Ружье [Эд Макбейн] (fb2) читать онлайн

Книга 471259 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]



ДЕСЯТЬ ПЛЮС ОДИН Роман

Посвящается Герберту Александеру


Глава 1

Никто не думает о смерти чудесным весенним днем.

Осень — пора для смерти, отнюдь не весна. Осень навевает мрачные мысли, вызывает в воображении жуткие картины и напоминает о смерти сухостью и блеклостью всеобщего увядания. Осень коротка, быстротечна, наполнена запахами плесени и тлена. Люди часто умирают осенью. В природе все часто умирает осенью.

Напротив, смерть весной непозволительна. По этому поводу закон гласит следующее (Уголовный кодекс. Статья 5.006): «Смерть весной»: «Умерший, либо послуживший причиной смерти, либо скрывающий мысли о смерти в период весеннего равноденствия считается виновным в совершении уголовного преступления, наказуемого…» И так далее. Этот закон строго-настрого запрещает умирать между 21 марта и 21 июня, но что поделаешь, на каждый закон находятся свои нарушители.

Человек, вышедший из здания на Калвер-авеню, вот-вот должен был стать таковым. Вообще-то он был вполне приличным гражданином, трудягой, верным мужем, любящим отцом и прочее, прочее, прочее. Он и не собирался нарушать закон. Он не знал, что смерть запрещена законодательной властью, а если бы и знал, то в тот ясный весенний день это интересовало его меньше всего на свете.

Как раз наоборот, он думал о жизни. Он думал, что на следующей неделе у него день рождения и что ему исполнится сорок пять, хотя он чувствует себя ничуть не старше тридцати пяти. Ему казалось, что седина на висках только прибавляет шарма его благородной внешности, что плечи его по-прежнему широки, что теннис дважды в неделю позволил ему избавиться от начавшего было беспокоить его животика.

Он думал обо всем этом, когда в свежем весеннем воздухе просвистела пуля, выпущенная с крыши дома напротив. Бешено вращаясь на лету, она пронеслась высоко над крышами автомобилей и головами прохожих, наслаждавшихся весной, и с безошибочной точностью попала ему между глаз.

Он почувствовал сокрушительный удар, и на мгновение у него мелькнула мысль, что он наткнулся на стеклянную дверь, отделявшую вестибюль от улицы, а потом все пропало. Пуля пробила кость, вонзилась в мягкую ткань мозга и вырвала часть затылка, оставив дыру размером с бейсбольный мяч. Мысли оборвались, чувства оборвались, наступило ничто. Удар пули отшвырнул его фута на три прямо на проходившую мимо девушку в желтом платье. Едва девушка инстинктивно отпрянула, он упал на спину — тело его осело наподобие брошенного аккордеона, мышцы теннисиста расслабились — он был мертв еще до того, как ударился о тротуар. Из большой дыры в переносице вытекла тоненькая красная струйка, а из огромного выходного отверстия у основания черепа фонтаном хлынула теплая дымящаяся кровь и ручейком побежала по тротуару в сторону оцепеневшей от ужаса девушки. Она отдернула ногу как раз вовремя — еще мгновение, и кровь коснулась бы носка ее туфли.

Детектив Стив Карелла посмотрел на тело на тротуаре и с удивлением подумал, что десять минут назад, когда он выходил из участка, мух на улице не было — для них еще слишком прохладно. Теперь же, когда он смотрел на труп, из которого уже перестала течь кровь, мостовая была покрыта мухами, они роились в воздухе и еще полдюжины облепили рану между глаз убитого.

— Вы что, накрыть его не могли? — раздраженно бросил он одному из врачей. Тот пожал плечами и с невинным видом указал на полицейского фотографа, который вставлял новую кассету в камеру, укрывшись в тени стоявшей у обочины машины «скорой помощи».

— Нужно его снять, — не поднимая головы, буркнул фотограф.

Карелла отвернулся от трупа. Это был высокий мускулистый человек с крутыми скулами и коротко подстриженными каштановыми волосами. Прищурившись от яркого — солнечного света, отчего его лицо приобрело обиженное и даже несколько страдальческое выражение, он подошел к девушке в желтом платье, окруженной несколькими репортерами.

— Позже, ребята, — сказал он, и газетчики, странно притихшие в присутствии покойника, подались назад в кружок зевак за полицейским кордоном.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Карелла.

— Нормально! Во дела!

— Вы в состоянии ответить на несколько вопросов?

— Конечно. Ничего себе! В жизни такого не видела! Ой, я еще своему расскажу!

— Как вас зовут, мэм?

— Миссис Ирвинг Грант.

— Ваше имя?

— Лизенн. Через «з».

— Ваш адрес, миссис Грант?

— Гровер-авеню, 1142. Это за Первой.

— Угу, — пробормотал Карелла, записывая адрес в блокнот.

— А то еще подумаете, что я живу в пуэрториканском квартале.

— Нет, не подумал, — ответил Карелла. Неожиданно он почувствовал себя очень усталым. На тротуаре лежал труп, а возможная свидетельница убийства волновалась только о том, не подумал ли он, что она живет по соседству с пуэрториканцами. Ему захотелось объяснить ей, что ему совершенно наплевать, в каком квартале она живет — в пуэрториканском или чехословацком, — лишь бы она с минимумом эмоций и максимальной точностью могла рассказать, что она видела и что произошло с убитым, у которого теперь уже не было никакой национальности. Продолжая записывать, он пристально посмотрел на нее, надеясь, что выразил в этом взгляде все свои чувства.

— Вы можете сказать, что произошло?

— А кто он?

— Пока не знаем. Его еще не обыскивали. Жду, когда закончит фотограф. Так расскажите, что произошло?

— Я просто шла мимо, а он налетел на меня, — пожала она плечами. — Потом упал, и смотрю, а из него кровь течет. Во дела, говорю вам, ничего подобного…

— Как это налетел на вас?

— Ну так, попятился.

— В него уже выстрелили, да? И, падая, он натолкнулся на вас?

— Не знаю, может быть, и стреляли. Наверное, да.

— Он отшатнулся или упал, или… как это было?

— Не знаю, не обратила внимания. Я ведь просто шла мимо, а он как врежется в меня! Вот и все.

— Ну, хорошо, миссис Грант, а потом?

— Потом он упал на спину. Я отошла, посмотрела, а из него кровь течет. Вот когда я поняла, что он ранен.

— И что вы тогда сделали?

— Да не помню я. Кажется, просто смотрела на него и все. — Она покачала головой. — Вот муж-то удивится.

— Вы слышали выстрел, миссис Грант?

— Нет.

— Вы уверены?

— Я шла и думала о своем. Я и представить не могла, что такое может случиться. То есть, возможно, выстрел и был, могло быть и целых шесть выстрелов, но только я ничего не слышала. Он вдруг- как налетит на меня, а потом упал, и все лицо у него было в крови. Фу! — Миссис Грант передернуло от такого воспоминания.

— А вы никого не видели с пистолетом?

— С пистолетом? Нет. С чем, с пистолетом? Нет-нет.

— Итак, вы шли и думали о своем, но это до того, как его застрелили, а что потом, миссис Грант? Вы никого не видели в окнах домов через дорогу или на крышах? Вы не заметили ничего необычного?

— Я не смотрела по сторонам, — покачала головой миссис Грант. — Я смотрела на его лицо.

— Этот человек ничего не сказал до того, как упал?

— Ни слова.

— После того, как упал?

— Ничего.

— Спасибо, миссис Грант, — чуть заметно, но добродушно улыбнулся Карелла и закрыл блокнот.

— Это все?

— Да, спасибо.

— Но… — Миссис Грант огорченно пожала плечами.

— Да, миссис Грант?

— Ну… мне не надо будет идти в суд или еще куда-нибудь?

— Не думаю, миссис Грант. Большое спасибо.

— Ну, ладно, — произнесла миссис Грант, продолжая разочарованно смотреть вслед Карелле, который снова направился к тому месту, где лежал труп.

Полицейский фотограф исполнял свой замысловатый «обрядовый танец», то и дело щелкая спуском камеры и меняя разовые вспышки, то изгибаясь всем телом, то вставая на колени, чтобы сделать снимок пол нужным углом. Двое медиков-практикантов стояли, покуривая, у «скорой помощи» и обсуждали неотложную трахеотомию, которую один из них делал накануне. В двух шагах от них, рядом с патрульным полисменом беседовали детективы Монохэн и Монро из отдела убийств северного сектора. Карелла посмотрел в сторону фотографа и подошел к детективам.

— Вот так так! Чем мы заслужили такую честь?

Монохэн, в черном пальто и котелке, похожий на полицейского 20-х годов времен Сухого закона, обернулся и увидел Кареллу.

— Ба, да это Карелла из Восемьдесят седьмого! — сказал он Монро таким тоном, словно был крайне удивлен, видя его здесь.

— Ей-богу, он самый, — кивнул Монро, отвернувшись от патрульного. Он тоже был в черном пальто, серая шляпа сдвинута на затылок. От нервного тика лицо его всякий раз подергивалось, когда к нему обращались, словно включалось и выключалось записывающее устройство, спрятанное за мясистыми щеками.

— Надеюсь, мы не оторвали вас от обеда или еще чего-нибудь важного? — осведомился Карелла.

— Что мне нравится в. полицейских из Восемьдесят седьмого, — ухмыльнулся Монохэн; а Монро подмигнул, — так это то, что они всегда заботятся о своих коллегах из Управления.

— К тому же они очень забавные, — заметил Монро.

— Меня всегда поражали их заботливость и чувство юмора, — сказал Монохэн, засунув руки в карманы пальто и выставив большие пальцы наружу, точь-в-точь как Сидней Гринстрит, которого он видел в каком-то фильме.

— Меня тоже, — согласился Монро.

— Кто покойник? — спросил Монохэн.

— Пока не знаю, — ответил Карелла. — Жду, когда фотограф закончит.

— Он хорошо снимает, — сказал Монро.

— Я слышал, он подрабатывает портретами на стороне, — добавил Монохэн.

— Знаешь, до чего эти ребята сейчас додумались? — спросил Монро.

— Какие?

— Фотограф. Те, кого посылают со следовательскими бригадами снимать трупы?

— Нет. До чего?

— Снимают «поляроидами».

— Да? Они что, торопятся?

— Нет. Просто когда ты работаешь с трупами, а фото не получилось, ты же не сможешь пригласить его позировать еше разок. К тому времени его в морге на куски искромсают. А так они сразу видят, что вышло, — пояснил Монро.

— Ну надо же! Чего они только не придумают! — покачал головой Монохэн. — Что новенького, Карелла? Как начальство? Как ребята?

— Все в норме.

— Есть что-нибудь интересное?

— Это дело обещает быть интересным, — сказал Карелла.

— Да, снайперы — это всегда интересно, — согласился Монохэн.

— У нас однажды был снайпер, — сказал Монро. — Меня тогда только назначили детективом в Тридцать девятом участке. Тот тип стрелял только старух. Была у него такая слабость — маленькие старушки. Глушил их из сорок пятого калибра. Хорошим был стрелком, черт возьми! Помнишь Микки Данхилла?

— Помню, — кивнул Монохэн.

— А ты помнишь? — спросил Монро Кареллу.

— Нет, кто это?

— Детектив первого класса из Тридцать девятого участка. Такой коротышка, а сильный, как бык, мог так припечатать, что в два счета окажешься на заднице. Мы нарядили его старушкой. Так и поймали того малого. Он пульнул в Данхилла, а тот задрал свои юбки, догнал его на крыше и чуть дух из него не вышиб.

— Да-да, помню, — кивнул Монохэн.

— Ну вот. Привезли мы его в участок, снайпера этого, и все хотели выяснить, почему он убивал именно старушек. Подумали, может, у него Эдипов комплекс? Но…

— Что? — переспросил Монохэн.

— Эдип, — повторил Монро. — Это был такой греческий царь. Он спал с собственной мамашей.

— Это же преступление! — сказал Монохэн.

— Знаю. Короче, мы решили, что этот снайпер просто псих, понимаешь? Ну, и все допытывались — почему маленьких старушек? Почему не маленьких старичков? Или еще кого-нибудь, если уж на то пошло? Почему только милых маленьких старушек?

— И почему? — спросил Монохэн.

— Он так и не сказал, — пожал плечами Монро.

— То есть?

— Так ничего и не сказал.

— Тогда зачем ты все это рассказывал?

— Что значит — «зачем»? Был человек, который стрелял старушек! — возмутился Монро.

— Да? Ну и что?

— Что «ну и что»? Что значит — «зачем»? В том-то все и дело.

— А как насчет другого парня?

— Какого?

— Ну, этого грека, — нетерпеливо сказал Монохэн.

— Какого еще грека?

— Да царя, царя! Ты ведь сказал, что там был еще и греческий царь!

— О, Господи Боже, да он здесь ни при чем!

— И все-таки надо было его проверить, — настаивал Монохэн. — Всякое бывает.

— Как мы могли его проверить? Он же из мифа.

— Откуда?!

— Из мифа!

Монохэн понимающе кивнул.

— Тогда другое дело. И все же надо проверять любые зацепки.

— Кажется, фотограф закончил, — сказал Карелла.

— Мы тебе нужны? — спросил Монро.

— Не думаю. Я пришлю вам копию протокола.

— Знаешь, что нужно сделать? — вдруг спросил Монохэн.

— Что?

— Переоденьте этого вашего рыжего бугая, как его…

— Коттон Хейвс?

— Да-да. Переоденьте его маленькой старушкой. Может, ваш снайпер на него клюнет?

— Судя по всему, ему больше по вкусу мужчины средних лет, — возразил Карелла.

Монохэн обернулся к трупу.

— Ему не может быть больше сорока, — слегка раздраженно заявил он. — С каких это пор сорок — средний возраст?

— Я хотел сказать — зрелый, — поправился Карелла.

— Да, так правильнее, — хмыкнул Монохэн. — И пришли нам две копии, у нас введен новый порядок.

— Да бросьте вы, имейте совесть!

— Я, по-твоему, устанавливаю правила?

— А разве не ты? — с удивленным видом спросил Карелла.

— Вот, опять начинается. Ты понял, о чем я говорил? Штаны со смеху намочишь. Пришли две копии, Карелла. Увидим, кто будет смеяться последним.

— Думаешь, это сделал тот грек? — спросил Карелла.

— Какой грек?

— Ну, не знаю, тот, о котором говорил Монро.

— А я бы его все-таки проверил, — сказал Монохэн. — Тот, кто спит с собственной матерью, способен на все.

Все еше улыбаясь, Карелла подошел к фотографу, который упаковывал свое снаряжение.

— Ну что, закончили?

— Заходите, если надо, — ответил тот.

— Мне понадобится несколько фотографий.

— Конечно. Вы из какого участка?

— Из Восемьдесят седьмого.

— Понял, а ваше имя?

— Карелла. Стив Карелла.

— Фотографии будут завтра. — Он взглянул на подкатившую машину и ухмыльнулся. — Ого!

— Что такое?

— А вот и ребята из лаборатории. Теперь вам придется ждать, пока и они не закончат.

— Да нет, мне ведь только нужно узнать, что это за тип! — сказал Карелла и повернулся навстречу двум сотрудникам лаборатории, которые вышли из машины.

Глава 2

Заглянув в бумажник покойного, Карелла наконец-то узнал, «что это за тип».

Убитым оказался Энтони Форрест, и в его водительских правах значилось: адрес — Моррисон-драйв, 301; рост — пять футов восемь дюймов; цвет глаз — голубой. В бумажнике лежали шесть кредитных карточек — «Дайнерз клаб», «Американ экспресс», «Карт бланш», «Галф ойл корпорейшн», «Моубил ойл компани» и карточка одного из городских магазинов мужской одежды — все на имя Энтони Форреста. Визитная карточка представляла Энтони Форреста как вице-президента фирмы «Индиан Экспорте Инкорпорейтед», расположенной на Калвер-авеню, 580, — его застрелили как раз у дверей этого здания. В бумажнике еще множество других карточек и записок, а в* водительских правах лежало пять долларов — судя по всему, на случай необходимости расплатиться с полицией за нарушение. Всего в бумажнике оказалось семьдесят долларов наличными: три двадцатки, пятерка и еше пять долларов по одному.

Фотографии Карелла нашел в пластиковом вкладыше.

На одной из них была светловолосая женщина лет тридцати пяти с ясным, задорным взглядом. Она счастливо улыбалась из-под пластиковой обложки. Были и фотографии троих детей — двух мальчиков и девушки, цветом волос и глазами очень похожих на мать. Мальчики одеты в скаутскую форму, один, видимо, чуть старше, но обоим не больше десяти-одиннадцати лет. Девушке лет пятнадцать или шестнадцать. Ее фотографировали где-то на пляже. Она прижимала к груди большой полосатый мяч и улыбалась. Позади нее стоял сам Форрест, с мальчишеской улыбкой сложив пальцы «рожками» над ее головой.

Карелла вздохнул и закрыл бумажник.

Существует нелепое полицейское правило, согласно которому труп обязательно должен быть опознан. Обычно это делает близкий родственник, тем самым заверяя полицейских в том, что они ищут убийцу именно Джона Смита, а не убийцу Джона Доу. Судя по фотографиям в бумажнике, у Форреста была жена и трое детей, и теперь кому-то предстояло пойти к нему домой, подождать, пока откроется дверь, посмотреть в глаза его жене и детям и сказать, что Энтони Форреста — их любимого мужа и отца — больше нет в живых.

В данном случае этим «кем-то» был Стив Карелла.

Дверь дома № 301 по Моррисон-драйв открыла та самая девушка, которую Карелла видел улыбающейся с мячом на фотографии. Однако тот снимок, очевидно, был сделан несколько лет назад, потому что теперь она выглядела по крайней мере лет на девятнадцать — двадцать. И волосы ее не были такими светлыми, а вот в голубых глазах горел тот же живой огонек. Она смущенно улыбнулась Карелле и вежливо спросила:

— Да? Чем я могу вам помочь?

— Мисс Форрест?

— Да, — еще больше смутилась она, удивленно приподняв светлые брови.

— Детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка, — он показал свой значок и удостоверение и откашлялся. Девушка молчала. — Простите, я могу поговорить с вашей матерью?

— Ее нет дома, — ответила девушка.

— Вы не знаете, где ее можно найти?

— Они с отцом договорились пообедать вместе. А в чем дело?

— А-а, — сказал Карелла, и тут девушка поняла, что он пришел неспроста. До этого она была всего лишь, озадачена его появлением, но то, как он произнес это «а-а», встревожило ее. Широко раскрыв глаза, она быстро шагнула ему навстречу и спросила:

— Что случилось?

— Вы позволите войти?

— Да, конечно, — ответила она, но они так и не прошли в дом дальше прихожей. — Что случилось?

— Мисс… — начал было Карелла и замолчал, усомнившись, говорить ли ей, достаточно ли она взрослая для такой новости, и все же понимая, что должен найти ее мать, должен сообщить хоть кому-то.

— Вы знаете, где ваша мать? Где они договорились встретиться?

— Знаю, у «Шрафта». Не уверена, что они собирались там обедать, но встречаются они там. Послушайте, да объясните, пожалуйста, в чем, собственно, дело?

Ему показалось, что его взгляд длился вечность. Потом очень осторожно он сказал:

— Мисс, ваш отец погиб.

Девушка отшатнулась от него. На мгновение она застыла, глядя на Кареллу, и невольно улыбнулась, но потом улыбка пропала, и она решительно покачала головой:

— Нет!

— Я очень сожалею, мисс.

— Вы, должно быть, ошиблись. Они с мамой собирались встретиться и…

— Боюсь, я не ошибся, мисс.

— Но… ну… почему вы так уверены? Я хочу сказать… Да скажите же, ради Бога, что случилось?

— Его застрелили.

— Моего отца! — спросила она недоверчиво и снова покачала головой. — Застрелили? Вы шутите?

— Мне очень жаль, мисс, но я не шучу. Я хотел бы поговорить с вашей матерью. Можно воспользоваться телефоном?

— Послушайте… но то… что вы сказали… это невозможно, понимаете? Моего отца зовут Энтони Форрест. Уверена, что теперь вы…

— Мисс, — Карелла осторожно коснулся ее руки. — У него были с собой документы. Мы в общем-то уверены, что это ваш отец.

— Какие документы?

— В бумажнике.

— Тогда, значит, кто-то украл его у отца. Вы же знаете; такое часто случается. И когда нашли бумажник моего отца у человека, которого застрелили, вы, естественно, предположили…

— Кто там, Синди? — крикнул откуда-то сверху мальчишеский голос.

— Ничего, Джефф. Все в порядке, — крикнула она в ответ.

— Я бы все же хотел поговорить с вашей матерью, — напомнил Карелла.

— Но зачем? Вы ее только зря испугаете, и все!

Карелла не ответил. Он молча смотрел на девушку. Ее глаза начали наполняться слезами — он видел, как это происходило, — но ей еще удавалось держать себя в руках.

— Звоните, конечно. Но… вы должны быть уверены, слышите? Если тот человек действительно мой отец… Потому что… вы… вы не должны так ошибаться. — Только теперь ее ярко-голубые глаза затянулись матовой пленкой слез.

— Телефон там, — сказала она и, пока он шел за ней в гостиную, добавила: — Я уверена, что это не мой отец. Кому могло понадобиться его убивать?

Карелла раскрыл телефонную книгу и нашел номер одного из ресторанов «Шрафт», расположенного ближе других к конторе Форреста. Он начинал набирать номер, когда девушка коснулась его руки.

— Послушайте, — повторила она, и слезы вдруг хлынули по ее щекам. — Она ведь не очень сильная женщина. Пожалуйста… когда вы будете говорить ей… будьте осторожны. Хорошо? Когда вы будете говорить ей, что мой отец погиб. Хорошо?

Карелла кивнул и набрал номер.

Клара Форрест была стройной женщиной тридцати девяти лет с сеточкой тонких морщин вокруг глаза и рта. Она молча проследовала за Кареллой в морг. На ее лице застыло скорбное, почти сердитое выражение, какое бывает у людей, когда им сообщают о смерти близкого. Так же молча она дождалась, пока служитель морга выкатил из стеллажа ящик на смазанных роликах с телом ее мужа, взглянула на него и коротко кивнула. Она смирилась с мыслью о его смерти еще тогда, когда Карелла говорил с ней по телефону. Теперь для нее этот взгляд на лицо человека, за которого она вышла замуж, когда ей было девятнадцать; человека, которого она полюбила еще в семнадцать; мужа, которому родила троих детей, которого за это время знала и в горе, и в радости; этот взгляд на безжизненное лицо человека, который лежал мертвым в ящике на роликах, был чем-то обыденным. Она почувствовала боль тогда, когда Карелла говорил с ней по телефону, а все остальное было уже неважно.

— Это ваш муж, миссис Форрест? — спросил Карелла.

— Да.

—* Его имя Энтони Форрест?

— Да, — Клара встряхнула головой. — Может быть, выйдем отсюда?

Они вышли из большой гулкой комнаты и остановились в больничном коридоре.

— Вскрытие будет? — спросила Клара.

— Да, миссис Форрест.

— Я бы не хотела.

— Мне очень жаль.

— Как вы думаете, ему было больно?

— Скорее всего он умер мгновенно, миссис Форрест.

— Слава Богу, хоть так.

Наступило долгое молчание.

— Наши часы, — наконец сказала Клара. — У нас их дюжины две. Я знала, что так и получится.

— Простите, не понял?

— Он всегда сам заводил часы. Некоторые из них очень сложные. Те, что старинные. И те, мудреные заграничные. Он заводил их раз в неделю, по субботам, и все сам, — она замолчала и устало улыбнулась. — Я всегда боялась, что так и получится. Понимаете, он… А я так и не научилась их заводить.

— Простите?

— А теперь… теперь, когда Тони не стало, — медленно проговорила она, — кто же будет заводить часы?

И тогда она заплакала.

Полицейское управление — это громадное учреждение, а детектив — всего лишь один из его служащих. Каждый день он приходит на работу и делает свое дело. И так же, как в любом другом, в этом учреждении свои правила и свой распорядок, нужно что-то напечатать, а что-то надиктовать, кому-то позвонить, кого-то опросить и кого-то навестить, нужно проверить факты, связаться с другими отделами, проконсультироваться со специалистами. И так же, как и в любой другой работе, в полиции невозможно сосредоточить все свои силы на каком-то одном срочном деле. Мешают то телефонные звонки по совершенно другому поводу, то посторонние люди, то не стыкуется отпускной график, то сказывается нехватка работников, накладки и опоздания, а то и просто обычная усталость.

Работа детектива очень похожа на работу бухгалтера.

Есть только одно существенное отличие, но если попробовать от него отключиться, то оно становится почти незаметным.

Несмотря на репутацию безжалостного кровопийцы, которая преследует его профессию, бухгалтер редко встречается со смертью, во всяком случае, не каждый день.

Детектив видит смерть во всех возможных ее проявлениях по крайней * мере пять раз в неделю, а обычно гораздо чаще. Он видит ее в уличной толпе среди мужчин и женщин, которые проводят всю свою жизнь в гниющих трущобах и умирают по мере того, как безжалостный город высасывает из них остатки этой жизни. Он видит ее среди наркоманов, для которых не существует иных стремлений, кроме одного — к героину. Он видит смерть среди воров, грабителей, мошенников, сутенеров, которые большую часть своей жизни проводят в тюрьмах. Он видит ее среди уличных шлюх, которые познали утрату собственной чести и теперь каждый день по многу раз убивают свои чувства бесчисленными совокуплениями. Он видит ее среди гомосексуалистов, потерявших свое мужское достоинство и прозябавших в постоянном страхе перед законом. Он видит ее среди малолетних преступников, которые живут по законам насилия и сами боятся смерти — они убивают для того, чтобы избавиться от разъедающего их души животного страха.

Детектив видит смерть в самой жуткой ее сути, когда страсти туманят сознание и развязывают руки. Он видит раны — стреляные и колотые, раны от топора и спицы, видит увечья и расчлененные человеческие тела. И всякий раз, когда он имеет дело с очередной жертвой, его словно выхватывают из собственного тела, он как бы перестает ощущать себя человеком и становится сторонним наблюдателем, пришельцем из космоса, изучающим любопытную расу людей-насекомых, рвущих друг друга на части, пожирающих и пьющих кровь себе подобных. В такие минуты он готов отречься от своей причастности к роду человеческому, он не хочет верить в то, что подобная жестокость может исходить от разумных существ, почти достигших звезд. А когда он крепко зажмуривается и вновь открывает глаза — перед ним на мостовой лишь очередное «дело», а сам он — только служащий полицейского учреждения, которому необходимо докопаться до фактов и раздобыть сведения, прежде чем «дело» займет свое место рядом с другими такими же в* архиве.

Из отчета баллистической лаборатории Карелла узнал, что пуля, извлеченная из деревянного дверного косяка позади Форреста, и стреляная гильза, найденная на крыше здания напротив, являются составными частями патрона «ремингтон» 308-го калибра. В том же отчете говорилось, что патрон 308-го калибра весом 191,6 грана[1] состоит из цельнометаллической гильзы и пули в медной оболочке, имеющей шесть нарезных бороздок, мягкий наконечник и направление вращения справа налево. Предположительно, что убийца использовал оптический прицел, так как расстояние между крышей и тротуаром, где стоял Форрест, превышало сто пятьдесят ярдов.

Карелла внимательно прочитал отчет, но поступил совсем не так, как человек, долгое время прослуживший в полиции. Он решил не обращать внимания на навязчивое предчувствие, возникшее в тот момент, когда увидел убитого, в надежде, что оно пропадет и ему будет легче работать. Он ответил на вызов, дело официально числилось за ним. В 87-м участке редко работали с постоянным напарником. Этот вопрос, как правило, решался довольно бессистемно, хотя весьма эффективным способом. К делу подключался тот, у кого было больше времени и сил.

Был еще апрель, и Мейер Мейер как раз возвращался из отпуска, чтобы сменить Берта Клинга, который дождался своей очереди. Идея ранних отпусков принадлежала лейтенанту: поскольку преступность особенно пышно расцветает именно в летние месяцы, он хотел, чтобы в июле и августе отдел работал в полном составе. Коттон Хейвс и Хэл Уиллис отчаянно трудились над раскрытием серии складских краж, Энди Паркер работал над ограблением ювелирного магазина, Артур Браун вместе с ребятами из отдела по борьбе с наркотиками разыскивал известного «толкача», скрывающегося где-то на территории участка. Из шестнадцати детективов своего отдела Карелла в разное время работал со всеми, но больше всего любил Мейера Мейера и очень обрадовался-, когда лейтенант подключил его к делу о снайпере.

Как ни странно, Мейер сразу же согласился с Кареллой и не стал заострять внимание на очевидном. Казалось, он необычайно рад тому, что им известны имя убитого, адрес его семьи и тип пули, сразившей его. Как часто им приходилось приступать к делу, не имея ни малейшего понятия об имени убитого, о его адресе, семье или друзьях.

Они сразу договорились, что ищут конкретного человека, который убил другого конкретного человека. Они прекрасно знали, что невозможно раскрыть каждое убийство, но еще они знали, что необходимо терпение и расторопность в совокупности с правильно сформулированными вопрос&ш, заданными правильно выбранным людям, и это обычно приносит желаемые результаты. Между собой они решили, что человека не убивают, пока кто-то не посчитает, что пришла пора это сделать.

На следующий день их мнение изменилось.

Глава 3

Это был еще один чудесный весенний день.

Живя за городом, никогда не поймешь, что значит такой день для ^городского жителя. Горожанин еще с вечера следит за прогнозом погоды по телевизору и первое, что он делает, проснувшись утром под звон будильника, — это подкрадывается к окну и вглядывается в небо. Он окончательно просыпается, если небо голубое. «В такой день все должно быть в порядке», — говорит он себе, а потом — будь то зима или лето, весна или осень — открывает окно, чтобы узнать: как там? Не очень ли холодно? И от того, что он чувствует в эти первые минуты после пробуждения, зависит и его сегодняшний костюм, и настроение, да и вообще вся его жизненная философия.

Таймер приемника сработал и разбудил Рэндольфа Нордена в 7.30 утра. В свое время он купил этот приемник, предвкушая, как здорово будет каждое утро просыпаться под музыку. Но вставал он обычно в 7.30; как раз когда начинаются новости, и потому каждый Божий день диктор будил его очередными скверными известиями откуда-нибудь из России. Он пробовал ставить таймер на 7.35, когда новости уже сменялись музыкой, но вскоре обнаружил, что именно этих пяти минут не хватает, чтобы вовремя попасть на работу. Он пробовал ставить и на 7.25, но терять из-за этой глупости пять минут сна ему тоже не нравилось. Так и получилось, что вместо музыки Рэндольфу Нордену приходилось слушать скучные последние известия. По его мнению, это было еще одним из проявлений жизненной несправедливости.

Когда он встал с постели, диктор как раз вещал о далеких островах в каком-то море.

— Катись ты к черту вместе со своими островами, — буркнул он и направился к окну, на ходу стягивая через голову пижамную куртку и почесывая живот. Как всегда по утрам, его бесил приемник, бесила Мэй, собственная жена, которая еще крепко спала, дети, спавшие каждый в своей спальне в другом конце квартиры, и прислуга, которая позволяла себе просыпаться позже него, хоть он и был ее хозяином, из-за чего ему самому приходилось готовить себе завтрак. Он поднял штору, с долей злорадства надеясь, что солнечный свет упадет на подушку и разбудит Мэй, но тут же почувствовал угрызения совести и обернулся посмотреть, не побеспокоил ли жену. Нет, все в порядке. На секунду ему показалось, что на улице пасмурно, но он посмотрел в окно на крыши, увидел ослепительно синее, как яйцо малиновки, небо, и его лицо расплылось в довольной улыбке. Он одобрительно кивнул и открыл окно.

Норден высунул голову наружу. Было тепло, с юга, со стороны реки Харб дул мягкий ласковый ветерок. С высоты своего двенадцатого этажа он отчетливо видел суда на реке и огромные величественные арки моста. Его улыбка стала шире. Он оставил окно открытым, вернулся к постели, выключил радио и снял пижаму, быстро и бесшумно натянул белье, брюки, носки и ботинки, прошел в ванную и побрился электробритвой. Пока он брился, его уверенность относительно наступающего дня еще больше окрепла. Норден любил повторять, что лучшие мысли ему приходят в голову во время бритья. И действительно, несколько довольно оригинальных идей — или они ему такими только казались — возникли у него, пока он водил бритвой по щетинистому подбородку. К тому времени, когда он закончил бриться, надел рубашку, повязал галстук, накинул пиджак и вышел на кухню выпить соку и заварить кофе, ему уже не терпелось поскорее добраться до своей адвокатской конторы на Холл-авеню и приступить к воплощению наиболее удачных из своих последних изобретений. Проглотив сок и кофе, он прошел в другой конец квартиры, где были комнаты детей. Джоани уже проснулась и, сидя в постели с полусонным видом, что-то читала.

— Доброе утро, па, — сказала она и снова уткнулась в книгу.

— До вечера, ага? — ответил Норден и чмокнул ее в щеку. Она молча кивнула, продолжая читать. Он зашел в другую комнату к Майку — тот еще спал, и Норден не стал его будить. Он вернулся к себе, поцеловал Мэй, которая что-то пробормотала в ответ и перевернулась на другой бок. Он улыбнулся, вышел в прихожую, взял портфель и отправился на работу.

— Доброе утро, мистер Норден. Отличный сегодня денек, — приветствовал его лифтер.

— Да, Джордж, уж это точно.

Они молча спустились в вестибюль. Норден вышел из лифта, кивнул на прощание Джорджу и подошел к почтовому ящику, который регулярно проверял каждое утро, хотя прекрасно знал, что для почты еще слишком рано. Он открыл дверь парадного, вышел на улицу, посмотрел на небо и еще раз улыбнулся.

Едва успев глотнуть свежего весеннего воздуха, Норден был замертво сражен пулей, попавшей ему точно между глаз.

Детектив, ответивший на вызов в Шестьдесят пятом участке, принадлежал к тем представителям своей профессии, кто всегда готов к любым неожиданностям и старается быть в курсе всех важных дел в Управлении. Убийство было редким и необычным происшествием в респектабельном районе 65-го участка, и он даже удивился, когда патрульный сообщил о случившемся. Он надел шляпу, кивнул напарнику, взял полицейский седан с «лысой» резиной на передних колесах и направился туда, где на тротуаре лежал мертвый Рэндольф Норден. Ему не понадобилось много времени, чтобы понять, что в Нордена стреляли откуда-то сверху — из окна или с крыши дома напротив, так как входное отверстие пули находилось точно между глаз, а выходное — в области шеи, что указывало на очень острый угол траектории полета пули. Он был не из тех полицейских, кто стремился увильнуть от работы. Скорее наоборот, ему было даже немного жаль упускать из рук настоящее убийство, случившееся в районе, где самыми крупными преступлениями обычно бывали квартирные кражи и уличные потасовки. Но, к сожалению, он читал утреннюю газету и знал, что вчера на Калвер-авеню на территории Восемьдесят седьмого участка был убит человек по имени Энтони Форрест. Он автоматически связал оба происшествия между собой, но тем не менее решил подождать, прежде чем передать это дело в другие руки. Долго ждать не пришлось.

Баллистическая экспертиза показала, что пуля, пробившая голову Нордена и сплющившаяся о тротуар, и стреляная гильза, найденная на крыше дома напротив, являются составными частями патрона «ремингтон» 308-го калибра. В протоколе также говорилось, что этот патрон состоит из цельнометаллической гильзы, пули в медной оболочке с шестью нарезными бороздками, мягким наконечником и весит 191,6 грана. В лаборатории, видно, кто-то тоже старался держаться в курсе, потому что снизу от руки была сделана следующая приписка:

«Позвони детективу 2-го класса Стиву Карелле из Восемьдесят седьмого участка. Тел. Фредерик 7-8024. Он расследует похожее убийство, совершенное вчера. Тот же патрон, тот же М.О.[2]. Дж. Я.»

Детектив из Шестьдесят пятого участка прочитал протокол и приписку и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Подумаешь, а то я бы сам не догадался.

Он повернул к себе телефон и набрал номер.

Больше всего Кареллу и Мейера пугала вероятность того, что Энтони Форрест убит снайпером.

Обычно снайпер — довольно редкий тип убийцы, схожий со своим «коллегой» военного времени только методами работы. Оба они сидят в засаде и подстерегают жертву. Их успех зависит от внезапности в сочетании с быстротой действий и точностью попадания. Спрятавшись за деревьями, военный снайпер вполне способен парализовать целое отделение, уложив нескольких солдат еще до того, как остальные найдут укрытие, откуда не посмеют и высунуться. Несколько хороших снайперов, работая сообща, могут изменить исход боя. Это грозный противник, сеющий нежданную смерть прямо с небес, как разгневанный Бог.

Военных снайперов учат убивать противника. Когда снайпер убьет их достаточно много, его награждают медалью. Хороший военный снайпер может даже заслужить невольное восхищение тех, кого он стремится убить. С ним затевают своеобразную игру на сообразительность, стараясь сначала найти, а потом решить, как выбить его с выгодной позиции, пока он не перебил их всех сам. Профессиональный снайпер в военное время — это очень опасно.

Снайпер в мирное время может быть кем угодно.

Это может быть подросток, пробующий новую духовушку, постреливая в прохожих из окна спальни. Это может быть человек, стреляющий во всех, одетых в красное. Это может быть тип вроде Джека Потрошителя, который стреляет во всех фигуристых блондинок. Это может быть антиклерикал, антивегетарианец, антидолгожитель, антисемит, антипацифист, античеловек. Единственный очевидный факт, известный о снайпере мирного времени, это то, что он какой-нибудь «анти». И тем не менее полиции часто попадаются снайперы, которые стреляют в людей ради развлечения и не связывают акт убийства с тем, что они считают стрелковым спортом. Для многих снайперов эта смертельная игра — лишь практика в стрельбе по мишеням. Для других — охота, и они будут сидеть в засаде, как на утиной охоте. Для некоторых — это форма полового удовлетворения. У военного снайпера есть причина и цель, у «мирного» чаще всего нет ни того, ни другого. Военный снайпер обычно привязан к месту, он прячется на дереве или где-то в развалинах. Если он пошевельнется, то будет обнаружен и сам станет мишенью. Недостаток мобильности — его тактическая слабость. «Мирный» снайпер может выстрелить и исчезнуть. Ему это просто, потому что его жертвы почти всегда безоружны и никогда не ждут нападения. Как правило, после стрельбы наступает замешательство, во время которого он и исчезает. И некому выстрелить в ответ. Оставив за собой убитого, он удаляется неторопливой походкой, как самый обычный прохожий.

Война — занятие малопочтенное, но военные снайперы — это лишь профессионалы, делающие свое дело.

«Мирные» снайперы убивают кого угодно.

Ни Карелла, ни Мейер не хотели, чтобы человек, которого они искали, оказался снайпером. Первый вызов приняли в 87-м участку и дело теперь висело на них — поистине пузатый вопящий младенец-подкидыш, оставленный в корзине на крыльце. Даже если тот человек действительно снайпер и решил перестрелять весь город, дело все равно числилось за ними. Конечно, может статься, к нему подключат еще нескольких детективов из других участков, и даже; может статься, Управление предложит любую помощь, но этот снайпер все равно висит на них, а в городе десять миллионов населения, каждый может быть либо убийцей, либо следующей жертвой.

Как играть в игру без правил?

Как искать логику в чем-то, напрочь ее лишенном?

Попробуйте сами.

Вам придется начинать сначала.

— Если только это снайпер, — заметил Мейер. — Мы ведь в этом пока не уверены. Всего два случая, Стив. Если хочешь знать мое мнение, этот парень из Шестьдесят пятого участка — как его?..

— Ди Нобиле.

— Да. Так вот, я считаю, что он спихнул на нас это дело преждевременно.

— Тот же М. О., — напомнил Карелла.

— Да-да.

— Тот же патрон.

— Все люди двуногие, — не унимался Мейер, — следовательно, все двуногие — люди.

— И что?

— А то, что не спешим ли мы с предположениями, будто, если эти двое застрелены с двух разных крыш и в обоих случаях использовали однотипные пули, то…

— Мейер, да я готов Богу молиться, чтобы этих двоих застрелила моя тетушка Матильда, потому как названа наследницей в их страховых полисах. Пока что-то непохоже. Зато уже есть схема.

— Какая еще схема?

— Совершенно очевидная. Как сделано и чем сделано.

— Возможно совпадение.

— Верно, возможно. Если не учитывать дополнительные данные.

— Не спеши ты со своими дополнительными данными.

— Да? А вот послушай, — Карелла достал из стола отпечатанный на машинке лист, посмотрел на Мейера и начал читать: — Энтони Форрест, без малого сорок пять лет, женат, трое детей. Занимал важное положение^ вице-президент, годовое жалованье — сорок семь тысяч. Протестант, республиканец. Улавливаешь?

— Ну-ну, продолжай.

— Теперь Рэндольф Норден. Сорок шесть лет, женат, двое детей. Тоже высокий пост — младший компаньон в адвокатской фирме, жалованье — пятьдесят восемь тысяч долларов в год. Протестант, республиканец.

— Ну и?

— Ну и поменяй местами их имена. Ведь ничего не изменится.

— Ты хочешь сказать, что снайпер охотится за мужчинами средних лет, которые женаты,* имеют детей и занимают высокие…

— Все может быть.

— Тогда почему не пойти дальше и не сузить круг догадок? — предложил Мейер. — Что, если он охотится за всеми, кто старше сорока пяти?

— Вполне возможно.

— Или за всеми женатыми мужчинами, у кого двое и более — детей?

— Может быть.

— Или за всеми, чье жалованье больше сорока тысяч в год, а?

— Тоже может быть.

— Или за всеми протестантами? Или республиканцами?

Карелла бросил лист на стол и сказал:

— Или за всеми, кому свойственны все эти особенности вместе.

— Стив, но таких людей в нашем городе не меньше — это по самым скромным подсчетам — сотни тысяч.

— Ну и что? А кто говорит, что снайпер спешит? Может быть, он и задумал перебить их всех по очереди.

— Тогда он просто псих.

Карелла пристально посмотрел на Мейера:

— Видишь ли, именно поэтому я и надеюсь, что мы имеем дело не со снайпером.

— Да подожди ты, — ответил он. — Только из-за того, что какой-то малый из. Шестьдесят пятого участка поспешил…

— Я не думаю, что он поспешил. Наоборот, я думаю, что он молодец и сделал единственно правильный вывод. И я думаю, это действительно снайпер, и очень надеюсь, что он не псих. А нам пора начать выяснять, что еще общего было, а чего не было в биографиях Форреста и Нордена. Вот что я думаю по этому поводу.

Мейер пожал плечами, засунул руки в карманы и пробормотал:

— Только снайпера нам и не хватало.

Глава 4

Президент компании «Индиан Экспорте Инкорпорейтед», в которой работал Энтони Форрест, оказался лысеющим человеком лет под семьдесят. Немного полный, несколько надменный и очень похожий на немца. Ростом он был примерно пять футов восемь дюймов, с торчащим животиком. Судя по походке, он страдал плоскостопием. Мейер Мейер, по национальности еврей, в его присутствии почувствовал себя как-то неловко.

Президента звали Людвиг Эттерман. Стоя перед своим столом, как показалось в полном отчаянии, он произнес:

— Хороший был человек Тони. Не могу понять, как это могло случиться.

В его речи чувствовался легкий немецкий акцент.

— Вы давно его знали, мистер Эттерман? — спросил Карелла.

— Пятнадцать лет. Это много.

— Сэр, не могли бы вы рассказать нам об этом поподробнее?

— Что именно вас интересует?

— Как вы познакомились, какого рода деловые связи поддерживали, в чем заключались обязанности мистера Форреста?

— Когда мы встретились, он был коммивояжером. А у меня уже было свое дело. Он работал на компанию, выпускавшую картонные упаковки. В то время они располагались в центре города, сейчас эта компания уже не существует. Видите ли, мы импортируем товары из Индии и рассылаем их по всем штатам, потому-то нам и нужно столько картонной тары. В те времена я покупал почти все наши коробки у компании, где работал Тони. Ну и виделись мы с ним… наверное, раза два в месяц.

— Это было вскоре после войны, правильно?

— Да.

— А вы знаете, мистер Форрест был на войне?

— Да, был, — кивнул Эттерман. — Он служил в артиллерии. Был ранен в Италии в бою с немцами. — Эттерман сделал паузу. Потом повернулся к Мейеру и сказал:

— Видите ли, я гражданин США. Живу здесь с тысяча девятьсот двенадцатого года. Родители приехали сюда, когда я был еще мальчиком. Большинство наших родственников уехали из Германии. Некоторые из них в Индию, что и заложило основу нашего дела.

— Сэр, а вы не знаете, в каком звании служил мистер Форрест?

— Кажется, он был капитаном.

— Хорошо, продолжайте, пожалуйста.

— Короче говоря, он понравился мне с самого начала. Было в нем что-то привлекательное. В конце концов, коробки везде одинаковые, где их ни покупай. Я покупал у Тони, потому что он мне нравился.

Эттерман предложил детективам сигары и закурил сам.

— Мой единственный порок, — сказал он. — Доктор считает, что они меня когда-нибудь убьют. Раньше я отвечал, что мечтаю умереть в постели с молоденькой блондинкой или с сигарой в зубах. — Эттерман усмехнулся. — Впрочем, полагаю, что в моем возрасте придется ограничиться сигарой.

— Как мистер Форрест перешел к вам? — с улыбкой спросил Карелла.

— Однажды я спросил его, доволен ли он своим положением, и если нет, то готов предложить ему работу. Мы обсудили это дело подробнее, и он начал работать у меня. Коммивояжером. Это было пятнадцать лет назад. Сегодня… вернее, когда он умер, он был вице-президентом.

— Что побудило вас сделать такое предложение, мистер Эттерман?

— Как я уже сказал, он мне понравился с самого начала. Кроме того… — Эттерман покачал головой. — Впрочем, это неважно.

— Что, сэр?

— Видите ли… — Эттерман снова покачал головой. — Я потерял сына. <Он погиб на войне.

— Простите.

— Ничего. Это было давно, а жить ведь как-то надо, правда? — Эттерман улыбнулся быстрой улыбкой. — Он служил в эскадрилье бомбардировщиков. Его самолет сбили во время налета на Швайнфурт тринадцатого апреля сорок четвертого. Там был шарикоподшипниковый завод*.

В кабинете наступила тишина.

— Наша семья как раз из городка поблизости от Швайнфурта. Как странно иногда поворачивается жизнь, вам не кажется? Я родился немцем в городке неподалеку от Швайнфурта, а мой сын-американец сбит, пролетая над тем же самым Швайнфуртом, — он покачал головой. — Поразительно, вы знаете, просто поразительно.

И снова тишина.

Карелла кашлянул и спросил:

— Мистер Эттерман, а что за человек был Энтони Форрест? Он ладил с вашими сотрудниками, он…

— Я не знал человека лучше, — ответил Эттерман, — и я не могу назвать никого, кто бы его не любил, — он покачал головой. — Мне кажется, его мог убить только какой-то сумасшедший.

— Мистер Эттерман, обычно он уходил с работы в одно и то же время?

— Заканчиваем мы в пять. Мы с Тони, как правило, болтали о том о сем, ну, может, еше минут пятнадцать. Да, пожалуй, он обычно уходил где-то между четвертью и половиной шестого.

— Его отношения с женой?

— Он и Клара были очень счастливы друг с другом.

— А дети? Если не ошибаюсь, его дочери девятнадцать, а мальчикам около пятнадцати?

— Совершенно верно.

— С ними все в порядке?

— Что вы имеете в виду?

— Ну, не было ли у них каких-нибудь неприятностей?

— Я не совсем понимаю.

— С полицией, со сверстниками… скажем, дурная компания или еще что-нибудь в этом роде?

^ Они славные ребята, — сказал Эттерман. — Синтия закончила школу лучшей в классе и получила направление в Рамсийский университет. И мальчики хорошо успевают в школе. Один играет в школьной бейсбольной команде, другой — член дискуссионного клуба. Нет, с детьми у Тонн никогда не было хлопот.

— Вам известно что-нибудь о его армейском прошлом, мистер Эттерман? Тот, кто его застрелил, прекрасно владеет винтовкой, так что не исключена вероятность, что он когда-то служил в армии. А поскольку мистер Форрест в прошлом тоже…

— Я мало знаю об этом. Уверен, он был хорошим офицером.

— Он никогда не рассказывал о каких-нибудь конфликтах с подчиненными? Ничего такого, что могло бы привести к…

— Джентльмены, он служил в армии во время войны. Война давно закончилась. Вряд ли кто-то стал бы откладывать месть на столько лет;

— Все возможно. Нам пока не за что даже зацепиться.

— Думаю, все-таки сумасшедший, — сказал Эттерман. — Это может быть только маньяк.

— Надеюсь, это не так, сэр, — ответил Карелла. Он и Мейер встали и поблагодарили Эттермана за то, что он смог их принять.

— Всегда чувствую себя по-идиотски в компании с немцами, — сказал Мейер уже на улице.

— Я заметил, — отозвался Карелла.

— Да? Правда заметно? Что, я был слишком спокоен?

— Пока мы там были, ты не сказал ни слова.

Мейер кивнул:

— Знаешь, я сидел и думал: «Ну ладно, может быть, твой сын и погиб в американском бомбардировщике над Швайнфуртом, а какой-нибудь твой племянничек в Дахау запихивал моих родственников в печь», — Мейер покачал головой. — Недели две назад* мы с Сарой были в гостях, так вот, там зашел спор с одним человеком, который продает у нас немецкие машины. Дошло до того, что в конце концов тот, кто затеял с ним этот спор, заявил, что был бы рад, если бы истребили всех немцев. На что первый ответил: «Когда-то уже был один такой немец, который хотел, чтобы истребили всех евреев». И я был с ним согласен. Почему, черт возьми, у евреев должно быть больше прав на истребление немцев, чем наоборот? Я был с ним полностью согласен. И все-таки, Стив, где-то в глубине души каждый еврей хотел бы, чтобы немцев истребили за то, что они с нами делали во время войны.

— Мейер, разве можно ненавидеть людей здесь и теперь за то, что когда-то творили совсем другие люди?

— Ты не еврей.

— Нет, не еврей. Но я смотрю на того же Эттермана и вижу печально-го старика, который в войну потерял сына, а два дня назад — человека, к которому он относился как к сыну.

— А я смотрю на него и вижу кадры из фильмов, где бульдозеры сгребают в кучи мертвых евреев, понял?

— А ты не видишь его сына, который погиб над Швайнфуртом?

— Нет. И я тебе честно скажу, что ненавижу всех немцев и, наверное, буду ненавидеть их до последнего дня своей жизни.

— Быть может, у тебя есть на это право, — пожал плечами Карелла.

— А знаешь, иногда мне кажется, что ты все-таки еврей.

— Когда я думаю о том, что произошло в Германии, я еврей. Как можно быть кем-то еще и оставаться человеком? Что они жгли в этих печах? Мусор? Скот? Ты думаешь, я не чувствую того же, что и ты?

— Не уверен.

— Нет? Тогда пошел ты к черту!

— Ты что, обиделся?

— Немножко.

— Почему?

— Потому. Лет до двенадцати я вообще понятия не имел, кто такие евреи. Хочешь верь — хочешь не верь. Правда, ходил у нас по кварталу старьевщик, которого мать называла «евреем». «Сегодня придет еврей», — обычно говорила она. Не думаю, что она хотела кого-нибудь обидеть, впрочем, кто ее знает? Она выросла в Италии, и потому для нее еврей, что лавочник, — все одно. Мне кажется, для нее «евреем» был любой торговец. Лично для меня еврей был стариком с бородкой и мешком за спиной. Это до тех пор, пока я не начал учиться в старших классах. Там я впервые встретил евреев. Заметь, что к тому времени Гитлер был уже у власти. Ну так вот, однажды я услышал шутку и пересказал ее как-то за столом одному еврейскому мальчику. Шутка была построена на загадке, а загадка была такая: «Что быстрей всего на свете?» Ответ: «Еврей, который проезжает на велосипеде по Германии». Но тому мальчику шутка вовсе не показалась смешной. Я никак не мог понять, чем же я его обидел. Когда я пришел домой, то спросил у отца — он тоже вырос в Италии и уже тогда держал булочную, ту же самую, что и сейчас, как ты знаешь. Я и ему пересказал ту шутку, Hi он почему-то тоже не засмеялся. Потом он повел меня в столовую, и мы с ним сели за стол — у нас был такой старинный стол красного дерева. И тогда он мне сказал по-итальянски: «Сынок, в ненависти нет ничего: ни хорошего, ни смешного». На следующий день в школе я разыскал этого мальчика — до сих пор помню, что его звали Рубен Циммерман, — и извинился за вчерашнее. Он сказал, что прощает, но больше так и не заговорил со мной за все то время, пока мы учились вместе. За четыре года, Мейер, он так ни разу со мной и не заговорил.

— Ну и что ты хочешь этим сказать, Стив?

— Сам не знаю, почему я все это вспомнил.

— Наверное, ты все-таки еврей.

— Может быть. Послушай, пойдем перекусим, а потом двинем к жене Нордена.

Мэй Норден оказалась сорокатрехлетней круглолицей брюнеткой с темно-карими глазами. Они нашли ее в похоронном бюро, в зале, где в обтянутом красным атласом гробу покоилось тело Нордена. В бюро отлично потрудились — рана была превосходно загримирована. Непосвященный никогда бы не догадался, что Нордена застрелили. Среди множества родственников и друзей в комнате были его жена и дети — Джоан и Майк. Майку восемь лет, Джоан — пять. Оба сидели на стульях с прямыми спинками возле гроба и казались очень взрослыми и в то же время совершенно растерянными. Мэй Норден, вся в черном и с красными от слез глазами — хотя теперь она как-то держалась, — вывела детективов на улицу. Они стояли на тротуаре, курили и говорили о ее муже, который мертвым лежал сейчас на атласе в траурном безмолвии.

— Не представляю, кто мог это сделать, — сказала Мэй. — Я понимаю, это естественно для жены — думать, что ее муж всем нравится, но я правда не знаю такого человека, который бы не любил Рэнди. Это действительно так.

— А те, с кем он сталкивался по работе? Ведь он был адвокатом, верно?

— Да.

— А может быть, кто-то из его клиентов был сумасшедший?

— Послушайте, тот, кто стрелял в другого человека, должен быть немного сумасшедшим, разве не так?

— Не обязательно, — возразил Мейер.

— Нет, конечно, случалось, что Рэнди проигрывал дела. Разве есть адвокаты, которые никогда не проигрывают? Но если вы меня спросите, был ли кто-то среди его клиентов настолько… Ну, скажем, зол на него до такой степени, то отвечу: как знать, на что способен сумасшедший? Как объяснить… да, любой поступок, когда имеешь дело с человеком с неуравновешенной психикой?

— Не все убийцы — люди с неуравновешенной психикой, миссис Норден.

— Разве нет? — попыталась улыбнуться она. — Вы считаете, нормальный человек залез бы на крышу и застрелил бы моего мужа?

— Мы не психиатры, миссис Норден. Мы говорим о вменяемости с точки зрения закона. Убийца может и не оказаться тем, кого закон признает безумным.

— Да черт с ним, с законом! — неожиданно взорвалась миссис Норден. — Любой, кто посягнет на жизнь другого, ненормальный, и мне абсолютно все равно, что по этому поводу гласит закон.

— Но ваш муж был адвокатом, верно?

— Совершенно верно, — рассердилась Мэй. — И что вы хотите этим сказать? Раз у меня нет почтения к закону, значит, нет почтения и к адвокатам, н значит, я…

— Мы так не сказали, миссис Норден, — покачал головой Карелла и замолчал. — И все же мне кажется, жене юриста следовало бы относиться к закону с уважением.

— А я больше не жена юриста, — ответила Мэй, — вы разве не знаете? Я вдова. Вдова с двумя маленькими детьми, мистер… Как вас зовут?

— Карелла.

— Вот так. Сорокатрехлетняя вдова, мистер Карелла, а никакая не жена юриста.

— Миссис Норден, может быть, вы все-таки припомните что-нибудь, что поможет нам разыскать человека, который убил вашего мужа.

— Например?

— Он обычно по утрам выходил из дома в одно и то же время?

— Да. В рабочие дни. В субботу и воскресенье он отсыпался.

— Тогда любой, кто взялся за ним наблюдать, знал бы, что он каждый день выходит на работу в одно и то же время?

— Думаю, да.

— Миссис Норден, ваш муж был ветераном?

— Ветераном? Вы хотите сказать, служил ли он в армии?

— Да.

— Во время второй мировой войны он три года служил во флоте, — ответила Мэй.

— Именно во флоте? Не в армии?

— Нет, во флоте.

— Он был младшим компаньоном в своей фирме?

— Да.

— Как он к этому относился?

— Нормально. А как он должен был к этому относиться?

— Сколько всего было компаньонов, миссис Норден?

— Трое, включая моего мужа.

— Ваш муж был единственным младшим компаньоном?

— Да, он был моложе всех.

— Какие у него были отношения с коллегами?

— Очень хорошие. Он со всеми ладил. Я же вам уже сказала.

— Значит, с компаньонами никаких неприятностей, так?

— Так.

— Какого рода дела он вел?

— Фирма вела самые разные дела.

— И уголовные?

— Иногда.

— Вашему мужу приходилось защищать обвиняемых в уголовных преступлениях?

— Да.

— Сколько раз?

— Три или четыре, точно не помню. Кажется, четыре. С тех пор как он стал работать в этой фирме.

— Их оправдали или признали виновными?

— Двоих признали виновными, а двоих оправдали.

— Где теперь осужденные?

— Я полагаю, в тюрьме.

— Вы не помните их имена?

— Нет. Но Сэм, наверное, может… Сэм Готтлиб, один из компаньонов мужа. Он, должно быть, знает.

— Миссис Норден, ваш муж родился в этом городе?

— Да. И здесь учился. Сначала в школе, потом в колледже и на юридическом.

— Где именно?

— В Рамсийском университете.

— Как вы с ним познакомились?

— Мы встретились в Гровер-парке. В зоопарке. Стали встречаться, а потом поженились.

— До его военной службы или после?

— Мы поженились в сорок девятом.

— Вы уже были знакомы, когда его призвали?

— Нет, он попал во флот сразу же после окончания университета.

Адвокатские экзамены сдавал уже после демобилизации. Сдал и вскоре начал работать. Когда я с ним познакомилась, у него была маленькая, но своя контора в Беттауне. Он присоединился к Готтлибу и Грэму всего три года назад.

— И все это время у него была собственная практика?

— Да нет. За эти годы он успел поработать в нескольких фирмах.

— Нигде никаких неприятностей?

— Нет.

— В тех других фирмах тоже были уголовные дела?

— Да, но сейчас я уже плохо помню, что…

— Вы можете назвать эти фирмы, миссис Норден?

— Неужели вы и правда думаете, что это может быть кто-то, чье дело он проиграл в свое время?

— Не знаем, миссис Норден. В данный момент нам почти не на что опереться. Пытаемся найти хоть что-нибудь.

— Пойдемте, я составлю вам список.

В дверях она остановилась.

— Извините меня за грубость, — сказала Мэй и, помолчав, добавила: — Просто я очень любила своего мужа.

Глава 5

В понедельник, 30 апреля, через пять дней после первого убийства; Синтия Форрест пришла к Стиву Карелле. По низким широким ступенькам она поднялась на крыльцо серого здания участка, прошла мимо зеленых шаров с белыми цифрами «87» и оказалась в дежурной комнате, где, судя по табличке у входа, ей надлежало сообщить о цели своего визита. Она сказала сержанту Мерчисону, что хочет поговорить с детективом Кареллой, а тот спросил ее имя и после звонка Карелле попросил подняться-наверх. Следуя указателю с надписью «Отдел сыска», Синди поднялась по железной лестнице на второй этаж, прошла по узкому коридору мимо человека в темно-лиловой спортивной рубашке, прикованного наручниками к скамейке, остановилась у деревянного барьера и привстала на цыпочки, высматривая Кареллу. Увидев, что он заметил ее и поднимается навстречу, она помахала ему рукой.

— Здравствуйте, мисс Форрест, — улыбнулся он. — Проходите.

Карелла открыл дверь в перегородке и провел ее к своему столу. На Синди был белый свитер и темно-серая юбка, длинные светлые волосы собраны хвостом на затылке. Тетрадь и несколько учебников, что были у нее в руках, она положила на стол, села, скрестив ноги, и натянула юбку на колени.

— Хотите кофе? — спросил Карелла.

— Разве здесь есть?

— Конечно. Мисколо! — крикнул он. — Принеси два кофе!

— Иду! — рявкнул Мисколо в ответ из глубины канцелярии.

Карелла улыбнулся девушке и спросил:

— Чем могу быть полезен, мисс Форрест?

— Вообще-то друзья зовут меня просто Синди.

— Отлично, Синди.

— Значит, здесь вы и работаете?

— Да.

— И вам нравится?

Карелла оглядел комнату так, словно видел ее впервые, и пожал плечами.

— Сам участок или работа? — переспросил он.

— И то и другое.

— Участок-то, — он снова пожал плечами, — наверное, больше похож на мышеловку, но я привык. А работа? Да, нравится, иначе я бы не стал этим заниматься.

— Один из наших преподавателей психологии говорит, что люди, склонные к профессиям, связанным с насилием, обычно сами жестоки.

— Правда?

— Да, — Синди чуть заметно улыбнулась, словно радуясь ей одной понятной шутке. — Вы не похожи на жестокого человека.

— Точно. У меня очень мягкий характер.

— Значит, наш психолог ошибается.

— Может быть, я как раз то исключение, которое подтверждает правило.

— Может быть.

— А что, психология — ваша будущая специальность?

— Нет. Я собираюсь стать учителем. Но у нас читают и общую психологию, и психопатологию. А потом мне еще придется пройти все курсы по психологии педагогики — первый, второй и…

— Вам предстоит большая работа.

— Видимо, да.

— И что вы хотите преподавать?

— Английский.

— В колледже?

— В школе, старшие классы.

Из канцелярии пришел Мисколо и поставил на стол две чашки кофе.

— Обе с сахаром и молоком. Пойдет? — спросил он.

— Синди?

— Отлично, — она благодарно улыбнулась Мисколо. — Спасибо.

— Пожалуйста, мисс, — ответил Мисколо и вернулся к себе.

— Какие милые люди у вас работают, — заметила Синди.

Карелла покачал головой:

— Очень жестокий человек. Жуткий характер.

Синди рассмеялась и отхлебнула из своей чашки. Потом достала из сумочки сигареты и хотела было закурить, но спохватилась и спросила:

— Здесь можно?

— Курите-курите, — Карелла зажег спичку и поднес к ее сигарете.

— Спасибо.

Она несколько раз затянулась, отпила еще кофе, огляделась по сторонам и, обернувшись к Карелле, улыбнулась:

— А мне у вас нравится.

— Ну что же, хорошо. Я рад. — Он помолчал и наконец спросил: — Что привело вас сюда?

— Видите ли… — Она снова затянулась, куря, как большинство подростков, немножко лихорадочно и в то же время небрежно, слишком явно демонстрируя свое удовольствие. — Отца похоронили в субботу. Вы, наверное, знаете.

— Знаю.

— В газетах писали, убили еще одного человека.

— Так и есть.

— Вы считаете, убийца тот же?

— Мы не знаем.

— Но у вас уже есть версия?

— Мы над этим работаем.

— Я спросила нашего преподавателя психопатологии, что он знает о снайперах, — сказала Синди и замолчала. — Ведь это снайпер, я права?

— Возможно. И что же сказал ваш преподаватель?

— Ну, ничего особенно интересного он по этому поводу не читал и даже не уверен, велись ли в этой области какие-то исследования. Правда, у него есть кое-какие мысли.

— Да? И какие же?

— Он, например, считает, что снайперы в какой-то степени страдают манией подглядывания. Ну, как Том Подгляда, понимаете? Разве в Управлении нет психолога?

— Есть.

— Тогда почему бы вам не спросить, что он думает по этому поводу?

— Так бывает только в кино.

— Или вас не интересуют мотивы убийцы?

— Почему же? Конечно, интересуют. Но часто мотивы — явление очень сложное. Ваш психопатолог, может быть, абсолютно прав в отношении какого-то одного конкретного снайпера или даже десяти тысяч снайперов, но, возможно, нам попадутся десять тысяч других, которые не видели… первой сцены любви, так, кажется, вы это назвали, и которые…

'«Том Подгляда» — по преданию, граф Мерсийский наложил непосильный налог на жителей Ковентри. Когда его жена, леди Годива, заступилась за них, граф пообещал отменить налог, если она осмелится в полдень проехать обнаженной через весь город. Чтобы не смущать ее, все жители закрыли ставни своих домов. Один только портной Том стал подсматривать в щелку и был тут же поражен слепотой.

— Да, первая, сцена любви. Но разве это не вероятно?

— Все вероятно, когда имеешь дело с убийством, — ответил Карелла.

Синди в недоумении подняла брови:

— Мне кажется, это не очень научный подход к делу.

— Так и есть, — кратко заключил Карелла без малейшего намерения нагрубить и лишь потом неожиданно понял, что его слова прозвучали довольно резко.

— Простите, что отняла у вас столько времени, — Синди порывисто вскочила, на лице ее застыло холодное непроницаемое выражение. — Я просто думала, что вам будет интересно знать…

— Вы не допили кофе.

— Спасибо, но у вас очень скверный кофе, — ответила Синди, гордо расправив плечи и глядя на него сверху вниз с гневным вызовом.

— Вы правы, кофе скверный.

— Ну и?

— Так вот, он считает, что и в одном и в другом случаях побудительные мотивы в принципе те же.

— И что же это за… побудительные мотивы?

— Реакция на детские впечатления от первой сцены любви.

— Первой сцены любви?

— Да.

— А что это такое — первая сцена любви? — невинно спросил Карелла.

— Половые сношения между родителями, — не моргнув глазом ответила Синди.

— A-а. Теперь понял.

— Преподаватель говорит, что все дети подглядывают, но каждый старается сделать вид, что он не подглядывает. У снайпера есть отличительный признак — это винтовка, обычно с оптическим прицелом, — но действия его так же скрытны, как в детстве: подсмотреть и остаться незамеченным, сделать и улизнуть непойманным.

— Ясно.

— Он считает, что, в сущности, действия снайпера сексуально агрессивны. Реакция на виденную в детстве первую сцену любви может проявиться невротически либо как мания подглядывания, либо, наоборот, как страх самому стать объектом таких наблюдений. Но мотивация, в. принципе, та же: что у снайпера, что у того, кто подглядывает. Оба прячутся, действуют украдкой, исподтишка. Для обоих эти действия — половое возбуждение, а часто удовлетворение, — Синди потушила сигарету и невинно уставилась на Кареллу ясными голубыми глазами. — Что вы об этом думаете?

,— Г-м… не знаю.

— Рада, что наши мнения совпадают хоть в этом.

— Я не заметил, что они вообще в чем-то расходились.

— Поймите, я просто хотела помочь.

— Очень вам признателен.'

— Видимо, я глубоко заблуждалась, считая, что современных полицейских заинтересует, воздействию каких психологических сил подвержено сознание преступника. Мое воображение…

— Оставьте, — перебил ее Карелла. — Вы слишком милы и молоды, чтобы сердиться из-за какого-то тупого полицейского.

— Я не мила и не молода, а вы вовсе не глупы.

— Вам же всего девятнадцать.

— В июне будет двадцать.

— Но почему же решили, что вы не милы?

— Потому что видела и слышала слишком многое. ^

— Ну, например?

— Ничего интересного, — отрезала она.

— А правда, Синди?

Синди схватила со стола книги и крепко прижала их к груди.

— Мистер Карелла, сейчас не викторианская эпоха. Не забывайте, пожалуйста.

— Постараюсь. И все же, объясните, что вы имеете в виду?

— А то, что в наше время большинство семнадцатилетних уже видели и слышали все, что только можно увидеть и услышать.

— Как же это должно быть скучно, — заметил Карелла. — И что вы делаете, когда вам восемнадцать? Или девятнадцать?

— Когда вам девятнадцать, — ответила Синди ледяным голосом, — вы приходите к полицейскому, который первым сказал вам, что вашего отца нет в живых. Вы ищете его в надежде сообщить что-то, чего он, возможно, не знает и что может ему пригодиться. Но в результате, как это всегда случается, когда имеешь дело с так называемыми взрослыми, вас постигает страшное разочарование, потому что вас не хотят даже выслушать.

— Садитесь, Синди. Итак, что вы хотите сказать мне о нашем снайпере? Если, конечно, это действительно снайпер.

— Человек, стреляющий по людям с крыш, конечно, же…

— Не обязательно.

— Но так убиты уже двое.

— Если это он их убил обоих.

— Газеты писали: такая же винтовка и тот же калибр…

— Это может говорить о многом, а может и ничего не значить.

— Неужели вы серьезно считаете; что это совпадение?

— Не знаю, что и сказать, кроме того, что мы стараемся не упустить ни одной вероятности. Послушайте, сядьте, пожалуйста, а то вы начинаете действовать мне на нервы.

Синди стремительно села и швырнула на стол свои учебники. Возможно, за девятнадцать лет она действительно видела и слышала все, что можно, но в эту минуту больше походила на девятилетнюю.

— Итак, — сказала она, — если моего, отца и того другого убил один человек и если он снайпер, думаю, вам обязательно следует учесть вероятность половой мотивации в его действиях.

— Да уж непременно.

Синди опять подскочила и стала собирать свои книги.

— Детектив Карелла, вы надо мной просто издеваетесь, — сердито проговорила она, — и мне это совершенно не нравится!

— Я и не думал над вами издеваться! Наоборот, я вас очень внимательно слушаю, но, Боже мой, Синди, неужели вы думаете, что мы никогда не имели дела со снайперами?

— Что-что?

— Я говорю, неужели вы думаете, что в полицейском управлении никогда не было дела, в котором был замешан…

— О, — Синди снова положила свои учебники и села напротив Кареллы. — Простите, мне это и в голову не приходило.

— Ничего страшного.

— Нет, честное слово, я извиняюсь. Конечно же, и как я не подумала, в вашей работе попадается все что угодно. Простите меня.

— Все равно хорошо, что вы зашли, Синди.

— Правда? — неожиданно обрадовалась она.

— К: нам нечасто заглядывают милые смышленые девушки, — ответил Карелла. — Поверьте, это очень приятное разнообразие.

— Да ведь я самая обычная американка, разве нет? — смущенно улыбнулась Синди. Потом встала, пожала руку Карелле, поблагодарила его и ушла.

Женщина, шагавшая по Калвер-авеню, нс была ни милой смышленой девушкой, ни самой обычной американкой.

Крашеная блондинка сорока одного года с излишествами губной помады и румян, в узкой черной юбке с белыми пятнами от просыпанной впопыхах пудры. К тому же тугой лифчик, белый заношенный свитер и черная лакированная сумочка делали ее очень похожей на проститутку. Именно проституткой она и была.

В наше время, когда проститутки, где бы вы их не встретили, больше похожи на супермодных моделей, нежели на представительниц древнейшей профессии, внешность этой женщины была поразительной, если не сказать противоречивой, Словно ее беззастенчивая манера предлагать свое тело по сути дела лишала ее всяких шансов на успех. Ее одежда, осанка, ^походка, застывшая. улыбка — все это говорило столь же недвусмысленно, как если бы у нее на груди висела табличка со словами: «Я — проститутка». Но вот она проходит мимо, и взору открывается воображаемая надпись, выведенная алыми — какими же еще? — буквами на ее спине: «Я — дрянь! — Не трогать!»

Прошедший день выдался непростым. Помимо того, что она была проституткой, а может быть, именно потому что она была проституткой, или, возможно, она была проституткой именно из-за этого — Боже, сколько психологических комплексов приходится учитывать в наше время! — так или иначе; но* эта женщина еще и пила. Она проснулась в шесть утра у себя в дешевом меблированном номере, где в трещинах штукатурки копошатся летучие мыши и крысы, и обнаружила, что в бутылке у постели не осталось ни капли. Она быстро оделась — быстро, потому что редко носила под верхней одеждой что-нибудь, кроме лифчика, — и вышла на улицу. К полудню заработала на бутылку дешево. го виски, а к часу дня от нее уже ничего не осталось. В четыре она опять проснулась под шорох из трещин и опять обнаружила, что бутылка у постели пуста. Она одела лифчик и свитер, натянула* юбку, черные туфли на высоком каблуке, напудрила лицо, нанесла румяна и теперь, когда на город постепенно опускались сумерки, брела вдоль знакомой улицы.

Каждый вечер, едва начинало смеркаться, она, пьяной или трезвой, прогуливалась по этим тротуарам, потому что на углу Калвер-авеню и Северной 14-й была фабрика и смена заканчивалась как раз в половине шестого. Иногда, если подфартит, ей удавалось быстренько заработать свои четыре доллара, ну а уж если совсем повезло, она заполучала клиента на всю ночь за целых пятнадцать в доброй твердой американской валюте.

Сегодня она предчувствовала удачу.

Увидев, как из ворот фабрики на противоположном углу выходят рабочие, она была уверена, что ее ждет добыча. Может, даже тот, кто не откажется и выпить, прежде чем они завалятся в постель. А может, и такой, что влюбится в нее без памяти — скажем, управляющий, а то и сам директор, — он полюбит ее глаза, волосы и увезет в свой большой холостяцкий дом где-нибудь в живописном предместье, где у нее будут горничная и лакей и она будет заниматься любовью, только когда этого пожелает. Ладно, хватит, размечталась.

И все же она предчувствовала удачу.

Именно в эту минуту ее настигла пуля. Пуля пробила ей верхнюю губу, разворотила на своем пути десну, гортань и шейные позвонки и вышла наружу, оставив у основания шеи огромную рану.

Пуля расплющилась о кирпичную стену, по которой мертвая женщина сползла на землю.

Это была пуля «ремингтон» 308-го калибра.

Глава 6

Как известно, в условиях демократии все граждане равны перед законом, однако это не всегда касается мертвых. Конечно, наивно полагать, что детектив, расследующий убийство какого-нибудь пьяницы в квартале притонов, потратит все силы и время, чтобы найти виновного. И уж совсем наивно предположить, что безвременная кончина жулика или взломщика вызовет у полицейских что-нибудь, кроме облегчения и мысли: «Туда тебе и дорога!» Да, убийство миллионера и убийство уголовника — далеко не одно и то же. Проститутка, которая ничего ни у кого не крадет, тем не-менее виновна в, нарушении-закона, и потому. согласно, полицейской терминологии, является преступницей. Смерть проститутки на Калвер-авеню вряд ли вообще обратила бы на себя внимание, не будь она убита пулей «ремингтон-308». Но поскольку случилось именно так, то посмертно эта женщина обретала как в общечеловеческом, так и в юридическом смысле гораздо большую значимость, чем ту, которую имела при жизни/.

Человек по имени Гарри Уоллах был «лицом мужского пола, проживавшим либо, постоянно находившимся в обществе проститутки» Бланш Леттиджер, убитой вечером 30 апреля. Искать его полицейским пришлось недолго —.на- кого работала Бланш, знали все. Его взяли на следующее утро в бильярдной на Северной 14-й, привезли в участок, усадили на стул и стали расспрашивать. Уоллах был высоким, прилично одетым мужчиной с проседью на висках и проницательными зелеными глазами. Он спросил, можно ли закурить, зажег дорогую сигару, и, откинувшись на спинку стула, с надменной улыбочкой уставился на Кареллу, который начал допрос:

— На что ты живешь, Уоллах?

— г- На проценты, — ответил тот.

— Проценты от чего? — спросил Мейер.

— Акции, облигации,* недвижимость.

— И как сейчас идет «АТТ»? — подхватил Карелла.

— У меня таких нет.

— А какие есть?

— Так сразу и не вспомнишь.

— У тебя есть маклер?

— Есть.

— Как его зовут?

— Он сейчас отдыхает в Майами.

— Тебя не спрашивают, где он. Тебя спрашивают, как его зовут.

— Дейв.

— А полностью?

— Дёйв Милиас.

— Где он остановился в Майами?

— Понятия не имею.

— Ладно, Уоллах, — снова вступил Мейер, — расскажи-ка нам лучше про Бланш Леттиджер.

— Какую еще Бланш?

— Так, Уоллах, значит, будем прикидываться, да?

— Просто я этого имени что-то не припомню.

— Значит, не припоминаешь? Бланш Леттиджер. Ты же живешь с ней в одной квартире в доме на углу Калвер-авеню и Северной двенадцатой. Квартира шесть-б, снята на имя Френка Уоллеса. И прожил ты с ней целых полтора года. Ну что, теперь, припоминаешь?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Слушай, Стив, а может, это он ее и пристрелил?

— Мне тоже начинает — казаться.

— К чему вы клонете? — спокойно спросил Уоллах.

— Может, хватить юлить, Уоллах? Думаешь, нам делать больше нечего, как возиться с такими вшивыми сутенерами, как ты?

— Я не такой, — с достоинством возразил Уоллах.

— Правда? А какой же ты?

— Во всяком случае, не то, что вы сказали.

— Ах ты, прелесть какая! — возмутился Мейер. — Они не желают осквернить свои губки словом «сутенер». Слушай, Уоллах, не вынуждай нас на крайности. Если хочешь, чтобы мы тебя раскрутили, мы можем. Поверь, мы знаем, как это делается. Ты лучше себя пожалей. Сейчас нас. интересует только эта женщина-

— Какая женщина?

— Нет, каков сукин сын, а? Вчера вечером ее хладнокровно убили. Человек ты или нет, черт тебя подери?!

— Я не знаю, какую там еще женщину убили вчера вечером, — продолжал упорствовать Уоллах. — Вы сейчас на меня еще убийство повесите, я вас знаю. Нет, ребята, если вам нужен козел отпущения, то я им становиться не согласен.

— Вообще-то мы об этом не думали, — ответил Карелла, — но мысль интересная — может пригодиться. Как считаешь, Мейер?

— Почему бы и нет? — отозвался тот. — Скинем все на него — какая разница? Нам же легче.

— Где ты был вчера вечером, Уоллах?

— Во сколько? — по-прежнему спокойно ответил Уоллах, попыхивая сигарой.

— Когда убили эту женщину.

— Я нс знаю, когда убили эту вашу женщину.

— Около половины шестого. Где ты был?

— Обедал.

— Так рано?

— Я всегда обедаю рано.

— Где?

— В «Бродяге».

— Это еще где?

— В центре.

— Где в центре?! Слушай, Уоллах, не заставляй нас вытягивать из тебя каждое слово! Мы ведь и по-другому можем с тобой поговорить.

— Ну-ну, давайте сюда ваш резиновый шланг, — спокойно сказал Уоллах.

— Мейер, — так же спокойно сказал Карелла, — достань «кишку».

Мейер отошел к столу в дальнем конце комнаты, открыл верхний ящик, вытащил оттуда полуметровый кусок резинового шланга, похлопал им по ладони и вернулся к Уоллаху, который все так же спокойно сидел и наблюдал за ним.

— Ты хочешь этого, Уоллах?

— Вы что, хотите меня удивить?

— С кем ты обедал? — г спросил Карелла.

— Один.

— Оставь «кишку», Мейер. Он сам себя хоронит.

— Это мы еще посмотрим. Официант меня вспомнит.

— Если мы захотим ему верить, — отозвался Карелла. — Ты не забыл, мы ведь ищем козла отпущения? Неужели ты думаешь, нам может помешать какой-то. дурацкий официант?

. — Он подтвердит, что я был там, — возразил Уоллах, но прежней уверенности в. его голосе уже не чувствовалось.

.— Будем надеяться. А пока, — заключил Карелла, — мы арестуем тебя по подозрению в-совершении убийства, Уоллах. То, что ты сутенер, на время замнем — прибережем для суда; Эта новость произведет на присяжных неизгладимое впечатление.

— Послушайте, — не выдержал Уоллах.

— Что еще?

— Чего вы от меня хотите? Я не убивал ее, и вы это прекрасно знаете.

— Тогда кто же?

— Мне-то откуда знать, черт возьми?!

— Ты.-.знаешь эту женщину?

— Конечно, знаю. Может, хватит об этом?

— Ты же сказал, что не знаешь!

— Это я так, прикинуться хотел. — Я же не знал, что все так серьезно. Чего вы на меня взъелись-то?

— И давно ты. ее знаешь?

— Года два.

— Она была проституткой, когда вы познакомились?

— Опять вы мне что-то клейте?..Я не знаю, кем она была. Повторяю — я живу на проценты. А с ней я просто жил, и все. А уж чем она занималась — это ее личное дело.

— И ты не знал, что она была проституткой?

— Не знал.

Слушай, Уоллах, не выдержал Карелла, — мы тебя сейчас засадим за убийство, потому- что ты все врешь, и это очень подозрительно. И будешь там торчать, пока мы не найдем кого-нибудь более подходящего для этой роли.' Ну что, посидишь пока, Уоллах? Или все-таки скажешь правду и убедишь нас, что ты лестный гражданин, хоть и сутенер? Как, Уоллах, будешь говорить?

После долгого молчания Уоллах наконец произнес:

— Она была проституткой, когда мы познакомились.

— Два года назад?

— Да.

— Когда ты видел ее., в последний раз?

— Позавчера вечером меня дома не было, и вчера я не заходил целый день. Так что вчера я ее не видел.

— Во сколько ты ушел позавчера?

— Часов в восемь.

— И где ты был?

— Да так, в одном месте. Недалеко от пристани.

— Что делал?

— Допустим, играл в карты, — вздохнул Уоллах.

— Когда ты уходил, Бланш была дома?

— Да.

— Она что-нибудь говорила?

— Нет, она была с клиентом в другой комнате.

— Это ты его привел?

— Да, да! — Уоллах ткнул сигару в пепельницу. — Видите, я от вас ничего не скрываю!

— Вот и хорошо, Уоллах. А теперь расскажи нам про Бланш.

— Что вас интересует?

— Сколько ей было лет?

— Говорила, тридцать пять, хотя на самом деле ей сорок один год.

— Кто ее родители? Откуда она родом?

— Откуда-то со Среднего Запада. Оклахома или Айова, точно не знаю. Какая-то глухая провинция.

— Когда она сюда приехала?

— Уже давно.

— А точнее?

— Перед войной, но когда точно, не знаю. Слушайте, если вам нужна се биография, то вы обращаетесь не по адресу. Так хорошо я ее не знал.

— Зачем она сюда приехала?

— Собиралась учиться.

— Где?

— В колледже, где же еще?

— В каком?

— В Рамсийском университете.

— И долго она там училась?

— Не знаю.

— Она его хоть закончила?

— Не знаю.

— Как она стала* проституткой?

— Не знаю.

— Ее родители живы?

— Не знаю.

— Была ли она замужем, разведена, ты тоже не знаешь?'

— Нет.

— Черт побери, Уоллах, а что ты вообще знаешь?

— Знаю, что она была шлюхой, к тому же еще и нищей, и я заботился о ней только из жалости, понятно вам? Непутевая она была, девка и пьянчуга, и то, что она схлопотала пулю в башку — самое лучшее, что. с лей могло случиться. Вот это я знаю точно.

— Смотри ты, какой молодец.

—. Спасибо,* ребята, вы мне тоже понравились. Чего вы от меня хотите? Если бы я ее не приютил, она бы еще год назад сдохла прямо на улице. Я поступил с ней по-доброму.

— Конечно.

— Да, конечно! Вы что, думаете, я на ней миллион сколотил? Кто на такую, позарится? Ведь это я, я водил к ней такую же шваль, как она сама. Слава Богу" ей хоть на комнату да на жратву хватало. Чаще всего мне и цента от нее не доставалось. Она пропивала все еще до того, как я успевал прийти. Думаете, это был праздник? Попробуйте на досуге.

— Как все-таки вышло, что девушка из колледжа стала проституткой? — спросил Карелла.

— Вы кто, полицейский или социолог? Да в нашем городе не счесть шлюх, которые когда-то учились в колледже. Позвоните в полицию нравов, они вам скажут!

— Оставим в покое полицию нравов, — сказал Мейер. — Как по-твоему, кто ее убил?

Понятия не имею.

— Похоже, ты рад, что избавился от нее.

— Да, хотя это не значит, что я ее убил. Послушайте, ребята, вы же прекрасно знаете — я тут ни при чем. Ну чего нам попусту тратить время?

— Куда это ты так торопишься? Снова в картишки перекинуться?

— Конечно. Хотите, расскажу?

— Валяй. Только не торопись — у нас весь день впереди.

— Ну да, что вам стоит угробить весь день — у налогоплательщика карман большой.

— Кто бы говорил о налогах, Уоллах.

— А что? Я плачу, их каждый год! — возмутился тот. — И государству, и штату, так что давайте не будем.

— И что же ты пишешь в графе "род занятий"?

— Вы опять за свое?

— Ладно-ладно, давай-ка вернемся к Бланш. Ты случайно не знаешь, ей никто не угрожал?

— Откуда мне знать? Клиенты-то все разные. Кто как мальчишка на первой бабе, а кто и приложить может, если что, — крутые бывают ребята. Начнем с того, что те, кто таскаются по шлюхам, уже вызывают некоторые сомнения.

— Нет, он не сутенер, — заметил Мейер. — Он психолог.

— Просто я знаю шлюх, — уверенно заявил Уоллах.

— Только вот про Бланш Леттиджер ни черта не знаешь.

— Я рассказал все, что знаю. Чего еще вы от меня хотите?

— Какие у нее были привычки?

— То есть?

— Ну, скажем, когда она вставала по утрам?

— По утрам? Не смешите меня!

— Хорошо, ну когда там? Днем?

— Просыпалась в час или в два и сразу принималась искать, чего бы выпить.

— Во сколько она встала в день убийства?

Уоллах укоризненно улыбнулся и погрозил пальцем Карелле:

— Ага! Попался!

— Да ну?

— Я же сказал: вчера вечером я ее не видел, — продолжая улыбаться, ответил Уоллах.

Я не собирался тебя накалывать, Уоллах.

— Нет па свете такого легавого, который бы не старался постоянно накалывать таких, как я.

— Слушай, Уоллах, — сказал Карелла, — мы уже выяснили, что ты честный и порядочный гражданин, так? Давай-ка отпустим оркестр и вернемся к делу, а то ты начинаешь действовать мне на нервы.

— Признаться, и я не в восторге от вашего общества, — ответил Уоллах.

— Что за чертовщина тутпроисходит? — разозлился Мейер. — Тебе здесь что, цирк? Слушай, ты, дешевка, ты мне еще раз пикни, и я тебе башку раскрою!

Уоллах открыл было рот, но тут же закрыл и виновато посмотрел на Мейера.

— Понял?! — крикнул Мейер.

— Понял, понял, — огрызнулся Уоллах.

— Она часто выхолила из дому между пятью и половиной шестого?

— Да.

— И куда шла?

— Там недалеко фабрика. Вот она нет-нет да и подцепит кого-нибудь, кто идет домой после смены.

— Она ходила туда каждый день?

— Не каждый, но довольно часто. Таким мочалкам, как она, самим приходится бегать за клиентом.

— Где эта фабрика?

— На углу Калвер-авеню и Северной четырнадцатой.

— Значит, почти каждый вечер где-то между пятью и половиной шестого она выходила из дому и направлялась к фабрике? Правильно?

— Да.

— Кто знал об этом, кроме тебя?

— Патрульный знал, — не сдержался Уоллах. — Может, это он ее и того.

— Уоллах!

— Все, молчу. Я не знаю, кто еще знал. Видимо, тот, кто ее убил. Да кто угодно мог знать. Кто за ней следил, тот и знал.

— Ну ладно, ты оказал нам неоценимую услугу, — сказал Карелла. — А теперь можешь выметываться отсюда!

— Только весь день мне испортили. — Уоллах встал, стряхнул с брюк сигарный пепел и направился к двери. Когда он проходил мимо Мейера, тот вскочил, пнул ногой и попал как раз чуть пониже спины. Уоллах даже не обернулся и с достоинством вышел из комнаты.

Глава 7

Итак, на данный момент, чтобы раскрыть эту серию убийств, полиция конкретно сделала только одно, а именно — ничего.

В то утро после ухода Уоллаха Карелла и Мейер попытались как-то исправить положение и позвонили Сэму Готтлибу из адвокатской фирмы "Готтлиб, Грэм и Норден". Они спросили главу фирмы, сколько уголовных дел вел Норден, пока работал у них. Тот ответил, что всего четыре, и быстро нашел имена всех четырех клиентов, указав, кто из них был оправдан, а кто осужден. Тогда Карелла и Мейер взяли составленный миссис Норден список с названиями других фирм, где в разное время работал ее муж, к одиннадцати часам обзвонили их все и получили еще двенадцать имён осужденных, которые когда-то были клиентами Нордена. Они послали запрос о местонахождении каждого из них в картотеку, а потом сели в машину и отправились в Рамсийский университет, надеясь разузнать хоть что-нибудь об убитой проститутке Бланш Леттиджер.

Университет был расположен в самом центре города; его территория начиналась сразу после Холл-авеню и простиралась до Латинского квартала, гранича с Китайским кварталом. По соседству, на боковых улочках, развернулась большая выставка картин под открытым небом. Карелла припарковался прямо под знаком, запрещающим стоянку, и откинул солнцезащитный козырек, на котором от руки было написано: "Полицейский на заседании". Вместе с Мейером они зашагали мимо холстов, расставленных прямо на тротуаре. В этом году почему-то преобладали морские пейзажи. Улыбающиеся творцы этих "мокрых шедевров" с надеждой поглядывали на каждого прохожего, стараясь выглядеть равнодушными и не особенно заинтересованными, — что поделаешь, когда ты в таком дурацком положении: сам создатель, сам продавец.

Мейер с любопытством разглядывал морские пейзажи, а потом остановился. перед абстрактной картиной. Картина состояла из нескольких дерзких черных мазков по белому полю с двумя красными точками в углу. Он загадочно кивнул и поспешил за Кареллой.

— Куда подевались люди?

— В каком смысле? — удивился Карелла.

.— Ну, ты помнишь, раньше смотришь на картину, и там обязательно есть люди. А теперь нет. Художникам больше не нужны люди. Им нужна только "экспрессия". Я тут читал об одном малом. Он мажет краской голую женщину, а потом она катается по холсту. Вот тебе и картина готова.

— Да ты что, серьезно?!

— Правда-правда. Даже видно, где она коснулась ногой, где бедром, и так далее. Она для него кисть, понимаешь?

— А он моет свою кисть после работы?

— Не знаю, там не сказано. Просто говорилось, как он работает, и приводилось несколько иллюстраций.

— Ерунда какая-то.

— Напротив, мне кажется, это возврат к старым традициям.

— Как так?

— Этот малый возвращает на картины людей.

— г Вот мы и пришли, — сказал Карелла.

Рамсийский университет находился на другой стороне небольшого сквера, залитого лучами майского солнца. На разбросанных по скверу скамейках сидели студенты, обсуждая свои проблемы, читая и греясь на солнце. Они мельком посмотрели на. Кареллу и Мейера, которые пересекли сквер и поднялись по ступенькам административного корпуса. Внутри было сумрачно и прохладно. Они остановили какого-то студента в свободном зеленом свитере и спросили, где архив.

— Какой еще архив? — удивился тот.

— Где хранятся документы.

— Какие документы? Журналы, что ли?

— Да нет, личные дела бывших студентов.

— Выпускников?

— Вообще-то мы не уверены, что этот студент доучился^ до конца.

— Тех, кто прошел вступительные экзамены? Или абитуриентов?

— Честно говоря, не знаем, — признался Карелла.

— Дневное отделение или вечернее?

— Точно не знаем.

— А колледж какой, вы хоть знаете?

— Нет, — покачал головой Карелла.

Студент удивленно уставился на них.

— Вообще-то я опаздываю на занятия, — наконец скрал он и ушел.

— Мы получили двойку, — заключил Мейер. — К урокам готовиться надо.

— Ладно, поговорим с деканом, — сказал Карелла.*

— С каким деканом? — ехидно спросил Мейер, не сводивший глаз с Кареллы с тех пор, как отошел студент. — Деканом приемной комиссии? Деканом мужского отделения? Или женского?

— Послушайте, декан, я где-то вас видел?

— Да брось ты, — отозвался Мейер.

Деканом приемной комиссии оказалась приятная дама лет шестидесяти в накрахмаленной кружевной блузке и с карандашом за ухом. Ее звали Агнес Мориарти, и как только детективы представились, она тут же пошутила:

— Знакомьтесь — Мориарти, Холмс и Уотсон.

— Карелла, Мейер, — улыбнулся Карелла.

— Чем могу помочь, джентльмены?

— Нам нужны сведения об одной женщине, которая когда-то была вашей студенткой.

— Когда именно?

— Точно не знаем. Очевидно,'.где-то перед войной.

— Когда перед войной? Джентльмены, университет основан в тысяча восемьсот сорок втором году.

— Ей был сорок один год, когда она погибла, — пояснил Мейер. — Так что предположительно…

— Погибла? — переспросила мисс Мориарти, чуть приподняв брови.

— Да, мэм, — ответил Мейер. — Ее убили вчера вечером.

— О, — понимающе кивнула мисс Мориарти. — Значит, дело серьезное?

— Да, мэм.

— Что ж, давайте посмотрим. Вы говорите, сорок один год… Так, большинство студентов поступает к нам в восемнадцать, значит, это было двадцать три года назад. Вы не знаете, в каком колледже она училась?

— Боюсь, что нет.

— Тогда начнем с гуманитарных наук?

— Мы целиком полагаемся на вас, мисс Мориарти, — сказал Карелла.

— Давайте поищем.

Вскоре они выяснили, что в 1940 году Бланш Рут Леттиджер действительно поступила в колледж гуманитарных наук Рамсийского университета на отделение сценической речи и драматургии. Ей было тогда восемнадцать, и приехала она из Джонсборо, штат Индиана, — маленького городка неподалеку от Кокомо с населением в 1973 человека. В этот период она временно проживала по адресу Хорсли-роуд, 117, что в Латинском квартале. Она проучилась всего один семестр, то есть месяцев пять, а потом бросила. Ее уход остался для всех загадкой, поскольку училась она совсем неплохо и была почти отличницей. Никаких. сведений о том, чем занималась Бланш Леттиджер после ухода из колледжа, в архиве не было. Сюда она больше не возвращалась и попыток возобновить учебу не предпринимала.

Карелла спросил мисс Мориарти, не остался ли кто-нибудь, кто мог помнить Бланш Леттиджер студенткой, и та сразу же повела детективов к профессору Ричардсону на кафедру сценической речи и драматургии. Ричардсон оказался худощавым стариком с манерами и осанкой шекспировского актера. У него был сочный, хорошо поставленный голос. Говорил он неестественно громко, словно старался отработать деньги, уплаченные теми, кто сидел на балконах второго яруса. Карелла еще подумал, что каждое произнесенное профессором слово должно быть слышно у них в участке.

— Бланш Леттиджер? — переспросил он. — Бланш Леттиджер?

Тонкой изящной рукой он взлохматил свою львиную гриву и, взявшись за переносицу большим и указательным пальцами, глубоко задумался. Потом кивнул и" поднял глаза.

— Да.

— Вспомнили?

— Да, — Ричардсон повернулся к мисс Мориарти. — Помните "Общество Парика и Котурна"?

— Конечно.

— Тогда вы должны помнить и "Долгий путь домой".

— Боюсь, что я пропустила этот спектакль, — тактично ответила мисс Мориарти. — Наши драматические кружки ставят так много…

— М-да, пожалуй, — Ричардсон повернулся к Карелле. — Я работал с этой труппой по поручению кафедры четыре года подряд. Бланш тогда была занята в этой пьесе.

— В "Долгом пути домой"!

— Да. Очень милая девочка. Я ее очень хорошо помню. И пьесу тоже. Это была первая постановка, которую мы сделали тем составом. Бланш Леттиджер, да, все правильно. Она играла одну из этих… гм… дам лёгкого поведения.

— Что-что? — спросил Карелла.

— Ну… — Ричардсон замялся, посмотрел на мисс Мориарти и наконец решился: — Одну из проституток.

Карелла и Мейер переглянулись.

— Прелестное дитя, — вспоминал Ричардсон. — Пусть немного замкнутая и молчаливая, но все равно очень милая. И прекрасная актриса. Действие, если помните, происходит в лондонском портовом кабачке, и девушка. которую играла Бланш, говорит на кокни. Бланш уловила интонацию и акцент почти мгновенно. Великолепная работа. К тому же у нее была превосходная память. Она запомнила свою роль всего за две репетиции, хотя у нее была самая большая женская роль в пьесе. Фреда. Девушка, которая долго беседует с Олсоном и потом его спаивает, чтобы затащить на корабль. Мы поставили пьесу тем составом на сцене, окруженной со всех сторон зрителями, ничего подобного в колледже раньше не видели. Играли мы, конечно, в своем зале, и пришлось прямо на сцене расставить дополнительные скамейки, которые мы взяли напрокат, так-что ребятам пришлось работать в самой ее середине. Получилось замечательно. В одной сцене, если вы помните пьесу…

— Скажите, мистер Ричардсон…

— …Дрисколл, один из матросов, должен выплеснуть пиво из своей кружки в лицо пьяному русскому моряку Ивану… Так вот, когда…

— Мистер Ричардсон, вы не знаете…

— …актер выплеснул содержимое кружки, он обрызгал полдюжины зрителей в первом ряду. Ребята играли так естественно, что даже трудно…

— Мистер Ричардсон, — напористо перебил его Карелла, — а Бланш Леттиджер…

— …представить, если сам этого не видел. Бланш была просто великолепна. Очень выразительное лицо. В сцене с Олсоном ей приходилось много слушать, а это, знаете ли, не всякой профессиональной актрисе удается.

В наших условиях ей было еше труднее, потому что зрители видели каждый нюанс. Но Бланш отлично справилась. Прекрасно играла, замечательно.

— Она хотела…

— Вообще-то это не самая любимая моя пьеса, — продолжал Ричардсон. — Из "морского" цикла мне больше нравится "Луна над Карибским. морем" и даже "В зоне". Но в "Луне над Карибским морем" всего четыре женские роли, и все — вест-индские негритянки, а это значительно ограничивало возможности женской части нашей труппы. И потом, нужно было подумать и о белых студентах, в конце концов, у нас совместное обучение, ну а в "Зоне" только мужские…

— Вы случайно не знаете, мисс Леттиджер не…

.—…персонажи, так что от "Зоны" тоже пришлось отказаться. Хотя, собственно говоря, "Долгий путь домой", несмотря на все свои недостатки, нам вполне подошел. За исключением, пожалуй, двух небольших ролей в самом конце пьесы. Эти две роли довольно…

— г Мистер Ричардсон, — взмолился Карелла, — а мисс Леттиджер собиралась стать актрисой? Или это были для нее просто внеклассные занятия?

— Честное слово, не могу вам сказать, насколько серьезно она относилась к театру. Мы косвенно касались этой темы раз или два, но мне показалось, она еще не сделала выбора. А может, побаивалась, не знаю. По-моему, большой город немного вскружил ей голову. В конце концов, ей было всего восемнадцать, и приехала она откуда-то из Индианы. Вряд ли она могла тогда решиться на попытку подняться на профессиональную сцену.

— Хотя она занималась сценической речью и драматургией?

— Да, конечно. Но она даже до конца семестра не доучилась.

Она не говорила, что собирается оставить учебу?

— Нет.

— А вы не удивились, когда она ушла?

— Мистер Карелла, единственное, чему преподавателю…

— Карелла.

— Ах да, простите. Единственное, чему преподавателю приходится научиться за долгие годы работы, это никогда не удивляться тому, что студенты говорят и делают.

— Значит, вы все-таки удивились?

— Она была отличной студенткой, как я вам уже говорил, талантливой, очень талантливой. Да, пожалуй, я удивился.

— А в других постановках, кроме той пьесы О’Нила, она участвовала?

— Нет.

— Вы сами ей что-то преподавали?

— Нет.

— Не знаете случайно, есть ли у нее здесь родственники?

— Нет, к сожалению, не знают.

— Ну что ж, спасибо вам.

— г- Пожалуйста, пожалуйста. Рад был помочь.

Они вышли из его маленького кабинетика и в сопровождении мисс Мориарти стали спускаться к выходу.

— Он у нас жуткий зануда, — заметила она, — но память у него прекрасная. Не сомневаюсь, что Бланш Леттиджер он описал очень точно. Вам это поможет?

— Уважаемая мисс Мориарти, — вздохнул Карелла, — самое ужасное в нашей профессии то, что очень часто до самого конца не бывает ясно, что помогает следствию, а что мешает.

— Интересная мысль, — ответила мисс Мориарти. — Возможно, она пригодится мне в беспрестанной борьбе против моего заклятого врага Холмса.

— Да победит достойный, — засмеялся Карелла.

Они пожали ей руку и вышли на улицу.

— Ну и что ты об этом думаешь? — спросил Мейер.

— Прямо не знаю. Почему она так неожиданно бросила учебу? Хорошая студентка, хорошая успеваемость, театральный кружок… — Карелла пожал плечами.

— Довольно странно, правда? Особенно если учесть, что она приехала из Кокомо.

— Да не из Кокомо — откуда-то рядом.

— Ах да. Как же это?

— Джонсвиль или что-то в этом роде.

— Джонсборо, — вспомнил Мейер.

— Точно.

— Как ты думаешь, может, стоит послать туда запрос?

— Зачем?

— Ну, не знаю. Проверим семью, родственников…

— Что это даст? Знаешь, что меня бесит? Это убийство ломает всю схему. Раньше у нас в руках была хоть какая-то тонкая ниточка. А теперь… — он снова пожал плечами. — Это меня очень беспокоит. М-да, очень.

— Признаться, и меня это совсем не радует.

— А может быть, он и правда чокнутый? Тогда* все — туши свет. Он будет стрелять в кого вздумается, где вздумается и когда вздумается.

— Что это за блондинка тебе машет? — неожиданно спросил Мейер.

— Блондинки всегда мне машут, — отмахнулся Карелла, решив, что Мейер шутит.

— Правда? Даже шестнадцатилетние?

Карелла взглянул на другую сторону сквера, куда смотрел Мейер, и увидел светловолосую девушку в темно-синей юбке и голубом свитере, которая быстрым шагом направилась им навстречу. Он сразу узнал ее и сам поднял руку в ответ на ее приветствие.

— Ты ее знаешь? — удивился Мейер.

— Естественно. Одна из моих поклонниц.

— Ах, совсем забыл; ты же у нас король детективов.

— Ты уж не забывай, сделай милость.

Волосы Синди были распущены, на губах чуть заметный след помады, ниточка мелких жемчужин на шее. Она подошла к ним, прижимая к груди учебники и загадочно улыбаясь.

— Привет, — сказала она. — Вы не меня искали?

— Нет, — ответил Карелла, — но мы все равно рады вас видеть.

— Что ж, спасибо. И все же, как вас сюда занесло?

— Так, конались в архивах. Ну а' вас-то как сюда занесло?

— А я здесь учусь; Помните? Мой преподаватель психопатологий?. "Подглядывание за актом любви между родителями".

— Помню, — кивнул Карелла. — Вы ведь, кажется, собираетесь стать психологом?

— А вот н нет. Не психологом, а педагогом.

— Да-да, и хотите преподавать в колледже.

- В старших классах, — поправила Синди.

— Вот тебе и король детективов, — вздохнул Мейер.

— Мейер, познакомься— Синтия Форрест. Мисс Форрест, мой коллега — детектив Мейер.

— Здравствуйте, мистер Мейер, — сказала Синди и протянула ему руку.

— Здравствуйте, — улыбнулся Мейер, отвечая на рукопожатие.

Синди почти сразу же обернулась назад к Карелле:

— Ну и как, вы нашли, что искали?

— Сое-чяю нашли, правда, я не совсем уверен, пригодится ли нам все это.

— Что, архив оказался неполным?

— Да нет, архив-то полный, — замялся Карелла. — Просто…

— А с мистером Фергюсоном вы говорили?

— С кем?

— С Фергюсоном. Он тренер футбольной команды.

— Нет, не говорил, — озадаченно ответил Карелла.

— Напрасно, он мог бы вам помочь. Он работает в этой школе с незапамятных времен. Правда, школьная команда никогда не выигрывает, но ему по-прежнему и год продлевают контракт, потому что он такой

— Ну-ну; — буркнул Карелла.

— Вы бы его все-таки нашли.

— Но зачем, Синди?

— Вы ведь пришли… — она уставилась на Кареллу. — Простите, но кажется; я вас не так поняла.

Мне кажется, мы вас поняли, — Мейер вдруг прищурился. — С чего Вы решили, что стоит поговорить с футбольным тренером, мисс Форрест? -

— Ну как же? Ведь он играл в этой команде.

— Кто играл в этой команде? — не понял Карелла.

— Как кто? Отец. — Синди замолчала и, широко раскрыв свои голубые глаза, смотрела на Кареллу. — Разве вы не знаете, что он здесь учился?

Сальваторе Палумбо — маленький крепыш пятидесяти семи лет — родился в Неаполе и в 1938 году переехал в Штаты, потому что ему не нравился ни сам Муссолини, ни то, что тот вытворял со страной. Тогда он не знал ни слова по-английски, было у него всего сорок американских долларов плюс жена, двое детей и адрес Двоюродного брата. Он направлен < в Филадельфию к брату, который было сделал вид, что безумно рад встрече, но очень скоро дал понять, что. эта радость — не более чем долг вежливости. Тогда Палумбо, по-прежнему не зная ни слова по-английски, так как со дня приезда прошла только неделя, купил за двадцать долларов билеты и повез семью в другой город, где решил начать все сначала. Начинать было непросто. В Неаполе он торговал фруктами, которые возил на маленькой тележке. Свой товар покупал у крестьян, съезжавшихся в город из окрестных деревень, и целыми днями мотался с тележкой по улицам, зачастую являясь домой в девять, а то и в десять вечера, но все же умудрялся кормить семью. Жили бедно даже по итальянским понятиям.

В Неаполе Палумбо с женой ютились в трущобах. В Америке, уехав из Филадельфии, где его брат тоже жил в трущобах, он прямиком попал в новый город и в новые трущобы.

Такая жизнь Палумбо не прельщала.

— Я приехал в Америку не для того, чтобы опять жить в трущобах, — сказал он жене по-итальянски и отправился на поиски работы.

Было бы, конечно, неплохо достать новую тележку, но он все еще не знал английского, а кроме того, не имел понятия, где купить товар, как получить разрешение на уличную торговлю и была ли вообще в этом необходимость. И тогда он нанялся в порт. От природы маленькому и щуплому, ему поначалу трудно было поднимать тяжелые тюки и ящики. Но после двух лет работы грузчиком он стал похож на коренастого кривоногого борца — мощный торс и сильные руки.

Америка — страна больших возможностей. Хотите верьте, хотите нет, но это действительно так. Совершенно необязательно прозябать в трущобах или вкалывать в порту. Если у вас есть воля, решимость и амбиции Сальваторе Палумбо, через двадцать пять лет у вас будет свой домик в Риверхеде — пусть в итальянском квартале, но это все равно не трущобы и не гетто, — и овощная лавка в семи кварталах по Доувер-Плейнз-авеню, а знакомые будут звать вас Сэл, а не Сальваторе.

1-го мая, в полдень, пока детективы Мейер и Карелла, находясь в другой части города, удивлялись своим поразительным открытиям, Сэл Палумбо стоял у уличного лотка напротив магазина и протирал фрукты… Во-первых, детективы узнали, что Энтони Форрест закончил Рамсийский университет, о чем раньше и не подозревали. И уж потом, воодушевленные этой неожиданной новостью, они вспомнили слова Мэй Норден, вдовы убитого адвоката, которая рассказывала, что муж учился в Рамси на юридическом. Как люди, которые вдруг понимают, что ключ к разгадке был все время под рукой, они тут же связали два первых убийства со смертью проститутки Бланш Леттиджер и с наивной радостью поверили в близость развязки как раз в тот момент, когда их подстерегала новая неожиданность.

Сэл Палумбо не испытывал подобной радости, когда протирал фрукты. Вообще-то он был доволен своей работой, он любил фрукты, но протирал их вовсе не потому, что это доставляло ему какое-то особенное удовольствие. Не такой он был человек, чтобы приходить в восторг от необычайно красивого яблока или груши. Просто когда фрукты блестят, их скорее разбирают. Тут он заметил, что к магазину направляется одна из его покупательниц— ирландка по фамилии О'Трейди. Имени миссис О`Трейли он не знал, но знал, что живет она в этом районе, хотя и не совсем рядом. Магазинчик Палумбо находился на углу Доувер-Плейнз-авеню и 200-й улицы, почти под самой платформой надземной железной дороги. Здесь как раз была станция, и каждый четверг по утрам почти в одно и то же время миссис О'Трейди спускалась по ступеньками, заходила в кондитерскую на углу, затем в лавку мясника рядом и уж потом в магазин Палумбо, расположенный через два дома от мясной лавки.

— Ах, синьора! — воскликнул Палумбо, когда она подошла.

— Опять вы со своими итальянскими штучками, Сэл, — решительно оборвала его миссис О'Трейди.

На вид ей было года пятьдесят два. Женщина с красивой стройной фигурой и дьявольским огоньком в зеленых глазах. Вот уже целых пять лет она была постоянной покупательницей в магазинах на Доузер-Плейнз-авеню, потому что цены и качество товаров здесь устраивали ее больше, чем в собственном районе. Если бы вы спросили миссис О'Трейди и Сэла Палумбо про легкий флирт, продолжавшийся между ними все эти годы, оба они сказали бы, что вы, должно быть, сошли с ума. У Палумбо была жена, двое взрослых сыновей и трое внуков, у миссис О'Трейди — супруг к замужняя дочь, которая ждала ребенка. Просто Палумбо вообще любил женщин, и. не только темноволосых и черноглазых итальянок, как его Роза, но и таких, как миссис О'Трейди — с маленькой, высокой грудью, стройными бедрами и зелеными глазами. В свою очередь, миссис О'Трейди больше всего на свете обожала сильных мужчин, и ей очень нравились мускулистые руки этого коротышки Сэла Палумбо, его могучая грудь, покрытая черными кудряшками волос, выбивающихся из-под рубашки. Вот так и получилось/что их разговор о фруктах со стороны мог быть похож на проявление взаимной симпатии, которое, впрочем, никогда не доходило даже до прикосновения рук, хотя каждый четверг и озарял их встречи в окружении груш и яблок, персиков и слив.

— Что за фрукты у вас сегодня, Сэл? — спросила миссис О'Трейди. — И это все, что у вас есть?

— Да что с вами? — .воскликнул Палумбо, он теперь говорил почти без акцента. — Такие чудесные фрукты! Не знаю, что вам еще нужно!. Груши будете брать? Еще абрикосы есть — первые в этом сезоне.

— Кислющие, наверное.

— Что?! Кислые фрукты у Сэла Палумбо? Ах, синьора, вы же меня знаете.

— А это что, дыни?

— Дыни, что же еще? Вы что, глазам своим не верите? Сами же говорите — дыни. Сладкие, как мед.

— Правда хорошие?

— Отличные!

— А не надуете?

— Миссис О'Трейди; ну хотите, я для вас одну надрежу, но только для. вас и только потому, что, когда надрежу, вы сами убедитесь — она спелая и сладкая, а цветом точь-в-точь как ваши глаза.

— Оставьте мои глаза в покое. И специально для меня резать ничего не надо. Так и быть, верю на слово. А слив еще нет?

— Для слив еще рановато, — ответил Палумбо.

— Ну хорошо, тогда два фунта яблок. А абрикосы почем?

— Тридцать девять центов.

— Дороговато.

— Я и так на этом теряю.

— Ну-ну, рассказывайте, — улыбнулась миссис О'Трейди.

— А что же вы думаете? Они же привозные. Доставлены в вагонах-рефрижераторах. Фермеру плати, за отгрузку плати, железнодорожникам тоже плати. А мне-то что достанется?

— Ладно, давайте парочку фунтов. Еще и на этом потеряете.

— Два фунта?

— Я ведь говорю "парочку", вы что, туговаты на ухо?

— Синьора, это в Италии "парочка" — всего два. А в Америке слово "парочка" может означать и три, и четыре, и полдюжины. Ну так сколь-ко? — Он в недоумении развел руками и пожал плечами так, что миссис О'Трейди рассмеялась.

— Два фунта.

— Салата не хотите? Есть "айсберг", есть "ромен" — что ваша душа только пожелает.

— "Айсберг", — ответила она. — А знаете, у кого действительно хорошие фрукты?

— У.Сэла Палумбо, конечно же.

— А вот и нет. В лавке на моей улице. И абрикосы там дешевле.

— И почем же там абрикосы? — поинтересовался Палумбо^ перегнувшись через ящики напротив лотка, чтобы достать абрикосы, уложенные ровными рядами.

— По тридцать пять.

— Ну и покупайте абрикосы там, — отреагировал Палумбо..

' — Я бы купила но, когда я туда пришла, они как раз закончились.

— Синьора, если бы у меня закончились абрикосы, они бы тоже стоили тридцать пять центов за фунт. Так вы берете или нет?

— ..Бepy, — в ее глазах блеснул озорной огонек, — но хочу вам сказать: это грабеж среди бела дня.

Палумбо расправил бумажный пакет и опустил туда горсть абрикосов. Он поставил пакет на весы и хотел было добавить еше абрикосов, когда выпущенная, сверху. — с платформы пуля пробила ему голову. Палумбо повалился на лоток и сполз на тротуар, а вокруг него на мостовой запрыгали только что вытертые им груши и яблоки, стручки перца, апельсины, лимоны, картофелины. Миссис О'Трейди в ужасе посмотрела на него и пронзительно закричала.

Глава 8

Карелла н Мейер узнали о смерти Сальваторе Палумбо только в четыре часа, когда вернулись в участок, просидев полдня в университетском архиве над личными делами Энтони Форреста и Рэндольфа И ордена.

В их личных делах не было обнаружено никаких дополнительных сведений, способных хоть как-то прояснить дело. Наоборот, новые сведения только все запутывали и сбивали с толку.

Энтони Форрест поступил в школу бизнеса при Рамсийском университете весной 1937 года после окончания средней школы "Эшли" в М ад жесте. К весне 1940 года, когда в университете появилась Бланш Леттиджер, он учился уже на последнем курсе. Форрест был довольно заурядным студентом, получал посредственные оценки и переходил с курса на курс только благодаря своему участию в университетской футбольной команде. В январе 1941 года он получил диплом бакалавра, закончив двести пятым в своем выпуске. Во время учебы числился в рядах службы подготовки офицеров резерва, но был призван в армию только через год после окончания, когда события в Пирл-Харборе потрясли весь мир.

Рэндольф Норден окончил школу имени Томаса Харди в Беттауне и осенью 1935 года поступил в колледж гуманитарных наук Рамсийского университета, намереваясь в дальнейшем специализироваться в области юриспруденции. — Весной 1937-го — года поступления Форреста — Норден учился на втором — курсе, а весной 1940-го, когда в университет поступила Бланш Леттиджер, Норден уже второй год учился на юридическом. Закончив его в 1941 году, он пошел во флот сразу же после нападения японцев на Пирл-Харбор.

В его деле отмечалось, что на протяжении всей учебы Норден был круглым отличником, на первом курсе вступил в общество "Фи-Бетта-Каппа", на втором избирался членом студенческого совета и — уже в юридическом колледже — был редактором "Рамси Лоу Ревью". Его имя было внесено в сборник "Кто есть кто в американских колледжах и университетах".

Более тщательная проверка показала, что Рэндольф Норден никогда не учился на одном курсе с Энтони Форрестом и что оба они никак не могли учиться вместе с Бланш Леттиджер.

В 1940-м, когда Бланш была на первом курсе, Форрест перешел на последний курс, а Норден уже второй год учился на юридическом.

— Ну и что ты обо всем этом думаешь? — спросил Карелла.

— Черт голову сломит, — ответил Мейер.

Они вернулись в участок, так ничего толком и не выяснив. По дороге в свой отдел они заглянули в канцелярию и выпросили у Мисколо по чашке кофе На столе у Кареллы лежала записка, что звонили из картотеки. И хотя информация об именах преступников, бывших клиентами Рэндольфа Нордена, уже не представлялась им особенно важной, Карелла, будучи человеком обязательным, перезвонил в картотеку. — Он разговаривал с неким Симмонсом, когда зазвонил второй телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, Мейер.

— Можно попросить Кареллу? — спросили на другом конце провода.

— Кто его спрашивает?

— Это Маннхейм из Сто четвертого.

— Обождите минутку. Он говорит по другому телефону.

— Конечно-конечно.

Карелла посмотрел на Мейера.

— Из Сто четвертого звонят, — прошептал тот. — Какой-то Маннхейм.

Карелла кивнул, а в свою трубку сказал:

— Значит, все, кроме одного, сидят до сих пор, так?

— Так, — подтвердил Симмонс.

— А что известно о том, кого выпустили?

— Его зовут Фрэнки Пирс. Отсидел пять лет в Кастельвью, вышел в ноябре прошлого года, взят на поруки.

— За что он сидел?

— За квартирную кражу.

— Это его первый арест?

— Лет в пятнадцать он был членом одной уличной банды, и его пару раз задерживали, но это все

— А оружием он не баловался?

— Один раз попался с самодельным пистолетом. Хотели его посадить за нарушение закона Салливана, но адвокат его вытащил, и он отделался условным приговором.

— Вы сказали, его выпустили в ноябре?

— Да.

— Где он сейчас живет?

— В Айсоле Хортон-стрит, 371. Это в двух шагах от Калм-Пойнтского моста.

— Кто его участковый?

— Маклафлин. Знаете такого?

— Кажется, да. И как себя ведет этот Фрэнки?

— С тех пор, как вышел, вроде бы тихо. Хотя мне кажется, рано или поздно снова возьмется за старое. Они все так кончают, верно?

— Иногда.

— А у вас там что, какие-то квартирные кражи?

— Нет, убийство.

— Да? Ну и как, дело продвигается?

— Пока довольно туго.

t— Подождите, пусть пройдет время. В таких делах торопиться ни к чему, верно?

— Не- всегда, — сказал Карелла. — Ну ладно, Симмонс, большое спасибо.

— Не за что, — ответил тот и повесил трубку.

— Карелла сразу нажал на кнопку и переключился на другую линию.

— Алло?

— Это Карелла?

— Да.

— Это Маннхейм из Сто четвертого.

— Привет, Маннхейм, как дела?

^Отлично, просто отлично. Слушай, это не ты ведешь дело о снайпере?

— Я. А что, у тебя есть что-нибудь новенькое?

— Угадал.

— Тогда выкладывай.

— Еще один покойник.

Роза Палумбо и без того очень плохо говорила по-английски, а когда Карелла приехал в ее старенький каркасный домик в Риверхеде, она находилась практически в невменяемом состоянии и без конца твердила что-то насчет "скрытия". Он ничего не понял, пока Ричард, один из ее сыновей, не объяснил, что она не хочет вскрытия тела ее мужа. Карелла по-английски попытался убедить ее, что полиции необходимо установить причину смерти Сэла Палумбо, но. Роза между рыданиями и судорожными всхлипами продолжала твердить свое, пока наконец Карелла не встряхнул ее за плечи.

— Как вам не стыдно, синьора! — крикнул он по-итальянски. — Не распускайтесь!

— Какой кошмар… — простонала Роза. — Мне даже представить страшно, что его будут резать. Зачем это нужно?

— Потому что его убили, — объяснил Карелла. — И нам нужно знать, как это произошло.

— Но зачем резать мертвого?

— У него внутри застряла пуля. Ее надо извлечь и отправить на исследование. Понимаете?.

— Это грех — калечить мертвого!

— Убивать людей — еще больший грех.

— Что она говорит? — спросил Мейер.

— Не хочет вскрытия.

— Скажи ей, что ее согласия нам и не требуется.

— Что это даст? Она сошла с ума от горя. — Он повернулся к женщине. — Синьора, нам необходимо установить калибр пули, которая его убила. А пуля эта у него внутри, понимаете? А нам надо знать ее калибр.

— Да-да, понимаю.

— Большое вам спасибо. Крепитесь, синьора. — Карелла похлопал ее по плечу и повернулся к Ричарду — высокому широкоплечему мужчине лет тридцати с тонкой талией танцора. — Если позволите, мистер Палумбо, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

— Вы должны простить мою мать, — сказал Ричард. — Она не очень хорошо говорит по-английски.

— Ничего страшного.

— Вот отец… тот знал язык отлично, хотя, когда мы сюда приехали, он ни слова не знал по-английски. Но мать… — Ричард покачал головой. — По-моему, ей всегда казалось, что Америка — это что-то временное, так, остановка в пути. Мне кажется, она надеялась когда-нибудь вернуться в Италию. Но не отец, это я точно знаю. Для него это было дело решенное. Он нашел свое настоящее место в жизни и языком занимался всерьез. И ведь выучил, у него был легкий акцент, да и то не слишком заметный. Он был мужчина что надо.

Ричард произнес все это, отрешенно уставившись в какую-то точку за спиной Кареллы п выговаривая слова так, словно читал молитву над открытой могилой Палумбо. В его глазах не было слез, но лицо побледнело.

— Всю жизнь он вкалывал, — сказал Ричард. — Когда мы сюда приехали, я был совсем мальчишкой. Давным-давно это было, в тридцать восьмом. Мне было восемь, брату — три. Нам нечего было есть, понимаете? И отец вкалывал в доках как лошадь. Вы бы видели его тогда — кожа да кости. Это уж потом он накачал мышцы… Да, отец был сильным человеком, — он повернулся к фотографии Палумбо, стоявшей на каменной полке в гостиной. — Он сделал все это сам из ничего, своими руками — дом, магазин… Копил деньги, учил английский, потом купил тележку. И как в Неаполе, он таскался с этой проклятой тележкой, приходил домой, под ночь, усталый как черт. Помню, он покрикивал на меня, а однажды даже ударил, не потому, что был злым, просто он тогда чертовски устал. Но ведь он добился своего, а? Открыл собственный магазин, так ведь? И он никогда не жульничал. Он был честным человеком.

Карелла взглянул на Мейера, но оба промолчали.

— И вот теперь кто-то убил его, — продолжал Ричард. — Застрелил! Отец не делал никому ничего плохого. Да он за всю жизнь мухи не обидел! Только однажды стукнул меня, своего собственного сына, и то не со зла… Он в жизни человека не ударил! И вот теперь он мертв…

Ричард пожал плечами и недоумевающе развел руками.

— Не понимаю, какой в этом смысл? Отец всю жизнь работал, заботился о-семье, и вдруг кто-то убивает его, как будто он… пустое место)' Этот тип застрелил моего отца. И это моего отца увезли на "скорой", он*что, не понимает?! Господи, неужели он не понимает, что моего отца больше нет?!

Он заплакал, но его взгляд по-прежнему был прикован к какой-то невидимой точке за спиной Кареллы.

— Неужели у этого гада нет отца? Как он мог так просто… застрелить его, позволить себе нажать на курок? Разве он нс понимал, что мой отец больше никогда не войдет в магазин, никогда не будет торговаться с покупателями, смеяться… Господи, да как он мог решиться на такое, вы мне скажите!

— Ричард помолчал, а потом тихим голосом продолжал:

— Я ведь даже не виделся с ним сегодня. Я еше спал, когда отец ушел. Мы с женой живем прямо здесь, наверху. Каждое утро мы с отцом примерно в одно время выходили на работу. Я работаю на авиационном заводе на Тридцать третьей авеню. Но сегодня утром плохо себя почувствовал, и жена сказала — отлежись, позвонила на работу и сказала, что я заболел. И я так и не видел отца. Даже не сказал: "Привет, папа, как дела?" И как раз сегодня кто-то убивает его…

— г Как по-вашему, кто мог это сделать? — спросил Карелла.

— Даже не представляю.

— Вашему отцу никто не угрожал? Не было каких-нибудь писем, телефонных звонков или…

— Нет.

— А конфликтов с кем-нибудь из конкурентов? Скажем, с торговцами по соседству?

— Нет. — г Ричард покачал головой. — Его все любили. Это не имеет смысла. Его все любили. — Он всхлипнул и повторил: — А я даже не виделся с ним сегодня. Даже не поздоровался…

Глава 9

’На следующее утро, в среду, 2 мая, Стив Карелла вошел в кабинет начальника лейтенанта. Бернса и сказал, что дело все больше усложняется, и если раньше они с Мейером думали, что сумеют с ним справиться, то теперь. они в этом совсем не-уверены. Существует большая вероятность того, что убийца ненормальный, и они бы не отказались от любой дополнительной помощи. Не мог бы Бернс выделить кого-нибудь из их отдела; а также попросить людей у соседних участков? Убийца не сидел на месте, а поскольку одна только беготня отнимала массу времени, то в настоящий момент не представлялось возможным сесть, сосредоточиться и сделать какие-либо конкретные выводы.

Бернс внимательно выслушал Кареллу и обещал, что как только у него появится время, он сделает все возможное, чтобы пересмотреть расписание дежурств и позвонить в Управление начальнику следственного отдела. Но Карелле придется подождать, пока не придет ответ на запрос по официальным каналам.

И тогда совершенно неожиданно помощь пришла из окружной прокуратуры…

Эндрю Маллиган занимал пост помощника окружного прокурора и в один прекрасный день надеялся стать губернатором штата, а после того, как Кеннеди расчистил дорогу католикам, он считал, что потом было бы неплохо стать президентом. Его контора находилась в центре города на Хай-стрит прямо напротив Главного полицейского управления и в соседнем доме со зданием городского суда.

Бернс позвонил в Управление ровно в 11.15, но Маллиган этого не знал, так как в это время был занят в суде. Он понятия не имел, что детективы 87-го участка проводят расследование четырех, возможно, взаимосвязанных убийств, и даже не подозревал, что скоро сам окажет существенную помощь следствию. В тот момент он вместе с окружным прокурором вел дело об уклонении от уплаты налогов. Маллиган не знал, что сам. прокурор тоже был бы не прочь стать губернатором штата, но даже если бы и знал, то это его бы нисколько не обеспокоило. В деле, над которым они работали, был замешан крупный спекулянт, и оно вызывало много заголовков в местной прессе. Маллиган обожал заголовки. Его ужасно раздражало, что был какой-то джазовый музыкант по имени Джерри Маллиган, не имевший к нему ни малейшего отношения. Особенно это бесило его, когда фамилия "Маллиган" появлялась в газетах. При упоминании этой фамилии в сознании читателя должен был возникать образ помощника окружного прокурора — поборника справедливости, горящего на работе, а не какого-то барабанщика или кем там был тот, другой Маллиган?[3]

За время работы в окружной прокуратуре он успел принять участие, в четырех процессах по делу об убийстве. Он любил процессы по делу об убийстве, потому что они гарантировали повышенное внимание со стороны газетчиков. Свое первое дело об убийстве он получил от детективов из 49-го участка — настолько простое, что с ним легко бы справился любой новоиспеченный выпускник юридического колледжа. Маллиган высосал из него все, что только возможно. Судебный процесс мог занять самое большое две недели. Маллиган растянул его на месяц и, может быть, растянул бы еше больше, если бы судья не начал отпускать язвительные: замечания по поводу "поистине неисчерпаемого пристрастия к риторике во время ведения процесса". Маллиган получил свои заголовки, добился обвинительного приговора, а вскоре — ибо ничто не ценится так высоко, как успех, — получил еще одно дело об убийстве, потом еще одно, потом еще — количество преступлений, совершаемых в этом замечательном городе, было почти столь же неисчерпаемым, как пристрастие Маллигана к риторике на его первом процессе.

Выйдя из здания суда и спускаясь по широким ступеням, он размышлял о том', над чем начнет работать после того, как они сотрут в порошок этого дешевого жулика с его паршивой лавчонкой, служившей прикрытием для шайки бутлегеров с мультимиллионным оборотом. Ему и в голову не приходило, что он сам скоро будет играть важную роль в деле, над которым сейчас работает 87-й участок, но надеялся, что следующим его процессом будет процесс по делу об убийстве. Еще он размышлял о том, что заказать на ленч.

Ресторан, где он обычно завтракал, находился на одной из боковых. улиц, примыкавших к деловому району. Большинство юристов, у которых бывали дела в центре города, как правило, завтракали там же, и Маллиган наслаждался возбужденным гулом голосов, которым всегда сопровождалось его появление в ресторане. Маллиган понятия не имел, что о нем шепчут у него за спиной, но не сомневался, что только хорошее: Когда он вошел в ресторан, двое молодых юристов прервали беседу и повернулись в его сторону, но он прошел мимо, не удостоив их вниманием.

Он остановился у входа — мечущий громы и молнии в зале суда, но такой скромный в обычной жизни — и стал ждать, когда его заметит хозяйка ресторана.

Она заметила его почти сразу же и поспешила навстречу.

— О, мистер Маллиган, — огорченно сказала она. — У меня и в мыслях не было, что вы сегодня придете. Ваш столик, занят.

— Да? — Маллиган чуть приподнял брови, и на его лице появилось слегка удивленное выражение. — Разве моя секретарша не звонила?

— Нет, к сожалению, не звонила, мистер Маллиган.

— Ну что же, в таком случае… — мягко произнес Маллиган, устремив на взволнованную хозяйку твердый взгляд, который, казалось, вопрошал: "Ну-с, и что вы. намерены предпринять при таком возмутительном стечении обстоятельств?"

Хтайкв отлично умела понимать взгляды, потому что ей уже приводилось иметь дело с юристами, как в Штатах, так и в своей старой стране, и везде они были одинаково самодовольными и лощеными хамами.

— Я приготовлю для вас другой столик, мистер Маллиган, — взволнованно защебетала она, — очень удобный столик в соседнем зале. Пойдемте сомной, мистер Маллиган, я обо всем позабочусь.

Она сделала шаг в сторону двери, но неожиданно остановилась, и на ее лице расцвела улыбка.

— Постойте; мистер Маллиган, они уже уходят. Видите, они только что оплатили счет. Видите, мистер Маллиган? Право же; как удачно все получилось. Теперь вы можете сесть за свой столик.

— Очень вам признателен, — процедил сквозь зубы Маллиган.

Двое джентльменов, сидевших за обычным столиком Маллигана, оплатили счет, встали, закурили сигары и вышли из ресторана. Официант сменил скатерть и придвинул Маллигану стул, когда тот садился. Маллиган уселся поудобнее, не глядя на официанта, сказал: "Девар" со льдом, пожалуйста" и посмотрел сквозь витрину на улицу.

Ему нравилось вот так каждый день сидеть за одним и тем же столиком, потому что тогда его было легче узнать. К тому же столик находился у окна, и Маллигана также легко могли узнать и с улицы. Мимо прошел знакомый адвокат, бросив ему на ходу: "Привет, Энди, как дела?!" и легонько похлопав его по плечу. Маллиган улыбнулся в ответ и подумал, какого черта не несут виски. Буквально в ту же секунду появился официант.

— Будете заказывать сейчас, мистер Маллиган?

— Сначала' я посмотрю меню, — .буркнул Маллиган. Официант принес карточку, и Маллиган, отхлебнув виски, начал читать. Меню "менялось редко. Он знал его почти наизусть.

Он думал, не заказать ли ему салат из крабов, как вдруг. оконная витрина у его стола разлетелась вдребезги.

Маллиган не успел среагировать- на падающие осколки, так как стекло было разбито пулей, которая через долю секунды попала в голову Маллигана чуть пониже правого виска.

Если бы существовала некая шкала с делением для определения общественной значимости убийства — от нуля для наименее и до. десяти для наиболее важного, Бланш Леттиджер получила бы около нуля; Сэл Палумбо с грехом пополам дотянул бы до двух, а Энтони Форрест и Рэндольф Норлен получили бы соответственно три и четыре.

Но когда Эндрю Маллиган уткнулся носом в свой стакан виски, то стрелка на шкале воображаемого счетчика подпрыгнула аж до восьми.

В городе выходили две популярные вечерние газеты — одна побольше; другая поменьше: кто платит, тот выбирает… Впрочем, обе они были, что называется, "с душком". Та, что побольше, всегда печатала заголовки красным шрифтом. Газета поменьше печатала такие же заголовки синим, потому как газетой она была весьма либеральной, но редакция опасалась, чтобы читатели не сочли ее слишком либеральной, так что даже малейший намек на красный цвет был нежелательным. Один из заголовков газеты побольше в тот вечер гласил: "Снайпер убивает прокурора федерального судебного округа". А в верхней части той же страницы красным было напечатано: "Триумфы Маллигана, стр. 5". Газета поменьше того вечера сообщала: "Малиган убит", что дополнялось синей надписью сверху: "Воинственный прокурор федерального судебного округа, очерк Агнес Ловли, стр. 33". Очерк Агнес Лавли был состряпан всего за четверть часа по материалам редакционного* архива буквально перед самой сдачей номера в набор. Что касается главного сообщения, то именно оно и было больше похоже на очерк, так как эта газета любое сообщение преподносила, как модные журналы, художественную прозу. Так, например, на новый проект закона о налогообложении, направленный, президентом Кеннеди на рассмотрение Конгресса, данная редакция обычно реагировала следующим образом: "Сегодня эти древние залы замерли в ожидании. Предстояло об судить важное предложение, принять решение. Предложение поступило к ним свыше, документ, который может изменить судьбу всей нации, документ, который…" и так далее. И только в самом конце автор обычно раскрывал тему своего сообщения. Все предыдущее писалось исключительно для создания надлежащей атмосферы и нагнетания страстей.

Впрочем, не это важно, что именно тем вечером было напечатано в газете поменьше, поскольку помощник прокурора федерального судебного округа Эдрю Маллиган сам потихоньку синел, лёжа на отведенной ему полке в морге. Окружной прокурор Картер Коул побагровел, когда узнал, что в самый разгар судебного процесса одного из его людей прикончили прямо за стаканом виски.

Коул снял трубку и попросил соединить его с комиссаром полиции, дабы выяснить, что, черт возьми, происходит в городе, если уважаемый и незаменимый помощник прокурора уже не может пойти в ресторан без того, чтобы ему. прямо за стаканом виски не размазали по стенам мозги. Комиссар полиции ответил ему, что делает все от него зависящее, чтобы выяснить обстоятельства, после чего положил трубку, а потом сам позвонил начальнику городского сыскного отдела.

Он спросил, что за чертовщина творится в этом городе, если уважаемый и незаменимый помощник прокурора уже не может пойти в ресторан без того, чтобы ему прямо за стаканом виски не размазали по стенам мозги. Начальник сыскного отдела заверил его, что приложит все усилия, чтобы найти убийцу" положил трубку и позвонил в 87-й участок лейтенанту Питеру Бернсу.

Лейтенант Питер Бернс сообщил начальнику сыскного отдела, что не далее как этим же утром он- звонил ему и пытался добиться помощи в расследовании именно этого дела, которое все больше ускользало из-под контроля полиции, — отсюда одна за другой и новые жертвы, отсюда и уважаемые и незаменимые помощники прокурора федерального судебного округа с размазанными по стенам мозгами, отсюда и все остальное. Начальник сыскного отдела пообещал лейтенанту Бернсу лично позаботиться о том, чтобы этому Капелле или как там его было предоставлено все необходимое для расследования, потому что — тут он перешел на шепот и сказал:

— Между нами говоря, Пит, сам прокурор обеспокоен создавшимся положением.

Тем временем было проведено вскрытие трупа Эндрю Маллигана на предмет извлечения пули, которая, как ни странно, оказалась пулей "ремингтон" 308-го калибра. Будучи мертвым, Эндрю Маллиган не мог знать, что именно в это время Карелла и Мейер из 87-го участка занимались расследованием серии преступлений, в которой был замешан некто, расправляющийся, со своими жертвами выстрелом в голову. Не мог он знать и того, как его собственная смерть помогла следствию.

Уже к полуночи Карелле для поимки снайпера были приданы группы детективов во всех городских районах. Фактически под его командованием оказалась целая миниатюрная армия.

Единственное, что оставалось, — это найти врага.

Глава 10

Но враг, как обычно и поступают все нормальные враги, скрылся из виду и затаился.

На той неделе новых убийств не последовало, и складывалось впечатление, что детективы со всего города мобилизованы на поиски призрака. Четверг, пятница и суббота закончились без происшествий. Самый жестокий месяц миновал, прихватив с собой часть мая, и было похоже, что убийца исчез.

6 мая, в воскресенье, двум детективам из 12-го участка, расположенного поблизости от Калм-Пойнтского моста, пришло в голову, что было бы неплохо заглянуть к Фрэнки Пирсу. Карелла упоминал это имя, когда говорил о бывших клиентах Рэндольфа Нордена, угодивших за решетку. Тогда же он сказал, что, судя по последним данным, Пирс чист и заниматься им не имеет смысла. Но эти двое из 12-го участка были детективами первого класса, а Карелла — только второго, и им не понравилось, что кто-то ниже их рангом, даже если дело и числится за ним, учит их, как надо расследовать убийство. Кроме того, двое детективов из 12-го участка были самыми настоящими "фараонами".

Одного из них звали Мастерсон, другого — Брок. Они работали в паре уже давно и, надо отдать им должное, имели в послужном списке длинную вереницу сделанных ими арестов и последовавших за ними приговоров,' но тем не менее были изрядными мерзавцами. И вот в то первое воскресенье мая, когда в парке расцветали вишни и мягкий южный ветерок дул с реки Дикс, Мастерсону и Броку осточертело сидеть в душном участке, и они решили пойти подышать свежим воздухом. Пока они бесцельно болтались по улицам, у них возникла мысль навестить Фрэнки Пирса, который жил в доме j\9 371 на Хортон-стрит, буквально в двух шагах от Калм-Пойнтского моста.

Фрэнки Пирс не подозревал, что его собираются навестить детективы, которые к тому же были настоящими "фараонами". Он регулярно отмечался у своего участкового и твердо знал, что не совершил ничего противозаконного. Он работал механиком в гараже, и у него было твердое намерение, как говорят в кино, "встать на правильный путь". Его хозяин, доброжелательный человек, знал, что Фрэнки освобожден под честное слово, но считал, что каждый заслуживает шанса на исправление. Фрэнки оказался, отличным работником, хозяин был доволен и месяц назад повысил ему зарплату. Но в первое воскресенье мая, когда к Фрэнки явились Мастерсон и Брок, он совершил пару ошибок. Во-первых, решил, что детективы были просто детективами, а не "фараонами", а во-вторых, он поверил, что люди всегда готовы тебя выслушать и понять.

В тот день у него было назначено свидание с девушкой, работавшей кассиршей в ресторане неподалеку от гаража. Он рассказал ей, что сидел в тюрьме, потому что хотел, чтобы между ними все было ясно с самого начала. Девушка очень внимательно посмотрела на него, потом сказала: "Какая разница, кем ты был?", и больше они к этой теме не возвращались. Он собирался пригласить ее в парк — там они могли покататься на лодке, затем пообедать в ресторане на открытом воздухе, а потом, может быть, погулять и сходить в кино. Он стоял перед зеркалом, завязывая галстук, когда в дверь постучали.

— Кто там? — спросил он.

— Полиция. Открывай, Фрэнки.

На его лице появилось озадаченное выражение. Он посмотрел в зеркало на свое отражение, словно спрашивая у него совета, пожал плечами и подошел к двери.

В коридоре стояли Мастерсон и Брок. Оба были выше шести футов и весили около двухсот фунтов. Спортивные брюки и рубашки с короткими рукавами рельефно обтягивали их могучую мускулатуру. Стоявший на пороге Фрэнки выглядел рядом с ними просто карликом, хотя ростом был пять футов десять дюймов и весил сто шестьдесят фунтов.

— Фрэнки Пирс? — спросил Мастерсон.

— Он самый, — кивнул Фрэнки.

— Надевай шляпу, Фрэнки.

— А что такое?

— У нас к тебе есть разговор.

— О чем?

— Надевай шляпу.

— Я не ношу шляп. В чем дело?

— Мы хотим задать тебе несколько вопросов, Фрэнки.

— Ну… тогда почему вы их не задаете?

— Умника из себя строишь? — неожиданно спросил Брок. Он заговорил впервые, и его голос вызывал дрожь. У него были темно-серые глаза и толстый нос, рот походил на узкую щель, и когда он говорил, губы почти не двигались.

— Да нет же, — примирительно сказал Фрэнки. — Послушайте, я не против ответить на ваши вопросы. Просто у меня свидание, вот и все.

— Tы когда-нибудь завяжешь свой галстук? — прорычал Мастерсон. — Или в таком виде и пойдешь?

— Да…. завяжу… я еще хотел почистить ботинки и… — Он запнулся. — Говорю вам, у меня свидание.

— Да, да, мы уже это слышали! Давай заканчивай со своим галстуком.

— Это займет много времени?

— А уж это только от тебя зависит, правда, Фрэнки?

— Что вы имеете в виду?.-

— Галстук завязывай!

Фрэнки подошел к зеркалу и закончил виндзорский узел, начатый им до прихода полицейских. Он разозлился, заметив, что его руки дрожат. Он посмотрел в зеркало на детективов, стоявших на пороге, и подумал — а что если они заметили?

— Поторапливайся, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Одну минуту, — вежливо ответил Фрэнки. — Слушайте, ребята, хорошо, если бы вы все-таки сказали, в чем дело.

— Скоро узнаешь.

— Если вы думаете, что я взялся за старое или что-нибудь в этом роде, можете позвонить моему участковому, его фамилия Маклафлин, он подтвердит… I

— Мы не обязаны никому звонить, — тем же леденящим душу голосом сказал Брок.

— Хорошо, хорошо, сейчас, пиджак только надену.

Фрэнки надел пиджак, вышел из квартиры вслед за детективами и запер дверь. На крыльце у подъезда сидели жильцы из его дома, люди болтались и у кондитерской напротив, и это его смутило, поскольку он знал, что любой местный мгновенно распознает полицейских, и не хотел, чтобы соседи подумали, что он опять влип в историю. Всю дорогу в участок он уговаривал себя, что все в порядке, скорее всего это обычная проверка, кто-то обчистил квартиру, вот они и допрашивают всех, кто сидел, — что-то вроде этого. Просто им надо потолковее объяснить, заставить их понять, что он стал честным человеком, у него хорошая работа и хорошее жалованье и он даже не видится со своей старой компанией.

Войдя в участок, детективы поздоровались с дежурным сержантом, потом Брок сказал своим жутким голосом: "Никаких звонков, Майк", и,' пройдя в заднюю часть участка, они оказались в маленькой комнате с надписью: "Для снятия показаний" на двери из матового стекла. Брок запер дверь и спрятал ключ в карман.

