Клоун, или Подарок на день рождения [СИ] [АlshBetta] (fb2) читать онлайн

АlshBetta КЛОУН, ИЛИ ПОДАРОК НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

— История о том, как одной робкой улыбкой можно свернуть самые настоящие горы

«Безмятежен, безнадежен,

Безответен, наг и сир,

Рыжий клоун на манеже

Молит: „Господи, спаси!“

Тот не хочет.

Зал хохочет…»

Двенадцатого мая 2014 года Белле исполнилось двадцать три года — ровно в двенадцать, в полночь, как и полагается, запищало уведомление на часах. Маленькие синие цифры замигали на крохотном экране, поздравляя именинницу. И это было единственное возможное поздравление, потому как вокруг все осталось как прежде. Небо — темно-синее, почти черное, где звезд давным-давно не видно; дождь — холодный и косой, неизменно проникающий и под фиолетовый зонтик; мокрый асфальт с незаметными пробоинами, куда обязательно, по всем законам подлости, попадали тонкие каблуки. Романтика!

Белла ежилась, переминаясь с ноги на ногу, и тоскливо глядела на клубящийся возле дороги туман, из недр которого ещё полчаса назад должен был прибыть желанный автобус. Но его как не было, так и нет, а тонкое пальто на пару с капроновыми колготами от ветра не спасало. Если бы она знала, что придется столько ждать… и ждать здесь, на забытой Богом пустынной остановке вдалеке от главного городского маршрута, никогда бы не согласилась провести этот вечер с Колином. Кто же знал, что её отказ в «приватной беседе» в его квартире, не входил в планы мужчины? Кто знал, что свидание прервет сам «джентльмен», удалившись в неизвестном направлении? А денег на такси в сумочке не окажется…

Но что сделано, то сделано. Элис с самого начала предупреждала, что он скользкий тип и связываться с ним не стоит. Не послушала — получила урок. Все, что не случается, все к лучшему. Если бы, конечно, не холод. И какого черта в мае дует январский ветер?

Белла прикрывает глаза, упираясь спиной в поцарапанное стекло остановки, должное, по всем уставам, спасать от ледяного воздуха. Своей роли оно никоим образом не играло (по крайней мере здесь), да и трещин слишком много было на когда-то ровной поверхности, однако никому до этого нет дела. Кроме неё желающих в полночь прокатиться по городу не наблюдается. Кроме неё мало кому нужен этот маршрут в принципе. Быть может, водитель и сам это понял? Вот и не едет?

Глубокий вдох и тут же выдох. Приедет. Куда же ему деваться. По расписанию или нет, а она дождется. Иначе домой сегодня попасть не светит. Подарок на день рождения — ночь на улице, под скрывшейся за облаками луной, глядя на мерцающие при свете одинокого фонаря рядом лужи. В них и отражаться-то нечему. Хотя…

Уловив какое-то цветное пятно — не зонтик и не свою одежду, что очевидно по яркому алому цвету, — Белла хмурится, подходя поближе к луже. Смотрит внимательнее. Да это и не отражение вовсе! Это сорвавшаяся со столба листовка. Реклама кофейни, где «вас круглосуточно ждет чудесный ароматный кофе и фирменные булочки с корицей от нашего именитого кондитера». Было бы неплохо, конечно… с обеда во рту не было ни крошки, а горячий кофе наверняка помог бы согреться. Тем более, круглосуточно…

Лелея призрачную надежду спрятаться от ливня и ветра хоть куда-нибудь, Белла всматривается в полустёртые буквы адреса заведения. Это пять или два? А это три? Название улицы какое-то знакомое… да это же здесь! Остановка так и называется!

А где же?..

Оборачиваясь по сторонам, девушка лихорадочно скользит взглядом по грязным закрытым окнам складов, по мелькающему впереди озеру, к которому, впрочем, ночью ходить не пожелаешь и врагу, по двум-трем горящим окнам домов, в которых, почему-то, честные граждане ещё не спят, дальше, по переулкам — вперед и вперед. И видит. Видит, наконец-таки. Небольшая вывеска — такая же алая, как листовка. И те же коричневые, причудливо загнутые края букв. «У Барни».

Нашла.

Белла колеблется четыре с половиной секунды. Взвешивает все за и против, оценивает свои силы, пытается придумать, что будет делать, когда вернется, и выяснится, что автобус ушел. Но, в конце концов, тяга к теплу побеждает. Можно дождаться утра. В шесть утра транспорт будет обязательно. Не этот автобус, так другой. Завтра все равно суббота.

А потому, решившись, девушка, внимательно глядя на мостовую, выложенную маленькими скользкими камешками, балансируя руками, когда это требуется, движется в сторону кофейни. Дождь усиливается и, время от времени, загораживаясь от него зонтом, она теряет верное направление, но потом все равно находит. Слава богу, находит. Единственным утешением на сегодня является то, что столовая располагается в трехстах метрах от остановки. При другом раскладе дойти до неё на каблуках было бы невыполнимой задачей.

Но вот он, вход. Вот она, яркая до того, что режет глаза, табличка. И улыбающийся усатый бармен с огромными зелеными глазами на ней, указывающий чашкой кофе на вход. Приветственная зеленая табличка «добро пожаловать» — прямо как в старых фильмах, висит возле самого порога. Но не она привлекает внимание. И даже не пресловутый Барни, изображенный бесспорно талантливым художников. А окно. Огромное, во всю кирпичную стену, прозрачное и толстое окно с коричневой рамой под общий цвет фасада здания. В нем видны все семь деревянных столиков с двумя стульями возле каждого и даже барная стойка с бесконечным количеством маленьких светло-розовых чашечек на полках. Орудующий за ней белобрысый мужчина приветливо улыбается Белле, когда ловит её взгляд.

Действительно, зачем стоять на пороге? Двадцать долларов хватит на кофе, ведь так?

Девушка входит внутрь, прикрывая за собой дверь. С детства знакомый аромат — завораживающий, теплый и манящий — тут же окутывает своим ореолом так же плотно, как бабушкин шерстяной полосатый шарф в лютую зимнюю непогоду. В легких приятно пощипывает, а на лице сама собой появляется легкая улыбка.

Направляясь прямиком к бармену, Белла украдкой оглядывает все заведение, открытое в такой поздний час и оказавшееся её спасением. Пару замысловатых картин с изображением кофейных зерен на стенах, темно-бежевая отделка, добротно залакированный деревянный пол и низкий натяжной потолок. Очень даже неплохо. Очень уютно и по-домашнему.

Древесного цвета стул встречает её с распростёртыми объятьями. Забираясь на него и одновременно закрывая зонт, Белла расслаблено выдыхает. Тепло так и разливается по телу.

— Добрый вечер, мисс, — все время наблюдавший за ней бармен, подает наконец голос. — Чего желаете?

— Капучино.

— Конечно.

И он отворачивается, колдуя с современной серебристой кофе-машиной. На нем бежевые передник и такого же цвета, разве что чуть светлее, рубашка. Пару пуговиц, как успела заметить Белла, небрежно расстегнуты.

Ожидая своего напитка и наслаждаясь ароматом, который слышится во время его приготовления и навевает самые разные воспоминания, на неожиданно вертящемся, как оказалось, стуле, девушка поворачивается к двери. С маленькими деревянными ромбиками и стеклом, разрисованным кофейными трафаретами, она очень напоминает маленькую кофейню в Германии, возле дома её отца. На миг даже кажется, что удалось туда вернуться…

И вдруг дверь оживает. Так же, как воспоминания, так же, как фантазии. Вздрагивает и открывается с тоненьким, едва слышным скрипом. Впускает внутрь ещё одного посетителя. Мужчину, судя по одежде. На пороге он останавливается, поправив черный, насквозь вымокший плащ, и поднимает голову, заметив пристальный взгляд Беллы. Сглатывает, хмурясь. По темным, неизвестно какого прежде цвета, волосам ручейками течет вода. Зонт явно забыл дома…

Мгновенно догадавшись, чему обязано его стояние в дверях, Белла поспешно отворачивается обратно к стойке. Бармен, закончивший с приготовлениями, опускает перед ней блюдечко с розовой чашкой и тоже с немым удивлением глядит на пришедшего.

