобрительно глядя на мою спину.

Прикусываю губу, когда воспоминания с легкостью подсовывают недавнюю картинку, подсмотренную сквозь дверную щель. Вдох прерывается на полпути — воздух будто перекрывают.

— Держи, — вздыхает, собственноручно извлекая из небольшой пляжной сумки оранжевый флакончик с изображением шезлонгов и разноцветными зонтиками на этикетке. — Иначе сгоришь.

С сомнением смотрю на небо, постепенно затягивающееся небольшими тучками. Мягкий ветер прогоняет жару, а лучи уже не кажутся такими яркими, как прежде. Что за глупости?

— Мне и одного раза хватит, — отзываюсь, отворачиваясь обратно.

— Белла, не испытывай мое терпение, — предупреждающе, но тихо рычит он, — я ведь могу и силой заставить тебя послушаться…

Этот тон… из ночи. Я помню! Я помню эти чертовы ненавистные нотки!

Чего точно не ожидала, так это того, что в безмятежном Чили придется вернуться к тому, с чего мы начинали в белом особняке. Ну уж нет!

— Глупая трата сил, — огрызаюсь, демонстративно закрывая глаза. Придаю голосу столько безразличия и жесткости, сколько найдется. Не вы один умеете играть в такие игры, мистер Каллен. — Намажь лучше Джерома.

В какой-то момент из-за повисшей тишины мне кажется, что Эдвард сейчас подумывает над тем, как бы всунуть этот флакончик мне… под кожу — его гнев очевиден — но ничего подобного не происходит.

Глубоко и быстро вздохнув, он разворачивается — тень, укрывавшая мои плечи, пропадает — забирая крем с собой.

— Удачно поджариться, Изабелла, — слышу вслед.

Хочу что-то ответить, но малость замешкавшись, передумываю — рядом его уже точно нет.

Вместо этого утыкаюсь носом в полотенце, пытаясь успокоиться. Мне горько, неприятно и страшно. Я не знаю, что будет дальше, и это неведение хуже всего иного. Я его ненавижу.

Остается лишь понадеяться, что все как-нибудь встанет на свои места. Иначе в Америку мы вернемся кровными врагами…

Этот день — последний полноценный — несмотря на разлады, мы проводим довольно весело. Как и прежде кормим чаек, под конец обнаглевших настолько, чтобы выхватывать хлебцы прямо из рук, как прежде играем с дельфинами — только сегодня осмотрительные животные не подплывают так близко, как раньше. Видимо чувствуют то, что повисло между нами. И даже мультфильмы Джерри — в перерывах между купанием и лепкой из песка — смотрим втроем. И чем больше идет время, чем больше его провожу рядом с Калленами, тем больше успокаиваюсь. Все-таки все не так страшно, а уж обиды и точно не смертельны. Да, на моей ладони ещё есть отпечаток слоненка (для Джерри я порезалась формочкой маффина), да, я все ещё помню «ошибаешься» Эдварда — одну из причин прорыдать всю ночь в другой спальне, вдали от моего ангелочка, и да, я не забыла о наркотиках, которые, как оказалось, принес наш проводник. В день приезда, когда Эдвард отпустил нас в дом, разговаривая с мужчиной и держа наготове бумажник, они говорили не о безопасности резиденции, нет. Нисколько. Предметов разговора явился спасительный «чудо-препарат»…

… А ещё я знаю, что случилось с Джеромом. Знаю, почему и кто сделал ему так больно, что это не дает спать по ночам. Я очень многое знаю. И сценка, разыгравшаяся перед глазами этим утром, когда Эдвард разглядывал гематому на ноге, хмуро глядя в зеркало, не исключение.

В выяснении отношений и раскрытии тайн мы точно продвинулись. На огромное расстояние.

Может, все не так плохо?..

Пока мы ещё здесь, пока в безопасности, пока рядом… нужны ли эти ссоры и выяснения отношений? Не хватит ли острых ощущений в дождливом по весне США, когда вернемся? Нужно портить отдых?..

Я глубоко вздыхаю, чмокая белокурую макушку маленького солнышка, устроившегося в моих объятьях. И тут же получаю поцелуй обратно — в ладонь.

Оглядываюсь на Эдварда — он делает вид, что внимательно следит за происходящим на экране, но, зная этого мужчину, могу быть уверена, что боковым зрением он подмечает каждое мое движение. И сегодняшний день исключением не становится, это точно.

С некоторой робостью и грустью, не касавшейся за эти дни никого из нас до вчерашней ночи, осторожно переплетаю наши пальцы. Легонько, едва-едва — если не захочет, я уберу руку. Но, похоже, это желание обоюдно. Длинные пальцы никуда не исчезают, наоборот, чуточку крепче прижимаются к моим.

Эдвард по-прежнему на меня не смотрит, по-прежнему уделяет Чипу и Дейлу больше внимания, чем тому, что происходит в комнате, но, могу поклясться, расслабляется. Возможно, не так сильно, как хотелось бы, но довольно ощутимо. Успокоенно выдыхает…

На мгновенье мне кажется, что я прощаю ему. Все.

… За весь день я не вспомнила о пожелании мистера Каллена — да и был ли повод? В голову не приходило даже мыслей, хоть как-то схожих с этой темой… Зато к вечеру, как только пришла пора укладывать Джерри спать и нужно было подняться с мягкого дивана, ощутила всю полноту обещанного, всю правоту мужчины. Вся задняя часть тела ныла и горела так сильно, будто мгновенье назад по ней вволю поскребли наждачной бумагой. Ощущение, в принципе неизведанное до сегодня. Плакать от боли — единственное, чего хотелось.

Но под удивленным взглядом Джерома это было непозволительной роскошью. А потому, сжав зубы, пришлось выдавить улыбку, подняться и, уложив его в постель, делать вид, что все хорошо, что совсем не больно, до тех пор, пока малыш не заснул.

Мне захотелось позвать Эдварда — вряд ли без его помощи мне удастся добраться до другой комнаты — но, отвлеченный каким-то звонком, мистер Каллен, меряя шагами балкон, приглушенно разговаривал с кем-то и, судя по выражению его лица, разговор не был пустяковым.

И я ушла. Глотая слезы, сама встала, плотно закрыв дверь спальни Джерри.

И только тут, в комнате, где уже ночевала, в комнате, где плакала не так давно, обернув пылающие ноги ледяным мокрым полотенцем, я позволила слезам вернуться.

Сейчас у меня снова было на это право.

Надо было послушаться…

* * *

Кажется, я заснула. Нет, скорее не заснула, а задремала — тело слишком жжет, чтобы заснуть. А потому, когда что-то холодное прикасается к ногам, вызывая волну боли, распахиваю глаза куда быстрее, чем после обычного кошмара. Первое и единственное движение — попытка прекратить болезненные касания — вполне справедливо завершается стоном: все становится лишь хуже. Обожженное тело точно не нуждается в излишней активности.

— Тише, — ровным голосом велит бархатный баритон. Одна из рук перекочёвывает с коленей на волосы, гладит.

Прикусив губу, пытаюсь обернуться — куда уж. С моего ракурса максимальный предел — это поворот головы. И он, конечно, нужного результата не дает. Я ничего… никого не вижу.

— Не надо… — хнычу, как маленькая девочка, когда ледяные прикосновения продолжаются.

— Надо, — не соглашается мужчина. Слышу характерный звук выдавливания из упаковки крема, — иначе долго не пройдет.

— Больно… — пальцы сами собой впиваются в наволочку подушки. Влажная…

— А будет больнее, — не соглашается Эдвард.

Приходится смириться. Противостоять ему сейчас все равно бессмысленное занятие.

— И надо тебе быть такой упрямой, — бормочет он, поднимаясь чуть выше коленей, — да, Белла?

Стискиваю зубы, сдерживая внутри всхлип. Как никогда в жизни хочется рыдать в голос. И не от боли — она вправду не так страшна, бывало и куда хуже, и не от разочарования, и не от того, что было этим длинным днем… Просто хочется. Словно бы вместе со слезами уйдет все плохое, что преследует нас каждую секунду. Не будут Джерри сниться кошмары, не будет Эдвард покупать у Диего наркоту, что оставляет на коже такие страшные синяки, я не буду думать ни о Джеймсе, ни о том, что между нами было и чего ждать, вернувшись… и бояться не буду. Ничего. Никого.

Думаю, думаю, думаю… и сама не замечаю, как разрешаю себе плакать. Опять. Это день слез, ей-богу. Я слишком много плачу сегодня.

Тишина в комнате отвратительна. Ещё утром я говорила, что она мне нравится? Как бы не так! Сейчас это чертово беззвучие не скрывает мои всхлипы. Они слишком громкие.

— Нужно снять ночнушку, — Эдвард говорит тише прежнего, наверняка замечая, как подрагивает моя спина. А уж после его слов и подавно.

— Нет! — с отчаяньем бормочу, вжавшись в подушку. Одна лишь мысль о том, чтобы остаться обнаженной — сейчас, черт подери, без возможности пошевелиться, приводит в ужас. Я ему доверяю. Все ещё доверяю (и вряд ли это изменится). Но не хочу… не хочу!

Напоминаю сама себе непослушного, капризного ребенка. Или испуганного — с какой стороны посмотреть. Но, так или иначе, слушаться Каллена категорически отказываюсь.

— Ты предлагаешь мне обработать спину через ткань? — его смешок выходит натянутым и напряженным, — Белла, хотя бы сейчас не упрямься.

— Нет, — повторяю тише, но оттого не менее уверенно. Тот самый липкий, ненавистный страх возвращается. Я ещё помню, чем кончается раздевание — сомневаюсь, что смогу когда-нибудь совершенно спокойно остаться без нижнего белья. Особенно верхней части комплекта…

Слышу шаги. Раз, два… гладит. Снова гладит волосы.

— Viola, — зовет бархатный голос совсем рядом. Крепче зажмуриваю глаза — я не могу сейчас смотреть в малахиты, это выше моих сил, — non avere paura (не бойся).

Кажется, он понимает, в чем причина моего несогласия. Называет фиалкой… как прежде. Ничего не было. И это малость, но успокаивает.

Впрочем, не настолько, чтобы побороть ужас. Я просто не могу. Я сегодня отвратительно слабая.

— Белла, нужно только помазать спину, больше я ничего тебе не сделаю, — клянется. Слышу, что клянется. Можно ли не поверить? Усомниться?.. Только если в это же время и в себе самой.

Ничего не отвечаю. Плотно закрыв глаза, губы, все же вытягиваю руки вперед. Как только пальцы упираются в деревянную спинку, чувствую на макушке легкий поцелуй.

— Умница.

Осторожно приподняв меня над простынями, Эдвард на удивление быстро справляется. Сомневаюсь, что я бы смогла так даже с Джеромом. Мгновенье — и ночной сорочки нет. Только поглаживающий кожу легкий ветерок из раскрытого окна напоминает, что на теле что-то было. Должна признать, такое охлаждение даже приятно.

— Не страшно? — мягко, тоном доброго волшебника из детских сказок, тоном родителя, обращающегося к перепуганному ребенку, зовет Каллен. Помогает занять прежнее место на кровати, намеренно не притрагиваясь к груди. Талия, шея — и ничего больше. Он знает меня куда лучше, чем казалось. И знает, чего я больше всего боюсь.

Едва заметно качаю головой. Слезы почти прекращаются, но как только ледяной крем оказывается на коже, с завидной скоростью восстанавливают утраченные позиции. Холодно…

— Ч-что это? — судорожно вздохнув, спрашиваю, немного выгибаясь.

— Мазь от ожогов. Или тебя интересует название?

Нет. Название точно не интересует.

— Очень хорошее лекарство, Белла, — натыкаясь на мое молчание, добавляет мужчина, — испытано лично.

— Ты тоже сгорел?..

— Не так сильно, как некоторые, — он усмехается, пробуя вселить мне оптимизма, — все быстро заживет.

Вместо ответа издаю шипение. Плечи — самая пострадавшая часть, похоже.

Эдвард понимает. Прикасается осторожнее. Длинные пальцы ласково и нежно растирают белую жидкость, стремясь закончить побыстрее, но вместе с тем сделать все необходимое.

Какой он все-таки хороший…

Наконец, болезненное действо кончается. Судя по всему, обожженной кожи, не затронутой мужчиной, больше не осталось. Это радует.

Минутка тишины, повисшая после окончания процедуры, настораживает. Напряженно жду, что будет дальше, надеясь, что больше ничего плохого не случится. То, что сейчас было… волшебно. Пусть продолжается, пожалуйста!

Я не хочу снова ругаться!

Мне кажется, Эдвард читает мои мысли. Остается.

Подходит к краю кровати, присаживаясь перед ним. Убирает с моего лица вымокшие от слез волосы, позволяя нашим глазам встретиться.

Малахиты добрые. Такие добрые и понимающие, такие сострадательные и виноватые, какими не были никогда в жизни. Сейчас кажется, что Барон из ночи — выдумка больного воображения. Никогда эти глаза не могли пугать, никогда не могли заставить усомниться в истинном лице их обладателя, никогда не делали больно. Случившееся — вымысел. Сон, не больше. Нет здесь Изумрудного наркобарона. Нет здесь Каллена, Босса Мафии. Здесь мой теплый Эдвард. Здесь мужчина, с которым я ничего не боюсь и с которым хочу провести если не остаток жизни, то большую её часть однозначно. И то, что я думала о нем, то, что воображала, кажется непростительным. Почти предательством.

— Scorpione (скорпион), — шепчу, пробежавшись пальцами по его щеке. Не могу удержаться.

Как и в самолете, мою руку тут же перехватывают. Легонько целуют.

— Упрямица Белла, — отзывается он, усмехнувшись, — легче?

— Да, спасибо.

— Не за что, — Эдвард придвигается немного ближе. Со щек пропадают остатки слез.

— Не нужно плакать, — недовольно просит он, пристально разглядывая мою слезинку на собственном пальце, — для этого нет причины.

— Есть…

— Боль скоро пройдет, Belle.

— Нет, я не об этом… — запнувшись, размышляю, стоит ли. Ещё утром я клялась себе, что в момент очередного откровения сумею вовремя остановиться. Приложу для этого все силы, чего бы мне не стоило. Но теперь, когда этот момент непосредственно наступил, я просто не вижу в этом смысла. Может быть, я мазохистка, может быть, схожу с ума, а может мне просто нравится лить слезы — не имею ни малейшего понятия, однако обрывать себя не хочу. Завтра мы вернемся… домой. И дома будет точно не до признаний.

— Ты сказал, что если мне понадобится… поговорить, ты будешь готов меня выслушать, — тщательно подбираю слова, но от полыхающих малахитов не отрываюсь, — а затем, когда я сказала, ты… то есть ты не… — делаю резкий и глубокий вдох, решая, что лучше говорить о болезненных темах быстрее, чем растягивать их надолго.

— Я тебе не нравлюсь?.. Ну, в смысле… совсем?..

Ну вот. Опять на те же грабли.

Эдвард поджимает губы. Взгляд наполняется серьезностью и скрытой грустью. Ему даже неприятно это слышать?

— Если ты скажешь мне «нет», я не буду пытаться это изменить, — обещаю, ненавидя повисшее в спальне молчание, — в любом случае я буду для Джерома самым близким другим и сделаю все, чтобы спасти его. Наши отношения никак не скажутся на нем.

Он этого боится? Что если откажет, я буду как Ирина? Потому не сказал прямым текстом вчера? Увертками, молчанием поэтому ответил?

— Тебе обязательно говорить об этом ночью?

— Значит «нет»? — черт, разочарование все же проскальзывает.

— Я не говорил «нет», — он морщится, резко выдыхая. Качает головой. — Белла, вчера вечером ты не сказала, что я тебе нравлюсь. Ты сказала, что меня любишь. Так?

— Да.

— А знаешь, что значит «любить»?

— Конечно, я ведь…

— Любить — это не «нравиться». Правда не нравиться, Белла. Это куда серьезнее. Все то, что случилось с Джеромом, все то, что было со мной, наглядно доказывает, подтверждает, укореняет — любовь оправдана только к детям. К своим детям.

— Ты думаешь, я сделаю то же, что и они?

— Я не могу этого знать, — он пожимает плечами, отчаянно на меня глядя, — и ты не можешь. В этом все дело.

Выдыхает. Берет трехсекундный перерыв.

— Белла, ты мне нравишься, — гладит мои пальцы, проводит по волосам во всю их длину, — если ты сомневаешься, что я тобой дорожу, это самый большой просчет, который ты допустила. И за вчерашнее…

Эдвард морщится, оглядывая мою ладонь с отпечатком слоника.

— Я прошу у тебя прощения. Я… вчера, когда ты ушла, я утром… Их нет больше. Все до единого в мусорном баке. Вещи, из-за которых я могу сделать больно тебе или Джерому, рядом находиться не должны.

— Ты выбросил?.. — улыбка сама собой расползается по лицу, а удивление, приятное, радостное удивление, выбрасывает из головы все негативные мысли.

— Да, я выбросил, — он кивает, будто сознаваясь в чем-то постыдном, — ты была права, без них тоже можно жить. Я научусь.

— Эдвард, — игнорирую жжение, сопровождающее это движение, игнорирую боль, которую оно вызывает. Обнимаю мужчину за шею, как можно ближе пододвинувшись к краю. Самый лучший аромат на свете заполняет легкие. Я дома. Я в порядке. Я счастлива. — Ты молодец, ты большой, большой молодец, ты ведь знаешь это, правда? Ты справишься, конечно справишься, мой хороший. Я не сомневаюсь.

Он немного расслабляется — то ли от моих слов, то ли от прикосновений. Намеревается ответно обнять, но, вспомнив про спину, убирает руку. Целует в щеку.

— Все самое плохое оправдывается любовью, — шепчет, спустя некоторое время, — я не хочу, чтобы это стало твоим или моим оправданием.

— Ты судишь неверно, — мягко осаждаю, утыкаясь носом в его шею, — правда, Эдвард. Любовь делает людей счастливыми. Это — высшая форма привязанности. Я просто… просто не могу больше ни без тебя, ни без Джерри жить. Я вас люблю.

Признаюсь в сокровенном. И теперь не страшно, ни капли.

— Нужно придумать для этого другое слово. «Любовь» не подходит.

— То есть, если я буду говорить другими словами, ты… не против?

— Белла, ты замечательная, — он ласково улыбается, с нежностью глядя мне в глаза, — ты столько всего сделала для нас… ты можешь говорить мне что угодно. И как угодно.

— Но «люблю» ты слышать не хочешь…

— Нет, — он вздыхает, — не хочу. Всего лишь не хочу.

— Ладно, — примирительно замечаю, окончательно успокаиваясь. Обида, горечь — все отпускает. — Мне достаточно знать что то, что ты сказал, правда. Знаешь, говорят: о любви вслух кричать не принято.

Мой оптимизм его смешит.

— Я рад, что ты не сомневаешься, — честно произносит мужчина, — я не думал, что натолкну тебя на такие глупые мысли вчерашним разговором.

— Ты все исправил…

— Да уж… — Эдвард смущенно опускает взгляд, усмехаясь сам себе, касается глазами деревянной спинки — думаю, уже можно надеть обратно твою ночнушку.

— Думаю, да.

Он поднимает с другой стороны кровати мою одежду и, похоже, только сейчас замечает на простынях красные пятна. Их немного, но среди материи белого цвета выделяются они вполне ярко.

— Что это? — недоумение так и сквозит в вопросе.

— Истонченные капилляры, — бормочу, нерешительно посмотрев туда же, — так бывает…

— У тебя шла кровь?

По-моему, мой ответ очевиден.

— Белла… — Эдвард выглядит потерянным, — это из-за меня? Когда началось?

— Не важно, уже все в порядке, — просительно протягиваю руку в его сторону, не желая ни вспоминать, ни думать о вчерашнем. Сегодня. Сегодня замечательный день. И если для нашего примирения, для объяснения нужно заново сжечь спину, я согласна. Хоть сто раз. По сравнению с тем, что было, эта боль ничего не значит.

— Ладно, утро вечера мудренее, — Каллен, мотнув головой (чувствую, мы ещё вернемся к этой теме), говорит будто сам с собой, занимая свое прежнее место возле меня, помогает тем же путем, что и прежде, надеть ночнушку, — засыпай.

— Я засну, — расслабленно улыбаюсь, закрывая глаза, — иди к Джерри. Он не должен спать один.

— Не должен, — медленно соглашается Эдвард. На мгновенье замолкает.

— Спокойной ночи, Belle, — желает, чмокнув меня, как когда-то папа, в лоб, — все хорошо.

Нечленораздельно бормочу свое согласие, удобнее устраиваясь на подушке. Мазь и вправду очень действенная. Тело уже не жжет так сильно, как раньше.

… Почти засыпаю. После ухода Эдварда слышу, как хлопает дверь, слышу его шаги по направлению к спальне… уже сдаюсь Морфею, как внезапно тот же хлопок, что и успокоил, убаюкивал, вытаскивает на поверхность из цветных сновидений.

— Ш-ш-ш, — замечая мое недоумение, ограничивающееся поворотами головы из стороны в сторону, шепчет Эдвард.

Тихонький скрип кровати. Чей-то вздох.

Наконец, сориентировавшись в темноте, вижу светлые волосы Джерома. Как раз на подушке напротив, но на достаточном расстоянии, дабы не потревожить мою кожу. Половина вытянутой руки.

— Вот теперь точно все в порядке, — удовлетворенно вполголоса произносит Эдвард, накрывая нас с сыном невесомой простыней, — а то мне надоело спать раздельно. Спокойной ночи.

Ложится рядом с сыном, довольно улыбнувшись.

— Спокойной ночи, — ответно улыбаясь, переплетаю свои пальцы с его и глядя на них обоих.

Все хорошо, это правда.

У нас все хорошо…

— Эдвард… — тихонько зову, чувствуя явное желание кое-что сказать, кое-что, пришедшее в голову от вида моего белокурого ангелочка, — по поводу Джерома… я никогда не сделаю ему больно.

Вспоминается деяние Ирины. Рассказ Каллена, пропитанный горечью и гневом… рассказ о поступке, не имеющем ни оправдания, ни смысла. О ненавистной мне женщине.

— Я знаю, — открыв глаза, мужчина с самым серьезным видом кивает, — поэтому в непредвиденном случае ты и будешь его опекуном.

— Никаких непредвиденных случаев, — не соглашаюсь я, — Бароны обо всем знают.

— Не обо всем…

Рассмешить его не удается.

— Эдвард…

— Мы поговорим об этом потом. У нас есть целый день свободы завтра — на острове и в самолете. Не о чем беспокоиться.

— До завтра…

— Уже прогресс, — пальцы сжимают мои крепче, — спи, viola. Как бы там ни было, вы с Джеромом в любом случае останетесь на поверхности…

Глава 52 Каменный замок

— Нам нужно поговорить.

Я прерываю сказку о Маленьком Принце, поднимая на Эдварда глаза.

Мужчина сидит в большом кожаном кресле возле выдвижного столика, хмуро глядя на меня. Правая его рука устроилась на подлокотнике, левая лежит на колене. Несмотря на всю напускную расслабленность позы, иначе как напряженной назвать её не получится. Будто бы через минуту Каллену придется прыгать с борта авиалайнера с парашютом.

— Джером уже спит, — замечая, что я нагибаюсь к малышу, сообщает он. С долей растерянности оглядывает укрытое сливовым покрывалом детское тельце.

Осторожно, дабы не потревожить ребенка, поднимаюсь. Хочу сесть рядом с Эдвардом, но он не позволяет. Указывает на кресло напротив.

— Через час мы приземлимся.

Мое настроение — и без того не слишком жизнерадостное — падает ниже некуда. «Отличная» новость. Осталось только узнать, что в числе встречающих будет Большая Рыба.

Ну почему, почему нельзя останавливать время? Сегодня во время посадки в самолет самым большим моим желанием было вернуться на два-три дня назад и сполна, ещё раз насладиться нашим маленьким отпуском. На острове я знала, что ни с одним из Калленов не случится ничего плохого. На острове единственной нашей заботой были поселившиеся внутри воспоминания и видения, но уж точно не реальные личности. И если моральный удар можно снести, перетерпеть и вылечить, то с физическим куда сложнее. Слишком много в США тех, кто жаждет крови Smeraldo… нашей…

Если когда-нибудь я смогу это сделать, профинансирую изобретение машины времени.

— Белла, мне нужно все твое внимание, — раздражение в бархатном баритоне придает ситуации ещё более плачевное положение. Яркое солнце, безбрежный океан и ласковые дельфины Чили растворяются в небытие, пропадая где-то в недрах сознания. Я ещё помню, как Джерри играл с ними этим утром, ещё помню, как Эдвард помогал сыну заканчивать их последний совместный песочный замок и вряд ли смогу забыть умиротворение, царящее после полудня, когда в обнимку с большой миской оранжевых абрикосов мы вместе смотрели «Спасателей». Помню. Знаю. Но теперь кажется, что это было не со мной. Не с нами. И уж точно не сегодняшним днем.

— Извини…

— Уже лучше, — сухо кивает Эдвард, поправляя ворот свежей рубашки. Черной, как смоль… его кожа неестественно белая в контрасте с этой материей.

На мгновенье в салоне сохраняется давящая тишина. Ядовитым плющом проникает в каждую щель, заполняя собой все свободное пространство. Потесниться её заставляет только лишь продолжение нашего разговора:

— В аэропорту будут две машины. Вас повезет Джаспер.

— Разные?..

— Разные.

Прекрасно. Все лучше и лучше.

— С того момента как мы сядем, Белла, — Каллен придвигается ближе ко мне, наклоняется вперед, глядя прямо в глаза с похожим чувством заклинания, как в ночь отравления, — любые приказы Джаспера ты обязана выполнять. Что бы он ни сказал. В любое время.

… Мое молчание малахитам не по вкусу. Они темнеют.

— Это ясно?

— Да… да, — прочищаю горло, делая ответ слышимым, — я поняла.

Эдвард щурится.

— Твое упрямство недопустимо, — не до конца верит тому, что я смогу исправно следовать этому правилу, — пообещай мне.

Коротко вздохнув, я киваю. Честно смотрю в его глаза, не тая собственного взгляда. Я постараюсь.

— Отлично. Дальше, — Эдвард ведет себя будто на деловой встрече. Коротко, ясно, четко, быстро… по-деловому и собранно. Этот инструктаж обязателен, и нарушение того, что я услышу, запрещено. Иначе будет очень плохо. Иначе пострадаем все.

— В особняке вы не должны покидать комнаты. Ни порознь, ни вместе. Подходить к окнам, выходить в коридор и уж тем более на улицу — опасно. Очень опасно, Белла. Не смей допускать этого.

Ещё один кивок. Ещё одно принятие правил.

— Ты запомнила? Повтори, — Каллен неутомим сегодня.

— Окна, коридор, улица — нет… комната и только, — на удивление достаточно ровно произношу я, но теперь прямой взгляд за гранью возможностей. Я смотрю куда угодно, кроме как на лицо мужчины.

— Имей это ввиду. Дальше.

Его волнение передается и мне. Проникает под кожу, обустраиваясь там с завидным комфортом. С каждой приближающей Сиэтл миле мне все больше становится не по себе.

А уж от следующего правила….

— Вы не знаете, как меня зовут, когда сойдем на землю, — Эдвард оборачивается на иллюминатор, поджав губы поглядев в чернильную тьму.

— Не знаем?.. — я ослышалась?

— Нет. Об отце Александра тебе ничего не известно.

— Кого?.. О ком?..

— Ваши новые имена — Мария и Александр. Паспорта и свидетельства о рождении будут у Джаспера.

Новые имена? А петля-то затягивается…

— Для чего они?

— Для непредвиденных ситуаций. Покинете Америку тихо и незаметно, если придется. На твоей кредитке сто тысяч долларов. На первое время точно хватит.

Он останавливается. Делая глубокий вдох, одновременно застегивая две пуговицы рубашки на запястье. Раздраженно, словно бы они чем-то ему мешают.

— Ты родилась в Далласе, Техас. Вышла замуж в восемнадцать. Брак оказался несчастливым и быстро распался. Александр — твой первый и единственный сын. Вы вместе переехали в Нью-Йорк, когда ему было три. Дабы оградить его от влияния бывшего мужа, ты не рассказывала ему об отце. Он его не знает.

— Что это? — наверное, сложно не заметить моего искреннего недоумения и удивления услышанным.

— Твоя легенда — если что-то забудешь, спроси у Джаспера. Придерживайся её.

— Зачем?

— На новом месте у соседей всегда возникают вопросы. Так будет безопаснее.

В моей груди неприятно покалывает. Глаза щиплет, и я прекрасно знаю, чем обычно это ощущение кончается. Спутанные мысли, напуганные выслушанным рассказом, сдавливают горло. Новые соседи. Нет. Отказываюсь!

Я не могу удержаться от этого вопроса. Он слишком долго был внутри:

— Эдвард, — окликаю, надеясь хотя бы на мгновенье увидеть вместо мужчины напротив прежнего Каллена, — почему мы не остались… дома?

Он хмурится, изогнув бровь.

— Где — дома?

— В Чили.

Произношу и окончательно понимаю, что именно так и готова называть то место, которое мы сегодня в спешке покинули. Как ни странно, но страна, где я родилась и выросла, где встретила тех, без кого сейчас своей жизни не представляю, кажется не просто чужой, но и враждебной, ненавистной, страшной и полной мерзости. Последнее, чего я хочу — заново видеть небоскребы под самое небо и серые пейзажи за матовыми окнами. Водная гладь, огромная луна, светлое солнце и белый песок — куда приятнее глазу. И куда спокойнее.

Я хочу домой. Обратно.

Эдвард напрягается. Его пальцы что есть мочи впиваются в обивку кресла.

— Четыре дня кончились.

— Мы могли провести там и больше.

— Не могли.

— Почему? — острое желание узнать истязает не хуже заправских кошмаров. Сглатываю комок в горле, надеясь, что хотя бы ответ даст какие-то силы для борьбы. Пока мне хочется лишь опустить руки. Беспомощность затапливает с головой.

— Потому что Каю нужно пять суток, чтобы вычислить мое местоположение, — Каллен понижает голос, коснувшись краем глаза посапывающего на своем диванчике Джерома, но гнева от этого в баритоне меньше не становится. Яд льется из него непрерывной, сильной струей. — А с моим и ваше. Не вернись мы в Америку, он бы сам навестил нас.

— Ты же Босс…

— Он тоже. Поверь мне, нет закона не убивать себе подобных.

Верю. Несомненно.

Не могу только понять, зачем? В мире сотни профессий и специальностей. Многие из них дают успех, обеспеченность и славу. Многие вполне доступны. Многие — дозволены законом. Так почему же ему нужно было делать выбор в пользу мафии? В пользу кровавых расправ, жестоких игр и отказа от всего, без чего нормальный человек не представляет своей жизни? Наверное, это тема не для понимания и разбора полетов. Так случилось. И придется смириться.

— Ты сама это выбрала, — Эдвард морщится, потирая пальцами переносицу. Запрокидывает голову на спинке кресла, закрывая глаза, — вместе со мной. Я предупреждал, что ни коней, ни конфет не будет.

Теперь говорит куда тише и спокойнее. Устало, сожалеюще и горько.

— Я в любом случае не изменю решение, — так же негромко отзываюсь я.

— А я сейчас не позволю тебе этого сделать, даже если захочешь, — малахиты вспыхивают страшным огнем, когда их обладатель воображаемой железной хваткой удерживает мой взгляд, — пути назад не будет. Ловушка захлопнулась.

Эти слова звучат так, будто я и вправду жалею. Будто бы он усомнился в силе моего желания быть рядом с ним и Джерри.

Такое уже и вовсе неприемлемо.

Зато проходит мое желание заплакать. Помогло.

Я встаю со своего места раньше, чем Эдвард предпринимает попытку остановить меня, и оказываюсь рядом с ним быстрее, чем он может помешать. Правда, какую-то часть планов он все же рушит. Не успеваю и пикнуть, как оказываюсь на коленях мужчины, а розоватые губы, теплые, прижимаются ко лбу.

— Не убежишь.

— Мне и не нужно.

Обвиваю Каллена за шею, тихонько, почти расслабленно усмехнувшись.

— Ты же знаешь, что нет причины в мире, чтобы я передумала, правда? — мягко интересуюсь, поглаживая бронзовые волосы.

— Знаю.

— И все равно думаешь о глупостях, — журю, снисходительно улыбнувшись, — зачем?

— Затем, что в шаге от полного краха.

Неожиданная фраза больно ударяет по ушам. Пробую отстраниться и уже по малахитам понять, серьезно он говорит или нет, но сильные руки не позволяют. Не могу пошевелиться.

— В каком смысле? — голос — единственное, что у меня теперь осталось.

— Если все обернется не так, как я хочу, Джером и вправду не будет знать о своем отце.

В ответ на такое чудовищное заявление у меня внутри все закипает. Жар, распространяющийся по телу, берет свое начало в левой части груди.

— Что бы ни было, он никогда тебя не забудет, — горячо шепчу, перебираясь пальцами на его затылок, — с легендой или без, а воспоминания у него никуда не денутся.

— Детство тем и хорошо, что постепенно забывается ненужная информация. А ему ещё нет даже шести, — Каллен пожимает плечами, но по-прежнему не позволяет мне на себя посмотреть. Будто бы знает, что если я это сделаю, ровный голос, уверенность и вообще желание говорить подобное провалится сквозь землю.

— А ты, я вижу, мыслишь позитивно, — язвительно замечаю, пока пламя внутри разгорается лишь ярче.

— Я вполне серьезно, — в этот раз губы оставляют едва ощутимый поцелуй у моего виска, — лучше пусть он меня потеряет, чем я его.

— Эдвард, хватит! — не выдерживаю, произнося это громче, чем все предыдущее, — никто никого не потеряет, прекрати!

В ответ не получаю ни слова. Это настораживает.

— Ты знаешь, что мысли материализуются?

— Если бы нашу проблему могли решить журналы по психологии, я бы купил их издательство, — хмыкает он, поджав губы. Держит меня крепче, чем прежде, — не занимайся глупостями, Belle.

— Я и не занимаюсь, — закатываю глаза, чмокая его плечо, — я просто знаю, что ты со всем справишься и все будет в порядке.

Ну, или хочу в это верить, Эдвард…

— Конечно будет, — мужчина соглашается, кивнув, — особняк — самое безопасное место. Вам ничего не будет грозить. До туда они точно не доберутся.

— Они и до тебя не доберутся, — поднимаю голову, целуя его подбородок, — это — наш щит.

— Щит… — малость усмехнувшись, протягивает Эдвард. Возвращает мне поцелуй.

— Белла, — зовет, после ненадолго воцарившейся тишины. Тихо-тихо, будто бы кто-то нас подслушивает, — я хочу, чтобы он знал, что я его люблю. Всегда.

— Он знает, — уверяю, поглаживая ворот черной рубашки.

— Чтобы потом, лет через десять… тоже, — Каллен сглатывает, несколько рассеяно перебирая пальцами мои волосы, — и позже…

— Даже не сомневайся, что так и будет, — так же тихо отвечаю ему, решая в этот раз обойтись без «прекрати» и «не думай о таком». Думай. Никто не знает, что на самом деле получится. И уверена, ему будет проще, если он поверит, что что бы ни случилось, его просьбу я исполню.

— Эдвард, — подаюсь назад и надеюсь, что он-таки отпустит меня. Позволит хоть на мгновенье, на секундочку посмотреть на свое лицо сейчас.

К счастью, желание сбывается. Разрешает.

— Ты справишься, — делая акцент на каждом слове, четко произнося их, заверяю я. Смотрю прямо в глаза. Мои любимые, сияющие ярко-зеленые глаза, — все будет хорошо.

— Знаешь, — через грусть в баритон пробивается улыбка, — а я ведь мог не пойти на тот ужин к Маркусу.

— Здорово, что ты передумал.

— Здорово, — он кивает, робко улыбаясь. Наклоняется ко мне, как к бесценному сокровищу осторожно, целомудренно целуя в губы, — теперь мне за него не страшно.

На душе становится тепло. Все страшное, темное, болезненное — пропадает. Мне плевать, куда мы летим. Мне плевать, что будет завтра. Сегодня я люблю самого замечательного мужчину на свете. Сегодня он и его сын рядом со мной, живы, здоровы и счастливы.

Я немного выгибаюсь, стремясь продлить поцелуй и окончательно убедиться во всей прелести этого момента, но Эдвард отпускает меня, немного поворачивая голову вправо.

Крепкие объятья разжимаются. К тому моменту, как, открыв глаза, я получаю возможность посмотреть на лицо Каллена, оно непроницаемое, собрано и серьезно, как прежде. Ни единой эмоции из тех, что наверняка присутствовали при разговоре, поцелуе, нет и не будет. Минутная слабость подошла к концу. Smeraldo вернулся.

— Белла, мне нужно ещё одно твое обещание, — кивая на постепенно появляющиеся за иллюминатором огни города внизу, произносит Эдвард. Баритон теперь имеет совсем другой тон.

— Какое?

— Как только мы спустимся с трапа, твои мысли будут только о спасении Джерома. Ни я, ни что-либо другое не помешает тебе сберечь его.

С долей надменности глядя на меня, с прямым приказом и повелением, говорит вполне серьезно. И к серьезному же ответу призывает.

— Пообещай.

Только вот дать заветное слово мешает то, что я прекрасно знаю, как должна на самом деле звучать эта фраза:

«Как только мы спустимся с трапа, обо мне ты должна забыть».

Вот и кончилось волшебство момента…

* * *

Возвращение в «Обитель Дракулы» не было столь радостным, как прежде.

На стенах, разумеется, остались художества Джерома — его волшебные рисунки, придающие оптимизм в самый дождливый день — но теперь они напоминают скорее о не самых лучших обстоятельствах, чем о приятном.

А все потому, что хозяин этой комнаты, её обладатель и по совместительству человек, без которого ни я, ни Джерри, не можем быть счастливы, отсутствует.

Он не придет ни сегодня, ни завтра. В самых неблагоприятных мыслях даже проскальзывает вариант «никогда», но я безжалостно отметаю его, не собираясь давать даже шанс такому развитию событий.

Вернется.

Он обещал мне. В самолете, ночью, во второй части нашего разговора, когда Джером, как и прежде, спал, разглядывая свои цветные сны, а я никак не могла пробиться к Морфею, обещал. После того, как потребовал моего слова, что я сберегу Джерома и сделаю все для его безопасности. Путем отречения от всего, что и его, и меня, связывало с Калленом. Мой ответ можно было истолковать двояко: я сказала ему, что не приемлю цены за нашу безопасность собственной жизнью. Но на вопрос, поступила бы я так же на его месте, ответить отрицательно не смогла…

В конце концов, попросила найти другое решение. Привела в доказательство те факты, что не позволяют ему оставить нас с малышом и нам точно так же оставить его самого. Начиная от физической уязвимости и заканчивая тяжелой артиллерией — моральной беззащитностью белокурого ангелочка. Его кошмары, слезы, ужасы, преследующие по пятам, сколько бы он ни убегал — все это подтверждает, что без папочки ему не справиться.

Закончилось все тем, что мы условились: до тех пор, пока мы не покинули Америку, он — папа, но затем, если придется уехать, его — нет. Было тяжело на это согласиться, но выбора мне не оставили. Как бы ни было сложно признавать, как бы ни было больно, но связь Джерри с Бароном Мафии (тем более такая) точно не пойдет на пользу его безопасности.

Впрочем, когда мы все же сели в главном аэропорту, откровения и принятие противоречивых решений отошли на второй план.

Из-за Джерома…

Малыш быть может и догадывался, что папе нужно будет уехать, но уж точно не предполагал, что так скоро. Когда Джером, укутанный в черно-красный плед, оказался вместе со мной в салоне внедорожника, заведенного Джаспером и, похлопав по месту рядом, увидел, что Эдвард никуда не собирается с нами ехать, зарыдал в голос.

Маленькие пальчики с такой силой впились в Каллена, что ему потребовалось приложить некоторые усилия, чтобы мальчик отпустил его. Он дважды прошептал ему, что очень любит, дважды пообещал, что все будет хорошо. Но заметив, что никакие уверения здесь не помогут облегчить дело, вынужден был оставить идею уговоров. Чмокнув напоследок сына в лоб, Эдвард, не оборачиваясь, направился к своей машине.

Последовать за ним Джерому помешала заблокированная Хейлом дверь. Малыш водил пальчиками по стеклу, плакал, звал папу и пытался выбраться, чтобы его вернуть. Мне казалось, тот Джером, который остался в прошлом, вернулся. Он был тем же запуганным ребенком, какого я увидела в феврале. Он был тем же несчастным, беспомощным мальчиком, желающим лишь одного: присутствия рядом отца. И от вида этого мальчика мое сердце обливалось кровью.

Он не рыдал так ни разу при мне! Будто бы знал, куда отправляется мужчина… Будто бы понимал, насколько все далеко зашло…

Я думала, его истерику будет не успокоить. Думала, что придется долго и спокойно объяснять, в чем дело. Но все кончилось само — резко и внезапно.

Эдвард не обернулся. Распахнул водительскую дверь, сел внутрь красного «BMW», пристегнулся и завел мотор. Ни разу, ни на секунду не посмотрел на малыша. Посмотрел бы — вернулся, я уверена. Сел вместе с нами и не заикался больше о разных машинах. Но тогда бы план не осуществился и опасность только удвоилась. Нам правда нужно было в особняк. По крайней мере, там находилось достаточно охраны, дабы защитить Джерома — хотя бы о его физической безопасности не приходилось думать.

Для Джерри это был знак. Свой собственный, по-своему истолкованный сигнал.

Бросив ненавистное стекло, оставив в покое его запотевшую от собственных слез поверхность, мой мальчик кинулся ко мне, прижавшись всем тельцем вместе с курткой и пледом, как можно крепче. Он не плакал больше, не всхлипывал. Он молчал.

И его молчание, безсомнений, самое страшное наказание из возможных.

Для нас всех.

Сейчас, к счастью, все проще. Наше трехдневное заточение проходит более-менее спокойно. По крайней мере, ни ночных истерик, ни кошмаров, ни рыданий больше нет. Джерри, конечно, поверил в мои уверения, что папа нас не бросил, но не до такой степени, как хотелось бы. Впрочем, так лучше, чем изъедающая изнутри, вынуждающая корчиться от невыносимости боли вера в предательство самого родного человека.

Я рада, что смогла помочь моему ангелочку. Насколько это было возможно, разумеется…

Сегодняшний день начинается дождем. Им же, полагаю, по примеру двух прошедших, и кончится. Такое ощущение, будто бы солнце, бывшее возле особняка прежде, покинуло Америку с нами и осталось в Чили. Решило не возвращаться (у него-то была такая возможность). Пасмурность, холод и бесконечные ливни — вот удел погоды. Тут уж ничего не попишешь — изменить не выйдет.

На часах — половина второго. Как раз полчаса прошло с тех пор, как миссис Браун принесла Джерри обед и потратила десять минут, дабы уговорить его съесть хотя бы половину своей порции. Малыш, без пререканий доедавший все, что ему приносили, в этот раз демонстративно отодвинул тарелку, поджав губки. И плевать, что на ней было его любимое, по словам кухарки, блюдо.

Затем он отказался рисовать. Забрался в постель, обнял подушку, зарылся под одеяло и затих. В эти дни так часто происходит. Вначале он плакал в такой позе, но затем, постепенно, перестал. Теперь по истечении пятнадцати минут он обычно засыпает.

Так и получилось.

По крайней мере, за бессонную ночь (и не от кошмаров или ужасов, нет, а просто потому, что «не хотелось») он выспится днем — имеет ли смысл сейчас распорядок? На красных простынях, под тигровым покрывалом малыш, мерно посапывая, отдыхает. Тем лучше для него.

— Дети очень милые, когда спят, — негромкий мужской голос, раздавшийся с кресла напротив моего, возвращает из размышлений к действительности.

Я отрываюсь от Джерри, поворачивая голову к говорящему:

— Они всегда милые.

Джаспер, закинувший ногу на ногу, сложивший руки на подлокотниках, усмехается.

— Быть может.

Все-таки, как бы то ни было, присутствие этого человека меня успокаивает. Джаспер словно бы обладает даром контролировать эмоции. Я потому и попросила его побыть здесь — на время сна Джерома — оставаться один на один с отвратительнейшими, пугающими мыслями совершенно не хочется. Боюсь их не одолеть.

— Загар тебе к лицу, — замечает Хейл, стрельнув взглядом на мои обгоревшие плечи.

Теперь мой черед усмехнуться.

— Спасибо.

— И что же, крем от солнца больше не спасает?

— Иногда упрямство действует сильнее крема, — вспоминаю о том, как Эдвард осторожно намазывал целительной мазью мою спину, и становится тепло. Приятное воспоминание — залог хорошего настроения. Только с главой охраны я могу думать о позитивном исходе и искать хорошее в той яме, где мы все оказались теперь.

— А каким кремом пользовался ты? — чувствую долгожданное раскрепощение, задавая свой вопрос.

— В каком смысле? — глаза Джаспера поблескивают недоверием.

— Ты ведь был на Карибах, верно?

Недоверие сменяется хитростью, но в глубине взгляда, во всем лице, даже в позе, неожиданно быстро расслабившейся, царит успокоение.

— Ты очень догадлива.

Ещё бы. Улыбка становится шире. Я бы на его месте тоже не потратила четыре дня свободы даром.

— Все в порядке?

— Тебя это правда интересует?

— Если ты не хочешь отвечать, можешь этого не делать, — примирительно пожимаю плечами, удобнее устраиваясь на своем кресле. Приникаю лицом к мягкой спинке, вдыхая аромат холодной кожи. Даже он напоминает мне об Эдварде.

— В порядке, — чуть помедлив, кивает Хейл.

— И когда будем поздравлять папочку? — меня сегодня не остановить. Неожиданно проснувшееся желание разговора, причем на те темы, которые обычно не освещаются перед чужими людьми, пугает. Это обратная сторона истерики? Мое собственное выражение волнения?

— Когда он им станет, — без тени улыбки, сухо бормочет телохранитель.

Такой поворот мне не нравится. Ещё уйдет…

— Джаспер, извини, — виновато гляжу на мужчину, пытаясь показать, что вправду сожалею, — это не мое дело, я знаю.

— Вокруг уже не осталось чужих дел, Белла. Ничего страшного.

— Ты очень её любишь, — с долей смущения замечаю я, немного опустив взгляд.

— Так же, как и тебя мистер Каллен.

— Нет… — осекаюсь, пробормотав одно лишь первое слово. Сама себе качаю головой: эта тема точно не из лучших. Он ценит и дорожит. Но, по собственному же признанию, не любит. Что угодно, только не любовь. А другого слова я пока не придумала…

— Не говори глупостей, — хмыкает он, — если бы было по-другому, ты бы не смогла так свободно сидеть в кресле.

Машинально выпрямляюсь, оставляя холодную черную кожу в покое. Смотрю на главу охраны с удивлением, но вместе с тем — с интересом. Может, все-таки стоит?.. Вряд ли я что-то потеряю. Джасперу можно доверять. К тому же, он куда наблюдательнее меня: Хейл предложил дать Эдварду шанс ещё тогда, когда у меня к нему не возникало ни одной эмоции, кроме гнева.

— Может быть, я сама их вылечила? — надменно вопрошаю, оглянувшись на красную кожу.

— Разумеется, Белла. И всю спину тоже. Напомни, как долго ты занималась гимнастикой?

Его тон нельзя воспринимать равнодушно. При всем желании не могу сохранить прежнее напускное выражение на лице.

Смеюсь вместе с телохранителем, благодарно глядя на него. И за такие слова и за то, что он не дает мне скатиться в пустыню отчаянья. Когда нет рядом ни единого повода хохотать, а ты делаешь именно это, людям, подарившим такую возможность, становишься обязанной.

— Ты здорово разбираешься в людях.

— Я просто умею на них смотреть, — Джаспер ухмыляется, изображая жестами фокусника при этих словах, — на лице все-все написано.

— И что написано на моем? — изгибаю бровь, занимая прежнюю позу на кресле.

— Ты боишься, — ему не требуется для размышлений и разглядываний и секунды.

— Ты тоже…

Глава охраны чуточку, едва заметно, хмурится: смешливость в его чертах больше не задерживается.

— Когда я начну бояться своей работы, Белла, мне стоит оставить это место, — закатив глаза, сообщает он.

— Я не про это, — прикусываю губу, вздыхая, — за неё… за них боишься.

Джаспер щурится.

— Это хорошо, когда есть за кого бояться, — ничуть не смутившись, говорит он.

— Знаю… — взгляд сам обращается к моему ангелочку, а затем, убедившись, что он спит так же, как и прежде, крепко и спокойно, перекочевывает на стены. Деревья, парки, речки и озера, солнце и облачка… и ладошки. Отпечатки больших и маленьких ладоней, заполонившие собой всю стену, освещаемую скудным солнцем из-за матового окна.

Кто-то скажет, что ни я, ни мужчина, не правы. Что когда есть риск, когда есть возможность лишиться того, чем дорожишь, ни семья, ни любимые люди рядом существовать не должны. Но возникает резонный вопрос: а как, для чего тогда жить? Когда некому улыбнуться и некому пожелать спокойной ночи? Когда некого обнять и не с кем поделиться наболевшим… когда некого просить о помощи (я ещё помню, как ночью Эдвард впервые вошел в мою комнату, и до сих пор не забыла свой первый кошмар в его присутствии).

Близкие нужны всем — от телохранителей до мафиози, как бы ни считал Эдвард, признавшийся, что детей точно не хотел. Все они, несомненно, заслуживают свое счастье. И доверие.

… Последнее слово наталкивает на неожиданную мысль.

— Как она тебе рассказала? — вопрос сам собой срывается с губ. Не могу остановить его. Да и не хочу, наверное. Ладошки — ещё одно напоминание о мистере Каллене. И о том, что я до сих пор ему не сказала.

— Что?

— Про… — прочищаю горло, нахмурившись, — про Кашалота?

— Как рассказывают о войне или о чем-то в этом роде, — честно, я думала, он не ответит. И то, что я слышу эти слова, воодушевляет. Румянец по-прежнему на щеках, но уже не жжется так сильно, как прежде. Надеяться, что Хейл его не видит — глупо, но я пытаюсь в это поверить.

— Но это было неожиданно для тебя…

— Конечно, — в его тоне только серьезность.

Я вдыхаю побольше воздуха, стремясь, раз уж начала, закончить эту тему:

— Ты сам попросил?..

— Белла, к чему такой интерес? — Джаспер пытается поймать мой взгляд, постоянно от него ускользающий, — скажи прямо: в чем дело?

Дело… во мне дело, Джаспер. Во мне одной.

— Когда ты узнал… — пальцы сами собой стискивают подлокотники, и их кожа издает противный пищащий звук, — что ты чувствовал?

Ну вот. Легче.

Выдыхаю, надеясь, что он одарит меня ответом. Терзающий вопрос выпущен на волю.

— То, что чувствовал бы нормальный человек.

— Отвращение?..

— Ни в коем случае.

Рассеяно киваю, опуская глаза как можно ниже. Теперь, кажется, лицо горит целиком.

— Только не говори мне, что боишься рассказать ему, — мужчина раскусывает меня за секунду. По взгляду, румянцу или «прозрачным вопросам» — не важно. Видит насквозь вместе со всеми страхами.

Думаю, моего ответа ему не требуется. Он витает в воздухе.

На мгновенье в черной спальне воцаряется тишина. Напряженно слушаю, уставившись в одну точку на полу и не отпускаю её взглядом. Не имею ни малейшего понятия, что дальше. Чувствую такое отвратительное смущение, что хочется убежать из комнаты. Какой черт дернул меня за язык?

— Белла, — Джаспер начинает говорить, возвращая к себе мое внимание. И пусть я не отрываюсь от кресла, все внимание обращено к нему, — то, что делал с вами Лорен, запрещено применять даже в виде пыток для заключенных. Все, чему он учил и что говорил — ужасно. Но не потому, что отвращает, а потому, что заставляет мучиться. Ни в коем случае, никогда, Белла, никогда не смей винить себя в том, что случилось. Этот ублюдок виновен. Только он. И только к нему можно чувствовать отвращение.

Такая пламенная речь поражает… впечатляет…

На мои глаза наворачиваются слезы: сами собой, без разрешения. Побег от соленой влаги провалился. По моей же вине.

Перед мысленным взглядом мелькают картинки — знакомые, узнаваемые и всегда живые, цветные, яркие. Самые запоминающиеся моменты, самые интересные игрушки — от начала до конца, как при перемотке старого фильма. Сеанс не остановить, как бы ни хотелось. Эти записи из своей головы я точно не выкину… При всем желании.

— Я не хочу, чтобы он подумал, будто мне это… нравится, — бормочу, стиснув зубы. Первые крохотные капельки уже на щеке.

— Никто никогда так не подумает, — убеждает Джаспер.

— Я же замужем… — демонстрирую ему левую руку, по привычке ища там кольцо. Но его уже давным-давно нет на безымянном пальце. Спасибо Черному Ворону.

— У тебя не было выбора.

— Я сама пошла за ним…

— Только потому, что была вынуждена.

Его ответы спокойные, уверенные, понятные. Сама не знаю, зачем пытаюсь найти то, на что он не сможет сказать подобной фразы, но сомневаюсь, что оно в принципе существует.

Если бы Эдвард был как Хейл… если бы я имела хотя бы семьдесят процентов веры в то, что будет та же реакция…

Одно дело говорить с Джаспером — телохранителем, другом (надеюсь на это), а совершенно другое с тем, чей отказ, чье ответное слово может убить внутри все, что было. Послужить чем-то вроде контрольного выстрела в голову. Я верю ему во всем, что касается настоящего и будущего. Во всем, что связано с Джеромом. Но с прошлым ещё придется повозиться… оно слишком грязное, дабы быть уверенной, что кто-то добровольно решится в эту грязь по горло войти.

А может, я зря боюсь?..

— У меня самая жалкая из всех его историй, — с трудом подавив всхлип, шепчу мужчине.

— И одна из самых жестоких, — дополняет он.

Я пожимаю плечами, не зная, что сказать:

— Я не знаю никаких других. Он не говорил о них слова.

— А знаешь, сколько их было?

Качаю головой.

— Пятеро.

Вот как. А ему всего тридцать четыре года.

Судорожно вздыхаю, прикладывая ладонь к лицу. В груди больно щемит, а в горле скребут кошки. Но я хочу послушать. Если уже начала, отступать поздно. Будет больнее потом…

— Двоих, Белла, он убил. Похоже, в одной из игр.

Мурашки размером с кулак пробегают по коже сносящим все на своем пути табуном. Убил?..

— Если я расскажу тебе одну историю, пообещаешь попробовать поговорить с Эдвардом? Поверь мне, ситуация той девушки была куда сложнее твоей, но ей удалось выбраться. И тебе, несомненно, удастся, Изабелла.

Не знаю, куда деться от внимательного взгляда Хейла. Слева, справа, сверху — он повсюду!

Попробовать? А цена? А если цена будет выше, чем я смогу себе позволить?

Куда уж хуже?.. Безысходнее?..

Наверное, Джаспер прав, это внушение. Глупое внушение от Кашалота. В собственной безнадежности, ненужности и грязи. В принадлежности тому, кто из грязи вывел и от смерти спас.

Неужели сменить это убеждение на «ценю и дорожу» Каллена не получится? Я ведь люблю этого человека…

— Я попытаюсь, — прикусив губу чуть ли не до крови, произношу, сморгнув новую порцию слез, — когда-нибудь.

— Хорошо, — мужчина добродушно улыбается, вздыхая. Меняет ногу, поправляя края своего пиджака на кресле, — это верное решение.

Кивнуть — все, на что я сейчас способна.

— Элис занимала твое место на протяжении восьми лет, Белла.

После первой же фразы мои глаза распахиваются, а тело передергивает. Восьми?!

— И удерживал её вовсе не брак, который можно расторгнуть, — Джаспер напрягается. Гнев, не вымещенный на заслужено виноватого, выступает на его лице красными пятнами, — даже не чертов гипноз, который он ко всем вам применял…

У меня нет версий. Все, что были, Хейл только что отмел. Поворачиваюсь к нему, находя силы смотреть прямо, не таясь, на лицо главы охраны. Он разговаривает со мной, и меньшее, что я могу — показать, что слушаю.

— Элис была его родной племянницей. После смерти её родителей он стал единственным законным опекуном и поспешил из глубокой скорби по рано ушедшему брату, разумеется, вступить в новый статус. Ей было тринадцать лет.

Я слышу скрежет зубов. Я вижу, как внутри непоколебимого Джаспера пульсирует ненависть. Жуткая. Испепеляющая.

— Он… она с самого начала… они?.. — мое дыхание куда-то пропадает, а слезы застывают, не скатываясь вниз. Ужас, пронзивший душу, непередаваем.

Ребенок… совсем ребенок!..

— Да, именно так, — глава охраны сглатывает, делая глубокий, ровный вдох, — с этого возраста и до дня нашего знакомства она исполняла твою функцию.

— Господи!.. — одновременно с осознанием услышанного, с его принятием, негативные эмоции к Сероглазой пропадают. Не удивляет ни её вид, ни слова, ни движения… с тринадцати лет. Боже мой, с детства! Я не имею права, ни имею никакого, даже самого малого разрешения, чувствовать к ней что-то, кроме сочувствия и сострадания. Мне было семнадцать. Я была идиоткой, сбежавшей из дома по собственной прихоти. Я сама все решила.

А за неё решил он.

И это объясняет все — поведение, взгляды, манеру разговаривать… не каждый сможет продержаться после такого и продолжить жить в принципе.

Вот так и открывается страшная правда.

— И что же Белла, отвращение? — с долей безумства во взгляде спрашивает Хейл, — что я там должен был почувствовать?

— Нет, ни в коем случае, — повторяю его недавние слова, мотая головой, — прости, пожалуйста, я не знала…

— Я уверен, тебе тоже пришлось нелегко, — после почти минуты сдержанного молчания, говорит мужчина, — поверь мне, эти рассказы никого не заставят отвернуться от тебя. Если Эдвард будет знать все до конца, он сможет помочь тебе избавиться от этой дряни.

— Уже помог… — на выдохе шепчу в ответ.

— Вот видишь, — на губах Джаспера проскальзывает улыбка, — начало уже положено. Осталось только завершить начатое.

Верно. Завершить.

Я ощущаю больше силы внутри. Больше решимости. Он прав, рассказы не отвращают, ни капли. Воодушевляют. Вдохновляют. На себе вижу.

Элис сейчас счастлива. Она замужем за тем, кто её любит, она ждет ребенка от него…

И я счастлива. С Эдвардом, с Джерри, с моим маленьким, ласковым миром размером с мыльный пузырек.

И сколько бы игл не тянулось в его сторону, сколько бы врагов не выстраивались в очередь, дабы достать и разрушить все, что внутри, они не посмеют. У них попросту не хватит сил. Как никогда ясно понимаю, что мы справимся. Со всем.

Мы уже и так со многим справились. Главное — вместе. Главное — верить.

Я не должна сомневаться… никто из нас не должен.

— Джаспер, спасибо, — искренне, горячо произношу, глядя на него, — огромное спасибо!

За все, Джаспер.

За поддержку.

— Не за что, Белла, — он хитро усмехается, окончательно прогоняя гнев и ярость с лица, — не беспокойся, я лично сделаю все, чтобы от этой мрази не осталось и следа. Сколько бы он от нас не прятался…

— Вы его не нашли?

— Ублюдок колесит по миру. Италия, Испания, Франция… где его уже только не было за эти дни. Но от нас убежать не получится.

— Это хорошо, — поправляю волосы, стираю с лица остатки слез, — так будет лучше…

Белла Свон — и о смерти своего благоверного! Смеху подобно, ей богу. К тому же, тема убийства, как никак, тема запретная и, судя по всему, пугающая… тема, от которой прежде по моей коже бежали мурашки, а сумасшествие достигало верхней планки! Зато теперь нет.

История миниатюрного сероглазого создания, прирученного Хейлом, вдохновляет. Его обещание — убеждает, а вера в то, что не так долго осталось ждать возвращения в особняк Эдварда — умиротворяет.

Сейчас больше всего иного хочется обнять его и никогда, никогда больше не отпускать — я соскучилась.

Надеюсь, скоро это желание осуществится.

Как и все иные, впрочем.

* * *

— МАМА! МАМА-МА! — громкий, оглушающий и душераздирающий отчаянный детский крик будит меня среди ночи. Выдергивает из царства Морфея, выбрасывая, как рыбу из морской пучины, на поверхность. Вздрагиваю, открывая глаза. Инстинктивно провожу руками по простыни, ища белокурое создание.

Теплое маленькое тельце, через мгновенье попавшееся под руки, прижимается к моей груди. Джером забирается на мои колени, утыкается лицом в ворот пижамной кофты, крепко-крепко держит ладошками за шею. Плачет навзрыд и бормочет, что не отпустит.

— Мама… мама…

— Солнышко мое, — глажу маленькие подрагивающие плечики, окончательно оставляя позади сон, — я тут, я здесь, мой хороший. Не бойся.

— Мама… — не унимается малыш, подвывая, как раненый волчонок. Всхлипывает, глотая слезы. Сжатые до белизны пальчики грозятся порвать тонкую ткань, в которую вцепились.

— Это просто плохой сон, Джерри, — шепчу ему на ушко, приглаживая спутанные светлые волосы, — все в порядке, мы вместе, видишь? Мы в безопасности.

Опять кошмар… опять сначала…

Я прячу малыша в своих объятьях, нашептывая ему все, что приходит в голову и может успокоить. Ненавижу, когда он вынужден просыпаться вот так, среди ночи. Ненавижу, когда его бьет такая крупная дрожь и когда слезы, способные утопить в своей пучине, вырываются наружу.

— Папа!.. — внезапно взвизгивает Джером, словно бы только что про него вспомнил.

— И папа в безопасности, конечно, — кусаю губу, но стараюсь не заострять внимание на не самых лучших мыслях, заглядываю мальчику в глаза, уверяя, что говорю чистую правду, — папа в полном порядке, родной. Тебе приснилось что-то плохое про него?

Энергичный кивок. Быстрый, резкий, без лишних слов понятный.

— Просто сон, — повторяю, впуская в голос оптимизма, — не бойся.

И, с облегчением встречая то, что всхлипы мальчика начинают потихоньку затихать, я укачиваю Джерома в своих руках, попутно целуя все, что предстает перед глазами. Его лобик, виски, щеки, нос, губки — все получает по поцелую. Это помогает ему ускорить свое успокоение.

Да, он по-прежнему дрожит и плачет, но уже не так громко и явно. Да, по-прежнему держится за меня, как за последний островок безопасности, но, похоже, начинает понимать, что я никуда не денусь. И это страх — самый ужасный на данный момент — разжимает свою хватку, высвобождая Джерома из плена кошмара.