— Садись, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

Фрэнк сел. Он слышал, что сказал Брок сержанту, и видел, как он положил ключ в карман, и подумал, что случилось что-то серьезное и ему никоим образом не хотелось быть в этом замешанным. В то же время он отдавал себе отчет, что он — бывший уголовник, и для полиции вполне естественно проверять таких, как он, если что-то произошло. Но ведь он уже все объяснил, и они поняли, что он покончил со старым…

— Сколько времени ты уже на свободе, Фрэнки? — спросил Мастерсон.

— С пятнадцатого ноября.

— Срок мотал в Кастельвью?

— Да.

— За что сидел?

— За квартирную кражу.

— Tы был хорошим мальчиком, да?

— Да, я никому ничего плохого не сделал.

— Это хорошо, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Давно живешь на Хортон-стрит? — спросил Брок.

— С тех пор, как вышел.

— Работаешь?

— Да, у меня есть работа.

— Где?

— На бензоколонке "Эссо" у моста. Это здесь рядом.

— Что ты там делаешь?

— Я механик.

— Да?

— Да. В Кастельвью я работал в автомобильной мастерской…

— И чем ты там занимался? Номера для машин штамповал? — спросил Мастерсон, и Брок засмеялся. Это был очень странный смех — беззвучный и выражавшийся в серии мускульных спазмов в горле.

— Нет, профессию осваивал, — сказал Фрэнки. — Слушайте, я вполне подошел для гаража, где сейчас работаю.

— Это просто замечательно, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Ну, все-таки, зачем я вам понадобился? — спросил Фрэнки. — Кто-то провернул дело?

— Да, кое-кто провернул дело.

— Ну так это не я. Я свой урок выучил.

— Да что ты говоришь?

— Пяти лет мне хватило. — Фрэнки покачал головой. — Больше никогда в жизни… Ни за что.

— Приятно слышать, Фрэнки, — сказал Мастерсон.

— Нет, я серьезно. Я получаю восемьдесят долларов в неделю, вкалываю за них как собака, но они чистые. Я плачу все налоги, а что остается — то мое и заработано честно, без всяких. Раз в неделю отмечаюсь у участкового…

— Кстати, Фрэнки, ты знаешь человека по имени Рэндольф Норден?

— Конечно, знаю. Он был моим адвокатом.

— Был?

— Да. Когда меня судили, был. А что? Что случилось?

— И что ты о нем думаешь, Фрэнки?

— Он хороший адвокат. А что такое?

— Хороший адвокат? Но ведь он тебя посадил, разве нет?

— Он тут ни при чем. Он добивался, чтобы меня оправдали, но тот парень, с которым меня взяли… он мотался по тюрьмам с тех пор, как научился ходить… он сказал, что мне лучше сознаться, может, тогда мне дадут срок условно. И я поспорил с Норденом, а тот твердил — не признавайся, не признавайся, но я сказал…что решил признать свою вину. Вот и загремел на десять лет. Ну и дурак я был, да?.

— Значит Норден тебе нравится?.

— Да, с' ним все о’кей.

— Как ты думаешь, может, ему стоило поспорить с тобой чуть подольше и постараться переубедить тебя? Тебе не кажется, что хороший адвокат должен был это сделать?

— Он пытался, но я не послушался. Мне подумалось, что все мои старые дела — это просто детские шалости, ну, там, драки, и один раз меня зацапали с самодельной "пушкой"… А с той квартирой я в первый раз по-настоящему серьезно засыпался, и я подумал, что если сознаюсь, то, может, на первый раз отделаюсь условным приговором. А вместо этого судья решил, что, если я посижу за решеткой, это будет мне хорошим уроком. — Фрэнки пожал плечами. — Может, он был прав.

— А ты добрый малый, правда, Фрэнки? Ты простил Нордену, что он неправильно вел твое дело, теперь прощаешь судью, который тебя засадил… Очень мило с твоей стороны, Фрэнки.

— Судья только выполнял свою работу, — Фрэнки снова пожал плечами. — Слушайте, я не понимаю, к чему все это? Какое это имеет отношение…

— К чему, Фрэнки?

— Да к чему угодно. Хотя бы к тому, что вы меня сюда притащили. Что случилось-то?

— Фрэнки, ты газеты читаешь?

— Иногда.

— Когда читал в последний раз?

— Не помню. Я ухожу на работу рано, и мне просто некогда их покупать. Вообще-то я и читаю неважно. С этого все и началось, еще когда я а школе учился. Все остальные читали, а я…

— Ладно, Фрэнки, давай нс будем о твоем тяжелом детстве, — перебил его Мастерсон. — Так когда ты в последний раз читал газету?

— Я же сказал — не помню.

— Радио слушаешь? — спросил Брок своим бесцветным голосом.

— Конечно.

— Слышал о парне, который охотится на людей?

— О ком?

— О снайпере.

— Да, что-то такое слышал. Да, точно, он застрелил какого-то мужика в Риверхеде. Не то торговца фруктами, не то еще кого-то. — Фрэнки озадаченно посмотрел на детективов. — Не пойму только, какое:..

— Ладно, завязывай, — сказал Брок, и в комнате стало тихо.

Фрэнки недоумевающе посмотрел на них. Они разглядывали его в упор, словно чего-то ждали. Фрэнки не понял, с чем ему надо завязывать, но ему вдруг очень захотелось, чтобы дверь была не заперта и зазвонил телефон. Детективы молча стояли над ним, а он так же молча смотрел на них, не понимая, чего от него хотят; казалось, их. терпение безгранично. Он вытер губы и пожал плечами. Тишина становилась невыносимой.

— Послушайте, — неуверенно произнес Фрэнки, — может, вы скажете, что… — И тут Брок ударил era

Он ударил его внезапна и несильно, просто взмахнул рукой, и его ладонь звонко шлепнула Фрэнки по щеке. Удар больше удивил Фрэнки, чем причинил боль. Он вскинул-фуки слишком поздно, почувствовал жалящий шлепок и' непонимающе посмотрел на Брока.

— Что я такое сделал? — проскулил он.

- Рэндольф Норден мертв, Фрэнки, — многозначительно сказал Мастерсон.

Какое-то время мгновенно вспотевший Фрэнки сидел не шелохнувшись, глядя на детективов и чувствуя себя как в ловушке.

— Что… что вы от меня хотите?

Брок снова ударил его — на этот раз в полную силу, отведя кулак и впечатав его в лицо Фрэнки. Тот почувствовал, как жесткие костяшки сошлись с его носом, воскликнул: "Что вы делаете!" и начал подниматься со стула, но. Мастерсон, навалившись на него, пригнул его к стулу с такой силой, что' позвоночник и шею Фрэнки пронзила острая боль.

— Эй! — крикнул он, и Брок снова ударил его, и на этот раз Фрэнки почувствовал, как в носу что-то громко ’хрустнуло, потрогал верхнюю губу и увидел, что на руку капает кровь.

— Зачем ты это сделал, Фрэнки? — прошипел Брок.

—Я ничего не делал! Слушайте…

’Брок вскинул кулак наподобие молота и обрушил его на переносицу Фрэнки. Тот вскрикнул от боли и упал со стула. Мастерсон резко пнул его по ребрам.

— Вставай, — сказал Брок.

— Прошу вас, перестаньте…

—'Btimamb!

Фрэнки, шатаясь, поднялся На ноги. Он ощущал дикую боль в носу, кровь стекала с губ на* белую рубашку и новый галстук, купленный специально к свиданию.

— Послушайте, — простонал он, — у меня есть работа, я вкалываю, я черный, понимаете? — И Брок ударил его. — Я ничего не сделал, слышишь? Можете вы понять! — И Брок снова ударил его, потому что не хотел ничего понимать. Брок, понимал только одно — что Фрэнки Пирс был шпаной, которая лет с двенадцати в уличных драках пыряла ножом таких* же; как он, подонков; что шпана по имени Фрэнки Пирс со временем превратилась в дешевого вора, потом — в заключенного, потом — в бывшего заключенного, но для Брока он по-прежнему оставался шпаной. И Брок продолжал гонять Фрэнки по комнате, пока тот, пятясь и прижимаясь к стенам, пытался объяснить, что теперь он честный, что он работает; и продолжал вновь и вновь молотить Фрэнки по сломанному носу, пока нос не превратился* в бесформенную массу; прилепленную к его лицу;' ударил Фрэнки, когда ют потянулся к телефону > и- попытался поднять трубку; Пнул его, Фрэнки упал, хныча от были; а потом встал над ним, занеся кулак и рыча: "Зачем ты убил его, ты, сучонок?" — и еще раз ударил Фрэнки, когда тот уже не мог отвечать.

Девушка прождала Фрэнки в парке. два чара, но. он так и не пришел на свидание, потому что Брок и Мастерсон шесть часов продержали его в маленькой комнате для допросов; периодически поднимая и снова и. избивая до бесчувствия, допытываясь, за что он убил, человека, которого *не видел пять лет… Под конец своего "дознания" они пришли к выводу, что он невиновен, и составили протокол, согласно которому Фрэнки во время допроса напал на сотрудника полиции, и следовательно, подлежал аресту.

Фрэнки Пирс был переведен в криминальное отделение больницы на Уолкер-айленд на реке Дикс для прохождения курса лечения перед отправкой назад в тюрьму Кастельвью.

Глава 11

Подтверждением тому, что в расследовании не произошло ничего нового — разве что избили дешевого воришку и дали ему понять, что домой он уже не попадет, — был тот факт, что время шло. Действительно, после того, как Эндрю Маллиган выпил свой последний стакан виски', новых убийств не было, но тем не менее время летело, что еще раз доказывало-появление в участке Берта Клинга, вернувшегося & из отпуска поздоровевшим, загорелым, с выцветшими на солнце волосами. Лейтенант Бернс, который терпеть не мог, когда кто-то выглядит хорошо отдохнувшим, сразу же подключил его к делу о снайпере.

Днем, 7 мая, когда Карелла и Мейер находились в пригороде, повторно допрашивая миссис О'Трейди, видевшую, как Сальваторе Палумбо-распрощался с жизнью, Берт Клинг сидел в отделе, настолько углубившись в папку с делом, что не сразу заметил, как в комнату вошла, молодая блондинка…

Мейер и Карелла сидели в гостиной двухкомнатного деревянного домика в Риверхеде, пока миссис О'Трейди наливала им кофе и пыталась восстановить в памяти события, предшествовавшие смерти Сальваторе Палумбо.

— По-моему, он взвешивал. мне фрукты. Вам со сливками и сахаром?

— Мне черный, — сказал Мейер.

— Детектив Карелла?

— Немного того и другого.

— Как вам удобнее.

— Тогда, если не возражаете, я буду называть вас "мистер' Карелла". Если я буду называть вас "детективом Кареллой", то, похожу вам придется говорить мне "домохозяйка О'Трейди". Не возражаете?

— Ничуть, миссис О'Трейди. Так, вы говорите, он взвешивал фрукты? — Да.

— А что потом? Я знаю, мы уже спрашивали. об этом, но…

— Потом он упал на прилавок и сполз на тротуар. Я, кажется, начала кричать.

•— Миссис О'Трейди, вы слышали выстрел?

— Да,

— Когда?

— Буквально за секунду до того, как подошел поезд.

— Какой поезд?

— Обыкновенный. Наверху.

— Вы имеете в виду поезд надземной линии?

— Да.

— Значит, поезд подходил к платформе, когда мистера Палумбо застрелили?

— Честно говоря, — сказала миссис О'Трейди, — я не очень уверена в последовательности событий. То есть сам выстрел-то я слышала, но тогда приняла его за выхлоп или хлопок — кто же ожидает выстрела, когда покупает фрукты? Так что хотя я и слышала выстрел, но не поняла, что Сэла… что мистера Палумбо застрелили. Я подумала, что у него сердечный приступ или еще что-то в этом роде — он так упал… фрукты все рассыпал у прилавка… Но потом увидела кровь у него на затылке и связала между собой звук, который я слышала, и то, что Сэл… ну, тогда-то я не знала, что он мертв… ему было плохо.

— А поезд?

— Ну… все произошло так быстро… Поезд подходил… мне кажется, он прибывал на станцию, хотя мог и отходить, и тут выстрел, и Сэл падает. Все это случилось так быстро, что я даже не уверена, в каком порядке все происходило. Бедный Сэл…

— Значит, вы не уверены, подходил поезд к станции пли отходил от нее?

— Нет, не уверена. Но он двигался, а не стоял у платформы, это точно.

— Миссис О'Трейди, вы не заметили кого-нибудь на платформе?

— Нет, туда я даже не смотрела. Видите ли, сначала я подумала, что это выхлоп или что-то похожее. Мне и в голову не пришло, что кто-то мог выстрелить. Кроме того, я покупала фрукты и, по правде говоря, выстрел совсем не отложился у меня в сознании. Это уж потом я начала вспоминать… после того, как Сэл умер, понимаете? Это трудно объяснить, но в городе столько разных звуков, что вы к ним и не прислушиваетесь, а просто занимаетесь своими делами.

— Стало быть, на самом деле вы в то время выстрела не слышали? Или, по крайней мере, не отреагировали на него?

— Верно. Но выстрел был. — Миссис О'Трейди. задумалась. — А почему вы спрашиваете? Разве не существует глушителей для ружей?

— Нет; миссис О'Трейди, глушителей фабричного производства не существует. Есть законы штатов и федеральный закон, запрещающие их изготовление. Но любой более-менее опытный слесарь может сделать его у себя в гараже, особенно если он задумал убийство.

— А мне всегда казалось, что глушитель — это очень сложная штука. Во всяком случае, в фильмах они выглядят сложными.

— Да нет, на самом деле принцип их действия очень простой. Когда вы ставите глушитель на ружье или пистолет, вы как бы закрываете серию дверей. Вы приглушаете звук.

— Дверей? — переспросила миссис О’Грейди.

— Миссис О'Трейди, постарайтесь представить кусок трубки дюйма полтора диаметром и дюймов восемь, в длину. Внутри этой трубки находится несколько рядов перегородок, которые поглощают звук. Это и есть глушитель. Кто угодно может изготовить его на домашнем токарном станке.

— Я слышала выстрел, — уверенно сказала миссис О'Трейди.

— И вы даже не обернулись, не посмотрели наверх и не обратили внимание мистера Палумбо на…

— Нет.

— Миссис О'Трейди, ружье триста восьмого калибра — это очень мощное оружие. Достаточно мощное, чтобы остановить нападающего льва.

— И что же?

— Выстрел из него прозвучал бы очень громко.

— Ну и что?

— Миссис О'Трейди, я намекаю лишь на то, что картина, которую вы нам нарисовали, может быть всего лишь результатом ваших последующих размышлений о случившемся.

— Я слышала выстрел, упрямо повторила миссис О'Трейди.

— Это точно? Или это только теперь, когда вы знаете^ что мистера Палумбо застрелили, вам кажется, что вы слышали именно выстрел? Другими словами, миссис О'Трейди, может быть, логика мешает вашей памяти?

— Логика?

— Да. Если выпушена пуля и убит-человек, то, значит, в него стреляли. И если выстрел был, то вы должны были услышать его. И если вы его слышали, то, должно быть, приняли его за выхлоп или разрыв шины.

— Я уверена, что так и было.

— Миссис О'Трейди, а вы когда-нибудь слышали, как лопается шина?

— По-моему, да.

— И как вы тогда отреагировали? Вы испугались или не обратили внимания?

— Кажется, я тогда испугалась.

— И несмотря на то, что мистер Палумбо был убит из крупнокалиберного ружья, которое должно было очень громко выстрелить, вы только потом вспомнили, что слышали выстрел? Этот звук был похож на выстрел?

— Мне кажется, я все-таки слышала выстрел, — пожала плечами миссис О'Трейди.

— Может быть, и слышали, — улыбнулся Карелла. — Мы еще поговорим с кассиром на станции. В любом случае, миссис О’Грейди, вы оказали большую помощь. следствию.

—. Сэл. был очень приятным человеком, — печально произнесла миссис О'Трейди. — Очень.

Кассира на станционной платформе, рядом с которой находился магазин Палумбо, никак нельзя, было назвать приятным человеком. Это был капризный старый брюзга, с которым у детективов возникли проблемы, едва они подошли к его будке.

— Сколько?. — тут же спросил он.

— Чего сколько? — удивился Мейер.

— Вы что, надпись не можете прочесть? Говорите, сколько жетонов вам надо?

— г- Нам. не нужно никаких жетонов.

— Схема линии вон там на стене, — буркнул кассир. — Мне не платят за информацию.

— А за сотрудничество с полицией вам платят? — вежливо спросил Карелла.

— С кем?

— С полицией — Мейер взмахнул своим значком.

— Что там написано? У меня близорукость.

— Там написано "детектив".

— Да?

— Да.

— Ну ладно, что вам нужно?

— Мы хотим знать, как отсюда удобнее добраться до Карузерс-стрит в Калмс-Пойнте, — сказал Карелла.

— Чего-чего?

— Вы меня прекрасно слышали.

— Впервые слышу о такой улице.

— Потому что я ее только что придумал, — ухмыльнулся Карелла.

— гг Слушайте, вы что, шутить сюда пришли?

— Мы двое- студентов с вечеринки, — сказал Мейер. — Мы проиграли пари и теперь должны добыть медведя в спячке, и вы первый, который попался, нам за весь день.

* — Ха-ха, — мрачно-сказал кассир. — Очень смешно.

— Как вас зовут? — спросил Карелла.

— Квентин. Втянуть меня во что-нибудь, задумали? Я, знаете ли, государственный служащий. С вашей стороны будет просто подло сваливать на меня свои проблемы.

— Как ваше имя, мистер Квентин?

— Стэн. '

— Стэн Квентин? — недоверчиво переспросил Мейер.

— Да. А что? — Старик впился взглядом в лицо Мейера. — А вас как зовут?

Мейер, полное имя которого было Мейер Мейер — результат неудачной шутки своего родителя, — поспешно сказал:

— Ладно, оставим имена в покое, о’кей, мистер Квентин? Мы только хотим задать вам несколько вопросов о том, что произошло внизу на прошлой неделе. О’кей?

— Это когда прихлопнули того итальяшку? — спросил Квентин.

— Да, того итальяшку, — подтвердил Карелла.'

— И что? Я даже не знал его.

— Тогда откуда вам известно, что он был итальяшкой?

— В газете прочел. — Он повернулся к Мейеру. — А что плохого в имени Стэн Квентин, скажите на милость?

— Ничего. Тюрьму почти в вашу честь назвали.

— Да? Это какую же?

— Алькатраз[4].

Старик тупо вытаращился на Мейера.

— Не понял.

— Неважно. Расскажите лучше, как произошло это убийство.

— Рассказывать нечего. Того малого внизу застрелили, вот и все.

— Мистер Квентин, застрелили-то его с этой самой платформы, — сказал Мейер. — Насколько нам известно, и вы могли это сделать.

— Ха-ха.

— А почему бы и нет?

— Почему бы и нет! Да потому, что я с трех футов не разберу, что у вас на бляхе написано! Как, черт возьми, я могу застрелить человека, который был аж на другом конце улицы?!

— Вы, мистер Квентин, могли бы воспользоваться оптическим прицелом.

— Ну да! А еше я мог бы быть губернатором штата.

— А вы на платформе никого с ружьем не видели?

— Слушайте, — разозлился Квентин, — может, вы еще не поняли, но я вижу хреново! Вы еще не встречали человека с таким паршивым зрением!

— Тогда почему вы не носите очки? — поинтересовался Карелла.

— Еще чего, на фига мне так уродоваться! — совершенно серьезно ответил Квентин.

— Как же вы узнаете; сколько денег вам дают? — спросил Мейер.

— Подношу деньги к глазам.

— Так, давайте определимся четко, хорошо? Даже если кто-то и заходил сюда с ружьем, вы бы не разглядели, что у него в руках. Вы это имели в виду?

— По-моему, я выразился ясно, проворчал Квентин. — А что. значит — Алькатраз? Как это может быть названо в мою честь?

— Подумайте сами, мистер Квентин, — сказал Мейер. — У вас здесь есть расписание поездов?

— Компания не выпускает расписания, и вы это знаете.

— Я-то знаю. Но должны быть расписания для служащих? Разве вы не знаете, когда поезда приходят и уходят с этой платформы?

— Конечно, знаю.

— Может, и нам скажете?

— Может, и скажу.

— Так когда, мистер Квентин? А то нам не терпится вернуться к нашим делам.

— К каким таким делам?

— К вечеринке и нашему пари.

— Ха-ха.

— Ну так как?

— Вы хотите знать, во сколько приходит и отходит каждый поезд?

— Нет. Только поезда, которые следуют из центра около полудня. Как по-вашему, вы можете помочь нам информацией?

— Думаю, да, — ответил Квентин. — Значит, Алькатраз? Это где такое?

— На острове у побережья Сан-Франциско.

— Вроде бы об этом фильм был.

— Так оно и есть.

— Что они сделали? Использовали мое имя в картине?

— А вы напишите жалобу в кинокомпанию, — посоветовал Карелла.

— И напишу. Чей это фильм?

— Это был мюзикл компании "Метро-Голдвин-Майер", — сказал Мейер.

— Ха-ха, — сказал Квентин. — Нет, серьезно; кто сделал этот фильм?

— Парочка заключенных, — ответил Карелла. — В рамках программы перевоспитания.

— Я могу подать в суд на заключенного?

— Нет.

— Что же тогда делать?

— А ничего. Скажите спасибо, что эту дыру назвали в вашу честь, и успокойтесь. А в благодарность за это расскажите нам о поездах, о’кей?

— Ишь, умники нашлись, — мрачно сказал кассир. — Я понял это в ту же минуту, как вы подошли к будке.

— Поезда, — напомнил Мейер.

— О’кей, о’кей. По будням?

— По будням.

. — Около полудня?

— Около полудня.

— Есть один такой — приходит в одиннадцать сорок семь, отправляется через полминуты.

— А следующий?

— Прибывает в двенадцать ноль три.

— И уходит?..

— То же самое. Секунд через тридцать. Двери открываются, люди выходят, заходят, и поезд отправляется. По-вашему, это что, экспресс первого класса до Стамбула? Это надземная железная дорога.

— Мистер Квентин, как у вас со слухом?

— С чем?

— Со слухом. Вы не слышали выстрела около двенадцати в тот день, когда был убит мистер Палумбо?

— Какой это был день?

— Первое мая.

— Это только дата. Какой это был день недели?

— Вторник.

— Неделю назад?

— Завтра будет ровно неделя.

— Нет, ровно неделю назад я не слыхал никаких выстрелов.

— Спасибо, мистер Квентин, — поблагодарил Мейер. — Вы нам очень помогли.

— Вы знаете этих ребят из Алькатраза?

— Мы знаем многих ребят из Алькатраза, — усмехнулся Карелла.

— Передайте им, чтобы они сняли мое имя из картины, слышите?

— Обязательно передадим, — пообещал Карелла.

— Вот так-то!

Когда они спустились на улицу, Мейер спросил:

— Что скажешь?

— Я считаю, наш клиент пользовался глушителем/

— Я тоже так считаю.

— Ценные сведения, верно?

— Угу. М-да, это нам очень поможет.

— Ты знаешь, у меня от этого дела ум за разум заходит^

— Хочешь кофе?

— Нет, боюсь перебить аппетит. Я хочу еще раз поговорить с лифтером из дома Нордена, потом — с женщиной, которая присутствовала при убийстве Форреста, а потом…

— Давай пошлем кого-нибудь из наших маленьких помощников.

— Я хочу поговорить с ними сам.

— С чего это вдруг?

— Не доверяю полицейским, — ухмыльнулся Карелла.

Молодой блондинкой, вошедшей в отдел сыска, где Берт Клинг усердно изучал дело снайпера, была Синтия Форрест. В руке она держала большую черную сумку, а под мышкой — толстую папку, и она искала детектива Стива Кареллу якобы для того, чтобы передать ему лежащие в папке материалы. По ее собственному признанию, Синди была девятнадцатилетней девушкой, которой в июне должно исполниться двадцать, которая все видела и слышала, а кое-что и сама делала. Синди считала Стива Кареллу привлекательным мужчиной с романтической профессией — да, представьте себе, некоторым девушкам нравятся полицейские, — и хотя она знала, что он женат и скорее всего имеет кучу детей, ей казалось, что будет очень интересно снова с ним увидеться — брачное соглашение было для нее далеким н малопонятным культурным курьезом, как и для большинства девятнадцатилетних девушек, которым вот-вот должно исполниться двадцать. Она не знала, как бы отреагировал Карелла, встреться они снова, но сама она точно представляла, чего бы ей хотелось от этой встречи. Ее совершенно не волновал тот факт, что он женат и почти вдвое старше ее. Она видела в нем мужчину, привлекавшего своей животной энергией, довольно умного для полицейского и скорее всего видевшего и слышавшего куда больше ее, и уж. конечно обладавшего куда большим жизненным "опытом. Ее собственный' "жизненный опыт" ограничивался двумя случаями — первый раз на- заднем. сиденье машины, второй в постели на вечеринке в Нью-Эштоне. Она еще помнила имена обоих ребят, но в том-то и дело, что это были всего лишь ребята, а Стив Карелла — мужчина. Каким-то образом она чувствовала, что должна сделать "это" сейчас, до того, как выйдет замуж и свяжет себя детьми.

Она еще не советовалась с Кареллой по этому поводу, но считала это всего лишь незначительной мелочью. Она была крайне уверена в своей привлекательности и неотразимости того, что называется "юность". Синди не сомневалась, что Карелла сразу же понял ее намерения и теперь с радостью готов пойти навстречу и. у них вспыхнет восхитительный роман, который закончится через несколько месяцев, потому что, естественно, долго это продолжаться не может; но Карелла запомнит ее навсегда — девятнадцатилетнюю, которой скоро будет двадцать, которая разделила с ним нежные моменты страсти, обогатила его жизнь и вознаградила его своим пытливым молодым умом и послушным юным телом.

Чувствуя себя Элоизой, спешащей на свидание с Абеляром, она вошла в дежурку, рассчитывая застать там Кареллу, — и вместо этого обнаружила Клинга. Клинт сидел за столом, склонившись над бумагами. Солнечные лучи падалица него сквозь зарешеченное окно, золотя его светлые волосы. Мускулистый и загорелый, в белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей, он выглядел здоровым, красивым и молодым.

Синди возненавидела его с первого взгляда.

— Прошу прощения, — пробормотала она.

Клинт поднял голову.

— Да, мисс?

— Я бы хотела видеть детектива Кареллу.

— Его сейчас нет. Не могу ли я вам помочь?

А кто вы такой?

— Детектив Клинг.

— Здравствуйте. — Синди сделала паузу. — Вы сказали "детектив"?

— Да.

— Вы выглядите таким… — она запнулась, подыскивая слово пообиднее, — молодым. Я хочу сказать, для детектива.

Клинг сразу же почувствовал ее враждебное отношение и отреагировал соответствующим образом:

— Видите ли, дело в том, что я— сынок босса. Потому-то я так быстро продвинулся до детектива.

— Понятно. — Она оглядела комнату, раздраженная Клингом, комнатой, отсутствием Кареллы и вообще всем миром. — А когда он вернется? Карелла?

— Не сказал. Он сейчас на задании.

С противненькой сладкой улыбочкой Синди сказала:

— А вас, значит, оставили присматривать за лавкой? Как мило!

— Да, — ответил Клинг, — меня оставили присматривать за лавкой. — Он не улыбался потому что ему не понравилась эта маленькая сопля с се физиономией, словно взятой из "Сэтэдэй ивининг пост", и с ее студенческими замашками: — А пока я присматриваю за лавкой, что вам угодно, мисс? Я занят;

— Понятно.

— Что я могу для вас сделать?

— Ничего. Я подожду Кареллу, если не возражаете — Она уже открывала щеколду деревянного барьера, отделяющего комнату от коридора, как вдруг Клинг проворно вскочил со стула.

— Ни с места! — крикнул он;

— Что? — спросила Синди * удивленно раскрыв глаза.

— Не двигайтесь, мисс! — рявкнул Клинг и, к величайшему изумлению Синди, выхватил револьвер из' кобуры — на поясе и прицелился ей в сердце

— Ко мне! — скомандовал он. — Сумку не трогать!

— Да как вы смеете..

— Быстро! — подстегнул ее Клинг.

Она мгновенно повиновалась, потому что была уверена: еще секунда — и он ее застрелит. Ей доводилось слышать истории о полицейских, которые сходили с ума и начинали палитр во все, что движется. Еще она подумала — а вдруг это не полицейский, а бандит, который каким-то образом залез в участок?

— Все, что в сумке, высыпать на стол, — приказал Клинг.

— Слушайте черт возьми, что вы себе позво.

— Я сказал — высыпать на стол, — угрожающе повторил Клинг.

— Я подам на вас в суд, так и знайте, — холодно сказала Синди и перевернула сумку над столом.

Клинг быстро обследовал содержимое сумки..'

— Что в папке?

— Материалы для детектива Кареллы.

— На стол.

Она положила папку на стой. Клинг развязал тесемки, сунул руку в папку и пошарил внутри. Он продолжал целиться в грудь Синди, и она смотрела на него с растущим раздражением.

— Ну что, все в порядке? — наконец. спросила она.

— Поднимите руки над головой как можно выше.

— Слушайте, я не обязана…

— Мисс, — угрожающе произнес Клинг, и она подняла руки.

— Еще выше.

— Зачем?

— Вообще-то надо было бы вас обыскать, но ограничусь осмотром.

— У вас будут большие неприятности; — пообещала Синди и вытянула руки к потолку. Клинг быстро осмотрел ее тело, ища спрятанное под одеждой оружие. Он увидел только стройную молодую фигуру в белом свитере и прямой черной юбке. И никаких необъяснимых выпуклостей.

— Хорошо, можете опустить руки. Что вам нужно от Кареллы?

— Я хотела передать ему эту папку. А теперь, предположим, вы объясните…

— Мисс, пару лет назад к нам сюда пришла девушка и спросила Стива Кареллу, который был на задании. Никто из нас не мог ей помочь. Она заявила, что хочет подождать Стива, открыла дверь в барьере — точно так же, как это сделали вы, — а потом вытащила револьвер тридцать восьмого калибра, и следующее, что мы узнали, — это то, что она собирается убить Кареллу.

— И какое отношение это имеет ко…

— Мисс, хоть я всего-навсего сынок босса и тупой фараон, но та дамочка так нас напрягла, что вспомнить страшно. И я уже достаточно пуганый, чтобы не"гулять под дождем, да еще когда вокруг молнии.

— Понятно. И вы проделываете это с каждой девушкой, которая попадает к вам в участок? Вы их лапаете?.

— Я вас не лапал!

— Вы со мной закончили?

— Да.

— А теперь можете сами себя отлапать, — Синди отвернулась и начала собирать свои веши обратно в сумку.

— Позвольте, я вам помогу, — предложил Клинг.

— Мистер, лучше держитесь от меня подальше. У меня нет револьвера тридцать восьмого калибра, но если вы еще хоть один шаг сделаете, я стукну вас по голове туфлей.

— Слушайте; скажем прямо, вы не излучали…

— В жизни не сталкивалась с такими…

— …доброжелательности, когда сюда вошли. У вас был раздраженный вид, и я автоматически…

— …подозрительными, грубыми и — невыносимыми манерами…

— …решил, что вы…

— Замолчите, когда я говорю! — крикнула Синди.

— Ну вот что, — сердито сказал Клинг. — Это полицейский участок, а я — полицейский, и…

— Тоже мне — полицейский! — презрительно фыркнула Синди.

— Вы хотите, чтобы я вас вышвырнул отсюда? — угрожающе спросил Клинг.

— Я хочу, чтобы вы извинились!

— Да, конечно, у вас есть все шансы.

— Послушайте, что я вам скажу, мистер Сынок Босса! Если вы думаете, что гражданин…

— Я не сынок босса!

— Вы же мне сами так сказали!

— Только потому, что вы так задирали нос…

— Я задирала нос? Я…

— Я не привык, чтобы семнадцатилетние малолетки…

— Мне девятнадцать! Черт бы вас побрал, мне двадцать!

— Вы бы уж решили поточнее, сколько вам лет! — крикнул Клинг, и тут Синди взмахнула сумкой, целясь ему в голову. Клинг инстинктивно вскинул руку, и все барахло, которое Синди так тщательно собирала, высыпалось из сумки, разлетевшись по всей комнате.

Они застыли на месте, словно содержимое сумки представляло собой надвигающуюся на них лавину. Сигареты, спички, помада, тени для век, темные очки, расческа, записная книжка, пузырек с таблетками, чековая книжка, пудреница, еше одни спички, пакетик жевательной резинки, пустая сигаретная пачка, обрывок желтой бумаги с какой-то надписью, массажная щетка, щипчики для ресниц, еще две расчески, пачка салфеток, скомканный носовой платок, еще одни спички, пустой пузырек, два карандаша, бумажник, шариковая ручка, три монетки, несколько пустых целлофановых пакетов и косточка персика — все это высыпалось из сумки и раскатилось по полу между ними.

Синди молча встала на колени и, не глядя на Клинга, начала собирать вещи в сумку. Потом встала, взяла со стола папку, сунула ее Клингу и ледяным тоном сказала:

— Позаботьтесь, пожалуйста, чтобы детектив Карелла получил это.

Клинг взял папку.

— Что ему передать? От кого это?

— От Синди Форрест.

— Слушайте, я прошу прощения за…

— Детектив Клинг, — четко и раздельно выговаривая слова, произнесла Синди. — Я в жизни не встречала такого подонка, как вы.

Потом повернулась и вышла из комнаты.

Клинг посмотрел ей вслед и пожал плечами. Положив папку на стол Кареллы, он неожиданно вспомнил, что имя Синтии Форрест попадалось ему по крайней мере в двух протоколах, понял, что это дочь убитого Энтони Форреста, хотел было догнать ее, но передумал и хлопнул папкой по столу.'

— Ну и черт с ней!

В папке не было столько барахла, сколько в сумке Синди, но там находилось множество материалов об се отце, большая часть из которых относилась ко времени его учебы в Рамсийском университете — несколько его курсовых работ, фотографии с футбольной командой, табели успеваемости, тетрадь и так далее в том же духе. Карелла не смог ознакомиться, с содержимым папки до следующего утра, так как дела задержали его в городе на весь день, а потом он поехал прямо домой.

Вообще-то в папке не было ничего такого, что могло бы помочь ему в расследовании. Пожалуй, кроме одной, веши.

Это была потрепанная и пожелтевшая театральная программка.

На обложке было написано:

"Общество Парика и Котурна" представляет пьесу Юджина О'Нила в одном акте "ДОЛГИЙ ПУТЬ домой"

На левой стороне разворота программки давалось описание деятельности университетской театральной труппы и добрые пожелания в ее адрес от студентов выпуска 1940 года. На последней странице обложки была помещена реклама университетского кафетерия.

Но. правая сторона разворота программки состояла из следующей печатной информации:

В тот же вечер, когда детектив Стив Карелла ужинал со своей женой Тедди и близнецами, Марком и Эйприл человек по имени Руди Фенстермахер вышел из метро и направился к своему дому в Маджесте.

До дома он так и не. дошел, потому что пуля от патрона "ремингтон-308" попала ему в голову и убила наповал.

Следующее утро Карелла начал со скандала.

Вообще-то по натуре он не был скандалистом и вдобавок очень хорошо относился к Берту Клингу. Но сейчас он орал именно на Клинга, да так, что его было слышно на первом этаже: в раздевалке для патрульных.

— И ты называешь себя полицейским! — кричал он. — Что это за полицейский, который…

‘ — Ну не догадался посмотреть, о’кей? — развел руками Клинг. — Она сказала, что это для тебя и…

’ — А я-то думал, ты тоже занимаешься этим делом!

— Так и есть, — терпеливо сказал Клинг.

— Тогда почему ты не…

— Да откуда мне было знать, что в этой папке?!.

— Но ведь она дала эту папку тебе, так?

— Она сказала, что это для тебя.

— И поэтому ты даже не заглянул…

— Я пощупал, что там внутри. Когда она вошла…

— Ты… что ты сделал?

Сунул руку в папку и пошарил там.

— За каким чертом?

— Проверить — нет ли у нее с собой, револьвера.,

— У, кого?

— У Синтии Форрест.

— Револьвера? У Синтии Форрест?

— Да…

— С чего ты взял, что у Синтии Форрест…

— Она вошла и спросила тебя. Я сказал, что тебя нет, а она говорит — я подожду, и начинает открывать барьер. И тут я вспомнил, что случилось в тот раз с Вирджинией Додж, и подумал — а вдруг она тоже задумала продырявить твою башку? С того и взял. О'кей?

— О Боже, — сказал Карелла.

— Поэтому я пошарил у нее в папке, заглянул в сумочку, а когда увидел, что все чисто, взял папку и положил тебе на стол, а потом мы с ней немного повздорили.

— И ты так и не заглянул в папку?

— Нет.

— Тьфу!

— Слушай, я знаю, что я — всего лишь начинающий по сравнению с таким великим.:.

— Кончай.

— г-…детективом, как ты, — на я только начал заниматься этим делом и не знаю половины этих людей, и у меня нет обыкновения шарить по чужим вещам. И если…

— Мейер, принеси ему полотенце, слезы утереть.

— …ты собираешься раздуть это в дело государственного масшта…

— Вчера вечером убили человека! — взорвался Карелла.

— Знаю, Стив, — кивнул Клинг. — Но в этой чертовой программке есть много других имен. И пока мы тут спорим, что я сделал и чего не сделал, может быть, в этот момент наш снайпер целится в кого-нибудь еще. — Клинг перевел дыхание. — Ну что, дальше будем собачиться или возьмем телефонный справочник и попробуем найти кого-нибудь из списка?

— Милый ты мой, да ради этой информации мы с Мейером приперлись сюда в семь утра после того, как провели всю ночь с семьей Руди Фенстермахера, которого убили вчера вечером только потому, что…

— Стив, отстань от меня! Я не виноват в том, что случилось прошлым вечером!

— Может быть, и нет! — сердито выкрикнул Карелла.

— Без всяких "может быть"!

— О’кей. Просто я хочу сказать, что мы начали отслеживать имена из программки с той самой минуты, как я нашел ее на столе. В той пьесе участвовало одиннадцать человек, и шестеро из них уже мертвы. Из оставшихся пятерых нам удалось найти двоих мужчин. Третий мужчина в телефонной книге не значится, а обе женщины скорее всего вышли замуж и переменили фамилии. Мы уже связались с университетом, и если им повезет, нам позвонят. Кроме того, мы позвонили тем двоим, чье местонахождение нам известно, и они нас ждут. Как ты думаешь, если я дам тебе имя и адрес, ты сумеешь найти нужный дом и задать несколько вопросов о…

ч- Слушай, Стив, — нахмурился Клинг, — это уже слишком!

— Этого человека зовут Томас Ди Паскуале. Он играл Толстого Джо в пьесе О’Нила. — Адрес — Сервантиус-стрит, четыреста девятнадцать. Это рядом, в Айсоле. Он тебя ждет.

— Что именно тебя интересует?

— Я хочу знать, что произошло в тысяча девятьсот сороковом году.-

Томас Ди Паскуале жил в шикарном доме в районе Саут-Сайд. Когда Клинг позвонил в квартиру, из-за двери послышалось: "Открыто, входите!" Клинг повернул ручку, открыл дверь и оказался в просторной прихожей, застеленной толстым ковром, из которой была видна гостиная и человек в шелковом халате, говоривший по телефону.

Ди Паскуале, двадцать лет назад игравший в любительском спектакле Толстого Джо, выглядел теперь высоким и худощавым; на вид не старше-сорока. Клинг вошел в квартиру, закрыл за собой дверь и остановился на ' пороге гостиной. Не глядя на Клинта и не прекращая разговора, Ди Паскуале указал на стул напротив, закурил сигарету, на секунду умолк, слушая своего собеседника на другом конце провода, и закричал в трубку:

— Нет, Гарри, постой! На этом мы ставим точку. Говорить больше не о чем!

Клинг уселся напротив Ди Паскуале, делая вид, что не прислушивается к разговору.

— Нет, Гарри, но когда ты предлагаешь какие-то вшивые сорок тысяч парню с таким положением и репутацией, говорить нам больше не о чем. Так что извини, Гарри, но я очень занят и опаздываю в контору…

Клинг закурил, пока Ди Паскуале несколько минут слушал Гарри.

— Да? Но тогда, Гарри, я хочу услышать серьезные предложения. Кто? И это, по-твоему, сценарист? По мне, так этот французишка — просто дешевка. Он даже английского толком не знает, а ты хочешь, чтобы он написал сценарии о Диком Западе! Господи, Гарри, не сходи с ума!

Он прикрыл трубку ладонью и посмотрел на Клинга.

— Привет. Если хотите, на кухне есть кофе.

И тут же продолжал в трубку:

— Какое мне дело, что он получил награду Французской. Академии! Засунь ее знаешь куда? Слушай, да мне плевать, кого ты можешь нанять за свои сорок тысяч. Если хочешь, чтоб какой-то педик накропал тебе сценарий о Диком Западе, то давай, дело твое. — Ди Паскуале замолчал. — Что значит — сколько? Я хочу услышать разумное предложение. Начни хотя бы со ста тысяч, а там можно и поторговаться. — Он снова прикрыл трубку. — На кухне есть кофе.

— Я уже завтракал.

— Ну, если все-таки захотите, то на кухне ость. Что значит — он никогда в жизни не зарабатывал ста тысяч?! Да он в прошлый раз получил сто двадцать пять от "Метро", а до этого — сто пять от "Фокс"! Гарри, давай поговорим серьезно и не будем терять время попусту. Ну и что? Кто? Гарри, какое мне дело до Клиффорда Одетса? Он не мой клиент, и, кстати, ты считаешь, что Клиффорд Одетс может- написать вестерн? Ну что ж, прекрасно. Если, по-твоему, Клиффорд Одетс может вообще что-нибудь написать, то валяй, найми Клиффорда Одетса. Да, и посмотрим, во что тебе это обойдется! Что? Нет. Не-ет, мы начинаем со ста тысяч и точка. Да-да, подумай, Гарри, и перезвони. Я скоро уезжаю в контору. Прошу тебя, не начинай эту старую песню по новой. Да мне наплевать, что у тебя нет Лиз Тейлор в картине, да и откуда ей там быть? Поставь — Лиз Тейлор перед камерой без текста, и посмотрим, что она тебе изобразит. Ты перезвонишь? Сколько? Семьдесят пять? Не смеши меня! Да если я ему позвоню и предложу семьдесят пять, знаешь, что он сделает? Он пошлет меня к черту и тут же переметнется к Уильяму Моррису. Я не могу себе этого позволить. Да-да, подумай об этом. Ко мне пришли. Что? Да, шесть голых блондинок, а ты как думал? Мы тут на востоке знаем, что. к чему. Перезвони мне; ладно? Я не пытаюсь тебя надуть, поверь мне,

Имеются в виду. кинокомпании "Метро-Голдвнн-Маер" и "XX век Фокс".

детка; разве я когда-нибудь подсовывал тебе темную лошадку? Этот парень пишет как волшебник, фильмы, можно снимать прямо с листа, тебе даже актёры не понадобятся… Хорошо, созвонимся, пока, детка, да, в конторе, пока… конечно, подумай… да, отлично поговорили, пока.

Ди Паскуале бросил трубку и повернулся к Клингу:

— Этот болван за всю свою жизнь ни одного хорошего фильма не сделал. Хотите кофе?

— Спасибо, я позавтракал.

— Ну, еще от одной чашки-то не умрете? — Ди Паскуале вскочил и вышел на кухню. Через плечо, он спросил: — Как вас зовут?

— Детектив Клинг! — крикнул Клинг ему вслед.

, — Вы довольно-таки молоды для детектива, а?

— Нет, есть люди моего возраста, которые…

— Где это вы так загорели? — крикнул Ди Паскуале с кухни.

— В отпуске. Только вчера вышел на работу.

— Тебе чертовски идет, парень. Вообще блондинам очень идет загар. А я краснею, как рак. Тебе со сливками*и с сахаром?

— Да.

— Сейчас принесу. Он предлагает семьдесят пять тысяч! Я ему не вру — стоит мне позвонить сценаристу с подобным предложением, и он пошлет меня подальше. — Ди Паскуале вошел в комнату, таща поднос с кофейником, чашками, сливками и сахарницей, и поставил его на стол. — А может, хочешь выпить? Или еще слишком рано? И вообще, черт возьми, который час?

' Девять тридцать, мистер Ди Паскуале.

— Знаешь, во сколько он мне позвонил тот тип? Который с тобой работает.

— Карелла?

— Да, он самый. В половине восьмого 7- среди ночи! Когда я проснулся, было так темно, что я подумал, что ослеп. — Ди Паскуале рассмеялся и разлил кофе по чашкам. — Ну ладно, что вам от меня нужно?

— Мистер Ди Паскуале, вы принимали участие в пьесе "Долгий путь домой" в тысяча девятьсот сороковом году в Рамсийском университете?

— Что-о-о?

— Вы принимали участие..

— Да-да, я слышал, но Боже мой, где вы это раскопали? Это было еще до начала времен. Когда вокруг бродили динозавры…

— Но вы участвовали в этой пьесе?

— Конечно. Я играл Толстого Джо, бармена. И надо сказать, довольно неплохо. Я тогда хотел стать актером, но был слишком толстым, понимаешь? Когда я закончил колледж, то начал ходить по студиям, и везде мне говорили*, что я слишком толстый. И тогда-я сел на диету. Посмотри на меня теперь ' настоящий. слабак' — девяносто семь фунтов! Меня теперь ветром сдувает. Но самое смешное то, что, когда я похудел, мне расхотелось быть актером. И что я-теперь? Агент! И мне каждый Божий день приходится актерствовать по телефону больше, чем если бы. я был профессиональным актером. Так что там насчет пьесы? Пей свой кофе

— Мистер Ди Паскуале вы помните кого-нибудь из тех, кто в’ ней участвовал?

— Только одного. Вернее, одну. Штучку по имени Элен Стразерс. Да-да, это было нечто… Прекрасная девушка, прекрасная. Интересно, что с ней сейчас?

— Вы помните человека по имени Энтони Форрест?

— Нет.

— Рэндольф Норден?

— Рэндольф Норден… минутку… да-да, помню. Он играл шведа.

— Мистер Ди Паскуале, вы читаете газеты?

— Конечно. "Върайети", "Голливуд репортер"…

— А ежедневные?

— "Голливуд репортер" ежедневная.

— Я хотел сказать — помимо профессиональных?

— Конечно.

— Мистер Ди Паскуале, вы читали какую-нибудь газету, где рассказывалось о снайпере, который на сегодняшний День убил уже шесть человек?

— Конечна

— А вы знаете, что Рэндольф Норден был…,

— О, Боже мой, Рэндольф Норден! — воскликнул Ди Паскуале, хлопнув себя по лбу. — Господи Иисусе, как же мне в голову не пришло! Конечно, черт возьми! Его убил этот псих? Так вот почему вы здесь? Что случилось? Кто это сделал?

— Пока что мы не знаем. Я упомянул Рэндольфа Нордена только потому, что вы его вспомнили. Но, мистер Ди Паскуале, похоже, что эти убийства совершаются по системе.

— Не говорите мне, — простонал Ди Паскуале, возводя глаза к потолку.

— Что?

— Что он охотится за всеми, кто участвовал в пьесе.

— Сэр, мы считаем, что это вполне возможно.

— Так я и знал.

— Откуда вы это знали, мистер Ди Паскуале?

— Как откуда? Милый мой, я продаю киносценарии с тех. самых пор, когда ты еще ходить не умел. Откуда же еще? Какой-то чокнутый вбил себе в голову перестрелять всех, кто играл, в этой чертовой пьесе. Естественно. Яснее ясного.' Он уже хлопнул Элен Страэерс?.. Потому что, поверь мне, это было бы. ужасно. Это была прекрасная девушка. Хотя. кто знает, может, она со временем, стала стервой, а? Кто знает?

— Не похоже, чтобы вы были напуганы…

— Напуган? То есть?

— Ну как же, если он убивает всех, кто был в этой пьесе…

— Меня? Вы имеете в виду меня?

— Вы ведь участвовали в пьесе?

— Да, но…

— Вот видите.

Да нет же. — Ди Паскуале некоторое время сверлил Клинга взглядом, а потом спросил: — Да?

— Может быть.

— П-с-с-с.

г- Как по-вашему, кто мог это сделать?

— Выпейте еше кофе.

— Спасибо.

— Кто мог это сделать? Вы сказали — шестеро? А кого убили?

— Энтони Форреста. По-моему, вы сказали, что не помните его?

— Нет, что-то не припомню.

— Рэндольф Норден.

— Да.

— Бланш Леггиджер.

— Бланш Леггиджер… нет, не помню.

— Сальваторе Палумбо.

— О, конечно.

— Вы знали его?

— Да, маленький итальянец-иммигрант, прирожденный актер. Он ходил на курсы английского по вечерам, и как-то раз после занятий забрел на репетицию. И так получилось, что нам был нужен кто-нибудь для эпизодической. роли, забыл, для какой. И вот этот коротышка, который едва говорил по-английски, отлично справился с ролью, хотя должен был играть англичанина. Это было здорово, когда он со своим диким итальянским акцентом изображал кокни. Смешной парень. Значит, его убили? Жаль. Это был приятный маленький человечек. — Ди Паскуале вздохнул. — Кто еще?

— Человек по имени Эндрю Маллиган.

— Да, я читал — о нем. Я не понял, что это был тот парень из пьесы.

— И-вчера вечером — Руди Фенстермахер.

— Получается пять, — сказал Ди Паскуале.

— Нет, шесть, — поправил Клинг.

— Норден, так?

— Да, и Форрест, Леттиджер…

— И этот малыш итальянец…

— г Четверо. Плюс Маллиган и Фенстермахер. Итого — шестеро.

— Да, вы правы.

— Не могли бы вы рассказать немного о пьесе?

— Мы ставили ее на сцене со зрителями вокруг, — пожал плечами Ди Паскуале. — Все мы были очень молоды… ну, вы знаете, как это бывает. Мы все, кроме итальянца, как его звали?

— Палумбо.

— Да, ему было лет тридцать пять. Но все остальные были детьми, и, по-моему, спектакль получился паршивый. По правде говоря, я его почти не помню. Кроме этой Элен Стразерс, она играла одну из шлюх, и на ней была такая блуза с глубоким вырезом. Интересно, что с ней сейчас?

— Мы пытаемся ее разыскать. Мы даже не знаем, вышла ли она замуж, понимаете? Или уехала из города.

— Никогда не видел ее ни до пьесы, ни после. Ну, может быть, сталкивались в коридорах между занятиями, "привет-пока", что-то в этом роде.

— Мистер Ди Паскуале, вы закончили университет?

— Конечно. А что, по моему выговору не похоже, что я окончил колледж?

— С этим у вас все в порядке, сэр.

— Только не надо пудрить мне мозги. Я знаю, что по моей речи этого не скажешь. Но в кинобизнесе полно неотесанных болванов. Если бы я разговаривал как выпускник колледжа, они бы все перенервничали. От меня хотят, чтобы я разговаривал, как портной, — и ради Бога,- он пожал плечами. — Послушай, я все еще могу цитировать Чосера, но кому нужен Чосер в кинобизнесе? Процитируйте Чосера в кабинете продюсера, и он пошлет за ребятами в белых халатах. Да, я закончил колледж, выпуск тысяча девятьсот сорок второго года.

— Вы служили в армии?

— Нет. У меня повреждена барабанная перепонка.

— Расскажите еще что-нибудь о пьесе.

— Что именно? Это была маленькая университетская постановка. Мы сами распределили роли, сами отрепетировали ее, сами в ней играли, сами решили ее поставить. Конец.

— Кто руководил постановкой?

— Факультетский профессор, не помню, как его звали… нет, минутку…. Ричардсон. Профессор Ричардсон! Ну надо же, чего только не вспомнишь!* Это было более двадцати лет назад. — Ди Паскуале умолк. — А вы уверены, что кто-то пытается… — он пожал плечами. — Двадцать лет — это очень долгий срок. Я имею в виду, надо чертовски сильно обидеться, чтобы ждать двадцать лет.

— Сэр, вы не помните, во время репетиций были какие-нибудь ссоры?

— Обычная ерунда, ничего особенного. Вы знаете актеров — даже профессионалы вечно носятся со своим "я", а любители еще хуже. Но я не помню никаких крупных скандалов. Ничего такого, что могло бы тянуться двадцать лет.

— А как насчет профессора Ричардсона? С ним все ладили?

—’Да, безобидный малый. В голове пусто, но мухи не обидит.

— Значит, вы не вспомните ничего такого, что могло бы вызвать столь бурную реакцию?

Ничего. — Ди Паскуале замолчал, размышляя. — Вы считаете, этот тип взялся за нас всерьез?

— Мы исходим* из этого предположения, мистер Ди Паскуале.

— И что же будет со мной? Я могу получить защиту полиции?

— Если хотите.

— Да, хочу.

— Вы ее получите.

— П-с-с-с.

— И еще одно, мистер Ди Паскуале.

— Знаю-знаю. Не уезжать из города.

— Именно это я и хотел сказать, — улыбнулся Клинг.

—* Ну конечно, а что еще ты мог сказать? Малыш, * я в кинобизнесе уже давно. Зачитал все сценарии и видел все фильмы. Не нужно особого ума, чтобы догадаться.

— О чем?

— Что если кто-то задумал перестрелять всех, кто участвовал в пьесе… Как по-вашему, что это означает? Что этот "кто-то" вполне может быть одним из участников пьесы. Так ведь? О’кей, я. не буду уезжать из города. Когда вы пришлете охрану?

— Я пришлю полицейского через полчаса. Но должен Вам сказать, мистер Ди Паскуале; что убийца может напасть без предупреждения и с расстояния. Я не уверен, что наша защита…

— Это все-таки лучше, чем ничего, — сказал*Ди Паскуале. — Ну ладно, парень, ты со мной закончил?

— Дац я думаю…

— Отлично, — перебил Ди-Паскуале, ведя его к двери. — Если не возражаешь^ я чертовски тороплюсь. Тот парень будет звонить мне в контору, а у меня на столе миллион бумаг, спасибо, что пришел и поболтал со мной, о’кей? Я буду ждать полицейского, пришли его сюда до того, как я уйду, а? Отлично, приятно было с тобой познакомиться, не бери в голову, детка, пока!

И дверь захлопнулась за Клингом.

Глава 12

Дэвид Артур Коэн оказался хмурым маленьким человечком, который зарабатывал на жизнь смехом.

Он работал в однокомнатной конторе на четырнадцатом этаже небоскреба на Джефферсон-авеню, где хмуро поздоровался с детективами, предложил им выпить и спросил:,

—’ Вы ‘по поводу этих убийств, не так ли?*

— Так, мистер Коэн, — . ответил Мейер.

Коэн кивнул. Это был худой человек с карими глазами, с глазами, в глубине которых застыло болезненное и страдальческое выражение. Он был почти таким же лысым, как и Мейер, и оба они, сидя по разные стороны стола друг против друга, напоминали пару бильярдных шаров, а Карелла, расположившийся между ними. в торце стола, — игрока, прикидывающего, куда бы их лучше загнать.

— Я все понял после убийства Маллигана, — сказал Коэн. — До этого я узнавал и другие имена, но после смерти Маллигана до меня дошло окончательно. Я понял, что он охотится за всеми нами.

— Вы поняли это. когда был убит Маллиган? — переспросил Мейер.

— Да.

— Это значит — почти неделю назад, мистер Коэн.

— Знаю.

— Почему же вы не позвонили в полицию?

— Зачем?

— Чтобы сообщить нам о своих подозрениях.

— Я очень занят.

— Это понятно, — сказал Карелла. — Но вряд ли вы настолько заняты, чтобы нс побеспокоиться за свою жизнь.

— Никто меня не застрелит.

— Нет? У вас есть гарантия?

— Вы что, пришли сюда спорить? Для этого я слишком, занят.

— Мистер Коэн, почему вы нам не позвонили?

— Я же сказал, я занят.

— Чем это вы так заняты?

— Я юморист.

— Что это значит?

— Я сочиняю остроты.

— Для чего? Для кого?

— Для карикатуристов.

— Для комиксов?

— Нет, для карикатур. Вроде тех, что в журналах. Я сочиняю к ним подписи.

— Дайте-ка сообразить, — сказал Карелла. — Вы работаете с карикатуристом, который…

— Я работаю со многими карикатуристами.

— Значит, вы работаете со многими карикатуристами, которые присылают вам рисунки, а вы придумываете к ним подписи. Так?

— Нет, это я посылаю им подписи, а они делают рисунки к ним.

— К подписям?

— Это посложнее, чем просто придумать подпись.

— Я все-таки не. понимаю.

— Видите вот эту картотеку? — спросил Коэн, указывая на стену перед собой. — В ней полно идей для карикатур. Я сочиняю подписи, а потом посылаю целую партию одному из карикатуристов из моего списка. Они читают подписи, и если им понравится несколько или хотя бы одна, то они оставляют ее, делают по ней набросок и показывают редактору отдела юмора в журнале или в газете. Если редактор одобрит его, художник делает окончательный вариант, получает чек и высылает мне мою долю.

" — Это сколько?

— Я получаю десять процентов от гонорара художника. — Коэн посмотрел на детективов, увидел, что они все еще не понимают, и сказал: т- Позвольте, я вам покажу. — Он повернулся на вращающемся кресле, выдвинул один из* картотечных ящичков и вытащил оттуда толстую пачку маленьких белых карточек, размером приблизительно три на пять дюймов. — На каждой карточке напечатана идея рисунка и подпись к нему, — пояснил Коэн. — Видите? В левом углу номер — каждая карточка пронумерована, а внизу мое имя и адрес.

Он протянул им несколько карточек. Мейер и Карелла склонились над столом и прочли на ближайшей:

№ 702

Прохожий останавливается у забастовочного пикета у ворот спичечной компании "Эксцельсиор" и спрашивает:

- Ребята, спичек не найдется?

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— И вы рассылаете это карикатуристам? — удивился Карелла.

— Да, — кивнул Коэн. — Вот удачная, посмотрите.

Карелла посмотрел.

№ 708

Бар. Двое посетителей яростно дерутся. Все остальные сидят за стойкой и смотрят боксерский матч по телевизору.

Без слов.

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— Смешно, — заметил Мейер.

Коэн хмуро кивнул.

— А вот следующая. Иногда это как лавина: только придумаешь одну, как в голову сразу приходит вторая, почти на ту же тему. Вот, посмотрите.

Л& 709

Уборщица в телевизионной студии с удивлением смотрит на экран телевизора, где видит себя, убирающую студию:-Без слов.

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— Не понял, — озадаченно нахмурился Мейер.

. — Ну, либо вы их понимаете, либо нет, — .пожал плечами Коэн. —

А вот одна из моих любимых.

Л& 712

Машина с телефоном. На заднем сиденье развалился пьяный в смокинге, в полном "ауте". Шофер отвечает на звонок:

— Он только что вышел. Не могли бы вы перезвонить попозже?

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

— И вы занимаетесь этим весь день? — спросил Карелла.

— Весь день.

— И сколько штук вы придумываете за день?

— Это уж как пойдет, — ответил Коэн. — Иногда получается по двадцать-тридцать в день. А иногда сидишь целый день за машинкой, и ничего не лезет в голову.

— И все карикатуристы пользуются услугами…

— Не все, но большинство. Я регулярно снабжаю подписями около дюжины художников. В данный момент у меня на рынке… сотни две в обороте. Я имею в виду подписи, по которым делаются наброски. Я довольно неплохо на этом зарабатываю.

— С ума сойти можно, — пробормотал Мейер.

— Очень даже неплохо, — повторил Коэн.

— И вам нравится этим заниматься? — спросил Карелла.

На какое-то время все трое забыли, что они встретились в конторе, чтобы поговорить о шести убийствах; в данный момент Коэн был профессионалом, рассказывающим о своей работе, а Мейер и Карелла — профессионалами в другой области, увлеченными деталями его работы.

— Иногда бывает скучновато, — признался Коэн. — Когда нет идей. Но обычно нравится.

— А вас самих смешат ваши шутки? — спросил Карелла.

— Очень редко.

— Как же тогда вы узнаете, что смешно, а что нет?

— А я и не знаю. Я просто их придумываю и надеюсь, что кому-нибудь они покажутся смешными. — Он пожал плечами. — Надо думать, у меня хорошо получается, потому что я продаю очень много подписей. В том числе и лучшим журналам.

— Никогда еще не встречал профессионального юмориста, — .слегка склонив голову набок, сказал Мейер.

— А я — детектива, — ответил Коэн, и все трое неожиданно вспомнили, зачем, они здесь собрались, и превратились в двух детективов и в человека, связанного с шестью убийствами. Прошло полминуты, прежде чем Мейер нарушил молчание

— Мистер Коэн, вы можете рассказать нам о тон пьесе?

— Вряд ли я смогу много рассказать. Я участвовал в ней от нечего делать. В то время я заканчивал гуманитарный колледж, еще не определил, чего я хочу, и поэтому экспериментировал. Я валял дурака в этой труппе около года.

— В спектаклях играли?

— Конечно, играл. Еще написал несколько пародий для нашего ревю.

— Когда это было?

— Уже после "Долгого пути домой", кажется, в тысяча девятьсот сорок первом году.

— Что вы можете сказать о ваших партнерах по пьесе О'Нила?

— Это было так давно…

— Что-нибудь из ряда вон выходящее? Какой-нибудь инцидент? Драка? Спор на повышенных тонах?

— Насколько я помню, нет. Все было нормально.

— В пьесе принимали участие только три девушки, — сказал Карелла. — С ними не было каких-нибудь неприятностей?

— Каких?

— Ну, допустим, два парня положили глаз на одну и ту же девушку…

— Нет, ничего подобного не было.

— И ничего Необычного?

— Кажется, нет. Это был обычный студенческий спектакль. Мы все хорошо ладили между собой, — Коэн замолчал, а потом добавил: — После спектакля даже устроили вечеринку.

— А на вечеринке не было чего-нибудь необычного?

— Нет.

Кто на ней присутствовал?

" * * ^ Исполнители, другие участники постановки и профессор Ричардсон с факультета. Но он ушел рана

— А вы остались?

— Да, до. самого конца.

— Это до скольких же?

— Точно, не помню. До утра.

Кто еще с вами оставался?

— Нас было, пятеро или шестеро, — .пожал плечами Коэн. — ^ Кажется, шестеро.

г- Кто?

— Трое ребят и три девушки.

— Кто были эти девушки?

^7 Все трое из спектакля. Элен Стразерс и двое других.

— А ребята?

— Тони Форрест, Рэнди Норден и я.

— Все обошлось без происшествий?

* — Конечно. Послушайте, мы были всего лишь подростками. Потискались немножко в разных комнатах.

— Что было потом, мистер Коэн?

— Потом мы разошлись по домам.

— Хорошо. Чем вы занимались после окончания колледжа? В армии служили?

— Да.

— В каких войсках?

— В пехоте.

- Какое у вас было звание?

— Капрал.

— Чем вы занимались?

Коэн замялся.

— Я… — он пожал плечами. — Я же сказал… служил в пехоте.

— Но что именно вы. делали в пехоте?

— Я был снайпером, — нерешительно произнес Коэн, — и в комнате наступила полная тишина. — Я понимаю; как это звучит.

— И как, по-вашему, это звучит, мистер Коэн?

— Не такой уж я идиот, чтобы не понимать, что человек, совершивший* все эти убийства… снайпер.

— Да, тут вы правы.

— Я не притрагивался к винтовке с. тех пор, как демобилизовался в тысяча девятьсот сорок шестом году, — сказал Коэн. — Я больше не желаю видеть эти ружья!

* — ‘ Почему?

— Потому что мне было противно убивать людей из засады.

— Но тем не менее вы были профессиональным стрелком?

— Да.

— А сейчас вы стрельбой не занимаетесь?

— Я же сказал вам…

— Я имею в виду охоту или спорт.

— Нет.

— Пистолет?

— Нет.

— Вы когда-нибудь пользовались оптическим‘прицелом?

— Да, в армии… — Коэн умолк. — Я здесь совершенно ни при чем. Если я когда-нибудь и говорю о смерти, то подразумеваю карикатуру, от которой можно помереть со смеху.

— И все?

— Все.

— Мистер Коэн, — сказал Мейер, — где вы живете?

— В центре. Рядом с "Колизеем".

— Если вы не против, мы бы взглянули на вашу квартиру.

— А если против?

— Тогда мы будем вынуждены затребовать ордер на обыск.

Коэн вытащил из кармана кольцо с ключами и бросил на стол.

— Мне нечего скрывать. Ключ с круглой головкой — от вестибюля, а вот этот, медный — от квартиры.

' — Ваш адрес?

— Норт-Гэррод, сто двадцать семь.

— Номер квартиры?

— Четыре "С".

— Мы дадим вам расписку за ключи, мистер Коэн, — сказал Карелла.

— Вы управитесь до шести? — спросил Коэн. — У меня свидание.

— Думаю, да. Благодарим вас за сотрудничество.

— У меня только один вопрос. Если этот снайпер охотится за всеми нами, как я узнаю, что не буду следующей жертвой?

— Если хотите, мы можем предоставить вам охрану.

— Какую охрану?

— Полицейского.

Коэн подумал и отрицательно покачал головой:

— Забудьте об этом. От снайпера никакая охрана не спасет. По себе знаю.

На улице Карелла спросил:

— Ну и что ты думаешь?

— По-моему, он чист, — ответил Мейер.

— Почему?

— Я много видел по телевизору и в кино, прочел кучу детективов, и у меня возникли кое-какие мысли относительно убийств.

— Например?

— Если среди подозреваемых есть еврей, или итальянец, или негр, или пуэрториканец, или человек с иностранной фамилией, то он никогда не бывает убийцей.

— Почему?

— Законы жанра не позволяют. Убийца должен быть стопроцентным белым американцем-протестантом. Готов поспорить на десятку, что в квартире Коэна мы не найдем оружия крупнее рогатки.

Глава 17

Л& 1841

Полицейский участок. За столом друг против друга сидят два детектива и смотрят в окно, любуясь прекрасным майским днем. На столе — большая черная бомба с горящим фитилем, но никто из детективов этого не замечает. Один из них говорит:

— В такой чудесный день даже не хочется думать о преступлениях, правда?

Дэвид Артур Коэн Джефферсон-авеню, 1142 Айсола

Большой черной бомбой с горящим фитилем был неизвестный снайпер, скрывавшийся где-то в городе с десятимиллионным населением. Двое детективов, сидевших в захламленной дежурке, пили кофе из картонных стаканчиков и сквозь зарешеченные окна любовались прекрасным майским днем. Они сверху донизу обыскали квартиру Коэна, а также маленькую террасу, откуда открывался прекрасный вид на реку Харб, и не нашли абсолютно ничего подозрительного. Хотя это и не означало, что Коэн не является хитроумным убийцей, который прячет свое оружие где-нибудь в гараже. Это означало только то, что детективы ничего не нашли у него, в квартире.

В половине четвертого, когда они уже давным-давно вернули Коэну ключи, на столе Кареллы зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, Карелла.

— Мистер Карелла, это Агнес Мориарти.

— Хэлло, мисс Мориарти. Как ваши дела?

— Отлично, благодарю вас. Глаза немного устали, а в остальном все нормально.

— Нашли что-нибудь?

— Мистер Карелла, я роюсь в папках с самого утра, как только вы позвонили. Я очень устала.

— Мы крайне признательны за вашу помощь.

— Повремените с признательностью, пока я не скажу вам, что' я нашла.

— Что, мисс Мориарти?

— Ничего.

— О-о, — разочарованно протянул Карелла. — Совсем ничего?

— Почти ничего. Я не смогла найти никакой информации об обеих девушках. У меня были их домашние адреса, здесь, в нашем городе, но это было двадцать три года назад, мистер Карелла, и когда я туда позвонила, мне ответили, что никогда не слышали ни о Маргарет Бафф, ни о Элен Стразерс.

— И неудивительно, — вставил Карелла.

, _, да, согласилась мисс Мориарти. у Тогда я позвонила миссис Финч, она у нас возглавляет Ассоциацию выпускников, и спросила, нет ли у нее какой-либо информации о них. По-видимому, обе девушки приезжали в колледж на празднование пятилетия со дня окончания университета, но в это время обе они были не замужем, а вскоре после этого прервали связи с Ассоциацией. — Мисс Мориарти сделала паузу. — Эти встречи однокурсников могут порой и расстроить.

— И она не знает — замужем они сейчас или нет?

т- С тех пор она ничего о них не слышала.

— М-да, плохо.

— Мне очень жаль.

— А что с мужчиной? С Питером Келби?

— Я снова просмотрела архивы и позвонила по указанному там телефону. Мне ответил очень разгневанный мужчина, который сказал, что он работает по ночам и не любит, когда его будят днем. Я спросила — не он ли Питер Келби, а он ответил, что его зовут Ирвинг Дрейфус. Вам это ничего не говорит?.

— Абсолютно ничего.

— Он никогда не слышал. о Питере Келби, что меня ничуть не удивило.

— Что вы сделали после этого?

— г- Я позвонила миссис Финч. Миссис. Финч просмотрела свои записи, перезвонила и сказала, что скорее всего Питер Келби не закончил университет, потому-то она и не может найти его. в списках выпускников. Я поблагодарила ее, повесила трубку и снова заглянула в свои записи. Миссис Финч оказалась права, и я сама себя отругала за то, что упустила из виду тот факт, что Питер- Келби на предпоследнем курсе ушел из колледжа.

— Значит, на него у вас тоже нет никаких данных?

— Мистер Карелла, для старой девы я очень чопорный человек. Я выяснила, что Питер Келби был членом студенческого общества под названием "Каппа Дельта", и спросила, не знают ли они его нынешнего адреса. Они отослали меня в центральное отделение, я позвонила туда и получила последний известный адрес Питера Келби, зарегистрированный в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году.

— Hie?

— Миннеаполис, штат Миннесота.

— А вы не пробовали туда дозвониться?

— Мистер Карелла, боюсь, что университетское начальство не одобряет междугородные телефонные звонки. Но у меня есть его адрес, и я вам его дам, если вы обещаете мне одну вещь.

— Какую, мисс Мориарти?

— Обещайте, что если меня оштрафуют за превышение скорости, вы поможете урегулировать это дело.

— Мисс Мориарти! — изумился Карелла. — Только не говорите, что вы гоняете с превышением..:

— Должна же я хоть что-нибудь получить взамен от полицейского. Я жду.

— А почему вы решили, что я могу помочь избавиться от штрафа?

— Я слышала, что в этом городе можно откупиться от чего угодно; если только дело не касается наркотиков и убийства.

— И вы б это верите?

—' Мне сказали, что драка стоит сто долларов, а квартирную кражу можно уладить за пятьсот.

— Где вы получили эту информацию, мисс Мориарти?

— Для старой девы я знаю довольно немало.

— Я могу арестовать вас за попытку шантажа сотрудника-полиции и за сокрытие информации, — улыбнулся Карелла.

— Какой информации? Не понимаю, о чем вы говорите.

— О последнем известном- адресе Питера Келби.

— А кто такой Питер Келби? — удивленно спросила мисс Мориарти.

— О’кей, о’кей, обещаю, — рассмеялся Карелла. — Как вы понимаете, никаких гарантий, но я постараюсь.

— У вас есть карандаш? — спросила мисс Мориарти.

Телефонистка соединила Кареллу с номером, зарегистрированным на имя Питера Келби в Миннеаполисе, штат Миннесота. Он попросил ее набрать номер и после серии гудков и пощелкиваний услышал, как на другом конце провода, за много миль отсюда, зазвонил телефон и женский голос сказал:

— Резиденция Келби.

— Будьте любезны, я могу поговорить с мистером Келби? — спросил Карелла.

— Кто его спрашивает?

— Детектив Стивен Карелла.

— Одну минуту подождите, пожалуйста.

Карелла ждал. Он услышал, как кого-то позвали, чей-то голос спросил: "Кто?" — и первый голос ответил: "Детектив Карелла". Послышался звук приближающихся шагов, и другой женский голос спросил:

— Алло?

— Алло, — сказал Карелла. — Это детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка в Айсоле. Я говорю с…

— Да? Это миссис Келби.

— Миссис Питер Келби?

— Да. В чем дело?

— Миссис Келби, я могу поговорить с вашим мужем?

Наступила длинная пауза.

— Миссис Келби?

— Я могу…

— Да, я вас слышала.

После долгого молчания миссис Келби сказала:

— Мой муж мертв.

Питер Келби был убит 4-го мая. Его застрелили, когда он, как обычно по пятницам, ехал в загородный клуб выпить рюмочку после долгой рабочей недели в страховой конторе, которой он руководил. Пуля "ремингтон-308" пробила лобовое стекло и вошла ему в горло, машина потеряла управление и врезалась в. молочный фургон, идущий в противоположном направлении. Питер Келби был мертв еще до столкновения. Но теперь на счету убийцы было еще несколько дополнительных очков, поскольку в кабине грузовика ехало два г человека. Когда автомобиль Келби столкнулся с грузовиком, один из них вылетел наружу сквозь разбитое ветровое стекло, распоров себе при этом яремную вену осколками стекла. Второй вывернул руль, пытаясь удержать грузовик на дороге, и неожиданно обнаружил, что рулевая колонка глубоко вперлась ему в грудь. Это было его последним открытием, так что он скончался через десять секунд.

Эти три смерти объясняли только одно — почему не было убийств между 2 и 7 мая — г датами смерти Эндрю Маллигана и Руди Фенстермахера.

Ведь невозможно находиться в двух местах одновременно.

Ровно без двадцати пять, когда Карелла и Мейер уже собирались домой,^ комнату сыскного отдела вошла женщина. Карелла находился на середине фразы, содержавшей отборное ругательство, но едва женщина появилась у барьера, слова застряли у него в горле.

Это, была высокая рыжеволосая красавица с молочно-белой кожей и слегка раскосыми глазами^ На ней был. темно-зеленый костюм того же цвета, что и ее глаза, четко очерчивающий все линии ее тела — классически округленного, с узкой талией и широкими бёдрами.

Хотя ей было уже под сорок, от нее исходила почти физически ощутимая волна сладострастной чувственности, и Мейер с Кареллой — оба женатые — на миг затаили дыхание, словно перед ними неожиданно материализовалась фея из сказки. За ее спиной из открытой двери канцелярии высунулась изумленная физиономия Мисколо — он внимательно изучил ее фигуру и восхищенно закатил глаза.

—. Да, мисс?. — выдохнул Карелла.

—. Я Элен Вейл, — ответила она.

— Да, мисс Вейл? Что мы можем для вас сделать?

— г Миссис Вейл, — поправила она.

— Да, миссис Вейл?

— Элен- Отдозерс-Вейл.

У нее был глубокий, отлично/поставленный голос, наводивший на мысль об уроках- ораторского искусства. Она сжимала перила барьера так, словно это был ее только что обретенный после долгой разлуки возлюбленный. Она стояла с таким видом, будто ее смущали и окружающая обстановка, и красота собственного тела. Однако ее поведение сразу привлекло внимание: одновременно она была потенциальной жертвой насильника, ожидающего самого худшего, и как бы напрашивающейся на это "худшее".

С появлением посетительницы в комнате сразу же возникла густая чувственная атмосфера. Детективам понадобилось несколько секунд, чтобы отделить от других двух имен фамилию "Стразерс".

— Входите, миссис Вейл, — сказал Карелла и открыл дверцу в барьере.

— Спасибо. —Проходя мимо него, она опустила глаза как новообращенная монахиня, которая с большой неохотой принимает запоздалой обет целомудрия. Мейер вытащил стул из-под стола и придержал его, пока она садилась. Элен Стразерс положила ногу на ногу, и ее короткая юбка поползла вверх по ее прекрасным коленям; она одернула юбку, но та не поддалась, и Элен Стразерс продолжала сидеть, как магнитом притягивая к себе взгляды находящихся в комнате мужчин.

Мейер вытер пот со лба.

— Мы пытались найти вас, миссис Вейл, — сказал Карелла. — Вы та самая Элен Стразерс, которая…

— Да, — кивнула она.

— Мы предполагали, что вы вышли замуж, но не знали, за кого, и понятия не имели, где начинать поиски, потому что это большой город, и хотя мы старались… — Тут Карелла неожиданно оборвал себя на полуслове, удивляясь, почему он говорит так быстро и так много.

— В любом случае мы рады, что вы здесь, — сказал Мейер.

Карелла вытер пот со лба.

— Да, я подумала, что должна прийти, и теперь рада, что поступила именно так. — Элен произнесла эти слова так, словно отдавала дань уважения двум самым симпатичным и обаятельным, самым галантным и умным мужчинам на свете. Два детектива бессознательно заулыбались, но потом, посмотрев друг на друга, нахмурились и постарались напустить на себя деловой вид.

— Что привело вас сюда, миссис Вейл? — осведомился Карелла.

— Это все из-за этой стрельбы, — широко раскрыв глаза, объяснила Элен.

— Да-да, и что же?

—' Он убивает всех, кто участвовал в пьесе, неужели вы не понимаете?

— Кто?

— Не знаю. — Она снова опустила глаза и оправила юбку, и снова безуспешно. — Мне это впервые пришло в голову, когда я связала между собой фамилии Форрест и Норден, но потом подумала: "Нет, Элен, ты все выдумываешь". У меня очень хорошее воображение, — пояснила Элен, поднимая глаза на детективов.

— Продолжайте; пожалуйста, миссис Вейл.

— Но когда убили девушку, забыла ее фамилию, а потом Сэла Палумбо — это* был. замечательный маленький итальянец, он учил английский на вечерних курсах… а потом Эндрю Маллигана и Руди… тут я убедилась окончательно. Я сказала мужу: "Алек, кто-то убивает всех, кто играл в пьесе, которую мы ставили в сороковом году в Рамсийском университете". Так и сказала.

— И что сказал ваш муж?

— Он сказал: "Элен, ты сошла с ума".

— Понятно.

— "Совсем сошла с ума", — повторила Элен, опуская глаза. — Поэтому я решила прийти сюда.

— Зачем? У вас для нас есть какая-нибудь информация?

— Нет. — Элен вытерла губы. — Видите ли, я актриса.

— Понятно.

— Да. Элен Вейл. Как вы думаете, Стразерс звучало бы лучше?

— Прошу прощения?

— Стразерс — это моя девичья фамилия. Как по-вашему, Вейл лучше?

— По-моему, отлично.

— Элен Вейл звучит очень хорошо, — подтвердил Мейер.

— Безупречно, — сказала она. — Классически.

— Да.

— И "Элен" тоже звучит безупречно и классически.

— Да, тоже звучит.

— А "Вейл" добавляет таинственности, вам не кажется? Вейл. В-Е-Й-Л. Это настоящая фамилия моего мужа. Элен Вейл. Очень загадочно.

— Конечно.

— И поскольку я актриса, я решила, что должна прийти к вам.

— Зачем?

— Кому нужна мертвая актриса? — простодушно спросила Элен, пожимая плечами и разводя руками.

— Действительно, — поддержал ее Мейер.

— Поэтому я и пришла.

В комнату небрежной походкой вошел Мисколо и спросил:

— Кто-нибудь хочет кофе? О, простите, я и не знал, что у вас посетительница. — Он любезно улыбнулся Элен, и та с притворной застенчивостью улыбнулась в ответ и поправила юбку. — Не желаете кофе, мисс?

— Нет, благодарю вас. Но спасибо, что предложили.

— Не за что, — ответил Мисколо и, насвистывая, удалился.

— Я чуть было не вышла за человека по фамилии Лич, — сказала Элен. — Элен Лич, по-моему, ужасно, правда?

— Ужасно, — согласился Мейер.

— Хотя он был очень приятный парень.

— Мисс Лич… мисс… э… миссис Вейл, — вмешался Карелла, — что вы помните о "Долгом пути домой"!

— Я играла Кейт.

— А что еще?

— Больше ничего.

— Совсем ничего?

— По-моему, это была довольно слабая постановочка. А больше ничего не помню.

— Что вы можете сказать о ваших партнерах?

— Все ребята были просто восхитительны!

— А девушки?

— Я никого из них не помню.

— Вы случайно не знаете, вышла ли замуж Маргарет Бафф?

— Нет, я ее совершенно не помню.

В комнату вошли двое патрульных, покрутились у картотечных ящиков, потом подошли к автомату с газированной водой и выпили по три стакана каждый, не сводя глаз с Элен, которая сидела, закинув ногу на ногу. Выходя из комнаты, они столкнулись еще с четырьмя патрульными. Карелла подозрительно посмотрел на них, но все четверо сновали по дежурке с чрезвычайно занятым видом, и, казалось, только случайно их взгляды натыкаются на Элен.

— Миссис Вейл, вы были актрисой с тех самых пор, как окончили колледж? — спросил Карелла.

— Да. Я состою в профсоюзе актеров, а еще в Театрально-кинематографической Ассоциации и Гильдии киноактеров.

— Миссис Вейл, вам когда-нибудь угрожали?

— Нет, — нахмурилась Элен. — Это очень смешной вопрос. Почему это должно касаться только меня одной, если убийца преследует всех нас?

— Миссис Вейл, дело в том, что все эти убийства могут лишь выполнять роль дымовой завесы. Вполне возможно, что он хочет убить лишь одного из вас, а остальных убивает, чтобы сбить нас со следа и скрыть свои подлинные мотивы.

— Неужели?

— Да.

— Я не поняла ни слова, — призналась Элен.

— Видите ли…

— Кроме того, меня это не интересует. Я имею в виду его мотивы и так далее.

Видимо, слухи о появлении Элен быстро распространились не только по всему участку, но и за его пределами, так как теперь в комнате, было уже четырнадцать патрульных. За все время работы детективом Карелла. только однажды видел в этой комнате столько полицейских одновременно — это было после того, как комиссар издал приказ, запрещающий полицейским работу по совместительству, и все собрались на импровизированное открытое собрание, чтобы излить душу.

— А что вас тогда интересует, миссис Вейл? — спросил Карелла, и в этот момент в комнату вошли еще. пять патрульных.

— По-моему, мне нужна охрана, — сказал она потупив взгляд, словно речь шла не о снайпере, который убивает людей, а о полицейских, толпившихся в комнате, словно косяк сардин.

Карелла неожиданно поднялся и сказал:

— Ребята, здесь стало немного душновато. Почему бы вам не провести свое собрание где-нибудь еще, скажем, в раздевалке?

— Какое еще собрание? — спросил один из патрульных.

— Которое начнется у вас в раздевалке ровно через три минуты, пока я не позвонил капитану Фрику.

Патрульные начали расходиться. Один из них негромко, но довольно отчетливо произнес: "Достал", но Карелла не обратил на это внимания. Дождавшись, когда все вышли из комнаты, он повернулся к Элен.

— Мы прикрепим к вам охранника, миссис Вейл.

— Буду вам очень благодарна, — сказала она. — Кого?

— Ну, это зависит от того, кто сейчас в наличии и что…

— Я уверена, что на него можно будет положиться.

— Миссис Вейл, не могли бы вспомнить еще что-нибудь о пьесе? Я понимаю, что это было очень давно, но…

— На самом-то деле у меня очень хорошая память.

— Я в этом уверен.

— Видите ли, актрисе просто необходимо иметь хорошую память.

— Я знаю.

— Иначе мы бы никогда не выучили ролей, — с улыбкой пояснила Элен.

— Понятно. Что вы помните о пьесе?

— Ничего.

— Вы все отлично ладили друг с другом, правильно? — подсказал Карелла.

— О да, это была очень милая труппа.

И на вечеринке тоже, так ведь? Никаких неприятностей?

— Ну что вы, это была чудесная вечеринка.

— Вы остались допоздна, верно?

— Верно, — улыбнулась Элен. — Я всегда остаюсь допоздна на вечеринках.

— Где была эта вечеринка, миссис Вейл?

— Какая вечеринка? — удивилась Элен.

— г Которую вы устроили после пьесы.

— А, эта? кажется, дома у Рэнди. У Рэнди Нордена. Это был настоящий распутник. Очень хорошо учился, но такой был бабник! Его родители уехали в Европу, и мы все собрались у него после представления.

— А вы и две другие девушки остались допоздна?

— Да. Мы тогда замечательно погуляли.

— С тремя ребятами?

— О нет, там было много ребят.

— Я имел в виду, когда вы остались допоздна. С тремя ребятами.

— О да, верно. Так и было.

— И никаких неприятностей?

— Нет, — томно улыбнулась Элен. — Мы занимались любовью.

— Вы хотите сказать — обнимались по углам?

— Нет-нет. Мы… возились.

Карелла закашлялся и посмотрел на Мейера.

— Там было очень мило, — добавила Элен.

— Миссис Вейл, а что вы подразумеваете под словом "возились"? — спросил Карелла.

Элен опустила глаза.

— Ну… сами знаете.

Карелла снова посмотрел на Мейера. Тот недоумевающе пожал плечами.

— Вы хотите сказать — с ребятами? С тремя?

— Да.

— Вы… вы были в разных комнатах?

— Да. Но это сначала. Родители Рэнди уехали в Европу, было много выпивки, так что мы здорово повеселились.

— Миссис Вейл, — Карелла решил взять быка за рога, — вы хотите сказать, что вы и две другие девушки были близки с этими ребятами?

— О да, очень близки.

— И этими ребятами были Энтони Форрест, Рэндольф Норден и Дэвид Артур Коэн? Это верно?

— Совершенно верно. Все они были отличными ребятами.

— И вы… вы, так сказать, переходили из комнаты в комнату, так? Вы все?

— О да, — мечтательно улыбнулась Элен. — Это была настоящая оргия.

Карелла закашлялся, и Мейер хлопнул его по спине.

— Кажется, вы заболеваете, — участливо сказала Элен. — Вам надо лечь в постель.

— Да-да, — кашляя, выдавил Карелла. — Большое спасибо, миссис Вейл, вы нам очень помогли.

— О, мне было очень приятно с вами побеседовать, — сказала Элен. — Я почти забыла ту вечеринку, но это была одна из самых замечательных вечеринок в моей жизни.

Она встала, открыла сумочку и положила на стол свою визитную карточку.

— Здесь мой домашний адрес и телефон, а также номер моей информационной службы, если вы не сможете меня застать.

Она улыбнулась и направилась к барьеру. Карелла и Мейер, сидя за столом, смотрели, как она пересекает комнату. У барьера ода обернулась и сказала:

—' Постарайтесь сделать все возможное, чтобы меня не убили.

— Обязательно, миссис Вейл, — горячо заверил ее Карелла. — Мы приложим все усилия.

— Спасибо, — ? промурлыкала она и вышла в коридор. Они услышали, как ее каблуки зацокали по лестнице.

— Потому что, леди, — прошептал Мейер, — если вас убьют, это будет величайшим преступлением, клянусь Богом.

По восторженным возгласам патрульных, столпившихся на улице, они поняли, что Элен вышла из участка.

Глава 15

Итак, можно было с уверенностью сказать, что расследование начало продвигаться.

Теперь им было известно, что все семеро жертв снайпера участвовали в студенческой постановке <<Долгого пути домой" в 1940 году и что после спектакля состоялась вечеринка, на которой были актеры, технический персонал и профессор Ричардсон. Кроме того, они знали, что поздно ночью Ричардсон уехал, а количество участников вечеринки сократилось до шести человек — трех ребят и трех девушек, которые не замедлили воспользоваться этим обстоятельством.

На следующее утро детективы решили еще раз побеседовать с Дэвидом Артуром Коэном, который также присутствовал на вечеринке и, по его собственному признанию, был снайпером во время войны. Они позвонили ему и попросили приехать в участок. Коэн заупрямился и раздраженно заявил, что потеряет целый рабочий день, да еще когда работа идет быстро и хорошо, но ему сказали, что речь идет об убийстве, и если он не явится в участок сам, то за ним придется послать полицейского.

Коэн приехал в 10 часов.

Ему предложили сесть, а потом его с трех сторон окружили Карелла, ^ Клинг и Мейер. Коэн был одет в полосатый летний костюм и выглядел спокойным и хладнокровным. Усевшись на стул с обычным для него хмурым видом, он ждал, когда детективы начнут задавать вопросы. Первым начал Мейер:

— Мистер Коэн, в первую очередь нас интересует вечеринка, имевшая место после спектакля.

— Нельзя ли поконкретнее?

— Мы хотим знать, что там произошло.

— Я ведь уже рассказывал.

— Нам нужны подробности, — сказал Карелла. — Во-первых, кто там был?

— Все, кто участвовал в спектакле.

— Только актеры или все, связанные с постановкой?

— Все, кто имел к ней отношение.

— Кого вы подразумеваете под словом "все"?

— Актеры, технический персонал и несколько посторонних.

— Несколько посторонних? Например?

— Ну, например, кое-кто из ребят пришел с девушкой… и еще несколько парней, которые не входили в состав труппы, но были на подхвате:

— Кто еще?

— Профессор Ричардсон.

— Хорошо погуляли?

— Да, все было о'кей. Господи, это же было лет двадцать назад, а то и больше. И вы хотите, чтобы я вспомнил…

— Мистер Коэн, вчера здесь была Элен Стразерс, — сказал Мейер. — Нам показалось, что она отлично все помнит.

— Да?

— Она утверждает, что эта вечеринка была лучшей из всех, на которых. ей только приходилось бывать. Что вы на это скажете?

— Что ж, каждый имеет право на свое мнение. — Коэн помолчал, а потом спросил: — Как она выглядит?

— Очень хорошо. Мистер Коэн, а как по-вашему, хорошая была вечеринка?

— Неплохая.

— Мне кажется, Элен считает, что она была лучше, чем "неплохая", — сказал Карелла.

— Да?

— Да. Особенно хорошо она помнит, что было после того, как большинство ребят разошлись по домам.

— Да? И что же она помнит?

— Мистер Коэн, а вы что помните?

— Ну… мы немного потискали девчонок.

— И все?

— Все. Обычные детские шалости.

— Мистер Коэн, а вот Элен говорит, что вы занимались вещами посерьезнее, чем "детские шалости".

— А что она еще говорит?

— Она говорит, что все вы залезли в постель.

— Да?

— Да. Вообще-то она говорит, что вы занимались этим все вместе.

— Да?

— Да. Вообще-то, мистер Коэн, то, что там творилось, она назвала "настоящей оргией".

— Да?

— Да. Странно, что вы могли позабыть такое, вам не кажется, мистер Коэн? Конечно, если только у вас нет привычки регулярно устраивать оргии…

— Замолчите, — сказал Коэн.

— Все так и было?

— Да, да, все так и было.

— Теперь вы вспомнили?

— Вспомнил?! — вскипел Коэн. — Да я двадцать три года стараюсь это забыть! Я шесть лет хожу к психиатру, чтобы забыть то, что случилось в ту ночь!

— Почему?

— Потому что это было мерзко! Мы напились, как свиньи. Это было отвратительно. Это поломало мне всю жизнь!

— Как?

. — Что значит — как?! Потому что мы превратили… такие глубоко личные вещи… мы превратили это в цирк! Вот как! Слушайте, может, не стоит об этом?

— Нет, стоит. Значит, вы напились…

—* Да. Этот Рэнди Норден был каким-то ненормальным. Он был самым. старшим среди нас, в двадцать лёт уже учился на юридическом. У его родителей был пентхауз[5] на Гровер-авеню, и — мы там собрались после спектакля. Девчонки надрались, и сильно. Мне кажется, тон задавала Элен. Вы ее видели и, наверное, поняли, что это за штучка. Она и тогда была такой.

— Минутку, мистер Коэн! — перебил его Мейер.

— Ну что еще?

— Откуда вы знаете, какая она сейчас? Когда вы видели ее в последний раз?

— Я не видел никого из них с тех пор, как окончил колледж.

— Тогда откуда вы знаете, как она выглядит сейчас?

— А я и не знаю.

— Почему же вы говорите, что сейчас она такая же, как тогда?

— Просто я ее помню. Тогда она была мартовской кошкой, а такие не меняются.

— А другие девушки?

— Те-то? Обычные девушки, просто выпили лишнего.

— Что было потом?

Ну, мы… это все Рэнди затеял. Он был самый старший… естественно, он был с Элен… и… мы разошлись по комнатам… в доме было много комнат… вот так все произошло.

— Что произошло? — настаивал Мейер.

— Не хочу говорить об этом! — воскликнул Коэн.

— Почему?

— Потому что мне стыдно, вот почему! Понятно?

— Расскажите, как вы были снайпером, — попросил Карелла.

— Это было давно.

— Ваша гулянка — тоже. Рассказывайте.

— Что рассказывать?

— Где вы воевали?

— На Тихом океане.

— Конкретнее.

— Гуам.

— Какая у вас была винтовка?

— "Браунинг" с оптическим прицелом.

— И патроны с бездымным порохом?

— Да.

— Сколько человек вы убили?

— Сорок семь, — без запинки ответил Коэн.

— Что вы при этом чувствовали?

— Я ненавидел свое занятие.

— Почему же вы не просили о переводе?

— Я подавал рапорт, но мне отказали. Я был хорошим снайпером.

— Эти сорок семь человек — они были японцами?

— Да.

— Сколько вы выпили на той вечеринке?

— Много.

— Сколько?

— Не помню. По-настоящему мы начали пить после ухода Ричардсона. Выпивки было много. Тони отвечал за билеты…

— Тони?

— Форрест. Тони Форрест. Он отвечал за билеты на спектакль и, по-моему, взял часть денег из кассы, чтобы оплатить расходы на вечеринку. Это не было чем-то незаконным, все наши про это знали. Ведь это было для вечеринки. Но выпивки было много. — Коэн помолчал, вспоминая. — Кроме того, там была такая атмосфера… ну, в Европе уже шла война, и мне кажется, большинство студентов знало, что Америка рано или поздно тоже вступит в нее. У всех было настроение типа "поцелуй-меня-крошка". Нам было на все наплевать.

— Откуда вы обычно стреляли, с дерева? — неожиданно спросил Клинт.

— Что-что?

— Когда вы были на Гуаме.

— Обычно да.

— Что было потом? — спросил Карелла.

— Это зависело от задания. Как правило, я…

— После того, как Рэнди и Элен все это затеяли?

Мы все в этом участвовали.

— А потом?

— Собрались в одной комнате.

— В какой?

— В спальне матери Рэнди.

— Где вы были в пятницу, четвертого мая? — спросил Мейер, г- Не помню.

— Постарайтесь, вспомнить.

— Когда, вы говорите?

— В пятницу, четвертого мая. Сегодня среда, девятое. Где вы были, Коэн?

— Я уезжал.

— Куда?

— За город. Я уехал в пятницу утром на все выходные.

— А вы не были в тот день в Миннеаполисе?

— В Миннеаполисе? Нет. Я там ни разу не был, что мне там делать?

— Помните человека по имени Питер Келби?

— Да, он играл в пьесе.

— Он был на вечеринке?

— Да.

— Hie вы останавливались в прошлый уик-энд, когда ездили за город?

— Я ездил на рыбалку.

— Мы не спрашиваем; что вы делали, мы спрашиваем, где вы останавливались.

— В заповеднике. К северу от Каттавана.

— В палатке?

— Да.

— Вы- были один?

— Да.

— Кто-нибудь еще ставил палатку поблизости?

— Нет.

— Где-нибудь по дороге заправляли машину?

— Да.

— Кредитной карточкой пользовались?

— Нет.

— И конечно, то же самое касается и ресторанов, где вы могли останавливаться?

— Да.

— Другими словами, мистер Коэн, мы должны поверить вам на слово, что вы были в районе Каттавана, а не в Миннеаполисе, штат Миннесота, де был убит Питер Келби?

— Что-о-о?

— Именно, мистер Коэн.

— Послушайте, я…

— Да, мистер Коэн?

— Черт возьми, откуда мне было знать, где искать этого Питера Келби?

— Кто-то это знал, потому что этот "кто-то" всадил ему пулю в голову. Мы даже подозреваем, что этот "кто-то" убил шесть человек в нашем городе.

— После колледжа я не встречался с Питером Келби, — возразил Коэн. — Я и понятия не имел, что он живет в Миннеаполисе.

— Мистер Коэн, но ведь кто-то же узнал, где он живет. На самом деле это не так уж сложно, потому что даже Агнес Мориарти из Рамсийского университета была в состоянии выяснить, где живет Питер Келби, — и это при том, что она не собиралась его убивать.

— А я — тем более! — крикнул Коэн.

— Но та вечеринка до сих пор не дает вам покоя, а, Коэн?

— С чего бы это, Коэн?

— Там было слишком много секса?

— Вы любите стрелять из ружья?

— Что чувствуешь, когда убиваешь человека?

— Какая девушка вам тогда досталась, Коэн?

— Чем еще вы занимались в ту ночь?

— Заткнитесь, заткнитесь!!! — завизжал Коэн.

В комнате стало очень тихо. В наступившей тишине Карелла спросил:

— Коэн, как фамилия вашего психоаналитика?

— А вам какое дело?

— Мы хотим задать ему несколько вопросов.

— Идите к черту.

— Коэн, вы что, не понимаете, в каком щекотливом положении находитесь?

— Понимаю, понимаю! Но чтобы я ни рассказывал моему психоаналитику, это мое дело, а не ваше. Я не имею отношения ни к одному из этих проклятых убийств. Вы можете лезть мне в душу, спрашивать о чем угодно, но есть веши, о которых вы никогда не узнаете, понятно? Потому что они касаются только меня одного. Понятно? Меня, Дэвида Артура Коэна, юмориста, который не умеет смеяться, понятно? Я не умею смеяться, потому и хожу к- психоаналитику, о’кей?! Может, я не умею смеяться как раз с сорокового года, когда я в восемнадцать лет попал на это дикое сборище, и оно меня поломало, но это еще не означает, что я убийца! Я убил достаточно, с меня хватит! За свою жизнь я убил сорок семь японцев, и каждую ночь я оплакиваю их всех до одного!

Детективы несколько секунд недоверчиво рассматривали его, потом Мейер сделал знак, и они отошли в угол и встали в тесный кружок.

— Какие мысли? — вполголоса спросил Мейер.

— По-моему, мы попали в точку, — прошептал Карелла.

— Да, похоже на то.

— Не уверен, — сказал Клинг.

— Будем задерживать?

— Нам не к чему прицепиться, — пожал плечами Карелла.

— Мы не должны задерживать его по подозрению в убийстве. Давайте придумаем еще что-нибудь. Его ни в коем случае нельзя отпускать. Я считаю, если мы с него не слезем, он расколется.

— А за что его можно задержать? Может, за бродяжничество? Нет, у него есть работа, и прибыльная. Ну, давайте, шевелите мозгами!

— Оскорбление сотрудника полиции при исполнении…

— А что такое он натворил?

— Он только что нас обругал.

— Как?

— Послал к черту!

— Это несерьезно, — покачал головой Карелла.

— Что, так его и отпустим?

— Сколько мы сможем продержать его здесь, нс предъявляя обвинения?

— Если дело дойдет до суда, то суд будет решать, на какой срок мы имели право его задержать. А если это ошибка, то мы и глазом моргнуть не успеем, как он подаст на нас иск за незаконный арест.

— Но ведь если мы не предъявим ему обвинения, значит, и не арестовываем? — спросил Клинг.

— Конечно. В данном случае задержание означало бы арест. У него будет беспроигрышное дело против полиции и офицера, производившего арест.

— Черт! Что делать-то будем?

— А давайте позвоним в прокуратуру, — предложил Карелла.

— Ты уверен?

— Абсолютно. Позвоним и скажем, что у нас есть подозреваемый и что мы хотим, чтобы при допросе присутствовал их представитель. Пусть они и решают.

— Точно. Так будет лучше всего, — согласился Мейер. — Верно, Берт? — ' Давайте потратим на него еще минут десять и посмотрим, что нам самим удастся вытянуть.

— По-моему, не стоит.

— О’кей, поступай как хочешь.

— Стив, в прокуратуру ты позвонишь?

— Я-то позвоню, а вот с ним что делать?

— Я отведу его вниз.

— Но не в камеру, Мейер!

— Нет-нет, что ты! К тому же он вряд ли знает, как производится арест.

Карелла. кивнул. Мейер повернулся и направился к Коэну.

— Коэн, следуйте за мной.

— Куда вы меня- ведете?!

— Хочу показать вам кое-какие фотографии.

— Какие еще фотографии?

— Людей, убитых снайпером.

— Зачем?

— Вы- должны их опознать. Мы хотим убедиться, что это те самые люди, которые участвовали в пьесе.

— Хорошо, — с огромным облегчением согласился Коэн. — А потом я могу идти?

— Сначала посмотрите на фотографии.

Когда Коэн выходил из комнаты в сопровождении Мейера и Клинга, в дверях показался маленький круглый человечек лет сорока пяти в мягком коричневом костюме и с печальными карими глазами. Сняв шляпу, он остановился у барьера, дожидаясь, когда его заметят.

Карелла, который уже говорил с прокуратурой, глянул в его сторону и вновь сосредоточился на разговоре.

— Нет, мы его не арестовали. Пока что нам даже не за что ухватиться. Нет, не сказал ни слова, абсолютно все отрицает. Но я считаю, что если его прижать как следует, то он расколется. Да. Не могли бы вы прямо сейчас прислать своего человека? Сколько еще мы можем держать его здесь на законных основаниях? В том-то все и дело. Я думаю, решение должно исходить от кого-то из прокуратуры. Что значит — постараемся побыстрее? Это слишком поздно. А нельзя сделать так, чтобы кто-нибудь от вас приехал сегодня утром? О’кей, отлично, будем ждать.

Он положил трубку и повернулся к посетителю.

— Да, сэр, чем могу вам помочь?

— Меня зовут Льюис Рэдфилд, — представился тот.

— Слушаю вас, мистер Рэдфилд.

— Мне очень неловко вас беспокоить…

— Говорите, я вас слушаю.

— …но мне кажется, что моя жена в опасности.

— Входите, мистер Рэдфилд.

Рэдфилд кивнул, нерешительно шагнул к дверце в барьере, поискал задвижку, не нашел и, смутившись, застыл на месте. Карелла встал, открыл дверцу и распахнул ее перед Рэдфилдом.

— Спасибо, — промямлил тот и вслед за Кареллой подошел к столу.

Когда они сели, Карелла спросил:

— Итак, мистер Рэдфилд, почему вы считаете, что жизнь вашей жены в опасности? Она получила письмо угрожающего содержания или…

— Нет, но… это может показаться вам глупым…

— Что?

— Я боюсь, что этот тип может ее убить.

— Какой тип?

— Снайпер.

Карелла облизнул губы и пристально посмотрел на маленького круглолицего Рэдфилда.

— С чего вы взяли?

— Я читаю газеты, — сказал Рэдфилд. — Те, кого он убил… все они играли в той же пьесе, что и Маргарет много лет назад.

— Маргарет Бафф? Это девичья фамилия вашей жены?

— Да, сэр.

— Замечательно! — Карелла улыбнулся и протянул ему руку. — Очень хорошо, что вы к нам пришли, мистер Рэдфилд. Мы пытались найти вашу жену.

— Понимаете, я бы пришел и раньше, но не был уверен…

— Сэр, где сейчас ваша жена? Мы бы очень хотели с ней поговорить.

— Зачем?

— У нас есть подозреваемый, и любая информация…

— Вы нашли убийцу?

— Мы не уверены, но скорее всего это он.

Рэдфилд облегченно вздохнул.

— Очень рад это слышать. Вы не представляете, в каком я был напряжении. Я был уверен, что. в любой момент Маргарет может… — Он покачал головой. — У меня как будто гора с плеч свалилась.

— Так мы можем с ней побеседовать?

— Да, конечно. А кого вы арестовали? Кто он?

— Его зовут Дэвид Артур Коэн, — сказал Карелла. — Но он еще не арестован.

— Он тоже играл в той пьесе?

— Да.

— Зачем он это сделал? Какая жестокость!

— Точно мы еще не знаем. Мы считаем, что это каким-то образом связано с вечеринкой, в которой он принимал участие.

— С вечеринкой? — переспросил Рэдфилд.

— Ну, это довольно запутанная история. Именно поэтому я хочу поговорить с вашей женой.

— Пожалуйста, — сказал Рэдфилд. — Запишите телефон: Гровер 6-2100. Обычно она в это время дома.

— Это ваш домашний телефон?

— Да.

— И она может приехать прямо сейчас?

- Думаю, да.

— У вас есть дети, сэр?

— Что?

— Дети у вас есть? Если ей не с кем их оставить, то я и сам могу приехать.

— Нет, детей у нас нет. — Рэдфилд опустил глаза и быстро добавил: — Мы поженились-недавно.

— Понятно, — Карелла придвинул к себе телефон и начал набирать номер.

— Вообще-то, мы женаты всего два года. Я второй муж Маргарет.

— Понятно!

— С первым мужем она развелась в пятьдесят шестом году.

Карелла прислушался к гудкам в телефонной трубке.

— Нам бы очень хотелось, чтобы она приехала, потому что мы должны либо арестовать Коэна по обвинению в убийстве, либо отпустить. Скоро сюда приедет представитель прокуратуры, и если у нас будет какая-то конкретная информация, это очень поможет делу. А ваша жена вполне может…

— Алло? — спросил женский голос.

— Алло, это миссис Рэдфилд?

— Да.

— С вами говорит детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка. Миссис Рэдфилд, здесь находится ваш муж. Мы пытались найти вас в связи с убийствами, совершенными снайпером. Наверно, вы читали об этом?

— Вот как? — У нее был удивительно равнодушный голос.

— Вы можете приехать в участок? У нас есть подозреваемый и нам крайне необходимо поговорить с вами.

— Хорошо.

— Вы можете приехать прямо сейчас?

— Могу.

— Отлично, миссис Рэдфилд! Когда приедете, скажите дежурному сержанту, что вы к детективу Карелле, и он вас пропустит.

— Хорошо. Как к вам доехать?

— Мы находимся на Пювер-авеню, прямо напротив парка, там, где карусель. Знаете это место?

— Найду. Льюис еще у вас?

— Да. Хотите с ним поговорить?

— Нет-нет.

— Значит, мы скоро увидимся?

— Договорились. — И Маргарет Рэдфилд положила трубку.

— Она едет сюда, — сказал Карелла Рэдфилду.

— Ну и слава Богу, — обрадовался тот.

Карелла, довольный, положил трубку. В ту же секунду телефон зазвонил.

— Восемьдесят седьмой участок, Карелла.

— Карелла, это Фредди Хольт из Восемьдесят восьмого.

— Привет, Фредди, — весело сказал Карелла. — Чем могу помочь?

— Вы еще работаете над делом снайпера?

— Да.

— Очень хорошо. Мы только что его взяли.

— Что?!

— Мы поймали парня, который совершил всё эти убийства.

— Когда?

— Десять минут назад Шилдс и Дюранте повязали его на крыше на Рэксуорт-стрит. Перед этим он успел застрелить двух женщин прямо на улице: — Хольт умолк. — Эй, Карелла, ты меня слышишь?

— Слышу, слышу, — устало отозвался Карелла.

Глава 16

Арестованный, находившийся за решеткой в комнате сыскного отдела 88-го участка, был очень похож на буйнопомешанного. Он был одет в замызганные рабочие брюки и драную белую рубашку; длинные, спутанные волосы свешивались на лоб, почти закрывая его безумные глаза. Вцепившись в решетку, он раскачивался на ней наподобие обезьяны и злобно таращился на детективов, рыча, плюясь и бешено вращая глазами.

Когда Карелла вошел в комнату, человек за решеткой закричал:

— А вот еще один! Смерть грешнику!

— Этот? — спросил Карелла у Хольта.

— Этот, этот. Ей, Дэнни! — позвал Хольт. Один из детективов встал из-за стола и подошел к ним.

— Стив Карелла, Дэнни Шилдс, — представил их друг другу Хольт.

— Привет, — сказал Шилдс. — Кажется, мы уже встречались. Помнишь, когда был пожар на Четырнадцатой авеню?

— Кажется, да, — кивнул Карелла.

— Не подходи близко к решетке, — предупредил Шилдс. — Он плюется.

— Ладно, Дэнни, рассказывай, что и как.

Шилдс пожал плечами.

— Да тут толком и рассказывать-то нечего. С полчаса назад позвонил патрульный, верно я говорю, Фредди?

— Вроде бы, — согласился Хольт.

— Он сказал, что какой-то псих засел на крыше и обстреливает улицу. Когда мы с Дюранте туда приехали, он все еще палил. Мы решили залезть на крышу и напасть на него с двух сторон. Я вошел в один подъезд, Дюранте — в соседний, пока мы поднимались, этот гад успел подстрелить двух женщин. Одна — старушка, другая — беременная. Обе сейчас в больнице. Я только что звонил доктору. Он считает, что беременная умрет, а у старушки есть шанс выкарабкаться. Вот так всегда и бывает.

— Что было на крыше?

— Ну, Дюранте открыл огонь, отвлек его, а я подкрался к нему с тыла. Повозиться пришлось изрядно. Ты только посмотри на него — он думает, что он Тарзан.

— Смерть грешникам! — завопил человек за решеткой. — Перестрелять всех мерзких грешников!

— Его ружье у вас?

— Вон лежит на столе, заряженное, в полной боевой готовности.

Карелла подошел к столу.

— Похоже на двадцать второй калибр.

— Так и есть.

— Но из него же нельзя выстрелить пулей от "ремингтона-308"!

— Никто и не говорит, что можно.

— Тогда с чего вы взяли, что это мой клиент?

— А вдруг? Знаешь, Карелла, нас уже достали с этим снайпером. Только вчера лейтенанту звонили из Управления и спрашивали, собираемся мы вам помогать или дальше будем валять дурака.

— По-моему, этот хмырь здесь ни при чем, — сказал Карелла.

— Ну и чего ты от нас хочешь?

— Вы еще не обыскивали его квартиру?

— С ума сошел? Какую еще квартиру? Да он скорее всего на улице ночует.

— Где он раздобыл ружье?

— Мы сейчас проверим по списку украденного оружия. Позавчера ночью кто-то обчистил пару ломбардов. Может, это он и постарался.

— Вы его уже допрашивали?

— Как же, допросишь такого! Он же чокнутый. Только и делает, что орет про грешников и плюется во всех, кто близко подойдет. Нет, ты только глянь на этого придурка, — расхохотался Шилдс. — Ну вылитая обезьяна, ей-богу!

— Если узнаете, где он живет, пошарьте там у него, ладно? Мы ищем любое оружие, к которому подходят патроны от "ремингтона-308".

— Приятель, таких пушек навалом, — ухмыльнулся Шилдс.

— Да, но это же не двадцать второй калибр.

— Это точно.

— Ты лучше позвони в "Буэнависта" и скажи, чтобы они приготовили койку в психиатрическом.

— Уже позвонили. Значит, это не твой клиент? — с сожалением спросил Шилдс.

— Что-то не похоже.

— Жаль. Нам не терпится сбагрить его куда-нибудь поскорее.

— А что так? Такой приятный старикан, просто заглядение…

— Видишь ли, тут есть небольшая загвоздка.

— Какая?

— Кто будет выводить его из камеры?

Когда Карелла вернулся в участок, там его уже ждала Маргарет Бафф-Рэдфилд.

Это была шатенка с карими глазами, выглядевшая гораздо старше своих тридцати девяти лет. Густые тени для век и слишком яркая помада выделялись на фоне ее бледного лица. Платье висело на ней мешком.

Она вяло пожала руку Карелла когда ее муж. их знакомил, и посмотрела на него так, словно боялась, что тот сейчас даст ей пощечину. Неожиданно Карелла подумал, что раньше эту женщину часто били. Он посмотрел на Рэдфилда. С виду тихий.

— Миссис Рэдфилд, — обратился он к Маргарет, — мы бы хотели задать вам несколько вопросов.

— Ради Бога. — Она безразлично пожала плечами.

Что-то заставило Кареллу повернуться к Рэдфилду и сказать:

— Сэр, если не возражаете, я бы хотел поговорить с вашей женой наедине.

— Почему? — удивился Рэдфилд. — Мы женаты, и у нас нет секретов друг от друга.

г— Знаю, сэр, и, поверьте, уважаю это. Но нам кажется, что люди очень часто волнуются в присутствии своих близких, и, если есть такая возможность, мы стараемся проводить беседы с глазу на глаз.

— Понятно, — недовольно пробурчал Рэдфилд.

— Да, сэр.

— Ну, если так…

— Если не возражаете, я попрошу Мисколо проводить вас в приемную. Там есть журналы, там вы можете покурить…

— Я не курю.

— Если хотите, Мисколо принесет вам чашечку кофе…

— Спасибо, я не хочу…

.— Мисколо! — крикнул Карелла, и Мисколо тут же влетел в комнату. — Проводи, пожалуйста, мистера Рэдфилда в приемную и устрой его там поудобнее.

— Прошу вас, сэр,' — сказал Мисколо.

Рэдфилд нехотя поднялся со стула и вслед за Мисколо вышел из комнаты. Карелла подождал, пока не убедился, что Рэдфилд отошел достаточно далеко, чтобы ничего не слышать, повернулся к Маргарет и быстро сказал:

— Расскажите о вечеринке, на которой вы были в сороковом году.

— Что?! — изумленно воскликнула она.

— О. той, что была в доме Рэнди Нордена.

— Как… как вы об этом узнали?

— Узнали. -

— Мой муж знает? — испуганно спросила Маргарет.

— Его мы ни о чем не спрашивали, миссис Рэдфилд.

— Вы ведь ему не скажете, правда?

— Конечно, нет. Нас интересует только Дэвид Артур Коэн. Вы можете рассказать, как он вел себя в тот вечер?

— Не знаю, — произнесла она дрожащим голосом и вжалась в спинку кресла, как будто он размахивал перед ней дубинкой.

— Что он там делал, миссис Рэдфилд?

— Н-не знаю, — повторила она тем же дрожащим голосом и испуганно зажмурилась.

— Миссис Рэдфилд, я же не спрашиваю, что в ту ночь делали вы. Я только хочу знать…

— Я ничего не делала! — выкрикнула Маргарет и вцепилась руками в подлокотники кресла, словно готовясь к тому, что сейчас он ее ударит.

— Никто и не говорит, что вы что-то делали. Я только хочу знать, не произошло ли там чего-нибудь такого, что могло погубить Коэна…

— Там ничего не произошло! Я хочу домой. Я хочу к мужу.

— Миссис Рэдфилд, мы думаем, что внизу у нас сидит убийца. Он утверждает, что не имеет к этим убийствам никакого отношения, но если мы найдем хоть что-нибудь, что заставит его заговорить…

— Я ничего не знаю! Я хочу домой.

— Миссис Рэдфилд, мне бы не хотелось…

— Я ничего не знаю.

— …ставить вас в неловкое положение, но если мы не выясним ничего конкретного…

— Говорю вам, я ничего не знаю. Я хочу домой.

— Миссис Рэдфилд, — бесстрастно сказал Карелла, — нам известно все, что случилось в ту ночь у Рэнди Нордена. Понимаете, все. Нам рассказала Элен Стразерс. И Коэн тоже.

— Я ничего не делала! Это все они!

— Кто?

— Все остальные.

— Кто все остальные?

— Элен и Бланш. Только не я!

— Что они делали?

— Они ни за что не смогли бы заставить меня заниматься этим. Ни за что! Мне было всего семнадцать, но я твердо знала, что хорошо, а что плохо.

— Вы не принимали участия в том, что там творилось?

— Нет!

— Тогда почему же вы не ушли, миссис Рэдфилд?

— Потому что они… они схватили меня и не пускали. Все они, даже девушки. Они держали меня, пока… слушайте, я даже не собиралась участвовать в пьесе. Я играла Мэг, барменшу… Сначала моя мама даже не разрешила мне участвовать в спектакле, потому что Элен и Бланш играли проституток… я согласилась только потому, что меня уговорил Рэнди. До той вечеринки я даже не подозревала, что это за тип. Он был с Элен. С этого все и началось — он заперся с Элен, и все так много пили…

— Вы тоже были пьяны?

— Нет… да… не знаю. Наверное, да. Будь я трезвой, я бы не позволила, им…

— Чего бы вы им не позволили?

— Ничего.

— Миссис Рэдфилд, что если мне позвать одну из наших сотрудниц? Вы можете все рассказать ей.

— Я не обязана ничего рассказывать.

— И все-таки я приглашу…

— Мне нечего ей сказать. Я ни в чем не виновата… Я никогда… вы думаете, я этого хотела?

— Мисколо! Приведи кого-нибудь из женского персонала, быстро! — гаркнул Карелла.

— Это они во всем виноваты! Я была пьяна, иначе они не смогли бы — меня удержать. Мне было всего семнадцать. Я ничего не знала о таких вещах, потому что росла в приличной семье. Если бы меня не напоили… я не позволила бы им исковеркать всю мою жизнь. Если бы я знала, какой подонок этот Рэнди, сколько в нем грязи… и все остальные, особенно Элен, если бы я знала, какая это мразь, я бы не осталась на вечеринке, я бы не выпила ни капли… я бы вообще не участвовала в пьесе, если бы знала, что это за люди, что они со мной сделают, если бы я только знала… Но мне было всего семнадцать, я даже не думала о подобных вещах, и когда они сказали, что собираются после спектакля, я подумала, все будет тихо и пристойно, тем более что там был профессор Ричардсон… но они пили и при нем, а когда он ушел, начали пить по-настоящему. До этого я не пробовала ничего крепче пива, а они всем наливали виски… я и опомниться не успела, как нас осталось всего шестеро…

Альф Мисколо увидел сотрудницу полиции, спешившую по коридору к сыскному отделу, и с облегчением подумал, что ему недолго осталось мучиться, пытаясь развлечь Льюиса Рэдфилда. Рэдфилд быстро устал даже от последнего номера "Сэтеди ивнинг пост" и теперь беспокойно ерзал в кресле в скудно обставленной комнатке, примыкавшей к канцелярии и по какому-то недоразумению названной приемной. Мисколо хотелось, чтобы Рэдфилды поскорее отправились домой, — тогда он смог бы вернуться в канцелярию к своим папкам и пишущей машинке. Но не тут-то было — Карелле даже понадобилась дополнительная помощь, а Рэдфилд сидел в кресле и тяжело вздыхал, словно его жена находилась в руках безжалостных садистов.

Сам Мисколо тоже был женат и, чтобы хоть как-то успокоить его, сказал:

— Да вы не волнуйтесь, мистер Рэдфилд. Всего лишь несколько вопросов.

— У нее с нервами не в порядке. Не дай Бог, доведут они ее своими вопросами. — Рэдфилд говорил, не глядя на Мисколо; все его внимание было приковано к открытой двери в коридор. Со своего места он не мог видеть и слышать того, что происходило у Кареллы, но не отрывал глаз от двери и напряженно прислушивался к каждому шороху.

— Давно женаты, сэр? — спросил Мисколо, стараясь завязать разговор.

— Два года, — машинально ответил Рэдфилд.

— Так вы почти что новобрачные? — с улыбкой сказал Мисколо. — Теперь понятно, почему вы так за нее переживаете. Я и сам женат…

— Вряд ли мы попадем в категорию новобрачных. Ведь мы уже далеко не подростки.

не

— Нет-нет, я вовсе не…

— Кроме того, у моей жены, это второй брак.

— О! — с умным видом сказал Мисколо и не нашелся, что еще добавить.

Рэдфилд молча кивнул.

— Ну что же, многие женятся поздно, — неуверенно сказал Мисколо. — Часто такие браки оказываются самыми прочными. Обе стороны, готовы, так сказать, принять на себя исполнение семейных обязанностей, готовы…

— У нас нет семьи.

— Прошу прошения?

— У нас нет детей.

— Ну, рано или поздно будут, — заулыбался Мисколо. — Стоит только захотеть…

— Я-то хочу.

— Что может быть лучше! — оживился Мисколо, любивший детей больше всего на свете. — У меня у самого двое — девочка и мальчик. Дочка учится на секретаршу в коммерческой школе в нашем городе, а сын — в Массачусетском технологическом в Бостоне. Вы когда-нибудь бывали в Бостоне?

— Нет.

— А вот мне довелось, когда я служил во флоте. Давным-давно, еще до войны. А вы сами служили?

— Да.

— В каких войсках?

— В пехоте.

— У пехоты случайно нет военной базы где-нибудь поблизости от Бостона?

— Понятия не имею.

— Кажется, я там видел много солдат. — Мисколо пожал плечами. — А где вы служили?

— Сколько они еще с ней будут возиться? — неожиданно перебил его Рэдфилд.

— Еще пару минут и все. Так где, говорите, вы служили?

— В Техасе.

— Чемзанимались?

— Как все. Рядовой в пехотной роте.

— Воевали?

— Участвовал в высадке в Нормандии.

— Да вы что!

Рэдфилд кивнул:

— Со следующего дня после начала операции.

— Должно быть, пришлось не сладко, да?

— Я выжил, — коротко ответил Рэдфилд.

— Ну и слава Богу. Многим парням не повезло.

— Знаю.

— Честно говоря, я немного жалею, что не воевал. Я серьезно. Когда я служил, никому и в голову прийти не могло, что будет война. А когда она началась, я был уже слишком старым. Я бы гордился тем, что сражался за свою страну.

— Почему? — спросил Рэдфилд.

— Почему? — на секунду Мисколо остолбенел. — Ну… ради будущего.

— Ради спасения демократии во всем мире? — спросил Рэдфилд.

— Да, за это и…

— И чтобы сохранить свободу грядущим поколениям? — саркастически спросил Рэдфилд. Мисколо молча уставился на него.

— Я считаю, что это важно, чтобы мои дети жили в свободной стране, — сказал он наконец.

— Я тоже так считаю, — кивнул Рэдфилд. — Ради ваших детей и моих.

— Верно. Когда они у вас появятся.

— Да, когда они у меня появятся.

Оба замолчали.

Рэдфилд закурил.

— Ну что же они там так долго?

Элис Бэннион, сотруднице полиции, беседовавшей с Маргарет Рэдфилд наедине, было двадцать четыре года. Изумленно округлив глаза, она сидела за столом напротив миссис Рэдфилд и в тишине пустой комнаты напряженно ловила каждое слово. Ее сердце бешено колотилось. Маргарет потребовалось всего пятнадцать минут, чтобы во всех подробностях рассказать о той вечеринке в сороковом году, и за это время Элис Бэннион успела покраснел?.и побледнеть, испытать шок, отвращение и сострадание. В час дня Маргарет и Льюис Рэдфилд вышли из участка, и детектив 3-го класса Элис Бэннион села печатать протокол. Она старалась делать это без эмоций, не показывая своего личного отношения к произошедшему, но по мере того,' как она все дальше углублялась в протокол и в прошлое, она делала все больше ошибок. Когда она вытащила лист из машинки, с нее ручьями стекал пот, и она пожалела, что в тот день не надела пояса. Она отнесла протокол в кабинет лейтенанта, где ее дожидался Карелла, и нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, пока он читал протокол.

— Это все? — спросил Карелла.

— Все. Слушай, Карелла, в следующий раз сделай мне одолжение.

— Какое?

— Задавай свои вопросы сам! — бросила Элис и вышла, хлопнув дверью.

— Ну ка, покажи, — попросил Бернс, и Карелла протянул ему протокол.

"Миссис Рэдфилд крайне взволнована, не желает говорить на эту тему. Утверждает, что за всю жизнь рассказала об этом только одному человеку — семейному врачу, и то только потому, что возникла необходимость срочно принять соответствующие меры. В течение многих лет пользуется услугами терапевта и хирурга доктора Фидио, практикующего по адресу: Эйнсли-авеню, 106, Айсола.

Миссис Рэдфилд утверждает, что ее насильно напоили на вечеринке в доме Рэндольфа Нордена приблизительно во второй половине апреля 1940 года. Говорит, что находилась в состоянии опьянения, когда другие студенты в час-два ночи разошлись по домам. Сознавала, что события принимают опасный оборот, но слишком плохо себя чувствовала, чтобы уйти. Она отказалась принимать участие в том, что, как она понимала, происходило в соседних комнатах, и осталась в гостиной у пианино. Две. другие девушки, Бланш Леттиджер и Элен Стразерс, затащили миссис Рэдфилд в спальню и с помощью ребят держали ее, в то время как Рэнди Норден "надругался" над ней. Она пыталась покинуть комнату, но ей связали руки, и молодые люди по очереди насиловали ее, пока она не потеряла сознание. Говорит, что в этом принимали участие все ребята и что девушки над ней смеялись. У нее сохранились смутные воспоминания об огне; кажется, одна из портьер горела, но она не уверена. Около пяти утра кто-то отвез ее домой, но кто именно — она не помнит. Единственному близкому родственнику — матери — она побоялась рассказать о случившемся.

В октябре 1940 года она обратилась к доктору Фидио по поводу недомогания, казавшегося обычным раздражением матки. Анализ крови показал, что у нее венерическое заболевание — гонорея, перешедшая в хроническую стадию с внутренним изъязвлением женских органов. Она рассказала доктору Фидио о событиях на вечеринке; он настаивал на возбуждении уголовного дела, но она отказалась, не желая, чтобы об этом инциденте знала мать. По мнению доктора Фидио, серьезность симптомов требовала срочного хирургического вмешательства, и в ноябре у миссис Рэдфилд была удалена матка. Ее матери было сказано, что была сделана операция по удалению аппендикса.

Миссис Рэдфилд считает, что ее заразил именно Рэнди Норден, хотя, и не может утверждать этого наверняка, т. е. в изнасиловании принимали участие все подростки. Также намекает на то, что девушки тоже вступали с ней в противоестественные отношения, но не может заставить себя обсуждать эту тему. Говорит, что рада смерти Нордена и Форреста. Узнав, что Бланш Леттиджер впоследствии стала проституткой, сказала: "Я не удивляюсь". Наш разговор закончила словами: "Жаль, что не убили Элен. Все это затеяла она".

9 мая

Детектив 3-го класса Элис Р. Бэннион"

Они устроили Дэвиду Артуру Коэну допрос с пристрастием, который продолжался четыре часа. Его психоаналитику и не снились такие изощренные методы шокотерапии. Коэна заставляли снова и снова рассказывать в деталях обо всем, что произошло на той давней вечеринке, ему по нескольку раз зачитывали отрывки из показаний Маргарет Рэдфилд, а потом просили пересказать все своими словами, спрашивали, почему горела портьера и что именно делали девушки, и так четыре часа подряд, пока он. не разрыдался, повторяя снова и снова:

— Я не убийца, я не убийца…

Закончив с Коэном, детективы посовещались с помощником окружного прокурора.

— Не думаю, что мы можем его арестовать, — покачал головой тот. — Абсолютно не к чему придраться.

Карелла и Мейер кивнули.

— Мы установим за ним наблюдение, — сказал Карелла. — Спасибо, что приехали.

Они отпустили Дэвида Артура Коэна в четыре часа пополудни. Берт Клинт приготовился начать слежку, но ему так и не довелось выполнить эту работу. Едва Коэн вышел на залитое солнцем крыльцо участка, как тут же рухнул замертво с простреленной головой.

Глава 17

На противоположной стороне улицы, домов не было — только парк. И за низкой каменной оградой, тянувшейся вдоль тротуара, нс было деревьев. У ограды они нашли стреляную гильзу и пришли к выводу, что убийца стрелял именно оттуда, с гораздо более близкого, чем обычно, расстояния, сумев снести Коэну полголовы. Услышав выстрел, Клинг выскочил из участка, сбежал по лестнице и углубился в парк, наугад петляя по дорожкам и прочесывая кусты, но убийца исчез.

Рядовым патрульным участка все это начало казаться очень забавным. Когда человека убивают на ступеньках полицейского участка — это довольно мрачный образчик черного юмора, но тем не менее он их очень веселил. Всем им было известно, что в тот день детективы звонили в прокуратуру и что Коэна полдня продержали в участке, и теперь они острили по поводу того, что он уже не сможет подать в суд за незаконный арест, поскольку кто-то очень своевременно убил его. Один патрульный в шутку сказал, что детективам осталось еще немножко подождать, и когда все участники пьесы, будут мертвы, — убийства автоматически прекратятся и можно будет идти домой спать. Другой выдвинул идею получше^ предложив действовать методом исключения — когда в живых останется всего один участник пьесы, то почему бы ему и не быть убийцей?.

Но Карелле было не до смеха. Он знал, что ни Томас Ди Паскуале, ни Элен* Вейл, не убивали Коэна, так как оба они передвигались по городу в сопровождении полицейских, не выпускавших их из виду. С другой стороны, Льюис и Маргарет Рэдфилд покинули участок в час дня, за три часа до того, как Коэн вышел на крыльцо и получил пулю в голову. Детектив Мейер Мейер был немедленно отправлен в квартиру Рэдфилда на углу Гровер-авеню и 41-й стрит в Айсоле, где ему сказали, что Маргарет Рэдфилд прямо из участка отправилась в салон красоты, по-видимому, для того, чтобы восстановить внешность и духовное равновесие. Льюис Рэдфилд сообщил Мейеру, что из участка он поехал в свою контору на Карвин-стрит, где находился до пяти, а потом вернулся домой. Он вспомнил, что надиктовал несколько писем секретарше, а в три часа присутствовал на совещании/ Звонок в контору подтвердил, что с половины второго до пяти Рэдфилд был на работе. Никто не мог сказать наверняка, где именно он находился в четыре часа, когда убили Коэна, поэтому на этот счет оставались некоторые сомнения. Тогда Мейер позвонил Карелле в участок, что собирается немного понаблюдать за Рэдфилдом. Карелла согласился, что это хорошая идея, и отправился домой обедать. Ни он, ни Мейер не считали, что дело было очень смешным. По правде говоря, их от него уже тошнило.

А- затем, как это ни странно, — если учесть, с какой легкостью патрульные отнеслись ко всем этим жутким убийствам, — именно патрульный предпринял еше одну попытку сдвинуть расследование с мертвой точки.

В одиннадцать вечера, когда Карелла сидел дома и читал газету, раздался телефонный звонок. Карелла раздраженно посмотрел на телефон, встал с кресла в гостиной, вышел в прихожую и поднял трубку.

— Алло?

— Стив, это капитан Фрик. Я тебя не разбудил?

— Нет-нет. Что случилось?

— Мне неудобно беспокоить тебя по такому поводу, но я все еще у себя в кабинете и пытаюсь разобраться с этим чертовым расписанием.

— С каким расписанием?

— С графиком дежурств моих патрульных.

— А, ну да. И в чем дело?

— У меня здесь отмечено, что Антонино был закреплен за Элен Вейлс восьми утра до четырех дня, а потом его сменил Бордмен. Он будет дежурить до двенадцати ночи. Так?

Видимо, так.

— О’кей. И Семелмен должен дежурить у этого Ди Паскуале с восьми до четырех, но тут написано, что он ушел в три. В четыре его должен был сменить Канаван, но он позвонил в девять вечера и сказал, что только что заступил на пост. Стив, я ничего не понимаю. Ты давал этим парням разрешение?

— Что вы имеете в виду? Вы хотите сказать, что с трех до девяти с Ди Паскуале никого не было?

— Похоже на то. Судя по расписанию.

— Понятно.

— Ты давал им разрешение?

— Нет, не давал я им никакого разрешения..

Когда Карелла примчался к Ди Паскуале, у его двери стоял патрульный. Полисмен посторонился, чтобы старший по званию мог позвонить в квартиру. Карелла торопливо позвонил и стал ждать, когда ему откроют. Открыли не сразу, поскольку Ди Паскуале находился в спальне в другом конце квартиры и ему пришлось надеть халат и шлепанцы, а потом пройти через шесть комнат в прихожую. Открыв дверь, он увидел совершенно незнакомого человека.

— О’кей, что вам нужно?

— Мистер Ди Паскуале?

— Ну?

— Я детектив Карелла.

— Очень мило. А вы знаете, что сейчас половина двенадцатого?

— Очень сожалею, мистер Ди Паскуале, но мне нужно задать вам несколько вопросов.

— А до утра потерпеть не можете?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Между прочим, я не обязан впускать вас. Я могу послать вас куда подальше.

— Это правда, сэр, можете. Но в таком случае я буду вынужден затребовать ордер на ваш арест.

— Эй, приятель, вы что, за идиота меня принимаете? Я свои права знаю! — возмутился Ди Паскуале. — Меня не за что арестовывать, потому что я ничего не сделал!.

— А как насчет подозрения в убийстве?

— Как? А никак! Нет такого преступления, как подозрение! Убийство? Не смешите. И кого же, по-вашему, я убил?

— Мистер Ди Паскуале, мы не могли бы обсудить это в квартире?

— А что? Боитесь разбудить соседей? Меня вы уже разбудили, какая разница, если. вы весь, дом на ноги поднимете. Входите, входите. В этом городе полиция не отличается хорошими манерами. Вваливается тут посреди ночи… Господи, да заходите, не топчитесь в коридоре.

Войдя в. квартиру, Ди Паскуале включил свет в гостиной, и они сели, недовольно глядя друг на друга.

. — Ну и что дальше? — спросил Ди Паскуале. — Вы здесь, вытащили меня из постели. Что вы от меня хотите?

— Мистер Ди Паскуале, сегодня в четыре часа был застрелен человек, выходивший из полицейского участка.

— Ну и что?

— Мистер Ди Паскуале; мы говорили с патрульным, которого поставили охранять вас, и он сказал, что вы отпустили его в три часа. Это правда?

— Да, правда.

— Вы говорили ему, что он вам не понадобится до девяти вечера? Это тоже правда, мистер Ди Паскуале?

— Правда. И что теперь? И из-за этого вы врываетесь в квартиры по ночам? Чтобы проверить, врет ваш полисмен или нет? Вам что, заняться больше нечем? Кстати, это вы звонили мне утром, в половине восьмого? Вы любите будить людей, да?

— Мистер Ди Паскуале, почему вы сказали полицейскому, что он вам не' понадобится?

— По той простой причине, что я сегодня был в "Коламбиа пикчерз" и обсуждал условия одной сделки с начальником сценарного отдела. Я поехал туда в три часа и рассчитывал пробыть с ним до шести. И я знал, что когда мы оба спустимся вниз, нас будет ждать "кадиллак" с шофером, который отвезет нас в очень шикарный ресторан, где я не стану садиться у окна. Мы выпили в баре по паре рюмок, а к семи к нам подъехал писатель, который передал сценарий начальнику сценарного отдела. Потом мы пообедали, выбрали столик подальше от окна, потом сели в "кадиллак", и меня отвезли домой, где меня должен был встретить этот болван в полицейской форме. Я приезжаю домой и вижу, что его еще нет, у двери болтается какой-то другой тип. Дома меня должна была ждать молодая леди, которая сейчас спит в соседней комнате. Так что, мистер Карелла, который любит будить людей по ночам, я подумал, что сохранил городской казне немного денег, послав полицейского следить за порядком, а не крутиться вокруг меня, тем более когда я знаю, что нахожусь в полной безопасности. Поэтому я его и отпустил, мистер Карелла. Вас устраивает такой ответ?

— Мистер Ди Паскуале, вы сегодня были где-нибудь поблизости от Восемьдесят седьмого участка?

— Я весь день проторчал в "Коламбии", потом поехал обедать, а потом прямо сюда.

— Мистер Ди Паскуале, у вас есть какое-нибудь огнестрельное оружие?

— Нет! — Ди Паскуале раздраженно вскочил с места. — К чему это вы клонете? Как так получилось, что я вдруг стал подозреваемым? В чем дело? Вам больше некого?

Он и не представлял, насколько близко был к правде. Действительно, подозревать было больше некого. Они начали дело, цепляясь за соломинку, и сейчас находились точно в таком же положении. Карелла тяжело вздохнул.

— Полагаю, начальник сценарного отдела "Коламбии" подтвердит…

— Хотите позвонить ему прямо отсюда? Я дам вам его домашний телефон. Давайте, почему вы не звоните? Если хотите, можете разбудить весь этот проклятый город, пока вы расследуете…

— Думаю, это может подождать до утра, — перебил Карелла. — Простите за беспокойство. Спокойной ночи, мистер Ди Паскуале.

— Дорогу назад сами найдете? — с издевкой спросил Ди Паскуале.

Близилась полночь.

Мейер Мейер стоял на углу напротив дома Рэдфилдов и думал, что пора заканчивать. Он занял свой пост в шесть вечера, а сейчас было без двадцати двенадцать, и он был уверен, что Рэдфилды скоро погасят свет и лягут спать. Но в 19.00 Маргарет Рэдфилд вышла на улицу с терьером на поводке, обошла квартал и в 19.25 вернулась домой. У Мейера собаки не было, но он не сомневался, что эта прогулка не будет последней для терьера, которого держат в городской квартире. Однако сейчас, в 23.40, он посмотрел на часы, нет, уже 23.45, ничто не указывало на то, что Маргарет или Льюис Рэдфилд еще раз собираются вывести свою шавку на прогулку. Кроме того, начался дождь.

Сначала это была только легкая колючая изморозь, проникавшая до костей. Мейер снова посмотрел на освещенные окна на третьем этаже, тихонько выругался, решил пойти домой, передумал, перешел дорогу и встал под навесом у витрины бакалейной лавки. Лавка была закрыта. Почти полночь улицы опустели. С реки неожиданно подул сильный ветер, пригнав тяжелые дождевые облака. Потоки воды забарабанили по тротуарам. В считанные секунды мелкий дождик превратился в ливень. В небе над крышами домов заплясали молнии. Мейер стоял под навесом и мечтал оказаться в теплой постели рядом с Сарой. Он снова обложил Рэдфилдов, решил пойти домой, вспомнил о проклятом терьере, убедил себя, что собаку выведут еще раз, поднял воротник пальто и посмотрел на освещенные окна Рэдфилдов. Навес протекал. Он взглянул на дырку в парусине, потом снова сосредоточил свое внимание на окнах.

Свет погас.

Казалось, прошло целых полчаса, прежде чем свет зажегся опять, как он предположил, в спальне, а потом и в каком-то окне поменьше. "Ванная", — подумал Мейер. Слава Богу, наконец-то они ложатся спать. Он ждал.* В обоих окнах горел свет. Повинуясь какому-то импульсу, он быстро перебежал через улицу и вошел в подъезд. Лифт находился прямо напротив входа. Он пересек вестибюль и посмотрел на индикатор над дверью лифта. Он подождал несколько минут, и вдруг стрелка начала двигаться. 5, 4, 3… Стрелка остановилась.

"Третий", — подумал он. Рэдфилды живут на третьем.

Стрелка, снова двинулась.

Он выскочил из подъезда и спрятался под протекающим навесом, теперь уже будучи абсолютно уверенным, что это Льюис Рэдфилд или Маргарет спускается вниз с собакой. Он ждал, не сводя глаз с двери. Маргарет. Рэдфилд, ведя терьера на поводку вышла из подъезда в тот момент, когда патрульный полицейский завернул за угол.

Было без пятнадцати двенадцать..

Проходя мимо Мейера, полицейский посмотрел на него и увидел лысого человека без шляпы с. поднятым воротником, притаившегося у закрытой двери магазина. Без пяти двенадцать, дождь, пустая улица…

И патрульный повернул назад.

Задыхаясь от быстрого бега, снайпер перепрыгнул на крышу соседнего дома, занял позицию за парапетом и посмотрел вниз, на улицу. На улице не было ни души, но он знал, что она вот-вот появится из-за угла с собакой. Скоро она будет мертва. Он замер в ожидании.

Он стиснул в руках винтовку и подумал, что оптический прицел делает ее еше более смертоносным оружием. Он прицелился в фонарный столб в середине квартала. Столб был далеко внизу, но сквозь мощную оптику казалось, что он совсем рядом. Да, она будет отличной мишенью.

Он подумал, сможет ли он остановиться? Будет ли она последней жертвой? А может, с нее и надо было начать? Он знал, что собака потянет ее к фонарному столбу и она наверняка там остановится. Он поймал фонарь в перекрестье прицела и чертыхнулся на дождь. Он и не подозревал, — что дождь окажется такой помехой — очертания предметов казались нечеткими и расплывчатыми. Может, стоит дождаться другого раза?

Нет.

"Подонки, — подумал он. — И ты! Тебя бы первой шлепнуть!"

Дождь долбил его по голове и плечам. На нем был черный дождевик, вокруг — ночь, и он, пока ждал ее, ощутил знакомую нервную дрожь. "Где же ты, — подумал он, — выходи поскорее, я тебя жду, я приготовил тебе подарочек, ну давай, давай, давай…"

Собака остановилась у пожарного гидранта на углу. Мейер, не сводивший глаз с Маргарет, даже не заметил приближения полицейского.

— Какие проблемы, мистер?

Мейер вздрогнул от неожиданности.

— А?

— Какого черта ты здесь торчишь?

На лице Мейера появилась улыбка. "Ну надо же, как не вовремя", — подумал он и сказал:

— Послушайте, я…

Полицейский толкнул его. Он только что вышел на дежурство, был явно не в духе и не собирался тратить время на болтовню с подозрительной личностью, которая выглядела так, словно замышляла ограбление.

— Шагай! — сердито сказал он. — Давай-давай, вали отсюда.

— Послушайте, — повторил Мейер, и улыбка исчезла с его лица, — дело в том, что я…

— Тебе что, повыступать захотелось?! — рыкнул патрульный, схватил Мейера за рукав и рванул на себя.

В этот момент Маргарет Рэдфилд скрылась за углом.

Он увидел, как она вышла из-за угла. Несмотря на дождь, он узнал ее и собаку сразу же.

Он вытер ладони о плащ и только потом понял, что плащ еще мокрее.

"Я убью тебя лучше, чем других, — подумал он. — Так и знай, ты, сука!"

Он больше не сдерживал дыхания, его сердце бешено заколотилось, руки начали дрожать. Он снова выглянул из-за парапета и увидел, как она неторопливо идет по улице.

Дул сильный ветер. Он должен сделать поправку на ветер.

Он стер капли дождя с ресниц.

Вскинул винтовку к плечу.

Взял на прицел фонарный столб и замер.

Ну давай, подумал он.

Иди сюда.

Ближе, ближе, черт бы тебя побрал!

— Я детектив, — спокойно сказал Мейер. — Отпустите рукав.

Вместо этого полицейский заломил ему руку за спину и начал обыскивать. Конечно же, револьвер он обнаружил сразу.

— Разрешение на него у тебя есть? — спросил он, в то время как Мейер в отчаянии прислушивался к удаляющимся шагам Маргарет.

— Идиот чертов! — прошипел Мейер полицейскому. — Хочешь, чтобы тебя перевели в Беттаун? А ну верни револьвер!