— Добро пожаловать… — как-то глухо говорит он, смахнув с передника невидимые пылинки. Едва ли не морщится.

Девушка обернуться, чтобы узнать причину подобного поведения, не решается. Сидит, как и прежде. Пробует потрясающий кофе. Только вкуса, почему-то, не чувствует.

Сзади слышатся шаги. Незнакомец подходит к стойке. Садится. Не рядом — через два стула от Беллы. Делает глубокий вдох.

— Три латте макиато, — его голос тихий, едва слышный, но что-то стальное, что-то глубокое и темное в нем прекрасно заметно. Как у осужденного, ещё не смерившегося с тем, что придется остаток жизни провести за решеткой и пытающегося оспорить приговор.

Белобрысый, наскоро кивнув, возвращается к работе. Звякают чашки, шумит кран с водой, холодное молоко плещется по стенкам маленького кувшина.

Белла слушает всю эту какофонию, допивая свою порцию. Украдкой, спрятавшись за завесой из собственных волос — как хорошо, что не решилась постричься по настоянию Элис — поглядывает на мужчину. Его приход и поведение — незаметное, полупризрачное присутствие, тихие вдохи — вызывают в ней какое-то непонятное, неизведанное ощущение. А ещё — любопытство.

Его черты лица довольно-таки правильные, почти красивые, кожа бледная, но без особых морщинок — ему вряд ли больше тридцати. Ровный нос, пухлые губы, высокий лоб и мягко очерченные скулы. Волосы, даже мокрые, даже примятые, все равно густые. И глаза. Глаза, встретившись с которыми, она поспешно отводит взгляд. Но цвет заметить успевает — яблочно-зеленые. Совсем как у Барни на вывеске.

Получив свой кофе, незнакомец устало, с натянутой благодарностью, кивает бармену и залпом выпивает первую чашку. Щурится от горячего напитка, морщится от его горечи. С темного плаща капает на пол вода. Маленькие лужицы уже образовались возле стула. Основные потоки, что питают их, текут вниз по черным, как смоль, брюкам. Видимо, когда-то это были джинсы. Но главным потрясением является то, что обуви на мужчине нет. Он пришел босиком. И это наглядно подтверждают влажные следы на полу, заметные при свете ярких ламп. Вот почему бармен так ошарашенно смотрел на него…

— Повторить, мисс? — глядя на то, как Белла нервно сжимает пальцами кружку, интересуется белобрысый. Только теперь она замечает бейджик с его именем. Джаспер.

— Да, пожалуйста.

Кивает. Ей кивает добродушно, с улыбкой. С некоторым, если можно так назвать это, даже опасением. Рвется защитить от незнакомца? А что он ей здесь может сделать?

Очередной поворот к машинке и очередная свобода действий. Делая вид, что поправляет волосы, Белла ещё раз окидывает мужчину взглядом. На этот раз делает ещё одно открытие: на нем футболка. Серая, вылинявшая, с изображением летящих вверх мячиков. Как у клоунов в цирке.

— Здравствуйте, — негромко, не собираясь перекрикивать кофе-машину, говорит Белла. Просто так, неожиданно. Само с языка сорвалось. И легонько, краешком рта, улыбается. Для приветливости. Для дружелюбия.

Вначале любитель латте даже не понимает, что обращаются к нему. Слышит, хмурится, поднимает глаза от стола к бармену. Но тот по-прежнему занят и вряд ли что-то говорил. К девушке же он поворачивает голову в полном недоумении. Оно огоньками мелькает в яблочных глазах.

Немой вопрос так и рвется наружу. Он просто огромен. А уж при виде намека на улыбку…

Белла повторяет приветствие. Уже мягче, с легкой улыбкой. В анфас мужчина куда привлекательнее, чем в профиль. А крохотные капельки ещё не высохшей воды только придают ему загадочности и шарма. Девушка сама себя не узнает, признавая это. Кому-кому, а ей привлекательные особи противоположного пола малоинтересны. Привычнее одной. Привычнее без жарких поцелуев и смятых кроватных простыней. Она попыталась с Колином — впервые за пять лет — и обожглась.

— Здравствуйте, — неуверенно говорит в ответ он. Делает ещё глоток кофе.

— Вы промокли.

— Вы тоже.

Господи, у него вид, как у мертвого. В глазах пустота, в голосе полное отсутствие эмоций, а тоска прямо-таки рвется наружу. Опаляет.

Внутри у Беллы неприятно стягивает внутренности. Холодок пробегается по спине, несмотря на то, что давно согрелась. Людей пробивает на подобное чувство, когда они видят убийц, приговоренных к казни, или же пострадавших от терактов и взрывов. В обоих случаях — испуг. Даже неосознанный. Даже подсознательный.

— Л-любите пить кофе по ночам? — с легкой заминкой спрашивает она, почему-то инстинктивно отодвигаясь на краешек стула. Что-то тяжелое, неподъемное и горькое многим больше, чем молотые кофейные зерна без сахара, окутывает все рядом с этим человеком.

— Нет. Мы знакомы? — он чувствует это. Чувствует и помогает отвязаться от себя. Спрашивает, изогнув бровь и презрительно хмыкнув. Понимает, видимо, чего она боится. И не брезгует страх подпитать — для её блага.

— Извините, — лепечет Белла, отворачиваясь обратно. Поспешно загораживается волосами, тщетно стараясь сосредоточиться на капучино. Оно горячее и ароматное. Оно поможет.

Бармен, время от времени протирая чашки, смотрит на них обоих удивленным взглядом, но как только кто-нибудь из ночных посетителей поднимает глаза, тут же делает вид, что полностью погружен в работу. Его интерес понятен. В нем нет ничего необыкновенного. Белле тоже интересно.

Прерывается цепь напряженного молчания, где слышно лишь звяканье опустившейся на блюдце чашки, через пять минут. Звонком. Мобильный рингтон поет «я не могу так жить» и Джаспер удаляется, оставив в покое и гостей, и полотенце для чашек.

— Капучино — не лучший выбор, — внезапно долетает короткая фраза до Беллы.

— Не лучший? — мельком взглянув на мужчину, с усиленным вниманием изучающего поверхность барной стойки, интересуется она.

— Абсолютно.

— А что же хороший выбор? Латте?

— Если латте, то макиато, но это на любителя.

Разговор завязывается, пусть и странным образом, и почему-то Белла чувствует какое-то облегчение внутри. Словно бы что-то в молчании незнакомца обещало привести к ужасающим последствиям. Надеясь, что не оборвет только-только протянувшуюся между ними тонкую ниточку интереса, она спрашивает:

— Вы продаете кофе?

— Нет, — проблеск усмешки — невероятно — показывается на его губах. Зеленые глаза отрываются от дерева, касаясь Беллы. Осторожно, будто боятся порезаться (или порезать?..). Теперь они не такие пустые и мрачные. Теперь внутри хоть что-то живое, пусть и микроскопическое, все же есть, — я его всего лишь пью.

— Долго пьете?

— Двадцать лет — с двенадцати. Моей отец держал кофейню.

Теперь черед усмехнуться девушке. Её познания, как и призрачная любовь к шоколадному напитку, длится всего лишь полтора месяца — со встречи с Элис, коллегой, а после, по совместительству, и лучшей подругой. Тонкости кофейного дела — как и кофейного вкуса, впрочем — для неё все равно, что строение военного самолета. Ненужное и незаслуживающее внимание познание. Он же, судя по профессии отца, разбирается в этом лучше кого-либо.

— Лучший кофе — кофе по-ирландски, — тем временем продолжает незнакомец, методично постукивая пальцами по столу. За его голосом стука не слышно, — но здесь не Ирландия, так что заказывать не стоит…

— А что же стоит?

— Гляссе. Девушки любят гляссе.