— Мой красивый, нежный мальчик, — бормочу, прогоняя все его пугающие сновидения, — мой любимый Джерри, не волнуйся. Мы всегда будем рядом с тобой.

— Папа… хочу… — Джером просительно оглядывается на пустое место возле нас на огромной кровати. Всхлипывает, поджав губки. Драгоценные камушки горят и переливаются от слез, заполнивших их, когда смотрят на меня. Сбитые простыни, покрывала, подушки — все переплелось вокруг, перемещая нас, словно героев замысловатой картины, в центр полотна. Слева и справа — пропасти.

— Он приедет, — обещаю, стирая только что появившиеся на бледном личике соленые капельки краешком пальца, — обязательно приедет. Он тебя очень-очень любит, родной.

Джером верит. Напоследок отпустив из плена парочку слезинок, затихает. Угасают его последние всхлипы и пропадают с красных щечек высохшие слезы.

Укладываю его обратно на подушки, ложась рядом и накрывая нас теплым одеялом — в отличие от солнечного Сантьяго, здесь без него, несмотря на середину апреля, никак не обойтись. Хорошо, что оно имеется.

— Засыпай, а я расскажу сказку, — нежно предлагаю, стерев испарину с его лба и уговорив белокурое создание закрыть глазки. Он не протестует. Устраивается в моих руках, спрятавшись между ними и подушкой. Зарывается в одеяло, сооружая вокруг себя своеобразный кокон, но при том приникая ко мне так же сильно, как прежде. Прячется от плохих снов и собственных страхов.

— Жил-был в маленьком королевстве…

Но продолжить я не успеваю. Яркий свет, беспощадно вспоровший темноту нашей спальни тупым ножом, больно ударяет по моим глазам и до ужаса пугает Джерома. От удара распахнувшейся двери о стену, его подбрасывает на кровати, а громкий визг распространяется по комнате за мгновенье ока. Отчаянно обвиваясь вокруг меня всем своим телом, он зажмуривается так сильно, как это возможно.

Несмотря на то, что я знаю, что на пороге комнаты двое телохранителей, подобных Гераклу, а глава охраны несет вахту по всему коридору, мне тоже хочется закричать. Сдерживаюсь только потому, что держу в руках Джерри. Пугать его больше прежнего недопустимо.

Уже раздумываю над тем, что делать и как позвать на помощь (неужели он всех их обезвредил?), как вижу среди светового пятна светлые волосы. Да это он и есть — Джаспер! В такое время и так внезапно?..

— Белла, вставай! — за миллисекунду оказываясь рядом, он вздергивает меня за руку, усаживая на покрывалах. Джерри, как маленькая обезьянка, с силой впившись пальцами в мою кожу, повисает на шее. Неслышно постанывает, заливаясь новыми, куда более обильными слезами.

— Ш-ш-ш, — одновременно удерживая дрожащее тельце малыша, исполняю приказ Хейла, помня данное Эдварду обещание.

«Все, что скажет. Без упрямства».

Да, scorpione.

Я послушно поднимаюсь с кровати, позволяя ему руководить моими действиями. Страх тормозит все мысли, оставляя только машинальные, автопилотные действия. Я словно в прострации.

— Пойдем, — сдернув с постели тигровое покрывало, телохранитель набрасывает его на мои плечи, — быстрее!

Его лицо бледное, голос громкий, а глаза широко распахнуты. Здесь происходит что-то… что-то очень и очень нехорошее.

Словно во сне, вслед за Джаспером, почти что волочащим нас с малышом по коридору, преодолеваем все расстояние от «Обители Дракулы» до лестницы. По знакомым черно-белым ступеням запасного выхода спускаемся с крыльца. И только теперь я прихожу в себя. Понимаю, что без обуви. Понимаю, что без одежды — и я, и малыш. А на улице явно не больше десяти градусов…

— Джаспер, — пытаюсь показать ему, в чем дело, но Хейл не желает слушать.

— В машину. Потом все, в машину! — велит, указывая на припаркованный возле самого крыльца внедорожник, — живее, Белла, живее!

Не удовлетворяясь медлительностью, практически вталкивает внутрь салона.

Джером окончательно затихает. Больше от него не слышно ни звука. Зато огромные, не умещающиеся на лице драгоценные камни демонстрируют все доходчиво и ясно. Вместо тысячи слов: один взгляд и его состояние очевидно.

— Тише, родной, тише, — не своим, севшим, таким же напуганным, как и у него, голосом, бормочу я, целуя белокурые волосы, — все… все…

Джаспер резко выруливает с опушки, на бешенной скорости двигаясь как можно дальше от дома. От света фар в окнах то и дело появляются изогнутые, до жути пугающие сосны или ели, своими лапами с громким стуком ударяющими по стеклам. От каждого громкого звука, от каждого скрипа шин или руля автомобиля, Джерри, спрятавшийся от пугающего пейзажа на моей груди, вздрагивает. Посильнее укутываю его в забранное из дома покрывало. К сожалению, оно куда тоньше, чем то, что может спасти от холода. Напрасно надеяться, что и от страха поможет.

— Джаспер, что случилось? — игнорирую болезненный холод, забирающийся под кожу от ледяного кожаного салона и воздуха внутри, ещё не успевшего нагреться, обращаясь к телохранителю. Не претендую на полное объяснение — даже на половинчатое нет. Только бы хоть слово, хоть какой-то намек.

Меня уже начинает трясти от ужаса, как и Джерри. Среди ночи, вот так, в машину, в лес, вон…

Почему? В чем дело? Разве особняк не самое безопасное место? Разве его охраны не хватит?..

Но прежде, чем глава охраны успевает открыть рот для ответа, прежде, чем просто намеревается это сделать, по лесу, подгибая верхушки сосен, по земле, вынуждая её задрожать, прокатывается убийственный грохот. И я и малыш, инстинктивно нагибаемся вниз, к полу салона. Хейл же наоборот, усиливает скорость, нервно взглянув на виднеющееся впереди шоссе.

… Звук нарастает, превращаясь в треск. Словно бы разлетаются на части вековые камни…

Задохнувшись, Джером, негромко вскрикнув, обмякает на моих руках. С его плечика сползает тигровое покрывало, а неожиданно быстро расслабившиеся пальчики больше не стискивают мою одежду.

А я, оглянувшись, вижу наглядный ответ-иллюстрацию своему вопросу в стекле заднего вида.

Позади елей и сосен, как минимум в полутора километрах от нас, ярко, как днем, освещая сиреневое ночное небо, полыхает огонь.

Полыхает на том самом месте, где ещё пять минут назад непоколебимо стоял огромный белый особняк.

Наш неприступный каменный замок…

Глава 53 Финиш

Все-таки кто бы и что ни говорил о невероятности возможностей и силе человеческого воображения, в последнее время я все чаще убеждаюсь, что есть нечто более увлекательное и неподвластное пониманию. Что-то, чем не может прославиться ни один, даже самый выдающийся художник. Что-то, чего не привидится даже в наркотическом тумане. Что-то, из-за чего можно потерять рассудок, испытав жутчайший страх или жутчайшее наслаждение. Что-то недосягаемое для человеческого сознания. И мне кажется, это «что-то» — действительность. Реальность, окружающая нас в каждом дуновении ветерка, в каждой дождевой капельке, в каждом крохотном расточке, только-только пробившемся из-под земли и в огромных, необъятных деревьях, давным-давно живущих и повидавших на своем веку тысячи людей.

Впрочем, очень часто, несмотря на все свои положительные стороны, действительность бывает убийственно жестокой. Она отбирает самое дорогое, вынуждает делать то, чего бы не пожелал врагу и, разумеется, закручивает происходящие с людьми события с такой силой, что им ничего не остается кроме как пытаться, не жалея сил и крови, выбраться из болезненного водоворота.

В ней нет жалости.

И для нас в том числе.

Вместе с Джаспером, увозящим нас за десятки миль от взорванного дома, вместе с Джеромом, потерявшим сознание от испуга, вызванного ночным пробуждением и столь резкой сменой событий, я нахожусь здесь, в салоне красного внедорожника. И ощущения, что я испытываю, никак нельзя назвать положительными.

Наверное, не держи я на руках белокурое создание, давно бы ударилась в панику. Дрожь и так бежит по телу, словно по электрическим проводам, а холодные копья страха, не стыдясь, пронзают сознание, причиняя вполне ощутимый дискомфорт. Сердце сжимается, дыхание сбивается, трезвость мыслей испаряется, как вода на июльском солнце…

Мне страшно. Мне очень и очень страшно. Я не могу сформулировать четкой причины этого холодящего душу ужаса, но от этого он никуда не пропадает.

Я боюсь. Боюсь всего, что происходит. Боюсь неизвестности. Вместе с падением каменного замка пало и все то, на что опирались мои мысли, все то, во что я верила и на что надеялась.

Рухнувшие камни — ознаменование конца. Да, может быть, я ударилась в символику и все куда менее драматично, но никому, даже самому закоренелому врагу, даже Джеймсу, будь он неладен, не пожелаю пережить то, что только что мы с Джерри.

Не будь рядом Хейла с его способностью выуживать уверенность и оптимизм в самой паршивой ситуации, с его способностью успокаивать нежными поглаживаниями ободрения воспаленное сознание других людей, конец бы настал не только белому особняку…

Мы едем больше двух часов. От неудобной позы мое тело затекло, а голова налилась свинцом. Хочется спать, но я боюсь кошмаров. Хочется оставаться здесь, на поверхности, дабы знать, что все хорошо и идет по хоть относительному, но плану, но в то же время на бодрствование у меня не осталось ни грамма сил. Выжав, как лимон, тело, они оставили в покое душу, наполненную энергией от адреналина. И что прикажете делать?

Дабы отвлечься и хоть как-то прийти в лады с собой, разглядываю мигающую приборную панель. Её синие, зеленые и красные огоньки светятся в такт пробегающим мимо по трассе фонарям. Отражаются на лобовом стекле и плечиках Джерома, спрятанных мной под тонкую материю тигрового покрывала.

Мой мальчик…

Как же мне жаль, родной. Как мне хочется избавить тебя от всего этого… как мне хочется уложить тебя в теплую постельку, подоткнуть одеяло и, пожелав спокойной ночи, быть уверенной, что ничего страшного ни во сне, не в реальности, с тобой больше не случится. Я тебя люблю. Я так сильно тебя люблю, мой маленький…

Я нагибаюсь к Джерри, целую его лобик. Продолжая мысленно шептать такие горячие, такие нужные и искренние слова, надеясь, что ничего серьезного с маленьким ангелочком не случилось. Он просто не выдержал накала. Просто переволновался, перенервничал и спрятался внутри себя. Он переждет бурю и вернется. Он в порядке.

В порядке ведь, да?..

Боже, я держу на руках самое прекрасное из всех твоих созданий. Ты ведь не позволишь ему погибнуть, правда? Ты ведь не позволишь плохим людям уничтожить то, над чем так долго старался? Ты сохранишь его — с нами или без нас — верно? Сохрани!..

На глазах закипают слезы — ещё одна непозволительная роскошь на сегодня. Я не имею права. Я должна, как и Джаспер, держать ситуацию под контролем. Черт знает, что будет через минуту. Для истерик и самобичеваний не время.

И все же…

Прислонившись головой к оконному тонированному стеклу, приподняв чуть выше головку малыша, приникаю к ней, крепко-крепко его обнимая. Вдыхаю родной запах, ощущая, как становится чуточку легче, и скребущие комки в горле пропадают. Долгожданное тепло прокатывает по телу, когда я позволяю мыслям убежать в воспоминания. Когда, не боясь и не скупясь, понимая, что имею редкую и, быть может, последнюю возможность насладиться тем, что так люблю, окунаюсь в светлые моменты памяти.

Жаркое в синей тарелке с белым узором; замок из сотен тысяч песчинок с ракушками на стенах и камнями на смотровых башнях; очаровательная улыбка маленького мальчика, несущегося ко мне через зеленую лужайку возле нашего чилийского дома; наглые чайки, ворующие хлебные хлебцы и маленькое желтое ведерко возле синего-синего океана…

Я прикрываю глаза, представляя, что мы там. Что сейчас рядом со мной Эдвард, который обнимает за плечи, уткнувшись губами в волосы, гладит по спине, уверяя, что он рядом. Что Джером, устроенный на руках, попросту спит. Минута-другая и, радостно вскочив, он понесется к водной глади для очередного «погружения»…

Все-таки те, кто предлагает в самые паршивые моменты представлять лучшие из воспоминаний, преобразуя их в действительность, правы — помогает. По крайней мере, мне и сейчас.

Не хочется плакать.

Улыбаться хочется.

… Внезапный резкий поворот вырывает меня из того места, что я меньше всего хочу оставить. Нагло и безжалостно подсовывает обратно атмосферу темного салона автомобиля с тихим гудением мощного мотора. Ударяюсь головой об то самое стекло, хмурясь от едва ощутимой боли. Машинально крепче перехватываю обездвиженное тельце ребенка, прижимая его как можно ближе к себе.

— Где мы? — словно бы очутившись за миг в сказке о каком-то страшном персонаже, замечаю, что огни автотрассы и серую полосу широкой дороги, сменили вековые шумящие сосны и ели, наводящие, если не сказать большего, ужас. Пропадают все источники света, скрывается асфальт. Теперь наш удел — узкая тропинка куда-то вглубь леса. Это лес… точно лес… ещё один?

— Три мили севернее цели, — ровным голосом отзывается Хейл. На его лице не вздрагивает ни единый мускул. Только вот руки держат руль крепче, пытаясь не врезаться в очередное из ниоткуда берущееся дерево. Думаю, большого вреда на внедорожнике нам это не причинит, но непривычностей бы не хотелось. Их и так хватило с лихвой.

— Ты едешь в аэропорт? — прочищаю горло, пытаясь сделать вопрос звучным. Такое ощущение, что я, как прежде и Джерри, постепенно теряю способность говорить.

— В аэропорт дорога заказана. Нас там уже ждут.

— Они знают, что мы… живы? — я сглатываю, с трудом заменив желаемое и подходящее слово на более безопасное и спокойное.

— Узнают через два часа. Дежурство будет продолжаться до завтрашнего полудня в любом случае. Но после, разумеется, удлинится.

Мурашки табуном проносятся по моему телу. Не знаю, какая часть их адресована словам Хейла, а какая той непринужденности, с какой он об этом говорит.

— Мы остаемся в Америке?

Глава охраны кивает, на мгновенье стрельнув взглядом в зеркало заднего обзора и коснувшись своими серыми глазами, пронизывающими сотней нитей все тело, меня.

— В штате Вашингтон, Белла.

Даже в пределах штата. Великолепно.

— Они нас найдут, — поражаюсь, с какой легкостью произношу эту фразу. С какой ровной интонацией, с каким удивительным напором уверенности…

— Здесь неподалеку мотель. Пока они вычислят его, мы выиграем пару дней.

Я поджимаю губы, наклонившись ниже к Джерри. Зарываюсь лицом в его волосы, пытаясь снова погрузиться в тот дурман приятных мыслей, откуда так несправедливо была выдернута. Не удается.

— Дыши ровно, Белла, — замечая мои попытки совладать с ситуацией, велит Джаспер, — сейчас не время для страхов.

Отрезвляет… причем довольно удачно.

— Конечно, — поправляю рукой сбившиеся в несуразную прическу волосы, делая глубокий вдох, — извини.

— Извинения принимаются. Я обещаю, ты выспишься, когда мы доберемся до места.

Что же, такой промежуток времени, я надеюсь, продержаться удастся. Сомневаюсь, конечно, что смогу заснуть, но, думаю, когда голова коснется подушки, мое мнение изменится.

В два часа двенадцать минут ночи посетителей немного во всех заведениях, кроме ночных баров. Люди, как правило, предпочитают увеселениям здоровый сон и редко, кроме особенной надобности, приезжают в мотели в подобное время. Тем более, с детьми. А когда заведение находится так далеко и так глубоко в лесу, то вопрос, «какого черта сюда вообще кто-то заходит», уже вызывает непреодолимый интерес.

Быть может именно поэтому администратор — черноволосая женщина лет сорока — смотрит на нас с неприкрытым удивлением и немым вопросом. Могу поклясться, даже её круглые очки сползли ниже, присвистнув от невероятности миража.

— Нам нужен номер, — второй раз повторяет Хейл, заслоняя нас с Джеромом собственной фигурой и выуживая из кармана документы, — пожалуйста, мисс.

Боже, не будь на нас нормальной одежды и обуви, так кстати обнаружившейся в бездонном багажнике внедорожника, она бы, наверное, точно не смогла забрать паспорта и ввести необходимую информацию в свой старенький попискивающий компьютер.

— Третья комната, — наконец протягивая телохранителю ключи, произносит она, — лестница слева, вторая дверь направо.

— Спасибо, — он вежлив, учтив и спокоен. Будто бы мы правда только проездом перед большим путешествием. Будто бы машина стоит у входа, ожидая, когда мы вернемся и уедем навстречу солнечным далям, а не спрятана за раскидистой елью и кустами жимолости сзади небольшого кирпичного здания — мотеля, собственно. Этот человек потрясающе освоил самоконтроль. В какой-то степени, наверное, даже лучше Каллена.

Помогая мне подняться по лестнице, не оступившись и не уронив ребенка, Джаспер идет рядом, протянув наготове руку. У самой двери опережает нас, вставляя металлические ключи в замочную скважину. Дважды поворачивает…

Комната-номер, отданный в наше распоряжение, вполне соответствует названию сего заведения — «Лесная хижина». Минимализм достиг своего пика в этом месте.

Две узких, сдвинутых вместе кровати, незаметный комод в углу, одну из ножек которого подпирает тонкая книга в потрепанном переплете, и два кресла, кое-как притулившиеся у деревянной заставы, ведущей в ванную, судя по всему. На полу лежит ковер. Ему бы явно не помешала чистка.

Впрочем, любое убежище лучше, чем его отсутствие. Я согласна и на подвал, и на бункер. Мотель — не худший вариант, тем более Хейл знает, что делает.

Я осторожно укладываю Джерома на кровать, поправляя плоскую подушку, и поверх многострадального покрывала опускаю край темно-серого одеяла. Так-то лучше.

Джаспер тем временем орудует с толстыми шторами, задергивая их так, что ни единый кусочек неба, ни единое упоминание о лесе не попадает в поле обзора. Все скрывается за бордовой материей.

— Уже поздно, — напоминая мне о времени, кивнув на старые часы, висящие на стене возле кресел, говорит он, — нужно спать.

— Нужно позвонить Эдварду, — оглядев наше совмещенное ложе и только теперь, кажется, догадавшись о самом главном, добавляю я.

— Не нужно, — глава охраны расстегивает две пуговицы на своей рубашке, разминая шею, — ложись в постель.

— Джаспер, он же узнает, что дом…

— До утра опасно набирать номер. Они следят за телефонными линиями.

— А как же тогда?..

— В шесть пятнадцать я позвоню ему. Это время, когда на две минуты устройства слежения отключаются для перезарядки.

— До шести ещё пять часов.

— Пять часов он выдержит.

Стискиваю зубы, смаргивая навернувшуюся на глаза слезную пелену. Одной лишь мысли о том, что будет с Эдвардом, едва он узнает о взрыве, хватает, дабы растоптать к чертям все сдерживающие оковы моих страхов.

— Ты понимаешь, что он подумает, что мы… остались в доме?

— Белла, — Хейл смотрит на меня по-отечески, с некоторой снисходительностью, — я в этом плане знаю мистера Каллена лучше, чем ты. Полчаса он потратит на то, чтобы убедиться, полчаса — на осмысление и подведение итогов, но, в любом случае, до утра ничего не предпримет. Пять часов не срок, поверь мне. Ему приходилось ждать куда больше.

Растеряно посмотрев на Джаспера, а затем на окно, затянутое шторами, волей-неволей соглашаюсь с его словами. Хотя бы потому, что именно благодаря Хейлу мы с малышом все ещё дышим.

— Откуда ты узнал про дом? — не думаю, вовремя ли спрашиваю. Просто спрашиваю. Я уже все делаю просто так.

— Эта сказка не на ночь, — он качает головой, подступая ко мне на шаг ближе и указывая рукой на подушки, — не заставляй меня силой загонять тебя под одеяло. Согрей ребенка.

Я не боюсь его тона и слов, знаю, что он не всерьез, знаю, что силой никто и никогда из помощников Эдварда меня не коснется. Тем более, я верю телохранителю. Мне кажется, я его хорошо знаю.

— Ладно, — примирительно вздохнув, оставляю за спиной все помыслы и сомнения. Сбросив на одно из кресел куртку, спасшую от холода при выходе из машины по направлению к двери мотеля, в той же пижаме, в какой бежали из каменного замка, устраиваюсь на подушке рядом с Джеромом. Подвигаюсь поближе к краю и малышу, оставляя немного места для Хейла. Не на полу же ему спать, ей богу.

— Занимай всю кровать, — будто прочитав мои мысли, советует мужчина, — видишь, какие прекрасные в углу кресла?

— Они слишком маленькие, — оглядев то, о чем он говорит, недовольно бормочу, — тебе тоже нужно выспаться. Кто же будет нас охранять?

С трудом подавив зевок, поворачиваю голову к Джасперу. Внимательно на него смотрю.

— Ты не хочешь, чтобы я туда ложился, — на удивление серьезно произносит телохранитель.

Не хочу?..

Поразмыслив пару секунд, понимаю, о чем он.

— Я тебя не боюсь.

— Боишься, — он щурится, кивая на мое лицо, — это видно лучше, чем думаешь.

— Правда, не боюсь, — честно отвечаю, не позволяю ни выражению на нем, ни голосу солгать, — все в порядке.

Джаспер — друг. Джаспер внушает доверие. Джаспер — проверен и временем, и событиями. Он меня не тронет. Кто-кто, а он точно не тронет. Хотя бы из-за Элис.

— Спасибо, Белла, — искренне благодарит телохранитель, повернув ключ в замке ещё дважды, судя по звуку и медленными шагами, словно бы я могу передумать, подходит к кровати.

— Спокойной ночи, — бормочу ему, поворачиваясь обратно к малышу. Устраиваюсь на нашей общей подушке, притягивая к себе детское тельце.

Слышу тихонький скрип сразу после того, как свет в комнате гаснет. Хейл оставляет лишь одну тусклую лампу у комода — она дает освещение только полукругу возле двери.

— Спокойной ночи.

Слышу, как что-то опускается на прикроватную тумбу. Тяжелое, металлическое…

Слышу глубокий вдох и то, как подтягивают одеяло повыше.

— Тебе не о чем беспокоиться, — по-своему расценив мою обездвиженность, вызванную изучением звуков, шепчет телохранитель, — я не сдвинусь ни на миллиметр.

Так беспокоится, так уверяет…

— Я знаю, Джаспер, — закрываю глаза, чуть удобнее устроившись на простыни, — не волнуйся…

А потом, постепенно проваливаясь в сонные дебри, обхватив руками Джерри, безмолвно шепчу, обращаясь к тому человеку, которого единственного не хватает для полного счастья в этом номере.

«Мы здесь, — бормочу про себя, впуская в эту фразу все то, что чувствую к Каллену, — мы здесь, Эдвард. Все хорошо».

И, надеюсь, он услышит.

И, надеюсь, не будет мучиться слишком долго и слишком сильно…

Знает ведь, что просто так, что так быстро и внезапно мы никогда, ни за что его не оставим.

* * *

Этой ночью даже сновидения не могут дать мне желаемого покоя.Мрачные, темно-серые, с неоконченным смыслом и явным отсутствием надобности, они без устали терзают и без того измученное воображение, представляя перед мысленным взглядом до последней грани несуразные картинки.

Мои сны слишком тяжелые, дабы пребывать в них до самого утра — пять часов уже невыполнимое задание. Потому, наверное, и просыпаюсь так внезапно.

Не двигаясь, лежу на своем месте, не испытывая ни малейшего дискомфорта. Мне достаточно тепло под одеялом, тельце Джерома в моих руках, надежно укрытое и спрятанное, за спиной спит Джаспер и при малейшей угрозе, я уверена, сделает все необходимое для нашей защиты. Дверь, к тому же заперта, а окна задернуты…

В детстве я любила разглядывать ночной пейзаж перед тем, как отправиться к Морфею. Наша тихая улица, наш зеленый-зеленый, по-детски безопасный лес, наше синее небо, изредка затягивающееся черными тучами… здесь, конечно, все по-другому. Я не вижу ничего, что происходит за стеклом. И потому снова ощущаю то навязчивое, непреодолимое желание вернуться. Только не в Форкс и даже не в город, где родилась, к любящим родителям. Я хочу в маленький тропический рай на краю света вместе с Джерри и Эдвардом. Там у меня не было кошмаров, там не было страшно и боязно за грядущие события. Там было хорошо.

Никогда не думала, что могу так скучать по каким-то воспоминаниям… Сегодня это кажется не более чем приятным цветным сном. Может быть, чуточку более реальным, чем все остальные, но от того значения своего не поменявшим.

Медленно начинает рассветать. Даже толстые шторы не в силах скрыть тот свет, что потихоньку пронизывает комнату. Медленнее, чем нужно, проникает, сперва лишь добавляя мрака и погружая в серый туман, но затем, ближе к шести, создавая неплохую видимость. Вполне подходящую для того, чтобы разглядеть очертания мебели и даже цвет покрывал нашей кровати. Болотно-желтый?.. Бог его знает.

Через минут десять слышу сзади шевеление. Джаспер.

Мужчина поднимается, уверенный, что мы с малышом спим. Застегивает на все пуговицы свою рубашку, поправляет рукой взъерошенные волосы и, кинув мимолетный взгляд в окно, ищет мобильный телефон.

Тихие удары по клавишам. Ожидание ответа.

Приложив трубку к уху, он стоит между кроватью и дверью с сосредоточенным выражением лица. Вокруг так тихо, что даже я могу слышать гудки, раздающиеся по ту сторону провода.

И сама, кусая губы, считаю их.

… Среди образов ночных видений был и Эдвард. В самых разных состояниях, какие я видела. Он и улыбался, и плакал, и беспомощно лежал на полу своей спальни, вздернув голову, и говорил со мной… Благо, хоть в чем-то меня пощадили: не виделся Джером. С его присутствием сцен я бы точно не выдержала — удар от Каллена был достаточным.

Семь гудков.

… Я могу думать о нем часами. Я могу представлять его, словно бы заново изучая дорогое лицо и каждую его черточку, каждую морщинку. Мне кажется, я знаю этого мужчину лучше, чем себя. Я принимаю его со всем, что в нем есть. Я люблю его…

Девять гудков.

Автоматически отбой.

Мысли, несмотря на ярые попытки предотвратить подобное, переходят к не самым лучшим вариантам развития событий.

Мое сердце начинает биться где-то в горле, а дыхание против воли ускоряется.

Хейл набирает снова. Побледневшие пальцы сильнее давят на серебристые клавиши с маленькими красными цифрами.

И снова ничего. Словно бы уже пережитого мало. Нужно ещё. Как можно больше потрясений и волнений за один день.

— Почему он не отвечает? — мой голос, несмотря на громкость, близкую к шепоту, все равно звучит неподобающе звучно в раскалённом тишью помещении.

Нахмурившись, глава охраны оборачивается ко мне.

— Поспи, Белла.

Эта фраза окончательно убивает всю сдержанность. Теперь мне вправду страшно.

— Джаспер, — голос предательски вздрагивает и, дабы скрыть это, поспешно прочищаю горло, — в чем дело? Почему он берет трубку?

— Видимо, нет возможности.

— Но сейчас шесть пятнадцать… — часы на стене, что по приезду продемонстрировал мне телохранитель, теперь выделяются лучше всего иного. Их стрелки, будто издеваясь, впаиваются в память подобно закаленной стали.

— Мы сможем найти брешь и немного позже, — неопределенно отзывается Хейл. Для пущей уверенности в собственных словах на меня больше не смотрит.

— Джаспер, — теперь смысла скрывать то, о чем думаю, нет, — а если он что-то?..

— Вариант недопустимый.

— Особняка ведь нет, — монотонности моего голоса можно позавидовать. Сжав пальцами до их белизны одеяло, зажмуриваюсь. Страшные картинки грозятся накинуться сразу, как только я позволю. Как только дам одну-единственную слабину.

— Белла, он кто угодно, только не самоубийца, — Джаспер поправляет рукой малость одёрнувшийся уголок шторы, — на этот счет даже не допускай мыслей.

— А они? Они не могли его?..

— Не думаю.

Я пытаюсь унять дыхание. Пытаюсь предупредить всхлипы, испарить зачатки слез на ресницах и, само собой, надвигающуюся панику. Спокойствие и только спокойствие. Без него нам и часа не продержаться.

Все в порядке. Он просто занят. Он просто не услышал. Он просто спит… да, почему бы ему не спать? Например, телефон в ванной, а он — в спальне. Добраться вовремя — никак.

Я строю теории, но сама понимаю, как они глупы. Строю, но не сдаюсь. Мне нужно чем-то себя ободрять. Теперь даже талант Хейла не имеет прежней силы. Все слишком далеко зашло.

— Наше дело, как бы то ни было — ждать, — произносит мужчина. Вздыхает, мотнув головой.

— Может, ему нужна помощь? Его ранили…

— Белла, — телохранитель покидает свое прежнее место у окна, присаживаясь возле моей подушки, в изголовье кровати. По-отечески тепло заглядывает в глаза. Пытается даже улыбнуться. — Ты просто не выспалась. Закрывай глаза и отдохни как следует.

Он правда думает, что я смогу спать… сейчас?

— Я не буду.

Обжалованию не подлежит, мистер Хейл.

— Это не самый лучший вариант в твоем случае.

— Мне все равно.

— Он должен был говорить с тобой об упрямстве, мисс Свон.

Напоминание мужчины ржавыми ножницами вспарывает и без того саднящие раны. Слезы на глазах-таки выступают.

Наблюдая их, Джаспер смягчается. Ласково потрепав мои волосы, выдавливает искреннюю улыбку, через мгновенье растворяющуюся в серьезности выражения его лица.

— Ради Джерома вытри слезы, — советует он, — мальчик скоро проснется, и твой страх для него — не самое лучшее начало дня.

Я могу только согласиться. А что ещё остается?

Потому краешком простыни, с некоторым промедлением, но я все же убираю ту соленую влагу, что попала во внимание главы охраны. Дважды моргаю, окончательно избавляясь от неё.

— Замечательно.

Хейл поднимается, становясь обратно к шторам. Мне кажется, в просветах толстой ткани он что-то напряженно ищет.

Я глажу светлые волосы маленького ангела, заново, как впервые, как в ночь отравления, как после взрыва бомбы, как через десять минут после первого приступа без лекарств, обращаясь к единственному существу, которое даже из самой безвыходной, самой беспросветной ситуации, говорят, показывает выход. Если учесть все мое атеистическое прошлое, я говорю с этим созданием слишком часто, но не могу прекратить это делать. В чью-то всесильность жизненно необходимо верить…

День с туго натянутой тетивой беспокойства, день, в котором утро слишком длинное, обед слишком короткий, а вечер наступает внезапно, проходит в высшей мере отвратительно.

К тому моменту, как Джерри после необычайно долгого сна открывает глазки — одиннадцать тридцать — Джасперу так и не удается добиться ответа от желанного номера.

Мальчик не пытается понять где мы, не оглядывается в поисках кого-то или чего-то, что знает. Сморгнув туманную пелену, столько времени владевшую его сознанием, он тут же, не теряя лишних мгновений, покрепче прижимается ко мне, прячась среди одеял, подушек и моей пижамы. Тяжело вздыхает, ни капли не расслабляясь от поглаживаний. Молчит, как прежде. Ему нечего сказать.

Я, по совету Хейла, пытаюсь занять ребенка. Но от моих рассказов и увещеваний ему становится лишь хуже.

Джером жалуется на головную боль и хмурится каждый раз, когда приходится повернуться. Он бледный, маленький и беззащитный. Все, чего он хочет — пить, обнимая при этом меня. В усталых глазках, наполненных неприятными ощущениями, неуспокоенных, не находящих объяснения беспокойству, повисло ненавистное мне чувство. То самое, что я впервые увидела в драгоценных камушках в день нашей с ним встречи.

Боль.

Ему больно — и морально, и физически.

Мы сможем когда-нибудь перешагнуть через оба этих составляющих его мучений? Или что-то всегда неотрывно будет следовать рядом?

И, что самое отвратительное, уверить малыша пока не в чем. Нечем успокоить. Мы не можем добиться банального телефонного звонка, что уж говорить о приезде столь долгожданного папы…

Под вечер Джерри, отказавшись от еды, заказанной Хейлом у той самой женщины, удивленной нашим поздним (и, похоже, единственным за последний месяц) заселением, уткнувшись личиком в подушку, плачет.

Прозрачные слезки, не сопровождаясь ни всхлипами, ни рыданиями, орошают его кожу, делая её ещё белее.

Справиться с ними не помогают и мои объятья. Похоже, он достиг определенной грани своего терпения.

Он больше не выглядит спокойным и умиротворенным. Он больше не улыбается, и в глазах не проскальзывает ни намека беззаботности.

Мы переместились в самое начало — отчаянье, что ничем не разогнать.

Джером даже не пытается говорить. Он молчит. Дыхание — и то почти не слышно.

Мне хочется позвать доктора. Хочется узнать, что с моим мальчиком, и дать ему лекарство, дабы стало легче. Во всех смыслах.

Но первый и единственный целитель, что может излечить его, отсутствует, и, похоже, не увидит своего ангела ещё очень долго.

Терпеть — все, что ему остается.

И все, что остается мне.

— Солнышко, — подвигаюсь чуть ближе к мальчику, поглаживая его подрагивающую спинку, — расскажи мне, почему ты плачешь? Ты так сильно испугался?

Невероятно глупый вопрос, Белла…

А хуже всего то, что ответ на него заранее известен.

Джером, даже не обернувшись ко мне, кивает. Маленькие пальчики сильнее стискивают наволочку.

— Тебе не нужно ничего бояться, мой маленький, — уверяю я, целуя светлые волосы, — я всегда рядом с тобой, Джаспер здесь… папа…

При упоминании отца Джерри вздрагивает, с силой зажмуриваясь. Он начинает дрожать сильнее.

— Папа тебя ото всех защитит. Он никогда нас не бросит.

Бросит. Бросил…

Мальчик качает головой из стороны в сторону, всхлипывая громче, и никаких слов не надо, дабы подсказать его ответ.

— Никогда, — уже увереннее повторяю я, обвивая малыша руками и прижимая к себе. Теперь его дрожь словно по невидимому проводу передается и мне.

В чем — в чем, а в этой правде я убеждена. Что касается защиты, что касается спасения — Эдвард будет первым, кто выйдет за нас на поле боя. И последним, кто с него уйдет.

— Где бы мы с тобой ни были, Джерри, — шепчу я ему на ушко, — папа всегда рядом с нами. Он любит тебя больше всех на свете. И я люблю. Очень-очень сильно… сыночек.

Впервые после Чили употребляю это слово, предложенное самим малышом, пусть и несколько робко, надеясь, что не перехожу границ. Быть может, после возвращения в Штаты он снова вспомнил об Ирине и снова считает слово «мама» исчадием Ада?..

Благо, мои опасения оказываются напрасны.

Мальчику, похоже, становится немного легче. Судорожно вздохнув, он поворачивается в мою сторону, смотрит своими большими глазками, смаргивая слезы. Говорит «спасибо». Доказывает, что это слово ему приятно слышать.

— Ну вот видишь, — я чмокаю его макушку, делая глубокий вдох, — все не так страшно. Не бойся. Ничего никогда не бойся. Никто не даст тебя в обиду.

Джерри верит. Дышит уже спокойнее. Мне кажется, даже малость расслабляется, удобнее устраиваясь в моих объятьях.

— Ты точно не хочешь покушать? — киваю ему на прикроватную тумбу, где до сих пор стоит поднос с тарелкой рисовой каши и с бефстроганов, — тебе понравится, если попробуешь.

Джером снова супится, снова поджимает губки.

«Нет», — ответ очевиден. Ну что же…

— Хорошо, — я соглашаюсь, не желая портить ему только-только малость выровнявшееся настроение, — тогда нам лучше поспать, а утром попросить сварить тебя овсянку. Ты ведь любишь овсянку, так?

Он несмело соглашается, покрепче приникая ко мне. Глубоко, тяжело и грустно вздыхает, закрывая глаза.

— Picollo angelo, — с нежностью бормочу, подтягивая к его плечикам одеяло, — все хорошо, слезки нам не нужны, нам не из-за чего плакать…

На миг последняя фраза воскрешает в памяти мысль что, быть может, и есть из-за кого… из-за кого… но я не пускаю её дальше допустимого предела. У Эдварда не было оптимизма, но была надежда. А у меня есть и то и другое — за это стоит поблагодарить Джаспера.

Все вернется на круги своя.

И папа вернется.

— И когда зацветут апельсины, весна придет, — напеваю маленькому ангелу последние слова из колыбельной мужчины, мягко улыбаясь. Теперь и сама верю. Во все.

Но не успевает Джерри как следует заснуть, а я подумать о чем-то ещё, задумчиво разглаживая его волосы, как с громким характерным звуком ключ вонзается в дверной замок, дважды поворачиваясь в нем.

На пороге комнаты, освещенной, опять же, той единственной лампой, стоит мистер Хейл, держа в руках телефон. Его дисплей светится в темноте ярким пятном и бросает блики на грязный ковер на полу.

Дверь закрывается.

— Одевайтесь, — Джаспер нажимает на выключатель, и лампа посередине комнаты вспыхивает, вырывая малыша из дремоты. Жмурясь, он недоуменно и испугано оглядывается вокруг.

— Одеваться?

— Да, Белла. Побыстрее.

Быстрее?.. Я помню, чем в прошлый раз закончилась эта фраза. Больше всего хочется закричать и уверить себя, что услышанное — ошибка. Что ничего подобного телохранитель не говорил.

Хватит… хватит, пожалуйста!

— Зачем?.. — когда он кидает на кровать вещи из старого комода, ещё вчера уложенные мной в одну из полок, все же задаю свой вопрос.

— Нужно ехать в аэропорт. Есть возможность улететь, — Хейл достает из полки наши документы, поспешно пролистывает паспорта, убеждаясь, что все на месте. Надевает свой пиджак, висящий на спинке кресла, за полторы секунды.

Меня успокаивает, что он не напуган. Спокоен абсолютно и совершенно. Уверен. Осведомлен и имеет четкий план действий. Его глаза не распахнуты, как в ночь побега, а руки не белые и не дрожат. В этот раз все по-другому. В этот раз менее опасно. Он быстрый не из-за ужаса, а из-за стремления поскорее добраться до цели.

И потому я слушаюсь. Верю.

— Джером, давай-ка мы…

Но малыш отказывается. Отказывается всем своим естеством, отталкивая меня и быстро-быстро качая головой из стороны в сторону. На его щеках по ещё невысохшим соленым дорожкам текут десятки новых. Рыдания становятся звучными и заполняют собой все пространство номера.

Он никуда не поедет.

Он не хочет.

Он боится.

Он устал…

— Одевайся, — повторяет мне Джаспер, самостоятельно выуживая из кучи одежды ту, что принадлежит мальчику и подходя к нему.

Джером хмурится, подаваясь назад, к стенке. Шумно сглатывает, глотая слезы.

— Тише, — низким предупреждающим голосом велит глава охраны, — нужно одеться, чтобы выйти на улицу. Иначе ты замерзнешь.

Я, сконцентрировавшись на Джерри и его реакции на Хейла, даже не ухожу в ванную. Знаю, что Джаспер занят ребенком и знаю, что не боюсь его. Кто-кто, а он точно не имел мыслей овладеть мной. К тому же, умудряюсь переодеться довольно быстро. Теперь вместо пижамы — ещё из особняка — на мне черные джинсы и синяя кофта с длинными рукавами. Туфли, насколько помню, стояли где-то у кровати…

На удивление, телохранителю удается его затея. Джером — уже в куртке и своих ботинках — сидит на болотном покрывале, стиснув зубы. Слез куда меньше.

Они успели поговорить?..

— Пойдешь ко мне? — просительно смотрю на белокурое создание, протягивая к нему руки. Несмотря на выражение своего лица, мой мальчик сразу же соглашается.

Процедура выселения у Джаспера занимает полторы минуты. И ровно, точно по секундам, в двенадцать сорок пять мы с Джерри занимаем прежнее место в черном салоне внедорожника.

Бесшумно, подобному дикому хищнику, огромный автомобиль под управлением Хейла оставляет за задним стеклом здание мотеля. Едет с дьявольской скоростью, но из-за темноты леса мало что заметно. Фары светят очень тускло…

Он намерено не включает их как следует?

Джером отрешено смотрит в окно. Ни сосны, ни ели, ни тьма его не пугают. Он держит в ладошках мою руку и пытается прекратить плакать. Часто моргает, изредка помогая слезам исчезнуть, когда вытирает их об рукав моей куртки. Всеми силами пытается себя контролировать.

— Я тебя люблю, — едва слышно говорю ему, потирая побелевшие пальчики, — очень, родной. Не бойся.

В ответ они сжимают мои собственные сильнее.

В этом мы единодушны.

Подумать только, снова! Сутки хоть относительного спокойствия, а затем снова!..

В этот раз — аэропорт. В этот раз уже за пределы Америки.

Прошло ведь около двадцати часов, а Эдвард до сих пор не знает, что мы в порядке. Джаспер так и не смог дозвониться ему. Он будет пробовать уже из-за границы? Уже потом?

А будет ли к тому моменту кому звонить?..

… Я не знаю, что бы было со мной, узнай я такую новость. Узнай, что Эдвард и Джером… погибли. Вместе. Вдвоем. Сразу. Ночью… когда меня не было рядом!..

Господи, что же нам делать? Он должен знать! Он должен! Если с ним что-то случится по вине того, что мы вовремя не сообщили… я… меня…

Внезапно мысли накрывает таким отчаяньем, а ужас столь быстрым ледяным копьем пронзает в самое сердце, что для того, чтобы затормозить, мне требуется не меньше двух секунд.

Останавливаюсь, прикладывая для этого все силы.

Перекрываю поток таких мыслей, не давая им завершения.

А что — я? Я ничего не смогу сделать. Я не смогу плакать больше трех минут, не смогу кричать, не смогу подумать о том, дабы что-то с собой сделать… Со мной Джером. Он может плакать и кричать, он может страдать и сходить с ума ночами. Я — не могу. Я не имею никакого права.

Я должна буду быть рядом в здравии, как физическом, так и моральном, до тех пор, пока он не сможет справиться с этой утратой (если сможет). Я должна буду забыть о том, что сама люблю Эдварда. Если его не станет — это будет потерей Джерома. Не моей. Ни в коем случае не моей…

Истерики и слезы, мольбы и проклятья — все за гранью дозволенного. Появится миллион и одно дело, что нужно сделать, миллион и одна новая обязанность, не говоря уже о том, чтобы начинать новую жизнь, которую всем сердцем я буду ненавидеть…

В первую очередь, как и просил Каллен, Джером. Его мысли, чувства, страхи, боль и прочее. Его безопасность и спокойствие.

Спокойствие?! Боже, какое после этого у него может быть спокойствие?..

Представлять такое невероятно отвратительно, больно и страшно, но мое воображение ничуть не жалится, рисуя «чудные» картинки «светлого» будущего без мистера Каллена. Вернее — картинку.

Вижу только слезы и крики Джерома. Вижу, как он медленно, но верно потухает без своего папочки.

Эдвард не сможет жить без Джерома — он сам признавался. Если бы не он, его бы не было на шахматной доске, и он бы, не стыдясь и не защищаясь, подставил своего Короля под дуло Ферзя, Ладьи или Слона. Я слышала это и прекрасно помню.

И точно так же, без единой правки, без единой ремарки, Джерри не сможет быть без него. Он слишком сильно его любит. Так сильно, что эта любовь не умещается в его крохотном сердечке, вырываясь наружу слезами и горем с каждым уходом папы, с каждым «до свидания» и обещанием «все будет в порядке», когда он не оборачивается, садясь в машину.

Смерть Эдварда станет смертью Джерома. Чтобы я ни делала…

… Этих слез удержать не получится. Я не могу… я не знаю… я хочу… чуть-чуть ведь можно? Совсем капельку?..

Стараясь делать вид, что все по-прежнему, опускаю подбородок на макушку Джерома, сдерживая порывы зарыдать, затаивая дыхание. Жду, пока спазм отпускает, и только затем позволяю себе вдох. Часто моргаю, избавляясь от соленой влаги.

Господи, как я хочу, чтобы он был рядом! Господи, как я хочу его вернуть! Чтобы с ним было все в порядке, чтобы он улыбался, видя Джерри, чтобы он обнимал нас обоих и никуда, никогда, ни за что больше не уходил! Я готова броситься в жерло вулкана или в водную гладь, глубиной семь метров. Я готова пройти пустыню и горные перевалы. Я готова идти в Ад. В самое-самое пекло, там, где черти, злобно хохоча, жарят грешников. Только вместе. Вместе с ним.

Я не боюсь ничего с этим мужчиной. Не боится и Джером.

— Белла, — неодобрительный, хмурый голос Джаспера немного отрезвляет. На мгновенье потеряв контроль, всхлипываю. Слышно…

Джерри тут же реагирует. Тут же оборачивается, заглядывая своими драгоценными камушками прямо в мои глаза, в самую глубину. Не отпускает.

От вида моих слез его собственные сразу же, как по команде, высыхают.

Мой мальчик принимается нежно, бережно и ласково гладить меня, когда проходит оцепенение-удивление, вызванное столь неожиданным зрелищем. Немного приподнимаясь, он осыпает своими поцелуями каждую клеточку моей кожи. Он проводит пальчиками по моим волосам, по шее, по плечам. Он пытается сделать все то, что я для него делаю.

— Лю… люб… люблю, — пытаясь побороть что-то, мешающее произнести заветное слово, бормочет он, — люблю… мама… люблю…

Целует крепче и нежнее. Уверяет, что рядом и что мне точно нет повода плакать. Говорит мне о своей любви.

Думает, судя по всему, что мои слезы реакция на его поведение и все, что произошло за последний час, произошло по его вине.

— Прости, мой маленький, — я делаю глубокий вдох, напуская на губы вымученную улыбку. Меньше всего хочу, чтобы он думал что-то подобное, — я не плачу, нет, ну что ты. Я тоже тебя люблю. Очень… очень… Ты молодец. Ты замечательный, мой мальчик.

На пару сантиметров отстранившись, Джером отпускает меня, серьезно глядя и принуждая так же серьезно смотреть на него. Обеими ладошками, не скупясь, стирает со щечек все свои слезы. Не оставляет ни капли.

— Не плачь… — шепчет, поднося мои пальцы к лицу, — не плачь…

— Не плачу, — соглашаюсь, улыбаясь чуточку шире, — нет-нет…

Джером не верит, подозрительно рассматривая остатки соленой влаги на моей коже. Его брови сходятся на переносице, а губы поджимаются, но мальчик делает вид, что все в порядке. Обнимает меня, повторяя ещё раз:

— Мама… люблю… хороший…

— Знаю, знаю, мой родной, — теперь мой черед ласкать его. Моего смелого, доброго, нежного и сострадательного малыша.

Конечно хороший. Самый хороший. Лучший!

… Я зря все это думаю. Я зря переживаю. Эдвард в целости и сохранности. Он верит, что мы живы. Он чувствует это. Они с Джеромом обладают невероятным даром на то самое чувство-ощущение друг друга. Никаких глупостей…

— Белла, все в порядке? — Джаспер на миллисекунду оглядывается на меня, крепко держа руками руль.

Киваю.

— Да, я просто…

Но договорить не успеваю. С громким, оглушающим визгом шин, наш внедорожник тормозит. Фонарь, появившийся перед лобовым стеклом, вспыхивает и пропадает за огромной сосной.

Что-то невероятно быстрое проносится мимо, озаряя две полосы трассы светом своих фар. Краем затрагивает и нас. Вижу, как на серебристой поверхности незнакомого автомобиля мелькает красное пятно — наше отражение.

Впрочем, скрывается он довольно быстро. Не успеваю ни рассмотреть, ни осознать, что в принципе только что было.

Хорошо, что мы в порядке. Я немного ударилась спиной о жесткое кресло, но Джерри нет. И это успокаивает.

— В чем дело?

Джаспер мне не отвечает. Выждав две секунды, оглянувшись в ту сторону, куда умчался автомобиль, резко выезжает на дорогу, ускоряясь. Спидометр грозится лопнуть от той скорости, к которой подбирается длинная белая стрелка. Благо, кроме нас на трассе нет ни одной машины.

Джером хмурится, но не выглядит напуганным. Скорее удивленным. Обнимает меня, вопросительно заглядывая в глаза.

— Машина, — не могу дать другого ответа, более честного. На фразу «все в порядке» уже не хватает сил.

Наша поездка продолжается. И чем дальше, тем быстрее.

— Кто это был? — предпринимаю ещё одну попытку узнать хоть что-то от Хейла.

— Не знаю.

Его напряжение опускает меня с небес неведения на землю. Пока не сильно, но уже пугает.

— Просто машина?..

— Просто машина, — шипит он, поджимая губы. Переключает скорость на максимальную отметку, — но теперь лучше приехать раньше положенного.

— Ты думаешь, в аэропорту?..

— Мама… — тихонький голос Джерри привлекает мое внимание, вынуждая обернуться туда, куда пальчиком показывает малыш.

В стекле заднего вида за нами движется что-то светлое. Яркое-яркое белое пятно. И ничуть не медленнее, чем мы…

— Джаспер?.. — стараюсь сделать все, чтобы не пустить дрожь в голос, — сзади…

— Я вижу.

Хейл крепче обхватывает руль. На полную включает и наши фары.

Теперь сосны и ели по краям дороги действительно, в самом прямом значении этого слова, пролетают мимо. Я уверена, ни одно гоночное соревнование не может похвастаться такой скоростью своих участников. Что-то мне подсказывает, что через пару километров мы запросто побьем рекорд «Формулы — 1».

… Преследователи приближаются. Похоже, их небольшая компактная машина способна на куда большее, чем наш огромный джип. По крайней мере, так я вижу на практике.

Но кое-какое преимущество у нас все же есть. И теперь Джаспер решает применить его, когда расстояние так быстро сокращается.

Он выворачивает руль вправо, уходя в лес. Очередной въезд, очередные коряги по сторонам и ветки, сломанные будто бы ураганом, проносятся перед глазами.

Вот это уже для Джерома слишком.

Он прижимается ко мне, прячась от всех этих ужасающих видов. Ненавистная мне дрожь детского тельца прекрасно ощутима под пальцами.

Я даже не могу ему ничего сказать — в горле пересохло, а кровь, кажется, стынет где-то в жилах.

Не нужно было уезжать… нужно было остаться в мотеле!

Ещё один резкий поворот Хейла едва ли не разворачивает машину на 180 градусов. Ударяя по тормозам в нужный момент, он чудом выруливает от огромной сосны, чей прогнивший ствол при едином касании грозится рухнуть и превратить нас в лепешку.

По лесу маневрировать сложнее — и Джасперу, и тем, кто сзади. Но они, вопреки нашим общим предположениям, ничуть не отстают. Для них и бездорожье — не помеха.

— Это Рыба?..

— Полиция, Белла. Со штрафом за езду с превышенной скоростью.

Моя кожа покрывается мурашками от его слов. От его тона…

Черт!

Я прижимаю к себе Джерома так крепко, как могу. Они могут пытать меня, в меня стрелять, убивать, расчленять, но мальчика я не отдам! Я защищу его как, чем и перед кем угодно! Никто не посмеет сделать ему больно!..

— Сейчас уйдут, — внезапно произносит глава охраны. Ветки кустов, взявшихся из ниоткуда, ударяют по стеклам с отвратительнейшим звуком.

И свет фар сзади, как только мы пропадаем в каких-то зарослях, правда исчезает.

Оторвались?..

Оторвались!

— Выедем с другой стороны, прямо возле самолета. До той трассы им не добраться…

— Мама… — жалобно хнычет Джерри, морщась, будто от боли.

— Тише, малыш, — глажу его, малость успокаиваясь от прогноза Джаспера, — все, никого нет, видишь? Они уехали. Они ехали не за нами…

Джаспер хмурится, но не произносит ни слова. Его отражение я прекрасно вижу в зеркале заднего обзора, но тоже молчу. Все после… после…

Узенькая полоска трассы, где по краям расположилась длинная, насколько хватает глаз, канава, встречает нас тишиной. И вправду: не доберутся. Пропали.

Хейл немного сбавляет скорость, удерживая четкую ровную позицию между канавами. Едет быстро, но уже не летит.

Его спокойствие, подкрепляя мое, разносится по салону.

… Однако, как оказывается через полминуты, напрасно.

— Ты проходил практику у Шумахера?

Он усмехается, качая головой.

— Экспресс-курсы выживания, Белла. В тот день я впервые сел за руль.

— У тебя талант…

Джаспер оглядывается, хмыкнув:

— Я научу и тебя, если потребуется.

Теперь и я улыбаюсь. Теперь и мой страх куда-то пропадает, теряясь среди других эмоций. Адреналин, выработавшийся за время погони, постепенно прекращает свое действие.

Мы проезжаем два или три километра, когда впереди появляется светлый огонек.

И приближается… приближается…

Слишком близко.

Джаспер ударяет по тормозам, мигом спустив с лица всю расслабленность, замирая за метр до капота автомобиля.

Та самая машина с яркими фарами, серебристая, предстает на обозрение посреди дороги.

Ни вправо, ни влево мы свернуть не можем из-за канавы.

Назад уже не успеем — её мотор заведен, догонит в два счета.

А это значит… гонка окончена.

Глава 54 Tesoro

Папочка.

Он лежит на полу, залитом собственной кровью и, протянув вперед белые-белые, фарфоровые, как у кукол, ручки, зовет единственного человека, который может ему помочь.

Папочка.

Он обнимает его, давясь слезами и даже не пытаясь сдерживать рыданий. Объятья совсем некрепкие, он едва-едва может обвить пальчиками его шею, но та сила, что он хочет в них вложить, очевидна.

Папочка.

Синевато-лиловая плитка, блики тусклой лампы на полу, едкий запах спирта и бинтов, от которого нет спасенья. Одна кровать в центре, две пустые — по бокам. От чересчур большой дозы обезболивающих тоненькие сиреневые веки даже не подрагивают.

Папочка.

«За боль причинённую собственной болью и отплатишь», — слова столь пугающие, но столь знакомые. Тот же смятый листок бумаги, на обратной стороне которого улыбающаяся рожица, нарисованная мальчиком специально для него, те же восемь символичных строчек, содержащих в себе послание похуже, чем все свитки, приписанные сатане.

Папочка.

Немой крик. Немой, несмотря на ярые попытки добиться звука. Испуганный, с потерянным выражением на лице, отчаянный, недоуменный. А потом снова зов — все тот же, немой. И снова маленькие пальчики на шее.

Папочка.

Демонстративный поворот головы в другую сторону. Отказ смотреть в глаза и слушать, что скажут. Уверенность, что ничего хорошего не будет. Час, два — а потом одиночество. И напоследок он скажет зачем-то совершенно ненужные, не вдохновляющие, не облегчающие боль слова: «я вернусь».

Папочка.

Запотевшее стекло, громкие всхлипы; отчаянье, безнадежность — до последней грани явные. Попытки выбраться наружу, догнать, остановить, уговорить… Вынужденное принятие фактов. Ненависть и смертельная обида в глубине взгляда. Молчание.

Папочка.

Яркие, ярче любой звезды на синем небе, глаза. Знакомые, любимые, столь нужные и важные малахитовые глаза. Цвет смысла жизни и смысла всего, что было. Единственная цель, единственная награда, единственное наказание. В темноте. Без контуров, без лица. Затухающие, но не теряющие от того выражение неимоверной боли внутри.

Папочка…

Эдвард с такой силой сжимает пальцами тонкий экран телефона, что его хруст вполне ожидаем. Если стекло треснет, а корпус сомнется, как бумага, ничего удивительного не произойдет.

… В звенящей тишине нет ни единого звука. Нет ни единого намека на него. Но детский голос, мягкий и манящий, звучит так, словно бы его обладатель где-то здесь. Совсем рядом.

Он зовет его. Зовет своего папочку и наполняется грустью от каждой безответной секунды.

Эдвард не пытается оглядываться и искать — дисплей мобильного все ещё горит и там черным по белому, не давая даже самой маленькой возможности опровержения, имеется сообщение от системы безопасности: «объект не найден».

И эти слова, острые, как бритва, жестокие, как ничто другое, подтверждают слова сеньора Вольтури, набравшего его номер полчаса назад.

«Каков любимый цвет Изумрудного?».

«Красный с оттенками седины».

«Какая жалость — у нас была информация только о белом… хотя белый когда-нибудь, да становится красным, Smeraldo».

Сначала он не понял. Сначала такие слова воспринялись, как плохая шутка или бред, но уж точно не намек на правду. И лишь затем, когда главный приспешник проговорил что-то ещё, Каллен догадался, о чем речь.

«Что вы сделали?!».

В ответ раздался добродушный смех и звонок оборвался.

… Проверил ли он?

Разумеется, первым делом. Лихорадочно набирая пальцами нужный номер, путаясь в цифрах и слушая, как сердце бьется где-то в горле, ждал, что трубку снимут. Набирал снова. На разные номера — испробовал все варианты.

Ни одного слова с того конца провода не прозвучало.

Зато своему хозяину в лицо усмехнулась потрясающей вестью система оповещения, выдав самую значительную и самую ужасающую фразу за всю историю своего существования…

… К зову Джерома прибавляется другой голос, совсем нежный, но при том уверенный — как в тот день. Он шепчет «ты справишься» и без устали повторяет, что «все будет в порядке».

Смешиваясь, они становятся невыносимы.

Эдвард, не в состоянии больше терпеть столь жуткой какофонии, запускает телефон в стену.

Умоляюще всхлипнув тоненьким треском, приборчик разлетается на части. Столь необычный звук на миг прогоняет все иные, но когда они возвращаются, то, кажется, звучат даже явней.

И в этот раз имеют над ним всепоглощающую силу.

Ноги подгибаются сами собой, руки перестают удерживать покрывала, а пол одним резким прыжком, как кобра, набрасывается, вовлекая в свои объятья.

Каллен извивается, сжимая и разжимая кулаки и воя, как раненый зверь от осознания своей беспомощности.

НЕ СПРАВИЛСЯ!

НЕ ХОРОШО!

НЕ ПАПА!..

Стены пропадают, сменяясь пеленой слез. Невероятно жгучих, невероятно горячих. Они заживо сжигают его, не собираясь останавливаться.

А мужчина не намерен давать им отпор. Как в первый и единственный раз, в далеком детстве, рыдает в голос. Какой смысл для выдержки? Какой смысл для самоконтроля? Они канули в Лету и вряд ли когда-нибудь снова явятся на арену.

Эсми говорила: «хуже всего, когда погибают дети». Много раз повторяла, уверяя его, что никакая утрата не может сравниться с той, что забирает с собой видимую, осязаемую часть тебя.

Он не верил. На похоронах матери, задыхаясь от собственного горя, не верил. Что могло быть страшнее этой потери? Что ещё могло с ним случиться, дабы заставить так мучиться?

Оказывается, больнее все же бывает. И настолько, насколько он не мог себе даже представить.

Потеря смысла жизни невосполнима.

Он даже не посмеет пытаться это пережить…

* * *

Как, бывает, нам хочется верить в чудо! Хочется оставить за спиной все увещевания здравого смысла, все попытки дозваться трезвого ума, отправить к чертям пережитый опыт и постараться смотреть на мир глазами детей, ожидая, что в каждом есть добро, и никто никогда не посмеет причинить тебе или тем, кого любишь, страдания.

Как хочется верить, что существуют волшебные палочки, чудесные эликсиры, вылечивающие любые болезни, невероятные снадобья, способные и останавливать время, и перемещать в пространстве, и, даже несмотря на всю глупость такого предположения, воскрешать из мертвых.

Я тоже верила во многое.

Я тоже, как и Джером, была в том возрасте, когда маленькие проблемы кажутся большими, а большие — маленькими. Мы все в нем были.

Быть может потому слишком быстро я и исчерпала лимит своей веры. Или все дело в том, что необдуманно совершила поступок, не имеющий прощения, оправдания и принятия. Причин может быть много, но результат один…

Как ни прискорбно признавать, но мыслей, что в серебристом автомобиле, преследующем нас, а теперь перекрывшем дорогу к заветному аэропорту, находятся союзники, помощь или простые обыватели, спутавшие нашу машину с чьей-то иной, нет.

Куда привлекательнее, куда реальнее и очевиднее варианты, что это — приспешники Большой Рыбы, он сам или, что будет хуже всего иного, но, в принципе, довольно логично, Джеймс. Серебристый — его любимый цвет.

Наверное, от такого количества событий я просто выбилась из колеи. Сейчас, переволновавшись ещё на стадии преследования, погрузилась в мрачную эйфорию.

Впрочем, как бы то ни было, что бы я ни думала и как бы себя ни чувствовала, главная цель не изменилась: Джером.

Этот маленький, прекрасный, самый красивый и самый любимый мой ангелочек не пострадает. Быть может, только он один. Быть может, я больше никогда его не увижу. Но это значения не имеет. Джерри будет в безопасности. Иначе ничто не имеет смысла.

От яркого света фар, режущего глаза среди такой темноты, малыш дрожит лишь сильнее. Устроившись как можно ближе ко мне, обвив ладошками за талию и спрятав лицо в недрах куртки, кое-как ещё прикрывающей тело, он тихонько и душераздирающе всхлипывает.

— Любимый, — повторяю я, обеими руками прижимая ребенка к себе, — ш-ш-ш, ничего не случится…

То ли мой голос звучит так уверено, то ли Джерри вспоминает, что на переднем сидении сидит Джаспер, но ему, судя по малость расслабившейся позе, на капельку становится легче.

— Не двигайтесь, — глава охраны напоминает о себе ровным, ничем непоколебимым тоном. Среди огней приборной панели мелькает что-то черное и металлическое. Мгновенье — и оно в руках Хейла.

— Теперь медленно ложитесь на сиденье, — велит он, испепеляюще глядя в лобовое стекло нашего неприятеля. Из-за света нам того не видно, и надежда, что ту же трудность испытывает и он сам — очень привлекательна. Хотелось бы верить.

Мужчина терпеливо ждет, пока мы исполним приказ, не совершая больше никаких движений.

Осторожно опускаю Джерома на холодную кожу, поворачивая лицом к спинкам сидений. Незачем ему видеть все то, что будет происходить. К тому же я ещё помню, что значит «прикрывать спину», и с удовольствием воспользуюсь этой возможностью.

