Приказано - спасти... (СИ) [Игорь Мохов] (fb2) читать онлайн

Игорь Мохов Приказано — спасти…

Приказано — спасти…

По пыльной улице деревни, вдоль кривого забора, шагал солдат вермахта. Обмундирование цвета "фельдграу", ремни амуниции, подсумки и алюминиевая фляга в войлочном чехле — все было аккуратно пригнано и не топорщилось. Характерной формы каска висела на правом локте, а в левой руке был зажат свернутый из старой газеты кулек, наполненный жареными семечками. Дорожная пыль уже основательно припудрила короткие сапоги. Но солдат не обращал на это внимание, продолжая увлеченно лакомиться семечками. Сплевываемая черная шелуха по баллистическим траекториям разлеталась в разные стороны.

Навстречу ему медленно шел пожилой мужчина, тяжело опирающийся на металлическую палку. Темный пиджак и брюки, заправленные в стоптанные сапоги, составляли его наряд. Капли пота бороздили морщинистое лицо, покрытое седой щетиной. В цветастой полотняной сумке, свисавшей с плеча на длинных лямках, что-то стеклянно звякало. Солдат вежливо кивнул, свернул на обочину, пропуская деда, и не снижая скорости, продолжил свой путь. Мужчина, остановившись, поглядел ему вслед, задумчиво качая седой головой и бормоча беззубым ртом.

Солнце уже опускалось к горизонту. Обычно в это время деревня затихала, готовясь ко сну. Однако сейчас, наверное, все население небольшого населенного пункта собралось у края выгона, наблюдая за происходящим. Бурная деятельность кипела на поле за околицей. Разворачивались большие палатки, устанавливались прожектора, тянулись кабели. Взмыленные люди в комбинезонах тащили во всех направлениях ящики, тюки и свертки. Из больших автобусов выгружались солдаты в форме вермахта и Красной Армии. Тяжелый трейлер, повинуясь взмахам рук помощника водителя, аккуратно пятился задним ходом. На трейлере под брезентом громоздилась туша танка. Дети, привезенные на летние каникулы к бабушкам и дедушкам, первые оказались в курсе происходящего:

— Киношники приехали! Кино снимать будут! Про войну!..

Семен Алексеевич Чекунов, а по деревенски просто Лексеич, глядел на образовавшийся "муравейник", опершись на свою клюшку сделанную из лыжной палки. В деревню он пришел, чтобы навестить своего старого друга. В его возрасте и поход за три километра был событием. Да и не так уж и много осталось их — друзей и приятелей. Вот и сам Лексеич жил один в своем старом доме. Умерла жена, разъехались дети, лишь иногда навещая отца. Скучно одному. Хоть и без дела не посидишь — не город, чай. Хозяйство, оно присмотра требует, да и руки нужно прикладывать. Воды наносить, живность домашнюю накормить, себе чего-нибудь сготовить. Но и поговорить с живой душой иногда хочется. Не с телевизором же балакать? Вот и собрался Лексеич в соседнюю деревню, взяв с собой бутылку "беленькой" да банку с солеными грибами. Нехорошо как-то с пустыми руками в гости ходить.

Что ж, дошел. Посидели, поговорили. За разговором "раздавили" бутылочку. Много ли надо старикам? Рассказал Лексеич про встреченного на улице "немца". Посмеялись. Друг то, Лексеичев, сам не воевал. Молод слишком был. В 46-м в армию взяли. А ровесников Лексеича уже и не осталось никого. Кто с войны не пришел, кто потом умер. Лексеич теперь последний солдат той войны, на все четыре окрестные деревни. Вот так вот.

А потом решили сходить вместе на поле, глянуть — что там строят. А на поле — пыль столбом! Торопятся до темноты успеть. И совсем было собрались деды домой идти, да только знакомый звук полоснул Лексеича как ножом по сердцу. Застыл старый шофер, глядя как, покачиваясь на ухабах и подвывая шестернями заднего моста, на поле въезжает покрытый пылью грузовик ЗиС-5. "Трехтонка". Или как его называли водители — "Захар", а ещё уважительнее — "Захар Иванович". А за ним — и "полуторка", ГАЗ-АА, объявилась. И "Эмочка", ГАЗ-М1, остановилась в одном ряду с остальными. Мотоциклы притарахтели, серые, немецкие видать. Да и грузовик, такой же, пискнул тормозами останавливаясь. Шофера вылезли из кабин. Кто в джинсах и рубашках, а кто и в красноармейской форме. Откинули у ЗиСа створки капота, закопошились вокруг машины. И так все это напомнило Лексеичу то время, когда сам он был молоденьким красноармейцем и ездил на таком же ЗиСе, что защемило сердце у старика. Но, подойти к машинам постеснялся: молодые, обматерят еще, скажут — куда, старый пень, лезешь.