— Здесь его продают? — Белла не имела ни малейшего понятия, о каком сорте и даже виде кофе идет речь. Капучино, американо, латте — вот чем ограничивалась сфера её интересов. И то по дороге на работу, в ближайшей булочной. Вкус мало интересен — нужна бодрость. Иначе зачем же пить кофе?

— Не самый лучший, конечно, но и не самый плохой, — незнакомец пожимает плечами, допивая свою вторую кружку. Его лицо расслабляется, а потухшие глаза на миллисекунду наполняются светом. Проблеск — и пропал. Но был ведь!..

— Хорошо, я попробую, — тут же соглашается Белла, поразившись проскользнувшему в зеленых яблоках сиянию. И не интересует её даже то, что денег может не остаться на билет домой. Почему-то очень хочется понять, что такое «гляссе».

Джаспер возвращается. Его передник немного примят, а волосы нервно взъерошены. Видимо, разговор был не из легких.

— Гляссе, пожалуйста, — подает голос девушка, на мгновенье запнувшись от усталого взгляда бармена.

Впрочем, усталость тут же пропадает. Видимо, такого выбора от нежданной посетительницы он не ожидал.

— Шоколад, корица? Перец?

Их что, несколько видов? Белла закусывает губы, пытаясь угадать правильный.

— С шоколадом, — приходит на помощь любитель латте. — Черным.

В этот раз изумление Джаспера обращено уже к нему. Но того это мало волнует. Теперь.

И опять урчание кофе-машины. И опять звон чашек. С интересом наблюдая за манипуляциями бармена, Белла видит, как тот достает мороженое из морозильника и ловко выкладывает небольшой шарик внутрь чашки. Мгновенье — и шарик пропадает под кофейной волной. Ещё секунда — и шелест сливок, ровным слоем укладывающихся поверх коричневой пленки. Пресловутый «гляссе» появляется перед глазами. Вот и шоколад — тонкая стружка, привлекательно смотрящаяся на фоне белых сливок.

— Пробуйте, — наставляет незнакомец. Внешним видом он, похоже, остался доволен. Внимательно следит за тем, как Белла осторожно делает глоток. И ещё один.

— Вкусно… — и вправду вкусно. Даже неожиданно для кофе. Она поражена.

— А если бы настоящий… — мечтательно заканчивает мужчина.

Джаспер хмурится, неодобрительно взглянув на него. Ему явно хочется что-то ответить, но он сдерживается. С трудом, но сдерживается. Не намерен терять работу — клиент как-никак.

— Что-нибудь ещё? — сдержано спрашивает он, всем видом стараясь показать, что обращается только к Белле.

— Нет, спасибо, — неожиданно покраснев, качает головой она. Прячется за кружкой и занавесью волос. Снова.

Бармен уходит — словно бы знает, что это сейчас понадобится. Телефон где-то в недрах заведения разрывается. С каждой секундой звук нарастает.

Они с босоногим снова остаются один на один. И снова вместе с кофе.

— Как вас зовут? — неожиданно спрашивает Белла. И тут же понимает, что ей на самом деле интересно. И даже больше — важно знать. Впервые мужское общество не вызывает негативных эмоций. Впервые хочется ещё поговорить, ещё посидеть, ещё посмотреть и ещё послушать… в нем определенно есть что-то необыкновенное. И дело вовсе не в любви к барефутингу^[1].

— Зачем вам? — удивленно вскинув бровь, откликается мужчина. Вертит в руках пустую чашку, тоскливо глядя на последнюю, оставшуюся полной. — Мы больше не встретимся.

Уверенность, сквозящая в этих словах, пугает. Только, казалось бы, протянувшаяся нить, грозит оборваться. Он словно бы знает наверняка. Он словно бы готов в этом поклясться.

— Хотите остаться Любителем Латте? — пытаясь перевести разговор в шутку, бормочет Белла. Вполоборота садится на своем стуле, допивая кофе.

— Скорее уж Посоветовавшим Гляссе.

— Я могу рассмотреть оба варианта. Но все же?..

— Эдвард, — словно бы сдаваясь, уступая, выдыхает он. Глаза безвозвратно потухают.

— Вы из Англии?

— С Аляски.

— Я Белла.

— Белла? Прямо как в том фильме, да? — Эдвард устало усмехается, прикрывая глаза. — Держись от меня подальше, Белла. Я тебя съем.

Его голос подрагивает, а пальцы неестественно выпрямляются. И шутливые слова звучат совсем не весело в таком соседстве.

— У вас что-то случилось?.. — опасливо спрашивает она, наблюдая такие резкие изменения. В груди что-то екает.

Её вопрос становится для него неожиданностью. Прямо-таки ведром ледяной воды, если судить по вытянувшемуся лицу и вспыхнувшим глазам. На мгновение Белле кажется, что он похож на утопающего — дно уже здесь, совсем близко, а спасения все нет. Отталкивается, отталкивается, ударяет руками по воде… но поздно. Неумолимо тонет. Захлебывается.

— Да, случилось. Но уже разрешилось, — и голос другой. Совсем другой. Опять неживой.

Эдвард качает головой, словно отгоняя дурные мысли. Бросает взгляд на маленькую смятую фотографию, что держит в руке. Поднимается со стула.

— Можно заплатить за вас, Белла?

— Я сама могу…

— Пожалуйста, — на этот раз яблочные глаза умоляют. На самом деле умоляют. Едва ли не заклинают. В них затаилась такое отчаянное воззвание послушать, что невозможно отказать. Даже если очень хочется и на деле это выглядит совсем просто.

— Я надеюсь, это не последние ваши деньги…

— Нет, не последние.

Он кладет на стойку помятую купюру в пятьдесят долларов, выуживая её откуда-то из кармана. Деньги, на удивление, сухие.

— Вы за естественность, да? — неловко шепчет она, наблюдая босые ступни посетителя номер два.

— Так надежнее, — бросает он и пятерней пальцев ерошит свои мокрые волосы, выпивая, как и первую кружку, залпом остатки кофе.

Надежнее?..

— До свидания, Эдвард, — глядя на то, как мужчина уверено движется к двери — все так же быстро и со следами на полу, — произносит Белла.

Возле зеленой таблички, заслышав её слова, он мгновенье медлит. Оборачивается, наскоро мотнув головой.

— Прощайте.

И выходит, громко хлопнув дверью.

Возвращается Джаспер. Прямо-таки влетает обратно. Но как только видит деньги, сразу успокаивается, выдыхает. И ухмыляется. Злорадно так, некрасиво и злобно… будто бы знает, что происходит и что будет дальше. Забирает пятидесятку, разглаживая её помятые края.

А у Беллы внутри тяжело — пирамиды из камней. Она не понимает. Она не знает. И ей уж точно не дано понять.

* * *

Прикрыв за собой дверь — осторожно, чтобы без хлопков — Белла выходит на улицу. Дождь кончился, унялся ледяной ветер. Снаружи прохладно и свежо. Спрятанные за тучами звезды постепенно выглядывают обратно. С интересом, с озабоченностью. Никого на улице кроме девушки нет. Погасли даже те окна, которые она заметила, следуя к кофейне. Район спит. Город спит. Сумасшедших нет.

Вдохнув полной грудью, она расправляет плечи, с робкой улыбкой глядя на чистое синее небо. Оно темное, но теперь не пустое. Теперь не страшное. Есть и луна, и звезды. Есть что-то завораживающее в их блеске, в их немом присутствии. Вот теперь красиво. Вот теперь — приятно.

Стоя возле двери, девушка решает, что будет делать. Пройтись по улице или вернуться к Джасперу? Он обещал ей бесплатную чашку гляссе за щедрые чаевые, оставленные Эдвардом. Разумеется, стоило все это кофейное великолепие едва ли больше пятнадцати долларов, а тут…

Но воздух слишком свеж, слишком нежен. Не хочется возвращаться обратно. Прогулка, хоть и короткая — ненадолго, вполне возможна. А потом можно прийти и перед отправлением автобуса выпить обещанное кофе. Так, наверное, будет лучше всего. И удобнее. И быстрее.