Патрульный вдруг уловил в голосе Мейера некую начальственную нотку и еще что-то, мгновенно подсказавшее ему, что если он не отстанет от этого лысого, то, чего доброго, действительно угодит в Беттаун. Он тут же протянул ему револьвер и извиняющимся тоном произнес:

— Вы же понимаете…

Но Мейеру было не до извинений, он даже не слышал его слов. Добежав до угла, он увидел Маргарет — она прошла полквартала и остановилась, пока терьер топтался у фонарного столба на обочине. Мейер последовал за ней, двигаясь короткими перебежками от парадного к парадному. Он находился примерно в ста футах от нее, когда она неожиданно упала.

Выстрела он не слышал.

Она беззвучно осела на тротуар, и отсутствие звука только подчеркивало весь ужас происходящего, потому что Мейер знал, что в нее стреляли, но по-прежнему понятия не имел, где прячется снайпер. Он бросился к ней, остановился, посмотрел на крыши домов на другой стороне улицы и неожиданно понял, что стреляли с одной из них. Терьер залаял, нет, завыл, — его одинокий тоскливый вой напоминал заунывный плач койота.

"Женщина, — подумал Мейер. — Скорее к женщине!"

Нет-нет, сначала на крышу. Скорее на крышу!

Он остановился как вкопанный посреди улицы.

Убийца где-то там, наверху, подумал он, и на секунду его мозг перестал соображать. Вокруг хлестал дождь, перед ним на тротуаре лежала Маргарет Рэдфилд, собака выла, любопытствующий патрульный вышел из-за угла, но Мейер ничего не соображал, он не знал, что делать и куда бежать.

Ни о чем не думая, делая это совершенно автоматически, он рванулся к двери ближайшего к фонарю дома, потому что скорее всего оттуда и стреляли. Потом застыл на месте, на секунду закрыл глаза, постарался сосредоточиться и буквально заставил себя понять, что убийца не спустится в этом квартале, он будет уходить по крышам и попытается скрыться либо на авеню, либо на следующем перекрестке. Выхватив револьвер, он бросился бежать, поскользнулся на мокром асфальте, чудом удержав равновесие, заверил за угол, пронесся мимо пожарного гидранта, остановился и посмотрел на окна Рэдфилдов. У Рэдфилдов горел свет, на улице никого не было.'

"Где же ты?" — подумал Мейер.

Он ждал, не обращая внимания на дождь.

Когда патрульный обнаружил тело Маргарет Рэдфилд и попытался приблизиться, терьер с рычанием бросился на него. Патрульный пнул пса в бок носком тяжелого ботинка, схватил запястье Маргарет и нащупал ее пульс. По ее руке из раны на плече стекала кровь. Она была в жутком состоянии, шел дождь, и патрульного мучила изжога, но у него хватило ума сообразить, что она жива. Он тут же позвонил в ближайшую больницу и вызвал "скорую".

Снайпер не появился на улице там, где его ждал Мейер. Да и сам Мейер уже не думал, что снайпер все еще прячется на одной из крыш. Нет, он ошибся. Снайпер скрылся куда-то еще, поглощенный дождем и темнотой, готовый к новым убийствам.

Засовывая револьвер в кобуру, Мейер услышал сирену приближающейся "скорой" и уныло подумал — на сколько ошибок имеет право полицейский? ^

Глава 18

Больница была еле видна за медленными ровными потоками дождя, такими же серыми, как и ее стены. Детективы приехали туда в час ночи, оставили машину на стоянке, подошли к окошку регистратуры и узнали у дежурной медсестры, что миссис Рэдфилд находится в 407-й палате.

— г Мистер Рэдфилд уже приехал? — спросил Мейер.

— Да, он наверху, — ответила медсестра. — И ее доктор тоже там. Вам надо будет узнать у него, можно ли говорить с пациенткой.

— Мы так и сделаем, — заверил ее Карелла.

Они подошли к Лифту. Карелла нажал кнопку вызова и сказал:

— Ты смотри, быстро же он примчался.

— Когда я позвонил ему в дверь, чтобы сказать, что его жена ранена, он был в душе, — ответил Мейер. — Он принимает душ каждый вечер перед сном. Это объясняет, почему в окне ванной горел свет.

— И как он отреагировал?

— Открыл дверь в халате, мокрый, весь пол водом закапал. Сказал, что ему надо было самому вывести собаку.

— И все?

— Все. Потом спросил, где его жена, и сказал, что сейчас оденется и поедет к ней.

Они поднялись на лифте на четвертый этаж и остановились в коридоре у 407-й палаты. Минут через десять оттуда вышел седой человек лет шестидесяти, посмотрел на часы и заторопился к лифтам.

— Сэр, — окликнул его Карелла.

Человек обернулся.

— Сэр, вы доктор миссис Рэдфилд?

— Да, — ответил тот. — Доктор Фидио.

— Я детектив Карелла из Восемьдесят седьмого участка. А это мой коллега, детектив Мейер.

— Рад с вами познакомиться, — сказал Фидио, обмениваясь с детективами рукопожатиями.

— Мы бы хотели задать миссис Рэдфилд несколько вопросов. Как вы считаете, это возможно?

— Ну-ну, — неуверенно протянул Фидио, — я только что дал ей успокоительное. Оно может начать действовать в любую минуту. Если ваши вопросы-не. займут много времени…

— Мы постараемся долго не задерживаться, — пообещал Карелла.

— Да уж, пожалуйста, — кивнул Фидио и, помолчав, добавил: — Поверьте, я понимаю всю серьезность' того, что произошло, но все же постарайтесь не переутомлять Маргарет. Она выживет, но ей для этого понадобятся все силы.

— Да, сэр, мы понимаем.

— И Льюису тоже. Я знаю, задавать вопросы — это ваша работа, но ему столько пришлось пережить за последний месяц, а теперь еше и эта беда с Маргарет…

— За последний месяц? — переспросил Карелла.

— Да.

— А, вы хотите сказать, он волновался за Маргарет.

— Да.

— Еще бы! Представляю, чего это ему стоило! — сказал Карелла. — Когда знаешь, что где-то разгуливает снайпер, и каждую минуту ждешь, что…

— Да-да, разумеется, и- это тоже.

Мейер подозрительно посмотрел на Фидио. Он подернулся к Карелле и увидел, что тот тоже очень пристально смотрит на доктора.

— Что значит ь- "тоже"! — тихо спросил Карелла.

— Что конкретно вы имели в виду? — добавил Мейер.

— Ну, как… все это дело вокруг Маргарет.

— Какое дело, доктор?

— Вряд ли оно имеет отношение к вашему делу, джентльмены.

В Маргарет Рэдфилд сегодня стреляли и чуть не убили. Это личное дело семьи Рэдфилд, — он покосился на часы. — Если вы собираетесь допросить ее, то вам лучше поторопиться. Это успокоительное…

— Доктор Фидио, мне кажется, это нам решать, что имеет отношение к делу, а что нет. Что беспокоило Льюиса Рэдфилда?

Доктор Фидио глубоко вздохнул, посмотрел на лица детективов, еще раз вздохнул и рассказал им все, что они хотели знать.

Когда они вошли в палату, Маргарет Рэдфилд спала. Ее муж, с ошеломленным выражением лица, сидел на стуле рядом с кроватью, печально глядя на Маргарет. Его черный плащ висел на спинке соседнего стула.

— Здравствуйте, мистер Рэдфилд, — сказал Карелла.

— Здравствуйте, детектив Карелла, — устало кивнул Рэдфилд. В окно за его спиной стучал дождь, и свет уличных фонарей отражался в бегущих по стеклу каплях, делая их похожими на маленькие светящиеся шарики.

— Доктор Фидио говорит, что ваша жена выживет.

— Да, надеюсь.

— Пулевое ранение — это не шутка, — сказал Мейер. — В кино все это выглядит чисто и аккуратно, а на самом деле…

— Я даже представить себе этого не могу, — вздохнул Рэдфилд.

— Насколько я понимаю, вы никогда не были ранены? — спросил Карелла.

— Нет.

— Вы служили в армии?

— Да.

— В каких войсках, мистер Рэдфилд?

— В пехоте.

— В боях участвовали?

— Да.

— Тогда вы должны знать, как обращаться с винтовкой.

— Конечно, — согласился Рэдфилд.

— Мистер Рэдфилд, мы полагаем, что вы умеете обращаться с ней очень хорошо.

На лице у Рэдфилда появилось настороженное выражение.

— Мы полагаем, что во время войны вы были отличным стрелком. Не правда ли, мистер Рэдфилд?

— Ничем не лучше других.

— Значит, с тех пор вы многому научились.

— Что вы имеете в виду? — снова повторил Рэдфилд.

— Где вы были сегодня вечером, когда ваша жена выходила гулять с собакой? — спросил Мейер.

— Под душем.

— Под каким?

— Что значит — под каким? — удивился Рэдфилд. — Под обыкновенным.

— В ванной… или на крыше?

— Что?!

— Мистер Рэдфилд, на улице шел дождь. Потому-то вы и промахнулись, когда стреляли в нее, и попали ей только в плечо.

— Не понимаю, о чем вы… о ком вы говорите? О Маргарет?

— Да, мистер Рэдфилд. Мы говорим о том, что вы знали, что незадолго до полуночи ваша жена пойдет гулять с собакой. Мы говорим о том, что едва она вышла из квартиры, вы поднялись на крышу, перемахнули на соседний дом и ждали, когда она выйдет из-за угла. Вот о чем мы говорим, мистер Рэдфилд.

— В жизни не слышал подобного бреда. Как я мог… ведь я был в душе, когда все это случилось. Я даже дверь пошел открывать в халате. Я…

— Сколько времени займет застрелить кого-нибудь, вернуться в квартиру и нырнуть в ванну, мистер Рэдфилд?

— Нет, — покачал головой Рэдфилд. — Нет.

— Да, мистер Рэдфилд.

— Нет!

— Мистер Рэдфилд, — сказал Карелла. — Только что в коридоре мы говорили с доктором Фидио. Он сказал нам, что с тех пор, как вы и миссис Рэдфилд поженились два года назад, вы пытались завести ребенка. Это правда?

— Да, правда.

— Еще он сказал, что в начале апреля вы приходили к нему на прием, потому что опасались, что вся вина за неудачу лежит на вас.

Рэдфилд кивнул.

— Но доктор Фидио рассказал вам, что в ноябре сорокового года ваша жена Маргарет перенесла операцию по удалению матки и что после этого у нее никогда не будет детей. Это тоже правда, мистер Рэдфилд?

— Да, он мне так и сказал.

— А раньше вы об этом не знали?

— Нет.

— У вашей жены наверняка должен был остаться шрам. Вы ее когда-нибудь спрашивали — откуда он у. нее?

— Да. Она сказала, что ей вырезали аппендикс..

— Но когда доктор Фидио рассказал вам о подлинной причине операции, он также рассказал и о вечеринке в апреле сорокового года, которая закончилась для вашей жены венерическим…

— Да-да, он рассказал мне все, — нетерпеливо перебил Рэдфилд. — Не понимаю только, какое отношение…

— Сколько вам лет?

— Сорок семь.

— У вас когда-нибудь были дети?

— Нет.

— Должно быть, вам очень хотелось стать отцом.

— Да, я… я хотел иметь детей.

— Но они лишили вас этой возможности, не так ли?

— Л… я не понимаю, о ком вы говорите.

— Мистер Рэдфилд, я говорю о людях, которые были на вечеринке и из-за которых ваша жена попала на операционный стол.

— Я не знаю, кто были эти люди. И вообще не понимаю, что вы имеете в виду.

— Правильно, мистер Рэдфилд. Вы не знали, кто они такие. Вы знали только то, что после постановки "Долгого пути домой" состоялась вечеринка, и вы правильно предположили, что все участники спектакля должны были на ней присутствовать. Что было потом? Нашли старую театральную программку Маргарет и просто начали выбивать их всех по списку?

Рэдфилд отрицательно покачал головой.

— Где вы спрятали винтовку, мистер Рэдфилд? — спросил Карелла.

— Кого вы наметили следующей жертвой? — не отставал от него Мейер.

— Я ничего этого не делал, — замотал головой Рэдфилд. — Я никого не убивал.

— Если это ваш плащ, — сказал Карелла, — то вам лучше надеть его.

— Зачем? Что вы собираетесь делать?

— Доставить вас в участок.

— За что? Говорю вам, я не…

— Мы задерживаем вас по подозрению в убийстве; мистер Рэдфилд.

— В убийстве? Я никого не убивал, как вы можете…

— А мы считаем, что убивали.

— То же самое вы думали и о Коэне.

— Здесь есть существенная разница.

— Какая?

— На этот раз мы уверены на все сто.

Было два часа ночи, когда они привезли Рэдфилда в участок. Сначала он пытался все отрицать, поскольку не знал, что, пока его допрашивают, полиция обыскивает его квартиру. Он отказался признать что бы то ни было и продолжал повторять, что, когда стреляли в его жену, он был под душем и ничего не знал, пока Мейер не позвонил в квартиру. Тогда он надел халат и пошел открывать. Как он мог оказаться на крыше? А когда Коэна застрелили на крыльце участка, он вообще был на работе, и как можно вот так просто взять и обвинить человека в убийстве? Мало ли, что никто его не видел после окончания совещания в 3.30?! Действительно, он мог выйти из конторы через черный ход и подстеречь Коэна возле участка. Ну и что? Можно еще и не такое придумать! Если так рассуждать, то любого можно признать виновным в совершении убийства! Нет, он к этому не имеет ни малейшего отношения.

— Где вы были в пятницу, четвертого мая? — спросил Карелла.

— Дома, — ответил Рэдфилд.

— Вы не ходили на работу?

— Нет, я простудился и весь день просидел дома. Можете спросить у моей жены, она подтвердит.

— Будьте уверены, спросим, — пообещал Карелла. — Как только нам разрешат с ней поговорить.

— Она все подтвердит.

— И то, что вы не были в Миннеаполисе?

— Ни разу в жизни! Что я там забыл? Вы делаете ужасную ошибку.

Именно в этот момент в комнату вошел патрульный. Возможно, Рэдфилд рассказал бы все в любом случае. Обычно они всегда рассказывают все под конец, когда понимают, что достигли той точки, в которой надежда и отчаяние находятся в равновесии, и им становится ясно, что весы начинают склоняться не в их пользу. Именно тогда они осознают, что ничего другого им не остается. С признанием приходит облегчение, если в отчаянии вообще есть надежда, то это надежда признания. Так что вполне возможно, что Рэдфилд все равно бы все рассказал.

Патрульный подошел к Карелле и протянул ему длинный кожаный футляр.

— Мы нашли это в шкафу его спальни.

Карелла открыл футляр. Внутри лежал новенький "винчестер", модель 70.

— Это ваша винтовка, мистер Рэдфилд?

Рэдфилд молча покосился на футляр и отвернулся.

— А вот это было на полке, за шляпами, — добавил патрульный, выкладывая на стол коробку патронов "ремингтон-308". Карелла посмотрел на патроны, потом на Рэдфилда и сказал:

— Мистер Рэдфилд; баллистики дадут нам ответ через десять минут. Стоит ли тратить время понапрасну?

Рэдфилд тяжело вздохнул.

Ну? Что скажете?

Рэдфилд молчал.

— Мейер, звони в лабораторию, — сказал Карелла. — Скажи, что сейчас к ним подойдет патрульный с винтовкой. Попроси их сравнить пули и гильзы, которые мы…

— Не надо никуда звонить, — остановил его Рэдфилд.

— Вы хотите все рассказать?

Рэдфилд нехотя кивнул.

— Стенографист! — крикнул Карелла.

— Я не собирался никого из них убивать, — сказал Рэдфилд. — Сначала.

— Одну секунду! — перебил его Мейер. — Мисколо, стенографиста, быстро!

— Видите ли, — продолжал Рэдфилд, — когда доктор Фидио рассказал мне riper Маргарет, я… я, конечно, был в шоке и почувствовал… сам не знаю, что я тогда почувствовал.

— Черт побери, Мисколо!

— Иду-иду! — Мисколо влетел в комнату и, пристроив на коленях блокнот, начал записывать признание.

— Скорее всего разочарование… Дело в том, что я хотел иметь семью. Я ведь уже не молод. И пока еще не поздно, я хотел завести семью. — Он пожал плечами. — А потом… когда я начал думать об этом… я разозлился. Моя жена не может иметь детей. Из-за этой операции у нее никогда не будет детей. И в этом были виноваты они… понимаете? Те, кто сотворил с ней все это. Те, кто был на вечеринке, о которой мне рассказал доктор Фидио. Только тогда я еще не знал, кто они такие…

\ — Продолжайте, мистер Рэдфилд.

— Я нашел эту театральную программку совершенно случайно. Искал что-то в шкафу и наткнулся на чемодан, старый, весь в пыли… И в нем я нашел эту программку. И вот тогда… я узнал их имена. Теперь я знал людей, которые были на той проклятой вечеринке, и я начал… я решил их разыскать. Сначала я не собирался их убивать, я только хотел их увидеть, хорошенько посмотреть на тех, кто… лишил меня и мою жену возможности иметь детей. А потом, не помню точно когда… кажется, это был тот день, когда я нашел Бланш Леттиджер и следил за ней в этом ее жутком районе, и она… она остановила меня на улице и предложила пойти с ней. Мне кажется, это был тот день, когда… понимаете, я увидел, во что она превратилась, и представил себе, что эта мразь и ее дружки сделали с Маргарет… по-моему, в тот день я и решил с ними рассчитаться.

Рэдфилд умолк. Мисколо посмотрел на него поверх блокнота.

— Первым я решил убить Энтони Форреста, не по какой-то особой причине, а просто… решил начать с него. Кроме того, я подумал, что будет лучше убивать их не в том порядке, в каком их имена стоят в программке, а наугад, чтобы никто не подумал, что между ними существует какая-то связь.

— Когда вы решили убить свою жену? — спросил Мейер.

— Точно не помню. Не сразу. Ведь, в конце концов, она была их жертвой, правда? Но потом… потом я начал понимать, в каком опасном. положении я оказался. А что, если связь между всеми убийствами откроется? Вдруг вы обнаружите, что все десятеро были участниками одной театральной труппы в колледже? Если бы я убил их всех, а Маргарет осталась в живых… разве вас это не удивило бы? Разве вам не захотелось бы узнать, почему ее одну не убили? Одну из всей труппы? Мое положение было очень опасным.

— И вы решили убить и ее? Чтобы защитить себя?

— Да нет. Не только поэтому, — глаза Рэдфилда блеснули. — Откуда мне знать, что она была такой невинной? Была ли она. на самом деле жертвой в ту ночь? А вдруг она сама согласилась участвовать в их… в их грязных забавах? Я не знал. И тогда… я решил убить и ее вместе со всеми остальными. Поэтому я и пришел к вам. Чтобы избежать подозрений. Я подумал 7- если я уже был в полиции и предупредил вас о возможной опасности для Маргарет, то кто меня заподозрит, если ее и вправду убьют? Понимаете?

— Мистер Рэдфилд, вы были четвертого мая в Миннеаполисе?

— Да. Там я убил Питера Келби.

— Расскажите о Коэне.

— Что вас интересует?

— Как вы ухитрились рассчитать время?

— Это было рискованно! Не надо было этого делать. Но все сработало, так что…

— Как это было, мистер Рэдфилд?

— Я вышел отсюда приблизительно в час дня н вернулся в контору в половине второго. Продиктовал несколько писем секретарше, а в четырнадцать сорок пять пошел на совещание. Я сказал вам, что оно началось в три, на самом деле — в два сорок пять, а закончилось в три пятнадцать. Я вышел из конторы через черный ход. В моем кабинете есть вторая дверь, выходящая в коридор. Я спустился вниз и…

— Вас никто не видел?

— Нет.

— Вы никому не говорили, что уходите?

— Нет. Хотел сначала предупредить секретаршу, чтобы в течение часа меня никто не беспокоил, но потом передумал. Решил, что если потом кто-нибудь начнет задавать вопросы, будет лучше, если все просто скажут, что я где-то в здании, а где — неизвестно.

— Вы неплохо все рассчитали.

— Я готовил убийство, — пожал плечами Рэдфилд.

— Но вы сознавали, что убиваете людей?

— Конечно.

— Продолжайте. Что вы делали после того, как вышли из конторы?

— Взял такси и поехал за ружьем.

— Обычно вы там его и хранили?

— Да, в шкафу. Там, где его нашел ваш человек.

— Ваша жена никогда его не видела?

— Только один раз.

— Она не спрашивала, зачем вам ружье?

— Она не знала, что это было ружье.

— То есть?

— Оно же было в футляре. Я сказал ей, что это удочка.

— И она поверила?

— Не думаю, что она вообще когда-нибудь видела ружье или удочку. Ведь ружье было в футляре. Откуда ей было знать, что там внутри?

— Продолжайте. Вы поехали за ружьем…

— Да, на такси. Через двадцать минут я был дома, еще через десять — в парке напротив участка. В четыре вышел Коэн, и я застрелил его.

— Что было потом?

— Я добежал до южной стороны парка и поймал такси.

— Ружье, вы взяли с собой в контору?

— Нет, я оставил его в камере хранения на Центральном вокзале.

— И забрали его оттуда по дороге домой?

— Да, потому что решил убить Маргарет в тот же вечер. Этот чертов дождь… я только из-за него промахнулся.

— Мистер Рэдфилд, где вы достали ружье?

— Купил.

— Когда?

— В тот же день, когда решил их всех убрать.

— А глушитель?

— Сделал сам из куска медной трубки. Я очень боялся, что после первого же выстрела разорвет ствол, но все обошлось. Я где-то читал, что глушители часто портят ружья.

— Мистер Рэдфилд, вы понимаете, что убили восемь человек?

— Разумеется, понимаю.

— Мистер Рэдфилд, а почему вы не взяли ребенка на воспитание? Вы же запросто могли это сделать! Вы до тонкостей продумали все эти убийства, вместо того, чтобы просто…

— Мне это не пришло в голову.

После того, как признание было отпечатано и подписано и Рэдфилда увели в камеру, откуда утром его должны были отправить в тюрьму, Карелла позвонил Томасу Ди Паскуале и сказал, что он может не волноваться.

— Спасибо, — сонным голосом буркнул Ди Паскуале. — Черт возьми, а вы знаете, который час?

— Пять утра.

— Вы когда-нибудь спите?! — возмутился Ди Паскуале и бросил трубку.

Карелла улыбнулся. Элен Вейл он позвонил уже днем. Когда он рассказал ей новости, она обрадовалась.

— О, это замечательно. Теперь я могу спокойно уехать и выбросить все это из головы.

— Уехать?

— На побережье, на летние гастроли. В следующем месяце начало сезона.

— Ах, да, конечно. Как я мог забыть такую важную вещь?

— Я еще раз хочу поблагодарить вас, — т- сказала Элен.

— За что, миссис Вейл?

— За вашего патрульного. Общение с ним доставило мне огромноеудовольствие!

В тот же день в участок зашла Синтия Форрест, чтобы забрать оставленные ей материалы — газетные вырезки, табели успеваемости и театральную программку. Берт Клинг столкнулся с ней в коридоре, когда она уже уходила.

— Мисс Форрест, — сказал он, — я хочу извиниться за…

— Прочь с дороги, — холодно произнесла Синди и вышла на улицу.

Трое детективов сидели в опустевшей дежурке. Кончался май, впереди было долгое лета С улицы доносился городской шум — десять миллионов человек, спешащих по своим делам.

Неожиданно Мейер повернулся к Карелле.

— Знаешь, Стив, я все думаю о том, что ты мне тогда сказал.

— О чем это?

. — Помнишь, мы уходили из конторы Эттермана, того немца, у которого сына сбили над Швайнфуртом?

— Да. И что я сказал?

— Ты сказал: "Нельзя ненавидеть людей теперь, когда прошло, время за то, что когда-то сделали другие люди".

_ — Пл… серьезно?

— Рэдфилд ненавидел всех людей, хоть и прошло столько времени.

Зазвонил телефон.

— Ну вот, началось, — вздохнул Карелла и поднял трубку

ЛЕГАВЫЕ Роман




Глава 1


Ну и неделька!

Четырнадцать разбойных нападений, три изнасилования, поножовщина на Калвер-авеню, тридцать шесть краж и ограблений, а тут еще в следственном отделе начали красить стены.

Впрочем, это не мешало бы сделать давным-давно.

Детектив Мейер Мейер и сам не раз говорил, что стены необходимо покрасить. Но кто мог предположить, что городским властям приспичит затеять ремонт именно сейчас, в начале марта, когда на улицах промозгло, сыро, холодно, противно и нельзя даже чуточку приоткрыть окна, потому что проклятые батареи еле теплые. Так в отделе одновременно с резким запахом скипидара появились двое маляров. Они лениво водили кистями, один где-то под потолком, другой внизу, как раз под ногами сыщиков 87-го участка.

— Виноват, — сказал один из маляров, — не могли бы вы подвинуть эту штуковину?

— Какую? — спросил Мейер Мейер.

— Вот эту.

— К вашему сведению, — сказал Мейер Мейер, с трудом сдерживая негодование, — это не штуковина, а вшивый архив. В нем содержится драгоценнейшая информация о хулиганах, ворах и бандитах нашего района. Без него мы, трудолюбивые детективы, не смогли бы и шагу ступить.

— Страшное дело, — сказал первый маляр.

— Он не хочет двигать? — осведомился его напарник.

— Двигайте сами, — предложил Мейер Мейер. — Вам надо, вот и двигайте.

— Это не входит в наши обязанности, — объяснил первый маляр.

— Наше дело — красить, — поддакнул ему второй.

— В мои обязанности это тоже не входит, — возразил Мейер. — Мое дело — расследовать преступления.

— Как хотите, — отозвался первый маляр. — Но тогда мы забрызгаем ваш вшивый архив зеленой краской.

— А вы его накройте чем-нибудь.

— Нечем, — сказал второй. — Все ушло на столы.

— Ну почему мне вечно приходится играть в плохих водевилях? — спросил Мейер самого себя.

— Чего-чего? — не понял первый маляр.

— Он так шутит, — пояснил второй.

— Во всяком случае, в мои планы не входит двигать вшивый архив. И ничего другого я тоже двигать не намерен. Вы устроили здесь такой тарарам, что нам и за неделю не навести порядок.

— Стараемся, — скромно сказал первый маляр.

— И вообще, мы к вам не напрашивались, — сказал второй. — Думаете, приятно торчать в полицейском участке? Думаете, это творческая работа? Ничего подобного. Это чистое занудство.

— Неужто? — спросил Мейер.

— А то нет, — сказал первый маляр.

— Еще какое занудство, — поддержал его второй.

— Представляете, все красим в один цвет. Стены — светло-зеленые. Потолок — светло-зеленый. Лестница тоже. Кошмар!

— На прошлой неделе мы красили киоски на ярмарке, знаете, на Каунсил-стрит. Совсем другое дело!

— Таких хороших заказов у нас еще не бывало, — сказал второй маляр. — Мягкие тона, у каждого киоска свой цвет. А знаете, сколько там у них киосков? И сколько красок? Там мы работали от души.

— А здесь скрепя сердце, — сказал первый.

— Через силу, — согласился второй.

— Все равно двигать ничего не буду! — отрезал Мейер. И в этот момент зазвонил телефон. — Восемьдесят седьмой участок, Мейер слушает.

— Неужели это действительно сам Мейер Мейер? — раздался голос в трубке.

— Кто говорит? — в свою очередь спросил Мейер.

— Умоляю вас, скажите, неужели это детектив Мейер Мейер собственной персоной?

— Он самый.

— Господи, я сейчас упаду в обморок!

— Послушайте, кто это…

— Сэм Гроссман.

— Привет, Сэм! Какого…

— У меня нет слов! Я в восторге оттого, что говорю с такой знаменитой личностью, — сказал Сэм Гроссман.

— В чем дело? Ничего не понимаю.

— Неужели ничего?

— Честное слово. Что случилось?

— А ты угадай.

— Если я чего не переношу, так это загадок, — сказал Мейер. — Почему бы тебе не сказать прямо, что произошло.

На это Сэм только хмыкнул.

— Только тебя мне сегодня не хватало, — вздохнул Мейер.

— Ладно. Я звоню насчет мужского пиджака спортивного покроя, из шотландки в красно-синюю клетку. Кто-то из ваших делал запрос по поводу пятна на левой поле. Ты в курсе?

— Это я делал запрос.

— Карандаш под рукой есть?

— Да.

— Пиши: крови не обнаружено. Сперма отсутствует. Похоже, самое обыкновенное жирное пятно. Можем уточнить, что за жир.

— Не обязательно.

— Хозяин пиджака подозревается в изнасиловании?

— У нас на этой неделе три десятка насильников. И два маляра.

— Не понял.

— Это я так. У тебя все?

— Все. Был рад поговорить с вами, Мейер Мейер. Если бы вы только знали, какое удовольствие мне это доставило…

— Если ты еще раз… — начал Мейер, но Сэм Гроссман дал отбой.

Мейер подержал трубку в руке, положил ее на рычаг. По черной пластмассе рассыпались светло-зеленые крапинки.

— Неряхи чертовы! — пробормотал он.

— Вы что-то сказали? — осведомился один из маляров.

— Ничего.

— А мне показалось…

— Слушайте, в каком отделе вы работаете?

— Коммунального хозяйства, — сообщил первый маляр.

— В ремонтном управлении, — уточнил второй.

— Почему бы вам не прийти красить летом? Какого дьявола вы заявились сейчас, когда нельзя открыть окна?

— А что?

— А то, что здесь воняет черт знает как! — сказал Мейер.

— Здесь и до нас воняло, — поставил его на место первый маляр.

В общем-то, маляр был прав. Презрительно хмыкнув, Мейер повернулся спиной к работягам и попытался найти папку с отчетами за прошлую неделю. Папка как сквозь землю провалилась.

Многое в этой жизни раздражало Мейера Мейера, но беспорядок просто выводил его из себя. Сейчас в комнате следственного отдела был страшный хаос. На полу, столах, шкафах, подоконниках, холодильнике и всех прочих предметах стояли, валялись, лежали стремянки, газеты, мешковина, банки с краской — и полупустые, и еще непочатые, кисти — засохшие и новенькие, склянки со скипидаром, палочки для размешивания краски, дощечки с образцами колера (все светло-зеленые), красильные валики, рабочая одежда и просто грязные тряпки. Вчера один из маляров чуть было не накрыл мешковиной детектива Энди Паркера, который, закинув ноги на выдвинутый ящик стола, дремал по своему обыкновению. Посреди этого безумия словно статуя, олицетворяющая безграничное терпение, возвышался Мейер Мейер — крепкий, коренастый человек с голубыми глазами и совершенно лысой головой, макушка которой была в светло-зеленых крапинках, о чем ее обладатель и не подозревал. Круглое лицо Мейера выражало страдание, плечи устало поникли. Похоже, он не мог взять в толк, куда его занесло. Кошмар, думал он.

В это мгновение снова зазвонил телефон.

Мейер стоял возле стола Стива Кареллы, накрытого мешковиной. Он сунул руку под ткань, пытаясь нащупать телефон, не нащупал и, вынув руку, обнаружил на рукаве светло-зеленую кляксу. Чертыхнувшись, он ринулся через всю комнату к своему столу и снял трубку.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Мейер.

— Если завтра до двенадцати часов я не получу пять тысяч долларов, будет застрелен смотритель парков Каупер, — услышал он мужской голос. — Подробности позже.

— Что-что? — не понял Мейер.

Но его собеседник дал отбой.

Мейер посмотрел на часы. Было 16.15.

* * *
Как только в половине пятого детектив Стив Карелла появился в следственном отделе, его попросили зайти к лейтенанту Бернсу. Тот сидел за письменным столом, курил сигару и выглядел настоящим хозяином своего кабинета с двумя окнами (каковым, собственно, и являлся). Бернс был в сером костюме (чуть темнее, чем его седеющие волосы), черном с золотом галстуке и белой рубашке (с крошечным светло-зеленым пятнышком на левой манжете). Он спросил Кареллу, не хочет ли тот кофе, позвонил в канцелярию Мисколо и велел принести еще чашечку. После этого он попросил Мейера еще раз рассказать о телефонном звонке. Мейер повторил свой разговор с незнакомцем.

— Дела… — протянул Карелла.

— Это точно.

— Что скажешь, Стив? — спросил Бернс.

Карелла примостился на краю большого обшарпанного письменного стола. Выглядел он как последний оборванец. С наступлением темноты ему предстояла операция. Подыскав подходящий проулок, подворотню или парадное, Карелла собирался залечь там и, благоухая винным перегаром, ждать, не захочет ли кто-нибудь его подпалить. Две недели назад какие-то остряки подожгли на улице пьяницу, а еще через неделю второй бездомный стал растопкой для костра и сгорел дотла. Теперь Карелла проводил вечера в подворотнях, прикидываясь пьяным и надеясь, что кто-то попробует подпалить и его. Он не брился три дня. На щеках появилась щетина того же цвета, что и каштановая шевелюра. Но росла она клоками, придавая лицу странную незавершенность — что-то вроде портрета, сработанного сильно торопившимся художником.

Его карие глаза (он считал их проницательными) сейчас казались тусклыми и усталыми, возможно, из-за пятнистой щетины и толстого слоя грязи на лице. Через лоб и переносицу тянулся свежий шрам — умело наложенный грим создавал впечатление запекшейся крови и нагноившейся раны. Казалось даже, что по нему ползают вши. При виде Кареллы Бернсу стало слегка не по себе. Примерно то же чувствовали и сыщики, собравшиеся в кабинете лейтенанта. Прежде чем ответить на вопрос Бернса, Карелла вынул из кармана носовой платок, явно подобранный на помойке, и громко высморкался. Перевоплощение — дело полезное, подумал лейтенант, но не до такой же степени. Карелла спрятал платок в карман и спросил:

— Он хотел поговорить с кем-то конкретно?

— Нет, я назвал себя, и он сразу выдал свой текст.

— Псих? — предположил Карелла.

— Может быть.

— Почему он позвонил именно нам? — спросил Бернс.

В самом деле, почему? Допустим, это не псих и он действительно намерен убить смотрителя парков, если до завтра ему не заплатят пять тысяч; тогда с какой стати ему звонить именно в 87-й участок? В городе хватало участков, где сейчас не красили стен и где работали детективы, ни в чем не уступавшие молодцам лейтенанта Бернса. Все сыщики в городе знали смотрителя парков не хуже, чем люди Бернса. Почему же он позвонил именно сюда?

Каверзный вопрос. Ответ на него требовал времени. В этот момент вошел Мисколо с чашкой кофе. Он спросил, не хочет ли Карелла принять душ, и снова поспешил в свою канцелярию. Карелла взял чашку заскорузлой от грязи рукой, поднес ее к потрескавшимся, обветренным губам и спросил:

— Мы когда-нибудь имели дело с Каупером?

— В каком смысле? — не понял Бернс.

— Контакты, встречи…

— Вроде бы нет. Однажды он выступал перед нами, но в зале тогда собрались чуть ли не все детективы города.

— Стало быть, псих? — снова предположил Карелла.

— Может быть, — уклончиво ответил Мейер.

— Судя по голосу, это не подросток?

— Нет, взрослый.

— Он не сообщил, когда будет звонить еще?

— Нет. Только сказал: "Подробности позже".

— Он не говорил, когда и как ему должны доставить деньги?

— Нет.

— И не объяснил, где их следует оставить?

— Нет.

— Может, он думает, что мы скинемся по тысчонке? — предположил Карелла.

— Пять тысяч — всего на пятьсот пятьдесят долларов меньше, чем я зарабатываю за год, — прикинул Мейер.

— Оно конечно, но я так думаю, что он знает, какие щедрые у нас ребята.

— Скорее всего, он псих, — сказал Мейер. — Мне не нравится только одно.

— Что же?

— Он сказал: "Будет застрелен". Когда я слышу такое, меня начинает колотить.

— Я тебя понимаю, — сказал Карелла. — Но делать нечего. Придется ждать, когда он позвонит еще. Кто заступает нам на смену?

— Клинг и Хейз. Они будут часов в пять.

— А кто еще? — спросил Бернс.

— Уиллис и Браун. Они придут прямо на место.

— Кого мы пасем?

— Угонщиков машин. На Калвере и на Второй авеню.

— Значит, по-твоему, Мейер, это псих?

— Может быть. Поживем — увидим.

— Будем сообщать Кауперу?

— Зачем? — спросил Карелла. — Не стоит подымать шум раньше времени. А вдруг это действительно псих?

— Ладно, — сказал Бернс. Он взглянул на часы, подошел к вешалке и надел плащ. — Я обещал Харриет пойти с ней по магазинам — сегодня они закрываются поздно. Если понадоблюсь, звоните после девяти. Кто на телефоне?

— Клинг.

— Передайте ему, что я дома после девяти.

— Хорошо.

— Я все-таки очень надеюсь, что это псих, — сказал Бернс и вышел.

Карелла сидел на углу стола и прихлебывал кофе. Вид у него был усталый.

— Ну и как, приятно быть знаменитостью? — вдруг спросил он Мейера.

— В каком смысле?

— Разве ты ничего не знаешь?

— Насчет чего?

— Насчет книги.

— Какой книги?

— Кто-то написал книгу…

— Ну и что?

— И назвал ее "Мейер Мейер".

— Как?

— Как слышал. Книга называется "Мейер Мейер". В сегодняшней газете напечатана рецензия.

— Не может быть! Зачем же он так назвал книгу?

— Не он, а она. Автор — женщина. Элен Хадсон.

— Она не имела права…

— Это как сказать.

— Она не имела права так поступать. Я реальное лицо. Разве можно давать вымышленным персонажам имена реальных людей? — Он нахмурился и подозрительно покосился на Кареллу. — А ты случайно меня не разыгрываешь?

— Да нет же.

— Этот самый Мейер Мейер — полицейский?

— Кажется, преподаватель.

— Преподаватель? Господи! Он что, в школе преподает?

— В университете.

— Она не имела права, — повторил Мейер. — Этот ее Мейер тоже лысый?

— Не знаю. В газете написано, что он маленького роста и полный.

— И она посмела назвать моим именем какого-то толстяка-коротышку? Я подам на нее в суд!

— Хорошая идея.

— Как ты думаешь, я выиграю дело? Кстати, кто издал книгу?

— Издательство "Даттон".

Мейер вытащил из кармана пиджака блокнот, что-то быстро записал, захлопнул блокнот, уронил его на пол, чертыхнулся и, жалобно поглядев на Кареллу, произнес:

— По крайней мере, сначала все-таки был я!

* * *
Второй звонок раздался в 22.50. Трубку снял дежуривший у телефона детектив Берт Клинг. Сдав дежурство, Мейер тщательно его проинструктировал.

— Восемьдесят седьмой участок. Детектив Клинг слушает.

— Вы, наверно, решили, что я псих? — раздался в трубке мужской голос. — Но это не так.

— Кто говорит? — спросил Клинг и махнул рукой Хейзу, чтобы тот взял вторую трубку.

— Я не шучу, — продолжал голос. — Если завтра к двенадцати часам дня я не получу пяти тысяч, то вечером Каупер будет застрелен. Условия у меня такие. Карандаш под рукой?

— Почему вы обратились именно к нам?

— У меня есть на то причины, — последовал ответ. Клинг был готов поклясться, что его собеседник улыбнулся. — Ну что, взяли карандаш?

— Откуда нам взять столько денег?

— Откуда хотите. Это ваша проблема. А мое дело — застрелить Каупера, если вы откажетесь платить. Ну так как, будете меня слушать или нет?

— Слушаю, — буркнул Клинг и бросил взгляд на Хейза. Тот кивнул.

— Деньги должны быть мелкими купюрами и немеченые. Это понятно?

— Вы знаете, что такое вымогательство? — спросил Клинг.

— Конечно. Вы, наверно, хотите потянуть время, чтобы выяснить, откуда я звоню? Я сейчас повешу трубку, и вы ничего не успеете.

— Вы знаете, что полагается за вымогательство? — спросил Клинг, но в трубке раздались короткие гудки.

— Сукин сын, — пробормотал Клинг.

— Он позвонит еще, — успокоил его Хейз. — В следующий раз он нас врасплох не застанет.

— Почему он все-таки выбрал нас?

— Говорит, у него есть причина.

— Да, я слышал. Но что это все значит?

— Понятия не имею, — ответил Хейз, вернулся к своему столу и принялся за чай и бутерброд с сыром. Трапезу его прервал звонок.

Хейз был высоким и крупным человеком: рост — метр восемьдесят пять, вес — девяносто килограммов, из которых пять явно лишние. Голубые глаза, квадратный подбородок с ямочкой, прямой нос, красивый рот с полной нижней губой — одним словом, приятная внешность. В рыжих волосах виднелась седая прядь. Когда-то его ударили в голову ножом, рана зажила, но волосы в этом месте стали седыми. Прихлебывая чай и жуя хлеб, он походил на капитана Ахава[6], который чудом оказался на суше. Когда он наклонился смахнуть крошки, под его пиджаком проступили очертания кобуры. Судя по всему, револьвер был большим, под стать хозяину — "магнум", весом за килограмм. Из него можно проделать дырку с бейсбольный мяч в любом, кто посмел бы встать Коттону Хейзу поперек дороги.

Когда снова зазвонил телефон, Хейз еще жевал.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

— За вымогательство, — сообщил уже знакомый голос, — полагается лишение свободы сроком до пятнадцати лет. Еще вопросы есть?

— Послушайте… — начал было Клинг.

— Это вы послушайте, — перебил его незнакомец. — Я хочу пять тысяч долларов мелкими немечеными купюрами. Положите их в металлическую банку и оставьте в Гровер-парке, на той аллее, что выходит к Клинтон-авеню, на третьей скамейке.

И повесил трубку.

— Ну что, началось? — спросил Клинг.

— Похоже. Будем звонить Питу?

— Попозже, когда картина прояснится, — ответил Клинг, вздохнул и попытался заняться отчетом.

Следующий звонок раздался в 23.20. Подняв трубку, Клинг сразу же узнал голос.

— Повторяю, — сказал человек. — Я хочу, чтобы деньги были на третьей скамейке в Гровер-парке, на аллее, что выходит к Клинтон-авеню. Если вы установите за скамейкой наблюдение или ваш человек придет не один, банка с деньгами останется, а смотритель парков Каупер будет убит.

— Вы хотите, чтобы мы оставили пять тысяч долларов на скамейке и ушли? — спросил Клинг.

— Вот именно, — подтвердил человек и повесил трубку.

Клинг поднял глаза на Хейза и сказал:

— Думаешь, на сегодня все?

— Чего не знаю, того не знаю, — ответил тот и взглянул на стенные часы. — Давай подождем до полуночи. Если он больше не объявится, позвоним Питу.

Клинг снова принялся за отчет. Он печатал шестью пальцами — быстро и с огромным количеством ошибок. Забивал напечатанное, впечатывал сверху нужное слово и на чем свет стоит ругал канцелярщину, только мешающую работе сыщика. Клинг не понимал, зачем загадочный абонент предложил оставить банку с уймой денег на парковой скамейке, где столько прохожих. Он проклинал дряхлую пишущую машинку и никак не мог взять в толк, что это за нахал, требующий пять тысяч за несовершение убийства. Клинг печатал, насупившись, его гладкий лоб пересекла глубокая складка. Других морщин на лице самого молодого сыщика 87-го участка пока не наблюдалось. У Клинга были светлые волосы, карие глаза и приятное открытое лицо. Он сидел за столом в желтом джемпере, коричневый спортивный пиджак висел на спинке стула. Кольт калибра 0,38, который он обычно носил на поясе, сейчас лежал в ящике стола.

За следующие полчаса в участок позвонили семь раз, но вымогатель не подавал признаков жизни. Клинг уже заканчивал отчет — обычный перечень допрошенных по делу о разбойном нападении на Эйнсли-авеню, — когда снова зазвонил телефон. Он машинально снял трубку, а Хейз так же машинально поднял трубку второго телефона.

— Сегодня это последний звонок, — раздался в трубке знакомый голос. — Напоминаю: деньги доставьте до двенадцати. Нас много, а потому не пытайтесь арестовать того, кто придет за банкой, иначе Кауперу несдобровать. Да не вздумайте оставить пустую банку или положить в нее резаную бумагу! Если до двенадцати денег не окажется на месте, смотрителю не жить. Вопросы есть?

— Может, вам принести пять тысяч на серебряном блюде?

— В банке, — сказал человек, и Клингу снова показалось, что тот улыбнулся.

— Мне надо переговорить с лейтенантом.

— Понимаю, а лейтенанту захочется переговорить со смотрителем парков, — сказал человек.

— Как с вами связаться? — решил схитрить Клинг.

— Говорите громче. Я плохо слышу.

— Я хотел бы знать, как с вами связаться…

Его собеседник дал отбой.

* * *
Огромный город может свести с ума кого угодно, но когда он принимается за вас в союзе с погодой, то хочется застрелиться. Во вторник пятого марта Коттон Хейз спозаранку боролся с желанием пустить себе пулю в лоб. В семь утра температура на Гровер-парк-лейн упала до минус десяти, а к девяти, когда Хейз двинулся к Клинтон-авеню, стало теплее всего-то на градус-другой. С реки Гарб дул сильный ветер. Хейз вышел с непокрытой головой, его рыжие кудри развевались, полы плаща били по ногам. Руки мерзли даже в перчатках. Плащ был застегнут только до пояса, чтобы правой рукой в любой момент можно было достать из-за пояса "магнум". В левой руке он держал жестяную банку.

Пустую.

Накануне, без пяти двенадцать, они позвонили лейтенанту Бернсу и доложили о переговорах с человеком, которого окрестили шутником. Поворчав, лейтенант сказал, что сейчас приедет, и поинтересовался, который час. Узнав, что почти полночь, он хмыкнул и повесил трубку. В участке Бернс выслушал подробный отчет и решил, не откладывая, позвонить смотрителю парков. Смотритель начал ворчать: мол, глубокая ночь и нельзя ли отложить разговор до утра?

Бернс откашлялся и сказал без обиняков:

— Нам позвонил человек и предупредил, что собирается вас застрелить.

Теперь закашлялся смотритель.

— Что же вы сразу мне об этом не сказали? — спросил он.

Смотритель заявил, что все это похоже на бред сумасшедшего, просто какой-то идиот вбил себе в голову, что ему за здорово живешь выложат пять тысяч долларов. Бернс согласился, что ситуация действительно странная, но напомнил, что большинство преступлений совершают люди неуравновешенные и, чтобы пристрелить кого-нибудь, вовсе необязательно обладать стопроцентным психическим здоровьем.

Ситуация выглядела просто дурацкой.

Смотритель парков, судя по всему, впервые попал в такой переплет. Он не мог взять в толк, зачем понадобилось будить его среди ночи и рассказывать о каком-то психе, и предложил забыть об этих звонках.

— Я не хочу выглядеть полицейским из плохого телесериала, — сказал Бернс, — и с превеликим удовольствием плюнул бы на все это, но мой долг предупредить — преступник грозился пристрелить именно вас.

— Ну и хорошо, — сказал Каупер, — а теперь давайте забудем об этом.

— Нет, — возразил Бернс. — Я должен задержать того, кто придет за банкой, и обеспечить вашу безопасность. Вы завтра будете выходить из дома?

Смотритель ответил, что, разумеется, Бернс волен делать все, что ему заблагорассудится, в том числе и арестовывать того, кто придет за банкой, но лично он приглашен на завтра мэром на "Героическую" симфонию Бетховена в исполнении городского оркестра и никакая охрана ему не нужна.

Бернс заметил:

— Мы потом расскажем вам, как было дело.

— Прекрасно, — буркнул смотритель, — только не звоните в середине ночи, — и положил трубку.

В пять утра во вторник детективы Хэл Уиллис и Артур Браун в тишине дежурной комнаты выпили по две чашки кофе, оделись потеплее и отправились в арктическую тундру Гровер-парка наблюдать за третьей скамейкой. Большинство парковых аллей тянутся с юга на север и, стало быть, имеют два выхода, поэтому детективы опасались заблудиться. Но, взглянув на карту, висевшую на стенде, поняли, что у этой аллеи только один выход — она петляла от Клинтон-авеню по всему парку и заканчивалась у оркестровой раковины около пруда. Детективы спрятались за валуном под голыми вязами и начали наблюдение. Холод был жуткий. Вначале Хейз должен был поставить банку, но тогда бы он засветился. Поэтому Бернс предложил отправить детективов в парк раньше условленного времени. Сыщики махали руками, словно ветряные мельницы, топали ногами, терли щеки и носы. В эти ранние предрассветные часы можно было обморозиться. Сыщики впервые в жизни так страшно мерзли.

Коттону Хейзу тоже было холодно, хотя и не так, как его коллегам, когда в девять утра он появился на парковой аллее. Пока он дошел до скамейки, ему встретились двое: старик в черном пальто, шагавший к газетному киоску на Гровер-авеню, и девица в норковой шубке поверх длинного нейлонового халата, выгуливавшая белого пуделя в красном вязаном комбинезончике. Когда Хейз с банкой поравнялся с ней, она одарила его ослепительной улыбкой.

Возле третьей скамейки не было ни души.

Хейз быстро огляделся и покосился на многоэтажки на Гровер-авеню. Утреннее морозное солнце сияло в тысяче окон. За любым из них мог притаиться кто-то с биноклем — парк был весь как на ладони. Хейз сначала поставил банку на один край скамейки, потом передвинул на другой, но подумал и поставил ровно посередине. Он еще раз огляделся и зашагал обратно в участок, чувствуя себя последним идиотом. В следственном отделе Берт Клинг беседовал по рации с Хэлом Уиллисом, сидевшим в засаде.

— Как дела? — спросил Клинг.

— Мерзнем, — простонал Уиллис.

— Кто-нибудь появился?

— Какой дурак попрется на улицу в такую холодину?

— Не переживай, — сказал Клинг. — Шеф вроде бы собирается послать вас на Ямайку.

— В день святого никогда, — фыркнул Уиллис. — Держи карман!

В отделе стало тихо. Хейз и Клинг ждали новостей. Наконец из черного ящичка послышался голос Уиллиса:

— Подошел мальчишка, остановился у скамейки, посмотрел на жестянку… Пошел дальше. Жестянку не взял.

— Продолжайте наблюдение, — сказал Клинг.

— А что нам еще остается делать? — удивился Браун. — Мы примерзли к этому чертову камню!

* * *
В парке стали появляться люди.

Они выходили из домов, прослушав прогноз погоды по радио и телевидению и глянув на термометр за окном. Сильный ветер и мороз заставили их пренебречь модой и одеться кто во что горазд: мужчины надевали наушники и теплые кашне, женщины напяливали по нескольку свитеров, меховые ботики, обматывали головы шерстяными шарфами. Люди рысью пробегали по парку, не обращая ни малейшего внимания на банку. В городе, и без того холодном и равнодушном, люди еще больше уходили в себя. Они молча бежали по своим делам. Какие уж тут разговоры! Открыть рот означало потерять частицу драгоценного тепла. Что толку выражать сочувствие ближнему — словами не утихомирить беснующийся ветер, который срывал с прохожих головные уборы и норовил сбить их с ног. Нет, в этот мартовский день всем было не до разговоров!

Уиллис и Браун в полном молчании наблюдали за скамейкой.

* * *
Маляры веселились.

— Ну как, устроили засаду? — спросил один.

— А зачем вам портативный передатчик? — поинтересовался другой.

— Что, банк будут грабить?

— Потому и слушаете эту штуковину?

— Отвалите, — любезно отозвался Клинг.

Взгромоздившись на стремянки, маляры мазали стены светло-зеленой краской.

— Помню, красили мы как-то контору окружного прокурора, — сообщил один.

— А они в это время допрашивали парня, который пырнул свою мамашу сорок семь раз.

— Сорок семь!

— В грудь, живот и голову!

— Штукой, которой колют лед.

— Он сразу признался.

— Сказал, что хотел спасти ее от марсиан.

— Псих ненормальный!

— Сорок семь раз!!

— А что, этим можно спасти от марсиан? — спросил второй маляр.

— Наверно, марсиане терпеть не могут женщин с дырками от ледоруба, — сказал первый и заржал. Второй маляр тоже начал смеяться. Они помирали от хохота, раскачиваясь на стремянках, а светло-зеленые капли падали с кистей на застеленный газетами пол.

* * *
Он появился в парке в десять часов.

Это был человек лет двадцати семи с узким замерзшим лицом и плотно сжатыми губами. Глаза у него слезились от ветра и мороза. На нем была бежевая куртка с поднятым воротником, застегнутая на все пуговицы, коричневые вельветовые брюки и грубые коричневые ботинки. На шее зеленый шарф. Руки он держал в карманах. Человек шагал быстро, не глядя по сторонам. Подойдя к третьей скамейке, он взял жестяную банку, сунул ее под мышку и уже хотел повернуть назад, как услышал за спиной:

— А ну-ка постой, дружище!

Обернувшись, он увидел здоровенного негра в чем-то, очень похожем на скафандр. В правой руке негр держал огромный револьвер, а в левой поблескивал голубой с золотом значок.

— Полиция, — сообщил негр. — Нам надо с тобой потолковать.

Глава 2

Миранда — Эскобедо напоминают фамилию какого-нибудь мексиканского тореадора.

Но это не тореадор.

В полиции так называют два вердикта Верховного суда, лежащих в основе правил допроса подозреваемых. В американской полиции трудно найти сотрудника, которому были бы по душе Миранда — Эскобедо, потому что полицейские — стопроцентные американцы и горой стоят за права личности. Они не жалуют Миранду — Эскобедо, так как эти вердикты очень осложняют работу. А их работа — борьба с преступностью.

Поскольку полицейские 87-го участка задержали человека, подозреваемого в вымогательстве, без Миранды — Эскобедо было не обойтись. После решения Верховного суда в 1966 году начальник 87-го участка капитан Фрик вывесил на доске объявлений зеленый листок меморандума, где рекомендовал всем своим подчиненным, будь то патрульные или детективы, неукоснительно соблюдать правила допроса. Большинство патрульных носили копию меморандума при себе, чтобы сверяться, что можно, а чего нельзя. Детективы же хотя и презирали инструкцию, но выучили ее наизусть, ведь им приходилось допрашивать куда чаще, чем патрульным.

— В соответствии с решением Верховного суда по делу "Миранда против штата Аризона", — говорил Уиллис, — мы обязаны напомнить вам о ваших правах, что я и делаю. Во-первых, вы вообще можете не отвечать на наши вопросы. Ясно?

— Конечно.

— Вы также должны знать, что, если вы будете отвечать, ваши ответы могут быть использованы против вас. Это тоже ясно?

— Ну да.

— Я также обязан сообщить, что вы имеете право прибегнуть к помощи адвоката как перед допросом, так и во время его. Это понятно?

— Понятно.

— Если вы хотите воспользоваться этим правом, но не имеете материальной возможности нанять адвоката, то можете воспользоваться его услугами бесплатно, как перед допросом, так и во время его. Ясно?

— Да.

— Теперь вы предупреждены о ваших правах…

— Да.

— Готовы ли вы отвечать без адвоката?

— Понятия не имею, — буркнул задержанный. — Вы-то как думаете?

Уиллис и Браун переглянулись. Они действовали строго по инструкции, напомнили задержанному о его праве на адвоката и о возможности избежать самооговора, причем сделали это открытым текстом, а не просто сославшись на Пятую поправку. Убедились, что подозреваемому известны его права, и только потом поинтересовались, готов ли он от них отказаться. В зеленом меморандуме капитана Фрика говорилось, что полицейские не имеют права начинать допрос, ограничившись лишь перечислением прав задержанного. Задержанный обязательно должен сообщить, что он знает о своих правах, но готов отвечать на вопросы без адвоката. Только тогда суд признает законность отказа от своих конституционных прав.

Сотрудники полиции, говорилось в меморандуме, должны избегать всего, что может быть расценено адвокатами как попытка оказать давление на подозреваемого путем угроз, уговоров или обмана. Уиллис и Браун прекрасно понимали, что, если они посоветуют задержанному давать показания без адвоката, суд такие показания не примет. Правда, если они посоветуют не открывать рта без адвоката или хотя бы посоветоваться с ним, шансы получить информацию заметно уменьшатся.

Потому-то Уиллис и ответил:

— Я напомнил вам о ваших правах, а советы давать не могу. Решайте сами.

— Но я действительно не знаю, как мне быть, — сказал молодой человек.

— Подумайте, — предложил Уиллис.

Молодой человек углубился в размышления. Уиллис и Браун безмолвствовали. Они знали, что, если задержанный откажется отвечать, им придется закончить допрос. Более того, если он начнет давать показания, а потом замолчит, они опять же останутся с носом. И неважно, что он при этом скажет: "Я хочу воспользоваться своими правами", "Больше я ничего не скажу" или "Зовите адвоката".

Поэтому они терпеливо ждали.

— Мне нечего скрывать, — сказал молодой человек.

— Так вы будете отвечать без адвоката? — осведомился Уиллис.

— Да.

— Ваше имя?

— Энтони Ла Бреска.

— Где ты живешь?

— В Риверхеде.

Детективы сразу же перешли на "ты", что вовсе не является нарушением прав, однако унижает человеческое достоинство. Миранда — Эскобедо тут ни при чем, просто это помогает вывести допрашиваемого из состояния равновесия. Говорите человеку "ты", не давая ему возможности ответить тем же, и он автоматически превратится в вашего подчиненного, а "ты" без интимно-дружеской окраски приобретает враждебно-угрожающий смысл.

— Где же ты живешь в Риверхеде, Энтони? — спросил Уиллис.

— Джонстон, восемьсот двенадцать.

— Один живешь?

— С матерью.

— Отец умер?

— Нет, он бросил нас.

— Сколько тебе лет, Энтони?

— Двадцать шесть.

— Чем зарабатываешь на жизнь?

— Сейчас ничем, я без работы.

— А кто ты по профессии?

— Строитель.

— Когда работал в последний раз?

— Меня уволили в прошлом месяце.

— Почему?

— Закончился контракт.

— И с тех пор ты не работал?

— Нет, все ищу место…

— И все без толку?

— Вот именно.

— Расскажи нам про жестянку.

— А что рассказывать-то?

— Во-первых, что в ней?

— Обед, наверное.

— Обед, говоришь?

— Да, а что?

— Это ты нам звонил вчера? — спросил Уиллис.

— Нет.

— Откуда ты знал, где будет жестянка?

— Сказали.

— Кто?

— Один тип.

— Что за тип? Где ты его встретил?

— В бюро по найму.

— Давай рассказывай, — сказал Уиллис. — Мы тебя слушаем.

— Я стоял в очереди в бюро по найму на Эйнсли-авеню, у них там часто бывает работа для строителей. Там я и получил ее в последний раз. А этот тип тоже стоял в очереди. Вдруг он щелкнул пальцами и сказал: "Черт! Я же забыл обед в парке!" Я молчу. Он смотрит на меня и говорит: "Представляешь, я оставил свой обед на скамейке в парке". Я говорю, мол, какая жалость и все такое прочее. Действительно, обидно — взять и забыть свой обед в парке.

— Что было потом?

— Потом он сказал, что придется ему тащиться в парк. А у него болит нога. Поэтому он и попросил меня сходить.

— А ты, конечно, сразу согласился, — вставил Браун. — Незнакомый тип просит слетать за его жестянкой в Гровер-парк, ну как тут отказать человеку в такой ерунде?

— Я и отказался, — сказал Ла Бреска.

— Чего ты тогда пришел за жестянкой?

— Мы разговорились, и он сказал, что его ранило в ногу на войне с нацистами — осколок от мины, чуть было без ноги не остался.

— И тогда ты вызвался сбегать?

— Нет.

— Как же ты попал в парк?

— Я и пытаюсь это рассказать.

— Ты пожалел его, да? — предположил Уиллис. — У него болит нога, на улице холод.

— И да, и нет.

— Ты сказал: зачем вам тащиться в такую даль? — подсказал Браун.

— Я же говорю — и да, и нет. Я видел его в первый раз. С какой стати мне куда-то идти вместо него?

— Послушай, Энтони, — завелся было Уиллис, но быстро спохватился, вспомнив, что из-за поганых Миранды — Эскобедо все может полететь к черту в любой момент. Ведь этот тип имеет право сказать: "Извините, ребята, больше никаких вопросов. Заткнитесь, если не хотите неприятностей".

— Послушай, Энтони, — сказал он миролюбиво, — нам просто хочется понять, почему ты оказался в парке и пошел прямо к той скамейке, где стояла жестянка.

— Ясно.

— Ты встретил инвалида войны. Так?

— Так.

— И он сообщил тебе, что забыл в парке жестянку с обедом?

— Вначале он ничего не говорил о жестянке. Только сказал, что забыл обед.

— А когда он сказал про жестянку?

— Когда дал мне пять долларов.

— Он тебе их предложил, если ты принесешь ему жестянку. Так?

— Он мне ничего не предлагал, а просто протянул пятерку.

— Он протянул тебе пятерку и спросил: "Сходишь за моей жестянкой?"

— Вот именно. А жестянку он забыл на третьей скамейке, на той аллее, что начинается от Клинтон-авеню.

— И что он просил сделать с ней?

— Принести ему. А он обещал покараулить мою очередь.

— М-да, — пробормотал Браун.

— А что в ней? — поинтересовался Ла Бреска.

— Да ничего особенного. Скажи, сколько этому типу лет?

— Около тридцати пяти.

— Рост?

— Высокий. Примерно метр восемьдесят.

— Как он сложен?

— Нормально, как все.

— Здоровый?

— В общем-то да.

— Волосы?

— Светлые.

— Усы или борода есть?

— Нет.

— Глаза?

— Голубые.

— Каких-нибудь шрамов или родинок не заметил?

— Нет.

— А татуировки?

— Тоже нет.

— Какой у него голос?

— Самый обыкновенный.

— Он говорил с акцентом?

— Вроде нет. Говорил как все.

— Во что он был одет?

— В коричневое пальто. Еще у него были коричневые перчатки.

— А какой костюм?

— Я не видел, что у него под пальто. Штаны, понятно, были, но на цвет не обратил внимания. Нет, насчет костюма ничего сказать не могу.

— Ладно. Что у него было на голове?

— Ничего не было.

— Очки?

— Тоже нет.

— Но хоть что-нибудь особенное ты заметил?

— Да, — изрек Ла Бреска.

— Что же?

— У него был слуховой аппарат.

* * *
Бюро по найму рабочей силы располагалось на углу Эйнсли-авеню и Клинтон-стрит, в пяти кварталах от Гровер-парка. На всякий случай — вдруг человек со слуховым аппаратом все еще ждет Ла Бреску — полицейские решили съездить туда. На заднем сиденье расположился Ла Бреска.

Возле бюро толпилась очередь из здоровых парней в рабочей одежде. С замерзшими лицами, пряча руки в карманах, они переминались с ноги на ногу и подпрыгивали, стараясь согреться.

— Можно подумать, здесь раздают доллары, — фыркнул Ла Бреска. — Между прочим, за свои услуги они берут недельный заработок. Правда, места подыскивают неплохие. Последний раз благодаря им я проработал восемь месяцев и прилично заработал.

— Ты нигде не видишь этого типа? — спросил Браун.

— Отсюда не вижу. Может, выйдем?

— Давай, — согласился Браун.

Первым из машины вылез Уиллис — маленький, легкий, изящный, как танцор. С бесстрастным выражением банкомета он похлопывал руками в перчатках и ждал, когда выберется Браун. Тот протиснулся с изяществом носорога, захлопнул дверцу и стал натягивать на свои ручищи перчатки.

— Козырек опустил? — спросил Уиллис.

— Мы же на минутку.

— Лучше опусти. А то эти черти привяжутся и сдерут штраф.

Браун, ворча, полез обратно в машину.

— Ну и холод! — воскликнул Ла Бреска.

Браун опустил козырек на ветровом стекле. К нему была прикреплена картонка, на которой крупными буквами было выведено от руки: "Автотранспорт полиции".

Снова хлопнув дверцей, Браун кивнул своим спутникам. Они зашагали к толпе.

— Видишь его? — спросил Браун Ла Бреску.

— Нет. Пока не вижу.

Они медленно прошли вдоль очереди.

— Ну как?

— Нет, — сказал Ла Бреска. — Его здесь нет.

— Посмотрим внутри, — предложил Браун.

Очередь желающих получить работу тянулась по шаткой лестнице на второй этаж, к двери матового стекла с надписью: "Бюро по найму рабочей силы "Меридиэн".

— Видишь его? — спросил Уиллис.

— Нет.

— Подожди здесь, — велел Уиллис, и детективы направились в другой конец коридора.

— Что будем делать? — спросил Браун.

— У нас нет оснований задерживать его дольше.

— Вот и я про то.

— Может, приставить к нему хвост?

— Посмотрим, как к этому отнесется шеф.

— Что же ты у него не спросил?

— Сейчас спрошу.

Браун вернулся к Ла Бреске, а Уиллис отыскал в коридорчике за углом телефон-автомат и позвонил в участок. Лейтенант Бернс внимательно выслушал его и спросил:

— Как по-вашему, он не врет?

— Вроде бы нет.

— Думаете, там действительно был человек со слуховым аппаратом?

— Похоже на то.

— Почему же он не подождал Ла Бреску с жестянкой?

— Не знаю, Пит. У меня такое впечатление, что Ла Бреска здесь ни при чем.

— Где, вы говорите, он живет?

— В Риверхеде. Джонстон, восемьсот двенадцать.

— Это какой участок?

— Не помню.

— Я проверю и позвоню тамошним ребятам. Может, у них найдется лишний человек. У нас-то никого нет.

— Ну так что, мы отпускаем Ла Бреску?

— Да, и возвращайтесь обратно. Только припугните его хорошенько на всякий случай.

Уиллис пошел к Брауну и Ла Бреске.

— Ты свободен, Энтони, — сказал он. — Можешь идти.

— Куда? Мне придется опять занимать очередь.

— И помни, Энтони: в случае чего мы знаем, где тебя найти.

— Это как понимать?

— Мы тебя предупредили.

— Ясно, — сказал Ла Бреска. — Слушайте, ребята, вы не могли бы мне помочь?

— Каким образом?

— Мне бы пройти без очереди…

— А мы-то чем можем помочь?

— Вы же полиция, — сказал Ла Бреска.

Уиллис и Браун только переглянулись.

* * *
Когда они вернулись в участок, то оказалось, что лейтенант Бернс позвонил в 115-й участок в Риверхеде, где ему сообщили, что у них нет лишних людей для слежки за Ла Бреской, чего, впрочем, и следовало ожидать.

Вечером того же дня смотритель парков Каупер спускался по широкой белой мраморной лестнице нового театрально-концертногокомплекса под руку с женой в белой норковой шубке и легком белом шарфе. На смотрителе парков был великолепный смокинг и черный галстук. Впереди, шагах в четырех, шествовали мэр с супругой. Воздух был сухим и морозным, на небе ни звездочки. На лестницу и тротуар из окон падал мягкий свет. Жена что-то шепнула Кауперу на ухо, а он не успел рассмеяться, не успел поправить перчатку на левой руке, не успел шагнуть на следующую ступеньку, как в морозном вечернем воздухе раздались два выстрела. Рука смотрителя застыла, нога так и не коснулась ступеньки. Кровь брызнула из ран на лбу и щеке. Он рухнул и покатился вниз. Жена закричала, мэр обернулся посмотреть, что происходит, а ушлый фоторепортер, оказавшийся тут как тут, успел сделать снимок.

Когда Каупер застыл у подножия белой мраморной лестницы, он был мертв.

Глава 3

Кончетта Эспозита Ла Бреска всего-навсего не любила негров, а ее братья были убеждены, что негров надо уничтожать при первом удобном случае. Ума-разума они набирались в итальянском квартале, иронически и в то же время любовно названном его обитателями Парадизо. Маленькая Кончетта, выросшая в этом райском саду, не раз была свидетельницей того, как ее братцы вместе с другими соседскими ребятами разбивали негритянские головы. И это не вызывало в ней протеста. Если ты настолько глуп, думала она, что родился негром, да еще забрел в Парадизо, стадо быть, ты заслужил, чтобы тебе разбили дурацкую черную башку.

Девятнадцатилетняя Кончетта покинула Парадизо, когда неаполитанец Кармине Ла Бреска, продавец льда, недавно приехавший в Риверхед, сделал ей предложение. Кармине был красавцем с огромными карими глазами и черными курчавыми волосами. К тому же его дело процветало. Кончетта приняла предложение, потому что ей нравился Кармине. Кроме того, она забеременела.

Через семь месяцев после свадьбы у них родился сын Энтони, которому теперь исполнилось двадцать шесть. Он жил с матерью на Джонсон-стрит. Через месяц после рождения сына Кармине уехал обратно в Италию. По слухам, он погиб во время Второй мировой войны, и больше ничего о его судьбе Кончетта не знала. Впрочем, она была уверена, что Кармине вовсе не погиб, а напротив, стал главным продавцом льда в Италии и живет себе припеваючи — крутит напропалую романы с девицами и грешит с ними в погребе, как это случилось когда-то с ней самой.

Кончетта Ла Бреска не любила негров и по сей день. Она не на шутку испугалась, обнаружив одного из них на пороге своего дома в пять минут первого ночи.

— Это что еще такое? — крикнула она. — А ну-ка, убирайся!

— Полиция, — сказал Браун и показал значок. Только теперь Кончетта заметила, что рядом с огромным негром стоит белый коротышка с узким лицом и холодным взглядом злодея.

— Что вам надо? Уходите! — крикнула она и опустила жалюзи на стеклянной входной двери. Квартира Кончетты была на втором этаже, туда вела шаткая деревянная лестница, на которой Уиллис споткнулся и чуть было не слетел вниз. Лестница выходила на задний двор, где росло дерево, увешанное какими-то липкими плодами. Браун решил, что это инжир. Через дворик по диагонали тянулась веревка с замерзшим нижним бельем. Ветер выл, норовя сдуть Уиллиса с лестницы в виноградник, побеги которого опутали дворик. Он еще раз постучал в дверь и крикнул: "Полиция! Лучше откройте!"

— Sta zitto[7], — крикнула Кончетта и отворила дверь. — Вы что, хотите разбудить весь квартал?

— Войти-то можно? — осведомился Уиллис.

— Входите, входите, — проворчала Кончетта и отступила из прихожей в крошечную кухоньку, пропуская Уиллиса и Брауна в квартиру.

— Что вам понадобилось в два часа ночи? — спросила Кончетта, с трудом затворяя дверь за сыщиками, поскольку ветер пытался этому воспрепятствовать.

Кухня оказалась маленькой и узкой. У одной стены стояли плита, раковина, холодильник, у противоположной — стол с металлической столешницей, а ближе к батарее — металлический шкаф с приоткрытой дверцей. Он был набит консервами и пакетами с кашами. На холодильнике стояла фарфоровая собачка. Над батареей висела дешевая олеография с изображением Иисуса Христа. Кухню освещала люстра — большая стеклянная чаша на цепях. Из крана капало.

— Сейчас не два часа, а начало первого, — поправил хозяйку Браун. В его голосе появились особые интонации, и Уиллис решил, что это исключительно из-за Кончетты Ла Брески.

В который раз он поразился чутью Брауна. Это был не человек, а радар, способный безошибочно распознать негрофоба в радиусе мили. Впрочем, Уиллис чувствовал, что хозяйка квартиры настроена враждебно к ним обоим. По ее прищуренным глазам видно было, что она готова в любой момент дать отпор. Она вышла босиком в мужском халате, накинутом на ночную рубашку.

— Вы миссис Ла Бреска? — спросил Уиллис.

— Я Кончетта Ла Бреска, а вы кто такие?

— Детективы Уиллис и Браун из восемьдесят седьмого полицейского участка, — представился Уиллис. — А где ваш сын?

— Спит, — ответила Кончетта и, поскольку родилась в Неаполе, а выросла в Парадизо, сразу же заявила: — Он был со мной весь вечер. Вы, наверно, что-то перепутали.

— Не могли бы вы его разбудить, миссис Ла Бреска? — попросил Браун.

— Зачем?

— Нам надо с ним поговорить.

— О чем?

— Мадам, если хотите, мы можем забрать его в участок, — сказал Браун, — но, по-моему, будет проще, если мы сейчас кое о чем его спросим. Так вы разбудите его или нет?

— Я не сплю, — послышался голос Ла Брески из соседней комнаты.

— Не могли бы вы к нам выйти, мистер Ла Бреска? — спросил Уиллис.

— Одну минуту, — отозвался тот.

— Он был дома весь вечер, — повторила Кончетта.

Рука Брауна скользнула к кобуре. Кто его знает, вдруг этот Ла Бреска всадил две пули в голову смотрителя парков?

Он долго не появлялся, а когда наконец вышел в халате на кухню, взъерошенный и заспанный, оказалось, что в руках у него только пояс, который он пытался завязать.

— Ну, чего вам надо? — буркнул он.

Поскольку Хэл Уиллис и Артур Браун пришли к Ла Бреске, так сказать, неофициально и не собирались его задерживать, детективы решили, что нет смысла напоминать ему о правах. Вместо этого Уиллис сразу взял быка за рога:

— Где ты был сегодня в половине двенадцатого?

— Дома, — ответил Ла Бреска.

— Что делал?

— Спал.

— Во сколько лег?

— В десять.

— Всегда ложишься так рано?

— Да, когда надо рано вставать.

— А завтра рано вставать?

— В шесть.

— Зачем?

— Надо идти на работу.

— Ты же безработный.

— Я нашел работу вчера, сразу как вы уехали.

— Где?

— На стройке. Чернорабочим.

— Ты получил работу в бюро "Меридиэн"?

— Да.

— В какой строительной фирме?

— "Эберхардт".

— В Риверхеде?

— Нет, в Айсоле.

— Во сколько ты вчера вернулся домой? — спросил Браун.

— Я вышел из "Меридиэн" часов в пять. Потом заглянул в бильярдную на Саут-Лири, немного покатал шары с ребятами. Часов в пять-шесть вернулся домой.

— Что ты делал дома?

— Поел, — вставила Кончетта.

— Потом?

— Посмотрел немного телевизор. Потом лег спать, — сказал Ла Бреска.

— Кто-нибудь, кроме твоей матери, может подтвердить твои слова?

— Нет, в доме больше никого не было.

— Вечером тебе кто-нибудь звонил?

— Нет.

— Этого тоже никто не может подтвердить?

— Только я, — опять встряла Кончетта.

— Послушайте, ребята, я не знаю, чего вам от меня нужно, — сказал Ла Бреска, — но я говорю чистую правду. Ей-богу. Что произошло?

— Ты не смотрел последние известия по телевизору?

— Нет, я, по-моему, заснул раньше. А что случилось-то?

— Я зашла к нему в комнату в половине одиннадцатого и выключила свет, — пояснила Кончетта.

— Зря вы мне не верите, — сказал Ла Бреска. — Я не знаю, что там у вас стряслось, но я ни при чем.

— Я тебе верю, — кивнул Уиллис. — А ты, Арт?

— Я тоже, — ответил Браун.

— И все же мы должны кое-что выяснить, — сказал Уиллис. — Я надеюсь, ты не будешь на нас в обиде.

— Нет, конечно. Но сейчас глубокая ночь, а завтра мне вставать ни свет ни заря.

— Расскажи нам о человеке со слуховым аппаратом, — мягко попросил Уиллис.

Они с четверть часа допрашивали Ла Бреску, а потом решили, что им надо либо арестовать его, либо на какое-то время забыть о его существовании. Тот, кто им звонил, сказал: "Нас много". Именно поэтому они продолжали допрос, хотя им давно уже хотелось оставить Ла Бреску в покое. Настоящий сыщик сразу чувствует, кто перед ним, а Ла Бреска был мало похож на преступника. Но если убийство Каупера — дело целой шайки, то разве нельзя предположить, что Ла Бреска один из них, шестерка, которому поручают всякую мелочь — например, сходить за жестянкой? В случае чего таким и пожертвовать не страшно. Но тогда получается, что Ла Бреска все это время лгал!

Если он лгал, то делал это виртуозно. Он глядел на сыщиков невинными голубыми глазами и говорил о том, что ему завтра рано вставать, чтобы не опоздать на работу, которую он с таким трудом получил, о том, как важно для него хорошенько выспаться, ведь в здоровом теле — здоровый дух и так далее. Детективы смягчились. Если бы Ла Бреска врал — а они так и не смогли поймать его на противоречиях в описании незнакомца, которого он якобы встретил возле бюро по найму, не обнаружили ни одного расхождения между утренней версией и тем, что услышали сейчас, — если он все-таки врал, то возникало следующее предположение. Он и тот, кто звонил, — одно лицо. Никакой преступной шайки нет и в помине. Все это фикция, выдумка Ла Брески, ложь, которая должна убедить полицию в том, что, хотя где-то и есть банда злодеев, задумал все это и осуществил один-единственный человек. Но если Ла Бреска — тот самый звонивший в участок незнакомец, то из этого следует, что убийца Каупера и Ла Бреска — одно и то же лицо. Тогда надо тащить этого негодяя в участок, а там обвинить его в убийстве и поместить в камеру предварительного заключения. Но для этого нужны неопровержимые улики, иначе после предварительного слушания дела в суде их с позором выгонят вон.

Бывают такие дни, когда все валится из рук.

После часа с четвертью весьма изобретательного допроса, который должен был сбить с толку и вывести из равновесия Ла Бреску, они не узнали ничего такого, чего не знали бы утром. Однако за это время погиб смотритель парков Каупер. Они поблагодарили миссис Ла Бреску, попрощались с ее сыном, извинились, что вытащили его из постели в такой поздний час, и пожелали ему успеха. Еще раз сказав "спокойной ночи", сыщики покинули квартиру семейства Ла Бреска и стали спускаться по лестнице, которая скрипела и грозила обвалиться. В квартире лязгнул засов. Они прошли через двор и сели в машину.

Уиллис завел двигатель, включил печку и некоторое время о чем-то серьезно разговаривал с Брауном. Они решили утром получить у лейтенанта Бернса разрешение на прослушивание телефонных разговоров семейства Ла Бреска.

После этого детективы поехали в участок.

* * *
Стив Карелла занял свой пост в темном и холодном проулке. Он лежал в потрепанном рваном пальто. Снег был сметен к кирпичной стене, и сугробы покрылись черным слоем грязи. Перед дежурством Карелла надел две пары теплого белья и стеганую куртку, а в карман сунул грелку. И все равно он жутко мерз.

Глядя на сугробы у кирпичной стены, он мерз еще больше. Стив не любил снега. Разумеется, в детстве у него были санки, и он помнил, как весело съезжал на них с горок. Впрочем, теперь это воспоминание казалось ему фальшивым, так он ненавидел снег. Снег — это холод. Снег надо сгребать с тротуаров и мостовых, а потом отвозить к реке Дике и сваливать в нее. От снега только одни неприятности.

В его нынешних занятиях было мало приятного. Хотя кое-что могло показаться забавным. Хотя бы то, что Карелла валялся в темном и холодном проулке в час, когда хороший хозяин собаку не выгонит на улицу. Разумеется, Карелла делал это не по собственной воле, а по приказу лейтенанта Бернса. Бернс был очень симпатичным человеком, однако ему не мешало бы самому провести ночку в таком проулке. Комизм положения состоял в том, что Карелла лежал у сугроба вовсе не для того, чтобы предотвратить ограбление банка, и не для решающего удара по международному синдикату торговцев наркотиками. Он не прятался возле спальни старой девы, чтобы подкараулить сексуального маньяка. Он коротал время в темном проулке только потому, что кому-то вздумалось подпалить двух пьяниц бродяг.

Сколько помнил себя Карелла, городская полиция постоянно воевала с бродягами. Их арестовывали, сажали в тюрьму, опять отпускали и снова сажали. И так до бесконечности. Теперь же, когда наконец появились благодетели, предложившие полицейским бесплатные услуги по очистке города от нежелательных элементов, что, черт побери, делает полиция? Полиция тотчас отряжает одного из лучших своих сотрудников в засаду, и он должен валяться часами, глядя на грязный сугроб, в надежде изловить тех, кто вознамерился искоренить бродяг раз и навсегда. Это же чистый абсурд! Просто курам на смех!

Впрочем, в работе полиции многое выглядит смешным. Разве не смешно, например, лежать здесь, на ветру и морозе, а не в постели с любимой женщиной? Настолько смешно, что Карелла чуть не заплакал. Он представил себе Тедди в постели, с распущенными черными волосами, в прозрачной нейлоновой рубашке… Господи, с горечью думал он, я могу замерзнуть в этом сугробе, а любимая жена узнает об этом из газет. Увидит мое имя на четвертой странице и…

В проулке послышались шаги.

Карелла насторожился. Его рука соскользнула с теплой грелки под пальто и ухватилась за ледяную рукоятку револьвера. Он быстро вытащил оружие из кобуры и стал ждать злоумышленника.

— Вот он, голубчик! — услышал Карелла чей-то молодой голос.

— Угу! — ответил второй.

Карелла ждал. Прикрыв глаза, он лежал неподвижно, делая вид, что спит. Его палец застыл на предохранителе.

Кто-то пнул его ногой:

— Проснись!

Карелла рванулся, но оказалось, что все-таки недостаточно быстро. Не успел он вскочить и наставить на негодяев револьвер, как что-то брызнуло ему на грудь.

— Опохмелись малость! — крикнул один из молодых людей, затем вспыхнула спичка, и Кареллу охватило пламя.

Он сразу почувствовал запах бензина — пары ударили ему в нос. Огонь спички показался ему просто слепящим в сочетании с бензиновой вонью. И когда Карелла вспыхнул, как факел, он не поразился случившемуся. Он ужаснулся.

Стив Карелла бросил на землю револьвер и, подчиняясь инстинкту, кинулся к грязному сугробу. В это мгновение он совершенно забыл о своих обидчиках, успев лишь заметить, что они с хохотом убежали в ночную тьму. Карелла думал только о том, что может сгореть. Не отрывая рук от лица, он упал плашмя в снег. Огонь уже добрался до кистей рук, и в ноздри Карелле шибануло отвратительным запахом паленого мяса. Он сунул руки в снег, раздалось шипение, и Кареллу окутало облаком пара. Он барахтался в прекрасном, замечательном, спасительном сугробе и чувствовал, как у него на глазах выступают слезы. А потом он уже ничего не чувствовал, ни о чем не думал, а только лежал без движения, уткнувшись лицом в снег, и тяжело дышал.

Карелла с трудом поднялся на ноги, подобрал револьвер и медленно побрел прочь. При свете ближайшего фонаря он осмотрел руки, перевел дух и двинулся к телефону-автомату на перекрестке. Он сообщил дежурному сержанту Дейву Мерчисону, что снова объявились "пожарники", а у него обожжены руки и лицо и нужна машина, чтобы доехать до больницы. Мерчисон выслушал его и спросил:

— А вообще-то ты как, Стив?

Карелла еще раз глянул на обожженные руки и ответил:

— Нормально, Дейв.

* * *
Детектив Клинг был, похоже, единственным влюбленным человеком в городе. Всех прочих обуревали совсем иные чувства.

Мэр был в бешенстве. Он позвонил начальнику городской полиции и спросил, что это за город, где такого уважаемого человека могут подстрелить, как куропатку.

— Что, черт возьми, происходит? — вопрошал мэр.

— Видите ли, сэр… — начал было начальник полиции, но мэр перебил его:

— Может быть, вы объясните мне, почему у смотрителя парков Каупера не было охраны? Сегодня утром мне звонила его жена и сообщила, что, оказывается, полиция знала о готовящемся покушении. Объясните мне, почему ничего не было сделано?! — кричал он в телефонную трубку.

— Видите ли, сэр, — снова начал начальник полиции, но мэр опять перебил его:

— Прошу сделать все необходимое, чтобы наш город не стал посмешищем для всей Америки. Надеюсь, вы не хотите этого?

Начальник полиции этого совершенно не хотел, а потому ответил:

— Я сделаю все, что в моих силах, сэр.

— Очень рад это слышать, — сказал мэр и повесил трубку.

Ситуация складывалась пренеприятнейшая. Поэтому начальник полиции обратился к своему секретарю, высокому, чахоточного вида блондину (тот объяснял свой постоянный кашель тем, что выкуривал три пачки сигарет в день на работе, которая и без всякого курева кого угодно могла свести в могилу), и поручил ему выяснить, что имел в виду мэр, говоря, что полиции было известно о готовящемся покушении. Высокий чахоточный секретарь-блондин сразу же взялся за дело и узнал, что сотрудникам 87-го участка неоднократно звонило неустановленное лицо, которое грозило убить смотрителя парков, если ему не уплатят пять тысяч долларов. Услышав об этом, начальник полиции пробурчал: "Вот оно что", позвонил по телефону Фредерик-8024 и попросил лейтенанта Питера Бернса.

У Бернса и без того хватало забот. Стив Карелла угодил в больницу с ожогами второй степени, а маляры перекочевали из дежурной комнаты следственного отдела в его кабинет, где мигом перевернули все вверх тормашками. Взгромоздившись на стремянки, они водили кистями, громко рассказывая друг другу анекдоты, а хозяин кабинета пытался работать. Лейтенант Бернс не жаловал начальника городской полиции. Когда в муниципалитет пришла новая администрация, шефом полиции стал человек, который не справился с теми же обязанностями в соседнем городе, где преступность была еще выше, чем здесь. Начальник полиции, со своей стороны, тоже не сгорал от любви к Бернсу, злоязычному ирландцу, который при всяком удобном случае сообщал коллегам свое мнение о профессиональной пригодности шефа. Поэтому в то утро по телефонным проводам между кабинетом начальника в Главном управлении на Хай-стрит и заляпанной светло-зеленой краской берлогой Бернса на втором этаже старого здания на Гровер-авеню текли не мед с патокой.

— Что там у вас творится, Бернс? — спросил начальник.

— Как бы вам сказать… — начал Бернс и ни с того ни с сего вспомнил, что прежний шеф звал его Питом. — В участок несколько раз звонил неизвестный и угрожал смотрителю парков Кауперу. Мы сообщили об этом ему.

— Что вы предприняли, Бернс?

— Установили наблюдение за местом, где он велел оставить деньги, сэр, и задержали человека, пытавшегося их забрать.

— Дальше.

— Мы его допросили, а потом отпустили.

— Почему?

— За недостаточностью улик. Второй раз мы его допросили сразу же после убийства Каупера, поздно ночью. Мы не нашли оснований его арестовывать. Сейчас он на свободе, но его телефон с утра прослушивают, и, если выяснится, что он причастен к убийству, мы примем меры.

— Почему у Каупера не было охраны?

— Я предлагал охрану, сэр, но он отказался.

— Почему, отпустив подозреваемого, вы не установили за ним наблюдение?

— Не было свободных людей, сэр. Я связался со сто пятнадцатым участком в Риверхеде, где живет подозреваемый, но у них, как выяснилось, тоже нет лишних сотрудников. Кроме того, я уже говорил вам, сэр, Каупер отказался от охраны. Он решил, что это какой-то сумасшедший, и признаться, сэр, мы тоже так думали. Увы, последующие события этого не подтвердили.

— Почему вы не отыскали место, откуда стреляли в Каупера?

— Преступление совершено не на территории нашего участка. Здание театра — это пятьдесят третий участок. Я не сомневаюсь, что сотрудники пятьдесят третьего участка предпримут все, чтобы…

— Не делайте из меня дурака, Бернс, — сказал начальник

— Так расследуются преступления в нашем городе, сэр, — ответил Бернс.

— Это ваше преступление, Бернс. Надеюсь, вы меня понимаете?

— Как прикажете, сэр.

— Вот я вам и приказываю отправить ваших людей к театру и найти место, откуда стреляли.

— Да, сэр.

— О результатах доложите мне.

— Да, сэр, — сказал Бернс и повесил трубку.

— Что, в трубке трещит? — осведомился первый маляр.

— Нагоняй от шефа? — спросил второй.

— Убирайтесь из моего кабинета! — заорал Бернс.

— Мы еще не закончили, — сказал первый маляр.

— Кончим — уйдем, — пообещал второй.

— Мы делаем все, как нам приказывают.

— Мы ведь работаем не в полиции.

— А в отделе коммунального хозяйства.

— В ремонтном управлении.

— И никогда не оставляем ничего недоделанным.

— Хватит пачкать краской пол, черт побери! — рявкнул Бернс и опрометью выскочил из кабинета. — Хейз! — закричал он. — Клинг! Уиллис! Браун! Куда вы все подевались?!

Из уборной, застегивая на ходу ширинку, вышел Мейер Мейер.

— Что случилось, шеф?

— А ты где был? — набросился на него Бернс.

— Зашел отлить. Да что случилось-то?

— Пошли кого-нибудь на место.

— Куда?

— На место преступления.

— Сделаем, — сказал Мейер. — Хотя при чем тут мы? Это не наше преступление.

— Уже наше.

— Вот как?

— Именно так. Кто дежурит у телефона?

— Я.

— А Клинг где?

— Взял отгул.

— Браун?

— Прослушивает телефон Ла Брески.

— А Уиллис?

— Пошел в больницу навестить Стива.

— А Хейз?

— Обедает.

— У нас тут что, курорт или дом отдыха? Как только появится Хейз, пусть немедленно едет к театру. А ты свяжись с баллистиками. Узнай, что там у них. И еще позвони судмедэксперту, спроси, что показало вскрытие.

— Слушаю, сэр, — отчеканил Мейер и ринулся к телефону.

— Я, наверно, скоро рехнусь, — пробормотал Бернс и двинулся было к себе в кабинет, но вспомнил, что там маляры, и направился в канцелярию.

— Приведи в порядок бумаги, Мисколо! — крикнул он с порога. — Чем ты тут весь день занимаешься? Кофе варишь?

— Сэр? — удивился Мисколо, который как раз ждал, когда закипит вода.

Глава 4

Берт Клинг влюбился.

Наверно, март не самое лучшее время для любви. Приятнее влюбляться летом, когда много цветов, с реки дует ласковый ветерок и домашние животные подходят к тебе лизнуть руку. В марте есть смысл влюбляться только по одной причине: как заметил мудрец, лучше в марте, чем никогда.

Берт Клинг был влюблен до умопомрачения.

Он влюбился в блондинку двадцати трех лет с широкими бедрами, высокой грудью, длинными волосами и голубыми глазами. Даже на каблуках она доставала Клингу лишь до подбородка. Это была интеллигентная девица — по вечерам готовилась к экзаменам на степень магистра психологии, а днем работала в фирме на Шеперд-стрит, где консультировала желающих получить работу. Это была серьезная девица — она хотела стать доктором, а затем всерьез заняться наукой. Это была безумная девица — ей ничего не стоило отправить с посыльным в дежурную комнату следственного отдела огромное, почти в два метра высотой сердце из фанеры, выкрашенное в красный цвет, с желтой надписью "Синтия Форрест любит детектива третьего класса Бертрама Клинга. Разве это карается законом?". Именно так она и сделала месяц назад в Валентинов день, что до сих пор в окружении Клинга служило поводом для шуток. Это была чувствительная девица, способная пожалеть слепого, играющего на аккордеоне, положить ему в кепку пять долларов, а затем дать волю слезам у Берта на плече. Это была страстная девица, которая после бурной ночи могла разбудить Клинга в шесть утра и спросить: "Эй, сыщик, мне скоро на работу — тебя это не интересует?" На что Клинг отвечал: "Нет, секс уже не для меня", а потом целовал ее, пока у нее не начинала кружиться голова. Он любил сидеть за столом в ее квартире и глядеть на нее. Однажды он вогнал ее в краску, сказав: "На Мейсон-стрит женщина продает pidaguas. Ее зовут Иллюминада. Мне кажется, тебе больше подходит это имя. Ты наполняешь комнату светом".

Берт Клинг был влюблен до умопомрачения.

Но сейчас шел март, улицы были в сугробах, дули сильные ветры. В общем, стояла суровая зима. Она началась где-то в сентябре и не собиралась заканчиваться раньше августа, когда, быть может, растает снег и, если очень повезет, расцветут цветы. В такую погоду лучше все-таки не сидеть в полиции, а бежать по улице вместе с Синтией и, перекрикивая ветер, рассказывать ей о загадочном убийстве смотрителя парков.

— Да, все это очень загадочно, — согласилась Синтия и едва успела придержать платок, который ветер чуть было не сорвал у нее с головы. — Послушай, Берт, — вдруг жалобно сказала она, — я так устала от зимы, а ты?

— Угу, — рассеянно отозвался Клинг. — Знаешь, Синди, я все-таки очень надеюсь, что это не он.

— Ты о ком?

— О том, кто звонил, а потом убил смотрителя парков. Не дай бог, если это он!

— Да кто он-то?

— Глухой.

— Кто-кто?

— Глухой. Мы имели с ним дело несколько лет назад. Он тогда чуть не взорвал весь город, пытаясь ограбить банк. Это очень ловкий и наглый преступник.

— А кто он? — опять спросила Синди.

— Глухой, — повторил Клинг.

— Это я поняла. Как его зовут?

— Не знаю. Мы его так и не поймали. В последний момент он сиганул в реку. Все решили, что он утонул, но кто знает, вдруг он опять вернулся. Как чудовище Франкенштейн.

— Ты хочешь сказать, как чудовище Франкенштейна? — поправила его Синди.

— Вот именно. Помнишь, он должен был сгореть в аду, но не тут-то было.

— Как не помнить!

— Потрясающая картина, — сказал Клинг. — Глухой! Неужели снова он?

Впервые один из сотрудников 87-го полицейского участка вслух выразил опасение, что убийцей смотрителя парков мог быть человек, в свое время причинивший им столько неприятностей. Одна лишь мысль о нем отравляла существование. Берт Клинг прекрасно помнил, что Глухой (однажды он подписал свою угрозу "Эль-Сордо", что по-испански означает "глухой") мог просчитывать свои комбинации с быстротой и точностью компьютера, чем частенько ставил в тупик полицию, заставляя асов сыска выглядеть идиотами из старой комедии про полицейских. Интуиция подсказывала Клингу, что если смотрителя парков Каупера и впрямь убил Глухой, то главные неприятности еще впереди. Клинг поежился, но не от холода, а при мысли о том, на что способен Глухой, если его вовремя не остановить.

— Только бы не он! — выдохнул Клинг, и ветер унес его слова.

— Поцелуй меня, — сказала Синди, — и купи мне чашку горячего шоколада, жмот несчастный.

* * *
В среду днем в дежурную комнату следственного отдела пожаловал мальчик лет двенадцати. На нем были грубые ботинки, в которых дети из трущоб ходят круглый год, и старая лыжная куртка, похоже, старшего брата — голубая и на три размера больше. Мальчишка нахлобучил на голову капюшон, а тесемки завязал вокруг шеи, но все равно капюшон был слишком велик и постоянно спадал, а мальчишка все время поправлял его. В участок он вошел с конвертом в руке. Приблизившись к столу дежурного подпрыгивающей походкой, мальчишка еще раз попытался поправить капюшон, вытер нос и, взглянув на сержанта Мерчисона, спросил:

— Вы тут дежурный?

— Я, — буркнул Мерчисон, не отрывая глаз от списка отсутствующих сотрудников, который составлял по утренней сводке. Сейчас было 14.10, через час на дежурство заступала новая смена патрульных, а это означало новую перекличку и новый список отсутствующих. Не жизнь, а каторга. Почему он не пошел в пожарные или в почтальоны?

— Вам велено передать это, — сказал мальчик и вручил Мерчисону запечатанный конверт.

— Спасибо, — не отрываясь от списка, буркнул Мерчисон и взял конверт. Но потом он поднял голову и сказал: — А ну-ка, погоди!

— Чего?

— Погоди минутку!

Дейв Мерчисон открыл конверт. Развернув сложенный вчетверо листок бумаги, он прочитал текст, посмотрел на курьера и спросил:

— Где ты это взял?

— На улице.

— Кто дал?

— Один дядька.

— Где ты его встретил?

— У парка.

— И он дал тебе этот конверт?

— Да.

— Что он сказал?

— Сказал, чтобы я отнес его в участок и отдал дежурному.

— Ты его знаешь?

— Нет. Он дал мне пять долларов, чтобы я отнес письмо.

— Как он выглядел?

— Высокий, волосы светлые и еще в ухе у него такая штучка.

— Какая штучка?

— Ну, чтобы лучше слышать. Он вроде как глухой, — сказал мальчишка и вытер нос.

Вот что было в записке, составленной из вырезанных из газеты букв:

СЛЕДУЮЩИЙ — ЗАМЕСТИТЕЛЬ МЭРА СКЭНЛОН.

* * *
Детективы 87-го участка самым тщательным образом изучили послание, стараясь не оставлять отпечатков, — листок и так был захватан Мерчисоном. Они окружили двенадцатилетнего мальчишку в огромной голубой куртке и наперебой задавали ему вопросы, словно сам Джек-Потрошитель пожаловал из Лондона.

Допрос мальчишки ничего сыщикам не дал, кроме насморка.

Он повторил то же, что рассказал сержанту. Высокий тип с такой вот штучкой в ухе (это называется, мальчик, слуховой аппарат) — ну да, со штучкой в ухе, остановил его около Гровер-парка и предложил пять долларов, если он отнесет в участок письмо и передаст дежурному. Мальчишка решил, что ничего плохого в этом нет, и согласился. Он даже не знал, кто этот тип со штучкой в ухе (со слуховым аппаратом, мальчик) — ну да, с такой штучкой. Он с ним не только незнаком, но и вообще видел впервые. Всё, пора бежать, потому что в салоне "Линда" ему велено забрать платье для сестры, которая шьет на дому для миссис Монтана. Значит, у него слуховой аппарат, мальчик? Ну да, такая штучка в ухе.

Они отпустили мальчишку в 4.30, не угостив его мороженым или жевательной резинкой, а потом долго разглядывали письмо, вертели его в разные стороны, придерживая пинцетом, и, наконец, решили переслать его в лабораторию Сэма Гроссмана — вдруг он обнаружит отпечатки пальцев не только Дейва Мерчисона.

Никто и не вспомнил о Глухом. Кому охота вспоминать призраков. Неприятно даже думать о них.

* * *
— Привет, Бернис, — сказал в трубку Мейер. — Шеф у себя? Хорошо, я подожду.

Он терпеливо ждал, постукивая карандашом по столу. Наконец в трубке раздался громкий уверенный голос:

— Заместитель окружного прокурора Рауль Шабриер.

— Привет, Ролли! Это Мейер Мейер из восемьдесят седьмого участка. Как жизнь на Челси-стрит?

— Все в порядке, — ответил Шабриер. — Что вы еще для нас припасли? Маленькое симпатичное убийство?

— Да нет, я по личному вопросу.

— По личному? — изумился Шабриер.

— Да. Слушай, Ролли, что делать человеку, если кто-то использовал его имя?

— Каким образом?

— В книге.

— Ты хочешь сказать, кто-то использовал твое имя в книге?

— Да.

— Книга о полиции?

— Нет.

— Там речь лично о тебе?

— И да и нет. А в каком смысле "лично"?

— Упомянут ли в книге детектив третьего класса Мейер Мейер?

— Второго класса, — поправил Мейер.

— Пусть так. Упомянут ли там детектив второго класса Мейер Мейер?

— Нет.

— Значит, лично о тебе речи нет?

— Нет.

— Но ты вроде сказал, что использовано твое имя…

— Да, она использовала мое имя.

— Мейер, у меня масса дел, — взмолился Шабриер. — У меня их вагон и маленькая тележка. Давай выкладывай, что там у тебя, да поживей.

— Роман, — сказал Мейер. — Роман под названием "Мейер Мейер".

— Господи, неужели вышел роман с таким названием?

— Да. Я имею право подать в суд?

— Я специалист по уголовным делам, — сказал Шабриер.

— Да, но…

— И не разбираюсь в делах литературных.

— Да, но…

— Роман-то хороший?

— Не знаю, — признался Мейер. — Говорят, это книга о преподавателе университета, он толстяк-коротышка…

— Сначала я должен прочитать роман, — сказал Шабриер.

— Ты мне потом позвонишь?

— Зачем?

— Чтобы дать совет?

— Какой?

— Подавать мне в суд или нет.

— Сначала мне придется выяснить, что сказано об этом в законе. Я что, чем-нибудь тебе обязан?

— Да, — сказал Мейер, с трудом сдерживая гнев. — Сколько раз, когда у нас случались чрезвычайные происшествия, я, вместо того чтобы вызвать тебя в три часа ночи, рисковал своей жизнью и держал подозреваемого до утра, чтобы ты мог как следует отоспаться. Я же прошу тебя о совершеннейшем пустяке, Ролли. Мне неохота тратиться на специалиста по авторскому праву. Просто хочу знать, имею ли я право подать в суд на того, кто использовал мое имя, записанное в метрике. Использовал как заглавие романа, во-первых, и дал его персонажу, во-вторых, хотя это самое имя носит живой человек, а именно твой покорный слуга.

— Ладно, не поднимай волну, — сказал Шабриер.

— А кто поднимает волну? — удивился Мейер.

— Я посмотрю кое-какую литературу и тебе позвоню.

— Когда?

— Скоро.

— Обещаю, если к нам опять притащат убийцу во время твоего дежурства, я плюну на Миранду — Эскобедо и продержу его до утра, чтобы ты спокойно выспался на своем рабочем месте.

— Я позвоню тебе завтра, — сказал Шабриер, а потом, помолчав, добавил: — Может, ты еще спросишь, в котором часу?

— В котором часу? — спросил Мейер.

* * *
У хозяйки дома был артрит, и она ненавидела зиму, а также полицейских. Она сразу заявила Коттону Хейзу, что с тех пор как укокошили большого начальника, вокруг ее дома постоянно толкутся сыщики и лично ей это надоело. Почему бы им не оставить ее в покое? Хейз, успевший наслушаться подобных заявлений от управляющих и домовладельцев по всей улице, терпеливо объяснил, что он выполняет свой служебный долг и надеется на ее помощь в поисках убийцы. На это хозяйка сказала, что город погряз в коррупции и, если подстрелят еще кого-то из городского начальства, она лично горевать не станет.

Хейз уже обошел четыре многоэтажки, выходившие окнами на сверкавшее стеклом и бетоном здание театрального комплекса. Здание прекрасно было видно из четырех домов, особенно широкая белая лестница. Тот, кто дважды стрелял в Каупера и смертельно ранил его, мог сделать это из любого дома. Полиция искала место, откуда стреляли, в надежде, что там остались какие-нибудь следы. В деле об убийстве лишних улик не бывает.

Первое, о чем спросил Хейз хозяйку, — сдавала ли она квартиру или комнату высокому блондину со слуховым аппаратом.

— Сдавала, — ответила хозяйка.

— Кто он? — спросил Хейз. — Как его зовут?

— Морт Ореккио.

Хейз вынул блокнот и стал записывать.

— Ореккио, — произнес он. — Морт. Это сокращенно от Мортимер?

— Просто Морт, — сказала хозяйка. — Он итальянец.

— Откуда вы знаете?

— Фамилии на "о" бывают только у итальянцев.

— Правда? А как же Шапиро?

— Вы шутник, — сказала хозяйка.

— Какую квартиру снимал у вас этот Ореккио?

— Комнату, а не квартиру, — поправила Хейза хозяйка. — На третьем этаже.

— Окнами на здание театра?

— Да.

— Я могу посмотреть комнату?

— Конечно. Почему бы и нет? У меня ведь только и дел, что показывать полицейским комнаты.

Они стали подниматься по лестнице. Там было холодно, окна на площадках замерзли. Пахло мочой и помойкой. Пока поднимались на третий этаж, хозяйка жаловалась Хейзу на свой артрит, сообщив, что кортизон ей ни капельки не помог и вообще этим чертовым докторам верить нельзя, что бы они вам ни обещали. Перед дверью с номером 31 она остановилась и стала искать ключи в кармане фартука. Одна из дверей в коридоре чуть приоткрылась и снова захлопнулась.

— Кто это? — спросил Хейз.

— Вы о ком? — в свою очередь спросила хозяйка.

— Там в коридоре хлопнула дверь.

— Наверно, это Полли, — сказала хозяйка и открыла тридцать первый номер.

Комната была маленькой и мрачной. У стены напротив двери стояла полутораспальная кровать под белым покрывалом. Над кроватью висел в рамке эстамп — лесопилка на реке. Справа у кровати стоял торшер под грязным желтым абажуром. На покрывале, возле подушек, виднелся след от виски или рвоты. Напротив кровати — комод с зеркалом. Он был весь в черных пятнах от сигарет. В раковине умывальника расползлось большое ржавое пятно.

— Долго он здесь жил? — спросил Хейз.

— Он снял комнату три дня назад.

— Заплатил наличными или дал вам чек?

— Наличными и за неделю вперед. Я сдаю не меньше чем на неделю. Не люблю сдавать на одну ночь.

— Я вас понимаю, — сказал Хейз.

— Знаю, что вы хотите этим сказать. Вы думаете, у меня не бог весть какие хоромы и нечего задирать нос. Может, и не хоромы, зато все чисто.

— Вижу.

— Я хочу сказать, клопов тут нет.

Хейз кивнул и подошел к окну. Шторы были порваны и без шнура. Хейз поднял штору и выглянул на улицу.

— Вы прошлой ночью выстрелов не слышали?

— Нет.

Хейз осмотрел пол. Стреляных гильз видно не было.

— Кто еще живет на этом этаже?

— Только Полли.

— Фамилия?

— Маллой.

— Я бы хотел осмотреть комод и шкаф.

— Пожалуйста. У меня полным-полно свободного времени. Я ведь работаю в этом доме экскурсоводом.

Хейз подошел к комоду и выдвинул все ящики. В них ничего не было, не считая таракана, спрятавшегося в одном из углов.

— Там у вас жилец, — сказал Хейз.

— Что? — не поняла хозяйка.

Хейз подошел к шкафу, открыл дверцы. Внутри ничего не было, кроме пустых вешалок. Хейз уже собрался закрыть шкаф, как вдруг заметил, что на полу что-то блеснуло. Он нагнулся, чтобы получше рассмотреть, вытащил из кармана маленький фонарик и включил его. Это была монета в десять центов.

— Если это деньги, — заявила хозяйка, — то они принадлежат мне.

— Прошу, — сказал Хейз и протянул ей монету. Он легко расстался с находкой, потому что знал, что, даже если монета принадлежала жильцу, все равно снять с нее отпечатки пальцев — дело столь же безнадежное, как получить с городских властей компенсацию за бензин, который ты истратил, разъезжая по служебным делам на собственной машине.

— У вас есть уборная? — спросил Хейз.

— Дальше по коридору. Только, пожалуйста, закрывайте дверь.

— Я не к тому. Просто хотел узнать, есть ли на этаже другое помещение.

— Не беспокойтесь, там чисто.

— Кто же в этом сомневается? — сказал Хейз. Он еще раз окинул взглядом комнату. — Значит, так. Я пришлю к вам своего сотрудника, он осмотрит подоконник.

— Зачем? Там все чисто.

— Я имею в виду, он выяснит, нет ли там отпечатков пальцев.

— А! — хозяйка уставилась на Хейза. — Вы думаете, что этого типа застрелили отсюда?

— Очень похоже.

— И у меня могут быть неприятности?

— Только если стреляли вы, — сказал Хейз и улыбнулся.

— У вас есть чувство юмора, — отметила хозяйка.

Они вышли из комнаты. Хозяйка заперла дверь на ключ.

— Что вам еще угодно? — спросила она.

— Мне хотелось бы поговорить с женщиной, которая живет на этом этаже, но ваша помощь тут не потребуется. Большое спасибо, вы и так мне очень помогли.

— Для меня это развлечение, — сказала хозяйка.

— Еще раз спасибо, — поблагодарил Хейз и, когда она стала спускаться по лестнице, подошел к двери с номером 32 и постучал. Никто не ответил. Он постучал еще раз и сказал: — Мисс Маллой!

Дверь чуточку приоткрылась.

— Кто там? — услышал он.

— Полиция. Мне надо с вами поговорить.

— О чем?

— О мистере Ореккио.

— Я не знаю никакого мистера Ореккио.

— Мисс Маллой…

— Во-первых, я миссис Маллой, а во-вторых, не знаю и знать не хочу никакого Ореккио.

— Вы не могли бы открыть дверь?

— Я не хочу неприятностей.

— Но я…

— Вчера тут кого-то застрелили, и я не хочу…

— Вы слышали выстрелы, мисс Маллой?

— Миссис Маллой!

— Так слышали или нет?

— Нет.

— Вы случайно не знаете, мистер Ореккио был у себя вчера вечером?

— Я не знаю, кто такой мистер Ореккио.

— Человек из тридцать первого номера.

— Я с ним незнакома.

— Мадам, вы откроете дверь?

— Нет.

— Послушайте, я могу, конечно, взять ордер, но будет гораздо проще…

— Не хочу неприятностей, — услышал Хейз. — Ладно, я вам открою, только не впутывайте меня в это дело.

Дверь открылась. На Полли Маллой была зеленая хлопчатобумажная кофта с короткими рукавами. Хейз сразу увидел на ее руках следы уколов и понял, что это за птица. Полли Маллой на вид было лет двадцать шесть. Стройная фигура. Лицо можно было бы назвать красивым, но жизнь успела наложить на него свою печать. Зеленые глаза, подвижные и умные. Она покусывала губы и придерживала кофту, накинутую на голое тело. Пальцы рук длинные и изящные.

— Я ни в чем не виновата, — сказала она.

— Я вас ни в чем не обвиняю, — ответил Хейз.

— Можете обыскать квартиру.

— Мне это не нужно.

— Тогда входите.

Хейз вошел. Полли закрыла за ним дверь и заперла на замок.

— Не хочу неприятностей, — еще раз сказала она. — У меня и так их хватает.

— Не беспокойтесь. Меня интересует человек из тридцать первого номера.

— Я слышала, что кого-то застрелили. Но я тут ни при чем.

Они сидели друг против друга. Она на диване, он на стуле с высокой спинкой. Что-то витало между ними в воздухе, что-то такое же реальное, как, например, запах на лестнице. Они прекрасно знали, чем занимается каждый из них. Хейз достаточно был знаком с жизнью городских низов и не строил никаких иллюзий насчет этой женщины. Слишком часто приходилось ему задерживать проституток, отдававшихся за два доллара, чтобы купить пакетик гадости. Слишком часто видел он, как мучаются те, у кого не было денег на "дозу". Он знал наркоманов не хуже, чем торговцы наркотиками. Его собеседница, похоже, не раз бывала в полицейском участке, не раз прятала пакетики с героином под стойку бара при виде полицейского, а потом ее арестовывали, допрашивали и отправляли в суд. В законах о наркотиках она явно разбиралась не хуже заместителя окружного прокурора. Полли Маллой, как и Хейз, многое повидала и многое понимала. Их общие знания представляли собой причудливый симбиоз: нарушитель закона и его страж, преступление и наказание. В этой убогой комнате рождалась солидарность. Они могли говорить друг с другом совершенно откровенно, словно любовники, шепчущиеся в постели.

— Так вы знали Ореккио? — спросил Хейз.

— А вы меня не потащите в участок?

— Только если вы причастны к убийству.

— Я тут ни при чем.

— Тогда никаких участков.

— Слово полицейского? — вяло улыбнулась она.

— Вот именно.

— Большая ценность, что и говорить.

— Для вас — да.

— Я его знала.

— Рассказывайте.

— Мы познакомились в тот вечер, когда он здесь появился.

— Когда это было?

— Два, нет, три дня назад.

— Как это произошло?

— Я была в жутком состоянии. Мне обязательно нужно было уколоться. Я только с неделю как вышла из тюрьмы — райское местечко — и еще не успела наладить контакты.

— За что сидела?

— Проституция.

— Сколько тебе лет, Полли?

— Девятнадцать. А что, выгляжу старше?

— Да.

— Когда мне исполнилось шестнадцать, я вышла замуж. За такого же наркомана. Большое счастье.

— Что он сейчас делает?

— Сидит в Каслвью.

— За что?

Полли пожала плечами.

— Вообще-то он торговал зельем.

— Ясно. Ну, а что Ореккио?

— Я попросила у него денег.

— Когда это было?

— Позавчера.

— И он одолжил?

— Я вообще-то не в долг просила, а предложила ему перепихнуться. Он поселился в соседней комнате, а мне было так плохо, что боялась не дойти до улицы.

— Ну, а что он?

— Дал мне десятку. И ничего не потребовал взамен.

— Настоящий джентльмен, а?

Полли пожала плечами.

— Вы от него не в восторге?

— Скажем так — не мой тип.

— Да?

— Сукин сын!

— Что же произошло?

— Вчера вечером он заявился ко мне.

— В котором часу?

— В девять, нет, в половине десятого.

— После начала концерта, — сказал Хейз.

— Что?

— Ничего. Размышляю вслух. Продолжай.

— Он сказал, что припас для меня кое-что. Сказал, что отдаст, если я к нему зайду.

— Ты зашла?

— Сначала я спросила, что это. Он сказал: "То, чего ты хочешь больше всего".

— И ты зашла?

— Да.

— В комнате ничего не заметила?

— Например?

— Например, винтовки с оптическим прицелом.

— Нет, ничего такого.

— А что он для тебя припас?

— Все то же.

— Героин?

— Да.

— За этим он и звал тебя к себе?

— По крайней мере, так он сказал.

— Он хотел его тебе продать?

— Нет, но…

— Слушаю.

— Он хотел, чтобы я у него хорошенько попросила.

— То есть?

— Он показал мне героин, дал понюхать, чтобы я убедилась, что все без обмана, и сказал, что задаром не отдаст. Сказал, что я должна как следует попросить.

— Ясно.

— Он измывался надо мной часа два, не меньше. Он то и дело глядел на часы и заставлял меня… делать разные вещи.

— Например?

— Да глупости всякие! Попросил спеть "Белую зиму". Ему это показалось очень остроумным, потому что героин тоже белый. Он знал, что мне позарез нужна доза, и заставлял повторять эту песню снова и снова. Я спела ее раз шесть или семь. А он слушал и все время поглядывал на часы.

— Продолжай.

— Потом он захотел стриптиз… Не просто чтобы я раздевалась, а еще и танцевала. Я сделала, как он велел. А он стал надо мной насмехаться. Мол, я плохо выгляжу, тощая… Я стояла перед ним голая, а он все издевался, спрашивал, неужели мне так нужен героин, и смотрел на часы. Было около одиннадцати. Я повторяла: "Нужен, очень нужен", а он велел, чтобы я станцевала сначала вальс, потом шэг. Я не поняла, чего он хочет. Вы знаете, что такое шэг?

— Слыхал.

— В общем, я его слушалась. Я бы сделала все на свете. Наконец он приказал мне стать на колени и объяснить, зачем мне нужен героин. Он велел произнести речь, не меньше чем на пять минут, на тему "Почему наркоману нужны наркотики", посмотрел на часы и засек время. Меня трясло и знобило, мне нужен был укол, как… — Полли закрыла глаза. — Я заплакала. Говорила и плакала. Потом он глянул на часы и сказал: "Пять минут истекли, вот твоя отрава. Пошла вон!" И швырнул мне пакетик.

— В котором это было часу?

— Минут в девять двенадцатого. Часов у меня нет, я их давно заложила, но из моего окна видны электрические часы на доме напротив. Укол я сделала в четверть двенадцатого, значит, он меня отпустил где-то в одиннадцать десять.

— И все это время он смотрел на часы?

— Да, будто боялся опоздать на важную встречу.

— Думаю, что так оно и было.

— Что за встреча?

— С человеком, которого он собирался застрелить из окна своей комнаты. Твое общество помогло ему скоротать время до окончания концерта. Приятный человек этот Морт Ореккио, ничего не скажешь.

— Но все равно я ему благодарна, — буркнула Полли.

— За что же?

— За товар. Высший класс! — На ее лице появилась тоска. — Такого у меня в жизни не было. Если бы рядом из пушки палили, все равно я бы не услышала.

Хейз просмотрел все городские телефонные справочники, но ни в одном не нашел Ореккио — Морта, Мортона или Мортимера. Он позвонил в Бюро уголовной регистрации и через десять минут получил справку: человек с такой фамилией на учете не состоит. Тогда Хейз позвонил в Вашингтон в ФБР, чтобы узнать, нет ли там досье на этого человека. Он сидел за своим столом в комнате, пропахшей краской, когда вошел патрульный Ричард Дженеро и спросил, надо ли ему идти с Клингом в суд, где слушалось дело человека, задержанного ими на прошлой неделе. Дженеро все утро дежурил, страшно замерз и потому не торопился уходить. Он надеялся, что Хейз предложит ему кофе. Увидев фамилию Ореккио в блокноте Хейза, Дженеро пошутил:

— Опять итальянца подозреваете?

— Почему ты решил, что он итальянец?

— Фамилия кончается на "о".

— А как насчет Монро? — осведомился Хейз.

— Очень ты умный, — усмехнулся Дженеро. Он еще раз глянул в блокнот. — Вообще-то для итальянца странная фамилия.

— В каком смысле? — спросил Хейз.

— Это ведь по-итальянски ухо, — пояснил Дженеро. — Ореккио — значит ухо.

А в сочетании с "Морт" получалось что-то вроде "мертвого уха".

Хейз вырвал страничку из блокнота, скомкал, швырнул в корзинку и промазал.

— О чем я говорил-то? — спросил Дженеро, чувствуя, что не видать ему кофе как своих ушей.

Глава 5

На этот раз записку принес восьмилетний мальчуган. Ему было велено передать ее дежурному. Мальчик стоял в комнате следственного отдела в окружении детективов, которые рядом с ним выглядели великанами.

— Кто тебе дал эту записку? — спросил один из детективов.

— Человек в парке.

— Он заплатил тебе за то, что ты доставишь сюда письмо?

— Да…

— Сколько?

— Пять долларов.

— Как он выглядит?

— Со светлыми волосами.

— Высокий?

— Угу.

— У него был слуховой аппарат?

— Что?

— Ну такая штучка в ухе?

— Угу! — сказал малыш.

ВНИМАНИЕ! СЛУЮЩАЯ ЦЕНА — 50000 ДОЛЛАРОВ.

Детективы ходили вокруг записки на цыпочках, словно это была бомба, способная взорваться в любую минуту. Ее брали пинцетом и, прежде чем взять в руки, надевали белые хлопчатобумажные перчатки. Затем решили отправить ее криминалистам. Каждый из сыщиков прочитал записку по меньшей мере дважды и изучил ее самым тщательным образом. Заходили взглянуть на нее и патрульные. Это был документ огромной важности. На него было потрачено около часа драгоценного рабочего времени. Лишь после этого листок завернули в целлофан и отправили в Главное управление.

* * *
Ясно было одно. Глухой (увы, как ни печально, это был, несомненно, он) требовал пятьдесят тысяч долларов за то, чтобы заместитель мэра Скэнлон не разделил участи смотрителя парков Каупера. Поскольку новая сумма была значительно больше, детективы 87-го участка обозлились. Наглость негодяя не укладывалась ни в какие рамки. Все это напоминало киднаппинг, но там сначала похищают жертву, а потом требуют выкуп. Здесь же никто никого не похищал и выкупать было некого. Это смахивало на вымогательство, однако в тех случаях вымогательства, с которыми им доводилось сталкиваться, обычно использовали "силу или устрашение для незаконного отторжения собственности второй стороны". Но здесь этой самой "второй стороны" не было и в помине. Вымогателю было наплевать, кто будет платить. Как прикажете действовать в такой дурацкой ситуации?

— Это маньяк! — изрек лейтенант Бернс. — Откуда, интересно, мы возьмем пятьдесят тысяч?

* * *
Стив Карелла только утром выписался из больницы. Бинты на руках делали его похожим на боксера перед выходом на ринг. Карелла повернулся к лейтенанту и спросил:

— Может, он думает, что Скэнлон сам раскошелится?

— Тогда какого черта он обращается к нам?

— Мы вроде как посредники, — ответил Карелла. — Он считает, что требования будут выглядеть внушительней, если Скэнлону сообщит о них полиция.

Бернс удивленно уставился на Кареллу.

— Я серьезно, — сказал тот. — А может, он решил отомстить нам? Ведь это мы помешали ему ограбить банк восемь лет назад. И теперь он решил поквитаться.

— Это маньяк, — снова повторил Бернс.

— А по-моему, он хитрый мерзавец, — возразил Карелла. — После того как ему не заплатили пять тысяч, он укокошил Каупера. Теперь этот подлец удесятерил плату. Деньги на бочку или Скэнлону крышка! Пиф-паф!

— В записке не сказано, что Скэнлон будет застрелен, — возразил Бернс. — Там написано, что следующий — заместитель мэра Скэнлон.

— Верно, — согласился Карелла. — Он может, например, отравить Скэнлона, размозжить ему голову, зарезать…

— Хватит! — перебил его Бернс.

— Надо позвонить Скэнлону, — сказал Карелла. — Вдруг у него завалялись пятьдесят тысяч, которые ему не нужны.

Они позвонили Скэнлону и сообщили о записке. Выяснилось, что лишних пятидесяти тысяч у заместителя мэра нет. Через десять минут зазвонил телефон на столе Бернса. Это был начальник полиции города.

— Слушайте, Бернс, — сказал он, — что у вас там опять стряслось?

— Сэр, мы получили две записки от человека, который, по нашим предположениям, убил смотрителя парков Каупера. В этих записках угроза расправиться с заместителем мэра Скэнлоном.

— Что же вы намерены предпринять? — спросил начальник полиции.

— Сэр, — сказал Бернс, — мы уже передали обе записки криминалистам. Кроме того, сэр, мы обнаружили комнату, из которой прошлой ночью предположительно были сделаны два выстрела, и у нас есть все основания полагать, что мы имеем дело с преступником, уже однажды промышлявшим на территории нашего участка.

— Кто это?

— Мы не знаем.

— Но вы, кажется, сказали, что уже…

— Да, сэр. Нам приходилось с ним сталкиваться, но кто он, установить не удалось.

— Сколько он хочет на этот раз?

— Пятьдесят тысяч.

— Когда он намерен убить Скэнлона?

— Мы пока не знаем.

— Когда он хочет получить деньги?

— Тоже пока не знаем.

— Куда он требует их доставить?

— Пока не знаем, сэр.

— Что же, черт побери, вы тогда знаете, Бернс?

— Мы делаем все от нас зависящее, чтобы взять ситуацию под контроль. Мы готовы предоставить всех наших сотрудников в распоряжение заместителя мэра, если ему понадобится охрана. Более того, я полагаю, мне удастся убедить капитана Фрика, который, как вам, наверное, известно, руководит восемьдесят седьмым участком…

— Что значит, как мне, наверно, известно?

— Так работает полиция в нашем городе, сэр.

— Так работает полиция в большинстве городов Америки, Бернс.

— Разумеется, сэр. Я думаю, что смогу уговорить его выделить нескольких сотрудников патрульной службы и даже вызвать тех, кто освобожден от дежурства, если руководство полиции города сочтет это необходимым.

— Я полагаю, надо обеспечить охрану заместителю мэра.

— Да, сэр. Все мы придерживаемся того же мнения.

— Неужели я вам так не нравлюсь, Бернс? — осведомился начальник полиции.

— При исполнении служебных обязанностей я стараюсь не давать воли эмоциям, сэр, — ответил Бернс. — Не знаю, как вы, но я еще ни разу не сталкивался с подобным. У меня отличные сотрудники, и мы делаем все, что в наших силах. На большее мы не способны.

— Бернс, — сказал начальник, — боюсь, вам придется сделать больше.

— Сэр… — начал Бернс, но начальник положил трубку.

* * *
В подвальном помещении школы № 106 сидел Артур Браун. Он был в наушниках. Рядом стоял магнитофон. Браун держал палец на кнопке "запись". Телефон в доме Ла Брески звонил за сегодня тридцать второй раз. Браун подождал, когда Кончетта снимет трубку, включил свою машину и тяжело вздохнул.

Конечно, это было правильное решение — подключить для прослушивания телефон Ла Брески. Полицейский, переодетый монтером с телефонной станции, повозился в квартире Ла Брески, потом провел провод с крыши дома к телефонному столбу, оттуда на крышу школы, по стене и через окно в подвальную каморку, где хранились старые учебники и древний проектор и где теперь расположился Браун.

Хорошо, конечно, что прослушивание поручили Брауну. Он не раз участвовал в подобных операциях и мог отличить главное от второстепенного. У него был лишь один недостаток. Он не знал по-итальянски ни слова, а Кончетта разговаривала со своими приятельницами исключительно по-итальянски. Они могли задумать любое преступление — от аборта до взлома сейфа, обсудить тридцать три заговора, а Браун был вынужден записывать все подряд, чтобы потом кто-то, скорее всего Стив Карелла, расшифровал записи. Он уже израсходовал две кассеты.

— Привет, — сказал по-английски голос в трубке.

От неожиданности Браун чуть не упал со стула. Он выпрямился, поправил наушники, прибавил громкость и начал слушать.

— Тони? — вопросительно произнес второй голос.

— Да, кто это? — первый голос принадлежал Ла Бреске. Похоже, он недавно пришел с работы. Второй же голос…

— Это Дом.

— Кто?

— Ну, Доминик.

— А, привет, Доминик. Как дела?

— Отлично.

— Что новенького?

— Ничего. Просто решил узнать, как ты поживаешь.

После этого наступила пауза. Браун поправил наушники.

— Я в полном порядке, — наконец сказал Ла Бреска.

— Это хорошо, — отозвался Дом.

И снова пауза.

— Ну, если у тебя все… — начал Ла Бреска.

— Собственно говоря, Тони, я тут подумал…

— Что?

— Подумал, не одолжишь ли ты мне пару сотен, пока я не налажу свои дела.

— Что ты надумал?

— Две недели назад я сильно пролетел и пока не налажу…

— Ты всю жизнь налаживаешь, налаживаешь и ничего не можешь наладить, — сказал Ла Бреска.

— Это не так, Тони.

— Ладно, пусть не так. Но у меня нет двух сотен.

— У меня другие сведения, — сказал Дом.

— Правда? Какие же?

— Я слышал, ты собираешься сорвать хороший куш.

— Серьезно? И где ты это услышал?

— В одном месте. Я много где бываю и кое-что слышу.

— На этот раз ты узнал полную чушь.

— Я ведь прошу всего-навсего пару сотен до следующей недели, пока не налажу дела.

— Дом, я уже давно забыл, как выглядят сто долларов.

— Тони…

Дом замолчал, но в его молчании чувствовалась угроза. Браун это сразу заметил и с нетерпением ждал, чем кончится разговор.

— Мне все известно, — сказал Дом. И снова пауза. Браун слышал тяжелое дыхание одного из собеседников.

— Что же тебе известно?

— Насчет вашей операции.

— Что ты имеешь в виду?

— Тони, не заставляй меня говорить об этом по телефону. Вдруг нас подслушивают.

— Вот ты, значит, как?.. — сказал Тони. — Шантажируешь?

— Нет, просто я хочу, чтобы ты одолжил мне пару сотен, вот и все. Мне бы страшно не хотелось, Тони, чтобы ваши планы пошли насмарку. Честное слово!

— Значит, если у нас ничего не выйдет, мы будем знать, чьих это рук дело.

— Тони, если об этом узнал я, значит, об этом знает вся округа. Твое счастье, что легавые еще не пронюхали.

— Легавые даже не подозревают о моем существовании, — сказал Ла Бреска. — Я никогда не рисковал зря.

— Одно дело — риск, другое — удача, — загадочно произнес Дом.

— Не подначивай. Дом, ты хочешь все испортить?

— Боже упаси. Я прошу в долг две сотни — да или нет? Мне надоело торчать в этой чертовой телефонной будке. Да или нет, Тони?

— Сукин сын.

— Это означает да?

— Где мы встретимся? — спросил Ла Бреска.

* * *
В шерстяных перчатках на забинтованных руках Карелла снова лежал в проулке в засаде. Он размышлял не столько о двух юных подонках, которые чуть не сожгли его, сколько о Глухом.

Сейчас Карелла выглядел как самый последний ханыга — потрепанная одежда, разбитые ботинки, спутанные волосы, грязное лицо, запах дешевого вина. Но под старой рваной одеждой его рука в перчатке с отрезанным указательным пальцем сжимала револьвер калибра ноль тридцать восемь. Карелла был готов выстрелить в любой момент. На этот раз он никому не позволит застать себя врасплох.

Прикрыв глаза, Карелла внимательно следил за входом в проулок, но мысли его были далеко. Он думал о Глухом. Думать об этом человеке было неприятно. Вспоминались печальные события восьмилетней давности: ослепительная вспышка, ружейный выстрел, адская боль в плече и удар прикладом по голове, после чего он рухнул без сознания. Неприятно было вспоминать, как он болтался между жизнью и смертью и как противник перехитрил их, сыщиков 87-го участка. Талантливый, хладнокровный мерзавец, для которого человеческая жизнь не стоила ни гроша, Глухой, похоже, снова объявился в городе. Он напоминал робота, а Карелла побаивался тех, кто действует точно и бесстрастно, словно по программе, и не способен ни на какие чувства. Мысль о новой схватке с Глухим пугала его не на шутку. Ну, а с этой засадой все было просто. Подонки рано или поздно попадутся, потому что полагают, будто все их жертвы — беззащитные слабаки и, уж конечно, среди них не может быть детектива с револьвером. А когда "пожарников" поймают, он, Карелла, постарается встретиться с Глухим и еще раз померяется силами с высоким блондином со слуховым аппаратом.

Странное совпадение, размышлял Карелла, моя обожаемая жена Тедди тоже глухая. Но, может, Глухой только притворяется глухим и ему это нужно для маскировки? Самым печальным было то, что Глухой считал всех идиотами и олухами. Судя по его поступкам, он в этом не сомневался. И еще одно. Он действовал с такой уверенностью в успехе, что его желания, вопреки здравому смыслу, сбывались. И если в том, что все вокруг сплошные болваны, была хоть доля правды, не лучше ли поскорей заплатить ему, пока он не перестрелял всех отцов города? Он имел наглость предупредить полицию о готовящемся убийстве и сдержал свое слово. Как, черт побери, помешать ему убить еще и еще раз?

Карелла чувствовал себя идиотом, и это было неприятно.

Далеко не все дела службы приводили его в восторг. Ему не нравилось, например, валяться в темном и грязном проулке, отмораживая задницу. И все же он любил свою работу. В ней все было просто и ясно — хорошие против плохих. Он был из команды хороших. И хотя плохие так часто брали верх, что добро начинало казаться чем-то устаревшим, Карелла был по-прежнему убежден: убивать некрасиво, вламываться в чужую квартиру глубокой ночью бестактно, торговать наркотиками глупо. Драки, мошенничество, похищение детей, сутенерство и привычка плевать на тротуар не укрепляют морали и не возвышают душу.

Карелла был настоящим полицейским.

А стало быть, его тошнило от кинодетективов, где тупой следователь мешает талантливому сыщику-любителю, а из-за бесчувственного идиота-полицейского юные озорники превращаются в закоренелых преступников. Куда деваться от этих штампов? Попробовал бы какой-нибудь сценарист, подумал Карелла, полежать сегодня вечером в засаде, ожидая двух юных подонков. Но самое отвратительное в выходках Глухого было то, что из-за него эти штампы казались правдой. Стоило ему только появиться на горизонте, как лихие ребята из 87-го участка начинали выглядеть болванами.

Если он добился этого при помощи двух записок, что же будет, когда он…

Карелла содрогнулся.

* * *
Браун позвонил лейтенанту и сообщил, что его подопечный задумал какую-то пакость. Было решено приставить к нему хвост. Наблюдать за Энтони Ла Бреской поручили Берту Клингу, поскольку Ла Бреска не знал его в лицо. Клинг с сожалением вышел на холод из уютной квартиры Синди. В Риверхеде он поставил машину напротив дома Ла Брески и стал ждать, когда тот отправится к Доминику. По словам Бернса, свидание было назначено на десять вечера. Часы Клинга показывали 21.07 — достаточно времени, чтобы замерзнуть как собака.

Ла Бреска вышел без десяти десять. Клинг спрятался за машиной. Ла Бреска зашагал по улице. Похоже, он направлялся к станции надземки в двух кварталах отсюда. Слава богу, что у этого типа нет машины, подумал Клинг. Он дал ему отойти на полквартала и только потом двинулся следом. По улице вовсю гулял ветер, а Клингу приходилось то и дело высовывать нос из шарфа, чтобы не упустить объект. Он в пятьдесят седьмой раз обругал зиму и холод, который обрекал человека, работающего под открытым небом, на жуткие страдания. Конечно, иногда он вкалывал и в помещении — печатал отчеты в трех экземплярах, допрашивал свидетелей, потерпевших. Но все-таки чаще он работал на улице — шастал по этому огромному городу и добывал информацию. Такой мерзкой зимы Берт Клинг давно не видел. Хорошо бы, думал он, Ла Бреска назначил свидание где-нибудь в тепле, например в турецкой бане. Доминику бы там понравилось!

Тем временем Ла Бреска стал подниматься по лестнице на станцию. Неожиданно он оглянулся — Клинг втянул голову и прибавил ходу. Ему очень не хотелось упускать этого парня.

Но опасение оказалось напрасным. Ла Бреска поджидал его у билетной кассы.

— Вы за мной следите? — спросил он.

— Что? — растерялся Клинг.

— Я спрашиваю, вы за мной следите? — повторил Ла Бреска.

Что оставалось делать Клингу? Он мог сказать: "Вы в своем уме? С какой стати я буду следить за вами?" Или: "Да, я из полиции, вот мой значок". Но ясно было одно — его засекли.

— Ты что, в глаз захотел? — буркнул Клинг.

— Что-что? — испугался Ла Бреска.

— Я говорю, ты что, свихнулся? — сказал Клинг.

Ла Бреска удивленно уставился на Клинга, что-то забормотал, но осекся под злобным взглядом детектива. Клинг тоже пробормотал что-то невнятное и вышел на платформу. Он стоял на пронизывающем ветру и мрачно смотрел, как Ла Бреска переходит на противоположную платформу. Минуты через три подкатил поезд. Ла Бреска зашел в вагон, поезд с грохотом отправился дальше, а Клинг разыскал телефон-автомат и позвонил в участок. Трубку снял Уиллис. Клинг сказал:

— Это я, Берт. Ла Бреска засек меня в двух кварталах от своего дома. Надо кого-то послать вместо меня.

— Ты сколько лет работаешь в полиции? — осведомился Уиллис.

— С кем не бывает, — отозвался Клинг. — Где у них встреча?

— Браун сказал, в баре на Кроуфорд-авеню.

— Несколько минут назад он сел в поезд. Пока не поздно, надо послать к нему кого-то еще.

— Ладно, сейчас свяжусь с Брауном.

— А мне что делать, возвращаться в участок?

— Как же ты так опростоволосился? — спросил Уиллис.

— Сегодня мне не везет, — ответил Клинг.

* * *
В этот день не повезло не только Берту Клингу.

Они появились в проулке и быстро направились к Карелле, крепкие мускулистые ребята лет восемнадцати. Один из них держал жестянку, которая зловеще поблескивала в свете уличного фонаря.

Бензин, подумал Карелла и начал вытаскивать револьвер. Но впервые за долгие годы службы тот застрял в одежде, запутался в свитере. Застрял, судя по всему, безнадежно, хотя Карелла положил его так, чтобы можно было достать быстро и без помех. Начинается комедия, подумал, вскакивая, Карелла. Револьвер попал в капкан, и Стив понял, что сейчас его окатят из жестянки, потом вспыхнет спичка или зажигалка — и привет! На этот раз даже в 87-м участке почуют запах жареного. Карелла изо всей силы ударил по руке с жестянкой, услышал вопль, но сам в ту же секунду почувствовал такую адскую боль, что чуть было не потерял сознания. Это ожоги, мелькнуло у него в голове. Теперь у меня ни револьвера, ни рук. Сейчас начнут бить смертным боем — и оказался неплохим пророком: именно так все и произошло.

К счастью, жестянка валялась на земле, и юнцы не смогли его поджечь. Но это мало утешало, ибо он оказался, по сути дела, без рук. Револьвер безнадежно застрял в свитере. Карелла тащил его секунду, минуту, тысячелетие, вечность, пока юнцы не смекнули, что им попался отличный жирный кролик, и не ринулись в атаку. Судя по всему, ребята знали толк в уличных драках. Работали они отменно: пока один атаковал спереди, второй зашел сзади и ударил Кареллу по затылку так, как его никто еще не бил. Они в отличной форме, думал Карелла, интересно только, в каком гробу меня будут хоронить — в деревянном или цинковом? Тем временем один из спортсменов, видать, отличник трущобных курсов честной борьбы, ударил его ногой в пах. Карелла скрючился от боли, и в этот момент второй спортсмен еще раз ударил его сзади (похоже, это был его коронный номер), на что его приятель спереди ответил великолепным апперкотом, от которого голова Кареллы чуть не отлетела в канаву. Карелла грохнулся на грязный пол импровизированного ринга, в снежное месиво, обильно политое его кровью. Спортсмены же решили немножко поплясать вокруг своей жертвы, без чего редко обходятся подобные поединки. Все очень просто: вы наносите сопернику удары ногами в грудь, голову, живот и во все прочие места. Если он еще жив, то будет корчиться, извиваться и норовить ухватить вас за ноги. Но если вам посчастливилось встретить кролика, у которого так обожжены руки, что ими страшно притронуться даже к воздуху, тогда ваше дело правое и вы победите. "Для чего придумали револьверы?" — мелькнуло в голове у Кареллы. Именно для того, чтобы можно было нажимать на курок обожженным пальцем, потому что им больше ни до чего нельзя дотронуться. Жаль, что револьвер застрял! Жаль, что с завтрашнего дня Тедди будет получать пенсию! Они убьют меня, если я быстро чего-нибудь не придумаю! Нет, Глухой прав — я сыщик-недотепа.

Удары становились все сильнее и точнее. Ничто не придает атакующему такой уверенности, как пассивность жертвы. Хорошо еще, что бензин… — подумал было Карелла, но от нового удара из глаз у него посыпались искры. Он испугался, что ему выбили глаз, поскольку видел только желтую пелену. Перевернувшись на бок, он попытался отползти в сторону, чувствуя, что его сейчас стошнит, но ботинок въехал ему в ребра, да так, что те затрещали. Новый удар пришелся по колену. Карелла попытался подняться, но руки… "Ах ты, легавая сволочь!" — крикнул один из юнцов, и страшный удар по затылку швырнул Кареллу на землю лицом в собственную блевотину.

Он решил, что сейчас умрет, и потерял сознание.

* * *
Многим не повезло в ту ночь.

По дороге к бару на Кроуфорд-авеню, где Ла Бреска должен был встретиться с человеком по имени Дом, Боб О'Брайен проколол колесо.

К тому моменту, когда ему удалось поставить запаску, у него закоченели руки, он был вне себя от злости, часы показывали 10.32, а до бара оставалось минут десять езды. Слабо надеясь, что Ла Бреска и его загадочный приятель каким-то чудом там задержались, О'Брайен помчался вперед и подъехал к бару без десяти одиннадцать.

Не успел О'Брайен подойти к бармену и открыть рот, как тот спросил: "Желаете выпить, начальник?" Но ведь сыщик был в штатском!

Глава 6

Утром в пятницу восьмого марта шеф криминалистов Сэм Гроссман позвонил в следственный отдел 87-го участка и попросил к телефону Коттона Хейза. Ему сообщили, что Хейз вместе с другими детективами отправился в больницу "Буэна Виста" навестить Стива Кареллу. Трубку взял патрульный Дженеро, которого оставили держать оборону.

— Примете информацию или нет? — спросил Сэм Гроссман.

— Мне велено записывать только, кто звонил, сэр, — сказал Дженеро. — Может, позвоните позже?

— Позже у меня не будет времени, — отрезал Гроссман. — Прошу вас выслушать меня сейчас.

— Очень хорошо, сэр, — отчеканил Дженеро и взял карандаш. Ему нравилось чувствовать себя детективом. К тому же приятно сидеть в тепле, когда за окном такая мерзопакостная погода. — Валяйте, — сказал он и поспешно добавил: — Сэр!

— Я насчет записок.

— Ясно, сэр. А каких записок?

— "Следующий — заместитель мэра Скэнлон", — прочитал Гроссман, — и "Внимание, новая цена…"

— Понял, — ответил Дженеро, совершенно не понимая, о чем речь.

— Значит, так. Бумага сорта "Уайтсайд бонд", продается в любом канцелярском магазине. Буквы вырезаны из центральных и местных газет и журналов.

— Ясно, сэр, — бормотал Дженеро, старательно записывая.

— Насчет отпечатков пальцев ничего конкретного. Пятен хоть отбавляй, но ухватиться не за что.

— Ясно, сэр.

— Короче говоря, — сказал Гроссман, — вы сами знаете, что делать с этими записками.

— А что с ними делать, сэр? — спросил Дженеро.

— Мы только проводим экспертизу, — ответил Гроссман. — А уж решать что к чему вам, ребята.

Дженеро просиял. Он был польщен тем, что ему сказали "вам, ребята". Он почувствовал себя полно-правным представителем полицейской элиты.

— Большое спасибо, сэр. Значит, будем работать.

— Вот и прекрасно, — отозвался Гроссман. — Записки вам переслать?

— Не помешало бы.

— Тогда пришлю.

Все это очень интересно, размышлял Дженеро, кладя трубку. Он чувствовал себя лихим парнем, и, если бы под рукой у него была ковбойская шляпа, он бы непременно надел ее.

— Где тут у вас сортир? — спросил один из маляров.

— А что? — осведомился Дженеро.

— Будем его красить.

— Только не запачкайте унитазы, — попросил Дженеро.

— Мы закончили Гарвард, — ответил маляр, — и никогда не пачкаем унитазов.

Его напарник радостно заржал.

* * *
Третья записка поступила в участок в одиннадцать утра.

Ее принес прыщавый молодой человек. Он прошествовал мимо поста дежурного сержанта прямехонько в следственный отдел, где патрульный Дженеро сосредоточенно размышлял над записками и личностью их автора.

— Что, ваши все на каникулах? — осведомился молодой человек. Ему было лет семнадцать. В полицейском участке он чувствовал себя как рыба в воде: в свое время он был членом уличной банды "Дьявольская десятка".

Эти парни объединились, чтобы противостоять вторжению пуэрториканцев на их исконные территории. Банда распалась перед прошлым Рождеством, и вовсе не потому, что ее разгромили пуэрториканцы. Она не устояла под натиском общего врага, которого звали героин. Пятеро стали наркоманами, двое погибли, двое сидели в тюрьме за незаконное хранение оружия, один женился на юной ирландке, которой сделал ребенка, а последний принес письмо в следственный отдел 87-го участка и так свободно себя там чувствовал, что даже позволил себе пошутить с патрульным Дженеро.

— Чего тебе надо? — спросил Дженеро.

— Мне велели передать вот это дежурному сержанту, но его нет на месте.

— Что это?

— Понятия не имею, — сказал юнец. — Какой-то тип остановил меня на улице, сунул пятерку и попросил отнести это в полицию.

— Присаживайся, — кивнул Дженеро.