Да, теперь — старый пень. А когда-то, летом второго послевоенного года, возвращался по этой дороге в родную деревню молодой, двадцати четырех лет от роду, бравый старшина. Легко мерили пыльный проселок крепкие сапоги. Полупустой "сидор" не оттягивал привычное плечо. Не привыкать было ему километры шагать, даром, что водителем служил. Вот только, чем ближе к деревне, тем медленнее шел старшина. Тяжелый груз давил душу демобилизованного водителя отдельного истребительно-противотанкового полка.

Весной 41-го года, с песнями и под гармошку, уходили в армию деревенские призывники. Молодые, малость хмельные. Грузились в колхозную полуторку, кричали провожающим что-то ободряющее. А около переднего борта, раньше всех, заняв самые удобные места, сидели два неразлучных друга — Семка и Женька, обняв тощие "сидоры" со сменой белья, кружкой-ложкой, да нехитрой деревенской снедью. Дальше был Ленинград, воинская учеба, и — война…

…Как вчера, помнились тот лес, где сгрудились прижатые к реке части окруженного стрелкового корпуса. И ранение друга. Осколочное ранение, после которого Женьку и других раненых Семен отвез на своем ЗиСе в медсанбат.

… Обескровленное лицо Женьки, лежавшего на подстеленном лапнике. Друг был без сознания и Семен даже не смог попрощаться с ним, нужно было отправляться в обратный рейс.

…Выход из окружения, долгая дорога по лесам без компаса и продуктов. Переход еще неустановившейся линии фронта. Переформирование. И слова капитана-медика, встреченного около штаба: "По приказу командования, тяжело раненные были оставлены на присмотр местного населения".

Как сказать теперь об этом матери Женьки?

Когда вошел в деревню, сапоги сами понесли к родительской избе. Но, пересилил себя, свернул к соседской калитке. Скрипнула покосившаяся дверка, сколоченная из серых досок, и старшина шагнул на двор. Тот самый двор что снился ночами наравне с родительским. Двор, откуда Женька ушел на войну.

Пожилая женщина в темном платье распрямилась над корытом с замоченными половиками, стряхивая мыльную пену с рук. Близоруко щурясь, глянула в лицо пришельцу неузнавающим взглядом.

Каждый следующий шаг давался тяжелее, чем предыдущий:

— Здравствуйте тетя Маруся. Это я, Семен…

Затихла деревня, укрывшись ночной тьмой. Только изредка лениво брешут собаки. Возле калитки одного дома ярким светлячком мерцает огонек сигареты. Сидя на скамейке, Лексеич смолит их одну за одной. Разбередил что-то в душе старика сегодняшний день. Не спится. Эх, сейчас бы затянуться "Беломором", чтобы пробрало до печенок — да нельзя. Не та уже дыхалка. Уже лет семь, как пришлось перейти на слабенькие иностранные сигареты. Баловство одно, а не курево.

Тогда, во дворе дома, ничего не успел он сказать Женькиной матери. Сама она все поняла. Сердцем материнским почувствовала. Повисла на Семене, вцепилась в гимнастерку руками со сморщенной от постоянной работы кожей. И только потемнели от соленых слез полоски нашивок за ранения на груди старшины — две желтых и красная. Стоял столбом старшина Чекунов, не зная, что сказать, что делать. Уперся взглядом в валяющуюся на траве фуражку, что слетела с его головы, и молчал, ощущая, как постепенно промокает на груди ткань добротной комсоставовской гимнастерки…

Со стороны поля донесся взрыв смеха, оборвавший раздумья Лексеича.

— "Тоже видать не спят. Сходить, что ли посмотреть? Все одно, никак не уснуть". Лексеич нашарил на скамейке свою самодельную трость и, помогая себе палкой, поднялся на ноги. Оглянулся на темные окна дома — приятель давно спал. Нешироко шагая, двинулся по ночной улице, ориентируясь на свет лампы в лагере киношников.

Возле лагеря стал слышен рокот работающего генератора, который время от времени прерывался раскатами смеха. Отблески пламени костра освещали темные фигуры собравшиеся возле огня в центре палаточного городка. Оттуда доносились веселые голоса и бренчание гитары.

Лексеич дошел до ряда автомобилей, стоящих на краю лагеря и двинулся вдоль него. Пройдя мимо поблескивающих никелем радиаторов и лаком кабин, современных грузовиков, он наткнулся на короткий строй старых машин и мотоциклов. Эти машины не могли похвастать сиянием полировки. Скромная матовая краска покрывала старое железо кабин и грузовых платформ. Возглавлял строй "старичков" грузовик ЗиС-5. Лексеич, остановившись, провел рукой по крылу старого знакомца, ощущая ладонью неровности и шероховатости холодного железа. Выпуклые рефлекторы фар автомобиля мягко отражали свет ламп освещающих лагерь. Подумав, старик подошел к подножке ЗиСа. Прислонил палку к крылу. Потянул ручку водительской дверцы и та, на удивление бесшумно распахнулась. Воровато оглянувшись по сторонам, Лексеич кряхтя, полез внутрь кабины. Кое-как влез, умостился на твердой подушке сиденья. Перевел дыхание. Аккуратно, чтобы не стукнуть, прикрыл дверку кабины. Положил руки на большой обод руля. Ноги привычно нащупали педали газа и сцепления.