Маленькие камешки гулко отзываются под ногами. Они ещё блестят от недавней влаги, но уже не такие мокрые, как раньше. По ним уже спокойно можно идти, не боясь оказаться в самом низу, рядом с люками, тем более, впереди виднеется ровный асфальт.

И Белла идет. Впервые в своей жизни гуляя ночью, впервые глядя на звезды так близко, идет, отпуская любые мысли и даже ту тяжесть, что до сих пор давит где-то слева. Все в порядке, что это она себе навыдумывала? Этот мужчина, Эдвард, зашел выпить кофе. Он куда-то направлялся, это очевидно, а в кофейню заскочил по пути. Наверняка у него есть машина — потому и босиком, потому удобнее и надежнее (кто их знает, этих ночных водителей). Да и мало ли в принципе фанатов здорового образа жизни? Вдруг ученые доказали, что барефутинг продлевает мирское существование?

Белла останавливается. Задумчиво, немного лукаво оглядывается на огромное окно кофейни. Джаспера за стойкой нет. Очередной разговор, наверное (и кому в такое время он так срочно понадобился?). А вот сама стойка, чашки и даже кофе-машина никуда не делись. И яблочные глаза — тут как тут. Свежие, живые — только что из печи памяти.

Ухмыльнувшись сама себе, девушка ловко скидывает туфли, сначала боязно и осторожно, а затем вполне уверено ступая на землю. Прохладно — вот и все. Зато куда удобнее. Каблуки успели порядком осточертеть за этот слишком длинный день.

Вот она снова идет. Только куда легче, куда мягче идет. Приятные ощущение от ровных камешков под босыми ногами мало с чем сравнимы. Кажется, не так уж и плохо иногда забыть обувь дома…

Белла поворачивает в сторону небольшого парка. Здесь достаточно яркие фонари, тем более, отсюда видна кофейня, так что особой опасности быть не должно. К озеру спускаться она не будет — не самые образцовые граждане облюбовали его для места своей «охоты» ещё лет десять назад, а пройтись по красивым ровным дорожкам — почему бы нет? В конце концов, сегодня её день рождения!

Асфальт ногам не так приятен, но ощущение все равно интересные. Стоило хотя бы попробовать, что бы знать. Двенадцатое мая, похоже, станет для неё днем проб. Кофе, барефутинг, человек… Человек?

Девушка резко останавливается, нахмурившись при виде человеческой фигуры в паре метров от фонаря. Как следует её не видно, но наверняка это мужчина. В парке. Ночью. Мужчина и она.

Неожиданно задрожавшие пальцы грозятся выпустить из рук туфли и окончательно объявить о своем присутствии. Пока ещё остается надежда, что мистер-не-самые-лучшие-намерения не заметил. Что занят чем-то… кем-то…

Как уйти? Как побыстрее? Ноги не слушаются, а дыхание сбилось. Прогулка удалась на славу.

Шумно сглотнув, Белла, крепко сжав губы, медленно отступает назад. Неслышно, тихо. До полноценного ореола света фонаря не дошла. Ещё есть возможность остаться в тени. Убежать.

Шаг назад, ещё шаг…

Глаза лихорадочно перебирают все вокруг, ища хоть что-то, чем можно если не отбиться, то хотя бы защититься в случае необходимости. Стремительно холодеющая кровь не на шутку пугает. Озноб, оказывается, доступен уже и без ветра, и без холода. Сила мысли им повелевает.

Ещё шаг. Осталось два до мостовой, ведущей к кофейне.

…Но тут, как, в принципе, очень часто бывает, сюжет делает неожиданный поворот. Или судьба делает, кто его знает. В общем, какая-то сила свыше. Какая-то непонятная, неразумная сила. Очень пугающая. И очень жестокая.

Именно она, насмехаясь, привлекает внимание Беллы к брошенной на землю ткани. Почти возле самого фонаря. Так, что виден и цвет, и фасон. Фасон?.. Да это же плащ! Черный, мокрый, с высоким воротником и двумя пуговицами с сиреневыми нитками… сегодня она его уже видела. Точно видела. Может поклясться.

Но разве?..

— Эдвард? — неосмотрительный шаг. Глупый шаг. Отчаянный. Но то ли сумасшествие, то ли любопытство, к нему все же приводят. А может, жертва всегда подсознательно идет к хищнику? Закон Природы?

Мужчина в тени не шевелится. Молчит. Но Белле кажется, что сдавленно кивает при звуке своего имени. Безнадежно кивает.

Липкий страх на секунду отпускает. И секунды ей вполне хватает, чтобы подойти к самому фонарю. Чтобы выдать себя. Показать, что здесь. Одна. Ночью. Мама бы при подобном раскладе потеряла бы сознание.

— Эдвард…

— Т-с-с, — почти сразу же грядет расплата за такую смелость. Что-то темное и блестящее, что-то тяжелое и металлическое появляется перед глазами. Выступает из тени.

У Беллы перехватывает дыхание сразу же, как только под луной и светом фонаря прорисовывается пистолет. Обычный, даже банальный. Как голливудский реквизит. Кажется, что никакой опасности не представляет. Но вместе с тем прекрасно ясно, что это мнение ошибочно.

— Лучше не иди сюда… — тихо наставляет Эдвард не опуская руки — это правда он.

— Ты выстрелишь в меня? — её голос дрожит, что очень плохо.

— Нет, — ответ ровный, но как будто бы вынужденный, смиренный. А может, это все адреналин? Он искажает тон мужчины?

— Тогда чего мне бояться? — сглотнув, как можно спокойнее интересуется Белла. Опасается лишний раз пошевелиться, чтобы его решение не изменилось.

— Много чего. Иди домой.

Отпускает? Прямо так, без задней мысли? Или она развернется, а он спустит курок? Но не должен же!

— Домой?..

— Да. Домой. Только живее, — шипит, злится. Не нужно злиться. Не надо.

Белла разворачивается, не тратя драгоценные секунды на то, чтобы надеть туфли. Идет. Медленно, боязно, но идет. Ожидает выстрела — но не получает. До ужаса напуганное подсознание ликует. Правду говорил — отпускает.

— Я не думал, что это так сложно…

Шепот. Едва различимый шепот, надломленный. Впитавший в себя столько боли, сколько никакая иная фраза вместить не сможет. До дрожи пробирающий. До слез. Слышать не должна была — но услышала. То ли намерено, то ли случайно.

Девушка останавливается. Сама, как по команде. Поворачивает голову, вглядываясь в темноту.

— Что сложно? — звучит вопрос.

— Покончить со всем этим, — раздается ответ.

По телу словно пропускают электрические разряды. Больно уже везде. Страшно уже везде. А земля словно бы из под ног уходит от такого заявления. Пистолет чтобы… застрелиться?

— Зачем?.. — недоуменно, даже отчаянно, спрашивает она. Делает шаг обратно. Маленький шаг, незаметный. Но явный.

— Для всего нужна причина, да? — усмехается. Натянуто, скорбно усмехается. Уже не думает. Уже знает, что будет делать.

— Для этого — да.

— А их много. Выбирать одну слишком долго и глупо.

Белла сглатывает. Делает ещё шаг навстречу. Обратно.

— И никто не пытался уговорить тебя этого не делать?

— А кто-то должен? — улыбка. Дьявольская улыбка. Страшная. А самое главное, что искренняя.

— Та, из-за кого ты…

— Самое распространенное мнение, — он хмыкает, скрежетнув зубами, — что суицид совершается из-за женщин, да?

— Это логично… — ещё два шага. Уже о фонаря. Уже куда ближе.

— Это глупо, — отрезает Эдвард, качнув головой. Замечает, что она рядом. Сглатывает. Он сидит на небольшом пеньке возле одной из дорожек. Слева и справа — высокая трава. Темные волосы любителя латте высохли и теперь взлохмачены. Яблочные глаза широко распахнуты, горят. А кожа совсем белая. Ни один грим на такое не способен. Пистолет по-прежнему в руках. Длинные пальцы крепко сжимают его рукоять.