Он взял конверт и задумался, стоит ли его вскрывать. Потом решил, что зря дотронулся до него — отпечатки! — и положил на стол. Из сортира доносилось хоровое пение — это развлекались маляры. Дженеро было поручено только записывать, кто звонил и что передать. Борясь с собой, он еще раз взглянул на конверт.

— Я сказал, присаживайся, — буркнул он юнцу.

— Это еще зачем?

— Затем, что тебе придется подождать, пока не вернется кто-нибудь из детективов.

— Держи карман шире, легавый, — сказал юнец и повернулся к двери.

Дженеро вытащил револьвер.

— Эй! — крикнул он парню. Тот оглянулся.

— Я кое-что знаю о Миранде — Эскобедо, — сообщил он, но тем не менее сел на стул.

— Рад за тебя, — отозвался Дженеро.

* * *
Полицейские не любят, когда с их коллегами случаются неприятности. Это выводит их из душевного равновесия. Хотя им и приходится заниматься писанием бумаг, они отнюдь не канцелярские крысы и понимают, что на службе их могут и ударить, и даже застрелить. Тогда им начинает казаться, что их никто не любит.

Два юных спортсмена так невзлюбили Кареллу, что сломали ему несколько ребер и нос. Кроме того, юнцы устроили ему сотрясение мозга, и его потом долго мучили приступы дикой мигрени. Карелла пришел в сознание только в больнице. Сейчас он чувствовал себя прескверно — и физически, и морально, — и ему было не до светских бесед. Он полулежал в кровати, держа за руку Тедди, и часто дышал — сломанные ребра при каждом вздохе отзывались адской болью. В основном говорили его коллеги, но за их шуточками чувствовалось уныние. Они столкнулись с насилием, которое было направлено лично против них. Оно было не похоже на то, что они видели каждый день: искалеченных, изуродованных, но незнакомых людей. А сейчас перед ними лежал их товарищ, держал за руку жену и вяло улыбался неуклюжим шуткам. Ровно в полдень детективы ушли. Впереди шли Браун и Уиллис, за ними молча плелись Хейз и Клинг.

— Здорово они его, — пробормотал Браун.

* * *
Семнадцатилетний юнец снова начал разглагольствовать о Миранде — Эскобедо. Он шпарил закон, как юрист-профессионал. Дженеро время от времени просил его заткнуться, но поскольку сам не очень-то понимал смысл решений Верховного суда, хотя и читал меморандум капитана Фрика, то опасался, что наглый мальчишка знает кое-что такое, о чем он, Дженеро, даже не догадывается. Поэтому он невероятно обрадовался, заслышав шаги на лестнице. Сначала появились Уиллис и Браун, затем Клинг и Хейз. Дженеро был готов их расцеловать.

— Это, что ли, сыщики? — осведомился юнец, на что Дженеро в очередной раз буркнул:

— Заткнись.

— Что тут происходит? — поинтересовался Браун.

— Расскажи-ка своим приятелям, что такое Миранда — Эскобедо, — сказал юнец.

— А ты кто такой? — спросил Браун.

— Он принес письмо, — пояснил Дженеро.

— Как тебя зовут, парень?

— Лучше расскажите мне о моих правах.

— Говори, как тебя зовут, а то уши оборву, — грозно сказал Браун. Насмотревшись на Кареллу, обработанного юными подонками, он был очень агрессивно настроен.

— Меня зовут Майкл Макфадден, и без адвоката я говорить не буду, — сказал юнец.

— У тебя есть деньги на адвоката? — осведомился Браун.

— Нет.

— Тогда добудь ему консультанта, Хэл, — ухмыльнулся Браун.

— Погодите, что вы затеваете? — забеспокоился парень.

— Раз тебе нужен адвокат, мы его сейчас достанем, — сказал Браун.

— Да на кой он мне хрен? Я ничего не сделал. Только письмо принес!

— Я не знаю, зачем тебе адвокат, — сказал Браун. — Ты сам его потребовал. Позвони в прокуратуру, Хэл, и скажи, что подозреваемый хочет адвоката.

— Подозреваемый?! — завопил Макфадден. — Какой я подозреваемый? Что я такого сделал?

— Этого я не знаю, парень, — отрезал Браун. — И не хочу пока знать, потому что не имею права задавать тебе вопросы без адвоката. Хэл, звони в прокуратуру.

Уиллис снял телефонную трубку и, услышав гудок, соврал:

— Занято, Арт.

— Подождем. Устраивайся поудобнее, парень. Сейчас тебе будет адвокат.

— Еще чего! — возмутился Макфадден. — Не нужен мне адвокат.

— Ты же сам его попросил.

— Если у вас ко мне нет ничего серьезного, я могу обойтись и без него.

— Мы хотели спросить тебя насчет конверта.

— А что в нем?

— Давайте откроем и покажем молодому человеку, что там, — предложил Браун.

— Я только принес его в участок, и все, — оправдывался Макфадден.

— Ну вот давай и посмотрим, — сказал Браун. Обмотав руку носовым платком, он взял конверт, вскрыл его ножиком и пинцетом извлек листок.

— Возьми, — сказал Клинг и вынул из верхнего ящика своего стола пару белых хлопчатобумажных перчаток. Браун надел их и взял листок.

"ПОВТОРЯЮ:

ТОТ ЖЕ ПАРК

ТА ЖЕ ЛАВКА

ТА ЖЕ БАНКА

ДО ДВЕНАДЦАТИ ЧАСОВ

ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ

ИНАЧЕ КОЕ-КТО ПОГИБНЕТ".

— Что это значит? — спросил Макфадден.

— Мы-то как раз надеемся, что ты нам объяснишь, — сказал Браун.

— Убейте, не знаю.

— Кто тебе дал этот конверт?

— Высокий блондин со слуховым аппаратом.

— Ты его знаешь?

— Первый раз видел.

— Значит, он подошел к тебе и вручил конверт?

— Нет, он подошел и предложил мне деньги, если я отнесу конверт.

— Почему ты согласился?

— А что такого — отнести письмо в полицию?

— Даже если это письмо вымогателя? — спросил Браун.

— Какого еще вымогателя?

— Ты был в "Дьявольской десятке"? — внезапно спросил Клин.

— Ее больше нет, — последовал ответ.

— Но ты был ее членом?

— Был. А откуда вы знаете? — спросил Макфадден не без гордости.

— Всех местных подонков мы знаем наперечет, — сказал Уиллис. — Ты закончил с ним, Арт?

— Да.

— Тогда счастливого пути, Макфадден.

— А что такое вымогатель? — спросил парень.

* * *
Теперь за Ла Бреской следил Мейер Мейер. Наверно, из-за своей лысины. Почему-то считается, что лысых детективов не бывает, и в участке решили, что Ла Бреска, при всей его осторожности, не распознает в Мейере сыщика. Кроме того, решили, что, если Ла Бреска в чем-то и замешан, лучше не ходить за ним по пятам, а перехватывать его в местах, где он бывает. Правда, нужно было угадать, куда он направится со стройки. Кто-то из сыщиков вспомнил, что Ла Бреска упоминал бильярдную в Саут-Лири. Туда-то и прибыл Мейер в четыре часа.

Он оделся как докер. На нем были мешковатые коричневые вельветовые штаны, коричневая кожаная куртка и коричневая кепка. Мейер толком не знал, как он выглядит, но надеялся, что не похож на сыщика. Изо рта у него торчала спичка. Мейеру это казалось удачной находкой. Поскольку уголовные элементы сразу чувствуют слежку, Мейер не взял с собой оружия. Правда, за пояс он заткнул такелажный крюк. Если спросят, зачем ему крюк, он ответит, что это его рабочий инструмент, и тем самым даст понять, чем занимается. Он очень надеялся, что ему не придется пускать этот крюк в ход.

Бильярдная располагалась на втором этаже грязного кирпичного здания. Мейер вошел, поздоровался с человеком в будочке у входа и спросил, нет ли свободного стола.

— Номер четыре, — ответил тот и повернулся к пульту, чтобы включить над столом свет. — Впервые у нас? — спросил он, не глядя на Мейера.

— Да.

— У нас тут все люди приличные…

— Я тоже приличный человек.

— Что-то непохоже.

Пожав плечами, Мейер направился к четвертому столу. В бильярдной было еще семь человек. Все они толпились вокруг одного стола. Четверо играли, трое болели. Мейер взял кий со стойки, поставил шары и начал играть сам с собой. Играл он скверно — заказывал про себя удары и все время мазал. Время от времени он посматривал на дверь. Минут через десять у его стола появился один из игроков. Это был здоровенный детина в спортивном пиджаке и шерстяной рубашке, из-под распахнутого ворота виднелась буйная растительность. У него были темно-карие глаза, черные усы, которые, казалось, прыгнули на верхнюю губу из-под рубашки, и густая черная шевелюра. Выглядел он внушительно, и Мейер понял, что это местный вышибала.

— Привет! — сказал детина. — Ты раньше здесь бывал?

— Нет, — буркнул Мейер, не отрывая глаз от стола.

— Меня зовут Тино.

— Привет, Тино, — сказал Мейер и ударил.

— Промазал! — прокомментировал Тино.

— Это точно.

— Мы не любим здесь хулиганов…

— Понял.

— Мы отламываем им руки и выбрасываем на улицу, — предупредил Тино.

— Кого — хулиганов или отломанные руки? — решил уточнить Мейер.

— Я не понимаю таких шуток, — сказал Тино.

— Я тоже, — ответил Мейер. — Отойди, мешаешь.

— Не надо поднимать волну, — сказал Тино. — У нас тихая бильярдная, где собираются старые друзья.

— Судя по тому, как ты со мной разговариваешь, видать, так оно и есть, — согласился Мейер.

— Просто мы не любим хулиганов.

— Я уже слышал. Восьмого в середину.

Мейер ударил и снова промазал.

— Кто это учил тебя играть в бильярд? — полюбопытствовал Тино.

— Мой отец.

— Он так же хреново играл?

Мейер промолчал.

— Что это у тебя за поясом?

— Крюк.

— Зачем?

— Для работы.

— Ты докер?

— Точно так.

— Где работаешь?

— В доках.

— Где именно?

— Слушай, друг, — сказал Мейер, положил кий и уставился на Тино.

— Ну?

— Не все ли тебе равно, где я работаю?

— Просто интересно знать, что за птица к нам пожаловала.

— Да? Ты что, здесь хозяин?

— Мой брат здесь хозяин.

— Ладно, — сказал Мейер. — Меня зовут Стью Левин. Я сейчас работаю в доках возле Лири-стрит, разгружаю корабль из Швеции. Живу в Риджуэе. По дороге домой увидел бильярдную, дай, думаю, загляну, шары покатаю. Ну как, этого достаточно или показать свидетельство о рождении?

— Ты еврей? — спросил Тино.

— Разве не видно?

— Почему же, скорее, наоборот.

— Да, еврей, и что с того?

— Ничего. Евреи к нам тоже заходят.

— Рад это слышать. Значит, я могу немножко поиграть?

— Тебе нужен партнер?

— Это ты про себя? Откуда я знаю, может, ты и есть хулиган и бандит.

— Давай сыграем. На время, а?

— Ты выиграешь.

— Все лучше, чем катать шары одному.

— Я пришел сюда немножко потренироваться, — сказал Мейер. — Мне это нравится. С какой стати мне играть с сильным игроком? Ты начнешь сажать шар за шаром, а мне что прикажешь делать?

— Для тебя это будет хорошим уроком.

— Мне не нужны уроки.

— Ошибаешься, — сказал Тино. — Играешь ты просто позорно.

— Если ты будешь стоять и говорить под руку, я и по шару-то не попаду.

— Ну что, сыграем?

— Бери кий, — вздохнул Мейер.

Он подумал, что пока все идет как надо. С одной стороны, он не набивался ни к кому в друзья, а с другой — сделал так, что с ним стал играть один из завсегдатаев. Когда в бильярдной появится Ла Бреска (дай Бог, чтобы это случилось), он увидит, что Тино играет со своим старинным приятелем Стью Левиным, докером с Лири-стрит.

Отлично, размышлял Мейер, все идет отлично. Меня должны завтра же повысить в должности…

— Во-первых, ты неправильно держишь кий, — сказал Тино. — Вот как надо его держать, если хочешь положить шар в лузу.

— Так? — спросил Мейер, неумело подражая партнеру.

— У тебя случайно не артрит? — спросил Тино и так расхохотался, что Мейер окончательно понял — с чувством юмора у его партнера плоховато.

Тино стал подробно объяснять ему, что такое "английский удар", учил, как сделать, чтобы шар-биток, столкнувшись с другим шаром, полетел влево, а Мейер поглядывал то на часы, то на дверь.Когда через двадцать минут в бильярдную вошел Ла Бреска, Мейер узнал его по описанию, но вида не подал, а сразу же отвернулся, притворившись, что его интересуют пояснения Тино и его идиотские шутки. Оказалось, это называется "английским ударом" потому, что, если заехать англичанину кием "по шарам", он побледнеет и сделается такого же цвета, как бильярдный шар. Сообщив это, Тино громко расхохотался, и Мейер последовал его примеру. Ла Бреска огляделся и двинулся к столу, где Тино и его старый добрый друг-докер играли в бильярд.

— Привет, Тино, — поздоровался Ла Бреска.

— Привет, Тони, — отозвался Тино.

— Как делишки?

— Все в порядке. Это Стью Левин.

— Рад познакомиться, — сказал Ла Бреска.

— Взаимно, — ответил Мейер, протягивая руку.

— А это Тони Ла Бреска. Он отличный игрок.

— Ты лучше, — сказал Ла Бреска.

— А старина Стью играет, как Анджи. Помнишь калеку Анджи? Вот и наш Стью играет примерно так же.

— Конечно, я помню Анджи, — сказал Ла Бреска, и они с Тино расхохотались. Мейер Мейер счел правильным к ним присоединиться.

— Стью научил играть его папаша, — пояснил Тино.

— Правда? А кто же научил его папашу? — спросил Ла Бреска, и все трое снова покатились от хохота.

— Говорят, ты нашел работу? — сказал Тино.

— Верно говорят, — кивнул Ла Бреска.

— Ничего работа?

— Ничего. Решил вот сыграть партию-другую перед ужином. Ты не видал Калуча?

— Вон он, у окна.

— Мы с ним договорились сыграть.

— Сыграй лучше со мной.

— Спасибо, я уже договорился с Питом. К тому же ты не игрок, а акула.

— Акула? Ты слышал, Стью? — засмеялся Тино. — Он говорит, что я акула.

— Ну ладно, еще увидимся, — сказал Ла Бреска и направился к столу у окна. Над столом с кием в руках согнулся высокий худой человек в полосатой рубашке. Ла Бреска подождал, пока тот закатил четыре шара кряду, затем они подошли к будке у входа. Вспыхнул свет над столом в центре зала, Ла Бреска и Калуч взяли по кию, поставили шары и начали игру

— Кто такой Калуч? — спросил Мейер у Тино.

— Пит Калуч? Есть такой…

— Приятель Тони?

— Да, они старые знакомые.

Калуч и Ла Бреска в основном не играли, а говорили. Они обменивались репликами, потом один из них брал кий и делал удар. Затем снова беседовали, и снова один из них бил по шару. Так продолжалось около часа. Потом они поставили кии и пожали друг другу руки. Калуч вернулся к столу у окна, а Ла Бреска подошел к Мейеру и Тино узнать, который час. Взглянув на часы, Мейер ахнул:

— Господи, уже шесть! Надо бежать домой, а то жена меня убьет!

— Ну что ж, Стью, — сказал Тино, — мы неплохо поиграли. Будешь в наших краях, заходи.

— С удовольствием, — кивнул Мейер.

На улице темнело. Сумерки подступили бесшумно, тишину нарушали лишь резкие порывы ветра, обжигающие лицо. Ла Бреска шел, засунув руки в карманы бежевой куртки с поднятым воротником. Ветер трепал его зеленый шарф, будто пытался сорвать. Мейер держался на почтительном расстоянии, памятуя о недавнем провале Клинга и надеясь, что с ним, ветераном сыска, такого случиться не может. На улице было пусто, и это сильно осложняло его задачу. В общем-то, нетрудно следить за человеком на шумной многолюдной улице, но, когда вас только двое, тот, кто идет впереди, в любой момент может услышать за спиной шаги или случайно, краем глаза заметить преследователя и обернуться. Соблюдая дистанцию, Мейер забегал во все подворотни, радуясь, что приходится все время двигаться, — и не замерзнешь, и меньше вероятности быть обнаруженным. Правда, если он даст Ла Бреске уйти слишком далеко, то стоит тому внезапно завернуть за угол или скрыться в парадном, и Мейер потеряет его.

Девушка сидела в "бьюике".

Машина была черной. Мейер определил год выпуска и модель, но номер прочитать не удалось — машина стояла слишком далеко, чуть не за два квартала. Мотор был включен. Серые клубы вылетали из выхлопной трубы и тут же уносились ветром. Ла Бреска остановился возле машины. Мейер забежал в ломбард и оказался в компании саксофонов, пишущих машинок, фотоаппаратов, теннисных ракеток, удочек и кубков. Прищурившись, он смотрел сквозь витрину, пытаясь разглядеть номер "бьюика".

Девушка была блондинкой. Она наклонилась и открыла переднюю дверцу.

Ла Бреска сел в машину.

Когда Мейер выскочил из ломбарда, большой черный автомобиль с рычанием отъехал от тротуара.

Мейеру так и не удалось разглядеть номер.

Глава 7

Никто не любит работать по субботам.

В работе по субботам есть что-то противоестественное. Суббота — канун отдыха, и хочется, чтобы наконец закончились неприятности, отравляющие жизнь с понедельника до пятницы. В очаровательный промозглый мартовский денек, когда того и гляди пойдет снег, а город угрюмо набычился в ожидании новых сюрпризов погоды, приятно развести огонь в камине трехкомнатной квартиры. А если нет камина, то можно скоротать время с книгой или блондинкой — кому что нравится.

Суббота может довести до умопомрачения своими радужными перспективами, и вы будете напряженно думать, как лучше распорядиться долгожданной свободой. Расхаживая по квартире, вы изведетесь в размышлениях, чем бы заняться, и в конце концов придете к печальному выводу: приближается самый грустный вечер недели.

Никто не любит работать по субботам, потому что по субботам никто не работает.

Кроме полицейских.

Работа, работа, работа. Тяжелая, унылая, бесконечная. Изнемогая под бременем долга, блюстители закона и порядка всегда готовы ринуться в бой со злом. Они обязаны сохранять бодрость духа, ясность мышления, крепость здоровья.

Энди Паркер сладко посапывал в кресле у стола.

— Куда подевались все ваши? — громко спросил маляр.

— А? Что? — Паркер вздрогнул, выпрямился, оглядел маляров, протер глаза огромной ручищей и сказал:

— Разве можно так пугать человека?

— Мы уходим, — сообщил первый маляр.

— Мы все закончили, — добавил второй.

— Мы уже погрузили наше добро на грузовик и зашли попрощаться, — сказал первый.

— Где ваши? — спросил второй.

— На совещании у лейтенанта, — ответил Паркер.

— Мы заглянем к нему и скажем до свидания, — сказал первый маляр.

— Не советую.

— Это еще почему?

— Они обсуждают убийство. А в таких случаях им лучше не мешать.

— И даже нельзя сказать до свидания?

— Можете сказать до свидания мне, — предложил Паркер.

— Это не совсем то, — сказал первый маляр.

— Тогда подождите. Они закончат, и вы попрощаетесь. К двенадцати обязательно закончат. Это уж точно!

— Но мы-то уже закончили, — сказал второй маляр.

— Может, вы что-нибудь не доделали? — спросил Паркер. — По-моему, надо покрасить пишущие машинки, вон ту бутылку на холодильнике и наши револьверы. Кстати, почему бы вам не покрасить наши револьверы в приятный светло-зеленый цвет?

Разобиженные маляры покинули следственный отдел, а Паркер снова прикрыл глаза и задремал.

* * *
— Отличные у меня сотрудники! — говорил лейтенант Бернс. — Два опытных сыщика прохлопали одного хлыща. Один — потому что идет и сопит ему в затылок, другой отпустил его на добрую милю. Молодцы, ничего не скажешь!

— Откуда я знал, что его будет ждать машина? — буркнул Мейер. — Мне сказали, что в прошлый раз он приехал на поезде.

— Верно, — поддакнул Клинг.

— Вы его упустили, — отрезал Бернс. — И было бы полбеды, если б он отправился домой. Но О'Брайен дежурил возле дома Ла Брески и утверждает, что он там не появился. Это означает одно: мы не знаем, что делает главный подозреваемый в тот день, когда ожидается покушение на заместителя мэра.

— Мы действительно не знаем, где сейчас Ла Бреска, сэр, — признал Мейер.

— А все потому, что вы его упустили.

— Так точно, сэр.

— Если я не прав, Мейер, ты мне так и скажи.

— Никак нет, сэр. Все правильно. Я его упустил.

— Отлично. Объявляю тебе благодарность.

— Большое спасибо, сэр.

— Отставить шуточки!

— Виноват, сэр.

— Ничего смешного в этом нет. Я не хочу, чтобы Скэнлону проделали в башке две дырки, как Кауперу.

— Я тоже.

— Отлично. Очень тебя прошу, научись грамотно следить. Договорились?

— Договорились.

— Теперь — кто этот человек, с которым встречался в бильярдной Ла Бреска?

— Калуччи, сэр. Питер Калуччи.

— Ты его проверял?

— Да, сэр. Еще вчера. Посмотрите, что нам прислали.

Мейер положил на стол Бернса толстый конверт и шагнул к детективам, которые выстроились у стола начальника. Никто не шутил и не улыбался. Лейтенант был в прескверном настроении. Нужно было подарить пятьдесят тысяч долларов злоумышленнику или готовиться к тому, что заместитель мэра получит новое назначение — в небесный муниципалитет. Какие уж тут шутки! Лейтенант взял конверт, вынул фотокопию отпечатков пальцев, быстро взглянул на нее, затем извлек из конверта фотокопию полицейского досье Калуччи.

БЮРО УГОЛОВНОЙ РЕГИСТРАЦИИ

Фамилия — Питер Винсент Калуччи.

Шифр — Р 421904.

Клички — Калуч, Куч, Кучер.

Цвет кожи — белый.

Адрес — Южная 91-я улица, 336, Айсола.

Рост — 1 м 78 см. Вес — 70 кг.

Цвет волос — шатен.

Глаза — карие. Лицо — смуглое.

Род занятий — строительный рабочий.

Шрамы, татуировки — шрам от операции аппендицита, татуировки отсутствуют.

Фамилия сотрудника полиции, производившего задержание, — патрульный Генри Батлер.

Дата ареста — 14 марта 1960 г.

Место ареста — Северная 65-я улица, 812, Айсола.

Обвинение — ограбление.

Краткое описание преступления. Около полуночи Калуччи вошел в помещение заправочной станции по адресу Сев. 65-я ул., 812 и пригрозил застрелить служащего, если тот не откроет сейф. Тот сказал, что не знает шифра. Калуччи взвел курок револьвера, но появился патрульный Батлер из 63-го участка и задержал его.

Предыдущие правонарушения — отсутствуют.

Место и дата предъявления обвинения — Уголовный суд, 15 марта 1960 г.

Окончательное обвинение — ограбление первой степени, ст. 2125 Уголовного кодекса.

Приговор суда — 7 августа 1960 г. Признал себя виновным, приговорен к 10 годам заключения в тюрьме Каслвью.

Просмотрев документы, лейтенант спросил:

— А когда он вышел из тюрьмы?

— Это крепкий орешек. Он отсидел треть срока и подал прошение о досрочном освобождении, но получил отказ. После этого он подавал прошения каждый год. Когда отсидел семь лет, его наконец отпустили.

Бернс снова глянул на листок.

— Чем он сейчас занимается?

— Работает на стройке.

— Выходит, он там и познакомился с Ла Бреской?

— Последний раз Калуччи работал в фирме "Абко констракшн". Мы позвонили туда, и нам сообщили, что Ла Бреска тоже там работал.

— У Ла Брески есть судимость?

— Нет, сэр.

— После выхода на свободу Калуччи ни в чем не был замечен?

— По крайней мере, у нас таких данных нет.

— Ну, а кто этот Дом, который звонил Ла Бреске в четверг вечером?

— Не удалось выяснить, сэр.

— Потому что вы упустили Ла Бреску?

— Так точно, сэр.

— Браун все еще слушает телефон?

— Да, сэр.

— С осведомителями работали?

— Пока нет, сэр.

— Так когда же, черт вас возьми, вы начнете шевелиться? К двенадцати часам мы должны принести на блюдечке пятьдесят тысяч долларов. Сейчас четверть одиннадцатого, какого же?..

— Сэр, мы пытались установить наблюдение за Калуччи. Мы взяли его адрес и съездили туда, но его квартирная хозяйка сказала, что он ушел вечером и до сих пор не возвращался.

— Потрясающе! — воскликнул Бернс. — Эта парочка сейчас, наверно, развлекается с блондинкой, а заодно прикидывает, как убить Скэнлона, если не получит выкупа. Свяжитесь с Дэнни Гимпом и Толстяком Денвером, вдруг они знают, кто такой Дом, который две недели назад проигрался в пух и прах на боксе. Какой там был бокс? Финал чемпионата?

— Да.

— Вот и чудесно. За работу. Кто-нибудь из вас, кроме Кареллы, имел дело с Гимпом?

— Нет, сэр.

— Кто работает с Доннером?

— Я, сэр.

— Так бери ноги в руки и дуй к нему, Уиллис.

— Если только он не во Флориде. Зимой он обычно уезжает на юг.

— Поганые стукачи нежатся на курортах, — проворчал Бернс, — а мы должны гоняться за всякими подонками! Ладно, Уиллис, действуй!

— Есть, — отчеканил Уиллис и вышел из кабинета.

— Теперь вторая версия — насчет Глухого. Господи, только бы это был не он! Я очень надеюсь, что это все-таки Ла Бреска и Калуччи, а может, и кошечка-блондинка, которая увела у вас из-под носа клиента. Я говорил с шефом, заместителем мэра и с самим мэром. Мы решили, что о пятидесяти тысячах и речи быть не может. Надо обязательно задержать того, кто придет за жестянкой. И еще — необходимо обеспечить надежную охрану Скэнлону. Пока все. Вы должны доставить жестянку в парк и установить наблюдение за скамейкой. Возьмите людей в подмогу. Того, кто придет за деньгами, задержать, доставить в участок и допрашивать, пока он не посинеет. На случай если он начнет вякать про Миранду — Эскобедо, пригласите заранее адвоката. Мы сегодня же должны выйти на след преступника, ясно?

— Ясно, сэр, — сказал Мейер.

— Ясно, сэр, — сказал Клинг.

— Я могу быть уверен, что вы сделаете все как надо?

— Да, сэр!

— Отлично. Тогда за дело, и без улова не возвращайтесь!

— Будет сделано, — сказали хором Мейер и Клинг и вышли из кабинета.

— Теперь насчет той наркоманки, которая была у убийцы, — обратился Бернс к Хейзу. — Твои соображения?

— Мне кажется, он накачал ее героином, чтобы она не услышала выстрелов.

— Бред какой-то! Проваливай, Коттон. Помоги Мейеру и Клингу, позвони в больницу, узнай, как там Карелла, и устрой новую засаду на сволочей, которые его так отделали. Короче, ради всех святых, займись делом.

— Есть! — сказал Хейз и вышел из кабинета.

Энди Паркер услышал громкие голоса, провел рукой по лицу, высморкался и сообщил:

— Маляры велели передать вам привет. Они все сделали и ушли.

— Скатертью дорога! — сказал Мейер.

— И еще тебе звонили из окружной прокуратуры.

— Кто именно?

— Ролли Шабриер.

— Когда?

— С полчаса назад.

— Почему же ты его не соединил со мной?

— Когда ты был у лейтенанта? Нет уж, уволь.

— Господи! — вздохнул Мейер. — Как я ждал этого звонка! — И тотчас же принялся набирать номер Шабриера.

— Приемная мистера Шабриера, — услышал он звонкий женский голос.

— Бернис, это Мейер Мейер из восемьдесят седьмого участка. Мне сказали, Ролли звонил с полчаса назад…

— Звонил, — подтвердила Бернис.

— Пожалуйста, соедини меня с ним.

— Сегодня его уже не будет.

— Не будет? Но сейчас только начало одиннадцатого.

— Ничего не поделаешь, — ответила Бернис. — Никто не любит работать по субботам.

* * *
Жестянка с толстой "куклой" из резаной газеты была оставлена на скамейке номер три детективом Коттоном Хейзом (теплое белье, два свитера, пиджак, плащ, шапка с наушниками). Хейз был заядлым лыжником и катался даже в самые лютые морозы, когда от холода отнимались руки и ноги. Иногда он чувствовал, что еще немного, и он разлетится на тысячу льдинок, и тогда пулей летел с горы — не из ухарства, а чтобы поскорее попасть в теплый отель. Но никогда он не мерз так, как сейчас. Дежурить в субботу — небольшое удовольствие, а когда кровь стынет в жилах, и вовсе невмоготу.

В числе храбрецов, бросивших в субботу вызов морозу, были:

1) продавец сладостей у входа в Гровер-парк;

2) две монахини с четками на второй скамейке от входа;

3) влюбленная парочка, самозабвенно целующаяся в спальном мешке неподалеку от третьей скамейки;

4) слепой на четвертой скамейке, который гладил собаку-поводыря и бросал голубям крошки.

Продавцом сладостей был детектив Стэнли Фолк, которого одолжили у 88-го участка с той стороны Гровер-парка, — человек лет шестидесяти с густыми седыми усами. Эти усы делали его слишком приметным и подчас осложняли ему работу. Но эти же усы повергали в панику местную шпану — примерно так же, как зелено-белые патрульные машины пугали нарушителей. Фолка не обрадовал приказ поступить в распоряжение 87-го участка, но делать было нечего. Он надел все теплые вещи, какие у него нашлись, а поверх напялил черную фуфайку и белый фартук. Он стоял возле тележки с разной снедью, под которой был спрятан портативный радиопередатчик.

Монахини, перебиравшие четки, — детективы Мейер и Клинг — бормотали не молитвы, а проклятья в адрес лейтенанта Бернса, который устроил им нагоняй в присутствии коллег и выставил их полными кретинами.

— Я и сейчас чувствую себя идиотом, — признался Мейер.

— Это как понимать? — спросил Клинг.

— Нарядили бог знает во что…

Что касается целующейся парочки, то с ней вышли затруднения. Хейз и Уиллис разыграли на спичках, кто залезет в теплый спальный мешок, и Уиллис стал победителем. Дело в том, что партнершей была сотрудница полиции Айлин Берк, рыжеволосая, с зелеными глазами и длинными стройными ногами. С ней Уиллис как-то однажды распутывал дело об ограблении. Она была выше Уиллиса, который едва дотягивал до минимального стандарта для полицейского — метр семьдесят. Но разница в росте его не смущала: высокие девицы всегда благоволили к Уиллису, и наоборот.

— Давай кое-чем займемся, — предложил Уиллис Айлин и крепко обнял ее.

— У меня замерзли губы, — пробормотала она.

— У тебя замечательные губы, — сказал Уиллис.

— Не забывай, мы здесь на работе!

— М-мм! — отозвался Уиллис.

— Не хватай меня за попу! — сказала Айлин.

— Я не знал, что это твоя попа!

— Слышишь? — вдруг шепнула Айлин.

— Слышу! — сказал Уиллис. — Кто-то идет. Поцелуй-ка меня!

Айлин поцеловала Уиллиса, скосившего глаза на скамейку. Мимо скамейки прошествовала женщина с колясочкой, в которой сидел младенец. Что же это за изверги-родители, отправившие ребенка на улицу в такую погоду? Женщина с коляской уже миновала скамейку, а детектив второго класса Уиллис продолжал целовать детектива второго класса Айлин Берк.

— Mm frick sheb bron, — пробормотала она.

— Что-что? — не понял Уиллис.

— Я говорю, кажется, она прошла. Это по-ирландски, — пояснила Айлин, оторвавшись от Уиллиса и с трудом переводя дух.

— Господи, а это еще что? — вдруг спросил Уиллис.

— Не бойся, это мой револьвер, — рассмеялась Айлин.

— Да нет же, я имею в виду — что там, на аллее?

Они прислушались.

К скамейке приближался человек.

* * *
Патрульный Ричард Дженеро, в штатской одежде и темных очках, сидел на четвертой скамейке, гладил овчарку-поводыря, бросал хлебные крошки голубям и мечтал о лете. Он отчетливо видел молодого человека, который быстро подошел к третьей скамейке, схватил жестянку, глянул через плечо и стал удаляться, но не назад, к выходу, а в глубь парка.

Дженеро растерялся, не зная, что предпринять.

Его взяли в дело, потому что не хватало людей. Предупреждение правонарушений — занятие хлопотное, особенно в субботу. Но Дженеро поставили не на самый ответственный пост. Предполагалось, что тот, кто возьмет жестянку, вернется обратно к выходу, где его арестуют продавец и Хейз, сидевший в машине около входа в парк. Но вопреки всем расчетам этот тип двинулся в противоположную сторону, к скамейке Дженеро. Патрульный Дженеро был настроен миролюбиво. Он мечтал поскорее вернуться домой, где мать, распевая арии из итальянских опер, принесет ему в постель минестроне.

Овчарка была хорошо обучена. Дженеро объяснили, как подавать ей команды голосом и жестами. Но Дженеро боялся собак вообще и овчарок в особенности. Мысль о том, что ему придется натравить ее на человека, повергала его в ужас. А вдруг собака неправильно поймет команду и вместо того чтобы кинуться на преступника, схватит за горло его самого? Вдруг она растерзает его?

Что тогда скажет мать ("Сколько раз говорила, не ходи работать в полицию")?

Тем временем Уиллис, пристроив передатчик на пышной груди Айлин Берк, доложил обстановку Хейзу. Тот приготовился, рассчитывая, что объект сейчас направится к нему. Уиллис попытался расстегнуть молнию, но ее заело. Конечно, неплохо полежать с Айлин Берк в спальном мешке, который невозможно расстегнуть, но он тотчас же представил себе, как лейтенант Бернс будет срамить его перед всем участком. Не желая разделить позор Мейера и Клинга, он стал лихорадочно теребить застежку молнии, попутно размышляя, что Айлин Берк, которая тоже отчаянно пыталась выбраться, целовалась с ним с удовольствием. Дженеро не знал, что Хейза уже предупредили. Он с ужасом наблюдал, как преступник подошел к скамейке, взял жестянку и начал уходить. Тогда Дженеро вскочил, сорвал темные очки, расстегнул плащ, как это делают детективы в кино, выхватил револьвер и выстрелил, угодив себе в ногу.

Субъект с жестянкой бросился бежать.

Наконец-то Уиллис выбрался из спального мешка, а за ним и Айлин Берк, на ходу застегивая блузку и пальто. Коттон Хейз вихрем ворвался в парк и, поскользнувшись на замерзшей луже, грохнулся оземь, чуть не свернув себе шею.

— Стоять, полиция! — крикнул Уиллис. И вдруг — о чудо! — преступник остановился и стал ждать Уиллиса, который бежал к нему с револьвером в руке. Лицо Уиллиса было перепачкано губной помадой.

* * *
Задержанного звали Аллан Парри.

Ему сообщили о его правах, и он согласился дать показания без адвоката, хотя тот сидел в соседней комнате.

— Где ты живешь, Аллан? — спросил Уиллис.

— Тут, за углом. Я вас всех знаю в лицо, каждый день встречаю. А вы разве меня не узнаете? Я здешний.

— Знаете его? — обратился Уиллис к коллегам. Те покачали головами. Они стояли вокруг задержанного — продавец сладостей, две монахини, парочка влюбленных и рыжеволосый здоровяк с седой прядью, напяливший на себя все что можно.

— Почему ты побежал, Аллан? — продолжал Уиллис.

— Я услышал выстрел. В нашем районе, если слышишь стрельбу, надо уносить ноги.

— Кто твой приятель?

— Какой приятель?

— Тот, кто затеял все это.

— Что все?

— Заговор с целью убийства.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Кончай, Аллан. Ты с нами по-хорошему, и мы с тобой по-хорошему.

— Вы меня с кем-то спутали.

— Как вы собирались делить деньги?

— Какие деньги?

— Те, что в этой жестянке.

— Да я ее впервые вижу.

— Здесь тридцать тысяч долларов, — сказал Уиллис. — Так что давай признавайся. Хватит мозги пудрить.

Либо Парри почувствовал ловушку, либо и впрямь не знал, что в жестянке должно быть пятьдесят тысяч долларов. Он покачал головой и сказал:

— Какие деньги? Я ничего не знаю. Меня просто попросили забрать жестянку, и я согласился.

— Кто попросил?

— Высокий блондин со слуховым аппаратом.

— Неужели ты думаешь, мы тебе поверим? — удивился Уиллис.

Это было своеобразным сигналом к представлению, которое частенько разыгрывали сыщики 87-го участка. Мейер мгновенно включился в игру и сказал: "Погоди, Хэл!" — фразу, которая давала Уиллису понять, что Мейер готов сыграть его антипода. Уиллис собирался изображать хама и наглеца, норовящего повесить всех собак на невинного беднягу Царри, а Мейер — отца-заступника. Прочим же детективам, включая и представителя 88-го участка Фолка, отводилась роль хора из древнегреческой трагедии, свидетеля со стороны и комментатора.

Не глядя на Мейера, Уиллис сказал:

— Что значит "погоди"? Этот мерзавец врет напропалую!

— А может, его и в самом деле попросил взять банку высокий блондин со слуховым аппаратом, — возразил Мейер. — Пусть объяснит все по порядку.

— Держи карман шире! — отрезал Уиллис. — Он еще распишет, что видел розового слона в голубой горошек. Говори, дрянь, как зовут напарника?

— Нет у меня никакого напарника, — выкрикнул Парри и жалобно попросил Мейера: — Скажите ему, что у меня нет никакого напарника.

— Успокойся, пожалуйста, Хэл, — сказал Мейер. — А ты рассказывай, Аллан.

— Я шел домой, и вдруг… — начал Аллан.

— Откуда шел? — перебил его Уиллис.

— Чего?

— Откуда шел, спрашиваю.

— От одной знакомой.

— Где она живет?

— Да рядом. Напротив моего дома.

— Что ты у нее делал?

— Ничего особенного… — смутился Парри. — Сами знаете…

— Мы ничего не знаем.

— Кончай, Бога ради, Хэл, — опять вмешался Мейер. — Это его личное дело.

— Спасибо, — пискнул Парри.

— Значит, ты зашел в гости к своей знакомой, — уточнил Мейер. — Во сколько это было, Аллан?

— Ее мать уходит на работу в девять. Ну, а я пришел в половине десятого.

— Ты безработный? — спросил Уиллис.

— Да, сэр.

— Когда работал в последний раз?

— Видите ли…

— Отвечай, не виляй.

— Да не дави ты на него так, Хэл.

— Он же врет.

— Он пытается рассказать, как было, — сказал Мейер и тихо спросил: — Так что у тебя с работой, Аллан?

— У меня была работа, но я разбил яйца…

— Что?

— Я работал в бакалейном магазине на Восьмидесятой улице. На склад привезли партию яиц. Я потащил коробки в холодильник и две уронил. Меня выгнали.

— Сколько ты там проработал?

— Я пошел туда сразу после школы.

— А когда ты кончил школу?

— В прошлом июне.

— Аттестат получил?

— Да, сэр.

— Чем же ты занимался после бакалейного магазина?

Парри пожал плечами:

— Да в общем, ничем…

— Сколько тебе лет? — спросил Уиллис.

— Скоро девятнадцать… Какое сегодня число?

— Девятое.

— На следующей неделе исполнится девятнадцать. Пятнадцатого марта.

— Похоже, праздновать день рождения ты будешь в тюрьме, — сказал Уиллис.

— Будет тебе, — снова вступил Мейер. — Прекрати запугивать парня. Значит, ты был у своей знакомой, Аллан? Что произошло потом?

— Потом я встретил этого типа.

— Где?

— Возле "Короны".

— Возле чего?

— Возле "Короны". Это кинотеатр в трех кварталах отсюда. Разве вы его не знаете? Там я его и встретил. Вы что, "Корону" не знаете?

— Знаем, — сказал Уиллис.

— Вот там я его и встретил.

— Что он делал?

— Стоял. Вроде ждал кого-то.

— Дальше.

— Он остановил меня и спросил, есть ли у меня пара минут. Я спросил, в чем дело. Он поинтересовался, не хочу ли я заработать пять долларов. Что надо сделать, спрашиваю. Он сказал, что оставил в парке банку и если я за ней схожу, то он даст мне пять долларов. Я спросил, почему он сам за ней не сходит, а он говорит, что у него здесь назначена встреча и, если он отойдет, тот человек может решить, что он вообще не пришел. Поэтому он и просит меня сходить за банкой, а сам будет ждать меня у "Короны". Вы наверняка знаете "Корону". Там однажды подстрелили полицейского.

— Сколько раз тебе повторять — знаем! — рявкнул Уиллис.

— Я спросил, что в банке. Он сказал — обед. А потом добавил: и кое-что еще. Я поинтересовался, что именно, а он спросил, хочу я пять долларов или нет. Я взял пятерку и пошел за банкой.

— Он заплатил вперед?

— Да.

— Как только ты согласился принести банку?

— Да.

— Дальше.

— Он нагло врет, — вставил Уиллис.

— Это истинная правда, ей-богу…

— Что же, по-твоему, было в банке?

Парри пожал плечами.

— Обед, наверно. Или еще какая-то ерунда. Он же сам сказал.

— Ври дальше, — хмыкнул Уиллис. — Думаешь, мы так тебе и поверили?

— Послушай, Аллан, как по-твоему, что же все-таки там могло быть? — задушевным голосом осведомился Мейер.

— Видите ли… Вы ничего не сделаете со мной за то, что я подумал, правда?

— Правда, — повторил Мейер. — Если бы людей сажали за их мысли, все давно оказались бы за решеткой. Так что же там, по-твоему, могло быть?

— Наркотики, — прошептал Парри.

— Ты наркоман? — спросил Уиллис.

— Нет, сэр, в жизни не пробовал.

— А ну-ка, закатай рукав.

— Я не наркоман, сэр.

— Сказано, покажи руку.

Парри закатал рукав.

— Порядок, — буркнул Уиллис.

— Я же говорил, — отозвался Парри.

— Мало ли что ты там говорил. Что ты собирался делать с банкой?

— Не понял.

— "Корона" в трех кварталах отсюда… Ты взял банку и отправился в противоположную сторону. Что ты задумал?

— Ничего.

— Тогда почему ты пошел не туда, где тебя ждал Глухой?

— Наверно, просто перепутал…

— Ты нагло врешь, — перебил его Уиллис. — Как хочешь, Мейер, но я его арестую.

— Погоди, Хэл, — сказал Мейер. — Понимаешь, Аллан, если в банке наркотики, ты влип в скверную историю.

— Почему? Даже если там наркотики, то ведь они же не мои!

— Лично я тебе верю, Аллан, но закон суров. Ты, наверно, знаешь, что все торговцы зельем, когда мы их задерживаем, говорят, что им кто-то подложил наркотики, что они не понимают, как могла оказаться у них эта гадость, что они тут ни при чем. Когда мы припираем их к стенке, все они говорят одно и то же. Понимаешь?

— Угу! — кивнул Парри.

— Вот видишь. Если в банке действительно наркотики, мы вряд ли сумеем тебе помочь.

— Понятно, — вздохнул Парри.

— Он прекрасно знает, что никаких наркотиков там нет, — вмешался Уиллис. — Его послали забрать деньги.

— Ты в самом деле ничего не знаешь о тридцати тысячах? — мягко осведомился Мейер.

— Ничего, — замотал головой Парри. — Я же говорю, что встретил этого парня возле "Короны" и он дал мне пятерку, чтобы я притащил ему банку.

— А ты решил ее украсть? — предположил Уиллис.

— Что?

— Ты собирался принести ему банку или нет?

— Ну вообще-то… — Парри заколебался. Он посмотрел на Мейера. Тот ободряюще кивнул. — Нет, — с трудом сказал Парри. — Я решил, что в банке наркотики, и подумал, что смогу на них немного подзаработать. Многие здешние ребята с руками оторвали бы…

— Открой банку, парень, — скомандовал Уиллис.

— Нет, — замотал головой Парри. — Не надо….

— Почему же?

— Если там наркотики, я к ним не имею никакого отношения. А если там тридцать тысяч, так я тоже ни при чем. Я ничего не знаю. И больше не хочу отвечать ни на какие вопросы. Все. Хватит.

— Такие дела, Хэл, — сказал Мейер.

— Ступай домой, парень, — приказал Уиллис.

— Можно идти? — не поверил тот.

— Можно.

Парри вскочил и, не оглядываясь, быстро двинулся к перегородке, отделявшей комнату следственного отдела от коридора. Через мгновение он уже топал по коридору.

— Ну, что вы на это скажете? — спросил Уиллис.

— Похоже, мы все сделали через задницу, — сказал Хейз. — Нам следовало бы не хватать его, а проследить, куда он пойдет. Он мог бы привести нас прямо к Глухому.

— Лейтенант придерживался другого мнения. Он считал, что никто в здравом уме не решится послать незнакомого человека за пятьюдесятью тысячами. Он был уверен, что за банкой придет кто-то из банды.

— Значит, лейтенант ошибся, — сказал Хейз.

— Знаете, что я думаю? — спросил Клинг.

— Что?

— Я думаю, Глухой был уверен, что в банке ничего не будет и мы арестуем того, кто придет ее забирагь. Потому-то он со спокойной душой и послал за ней первого встречного.

— Если это действительно так… — начал было Уиллис и осекся.

— То он намерен убить Скэнлона, — закончил Клинг.

Детективы переглянулись. Фолк почесал затылок и сказал:

— Если я вам больше не нужен, я пойду.

— Иди, Стэн, большое тебе спасибо, — отозвался Мейер.

— Не за что, — ответил Фолк и удалился.

— Я с удовольствием посидела в засаде, — сказала Айлин Берк и, лукаво глянув на Уиллиса, тоже ушла.

* * *
Если никто не любит работать по субботам, то уж по воскресеньям и подавно.

Субботним вечером на службе хочется выть волком. Субботним вечером мы надеваем все самое лучшее, опрыскиваем себя одеколоном и громко смеемся.

Никто не любит работать в субботу вечером. Детективы 87-го участка должны были бы обрадоваться, узнав, что начальник полиции позвонил Бернсу и сообщил о своем намерении просить окружного прокурора выделить людей для охраны заместителя мэра Скэнлона. Если бы детективы 87-го участка сохранили хотя бы каплю здравого смысла, им следовало бы благодарить Бога за такое невероятное везение. Вместо этого они страшно обиделись — сначала лейтенант Бернс, а затем и его подчиненные. Потихоньку они разошлись — кто на промерзшие улицы работать, а кто по домам, отдыхать после дежурства. Но все вместе и каждый поодиночке детективы чувствовали себя уязвленными до глубины души. Никто не понимал, как им повезло.

Ребята из окружной прокуратуры были настоящими профессионалами и не раз выполняли такие поручения. Когда в тот вечер шофер Скэнлона заехал за ними, они стояли на тротуаре у здания уголовного суда рядом с прокуратурой и внимательно разглядывали проезжавшие машины. Прежде чем выехать из гаража, шофер Скэнлона привел "кадиллак" в боевую готовность: обмел сиденья, протер капот и стекла, вычистил пепельницы. Увидев детективов, он обрадовался, потому что терпеть не мог ждать.

Они приехали в Смокрайз, где жил Скэнлон. Один из детективов вышел из машины, подошел к парадному входу и позвонил. Дверь открыла служанка в черном платье и проводила его в холл. Скэнлон спустился по высокой белой лестнице, пожал руку детективу, извинился, что испортил ему субботний вечер, пробормотал что-то насчет бредовой ситуации и крикнул жене, что машина пришла. Вскоре спустилась и жена. Скэнлон представил ее детективу, и они вместе двинулись из дома.

Первым вышел детектив. Он внимательно оглядел кусты у подъездной аллеи и проводил Скэнлона с женой к "кадиллаку". Второй детектив нес вахту с другой стороны машины. Как только заместитель мэра и его жена уселись, детективы забрались в автомобиль и разместились на откидных сиденьях лицом к супругам.

Часы в "кадиллаке" показывали 8.30 вечера.

Машина покатила по узким улицам фешенебельного Смокрайза, а затем выехала на Риверсайд-драйв. Еще за неделю до этого газеты сообщили, что в субботу, в девять вечера, заместитель мэра Скэнлон произнесет речь в главной синагоге города. От дома Скэнлона до синагоги минут пятнадцать езды, торопиться было некуда, шофер вел машину медленно и очень осторожно, а детективы вглядывались в автомобили, проносившиеся мимо.

"Кадиллак" взлетел на воздух в 8.45.

Заряд был очень мощным.

Бомба рванула где-то под капотом. Взрывом у машины оторвало крышу, а дверцы раскидало по сторонам. Потеряв управление, "кадиллак", словно раненый зверь, завертелся, перевернулся на бок и загорелся.

Встречный автомобиль попытался объехать пылающий "кадиллак". Но тут раздался второй взрыв. Автомобиль резко вильнул и врезался в парапет.

Когда на место аварии прибыли полицейские, они обнаружили в живых только окровавленную девушку лет семнадцати. Ее выбросило из второго автомобиля через лобовое стекло.

Глава 8

Часы посещения больных в "Буэна Виста" по воскресеньям с утра — от 10 до 12. Для врачей воскресенье — трудный день, пожалуй, даже труднее субботы, хотя субботние вечера особенно богаты на сломанные руки и ноги, пробитые головы и так далее. Субботними вечерами отделение неотложной помощи напоминает вокзал. Ну, а по воскресеньям родные и близкие тех, кому не повезло накануне, приходят навещать пострадавших.

Стиву Карелле не повезло в четверг, и теперь, воскресным утром, он сидел в постели, обложенный подушками, ждал Тедди и чувствовал себя вялым и небритым, хотя побрился пять минут назад. За несколько дней, проведенных в больнице, он потерял три килограмма (когда ешь, трудно дышать, нос-то заклеен), у него болело все тело, а это вполне может создать у мужчины ощущение, что он небрит.

С четверга Карелла то и дело размышлял о случившемся и, пройдя стадии ярости, жажды мести и стыда за свои промахи, решил, что во всем виноват только Глухой. Это было неплохое решение, оно снимало вину с юных подонков — в самом деле, мог ли опытный сыщик так опозориться перед двумя сопляками? — и ложилось на плечи великого злодея, подходящего козла отпущения. Карелла вспомнил старый еврейский анекдот, услышанный от Мейера. Мать говорит сыну: "Недотепа, найди себе работу". На что сын ей отвечает: "Как же я найду работу, если я недотепа?" Получалось очень похоже: "Как ты мог допустить, что великий злодей так тебя отделал?" — "На то он и великий злодей!"

Можно ли считать Глухого великим злодеем? Когда Карелла выйдет на работу, он проведет на эту тему симпозиум. Если верить врачам, изучавшим его черепок, это произойдет не раньше чем в следующий четверг. Врачи объяснили: потеря сознания всегда связана с сотрясением мозга, что влечет за собой угрозу внутреннего кровоизлияния, а стало быть, не меньше недели надо находиться под наблюдением медиков. Увы, с врачами не поспоришь!

Возможно, Глухой не великий злодей, а ловкий хитрец. Тогда это наводило на еще более мрачные мысли. Если он такой изобретательный, можно ли надеяться, что полицейские сумеют угадать его козни и разрушить дьявольский план? Да ладно, возразил себе Карелла, какой там дьявольский план? А какой же еще? Как иначе назвать вымогательство и два убийства? Страшно подумать, какую сумму он назовет в следующий раз и кого назначит очередной жертвой! Ясно, что в ближайшее время в участок принесут еще одно письмо с новым требованием и, если его не выполнить, произойдет очередная трагедия.

Нет, продолжал размышлять Карелла, он такой же человек, как и мы, с обычной человеческой психологией. Он получает удовольствие оттого, что у нас ничего не получается, и считает себя вправе приводить угрозы в исполнение. Следовательно, можно предположить, что два первых преступления были лишь подготовкой к главному удару. Судя по всему, он решил пройтись по муниципальной лестнице и, если во второй раз увеличил сумму в десять раз, значит, новой жертвой станет, скорее всего, мэр Джеймс Мартин Вейл собственной персоной. Голова его может стоить раз в десять больше, чем заместителя, — то есть полмиллиона. Недурно!

Впрочем, разве я могу предугадать, что придет в голову этому гению?

И почему я должен что-то предугадывать?

Что же происходит? Готовит ли он почву для главного убийства? Вынашивает какой-то другой дьявольский (тьфу, опять начинается) план?

В этот момент в комнату тихо вошла Тедди Карелла.

Теперь размышления Стива свелись к одной проблеме — кто кого поцелует первым. Поскольку нос его был забинтован, он решил предоставить инициативу жене. Целовалась она так мастерски, что Стив едва не занялся собственным дьявольским планом, успех которого точно привел бы к скандалу, и администрация "Буэна Висты" никогда больше не пустила бы его на порог, даже в отдельную палату.

Патрульный Ричард Дженеро лежал в той же больнице, но мысли его этим воскресным утром были заняты не любовными делами, а карьерой.

Несмотря на то, что убийства держали в секрете, сегодня утром дошлый газетчик поделился с читателями своими предположениями о возможной связи между ранением Дженеро и гибелью Скэнлона. Городские и полицейские власти старались, чтобы в прессу не просочилась информация о телефонных звонках и записках вымогателя. И все же обозреватель одной из ведущих газет поинтересовался, знали или нет детективы одного из полицейских участков о готовящемся покушении на заместителя мэра и не пытались ли они устроить для злоумышленников ловушку? Не тогда ли и был ранен отважный полицейский, участвовавший в аресте подозреваемого? Неизвестно, откуда добыл журналист эти сведения, но он и словом не обмолвился, что истинная причина ранения Дженеро — его боязнь собак и преступников, а также неумение стрелять по движущимся целям.

Отец Дженеро, ветеран муниципальной службы, двадцать лет проработавший в санитарной инспекции, тоже не знал, что его сын сам ранил себя в ногу. Он знал другое: его сын — герой. Он принес раненому храбрецу коробку глазированных фруктов, и теперь отец, мать и сын сидели в палате на четвертом этаже, уплетали за обе щеки лакомство и обсуждали перевод Дженеро из патрульных в детективы как уже свершившийся факт.

До этого Дженеро как-то не думал о продвижении по службе, но, наслушавшись отца, на все лады расписывавшего его подвиг, и впрямь решил, что без него ничего бы не вышло. Не будь предупредительного выстрела Дженеро себе в ляжку, Аллан Парри преспокойно смылся бы. То, что Парри оказался ни при чем, Дженеро не смущало. Хорошо, конечно, что с этим типом разобрались, но это случилось потом. И где, спрашивается, были великие сыщики, когда этот самый Парри с жестянкой под мышкой несся прямо на него? Кто тогда знал, что Парри безобидное ничтожество? Нет, братцы, шалите!

— Ты проявил мужество, — твердил отец Дженеро, облизывая губы. — Ты пытался его задержать.

— Это так, — подтвердил Дженеро и не соврал. Это действительно было так.

— Ты рисковал.

— Рисковал, — сказал Дженеро и снова не соврал. Он действительно сильно рисковал.

— Тебя должны повысить.

— Конечно.

— Я позвоню твоему начальнику, — сказала мать.

— Это ни к чему, мама.

— Perche no?[8]

— Perche… Мама, пожалуйста, говори по-английски. Ты же знаешь, я плохо понимаю итальянский.

— Vergogna[9], — сказала мать. — Итальянец не понимает итальянский! Я позвоню твоему начальнику.

— Нет, мама, так не положено.

— А как положено? — спросил отец.

— Надо намекнуть.

— Намекнуть? Кому?

— Разным людям.

— Например?

— Стиву Карелле. Он сейчас в этой же больнице. Может, он…

— Ма chi ё questa Carella?[10] — спросила мать.

— Мама, прошу тебя.

— Кто такой Карелла?

— Детектив. Он работает в следственном отделе.

— На твоем участке, si?

— Si, мама!

— Он твой начальник?

— Нет, он детектив.

— Его тоже ранили?

— Нет, избили.

— Его избил тот же человек, который тебя ранил?

— Нет, другой, — ответил Дженеро и снова не соврал.

— При чем же тогда он?

— У него есть влияние.

— На твоего начальника?

— Не совсем так. Видишь ли, вообще-то участок возглавляет капитан Фрик, а следственным отделом руководит лейтенант Бернс, и Карелла там работает. Он в очень хороших отношениях с Бернсом, поэтому, если я поговорю с Кареллой и расскажу, как я вчера помог им сцапать того типа, Карелла может замолвить за меня словечко.

— Пусть лучше мать позвонит твоему начальнику, — предложил отец.

— Нет, — возразил сын. — Лучше сделать, как я сказал.

— Сколько получает детектив? — спросила мать.

— Целое состояние, — вздохнул сын.

* * *
Любые технические устройства, даже бомбы, вызывали у лейтенанта Сэма Гроссмана нежность. А может быть, именно потому, что бомбы — тожетехнические устройства.

Никто не сомневался, что в автомобиль заместителя мэра подложили бомбу. Впрочем, какие могли быть сомнения при виде развороченных машин и пяти трупов? Никто не сомневался и в том, что это была бомба с часовым механизмом. Сэм Гроссман презирал бомбы, срабатывающие при включении двигателя. Такие бомбы он считал примитивными, а тех, кто их подкладывал, — законченными кретинами. Но это была бомба с часовым механизмом, причем особого типа. Это была бомба со своими собственными часами.

Откуда Сэм Гроссман это узнал?

Во-первых, криминалисты никогда не спят, даже по воскресеньям. Во-вторых, среди обломков обнаружили два часовых циферблата.

Первый циферблат был от часов из "кадиллака". Второй — от дешевого электрического будильника. И еще: на месте происшествия нашли часть прерывателя-распределителя, причем удалось прочитать часть названия марки, выбитой на металле.

Теперь эти три предмета, похожие на части головоломки, лежали на лабораторном столе Гроссмана. Оставалось только правильно сложить их. Этим воскресным утром Сэм ощутил прилив умственных сил, потому что накануне сын получил в школе на экзамене по химии 92 балла. Когда его сын чего-то добивался, Сэм чувствовал себя интеллектуальным гигантом. Значит, так, размышлял он. У меня три части бомбы с часовым механизмом, вернее, две — циферблат из "кадиллака" можно в расчет не принимать. Тот, кто устанавливал бомбу, не доверял своим наручным часам. Разница в минуту могла оказаться решающей. За минуту заместитель мэра мог успеть выбраться из машины и оказаться в синагоге. Поэтому преступник поставил на часах бомбы то же время, что и на часах "кадиллака". Почему будильник электрический? Все очень просто. Механические часы тикают, а тиканье под капотом может привлечь внимание. Что же у нас получается? Электрический будильник. Преобразователь тока. Зачем преобразователь? А затем, что аккумулятор в "кадиллаке" рассчитан на 12 вольт постоянного тока, а будильник работает от переменного. Стало быть, чтобы он заработал, нужно поставить преобразователь. Отлично!

Значит, один провод — к аккумулятору, другой — к любой металлической части автомобиля. Это будет "земля". Часы подключены к источнику питания и пущены в ход. Замечательно. Все остальное проще простого. Преступнику нужно, чтобы сработал электродетонатор, а для этого достаточно тока в 0,3–0,4 ампера.

От аккумулятора ток поступает в преобразователь, оттуда — к часам, поставленным на определенное время. Надо сделать так, чтобы вместо звонка будильника сработал выключатель и цепь замкнулась…

Сэм решил, что и сам мог бы собрать дома такое устройство, принести его в чемоданчике и поставить в считанные минуты. Разумеется, сначала надо удостовериться, что провода хорошо изолированы, иначе взрыв может произойти раньше запланированного времени. Оставалось только выяснить, как преступник проник в гараж, но, слава Богу, это его уже не касалось.

Весело насвистывая, Сэм Гроссман снял трубку и позвонил в 87-й участок Мейеру.

Муниципальный гараж расположен на Док-стрит в нескольких кварталах от муниципалитета. В половине одиннадцатого утра Мейер прихватил Берта Клинга, и они двинулись в путь. Детективы ехали минут двадцать вдоль реки Дике, затем остановились возле большого здания из стекла и бетона. Мейер машинально опустил козырек с надписью "автотранспорт полиции", хотя было воскресенье и, стало быть, парковаться можно было где угодно.

Заведующего гаражом звали Спенсер Койл.

Углубившись в приключения Дика Трейси, он так увлекся подвигами этого придуманного сыщика, что прозевал появление двух вполне реальных детективов. Только огромным усилием воли ему удалось оторваться от газеты. Спинка его стула упиралась в стену из желтого кафеля. Этой плиткой тошнотворного цвета были облицованы стены многих учреждений. Тот, кто выбирал кафель, по глубокому убеждению Мейера, либо получил хорошую взятку, либо не различал цветов.

Спенсер Койл откинулся на стуле, зажав в руке газету с комиксом, словно боялся даже на минуту расстаться со своим сокровищем. Правда, читать он перестал. На нем был зеленовато-коричневый комбинезон, кепка сидела чуть набекрень, как у лихого майора ВВС. Всем своим видом он показывал, что терпеть не может, когда ему мешают, особенно в воскресенье.

Детективы решили, что перед ними большой наглец.

— Мистер Койл, — начал Мейер, — нам позвонили из лаборатории криминалисты и сообщили, что бомба…

— Какая еще бомба? — спросил Койл и плюнул на пол, чуть не угодив в начищенный ботинок Мейера.

— Бомба, которую подложили в "кадиллак" заместителя мэра, — сказал Клинг с тайной надеждой, что Койл еще разок плюнет и тогда… Но Койл не плюнул.

— Ах, бомба, — протянул Койл с таким равнодушием, словно бомбы подкладывали в "кадиллаки" каждый день и не было решительно никакой возможности уследить за всеми. — Ну так что там с этой бомбой?

— Эксперты говорят, что это довольно хитрая бомба, но если ее собрать заранее, то легко подключить к аккумулятору. Мы бы хотели знать…

— Еще бы не хитрая, — перебил его Койл.

Он смотрел не на детективов, а куда-то в пространство. Клинг попытался понять, что именно так привлекло его внимание, но ничего, кроме желтого кафеля, не обнаружил.

— У вас нет никаких соображений, кто мог подложить эту бомбу, мистер Койл?

— Я не подкладывал, — отрезал тот.

— Никто вас в этом и не обвиняет, — заверил Мейер.

— Чтобы не было никаких недоразумений, — сказал Койл, — учтите, я заведую гаражом. Мое дело следить, чтобы машины были на ходу. Для того я сюда и поставлен.

— Сколько у вас тут машин? — спросил Мейер.

— "Кадиллаков" — две дюжины. Одна дюжина для ежедневных поездок, другая — для приезжих шишек. Еще у нас четырнадцать автобусов и восемь мотоциклов. Тут же стоит и транспорт паркового хозяйства, но это любезность с нашей стороны. У них просто нет места.

— Кто обслуживает машины?

— Какие?

— "Кадиллаки".

— Какие именно? — снова спросил Койл и опять сплюнул.

— Известно ли вам, мистер Койл, — не выдержал Мейер, — что плевать на тротуар строго запрещается. Это нарушение общественного порядка.

— Это не тротуар, а мой гараж, — ответил тот.

— Гараж — собственность муниципалитета, — сказал Клинг. — И в этом смысле он ничем не отличается от тротуара или мостовой.

— Не собираетесь ли вы меня арестовать?

— А не собираетесь ли вы отвечать нам как положено? — в свою очередь поинтересовался Клинг.

— Я и отвечаю как положено.

— Мы тоже с удовольствием почитали бы комиксы, вместо того чтобы ломать головы. Так что насчет бомбы?

— Никто из механиков подложить ее не мог, — отчеканил Койл.

— Почему вы так считаете?

— Я знаю всех, кто тут работает. Они на это не пойдут.

— Кто был здесь вчера? — спросил Мейер.

— Я.

— И только?

— Были и другие.

— Например?

— Механики.

— Сколько?

— Двое.

— А сколько обычно дежурит механиков?

— Шестеро, но вчера была суббота.

— Кто еще?

— Шоферы приходили. Они выезжали на машинах, потом возвращались. Как всегда. Еще вчера намечалась большая экскурсия в Гровер-парк, пришло много водителей автобусов. Они должны были везти детей из трущоб в Гровер-парк — подышать свежим воздухом, половить рыбку. Но экскурсию отменили.

— Почему?

— Из-за мороза.

— Как долго здесь были водители автобусов?

— Они все утро околачивались здесь, потом им сказали, что поездка отменяется.

— Никто из них к "кадиллаку" Скэнлона не подходил?

— Нет. Слушайте, вы не там ищете. Вчера все машины прошли проверку. Они были в отличном состоянии. Бомбу явно подсунули после того, как "кадиллак" выехал из гаража.

— Вы ошибаетесь, мистер Койл.

— По крайней мере, здесь ее подложить не могли.

— Вы в этом уверены?

— Я же сказал: вчера все машины прошли проверку.

— Вы их лично проверяли, мистер Койл?

— Как будто у меня нет других дел, кроме как проверять "кадиллаки", автобусы и мотоциклы.

— Кто их осматривал? Кто-то из ваших механиков?

— Нет, к нам приходил человек из городской автоинспекции.

— И сказал, что машины в порядке?

— Он осмотрел их до последнего винтика и объявил годными к строевой.

— И в моторы залезал?

— Да, он осмотрел их снаружи и изнутри. Коробки передач, сцепления. Часов шесть здесь провел, не меньше.

— Если бы в "кадиллаке" была бомба, он бы ее обнаружил?

— Еще бы!

— Скажите, мистер Койл, он не оставил письменного заключения, что машины в порядке?

— С какой стати? — удивился Койл. — Вы что, хотите снять с себя ответственность и все свалить на автоинспекцию?

— Мы просто пытаемся понять, как он мог не заметить бомбу, которая, вне всякого сомнения, была в одном из "кадиллаков".

— Никакой бомбы там не было.

— Мистер Койл, наши эксперты утверждают…

— А мне плевать, что утверждают ваши эксперты. Говорю вам, вчера все машины были прочесаны частым гребнем и в машине заместителя мэра, когда она уезжала из гаража, бомбы не было и быть не могло. Вот и все!

И Койл смачно плюнул.

— Мистер Койл, — спросил Клинг, — вы лично видели, как осматривали машину заместителя мэра?

— Своими собственными глазами.

— Видели, как инспектор поднимал капот?

— Да.

— И вы можете присягнуть, что двигатель был осмотрен самым тщательным образом?

— Что вы имеете в виду?

— Вы видели, как инспектор осматривал мотор?

— Ну, я не стоял у него над душой…

— Где вы были, когда осматривали машину заместителя мэра?

— Здесь.

— На этом самом месте?

— Нет, я был в конторе. Но видел все, что происходит в гараже. Через стеклянную перегородку.

— Значит, вы видели, как инспектор поднимал капот именно машины заместителя мэра?

— Да.

— Но в гараже две дюжины "кадиллаков". Откуда вы могли знать, что это именно та машина?

— По номеру. На ней стоят буквы ЗМА, а потом идут цифры. А на машине мэра — МА и цифры.

— Значит, машину заместителя проверяли?

— Да, он провел у каждой машины не меньше получаса, так что не говорите, что осмотр был поверхностным.

— Он осматривал машину заместителя мэра полчаса?

— Да, а что в этом такого?

Мейер вздохнул.

— Боюсь, нам придется поговорить с ним самим. Как его фамилия, мистер Койл?

— Кого?

— Инспектора.

— Не знаю.

— Он не назвался? — спросил Клинг.

— Он показал документы и сказал, что пришел осматривать наши машины.

— Какие же документы он показал?

— Бумагу, а на ней текст, напечатанный на машинке.

— Мистер Койл, когда к вам еще приходили из автоинспекции?

— Этот тип пришел первый раз.

— А другие инспектора разве не приходили?

— Нет, никогда.

Медленно и устало Мейер проговорил:

— Как выглядел этот инспектор?

— Высокий блондин со слуховым аппаратом, — услышал он в ответ.

* * *
Стукач по кличке Толстяк Доннер — огромных размеров и бледный, как юная ирландка, — любил тепло. Его бледность казалась столь неестественной, что Уиллиса порой начинали одолевать подозрения, не наркоман ли Доннер. Впрочем, Уиллису было на это наплевать. В любой воскресный день любой полицейский за полчаса может арестовать семьдесят девять наркоманов, и у семидесяти восьми из них окажутся при себе наркотики. В нынешние времена хорошие осведомители не валяются на дороге, а Доннер был один из лучших. К сожалению, далеко не всегда он был под рукой. В любой момент он мог отчалить в Лас-Вегас, Майами-Бич или Пуэрто-Рико, чтобы улечься на пляже под тентом и полюбоваться каплями пота на собственном огромном теле.

Уиллис очень удивился, застав Доннера дома в самый холодный за всю историю города март. Комната Доннера напоминала турецкую баню. Вовсю трудились два радиатора, им помогали три рефлектора. В этой духовке и восседал Доннер в пальто, перчатках и трех парах шерстяных носков, согревавших его закинутые на радиатор ноги. Здесь же находилась полуголая девица лет пятнадцати в цветастом лифчике, узких трусиках и халатике без пояса. Появление постороннего человека совершенно ее не смутило. Равнодушно окинув взглядом Уиллиса, она как ни в чем не бывало продолжала расхаживать по комнате, не обращая внимания на двух мужчин, перешептывавшихся у окна, за которым сверкало по-зимнему холодное солнце.

— Кто такая? — осведомился Уиллис.

— Дочка, — усмехнулся Доннер.

Толстяк Доннер был малоприятным человеком, но хорошим стукачом, а служба заставляет сыщиков водить компанию с самыми разными людьми. Уиллис сразу решил, что девица — проститутка, а Доннер — ее сутенер. Ни один уважающий себя стукач ни за что не откажется от дополнительного заработка, например подобрать девицу из провинции и обучить ее кое-каким штучкам. Уиллиса не интересовало пристрастие Доннера к наркотикам. Он не собирался предъявлять девице обвинение в проституции, а самого Доннера привлекать за сутенерство (статья 1148 Уголовного кодекса). Уиллису хотелось поскорее снять плащ, шляпу и получить информацию о человеке по имени Дом.

— Дом, а дальше? — спросил Доннер.

— Больше нам ничего не известно.

— Сколько, по-твоему, в этом городе Домов? — спросил Доннер и засмеялся. Затем он повернулся к девице, которая возилась в холодильнике: — Марси, сколько, по-твоему, в этом городе людей по имени Дом?

— Не знаю, — сказала та, не поворачивая головы.

— Но ты кого-нибудь из них знаешь? — не отставал от нее Доннер.

— Не знаю я никаких Домов, — отозвалась девица. Голос у нее был тонкий, и говорила она с явным южным акцентом. Арканзас или Теннесси, подумал Уиллис.

— Она, оказывается, ни с одним Домом не знакома, — сказал Доннер и хихикнул.

— А ты сам? — спросил Уиллис.

— Может, у вас есть какая-нибудь зацепка?

— Две недели назад он просадил все деньги на боксе.

— Все просадили.

— Сейчас он на мели. Хочет присосаться к какому-то дельцу.

— Значит, Дом?

— Именно.

— Где он хотя бы живет?

— Знаю только, что его приятель живет в Риверхеде.

— Как зовут приятеля?

— Энтони Ла Бреска.

— Кто такой?

— Вроде бы ни в чем не замешан.

— Дом сидел?

— Понятия не имею. Похоже, он хочет погреть руки на дельце, которое задумал Ла Бреска. Дело вроде будет лихое.

— В этом городе часто проворачивают лихие дела, — буркнул Доннер. — Чем ты там занимаешься, Марси?

— Навожу порядок, — отозвалась девица.

— Перестань, не действуй мне на нервы.

— Надо же прибрать в холодильнике, — возразила та.

— Ненавижу южный говор, — сказал Доннер Уиллису. — А ты?

— Ничего против него не имею.

— Я не понимаю и половины того, что она говорит. Мычит, будто рот набила ватой.

Девица тем временем закрыла холодильник и подошла к платяному шкафу. Распахнув его, она начала греметь вешалками.

— А теперь ты что затеяла? — спросил Доннер.

— Надо же прибраться.

— Хочешь, чтобы я выставил тебя на улицу в чем мать родила?

— Нет, — тихо сказала девица.

— Тогда сейчас же перестань, — приказал Доннер.

— Ладно.

— И вообще тебе пора одеваться. Который час? — спросил он Уиллиса.

— Почти полдень.

— Одевайся.

Девица вышла в другую комнату.

— Вот чертовка! — выругался Доннер. — Зачем я ее только держу?

— Мне показалось, ты назвал ее дочкой, — заметил Уиллис.

— Это тебе показалось, — хмыкнул Доннер.

Уиллис подавил очередной приступ отвращения, вздохнул и спросил:

— Ну и что ты об этом думаешь?

— Пока ровным счетом ничего. Ноль.

— Даю тебе время подумать. Только недолго.

— Ты очень торопишься?

— Нам до зарезу нужно наскрести хоть что-нибудь.

— Дал бы зацепку…

— Возможно, что дело связано с вымогательством.

— Говоришь, Дом?

— Дом, — повторил Уиллис.

— А полностью Доминик?

— Бог его знает.

— Надо будет послушать, порасспросить. Может, кто чего и подскажет.

Из соседней комнаты вышла девица. На ней были мини-юбка, белые чулки и фиолетовая блузка с глубоким вырезом. Рот ярко накрашен, на веках зеленые тени.

— Идешь? — спросил Доннер.

— Иду.

— Надень пальто.

— Надену.

— И сумку возьми.

— Хорошо.

— С пустыми руками не возвращайся.

— Понятно, — кивнула она и двинулась к двери.

— Я тоже пошел, — сказал Уиллис.

— Я позвоню.

— Только поскорее.

— Чего я ненавижу, так это выходить на улицу в такой холод, — сказал Доннер.

Девушка не спеша спускалась по лестнице, на ходу застегивая пальто. Уиллис догнал ее и спросил:

— Ты откуда?

— Спроси Доннера, — ответила она.

— Я спрашиваю тебя.

— Ты легавый?

— Да.

— Из Джорджии, — ответила девушка.

— Давно в нашем городе?

— Два месяца.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Что ты делаешь у этого типа? — спросил Уиллис.

— Не знаю, — ответила девица, не глядя на Уиллиса. Она шла, опустив голову. Когда Уиллис распахнул дверь парадного, их обдало холодом.

— Почему ты от него не уходишь? — спросил Уиллис.

Девица подняла голову.

— А куда я пойду? — сказала она и, резко повернувшись, двинулась по улице, профессионально покачивая бедрами. Сумка болталась на плече, каблуки постукивали по тротуару.

* * *
В два часа дня девушка, которая была в машине, разбившейся о парапет набережной, скончалась, не приходя в сознание. В регистрационном журнале больницы "Буэна Виста" появилась запись: "Смерть в результате черепно-мозговой травмы".

Глава 9

В понедельник с утра пораньше в следственном отделе начал трезвонить телефон.

Сначала позвонил репортер из сердитой ежедневной газеты. Он хотел поговорить с начальником детективов, а когда ему сказали, что лейтенанта Бернса нет на месте, попросил подозвать к телефону его заместителя.

— Детектив второго класса Мейер. Сейчас я замещаю Бернса.

— Детектив Мейер, с вами говорит Карлайл Баттерфорд. Я хотел бы проверить достоверность информации.

Сначала Мейер решил, что это розыгрыш, поскольку у журналиста не может быть столь изысканного имени, как Карлайл Баттерфорд. Но затем он вспомнил, что в этой газете у всех сотрудников такие имена и фамилии: Престон Финглевер, Клайд Мастерфилд, Эймлер Купермер.

— Я вас слушаю, мистер Баттерфорд, — сказал он. — Чем могу помочь?

— Сегодня утром к нам в редакцию звонил один человек.

— Кто же?

— Он не назвался, — сказал Баттерфорд.

— Вот как?

— Да. Он посоветовал нам связаться с восемьдесят седьмым участком. Нас интересуют звонки и письма с требованием денег, которыми преступник вас шантажировал перед убийствами смотрителя парков Каупера и заместителя мэра Скэнлона.

Возникла продолжительная пауза.

— Детектив Мейер, есть ли в этом сообщении хотя бы доля правды?

— А почему бы вам не обратиться в отдел по связям с общественностью Главного полицейского управления? — спросил Мейер. — Свяжитесь с детективом Гленном.

— Думаете, он располагает информацией насчет звонков и писем? — осведомился Карлайл Баттерфорд.

— Вам лучше спросить об этом его самого.

— А у вас есть такая информация?

— У меня лично есть информация по очень многим вопросам, — ответил Мейер. — Убийства, разбойные нападения, грабежи, изнасилования, вымогательства — все что душе угодно. Но, как вам, наверно, известно, детективы работают одной командой, и попытки некоторых лиц преувеличить собственное значение у нас не поощряются. Если вы желаете поговорить с лейтенантом, советую позвонить часов в десять. К этому времени он обязательно появится.

— Послушайте, — попросил Баттерфорд, — может, вы все-таки сделаете для меня исключение?

— Виноват, дружище, но ничем помочь не могу.

— Я, как и вы, на службе.

— Лейтенант тоже, — сказал Мейер и положил трубку.

Второй звонок раздался в 9.30. Трубку взял дежурный сержант Дейв Мерчисон и передал ее Мейеру.

— Говорит Клифф Сэвидж, — услышал он. — Помните такого?

— Еще бы! — хмыкнул Мейер. — Чем могу быть вам полезен, Сэвидж?

— Кареллы нет поблизости?

— Отсутствует.

— Я хотел бы с ним поговорить.

— Зато он вряд ли этого хочет, — отрезал Мейер. — Ваши дурацкие статейки чуть было не угробили его жену. Могу дать вам совет — держитесь от него подальше.

— В таком случае я хотел бы поговорить с вами, — сказал Сэвидж.

— Если по правде, вы и мне не особенно нравитесь.

— Благодарю за откровенность, хотя меня интересует кое-что другое.

— Что же?

— Сегодня утром мне позвонил человек, который отказался назвать себя. Он сообщил очень любопытные новости. — Сэвидж сделал выразительную паузу. — Скажите, вам что-нибудь об этом известно?

У Мейера сильно забилось сердце, но он спокойно ответил:

— Я не ясновидящий, Сэвидж.

— А я думал, вы в курсе.

— Сэвидж, я уже потратил на вас пять минут крайне ценного времени. Если у вас есть что-то конкретное, то ради Бога…

— Ладно, ладно. Тот, кто мне позвонил, сказал, что вам в восемьдесят седьмой участок несколько раз звонили и угрожали убить смотрителя парков Каупера. Затем вы получили три письма, в которых преступник требовал денег и грозил убить заместителя мэра Скэнлона. Вам что-нибудь об этом известно?

— Насчет телефонных звонков вам лучше обратиться в телефонную компанию.

— Кончайте, Мейер. Не надо водить меня за нос.

— Мы не имеем права давать информацию представителям печати, — сказал Мейер. — Неужели вам это неизвестно?

— Сколько? — спросил Сэвидж.

— Что сколько?

— Сколько вы хотите, Мейер?

— А сколько вам не жалко?

— Сотню. Годится?

— Маловато.

— А две?

— Тоже. Мой приятель, торговец наркотиками, платит мне за охрану куда больше.

— Триста — мой предел, — признался Сэвидж.

— Будьте любезны повторить ваше предложение, — сказал Мейер. — Я хочу записать его на магнитофон. Мне нужны доказательства, что вы предлагали взятку сотруднику полиции.

— Я предлагал взаймы.

— Взаймы мы не берем и сами в долг не даем, — сказал Мейер и положил трубку.

Ничего хорошего эти звонки не сулили. Все обстояло довольно скверно. Мейер уже собрался позвонить домой лейтенанту, чтобы поговорить с ним до его ухода на работу, но телефон на столе снова напомнил о себе.

— Детектив Мейер, восемьдесят седьмой участок.

Звонил репортер одной из дневных газет. Он сказал примерно то же, что и его коллеги, и попросил Мейера прокомментировать эти сведения. Мейеру уже надоело отнекиваться: шила в мешке все равно не утаишь. Посоветовав журналисту обратиться к лейтенанту, он подтвердил, что в слухах есть доля истины. Положив трубку, он взглянул на часы и решил подождать, не будет ли еще звонков, а потом уж звонить лейтенанту. К счастью, в городе лишь четыре большие ежедневные газеты — результат мудрой политики газетных профсоюзов, которые считали, что лучший способ обеспечить высокие оклады и пожизненные контракты сотрудникам — это предъявить хозяевам газет жесткие требования. Оклады повысили, но газеты стали гибнуть одна за другой.

Ждать долго не пришлось. Через пять минут Мейеру позвонил представитель четвертой газеты. У него был звонкий птичий голос и заискивающие интонации. Разумеется, он тоже ничего не добился и быстро дал отбой.

Часы показывали без пяти десять. Звонить домой Бернсу было уже поздно.

В ожидании лейтенанта Мейер рисовал на листке человечка в ковбойской шляпе и с кольтом калибра ноль сорок пять. Человечек был как две капли воды похож на Мейера, только из-под шляпы у него выбивалась роскошная шевелюра. Такая же в прошлом была у самого рисовальщика. А когда же это было? В первом классе. Мейер посмеялся собственной шутке. В комнату вошел Бернс. Вид у лейтенанта был кислый. Мейер решил, что он скучает без маляров. Как ни странно, сотрудникам 87-го участка их очень не хватало. Они вносили в жизнь участка теплоту и веселье.

— У нас неприятности, — начал Мейер, но не успел он пожаловаться, как снова зазвонил телефон.

Мейер снял трубку и сказал, что шеф на месте. Бернс вздохнул и побрел в кабинет к своему телефону.

* * *
В тот день телефон звонил тридцать три раза. Восемьдесят седьмой участок и различные муниципальные службы отчаянно пытались найти выход из положения. Если действительно произошла утечка информации, имело смысл наладить контакт с газетчиками. Так или иначе, подробности преступления должны были всплыть. Но у звонившего могло и не быть никаких конкретных фактов, а лишь гипотезы насчет вымогателя. В таком случае информация могла только приблизить опасность, которая пока маячила на горизонте. Что делать? Господи, что же делать?!

Телефоны трезвонили в самых разных кабинетах. Возникали новые и новые планы. Эмоции били через край, головы шли кругом. Мэр Джеймс Мартин Вейл отменил свою обычную прогулку из муниципалитета до Гровер-парка и лично позвонил лейтенанту Бернсу, чтобы узнать, что происходит. Тот живо свалил ответственность на начальника следственного отдела Главного управления полиции, который в свою очередь напустился на капитана Фрика, начальника 87-го участка. Фрик не придумал ничего лучшего, как посоветовать секретарю мэра позвонить шефу городской полиции, а тот ни с того ни с сего заявил, что должен проконсультироваться у начальника автоинспекции. Последний отправил шефа полиции в дорожное управление, откуда позвонили главному ревизору, который срочно связался с мэром и спросил, что происходит.

После двухчасового обмена звонками и вопросами было решено взять быка за рога и передать записи телефонных разговоров с вымогателем, равно как и фотокопии его писем, во все четыре газеты. Либеральный орган, опубликовавший серию статей о подпольных лотереях, подкрепляя свою позицию сведениями о резко возросшем числе азартных игроков в детских садах и начальных классах, первым ринулся в бой, дав фотографии всех трех посланий вымогателя на первой полосе. Вторая газета, недавно переименованная в "Юниверсал-Интернешнл-Кроникл-Геральд" или что-то в этом роде, тоже поместила злополучные записки на первой полосе, добавив к ним стенограммы телефонных переговоров.

Утренние газеты также не обошли вниманием сенсацию. Это означало, что теперь около четырех миллионов человек знали об угрозах вымогателя.

Что будет дальше?

* * *
Вечером в понедельник Энтони Ла Бреска и его друг Питер Калуччи (он же Куч, Калуч или Кучер) должны были встретиться в варьете, что находилось в переулочке недалеко от Стема.

За Ла Бреской следовал хвост от места его работы в деловой части города, где сносили старое здание. Хвост состоял из трех человек, они использовали метод наблюдения под названием "Алфавит".

Детектив Боб О'Брайен был буквой А. Он следовал за Ла Бреской, не выпуская его из вида, в то время как детектив Энди Паркер (В) шел за О'Брайеном, не выпуская из вида уже его. Детектив Карл Капек (С) шел параллельно Ла Бреске по другой стороне улицы. Это означало, что если Ла Бреска вдруг зайдет в кафе или свернет в боковую улицу, Капек сразу же поменяется ролями с О'Брайеном, заняв позицию А. О'Брайен же, оказавшись вне игры, перейдет на другую сторону улицы, превратившись в С. Этот метод позволял детективам по собственному усмотрению меняться местами, а последовательность могла быть не только АВС, но и ВСА, СВА и CAB, что давало возможность преследовать объект долгое время.

Теперь Ла Бреска был под колпаком. Даже в самых людных местах можно было не опасаться потерять его в толпе. Капек в любой момент мог пересечь улицу и идти шагах в пятнадцати впереди Ла Брески. Тогда схема выглядела бы так: С, Ла Бреска, А, В. Детективы действовали четко, несмотря на холод и на то, что Ла Бреска оказался любителем пеших прогулок. Коротая время перед свиданием с Калуччи, он устроил им неплохую экскурсию по городу.

Наконец Ла Бреска и его приятель вошли в варьете и уселись в десятом ряду. Представление было в полном разгаре. Двое комиков в широких штанах горячо обсуждали дорожное происшествие, главным действующим лицом которого была блондинка за рулем.

— Говоришь, она врезалась в твою выхлопную трубу? — спросил первый комик.

— Фарами, — уточнил второй.

— Угодила фарами в твою выхлопную трубу? — переспросил первый комик.

— Чуть трубу не оторвала, — пожаловался второй.

Капек, сидевший через проход от Ла Брески и Калуччи, внезапно вспомнил маляров и в который раз пожалел, что они закончили работу. О'Брайен устроился позади Ла Брески и Калуччи. Энди Паркер занял место чуть левее Калуччи в том же ряду.

— Как добрался? — шепотом спросил Калуччи у Ла Брески.

— Нормально, — шепнул Ла Бреска.

— Что Дом?

— Хочет войти в долю.

— Я так понял, что ему нужна сотня-другая.

— Это на прошлой неделе.

— А сейчас?

— Требует треть.

— Пусть идет в задницу!

— Ты что! Он же в курсе.

— Как он пронюхал?

— Пес его знает.

В оркестровой яме взвыла труба. Над сценой вспыхнули фиолетовые прожекторы, на занавесе появилось яркое пятно. Труба уступила место кларнету, которого поддержал саксофон, вызывая у одних зрителей сладкие воспоминания, у других эротические грезы, а у третьих и то и другое. Из-за занавеса показалась рука в перчатке. "А теперь, — прозвучал голос, многократно усиленный динамиками, — свое несравненное искусство продемонстрирует нам очаровательная юная леди из Франции. Мы рады представить вам мисс… Фриду… Панцер!"

Из-за занавеса показалась нога.

Обутая в черную лакированную туфлю на высоком каблуке, она, казалось, плыла в воздухе. Затем нога согнулась, и носок туфли указал в пол. Нога стала видна чуть больше, черный найлоновый чулок сверкал в свете прожекторов. Показалась черная подвязка и часть белой ляжки. Фетишисты в зале пришли в восторг. Детективы, которые не были фетишистами, тоже остались довольны. На эстраде показалась Фрида Панцер, освещенная фиолетовыми огнями. Она была в длинном лиловом платье с разрезами до талии, в которых виднелись длинные ноги в черных чулках с черными подвязками.

— Ножки первый сорт! — сказал Калуччи Ла Бреске.

— М-да! — пробормотал тот.

Сидевший за ними О'Брайен тоже глянул на ножки Фриды Панцер. Они действительно были в полном порядке.

— Очень не хочется никого принимать в долю, — прошептал Калуччи.

— Мне тоже, — согласился Ла Бреска. — Но что делать? Если мы дадим ему от ворот поворот, он по-мчится в полицию.

— Он так сказал?

— Намекнул.

— Сволочь!

— Что ты думаешь делать? — спросил Ла Бреска.

— Может, замочить гада? — предложил Калуччи.

Фрида Панцер начала раздеваться.

Оркестр в яме выдавал нечто сногсшибательное. Большой барабан глухим уханьем приветствовал падение на подмостки очередного предмета туалета. Казалось, сцену усыпали лепестки гигантских астр. Девица вращала задом — подавала голос труба, она гладила себя по бедрам — завывал саксофон, а пианист играл галоп в такт ее порханью по сцене.

— С сиськами у нее порядок! — шепнул Калуччи, и Ла Бреска шепотом выразил полное согласие.

Затем они замолчали.

Музыкальное крещендо достигло апогея. Барабанная дробь напоминала пулеметную стрельбу, труба визжала, штурмуя верхнее "до" и пытаясь продраться еще выше, беспокойно урчал саксофон, неистово наяривал пианист, гремели тарелки, труба еще раз взвизгнула и снова не одолела очередного пика. Сцена превратилась в водоворот звуков и огней, девушка совершала ритуал, передавая в зал шифровки, давным-давно разгаданные любителями эстрады, — обещание греха и экстаза. В зале пахло потом и страстью. Иди и возьми, иди и возьми, детка. Давай, давай, давай, давай!

Сцена погрузилась во мрак.

В наступившей темноте Калуччи прошептал:

— Твое мнение?

На сцене опять появился комик в обществе маленькой, нахальной и очень грудастой блондиночки. Они разыграли скетч в приемной врача.

— Мне не хотелось бы никого убивать, — шепнул Ла Бреска.

— Что поделаешь. Так надо.

— И все же…

— Деньги-то большие, учти.

— Тогда тем более можно поделить на троих, разве нет? — отозвался Ла Бреска.

— Зачем делить на троих, когда можно пополам?

— Затем, что, если мы не возьмем Дома в долю, он нам все испортит. Слушай, хватит сто раз говорить об одном и том же. Нам придется взять его в долю.

— Я в этом не уверен. Надо еще подумать.

— Думай скорее, время не ждет. Назначено-то на пятнадцатое. Дом сейчас хочет знать, что мы решили.

— Ладно, скажи, что мы берем его в долю. А пока я подумаю, что с ним делать, с этим поганым мерзавцем.

— А теперь, дамы и господа, — разливался голос в динамиках, — мы с огромной радостью познакомим вас с грозой Сан-Франциско, юной особой, повергавшей в трепет обитателей этого прекрасного города у Золотых Ворот. С молодой леди, чье экзотическое искусство танца заставляло краснеть даже добродетельных чиновников Гонконга — краснеть в физическом, а не политическом смысле. С радостью и гордостью мы приглашаем на сцену мисс… Анну… Мэй… Зон!

Свет в зале стал гаснуть. Оркестр грянул весьма вольную версию блюза "Лаймхауз". Не успели затихнуть финальные удары тарелок, как на сцене появилась большеглазая девушка в китайском платье с широкими рукавами. Она двигалась маленькими шажками, молитвенно сложив руки и слегка склонив голову.

— Люблю китаянок! — сказал Калуччи.

— Может, вы все-таки помолчите? — обернулся к ним лысый человек из переднего ряда. — Из-за вашей болтовни я не понимаю, что происходит на сцене.

— Заткнись, лысый хрен, — сказал Ла Бреска.

Тем не менее они замолчали. О'Брайен подался вперед. Паркер наклонился вправо, облокотившись на руку кресла. Капек, сидевший через проход, не мог слышать их разговора и потому спокойно смотрел, как раздевается китаяночка.

Когда номер кончился, Ла Бреска и Калуччи вышли из зала. На улице они разошлись. Паркер отправился за Калуччи, Капек — за Ла Бреской, а О'Брайен двинулся в участок сочинять отчет.

Трое сыщиков встретились только в одиннадцать вечера. К этому времени Ла Бреска и Калуччи уже крепко спали. Детективы сидели в кафе в пяти кварталах от участка. За кофе и рогаликами они сошлись на том, что единственным ценным сведением, добытым ими, была дата предполагаемой операции. Пятнадцатое марта. Кроме того, они пришли к единодушному мнению, что у Фриды Панцер бюст лучше, чем у Анны Мэй Зон.

* * *
В трех милях от кафе, где Капек, О'Брайен и Паркер рассуждали о достоинствах артисток варьете, в прекрасно обставленной гостиной сидел Глухой и потягивал виски с содовой. Шторы были отдернуты, из окон открывался чудесный вид на реку и мост, по которому бежали огоньки, а дальше, на противоположном берегу, россыпи красных и желтых огней придавали ночи обманчиво весенний вид. Термометр за окном показывал минус десять.

На кофейном столике у дивана, обитого черной кожей, стояли две бутылки дорогого виски (одна уже пустая). На противоположной стене висел оригинал Руо — правда, гуашь, но оттого не менее ценная. За роялем, играя "Сердце и душу", сидела невысокая брюнетка в белой вышитой блузке и мини-юбке.

Девушке было года двадцать три: курносый носик, большие карие глаза, длинные черные волосы, накладные ресницы. Они начинали дрожать, когда их обладательница брала фальшивую ноту, что, впрочем, случалось довольно часто. Глухой явно не замечал, что девица фальшивит. То ли у него и впрямь было плохо со слухом, то ли сказывалось выпитое виски. Двое других мужчин в комнате тоже относились к ее игре снисходительно. Один даже пытался подпевать, но девица то и дело брала фальшивую ноту и начинала все сначала.

— Не выходит, — капризно надула она губы.

— У тебя все выйдет, радость моя, — сказал Глухой. — Ты только не сдавайся.

Один из мужчин — невысокий, стройный, со смуглым лицом индейца, в узких черных брюках, белой рубашке и накинутой на плечи черной куртке — сидел за письменным столом и печатал на машинке. Второй, подпевавший девице приятным голосом, — высокий, широкоплечий и голубоглазый — был одет в джинсы и голубой свитер.

Девушка продолжала бренчать, а Глухим овладела блаженная истома. Развалившись на диване, он размышлял о второй части плана и еще раз порадовался, как хорошо он все продумал. Он посмотрел на девицу, которая опять сфальшивила, и ласково ей улыбнулся. Потом взглянул на Ахмада, согнувшегося над пишущей машинкой.

— Самое замечательное, — сказал он, — что никто нам не поверит.

— Еще как поверят! — ухмыльнулся Ахмад.

— Это потом.

— Потом поверят непременно, — согласился Ахмад, хлебнул виски, покосился на ножки девушки и снова забарабанил по клавишам.

— Во сколько обойдется нам рассылка писем? — спросил человек в джинсах.

— Видишь ли, Бак, — сказал Глухой, — мы должны отправить сто конвертов по пять центов, это будет стоить пять долларов. Если, конечно, я сосчитал правильно.

— Ты всегда считаешь правильно, — сказал Ахмад и улыбнулся.

— Жутко трудное место, — подала голос девушка и стала повторять одну и ту же ноту, словно надеясь запомнить ее на всю жизнь.

— Ты, главное, не сдавайся, Рошель, — подбодрил ее Глухой. — Рано или поздно у тебя получится.

Бак взял стакан, обнаружил, что виски кончилось, и подошел к кофейному столику налить еще. Он двигался с тяжелой грацией спортсмена, готового к схватке, — спина прямая, руки вдоль тела.

— Давай я тебе налью, — сказал Глухой..

— Да ладно, — откликнулся Бак, но протянул стакан. Глухой щедро налил ему виски.

— Пей на здоровье, — сказал он Баку. — Ты заслужил.

— Я не хочу надираться.

— Почему? Здесь все свои, — улыбнулся Глухой.

В этот вечер он особенно гордился Баком. Без него ничего бы не вышло. Разумеется, бомбу можно собрать и подсоединить к зажиганию и без Бака, но это было бы дилетантством, и взрыву могла помешать любая случайность, а случайностей Глухой не любил. Ему нравилась серьезность, с которой Бак взялся за дело. Бак придумал хитрое небольшое устройство, которое можно было приладить за считанные минуты. Преобразователь, правда, обошелся в 64 доллара 95 центов, но это чепуха по сравнению с тем, что их ожидало в случае удачи! Отличный парень этот Бак. Как он их учил обращаться со взрывчаткой и взрывателем! Подрывник-профессионал, на счету которого множество взрывов, можно сказать, сущая находка. В этом штате нельзя приобрести взрывчатку без специального разрешения и страхового полиса, а у Бака имелось и то и другое. Глухой был доволен, что Бак в его команде.

Бесценным приобретением оказался и Ахмад. Он работал чертежником в электрической корпорации "Метрополитен", в отделе картографии, всего за сто пятьдесят долларов в неделю. Ахмад сразу понял, какие барыши сулил план Глухого, и охотно предоставил информацию, необходимую для окончания операции. Ахмад оказался педантом и настоял, чтобы все письма были напечатаны на бумаге высшего качества и каждый из ста адресатов получил не копию, а оригинал. Этот маленький штрих должен был убедить получателей, что письмо — не розыгрыш. Глухой прекрасно знал, что успех часто зависит от таких вот мелочей. Прихлебывая виски, он любовно посмотрел на Ахмада и спросил:

— Сколько уже напечатал?

— Пятьдесят два.

— Боюсь, к ночи не управишься.

— А когда будем рассылать?

— Надо успеть до среды.

— Успею, — пообещал Ахмад.

— Вы что, собираетесь работать всю ночь? — спросила Рошель и надула губки.

— Если хочешь, можешь ложиться, радость моя, — разрешил Глухой.

— Что толку ложиться без тебя, — сказала Рошель, и Бак с Ахмадом переглянулись.

— Иди, я приду позже.

— Я не хочу спать.

— Тогда выпей и сыграй нам еще одну песню.

— Я знаю только "Сердце и душу".

— Тогда почитай книжку, — предложил Глухой.

Рошель удивленно взглянула на него.

— Или посмотри телевизор.

— Там ничего интересного, только старые фильмы.

— Среди них попадаются очень хорошие, — сказал Глухой.

— А бывают просто кошмар, — возразила Рошель.

Глухой улыбнулся.

— Тогда помоги нам. Будешь заклеивать конверты. Здесь сто штук.

— Не хочется.

— Я так и думал.

— Что же мне делать? — спросила Рошель.

— Переоденься в ночную рубашку, — сказал Глухой.

— Ладно, — согласилась она и встала с табуретки. — Спокойной ночи, ребята.

— Спокойной ночи, — отозвались Бак и Ахмад.

Рошель еще раз взглянула на Глухого и удалилась в другую комнату.

— Безмозглая дура, — сказал Глухой.

— Она меня раздражает, — поддержал его Бак.

— А меня наоборот, — возразил Глухой. — Она успокаивает мне нервы. К тому же она свято верит в то, что мы добропорядочные бизнесмены, и не имеет ни малейшего представления, чем мы занимаемся.

— Я иногда тоже перестаю понимать, чем мы, собственно, занимаемся, — буркнул Бак.

— Все очень просто, — сказал Глухой. — Мы рекламируем наше изобретение, рассылая письма заинтересованным лицам. Это старый, испытанный метод деловых людей нашей великой и славной нации. Конечно, наши возможности весьма ограниченны. Всего лишь сто писем. Но я убежден, что они принесут неплохую прибыль.

— А если нет?

— Давай, Бак, предположим худшее. Представь, что откликнется лишь один процент адресатов — дело вполне обычное. Наши расходы составляют: восемьдесят шесть долларов девяносто пять центов за карабин с оптическим прицелом, три семьдесят пять за коробку с патронами, шестьдесят четыре девяносто пять за преобразователь, семь за будильник, девять шестьдесят за динамит, восемьдесят центов палочка, шестьдесят центов за взрыватель, десять долларов — почтовая бумага, пять — марки и конверты. Если я не ошибся в расчетах, — он сделал паузу и улыбнулся Ахмаду, — всего это составит сто восемьдесят восемь долларов шестьдесят пять центов. Предстоящие траты — на тестер, буквы и форму — незначительны. Даже если клюнет один из ста адресатов, мы все равно получим хорошую прибыль.

— Пять тысяч долларов — не бог весть какие деньги, если принять во внимание два убийства, — возразил Бак.

— Три, — поправил его Глухой.

— Тем более, — поморщился Бак.

— Поверь мне, мы получим куда больше пяти тысяч, — сказал Глухой. — В пятницу приступим к окончанию операции. А в субботу утром не останется никого, кто бы не поверил нашим письмам.

— Сколько же из них, по-твоему, клюнет?

— Большинство. Если не все.

— А легавые?

— Что легавые? Они до сих пор не знают, кто мытакие. И вряд ли узнают.

— Надеюсь, ты прав…

— Конечно, прав.

— Что-то меня смущают легавые, — признался Бак. — Ничего не могу с собой поделать.

— Напрасно беспокоишься. Эти суетливые людишки работают по старинке. Полицейские в этом городе похожи на заводные игрушки. Они могут делать только то, что позволяет их устройство. Это человечки-автоматы, которые бессмысленно топчутся по кругу. Поставь на пути у них препятствие — кирпичную стену или ящик из-под апельсинов, — и они будут топтаться на месте, пока не кончится завод. Их ноги будут шевелиться, но они останутся там, где были. — Глухой улыбнулся. — Я, друзья мои, и есть кирпичная стена.

— Или ящик из-под апельсинов, — хмыкнул Бак.

— Нет, — поправил его Ахмад. — Конечно же, кирпичная стена.

Глава 10

Утром следующего дня кое-что прояснилось. В десять часов в следственный отдел позвонил Толстяк Доннер. К этому моменту сотрудники окончательно сломали головы, пытаясь разгадать, что же замыслили Ла Бреска и Калуччи, что именно должно произойти пятнадцатого марта и в котором часу. Было немало и других вопросов. Кто такой Дом (у которого, похоже, вообще не было фамилии)? Кто такая блондинка, на чьей машине в пятницу Ла Бреска скрылся от преследователя? Детективы надеялись установить личность хотя бы одного из них, чтобы прикинуть, какое дельце им предстоит. Тогда можно будет понять, связано ли оно с убийством Каупера и Скэнлона и какое отношение имеет Ла Бреска к Глухому. Вопросов было множество. Оставалось найти того, кто мог бы на них ответить.

Доннера тотчас соединили с Уиллисом.

— Вроде бы я сообразил, кто такой Дом, — сказал Толстяк Доннер.

— Отлично! — обрадовался Уиллис. — Как его фамилия?

— Ди Филиппи. Доминик Ди Филиппи. Живет в Риверхеде около старого "Колизея". Знаешь это место?

— Да. Что ты узнал о нем?

— Он работает в "Коаксиальном кабеле".

— А что это?

— Что именно?

— То, что ты сказал. Это название или код?

— Какой еще код?

— Коаксиальный кабель.

— Это группа.

— Группа кого?

— Музыкантов, — сказал Доннер.

— Оркестр?

— Да, только теперь они называют себя группами.

— При чем же тут коаксиальный кабель?

— Это название группы.

— Ты меня разыгрываешь?

— Нет, это действительно так.

— Что же там делает Ди Филиппи?

— Играет на ритм-гитаре.

— Где он живет?

— Норт-Андерсон, триста шестьдесят пять.

— Это в Риверхеде?

— Да.

— Почему ты думаешь, что это наш клиент?

— Он большой артист, — сказал Доннер. — В последнее время сообщает всем, что продулся в пух и прах на боксе, говорит, что просадил не меньше двух-трех сотен. На самом же деле он проиграл полтинник.

— Дальше.

— И еще: с недавних пор он стал болтать, будто знает кое-что насчет одного дельца, которое кое-кто намерен очень ловко провернуть.

— Кому болтает?

— Один парень из этой группы давно балуется наркотиками. Начал, когда группы и в помине не было. Через него я и вышел на Ди Филиппи. Мой парень говорит, что на днях они вместе были в двух-трех притонах и Ди Филиппи трепался насчет дельца.

— Он сказал, в чем оно заключается?

— Нет.

— Курили марихуану?

— Да. Светская жизнь…

— Может, Ди Филиппи просто обкурился марихуаны?

— Это запросто.

— Тогда он мог все выдумать.

— Вряд ли.

— Он не говорил, когда должно состояться дельце?

— Нет.

— Невелик улов.

— Но полсотни-то стоит, а?

— Десятку, — сказал Уиллис.

— Слушай, я же из кожи лез вон, чтобы раскопать для тебя этого Дома.

— Кстати, чуть не забыл, — сказал Уиллис.

— Да?

— Прогони свою дочку.

— Кого-кого?

— Я имею в виду ту самую девицу. Когда я зайду к тебе в следующий раз, чтобы духу ее не было!

— Это еще почему?

— Я тут подумал и решил, что мне это не нравится.

— Я уже дважды ее выставлял, — сообщил Доннер. — Но она оба раза возвращалась.

— Тогда, может, ты купишь ей на эту десятку билет домой в Джорджию?

— Запросто. И еще десятку пожертвую Армии спасения, — ехидно отозвался Доннер.

— Короче, чтоб ее больше не было!

— С каких это пор ты стал таким моралистом?

— Минуту назад.

— Я думал, ты деловой человек.

— Правильно думал. Давай договоримся: ты прогоняешь эту девицу, а я забываю все, что знаю о тебе сейчас и что узнаю потом.

— Ты это серьезно?

— Абсолютно. Я не хочу, чтобы она жила у тебя. Если я еще раз застану ее в твоем доме, то поступлю с тобой по закону.

— И потеряешь ценного работника.

— Что поделаешь, — вздохнул Уиллис. — Придется стиснуть зубы и обойтись без тебя.

— Иной раз я сам себе удивляюсь: зачем я помогаю таким, как ты? — вздохнул Доннер.

— Когда у меня будет свободная минутка, я тебе растолкую, — пообещал Уиллис. — Ну как, договорились?

— Ладно. С тебя полтинник.

— Я сказал — десятка!

— Ну хотя бы двадцать.

— За такую ерунду?

— Но это же след.

— И не более того.

— Ну и что? Такие сведения стоят четвертной, не меньше.

— Ладно, получишь пятнадцать, так уж и быть, — сказал Уиллис и повесил трубку.

И сейчас же опять зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, Уиллис слушает.

— Хэл, это Арти, из школы.

— Слушаю.

— Пять минут назад Ла Бреска позвонил матери.

— Они говорили по-итальянски?

— По-английски. Он сказал ей, что ждет звонка от Доминика Ди Филиппи. Похоже, это наш клиент, а?

— Похоже, — сказал Уиллис.

— Он велел передать Ди Филиппи, что встретится с ним в обеденный перерыв на углу Соборной и Седьмой.

— Ди Филиппи еще не звонил?

— Нет. Они говорили минут пять назад.

— Отлично. Когда, говоришь, они должны встретиться?

— В половине первого.

— На углу Соборной и Седьмой?

— Именно, — сказал Браун.

— Мы пошлем туда человека.

— Я еще позвоню, — сказал Браун. — У меня ведь есть второй клиент.

Он перезвонил через пять минут.

— Звонил Ди Филиппи, — сообщил он. — Миссис Ла Бреска передала ему то, что просил сын. Ну что, нашли наконец кого искали?

— Очень может быть, — сказал Уиллис.

* * *
Мейер и Клинг сидели в "крайслере" на Соборной улице и наблюдали, как Тони Ла Бреска топчется у автобусной остановки. Часы на соборе показывали 12.20. Ла Бреска пришел раньше и явно нервничал. Он ходил взад и вперед по тротуару и поглядывал то на соборные часы, то на свои.

— Историческая встреча, — усмехнулся Клинг.

— Совещание на высшем уровне, — сказал Мейер.

— Точно. Ла Бреска скажет Дому, что решено поделить добычу на троих. А пока Калуччи обдумает, утопить его в реке или нет.

— Убежден, что старину Дома закатают в асфальт. Готов побиться об заклад.

Часы на соборе пробили половину. Площадь наполнилась звоном. Некоторые прохожие поглядывали на колокольню. Но большинство, подняв воротники, спешили дальше.

— Что-то Дом запаздывает, — сказал Мейер.

— Полюбуйся на Тони, — отозвался Клинг. — С ним сейчас случится припадок.

— Это точно, — усмехнулся Мейер.

В машине была включена печка — тепло, уютно, хотелось подремать. Он не завидовал Ла Бреске, топтавшемуся на перекрестке, продуваемом всеми ветрами.

— Как будем действовать? — осведомился Клинг.

— Когда встреча в верхах закончится, беремся за Дома.

— А почему бы не взять обоих?

— Что же мы им предъявим?

— Нам стало известно, что Ла Бреска что-то задумал. Сговор с преступными намерениями, статья пятьсот восьмидесятая.

— Разве это повод для ареста? Я бы проследил за ними и взял тепленькими на месте преступления.

— Если он связан с Глухим, — сказал Клинг, — то уже совершил два преступления. Причем тяжких.

— Если бы да кабы…

— Думаешь, он не знает Глухого?

— Боюсь, что нет.

— Я в этом не уверен, — сказал Клинг.

— Может, Дом внесет ясность?

— Если придет.

— Который час?

— Без двадцати.

Они продолжали следить за Ла Бреской. Тот расхаживал взад и вперед, заметно нервничал, похлопывая себя по бокам, чтобы согреться. На нем была та же бежевая куртка, в которой он приходил за банкой в Гровер-парк, тот же зеленый шарф и те же ботинки.

— Смотри! — шепнул вдруг Мейер.

— Что такое?

— Машина на той стороне. Подъезжает к тротуару.

— Ну и что?

— Это тот самый черный "бьюик", Берт. А в нем блондинка.

Мейер завел мотор. Ла Бреска заметил "бьюик" и быстро зашагал к нему. Детективы отчетливо видели, как взметнулась грива блондинки, когда она наклонилась открыть дверцу Ла Бреске. Тот сел в машину. "Бьюик" тронулся с места.

— Что будем делать? — спросил Клинг.

— Едем за ними.

— А Дом?

— Может, красотка как раз везет Ла Бреску к Дому?

— А если нет?

— Что мы теряем? — спросил в свою очередь Мейер.

— Мы можем потерять Дома.

— Слава богу, они не пошли пешком, — вздохнул Мейер, и "крайслер" двинулся в путь.

Они ехали по старой части города. Узкие улицы, дома, прижавшиеся друг к другу, пешеходы, переходившие дорогу где вздумается. Не обращая внимания на красный свет, они лавировали между машинами.

— Вот бы их всех оштрафовать! — сладострастно шептал Мейер.

— Не упусти "бьюик", — отозвался Клинг.

— Я что, новичок?

— А кто упустил его на прошлой неделе?

— Но тогда я был на своих двоих.

— Они поворачивают налево!

— Вижу.

"Бьюик" повернул налево и выехал на широкую магистраль вдоль реки Дике. Река была скована льдом от берега до берега — событие, зарегистрированное до этого в городских анналах лишь дважды. Лишенная обычной пароходной суеты, она тянулась до Калмз-пойнта — плоская, словно канзасская прерия, ледяная лента под снежным покрывалом. По реке гулял ветер, деревья по обе стороны проспекта гнулись под напором его бешеных атак. Даже тяжелому "бьюику" приходилось несладко. Он мчался навстречу урагану, слегка виляя на заснеженной мостовой, но блондинка крепко держала руль. Наконец машина остановилась у обочины. Если не считать воя ветра, на проспекте было очень тихо. Словно гигантские безголовые птицы, в воздухе парили газеты. На середину проезжей части с грохотом выкатился мусорный бак.

Остановив машину за квартал от "бьюика", Мейер и Клинг пристально следили за черным автомобилем. Ветер выл так, что рации не было слышно. Клингу пришлось прибавить громкость.

— Что теперь делать? — спросил он.

— Ждать, — сказал Мейер.

— Когда они кончат беседовать, будем брать девицу? — спросил Клинг.

— Да.

— Думаешь, она что-нибудь знает?

— Надеюсь, да.

— А я в этом не уверен. Ведь Калуччи говорил, что делить надо пополам. Если бы она была с ними заодно…

— Может, это подруга Дома?

— И он прислал ее вместо себя?

— Да. Вдруг старина Дом заподозрил, что его хотят убрать? Вот он и отправил свою подружку, а сам сидит где-нибудь в тихом месте и играет на ритм-гитаре.

— Вполне возможно, — согласился Клинг.

— Еще бы.

— Но тогда возможно все что угодно.

— Это ты правильно говоришь, — сказал Мейер.

— Смотри, — перебил его Клинг, — Ла Бреска вылезает из машины.

— Быстро они договорились! Давай займемся девицей.

Ла Бреска двинулся по проспекту. Детективы вылезли из машины. Очередной порыв ветра чуть не свалил их с ног. Они втянули головы в плечи и припустили к "бьюику", опасаясь, что блондинка вот-вот отъедет. Им очень не хотелось гоняться за ней по всему городу. Мейер услышал, как заурчал мотор.

— Быстрей! — крикнул он Клингу, и они закончили дистанцию спуртом, который сделал бы честь любому спринтеру. Мейер подбежал со стороны тротуара. Клинг распахнул дверь водителя.

Блондинка за рулем была в брюках и короткой серой куртке. Когда Клинг стал дергать дверцу, девица повернулась к нему и он с удивлением увидел мужское лицо без малейшего намека на косметику, а потом и вовсе опешил, разглядев у нее трехдневную щетину на щеках и подбородке.

Мейер глянул на девицу и сказал:

— Мистер Доминик Ди Филиппи, если не ошибаюсь?

* * *
Доминик Ди Филиппи очень гордился своими длинными белокурыми локонами.

В дежурной комнате следственного отдела он принялся любовно их расчесывать. Попутно он объяснил сыщикам, что, коль ты играешь в группе, у тебя должен быть свой образ. Как все настоящие музыканты, он и его партнеры стараются выглядеть экстравагантно. У барабанщика очки, как у Бенджамина Франклина, у ведущего гитариста челка до самых глаз, органист носит красные рубашки и красные носки. Короче, у каждого свой образ. В других группах тоже есть ребята с длинными волосами, но Доминик решил отрастить еще и бороду. Борода обещала быть рыжей, это и придаст его внешности оригинальность.

— А что, собственно, случилось? — спросил Доминик. — Почему меня сюда притащили?

— Ты музыкант? — спросил его Мейер.

— Да.

— Этим и зарабатываешь на жизнь?

— Вообще-то группа возникла недавно.

— Когда именно?

— Три месяца назад.

— Значит, уже играете?

— Конечно.

— Где?

— На прослушиваниях.

— Но деньги вам платят?

— Пока нет, но даже "битлы" начинали с нуля, верно?

— Верно.

— Они сначала выступали в каких-то жалких ливерпульских кабаках, получая по фартингу за вечер.

— Ты хоть знаешь, что такое фартинг?

— Ну, все так говорят.

— Ладно, Дом, давай на время оставим музыку в покое. Поговорим о другом.

— Согласен. Например, почему вы меня сюда приволокли?

— Прочитай ему закон, — сказал Мейеру Клинг.

— Обязательно, — отозвался Мейер и посвятил Ди Филиппи в тайну под названием "Миранда — Эскобедо". Ди Филиппи слушал очень внимательно. Когда Мейер кончил, он тряхнул длинными локонами и сказал:

— Значит, я имею право на адвоката?

— Имеешь.

— Тогда давайте адвоката.

— У тебя есть свой или нам тебе его подыскать?

— У меня есть свой.

* * *
Пока сыщики поджидали адвоката Ди Филиппи, Стив Карелла, перешедший в разряд ходячих больных, решил спуститься на четвертый этаж и проведать патрульного Ричарда Дженеро.

Дженеро сидел на кровати. Одна нога была у него забинтована. Рана заживала хорошо. Визит Кареллы его приятно удивил.

— Какая честь! — воскликнул он. — Я серьезно. Честное слово, я рад, что ты зашел ко мне.

— Как поживаешь, Дженеро? — спросил Карелла.

— Ничего. Нога вот побаливает. Я и не думал, что это может быть так больно. В кино все время в кого-то стреляют, они падают, и все. Никак не скажешь, что им больно.

— Но это действительно больно, — сказал Карелла и улыбнулся. Он присел на край кровати. — Да у тебя тут, оказывается, телевизор.

— Это моего соседа, — прошептал Дженеро. — Но он никогда его не смотрит. Он либо спит, либо лежит и стонет. Признаться, я не уверен, что он выкарабкается.

— А что с ним?

— Не знаю. Вокруг него все время крутятся медсестры, дают таблетки, делают уколы. Просто столпотворение какое-то, как на вокзале.

— Так это же хорошо! — возразил Карелла.

— В каком смысле?

— Если сестры все время крутятся.

— Это верно, — согласился Дженеро. — Среди них есть очень даже ничего.

— Как это тебя угораздило? — спросил Карелла, кивнув на забинтованную ногу Дженеро.

— Ты не знаешь?

— Я только слышал, что тебя ранило.

— Ранило… — сказал Дженеро и запнулся. — В общем, мы преследовали того типа. Когда он приблизился ко мне, я вытащил револьвер, хотел сделать предупредительный выстрел… — Он снова замолчал. — Так всё и получилось.

— Не повезло, — сказал Карелла.

— Всякое бывает, — отозвался Дженеро. — Раз уж решил стать полицейским, надо быть готовым ко всему.

— Конечно.

— Надо же — как тебя отделали. Значит, вот как оно бывает.

— Что бывает?

— Ну то, что детективы попадают в переделки чаще, чем патрульные. Я имею в виду патрульных, которые с прохладцей относятся к своей работе. Такие ведь не станут рисковать собой, чтобы задержать опасного преступника. Верно я говорю?

Карелла улыбнулся.

— Ты со мной не согласен? — гнул свое Дженеро.

— Все начинают с патрульной службы, — уклончиво ответил Карелла.

— Так-то оно так. Но неужели ты думаешь, что патрульный — это человек, который только и может регулировать движение, помогать детишкам переходить улицу или регистрировать мелкие уличные происшествия? По-твоему, разве патрульный не способен рисковать жизнью?

— Я знаю, что иногда патрульные погибают при исполнении служебных обязанностей, — ответил Карелла.

— Вот-вот. Я просто хочу сказать, что и среди патрульных есть люди, готовые рисковать жизнью.

— Ты имеешь в виду себя?

— Вообще-то, да…

Возникла пауза.

— Нога, конечно, болит, — сказал наконец Дженеро. — Но все равно хочется поскорее выйти отсюда. Служба не ждет.

— Ты не особенно торопись, — посоветовал Карелла.

— А ты когда выписываешься?

— Вроде завтра.

— Как себя чувствуешь?

— Все в порядке.

— Они тебе ребра сломали?

— Три штуки.

— И нос?

— Точно.

— Плохо, — вздохнул Дженеро. — Но ты же детектив.

— Детектив, — согласился Карелла.

— На днях дежурил в вашем отделе, — сказал Дженеро. — Замещал ребят, когда они ходили навещать тебя. Это было еще до перестрелки. До того, как меня ранило.

— Как тебе понравился наш бедлам? — спросил Карелла…

— По-моему, я справился, — сказал Дженеро. — Конечно, многого я еще не знаю, но со временем это придет.

— Обязательно.

— У меня был довольно долгий разговор с Сэмом Гроссманом.

— Сэм хороший парень.

— Да. Мы с ним говорили о записках, которые присылал вымогатель. Сэм хороший парень.

— Очень даже.

— Ну, а потом заявился тип с новой запиской, и я задержал его до прихода остальных. Вроде я сделал все, как положено.

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Карелла.

— Раз уж ты выбрал профессию полицейского, и выбрал ее на всю жизнь, надо делать дело как следует.

— Еще бы, — сказал Карелла.

Он поднялся с кровати — его лицо исказилось гримасой боли и сказал:

— Я зашел узнать, как твое здоровье.

— Все в порядке. Спасибо, что заглянул.

— Ну, пока.

Карелла двинулся к двери.

— Выйдешь на работу, — сказал Дженеро, — передавай всем привет.

Карелла удивленно посмотрел на него, а Дженеро пояснил:

— Коттону, Хэлу, Мейеру, Берту. Всем, с кем мы брали того типа.

— Передам.

— Еще раз спасибо, что зашел.

— Не за что.

— Стив… — начал было Дженеро, но Карелла уже вышел из палаты.

* * *
Адвоката Ди Филиппи звали Ирвинг Баум.

В следственный отдел ворвался запыхавшийся человек и первым делом спросил, сообщили ли его клиенту о его правах. Удостоверившись, что закон не нарушен, адвокат кивнул, снял коричневую шляпу, толстое коричневое пальто и положил на стол Мейера. После этого он поинтересовался, что случилось. Баум был приятный седоусый человек с карими глазами, сочувствующим взглядом и привычкой кивать головой как бы в знак согласия с собеседником. Мейер Мейер сообщил, что полиция вовсе не собирается привлекать его клиента к ответственности — их интересует только информация. Баум не возражал, чтобы его клиент оказал полиции посильную помощь. Кивнув Ди Филиппи, он сказал:

— Давайте, Доминик, отвечайте на вопросы.

— Хорошо, мистер Баум, — отозвался тот.

— Ваше полное имя и адрес? — спросил Мейер.

— Доминик Америко Ди Филиппи, Норт-Андерсон-стрит триста шестьдесят пять, Риверхед.

— Род занятий?

— Я уже говорил. Музыкант.

— Прошу прощения, — вмешался Баум. — Разве вы уже допрашивали моего клиента?

— Спокойно, адвокат, — сказал Мейер. — Мы только поинтересовались, как он зарабатывает на жизнь.

— Да? — отозвался Баум и склонил голову набок, словно размышляя, имело ли место вопиющее нарушение закона или нет. — Прошу вас, Доминик, продолжайте, — сказал он наконец.

— Возраст? — спросил Мейер.

— Двадцать восемь.

— Семейное положение?

— Холост.

— Родственники есть?

— Прошу прощения, — снова подал голос Баум. — Если вас интересует только информация, к чему все эти вопросы?

— Мистер Баум, — ответил Уиллис, — вы юрист и находитесь с вашим клиентом. Он не сказал ничего, что могло бы дать повод отправить его за решетку. По крайней мере, пока.

— Так положено, — сказал Мейер. — Вы прекрасно это знаете.

— Хорошо, продолжайте, — уступил Баум.

— Родственники есть? — повторил Мейер.

— Да, отец. Анджело Ди Филиппи.

— Его профессия?

— Каменщик.

— В наши дни это большая редкость, — сказал Мейер.

— Да.

— Дом, — вступил Уиллис, — в каких ты отношениях с Тони Ла Бреской?

— Он мой приятель.

— Зачем вы с ним сегодня встречались?

— Просто так. Мы же дружим.

— Встреча была короткой, — сказал Уиллис.

— Ну и что?

— Вы всегда ездите через весь город, чтобы поболтать пять минут?

— Мы же приятели.

— О чем вы сегодня говорили?

— О музыке.

— Точнее.

— У него женится двоюродный брат. Вот он и интересовался нашей группой.

— Что ты ему сказал?

— Сказал, что мы готовы играть.

— А когда свадьба?

— В июне.

— Когда именно?

— Точно не знаю.

— Тогда откуда же ты знаешь, что вы сможете там играть?

— У нас на июнь ничего не запланировано, почему бы и не сыграть?

— Ты администратор группы?

— Нет.

— Почему же Ла Бреска обратился именно к тебе?

— Потому что мы приятели и о группе он знает от меня.

— Значит, речь шла о том, чтобы играть на свадьбе его родственника?

— Да.

— Сколько вы берете за выступление?

— Я сказал, что долларов семьдесят.

— Сколько же приходится на каждого?

— Семьдесят разделить на пять.

— Точнее?

— Значит, семь на пять — один и два в уме, двадцать на пять — четыре. Получается, стало быть, по четырнадцать долларов на человека.

— Ты этого не знал, когда просил семьдесят?

— Почему не знал? Знал!

— Тогда почему делил сейчас?

— Для точности. На всякий случай.

— Итак, ты сказал Ла Бреске, что вы готовы играть и что это будет стоить семьдесят долларов?

— Да. Он сказал, что передаст это своему двоюродному брату, и вылез из машины.

— Больше ни о чем не говорили?

— Больше ни о чем.

— Разве нельзя было обсудить это по телефону?

— Вообще-то можно.

— Что же вам помешало?

— Хотелось повидать Тони, мы же приятели.

— Значит, ты поехал повидаться с Тони через весь город?

— Да.

— Сколько ты просадил на боксе?

— Немного.

— Сколько именно?

— Десятку. Откуда вы об этом знаете?

— А может, пятьдесят?

— Может быть. Не помню. — Ди Филиппи обернулся к Бауму: — Откуда они об этом узнали?

— Откуда вам это известно? — спросил сыщиков Баум.

— Если вы ничего не имеете против, — сказал Мейер, — то вопросы будем задавать мы, а если что-то вам покажется не так, вы нам об этом скажете. Разве мы нарушаем закон?

— Пока нет. Просто интересно, к чему вы клоните.

— Скоро узнаете, — обнадежил его Мейер.

— Видите ли, детектив Мейер, мне бы хотелось узнать это сейчас. В противном случае я буду вынужден посоветовать моему клиенту не отвечать на ваши вопросы.

Мейер глубоко вздохнул. Уиллис пожал плечами.

— У нас есть подозрение, что ваш клиент кое-что знает о готовящемся преступлении.

— О каком?

— Если вы позволите его допросить, то мы…

— Сначала вам придется ответить на мой вопрос.

— Видите ли, мистер Баум, — начал Мейер, — мы можем арестовать вашего подопечного по статье пятьсот семидесятой Уголовного кодекса — особый вид недоносительства, связанный с вымогательством.

— Минуточку, молодой человек, — сказал Баум. — Мне бы хотелось услышать об этом подробнее.

— Пожалуйста, сэр. У нас есть сведения, что вашему клиенту обещаны деньги или другие материальные ценности за то, что он согласился молчать о готовящемся противозаконном деянии. Преступление это или правонарушение — все зависит от того, что будет предпринято.

— В чем именно заключается деяние, о котором он согласился умолчать?

— Кроме того, если выяснится, что он входит в состав преступной группы, мы можем арестовать его по статье пятьсот восьмидесятой — участие в преступном сговоре.

— У вас есть достоверные сведения о том, что готовится преступление? — спросил Баум.

— Достаточно достоверные.

— Но вам, я полагаю, известно, что наличие преступного сговора можно констатировать лишь когда, помимо договоренности совершить что-то противоправное, предприняты определенные действия?

— Послушайте, мистер Баум, — перебил его Мейер. — Мы с вами не в суде. Поэтому не стоит заниматься крючкотворством. Мы не будем арестовывать вашего клиента, если он готов ответить на наши вопросы.

— Надеюсь, это не угроза? — осведомился Баум.

— Господи! — вздохнул Мейер. — Нам стало известно, что некто Энтони Ла Бреска и Питер Калуччи пятнадцатого марта сего года собираются совершить противоправные действия, а ваш клиент знает, что именно. Он пригрозил им рассказать обо всем полиции и потребовал с них деньги. Мы не собираемся привлекать Ла Бреску и Калуччи к ответственности по обвинению в преступном сговоре. Вы правильно заметили, что для этого нужно еще и противоправное деяние, иначе нас в суде поднимут на смех. К тому же речь может идти о пустяковом проступке. Но если они задумали убийство, похищение, продажу наркотиков, поджог или вымогательство и уже что-то предприняли, каждый из них может быть обвинен в тяжком преступлении. Вы, наверно, знаете о гибели двух крупных чиновников муниципалитета? Не исключено, что Ла Бреска и Калуччи к этому причастны. Не исключено также, что их преступные замыслы связаны с вымогательством, убийством или тем и другим вместе, а это уже преступление. Вы должны понять, что нас интересует не ваш клиент сам по себе, а готовящееся преступление, которое мы хотели бы предот-вратить. Поэтому мы вас просим не заниматься казуистикой, а помочь нам.

— По-моему, он прекрасно вам помогает, — сказал Баум.

— А по-моему, он просто врет, — возразил Мейер.

— Мистер Баум, не могли бы мы…

— Вам все-таки имело бы смысл предъявить мистеру Ди Филиппи конкретные обвинения. Суд решит, виновен он или нет.

— А тем временем его дружки совершат преступление, так?

— Меня не интересуют его дружки, — сказал адвокат. — Я бы рекомендовал моему клиенту воздержаться от показаний в соответствии с гарантированными ему…

— Большое спасибо, мистер Баум.

— Вы собираетесь его арестовать?

— Да.

— По какой статье?

— По статье пятьсот семидесятой.

— Надеюсь, его судьба будет решена без проволочек, — сказал Баум. — Он и так находится у вас слишком долго. А вы, наверно, знаете..

— Мы все прекрасно знаем, мистер Баум. Забери его, Хэл. И оформи арест как положено.

— Подождите! — вмешался Ди Филиппи.

— Я советую вам подчиниться, — сказал Баум. — Ни о чем не беспокойтесь. До судебного разбирательства я свяжусь с поручителем, и вас выпустят под залог.

— Подождите минутку! — воскликнул Ди Филиппи. — А что, если те двое…

— Доминик! Я очень рекомендую вам помолчать!

— Помолчать? А сколько мне могут впаять за это самое недоносительство?

— Это зависит от того, что они задумали, — сказал Мейер.

— Доминик!

— Если они совершат преступление, которое карается смертной казнью или пожизненным заключением, ты получишь пять лет. Если они…

— А как насчет ограбления…

— Доминик! Как ваш адвокат, я еще раз решительно советую вам…

— Они задумали ограбление? — спросил Мейер.

— Вы мне не ответили.

— Если они совершат ограбление, а ты возьмешь у них деньги за недоносительство, то угодишь за решетку на три года.

— Дела! — сказал Ди Филиппи.

— Будешь отвечать на вопросы?

— А вы меня отпустите?

— Доминик, вы не обязаны…

— А вы хотите угодить в тюрягу на три года? — обернулся к Бауму его подопечный.

— У них нет оснований для…

— Черта с два! Откуда они узнали, что ограбление назначено на пятнадцатое марта? Как им это стало известно? Сорока на хвосте принесла?

— Мы с тобой играем в открытую, Доминик, — сказал Уиллис. — Ты уж нам поверь, мы бы не стали с тобой так откровенничать, если бы это дело было менее серьезным. Выбирай: либо ты помогаешь нам, либо мы тебя арестовываем и твою судьбу будет решать суд. Но так или иначе, факт ареста и привлечения к суду испортит тебе биографию. Впрочем, решай сам.

— Это давление! — воскликнул адвокат.

— Такова жизнь, — заметил Уиллис.

— Я расскажу вам все, что знаю, — пообещал Ди Филиппи.

Знал он немало и выложил все.

Он сообщил, что в пятницу, на восемь вечера, намечено ограбление хозяина швейного ателье на Калвер-авеню. Причина, по которой они выбрали этот день и час, заключалась в том, что по пятницам хозяин Джон Марио Виченцо забирал недельную выручку и уносил ее домой в маленьком металлическом ящике. В субботу утром его супруга Лаура относила ее в Попечительский банк. Это был единственный банк, работавший в субботу. Правда, до обеда, потому что банковские служащие тоже терпеть не могут работать по выходным.

Джон Марио Виченцо, или Джон Портной, как звали его местные жители, был семидесятилетним стариком, а значит, мог оказаться легкой добычей. По словам Ди Филиппи, улов обещал быть богатым и всем хватило бы с лихвой, даже если поделить на троих. Ла Бреска и Калуччи собирались войти в ателье без десяти восемь — как раз перед тем, как Джон Портной обычно опускал жалюзи на витрине. Вместо него это должен был сделать Ла Бреска, а Калуччи под дулом револьвера отведет хозяина в заднюю комнату и свяжет по рукам и ногам. Затем налетчики собирались забрать всю недельную выручку и отчалить. Жизнь Джона Портного зависела от того, как он поведет себя в этой ситуации.

Ди Филиппи объяснил, что все это он случайно услышал как-то вечером в пиццерии на Южной Третьей улице. Ла Бреска и Калуччи сидели за соседним столиком и так увлеклись беседой, что заговорили слишком громко. Сначала Ди Филиппи возмутился — два итальянца собираются ограбить третьего, — но затем он подумал: какого черта! Его дело сторона, и вообще он никогда не был стукачом. Но это произошло еще до того злополучного боксерского поединка, на котором он проиграл деньги. Размышляя, где бы разжиться наличностью, он вспомнил о подслушанном разговоре и решил погреть на этом руки, надеясь, что ребята не станут особенно упрямиться, потому что добыча ожидалась приличной и всем досталось бы по хорошему куску.

— Сколько же вы предполагали взять? — поинтересовался Уиллис.

— Страшное дело! — воскликнул Ди Филиппи, закатывая глаза. — Долларов четыреста, а то и больше!

Глава 11

Среда оказалась богатой событиями.

Во-первых, кто-то похитил из дежурной комнаты следственного отдела пишущую машинку, шесть шариковых ручек, электрический вентилятор, термос, жестянку трубочного табака и четыре куска мыла.

Никто не понимал, как это могло случиться. Даже Стив Карелла. Он выписался из больницы и теперь ходил заклеенный пластырем. Кто-то сказал, что, если Карелла еще не оправился, ему и следует заняться разгадкой таинственной кражи. Но лейтенант Бернс рассудил иначе и поручил Карелле и Уиллису устроить засаду в ателье. Ровно в полдень сыщики отправились через весь город к Джону Портному.

Но до этого произошло много всяких событий. Среда оказалась насыщенным днем.

В восемь утра патрульный, совершавший обход, в одном из подъездов наткнулся на покойника. Беднягу кто-то подпалил. Это означало, что "пожарники" снова взялись за свое и нужно было что-то срочно предпринимать, пока они не уничтожили всех городских бродяг. Клинг, который принял сообщение по телефону, велел патрульному оставаться на месте до приезда санитарной машины. Патрульный сказал, что в подъезде, да и по всей улице страшно воняет паленым мясом, но Клинг, посочувствовав, объяснил, что снять его с поста может только капитан Фрик.

В 9.15 появилась сумасшедшая Сейди и сообщила, что накануне вечером ее пытался обесчестить сексуальный маньяк. Сумасшедшей Сейди было семьдесят восемь лет, и все эти годы она ревностно оберегала свою девственность. По средам эта беззубая, сморщенная карга сообщала детективам 87-го участка лично или по телефону, что накануне в ее спальню ворвался мужчина, он попытался сорвать с нее рубашку и изнасиловать. Впервые Сейди поведала о покушении на ее невинность четыре года назад, и полицейские решили, что в их родном участке появился новый Джек-потрошитель. Делу был дан ход, и детектив Энди Паркер провел не одну ночь в ее квартире. Но в следующую среду Сейди опять пожаловала в участок, чтобы сообщить о новой выходке маньяка, хотя накануне Паркер, не смыкая глаз, всю ночь дежурил в ее кухне. Местные остряки решили, что Энди и есть неуловимый маньяк, но сам сыщик не видел в этом ничего смешного. Всем стало ясно, что Сейди рехнулась и теперь будет регулярно развлекать детективов подобными байками. Никто и не предполагал, что жалобы будут поступать аккуратно по средам и воображение Сейди окажется столь же убогим, как мебель в дежурной комнате следственного отдела. Насильник всегда был высоким и смуглым, похожим на Рудольфа Валентино, в черном плаще, накинутом на фрак, белой рубашке, черном галстуке-бабочке и лакированных туфлях. Ширинка брюк застегивалась на пять пуговиц. Маньяк медленно расстегивал брюки, предупредив Сейди, что, если она пикнет, ей несдобровать. Сейди же следила за ним с неизменным ужасом и, когда он извлекал свой "предмет", истошно кричала. Тогда маньяк обращался в бегство. Словно Дуглас Фэрбенкс, он прыгал на пожарную лестницу и спускался на задний двор.

Сегодняшний рассказ был точной копией того, что Сейди сообщала сыщикам 87-го участка каждую неделю. Уиллис заверил ее, что все будет сделано и злодей понесет заслуженную кару. Сумасшедшая Сейди покинула участок довольная, с явным нетерпением ожидая следующей среды.

В 9.45 появилась женщина и заявила о пропаже мужа. Это была симпатичная брюнетка лет тридцати пяти, в зеленом пальто под стать ее ирландским глазам и с морозным румянцем на щеках. Несмотря на пропажу супруга, она излучала жизненную энергию. Расспросив красотку, Мейер установил, что пропавший супругом не являлся, а был мужем лучшей подруги, что жила рядом на Эйнсли-авеню. Затем она рассказала, что в течение последних трех лет и четырех месяцев у нее и мужа лучшей подруги была "связь". Они нежно любили друг друга и ни разу за это время не поссорились. Но вчера вечером, когда подруга пошла в церковь, муж и зелено-глазая красотка страшно повздорили: он хотел "сделать это" (ее выражение) на диване в собственной гостиной, хотя в соседней комнате спали четверо его детей. Она наотрез отказалась ("это же неприлично!"), а он, надев пальто и шляпу, ушел и до сих пор не вернулся. Лучшая подруга решила, что муж загулял (судя по всему, он любил хлебнуть лишнего), но зеленоглазая красотка корила себя на чем свет стоит: он ушел явно из-за нее, и знай она, что так получится, конечно, уступила бы ему ("вы ведь знаете мужчин!").

— Знаю, — сказал Мейер.

Поскольку лучшая подруга не собиралась обращаться в полицию, красотка решила сделать это сама — вдруг, отчаявшись, он наложит на себя руки. Она просила блюстителей порядка поскорей отыскать его и вернуть в лоно семьи ("вы ведь знаете мужчин!").

— Знаю, — повторил Мейер.

Он записал взволнованный рассказ посетительницы и попытался вспомнить, не пробовал ли сам соблазнить Сару на диване в гостиной, пока за стеной спали дети. Оказалось, что не пробовал. Решив сегодня же вечером наверстать упущенное, он сообщил зеленоглазой красотке, что полиция сделает все, чтобы муж ее лучшей подруги отыскался, хотя, скорее всего, он в полном порядке и просто решил провести вечерок в теплой компании.

Красотка сказала, что именно этого она и боится.

В ответ Мейер только хмыкнул.

Когда женщина ушла, Мейер положил листок в папку, решив до поры до времени не тревожить бюро розыска. Он принялся было печатать отчет о краже со взломом, но в отдел ворвался Энди Паркер, волоча за собой карманника Льюиса. Паркер умирал со смеху, Льюис выглядел мрачнее тучи. Это был высокий детина с голубыми глазками, редкими песочными волосами и синеватыми щеками. На нем была бурая шинель и коричневые кожаные перчатки. Под мышкой он держал зонтик.

— Только полюбуйтесь, кого я привел, — еле выговорил Паркер и снова захохотал.

— Эка невидаль! — фыркнул Мейер. — Здорово, Льюис, как делишки?

Тот мрачно покосился на него и промолчал.

— Лучший карманник района! — давясь от смеха, сказал Паркер. — Угадайте, что он отмочил.

— Лучше ты расскажи, — попросил Карелла.

— Стою на углу возле закусочной "Джерри". Знаете такую?

— Знаем. И что же?

— Стою спиной к двери. Знаете, что было дальше?

— Ну?

— Чувствую, кто-то лезет в мой карман. Одной рукой хватаю негодяя, другой выхватываю револьвер, оборачиваюсь — и кого же я вижу?

— Кого?

— Льюиса! — сквозь смех выдавил из себя Паркер. — Лучший карманник района решил обокрасть детектива!

— Ошибся, — буркнул Льюис и снова погрузился в угрюмое молчание.

— Ты сильно ошибся, дружище, — проговорил Паркер.

— Не узнал со спины.

— Теперь, дружище, ты отдохнешь за решеткой, — сказал Паркер. — Пойду оформлю его, пока он не спер бумажник у Мейера.

— Ничего смешного в этом нет, — уходя заявил Льюис.

— А по-моему, очень смешно, — бросил ему вслед Мейер.

В этот момент на пороге следственного отдела появился человек и на плохом английском спросил, не говорит ли тут кто-нибудь по-итальянски. Карелла сказал, что он говорит по-итальянски, и пригласил человека к своему столу. Тот поблагодарил, сел, пристроил шляпу на коленях и приступил к своей истории. Оказалось, что кто-то подбрасывает мусор в его автомобиль.

— Rifiuti?[11] — спросил Карелла.

— Si, rifiuti, — подтвердил человек.

По его словам, кто-то всю неделю по ночам регулярно открывал его машину и высыпал мусор на переднее сиденье. Какой мусор? Пустые консервные банки, остатки еды, яблочную кожуру, кофейную гущу… И прямо на переднее сиденье.

— Perche non lo chiude a chiave?[12] — спросил Карелла. Человек пояснил, что запирает машину на ночь, но это не помогает, потому что quello porco[13] сломала боковое окошко и теперь спокойно отпирает дверцу изнутри, чтобы делать свое грязное дело. Поэтому не имеет значения, запирает он машину на ночь или нет: негодяй приспособил его машину под мусорный бак, отчего та стала уже вонять.

Карелла спросил, не подозревает ли он кого-нибудь?

— Нет, — ответил человек. — Я не знаю никого, кто был бы способен на подобную гадость.

— Может, кто-нибудь затаил на вас злобу? — спросил Карелла.

— Это исключено, — ответил человек. — Меня все любят и уважают.

— Что ж, — кивнул Карелла, — мы пришлем нашего сотрудника.

— Per piacere[14], — сказал человек, пожал Карелле руку и, надев шляпу, удалился.

Было 10.33.

В 10.35 Мейер позвонил Раулю Шабриеру, минуты три проговорил с очаровательной Бернис, и она соединила его с заместителем прокурора.

— Привет, Ролли, — сказал Мейер. — Что-нибудь выяснил?

— Насчет чего?

— Насчет книги.

— Ах да!

— Забыл, — мрачно констатировал Мейер.

— Послушай, — сказал Шабриер, — тебе никогда не приходилось заниматься двумя делами одновременно?

— Никогда в жизни.

— Поверь мне, это нелегко. По одному делу я изучаю юридическую литературу, по другому составляю заключение. А ты хочешь, чтобы я занимался еще каким-то романом.

— Ну что ж, в таком случае… — начал Мейер.

— Знаю, знаю, — перебил его Шабриер. — Я обещал.

— Если ты не можешь…

— Я все сделаю. Обещаю тебе, Мейер. Я никогда не нарушаю обещаний. Как называется эта книга?

— "Мейер Мейер", — сказал Мейер.

— Ну конечно! "Мейер Мейер". Я с ней сейчас же разберусь. И сразу позвоню тебе. Бернис! — крикнул он. — Запиши, что я должен позвонить Мейеру.