Мальчик, глотая беззвучные слезы, кусая губы, ждет, пока я устроюсь рядом с ним. И, когда дело сделано, всем подрагивающим тельцем тут же прижимается к моему.

— Укрой его.

Вот и сослужило службу это болотное покрывало из мотеля. А мне-то было неясно, зачем Хейл взял его с собой.

— Вот так, — нашептываю Джерому, скрывая его под маскирующей, плохо заметной в темноте тканью, — просто обнимай меня. Крепко-крепко. Все хорошо.

Он не верит в обещание, но просьбой не брезгует. Держится, как за последний спасительный островок посреди бурного потока. Клянется не отпускать. Никогда и ни за что.

— Ты умеешь водить машину?

Я оборачиваюсь к Джасперу, но Джерри не отпускаю.

— Я пробовала однажды, но…

— Ничего сложного в этом нет, — глава охраны даже не дает мне закончить, хотя головы в нашу сторону по-прежнему не поворачивает, — нажимаешь на педаль газа и не отпускаешь. Руль держи прямо. Трасса три следующих километра идет ровно. Тормоз — справа.

«Я научу тебя, если потребуется». Черт!

— А как я?..

— Их немного. Я постараюсь обезвредить как можно больше.

В салоне повисает удушающая тишина, забирающая с собой и обратную сторону моей истерики, и спокойствие, что я пыталась внушить Джерому. Его бьет едва ли не озноб от слов Джаспера. Никогда ещё маленькие пальчики так не желали воедино слиться с моим телом. Даже в самых страшных случаях.

— Белла, — мужчина на мгновенье привлекает мое внимание к зеркалу заднего вида, серьезно глядя серыми глазами через стекло, — главное: держи себя в руках. Вы ещё успеете на самолет. Абу-даби. Там только это рейс сейчас. Запомнила?

— Да… — я делаю глубокий вдох, силясь удержать хоть немного самоконтроля. Без него мне не справиться.

Джаспер прав — я смогу. Я все смогу ради Джерома. Кроме него мне, похоже, уже не за кого бояться…

— И ни звука, — напоследок предупреждает глава охраны, открывая свою дверь, — все будет быстро.

Я не рискую повернуться обратно к мальчику, боясь упустить необходимый и единственный момент, когда нужно будет собрать волю в кулак и сделать… сделать все, что от меня требуется.

Я глажу его плечики, но смотрю в стекло. Ужас маленьких малахитов может сбить с верных мыслей и помешать привести план в исполнение.

Слышу щелчок блокировки автомобиля — перестраховка. Что же, так даже лучше.

Вижу телохранителя. Он стоит возле капота внедорожника, но вне зоны, освещенной фарами. Пристально смотрит, вглядываясь в его нутро, на серебристый автомобиль. Однако, судя по капле недовольства на лице, желаемого так и не видит.

— Мама… — хныкает Джером, теребя мой рукав и прося повернуться, — мамочка…

— Я здесь, — на секунду отвлекшись, быстро чмокаю его в лоб, — здесь, родной. Потерпи, пожалуйста.

Хейл делает шаг вперед, удобнее перехватывая какой-то предмет, что держит в руке. По отблеску, проскочившему в темноте, догадываюсь о том, чем он является.

Из машины преследователей никто не намерен выходить. А они ведь могут открыть окно и… а что тогда? Если Джаспера застрелят, что делать мне? Они-то в целости и сохранности — меня точно смогут догнать, если даже и удастся чудом проехать мимо.

Нет, он будет первым. Они откроют — он выстрелит. Он знает, что делать. В конце концов, это телохранитель мистера Каллена, и ему-то я точно должна верить.

Ещё одно движение мужчины навстречу. Теперь он краем ботинок света все же касается.

Я понимаю, что он хочет их разглядеть — свою мишень разглядеть — но сердце от того не бьется меньше, а крик, застывший в горле, все равно грозится вот-вот прорваться наружу.

Мысленно я подсчитываю, как скоро смогу оказаться на месте водителя. На пути имеются преграды, и для их прохождения нужно время. Хотя бы каких-то несколько секунд.

Надеюсь, окна пуленепробиваемые?..

— Папа, — выгнувшись, будто от боли, бормочет Джером. До боли сильно сжимает ладошками мою кожу, на которой наверняка останутся синяки. Но это меньшее из всех зол. Если для ощущения безопасности ему нужно сделать мне больно, я согласна. Только бы успокоился…

— Папа, да, — одними губами, едва слышно, отвечаю ему, — мы скоро увидимся.

Обещание опрометчиво и глупо. Обещание, за которое потом он может возненавидеть меня. Но сейчас оно важно, как никогда, и я не могу позволить себе упустить такой шанс, как бы то на самом деле ни было.

Джером знает, кто может нам помочь. Знает, кто, не щадя ничего, будет защищать нас. Кто выйдет на поля боя первым, а уйдет — последним. Он верит своему папе. Он верит, что он всесилен и способен любого одолеть, дабы с его ангелом ничего случилось.

И я верю. Будь он здесь, беспокоиться было бы излишне.

… Слышу хруст. Довольно громкий среди леса.

Хейл напрягается инаготове поднимает руку с пистолетом. Палец сгибается на курке.

Асфальт поскрипывает, выдавая звук шагов незнакомца. Его силуэт мелькает в тот самом месте, где оканчивается светлое пятно.

Джаспер, нахмурившись, вглядывается пристальнее. Секунда-две… опускает оружие.

Его ранили? Это сигнал?

Мысли приходят в беспорядок за единую секунду. Я не слышала хлопка, значит, выстрела не было. Если это оружие, конечно, издает звук…

Господи…

Подрагивающей рукой я пытаюсь отстранить мальчика, но он, быстро узнав, в чем дело, вскрикивает, лишь крепче прижимаясь.

— Джером… — умоляюще прошу, отрывая от пуговиц блузки его пальцы, — я не уйду, не уйду, обещаю!

Он быстро-быстро качает головой, смаргивая слезы. Под страхом смерти отказывается отпускать. Упрямо шепчет свое «нет».

Мне кажется, в эту секунду я чувствую самое настоящее отчаянье. Такое явное, что накрывает с головой. Бесценное время… бесценное! И я ничего не могу сделать! Если не успею — мы пропали!

Однако, ситуация разрешается сама собой. Быстро, внезапно, на удивление правильно…

А все потому, что в свете фар я замечаю черный пиджак и волосы, хоть и потускневшие до неимоверного темного цвета, но все же знакомые.

Джаспер видит этого человека так же не впервые.

Окончательно убедившись в своей догадке, он убирает пистолет в кобуру, усмехнувшись.

… Они с Эдвардом встречаются у капота нашей машины. Протянув друг другу руки, наскоро их жмут.

Теперь, когда я могу видеть мужчину в хорошо освещенном месте, когда уверяюсь, что это именно он, по телу волной прокатывает невыразимое, плохо поддающееся описанию облегчение. Утоляя собой жажду воспаленного сознания, легким поцелуем успокаивая бьющееся где-то в горле сердце, убирая дрожь из рук, служит спасением. Самым настоящим.

Это вправду Эдвард. Не видение, не галлюцинация, не, чего хуже, злая шутка. Его черты лица, его профиль, его глаза, ладони с длинными пальцами… все знаю. Все — мое. Наше.

Чудо все-таки свершилось!

— Джерри, — зову малыша, не сдерживая улыбку, просящуюся на лицо, — посмотри-ка, мой хороший.

Мальчик, судорожно вздохнув, поворачивается. Поднимает голову, привстав достаточно, чтобы увидеть то, о чем я говорю. Смаргивает слезы, стремясь к четкости картинки.

— Папа?.. Папа… ПАПА! — его тон меняется за считанные секунды, пока переменяют друг друга эмоции удивления, недоумения, неверия, сомнения, а затем — восторга и радости. Малахиты вспыхивают северным сиянием ярче, чем когда-либо.

Вдохи-выдохи малыша становятся почти неслышными, но от того заветное слово с губ не пропадает.

Он не двигается, лишь зовет. Он плачет и зовет. Он смотрит жадно, не позволяя ни единой детали ускользнуть от своего взгляда.

И когда он ловит взгляд Каллена, вглядывающегося в стекло, но, судя по тому, что тот щурится, не находящего нас, широко, сквозь слезы, улыбается.

Джаспер говорит что-то, кивнув на внедорожник. По его губам тоже бродит улыбка.

Эдвард задает вопрос. Нетерпеливо ждет ответа, стремясь как можно скорее увидеть сына.

И получает. Его лицо, точь-в-точь как Джерома, наполняется восторженностью. Все напряжение в нем пропадает.

Глава охраны нажимает на кнопку… на этот раз щелчок снимает блокировку.

Не успевает пройти и минуты, как Эдвард материализуется из темноты возле двери. Открывает её, впуская холодный воздух внутрь…

Джером не дает папе опомниться и разглядеть себя. Не дает ни спросить что-то, ни сказать.

Кидается на шею, отпуская-таки меня.

К столь бурной реакции Эдвард оказывается готовым. С радостью забирает сына в объятья, стискивая пальцами его куртку, целуя волосы, прижимая, что есть мочи, к себе. Спинка Джерри, его головка скрываются под большими ладонями отца. Его почти не видно из-за темноты и того, как мастерски мужчина умудряется скрыть ребенка. Он держит его так, что в защищенности не приходится даже сомневаться. И не только потому, что скрыта физическая уязвимость. Из-за эмоциональности — пусть и невидимой на первый взгляд — тоже.

Ни разу при мне, даже после побега, даже после чертовых инъекций и хождений по краю пропасти, Эдвард не обнимал сына так. Так крепко. Так сильно. Так отчаянно.

Он знает, что дом взорван. И он знает, кого едва-едва не потерял.

— Белла, — Хейл неслышно раскрывает дверь с моей стороны, кивая на трассу. По-отечески улыбается.

Выхожу. Разумеется, выхожу. Я очень, очень соскучилась. И так же, думаю, испугалась, как и Каллены.

Эти три шага — мой скоростной рекорд. Не думала, что могу ходить так быстро.

Эдвард замечает меня, в очередной раз целуя сына. В малахитах, доверху наполненных, как и в их точной, маленькой копии, соленой влагой, пробегает новая искра восторга.

— Привет… — бормочу я, проглатывая вставший в горле комок, когда в тесный кружок объятий принимают и меня.

Обхватываю руками их обоих, утыкаясь лицом в грудь Каллена. От него пахнет ненавистным мне парфюмом. Его костюм донельзя черный — как на похоронах. И пальцы, подрагивающие, когда обнимают нас, точно нельзя назвать нежными…

Но какое же нам до этого есть дело? Сейчас? Когда он здесь?

— С возвращением… — шепчу ему, сквозь слезы, — с возвращением, scorpione.

* * *

Счастье, как было уже мной раньше замечено, неизмеримое одинаковыми величинами для всех понятие. Для кого-то оно заключается в чем-то большом и великом, в чем-то видимом и очевидном, а для кого-то — в чем-то, казалось бы, незначительном, в чем-то настолько малом, что не разглядеть, не сосредоточившись. Но при этом не менее ценным. Воистину ценным. Настолько, что все богатства мира меркнут в сравнении с этим.

Например, запах. Тот самый родной запах, способный внушить уверенность в положительном исходе в самой безвыходной ситуации, способный окрасить мир новыми красками, прогнав серость, и доказать, без возможности опровержения, что тот, кого ты любишь, рядом.

Например, голос. Любимый, нежный, с первой до последней нотки знакомый голос. Тот, в котором тебе известна каждая эмоция, каждая мысль. Тот, слыша который, можно пройти по раскаленным углям, переплыть ледяной океан, свернуть могучие вековые горы. Тот, ради которого можно пожертвовать собой и, не задумываясь, окунуться в самое адское пекло.

Например, руки. Защищающие, оберегающие, спасающие и вдохновляющие. Теплые. Нежные. Те, в каких хочешь оказаться в самой паршивой ситуации. Те, в каких ничего не страшно, даже если за окном взрывы, а собственное воображение устроило ночь просмотров лучших моментов твоих кошмаров. Те, где можно быть самим собой, не боясь отвержения и упреков. Где можно рассчитывать на понимание и помощь в любое время суток.

У меня все это есть. У меня есть и я, наверное, самый счастливый человек на свете после одного маленького мальчика, тоже наслаждающегося всеми тремя составляющими такого простого, но желанного счастья.

А все потому, что папа вернулся.

А все потому, что мне не нужно больше, кусая губы, считать гудки и загибать пальцы, проходя мыслями по датам с его отсутствием.

А все потому, что он в порядке. Что с ним ничего не случилось, и он смог, сумел вырваться из когтей, грозящих не оставить и мокрого места от всего, что в них попадется.

Потому, что он с нами. Словно бы ничего и не случилось.

Мы все втроем лежим на кровати в мотеле, в прежнем номере.

На тесной кровати с болотными простынями, на плоских подушках, в темной комнате, где ни лучика света…

А нам все равно. А нам ничего другого и не нужно.

Я слышу мерное дыхание Эдварда, я вижу его, я чувствую, что он рядом.

Я вижу, как преображается Джерри после того, как все точки с возвращением отца расставлены над «i». Его маленькое сердечко, в который раз сжимавшееся от невероятной боли, что ему в который раз приходилось терпеть, переступая, игнорируя и пряча её глубоко-глубоко внутри себя, более-менее успокоилось, едва он оказался рядом.

Я не спорю, что Эдварду было ничуть не легче пережить расставание. Я не спорю, что тяжело было нам всем. Слезы, отъезды, прощания, пожелания, неоднозначность происходящего и невозможность предсказать его — что же легкого?..

Но вместе, рядом, сообща — нет ничего невозможного. Теперь я знаю.

Я сегодня, несмотря на все то, что ещё предстоит пережить, перетерпеть и перенести, как никогда верю, знаю, что все будет в порядке. Не глупой фразе, должной унять слезы, а сильному и ясному убеждению от сознания.

Мы выберемся из этой ловушки.

Мы победим — и воображаемых врагов, и реальных.

Мы перешагнем пропасть играючи, не глядя вниз.

Мы будем счастливы — сто лет, двести, тысячу!

По-другому уже просто не может случиться…

По крайней мере, в объятьях Каллена мне только так и думается.

Я, усмехнувшись, поглаживаю пальцами ворот его рубашки. Черной, как ночь. Ещё ни разу костюм Эдварда не был настолько мрачным. От пиджака и до ботинок — сплошная тьма. И среди неё ярким пятном выделяется его белая кожа.

И пусть он вернулся измотанным, пусть, судя по фиолетовым кругам под глазами, точно не спал всю предыдущую ночь, пусть его пальцы до сих пор немного подрагивают, когда гладят Джерома, он все-таки вернулся.

— Что? — с интересом спрашивает мужчина, лениво перебирая пальцами мои волосы.

— Ты…

— Я?

— Ты, — широко улыбаюсь, расслабленно выдыхая. Поудобнее устраиваюсь на его плече, обнимая за талию, — я соскучилась.

Мне кажется, даже не глядя, что его взгляд теплеет.

— Я тоже соскучился, Belle. Если бы ты только знала, как я соскучился, — я получаю поцелуй в лоб, и теплое дыхание щекочет кожу. В его голосе успокоение и умиротворенность, он дышит ровно и спокойно, но все равно не заметить эмоций, скрывающихся за этими словами, невозможно.

— Откуда ты узнал? — тихо спрашиваю, освобождая левую руку из плена маленького ангела и прикасаясь к его щеке. Небритая щетина под пальцами является ещё одним неизбежным доказательством.

К тому же, этот разговор рано или поздно все равно состоится — к чему тянуть?

— Система безопасности, — его тон разом преображается, наполняясь сдержанностью, — «объект не найден» — сказала.

— Мы тебе звонили…

— Не на что было звонить, — Эдвард горько усмехается, сильнее потирая мои плечи пальцами, — телефон вышел из строя…

— Вышел из строя?

— Я его разбил.

Я, прикусив губу, поднимаю голову. Мои любимые глаза выглядят нахмуренными и грустными, но честными. Он говорит со мной открыто, ничего не утаивая. И я согласна на такие разговоры. Больше врать, приукрашать и сочинять нет смысла. В эти дни я прекрасно усвоила урок, что лишиться всего, чем дорожишь, всего, чем дышишь, можно очень легко и просто. На притворство просто нет времени.

— Мне жаль…

— Это мне жаль, — он глубоко вздыхает, качая головой, — это — моя ошибка. И впредь я ничего подобного не допущу.

Его слова вдохновляют и успокаивают, но их значение все же в состоянии огорчить.

— Ты сделал все, что был должен. Это случайность, — пробую уверить, хотя мудрое подсознание заранее подсказывает, что такая задача изначально обречена на провал.

— Ты хочешь, чтобы я отнесся к тому, что едва не потерял вас, как к «случайности»? — фыркает он. Недоумение сочится наружу ваттами.

— Я не хочу, чтобы ты осуждал себя… и чтобы уезжал, — признаюсь. Все же признаюсь. Минуту назад ведь клялась говорить без фальши.

— Я не уеду, — в уголках малахитов, прогоняя прежние чувства, затаилась нежность; с каждой секундой она все набирает обороты, — я больше никуда не уеду, моя девочка. Не бойся.

Он выдерживает короткую паузу, наблюдая за моим смущением, что затмевает даже удивление столь быстрым решением.

— Что-то не так? — от того, что его пальцы прикасаются к моей коже, она, похоже, краснеет лишь сильнее.

— Все так, — заверяю, мотнув головой. — Ты можешь… можешь ещё раз сказать?

Эдвард посмеивается, взъерошив мои волосы. Вся его грусть и удрученность испаряется сама собой.

— Могу, моя девочка, — повторяет, вгоняя меня в ещё большую краску, но притом позволяя разлиться по телу такому теплу, какого не найти больше нигде, не испытать ни от одной другой фразы.

Девочка… его девочка…

Эти слова совсем не похожи на восклицания и шепот Маркуса, не являются отражением голоса Лорена. Они — его. Всегда были его. И потому ни капли меня не пугают.

— Спасибо…

Эдвард ничего не отвечает. Только, хмыкнув, поправляет одеяло, подтягивая его к моим плечам. Укрывает, как и Джерома, до самой шеи.

Стучащий за окном дождь забирает в свое владение все звуки. Мы лежим в молчаливой тишине, и лишних слов здесь не нужно. Мне тепло, уютно и спокойно. Я знаю, что то же чувствует и Джером, сладко спящий на своей половине тела папы. Он, наконец-то, получил, что хотел. И я получила.

— Знаешь, я поверил в это… — вдруг признается мужчина. Тихо-тихо. Его голос удивительно хорошо вплетается в ритмичные постукивания по подоконнику тяжелых капель.

— Во что поверил?

— В то, что больше вас не увижу, — он морщится, отчего морщинки, число которых заметно увеличилось, ровными и глубокими бороздками расходятся по его лбу, — и это хуже любого наказания.

— Я знаю, Эдвард… — нежно бормочу, лаская его скулы, привстаю на локте, с искренним сожалением глядя на дорогое лицо, — но такого не случится. Никогда не случится, я обещаю.

Мужчина ничего не отвечает. Устало выдыхает, прикрывая глаза.

Да, я слишком много обещаю. Знаю.

— Ты по-прежнему хочешь говорить… о любви?

— Если ты сомневаешься, что я…

— Я не сомневаюсь. Я спрашиваю, — он крайне серьезен.

Даже так?..

— Конечно, хочу, — этот ответ единственно верный и единственно честный. Ничего другого я не хочу и не буду отвечать. Чуточку хмурюсь, но, надеюсь, он не воспринимает это как напускное ощущение и неуверенность в своих словах.

Люблю, разумеется. И хочу, чтобы он знал. Каждый день, каждый вечер, каждое утро… я не против говорить, я буду только рада. Но Эдвард ведь сказал, что для «я люблю тебя» в наших отношениях места нет. Его мнение изменилось?

— А если «tesoro»? Вместо вашего… «люблю», — он выглядит смущенным и хмурится сильнее, ожидая моей реакции.

— Ты и так il mio tesoro, Эдвард. И Джером тоже.

— Это слово сильнее, чем amore, к тому же, оно значит куда больше… — мужчина пытается убедить меня в своих словах, но с каждой секундой более вяло, словно бы пристыженный моим молчанием.

— Я и не спорю, — пожимаю плечами, усмехнувшись.

В ответ получаю серьезный взгляд.

— Ладно… какая и вправду разница? Amo (люблю). Договорились.

— Tesoro, — не соглашаюсь, принимая его слово и хитро улыбнувшись, — ты прав, оно лучше.

Северное сияние… я знаю только одни глаза на свете, в которых оно такое же красивое.

— Хорошо, — благодарно произносит Эдвард, улыбается. А затем повторяет ту фразу, о которой мы договорились. Бархатный баритон становится совсем мягким и очень, очень любящим. Какой бы неприязнью ни пользовалась у него «любовь».

Невероятно приятно слышать эти слова, когда знаю, что он в них вкладывает. Особенно, когда знаю. Прекрасно.

— Как ты нашел нас? — внезапно этот вопрос выходит на первый план. Взгляд касается дождя за окном, вспоминается холодный асфальт, а часы в углу передвигают стрелки на два часа ночи.

Эдвард недоверчиво смотрит на меня, будто бы решая, говорить или нет. Истязает пару секунд, но потом, видимо, решается.

— Я ехал к Рыбе.

— К Рыбе? — мои глаза распахиваются.

— Аро мертв, — он пожимает плечами, — Кай — единственный, кто остался на арене. Я бы задушил его собственными руками за вас, если бы выбрал другую дорогу для поездки к аэропорту. Это было… невероятно, правда. Я думал, что мне показалось — я ведь знаю эту машину, и никто, кроме Джаспера, никогда не использовал её… Но уехать, не проверив, было невыполнимой задачей. Потому я пытался вас догнать.

— Ты напугал нас, — вырывается у меня, и взгляд автоматически касается малыша.

— Я знаю… знал, — Эдвард виновато гладит мое предплечье, — и прошу прощения.

— Не надо, — хмурюсь, недовольная таким поворотом, — ты же знаешь, что мы давным-давно все простили.

— И все же, из-за меня вы не улетели.

— Ты лучше арабов, — уверяю я, прижавшись к нему всем телом, — и куда ценнее всего, что они могли нам предложить.

— И опаснее.

— С тобой не страшно, — отмахиваюсь от этого варианта, даже не задумываясь.

— Совсем?

— Совсем.

Каллен улыбается очень доброй, невероятно ласковой улыбкой.

— Я ведь правда никуда больше не поеду, viola.

— То есть, это не шутка?

— Мое чувство юмора повесилось под забором, — без тени смеха отзывается он, мигом сменяя улыбку на мрачность, — никаких шуток.

— Но Эдвард, это ведь… замечательная новость! — я, заставив его ослабить объятья, приподнимаюсь на простынях, целуя бледную кожу. С удовольствием замечаю, что он расслабляется. Что же, если так, я могу продолжать сколько нужно.

— Я знаю, это очередное не самое лучшее решение…

— Все твои решения лучшие, — не соглашаюсь я.

— А как же воспитание Джерри? — язвительно замечает мужчина, щурясь.

— Вам нужно было просто поговорить, — целую его нежнее, — вы ведь очень сильно друг друга любите.

Его благодарность понятна без слов. Она лучится из глаз, из ладоней, что обнимают меня, из тихого «спасибо», что слышу прямо возле уха.

День становится все лучше и лучше!

— Ладно, Belle, — свободной от объятий малыша рукой он укладывает меня рядом, прекращая поцелуй. Чмокает в макушку, — уже поздно, и маленьким девочкам давно пора спать.

— Ну, если папочка так говорит… — даже не пытаюсь подавить зевок, вздыхая, — то, конечно…

Он усмехается моей непосредственности, крепче прижимая к себе:

— Спокойной ночи, Белла.

— Спокойной, tesoro….

* * *

От ночной бури не осталось и следа. Всю ночь я слушала завывание ветра за толстыми стеклами, а теперь, когда буквально на пару минут закрыла глаза, кое-как пробравшись в сонное царство следом за Калленами, на улице самая настоящая весна. Во всех смыслах.

Солнце настолько яркое, что даже задернутые шторы не могут как следует скрыть его свет. Щебетание каких-то птичек тоже слышно вполне явно — вспоминается то утро, когда теплая погода впервые коснулась стен белого особняка. Оно было счастливым? Безоблачным было?

Мне кажется, да. И отчасти потому, что было первым.

Сейчас все куда сложнее, я знаю, куда опаснее. Нет ни замка, ни надежных людей, кроме Джаспера, рядом нет десятков медведеподобных телохранителей и новейшей системы безопасности, отслеживающей каждый посторонний шаг.

Но есть кое-что большее. Есть — сокровища. Мои любимые, неизмеримо дорогие сердцу сокровища. Их глаза отливают изумрудом, волосы — медью и золотом, а кожа — жемчужным сиянием.

Они невероятно красивы. Оба. Одинаково.

Улыбнувшись и погожему утру, и тому, что Эдвард с Джерри спят рядом со мной, поворачиваюсь на бок, потягиваясь под теплым одеялом.

Позы Каленнов поменялись с двух часов ночи весьма заметно. Теперь Джером лежит между нами, обеими ладошками обняв папу. Его личико спокойно, дыхание размеренное. Ни тени слез, ни тени испуга. Как быстро можно сделать его счастливым! Как быстро можно помочь ему стать маленьким мальчиком! Нужно всего лишь присутствие тех, кого он любит. Слишком сильно любит, чтобы от себя отпускать.

Эдвард спит спиной к двери. Надежно спрятав сына и отдав в его распоряжение всю свою правую руку, он, удобно устроившись на подушке, выглядит совершенно безмятежным.

Настолько, насколько я не могла даже представить. Все предыдущие пробуждения я встречала его хоть и немного, хоть и малость, но напряженное лицо. Бывало и нахмуренное, и грустное, и уставшее настолько, словно бы он и не спал вовсе.

Но теперь ничего этого нет. Оно обычно. Обычно, как у простого папы, просыпающего свои законные десять часов в воскресенье. Обычно, как у человека, прекрасно отдохнувшего вчера или получившего, наконец, то, к чему так долго стремился.

Все-таки обычность — великолепное понятие. Оно чудесно.

… Мы спим довольно тесно. Только дело не в узкой кровати, а в нашем желании. Из своего теперешнего места я чувствую аромат и Эдварда, и малыша. Я могу с легкостью коснуться их обоих так, чтобы не разбудить. Я могу их поцеловать…. Господи, ещё вчера это казалось не просто нереальной, а невообразимой возможностью! Как быстро все меняется… и как хорошо, когда меняется в лучшую сторону.

— Доброе утро, — едва слышно произношу, улыбаясь шире. Часы на стене демонстрируют, что уже половина одиннадцатого, но не думаю, что это играет ключевую роль. Я не буду их будить. Когда спят, мои мальчики очень красивые.

Я имею право такое говорить? Эдварду понравится моя интерпретация его «девочки»?..

… Не страшно узнать ответ. Ни капельки.

Вчера я получила то признание, которого хотела. «Tesoro», что сменило «любовь», ничуть не хуже. Я согласна на любое слово.

Продолжаю на них смотреть. Не хочу отрываться. Будто заново открыв, будто впервые увидев, разглядываю Калленов, забывая обо всем ином. И правда — что, кроме них, может меня беспокоить?

Вот глаза, пока ещё скрытые веками, вот скулы — одинаковые, словно бы срисованные, вот губы — у Джерома и его папы они крайне похоже вытянуты вперед и чуть-чуть приоткрыты, а вот…

Останавливаюсь, хмурясь от неожиданной находки. Волосы. На висках — близко ко мне.

Джерома — белокурые, как прежде, светлые и искрящиеся от скупых солнечных лучиков.

Эдварда — темные, только-только возвращающиеся, благодаря солнцу, к своему истинному цвету. Но цвет части из них — слева, в самом низу, — явно не игра света. Они светлые. Совсем светлые, светлее, чем у Джерома. Бело-серые, как поздно сходящий снег…

Я, прикусив губу, нерешительно, словно бы и другие волосы в состоянии сменить цвет, прикасаюсь к только что обнаруженной несуразице. Осторожно провожу по ней пальцами, стараясь убедиться, что то, что я вижу — правда, но в то же время не разбудить мужчину. Ему не помешает выспаться.

Да, правда.

Да, вполне реальны.

Седые.

… Тихонький скрип. Будто обжегшись, убираю руку.

На пороге Джаспер — его рубашку я везде узнаю. Судя по усмешке, мужчина заходит уже не первый раз.

— Что? — одними губами спрашиваю я.

Глава охраны оглядывает молчаливое пространство номера, касаясь взглядом спины Эдварда, никак не реагирующего на его приход.

— Спит?

— Да…

— Ладно, — сам себе качнув головой, он, ухмыльнувшись, прикрывает дверь обратно, — тогда добрых снов.

Его хорошее настроение поднимает и мое, компенсируя недавний спад, вызванный малость поменявшимся обликом Эдварда.

В конце концов, это всего лишь волосы. Он переживал, испугался, очень долго не спал и гнался за нами, ускользающими в темноте леса, в отчаянном порыве разубедить себя в гибели сына. Это не могло пройти бесследно.

К тому же, как известно, сокровище со временем становится лишь дороже. И вряд ли кто решится поспорить с этим утверждением. Со мной поспорить.

Я все равно его люблю. Что бы ни случилось, как бы он ни выглядел, и сколько бы седых волос ни оказалось между бронзовыми — такие мелочи не имеют никакого значения.

Словно бы в такт моим мыслям Каллен глубоко вздыхает, чуть ниже опуская голову. Его губы практически машинально целуют мою макушку, а пальцы гладят плечики сына.

— Спи…

Слышу смешок. Все-таки проснулся.

— До вечера?

— Какая разница? — перебираю пальцами бронзовые волосы, не в силах удержаться и оставить его в покое, — если хочешь, я могу остановить время.

— Волшебной палочкой?

— Нет, снятием часов со стены.

Воистину, красивее бархатного смеха только тоненький и нежный, похожий на звон колокольчиков, Джерома.

— И все ради меня?

— Вас что-то не устраивает, scorpione?

Эдвард откровенно наслаждается нашей непосредственной игрой. Я слышу это по его усмешкам и по тому, как длинные пальцы чертят линии на моей спине. И верить, что тот узор, который они изображают, защитит от чего угодно, проще простого.

— Ну что вы, красавица, все наоборот.

— Я рада, — улыбаюсь, чмокнув его подбородок — все, до чего могу дотянуться.

— И мои капризы тоже будешь выполнять?..

— А как же иначе? Ты ведь… Эдвард!

Приглушенно взвизгиваю, когда он точным и ровным движением, так, что я даже не сразу догадываюсь о его намерениях, перебрасывает меня с одной части кровати на другую. Благополучно минуя Джерома, я приземляюсь на тело мужчины. Ровнее некуда.

— Ты что?.. — заправив за ухо прядь, мешающую обзору, изумленно смотрю в горящие огнем детского веселья зеленые глаза.

— Ты обещала про капризы, — журит он, притягивая меня к своему лицу, — а обещание надо…

Целует. Не так целомудренно, как раньше, но не грубо. Ласково, не скупясь, демонстрируя ту ценность, о которой постоянно говорит, но все же по-другому… с чем-то большим, чем прежде.

— Ну, раз так, — отбрасываю подальше все то, что мешает полноправно наслаждаться нашим развлечением и, крепко обвив его руками и ногами, продолжаю поцелуй. Эти губы мне по душе. Эти руки, это тело, этот запах… все по душе. И я убеждена: Эдвард первый и последний мужчина, который заставляет меня все это испытывать.

… Мы дурачимся, покрывая друг друга кружевами поцелуев, пока стрелки часов не касаются отметки в 12. И ровно в тот момент, когда и маленькая, и большая, сходятся вместе, Каллен, как в сказке про Золушку, замирает.

Веселость мигом спадает с его лица, а на смену ей приходит какое-то непонятное, неведанное мне раньше чувство, совместившее в себе все синонимы нежности и благоговения.

Таким взглядом, мне кажется, жрецы смотрели на своих языческих божков…

— Что? — недоуменно интересуюсь я, так же останавливаясь. Не понимаю и, если честно, немного пугаюсь такой резкой перемене.

— Можно задать тебе вопрос? — ровным голосом спрашивает Эдвард. Надо же, даже бархатный баритон преобразился!

— Конечно…

Не понимаю… что случилось? Я сделала что-то не так?

Мужчина делает глубокий вдох, одновременно с тем пробираясь губами к моему уху. Шепчет, щекоча кожу своим дыханием, очень тихо. Это даже не шепот… шелест, наверное.

Если бы я не была так сосредоточена на том, что происходит, вполне возможно, что пропустила бы вопрос.

— Белла, если я предложу тебе выйти за меня замуж, что ты ответишь?

Глава 55 Я верю

Любая сказка оправданно кончается хэппи-эндом. Все танцуют на балах, все смеются, угощая друг друга сладостями, все, не скупясь, демонстрируют свое счастье и спокойствие после долгих терзаний на прошлых страницах.

И, разумеется, если в сказке присутствует Принц и Принцесса, они, соответствуя всем канонам, на последней страничке изображены в свадебных костюмах.

Всего за день перед этим широко улыбающийся, с ямочками на щеках и чуть-чуть покрасневший от смущения, Принц стоит перед своей дамой сердца на одном колене, протягивая ей большое-пребольшое золотое кольцо с каким-нибудь ярко-искрящимся камешком и задает заветный вопрос…

Что отвечает Принцесса?

… А что она, в сущности, может ответить?

С громким криком или тихим шепотом (зависит от ситуации и окружения рядом с ними) согласия она кидается ему на шею, долго и страстно целуя.

А затем — свечи, торт, первый танец и пышное, волшебное, часто — блестящее лучше алмазов — свадебное платье. Этот водоворот белизны и счастья кружит по экрану две минуты, пока идут финальные титры, а после потухает, оставляя вместо себя два слова.

Те, благодаря которым дети верят в магию и с нетерпением ждут, когда же и в их жизни появится прекрасный Принц.

Наверное, я была сумасшедшей уже тогда, в самом детстве, но с кем-с кем, а с принцессой себя точно не отождествляла. Мне казалось, моя судьба, как и судьба того, с кем я захочу соединиться воедино, куда интереснее столь предсказуемого сюжета…

Так и оказалось. Только лучше бы все же сбылось волшебство сказки, а не завет реальности.

Тогда, быть может, сейчас, глядя на своего настоящего Принца, пусть и не светлого, пусть и без «белого коня», как он сам миллион раз предупреждал, пусть опасного и противоречивого, но вправду любимого, я бы не раздумывала со своим «да»…

А теперь…

А теперь я молчу, и с каждой проходящей секундой моего молчания блеск малахитов на капельку, но становится меньше.

Он не понимает.

И я тоже.

— Эдвард…

— Я рад, что ты помнишь мое имя, viola, — мужчина усмехается, делая вид, что все в порядке. Длинными и теплыми пальцами, впервые с такой невозможной нежностью, проводит по моей щеке. Неужели думает, что я сомневаюсь в своей ценности для него? Неужели считает, что причиной всему вообще сомнения?..

Его столь жуткое, столь горькое заблуждение больно отзывается где-то внутри, стальными коготками дерет возле сердца.

— Я же… я же замужем, — левая рука, сама собой перемещаясь с его плеча ближе, на грудь, пытается продемонстрировать золотое колечко. Его нет — уже давным-давно, к слову, — но оттого место, где должен быть кружок, горит алым пламенем и саднит ничуть не меньше.

— Если проблема только в этом, — за мгновенье перехватив мою ладонь собственной, Эдвард осторожно целует подрагивающие пальцы, — можешь даже не думать о такой мелочи.

Мелочи?!

— Не могу…

— Почему не можешь? — явное недоумение прорисовывается на всем его лице, — ты думаешь, я позволю ему и дальше дышать? Белла, то, что они за столько времени не могут поймать его — дело рук Кая. Не будь это млекопитающее под его защитой…

— Ты его не убьешь, — с непозволительно сильным убеждением бормочу я.

Что-что, а эта фраза явно выбивает Каллена из колеи. Его рычание сдерживается только присутствием рядом Джерома.

— Я размажу его по стенке, — с ничуть не преувеличенным чувством, с яростью, опаляющей все и вся вокруг, говорит мужчина.

Я ощущаю на глазах слезы. Надоевшие, жалкие, но слезы. И ничего не могу с этим поделать.

— Кашалоты всегда залегают на дно…

— Не так много пространства для пряток ему осталось.

— Но осталось же!.. — мое отчаянье десятком морщин отзывается на лице Эдварда. Теперь на моем лице обе теплые ладони. Стирают слезы.

— Не плачь, Belle, — тихонько просит он, сочувствующе глядя на меня, — не плачь, это того не стоит.

— Зачем ты это спросил? — между всхлипами слова кое-как просачиваются наружу. От его рук и глаз, вопреки всем предыдущим истерикам, становится лишь хуже. Страшнее становится…

— Затем, что хочу на тебе жениться, — уверено произносит Эдвард абсолютно ровным, спокойным голосом, — затем, что ты мое tesoro, Белла. Как и Джером. У меня было время подумать.

Такие искренние, такие ласковые слова. Он подумал и предпочел всем… меня! Что я вообще делаю?

Очередное доброе утро превратилось в черт знает что. И снова по вине человека, которого, несмотря на всю запретность этого, я ненавижу и душой, и сердцем.

— Ты тоже… ты тоже, и ты знаешь, — глотаю слезы, уже ничуть не стараясь их прекратить, — Эдвард, я же выбрала! Ты знаешь, я выбрала! И я бы… я же…

Делаю один глубокий вдох, пытаясь досказать:

— Но я ему принадлежу. До тех пор, пока… я его…

— Иди сюда, моя девочка, — Каллен прерывает меня, укладывая обратно себе на грудь. Крепко обнимает, целуя в макушку.

Я не противлюсь. Я никогда и ни за что на свете добровольно не откажусь от этого мужчины. От его рук, слов, губ… от всего целиком.

Ну почему и теперь, и сейчас я не в состоянии прекратить это безумие? Думаю, даже если Эдвард отправит меня в психиатрическую лечебницу, мало что изменится.

Я хорошо усвоила урок… я знаю, чем грозит отрицание фактов, предложенных благоверным.

— Я ему принадлежу… — снова шепчу, раз за разом проигрывая в голове мысли-воспоминания об уже случившемся. О том нашем первом и последнем разговоре на эту тему и моей окончательной убежденности в правдивости намерений Джеймса, если я ослушаюсь ещё раз. Если только посмею.

— Даже не думай, — убирая мои волосы на бок, пальцы Эдварда глядят затылок.

— Это правда! Есть договор… есть!.. — ощущаю похожую беспомощность, смешанную с отчаяньем, с какими Каллен не так давно доказывал мне, что не сходит с ума. Он надеялся, что я поверю. А теперь надеюсь я.

Это не игры сознания, это не чересчур живое воображение, не яркий сон. Я все видела и все помню.

К тому же, к сожалению, знаю на практике. Знаю, как больно…

— Я не вру тебе, — обнимаю его за шею, боясь даже на миллиметр отпустить.

В пучину? Пожалуйста.

В пекло? Пожалуйста.

Я согласна дать положительный ответ на что угодно, если только он поймет меня… если только поверит.

Даже Джаспер, узнавший все то, что видела Сероглазая, пытался отрицать очевидное. Даже он, несмотря на все положительные качества, не в состоянии мне верить.

Отказался. Ещё в первый раз.

— Не врешь, — бархатный баритон обретает столько сострадания, сколько ни разу прежде. Подтягивая одеяло к самому моему подбородку, накрывая им и пряча, он ни на секунду не прекращает прикасаться ко мне.

Tesoro…

— Ты правда?.. — не могу поверить в то, что я слышала. Если это была шутка или, чего хуже, притворство, я…

— Правда, — заглядывая в мои глаза, малахиты, не таясь, демонстрируют внутри себя честность, — расскажи мне об этом договоре. Что он из себя представляет?

Эти слова эхом отзываются в сознании, сталкиваясь с советом Джаспера поведать все мистеру Каллену. С его обещанием, что Эдвард сможет мне помочь забыть… оставить… прекратить.

Только на деле все куда сложнее, чем в теории.

Слезы, кажется, только-только уменьшившиеся, возвращаются с новыми силами. Рубашка Эдварда уже мокрая.

— Нет! — с трудом вспомнив о том, что кричать запрещено, скатываюсь на громкий шепот. Пробуждение Джерома последнее, что нужно сейчас нам обоим. Малыш и так чересчур часто видит мои слезы. А при нем они точно не допустимы.

— Почему нет? — ничуть не злясь и не огорчаясь (чего я боюсь больше всего), интересуется Каллен.

— Потому что… потому, что больше ты на меня не посмотришь, если я расскажу… — шумно сглотнув, кое-как нахожу в себе силы ответить взглядом малахитам. Пока внутри них нет отвращения, но уверена, после того, о чем просят, я уже никогда не смогу его оттуда изгнать. Хейл ошибается. То, что мысленно разрешено и понятно, на практике — недопустимо. Тот пыл, что был во мне после его рассказа о судьбе Элис, безвозвратно испарился.

Ей хватило смелости.

Мне никогда не хватит.

— Если ты действительно так думаешь, — с самым серьезным видом произносит Эдвард, — это твое самое большое заблуждение.

— Ты просто не знаешь…

— Белла, — он убирает с моего лица длинную прядь, стирает все только что появившиеся слезы, — что бы ты мне ни рассказала, я никогда от тебя не отвернусь.

От такого обещания внутри что-то вздрагивает. Маленькая-маленькая, подкрепленная лишь взглядом Каллена, мысль все же попытаться, решиться, проносится в голове.

Правда, её полет занимает всего мгновенье. Скрываясь за горизонтом, она не оставляет от себя ничего. Даже самого крохотного, самого малозаметного следа.

Невозможно — уверяет.

Невозможно — заклинает.

Невозможно — подтверждает.

— Я не могу. Прости, прости, пожалуйста…

Он вздыхает, выдавливая улыбку. Мотнув головой, прижимает меня ближе к себе.

— Хорошо. Мы сегодня больше не будем об этом говорить. Постарайся успокоиться.

— Эдвард, если ты считаешь… я не против… замуж… если хочешь и действительно намерен… — путаюсь в словах, тщетно пытаясь правильно изложить свои мысли. Хоть каплю понятно и уверенно, — но пока он… я не могу.

Терпеливо выслушав меня, ни разу не перебив, мужчина кивает:

— Я понимаю. Я поторопился, верно? Мы как-нибудь вернемся к этой теме, но позже.

Позже…

— Спасибо!..

— Не за что, сокровище, — на сей раз его улыбка настоящая, — все хорошо.

Хорошо…

— Тебе не нужен конь, — устраиваюсь на его плече, обвивая руками за шею. Запах, улыбка, кожа… это куда лучше любых лекарств. Мне ничего другого и не нужно. Все, чего стоит бояться — потерять. Их с Джеромом.

— Конь?..

— Конь… чтобы быть принцем, — вздыхаю, попытавшись улыбнуться в ответ, — ты и без него прекрасно справляешься.

* * *

Джером, коротко вздохнув, поворачивается на другой бок. Его ладошки вытягиваются вперед, а ножки наоборот поджимаются, когда малыш, моргнув, открывает глаза.

Сонные драгоценные камешки, фокусируя взгляд, скользят по всей комнате, ничего конкретного не замечая. Но как только их обладатель понимает, где находится и что происходит, тут же вспыхивают вполне конкретными целями.

Это Эдварду и нужно.

Подкравшись к мальчику из-за спины, он одним точным движением притягивает его к себе, широко улыбаясь.

Джерри даже не успевает испугаться. Эти руки, я думаю, он узнает среди всех иных.

Сладкое и нежное «папа» повисает в комнате. Ловко извернувшись, Джером сам обнимает отца. Крепко-крепко.

Весело хохоча, Каллен валится на кроватные простыни, увлекая малыша за собой. Резвясь на покрывале, они переворачивают всю постель вверх дном. Несомненно, наслаждаются и игрой, и моментом.

И я наслаждаюсь.

Пока меня, стоящую у двери в ванную, никто не заметил, я имею возможность вдоволь рассмотреть все, что происходит в комнате.

Думаю, этот перерыв нам необходим. Я ввела Эдварда в ступор и, думаю, обидела своим отказом. Он уверил меня, что все в порядке, и он понимает мои причины, но… не знаю. Горький осадок на душе остался.

Боже, но это же нечестно! Почему я не могу делать то, что хочу? Почему я не имею права быть, есть, спать и жить с тем человеком, которого люблю? Неужели путы Кашалота и вправду никогда не ослабнут? Я не найду средства, дабы обойти их, выпутаться?

Ты заставишь меня… вернуться?

Заставишь?!

Тихонько выдыхаю, медленно качая головой.

Нет. Не заставит. Ничто и никто не заставит меня добровольно потерять моих мальчиков. Этой сказке — про то, что любовь нерушима — я позволю сбыться. Даже больше — сделаю все, чтобы она сбылась.

Такие слова — пусть и от самой себя — вдохновляют. Улыбаюсь, немного расслабившись.

Не бывает безвыходных ситуаций. Тем более тогда, когда рядом такие люди, как Эдвард.

«Потому что ты мое сокровище».

Ну вот. За эту фразу я сделаю все, что угодно. Как бы страшно, холодно и трудно ни было.

— Больно, — внезапный голосок Джерома, всхлипнувшего совершенно неожиданно, вырывает из размышлений.

Глаза тут же находят его на покрывалах. Как и прежде, он сидит в объятьях папы, но теперь малахиты наполнены страхом и настоящей, о чем он и говорит, болью. Нижняя губа подрагивает.

— Где? — Эдвард, тут же прекратив все игры, взволнованно нагибается к ребенку. Как и я, пытается понять причину.

— Тут, — шепчет Джерри, касаясь своей ладошкой левой части груди. Отворачиваясь от лежащего на прикроватной тумбе нового мобильного Эдварда, только-только переставшего вибрировать, он смотрит прямо на отца.

Глаза Каллена распахиваются.

Я же собираюсь вернуться обратно в комнату и выяснить, в чем дело. Нам нужен врач или хоть кто-то, владеющий медицинскими навыками. Где найти его посреди леса?..

Однако останавливая всколыхнувшийся внутри нас с папой страх, малыш добавляет ещё кое-что, просительно глядя в глаза своего самого дорогого человека на свете:

— Не уезжай.

… Мне требуется пара секунд, дабы проиграть его слова ещё раз и понять, что происходит. Эдварду чуть больше.

— Не уеду, — обещает он, сильнее хмурясь, — покажи мне ещё раз, где болит?

— Не уезжай, папа, — повторяет Джером, прячась в руках Каллена, — больно…

Теперь мы оба знаем смысл этих слов. Он понимает.

Расслаблено выдохнув, мужчина прикрывает глаза. Горько усмехнувшись, забирает сына в объятья. Теперь его поцелуи даже с виду становятся куда ощутимее:

— Ну что ты, Джером, — шепчет он, поглаживая светлые волосы, — я всегда буду с тобой, мой любимый. Не бойся.

… Этим вечером, уже после того, как малыш, успокоенный словами и целым днем присутствия отца, засыпает, у нас с Эдвардом появляется возможность поговорить.

— Так ты все-таки уезжал? — задаю свой вопрос, устроившись на плече мужчины и задумчиво чертя узоры на его груди.

— Откуда такие мысли?

— Эта женщина никогда бы не приготовила такого обеда, — припоминаю те по-настоящему вкусные, изысканные блюда, от каких — впервые за все время — Джером не отказался. Ему понравилось, а это уже показатель. Администраторша «Лесной хижины» явно не имеет представления о съедобной пище.

— Она и не готовила, — Эдвард кивает, усмехнувшись, — заставлять вас есть её стряпню просто бесчеловечно.

— И потому папочка, поохотившись в ближайшем лесу, принес нам кое-что повкуснее?

Он смеется. Он часто смеется, в отличие от всех прошлых наших ночей и дней вместе. Это замечательно. От этого у меня в груди ощутимо теплеет.

— Папочка обещал не уезжать и был связан этим обещанием, а потому отправил на охоту кое-кого другого, — заговорщически произносит мужчина, — у него, к тому же, лучше получается охотиться.

— То есть, когда ты говорил с Джаспером, он?..

— Сначала мы и вправду поговорили, — Эдвард зарывается лицом в мои волосы, с наслаждением делая глубокий вдох, — а потом уже…

— Передай ему, что охота удалась.

— Конечно.

Джером, прерывая наш разговор, поворачивается на другой бок, удобнее устраиваясь возле шеи отца. Теперь к ладошкам, крепко его держащим, прибавляются и ноги. Свернувшись в позе осьминожки, малыш наглядно демонстрирует, что хоть и верит Каллену, но перестраховаться не помешает.

— Ну все, теперь точно никуда не денешься, — посмеиваюсь, аккуратно прикоснувшись к белокурым волосам. Прекрасно помню, как сегодня, танцуя вместе со мной импровизированный вальс, их обладатель задорно смеялся, стараясь выдать такие па, которые даже не снились лучшим мировым хореографам.

А потом он рисовал. Только в этот раз не травку и цветы, не солнце и речку, а нас. Нас всех. И в уголке, чуть подальше от основной картины, был даже Джаспер. В своей несменной белой рубашке, как всегда.

Этот рисунок лежит на тумбочке — совсем рядом. Но я помню каждую его мелочь, даже не глядя туда. Джерри первый, кто нарисовал меня. И первый, кто подписал под человечком в розовой пижаме «мама». Думаю, излишне говорить, насколько мне понравилась эта работа.

Однако на мою фразу Эдвард почему-то не смеется. Ему ни капли не весело. Наоборот, малахиты наполняются грустью и горечью, какую невозможно измерить.

— Ты знаешь, почему он сказал «больно», когда просил меня остаться?

— Да. Потому что ему вправду больно, когда тебя нет рядом. Нам обоим, Эдвард, — вспоминаю течертовы ночи, включая самую отвратительную — последнюю — проведенные порознь, и по коже бегут мурашки. Ещё как больно, я согласна с Джерри.

— Нет, — мужчина качает головой, тоскливо глядя на сына, — он сказал это потому, что когда ему больно, я дольше остаюсь рядом…

— Ты думаешь?..

— Уверен.

На пару секунд замолчав, сопоставляю слова Каллена и факты-наблюдения, что имею. Собираю мозаику, не ожидая столь быстрого результата. Но он, как назло, имеется.

Эдвард прав. Когда Джером вернулся с изодранной после побега спиной, когда ему нужно было промывать те жуткие раны, Эдвард провел в доме больше недели.

Когда дом сгорел и, по расскажу Каллена, малыш попал в больницу, он пробыл там около 8 месяцев… и я убеждена, что большую часть этого времени папа был рядом.

— Удивительно, что он ещё намерено не вынуждает меня…

— Эдвард, — обнимаю его сильнее, целуя в щеку, — но ты ведь здесь, правда? К чему беспокоиться?

Он чуточку рассеяно кивает, возвращая мой поцелуй.

— Это просто несправедливо, Белла, — спустя полминуты, жалуется, морщась, — дети просят на Рождество игрушки, волшебные палочки, компьютерные игры, наконец… а он попросил у Санты меня. Попросил, чтобы я приезжал чаще, чем на три дня раз в две недели. Это и было самым заветным его желанием.

У меня в груди неприятно покалывает. Как раз в том месте, о каком с утра говорил Джером.

— Но это в прошлом, — пытаюсь уверить я, — вы вместе, все хорошо.

— Два дня назад я так не думал.

— Два дня назад…

— Знаешь, мне кажется, Аро не ожидал, что я приду, — перебивая меня, высказывает свою мысль Эдвард, — он, быть может и догадывался, что мне дорог Джерри, но насколько точно — не мог представить. Тем более, у меня не было никакого оружия…

— Ты пришел к нему без?..

— Абсолютно. Невероятно, правда, что главного приспешника Кая удалось задушить голыми руками?

Я представляю себе эту картину, коротко кивнув.

Представляю Эдварда с дико горящими местью глазами, с болью, выворачивающей наружу душу, с яростью, какую нельзя сдержать. Он сильный и страшный, если не владеет собой.

И тут уж не только голыми руками… тут можно как угодно убить… он может убить. Smeraldo.

— На очереди был и старший сеньор Вольтури… и я уверен, что даже если бы сам там сдох, его на этом свете тоже бы не оставил.

Мужчина делает глубокий вдох, избавляясь от грубой ненависти, от пугающей злости, с какой говорил. На мгновенье зажмуривается, усмиряя пламя в малахитах.

— Я ведь не пугаю тебя?

— Ты — нет, — мягко улыбаюсь, поглаживая его скулы, — я знаю, что все это из-за мести. Я знаю, как сильно ты любишь Джерри. Все в порядке.

— Верно, — он тоже пробует изобразить улыбку, — а ты знаешь, кто ты?

— Кто я? — изображаю удивление, с интересом глядя на него.

— Да, — его указательный палец очерчивает контур моего лица, пока глаза посмеиваются хитрым взглядом, — ты, Белла, единственный человек, которому я полностью доверяю. И к которому запросто повернусь спиной.

А вот это уже признание. Высшая его форма.

— А я сделаю все, чтобы её защитить, — шепчу в ответ, убирая волосы с его лба, — обещаю.

— Я даже не сомневаюсь, — впервые слышу от Эдварда что-то наподобие мурлыканья. Этот звук очень приятный и очень нежный. Ласковый…

Мы проводим больше пяти минут в тишине. Лежим, наслаждаясь и молчанием, и теплом, удобно устроившимися в комнате.

Некуда торопится. Нечего ждать.

Все, что нужно, все что важно — здесь, совсем рядом. В шаговой доступности.

И это потрясающе!

— Белла, — бархатный баритон прорезается сквозь ночное умиротворение, окутываясь почти сразу же серьезностью и… мольбой — это ведь так называется, да? — Если когда-нибудь я заставлю тебя нарушить обещание к себе… сохрани его для Джерома, пожалуйста. Он не виноват ни в одном моем поступке.

Если сказать, что такая просьба звучит неожиданно, лучше не говорить ничего.

— К чему это?..

— На всякий случай.

— Эдвард, — приподнимаюсь на локте, внимательно глядя на его лицо. Повторяю свой вопрос.

Случайности не случайны.

Он не хочет говорить. Или сомневается, или опасается… не хочет.

Но затем все же сдается.

— Марлена.

— Марлена?..

Каллен кивает.

— Она сообщила Джасперу, что дом взорвется. Благодаря ей вы здесь.

Так домоправительница знала? Так она была там?!

«Джером очень хороший мальчик, Изабелла. Берегите его».

«До свидания».

«Я помогу вам с ребенком всем, чем потребуется. Обращайтесь при первой же надобности».

Смотрю на Эдварда, не до конца понимая всего, что он говорит. На лице Каллена твердостью, благодарностью и чем-то ещё, плохо сравнимым с другими ощущениями, написано, что все это правда. Каждое слово.

— Но разве она не уехала?..

— Вернулась. Тот адрес, что был в записке — адрес Кая. Его замка.

— Она рассказала им о Джероме?

— Она утаила, что это мой сын. Бог знает, каким боком Аро выведал правду. Но Рыбе она ничего не говорила.

— А дом?..

— О планах итальянцев ей все было известно. Оставалось лишь вовремя успеть предупредить… вас.

Я делаю глубокий вдох, осмысливая все услышанное. Невероятно сложно, но отрицать глупо.

Все было просчитано — и Вольтури, и домоправительницей. Мы просто должны были дожидаться финала. Вполне ясно, какого.

— Так вот, Белла, — Эдвард, малость расслабившийся после такого откровения, привлекает мое внимание, легонько потрепав по плечу, — я хочу, чтобы в крайнем случае ты поступила так, как Марлена. Отомсти мне, но…

— Отомстить тебе?..

— Я же не знаю, что будет в будущем, — примирительно пожав плечами, произносит мужчина, — я просто прошу тебя… хотя бы ради того, что сегодня ты называешь меня tesoro.

— Ты же сказал, что доверяешь мне… — поджимаю губы, сдерживая внутри пылающее в груди пламя. Вот оно — «больно».

— Я доверяю.

— Сегодня.

— Сегодня… — он вздыхает, — Белла, а если через год я превращусь в закоренелого наркомана или алкоголика? Или вообще рассыплюсь? — указательным пальцем он привлекает мое внимание к своим вискам. Тем самым светлым волосам среди бесконечных бронзовых прядей.

И все это — без грамма улыбки. Он не шутит.

Черт!

— Вы идиот, мистер Каллен, — не знаю, что лучшее можно подобрать вместо этой фразы. По-моему, смысл выражен максимально точно, а чувства — на самом пределе доходчивого объяснения. Столь ужасающую глупость ещё нужно постараться вывести, — вы такой идиот… что же вы делаете?

Целую его. Сильно, крепко, ощутимо целую. Щеки, скулы, нос, лоб, подбородок… целую все, стремясь выгнать вон, избавить его от столь очевидных глупых мыслей. Все его сомнения, все недосказанности — наружу, прочь! Им здесь не место.

— Даже если рассыплешься на части, — бормочу, прокладывая дорожку к розоватым губам — конечной своей цели, — даже если напьешься вдрызг… никуда от меня не денешься! Я тебя не отпускаю!

— Belle…

— Не отпускаю, — мотаю головой, усиливая атаку. Отчаянно хочу укоренить в нем свое обещание, закрепить веру в правдивость своих слов намертво. И завтра, и сегодня, и потом… и всегда! ВСЕГДА!

Всецело отдаваясь порыву, отпуская с привязи все то, что мешало раньше так яростно целовать Эдварда, придвигаюсь к нему ближе. Обнимаю, лишая последней возможности избежать уготованной участи.

Сам виноват. Не нужно было говорить мне такого…

Но через пару мгновений догадываюсь, что дело принимает совсем другой оборот. Уже не столько хочу доказать, как… почувствовать, как бы невероятно такое ни звучало. Электрическим током пробегая по венам, ярким всполохом проносясь по всему телу и оставляя за собой приятное тепло, разгораясь внизу живота синим пламенем, незнакомое ранее ощущение заполняет собой все иное. Застилает глаза и сбивает дыхание, но прекратить не заставляет. Ничто не заставит.

Эдвард будто бы читает мои мысли. Будто бы прекрасно знает, что я чувствую прямо сейчас.

Ловко, но осторожно, не вынудив сына проснуться, он высвобождается из его рук и ног, перемещаясь вместе со мной на другую половину кровати.

Гладит… плечи, волосы, талию.

И целует. Сначала, не отрываясь, губы, а затем, когда мне уже нечем дышать, когда начинаю задыхаться, шею. Каждое его касание, каждый поцелуй отзывается тупой, но до ужаса приятной болью. Как молнии, что метал разгневанный Зевс, они добираются до самых сокровенных мест…

Я кусаю губы, подаваясь ему навстречу. Не хочу останавливаться. Не хочу отпускать. Дрожу, по-настоящему наслаждаясь происходящим. Улыбаюсь, с трудом сдерживая внутри рвущиеся наружу звуки.

Каллену тоже нравится. Я вижу, я слышу, я чувствую, что нравится. По дыханию, по рукам, что стали сильнее, по всему напрягшемуся телу и более требовательным губам…

Это… волшебно! Другого слова и не подберу. К тому же…

К сожалению, не успев даже додумать предыдущей мысли, резко опускаюсь с небес на землю. Так внезапно и так быстро, что на мгновенье теряюсь — что я делаю?..

Но потом понимаю. Так же быстро.

И с этим пониманием, с этим осознанием всего происходящего, то тепло, что грело изнутри и заставляло мечтать о райских кущах, превращается в лед. Застывает, до боли крепко опутывая своими канатами. Разрывает ядовитым холодом на части.

Придушенно вскрикнув, дергаюсь, стремясь избавиться от того, что послужило всему этому причиной.

Избавиться от поцелуя… ниже ключицы. В то самое место, что без устали терзал Джеймс и которое так сильно любил Маркус — особенно до секса.

Они оба называли мою грудь произведением искусства. И оба, не стыдясь, присваивали её себе. Эдвард… туда же.

В этот раз, в отличие от того момента, когда мне нужно было участие в игре с его стороны, Каллен не понимает, в чем дело, вовремя.

Пытается продолжить поцелуи, все ещё пребывая в ярко-красном ореоле беспамятства.

— Нет, нет, нет… — стону, пытаясь оторвать от постели налившиеся свинцом руки. Ранее с легкостью ласкавшие и шею, и спину мужчины, они непослушны, как никогда в жизни.

Мне его не оттолкнуть. Никак.

— Пожалуйста… — в конец отчаявшись, шепчу, глотая слезы. Беззвучными бурными потоками они устремляются вниз по щекам, погребая под собой все то приятное, все то хорошее, что было прежде. Уничтожают его, не скупясь на силу.

И только теперь, кажется, Эдвард понимает меня. Отстраняется.

Малахиты обретают круглую форму, едва видят мои слезы.

Он перебирает в голове варианты, что могло случиться, удивленно и встревоженно глядя на меня. Судя по недоумению, не находит.

— Белла?.. — его сбитое дыхание идеально вплетается в тишину.

Качнув головой, кое-как добираюсь непослушными пальцами до тех пуговиц, что ему удалось расстегнуть на моей пижамной рубашке. Не пытаюсь вернуть их в прежнее положение — это сейчас явно обречено на провал. Попросту обхватываю себя руками, пряча то, прикосновений к чему боюсь и не желаю. Пытаюсь повернуться, отвернуться от него… удается лишь с третьей попытки.

— Viola?

— Не тронь меня, — умоляюще прошу, давясь всхлипами. Утыкаюсь лицом в подушку, что есть мочи стискивая её пальцами.

Что же я?.. Как же я?..

Сама виновата. Сама посмела. Эдварда не за что винить — он мне подыграл. Вся инициатива, все желание начать столь опасную игру — моих рук дело.

Я не верю, что могла сама захотеть… снова!

Помню ведь Джеймса, помню Маркуса, помню бордель и помню… ту ночь. Темно, жарко и он надо мной… он смотрит в глаза и велит говорить «Розали». Он стонет, вены на шее вздуваются, руки сжимают мои до хруста костей… а затем кровь. Лужица крови и обещание «боль пройдет».

И черные пятна, заполняющие собой все то, что виделось перед глазами…

«Tu l'as tué», — эти слова я запомнила на всю жизнь. Какое бы значение они в себе ни содержали.

… Отвлекшись, я едва ли не вскрикиваю в голос, когда что-то теплое прикасается к телу. Вовремя удерживает лишь бархатный баритон, горький и напуганный, с явной примесью раскаяния:

— Прости меня.

А теплое… одеяло. Это одеяло!

Эдвард потерян, я знаю. Он расстроен и думает, как мне помочь. Только вот он точно не поможет.