Ещё десять секунд — и дуло ложится на его висок. Упирается холодным черным ободком. Готовится к первой и единственной попытке — последней — попасть в цель.

Мужчина прикрывает глаза. Шипит, выдыхая:

— Не терпится увидеть мои мозги на соседнем дереве?

— Их не обязательно туда посылать.

— Уговоры не помогут.

— Я не уговариваю, — Белла прочищает горло, до крови кусая губы. Она сама дрожит. Точно так же, как Эдвард. Но обоим впадать в истерику им не позволено.

— Ищешь зрелища? Адреналина? Или это такая извращенная романтика, девочка? Какого черта ты ещё здесь стоишь? — он почти срывается на крик на последней фразе. Слова выходят острыми, хлесткими. Больно ударяют. Вонзаются в кожу. Как и взгляд, полный решимости и гнева. Полный нерастраченной злости, от которой нет избавления.

На какой-то миг Белла боится, что он переведет пистолет на неё и выстрелит, дабы прекратить этот разговор, но заставить себя уйти и дать произойти тому, что должно, она не может. Не сможет. Не переживет потом.

— Я хотела кое-что спросить… — всеми силами она держит планку. Всеми силами старается как-то отвлечь мужчину.

— Страшно ли мне? — он зажмуривается, кусая губы. Медленно мотает головой. Дуло двигается следом.

— Нет. Вопрос про кофе.

— Про кофе? — его глаза подозрительно распахиваются. Тело вздрагивает.

— Да. У моего друга скоро день рождение и он очень любит его пить… какой сорт лучше купить в подарок?

Белла говорит, но слов и даже голоса не слышит. Только смотрит. За каждым движением, за каждым шевелением мужчины. Смотрит, сжав зубы и пробуя не закричать. Получится. Обязательно получится.

— Ты за этим пришла в парк в два часа ночи? — неверие так и сквозит в вопросе. А ещё обреченность.

— Я забыла спросить у тебя в кофейне.

— И выбрала прекрасный момент для вопроса. Сейчас.

— А почему бы нет? Я вижу, ты разбираешься в этом…

Эдвард часто дышит. Удивленно, ошарашено, изумленно глядит на неё. Не верит. Не понимает. Зубы громко стучат друг о друга, зрачки становятся шире и шире, а руками — особенно той, что с пистолетом, — явно завладел тремор.

— Арабика, — наконец выдает, облизнув пересохшие губы, — или Бурбон. Мне нравятся оба.

— Хорошо, — Белла кивает, делая вид, что запоминает оба варианта. На деле же даже не имеет представления, что только что услышала, — спасибо.

И тут же лихорадочно пытается сообразить, что ещё спросить. Молчать нельзя. Молчать — непозволительно. Выстрелит и все будет кончено. А пока ещё есть смысл бороться. Пока она единственная, кто может его переубедить.

— А «Арабика», это потому, что кофе арабский?

Он поднимает на неё невидящие глаза. В свете луны они искрятся.

— Аравийский полуостров — вот где его попробовали европейцы.

— А «Бурбон»? Я знаю, есть такое вино…

Белла приближается. Говорит и приближается. Отвлекает внимание оттого, что собирается сделать. Занятый вопросами Эдвард явно не будет сопротивляться. К тому же она, как бы глупо это не звучало, как бы ужасно не выглядело, не боится за собственную жизнь. Хоть краем сознания и понимает, что вполне может остаться здесь, под фонарем, с пулей между ребер. Или во лбу — это уже как он выберет.

— Это остров… — мужчина поджимает губы, морщась, будто от боли, — когда-то французский.

— Остров, ну конечно… — совсем близко. Уже рядом. Она смотрит на него сверху вниз, смотрит в яблочные глаза, пустые и отчаянные, на сложенный в тонкую линию рот, ходящие желваки под кожей… и внутри все так и дрожит, так и разбивается на части от этого зрелища. Воздух в легких перегорает с утроенной силой.

— Эдвард, я хочу тебе помочь, — рука, выверяя каждое движение, каждое его колебание — и внутренне, и внешнее, — следует к пистолету очень осторожно. Неверное движение — и конец. Всему.

— Я не просил, — отрицательно шипит он, отстраняясь. Крепче прижимает дуло к виску.

— Я знаю. И не проси. Просто позволь, пожалуйста.

— Ты не понимаешь, кого собираешься спасти… — отрицательно мотает головой мужчина. Ободки его глаз недвусмысленно краснеют, но сталь внутри зрачков никуда не пропадает. Уверенность та же. Уверенность там же. Как и в кофейне, когда пообещал, что больше они не увидятся. Уже тогда знал.

— Дай мне шанс понять, — пальцы мягко, едва касаясь, притрагиваются к черному металлу. Его ладонь вздрагивает. Из горла вырывается придушенный хрип. — Мы поговорим прямо сейчас. Десять минут, если хочешь — час. Можем до утра. Как тебе?

Белла видит, что ей удалось — он сомневается. Он мнется. И нижняя губа, как у маленького мальчика, уже начинает дрожать, и глаза все краснее и краснее… решается. Пытается решиться. Отказаться от затеи. А это не так просто.

— О чем будем говорить?

— О чем пожелаешь. Выбирай тему.

Эдвард набирает полные легкие воздуха. Жмурится.

— Львы.

— Львы? — Белла удивленно изгибает бровь, но попыток забрать оружие не оставляет. Уже явнее касается пистолета. Подбирает к его рукоятке. Она холодная, но не настолько, как тот, кто в неё с такой силой вцепился.

— Они опасны.

— Все хищники опасны, — добавляет девушка, легонько сжимая пальцы вокруг своей цели. — Какие-то больше, какие-то меньше.

— Львы, — перебивает Эдвард. Его голос суровеет, глаза пылают ненавистью, а где-то в глубине — с такого расстояния даже это видно — ужасом. — Самые опасные.

— По праву короли зверей, — соглашается Белла, теперь уже наравне с мужчиной держа оружие. Выжидает необходимый момент, чтобы забрать его. Не так много осталось потерпеть. — Кого они едят? Антилоп, зебр, я слышала, иногда даже буйволов…

Дуло уже не так сильно прижато к виску. Уже назад движется, прочь от него. А Эдвард, кажется, и не замечает вовсе.

— Людей, — надломлено шепчет, беззвучно всхлипывая, — людей тоже…

И отпускает пистолет. Отпускает рукоять, курок — разжимает ладонь. Позволяет Белле забрать из своих рук оружие. Сознательно позволяет. Девушка не мешкает. Поскорее перехватив тяжелый металл, размахивается, и что есть силы запускает подальше, в темные кусты за их спинами. Глухой удар о землю. Шелест листов, потревоженных резким ударом. Возможно, теперь там сломаны несколько веток и пару цветков уже никогда не зацветут.

— Ш-ш-ш, тише-тише, — бормочет Белла, с готовностью принимая любителя латте в свои объятья. Его руки на удивление сильно, почти до боли, обхватывают её талию, лицо вжимается в живот, а тонкое платье стремительно намокает. Он плачет.

— З-з-зачем выкинула?

— Так будет лучше.

— Не будет. Меня не должно быть! Я не должен…

Он захлебывается в рыданиях, чертыхаясь и всхлипывая с попеременной четкостью. Ни громкости, ни выражений не стесняется. Молчаливый ночной парк, наверное, впервые видит такое.

— Теперь все хорошо. Теперь будет легче, — увещевает Белла, поглаживая пальцами темные волосы — неожиданное мягкие, проходясь по коже, по вискам… очерчивает их, до крови кусая губы. Ещё бы чуть-чуть и…

— Не знаешь, что говоришь. — Вердикт. Приговор.

— Я верю, что так и будет.

— Напрасно веришь. Меня не должно существовать, — сказано с болью, с ядом сказано, с остервенением. Как непреложная правда, с которой нельзя смириться. И он даже не пытается, но верит. Все равно, всегда, верит.