— Когда позвонишь? — спросил Мейер.

Было 10.39.

* * *
Без пяти одиннадцать высокий блондин со слуховым аппаратом и картонной коробкой в руках вошел в почтовое отделение на Хай-стрит. Он подошел к окошечку и протянул служащему картонку. В ней было сто запечатанных конвертов с марками.

— Это все городская корреспонденция? — спросил служащий.

— Да.

— Марки на всех конвертах?

— Да.

— Отлично, — сказал служащий и высыпал содержимое коробки на стол. Глухой ждал. В 11.00 служащий стал штемпелевать конверты.

Когда Глухой вернулся, Рошель встретила его у дверей.

— Отправил свои бумажонки? — спросила она.

— Отправил, — ответил Глухой и улыбнулся.

* * *
Джон Портной был непреклонен.

— Никаких полицейских в моем ателье! — заявил он безапелляционным тоном.

Карелла подробно объяснил, что полиции стало известно о готовящемся нападении на его ателье. И хотя это должно было случиться вечером в пятницу, лейтенант решил оставить двух детективов в задней комнате ателье с сегодняшнего вечера — вдруг преступники изменят план. Карелла уверял Джона Портного, что он и его напарник будут сидеть за портьерой тихо как мыши и начнут действовать, только если нападут грабители.

"Lei ё pazzo!" — сказал Джон Портной, что по-итальянски означало "Вы сошли с ума!". После этого Карелла перешел на итальянский, который хорошо знал в детстве, но в последние годы слегка подзабыл из-за отсутствия практики. Возможность поболтать по-итальянски ему выпадала нечасто. Например, когда пришел владелец машины, в которую кто-то подбрасывал мусор, или теперь, когда их послали охранять ателье. То, что Карелла знал итальянский, произвело на Джона Портного благоприятное впечатление, и он сменил гнев на милость.

Однажды Джон Портной написал письмо в редакцию популярного телесериала. Он пожаловался, что многие итальянцы в нем выставлены мошенниками, и сообщил, что в его семье семьдесят четыре человека, все они живут в Соединенных Штатах, причем большую часть жизни провели в этом городе, но среди них нет ни одного, кто хоть раз нарушил бы закон. Все они честные труженики. Джон Портной получил ответ, в котором говорилось, что в сериале не все мошенники — итальянцы, среди отрицательных персонажей есть и ирландцы, и евреи. Это неубедило Джона Портного. Он прекрасно понимал разницу между утверждениями: не все итальянцы — мошенники и не все мошенники — итальянцы. Поэтому Джон обрадовался, что один из детективов, расположившихся за портьерой в задней комнате, был итальянцем. К сожалению, второй, коротыш, был кем угодно, только не итальянцем.

Дела у Джона Портного шли неплохо, хотя Карелла сомневался, что его недельная выручка достигает четырехсот долларов, как предполагали Калуччи и Ла Бреска. Карелла не мог взять в толк, почему эта парочка решила пойти на такой риск: провал сулил им срок от десяти до тридцати лет. Столько дают за ограбление первой степени. Даже если они получат минимальный срок и через три с половиной года будут помилованы, то их прибыль составит около ста пятнадцати долларов — жалкие крохи для уважающего себя профессионала.

Нет, он никогда не поймет психологии преступника.

Он решительно не понимал Глухого.

Риск Глухого граничил с безумием игрока: да, на одной чаше весов лежало пятьдесят тысяч, но на другой — пожизненное заключение. Неужели этот умный и хитрый человек не соображал, что городские власти не принесут ему пятидесяти тысяч на блюдечке? Шансы на успех были мизерны, это подтвердит любой специалист. Но возможно, Глухому нужны были не деньги, а смерть заместителя мэра и смотрителя парков. Зачем? Кем бы ни был Глухой, убивал он отнюдь не ради развлечения. Это был холодный расчетливый делец, а такие не рискуют без уверенности получить прибыль. Сначала Глухой запросил пять тысяч, не получил их и совершил убийство. Затем потребовал пятьдесят тысяч, прекрасно зная, что ему опять откажут, — и снова совершил убийство. Потом он поведал газетчикам о своих неудачах и затаился.

В чем же смысл его игры?

Скоро все станет ясно, в этом Карелла не сомневался.

А пока он сидел в задней комнате ателье Джона Портного и прикидывал, сколько у такого хозяина может получать гладильщик.

Глава 12

Мистеру Карлу Валеру

Маршалл-авеню, 1121,

Айсола

Дорогой мистер Валер!

Если вы решите, что это письмо шутка, — вы погибнете. Вот факты. Изучите их внимательно. Это может спасти вам жизнь.

1. Смотритель парков Каупер не внял нашему предупреждению и погиб.

2. Заместитель мэра Скэнлон тоже не внял нашему предупреждению и тоже погиб.

3. Теперь настал черед мэра Дж. М.В. Он погибнет в пятницу вечером.

Вы хотите знать, какое отношение все это имеет к вам?

1. Это письмо — предупреждение. Первое и последнее. Других не будет.

2. Снимите с вашего счета пять тысяч долларов мелкими немечеными купюрами.

3. Ждите звонка на следующей неделе. Тот, кто позвонит, сообщит вам, как, когда и кому вы передадите деньги.

4. Если вы не выполните наших требований, будете убиты. Без предупреждения.

Не питайте напрасных надежд.

Полиция не смогла спасти ни Каупера, ни Скэнлона, хотя знала о готовящихся покушениях. Не спасут они и Дж. М.В. Если вы не заплатите пять тысяч, ваши шансы уцелеть равны нулю.

Готовьте деньги. Очень скоро мы дадим о себе знать.

* * *
В четверг такие письма получили сто человек.

В то утро у Глухого было отличное настроение. Он расхаживал по квартире и насвистывал, в тысячный раз обдумывая детали плана и предвкушая панику, которая поднимется среди богачей в субботу утром.

Сегодня к пяти часам, размышлял он, почти все письма будут доставлены адресатам.

Кто-то, возможно, мельком пробежит текст и, скомкав листок, отправит его в корзину для мусора. Кто-то, менее уравновешенный, позвонит в полицию или явится туда лично, требуя, чтобы его оградили от дерзких посягательств. План хорош, что и говорить. Мэр тоже узнает, что на него готовится покушение.

А завтра вечером мэр будет убит.

Глухой начал готовить план этой операции полгода назад. За это время он узнал кое-что любопытное. Во-первых, он выяснил, что всякий, кто желает знать точное расположение подземных трасс городского водопровода, может обратиться в муниципальный отдел водоснабжения и ознакомиться с нужной документацией. Карты и схемы подземных трасс канализации тоже находились в открытом доступе в отделе коммунального хозяйства. Глухого, однако, не интересовали ни водопровод, ни канализация. Его интересовало электричество. На схемах электроснабжения города стоял гриф "только для служебного пользования". Их хранили в архиве электрической компании "Метрополитен", доступ к ним имели в основном чертежники. Одним из них был Ахмад.

Сначала он передал Глухому схему всех подстанций в районе Нижней Айсолы. Глухого особенно заинтересовал участок под названием "Камерон Флэтс". Именно там, на углу Саут-Меридиэн и Вандерхофа, располагалась резиденция мэра. Подстанция, обслуживающая этот район, была помечена крестиком в кружке и обозначена "Саут-Меридиэн-3". К ней шел кабель высокого напряжения от основной станции. Для того чтобы в пятницу вечером дом мэра оказался без света, этот кабель нужно было повредить.

Потом Ахмад принес подробную схему с расположением кабеля, питающего подстанции. Разыскав подстанцию "Саут-Меридиэн-3", Глухой выяснил, что к ней идет кабель 65СА-3. И тут пригодилась третья схема — длинная-предлинная бумажная лента, схема маршрута подземного кабеля 65СА-3, к которому можно было подобраться через пронумерованные колодцы. Таких колодцев было одиннадцать. Глухой выбрал тот, что находился в полумиле от особняка мэра, и записал его номер: М3860.

Последняя карта, самая важная, содержала точные координаты и схему устройства колодца М3860 на Факсон-драйв. Кабель проходил на глубине двух метров, колодец закрывала тяжелая крышка.

Завтра вечером Ахмад, Бак и Глухой приподнимут крышку, и бомба Бака выведет кабель из строя.

А потом…

А потом наступит самое восхитительное. При этой мысли Глухой не смог сдержать улыбки.

Он отчетливо представлял себе особняк мэра вечером следующего дня. Кругом патрульные и сыщики, которым поручено охранять драгоценную жизнь Дж. М.В. Глухой видел себя за рулем черного седана. Автомобиль подъезжает к тротуару и останавливается напротив погруженного во мрак дома. Фонарик полицейского освещает золотистую надпись "Электрическая компания "Метрополитен". Ахмад уже приладил буквы на обе дверцы машины, причем каждая обошлась в восемь центов, всего 5 долларов 80 центов. Дверцы седана распахиваются, и выходят трое. Двое — в рабочих комбинезонах (6 долларов 95 центов за пару), третий — в форме сержанта полиции, слева на груди жетон и ленточка за отличную службу (форма взята напрокат в театральной мастерской — 10 долларов в день плюс залог 75 долларов), на рукаве желтый шеврон отдела по чрезвычайным ситуациям (шеврон обошелся в 1 доллар 25 центов, куплен в магазине для муниципальных служащих напротив Главного управления полиции).

— Кто такие? — спрашивает полицейский. Фонарик скользит по лицам. Бак в форме сержанта делает шаг вперед.

— Все в порядке, — говорит он. — Я сержант Пирс из отдела по чрезвычайным ситуациям. А это ребята из электрической компании. Они ищут повреждение кабеля.

— Ясно, сержант, — говорит полицейский.

— У вас тут все в порядке? — интересуется Бак.

— Пока да.

— Проверьте их инструменты, — говорит Бак. — Во избежание недоразумений.

— Правильно! — говорит полицейский и снова начинает водить фонариком. Ахмад открывает ящик с инструментами. Там контрольная лампочка, складная линейка, коловорот, четыре отвертки, гаечный ключ, две ножовки, молоток, кусачки, плоскогубцы, изоляционная лента…

— Порядок, — говорит полицейский и поворачивается к Глухому: — А у вас что?

— Тестер, — отвечает Глухой.

— Откройте.

— Пожалуйста.

Глухой открывает крышку небольшого чемоданчика, фонарик освещает диск, выключатели…

— Порядок, — кивает патрульный. — Можете закрывать.

Глухой закрывает крышку, щелкает замочками.

— Я проведу их в дом, — говорит Бак.

— Конечно, сержант, — отвечает полицейский.

Троица направляется по аллее к резиденции мэра. У парадного входа их останавливают детективы.

— Сержант Пирс из отдела по чрезвычайным ситуациям, — представляется Бак. — Ребята из электрической компании ищут повреждение.

— Понятно, — кивает один из детективов.

— Я пройду с ними, — говорит Бак. — Но больше ни за что не отвечаю.

— В каком смысле? — не понимает детектив.

— А в том, что, если мэр споткнется и сломает себе ногу, пока эти парни работают в доме, я не намерен получать выволочку от капитана.

— Мы не подпустим вас к мэру и на пушечный выстрел, — смеется детектив.

— Ну и хорошо. С чего, ребята, будете начинать? — спрашивает Бак. — С подвала?

Они входят в дом. Включено аварийное освещение, но дом погружен в полумрак, вокруг неясные очертания людей. Троица начинает с подвала, проверяет электропроводку. Они проходят комнату за комнатой. Мэра нигде не видно. Когда они оказываются в просторной спальне. Глухой ставит свой чемоданчик под большую двуспальную кровать — якобы для проверки очередной розетки. Из спальни он выходит с пустыми руками. Тестер остался под кроватью.

Хотя на приборе есть шкала, ручки, надписи, он — фальшивка. Вся начинка удалена, а вместо нее вложена бомба, которая должна взорваться в два часа ночи.

В два часа ночи мэр будет убит.

А в субботу утром неверующие уверуют. Они откроют газеты и поймут, что письма, полученные ими накануне, — не розыгрыш. Предсказать с такой точностью убийство может лишь тот, кто сам его спланировал и осуществил. Тогда они достанут письма оттуда, куда их так небрежно бросили, еще раз перечитают и поймут, насколько реальна опасность. Когда перед тобой возникает перспектива преждевременной смерти, пять тысяч долларов вряд ли покажутся грандиозной суммой. Ни один из тех, кто получил письма, не зарабатывал меньше двухсот тысяч в год. Глухой провел расследование; в первоначальном списке было четыреста двадцать фамилий, но он оставил лишь тех, кто шутя мог оставить в казино несколько тысяч, кто рискованно играл на бирже, словом, тех, кто безболезненно мог расстаться с пятью тысячами, чтобы выкупить свою жизнь.

Они все раскошелятся, думал Глухой.

Впрочем, не все. Конечно, не все. Но очень многие. Возможно, еще кое-кого придется отправить на тот свет — кое-кого из этих разжиревших котов, — прежде чем остальные поверят окончательно. Они поверят и раскошелятся.

После того, что случится завтра вечером, когда они поймут, что мы не валяем дурака, они заплатят столько, сколько им велено.

Неожиданно Глухой улыбнулся.

Сейчас, должно быть, в муниципалитете началась заварушка, подумал он.

Выходные обещали быть интересными.

* * *
— Ты как в воду глядел, — сказал лейтенант Бернс Карелле. — Теперь он угрожает мэру.

— У него ничего не получится, — мрачно изрек Хейз.

— Твоими бы устами да мед пить, — вздохнул Бернс. — Если он укокошит мэра, доллары посыплются на него, как листья в ноябре. Сколько, по-твоему, он мог отправить таких писем?

— Давайте прикинем, — сказал Карелла. — Сначала он выбрал смотрителя парков и потребовал пять тысяч. Затем — заместителя мэра и запросил пятьдесят тысяч. Теперь он заявляет, что в пятницу вечером укокошит мэра. По моим подсчетам, он должен увеличить сумму в десять раз, а это значит полмиллиона. Если разделить…

— Перестань, — сказал Бернс.

— Это всего лишь арифметика.

— Какое отношение имеет арифметика к покушению на мэра?

— Не знаю, — пожал плечами Карелла. — Просто мне кажется, что если мы поймем его логику, то сможем нащупать в ней изъян.

Бернс уставился на него в недоумении.

— Я хочу сказать, что этому типу недостаточно мэра.

— Недостаточно? Лично мне кажется, что мэр — это уже чересчур!

— Глухой думает иначе. Он слишком высокого мнения о себе, — сказал Карелла и снова посмотрел на письмо. — А кто этот Карл Валер?

— Владелец швейной фабрики, живет в Стюарт-сити. Это семнадцатый участок. Он прибежал к ним сегодня утром. Капитан Банди решил, что нам стоит ознакомиться с посланием, раз уж мы имели дело с такими записочками.

— Все та же схема, — сказал Хейз. — Он и раньше оповещал о покушении заранее.

— Да, но сейчас кое-что отсутствует, — возразил Карелла.

— Что именно?

— Личный мотив. Наш участок он выбрал нам в отместку за то, что когда-то мы помешали ему ограбить банк. Но почему же на этот раз он решил оставить нас в покое? Если он ухлопает мэра, в дураках останутся те, кто отвечал за его безопасность. А мы вроде ни при чем! Это меня и смущает. Схема рушится.

— А по-моему, все нормально, — сказал Бернс. — Если он все-таки доберется до мэра, страшно даже подумать, что начнется в городе. Он ведь написал, что предупреждений больше не будет.

— И все-таки меня что-то смущает, — сказал Карелла.

— Да брось ты, — отмахнулся Бернс. — Он сообщил о своих планах открытым текстом. Это не человек, а исчадие ада.

Карелла и Хейз чуть не прыснули. Полицейские редко называют преступников исчадиями ада, даже закоренелых насильников и убийц. Так склонны изъясняться адвокаты и политики. Да и сам Бернс никогда не пользовался такими выражениями. Но, взглянув на своего шефа, детективы мигом утратили веселость. Лейтенант выглядел прескверно. Он постарел и осунулся. Тяжело вздохнув, он спросил:

— Как же остановить его, ребята?

Такой вопрос может задать новичок-защитник, когда он уясняет себе, что ему предстоит играть против опытного форварда весом в добрый центнер.

— Уповая на Всевышнего, — сказал Карелла.

* * *
Мэр Джеймс Мартин Вейл был набожным человеком, но знал, что одними молитвами делу не поможешь.

Поэтому он срочно созвал своих коллег (Бернса, понятно, не пригласили) и предложил продумать меры, призванные помешать Глухому (как его называли в 87-м участке) привести в исполнение угрозу. Дж. М.В. был обаятельным и неглупым человеком, и ему без труда удалось внушить собравшимся, что его беспокоит не собственная безопасность, а покой и благополучие всех жителей города.

— Мою шкуру надо беречь только для того, чтобы не позволить мерзавцу запустить лапу в карманы наших сограждан, — сказал он. — Если это сойдет ему с рук, они заплатят вымогателю. Поэтому-то мне и нужна охрана.

— Ваша честь, — подал голос окружной прокурор, — мне представляется разумным не снимать охрану и после пятницы. Если этот тип выполнит свою угрозу в любой другой день, жители нашего города подумают, что он сдержал слово.

— Пожалуй, — согласился Дж. М. В.

— Ваша честь, — сказал главный ревизор, — я хотел бы предложить вам воздержаться от появления в общественных местах, скажем, до конца апреля.

— Право, я не уверен, что должен отгородиться от всего мира, — возразил мэр, памятуя, что в этом году должны состояться выборы.

— Во всяком случае, вам следовало бы делать это пореже, — уточнил ревизор, также вспомнив о выборах и о том, что идет в одном списке с мэром.

— А ты что скажешь, Малыш? — обратился мэр к начальнику полиции.

Тот был невысокого роста, но весил под сто килограммов. Сидя в кресле напротив его чести Дж. М. В., шеф полиции сказал:

— Полицейские будут роиться вокруг вас, как комары.

Сравнение получилось не слишком элегантным, но достаточно убедительным.

— Что касается моих ребят, то можете рассчитывать на любое количество, — сказал окружной прокурор, вспомнив, что двое его лучших детективов взлетели на воздух вместе с заместителем мэра и теперь получают зарплату в небесной прокуратуре.

— Я полагаю, — вмешался главный врач города, — что по окончании совещания вам следует немедленно пройти медицинский осмотр.

— Зачем?

— Видите ли, ваша честь, есть опасность, что вас уже отравили.

— Это уж чересчур, — сказал Дж. М. В.

— Ваша честь, — не унимался главный врач, — микроскопические дозы яда, накапливаясь, могут в конце концов оказать роковое воздействие. Поймите, мы имеем дело с человеком, приводящим в исполнение тщательно продуманный план…

— Договорились, — перебил его Дж. М. В. — Я готов пройти осмотр, когда скажете. Может быть, это избавит меня хотя бы от насморка, — добавил он, любезно улыбнувшись.

— Ваша честь, — сказал президент городского совета, — предлагаю подвергнуть самой тщательной проверке ваши автомобили. И сделать это нужно немедленно.

— Проверку мы обеспечим, — вставил окружной прокурор.

— Ваша честь, — сказал пресс-секретарь мэра, — по-моему, следовало бы запретить сообщения в средствах массовой информации о ваших передвижениях и встречах, пока мы не поймаем преступника.

— Хорошая мысль, — кивнул Дж. М. В. — Я не намерен много путешествовать. — Он одарил любезной улыбкой и окружного прокурора.

— Вот именно, сэр, — сказал тот. — Лично я рекомендовал бы вам месяц-другой посидеть дома.

— Кто знает, вдруг бомба уже подложена в этот кабинет, — брякнул начальник полиции.

Эта бестактная реплика повергла собравшихся в уныние. Стало слышно, как тикают часы на столе мэра.

— Что ж, — нарушил тишину Дж. М. В. — может, имеет смысл провести обыск в моем кабинете, да и у меня дома тоже. Предосторожность не повредит.

— Да, сэр, — согласился окружной прокурор.

— И разумеется, надо обязательно отыскать этого Глухого.

— Да, сэр. Мы принимаем все меры, — сказал начальник полиции.

— Какие же? — поинтересовался мэр.

— Когда-нибудь он должен ошибиться.

— А вдруг этого не произойдет?

— Обязательно произойдет.

— Но пока вы ничего не придумали?

— В нашем деле, — сказал начальник полиции, — прошлое, настоящее и будущее связаны между собой. И в один прекрасный день они смогут сложиться в одно целое. — Он увидел, что его не поняли, и продолжил: — В нашей работе бывают случаи, которые помогают распутать самое безнадежное дело. Например, мы задерживаем человека по обвинению в краже, совершенной полгода назад, а на следствии выясняется, что четыре месяца назад он совершил убийство.

— Что ж, — улыбнулся мэр, — надеюсь, нам не придется ждать еще полгода?

— Я бы не хотел выглядеть болтуном, — возразил начальник полиции. — Просто я напомнил, что все тесно связано, и не сомневаюсь, что в самое ближайшее время мы его задержим.

— Хорошо бы это случилось до того, как он прикончит меня, — сказал мэр. — Если всем все ясно, давайте действовать. Я готов увидеться с доктором, как только вы его пришлете.

— А я свяжусь с отделом по борьбе с терроризмом, — сообщил начальник полиции.

— Чем скорей, тем лучше. — Мэр встал из-за стола. — Спасибо, господа, что пришли и поделились вашими соображениями. Убежден, что встреча была полезной.

— С минуты на минуту появятся мои ребята, — сказал прокурор

— Спасибо, — отозвался мэр — Поверьте, я ценю вашу заботу.

Прежде чем разойтись, все собравшиеся заверили мэра, что ему обеспечат надежную защиту. Тот поблагодарил каждого, а затем сел за стол в большое кожаное кресло и взглянул на часы.

За окном пошел снег.

* * *
Сначала это был легкий снежок.

Он падал неторопливо, покрывая тротуары и мостовые тонким слоем белой пудры. К восьми вечера, когда Ричард Дженеро выписывался из больницы, снег повалил сильнее, не создавая, однако, проблем для городского транспорта, особенно для машин, у которых были покрышки с шипами, как на автомобиле отца Дженеро. По пути домой семейство Дженеро затеяло горячую дискуссию. Мать уговаривала сына разрешить ей поговорить с капитаном, а отец просил ее помолчать. Дженеро чувствовал, что полон сил, и рвался на работу, хотя его смена была только завтра — с четырех часов до полуночи. Из-за ранения капитан Фрик на неделю снял его с пешего патрулирования и поручил работу в патрульной машине.

Глава 13

Пятница.

Город превратился в тундру. Столько снега видели разве что те, кто родился на Аляске. Снег засыпал все: крыши, стены, тротуары, мостовые, мусорные баки, даже людей. Такого не было и в знаменитую пургу 1888 года, говорили знатоки, родившиеся много позже. Его чести Дж. М. В. пришлось срочно нанимать тысячу двести работников для уборки снега. На это должно было уйти 585400 долларов и рабочая неделя — при условии, что снегопад не повторится.

Как только снежная буря прекратилась, люди взялись за работу. А прекратилась она в 15.30 — за пятнадцать минут до того, как Дженеро сел в патрульную машину, и за полтора часа до того, как Карелла и Уиллис заняли свой пост в ателье. Городские власти рассчитывали, что снег убирать будут в три смены, но ударил мороз, и работать стало трудно. Город накрыло волной холода — из Канады или откуда-то еще. Никого не интересовало, откуда взялась эта волна. Всем хотелось, чтобы она поскорее ушла куда-нибудь подальше — в океан, на Бермуды или во Флориду.

Лютый мороз загнал людей в квартиры. Жизнь в городе замерла. Днем объявили чрезвычайное положение, и к четырем часам дня улицы опустели. Большинство учреждений и контор закрылось, машины на улицах можно было пересчитать по пальцам, городской транспорт почти бездействовал. Автомобили, застрявшие на перекрестках, под тяжелыми снежными шапками выглядели допотопными животными на арктической равнине. Рабочие, убиравшие снег с мостовых и тротуаров, грелись у костров, которые разводили в железных бочках, а затем снова брались за лопаты. Они бросали снег в урчавшие самосвалы, из выхлопных труб тянулись сизые клубы дыма, быстро таявшие в морозных сумерках. В пять часов зажглись уличные фонари, и снег покрылся янтарными пятнами. По улицам гулял свирепый ледяной ветер, свинцово-серое небо становилось чернее и чернее.

Карелла и Уиллис коротали время за шашками в теплом и уютном ателье, причем Карелла проигрывал партию за партией, пока Уиллис не сознался, что в школе занимался в шашечной секции. Передвигая шашки, Карелла думал, как он будет добираться домой.

Карелла сильно сомневался, что налет состоится. Ему казалось, что в такую погоду ни один нормальный преступник не высунет носа на улицу. Если бы вопрос стоял так: сегодня или никогда — тогда другое дело. Например, в такой-то час в такое-то место доставят на десять миллионов долларов золота. Тут уж волей-неволей придется действовать, наплевав на опасность и погоду. Но ателье можно ограбить когда угодно. Преступники знали, что по пятницам Джон Портной уносит выручку домой в металлическом ящике. Он делает это семь тысяч лет и не изменит своему правилу еще пару тысячелетий. Поэтому можно ограбить его в эту пятницу, можно в следующую, а можно подождать до мая, когда распустятся листочки, защебечут птицы и грабить будет легко и приятно, не опасаясь замерзнуть по дороге.

Но вдруг они все же явятся сегодня? — размышлял Карелла. Уиллис тем временем съел сразу две его шашки. Вдруг он и Уиллис поймают грабителей? Как ему добраться до жены и детей в такую погоду? У его машины зимние покрышки, но без цепей. А как проехать даже на самых лучших покрышках по такому льду? Была, правда, смутная надежда, что капитан Фрик пошлет кого-нибудь из патрульных отвезти его домой в Риверхед, но использование служебного транспорта для перевозки служащих никогда не поощрялось, а тем более сейчас, когда глухие преступники носятся по городу, убивая направо и налево.

— Съешь меня, — сказал Уиллис.

Карелла хмыкнул и съел шашку. Он взглянул на часы — девятнадцать двадцать. Если Калуччи и Ла Бреска не передумали, они будут здесь примерно через полчаса. А тем временем в квартире Питера Калуччи хозяин и Ла Бреска тщательно готовились к налету. Джону Портному, худому сутулому старику с запавшими глазами, было за семьдесят, но ребята решили не искушать судьбу. Калуччи вооружился кольтом калибра 0.45, а Ла Бреска — "вальтером", который приобрел по случаю. Оба пистолета — полуавтоматические. Если Джон Портной вздумает брыкаться, его можно будет успокоить в два счета. Калуччи сунул кольт в правый карман пальто, Ла Бреска заткнул "вальтер" за пояс.

Приятели договорились стрелять, только если Джон Портной станет голосить. Они собирались связать старика, заткнуть ему рот и оставить в задней комнате, а потом вернуться с добычей к Калуччи. До ателье было пять минут ходьбы, но, поскольку улицы завалило снегом, они договорились выйти в 19.25.

Вид у обоих был внушительный, а уж с пистолетами и подавно. Досадно, конечно, что никто не увидит их сейчас и не оценит по достоинству этих крутых и отчаянных парней.

* * *
Из уютного салона патрульной машины Ричард Дженеро смотрел на занесенные снегом и продуваемые ветром улицы. Он прислушивался к позвякиванию цепей на колесах и стрекотанию рации. За рулем сидел верзила по фамилии Филлипс, который с самого начала смены, то есть с 15.45, непрерывно жаловался на свою горькую судьбу. Было уже полвосьмого вечера, но Филлипс все еще рассказывал, как он вкалывал на прошлой неделе, не зная ни секунды покоя ("нет, это было безумием пойти работать в полицию!"). Справа от Дженеро продолжала бубнить рация: "Машина номер двадцать тринадцатый квадрат… машина двадцать восемь, сигнал…"

— Как это похоже на Рождество, — сказал Дженеро, глядя на сугробы.

— Рождество! — фыркнул Филлипс. — Я дежурил в это Рождество. Было черт знает что…

— Все белым-бело, — продолжал Дженеро.

— Вот именно, а кому это нужно?

Сунув руки под мышки, Дженеро слушал и не слышал, как бубнят радио и Филлипс. Рация потрескивала, цепи на колесах мелодично позвякивали.

Дженеро клонило в сон.

* * *
Глухому что-то не давало покоя.

И дело было не в снеге, который засыпал улицы, мостовые и колодец М3860 на Факсон-драйв. Снег его не пугал. Глухой был готов к сюрпризам погоды. В багажнике его черного автомобиля, стоявшего возле дома, лежали лопаты. Снег — ерунда, придется немножко его покидать, чтобы добраться до люка, вот и все. На это уйдет время, поэтому выехать надо на час раньше. Нет, дело было не в снеге, а в чем-то другом.

— Что происходит? — шепнул Бак. Он был в полицейской форме, взятой напрокат, и чувствовал себя в ней не совсем ловко.

— Ума не приложу, — ответил Ахмад. — Ты только погляди, как он мечется, места себе не находит.

Глухой и впрямь не находил себе места. Он ходил из угла в угол, бормоча под нос и кивая головой, словно скорбящий старик, который понял наконец, как несовершенен мир. Бак, чувствуя себя героем, потому что на его груди была ленточка "За доблестную службу", подошел к нему и спросил:

— Что с тобой?

— Восемьдесят седьмой участок, — ответил Глухой.

— Что?

— Восемьдесят седьмой участок, — повторил Глухой. — Что толку, если мы укокошим мэра… Неужели непонятно?

— Нет.

— Они выйдут сухими из воды, — сказал Глухой. — Дж. М. В. погибнет, но они из-за этого не пострадают.

— Кто не пострадает? — не понял Бак.

— Они.

— Послушай, пора двигаться. Надо откапывать колодец, надо…

— Дж. М.В. погибнет, ну и что? — спросил Глухой. — Разве деньги — главное в жизни? А где чувство удовлетворения?

Бак уставился на него.

— Где удовлетворение? — повторил Глухой. — Если Дж. М.В…

Он внезапно осекся, зрачки у него расширились.

— Дж. М.В., — прошептал он. — Дж. М.В.! — воскликнул Глухой и ринулся к столу. Открыв средний ящик, он вытащил телефонный справочник и стал его лихорадочно листать.

— Что он делает? — удивился Ахмад.

— Понятия не имею, — ответил Бак.

— Вы только посмотрите! — бормотал Глухой. — Их же здесь тысячи! Тысячи!

— Тысячи чего? — спросил Бак.

Глухой не ответил. Нагнувшись над справочником, он яростно перелистывал страницы.

— Так, так, — бормотал он, — нет, не годится, а ну-ка, что здесь… нет, не то… другой район… посмотрим здесь… нет, не то… Калвер-авеню: то, что надо!

Глухой схватил карандаш, что-то поспешно записал в блокноте, вырвал страницу и засунул ее в карман комбинезона.

— Пошли! — скомандовал он.

— Ты готов? — спросил Бак.

— Готов! — отозвался Глухой и взял тестер. — Мы ведь обещали укокошить Дж. М. В., верно?

— Было такое.

— Вот и отлично, — усмехнулся он. — Мы укокошим двоих Дж. М. В. Причем одного — на территории восемьдесят седьмого участка.

Глухой весело двинулся к выходу, команда последовала за ним.

* * *
Двое молодых людей уже давно слонялись по улицам. Они поели в закусочной неподалеку от Эйнсли-авеню, потом зашли на бензоколонку и купили там бензина. Тот, что повыше, нес в руках жестянку с бензином и страшно мерз. Он пожаловался приятелю, который был пониже ростом, но сочувствия не получил.

— Все мерзнут, — отвечал тот.

Высокий стал проситься домой. Он говорил, что все равно им никто не попадется, а потому нет смысла мерзнуть.

— Уже отнимаются ноги, — бубнил он, — и руки тоже. Почему бы тебе не взять у меня банку?

Приятель велел ему заткнуться, потому что в такую погоду охотиться лучше всего. Вдруг они отыщут не одного бродягу, задремавшего в подъезде, а целых двух!

Высокий буркнул, что и сам бы не прочь подремать где-нибудь в парадном.

Некоторое время они стояли на перекрестке и громко препирались. Наконец высокий уступил и согласился погулять еще минут десять. Коротышка сказал, что лучше полчаса — за это время кто-нибудь обязательно подвернется. Но высокий стоял на своем: десять минут — и точка. Приятель обозвал его кретином и повторил, что в такую погоду охотиться лучше всего. Высокий увидел выражение его лица и струхнул.

— Полчаса так полчаса, но потом сразу домой. Холодно ведь, Джимми.

— Смотри не заплачь, — сказал Джимми.

— Просто мне холодно, — ответил высокий.

— Потерпи, — сказал Джимми. — Мы обязательно кого-нибудь найдем и разведем хороший костер. Тогда и погреемся.

Молодые люди захохотали.

Они свернули за угол и пошли в сторону Калвер-авеню, навстречу патрульной машине номер семнадцать, в которой сидели Филлипс и Дженеро. Позвякивая цепями, словно колокольчиками, машина следовала по своему маршруту.

* * *
Трудно сказать, кто удивился больше — полицейские или грабители.

Когда шеф полиции сказал, что в работе полиции настоящее, прошлое и будущее связаны между собой, он не философствовал и не размышлял о сложной зависимости между иллюзией и реальностью, миром грез и повседневностью. Он просто хотел сказать, что в работе полиции много случайностей и что многие преступления так и остались бы нераскрытыми, если бы не другие преступления. Он пытался объяснить мэру, что порой полицейским просто везет.

В этот мартовский вечер Карелле и Уиллису очень повезло.

Они следили за входом в ателье, потому что Доминик Ди Филиппи, который, как он утверждал, никогда не был стукачом, предупредил, что налетчики должны войти в ателье без десяти восемь вечера, когда Джон Портной обычно опускал жалюзи. Эту работу, по словам Ди Филиппи, на сей раз должен был выполнить Ла Бреска, затем он запрет переднюю дверь, а Калуччи отведет Джона Портного в заднюю комнату. Ди Филиппи все время говорил о передней двери, поэтому полицейские решили, что Ла Бреска и Калуччи пожалуют именно через нее, а когда Джон Портной выйдет на звон колокольчика, достанут пушки и приступят к делу. Похоже, полицейские и не подозревали о существовании черного хода.

В отличие от Калуччи и Ла Брески.

Ровно в 19.50 они с грохотом вышибли заднюю дверь в надежде, что Джон Портной немедленно явится на шум. Первое, что бросилось им в глаза, это два типа, мирно играющих в шашки.

— Легавые! — крикнул Ла Бреска.

Он тут же узнал недомерка, который не раз допрашивал его. Второго он никогда не видел, но опыт ему подсказал, что, если ты напоролся на легавого, скорее всего, их здесь видимо-невидимо и это не что иное, как ловушка. В этот момент двери ателье распахнулись и кто-то отдернул портьеру.

Тут-то и перемешались прошлое, настоящее и будущее. Карелле показалось, что он смотрит на экран, где показывают сразу семь фильмов. Все произошло внезапно, молниеносно и крайне удачно для него и Уиллиса, причем ни он, ни Уиллис и пальцем не шевельнули.

Сначала Карелла решил, что его с напарником застали врасплох. Он совершенно не сомневался в этом, когда, выхватив револьвер, с криком: "Хэл, сзади!" — вскочил со стула. На них были наставлены два пистолета, и похоже, жить им оставались считанные мгновения. Он услышал, как один из налетчиков завопил: "Легавые!" — и на всякий случай попрощался с жизнью. Уиллис резко обернулся, отчего шашки полетели на пол, выхватил револьвер, и в этот момент Джон Портной отдернул портьеру, разделявшую ателье пополам. Неожиданно с шумом распахнулась передняя дверь.

Потом Джон Портной рассказывал, как, услышав шум, он решил взглянуть, что творится в задней комнате. Но едва он отдернул портьеру, как через переднюю дверь в ателье ворвались трое вооруженных людей.

Ту же картину увидели Ла Бреска и Калуччи, оказавшись напротив тех, кто ворвался с улицы. Не успев порадоваться, что застали легавых врасплох, они с ужасом поняли, что легавые их перехитрили и обошли с улицы. Вновь прибывшие были вооружены. К полиции они не имели ни малейшего отношения, но Калуччи и Ла Бреска этого не знали. Человек в форме сержанта крикнул: "Легавые!" — имея в виду Калуччи и его дружка, но те, приняв их за блюстителей порядка, открыли огонь. Трое в дверях решили, что напоролись на полицейскую засаду, и ответили тем же. Джон Портной упал плашмя. Карелла и Уиллис, мигом сообразив, что они тут явно лишние, попытались вжаться в стену. При этом Уиллис поскользнулся на шашке и полетел на пол, а над его головой засвистели пули.

Тем временем Карелла взял на мушку одного из вошедших через переднюю дверь. И хотя у того не было слухового аппарата, Карелла сразу узнал его. Целился он тщательно, но в последний момент его рука дрогнула. Глухой схватился за плечо и стал пятиться к двери. За спиной у Кареллы кто-то вскрикнул. Карелла обернулся и увидел, что Ла Бреска оседает на пол возле гладильной машины, заливая кровью белую простыню. Прогремело еще четыре выстрела, кто-то застонал, и снова поднялась стрельба. Уиллис успел вскочить на ноги и открыть огонь. Ателье заволокло дымом, мерзко пахло порохом, а Джон Портной лежал и тихо молился по-итальянски.

— На улицу! — крикнул Карелла и прыгнул через прилавок. Поскользнувшись у гладильной машины в луже крови, он едва удержался на ногах и выскочил раздетый на мороз.

Вокруг — ни души.

Было страшно холодно.

От ателье по белому снегу тянулся свежий кровавый след, удаляясь в бесконечность большого города.

Карелла шел по следу.

Глухой бежал изо всех сил, но боль в плече становилась нестерпимой.

Он никак не мог взять в толк, что же произошло.

Неужели они их вычислили? Этого не могло быть. Тогда почему они там оказались? Как они разгадали его план, когда пятнадцать минут назад он сам не знал, что пойдет в ателье?

В телефонном справочнике буква "В" занимала страниц двадцать пять, причем на каждой было около пятисот фамилий, стало быть, всего двенадцать с половиной тысяч. Глухой не считал, у скольких абонентов имя начинается на Дж., но по самым беглым подсчетам на каждой странице таких было человек двадцать — тридцать. Глухой просмотрел только одиннадцать имен, которые совпадали с инициалами мэра Джеймса Мартина Вейла, пока не выбрал хозяина ателье на Калвер-авеню.

Как они пронюхали? Как попали в ателье Дж. М. В., пусть даже оно находится на территории 87-го участка? Это невозможно, вертелось у него в голове. Я все рассчитал. Все должно было сработать. Оба Дж. М. В. были обречены. В колоде нет лишних карт.

Но лишние карты имелись там в избытке.

* * *
— Смотри, — сказал Джимми.

Высокий, тот, что нес жестянку, прищурился и втянул голову в плечи. Он увидел, как высокий блондин, шатаясь, сошел с тротуара и побрел по заснеженной мостовой.

— Пьян как свинья! — изрек Джимми. — Давай уделаем его, Детка?

Детка уныло кивнул, и они кинулись вдогонку. Свернув за угол, парни оказались на широкой улице. Ветер здесь дул как ненормальный, норовя сбить с ног. А бродяга словно сквозь землю провалился.

— Упустили! — пробормотал Детка. Его зубы выбивали дробь. Ему очень хотелось домой.

— Наверно, в подъезде спрятался, — сказал Джимми. — Вперед, Детка, пора разжигать костер.

Через проталину на замерзшем стекле машины патрульный Дженеро смотрел на пустую заснеженную улицу. На мостовой и тротуарах плясали снежные черти, гремели вывески, ветер завывал, как на кладбище. За замерзшими окнами домов тускло горел свет.

— Что это? — вдруг спросил Дженеро.

— Что именно? — не понял Филлипс.

— Вон там, впереди. Два парня…

— Ну и что?

— Они дергают подряд все двери парадных. Прибавь-ка ходу.

— Зачем?

— Подъезжай к ним и притормози.

* * *
Он слышал, как парни переговариваются на тротуаре, слышал, как они приближаются. Он повалился на пол парадного, из плеча по-прежнему текла кровь. Он знал, что должен подняться на чердак, выйти на крышу, перепрыгнуть на крышу соседнего дома, а потом, если потребуется, всю ночь напролет скакать с крыши на крышу, но сперва надо хотя бы немного передохнуть, собраться с силами, пока они не нашли его. Как же они его разыскали? Неужели весь огромный город начинен полицейскими?

Он не мог этого понять. Он не мог понять многого.

* * *
Голоса зазвучали совсем близко. Дернулась ручка двери.

— А ну, стойте! — крикнул Дженеро.

Юнцы как по команде обернулись.

— Легавые! — заорал Детка и, уронив банку с бензином, пустился наутек.

Дженеро выстрелил в воздух, а потом крикнул:

— Полиция! Стоять на месте! Буду стрелять! — и выстрелил еще раз.

Из машины, вынимая из кобуры револьвер, вылез Филлипс. Дженеро выстрелил в третий раз и удивился: бежавший рухнул в снег. Неужели попал? — пронеслось у него в голове. Затем он обернулся и увидел, что второй парень кинулся в противоположную сторону. Господи, подумал Дженеро, неужто я спугнул грабителей?

— Стоять! — крикнул он. — Ни с места!

Он выстрелил в воздух и, увидев, что парень прибавил хода, кинулся вдогонку.

Он гнался за Джимми три квартала. Проваливаясь в сугробы, оскальзываясь на наледях, не обращая внимания на пронзительный ветер, он наконец настиг его, когда тот уже карабкался на забор.

— Замри! — приказал Дженеро. — Не то получишь пулю в задницу.

Джимми подумал, не сигануть ли через забор, но решил не искушать судьбу и подчиниться — чего доброго этот псих действительно выстрелит.

Тяжело вздохнув, он соскочил с забора и приземлился у ног Дженеро.

— В чем дело, начальник? — спросил он.

— Сейчас расскажу. Руки вверх.

В этот момент, пыхтя и отдуваясь, подоспел Филлипс. Он пихнул Джимми к забору и стал его обыскивать. Дженеро быстро надел на Джимми наручники, чтобы Филлипс его не опередил.

Когда они отвели парня в машину и убедились, что его приятель с трудом, но все-таки дышит, когда нашли ту самую дверь, которую пытались открыть юнцы, открыли ее и, светя фонариками, вошли в подъезд, они не обнаружили там ничего, кроме лужи крови на полу.

Вверх по ступенькам тянулись кровавые следы.

Полицейские поднялись на чердак, подошли к распахнутой двери на крышу. Дженеро вышел наружу и посветил фонариком.

Петляющий кровавый след вел к краю крыши, оттуда на другую крышу, а от нее — в бесконечность.

Через два квартала они встретили Стива Кареллу, который ковылял по холоду без пальто.

Глава 14

Ателье представляло собой грустное зрелище.

Ла Бреска и Калуччи были мертвы. Рыжеволосый здоровяк Бак — тоже. Ахмад, когда его грузили в фургон, еще дышал, но он был ранен в грудь двумя выстрелами из кольта Калуччи, а пуля из "вальтера" Ла Брески угодила ему в живот. Он кашлял, плевался кровью, что-то бессвязно бормотал и дрожал. Было мало надежды на то, что его довезут до больницы живым.

Кареллу тоже бил озноб.

Он стоял возле батареи отопления, закутавшись в пальто, и зубами выбивал дробь. Стив спросил Джона Портного, сколько денег было в металлическом ящике.

— Due cento tre dollari, — последовал ответ.

Двести три доллара.

* * *
Ахмад знал, как звали Глухого.

— Ореккио, — чуть слышно произнес он, и медсестра вытерла кровь с его губ. — Морт Ореккио.

— У него были еще какие-то имена? — спросил Уиллис.

— Ореккио, — повторил Ахмад. — Морт Ореккио.

— Кто-нибудь знает его настоящее имя?

— Ореккио, — повторил Ахмад.

— С вами был еще кто-нибудь?

— Девушка, — прошептал Ахмад.

— Какая девушка?

— Рошель.

— А фамилия?

Ахмад покачал головой.

— Где ее можно найти?

— Три… три… восемь. Ха… ха… ха… — только и смог он сказать перед смертью.

Он не смеялся.

Он пытался сказать — 338, Харборсайд.

* * *
В кармане брюк Бака нашли письмо на его имя — Эндрю Бакли — с адресом: Харборсайд, 338. Письмо было предназначено мистеру Морту Ореккио. Карелла и Уиллис поехали по этому адресу и обнаружили там хорошенькую брюнетку в пижаме, которая сидела за роялем и играла "Сердце и душу". Детективы подождали, пока она оденется, и отвезли ее в участок, где в присутствии адвоката допрашивали около получаса. Девушка сообщила, что ее зовут Рошель Ньюэл и что она знакома с Глухим всего около трех месяцев. Она утверждала, что его зовут Морт Ореккио.

— Это не его имя, — сказал Карелла.

— Почему не его? Его!

— Как вы его звали?

— Морт, — ответила девушка.

— Как вы звали его в постели? — спросил Уиллис.

— Солнышко, — ответила она.

* * *
Джимми никак не мог перестать хихикать.

Ему сказали, что его приятель умер, но он все равно хихикал.

— Ты знаешь, что попал в скверную историю? — спросил его Мейер.

— В какую? — отозвался тот и снова захихикал.

— Мы предъявим тебе обвинение в убийстве, — сказал Мейер.

— Этот номер у вас не пройдет, — ответил Джимми и снова захихикал.

— Пройдет, пройдет, — успокоил его Мейер. — У нас есть заявление твоего дружка, которое он сделал перед смертью в присутствии адвоката, а еще у нас есть полицейский, которого вы чуть не укокошили. Он опознает тебя и твоего дружка. Так что этот номер у нас пройдет.

— Не пройдет, — хихикая, ответил Джимми.

Мейер решил, что он рехнулся.

* * *
Мейер решил, что Ролли Шабриер тоже рехнулся.

Ролли позвонил чуть ли не в полночь.

— Поздновато ты, — сказал Мейер. — Я уже собрался домой.

— Вам хорошо, — пожаловался Ролли, — а я все еще сижу и вкалываю.

— Что там утебя? — спросил Мейер.

— Я насчет книги. Хочешь совет?

— Конечно. Иначе я к тебе не стал бы обращаться.

— Тогда забудь об этом.

— Хорош совет!

— Ты видел книгу, которая называлась бы "Стив Карелла"?

— Нет.

— А "Берт Клинг"?

— Нет.

— "Коттон Хейз"? "Хэл Уиллис"? "Артур Браун"?

— Послушай, Ролли…

— Ты должен радоваться, — сказал Шабриер. — Даже в мою честь никто еще не назвал ни одной книги. Ты знаешь, сколько людей живут и умирают, так и не дождавшись книги, названной в их честь?

— Сколько?

— Миллионы.

— Ты так думаешь?

— Конечно. В твою честь названа книга. Ты же стал знаменитостью.

— Правда?

— Конечно. Отныне и навеки люди будут приходить в библиотеку взглянуть на твое имя на переплете романа "Мейер Мейер". Господи, ты должен быть на седьмом небе от счастья.

— Серьезно?

— Я завидую тебе, Мейер. Честное благородное слово.

— Спасибо, — сказал Мейер. — Огромное тебе спасибо, Ролли.

— Не за что, — сказал Шабриер и дал отбой.

Мейер встал и направился в уборную, чтобы получше рассмотреть себя в зеркале.

* * *
В два часа пришел Энди Паркер и принес утренние газеты.

— Хочешь почитать, какие мы молодцы? — спросил он, бросая газеты на стол Клинга.

Клинг стал проглядывать заголовки.

— Видишь? — сказал Паркер. — Мы разгромили всю шайку. Нам нет равных, дружище!

Клинг кивнул, думая о своем.

— Тут написано, как мы разгадали злодейский план и поймали шайку бандитов, а сто человек, получившие письма от вымогателей, могут спать спокойно. И все потому, что в восемьдесят седьмом участке работают асы. — Паркер помолчал и добавил: — Готов спорить, Дженеро теперь повысят. Его фамилия во всех газетах.

Клинг молча кивнул.

Его мучила мысль: кто же все-таки совершил таинственное ограбление следственного отдела? Похищенный вентилятор объявился в комиссионке в центре города. На его подставке было крошечное светло-зеленое пятнышко.

— Ну а кто, по-твоему… — начал было Клинг, но Паркер уже устроился в кресле и прикрыл лицо газетой.

РУЖЬЕ Роман





Глава 1

Детектив Клинг пулей вылетел из квартиры, так как понял, что его сейчас стошнит.

Навстречу ему по коридору шел детектив Стив Карелла. Увидев побледневшего Клинга, он спросил: "Что случилось?" — не получил ответа, но сразу догадался, что к чему. У дверей квартиры дежурил патрульный. Карелла замешкался, затем решительно кивнул, извлек из бумажника полицейский значок, прицепил его к нагрудному карману пиджака, переглянулся с патрульным и вошел.

Дом был на Саут-Энджелс-стрит, на северной окраине 87-го участка. В этом районе жили в основном представители "верхнего среднего класса", хотя по фешенебельности он заметно уступал и Смокрайзу, и кварталам у реки Гарб. Патрульный дежурил у черного хода, Карелла вошел в квартиру и оказался в небольшой кухне с безукоризненно чистыми кафельными стенами и столь же чистым пластиковым полом. У стола с эмалированной столешницей тарахтел древний холодильник.

Первый труп был в гостиной.

Как впоследствии писали газеты, женщина была в одних нейлоновых трусиках, но ничего сексуального в ее облике не было. Она раскинулась на полу в нелепой позе, а лицо и часть головы были снесены, судя по всему, выстрелом из охотничьего ружья. Ей было под сорок, и еще недавно, похоже, она была весьма привлекательной. Теперь же на полу лежали жалкие, обезображенные останки. Труп был выпачкан — результат предсмертного испуга или непроизвольного сокращения мускулов прямой кишки, когда дробь разнесла женщине полголовы. На левой руке у женщины было обручальное кольцо, традиционное "кольцо невесты" на правой отсутствовало. Она лежала возле большой тахты, накрытой цветастым покрывалом. На ковре рядом с убитой валялись две стреляные гильзы. Кровь растеклась по бледно-голубому ковру, образовав большую лужу возле головы. Это зрелище и заставило Берта Клинга вылететь пулей из квартиры.

У Стива Кареллы желудок был покрепче, а может, у него было побольше опыта. Он вышел из гостиной и проследовал в большую спальню.

Там, у самых дверей, скрючившись, лежал человек в трусах и майке, у которого также лицо и полголовы были снесены выстрелом. В руке он все еще сжимал ружье, и палец застыл на спусковом крючке. Дробовик 12-го калибра стволом касался того места, где прежде находился рот. На полу возле развороченной головы лежала одна-единственная гильза, а вокруг были разбросаны какие-то мелкие белые осколки. Карелле понадобилось мгновение, чтобы догадаться: это раскрошенные выстрелом зубы.

Он вышел из квартиры. В коридоре, ведущем к лестничной клетке, стояли Моноган и Монро, детективы из отдела по расследованию убийств.

— Прелесть, да? — хмыкнул Монро.

— Красота! — согласился Моноган.

— Чего только не бывает! — вздохнул Монро.

— Арбузы лопнули, семечки разлетелись, — изрек Моноган.

Этот спектакль парочка разыгрывала не впервые. Их ничем нельзя было пронять, все-то они видели, все слышали. Оба стояли в подчеркнуто небрежных позах у стены и курили сигары. Оба были в черных плащах и серых мягких шляпах. Траляля и Труляля[15] уголовного розыска. Окно в конце коридора было приоткрыто, и бодрящий октябрьский ветерок напоминал, что жизнь продолжается. За окном верхние этажи небоскребов освещало восходящее солнце. Высокое и далекое небо было в дымке.

— Думаешь, парень рехнулся? — спросил Кареллу Монро.

— Конечно, — ответил за него Моноган. — Сначала ухлопал супругу, а потом удалился в спальню и нанес себе coup d'etat[16].

— Coup de grace[17], — поправил его Монро.

— Пусть будет по-твоему, — пожал плечами Моноган.

Карелла промолчал.

— Окажите нам любезность, — обратился Монро к Карелле, — избавьте нас от лишней писанины. Все и так понятно. Сначала он пристрелил жену, а потом себя.

— Не делайте из этого преступление века.

— Интересно, кто-нибудь слышал выстрелы? — спросил Карелла.

— А?

— Это случилось ночью, когда люди дома. Кто-то должен был слышать выстрелы.

— В часы любви хоть из пушки пали, — сказал Монро.

— А кто вызвал полицию? Когда вы приехали, Клинг был уже здесь?

— Блондинчик-то?

— Да.

— Он был здесь, — ответил Монро.

— Бледный, но на посту, — сказал Моноган.

— Он не говорил, кто вызвал полицию?

— Молочник позвонил, — сказал Моноган.

— А как он узнал?

— Увидел открытую дверь и заподозрил неладное.

— Дверь черного хода?

— Именно.

— Она была открыта?

— Распахнута настежь.

— В котором это было часу?

— Не знаю. — Моноган взглянул на ручные часы. — Около пяти, наверно.

— Значит, в пять утра дверь черного хода была распахнута?

— Так сказал молочник. Спросите у Клинга, он его допрашивал.

— Чего я терпеть не могу, так это ранних вызовов, — сообщил Монро.

— Ну, с этим-то делом хлопот не будет. Все как на ладони. — Моноган бросил взгляд на Кареллу. — Верно я говорю?

— Вам видней.

— Могу рассказать, как это произошло.

— Очень кстати, — согласился Карелла. — Мы бы все сэкономили уйму времени.

— Одна только беда, — сказал Моноган. — Убийством занимается тот участок, куда поступило заявление.

— Кошмар, да и только! — подтвердил Монро.

— Так что мы дарим его вам.

— Ничего не попишешь!

Монро достал из кармана носовой платок, высморкался и, положив платок на место, сказал:

— Мой тебе совет, Карелла: закрывайте дело, да побыстрей!

— Почему?

— Потому что оно ясно как Божий день.

— Если не считать того, что в пять утра дверь квартиры оказалась открытой настежь.

— Случайность, — отмахнулся Монро.

— Если как следует поискать, то отыщется предсмертная записка самоубийцы, — сказал Моноган.

— Вы думаете? — спросил Карелла.

— Они всегда так поступают. Из-за угрызений совести.

— Их гложет раскаяние, — пояснил Монро.

— Они оставляют письма, чтобы сообщить миру, что были паиньками, но однажды поступили нехорошо и испачкали свою биографию.

— Совершив небольшую оплошность.

— Поймите нас, друзья!

— А поняв, простите!

— Вы обязательно найдете послание, — обнадежил Моноган. — Только как следует поищите.

— Думаете, там будет написано, откуда взялась стреляная гильза? — спросил Карелла.

— Какая гильза? — не понял Монро.

— Та, что валяется возле трупа в спальне.

— А что в ней такого?

— У него в руках помповый дробовик двенадцатого калибра. А это значит, что сначала нужно изломить ружье, и только тогда стреляная гильза выбрасывается, а новая подается в патронник. Может, вы объясните мне, как он ухитрился застрелиться, а потом изломить ружье, чтобы выбросить гильзу.

— Начинается! — вздохнул Монро.

* * *
Молочник и Клинг составляли хорошую парочку — оба бледные и дрожащие. Они сидели вместе с Кареллой в маленькой закусочной неподалеку от дома, где были найдены трупы. Было десять минут седьмого, и закусочная только открылась. За стойкой расположились водители грузовиков, на правах давних посетителей они обменивались шутливыми репликами с хозяином. Заспанная официантка в грязном форменном платье подошла к столику, за которым сидели Карелла и его спутники, и приняла заказ. Клинг и молочник попросили только кофе.

— Когда вы обнаружили открытую дверь, мистер Новелло? — спросил Карелла молочника.

— Примерно без четверти пять. Я сразу же позвонил в полицию. Когда это было? — обратился он к Клингу.

— Мерчисон принял вызов в четыре сорок семь, — ответил Клинг.

— Вы всегда в это время разносите молоко?

— Да, я начинаю с половины пятого. А к пяти заканчиваю. Сначала я поднимаюсь на верхний этаж и двигаюсь вниз. Лейдены живут на третьем.

— Что же вы увидели?

— Я уже рассказывал вашему человеку.

— Давайте еще раз.

— Я подошел к задней двери, где всегда оставляю молоко. У них на двери такая штучка для бутылок, знаете?

— Знаю, — отозвался Карелла.

— Проволочное приспособление, — пояснил Новелло. — С петлей для горлышка бутылки. Вы ее туда вставляете, потом толкаете петлю, она как бы падает в прорезь и прижимает бутылку.

— Понятно. Дальше.

— Лейдены брали молоко раз в два дня. В этом районе жильцы обычно берут столько, сколько нужно для завтрака. А если требуется еще, то покупают в магазине.

— Понятно.

— Итак, спускаюсь я с четвертого этажа на третий. На четвертом молоко берут Левины и Дэвидсоны, а на третьем только Лейдены. Значит, спустился я по лестнице…

— И что дальше?

— Поставил корзинку, стал доставать бутылку и увидел, что дверь открыта.

— Приоткрыта или распахнута?

— Распахнута. С площадки я видел кухню и часть гостиной.

— Что вы предприняли?

— Я не знал, что делать. Сначала я решил прикрыть дверь и убраться от греха подальше. Но потом подумал: а с чего это дверь распахнута в пять утра? Что там стряслось?

— Вы вошли?

— Вошел.

— И увидели трупы?

— Только миссис Лейден, — ответил Новелло и судорожно сглотнул.

— Что вы сделали потом?

— Спустился вниз и вызвал полицию.

— Почему не позвонили из квартиры?

— Не хотел оставлять отпечатков пальцев. В квартире я ничего не трогал. Не хотел, чтобы меня потом заподозрили…

— Откуда же вы позвонили?

— Из кафетерия на Диксоне — он работает всю ночь.

— Что было потом?

— Мне велели возвращаться в дом и ждать полицию. Я так и сделал. Затем приехал мистер Клинг.

— Вы звонили своему хозяину?

— Да, после того как заявил в полицию. Я рабочий человек. Мое дело — разносить молоко, — вздохнул Новелло. — Хозяин послал вместо меня другого. Надеюсь, мне не влетит за это…

— Вы поступили правильно, мистер Новелло, — успокоил его Карелла.

— Наверно. Только мне хотелось все бросить и задать стрекача. Такая жуть взяла.

— Но вы все-таки позвонили в полицию?

— Позвонил… — Новелло пожал плечами. — Мне нравилась эта дама. Симпатичная женщина. Когда по средам я приходил со счетом, она всегда угощала меня чашкой кофе. Черт возьми, она же не обязана это делать. — Он помотал головой. — Как-то не верится… Однажды я встретил мистера Лейдена, хотя он часто пропадает в командировках. Продает какие-то машины, трактора. Тоже симпатичный… Так вот, он мне сказал, что очень любит свою работу, но ему надоели эти долгие отлучки. Бедняга, он по два-три месяца проводит вдали от дома. Мне он понравился.

— Когда вы с ним говорили?

— Точно не помню. Вроде летом.

— Вы только один раз видели их вместе?

— Да, но знаю, что это была счастливая пара. Иногда сразу видно: супруги не ладят. А она называла его "милый", "солнышко"… В общем, видно было, что они… — Новелло помолчал и наконец выговорил: — Любят друг друга.

— Итак, вы утверждаете, что вошли в дом в четыре пятнадцать, да?

— Нет, в четыре тридцать, — поправил Новелло. — Я всегда прихожу в полпятого.

— И сразу поднялись на десятый этаж?

— Да, там есть лифт без лифтера, я им пользуюсь каждое утро.

— В вестибюле кого-нибудь встретили?

— Никого.

— А в самом доме?

— Только мистера Джекобсена. Он работает на почте.

— Где вы его встретили?

— На пятом этаже. Он обычно уходит на работу без четверти пять. Работает в Риверхеде. Почтальоны встают рано.

— Он что-нибудь вам сказал?

— Сказал: "Доброе утро, Джимми", а я ему: "Доброе утро, мистер Джекобсен, сегодня на улице прохладно". Что-то в этом роде. Мы всегда обмениваемся парой слов. Джекобсены берут молоко уже семь лет. Мы говорим шепотом, чтобы не будить жильцов.

— Еще кого-нибудь видели?

— Ни души.

— Значит, никого не видели ни до, ни после того, как обнаружили труп?

— Только мистера Джекобсена.

— Хорошо, мистер Новелло, — сказал Карелла. — Большое спасибо. Берт, у тебя вопросы есть?

— Нет, нет, — отозвался Клинг. Он так и не притронулся к своему кофе.

— Можешь передохнуть, потом встретимся в доме, — предложил Карелла.

— Нет уж, продолжим, — вздохнул Клинг.

— Это просто ужас что такое, — сказал Новелло.

Глава 2

Поскольку трупы полагается дактилоскопировать, кому-то надо было заняться этим увлекательным делом и в эту субботу.

Таким счастливцем оказался сотрудник криминалистической лаборатории, детектив третьего класса Маршалл Дэвис. Работал он недавно и постоянно получал такие приятные задания, как извлечение осколков стекла из тела погибшего в автомобильной катастрофе, чистка пылесосом одежды человека, зарубленного топором, или, как теперь, дактилоскопирование трупов.

Свежие трупы дактилоскопировать гораздо легче, чем "черствых" покойников. Маленькое, но все же утешеньице. Так размышлял Дэвис, принимаясь за работу. Когда покойник тепленький и пальцы его не скрючились, надо просто намазать краской каждый палец — comme ca[18], он приложил валик с краской к указательному пальцу Розы Лейден, — а затем сделать оттиск на бумажке, прикрепленной к деревянной ложечке, — voila[19]. А ну-ка, перестань, оборвал он себя, ты же не француз! Еще девять пальцев дамы, в том числе и два больших, а потом займемся джентльменом в трусиках, что валяется в спальне. Ну и работка!

Мать советовала Дэвису стать бухгалтером, но он сказал: "Нет!" В полиции работа поживее. И вот пожалуйста:

Маршалл Дэвис субботним утром дактилоскопирует мертвецов, вместо того чтобы играть в парке в мяч с трехлетним сыном.

А ну-ка, дама, позвольте ваш пальчик! Дэвис осмотрел кольцо на безымянном пальце убитой. Очень милое обручальное кольцо, хорошая работа. Оно будет присовокуплено к "имуществу покойной", и какой-то дальний родственник предъявит на него права.

— Как успехи? — услышал он голос за спиной.

Детектив третьего класса Дэвис из криминалистической лаборатории оглянулся и увидел детектива третьего класса Ричарда Дженеро из 87-го участка. Дженеро недавно стал детективом. Его повысили из патрульных после того, как он задержал двух хулиганов, развлекавшихся поджогами спавших бродяг-алкоголиков. Дженеро был самым молодым детективом в участке, и ему поручались задания, на которые не находилось других охотников, в том числе и посещение квартир, где криминалист дактилоскопирует трупы.

— Так себе, — буркнул Дэвис, решив не тратить времени на разговоры с бывшим патрульным во время столь серьезной операции.

— А это что такое? — спросил Дженеро.

Дэвис вопросительно посмотрел на него.

— Что это? — повторил Дженеро, словно изменения порядка слов должно было хватить для прояснения вопроса.

— Деревянная ложечка, — ответил Дэвис и вздохнул.

— Для чего?

Дэвис, считавший себя человеком остроумным, посмотрел на Дженеро и ответил:

— Не видишь, я делаю даме маникюр.

— Маникюр? — удивился Дженеро.

— Ну да. Ложечкой я придерживаю пальчик и покрываю его лаком. Зачем еще, по-твоему, эта ложечка?

— Понятия не имею, — отозвался Дженеро, но поскольку тоже считал себя человеком остроумным, то, подумав, добавил: — Я решил, что это деревянный термометр, который ты собирался вставить себе в задницу.

Детективы пристально посмотрели друг на друга.

— Иди отсюда! — процедил Дэвис.

— С превеликим удовольствием, — сказал Дженеро и ушел.

Чертов патрульный, бушевал про себя Дэвис. Лезет к занятому человеку!

Он аккуратно намазал краской все пальцы Розы Лейден. Сделал оттиски, разложил бумажки с оттисками по порядку, чтобы потом без труда пронумеровать их. Дэвис никак не мог взять в толк, зачем полиция тратит столько времени на сбор отпечатков, особенно в случаях вроде этого, когда погибшие — добропорядочные граждане из респектабельного района. На них нет криминального досье, а если муж не служил в армии, то и в ФБР нет его отпечатков пальцев. Тогда зачем трудиться? Неужели не понятно, что десятки миллионов американцев, особенно женщин, никогда не давали своих отпечатков? Это все выдумки полиции для запугивания честных граждан. Преступник-то знает, что рано или поздно в полицейских досье появятся его отпечатки (если их там еще нет), и всегда работает в перчатках. Обычный же гражданин, как правило, совершает преступление в пылу гнева, и ему не до перчаток. Обычные граждане и на допросах ломаются быстрее, чем профессиональные преступники, особенно если полицейский внезапно сообщает: "Между прочим, отпечатки пальцев на револьвере совпадают с отпечатками на вашей зубной щетке. Так что ваша песенка спета!" Нет, это полная чушь, размышлял Дэвис, продолжая дактилоскопировать покойницу, которая ни разу в жизни не подвергалась подобной процедуре. Какой кошмар, что эта честь выпала ей только теперь, когда она валяется на полу своей гостиной, вся в крови и с развороченной головой. Господи, меня сейчас стошнит, тоскливо подумал Дэвис.

Делай свое дело, приказал он себе.

И поменьше рассуждай.

* * *
Карелла разложил на столе нехитрые украшения, и женщина, сидевшая напротив, внимательно посмотрела на них.

Миссис Глория Лейден, вдова, была матерью Эндрю Лейдена. Она сидела в следственном отделе 87-го участка и делала вид, что все это не имеет к ней ни малейшего отношения, иначе ей пришлось бы признать печальный факт: ее сын убит.

— Итак? — спросил Карелла.

— Что "итак"? — не поняла она. Это была краснолицая, пухлощекая и курносая женщина с аккуратно уложенными волосами седовато-фиолетового цвета. У нее была грудь, как у зобастого голубя, а за круглыми стеклами очков поблескивали маленькие голубые глазки.

— Вы узнаете эти ювелирные изделия?

— Почему для вас так важно, чтобы я их узнала? — спросила миссис Лейден.

— Так положено, — сказал Карелла. — В деле есть убитые, и надо, чтобы кто-нибудь опознал их вещи.

— Вряд ли это вам поможет.

— Возьмем, к примеру, это кольцо. Оно сделано для выпускника университета штата Висконсин, внутри выгравировано "июнь 1950 года" и инициалы Э.Л.Л. Кольцо было на правой руке убитого, и я хочу знать, знакомо ли оно вам.

— Многие носят кольца выпускника университета штата Висконсин, — уклончиво ответила миссис Лейден.

— Ваш сын учился в университете штата Висконсин?

— Учился.

— Когда он его окончил?

— В июне пятидесятого.

— Его зовут Эндрю Лейден?

— Да.

— А второе имя?

— Ллойд.

— Значит, инициалы Э.Л.Л. на кольце вполне могут быть инициалами вашего сына?

— У многих такие инициалы.

— Это точно. Но как насчет второго кольца, миссис Лейден? Оно было обнаружено на безымянном пальце левой руки убитого. Судя по всему, это обручальное кольцо. Похожее кольцо было на убитой. Оно поуже, поменьше, но рисунок тот же. Вы узнаете рисунок?

— Разве разглядишь, какое кольцо, — сказала миссис Лейден.

— Кольцо хорошей работы, нестандартное, так что если бы ваш сын и невестка носили похожие кольца, вы бы обратили на это внимание. Вот обручальное кольцо с пальца убитой. — Карелла показал на него карандашом.

— Для меня все обручальные кольца одинаковы, — ответила миссис Лейден.

— Вот этот медальон был на шее убитой, — сказал Карелла и приподнял медальон — золотое сердечко на тонкой золотой цепочке. — В нем две фотографии, — сказал он, открывая медальон. — Вы их узнаете?

— Да.

— Кто это?

— Мой сын и моя невестка. — Миссис Лейден кивнула и тут же добавила: — Но это не значит, что убиты именно они.

— Миссис Лейден!

— Я хочу на них посмотреть.

— Они в морге. Я не уверен, что это будет для вас…

— Я хочу их видеть. Вы утверждаете, что убит мой сын. Вы хотите, чтобы я подтвердила, что это его университетское кольцо, а вот это — обручальное. Да, это действительно его университетское кольцо, а это обручальное. Да, в медальоне его портрет. Теперь вы хотите, чтобы я подтвердила, что он убит?

— Именно так, миссис Лейден!

— Покажите мне тело, — сказала миссис Лейден. — Тогда я смогу подтвердить, что он погиб.

— И мужчина, и женщина убиты из ружья выстрелами в лицо с близкого расстояния, — сказал Карелла.

— Вы уже говорили об этом.

— Миссис Лейден, у охотничьего ружья такого калибра большая убойная сила…

— Я хочу видеть его… — сказала миссис Лейден.

— Ладно, — вздохнул Карелла и позвонил вниз, чтобы дали машину.

* * *
Больничный морг — невеселое место, особенно в субботу утром. Ни за что не умирайте с пятницы по понедельник. Лучше всего это делать в среду, но не в тех городах штата Коннектикут, где по средам закрывается все, даже парикмахерские. А вообще, среда — самый удобный для этого день. Но сегодня была суббота, и те, кто имел неосторожность умереть, были отправлены в больничный морг. Кроме того, в городе в результате актов насилия и дорожно-транспортных происшествий скончалось еще несколько человек, которых привезли в этот же морг для вскрытия.

Санитар, дежуривший в морге, был страшно занят и огорчился, когда к нему пожаловали детектив с толстой дамой в корсете. Он был занят чтением порнографического романа. Порнография была самого высокого класса. Санитар как раз смаковал эпизод, где девицу пороли и приговаривали: "Будь послушной, делай, что тебе скажут, слушайся, слушайся, слушайся". Отличная попалась книжка!

— Лейдены, — сказал Карелла санитару. — Роза и Эндрю Лейдены.

— Никаких Лейденов у нас нет, — отвечал санитар. — Ни Розы, ни Эндрю.

— Их привезли утром.

— Я дежурю с восьми утра, и никаких Лейденов не поступало, — стоял на своем санитар.

— Проверьте по списку, — не сдавался Карелла.

— Я проверял его, когда заступал на дежурство.

— Проверьте еще раз.

— Я помню наизусть.

— Послушай, друг… — начал было Карелла.

— Ладно, ладно, — сказал санитар, положил книжку и стал проглядывать список. — Лейдены? Роза и Эндрю, да?

— Да.

— Есть такие. Странно! Выходит, я пропустил их, когда смотрел список.

— Выходит, так.

— Кто из них вам нужен?

— Оба.

— Они в разных секциях. Женщина здесь, а мужчина там.

— Начнем с женщины, — сказал Карелла.

— Как скажете, — согласился санитар. — Мне все равно.

Он встал и пошел по залу. Зал был большой, просторный, освещенный лампами дневного света и вонявший антисептиком. На одном из холодильников на картонной бирке карандашом было выведено: "Роза Лейден". Санитар дернул за ручку, дверца отворилась, и Кареллу обдало ледяным дыханием. Санитар слегка выдвинул металлический продолговатый ящик на роликах, и они увидели изуродованную голову Розы Лейден. Санитар выдвинул ящик чуть больше. Показалось обнаженное тело с пятнами крови на шее, груди и животе. За спиной санитара миссис Лейден судорожно глотнула воздух и отвернулась.

— Это ваша невестка? — спросил ее Карелла.

— Да.

— Как вы узнали?

— По родинке.

— По какой родинке?

— Над грудью… Мой сын считал, что родинка добавляет пикантности, и Роза часто носила платья с низким вырезом. Это… Это она… Роза.

Карелла кивнул санитару, тот задвинул ящик и захлопнул дверцу.

— Мужчину смотреть будете? — спросил он.

— Как вы, миссис Лейден?

— С меня довольно.

— В таком случае не могли бы вы сказать мне, миссис Лейден, были ли у вашего сына шрамы или татуировки? Короче, какие-нибудь особые приметы?

— Что? — переспросила миссис Лейден.

— Я говорю, шрамы…

— Ах да, у него была татуировка.

— Где, миссис Лейден?

— Что? Вы что-то спросили?

— Где у него татуировка?

— На руке.

— Какая это татуировка?

— Очень простая… Он сделал ее в юности. Ему было лет семнадцать-восемнадцать. Его не взяли в армию — он повредил барабанную перепонку. Но он хотел чувствовать себя настоящим мужчиной, вот и сделал татуировку.

— Что там изображено?

— Голубой кинжал. А на кинжале красными буквами выведено "Энди".

— Ясно, — сказал Карелла. — Вы не могли бы немного подождать меня, миссис Лейден?

— Вы хотите проверить, нет ли… у этого человека такой татуировки?

— Именно.

— На левой руке, — сказала миссис Лейден и отвернулась.

Карелла прошел за санитаром в другой конец зала, в мужскую секцию. "Лейден, Лейден, Лейден… — бормотал санитар, — вот он, Лейден". Он открыл дверцу и выдвинул ящик. У человека без лица на левом предплечье был голубой кинжал длиной в два дюйма. На кинжале было написано красными буквами "Энди".

— Порядок, — сказал Карелла.

Санитар закатил ящик обратно. Карелла подошел к миссис Лейден, она взглянула ему в глаза.

— Там ваш сын, — сказал Карелла.

Миссис Лейден молча кивнула.

Они вместе двинулись к выходу. Высокий Карелла, в строгом коричневом костюме, с карими глазами и каштановыми волосами, шел, нахмурившись, рядом с маленькой толстушкой в корсете со смешными фиолетовыми волосами. Нелепая парочка, которую объединяло только одно — насильственная смерть.

У дверей женщина остановилась, положила руку на плечо Кареллы, посмотрела ему в лицо и очень мягко сказала:

— Я все-таки должна на него взглянуть.

— Миссис Лейден!

— Потому что, если я этого не сделаю, если не смогу убедиться лично, я не поверю, что он умер, буду постоянно ждать, когда он появится целый и невредимый.

Они вернулись в морг. Санитар снова выкатил ящик, и миссис Лейден увидела развороченную, окровавленную голову трупа, застывшего на холодном алюминиевом ложе. Затем санитар еще немного выдвинул ящик. Она взглянула на предплечье, протянула руку, словно желая потрогать татуировку, но рука застыла на полпути. Женщина закрыла лицо ладонями, сказала: "Да, это мой сын", — и зарыдала.

* * *
В квартире было множество отпечатков пальцев.

Большинство из них принадлежало убитому мужчине и его жене. Это было нормально. Но имелись там и отпечатки, принадлежность которых установить не удалось. Их оставил человек с большими руками.

Отпечатки были на дверных ручках и косяках, на окне и на комоде. Но главное, они были на ружье. Третье лицо, оказавшееся в квартире в ту роковую ночь, расхаживало по ней без перчаток, спокойно дотрагивалось руками до всего и в первую очередь до ружья. Отпечатки нашли на прикладе, полпальца отпечаталось на спусковом крючке.

Криминалисты были в восторге.

Они отправили отпечатки в Бюро уголовной регистрации — и те, что сняли с четы Лейденов, и те, что принадлежали большерукому мужчине (а может, женщине), короче, отпечатки убийцы. Бюро уголовной регистрации сообщило уже к середине дня, что в архивах отпечатки мужа и жены Лейденов не значатся, и это было естественно, ведь они никогда не имели дела с полицией.

Преступление было бы раскрыто в два счета, если бы сотрудники Бюро знали, кому принадлежат отпечатки, обнаруженные на ружье.

Только они этого не знали.

Глава 3

Октябрь выдался на удивление хорошим. Октябрь вообще — лучший месяц года, но этот превзошел все ожидания. Дождь шел только однажды в начале месяца, а в остальные дни вовсю светило солнце.

Ветер был прохладным настолько, чтобы не мерзнуть в плаще, но в нем не было и намека на скорую зиму, хотя, конечно, до нее оставалось совсем немного.

Карелла где-то читал, что по количеству солнечных дней этот город занимает в Америке второе место после Лос-Анджелеса. Сегодня он был готов в это поверить. От такой статистики пришли бы в ярость Майами и Палм-Спрингс, не говоря уже о Фресно, и все же в крупнейшем американском журнале черным по белому было написано: "По количеству солнечных дней этот город на втором месте в Америке", даже если подразумевалось, что солнце светит здесь и в лютые морозы.

Карелла и Берт Клинг вышли из участка. Клинг был без плаща и без шляпы. Его светлые волосы трепал легкий ветерок. На Карелле была бурая шинель, и он чувствовал себя частным сыщиком из крутого детективного фильма. Клинг был одного роста с Кареллой, но шире в плечах и тяжелей. Они шли упругим спортивным шагом, поглядывая на голубое небо, к стоящей недалеко от участка машине Клинга.

— Ну и денек! — восхищался Берт. — В такие дни я готов продрыхнуть до двенадцати, потом пойти в парк и еще вздремнуть на солнышке.

— Красота! — согласился Карелла.

Клинг завел машину. Карелла опустил стекло, вдохнул теплый осенний воздух и блаженно улыбнулся.

Они неторопливо ехали к центру. Река Гарб искрилась на солнце, холмы на том берегу красиво контрастировали с ясным небом. Красно-зеленый буксир лениво тащился против течения, и над вспененным следом одиноко кружила чайка. За время, что Карелла и Клинг были в пути, они лишь однажды заговорили о деле. Клинг спросил, был ли ответ из ФБР на их запрос об отпечатках, Карелла сказал, что нет, и оба на время забыли об этом неприятном деле.

Фирма "Америкой трактор энд машин" располагалась на Биксби-стрит, недалеко от Ремингтон-серкл, на десятом этаже здания из стекла и бетона, в многочисленных окнах которого отражалось солнце, создавая впечатление, что это не здание, а вполне одушевленное существо. После недолгого подъема алюминиевые двери лифта бесшумно распахнулись, и сыщики оказались в устланной коврами приемной, где за столом орехового дерева сидела хорошенькая блондинка лет девятнадцати в мини-юбке. За спиной девушки на видном месте красовалось название фирмы. Голубыми глазами секретарша уставилась на Кареллу, но потом, заметив у него на пальце обручальное кольцо, перевела взгляд на Клинга.

— Мы детективы, — сообщил Карелла, показывая значок. — Нам хотелось бы поговорить с начальством Эндрю Лейдена.

— Ах да, какой кошмар! — сказала секретарша.

— Хорошего мало, — согласился Карелла.

— Правда, жуть? — обратилась она к Клингу, хлопая ресницами такой длины, что Карелла счел их накладными.

— Да, — сказал Клинг. — А вы знали мистера Лейдена?

— Еще бы, — сказала девица и спросила: — Но ведь это не значит, что вы меня подозреваете?

— Не значит, — улыбнулся Клинг.

— Вы не будете меня допрашивать? — спросила она и засмеялась, изображая из себя роковую женщину, что ей, впрочем, плохо удалось. — Признавайтесь, будете со мной разбираться или нет?

— Не сейчас, — ответил Клинг.

— Кто начальник Лейдена? — спросил Карелла.

— Вам лучше поговорить с Джо Уиттерсом, — ответила она Карелле, а Клингу сообщила: — Меня зовут Анна Гилрой.

— Очень рад, — сказал тот.

— Правда? — обрадовалась она и добавила другим тоном: — Сейчас я позвоню мистеру Уиттерсу. Как ваши фамилии?

— Детективы Клинг и Карелла, — сказал Карелла.

— А кто из вас Карелла? — спросила Анна.

— Я.

— А вы, значит, Клинг? — сделала вывод девушка.

— Именно.

— Очень приятно, — сказала она и подняла трубку. Карелла кашлянул.

— Мистер Уиттерс, — сказала в трубку Анна Гилрой, — к вам два джентльмена из полиции. Хотят поговорить об Энди Лейдене. Я могу направить их к вам? — Она слушала, округлив глаза. — Отлично, мистер Уиттерс, — сказала девушка и положила трубку. — Идемте, я покажу.

Она улыбнулась и, сделав поворот на вращающемся кресле, встала из-за стола. Мини-юбка заканчивалась на три дюйма выше колен, талию обхватывал широкий красный пояс, длинные светлые волосы доходили до лопаток. За столом Анна Гилрой выглядела на девятнадцать, но, увидев, как умело она покачивает бедрами, Карелла накинул ей пять-шесть лет. Она шла впереди и время от времени оборачивалась, чтобы удостовериться, что идущий следом Клинг не спускает с нее глаз. Так оно и было. У двери кабинета Уиттерса она выждала паузу, улыбнулась Клингу и повернула ручку двери. Анна Гилрой встала так, что сыщикам пришлось протискиваться между ней и дверью.

— Здравствуйте, джентльмены, — сказал Уиттерс, глядя на Анну, которая вышла из кабинета и затворила за собой дверь. — Нимфоманка, — буркнул он и сказал сыщикам: — Насколько я понимаю, вас интересует Энди Лейден?

— Да, сэр, — сказал Карелла.

— Меня зовут Джо Уиттерс, как вам уже, наверно, известно. А как зовут вас?

Детективы назвались, и Уиттерс обменялся с ними рукопожатиями. Это был человек лет пятидесяти пяти, седовласый и краснолицый, с желто-зелеными глазами. На его крупных руках виднелись пигментные пятна. На манжетах рубашки сверкали золотые запонки с монограммой, такая же монограмма была и на золотом овале, державшем галстук в нужном положении. У хозяина кабинета была привычка проводить ладонью по верхней губе и подбородку, словно он разглаживал невидимые усы и бороду. Говорил он с интонациями уроженца Среднего Запада, держался холодно. Уиттерс производил впечатление очень занятого человека, хотя на его столе не лежало ни листка бумаги.

— Что вы хотите знать? — спросил он.

— Давно ли Эндрю Лейден работает в фирме "Америкен трактор энд машин"?

— Около десяти лет.

— Кем?

— Специалист по сбыту. Коммерсант.

— Ему много приходилось ездить?

— Да.

— А точнее?

— Месяцев шесть в году.

— Сколько он зарабатывал?

— Тридцать пять тысяч в год. Плюс командировочные. Плюс премии.

— Значит, он был высокооплачиваемым служащим?

— Да.

— И хорошим работником?

— Да. Одним из лучших.

— Мог кто-то, по-вашему, желать его смерти?

— Нет.

— Вам он нравился?

— Лично мне?

— Да.

— Не очень, — ответил Уиттерс и после паузы добавил: — Мне вообще, признаться, мало кто нравится.

— Какую должность занимаете вы в "Америкен трактор энд машин"?

— Говорите АТМ, так проще.

— Хорошо, пусть в АТМ, — сказал Карелла.

— Я вице-президент, занимающийся вопросами сбыта, — сказал Уиттерс.

— Вы непосредственный начальник Лейдена?

— У нас есть заведующий коммерческим отделом, но сейчас он в командировке в Канаде.

— Между ним и Лейденом было какое-то соперничество?

— Если и было, я об этом ничего не знаю.

— А между Лейденом и его коллегами?

— Между коммерсантами всегда есть конкуренция, — сказал Уиттерс. — Благодаря этому и процветает бизнес. Но никто из них никогда не изъявлял желания убить кого-то из коллег. Это было бы слишком. — Уиттерс улыбнулся, но улыбка исчезла так быстро, что ни Клинг, ни Карелла не смогли бы с уверенностью ответить, была ли она вообще. Уиттерс снова провел рукой по губе и подбородку, словно стирая остатки улыбки.

— Лейден не метил на чье-то место?

— Нет.

— И не хотел получить чужой регион?

— Нет.

— Или доказать начальству, что кого-то повысили зря?

— Нет.

— Значит, ничего такого?

— Ничего.

— Он ладил с товарищами по работе? — спросил Клинг.

— В общем-то, да.

— Никаких трений?

— Мне про это ничего не известно.

— Как насчет сотрудниц?

— В каком смысле?

— В том самом, — сказал Клинг. — В амурном.

— Не больше обычного, — сказал Уиттерс. — Они все тут нимфоманки.

— Что значит не больше обычного, мистер Уиттерс?

— Ну, кто-то кого-то ущипнул, потискал… Романов он ни с кем не крутил.

— А кого вы имели в виду, мистер Уиттерс, говоря о нимфоманках?

— Всех, — отрезал Уиттерс.

— Все — нимфоманки? — переспросил Карелла.

— Да. Эти короткие юбки, блузки в обтяжку… Все нимфоманки!

— Тогда понятно, — сказал Карелла.

— Мы бы хотели осмотреть кабинет мистера Лейдена, — сказал Клинг. — Его стол, бумаги. Вдруг отыщется что-нибудь такое…

— Вряд ли. Он был в командировке, а мы всегда пересылаем корреспонденцию нашим сотрудникам туда, где они в данный момент работают.

— А где работал мистер Лейден?

— Калифорния, Орегон, штат Вашингтон.

— Когда он вернулся из последней командировки? — спросил Карелла.

— Он и сейчас должен был в ней находиться.

— Простите?

— Я говорю, он и сейчас должен был в ней находиться. От него пришла телеграмма из Сан-Франциско. Он сообщил, что в понедельник отправляется в Портленд. А понедельник как раз сегодня. Но его находят в субботу убитым в его собственной квартире, хотя он должен быть в Сан-Франциско.

— Когда он послал телеграмму?

— Мы получили ее в пятницу, в конце рабочего дня.

— Он не сообщал о намерении провести в Сан-Франциско выходные?

— Если хотите, я покажу вам телеграмму.

— Мы были бы вам признательны, — сказал Клинг.

Уиттерс вздохнул и нажал кнопку селектора:

— Джерри, отыщи телеграмму, которую на прошлой неделе мы получили от Энди Лейдена. Как найдешь, занеси. — Он отключил связь, буркнул: "Нимфоманка!" — и в очередной раз провел рукой по подбородку.

— Как вы думаете, почему он так внезапно вернулся?

— Понятия не имею. Его не было только месяц. Он должен был ехать в Орегон и Вашингтон, так что спрашивайте, почему он вернулся, не меня, а кого-нибудь другого.

В дверь постучали, и Уиттерс крикнул: "Входите!" В кабинет вошла маленькая женщина лет сорока. Неуверенной походкой она приблизилась к столу, подала телеграмму Уиттерсу, застенчиво улыбнулась сыщикам и поспешно вышла. Дверь мягко закрылась.

— Нимфоманка, — проворчал свое привычное Уиттерс, протянул телеграмму Карелле, и тот прочел:

ВЕСТЕРН ЮНИОН Телеграмма

НО 26 (Э9) ВН 391 А ТУ 376 РК РОХ

ПО СФ Кал

М-ру Джозефу Уиттерсу

"Америкен трактор энд машин" Биксби-стрит, 1211, Айсола

ЗАКАНЧИВАЮ ДЕЛА В САН-ФРАНЦИСКО ПРОВОЖУ ТАМ ВЫХОДНЫЕ С УТРА ПОНЕДЕЛЬНИКА В ПОРТЛЕНДЕ ОТЧЕТ; ВЫСЫЛАЮ ПОЗВОНИТЕ РОЗЕ ПУСТЬ ПРИШЛЕТ НОВУЮ ЧЕКОВУЮ КНИЖКУ ИЗ ВЕРХНЕГО ЯЩИКА АВИАПОЧТОЙ ОТЕЛЬ ЛОГАН ПОРТЛЕНД ОРЕГОН ДЕЛА НОРМАЛЬНО ПРИВЕТ ЭНДИ

— У вас так принято? — спросил Карелла.

— Что именно?

— То, что ваши сотрудники сообщают о своих передвижениях?

— Конечно.

— Телеграфом?

— Большинство из них звонят по пятницам. Но Энди обычно давал телеграммы.

— Почему?

— Не знаю. Наверно, не любил говорить по телефону.

— И это тоже у вас принято?

— Что?

— Сотрудники просят сообщить женам…

— Да, конечно.

— Зачем, по-вашему, ему могла понадобиться новая чековая книжка?

— Может, у него кончились чеки, — пожал плечами Уиттерс.

— Но у него же были кредитные карточки фирмы.

— Были, но далеко не везде их принимают. Наши сотрудники записывают свои командировочные расходы, потом фирма их оплачивает. Чеки — удобная форма для учета.

— М-да, — сказал Карелла, возвращая телеграмму Уиттерсу. — Это последняя информация, полученная вами от него, так?

— Так.

— И вы думали, что он в Сан-Франциско?

— Тут же сказано: провожу там выходные.

— Его жена тоже думала, что он останется на выходные в Сан-Франциско?

— Наверно, ведь он просил позвонить, и, наверно, ей позвонили. Похоже, она считала, что он там. Его не было не больше месяца. Столько, сколько занимает поездка по Калифорнии.

— Как вы думаете, он ей сообщил, что возвращается?

— Насколько я знаю Энди, он бы послал ей телеграмму, — сказал Уиттерс, коротко улыбнулся и тут же стер улыбку с лица.

— М-да, — еще раз пробормотал Карелла. — Давайте все-таки осмотрим его кабинет.

— Давайте, но вряд ли вы там что-нибудь найдете.

— А может, в столе?

— И в столе тоже. Энди Лейден все свое носил с собой. Он постоянно разъезжал.

Как и сказал Уиттерс, в кабинете Лейдена не оказалось ничего, заслуживающего внимания. Кабинет находился в конце коридора. Маленькая комнатка с бежевыми стенами, расположенная между архивом и экспедицией. Большое окно с кондиционером в нижней части выходило на улицу. На стене напротив стола висел эстамп: набросок женской головы, работа Пикассо. К доске для объявлений приколота кнопками вырезка из журнала — женщина на рисунке говорит коммивояжеру: "И не надейся, что я куплю у тебя эти щетки, Гарри! Я же твоя жена". Слово "щетки" было зачеркнуто и от руки написано "трактора". Тем же почерком вместо "Гарри" выведено "Энди".

Стол Лейдена был с металлической крышкой зеленого цвета. Насколько практично, настолько же неэстетично. Слева, рядом с телефоном, стояла фотография жены Лейдена. Похоже, она была сделана перед свадьбой. На ней Роза Лейден в вечернем платье с низким вырезом, открывавшим родинку над левой грудью, натянуто улыбалась в объектив. Кроме этого, на столе было только пресс-папье. Карелла на всякий случай проверил промокательную бумагу, но она была чистой, если не считать одного чернильного пятнышка. В верхнем ящике стола лежали скрепки, блокнот, несколько карандашей и ластик. В задней части ящика был бланк фирмы АТМ. В трех боковых ящиках лежалителефонные справочники Айсолы, Калмз-Пойнта и Риверхеда, четыре желтых разлинованных блокнота, пара потертых кожаных мокасин, роман в бумажной обложке, отрывной календарь, на верхнем листке которого значилось 3 сентября, а также ополовиненная коробка шоколадных конфет.

Сыщики поблагодарили Уиттерса за уделенное им время и двинулись к лифту. Когда они проходили мимо секретарши, та сказала Клингу:

— Как с вами связаться, если я вдруг что-то вспомню?

— Вы собираетесь что-то вспомнить? — осведомился Карелла.

— Кто знает? — сказала ему Анна и улыбнулась Клингу.

Клинг вытащил из бумажника свою карточку и подал девице.

— Бертран, — вслух прочитала она. — Никогда еще не встречала человека с таким именем.

— Теперь вот встретили, — сказал Клинг.

— Встретила, — просияла Анна.

* * *
Вернувшись в следственный отдел, Карелла и Клинг узнали от Энди Паркера, что из ФБР по телетайпу поступил ответ на сделанный в субботу запрос насчет отпечатков. ФБР не располагало никакими сведениями. Что означало: во-первых, убийца не имел криминального досье и, во-вторых, не служил в армии. Это также означало, что он не состоял на государственной службе, поскольку у государственных служащих, как правило, брали отпечатки пальцев. В понедельник к двенадцати часам дня сыщики 87-го участка поняли, что на сей раз им попался крепкий орешек.

Ружье, найденное на месте преступления, было шестизарядным помповым дробовиком калибра 0,12 со стволом в 3/4 дюйма. В патроннике имелась стреляная гильза, а в магазине — два целых патрона. Это были патроны марки "Ремингтон экспресс" с дробью номер два. Поделившись этой информацией с Кареллой, криминалисты из лаборатории сообщили ему серийный номер ружья. В понедельник, в десять минут первого, Карелла позвонил в городское отделение оружейной фирмы, назвал номер ружья и поинтересовался, где оно могло быть куплено. Сотрудник фирмы сказал, что должен поднять документы, и обещал перезвонить. Карелла продиктовал ему номер телефона следственного отдела 87-го участка и послал человека в соседнюю закусочную за сандвичем. Он доедал его со второй чашкой кофе, когда зазвонил телефон.

— Восемьдесят седьмой участок, Карелла.

— Говорит Фред Тиссен.

— Да, мистер Тиссен. Что-нибудь удалось выяснить?

— Вроде бы да. Назовите, пожалуйста, еще раз номер ружья. Я не хотел бы ошибиться.

— А-37426.

— А-37426, — повторил Тиссен. — Да, у меня тот же номер. Я проверил наши накладные за август, когда партия была отправлена в продажу. Поскольку сейчас мы высылаем партию 376, я вычислил, что партия 374 должна была пойти в августе.

— Так, так.

— Это ружье — кстати, модель 833-К — было отправлено вместе с однозарядным ружьем и двумя винтовками…

— Куда?

— И еще тогда же мы отправили нашу новую модель ружья двадцатого калибра, которая существует в двух видах — с чок-бором[20] и без него.

— Куда отправили, мистер Тиссен?

— В магазин спортивных товаров "Парамаунт".

— В Айсоле?

— Нет, в Ньюфилде. Это за рекой, в другом штате.

— Точный адрес есть?

— Да, Бартер, 1147.

— Большое спасибо, мистер Тиссен. Вы нам очень помогли.

— Неужели наше ружье использовали в преступных целях?

— Боюсь, что да.

— Мы были бы вам очень признательны, если бы сведения об этом не попали в прессу.

— Мы обычно никому не сообщаем такие сведения, мистер Тиссен.

— Спасибо вам.

— Это вам спасибо, — сказал Карелла. То, что ружье было куплено в Ньюфилде, означало, что убийца неплохо разбирался в правилах приобретения оружия. Несмотря на то, что во многих районах Соединенных Штатов охотники (а также убийцы) могли приобретать оружие относительно легко, в городе, где жили и работали Клинг с Кареллой, все было несколько иначе. Желающий купить оружие должен был сначала получить разрешение, которое не выдавалось:

1) лицам, не достигшим восемнадцати лет;

2) лицам, ранее судимым;

3) лицам, страдающим психическими заболеваниями, алкоголизмом и наркоманией, если соответствующие специалисты не признали их здоровыми;

4) лицам с физическими дефектами, которые препятствуют безопасному обращению с оружием;

5) лицам, уволенным из вооруженных сил за нарушения дисциплины.

Кроме того, требовались две фотографии, сделанные не ранее чем за месяц до подачи заявления, и отпечатки пальцев.

Закон был суров, но справедлив.

Однако в городе Ньюфилде, расположенном на другом берегу реки, можно было купить ружье или винтовку в любом магазине, торгующем оружием, и единственное, что требовалось, это деньги для оплаты. Если вы намеревались ввезти оружие в этот город, закон требовал в течение сорока восьми часов подать заявление в полицию, и до получения регистрационного удостоверения оружие находилось в полицейском участке по месту жительства владельца. Но если вы покупаете ружье в Ньюфилде, чтобы застрелить двух человек, то вряд ли вы станете действовать, как того требует закон.

Магазин спорттоваров "Парамаунт" находился в самом центре Ньюфилда, в деловом квартале, представлявшем собой треугольник, сторонами которого служили границы китайского города, железнодорожной товарной станции и итальянского квартала. Владельцем магазина был приятный человек с лунообразным лицом по имени Эйб Фельдман. Когда сыщики вошли в магазин, он как раз готовился выполнить заказ местной школьной команды по футболу — подбирал рубашки, щитки и шлемы. Прилавок был завален доспехами, столь необходимыми в этой воинственной игре.

Карелла и Клинг сообщили, кто они такие, и Фельдман сильно загрустил.

— Что-то не так? — обеспокоенно спросил он. — Что-то случилось?

— Вы тут ни при чем, мистер Фельдман. Мы расследуем убийство…

— О Господи! — вздохнул Фельдман.

— …и имеем основания полагать, что оружие куплено в вашем магазине. Мы хотели бы знать…

— О Господи! — повторил Фельдман.

— Не могли бы вы посмотреть по вашим квитанциям…

— Когда это было? — спросил Фельдман.

— Ружье поступило к вам после четвертого августа.

— Значит, август?

— Да.

— Я уже убрал все квитанции за август и сентябрь.

— Их трудно достать?

— Они в задней комнате, но там такой кавардак! Мне самому туда страшно входить.

— Но дело срочное…

— У меня сейчас самый разгар работы. Я подбираю форму для футбольной команды.

— Произошло убийство, — мягко напомнил Клинг.

— А это не убийство? — спросил Фельдман, показывая на гору футбольного обмундирования. — Ладно, пойдемте!

Задняя комната магазина Фельдмана была олицетворением беспорядка. Все углы забиты хоккейными клюшками, на крючках висели вперемежку коньки и боксерские перчатки, к стенам прислонены лыжи и шесты для прыжков, удочки спутанными ворохами лежали на длинных полках, коробки с шариками для пинг-понга соседствовали с упаковками охотничьих ножей. На всем лежал толстый слой пыли.

— Какой кошмар! — вздыхал Фельдман. — Когда я сюда захожу, у меня разыгрывается язва. Значит, август?

— Во всяком случае, не раньше.

— Август, август, — бормотал Фельдман. — Где у нас тут август?

Он взял коробку с блеснами, сдул с нее пыль и поставил на полку, где лежали эспандеры, достал другую коробку, сдул пыль и с нее, покачал головой, сказал: "Нет, это июль", — и взял еще одну коробку. "А тут что? — спросил он сам себя и тут же ответил: — Дробь", — положил коробку на груду хоккейных шайб, приподнял крышку большой коробки и сказал:

— Сентябрь! Может, начнете с сентября?

— Можно и так, — согласился Карелла.

— Куда бы ее поставить? — сказал Фельдман, озираясь по сторонам. Тут взгляд его упал на ящик с бейсбольными битами, и он водрузил коробку на него. Коробка оказалась доверху набитой квитанциями. Они полетели на пол, как только Фельдман снял крышку. — Здесь их тысяч десять, — сказал Фельдман.

— Ну уж! — улыбнулся Карелла.

— Пусть пять, но все равно много.

— Когда вы продаете ружье, вы записываете его номер? — спросил Клинг.

— А как же! — воскликнул Фельдман. — В полном соответствии с законами нашего штата.

— Это касается пистолетов, — поправил его Карелла. — А как насчет ружей?

— Ах, ружей! Нет, не записываю, — опечалившись, ответил Фельдман. — Но ведь я не обязан этого делать, так?

— Так.

— Записывать не записываю. А что, у вас есть номер?

— Да.

— От него немного толку, — сказал Фельдман, покачивая головой.

— А как насчет номера модели? Вы не указываете его в накладной?

— Обязательно указываю! Кроме того, я не продаю ружья тем, кого не знаю лично. Вернее, продаю, но записываю имя и адрес покупателя.

Карелла кивнул. Клинг назвал Фельдману фирму и номер модели — 833-К, и все трое стали рыться в квитанциях. В коробке, как подсчитал Клинг, их было пятьсот тридцать семь. Ни на одной не значилось ружье этой модели.

— Выходит, оно было продано в августе, — сказал Карелла.

— Ну и везет же мне, — откликнулся Фельдман.

Видно было, что им овладел азарт следопыта. Ему очень хотелось найти квитанцию и внести свой вклад в поимку убийцы. Он старательно искал в захламленной и запыленной комнате коробку с квитанциями за август. Наконец ему улыбнулась удача: он нашел ее в дальнем углу комнаты, на нижней полке под шестью упаковками теннисных мячей.

Клинг снова взялся считать квитанции, которые они просматривали втроем. На квитанции номер двести двенадцать Фельдман воскликнул: "Вот она!"

Сыщики уставились на бумажку.

— Видите, — сказал Фельдман, — вот фамилия, вот адрес. Когда я продаю ружье незнакомому человеку, я все записываю. Мало ли что случится, вдруг какой-нибудь псих задумал убить президента, верно я говорю?

Покупателя звали Уолтер Дамаск, и жил он в доме 234 по Южной Второй улице. Ружье стоило 74 доллара 95 центов плюс пятипроцентный федеральный налог с продажи и двухпроцентный местный.

— Сколько вы продали таких ружей в августе? — спросил Клинг.

— Господь с вами. Ко мне поступило только одно такое ружье.

— Значит, ружье купил некто Дамаск?

— Да.

— Неужели это настоящее имя? — спросил Клинг.

— Вы не просили его предъявить удостоверение личности, мистер Фельдман? — спросил Карелла.

— Не просил.

— Почему?

— Я никогда не спрашиваю удостоверений.

— Но когда вы продаете оружие незнакомому человеку, то записываете его фамилию и адрес?

— Да.

— А удостоверения не спрашиваете?

— Нет.

— Зачем же тогда записывать? — спросил Карелла.

— Я как-то об этом не задумывался, — пожав плечами, ответил Фельдман. — Вообще-то, я не обязан записывать. В нашем штате можно купить ружье или винтовку без специального разрешения. Без ничего! Я записываю фамилии и адреса просто так, на всякий пожарный случай. Вдруг какой-то псих что-то задумал… Вы понимаете, что я имею в виду.

— Еще как, — сказал Карелла.

Глава 4

Дом 234 по Южной Второй улице оказался угловым. Это здание из красного кирпича когда-то считалось шикарным. Оно было богато украшено лепниной, а верх арки венчало скульптурное изображение женской головы с отбитым носом и голубой надписью на губах "Сюда". Когда Карелла и Клинг подошли к подъезду, у дверей на улице стояли двое парней. Учуяв сыщиков, они напряженно смотрели, как те изучают фамилии на почтовых ящиках. Однако вслух парни ничего не сказали.

У. Дамаск жил в квартире 31.

На лестнице воняло трущобой. Трущобные звуки раздавались в коридорах, за дверями квартир и во дворе. Всюду кипела жизнь, невидимая, напряженная, порой очень бурная. Обитатели этой многослойной каменной пещеры, вонявшей мочой и прогорклым жиром, ели, пили, спали, занимались любовью и испражнялись. На площадке второго этажа на Клинга и Кареллу уставилась крыса размером с кошку. Свет, проникавший с улицы через окно, отражался в бусинках крысиных глаз. Карелла, уже на всякий случай вытащивший револьвер, чуть было не выстрелил, но вовремя сдержался. Крыса не отступила, и, когда сыщики, прижимаясь к перилам, прошли мимо, она повернула голову и посмотрела им вслед, готовая в любой момент пуститься наутек.

Квартира 31 находилась в середине коридора. Клинг подошел к двери, послушал, что творится внутри, покачал головой, отошел и прислонился спиной к противоположной стене. Карелла занял позицию рядом с дверью, снял револьвер с предохранителя и положил палец на спусковой крючок. Клинг хорошенько оттолкнулся от стены и со всей силой ударил ногой в дверь чуть выше замка. Дверь распахнулась. Клинг ураганом ворвался в комнату, и Карелла с револьвером в руке последовал его примеру. В комнате никого не было.

Они прочесали всю квартиру. Дверь ванной была закрыта. Карелла медленно левой рукой повернул ручку, рывком распахнул дверь и, держа револьвер перед собой, вошел. В ванной тоже было пусто.

— Позови техника, — сказал он Клингу. — А я посмотрю, нет ли здесь чего интересного.

Квартира была маленькой и очень грязной. Входная дверь, так ловко выбитая Клингом, находилась как раз напротив гостиной. В углу расположился гарнитур из трех предметов: одно кресло с золотой обивкой, другое — с голубой и темно-бордовая тахта. Над телевизором висела репродукция картины под Рембрандта — улыбающийся крестьянин с трубкой. На тахте валялась иллюстрированная утренняя газета. Номер был от 9 сентября. На полу стояли банки из-под пива и полная окурков пепельница. На кухне в мойке скопился недельный запас грязных тарелок, а на столе стояла посуда с остатками завтрака. Судя по окаменевшим овсяным хлопьям в чашке, последний раз Дамаск завтракал здесь месяца два назад, примерно в то время, когда купил газету. На полу в ванной, возле унитаза, Карелла обнаружил открытый номер "Лайфа", на умывальнике — безопасную бритву и комья застывшего крема для бритья. Куда бы ни отправился Дамаск, бритву он с собой не взял. Около крана холодной воды лежали два кусочка туалетной бумаги с крошечными пятнышками крови. Похоже, хозяин брился, порезался и воспользовался туалетной бумагой, чтобы остановить кровь. В раковине у стока застряли волосы и кусочек мыла "Айвори". У одной из гнутых на старинный манер ножек ванны лежали скомканные мужские трусы. За тюбиком пасты на умывальнике гнездились тараканы, по полу бегали мокрицы. Ванная комната была, пожалуй, самым прелестным уголком в квартире.

Немногим уступала ей спальня.

Неубранная кровать выглядела отвратительно: подушка лоснилась от жира, а простыни были заляпаны спермой. На ночном столике стояла коробка, в которой, судя по надписи, находились противозачаточные средства. Карелла потряс коробку над кроватью, и из нее вывалились два презерватива. В комнате пахло грязным бельем и окурками. Карелла подошел к окну и распахнул его. На ступеньке пожарной лестницы примостились порожняя молочная бутылка и коробка из-под крекеров. В квартире дома напротив женщина в цветастом халате убирала кухню и что-то напевала. Вздохнув, Карелла отошел от окна.

В единственном стенном шкафу на полу лежала груда грязных сорочек и нижнего белья. На вешалке одиноко висел коричневый костюм. Взглянув на ярлык, Карелла не без удивления отметил, что он куплен в одном из самых дорогих магазинов мужской одежды. На полке лежала мягкая серая шляпа. В дальнем углу шкафа Карелла обнаружил открытую шкатулку, а в ней "Айвер Джонсон" калибра 0,22 и семнадцать патронов.

На комоде в спальне стояла бутылка виски, спиртного в ней оставалось пальца на три. Рядом два стакана, причем на одном из них виднелись следы помады. На комоде лежала коробка спичек и смятая пачка из-под сигарет "Уинстон". Когда Карелла открывал ящик комода, вошел Клинг вместе с техником-смотрителем. Это был колченогий негр лет сорока пяти в грубых хлопчатобумажных брюках и черном свитере. У него был вид человека, очень недовольного тем, что, во-первых, он негр и, во-вторых, колченогий. Он явно не любил белых, не любил людей, пышущих здоровьем, и полицейских. Тем не менее он терпеливо ждал, когда его начнут допрашивать двое белых и абсолютно здоровых полицейских.

— Это техник-смотритель, — сказал Клинг. — Его зовут Генри Янси.

— Здравствуйте, мистер Янси, — сказал Карелла. — Я детектив Карелла, а это мой коллега детектив Клинг.

— Я уже с ним познакомился, — буркнул Янси.

— Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, если вы не возражаете.

— А если возражаю? — отозвался Янси.

— Нам просто хотелось бы узнать кое-что о жильце этой квартиры.

— Что именно? — спросил Янси. — Спрашивайте побыстрей, а то мне надо на улицу, забирать мусорные баки. Иначе полиция меня оштрафует.

— Мы постараемся вас не задержать, — сказал Карелла. — Кто снимает эту квартиру?

— Уолтер Дамаск.

— Он давно здесь живет?

— Года три-четыре.

— Женат?

— Нет.

— Живет здесь один?

— Как сказать, — пожал плечами Янси. — Вообще-то один, но, когда он здесь, к нему ходят женщины.

— Он здесь редко бывает?

— Бывает, но не регулярно.

— Нельзя ли поточнее?

— Он то появляется, то снова куда-то исчезает. Я не задаю вопросов, если жилец исправно платит за квартиру.

— А он платит исправно?

— Владелец дома не жалуется, значит, платит. Я здесь только техник-смотритель.

— Когда вы его видели в последний раз?

— Не помню.

— Недавно?

— Не помню.

— Может, в сентябре?

— Говорят вам, не помню.

— Мистер Янси, нам бы очень не хотелось тревожить жильцов на этаже, чтобы выяснить, когда Дамаск был здесь в последний раз.

— Это же ваша работа, — сказал Янси и уточнил: — Тревожить людей.

— Ничего подобного, — сухо заметил Клинг. — Наша работа — найти человека, подозреваемого в убийстве.

— А кого убили? — спросил Янси.

— Почему вас это интересует? — в свою очередь полюбопытствовал Карелла.

— Просто так, — пожал плечами Янси.

— Попробуйте все-таки вспомнить, когда вы в последний раз видели Дамаска.

— Не то в конце лета, не то в начале осени.

— До Дня Труда[21]?

— Вроде бы.

— И с тех пор не встречали?

— Я не уверен, что и тогда его видел.

— В этом месяце вы его видели?

— Нет.

— Значит, в октябре не видели, так?

— Так.

— Но в сентябре вы его видели, причем, как вам кажется, до Дня Труда, так?

— Так.

— Он был один?

— С ним была женщина.

— Вы знаете, кто она?

— Нет, он все время приводил новых женщин.

— Эту женщину вы прежде встречали?

— Пару раз.

— Но не знаете ее имени?

— Нет, не знаю.

— Как она выглядела?

— Не помню.

— Белая, негритянка?

— Белая.

— Волосы?

— Рыжие.

— Глаза?

— Не помню.

— Хорошенькая?

— Для белой женщины хорошенькая.

— Сколько же ей лет?

— Лет тридцать.

— Она из здешних?

— Не думаю. Я видел ее, только когда Дамаск приводил ее к себе.

— Часто приводил?

— По крайней мере несколько раз.

— Сколько лет Дамаску?

— Лет сорок.

— Как он выглядит? — спросил Карелла.

— Вашего роста, темные волосы, голубые глаза. Хорош собой.

— Ты слышал, Берт? — сказал Карелла.

— Угу, — отозвался тот, не отрывая глаз от блокнота.

— Он белый? — решил уточнить Карелла.

— Белый.

— Цвет лица?

— Я же сказал — белый.

— А точнее? Смуглый, бледный, желтоватый?

— Лицо светлое такое…

— Телосложение?

— Примерно как ваш приятель.

— Усы или бороду носит?

— Нет.

— Шрамы есть?

— Нет.

— Татуировка?

— Нет.

— Какие-то особые приметы?

— Вроде никаких.

— Физические дефекты?

— Вы имеете в виду, не колченогий ли он?

— Я имею в виду вообще любые физические дефекты, — не дрогнул Карелла.

— Нет, никаких дефектов.

— Так, теперь о голосе. Какой у него голос?

— Голос как голос…

— Хриплый, приятный, мягкий, женственный?

— Он не пел!

— Шепелявит, может, или заикается?

— Нет, ничего такого. Голос вроде бы мягкий. И еще он говорит быстро. Очень быстро.

— Берт! — сказал Карелла. — У тебя вопросы есть?

— Кольца, перстни…

— Носит ли он кольца или какие-то другие украшения?

— У него было кольцо с инициалами.

— С какими? "У" или "Д"?

— "У".

— На правой или на левой руке?

— На правой вроде бы.

— Еще что-нибудь?

— Браслет.

— Золотой, серебряный?

— Серебряный.

— На нем что-нибудь выгравировано?

— Я вблизи его не видел, — сказал Янси.

— Вы не знаете, где работал Дамаск?

— Нет, я здесь только техник-смотритель.

— Но вы уже нам очень помогли, мистер Янси, — сказал Карелла.

— Вы отлично обрисовали этого человека, — уточнил Клинг.

Янси подозрительно на них посмотрел. Он не ждал от белых ничего хорошего и скептически покачал головой, давая понять этим ищейкам, что его грубой лестью не проймешь.

— Мне надо идти к моим мусорным бакам, — сухо напомнил он.

— Если что, мы поговорим с патрульным, — пообещал Карелла.

— Как же! И штраф, наверно, заплатите?

— Штрафа не будет, мистер Янси. Попробуйте вспомнить, когда Дамаск обычно уходит из дома и когда возвращается?

— Если у него и есть работа, то ночная, — сказал Янси. — Здесь я его встречал только днем.

— Он уходит из дому по вечерам?

— Вроде да.

— В какое время?

— Часов в восемь, девять.

— Но вы не знаете, куда он направляется?

— Нет.

— Спасибо вам, мистер Янси.

— Это все?

— Все. Спасибо.

Янси похромал к двери. Прежде чем выйти из квартиры, он повернулся и спросил:

— Но с глазами-то у меня порядок, верно?

— В каком смысле? — не понял Карелла.

— Обрисовал-то я вам его как следует, — буркнул Янси и был таков.

Карелла подошел к комоду. В верхнем ящике, в коробке с булавками для галстука и запонками, он обнаружил неоплаченный еще чек на сто десять долларов семьдесят девять центов, выписанный на имя Уолтера Дамаска. Его подписал некто Дэниэл Кадахи из "Уютного уголка".

— Что-нибудь важное? — спросил Клинг.

— Надеюсь, — ответил Карелла.

* * *
"Уютный уголок" был ночным клубом с баром в Риверхеде на Довер-Плейнз-авеню. Владельца звали Дэниэл Кадахи. Когда Карелла с Клингом пришли к нему в пять вечера, он обедал.

— В этом заведении обедаешь не когда хочется, а когда есть возможность, — объяснил хозяин. — Еще немного, и здесь будет настоящий дурдом.

Кадахи был невысокого роста, с лысой головой и сломанным носом. На правом виске — шрам от ножа, правый глаз то и дело подергивался, может, при мысли о том, как его в свое время чуть не выкололи. Кадахи сидел за столиком у стойки бара, ел бифштекс с жареным картофелем и запивал пивом "Хайнекен". Бар был обставлен в псевдоуютном стиле: скатерти в клетку, деревянные панели по стенам, фальшивые свечи-лампочки на столах. В одном конце зала было место для танцев, там стояли инструменты. Судя по надписи на большом барабане, группа, игравшая в баре, называлась "Мародеры Кена Мерфи".

Кадахи пригласил детективов сесть, что они и сделали, в то время как Кадахи продолжал расправляться с бифштексом. Прожевывая очередной кусок, он сказал:

— Ну конечно, я знаю Уолли. И куда же подевался этот тип?

— Он у вас работает?

— Вышибалой.

— Каждый день?

— Кроме воскресенья. По воскресеньям заведение закрыто.

— Когда вы видели его в последний раз, мистер Кадахи?

— Вечером в пятницу. Он должен был выйти на работу и в субботу, но не вышел. Жду его сегодня, но придет или нет, никому не известно.

— Он не звонил?

— Нет.

— А вы ему?

— У него нет телефона.

— С ним никак нельзя связаться?

— Он живет в Айсоле в какой-то жуткой трущобе. Я туда не поеду, хоть озолоти!

— Он живет на Южной Второй, правильно?

— Вроде бы. Там сплошные негры и пуэрторикашки. Я бы не сунул туда носа даже в сопровождении отряда Национальной гвардии.

— У него, значит, телефона нет?

— Нет.

— Как же так?

— В каком смысле?

— Редко у кого нет телефона.

— Да он там толком и не живет. Невелика разница, есть у него телефон или нет.

— Если он живет не там, то где? — спросил Клинг.

— А черт его знает! Он работает, остальное меня не колышет. В его частную жизнь я не вмешиваюсь. За семьдесят пять долларов в неделю он выбрасывает из клуба тех, кто поднимает волну. Таков наш уговор. А жить он может, где ему взбредет в голову, — хоть в парке на скамейке. Мне все равно.

— Он не женат, как вы думаете?

— Если да, то у него целый гарем.

— То есть?

— На нем всегда виснут девки. Он у нас красавчик. Вроде бы даже собирался стать актером.

— Он когда-нибудь говорил вам, что женат?

— Нет. По-моему, он холостяк. Парню с такой внешностью и жениться-то глупо!

— Значит, в пятницу вечером, как вы сказали, он был здесь?

— Да.

— В какое время?

— Пришел к девяти. Ушел, когда закрылись.

— А именно?

— В два. Обычно в будни мы закрываемся в час. В пятницу — в два. В субботу — в три. В воскресенье вообще не работаем. Вот так.

— Значит, он ушел в два?

— Да. Я с ним расплатился, и он исчез.

— Этот чек вы ему дали? — спросил Карелла и вынул из кармана трофей.

— Мой чек. Я плачу раз в две педели. Это его заработок за две недели минус страховка и что забирает государство. Остается как раз сто десять долларов семьдесят девять центов.

— Это означает, что он был у себя между субботой и понедельником, — сказал Клинг.

— Что, что? — не понял Кадахи.

— Мысли вслух, — пояснил Карелла.

— А! — сказал Кадахи и подлил себе пива из бутылки. — Вы, ребята, не желаете выпить или закусить?

— Нет, спасибо, — поблагодарил Клинг.

— Слишком рано для вас?

— На работе не положено, — объяснил Карелла.

— Эх, если бы мне платили по пять центов за каждого полицейского, которому не положено пить, а он все равно заходит ко мне и принимает по три порции! Особенно зимой.

— М-да, — только и сказал Карелла.

— А зачем вам понадобился Уолли? Он что-то натворил?

— Не исключено.

— Вы нам не дадите знать, если он появится? — спросил Клинг.

— Почему бы и нет? А что он сделал?

— Убил кое-кого.

Кадахи присвистнул и снова отхлебнул пива.

— Вы когда-нибудь видели его с оружием? — спросил Клинг.

— Нет.

— На работе он не носит ничего такого?

— Нет.

— Мы имеем в виду "Айвер Джонсон" калибра ноль двадцать два, — пояснил Карелла.

— Я как-нибудь отличу "Айвер Джонсон" калибра ноль двадцать два от "паккарда" выпуска тридцать седьмого года, — хмыкнул Кадахи. — Он что, из этой пушки стрелял?

— Нет, — сказал Карелла и нахмурился.

— И когда он отличился?

— В ночь на субботу.

— После того как ушел отсюда?

— Похоже.

— Он не мог ничего такого сделать, — отрезал Кадахи. — Если, конечно, она его в это не впутала.

— Кто?

— Эта девка.

— Какая девка?

— Он ушел отсюда в пятницу с какой-то девкой.

— Кто такая?

— Не знаю. Но я ее видел здесь и раньше. Она иногда приезжала за ним в желтом "бьюике".

— Как она выглядит?

— Хорошенький помидорчик, — сказал Кадахи. — Рыжие волосы, зеленые глаза, все на месте.

— Говорите, он ушел с ней в ночь с пятницы на субботу?

— Да.

— В два часа?

— Так точно.

— Она была в "бьюике"?

— Да, она всегда ездит в этой желтой подводной лодке.

— Дамаск не сказал, куда они собираются?

— Куда бы вы поехали с хорошенькой девицей в два часа ночи? — осклабился Кадахи.

До Южной Второй сыщики добрались за сорок две минуты. Они ехали спокойно, не превышая скорости, а затем внесли поправку на слабое движение в два часа ночи и вычли десять минут. Это означало, что Дамаску и его рыжеволосой подруге потребовалось около получаса, чтобы доехать из "Уютного уголка" до его квартиры. Если они отправились именно туда, то должны были приехать примерно в половине третьего. Правда, не исключено, что они направились к рыжеволосой. А может, сразу поехали к Лейденам, где Дамаск выстрелил четыре раза — по два в каждого из супругов, а девица стояла и смотрела. Это выглядело не очень правдоподобно, но Карелла и Клинг были опытными полицейскими и знали, что, когда дело касается убийства, ничего неправдоподобного быть не может.

Генри Янси как сквозь землю провалился. Они поднялись на третий этаж и постучали в квартиру 33.

— Кто там? — раздался женский голос.

— Полиция.

— Дьявол! — выругалась женщина.

Детективы ждали у запертой двери. Затем послышались шаги, звякнула цепочка, щелкнул замок. Дверь открыла женщина лет сорока, на голове у нее были бигуди, а сверху наброшен платок. Она была в переднике и в руке держала деревянную ложку.

— Что случилось? — спросила она. — Я готовлю ужин.

Карелла показал ей значок и сказал:

— С вашего разрешения мы зададим вам несколько вопросов.

— А что случилось? Мы ничего такого не сделали.

— Вы были дома ночью в пятницу?

— Да — и я, и муж. Так что, если где-то что-то стряслось, мы к этому отношения не имеем.

— В половине третьего вы спали?

— Да.

— Вы не слышали, кто-нибудь проходил по лестничной площадке?

— Говорю вам, мы спали.

— И ничего не слышали?

— А вы слышите, что происходит вокруг, когда спите? — спросила женщина.

— Благодарю вас, — сказал Карелла, и женщина захлопнула дверь.

— Не могу взять в толк, зачем он покупал ружье, если у него в шкафу был револьвер, — задумчиво произнес Карелла.

— Я многого тут не могу взять в толк, — ответил Клинг. — Зайдем в тридцать вторую.

Женщина из этой квартиры сообщила им, что в пятницу вечером ходила на собрание "Американского легиона" и вернулась с мужем домой в половине четвертого. Ничего подозрительного она не заметила.

— Вы вообще ничего не слышали? — спросил Карелла.

— Ровным счетом ничего.

— А обычно вы слышите, что творится у соседей?

— Ну, стены-то довольно тонкие.

— Как, по-вашему, туда никто не входил?

— В каком смысле? Что, их ограбили? У нас в доме недавно обокрали несколько квартир.

— Нет, никого не ограбили, — сказал Карелла. — Просто мы пытаемся узнать, был ли в ночь на субботу Уолтер Дамаск у себя или нет.

— Не был, — ответила женщина.

— Откуда вы знаете?

— Я видела его внизу, возле дома.

— И что же он там делал?

— Садился в желтый автомобиль.

* * *
Они снова поехали в центр — такой уж сегодня выдался день — и установили, что добраться от Южной Второй до квартиры Лейденов на Саут-Энджелс-стрит можно минут за двадцать (опять-таки если сделать десятиминутную поправку на ночное движение). Это означало, что Дамаск мог выехать от своего дома примерно в половине четвертого (проведя час в обществе загадочной рыжеволосой девицы) и приехать к Лейденам без двадцати четыре. Если добавить пять минут на езду в лифте или подъем на третий этаж на своих двоих, можно считать, что убийство произошло в три сорок пять. Глубокой ночью кто-то четырежды выстрелил из ружья, и ни одному из жильцов не пришло в голову заявить об этом в полицию!

Тут было о чем подумать.

Было уже полвосьмого, и оба сыщика сильно устали.

Они решили, что раздумья можно отложить до утра. Карелла позвонил в следственный отдел и сообщил, что они заканчивают смену. Детектив Мейер Мейер, дежуривший у телефона, сказал на это: "Короткая сегодня смена". Впрочем, так он говорил всегда, независимо от того, кто во сколько звонил, чтобы сообщить, что заканчивает работу.

Его работа только начиналась.

* * *
Дело в том, что зарезали женщину.

Никакой пикантности, никакой эротики. Просто в грудь ей вонзили хлебный нож — самое заурядное убийство. Нападавший, судя по всему, нанес удар снизу вверх, а не сверху вниз, потому что нож был воткнут под левую грудь.

Пол кухни был в крови, женщина лежала у раковины в осколках битой посуды. Похоже, убийца напал на нее в тот момент, когда она мыла тарелки. В общем, заурядное убийство, из тех, что случаются вечером в понедельник. Просто женщина лежала на полу в луже собственной крови, а в груди у нее торчал хлебный нож.

Мейер Мейер прибыл на место преступления в три минуты первого ночи.

Патрульный Стюарт Коллистер позвонил в участок в 23.55, после того как на улице к нему подошел человек и сказал: "Извините за беспокойство, там наверху лежит мертвая птичка!" Этой птичкой и оказалась женщина лет пятидесяти с хлебным ножом в груди. Ее потускневшие карие глаза глядели в потолок, большой рот был искусно уменьшен помадой. На ней было черное платье, черные чулки, черные лакированные туфли и нитка жемчуга. От нее уже попахивало, так как лежала она давно. Цвет лица нельзя было назвать очень уж свежим, потому что радиаторы отопления работали вовсю и в такой жарище разложение шло полным ходом. В общем, самая обыкновенная смерть от удара ножом.

Мейер вышел поболтать с ребятами из отдела по расследованию убийств, затем пообщался с фотографом и только после этого отыскал патрульного Коллистера, который допрашивал человека на улице.

Тот выглядел слишком уж лихо для своих лет. Мейер решил, что ему шестьдесят с небольшим. На нем был синий блейзер с медными пуговицами, бежевые отутюженные брюки, голубой свитер-водолазка, а на ногах — коричневые замшевые сапоги. Седые волосы он причесывал так, как это, наверно, делал Юлий Цезарь до того, как начал лысеть и пристрастился к лавровым венкам.

Свидетеля звали Барнабас Коу, и он сгорал от нетерпения рассказать Мейеру, как обнаружил труп.

— Во-первых, как ее зовут? — спросил Мейер.

— Марджи Ридер. Маргарет.

— Возраст?

— Пятьдесят два года.

— Это ее квартира?

— Да.

— Итак, я вас слушаю.

Они стояли у входа в квартиру, а мимо них сновали криминалисты со своим оборудованием. Приехал судмедэксперт; из квартиры вышел фотограф, чтобы взять лампу-вспышку из кожаной сумки, которую оставил в коридоре. Появился сотрудник окружной прокуратуры, поздоровался с Мейером и направился к ребятам из отдела по расследованию убийств, чтобы вместе с ними предаться воспоминаниям о незабываемых убийствах, которые им довелось расследовать. Мейер был высоким голубоглазым человеком, и свою лысину он не пытался скрыть под шляпой. Императорская прическа Барнабаса Коу приходилась ему как раз по подбородок. Коу говорил, глядя в глаза Мейеру, голова его тряслась от возбуждения, голубые глаза сверкали.

— Мы с Марджи были друзьями. Жили на одной лестничной площадке. Когда, кстати, это было? В шестидесятом году, нет, в шестьдесят первом. Никаких амуров, но дружить дружили. Безумная женщина эта самая Марджи. Мне она нравилась. Потом ей пришлось уехать, потому как здесь жить гораздо дешевле, а денежный ручеек иссяк.

— То есть?

— Страховка за мужа. Он сыграл в ящик сразу после войны. Я имею в виду ту большую войну.

— Отчего он умер?

— Рак легких, — сказал Коу и, помолчав, добавил: — Хотя в жизни не выкурил ни одной сигареты.

Мейер кивнул. Он с восхищением рассматривал пеструю одежду Коу, слушал его бойкую речь и ждал, когда же тот стянет с себя резиновую маску шестидесятилетнего старца и покажет миру свое юношеское лицо.

— Так или иначе, — продолжал Коу, — мостов мы не сжигали, даже когда она перебралась сюда. Квартал, что и говорить, не рай, можно сказать, это просто выгребная яма. Верно я говорю? Дешевка — она всегда дешевка. Что за радость жить в свинюшнике? Не понимаю.

— Никакой радости, — согласился Мейер, глядя на морщинистое, усталое лицо своего собеседника. А тот, поблескивая глазами, продолжил рассказ:

— Марджи, конечно, не жила в свинарнике. У нее очень даже симпатичная квартирка. Для этих мест, — уточнил он.

— Само собой, — отозвался Мейер.

— Она время от времени заезжала ко мне, когда бывала в центре, ну и я иной раз заглядывал к ней. Она, после того как переехала, завела себе новое хобби — стала писать стихи. Представляете?

— Угу, — ответил Мейер.

— Когда я к ней приезжал, она всегда угощала меня своей писаниной. "О, город-великан, твои объятья душат, и терпкий запах твоих сточных канав — твой едкий пот — пьянит и вызывает отвращение…" Лихо?

— Еще как, — согласился Мейер. — А вы, собственно, что здесь…

— Сегодня у меня было свидание с маленькой пуэрториканской птичкой, у нее гнездышко на Эйнсли. Прелесть, просто прелесть! Огромные карие глаза, маленькое упругое тело. Конфетка!

Мейер промычал что-то неопределенное.

— Должен был доставить ее домой в целости и сохранности к половине двенадцатого. Родители строгие, как не знаю кто. Слава Богу, они не послали с ней дуэнью. Ей только девятнадцать, а когда имеешь дело с сеньоритами, всего можно ожидать.

Коу улыбнулся и подмигнул Мейеру. Тот чуть было не подмигнул ему в ответ, но вовремя взял себя в руки.

— Времени у меня оставалось — девать некуда, вот я и решил нагрянуть к Марджи. Узнать, как она поживает, послушать ее новые вирши. "Твой волосатый инкубус вселяет ужас" — это еще один ее перл. Жуть, да?

— Жуть. Что же вы увидели, когда пришли?

— Я постучал в дверь. Никто не ответил. Я снова постучал, опять молчание. Потом повернул ручку. Сам не знаю зачем. Обычно ведь как бывает: стучишь — не открывают. Значит, никого нет дома. Ты поворачиваешься и уходишь. Верно?

— Верно.

— Но я повернул ручку, и дверь открылась. Я окликнул ее: "Марджи!" Мне никто не ответил. Я заглянул в квартиру. Запашок — будь здоров! Это меня удивило. Марджи всегда была такой чистюлей, что просто кошмар. В общем, я взял и вошел. И увидел ее в кухне на полу с ножом в груди.

— И что вы сделали?

— Закричал.

— А потом?

— Побежал вниз.

— Потом?

— Нашел патрульного и сказал ему, что в квартире наверху — убитая. Я сказал, что Марджи убили. — Коу помолчал и спросил: — Вам нужно имя сеньориты?

— Зачем?

— Чтобы проверить мой рассказ. — Коу пожал плечами. — Чтобы удостовериться, что я провел с ней вечер, а не зарезал бедняжку Марджи.

— Судя по виду бедняжки Марджи, — сказал Мейер, — мне следовало бы поинтересоваться, что вы делали неделю назад.

Глава 5

Его прогноз не подтвердился.

Впрочем, он не был судмедэкспертом. Увидев лицо убитой, Мейер предположил, что она лежит здесь уже неделю.

Судмедэксперт придерживался другого мнения. В квартире вовсю работало отопление — большая редкость в октябре для таких трущоб. Владельцы домов в этих районах приберегают топливо на январские и февральские холода и до конца декабря стараются лишнего не тратить. Но окна квартиры были наглухо закрыты, в квартиру никто не входил, и никто из нее не выходил, а значит, она не проветривалась, и в тепле бедная Марджи Ридер плохо сохранилась.

По мнению судмедэксперта, это случилось в пятницу вечером.

Несчастную птичку отправили на тот свет именно тогда, а может, чуть раньше или чуть позже, если принять во внимание, что температура в квартире — величина переменная. Мейер не мог взять в толк, как городские власти надеются справиться с демографическим взрывом. Обитателям трущоб после одиннадцати вечера остается единственная радость — забраться под одеяло и попробовать согреться. Он спросил судмедэксперта, не пыталась ли Марджи Ридер в пятницу вечером согреться известным способом, на что тот ответил только, что следов спермы во влагалище покойной не обнаружено. Кроме того, бедняжка была полностью одета. Кто-то просто взял и всадил нож в несчастное создание — самое что ни на есть заурядное убийство.

Судмедэксперт, попрощавшись, отбыл. Мейер заступил на дежурство в 16.00, прошло уже полчаса, надо было раскалывать этот орешек. Он позвонил лейтенанту и спросил, кто будет работать с ним в паре. Бернс ответил, что Коттон Хейз. Они уже собирались ехать на квартиру убитой, как у низкой деревянной перегородки, отделявшей следственный отдел от коридора, появился человек.

— Кто тут у вас ведет дело об убийстве Марджи Ридер? — спросил он.

— Я, — отозвался Мейер.

— Можно войти?

— Конечно. — Мейер встал и открыл дверцу в перегородке.

Человек держал перекинутое через руку пальто, в другой руке у него была шляпа. Посетитель явно неуютно чувствовал себя в синем строгом костюме: казалось, что он надел его специально для визита в полицию, но с большим удовольствием оказался бы в спортивной куртке или свитере. Он сел на предложенный Мейером стул и уставился на Хейза, который подсел к столу.

— Я детектив Мейер, — сказал Мейер. — А это мой коллега, детектив Хейз. Мы вместе работаем над этим делом.

— А я Джим Мартин, — представился посетитель. Это был крупный человек с широкими плечами, большим бугристым лицом и тяжелыми сильными руками уличного забияки. Его каштановые волосы были подстрижены коротко, по-военному, а темные глаза казались почти черными. Он сидел рядом с Хейзом и подавлял его своими размерами, хотя тот весил под сто килограммов и ростом был почти метр девяносто. Возникало ощущение, будто Джим Мартин вот-вот выскочит из тесного костюма и заполнит своим телом следственный отдел, а может, и весь участок. По тому, как он сжимал и разжимал огромные кулаки, облизывал губы и поглядывал на Хейза и на Мейера, чувствовалось, что посетитель сильно нервничает. Детективы терпеливо ждали. Наконец Мейер прервал молчание:

— Мы вас слушаем, мистер Мартин.

— Я ее знал, — сказал тот.

— Вы знали миссис Ридер?

— Я не знал, что она была замужем, — ответил Мартин.

— Она вдова. Ее муж умер вскоре после войны.

— Я этого не знал.

Он снова замолчал, сжал в кулак правую руку, затем левую. Его шляпа упала на пол, он подобрал ее и виновато посмотрел на Хейза, который пристально наблюдал за странным посетителем.

— Итак, вы знали ее, — подсказал Мейер.

— Да.

— Откуда?

— Я бармен. Мейер кивнул.

— Где вы работаете, мистер Мартин?

— В "Перри". Знаете такой бар? Он на Дебек-авеню.

— Знакомы с этим заведением, — кивнул Хейз.

— Сегодня утром я прочитал в газете, что кто-то ее зарезал, — продолжил Мартин и прервался, потому что снова уронил шляпу. Хейз поднял и подал ее владельцу. Тот поблагодарил его, затем повернулся к Мейеру. — Я не хочу, чтобы у кого-то были неприятности, — сказал он.

Детективы терпеливо ждали.

— Она была славной женщиной. Не могу взять в толк, как мог это сделать тот, кто знал ее.

— Вы думаете, преступник знал ее? — спросил Мейер.

— Я понимаю, вы в этом разбираетесь лучше меня. Я просто бармен и за всю жизнь не прочитал ни одного детектива…

— Продолжайте, — сказал Мейер.

— Ну и… видите ли, в газете былосказано, что из квартиры ничего не пропало, значит, это не грабеж. И еще было сказано… в общем, что ничего сексуального там не было. Не помню, кто именно это сказал, вроде бы кто-то из окружной прокуратуры. Значит, если это не грабеж и не изнасилование, если никто к ней не вламывался силой…

— Мы вас слушаем, мистер Мартин.

— Значит, это был человек, которого она хорошо знала, верно?

— Продолжайте.

— Но тот, кто близко знал Марджи, никогда не поднял бы на нее руку. Она была хорошим человеком. Никто из знакомых ни за что не поднял бы на нее руку. Она была леди.

— Ваши предположения?

— Выходит, это был кто-то, кто ее не знал.

— Но вы же сами сказали…

— Я хотел сказать, не знал ее как следует. Посторонний человек.

— Понимаю.

— Посторонний человек, — повторил Мартин. — Господи, я не хочу никого впутывать в эту историю. При мысли об этом у меня все внутри переворачивается.

— И все-таки?

— Видите ли… В пятницу вечером к нам в бар зашел человек. Примерно в полночь. Может, чуть раньше или чуть позже.

— Так, так, продолжайте.

— Он был сильно взвинчен, руки дрожали… Выпил он две порции. А может, и больше, не помню. Он сидел у стойки, пил, и вид у него был такой, будто за ним кто-то гонится. Он смотрел то на часы, то на дверь. Нервничал. Сильно нервничал. — Мартин глубоко вздохнул. — Ну, а Марджи, женщина добросердечная и отзывчивая, стала с ним говорить о том о сем, и вскоре он немножко расслабился. Не то чтобы совсем успокоился, но расслабился. Они разговаривали довольно долго. Он ушел, когда мы уже закрывались.

— Сколько было времени?

— Два часа.

— Он ушел один?

— Да.

— А почему, мистер Мартин, вы решили…

— Он вернулся. Часа в четыре. Я убирал бар. После закрытия приходится еще поработать. В пятницу я обычно ухожу не раньше пяти, а то и в полшестого.

— Чего он хотел?

— Он хотел узнать фамилию Марджи.

— Вы ему сказали?

— Нет.

— Но тогда…

— Он умолял меня назвать ее фамилию. Сказал, что она представилась ему, когда они беседовали, только у него вдруг вылетело из головы. А теперь ему обязательно надо еще потолковать с ней. Говорил, что был бы мне очень признателен и так далее. Я сказал, что четыре утра — не время для разговоров. Посоветовал ему зайти завтра. Сказал, что она всегда бывает у нас после ужина. А он заладил, что должен поговорить сейчас. Тогда я велел ему проваливать и не злить меня. Я не люблю задираться. В последний раз я дрался лет в двенадцать, но парень начал действовать мне на нервы. Черт возьми, время четыре, а ему, видите ли, нужно поговорить с Марджи. Я сказал, что если ему позарез нужна женщина, то с Марджи этот номер у него не пройдет. Посоветовал дойти до Калвер-авеню — уж там-то девиц хватает. — Мартин опять сделал паузу. — Извините, ребята. Я понимаю, у вас работа. Но я хотел бы дорассказать, чем все это кончилось.

— Продолжайте, мистер Мартин.

— А потом он ушел.

— Когда?

— Примерно в полпятого.

— Но вы не сказали ему фамилию миссис Ридер?

— Нет.

— Адрес?

— Нет, конечно.

— А как его звали?

— Не знаю.

— Вы слышали, о чем они беседовали?

— В тот вечер у меня было много работы.

— Значит, вы не слышали его разговора с миссис Ридер?

— Нет.

— Думаете, она действительно назвала ему свою фамилию?

— Возможно. Когда люди знакомятся, такое бывает.

— Но он сказал, что забыл ее?

— Да.

— От волнения?

— Да.

— Как вы думаете, почему он волновался?

— Не знаю. Может, от того, что она с ним заговорила? Не знаю.

— Почему вы думаете, что он в конце концов нашел ее?

— Он мог вспомнить ее фамилию и отыскать адрес по телефонной книге. Она там значится. Прежде чем прийти к вам, я проверил…

— Думаете, он нашел ее адрес по книге и пошел к ней?

— Да.

— В половине пятого утра?

— Да.

— Поговорить?

— Заняться с ней любовью, — сказал Мартин и вдруг покраснел.

* * *
Любовью как раз собирался заняться Берт Клинг, у которого был выходной. Он думал о своей девушке все утро и весь день и наконец заявился к ней в половине пятого, открыв дверь ключом, который дала ему Синди. Теперь он сидел в полутемной квартире и ждал, когда она вернется.

Город за окном замедлял свой бег, и сумерки очень способствовали этому тихому торможению. Клинг сидел в кресле и смотрел в окно. Вначале небо сделалось красным, затем лиловым и вскоре превратилось в черный бархат. В квартире стояла мертвая тишина.

Где-то по городу с населением в десять миллионов бродил человек по имени Уолтер Дамаск, убивший Розу и Эндрю Лейденов со зверской жестокостью, дважды выстрелив каждому в лицо. Но не это сейчас волновало Клинга. Ему не терпелось оказаться в постели с Синтией Форрест. Клинг услышал, как она отпирает дверь, но даже не шелохнулся. Он сидел в темноте и улыбался, но потом вдруг понял, что может ненароком испугать ее, и встал, чтобы включить настольную лампу. Но она уже заметила какое-то шевеление в темноте и охнула, прежде чем он успел сказать: "Это я, Синди!"

— Господи, ну и напугал же ты меня! — воскликнула она и зажгла свет в прихожей. — Почему так рано?

— Мне просто захотелось поскорее прийти к тебе, — ответил Клинг и улыбнулся.

Она поставила сумку на стол в прихожей, сбросила туфли и вошла в гостиную.

— Ты не хочешь зажечь свет? — спросила она.

— Нет, так лучше.

— Красивый вид.

— Угу.

— Мне нравится вон та башня. Видишь?

— Вижу.

Она еще немного постояла у окна, затем быстро поцеловала его и спросила:

— Хочешь чего-нибудь выпить?

— А ты?

— Хочу. Я устала, — сказала Синди, вздохнула и прошла в ванную.

Он услышал, как побежала вода, встал, зажег свет и подошел к столику, на котором она держала спиртное.

— Бурбон кончился! — сообщил он.

— Что?

— Бурбона нет. Кончился.

— Ладно, я выпью немного шотландского виски.

— Не слышу.

— Виски! — крикнула Синди. — Шотландского. Чуточку!

— Хорошо.

— Что, что?

— Хорошо, говорю.

Он улыбнулся и прошел с бутылкой шотландского в маленькую кухню. Там он вынул из шкафа два низких стакана, щедро налил в каждый, а потом чуть не сломал руку, пытаясь вытащить из морозильника примерзший поднос с кубиками льда. Кое-как он счистил иней хлебным ножом, бросил в каждый стакан по два кубика и отнес выпивку в спальню. Синди в лифчике и комбинации доставала из шкафа халат. Не оборачиваясь к нему, она сказала:

— Я знаю, о чем будет моя диссертация.

— О чем? Вот твой стакан.

— Спасибо. — Она повернулась, взяла стакан и бросила халат на кровать. Затем сделала хороший глоток, хмыкнула удовлетворенно, поставила стакан на комод и сообщила: — В июне я получаю магистра. Пора думать о докторской.

— Пора, — подтвердил Клинг.

— Знаешь, о чем я хочу писать диссертацию? — спросила Синди, одной рукой расстегивая лифчик.

— Нет, о чем?

— О сыщиках. Детектив как вечно подсматривающий индивидуум.

Клинг решил, что она шутит, но в этот момент она сняла лифчик, и он впрямь почувствовал себя человеком, подглядывающим в замочную скважину. Синди без тени улыбки рассталась с комбинацией и трусиками и набросила на себя халат. Завязывая пояс, она спросила:

— Что ты на это скажешь?

— Ты серьезно?

— Ну конечно, — сказала она, глядя на него с недоумением. — Вполне серьезно. С какой стати я буду шутить по поводу своей докторской?

— Ну, я не знаю, мне показалось…

— Конечно, я серьезно, — повторила Синди на этот раз уже сердито и снова взяла свой стакан. — А что? Тебе не нравится тема?