— Tesoro, послушай… — пытается обнять. Осторожно, как ребенка, как настоящее бесценное сокровище, которое от неверного движения может рассыпаться, которое хрупко, как ничто иное…

Не надо!

— Нет, — шумно сглотнув, отстраняюсь. Пододвигаюсь ближе к краю, не боясь упасть. Все, чего я опасаюсь — ярких картинок-ассоциаций доброго подсознания. Любое прикосновение Эдварда сейчас будет украшено, оформлено лучшим кошмарным воспоминанием.

Я просто не выдержу… я не могу!

Каллен понимает. Не пытается ни переубедить меня, ни заставить.

Легонько, напоследок, целует в макушку.

А затем отстраняется.

И от этого слезы, рыдания и всхлипы достигают своего пика. Ни в чем не повинная подушка, я уверена, пройдет сегодня все круги ада вместе со мной.

Я не оставила ей выбора.

Точно так же, как не оставили и мне…

* * *

Ещё.

Помни… как твое имя? Белла. Помни это слово, Белла.

Ещё.

Запомнила, мистер Роджер. Карл Роджер.

Ещё.

Его рост не меньше двух метров, плечи широкие, руки сильные уже даже на первый взгляд. А глаза жесткие. Жесткие, холодные и опаленные страстью. По говору — француз… француз, да? В любом случае этот человек заплатил втрое больше за мою девственность. И свое, несомненно, отобьет.

Ещё.

Какой он большой… он слишком… слишком большой для меня. Джессика говорила, секс — это приятно. Говорила, что если попробую, не смогу остановиться, как другие — с кокаином…

Не верю. Ни на грамм, ни на миллисекунду не верю. Такой боли я ещё не испытывала.

А он обещал зайти и завтра — я понравилась.

Открываю окна, пытаясь избавиться от ненавистного запаха… не выходит.

Ещё.

Его глаза хитрые, как у лиса, и узкие. Ресницы длинные, светлые, волосы пепельно-песочные, засаленные. Байкерская куртка видала лучшие времена, а джинсы давно пора зашить — дырок чересчур много. Он присаживается на кровать рядом со мной, гладя по дрожащей спине. Шепчет, чтобы не поворачивалась. Говорит, что раз не смог быть первым «с одного фланга», с радостью возьмется «за другой».

… Господи, Рауль меня просто пощадил!

Ещё.

Его руки грязные, вымазаны чем-то черным и до ужаса неприятно пахнущим. Пальцы скользят вдоль моей ключицы, стремясь добраться до первой и единственной своей цели. Сжимают её в железных тисках, почти до боли. Кричать — все, чего мне хочется.

Но он заставляет кричать только свое имя.

Хью.

Ещё.

Джеймс целует мои скулы, спускаясь ниже, к груди. Водит пальцами по животу, улыбаясь. В другой его руке пару кубиков льда. Чуть позже они окажутся… там.

Ещё.

«Брачная ночь на то и существует, моя красавица, дабы подтверждать свои брачные узы», — шепчет он мне на ухо, не давая ни на мгновенье сомкнуть глаз. На прикроватной тумбе прямо передо мной раскрытая посередине книга. Та поза, что он намерен продемонстрировать, лежит перед глазами.

Сопротивление бесполезно.

Ещё.

Острое лезвие скользит по коже. Тоненькая струйка крови, представляясь моему вниманию, боязно и осторожно течет вниз, оставляя крохотное пятнышко на покрывале. Замечая, что я не плачу, Джеймс усиливает свои старания. Теперь сдерживать слезы просто невозможно.

Он нагибается и, мягко усмехнувшись, слизывает их языком, опаляя мокрую кожу своим жарким дыханием.

— Вот так…

Ещё.

— Покажи сеньору Вольтури, что ты умеешь, принцесса.

Ещё.

— Тридцать пять тысяч, мистер Лорен, как и договаривались. Она и вправду королевская девочка.

Ещё.

Нежные простыни, скользкое покрывало. Черные локоны на груди и легкие поцелуи губ, стремящихся к низу живота.

Первая попытка научиться притворству.

Первая удачная игра.

Ещё.

Победоносная белозубая улыбка и кусочки фруктов на коже. Некоторые щиплются от чересчур кислого сока, но я делаю вид, что ничего не происходит. Ласково склонившись надо мной, Маркус неторопливо пробует на вкус все, что представлено для обозрения.

Ещё.

— … Деловой ужин.

— … Мистер Каллен.

— … Ваш окончательный ответ?

— … Удачи.

Ещё.

— Я люблю тьму.

Ещё.

Гель с ароматом зеленого чая и красное белье.

Ещё.

Tu l'as tué…

Кричу.

Кричу, глядя на затянувшиеся похотью малахитовые глаза.

Кричу, брыкаясь и стремясь освободиться из железных рук, вжавших тело в покрывала.

Кричу, моля о пощаде, о помощи, о капле, самой малой капле сострадания.

Я умираю, он не видит? Я умираю, и сейчас, как только увижу кровь, окончательно потеряю рассудок.

Кричу.

А что мне ещё остается?..

— Белла…

Изабелла. Белла. Belle. Девочка. Boginiya di Roz.

Да. Белла.

Да. Я.

К чертовому сожалению так всегда называют меня…

— Тихо.

Тишина? Опять тишина?! Не за что на свете!

… В этот раз крик прерывают. Теплая, сильная, слишком большая для того, чтобы сопротивляться ей, ладонь, ложится поверх моего лица. Накрывает рот и губы, мешая не то что закричать, но даже вдохнуть резко оканчивающийся воздух.

Я вздрагиваю, стараясь отпихнуть её. Впиваюсь ногтями, буквально отдирая от себя, но ничего не помогает. До тех пор, пока не заставляю себя заткнуться, преграда никуда не исчезает. Не убеждает помиловать даже то, что меня раз за разом все сильнее подбрасывает на кровати. Не могу унять дрожь точно так же, как остановить кровь. Знакомый солоноватый привкус прекрасно чувствуется во рту.

— Io qui, viola, io qui (я здесь)… — шепчет чей-то голос прямо над ухом, ободряя меня. Удерживает на месте, вынуждая дергаться сильнее, а оттого делать себе больнее.

Прибегаю к последнему средству: мольбе. Хриплю, не в состоянии выговорить слова, но и молчать не собираясь. Он меня задушит!

— Я отпущу, — уверяет истязатель, малость ослабляя хватку после услышанного, — но не кричи. Нельзя кричать, моя девочка. Не сейчас.

Нельзя…

Стиснув, сжав зубы до того, что они скоро треснут, подавившись ставшим в одно мгновенье ненужным кислородом, киваю.

Избавление — все, чего хочется.

— Ну вот, — пальцы разжимаются, ладонь пропадает. Мучитель исполняет свое обещание.

А я исполняю свое.

… Только вот от столь уверенной хватки вполне могут остаться синяки.

Пару раз всхлипнув, едва не давлюсь кровью. Её слишком много даже для страшного из кошмаров. А этот, я не сомневаюсь, достоин занять столь почетное место. Это — калейдоскоп ужасов. Прямо-таки марафон. Я всех сегодня видела.

— Calmarsi (успокойся), Белла, — на удивление внимательный истязатель замечает мою проблему. Игнорируя и то, что я пытаюсь воспротивиться его действиям и то, что вряд ли сможет мне помочь, подвигает подушку ближе к себе, вынуждая лечь достаточно ровно. Простынь, тут же материализующаяся перед глазами, им самим прикладывается к моему носу. Зажимает кожу.

Крикам и рыданиям нет места — он велел — но кто сказал, что можно остановить и слезы? Их так много, что выражение «утонуть в слезах» вот-вот претворится в реальность. Помимо соленой влаги и темноты, царящей за ней, я ничего не вижу.

— Маленькие птички заснули, большие деревья качаются в такт твоим мечтам… — тихонькие напевы становятся частью тиши, но они совсем не страшные, в отличие от всего иного в ней. А все потому, что знакомы. Да, именно знакомы. Я уже слышала эту песню где-то… и эти слова.

Впечатление лишь усиливается, когда чьи-то теплые, мягкие губы прикасаются к моему виску.

— Ты вся горишь, — прерывая песню, голос наполняется тревогой и тут же впитывает в себя всю хмурость своего обладателя. Та самая ладонь, которой я больше всего боюсь, мелькает перед глазами.

Приглушенно вскрикиваю, сжимаясь в комочек. С трудом удерживаюсь от желания зажмуриться, дабы не видеть всего этого ужаса снова.

— Ш-ш-ш, — прогоняя опасения, длинные пальцы, благополучно минуя рот, прикасаются только лишь ко лбу. Их прохладу разгоряченная кожа встречает с большим удовольствием.

Меня все ещё бьет дрожь, дыхание все ещё сбито, а кровь, наверное, никогда не прекратит течь, но почему-то становится легче.

Будто бы что-то значимое появилось рядом и обещает не дать меня в обиду. Защитить от всего, что я увидела в кошмаре. Защитить даже от себя, если потребуется.

— Мне холодно, — жалобно шепчу, стремясь проверить свою догадку. Если этот человек действительно не намерен мне вредить…

Одеяло накрывает все тело через полсекунды. Он заботливо поправляет его со всех краев, блокируя любой доступ ледяного воздуха. Сам приникает ко мне ближе, сооружая вокруг спасительную загородку. Темнота, которой он повелевает, теплая. И хотя бы поэтому её не стоит бояться.

— Сейчас будет легче, — обещает, поглаживая волосы. Тихонько вздыхает. Но пальцев, зажимающих нос, никуда не убирает. Моя рука давно затекла бы.

Ну и ладно. Пока он здесь, пока он готов помогать мне — кто бы он ни был — я согласна. Только пусть не уходит. Пожалуйста… мне одной не справиться.

— Тебе когда-нибудь снились плохие сны? — будет чудом, если он расслышит это. От слез голос совсем сел и совсем хриплый.

— Ну конечно, — понимающе отзывается мужчина, бережно избавляя мои щеки от соленой влаги, — они всем снятся, моя хорошая.

— А если сны… настоящие? — меня передергивает, и тут же, не медля ни мгновенья, он запечатлевает на моем лбу поцелуй.

— Так почти всегда и происходит.

— И страшно…

— Если кому-нибудь рассказать, уже не так страшно, — убежденный в своей правоте, шепчет он, — страх бывает только в голове.

В его словах есть смысл. Я понимаю.

Но если бы все было так просто…

— Я боюсь.

— Кошмара?

— Презрения… презрения и брезгливости. Отвращения.

— От твоего страха никто не почувствует презрения, Belle. Ты же не чувствуешь его от моих рассказов.

Моих?..

В ту же самую секунду, видимо, решив, что у крови было достаточно времени для остановки, мужчина на секунду убирает простынь, проверяя свое предположение. И этого времени мне хватает, чтобы почувствовать знакомый аромат.

Запах…

Эдвард.

Яркими всполохами, прекрасно ощутимыми, доступными, великолепно изображёнными и не утерявшими ни самой малой части цвета с того времени, воспоминания мелькают перед глазами.

От начала — встречи у Вольтури за огромным деревянным столом, где стоит ваза с искусственными цветами — до конца — сегодняшнего безумия.

И эти картинки, эти осмысленные изображения буквально раздирают на части. Пытают, мучают, сводят с ума и усмехаются, кидая в лицо напоминание о моей беспомощности.

Впервые за все время, впервые после того, как в спальне Джерри мистер Каллен показал мне истинную свою сущность, вижу в нем чудовище.

То самое, о котором он говорил.

То самое, от которого бросает в дрожь мафиози.

То самое, которое, если притронется, не оставит от тебя и мокрого места…

— Нет, — всхлипываю, отказываясь признавать, что вижу этого человека прямо сейчас перед глазами, — нет, нет, нет!

Такой мой тон не на шутку его пугает.

— Белла?

— Ты меня… ты со мной… — отталкиваю его, самостоятельно отстраняясь. Кутаюсь в одеяло сильнее, сжимая его поверхность пальцами. Если он снова…

— Я ничего тебе не сделаю, — мужчина хмурится, просительно протягивая ко мне руку, — иди сюда, тебе нечего бояться.

Что есть силы мотаю головой из стороны в сторону. Нет. Он меня не заставит.

— Не трогай меня.

Изо всех сил стараюсь быть тихой. Помню, что из-за чего-то в этой комнате нельзя кричать… понимаю, что по той же причине шепотом говорит Эдвард.

Мы не шумим. Это недопустимо.

— Белла, — Каллен делает глубокий вздох, глядя прямо мне в глаза. Уверяет в том, что говорит честно, и ему можно верить. Призывает это сделать, — я пообещал, что никогда не притронусь к тебе без твоего согласия, помнишь?

Помню… но много ли это меняет? Воспаленному сознанию плевать на обещания. Эдвард здесь и сейчас он вполне в состоянии сделать то, о чем мы говорим.

— А если ты откажешься от своего слова?.. — дрогнувшим голосом спрашиваю, смаргивая слезы.

— Я никогда от него не откажусь, — убеждает он, ободряюще улыбается, — тебе приснился плохой сон, вот и все. Ты же обнимала меня только что. Давай я тебя согрею.

Не знаю, почему, но я ему верю.

Быть может, причиной служат те глаза, что я вижу — без единого упоминания чудовищности, что я им так скоро присудила. Они скорее являются отражением тех, о которых грезила, засыпая под мамины сказки.

Быть может то, что согреться самостоятельно явно не выйдет — одеяло тонкое, а озноб ещё продолжается.

А может все потому, что вижу светлую головку Джерри, мирно спящего после доброго, проведенного вместе дня.

Эдвард — его папа. А у чудовищ и монстров не бывает таких замечательных детей.

Правда, возвращаюсь я боязно. Довольно медленно, если учесть все прошлые кошмары.

Вздохнув, осторожно занимаю свое прежнее место, прижимаясь к мужчине. Как когда-то ко мне Джером — с той же опасливостью.

Теплый… мой теплый и изумрудный… что я творю?..

— Расслабься, — наблюдая мою скованность, шепчет Эдвард, с готовностью принимая меня в свои объятия. Надежно скрывает от всех и всего, и, к тому же, вправду прекрасно согревает.

— Я не засну.

— Значит, заснешь попозже. В этом нет ничего страшного.

Прикрываю глаза, позволяя телу сделать то, о чем просит Каллен. Трудно, признаю, но, как оказалось, возможно.

Это удивляет.

— Значит, кошмары не вызывают отвращения, так? — негромко спрашиваю, прикасаясь пальцами к его шее. Плохо заметная, когда он спокоен, и яркая, пульсирующая, когда злится, вена, синеет среди бледной кожи.

— Ни в коем случае.

— И мои?

— Твои — особенно.

Замолкаю, обдумывая пришедшую в голову мысль. Вполне возможно, глупую, вполне возможно — отчаянную и сумасшедшую, но, в конце концов, вполне вероятную и осуществимую.

Наверное, я потом пожалею, но…

— Я хочу рассказать тебе.

— Что рассказать? — остатки слезинок пропадают, уверена, стараниями Эдварда. Этим днем он необычайно нежен и внимателен ко мне. Я заметила. Я помню. Запомню.

— Все. Все, что со мной случилось.

Поднимаю голову, на мгновенье встречаясь с понимающими и чуточку обеспокоенными малахитовыми глазами.

— Я тебе верю…

Глава 56 Четверть стакана

Легко ли доверить кому-то свою жизнь? Вернее, её историю? Страшную, отчаянную, отвратительную и по-настоящему жуткую повесть, столько времени бывшую тайной?

Под силу ли разрешить себе открыться перед человеком, пусть даже тем, кого любишь, не боясь цены, что можешь заплатить за такую откровенность? Все самое неприглядное, самое недостойное и самое пугающее вытащить на поверхность, заставив кого-то другого погрузиться в одно болото, одну пучину с тобой? И имеет ли смысл при всем этом надеяться на отсутствие страха? Не только своего, но и его. Вашего общего…

Я чувствую ужас. Самый настоящий, ничем не прикрытый. Он раздается в звенящей тишине, он взял под контроль липкую темноту, воцарившуюся в комнате, и воздух — душный, но почему-то при всем этом, ледяной. Все эти факторы вполне соответствуют атмосфере, необходимой для моего рассказа.

Мне страшно. Мне никогда на свете прежде не было так страшно. Конечно, потеря Джерома или Эдварда несравнима с подобным, но остальное… господи, как же это пережить?

Я не могу остановить слезы — они душащие, горячие, бесконечные.

Я не могу прекратить дрожь — голоса, тела и в особенности пальцев, которые так нежно целует мужчина.

Я вообще ни на что не годна.

Эта фраза — чертова спонтанная фраза — сослужит мне ужасающую службу, я уверена. Одной веры мало, мало одного доверия, хотя без них, разумеется, не бывает ни отношений, ни откровений. Нужна сила. Много-много качественной, достойной силы, какая может удержать на поверхности и не дать захлебнуться отчаяньем.

Я вошла в болото по колено — трясина уже начала свое дело. Но как выйти — не обдумала. Не рассчитала, способна ли добраться даже до спасительного островка посередине, чтобы перевести дух.

Просто вошла.

И просто утону.

Эдвард терпеливо ждет. Он знает, что торопливость — последнее, что мне нужно. Сэкономить какие-то остатки сдержанности, какой-то запас спокойствия, вселенного им, проще без спешки. Кинувшись в омут с головой, я могу растерять все свои богатства в первые же пять минут, а потом, всхлипывая и рыдая, молить его не слушать. Закрыть глаза, уши, отвернуться или заснуть. Только не слушать…

Так дело не пойдет. Я пообещала. И, как и Эдвард, обещание свое сдержу.

— Подожди… минуточку, — с силой зажмуриваюсь, усмиряя слезы. Сбитое дыхание и очередное кровотечение — последние вещи, в которых я нуждаюсь.

— Белла, — теплое дыхание, что слышится на волосах, посылает по телу миллион мурашек, — ты знаешь, сколько сейчас времени?

Не самое лучшее напоминание. Но дельное.

Размеренность размеренностью, однако до утра мне желательно раскрыть рот.

— Я знаю… я знаю, и я… сейчас… одну минуту, правда…

— Нет, — Каллен наклоняется поближе к моему уху, — я не к тому… viola, ты ведь устала, ты горишь и напугана, может быть, будет лучше перенести этот разговор на завтра?

Наблюдая мой отчаянный, полный ужаса взгляд, тут же переметнувшийся на его собственное лицо, он поспешно добавляет:

— Я всегда тебя выслушаю, — говорит серьезно, но ласково. Не прекращает гладить. Никогда не перестанет, пока знает, как мне это нужно.

— Эдвард… — путаюсь в словах и часто моргаю, хватая ртом воздух. Затапливая сознание, сковывая грудную клетку и сдавливая все тело в железных тисках, испуг быстро и точно пробирается к своей цели. Бьет в самое сердце.

Только не это. Пожалуйста, ну пожалуйста, только не это!

Я не могу так. Я должна, я согласилась, я пытаюсь… подготовиться.

Ещё одной попытки не будет. По той простой причине, что я её уже не выдержу.

Либо сейчас, либо никогда.

— Пожалуйста, — вовремя опомнившись, пока он окончательно не принял на рассмотрение свою затею, молящим шепотом прошу я, — сегодня, Эдвард… сегодня, иначе я… не смогу. Я больше не могу. Пожалуйста, выслушай меня. Пожалуйста… я не могу!

Моя мольба явно производит на него впечатление.

Хмурость на лице Каллена сменяется едва ли не ощутимой болью. Но почти тут же, видимо, вспомнив, в чем причина моего безумия, губы изгибаются в улыбке. Ободряющей. Уверенной.

— Ну конечно сегодня, — бормочет он, собственноручно перемещая меня с подушек на свою грудь. Позволяет занять все её пространство, позволяет устроиться так удобно, как только возможно. — Если тебе так проще, то сегодня. Я слушаю, моя девочка.

Накрывает руками спину, подтягивает выше одеяло.

Он создает мне все условия. И делает все, чтобы прекратить слезы.

Боже, и это тот самый мужчина? Тот, которого я встретила у Вольтури? Тот, кого посмела, не глядя на все кощунство, на все святотатство подобного, назвать чудовищем?

Он не дорог мне, нет… это по-другому, совершенно по-другому называется.

Он — один из двух людей на всем белом свете, из-за которых я могу дышать. Он — величайшая награда, которую я могла получить. Мечтать о большем, желать большего — невозможно. Рядом со мной самый настоящий, самый верный, самый преданный и самый понимающий мужчина на свете. Он никому не отдаст меня, он спасет меня из плена холода и страха… только он. Кем бы не являлся.

Я отплачу. Я обязательно отплачу за это — чем попросит. Отказать не имею права.

Без него, без его касаний и поцелуев сейчас я просто не в состоянии справиться. Отдам за них душу дьяволу.

— Не бросай меня, — давясь всхлипами, прошу я, — per favore!.. Я все, все сделаю… только… пожалуйста!..

— И что я буду без тебя делать? — Эдвард, грустно усмехнувшись, проводит пальцами по моему лбу, избавляя его от испарины, — если оставлю, что буду делать?

Я молчу. Я ничего не отвечаю.

Обнимаю его так крепко, как никогда не обнимала и, наверное, никогда больше не обниму. Каллен питает меня силой.

… Тишина царит в номере очень долго. Сначала я, перебирая пальцами волосы мужчины, немного успокаиваюсь, затем, выводя узоры по его груди, решаю, с чего лучше начать.

История в высшей степени сумасшедшая, но ничего не поделать. Откуда лучше начинать подобные рассказы? Если, конечно, есть кто-то, кто их рассказывал и знает, что да как.

Мои мысли заходят в тупик. И там бы, наверное, они и остались, если бы не проницательность Эдварда. Порой мне кажется, что он понимает меня лучше, чем я сама.

Не думала, что расставание способно произвести такие перемены. Я не просто его чувствую — я будто бы стала его частью. И то же самое, мне кажется, происходит в нем.

Часы уверенности в смерти не прошли мимо… отпечаток свой оставили. Надолго.

— Значит, ты родилась в январе? — потирая мои плечи, словно бы невзначай интересуется Каллен. Пытается показать, что можно расслабиться, и делает вид, что мы будем говорить о чем-то добром и светлом, а не о черном и страшном. Для меня делает.

— Да, — я киваю, догадавшись, с какого направления стоит браться за поставленную задачу — начало начал, действительно. Вполне логично.

— Я была первым и единственным ребенком.

— А ты говоришь, мы с ним похожи, — отвлекая мое внимание и пытаясь снять скованность, мужчина кивает на посапывающего Джерри, — посмотри, сколько у вас сходств.

— Он никогда не будет на меня похожим… — с горечью отрицаю я.

— Ничего подобного. Он уже на тебя похож, — Эдвард целует меня в макушку, качнув головой, — ты очень многому его научила, мама…

Судорожно вздохнув, утыкаюсь носом в его футболку. Сейчас без такого знакомого запаха я ни на что не способна.

— Я никогда не считала себя кем-то нормальным… — слова льются сами собой, подобному бурному потоку, — ни ребенком, ни девушкой я нормальной никогда не была…

Эдвард неодобрительно вздыхает, желая опровергнуть мои слова, но я не даю ему такой возможности. Перебиваю.

— Мне было семнадцать, когда я ушла из дома, — выдаю эту фразу быстро и точно. Жду реакции — такой же быстрой.

— Из-за чего?

Это не совсем тот вопрос, которого я ожидала. Любой другой в первую очередь спросил бы о том, для чего и куда, но уж точно не причину.

— Мама решила выйти замуж…

— Твой отчим домогался к тебе? — его голос твердеет, а ладони, держащие меня, напрягаются.

На лицо почему-то просится улыбка. Даже сквозь слезы.

Он защищает меня.

— Нет, — набравшись смелости, отвечаю весьма слышно. Чуть приподнимаю голову, целуя то место, где слышу ровное биение его сердца, — Фил никогда не думал о таком… он был с Рене. И только.

— Тогда в чем было дело?

Ему правда интересно. Он хочет знать, но не из праздного любопытства, а чтобы утешить меня. Это вдохновляет.

— В папе… — ну вот, конец положительным эмоциям. Они все как одна тонут под градом чертовых воспоминаний. Настолько живых и болезненных, что становится неизмеримо горько.

Я поднимаю на Эдварда глаза. Сейчас я как никогда хочу его видеть.

— Мой отец умер, когда мне исполнилось двенадцать. Я не готова была с ним расстаться.

— Никто и никогда не готов, — дополняет он, тяжело вздохнув. Участливо смотрит на меня, стараясь утешить.

— Да. Но я никогда не стала бы готова.

Обвиваю его ладонь, так кстати лежащую совсем рядом, затаивая дыхание. Волна всхлипов грозится прорваться наружу.

Вижу Джерри. Вижу его затылок, его светлые волосы и бледную кожу. Вижу моего маленького ангела. И со всей точностью, со всей уверенностью могу сказать, что он никогда ничего подобного не испытает. Его папа бесценен для нас обоих. И для него, за него, Каллена-старшего я сберегу. Любой ценой.

— Я не собираюсь умирать, — будто прочитав мои мысли, шепчет мужчина.

— Даже если соберешься, не получится, — кое-как прорвав череду судорожных вдохов, мотаю головой, — ты нам очень нужен…

— Спасибо.

— Не смей говорить за это спасибо, — слезы возвращаются и ощутимо душат. Никуда от них не деться.

Он усмехается, но в дискуссию со мной не вступает. Понимает глупость противоречий в этом вопросе. Тем более сегодня.

Я беру маленький перерыв. Думаю, на него право у меня точно есть — ждать долго никого не заставлю. Я просто… выбита из колеи. Да, лучше назвать это так.

— Тот декабрь был очень, очень холодным, — не своим голосом произношу я, покрепче прижавшись к Каллену. Четкая цветная картинка белого покрывала на земле и деревьев, укутанных в иней, предстает перед глазами, — снега было… много.

— Belle…

— Слишком много… — на глаза наворачиваются слезы. Ужасно жгучие.

— Сейчас тепло? — Эдвард-таки задает свой вопрос, дождавшись от меня краткой паузы. Многозначительно смотрит на одеяло.

— Да. Сейчас — да.

— Хорошо, — больше не перебивает. Успокоился.

Вот и момент истины. Мы медленно, но верно с темы детства дошли до борделя. И сбежать от неё не выйдет — некуда.

— В ту ночь была метель, — боже, я почти чувствую острые снежинки на коже, — погоду обещали самую отвратительную, но она даже синоптиков удивила своей силой. Подвалы как назло были закрыты… и я нашла «Урсулу».

Я опасливо оглядываюсь на Эдварда, но, судя по его недоумению, он не совсем понимает, о чем идет речь.

— П-публичный дом, — объясняю. Есть ли смысл уже что-то скрывать?

— Публичный дом? — его глаза вспыхивают. Вспыхивают так ярко и так пугающе, что внутри меня что-то обрывается. С глухим стуком упав к ногам, заставляет сердце биться у самого горла.

— Там было тепло, и Карл обещал накормить меня… там было одеяло и кровать у батареи, а ещё окна… толстые окна… они не открывались и не пускали внутрь холод… я только из-за него… — сверкающие малахиты никуда не пропадают, а потому постепенно мой запал разубедить мужчину в том, что я вошла внутрь двухэтажного кирпичного здания сугубо из-за погоды, тает.

— «Урсула», — шмыгнув носом, говорю уже прежним голосом, не срывающимся, — публичный дом. Бордель, если хочешь. Я была там.

Он открывает рот. Я догадываюсь о том, что он сейчас скажет, а потому спешу опередить. Слышать это слово от Каллена будет верхом ужаса. Лучше сама. Какая, к черту, разница?

— Шлюха.

На последних буквах голос совсем некстати вздрагивает. Звонкой пощечиной значение произнесенного, теперь уже озвученное, ударяет по лицу. От него никуда не деться.

«Сегодня у меня очень плохое настроение, — откидывая к ногам ремень и величая меня в крайней степени неприличным словом, Рауль кивает на металлическую спинку кровати, — так что лучше держись крепче».

«Не понимаю, почему они все платят за это, — Хью, неодобрительно поправив простынь, влажную от его стараний, вынуждает меня перевернуться, — по-моему, с тобой куда интереснее сзади».

«Какая красивая ночная бабочка, — её подрагивающие губы на сухом, морщинистом лице изгибаются в улыбке. Тонкий палец очерчивает контур моих губ за пару секунд до того, как получу нежеланный поцелуй, — милая девочка-Беллочка, ты мне уже нравишься».

— И что дальше? — не выдерживаю звенящего молчания, повисшего в комнате. Оно дает полную свободу воспоминаниям, а они, как, в особенности, те, о Виктории — сестры Карла, если не ошибаюсь, сводят с ума хуже любых кошмаров. — Ты презираешь меня? Запретишь общаться с Джеромом? Что ещё ты можешь сделать?!

С трудом удерживаюсь, дабы не закричать. Мальчик не виноват. Он ни в чем, ни в чем не виноват. Какое право я имею рушить его сон? Какое право имею пугать после всего того, что было?

Я плачу. В очередной чертов раз плачу, не в силах ни побороть эти слезы, ни удержать под контролем. Я не собираюсь давить на жалость. Я не жду никакого понимания, как бы сильно в глубине души этого не хотелось. Разочаровываться слишком больно. Слезами точно не отделаюсь…

А он ведь имеет право… многие бы на его месте так и сделали.

Эдвард ничего не говорит. Он по-прежнему молчит, и тишина по-прежнему режет слух тупым ножом. Но недолго. Через пять секунд, а то и меньше, все меняется.

По крайней мере, положение моего тела точно.

Мужчина больше не лежит на кровати, и его руки не накрывают мою спину.

Теперь мы сидим. На самом краю, обернувшись к зашторенному окну.

Он укачивает меня, как маленького ребенка, поудобнее перехватив и спрятав под все тем же одеялом.

Эдвард меня целует. Больше всего и чаще — в лоб, но со временем скулы и щеки тоже получают по поцелую. И гладит. Так нежно, так истинно любяще гладит…

Не произносит ни слова при этом.

Постепенно я понимаю, почему: ни одно утешение, ни одно ласковое прозвище, ни одно отрицание того, что я сказала, не будут настолько красноречивы сейчас. Касания и поцелуи куда значимее. Без слов зачастую удается понять куда больше. Теперь я точно знаю, что так и есть. И пусть кто-то посмеет поспорить.

— Ты очень хороший…

— Это ты хорошая, — воистину бархатный баритон вплетается в тишину, забирая все её негативные стороны и превращая во что-то теплое, безопасное и родное, — никогда не смей называть себя подобным словом. К тебе оно точно никогда не будет относиться.

Приглушенно всхлипнув, с полуулыбкой, сморгнув слезы, решаюсь посмотреть ему в глаза. Последний рубеж. Последнее подтверждение, что все происходит на самом деле, и он честен со мной.

… Вижу. Вижу так явно, как никогда прежде. А ещё нахожу там утешение и уверение в полной правдивости того, что «это слово» не мое.

Приятное тепло, ручейками растекаясь по всему телу, согревает не хуже одеял. Приникаю лицом к его шее. Наслаждаюсь моментом.

— Их было двое…

— Двое, — укладывая подбородок поверх моей макушки, эхом отзывается он. Кивает.

— Я пробыла там всего неделю, — то ли как оправдание, то ли как объяснение, смущенно шепчу я, — а потом, когда Виктория предложила… с ней, я сбежала. Ещё раз.

— Женщина?! — его резко прорвавшийся наружу гнев меня пугает. Вздрагиваю, против воли сжимаясь в комочек.

— Да… но я не была с ней, Эдвард… даже за тепло, я не была! — отчаянье, казалось бы, заснувшее, завладевает мыслями за миллисекунду. Я сама понимаю, как это отвратительно. И ни за что бы, никогда… неужели он не верит?

— Я знаю, все, все, тише, — Эдвард поспешно соглашается, ответно, что есть мочи, прижимая меня к себе. Догадывается, что испугал, — тише, это кончилось. Все кончилось. Я здесь.

Вот теперь без слов не обойтись.

Вот теперь мне нужно его слышать.

Господи, за плечами едва ли половина, а я уже чувствую себя усталой. Слезы тому причина или рыдания, а может то, что впереди ещё Джеймс…

— На этот раз район был другой… я боялась, что Карл меня найдет. Он обещал найти, — шумно выдыхаю, чудом удержав в плену пару слезинок, — теплее, конечно, не стало, но теперь было понятно, что греться можно не везде.

— Почему ты не вернулась домой? —внезапный вопрос Каллена выбивает из головы всю нить повествования. И самоконтроль так же разбивает на мелкие осколки. — Неужели родители тебя не искали?

Я понимаю, чему обязаны эти слова. К тому же, он недвусмысленно оглядывается на Джерома. Он — папа. И он бы искал. Он бы перевернул город, штат и даже всю страну, если бы потребовалось — за своего мальчика. Но не всем такое под силу. И не у всех есть подобное желание.

— Может и искали… — пожимаю плечами, поджимая губы, — а может и нет… я не знаю. Но даже если бы нашли — что бы я им сказала? Что сбежала из дома ради «Урсулы»?

— Откуда у тебя такая уверенность, что людей нельзя понять? — он нагибается к самому моему уху, но слова и так звучат слышно. Пальцы, ласкающие меня, делают это куда сильнее. — Не все твои поступки правильные, но ты же от них уже пострадала!

— Сама и виновата.

— Нет! — шипит он, стиснув зубы, дабы не сорваться на крик. Шумно выдыхает. Повторяет уже тише:

— Нет. Есть вещи, которые в принципе нельзя презирать. Твои родители поняли бы все, что случилось и приняли тебя обратно. Тебе нужно было вернуться.

— Не поняли бы…

— Белла, — натыкаясь на мои бесконечные отказы поверить, Эдвард говорит строже, — тебя не за что презирать, от тебя не за что отворачиваться и отвращение, которого ты так боишься, может появиться только у самого закоренелого ублюдка. То, что делали с тобой те твари, полностью на их совести. Не на твоей. И никогда не говори, что сама во всем этом виновата.

— Но виновата же! — не унимаюсь я, вздрогнув, — я сбежала, я пошла к Карлу, я поверила Джеймсу, согласилась на Маркуса и… отказала тебе! Я сама. И никто не принуждал.

Моя последняя фраза явно выбивает его из колеи. Дело в упоминании того, как мы встретились, или в том, что он не ожидал такого моего ответа — не знаю. Но легче не становится, запал не проходит.

— Ты говоришь, что не чувствуешь отвращения… что его нельзя чувствовать, — выпутываюсь из его рук, кое-как, впившись ногтями в бледные ладони, удерживая равновесие на его коленях, — но что ты знаешь о его причинах? Если продажа девственности за пятьдесят долларов и анальный секс три с половиной часа подряд не является поводом, то Джеймс… его… игры…

Воздух очень быстро кончается. Во многом тому причиной слезы — они текут, сметая на своем пути все, в том числе и нормальное дыхание.

Как никогда велико ощущение, что я сойду с ума. Прямо сейчас, прямо здесь. Просто от того, что расскажу. Просто потому, что позволю ему знать. Грош цена убеждениям, пока нет точной картины случившегося. Пока не знает…

Теперь будет. И теперь, наверняка, больше никогда об отвращении не заикнется — я буду видеть это в его глазах. Каждый. Божий. День.

— Я знаю все позы Камасутры, — всеми силами держась за шепот, пусть и громкий, пусть и хриплый, но пока шепот, признаюсь я, — во всех изданиях, во всех вариациях, целиком и полностью. Я позволяю ему себя резать. Где угодно и как угодно. Я никогда ему не отказываю, потому что однажды Джеймс едва не сбросил меня с восьмого этажа — и опять же, я не упиралась. А ещё… — чудовищных размеров комок подкатывает к горлу, когда мысль сказать подобное проносится в голове. Спешу, пока не стало слишком поздно. Спешу, пока остались хоть какие-то силы.

— Он пил мою кровь. Когда мы заключали договор о принадлежности… и я пила его. Четверть стакана.

… А вот и конец. Как и ожидалось, в принципе.

В быстром, испуганном и таком болезненном водовороте мысли ударяют в сознание, буквально вспарывая его. И все содержимое — все страхи, все воспоминания, все цветные картинки и слова, произнесенные под них — вырываются наружу.

Едва успев схватить ртом воздух, даже не пробую от них отбиваться. Налетая, как рой ос, набрасываясь, как разъяренная стая диких зверей, они, без сомнения, победят. И очень скоро.

Глупо было бы называть эти слезы — слезами, а эти рыданиями — рыданиями.

Глупо было бы утверждать, что прошлое — всего лишь прошлое и ничего не значит.

И, конечно, в корне неверно доверять тем, кто говорит, что нельзя испытать чувство сгорания заживо, не оказавшись в огне.

Можно, я подтверждаю.

Можно, я горю.

А утонуть? Захлебываться без воды можно?..

Ещё бы.

Ничего не ощущаю телом, ничего не вижу глазами. Тону. И в этот раз вытащить на поверхность никому не под силу — океан глубокий-глубокий, а скорость моего падения слишком большая…

И на это я согласилась сама, да?! И на это подписалась?!

Знай бы, что будет дальше, хотя бы на каплю, хотя бы чуть-чуть, не ставила бы себе геркулесовских планов подобное пережить и выплыть наружу.

Это просто невозможно. Даже для самых сильных.

Не было бы согласия. Ничего бы не было — оно того не стоит.

… С трудом понимаю, что происходит. В какой-то момент чувствую, что задыхаюсь, и тогда что-то сильное накрывает собой, вынуждая изогнуться дугой. Оно шепчет фразы, плохо разделимые на отдельные слова, и прижимает к лицу какую-то ткань. Держит крепко, будто бы я попытаюсь убежать.

Конечно. Особенно сейчас.

В горле пересохло и болит, в груди ощутимо тянет, но даже это не мешает мне говорить. Все, что знаю. Какая мысль — такие и слова.

Вижу Джеймса у бильярдного стола и рассказываю о той игре. Главная цель: попасть в лунку. Отвлекающий фактор: секс. Промах: ещё три минуты. Всего шаров: семь.

Сижу на неудобном деревянном стуле, глядя на лицо незнакомого человека с коричневым блестящим чемоданом. Он достает оттуда какие-то бумаги, объясняя их назначение. Многозначительно смотрит на моего благоверного, и тот, правильно разгадав знак, протягивает руку, забирая из специального маленького кейса острое лезвие.

«— Как тебя зовут, девочка?

— Изабелла Свон.

— И откуда же ты?

— Джорджия, Саванна.

— У тебя есть семья?

— Нет.

— Была?

— Нет.

— А если офицер захочет поговорить с тобой в отделении? Что ты скажешь?

— Я — Изабелла Свон. Жена Джеймса Лорена. Всю жизнь провела в Сиэтле и никогда никуда не выезжала»

… Лезвие кладется обратно.

А вот и знакомый тюремный фонарь, вот метель и снежинки, пробирающиеся под кожу. Незнакомец. Приветствие. Обещание согреть. Согласие.

Вот розочки на кровати. Они больно впиваются в спину, но это не важно. Сейчас вся боль сконцентрирована в другом месте.

Душ?.. Да-да, душ. Мелкими струйками обжигающе-горячий кипяток вырывается наружу, грозясь опалить меня, едва притронется. Мужчина, удерживающий его, подходит ближе. Шепчет мне что-то… включает свое орудие на полную.

Ключи на полу, спальня в оранжевом свете, незакрытая входная дверь, проклятия в сторону «старика Вольтури», мокрое полотенце, ведерко для льда, блестящие наручники…

Я говорю, говорю и говорю. У меня уже кончаются и слова, и голос, чтобы делать это, но остановиться я не в состоянии.

Словно бы вскрыли застарелую рану — кровь идет и идет, ничто ей не помеха.

Серая бумага с эмблемой похоронного бюро. Две причудливо изогнутые черные шпаги, скрещенные перед алой одинокой розой.

«— Что это?

— Извещение.

— Извещение?..

— Да. О похоронах Изабеллы Мари Свон, трагически погибшей от руки неизвестного насильника… если кто-то попытается отыскать тебя, моя красавица, найдет эту могилку».

Все время моих рассказов кто-то гладит тело. По рукам, по волосам, по лицу. Не останавливается даже тогда, когда я плачу сильнее от подобных касаний. Будто бы чувствует, что без них я умру быстрее.

«Договор» — выведено большими черными буквами. Внизу идет текст условий — мелким шрифтом, от которого слезятся глаза. Чернокожий знакомый Джеймса, сидя на стуле возле дубового стола, неторопливо зачитывает их все. Останавливается, давая мне вставить слово «согласна». По велению Кашалота любое «нет» расценивается как попытка уклониться от правил. А значит, «царапин» на руках будет больше.

«— Половых партнеров выбирает Муж.

— Согласна.

— Встреча с мужчинами только с позволения Мужа.

— Согласна.

— Покорность и подчинение Мужу в любое время суток или соответствующее, выбранное им наказание за непослушание.

— Согласна.

— Никакого самоудовлетворения и никаких любовников, о которых Муж не знает. В случае невыполнения — наказание, выбранное Мужем.

— Согласна.

— Режим дня, установленный Мужем, соблюдается неукоснительно.

— Согласна.

— На улицу без позволения Мужа появляться запрещено; запрещены так же телефонные звонки и электронная почта.

— Согласна…»

… Что-то мягкое касается лба, плеч, ладоней. Хочет, наверное, что-то сказать, но не может. Я не понимаю.

Я продолжаю говорить и когда чувствую под щекой подушку. Это точно она — мягкая, сухая. Впиваюсь в неё ногтями, но не замолкаю.

Все те же попытки успокоить и привести в чувство. Все так же безрезультатно.

Одно из наказаний. Долгое, мучительное и болезненное: десять часов. Без перерыва. Без воды.

… Засыпаю. Чернота перед глазами становится непроглядной.

Но вряд ли проходит много времени, когда, закричав в подушку, так кстати подвернувшуюся под руку, я просыпаюсь.

Опять говорю. Мой слушатель (если он ещё есть, конечно) скоро сам меня пристрелит.

Знакомство с Маркусом в приватном зале дорогого ресторана. Элегантный костюм, великолепно уложенные черные пряди, внимательные темные глаза, высасывающие из тела душу. Джеймс рассказывает о моих способностях, а Черный Ворон посмеивается. Говорит, что заплатит, как только уверится лично. Как только покажу.

По приказу Мужа, тут же получившего залог в пять тысяч, ухожу вслед за незнакомцем за огромную деревянную ширму в углу зала…

Снова сон… в нем есть что-то успокаивающее до тех пор, пока непонятные видения — страшные и горькие — не проносятся перед глазами.

В очередное пробуждение рядом ничего не оказывается. Ни тех поглаживаний, ни тех касаний, ни уверений — ничего.

Ушли — понятно. Ушли — ожидаемо.

Но как же больно…

Умоляюще хнычу, зовя их на помощь. Темнота оживает самыми жуткими видениями. Силуэт Джеймса очень четко прорисовывается перед глазами. Он протягивает ко мне руки, что-то произнося. А вон и Вольтури… они вместе.

— Это я, это я, — шепчет кто-то из них, обнимая меня, — давай-ка, всего пару глотков.

Ледяная поверхность касается губ. Меня подбрасывает на кровати.

— Н-н-е-т… нет, п-по-пожалуйста!

Напрасно. Поздно.

Они практически силой заставляют выпить.

А потом целуют. Так, как хочу, так, как мечтаю.

— Вот так, — и обнимают… они обнимают меня?! — Все, все пройдет. Тише.

И проходит, вправду проходит!

Медленно, постепенно, но проходит…

Джеймс у дивана…

Хью гладит по спине…

Черный Ворон целует грудь, скользя черными прядями по коже…

Рауль стискивает пальцами…

Оковы, сковавшие и тело, и голову, исчезают. Глаза закрываются, отпуская на волю последние, жалкие остатки слез. Темнота принимает меня к себе, как напуганного маленького ребенка. Укладывает в плетеную колыбель, покачивая из стороны в сторону. Шепчет бархатным баритоном, прикоснувшись ко лбу:

— Le montagne saranno forti^[8], tesoro.

* * *

Самое лучшее время дня — утро. Под только-только проклевывающимися лучами солнца, под голубым небом, какое обычно видно из окна, от легкого ветерка, пробегающего по лапам елей, как никогда хочется жить.

И как никогда верится, что это возможно.

Простынь, на которой я лежу, мягкая. Взбитая подушка с чистой белой наволочкой приятно ласкает кожу. А одеяло теплое. Большое, теплое и безопасное. Под ним можно переждать самую суровую зиму.

Устроившись в прежней позе, разве что теперь лицом к окну, а не к Эдварду и Джерри, как обычно, я медленно освобождаюсь от пут Морфея.

В горле саднит, глаза печет от соленой влаги, выпущенной ночью в таком жутком количестве, а голова и тело налились свинцом. Не самое лучшее самочувствие, но вполне ожидаемое. Вчера, сгорая среди бесконечных, бескрайних видений, я думала, что лучше не будет. Ошибаться приятно.

Я осматриваюсь вокруг, стараясь отвлечься от головной боли и попытаться восстановить картину событий. Помню только отдельные куски всего рассказа, а уж после признания, как заключался чертов договор, вообще все темным-темно. Я рассказала ему, да? Все рассказала?

Но если ответ положительный, почему я не помню?

А что он сказал?..

От проскочившей мысли — очередной насмешки над самой собой — становится страшно. Я ведь не слышала ответа, не видела реакции. Может быть, Эдвард уже давным-давно… отказался от своей затеи. От всех затей, касающихся меня.

Болезненное желание узнать, что все-таки случилось на самом деле, становится сильнее страха. Если мне и есть ещё чего бояться, то только слов мистера Каллена. Все остальное уже случилось — он знает, он видел, он слышал, он понял…

Я хочу повернуться. Всей душой надеюсь, что сплю в кровати не одна. И что как бы то ни было, эта история не повлияет на наши с Джерри отношения и никогда ему не откроется — даже через двадцать лет. Это будет невыносимо.

Однако после первого же моего движения из ниоткуда взявшаяся на талии ладонь — достаточно сильная, дабы удержать меня — оживает.

Теплые губы, появившиеся из-за спины, целуют мои волосы.

— Ш-ш-ш, — просят, поглаживая кожу, — тише.

Этот голос, этот запах может принадлежать лишь одному человеку.

Собственной ладонью, заставляя её слушаться, пробираюсь под одеяло, отыскивая руку мужчины. Длинные пальцы… он!

— Доброе утро…

— Доброе, — в его голосе слышится улыбка, — но ещё не совсем утро. Ты не хочешь поспать хотя бы до семи?

Хочу ли? Не знаю. Ничего не знаю.

Прикусив губу, хмурюсь, обдумывая, что собираюсь сделать.

— Можно мне обернуться? — спрашиваю, осторожно проведя линию по тыльной стороне его ладони.

Моим вопросом Эдвард явно удивлен. Недоумение так и рвется из него наружу.

— Конечно, — с готовностью убирая руки, сдерживающие меня, он позволяет. Чуть-чуть отстраняется, освобождая немного места. Без единого сомнения — хороший знак.

Теперь у меня есть возможность видеть малахиты. Они сонные, пусть и искрящиеся пониманием. В их уголках спряталась усталость, а в самой глубине, воюя с нежностью, гнев. И как бы сильно он его не маскировал, я все равно вижу. Осталось только выяснить, на кого он направлен.

— Привет, — шепчу, ощущая как щеки совсем некстати пунцовеют.

— Привет, — Каллен улыбается, пробежавшись пальцами по моим скулам, — вот так уже лучше.

— Как?

— Когда они сухие, — он усмехается, чуточку прищурившись. Теперь улыбка кривоватая. Как раз та, которую больше всего люблю.

— Ты спал сегодня? — я не решаюсь прикоснуться к синеватым кругам под его глазами, но оттого вижу их ничуть не хуже.

— Я найду время выспаться, Belle. Не беспокойся.

Ясно. Значит, шансов у меня все меньше. Немного сбивает с мыслей его теперешнее отношение — поглаживания и поцелуи, как и ночью — но оно вполне может испариться, как только разговор коснется болезненной темы. Быть может, не до конца ещё проснувшись, он просто не вспомнил.

Я должна сказать. Я должна напомнить, потому что по-другому ничего не решится. Сколько бы он ни смотрел на меня и сколько бы ни гладил, рано или поздно подобная мысль всплывет. И будет лучше, если я её озвучу. Так, по крайней мере, все пойдет быстрее.

— Что? — интересуется Эдвард, наверняка заметив мою нерешительность. Он в принципе очень наблюдательный.

— Я рассказала… вчера?

— Что рассказала, viola?

«Фиалка» придает решимости. Хватит.

— Про все. Про Джеймса, про «Урсулу»?

Черты его лица заостряются и суровеют. Сонливость мгновенно с них пропадает.

— Рассказала.

Рассеяно киваю. Ну конечно, ещё бы.

Я стараюсь смотреть куда угодно, кроме его глаз. Обвожу взглядом всю комнату: замечаю Джерома, по-прежнему, как и ночью, спящего, входную дверь, тумбочку, лампу, призрачный свет из зашторенных окон — уже не темно, но ещё не светло, Каллен прав, рано, — подушки и одеяло. Охватываю взглядом всю картину целиком. И только затем возвращаюсь к малахитам, кое-как набравшись смелости:

— И что ты думаешь?

Эдвард смотрит на меня в высшей степени серьезно.

— А разве я не сказал вчера, что думаю?

— Но ты слышал про договор и про Маркуса?..

— Я все слышал, — подтверждает он, — но от этого ничего не изменилось.

— Совсем ничего? — не могу поверить, слишком невероятно, — а кровь?.. тебе не было противно?

— За этот договор, — мужчина кривится на последнем слове, малахиты страшно пылают, — я сам её у него выпью. До последней капли.

… Наверное, тому, что я чувствую после его слов, нет ни описания, ни объяснения. Наиболее приближенно можно сказать: любовь, но мне кажется, это куда больше. Куда сильнее и куда, куда приятнее. Совмещенное с восторгом облегчение, тихая радость, которая способна перевернуть горы, разливающееся по телу тепло, парочка оставшихся, сохранившихся со вчера слезинок…

Может, я тороплюсь, может, зря так быстро принимаю все за чистую монету, но мне кажется, что он вправду меня не бросит. Он меня не отдаст. Он не презирает, как обещал. Ни капли.

— И что ты… ты ничего мне не сделаешь? — голос дрожит, а оттого шепот превращается едва ли не в шелест. Теперь не боюсь на него смотреть. Только этого и желаю.

Этот гнев — не мой. Ярость — не моя. Она против Кашалота. Она его испепелит.

Самое невероятное ощущение на свете — защищенность. Не думала, что значение выражения «как за каменной стеной» может воплотиться в реальности.

Наконец-то вижу смысл того, что сделала. Даже если к этой теме мы ещё вернемся, даже если ещё не раз увижу и Кашалота, и даже Каллена в кошмарах, справлюсь. С такой-то поддержкой!

Если он и сейчас меня не презирает, то вряд ли возможно вызвать в нем это чувство и в будущем. По-моему, ничего более жалкого, ничего более отвратительного, чем рассказанная история, не существует.

— Ну как же, сделаю, — он притягивает меня к себе совсем близко, крепко, как ночью, обнимает, — я столько всего сделаю… и знаешь, с чего начну?

— С чего? — улыбаюсь, так же, как и он, искренне. Это лучшее утро за все мое существование. Впервые чувствую какую-то странную, почти преступную легкость. Будто бы с плеч упал тяжелый крест, что столько лет приходилось нести. Эдвард освободил меня. И ничего не требует взамен.

— С этого, — осторожно стирая одинокую слезинку пальцем, сообщает Каллен, — моя девочка больше никогда не будет плакать.

* * *

Они ели клубнику. Сидя на кровати и поджав под себя ноги, глядя на огромное блюдо красных ягод перед глазами и маленькую сахарницу рядом — Джером любит именно так — о чем-то разговаривали. Мальчик смеялся, когда шутила Белла, и время от времени сам говорил что-то смешное, судя по её улыбке.

Они сидели совсем рядом, тесно-тесно к друг другу прижавшись. И безмятежность, воцарившаяся в номере, передавалась Эдварду даже через тонкий экран мобильного телефона.

— Отличная программа.

— Да уж, — Джаспер, усмехнувшись, закидывает ногу на ногу, глядя туда же, куда и босс, — скоро все эти центры управления и крупногабаритные камеры станут не нужны. Маленький телефон вполне справляется.

— Надеюсь, ты не включаешь это, когда я там?

— Зачем же? — Хейл качает головой, тут же выпрямляясь; говорит вполне серьезно, — в этом нет необходимости.

Каллен щурится, оглядываясь на телохранителя и на мгновенье выпуская из поля зрения серый экран. Мужчина хмурится. И только-только собирается сказать что-то ещё в свое оправдание, дабы окончательно уверить босса в собственной честности, как тот усмехается.

— Я знаю, Джаспер. Расслабься.

Мотнув головой, глава охраны выдавливает ответную улыбку.

Джерри оставляет блюдо с клубникой, оглядываясь на подушки за ними. Что-то спрашивает, ожидая ответа. Его лицо теряет умиротворение, наполняясь, пусть пока и немного, но грустью.

Белла прекрасно исправляет положение. Вернув на прикроватную тумбу сахарницу, забирает ребенка на руки, нашептывая что-то на ушко. И постепенно розоватые губки снова украшает улыбка.

В груди Эдварда теплеет от подобной картины. Джером его забудет? Едва ли. Белла не позволит.

— Как Элис? — мужчина ловит себя на том, что впервые, совершенно не стараясь, избежал клички сероглазого создания.

— В порядке, — Джаспер тоже замечает эту особенность. Капля подозрительности проступает в его голосе.

— Ей нравится дом?

— Да, мистер Каллен.

— Эдвард.

Бровь белобрысого вопросительно изгибается.

— Эдвард, мистер Хейл.

— Джаспер, — исправляет он, догадавшись, о чем речь.

— Джаспер — Эдвард, — Эдвард посмеивается, когда они обмениваются рукопожатиями, — приятно познакомиться.

Джером всплескивает руками, что-то рисуя в воздухе. Время от времени оглядывается на маму, убеждаясь, что она внимательно следит за тем, что он пытается показать. Они оба смеются, когда представляют себе только что изображенную фигуру. Судя по характерному движению пальчиков, малыш подводит последние штрихи импровизированной кисточкой.

— Ты сберег самое дорогое, что есть у меня в жизни, — Эдвард с нежностью наблюдает за происходящим на экране, а затем, обернувшись к Хейлу, смотрит на него с очевидной благодарностью, — спасибо.

— Не один я к этому причастен, — смутившись, отзывается тот.

— Ты сделал больше всех, — мужчина вздыхает, удобнее перехватив мобильный, — и я тоже сделаю. Эммет и Деметрий уже должны были приземлиться. Они проследят за ней.

— Скорее напугают…

— Нет, у них есть четкие указания не попадаться глаза. Я учел свои ошибки.

— Спасибо, — искренность Джаспера совсем неподдельна. Эдвард знает, что он в принципе не способен изображать что-то, когда речь идет о собственной семье.

— Не за что. Пока ещё не за что.

— Пока?..

— Вот когда прилетишь к ней, тогда уже…

Каллен внимательно следит за реакцией мужчины. И, заметив ожидаемое непонимание с кое-где пробивающейся наружу надеждой, ухмыляется.

— Когда это дело кончится, я тебя освобожу.

— Освободите?

— Дети должны расти с родителями, — его взгляд снова возвращается к телефону, — без них они никогда не станут счастливыми.

— А как же вы? Белла и Джером? — восторг, всколыхнувший душу Хейла, немного затухает.

— Мы ещё это обсудим, — отмахивается Каллен, не желая теперь тратить на это время, — а пока у меня есть одна просьба.

— Я слушаю, мист… Эдвард.

— Организуй мне встречу с Лореном, — Эдвард вздыхает, осторожно, едва касаясь, проведя пальцем по изображению Беллы, танцующей в тесном номере под руку с мальчиком, — пусть едет сюда. И, если ему так нужно, пусть везет Кая. Но как можно быстрее.

— И что же, настраивать его на беседу?

— Нет… — в глубине малахитов загорается смертельная ненависть, которую подпитывают отрывки рассказа Беллы, её страх, её слезы и стенания до самого утра, — настраивай его на кровопускание. И передай, что нам понадобится куда больше, чем четверть стакана.

Глава 57 Мы будем

У всего на свете есть изнанка. Та, что не разглядеть при первом кратком осмотре, и та, что незаметна, если не знаешь достаточно про её обладателя. Как и монеты, как и медали, люди, предметы и даже события — двусторонние. И не всегда злоба, даже самая выдающаяся, самая страшная, с одной стороны, подразумевает ту же картину сзади; и не всегда добро, которое, казалось бы, является неотъемлемой частью этого человека — даже знакомого тебе — имеется и на обратной стороне.

И потому так важно разбираться в людях… чего я, собственно, никогда не умела.

Джеймс обогрел меня, и я поверила ему как единственному человеку, который обо мне заботится.

Маркус поцеловал и пообещал полмира за согласие остаться на его вилле — и мне показалось, что я ему не безразлична.

А Эдвард…

Со встречи и до рокового дня с побегом Джерома этот мужчина не вызывал во мне ничего положительного. Яростный, неукротимый, жестокий и безжалостный, деспот даже по отношению к собственному сыну! А на самом деле…

Этот человек дал мне то, что не мог, не был в состоянии дать никто прежде. Он дал мне право быть собой. Такой, какая есть, без приукрашенной истории, без притворств в поведении. Он выслушал меня и убедил, что все, что он говорил прежде — правда. Отвращения не было. Не было и грубости. Не было ничего, что заставило бы меня в нем усомниться.

Он сдержал свое слово и окончательно уверил, что ничего, связанного со мной, даже через сто лет не заставит его отвернуться.

Это — лучшее, что я в принципе могла получить. Не считая, конечно, бесценных сокровищ, подаренных им же — малахитов. Малахитов, куда более драгоценных и куда более прекрасных, чем любые признанные ювелирами камни — без сомнения.

А мелочи? Такие, казалось бы, невзрачные, незаметные?

Эдвард не мог знать, что я люблю клубнику и предпочитаю сиреневый цвет (откуда же?!), но, тем не менее, именно эти вещи присутствовали на солнечном острове и присутствуют сейчас. Думаю, не сложно догадаться, какого цвета моя блузка и что всего пару часов назад мы с малышом ели на десерт. Он необычайно догадливый.

Я, улыбнувшись сама себе, придвигаюсь ближе к мужчине, собираясь, как и Джерри, занять свою законную половину любимого тела. Но под руку почему-то попадаются лишь подушки.

Удивленно приоткрыв один глаз, пытаюсь понять, где верное направление. Похоже, я двигаюсь совершенно не в ту сторону.

Однако в тусклом лунном свете, который маленьким лучиком падает на кровать, серебрятся лишь волосы Джерома. Он спит с краю, возле самой тумбочки, свернувшись клубочком вокруг большой подушки. Судя по мерному дыханию и тельцу, заботливо укрытому, точно как перед самым сном, одеялом, ничто его не тревожило. За сегодня, поиграв в «угадайку рисунков» с Эдвардом, он, истратив все вдохновение, прилично устал. С засыпанием не было ни единой проблемы — маленькие глазки закрылись за мгновенье.

Но в кровать мы ложились втроем. А теперь нас двое.

Такой поворот событий мне совсем не нравится. Панически боюсь — ужас просыпается куда быстрее сознания — увидеть что-то вроде белого конверта на тумбочке или СМС в телефоне, а может и вовсе послание от Джаспера, что Каллен уехал.

Стоп — нет.

Куда ему ехать? Зачем? Он обещал остаться. Я помню. А обещания он держит…

Я успокоено выдыхаю, поборов панику. В ней нет необходимости.

Вместо этого просто оглядываю комнату. Номер небольшой, прятаться особенно негде, а потому вполне очевидно, что, заметив Эдварда, я полностью успокоюсь. В конце концов, что мешало ему пойти в ванную? Это предположение вполне логично.

Но в маленькой комнатке у левой стены света нет. Полоска под дверью такая же темная, как и все вокруг. Зато кресла возле неё, придвинутые ближе к шторам — о чудо, малость отдернутым, да так, что свет падает прямо на кровать, на Джерри — явно не пустуют. Темный силуэт, притаившись у самой стеклянной поверхности, занимает правое из них. Беловатые блики от его кожи подтверждают мое предположение лучше всего иного.

Вопрос лишь в том, к чему ночное любование пейзажем?

— Эдвард? — тихонько окликаю его, повернувшись к окну.

Тишина почти сразу же оживает бархатным баритоном:

— Спи.

Чего и следовало ожидать, впрочем.

— Без тебя холодно, — недовольно бормочу, подтянув повыше край одеяла, — что ты там делаешь?

Звук, похожий на шипение, разносится по номеру в ответ моему вопросу.

— Потерпи.

Мотнув головой, как упрямый ребенок, я тяжело вздыхаю. Пытаюсь послушаться, зарывшись лицом в подушку. Жду. Жду минуту, жду две… но сна как нет, так и не было. Я привыкла засыпать рядом с ним. К тому же, какое-то непонятное, малоприятное чувство, комком свернувшись внутри, заставляет насторожиться. В конце концов, сидеть посередине ночи в кресле причин может быть не много.

А потому ничего иного, как подняться самой, откинув, к возмущению тут же задрожавшего тела, теплое одеяло, мне не остается.

Номер совсем маленький, и больше четырех шагов, чтобы достигнуть своей цели, не требуется.

Но на третьем, уже совсем рядом с креслом, под ноги попадается какая-то ткань. С трудом узнаю в ней пижамные штаны, традиционно ставшие ночной одеждой мистера Каллена. Неприятное ощущение нарастает…

— Что случилось?

Но отвечать ему не обязательно. Я сама нахожу ответ куда быстрее, чем он в состоянии произнести.

Что-то белое, соскользнув с подлокотника, укладывается возле его бедра. И тут же, привлекая мое внимание к тому, что действительно важно, демонстрирует бледную, малость подрагивающую правую ногу. По сравнению со всей темнотой вокруг и даже по сравнению с тем, что её прикрывает — чем-то светлым — она слишком белая. Прямо-таки рябит в глазах, выделяясь, как огни новогодней елки.

Приступ?..

Но разве они не прошли? Я думала, что раз так долго нет, то…

Черт.

Сменяя то самое недовольство и недоумение, подпитываемое незнанием происходящего, знакомое чувство завладевает всей грудной клеткой. Вместо холода приходит жар. Вместо хмурости — едва ли не слезы. Я ненавижу видеть, как ему больно. И помню, чем кончился предыдущий раз…

Становится неизмеримо стыдно за свое поведение. Я пыталась заставить его подняться? Сейчас?!

— Давно началось?

— Да.