— А я рада, что ты существуешь, — внезапно шепчет Белла, наклонившись к его уху и обняв покрепче. Говорит честно. Говорит искренне. Только-только начавший утихать адреналин ещё эхом отдается где-то в дрожащих коленях и трепыхающемся сердце.

— Наверное, только ты одна… — Эдвард не старается вдохнуть — знает, что это обречено на провал. Намеревается лишь схватить ртом ровно столько кислорода, сколько хватит на всхлип. Дрожь ему все равно в ближайшие часы не унять, — ты одна…

* * *

Мокрая трава с капельками росы. Белеющее небо с розоватыми полосками вдоль скучившихся облаков. Постепенно обретающая свой цвет листва и тихий-тихий, ещё осторожный и ранний, свист маленькой птички где-то в кустах.

Они сидят на земле. Сидят, поджав по себя ноги и глядя на потихоньку встающее возле горизонта солнце. Держат руку друг друга — правую. Крепко-крепко. Свежий утренний воздух ерошит волосы, обдувает лицо, вытаскивает на свет самые сокровенные, самые опасные мысли. И чем больше Эдвард озвучивает их, чем больше позволяет себе сказать, тем легче дается каждый вдох. С души раз за разом падают камни.

Он не стесняется — человеку, едва не переступившему последнюю грань, стесняться уже нечего. Он не боится — по той же самой причине. Он лишь хочет, чтобы его послушали. Слушателя хочет. И девушка вот уже третий час подряд прекрасно справляется со своей новой ролью. Как обещала. Сдалось ей вытаскивать людей с того света… таких, как он, в особенности. И ещё улыбаться им. ИМ!

— Я восемь месяцев просидел без работы и это добило её. Сподвигло уйти.

— Твою жену?

— Да, Алисию. И Мэлани она, конечно же, забрала с собой.

Белла кивает, вспоминая короткий рассказ о рыжеволосой девочке с синими, как море, глазами, о её румянце на щечках, о её счастливом смехе, — маленькая черно-белая фотография всегда у папы в кармане, всегда рядом с сердцем. Она была там и в кофейне и тогда, когда дуло уже готовилось выпустить пулю. Отец скучал по дочери, это очевидно. А видеться решением суда было запрещено.

— Ты из-за этого решил?..

— Нет.

Белла ещё раз кивает — понимающе. Что удивляет Эдварда, так это отсутствие насмешки, неодобрения или какой-то скрытой уверенности в его безумстве в карих, точно под цвет волос, глазах. Это странное создание с молочной кожей и выразительными маленькими губами смотрит на него внимательно, смотрит, ловя каждое слово. Участвует. Сострадает. Но не утешает. Но не жалеет. Ободряет.

— Мне нужен был стабильный доход, чтобы вернуть право видеть Мэл. И я его нашел.

Девушка немного прикусывает губу, повнимательнее глядя на лицо любителя латте. Уже не на мокрое и не на такое бледное. Уже при сероватом свете утра. Уже в новом дне — окончательно. И поражается тому, что он хотел с собой сделать. Поражается тому, как удержала от подобной затеи. До сих пор не верится. Не укладывается в голове. Если разлука с дочерью не причина, если не повод уход жены, её иск против него… то что же?

— Секретарь, да? Или рабочий «Макдоналдс»? Там постоянство — я знаю.

Эдвард щурится, чуточку, совсем капельку — впервые за всю ночь после их второй встречи — улыбнувшись.

— Клоун.

— Клоун? Неужели?

— Я сам был удивлен. Но цирку понадобилась именно эта вакансия. Что, не гожусь?

Белла поспешно качает головой.

— Годишься, конечно же.

Вздыхает, пуская во взгляд сочувствие. Краешком губ улыбается, когда произносит:

— Какой грустный клоун.

— Он не был грустным, когда пришел туда, — мужчина задумчиво смотрит куда-то за спину своей собеседницы, облизывая губы. Его тело почему-то напрягается, а пальцы, держащие руку Беллы, делают это куда грубее.

А потом молчит. Сразу, будто бы решает не говорить больше об этом. И обо всем. Словно бы тишину слушает. И птичку.

— У тебя нет семьи, так? — вопрос звучит не меньше, чем через десять минут. Первый вопрос, неторопливый. Продолжение едва начавшегося разговора.

Девушка переводит на него взгляд, натыкаясь прямо на зеленый блеск. Теперь он участлив. Теперь ему интересно. И в этот раз готов ободрить он. Без лишних просьб и намеков.

— Как ты догадался? — только и может тихо поинтересоваться она.

— Если бы была, этой ночью тебя бы не было в безлюдном парке на конце города.

— Это спорный вопрос…

— Ни в коем случае. Спор здесь неуместен.

Сдаваясь, Белла кивает. Признает поражение. Вспоминается — совсем некстати, совсем не к месту и точно напрасно — день похорон. Гробы, зеленая лужайка, ровные прямоугольные ямы и небольшая процессия людей в черном. Она мечтала забыть этот день. И тот, в котором перевернулся автобус, тоже. Единственная среди ста — и живая. Зачем только, если потеряла всех?

— Иди сюда… — тихо, совсем тихо, как шелест травы. То ли просьба, то ли мольба. Он зовет её?..

Белла поднимает голову. Не понимает, к кому обращаются и с какой целью.

И снова яблочные глаза в центре внимания. И снова затягивают в себя, отказываясь отпускать на свободу. Держат. Концентрируют. Заклинают.

И она слушается. Смущенно, но слушается. Нет смысла чему-то противиться — этой ночью уже было все.

Забираясь к мужчине на руки, она делает глубокий вдох. Опасливо, словно бы он вот-вот испарится, прижимается щекой к вылинявшей футболке. Незнакомый запах, перемешанный с потом, дождем и угасающим отблеском какой-то туалетной воды, мигом заполоняет рецепторы. Неожиданно приятно. Неожиданно спокойно. А то, что сердцепод тканью бьется, ещё одна маленькая победа. Он ведь пытался заставить его навсегда замолчать…

Эдвард, заметив скованность и интерес Беллы, обнимает свою собеседницу покрепче, удобнее устраивая на коленях:

— Так теплее, — простодушно поясняет он. В голосе — улыбка.

…А время идет. Его не остановить, не прервать, не уговорить. Голубые цифры на запястье девушки сменяются, постепенно переходя с одних позиций на другие — ещё, казалось бы, было пять, а уже шесть. Уже пятерка исчезла.

Только как бы секунды с минутами не спешили, как бы не неслись вскачь вперед часы, а теплый ореол запаха, окутавший Беллу, руки, в которых её держат, не пропадают. И ощущение от них не пропадает. Все как прежде. Все хорошо.

— Можно попросить тебя?.. — звучит возле самого уха. Серьезно звучит, почти строго.

Девушка с готовностью кивает.

— Не ходи в цирк.

Неожиданно — стоит признать. И довольно странно.

— Клоуны так плохо шутят?..

— Животные. Животные неуправляемы.

Он напрягается. Всем телом напрягается. И скрепит зубами, наверняка с силой их сжимая. Только не дрожит. Пока.

Девушке вспоминается их ночной разговор про львов. Содержание она запомнила плохо, каленым железом высеклась лишь тема. И какой-то странный холодок при упоминании сего хищника.

— В прошлом месяце, — Эдвард ведет себя так, будто бы набирается сил для чего-то. Для чего-то сложного. Для чего-то опасного. Страшного даже. — В «Юнион парк» загрызли женщину.

Его передергивает. С силой, явно, так, что даже кончиками собственных пальцев это движение Белла ощущает.

— «Юнион парк»? Это шапито?

— Да. Здесь, недалеко от центра. Билеты не купить, — Эдвард говорит с плохо скрываемым отвращением. С явной желчью, ненавистью и злобой. А ещё болью. Очевидной, без слов заметной болью. — Не ходи. Пообещай мне.

Она осторожно поднимает голову. Глядит на него, не утаивая ничего ни во взгляде, ни в мыслях. Видит снова проявившиеся желваки, видит затопившие глаза неприятнейшее чувство и губы, сложившиеся в тонкую подрагивающую полоску. Прямо как ночью…

— Я не хожу. В последний раз я была там в тринадцать. С мамой.