"Вот сколько лет прошло, а все еще помню. Не забыл ничего. Хотя, сколько разных машин водил. ЗиС и полуторка, Додж и Студер. Послевоенные ЗиС и ЗиЛ. МАЗ, КрАЗ и даже КамАЗ попробовал. И у каждой машины был свой норов, к каждой нужно было найти подход. Но "Захар" был первым". Привычные запахи рабочей машины обволакивали старого шофера ароматами бензина и масла, кожзаменителя и резины.

И снова старые воспоминания с силой накатили на старика. "А ведь так же и сидел в своем ЗиСе, тогда — в сорок первом. В том проклятом лесу. Хотя, почему проклятом? Он надежно защищал наши колонны от немецких самолетов-разведчиков. Другое дело, что немцы и без самолетов знали, где скучились отходящие советские части. И могли позволить себе стрелять артиллерией по площадям. Так осколок и достал Женьку".

Остекление кабины ЗиСа запотело от дыхания сидящего внутри. Капельки сконденсировавшейся влаги иногда сбегали по стеклу вниз, оставляя за собой темные извилистые дорожки.

"Ведь Женькина мать и не винила меня ни в чем. А я все равно ей в глаза смотреть не мог. За собой вину чувствовал. Хотя и не прятался от смерти. Дрался честно. Медаль "За Отвагу" в сорок втором получил. И "Славу" 3-й степени — в сорок четвертом. Медаль "За Победу над Германией" уже потом, после войны дали. А к ней с наградами прийти постеснялся. В карман спрятал. Будто краденые".

Холодный озноб прокатился вдоль позвоночника. На какой-то момент судорога скрутила тело. Стало зябко и неудобно в тесной кабине..

"Засиделся я тут. Наверное, пора вылезать. А то увидят — скандалить начнут. Позора не оберешься". Рука сидящего нащупала набалдашник рычага переключения передач. Погладила холодный пластмассовый шарик.

"Точно такой же, как на моем ЗиСе был" — пальцы пробежались по щербинке на гладкой поверхности набалдашника — "И щербинка тоже похожая. Ладно, посидел и будя. Идти надо".

Лексеич потянулся к ручке водительской двери, но та, скрипнув, вдруг распахнулась сама собой. В проеме замаячила фигура с характерным силуэтом немецкой каски на голове:

— Семка, чего сидишь? Кончай с машиной целоваться — уходить надо…

С недоумением Лексеич смотрел на полуоткрытую дверцу кабины. Откуда киношники могут знать его имя? Да он уже и сам давно забыл, когда его так и звали. Семен, Семен Алексеевич, Алексеевич, а вот теперь и просто — Лексеич. Тот Семка растворился где-то далеко в прошлом, на войне. Там же, где и Женька, оставшийся навечно молодым.

"Ладно, вылезаю. Спрошу, у них, откуда меня знают".

Лексеич попытался вылезти из кабины. Получился казус. Поставив левую ногу на подножку, попытался подтянуть из кабины правую. Но та, как на грех, запуталась в каком то ремне. Взмахнув свободной рукой старик потерял равновесие, и… В результате Лексеич мешком выпал из кабины грузовика, потащив за собой что-то железное и громыхающее. И с размаху шмякнулся об землю. Вдобавок эта же железка, догнав Лексеича, треснула его по затылку.

Старик судорожно втянул воздух через зубы, ожидая вспышки боли в суставах, но почувствовал только легкое саднение в ушибленном плече. Осторожно Лексеич перевернулся на спину… И тут же в хребет что-то больно уперлось острыми и твердыми ребрами. Непроизвольно дернувшись вперед, человек принял сидячее положение. Когда в глазах перестали мельтешить "мушки" вызванные резким движением, Лексеич смог рассмотреть находившиеся перед ним предметы. То есть, две ноги обутые в стоптанные солдатские ботинки и грязноватые обмотки. Причем обмотка на правой ноге распустилась и змеистой лентой лежала на траве.

"Ботинки почистить бы не мешало. У меня сапоги и то лучше выглядят" — подумал старик и автоматически шевельнул ногой. Грязный ботинок качнулся! "Е… твою! Так это мои ноги!? А сапоги куда делись?" Старик пошевелил другой ногой — левый ботинок послушно качнулся в ответ. "Ну, ни хрена себе! Что же это делается? Ну-ка, а если встать…"

Вцепившись рукой в подножку ЗиСа, Лексеич поднялся на ноги. Остановился, недоуменно рассматривая свои руки. Вот только — свои ли? Насколько помнил старик, руки должны были быть морщинистыми, в коричневых пятнах и веснушках, с ногтями желтыми от табака. А эти были вполне себе гладкими, только с заживающими царапинами и перепачканные в какой-то смазке. И торчали они не из рукавов темного пиджака, а из потертой серо-зеленой рубахи. "Гимнастерка" — пронеслось в сознании Лексеича. Как не узнать старую знакомую? Четыре года войны, да и после — долго пришлось донашивать предметы солдатского гардероба.