— Очень больно? — присаживаюсь возле подлокотника, погладив его плечо. Держусь от беспокоящей ноги на безопасном расстоянии, но это ничуть не мешает видеть её. Тем более, с этого ракурса — куда лучше.

Эдвард поворачивает голову в мою сторону. Со всей силой, какая есть внутри, пытается не пустить во взгляд испуг, но он все равно проникает.

— Не проходит, — его дрожащий голос звучит тише прежнего.

— Пройдет, — уверяю, качнув головой. Нежнее глажу его.

Ну зачем? Зачем было устраивать все это снова? Ему только-только стало легче, он только вернулся, только решил остаться с нами и более-менее расслабился. Он выслушал меня! Всю эту грязь! Неужели благодарность за подобное — приступ?

— А если нет? — его губы крепко сжаты, отчего кажутся совсем синими.

— Да и только да. Не думай ни о чем плохом.

Он сглатывает, жмурясь. Пальцы на противоположном подлокотнике с удушающей силой впиваются в него. Раздавят.

— Чем я могу помочь? — с готовностью спрашиваю, стараясь определиться с действиями, — скажи мне — и я помогу.

Эдвард рассеяно кивает.

— Полотенце… уже теплое.

— Полотенце, — оглядываюсь вокруг в его поисках, пока не замечаю, что это и есть та самая материя, которую он так неистово прижимает к ноге.

— Я могу?..

— Там есть ещё одно.

К тому моменту, как я возвращаюсь, комнату наполняют едва слышные, практически беззвучные постанывания. Со сведенным от напряжения лицом, с широко раскрытыми, распахнутыми глазами, вполоборота повернувшись в сторону кровати, Эдвард смотрит на сына. И только теперь я догадываюсь, зачем он открыл шторы.

— Давай-ка, — я занимаю прежнее место, просительно протягивая руку к той ткани, что он уже использовал.

Длинные пальцы нехотя, вздрогнув, разжимаются. Он убирает их медленно, словно давая себе (или мне?) время для какого-то маневра.

Но, в конце концов, белое полотенце все же оказывается на полу.

… Я видела его шрамы всего один раз в жизни. В ту ночь, когда впервые столкнулась с невозможностью использования наркоты. Тогда они показались до ужаса страшными, и сердце от их вида явно билось сильнее.

Но сегодня, мне кажется, зрелище более впечатляющее. Все те же линии — глубокие и не очень, толстые и тонкие — исполосовавшие кожу. Они явно не добавляют ей красоты, но точно так же, как Эдварду плевать на ритуалы, проделанные между нами с Лореном, мне плевать на их вид. Ужас сковывает сознание лишь от очередной картинки воображения, как они наносились, но никак не от отвращения. И, пусть даже я прекрасно помню заявление Флинна, что боль не является, как таковой, действительной, мне кажется, что края особенно глубоких шрамов выделяются среди остальной кожи темно-бордовыми полосками…

Наблюдая за мной, Эдвард дышит чаще прежнего. Я догадываюсь, о чем он думает, потому беру себя в руки быстрее.

— Вот так, — опускаю чертово полотенце куда следует.

Дернувшись, Каллен мгновенно перехватывает мою ладонь, боязно пытающуюся разгладить ледяную материю. Сжимает в тисках. Сжимает чуть ли не до треска костей. Но сейчас это не имеет никакого значения.

— Надо найти время на пластика, — с трудом вдохнув достаточно воздуха для этой фразы, шепчет Эдвард.

— Не нужно никаких пластиков, — выдавив улыбку, свободной рукой стираю влагу с его лба. Футболка опять, как и во все прошлые разы, стремительно темнеет, — ты очень красивый.

— Здесь темно…

— Какая разница? Ты всегда красивый, — внезапно понимаю, что говорю тем же тоном, что и он со мной, когда успокаивает. Та же мягкость, та же забота, скользящая внутри… мой голос не так благозвучен и не так мелодичен, но что-то общее между нами определенно есть. Неужели он считает иначе? Из-за этих отметин?

С трудом разжав пальцы, стиснувшие мои, Эдвард выпускает ладонь из плена, тут же перехватывая её левой рукой. Поворачивает так, чтобы видеть все линии, устроившиеся на коже. Внимательно, часто моргая, смотрит на них.

— Чертов слон… — проводя по едва заметным, крохотным углублениям, он хмурится. Правда запомнил, какая рука?

— Он свое получил.

— А я нет…

— Эдвард, — ласково смотрю на него, уверенная в своих словах, — сейчас будет легче.

— Не будет.

Упрямый, ну конечно. Мой самый упрямый.

— Будет. Ты же приказываешь моим снам.

Он пытается усмехнуться. Честно пытается, прогоняя с лица все, что к нужному выражению не относится. Но затем, остановившись на полпути, с силой зажмуривается. Резко выпрямляется, упираясь спиной в кресло. Правая рука забирает в свое владение полотенце, что есть мочи растирая им кожу. Эдвард делает это с такой силой, будто намеревается снять её. Губы, пальцы — дрожат. Он весь дрожит.

— Поговори со мной, — умоляюще просит, кусая губы.

— О чем поговорить, tesoro? — как могу, сдерживаю собственную панику, понимая, что только её здесь и не хватает. Эдвард был спокоен вчера. Я буду сегодня.

— О ч-чем… х-х-хочешь, — ему с большим трудом удается-таки произнести эту фразу. И без того бледная, туго натянутая кожа светлеет.

— Конечно, — сразу же соглашаюсь, лихорадочно думая о том, что сказать. Большим пальцем — единственным, что остался на свободе — поглаживаю его руку, не обращая внимания на крепкое рукопожатие мужчины. Ему так проще? Пожалуйста.

Взгляд цепляет тоненький лунный лучик, и тот, поблескивая, напоминает одну тему. Вполне оптимистичную.

— Знаешь, я ведь прочитала ту газету… ну, ту, в которой тебя называли Изумрудным, — пытаюсь говорить как можно ровнее и беззаботнее, как можно спокойнее, чтобы помочь ему. Разговоры — это хорошо. Они отвлекают. И я его отвлеку.

Судя по тому, что Эдвард недоуменно хмурится, у меня уже получается.

— Так вот, — ощутимее прикасаюсь к нему, помогая концентрировать внимание, — там было целых две страницы, посвященных продаже недвижимости. Дома в Портленде, дома в Сиэтле, в Атланте, насколько помню… и на Аляске. Я думаю, вариант с двумя спальнями там найдется. А кедровую дверь можно заказать.

Длинные пальцы чуть-чуть расслабляются после моих слов. Это вдохновляет продолжать — я иду верным путем.

— Он будет стоять где-нибудь далеко-далеко, — шепчу, улыбаясь той картине, что для него рисую, — возле большой горы и маленького озера перед ней. Зимой, когда оно будет замерзать, будем кататься на коньках. Я научу и тебя, и Джерри, если вы не умеете.

Из сотни морщин, сковавших лицо Эдварда, парочка полностью разглаживается. Да и зубы он сжимает уже не так сильно.

— А завтракать будем маффинами. Я научусь печь не только шоколадные.

— Надоест…

— Ещё чего! — тихонько возмущаюсь, покачав головой, — это вам надоест. И тогда я придумаю что-нибудь ещё. Как насчет блинчиков?

— Ч-черничные, — уголки губ Эдварда приподнимаются, и он все же открывает глаза, благодарно на меня глядя, — черничные, пожалуйста.

— Ну вот, — широко улыбаясь, заглядываю в малахиты. Теперь смотрю только в них. Теперь есть, куда смотреть. И от того чудного зрелища, как боль, бродившая внутри голодными стаями, расходится, постепенно исчезает, я, ни разу не сбившись, могу проговорить до утра, — мы быстро составим меню. И да, нужно купить одеяло.

— Одеяло?..

— Стеганое.

Каллен искренне, хоть и немного удивленно, улыбается. Уже шире. Уже явнее. Морщинок все меньше, а пальцы все слабее. Полотенце уже не намерено заживо стянуть кожу, а нога, судя по всему, унимается. Прекрасно!

— Ты помнишь?..

— Я не только помню, я ещё и знаю, где его купить, — заговорщицки шепчу, подмигнув ему, — думаю, Джерому понравится.

— Ещё бы… из тебя прекрасная собеседница, — его глаза сверкают, наполняясь облегчением. Таким явным, таким долгожданным и настоящим, что становится совсем тепло. Вот теперь я могу пройти босиком по ледяной плитке. И даже не нахмурюсь.

— А из тебя — слушатель.

Он довольно хмыкает, ухмыльнувшись.

— Задерни штору.

Свет пропадает. Комната снова темная.

— Где-то здесь была пижама…

— Вот, — потянувшись назад, достаю из-под кресла те самые штаны, о которые едва не споткнулась. Не позволяя упасть сейчас, ладонь Эдварда крепко держит мою. Ту самую, с отпечатком слоника.

— Тебе помочь?

— Здесь я сам справлюсь.

Немного поморщившись, он медленно, выверяя каждое движение, нагибается. Отпускает меня, используя обе руки, чтобы надеть необходимую одежду. Слышу знакомое шипение, когда, видимо, прикасается к только-только прекратившей болеть ноге, но, благо, ничего больше. Сначала все не начинается, а это уже очень и очень хорошо.

— Вернемся в кровать? — когда он заканчивает, осторожно спрашиваю я.

— Да, было бы неплохо, — устало усмехнувшись, Эдвард всеми силами пытается сохранять оптимизм, — но сам я точно не дойду.

— Самому и не нужно, — поднимаюсь с пола, протягивая ему обе руки, — обопрись на меня.

Заранее сжав зубы, Каллен, одной рукой и правду держась за мою, а другой вцепившись в подлокотник, тяжело поднимается, стараясь перенести основной вес на левую ногу. Уже проложившие контуры морщины возвращаются на его лицо.

— Вот и замечательно, — ободряюще шепчу, обвивая его за талию, — давай-ка, здесь всего четыре шага.

Готовая идти, я жду телодвижений Эдварда. И дожидаюсь. Правда, вместо того, чтобы следовать к северной стене комнаты, мужчина крепко прижимает меня к себе. Так ловко и быстро, что даже не сразу понимаю, что случилось.

— Мари, да?.. — теплые губы прижимаются к волосам, а потом, поцеловав их, опускаются ко лбу, — не Анжелика, случайно?..

— Изабелла Мари, к сожалению.

— Тебе бы пошло, — даже в баритоне слышна улыбка, — моя маркиза ангелов.

— Я предпочту быть баронессой, — неслышно усмехаюсь, погладив его спину, — ну а теперь пошли. Не оттягивайте решающий момент, ваше превосходительство.

— Действительно…

Он дышит тяжелее, чем прежде, но не останавливается, пока не добираемся до простыней. Держит меня крепко, не отпуская до тех пор, пока не уверяется в близости кровати.

— Осторожно, осторожно… — бормочу, помогая ему сесть на неё, — все хорошо?

Кивает, но улыбка уже куда слабее. Держится с трудом и, к тому же, подрагивает.

Я знаю, чего он боится. И знаю, почему.

— Он не повторится сейчас, — поправляю чуть выбившиеся простыни я, — не волнуйся.

— Думаешь? — боже, в этих глазах — точь-точь Джерри — надежды больше, чем во всем мире. Он смотрит на меня так, будто я решаю, станет ему плохо или нет.

— Не повторится, — ещё раз повторяю, целуя солоноватый лоб, — ложись.

— Ты ложись, — велит баритон.

— У двери…

— Я у двери, — четко произнеся каждое слово тоном, не терпящим возражений, говорит Эдвард.

Мне ничего не остается, как послушаться.

Я занимаю место посередине — между ними с Джерри. Дождавшись того момента, когда мистер Каллен с удобством устраивается на простынях, возвращаю из изножья сброшенное одеяло. Накрываю нас обоих, проследив, чтобы и покрывало малыша было на месте. Благо, Джерому до нас нет никого дела. Мой мальчик слишком занят Морфеем.

— Холодные, — недовольно бормочет Эдвард, когда я ласково провожу пальцами по его скулам, — чертовы подушки…

И подвигается… ко мне. Вернее, на меня. Укладывает голову на грудь, как я обычно это делаю, расслаблено выдыхая.

Против воли вздрогнув от всколыхнувшегося испуга, поджимаю губы.

Для него это без внимания не остается. Словно бы вспомнив о том, почему я не люблю прикосновений к этой части тела, мужчина, резко вздернув голову, встревоженно смотрит на меня. Его сонливость мигом пропадает.

— Белла, извини… я не подумал.

Пытается отодвинуться. Вернуться на ту самую половину кровати, что принадлежит ему. На те «чертовы подушки». Но, удивив саму себя, я не позволяю.

— Нет.

Я обвиваю его обеими руками, удерживая на прежнем месте. Моргаю, прогоняя слезы, но почему-то (бог знает, почему) не хочу отпускать даже отсюда. Пусть останется, пожалуйста!

— Я тебе не?..

— Нет. Нет, — повторяю дважды, второй раз немного громче, — все в порядке.

Усмиряю дыхание, пытаясь не опровергнуть свои слова сразу же. Уговариваю тело послушаться, а сознание — сжалиться. Не надо кошмаров. Не надо ничего. Я просто хочу, чтобы он был здесь. Пусть, может быть, и только сегодня.

Эдвард осторожно, давая мне возможность передумать, занимает прежнее место. Ведет себя нежно и аккуратно, стараясь не тревожить меня. Пытается даже если и касаться, то не сильно, не полностью. Краем щеки. Чуть-чуть…

Но вскоре усталость, приступ и все прочее, что было в течение этого часа, берет над ним верх. Засыпая, он обмякает, утрачивая власть над телом. И тут же, не сдерживаясь более, укладывает голову мне на грудь. Как следует.

* * *

Чего мне не удается сделать этой ночью, так это поспать. И дело не только в том, что случилось сегодня в районе двух, и не только в том, к чему это привело чуть позже. Дело в мыслях. Сначала понятных, осязаемых и вполне логичных. Да, в них было немного страха — я ведь и в кошмаре не могла представить, что позволю кому-то спать именно здесь и именно так — но он прошел на удивление быстро. Эдвард согрел меня. И снаружи, и внутри мне ещё никогда не было так тепло. Он словно бы спрятал мое сердце — и никому не отдаст.

Но потом радужные размышления, в тот самый момент, когда я уже была готова заснуть, разрушили другие, совсем иного рода помыслы.

Вместе с приобретением тепла, принесенного Калленами, животный страх остаться без него стал просто нестерпим. Вголове мелькали иллюстрации всего того, что может навсегда меня его лишить, и волосы, едва ли не в прямом смысле, становились дыбом.

А все остальное?..

Слезы Джерома, который убегает от страшных сновидений и отворачивается от меня; сжатые до хруста зубы Эдварда, пытающегося содрать с ноги кожу…

Когда все это кончится? Когда я вправду смогу просыпаться в том доме, который вчера ему описывала? Да и смогу ли вообще?

Когда Джерри по-настоящему превратится в ребенка? Он вынужден менять ипостаси по нескольку раз в день — это неприемлемо даже для взрослого, умудренного жизнью человека!

А мы с Эдвардом? Мы сможем жить, как нормальные люди? Я ведь все так же буду трястись от одной мысли о Кашалоте, он не будет касаться меня… мы не будем парой, как таковой. Табу на секс, говорят, рушит отношения…

Черт!

Я лежу здесь и уже, наверное, пятый час неустанно, глажу его волосы. Едва касаясь, но все же. Глажу и плачу, потому что не знаю, что мне делать. Рассказ — есть. Признание — есть. Согласие быть вместе — есть и всегда будет! Помощь? Несомненно. Я сотрусь в порошок чтобы помочь ему. Но семейная жизнь… кровати с балдахинами, мягкие подушки, диваны, душ, океан, гидромассажная ванна — ничего не будет!

Мне кажется, в тот самый момент, когда он… повторит, я умру. На самом деле, без всякого пафоса. Я слишком хорошо помню ту ночь. Я никогда не забуду её, сколько бы он ни просил.

Говорят, нужно сменить прежний опыт на новый — и все получится. Но как на него решиться? Эти советчики хоть раз были в подобном моему положении?!

Я всеми силами стараюсь дышать ровно. Я не хочу его разбудить. Но слезы уговорить помедлить совсем непросто. И, в конце концов, один из всхлипов делает свое дело. Ну почему?..

— Доброе утро… — тихонько усмехнувшись, бормочет баритон. С ночи он немного хрипловатый.

Не отвечаю. Боюсь, что если отвечу, зарыдаю в голос. Отчаянье приходит внезапно — подтверждаю.

Вместо этого пальцами нежно глажу его щеку. Надеюсь, такое приветствие тоже подойдет?

Звук, напоминающий мурлыканье, Эдвард при мне издает всего второй раз. Наклоняется ближе к моей ладони.

— Как настроение у волшебницы? — спрашивает он через полминуты, подняв голову.

Тепло исчезает.

Вздрогнув, я всхлипываю ещё громче, чем в предыдущий раз. Лицо Каллена вместе с обстановкой номера и болотным покрывалом становится нечетким от соленой влаги.

— Эй, — улыбка, стало быть, завладевшая его губами, мгновенно пропадает вместе прежним тоном, — в чем дело?

Я открываю рот, чтобы ответить, но понимаю, что ответа нет. Да и какой он может быть?

— Белла, — мужчина явно недоволен тем, что происходит. Оставляя свое прежнее место, он за мгновенье ока оказывается рядом со мной. Устраивается рядом, внимательно глядя в глаза, — если ты будешь плакать, я не смогу помочь.

Да во что я превращаю это утро! Мне законом стоит запретить просыпаться рядом с людьми в хорошем настроении.

— Я… — пальцы, повинуясь собственной воле, каким-то чудом оказываются на ночнушке. Стискивают материю.

Эдвард хмурится.

— Из-за груди? — сочувственно интересуется он, — это моя вина, perdonare. Я больше никогда не стану…

— К черту грудь… к черту! — давясь слезами, отрицаю я, мотая головой.

Не строя больше ни догадок, не предположений, после этой фразы Эдвард сразу же привлекает меня к себе. Крепко-крепко обнимает.

Хватаюсь за его руки как за последнюю надежду. Я просто больше не могу…

— Предчувствие, — хнычу я.

— Предчувствие? Чего? — его участие пусть и малость, но утешает.

— Чего-то плохого… скоро… я не знаю. Я так боюсь… я так боюсь, Эдвард! — теперь я его обнимаю. И держу ещё крепче.

— Бояться нечего.

— Да?! А Кай, а Джеймс?.. А вы?.. — зажмуриваюсь, что есть мочи, — если с тобой или Джеромом что-то…

Кажется, сейчас я приплету сюда все, что не дает спокойно спать. Начиная от Кашалота и заканчивая темой, собственное, ночи французского…

— Здесь, в лесу? — Эдвард усмехается, пытаясь отвлечь меня, но вряд ли знает, что не выйдет.

— В лесу. В поле. В доме. В отеле, — качаю головой, со всей серьезностью глядя на мужчину, — я ничего не смогу сделать…

— Белла, откуда с утра такие мысли? — избавляя меня от слез, мужчина морщится, — хватит. Все хорошо.

— Сейчас… а потом? А что потом? — я не остановлюсь. Пока не скажу, не остановлюсь. Всю ночь об этом думала. И всю ночь пыталась найти ответ. — Когда все это кончится — если кончится — что дальше? Мы переедем на Аляску, ты на мне женишься…

— А чего ты хочешь? — его недоумение, приобретая вполне явные очертания, наполняется едва заметным гневом. Злится. Не понимает.

— А ты?.. Я же не жена… тебе. Я не смогу… — комок в горле просто невыносим. Я не знаю, что с ним делать. Мешая словам, мешая дыханию, он ощутимо душит. Заслуженно, наверное. Кое-как пересилив злосчастное ощущение, делаю довольно глубокий, пусть и быстрый, вдох. Мне нужна всего секунда:

— Я не готова тобой делиться.

— С кем делиться? — ситуация, в которую я его вовлекла, явно Каллену не по вкусу. Он обнимает меня и целует, это так, он говорит со мной, но что-то подсказывает, что держать себя в руках сможет не долго.

— С кем угодно… даже если это будет женщина на одну ночь.

В комнате повисает страшная тишина. Она звенит и переливается всеми цветами радуги, а сопение Джерри на заднем фоне воспринимается как что-то предвещающее страшную расправу. Вот-вот раскроется дверь, вот-вот появятся на экране монстры и прочие… вот-вот…

— Изабелла Мари Свон, — Эдвард вынуждает меня на себя посмотреть. Его голос, лицо и даже глаза, которые я так люблю, преображаются. Вид у него почти безумный, — ты считаешь, я в состоянии тебе изменять?

— Жалко звучит, да?.. Даже спрашивать не стоит…

Глубоко и тяжело вздохнув, Эдвард прикрывает глаза.

— Ты очень глупое создание… такое глупое…

Он меня целует. Нежно-нежно, прямо в губы. Осторожно, будто я могу рассыпаться.

— Я не хочу секса, — хнычу, но не отстраняюсь. Очень хочу чувствовать его рядом как можно дольше, — я боюсь…

— Не бойся. Ничего не будет.

— Не будет? Сколько же?

— Столько, сколько потребуется, — он заботливо убирает с моего лица прядку волос, — до тех пор, пока ты не попросишь.

— А если не попрошу?.. — стоит признать, такой вариант наиболее очевиден.

— Значит — нет, — оптимистично заверяет мужчина, — Белла, все предыдущие разы подобных отношений были, мягко говоря, неудачными. К тому же, я не животное, чтобы думать только об одном. Если ты не хочешь, если боишься — я тебя не трону. Никогда, — он вздыхает, любяще посмотрев на меня, я поражаюсь такой честности и откровенности, как сейчас, — и, к тому же, ничего хорошего мне это дело не принесло… ну, кроме одного маленького случая…

Эта фраза даже меня заставляет улыбнуться. Просто потому, что дает вспомнить о ком-то маленьком и очень, очень любимом. Повернув голову к белокурым волосам, чувствую, что дышать становится легче, а слез — чуть меньше. Вот где лекарство. Вот где действенность.

— А ты хочешь… ещё? — внезапный вопрос срывается с губ слишком быстро, чтобы помешать ему.

— Чего «еще»?

— Детей. Ещё детей, — я с интересом смотрю в малахиты. Внутри них много разных эмоций, и многие из них слиты практически воедино — не рассмотреть, но удивление все же проступает. С каплей сомнения, впрочем.

— Белла, — длинные пальцы поглаживают мои плечи немного рассеяно, — ты же говоришь, что у нас не будет секса. Откуда дети?

Действительно… вопрос достойный, мистер Каллен.

Непонятно почему я рдеюсь. Смущенная улыбка завладевает лицом и, мне кажется, несмотря на её робость, Эдварду все равно нравится. Все лучше, чем слезы.

— Ну, если однажды…

— Если однажды, — он не дает мне закончить, скупо усмехнувшись, — где-нибудь подальше отсюда… посмотрим…

Благодарно посмотрев на него, киваю.

Это не отказ. Не знаю, зачем мне нужен был этот ответ, но все же что-то приятное, что-то теплое и довольно-таки большое, пылающее, просыпается в груди от одной мысли, что ещё одна копия Эдварда — маленькая, невыразимо прекрасная — появится в нашей жизни. Станет общей.

Быть может, когда-нибудь ради этого я решусь… попробовать. Даже если боюсь, даже если от одной мысли стынет кровь в жилах… попробую просто потому, что очень сильно его люблю.

— Это все, что тебя тревожит? — ласково интересуется мужчина.

— Почти… приступ прошел?

— Прошел, — его глаза загораются так ярко, что мне кажется, я никогда прежде не видела внутри них такого света, — одна волшебница наколдовала…

— Я рада, что смогла тебе помочь.

— Это не просто помощь, — он с обожанием смотрит на меня, широко улыбаясь, — это почти подвиг. Ты ведь договорилась со мной, — усмехнувшись, он постукивает пальцами по своему лбу.

— С упрямым-упрямым? — посмеиваюсь, с радостью замечая, что высыхают последние слезы. Ещё одна волна облегчения, ещё одна, такая долгожданная, накатывает на сознание. Все-таки разговоры отличное лекарство. Они со многим могут помочь справиться.

— Верно, — получаю ещё один поцелуй, — Флинн был прав, со мной только ты можешь справиться.

— Спасибо за комплимент.

— За правду? Какая же глупость, — мистер Каллен забирает меня в объятья, устраивая возле своей груди. Мы лежим на подушках, в комнате тепло, Джером посапывает сзади, и все мои страхи, все то, что вертелось в голове этой ночью, куда-то пропадает. Невероятно приятное ощущение свободы!

— Вы будете самыми счастливыми, — шепотом говорю, наслаждаясь близостью этого человека. Он, его сын — все, что у меня есть. Потерять? Едва ли. Никто их не получит.

— Мы будем, — исправляет Эдвард, погладив мои волосы, — это уж я тебе обещаю.

… Два дня спустя, глядя на наши немногочисленные собранные вещи — уместились в одну сумку — я все ещё не понимаю некоторых частей плана Эдварда. Он особо не делился, рассказал лишь в общих чертах, но что-то подсказывает мне, что простой поездкой в аэропорт и вылетом первым рейсом все не кончится. Он о другом думает. И по-другому собирается поступать.

Неужели снова оставить нас? Но ведь обещал же!..

— Готовы? — встав у порога и вертя в руках ключ от комнаты, мужчина выжидающе смотрит на нас с малышом, — пойдем, мало времени.

— Секундочку, — вздохнув, пытаюсь вспомнить, что делаю, и правильно застегнуть, не сломав хрупкую молнию, куртку Джерри. За эти дни так и не потеплело.

Мальчик выглядит спокойным и возбужденным одновременно. Он не боится, он рад, но в то же время какое-то предчувствие чего-то непонятного не исключено. Напряжение, граничащее с умиротворенностью — вот как это называется.

Но, по крайней мере, пока папа здесь, ни слез, ни причитаний нет. И то хорошо.

— Готовы, — отпускаю мальчика, позволяя Эдварду забрать его на руки. Джаспер, тут же материализуясь из угла комнаты, где все это время неподвижно сидел в кресле, поднимает с кровати сумку. Кивает на дверь.

Процесс выселения снова не занимает и пяти минут. Но в этот раз «Лесную хижину» я покидаю в более спокойном состоянии, чем в прошлый раз. Тогда мы бежали, а сейчас идем. Тогда телефон Каллена был недоступен, а теперь он с нами. Все к лучшему. Все терпимее.

Наверное, в какой-то степени мне даже жаль покидать это убежище. Оно сыграло значительную роль во всем, что есть между нами с мужчиной.

Здесь я рассказала, кто такая.

Здесь он позволил помочь ему без «лекарств».

Здесь, наконец избавившись от горя, Джером улыбался в полный рот, жуя клубнику.

Хижина не хижина, а про неё я не забуду.

— Заходи, — Эдвард открывает передо мной дверь, отвлекая внимание от узких ступенек и деревянной двери у входа. Отодвигает рукой мешающую ветку куста, где спрятана машина, пропуская меня внутрь.

Не проходит и десяти секунд, как вместе с мальчиком он садится следом.

Ладошка Джерри в моей. Ободряющий взгляд больших драгоценных камешков — тут же. Все рядом и все близко, пока бояться нечего.

Глава охраны, не медля лишнего времени, срывается с места. Мягко выруливая из жимолости, Джаспер в кратчайший срок находит (что в такой темноте требует недюжинных умений) верную дорогу.

Первые семь минут я молчу. Но потом тишина и неопределенность надоедают.

— Мы едем в аэропорт?

— Да, — Эдвард поправляет куртку Джерома, помогая ему удобнее устроиться на сидение.

— Честно?

Мальчик так же, как и я, испытующе глядит на папу. Маленькие глазки просят не врать. Хотя бы теперь.

— Да, — повторяет он для нас обоих. Хмыкает, прищурившись, — откуда столько недоверия?

— Никакого недоверия… — выдавливаю улыбку, — правда, солнышко?

Джерри, посмотрев на меня, кивает.

— Да, папа.

И затем, не откладывая больше, приникает к нему. Успокоено выдыхает.

Нежно погладив сына, Эдвард не обделяет прикосновениями и меня. Длинные пальцы обвивают обе ладони, несильно сжимая.

— Все в порядке, — одними губами повторяет, вселяя уверенность.

И я верю. Верю до той грани, какая, кажется, даже не представляется возможной — полностью. Но в тот самый момент, когда я признаюсь себе в этом, телохранитель зачем-то касается взглядом зеркала заднего вида.

И по мрачному блеску его глаз я догадываюсь, что мои опасения были не напрасными.

* * *

Главный аэропорт Сиэтла не по-весеннему мрачен. Высокие ангары, темные поля между взлетными полосами и даже светящийся сотней огней регистрационный корпус кажется чем-то призрачным и пугающим.

Помнится, совсем недавно — не больше двух недель назад — приезжая сюда, я ликовала и радовалась. Чили, отдых, безопасность и свобода! Ну не лучший ли подарок?..

А теперь что-то не то… во всем что-то не то…

Наш внедорожник тормозит недалеко от главного входа, подсвечивая фарами в сковавшей воздух мгле край задней части впереди стоящей машины. Она отдает знакомой синевой, но не исключено, что я просто себя накручиваю. В мире миллион «Ауди», в конце концов. И это вовсе не значит, что за рулем каждой — Джеймс.

Эдвард подозрительно спокоен. Пожав мою руку в знак того, что можно выходить, он открывает дверь.

Глава охраны становится рядом со мной, замыкая, тем самым, наш ряд. Испугавшего меня блеска уже нет, вместо этого — что-то вроде улыбки, но мне плохо верится в её искренность.

— Пойдем, — Каллен увлекает за собой через толпу редких прохожих, которые в такой час ещё собираются куда-то лететь. Сегодня, видимо, немного рейсов. Но разве наша цель — не частный самолет? Не тот, что прежде?

Мужчина идет достаточно быстро, но ни на миг не выпускает меня из поля зрения. Через пару десятков метров, заметив, что я не успеваю, останавливается, протягивая руку. Стоит признать, что держа его ладонь, я могу пробежать не меньше сотни километров.

Джером с интересом рассматривает людей, цветные чемоданы и искрящиеся пункты регистрации, с удобством устроившись на папином плече. Все вокруг вызывает у него любопытство и плохо скрытый восторг. Этот малыш провел в своеобразном заточении всю свою жизнь. Конечно, ему интересно. Я понимаю.

Дружелюбная девушка на пропускном пункте с бейджиком, где от яркого света ламп не видно имени, просит наши паспорта и билеты. Джаспер тут же выкладывает требуемое на столешницу.

… Мне кажется, она листает документы вечность. Наскучивает даже Джерри. Он просится ко мне на руки, устало глядя на экран монитора незнакомки.

Эдвард отдает. Но в ту же секунду телохранитель становится точно за нами, смыкая вместе с Каленном любое доступное пространство за спиной. Будто сзади вырастает стена.

— Приятного полета, — наконец, закончив, оптимистично желает девушка.

И вот мы снова идем. И снова по мерцающему, светящемуся всеми огнями радуги, несмотря на время, и полупустому (что по тому же времени логично) очередному залу.

На удивление мне, пункт проверки, где уже собирается небольшая очередь, пропускаем. Эдвард поворачивает совсем в другую сторону — к двери с красной пометкой «проход запрещен».

— Ты уверен?..

— Разумеется.

Дверь поддается.

Это вип-зал, да? Здесь пусто, стоят кожаные кресла и имеется автомат с шоколадными батончиками. На журнальных столиках между четырьмя креслами лежит свежая газета и ещё парочка журналов. Минеральная вода тут же. По три на каждом столике.

— Босс, — слишком увлекаюсь осмотром зала, а потому низкие голоса — практически одинаковые, негромкие, но вполне слышные — появляются неожиданно.

Джером вздрагивает вместе со мной, крепче сжав пальцами куртку.

Два великана — те самые, что уже встречались нам, Эммет и второй, чьего имени я не запомнила — закованные в черные костюмы, подпирают собой низкий потолок.

— Вы вовремя, — Эдвард одобрительно кивает, обернувшись к ним, — время пошло.

— Да, мистер Каллен.

Словно по команде — слаженно и быстро — мужчины, развернувшись, занимают два черных кресла. С трудом умещаются, но делают вид, что сидеть им вполне комфортно.

— Это наша свита?

— Ваша, — видимо предвидя мое недовольство, Эдвард говорит мягче. Джаспер предусмотрительно и тактично отходит, усаживаясь рядом с великанами. Ему-то все известно…

— Что значит «наша»? — напряженно переспрашиваю, перехватывая Джерома, которому такой поворот тоже не по вкусу, — мы ведь летим вместе. Вместе ведь?!

— Вместе, конечно вместе, — привлекая нас обоих к себе, мужчина целует меня в макушку и в то же время ерошит волосы сына, — только чуть позже. Через час.

— Через час?..

— Да. Вы ведь отпустите меня на час?

Вот и все.

Каллен-младший, выражая мои мысли вполне явно, уверено качает головой и обвивает папу за шею. Крепко и недвусмысленно.

— Всего на час, — ещё мягче просит Эдвард, просительно глядя малышу в глаза, — ну пожалуйста…

— Ты же обещал не уезжать! — с горечью напоминаю, понимая, что если этот человек что-то решил, ни у кого не выйдет его переубедить. Знаю не понаслышке. А тем более в таких вопросах…

Черт, черт, черт! Мне так досадно от своей беспомощности! Когда уже я буду принимать хоть какие-то решения? Или когда меня хотя бы будут посвящать в планы?

— Я не уезжаю, — примирительно замечает мужчина, — это маленькая отлучка и все. Ровно через шестьдесят минут я буду здесь. Можешь засечь время.

— Так не пойдет.

— Белла, — Эдвард смотрит на меня так, словно взывает к здравомыслию, и одновременно с тем произносит «хватит» одними губами. Уговоры двух Джеромов ему точно не нужны.

— Сыночек, — в этот раз он обращается непосредственно к малышу, — я очень быстро вернусь, обещаю. А потом полетим обратно, к океану. Снова будем строить замки и смотреть «Спасателей». Как тебе?

Нижняя губа Джерри подрагивает. Не нравится.

— Ты ведь позаботишься о маме, пока я не вернусь? — Каллен заходит с другого фланга. Теперь касается и меня.

Джером поджимает губы. Размышляет, то и дело морщась от желания заплакать, но сдерживая себя. Пытается отпустить отца. Пытается… но не может.

— Спасибо, мой хороший, — намерено принимая сомнения мальчика за положительный ответ, Эдвард широко улыбается. Выпускает нас.

Он собирается уходить, но, заметив, что я смотрю на него исподлобья, останавливается. Наклоняется к моему уху, щекоча кожу теплым дыханием.

— Я потом оправдаюсь, viola, — оптимистично шепчет, посмеиваясь, — и будешь в отместку делать со мной все, что захочешь.

… Дверь закрывается. На этот раз без хлопка.

Мы с Джеромом, стоя на холодной плитке и держа друг друга в объятьях, остаемся вдвоем. И даже присутствие великанов-телохранителей и Джаспера не спасает столь плачевное по части эмоций положение.

Глава 58 Зеленоглазик

На удивление, дождя сегодня нет. Да, небо сумеречное и темное, да, судя по прогнозу, который удалось обнаружить в газете на журнальном столике, имеет смысл ждать осадков, но их нет. И ничего не попишешь.

Вокруг тишина и умиротворение, то самое спокойствие природы, какое приписывают приближающейся буре. И, судя по волнению внутри меня, судя по тому, как часто и быстро бьется сердце, мне кажется, так оно и есть. Буря не буря, а что-то, определенно, будет.

За эти тридцать четыре минуты, глядя на темноту за окном и то, как то взлетают, то садятся крохотные с нашего ракурса самолеты, я понимаю, что ненавижу больше всего на свете. Ожидание.

Неприятнейшее, невозможнейшее, нескончаемое и попросту болезненное чувство, с которым я так часто сталкиваюсь. Оно присутствует в моей жизни, как декорация, вечно готовая, при необходимости, появиться на сцене, и она появляется. Вот сейчас. Вот теперь.

Мне кажется, когда Эдвард вернется, я повисну у него на шее и во всеуслышание, уверено, четко и ясно скажу, что больше расставаться не намерена. Я пойду на войну, пойду в пекло, пойду туда, куда он скажет и сделаю все, что будет необходимо — для его защиты, для Джерома — но только вместе. Оставаться в одиночестве, глядя в грустные малахитовые глазки просто выше моих сил. Похоже, я нашла свой собственный наркотик и отказаться уж точно никогда от него не сумею.

Понимаю, в какой-то степени это звучит глупо, по-детски эгоистично и, быть может, даже небезопасно с точки зрения той ситуации, в которой мы все оказались. Но я говорю так, как есть. Так как чувствую. А чувствам, к сожалению, не прикажешь.

— Где твой вопрос? — голос Джаспера, сидящего напротив меня в черном кресле, выбивает из головы все мысли, заполняя их пространство собой.

— Вопрос?..

— Вопрос о времени. Прошло целых пятнадцать секунд, — он мягко усмехается, снисходительно глядя на мою напряженную позу и руки, неестественно прямо сложенные на коленях.

— И сколько?..

— Все ещё десять пятнадцать, — во взгляде Хейла есть что-то теплое и родное. Я не знаю, почему этот мужчина так на меня действует. Может быть, у него какой-то дар воздействовать на эмоции? Мне кажется, ему можно поверить лишь единожды заглянув в серые глаза. И не просто поверить, а довериться. Я бы доверилась…

— Прости меня, — все, что я могу сказать в свое оправдание, я ведь правда все эти полчаса донимаю его одним и тем же вопросом. По-моему, он уже пожалел, что надел сегодня часы.

— Да ладно.

— Я больше не спрошу.

— Почему же? — с интересом поглядев на затейливый циферблат, он хмыкает, — вот уже, например, десять шестнадцать.

Я смущенно посмеиваюсь, отворачиваясь, чтобы скрыть румянец. Ищу взглядом Джерри. А вот же он! У окна, присев на корточки, с интересом разглядывает взлетные полосы, горящие огнями и самолеты, готовящиеся к отлету. От надежды, что совсем скоро на месте тех людей будем мы, на сердце становится легче. В конце концов, Эдвард был игрив, когда уходил, а это хороший знак. Когда дела плохи, он не играет.

— Так и будешь называть мне каждую минуту?

— Если хочешь, — Джаспер пожимает плечами, закидывая ногу на ногу, — но лучше попытайся отвлечься. Так время пройдет быстрее.

При этих словах весь мой оптимизм тает. Вместо отвлечения приходит напоминание. Не самое лучшее, признаюсь.

— Джаспер… — поворачиваюсь обратно к телохранителю, хмурясь, понижаю голос, опасливо поглядывая на двух немых мужчин, истуканами замерших на креслах слева от нас, — куда он пошел?

— Хорошая тема для отвлечения, — он щурится.

— Нет, правда, — качаю головой, не желая сейчас игр, — куда?

Глава охраны складывает руки на груди, глядя на меня как на маленького, чересчур любопытного ребенка.

— В ангар.

— Какой ангар?

— Шестой слева и пятый справа. Сверху черный, снизу белый.

От его шутливости по моей коже почему-то бегут мурашки. У Хейла получается делать вид, что ничего не происходит. Джерри следовало с ним, а не со мной оставить. Я скорее его напугаю — повезло лишь в том, что пока он сильно не вглядывается в лицо. Пока ему интереснее самолеты.

— Эдвард там один?

— Пошел — один, — ну все, я знаю, кого следует отправить создавать ребусы. Сейчас, когда мне меньше всего нужны загадки, Джаспер неустанно их изобретает. Это и есть то самое «отвлечься»? Если да, то оно не работает.

— А будет?..

— А будет не один, — оптимистично заверяет тот, хмыкнув, — хватит об одном и том же.

Опять меня прерывает. Но что значит «будет не один»? Есть ещё люди? Они помогут?..

— Ему не следовало оставлять тебя со мной…

Мужчина удивленно изгибает бровь.

— Тяготишься моим присутствием? Я могу молчать, как остальные.

— Ты моим тяготишься, — в этих словах, как ни странно, я даже не сомневаюсь. Складывается впечатление, что Джаспер не телохранитель, а моя няня. По крайней мере, именно так четырехлетние дети ведут себя с ними. Джерри — и тот взрослее меня.

— Нисколько, — глава охраны поднимается одновременно с тем, как говорит. И, на мгновенье замолкая, пересаживается на мой диван. Серые глаза проникают в самую душу. Как в мультфильмах, честное слово, внушают то, что им пожелается.

— Скажи мне, что все будет в порядке. Скажи, пожалуйста… — бормочу, кусая губы. Не могу понять, что происходит. Мне снова страшно. И снова, как в первый раз, Эдварда нет. Он меня не обнимет и не скажет свое заветное «tesoro»… Господи, как мне сейчас нужно это слово!

— Будет, — мужчина произносит свою фразу так непринужденно, что внутри меня что-то вздрагивает — куда же оно денется, это «хорошо»? Оно бывает вредным, но все же куда чаще согласно на переговоры.

Тяжело вздохнув, я понимаю, что хочу сделать. А потому, отбросив стеснение и нетвердые намеки подсознания, что план действий не самый лучший, я обнимаю Хейла. Просто как друга. Просто как того, кому доверяю. Не идти же мне к Эммету…

Улыбнувшись, Джаспер похлопывает меня по спине, не отстраняя. Он тоже теплый, но, конечно, не настолько, как Эдвард. И у него тоже свой запах, но куда более слабый. Что-то вроде орехово-цветочного… не могу различить.

— Как мало надо для спокойствия, да? — слышу его голос возле самого уха, — в этом преимущество женщин над мужчинами.

— Им нужно то же самое… — не соглашаюсь я, припомнив, как Эдвард держал меня отчаянно и сильно, выговариваясь на самые разные темы. А все потому, что объятья — лекарство. Особенно тех, кого любишь.

— Ладно, хватит, — Хейл расправляет плечи, отпуская меня, — а то Кайл нажалуется Элис.

— Я объяснюсь, — усмехнувшись, сажусь, как прежде, возле самого подлокотника. Но теперь все куда проще. Кто-то, кажется, подпитал меня своей уверенностью.

— Перед беременной женщиной? Едва ли.

Я смеюсь следом за ним, окончательно расслабляясь.

— Да уж.

За огромным окном взлетает самолет. Джером, наблюдавший за ним, вскакивает следом, буквально прилипая носом к стеклу. Могу поклясться, в драгоценных камешках сияет восторг.

— Сколько ещё осталось?

Джаспер, следящий за малышом так же, как и я, на удивление быстро понимает, о чем идет речь.

— Полтора месяца.

— Ты знаешь, кто это будет?

— Мальчик, — глаза Хейла наполняются самым настоящим благоговением, когда он произносит это слово. А улыбка становится теплой-теплой, поистине папиной. Оказывается, счастье у всех отцов одинаковое…

— Мистер Хейл, значит.

— Филипп Хейл.

— Поздравляю.

— Ты уже поздравляла.

— С этим можно долго поздравлять.

В воцарившейся тишине мы наблюдаем за посадкой. Самолет ярко-оранжевый, и даже среди темноты он виден совсем неплохо. Есть в этом зрелище какое-то умиротворение… огромная машина, взмывающая в небо по щелчку крохотного рычажка и садящаяся по его приказу. Невообразимое людское творение — завораживает!..

— Жизнь такая непредсказуемая, — Джаспер говорит со мной, определенно, но тише прежнего и смотрит, к тому же, по-прежнему в окно. Будто бы где-то там, между стеклами, полосами и авиалайнерами мелькает текст его слов.

— Это точно… — соглашаюсь. А что ещё могу после всего, что было? Мягко сказано — «непредсказуемая», надо изобрести другое, более яркое слово, более точное. «Невероятная», наверное, больше подходит.

— Точнее не бывает, — мужчина кивает, — она была уверена, что бесплодна. Ублюдок не оставлял попыток этого добиться.

При упоминании Джеймса я вздрагиваю. Не понаслышке знаю то, о чем мы говорим. Ему и со мной нравилось экспериментировать с какими-то чудо-препаратами. Быть может, и я не смогу? Быть может, никаких зеленоглазых ангелочков больше не будет?.. Ох, это очень несправедливо…

— Но ведь ребенок есть…

— Есть. Но из-за него она чуть не пострадала.

Я помню… помню, как Эдвард, сидя в кресле и скрежеща зубами, целился в лоб Сероглазой. Осечки бы он не дал. Попал бы. И попал — только в Джаспера.

— Я был последним человеком, который хотел бы жениться, — тем временем продолжает Хейл, — при такой-то специальности…

— Где вы встретились? — тихонько интересуюсь, надеясь, что не лезу слишком глубоко не в свое дело. Мне правда интересно. И разговоры с Хейлом, хоть длятся пока ещё всего шесть минут, успокаивают и отвлекают.

— На квартире её заказчика… омерзительный старик, едва видящий, едва слышащий и уж точно должный забыть о сексе как о таковом… но он держал в руках восемьдесят процентов кокаиновой цепи Сиэтла. А потому был нужен всем.

Вспоминаются мои уик-энды с Маркусом… с Элис тоже подобное случалось?

— У него были слишком извращенные планы, судя по обстановке комнаты, чтобы я позволил ей там остаться. Тем более, она плакала.

Я слышу, как наполняется яростью его голос. Прямо-таки напитывается. Когда Эдвард говорит о Джеймсе, с ним происходит то же самое, если не хуже. И оттого, от простых слов, от простого тона, я чувствую себя в миллион раз более защищенной. Сколько там осталось? Двадцать минут?.. Быстрее, пожалуйста, быстрее! Я так хочу его видеть!

— И ты увез её? — спрашиваю я.

— Да. Посадил в белый «Мерседес», пристегнул белым ремнем и, поправив белую рубашку, отправился к белому замку, — Хейл со всей силы пытается говорить непринужденно и шуточно, но не заметить истинных его ощущений невозможно. Похоже, при мне он их не прячет так, как следует. Тем более говорит совсем тихо — остальные наши сторожа вряд ли слышат. И Джерри тоже.

— Она попросила отвезти её домой — и я отвез, — лицо мужчины приобретает багровый цвет, — а через неделю нашел в местной клинике — с кожей, изрезанной на мелкие ленточки. И больше уже не отпустил.

Он заканчивает быстро и резко, практически обрывая себя и сжимая руки в кулаки.

— Хочешь кофе? — спрашивает, глубоко вздохнув. Слегка неожиданно слышать это после всего предыдущего.

Нутром чувствую, что нужно ответить «да». Судя по всему, подобный рассказ не входил в его планы, а потому не помешает пройтись — здесь нет бара. Он не хочет напугать меня и мальчика.

— Замечательно, — глава охраны поднимается, быстрым шагом направляясь к двери. Истуканы в черном с готовностью поднимаются.

— Пять минут. Присмотрите за ними.

В этот раз кивают они. Слова, видимо, не так уж и нужны для общения, как я пытаются доказать.

Я тоже вздыхаю. И, встав с дивана, иду к Джерому. Присаживаюсь рядом с ним, привлекая к себе.

— Мама, ярко! — маленький пальчик, появляясь перед носом, указывает на очередную взлётно-посадочную полосу.

— Ярко, — подтверждаю, покрепче его обняв, — ты считаешь их?

— Десять, — произносит тихий голосок. Ласковый и нежный, мой любимый.

Все больше слов! Больше с каждым днем! Не удивлюсь, если совсем скоро он будет говорить дни и ночи напролет, как и все дети. Только больше. Больше, быстрее, лучше… за столько времени молчания ему явно захочется вдоволь выговориться. И мы с Эдвардом с удовольствием все выслушаем.

— Мама, — Джером снова привлекает мое внимание. Пытается произнести что-то, но голос упрямо не желает подчиняться. Его личико супится, губки расстроенно поджимаются. Победа — поражение. Пока так.

— Я пойму все, что ты захочешь сказать, даже если не слышно, — успокаиваю его, чмокнув щеку, — повтори, пожалуйста.

Недоверчиво взглянув на меня, шмыгнув носом, он все ещё с грустным видом, но уже немного ободренный, когда знает, что слова — не обязательное условие быть понятным, повторяет. По чьим — чьим, а по его губам я читать давно научилась. Тем более, Джерри очень старается.

— Конечно, — отвечаю на немой вопрос, поднимаясь и протягивая ему руку, — пойдем.

Но как только приближаемся к нужной двери — судя по надписи сверху вполне понятно, куда она ведет — один из необъятных телохранителей материализуется рядом.

Молча открывает дверь, готовясь следом за нами войти внутрь.

— Мы можем сами? — с каплей раздражения интересуюсь, замечая, что с уходом Джаспера переданные им эмоции почти сошли на нет, а вот волнение вернулось. Так ещё и эти двое намереваются ходить с нами даже в уборную!

— Нет, мисс.

— Это же туалет?.. — не унимаюсь я.

Кайл, судя по всему, медлит. Оглядывается на напарника, безмолвно с ним советуясь. Дверь все ещё заслоняет.

— Там проверено, — в конце концов оглашает вердикт Эммет своим низким голосом, — пусть идут.

И на этом спасибо.

— Здесь мокро, осторожно, — у самого входа обнаруживается небольшая лужица. Вполне неплохое условие, дабы разбить что-нибудь, поцеловав кафель. Я перевожу через неё Джерома, отпуская его ладошку только тогда, когда уверена, что он не поскользнётся. Аккуратно, помня свою неуклюжесть, ступаю следом.

На удивление никаких форс-мажоров. Кажется, моя неудачливость сегодня заснула.

В светлой комнате пять кабинок. Все серые, блестящие от яркого света ламп. И умывальники слева — бело-голубые, к которым я и подхожу.

— Я подожду тебя тут, — говорю Джерри, помня, что подобные вещи он привык делать самостоятельно, — иди.

И малыш идет. Первые три кабинки оказываются закрыты. Зато четвертая поддается.

Я оборачиваюсь к зеркалам, поправляя волосы. Отражающееся в его поверхности лицо почему-то горит, а ладони становятся мокрыми. В звенящей тишине туалета мне не по себе. Яркая плитка начинает рябить в глазах, а сердце, как только за Джеромом закрывается дверь кабинки, бьется чаще.

Какое-то до ужаса неприятное, едва ли не болезненное ощущение неприятности наваливается подобно неподъемному камню. Душит, пригибая к земле.

Мне хочется поскорее отсюда убраться, пусть подобное, в принципе, и кажется нелогичным.

Боже мой, это туалет. Просто туалет. Я схожу с ума от нетерпения увидеть своего Барона, вот и все. Но ещё один подобный раз не выдержу — теперь однозначно не отпущу. Иначе приедет он потом к шизофреничке…

Минута… две…

Успокаиваюсь. Ну конечно, конечно глупости… ну ты даешь, Белла!

Я умываюсь. Вода щедро дает ту необходимую прохладу, от которой мне становится легче. Все-таки холод — это не всегда плохо.

Ну вот, так лучше.

— Джером, — снова переступая ту самую лужицу, следую к выбранной им кабинке, — все в порядке? Тебе нужна моя помощь?

Не знаю, зачем спрашиваю, но почему-то все же делаю это. Обычно ему не требовалось больше трех минут…

За три шага до своей цели останавливаюсь. Серая отполированная дверца открывается, едва слышно скрипнув.

— Готов? Пойдем, — протягиваю руку навстречу белокурому ангелочку, но вместе крохотной ладошки, нежной, теплой и ожидаемой, получаю другую. Взрослую руку получаю.

— Пойдем, — согласным шепотом отзывается голос, пока его обладатель собственными пальцами оплетает мои.

… Я отказываюсь верить в то, что вижу. Просто отказываюсь. Это не то, что невозможно, это в принципе недопустимо и нереально. Галлюцинации возможны? Сейчас возможны? Господи, пожалуйста, пусть мне это просто снится!..

Ухмыляясь точно так же, как я помню, как помнят кошмары, будящие меня после двенадцати и заставляющие Эдварда проводить бессонные ночи, останавливая мои кровотечения, мистер Лорен стоит передо мной, крепко держа левой рукой плечико дрожащего, сжавшегося Джерома. Черный металл, блуждающий по его волосам, недвусмысленно объясняет, что в руках мужчины.

— Ни звука, моя девочка, — ласково предупреждает он, заметив, за чем я слежу, — а то лужи будут красными…

Кричать?.. Боже, от страха я даже не могу открыть рот, чтобы успокоить (хоть как-то) до ужаса испуганного Джерри. Если есть на свете определение слова «ужас» — вот оно. Я. Только что дальше?.. Что мне делать?!

— Джеймс… — голос совсем сел, с трудом выдавливаю из себя одно-единственное слово, прочищая горло. Сердце уже не трепещет и не бьется в исступлении, нет. Теперь оно едва слышно, чуть-чуть постукивает. И скоро, мне кажется, как и велит Кашалот, замолкнет. От вида Джерома теперь. От моей беспомощности и его страха.

— Мы обязательно поговорим, — убеждает мужчина все тем же тоном, стискивая мою руку, — а теперь пора идти. Нас ведь ждут.

Глаза малыша распахиваются до невероятного размера. Придушенно вскрикнув, он пытается вырваться из крепкой хватки своего мучителя, сжав зубы.

— Я стреляю на счет три, если не угомонишь его, — морщась, будто от отвращения, обещает Лорен. Но малыша не выпускает, чего и следовало ожидать.

— Джерри, — знаю, что этот человек способен сдержать обещание, а потому смотрю на мальчика так умоляюще, как ни разу в жизни. Мотаю головой, прикладывая палец к губам. Заклинаю его сейчас меня послушать. Пистолет у самого виска, а самое большее, что я могу сделать — увидеть, как из дула вырвется пуля.

Джеймсу не составит трудности оттолкнуть меня, когда я попробую кинуться навстречу. И тогда он точно выстрелит. И попадет.

Господи, ну почему я не позволила Кайлу идти с нами?!

— А ты умеешь им управлять, — глядя на то, как Джером прекращает вырываться, замечает мужчина, — это хорошо.

И вернув оружие в карман куртки — достаточно широкий, чтобы совершенно спокойно в нем умещаться в каком нужно положении — он указывает на дверь в подсобку. Маленькую и незаметную среди прочих, возле кабинок.

— Выстрелы здесь бесшумные, так что будь сговорчивой, моя девочка, — напутствует Джеймс, заводя нас внутрь комнатки.

Ухожу из уборной, стиснув зубы, но прекрасно осознавая, что ровным счетом ничего не могу сделать. Один мой крик — и Джерри не будет. А эту цену заплатить я не готова. Никогда не буду.

Но я же позволяю ему нас увести! Я позволяю ему!..

— Вот так, — переступая вместе с нами порог другого туалета, Лорен одобрительно улыбается.

Это помещение тоже пустое. Но вот дверь, выводящая наружу, в зал аэропорта, показывает, что люди здесь все же есть.

Впрочем, со стороны мы выглядим, как парочка туристов, не больше. Пистолета не видно, но, судя по позе малыша, холодный металл он прекрасно чувствует на затылке.

— Дай мне взять его за руку, — чувствую, как внутри пробуждается гнев и отчаянье, попеременно сменяющие друг друга. Но попыток с обоими справиться я не оставляю.

Ответа нет. Только идем быстрее.

— Хозяин, — понижаю голос, до крови кусая губу, когда вспоминаю это правило, — пожалуйста, позволь мне взять ребенка за руку.

— Уже лучше, — Лорен вздыхает, взглянув на меня с отеческой гордостью, — не забывай устав, моя девочка.

Отрывисто кивнув, я жду позволения. Я жду, когда смогу взять маленькие пальчики в свои и, ласково потерев их, попытаться показать, что контролирую ситуацию и не позволю обидеть моего ангела. Я ведь действительно не позволю. Как только Лорен попытается сделать ему больно, я… я… черт, что же я сделаю?.. Он его убьет! Убьет при первой же моей попытке воспрепятствовать своим целям!

Риск будет оправдан, только если представится возможность бежать. И тогда, заслонив дуло, я дам Джерри десять секунд форы. А ему хватит?..

— Пусть идет со мной. Мы отлично ладим, не правда ли, Зеленоглазик?

То слово, каким он величает его, вызывает вспышку огня во мне и дрожь в Джероме. Мальчик всеми силами пытается удержать слезы, крики и желание вырвать руку. Я вижу все, что он чувствует, по его лицу.

Но от внимательного разглядывания Джеймс меня сразу же отвлекает.

— Хочешь посмотреть, как я выстрелю?

Отвожу глаза. Крепко стиснув губы, продолжаю следовать за мужчиной молча.

В такие моменты ничего, кроме как молиться, не остается. Я толком не могу понять, что прошу и у кого, но прошу. Больше не на что надеяться.

Справа от нас — магазины, слева — кафетерий. Мы останавливается перед ним всего на секунду — пропустить рабочего, везущего на конвейерную ленту чемоданы — но этой секунды, дабы заметить в лицах тех, кто стоит у деревянных столиков, знакомые серые глаза, мне хватает. Ошеломление, мигом претворившееся затем в вырвавшееся наружу пламя ненависти, дает надежду. Я права, он должен был пойти за кофе. Он должен был…

Чемоданов на пути нет. Но теперь Джеймс, кажется, что-то заподозривший, двигается в разы быстрее. Едва ли не бежит.

Я беспокоюсь о том, не потеряет ли Хейл нас из виду, но тормозить движение не решаюсь. У шейки Джерома все еще пистолет…

Холодный воздух ударяет в лицо. Уже улица?! Но темно же… как быстро село солнце!

У входа, в самом что ни на есть запрещенном месте, припаркована машина. Синяя «ауди», которую я уже видела. Та самая!

— Лорен! — голос Джаспера сзади, окликающий его, выводит Джеймса из себя. Теперь он делает все на предельной быстроте собственных возможностей.

Мужчина одним точным толчком отправляет внутрь автомобиля сначала меня, а затем Джерома. Как раз в тот момент, как у самой двери свистит пуля, оказывается в салоне рядом.

Водитель резким движением приводит машину в действие. Выруливая самым невероятным образом, он, чудом никого не задев, выезжает на дорогу.

Ещё один свист. Теперь только, кажется, попадает он в цель. Автомобиль оседает с правого бока.

— Живее! — яростно восклицает мой благоверный, багровея.

Я сижу на самом краю кресла, крепко-крепко прижав к себе дрожащего ребенка. Пытаюсь спрятать его за собой, радуясь тому, что пистолет уже не упирается в светлые волосы. Пусть стреляет в меня!

В стекло заднего вида наблюдаю, прижавшись губами к макушке малыша, как Джаспер достает из кармана телефон. Удар по клавишам минимален. Вот он уже говорит…

Аэропорт скрывается из виду очень быстро. Водитель сворачивает куда-то от дороги, и яркие огни пропадают, сменяясь тьмой. Я не различаю ничего, помимо белокурой головки мальчика. Зато Джеймс, похоже, видит все.

— Твари, — не стесняясь выражений, заявляет он, — ничего, к тому моменту, как они прибегут, брать будет нечего.

Пока он не обращает на нас особого внимания, я лихорадочно пытаюсь придумать, что делать. Если бы скорость была меньшей, можно было бы попытаться открыть дверь и помочь Джерому оказаться снаружи. Я бы задержала Лорена. Я бы смогла, уверена, ради него! Но при таком раскладе сейчас — мы едем около ста двадцати миль, несмотря на, по-моему, спущенное пулей колесо — этот вариант невозможен.

А остальные? Остальных у меня нет!

Со страшнойскоростью мелькая за окном, деревья — ещё более темные силуэты, чем небо — наводят ужас. Прекращаются все мысли и размышления. Я просто держу Джерома. Я просто буду с ним до конца.

— Я тебя люблю, — нагнувшись к самому ушку, шепчу, стараясь, чтобы этого никто не услышал, — я здесь, родной. Я здесь…

Его бьет настолько крупная дрожь, что мне становится по-настоящему страшно за то, что будет, если каким-то чудом Джасперу удастся нас вызволить. Новое молчание — минимальный урон, какой может быть подобным нанесен.

Шмыгнув носом, малыш прижимается ко мне. Прячет лицо на груди, зажмуриваясь, что есть силы.

И в тот же самый момент, когда его пальчики притрагиваются к моей шее, «ауди» замирает.

С тем же рвением, что и было при посадке внутрь, Джеймс вытаскивает нас наружу. Его игра прошла, спектакль окончен. Осталось лишь сумасшествие, сковавшее лицо, руки и все тело. По-иному у меня не выйдет назвать его вид сейчас.

— Смотри, Изабелла, — он вынимает из куртки пистолет, — к чему приводят побеги. Ты ответишь за то, что сделала, как полагается.

Я передвигаю Джерома к себе за спину, заслоняя его. На смену робости и отчаянью приходит неожиданная смелость. Пробежавшись по всему внутри, она показывает, что я все могу сделать, если захочу. Особенно сейчас. Особенно ради этого ребенка.

— Стреляй в меня, — не дрогнувшим голосом произношу, кивнув ему, — но опусти мальчика.

— Разумеется, — рявкнув, Лорен-таки натягивает на губы дьявольскую улыбку, — но план другой. И мы ему будем следовать. Дай мне ребенка, Изабелла.

Никогда не думала, что смогу на приказ ответить отказом. Но сегодня я смогу все.

— Нет.

Глаза Джеймса распахиваются и загораются страшным, невыразимо пугающим сине-алым пламенем. Раньше пугающим. Но не сегодня.

— Я сказал, дай его! — повторяет он, надавливая на курок. Четко выделяет каждое слово, напоминая мне о карах за нарушения. В голове правда мелькает картинка той ночи, когда мои ноги были изрезаны камнями, волосы вырваны едва ли не клоками, а кровь все текла и текла, и я была уверена, что не остановится… Но той ночи нет, она в прошлом. В прошлом, как и Джеймс. У меня есть сын. У меня есть создание, которое обязано жить, улыбаться и спокойно засыпать ночами. У меня есть смысл существования и то, что держит под контролем все эмоции. Я больше не боюсь этого ублюдка. Я больше не позволю ему мной руководить.

… Больше моего ответа не требуется. Я отдам душу, жизнь, мир и все, чем когда-либо прежде дорожила, за Джерома. Теперь ему это окончательно известно.

— Будь по-твоему, — отказываясь больше ждать, посылая к черту все приказы, двумя быстрыми и огромными шагами Джеймс оказывается рядом.

… Я пытаюсь противостоять ему. Никогда не чувствовала такой силы и никогда не направляла всю её на одного человека. Хватаю его руки, тянущиеся к мальчику, веля малышу бежать. Бежать куда угодно и как. Только дальше.