— Я не знаю, что ты имеешь в виду, — пробормотал Клинг. — Такое странное название…

— Я пока не уверена, что она будет называться именно так, — раздраженно ответила Синди. Она отхлебнула еще виски и сказала: — Пойдем в гостиную.

— Почему бы нам не побыть здесь? — удивился Клинг.

Синди пристально на него посмотрела, а он пожал плечами и попробовал улыбнуться.

— Я очень устала, — наконец сказала она. — У меня был жуткий день. К тому же скоро у меня начнутся месячные.

— Тем более…

— Нет, пошли, — сказала она и вышла из спальни.

Клинг тупо проводил ее взглядом и, когда она уже исчезла за дверью, еще долго смотрел в пустоту. Затем он сделал большой глоток, насупился и отправился в гостиную. Она сидела, положив босые ноги на стул, и глядела в окно.

— По-моему, это хорошая идея, — сказала она, не оборачиваясь.

— Ты о чем?

— О диссертации, — раздраженно ответила Синди. — Берт, мы можем хотя бы на минуту выбросить из головы секс?

— Мы?

— Ты, — поправилась она.

— Попробую.

— Дело не в том, что я не люблю или там не хочу тебя, просто сейчас мне этого не хочется. Мне скорее хочется плакать.

— Почему?

— Я же тебе сказала. У меня скоро месячные. За день-другой до этого я чувствую себя просто инвалидом.

— Что поделаешь.

— И кроме того, мне не дает покоя диссертация.

— Над которой ты все равно начнешь работать не раньше июня.

— Нет, в июне я получаю магистра. Над диссертацией я начну работать не раньше сентября. Но не все ли равно? Мне ведь так или иначе надо когда-то о ней подумать!

— Наверно, но все-таки…

— Что с тобой сегодня, Берт?

— У меня выходной.

— Никакой логики! Лично у меня сегодня выходного не было. Я пришла на работу в девять утра и приняла двадцать четыре человека. Я устала, настроение паршивое, и вот-вот у меня начнутся…

— Ты уже говорила.

— Что ты ко мне все время цепляешься?

— Синди, — сказал он, — может, я пойду домой?

— Это еще почему?

— Мне не хочется с тобой препираться.

— Иди домой, если тебе так хочется.

— Я пошел.

— Погоди.

— Синди!

— Господи, делай, что хочешь, — сказала она. — Мне все равно.

— Синди, я тебя очень люблю. Но пожалуйста, перестань!

— Тогда почему ты не хочешь поговорить о моей диссертации?

— Почему не хочу? Очень даже хочу!

— Нет, ты хочешь только в постель!

— Что в этом плохого?

— Ничего, кроме того, что я не хочу.

— Пожалуйста!

— И не надо говорить таким обиженным голосом.

— Я не обиделся.

— Ты мог бы хоть из вежливости поинтересоваться моей диссертацией, Берт. Спросить, о чем она.

— О чем она?

— Иди к черту! Ничего я тебе сейчас не скажу.

— Не хочешь — как хочешь.

— Вот и отлично, — сказала Синди.

— Синди, — произнес он после паузы, — я тебя просто не узнаю, когда ты делаешься такой…

— Какой такой?

— Такой стервой.

— Как это ни печально, стервозность — свойство моего характера. Если ты любишь меня, люби во мне и стерву.

— Нет, стерву я любить не собираюсь, — сказал Клинг.

— Как хочешь. Дело хозяйское.

— Так о чем же твоя диссертация?

— Не все ли тебе равно?

— Спокойной ночи, Синди. Я пошел.

— Правильно, бросай меня, когда мне плохо!

— Синди…

— Она же о тебе, ты сам мне подсказал эту тему! А теперь иди домой. Тебе ведь наплевать, что я тебя так люблю, что думаю о тебе день и ночь и даже решила написать о тебе диссертацию. Так что давай, ступай с Богом, мне тоже плевать!

— О Господи! — сказал Клинг.

— Вот именно. О Господи!

— Расскажи мне о диссертации.

— Тебе действительно интересно?

— Еще как!

— Ну-ну, — сказала Синди. — На мысль о ней меня навел фильм Антониони. Помнишь там фотографии?

— Какие фотографии?

— Там в одном эпизоде герой увеличивает черно-белые снимки, чтобы понять, что же все-таки произошло.

— Помню.

— Так вот, я подумала, что в основе этого лежит неудовлетворенное детское желание подсмотреть акт.

— Что, что?

— Совокупление отца и матери.

— Если ты будешь говорить о сексе, я лучше пойду.

— Я серьезно.

— Извини, тогда продолжай.

— Любовная сцена — загадка для ребенка, — сказала Синди. — Он может наблюдать ее изо дня в день, совершенно не понимая, что происходит. Фотограф в том фильме, если ты помнишь, сделал в парке множество снимков целующейся парочки. Ты помнишь или нет?

— Помню.

— Что является символическим отображением созерцания ребенком полового акта. Женщина молода и хороша собой, ее играла Ванесса Редгрейв, — именно такой и воспринимает ребенок мать.

— Ребенок видит в матери Ванессу Редгрейв?

— Молодую и красивую женщину, Берт! Ей-богу, если ты будешь…

— Извини, я просто так. Давай дальше.

— Я говорю более чем серьезно! — сказала Синди и взяла из инкрустированной шкатулки сигарету. Клинг дал ей прикурить. — Спасибо, — сказала она и выпустила струйку дыма. — О чем я?

— О молодой и красивой матери.

— Вот-вот. Именно так воспринимает ребенок мать, он видит в ней молодую и красивую девушку, на которой хотел бы жениться сам. Ты ведь слышал, как дети говорят, что хотели бы жениться на мамочке?

— Слышал.

— Ну вот, женщину в парке играет молодая и красивая Ванесса Редгрейв. А мужчина гораздо старше ее, у него в волосах седина. В фильме это даже как-то подчеркивается. Точно не помню, но фотограф, кажется, говорит, что ее любовник слишком стар для нее. Понимаешь?

— Ты хочешь сказать, что он — воплощение отца?

— Именно. А значит, эпизод в парке, когда фотограф снимает любовников, можно истолковать как наблюдение маленьким мальчиком любовной сцены между матерью и отцом.

— Здорово.

— Фотограф не понимает, что происходит. Он свидетель соития, но смысл происходящего ускользает от него. Вот он и начинает увеличивать снимки. Так мальчик прокручивает воспоминания, восстанавливая детали, чтобы понять, что к чему. Но чем больше он вглядывается в увеличенные фрагменты, тем больше недоумевает, пока наконец на одном из увеличенных снимков не различает пистолет. Обрати внимание: пистолет!

— Да, пистолет, — сказал Клинг.

— Думаю, ты и без меня знаешь, что у психологов пистолет — это устойчивый символ.

— Чего?

— Сам знаешь чего, — сказала Синди.

— Надо же! — удивился Клинг.

— Да! И подчеркивает, что основа всего этого — эдипов комплекс. Фотограф у Антониони обнаруживает, что пожилой мужчина умер. То есть с ним самим случилось то, что в мечтах мальчика происходит с его отцом. Тогда мать будет принадлежать одному ему, понимаешь?

— Да.

— Вот это и навело меня на тему детектива как вечно подглядывающего. В этой части фильма нагнетается напряжение. Герой разгадывает загадку, а стало быть, его можно считать детективом. Ты согласен?

— Ну, в известном смысле…

— Конечно, он детектив, Берт. По мере того как он увлекается расследованием, загадочный элемент усиливается. А кроме того, есть вполне реальный труп. Остается только выяснить, убийство это или нет. Но Антониони отбрасывает его, потому что заинтересован в другом…

— Кого отбрасывает? Труп?

— Нет, не труп. Собственно, труп он тоже в каком-то смысле отбрасывает, но я имела в виду загадочный элемент. — Синди подозрительно посмотрела на Берта. — Ты опять надо мной издеваешься?

— Да, — ответил он с улыбкой.

— Не будь таким умником, — сказала она и тоже улыбнулась. Клинг счел это добрым знаком. — Я хотела сказать, что Антониони отбрасывает таинственность, когда она сослужила свою службу. Он делал фильм об иллюзии и реальности, об отчуждении и так далее, поэтому его не интересует, кто убил, почему и прочая чепуха.

— Прекрасно, — сказал Клинг, — но я по-прежнему не могу сообразить…

— Вот мне и показалось, что уголовное расследование чем-то напоминает детское желание понять соитие…

— Это гениально, Синди. Как ты только до этого додумалась!

— Подожди минутку!

— Ладно, я слушаю.

— Я тебя заинтриговала, а? — спросила она и снова улыбнулась.

Еще один добрый знак, подумал Берт и сказал:

— Продолжай!

— Детектив как представитель власти по долгу службы постоянно наблюдает результаты насилия, а это похоже на то, как ребенок воспринимает сцену соития. Ему кажется, что отец причиняет матери боль, ему кажется, что ее стоны — выражение этой боли, что они борются друг с другом. Он истолковывает сцену именно так, поскольку у него нет ни опыта, ни информации. Он не знает, Берт, чем занимаются его родители. Этого он не в силах понять. Но это его завораживает и…

— Если ты полагаешь, что вид человека, зарубленного топором, может кого-то заворожить…

— Господи, я же не об том! Я и не собиралась проводить такие аналогии, хотя, если вдуматься, то и в них есть доля истины.

— Что же ты имела в виду?

— Только то, что насилие обладает притягательной силой. Как и созерцание его результатов.

— В прошлую субботу, созерцая результаты насилия, я чуть не сблевал, — сообщил Клинг.

— Это в известной степени аргумент в пользу притягательности насилия, — отрезала Синди. — Но ты отвлекаешь меня от главного. Главная идея диссертации…

— Не уверен, что она мне понравится.

— Почему это?

— Ты сама сказала, что эту тему подсказал тебе я.

— Но вдохновил меня Антониони.

— Сначала ты сказала, что я!

— Антониони дал первоначальный толчок. А потом уже возник ты, что естественно, потому что ты имеешь дело с убийствами, а я очень люблю тебя, и меня интересует твоя работа. Все ясно?

— Ну, это еще куда ни шло…

— Ты меня никак не дослушаешь.

— Слушаю изо всех сил.

— Ладно. Итак, мы имеем детектива, который созерцает плоды насилия и пытается понять, что же именно произошло.

— Что тут особенно размышлять, когда видишь покойника с двумя дырками в голове? То есть я хочу сказать — и так понятно, что в него стреляли.

— Это очевидно, но ты пытаешься понять, кто стрелял, что его заставило стрелять и так далее. Ты не можешь по-настоящему понять, что произошло, пока не поймешь того, кто стрелял. Улавливаешь мысль?

— Нет, тут ты не права. Обычно мы узнаем очень многое, прежде чем арестовываем человека. Если уж выдвигать обвинения, надо иметь серьезные основания.

— И на чем вы основываетесь, когда арестовываете подозреваемого?

— На фактах. В уголовном расследовании полным-полно запертых чуланов. Мы вскрываем их один за другим в поисках скелета.

— Вот именно! — торжествующе произнесла Синди. — Вы ищете мелкие подробности. Вы изучаете детали, чтобы отыскать ключ, благодаря которому целое приобретает некий смысл — то, что делал герой в фильме Антониони. Очень часто при расследовании вы обнаруживаете факты, которые нелегко объяснить. Ясность наступает гораздо позже. Точно так же ребенок понимает смысл сцены соития, только когда становится юношей. Тогда он может сказать себе: "Вот, оказывается, что они делали. Они занимались любовью!"

— Лично я не видел, как мои родители этим занимаются, — сказал Клинг.

— Ты просто подсознательно вытеснил эти воспоминания.

— Да нет же, я просто никогда не видел.

— Чего?

— Того!

— Видишь, ты даже не можешь выговорить вслух это слово, — сказала Синди, хихикая. — Заметь, как удачно ты вытеснил это в подсознание.

— Знаешь, чего я не люблю в психологах? — начал Клинг.

— Чего? — посмеиваясь спросила Синди.

— Они все время что-то интерпретируют.

— Тем же занимаешься и ты — каждый день, только у вас это называется расследованием, — сказала Синди. Она перестала смеяться и выглядела теперь очень серьезной, даже усталой. — Разве ты не видишь, к чему это приводит? Детектив наблюдает насилие, которое он не может ни понять, ни взять под контроль. Поначалу оно пугает и сбивает его с толку, но постепенно все проясняется. Это будет замечательная диссертация. А ты что хочешь, то и думай!

— Не сомневаюсь, что диссертация будет классной, — сказал Клинг. — Давай проработаем сцену соития.

Он глядел на нее снизу вверх, а она на него сверху вниз, их взгляды встретились, и некоторое время они молчали. Он смотрел и думал, до чего же любит ее. Васильковые глаза, бледное осунувшееся лицо, чуть приоткрытые губы. Она глубоко вздохнула, и рука со стаканом бессильно опустилась вниз. Он понял, что она ему ответит. Она согласится, хотя ей совершенно не хочется. У нее плохое настроение, и она думает, что выглядит непривлекательно. Больше всего ей хотелось бы посидеть, глядя на небо и попивая виски, а потом немного вздремнуть. Сейчас ей было совсем не до любви. Но если он хочет, она согласна.

Он прочитал это по ее глазам и губам и почувствовал себя насильником.

— Может, и в самом деле не стоит, — сказал он. — А то это будет напоминать некрофилию.

Синди улыбнулась ему в ответ вялой улыбкой. Клинг осторожно взял стакан из ее бессильно висевшей руки и пошел наполнить его.

Он был сильно разочарован.

Глава 6

В среду утром, после одиннадцати, в следственный отдел позвонила Анна Гилрой и попросила позвать Клинга.

— Привет, — сказала она. — Надеюсь, не разбудила?

— Нет, — ответил он. — Я уже давно на дежурстве.

— Не забыли меня? — спросила она.

— Конечно, нет.

— Я кое-что вспомнила. Вы же сказали, чтобы я обязательно звонила, если что-нибудь вспомню.

— Вообще-то это была ваша идея.

— Моя так моя. У вас хорошая память.

— Итак? — Клинг выжидающе замолчал.

— Вам не интересно знать, что именно я вспомнила?

— Это связано с делом Лейденов?

— Конечно. Неужели вы думаете, я буду отрывать вас от дел пустой болтовней?

— Разумеется, нет.

— Разумеется, — повторила Анна, и Клинг понял, что она улыбнулась. Самое удивительное, что он тоже улыбнулся.

— Что же вы вспомнили? — спросил Клинг.

— В прошлую пятницу Розе Лейден звонила я.

— Виноват, что-то я не улавливаю…

— Очень жаль, что не улавливаете, — сказала она, и наступило молчание. — Алло! — крикнула она в трубку.

— Я слушаю.

— Прекрасно. Помните, в телеграмме мистера Лейдена была просьба позвонить его жене? Насчет чековой книжки?

— Да.

— Так вот, ей позвонила я.

— Понимаю.

— Вам не интересно, о чем мы говорили?

— Конечно, интересно.

— Но сейчас я не могу говорить, — сказала Анна.

Клинг чуть было не спросил: "Так зачем тогда было звонить?" Но вместо этого произнес:

— Когда вы сможете говорить?

— Готова встретиться через полчаса. И обсудить это за хорошим долгим ленчем.

— Долгого у меня не получится.

— Тогда за коротким. У меня покладистый характер.

— И несмотря на это, мисс Гилрой…

— Зовите меня Анной.

— И все же, боюсь, за ленчем нам встретиться не удастся. Я мог бы подъехать к вам в фирму позже и поговорить…

— Мы можем что-нибудь выпить в баре часов в пять, — предложила она.

Клинг промолчал.

— Понимаю, — сказала Анна. — Вам не положено пить при исполнении служебных обязанностей.

— Дежурство у меня заканчивается в четыре сорок пять, — сообщил Клинг и удивился собственным словам. С чего это он перед ней отчитывается?

— Значит, бар "Раундли" на Джефферсон-авеню в пять.

— Лучше четверть шестого. Я поеду прямо с работы.

— И не забудьте захватить пистолет, — сказала Анна и повесила трубку.

— Кто это? — спросил Карелла. — Синди?

— Нет, — ответил Клинг и, победив в себе желание солгать, признался: — Девица Гилрой.

— Что ей нужно?

— Оказывается, это она говорила в пятницу по телефону с Розой Лейден!

— Есть какая-то информация?

— Не знаю. Она еще не сказала, о чем был разговор.

— Почему?

— Не могла говорить.

— Зачем тогда звонила?

— Чтобы дать мне знать.

— О чем? Она же ничего не сказала!

— Мы увидимся позже. Она готова дать информацию.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся Карелла. — И не только информацию. — Он выдвинул ящик стола, взял кобуру с револьвером калибра 0,38, лежавшую рядом с коробкой патронов, и прикрепил ее к поясу. — Если тебя интересует, — сказал он, — я только что связывался с отделом регистрации личного оружия. Человек по имени Уолтер Дамаск не регистрировал пистолет "Айвер Джонсон" калибра ноль двадцать два.

— Интересно! — воскликнул Клинг.

— Пошли, — сказал Карелла. — Навестим кое-кого из соседей Лейдена.

Клинг застегнул кобуру на плече. Вспоминая последние слова Анны и то, что сказала ему Синди насчет психологов и символов, он вдруг слегка испугался и занервничал, но потом немного воодушевился. С опаской взглянув на Кареллу, словно тот мог прочитать его мысли, Клинг последовал за ним.

* * *
Миссис Кармен Лейбовиц, вдове импозантного вида и с приятными манерами, было лет пятьдесят пять. Она жила напротив Лейденов, и ее, конечно, шокировало случившееся.

По ее словам, жильцы направили петицию с требованием обеспечить их безопасность. "Кошмар, что творится в районе, — жаловалась миссис Лейбовиц, — людей грабят и убивают не только в лифтах, но и в собственных постелях. Тихий ужас!" Она живет в этом доме уже тридцать четыре года, приехала сюда юной девушкой, воспитала детей и не уехала даже после смерти мужа три года назад. Но такого на ее памяти еще не бывало. Эти животные буквально подстерегают людей, чтобы отправить их на тот свет, просто страшно выйти за порог.

— Я одинокая женщина, — сказала она. — Это очень трудно. Я имею в виду, трудно жить одной!

Она говорила громким, визгливым голосом. Потертый пуфик в стиле Людовика XVI, на котором она расположилась, стоял у обшитой деревом стены, увешанной картинами. На миссис Лейбовиц был костюм фирмы "Шанель" и туфли фирмы "Анри Бандель", волосы тщательно уложены, лицо носило все следы безупречного ухода. Она сообщила сыщикам, что они застали ее случайно: она собиралась ехать в центр по магазинам. Карелла пообещал не задерживать ее долго и отказался от кофе и пирога с изюмом. Из кухни доносились грохот посуды и звяканье серебра.

— Кто там? — спросил Карелла, показав на кухню.

— Моя девушка, — пристально посмотрев на него, ответила миссис Лейбовиц.

— Дочь?

— Служанка, — сказала она, не отводя изучающего взгляда.

— Приходящая? — спросил Клинг.

— Да, — ответила миссис Лейбовиц. Подвергнув и его лицо столь же тщательному исследованию, она не отрывала от него взгляда, словно надеясь услышать что-то еще. Когда стало ясно, что Клинг не собирается больше ничего говорить, миссис Лейбовиц повернулась к Карелле, сохраняя на лице все то же сосредоточенно-вопрошающее выражение.

— Во сколько она приходит? — спросил Карелла.

— В девять. Кроме четвергов и суббот.

— А когда уходит?

— После обеда. Вымоет посуду и уходит.

Карелла повернулся к Клингу и сказал:

— Значит, в день убийства ее не было. А впрочем, она все равно приходит гораздо позже.

Он снова посмотрел на миссис Лейбовиц. Та по-прежнему не отрывала от него внимательного взгляда. Было что-то удивительно знакомое в ее манере разглядывать собеседника. Карелла обеспокоенно размышлял, откуда это неуловимо-туманное ощущение уже виденного когда-то, уверенность, что эта самая женщина прежде смотрела на него именно так и не один раз. И в то же время он был уверен, что до сегодняшнего дня никогда не встречал ее. Нахмурившись, он спросил:

— В день, когда случились убийства, вы были дома?

— Да, дома.

— Вы ничего не слышали в квартире напротив?

— Я сплю очень крепко.

— Там стреляли из ружья, — сказал Клинг, и она повернулась с улыбкой в его сторону. — Четыре раза. Это очень громко.

— Говорите, были выстрелы? — переспросила она.

— Были, — подтвердил Клинг и нахмурился. — Выстрелы из ружья.

— Я спала, — сказала миссис Лейбовиц. — В газетах писали, что это случилось в середине ночи. Я спала.

— Выстрелы вполне могли разбудить вас, — предположил Карелла.

Она обернулась к нему, но промолчала.

— А вы их проспали, — сказал он.

— А я проспала, — согласилась она, продолжая изучать его лицо.

— По нашим расчетам, убийства произошли между половиной четвертого и половиной пятого, — сказал Карелла. — Вы ничего не припоминаете?

— Я спала, — повторила миссис Лейбовиц, не отрывая от него глаз.

— И ничего не слышали?

— Я сплю очень крепко.

Она снова застыла в ожидании, не спуская глаз с Кареллы. И только тогда он понял, чего она ждет и почему ее лицо кажется ему таким знакомым. Он быстро встал, повернулся к ней спиной и, отойдя от пуфика, спросил негромко: "У вас плохо со слухом, миссис Лейбовиц, да?" И резко повернулся к ней. Она по-прежнему улыбалась в ожидании, когда он заговорит.

Его жена Тедди была глухонемой.

Они были женаты уже давно, и он прекрасно знал этот взгляд, эту сосредоточенность в глазах, когда она "слушала" его, читая по губам или по жестам. То же самое выражение было у миссис Лейбовиц. Все внимание она сосредоточила на губах Кареллы.

— Миссис Лейбовиц, — сказал он мягко, — кто еще живет на этом этаже?

— Здесь всего три квартиры.

— Кто живет в третьей? — спросил Клинг.

Она быстро обернулась на его голос, но не ответила. Клинг взглянул на Кареллу.

— В третьей квартире, миссис Лейбовиц, — мягко повторил Карелла. — Кто там живет?

— Семейство Пимм. Миссис и мистер Джордж Пимм. Их сейчас нет дома.

— Где они?

— В Пуэрто-Рико.

— В отпуске?

— Да, в отпуске.

Она действительно держится молодцом, подумал Карелла. Читает по губам как ас. Даже Тедди время от времени пропускает слово-другое. А Кармен Лейбовиц пронзает тебя голубыми глазами, впивается взглядом в губы и отводит его, только когда поймет смысл сказанного. Но стоит ей отвернуться, и она перестает улавливать смысл, слышит только невнятный шум, заставляющий ее поворачивать голову к говорящему. Она выработала очаровательную улыбку, ее лицо всегда выражает сочувствие и внимание, и она отменно вводит всех в заблуждение. Ей следовало бы носить слуховой аппарат, но он выглядел бы нелепым на такой элегантной, холеной женщине. Вот бы ей познакомиться с моей Тедди, пообщаться с моей замечательной женой, которая не только глуха, но и нема.

— Когда они уехали? — спросил он, стараясь глядеть прямо в лицо собеседнице и отчетливо выговаривая каждый звук.

— В прошлое воскресенье.

— Значит, до того, как случились убийства?

— Да.

— Вы случайно не знаете, когда они собирались вернуться?

— Кажется, Джордж говорил, что недели через две. Но точно не знаю.

— Если через две недели, то это значит… — начал Карелла, по забывчивости обернувшись к Клингу. Однако вовремя спохватился и вновь повернулся к миссис Лейбовиц, которая сидела все с той же напряженной улыбкой на лице.

— Значит, в следующее воскресенье? — спросил он ее.

— Да, — ответила она. Судя по всему, она уже поняла, что он разгадал ее секрет, но продолжала вести себя точно так же. Надежда, что собеседник позволит ей продолжить игру, взяла верх.

— Значит, Пиммы в отъезде, — подытожил Карелла, — а вы были единственной соседкой Лейденов, но крепко спали, так?

— Именно так.

— В таком случае у меня больше нет вопросов, — сказал Карелла. — Большое вам спасибо.

— Вам спасибо, — отозвалась хозяйка и пошла проводить гостей до двери.

В этот день Клинг и Карелла переговорили со всеми, кто был в ту ночь дома, пытаясь найти хотя бы одного человека, который, проснувшись от выстрелов, подошел бы к окну, выглянул на улицу, увидел машину — например желтый "бьюик", — взглянул на номер и запомнил его.

Семь человек признались, что слышали выстрелы. Двое сказали, что приняли их за громкие выхлопы, которыми горожане, похоже, готовы объяснить любой внезапный громкий звук. Человек с четвертого этажа сказал, что, услышав первые выстрелы, встал с постели.

— Два выстрела? — спросил Карелла.

— Да, два, и очень громкие. Я вылез из постели и услышал, как кто-то кричит…

— Мужчина или женщина?

— Трудно сказать, просто громкий крик, а потом еще два выстрела.

— Что вы сделали? — спросил Карелла.

— Снова лег спать, — ответил человек. Женщина с девятого этажа тоже слышала выстрелы, но испугалась и не вставала с постели минут пять и только потом подошла к окну. Она видела, как от дома отъехала машина.

— Какая машина?

— Не знаю, я в марках не разбираюсь.

— А цвет?

— Темный.

— Не желтый?

— Нет, только не желтый.

— Номер не заметили?

— К сожалению, нет.

Остальные трое опрошенных заявили, что они сразу распознали выстрелы, но решили, что стреляют на улице. Никто из них не подумал ни подойти к окну, ни позвонить в полицию. На нет и суда нет.

Карелла поблагодарил их и стал спускаться вниз вместе с Клингом.

— Что ты на это скажешь? — спросил он напарника.

— Машина могла принадлежать кому угодно. Влюбленной парочке, кому-то, кто поехал на работу. Мало ли кому.

— Уолтеру Дамаску, например.

— Его подруга ездит на желтом "бьюике".

— А на чем ездит он сам?

— Скорее всего, ни на чем. Иначе зачем ей его возить?

— Этого же не может быть, верно?

— Чего не может быть? — сказал Клинг.

— Чтобы человек вот так взял и исчез. Как сквозь землю провалился. Мы знаем, как его зовут, где он живет, у нас есть его отпечатки пальцев, есть словесный портрет. Нет только его самого.

— Может, он отыщется? — предположил Клинг.

— Когда? — спросил Карелла.

* * *
Бар "Раундли" находится на Джефферсон-авеню, в трех кварталах от нового музея. В пять пятнадцать, когда Клинг прибыл туда на свидание с Анной Гилрой, бар был заполнен уверенными в себе бизнесменами, юными секретаршами и манекенщицами. Посетители вели себя так, словно оказались на званом приеме с коктейлями. Все они находились в постоянном движении — выпивали, болтали друг с другом, курсировали между стойкой бара и столиками, разбросанными по слабо освещенному залу.

В дальнем углу за столиком сидела Анна Гилрой. Она была в открытом платье очень крупной вязки, надетом на нейлоновый чехол телесного цвета. Клинг, по крайней мере, надеялся, что не на голое тело. В столь шикарном месте он чувствовал себя не в своей тарелке. Ему казалось, что его синий костюм нелеп, галстук неправильно завязан и сбился на сторону, а кобура на плече заставляет пиджак неестественно топорщиться. Короче, он чувствовал себя деревенщиной, случайно затесавшимся в приличное общество. А еще его мучило чувство вины.

Увидев его, Анна помахала рукой. Он пробрался к ней через весело гудящую толпу, сел и быстро оглянулся, словно боясь, что где-то за колонной прячется Синди с топором в руке.

— Вы пришли точно, — сказала Анна. — Люблю пунктуальных мужчин.

— Вы уже что-то заказали? — осведомился он.

— Нет, я ждала вас.

— Что будете пить?

— От мартини я делаюсь раскованной, — сказала она. — Выпью-ка я мартини.

Клинг подозвал официанта и заказал мартини для Анны, а себе виски с содовой.

— Вам нравится мое платье? — спросила Анна. — Вы, наверно, подумали, что я без всего.

— В каком смысле?

— Ну, под платьем.

— У меня были подозрения.

— Они безосновательны.

— Приму к сведению.

— Что-то не так? — спросила она. — Вы все время оглядываетесь.

— Привычка. Смотрю по сторонам. Вдруг кого-то запримечу. Разыскиваемых преступников, я имею в виду. Профессиональная привычка.

— Господи, вы так нервничаете. Надеюсь, не из-за моего платья?

— Нет, платье очень красивое.

— Жаль, у меня не хватило духу надеть его на голое тело, — сказала Анна и засмеялась.

— Тогда вас бы арестовали, — сказал Клинг. — Статья тысяча сто сороковая.

— Это что еще такое?

— Лицо, которое сознательно и непристойно обнажает свое тело или его интимные части в общественных местах или в местах, где присутствуют другие лица, или заставляет другое лицо выставляться напоказ подобным образом, совершает противоправные действия, — процитировал Клинг.

— О Господи! — воскликнула Анна.

— Вот так, — сказал Клинг и страшно смутился.

— Интимные части — это прелесть!

— Так мы говорим. Так принято у полицейских.

— Мне это нравится.

— А вот наша выпивка, — обрадованно сменил тему Клинг.

— Смешать вам, сэр? — осведомился официант.

— Да, добавьте немного содовой. — Клинг улыбнулся Анне и чуть было не опрокинул ее бокал с мартини. Официант подлил в виски содовой и удалился.

— Ваше здоровье, — сказал Клинг.

— Ваше здоровье, — отозвалась Анна. — У вас есть подруга?

Клинг, прихлебывавший виски, едва не поперхнулся.

— Кто, кто? — переспросил он громко.

— Подруга.

— Да, есть, — мрачно кивнул он.

— Поэтому вы и волнуетесь?

— Я не волнуюсь.

— И не надо. У нас же деловая встреча.

— Вот именно. Я совершенно спокоен, — сказал Клинг.

— А как выглядит ваша подруга? — спросила Анна.

— Лучше давайте поговорим о вашем звонке Розе Лейден.

— Вы помолвлены?

— Официально — нет.

— Что это значит?

— То, что мы в принципе собираемся пожениться, но пока…

— В принципе?

— Нет, это дело решенное, просто мы не говорили о конкретной дате, вот и все. Синди еще учится.

— Ее зовут Синди?

— Да, а полностью Синтия.

— Значит, она еще учится. Сколько же ей лет?

— Двадцать три. В июне она должна получить степень магистра.

— А-а…

— А осенью собирается начать докторскую диссертацию.

— Она, наверно, очень умная.

— Что правда, то правда.

— А я еле-еле кончила среднюю школу, — призналась Анна. — И все-таки — она хорошенькая?

— Да, — сказал Клинг и сделал глоток. — Вообще-то детективом работаю я, но расследование почему-то проводите вы.

— Я очень любопытна, — объяснила Анна, улыбаясь. — Теперь вы спрашивайте меня.

— Когда вы позвонили миссис Лейден в пятницу?

— А я-то думала, что вас интересую я.

— Вы не понимаете, что мое дело…

— Мне двадцать три, — сказала Анна. — Я родилась и выросла в этом городе. Мой отец работает в Управлении городского транспорта, мать — домохозяйка. Мы ирландцы. — Она отпила немного мартини. — Сразу после школы я поступила работать в АТМ и работаю там по сей день. Я за то, чтобы люди занимались любовью, а не войной. И еще, по-моему, вы самый красивый человек, которого я когда-либо встречала.

— Спасибо, — пробормотал Клинг и поспешно поднес к губам стакан.

— Вас это смущает?

— Нет.

— Радует?

— Не знаю.

— Я за откровенность и честность, — сообщила Анна.

— Вижу.

— Вы бы хотели со мной переспать?

Клинг ответил не сразу. Первое, что пришло ему в голову, было: "Да!" — а потом в мозгу у него замельтешили фразы вроде: "Ну конечно, черт возьми, я хочу с вами переспать", а также "Где?", "У меня или у вас?" и так далее. Поэтому он подождал, пока улягутся страсти, и сказал:

— Надо подумать. А пока давайте поговорим о Розе Лейден.

— Запросто, — согласилась Анна. — Что вас интересует?

— Когда вы ей звонили?

— В пятницу, в самом конце дня.

— А точнее?

— Примерно без десяти пять.

— Вы хорошо помните разговор?

— Да, я сказала: "Могу ли я поговорить с миссис Лейден?" Она ответила: "Миссис Лейден слушает". Я передала ей все, что было в телеграмме, — насчет книжки. Она сказала, что уже знает, но все равно спасибо.

— О чем она уже знала?

— О чековой книжке.

— Откуда ей стало известно?

— Она сказала, что муж звонил из Калифорнии еще утром, сообщил, что проведет выходные в Сан-Франциско, что в понедельник отправится в Портленд, и попросил ее переслать новую чековую книжку в отель "Логан" в Портленде.

— Во сколько он ей звонил?

— Она не сказала.

— Но, если он уже звонил ей, зачем ему было посылать телеграмму в фирму?

— Не знаю. Наверно, для страховки.

— Интересно, звонил он ей потом, говорил, что изменил планы и летит домой?

— Она не говорила о втором звонке.

— Вы звонили ей около пяти?

— Да, в самом конце дня.

— Он всегда был такой дотошный?

— В каком смысле?

— Всегда ли он звонил, а потом посылал телеграмму с той же просьбой?

— Он мог сначала послать телеграмму, а потом позвонить.

— Все равно.

— А почему бы не позвонить и не послать телеграмму? Все равно компания оплатит. Вы об этом не подумали?

— Нет.

— Подумайте. Очень вас прошу.

— Почему?

— Потому что вы неотразимы.

— Будет вам!

— Вы уж мне поверьте. Меня удивить непросто, но кажется, я в вас влюбилась!

— Это невозможно!

— Вы так думаете?

— Конечно. Разве можно влюбиться в человека, толком его не зная? Так бывает в кино.

— Я знаю про вас все, что надо, — отрезала Анна. — Давайте выпьем еще по одной.

— Хорошо, — сказал Клинг и сделал знак официанту. — Еще по одной, — распорядился он, когда тот подошел к их столику.

Анна смотрела на него широко раскрытыми глазами. И вдруг его осенило: да она же и впрямь влюбилась! Придя к такому выводу, вслух он сказал:

— Как вы верно заметили, у нас деловая встреча, и значит…

— Это не просто деловая встреча, — возразила Анна, — и вы прекрасно это понимаете. Вы знали это уже в тот момент, когда согласились прийти. Я хочу спать с вами. Поехали ко мне!

— Погодите, — сказал Клинг, оттягивая время. Про себя он думал: "Ты что, совсем рехнулся? Говори "да", плати по счету и тащи ее туда, куда она скажет, пока не передумала". — Вы меня совсем не знаете, — наконец вымолвил он. — Мы даже толком не поговорили.

— О чем тут говорить? Вы красивы и храбры, потому что в вашей работе требуется храбрость. И еще вы романтик, иначе с чего бы вам бороться с преступностью. Кроме того, вы умны, и мне нравится, как вы смутились, когда я заговорила про постель. Больше мне о вас знать ничего не надо. Например, есть ли у вас родинка на бедре или что-то в этом роде.

— Родинки нет, — улыбнулся Клинг.

— Ну так что?

— Я… Я сейчас не могу.

— Почему? — Анна придвинулась к нему ближе и накрыла его руку своей ладошкой. — Берт, — прошептала она. — Я люблю тебя, я хочу тебя…

— Послушайте, — сказал он. — Мне надо немножко подумать… В конце концов…

— Ты меня не хочешь?

— Отчего же?

— Уже хорошо, — улыбнулась она. — Один — ноль в мою пользу. Что же тебе мешает?

— Я помолвлен. Я уже говорил.

— И что с того?

— Вы, наверно, не хотите, чтобы я…

— Хочу! Страстно!

— Не могу. Сейчас не могу. А может, и вообще…

— Мой телефон: Вашингтон 6-3841. Когда уйдете от своей подруги, позвоните мне.

— Я сегодня к ней не иду.

— Отчего так? — удивилась Анна.

— По средам вечером у нее занятия.

— Тогда тем более поедем. Платите по счету!

— Заплачу, конечно, — согласился Клинг, — но это не меняет дела.

— Мы едем ко мне, — сказала Анна. — Мы будем любить друг друга шесть раз, потом я приготовлю обед, и снова шесть серий любви. Когда вам завтра на работу?

— Нет, —отрезал Клинг.

— Как знаете. Запишите хотя бы мой телефон.

— Я и так его помню.

— Великий сыщик! Повторите номер.

— Вашингтон 6-3841.

— Вы мне позвоните еще сегодня, — сказала она. — Когда представите себе, как я лежу в постели одна и умираю от любви.

— Не уверен.

— Пусть не сегодня, — уступила она. — Но в скором времени.

— Не могу обещать.

— Неважно, — сказала она. — Если не позвоните вы, то я сама вам позвоню. Берт, у меня нет предрассудков. Я хочу вас, и я получу вас. Считайте это предупреждением.

— Вы меня пугаете, — сказал он совершенно искренне.

— Это хорошо. Может, я вас к тому же немного возбуждаю?

— Да, — признался он. — Самую малость.

— Два — ноль, — сказала Анна и стиснула ему руку.

Глава 7

В четверг был Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и поэтому расследование не продвинулось ни на шаг. И это неудивительно: в этот день колобродят ведьмы, вампиры, домовые и прочая нечисть, изо всех сил мешая хорошим людям совершать добрые дела. Доброе дело, которое пытались совершить детективы 87-го участка, состояло в попытке разгадать убийства, но 31 октября сделать это было невозможно. Расследование топталось на месте. Впрочем, 31 октября у полиции и без того хлопот хватает.

Что может быть благопристойней Дня Всех Святых? Но его канун Хэллоуин превратился в Америке в нечто совершенно непристойное. В детстве Кареллы 31 октября было принято куролесить, но по сравнению с тем, что творилось сейчас, это были невинные забавы. В те далекие дни Карелла рыскал по улицам осеннего города, нацепив шлем авиатора с очками-консервами, вооружившись мелком, палкой, выломанной из ящика, или мешочком муки. Надо было найти жертву, лучше девчонку, погнаться за ней и либо чиркнуть мелом ей по спине, либо стукнуть палкой, либо огреть мешком — так, чтобы остался след. После этого полагалось завопить "Хэллоуин!" и с хохотом бежать прочь. Жертва тоже обычно смеялась. Смеялись все. Это было невинное озорство, по крайней мере, таким оно запомнилось Карелле. Вечером детвора сооружала посреди улицы огромный костер, и швыряла туда все, что удалось добыть на местной свалке и на пустырях, а в придачу старую мебель и поломанные ящики, которые выпрашивала в соседних домах. Пламя взмывало вверх, во все стороны летели искры и пепел, а мальчики носились вокруг, как чертенята, и подбрасывали в костер топливо. Потом оно кончалось, костер начинал гаснуть, девочки отправлялись по домам, а мальчишки собирались кружком вокруг догоравшего костра и заливали огонь известным способом.

Так праздновали Хэллоуин в наши дни, думал Карелла.

А сейчас…

Сегодня, например, двое подростков разбили витрину булочной на Эйнсли-авеню, потому что владелец отказался дать деньги на ЮНИСЕФ[22]. Они вошли в магазин с черно-оранжевыми картонками из-под молока и потребовали у хозяина взнос в фонд помощи голодающим. Хозяин велел им убираться из его магазина, что они и сделали, на прощание швырнув в витрину по кирпичу. Было что-то абсурдное в разгроме магазина, хозяин которого не дал денег на голодающих детей земного шара. Почти столь же абсурдное, как в войнах во имя сохранения мира. Карелле казалось, что человек, обвиненный в хулиганском нападении, вряд ли мог в оправдание сказать: "Я дал ему в глаз, потому что хотел предотвратить драку". Столь же нелепым было громить витрину, стоившую пятьсот долларов, только потому, что булочник отказался дать десять центов на доброе дело. Следуя подобной логике, можно было оправдать и все остальное, случившееся в тот день.

Шесть молодых людей, вдохновленных мыслью, что сегодня Хэллоуин, день, когда все позволено, — а разве нельзя позабавиться раз в году?! — затащили двенадцатилетнюю девочку в проулок и изнасиловали ее, потому что она несла большой пакет праздничных гостинцев, которыми отказалась с ними поделиться. Кавалерам было от шестнадцати до восемнадцати лет, и вряд ли кто-то из них заметил бы эту малявку, если в не великий праздник.

На Южной Одиннадцатой ученица выпускного класса спихнула с крыши свою одноклассницу, когда та пыталась написать внутри сердца, нарисованного мелом на кирпичном парапете крыши, "Айрин любит Пита". Айрин сообщила полиции, что любит не Пита, а Джо и что она умоляла свою подругу не писать неправды на видном месте, но та не вняла голосу разума и пришлось спихнуть ее с крыши. Однако она не сумела объяснить, почему крикнула во весь голос: "Хэллоуин!" — когда подруга летела вниз с высоты седьмого этажа.

На Калвер-авеню взрослый мужчина погнался за пятнадцатилетним мальчишкой, который вымазал кремом для бритья окна его автомобиля. В пылу преследования мужчина сбил с ног женщину, катившую колясочку с четырехмесячным младенцем. Коляска выехала на проезжую часть улицы и была смята молочной цистерной. Преследователь, давая объяснения полицейским, выразил сожаление, что так случилось, но упрекнул их в том, что они не сумели предотвратить столь отвратительный хулиганский акт, совершенный мальчишкой.

На Стеме, около Двадцатой улицы, два лихих профессионала, надев резиновые праздничные маски, вошли в кулинарию и с криками "Пирог или вилка в бок!" наставили на хозяина два заряженных револьвера. Хозяин, вполне проникшийся духом праздника, запустил в одного полновесной порцией макарон, а второго ударил очень острым ножом прямо в горло, туда, где кончалась маска. Первый из налетчиков, весь опутанный тонкими липкими нитями, выстрелил в хозяина и убил его наповал, а пробегавший в этот момент мимо лавки мальчишка сплясал от восторга жигу и крикнул "Хэллоуин!".

Праздник удался на славу.

Полицейские были в восторге.

В шесть часов вечера Стив Карелла, уставший от бездействия в том, что касалось расследования убийств Лейденов, и от перегрузки во всем остальном, что связано было с праздничным разгулом, смотрел, как его жена раскрашивает лицо сына, и думал, что ему придется еще раз выходить на улицу.

— У меня отличная идея, папа! — сказал Марк. Он был старше своей сестры Эйприл минут на семь, что добавляло ему авторитета. Обычно Марку приходили в голову "отличные идеи", которые Эйприл отвергала со сладкой улыбкой и словами: "Первый раз в жизни слышу такую глупость!"

— Что за идея? — спросил Карелла.

— Нам надо пойти к дому мистера Обермана.

— Калеки Обермана, — добавила Эйприл.

— Так нельзя говорить о старом человеке, — заметил Карелла.

— Но он же действительно калека.

— Неважно, — сказал Карелла.

— Так или иначе, — продолжал Марк, — Эйприл и я пойдем к его дому и стукнем в дверь…

— Мы с Эйприл пойдем и постучимся, — поправил его отец.

Марк посмотрел на отца, размышляя, не пошутить ли, и спросил: "Ты тоже хочешь постучать в дверь Оберману?" Но счел за благо не рисковать, хотя порой шутки у него получались неплохие, что могла бы со вздохом подтвердить мисс Резерфорд, его классная руководительница.

— Мы с Эйприл пойдем и постучимся, — послушно повторил он, ангельски улыбнулся отцу, а потом и матери, которая в этот момент подрисовывала ему черные усы. — Мы с Эйприл постучимся, а когда он откроет, ты сунешь ему в рожу револьвер.

Тедди, внимательно следившая за губами сына, все поняла и, неистово помотав головой, требовательно посмотрела на мужа.

— Сколько живу на свете, первый раз слышу такую глупость, — изрекла Эйприл, которая прожила ровно восемь лет, четыре месяца и десять дней.

— Заткнись, дура, тебя не спрашивают, — ответил Марк сестре.

Тедди жестом просигналила мужу, чтобы он навел порядок, и, взяв Марка обеими руками за плечи, повернула его к себе. Она работала на совесть, и хотя ее талант гримера, возможно, не восхитил бы взыскательных театралов, сама она осталась вполне довольна достигнутым. Черным фломастером она нарисовала Марку большие изогнутые брови, на веки наложила густые зеленые тени. Затем снова взяла черный фломастер и нарисовала зловещую бородку. Марк намеревался изображать Дракулу. Правда, обычно того изображали без усов и бороды, но Тедди решила, что иначе у сына будет слишком ангельский вид, и смело пошла на ломку канонов. С помощью красного фломастера она посадила ему на подбородок несколько капель крови, а поскольку сидела спиной к мужу, то не слышала, как тот отчитывал Марка за глупую идею с револьвером и за то, что он трубит сестре. Тедди посадила еще одну крошечную капельку крови под тремя большими, затем встала и отошла назад, чтобы оценить свой труд.

— Как я выгляжу? — спросил Марк отца.

— Ужасно, — ответил тот.

— Вот и хорошо! — воскликнул Марк и выбежал из комнаты посмотреть на себя в зеркало.

— Сделай меня красивой, мамочка, — сказала Эйприл, глядя матери в глаза. Тедди улыбнулась, затем медленно и тщательно ответила жестами, на языке глухонемых. Карелла и малышка внимательно следили за ней.

— Мама говорит, что ей незачем делать тебя красивой, — пояснил Карелла. — Ты и так красивая.

— Я и сама почти все поняла, — сказала Эйприл и крепко обняла Тедди. — Я ведь добрая принцесса, — сообщила она отцу.

— Конечно, ты добрая принцесса.

— А злые принцессы бывают?

Тедди надела на фломастеры колпачки, чтобы они не высохли. Она улыбнулась дочери, покачала головой и стала рыться в сумочке. Отыскав помаду, Тедди подошла к Эйприл, которая с нетерпением ждала превращения в сказочную принцессу. Она опустилась возле дочери на колени и принялась умелыми движениями накладывать помаду. Мать и дочь были удивительно похожи друг на друга: одни и те же карие глаза и черные волосы, длинные ресницы и большой рот. На Эйприл был длинный плащ с капюшоном, сделанный из темно-зеленого бархата их прислугой Фанни. Губной помадой Тедди изобразила на щеках Эйприл румянец. Затем настал черед зеленых теней, которыми она уже раскрашивала сына. Но теперь она едва касалась ими век дочери, поскольку работала над образом не кровожадного вампира, а прекрасной принцессы. Затемнив кисточкой веки, Тедди поглядела на мужа, предлагая оценить ее труды.

— Красиво, — сказал Стив и посоветовал дочери пойти полюбоваться на себя в зеркало.

— Правда, я красивая, мамочка? — спросила Эйприл и, не дожидаясь подтверждения, пулей вылетела из комнаты.

Секунду спустя в комнату вошла смеющаяся Фанни и сказала, обращаясь к Тедди:

— По нашей кухне бегает вампирчик весь в крови. — И, притворившись, что только сейчас заметила Стива, насмешливо добавила: — А вот и глава семьи! Неужели он лично поведет молодежь безобразничать?

— Так точно! — отозвался Карелла.

— Чтобы все были дома к семи! А то жаркое перестоит.

— Лично я к семи буду, — пообещал Карелла Фанни и, повернувшись к Тедди, спросил: — Ты действительно думаешь, что злых принцесс не бывает?

— Это вы о чем? — полюбопытствовала Фанни. Впервые в этом доме она появилась восемь лет назад в качестве подарка, сделанного отцом Тедди, который решил, что дочери нужно дать хотя бы месяц передышки после рождения близнецов. В те годы у Фанни были голубые волосы, пенсне, и она весила семьдесят килограммов. Оплаченный тестем месяц пролетел мгновенно, и Карелла с огорчением сообщил Фанни, что не может позволить себе держать домработницу на свое скудное жалованье. Но незамужняя Фанни полюбила эту семью. Она сказала, что пусть Карелла платит ей столько, сколько сможет, а она станет подрабатывать ночными дежурствами, поскольку у нее наряду с железным здоровьем есть еще диплом медсестры. Карелла наотрез отказался, но Фанни, уперев руки в бока и насмешливо сощурившись, спросила: "Хотите выбросить меня на улицу? Этот номер у вас не пройдет!" После долгих споров и переговоров Фанни осталась и все восемь лет прожила у них. Теперь ее волосы были тускло-рыжего оттенка, вместо пенсне появились очки в круглой черной оправе, и она похудела до шестидесяти килограммов с небольшим — результат беспрерывной беготни за близнецами. Ее влияние на жизнь семейства больше всего чувствовалось в речи Марка и Эйприл. Почти все время они проводили с ней и Тедди, но, поскольку Тедди не могла сказать ни слова, лексика Фанни оставалась для них образцом для подражания. Время от времени Марк именовал кого-нибудь из друзей "ирландским недоноском", а Эйприл вполне могла посоветовать подружке "убираться в задницу". Это придавало особый колорит будням семьи Карелла.

Теперь Фанни стояла, уперев руки в крутые бедра, и требовала, чтобы Карелла объяснил смысл своей последней реплики. Пронзив ее мрачным взглядом старого сыщика, Стив сказал:

— Я имел в виду, дорогая, что временами ты бываешь грубой и назойливой, как злая принцесса, — вот и все! — на что Фанни громко расхохоталась.

— Не понимаю, как ты терпишь такого изверга! — сказала она Тедди, все еще смеясь, и вышла из комнаты.

— Пап, ты идешь? — спросил Марк.

— Иду, сын, — отозвался Карелла.

Он обнял и поцеловал Тедди, потом зашел в гостиную, взял за руку сына и дочь и вместе с потомством отправился на улицу. Он почти забыл, что не далее как сегодня видел на мостовой разбившуюся семнадцатилетнюю школьницу, которую подруга столкнула с крыши семиэтажного дома за то, что та хотела написать "Айрин любит Пита".

* * *
В 9.45 в следственном отделе раздался звонок. Мейер Мейер, сидевший в одиночестве у телефона, взял трубку и сказал обычное:

— Восемьдесят седьмой участок. Мейер Мейер слушает.

— Говорит патрульный Брич. Бенни Брич.

— Привет, Бенни.

— Решил позвонить на всякий случай. Шел я мимо бара на Калвер, а хозяин вышел и попросил меня зайти.

— Так.

— Захожу я в бар, а на столе стоит парень и несет Бог знает что.

— Что же он говорит?

— Говорит, что убил какую-то женщину.

* * *
Человек, столь необычным образом признавшийся в убийстве, был верзилой ростом в метр девяносто пять, с крупным носом, широкими скулами, придававшими лицу некоторую угловатость, большим ртом и тяжелым подбородком. Когда в сопровождении патрульного Брича он вошел в следственный отдел, от него сильно разило спиртным.

— Что происходит с городом? — спросил он, с трудом выговаривая слова. — Стоит человеку выпить стаканчик-другой, как его хватают легавые.

— Он сильно пьян, сэр, — доложил Брич.

— Вижу, — сказал Мейер. — Посмотри, остался ли кофе в канцелярии.

— Слушаю, сэр, — сказал Брич и вышел.

— Я не пьян, — сообщил человек.

— Ваше имя? — спросил Мейер.

— Это мое дело.

— Отлично. Если вы не пьяны, то слушайте меня внимательно. Для вас это может быть важно.

— Слушаю.

— В соответствии с решением Верховного суда по делу "Миранда против штата Аризона", я обязан напомнить вам о ваших правах, что я сейчас и делаю.

— Отлично, — сказал человек.

— Во-первых, вы можете ничего не говорить, это ваше право. Понятно?

— Н-да.

— Вы понимаете, что не обязаны отвечать на вопросы, задаваемые вам полицейскими?

— Вполне.

— Вы понимаете, что, если вы все же будете отвечать, ваши ответы могут быть использованы против вас?

— Да.

— До, а также и во время допроса вы имеете право пользоваться помощью адвоката. Это понятно?

— Абсолютно!

— И если вы хотите воспользоваться этим правом, но не имеете средств нанять адвоката, он может быть назначен вам бесплатно для консультаций как до, так и во время допроса. Это вам понятно?

— Чего уж тут непонятного!

— Вы знаете теперь о ваших правах?

— Нет, — сказал человек и пьяно заржал.

— Брич! — позвал Мейер и тяжело вздохнул. — Где там кофе?

— Несу! — крикнул Брич.

Они заставили пьяного выпить три чашки кофе, а затем, когда Мейер решил, что тот несколько отрезвел, он еще раз исполнил традиционный номер в защиту прав допрашиваемого, закончив набор предупреждений вопросом:

— Готовы ли вы отвечать на вопросы в отсутствие адвоката?

— Чего?

— Хотите адвоката или нет?

— Зачем мне адвокат?

— Это вам решать. Вы готовы отвечать на вопросы без него?

— Готов.

— Отлично. Ваше имя?

— На этот вопрос я отвечать отказываюсь.

— Почему?

— Потому что не хочу, чтобы моя мама узнала, что я попал в полицию.

— Боитесь, она узнает, за что вы сюда попали?

— А за что вы меня притащили сюда?

— Вы не догадываетесь?

— За то, что я напился?

— Нет, не потому.

— Тогда за что же? Я ничего такого не делал.

— Вы помните, что вы говорили в баре?

— Нет.

— Вы не помните, как забрались на стол и во всеуслышание признались в содеянном преступлении?

— Нет.

— Патрульный Брич, напомните этому человеку, что он говорил.

Брич смутился, пожал плечами и сказал:

— Мистер, вы забрались на стол и заявили, что убили девушку.

— Ничего такого я не говорил.

— Нет, говорили. Вы заявили это всем присутствующим до того, как я вошел, вы стояли на столе и, качаясь, говорили, что убили девушку и ничего вам за это не было.

— Нет.

— Это были ваши слова, — не сдавался Брич.

— Я был пьян. Даже если и сказал что-то в этом роде, то просто все сочинил.

— Значит, вы никого не убивали? — спросил Мейер.

— Никого и никогда.

— Зачем же вы тогда сочинили эту небылицу?

— Сам не знаю.

— Вы не думали, что кто-то позовет полицию?

— Я был пьян, — объяснил задержанный. Теперь, протрезвев, он говорил вежливо и даже застенчиво. Мейер заметил, что руки у него были загорелые и мозолистые, как у фермера.

— Вы живете в этом городе, сэр? — спросил он.

— Нет.

— Где вы живете?

— Кофе еще есть?

— Брич!

— Сейчас принесу, — сказал Брич.

— Где вы живете?

— На Севере.

— Где именно?

— В Кери. Это возле Хадлстона, сто девяностое шоссе. Поворот, не доезжая развилки на Маунт-Торренс.

— Что вы делаете в нашем городе?

— Приехал на несколько дней.

— По делам или так?

— По делам.

— Чем вы занимаетесь?

— Столярничаю. У нас там есть мастерская. Делаем столики, чашки, ложки. Все из дерева. Время от времени я приезжаю сюда с товаром, продавать.

— Когда были в последний раз?

— В апреле.

— Когда приехали в этот раз?

— В прошлый четверг.

— Так-так, — сказал Мейер. — Что же за девушку вы убили?

— Никого я не убивал.

— Но вы же сами сказали…

— Я сказал это в нетрезвом состоянии. Если вообще что-то сказал.

— Как ваша фамилия?

— Я бы не хотел отвечать на этот вопрос.

— Мы все равно выясним.

— Выясняйте.

— Послушайте, мистер, я бы на вашем месте не особенно ломался, потому что дело серьезное. В доме неподалеку от бара, где мы вас задержали, была убита женщина, причем, судя по всему, это произошло в пятницу. Почему бы вам не рассказать, где вы были в это время?

— Когда вы объясняли мне права, то сказали, что я не обязан отвечать на вопросы, если они мне не нравятся. Так?

— Так.

— Тогда я больше не буду отвечать.

В этот момент вошел Коттон Хейз.

— Дурдом, и только! — сказал он Мейеру. — С каждым годом все хуже и хуже, какой-то кошмар. — Он посмотрел на задержанного, отвернулся, снова посмотрел на него и спросил: — Мы не знакомы?

— Вроде бы нет, — ответил тот.

— Конечно, знакомы, — возразил Хейз, подошел к нему и стал всматриваться в лицо. — Разве мы не… — начал было он, но в замешательстве замолчал.

— Ты узнал его, Коттон?

— Пока нет. Что он натворил?

— Говорит, убил девушку.

— Правда?

— Я был пьян.

— Что за девушка? — спросил Хейз, не спуская с него глаз.

— Я не обязан вам отвечать, — сказал человек.

— Вспомнил! — воскликнул Коттон и щелкнул пальцами. — Вас зовут Роджер Брум, и мы толковали с вами о холодильнике, который украли из подвального этажа одного пансиона. Это было три или четыре года назад. Угадал?

Человек молчал.

— Это действительно ваша фамилия? — спросил Мейер.

— Да, — выдавил он наконец.

— Так что там приключилось? — спросил Мейер Хейза.

— Хозяйка пансиона на Двенадцатой улице заявила о пропаже холодильника из подвального этажа, — объяснил Хейз. — Мы опросили всех жильцов, среди них был и мистер Брум. — Он обернулся к Бруму. — Помню, я рассказывал вам, что катался на лыжах в Маунт-Торренс. Вы живете в тех краях возле Хадлстона, верно?

— Да, в Кери, — кивнул Брум.

— Похоже, вы опять угодили в беду, — сказал ему Мейер.

— Я не крал холодильника, — возразил Брум.

— Кто же это сделал?

— Да не знаю я!

— Не надо так волноваться.

— Мне нужен адвокат, — заявил Брум. — Я хочу позвонить матери.

— Минуту назад вы отказались от адвоката.

— Теперь он мне понадобился.

— Зачем? Вы не хотите рассказать нам, что тогда случилось?

— Ничего не случилось. Я не крал холодильника.

— Но убили девушку?

— Нет.

— Может, вы все-таки нам расскажете, мистер Брум?

— Я хочу позвонить матери.

— Зачем?

— Сказать ей… Сообщить ей, что все в порядке. Мне надо ей позвонить.

— Но я так понял, что вы хотите адвоката.

— Хочу.

— Вы можете оплатить его услуги? Вы назовете адвоката или нам его подыскать?

— Я не знаю ни одного адвоката в этом городе.

— Так достать вам адвоката?

— Да. Если вы будете хитрить и запутывать меня…

— Мы не собираемся вас запутывать, — заверил его Мейер. — Коттон, позвони в юридическую службу. Нам срочно нужен адвокат.

— Я просил кофе, — напомнил Брум.

— Брич! — рявкнул Мейер.

— Иду! — рявкнул Брич.

* * *
Трудно объяснить, почему человек, так долго живший с грузом вины, вдруг решает выложить все как было. Об этом лучше спросить Теодора Рейка[23]. Возможно, в случае с Брумом решающую роль сыграло появление Хейза: Брум решил, что его дело — табак. Но как тогда объяснить признание человека, вдруг забравшегося на стол в баре и громогласно заявившего, что он убил девушку и ему это сошло с рук?

Теперь в полуночной тишине следственного отдела, в присутствии двух детективов, стенографиста и назначенного адвоката, Роджер Брум рассказал все. Монотонным голосом он поведал о том, как зимой познакомился с девушкой. Это было пять лет назад, нет, четыре, в феврале, за день-другой до Валентинова дня. Он еще вспомнил, как покупал открытки — одну для матери, другую для хозяйки пансиона, где тогда жил. Ее звали миссис Доэрти. Но все это было уже после того, как он встретил девушку и убил ее.

Девушку звали Молли Нолан, она приехала сюда из Сакраменто в поисках работы. Она жила в пансионе "Орхидея" на Эйнсли-авеню. Он познакомился с ней в баре, они немного выпили, а потом он привел ее к себе, в пансион миссис Доэрти. Девушка была рыжая и совсем не хорошенькая, но он оказался с ней в постели, сказал ей, что она красивая, а потом почему-то — он сам не мог этого объяснить — начал ее бить. Сначала ударил в глаз, затем разбил нос. Когда потекла кровь и он понял, что она сейчас начнет кричать, он схватил ее за горло и задушил.

Глубокой ночью он вынес труп в подвал, запихал его в старый холодильник, из которого вынул полки. Ему пришлось сломать убитой обе ноги, чтобы запихнуть ее внутрь. Потом он перетащил холодильник в свой грузовик, доехал до какого-то моста — он не помнил названия, но был готов показать его — и сбросил в реку. Потом он не раз проезжал по этому мосту и каждый раз думал: неужели холодильник с трупом все еще лежит на дне реки?

Затем он сильно всех удивил, спросив, работает ли еще детектив, у которого глухонемая жена, потом заплакал, сказал: "Мать убьет меня", — и подписал протокол, все три копии.

Приятно раскрывать старые преступления. И все же пока не удалось выяснить, кто зарезал ножом женщину по имени Марджи Ридер.

Глава 8

Первого ноября в десять утра лейтенант Сэм Гроссман из криминалистической лаборатории позвонил в 87-й участок и спросил Стива Кареллу. Когда Карелла взял трубку, Сэм рассказал ему анекдот о человеке, который открыл пиццерию напротив Ватикана, и только после этого приступил к делу.

— Я насчет электробритвы, — сказал он.

— Какой электробритвы?

— Той, что вы нашли в ванной квартиры Лейденов. Мы сняли с нее отпечатки пальцев — занятная получается штука.

— Что же в ней занятного?

— Отпечатки принадлежат убийце.

— Дамаску?

— Это его фамилия?

— Это фамилия главного подозреваемого.

— Почему вы его не арестовали?

— Не можем найти.

— Так или иначе, отпечатки на электробритве совпадают с отпечатками на ружье. Каково?

— Что-то я не понимаю, — сказал Карелла.

— И я тоже. Ты бы смог застрелить двоих, а потом побриться бритвой одного из убитых?

— Я — нет, а ты?

— И я нет. Тогда почему этот тип так поступил?

— Может, он сильно зарос? — предположил Карелла.

— Мне случалось видеть и не такое, — сказал Гроссман.

— Мне тоже.

— Но зачем ему было так рисковать? Ружье стреляет слишком громко, Стив. Ты можешь вообразить человека, который стреляет из ружья четырежды, а потом как ни в чем не бывало идет в ванную бриться? Электрической бритвой! Ею же за час не побреешься!

— Ну, за час все же побреешься.

— Все равно долго! — сказал Гроссман. — Если ты застрелил двоих, первое твое побуждение — удрать. Тут уж не до бритья электробритвой.

— Это в том случае, если не знаешь, что в квартире напротив глухая женщина, а в квартире рядом нет жильцов.

— Ты хочешь сказать, что никто в доме не слышал стрельбы?

— Почему? Слышали.

— Ну и что?

— Обычное дело. Никто не позвонил в полицию.

— Так или иначе, убийца понимал, что наделал много шума. Он должен был быстро смыться.

— Но он же, по твоим словам, этого не сделал.

— Я говорю тебе: он стал бриться.

— Твое мнение — кто он?

— Псих, — сказал Гроссман.

* * *
Глория Лейден жила в многоквартирном доме на берегу реки Дикс. В вестибюле Кареллу и Клинга остановил швейцар. Он позвонил миссис Лейден, чтобы сообщить о визитерах. Она была готова их принять, и сыщики взмыли на семнадцатый этаж в сопровождении лифтера, который все время насвистывал "А мне все равно" и страшно при этом фальшивил.

В квартире были большие стеклянные двери, выходившие на маленькую веранду, обращенную к реке. Ухоженная квартира была обставлена в стиле датского модерна: белые стены, бежевые ковры. Четыре обитавшие здесь кошки, похоже, подбирались по цвету и превосходно вписывались в общую гамму. Они то выходили, то опять возвращались в гостиную, где Карелла и Клинг допрашивали хозяйку. Кошки поочередно обнюхали брюки Клинга и ботинки Кареллы, словно сами были сыщиками, проверяющими подозрительных посетителей. Кошки выводили Клинга из равновесия. Ему казалось, что они могут учуять запах Анны Гилрой и сообщат куда надо.

— Миссис Лейден, мы хотели еще кое о чем вас спросить, — сказал Карелла.

— Пожалуйста, — кивнула миссис Лейден. На ней был халат с поясом, а под ним со всей очевидностью скрывался корсет. Ее волосы утратили тот лавандовый оттенок, который так удивил Кареллу в морге. Хозяйка устроилась на краешке кресла, обитого пушистой коричневой материей, спиной к балкону.

— Во-первых, нас интересует, слышали ли вы, чтобы ваш сын или невестка упоминали имя Уолтера Дамаска?

— Уолтер?..

— Дамаск.

— Нет, никогда.

— Или какого-то другого Уолтера?

— Среди их друзей не было Уолтеров.

— Вы знали их друзей?

— Некоторых знала.

— Но ваш сын никогда не упоминал…

— Нет.

— А невестка?

— Мы с ней редко говорили. По крайней мере, на личные темы.

— Но вообще-то вы с ней разговаривали?

— Да, разговаривала.

— Вы с ней не очень ладили?

— Нет, отчего же, ладила. Наверно, вас интересует, нравилась ли она мне?

— Она вам нравилась?

— Нет.

— Ясно.

— Уверяю вас, молодой человек, я не умею стрелять из ружья.

— Никто и не говорит, что это были вы.

— Вместе с ней убит и мой сын, не забывайте.

— Ас ним вы ладили, миссис Лейден?

— Прекрасно ладила.

— Но не с невесткой?

— Нет. По крайней мере, сначала не очень.

— Когда было начало?

— Он привез ее из очередной поездки семь-восемь лет назад.

— Откуда она родом?

— Из Алабамы. Представляете, привез мне южанку. Вы бы только на нее посмотрели! Дело было летом, она впорхнула в комнату в желтом платье. Вылитая Скарлетт О'Хара. Вот такое первое впечатление!

— Вы знаете ее девичью фамилию?

— Роза Хилари Борден. На Юге они употребляют все три имени. Она постоянно рассказывала мне о своих двоюродных братьях и сестрах. Элис Мэри Борден, Давид Грэм Борден, Хорсе Франк Борден — натуральный роман из южной жизни. Вы бы только ее послушали! Единственный ребенок в семье, зато тысячи кузин и кузенов по всей округе, любителей кукурузных оладий и требухи. Я сразу сказала сыну: она мне не нравится. Но ему было все равно. Он мне заявил, что любит ее. Любит! Подстерегла его вдалеке от дома, улучила момент! Мужчины все одинаковы.

Карелла взглянул на Клинга. Оба промолчали. Миссис Лейден кивнула, словно соглашаясь со своей жизненной философией, и сказала:

— Мой сын был очень хорош собой, за него пошла бы любая. Когда он был в поездках, телефон звонил каждые десять минут. Все девицы хотели знать, когда Эндрю вернется домой. Но он вернулся с Розой Хилари Борден в желтом платье в обтяжку.

— До женитьбы он жил здесь, с вами? — спросил Клинг.

— Да, конечно. Мой бедный муж умер, когда Эндрю был еще ребенком. Разве сын может бросить свою овдовевшую мать?

— Сколько ему было лет, когда он женился? — спросил Карелла.

— Это случилось восемь лет назад, значит, тридцать два.

— Вы сказали, он встретил Розу на Юге, в Алабаме?

— Да, в Монтгомери.

— А мы решили, что его регион на Западе.

— Это сейчас. Три или четыре года назад его перевели.

— Скажите, миссис Лейден, вы знали, что в минувшие выходные ваш сын собирался домой?

— Нет.

— Он вам не звонил?

— Нет.

— А вашей невестке?

— Моя невестка никогда не звонила мне, когда сын был в командировке.

— Нам хотелось бы знать, не сообщал ли он ей о намерении приехать. Похоже, его планы изменились.

— Мне об этом все равно не стало бы известно. Она даже не сообщила мне, что забеременела. Я и узнала это, когда она потеряла ребенка, да и то потому, что Эндрю случайно обмолвился.

— Когда это произошло?

— В мае.

— Она забеременела и потеряла ребенка?

— Да, на втором месяце.

— Миссис Лейден, если забыть об Уолтере Дамаске, был ли среди их друзей кто-то…

— Нет.

— Кто мог бы завидовать…

— Нет.

— Или сделать что-то в этом роде по иной причине?

— Нет.

— И вы никогда не слышали об Уолтере Дамаске?

— Нет.

* * *
Больше вопросов у сыщиков не было. Кошки еще немного пошныряли вокруг, миссис Лейден добавила к портрету невестки несколько черных штрихов, и сыщики откланялись. Пора было делать перерыв на ленч.

Возникло предположение, что Уолтер Дамаск навестит свою квартиру, чтобы забрать чек, оставленный им в ящике комода в ночь гибели четы Лейденов. В конце концов, если он собирался удрать, то деньги ему не помешали бы. Поэтому детектив Артур Браун и был отправлен в засаду, в грязное логово Дамаска. С пятницы он коротал там время в одиночестве — высокий рыжий детина, кожа которого была темнее мрака, царившего в квартире. Плащ Брауна висел на спинке стула. В руках у Брауна был револьвер.

Браун терпеть не мог засад, но эта ему не нравилась особенно. Во-первых, в квартирке воняло, как на помойке. Во-вторых, ее владелец устроил здесь жуткий беспорядок. Когда ты на улице и следишь за автомобилями, вокруг толчея и суета, все время что-то происходит, можно поглазеть по сторонам. Даже в задней комнате магазина слышны голоса покупателей, и ты чувствуешь, что жизнь продолжается. Но здесь, в сумрачной тишине, казалось, что время остановилось. Кто бы ни был этот Дамаск и что бы он ни совершил, жил он как свинья. Темень, вонь и тишина навалились на Брауна, заставив его в очередной раз горько пожалеть о том, что он пошел работать в полицию, а не в санитарную инспекцию. Если бы у него в свое время хватило ума, он сейчас разъезжал бы на мусорной машине, которая хоть и воняет, но все же не так, как эта квартирка, и работал бы он при ясном свете ноябрьского солнца. Браун подумал, не поднять ли шторы на окнах, но решил, что лучше не стоит, устроился поудобнее на стуле в кухне и стал уже было задремывать, как услышал, что в замке входной двери поворачивается ключ. Сон как рукой сняло.

Он встал и прижался спиной к кухонной стене. Дверь отворилась. Снова наступила тишина. Дверь закрылась, отрезав полоску света, пробивавшуюся с лестничной площадки. Кто-то вошел в комнату и двинулся к кухне.

Браун колебался лишь мгновение. Затем он возник в дверях с револьвером в руке и коротко сказал:

— Стоять на месте!

На него испуганно глядела хорошенькая рыжая девушка.

* * *
Ее звали Аманда Поп. Она попросила сыщика звать ее Мэнди. Она ничего не имела против прогулки в участок, куда они поехали в ее желтом "бьюике". Браун сидел рядом с ней, рука с револьвером лежала на коленях. Она весело болтала с ним во время короткой поездки, а теперь, вольготно расположившись в комнате следственного отдела, первым делом попросила трех окруживших ее озабоченных детективов звать ее Мэнди. Услышав о своих правах, она отказалась от адвоката, поскольку ничего плохого не совершила.

— Что вы делали в квартире? — спросил Карелла.

— Пришла в гости к Уолли.

— К какому Уолли?

— К Дамаску.

— Кто дал вам ключ?

— Уолли.

— Когда?

— Давно, несколько месяцев назад.

Девушка была красива, знала об этом и пользовалась своей очаровательной наружностью очень умело. Волосы медно-красного цвета прекрасно контрастировали с белой кожей и большими зелеными глазами. Носик задорно вздернут, рот большой, губы крупные и ненакрашенные. Зеленое шерстяное платье удачно подчеркивало ее соблазнительные формы. Девушка сидела на стуле, закинув одну стройную ножку на другую, и ослепительно улыбалась детективам, заставив каждого пожалеть, что он не допрашивает ее один на один, подальше от похотливых коллег.

— Расскажите о ваших отношениях с Дамаском, — предложил Клинг.

— Сами знаете, — скромно потупилась она.

— Лучше вы нам все-таки расскажите, — попросил Браун.

— Мы часто встречаемся, — сказала Мэнди.

— Как часто?

— Очень часто.

— Вы живете вместе?

— Что вы хотите этим сказать?

Им никак не удавалось проявить необходимую строгость. Аманда Поп была так очаровательна и так по-женски хрупка, что им совершенно не хотелось не то чтобы разбить или поломать, но даже потревожить это произведение искусства. Они стеснялись убогой обстановки своего участка, светло-зеленых крашеных стен, обшарпанных столов, пыльного бачка с питьевой водой, ржавых решеток на окнах, унылых ящиков с документами, клетки для задержанных — к счастью, в данный момент пустовавшей. В это мрачное помещение красота заглядывала редко, и сыщики, задавая серьезные вопросы строгим тоном, чувствовали за собой какую-то вину.

— Так жили вы с ним или нет? — спросил Карелла.

— Мы жили в разных квартирах, — сказала Мэнди.

— Где ваша квартира, мисс Поп?

— Пожалуйста, зовите меня Мэнди.

Клинг откашлялся.

— Так где же находится ваша квартира? — спросил он.

— Мэнди, — добавила она таким тоном, каким учительница произносит трудное для маленького ученика слово.

— Мэнди, — послушно повторил Клинг и снова кашлянул.

— Я живу на углу Рэндал-авеню и Пятой улицы, — произнесла она голосом таким же нежным, как и ее личико. Она говорила отчетливо, но очень мягко, глядя на сыщиков снизу вверх и слегка улыбаясь, словно ведя светскую беседу с тремя приятными мужчинами за коктейлем.

— Послушайте, Мэнди, — сказал Карелла, — когда вы в последний раз видели Дамаска?

— На прошлой неделе.

— Когда именно? — спросил Браун.

— В пятницу вечером.

— Где вы видели его?

— Я заехала за ним в "Уютный уголок". Это ночной клуб. Он там работает. Вышибалой.

— Когда вы за ним заехали?

— В два. Перед закрытием.

— Куда вы поехали потом?

— К нему.

— Сколько там пробыли?

— У него?

— Да.

— Около часа.

— Чем занимались?

— Сами знаете, — снова сказала Мэнди, опуская глаза.

— А потом? — спросил Клинг.

— Отвезла его в одно место.

— Куда?

— На Саут-Энджелс-стрит.

— Зачем.

— Ему туда было надо.

— Он не объяснил зачем?

— Объяснил. Сказал, что хочет поиграть в покер.

— И вы его туда отвезли?

— Да.

— Значит, сначала вы поехали к нему на квартиру, где пробыли около часа, а потом отвезли его играть в покер?

— Да.

— Во сколько это было?

— Точно не скажу. Примерно между тремя и четырьмя утра.

— Вы его с тех пор больше не видели?

— Нет, он вышел из машины, и все.

— И после этого вы не встречались?

— Нет.

— И не разговаривали по телефону?

— Нет.

— Он вам не звонил?

— Нет, не звонил.

— И вы ему не звонили?

— У него нет телефона. — Мэнди помолчала и добавила: — Вообще-то, я звонила ему в клуб, но там сказали, что он не появлялся всю неделю. Вот я и решила заглянуть к нему, узнать, не стряслось ли чего.

— Он при вас не упоминал людей по фамилии Лейден?

— Лейтон? Нет.

— Лейден! Лейден!

— Нет, ни разу.

— Когда вы вместе выходили из его квартиры, он что-нибудь с собой взял?

— Что именно?

— Это мы вас спрашиваем.

— А что вас интересует?

— Оружие не брал?

— Вроде нет. Но пистолет у него есть. Маленький такой.

— Нас интересует ружье, мисс Поп.

— Мэнди.

— Мэнди. Вы бы обязательно его заметили.

— Ружье? Нет, ружья не было. Да и зачем оно ему?

— Вы знаете, как оно выглядит?

— Ну да. Вернее нет. В общем, как винтовка?

— Примерно.

— Нет, ружье я бы заметила.

— У него было с собой что-нибудь большое?

— Нет.

— Что-нибудь похожее на завернутое ружье или ружье в футляре?

— Нет, в руках у него ничего такого не было. Да и зачем ему брать ружье, если он собирался играть в покер?

— Но может, он не собирался играть в покер, мисс Поп?

— Мэнди.

— Может, он поехал в город, чтобы кого-нибудь убить, а?

— Нет!

— Например, Розу и Эндрю Лейденов.

— Нет, — еще раз сказала Мэнди.

— Вы уверены, что не встречались с ним после пятницы?

— Вполне. Он не давал о себе знать. Это так не похоже на Уолли. Он всегда звонит мне три-четыре раза в неделю.

— Но на этой неделе он не позвонил ни разу?

— Ни разу.

— Он не говорил, что собирается уехать из города?

— Куда ему ехать?

— Это мы у вас хотим спросить.

— Некуда ему ехать. Тут у него работа. Зачем ему уезжать?

— Если он кого-то убил, то мог решить, что лучше на время уехать.

— Я уверена, что он никого не убивал.

— Вы с ним когда-нибудь вместе уезжали?

— Нет.

— Есть ли у него где-то родственники?

— Не знаю. Он не говорил.

— Мисс Поп, если вам вдруг…

— Мэнди.

— …позвонит или напишет Дамаск, тут же дайте нам знать. Я предупреждаю вас, что он подозревается в совершении нескольких убийств, и если вам известно что-то о его местонахождении в настоящее время или…

— Мне ничего не известно.

— …или вы узнаете об этом в будущем и утаите информацию от полиции, то вы будете считаться его соучастницей…

— Я уверена, что Уолли никого не убивал, — вставила Мэнди.

— …а это правонарушение, караемое по Уголовному кодексу. Мисс Поп… Мэнди… Соучастником считается лицо, укрывающее или оказывающее иную помощь преступнику, с тем чтобы тот мог избежать ареста, судебного разбирательства или понесения наказания, а также лично знающее или имеющее основание подозревать, что данный человек — правонарушитель, разыскиваемый полицией. Вы это понимаете?

— Да, но Уолли…

— Мы только что довели до вашего сведения, что собираемся арестовать его, как только обнаружим. Так что вы в курсе, — сказал Браун и замолчал, давая ей возможность подумать. — Вы знаете, где он сейчас?

— Нет, к сожалению, не знаю.

— Вы нам позвоните, если что-то узнаете?

— Конечно. Но вы ошибаетесь. Уолли никого не мог убить.

— Ладно, мисс Поп, то есть Мэнди, вы свободны, — вздохнул Карелла.

— Проводите ее кто-нибудь, — сказал Клинг.

Провожать вызвался Браун.

Глава 9

Каждый проводит субботу по-своему.

Мейер и Хейз отправились слушать стихи, Карелла получил по голове, а Берта Клинга избили.

Суббота выдалась на славу.

Поэтический утренник должен был начаться в помещении Ассоциации молодых христиан на Батлер-стрит в одиннадцать, но начался в четверть двенадцатого. На сцену из-за занавеса выбрался статный молодой человек с бакенбардами-котлетками в коричневом костюме и сообщил собравшимся (а всего в зале было человек пятьдесят), что, как известно, сегодняшняя встреча посвящается памяти Маргарет Ридер, похороны которой состоялись в пятницу. Затем статный молодой человек довел до сведения присутствующих, что десять поэтов — ближайших друзей Марджи — написали элегии в ее честь, каковые будут исполнены авторами в сопровождении гитары Луиса-Йосафата Гарсона. Собравшимся представили Гарсона, желтолицего джентльмена в темно-сером костюме. Гарсон с мрачным видом уселся на черную табуретку в левой части сцены, после чего раздвинулся занавес, появился первый поэт и начал читать свою элегию.

В зале стояла траурно-праздничная атмосфера. Первый поэт читал свое произведение с драматическим накалом, сравнивая Марджи Ридер с воробьем, столкнувшимся с загадочным объектом, который покалечил ее тело, отобрал жизнь и возможность летать. "Теперь летать, — завывал он, — придется лишь во сне, в бескрайнем вечном сне". Он опустил рукопись и потупил взор. Наступило молчание, которое, как опасался Мейер, взорвется овацией. Собравшиеся порадовали Мейера, не наградив поэта ни единым хлопком. Второй поэт озаглавил свое творение "Голос" и рассказал в нем о неописуемо прекрасном голосе, который трагически замолчал навеки.

Возопим же, крикнем во всю мочь!

Поднимем голос против мерзкой стали смерти,

Что унесла от нас земную красоту.

Ту красоту и глубину, что рвутся

Собой заполнить сад.

И лес.

И мир.

О, Марджи, мы рыдаем.

Мы кричим.

И голоса наши сливаются в единый скорбный глас.

Услышь же нас, услышь же нас,

О, Марджи!

Снова молчание. Хейзу хотелось высморкаться, но он не осмелился. Луис-Йосафат Гарсон исполнил короткий и скорбныйпассаж, чтобы заполнить паузу, создавшуюся из-за медлительности поэта номер три. Это был высокий молодой человек с бородкой и в черных очках. Хейзу показалось, что его стихотворение было несколько вторичным, что он уже слышал нечто подобное, тем не менее в зале во время исполнения стояла почтительная тишина, перебиваемая время от времени всхлипываниями.

Это было не очень, не очень давно.

Я сидел у себя и пил сидр,

И внезапно узнал, что убили ее,

Ту, что знал я как Маргарет Ридер.

Мы любили ее, как родное дитя,

Несравненную Маргарет Ридер.

Хейз покосился на Мейера, Мейер на Хейза, а худой бородач как ни в чем не бывало перешел ко второй строфе.

Марджи была ребенком — о да!

Ребенком в стране иллюзий.

Мы любили ее, но прошли года -

И настала минута конвульсий.

Поэтический утренник продолжался примерно в таком же ключе. В отличие от разноперой стайки поэтов, слушатели выглядели вполне буржуазно. Экспресс-анализ собравшихся в зале выявил немало знакомых лиц: коммерсанты, адвокаты, домохозяйки, врачи. Затесался сюда и патрульный из 87-го участка, тихо сидевший в штатском костюме. Но куда важнее было присмотреться не к слушателям, а к исполнителям — ведь любой из десяти ближайших ее друзей-поэтов мог запросто отправить на тот свет "несравненную Маргарет Ридер".

Если сбросить со счетов загадочного человека из бара "Перри" на Дебек-авеню, вернувшегося за тем, чтобы выведать ее фамилию, если не считать его подозреваемым номер один (слишком уж много "если" было с ним связано — если он таки вспомнил ее фамилию, если узнал ее адрес, если она впустила его в столь поздний час и прочее), то очень велика вероятность, что Марджи прикончил кто-то из ее милых знакомых. Любой из них вполне мог оказаться у нее дома в три-четыре часа утра. Поэтому Мейер и Хейз стоически вытерпели двухчасовое чтение скверных стихов (в том числе и стихов усопшей), внушая себе, что они присутствуют на поверке личного состава — развлечение, ныне вышедшее из употребления, к великому удовлетворению самих блюстителей порядка.

Когда утренник закончился, Мейер и Хейз отправились за кулисы, чтобы пообщаться с десятью подающими надежды стихотворцами, а также с гитаристом Гарсоном. Не без удивления узнали они, что в ночь убийства Марджи в доме Гарсона была вечеринка, на которой, по словам хозяина, присутствовало "большинство ребят".

— Марджи Ридер тоже была? — спросил Хейз.

— Конечно, — ответил Гарсон.

— В котором часу она ушла?

— Она пробыла недолго.

— Сколько именно?

— Пришла часов в десять, а ушла около полуночи.

— Одна?

— Perdone?[24]

— Она ушла от вас одна?

— A, si, si, solo. Одна.

— Она общалась с кем-то одним во время вечеринки?

— Нет, она циркулировала, comprende[25]? Гостей было много. Она подходила то к одному, то к другому, выпьет, посмеется и идет дальше. Марджи была muy[26] общительной. Все ее любили и уважали.

Почему же тогда ее убили?

Мейер и Хейз поблагодарили поэтов и гитариста и поскорее вышли на улицу глотнуть свежего ноябрьского воздуха.

~~

Стив Карелла собирался сделать кое-что по дому — надо было снять с окон москитные сетки, — но потом все же решил еще раз посетить квартиру Лейденов, из-за чего и получил по голове. Разумеется, можно было ушибить голову и снимая москитные сетки, но детективы проводят четкую границу между гипотезой и фактами. Останься Стив в тот день дома, ничего бы с ним не случилось.

Отправился он на квартиру Лейденов отнюдь не потому, что хотел отвертеться от снятия москитных сеток, как подозревала Тедди. Собственно, он не горел душой снимать их с окон, как весной отнюдь не рвался устанавливать их. Но и в город он поехал вовсе не для того, чтобы ему там дали по башке. За годы работы в полиции он успел усвоить одну важную истину: слишком часто сыщики не видят за деревьями леса. В переводе на обычный язык это означало следующее: чтобы как следует разглядеть предмет, необходимо либо подойти к нему поближе, либо отступить подальше.

Убийство, размышлял Карелла, всегда приводит в действие сложную полицейскую машину. Но, изучая отчеты детективов (напечатанные в трех экземплярах), расшифровывая судебно-медицинскую галиматью с результатами вскрытия, преследуя подозреваемого, допрашивая свидетеля, изучая документы и справки баллистиков, нетрудно упустить из вида, зачем, собственно, проделывается эта работа, запамятовать, что вначале был покойник. Памятуя об этом, Карелла решил, что не помешает еще раз вернуться на место преступления и попытаться представить, что именно могло случиться в эту ночь.

Ну и, конечно, он терпеть не мог возиться с москитными сетками.

Он поднялся в лифте на третий этаж. Это был лифт без лифтера, и убийца мог спокойно воспользоваться им в любое время дня и ночи. Но воспользовался ли он им в действительности? Не побоялся ли столкнуться с жильцами, возвращающимися домой с затянувшейся вечеринки? А может, он решил просто и без затей подняться по служебной лестнице и проникнуть в квартиру с черного хода? В конце концов, молочник Новелло обнаружил открытой именно эту дверь. Почему убийца не мог войти и выйти через одну и ту же дверь? Стоя в коридоре, Карелла взглянул на запертую парадную дверь квартиры миссис Лейбовиц, услышал за ней пение цветной служанки и двинулся к квартире Пиммов. Он прислушался у двери. В квартире было тихо.

Карелла вернулся к квартире Лейденов, чтобы войти с черного хода, и подошел к тупичку в конце коридора. Там, на небольшой площадке, стояли мусорные баки всех трех квартир. С одной стороны были квартиры Пиммов и миссис Лейбовиц, напротив квартира Лейденов. Быстро разобравшись в расположении, Карелла полез в боковой карман за ключом, полученным накануне в управлении (Тедди констатировала бы на этом основании наличие злого умысла — "Ты и не собирался сегодня снимать сетки, раз запасся ключом!"), и подошел к черному ходу Лейденов. Некоторое время он пытался открыть замок. Наконец ключ повернулся, и дверь отворилась. Карелла повозился с ключом, который не хотел вылезать из скважины, кое-как извлек его, положил в карман и вошел, закрыв за собой дверь.

В квартире не раздавалось ни звука. Здесь и стоял убийца, подумал Карелла. Наверно, он вошел в эту дверь, постоял в кухне, пытаясь угадать, где находятся его жертвы. Роза Лейден, видимо, услышала шум и вышла в гостиную посмотреть, что там такое. Тогда-то убийца и выстрелил в нее дважды, снеся ей полголовы.

Карелла вошел в гостиную.

Ковер был по-прежнему в крови, она засохла и превратилась в грязно-коричневую корку. Карелла посмотрел на большое пятно, образовавшееся там, где была голова убитой, затем бросил взгляд на ванную. Той ночью Эндрю Лейден, наверно, спал, утомленный долгим перелетом, но два выстрела разбудили его. Скорее всего, он выскочил из постели, крича: "Роза! Роза!" (не этот ли крик слышал кто-то из жильцов?), бросился в гостиную, но в дверях его встретил убийца.

Убийца, похоже, остановился на пороге и выстрелил в лицо Лейдену. Да, надо крепко ненавидеть человека, чтобы выстрелить ему в лицо из дробовика в упор. Дважды! Карелла зашел в спальню. Он увидел, что верхний ящик комода выдвинут, и тут же вспомнил, что утром, когда они были здесь, ящик был закрыт. Размышляя, не сделали ли это криминалисты, он двинулся к комоду, и в этот момент кто-то подошел сзади и трахнул его по голове.

Уже падая, Карелла подумал, что если часто получать по башке, то можно стать идиотом, и затем самым идиотским образом потерял сознание.

* * *
Легко раскрывать убийства тем, кто пошевеливается. Напротив, стоит зазеваться, и твоя собственная жизнь окажется под угрозой. В то утро Клинг не только не проявил должной прыти, чтобы раскрыть загадку убийства Лейденов, но сам настолько утратил бдительность, что был избит. Женщиной.

По ступенькам лестницы, украшенной двумя зелеными шарами, что вела в здание 87-го участка, без десяти три поднималась Анна Гилрой. Она была в красно-голубом мини-платье, ее длинные светлые волосы у затылка были перехвачены алой лентой, голубые туфли сверкали. Войдя в участок, она направилась к высокому столу, за которым восседал дежурный сержант Дейв Мерчисон, одарила его лучезарной улыбкой и посигналила голубыми глазами так, что даже сержант понял этот код. Затем спросила сладким голоском:

— Здесь детектив Клинг?

— Здесь, — ответил Мерчисон.

— А могу я его увидеть?

— Кто его спрашивает? — поинтересовался сержант.

— Мисс Анна Гилрой, — сказала девица и скромно отошла в сторонку.

Сначала она изучила фотографии находящихся в розыске преступников. Затем посмотрела на стенные часы. После этого уселась на деревянную скамейку, что стояла напротив стола сержанта, вытащила из голубой сумочки сигарету и, прежде чем закурить, вопросительно посмотрела на Мерчисона. Тот кивнул. Анна Гилрой закинула ногу на ногу и закурила, а сержант тем временем безуспешно пытался разыскать Клинга, который сидел на совещании у лейтенанта.

— Сейчас он занят, — сообщил Анне сержант Мерчисон. — Подождите немного.

— Благодарю, — сказала Анна и покачала ногой.

Мерчисон посмотрел на ее ноги, подумал, что мир катится в тартарары, и задался вопросом, надо ли ему разрешать своей двенадцатилетней и слишком рано созревшей дочери носить такие юбки. Видно все до пупка, сказал он про себя, промокнул лоб платком и, увидев, что на пульте загорелась лампочка, включил связь. После коротких переговоров он снова выдернул шнур, глянул на Анну Гилрой, сидевшую в облаке сизого дыма, и сказал:

— Он сейчас спустится, мисс.

— А нельзя ли мне подняться?

— Он сказал, что сам спустится.

— А я-то хотела посмотреть, где он работает.

— Видите ли… — протянул Мерчисон, склонив голову набок в недоумении — что там можно увидеть, кроме сыщиков, вкалывающих до седьмого пота?

На пульте снова замигала лампочка. Он включил связь и принял вызов от сердитого патрульного с Третьей улицы, который кричал, что уже полчаса назад вызвал санитарную машину, на тротуаре лежит женщина в крови, сколько еще можно ждать? Мерчисон велел ему успокоиться, и патрульный, поостыв, сообщил, что в жизни не видел столько крови, женщина вот-вот отдаст концы, собралась толпа и ругает полицию на чем свет стоит. Мерчисон сказал, что еще раз позвонит в больницу, а потом выдернул шнур и переключился на внешний телефон.

Он набирал номер больницы, когда по чугунным ступенькам со второго этажа стал спускаться Клинг. У него был очень удивленный вид, хотя Мерчисон и сообщил ему, кто его спрашивает. Может, виной тому была короткая юбка гостьи. Мерчисон краем глаза наблюдал, как Клинг подошел к скамье ("Привет, это сержант Мерчисон, — говорил он в трубку, — где, черт побери, "скорая"?"), протянул руку Анне и сел рядом с ней. Мерчисон не слышал, о чем они говорили. ("Мне звонит патрульный и ругается последними словами, толпа волнуется, женщина истекает кровью на тротуаре, что вы там себе думаете?") Клинг был больше смущен, чем удивлен, он кивал Анне, которая улыбалась, хлопая длинными ресницами, говорила, говорила, словно выбалтывала ему все секреты вселенной. ("Да, да, хватит им играть в домино! Может кто-нибудь из вас оторвать задницу от стула?" — кричал в трубку Мерчисон.) Клинг кивнул в последний раз, встал и подошел к пульту. ("Если мне еще раз позвонит патрульный, я поеду прямо к мэру, ясно?") Мерчисон злобно дернул шнур из гнезда.

— Я пойду выпью кофе, — сказал ему Клинг.

— Давай, — согласился Мерчисон. — Когда вернешься?

— Через полчасика.

— Ладно.

Клинг вернулся к скамье. Анна Гилрой встала, взяла его под руку, потом, обернувшись, послала Мерчисону прощальную улыбку и зацокала каблучками по кафельному полу. На пульте снова загорелась лампочка. Звонил все тот же патрульный, он был близок к истерике, потому что минуту назад женщина потеряла сознание и ее брат кричал толпе, что все это из-за халатности полиции. Патрульный спрашивал, что делать. Мерчисон ответил, что в любом случае не надо вынимать револьвер, пока ситуация не вышла из-под контроля. Патрульный ответил, что она уже выходит из-под контроля, потому что народ вопит, и, может, имеет смысл выслать подкрепление. Не успел Мерчисон сказать, что разберется, как с улицы у входа в участок донесся вопль.

Вопль означал ЧП. Произведя элементарные расчеты, Мерчисон решил, что вопит, скорее всего, Анна Гилрой, которая минуту назад покинула участок, повиснув на руке Берта Клинга. Сержант со своего места с той стремительностью, на которую способен тучный мужчина пятидесяти с лишним лет, схватил кобуру с револьвером и ринулся к дверям, толком не понимая, что могло случиться возле полицейского участка с девушкой, которая только что покинула здание в сопровождении детектива.

А случилось то, чего никак не предполагал Мерчисон. Он ожидал увидеть хулиганов, пристававших к девушке. А увидел, как Клинга лупила по голове портфелем другая блондинка. Мерчисону понадобилось всего лишь мгновение, чтобы распознать в ней Синди Форрест, которую он не раз встречал вместе с Клингом. Мерчисон знал, что у них роман. Но он никогда не видел у нее такого свирепого выражения. Такое лицо у женщины он видел один-единственный раз, когда его тетя Мойра застукала дядю Джона с соседкой на диване в их собственной гостиной. Как-то раз тетя Мойра поднялась наверх за рецептом какого-то жаркого, а вернувшись, обнаружила пылкого мужа, трудившегося в поте лица над особой, которая до этого считалась верным другом семьи. Тетя Мойра бросилась в атаку на дядю Джона, тот отступил в коридор и помчался вниз по лестнице, застегивая на ходу штаны. Тетя Мойра гналась за ним по пятам и лупила его по голове шваброй, которую захватила на третьем этаже. Наконец он выскочил на улицу, где юный Мерчисон играл со своими приятелями возле кошерной лавки. На тетю Мойру страшно было смотреть. То же самое жуткое выражение исказило прелестные черты блондинки Синди Форрест, колотившей Клинга по голове коричневым кожаным портфелем. Блондинка Анна кричала, чтобы Синди прекратила, но раз уж у женщины на лице появляется выражение тети Мойры, ее не остановишь. Здоровяк детектив пытался прикрыть лицо и голову руками, а Синди методично совершала акт возмездия. Анна Гилрой кричала изо всех сил: "А ну-ка, хватит!" — точь-в-точь как заправский полицейский, но Синди, похоже, твердо вознамерилась раскроить Клингу череп. Мерчисон втиснулся между ними, старательно уклоняясь от опасного портфеля, оттолкнул Клинга подальше от Синди и крикнул ей: "Вы бьете сотрудника полиции, мисс!" (о чем она и без него догадывалась), затем в последний раз издала вопль Анна Гилрой, и наступила тишина.

— Мерзкий сукин сын, — сказала Синди Клингу.

— Все в порядке, Дейв, — сказал Клинг с нижней ступеньки. — Мы сами разберемся.

— Еще как разберемся! — пообещала Синди. — Подлец.

— Вам не больно? — спросила Анна.

— Все в порядке, Анна, — успокоил ее Клинг.

— Я покажу тебе Анну! — снова разъярилась Синди и замахнулась портфелем уже на девушку.

Мерчисон вышел на линию атаки, парировал рукой выпад портфелем, отпихнул Синди от ее новой жертвы и крикнул:

— Ты что, в камеру захотела?

К этому времени в дверях собралась стайка патрульных, что сильно смутило Клинга, который любил дать понять рядовым, кто есть кто в этом мире. Патрульные с восторгом наблюдали за тем, как Мерчисон разнимал двух весьма аппетитных блондинок, одна из которых оказалась возлюбленной Клинга. Сам же Клинг стоял в стороне с понурым видом.

— Что стали, разойдитесь! — наконец крикнул он патрульным.

Ни дать ни взять — полицейский, разгоняющий толпу. Другие полицейские сочли это очень смешным, хотя никто не рискнул рассмеяться. Патрульные толпились в дверях, пожирая глазами девицу в красно-голубом мини-платье и с таким же интересом разглядывая Синди, хотя она была одета гораздо скромнее. Затем они уставились на Клинга и Мерчисона, выжидая, кто из них сделает следующий ход, однако ни тот ни другой не торопились этого делать. Зато Синди повернулась на каблуках, вздернула нос и стала спускаться по ступенькам мимо Клинга.

— Синди, подожди, я тебе все объясню! — крикнул Клинг и побежал за ней по улице.

— Я хочу подать заявление о хулиганском нападении, — сообщила Анна Гилрой сержанту.

— Ступайте домой, мисс, — устало отмахнулся тот. Он поднялся по ступенькам, протиснулся в дверь мимо патрульных и вернулся на свой пост, где все было несравненно проще и самая сложная проблема состояла в том, чтобы помочь женщине, истекавшей кровью на тротуаре.

* * *
Карелла удивленно размышлял, почему это люди рассказывают, что из обмороков выплывают медленно. Сам он пришел в себя сразу же. Никаких медленных всплытий или головокружительных взлетов по спирали. Он просто открыл глаза, вспомнил, где находится, встал на ноги и обнаружил на затылке огромную шишку. Сначала он ощутил ее как болевой центр, а потом нащупал пальцами, отчего боль только усилилась. Крови не было. К счастью, голова оказалась целой. С опозданием Карелла взглянул за дверь, чтобы удостовериться, что там его не ждет очередной сюрприз, вытащил револьвер и прошел по всей квартире. Всегда полезно накрепко запереть конюшню, после того как лошадь сбежала.

С удовлетворением убедившись, что в квартире он один, Карелла вернулся в спальню. Верхний ящик комода был задвинут.

Когда Карелла вошел в квартиру, ящик был открыт. Из этого следовало, что пришельца он застал за обшариванием ящика. Теперь Карелла сам решил этим заняться. Ящик был разделен на две половины — мужскую и женскую. На половине Розы Лейден лежали нейлоновые чулки, трусики, пояса, лифчики, носовые платки, а также маленькая жестянка, в которой некогда были таблетки от кашля, а теперь хранились разрозненные серьги, булавки и пуговицы. На половине Эндрю лежали носки, носовые платки, трусы, эспандер, а в дальнем углу завалялась монета в полдоллара.

Задвинув ящик, Карелла принялся изучать содержимое всего комода. На женской половине он обнаружил свитера, блузки, комбинации, шарфы, ночные рубашки. На мужской — выглаженные рубашки, спортивные и под галстук, а также свитера. Закрыв последний ящик, Карелла подошел к стенному шкафу.

Здесь все располагалось по тому же принципу, что и в комоде. Примерно две трети общего пространства занимали платья, брюки и костюмы Розы, одну треть — костюмы, брюки и спортивные пиджаки Эндрю. На специальной жердочке висели его галстуки. По всему шкафу тянулась полка для обуви. Под одеждой Розы стояли ее туфли и шлепанцы. Под одеждой Эндрю — его обувь. Все очень аккуратно — его и ее вещи.

Что же хотел найти пришелец в верхнем ящике комода?

Был ли это Уолтер Дамаск?

Сердце Кареллы забилось чуть сильней.

* * *
Клинг попытался открыть дверь своим ключом, но Синди предусмотрительно навесила цепочку, и дверь, чуть-чуть приоткрывшись, застопорилась.

— Синди! — крикнул Клинг. — Сними цепочку! Мне надо с тобой поговорить.

— Я не хочу с тобой разговаривать! — прокричала она в ответ.

— Сними цепочку, или я сорву дверь с петель.

— Сорви дверь у своей шлюхи.

— Она не шлюха!

— Не защищай ее, мерзавец! — крикнула Синди.

— Синди, я тебя предупреждаю, я выбью дверь.

— Попробуй только, я позову полицию.

— Я и есть полиция!

— Охраняй свою шлюху, подлец!

— Ну ладно, милая, я тебя предупреждал!

— Не забудь предъявить ордер на обыск, — предупредила она. — Иначе я подам в суд на тебя и на городские власти…

Клинг ловко и без особых усилий выбил дверь. Синди стояла со сжатыми кулаками и смотрела на него.

— Не входи, — сказала она. — Тебе тут больше нечего делать. Иди к себе. Убирайся к черту!

— Я хочу с тобой поговорить.

— А я не хочу с тобой разговаривать. И не буду, пока живу на этом свете. Вот и все.

— С чего ты так разозлилась?

— Не люблю обманщиков, жуликов и мерзких лжецов. Убирайся отсюда, Берт. Я серьезно.

— Кто, по-твоему, лжец?

— Ты.

— С чего ты взяла?

— Ты говорил, что любишь меня.

— Я действительно люблю тебя.

— Ха!

— Эта девушка…

— Эта стерва. — Она не стерва.

— Ну конечно. Она ирландская девственница. Пойди, обними ее. Что ты стоишь? Убирайся отсюда, пока я тебя не ударила.

— Послушай, это все ерунда…

— Конечно, ерунда. Все, что было между нами, — ерунда. Так что давай иди отсюда!

— Говори потише, а то все сбегутся.

— Идут себе под ручку, парочка влюбленных…

— У нее были важные сведения.

— Еще бы!

— По делу Лейденов. Она пришла в следственный отдел…

— Еще бы у нее не было сведений. — В голосе Синди послышались истерические нотки. — У нее такие сведения, каких не было у царицы Клеопатры. Послушай, убирайся-ка подальше и оставь меня в покое. Уйди по-хорошему, а? Беги за своими важными сведениями.

— Синди!

— Я-то думала, мы любим друг друга.

— Это правда.

— Я думала, мы поженимся, заведем детей, будем жить где-нибудь на природе…

— Синди!

— Но стоит какой-то дешевке тебе улыбнуться…

— Синди, это симпатичная девушка, которая…

— Перестань! — крикнула Синди. — Не смей ее защищать!

— Я не собираюсь ее защищать…

— Тогда зачем ты пришел?

— Чтобы сказать тебе, что я тебя люблю.

— Тогда почему вы вдвоем…

— Мы просто пошли выпить по чашке кофе, вот и все.

— Ну конечно.

— Мне не нужен в этом мире никто, кроме тебя, — сказал Клинг.

Синди промолчала.

— Я серьезно. Она молчала.

— Я люблю тебя.

Клинг ждал, а она стояла, глядя в пол. Он не смел подойти к ней.

— Прошу тебя, хватит! — сказал он.

— Я хотела убить тебя, — жалобно проговорила Синди. — Когда увидела вас вместе, я хотела тебя убить.

По-прежнему не поднимая головы, она тихо заплакала. Клинг подошел к ней, обнял и прижал ее голову к груди. Он гладил ее по волосам, а слезы капали ему на пиджак.

— Я так люблю тебя, — сказала она, — что была готова тебя убить.

Глава 10

Днем в воскресенье супруги Пимм вернулись из Пуэрто-Рико, и тут же к ним нагрянули визитеры из полиции. Клинг и Карелла заявились как раз в тот момент, когда супруги распаковывали чемоданы. Это была их первая поездка на Карибское море, и они сгорали от нетерпения рассказать кому-нибудь — кому угодно — о впечатлениях. Детективы оказались первыми, с кем они увиделись после возвращения.

— Удивительный остров! — воскликнул Пимм. — Вы там когда-нибудь бывали?

— Нет, — сказал Карелла.

— Нет, — сказал Клинг.

Мистер Пимм, стройный худощавый человек с ярко-голубыми глазами и песочными волосами, неплохо загорел на острове. Он распаковывал чемоданы с энергией человека, который чувствовал себя в форме. Его жена Джанин, миниатюрная брюнетка, разбирала вещи, извлеченные мужем из чемоданов, и относила их в стенной шкаф и ванную. У нее начала облезать кожа, особенно на носу. Рассуждения мужа об острове она слушала с улыбкой.

— Если судить по нашему городу, — говорил он, — можно подумать, будто пуэрториканцы — жалкие неудачники. Наркоманы, хулиганы, проститутки и все такое прочее. Ты уж меня извини, дорогая, — добавил он, обращаясь к супруге.

— Ничего, ничего, Джордж, — улыбнулась та.

— Но поверьте мне, в действительности это милейшие, очаровательнейшие люди на свете, — продолжал Пимм. — Например, выходим мы из "Эль Конвенто", это отель в самом центре старого Сан-Хуана, выходим мы после обеда из варьете — кстати, прекрасное шоу! Время за полночь, правильно, дорогая?

— Да, явно за полночь, — подтвердила Джанин.

— Вы представляете себе, что значит пройти по пуэрториканскому району нашего города в такое время? Хотя бы по латиноамериканской части Калвера. После полуночи! Не сочтите за выпад, дорогие друзья, но это означает подвергнуть себя смертельному риску, не так ли?

— Трущобы все одинаковы, — сказал Карелла. — Я бы не рискнул пройти после полуночи и по Эйнсли.

— Джорджа и на Холл-авеню не затащишь, — вставила с улыбкой Джанин Пимм.

— Неправда, — возразил ее муж. — Холл-авеню спокойная улица, там можно чувствовать себя в полной безопасности, верно я говорю?

— Грабежи и нападения бывают и в хороших районах, — ответил Карелла, — но вообще-то на Холл-авеню более или менее спокойно.

— Но я, собственно, не об этом, — продолжал Пимм. — Я о другом. Гуляем мы по улицам старого Сан-Хуана глубокой ночью, единственные туристы, вокруг сплошь пуэрториканцы, но мы совершенно не боялись, что с нами может что-то случиться. Мы чувствовали себя в полной безопасности и не сомневались, что эти люди не только не собираются причинять нам вред, но даже рады нам и в случае чего готовы прийти на помощь. Почему же тогда это происходит?

— Что именно?

— Как только они приезжают в наш город, тут же начинают выбрасывать мусор из окон, пачкают, как свиньи, употребляют наркотики, продают своих сестер, нарушают порядок. Почему так происходит?

— Может быть, они гораздо гостеприимнее, чем мы? — спросил Карелла.

— Вы так думаете?

— Может быть, если бы мы помогали им чувствовать себя в безопасности, все было бы по-другому?

— Так или иначе, — задумчиво протянул Пимм, — это очаровательный остров.

— Расскажи им об Эль Хунке, — попросила Джанин.

— Ну конечно! Это тропический лес. Если попасть в эти дебри…

— Это самые настоящие джунгли, — вставила Джанин.

— Вот именно, джунгли, — подтвердил Пимм. — И в них…

— Мистер Пимм, — перебил его Карелла, — я понимаю, что вам надо распаковаться, а мы пришли не вовремя, но все-таки…

— Нет-нет, — сказал Пимм, — мы можем заниматься чемоданами и разговаривать. Правда, Джанин?

— Конечно, ведь у нас нет никаких срочных дел…

— Мы все равно не хотели бы отнимать у вас время, — сказал Карелла, — но, может, вы слышали об убийстве Лейденов, когда были на юге?

— Да, — подтвердил Пимм, — об этом писали газеты. Кошмар!

— Кошмар, — повторила его жена.

— Вы их хорошо знали?

— Примерно так, как соседи, живущие в большом доме, — сказал Пимм. — У нас обычно говорят, что люди живут рядом много лет и понятия не имеют, как друг друга зовут.

— Да, но вы-то знали Лейденов?

— В квартире я у них не бывал, если вы об этом.

— Мы с Джорджем живем здесь год.

— Чуть больше, — поправил жену Пимм.

— Но в квартире Лейденов вы не были?

— Нет, ни разу.

— Я была там однажды, — сказала Джанин.

— Когда?

— Однажды миссис Лейден заболела. Я встретила ее утром внизу с бельем. В подвальном помещении. Она была жутко бледная. Я решила, что она вот-вот упадет в обморок, и поднялась с ней в квартиру. Ее стошнило в ванной.

— Когда это случилось, миссис Пимм?

— Кажется, в апреле. Да, в начале апреля, может, чуть позже.

— Вы говорили, ее тошнило…

— Да, вырвало.

— Она была беременна? — спросил мистер Пимм. — Кажется, об этом говорила миссис Лейбовиц.

— Да, потом мы узнали, что она была беременна. Миссис Лейбовиц сказала, что у нее был выкидыш. Миссис Лейбовиц живет на нашем этаже.

— Мы с ней уже виделись, — заметил Клинг.

— Симпатичная женщина, — сказал Пимм.

— Она глухая, — добавила Джанин.

— Да, у нее со слухом не очень, — подтвердил Пимм. — Но, кроме этого случая, мы в их квартире…

— Да-да, ни разу, — сказала Джанин.

— Вы с ними не общались?

— Нет.

— И она к вам не заходила?

— Они жили довольно замкнуто, — ответил Пимм. — Лейден часто бывал в командировках, он коммерсант. Продавал какие-то машины.

— Трактора, — пояснила Джанин. — Я иногда сталкивалась с ней в подвале. Или в лифте. Случайно.

— Она всегда держалась очень мило, — сообщил Пимм.

— Да, — согласилась Джанин.

— Она как-то познакомила меня со своим братом, — вспомнил Пимм. — Тоже приятный человек. Они как раз выходили из квартиры.

— С братом? — переспросил Карелла. С леденящей внезапностью он вдруг вспомнил: Глория Лейден говорила, что ее невестка — единственный ребенок в семье.

— Да-да, брат, — сказал Пимм.

— Как он выглядел?

— Высокий, хорош собой. Глаза голубые, волосы темные. Симпатичный.

— Она не говорила, как его имя?

— Вроде бы Гарри.

— Нет, — возразила Джанин.

— Разве не Гарри? — спросил ее Пимм.

— Уолли, — сказала она. — Точно, Уолли.

* * *
Итак, шкаф был открыт, и в нем, как положено, обнаружился скелет. Скелет оказался настолько заурядным, что Карелле и Клингу даже стало досадно. Господи, как же они надеялись на необычное, хитро придуманное убийство, им уже осточертели эти банальные, уродливые преступления, которые то и дело подкидывала им жизнь. Как мечтали они найти убийцу, который отправил бы кого-нибудь на тот свет с помощью загадочного, не оставляющего следов яда! Как им хотелось найти труп в запертой комнате без окон! С каким удовольствием они выслеживали бы преступника, который долгие месяцы вынашивал коварный план убийства, а затем привел его в исполнение, заставив всех поверить, будто это самоубийство! И что же вместо этого? Вместо этого у них есть Эндрю Лейден, рогоносец, вкалывающий на износ в Калифорнии, пока его Роза развлекается с любовником. Вместо этого у них есть Уолтер Дамаск, великий соблазнитель, у которого в одном районе — Мэнди, а в другом — Роза. И этот самый Дамаск по каким-то загадочным причинам решает ухлопать и любовницу, и ее супруга. Он совершает зверское убийство и так тупо инсценирует самоубийство, что любой стажер-полицейский, увидев одну стреляную гильзу, разберется, что к чему. Вот что выпало на долю Кареллы и Клинга. Псих и подонок, который переспал с Мэнди в своем свинарнике, потом попросил ее подвезти его в компанию, где играли в покер, укокошил Эндрю и Розу и побрился электробритвой убитого им человека.

Им, наверно, никогда не видать интересных дел. Все самое интересное всегда доставалось Мейеру и Хейзу.

Самое интересное в убийстве Марджи Ридер состояло в полном отсутствии мотивов. Любопытным казалось также и то, что зарезали ее как-то слишком аккуратно. Когда один человек ударяет ножом другого, что-то заставляет его снова и снова ударять жертву ножом — на всякий случай. Попадались трупы, на которых было от дюжины до сотни ножевых ран. Вот это нормально, это в порядке вещей!

Марджи Ридер получила лишь один удар ножом. И этого вполне достаточно, может возразить кто-нибудь. Если в кого-то всадили длинный кухонный нож, этого хватит за глаза. И все же именно отсутствие множественных ножевых ранений вступало в противоречие с тем, к чему полиция привыкла в своей повседневной жизни.

Из квартиры ничего не было украдено, на трупе не было следов насилия. Приходится сбросить со счетов как ограбление, так и изнасилование. Значит, бармен Джим Мартин был прав, когда сказал, что Марджи хорошо знала убийцу. Большинство ее знакомых присутствовало на вечеринке у гитариста Луиса-Йосафата Гарсона. Она же ушла оттуда одна, заглянула в бар "Перри" на Дебек-авеню, где, по сообщению бармена, полночи провела за разговором с неизвестным. Позже тот вернулся в бар, чтобы узнать ее имя, не узнал, но затем мог (ох уж эти предположения!) вспомнить и сам. Нашел по телефонной книге адрес, явился в дом и зарезал хозяйку хлебным ножом. Но почему же он позабыл ее фамилию? И что помогло ему ее вспомнить? И почему она впустила его в четыре утра? Интересно, да? Ни капельки. Все самое интересное доставалось Мейеру и Хейзу.

В этом деле самым интересным было отсутствие мотивов. Казалось, что кто-то нарочно познакомился с Марджи Ридер, чтобы убить ее. Это сбивало с толку. Ни признаков борьбы, ни порванной одежды, ни опрокинутой мебели, никаких указаний на перебранку или ссору. В том, как было совершено убийство, отсутствовали признаки безумия — так не поступил бы человек, потерявший над собой контроль, оказавшийся не в состоянии удержаться от соблазна зарезать свою жертву. Все было просто и аккуратно. Марджи на полу в черном платье и жемчугах, из груди торчит нож. Одно-единственное ножевое ранение.

Аккуратно. Просто. Любопытно. В общем, полный кошмар!

* * *
Днем в понедельник дело стало проясняться. В четыре часа зазвонил телефон. Трубку взял Карелла. Банковский служащий сказал, что он справлялся по телефону в Главном управлении, кто занимается делом Лейденов, о котором он так много читал в газетах, и ему сообщили, что детективы Карелла и Клинг из 87-го участка, а затем с опозданием спросили, кто, собственно, звонит. Кассир назвался — Дерек Хеллер, дал свой адрес и телефон. "Можно ли поговорить непосредственно с детективами?" — спросил он. Служащий Главного управления поворчал и неохотно посоветовал Хеллеру позвонить по телефону Фредерик 7-8024, что тот и сделал.

— Вы детектив Карелла? — спросил Хеллер.

— Я.

— Здравствуйте, мистер Карелла. Мне кажется, у меня есть информация, которая может вам пригодиться.

— По делу Лейденов?

— Да, сэр. Я много читал о нем в газетах и вот решил позвонить.

— Я вас слушаю, мистер Хеллер.

— Я главный кассир в "Коммерс оф Америка". У нас в городе семь филиалов, один из них на Эйнсли-авеню, на территории вашего участка.

— Да, мистер Хеллер.

— Я работаю в филиале на углу Эли и Харрис-стрит, в центре города.

— Да, мистер Хеллер.

— Я должен вам рассказать все как есть, потому что кое о чем начал догадываться благодаря ряду совпадений.

— Не торопитесь, мистер Хеллер.

— Как вы, наверно, знаете, закрываемся мы в три часа, и у одного из наших кассиров возникли проблемы с кассой. У него обнаружилась недостача в доллар тридцать центов — ничего особенного, но он работает у нас недавно и потому очень разволновался. Короче, он обратился за помощью ко мне, мы начали проверять все — чеки, наличные, все подряд. Так я и наткнулся на этот чек. Учтите, я специально его не искал. Я просто пытался понять, куда подевались доллар тридцать центов.

— Дальше, мистер Хеллер.

— Чек, о котором я говорю, был выписан для оплаты наличными.

— На какую сумму?

— На двести долларов. Причем со счета нашего банка. С одного из лицевых счетов.

— Так, мистер Хеллер.

— Это наш обычный счет, в отличие от специальных. Когда вы заводите специальный лицевой счет, то за каждый выписанный чек взимается очень маленькая сумма. Наши обычные счета, в свою очередь…

— Что любопытного было в этом чеке, мистер Хеллер?

— Он погашался из средств Розы и Эндрю Лейден, проживающих в Айсоле на Саут-Энджелс-стрит.

— Что в этом необычного, мистер Хеллер?

— В общем-то, ничего. На чеке проставлена дата — шестнадцатое октября, а мистер Лейден, я знаю, был убит никак не раньше двадцать восьмого, поэтому тут все нормально. Но меня насторожила подпись.

— Что именно вас насторожило?

— Тот, кто выписывал чек, подделал подпись Эндрю Лейдена.

* * *
Эдвард Грэм, кассир филиала банка "Коммерс оф Америка", расположенного на углу Эли и Харрис-стрит, был пугливым новичком, боявшимся потерять свое место. Дерек Хеллер уверял его, что тот не сделал ничего неправильного, но одно только присутствие детективов вызывало у Грэма желание забиться в банковский сейф. Хеллеру с сыщиками кое-как удалось его успокоить. Хеллер оказался представительным человеком лет около сорока, в сером пиджаке и черном галстуке. На воротничке его безукоризненно белой рубашки виднелось маленькое чернильное пятнышко. Он говорил мягко и серьезно, что-то втолковывая Грэму, который наконец настолько взял себя в руки, что смог отвечать на вопросы Кареллы и Клинга.

— Вы не помните, мистер Грэм, когда пришел тот человек?

— Да, помню. Утром.

— Как он выглядел?

— Высокий мужчина приятной наружности, хорошо одетый.

— Какого цвета у него волосы?

— Темные.

— А глаза?

— Не помню.

— Что именно произошло?

— Он вручил мне чек и попросил оплатить его десятками.

— Вы заплатили?

— Сначала я попросил его удостоверить личность.

— Он вам что-то показал?

— Да, водительские права.

— Водительские права на имя Эндрю Лейдена?

— Да.

— Подпись на правах совпадала с подписью на чеке?

— Да.

— И вы оплатили чек?

— Нет, я сначала связался с Центральным банком.

— Почему?

— Потому что по чеку нужно было платить наличными, а плательщик и предъявитель — одно лицо. Я хотел удостовериться, что на его счете достаточно денег, чтобы покрыть расход.

— Все было в порядке?

— Мне сказали, что на счете мистера Лейдена три тысячи сто шестьдесят два доллара двадцать один цент.

— После чего вы оплатили чек?

— Да, сэр.

— Мистер Грэм, вы читаете газеты?

— Читаю.

— Вам не попадалось ничего об убийстве Лейденов?

— Попадалось. Честно сказать, я как-то не соединил эти два обстоятельства. Я помнил о деле Эндрю Лейдена и видел, что на чеке стоят его имя и личная подпись, но мне и в голову не пришло, что это один и тот же человек. Виноват, но я как-то не сообразил.

— Большое спасибо, мистер Грэм, — сказал Карелла.

Уже на улице Клинг спросил его:

— И что из этого следует?

— Похоже, я понимаю, почему Дамаск вернулся в субботу в квартиру Лейденов.

— Почему?

— Чтобы забрать чековую книжку. Ты помнишь телеграмму, которую Лейден прислал в фирму? Он просил жену отправить ему новую книжку и напоминал, что она в верхнем ящике комода. Дамаск явно знал об этом.

— Откуда?

— Он был любовником Розы. Мне кажется, что в ее квартире он проводил куда больше времени, чем в своей собственной. Пока Лейден колесил по стране, Дамаск хозяйничал в его доме. Вполне возможно, он прекрасно знал, что лежит в верхнем ящике.

— Тогда почему же он не забрал книжку в ту ночь, когда совершил убийства?

— Потому что запаниковал и сбежал.

— Разве он запаниковал? Он же побрился электробритвой Лейдена!

— А кто тебе сказал, что он брился именно в ту ночь? Он же был ее любовником, Берт, и постоянно навещал эту квартиру. Он мог пользоваться бритвой много раз.

— Да, но погоди минутку, — сказал Клинг. — Если Дамаску действительно нужны были деньги, почему он не вернулся к себе? Ведь у него был абсолютно надежный чек от "Уютного уголка".

— Потому что он знал, что мы ищем его. Кроме того, тот чек всего лишь на сто десять долларов семьдесят девять центов.

— Ну и что? Чек, который он предъявил к оплате, не намного больше.

— Это только первый чек, — ответил Карелла.

— Думаешь, не последний?

— Думаю, он будет доить счет, пока тот не иссякнет, а потом отправится в путь-дорогу.

— Значит, ты считаешь, что он убил из-за денег? Из-за жалких трех тысяч?

— Я знал людей, которые убивали из-за нескольких монет, — сказал Карелла. — Вот увидишь, завтра с утра пораньше Дамаск займется другими филиалами этого банка. — Карелла бросил взгляд на Клинга и кивнул: — Только теперь мы устроим ему теплую встречу.

Глава 11

В городе было семь отделений банка "Коммерс оф Америка", но сыщики решили, что Дамаск не посмеет выдать себя за Лейдена в том филиале, где покойника знали в лицо. Они также решили, что он поостережется второй раз посещать филиал на углу Эли и Харрис-стрит. Значит, оставалось пять отделений. В участке было шестнадцать детективов, двое из них выполняли спецзадание, трое отдыхали после дежурства, трое участвовали в патрулировании. Значит, в распоряжении лейтенанта Бернса было восемь человек. Он выбрал из них пятерых, дал им в подмогу по одному патрульному в штатском и расставил их в филиалах банка, куда мог заявиться Дамаск.

Стив Карелла работал в паре с патрульным Бенни Бричем. Им достался филиал на Док-стрит, в финансовом районе города. План, который они разработали вместе с работниками банка, отличался предельной простотой. Если Дамаск обратится к одному из кассиров с чеком, процедура не должна ни на йоту отличаться от той, что проделал вчера Эдвард Грэм, когда Дамаск попросил его оплатить чек на двести долларов. Кассир должен попросить у него документ, удостоверяющий личность, а затем сказать, что ему надо позвонить в Центральный банк и проверить состояние лицевого счета. В этот момент из кабинета управляющего выйдут Карелла и Клинг и арестуют Дамаска.

Все произошло почти как замышлялось. Почти, но не совсем.

Дамаск пришел в банк в 11.15 и сразу проследовал к одному из окошечек. Это был высокий, красивый, хорошо одетый человек — все совпадало с описанием Эдварда Грэма. Дамаск вытащил из заднего кармана бумажник, вынул из него чек и подал кассиру. У него были крупные руки.

Имена Розы и Эндрю Лейденов заставили кассира поволноваться. Он облизал губы и с профессиональной сноровкой изучил чек. Он был выписан 17 октября на сумму двести долларов и подписан Эндрю Лейденом. Кассир осмотрел подпись на обратной стороне чека, а затем как ни в чем не бывало спросил:

— У вас есть какие-нибудь документы, мистер Лейден?

— Конечно.

Дамаск порылся в бумажнике, выудил водительские права и с улыбкой подал их кассиру.

— Благодарю вас, сэр, — произнес кассир, сверяя подписи на чеке и правах. — Я только свяжусь с Центральным банком, это недолго.

— Пожалуйста.

Кассир покинул свою клетушку и подошел к телефону, расположенному в трех шагах от окошечка. На другом конце провода трубку снял Карелла.

— Он здесь. Окно номер шесть, — раздался в трубке голос кассира.

— Отлично, — ответил Карелла. Учтиво кивнув, кассир положил трубку, улыбнулся и вернулся к окошку.

— Какими купюрами, мистер Лейден?

— Десятками, если можно.

— Очень хорошо!

Кассир выдвинул ящик, вынул пачку десяток и стал отсчитывать двести долларов. Он успел отсчитать семьдесят, когда у окошечка возник Карелла с револьвером в руке.

— Мистер Дамаск, — сказал он, — вы арестованы.

Вместо ответа он получил короткий апперкот в челюсть. Револьвер Кареллы оглушительно выстрелил, по мраморному полу раздались поспешные шаги, патрульный Брич крикнул: "Стой, стрелять буду!" Грянул еще один выстрел. Карелла ошалело мотал головой, пытаясь прийти в себя, а Брич выстрелил второй раз. Карелла наконец пришел в себя и прицелился в Дамаска, который уже подбегал к вращающимся дверям. Карелла выстрелил, увидел, как на сером плече костюма Дамаска выступила кровь, ринулся к дверям и снова был застигнут врасплох, когда Дамаск, резко повернувшись, выбил у него ногой револьвер. Взвизгнула женщина. Револьвер, взмыв в воздух, упал и запрыгал по мраморному полу так, что быстро поднять его было никак нельзя. Брич выстрелил в третий рази опять промахнулся. "Господи, ну почему тебя не научили стрелять в Академии?" — тоскливо подумал Карелла и навалился на Дамаска. Карелла ухватил его за левый рукав, тот затрещал и в конце концов оторвался, явив миру белую рубашку с коротким рукавом и мощное предплечье. На этом предплечье Карелла увидел нечто такое, что заставило его на мгновение ослабить натиск. Впрочем, он удивлялся недолго и, отложив размышления на потом, ухватился правой рукой за пиджак, потянул его на себя и врезал изо всех сил Дамаску в лицо левой рукой. Он почувствовал, что сломал носовой хрящ, и услышал вопль. Не тратя времени, Карелла ударил правой, после чего, тяжело дыша и испуская короткие ругательства, стал обрабатывать противника обеими руками, пока тот не рухнул без сознания на мраморный пол.

На его левой руке был вытатуирован голубой кинжал, внутри которого виднелись красные буквы "ЭНДИ".

* * *
В следственном отделе в присутствии адвоката Эндрю Лейден рассказал им все без утайки. Он говорил, а Карелла, Клинг, лейтенант Бернс и стенограф внимательно слушали. Лейден говорил очень тихо. Он сидел с перевязанным плечом, на которое был наброшен пиджак, низко опустив голову, и только изредка посматривал на детективов. Они поняли, что разговор окончен, когда Лейден надолго замолчал. Стенограф напечатал его признание в трех экземплярах, один из них был вручен Лейдену для ознакомления и подписи. Второй экземпляр взял Бернс, а Клинг и Карелла — третий. В следственном отделе стояла тишина: собравшиеся читали показания.

* * *
Я узнал об этом в мае.

Было начало мая. Я уехал в командировку, потом вернулся и все узнал. Узнал совершенно случайно. Я же…

Я даже не знал, что она забеременела. Видите ли, я поехал в Калифорнию в феврале. Весной я обычно отправляюсь в длительную командировку. Я уехал первого февраля, а вернулся в самом начале мая. Это самая длительная командировка в году. Я… В общем, меня не было с февраля, а когда… когда у нее случился выкидыш, доктор сказал, что она была на втором месяце беременности. Ну вот… Я все понял.

Сначала я не знал, что делать. Что ни сделай, все плохо, все неправильно. Разве может мужчина правильно повести себя, если жена и чужой человек выставили его идиотом? Как ни поведи себя, все получится неправильно. Я никак не мог понять, почему она это сделала, я ведь так ее любил. Эта мысль мне не давала покоя все время. И еще я думал, что было бы, если бы не выкидыш? Неужели она собиралась оставить ребенка, неужели она надеялась меня провести? Неужели она думала, что я не умею считать? Правда, может, они что-то такое придумали, не знаю. Я не мог взять это в толк. Но мне ничего не оставалось делать, как молчать и держать все в себе. И умирать. Медленно умирать.

Мне… мне нужно было выяснить, кто этот человек. Я сказал ей, что уеду из города на пару недель, но никуда не уехал, а стал наблюдать за квартирой. Он входил и выходил из моего дома, словно это был его дом. Я все недоумевал, как же она может так рисковать, особенно из-за… из-за такого человека. Я все тщательно проверил. Я выследил, где он живет. Я узнал его имя. Я узнал, чем он занимается. Он работал вышибалой — хорош гусь! Я не мог понять, как Роза связалась с таким, как он. Это же был… как бы сказать… не очень приличный человек. У него были и другие женщины, за те две недели я встречал его по меньшей мере еще с двумя. Только Богу известно, в какой грязи он вымарал Розу. Вообще-то…

Вообще-то, я собирался убить только его. Я следовал за ним повсюду. Однажды я даже рискнул — зашел вечером в "Уютный уголок", сел за столик в углу, где было темно, и в тот вечер я узнал, что у него было освобождение от военной службы. Я следил за каждым его шагом, и один человек у стойки сказал просто так: "Какой громила наш Уолли, верно?" Я кивнул, а он продолжал: "Между прочим, в армии не служил. Смешно, да? Такой здоровяк!" Тогда я не придал этому значения, не увидел в этом ничего странного, потому что, видите ли, и сам не служил в армии. У меня повреждена барабанная перепонка. Мы с Дамаском примерно одного роста, похожего телосложения и почти ровесники. Вот еще одна загадка. Если ей понадобился другой мужчина… если она без этого не могла, почему она не выбрала кого-то не похожего на меня?

Все это совершенно не укладывается у меня в голове. Когда я купил ружье, я уже решил убить их обоих. Я хотел застрелить их в постели, рядышком. Когда они занимаются любовью. Я купил охотничье ружье, дробовик. Мне нужно было оружие большой убойной силы, способное изувечить. Как-то раз в журнале я видел фотографию несчастного случая на охоте. Тогда-то я и понял, что бывает с лицом человека, если в него выстрелить из охотничьего ружья. В упор. Видите ли, я хотел, чтобы им было больно. Как было больно мне. Я и в мыслях не держал специально изуродовать лица, чтобы, трупы невозможно было опознать. Эта мысль пришла ко мне позже, когда я уже купил ружье.

Оказалось, что в нашем городе ружья продают только тем, у кого есть специальное разрешение. Я стал узнавать, где и как можно купить оружие. Выяснилось, что, если переехать через реку в другой штат, для покупки ружья никакого разрешения не нужно. Я так и поступил. Когда владелец магазина спросил, как моя фамилия, я машинально ответил: "Дамаск" — и дал его адрес, а затем, когда я выходил из магазина, — я купил ружье в Ньюфилде, в августе, до того как снова уехал в Калифорнию, — так вот, когда я выходил из магазина, я вдруг понял, что у Розы никогда не брали отпечатков пальцев и у Дамаска, наверно, тоже, раз он не служил в армии. Если я выстрелю в упор, их лица будут изуродованы до неузнаваемости, зубы вылетят, никто не станет поднимать зубоврачебные карты, а значит, мне это может сойти с рук. Я убью их и не буду за это отвечать. Именно потому, что я машинально назвался Дамаском, весь план прояснился сам собой. Я застрелю обоих, и пусть полиция считает, что Дамаск убил меня. Я ведь все равно погиб. Они, по сути дела, убили меня. Так что я еще раз убью Энди Лейдена, раз и навсегда. А потом уеду из города, а может, и из Штатов, начну новую жизнь под другим именем, а полиция будет искать моего убийцу.

Насчет татуировки я сообразил, когда летел в Калифорнию. Мальчишка, сидевший через проход, рисовал фломастерами и запачкал краской пальцы, а я глядел на него и думал, как это напоминает татуировку. В Лос-Анджелесе я решил купить фломастеры с тонким стержнем — это было нетрудно, теперь продают самые разные модели. Я сделал, наверно, вариантов сто, пока не добился своего. Татуировка у меня на правой руке, так что мне было с чем сравнивать, когда я снова и снова рисовал кинжал. Я надеялся, что план сработает, потому что татуировку как раз и будут искать на руке покойника. Полицейским быстро станет известно, что у Эндрю Лейдена на правой руке была татуировка, и, когда они увидят ее именно там, где ей положено быть, они вряд ли заподозрят подделку. Вы ведь этого не заподозрили? Однако я боялся, что в ту ночь, когда я выполню задуманное, у меня не будет времени нанести татуировку на руку Дамаска. Ведь мне придется выстрелить четыре раза! Что поделаешь — мне обязательно нужно было стрелять из ружья, чтобы изуродовать лица до неузнаваемости, а потом успеть нанести татуировку, чтобы Дамаска приняли за меня. Вы ведь приняли его за меня? И все остальные тоже, верно?

В девять утра в пятницу я дал телеграмму в фирму, а затем позвонил Розе и попросил ее выслать новую чековую книжку. Я, кстати, действительно израсходовал старую, но позвонил совсем не поэтому. Я позвонил, чтобы удостовериться, что Роза дома, и чтобы она спокойно развлекалась со своим приятелем, пребывая в уверенности, будто я торчу в Калифорнии. Я успел на десятичасовой самолет из Сан-Франциско и приземлился в международном аэропорту без пяти шесть. К половине седьмого я уже был в городе.

Я и не надеялся, что мне удастся провернуть все, как задумал.

Это была длинная ночь, самая длинная ночь в моей жизни. Я знал, что он работал до двух часов, поэтому пришлось коротать время. Ждал я очень долго. Часов в семь пообедал, потом погулял, сходил в кино, затем зашел в бар, там сильно напился и решил оставить эту затею. Но я все же ушел в половине второго, поехал к себе и стал ждать его внизу. Он заявился только в половине четвертого. Я уже боялся, что прозевал его. Вдруг он кончил работу раньше и я его проворонил. Наконец он появился. Его привезла девица в желтом "бьюике", он вылез и пошел наверх. Я дал ему время раздеться и забраться в постель к Розе, затем вынул ружье из багажника, где оно лежало с того дня, как я его купил. Затем поднялся наверх и вошел через черный ход.

Роза вышла в гостиную, и я застрелил ее.

Когда она упала, я выстрелил ей в лицо.

То же самое я проделал с ним.

В спальне.

Я снял его украшения — перстень и браслет — и надел ему на палец левой руки мое обручальное кольцо, а на правую руку — мое университетское кольцо. Затем нарисовал татуировку на его правой руке.

Когда я наносил татуировку, то был очень спокоен. Я, конечно, понимал, что выстрелы слышали жильцы, — слишком уж много шума.

Но я был спокоен.

Когда я закончил, мне не понравилось, как вышла татуировка. Она была слишком уж новенькая и четкая и не очень походила на мою собственную. Тогда я прошелся по квартире, вытирая руку о пыльные углы, вернулся к распростертому на полу Дамаску и стал втирать пыль в татуировку, чтобы создать впечатление, будто она нанесена давным-давно. Затем я сунул ему в руки ружье. Мне кажется, я довольно удачно инсценировал самоубийство.

Это мне пришло в голову, когда уже все свершилось. Остальное я спланировал заранее.

* * *
Лейтенант Бернс положил свой экземпляр на стол и очень мягко сказал:

— Итак, мистер Лейден, вы подпишете все три экземпляра?

Лейден кивнул. Он взял ручку, поданную Кареллой, сдвинул листки первого экземпляра, чтобы расписаться на последней странице, и вдруг покачал головой.

— В чем дело? — спросил Бернс.

— Это не все, — сказал Лейден. — Я убил еще одного человека.

— Что? — удивился Бернс.

— Я встретил женщину… когда бродил по городу… прежде чем… прежде чем вернуться к себе домой. В баре я встретил женщину и разговорился с ней. А потом я понял, что назвал ей свое имя, рассказал, что мне изменяет жена. Мы хорошо поговорили, я был сильно не в себе и сказал то, чего не следовало бы говорить. Поэтому, когда я… когда я убил тех двоих, я стал ее разыскивать. Я не мог вспомнить ее имени. Помнил только одно: надо отыскать ее и удостовериться, что она не… Я вернулся в тот бар, но бармен отказался назвать ее имя. Было уже четыре утра, и я ушел. Я бродил и думал, что мне делать, и вдруг вспомнил, как ее зовут. Я нашел ее адрес в телефонной книге.

— Как же ее звали, мистер Лейден?

— Ридер. Маргарет Ридер.

— Ты записываешь, Дэнни? — спросил Карелла стенографа.

— Да.

— Я поднялся к ней, она спросила: "Кто там?" Я сказал: "Человек, с которым вы познакомились в баре". А сам решил — если она не помнит, кто я, то я просто уйду, так как выходит, что она мне уже не опасна. Но она сказала: "Да, мистер Лейден", открыла дверь и спросила: "Что случилось?" Я сказал, что непременно должен поговорить с ней. Она сказала, что уже поздно, но у меня был, наверно, такой несчастный вид, что она сжалилась. Она была уверена, что я не сделаю ей ничего плохого. Она вроде бы мыла тарелки — не помню точно, но что-то в этом роде. Мы прошли в кухню, и первое, что бросилось мне в глаза, — нож на столе. Я схватил его и, не говоря ни слова, ударил ее. Я не хотел этого делать, но она знала мою фамилию. Она знала, что я Эндрю Лейден, у которого неприятности с женой.

И снова в следственном отделе наступила тишина.

— Дэнни, напечатаешь это? — спросил Бернс.

— Угу, — сказал Дэнни.

* * *
Карелла и Клинг спускались по ступенькам в распахнутых плащах. Ветерок дул со стороны парка и нес с собой запах дыма от костров. Ноябрьское небо над шпилями и башнями города выглядело фальшивым. Голубизна казалась слишком мирной и чистой, чтобы быть похожей на настоящую. Театральный задник, созданный опытными сценографами. Даже движение на улицах ослабло — самый длинный в мире перерыв на обед закончился. Надвигались сумерки, город готовился к наступлению ночи. Оба сыщика страшно хотели есть. Они собрались послать кого-нибудь за сандвичами и закончить канцелярскую работу в отделе, но Бернс настоял, чтобы они сделали передышку. Теперь, под лучами заходящего солнца, они вдруг почувствовали вечерний холодок, ускорили шаг, быстро дошли до угла, свернули и направились к закусочной в середине квартала.

— Кто сообщит Мейеру, что его дело закрыто? — спросил Клинг.

— Тут надо проявить деликатность, — задумчиво произнес Карелла.

— У Мейера будет инфаркт.

— Хочу тебе кое-что сообщить, — сказал Карелла.

— Что?

— Отпечатки принадлежали не Дамаску.

— Какие отпечатки?

— Те, что были на бритве, на ружье, те, что нашли во всей этой чертовой квартирке! Все они принадлежали только Лейдену.

— Криминалисты тут не виноваты, — сказал Клинг. — Они-то думали, что убит Лейден.

— Я понимаю, я просто так. Временами попадаются запутанные дела.

— Да уж, — отозвался Клинг.

Они шли молча и быстро, сунув руки в карманы. Когда они уже подошли к дверям закусочной, Клинг остановился, положил руку на плечо Кареллы и спросил:

— Стив, а ты бы так поступил, если бы, к примеру, застал Тедди с другим? Ты бы сделал такое?

— Нет, — ответил Карелла.

СЭДИ ПОСЛЕ СМЕРТИ Роман




Глава 1

Сначала детектив Стив Карелла подумал, что ослышался. Во всяком случае, совсем не такие слова ожидаешь услышать от овдовевшего мужа, когда его жена лежит с распоротым животом на полу спальни. Собеседник Кареллы в пальто, узкополой шляпе и перчатках стоял у ночного столика с телефоном. Это был высокий худощавый мужчина с ухоженными седыми усами. В его холодных голубых глазах не было и намека на боль или сострадание. Чтобы окончательно убедиться, что Карелла понял его правильно, он повторил свою последнюю фразу, на этот раз более выразительно:

— Я очень рад, что она мертва.

— Сэр, — резко произнес Карелла, — мне кажется, излишне предупреждать вас…

— Совершенно верно, — перебил его хозяин квартиры, — вам ни о чем не нужно меня предупреждать. Я адвокат по уголовным делам. Мне отлично известны мои права, и я полностью отдаю себе отчет, что все сказанное мной по доброй воле в дальнейшем может быть использовано против меня. Повторяю еще раз: моя жена была самой настоящей сукой, и я очень рад, что кто-то ее прикончил.

Карелла кивнул и открыл свой блокнот.

— Полицию вызвали вы?

— Да.

— В таком случае вы и есть Джеральд Флетчер?

— Совершенно верно.

— Мистер Флетчер, как звали вашу жену?

— Сара. Сара Флетчер.

— Расскажите, пожалуйста, что здесь произошло?

— Я вернулся домой… примерно минут пятнадцать назад. Вошел в прихожую, окликнул жену, но она не отозвалась. Я обнаружил ее мертвой на полу в спальне и сразу же позвонил в полицию.

— Комната была в таком же состоянии?

— Да.

— Надеюсь, вы ничего не трогали?

— Ничего. После звонка я не сходил с этого места.

— Кто-нибудь еще был в квартире?

— Ни души. Кроме моей жены, естественно.

— Значит, вы утверждаете, что пришли домой примерно пятнадцать минут назад…

— Что-то вроде этого. Можете уточнить у лифтера.

Карелла посмотрел на часы.

— Получается так, что вы пришли домой в половине одиннадцатого или около того.

— Да.

— А в полицию вы позвонили в… — Карелла заглянул в блокнот, — в двадцать два тридцать четыре. Это верно?

— Я не смотрел на часы, но, по-моему, это достаточно точно.

— Так, у меня здесь написано, что вызов принят в…

— Да, в двадцать два тридцать четыре.

— Это ваш чемодан в прихожей?

— Да.

— Вы куда-то ездили и только что вернулись?

— Да, уезжал на три дня на Западное побережье.

— Куда?

— В Лос-Анджелес.

— С какой целью?

— Моему коллеге понадобилась помощь в подготовке документов для процесса, который он ведет.

— Когда прибыл ваш самолет?

— В двадцать один сорок пять. Я получил багаж, взял такси и поехал прямо домой.

— И приехали сюда примерно в половине одиннадцатого, верно?

— Да верно, верно! В третий раз верно!

— Простите, сэр?

— Вы уже в третий раз у меня это спрашиваете. Если у вас на этот счет остались какие-то сомнения, то позвольте еще раз повторить, что я приехал домой в двадцать два тридцать, обнаружил, что моя жена мертва и в двадцать два тридцать четыре позвонил в полицию!

— Да, сэр, я все понял.

— Как ваша фамилия? — неожиданно спросил Флетчер.

— Карелла. Детектив Стив Карелла.

— Я это запомню.

— Пожалуйста.

* * *
Пока Карелла беседовал с Флетчером, следствие уже начало работать.