"Ни хрена не понятно! Ну, ладно — сапоги сперли. А с руками, то, что? Может, и морда уже не моя?" Из левой стойки кабины ЗиСа на кронштейне торчало крохотное зеркальце заднего вида. Лексеич шагнул к нему и снова чуть не упал зацепившись ногой. Нагнулся и поднял мешающий предмет оказавшийся короткой винтовкой. "Карабин образца 38-го года" — услужливо подсказала память. Руки старика затряслись.

Не выпуская из рук оружия, он шагнул к машине. Заглянул в пыльный кружок зеркала с обсыпавшейся по краям амальгамой. И снова застыл. Из мутного кружка смотрело на него лицо совсем молодого парня. Короткая стрижка, уши лопухами. Веки опухшие от недосыпания. Обветренная кожа обтянула скулы. Что-то знакомое увидел Лексеич в этом лице. На старых послевоенных фотографиях он уже выглядел по другому. Четыре года войны наложили свой отпечаток. А сейчас Лексеич смотрел в глаза восемнадцатилетнего парня. Семки Чекунова. Такого, каким он был в сорок первом году…

Лексеич смотрел в зеркало. Хотя — почему "Лексеич"? Не подходит такое имя восемнадцатилетнему. Но и "Семкой" он себя не ощущал. Ведь никуда не делся весь опыт последующей жизни. В том числе и кровавый опыт четырех лет войны, которая для Семки еще только начиналась… "Что ж, так тому и быть. Разберемся после" — красноармеец Семен Чекунов привычным движением вскинул на плечо карабин. Требовалось изучить обстановку.

Семен обошел машину по кругу. ЗиС стоял на краю лесной просеки, еле освещаемый последними лучами заходящего солнца. Сейчас здесь был поздний вечер. Вокруг было тихо. Слишком тихо. Но, чу, затрещали сучки под ногами бегущего человека. На всякий случай Семен перехватил поудобнее ремень карабина. "Дурак, не проверил оружие сразу! А если она не заряжена? Совсем разучился старый!" Процесс самокритики прервал вывалившийся из кустов весь запыхавшийся человек, в распахнутой шинели и немецкой каске на голове.

— Семка, твою не так! Ты чего застрял? Давай, пошли! Все уже уходят, одни мы остались…

Отдуваясь, боец остановился перед Чекуновым и еще больше сдвинул каску на затылок.

— Ты чего на меня так смотришь? Как будто впервые видишь. Или бензином надышался в своей таратайке?

— Слушай Андрей… — первые слова дались Семену с большим трудом. Не было у него навыков разговора с мертвыми. А стоящий перед ним человек числился погибшим в памяти старшины Чекунова. Через несколько дней Андрей, фамилия которого не сохранилась в полуразмытых воспоминаниях старика Чекунова, погибнет при пересечении шоссе. Окруженцы столкнутся с немецким патрулем и в короткой стычке понесут потери.

…В памяти Семена остался только бешеный бег по вечернему лесу, хрип запаленного дыхания, да луч света немецкой фары мечущейся между деревьев. Страх остаться одному гнал молодого красноармейца вперед, за остальными окруженцами. Он не слышал пулеметных очередей, не видел падающих веток, срезанных пулями. Впереди был только частокол деревьев с просвечивающей через него лентой шоссе. Нужно было любой ценой добежать до него и пересечь эту преграду. И когда Андрей, бежавший впереди него, вдруг остановился и медленно повернулся к подбегающему Семке, то он не подумал ничего плохого… Но ноги Андрея вдруг подломились и он рухнул навзничь. Его немецкая каска отлетела в сторону. И кадром фотосъемки остались в памяти пробегающего мимо тела Семки — мертвые глаза не успевшего упасть человека.

— Слушай Андрей — Семен сглотнул поднявшийся к горлу комок — Я остаюсь.

— То есть как это — остаешься? Ты что, не слышал приказ?! Мы должны пересечь линию фронта и выйти к своим частям!

— У меня есть другой приказ.

— Какой еще другой приказ?! Ты, мать твою, не к немцам ли намылился? Да я ж тебя…

Два человека стояли напротив друг друга. Один, постарше, нагнул голову и сжал кулаки. Ярость плескалась в глубоко посаженных глазах. Желваки перекатывались под кожей заросшего щетиной лица. Второй был молод и худ. Лицо его покрывал только юношеский пушок. Спокойно смотрел он на своего оппонента. Спокойно и даже с непонятной печалью. Только побелевшие костяшки кулака стиснувшего ремень карабина, выдавали степень напряжения.

— Андрей, послушай меня — здесь раненые…

— Что — раненые?! Ты то здоров, и можешь драться! — не дослушав, заорал Андрей.

— Я должен… Тихий шелестящий звук заставил Семена рефлекторно броситься на землю. И память из будущего не подвела бойца. В кронах деревьев с треском разорвался шрапнельный снаряд. И тут же еще один. Андрей еще озирался, пытаясь понять, что случилось, как ударная волна от взорвавшегося на просеке фугасного снаряда сбила его с ног. Отлетев в сторону, он рухнул на землю.