Понимает, почему на последнем слове её голос срывается. Будто бы знает. А может, делает вид? Но, так или иначе, удовлетворенно, успокоено кивает. Ответ устроил.

— И не пытайся это изменить. Там нет ничего хорошего. И никого тоже.

Возвращаясь на свое прежнее место, Белла согласно кивает. Пока не знает, что будет делать даже через час. Какой цирк, какие развлечения? По-моему, за эту слишком долгую ночь ей полагается достойный отдых. Но уходить не хочется. Никуда. Совсем.

— Ты видел это сам? — тихонько спрашивает она, задумчиво перебирая пальцами его волосы на затылке. На удивление, мужчину это, похоже, совершенно не раздражает. Он даже наклоняется немного назад, дабы облегчить ей задачу.

— Что видел?

— Ту женщину.

— Да, — короткий, но насколько же наполненный, до самых краев, страданием, ответ. Какой страшный, какой ужасающий тембр голоса. И пальцы, впившиеся в её плечи. Всадившиеся, как ножи. — Только я и видел. Поэтому меня и не должно существовать.

— Расскажи… — просит Белла. Какой-то частью сознания чувствует, что ему хочется, что ему надо. Но опасается, что вполне разумно. Опасается, потому что, несмотря на все случившееся, хорошо не знает.

Эдвард хмурится. Сильнее, чем раньше. Сглатывает.

— Меня предупредили, что одно слово — и Мэл погибнет.

— Я никому не скажу. Ты можешь доверять мне.

Он кивает — сам себе или ей — неясно. Но в яблочных глазах, так или иначе, снова зреет знакомая уверенность. Сделает. Скажет. Поверит. Больше не боится.

Слова льются из него потоком. Бурным потоком, неостановимым. Как тогда, через пять минут после попытки самоубийства, вцепившись в её талию, в её бедра. Только тогда следовала речь обо всем сразу, а теперь о чем-то одном, конкретном. Но ужасном — без сомнения. Это понятно с первых слов.

— Это было представление для вип-гостей из Италии. Они хотели два номера — мой и Жаннеты. Её помощнику присутствовать запретили — итальянцы млели от мысли, что хрупкая девочка способна справиться с двумя огромными львами. Я не знаю, что пошло не так. Я видел этот номер множество раз, и ничего не случалось. Сказалось, быть может, отсутствие Оливера… они сорвались. Раз — и нет. Никто ничего не успел сделать.

Эдвард громко прочищает горло, стараясь спрятать что-то, что уже от Беллы в любом случае не скроется. Часто моргает, часто дышит. А руки сжимаются в кулаки.

— Пока они разрывали её, гости аплодировали и доставали дополнительные тысячу евро каждый за прекрасное кровавое зрелище. Они остались в восторге. Хозяин — в прибыли. А я — глупый клоун — как ненужный свидетель.

В этот раз спрятаться он не пытается. Рвано вздыхает. И ещё. И ещё.

— Я не знал, что делать. И не знаю сейчас. Они её даже не похоронили как следует — нечего было. Жизнь оборвалась — а виновных нет. Жизнь оборвалась — а никто не наказан. Я лично знал Жаннет, она играла с Мэлани…

— Это было причиной, верно?

— Это было выходом. А тут ты… помешала. Зря выкинула пистолет. Мне с таким трудом удалось получить лицензию и купить его! Это, между прочим, два месячных оклада.

— А как же твоя дочь? — пробует зайти с другого фланга Белла. Чуть ощутимее обнимает мужчину. — Ты хочешь, чтобы она тебя забыла?

— Она и так забудет. Мы видимся раз в восемь месяцев, — он тяжело вздыхает. Жмурится.

— Но ты же её любишь.

— Конечно люблю, — Эдвард с готовностью кивает, поджимая губы. — Но ей будет лучше без такого отца. Ничего, кроме как подкидывать цветные шарики и мазаться белой краской я не умею. Жалкий клоун…

— Дети обожают клоунов.

— А она их боится.

Белла немного высвобождается из его объятий. Немного отстраняется. Садится на самый край колен.

— Эдвард, тебе стоит попробовать показать ей, что они не страшные. И не тоскливые. Что они — потрясающие, — уверенно шепчет она. А потом неожиданно краснеет, — ну, клоуны…

— Не всем так кажется, — отрицает он, недоверчиво поглядывая на девушку.

— Мне — кажется, — она робко улыбается. И эта улыбка заставляет внутри мужчины что-то вздрогнуть. Искренностью заставляет.

— Ты недавно вытащила из рук клоуна пистолет. О какой веселости может идти речь?

— Мы все можем запутаться и попытаться… избавиться, уйти от проблем. Но они никуда не денутся, пока с ними не разобраться.

Он внимательно её слушает, ловя себя на том, что осмысливает каждое слово. Впервые кого-то слушает. И вещи, вроде бы глупые и очевидные, и слова банальные — но слушает. С упоением даже. Вот уже неделю планировал и затыкал уши на любой посторонний звук, а тут… так и бывает, когда все планы летят к черту?

— Тебе надо встретиться с женой и поговорить. Вы найдете компромисс, и ты сможешь чаще видеться с дочкой, — тем временем предлагает Белла. Сама себе удивляется. И своей находчивости.

— С Алисией-то? Компромисс? — Эдвард фыркает. Но что-то в этих словах приятно греет. Мэлани рядом. Мэлани — вместе. И навсегда.

— Мне кажется, — Белла смущенно теребит прядку каштановых волос, глядя на него сквозь свои густые черные ресницы, — что ты из-за одиночества решился сделать… это. И если бы был кто-то, кто мог послушать, кто мог успокоить… Жаннету не вернешь, Эдвард. В её гибели ты не виноват. Этот вопрос можно решить, посоветовавшись с хорошим адвокатом. Я уверена, вы найдете достойный план действий. И твоя дочь будет в порядке.

Она говорит и наблюдает за тем, как с каждым словом, с каждой фразой — чем ближе к концу, тем явнее — сначала немного, затем ещё чуть-чуть, и ещё, и больше — влажнеют яблочные глаза. Их зеленые огни, как фонари во время дождя — теряются в лобовом стекле. Свет есть — а главного не видно.

— Знаешь, почему чашки латте было три? — негромко спрашивает он, подавив всхлип, сглотнув. Улыбается. Мечтательно, нежно — как маленький мальчик, как любящий папа. — Это её любимое число и дата дня рождения. Третьего июля.

Глаза Беллы, почему-то, влажнеют следом. Она вспоминает…

— А мой — сегодня.

— День рождения? — он недоуменно хмурится. Сквозь влагу глаз это выглядит вдвойне интереснее. И честнее.

— Да. Вот уже как… — девушка бросает мимолетный взгляд на синие циферки на запястье, — шесть часов.

Эдвард смеется. Искренне, заливисто, выпустив из плена две маленькие слезные дорожки на щеки, которые тут же высыхают. Он красиво смеется. Глаза сверкают, губы розовеют, грусть и бледность, отчаяние и страх окончательно пропадают… он смеется, как настоящий клоун. Как самый счастливый на свете человек. И боль, и желание «покончить с этим», и все то, что видела в кофейне Белла прежде, выходят из него наружу. Со слезами. Со смехом. С облегчением.

— В таком случае я просто обязан угостить тебя гляссе ещё раз за сегодня. Это будет моим подарком.

— Свой подарок ты уже мне подарил, — усмехнувшись следом, напоминает Белла. Оглядывается на далекие кусты за спиной, на почти розовое небо над головой. — И он, к слову, просто потрясающий.

На щеках мужчины появляется румянец. Настоящий такой, красивый…

— Ты сама себе его подарила, — смущенно бормочет он, опуская взгляд. Вздыхает и снова улыбается. Чуть меньше, но оттого не менее приятно. — Пойдем, пока не закончилась смена. Хочу ещё раз увидеть белобрысого.