Я надеюсь, что смогу дать ему достаточно времени. Налитые кровью глаза, вздувшиеся вены, всклокоченные волосы — Джеймс самый настоящий дьявол. Я дьявола в руках держу…

Но Джером вместо того, чтобы послушать меня, вместо того, чтобы оправдать жертву, остается рядом. И делает все с точностью наоборот — защищает меня. Я вижу, как маленькие кулачки ударяют по коленям, по бедрам Лорена, собираясь освободить меня. Нет ни слез, ни испуга, ни дрожи, какая наблюдалась в машине. Остервенение — и только. Любовь и храбрость — и только. Он бормочет «мамочка» и не дает меня в обиду! Он здесь, как однажды я сама ему обещала…

И Кашалот с радостью принимает такой дар.

Задохнувшись, когда он бросает меня, пытаюсь удержать равновесие и одновременно вернуться к прежнему занятию, впившись ногтями в своего мучителя, но поздно…

Перехватив мальчика из-за моей спины, вытянув вперед по мокрой, скользкой дороге, на которой мы стоим, Джеймс улыбается. Теперь пистолет точно у лба ребенка. Прижат со всей возможной силой. Только Джерри больше не плачет. Смелый и сильный, он стоит, глядя на меня, как истинный защитник. На детском личике почти не страха.

Зато есть у меня. Мигом спадая, маска храбрости открывает истинные эмоции, выпуская наружу все то, что должно быть здесь сейчас, когда я вижу мальчика в таком положении. Дыхание почти пропадает…

— Насчет три, Белла, — напоминает Лорен, довольно глядя на свою работу, — считай!

— Джеймс, пожалуйста…

— Один, — неожиданно прерывая меня, откуда-то сзади раздается бархатный баритон. Дьявольски острый, каленый, железный.

Оборачиваюсь вместе с тем, как Джеймс смотрит в нужную сторону.

Выступая из леса, из-под темных могучих елей, ведущих в его дебри, мистер Каллен появляется на твердой дорожной полосе. Тени зеленых лап играют на его белом, как у вампиров, лице, а иголки, осыпаясь, падают на черный, почти такого же оттенка, как небо над головой, пиджак. Губы сжаты в тонкую полоску. А глаза мерцают подобно тем отблескам, что дают перед огнем мечи бравых воинов.

Боже!..

Его лицо беспристрастно, практически заморожено. А раньше от одного лишь вида подобного его бы исказила жутчайшая гримаса боли и отчаянья, я знаю. Но в этой игре — ни в коем разе. Ледяной Smeraldo.

— Какая встреча! — сухо восклицает Кашалот, выдавив ухмылку, — добро пожаловать…

— Не менее рад, — Эдвард вздергивает бровь, презрительно хмурясь, — что происходит?

— То, что и должно, — Джеймс надавливает на курок, сильнее вжимая дуло в нежную кожу Джерри, — глаз за глаз, как говорится.

— Это слова Кая, — Каллен делает ещё шаг вперед, оказываясь на траве в трех шагах от меня и пяти — от Джерома. На его лице ничего не меняется. Оно даже не бледнеет, ей богу! — А его уже вот как десять… двенадцать минут нет в живых.

— Я предупреждал, что идти на тебя лоб в лоб — глупо.

— Поэтому ты пошел в обход, — его голос так наплевательски спокоен… будто бы ничего, ровным счетом ничего не происходит. Мы сидим и разговариваем в дружеском кругу. А пистолет — декорация, глупый сон. Все в полном порядке.

У меня начинают дрожать пальцы, а сердце, только, кажется, проснувшееся, глухо бьется где-то в пятках.

Я понимаю, что это не игрушки. И понимаю, что будет. Только с кем и когда?..

— Именно, — Джеймс кивает.

— Ну что же, крысы, как известно, первыми бегут с корабля.

— Зато они не висят на крючке, — дружелюбно усмехнувшись, он мгновеньем позже скалится, — продолжишь счет?

— До пяти? — Эдвард поправляет ворот рубашки, устало глядя на Джеймса. Кроме него, кажется, никого здесь и вовсе не замечает.

— До трех.

— До трех — так до трех. «Один» — уже прозвучало.

У меня во рту пересыхает, а глаза Джерри снова становятся круглыми, как при самых страшных из кошмаров. Сгоняя всю свою храбрость, всю смелость, он, глотая слезы, смотрит то на меня, то на папу, умоляюще. Все, чего он хочет — к нам. К нам, в объятья, домой! Он напуган. Он до ужаса, до последней грани напуган и этого не скроет. Его сердечко вот-вот не выдержит всего этого безумия!..

Но я не могу сделать вперед и шага, а Эдвард, кажется, использует и вовсе совершенно иную тактику.

— Тогда «два»?

— Два, — соглашается мужчина.

Я его слышу? Я слышу отца Джерома?.. Того, который так спокойно и размеренно, так в крайней степени умиротворенно считает цифры до того, как Кашалот всадит пулю в лоб его сокровища?.. Я не понимаю. Я не понимаю, и сейчас явно не время для таких неоднозначных инсценировок! Цель: спасти ребенка. Но Эдвард ведь делает все с точностью до наоборот! Я понимаю, что идея обратного может сработать, но риск непомерно высок для таких опытов…

— Ты помни, что счет до трех, — как бы невзначай напоминает Лорен. Но улыбка его уже подрагивает, а пальцы в нерешительности замирают. Он явно сомневается в том, что Эдвард лжет. Уж слишком хороша игра.

— Ничего, что это твой сын? — пытается выбрать место, в которое можно ударить. Весьма удачно.

— Мой наследник, — Эдвард пожимает плечами, с каплей презрительности взглянув на малыша, — и только. А что мешает завести нового?

Меня передергивает. В груди больно-больно стягивает железными цепями от вида Джерома в этот момент, при этих словах. Он не верит. Пытается, рвется не верить… но, ядовитым плющом забираясь прямо в душу, слова говорят сами за себя. Уверяют его.

И нет жальче, нет несчастнее мальчика, чем Джерри теперь. Он похож на человека, потерявшего не только смысл жизни, но и все остальное тоже. Все вместе — за секунду. Именно так смотрит человек, терзаемый неподъемным, недоступным для понимания тем, кто этого не испытал, горем.

— Мама, — с последней надеждой, сглатывая слезы, мальчик обращается ко мне. Плачет, — мамочка… мама…

Тихо-тихо, как шелест травы от легкого ветерка. Ему больше некого звать.

— Пока, Зеленоглазик, — с напускной грустью пробормотав это прежде, чем я умудряюсь открыть рот, Джеймс сдавливает курок. Дает Эдварду последние две секунды, чтобы показать, что стрелять нельзя. Снять маску его жульничества.

Но увидеть желаемое отчаянье и мольбу так и не удается. На лице Каллена не вздрагивает ни одна мышца.

— Настоящий мафиози, принцесса, — взглянув на меня, восхищенно сообщает мужчина, — такая тва…

Но договорить не успевает. Череда выстрелов, громкая и искрящаяся, появляясь из-за его спины, тут же попадет в цель.

Мертвое, мгновенно убитое от такого количества пуль тело падает вниз, с громким хлопком ударяясь об асфальт дороги.

Револьвер — тут же. Только тише.

За спиной Кашалота Джаспер. Без машины, без какого-либо транспорта. С пистолетом. С остервеневшим, в крайней степени яростным лицом.

Он его убил.

Мы стоим посреди дороги — и я, и Джерри — не в силах сдвинуться с места. Невероятность, быстрота случившегося, как в дешевом вестерне — поражает. Адреналин, бушующий в крови, мешает нормально дышать и адекватно воспринимать события.

Но как только хоть какое-то, даже самое малое осознание реальности возвращается, я подбегаю к малышу, притягиваю его к себе, обнимая так сильно, что в другое время, наверное, он закричал бы от боли от моих объятий.

— Джером, Джером… — бормочу, целуя бледный лобик, — маленький мой… любимый…

Безмолвно содрогаясь, неподвижно, будто бы не в состоянии шевелиться, мой малыш позволяет делать с собой все, что я хочу. Маленькие ладошки даже не поднимаются, чтобы ответно меня обнять.

Он все ещё в шоке. Он все ещё не может справиться.

— Я здесь, я с тобой, мы вместе, все вместе, видишь? Не бойся. Не бойся, все кончилось, — я говорю, говорю, говорю… и не могу остановиться. Джером молчит, но мне кажется, слова для него имеют коренное значение. Ему слишком страшно.

— Сыночек?.. — преобразившийся за долю секунды, вопрошающий, сменивший на тихий и мягкий тон вместо ядовитого и яростного, баритон звучит из-за моей спины. Всю гамму чувств, проникшую в него, невозможно передать никакими словами.

И при его звуке, при едином, самом первом звуке, что долетает до ушей, Джером, дернувшись, вырывается из моих рук, подаваясь назад с немым криком. Его трясет, личико бледное, а изогнувшиеся от ощутимой боли губки совсем белые. Он правда поверил. Каждому слову.

Каллен шумно сглатывает, сжав зубы.

— Он в порядке? — обращаясь ко мне с той умоляющей, отчаянной просьбой забыть то, что было сказано, не усомниться в их обладателе, малахиты блестят от соленой влаги.

Я понимаю, что речь идет о физическом плане. О моральном лучше промолчать…

— Да, — кое-как умудряюсь ответить без дрожи в голосе. Колени вполне недвусмысленно подгибаются, а вокруг почему-то становится очень жарко.

Эдвард заставляет себя сделать глубокий вдох, не позволив ничему изнутри вырваться наружу. Догадываюсь о том, что там затаилось и какой силой оно обладает. Джерому пока с подобным не справиться. Ему нужно время.

Ему снова нужно время…

— Тогда можно лететь. Мы вернемся в Чили.

Не думаю, что на это следует отвечать. А потому, просительно протянув руки к белокурому созданию, привлекаю его обратно к себе.

* * *

Все-таки огромное количество событий в нашей жизни происходит чересчур быстро, чтобы как следует запомнить их или подготовиться. Стремительные и моментальные, настигающие мгновенно и не отпускающие до самого конца, как вагончики, на миг застывающие в мертвой петле американских горок, события влекут нас за собой, не давая остановиться. А потом, когда приходит время, с громким визгом, с непонятным треском, с быстрым, доходящим до искр торможением, сообщают, что «все кончилось».

То же самое происходит сегодня с нами. Со всеми.

Кажется, всего два часа назад и я, и Джаспер безмятежно разговаривали на черных креслах, ожидая возвращения Эдварда, до которого оставалось жалких двадцать минут. Я смотрела на Джерома, я видела посадки и взлеты самолетов… я не могла даже предположить, что будет дальше и, что самое главное, с какой скоростью будут развиваться события.

Однако все уже случилось. Я плохо помню подробности, но основная картина, как и основные итоги, вполне ясна.

Сложно поверить, наверное, даже невозможно, принимая во внимание все, что связывает нас с Кашалотом, но он мертв. Я видела, что мертв. И даже если бы нет — после такого количества пуль не в состоянии открыть глаз даже терминатор. Крик по-прежнему стоит где-то в горле, а глаза, с которых давным-давно уже пропали слезы, печет.

Эта развязка слишком быстра. Настолько, насколько никто не в состоянии себе даже представить. Такое ощущение, что я внутри вакуума, а время наоборот, где-то там, за невидимой стеной, и для него нет ограничений. Оно бежит… бежит и бежит, даже не оглядываясь.

К тому же, снаружи в принципе что-то непонятное, а внутри — не до конца осмысленное. Я будто бы в прострации. Наверное, это эйфория, но если так, то поздновато…

… Мне до сих пор кажется, что все это — шутка, сон, продуманный розыгрыш, что угодно… не может человек, так долго бывший неотъемлемой твоей частью, так пропасть. Может быть, мне все же показалось? Все это?..

Однако белокурая головка на груди, тесно прижавшаяся, несмотря на то, что снотворное начало действовать больше двадцати минут назад, опровергает подобную теорию. Теплое тельце, все ещё чуть-чуть подрагивающее, спрятанное под одеялом, в моих руках. Помню вид малахитов, в которых со скоростью быстродействующего яда, разлетающегося по организму, расползалось уверение в предательстве самого родного человека, и оттого я глажу уже спящего малыша нежнее. Это была не просто боль, это было его безумие. И последствия этого нам придется принимать…

Хуже всего то, что подобным своим поведением Джером терзает и Эдварда. Два составляющих одного целого, инь и ян из игрушки-медальона, складывающегося вместе, что была у меня в детстве, слишком чувствуют друг друга. Раньше это помогало. Сейчас убивает последнюю надежду.

Я не представляю, что мы будем делать дальше. Мысли спутаны в пестрый клубок, хочется спать, хочется видеть, как оба Каллена улыбаются и как никто из них не плачет… я слишком, слишком сильно люблю их, чтобы наблюдать такие вещи, как во время взлета.

Эдвард пытался извиниться. Пытался, как и в день возвращения в особняк после ночи с ядом. Он взывал к своему сыночку, говорил, как любит и что готов сделать, чтобы это доказать. Но Джерри не слушал, отворачиваясь. И не давал к себе притронуться. Как только мужчина делал шаг нам навстречу, он взвизгивал, что есть мочи прижимаясь ко мне. Такого страха дети не испытывают даже после страшнейшего кошмара…

Он и не уснул бы, если бы не лекарство. У него бы просто не получилось. Да и то, после приема заветной таблетки до тех пор, пока папа не покинул салон, он отказался закрыть глаза…

И пусть все так безнадежно, пусть, пока мы глубоко в трясине, хотя, по сценарию, должны крепко стоять на твердой земле, но я уверена, Джерри сможет простить. Он сможет вернуть бывшее доверие между ними с Калленом. Иначе нельзя. Иначе просто невозможно.

Цифры на дисплее тонкого телефона сменяются в такт моим мыслям. Час ночи и двенадцать минут.

За окном — темнота, в салоне (все тот же самолет, хотя настроение совсем иное) тишина и тихонькое гудение двигателя. Эдварда нигде не видно.

К черту мысли, есть дела поважнее, чем праздные рассуждения. Тем более, какой в них теперь смысл?

Убедившись, что малыш спит, я, поцеловав напоследок его лобик, опускаю тельце на мягкие простыни. Накрываю все тем же одеялом, поправляя его края так, чтобы ни одна капля холодного воздуха не добралась до моего мальчика.

А потом встаю и, стараясь не шуметь, а следовать и даже дышать беззвучно, отправляюсь на поиски мужчины. Хочу его обнять. Хочу почувствовать себя в безопасности, услышать родной запах и голос, увидеть дорогое лицо и ещё раз доказать ему, проговорив слово-признание, то, что на борту авиалайнера неприкосновенностью можем похвастаться мы все.

В салоне всего одна дверь, которая отдана в наше пользование и которая ближе всех иных. Я не знаю других отсеков, а тем более пути к ним, и потому, наверное, лучше начать именно с этого варианта.

Закрыто.

— Эдвард, — становлюсь у стены, прислоняясь лбом к твердой железной поверхности, её прохлада не пугает — совсем наоборот, — все в порядке?

Ни звука в ответ. Но что-то подсказывает, что он все же здесь.

— Можно мне войти?..

Не надеюсь, что сработает и подействует. Готовлюсь опять «насладиться» тишиной и, развернувшись, устроиться на креслах, ждать, пока он сам решит вернуться к нам. Но на удивление получаю разрешение. Опять же, безмолвное, но все же.

Замок щелкает. Зеленый человечек загорается над порогом.

Боязно, будто от того, что я притронусь, дверь снова захлопнется, я обвиваю ручку. Мягко и осторожно опускаю её вниз, бесшумно проходя внутрь.

Комнатка уборной маленькая. И все же двое, пусть и с трудом, здесь могут уместиться.

— Привет…

— Привет, — неслышно отзывается Эдвард. Он сидит возле умывальника, опираясь на него правой рукой. Лицо, как и прежде, сведено и покрыто ледяной коркой бесстрастности. Но теперь морщины расположились на лбу ровным рядом, полосками пролегли в уголках глаз и рта.

Он плачет — щеки мокрые, а небольшие капельки, то и дело появляющиеся на коже, явно откуда-то берутся. Скрывать слезы ему нет смысла, а я не в состоянии их не заметить.

— В салоне светлее, — глядя на тусклую лампу над нашими головами, замечаю я. Подхожу на шаг ближе, становясь рядом. Пальцы, будто живя собственной жизнью, перемещаются на его плечи, гладят. Рубашка жесткая и помятая. В какой-то момент почти всерьез опасаюсь, что об неё можно порезаться.

— Здесь холодно, — рвано дает объяснение мужчина. Маскируя всхлип, громко прочищает горло. Кивает головой на такую же железную, как и все прочее, тумбу умывальника. Его правая нога как раз прижата к ней.

— Снова?..

— Да.

Как ни прискорбно, но ожидаемо. Я знаю, когда приходит приступ.

Я наклоняюсь, целуя его лоб. Бережно и нежно, как он всегда для меня делал. Свободная рука Эдварда тут же, не желая тратить времени, обвивается вокруг талии. Держит меня крепко, как в ту ночь, после взрыва бомбы. Теплым дыханием щекочет кожу, за мгновенье до того, как, сплетаясь со слезами, маленькие поцелуи ощущаются на её поверхности.

— Скоро пройдет, — обещаю, поглаживая его волосы. Пальцы пробегают в районе висков и я, взглянув туда, понимаю, что светло-серых волос стало больше.

— Нескоро, — отрицает мужчина, морщась, — в этот раз бесполезно.

— Нисколько.

— Н-не спорь.

— Вы помиритесь, — я понимаю, чему обязано такое его состояние. И спешу утешить. Знаю, сначала опровергнет, но…

— Нет.

Что и требовалось доказать.

— Да. И не говори глупостей, — хмыкнув, поправляю светлый и прекрасно отутюженный ворот рубашки.

— В следующей жизни…

— Эдвард, ты ведь знаешь, как сильно Джерри тебя любит, — вздыхаю, самостоятельно обнимая его и окончательно убеждаясь, что работа с краткими фразами здесь бесполезна, — мы объясним ему, почему тебе пришлось это сказать, и он поймет. Ты же папочка, scorpione.

Каллен так резко вздергивает голову, глядя на меня полностью залитыми, доверху наполненными слезами глазами, что на миг я теряюсь. Зрелище явно не для сегодняшнего вечера.

— А если бы Лорен выстрелил? — дрожащим голосом вопрошает он, будто бы только что вспомнив все, что случилось часом раньше, — я тянул время и говорил с ним, как с сумасшедшим, но если бы он не повелся? Если бы…

Осекается от внезапно кончившегося воздуха. Крепко-крепко, словно бы сейчас во все горло закричит, сжимает губы. Задерживает дыхание.

— Нет…

— Шансы были ровно наполовину…

— Нет, — повторяю уже тверже, не позволяю собственному страху пробраться внутрь. Что-то подсказывает, что чуть позже, когда станет легче Эдварду, помощь понадобится уже мне. Я помню и кровь, и обещания Джеймса, и его голос, и волосы, и глаза, и губы… и пистолет у виска мальчика. Я помню похищение из туалета и то, как, швырнув нас в «Ауди», Лорен осыпал проклятиями Хейла. Я ничего не забыла. И подсознание, без сомнений, тоже. Но в этот момент места подобному нет.

— План был другим… я должен был все предусмотреть, — сетует Каллен, — и Кай, и Кашалот — в ангаре. Вы — в безопасности! — в этот раз он восклицает куда громче прежнего, вздрогнув и зажмурившись. Его пальцы, как и предыдущей ночью, оказываются на ноге, впиваясь в её кожу. Только сегодня на их пути брюки, а потому шрамов не видно.

— Что мне делать?.. — задыхаясь, спрашивает он, все крепче и крепче меня обнимая, — что, Белла? Что мне с ним делать? Джером не простит… он верит… поверил!..

Я дожидаюсь, пока он остановится, чтобы перевести дух. Пауза, необходимая мне, может равняться и двум секундам. Успею.

— Эдвард, все, что тебе нужно — быть рядом, когда он проснется.

Мои слова вызывают недоумение, смешанное с ещё одним неощутимым для меня толчком. Неестественно выпрямившись и ослабив хватку, мужчина то и дело пытается вдохнуть достаточно воздуха. Его бьет крупная дрожь, чем-то напоминающая ту, какая была у Джерома. Он чересчур сильно его любит. До сумасшествия. До беспамятства. И понимаю, прекрасно понимаю, глядя на них обоих, что подобное заживо разрывает каждого на части. Практически в прямом смысле.

— Не поможет… — пробует убедить меня Эдвард, белой, со вздутыми синими венами, рукой растирая ногу, — нет…

— Поможет, — качнув головой, заверяю я, накрывая его ладонь своей. Останавливаю её лихорадочное движение, намереваясь вернуться к проверенному методу слов и полотенца. Накатывает неожиданное спокойствие. Джером ведь со мной. Эдвард со мной. И даже то, что случилось, не может омрачить радости. Мы вместе! Мы живы! Мы спаслись! Почему подобные вещи, не прогнав опасения насчет времени, быстроты и Кашалота, не пришли ко мне раньше?.. Мы ведь на пути в солнечный Сантьяго!

— Джерри знает, кто всегда будет его защищать, — проведя пальцами у висков Эдварда и стерев капельки пота там, уже куда более оптимистичным, куда более уверенным голосом говорю я, — и утром ты дашь ему в этом убедиться, tesoro.

Глава 59 Звезды

Говорят, что пик страха всей прежней жизни, пик наибольшего ужаса и понимания столь жесткой действительности происходит во время кошмара. Во время самого его действа. Адреналин впрыскивается в кровь, крики и слезы пробуждают ярость и беспомощность, а сознание крошится на мелкие кусочки, подобно тому, как выглядит только-только выпущенный из-под ножа лучшего шеф-повара репчатый лук (от него ведь тоже плачут, не так ли?). Человек превращается из сильного в слабого, из радостного в несчастного, из трезвого в сумасшедшего последней стадии. От такого невероятного извержения боли, от удара такой взрывной волны безнадежности и, разумеется, от верно выбранной точки наибольшей уязвимости и атаки по ней, сознание не выдерживает. Дает сбой — тот самый ужас. Вполне оправданный, стоит заметить.

Но подобные знатоки и вдохновители забывают, что есть время не только до, но и после. А оно, уж поверьте моему собственному опыту, куда хуже уже прошедшего кошмара.

Казалось бы, почему? Что такого невообразимо страшного ещё может произойти?..

Ответ банально прост: мысли просыпаются.

Усыпленные адреналином, присыпанные испугом и сглаженные метанием человека в попытке спастись, они терпеливо ждут своего часа, затаившись где-то в недрах подсознания. А когда он, наконец, наступает — будущее, так или иначе, приходит всегда, независимо от людских желаний — выползают ядовитыми змеями наружу, обвивая, сдавливая и безжалостно убивая — медленно, как и полагается ползучим гадам — свою жертву. Конвульсии проигрывания кошмара туда-обратно — меньшее из зол. Куда хуже и куда жестче самобичевание. Вот оно-то и может значительно подкосить любого, даже самого непробиваемого на эмоции, самого твердого человека. Главный компонент-то отчаянье. А это ощущение для всех одинаково.

… Я так смело обо всем этом размышляю потому, что вижу и знаю наглядное сказанному подтверждение. Ещё собственные примеры многому научили, а теперь есть и другие. Чужие.

Эдвард все на том же месте. Он все так же сильно прижимается к железной тумбе правым боком, а левым, все так же крепко, ко мне. Его ощутимо трясет, и только это уже подсказывает, в чем дело, но есть ещё моя стремительно намокающая блузка, что является не худшим подтверждением, что мой Smaraldo до сих пор плачет.

Я даже не пытаюсь его остановить. Я не делаю вид, что не замечаю — знает ведь, что подобного я не упущу, не собираюсь бесконечно, сама путаясь в оковах соленой влаги, надрывая горло, его утешать.

Я буду рядом, просто рядом, как делал для меня он. Я покажу, что что бы ни случилось, как бы он ни выглядел и что бы ни делал, я останусь здесь и помогу. Обниму, защищу, успокою и поддержу. Осознание своей безопасности порой помогает ничуть не хуже доброго слова.

В конце концов, даже самым свирепым львам нужны перерывы. Бесконечно изображать на лице стальную маску, удерживая в запертой на семь замков клетке те чувства, что рвут душу, те мысли, что в буквальном смысле едва ли не убивают, невозможно.

Эдвард достаточное время был непоколебимо-сильным. Теперь настал его черед повернуться ко мне той стороной, на которой зияют рваные раны, невидимые прежде. Но кровотечение мы остановим. Обязательно.

Он бормочет имя сына, то и дело давясь слезами. Вот она — та самая его точка невозврата, ахиллесова пята, — удар выбран верно. Прямо в цель.

— Джером, — эхом отзываюсь я, поглаживая его волосы, — Джерри, да… маленькое сокровище.

Сравнить тот звук, что издает мужчина, возможно лишь с воем. С тихим, но оттого не менее болезненным, не менее отчаянным воем. Он не отстраняет меня, не отпускает, несмотря на то, что истерики такой силы видеть ещё не приходилось — даже злосчастный побег обошелся меньшей кровью. Думаю, все дело в том, что Джером его к себе не подпускает. Эдвард ведь не прогоняет меня, не просит подождать снаружи — то ли знает, что уйти я откажусь, то ли сам отпускать не хочет — но это, в любом случае, не самый лучший знак.

Первые пять минут я честно пыталась уговорить его хоть немного успокоиться и позволить помочь. Полотенце, слова — я даже выбрала тему для нашей беседы — и приступ должен был отступить. Ему ведь больно из-за этого, так? Из-за этого плачет?..

Наивная. Наивная и глупая.

Но никакие увещевания, никакие просьбы на Эдварда не подействовали — чего и стоило ожидать. Тогда я и поняла, что приступ, в сущности, какой бы ни был сегодня силы, значения для него не имеет. Выплакаться, выпустить наружу, избавиться, уничтожить скопившиеся внутри страдания — вот что нужно. А пока этого не произойдет, ждать улучшений бесполезно.

С этим и согласилась. С этим и стою рядом вот уже как двадцать минут.

Двадцать четыре… двадцать пять…

Чувствую, сказать хоть что-нибудь все же надо — отвлекает. Но это явно не будут слова «успокойся», «расслабься», «пройдет».

— Эдвард, за что ты переживаешь больше всего? — задаю свой вопрос после недолгой паузы, взятой на размышление.

Озадачившись, мужчина вскидывает голову, недоуменно глядя на меня.

— Что?..

— За что, — поправляю с самым серьезным видом, — за ваши с Джерри отношения или за то, что происходит с ним самим?

Уже доверху, казалось бы, наполненные слезами малахиты блестят сильнее.

— Джером…

— Джером, — я киваю, убрав с его лба темную прядку, — я даже не сомневалась.

Он явно не может понять, в чем дело. Вот оно — отвлечение, столь прославляемое Хейлом. Должна признать, все же работает.

— Эдвард, ведь если это так, — загадочно продолжаю я, мягко улыбнувшись ему, — значит, у тебя есть полное право порадоваться победе. Заслуженной и большой.

Даже не переспрашивает. Ждет, пока объясню сама.

Бронзовые волосы заметно потускнели, ободки глаз будто бы подвели красным карандашом, а бывшая с первого же дня нашего знакомства бледная кожа сегодня выше всяких гримерских похвал. Не думаю, что под силу искусственно создать такое. А от всего этого вместе, удачливо, идеально соединенного, Эдвард ещё больше похож на вампира: словно бы сошел со страниц старой пыльной книги настоящий Дракула.

— Ты обещал Джерри, что ни один волосок не упадет с его головы и ни одна царапина не появится на коже. Ты сдержал слово — он спит под своим одеялом в полном физическом здравии. Ты сохранил его в целости и сохранности, Эдвард. Кашалот не успел, не посмел ему навредить.

Моя убедительная речь, подкрепленная ещё и легкой улыбкой вкупе с прикосновениями к его лицу, явно производит на мужчину впечатление. По крайней мере, слушает он удивленно и внимательно.

— Жертва была…

— Конечно, была. Но ты ведь принес её не просто так. Tesoro, ты не позволил ему мучиться от настоящей боли. Ну разве это не повод для гордости?

— Внутренняя ничуть не хуже внешней, — не соглашаясь, отвечает он, сжав зубы. Цепкие длинные пальцы тут же находят свое место на правой ноге.

— Только рану внутри можно залечить и за день, — шепчу, нагнувшись к нему чуть поближе. Стиснувшие ни в чем не повинную материю брюк пальцы осторожно разжимаю, — а о внешней такого не скажешь.

— Внешняя пройдет быстрее…

— Почему же? Эдвард, я же уже говорила, что сильнее, чем ты, никто любить его ни здесь, ни там, ни потом никогда не будет. Думаешь, это нельзя почувствовать?

— Чувства бывают обманчивы, — мужчина шумно сглатывает, морщась.

— Твои? Джерома? Едва ли, мой хороший.

— Ожидаемое за действительное…

— Ты слышал про Инь и Ян? — перебиваю его, не желая выслушивать глупостей. Тем более каждый раз, когда он возражает, каждый раз, когда обращается к худшему исходу событий, на лице появляется настоящая мука. Вот чего я на самом деле не хочу видеть. И чему не позволю появиться.

— Назовешь меня Черной Половинкой? — безрадостно, с трудом подавив всхлип, интересуется Каллен.

— Черный — необязательно плохой цвет, а белый — необязательно хороший. Все зависит от того, кто им обладает.

— Как думаешь: двадцать пять лет стажа мафиози — достаточный срок, дабы назвать мой черный — плохим? — его голос совсем хриплый, слезы, то и дело сбегающие вниз, становятся все тяжелее. Но самое неприятное, что в тоне нет ни капли сомнений. Постепенно из отчаянного он превращается в ищущий наказания для своего обладателя. Точно знающий, что совершенный поступок оправдания не имеет, и требующий суровой демонстрации справедливости.

— А пять лет заботы о маленьком ангеле, защитить которого понадобилось в четыре раза больше сил, не уравновесят весы? Не сделают черный лучше?

— Чтобы к пяти с половиной уверить ангела в предательстве?.. Да, обязательно.

— Ты же знаешь, зачем все это сказал.

— Легче мне от этого не стало, — Эдвард собственноручно вытирает с лица все слезные дорожки, но очередная порция соленой влаги, словно бы смеясь и издеваясь, прокладывает новые. Не собирается его отпускать.

— А Джерому станет, — убеждено произношу я, убрав ту пару хитрых слезинок у скул, что он пропустил. — Папа спас ему жизнь. В который раз.

Сразу же после этой фразы, будто бы какая-то магия, какое-то колдовское заклинание в ней прозвучало, мужчина пристально на меня смотрит. Так внимательно, так испытующе… будто бы проверяет. Будто бы ищет что-то внутри. Малахиты сияют ярче любых алмазов. Их блеск — и от слез, и от благодарности, и от чего-то ещё, более значимого, более очевидного — адресован мне. Одной мне.

— Фиалка, — шепчет Эдвард, когда из ниоткуда взявшейся рукой, только-только вытиравшей слезы, толкает меня вперед. Не успеваю и глазом моргнуть, как оказываюсь на его коленях. Причем основной вес по расчету приходится именно на правую сторону.

Он дергается, но ни единого звука не издает. Лишь дышит чуть чаще и тяжелее, чем положено, но не так, как могло показаться прежде от подобного зрелища.

— Ты — мой белый, — бормочет он, привлекая меня к себе, — не бросай, пожалуйста…

— Ну что ты? — за миг теряю все те чувства, с которыми недавно с ним говорила, — думаешь, я убегу? Куда, родной? Дай мне встать.

Ему до смерти больно от касаний, я помню. От простых касаний даже пальцами, чуть-чуть поглаживая, а тут…

Но не дает. Держит крепко.

— Позже, хорошо? — дрожит куда сильнее, но очень старается не подавать виду, — позже, Белла…

— А нога?.. — почти отчаянно спрашиваю я.

— Больнее уже не будет, — чуточку оптимизма просачивается в хриплый голос, — тише, сокровище… за это точно не волнуйся.

Вот к чему в итоге мы пришли. Истерика переросла в решимость, пусть и слезную. Видимо, какую-то часть боли он-таки отпустил.

Я сижу, боясь не то что пошевелиться, но даже слишком глубоко вдохнуть. Сижу, хотя знаю, что это последнее, что я должна делать при его приступе. Но раз Эдвард так хочет, раз он так решил, что мне остается?.. Излишним сопротивлением сделаю лишь хуже. Больнее.

— Выслушай меня, — резко выдохнув, просит Каллен. Слишком быстро и слишком внезапно.

— Я всегда тебя слушаю, — неловко бормочу в ответ.

— Нет, — знакомые лучше собственных глаза страшно вспыхивают — отчаянье, безнадежность и странная решимость слились в них в единое целое, — это другое. Сейчас мне нужно только твое внимание. Больше я этого никогда не расскажу.

Длинные пальцы, не дожидаясь согласия, торопясь, обвивают обе мои ладони. Удерживают без видимых усилий — бывают моменты, когда сила у Эдварда становится по-настоящему дьявольской. Но что значит «больше никогда»? О чем эта история?..

— Х-хорошо… — синевато-лиловая вена на бледной шее, извещающая о гневе и ярости мужчины — высших его формах — пульсирует. К тому же, мне кажется, внутрь малахитов закрадывается багрово-красный оттенок. Так и пылает.

Что происходит?

— Мне бояться нечего… — будто сам с собой тихо рассуждает он над моим ухом, — обещания я все нарушил, на заветы плюнул, а границы и рамки дозволенного канули в лету ещё когда я в первый раз увидел тебя… верно, нечего…

Не решаюсь перебивать. Никогда не слышала такого звучания баритона. В нем почти нет слез — да и на лице их не осталось. Только вот выражение, что оно приобретает, вряд ли можно назвать «спокойным» или хотя бы близким к этой планке. На миг посещает мысль, будто он в бреду. Лихорадка, да. Или агония… скорее агония.

— В день моего шестнадцатилетия, когда я стоял перед гробом матери за пару минут до того, как его опустили в могилу, я пообещал себе, что детей у меня не будет. И вообще тех, кого можно потерять, не будет, — Эдвард даже не сбивается, не прерывается на вдохи — он знает, о чем говорит, вполне ясно, — решающую роль в этом сыграл Карлайл. Ни до, ни после его смерти называть этого человека отцом я не намерен.

— Вы что-то?..

Эдвард безмолвно и легонько проводит указательным пальцем по моим губам, призывая к тому, о чем просил — слушать. Четко ведь сказал, что ничего, кроме внимания, ему сегодня не нужно. Вопросы придется оставить на потом. Послушно замолкаю.

— Он с самого начала был мелкой сошкой, которая ничего, ровным счетом ничего из себя не представляла. Мальчик на побегушках. Ну не мальчик — в пятьдесят-то лет… — его губы искажает насмешливая, ядовитая улыбка, — но на побегушках. И жила бы эта серая, никому сто лет не нужная рыбка тихо и спокойно, как и предписывает акулий устав, но что-то внутри треснуло, переломилось, и рыбка взбунтовалась. Ей следовало за такое сразу переломить череп, но черт знает почему, Патриций дал непутевому шанс дышать дальше. Зря, конечно…

Эдвард прерывается, наверняка заметив кое-где проблеснувший во мне испуг. Не понимаю, что к чему, к тому же, не могу пошевелиться и спросить — дела хуже некуда. Да и его тон, даже если не брать в расчет слова, пугает. Железный, беспощадный и наплевательский. При всей ненависти к… Карл… Карлу? Карлайлу — вот, он ведь сам папа… можно ли так?..

— В следующий раз рыбка действовала аккуратнее, — я получаю по-настоящему нежный поцелуй в лоб, намекающий, что ни ко мне, ни к Джерри, отношение этого ледяного человека, который пару минут назад заливался слезами, а на придорожной траве вел себя и вовсе как мирской безжалостный повелитель, не изменилось. Мой Эдвард здесь. Просто внутри. Поглубже пока, чтобы успокоился. Чтобы ему стало легче.

Работает, мистер Каллен. Спасибо.

Уловив мой благодарный взгляд, мужчина прерывается ещё раз. Уголки губ, тонкой полоской сложенных в презрительной гримасе, вздрагивают.

Я была права, он тут. А если так, чего мне бояться?

— Чертову власть надо было как-то получить (сколько же можно чертить схемы на бумажках) — она ведь сама никогда бы не пошла в руки. А значит, что-то нужно сделать. Был бы Карлайл моложе, он наверняка бы занялся самим собой. Но так как старческий маразм уже вступил в силу, подавив сопротивление (а было ли оно?) мозга, идеи лучше, чем самому воспитать достойного наследника, у него не родилось.

— Тебя… — вырывается против воли. Поспешно поджимаю губы, морщась. Опять мешаю…

— Меня, — Эдвард кивает, делая вид, что не заметил. Медлит не больше одной двадцатой секунды, прежде чем начать говорить заново, свободной рукой поглаживая мои волосы — как Джерри… его тоже это успокаивает? — За родителей-то кто обычно платит?

Мне внезапно хочется к нему прикоснуться. Хочется чуть ли не до физической боли, чуть ли не до дрожи. Перед глазами, даже не прогоняемый от неожиданности, появляется образ маленького мальчика. Такого, как белокурое создание. Почти точное сходство — только волосы бронзовые, а пальцы — ещё пальчики — чуть длиннее. И этого малыша мне хочется прижать к себе. Крепко-крепко, чтобы знал, что я рядом и люблю его. Странно, да?.. Эдвард не давал мне повода. Он не плачет и даже не пытается скрыть, что плачет… он все так же раззадорен, все так же ровно и ясно говорит, все так же… но в груди почему-то ощутимо тяжелеет. С трудом убеждаю пальцы в его ладонях послушаться и не сжиматься. Не хочу снова прерывать — вряд ли история простая, судя уже даже по началу.

— Логичнее было бы заняться подготовкой какого-нибудь более-менее подросшего ребенка, но не будем забывать про маразм, — Эдвард громко прочищает горло, щурясь, — тем более, чужие предают, а свои нет. Ну, в теории…

Ещё раз целует — незаметно, скоро, — безмолвно объясняя, что ни ко мне, ни к Джерри эти слова не относятся. Становится легче, признаю. Ладони уже не намереваются вырваться из «объятий» Каллена. Огорчает лишь то, что губы, бывшие раньше потрясающим согревающим средством, теперь холодные и даже больше — ледяные.

— Я не знаю, где он нашел Эсми… — вот тут баритон вздрагивает. Причем так явно, что я даже не могу сыграть, будто не обратила внимания — невозможно. Но мужчина, приметив мой взгляд — сочувствующе-вопрошающий — ловко выруливает, возвращая голосу прежний тон, — только она каким-то чудом согласилась пойти с ним под венец. И, наверное, даже любила… немного — подонка нельзя любить, как следует… и первого ноября 70-го года мечты сбылись. Мальчик! Какая удача! Сразу!

Эдвард так язвительно выражает мнимую радость своего отца, что во мне самой просыпается к нему неприязнь. И не так уж много ей остается, дабы перерасти в ненависть…

— Детство прошло «как надо» — в перерывах между уроками. И это, наверное, единственное, за что я ему благодарен. А потом серьезная подготовка, вполне достойная его цели. Мое желание особого значения не имело — было решено и кем я стану, и что я буду делать. Тут уж никаких неурядиц Карлайл не допустит — столько лет стараний насмарку? Нет. Ни за что… наверное, он бы превратил и меня в себя — ему не понадобилось бы много времени для этого — если бы не Эсми. Мама…

Его дрожь возвращается. Мелкими мурашками пробирается все выше и выше, пока наконец не достигает лица. Мне кажется, соленые капли — пусть даже всего парочка — внутри не удержатся, вернутся, однако нет. Ничего подобного. Каллен плачет внутри.

— Я… — черт, почему он держит мои руки? Эдвард!..

— Я. Я — причина всего того, что с ней случилось. К моим двенадцати он решил, что она плохо на меня влияет. Надо было убить того кролика, а не отпустить… проверка на вшивость — коты, кролики… негоже Королю щадить тех, кого не нужно, куда уж нам слыть милосердными…

А вот и та грань между ненавистью и неприязнью: заставлять ребенка убивать?! Во сколько бы то ни было лет — это преступление! Мне становится до одури больно за этого маленького мальчика. Подонок, верно. И даже хуже, чем подонок. Кажется, я знаю, кто составит в Аду компанию Джеймсу.

Он хотел увезти меня, но Эсми сама уехала. Условием было лишь то, что я буду знать, где она, чтобы приехать, когда пожелаю — или когда отпустит Карлайл.

Он останавливается. Свободный от моих ладоней кулак сжимается со страшной силой. Костяшки пальцев белеют, вены проступают как никогда заметно. Эдвард выгибается, неестественно ровно держа спину. По сжатым губам вполне ясно, что происходит.

— Полотенце было…

— Нет! — рявкает так громко, что от испуга я сама отбрасываю белую материю, попавшуюся под руки, в угол уборной.

Каллен рывком разворачивает меня к себе, буквально впиваясь в лицо глазами. Не отпускает — велит смотреть на себя и мне. Велит слушать. Слушать!..

— Через четыре года её не стало. Оклахомский округ, твари под управлением Либерия. Разумеется, не сами… разумеется, по приказу…

— Ты думаешь твой?..

— Я не думаю. Больше некому. Кому она ещё мешала?.. Я слишком долго просил возможности съездить туда, увидеться… увиделись — у гроба.

Он явно не думает, что делает. Или делает намеренно, я не могу понять… ударяет по железной тумбе умывальника. Ногой. Правой.

Господи, как хорошо, что у Джерома снотворное…

— Ответили! — основной крик, вызванный таким в крайней степенинаплевательским отношением к собственным ощущениям, теряется среди других — тех, что слова сопровождают, — все ответили передо мной! А ублюдок превратился в пыль! В порошок превратился… урок с кроликом!.. Урок с кошкой!.. Я сделал то, что ему было нужно — я Король! А решения Короля всегда выполняются!..

— Выполняются… — согласно шепчу, наскоро поцеловав его висок, — конечно выполняются, scorpione. Потерпи немного…

Пытаюсь встать. Пытаюсь, хотя знаю, что он не отпустит. Только в этот раз он замолкает. Заставляет себя замолкнуть. Дрожит и держит одновременно — вот и все. Как последнюю соломинку, как последнюю надежду.

— Говорят, как началось, так и кончится, — зарываясь носом в мои волосы, бормочет Эдвард, щекоча кожу теплым-теплым, практически обжигающим дыханием, — дорога у меня и вправду была одна. Я её и выбрал.

— Я понимаю, почему. Эдвард, дай мне встать. И тогда дорасскажешь, хорошо? — кусаю губы, все ещё наблюдая посланников боли, затаившихся на его лице, в его позе и даже в голосе. Его трясет не только от эмоций, без сомнений.

— Рано! — мотает головой мужчина, скалясь, — я не закончил…

— Ты закончишь, как только я…

— Сейчас закончу. Ты обещала слушать, — взгляд из-под длинных бронзовых ресниц и заклинает, и умоляет, и пугает. У меня нет иного ответа, кроме как согласия. Очередного.

— К тридцати я добился своей цели — и цели подонка в том числе, как ни прискорбно. А через семь лет, десятого февраля, черт дери эту дату, встретил Ирину. Сбил её на переходе ночью. Жаль, не насмерть…

Яд. Неприкрытый, очевидный яд. Жутчайший по своей консистенции из возможных. Эти слова напитаны им доверху — не осталось ни единого свободного места.

— А Джером как же? — нахмурившись, опровергаю его слова я.

— Награда-наказание. Никто, кроме него, не сделает меня счастливее, но и уязвимее тоже. Больнее чем от его… ухода мне вряд ли будет.

Эдвард с силой зажмуривается, стиснув зубы. Секунда, две — молчание. Он, похоже, даже дыхание задерживает.

— Тебе не придется его терять, — мягко уверяю я, в который раз повторяя эту фразу. Но, судя по её значимости, судя по её нужности — не напрасно повторяю.

— Едва-едва сегодня…

— Сегодня — кончилось. Уже час как «завтра».

Моя шутливость его не трогает. И нежность тоже, к слову. Этот мужчина остановился на одной своей мысли — и не отступится:

— Джером меня не простит… я обещал не предавать — и предал, обещал, что детей не будет — не сдержал… он мучается из-за меня… не простит…

Уверенности, сквозящей в этих словах куда явнее, чем боли, можно позавидовать. Та же фраза, но после всего сказанного и рассказанного, во время того, что теперь происходит, жжет лучшим пламенем, чем самый высокий костер. Нас обоих жжет.

И в этот раз я не выдерживаю. Видимо, хладнокровность — не мой конек.

— Ты самый лучший отец на свете, Эдвард. И никогда не смей сравнивать себя — ни с плохой стороны, ни с хорошей — с кем-либо. Ты на голову выше их всех хотя бы потому, что защищаешь своего сына от сотни людей сразу, вот уже как пять лет. Что бы ни связывало тебя с Карлайлом — или как там его — вы совершенно разные люди. Ты боишься стать таким же — но этого не случится, — освободив-таки, наконец, свои руки, устраиваю ладони с обеих сторон его лица, на щеках, поглаживая кожу, — ты любишь Джерома. Ты по-настоящему, сильнее всех на свете его любишь. А потому, априори, никогда не предашь. Ни за какую цену — мы оба прекрасно это знаем. Все круги Ада не страшны — только бы он был в порядке. И не спорь, — предупреждаю, заранее приложив к все ещё синеватым, холодным губам палец, — я знаю, что это так для тебя — и не изменится. Сегодня в аэропорту ты не предавал его, не отбрасывал от себя, а защищал. Ты спасал ему жизнь от сумасшедшего, желающего пристрелить ни в чем не повинного ребенка. И ты спас! Ты спас, Эдвард! Он с нами, он здесь, спит в соседней комнате. Сомневаешься, что простит?.. Нет, он не простит… он тебя пожалеет и убедит в собственной любви так сильно, как никогда. Он увидит, что происходит с его папочкой и вспомнит, как он к нему относится, как любил. Здесь нет ненависти, Эдвард. В Джероме её нет в принципе, а к тебе — только в параллельной Вселенной… и то вряд ли.

Я заканчиваю, облегчённо выдохнув. Прикрываю на пару секунд глаза, собирая вместе разбежавшиеся мысли. Словно бы после спринта на триста метров или какого-нибудь скоростного полета чувствую опустошение. Легкое, быстро проходящее, но все же именно этим словом называющееся ощущение. Зато дышать становится легче.

Сказала. Сказала правду. Уверила. Убедила. А если нет — повторю. Сто раз. Ещё сто раз.

— И давно ты так думаешь? — после некоторого времени молчания все же интересуется он. Боязно, словно бы своим ответом я что-то опровергну.

— С того самого момента, как ты сказал мне, что ничего дороже сына у тебя нет, — я смотрю на него с любовью. Я знаю, это слово ему не нравится, я знаю, оно для него значит совсем иное, но как лучше убедить, как показать, что верить можно и нужно, что опровержения, отказа от услышанного им здесь нет и не будет, чем подобным уверением? Любовь сворачивает горы. Может быть, и упрямство вкупе с недоверием Эдварда свернет?..

Прислоняясь спиной — осторожно, едва касаясь — к холодной стенке уборной, Эдвард устало вздыхает. Ласково потерев мои пальцы, запечатлевает на них два поцелуя — один сильный, ощутимый, другой нежный, незаметный.

— Ты дашь мне минутку?

— Тебе не нужна помощь? — с сомнением оглядываюсь вокруг, подмечая, что полотенце все ещё в углу, и сидя его не достать.

— Пока нет. Спасибо, viola.

Намек понятен. Вот только боюсь, как бы, пока я буду исполнять вашу просьбу, мистер Каллен, вы не разбили себе что-нибудь, попытавшись встать на плохо слушающуюся ногу.

Однако Эдвард поверил мне — а я должна ему. Мы ведь вместе.

Потому встаю — медленно, выверяя каждое движение — и выхожу наружу. Ледяная комнатка пропадает вместе с не менее ледяным её обладателем, в то время как теплый коридор радушно принимает меня в свои объятья. Но вот парадокс — холодные руки Эдварда были куда теплее, чем теплая кожа кресел внутри салона.

И все же сижу. Терпеливо, стараясь не шуметь — хочу слышать все, что происходит в туалете — жду.

Эдвард появляется через пять минут. Дверь открывается, и я, как по сигналу, оказываюсь рядом. Но от помощи — любой — в этот раз он отказывается. Идет ровно, будто бы ничего не было. Правда, губы держит сомкнутыми, а на лбу все ещё видна испарина. Но ни лишнего звука, ни одного неправильного движения, ни прочего, что может выдать его — нет. Все прекрасно.

Мне на удивление, направляется мужчина вовсе не к своему креслу возле окна. Нет, все наоборот — маршрут проложен к диванчику Джерри.

Ловко опускаясь перед ним на колени (тут уж от тихого всхлипа ему удержаться не удается), Эдвард наклоняется к лобику сына, нежно-нежно целуя его. И ещё раз. И ещё. Маленький ангел спит безмятежно, не подозревая, что происходит, и кто рядом. Его личико абсолютно спокойно и расслаблено. Каллен так восхищенно смотрит на него, будто видит впервые. Любуется.

— Тебе нужно поспать, — не желаю прерывать подобные моменты, но очень боюсь, что приступ перерастет в то, что не даст Эдварду сомкнуть глаз. Ему нужны силы — утром предстоит очередное объяснение-попытка вернуть доверие ребенка, и к черту сегодня те слова, что он «на борту не спит».

— Да, — согласие звучит без единой попытки оспорить. Только ко мне Каллен-старший не возвращается. Осторожно подвинув сына, бог знает как, умещается на крохотном оставшемся пятачке диванчика, надежно обнимая Джерома.

— Спокойной ночи, моя девочка, — шепчет, кое-как выбросив из голоса нежелательные, недопустимые для себя нотки.

Я не тороплюсь отвечать — знаю, что прежде я должна сделать.

Ещё с посадки догадалась спросить у вечно искрящего от белизны рубашки стюарда, где взять второе покрывало. И получила его — вот же, висит на подлокотнике.

Я подхожу к Каллену из-за спины, а потому, наверное, чуть неожиданно, и пугаю его. Эдвард дергается, когда я накрываю его и напоследок пробегаюсь пальцами по сведенной от сдержанности спине. Лишь на мгновенье приседаю рядом с диванчиком, наклонившись к его уху:

— Ты справишься. Даже не сомневайся.

— Думаешь?.. — вижу, как длинные пальцы рассеяно, будто бы от их прикосновений малыш растает, проводят со всей возможной любовью по его щечке.

— Я уверена, — улыбаюсь, поправляя края покрывала так, чтобы ему было тепло и не приходилось совершать лишних движений, дабы устроиться как следует.

Я улыбаюсь и убеждена почему-то, что он слышит эту улыбку. По крайней мере, хмыкает так, будто слышит.

— А ты?.. — баритон искажается хрипотцой и усталостью, когда я поднимаюсь, оставляя их вместе. Кивает на теплую материю, которой оба Каллена теперь обладают.

— О, у меня есть кое-что получше, — тихонько усмехаюсь я, выуживая с багажной полки знакомое черное пальто — достаточно длинное, чтобы и укутать, и согреть. Но главное его достоинство все же не в теплоте и размере, а в запахе. Такой он только у одного человека на свете.

— Спокойной ночи, Эдвард, — расслаблено шепчу я, уткнувшись носом в столь желанную материю.

Это и вправду был слишком длинный день…

* * *

Светло-голубое небо, безоблачное, растянувшееся вокруг настолько, насколько хватает глаз, просто потрясающе. Его цвет насыщенный, но в тоже время очень нежный, подходящий для тех воспоминаний, что остались у меня об этом маленьком уютном раю. Неужели мы правда сюда вернулись?..

Я делаю глубокий вдох, наслаждаясь свежим и теплым воздухом. Мне кажется, даже пахнет здесь по-особому — цветы, вода, горы… прохлада и жара сосуществуют рядом друг с другом в мире и гармонии. Им нечего делить.

— Смотри под ноги, — наставляет голос Эдварда из-за спины, когда я, опрометчиво не взявшись за поручень, едва не поскальзываюсь на трапе, залюбовавшись пейзажем.

Под ноги? А как же красота вокруг?..

Вдоль линии горизонта — в том самом месте, где небо сходится с землей, выстраивая ровным рядком маленькие домики, виднеющиеся за забором, отгораживающим от внешнего мира взлетную полосу, — тянется темно-синяя полоска. Она то пропадает, то появляется между различными постройками, поблескивая от щедрого солнца и маня к себе, как ничто другое.

Океан.

… В этот раз спасает от падения то, что за поручень я все же схватилась.

— Белла, — устало бормочет мужчина, поддержав меня, когда я пытаюсь вернуть прежнее положение тела в пространстве, — пожалуйста…

— Извини, — щеки становятся пунцовыми, а вокруг — и без того оазисе — становится ещё жарче. Напоминаю себе, что Каллен идет прямо за мной — следовательно, при моем падении упадет тоже.

А падать ему никак нельзя — сегодня Джерри спускается по трапу на руках папы. Интересно, он уже проснулся?..

Но обернуться не решаюсь. Сначала неплохо бы сойти-таки вниз.

Шаг-шаг-шаг… рубашка? Да. Сиренево-синяя, в пресловутый гавайский цветочек, рубашка и человек, идущий с ней в комплекте. Наш проводник — похож на того, что был и в тот раз, но, присмотревшись, вижу все-таки отличия. Новый.

Радушно, как настоящий гостеприимный хозяин, протянув мне руку, незнакомец помогает сойти вниз, на твердую землю и, дав тем самым возможность как следует себя разглядеть, широко-широко, во весь рот, улыбается.

- ¡Bienvenido, invitada cara!^[9] — глубоким и низким, как у истинного испанца, голосом говорит он мне.

Улыбаюсь в ответ, хотя ровным счетом ничего не понимаю. Испанский, да ещё с чилийским акцентом… к такому итальянская школа меня явно не готовила.

Благо Эдвард тоже оставляет позади лестницу, появляясь рядом со мной.

— Gracias, Paulo. ¿Donde el coche?^[10] — на удивление мне ровно тем же языком, даже ничуть не искаженным английским произношением, спрашивает Каллен.

Встречающий с готовностью кивает головой, указывая на припаркованную недалеко темно-зеленую машину. Не могу определить, к какой марке она относится. Да и нужно ли?..

— Откуда ты знаешь испанский? — пропуская гида вперед и становясь возле Эдварда, интересуюсь я.

— Я много чего знаю, — пожимает плечами мужчина.

— Французский, итальянский, испанский… не много ли?

— Самое то. Король, — его губы растягиваются в горькой, неприятной улыбке, которая, как и следовало ожидать, глаз ничуть не освещает.

В голове тут же материализуются мысли о рассказанной вчера истории. Я помню. Но это не имеет особого значения теперь.

— Ты больше не король и не барон, — отрицаю я, обняв его за талию и прижавшись щекой к плечу, глядя, как доверчиво, будто бы ничего между ними никогда и не случалось, Джерри посапывает у груди отца, — теперь ты папа и мой scorpione.

Ему приходится признать, что такие слова немного утешают. По крайней мере, до смерти усталое выражение лица сменяется чуть более радостным, беззаботным. Улыбка, хоть и маленькая, хоть и едва заметная, но теперь искренняя.

Не говоря ни слова, Эдвард поворачивает голову, целуя мои волосы. Не отпускает от себя, глядя куда-то поверх моей макушки, на горы, небо и землю. Ангары аэропорта — как американского, так и чилийского, уже давно позади.

До машины остается около ста метров — наш проводник уже там, его цветочная рубашка недвусмысленно выглядывает из окна водительского места.

— «Ауди»?..

Вопрос Эдварда, так и не получивший ни ответа, ни завершения, прерывается тихоньким вздохом. Джером, ворочаясь в папиных руках, жмурится, стараясь заставить себя открыть глазки. Солнечный свет малышу, только-только покинувшему теплую темноту, явно не по вкусу.

Мужчина, мне кажется, затаивает дыхание, наблюдая за сыном. Идет точно медленнее, боясь выдать себя преждевременно.

Я посылаю встревоженным малахитам ободряющий взгляд, нежно глядя на просыпающегося ангела. Будем надеяться, сегодня, чтобы уснуть, никакие таблетки ему не понадобятся.

Наконец, драгоценные камушки покидают свой плен, являясь нам обоим на обозрение. Сонные и уставшие, несмотря на такое долгое время пребывания в царстве Морфея, они выглядят истинно детскими. И пока ничего, кроме нелюбви к яркому солнцу, внутри не наблюдается.

— Джерри, — аккуратно поправляю немного сползший рукав его кофты, мягко улыбнувшись.

Недовольно насупившись, малыш отмахивается от ненужных, неизвестных прикосновений, изворачиваясь на своем новом месте так, чтобы спрятаться и от них, и от солнца. И ему удается. Зарывшись личиком в белую рубашку отца, Джером, кажется, чувствует себя вполне комфортно. Ладошки, заканчивая с бездельем, обвиваются вокруг папиной шеи, а смешно вытянутые розоватые губки запечатлевают на коже легонький поцелуй.

Настроение Эдварда стремительно поднимается. Практически взлетает к верхней планке, прогоняя прочь и усталость, и настороженность. Восторг — вот чем сияют его глаза.

— Доброе утро, сыночек, — ласковым, мелодичным и донельзя любящим голосом зовет он, приподняв мальчика чуть выше, чтобы поцеловать розовую щечку.

И сначала Джерри явно не имеет ничего против. Довольно хмыкнув, он лишь крепче обвивается вокруг папы. Маленькие пальчики даже гладят ворот его наряда…

Но затем все меняется. Видимо, вместе с ходом мыслей белокурого создания. Задержав дыхание на половине вздоха, Джером резко, как от огня, отстраняется. Вздрагивает, прикусив, едва ли не до крови, губы. Мгновенье назад искрившиеся радостью и спокойствием маленькие глазки наполняются слезами, а губки, уже поджатые, белеют.

Почти то же самое, едва ли не зеркально, происходит с Эдвардом. Только у него, помимо всего прочего, ещё четко прорисовываются на лбу глубокие, знакомые мне линии.

— Джерри, это я, — будто бы мальчик не понял, не услышал, шепчет он, насилу сдерживая прежний тон, — что случилось?..

Страшное… страшное случилось…

Испуганно сжавшись, Джером огромными от испытываемого ужаса глазами смотрит вокруг, ища меня. Знаю, что меня — больше некого.

И заметив, жалобно, тихо-тихо, просит, нерешительно протянув в сторону правую ладошку:

— Мама…

— Мама здесь, — в бархатном баритоне, сменяя растерянность и тревогу, появляется сталь — все за ту же единую секунду, — в машине будешь сидеть с ней.

Джером всхлипывает, упрямо качая головой. Такой поворот событий ему не по вкусу.

— Мама… хочу!

— В машине, — прерывая его и одновременно с тем предупреждающе взглянув на меня, отрезает Каллен. Двигается быстрее — я едва поспеваю.

С остервенением, с трудом сдерживая всю свою силу, распахивает дверь.

С трудом дождавшись момента, когда можно покинуть нежеланные объятья, Джером поспешно, крупно дрожа, перебирается на сиденье. Я сажусь следом, и он тут же, буквально за секунду, оказывается на моих коленях. Прячется от Эдварда, низко опустив голову и глотая слезы. Бормочет только лишь «мама» бессчетное количество раз.

Садиться к нам, хоть сзади и полно места, Каллен не намерен. Сразу же, без лишних объяснений, все ещё пылая всколыхнувшимся гневом, занимает переднее сиденье.

Короткой испанской реплики вполне хватает, чтобы Пауло активировал зажигание.

* * *

Закат на побережье всегда очень красив, но сегодня — особенно. Есть что-то загадочное, что-то невыразимо прекрасное в ярко-алом солнце, прячущемся за водной гладью. Его огненный круг, послушно исполняя свою роль, опускается все ниже и ниже, постепенно пропадая из поля зрения. Маленькие облачка, плывущие над ним, будто бы желают спокойной ночи небесному светилу. Они и сами уже полупрозрачные — устали. Да и вокруг все затихает — та птичка, что день напролет пела где-то в кустах перед домом, умолкла.

Оглядываюсь назад, на дом, немного поежившись от прохладного ветерка. Джером спит, верно? Внутри не слышно ни звука, да и снаружи, как помнится, легко понять, происходит что-то в спальне или нет. Спит. Все в порядке.

Мне пришлось три раза, с начала и до конца, рассказать ему историю о Маленьком принце. Свернувшись клубком вокруг подушки, затаившись, несмотря на достаточно теплую ночь, под одеялом, малыш отказывался закрывать глаза. Его более-менее пригодного для сна расслабления удалось добиться лишь через час после нужного времени.

Впрочем, это не важно. Важно лишь то, что он все-таки заснул — без лекарств, без таблеток. А это уже очень много значит в сравнении с предыдущей ночью.

… Солнце почти село. Уже больше половины его круга спряталось, скрывшись под покрывалом из волн. Но оставшаяся часть привлекает внимание не только тем, что знаменует собой окончание очередного длинного дня, наполненного горечью и непониманием, но и тем, что на его фоне внезапно прорисовывается человеческая фигура. Прямо на песке, как раз напротив небесного светила, возле самой воды. Крохотные волны, пенясь, к своему неудовольствию, натыкаются на преграду в виде босых ног.

Я думала, Эдвард тоже спит…

Покрепче перехватив легонький палантин светло-серого цвета, по мягкому, пудренному песку, ничуть не боясь упасть, направляюсь к мужчине. Шелест крохотных песчинок от моего перемещения теряется на фоне прибоя, я уверена, но Эдвард все равно оборачивается, когда мне остается не меньше десяти шагов до него. Слишком хорошо слышит и всегда внимателен… прекрасно знаю, чему это обязано, а потому злюсь. Господи, как бы мне хотелось, чтобы оба Каллена забыли все, что было прежде. Мы ведь вырвались на свободу! Мы спаслись! Сколько дней, ночей, месяцев я грезила об этом! И вот — пожалуйста. Радости слишком мало, её должно быть куда, куда больше!

— Ты не умеешь красться, — вздохнув, констатирует факт мужчина.

— Очень жаль.

— Я могу сделать вид, что не заметил, — он пожимает плечами, отворачиваясь обратно, к океану, — давай, я просто сижу и смотрю на воду… птицы летают…

— Эдвард, — оставшиеся пять шагов я прохожу, кажется, быстрее, чем все прежние. Усаживаюсь на песок рядом, не заботясь о том, испачкаются шорты или нет. В конце концов, они не белые, — хватит глупостей. Поговори со мной.

— Я и так слишком много с тобой разговариваю…

— Для кого много? — провожу двумя пальцами линию по его щеке. Как раз там, где четко выступают скулы.

— Для тебя. Это кому угодно опротивеет, Белла.

Закатив глаза, я заставляю его повернуть голову в свою сторону. А затем медленно, давая возможность убедиться в том, что скажу чуть позже, подбираюсь к розоватым губам. Боже, я уже и забыла, как приятно целовать их.