— А-а-а! — Оттолкнувшись от земли, Семен рванулся к упавшему товарищу, стелясь между кочек. "Твою расперетак, не так! Ведь не было же такого! Не было-о-о… Почемуу?"

Упав возле Андрея, Семен, не подымаясь, перекатил товарища в подвернувшуюся рядом ямку оставшуюся от корней вывороченного ветром дерева. Ловко скользнул следом, волоча за ремень свой карабин. "А не плохо так, для старика", — мелькнуло в сознании. Расстегнул Андрею ворот гимнастерки. Быстро ощупал на предмет ранений — крови не видно. Шлепнул по щекам. Андрей закашлялся и хрипло задышал. "Живой. Но, видимо, контужен. Что дальше будем делать?"

Снаряды продолжали падать вокруг. На удачу красноармейцев, большинство из них было шрапнелями, которые рвались в кронах деревьев. И корни упавшего дерева надежно прикрывали от летящих в воздухе осколков. Но иногда прилетали и фугасные снаряды. Тогда в воздух поднимались фонтаны земли перемешанные с щепой от разбитых стволов деревьев. Красноармеец Чекунов вжался в землю — нужные навыки восстанавливались на глазах. — "А ведь я помню этот обстрел. Просто мы тогда уже шли к реке, и бабахало у нас за спинами. И если бы Андрей не остался из-за меня — то был бы цел. Ага, еще несколько дней". Не замечая того, Семен заговорил сам с собой вслух. Благо гул взрывов легко перекрывал все посторонние звуки.

— Когда мы шли к реке — взрывы были сзади нас. Потом они стали приближаться и мы побежали. Но налет нас не накрыл. А потом разрывы снова удалились. Значит, немцы работают по квадратам, постепенно перемещая точку прицеливания. И этим нужно воспользоваться. Но как быть с Андреем? Семен бросил взгляд на лицо товарища — глаза по-прежнему закрыты, но дышит. Ремешок немецкой каски с затертой песком эмблемкой на виске, врезался в кожу подбородка. Семен чертыхнулся и ослабил пряжку. — "Ладно, она ему может, жизнь спасла. Нравится — пусть носит. Потом поговорим".

Грохот разрывов начал понемногу смещаться в сторону реки. — "Ну, так что будем решать? И главное — чтобы быстро… А, вот, — что!"

Семен приподнял голову и вслушался: пока бабахало в стороне. Но налет мог возобновиться в любую минуту. И красноармеец решился. Оставив оружие и Андрея в укрытии, Семен подбежал к машине. Рывком распахнул дверцу кабины. Автоматическим движением включил зажигание, попутно выставив флажок опережения. Другая рука по памяти — "Чьей? Красноармейца Семки или старшины Семена?" — нащупала на полу рукоять заводной рукоятки. Так, теперь — обежать машину.

Вставил "кривой стартер" в храповик коленвала. Вдохнул воняющий горелым тротилом воздух — и привычно рванул рукоятку вверх. Не подвел, денно и нощно обихаживаемый молодым шофером ЗиС. Причина его гордости и неустанной заботы. Бывало — получал Семка наряды за неопрятный вид, но никогда — за неухоженную машину. Двигатель запустился действительно с "пол-оборота". Уверенно зарокотал своими шестью цилиндрами.

"А теперь, быстрее… Быстрее…" Бросить заводную рукоятку на пол кабины. Подбежать к яме, чувствуя спиной надвигающуюся канонаду. Вскинуть руку товарища на шею. Рывком поднять на ноги. "Не до нежностей щас. Даже если у него есть еще раны, то разбираться будем позже. Ноги бы унести".

Практически на своей спине донеся Андрея до машины, Семен кое-как запихал его в машину. Вовремя захлопнул правую дверь, не дав телу вывалиться обратно. Еще раз сбегал до ямы за оставленным карабином. Плюхнулся за руль. Двигатель тихо гудел на холостых оборотах. Семен поерзал на неудобной подушке водительского сиденья. К тому же усыпанной стеклянным крошевом от выбитого бокового стекла. С хрустом в спине выжал тугую педаль сцепления. Толкнув длинный рычаг, включил первую передачу. И прибавляя газ, плавно отпустил педаль сцепления. Переваливаясь на кочках и подвывая шестернями заднего моста, ЗиС пополз к выезду на просеку. Брошенный в правое окно взгляд зафиксировал облако шрапнельного взрыва над вершинами недалеких деревьев. Нога, без участия водителя, плотнее придавила к полу педаль газа. Машину затрясло сильнее, заскрипели рессоры. Тело находящегося без сознания Андрея тут же попыталось навалиться на шофера. Отпихивая плечом эту тяжесть, Семен с усилием провернул руль и вывел "трехтонку" на просеку.