Белла поднимается следом, вкладывая свою ладонь в его протянутую руку. Мягкую, но сильную. Большую, но осторожную. И тепло, каким окутывают длинные пальцы, вряд ли когда-нибудь забудется. Эта ночь в принципе незабываема — во всех смыслах. Двадцать третий день рождения привнес в её жизнь и новых ощущений, и новых потрясений, и невозможных, казалось бы, встреч. Как же прекрасно, что ночь кончилась, утро наступило, а любитель латте все ещё здесь! Как же прекрасно, что она пошла-таки в парк, что пошла-таки в кофейню!.. Надо будет пожертвовать деньги в автопарк — пусть автобусы ходят реже.

На подходе к «У Барни» Белла внезапно останавливается. Она, как и Эдвард, босиком и камешки приятно ласкают кожу, но вовсе не продление подобных ощущений является причиной остановки. И даже не желание вернуться в парк, на пенек у липы и уже потухшего фонаря, и снова оказаться у него на коленях. Мысль. Быстрая, молниеносная, но важная, без сомнений.

— Что? — удивленно и капельку встревоженно спрашивает Эдвард. Немного приседает, стремясь оказаться с ней на одном уровне.

— Я пообещала не ходить в цирк, помнишь? — она немного волнуется, это заметно. И он замечает.

— Да, помню, — кивает. Ну конечно же помнит, ещё бы! Возможно, когда-то это обещание спасет ей жизнь!

— А ты пообещай мне, что если нужно будет поговорить, что если снова захочешь… — Белла делает глубокий вдох, стремясь сказать и быстро, и понятно, и так, чтобы он услышал… послушал, — использовать пистолет, придешь ко мне. Сначала, чтобы то ни было, и с чем бы то ни было, придешь ко мне. Позвонишь. Постучишь. Я услышу.

Глаза Эдварда распахиваются. От неверия, от удивления, от неожиданности.

Тем разговором три часа назад почти удержала его. Заговорила. Ободрила. Три кружки латте ушли за пятнадцать минут. А могли за пятнадцать секунд — и выстрел. Холостой, быстрый. Чтобы не мучиться. А вместо этого — жизнь. И право дышать. И право думать. И даже пить кофе.

— Тебе это так важно?.. — с неприкрытым недоумением шепчет он.

— Очень важно! Сейчас, — Белла мгновенье роется в сумочке, вытаскивая свою визитку из заднего кармана. — Вот. Просто позвони. В любое время. Обещаешь? Пообещай мне!

Он вздыхает. Тяжело вздыхает, но смотрит на неё с нежностью и благодарность, какие при всем желании ни за что не скрыть.

— Обещаю, — шепчет. И забирает визитку.

* * *

Двенадцатого июля 2014 года выдался необычайно погожий день. Солнце ярко светило через прозрачные облака, трава зеленела, пели птицы и люди, казалось бы, должные заниматься самыми разными делами, разбредались по пляжам, паркам, прогулочным дорожкам и летним террасам кафе. Сегодня снова была суббота. И сегодня Белла, после пробежки с Розали (очередной коллегой), с которой за эти дни они стали по-настоящему, как верные подруги, всю жизнь проведшие вместе, близки, намеревалась расстелить на лужайке перед большим темным дубом в центре парка синее одеяло и, с удобством утроившись на нем, перечитать любимую «Тысячу сияющих солнц».

Однако планы разрушились быстро. И быстро наступило оцепенение, сменившееся паникой и болью где-то под ребрами. Зазвонил телефон. Обычно зазвонил, ничего не предвещающе — как всегда. И даже то, что номер не был знаком, ничего не сказало, не потревожило — мало ли, какой клиент решил заказать очередную цветочную композицию для своей возлюбленной.

Осознание пришло лишь с голосом. С тем, который был только у одного человека в этом мире.

— Белла? — прозвучало на том конце. Её имя прозвучало. Им произнесенное.

— Да, Белла, — она кивнула, не отдавая себе отчет, что собеседник не может это видеть. — Я слушаю.

— Мы можем встретиться? — с надеждой. С робкой такой, ускользающей надеждой. Она задрожала.

— Можем, конечно, можем. Где ты? Я приеду.

— Не надо ехать. Я здесь.

Оглядывая свою маленькую квартирку, Белла только с третьего раза понимает, что речь идет не о ней. Ждет под домом, наверное. Под подъездом. Как узнал адрес?.. Но не важно.

Схватив ключи и телефон, не обуваясь и не утруждаясь тем, чтобы закрыть дверь на все замки, Белла лишь один раз поворачивает ключ и практически бежит вниз по серой прохладной лестнице. Перила — опора. Без них бы уже давно свернула шею…

Он ждет на улице, это так. Прямо возле входной двери. За эти месяцы в нем мало что изменилось — разве что, блеск в глазах стал явнее и ярче. Но не сумасшествия блеск. А радости, беспечности. На Эдварде темно-зеленый костюм со светлой рубашкой, на нем даже галстук. На губах — улыбка от её вида. В руках — два стакана кофе на картонной подставке и букет бело-желтых ромашек. Как раз в такт его настроению.

— Эдвард, — она улыбается следом, закрывая дверь. Подходит к нему, дружелюбно кивая. — Привет.

— Привет, — в его глазах пляшут лукавые огоньки. — Я рад, что ты спустилась так быстро. Кофе ещё не остыл.

Кофе?.. Как тогда, в мае. Она хмыкает, забирая свой стакан. Беспокоится, но делает вид, что это не так. Беспокойство из-под контроля не выпускает. Зачем же?..

— Ты в порядке? О чем поговорим?

— Белла, ты здесь не потому, что я хочу броситься с балкона, — он щурится и улыбается шире. На щеках появляются ямочки.

— Я знаю. Ты пришел поговорить, — мягко произносит она.

— Нет, я пришел попробовать.

— Попробовать… — медленно протягивает девушка, но не до конца понимает, о чем речь. Странное слово. Для него. Сейчас.

— Я попробовал с Алис — и теперь Мэлани со мной. На выходных, — объясняет мужчина и его глаза сияют, голос становится громче и победоноснее, а в каждом жесте явственно звучат победа и восторг! — И с цирком тоже все закончено. Клоун ушел с грустной арены.

«Счастлив» — мелькает в голове у Беллы. Мнение подкрепляется видом любителя латте, его тембром и эмоциями… и внутри у девушки становится совсем тепло. Даже если бы на улице было минус десять.

— А теперь хочу попробовать с тобой, — заканчивает Эдвард свой коротенький рассказ, протягивая ей букет ромашек. Бело-желтые головки искрятся на солнце — точно так же, как большие карие глаза.

Совпало.

В каком-то из окон звучит музыка. Классическая. Что-то из Бетховена. Минуту они слушают молча, глядя друг на друга сияющими глазами, а через минуту мужчина предлагает:

— Потанцуем?

— Прямо здесь? — Белла немного смущается, перехватив покрепче связку ключей от квартиры. От сердца отлегает испуг — все хорошо. Он не собирается уходить — ни туда, ни обратно. Остается. Остается с ней!

— Да. Прямо здесь, — Эдвард делает шаг ближе и ловко начинает вальсировать. Шаг — назад, шаг — вперед. По маленькому квадрату.

Белла улыбается. Уткнувшись в ворот его рубашки, улыбается. От солнца, лета, чьего-то присутствия. Надо же, он хочет попробовать! «Попробовать» — впервые это слово приносит столько восторга… надо сделать пометку в словаре.

— Ты знаешь, почему я не спустил курок тогда, двенадцатого? — тихонько звучит над самым ухом, отвлекая её.

Белла качает головой. Говорить ей не хочется. Хочется танцевать. Вот так. До заката. До утра.

— Потому, — теплое дыхание слышится на волосах, на мгновенье опережая легкий, чуточку смущенный и неуверенный, но оттого не менее нежный поцелуй, — что ты, Белла, единственная, кто мне той ночью улыбнулся…

Примечания

1

Формально «движение босоногих», призывающих везде и всюду ходить босиком, что, якобы, хорошо влияет на человеческое здоровье — прим. автора.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***