— Что мне в тебе не нравится, так это упрямство, — мягко усмехнувшись, шепчу я, — с ним точно надо что-то делать.

Натянуто хохотнув мне в ответ, Эдвард вздыхает, укладываясь на спину. Белую, идеально выглаженную рубашку, слава богу, сменила нормальная, слегка помятая зеленая футболка. Она куда темнее цвета его глаз, но все равно недвусмысленно подчеркивает, что выбрана была неслучайно.

— Разговоры не помогают, — с горечью бормочет мужчина, привлекая мое внимание к тому, что он говорит, а не как выглядит.

— Может быть, тебе стоит попробовать? — интересуюсь, подвинувшись к нему ближе. Уложив голову на руки, сложенные на песке, Каллен задумчиво смотрит на сине-розовое небо. Уже видны первые звездочки.

— Я пробовал… он не слушает меня.

Джером. Вот о чем мы.

Тут уж возразить нечего, что правда, то правда. Сегодня Эдвард дважды предпринимал попытку разговора тет-а-тет, дабы объясниться с сыном, но оба раза, с невероятной скоростью и ловкостью находя меня и в саду, и на пляже, Джерри прибегал, весь в слезах, сжимая дрожащие губки. Одна лишь мысль остаться с отцом в одной комнате так на него влияет…

Это — самое начало. Мы как будто вернулись туда, в темный особняк, в холодные зимние ночи.

Надо, надо что-то делать. Но четкого плана пока нет.

— Тебе стоит принять, что он не сможет так сразу… поверить, — как бы ни хотелось, но сказать все же придется. Эдвард поймет меня правильно. Он всегда меня понимает.

— Я же не прошу его прощения! Я только хочу видеть его больше, чем пять минут в день. Я хочу завтракать с ним за одним столом, Белла! И держать его на руках, не считая секунды до того, как должен буду отпустить!..

Выдохнув, мужчина запрокидывает голову выше, буквально зарываясь в песок. Его бессилие и беспомощность, рвущаяся наружу, очевидна. За день, хотя я и обещала ему, ничего не изменилось. Времени нужно больше.

— Тебе нужно набраться терпения…

— Терпения? Сколько же?

— Немного. Он очень тебя любит.

— Это утверждать стопроцентно ты уже не можешь.

— Могу. Я все могу, — устроившись на песке рядом с ним, заверяю я. Ещё раз целую — так же нежно, так же ободряюще. Главное ведь вера, не так ли? Вера и способность ждать. В нашем случае не так много, как кажется. Чили сделает свое дело — уже сделало со мной. Как пропал мой вездесущий призрак Джеймса, так пропадет, превратится в простой страшный сон, воспоминание Джерри о папиных словах.

Отвлекшись на размышления, не сразу замечаю, насколько требовательнее становятся калленовские губы. Здесь уже не ласка, нет. Здесь что-то большее. К тому же, оживая, его ладони блуждают по моей спине. Блузка слишком тонкая, чтобы кожа как следует не ощущала их прикосновений. Такие поглаживания вовсе недвусмысленны…

Я не успеваю даже пикнуть, как остаюсь на песке одна. Эдвард стонет, нависая надо мной сверху и продолжая столь опасные поцелуи. Он заходит все дальше и дальше, только лишь набирая обороты, а я не могу его остановить. Толком не могу даже понять, почему. Не хочется?..

Однако все в очередной раз происходит по чьему-то задуманному, непонятному плану. Эдвард, оставляя в покое губы, снова целует меня туда, куда не следует. В этот раз, правда, нежнее.

И тут же сам, не дожидаясь моей просьбы, как по команде отстраняется.

Ещё раз стонет, зажмуриваясь.

— Прости… прости, прости! — просит, отодвигаясь назад, возвращаясь обратно на песок. Зажмуривается, стискивая зубы.

Поспешно поправив блузку, я сажусь следом за ним, пару раз моргнув, дабы выбраться из оков не долгосрочного помутнения.

— Господи, Изабелла, хотя бы ты меня не бойся! Пожалуйста! — отчаянье так же явно звучит в этой фразе, как во всех, что касаются Джерома.

— Я не боюсь, — сделав глубокий вдох, качаю головой, — ни капельки. Все в порядке.

Эдвард смотрит на меня затравленно, когда оборачивается. Тонкая прозрачная пелена заполоняет малахиты, как прошлой ночью. Но уверенность, почему-то, все та же — что ни капли слез не увижу — лишь крепнет.

— Иди ко мне…

Не успеваю толком договорить предложение. Мужчина действует куда быстрее. Мгновенно перемещаясь с нового места на прежнее, он обнимает меня. На самом деле обнимает, без всяких прочих уточнений и жажды продолжения неоконченного действа. Обнимает, как близкого и родного человека. Как того, кем предложил стать.

— Ты ведь не об этом мечтала, правда?..

— О чем?

— Об этом. Обо всем этом. Что там хотят девочки — принц, достойный спутник жизни, белый конь, конфеты…

— Мои прежние мечты были куда примитивнее и хуже того, что я в итоге получила.

— Ты так не думаешь, — отметает Эдвард.

— Я? Я только так и думаю! — усмехнувшись, покрепче обнимаю его, устроив голову на плече, а пальцами поглаживая затылок мужчины.

— И все же тебе больше нравится, когда я веду себя по-другому, — не соглашается он. От меня по-прежнему не отстраняется, явно пользуясь возможностью не смотреть в глаза. Подобное легче говорить, когда адресат рядом, но не настолько, чтобы получать ответы на свои вопросы прежде, чем откроешь рот — без зрительного контакта.

— Когда же? Когда играешь? Глупый… — я улыбаюсь так, как улыбнулась бы только ему — и за глаза, и в глаза, и вообще за сотню километров, — Эдвард мне нравится, когда ты настоящий больше всего иного. Мне нравится твой запах, а не одеколона — демонстративно зарываюсь лицом в бронзовые волосы, делая очередной вдох, — мне нравится твоя улыбка, твои слова — искренние слова, по-настоящему твои. А ещё то, как ты ходишь, спишь, играешь с Джерри… настоящий и теплый — вот каким я тебя люблю.

— Ты пытаешься заставить меня опровергнуть мнение… в который раз, кстати… что мужчины не плачут, — голос совсем капельку подрагивает, но не так, как ночью, конечно же. Тем более, теперь Эдвард явно пытается скрыть этот досадный факт. О моей последней фразе он вряд ли задумался как следует.

— Ты же человек, — напоминаю ему так, будто бы он в это не верит, — а значит, ничто человеческое тебе не чуждо. Родной, мы все можем быть и слабыми, и сильными, когда это нужно. И ничего зазорного в слезах нет.

— Совсем?..

— Совсем, — думаю, как бы отстраниться, дабы поцеловать его ещё раз, но мои желания исполняются куда быстрее, чем можно представить. Просто потому, что у нас обоих они совпадают.

— Мы все начинаем новую жизнь — а здесь трудности неизбежны. Но она всегда, что бы ни случилось, будет куда лучше, чем та, что прежде.

— Tesoro… — он нежно улыбается, расслаблено выдыхая, — да… лучше… куда лучше…

Минутка тишины. Минутка, полная покоя, безмятежности и тихой радости. Я искренне наслаждаюсь прикосновениями мягких, осторожных губ, боящихся ненароком спугнуть меня. Их касания любящие — по-другому и не назвать. Вот, что я хотела. Вот, что представляла. И Эдвард смеет заявлять, будто бы не соответствует моим мечтаниям?! Да он в миллион раз лучше всего, что мое подсознание в принципе могло предложить!

— Знаешь… я ведь думал, что не смогу его любить. Никогда.

— Джерри?

— Джерри. Джерома, — Эдвард вздыхает, заканчивая приятное действо. Чмокнув меня напоследок, садится ровно, привлекая к себе. Но теперь просто в объятья. — Она показала мне тест на беременность через две недели после свадьбы. Это был «великолепный» сюрприз. Так несвоевременно… ну какой из меня отец, ей богу? И что за счастье ребенку смотреть на кровавые распри?

— А её ты любил?.. — мой чертов несвоевременный вопрос так некстати вырывается наружу. Умудряюсь даже не дослушать до конца то, что Эдвард говорит о Джерри.

— Я люблю только Джерома, — отрезает Каллен, жестко блеснув взглядом, — а сокровище у меня одно — как было, так и будет.

Ну можно ли теперь сдержать улыбку?..

— Спасибо.

— Никаких благодарностей. Тебе не за что меня благодарить.

— Не за что? Мы ведь дома! — всплеск истинного воодушевления, истинной радости во мне касается и Эдварда. До ухмылки точно.

— Дома?..

— Это — наш дом, — обвожу взглядом изящное строение на берегу, возле самого пляжа, — настоящий.

— В таком случае, лучше выкупить его поскорее…

— Даже так?

— На другое имя. С Калленами покончено.

— И как же мы?..

— Как только придумаю, я тебе сообщу, — краткая минутка непосредственности заканчивается. Проснувшееся было в Эдварде ребячество и шутливость снова покрываются пылью, скрываясь в самых дальних уголках сознания этого удивительного мужчины. Он будто бы погряз во льдах и не может найти путь из этого холодного царства, а я, ходя вокруг да около, никак не могу ему помочь.

— Ты не устал? — посматриваю на полностью скрывшееся солнце, намекающее, что время довольно позднее, тем более здесь, на пляже. С каждой минутой, мне чудится, все холодеет. Даже вода, прежде бывшая теплой и ласковой, теперь обжигает своей прохладой.

— Это ты устала, — сочувственно протягивает Эдвард, убрав непослушную прядку с моего лица, — я думал, это у меня два Джерома, а на деле…

— Хочешь, я и тебе расскажу сказку? Только сначала нужно лечь в кроватку.

— У меня нет «кроватки», — в баритоне сквозит самая настоящая тоска. Меня даже передергивает от такого сильного чувства.

— Как же? А где же мы тогда спим?

— Белла, — Каллен мотает головой, мигом надевая на лицо маску серьезности, — его трясет от моего имени. Ты правда думаешь, что спать вместе — хорошая идея?

— Мне казалось, ты этого хочешь?

— Хочу?.. Хочу?! — он смотрит на меня так, будто бы я пытаюсь опровергнуть что-то не просто не требующее ни доказательств, ни подтверждений, а что-то поистине достоверное и ясное. Посягаю едва ли не на самую большую общественную ценность. Правда, к концу предложения, возвращая блеск глазам своего обладателя, его тон снова меняется, затихая:

— Хочу, Белла, так хочу…

— Значит, тебе ничто не помешает. Пойдем.

С готовностью вскакиваю с земли, забирая с песка упавший за это время с плеч палантин. Не измазан — уже вдохновляет.

— Откуда такая уверенность, что это ему не повредит? — с сомнением интересуется Эдвард, пока ещё оставаясь снизу. Смотрит на меня с подозрительностью и сомнениями.

— Вера. Вера, мой хороший. Не век же вам ходить на расстоянии пушечного выстрела друг от друга.

Каллен сглатывает, рассеяно, с небольшим сомнением кивая.

— Хуже уже некуда, — в конце концов поднявшись, бормочет себе под нос.

— Хуже точно не будет. Не бойся.

Мы идем к стеклянным дверям вместе, рука об руку, ни на шаг, ни на полшага друг друга не обгоняя. Теплая ладонь Эдварда держит мою, пока её обладатель движется рядом — чего ещё можно пожелать?

Однако у самого входа, малость удивляя меня, Каллен останавливается. Вынуждает замереть рядом с ним, пристально глядя в глаза.

В них нежность. Реки, океаны нежности. Великолепное зрелище. И теплое… теплее любого, даже самого яркого, самого жаркого солнца.

— Знаешь, что хорошо во всей этой ситуации? — спрашивает Эдвард, пригладив мои немного взлохмаченные волосы.

— Что же?..

— То, что ты, наконец, по-настоящему улыбаешься, — его собственные губы изгибаются, одаривая меня ласковой улыбкой. Той самой, ради которой можно свернуть горы.

* * *

Дверь, дверь, дверь… стены. Белые-белые, как в спальне, в знакомой, уже где-то явно увиденной спальне… и пол — холодный-холодный. Бесконечный коридор — и туда пусто, и назад. Не понятно, куда идти и что делать. Он же как-то вошел?.. Как выйти?.. Куда выйти?!

Джером не может понять, что происходит. Запертый в непонятном ледяном пространстве, он тихонько всхлипывает, прощупывая пальцами стены. Может быть, просто не видит выхода? Может быть, стоит наощупь поискать?

Но пусто. Твердо, холодно и пусто. Бесполезно.

А мама? Где же мама?! Она ведь обещала никуда не уходить, даже если он закроет глаза! Неужели тоже пропала… нет!

Полный отчаянья детский вопль разносится по широкому коридорному пространству, эхом отзываясь из каждого угла. Волна вернувшегося звука, едва не сшибая с ног, обрушивается на Джерри. Пугает его до ужаса.

Нет, надо молчать. Когда молчишь — не больно.

Потеряв всякую надежду в ближайшее время вернуться хоть куда-нибудь, где есть что-то знакомое и понятное, малыш, шмыгнув носом, усаживается на пол возле стены. Обхватывает себя ладошками, низко опуская голову. Слезы теплые… от них тепло.

На белой стене крохотной детской фигурки почти не видно. Даже тени нет!..

Однако кто-то все же её обнаруживает. Кто-то очень внимательный.

— Сынок… — раздается в тишине мягкий женский голос. Зовет его.

Джером вздергивает голову, оглядываясь по сторонам. Никого.

Но голос не умолкает.

— Jerome, — выдавая свою обладательницу, он переходит на французский, — Jerome, vais ici (иди сюда)…

Эти слова… он знает, он уже слышал — не в первый раз. Только от кого? Где?..

— Я не хочу ждать, Jerome…

Внутри мягкого тембра прорисовывается недовольство. Нужно вставать — зачем злить того, кто хочет помочь. Знает ведь его имя — не обидит. К тому же, знакомо все — от слов до голоса.

Мальчик поднимается, наскоро утирая руками слезы. Ещё раз оглядывается вокруг — куда же идти?

— Jerome… — направо. Она ждет справа.

Джером не сразу догадывается, почему начинает бежать. То ли так спешит выбраться отсюда, то ли жаждет узнать, кто его зовет, а может и вовсе потому, что бежать заставляют. Ноги мало подчиняются сегодня.

Малыш поворачивает за угол, схватившись на резком повороте за стену. Режется!..

Очередной детский крик, куда громче зазывающего тембра незнакомки, раздается в коридоре. И новый удар — теперь сильнее, как полагается — отзывается болью где-то в теле.

— Я считаю до двух и ухожу без тебя, сынок, — недовольный его остановкой, его заново начавшимися слезами и криками, решительно объявляет голос. — Один…

Джерри, позабыв все то, что заставило плакать, со всех ног кидается к зовущей. Ещё немного, ещё чуть-чуть…

Вот она!

Стоит в полукруге света, как раз там, где коридор заканчивается. Белокурые волосы, красное платье… а впереди дверь! Впереди выход!

— Наконец-то… — устало выдыхает женщина, протягивая ему свою руку, — мне есть, что тебе показать. Могли не успеть.

Джером не противится. Послушно вкладывает свою ладошку в руку незнакомки, тихонько всхлипывая, шагая рядом. Деревянный пол превращается в плитку. Каблуки женщины, сталкиваясь с ним, звякают.

— Заходи.

Пресловутая дверь открывается. Впускает внутрь… но боже, никакого выхода здесь нет! Комнатка маленькая, закрытая со всех сторон высокими черными стенами! Здесь нет ни потолка, ни окон, а холод, царящий внутри, куда хуже коридорного…

— Нет-нет, обратно мы не пойдем, ещё рано, — ласково усмехнувшись, женщина мгновенно предупреждает попытку мальчика сбежать, схватив его за плечи, — идем. Надо идти.

И они идут. Джером, сжав губы от чересчур крепкой хватки незнакомки, не оказывает никакого сопротивления. Ему страшно? Без сомнения. Ему холодно? Да, очень-очень… но что-то подсказывает, что снаружи не будет лучше.

— Закрой глазки, — велит мягкий голос у самого его уха, — закрой-закрой, не упрямься… и не открывай, пока я не скажу.

Малышу ничего не остается, кроме как послушаться. Но исполнить просьбу все же сложно — сплошная темнота ещё страшнее черных стен.

— Раз… — что-то переставляется с места на место. Удар, будто бы упало нечто деревянное на плитку, слышится мгновенье позже.

— Два… — Джерри ощущает, как кто-то обвивает его за талию, поднимая вверх. От испуга едва не раскрывает глаза, но поспешно зажмурившись, терпит.

— Три… — заветное слово звучит громко и победно, будто бы сорвана финишная лента или завершена какая-то важная миссия.

Дважды моргнув, мальчик возвращает себе способность видеть, интересуясь тем, что пытались скрыть. На миг любопытство заслоняет даже страх.

Но ненадолго…

Перед Джеромом, на небольшом постаменте — каменном, кажется — стоит какой-то непонятный черный ящик. Его наружные стенки блестят, будто бы налакированные, а внутренние выстланы чем-то мягким и гладким. Как простыни дома… шелковые?..

Однако, заглядевшись убранством неизвестного предмета, Джером упускает из виду, что он не пустой. Внутри, точно в той выемке, что создана овившимися вокруг деревянной основы тканями, что-то лежит… кто-то! Он тоже весь в черном. Только кожа белая… белая-белая, как снег.

Зачем ему этот незнакомец? Что он должен увидеть?..

— Посмотри вверх, — нашептывает голос, будто бы прочитав его мысли. Посмеивается.

И Джерри смотрит. Ровно секунды хватает, чтобы узнать лицо того самого «человека».

ПАПА!

Джером не понимает. Хмурится, пытаясь отстраниться, убежать, но крепкие, хоть и изящные руки не позволяют. Держат его крепко-крепко.

— Как тебе, любимый? — ласково интересуется женщина, кивнув на чуть-чуть приоткрытые губы мужчины. Только они не розовые, нет. Синие. Да и вся кожа — не чистый снег. Синеватый какой-то, блеклый…

Не доверяя до конца своим глазам, малыш протягивает руку, легонько, едва-едва прикоснувшись к плечу отца.

Спит. Даже не шевелится.

— А сильнее? — будто бы невзначай интересуется незнакомка.

Джером прикасается сильнее. Уже ощутимо, со всей своей возможной силой трясет папу за плечо. Уже бы проснулся! Играет так, отказывается, чтобы напугать его!

— Правда, нам лучше без него? — мягко спрашивает голос, наполняясь искренней радостью, едва ли не счастьем, — смотри, он будет спать… всегда, вечно будет спать… мы подождем тут ещё пару минут — полюбуемся на него — а потом закроем крышку и опустим гроб глубоко-глубоко под землю, чтобы он нас не достал! А? Тебе нравится, любимый?

Глаза малыша едва умещаются на лице. Не поверить словам женщины невозможно — она уже держит ту самую крышку — вот она, сейчас накроет папу!

Не медля ни секунды больше, Джерри, чудом вырвавшись из цепких пальцев, оказывается на груди отца. Что есть мочи трясет его, глотая обжигающе-горячие слезы. Рубашка, шея, щеки, волосы… ему должно быть уже больно! Он должен проснуться, должен!..

Но малахитов как не было, так и нет.

Он не двигается.

Поздно…

— ПАПА! ПАПА! ПАПА!.. — он кричит так громко, как только может. Он зовет, в надежде услышать в ответ хоть что-нибудь. Больше всего на свете мечтает увидеть любимые глаза. Он так соскучился! Он так любит! Не надо спать, не надо! Не надо уходить! Нет! Он будет хорошим. Он будет очень-очень хорошим мальчиком, он будет слушаться, он не будет убегать! Он не будет плакать — не будет, честно… только не бросай… только не бросай, папа!

Соленые слезы душат, мешая говорить. Но малыш не замолкает. Не замолкает, потому что с каждой секундой крышка все ближе, Она хочет его забрать, Она хочет спрятать его, увести… а он должен остаться! Папа должен остаться с ним, с Джеромом!

— Люблю… люблю, люблю! — стонет мальчик, сжимая пальцами ворот рубашки отца — не пустит. Не даст закрыть!

— Сыночек…

Она? Опять Она?! НЕТ!

— Папа… мой… папа — мой! — сквозь рыдания, громко, испугано вскрикивает он, — мой… хочу… мой!

Знает, что остановить женщину не получится — она слишком сильная — но не замолкает. Потерять его будет больнее всего того, что Она ещё может сделать. Тогда… пусть забирает его! Его, Джерома! Только не папочку!..

— Твой, — постепенно из ненавистного тембра образуется совсем другой. Смутно знакомый, — ну конечно же твой, мой маленький. Посмотри, я же здесь!

Папа?..

Широко распахнув глаза, Джером вздрагивает, вздергивая голову. Ищет малахиты… ищет… но вокруг уже ничего нет. Ни ящика, ни крышки, ни Её. Пусто. Пусто и темно. А ещё жарко — вместо холода появляется жар.

— Папа… — жалобно стонет мальчик, жмурясь, — папа — мой…

Наверняка опоздал. Наверняка Она отбросила его и сделала то, что хотела. Это и есть «под землей»? Здесь так темно?..

— Я тут, — подтверждает дорогой сердцу голос, звуча где-то совсем рядом, — и я тебя люблю. Я очень сильно тебя люблю, Джером.

Не поверив своему счастью — такому, казалось бы, невероятному — мальчик, шумно сглотнув, все же решается проверить. Немного, самую малость, отстраняется. И о чудо — темнота светлеет. Ещё назад — да это и не темнота вовсе, а покрывало! Если в него слишком глубоко зарыться, то темно, да… а ещё?..

Папа! Папа, самый настоящий! Он сидит на кровати, а не лежит в каком-то ящике, он смотрит на него. Внимательно, встревожено смотрит… малахиты блестят. И в них, внутри, отражается Джерри.

— Не спать, — опомнившись, быстро-быстро, отчаянно шепчет малыш, — не спать, нет, папа! Не спать!

— Хорошо, — мужчина сразу же соглашается, просительно протягивая к нему руки, — мы не будем спать, пока ты не захочешь.

— Не спать, — продолжает бормотать Джерри, но с огромным, непередаваемым удовольствием, с облегчением, неподвластным ни описанию, ничему либо другому, принимает просьбу отца. Забирается к нему на колени, прижимаясь к теплой-теплой, широкой груди. Прячется от всего страшного, уткнувшись в неё носом. Вот теперь и не жарко и не холодно. Хорошо. Тепло!..

— Это просто сон, сыночек. Просто плохой сон, — утешает малыша Эдвард, поглаживая светлые волосы и ничуть не меньше сына наслаждаясь близостью такого родного, такого любимого маленького тела. Последние двадцать четыре часа были не иначе, как ядом. Страшным, разъедающим и плоть, и душу ядом. Но лекарство есть — вот оно, совсем рядом, плачет и дрожит, требуя отказаться от сна. Какой же маленький…

— Ты хороший, — крохотные пальчики — мокрые от слез, которые, видимо, пытались поспешно вытереть — гладят его щеку. Все его лицо гладят. — Я тоже буду… не буду… уходить… только ты тоже… ты тоже, папа… не уходи!

Несмотря на то, что эти слова служат спусковым курком для боли, тут же вонзающейся в самое сердце и от вида, и от тона Джерри, и от его слов, которые тот так умоляюще произносит, Эдвард улыбается: его сын вернулся! Он снова хочет его видеть, снова хочет обнимать его! Он просит быть рядом и не оставлять — ну не лучшая, не замечательнейшая ли это просьба из в принципе возможных?

— Ну конечно, мое сокровище, — не оттягивая согласие, шепчет мужчина, — я здесь, я люблю тебя… и от тебя я никогда никуда не уйду. Никто меня не заставит.

— Она… плохая… Она хотела под землю… что бы ты спал… плохая! — Джером громко всхлипывает, крепчедержась за папочку, чтобы ненароком не отпустить, не потерять снова.

Вот почему все это происходит — Ирина опять ему снилась.

— Она ушла, — не дожидаясь продолжения стенаний, уверяет Эдвард, — ушла и больше никогда не вернется — ни ко мне, ни к тебе. Она пропала и уж точно не сможет нам навредить. А я тебя никому не отдам и никому не оставлю. Я тебя люблю, сыночек, сильнее всех на свете. И те слова… я прошу у тебя прощения, мой маленький. Если бы ты знал, как сильно мне не хотелось их говорить!

Мужчина произносит все так, как есть, полагаясь на то, что искренность, как и говорила Белла, лучше любой подготовленной речи. Засыпая сегодня, сжав её руку и глядя на белокурое создание напротив, которое столько времени только и делало, что плакало и пыталась сбежать — из-за него, от него — решил во что-то бы то ни стало поговорить с Джерри с утра. И быть откровенным. По-настоящему, как со взрослым. Ничего в его жизни нет дороже этого мальчика.

Однако шанс представился куда раньше… ну что же, пусть так.

— Ты уйдешь? — жалобно хныча, спрашивает малыш. Огромные зеленые глаза искрятся от переполняющего их ужаса от одной лишь мысли о подобном.

— Без тебя и мамы? Ни за что, — Эдвард, на мгновенье коснувшись взглядом двери в ванную, замечает притаившуюся там Беллу, нежно ей улыбнувшись. Приложив палец к губам, девушка посылает ему ответную улыбку, отступая дальше, в темноту, не мешая всему тому, что происходит в спальне.

— А если я буду плохим? — без единой запинки спрашивает Джерри.

— Ты никогда плохим не будешь, — отрицает мужчина, прокладывая дорожку из поцелуев по его волосам.

— Буду… я уже… уже плохой, — Джером морщится, кусая губки, — ты плакал… я видел, из-за меня… ты плакал, папочка!

Подняв голову, он заглядывает прямо в глаза, прямо в душу, не давая отвернуться и слукавить. Честный. И к честности призывает.

Но когда же видел?.. В самолете ведь было снотворное — Белла так сказала.

— Неправда, — качнув головой несвоевременным мыслям-догадкам, нежно шепчет Эдвард, — ты самый умный, самый красивый и самый добрый мальчик на свете. А ещё самый любимый. Ты знаешь, как сильно мы с мамой тебя любим? Как я тебя люблю?

Больше, больше и чаще повторять, правильно — тогда поверит. Тогда не будет сомневаться в этой самой любви.

— Я тоже… я тоже, папа… я не буду больше плохим!

— Ну конечно. Я знаю.

Джером шмыгает носом, наскоро кивнув. Возвращается на свое прежнее место, свернувшись комочком в таких желанных объятьях.

Пара минут тишины идет на пользу обоим Калленам.

Но как только Эдвард делает первое и единственное движение, она рушится.

— Нет, папа! — вскрикивает мальчик, подавившись воздухом, — не спать! Нельзя спать! Нет!..

— Тише, — мужчина заканчивает начатое, поднимаясь с кровати и забирая сына на руки, — мы не будем спать, зачем же?.. У меня есть идея получше — давай искупаемся?

Джерри удивленно оглядывается на отца, недоверчиво глядя в большие драгоценные камни. Они не лгут и не смеются. Искренние.

— Т-темно, — с легкой заминкой отзывается он, нерешительно взглянув в окно, виднеющееся за папиными плечами.

— Нет, не темно, — Эдвард хмыкает, получив относительное согласие и направляясь к двери, выводящей к лестнице, — там очень яркие звезды.

* * *

Ночной океан — одно из лучших зрелищ на свете. Особенно тогда, когда рядом с вами те, кого вы больше жизни, больше всего на свете любите.

Я иду следом за Джеромом по податливому песочному дну, глядя на то, как отражается в водной глади блестящая луна. Она вправду серебряная — и вправду большая. Тем более, когда висит так низко — ещё чуть-чуть, кажется, и можно дотянуться рукой, узнать, каково это небесное светило наощупь.

Слезы малыша большей частью высохли, а оставшиеся смешались с соленой водой настолько, что уже нельзя отличить, где что. Тем более, его личико вновь безмятежно, вновь радостно и спокойно, как и должно быть у ребенка. Он улыбается, когда Эдвард посылает ему волну брызг, с разбегу окунаясь в темную воду, и обхватывает меня ладошками, просясь на руки.

— Солнышко, — с удовольствием исполняю его просьбу, принимая своего маленького Синдбада-морехода в объятья, — нравится?

— Да, мама, — малыш кивает, улыбаясь шире. Приникает к моей шее, прикрывая глаза. Дышит ровно, хотя время от времени отголоски недавних всхлипов нет-нет да просачиваются в голос.

Его истерика и кошмар явились для меня полной неожиданностью, но, стоит признать, пришлись весьма кстати — они ведь помирились с папой. И так крепко, что, мне кажется, вряд ли когда-нибудь ещё поссорятся больше, чем на десять минут.

Я не знаю, что Джерри снилось и почему реакция была именно такой, но это уже неважно — кошмар миновал, слезы тоже, и малыш, освободившись от них, снова стал маленьким мальчиком.

Маленьким и очень, очень любимым.

— Попался! — Каллен возникает словно бы из ниоткуда, выныривая на поверхность. Одним точным движением забирает у меня сына, громко хохоча, когда тот пытается сделать вид, что отбивается, создавая вокруг них обоих ореол брызг.

— Дельфины совсем обнаглели, — жалуюсь я Джерому, стирая с лица соленые капли.

— Да-а-а?.. Ко-о-ому здесь не нравятся дельфины?! — Эдвард снова в опасной близости и снова смотрит на меня хитрее, чем обычно. Мгновенье — и понимаю, почему, барахтаясь в воде рядом.

— Так нечестно…

— Честно, — качает головой Эдвард, — честно ведь, китенок?

Джером с самым серьезным видом, но все же давясь от смеха, кивает. Как же хорошо и приятно видеть его таким! Видеть их обоих такими! Невероятным теперь кажется не этот чудный остров, а то, что было прежде, включая США. Это был сон. А то, где мы сейчас — реальность.

Неужели правда, что совсем недавно, всего пару часов назад Эдвард убеждал меня, что Джерри не простит его и не поверит? Ему было так больно и так горько, что доходило даже до уверенности, будто все совсем безнадежно… а больше всего хотелось самого простого — объятий, поцелуев и присутствия рядом. Такого, казалось бы, банального, но на самом деле невероятно ценного позволения. Я понимаю. Я тоже только этого и хочу: сегодня, завтра и всегда.

— Что это? — Джером замирает, указывая пальчиком на небо. Смотрит с интересом и любопытством.

— Большая медведица, — оставляя свои подводные игры, Эдвард становится рядом с сыном, ловко подхватывая его на руки — поближе к звездам, — а вон там…

— Звезда падает! — отрывая внимание их обоих от всего неба целиком, концентрирую его на самой малой темной части. Именно там, светясь, вниз летит «комок желаний», как называла его Рене. Может быть, когда-нибудь мы ещё увидимся?..

— Загадывай желание! — подхватывает Эдвард, — быстро-быстро, пока она не упала!

Мы, все трое, мешкаем около двух секунд. Всего двух — невероятно мало. И почему-то, не сговариваясь и даже не переглядываясь, все трое решаем произнести желание вслух.

— Я хочу, чтобы мы всегда были вместе, — три голоса, три тона. Попадание и единение — стопроцентно. Словно бы отрепетировано…

Я усмехаюсь, поглядывая на обоих Калленов, завороженно смотрящих друг на друга.

— Параллельность мыслей?

— Желаний, — мужчина притягивает меня к себе, обвивая свободной рукой за талию, — но самое интересное другое…

— Что же?

Джерри тоже заинтересовано смотрит на папу, ожидая его ответа.

Эдвард в этот момент просто неподражаемо красивый. Капельки воды стекают по его потемневшим волосам, улыбка демонстрирует потрясающие ямочки на щеках, а глаза вместо усталости и грусти выдают восторженность… ему хорошо. Какой же невероятный мне достался мужчина!

— Тем, — на его лице сквозь бледность прорезается немного румянца — наверняка заметил, как я на него смотрю, — что только так и будет.

Обещает одновременно с тем, как целует нас. Сначала Джерри, потом меня — в лоб. Нежно-нежно…

Я киваю такому объяснению скорее машинально, чем осознанно. Возвращаюсь к воде. Смотрю на её блестящую, переливающуюся и колышущуюся поверхность, на огромную луну, что в ней отражается, на теплый песок, что виден внутри, несмотря на темноту… на горизонт вдали, разместившийся там тонкой полоской. На пляж, на дом…

Я оборачиваюсь, давая Эдварду и Джерри возможность продолжить урок астрономии. Опускаюсь немного ниже, по плечи оказываясь в морской воде. Вижу гору, вижу шумящие деревья на её вершине и снизу, вижу пару розовых кустов у стеклянных дверей, песок у берега и ласковый, тихий прибой… эта ночь изумительна! Ничего волшебнее невозможно даже представить.

И она наша! Целиком и полностью наша.

Как и все то, что будет дальше — Эдвард прав, загаданному желанию суждено сбыться.

Теперь у меня не осталось никаких сомнений.

Глава 60 Кое-что получше

Высокий, белый, с изящной лепниной по краям потолок… маленькие ангелочки словно бы играючи притаились друг за другом по всей его длине, целясь вниз, как раз на нашу кровать своими крохотными стрелами. Большинство из них улыбается, некоторые же, хитро морщась, явно с нетерпением ждут того момента, когда подействуют любовные чары, дабы, подобно нам, людям в кинотеатре, с упоением следить за захватывающим зрелищем. И вправду — какое ещё может быть развлечение у купидонов? Не пристало же им, в самом деле, посещать театры и кататься на американских горках. Куда интереснее здесь… куда более захватывающе…

Только в нас целиться не надо. Чье-то маленькое лезвие в форме сердечка уже давным-давно, больше десяти месяцев назад в цель попало. И, благодаря ему, сейчас рядом со мной самый потрясающий мужчина на свете.

Даже не опуская глаза вниз, все ещё рассматривая потолок, я знаю, как он сейчас выглядит. Бронзовые волосы немного примяты от недавнего сна, малахитовые глаза полуприкрыты, дабы сконцентрироваться на собственных ощущениях (сегодня, в конце концов, день его желаний), а розоватые губы, приоткрывшиеся от нехватки воздуха, ещё влажные от моего недавнего поцелуя… может ли быть что-то красивее? И это он уверял меня когда-то, что в нем нет ничего привлекательного, когда дело доходит до постели?.. Господи…

Эдвард тихонько стонет, привлекая мое внимание — ему нравится в этот момент смотреть в мои глаза, я знаю — сильнее сжимая длинными пальцами мои ладони. Он выгибается мне навстречу, дыша чаще прежнего. Уже близко…

— Tesoro…

— Tesoro, — улыбаюсь в ответ, ощущая, как знакомое тепло стягивается внутри живота в мерцающий комочек, готовясь совсем скоро доставить непревзойденное наслаждение.

Я немного наклоняюсь к нему, тем самым меняя позу и сокращая оставшееся время. Мне хватит. Ему тем более.

Эдвард стонет громче, двигается сильнее… вот-вот…

— Красави… — я вздрагиваю на мгновенье раньше, чем он успевает закончить. И это, похоже, подталкивает мистера Каллена к самому краю.

Рыкнув, мужчина притягивает меня к себе, заставляя прижаться к его телу как можно крепче. Вздрагивает, резко подаваясь вперед — к потолку, к ангелочкам. И ещё раз. И ещё. Обжигающе-горячее, сбитое дыхание щекочет кожу у меня за ухом.

В спальне, залитой утренним солнечным светом, повисает тишина. Ну, почти тишина, если не считать того, как мы оба часто и рвано дышим. Но никого это ни капли не смущает: слишком хорошо, чтобы думать о таких мелочах.

Я сильнее обнимаю Эдварда, утыкаясь носом в его плечо. Он пахнет своим любимым шампунем, свежими простынями, на которых я вчера испробовала лавандовый порошок, и совершенно особенным, ни с чем несравнимым собственным ароматом, из-за которого я готова не вставать с кровати неделями. Он и раньше казался непередаваемо-приятным, но в тот день, когда я впервые проснулась рядом с ним после настоящей совместной ночи, поняла, что пределу совершенства все-таки нет. К знакомым ноткам примешались совершенно новые, но ничуть не испортили общую картину, нет. Все наоборот. Все с точностью до наоборот…

Неужели когда-то мне казалось, что секс с этим человеком ни сулит ничего, кроме боли? Неужели когда-то я позволяла себе заблуждаться настолько, что искренне считала, будто умру, едва он прикоснется ко мне, как следует мужу?.. Невероятной глупости мысли. Как же хорошо, что они исчезли. Не так сразу, конечно, но…

Руки дрожат… черт, почему они дрожат? Ещё ведь ничего не происходит — я просто снимаю платье. Просто снимаю, и все. Здесь даже никого нет — пусто. Стены, я и кровать. Они-то точно не набросятся на меня — что в одетом, что в обнаженном виде…

Прекрати валять дурака, Белла. Расстегни эту молнию. Вот так, смелее. Все. Две пуговицы снизу…

Осторожно прикасаясь к тонким бретелям, сделанным, судя по тому, как горят пальцы, не из ткани, а из чистого, раскаленного железа, опускаю их вниз. Одна, затем вторая. Прекрасно. Осталось немного потянуть…

Платья нет. Легкий ветерок, пробираясь сквозь раскрытые двери веранды, щекочет кожу. Только вот покрывается она мурашками вовсе не от ночной прохлады, а от испуга. Что же я делаю?..

Хватит! Отступать поздно. На моем безымянном пальце поблескивает золотое колечко с затейливым плетеным рисунком внутри (ничуть не похоже на «подарок» Кашалота — на это, судя по его дизайну, и был расчет Эдварда) и оно должно придать сил. Перед священником я многое сегодня сказала и за слова свои отвечаю. Все не так страшно, как кажется. Мой муж — истинный и единственный мужчина, несмотря на все былое, кто подходит под это слово — не демон и не сатана. Он теплый, ласковый и по-настоящему любящий меня человек. Он не сделает больно. Ни капли.

А что с нижним бельем?.. Его оставлять или позволить Эдварду снять в процессе? А если струшу? Нет, лучше сразу. Сразу и все.

Вот так.

Глубоко вздохнув, прогоняя панику, я заставляю сжатые в кулаки пальцы расслабиться и боязно, будто бы и она способна повредить, опускаюсь на кровать. Простыни мягкие… м-м-м, я сделала правильный выбор в том магазине. Подходит. Тем более, их Эдвард ещё ни разу не видел.

Да где же он? Джером давно должен был заснуть… он оббежал большую часть парка сегодня, участвуя в пиратском квесте — неужели совсем не устал?

… Кажется, идет. Да-да, идет. Шаги, мне не показалось. Так, спокойно… все будет как нужно, у меня получится. У него получится. У нас вместе.

Дверь открывается — вот он, момент истины.

Я встаю, нервно поправив волосы. Надеюсь, с ними все неплохо — на укладку времени не было.

… Эдвард проходит в комнату одновременно с тем, как я с трудом отговариваю себя зажмуриться. Меньше страха — больше дела.

— Добро пожаловать, scorpione.

Мужчина хмурится, наверняка расслышав в моем голосе дрожь. Поднимает глаза от пола, с рекордной скоростью находя меня в комнате.

Малахиты вспыхивают, наскоро пробежавшись по фигуре снизу вверх, и округляются. Мотнув головой, Эдвард поспешно отворачивается.

— Извини, Белла, я думал, ты спишь…

— Не сплю…

— Вижу. Не беспокойся, я не повернусь, пока ты не оденешься.

Он думает, я случайно?..

Сначала намереваюсь ответить, не двигаясь с места, но потом передумываю. Это моя игра и мои правила — я вольна делать все, что захочу.

А потому тихонько, стараясь как можно меньше сообщать о своем приближении, подхожу к Каллену. Он едва ли не на полторы головы меня выше, но это как раз пугает меньше всего.

Тем более хоть каким-то успокоением служит его запах… он-то как раз и отделяет Эдварда ото всех мужчин, подобных Джеймсу. Если мне станет страшно, я просто поглубже вдохну… да, сработает. Должно сработать.

— Я не буду одеваться, — негромко бормочу, прикусив губу. Ветерок становится холоднее с каждой секундой.

— Не будешь? — Эдвард явно не понимает, что происходит, — тебе нужно что-то принести?

— Нужно… — наскоро прочистив горло, прогоняя ненужные нотки из голоса, — ты мне нужен.

Могу поклясться, что его правая бровь сейчас в изумлении взлетает вверх, изгибаясь, как всегда, вопросительным знаком от удивления.

— Что значит, «я нужен»?

— Значит… ты ко мне повернешься?

— Уверена?

— Да.

Мужчина внимает моей просьбе. В малахитах нет ни похоти, ни особого желания. Они наполнены лишь вопросом и ожиданием на него ответа.

— У нас ведь… брачная ночь, — вспоминаю, что должна сказать, зацепив взглядом колечко. Только теперь уже на его руке.

— Какая ночь?..

Господи… к затяжному объяснению я не готова. Можно скорее перейти к делу? Мне холодно…

— Мы с тобой поженились, а значит, должны жить соответствующе, я понимаю. И я готова. Сегодня. С-сейчас… — произношу всю эту реплику на одном дыхании, споткнувшись лишь на последнем слове. В целом неплохо — могло быть хуже.

— Белла, — Эдвард приседает, опускаясь на уровень моих глаз. Смотрит внимательно, подмечая каждую эмоцию, каждое шевеление внутри них, — ты хочешь секса?

Не верит.

Вздрогнув от знакомого слова, так легко им произнесенного, поспешно киваю. Отрывисто, уверенно. Пусть не сомневается, пожалуйста!

— Ты серьезно? — баритон сомневается, но в то же время звучит как-то встревоженно. Весь Эдвард наполняется тревогой за меня в этот момент.

— Да! Да, и не спрашивай меня!.. — выбиваю из колеи и его, и себя, в буквальном смысле набрасываясь на розоватые губы, — я хочу… я хочу… сегодня…

Слушаясь, он рассеяно пытается целовать меня в ответ. Отвечать. Но с нежности начать я уже не позволила, так что мужчина сразу переходит к чему-то более ясному, более сильному. К страсти, наверное.

А все не так ужасно. Я ожидала худшего.

… Наверное, потому и совершаю неосмотрительный шаг, слишком скоро прижавшись к нему чересчур крепко. И когда калленовские руки перебираются с моих волос на бедра, я чувствую вполне ясную эрекцию, которой его джинсы совершенно не помеха.

И именно это, казалось бы, вполне объяснимое, даже необходимое для достижения моей цели явление на корню уничтожает всю решимость. Ловко, быстро и легко испепеляет все то, с чем я лелеяла надежды справиться с собственным сознанием. Этот раунд снова принадлежит ему. Снова оно здесь победитель.

Словно бы куклу, механическую машинку, настроенную на определенную программу, меня передергивает, а из глаз, без возможности остановки, брызжут слезы. Разумеется, всхлипы прерывают любые поцелуи.

— Я не… я… нет! — задохнувшись от ужаса, когда Эдвард отстраняется, пробую как можно скорее притянуть его обратно к себе, — мы же договорились!..

— Тише, — мужчина легонько похлопывает меня по плечам, наскоро чмокнув в макушку, — все хорошо. Сейчас я дам тебе платье.

— Нет!

Он не слушает. Даже не собирается.

Обходит меня, направляясь к кровати. Слышу шорох — поднял. А вот и ткань уже передо мной.

— Надевай.

— Я не буду.

— Белла, — он вздыхает, ещё раз поцеловав меня. Только теперь нежнее. Теперь — в лоб. — Давай, моя хорошая.

Однако одежду из его рук я все равно не беру. Это уже не взрослое поведение, ей богу. Я веду себя хуже, чем положено Джерри. О каком сексе может идти речь вообще?..

Эдварда, конечно же, не останавливает мое упрямство. Снисходительно качнув головой, он снова обходит меня, становясь сзади. Я не знаю, как он это делает, но я оказываюсь прямо в тесном круге из ткани. И, конечно же, пользуясь таким шансом, Каллен быстро, пока я не успеваю воспротивиться, вынуждает просунуть руки в рукава. Секунда — и готово. Молния застегнута, ровно как и пуговицы. Будто бы ничего не было.

Но ведь было… было, и я, как всегда, все испортила!

Мне становится стыдно. Очень и очень стыдно за свое поведение. Начиная от своевольного раздевания и неумения сдержать себя, когда следует, заканчивая слабостью. Слезы — последнее, что нужно для первой супружеской ночи. Ну конечно же, когда я плачу, Эдвард меня не тронет. Он, наверное, в принципе меня не тронет больше… побоится… не захочет.

Громко всхлипывая, я закрываю лицо руками — лучше им применения все равно не нашлось. Не знаю, возможно ли такое ощущение, чтобы было и холодно, и жарко одновременно, но у меня именно так и происходит. Лицо горит от стыда, а тело дрожит от ночной прохлады. И никакое платье, никакое покрывало спасти не способно — дрожь подпитывается изнутри, ровно как и жар.

— Не бойся, viola, — Эдвард осторожно, готовясь, если нужно, убрать руки и действовать только словами, гладит мои плечи, — маленькая, хорошая моя девочка… не бойся. Ничего не будет.

— Я хотела!..

— Нет, — мягкие губы прикасаются ко лбу, а затем, медленно двигаясь вниз, к скулам, — ты не хочешь.

— Я хотела… — упрямо бормочу, встраивая слова между рыданиями, — я знаю, что уже долго… я знаю, что ты… и что тебе… ты ведь на мне ж-женился… я понимаю, что надо…

— Ничего не надо, — заверяет мужчина.

— Ну как же… Эдвард, — резко вдохнув, решаюсь-таки произнести слова, режущие не хуже самых заточенных ножей. И то чувство, то ощущение, что прошлось по нутру после их осмысливания прошлым вечером, после того звонка, было сравнимо только с издевательствами Джеймса. — Послушай, если ты собираешься… ехать к… к Марии, послушай, я справлюсь. Я сегодня или завтра утром, если нужно, справлюсь… ты можешь сзади или спереди, или как хочешь… только не к ней, пожалуйста!

Затаиваю дыхание, досказав до конца. Шумно сглатываю, низко опуская голову. Сверлящий взгляд Каллена сложно не почувствовать.

— Она… она оставила тебе адрес и телефон на автоответчике… я слышала, — признаюсь в своем постыдном поведении, сжав губы, — извини.

Эдварду, похоже, от истинной причины происходящее становится более понятно. Правда, о реакции на такое остается лишь гадать.

— Мария из кондитерской?

Их несколько?..

— Да…

Хмыкнув, Эдвард тяжело вздыхает.

— Так вот, откуда такие глупые мысли… оказывается, все зло в автоответчике?

— Я понимаю, что не должна была, но…

— Изабелла, — наконец, обнимая меня как следует, Эдвард опускает подбородок поверх моей макушки, — скажи мне, ты любишь орехово-клубничные пирожные?

— Причем здесь…

А вот при том. Ясно.

Я поднимаю голову, не отодвигаясь от желанной груди, которая, ко всему прочему, ещё и теплая. Заглядываю в малахиты — не врут. Правдивые. Искрящиеся.

— Ты мне?.. О, Господи! Эдвард, прости!

— Думаю, это мне стоит извиниться, что это не осталось сюрпризом, — посмеивается он, перебирая пальцами мои волосы, — ну да ладно. Вкус от этого все равно не изменится.

… Вот теперь мне становится по-настоящему стыдно. Так, как никогда прежде.

— Я идиотка.

— Нет, — он качает головой, сразу же отрицая такой вариант, — ты просто волнуешься. Но напрасно ведь, красавица. Куда я от тебя денусь?

— Даже если?..

— Мы уже это обсуждали, — снисходительно произносит он, разгладив мой наряд на спине, — «даже если» и «даже если ты…» — это ничего не поменяет.

— У тебя все получается на сто баллов, — знакомый шепот рядом, увлекая за собой, вытягивает наружу из воспоминаний. Звучит чуть ровнее, чем прежде. Смеется. — Начиная от готовки и заканчивая…

— А у кого-то на двести, — ухмыляюсь, чмокнув его в щеку, — если ему нравятся мои сто…

Хохотнув, Эдвард ловко переворачивает меня на спину. Нависая сверху, опираясь локтями на простыни, он смотрит на меня со всей возможной лаской, какая только подвластна человеку. Малахиты искрятся неподдельным счастьем. У меня сегодня удачный день.

— Спасибо…

— Тебе спасибо, — передразниваю я, закатив глаза.

— Ты очень красивая, — восхищенно продолжает Эдвард.

— Красивая?

— Не веришь?

— Такому лгунишке? — фыркаю, взъерошив его волосы, — кто-то обещал мне вчера лечь в постель в одиннадцать.

— Это был слишком интересный фильм, — смешно вытянув губы — точно как Джерри — оправдывается Каллен, — из-за тебя я и так пропустил половину…

— Неужели тебе не понравилось?

Мне правда интересно. Уроки Лорена не прошли мимо — я многое умею делать и, мне кажется, все больше и больше открываю то, что нравится из всего этого многообразия Эдварду. Неужели вчера я не угадала?..

— Когда я отвечу «нет», ударь меня чем-нибудь, — он нагибается, целуя меня. С нежностью и обожанием, но вместе с тем со смехом. Он смеется. Как я люблю, когда он смеется! Так — тем более.

— Без шуток, tesoro, — кое-как отвернувшись от любимых губ, чересчур настырных, когда они чего-то хотят, говорю я, — но сегодня тебе лучше отлежаться. Вчера днем ещё был жар.

— Но сегодня же его нет, — оптимистично отзывается мужчина, нетерпеливо глядя на мое лицо, — благодаря одной замечательной волшебнице…

— И её льстецу-обольстителю…

— Да уж. Под пледом в такую жару я вряд ли кого-то соблазню.

— Неправда.

— Ну, за одним исключением, — он ослепительно улыбается, получая-таки возможность продолжить поцелуи, — моя жена ведь рядом и в болезни, и в здравии, так?

— Сомневаешься?

— Нисколько. Но в кровати я все равно не останусь.

— Это что, мятеж? — пробую вырваться из его цепких рук, но, как и следовало ожидать, Эдвард не отпускает.

— Ни в коем случае. Констатация факта, фиалка.

— А если я все равно заставлю тебя остаться?.. — говорю и одновременно с тем пробираюсь пальцами к низу его живота. Знаю, что много времени для продолжения не понадобится. Кажется, я становлюсь ненасытной из-за этого мужчины…

— Даже если так, — довольно улыбнувшись, Эдвард наклоняется ниже, прижимая мои пальцы к собственной талии, — то рано или поздно придет Джером. И он-то точно не допустит очередного скучного дня.

— Мы пекли печенья… — не соглашаюсь, глядя на него исподлобья.

— Я знаю. Вкусные, кстати.

— Я принесу их тебе, если отпустишь. Отпустишь?.. — широко распахиваю глаза, вглядываясь в самое нутро малахитов. Пытаюсь, хоть и знаю, что вряд ли получится поразить его таким же взглядом, как Кот в сапогах, которого мы с Джерри вчера смотрели на одном из немногочисленных американских каналов.

— Не-а, — Эдвард явно наслаждается своим всемогуществом, держа меня в такой позе — ни вправо, ни влево — повсюду либо его руки, либо тело. Ухмыляется.

— Но это же нечестно…

— Честно. Все честно. Я предпочитаю печеньям кое-что получше.

Наклоняя голову и немного подаваясь назад, он устраивается возле моей груди, с наслаждением целуя её кожу. Руки тоже не дремлют — пробираются под спину, приятно массируя малость затекшие от неудобной позы мышцы.

— Дыши спокойнее, — наставляет Эдвард, осторожно следуя губами от моего плеча вниз по руке, — я же просто тебя целую. Ничего больше.

— Ничего больше… — эхом отзываюсь, поворачивая голову и открывая ему доступ к шее.

— У тебя бархатная кожа… клубника? — он делает вдох, с интересом глядя на меня. Угадывает шампунь?

— Земляника.

— Ну, почти, — хмыкает, продолжая свое занятие, — завтра надо будет купить тебе этих ягодок.

Движется ещё ниже. Вот уже на ключице. Все нежнее и нежнее, все трепетнее. Словно бы я сейчас растаю.

— Тебе стоит гордиться своей красотой, — вдохновленно шепчет Эдвард, улыбаясь.

— Ты первый, кто о ней говорит… — по коже бегут мурашки. Не сказать, что больно, но приятного пока мало…

— Первый? Не может быть.

— Именно так, — а вот после поцелуя легче. Если в том месте, где они сгрудились, то легче. Его губы теплые.

— В таком случае, гордости должно быть в два раза больше.

— Ты лицо заинтересованное…

— Может быть и так, — Каллен с готовностью кивает, ничего не оспаривая, — но в этом случае все ещё проще: тогда я буду тобой восхищаться. Вдвойне.

Робко улыбаюсь его словам — глупо отрицать, что они меня трогают. Испуг немного отпускает — расслабляюсь, как он и просил. Все в порядке.

— Как насчет того, чтобы… ш-ш-ш, — он удерживает мои дернувшиеся в направлении него руки, аккуратно их пожимая, — я не сделаю ничего дурного. Поверь.

Верю… верю, но все же…

— Извини.

— Ничего страшного.

Возвращается к прежнему делу. Отпуская мои ладони в надежде, что я не собираюсь мешать, Эдвард ласковыми и выверенными движениями проводит пальцами по моей груди. Раз, затем второй. Круг за кругом, следуя губами по уже проложенному маршруту. И если на первых порах я дрожу, не в силах с этим справиться, то потом дрожь практически унимается. Быть может, дело в том, что я не пускаю в голову страшные картинки?

— Нравится?

— Да.

Это честно. Это открыто. Это без тени притворства.

Правда, нравится. Очень…

Не думала, что подобное может быть приятным.

— Ну вот видишь, — он явно доволен и явно обрадован. Чуточку даже краснеет.

… Все кончается тем же поцелуем. Только ниже, куда ниже… и я впервые за столько времени, впервые, наверное, вообще за все свое существование, понимаю, почему Джессика так восхваляла занятие любовью…

Как же мне хорошо!

— И все же, мы будем вставать? — спрашиваю я, улыбнувшись и тому, что чувствую сейчас, и тому, что было прежде, в только-только растворившейся перед глазами картинке из недалекого прошлого. В тот момент я даже расплакалась, чем напугала Каллена, но, догадавшись, чему обязаны эти слезы, он лишь улыбнулся и… повторил.

— Нужно, да?.. — Эдвард будто бы меня не слышит. Явно надеется на продолжение, судя по поцелуям.

— Уже девять…

— Время слишком быстрое.

— У нас ведь есть весь день — если ты останешься в постели, конечно.

— Заманчивое предложение, — Каллен вздыхает, отрываясь-таки от меня, — к тому же, оно не совсем честное… но все равно не получится.

Боже мой, прошел почти год с того момента, как я встретила этого мужчину, а упрямство никуда в нем не делось. Похоже, это навсегда.

— Что такого важного тебя сегодня ждет? — сдаюсь, усаживаясь на простынях. Эдвард остается на подушках, закидывая руки за голову.

— Зоопарк.

— Мы идем в зоопарк?

— Мы с Джерри идем, — его лицо становится виноватым, но в то же время какие-то проблески хитрости, смешанной с нежностью, на нем видны весьма явно.

— А меня, что же, не берешь?

— Мы обязательно сходим с тобой ещё раз.

— Правда не берешь? — изумляюсь, без шуток глядя на него. Я думала, это игра…

— Belle, тебя ждет кое-что получше, чем парочка обезьян в клетках.

— Насколько получше?.. — опасливо спрашиваю, надеясь, что таких огромных и неожиданных сюрпризов, в каких за последний месяц Эдвард достиг совершенства, сегодня не будет.

— Намного, — заговорщически шепчет Каллен и затем, обещая больше не произносить ни слова, делает вид, что на молнию застегивает себе рот.

— Молчать нечестно, — я не понимаю, что он задумал, и не понимаю, почему не могу пойти с ними вместе, к тому же, если честно, побаиваюсь этого сюрприза. Зачем уводить Джерома из дома, дабы я его увидела? Что он собирается делать?..

— Ладно, значит, не буду, — мужчина одним точным движением заключает меня в объятья, снова укладывая на простыни рядом с собой.

— Скажи мне, Эдвард… — предупреждающе произношу я, надеясь подействовать на него таким тоном. Напрасные мечты, но попытаться ведь стоит, разве нет?..

— Скажу. Я все тебе скажу, — он усмехается, проведя носом по моей щеке и следуя точно к уху, дабы прошептать:

— Я скажу тебе, Изабелла, как сильно я тебя хочу… прямо сейчас!

И после этого заявления я больше не в состоянии ни спорить с ним, ни что-то выпытывать…

* * *

— Осторожно, любимый, ещё горячие, — я ставлю перед Джеромом тарелку с дымящимися блинчиками, укладывая на стол рядом вилку. Апельсиновый сок уже тут стараниями Эдварда.

— Спасибо, мамочка, — Джерри улыбается, посылая мне воздушный поцелуй. Я знаю, что он с нетерпением ждет, когда можно будет приступить, но, руководствуясь недавним неприятным опытом, раньше, чем они хоть немного остынут, брать не будет. За него я спокойна. А вот за Каллена-старшего…

— Твоя порция уже почти готова, — говорю я, наблюдая за тем, как он, щурясь, посматривает на блинчики Джерома.

— Кажется, я уже это слышал…

— Держи, папа, — малыш, слушающий нас обоих, мгновенно реагирует. Подвигает свою тарелку на середину стола, протягивая папе вилку, что лежит рядом. Кивает на свой завтрак, намекая, что обязательно поделится.

— Спасибо, китенок, — Каллен обнимает сына, чмокнув в макушку, и, отрезав маленький-маленький кусочек, пробует мою стряпню на вкус. Словно бы впервые, ей богу.

— Черничные! — радостно, как ребенок, восклицает он, — м-м-м… чем мы заслужили такое, мамочка?

— Кто-то вчера вовремя лег спать, — я переворачиваю оставшиеся на сковороде блинчики, чтобы они не подгорели, прежде чем обернуться к Калленам. С обожанием смотрю на Джерома, демонстрируя, кому адресую похвалу. Мальчику приятно такое слышать. Он улыбается шире, заканчивая с половиной своей тарелки.

— А кто-то вовремя проснулся, — оглядываюсь на Эдварда, подмигнув ему.

И без того светлое лицо мужчины становится ещё восторженнее.

От Джерри, конечно, этому не укрыться. Он посматривает на нас с отцом очень подозрительно, но все же с радостью. Конечно, он заметил перемену, что случилась. Конечно, от него не ускользнуло… в тот самый первый день, вернее, в первое утро я не могла прекратить улыбаться. Целый день, с утра и до самого вечера — повтора. Мы вправду стали самой настоящей семьей.

— Кстати, раз уж вы идете в зоопарк… может быть, и в магазин заедете? Молоко и черничное варенье кончились…

— Да! — прежде, чем Эдвард успевает открыть рот, кивает Джерри. А потом, обернувшись на папу, показывает на свою тарелку, — варенье кончилось!

— Да, такого допускать нельзя, — мужчина посмеивается, потрепав сына по белокурым волосам, — конечно заедем. Ещё чего-нибудь, красавица?

Вспоминаю, при каких обстоятельствах он сегодня последний раз произносил это слово, и заливаюсь румянцем. Каллен хмыкает, а Джером удивленно посматривает в мою сторону, пытаясь понять, в чем дело.

— А вот и блинчики, — нахожу повод отвернуться и снимаю сковороду с огня, перекладывая столь желанный завтрак на две тарелки.

… Да, похоже я обсчиталась в разнице лет между Эдвардом и сыном. Они оба, абсолютно, идеально похожие, сидят за одним столом, едва ли не на одном стуле — так близко поставлены табуретки — и, обгоняя друг друга, доедают черничное лакомство. Апельсиновый сок терпеливо ждет своей очереди, с некоторой скукой наблюдая за этим соревнованием по поеданию через стекло запотевшего стакана.

— Знаете, я могу кормить вас чаще, — заключаю, только-только притрагиваясь вилкой к своей порции. Их тарелки же почти пусты.

— Мы не против, верно? — Эдвард обращается к Джерому, и тот, согласно кивнув, заканчивает с последним блинчиком.

— Принесете варенье — я пожарю ещё.

Они оба смеются. Оба, глядя то друг на друга, то на меня, выглядят счастливыми. И если раньше это казалось недостижимым сном, если раньше при одной лишь мысли, что у нас будет такое беззаботное утро, мне хотелось подать заявление в психиатрическую клинику, то теперь ничего подобного нет. И, я уверена, больше не будет.

Каллены вправду счастливы. Мы счастливы. И да, уже не Каллены… уже — Венсэдоры. Вкупе с новыми именами, конечно же.

Ну и что? Имеет ли значение фамилия и имя? Главное, что мы вместе и главное, что здесь. Цену, конечно, пришлось заплатить…

Ещё два месяца назад по каждому американскому и итальянскому каналу, какой нашелся бы на нашем телевизоре, шли бесконечные сообщения и предположения, почему Босс столь престижной, столь многомиллионной и господствующей американской мафии… застрелился. Не козни ли это конкурентов? Не совершил ли он самоубийство из-за женщины? А может, вскрылись его махинации? Угрожала полиция, ЦРУ?.. И зачем, к тому же, он убил другого главаря перед этим — Большую рыбу? Это четко спланированный план или удачно сложившиеся обстоятельства?..

Исследователи «Первого канала» вообще сошлись во мнении, что такого человека, как Smeraldo никогда не существовало — все это подставные люди, подставные лица. Ну не может же быть, чтобы истинный Король, главарь, и так просто… о господи!

Нам пришлось отключить провод, соединяющий телевизор с антенной, и оставить только тот, что был отдан под DVD плеер, дабы Джером даже случайно не прослышал и не увидел фотографию папы в столь неприглядном для себя облике…

А что творилось в газетах! Ну неужели людям больше не о чем писать? Ураганы в Бразилии, снегопад в Сахаре, война в Ливии и землетрясения в Индии — мало новостей? Нет же, на каждой полосе, как назло, крупным планом красовался нечеткий из-за качества первой и единственной найденной СМИ фотографии портрет Эдварда. И заголовки были самые различные, вплоть до сумасшедших глупостей. К тому же, тот тут, то там объявлялся истинный Изумрудный Наркобарон, утверждающий, что никуда он не пропал и совсем скоро вернется. А пока велит…

… Кончилось все тем, что мы перестали покидать пределы нашего дома, буквально запершись изнутри. Случайные встречи и опознавания никому были не нужны. Тем более, нам было, чем заняться.

… Если честно, я всегда думала, что для меня будет тяжело жить обычной жизнью… само это понятие изжило себя за годы существования рядом с Кашалотом. Однако, на удивление, у меня все получилось прекрасно. После его смерти я почувствовала такую свободу, что ни одну более жизнь — даже если бы она была до сумасшествия сложной — не назвала бы таковой. У меня ведь есть все, что нужно. И я все умею, все могу… мне есть ради кого стараться — а это главное.