"А теперь нужно не лопухнуться. Все же навыки подзабылись. Ау, Семка, ты мне нужен…" Газанув, выжать сцепление — нейтраль. Сцепление отпустить, снова выжать — вторая передача. Все же дернувшись, изделие завода имени Сталина начинает разгон по узкой лесной дороге. Ревет двигатель на максимальных оборотах, гремят все двенадцать клапанов, питая цилиндры свежей топливной смесью и отводя выхлопные газы. Улетают под высокий капот колеи грунтовой дороги на "бешеных" двадцати километрах в час. Хлещут по стеклу ветви деревьев, но это все мелочи, по сравнению с приближающимися сзади разрывами. "Трехтонка" гремит бортами, лязгает подрессорниками, скрипит всеми соединениями, но не снижает скорости.

— Сволочи!!! — орет Семен, сплевывая окрашенную кровью слюну. На очередном ухабе навалившийся Андрей угадал своей каской прямо в челюсть водителю, заставив того жестоко прикусить язык.

— Гады!!! Как будто видите…

Умом он понимает, что немцы бьют вслепую, но разве от этого легче?

Машина вылетает из-за поворота и в лобовом стекле отражается еще дымящаяся снарядная воронка перекрывшая половину дороги. Слева и справа к дороге плотно подступают кусты, но выбора нет. Семен доворачивает руль влево и машина вламывается в кусты. "Только бы не сесть на пенек. Если разобьет дифер, тогда кранты". Но удача сегодня явно на стороне Семки-Семена. ЗиС вылетает на дорогу, а разорвавшийся далеко сзади снаряд только подгоняет машину шлепком воздушной волны…

Через полчаса грузовик добрался до затерянных в глубине лесного массива бараков и остановился, отдуваясь паром из кипящего радиатора. Два низких деревянных барака с подслеповатыми окошками, скорее всего, служили раньше приютом лесорубов. Семен выскочил из кабины и, подбежав к ближайшему строению, рванул на себя перекошенную дверь. Полутемное помещение встретило его тяжелым запахом крови и боли, от которого защипало в глазах и захотелось немедленно выскочить наружу. Пересилив себя, водитель распахнул пошире дверь и крикнул внутрь:

— Врача! Здесь есть врач?

Чей-то стон из дальнего угла был ответом на его крик. Но от окна двинулась к выходу невысокая фигура в светлой одежде.

— Что вы орете! Здесь же раненые! — худая женщина в, когда-то бывшим белом, халате и туго повязанной на голове косынке вышла из помещения на свежий воздух. Неимоверная усталость была написана на ее лице.

— Что вам нужно?

— Мне нужен врач. Я раненого привез.

— Хорошо, давайте посмотрим — покачнувшись, санитарка шагнула к стоящей машине. Семен аккуратно извлек все еще бессознательного Андрея из кабины ЗиСа и уложил на землю. Женщина склонилась над бойцом, осматривая его на предмет возможных ран.

— Что с ним случилось?

— Попал под близкий разрыв снаряда.

— У него сильная контузия. Ему нужен покой. Повреждений и переломов нет. Так что, сам должен очнуться.

— Доктор, а куда его определить?

— Я не доктор. Сейчас я позову старшего. Но сразу могу сказать, что ни лекарств, ни продуктов для раненых у нас нет.

Санитарка ушла. Семен огляделся. Поляна, на которой располагались бараки, со всех сторон была окружена густым лесом. Лапы огромных елей нависали над крышами бараков покрытых дранкой. Между двумя деревьями была натянута веревка. Белея в сумраке, на ней сохли стираные бинты и какие-то тряпки. Вся поляна была засыпана слоем опилок, кое-где валялись куски горбыля и досок. В одном месте чья-то машина буксовала, попав в яму, из которой теперь торчали измызганные палки и доски. Семен подошел поближе. И невольно потер ладонь левой руки, отозвавшуюся уколом боли. — "Все точно. Это же я буксовал, разворачиваясь на полянке, тогда. Шестьдесят с лишним лет назад. Или, по счету Семки, день назад. Вон та, торчащая доска оставила в ладони большую занозу. Странно — вот так стоять и смотреть на вещи, которые держал в руках больше полувека назад. Для меня прошло столько лет. Я ведь никогда не думал, что смогу вернуться в свою молодость. Годы надежно отделили меня от той осени. А вот теперь, можно подойти и увидеть на доске свежие следы своей крови…" Тихий кашель за спиной отвлек Семена от раздумий.

Обернувшись, он встретился взглядом с пожилым мужчиной в гимнастерке с лейтенантскими кубарями и медицинскими эмблемами. Мятая фуражка плотно сидела на крупной голове. По привычке кинув ладонь к виску, Чекунов запоздало сообразил, что пилотка осталась в кабине ЗиСа.

— Здравия желаю, товарищ военфельдшер!

Тот неловко откозырял в ответ:

— Извините, товарищ красноармеец, давайте по-простому. Не привык еще к армии. Я ведь из запаса, и звание получил недавно.

Протянул руку:

— Борис Алексеевич Сиваков. Фельдшер медсанбата.

С сомнением посмотрев на свои грязные ладони, Семен осторожно пожал руку врача:

— Красноармеец Чекунов, Семен Алексеевич.

— Очень приятно. Итак, что случилось?