Полицейский фотограф расхаживал вокруг трупа, щелкая фотоаппаратом со вспышкой. Смерть фиксировалась на поляроидную пленку для мгновенного подтверждения этого факта — нажал на кнопку, подождал пятнадцать секунд — хлоп, щелк — и вытаскиваешь фото, чтобы убедиться, что леди на снимке вышла отлично, насколько это вообще возможно для женщины с распоротым животом, из которого на ковер вываливаются сизые внутренности.

Моноган и Монро — детективы из отдела убийств, озираясь по сторонам, ворчали по поводу того, что их вытащили из дома холодной декабрьской ночью за две недели до Рождества.

Детектив Берт Клинг допрашивал в вестибюле лифтера и швейцара, пытаясь установить, во сколько именно мистер Джеральд Флетчер подъехал на такси к подъезду своего шикарного многоквартирного дома на Сильверман-Овал, поднялся к себе на лифте и обнаружил, что его жена Сара Флетчер распласталась на полу спальни наподобие амебы.

Тем временем Маршалл Дэвис, техник из полицейской лаборатории, осматривал кухню квартиры Флетчера, дожидаясь, когда медэксперт объявит, что женщина мертва, и выскажет предположение о наиболее вероятной причине смерти, хотя не надо быть гением, чтобы понять, что кто-то вспорол ей живот здоровенным ножом. Только после этого сообщения Маршалл Дэвис имел право войти в спальню и с величайшей осторожностью вытащить торчавший из жертвы нож, на рукоятке которого могли сохраниться отпечатки пальцев.

Хотя Дэвис был новичком в лаборатории, ему нельзя было отказать в наблюдательности, и первое, на что он обратил внимание, войдя на кухню, было широко распахнутое окно. Следовало заметить, что для декабрьской ночи, когда на улице всего 11° по Цельсию, это было не совсем обычным делом. Дэвис перегнулся через подоконник и выглянул в окно. Рядом с ним проходила пожарная лестница. Несмотря на то что Дэвис получал зарплату лишь за осмотр поверхностных следов насильственных преступлений, например, таких, как осколки стекла в глазу жертвы, или следы от картечи, изрешетившей всю грудную клетку, или, как сейчас, нож в животе, он не мог удержаться от предположения, что кто-то — скорее всего убийца — вскарабкался по пожарной лестнице, влез в окно кухни, после чего вошел в спальню и разделался там с этой дамочкой.

Поскольку на подоконнике остался один грязный след ботинка, на полу у раковины виднелся второй, а еще несколько, постепенно теряя четкость, вели к двери гостиной, Дэвис пришел к выводу, что именно так все и произошло. А что, очень даже может быть. Преступник переступает с подоконника в раковину, спрыгивает на пол, проходит через гостиную, оказавшись в спальне, выхватывает пружинный нож и вспарывает женщине живот с такой же легкостью, словно это целлофановая обертка на пачке сигарет.

Медэксперт все еще возился у тела ("Смерть от ножевого ранения, — нетерпеливо подумал Дэвис. — Господи, неужели трудно догадаться?!") с таким видом, словно для вынесения окончательного решения ему надо было посоветоваться с начальством ("Слушайте, у нас тут очень сложный случай — женщина с распоротым животом. Как по-вашему, что могло послужить причиной ее смерти?"). Дэвис решил подвести итоги. Сначала он сфотографировал следы ботинка на подоконнике и на полу, а затем вылез на пожарную лестницу и посыпал дактилоскопическим порошком нижний край рамы, за который взломщик обязательно должен был схватиться, открывая окно. Подумав, Дэвис на всякий случай проделал то же самое и со ступеньками пожарной лестницы.

Так что теперь, если только медэксперт закончил осмотр этой несчастной и на ноже сохранились отпечатки пальцев, с помощью Маршалла Дэвиса ребята из 87-го участка смогут решить половину проблем.

Он чувствовал себя великолепно…

* * *
Детектив Берт Клинг, напротив, чувствовал себя просто отвратительно.

Он продолжал убеждать себя в том, что его нынешнее состояние никак не связано с разорванной три недели назад помолвкой с Синтией Форрест. Хотя, если говорить откровенно, она с самого начала производила впечатление какой-то ненастоящей. И, естественно, никто не в силах уничтожить то, чего никогда не существовало. Синди совершенно определенно дала понять, что когда-то они действительно отлично проводили время вместе, притворяясь, будто безумно влюблены друг в друга, и она всегда с благодарностью будет об этом вспоминать.

Но, проходя интернатуру в больнице "Буэнависта", она познакомилась с симпатичным молодым человеком, который работает там психиатром. У них очень близкие интересы, и он готов тут же на ней жениться, в то время как Клинг, по ее мнению, уже давно женат на своем револьвере 38-го калибра модели "детектив-спешл", обшарпанном столе и камере для допросов. А потому им лучше расстаться сразу, чем потом залечивать раны, причиненные медленным и мучительным разрывом.

Все это произошло три недели назад. Боль от расставания можно было сравнить лишь с болью от бурсита в правом плече, несмотря на то что на запястье Клинг носил медный браслет. Браслет ему принес детектив Мейер Мейер, которого никак нельзя было обвинить в том, что он верит в приметы и нелепые предрассудки. Предполагалось, что браслет должен начать действовать через десять дней ("Ну, может, через пару недель", — уклончиво пообещал Мейер). Клинг носил его уже одиннадцать дней, но никакого облегчения не чувствовал, хотя на запястье под браслетом уже появилась зеленая полоска. Что ж, у человека всегда должна оставаться надежда на лучшее. Где-то глубоко в подсознании Клинга таилось волосатое обезьяноподобное существо, обгладывающее у костра звериные кости и молящее духов об удачной охоте. Там же, правда, более явственно, маячил образ обнаженной Синтии Форрест в его объятиях. Неосознанная "надежда на лучшее", что она вот-вот позвонит и скажет, что совершила ужасную ошибку и готова бросить своего дружка-психиатра, не давала покоя. Впрочем, и больное плечо тоже…

К тому же лифтер оказался не одним из тех умных и пронырливых молодых людей, для которых эта работа — лишь очередная ступенька по дороге наверх, а престарелым олухом, который был не в состоянии запомнить даже свое имя. В который раз повторялась эта надоевшая и утомительная процедура.

— Вы знаете мистера Флетчера в лицо? — начал допрос Клинг.

— Да, конечно, — ответил лифтер.

— Опишите, как он выглядит.

— Слушайте, он называет меня Максом и…

— Я понимаю. Макс, но дело в том…

— … он говорит: "Привет, Макс", "Как дела, Макс?", а я отвечаю: "Привет, мистер Флетчер, отличный сегодня денек, как по-вашему?"

— Будьте добры, опишите его.

— Очень приятный и симпатичный человек.

— Какого цвета у него глаза?

— Карие? Голубые? Что-то вроде этого.

— Понятно. Какого он роста?

— Высокого.

— Выше вас?

— Да.

— Выше меня?

— Нет. Мистер Флетчер примерно вашего роста.

— Какого цвета у него волосы?

— Белого.

— Белые волосы? Вы хотите сказать — седые?

— Вот-вот, что-то в этом роде.

— Так все-таки какие, Макс? Постарайтесь вспомнить поточнее.

— Говорю вам, вроде бы белые… седые то есть.

Спросите лучше у Фила, уж он-то знает. Он вообще потрясающе запоминает время, даты и все такое.

Филом звали швейцара, и у него действительно оказалась отличная память на "время, даты и все такое". Это был болтливый одинокий старик, который очень обрадовался возможности поучаствовать в "документальном фильме" про полицейских и воров. Клингу никогда бы не удалось убедить Фила в том, что это самое настоящее расследование, в котором фигурируют мертвая женщина и убийца, и что у полиции есть желание призвать этого негодяя к ответу.

— Да-а, — сказал Фил, — жуткие вещи творятся в этом городе, жуткие. Когда я был мальчишкой, такого не было. Я родился в Саут-Сайд, в таком квартале, что, если ты ходил в ботинках, все считали тебя чистоплюем. И еще мы все время воевали с бандой итальяшек. Швыряли на них с крыш всякий хлам. Кирпичи, яйца, куски железа, а один раз даже тостер — клянусь Богом, однажды мы скинули на них старый тостер моей мамаши. И он — бац! — угодил одному из них прямо по башке. Прямо скажем, не самое подходящее место, а им от этого хоть бы хны. Ничего им от этого не сделается. Но что я хочу сказать: все равно так плохо, как сейчас, не было. Даже когда мы метелили этих макаронников, а они нас, это было… мы делали это ради забавы, понимаете? А что творится сейчас?! Вы заходите в лифт, а там сидит тип, свихнувшийся от наркотиков. Он сует вам под нос пистолет и говорит, что вышибет вам мозги, если вы не отдадите ему все деньги. Думаете, я шучу? А что было с доктором Хоскинсом? Точно такая же история. Приходит он домой в три часа ночи. Макса нет, он в сортир отошел. А в лифте этот тип, Бог его знает, как он забрался в дом, наверное, перепрыгнул с соседней крыши — эти чертовы наркоманы скачут по крышам, что твои горные козлы! И он тычет своей пушкой доктору Хоскинсу прямо в нос, прямо вот сюда, чуть ли не в самую ноздрю, и говорит: "Гони сюда все деньги и наркотики, что у тебя в саквояже". Доктор Хоскинс думает: что за черт, погибать здесь из-за каких-то паршивых сорока долларов и пары пузырьков кокаина? Да подавись ты ими! Он отдал ему все, что тот требовал, и знаете, что сделал этот гад? Избил доктора, да так, что его отправили в больницу и наложили семь швов — этот сукин сын раскроил ему лоб рукояткой пистолета. Пистолетом его бил, представляете? Да что же это такое творится, а? Ей-богу, гнусный город, а особенно этот район. Я еще помню времена, когда можно было вернуться домой в три часа ночи, в четыре… да хоть в шесть утра, и никому не было никакого дела до того, во сколько вы идете домой! Вы могли одеться хоть во фрак или в норковую шубу — какое кому было дело, как вы одеты? Да хоть обвешайтесь драгоценностями и нацепите бриллиантовые запонки — вас никто не трогал. А в наше время? Попробуйте прогуляться по улице, как стемнеет, без добермана на поводке. Посмотрим, далеко ли вы уйдете. Эти наркоманы учуют вас за квартал и нападут из подворотни. В нашем доме было уже много ограблений, и все это дело рук наркоманов. Они залезают в дом через чердак, понимаете? Мы чинили замок на чердачной двери раз сто, и все без толку! Что им эти замки? Только починишь — бац! — и снова дверь нараспашку. А бывает, влезают в окна по пожарным лестницам — кто их остановит? Приходишь на работу, и первое, что узнаешь, — обчистили чью-нибудь квартиру! И считайте, что вам крупно повезло, если они не стянули вашу вставную челюсть из стакана. Не знаю, куда катится этот город! Клянусь Богом! Позор, да и только!

— А как насчет мистера Флетчера? — напомнил Клинг.

— Насчет мистера Флетчера? Уважаемый человек, адвокат. Он приходит домой и что видит? Что его жена лежит на полу мертвая, и скорее всего ее убил какой-нибудь псих-наркоман. Разве это жизнь? Кому это нужно, если уже нельзя спокойно войти даже в собственную спальню? Черт знает что такое!

— В котором часу мистер Флетчер приехал сегодня домой? — перебил его Клинг.

— Около половины одиннадцатого, — ответил Фил.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Знаете, какая у меня память? В нашем доме в квартире 12 "С" живет миссис Горовиц. У нее нет будильника. А может, и есть, да только она разучилась его заводить после смерти мужа. И каждый вечер она мне звонит, чтобы узнать точное время, и просит передать дневному швейцару, чтобы тот позвонил ей утром во столько-то и разбудил ее. Конечно, здесь не отель, но, если старушка просит оказать ей небольшую любезность, как тут откажешь? К тому же она очень щедра под Рождество, которое, кстати, не за горами. И вот сегодня вечером она звонит и спрашивает: "Фил, скажите, пожалуйста, который час?", я смотрю на часы и говорю: "Десять тридцать, миссис Горовиц", и как раз в этот момент у дома останавливается такси и оттуда выходит мистер Флетчер. Миссис Горовиц попросила передать дневному швейцару, чтобы он разбудил ее в семь тридцать. Я пообещал, что передам, а потом вышел из подъезда, чтобы помочь мистеру Флетчеру внести вещи. Поэтому я точно запомнил, в котором часу он приехал.

— Скажите, мистер Флетчер сразу поднялся наверх?

— Конечно. Куда же еще? Не пойдет же он гулять по этому району в такое время. Это было бы примерно то же самое, что прыгнуть за борт в открытом море.

— Ну что ж, большое спасибо, — кивнул Клинг.

— Не за что. — Фил пожал плечами. — Когда-нибудь здесь произойдет еще что-нибудь в этом роде.

* * *
Они стояли, окружив Флетчера с трех сторон, и его ответы повергали всех в изумление. Углами этого треугольника были лейтенант Бернс и детективы Карелла и Мейер. Флетчер сидел на стуле, сложив руки на груди. Он по-прежнему был одет в пальто, шляпу и перчатки, словно с минуты на минуту ожидал, что его отпустят и он снова окажется на улице, где царил лютый мороз. Допрос проходил в маленькой комнатке без окон, а табличка на двери из матового стекла гласила: "Для снятия показаний". Комната была "шикарно" обставлена: длинный дубовый стол образца года этак 1919-го, два стула с прямыми спинками и зеркало в раме, расположенное на стене. Это было так называемое "одностороннее" зеркало: стоя по одну сторону от него, можно было видеть собственное отражение, а находясь по другую — обозревать всю комнату, оставаясь при этом невидимым. Что ж, иногда блюстители закона вынуждены идти на разные уловки. Разумеется, то же самое касается и преступников, но во всем городе не найдется уголовника, который бы с первого взгляда не распознал "одностороннее" зеркало. Часто случается, что задержанные, обладающие чувством юмора, подходят к зеркалу вплотную, дабы выразить свою "любовь и признательность" к наблюдающим за ними с другой стороны полицейским — кто показывает язык, кто корчит рожи… Таким образом проявляется "взаимоуважение", существующее между теми, кто нарушает закон, и теми, кто пытается им в этом помешать. Попасть за решетку всегда неприятно, но если выдается такая возможность, то почему бы не повеселиться напоследок?

Полицейские, окружившие Джеральда Флетчера, были удивлены, но отнюдь не шокированы его откровенностью, если не сказать — грубой прямотой. Правда, одно дело — побеседовать о смерти чьего-то супруга чисто гипотетически и совсем другое — осудить человека на пожизненное заключение. Однако было очень похоже на то, что Флетчер именно к этому и стремился.

— Я ее на дух не выносил, — заявил он.

Мейер удивленно вскинул брови и посмотрел на Бернса, который отреагировал точно так же, посмотрев, в свою очередь на Кареллу. Карелла стоял напротив зеркала. Оттуда на него смотрел высокий мускулистый человек с прямыми каштановыми волосами и карими глазами. На его лице было написано то же самое выражение, что и у Бернса с Мейером.

— Мистер Флетчер, — сказал Бернс, — насколько мне известно, вас ознакомили с вашими правами…

— Я знал их задолго до того, как вы меня с ними ознакомили, — хмуро ответил Флетчер.

— И, как я понимаю, вы согласились отвечать на наши вопросы без адвоката…

— Я сам адвокат.

— Я хотел сказать…

— Я прекрасно знаю, что вы хотели сказать. Да, я согласен отвечать на любые ваши вопросы без адвоката.

— И все-таки, мне кажется, следует напомнить вам о том, что была убита женщина…

— Да, да, да!.. Моя обожаемая, замечательная женушка, — язвительно сказал Флетчер.

— …что является очень серьезным преступлением…

— …которое среди прочих правонарушений карается строже всего, — договорил за Бернса Флетчер.

— Совершенно верно, — кивнул тот. Это был голубоглазый крепыш с телосложением бейсболиста из команды "Техасские викинги" и легкой сединой на висках. Кого-кого, а уж Бернса никак нельзя было назвать стеснительным, но тем не менее в присутствии Флетчера он чувствовал себя как-то скованно. Он поправил галстук, откашлялся и посмотрел на коллег, словно прося поддержки. Мейер и Карелла внимательно изучали носки своих ботинок.

— Ну ладно, — пожал плечами Бернс. — Если вы сами понимаете, что делаете, то давайте начнем. Мы вас предупредили.

— Что верно, то верно, предупредили. И не раз. Не представляю только — зачем? Лично я не чувствую себя в опасности. Да, мою жену убили. Кто-то прирезал эту сучку, но это не я.

— Мистер Флетчер, мне очень жаль, но ваши заверения пока что не развеяли наших сомнений, — сказал Карелла, удивляясь, кто это говорит? "Я сам и говорю, — понял он. — Пытаюсь произвести впечатление на Флетчера, сбить с него гонор, чтобы адвокат оставил свой снисходительный тон. Послушайте, — мысленно обратился он к Флетчеру, — ведь я же не тупоголовый фараон, я умный и наблюдательный человек, способный понять ваше нахальство, сарказм и даже вашу злобную радость". Привалившись бедром к исцарапанному столу, Карелла, сложив руки на груди, наблюдал за Флетчером. Когда же до него внезапно дошло, что он неосознанно копирует подозреваемого, он сразу сменил позу и окинул его пристальным взглядом. Флетчер ответил тем же.

— Итак? — прервал затянувшееся молчание Карелла.

— Что "итак", детектив Карелла?

— Что вы на это скажете?

— На что?

— Откуда нам знать, что это не вы ее зарезали?

— Во-первых, — начал Флетчер, — на кухне было открыто окно, а окно спальни разбито — налицо все следы взлома и поспешного бегства. Дверцы буфета распахнуты…

— Вы очень наблюдательный человек, — неожиданно вмешался Мейер. — Вы заметили все это за те четыре минуты, которые вам понадобились, чтобы войти в квартиру, осмотреться и позвонить в полицию?

— Моя работа и заключается в том, чтобы быть наблюдательным, — огрызнулся Флетчер. — Мне за это деньги платят. Но ответ на ваш вопрос будет отрицательный. Я заметил все это уже после разговора с детективом Кареллой, когда он звонил по телефону вашему лейтенанту. Могу также добавить, что живу в этой квартире уже двенадцать лет, и не требуется особой наблюдательности, чтобы заметить, что окно на кухне открыто, а окно в спальне разбито. И уж вовсе не надо быть великим сыщиком, чтобы понять, что мое фамильное серебро украдено, тем более что на полу у разбитого окна спальни валялось несколько серебряных ложек, ножей и половник для супа. Кстати, вы не осматривали переулок под окном? Очень может статься, что ваш убийца все еще там валяется.

— Но ведь ваша квартира находится на втором этаже, — возразил Мейер.

— Потому я и говорю, что он все еще может быть там. — Флетчер усмехнулся. — Со сломанной ногой или разбитым черепом.

— За все то время, что я работаю в полиции, — сказал Мейер, и Карелла вдруг понял, что он тоже старается произвести впечатление на Флетчера, — я ни разу не встречал преступника, который бы выпрыгнул со второго этажа. (Странно, что он не сказал "покинул здание", подумал Карелла.)

— У этого преступника были очень веские основания для таких рискованных действий, — тут же возразил Флетчер. — Представьте, он натыкается на нее в квартире, которую считал пустой, и убивает. Вдруг он слышит, что кто-то открывает входную дверь, и понимает, что не сможет покинуть квартиру тем же путем, каким вошел, — кухня слишком близко от входа. Тогда он решает, что лучше рискнуть сломать ногу, чем угодить за решетку до конца жизни… Как по-вашему, подходит это к тем преступникам, которых вы знали?

— Я знал многих преступников, — невозмутимо сказал Мейер, — и некоторые из них слишком хорошо к себе относились, чтобы пойти на такое. — Он был изрядно смущен, даже несмотря на то, что сумел заставить Флетчера оправдываться. Но этот чертов адвокат умел каким-то образом заставить человека почувствовать себя полным кретином. Мейер погладил ладонью лысину, старательно избегая взглядов Кареллы и Бернса. Почему-то ему казалось, что он их предал. Каким-то непонятным образом удар шпагой, который он намеревался нанести Флетчеру, превратился в жалкое фиглярство с перочинным ножичком.

— Что вы можете сказать про нож, мистер Флетчер? — спросил он. — Вы когда-нибудь раньше его видели?

— Никогда.

— Значит, это не ваш нож? — уточнил Карелла.

— Нет.

— Когда вы вошли в спальню, ваша жена что-нибудь говорила?

— Когда я вошел в спальню, моя жена была мертва.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Достаточно, мистер Флетчер! — резко бросил Бернс. — Будьте любезны, подождите снаружи.

— Пожалуйста. — Флетчер встал и вышел из комнаты.

Некоторое время все трое молчали, а потом Бернс спросил:

— Что вы думаете?

— Я считаю, что это его работа, — сказал Карелла.

— Почему ты так решил?

— Давайте еще раз проверим.

— Ради Бога, давай проверяй.

— Я считаю, что он вполне мог это сделать.

— Даже несмотря на то, что в квартире есть следы ограбления?

— Именно поэтому.

— Объясни, Стив.

— Он мог прийти домой, увидеть, что его жена ранена — но не смертельно! — и добить ее тем же ножом. В отчете экспертизы говорится, что скорее всего смерть наступила в результате проникающего ножевого ранения брюшной аорты и болевого шока или и того, и другого вместе. У Флетчера было целых четыре минуты, а на такое дело ему бы хватило и четырех секунд.

— Вполне возможно, — согласился Мейер.

— А может быть, мне просто не нравится этот сукин сын, — добавил Карелла.

— Давайте посмотрим, что скажет лаборатория, — подвел итог Бернс.

* * *
На раме кухонного окна, на серебряной ручке ящика буфета и на некоторых предметах серебряного сервиза, разбросанных на полу у разбитого окна спальни, остались четкие отпечатки пальцев. Но куда более важным было то, что несколько отпечатков хорошо сохранилось и на рукоятке ножа. Все они совпадали, а следовательно, принадлежали одному человеку.

Джеральд Флетчер любезно позволил полиции получить набор его "пальчиков", который затем сравнили с присланным Маршаллом Дэвисом из полицейской лаборатории. Отпечатки на оконной раме, на ручке ящика буфета, на столовом серебре и на рукоятке ножа не соответствовали отпечаткам пальцев адвоката.

Впрочем, это еще ничего не доказывало, поскольку, убивая свою жену, он запросто мог надеть перчатки.

Глава 2

В понедельник утром небо над рекой Гарб было голубым и безоблачным. По дорожкам Сильверман-парка, не желая упустить такой необычайно ясный декабрьский день, гуляли молодые мамаши с колясками. Воздух был чистым и прохладным, ярко светило солнце, и почему-то возникало ощущение, что улицы, выходившие к реке, должны были выглядеть в начале века точно так же. Загудел буксир, пронзительно крикнула чайка, проносясь низко над водой. Женщина поправила одеяло на младенце и что-то ласково ему прошептала. У ограды парка стоял полисмен, сцепив руки за спиной, и лениво разглядывал противоположный берег.

В квартире на втором этаже дома № 721 по Сильверман-Овал лишь начерченный мелом силуэт на полу напоминал о том, что вчера вечером здесь лежала мертвая женщина. Обойдя рисунок, Карелла и Клинг подошли к разбитому окну. Ребята из лаборатории аккуратно собрали и упаковали осколки стекла, поскольку, выпрыгивая из окна, взломщик мог оставить на них капли крови или обрывки одежды. Карелла посмотрел сквозь неровное отверстие на узкую асфальтовую дорожку. Расстояние от окна до соседнего дома не превышало четырех метров. Чисто теоретически взломщик мог перепрыгнуть через дорожку, уцепиться за подоконник и залезть в одну из квартир. Но тогда бы это подразумевало предварительную подготовку и расчет, а уж если человек собирается совершить подобный прыжок, то не будет в панике и спешке выбивать закрытые окна. Конечно, квартиру в доме напротив надо проверить обязательно, но все же казалось наиболее вероятным, что взломщик спрыгнул вниз на асфальт.

— Высоко падать, — заметил Клинг, глядя вниз через плечо Кареллы.

— Как по-твоему, сколько здесь?

— Футов тридцать, не меньше.

— Тогда он почти наверняка должен был сломать ногу.

— А может, этот парень акробат.

— Ты думаешь, он протаранил окно головой?

— А как же еще?

— Ну… он мог сначала разбить стекло, а уж потом сигануть вниз.

— Если он знал, что может вляпаться во что-то серьезное, то почему не открыл окно заранее?

Они внимательно осмотрели раму и шпингалет.

— Ничего, если я потрогаю? — спросил Клинг.

— Конечно. Его уже осматривали.

Клинг взялся за рукоятки рамы и потянул ее вверх.

— Тугая, — пожаловался он.

— Попробуй еще разок.

Клинг рванул ручки сильнее.

— Не идет.

— Может, закрашена?

— Наверное, он тоже пробовал открыть окно, а когда не получилось, высадил стекло.

— Да, — согласился Карелла. — Он очень спешил. Флетчер открывал входную дверь, а может, уже вошел в квартиру.

— И тогда этот тип взмахнул сумкой и…

— Какой сумкой?

— Как какой? Должна же у него была быть сумка или еще что-нибудь, чтобы куда-то складывать награбленное.

— Да, наверное. Хотя лично мне кажется, что он не слишком-то опытный вор.

— То есть?

— Он полез сюда без перчаток, оставил отпечатки по всей квартире. Почти наверняка он в этом деле новичок.

— Даже если и так, то у него была сумка. И скорее всего ею-то он и разбил окно. Кстати, это сразу объясняет, почему на полу были разбросаны серебряные ножи и вилки. Когда он понял, что окно просто так не открыть, то разбил стекло сумкой, и при этом оттуда вывалилось кое-что из добычи.

— Очень может быть, — согласился Карелла.

— А потом он пролез в эту дырку и спрыгнул вниз "солдатиком", — продолжал развивать свою теорию Клинг. — Это имеет больше смысла, чем прыгать "рыбкой", правда? Хотя вообще-то, Стив, сначала он почти наверняка бросил сумку.

— Если она у него была.

— Любой громила идет на дело с сумкой. Даже новичок.

— Гм-м,возможно.

— Ну хорошо, если у него была сумка, то он сначала должен был бросить ее вниз и только потом вылезти из окна и повиснуть на подоконнике, прежде чем спрыгнуть, понимаешь? Чтобы ему оставалось лететь вниз как можно меньше.

— Не знаю, Берт, было ли у него столько времени. К тому моменту Флетчер уже должен был войти в квартиру и направляться в спальню.

— А кстати, Флетчер ничего не говорил о звоне стекла?

— Не помню. По-моему, его никто об этом и не спрашивал.

— Надо спросить.

— Зачем? Какая разница, слышал он…

— Не знаю, — пожал плечами Клинг. — Но если вор все еще находился в квартире, когда вошел Флетчер…

— То что?

— Ну, мне кажется, что получается именно так.

— Тогда он должен был находиться в квартире и услышать, как открывается дверь. В противном случае у него хватило бы времени, чтобы спокойно подойти к окну кухни, вылезти наружу и спуститься по пожарной лестнице — тем же путем, каким он и вошел.

— Да, верно, — задумчиво сказал Клинг. — Флетчеру еще повезло. Этот парень мог запросто и его прирезать.

— Знаешь что, давай-ка осмотрим переулок за домом, — предложил Карелла.

* * *
Женщина, случайно выглянувшая из окна цокольного этажа, увидела двух плечистых мужчин в длиннополых плащах и без шляп, расхаживающих взад-вперед по дорожке у задней стены дома. У одного из них были каштановые волосы и слегка раскосые глаза, придававшие ему некоторое сходство с китайцем. Второй — высокий румяный блондин — был моложе, но даже это не делало его менее подозрительным. Мадам без колебаний подошла к телефону и позвонила в полицию.

Карелла и Клинг, не подозревавшие, что кто-то подглядывает за ними в щель жалюзи, к тому моменту закончили обследовать асфальтовую дорожку между домами и теперь рассматривали окна квартиры Флетчера.

— Все-таки падать отсюда высоковато, — сказал Клинг.

— А отсюда, когда смотришь, кажется еще выше.

— Как ты думаешь, где он приземлился?

— Наверное, как раз там, где мы стоим, а может быть, чуть левее. — Карелла, наморщив лоб, оглядывался по сторонам.

— Заметил что-нибудь интересное?

— Да нет, просто пытаюсь кое-что представить.

— Что?

— Предположим, он спрыгнул со второго этажа и ничего себе не повредил…

— Так оно и было. Иначе бы он до сих пор тут валялся.

— Допустим. Но, даже если он ничего себе не сломал, я не могу поверить, что он просто так взял и ушел. — Карелла снова посмотрел на окно. — Слушай, Берт, сдается мне, здесь все сорок футов.

— С каждой минутой становится все больше, — хмыкнул Клинг. — Да нет, футов тридцать плюс-минус несколько дюймов.

— Пусть так. Человек пролетает вниз тридцать футов…

— Если он сначала повис на подоконнике, то скидывай еще десять.

— О'кей. Что тогда получается? Падение с высоты в двадцать футов?

— Примерно так.

— Так вот, человек падает с высоты в двадцать футов на асфальт, ничего себе не ломает, встает, отряхивается — и поминай как звали? — Карелла сделал паузу и покачал головой. — Я считаю, он должен был на какое-то время задержаться. Хотя бы для того, чтобы перевести дыхание.

— И что?

— А если бы Флетчер выглянул из окна?

— Чего это ради?

— Если твоя жена лежит на полу вся в крови, а в комнате разбито окно, то уж наверняка ты подбежишь к окну и выглянешь наружу. Вдруг тебе удастся увидеть убийцу?

— Нет, он торопился позвонить в полицию.

— Зачем?

— Господи, Стив, но это же естественно! Если Флетчер невиновен, он бы позаботился о своем алиби. Он звонит в полицию и остается в квартире…

— Знаешь, а мне по-прежнему кажется, что это его работа, — сказал Карелла.

— На твоем месте я бы не стал так раздувать это дело, — заметил Клинг. — Лично я бы с большим удовольствием двинул мистера Флетчера под зад коленом, но не забывай, что нам надо найти парня, который оставил свои отпечатки. Согласен?

Карелла вздохнул.

— Согласен.

— Нет, серьезно, Стив, давай все-таки придерживаться фактов. Если на рукоятке ножа отпечатки этого парня, а нож все еще в жертве…

— … то муж жертвы понимает, какая прекрасная возможность ему предоставлена, — подхватил Карелла. — Жена почти мертва, в квартире разгром и явные следы ограбления. Почему бы ему не довершить начатое? Ведь все равно подумают на взломщика.

— Докажи, — сказал Клинг.

— Не могу, — покачал головой Карелла. — До тех пор, пока мы не поймаем взломщика…

— Ну так давай ловить. Как по-твоему, куда он мог смыться после того, как выпрыгнул из окна?

— Есть только две возможности. Либо в ту дверь, которая ведет в подвал, либо перепрыгнул через ограду в дальнем конце переулка.

— Ну, а куда бы на его месте смылся ты?

— Грохнись я с такой высоты, сразу бы приполз домой и поплакался мамочке.

— Лично я выбираю дверь подвала. После такого падения напрочь отобьет охоту скакать через заборы.

— Да уж, радости мало.

Неожиданно дверь подвала распахнулась. На пороге стоял здоровенный красномордый патрульный, целясь в них из револьвера 38-го калибра.

— А ну-ка, ребята, быстро выкладывайте, что вы тут делаете? — рявкнул он.

— Ого! — Карелла рассмеялся. — Мы все время на посту!

* * *
Пока Карелла и Клинг доказывали патрульному, что они сами полицейские, Маршалл Дэвис, закончив свои исследования, позвонил в 87-й участок и попросил к телефону сотрудника, занимающегося делом Флетчера. Поскольку оба детектива, ведущие расследование, отсутствовали, трубку взял Мейер.

— Как дела? — спросил он. — Откопал что-нибудь интересное?

— По-моему, появилась довольно любопытная информация о нашем подозреваемом, — сказал Дэвис.

— Я должен что-нибудь записать?

— Не думаю. Насколько хорошо ты знаком с этим делом?

— Ну, скажем так — я в курсе.

— Тогда ты должен знать, что в квартире было полно отпечатков пальцев.

— Да, мы только что послали запрос в картотеку.

— Может быть, вам повезет, — с сомнением сказал Дэвис.

— Может быть, — согласился Мейер.

— А тебе известно, что на кухне остались следы ботинок?

— Нет, я этого не знал.

— Ну так вот, очень четкий след на кухонной раковине, скорее всего оставленный, когда он влезал в окно, и еще несколько следов похуже — они ведут из кухни в гостиную. У меня есть отличные фотографии плюс несколько увеличенных снимков подошвы ботинка — для сравнительных тестов, если позже появится такая необходимость.

— Отлично.

— Но главное то, — продолжал Дэвис, — что по этим снимкам можно получить представление о его походке. Судя по всему, это был мужчина, и он шел нормальным шагом — не быстро, не медленно.

— Как ты это определил? — удивился Мейер.

— Когда человек идет медленно, расстояние между его следами обычно не превышает двадцати семи дюймов. Если он бежит, следы отстают друг от друга дюймов на сорок. Расстояние в тридцать пять дюймов соответствует быстрой ходьбе.

— А что в нашем случае?

— Тридцать два дюйма. Он шел довольно быстро, но и не особенно спешил. Цепочка следов прямая и без изломов.

— Что это означает?

— Ну, представь себе линию следов, оставленную нашим подозреваемым. Как правило, эта линия проходит вдоль внутреннего края отпечатков каблуков. Толстяки и беременные женщины чаще всего оставляют неровную линию, потому что обычно ходят, слегка расставляя ноги… чтобы было легче удерживать равновесие.

— Но эта линия была нормальной? — спросил Мейер.

— Совершенно верно, — подтвердил Дэвис.

— Значит, наш клиент — ни толстяк, ни беременная.

— Совершенно очевидно, что это мужчина. Размер и фасон обуви, то, как он ставит ногу… в общем, это не вызывает сомнений.

— О'кей, спасибо, — сказал Мейер. Честно говоря, он не был склонен считать информацию Дэвиса ценной или важной. Они и так с самого начала пришли к выводу, что женщина вряд ли будет взламывать квартиры. Более того, в докладной Кареллы говорилось, что, судя по размерам следов, оставленных в раковине, они явно принадлежали мужчине. Если только на территории 87-го участка не появилась новая взломщица откуда-нибудь из России. Мейер зевнул.

— Так или иначе, но мы не считали эти сведения ценными или какими-то крайне важными, пока не обработали всю информацию целиком, — сказал Дэвис.

— И что у вас получилось?

— Окно в спальне было разбито, и детективы из отдела убийств…

— Моноган и Монро?

— Да. У них возникло предположение, что преступник мог выпрыгнуть из окна в переулок. Я подумал, что стоит туда спуститься и посмотреть. Вдруг найдутся еще какие-нибудь следы.

— Ну и как, нашел?

— Да, у меня есть несколько фотографий того места, где он приземлился. Мне удалось проследить, куда он затем направился. Следы ведут к двери в подвал. Однако это еще не самое главное.

— А что же самое главное? — терпеливо спросил Мейер.

— Он повредил ногу. И, на мой взгляд, довольно основательно.

— С чего ты взял?

— Его походка после падения резко изменилась по сравнению с той, которую мы наблюдали на кухне. Разумеется, следы те же самые, нет никаких сомнений, что их оставил один и тот же человек. Но по тому, как он передвигался, видно, что основная нагрузка приходилась на левую ногу и приволакивалась правая. Точнее, четких следов правой ноги вообще не осталось, только царапины на земле там, где край подошвы волокли по земле. Я бы посоветовал тому, кто расследует это дело, разослать предупреждения всем городским врачам. Если этот тип не сломал ногу, то я готов съесть все фотографии.

* * *
Когда Карелла и Клинг в сопровождении краснолицего патрульного (к тому времени раскрасневшегося еще больше) поднялись из подвала в вестибюль и направились к выходу, их кто-то окликнул. Обернувшись, они увидели высокую темноволосую девушку, которая стояла, прислонившись к стене и глубоко засунув руки в карманы зеленого пальто.

— Простите, вы детективы? — нерешительно спросила она.

— Да, — кивнул Карелла.

— Слушайте, ребята, вы уж меня извините, — смущенно сказал патрульный. — Меня только недавно перевели в этот участок, и я еще не знаю всех в лицо…

— Да брось ты, все в порядке, — успокоил его Клинг.

— Управляющий сказал мне, что в доме полиция, — продолжала девушка, переводя карие глаза с одного детектива на другого, как бы спрашивая, кто из них отзовется первым.

— Чем мы можем вам помочь, мисс? — улыбнулся Карелла.

— Вчера вечером я видела в подвале человека в окровавленной одежде.

Карелла быстро посмотрел на Клинга, потом снова на девушку.

— В котором часу?

— Примерно без четверти одиннадцать.

— А что вы делали в подвале?

— Стирала, — с удивлением ответила она. — Там стоят стиральные машины. Да, простите, я не представилась — меня зовут Нора Симонов. Я живу в этом доме.

— Ну ладно, ребята, пока, — уже от двери сказал патрульный. — Извините, если что не так, о'кей?

— О'кей, о'кей. — Клинг помахал ему рукой.

— Я живу на пятом этаже, — добавила Нора. — Квартира 5"А".

— Расскажите, что вы видели, — попросил Карелла.

— Я сидела у стиральной машины и смотрела, как одежда крутится в барабане. Знаете, порой это просто завораживает. — Она быстро улыбнулась. — И тут вдруг дверь, выходящая на задний двор, распахнулась. Та, что выходит в переулок. Понимаете, какую дверь я имею в виду?

Карелла кивнул.

— Этот человек спустился по лестнице. По-моему, он меня даже не заметил. Дело в том, что стиральные машины стоят чуть в стороне. Он направился прямо к лестнице в дальнем конце подвала, которая выходит на улицу. В подвале две лестницы: одна ведет в вестибюль, другая — на улицу. Он поднялся по той, что выходит на улицу.

— Вы узнали его?

— То есть?

— Он живет в вашем доме? Или где-нибудь по соседству?

— Нет. До вчерашнего вечера я его ни разу не видела.

— Вы сможете его описать?

— Конечно. На вид ему двадцать один — двадцать два года, высокий, примерно вашего роста и телосложения… ну, может быть, чуть пониже — пять футов десять-одиннадцать дюймов. Каштановые волосы…

Клинг уже торопливо строчил в своем блокноте.

— Вы не заметили, какого цвета у него глаза? — спросил он.

— К сожалению, нет.

— А цвет кожи?

— Белый.

— Как он был одет?

— В темные брюки, высокие кроссовки и поплиновую куртку-ветровку. Передняя часть куртки и рукав были в крови.

— Какой рукав?

— Правый.

— На нем была шапка?

— Нет.

— А в руках у него ничего не было?

— Была, маленькая красная сумка, похожая на те, что дают авиапассажирам.

— Не заметили каких-нибудь шрамов, татуировок, родимых пятен?

— Точно сказать не могу, он был слишком далеко. И, несмотря ни на что, он шел довольно быстро.

— Что значит "несмотря ни на что"? — быстро спросил Карелла.

— Он хромал на правую ногу. Мне показалось, что он сильно ранен.

— Вы бы узнали его, если бы увидели еще раз?

— В ту же минуту, — не задумываясь, ответила Нора.

* * *
Разумеется, первое, что им пришло в голову, это опознание по фотографии. Кроме того, не исключалась возможность того, что бюро идентификации даст положительный ответ по поводу отпечатков пальцев преступника, посланных туда из участка. Все они очень надеялись, что, может быть, хотя бы на этот раз дело окажется простым и легким — из бюро идентификации пришлют копию досье на известного рецидивиста, они без помех его арестуют, приведут в участок, организуют опознание, и Нора Симонов сразу же подтвердит, что именно этого человека она и видела вчера в 22.45 в подвале своего дома в перепачканной кровью одежде.

Но, увы, из Бюро пришел ответ, из которого явствовало, что отпечатков пальцев, соответствующих найденным в квартире Флетчера, в картотеке не имеется.

Повздыхав, Карелла и Клинг пришли к выводу, что им опять попалось трудное дело (что за жизнь — что ни дело, так обязательно трудное, подумали они, испытывая к себе глубокое чувство жалости), и поступили так, как им советовал Маршалл Дэвис. Они разослали всем городским врачам бюллетень с просьбой сообщить о пациенте, обратившемся к кому-нибудь из них по поводу перелома ноги или растяжения связок и отвечающем следующему описанию: белый, чуть старше двадцати, ростом 5 футов 10–11 дюймов, весом около 180 фунтов, каштановые волосы, одет в темные брюки, высокие кроссовки и поплиновую куртку-ветровку, передняя часть и правый рукав которой испачканы кровью.

И словно в доказательство того, что полицейские, как и все остальные, тоже могут ошибаться, вышло так, что дело и вправду оказалось простым и легким.

* * *
В 16.37 того же дня, когда Карелла уже собирался домой, в участок позвонил врач из Риверхеда.

— Это доктор Мендельсон. Я только что получил ваш бюллетень и хочу сообщить, что оказывал медицинскую помощь человеку, который подходит под ваше описание.

— Где находится ваш кабинет, доктор Мендельсон? — поспешно спросил Карелла.

— В Риверхеде. Довер-Плейнс-авеню, 3461.

— Когда вы оказывали помощь этому человеку?

— Сегодня рано утром. По понедельникам я принимаю с утра, так как днем дежурю в больнице.

— Что установил ваш осмотр?

— Сильное растяжение лодыжки.

— Но не перелом?

— Нет. У него сильно распухла нога. Сначала я думал, что у него действительно перелом, но потом мы сделали рентген, и оказалось, что это только сильное растяжение. Я наложил тугую повязку и посоветовал этому пациенту какое-то время оставаться в постели.

— Он назвал свое имя?

— Да. Могу вам продиктовать.

— Будьте любезны, сэр.

— Его зовут Ральф Корвин.

— А адрес?

— Вудсайд, 894.

— Это в Риверхеде?

— Да.

— Спасибо, доктор, — сказал Карелла.

— Не за что, — ответил тот и положил трубку.

Из верхнего ящика стола Карелла достал телефонную книгу Риверхеда и быстро нашел нужный раздел. Он не надеялся найти там имя Ральфа Корвина. Нужно быть полным идиотом, чтобы залезть в чужую квартиру без перчаток, зарезать женщину, а потом назвать свое имя врачу, который лечил травму, полученную во время бегства с места преступления.

Однако, судя по всему, Ральф Корвин был как раз из таких.

Его имя и адрес значились в телефонной книге и совпадали с теми, что он назвал доктору.

* * *
Они высадили дверь без стука и с револьверами на изготовку ворвались в квартиру.

На кровати лежал человек в нижнем белье с повязкой на правой ноге. Простыни и одеяло были испачканы. В тесной жаркой комнате стоял невыносимый запах рвоты.

— Ральф Корвин? — спросил Карелла.

— Да, — прохрипел человек на кровати. Лицо его было искажено от боли, глаза остекленели.

— Полиция.

— Что вам от меня нужно?

— Мы хотим вас кое о чем спросить. Одевайтесь, Корвин.

— Нечего тут спрашивать, — пробормотал Корвин и уткнулся лицом в подушку. — Я убил ее.

Глава 3

Ральф Корвин сделал свое признание в присутствии двух детективов из 87-го участка, полицейского стенографиста, помощника районного прокурора и адвоката, предоставленного ему городскими властями. Допрос вел представитель прокуратуры.

В: Назовите, пожалуйста, ваше имя.

О: Ральф Корвин.

В: Где вы живете, мистер Корвин?

О: Вудсайд-авеню, 894. Это в Риверхеде.

В: Расскажите о событиях, имевших место в воскресенье вечером двенадцатого декабря. Короче говоря, мистер Корвин, что вы делали прошлым вечером?

О: С чего мне начать?

В: Вы заходили в дом 721 по Сильверман-Овал? О: Да. В: Как вы проникли в дом?

О: Сначала я с улицы спустился в подвал. С той стороны, где стоят мусорные баки. Через подвал прошел в другой конец здания и вышел на задний двор. А потом вскарабкался по пожарной лестнице.

В: В котором часу это было?

О: Приблизительно в десять вечера.

В: Значит, в десять?

О: Да, в десять.

В: Что вы дальше делали?

О: Залез в квартиру.

В: В какую квартиру?

О: В ту, что на втором этаже. Ее окна выходят на задний двор.

В: С какой целью вы проникли в эту квартиру?

О: Чтобы обчистить ее.

В: Ограбить?

О: Ну да.

В: А до этого вы когда-нибудь были в этом доме?

О: Нет. До этого я ни разу не делал ничего подобного. Ни-ког-да. Да, я наркоман, но до этого я за всю свою жизнь ни у кого ничего не украл. И никому не причинил зла. Я бы и сейчас не пошел воровать, если бы моя девушка меня не бросила. Я был в абсолютно безвыходном положении. Обычно она давала мне деньги. Сколько было нужно, столько и давала. Но в пятницу она меня бросила. Взяла и ушла.

В: Как зовут вашу девушку?

О: Зачем ее втягивать в это дело? Она здесь совершенно ни при чем. Она не сделала мне ничего плохого, и я не держу на нее зла… хотя она ушла от меня. Она всегда хорошо ко мне относилась. Я не хочу называть ее имя, она не имеет к этому никакого отношения.

В: Вы сказали, что до этого никогда не бывали в этом доме?

О: Никогда.

В: Почему тогда вы выбрали именно эту квартиру?

О: Просто это была первая квартира, где не горел свет. Я как увидел, так сразу подумал, что никого нет дома.

В: Как вы попали в квартиру?

О: Окно кухни было чуть-чуть приоткрыто, совсем чуть-чуть. Я подсунул пальцы под раму и приподнял ее.

В: Вы были в перчатках?

О: Нет.

В: Почему?

О: У меня нет перчаток. Перчатки денег стоят, а я наркоман.

В: А вы не боялись, что оставите отпечатки пальцев?

О: Я думал, что это все липа. Что такое бывает только в кино, понимаете? По телевизору. Да и какая разница, все равно у меня нет перчаток.

В: Что вы делали после того, как открыли окно?

О: Встал на раковину и спрыгнул на пол.

В: А потом?

О: У меня с собой был маленький фонарик. Я посветил вокруг и прошел из кухни в гостиную.

В: Взгляните, пожалуйста, на фотографию.

О: Да?

В: Узнаете эту комнату?

О: Не знаю, там было темно. Наверное. Точно не могу сказать.

В: Что вы делали в гостиной?

О: Вытащил из буфета все их столовое серебро и сложил его в сумку авиакомпании. В прошлом месяце я летал в Чикаго на похороны отца и купил эту маленькую сумку в самолете. Моя девушка дала мне денег на билет. Она отличная девушка, даже не представляю, почему она меня бросила. Знаете, если бы не это, я бы ни за что сейчас не влип в эту историю. Да я за всю жизнь ничего не украл, ни разу, клянусь Богом. И никого пальцем не тронул. Даже не знаю, что это на меня нашло. Должно быть, сильно перепугался. Это единственное, что приходит в голову.

В: Куда вы направились, когда вышли из гостиной?

О: Я искал спальню.

В: С включенным фонариком?

О: Да. Это очень маленький фонарик, такие называются "фонарик-карандаш". Совсем крошечная штучка, знаете такие? Чтобы хоть какой-то свет давал.

В: Зачем вам понадобилась спальня?

О: Я подумал, что именно там люди обычно оставляют часы, кольца и тому подобное. Хотел прихватить любые драгоценности, что попадутся мне на глаза, а потом смыться. Я ведь не профессионал, просто меня уже по-настоящему ломало, и мне позарез были нужны деньги на укол.

В: Вы нашли спальню?

О: Да, нашел.

В: Что было дальше?

О: В постели оказалась женщина. Понимаете, было всего пол-одиннадцатого. Мне и в голову не пришло, что кто-то так рано может лечь спать. Я думал, что в квартире никого нет.

В: Но в постели была женщина…

О: Да. И едва я вошел, она включила свет.

В: А что сделали вы?

О: У меня в кармане был нож, и я достал его.

В: Зачем?

О: Хотел ее напугать.

В: Посмотрите, пожалуйста, на этот нож.

О: Да, это мой.

В: Именно этот нож вы и вытащили из кармана?

О: Да.

В: Эта женщина вам что-нибудь говорила?

О: Да. Это было даже смешно. То есть, когда я сейчас об этом вспоминаю, мне это кажется смешным, а тогда я сам перепугался до смерти. Это было похоже на кино, понимаете? Совсем как в фильме. Она смотрит на меня и говорит: "Что вы здесь делаете?" Смех, да и только, вам не кажется?

В: А вы?

О: Я сказал, что если она не будет поднимать шум, то я ей ничего не сделаю.

В: Продолжайте.

О: Она вскочила с постели. То есть не вскочила, а откинула одеяло и спустила ноги на пол, понимаете? Села. Я сначала даже не понял, что она делает, а потом гляжу — она тянется к телефону. Надо быть просто сумасшедшим, верно я говорю? У нее в спальне человек с ножом, а она хватается за телефон.

В: А вы?

О: Схватил ее за руку, оттащил от телефона и стянул с постели. И снова сказал, что никто не причинит ей вреда, что я сию же минуту ухожу и пусть она успокоится.

В: Так и сказали?

О: Как?

В: Вы просили ее успокоиться?

О: Не помню точно, что именно я ей сказал, но что-то в этом духе — чтобы она успокоилась, потому что было видно, что у нее начинается истерика.

В: Посмотрите на эту фотографию. Вы были в этой спальне?

О: Да, вот ночной столик с телефоном, а в это окно я выскочил из квартиры. Это та самая комната.

В: Что произошло потом?

О: Она начала кричать.

В: Как вы на это отреагировали?

О: Приказал ей сейчас же замолчать. Я сам в тот момент запаниковал, а она вопила громко, во весь голос.

В: Она замолчала?

О: Нет.

В: Что вы тогда сделали?

О: Ударил ее ножом.

В: Куда?

О: Не помню. У меня это вышло чисто машинально. Она кричала, и я испугался, что весь дом сбежится. Я просто… ткнул ее ножом. Я был очень напуган.

В: Вы ударили ее в грудь?

О: Нет.

В: А куда?

О: В живот. Куда-то в область живота.

В: Сколько раз?

О: Один. Она… она попятилась от меня. Я никогда не забуду, как она на меня смотрела. А потом она… упала на пол.

В: Посмотрите на эту фотографию. О: О Господи!

В: Эту женщину вы ударили ножом?

О: О Господи… Господи… я никак не думал… Боже мой!

В: Это та женщина?

О: Да. Да, это она.

В: Что случилось потом?

О: Можно попросить стакан воды?

В: Принесите ему воды. Итак, вы ударили ее ножом, и она упала на пол. Что произошло потом?

О: Потом…

В: Да?

О: Лотом я услышал, как кто-то отпирает входную дверь. А потом кто-то вошел.

В: В квартиру?

О: Да. И позвал ее.

В: От входной двери?

О: Наверное. Откуда-то из другого конца квартиры.

В: Этот человек позвал ее по имени?

О: Да. Он крикнул: "Сара!", а когда не услышал ответа, снова крикнул: "Сара! Я приехал!"

В: Так-так, продолжайте.

О: Я понял, что попался. Я не мог уйти тем же путем, каким пробрался в квартиру, потому что хозяин вернулся домой. Поэтому я пробежал мимо женщины — она лежала на полу… Господи, ужас какой… и попробовал открыть окно, но раму заклинило. Тогда я разбил стекло сумкой и… я не знал, что делать… ведь это был второй этаж, я не знал, как мне выбраться. Первым делом я выбросил из окна сумку — что бы ни случилось, но мне позарез были нужны деньги на дозу, — а потом протиснулся сквозь разбитое стекло — при этом я порезался — и уцепился за подоконник. Мне было очень страшно прыгать, но в конце концов я решился, другого выхода все равно не было.

В: Продолжайте, пожалуйста.

О: Мне показалось, что я летел целую милю. Едва я ударился об асфальт, как сразу понял, что здорово повредил себе ногу. Попробовал встать и тут же упал. Лодыжка жутко болела, да еще и руку о стекло располосовал. Я провалялся в этом переулке минут пятнадцать, не меньше, только встану — и снова падаю. Наконец мне удалось встать и выбраться оттуда.

В: И куда вы скрылись?

О: Прошел через подвал и поднялся на улицу. Короче говоря, точно так же, как и вошел.

В: Куда вы после этого отправились?

О: Поехал на метро в Риверхед, домой. Как вошел, сразу включил радио, чтобы узнать, не передавали ли что-нибудь про то… что я сделал. Но ничего не было. Я попытался заснуть, но нога очень болела, и мне было необходимо кольнуться. Утром я пошел к доктору Мендельсону, потому что мне казалось, что речь идет о моей жизни. Если я не смогу ходить, как же я тогда куплю наркотики?

В: Когда вы пришли к доктору Мендельсону?

О: Рано утром. Часов в девять.

В: Он ваш семейный врач?

О: Я до этого в глаза его не видел. Я живу в двух шагах от его приемной, прямо за углом. Я только потому к нему и пошел, что это рядом. Он перебинтовал мне лодыжку, но лучше не стало. Я так и не могу ходить, совсем как калека. Я попросил выписать мне счет и сказал, что заплачу сразу, как только у меня появятся деньги. Потому-то я и назвал свои настоящие имя и адрес. Я и не собирался его обманывать. Я знаю, что поступил плохо, но… я неплохой человек.

В: Когда вы узнали, что миссис Флетчер умерла?

О: По дороге домой от доктора купил газету, и там про это было написано. Тогда-то я и понял, что убил ее.

В: А до этого вы не знали?

О: Я не знал, насколько это было серьезно.

Глава 4

Во вторник 14 декабря — в первый из двух выходных Кареллы на той неделе — ему домой позвонил Джеральд Флетчер. Карелла был очень удивлен, поскольку его номер не значился в телефонном справочнике Риверхеда, и он знал, что никто в участке не дал бы его домашний телефон постороннему.

— Мистер Флетчер, а как вы узнали мой номер?

— У меня есть приятель в прокуратуре.

— Гм-м… ну ладно. Что вам от меня нужно? — не слишком любезно спросил Карелла.

— Извините, что побеспокоил вас дома…

— Да, это мой выходной, — подтвердил Карелла, отлично сознавая, что его слова звучат грубо.

— Я хотел извиниться за вчерашнее, — сказал Флетчер.

— Ах, вот оно что…

— Я знаю, что вел себя отвратительно. Вам, полицейским, надо было выполнять свою работу, а я… ни в коей мере этому не способствовал. Я пытался понять причину такого поведения с моей стороны, и единственное, что приходит в голову, так это то, что я, видимо, был в шоке. Я не любил свою жену, это правда, но когда я нашел ее мертвой… да еще в таком виде… наверное, у меня не такие крепкие нервы, как мне казалось. Извините, если я доставил вам какие-то неприятности.

— Никаких неприятностей не было, — заверил его Карелла. — Вам, конечно, сообщили, что…

— Да, вы поймали убийцу.

— Да.

— Это была быстрая и достойная восхищения работа, детектив Карелла. И я чувствую себя еще более неловко от того, что вел себя так по-идиотски.

— Ну… — промямлил Карелла, и оба замолчали.

— Пожалуйста, примите мои извинения, — наконец сказал Флетчер.

— Да, разумеется, — смутился Карелла.

— Я подумал: может быть, вы свободны сегодня во время ленча?

— Вообще-то я собирался пройтись по магазинам за рождественскими подарками. Мы с женой вчера составили список, и я…

— А в центр вы не поедете?

— Да, но…

— Может быть, вам удастся совместить и то и другое?

— Послушайте, мистер Флетчер, — сказал Карелла, — я понимаю, что вы чувствуете себя неловко из-за вчерашнего, но вы уже извинились, и, поверьте, этого вполне достаточно. Очень любезно с вашей стороны, что вы позвонили, решиться на это было нелегко…

— Почему бы нам не встретиться в час дня в "Золотом льве"? — предложил Флетчер. — Беготня за рождественскими подарками утомит кого угодно. Небольшая передышка вам не повредит.

— А… где находится "Золотой лев"?

— На углу Джунипер и Хай-стрит.

— Так это в центре? Рядом с уголовным судом?

— Совершенно верно. Значит, вы знаете, где он…

— Да, знаю. О'кей.

— Отлично. Буду ждать.

* * *
Карелла и сам не знал, что в тот день погнало его в полицейскую лабораторию к Сэму Гроссману. Он подумал, что все равно направляется в ресторан, расположенный неподалеку от суда и от полицейского управления. Но Карелла не смог бы объяснить, почему он, так и не купив куклу для своей дочери Эйприл, поспешил в лабораторию, чтобы успеть туда до встречи с Флетчером.

Когда Карелла вошел, Гроссман сидел, прильнув к окулярам микроскопа. Не поднимая головы, он сказал:

— Садись, Стив, я сейчас закончу.

По-прежнему не глядя на него, Гроссман продолжал вертеть настройку объектива, время от времени делая пометки в блокноте. Карелла сел, с удивлением размышляя: как Гроссман узнал, что это именно он? По звуку шагов? По запаху лосьона для бритья? До этого он и не подозревал, что детектив-лейтенант Сэм Гроссман в своих очках с толстыми линзами, с холодными голубыми глазами, скуластым лицом и строгим отрывистым голосом на самом деле был Шерлоком Холмсом с Бейкер-стрит, 221-Б, способным узнавать человека, даже не взглянув на него. Этот потрясающий фокус Гроссмана мучил Кареллу целых пять минут. Наконец Гроссман оторвался от микроскопа и протянул Карелле руку.

— Ну, выкладывай, что привело тебя на восьмой круг ада?

— Откуда ты узнал, что это я?

— Что-что? — переспросил Гроссман.

— Я вошел в комнату, а ты, не поднимая головы, сказал: "Садись, Стив, я сейчас закончу". Как ты определил, что это я?

— Ага, — с загадочным видом сказал Гроссман.

— Нет, серьезно, Сэм, у меня из-за этого уже шарики за ролики заехали.

— Ну что ж, вообще-то это довольно просто. — Гроссман улыбнулся. — Обрати внимание, сейчас без двадцати пяти час. Минуя зенит, солнце осветило окна лаборатории, и его лучи, преломившись в оконных стеклах, слегка коснулись моих часов и отразились от них под углом, который нам ничего не стоит вычислить.

Карелла неуверенно кивнул.

— Кроме того, образец на предметном стекле этого микроскопа крайне светочувствительный, а это означает, что малейшее отражение любых лучей — гамма-лучей, ультрафиолетовых, инфракрасных — способно вызвать заметные изменения на предметном стекле даже за то короткое время, что я его осматривал. Добавь к этому температуру воздуха, которая, насколько мне известно, десять градусов ниже нуля, уровень загрязненности воздуха — совершенно недопустимый, что, впрочем, характерно для нашего города, — и ты сам поймешь, что этого вполне достаточно, чтобы мгновенно определить, кто пришел.

— Да? — с сомнением спросил Карелла.

— Точно тебе говорю. Впрочем, есть еще один важный фактор, и мы должны учитывать и его, если хотим иметь полное представление об этом процессе. Ты хотел знать, как я определил, что это именно ты вошел в лабораторию и подходишь к столу? Начнем с того, что я услышал, как открывается дверь…

— Да, но как ты узнал, что это я?

— О, это важнейший элемент, позволивший мне прийти к неизбежному заключению, что это…

— Да-да, что это?

— Маршалл Дэвис заметил тебя в коридоре и за полминуты до того, как ты вошел, заглянул ко мне и сказал, что идет Карелла.

— Сукин ты сын! — воскликнул Карелла и расхохотался.

— Кстати, как вам, ребята, понравилась его работа?

— Отлично.

— Фактически он преподнес вам этого типа на блюдечке.

— Без вопросов.

— Полицейская лаборатория наносит новый удар! — Гроссман рассмеялся. — Скоро мы сможем обходиться вообще без вас.

— Знаю. Потому-то и пришел проситься к тебе на работу.

— Почти вовремя. Нет, а кроме шуток, зачем ты пришел? Очередное крупное дело, которое мы должны раскрутить в рекордный срок?

— Да так, ничего особенного. Стянули пару бумажников на Калвер-авеню.

— Ну так приведи сюда потерпевших. Мы постараемся найти отпечатки пальцев вора на их задницах.

— Не думаю, что им это понравится.

— Почему же? Мы будем обращаться с их задницами с величайшей осторожностью.

— О, я уверен, что дама возражать не будет, но тот парень, у которого свистнули бумажник…

— Сукин ты сын! — закричал Гроссман, и оба дружно заржали.

— Серьезно, — отдуваясь, сказал Карелла.

— Как же, серьезно, — передразнил его Гроссман.

— Слушай, я и вправду стараюсь быть здесь серьезным.

— Да-да, конечно.

— Я пришел поблагодарить тебя.

— За что? — Гроссман перестал смеяться и удивленно уставился на Кареллу.

— Я почти раскрыл это дело. А те данные, что ты нам прислал, очень помогли и позволили быстро задержать этого Корвина. Я хотел тебя поблагодарить, вот и все.

— Что значит — "почти раскрыл это дело"?

— Я думаю, что ее убил муж.

— М-да?

— М-да.

— Почему?

— Не могу объяснить. — Карелла пожал плечами и, помолчав, добавил: — Сэм, я по-прежнему уверен, что это сделал Флетчер.

— И поэтому ты сегодня встречаешься с ним в "Золотом льве"? — насмешливо спросил Гроссман.

— Черт бы тебя побрал! А это ты откуда знаешь? — изумился Карелла.

— Ага! — Гроссман ухмыльнулся. — Он звонил тебе из кабинета Ролли Шабрье. А немного погодя я разговаривал с Ролли, и он…

— До свидания, сэр, — поспешно сказал Карелла. — Для одного дня это уже слишком.

* * *
Большинство полицейских нечасто балуют себя посещением таких ресторанов, как "Золотой лев". Обычно они завтракают в какой-нибудь забегаловке неподалеку от участка или по-быстрому перехватывают сандвич с кофе прямо за своим рабочим столом. Но в свободное время, развлекая своих жен и подружек, они, как правило, ходят в рестораны, где все знают, что они полицейские, и демонстративно протестуют, когда хозяин говорит: "Сэр, это за счет заведения". Однако в итоге щедрое предложение чаще всего принимается, и вы не найдете ни одного полицейского, который посчитал бы эту практику бесчестной. Получая мизерную зарплату, они перегружены работой, которая заключается в том, чтобы защитить граждан и их имущество от посягательств преступников. И если кто-то из этих граждан может позволить себе сделать жизнь полицейского более терпимой, то зачем же обижать этих людей отказом от бесплатного угощения, предложенного, можно сказать, от чистого сердца?

До этого Карелле никогда не приходилось бывать в "Золотом льве". Один взгляд на меню, выставленное в окне у входа, мог отпугнуть кого угодно — обед обошелся бы ему в месячную зарплату.

Зал представлял собой точную копию гостиной английского постоялого двора первой половины XIX века. Сводчатый потолок поддерживали огромные дубовые балки. На столах, покрытых белоснежными накрахмаленными скатертями, поблескивали тяжелые серебряные столовые приборы. Белые, грубо оштукатуренные стены были увешаны портретами дам и джентльменов елизаветинской эпохи с белыми кружевными воротниками и манжетами, в роскошных бархатных плащах и накидках. Их нарядные костюмы, освещенные свечами, яркими цветными пятнами выделялись в строгой обстановке ресторана.

Столик Джеральда Флетчера находился в дальнем углу зала. При появлении Кареллы Флетчер встал и протянул ему руку.

— Рад, что вы смогли прийти. Садитесь, пожалуйста.

Карелла пожал ему руку и сел. Он чувствовал себя крайне скованно, но не мог сказать почему — то ли из-за обстановки в зале, то ли из-за человека, который его сюда пригласил. Комната была переполнена юристами, обсуждавшими свои последние дела громкими голосами, которые куда больше подошли бы для оглашения приговора на судебном процессе. В их присутствии Карелла ощущал себя кем-то вроде содержателя подпольного игорного притона в компании крупных акул рэкета, вызванного в их шикарные апартаменты для проработки и окончательного решения его судьбы. Служба закону была его жизнью, но он прекрасно отдавал себе отчет, что эти люди по сравнению с ним занимают куда более высокое положение. Человек, сидевший напротив него, был адвокатом по уголовным делам, что само по себе смущало и настораживало. Но, возможно, не только это, а нечто большее заставляло Кареллу чувствовать себя неотесанным и неуклюжим. Неважно было, на самом ли деле Флетчер умнее, изысканнее, привлекательнее Кареллы, или лучше в своей работе, или способен более правильно излагать свои мысли, — главным было отнюдь не это. Карелла и без этого знал, что Флетчер обладает всеми этими качествами: манеры этого человека, его поведение и напористость (да, иначе это и не назовешь) убедительно давали ему понять, что он находится в присутствии человека, намного превосходившего его.

— Выпьете что-нибудь? — спросил Флетчер.

— А вы сами будете?

— Да.

— Тогда мне шотландского с содовой, — сказал Карелла, хотя у него не было привычки пить за ленчем — ни во время работы, ни в выходные. Единственный раз в году он позволял себе это в Рождество, когда садился с семьей за праздничный стол.

Флетчер небрежно махнул рукой официанту.

— Вы когда-нибудь бывали здесь раньше? — спросил он Кареллу.

— Нет, ни разу.

— А мне казалось, что вы могли сюда захаживать. Это же в двух шагах от суда, а вам приходится проводить там много времени, так ведь?

— Да, и довольно часто, — согласился Карелла.

— Будьте любезны, — сказал Флетчер подошедшему официанту, — шотландского с содовой джентльмену, а мне — чистого.

— Слушаюсь, мистер Флетчер, — ответил тот и отправился выполнять заказ.

— Не могу даже выразить, насколько меня поразила та скорость, с которой ваши люди произвели арест, — продолжал Флетчер.

Карелла пожал плечами.

— Нам очень помогла полицейская лаборатория.

— Просто невероятно… Я говорю о неосторожности этого человека. А потом я узнал от Ролли… — Флетчер запнулся и быстро взглянул на Кареллу, — от Ролли Шабрье из прокуратуры… Кажется, вы его знаете?

— Да, знаю.

— Это он дал мне ваш домашний телефон. Надеюсь, вы на него не в обиде?

— Нет-нет, все в порядке.

— Сегодня утром я звонил вам из его кабинета. Представляете, так совпало, что он ведет дело против Корвина.

— Шотландское с содовой, — возвестил официант, ставя стакан перед Кареллой. Второй стакан он поставил перед Флетчером. — Мистер Флетчер, не желаете взглянуть на меню?

— Немного погодя, — ответил тот.

— Да, сэр. — Официант кивнул и отошел.

Флетчер поднял свой стакан.

— За обвинительный приговор.

Карелла последовал его примеру.

— Не думаю, чтобы у Ролли возникли какие-то трудности во время процесса. На мой взгляд, дело элементарное.

Оба сделали по глотку, и Флетчер, промокнув губы салфеткой, сказал:

— В наше время ничего нельзя утверждать наверняка. Как вы знаете, я адвокат и обычно нахожусь по другую сторону баррикад. Вы не поверите, сколько раз мы выигрывали дела, которые многим казались совершенно безнадежными.

Он снова поднял стакан и посмотрел Карелле прямо в глаза.

— Впрочем, надеюсь, что вы правы. Исход дела почти не вызывает сомнений. — Он отхлебнул виски. — Ролли сказал мне, что…

— Да, вы начали рассказывать…

— … что убийца — наркоман…

— Да.

— … который до этого никогда в жизни не грабил квартир.

— Совершенно верно.

— Должен признаться, я испытываю к нему известное сочувствие.

— Неужели?

— Да. И если он наркоман, то автоматически достоин жалости. И когда он признался, что убил женщину, которая была такой сучкой, как моя жена…

— Мистер Флетчер…

— Джерри. О'кей?

— Ну что ж…

— Да знаю, знаю. Не очень-то вежливо с моей стороны говорить так о покойной. Боюсь, вы не знали мою жену, мистер Карелла, и… Кстати, можно называть вас Стивом?

— Конечно.

— Так вот, будь вы с ней знакомы, вы бы меня прекрасно поняли. Но все же мне стоит последовать вашему совету. В конце концов она мертва и больше ничем не сможет мне навредить. Ради чего, спрашивается, ее проклинать? Ну что, Стив, будем заказывать?

Официант буквально подлетел к столу. Флетчер посоветовал Карелле попробовать форель, запеченную в тесте, или пирог с говяжьими почками, которые, по его словам, здесь готовили просто бесподобно. Однако Карелла заказал телячьи ребрышки и кружку пива.

Пока они ели и беседовали, за столом начало происходить что-то странное. А может быть, Карелле так только казалось — точно он сказать не мог. Он не стал бы и пытаться описать кому-то свои ощущения. На первый взгляд разговор с Флетчером выглядел обыкновенной болтовней о таких пустяковых вещах, как условия жизни в городе, приближающиеся праздники, рост цен на бензин… Обсудили несколько новых фильмов. Поговорили об эффективности медного браслета, подаренного Мейером Клингу. Затем вспомнили Висконсинский университет, где Флетчер учился на юридическом, и письма, которые дети Кареллы писали и продолжали писать Санта-Клаусу. Похвалили качество жаркого и достоинства эля по сравнению с пивом. Но сквозь эту спокойную, вежливую и абсолютно бессодержательную болтовню прорывалось нечто такое, что заставило Кареллу почувствовать возбуждение и страх. Во время этого разговора детектив с поразившей его самого уверенностью понял, что Джеральд Флетчер действительно убил свою жену. Он знал это, хотя никто ему об этом не говорил; знал, несмотря на то что об убийстве больше не было сказано ни слова. Вот почему Флетчер позвонил ему в то утро и пригласил на ленч. И пока они не закончили есть и не встали из-за стола, выражение лица адвоката и каждый его жест кричали: да, он знает, что Карелла подозревает его в убийстве. Именно потому он и находится в этом респектабельном ресторане, чтобыдать понять этому паршивому фараону: да, я убил свою жену, однако все улики указывают на другого человека, и ты уже получил его признание. А я убил эту суку и очень рад, что убил ее!

И ты ничего не сможешь мне сделать.

Глава 5

В ожидании суда Ральф Корвин сидел в старейшей городской тюрьме, которую как полицейские, так и заключенные почему-то издавна окрестили "Калькуттой". Каким образом городской дом заключения превратился в "Калькутту", оставалось загадкой. Совершенно автоматически в голову приходила мысль о какой-то жуткой зловонной яме, но, как ни странно, "Калькутта" считалась неплохой тюрьмой: во всяком случае, среди ее обитателей был самый низкий процент самоубийств по сравнению со многими другими городскими учреждениями подобного типа. Само здание было старым, построенным еще в те времена, когда масоны знали, как класть кирпичи, и именно поэтому успешно выдержало натиск времени и непогоды, уступив лишь городскому смогу, покрывшему красно-рыжие кирпичные стены толстым слоем копоти и сажи.

Однако внутри здания стены и коридоры сверкали свежей краской, камеры были хоть и маленькими, но чистыми. Заключенные имели все необходимые условия для отдыха и развлечений — пинг-понг, телевизор, а во внутреннем дворе — площадку для гандбола. Персонал тюрьмы состоял из сотрудников, прекрасно знавших свое дело и неплохо обращавшихся со своими подопечными. Кто сказал, что все тюремщики — это обязательно злобные тупые садисты?

Ральф Корвин отбывал предварительное заключение в левом крыле здания, отведенном для совершивших особо тяжкие преступления. Помимо самого Корвина в его тюремном блоке сидели еще трое: первый джентльмен уморил голодом своего шестилетнего сына, приковав его цепью в подвале собственного дома в Калмз-Пойнте; второй поджег синагогу в Маджесте, а третий представитель криминальной элиты во время ограбления бензоколонки в Беттауне выстрелил кассиру в лицо, ослепив его. Раненый, истекая кровью и ничего не видя, в панике выскочил на дорогу и был задавлен двадцатитонным грузовиком. Однако, как говорится в одном старом анекдоте, он бы не умер, если бы сначала в него не стреляли.

Камера Корвина находилась в самом конце коридора. В среду утром Карелла застал его сидящим на нижней койке — руки зажаты между колен, голова опущена, как во время молитвы. На посещение тюрьмы было необходимо получить разрешение прокурора и адвоката Корвина, и Карелла получил его, хотя и тот, и другой опасались, что разговор детектива с подследственным может повредить ведению дела. Услышав приближающиеся шаги, Корвин вскинул голову и, едва открылась дверь, поднялся с койки.

— Как ваши дела? — спросил Карелла, протягивав руку.

Корвин слабо стиснул его ладонь.

— А я все гадал, кто же из вас Карелла. Я перепутал ваши фамилии — вашу и того блондина, не помню, как его там. Теперь я знаю, вы — Карелла.

— Да.

— Зачем вы пришли?

— Хотел задать вам несколько вопросов.

— Мой адвокат сказал…

— Я говорил с вашим адвокатом, он в курсе.

— Да, но он сказал, что я ничего не должен добавлять к тому, что говорил раньше. Вообще-то он тоже хотел прийти, но я сказал, что сам смогу о себе позаботиться. К тому же мне этот тип совершенно не нравится. Вы его видели? Такой маленький очкастый шпент, очень похож на таракана.

— Тогда почему вы не попросите другого адвоката?

— А можно?

— Конечно.

— А у кого?

— Обратитесь в общество юридической защиты.

— Вы не могли бы это сделать для меня? Позвонить им и сказать, что…

— К сожалению, нет.

— Почему? — Корвин с подозрением посмотрел на Кареллу.

— Я не хочу делать ничего такого, что могут посчитать попыткой помешать ведению дела.

— Какого дела? Моего или прокуратуры?

— И того, и другого. Откуда мне знать, к какому выводу может прийти судья, если…

— О'кей, как мне отсюда позвонить в это самое общество?

— Попросите кого-нибудь из администрации. Или просто скажите вашему адвокату. Уверен, если вы объясните ваши чувства, у него не останется возражений и он оставит ваше дело. Вам бы захотелось защищать кого-то, кому вы не нравитесь?

— Нет, конечно, — отозвался Корвин и вяло пожал плечами. — Но мне бы не хотелось его обидеть. Он маленький таракан, но какого черта?

— Учтите, Корвин, у вас поставлено на карту очень многое.

— В том-то и дело. Хотя… какая разница!

— Что вы имеете в виду?

— Ведь я же убил ее. Какая в таком случае разница, кто адвокат? Никто меня не спасет. Все и так ясно как дважды два.

Веки Корвина задрожали. Переплетя пальцы рук, он снова сел на койку и сказал:

— Мне приходится сцеплять руки, иначе меня так начнет колотить, что я рассыплюсь на куски, понимаете?

— Вам плохо?

— Ломка — это всегда плохо, а еще хуже, когда нельзя кричать. Стоит мне закричать, как этот сукин сын в соседней камере, тот, что запер своего сына в подвале, велит мне заткнуться. Я его боюсь. Вы его видели? Он, должно быть, весит с центнер. Представляете, этот гад посадил своего сына на цепь в подвале. И не давал ему есть. Что только заставляет людей вытворять такие вещи?

— Не знаю, — вздохнул Карелла. — Вам давали какие-нибудь лекарства?

— Нет, они сказали, что здесь не больница. Как будто я сам не знаю! Я попросил своего адвоката, таракана этого, чтобы меня перевели в клинику для наркоманов в "Буэнависта", а он говорит, что сначала администрация тюрьмы должна произвести тесты, чтобы я у них проходил по делу как наркоман, а это займет еще пару дней. Да через пару дней я уже не буду проходить ни по какому делу, через пару дней я все свои кишки выблюю и загнусь. Кто придумал эти правила? Какой во всем этом смысл? Не понимаю я правил, ей-богу, не понимаю я этих дурацких правил! Я понимаю только одно — наркотики. Без наркотиков я забываю обо всех идиотских правилах! Когда нужно уколоться, все правила катятся к черту! Господи, как же я ненавижу все эти правила!

— Как вы себя чувствуете? Можете отвечать на вопросы?

— Как я себя чувствую? Так, как будто сейчас упаду замертво, вот как я себя чувствую!

— Я могу прийти в другой раз.

— Нет-нет, спрашивайте. Что вас интересует?

— Конкретно меня интересует, как вы ударили ножом Сару Флетчер.

Корвин нервно стиснул руки, облизнул губы и подался вперед, словно борясь с неожиданным приступом тошноты.

— А как по-вашему, что происходит, когда пыряешь человека ножом? Просто… втыкаешь в него нож, вот и все.

— Куда?

— В живот.

— С левой стороны?

— Да, наверное. Я правша, а она стояла лицом ко мне. Наверное, туда я и ударил.

— А потом?

— В каком смысле?

— Что вы делали потом?

— Я… знаете, наверное, надо было вытащить нож. По-моему, я настолько перепугался, ударив ее, что забыл обо всем на свете. Надо было вытащить из нее нож, правда? Я помню, как она от меня попятилась, а потом упала, и нож все еще торчал в ней.

— Она вам что-нибудь говорила?

— Нет, она… у нее на лице было такое жуткое выражение… ужаса… боли и… как будто она не могла понять, зачем я это сделал.

— Где был нож, когда она упала?

— Не понимаю, что вы имеете в виду.

— Нож был у нее в правой стороне тела или в левой?

— Не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— Не знаю. Как раз в тот момент я услышал, как открывается входная дверь, и единственное, что меня интересовало, — как бы поскорее смыться.

— Что она сделала, когда вы ее ударили? Может быть, дернулась? Отпрянула от вас?

— Нет, попятилась прямо назад. Так, как будто не могла поверить в то, что я сделал, и… как будто не хотела находиться рядом со мной, понимаете?

— А потом она упала?

— Да. У нее… подломились ноги… она схватилась за живот, ее руки… это было ужасно… они хватали воздух, понимаете? А потом она упала.

— В каком положении?

— На бок.

— На какой?

— Я по-прежнему мог видеть рукоятку ножа — значит она упала… на бок, противоположный тому, куда я ее ударил.

— Вы же видели, как она лежала на полу. Покажи те мне.

— Ну… — Корвин поднялся с койки и встал перед Кареллой. — Предположим, что койка — это окно. Ее ноги были вытянуты в мою сторону, а голова повернута к окну. Представьте себя на моем месте… — Корвин лег на пол и вытянул ноги по направлению к Карелле. — Вот в таком положении она и лежала.

— Хорошо, теперь покажите, на каком боку.

Корвин перекатился на правый бок.

— Вот на этом.

— Значит, на правом?

— Выходит, что да.

— А нож торчал в левом боку, так?

— Да.

— Точно там, куда вы ее ударили?

— Наверное, да.

— Когда вы разбили стекло и вылезали из окна, нож был в том же самом положении?

— Не знаю. Я больше не смотрел ни на нож, ни на нее. Я только хотел побыстрее выбраться оттуда. Ведь кто-то же вошел в квартиру, понимаете?

— И последний вопрос, Ральф. Когда вы вылезали из окна, она была мертва?

— Понятия не имею. Она истекала кровью и… лежала очень Тихо. Наверное, да. Точно не знаю.

* * *
— Алло, мисс Симонов?

— Да.

— Детектив Клинг, восемьдесят седьмой участок. Я…

— Простите, кто?

— Клинг, детектив Клинг. Помните, мы с вами говорили в вестибюле…

— Ах да, конечно! Как ваши дела?

— Спасибо, отлично. Я вам весь день звоню. И только сейчас мне пришло в голову — тоже мне, тот еще детектив! — что вы, наверное, на работе и до пяти вас не будет дома.

— Да, я действительно работаю, — сказала Нора, — но только дома. Я свободный художник. Вообще-то мне давно пора завести автоответчик. Я ездила навестить мать. Жаль, что вам пришлось так долго дозваниваться.

— Что ж, — Клинг улыбнулся, — все-таки мне повезло.

— Я только что вошла, даже не успела снять пальто.

— Я подожду.

— Подождете? А то эта квартира ужасно жаркая. Стоит закрыть все окна, и здесь можно будет выращивать орхидеи. А если оставить окно открытым хотя бы на маленькую щелочку, то приходишь домой и как будто попадаешь на Северный полюс. Я сейчас… Боже, да здесь задохнуться можно!

Дожидаясь, пока Нора подойдет к телефону, Клинг разглядывал медный браслет на запястье. Если он и в самом деле начнет действовать, надо будет послать такой же своей тетушке в Сан-Диего, которая вот уже почти пятнадцать лет страдает от ревматизма. А если не начнет, то он подаст на Мейера в суд.

— Алло, вот и я.

— Алло.

— Теперь все в порядке, — сказала Нора. — Не выношу крайностей, а вы? На улице жуткий мороз, а в квартире градусов под тридцать… Мистер Клинг, а по какому поводу вы звоните?

— Наверное, вам уже известно, что мы арестовали человека, который совершил убийство у Флетчеров…

— Да, я прочла в газете.

— Сейчас прокуратура возбудила против него уголовное дело. Сегодня утром нам оттуда позвонили и просили узнать, не могли бы вы подъехать и опознать Корвина как человека, которого вы видели в подвале вашего дома?

— А для чего это нужно?

— Простите, мисс Симонов, не понял…

— В газетах писали, что вы получили полное признание. Зачем же вам понадобилось еще и…

— Да, разумеется, все это так, но его адвокат настаивает, чтобы в деле были представлены все улики.

— Зачем?

— Ну, например… предположим, что я признался в том же убийстве, а вышло так, что на ноже не мои отпечатки пальцев и я не тот, кого вы видели в подвале, потому что на самом деле в ночь убийства я был где-нибудь в Сканектеди. Понимаете, что я имею в виду? Есть признание или нет, но прокурор должен располагать неопровержимыми доказательствами.

— Понятно.

— Вот я и звоню, чтобы выяснить, согласны ли вы опознать этого человека?

— Да, конечно.

— Как насчет завтрашнего утра?

— В котором часу? Обычно я встаю довольно поздно.

— Назовите удобное для вас время сами.

— Сначала скажите, где все это будет происходить.

— В центре, на Арбор-стрит, там, где здание уголовного суда. Вы заворачиваете за угол и…

— Но я не знаю, где находится уголовный суд.

— Суд? На Хай-стрит.

— Теперь понятно, это в самом центре.

— Да.

— Одиннадцать утра для вас не слишком поздно?

— Нет, отлично.

— Тогда договорились.

— Я встречу вас в вестибюле. Арбор-стрит, 33. Без пяти одиннадцать, о'кей?

— О'кей.

— Если только я не перезвоню вам. Мне надо договориться с прокуратурой…

— А когда вы будете перезванивать? Если, конечно, будете.

— Через две-три минуты.

— Тогда все в порядке. Просто я хотела принять ванну.

— Если я не позвоню в ближайшие… ну, скажем, пять минут, то увидимся утром.

— Хорошо.

— Спасибо, мисс Симонов, — сказал Клинг.

— До свидания, — ответила она и положила трубку.

Глава 6

Адвокат Корвина быстро сообразил, что если он не даст согласия на проведение опознания своего клиента, то прокуратура просто-напросто направит в Верховный суд соответствующий запрос и без помех получит нужное разрешение, поэтому не стал чинить никаких препятствий. Он поставил только два условия: во-первых, чтобы это было беспристрастное опознание, и, во-вторых, чтобы ему позволили на нем присутствовать. Ролли Шабрье, который в данном деле представлял прокуратуру, с готовностью пошел ему навстречу.

Беспристрастное опознание означало, что Корвин и другие люди, выстроенные в шеренгу перед свидетелем, должны быть одеты приблизительно в одном стиле и иметь почти одинаковое телосложение и цвет кожи. Например, было бы недопустимо, если бы все остальные в шеренге были карликами-пуэрториканцами, одетыми в клоунские костюмы, что, конечно же, дало бы свидетелю возможность сразу же исключить их из числа подозреваемых и опознать оставшегося, не особенно задумываясь, тот ли человек пробежал через подвал в ночь убийства.

Ролли Шабрье выбрал шестерых детективов из прокуратуры, по росту и телосложению очень походивших на подследственного, попросил их одеться по-спортивному, а затем гуськом загнал в свой кабинет вместе с Корвином, еще в "Калькутте" переодевшимся в свою повседневную одежду.

В присутствии Берта Клинга и Харви Джонса, адвоката Корвина, который и в самом деле оказался очень похожим на таракана, Ролли Шабрье подвел Нору Симонов к шеренге.

— Мисс Симонов, я прошу вас посмотреть на этих семерых мужчин и сказать, есть ли среди них тот, кого вы видели в подвале дома 721 по Сильверман-Овал вечером двенадцатого декабря приблизительно в двадцать два сорок пять.

Нора внимательно оглядела всех семерых.

— Да.

— Вы узнаете кого-нибудь из этих людей?

— Да.

— Кого из них вы видели в подвале?

— Вот этого. — Нора без колебаний указала на Корвина.

Детективы из прокуратуры снова надели на Ральфа Корвина наручники, вывели его в коридор, спустились с ним в лифте на цокольный этаж здания и посадили в полицейский фургон, который отвез его назад в "Калькутту". Харви Джонс поблагодарил Шабрье за прекрасно организованное опознание и сказал, что клиент больше не нуждается в его услугах и что скорее всего к делу будет подключен новый адвокат, но это вовсе не означает, что ему не было приятно работать с Шабрье. Ролли, в свою очередь, поблагодарил Джонса, и тот уехал к себе в контору. Потом Шабрье поблагодарил за сотрудничество Нору, пожал руку Клингу, проводил их до лифта, попрощался и убежал по коридору еще до того, как двери лифта захлопнулись, — розовощекий толстяк с тонкой ниточкой усов, в темно-синем костюме и коричневых ботинках. Клинг подумал, что такому человеку, как Ролли, амбиций не занимать.

Когда они оказались в мраморном вестибюле, Клинг сказал:

— Ну вот, все оказалось очень просто, правда?

— Да, — ответила Нора. — Но я себя чувствую… не знаю… кем-то вроде доносчика. Нет, я понимаю, этот человек убил Сару Флетчер, но в то же время мне неприятно думать, что мои показания помогут осудить его. — Она пожала плечами и смущенно улыбнулась. — В любом случае я рада, что все это кончилось.

Клинг усмехнулся.

— Мне очень жаль, что вы так болезненно все это переживаете. Может ли полицейское управление загладить свою вину, пригласив вас на ленч?

— От кого исходит это предложение — от управления или лично от вас? — подозрительно спросила Нора.

— Вообще-то лично от меня. Что вы на это скажете?

Клинг отметил про себя ее абсолютно бесхитростную манеру держаться и задавать вопросы непосредственно, совсем как ребенок, который ожидает услышать только честный ответ. Она на ходу посмотрела на него, поправила спадавшую на глаза длинную прядь каштановых волос и сказала:

— Если только на ленч, то все отлично.

— Не более того, — с улыбкой сказал Клинг, хотя и не смог скрыть своего разочарования. Он все еще скучал по Синди Форрест, и ему казалось, что самый лучший способ для мужчины доказать себе, что он по-прежнему привлекателен для женщин, это взять приступом кого-нибудь вроде Норы Симонов на зависть и удивление Синди. Впрочем, в том, что Нора Симонов разделяет это мнение, уверенности не было.

— Если это будет только ленч, то это прекрасно, — повторила она, ясно давая понять, что не стремится к установлению более тесных отношений. Однако она уловила тон ответа Клинга, он это знал — на ее лице, как на барометре, отражались все ее эмоции, любая перемена настроения. Она прикусила губу и опустила голову. — Мне очень жаль, что это прозвучало так… решительно. Видите ли, все дело в том, что я люблю одного человека и не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, что я могу быть… ну… заинтересована в… Господи, что я несу!

— Ну что вы, все в порядке, — успокоил ее Клинг.

— Терпеть не могу людей с донжуанскими замашками. Боже, как это противно! Но как бы то ни было, неужели нам сейчас обязательно устраивать себе ленч? Я даже не голодна. Кстати, который час?

— Начало первого.

— Может быть, мы немного прогуляемся и поболтаем? Если так, то у меня не возникнет ощущения, что я неверна своей "гран амур", — шутливо сказала она. — Да и у вас не будет чувства, что все ваши усилия пропадают впустую.

— С удовольствием пройдусь с вами, — покладисто сказал Клинг.

В тот четверг за девять дней до Рождества небо над городом заволокли тяжелые серые облака, а во второй половине дня бюро погоды обещало обильный снегопад. Резкие порывы ветра, хлеставшие со стороны реки, закручивали снег в маленькие бешеные смерчи, с воем проносившиеся по узким улочкам делового центра. Нора шагала, низко опустив голову, то и дело поправляя свои длинные волосы. Защищаясь от ветра, который, казалось, твердо вознамерился смести ее с тротуара, она взяла Клинга под руку и несколько раз утыкалась лицом ему в плечо, когда ее глаза начинали слезиться. Клинг уже начал жалеть, что она предупредила его обо всем заранее. Пока она рассуждала о погоде и о том, как ей нравится город накануне рождественских праздников, он тешил себя дикими фантазиями, несомненно, порожденными комплексом мужского превосходства: далеко неглупый, решительный, симпатичный, остроумный, отзывчивый полицейский завоевывает сердце красивой молодой девушки и уводит ее прямо из-под носа у ни на что не способного недотепы и идиота, которого она по какому-то недоразумению обожает…

— И люди тоже, — говорила Нора, — что-то с ними происходит под Рождество… я не знаю… наступает какой-то душевный подъем.

…Девушка, в свою очередь, понимает, что все эти годы она тщетно мечтала о встрече с симпатичным, решительным и вообще на редкость положительным полицейским, и щедро дарит ему свою любовь, которую она раньше так нелепо, впустую растрачивала на этого сладкоречивого придурка…

— Нет, серьезно, — тем временем продолжала Нора, — это чувство настигает и меня, хотя в душе я понимаю, что все это выхолощено и коммерциализировано. Мне это самой странно, потому что я еврейка и мы никогда не отмечаем Рождество.

— Сколько вам лет? — спросил Клинг.

— Двадцать четыре. А вы еврей?

— Нет.

— Клинг… — Нора пожала плечами. — Вполне может быть еврейской фамилией.

— А ваш приятель тоже еврей?

— Нет.

— Вы помолвлены?

— Не совсем. Но мы собираемся пожениться.

— Чем он занимается?

— Если не возражаете, я бы предпочла не обсуждать эту тему.

В тот день они больше не говорили о приятеле Норы. Они шли по улицам, ярко освещенным рождественскими елками, мимо магазинных витрин, увешанных мишурой и гирляндами разноцветных лампочек. На перекрестках Санта-Клаусы звонили в колокольчики, собирая пожертвования, музыканты из Армии спасения дули в трубы и тромбоны, звенели бубнами, протягивая прохожим жестяные кружки для мелочи; покупатели торопились по магазинам, нагруженные подарками в ярких обертках, а облака над головой становились все более густыми и зловещими.

Еще Нора рассказала, что все свое рабочее время обычно проводит в студии, которую оборудовала в одной из комнат своей большой квартиры ("Я работаю каждый день, но раз в неделю езжу в Риверхед к матери, как раз там я вчера и провела весь день, когда вы пытались мне дозвониться"). Она занимается самыми различными видами дизайна, начиная с оформления книжных обложек, театральных афиш и рекламных буклетов промышленных фирм и кончая рисунками в поваренных книгах и цветными иллюстрациями для детских книжек. Обычно ее день загружен. Это ведь не только работа. Надо еще обегать редакторов, продюсеров, авторов — короче говоря, множество людей. ("Будь я проклята, если стану платить двадцать пять процентов своих гонораров агенту. В наше время некоторые из них гребут деньги лопатой! Вам не кажется, что надо принять закон по этому поводу?") Она изучала искусство в "Купер-Юнион" в Нью-Йорке, потом пошла в Род-Айлендскую школу дизайна, чтобы приобрести больше практических навыков, а год назад переехала сюда и устроилась в рекламное агентство "Тадлоу, Браннер, Гроулинг и Кроув", где проработала чуть больше полугода, делая эскизы к оформлению консервных и сигаретных упаковок и выполняя другие не менее "интересные" задания, пока наконец не решила уволиться и уйти на вольные хлеба. ("Вот и вся история моей жизни".)

Было уже почти три часа дня.

Клинг начал подозревать, что он уже почти влюбился в нее, но ему было пора возвращаться на работу. Он отвез Нору домой на такси и перед тем, как высадить у дома на Сильверман-Овал, подозревая, что ее слова по поводу великой любви к своему избраннику были чисто женским притворством, сказал:

— Нора, прогулка с вами доставила мне огромное удовольствие. Могу я увидеться с вами еще раз?

Нора озадаченно посмотрела на него, как бы удивляясь тому, что, несмотря на все свои усилия, так и не сумела втолковать ему, что это абсолютно невозможно. Печально улыбнувшись, она покачала головой.

— Пожалуй, нет.

Потом вышла из такси и скрылась в подъезде.

* * *
Среди личных вещей Сары Флетчер, представлявших интерес для следствия до ареста Ральфа Корвина, была записная книжка, найденная в ее сумочке на комоде. В четверг днем, сидя за рабочим столом, Карелла внимательно изучал ее содержание, в то время как Мейер и Клинг обсуждали целебные свойства медного браслета, который Клинг по-прежнему продолжал носить на запястье. В дежурке было необычайно тихо — можно было даже слышать собственные мысли.

Ни треска пишущих машинок, ни телефонных звонков; за решеткой в дальнем конце комнаты никто не орал о жестокости полиции и о нарушении прав человека, все окна были плотно закрыты, как ножом обрезав доносившийся с улицы рев машин. Из уважения к этой мирной тишине, а также потому, что Карелла с сосредоточенным видом уткнулся в записную книжку Сары Флетчер, Мейер и Клинг разговаривали вполголоса.

— Могу сказать только одно, — говорил Мейер, — этот браслет способен творить чудеса. Этим все сказано.

— А ты можешь объяснить, как так получается, что я пока что никаких чудес не ощущаю?

— Когда ты его надел?

— Сейчас посмотрим. Я пометил в календаре.

Они сидели в ближайшем к камере предварительного заключения углу дежурки — Клинг за своим столом, а Мейер примостился на краешке столешницы. Стол стоял у стены, служившей своеобразной доской объявлений, а потому залепленной всевозможными бумагами. Там были циркуляры из полицейского управления, пометки о новых правилах и инструкциях, расписание дежурств на следующий год (включая ночные и дневные смены, а также выходные дни для всех шести детективных групп участка), карикатура, вырезанная из журнала, который выписывал каждый уважающий себя блюститель закона, несколько телефонных номеров потерпевших, с которыми Клинг рассчитывал связаться до того, как кончится его смена, фотография Синди Форрест, которую он вот уже неделю собирался снять, и несколько куда менее симпатичных фото преступников, находившихся в розыске. Чтобы добраться до календаря, Клингу пришлось сорвать объявление о ежегодной новогодней вечеринке сотрудников управления.

— Вот, пожалуйста, — сказал он. — Ты подсунул мне этот браслет первого декабря.

— А сегодня у нас какое? — спросил Мейер.

— Шестнадцатое.

— С чего ты взял, что я дал его тебе первого числа?

— Вот пометка — "БМ". Браслет Мейера.

— Ну ладно, значит, получается ровно две недели. Ну и чего ты от меня хочешь? Я же сказал, что он начнет действовать через две недели.

— Ты сказал — через десять дней.

— Быть такого не может. Я сказал: через две недели.

— В любом случае прошло больше двух недель.

— Слушай, Берт, этот браслет творит чудеса, он может вылечить буквально все, начиная с артрита и кончая…

— Тогда почему он на меня не действует?

— А чего ты, собственно, ждал от него? — ухмыльнулся Мейер. — Чуда?

На алфавитных страничках записной книжки Сары Флетчер Карелла не нашел ничего интересного. У нее был хороший почерк, и все имена, адреса и номера телефонов читались легко. Даже когда она вычеркивала старый телефонный номер, то это делалось одной ровной чертой, а под ней вписывался новый. Полистав книжку, Карелла пришел к выводу, что большинство ее знакомых представляли собой супружеские пары (Чак и Нэнси Бентон, Гарольд и Мэри Спендер, Джордж и Ина Гроссман и так далее). Помимо этого, там были телефоны нескольких ее подруг, местных магазинчиков и предприятий бытового обслуживания, парикмахера Сары, ее зубного врача, а также номера нескольких городских ресторанов. Это была самая обычная, ничем не примечательная записная книжка, однако в самом ее конце Карелла наткнулся на страничку, наверху которой было напечатано: "ДЛЯ ЗАМЕТОК".

— Меня из всего этого интересует только одно, — тем временем продолжал Клинг, — мое плечо по-прежнему болит. Да это просто счастье, что мне не пришлось участвовать в какой-нибудь перестрелке, потому что в этом случае мне бы не удалось быстро выхватить револьвер.

— Когда ты в последний раз был в перестрелке? — скептически прищурился Мейер.

— Да я, считай, каждый день в них участвую, — засмеялся Клинг.

Под словами "ДЛЯ ЗАМЕТОК" было пять имен, адресов и телефонных номеров, вписанных аккуратным почерком Сары. Все имена принадлежали мужчинам. Было совершенно очевидно, что они были занесены в книжку в разное время, поскольку одни были написаны карандашом, другие чернилами. Заключенные в скобки загадочные сокращения, сопровождавшие каждую запись, были сделаны разноцветными фломастерами.

— Эндрю Харт

Холл-авеню, 1120, 622-8400 (БиГП) (СДж)

— Майкл Торнтон

Саут-Линдер, 371, 881-9371

(С)

— Лу Кантор

Северная 16-я улица, 434, ФР-2346

(ЛС) (СДж)

— Сэл Декотто

Гровер-авеню, 831, ФР-3287

(С) (СДж)

— Ричард Феннер

Хендерсон, 110, 593-6648

(ОуК) (СДж)

Если что Карелла и любил, так это всевозможные коды и шифры. Он "обожал" их почти так же, как корь, ветрянку и краснуху у своих близнецов.

Тяжело вздохнув, он выдвинул верхний ящик стола и достал оттуда телефонный справочник Айсолы. Он искал адрес первого человека из списка Сары Флетчер, когда Клинг сказал:

— Слышь, Мейер, есть парни, которые обожают мусолить дело даже после того, как оно закрыто.

— Ты кого имеешь в виду?

— Одного вполне конкретного, очень подозрительного детектива.

Карелла сделал вид, что ничего не слышал. Адрес Эндрю Харта в телефонном справочнике совпадал с адресом в записной книжке. Он еще раз сверился со списком и полез в конец справочника.

— Когда-то я знал одного очень подозрительного полицейского, — сказал Мейер и подмигнул.

— Ух ты! Расскажи, — попросил Клинг и тоже подмигнул.

— Случилось это в Беттауне, когда он был на обходе… Это было… года три-четыре назад. Стоял дикий мороз, не такой, как сегодня, а еще хуже, но тот парень… он был таким дотошным, таким подозрительным, что обходил свой участок, что твоя ищейка, даже в бары не заходил выпить кофейку или там капельку-другую для согреву.

— Прямо ненормальный какой-то, — ухмыльнулся Клинг.

Карелла нашел адрес Майкла Торнтона, второго человека из списка Сары Флетчер. Он тоже совпадал с адресом в записной книжке.

— Так он и был ненормальным, можешь не сомневаться, — закивал Мейер. — А уж подозрительный до того, что просто жуть берет. Я говорил, что в тот день было чертовски холодно?

— Кажется, говорил.

— Ты слушай дальше, — продолжал Мейер, закуривая. — Так вот, у одной симпатичной и о-очень хорошо сложенной дамочки из Беттауна была привычка купаться каждый Божий день в любую погоду, не важно — дождь, снег, жара или слякоть. Да, я говорил, что грудь у нее была необъятная?

— По-моему, говорил.

Карелла продолжал листать телефонный справочник, сверяя имена и адреса.

— Жила она у самого берега реки и обожала купаться нагишом, потому что дом ее стоял на отшибе, почти в самом конце острова. Это было еще до того, как построили новый мост, и в ту часть Беттауна надо было добираться на пароме. Так получилось, что дом этой дамочки находился на участке того самого подозрительного полицейского. И вот, представь себе, она выскакивает на берег, обхватив себя руками и растирая бока — ведь холодно! — и тот подозрительный…

— Ну-ну, и что же он? — нетерпеливо спросил Клинг.

— Он смотрит, как она, растираясь, несется к воде и орет: "Стой, полиция!" Она останавливается, поворачивается к нему, по-прежнему обхватив себя под грудями, и возмущенно спрашивает: "Что я сделала, офицер? Что я такого нарушила?" А он ей отвечает: "Не то, что вы сделали, леди, а то, что собирались сделать. Неужели вы думаете, что я буду стоять и спокойно смотреть, как вы топите этих двух милых щенков с розовыми носиками?!"

Клинг захохотал. Мейер тоже заржал над своей собственной шуткой и хлопнул ладонью по столу.

— Ребята, может, вы наконец заткнетесь? — поинтересовался Карелла.

Он проверил все пять адресов. Утром ему предстояла большая работа.

* * *
Это было шестое по счету письмо, написанное Эйприл Кареллой Санта-Клаусу. Стоя на кухне, она еще раз перечитывала его через плечо матери.

"Дарагой Санта!

Надеюсь, что тебя не очинь расердят эти мои письма. Я знаю, что ты очинь занет в это время года. Но я кое-что придумала и хотела изминить мое последнее письмо. Пжалуста, не принаси швейный наборчик, а вместо этого я бы хотела куклу как у Ронни. Мой брат Марк сам напишит тебе о сваих желаниях. Пока с увожением Эйприл Карелла"

— Мам, ну как? Что об этом думаешь? — спросила Эйприл.

Она стояла у матери за спиной, и та не видела ее губ, а потому даже не подозревала, что к ней обращается дочь. Тэдди Карелла, очаровательная женщина с черными как ночь волосами и блестящими темно-карими глазами, была глухонемой. Только глазами она могла почувствовать, как рождаются слова, потому что для нее слова были видимыми и осязаемыми, "вылепливались" прямо в воздухе пальцами, она могла прочесть их на ощупь в темноте, положив руку на губы своего мужа, и значение каждого слова было для нее куда более глубоким, чем если бы она воспринимала их только на слух. Она была целиком поглощена ошибками в письме дочери и не заметила, как Эйприл обошла вокруг ее стула. Ну почему дочь в состоянии правильно написать слово "желания" и тут же до неузнаваемости искорежить слово "занят"? Это находилось за пределами понимания Тэдди. Может быть, стоит сходить к учительнице Эйприл и деликатно посоветовать, что какими бы великолепными ни были у ребенка способности к правописанию, но у нее будет получаться гораздо лучше, если бы воображаемый процесс складывания букв в слова можно было как-нибудь контролировать. Конечно, что-то из первоначального смысла слова может потеряться, но…

Эйприл дотронулась до ее руки.

Тэдди посмотрела на дочь в неярком свете лампы, висевшей над старым дубовым столом в большой кухне, и в который раз поразилась их почти невероятному сходству. Но, что более важно, даже выражение лиц у обеих было одинаковым. Когда Эйприл повторила вопрос, Тэдди посмотрела на ее губы, потом подняла руки и медленно "произнесла" свой ответ, в то время как Эйприл не сводила глаз с рук матери. С некоторым удивлением Тэдди подумала, что ребенок, который не может правильно написать слово "занят", с легкостью понимает фразу, которую она составляла пальцами, особенно если это фраза: "Ты пишешь с ошибками". Но Эйприл, улыбаясь и кивая в знак понимания, смотрела, как из букв складывается одно слово, потом другое, потом целое предложение… Наконец она кивнула и сказала:

— Мам, а в каких словах у меня ошибки? Покажи, пожалуйста.

Они начали перечитывать письмо, но в этот момент Эйприл услышала щелчок замка во входной двери. Ее глаза встретились с глазами Тэдди, и на их лицах мгновенно появилась улыбка. Они вместе поднялись из-за стола. Марк, брат-близнец Эйприл, уже летел сломя голову вниз по лестнице встречать отца.

Карелла вернулся домой.

Глава 7

На следующее утро, в начале девятого, полагая, что большинство людей через час будут находиться по дороге на работу, Карелла позвонил Эндрю Харту по номеру из записной книжки Сары Флетчер. Трубку сняли после пятого звонка.

— Алло? — спросил мужской голос.

— Мистер Харт?

— Да, я слушаю.

— Это детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка. Я хотел бы…

— В чем дело? — тут же перебил Харт.

— Я хотел бы задать вам несколько вопросов, мистер Харт.

— Я бреюсь, — недовольно буркнул тот. — Мне скоро выходить на работу. По какому поводу вопросы?

— Мистер Харт, мы расследуем убийство…

— Что?! Убийство?

— Да, сэр.

— Чье? Кого убили?

— Женщину по имени Сара Флетчер.

— Я не знаю никакой Сары Флетчер.

— У меня сложилось впечатление, что она-то вас знала.

— Сара… Флетчер, вы сказали?

— Совершенно верно.

— Нет, я не знаю никого с таким именем. Кто сказал, что мы были знакомы? В жизни о ней не слышал.

— Ваше имя есть в ее записной книжке.

— Что? Мое имя? Это невозможно.

— Мистер Харт, в данный момент эта книжка лежит передо мной, и здесь есть ваше имя, адрес и телефон.

— Ну что ж… могу только сказать, что я понятия не имею, как они туда попали.

— Я тоже. Именно поэтому я и хочу с вами поговорить.

— О'кей, — согласился Харт. — Который час? Боже, уже начало девятого!

— Да.

— Слушайте, мне надо срочно добриваться и выбегать из дома. Вы не могли бы позвонить мне на работу? Часов в десять, а? К тому времени я буду посвободнее. Я бы встретился с вами и раньше, но ровно в девять ко мне придет посетитель.

— Хорошо, мы подъедем к десяти. Где находится ваша контора, мистер Харт?

— На углу Хамильтон— и Рид-стрит. Точный адрес:

Рид-стрит, 480, шестой этаж, "Харт и Уиддлерман". Мы занимаем весь этаж.

— Хорошо, мистер Харт, увидимся в десять.

— Договорились.

* * *
Тяжелые серые облака, нависшие над городом, угрожающе колыхались, словно живот женщины на десятом месяце, но упорно отказывались обрушить на головы прохожих обещанный снег. Горожане начали нервничать. Спеша на работу, толкаясь у входов в метро, штурмуя автобусы и залезая в такси, они нет-нет да и поглядывали с опаской на небо, недоумевая; неужели бюро погоды и на этот раз ошиблось? Рядовой горожанин боится надвигающейся снежной бури, как бубонной чумы. Ни один нормальный человек не любит снег. Никому неохота надевать галоши и, чертыхаясь, натягивать цепи на колеса автомобилей, отменять свидания и опаздывать в театр, а также поскальзываться на обледенелых тротуарах и шлепаться на задницу. Но что еще хуже — никто не любит, когда вам все это обещают, и вы вынуждены смириться с неизбежным, а потом вдруг не получаете обещанного. При всей своей искушенности в житейских делах горожанин — это человек, привыкший к раз и навсегда заведенному порядку, и любое нарушение привычной рутины нагоняет на него страх. Его не выбить из колеи аварией на городской электростанции, забастовкой мусорщиков или ограблением в парке, потому что это не является нарушением рутины, это и есть сама рутина. Кроме того, подобные вещи только дополняют тщательно создаваемый им образ безоглядного хвастуна XX века, способного справиться с любыми напастями. Но что будет, если его напугают забастовкой таксистов, а потом отложат ее или вовсе отменят? Обещают демонстрацию протеста, а ее разгонит полиция? Предскажут снегопад, а вместо этого налетит настоящий ураган, который повиснет над городом наподобие длиннющей серой змеи, вот-вот готовой ужалить? Нет, с горожанами так обращаться нельзя! От этого они становятся нервными, неуверенными в себе и страдают запорами.

— Ну и где он, черт бы его подрал? — недовольно спросил Мейер.

Положив руку на дверцу полицейского седана, он посмотрел на хмурое небо и погрозил ему кулаком.

— Пойдет еще, — успокоил его Карелла.

— Когда только? — вяло пожал плечами Мейер и полез в машину.

Карелла завел мотор и вырулил со стоянки.

— Эти чертовы олухи из бюро погоды… их давно пора гнать с работы, — продолжал ворчать Мейер. — В тот день, когда у нас был последний ураган, они обещали солнце и слабый ветерок. Надо же! Мы в состоянии отправить человека на Луну, но до сих пор не можем точно сказать, пойдет ли во вторник дождь.

— Интересная мысль, — сказал Карелла.

— Какая?

— Насчет Луны.

— В каком смысле?

— Почему у нас должно быть все тихо и гладко, раз мы можем отправить человека на Луну?

— Что за чертовщину ты несешь?

— Мы можем летать на Луну, но порой не можем дозвониться в Риверхед. Мы можем летать на Луну, но не в состоянии справиться с пробками на дорогах. Мы можем летать на Луну…

— Теперь понял, — перебил его Мейер. — Но не пойму, к чему ты клонишь. Ведь есть же связь между погодой и миллионами долларов, которые мы тратим, запуская в космос метеозонды!

— Просто я подумал, что это очень интересное наблюдение.

— Очень интересное, — с сарказмом подтвердил Мейер.

— Да что с тобой сегодня?

— Ничего.

— О'кей, — пожал плечами Карелла.

Некоторое время они ехали молча. Город был серым и представлял собой классический фон для гангстерского фильма 30-х годов. Складывалось впечатление, будто кто-то лишил его всех ярких красок, и рекламные плакаты сразу же потускнели, фасады домов зловеще нависли над тротуарами, модные пальто и куртки на женщинах превратились в заношенные тряпки, и даже рождественские украшения в витринах магазинов поблекли, потеряв свою привлекательность. Окутанные серой мглой, мишура и гирлянды свисали словно клубки лохмотьев, лишь отпугивая покупателей и еще раз напоминая, что все это выставляется только раз в году, а потом убирается в пыльные подвалы. Даже костюмы Санта-Клаусов на перекрестках казались не ярко-красными, а тускло-коричневыми, их бутафорские бороды напоминали клочья грязной ваты, а звон медных колокольчиков казался дребезжанием консервных банок. Сначала у города отобрали солнечный свет, а теперь еще и лишили чистого снега. Город ждал и с каждой минутой становился все мрачнее.

— Я все думаю о Рождестве, — сказал Карелла.

— А что такое?

— Я дежурю. Не хочешь со мной поменяться?

— Чего это ради? — возмутился Мейер.

— Ну, я бы мог подежурить в Хануку[27] или еще когда-нибудь.

— Ты давно меня знаешь?

— Слишком давно, — улыбнулся Карелла.

— Сколько же лет мы с тобой знакомы? — Мейер почесал в затылке. — И ты до сих пор не знаешь, что я справляю и Хануку, и Рождество! Да у меня дома каждый год на Рождество елка, еще с тех самых пор, как у меня дочка родилась. Каждый год! И ты каждый год ходишь ко мне в гости. Вы же с Тэдди были у нас в прошлом году, и ты прекрасно видел эту чертову елку. Прямо в центре гостиной!

— Извини, я забыл. — Карелла хитро усмехнулся.

— Я справляю и то, и другое, — твердо сказал Мейер.

— О'кей.

— О'кей. Так что нет, не буду я с тобой меняться.

— О'кей.

— Вот именно.

Продолжая подтрунивать друг над другом, Мейер и Карелла оставили машину на стоянке, вошли в дом номер 480 по Рид-стрит и поднялись на лифте на шестой этаж. Фирма Харта и Уиддлермана производила браслеты для часов. Большой рекламный щит у стола секретарши в приемной гордо возвещал: "ХАРТ И УИДДЛЕРМАН ШТАМПУЮТ БРАСЛЕТЫ", а ниже шли пояснения в менее восторженном духе, из которых, впрочем, явствовало, что Харт и Уиддлерман сумели решить сложнейшие технические проблемы и теперь располагают возможностью распространять свою замечательную продукцию по всему миру. Весь этот процесс был проиллюстрирован цветными фотографиями в блестящих золотистых тонах, и постепенно у Кареллы сложилось впечатление, что он мог бы без особого труда заложить такой браслет в ближайшем ломбарде. Волосы секретарши были почти такого же золотистого оттенка, но он не шел ни в какое сравнение с блеском на фотографиях. Она оторвалась от чтения журнала и без особого интереса посмотрела на детективов. Мейер с изумленным видом дочитывал рекламу.

— Будьте любезны, нам нужен мистер Харт, — сказал Карелла.

— Кто его спрашивает? — У секретарши был типичный калмпойнтский акцент. Когда она говорила, было похоже, что она жует резинку.

— Детективы Мейер и Карелла.

— Одну минуту. — Девушка нажала кнопку селектора. — Мистер Харт, вас хотят видеть двое полицейских. — Выслушав ответ, она положила трубку и кивнула на дверь. — Проходите, пожалуйста. Его кабинет в самом конце коридора. — Сказав это, она снова уткнулась в свежий номер журнала "Вог".

Унылая погода явно подействовала и на Эндрю Харта.

— Вовсе необязательно было объявлять всем и каждому, что вы из полиции, — сварливо заметил он, едва детективы вошли в кабинет.

Карелла пожал плечами.

— Мы просто представились.

— Ну ладно, раз уж вы здесь, то давайте во всем разберемся.

Это был крупный мужчина лет пятидесяти пяти с серо-стальной проседью в волосах и в очках в черной оправе. Он сидел за своим рабочим столом, повесив пиджак на спинку стула; рукава рубашки были закатаны, обнажив мощные запястья, покрытые густыми черными волосами, одно из которых охватывал толстый золотой браслет часов, несомненно, производства его фирмы.

— Честно говоря, я до сих пор не понимаю, какого черта вы здесь делаете. Я уже сказал, что не знаю никакой Сары Флетчер, и это действительно так.

— Вот ее записная книжка, мистер Харт, — сказал Карелла, решив не тратить время попусту на бессмысленные препирательства. Открыв записную книжку на нужной странице, он подал ее Харту. — Ведь это ваше имя, не так ли?

— Да, — согласился Харт, недоуменно тряхнув головой. — Но как оно туда попало, даже не представляю.

— Значит, вы не знаете никого по имени Сара Флетчер?

— Нет.

— Возможно ли такое, что вы встретились с ней на какой-то вечеринке, обменялись номерами телефонов, а потом…

— Нет.

— Мистер Харт, вы женаты?

— А какое это имеет отношение к делу?

— Вы женаты?

— Нет.

— У нас есть фотография миссис Флетчер и…

— Не надо мне показывать фотографии трупов, — запротестовал Харт.

— Эта фотография была сделана при ее жизни. Это старый снимок, он стоял на комоде у нее в спальне. Надеюсь, вы не откажетесь на него взглянуть?

— Не вижу во всем этом никакого смысла, — отрезал Харт. — Я уже сказал, что не знаю ее. Что изменится, если я…

— Манер, — сказал Карелла, и тот протянул ему конверт. Карелла вытащил оттуда фотографию Сары Флетчер в рамке и поставил ее на стол. Едва взглянув на фото, Харт настороженно вскинул глаза на Кареллу.

— Что здесь происходит?

— Мистер Харт, вы узнаете эту женщину?

— А ну-ка, покажите мне ваш значок!

— Что?

— Значок, значок. И ваши документы.

Карелла достал из кармана бумажник, раскрыл его и показал свой полицейский значок и удостоверение. Харт внимательно изучил и то, и другое, а потом медленно произнес:

— А я сначала подумал, что вы пришли меня шантажировать.

— Почему вы так решили?

Харт не ответил. Он снова посмотрел на фотографию и покачал головой.

— Значит, ее кто-то убил?

— Да, — кивнул Карелла. — Вы ее знали?

— Да, знал.

— По-моему, вы только что это отрицали.

— Я не знал никакой Сары Флетчер, если вы думаете, что ее так звали. Но я действительно знал эту женщину.

— И кто это такая, по-вашему? — спросил Мейер.

— Мне она представилась совсем по-другому.

— Как?

— Сэди Коллинз. Под этим именем я ее и знал.

— Мистер Харт, где вы с ней познакомились?

— В баре.

— В каком?

— Черт возьми, не помню. В баре для одиноких. В городе таких полным-полно.

— Давно?

— Примерно полгода назад.

— Вы когда-нибудь приглашали ее к себе домой?

— Да.

— Как часто?

— Ну… достаточно часто.

— Насколько часто?

— Обычно мы встречались один-два раза в неделю.

— Вы говорите — "встречались". А когда вы с ней перестали встречаться?

— Прошлым летом.

— Но до этого виделись регулярно?

— В общем-то, да.

— Приблизительно дважды в неделю?

— Да.

— Вы знали, что она замужем?

— Кто, Сэди? Да вы шутите!

— Она никогда не говорила, что она замужем?

— Нет.

— Вы встречались с ней дважды в неделю…

— Да.

— … и не знали, что у нее есть муж?

— Откуда? Она не говорила мне об этом ни слова. Слушайте, в этом городе достаточно незамужних женщин, и мне ни к чему нарываться на лишние неприятности.

— Где вы ее подцепили? — неожиданно спросил Мейер.

— Я же сказал — в баре. В каком, не помню.

— Я имею в виду, куда вы пошли, выйдя из бара? К ней домой?

— Нет, она всегда приходила ко мне.

— А куда вы ей звонили, когда хотели встретиться?

— Никуда я ей не звонил. Обычно она звонила сама.

— Мистер Харт, когда вы с ней встречались, вы ходили куда-нибудь вдвоем?

— Мы не очень часто выходили.

— А что вы делали?

— Обычно она приходила ко мне домой, и мы там проводили много времени.

— Но когда вы выходили из дома…

— Честно говоря, мы ни разу никуда не ходили.

— Ни разу?

— Ни разу. Она не очень-то любила гулять.

— А вам это не кажется странным?

— Нет. — Харт пожал плечами. — Я просто решил, что ей больше нравится сидеть дома.

— Мистер Харт, если вы никуда не ходили, то чем же вы занимались все это время?

— Черт возьми, а как вы думаете, чем мы могли заниматься?

— Это уж вы нам расскажите.

— Подумайте сами. Вроде бы уже не мальчики.

— Мистер Харт, а почему вы перестали с ней встречаться?

— Я встретил другую девушку, очень милую. Я очень серьезно к ней отношусь. Потому-то я и решил…

— Да?

— Нет, ничего.

— Что вы решили, мистер Харт?

— Потому-то я и решил, что вы пришли вымогать у меня деньги. Я подумал, что кто-то узнал о нас с Сэди и… Я очень серьезно отношусь к этой девушке и не хочу, чтобы она знала хоть что-нибудь о моих прошлых похождениях… о нас с Сэди.

— А что было такого ужасного в том, что вы встречались с Сэди? — спросил Мейер.

— Ничего.

— Тогда на каких основаниях кто-то мог вымогать у вас деньги?

— Не знаю.

— Если не было ничего ужасного в том…

— Разумеется, не было.

— Тогда почему вы что-то скрываете?

— Да ничего я не скрываю. Просто я очень серьезно отношусь к моей девушке и не хочу, чтобы она знала об этом.

— О чем?

— О Сэди.

— Почему?

— Просто не хочу, и все.

— С этой Сэди было что-то не так?

— Нет-нет, она была очень красивой женщиной.

— Тогда почему вы стесняетесь…

— Стесняюсь? Кто сказал, что я стесняюсь?!

— Но вы же только что сказали, что не хотите, чтобы ваша знакомая…

— Слушайте, в чем дело? Я прекратил встречаться с Сэди полгода назад, даже по телефону с ней не разговаривал. Если эта бешеная доигралась до того, что ее убили…

— Бешеная?

Неожиданно Харт вытер лицо ладонью, облизнул губы и выпрямился.

— Уверяю вас, джентльмены, больше мне добавить нечего. Если у вас еще есть вопросы, то вам лучше предъявить мне какое-нибудь обвинение, и тогда я обращусь к своему адвокату.

— Что вы имели в виду, когда назвали ее бешеной? — спросил Карелла.

— Всего хорошего, джентльмены, — твердо заявил Харт.

* * *
Карелла сидел в кабинете лейтенанта Бернса. Оба пили кофе и хмуро разглядывали друг друга. Карелла ждал. В дежурке зазвонил телефон, и Бернс покосился на часы.

— Ну что, Пит, да или нет? — наконец спросил Карелла.

— Вообще-то я больше склоняюсь к тому, чтобы сказать "нет".

— Почему?

— Потому что до сих пор не понимаю, чего ради ты так вцепился в это дело?

— Брось, Пит! Если Флетчер все-таки убил свою…

— Это только твоя теория, к тому же абсолютно бездоказательная. А предположим, он этого не делал или что ты выкинешь нечто такое, что не понравится прокуратуре?

— Например?

— Ну, не знаю. У них есть обвинительный акт большого жюри, они готовят дело против Корвина, откуда же мне знать, на что ты способен? Один твой неверный шаг, и это дело полетит ко всем чертям!

— Флетчер ненавидел свою жену, — спокойно сказал Карелла.

— Многие ненавидят своих жен. Половина мужей в нашем городе ненавидит своих жен.

— Судя по словам Харта…

— Ну хорошо, она немножко гуляла на стороне, ну и что с того? Позволила себе немножко поразвлечься, а кто не без греха? Да половина женщин в нашем городе в эту самую минуту…

— Но ее "маленькие развлечения" дают Флетчеру отличный повод для… Слушай, Пит, чего тебе еще нужно? У него был мотив, у него была прекрасная возможность и даже оружие — нож другого человека торчал у Сары в животе! И ты еще сомневаешься? Чего тебе еще нужно?

— Доказательства. Стив, ты забыл, в каком городе и в какой системе мы работаем? Прежде чем арестовать человека и предъявить ему обвинение в убийстве, надо иметь доказательства.

— Правильно. Все, о чем я тебя прошу, это дать мне возможность раздобыть новые доказательства.

— И, конечно, организовать слежку за Флетчером. Ты только представь, что будет, если он подаст в суд на управление!

— За что?

— Уж он-то придумает.

— Да или нет. Пит? Я хочу получить у тебя разрешение установить за Джеральдом Флетчером круглосуточное наблюдение начиная с воскресного утра. Да или нет?

— Так и быть. — Бернс вздохнул. — Наверное, я сошел с ума.

Глава 8

В половине восьмого самого тоскливого и одинокого вечера недели Берт Клинг совершил глупость — он позвонил Hope Симонов. Он не ожидал, что она окажется дома, да и сам толком не знал, зачем ей звонит. Единственное объяснение, пришедшее ему в голову, заключалось в том, что, по всей вероятности, он испытывал острый приступ великой американской болезни, известной под названием "тоска субботнего вечера".

Приступ "тоски субботнего вечера", или ТСВ, как его фамильярно называют те, кто больше всего им подвержен, обычно начинается вечером в пятницу, когда "больной" начинает понимать, что ни с кем не договорился о свидании даже на такое замечательное время, созданное для зажигательного веселья и легкомысленных поступков, как СУББОТНИЙ ВЕЧЕР В США.

Впрочем, не стоит поддаваться панике на такой ранней стадии болезни. Все равно все эти волшебные развлечения начнутся не раньше чем через сутки, и у вас еще есть время обзвонить десяток, а то и сотню знакомых красоток. Не стоит слишком болезненно реагировать, если вы не успели сделать это в пятницу вечером, разве что можете слегка попенять себе за нерасторопность. У вас впереди еще весь следующий день, чтобы набрать тот или иной знакомый номер и… "Привет, крошка, ты свободна сегодня вечером? Мне кажется, мы можем отлично провести время и слегка расслабиться". Короче говоря, никаких проблем, времени сколько угодно.

Но часа в три в субботу начинают появляться первые признаки беспокойства, особенно когда на то или иное заманчивое предложение вам отвечают: "О нет, дорогой, я бы с радостью встретилась с тобой и пошла куда угодно, хоть в жерло пушки, но — Боже мой! — уже вторая половина дня, и нельзя ждать от девушки, чтобы она была свободна в СУББОТУ ВЕЧЕРОМ, правда, милый? Ведь ты звонишь в последнюю минуту и…" В последнюю минуту? Что значит — в последнюю минуту? Еще только три часа дня… четыре часа дня… пять вечера… Вечера?! Черт возьми, когда это успел наступить вечер? И тут на вас наваливается отчаяние.

Вы быстро причесываетесь, протираете дезодорантом подмышки, уверенно подходите к телефону (в углу рта зажата сигарета), небрежно перелистываете страницы маленькой черной записной книжки, решительно набираете номер и… "О, дорогой, я бы с удовольствием отправилась с тобой хоть на Луну или даже на Юпитер и обратно, но уже почти шесть часов самого РОМАНТИЧЕСКОГО ВЕЧЕРА недели. Ты ведь не думаешь, что девушка будет свободна в такой поздний час, правда?" И вот тут-то вас и настигает приступ ТСВ. Он бьет в полную силу, потому что на часах уже шесть, вот-вот будет семь, а в семь тридцать вы вообще никому не будете нужны.

Именно в семь тридцать Берт Клинг и позвонил Hope Симонов, абсолютно уверенный, что ее нет дома и что она где-то развлекается, как и все нормальные люди в субботу вечером в Соединенных Штатах Америки.

— Алло?

— Нора? — Удивлению Клинга не было предела.

— Да.

— Привет. Это Берт Клинг.

— Привет. А который час?

— Половина восьмого.

— Кажется, я заснула. Я смотрела шестичасовые известия. — Она зевнула и тут же добавила: — Извините.

— Может, мне перезвонить попозже?

— Зачем?

— Чтобы вы смогли окончательно проснуться.

— Все в порядке, я проснулась.

Наступила пауза.

— Ну и… э… как ваши дела? — осторожно спросил Клинг.

— Отлично, — ответила Нора и снова замолчала.

В течение следующих тридцати секунд в трубке слышались лишь легкие потрескивания помех на линии, пока Клинг решал, не задать ли ей рискованный вопрос, отрицательный ответ на который мог еще больше усугубить его страдания. Только сейчас он начал понимать, насколько его избаловала Синди Форрест, которая всего четыре недели назад находилась в пределах досягаемости в любое время дня и ночи, особенно в субботу, когда ни один нормальный американец не желает оставаться дома наедине со стаканом виски.

— Ну что же, я рад, что у вас все о'кей, — наконец сказал Клинг.

— Вы за этим и звонили? А то я уже подумала, что у вас появился еще один подозреваемый, которого я должна опознать, — засмеялась Нора.

— Нет-нет. — Клинг тоже засмеялся, но тут же посерьезнел и быстро сказал: — Да, кстати, Нора, я подумал…

— Да?

— Вы не хотели бы сходить куда-нибудь сегодня вечером?

— Что вы имеете в виду?

— Ну… пойти куда-нибудь.

— С вами?

— Да.

— О…

Следующие десять секунд молчания тянулись для Клинга гораздо дольше, чем предыдущие полминуты. Он понял, что совершил ужасную ошибку и теперь смотрит прямо в двуствольное дуло отказа, готовое снести с плеч его глупую голову.

— Кажется, я вам уже говорила, — сказала Нора, — что у меня есть человек, с которым…

— Да, я помню. Послушайте, Нора…

— Но как раз сегодня вечером я свободна и… если вы хотите погулять или…

— Я подумал, что мы могли бы где-нибудь поужинать…

— Ну…

— Лично я ненавижу ужинать в одиночестве. А вы?

— Да, я тоже. Но, Берт…

— Да?

— Вообще-то я чувствую себя довольно неловко насчет…

— Насчет чего?

— Я бы не хотела вселять в вас напрасные надежды.

— Но я ведь уже в курсе. Вы меня честно предупредили.

— Тогда я с удовольствием с вами поужинаю. Но…

— Вы будете готовы к восьми?

— Но вы понимаете, что я…

— Разумеется, понимаю.

— М-м-м, — с сомнением пробормотала она.

— Значит, в восемь?

— Лучше в восемь тридцать.

— До встречи. — Клинг быстро положил трубку, пока она не передумала. Он посмотрел в зеркало и усмехнулся, почувствовав себя симпатичным, уверенным и ловким — в общем, настоящим хозяином Америки.

Он понятия не имел, кто таков этот таинственный возлюбленный Норы, но теперь-то был абсолютно убежден, что она только изображает из себя тихоню, играя в старую как мир игру, и довольно скоро поддастся его мужскому обаянию.

Клинг не представлял, насколько сильно он ошибается.

* * *
Ужин прошел превосходно. Придраться было не к чему. За едой они обсудили множество самых разнообразных тем.

— Однажды я оформляла обложку исторического романа, — рассказывала Нора. — На ней была дама в таком бархатном платье с глубоким вырезом… в общем, представляете… и пока я рисовала набросок, я просто обалдела от скуки и нарисовала ей три груди. И, представьте себе, главный художник даже не заметил. Разумеется, когда я делала окончательный вариант, то третью грудь стерла.

— А я смотрю на себя, — разглагольствовал Клинг, — и точно знаю, что я самый обыкновенный человек, который старается хорошо делать свою работу. Конечно, иногда попадаешь в ситуации, которые тебе не по душе. Думаете, приятно появляться в студенческом городке и разгонять демонстрацию? Ребята просто не хотят ехать во Вьетнам и умирать на этой глупой войне. Но в то же время надо следить, как бы они сгоряча не спалили административное здание. Попробуйте уговорить таких соблюдать закон и порядок. Приходится порой заставлять, это же моя работа. И получается, что насилие над ними… Да, иногда бывает довольно трудно.

— Я уверена, что спортсмены, выбравшие контактные виды спорта, — продолжала Нора, — по натуре своей гомосексуалисты. Не говорите, что полузащитник не испытывает этого чувства по отношению к нападающему каждый раз, когда ловит мяч…

И так далее.

После ужина Клинг начал уговаривать Нору, что, мол, неплохо было бы сходить потанцевать в одно приятное местечко в Латинском квартале, где играет отличное рок-трио и вообще очень здорово. Сначала Нора заупрямилась, заявив, что ужасно устала да к тому же обещала матери завтра утром съездить с ней на кладбище, но, когда Клинг сказал, что всего пол-одиннадцатого, и обещал привезти ее домой к полуночи, уступила.

Как и обещал Клинг, в баре "У Педро" была уютная обстановка и отличная музыка. Казалось, что полумрак — идеальное освещение для любовников — женатых и неженатых, изменяющих своим благоверным или нет — подействовал на Нору устрашающе, едва они переступили порог бара.

Как уже успел заметить Клинг, она не умела скрывать своих чувств. Атмосфера в баре была волнующей и ностальгической, и вскоре ее глаза затуманились, уголки губ опустились, плечи поникли, и случилось то, чего так боятся в субботний вечер все стопроцентные американские мужчины — она окончательно и бесповоротно размякла.

Клинг пригласил ее потанцевать, надеясь, что это поможет ускорить обольщение, так успешно начатое во время ужина. Но она держала его на расстоянии, твердо уперевшись рукой ему в плечо, и скоро он устал — физически от попыток притянуть ее поближе (бурсит все еще давал о себе знать) и морально от всех этих неуклюжих маневров, достойных разве что учеников старших классов.

Тогда Клинг, будучи представителем поколения, твердо верившего в волшебную силу алкоголя, решил накачать ее коктейлями. (Вообще-то, несмотря на свою работу в полиции, он дважды пробовал курить травку. Ему очень понравилось, однако он понял, что недалеко пойдет, если будет предлагать ее молодым леди или даже просто курить ее в их присутствии, и с сожалением бросил это приятное занятие.) Нора выпила всего один бокал, вернее, даже полбокала, уныло позвякивая льдинками. Когда Клинг, обогнавший ее на два коктейля, вежливо поинтересовался, не желает ли она еще, она с печальной улыбкой покачала головой.

Тут группа заиграла битловскую "Что-то". Глаза Норы затуманились еще больше, и она угостила Клинга монологом о своем возлюбленном, хотя еще два дня назад из нее и слова нельзя было вытянуть о ее "гран амур". Как призналась Нора, до недавнего времени он был женат, в связи с чем у него сейчас кое-какие проблемы, но она надеется, что через несколько месяцев все уладится и они смогут пожениться. Она не сказала, что это за проблемы, но Клинг решил, что речь идет о разводе, алиментах или о чем-то а этом роде, хотя ему, честно говоря, было на это наплевать. Конечно, его предупредили, но тем не менее проводить субботний вечер с кем-то, кто вот уже пять минут подряд болтает о другом человеке, это все равно что пригласить мать своего друга в стриптиз-клуб, а то и еще куда похуже. Он попробовал сменить тему, но магия "Битлз" пересилила, и, когда группа перешла ко второму припеву, а Нора — ко второй части своего рассказа, у Клинга появилось ощущение, что он слушает поэму, написанную белым стихом в музыкальном сопровождении.

— Мы встретились совершенно случайно, — говорила Нора, — хотя потом поняли, что на самом деле могли встретиться в любое время в течение всего прошлого года.

— Что ж, большинство людей встречаются по чистой случайности, — поддакнул Клинг.

— Да, конечно, но это было самое замечательное совпадение на свете.

— Гм-м, — пробормотал Клинг и выдал совершенно оригинальный, с его точки зрения, обзор феномена "Битлз", особо подчеркнув тот факт, что их взлет и распад произошли в течение пяти лет или около того, что само по себе удивительно, если вспомнить, что они — продукт культуры космической эпохи, сущностью которой является скорость и быстрота перемен…

— Он настолько значительнее и умнее меня, — словно не слыша его, продолжала Нора, — что порой я удивляюсь, почему он вообще со мной встречается.

— Чем он зарабатывает на жизнь? — спросил Клинг, с большим трудом изображая вежливый интерес.

Нора заколебалась всего на мгновение, но, поскольку ее лицо отражало все ее чувства, он понял, что она сейчас солжет. Неожиданно ему стало ужасно интересно.

— Он врач, — ответила Нора, старательно избегая его взгляда. Она подняла бокал, немного отпила и посмотрела на эстраду.

— Он работает в какой-нибудь больнице?

— Да, — тут же кивнула она, и он снова понял, что Нора лжет. — В "Айсола Дженерал".

— А, это та, что на Уилсон-стрит?

— Да.

Клинг кивнул. Больница "Айсола Дженерал" находилась на углу Парсонс— и Лоуэлл-стрит, на набережной реки Дикс.

— Когда вы собираетесь пожениться?

— Мы еще точно не решили.

— Как его зовут? — спросил Клинг и, подняв бокал, отвернулся, сделав вид, что поглощен группой, которая теперь играла попурри из шлягеров 40-х годов — по-видимому, для пожилой части аудитории.

— А почему вы спрашиваете?

— Просто так. У меня пунктик. Я уверен, что некоторые имена очень подходят друг к другу. Например, если женщину зовут Фрида, то я буду очень удивлен, если ее приятеля зовут не Альберт.

— И к кому же, по-вашему, подходит имя Нора?

— К Берту, — сказал Клинг и тут же пожалел об этом.

— Но у нее уже есть человек, которого зовут по-другому, — твердо ответила она.

— Как?

— Нет. — Нора решительно покачала головой. — Не думаю, что когда-нибудь скажу вам это.

Часы показывали без двадцати двенадцать. Верный своему обещанию, Клинг оплатил счет, взял такси и отвез Нору домой. Она сказала, что вовсе необязательно подниматься с ней на лифте, но он заявил, что не далее как неделю назад в этом доме убили женщину, а поскольку он полицейский, вооруженный до зубов, то ему ничего не стоит ее проводить. У двери квартиры она пожала ему руку.

— Спасибо, я очень хорошо провела время.

— Я тоже, — соврал Клинг и слегка кивнул.

Он вернулся домой около половины первого, а через двадцать минут зазвонил телефон. Это был Стив Карелла.

— Берт, я тут договорился с Питом о круглосуточном наблюдении за Флетчером и первый день хочу взять на себя. Ты не мог бы завтра сходить с Мейером к Торнтону?

— К кому?

— К Торнтону. Это второе имя из записной книжки Сары Флетчер.

— Конечно, смогу. Во сколько?

— Мейер тебе позвонит.

— А сам-то ты сейчас где? Дома?

— Нет. У меня сегодня ночное дежурство. Кстати, тут тебе звонили.

— Да? Кто?

— Синди Форрест.

У Клинга перехватило дыхание.

— И что она сказала?

— Просто просила передать, что она звонила.

— Спасибо.

— Спокойной ночи, — сказал Карелла и положил трубку.

Клинг сделал то же самое, снял пиджак, распустил узел галстука и расшнуровал ботинки. Некоторое время он бесцельно слонялся по квартире, дважды поднимал трубку и начинал набирать номер Синди, но каждый раз передумывал. Вместо этого он включил телевизор и попал как раз к самому началу часовых новостей. Синоптики объявили, что обещанная снежная буря ударила со стороны моря. Клинг чертыхнулся, разделся и пошел спать.

Глава 9

Майкл Торнтон обитал в многоквартирном доме, расположенном неподалеку от Латинского квартала — как раз настолько, чтобы иметь слегка богемный вид и в то же время относительно невысокие цены на жилье. Клинг и Мейер приехали туда к одиннадцати исходя из теории, что в воскресное утро любой человек имеет право выспаться, даже если его имя и значится в записной книжке убитой женщины.

Дверь открыл светловолосый человек лет двадцати восьми в пижаме, с всклокоченной бородкой и припухшими от сна глазами. Перед тем как открыть, заспанный блондин долго допытывался, кто там, а когда они представились сотрудниками полиции, тут же попросил их предъявить документы. Он внимательно изучил значок Мейера, кивнул, зевнул и, не двигаясь с места, спросил:

— Ну ладно, чем могу быть вам полезен?

— Нам нужен Майкл Торнтон. Это случайно не вы?

— Майка нет дома.

— Но живет он здесь?

— Живет-то здесь, но сейчас его нет дома.

— Где он?

— А в чем дело?

— Обычное расследование, — сказал Клинг.

Он давно заметил, что слова "обычное расследование" имеют обыкновение вселять ужас в сердца обывателей. Если бы он сказал, что они расследуют зверское убийство, совершенное топором, или поджог детского сада, лицо блондина не побледнело бы больше и он не заморгал бы так испуганно. Но сдержанное выражение "обычное расследование" звучало куда более устрашающе, чем боевые трубы и литавры, и несло в себе скрытую угрозу. Блондин явно перетрусил и теперь лихорадочно соображал, как лучше ответить. Мейер и Клинг терпеливо ждали. Молчание затягивалось.

— Вы знаете, где он? — наконец спросил Клинг.

— Что бы там ни случилось, он не имеет к этому никакого отношения.

— Ну что вы, это же всего-навсего обычное расследование, — с улыбкой повторил Клинг.

— Как вас зовут? — строго спросил Мейер.

— Пол Вендлинг.

— Вы тоже здесь живете?

— Да.

— Вам известно, где мы можем найти Майкла Торнтона?

— Он пошел в магазин.

— В какой магазин?

— У нас ювелирный магазин в Латинском квартале. Мы делаем серебряные украшения.

— М-да? И ваш магазин сегодня открыт?

— Не для торговли! Мы не нарушаем никаких законов, если вы об этом.

— Если вы сегодня не торгуете…

— Да нет же, просто Майк готовит новую партию. Мы делаем украшения там же, в задней комнате магазина.

— Адрес? — спросил Мейер.

— Хедли-плейс, 1156.

— Спасибо.

Несколько секунд Пол Вендлинг наблюдал, как они спускаются по лестнице, а потом поспешно захлопнул дверь.

— Знаешь, что он делает в эту самую минуту? — насмешливо спросил Мейер.

— А как же, конечно, знаю, — безмятежно отозвался Клинг. — Он названивает своему дружку в магазин, чтобы предупредить о нашем приходе.

* * *
Как они и предполагали, Майкл Торнтон совершенно не удивился, увидев у своего магазина полицейских. Они показали ему свои значки сквозь стеклянную дверь, но он явно ждал их, потому что открыл сразу же.

— Мистер Торнтон? — спросил Мейер.

— Да.

Торнтон был одет в синий рабочий халат, но мешковатая одежда не могла скрыть его могучей мускулатуры. Широкоплечий, с бочкообразной грудью и толстыми запястьями, он неуклюже, словно валун на деревянных катках, отодвинулся в сторону и впустил их в магазин. У него были голубые глаза и черные волосы. В густой брови над левым глазом белел маленький шрам.

— Насколько я понимаю, вы работаете, — сказал Мейер. — Извините, если помешали.

— Ничего, все в порядке, — заверил их Торнтон. — Что случилось?

— Вы знаете женщину по имени Сара Флетчер?

— Нет.

— А Сэди Коллинз?

— Да, — после короткого замешательства кивнул Торнтон.

— Это она? — Мейер протянул ему ксерокопию фотографии, конфискованной из спальни Флетчера.

— Да, это Сэди. Что с ней?

Они стояли рядом с демонстрационной витриной Торнтона — стеклянной коробкой фута четыре длиной на трубчатых стальных ножках. Кольца, браслеты, ожерелья и кулоны переливались и сверкали в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь витрину магазина. Ни слова не говоря, Мейер аккуратно спрятал ксерокопию в свой блокнот, давая Клингу возможность понаблюдать за реакцией Торнтона. На первый взгляд фотография не произвела на того ни малейшего впечатления. Он стоял, сложив руки на груди, огромный как скала, и с вызовом смотрел на детективов.

— В каких вы были с ней отношениях? — спросил Клинг.

Торнтон пожал плечами.

— А что? У нее какие-то неприятности?

— Когда вы видели ее в последний раз?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Гм-м, как и вы на наш, — улыбнулся Мейер. — Так в каких отношениях вы с ней были и когда видели ее в последний раз?

— Мы познакомились в июле, а в последний раз я видел ее в августе. У нас был короткий роман, а потом — до свидания.

— Где вы с ней познакомились?

— В баре под названием "Салун".

— Где это?

— Прямо за углом, рядом с кинотеатром, где крутят порнушку. А этот "Салун" — обычная забегаловка, помимо выпивки там подают сандвичи и суп. В общем, неплохое местечко. Обычно там полно народу, особенно по выходным.

— Холостяки?

— В основном да. Иногда заглядывают "голубые", но нечасто. Короче говоря, самый обыкновенный бар.

— Значит, говорите, вы познакомились с Сэди в июле?

— Да, в начале июля. Я это запомнил, потому что в те выходные собирался в гости в Гринсуорд, но знакомая, которая арендовала бунгало, уже пригласила человек десять, и я застрял в городе. Вам когда-нибудь приходилось проводить выходные в городе в июле?

— Время от времени, — сухо ответил Мейер.

— И как же вы с ней познакомились? — с интересом спросил Клинг.

— Она похвалила мое кольцо. Это был отличный повод, чтобы завязать разговор, поскольку я сделал это кольцо сам… Сам его придумал и изготовил. Прямо здесь, в этом магазине.