Это же было приоритетом, целью, путеводной звездой Эдварда. Только для него все оказалось в разы тяжелее…

Нет, первые две недели все было просто потрясающе — солнце, океан, купания, замки, блинчики и омлеты, сказки на ночь… а потом все покатилось вверх дном. Он не мог понять, что дальше делать. Он пытался отыскать свое место, но никак не мог найти.

Эдвард жаловался мне, что ничем не в состоянии заниматься. Нет той работы, какая бы подошла ему, какую бы он осилил — кроме той, в которой столько лет жил и в которой достиг такого успеха. Мафия въелась ему под кожу точно так же, как мне Джеймс. Только вот с кончиной Лорена ушла и сдержанность, скованность — пусть и не сразу, пусть постепенно, но, все же, ушла и окончательно — а мафия так сразу его не отпустила.

… Он просыпался ночами от кошмаров, о которых, несмотря на все уговоры, говорить отказывался, он плакал днем, прячась от нас с Джерри где-нибудь в дальнем уголке сада, а когда становилось совсем невмоготу, брал машину, подгоняемую Диего или Саро, и уезжал куда глаза глядят. Проводники говорили мне, что его излюбленный маршрут — к вершине горы. Там уж думать никто не мешает…

Мне так хотелось ему помочь… до умопомрачения, до рванья волос на голове от беспомощности. Это ужасное время, казалось, никогда не кончится — такая желанная сказка, Чили, Сантьяго, свобода — обернулись таким ужасом…

Джером постоянно спрашивал меня, где папа и что он делает, почему мы не купаемся, как раньше, втроем, почему?..

Но депрессия, как ни странно, уничтожила себя сама. В тот самый день, когда по телевидению (я готовила жаркое на кухне, а Джерри лепил фигурки из цветного пластилина за обеденным столом) показали небезызвестный сюжет о человеке, построившем и себя, и свое дело на костях. В рамках программы «Борьба с наркоманией» американцы проводили подсчет, кто достиг самого настоящего процветания в сей отрасли… понятно, кто.

Как только он увидел свое фото, как только прочел заголовок, и ведущий открыл рот, дабы, картавя мелодичный итальянский, произнести его имя, Эдвард, с остервенением рыкнув, выключил телевизор. Чудом не разбил после…

И газеты, и журналы, и эти тв-выпуски все же, несмотря на свою надоедливость и безостановочность, сделали доброе дело: они вернули нам папу. Каллен снова стал тем, кем был прежде.

Позже он поделился со мной, что та программа помогла понять ему, что именно он оставил за спиной. В тот момент мафия и отпустила…

— Я помою, — почти автоматически говорю, услышав шум опускающейся в раковину посуды. Сегодня у меня день воспоминаний. Никак не могу вернуться в реальность окончательно. Она-то ведь куда лучше!

Эдвард, появляясь из-за спины, благодарно улыбается.

— Спасибо.

— Не за что, — пожимаю плечами, мотнув головой. С ориентацией все ещё проблемы.

— Поехали! — откуда-то из глубины дома раздается звонкий голосок Джерома. Как же здорово слышать его полную, правильную и бесконечную речь. Даже если он снова начнет пересказывать мне все, что когда-либо видел и слышал (а так было достаточно долгое время, когда у него, наконец, стало получаться говорить целыми фразами и даже предложениями), я сяду и буду внимательно слушать. Молчание отвратительно. Про молчание хочу навсегда забыть.

— Поехали-поехали, — рассеяно бормочет Эдвард, забирая с кухонной стойки ключи от машины, — Белла, ты не злишься на меня?

— За что? — отворачиваюсь от раковины, удивленно на него взглянув.

Мужчина вздыхает, возвращаясь ко мне. Нежно обнимает.

— Я обещаю, я свожу тебя посмотреть на обезьянок.

— Ты о зоопарке? Ну что ты, ничего страшного, — улыбаюсь, чмокнув его в ответ, — вам полезно провести время вместе перед тем, как Джером пойдет в школу…

— Школа… не напоминай.

— Папа-папа, что же ты делаешь с тягой ребенка к знаниям?

— В следующем году, а? Тебе не кажется, что так будет лучше?

— Мы ещё обсудим, — соглашаюсь, не желая сейчас опять ссориться из-за этого болезненного, как кость в горле, ставшего вопроса, — идите и веселитесь. Только сахарную вату мы больше не покупаем, договорились?

— Есть, мэм, — Эдвард снова улыбается, нагнувшись к моим губам, — надеюсь, сюрприз тебе понравится…

— Может быть, ты хотя бы намекнешь, что это может быть?..

— В два часа позвонят в дверь. Открой — и все сама увидишь.

— Это не намек…

— Это интрига. Пока, tesoro.

— Я жду к ужину, — вздыхаю, смиряясь с тем, что никаких подробностей не будет, — постарайся привести его хоть немного голодным.

— О-очень постараюсь, — растягивая слова, неопределенно отзывается Эдвард. А потом забирает ключи и две светло-зеленые кепки, купленные в супермаркете пару недель назад, удаляясь вслед за сыном к машине.

Наблюдаю за ними в окно до тех пор, пока темно-серая «тойота» не скрывается из виду. И лишь потом возвращаюсь к посуде.

* * *

— Чип, звонят в дверь! Чип, звонят!

— Почему ты не можешь открыть, Дейл?

— Я открою, я! Пусти меня!..

Просыпаюсь под истошные тоненькие вопли, не сразу понимая, откуда вообще они разносятся. Наощупь, ещё вслепую, следую руками по дивану, ища пульт. Где он спрятался?..

— Рокфор, они спаслись! Они здесь!

Рокфор… я где-то слышала. «Спасатели»! Точно! Рыжая мышь, вечно гуляющая в паре с мухой. Рокфор. Неужели я заснула под мультфильм Джерома?

… Наконец-то — пульт. Без труда нахожу красную кнопку, выключая телевизор. Вместе с потухающим экраном на половине фразы замолкает иГаечка:

— Ты не поверишь, но…

Тишина. Показалось — звонили в мультфильме.

Однако, опровергая только что выстроенную теорию, громкий звук, извещающий о гостях на пороге, повторяется. Теперь диск выключен. Следовательно, кто-то пришел на самом деле, ко мне… к нам…

Сколько времени?!

Я вскакиваю с дивана так, словно бы только что отыскала недавно потерянную иголку. И хоть боли нет, волнение и тревога — чересчур сильные для приема подарка — туго сворачиваются комком внизу живота.

Эдвард говорил, позвонят в два. И, если верить часам на стене напротив, эти люди очень пунктуальны (ну ещё бы — все оплачено!)…

Ох, теперь не отвертеться.

Подобно тому, как отправлялись на неминуемую казнь осужденные преступники, я, поправив лямки майки, бреду к входной двери. К сожалению, в дверной проем спальни не вместилась «большая кедровая дверь», зато для входной двери этот материал прекрасно подошел. Сбылась мечта Эдварда — стоя перед толстым деревом, я вспоминаю, как пообещала ему, что она у нас обязательно будет.

Ещё один звонок. Они думают, меня нет дома?.. А что, это может сработать! Другое дело — как объясняться потом с Эдвардом…

Нет, открыть все же придется. Хотя бы для того, чтобы его не обидеть.

Я медленно, как можно дольше оттягивая решающий момент, поворачиваю замок в нужную сторону. Один поворот, второй — все. Открыто.

Коротко вздохнув напоследок, распахиваю дверь. Если уж они пришли меня пытать, то и я имею право напугать их.

… Только вот за кедровой заставой вовсе не посыльный с огромным ящиком, не рабочий в костюме, который хочет показать мне что-то в саду (что-то, что нельзя внести в дом), и даже не человек, призванный куда-то сопроводить меня (ту поездку в спа-салон я запомнила… не знаю, понравилась ли Эдварду моя выдраенная кожа, но мне сам процесс точно запомнился с худшей стороны). На пороге женщина. Невысокая, с короткими рыжими волосами и бледным, немного заострённым лицом. Она неловко сжимает в руках сумку — ладошки маленькие, как у ребенка — нервно поглядывая куда-то вниз, под ноги. Одета вполне неприметно — шорты, рубашка… я бы никогда не узнала её, если бы незнакомка не подняла глаза, встретившись с моими. Тут уж нет вариантов. Только у одного человека на этом свете радужка такая же, как у меня. Темно-каштановая…

Мама?!

Я согласна, такое заявление кажется не то что неправдоподобным, а, наверное, вообще каким-то неестественным. И как такое могло прийти в мою голову?

Быть может, это розыгрыш? Или дурацкая шутка подсознания, которая выдает эту посыльную за образ того человека, с которым я так и не попрощалась как следует?

Но что бы это ни было — от галлюцинации до сновидения — уж слишком оно реально. Будто бы я могу протянуть руку и притронуться…

— Изабелла? — миниатюрное создание кусает губы, глядя на меня глазами, постепенно наполняющимися слезами. Не может отвести взгляд, но и сдержать себя тоже не может.

Я окончательно сошла с ума или ещё нет? Даже голос тот же!

— Да… нет… — путаюсь, пытаясь вспомнить, как теперь меня зовут, — Анжелика. Анжелика Венсэдор. Я… я могу вам помочь?

— Нет, ты Белла, — уже тверже, уже пристальнее глядя на меня, решает женщина, — я же вижу.

— Подождите… вас Э… — так, не Эдвард. Как же его… как его зовут? Я так волнуюсь, чтобы забываю самые простые, должные за это время стать непреложными вещи! Что это существо со мной делает?

— Кто вас ко мне прислал?

— Изабелла, — незнакомка перебивает, не давая ни ответа, ни объяснения. Кивает на дверь, — ты позволишь мне войти? Я не задержу тебя надолго.

От изумления, от всего увиденного и услышанного даже не противлюсь. Послушно, словно бы робот, отступаю в сторону, пропуская её в дом. Это не опасно? Эдвард знает, что она придет? Знал?.. А если это кто-то из Италии или США… они похожи на маму, но я ведь не видела её шесть лет! Мало ли могло измениться за такой огромный отрезок времени?

— С-садитесь, — с легкой заминкой предлагаю, глядя, как женщина по-прежнему стоит у входа. На собственных деревянных ногах, тщетно стараясь переварить всю собранную информацию, подхожу к дивану в зале. Присаживаюсь на краешек как раз там, где обычно сидит Джером — между двух подушек с синими волнами. Он часто обнимает их, засыпая под «Спасателей», как я сегодня.

Она садится прямо напротив. Задевает сумкой журнальный столик, отчего дерево издает глухой звук. И смотрит на меня… без конца смотрит, словно бы пытается найти что-то написанное на лице, на теле, на руках.

— Изабелла, верно?.. Мне сказали, это ваше настоящее имя.

— Было когда-то… — неопределенно бормочу я, пытаясь куда-нибудь спрятаться от её острого вездесущего взгляда.

— А теперь Анжелика?

— Анжелика. Послушайте, я не знаю, кто вы и зачем вы пришли, но если вам сказали, где я, значит, какой-то смысл в этом есть, — хмурюсь, подбирая слова с особой тщательностью, пока произношу эту фразу. Многое непонятно, но, если не говорить, не обсуждать и не задавать вопросы, понятнее оно не станет. В молчанку я больше не играю.

— Конечно, имеет, — с жаром соглашается женщина, немного пугая меня своим рвением. Её карие глаза становятся ещё больше, — я, правда, не до конца понимаю какой, но… вы просто очень похожи, правда похожи, на одного человека…

— На кого же?

— На мою дочь, — незнакомка шумно сглатывает, стискивая пальцами ручку своей сумочки. Её губы поджимаются точно так же, как и у меня. Я знаю это выражение лица. Я уже его видела!

Не может быть… не может!

— Это вряд ли… возможно, — наконец, выбрав нужное слово, качаю головой я. Но глаза с женщины, как и она с меня, не спускаю. Напоминает чем-то чтение книги одновременно с просмотром кинофильма. Я и говорю, и наблюдаю. Эмоции, особенно вкупе со словами, так много рассказывают о людях…

— Я тоже так думаю! — подхватывает она, едва я заканчиваю фразу, — понимаете, она умерла шесть лет назад, я была на похоронах и видела гроб… понимаете, я тоже не поверила вначале, когда Он рассказал мне, но…

— Он?

— Он. Он не называл своего имени.

Эдвард? Эдвард её нашел? Где и зачем? И главное — откуда он вообще узнал про неё?..

— Он сказал, вы живете здесь…

— Мне кажется, вы ошиблись, — делаю глубокий вдох, качнув головой, — мы здесь совсем недавно, я и муж, и мы никого не знаем… вам дали, наверное, неправильный адрес. Извините.

— Вы извините, — незнакомка поспешно поднимается на ноги, виновато глядя на меня, — верно, неправильный адрес… я переспрошу и тогда приду, куда следует… извините…

Она быстро поворачивается на каблуках, следуя к двери. Минует четверть пути, половину…

Я не могу ни черта понять. Смотрю ей вслед, как завороженная, кусая губы едва ли не до крови. Откуда вообще мысли, что «Он» — это Каллен? Вполне угодно, кто-нибудь иной… любой другой мужчина будет «Он»! К тому же, как я слышала, она не уверена, не знает, кого должна увидеть… но в то же время эта женщина назвала меня Изабеллой! Изабеллой, хотя во всех счетах и даже номере сим-карты на мобильном я Анжелика! Никакого сходства, это не может быть ошибкой!

Тогда, получается…

Я решаюсь проверить. Попытка не пытка — в конце концов, я ведь должна убедиться в том, кто она. И если та, что я думаю, то это будет… невероятно. Не имею ни малейшего понятия, что буду делать дальше, но все же интересно посмотреть, узнать интересно.

Я набираю в легкие воздуха в тот самый момент, когда женщина протягивает руку к дверной ручке. Вот-вот коснется её и выйдет… последняя попытка!

— Рене?..

Она останавливается. Быстро, сразу же, без промедления. Останавливается и ошарашенно оборачивается на меня, прожигая полным недоумения взглядом. Но неверие в карих глазах сразу же сменяется настороженностью.

— Рене, да. С-свон… Рене Свон.

Подтвердилось.

Мы стоим друг напротив друга — в десяти шагах расстояния — не моргая, разглядывая самих себя в отражении другого. И все черты совпадают. Все — словно бы сняли с глаз пелену. Я вижу эту незнакомку возле нашего дома, возле форксовского леса. Только волосы её длиннее, только глаза смеющиеся и губы ещё не тонкие, ещё ярко-алые, пухлые, как на лучших картинах. И навстречу ей выбегает девочка. Маленькая девочка с распущенными каштановыми волосами. Она жалуется на что-то… жалуется, что папа забрал у неё игрушку или что-то в этом роде… звонкий голос вместе с мягким, женским, теряется где-то на фоне шумящих сосен. Картинка пропадает, оставляя вместо деревьев и девочки только женщину. Только её.

— Белла… — Рене прикладывает дрожащую ладонь ко рту, в то время как глаза — мои глаза — наполняются самыми настоящими слезами, — девочка…

Я не двигаюсь с места. Не чувствую соленой влаги — её нет. Чувствую лишь, как в груди что-то разрывается. Больно-больно, на мелкие части. Или бьется — осколков не перечесть. Но по-иному описать это ощущение не выйдет.

— Белла, как же?..

— Я не…

— Господи! — оставляя у порога сумку, женщина быстрым шагом направляется ко мне. Забирает в неожиданно сильные, если судить по её телосложению, объятья, прижимая к себе, — девочка моя, ну конечно!

— Подождите… подождите, так не бывает! — пробую разуверить её я, хотя самой уже очевидно, что вправду вижу маму… она такой стала? За шесть лет — такой? Так сильно изменилась?

— Я почти полностью уверена… можно кое-что проверить? Одну секундочку только.

— Что проверить?..

Не говоря больше не слова, она, выпустив меня из своих рук, отходит назад на полшага. Аккуратно, будто бы я пропаду, если она сделает что-то не так, приподнимает низ моей майки. Мгновенье смотрит точно туда, куда нужно.

— Да, — выдыхает, заметив небольшой шрамик с правого бока, — аппендицит, верно? В семь лет.

— Семь лет и семь месяцев.

— Семь лет и семь месяцев, — согласно кивает она, — да, моя девочка… да, это ты!

И снова обнимает меня. Сейчас, кажется, ещё крепче, чем прежде.

И тут, после такой проверки, после такого досконального подтверждения, я не могу удержаться. Плачу сама. Плачу, вначале не пуская наружу слезы и попросту давясь, в такт всхлипам Рене, рыданиями, но потом, дав слабину, показываю, что на самом деле происходит… пальцы сами собой, не прося ни позволения, ни чего-то иного, впиваются в её футболку. Стискивают так, что вряд ли выдержит ткань. Но ни для кого это значения не имеет.

Это — моя мама! Мама, каким бы вымыслом душевнобольного не казалось её присутствие в этом доме сегодня! Мама, которую, я думала, потеряла в тот самый день, когда Джеймс принес извещение из похоронного бюро. Мама — единственная, которая у меня осталась из прошлой жизни — без Кашалота. Мое детство и моя радость. Безоблачный и счастливый Форкс…

— Я не знаю, кто этот человек, но я дам… дам ему все, — шепчет Рене, поглаживая мою спину, — он вернул мне тебя, я же думала, что… я была уверена!..

Знала бы ты, мама, какая это долгая история… у меня просто не хватит сил тебе её рассказать!

— Когда Он позвонит мне, я поговорю, как встретиться ещё раз… — убеждает она, целуя мой лоб, — не бойся, не бойся, больше я тебя не оставлю… я здесь, моя девочка. Я здесь, Белла…

Словно бы я ещё ребенок. Словно бы до сих пор жду сказки перед сном, чтобы заснуть, словно бы до сих пор веду маленькую записную книжку-дневник, с которой делюсь своими мечтами… и верю в сказки. Добрые-добрые, светлые-светлые.

А ещё я знаю, кто такой он.

И, подобно Рене, убеждена, что как только снова увижу его, сделаю все, что он ни попросит.

Этот сюрприз удался… этот подарок — один из лучших в моей жизни, tesoro! Спасибо тебе… спасибо тебе огромное!..

* * *

Пляж, солнце и вода. Блестящая-блестящая, как в лучших мечтах. И навстречу, прямо из воды, окатывая меня волной из брызг, навстречу несется Джером. Он настолько быстрый, что приближается, кажется, с каждой секундой на добрые пять метров. Вот уже совсем близко… разжимает руку — цветные камушки! Розовый, синий, фиолетовый и зеленый — мы вместе раскрашивали их пару дней назад. Где-то есть и красный — почему он не взял его? Камешки падают на песок, мгновенно в нем теряясь. Джером нагибается, чтобы собрать их, но, увидев, что собирать-то нечего, хмурится, едва ли не плача. Ему они нравились, я помню.

— Сейчас найдем, солнышко… — я наклоняюсь вслед за малышом, но, как только среди теплого песка нащупывается искомый предмет, Джерри пропадает из виду. И пляж пропадает, и небо, и сами камни… остается только океан. И только он со мной рядом.

— Ш-ш-ш, — пенясь, шипят волны прибоя. Уменьшаясь из штормовых до прибрежных, они постепенно звучат все громче, — ш-ш-ш…

Притрагиваются к телу — сначала у ног, под коленями, а потом на спине. И внезапно — увлекают за собой. Я вздрагиваю, попытавшись вырваться из их хватки, но это дело бесполезное. Волны хорошо подготовились.

И снова:

— Ш-ш-ш…

Я не хочу тонуть! Я не хочу в океан — меня ждет Джером! Где мой мальчик?..

— Пустите… пустите!..

— Это я, — успокаивает шепот после очередного накатывания маленьких волн на берег, — я, моя хорошая, все в порядке.

Я жмурюсь от засветившего прямо в лицо оранжевого солнца, ища взглядом говорящего. Пусто-пусто… но затем вдруг волны увеличиваются и накрывают собой целиком. Темно. Темно и холодно. Снова.

— Прогноз погоды вещь неблагодарная, да? — мягко интересуется бархатный баритон, когда его обладатель трется носом о мои волосы.

Да он же теплый! Больше — горячий! Здесь, среди холода, среди ветра! Никому не отдам!..

— Эй, — заметив то, как я набрасываюсь на него, в буквальном смысле желая слиться воедино, хмыкает мужчина, — тише, не так резко…

— Эдвард?.. — узнаю аромат. Везде узнаю.

— Ну а кто же ещё?

— Эдвард… — стону, обвивая руками его за шею. Утыкаюсь в неё носом, зажмуриваясь. Все, что было — сон, мне приснилось? И Рене, и то, что она меня узнала, и то, как мы плакали, держа друг друга в объятьях? Нет… это было бы слишком, слишком жестоко.

— У тебя снова температура, наверное, — тихонько замечаю я, притронувшись ладонью к затылку Каллена. По сравнению с моей его кожа пылает.

— Нет, красавица, просто ты заснула на улице и замерзла.

На улице? А как я здесь… как туда попала?..

— Уже вечер?

— Ночь, Белла, — усмехается Эдвард, покрепче прижимая меня к себе, — ничего, сейчас ляжешь в кроватку и согреешься…

— Вы давно вернулись?

— Нет.

— Если хотите есть, там была картошка…

— Не хотим. Прости, я не сдержал обещание.

— Ну и ладно…

Я прикрываю глаза, возвращаясь обратно к его груди. Здесь темно, тепло и спокойно, а свет, появляющийся снаружи из ниоткуда, подсказывает, что мы уже в доме. Пара шагов — и лестница.

Я намереваюсь попросить его меня отпустить — в конце концов, ноги же для чего-то даны человеку — но потом передумываю — на руках Эдварда у меня меньше возможностей навредить и ему, и себе, поскользнувшись или не удержав равновесие на ступенях. Ладно, пусть сегодня уже все будет, как будет…

— Ты так хорошо спряталась, — раздается над ухом бархатный голос, — мне понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы разыскать тебя — рекорд.

— Извини…

— Действительно, — мягко журит он, легонько чмокнув мой лоб, — я уж думал, Рене тебя похитила…

Знает о ней! Знает все!

— Так это был не сон?..

— Ну и интересные же у тебя сны, фиалка.

— Нет, правда, не шути со мной так.

— Я не шучу, — обиженно протягивает он, хмурясь, — если ты о Рене, которая является твоей матерью, то да, это я её привез.

— Откуда ты?..

— Долгая история.

— Самое то на ночь, тебе не кажется?

— Любишь длинные сказки? — с сомнением спрашивает он.

— Я хочу узнать, — поднимаю голову, заглядывая в такие любимые глаза, — ты мне не сказал…

— Конечно! Это не был бы тогда сюрприз, — фыркает Каллен, минуя лестницу. Теперь, пусть даже и со мной на руках, ему явно легче. Надеюсь, приступы не решат вернуться? Их не было почти два месяца — ему явно полегчало без подобных испытаний.

— А теперь ты поговоришь со мной?

— Ночью?

— Ночью. Сейчас.

— Хорошо, — он пожимает плечами, ласково мне улыбнувшись, — но сначала ты…

— Не сюда, — поспешно выставляю руку вперед, когда он подходит к двери в спальню малыша. Эдвард недоуменно поглядывает на меня, но останавливается.

— Я не хочу его будить, — смущенно, шепотом, объясняю я свое поведение.

— Снова будем спать без него?

— Мы вчера так делали…. — неуверенно произношу, надеясь, что не придется его уговаривать.

Благо не приходится. Мой муж на самом деле понимает меня с полуслова.

— Ладно, как скажешь.

Эдвард разворачивается и идет к другой двери — той, что по коридору дальше, слева. Открывает её, занося меня в теплую темную спальню и одним ловким щелчком включая неяркий свет.

— Давай-ка, — он аккуратно опускает меня на застеленные покрывалами простыни, погладив по волосам, — а теперь подними руки.

— Будешь раздевать меня? — хохотнув, спрашиваю, понимая, что ни секс, ни даже что-то вроде него, сейчас невозможен. Я слишком устала. Будто бы провела день не с матерью, а на какой-то тяжелой, до ужаса изматывающей работе.

— Буду, — согласно кивает Каллен, вставая и направляясь куда-то вправо, — подожди… вот она.

Уже возвращается. И, судя по шелесту, держит что-то в руках.

— Глаза можно не закрывать, — посмеивается, помогая мне натянуть вместо футболки и шорт свободную ночнушку, — я не покусаю.

— Я знаю… они сами, я не виновата.

— Ну разумеется.

Погасив основной свет, Эдвард оставляет лишь светильник на прикроватной тумбе. Садится на покрывала, подтягивая мое тонкое одеяло к самым плечам. Согревая и тем, что делает, и тем, как гладит.

— Засыпай, красавица.

— Рано засыпать… — подавляю зевок, раскрывая глаза пошире, — ты обещал поговорить…

— О чем ты хочешь говорить в двенадцать ночи?

— О Рене. Откуда ты узнал, где она?

— Не поверишь, но твоя мать живет в ста километрах от границы с Чили. Она объяснила мне, что шесть лет назад, после смерти дочери, они навсегда покинули Америку.

Я поджимаю губы, морщась.

— Это его уловки?..

— Его…

— Все, — слыша, как вздрагивает мой голос, Эдвард тут же идет на попятную, — неважно ведь, из-за чего они переехали. Главное, что переехали. И теперь здесь — совсем недалеко.

— Она была рада узнать, что я?..

— Рада? Ты шутишь? Белла, она едва ли не прыгала до потолка!

— А от меня хотела уйти…

— Уйти? — его бровь удивленно изгибается.

— Да… не поверила.

— Минутная слабость. Она слишком долго жила с мыслью, что потеряла тебя, — Каллен с такой нежностью проводит пальцами по моей щеке, что забывается сразу все плохое, что сегодня, вчера, и в принципе вообще было. Как тогда, в июле, когда он излечил меня от самой себя. Когда признался, из-за чего той французской ночью случился весь этот ужас…

«Меня это не оправдывает, Изабелла, ни в коем разе, — прошептал, перебирая мои волосы, — но тогда была годовщина пожара… я не мог пойти к Джерому в таком состоянии».

И мне полегчало. Достаточно для того, чтобы улыбнуться и поцеловать его. Конечно, к сексу мы пришли куда позже, но суть та же… и словами, и касаниями, и даже одним взглядом Эдвард способен облегчить для меня самую страшную боль.

Я люблю его больше всех на свете. Я люблю его так, как, казалось мне раньше, нельзя любить. И знаю, что чувствует он то же самое, пусть и не называет это таким «некрасивым» словом (хотя, попроси я, наверняка бы назвал, что бы ни думал). И даже если он никогда не скажет прямым текстом «я тебя люблю», я буду знать, что все неизменно. Я буду знать, что все, что он говорит, все, что он чувствует, все, что думает — пропитано этим. Эдвард прав, не обязательно кричать о чем-то настолько великом и драгоценном вслух. Отношение и поступки — вот любовь. А слова… слова, они, по своей сути, пустые…

— Нашла теперь…

— Нашла, — он соглашается, обворожительно улыбнувшись, — ну что, это все твои вопросы?

— Я её ещё увижу? — с опаской, будто он может ответить что-то ужасное, спрашиваю я.

— Разумеется. Она живет в отеле Сантьяго.

— И ждет?..

— Ждет моего звонка.

— Тот самый «Он»…

— Да, имени я не называл… пока… ты меня представишь, фиалка.

— Своего мужа? С удовольствием, — просительно протягиваю к нему руки, привлекая к себе. Целую. Нежно-нежно, любяще… хочу, чтобы он знал, что для меня на самом деле сокровище. Причем такое, какое стоит ещё поискать.

— Ну а теперь?..

— Почему ты решил… её привести? — не унимаюсь я.

— Потому что она — твоя мама, — предельно честно отвечает Эдвард, отстранившись. Свет падает на его лицо, демонстрируя ровные черты во всей их прелести. Скулы, губы, щеки, глаза, брови… и лоб, на котором, слава богу, хоть и есть отпечатки морщин, но уже не такие явные, не такие глубокие, как прежде. Не страшные. — У Джерома есть мамочка, у меня была… и у тебя должна быть. Мама — самое дорогое существо на свете.

— И папа.

— И папа, — он вздыхает, взъерошив мои волосы, — спасибо за напоминание.

— Обращайтесь…

Мы проводим пару мгновений в тишине. Спокойной, не давящей…

— Ты полежишь со мной?

— Я с тобой посплю. Джером столько пробежал по зоопарку, что вряд ли сможет открыть глаза до завтрашнего полудня.

— Представляю…

— Даже представить не можешь, — он посмеивается, поднимая одеяло и забираясь вслед за мной под него. Надо же — уже в пижаме!

— Будем спать?

— Будем, — соглашаюсь, приникая к нему — моему теплому, заботливому, любимому, доброму… Черный Ворон, я твоя должница. Если бы не ты, этот человек — потрясающий во всех смыслах — никогда бы не спал сейчас рядом со мной.

— Ты знаешь, как я тебя благодарна… — тихонько шепчу, почти провалившись в сон. Поднимаю голову, заглядывая в такие же сонные глаза Каллена.

— За что?..

— За что?! За все! — восклицаю, поглаживая его щеки, — за Джерри, за себя, за маму, за дом, за Чили… за все! Вот, где волшебник…

— Ну-ну, не отдавай мне свое звание так просто, — журит он, немного смутившись.

— Оно всегда твоим и было.

— Напомнить, что ты для нас сделала?

— Меньше…

— Меньше. Меньше в понятии «больше».

Я посмеиваюсь следом за ним, улыбаясь широко и радостно. Уже ночь, да, глубокая и темная. Уже село солнце, и луна, кажется, даже не появлялась. Закрыты двери в коридор, закрыты двери на балкон, в дом, спит Джером в соседней спальне, разглядывая свои цветные детские сны… и мы вдвоем, с Эдвардом, под одеялом, вместе, в теплоте и безопасности…

Предел мечтаний. Господи, как я хочу, чтобы это не кончалось!

— Ну что, принцесса Изабелла, закрывай глаза, — мурлычет Эдвард, прижимая меня к себе, как любимого плюшевого медвежонка, — завтра тебе понадобятся силы… нас ждет аквариум!

— Аквариум?.. А зоопарк?

— Сначала акулы, потом обезьяны — пройдемся по всему по порядку.

Его голос сонный, несмотря на веселость. Эдвард тоже устал — без сомнений.

— То есть, культурная программа распланирована?

— Да, — он зевает, чмокая меня в макушку, — ещё как… и да, надо не забыть в четверг помочь Джасперу перевезти вещи.

— Перевезти вещи?..

— Сюрприз номер два — улыбается Эдвард, — они решили перебраться поближе к цивилизации — будут жить в двух километрах от нас — по соседству.

Моей радости, кажется, нет предела. Я соскучилась по Хейлу. Он замечательный!

— А теперь — все, конец, спать, — предвидя мои дальнейшие расспросы (сон и вправду куда-то улетучивается), предупреждает Эдвард, — обо всем с утра. У нас теперь много времени для разговоров.

— Много?.. — с интересом спрашиваю, поглаживая, как и утром, низ его живота, — по-моему, для разговоров его как раз не хватает…

Длинные пальцы ловко перехватывают мои. Вытаскивают из-под одеяла на поверхность, нежно целуя. «Не сегодня».

— Ты дашь мне поспать или нет? — напускным страдальческим тоном восклицает Эдвард, — о боже мой, ну хоть минутку…

Улыбаюсь, теперь уже сама придвигаясь к нему поближе.

— Ладно-ладно… добрых снов, мой хороший.

— Добрых, ваше величество, — шепчет он в ответ, подстроившись под мою позу так, чтобы обнимать как следует и не выпускать из объятий, — «и когда запоют соловьи, весна придет…» уже пришла, Belle, благодаря тебе!

Эпилог

Тонкая струйка пара неспешно и неслышно выбивается из-под обжигающе-горячего потока чая, льющегося в три одинаковых фарфоровых кружки, уносясь к потолку. Её аромат, тут же пробирающийся следом, ореолом окружает меня, давая насладиться чудным запахом жасмина.

Все-таки Элис была права — лучше чая не бывает. Мягкие нотки, нежные и сладкие, увлекают за собой, призывая наслаждаться жизнью даже в промозглый и темный зимний день, не имея рядом ни камина, ни пледа, ни чего-то ещё подобного. Быть может, для хорошего настроения и вправду, как говорят в рекламе, достаточно всего одного глотка определенного травяного напитка?..

Как бы то ни было, мне хватает. А уж сегодня настроение точно не может быть плохим — даже без чая.

— Мышей нет, — усмехаясь тому, как крепко я держу чайник, оглядываясь по сторонам, прежде чем переместить его с кипятильника на кухонную тумбу, сообщает Элис. Исчезли теперь её торчащие во все стороны черные волосы — роскошные локоны подруги, уложенные друг рядом с другом в незамысловатую прическу, смотрятся куда лучше. К тому же, с рождением Филлипа она сама достаточно сильно изменилась — в лучшую сторону, разумеется. Исчезла бледность, сменившаяся бронзовым загаром, пропал взгляд исподлобья, превратившись в робкую улыбку, затерялось где-то во временном пространстве болезненно-худенькое тело. Никто больше не назовет эту красавицу Сероглазой, хотя глаза, конечно, те же. Но теперь не страхом они лучатся, нет. Радостью. Радостью и спокойствием.

С тех пор, как мы подружились, часто проводим время вместе. Только с Элис я могла быть до самого конца откровенной… только с ней могла обсудить самые-самые страшные вещи, чтобы окончательно отпустить их. Я благодарна этой девушке за понимание. И то же самое готова сделать для неё, если потребуется.

— Мышек, — обиженно поправляю, самостоятельно, на всякий случай, ещё раз убедившись, что детей вправду в столовой не видно.

Ставлю чайник куда следует, придвигая поближе кружки. Помню, что Рене предпочитает слабую заварку, а Элис даже по моим меркам чересчур крепкую. Не перепутать бы чашки…

— А действительно, Белла, куда все подевались? — мама благодарно забирает свой чай к себе, обвивая кружку пальцами с обеих сторон, — я не видела никого с самого утра…

— Джерри собирался купаться с именинником, насколько мне известно, — улыбаюсь, забирая с полки поднос с кексами. Ещё горячие.

— А Эли?

— Элина наверняка с ними, — не давая мне ответить, перебивает миссис Хейл, забирая с подноса маленький кексик, — она следует за Эдвардом тенью.

— Уверена, ему нравится, — хмыкает Рене, оглянувшись на полуприкрытые двери на террасу. Легкие белые шторы, подчиняясь воле ветра, то взлетают, то опускаются вниз, мешая обзору.

— Ещё как нравится, — согласно киваю, наконец присаживаясь рядом с ними на третий стул, — мне кажется, она будет самым избалованным ребенком на свете.

— Подожди, есть ещё Джером, Белла!

— О да… значит, их двое.

— Постой-постой, — улыбается мама, потрепав Элис по плечу, — вот родится у тебя дочка, и Джаспер ещё даст фору Эдварду…

— Эдварду? — она фыркает, закатывая глаза, — нет-нет, ему никто не даст. Даже Джаспер.

Я смеюсь вместе с ними, забывая на какой-то момент даже о чае. Знаю, что все, что говорят здесь — истинная правда. Мой scorpione исполняет все, о чем только попросят дети. Если это, конечно, не противоречит их безопасности… но это уже совершенно другой разговор.

Нам до сих пор не позволено первыми входить и выходить куда-либо, мы по-прежнему закрываем на ночь все двери (даже на террасу) и, стоит признать, что парочку видео-камер Эдвард-таки установил в доме… хотя, я не знаю, где именно у нас организованы пункты слежки, но в нашей спальне, он мне пообещал, их не будет — хоть что-то утешает…

— А ты ещё не задумывалась о втором ребенке? — интересуется Рене у Элис как раз в тот момент, когда я возвращаюсь в действительность.

— Мне бы с первым справиться… — девушка поправляет рукой волосы, щурясь, — он в четыре раза быстрее меня, могу поспорить! Я не успеваю спасать наше имущество!

— В таком случае, тебе стоит провести недельку с Элените, — посмеиваюсь я, автоматически, даже машинально, без всяких лишних мыслей, отодвигая чашку подальше от края стола, — Филли о-о-очень спокойный мальчик.

— Нет, спасибо! — поспешно открещивается миссис Хейл, в жесте сдающегося поднимая руки вверх и откидываясь на спинку стула, — этот сгусток энергии мне не по зубам.

— Она вся в папочку, — подмигивает мне мама, отпивая ещё немного чая, — только ему под силу её догнать.

И после этих слов мне становится интересно — а каким был в детстве сам Эдвард? Я помню эту ужасную историю про взросление… но ведь мама же его любила! Если бы Эсми была здесь, сколько бы полезного и важного она могла рассказать о нем! А так все пришлось узнавать и постигать опытным путем. За эти четыре года я достаточно заметила в нем для себя, но почему-то кажется, что список будущих открытий все ещё велик. Но я в любом случае буду стараться. В конце концов, именно мне известно об Эдварде больше всего. Как и ему обо мне. Мы ведь одно целое…

— Эй, есть кто-нибудь дома? — голос из-за двери, с улицы, мгновенно разносится по гостиной. Мужской…

— Джаспер? — в такт моим мыслям бормочет Элис, оглядываясь назад.

Щелканье замка и поворот дверной ручки слышен весьма явно. И я, и Рене, с удивлением оставив кружки в покое, поворачиваемся в сторону коридора.

— Кто-нибудь!.. Неужели никто не посмотрит, какую очаровательную обезьянку я поймал?

Так-так…

Я поднимаюсь со своего места, первой следуя на голос Хейла в нужном направлении. Что-то подсказывает, что с этой «обезьянкой» мы знакомы.

— Вот вы где! — Джаспер появляется в арке дверного прохода как раз в тот момент, когда я оказываюсь там же. Все такой же, как прежде — со светлыми волосами до плеч, выгоревшими на жарком солнце до настоящего блондинистого цвета, с серыми, как у жены, глазами, с той же постоянной сосредоточенностью на лице… только и одежда теперь другая. Нет больше костюмов — есть шорты, футболки и хлопчатые штаны. Даже в нем отсутствует напоминание о прошлой жизни.

— Принимай подарок, Белла, — ухмыляясь, говорит он.

Догадки подтвердились.

На руках мужчины, вся с ног до головы перемазанная разноцветными красками, сидит Элина. Шутливо пробуя отбиться от рук своего старшего друга, она смеется, то и дело поблескивая своими белыми зубками, прекрасно прорисовывающимися в окружении боевой раскраски.

— И откуда же у тебя такое чудо? — поправляю задравшийся краешек платья малышки, с сожалением замечая, что его уже ничто не спасет.

— Я тебе больше скажу, Белла, у меня их двое, — Джаспер оглядывается назад, подзывая к себе сына. С точно таким же рисунком на лице и джинсовом комбинезоне, как у Элените, Филлип низко опустив голову, подходит к отцу. Его черные волосы превратились в красно-голубые, а узкое, под стать Элис, личико замазано коричневым.

— Боже мой! — подходя вслед за мной, с широко распахнутыми глазами восклицает подруга, — откуда вы такие?..

— Мы лисовали, — тут же находится Эли, протягивая ручки в мою сторону и оставляя Хейла в покое, — больсо-о-ое сонце!

— Такое большое? — с удовольствием забираю дочку к себе, подмечая, что краска, ко всему прочему, ещё и засохла. Её каштановых косичек как не бывало — они бледно-розовые, с яркими мазками бордового возле лба.

— Да! — кивает Филли, вырываясь из рук мамы, явно намеревающейся отправить его в ванную, — Оно должно было всем-всем светить!

— А где холст? — появляясь из-за наших спин, посмеивается Рене, — уж не те ли это простыни, что сушатся в саду?..

В точку, мама. Две пары виноватых глаз, блеснув, тут же опускаются как можно ниже. Эли, поджав губки, утыкается носом в мое плечо, прячась, а Филлип, за невозможностью скрыться куда-нибудь ещё, поспешно перемещается за папину спину.

— Вот как надо обновлять интерьер, — погладив малышку по спине, обнимаю её покрепче, — нам есть у кого учиться, Элис.

— Да уж, — она закатывает глаза, поднимаясь с колен и становясь рядом с мужем. Пристально смотрит на него, явно желая получить честный ответ:

— Что-то мне подсказывает, что одними вашими шторами все не кончилось…

— Вполне возможно, — недвусмысленно отзывается Хейл, привлекая жену к себе в объятья, — ну да ладно, день сегодня праздничный…

— Кексы! — победный возглас Джерома, словно бы нашел он вовсе не черничные маффины, а, по крайней мере, пиратский клад, прерывает Джаспера, наилучшим образом подтверждая его слова. Хватая с подноса горячее лакомство, Джерри подбегает ко мне — мокрый от соленой воды, но довольный от вкусного десерта — обнимая за талию.

— Спасибо, мамочка!

— Пожалуйста, — ерошу его волосы, перехватывая малышку левой рукой, — вкусно?

— Очень!.. Эли, ты опять перемазалась! — кажется, только сейчас замечая неожиданный грим сестры, восклицает он. Белокурые волосы — в принципе коротко подстриженные, а сейчас ещё и потемневшие и слипшиеся от воды — дают вдоволь насладиться загорелым личиком и малахитовыми глазами, оставшимися в полной неприкосновенности, как мне кажется, не только с нашего знакомства с мальчиком, но и с его рождения. Все такие же большие, все такие же красивые, все-таки же знакомые…

— А где папа, солнышко?

— Папа куда ближе, чем кажется, — не давая сыну даже возможности открыть рот, произносит бархатный баритон откуда-то из-за моей спины. Через мгновенье, подтверждая, что я не ослышалась, холодные и мокрые ладони укладываются поверх плеч, легонько их сжимая, — и папа, к слову, недоволен, что кексы начали есть без него.

— У нас есть для тебя кое-что получше кексов, — заверяю я, оглядываясь на него. Все те же драгоценные камни сияют. Он без сомнения наслаждается сегодняшним днем. И бронза теперь не только на волосах, но и на бывшей ранее бледной коже. Ему очень идет.

— Ну раз уж лучше этого… ого! Это у какой принцессы такой макияж, Элина?

Кокетливо глядя на отца из-за моего плеча, малышка ухмыляется, явно довольная произведенным эффектом.

— У принцессы Элените, — ласково объясняет Рене, улыбнувшись нам обоим.

— Я даже не сомневался, красавица, — хохотнув, Эдвард забирает дочь к себе, щекоча и наслаждаясь звонким, веселым смехом, — только вот теперь придется постараться, чтобы вернуть мне мою девочку…

— Я твоя девочка! Я! — гордо выпячивая грудь, уверено произносит малышка, — папа, я!

Джерри, доедая кекс и обнимая меня, смеется вместе с нами. А уж когда Эдвард начинает убеждать дочку, что верит…

— Пойдем мыться, — вдоволь насмеявшись, говорит он, в конце концов оканчивая марафон бесконечных вопросов-ответов, — китенок, и ты тоже.

— Иду. Мы скоро вернемся, мама, — обещает Джером, догоняя Каллена, — только торт без нас не резать.

— Ну ещё бы, — качаю головой я, с нежностью провожая их всех троих взглядом, — проследи, чтобы Эли отмыли волосы.

— И мне стоит не забыть это напомнить, — наблюдая в окно за тем, как Хейл ведет сына к машине, вспоминает Элис, — увидимся вечером, Белла.

— До вечера, кстати, всего три часа, — сообщает мама, приобнимая меня за талию, — похоже, самое время ставить обед в духовку.

— Верно, — поворачиваю голову, поцеловав её в щеку, — ты ведь мне поможешь?

* * *

— С днем рожденья тебя! С днем рожде-е-нья те-е-бя! С днем рожденья, милый Эдвард, с днем рожде-е-е-нья те-е-ебя!.. — поем мы, наблюдая за тем, как по лицу Каллена — и без того светлому и радостному — расползается в широкой улыбке самое настоящее счастье. Похоже, он уже понял, что торт черничный.

— С днем лозденья! — весело хлопая в ладоши, скандирует Элина, сидя на коленях бабушки, — с днем лозденья, папа!

— С днем рожденья, — в такт сестре отзывается Джером, обнимая отца за плечи.

— Спасибо, мышки! — ласково произносит мужчина, с обожанием взглянув на детей. — Ну-ка, кто поможет мне задуть свечи?

За считанные секунды занимая места рядом с папой — Эли на его коленях, а Джером возле самого торта, с правого бока — они с нетерпением ждут сигнала именинника.

— И теперь Эдвард загадывает желание, и… — улыбаюсь я, мысленно пересчитывая свечки, которые должны быть в торте. Надеюсь, я не сбилась со счета и в мягком джеме сверху бисквита их ровно пятьдесят — точно такое же количество, как и черничных ягодок, выложивших имя нашего папочки.

Каллен загадочно улыбается, недвусмысленно взглянув на меня и, прищурившись, обращает свой взгляд к торту.

— Задувай!

Свечи потухают под шквал аплодисментов, и стараниями Джерри и Элените ни один маленький огонечек не собирается своевольничать. Все они гаснут вместе — слаженно и красиво, как полагается.

— А теперь подарки! — радостно хлопает в ладоши Рене, подмигнув Элис. Незаметно исчезая со своего прежнего места, та включает светильник как раз возле стены, где под красным покрывалом сложены коробки. Добиваясь желаемого эффекта — удивления Эдварда — они обе хохочут.

— На счет три…

— Раз! — сгорая от нетерпения, шепчет Элените.

— Два! — Джером, похоже, ожидает момента истины не меньше сестры — его-то в планы преступно не посвятили…

— Три! — одновременно с Эдвардом, поглаживая его плечо, произношу я. Даю отмашкой руки разрешение зажечь настоящий свет.

— Что это? — Каллен поднимается, подходя поближе к горке из картонок.

— Это — самое новейшее, самое современное и самое полное собрание аппаратуры для фотографий, какое мы только смогли найти, — не без гордости заявляю я, обвивая его за плечи, — чтобы лучше твоих фото не было нигде на свете.

— Откуда вы?.. — его рот приоткрывается в немом восторге, пока он пытается тщетно осмыслить, как мы пришли к этой идее.

— Постойте… Джаспер!

Верный ответ, любимый.

— Они донимали меня, чего тебе хочется, — смеясь, произносит Хейл, — буквально проходу не давали!

— Что есть, то есть, — виновато пожимает плечами Элис, возвращаясь обратно к своей семье, — но что же, не нравится?

— Вы шутите? Конечно нравится!

— Значит, угадали? — радостно вопрошает Джером, заглядывая папе в глаза.

— Куда больше, чем просто «угадали», китенок! — завороженно разглядывая надписи с характеристиками аппаратуры на коробках, восклицает Эдвард, — спасибо… СПАСИБО!

— А теперь все дружно скажем «пожалуйста»! — привлекая наше внимание и похлопав в ладоши, велит Рене.

— ПОЖАЛУЙСТА! — хор из наших голосов, сплетаясь и спеваясь, раздается в гостиной, едва ли не оглушая виновника торжества. Но он, похоже, совсем не против после такого подарка…

* * *

Мое маленькое солнышко спит. Спит, подложив, как в самом начале своего детства — в три месяца после рождения — ладошку под щеку и вытянув вперед, точно, как у брата, губки. Маленькие глазки — малахитовые, сияющие и днем, и ночью ярче любой звезды — спрятаны под сиреневыми веками, которые даже не подрагивают. Каштановые локоны, пахнущие клубникой после недавнего незапланированного душа, разметавшись по подушке, искрятся от заходящего за окном солнца. В этой девочке столько жизнерадостности, столько счастья… в самый непогожий день, в самой трудной ситуации её оптимизм, её жизнелюбие вытащит нас на поверхность из самой глубокой бездны. Она — истинное солнышко. Яркое-яркое.

И хоть её жизнь началась с испуга — моего, когда я увидела две полоски на тесте — сейчас все замечательнее любых мечтаний. Эдвард не испугался, что станет папой во второй раз. Он обрадовался, обрадовался так сильно… я не знаю, наверное, только в тот момент, когда Джером в белом особняке, сидя на его коленях, произнес свое первое второе «папа», счастья в драгоценных камнях, которые я так люблю, было больше. И это несмотря на то, что он до одури боялся любить кого-то из своих «мышек» меньше другого (чего, конечно, не случилось и не случится)!

А уж восторг Джерома подобной новостью можно было только представить…

Они оба так нянчились с ней, так умилительно качали её на руках… сколько же теплоты, сколько заботы, сколько любви внутри моих мальчиков! И я убеждена, что даже с годами никуда это все не пропадет, ведь все это — их отличительная черта. Это — то, что делает их теми, кого я знаю и за кого сделаю все, что угодно, если потребуется.

Улыбнувшись чудному зрелищу маленького спящего ангелочка, я легонько целую лобик дочки, оставляя её в безмятежном царстве Морфея. Пусть ей снятся такие же счастливые моменты, как и те, что мы все вместе пережили сегодня, празднуя день рождения нашего папочки.

Я встаю с кресла рядом с её колыбелькой, подходя к кровати Джерома. Он тоже глубоко в королевстве сновидений… он тоже улыбается…

Мое сокровище. Мое обожаемое, мое несравненное сокровище, как же я люблю, когда ты так спокоен…

Эти годы, мне кажется, в конец залечили все его кровоточащие раны. Появление сестрички рядом, появление, ознаменовавшее собой конец всего плохого, всего страшного, принесшего в наши жизни безопасность, которую ничем нельзя потревожить, пошло ему на пользу. Он сумел справиться со всеми своими кошмарами — они больше не трогают моего мальчика, они его оставили. И теперь он просто сыночек. Просто наш с Эдвардом сыночек, который завтракает по утрам своей обожаемой овсянкой, который играет во дворе с отцом в футбол и который с непередаваемой радостью приходит мне на помощь, если нужно приготовить маффины (особенно когда дело касается черничных). И он ходит в школу. С удовольствием, с увлечением ходит. Испанский, похоже, нравится ему едва ли не больше английского — у меня так бегло не получается говорить даже на итальянском. Конечно, процесс его реабилитации среди нового места и новых людей затянулся — во многом благодаря Эдварду, которого трясло только от одной мысли потерять Джерома из поля зрения — но все-таки все наладилось. Я взяла Каллена на себя и постепенно смогла его убедить, что головорезы и мстители остались в прошлом, и ничего нашему сокровищу ни на улице, ни в школе не угрожает.

За эти четыре года вообще многое поменялось даже в его облике. Малыш возмужал — он уже не тот маленький мальчик, каким я его встретила — повзрослел и в моральном плане, став ещё более участливым, ещё более заботливым ребенком. Он очень храбрый и очень сильный. Он очень любящий… у меня, у нас самый лучший сын на свете.

— Спокойной ночи, любимый, — шепчу на ушко Джерри, поцеловав и его, прежде чемотправиться в нашу спальню.

… Эдварда нахожу на пляже — глупо было бы полагать, что он ляжет в постель в такое время, да ещё при таком закате, да ещё при условии, что появилась возможность испробовать свои подарки… к тому моменту, как я подхожу, на песке уже разворачивается масштабная фотоссесия морского пейзажа. Знаю, как сильно он хочет запечатлеть навечно каждый момент нашего счастья, нашего спокойствия, а потому улыбаюсь. Подарок выбран правильно.

— Можно отвлечь вас, маэстро?

— Замри! — тут же обернувшись на мой голос, велит Эдвард. Наводит объектив…

— Ну хватит, хватит! — восклицаю, прячась от ярких вспышек, следующих чередой друг за другом, — я не фотогенична…

— Ты? Не говори ерунды!

— Я пришла к своему мужу, а не к фотокамере… уделишь мне минутку?

С видом глубочайшего сожаления (надеется, что подействует) опуская фотоаппарат, Эдвард вздыхает.

— Я хотела бы вручить тебе ещё один подарок в честь дня рождения…

— Ещё один? — его глаза округляются. — Tesoro, ты уже подарила мне все, что только можно было пожелать…

— Если ты об этих железках, то эта идея Джаспера, а воплощали мы вообще все вместе…

— Я и об Эли тоже, — хмыкает Эдвард, опуская камеру на специальную стойку, установленную тут же, прямо на песке, — напомнить, в какой день ты рассказала мне?

— Зачем же, — я подхожу к нему ещё ближе, с наслаждением обнимая, — я все помню…

— Значит, ты должна помнить и о том, что пообещала мне фотоссесию.

— Я?! Когда же?

— Пару часов назад, когда я пытался помешать тебе уложить мышек спать.

Хохотнув от его тона и от глаз, сверкающих подобно двум алмазам, не могу удержаться от улыбки. Это время — пробежавшее довольно быстро от того счастья, что несло в себе — ничуть не изменило моего мнения об этом мужчине. И о его внутреннем, и о внешнем состоянии. И пусть бронзовые волосы немного потускнели и кое-где уже посветлели больше, чем прежде, пусть число морщинок на лбу увеличилось (вдвойне радует, что не от горя и забот), он все тот же мой самый красивый и самый дорогой Теплый. И это никогда не изменится.

— Ну, давай позже… ты ведь ещё так и не получил мой подарок.

— Сын, дочка, торт, аппаратура… что ещё ты могла мне приготовить?

— Кое-что более интересное, чем какие-то снимки, — привстаю на цыпочки, дотягиваясь до его губ, — кое-что расслабляющее… только оно ждет в спальне.

— В спальне? — Эдвард отказывается заканчивать поцелуй, наклоняясь, чтобы мне легче было достать до своей цели. Его пальцы, тут же забывая об прерванном процессе фотографирования, перемещаются на мою спину. Ловко пробираются под тонкий сарафан и с наслаждением замечают, что нижнего белья под ним нет…

— Ну зачем же в спальню, — стонет он, когда я выгибаюсь навстречу объятьям, — посмотри, у нас ведь целый океан…

— Ты думаешь?..

— Нет, не думаю, — он на секунду отпускает меня, поспешно стягивая легкие хлопчатые штаны, — дети спят, а значит, мы можем делать все, что угодно!

И увлекает меня за собой в водную гладь, без видимых трудностей подхватывая на руки.

… Часом позже в нашей спальне, уставшие уже до того, что нет сил ни на что, кроме тихих разговоров, мы лежим на кровати под невесомой простыней. Пальцы Эдварда чертят на моей обнаженной спине узоры, пока их обладатель целует мой лоб.

— Понравилось? — интересуюсь я, с наслаждением вспоминая выражение его лица в тот самый момент «получения подарка».

— И ты ещё спрашиваешь? — он фыркает, горестно вздохнув, — почему день рожденья только раз в году?..

— Я могу любить тебя так не только в день рождения, — усмехаюсь, очертив контур его губ указательным пальцем.

— Да?! Что же, в таком случае, завтра я намерен это проверить.

— Завтра у нас есть дела поважнее…

— Важнее этого? Ты что!

— Именно. Доктор Сурдэс ждет нас, если ты забыл.

— Черт… — стонет Эдвард, запрокидывая голову, — я говорил ему, что не вспомню, если ты не скажешь накануне.

— Поэтому я и говорю.

Однако ни в его тоне, ни в мигом переменившемся настроении, оптимизма нет.

Боится…

— Ты же сам хотел этого, разве нет? — участливо интересуюсь я.

— Хотел… но неужели уже прошло две недели?

— Две с половиной, — немного поворачиваюсь, целуя его грудь, — ну же, tesoro, в чем дело? Все будет в порядке.

— Я на это надеюсь…

— Конечно же. И даже не сомневайся. У тебя не самые сложные шрамы — все возможно исправить за один раз.

— Это в теории…

— Эй, — привстаю на локте, заглядывая прямо в его обеспокоенные глаза, — мой хороший, все обязательно получится! Посмотри на это с другой стороны — тебе больше не придется носить все эти дайвинговые брюки и длинные джинсы. А в том климате, что мы живем, это очень большой плюс.

Выдавив натянутый намек на улыбку, он даже не пытается уверить меня, что не переживает — все слишком очевидно. Вместо этого притягивает поближе к себе, зарываясь лицом в волосы.

— Я не хочу все потерять, Belle…

— Ты ничего не потеряешь.

— Если вдруг…

— «Вдруг» не может и быть, — качаю головой, не давая Эдварду закончить, — ты никуда от нас не денешься. А вот они… — пробегаюсь рукой под одеялом вниз, к его бедрам, аккуратно притрагиваясь пальцами к тем шрамам, что призваны завтра исчезнуть, — … уйдут. И ничего больше напоминать о Smeraldo не будет.

— Будет. Я — это Smeraldo.

— Нет. Ты… — на мгновенье задумываюсь, подсчитывая его клички, — вот уже как пять лет ты… Большая Мышь, Укротитель обезьянок, Скорпион, Папочка, Дядя Ренато, papá Doroteo (папочка Доротео)…

— И marido (муж).

— Да. Мой замечательный marido. Никаких больше изумрудов.

Он вздыхает, погладив меня по волосам так же, как гладит Элените — как маленькую девочку.

— Ты знаешь, как прекрасно умеешь успокаивать?

— Так у меня получилось?

— Да, спасибо… спасибо за… все это.

— День рождения удался, как я вижу, — улыбаюсь, запечатлев поцелуй на его щеке.

— И не только день рождения, фиалка… все удалось благодаря тебе. Спасибо за ту жизнь, что ты нам подарила. Нам всем.

— И я, и Джерри, и Эли и ты — мы все постарались, чтобы её построить, не преуменьшай.

— Ты её не просто строила Белла, ты её заложила. В тот самый день, когда впервые меня успокоила — у стены гостевой комнаты, во время приступа. И мало того, что успокоила — ты уложила меня спать рядом с собой!

Я смотрю в его глаза и вижу тот момент. Даже ту секунду, когда бесстрашно протягиваю руки мистеру Каллену — страшному и ужасному — веля ему лечь на подушки тут же, после того, как наблюдала его грузное падение на пол. Мой упрямец…

— Это было незабываемым опытом, — шепчу я.

— Даже не сомневаюсь, — Эдвард поправляет простынь, следя за тем, чтобы она не сползала ниже положенного, — и поэтому я тобой восхищен. С того дня восхищен. Ты потрясающая женщина, Изабелла.

— Рядом с потрясающим мужчиной, к тому же, — ухмыляюсь, чмокнув его плечо, — и ничто не изменится, никто нас не тронет…

— Никто, — подтверждает Эдвард, поворачиваясь на бок и приникая своим лбом к моему, — никто не посмеет…

… Я закрываю глаза одновременно с ним. Закрываю, чувствуя на талии нежные руки, ощущая рядом губы, способные и утирать слезы, и утешать, и целовать, даря непревзойденное наслаждение, и уверяясь, к тому же, что если я захочу куда-нибудь сбежать, удержат ноги Эдварда, прижатые к моим. Не отпустит. Никуда и никогда не отпустит. Ну не лучшая ли эта новость за всю мою жизнь?..

Я засыпаю вместе с ним, осознавая, внезапно, что ничего нет. Вернее, никого нет. Не было ни Джеймса, терзавшего меня, ни Маркуса, любившего лакомиться фруктами с обнаженного тела, ни Рауля с Хью, поджидающих у дверей моей узкой комнатки, когда можно будет войти, ни побега из дома, ни смертей, ни взрывов, ни потерь… были мы. Я, Эдвард, Джером и Элените. Были мы, и мы всегда будем. Мы всегда любили друг друга, всегда вместе играли, всегда завтракали за одним столом и ложились спать, пожелав друг другу доброй ночи и наградив на грядущий сон всемогущим, отпугивающим любые кошмары, поцелуем. Были Джаспер и Элис, был Филлип — их солнышко, которое не дает скучать Элине, что наглядно подтверждает та простынь, которая теперь украшает одну из стен нашего дома, была Рене — мамочка, по которой я так скучала…

Не было ничего плохого. Не было ничего страшного.

А это значит, что и в будущем не будет. Откуда же ему взяться?..

… Будет завтра. Завтра Джером побежит мне навстречу из школьного автобуса, размахивая дневником с очередным «отлично», завтра Эли слепит из пластилина своего обожаемого папочку, завтра мы с Элис пойдем в школу договариваться об организации похода для детей в горы в следующую пятницу, завтра Эдвард войдет в кабинет доктора и через пару часов выйдет оттуда победителем — самым настоящим, потому что навсегда избавится от ненавистного нам Барона…

Завтра. Все завтра.

А сегодня — спать.

Сегодня мы уже все сделали…

Примечания

1

Beauté — красота.

(обратно)

2

La passion — страсть.

(обратно)

3

L'impossibilité — невозможность.

(обратно)

4

Casser — сломать.

(обратно)

5

Не бойся, фиалка.

(обратно)

6

Горы будут надежны (досл.)

(обратно)

7

Banalità — банальность.

(обратно)

8

Горы будут надежны.

(обратно)

9

Добро пожаловать, дорогая гостья (исп.).

(обратно)

10

Где машина, Пауло? (исп.).

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Белый потолок

Глава 2 Мистер Каллен

Глава 3 Огонь и лёд

Глава 4 Смерть Черного Ворона

Глава 5 Новая партия

Глава 6 Знакомство

Глава 7 Белый конверт

Глава 8 Tu l as tue…

Глава 9 Эшафот

Глава 10 Каштановая дверь

Глава 11 Приказ есть приказ

Глава 12 Утренний чай

Глава 13 Призрак ночи

Глава 14 Джером

Глава 15 Smeraldo

Глава 16 Perdonare

Глава 17 Одна ночь

Глава 18 Сосна

Глава 19 Коррида

Глава 20 Mi aiuti

Глава 21 Бильярдная

Глава 22 Неверное впечатление

Глава 23 Маленький ангел

Глава 24 Кошмар

Глава 25 Девочка с апельсинами

Глава 26 Развязка

Глава 27 Благодарность

Глава 28 Нет в доме

Глава 29 Красная шапка

Глава 30 Подойди

Глава 31 Сделка

Глава 32 Гарантии

Глава 33 Чай

Глава 34 От меня

Глава 35 По своим местам

Глава 36 Casser

Глава 37 Dire

Глава 38 Твоя помощь

Глава 39 Под кровом темной ночи

Глава 40 Капли на стекле

Глава 41 Он вернулся

Глава 42 Папа

Глава 43 Воскресенье

Глава 44 Теплый

Глава 45 Мне жаль

Глава 46 Клетка

Глава 47 Прогноз

Глава 48 Banalita

Глава 49 Спасибо

Глава 50 Скорпион

Глава 51 Золотой слоник

Глава 52 Каменный замок

Глава 53 Финиш

Глава 54 Tesoro

Глава 55 Я верю

Глава 56 Четверть стакана

Глава 57 Мы будем

Глава 58 Зеленоглазик

Глава 59 Звезды

Глава 60 Кое-что получше

Эпилог

*** Примечания ***