— Моего товарища контузило разрывом снаряда. Помогите…

Фельдшер снял фуражку и принялся комкать ее в руках.

— Молодой человек, вы понимаете, что нас здесь оставили до прихода немцев? Здесь раненые которые не могут двигаться сами. Все остальные ушли на прорыв. Мне обещали прислать на помощь местных жителей. Но придут ли они? Мы, конечно, постараемся помочь вашему другу. Однако наши возможности невелики. Как только он сможет двигаться, вам лучше уйти. А пока, давайте занесем раненого в помещение.

Семен подхватил Андрея за плечи, Сиваков, нахлобучив фуражку обратно на голову, взялся за ноги. Общими усилиями боец был перенесен в барак. В помещении обнаружилась еще одна санитарка, совсем молодая девушка. При неярком свете маленькой свечки она писала что-то в тетради простым карандашом. Сиваков помог уложить раненого на нары и медленно распрямился.

— Фира, запишите данные пациента.

И, обращаясь к Чекунову, спросил:

— Как фамилия раненого?

Замявшись, Семен ответил:

— Я не знаю его фамилии. Андрей и Андрей. Мы мало разговаривали.

Фельдшер кивнул медсестре, и та сделала запись в тетради.

— Соответственно, как я понимаю, и место рождения и возраст вам не известны?

Чекунов отрицательно покачал головой.

— Понятно. Что-нибудь еще, можете про него сказать? Звание не нужно. Смысла нет.

Семен вдохнул воздух и решился:

— Доктор, вчера я привез сюда вместе с другими ранеными своего друга. Женькой его зовут. То есть — Евгений Автаев. Как он?

Фельдшер снова повернулся к девушке:

— Фира, посмотрите, пожалуйста, раненый Автаев. Поступил вчера.

Девушка перелистнула в тетради несколько страниц назад. Провела пальцем вдоль страницы. Перелистнула еще лист. Открыла другую тетрадь. Закрыла. Молча покачала головой, не глядя на Семена.

— Кхм. — фельдшер обнял Семена за плечи и стал подталкивать его к выходу. От сквозняка из открытой двери закачалось пламя свечи. Размытые тени метнулись по стенам и потолку тесного помещения. Выпихнув красноармейца на свежий воздух, фельдшер аккуратно прикрыл за собой дверь.

— Она сейчас плакать будет. Не могу смотреть…

— Доктор, — перебил его Семен — а Женька где? В другом бараке?

Фельдшер привычным движением полез в нагрудный карман гимнастерки, но на полпути остановился. Поморщился. Убрал руки за спину и замолчал, глядя на темный лес.

— Доктор? — Семен заподозрил неладное. Приходилось ему видеть подобное за четыре года войны. Той войны, что осталась в памяти старшины Чекунова.

— А что ты хочешь от нас?! — лицо Сивакова вдруг перекосило гримасой. — Умер твой друг! Умер! Еще вчера. Что я мог сделать? Лекарств нет, инструмента нет. Бинтов — и тех нет. Тряпки стираем и используем снова. Продуктов тоже нет. Что я могу?! Фира плачет, она над каждым бойцом плачет. А они все равно умирают. Все не так. Перед войной пели: "Малой кровью, могучим ударом…" И что?

Доктор замолчал, хватая воздух ртом. Лицо его, в полумраке, приобрело неприятный землистый оттенок.

— А еще… — рука красноармейца опустилась на плечо фельдшера, останавливая дальнейший поток слов. — Не надо доктор. Я все понял…

Семен опустился на подножку своего ЗиСа и застыл, упершись локтями в колени и опустив голову. Фельдшер потоптался возле него молча несколько минут и махнув рукой, ушел в барак. Наверное, успокаивать Фиру.

Семен остался сидеть.

Ночное небо в сентябре бывает удивительно чистым. И тогда, можно заворожено глядеть в бездну, расцвеченную яркими искрами звезд и вслушиваться в молчание Вселенной…

Но Чекунов не видел звезд. Голова Семена была опущена вниз и веки плотно сжаты. Ночной ветерок изредка доносил отдаленное эхо пулеметных очередей. Зарево прожекторных лучей озаряло вершины дальних деревьев. Там, за лесом, за рекой, красноармейцы, группами и поодиночке, пытались пересечь линию немецких патрулей. Узкая полоса дороги между деревнями Ядрица и Преображенское стала для многих гранью между жизнью и смертью. Но и до дороги доходили не все.

Весь опыт старшины Чекунова прошедшего войну, говорил, что немцы пытаются не допустить массового прорыва окруженцев из кольца. Наверняка, все известные броды возле деревень контролируются мобильными группами с бронетехникой. Фары машин и взлетающие осветительные ракеты безжалостно высвечивают в кустах на том берегу темные фигуры. А всплески от пулеметных очередей на поверхности реки отбивают у окруженцев всякую охоту рисковать в этом месте. К счастью немецких сил не хватало, чтобы плотно контролировать всю линию окружения. Да и боятся гитлеровцы углубляться в лесной массив, где из темноты вдруг неожиданно вылетает рубчатая советская граната, а острый четырехгранный штык может бесшумно воткнуться между ребер ничего не подозревающего солдата вермахта.