— Когда вы ее встретили, она была одна? — продолжал Клинг.

— Одна как перст, — ухмыльнулся Торнтон. Это была ухмылка бывалого человека, рассчитанная на то, что Клинг и Мейер тоже ухмыльнутся в ответ, так как полицейские, конечно же, видели и слышали все на свете. Поэтому им, как и самому Торнтону, должно было быть понятно, что делают одинокие женщины в барах для холостяков.

— Вы знали, что она замужем? — спросил Клинг.

— Нет. А разве она замужем?

— Да, — кивнул Мейер. Никто из детективов еще не известил Торнтона, что леди, о которой шла речь, — Сара, или Сэди, — в настоящий момент находилась в морге. Они приберегли это под конец, так сказать, на десерт.

— Так-так, и что же было дальше? — продолжал допытываться Клинг.

— Ну надо же! Я и не подозревал, что у нее есть муж, — удивленно проговорил Торнтон. — В этом случае у нас ничего бы не было.

— А что было?

— Ну, я угостил ее парой коктейлей, а потом повел к себе. Я тогда жил в той же самой квартире на Саут-Линдер, но один. Мы очень неплохо провели время, а потом я посадил ее на такси и отправил домой.

— Когда вы встретились снова?

— На следующий день. Все произошло как-то по-дурацки. Она позвонила утром и сказала, что едет в центр. Я все еще был в постели и предложил ей приехать ко мне. И она приехала, уж поверьте. — Торнтон вновь улыбнулся, опытный донжуан, как бы приглашая Мейера и Клинга в свой мужской клуб для посвященных, где знают абсолютно все о женщинах, которые звонят с утра пораньше и говорят, что собираются в центр. Клинг и Мейер никак не отреагировали на эту улыбку.

— А после этого вы с ней встречались? — спросил Клинг.

— Два-три раза в неделю.

— Где?

— У меня дома.

— Больше никуда не ходили?

— Обычно она звонила мне, говорила, что едет, и спрашивала, готов ли я. Ребята, для нее я всегда был готов.

— Почему же вы перестали встречаться?

— Я ненадолго уезжал из города, а когда вернулся, она больше не звонила.

— А вы сами ей не звонили?

— Я не знал, как до нее добраться.

— Что, она не дала вам свой телефон?

— Нет. Она даже не значится в телефонной книге. И вообще нигде не значится. Я просмотрел телефонные справочники всех пяти районов города.

— Кстати, о книгах, — сказал Клинг. — Что вы на это скажете?

Он открыл записную книжку Сары Флетчер на нужной странице и протянул ее Торнтону. Тот прочитал список и пожал плечами.

— Ну и что тут такого? Она записала это в тот вечер, когда мы познакомились.

— Вы видели, как она это записывала?

— Конечно.

— И тогда же она записала и эти инициалы?

— Какие еще инициалы?

— Вот эти, в скобках. Прямо под вашим телефоном.

Торнтон пригляделся повнимательнее и нахмурился.

— Откуда мне знать?

— Вы сказали, что видели, как она записывала…

— Да, но саму страницу я не видел. Это было, когда мы встретились во второй раз, мы тогда лежали в постели, и она спросила мой адрес и как со мной можно связаться. Я продиктовал ей, но саму страницу не видел. Видел только, что она записывает что-то себе в книжечку, понимаете?

— Как по-вашему, что могут означать эти инициалы?

— "С" может означать только "сексуальный", — с улыбкой сказал Торнтон.

— А зачем ей было записывать это себе в книжку? — удивился Мейер.

— Да нет, это Я шучу. — Улыбка Торнтона померкла. — У нас был роман. Иначе зачем еще она ко мне ходила?

— Кто ее знает! Ведь потом она перестала к вам ходить.

— Только потому, что я ненадолго уехал из города.

— На сколько?

— На четыре дня. Ездил в Аризону за индейскими серебряными украшениями. Мы продаем и их тоже. В дополнение к тем, что делаем с Полом.

— Значит, вы уехали всего на четыре дня, и дама тут же перестала вам звонить, — подытожил Клинг.

— Ну, может быть, она обиделась? Я уехал довольно неожиданно.

— Какой это был день?

— Что?

— В какой день недели вы уехали?

— Не помню. Где-то в середине недели, точно не могу сказать. Да и какая разница! В городе полным-полно баб. Одной больше, одной меньше… — Он пожал плечами, а потом замолчал, задумавшись.

— Да? — спросил Мейер.

— Да нет, ничего. Просто…

— Да?

— Надо признать, было в ней что-то особенное. То есть я хочу сказать, что она была не из тех женщин, которых можно привести домой и познакомить с матерью, в ней было кое-что другое. Она была совершенно другого типа.

— То есть?

— Она была… — Торнтон снова усмехнулся. — Ну, скажем так — она сумела открыть для меня такие места, где я раньше не был, понимаете?

— Нет, не понимаю, — покачал головой Клинг.

— Воспользуйтесь своим воображением, — сказал Торнтон, по-прежнему усмехаясь.

— Не могу, — честно признался Клинг. — Таких мест, где я не был, просто не осталось.

— Уж Сэди нашла бы для вас что-нибудь этакое, — заверил его Торнтон, и улыбка вдруг исчезла с его лица. — Она еще позвонит, вот увидите. Ведь у нее в книжке есть мой номер — значит, она непременно позвонит.

— Я бы на вашем месте на это не рассчитывал, — сказал Мейер.

— Это еще почему? Ведь она сама ко мне бегала. У нас был…

— Ее убили.

Детективы внимательно наблюдали за лицом Торнтона. На нем не было выражения шока, горя или даже удивления. Наоборот, его лицо исказила злобная гримаса.

— Идиотка! — взорвался Торнтон. — Она была просто похотливой, сексуально озабоченной идиоткой!

* * *
Служба в полиции, как, впрочем, и сама жизнь, порой бывает не слишком легкой. В пятницу днем Карелла уговорил лейтенанта Бернса разрешить ему организовать круглосуточную слежку за Джеральдом Флетчером начиная с понедельника. Поскольку сам Бернс тоже был полицейским и прекрасно знал, что служба в полиции отнюдь не сахар, ему и в голову не пришло спросить Кареллу, почему вместо того, чтобы начать слежку прямо со следующего дня, в субботу, он тратит целых два дня неизвестно на что. Однако причина, по которой Карелла решил отложить задуманное до понедельника, как раз в том и заключалась, что работа полицейского отнюдь не сахар.

Все воскресенье Карелла провел в участке, расчищая накопившиеся дела, чтобы потом можно было с чистой совестью бросить все силы на Флетчера. Целый день он просидел на телефоне и за пишущей машинкой. За все время работы в полиции ему ни разу не довелось встретить преступника, который был бы настолько внимательным к полицейским, чтобы дождаться, пока они раскроют одно преступление, а уж потом совершить новое. На Карелле висело четыре квартирные кражи, две драки, ограбление и мошенничество — все еще не раскрытые, — и он должен был как минимум попытаться создать некую видимость порядка из информации, имевшейся по каждому делу, прежде чем приступить к этому долгому и утомительному занятию.

Начал Карелла с обычного полицейского приема — рано утром позвонил Флетчеру домой из ближайшего телефона-автомата. Этот довольно примитивный трюк преследовал одну цель — убедиться, что объект находится дома, после чего "хвост" ждал его внизу, а затем следовал за ним, куда бы тот ни направился. Однако у Флетчера никто не брал трубку. Было воскресное утро, и Карелла совершенно обоснованно предположил, что Флетчер проводит свои выходные где-то вне дома. Но поскольку Карелла был полицейским до мозга костей, а к тому же еще и очень упорным человеком, он припарковал подержанный казенный "Бьюик" прямо напротив дома Флетчера и стал ждать, время от времени поглядывая на дверь подъезда и надеясь, что "объект" решил потратить на развлечения лишь субботний вечер и вот-вот вернется домой.

В двенадцать Карелла вылез из машины, вошел в парк и уселся на скамейку, откуда хорошо просматривался вход в подъезд. Там он съел приготовленный Тэдди сандвич с сыром и ветчиной и запил его кока-колой, размышляя о том, что прохладительные напитки зимой ни в коей мере не способствуют согреванию. Потом, не отрывая глаз от дома, размял ноги, прогуливаясь вдоль набережной, и вернулся к машине. Его дежурство закончилось в пять вечера, когда его сменил детектив Артур Браун, приехавший на старом "Шевроле", тоже принадлежавшем участку. У Брауна имелись описание внешности Флетчера и его фотография, нахально украденная Кареллой из его спальни. Кроме того, благодаря любезности транспортного отдела полицейского управления он знал, на какой машине ездит Флетчер. Он посоветовал Карелле не слишком расстраиваться и приступил к выполнению своих обязанностей — наблюдению за подъездом Флетчера в течение следующих семи часов, после чего его должен был сменить О'Брайен, которого, в свою очередь, в восемь утра должен был сменить Капек — ему выпало самое длинное дневное дежурство.

Карелла приехал домой, прочитал очередное письмо сына Санта-Клаусу, поужинал и расположился на диване в гостиной с купленным неделю назад, но так еще и не открытым романом. Буквально через минуту зазвонил телефон.

— Я сам возьму трубку! — тут же крикнул он, хотя знал, что Тэдди все равно ничего не услышит. Он просто вспомнил, что в последнее время его сын Марк завел привычку хватать трубку и говорить: "Розыск угнанных автомобилей, Карелла слушает".

— Алло?

— Алло, Стив?

— Да. — Карелла не узнавал голоса.

— Привет, это Джерри.

— Кто?

— Джерри Флетчер.

Карелла чуть не выронил трубку.

— Привет. Как ваши дела?

— Спасибо, отлично. Я уезжал на выходные, только недавно вернулся. Эта квартира на меня чертовски неприятно действует, и меня потянуло на выпивку. Вот я и подумал, не захотите ли вы присоединиться ко мне?

— Вообще-то уже поздно, и я…

— Ерунда, еще и восьми нет!

— Да, но завтра понедельник и…

— Садитесь в машину и выезжайте. Встретимся в центре. Какого черта! Устроим рейд по барам, вспомним молодость, а?

— Нет, я действительно не могу. Спасибо большое, Джерри, но…

— У вас есть полчаса, — перебил его Флетчер, — чтобы спасти мою жизнь. Если я просижу здесь еще пять минут, то, наверное, из окна выброшусь! — Он неожиданно захохотал. — А знаете, что говорится в уголовном кодексе по поводу самоубийств?

— Нет, а что?

— Самая идиотская статья во всей книге, — продолжал веселиться Флетчер. — Там говорится… я цитирую: "Самоубийство квалифицируется как правонарушение, наносящее вред обществу, но, учитывая невозможность преследования потерпевшего в судебном порядке, наказание настоящим законодательством не предусматривается". Как вам нравится этот узаконенный бред? Да бросьте вы, Стив! Я покажу вам несколько самых злачных мест в нашем городе, немного выпьем, развеемся… Что вы на это скажете?

Неожиданно Кареллу осенило: похоже, перед тем, как ему позвонить, Джеральд Флетчер уже пропустил несколько рюмок. Он тут же сообразил, что, если слишком упорствовать, Флетчер может передумать и отменить свое щедрое предложение. А поскольку для Кареллы не было ничего более желанного, чем провести вечер с подозреваемым, который может напиться и потерять осторожность, он быстро сказал:

— О'кей, встретимся в половине девятого. Если, конечно, мне удастся уговорить жену.

— О'кей. — Судя по всему, Флетчер был доволен. — До встречи.

Глава 10

"Бар и гриль Пэдди" находился на Стеме — в районе, где было расположено большинство городских театров. Карелла и Флетчер появились там около девяти, когда в заведении было еще относительно спокойно. Действие начнется чуть позже, объяснил Флетчер, и даст возможность понаблюдать, как ведут себя холостяки и одинокие женщина испытывающие горячее желание найти себе пару. Если вы пришли слишком рано, то можете показаться чересчур нетерпеливым; если слишком поздно, то рискуете вообще остаться с носом. Самое главное — точно рассчитать время и прийти в тог момент, когда бар будет переполнен до отказа, причем желательно делать вид, что вы забрели сюда случайно, не в поисках партнера, а, скажем, позвонить по телефону.

— Похоже, вы неплохо в этом разбираетесь, — заметил Карелла.

— Просто я наблюдательный человек, — улыбнулся Флетчер. — Что будете пить?

— Шотландское со льдом.

— Шотландское со льдом и мартини с "Бифитером", — бросил Флетчер бармену.

Карелла вспомнил, что в тот день, когда они встретились за ленчем в "Золотом льве", Флетчер пил неразбавленное виски, а теперь нацелился на мартини. Что ж, это хорошо. Чем крепче выпивка, тем быстрее она развяжет ему язык. Карелла оглядел помещение. В столь ранний час посетителей было не больше дюжины — в основном люди от тридцати до шестидесяти лет. Мужчины были одеты кто в аккуратные выходные костюмы, другие в спортивные пиджаки, некоторые щеголяли в свитерах. Женщин было в два раза меньше, и их одежда тоже была достаточно разнообразной — брючные костюмы, юбки, блузки и свитера; только одна из них, по-видимому, самая решительная и некрасивая, была затянута в шелковый комбинезон, плотно облегавший ее фигуру. Пока что все общение состояло из изучающих взглядов исподтишка и осторожных улыбок. Никто не желал делать первый шаг, не охватив всю перспективу целиком.

— Ну и как вам здесь нравится? — спросил Флетчер.

— Приходилось видеть места и похуже, — ответил Карелла.

— Охотно верю. Весь вопрос в том, доводилось ли вам бывать в заведениях получше.

Принесли их заказ, и Флетчер поднял рюмку в молчаливом тосте.

— Как по-вашему, что за люди ходят в такие бары?

— Судя по тому, что большинство присутствующих сидят в одиночестве, и учитывая, что еще довольно рано…

— Довольно типичная публика, — вставил Флетчер.

— … то я бы сказал, что здесь собирается довольно милая клиентура среднего класса, склонная вступить в контакт с представителями противоположного пола.

— В общем, вы считаете, это вполне приличное место?

— Да, — кивнул Карелла. — Бывает, заходишь в бар и тут же понимаешь, что половина присутствующих — уголовники. Здесь я этого не чувствую. Мелкие бизнесмены, клерки,разведенные женщины, незамужние девушки… Например, здесь нет проституток, что довольно необычно для Стема.

— А вы так запросто можете распознать проститутку?

— Обычно да.

— А как бы вы отреагировали, если бы я сказал, что вон та блондинка в шелковом комбинезоне — шлюха?

Карелла внимательно оглядел женщину.

— Я бы вам не поверил.

— Почему?

— Ну, во-первых, она для этого несколько старовата, а в наше время по улицам разгуливают такие молоденькие… Во-вторых, она увлечена разговором с той толстушкой, которая, несомненно, приехала откуда-нибудь из Риверхеда в поисках симпатичного паренька, которого можно затащить в постель, а со временем и выйти за него замуж. В-третьих, она ничего не продает. Она ждет, когда двое-трое мужчин постарше сделают первый шаг. Проститутки не ждут, Джерри. Они сами делают первый шаг, предлагая товар. Бизнес есть бизнес, а время — деньги. Они не могут позволить себе быть скромными. — Карелла сделал паузу и насмешливо посмотрел на Флетчера. — Ну и как, по-вашему, она проститутка?

— Не имею ни малейшего представления, — отозвался Флетчер. — До сегодняшнего вечера я ее в глаза не видел. Просто я пытался показать, что порой внешность бывает обманчивой. Допивайте, есть еще несколько мест, которые я хочу вам показать.

* * *
Карелла подумал, что уже достаточно хорошо знает Флетчера, чтобы понять, что эта прогулка затеяна им неспроста. Как и то, что в прошлый четверг за ленчем Флетчер совершенно недвусмысленно бросил ему мысленно вызов: "Да, я убил свою жену, но как ты это докажешь?" Сегодня вечером в очень похожей манере он старался внушить ему что-то еще, но пока Карелла никак не мог догадаться, что именно.

Бар "Смешинка" был расположен всего в двенадцати кварталах от "Пэдди", но с таким же успехом он мог находиться на Луне. По сравнению с первым баром, обслуживавшим спокойную публику с милыми романтическими наклонностями, "Смешинка" выглядела шумным прокуренным сараем, набитым разношерстной толпой, выряженной в поношенное хиппистское тряпье и новомодные синтетические одежки, явно купленные в дешевых магазинчиках на Джексон-авеню. Если "Бар и гриль Пэдди" по воображаемой десятибалльной шкале респектабельности имел все шансы на твердые семь баллов, то "Смешинка" с великим трудом тянула на четверку. Язык, на котором общались посетители, был прекрасно знаком Карелле — точно такие же словечки и выражения он мог услышать в участке или в любой из камер "Калькутты". Вдоль стойки бара расположилось с полдюжины проституток, с ненавистью взиравших на непрошеных конкуренток — девиц с голодными глазами в плотно обтягивающих брюках и колготках, постоянно норовивших прижаться грудью ко всему, что теплое и шевелится. Подход к клиентам был неприкрыто бесстыдным. Там было больше рук на задницах, чем Карелла смог бы сосчитать; больше многозначительных взглядов и сладострастных вздохов, чем это возможно вне спальни; больше приглашений, чем Трумен Капоте[28] разослал на свой маскарад. Едва Карелла и Флетчер протолкались к стойке, дорогу им преградила брюнетка в мини-юбке и полупрозрачной блузке без лифчика. Она хищно улыбнулась Карелле и сказала:

— Привет, незнакомец. Пароль?

— "Шотландское с содовой".

— Неверно. — Девушка придвинулась ближе.

— Тогда какой?

— "Поцелуй меня".

— Как-нибудь в другой раз.

— Но это же не приказ, — захихикала девушка. — Это только пароль.

— Отлично.

— Так что если хочешь пройти к бару, ты должен назвать пароль.

— Ну хорошо, поцелуй меня, — сказал Карелла и двинулся было к стойке, но тут она обхватила его за шею и влепила ему мокрый слюнявый поцелуй, от которого его буквально передернуло. Карелле показалось, что эта пытка продолжалась часа полтора, после чего девица, по-прежнему не разжимая объятий, откинула голову на миллиметр, прижалась кончиком носа к его носу и прошептала:

— Увидимся позже, незнакомец. Мне надо сбегать в туалет.

У стойки Карелла попытался вспомнить, когда он в последний раз целовал другую женщину, кроме Тэдди. Заказывая выпивку, он почувствовал мягкое прикосновение к своей руке, повернул голову и увидел одну Из шлюх, молодую негритянку лет двадцати, с улыбкой прижавшуюся к его плечу.

— Почему тебя так долго не было, дорогуша? — нежно проворковала она. — Я прождала тебя весь вечер.

— Это зачем же?

— Чтобы показать, какой кайф могу тебе доставить.

— По-моему, ты меня с кем-то спутала, — буркнул Карелла и посмотрел на Флетчера, который уже поднимал бокал с мартини.

— Добро пожаловать в "Смешинку", — провозгласил Флетчер, одним глотком осушил бокал и кивнул бармену, чтобы тот повторил. — На этой выставке вы найдете еще много таких.

— Каких?

— Смешинок. И еще много чего другого.

Бармен молниеносно смешал еще одну порцию мартини и поставил перед ним. Флетчер поднес бокал к губам.

— Надеюсь, вы не будет возражать, если сегодня я надерусь как следует?

— Ради Бога.

— Когда соберемся домой, просто затолкайте меня в машину, и я буду перед вами в вечном долгу. — Флетчер сделал солидный глоток. — Обычно я столько не пью, но я очень переживаю за того парня…

— За какого еще парня? — насторожился Карелла.

— Послушай, милый, — сказала чернокожая проститутка, — а ты не собираешься угостить девушку?

— За Ральфа Корвина, — пояснил Флетчер. — Насколько мне известно, у него возникли какие-то проблемы с адвокатом и…

— Да ладно тебе, не жмись, — не унималась проститутка. — Я просто помираю от жажды.

Карелла повернулся и в упор посмотрел на нее. Их глаза встретились. Взгляд девушки говорил: "Что скажешь, красавчик? Хочешь или нет?" Послание Кареллы можно было истолковать так: "Крошка, ты напрашиваешься на крупные неприятности". Оба не произнесли ни слова, но девушка поспешно встала и пересела за четыре табурета от него поближе к человеку средних лет в расклешенных замшевых брюках и оранжевой рубашке с широкими рукавами.

— Что вы сказали? — переспросил Карелла, обернувшись к Флетчеру.

— Я сказал, что хотел бы чем-нибудь помочь Корвину.

— Помочь?!

— Да. Как вы считаете, Ролли Шабрье посчитав бы странным, если бы я попросил пригласить хорошего адвоката для этого парня?

— М-да, мне кажется, это могло бы показаться ему довольно странным.

— Я чувствую нотку сарказма в вашем голосе.

— Вовсе нет. Я полагаю, что девяносто процентов всех мужей, чьи жены были убиты, вряд ли пойдут в суд и порекомендуют хорошего адвоката для обвиняемого. Должно быть, вы шутите.

— Отнюдь. Послушайте, я знаю: то, что я собираюсь сказать, вряд ли вам понравится…

— Тогда ничего не говорите.

— Нет-нет, я должен это сказать. — Флетчер отхлебнул мартини. — Мне очень жаль этого парня. Мне…

— Привет, незнакомец, — вынырнула из темноты брюнетка. Взгромоздившись на табурет, на котором до этого восседала проститутка, она фамильярно взяла Кареллу под руку и спросила: — Ты без меня скучал?

— Чуть не сдох от тоски. Но сейчас у меня важный разговор с другом и…

— Да Бог с ним, с твоим другом! — махнула рукой девушка. — Меня зовут Элис-Энн, а тебя как?

— Дик Никсон.

— Очень рада познакомиться. Дик. Не хочешь еще разок меня поцеловать?

— Пожалуй, нет.

— Почему?

— Дело в том, что у меня во рту в последнее время какие-то язвы появились — наверное, что-то подхватил от своей подружки. Мне бы не хотелось, чтобы и ты…

Элис-Энн потрясенно уставилась на него и заморгала. Она потянулась к его бокалу, чтобы прополоскать рот, сообразила, что это его заразная выпивка, резко повернулась к соседу Кареллы слева, схватила его бокал и набрала полный рот дезинфицирующего алкоголя.

— Эй, ты чего?! — Возмущению соседа не было предела.

— Остынь, жмот! — резко оборвала его Элис-Энн, слезла с табурета и, метнув на Кареллу испепеляющий взгляд, направилась к группе молодых людей, столпившихся в углу переполненного помещения.

— Вы, конечно, этого не поймете, — продолжал Флетчер, — но я благодарен этому парню. Я чертовски рад, что он ее убил, и мне ненавистна сама мысль о том, что его покарают за то, что я считаю актом милосердия.

— Вот вам мой добрый совет, — сказал Карелла. — Не говорите этого Ролли. Не думаю, что он вас поймет.

— А вы понимаете?

— Не совсем.

Флетчер допил свой бокал мартини.

— Ну ладно, пошли отсюда. Если только вы не присмотрели себе чего-нибудь интересного.

— Все, что мне надо, у меня уже есть, — холодно ответил Карелла и снова подумал: говорить ли Тэдди об этой брюнетке в мини?

* * *
Бар "Лиловые стулья" находился еще ближе к центру. Было совершенно очевидно, что название не соответствует действительности, поскольку в баре было лиловым все что угодно, кроме стульев, — потолок, стены, стойка бара, столы, шторы, салфетки, рамы зеркал, абажуры ламп… Стулья же были белыми.

Ошибка в названии была сделала намеренно.

"Лиловые стулья" представлял собой типичный бар для лесбиянок, и в самом названии заключался тонкий намек. Стулья были белыми. Чистота. Невинность. Девственность. Зачем же так упорствовать и называть их лиловыми? Кто может сказать, в чем больше порока — в содержании или в названии?

— Почему сюда? — сразу же спросил Карелла.

— А почему бы и нет? — пожал плечами Флетчер. — Я же обещал показать вам некоторые из самых злачных мест в нашем городе.

Карелла сильно сомневался в том, что это одно из самых злачных мест в городе. Часы показывали начало двенадцатого, но народу было немного, причем клиентура состояла исключительно из женщин — женщины беседовали между собой, поглаживали друг друга, танцевали под джук-бокс, улыбались, обменивались поцелуями… Когда Карелла и Флетчер двинулись к стойке, которую обслуживала здоровенная матрона в рубашке с закатанными рукавами, открывавшими крепкие бицепсы, десятки враждебных взглядов скрестились на них наподобие лучей смерти в фантастическом боевике. Барменша быстро перевела их в слова.

— Что, поглазеть сюда пришли? — неприязненно спросила она.

— Нет, просто занимаемся самообразованием, — не остался в долгу Флетчер.

— Лучше сходите в библиотеку.

— К сожалению, она уже закрыта.

— Может, вы меня еще не поняли?

— А что тут понимать?

— Вас кто-нибудь трогает?

— Нет.

— Ну так не трогайте нас. Вы нам здесь не нужны, и мы не хотим, чтобы вы тут околачивались. Охота на уродцев посмотреть — валите в цирк. — Барменша отвернулась и направилась в другой конец стойки к посетительнице.

— По-моему, нам предложили убраться, — сказал Карелла.

— Что верно, то верно, остаться не пригласили, — кивнул Флетчер. — Но вы хорошо все рассмотрели?

— Мне уже доводилось бывать в подобных барах.

— Правда? А я впервые побывал здесь только в сентябре. Действительно, прямо как в цирк сходил. — Флетчер засмеялся и неверной походкой двинулся к лиловой двери.

* * *
Холодный декабрьский воздух только ускорил действие многочисленных порций мартини, выпитых Флетчером, и к тому времени, когда они добрались до бара "Отдых у Куигли", расположенного почти на Скид-Роу, он спотыкался и хватался за руку Кареллы для поддержки. Карелла сказал, что, наверное, пора по домам, но Флетчер заупрямился и заявил, что хочет, чтобы Карелла "увидел их все, все их увидел", и затащил его в совершенно жуткий вертеп. Именно о таких барах Карелла упоминал раньше, когда говорил, что может мгновенно распознать уголовников среди посетителей, и неожиданно очень обрадовался, что у него к поясу пристегнута кобура с револьвером 38-го калибра.

Пол был посыпан опилками, освещение тусклое. Незадолго до полуночи бар заполняли личности, принадлежавшие к той породе людей, которые обычно просыпаются в десять вечера и остаются на ногах до десяти утра. Их внешность имела мало общего с внешностью посетителей первого бара, где побывали Карелла и Флетчер. Все были одеты почти одинаково, говорили одинаково бесстрастными голосами и ни в коей мере не походили ни на нахальную толпу в "Смешинке", ни на любительниц тихого досуга в "Лиловых стульях". Но если акулу в мутной воде еще можно спутать с дельфином, то посетители "Отдыха у Куигли" сразу же показали себя опасной публикой. Впрочем, Карелла не знал, почувствовал ли это Флетчер. Знал он только одно — долго он не хотел оставаться здесь ни за какие коврижки. Особенно если учесть, что Флетчер едва держался на ногах.

Неприятности начались почти сразу.

Флетчер протиснулся сквозь толпу и занял место у стойки, и тут узколицый парень в темно-синем костюме и галстуке в цветочек, больше уместном в апреле, нежели в декабре, резко повернулся к нему и сказал: "Смотри!" Он прошептал эти слова едва слышно, но они угрожающе повисли в воздухе, и еще до того, как Флетчер успел как-то отреагировать, парень опустил ему руку на плечо и толкнул с такой силой, что тот рухнул на пол. Пьяный Флетчер недоумевающе уставился на него, удивленно заморгал и начал вставать. Неожиданно парень пнул его ногой в грудь — даже слабее, чем в первый раз, но эффект был точно таким же. Флетчер снова упал, и на этот раз его голова ударилась о пол с отчетливым стуком. Молодой человек застыл, приготовившись к еще одному удару — теперь уже в голову.

— А ну завязывай! — резко сказал Карелла.

Парень застыл. Опираясь на одну ногу и слегка отведя назад другую, он посмотрел на Кареллу.

— Тебе чего? — Он осклабился, казалось, только радуясь возможности заполучить еще одну жертву. Балансируя на носках, он повернулся к Карелле, сжал кулаки и, по-прежнему улыбаясь, спросил: — Ты что-то сказал?

— Я сказал: завязывай, сынок, — проворчал Карелла и наклонился, чтобы помочь Флетчеру подняться на ноги.

Он был готов к тому, что последовало за этим, и ничуть не удивился. Удивился парень, который попытался ударить Кареллу кулаком и неожиданно для себя перелетел через его голову и грохнулся на спину в опилки. И инстинктивно сделал то, к чему привык с юных лет, — потянулся за ножом в кармане брюк. Однако Карелла, не дожидаясь, когда тот вооружится, четко и быстро приложил его носком ботинка по самому чувствительному у мужчин месту. Потом повернулся к бару, где еще один молодой человек, похоже, тоже собирался вмешаться, и очень спокойно произнес:

— Я полицейский. Так что остынь, понял?

Второй парень остыл очень быстро. В баре наступила полная тишина. Повернувшись спиной к стойке и надеясь, что бармен не ударит его по голове обрубком бильярдного кия или бутылкой, Карелла подхватил Флетчера за руку и помог подняться.

— Вы в порядке? — спросил он.

— Все о'кей, — прохрипел тот.

— Тогда пошли.

Стараясь идти как можно быстрее, он подвел Флетчера к двери. Он полностью отдавал себе отчет, что его полицейский значок служит очень хлипкой защитой в таком месте, и больше всего на свете ему хотелось поскорее исчезнуть отсюда. Ведя Флетчера к машине, он молил Бога, чтобы на них не набросились до того, как они успеют уехать. Он открыл дверцу, и в этот момент пять-шесть человек вышли из бара.

— Закрыть дверь! — рявкнул Карелла, повернул ключ зажигания, нажал на газ, и машина с визгом рванулась вперед. Запахло паленой резиной. Карелла не снимал ногу с акселератора, пока не проехал милю и не убедился, что их не преследуют.

— Это было просто бесподобно, — сказал Флетчер.

— Да уж, бесподобно, — сердито передразнил его Карелла.

— Восхитительно. Я восхищаюсь человеком, способным на такое.

— Слушайте, Джерри, за каким чертом вам понадобилось лезть в этот притон?

— Я хотел, чтобы вы увидели их все, — заплетающимся языком пробормотал Флетчер и, откинув голову на спинку сиденья, захрапел.

Глава 11

Утром в понедельник — в свой законный выходной — Клинг позвонил Синди Форрест. Часы показывали только половину восьмого, но он отлично знал, когда она ложится спать и встает. Обычно в это время она завтракала, а поскольку телефон висел у нее на кухне у холодильника, он не удивился, когда она сняла трубку после второго звонка.

— Алло? — торопливо спросила Синди.

Клинг вспомнил, что каждое утро у нее уходит по крайней мере полчаса, чтобы собраться на работу, — на беготню из спальни на кухню, из кухни в ванную, из ванной опять в спальню, пока наконец она не выбегала из квартиры, спеша к лифту, как всегда, аккуратная, подтянутая и готовая к противоборству во всем миром. Он представил, как она стоит у телефона в ночной рубашке, и в нем вновь проснулась тоска по Синди.

— Синди, это я.

— А, привет, Берт. Подожди секунду, а то кофе перекипит. — Через секунду она снова взяла трубку. — О'кей. Вчера вечером я пыталась тебе дозвониться.

— Да, я в курсе. Потому и звоню.

— Верно. — Наступила долгая пауза. — Я стараюсь вспомнить, зачем я тебе звонила. Ах, да! Я нашла в комоде твою рубашку и хотела узнать, что с ней делать. Я позвонила тебе домой, но тебя не было, и тогда я подумала, что ты на ночном дежурстве. Позвонила в участок, но Стив сказал, что тебя нет. Я решила упаковать ее и послать по почте. — Снова наступила долгая пауза. — Так что по дороге на работу я зайду на почту и отправлю ее.

— О'кей.

— Если, конечно, ты хочешь, чтобы я это сделала.

— Ну хорошо, ты можешь это сделать?

— Она уже упакована и так далее, так что, по-видимому, я это сделаю.

— Можно подумать, что ее будет очень трудно развернуть.

— Чего это ради мне ее разворачивать?

— Ну, не знаю. Зачем ты мне звонила в субботу вечером?

— Чтобы узнать, что делать с твоей рубашкой.

— И какие же варианты пришли тебе в голову?

— Когда? В субботу вечером?

— Именно. Когда ты мне звонила.

— Что ж, наверное, было несколько возможностей. Ты мог бы зайти за своей рубашкой, я могла бы занести ее тебе домой или на работу, мы могли бы встретиться, немного выпить, и я бы…

— Вот уж не знал, что ты можешь себе это позволить.

— Что?

— Выпить со мной. Или вообще как-то пообщаться.

— Ну, теперь-то это все не имеет значения, правда? Дома тебя не было, на работе тоже, тогда я решила упаковать эту чертову рубашку и отправить ее тебе утром по почте.

— Чего ты злишься?

— Кто злится, я?

— Ты. Я, что ли?

— Мне выходить через двадцать минут, а я еще даже не пила кофе.

— Ага, не хочешь опаздывать на работу, — ехидно засмеялся Клинг. — Боишься огорчить своего дружка доктора Фрейда?

— Ха-ха! — саркастически усмехнулась Синди.

— Между прочим, как у него дела?

— Между прочим, отлично.

— Ну что ж…

— Берт!

— Да, Синди?

— Да нет, ничего.

— Ну что там такое, говори, не стесняйся.

— Ничего. Я отправлю рубашку почтой. Я постирала ее и погладила. Надеюсь, она не помнется при пересылке.

— Я тоже.

— До свидания, Берт, — холодно сказала Синди и положила трубку.

Клинг тоже положил трубку, тяжело вздохнул и отправился на кухню. Он позавтракал апельсиновым соком, кофе и двумя тостами, а затем вернулся в спальню и позвонил Норе Симонов. Когда он спросил, не хотела бы она встретиться с ним за ленчем, она вежливо отказалась, сославшись на важную встречу с главным редактором. Опасаясь, что с такой же легкостью Нора откажется и от предложения поужинать, он подстраховался, спросив: не желает ли она выпить по паре коктейлей часов в пять — в полшестого? К его удивлению, она сразу согласилась, и они договорились встретиться в баре одного из старейших городских отелей недалеко от западной окраины Гроув-парка. Клинг довольно ухмыльнулся и отправился бриться.

* * *
Дом № 434 по Северной Шестнадцатой улице представлял собой многоквартирное здание из коричневого кирпича и находился на территории участка между Эйнсли и Калвер-авеню. На одном из почтовых ящиков в вестибюле Мейер и Карелла отыскали табличку с надписью "Л.Кантор" и, обнаружив, что внутренняя дверь вестибюля не заперта, поднялись на четвертый этаж, но сразу звонить в квартиру не стали. Перед выездом они пытались дозвониться по телефону, указанному в записной книжке Сары, но в телефонной компании им сказали, что номер временно отключен. Насколько это соответствовало действительности, представляло собой серьезную тему для обсуждения.

"Телефонный блюз" — эту наполненную грустью песню пели и продолжали петь большинство жителей города. В наше время становится все труднее узнать, что происходит с телефоном абонента, до которого вы пытаетесь дозвониться, — занят ли он, не работает, временно отключен или вообще украден "международной бандой похитителей телефонных аппаратов". Система прямого набора является, конечно, замечательной вещью, одно плохо — чаще всего, набрав номер, вы слышите либо полную тишину, либо сигнал "занято", либо запись, а порой просто серию странных гудков и пощелкиваний. После трех-четырех безуспешных попыток вы звоните на телефонную станцию, где с вами разговаривают так, словно вы прошли подготовку на курсах для людей с показателем интеллекта ниже 48 по шкале Бине[29]. Иногда вам и в самом деле удается поговорить с вашим абонентом. Но чаще всего перед глазами Кареллы возникал образ какого-нибудь потерпевшего, тщетно пытающегося дозвониться до врача, пожарным или в полицию. В принципе, в участке был номер для оказания срочной помощи, но что в этом хорошего, черт возьми, если телефон нельзя заставить работать? Так думал Карелла, поднимаясь на четвертый этаж к квартире Лу Кантора, третьего человека, имя которого было в записной книжке Сары Флетчер.

Мейер постучал, и они встали по обе стороны двери, дожидаясь ответа.

— Да? — спросил женский голос. — Кто там?

— Полиция, — ответил Мейер.

Последовало короткое молчание.

— Одну минуту, пожалуйста.

— Ты думаешь, он дома? — прошептал Мейер.

Карелла пожал плечами. Они услышали приближающиеся шаги, и тот же голос спросил через запертую дверь:

— Что вам угодно?

— Нам нужен Лу Кантор, — сказал Мейер.

— Зачем?

— Обычное расследование.

Дверь приоткрылась, но лишь на узенькую щелочку — дальше не пускала цепочка.

— Покажите ваши значки, — потребовала женщина.

Одно правило жители этого прекрасного города усвоили четко — если к вам пришел полицейский, обязательно попросите его показать свой значок, потому что в противном случае он может оказаться грабителем, насильником или убийцей — и что тогда делать? Мейер показал свой значок. Женщина внимательно рассмотрела его, сняла цепочку и широко распахнула дверь.

— Входите.

Они вошли в квартиру, и женщина сразу же закрыла и заперла дверь. Они стояли в маленькой аккуратной кухне, а в дверном проеме была видна следующая комната, несомненно, гостиная с двумя креслами, диваном, торшером и телевизором. На вид женщине было лет тридцать пять — высокая шатенка с крупной фигурой и квадратным лицом, обрамленным короткими темными волосами. Поверх ночной рубашки на ней был халат. В ее голубых глазах застыло подозрительное выражение. Она молча ждала, переводя взгляд с одного детектива на другого.

— Он дома? — спросил Мейер.

— Кто?

— Мистер Кантор.

Она озадаченно посмотрела на него, но неожиданно догадка промелькнула у нее в глазах, и она слегка улыбнулась.

— Лу Кантор — это я. Луиза Кантор. Чем могу вам помочь?

— А-а!.. — сказал Мейер, с интересом разглядывая ее.

— Чем я могу вам помочь? — нахмурившись, повторила Лу.

Карелла вытащил из блокнота ксерокопию фотографии Сары и протянул ее хозяйке квартиры.

— Вы знаете эту женщину?

— Да.

— Как ее зовут?

— Сэди Коллинз. А почему вы спрашиваете?

Карелла решил не ходить вокруг да около, а сразу открыть все карты.

— Ее убили.

— Понятно. — Лу вернула ему ксерокопию. — Я так и подумала.

— Почему вы так подумали?

— На прошлой неделе я видела ее фотографию в газете. Или фотографию женщины, очень похожей на нее. Имя было другое, и я подумала: "Нет, это не она". Но, Боже мой, чем больше я смотрела на фото, тем больше убеждалась, что это Сэди. — Лу пожала плечами и подошла к плите. — Хотите кофе? Если да, то могу сделать.

— Спасибо, не стоит, — сказал Карелла. — Мисс Кантор, насколько хорошо вы ее знали?

Она снова пожала плечами.

— Мы были знакомы совсем недолго. Кажется, мы встретились в сентябре и виделись всего три-четыре раза.

— А где вы с ней познакомились? — спросил Карелла.

— В баре "Лиловые стулья", — ответила Лу и, посмотрев на него, быстро добавила: — Совершенно верно, вы правы.

— Никто ни о чем вас не спрашивал.

— Ваши глаза спросили.

— Так как насчет Сэди Коллинз?

— Что насчет Сэди Коллинз? Выражайтесь яснее, офицер, я не собираюсь думать за вас или помогать вам.

— Почему?

— Главным образом потому, что мы не любим, когда лезут в наши дела.

— Мисс Кантор, никто в ваши дела не лезет. У вас своя религия, у меня своя. Мы здесь для того, чтобы поговорить об убитой женщине.

— Ну так спрашивайте! Что вас конкретно интересует? Была ли она нормальной? Но ведь до какого-то момента все нормальные, разве не так? Она хотела научиться, и я ее научила.

— Вы знали, что она замужем?

— Да. Ну и что с того?

— Она сама вам это сказала?

— Сама. Однажды ночью она разрыдалась и до утра проплакала у меня на руках… Да, я знала, что у нее есть муж.

— Что она рассказывала о своем муже?

— Ничего такого, что могло бы меня удивить.

— Что именно?

— Она сказала, что у него есть женщина. Что он встречается с ней каждый уик-энд, а Сэди говорит, что ездит за город по делам. Каждый Божий уик-энд, можете себе представить?

— И как долго это продолжается?

— Кто его знает! Она узнала об этом год назад перед Рождеством.

— Как часто вы с ней встречались?

— Три или четыре раза. Обычно она приходила ко мне по выходным, когда он уезжал из города.

— А что вы об этом скажете? — Карелла протянул ей записную книжку Сары, открытую на странице с надписью "ДЛЯ ЗАМЕТОК".

— Я не знаю никого из этих людей.

— А инициалы под вашим именем?

— Гм-м. И что же?

— "ЛС" и "СДж". Никаких мыслей по этому поводу?

— Ну, "ЛС" — это же совершенно очевидно.

— Вы так думаете?

— Конечно. Ведь мы познакомились в "Лиловых стульях". Что же еще это может означать?

Неожиданно Карелла почувствовал себя полным дураком.

— Ну конечно! Действительно, что еще это может означать?

— А как насчет другого сокращения? — тут же спросил Мейер.

— Не имею ни малейшего представления, — отрезала Лу и протянула записную книжку Карелле. — Надеюсь, у вас все?

— Да, большое спасибо, — сказал тот. — Мне жаль ее, — неожиданно сказала Лу. — Она была какая-то… дикая и неугомонная.

* * *
Разгадать шифр — это почти то же самое, что научиться кататься на роликовых коньках: стоит только привыкнуть, и уже кажется, что это очень легко. С помощью Джеральда Флетчера, организовавшего в воскресенье вечером экскурсию по барам, и с помощью Лу Кантор, подсказавшей ключ к шифру, Карелла мог теперь изучать страничку из записной книжки Сары Флетчер совсем другими глазами и решить эту загадку почти до конца.

— Эндрю Харт

Холл-авеню, 1120, 622-8400

(БиГП) (СДж)

— Майкл Торнтон

Саут-Линдер, 371, 881-9371

(С)

— Лу Кантор

Северная 16-я улица, 434, ФР-2346

(ЛС) (СДж)

— Сэл Декотто

Гровер-авеню, 831, ФР-3287

(С) (СДж)

— Ричард Феннер

Хендерсон, 110, 593-6648

(ОуК) (СДж)

Прошлым вечером, когда Флетчер таскал его по кабакам, они успели побывать в "Баре и гриле Пэдди" (БиГП), в "Смешинке" (С), в "Лиловых стульях" (ЛС) и в "Отдыхе у Куигли" (ОуК). По каким-то причинам, возможно, чтобы избежать совпадений, Сара Флетчер чувствовала необходимость составить зашифрованный список мест, где она знакомилась со своими партнерами по постели. Теперь, когда Карелла умел "кататься на роликовых коньках", он был уверен, что "С" под телефоном Майкла Торнтона должно означать не что иное, как "Салун", где, по его словам, он и познакомился с Сэди. Хотя вчера Флетчер не водил туда Кареллу, вполне возможно, что посещение этого заведения тоже входило в программу экскурсии, пока он не напился и не случилась драка в "Отдыхе у Куигли".

Но что, черт возьми, означало "СДж"?

По самым скромным подсчетам Кареллы, за последние двадцать четыре часа он посетил больше баров, чем за последние двадцать четыре года. И тем не менее в тот вечер он решил сходить еще и в "Салун". Вы никогда не узнаете ничего нового, если не будете спрашивать. К тому же следует помнить, что, даже умея кататься на роликах, можно запросто упасть.

* * *
Трое скрипачей переходили от столика к столику, играя попурри из таких известных шлягеров, как "В час отлива", "Странники в ночи" и "Где и когда?", но Клинг заметил, что ни одна из этих песен не действует на Нору так сильно, как битловская "Что-то". Они сидели в "Оазисе". Искусственные пальмы в кадках покачивали полупрозрачными пластиковыми листьями, а у дальней стены зала перед раскрашенным задником, на котором были изображены пустыня, песок и голубое небо, журчал маленький фонтанчик, как бы подчеркивая название заведения.

— Я рада, что вы позвонили, — сказала Нора. — Терпеть не могу возвращаться с работы прямо домой — квартира кажется такой пустой… Да и сегодняшняя встреча с главным художником прошла ужасно. Он из тех, кто начинал лет сорок назад, окончив заочные курсы в одной из тех школ, что дают рекламные объявления на спичечных коробках. И он имел наглость мне заявить, что с рукой у девушки что-то там не в порядке. — Она посмотрела на Клинга поверх бокала и добавила: — Это был рисунок девушки, которая откидывает рукой прядь волос со щеки.

— Понятно.

— А вам приходилось сталкиваться с такими типами?

— Иногда.

— В любом случае я рада, что вы позвонили. Нет ничего лучше выпивки после беседы со слабоумным.

— А как насчет моего общества?

— Что-что?

— Я рад, что вам нравится выпивка…

— Перестаньте, — перебила Нора. — Вы знаете, что мне ваше общество нравится.

— С каких это пор?

— Всегда нравилось. А теперь перестаньте нести чушь.

— Можно вас кое о чем спросить?

— Конечно.

— Почему вы сидите здесь со мной, а не со своим приятелем?

— Видите ли… — промямлила Нора и отвернулась, готовясь солгать, — как я уже говорила вам… О, смотрите, скрипачи совсем близко! Подумайте скорее, что мы им можем заказать?

— Попросите их сыграть "Битлз". Скажем, "Что-то", — лукаво сказал Клинг, и Нора тут же повернулась к нему с горящими от негодования глазами.

— Берт, это не смешно!

— Расскажите мне о вашем приятеле.

— Рассказывать нечего. Он врач и проводит много времени в больнице и у себя в кабинете. В результате он не всегда свободен, когда я этого хочу, и поэтому я была не прочь выпить с вами. А вообще-то, если вы перестанете все время задирать нос и настаивать, чтобы я заказала эту песню, зная, что она имеет для меня особое значение, вы могли бы пригласить меня на ужин, и скорее всего я бы ответила "да".

— Вы не согласились бы поужинать со мной? — спросил Клинг, изрядно удивленный.

— Да, — ответила Нора.

— Значит, на самом деле нет никакого приятеля?

— Вы ошибаетесь, Берт. Есть, и я люблю его.

Я собираюсь выйти за него замуж, как только… — Тут она замолчала и отвернулась.

— Как только что? — спросил Клинг.

— Ой, смотрите, а вот и скрипачи! — вовремя нашлась Нора.

* * *
Ураган, ударивший со стороны океана, обошел город стороной, но приближался второй, и на этот раз было похоже, что синоптики не ошибаются. Когда Карелла подходил к "Салуну", снегопад еще не начался, но его приближение чувствовалось в воздухе, и можно было легко представить, что к утру город будет похож на заснеженную тундру. Карелла не особенно любил снег. Несколько лет назад, когда два хулигана облили его бензином и ему пришлось долго кататься в сугробе, чтобы сбить пламя, он был просто счастлив, что на свете существует такая замечательная вещь, как снег. Но сколько может продолжаться любое пылкое увлечение? Недолго. Карелла охладел к нему уже на следующей неделе, когда после очередного снегопада ему пришлось поскальзываться и спотыкаться на обледенелых тротуарах вместе с десятью миллионами других жителей города, проклиная надоевшую зиму.

Карелла посмотрел на небо, скорчил недовольную гримасу и вошел в бар.

Внутри "Салун" представлял собой самый настоящий салун.

Утыканная окурками стойка бара, за которой подслеповато поблескивало мутное зеркало с пятнышками осыпавшейся амальгамы. Деревянные кабинки с сиденьями из залатанной кожи. Блюда с бутербродами и картофельными чипсами. Джук-бокс, наяривавший рок-н-ролл, запах потных тел, несмолкающий гул слишком громких голосов…

Карелла повесил пальто на покосившуюся вешалку рядом с сигаретным автоматом, нашел относительно свободный участок в дальнем конце стойки и заказал пиво. Понаблюдав за бурной деятельностью, кипевшей за и перед стойкой, он пришел к выводу, что поговорить с барменом ему удастся еще не скоро. Так и получилось: он сумел приступить к разговору только около половины двенадцатого, когда большинство посетителей интересовала не выпивка, а куда более серьезная проблема — как без помех добраться до дома.

— Да их каждый вечер здесь полным-полно, — проворчал бармен, — и всегда им нужно одно и то же. Неугомонные. Вы знаете, что означает это слово — "неугомонные"? Это как раз то, что здесь происходит.

— Да, у вас тут настоящее столпотворение, — согласился Карелла.

— Столпотворение? Точно, так оно и есть. Столпотворение. И мужчины, и женщины. Но в основном мужики. Хотя и бабы приходят за тем же самым, понимаете? Впрочем, чтобы одной пойти в такой бар, женщине требуется гораздо больше смелости, даже если это место, куда все ходят с одной целью — с кем-нибудь познакомиться, понимаете? Смелости. Вы знаете, что это означает?

— Знаю, — кивнул Карелла.

— А взять, к примеру, вас, — продолжал бармен. — Ведь вы здесь тоже для того, чтобы подцепить какую-нибудь девчонку, верно?

— В основном я здесь для того, чтобы выпить пива и отдохнуть, — усмехнулся Карелла.

— Отдохнуть? В таком грохоте? С этой чертовой рок-музыкой? С таким же успехом можно было отдохнуть на передовой во время войны. Вы на войне-то были?

— Был.

— Да, та еще была война, — важно кивнул бармен. — Нынче какую войну ни возьми — сплошное дерьмо. Но вторая мировая… — Тут он усмехнулся с видом знатока. — Это была славная война! Славная! Понимаете?

— Понимаю.

— Извините, клиент в другом конце стойки, — буркнул бармен и отошел.

Карелла отхлебнул пива и посмотрел в окно. На улице густо повалили первые хлопья снега. Великолепно, черт возьми, недовольно подумал он и взглянул на часы.

Обслужив клиента, бармен вернулся.

— А чем вы занимались во время войны?

Карелла ухмыльнулся.

— В основном валял дурака.

— Нет, серьезно.

— Служил в пехоте.

— А кто не служил? В Европе были?

— Да.

— Где?

— В Италии.

— В боях участвовали?

— Немного. Слушайте… что, если мы немножко поговорим насчет того, чтобы с кем-нибудь познакомиться?

— И вы туда же? Впрочем, здесь об этом только и говорят.

— Я рассчитывал встретить здесь одну девушку…

— Кого?

— Ее зовут Сэди Коллинз.

— Ну да, — хмуро кивнул бармен.

— Вы ее знаете?

— Кто ж ее не знает!

— Вы ее здесь не видели в последнее время?

— Нет. Раньше она частенько сюда заглядывала, но я не видел ее уже несколько месяцев. А что вам от нее нужно? Побаловаться с ней хотите?

— А что? С ней какие-то проблемы?

— Знаете, что я вам скажу? Сначала я думал, что она проститутка. Однажды я чуть не вышвырнул ее отсюда. Боссу не нравится, когда здесь болтаются шлюхи.

— Ас чего вы взяли, что она проститутка?

— Уж больно напористая. Понимаете, что это означает? Обычно она являлась сюда в таком костюмчике… снизу вот посюда, а сверху вот досюда. — Бармен показал. — Прямо скажем, довольно круто, даже если учесть, что носят в наше время. Она была готова к действию, понимаете? Продавала все, что имела.

— Ну, большинство женщин всегда стараются…

— Нет-нет, давайте не будем! Она была совсем непохожа на большинство женщин. Она приходила, выбирала себе мужика и охотилась за ним так, будто в полночь наступит конец света. Вся из себя деловая, точь-в-точь как проститутка, разве что цену не назначала. Она четко знала, чего ей нужно, и действовала напрямик — бац! — и все тут. И я почти всегда мог точно предсказать, кого она подцепит, еще до того, как она сама это решит.

— Откуда такая точность?

— Всегда мужики одного и того же типа.

— Какого?

— Во-первых, это всегда были здоровенные парни. У вас бы с ней не было ни малейшего шанса, вам просто повезло, что ее здесь нет. Не то чтобы вы коротышка, поймите меня правильно, но Сэди обожала гигантов. Понимаете, гигантов! Вот это был ее тип. Гигантские подлые бугаи. Все, что надо было сделать, это оглядеть бар повнимательнее и высмотреть самого громадного, самого гнусного сукина сына, и можно было смело биться об заклад, что именно его-то Сэди и подцепит. Знаете что?

— Что?

— Я рад, что она сюда больше не ходит. Она меня нервировала. В ней было что-то такое… не знаю. — Бармен покачал головой. — Она была какой-то… неотступной. Понимаете, что это означает? Неотступная?

* * *
Клинг проводил Нору до квартиры и после уже ставшего ритуальным прощания (скромное рукопожатие и вежливое "Спасибо, я прекрасно провела время") спустился на лифте на первый этаж, размышляя, как ему быть дальше. Он больше не верил в существование ее приятеля-врача (черт возьми, в последнее время у него сплошные неприятности с девушками и их приятелями-врачами), но в то же время был вынужден признать, что в ее жизни был какой-то мужчина, чью личность по каким-то непонятным причинам Нора предпочитала хранить в тайне. Клинг не признавал анонимного соперничества. Он подумал: а может быть, в отношениях с Норой больше подошел бы "блицкриг"? Телефонный звонок, едва он вернется домой, утром еще один, дюжина роз, телеграмма, еще дюжина звонков, еще дюжина роз — весь этот глупый юношеский напор, цель которого — убедить девушку, что кто-то безумно в нее влюблен.

Гм-м, а действительно ли он так уж в нее влюблен?

Пожалуй, нет.

Тогда к чему все эти бешеные усилия? Он вспомнил, как читал в одном журнале, что когда мужчина и женщина разводятся, то обычно во второй брак раньше вступает мужчина. То, что было у него с Синди, в какой-то степени напоминало супружеские отношения, и этот неожиданный разрыв… Впрочем, было бы глупо считать это браком, но то, чем у них это кончилось, — а он не сомневался, что у них все кончились, — очень походило на развод. В таком случае его настойчивые ухаживания за Норой были всего лишь реакцией на разрыв с Синди и…

Черт возьми, стоит достаточно долго пообщаться с психологами, и начинаешь, совсем как они, все раскладывать по полочкам!

Клинг вышел из лифта, быстро пересек вестибюль и открыл дверь подъезда. На улице шел настоящий снегопад. Когда они с Норой десять минут назад подъезжали к дому на такси, в воздухе кружились лишь редкие снежинки. Снег падал густыми хлопьями, а ледяной ветер непрерывно закручивал их в колючие злые вихри, которые секли лицо и со свистом уносились в темноту. Он пригнул голову и, засунув руки в карманы пальто, направился в сторону освещенного проспекта к конце квартала. Он почти утвердился в мысли, что ни в коем случае не должен больше встречаться с Норой Симонов и даже звонить ей, когда из ближайшего подъезда вышли трое мужчин и преградили ему дорогу.

Клинг поднял голову слишком поздно.

Из снежной пелены вылетел кулак, со страшной силой ударив его в лицо и отшвырнув к стене дома. Двое нападавших схватили его за руки, которые он так и не успел вытащить из карманов, а третий, оставшийся стоять перед ним, еще раз двинул ему в лицо кулаком. Голова Клинга запрокинулась назад, и он почувствовал, как у него из носа брызнула кровь.

— Держись от Норы подальше, щенок, — прошептал боксер и обрушил град ударов на грудь и живот Клинга. Тот безуспешно пытался вырваться, но, по мере того как время шло, его силы таяли, сопротивление слабело, а ноги начали подгибаться. Двое продолжали заламывать ему руки назад, а третий неутомимо молотил Клинга короткими резкими апперкотами, пока ему не захотелось изо всех сил закричать, потом умереть… а потом он впал в долгожданное забытье и уже не почувствовал, как его, истекающего кровью, выпустили и швырнули на снег.

Глава 12

— Ну ладно, — недовольно проворчал Бернс, — мой сотрудник угодил в больницу. Может, ты объяснишь, что за чертовщина там произошла?

Во вторник утром кабинет лейтенанта был залит лучами солнца.

Буря кончилась, и после того, как по улицам прошлись снегоочистительные машины, вдоль тротуаров вытянулись длинные высокие сугробы. До Рождества оставалось всего четыре дня, температура была минусовая, и было ясно, что если городской смог не одержит победу, то к двадцать пятому город по-прежнему останется белым.

Детектив Артур Браун был черным. Шесть футов четыре дюйма ростом, он весил двести двадцать фунтов и обладал могучим телосложением и мышцами боксера-тяжеловеса. Стоя перед столом лейтенанта, он только пожал плечами, и его глаза сверкнули на солнце.

— Я думал, что ты следил за Флетчером, — сказал Бернс.

— Следил, — подтвердил Браун.

— Но ведь Флетчер и эта девушка живут в одном доме! На Клинга напали, когда он выходил из дома. Значит, если ты следил за Флетчером…

— Я следил за ним со вчерашнего вечера, с семнадцати ноль-ноль, когда он вышел из конторы. — Браун полез в карман пиджака. — Вот расписание. Я не возвращался на Сильверман-Овал до начала первого, а к тому времени Берта уже увезли в больницу.

— Дай-ка взглянуть. — Бернс взял у Брауна листок с машинописным текстом и молча начал читать.

Результаты наблюдения за Джеральдом Флетчером

Понедельник, 20 декабря

16.55 — сменил детектива Капека у дома по адресу: Батлер-стрит, 4400. Подозреваемый вышел из дома в 17.10, сел в машину и поехал домой по адресу: Сильверман-Овал, 721. Вошел в подъезд в 17.27.

19.26 — подозреваемый вышел из дома, направился на юг, потом вернулся, поговорил со швейцаром и дождался, когда тот подгонит его машину. Приехав на Норт-Крейн, 812, припарковал машину и вошел в дом в 20.04.

20.46 — подозреваемый покинул дом 812 по Норт-Крейн в сопровождении рыжеволосой женщины лет тридцати в черном меховом пальто, зеленомплатье и зеленых туфлях (приблизительные рост и вес — 5 футов 6 дюймов, 120 фунтов). Сели в машину и поехали в ресторан "Рэндольф" (Харроу-стрит, 127).

Ведущий наблюдение (чернокожий) пытался занять столик в ресторане, но ему было сказано, что столы обслуживаются только по предварительным заказам, и он был вынужден ждать в машине до 21.05.

Бернс поднял голову.

— Что это за ерунда насчет предварительных заказов? Там что, было полно народу?

— Нет, но…

— Арти, мы можем прижать их с правами человека?

— Сначала надо доказать, что они их нарушили.

— Сволочи! — буркнул Бернс и снова уткнулся в бумагу.

22.20 — подозреваемый и рыжеволосая женщина вышли из ресторана, в 22.35 вернулись на Норт-Крейн и вошли в дом 812. Швейцара не было на месте, и ведущий наблюдение проник в дом незамеченным. Судя по табло над дверью лифта, подозреваемый вышел на 11-м этаже. Проверка почтовых ящиков в вестибюле показала, что на 11-м этаже находится восемь квартир (имена жильцов не указаны, равно как и цвет их волос).

Бернс вскинул голову. Браун ухмыльнулся, и Бернс, тяжело вздохнув, вернулся к докладу.

23.40 — подозреваемый вышел из дома, пешком добрался до Глейд-стрит, где оставил машину, и поехал прямо домой, куда прибыл в 00.10. У дома 721 по Сильверман-Овал наблюдается большая активность — у дома две патрульные машины, полицейские допрашивают швейцара. Подозреваемый обменялся несколькими словами со швейцаром и вошел в подъезд. Детектив О'Брайен, уже заступивший на дежурство, сообщил, что полчаса назад был сильно избит детектив Клинг и увезен в больницу на Калвер-авеню.

Сменен О'Брайеном в 00.05.

— Во сколько туда приехал О'Брайен? — спросил Бернс.

— Когда я отъезжал от дома подружки Флетчера, то сообщил ему по рации, что подозреваемый скорее всего едет домой, и попросил сменить меня там. Он сказал, что приехал в самом начале первого. К этому времени "скорая" уже уехала.

— Как дела у Берта?

— Я звонил в больницу несколько минут назад. Он в сознании, но они хотят продержать его пару дней для обследования.

— Он что-нибудь сказал?

— На него напали трое.

— Сукины дети! — с ненавистью прорычал Бернс.

* * *
Несмотря на то что Карелла еще не беседовал с Сэлом Декотто и Ричардом Феннером — двумя оставшимися людьми из списка Сары Флетчер — он уже не видел особого смысла продолжать поиски в этом направлении. Его уже водили по барам, где Сара (она же Сэди) познакомилась с ними, и, хотя Карелла не принадлежал к тому типу людей, которые, образно говоря, судят о книге по обложке, он догадывался, что представляют собой эти двое. Большие и подлые, судя по словам бармена из "Салуна".

Самое неприятное, с чем Карелле пришлось столкнуться за всю свою жизнь, заключалось в признании того факта, что на свете и в самом деле существуют подонки и подлецы. В молодости он считал, что люди совершают дурные поступки только потому, что они пережили трудное детство, несчастную любовь, смерть близких или еще какую-нибудь душевную травму. Но, поступив на службу в полицию, он был вынужден изменить это мнение. Он узнал, что бывают хорошие люди, совершающие дурные поступки, и бывают отъявленные негодяи, способные на точно такие же дурные поступки. Хорошие люди кончали в тюрьме с тем же результатом, что и негодяи, но остерегаться в первую очередь следовало негодяев. Оставалось загадкой, почему Сара Флетчер выбирала только здоровенных и подлых мужчин, среди которых затесалась и одна женщина. Если запись адресов в ее блокноте велась в хронологическом порядке, то можно было сделать вывод, что в поисках новых партнеров она шла от плохого к еще худшему, для разнообразия переспав с одной лесбиянкой (а может быть, Сэл Декотто — тоже женщина?), закончив в "Отдыхе у Куигли", куда рискнет пойти далеко не всякий.

Но зачем? В пику своему мужу? Что ж, если он действительно проводил каждый Божий уик-энд с какой-то женщиной, то, может быть, Сара решила отплатить ему той же монетой и стала не просто Сэди Коллинз, а женщиной, которая, по словам ее многочисленных поклонников, была "бешеной", "сексуально озабоченной" и даже "дикой", не говоря уже о "неотступной".

Не вызывало сомнений, что из разговора с Ричардом Феннером и Сэлом Декотто Карелла узнает только то, что у обоих сложилось одинаковое мнение об этой женщине. Было бы просто глупо тратить время на подтверждение версии, ведущей в никуда. Карелла сунул черную записную книжку Сары в конверт вместе с другими документами по этому делу и занялся сведениями, добытыми вчера вечером Артуром Брауном.

"Шерше ля фам", — говорят французы. Ищите женщину. Вполне возможно, что этим афоризмом гораздо чаще приходилось пользоваться сотрудникам Сюрте[30], чем детективам 87-го участка, но Браун, даже не пытаясь "шерше" какую-нибудь "фам", совершенно случайно наткнулся на эту рыжую, которая жила на 11-м этаже дома номер 812 по Норт-Крейн, в котором Джеральд Флетчер провел вчера вечером целых четыре часа. Проще всего было бы нагрянуть к ней домой и выяснить, кто она такая, но Карелла решил воздержаться от подобных необдуманных шагов. Осторожная беседа с управляющим домом или разговор с соседями тоже могли дойти до женщины, и в итоге Флетчер только бы насторожился. А именно он был одним из подозреваемых в убийстве — порой Карелле приходилось напоминать себе об этом. Сара состояла в близких отношениях с несколькими партнерами — судя по ее собственным записям, с пятерыми, хотя один только Бог ведает, сколько еще человек не попало в этот список и что означает аббревиатура "СДж" под четырьмя именами. Фактически она открыто демонстрировала свою неверность, что давало Флетчеру достаточно веский повод для того, чтобы вспороть ей живот ножом, несмотря на его воскресные вылазки якобы "по делам".

Но даже если и так, то зачем ему надо было таскать Кареллу по барам и показывать, что у него были все основания для убийства? За каким чертом Флетчеру понадобилось предлагать хорошего адвоката человеку, которому уже предъявлено обвинение в убийстве и который скорее всего в ближайшее время будет признан виновным, если только никто не раздобудет конкретных доказательств обратного?

Карелла был вынужден признать, что начинает запутываться в этом чертовом деле.

* * *
В пять часов вечера он сменил детектива Хэла Уиллиса у здания, где работал Флетчер, дождался появления своего "подопечного", и тот довел его до одного из крупнейших универмагов Айсолы. Обычно Карелла не любил применять всяческие трюки, изменяющие внешность, но, поскольку Флетчер отлично знал, как он выглядит, ему пришлось приклеить фальшивые усы, нацепить длинный парик грязно-белого цвета и черные очки. Он был уверен, что все эти ухищрения не обманут Флетчера на близком расстоянии, но он и не собирался подходить к нему вплотную и чувствовал себя в относительной безопасности. Куда больше он нервничал не от того, что его может засечь Флетчер, а от того, что потеряет его из виду.

Универмаг был переполнен покупателями. Был вторник, 21 декабря. До Рождества оставалось всего четыре дня, точнее, три, потому что в тот день магазин закрывался в девять вечера. Паника охватила "страну чудес", жаркие страсти кипели под свисавшими с потолка пластиковыми сосульками. Американский синдром безумия достиг своего пика под Рождество, когда вся нация превращается в Двести Миллионов Страждущих, стремящихся успеть купить подарки родным, близким и знакомым.

Джеральд Флетчер продирался сквозь толпу, как нападающий бейсбольной команды, не встречающий сопротивления соперников. Карелла, как осторожный полузащитник, следовал за ним футах в двенадцати.

Самым опасным участком был лифт. Заметив, как Флетчер повернул к ряду лифтов в конце магазина, он быстро прикинул, что для него опаснее — быть замеченным Флетчером в переполненной кабине или не садиться в лифт, а значит, почти наверняка упустить подозреваемого. Карелла не знал, сколько тысяч человек в данный момент находится в универмаге, но не сомневался, что, если Флетчер уедет на лифте без него, слежка будет безнадежно провалена. В большинстве универмагов лифты останавливаются на каждом этаже, и Флетчер мог выйти на любом из них. Попробуй потом отыщи его в этой толчее!

Подошел лифт, двери открылись, и Флетчер, дождавшись, когда все пассажиры выйдут, рванулся в кабину вместе с десятком других покупателей. Карелла, не по-джентльменски оттеснив от двери женщину в леопардовой шубе, протиснулся следом и быстро повернулся спиной к Флетчеру, стоявшему у задней стенки. Как он и предполагал, лифт делал остановки на каждом этаже. Он усердно старался держаться лицом ко входу, отступая в сторону каждый раз, когда кому-нибудь надо было выйти. На пятом этаже он услышал голос Флетчера: "Пропустите, пожалуйста" — и почувствовал, как тот пробирается к выходу. Убедившись, что Флетчер вышел, Карелла досчитал до трех и выскочил из кабины, к большому неудовольствию лифтера, который уже начал было закрывать дверь.

Флетчер повернул налево, буквально промчался по проходу, разглядывая вывески, и остановился у отдела дамского белья. Карелла юркнул в соседний отдел и под прикрытием халатов и кимоно продолжал наблюдать за Флетчером, который теперь разговаривал с продавщицей. Девушка с улыбкой кивнула и показала ему то ли комбинацию, то ли короткую ночную рубашку, приложив ее к себе. Флетчер тоже кивнул и что-то ей сказал. Девушка нагнулась, через несколько секунд появилась с охапкой белья и начала раскладывать его на прилавке, дожидаясь, пока клиент сделает окончательный выбор.

— Сэр, чем я могу вам помочь? — послышался голос за спиной у Кареллы.

Он обернулся и увидел перед собой дородную седую женщину в очках в черной роговой оправе, высоких армейских ботинках и черном платье с белым кружевным воротничком. Со своей подозрительной улыбочкой, как бы молчаливо обвинявшей его в том, что он магазинный воришка или того хуже, она выглядела точь-в-точь как одна из надзирательниц в женском отделении "Калькутты".

— Нет, спасибо, — вежливо ответил Карелла. — Я просто смотрю.

Тем временем Флетчер выбирал, показывая то на один предмет, то на другой. Продавщица записала заказ, и Флетчер полез в бумажник за деньгами или кредитной карточкой — на таком расстоянии рассмотреть было трудно. Поговорив с девушкой еще немного, он повернулся и направился к лифтам.

— Вы уверены, что я ничем не могу вам помочь? — спросила "надзирательница".

— Абсолютно, — отрезал Карелла и зашагал к отделу дамского белья. Флетчер отошел от прилавка с пустыми руками. А это означало, что он собирается отправить свои покупки через отдел доставки. Никто не станет посылать изящное женское белье какому-нибудь боксеру, и Карелле очень хотелось узнать имя дамы, которой предназначались эти рождественские подарки. Продавщица уже собирала вещи, отобранные Флетчером: черную комбинацию, сорочку дикой расцветки, ночную рубашку персикового цвета, такие же трусики-бикини, обшитые кружевами, и еще четыре пары трусиков — голубые, черные, белые и бежевые. Девушка выжидающе посмотрела на Кареллу.

— Да, сэр? Чем я могу вам помочь?

Карелла раскрыл бумажник и показал ей свой значок.

— Полиция. Меня интересует заказ, который вы только что записали.

Девушке, скорее всего студентке колледжа, решившей подработать в дни суматошной предпраздничной распродажи, на вид было лет девятнадцать. Самое волнующее событие, произошедшее с ней за все время работы в универмаге, заключалось в том, что один пожилой француз поинтересовался, не желает ли она провести февраль на Средиземном море на борту его яхты. Теперь же, изумленно раскрыв глаза, она с восхищением рассматривала настоящий полицейский значок. Карелле пришло в голову, что Флетчер мог попросить отправить все покупки на свой домашний адрес. В этом случае вся работа Кареллы пошла бы насмарку. Что ж, подумал он, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.

— Эти вещи должны быть доставлены клиенту на дом?

— Да, сэр, — кивнула девушка, не сводя глаз с Кареллы, и, облизнув губы, выпрямилась, готовая давать свидетельские показания настоящему полицейскому детективу.

— Вы можете сказать, куда именно?

— Да, сэр. — Девушка повернула к нему бланк заказа. — Он хотел, чтобы каждый предмет был упакован отдельно, но все они должны быть отправлены по одному адресу. Мисс Арлене Ортон, Крейн-стрит, 812.

— Большое вам спасибо, — улыбнулся Карелла.

Он чувствовал себя так, словно Рождество уже наступило.

* * *
Когда Карелла около семи вечера вошел в больничную палату Клинга, тот, сидя на кровати, с аппетитом уплетал ужин. Они обменялись рукопожатиями, и Карелла сел на стул рядом с кроватью.

— Вкус у этой стряпни просто мерзостный, — заявил Клинг, — но с тех пор, как я сюда попал, мне постоянно хочется есть. Я готов слопать даже этот поднос.

— Когда тебя выписывают?

— Завтра утром. Представляешь, мне сломали ребро. Хорошенькое дельце, правда?

— Да уж, — хмуро кивнул Карелла.

— Мне еще повезло, что обошлось без внутренних повреждений. Врачи боялись какого-нибудь кровоизлияния. Но кажется, все о'кей. Мне наложили повязку, и какое-то время я не смогу исполнять свой знаменитый трюк на трапеции, но на работу выйду.

— Кто это сделал, Берт?

— Три локомотива. По крайней мере тогда мне так показалось.

— Почему?

— Чтобы я держался от Норы Симонов подальше.

— Ты что, часто с ней виделся?

— Да так, встречались пару раз. Наверное, кто-то нас засек. И решил уложить меня в больницу. Откуда им было знать, что я полицейский?

— Действительно, откуда им было знать? — повторил Карелла.

— Когда я отсюда выберусь, придется задать Hope несколько вопросов. Кстати, как продвигается дело?

— Я нашел подружку Флетчера.

— А я и не знал, что у него есть подружка.

— Вчера вечером Браун следил за ним и раздобыл ее адрес. А я сегодня — ее имя. Флетчер послал ей в подарок бельишко.

— Мило, — хмыкнул Клинг.

— И даже очень. Я собираюсь попросить ордер на прослушивание ее квартиры.

— И о чем же, по-твоему, они будут говорить?

— Может быть, об убийстве. — Карелла пожал плечами. Некоторое время оба молчали.

— Знаешь, что бы я хотел в подарок на Рождество? — неожиданно спросил Клинг.

— Что?

— Найти парней, которые меня избили.

Глава 13

Человек, проникший в квартиру Арлены Ортон через десять минут после ее ухода, работал в главном полицейском управлении, но разбирался в дверных замках почище любого взломщика. На открывание двери у него ушло не больше трех минут, после чего в квартиру вошел техник-электронщик с микрофонами. Хотя оба полицейских были мастерами своего дела, с установкой подслушивающего оборудования технику пришлось повозиться куда дольше, чем его напарнику с дверью.

Самым легким делом был телефон. Вывинтив из трубки микрофон, техник заменил его своим микрофоном, подсоединил проводки и вновь собрал трубку. Но прослушивание не было бы столь действенным, если бы телефонная компания не снабдила полицию подробным планом участков линии с так называемыми "соединительными точками", ведущей к телефону Арлены Ортон. Подключив к ним записывающую аппаратуру, можно было с помощью специального индикатора определить номер телефона, с которого звонили в квартиру. В случае с Арленой Ортон такая "соединительная точка" находилась в семи кварталах от ее дома.

Разумеется, технику ничего не стоило вмонтировать в телефонный аппарат "жучок", который мог бы улавливать любой звук в гостиной и даже записывать голос Арлены во время телефонного разговора, но вместо этого он решил установить микрофон в книжном шкафу у стены. Это устройство представляло собой миниатюрный передатчик с микрофоном на батарейках, которые надо было менять каждые двадцать четыре часа. Он работал на той же частоте, что и магнитофон; стоило кому-нибудь заговорить, как магнитофон автоматически включался и начинал записывать. Конечно, вместо того, чтобы каждые двадцать четыре часа менять эту проклятую батарейку, техник предпочел бы подсоединить к микрофону провода и вывести их куда-нибудь в соседнюю квартиру или в другое место, где будет установлена записывающая аппаратура, но это бы означало, что надо выбирать место для проводки — обычно вдоль электрического или телефонного кабеля, — что само по себе заняло бы гораздо больше времени. Если возникала необходимость организовать прослушивание гостиничного номера, то, как правило, всегда существовала возможность снять соседний номер и посадить туда человека, который мог без всяких хлопот заниматься своим делом. Но пустые квартиры в этом городе были такой же редкостью, как исправно работающие телефоны, и, хотя прослушивание осуществлялось по разрешению суда, техник никогда бы не посмел обратиться к домоуправляющему по поводу свободной комнаты, куда можно было бы посадить "слухача". Возможно, домуправы и не такие болтуны, как парикмахеры, но эффективность прослушивания прямо пропорциональна его секретности, и болтливый домуправ может испортить расследование быстрее, чем налет шайки бандитов.

Поэтому техник установил микрофон с батареечным питанием и был вынужден смириться с тем, что каждые двадцать четыре часа он и его напарник должны будут ухитряться каким-то образом проникать в квартиру, чтобы менять эти чертовы батарейки. А менять придется целых четыре, поскольку он установил четыре "жучка": на кухне, в спальне, в ванной и в гостиной. Пока он работал, его напарник сидел в вестибюле с портативной рацией, чтобы успеть его предупредить, если Арлена Ортон войдет в дом, а в случае необходимости помешать ей подняться в квартиру. Во время работы техник периодически поглядывал на часы, надеясь, что из рации, пристегнутой к его поясу, не послышится возбужденный голос его коллеги. Он не боялся, что против полиции будет возбуждено дело в суде, если его застанут в квартире, — в конце концов у него был ордер, узаконивавший взлом и проникновение. Единственное, что его волновало, — как бы не завалить операцию.

В кузове небольшого фургончика, припаркованного в нескольких шагах от подъезда дома № 812 по Крейн-стрит, на расстоянии вытянутой руки от магнитофона, работающего на той же частоте, что и четыре микрофона, установленных в квартире, сидел Стив Карелла. Он знал, что в некоторых районах города появление такого фургончика было равносильно появлению патрульного. Посадите человека в кузов фургона, замаскированного под грузовичок из прачечной, поставьте его на улице и начните фотографировать всех, кто входит и выходит из кондитерской, поскольку есть подозрение, что ее хозяин является содержателем подпольной лотереи, и совершенно неожиданно для себя вы обнаружите, что весь квартал в курсе, что в кузове во-он того фургончика сидит легавый с фотоаппаратом, и каждый прохожий начнет корчить рожи и гримасничать, а значит, наблюдение не продвинется ни на йоту и надо будет придумывать что-то новое. Но Норт-Крейн-стрит находилась в одном из фешенебельных районов города, и оставалось надеяться, что местные жители не столь подозрительно относятся к полицейским, сидящим в грузовичках и занимающимся подслушиванием и подглядыванием. Карелла откупорил бутылку пива, развернул пакет с сандвичем и приготовился слушать и записывать каждое слово, произнесенное в квартире Арлены Ортон.

В семи кварталах от него на "соединительной точке" за аппаратурой, подключенной к магнитофону, сидел Артур Браун и ждал, когда зазвонит телефон Арлены. Время от времени он переговаривался по рации с Кареллой, который, находясь в фургончике, мог сразу же сообщать ему о любых изменениях ситуации.

Первый звонок раздался в 12.17. Магнитофон автоматически включился, записывая разговор, который Браун одновременно прослушивал через наушники.

— Алло?

— Алло, Арлена?

— Да. Кто это?

— Нэн.

— Нэн? Что у тебя с голосом? Ты простудилась?

— Каждый год в одно и то же время. Я буквально на минуту. Скоро праздник, и я ужасно тороплюсь. Ты случайно не знаешь, какого размера платья носит Бет?

— Кажется, десятый. Или восьмой.

— Так все-таки какой?

— Точно не помню. Почему бы тебе не позвонить Дэнни?

— У тебя есть его рабочий телефон?

— Нет, но он есть в справочнике. Фирма "Рейнольдс и Абельман" в Калмз-Пойнте.

— Спасибо, дорогая. Давай как-нибудь встретимся после праздников, о'кей?

— С удовольствием.

— Я тебе позвоню. Пока.

На протяжении следующих двух часов Арлена говорила еще с тремя подругами. Первая, помимо всего прочего, желала узнать ее мнение о новых противозачаточных таблетках. Арлена сказала, что перестала принимать их после развода. В первое время сама мысль о сексе вызывала у нее отвращение, и поскольку она до конца жизни не собиралась искать другого мужчину, то и не видела смысла эти таблетки принимать. Но потом, когда она пересмотрела свое отношение к противоположному полу, ее врач посоветовал на время воздержаться от их приема. Ее подруга тут же поинтересовалась, чем она пользуется сейчас, и они пустились в долгое и подробное обсуждение эффективности спиралек, презервативов и прочих тому подобных приспособлений. Браун так и не понял, чем же сейчас пользуется Арлена.

Вторая ее подруга только что вернулась с Гренады и целых пятнадцать минут восторженно описывала отель, в котором она жила, упомянув между делом, что у теннисистов-профессионалов отличные ноги. Арлена сказала, что вот уже три года не играет в теннис, так как это любимый вид спорта ее бывшего мужа, а ее тошнит при любом упоминании о нем.

Третья подруга Арлены говорила исключительно о стриптиз-шоу, которое она видела вчера, и утверждала, что это самое мерзкое и вульгарное зрелище, которое она в жизни видела, а уж ты меня знаешь, Арлена, я не монашка.

Потом Арлена позвонила в супермаркет по соседству и сделала продуктовый заказ на неделю (включая и индейку — наверное, к Рождеству, подумал Браун), а затем в отдел кредитов одного из крупнейших в городе универмагов и устроила настоящий скандал, заявив, что еще три недели назад просила заменить купленный у них чемодан на другой, но их новый работник, занимающийся упаковкой и отправкой, — полный идиот, и новый чемодан так и не доставлен. Хорошо, что она не собиралась никуда уезжать, и вообще это настоящее свинство, если учесть, что в этом году она потратила в их магазине около двух тысяч долларов. Лучше бы извинились, чем ссылаться на какой-то дурацкий компьютер.

У Арлены Ортон был прекрасный голос — глубокий и сильный — и совершенно восхитительный смех, напоминавший весеннюю капель. Браун с огромным интересом слушал все эти разговоры.

В четыре часа дня телефон в квартире Арлены зазвонил снова.

— Алло?

— Арлена, это Джерри.

— Привет, дорогой.

— Я сегодня ухожу с работы пораньше и подумал, что мог бы поехать прямо к тебе.

— Хорошо.

— Скучаешь по мне?

— Угу.

— Ты меня любишь?

— Угу.

— Ты что, не одна?

— С чего ты взял, дорогой?

— Тогда почему ты не говоришь этого вслух?

— Я люблю тебя, милый.

— Вот это другое дело. Буду у тебя минут через тридцать-сорок.

— Поторопись.

Браун тут же вызвал по рации Кареллу и сообщил ему о подслушанном разговоре. Карелла поблагодарил и приготовился ждать прибытия Флетчера.

* * *
Стоя в коридоре перед дверью Норы Симонов, Клинг размышлял, как ему обставить свое появление. Он вспомнил, что во всем, что касалось Норы, ему всегда приходилось тщательно разрабатывать стратегию поведения, и подумал, что любая девушка, ради которой приходится пускаться на подобные хитрости, заслуживает того, чтобы ее бросили. Но тут же напомнил себе, что сегодня он здесь не по сердечным делам, а по поводу своего сломанного ребра — если уж быть совершенно точным, то третьего ребра справа.

Клинг позвонил. Из квартиры не донеслось ни звука, но неожиданно крышечка глазка поднялась, и он понял, что Нора его рассматривает. Он улыбнулся и приветственно помахал рукой. Глазок закрылся, послышалось щелканье замка, и дверь широко распахнулась.

— Привет, — улыбнулась Нора.

— Привет. Заходил в ваш дом по делам, надо было кое-что проверить, вот и решил заскочить на минутку.

— Входите.

— Вы не заняты?

— Я всегда занята, но все равно входите. Это был первый раз, когда она впустила его в квартиру, может быть, решив, что со сломанным ребром он безопасен, если она, конечно, знала про ребро. Просторная прихожая вела в большую гостиную с камином, находившимся у стены напротив окна. Интерьер комнаты был выполнен в ярких и сочных тонах, чехлы на креслах и на диване совпадали по цвету с ковром и портьерами. Это была теплая и уютная комната, и Клингу было бы гораздо приятнее появиться здесь в качестве гостя, чем полицейского. Он подумал, что в этом есть какая-то злая ирония — Нора впустила его слишком поздно и теперь напрасно расточала свое гостеприимство на полицейского, расследующего дело о нападении.

— Вам налить что-нибудь? — спросила Нора. — Или для вас еще слишком рано?

— С удовольствием.

— Что будете пить?

— Думаю, можно налить по бокалу мартини, а потом мы разожжем камин, сядем и выпьем за Рождество.

— Прекрасная мысль.

Он наблюдал, как она направляется к бару в дальнем углу комнаты. На ней была рабочая одежда — перепачканный красками белый халат и джинсы. Ее темные волосы были зачесаны назад, подчеркивая тонкий изящный профиль. Нора двигалась легко и грациозно, держась очень прямо, как ходят большинство рослых девушек, в школьные годы вынужденных сутулиться, чтобы не перегнать самых высоких ребят в классе. Она обернулась, увидела, что он смотрит на нее, и улыбнулась, явно польщенная этим.

— Вам с джином или с водкой?

— С джином.

Дождавшись, когда она достанет из бара бутылку, Клинг спросил:

— Нора, а где у вас туалет?

— В самом конце коридора. Вы хотите сказать, что полицейские тоже ходят в туалет, как и все простые смертные?

Он усмехнулся и вышел из комнаты. Пройдя по длинному коридору и заглянув по пути в маленькую студию с освещенной люминесцентной панелью чертежной доской, к которой был прикреплен рисунок, изображавший человека, подпрыгивающего за чем-то — руки вытянуты над головой, мышцы груди напряжены, — и целой кучей тюбиков акриловой краски, разбросанных рядом с пустым мольбертом на рабочем столе, Клинг двинулся дальше. Дверь спальни была открыта. Оглянувшись в сторону гостиной, он хлопнул дверью туалета громче, чем это было необходимо, и быстро вошел в спальню.

Первым делом он занялся комодом. На краю справа стояла фотография мужчины в серебряной рамке с надписью: "Дорогой Норе с любовью от Фрэнки". Он внимательно вгляделся в лицо мужчины, пытаясь вспомнить, не похож ли он на одного из тех троих, что напали на него в понедельник вечером. На улице было темно, и как следует он разглядел только одного — человека, который молотил его кулаками по груди и животу. Он быстро выдвинул верхний ящик — трусики, чулки, носовые платки и лифчики. Средний ящик был набит свитерами и кофточками, а в нижнем Нора хранила перчатки, ночные рубашки, пояса для чулок и комбинации — довольно странное сочетание.

Закончив с комодом, Клинг перешел к ночному столику у кровати, на котором стоял телефон. В верхнем ящике столика он нашел записную книжку Норы и быстро просмотрел ее. В книжке был только один мужчина по имени Фрэнк — Фрэнк Ричмонд из Калмз-Пойнта. Закрыв книжку, Клинг подошел к двери, выглянул в коридор и подумал, что времени у него осталось совсем мало. Он спустил воду в туалете, повернул кран с холодной водой, выйдя в коридор, тихонько прикрыл дверь и на цыпочках снова прокрался в спальню.

Он нашел то, что искал, в ночном столике — штук двадцать писем, перетянутых толстой резинкой, отправленных из одного и того же места. Верхний конверт был адресован Hope Симонов по адресу: Сильверман-Овал, 721. Обратный адрес на левой стороне конверта гласил:

"Фрэнк Ричмонд, 80-17-42

Государственная тюрьма "Кастлвью",

Кастлвью-он-Роули, 23751"

Кем бы ни был этот Фрэнк Ричмонд, в первую очередь он был заключенным. Клинг прикинул, стоит ли класть письма на место, и, решив, что ему все же следует их прочесть, сунул всю пачку в правый карман пиджака. Задвинув ящик, он вернулся в туалет, выключил воду и вошел в гостиную как раз в тот момент, когда Нора разливала мартини по бокалам.

— Ну как, нашли? — спросила она.

— Все, что требовалось, — с улыбкой кивнул Клинг.

Глава 14

Утром в четверг, за два дня до Рождества, Карелла сидел в дежурке и читал расшифровку магнитофонной записи, напечатанную для него Мисколо. Запись разговора, имевшего место прошлым вечером начиная с 16.35, когда Флетчер вошел в квартиру Арлены Ортон, и кончая 19.30, когда они отправились ужинать, заняла пять бобин ленты. Больше всего Кареллу заинтересовала вторая. Именно там разговор резко менял тон и содержание, и он надеялся, что сможет получить подтверждение своим подозрениям, тщательно анализируя запись.

"Нижеследующий текст является расшифровкой разговора между Джеральдом Флетчером и Арленой Ортон, состоявшегося в квартире мисс Ортон по адресу: Норт-Крейн-стрит, 812, в среду 22 декабря. Разговор, записанный на этой пленке, начался в 17.21 и закончился в 17.45 того же дня.

Флетчер: Я хотел сказать — после праздников.

Мисс Ортон: Я думала, ты имел в виду — после суда.

Флетчер: Нет-нет, после праздников.

Мисс Ортон: Может быть, мне и удастся уехать, но я не уверена. Надо уточнить мое расписание.

Флетчер: А какое оно имеет к этому отношение?

Мисс Ортон: Ну, ты же знаешь, я должна заплатить, буду я там или нет.

Флетчер: Ты хочешь сказать… А, понятно!

Мисс Ортон: Ну, конечно.

Флетчер: Лучше всего было бы, если бы мы могли…

Мисс Ортон: Да-да, планировать все вместе, если получится.

Флетчер: А он едет в отпуск?

Мисс Ортон: Последний раз ездил в феврале.

Флетчер: Да-да, в феврале.

Мисс Ортон: На две недели.

Флетчер: Верно, в феврале, я помню.

Мисс Ортон: Короче, я у него спрошу.

Флетчер: Да уж, спроси. Потому что я бы с удовольствием уехал.

Мисс Ортон: Угу… Как по-твоему, этот процесс… (неразборчиво).

Флетчер: Где-нибудь в марте, не раньше. Ты же знаешь, у него новый адвокат.

Мисс Ортон: Положить тебе еще?

Флетчер: Чуть-чуть.

Мисс Ортон: На крекере или на тосте?

Флетчер: А на чем у меня сейчас?

Мисс Ортон: На крекере.

Флетчер: Что ж, тогда давай попробуем на тосте. М-м-м… ты сама это приготовила?

Мисс Ортон: Нет, милый, заказала в ресторане. А что значит — у него новый адвокат?

Флетчер: Да ничего особенного. Его приговорят в любом случае.

Мисс Ортон: (неразборчиво.)

Флетчер: Ну…

Мисс Ортон: Так, я смотрю, ты делаешь еще один коктейль?

Флетчер: Я думал, что…

Мисс Ортон: На сколько ты заказал столик?

Флетчер: На без четверти восемь.

Мисс Ортон: Тогда время еще есть.

Флетчер: Тебе налить?

Мисс Ортон: Нет, просто добавь немного льда. Один кубик.

Флетчер: О'кей. У тебя есть еще… (неразборчиво).

Мисс Ортон: Там, внизу. Ты внизу смотрел?

Флетчер: (неразборчиво.)

Мисс Ортон: Там еще должно было остаться.

Флетчер: Вот, держи.

Мисс Ортон: Спасибо.

Флетчер: Во время процесса мне придется нелегко.

Мисс Ортон: М-м-м…

Флетчер: И перед этим я бы хотел как следует отдохнуть.

Мисс Ортон: В общем, я его спрошу.

Флетчер: Когда ты его увидишь?

Мисс Ортон: А что у нас сегодня?

Флетчер: Среда.

Мисс Ортон: Значит, завтра. Вот тогда и спрошу.

Флетчер: И ты будешь знать заранее…

Мисс Ортон: Да, у него могут возникнуть какие-нибудь мысли…

Флетчер: Но хотя бы приблизительно?

Мисс Ортон: Конечно, тогда мы сможем уже сейчас строить совместные планы…

Флетчер: Да.

Мисс Ортон: А судебный процесс начнется… когда, ты говоришь?

Флетчер: В марте. Да, по-моему, в марте.

Мисс Ортон: И как скоро после суда…

Флетчер: Пока еще не знаю.

Мисс Ортон: Но, Джерри, она мертва, и я не вижу смысла…

Флетчер: Да, но…

Мисс Ортон: Я не понимаю, зачем же нам тогда ждать? А ты?

Флетчер: Нет.

Мисс Ортон: Тогда почему бы нам не решить уже сейчас?

Флетчер: После суда.

Мисс Ортон: Решить после суда или…

Флетчер: Нет, мы поженимся после суда.

Мисс Ортон: Да. Но разве мы не можем это сделать во время процесса?

Флетчер: Ты это читала? Мисс Ортон: Что — "это"? Флетчер: Посмотри.

Мисс Ортон: А, это? Нет. Мне не нравится, как он пишет.

Флетчер: Тогда зачем ты купила эту книгу?

Мисс Ортон: А я и не покупала. Мне ее подарила Мария на день рождения… Джерри, я считаю, что мы можем назначить дату уже сейчас, хотя бы приблизительную. В зависимости от того, когда кончится суд.

Флетчер: Гм-м.

Мисс Ортон: У нас будет в запасе достаточно времени. Наверное, это будет долгий процесс, как по-твоему, Джерри?

Флетчер: М-м-м…

Мисс Ортон: Как ты думаешь, это будет долгий процесс?

Флетчер: Что?

Мисс Ортон: Джерри!

Флетчер: Да?

Мисс Ортон: Да что с тобой?

Флетчер: Просто засмотрелся на твои книги.

Мисс Ортон: Как по-твоему, ты не мог бы ненадолго оторваться от этого занятия? Чтобы мы могли обсудить…

Флетчер: Прости, дорогая.

Мисс Ортон:…один маленький пустячок. Нашу свадьбу, — например.

Флетчер: Извини.

Мисс Ортон: Если суд начнется в марте…

Флетчер: Может, начнется, а может, и нет. Говорю тебе, это всего лишь мое предположение.

Мисс Ортон: Хорошо, допустим, он начнется в марте.

Флетчер: Если только действительно в марте…

Мисс Ортон: Как долго все это может тянуться?

Флетчер: Не думаю, чтобы очень долго. Возможно, неделю.

Мисс Ортон: А мне казалось, что дела об убийстве…

Флетчер: Но у них же есть его показания, парень сам сознался в убийстве! И там не будет много свидетелей, скорее всего вызовут только меня и этого парня. Я буду очень удивлен, если суд продлится больше недели.

Мисс Ортон: Что, если тогда мы назначим свадьбу на апрель?

Флетчер: Если, конечно, на суде не всплывет ничего неожиданного.

Мисс Ортон: Например?

Флетчер: Ну, не знаю. Над этим делом работают далеко не глупые люди.

Мисс Ортон: В прокуратуре?

Флетчер: Нет, те, кто ведет следствие.

Мисс Ортон: Да что там вообще расследовать?

Флетчер: Всегда существует вероятность, что он этого не совершал.

Мисс Ортон: Кто?

Флетчер: Корвин. Это тот самый парень…

Мисс Ортон: (неразборчиво)… подписанное признание?

Флетчер: Мне казалось, что ты не хочешь коктейля.

Мисс Ортон: Я передумала. (Неразборчиво)… конец апреля?

Флетчер: Да, я думаю, что так оно будет надежнее.

Мисс Ортон: (неразборчиво)… забыть о том, чтобы уехать в феврале. Там ведь начинается сезон ураганов, разве нет?

Флетчер: Кажется, в сентябре или в октябре.

Мисс Ортон: Тогда давай поедем сразу же после суда! Это будет наш медовый месяц.

Флетчер: Вообще-то во время процесса они могут изрядно потрепать мне нервы.

Мисс Ортон: С чего бы это?

Флетчер: Один из полицейских считает, что ее убил я.

Мисс Ортон: Ты шутишь?

Флетчер: Увы, нет.

Мисс Ортон: Кто же это?

Флетчер: Некий детектив Карелла.

Мисс Ортон: Почему он так думает?

Флетчер: Видишь ли, скорее всего он знает о наших с тобой отношениях…

Мисс Ортон: Но откуда?

Флетчер: Он умный полицейский. Я им просто восхищаюсь. Интересно, догадывается ли он об этом?

Мисс Ортон: Восхищаешься?

Флетчер: Да.

Мисс Ортон: Восхищаешься человеком, который подозревает тебя…

Флетчер: Верно, хотя для того, чтобы хоть что-то доказать, ему придется потратить чертовски много времени.

Мисс Ортон: Да как ему такая мысль вообще могла прийти в голову?!

Флетчер: Ну как же, он знает, что я ее ненавидел.

Мисс Ортон: Откуда?

Флетчер: Я сам ему сказал.

Мисс Ортон: Что?! Джерри, какого черта ты это сделал?

Флетчер: А почему бы и нет?

Мисс Ортон: О, Джерри…

Флетчер: Он бы все равно об этом узнал. Говорю тебе, он очень толковый полицейский. Наверное, он уже знает, что Сара переспала с половиной мужиков в этом городе. И скорее всего он знает, что я в курсе всех ее проделок.

Мисс Ортон: Но это еще не означает…

Флетчер: А если он к тому же знает и о нас с тобой…

Мисс Ортон: Какая разница, что он там разнюхал? Ведь Корвин сознался. Джерри, я тебя не понимаю.

Флетчер: Я только пытаюсь поставить себя на место Кареллы.

Мисс Ортон: Он итальянец?

Флетчер: А что?

Мисс Ортон: Итальянцы — самые подозрительные люди на свете.

Флетчер: Я могу понять ход его мыслей. Просто я не уверен, что он может понять ход моих.

Мисс Ортон: Тоже мне, ход твоих мыслей! Зачем тебе было ее убивать? Если бы ты хотел ее убить, то давным-давно мог это сделать!

Флетчер: Разумеется.

Мисс Ортон: Еще когда она отказалась подавать документы на развод.

Флетчер: Конечно.

Мисс Ортон: Ну и пусть себе расследуют, нам-то какое дело? Знаешь что, Джерри?

Флетчер: М-м-м?

Мисс Ортон: Желать смерти своей жене и убить ее — это совершенно разные вещи. Скажи это своему детективу Копполе.

Флетчер: Карелле.

Мисс Ортон: Ну Карелле, какая разница! Обязательно скажи.

Флетчер: (смеется.)

Мисс Ортон: Что здесь смешного?

Флетчер: Я передам ему твои слова, дорогая.

Мисс Ортон: Вот и хорошо. Ну и ладно, черт с ним!

Флетчер (смеется): Переодеваться будешь?

Мисс Ортон: Вообще-то я думала пойти так. А что, это очень шикарный ресторан?

Флетчер: Я никогда там не был.

Мисс Ортон: Дорогой, будь любезен, позвони туда и узнай, можно ли там женщине появиться в брюках, о'кей?

По словам техника, организовавшего прослушивание в квартире мисс Ортон, микрофон в гостиной был установлен в книжном шкафу напротив бара. Карелла перелистал несколько страниц назад и еще раз перечитал заинтересовавший его отрывок.

Флетчер: Ты это читала?

Мисс Ортон: Что — "это"?

Флетчер: Посмотри.

Мисс Ортон: А, это? Нет. Мне не нравится, как он пишет.

Флетчер: Тогда зачем ты купила эту книгу?

Мисс Ортон: А я и не покупала. Мне ее подарила Мария на день рождения… Джерри, я хотела сказать, что мы можем назначить дату уже сейчас, хотя бы приблизительную. В зависимости от того, когда кончится суд.

Флетчер: Гм-м.

Мисс Ортон: У нас будет в запасе достаточно времени. Наверное, это будет долгий процесс, как по-твоему, Джерри?

Флетчер: М-м-м…

Мисс Ортон: Как ты думаешь, это будет долгий процесс?

Флетчер: Что?

Мисс Ортон: Джерри!

Флетчер: Да?

Мисс Ортон: Да что с тобой?

Флетчер: Просто засмотрелся на твои книги.

Карелла считал, что Флетчер обнаружил микрофон в книжном шкафу примерно девять реплик назад, когда впервые произнес задумчивое "М-м-м". Именно тогда его внимание начало притупляться, и он был не в состоянии сосредоточиться на двух столь важных для него и Арлены вещах — на предстоящем судебном процессе и на их свадебных планах. Однако Кареллу куда больше интересовало, что говорил Флетчер, уже зная, что квартира прослушивается. Уверенный в присутствии незримой аудитории и зная, что в этот момент у магнитофона сидит полицейский в наушниках и что расшифровка беседы все равно попадет к следователю, Флетчер:

— намекал на возможность того, что Корвин не виновен в убийстве;

— прямо утверждал, что полицейский по фамилии Карелла подозревает, что он убил свою жену;

— выражал Карелле свое восхищение и как бы исподволь спрашивал, как он к этому относится;

— предполагал, что Карелла как "толковый полицейский" уже разгадал цель воскресного рейда по барам, знал об изменах Сары и что Флетчер тоже знает об этом;

— пошутил, пообещав Арлене передать ее слова Карелле, хотя на самом деле Арлена сама сказала это через подслушивающую аппаратуру, установленную в квартире.

Карелла чувствовал то же самое возбуждение, что и во время ленча с Флетчером и позже, когда пил с ним. Казалось, Флетчер сознательно затеял опасную игру, давая Карелле обрывки информации, которые тот мог рано или поздно сложить в одно целое и получить сведения, позволявшие доказать, что он убил Сару. На пленке Флетчер сказал удивительно мягким голосом: "Я могу понять ход его мыслей. Просто я не уверен, что он может понять ход моих". Он сказал это уже после того, как понял, что квартира прослушивается, и можно было считать, что они адресованы непосредственно Карелле. Но что именно он пытался этим сказать? И зачем?

Полученные сведения показались Карелле крайне важными, и он попросил у лейтенанта Бернса разрешения обратиться в суд за ордером на установку микрофона в машине Флетчера. Бернс не возражал, а суд выдал ордер. Карелла снова позвонил в полицейскую лабораторию, и ему сказали, что как только Карелла обнаружит, где Флетчер паркует свою машину, ему тут же пришлют техника.

* * *
Читать чужие любовные письма — это почти то же самое, что пробовать изысканные блюда китайской кухни в одиночку.

Сидя за своим столом в дежурке, Клинг безрадостно "пережевывал" лучшие образцы творений Ричмонда, лишенный возможности с кем-то поделиться ими или обменяться мнениями по поводу их "вкуса" и "аромата". Следовало отдать Ричмонду должное — письма были интересными, учитывая тот факт, что перед тем, как покинуть тюрьму, все письма проходят цензуру, а цензура во многом способна подорвать любовный пыл мужчины. В результате Ричмонду приходилось писать о своих чувствах к Hope лишь иносказательно — с каким нетерпением он ждет встречи с ней по окончании срока, который, как он надеялся, будет сокращен, и его выпустят на поруки.

Однако в одном из писем Клингу попался короткий абзац, который можно было принять за открытую угрозу:

"Надеюсь, ты будешь мне верна. Пит писал мне, что он уверен в этом. Если тебе что-нибудь понадобится, сразу же звони ему, он всегда готов помочь. В любом случае он будет за тобой присматривать".

Клинг еще раз перечитал абзац и потянулся к телефону. В этот момент телефон зазвонил, и Клинг с удивлением поднял трубку.

— Восемьдесят седьмой участок, детектив Клинг.

— Берт, это Синди.

— Привет.

— Ты не занят?

— Так, собирался звонить в бюро идентификации.

— Извини, что помешала.

— Ну что ты, какая ерунда! Это может подождать.

— Берт… А ведь завтра сочельник.

— Знаю.

— Я тебе кое-что купила.

— Зачем ты это сделала, Синди?

— По привычке.

Клингу показалось, что она улыбается.

— Синди, я бы хотел тебя увидеть, — мягко сказал он.

— Я заканчиваю в пять.

— Разве у вас не будет предрождественской вечеринки?

— Вбольнице? Берт, дорогой, мы каждый день имеем дело с жизнью и смертью.

— Мы тоже. Я встречу тебя у больницы.

— Хорошо. У бокового входа. Это рядом с приемным отделением.

— Я знаю, где это. В пять?

— Нет, давай в четверть шестого.

— О'кей, договорились.

— Тебе понравится мой подарок, — пообещала она и положила трубку.

По-прежнему улыбаясь, Клинг набрал номер бюро идентификации, передал свой запрос сотруднику по фамилии Рейли, и тот заверил его, что найдет все нужные сведения через десять минут.

Рейли позвонил через восемь минут.

— Клинг?

— Да?

— Это Рейли из картотеки. У меня здесь есть дело Фрэнка Ричмонда. Хочешь, чтобы я прислал копию?

— А ты бы не мог просто зачитать его послужной список?

— Гм-м, — хмыкнул Рейли, — вообще-то это довольно длинная история. У этого парня неприятности с законом начались в шестнадцать лет.

— Какого рода неприятности?

— Да в общем-то так, мелочь. Кроме последнего дела.

— Когда?

— Два месяца назад.

— В чем его обвиняют?

— Вооруженное ограбление.

Клинг присвистнул.

— Рейли, а подробности у тебя есть?

— Здесь нет. Сейчас посмотрю, есть ли копия рапорта об аресте. — Клинг ждал, слушая, как на другом конце провода Рейли шуршит бумагами. — Ага, вот он!.. Так… Он и еще один тип вошли в универмаг перед самым закрытием и забрали дневную выручку. Не успели они выйти за дверь, как их арестовал полицейский, который жил по соседству.

— А кто был вторым?

— Некий Джек Янси. Тоже сидит. Хочешь, чтобы я прочитал информацию и на него?

— Нет, это необязательно.

— А третий просто чудом отделался.

— По-моему, ты только что сказал, что их было двое.

— Нет, на стоянке у грузового входа была машина с шофером. Когда его задержали, мотор работал, но он клянется, что не имеет никакого отношения к тому, что произошло в магазине. Ричмонд и Янси выгородили его, сказали, что в жизни его не видели.

— Ха, тоже мне, благородство среди воров! — презрительно сказал Клинг. — Я в эти сказки не верю.

— Бывает, случаются еще более странные вещи, — возразил Рейли.

— Как его зовут?

— Кого, шофера? Питер Брайс.

— У тебя нет его адреса?

— В рапорте нет. Посмотреть в деле?

— Сделай одолжение.

— Я перезвоню, — пообещал Рейли и положил трубку.

Когда через десять минут телефон зазвонил вновь, Клинг подумал, что это Рейли, но ошибся — это оказался Артур Браун.

— Слушай, Берт, — без всякого предисловия начал он, — эта Ортон только что звонила Флетчеру. Ты можешь связаться со Стивом?

— Постараюсь. А в чем дело?

— Они договорились встретиться завтра вечером. Собираются в соседний штат, в ресторан под названием "При свечах". Флетчер заедет за ней в половине восьмого.

— Понял.

— Берт!

— Что?

— Стиву нужно, чтобы я сидел на телефоне, пока они будут ужинать? Завтра ведь последний день перед Рождеством. Сам понимаешь.

— Я его спрошу.

— И Хэл тоже хочет знать, дежурить ему в фургоне, пока их не будет дома?

— Стив тебе позвонит.

— Сам посуди, Берт, если они будут развлекаться в соседнем штате, то кого тогда слушать в квартире?

— Все верно. Думаю, Стив согласится.

— О'кей. Как там у вас дела?

— Все спокойно.

— Даже не верится, — засмеялся Браун и повесил трубку.

Глава 15

Детективом, втянувшим сторожа гаража в идиотский разговор о вымышленном наезде, был Стив Карелла. Техник из полицейской лаборатории, изображавший механика из автомобильного клуба, якобы посланного заменить испорченный аккумулятор в машине Флетчера, был тем же сотрудником, который организовал прослушивание квартиры Арлены Ортон.

Машина Флетчера стояла в гараже в четырех кварталах от его конторы — факт, установленный в результате обыкновенной слежки за ним по пути на работу 24 декабря. Карелла был уверен, что Флетчер оставит машину там, где, по словам Брауна, оставлял ее в первый раз: человек, который каждый день ездит на работу, обычно паркует машину в одном и том же гараже.

Итак, Карелла задавал сторожу выдуманные вопросы о помятом бампере и разбитой левой фаре несуществующего "Бьюика" выпуска 1968 года, а тем временем полицейский техник сажал "жучок" на "Олдсмобиль" Флетчера 1972 года. Было бы гораздо проще и быстрее использовать батареечный микрофон того же типа, что и в квартире Арлены Ортон, но, поскольку батарейки требовали регулярной замены, а доступ к любой машине куда труднее, чем к квартире, он решил подсоединить микрофон к автомобильной электропроводке. Открыв капот и протянув провода от аккумулятора Флетчера к своему ремонтному грузовичку, он деловито копался в моторе, зачищая контакты. Ему не хотелось устанавливать микрофон на приборную доску: во-первых, так его легче всего обнаружить, а во-вторых, зимой в машине наверняка будет работать печка, и чувствительный микрофон вместо разговора запишет лишь одно гудение. Поэтому он, уложив проводки между сиденьем и спинкой водительского кресла, протянул их под ковриком на полу кабины и через приборную доску вывел к электрической системе "Олдсмобиля". В пределах городской черты микрофон будет четко передавать любой звук на расстояние чуть больше квартала, а это означало, что за автомобилем Флетчера придется следить с близкого расстояния в машине без опознавательных знаков. Если же Флетчер выберется за пределы городской черты, что он и собирался сделать сегодня вечером, пригласив Арлену в ресторан "При свечах", то на открытом пространстве радиус действия передатчика увеличится до четверти мили. Но и в том, и в другом случае полицейскому, который будет следить за Флетчером, придется изрядно попотеть.

Дождавшись, когда техник закончит свою работу, Карелла быстро поблагодарил сторожа и поехал в участок.

* * *
До Рождества оставались считанные часы, и в соответствии со старой недоброй традицией в 87-м участке уже вовсю шла "предпраздничная вечеринка". Камеры предварительного заключения начали принимать первых "гостей" — в основном воров и карманников, промышлявших в магазинах, а также пьяных, среди которых затесался даже один убийца.

Воров и карманников свозили из находившихся на территории участка универмагов пачками, что было в порядке вещей: предрождественская распродажа — самая горячая пора для "работы". Сочельник был последним днем, когда можно было продемонстрировать свое "искусство" в магазинах, набитых толпами обалдевших покупателей. Магазинные воры работали самыми разными способами. Например, когда в дежурку ввели стройную женщину по имени Эстер Брейди, она была похожа на беременную. Ее "беременность" была вызвана ворохом краденых вещей на сумму в двести долларов, засунутых в эластичные спортивные брюки, надетые под платье, — довольно рискованная процедура, если учесть всю сложность операции: поднять подол платья, схватить вещь, спрятать ее в брюки и вновь опустить подол. Тем не менее это позволило ей за двадцать минут из красотки с точеной фигурой превратиться в даму на восьмом месяце.

Феликс Хопкинс, высокий худощавый негр с изящными манерами, с аккуратными усиками и в очках в золотой оправе, был одет в длинное пальто с множеством карманов, набитых маленькими, но очень ценными ювелирными изделиями, которые он время от времени хватал с прилавков. Обычно он заходил в отдел и просил показать ему зажигалку; пока продавец доставал ее из витрины, Хопкинс успевал прикарманить пять-шесть авторучек с золотыми перьями. Его руки работали с быстротой фокусника — он занимался своим ремеслом так давно, что для того, чтобы спрятать украденное, ему даже не надо было расстегивать пальто. И хотя, когда его задержали, карманы его пальто были битком набиты — золотая ручка, платиновые часы, золотая скрепка для банкнот, ожерелье с фальшивыми бриллиантами, пара золотых серег, обтянутые кожей часы для путешествий и кольцо с черным ониксом, — он продолжал убеждать полицейского, что все эти вещи он купил в других магазинах. Чеки выбросил, а сами покупки нес домой, чтобы упаковать, как ему больше нравится, поскольку его не устраивает, как упаковывают вещи в магазинах.

Остальными ворами были наркоманы, которым позарез было необходимо раздобыть денег на дозу. Мысли о детективах — как о состоявших в службе охраны магазина, так и о городской полиции — отступали перед соблазнами, которые таили в себе прилавки одного из крупнейших в мире универмагов. Они знали только одно — каким бы он ни был ничтожным, но в этот вечер у них есть шанс заработать на один-два пакетика героина, а это уже гарантировало, что хотя бы Рождество обойдется без ломки. Они уныло расхаживали за решеткой в задней части дежурки. Вид у них был жалкий — арест означал, что Рождество они проведут без наркотиков с единственной надеждой на порцию метадона, да и то под вопросом. Они с презрением наблюдали за Эстер Брейди в ее раздутых спортивных брюках, за Феликсом Хопкинсом с его хитроумным пальто и за Джуниусом Купером, которого ввели в участок, нагруженного пакетами с бумагой.

Джуниус Купер работал в одиночку. Это был хорошо одетый мужчина сорока трех лет, с виду похожий на управляющего рекламным агентством, который в последнюю минуту примчался покупать рождественские подарки, поскольку это забыла сделать растяпа-секретарша. Он заходил в магазин с несколькими сумками, набитыми пакетами в ярких подарочных обертках, и пускал в ход один из двух способов, оба из которых, впрочем, были в одинаковой степени эффективными. При малейшей возможности он останавливался рядом с обыкновенным покупателем, который на секунду ставил на пол свою сумку, и мгновенно перекладывал один из его пакетов к себе или подменял его сумку своей. Аккуратно упакованные пакеты в сумке Джуниуса были набиты старыми газетами. Разумеется, при его системе работы многое зависело от быстроты, но тем не менее она позволяла действовать даже в присутствии детектива универмага, таская пакеты, за которые действительно уплатили честные покупатели и которые были упакованы магазинными клерками. Поймать Джуниуса было практически невозможно, разве что засечь, как он совершает подмену. На этом он сегодня и попался.

Пестрая компания магазинных воров в дежурке была разбавлена их ближайшими родственниками — карманниками, которые точно с таким же нетерпением ожидали открытия "охотничьего сезона" — бешеного наплыва покупателей под Рождество. Для карманника нет ничего лучше, чем толпа, а в приближающиеся праздники народ хлынул на улицы, как тараканы из-под раковины в ванной, — толпы в магазинах, в метро… Эти артисты с ловкими пальцами работали и в одиночку, и парами: легкий толчок, возглас: "О, простите!", и вот уже кошелек деликатно извлечен из сумочки, а карман пиджака разрезан бритвой, и бумажника там как не бывало. В городе не было ни одного детектива, который бы носил бумажник в кармане пиджака — нет, только в левом кармане брюк, ведь полицейские тоже не обладают стопроцентным иммунитетом к карманникам. Сегодня они были окружены карманниками, которые, естественно, возмущались, доказывая свою невиновность, и кричали, что знают свои права.

Что касается пьяных, то эти о своих правах не имели ни малейшего представления, на что, впрочем, большинству из них было наплевать. Все они начали отмечать праздник раньше времени, и каждому от избытка эмоций довелось совершить тот или иной поступок, признанный в этом чудесном городе правонарушением, — например, вышвырнуть на тротуар водителя автобуса, который не смог разменять десятку, или разбить ветровое стекло такси после того, как таксист заявил, что сегодня очень тяжелый день и он не потащится аж в Калмз-Пойнт, или отвесить пинка леди из Армии спасения, которая отказалась дать подудеть в свой тромбон, или налить виски в почтовый ящик, или помочиться на ступеньках крупнейшего в городе кафедрального собора и так далее. Одним словом, мелочь.

Но один из пьяных оказался убийцей.

Несомненно, в предрождественский вечер этот маленький черноволосый человек с бегающими глазками и тонкими пальцами скрипача, провонявший алкоголем и рвотой, был "звездой" 87-го участка. Несмотря на то, что его белая рубашка, лицо и руки были забрызганы кровью, он гневно допытывался, по какому праву его притащили в полицию.

Он убил свою шестнадцатилетнюю дочь.

Казалось, он не отдает себе отчета в том, что она мертва, и не помнит, как всего час назад пришел домой с работы, начав отмечать Рождество в конторе сразу после ленча, и обнаружил, что его дочь занимается любовью с каким-то парнем прямо на диване в гостиной. Телевизор с приглушенным звуком тускло освещал зашторенную комнату, голоса с экрана что-то нашептывали, а его дочь, ничего не слыша и издавая сладострастные стоны, извивалась в объятиях незнакомого парня. Тихо выйдя на кухню, оскорбленный папаша полез в ящик стола за оружием, подходящим для наказания, нашел только нож для чистки картошки и решил, что он не отвечает поставленной задаче. Затем он обнаружил молоток в коробке из-под обуви под раковиной, стиснул зубы и, постукивая им по ладони, вернулся в гостиную, где дочь продолжала стонать под своим любовником, схватил его за плечо, отшвырнул в сторону и принялся колошматить девушку по лицу, пока ее голова не превратилась в месиво из мозга, волос и костей. Парень кричал от дикого ужаса, пока не потерял сознания. На шум вбежала соседка, а отец продолжал бить молотком, обезумев от ярости за "непростительный грех" дочери, совершенный за день до Рождества.

— Джордж, — прошептала соседка, и он посмотрел на нее пустыми глазами. — Джордж, что вы наделали? — Он опустил молоток и с этого момента не мог вспомнить, что натворил.

Да, о таких "гостях" ребята из 87-го могли только мечтать!

* * *
Клинг даже не сразу ее узнал.

Когда она вышла из сверкающей стеклом и хромом вращающейся двери больницы и стала спускаться по лестнице, он увидел коротко подстриженную блондинку с прекрасной фигурой и сначала отреагировал на нее так же, как и на любую другую красивую незнакомку, но затем понял, что это Синди, и его сердце учащенно забилось.

— Привет, — сказал он.

— Привет.

Синди взяла его под руку, и некоторое время они шли молча.

— Ты отлично выглядишь, — наконец сказал Клинг.

— Спасибо. Ты тоже.

Он и в самом деле знал, как здорово они смотрятся вместе, и тут же преисполнился уверенности, что все, мимо кого они сейчас проходят по этой насквозь продуваемой ветром улице, не могут не замечать, что они без ума друг от друга. Еще ему казалось, что каждый прохожий должен был только сильнее ощущать свое одиночество, завидуя их молодости, силе и здоровью, и страстно желать оказаться на их месте — на месте Синди и Берта, Настоящих Американских Влюбленных, которые когда-то повстречались, и долго любили друг друга, и боролись за свое счастье, и печально расстались, но теперь, в этот замечательный праздник, вновь обрели один другого и пылают от горячей любви, словно лампочки на рождественской елке!

Они нашли маленький бар неподалеку от больницы, в котором никогда до этого не бывали — ни вместе, ни порознь. Клинг чувствовал, что это ощущение новизны должно только подчеркнуть, что их страсть вспыхнула с новой силой.

Они сели за маленький круглый столик в углу. Негромкий шум разговоров вокруг действовал успокаивающе. Клинг с умилением подумал, что так, наверное, и должна выглядеть старинная английская гостиная в сочельник — уютная теплая комната, приглушенные и убаюкивающие голоса посетителей — идеальное место для того, чтобы возродить их любовь, которая чуть было не угасла, но теперь так властно заявила о себе…

— Так где же мой подарок? — с притворным беспокойством спросил Клинг.

Синди потянулась к своему пальто, висевшему рядом на вешалке, достала из кармана маленький пакетик и положила его на середину стола. Он был завернут в ярко-синюю бумагу и перевязан зеленой ленточкой с бантиком. Клинг немного смутился — он всегда чувствовал себя неловко, когда ему что-нибудь дарили. Пошарив в кармане своего пальто, он положил свой подарок рядом с подарком Синди — коробочку чуть побольше размером в блестящей красно-золотой обертке.

— Итак? — сказала Синди.

— Итак? — повторил Клинг.

— С Рождеством.

— С Рождеством.

Они неуверенно посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Чур, ты первая.

— Хорошо.

Поддев ногтем полоску скотча, Синди развернула бумагу, вытащила коробочку, отодвинула обертку в сторону и подняла крышку. Он купил ей толстое золотое сердечко, которое, казалось, горело изнутри, как живое; старинная золотая цепочка на двух петельках не давала ему болтаться из стороны в сторону при ходьбе. Она посмотрела на сердечко, быстро взглянула на застывшее в ожидании лицо Клинга и коротко кивнула.

— Спасибо, Берт. Оно замечательное.

— Сегодня не День святого Валентина, но…

— Да. — Синди снова кивнула и посмотрела на сердечко.

— … но я подумал, что…

— Да, Берт, это замечательный подарок. Спасибо.

— Ну что ж… — Клинг пожал плечами и покраснел, потому что терпеть не мог ритуала разворачивания подарков. Он снял ленточку с ее пакетика, разорвал обертку и раскрыл коробочку. Она купила ему золотую заколку для галстука в виде миниатюрных наручников, и он тут же понял значение ее подарка — у полицейских, как и у всех остальных, тоже есть свои "рабочие инструменты", в том числе и наручники, в настоящий момент висевшие у него на поясе. Его подарок должен был сказать Синди о его чувствах, и Клинг был уверен, что ее подарок означает то же самое — что они снова вместе.

— Спасибо.

— Тебе понравилось?

— Очень.

— Я подумала…

— Да, Синди, очень понравилось!

— Я рада.

Они еще ничего не заказывали, и Клинг подозвал официанта. Пока тот шел к их столику, они сидели молча, но, когда официант отошел и Синди по-прежнему не произнесла ни слова, Клинг впервые заподозрил, что здесь что-то не так. Синди закрыла крышку и уставилась на коробочку.

— В чем дело? — настороженно спросил Клинг.

— Берт…

— Я слушаю, Синди.

— Берт, я пришла сюда не для того, чтобы…

Она еще не успела договорить, но он уже все понял. Неожиданно ему показалось, что в комнате шумно и душно.

— Берт, я собираюсь выйти за него замуж, — тихо сказала Синди.

— Понятно.

— Извини, если…

— Нет-нет, Синди, прошу тебя…

— Берт, то, что у нас с тобой было, — это замечательно…

— Я знаю, дорогая.

— И я не могла закончить все это просто так… как это кончилось у нас. Я должна была еще раз увидеться с тобой и сказать, как много ты для меня значил. Я хотела, чтобы ты это знал.

— О'кей.

— Берт?

— Да, Синди. Все о'кей. — Он грустно улыбнулся и коснулся ее руки. — Все в порядке.

Они просидели в баре еще полчаса, выпили по коктейлю и вышли на улицу. Затем пожали друг другу руки, попрощались и разошлись в разные стороны.

* * *
Питер Брайс жил на третьем этаже старого кирпичного дома в Саут-Сайд. Клинг приехал туда около половины седьмого, поднялся наверх, постоял у двери, прислушиваясь, потом достал свой служебный револьвер и постучал. Ответа не последовало. Он снова постучал, подождал еще и начал спускаться по лестнице, как вдруг дверь квартиры напротив приоткрылась. Оттуда выглянул мальчишка лет восьми и разочарованно посмотрел на Клинга.

— Привет, — не останавливаясь, сказал Клинг.

— А я-то думал, это Санта-Клаус, — обиженно заявил мальчишка.

— Вообще-то для него немного рановато, — бросил Клинг через плечо.

— А во сколько он обычно приходит?

— После полуночи.

— Когда это будет? — крикнул вслед ему мальчишка.

— Попозже! — крикнул Клинг в ответ.

Оказавшись на первом этаже, он нашел квартиру управляющего рядом с дверью черного хода, где на ночь оставляли мусорные баки, и постучал. Дверь открыл негр в красном халате и, прищурившись, вгляделся в полумрак лестничной площадки.

— Кто здесь? — Его глаза внимательно ощупывали лицо Клинга.

— Полиция. Я ищу Питера Брайса. Не знаете, где его можно найти?

— На третьем этаже. Только, пожалуйста, не начинайте стрельбу в доме, ладно?

— Дома его нет. Где еще он может быть?

— Иногда он любит посидеть в закусочной за углом.

— В какой закусочной и за каким углом?

— Маленькая забегаловка, где продают жареных цыплят. Там его брат работает.

— На этой улице?

— Да. А что он натворил?

— Обычное расследование. Большое спасибо.

На улице уже стемнело. Последние покупатели, клерки и продавщицы, рабочие и домохозяйки — короче говоря, все те, кто с нетерпением дожидался завтрашнего дня еще с конца ноября, теперь спешили домой, чтобы нарядить елку, выпить горячего глинтвейна и провести в кругу семьи недолгие спокойные часы перед завтрашним нашествием родственников и друзей и суматошной церемонией обмена подарками. Все вокруг дышало безмятежностью. Вот для чего нужно Рождество, это мирное доброе время года, подумал Клинг и неожиданно вспомнил, что в нынешнем году день перед Рождеством запомнится ему куда больше, чем сам праздник.

Покрытые румяной корочкой цыплята медленно поворачивались на вертеле в электрической духовке и их аромат переполнял помещение закусочной, когда Клинг открыл дверь и вошел. Высокий толстяк в белом фартуке и поварском колпаке стоял за прилавком, насаживая на вертел еще четыре бледные тушки. Он пристально посмотрел на Клинга. Рядом с сигаретным автоматом спиной к двери сидел еще один человек. Он был даже массивнее, чем толстяк за прилавком, — с широкими плечами и бычьей шеей. Когда Клинг закрывал за собой дверь, он обернулся, и они оба мгновенно узнали друг друга. Клинг понял, что именно этот человек избил его до потери сознания в понедельник вечером, а тот — что Клинг был его жертвой. На его лице появилась зловещая усмешка.

— Эл, глянь-ка, кто к нам пожаловал.

— Вы Питер Брайс? — холодно спросил Клинг.

— Ну я, а в чем дело? — сказал Брайс и, сжав кулаки, шагнул ему навстречу.

У Клинга не было ни малейшего желания ввязываться в драку с таким здоровяком, как Брайс. Помимо того, что его плечо по-прежнему болело (браслет Мейера, как и следовало ожидать, ни черта не помог), у него было сломано ребро, а к тому же еще и разбито сердце. Третья пуговица его пальто была расстегнута. Он сунул руку за пазуху, выхватил револьвер и направил его Брайсу в живот.

— Я полицейский и хочу задать вам несколько вопросов о…

Грязный вертел хлестнул его по руке как сабля, разбив в кровь костяшки пальцев. Он повернулся к прилавку, и в этот момент последовал еще один удар, на этот раз попавший по запястью и выбивший револьвер на пол. В ту же секунду Брайс изо всех сил двинул его кулаком, целя в кадык.

В течение следующих трех секунд в мозгу Клинга промелькнуло три мысли. Во-первых, он понял, что, попади кулак Брайса на дюйм правее, он уже был бы мертв. Во-вторых, он сообразил, хотя и слишком поздно, что Брайс сказал человеку за прилавком: "Эл, глянь-ка, кто к нам пожаловал". В-третьих, вспомнил слова негра-управдома — в закусочной у Брайса работает брат.

Совершив эти три ошеломляющих открытия, он на четвертой секунде едва успел увернуться от следующего удара, отскочил к двери и приготовился защищаться здоровой рукой — левой, а потому не слишком подходящей для этой цели. Правое запястье, по которому попал Эл, жутко болело (наверное, что-то сломал, сволочь!). Теперь Эл поднял крышку прилавка и вылезал в зал, чтобы помочь своему братцу. Возможно, эта мысль пришла в голову им обоим — что было бы неплохим развлечением как следует отделать щенка, который волочится за девушкой Фрэнка Ричмонда. Плохо было лишь то, что этот щенок оказался полицейским, а еще хуже — выпустить его отсюда живым.

Шансы выбраться отсюда живым казались детективу Берту Клингу весьма незначительными. Это был такой район, где вас могут избить и бросить окровавленного на тротуаре и ни одна живая душа не то что не подойдет к вам, а даже не обратит внимания. Питу и Элу ничего не стоило разорвать Клинга на мелкие кусочки, насадить на вертел, поджарить в духовке в собственном соку и продать его завтра по 69 центов за фунт. Если только он не придумает чего-нибудь поумнее.

Однако в настоящий момент ничего умного Клингу в голову не приходило. Разве что ни в коем случае нельзя близко подпускать Эла с его грязным вертелом.

Револьвер валяется на полу в углу комнаты — слишком далеко, не дотянуться.

Прошло восемь секунд.

Вертела висят за прилавком — тоже не схватишь.

Прошло девять секунд.

Пит стоял прямо перед ним, примериваясь для решающего удара, после которого голова Клинга должна была бы вылететь на тротуар перед закусочной. Эл, сжав кулаки, заходил справа. В воображении Клинга предстала такая картина: могучим рывком детектив Клинг — весь, а не только одна голова — вылетает на тротуар перед закусочной… Эх, вот было бы здорово!

Он пожалел, что не может могучим рывком вылететь из этой чертовой закусочной. Сжавшись в комок, он шагнул к Питу, неожиданно рванулся вправо к Элу и выкинул вперед ногу, целясь ему в живот на несколько дюймов ниже пояса. Пит замахнулся, но Клинг, пригнувшись, подскочил к сложившемуся пополам Элу и изо всех сил рубанул его ребром ладони по шее. Тот рухнул как подкошенный на усыпанный опилками пол.

Один есть, подумал Клинг и повернулся к Питу как раз в тот момент, когда тот наносил ему аперкот снизу в грудь — Господи, хорошо, хоть по сломанному ребру не попал, хоть за это спасибо! Охваченный болью, он отлетел к прилавку и попытался ударить противника коленом в пах, но Пит отлично знал приемы уличной драки и успел отскочить, одновременно ухитрившись заехать Клингу по скуле.

"Боже, — пронеслось у Клинга в голове, — сейчас он меня убьет!"

— Твоему брату крышка! — выкрикнул он.

Эти слова вырвались у него совершенно спонтанно — первая стоящая мысль за неделю. Пит замер с занесенным кулаком, которым он в ближайшие тридцать секунд мог запросто покончить с Клингом, например, размозжив ему сопатку или гортань. Клинг даже не пытался снова ударить Пита или пнуть его ногой, он знал, что дальнейшие попытки одолеть его в драке обречены на провал, а кроме того, ему совершенно не хотелось вывихнуть себе большой палец ноги. Вместо этого он метнулся в угол к револьверу, схватил его левой рукой — рукоятка показалась неудобной и какой-то угловатой, — перекатился на спину, сел и прицелился в Пита, который снова повернулся в его сторону.

— Стоять, сукин сын! — крикнул Клинг.

Брайс с ревом рванулся к нему.

Клинг дважды нажал на курок, целясь ему в туловище, совсем так, как он не раз проделывал в полицейском тире. Большая мишень в конце коридора, части тела помечены номерами, отмечающими максимальную степень поражения. Голова и горло — пять очков, то же самое — грудь и живот, четыре очка — плечи, три — руки, два — ноги. В случае с Питером Брайсом Клинг заработал бы десять очков, поскольку обе пули попали в грудь: одна прямо в сердце, вторая в левое легкое.

Брайс упал, и Клинг медленно опустил револьвер.

По-прежнему сидя на полу в углу комнаты, он посмотрел, как кровь Питера Брайса впитывается в опилки, вытер пот со лба и заплакал. Это было самое поганое Рождество в его жизни.

* * *
Карелла сидел в машине, припаркованной напротив ресторана "При свечах", уже почти два часа, ожидая, когда Флетчер и Арлена Ортон наконец закончат ужинать. Было уже без десяти десять, он устал, хотелось спать, и ему начало казаться, что "жучок" в машине Флетчера — не такая уж блестящая идея. По дороге в ресторан Флетчер и Арлена ни разу не упомянули о Саре и о своих планах относительно предстоящей свадьбы. Единственной более или менее интимной темой, которую они обсуждали, было белье, подаренное Флетчером. Арлена сказала, что ей все понравилось, и пообещала продемонстрировать Флетчеру обновки этим же вечером.

Однако было уже поздно, и Карелла мечтал лишь об одном — чтобы они поскорее легли в постель и он бы со спокойной совестью смог поехать домой. Когда они вышли из ресторана и направились к "Олдсмобилю", Карелла проворчал: "Слава Богу!" и включил магнитофон. Флетчер молча завел мотор, подождал, пока он прогреется, и так же молча выехал со стоянки. Карелла следовал за его машиной на близком расстоянии, напряженно прислушиваясь. Пока что ни Флетчер, ни Арлена не произнесли ни слова. Вскоре они свернули на шоссе № 701 и по-прежнему молча повернули на восток, к мосту. Сначала Карелла думал, что с аппаратурой что-то не в порядке, а может быть, Флетчер обнаружил и этот микрофон и теперь молчит нарочно, но тут заговорила Арлена, и он все понял. По-видимому, в ресторане парочка поссорилась, и Арлена демонстративно молчала, пока была в силах сдерживать накопившуюся злость. Ее первые слова прозвучали так громко и негодующе, что Карелла невольно поморщился.

— Может быть, ты вообще не хочешь на мне жениться?

— Какая ерунда!

— Тогда почему ты никак не назначишь дату?

— Мне казалось, что мы все уже обсудили.

— Ничуть не бывало. Ты все время твердишь — после суда, после суда. Когда "после суда"?

— Еще не знаю.

— Черт бы тебя побрал, Джерри, а когда ты будешь знать?!

— Не кричи.

— Может, ты меня обманывал? Может, ты никогда и не собирался на мне жениться?

— Арлена, ты же знаешь, что это неправда.

— Откуда мне знать, действительно ли ты подавал на развод?

— Конечно, подавал. Я же говорил, у меня были подготовлены все документы.

— Тогда почему она их не подписала?

— Потому что любила меня.

— Чушь!

— Да, она сказала, что любит меня.

— Если она так тебя любила…

— Да, любила.

— Тогда почему же она занималась такими ужасными вещами?

— Не знаю.

— Потому что она была шлюхой, вот почему!

— Мне кажется, чтобы мне отомстить.

— И поэтому она показывала тебе свою черную записную книжечку?

— Да. Чтобы отомстить.

— А вот и нет! Просто потому, что она была шлюхой!

— Наверное. Наверное, она ею стала.

— И каждый раз, когда заводила нового любовника, заносила туда пометку "СДж"?

— Да.

— На каждого, с кем она путалась?

— Да.

— "Сказала Джерри". Вот ведь что означает это "СДж"?

— Да, чтобы мне отомстить.

— Шлюха! Тебе надо было приставить к ней частного детектива, он бы заснял все ее похождения, запугал бы ее и заставил подписать эти несчастные документы на…

— Нет, я не мог на это пойти. Это повредило бы моей репутации.

— И твоей драгоценной карьере!

— Да, и моей драгоценной карьере.

Оба снова замолчали. Подъехав к мосту, Флетчер заплатил за переезд и, оказавшись на Ривер-хайуэй, прибавил газу. Карелла проделал то же самое. Разговор возобновился только после того, как они уже въехали в город. Карелла старался не отставать, но расстояние между машинами увеличилось, и некоторые фразы стали звучать нечетко.

— Ты же знаешь, она держала меня в клещах, — оправдывался Флетчер. — Арлена, ты же прекрасно все это знаешь.

— Раньше я и вправду так думала, но теперь совсем не уверена…

— Она бы не стала ничего подписывать, и меня… супружеской измене, потому что… выложить начистоту.

— Ну ладно.

— Дорогая, мне казалось… абсолютно ясно.

— И я думала…

— Я сделал все возможное.

— Все это так, Джерри, но теперь-то она умерла. Какие у тебя сейчас могут быть оправдания?

— У меня есть свои причины, чтобы повременить со свадьбой.

— Это какие же?

— Я тебе уже сто раз говорил.

— Что-то я такого не припомню.

— Черт возьми, меня же подозревают в убийстве!

Тишина. Флетчер свернул налево и съехал с шоссе. Карелла увеличил скорость, не желая упустить ни слова.

— И что с того? — наконец сказала Арлена. — В конце концов какая разница?

— Ну что ты, абсолютно никакой, — с сарказмом отозвался Флетчер. — Я уверен, что ты бы не отказалась выйти замуж за человека, которого осудили за убийство.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю о возможности… впрочем, не важно.

— Нет уж, договаривай.

— Я сказал — не важно.

— Я хочу знать все.

— Ну хорошо, Арлена. Я говорю о вероятности того, что меня могут признать виновным в убийстве. И осудить за это.

— Это самая параноидальная идея, которую…

— Нет, это не паранойя.

— Тогда что же еще? Ведь убийцу поймали, и он…

— Я говорю только предположим. Как ты можешь выйти за меня, если я убил ее, вернее, если кто-то будет утверждать, что это сделал я?

— Но, Джерри, ведь этого никто не утверждает.

Тишина. Карелла находился в опасной близости от машины Флетчера и рисковал быть обнаруженным. Но в то же время он не мог себе позволить упустить ни слова из этого разговора, даже если бы пришлось ехать бампер к бамперу. На полу его машины стоял магнитофон, исправно фиксировавший на пленку каждое слово, произнесенное Флетчером и Арленой, — улики на тот случай, если Флетчеру будет предъявлено обвинение и он предстанет перед судом. Затаив дыхание, Карелла сосредоточил все свое внимание на том, как бы не отстать от машины Флетчера. Когда Арлена заговорила снова, голос ее звучал очень тихо:

— Вот так послушаешь тебя и начнешь думать, что ты и в самом деле это сделал.

— Ты же знаешь, что это дело рук Корвина.

— Да, знаю. Это как раз то… Джерри, я ничего не понимаю.

— Здесь и понимать нечего.

— Тогда почему… если ты ее не убивал, то почему ты так волнуешься, что тебя обвинят в убийстве и будут судить и…

— Кое-кто может состряпать из этого отличное дело.

— Каким образом?

— Кое-кто может сказать, что Сару убил я.

— Господи, да кому это может понадобиться? Они знают, что Корвин…

— Они могут сказать, что я вошел в квартиру и… что, когда я вошел в квартиру, она была еще жива.

— А она была жива?!

— Они могут так сказать.

— Кого интересует, что они там могут…

— Они могут сказать, что у нее в животе торчал нож и я… я вошел, увидел это и прикончил ее.

— Но зачем?

— Чтобы развязать себе руки.

— Джерри… но ведь ты никого не убивал?

— Нет!

— Тогда почему тебе вообще приходят в голову такие ужасные мысли?

— Если она этого хотела… если кто-то скажет, что это сделал я… чтобы довершить начатое… полоснуть ее ножом поперек живота… они могут попробовать доказать, что она сама меня об этом попросила.

— Боже мой, Джерри, что ты такое несешь?!

— А ты не понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Я стараюсь объяснить тебе, что Сара могла…

— Джерри… я ничего не хочу об этом знать.

— Я хочу сказать…

— Нет, я не хочу ничего слушать! Прошу тебя, Джерри, ты меня пугаешь, я ничего не хочу знать…

— Нет уж, черт возьми, теперь послушай! Я пытаюсь объяснить, что могло произойти, неужели так трудно выслушать? Разве она не могла попросить меня добить ее?

— Джерри, прошу тебя, я…

— Я хотел позвонить в больницу! Если хочешь знать, я уже начал было набирать номер. Неужели ты не понимаешь, что я бы не заметил, что рана не смертельная?

— Джерри, умоляю…

— Арлена, она умоляла меня убить ее, покончить со всем этим, она… Черт возьми, неужели вы все не можете этого понять? Я же старался показать ему, таскал по всем этим кабакам, мне казалось, что уж он-то способен меня понять! Ради Бога, скажи, неужели это так сложно?

— О Боже, и ты убил ее?!

— Что?

— Значит, это ты убил Сару?

— Нет, не Сару, а ту женщину, которой она стала… шлюху, в которую я ее превратил. Видишь ли, когда я ее убивал, она была Сэди.

— Боже мой! — в ужасе прошептала Арлена, и Карелла мрачно кивнул. Он вовсе не ощущал радости от того, что в конце концов оказался прав. Когда он вслед за машиной Флетчера подъезжал к дому Арлены, он испытывал лишь знакомое чувство чего-то уже не раз виденного. Флетчер вылез из машины, обошел ее и открыл дверцу для рыдающей Арлены, которая, опираясь на его руку, ступила на тротуар. Не успели они подойти к двери подъезда, как Карелла преградил им дорогу. Спокойным голосом он предъявил Флетчеру обвинение в убийстве жены и надел на него наручники.

Флетчер не сопротивлялся. Похоже, он даже не удивился.

* * *
Все было кончено. По крайней мере так казалось Карелле.

Когда он приехал домой, дети уже спали. В тишине гостиной, освещенной гирляндой разноцветных огоньков на елке, он обнял Тэдди в длинном белом халате и впервые за сутки почувствовал, как спадает напряжение.

В четверть третьего утра зазвонил телефон. Карелла выскочил на кухню и схватил трубку после третьего звонка, надеясь, что телефон не разбудил близнецов.

— Алло? — тихо спросил он.

— Стив?

Он сразу узнал голос лейтенанта.

— Да, Пит.

— Мне только что позвонили из "Калькутты".

— Что такое?

— Сегодня после полуночи Ральф Корвин повесился в камере. Скорее всего это произошло в тот момент, когда Флетчер подписывал признание в участке.

Карелла молчал.

— Стив!

— Что, Пит?

— Да нет, ничего, — вздохнул Бернс и повесил трубку.

Несколько секунд Карелла стоял с трубкой в руке, а потом осторожно опустил ее на рычаг. По пути в спальню он заглянул в гостиную, где по-прежнему тепло мерцали лампочки на елке, и неожиданно почувствовал острую жалость к этому отчаявшемуся наркоману в тюремной камере, который лишил себя жизни, даже не зная, что он не виновен в смерти другого человека.

Наступило Рождество.

Но иногда, подумал Карелла, бывает так, что во всем этом нет никакого смысла.

Примечания

1

Гран (зерно) — аптекарская мера веса, равная 0,062 г. Вес патрона 11,9 г.

(обратно)

2

М.О. — modus operandi — способ действий (лат.).

(обратно)

3

Джерри Маллиган — известный американский джазовый саксофонист.

(обратно)

4

Алькатраз — название тюрьмы на острове Сан-Квентин у Западного побережья США.

(обратно)

5

Роскошная, квартира на крыше небоскреба.

(обратно)

6

Герой романа Г. Мелвилла "Моби Дик".

(обратно)

7

Подождите. (ит.)

(обратно)

8

Почему нет? (ит.)

(обратно)

9

Позор. (ит.)

(обратно)

10

А кто такой этот Карелла? (ит.)

(обратно)

11

Отбросы (ит.)

(обратно)

12

Почему вы не запираете машину? (ит.)

(обратно)

13

Эта свинья (ит.)

(обратно)

14

Очень благодарен (ит.)

(обратно)

15

Персонажи сказки Л. Кэрролла "Алиса в Зазеркалье".

(обратно)

16

Государственный переворот (фр.)

(обратно)

17

Последний удар (фр.)

(обратно)

18

Вот так (фр.)

(обратно)

19

Пожалуйста! (фр.)

(обратно)

20

Чок-бор — ствол, сужающийся у дула.

(обратно)

21

День Труда празднуется в США в первый понедельник сентября.

(обратно)

22

Организация под эгидой ООН, оказывающая помощь голодающим.

(обратно)

23

Теодор Рейк — известный американский психиатр и психолог.

(обратно)

24

Простите? (исп.)

(обратно)

25

Понимаете? (исп.)

(обратно)

26

Очень (исп.)

(обратно)

27

Ханука — новогодний праздник у евреев, отмечается в декабре.

(обратно)

28

Трумен Капоте (1924–1984 гг.) — известный американский писатель. Считается основоположником т. н. "документального романа".

(обратно)

29

Альфред Бине — французский психоаналитик, один из основоположников системы выявления умственных способностей на основе тестов.

(обратно)

30

Сюрте — французская уголовная полиция.

(обратно)

Оглавление

  • ДЕСЯТЬ ПЛЮС ОДИН Роман
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 17
  •   Глава 15
  •   Глава 16
  •   Глава 17
  •   Глава 18
  •   ЛЕГАВЫЕ Роман
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   РУЖЬЕ Роман
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   СЭДИ ПОСЛЕ СМЕРТИ Роман
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   href=#t51> Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  • *** Примечания ***