И поэтому людям все же удавалось перебраться через быстрое течение реки, и, выждав паузу между проезжающими патрулями — рывком пересечь дорогу, чтобы раствориться в темноте болотистого леса.

А Семен думал о другом: "Эх, Женька, Женька! Вот и опять нам не довелось свидеться. Чудом вернулся на семьдесят лет назад — и разминулся на несколько часов. Что же судьба так нам положила? Или так уж было заведено? Не переиграть, не изменить… И снова придется пройти войну, чтобы войти в знакомый двор и увидеть Женькину мать…

Да, пройти войну… Это не поле перейти. Это снова четыре года боев. Четыре года… Тяжелая тоска накатила на сознание Семена. Все снова — бои и дороги.

Дороги отступления, ведущие на восток, когда каждый шаг дается тяжелее, чем предыдущий. Ведь за твоей спиной остается на растерзание врагу твоя земля. С неба пикируют чужие самолеты, и вся твоя защита от вражеского железа — пропотевшая гимнастерка, да три патрона в магазине винтовки.

Дороги наступления, когда раскисшая грязь одинаково затягивает и колеса и ноги, но все равно нужно идти вперед, ибо Победа — там впереди, на западе. Когда рядом падает боец в такой же серой шинели, но нельзя остановиться — только вперед!

И придется снова увидеть гибель своих друзей. Войны без потерь не бывает. Вражеские танки, прущие на два последних орудия батареи. Пробитый щит пушки, раздавленный танком лафет и брызги крови на наглазнике панорамы уцелевшей "дивизионки". Старшина очень хорошо помнил, как смазанные красные точки в окуляре прицела ложились отметками ненависти на силуэты чужих танков.

Свои ранения. Да, теперь в его памяти опыт бойца-победителя. Но от ран и смерти на войне не застрахован никто. А если повезло, и не убило — то госпиталь. Тесные палаты пропитанные запахом карболки и боли. Боли чужой и своей. Зажатый в зубах край одеяла, чтобы не стонать в темноте ночной палаты. Ведь у тех, кто рядом — раны еще тяжелее.

А потом новый полк. ИПТАП и скрещенные стволы на нарукавном ромбике. Лица незнакомых бойцов в строю взвода, которые через несколько дней станут родными. И снова будет сжимать сердце боль, при взгляде на куцый строй, вышедшей из боев батареи. Все это предстоит пережить, чтобы настала та весна, которую так ждали все…

"Что же теперь? Идти повторять свой тогдашний путь? Вроде тогда он с товарищами просидел в кустах на берегу реки всю ночь, так и не решившись на переход. Потом был еще день и еще ночь и снова день. И только когда по уже этому берегу реки пошли эсэсовские патрули, красноармейцы переплыли реку и ушли в болота, удачно перескочив через дорогу на Преображенское — шел дождь, а где-то возле самой деревни завязалась перестрелка, отвлекшая патрули.

Неужели, не удастся что-то изменить? Неужели снова будет трудный путь по болотам и лесу? И тот перекресток возле дороги на Клетнино, где погиб Андрей… Стоп, а ведь Андрей то еще не погиб! С чего это я его взялся хоронить?! Отлежится и встанет. Тогда и пойдет дальше. И тогда у него будет шанс. Ведь я предупрежу его насчет дороги".

Неожиданная мысль поразила Семена: "А успеет ли Андрей отлежаться? И что будет с другими ранеными? Ведь через пару дней здесь будут немцы?" Он не успел додумать эту мысль, когда на его плечо опустилась легкая рука. Он поднял голову и увидел ту санитарку, что первой осматривала Андрея.

— Сынок, пойдем чай пить. У нас чайник вскипел.

Семен застыл на месте. Он уже и не помнил, когда его называли вот так: "сынок". Разве что мать, когда изредка приходила в снах. Скорее он сам называл так других мальчишек и парней.

Чекунов смотрел на еще совсем не старую женщину, поглаживавшую рукав его гимнастерки. Было то ей, наверное, лет тридцать пять. Еще несколько часов назад по времени Семена, он мог бы назвать её даже "внучкой"..

Наверное, именно слова санитарки заставили его поверить окончательно, что он снова совсем молодой парень, а не трухлявый старик. Легко поднявшись на ноги, он подхватил женщину под руку и двинулся с ней к бараку.

На столе, освещенном свечой, возвышался ведерный закопченный чайник, видно оставшийся от лесорубов, и пять эмалированных кружек. На чурках, заменявших стулья уже сидели Фира и Борис Алексеевич. При появлении гостя, военфельдшер встал и на правах хозяина взялся разливать кипяток по кружкам. Затем он кивнул спутнице Семена:

— Анастасия Ивановна, раздавайте…

Из ситцевого мешочка принесенного с собой, санитарка достала и положила перед каждым по половинке черного сухаря. Сиваков перехватил взгляд Семена и извиняющимся тоном сказал:

— Это все что есть. Нам смогли оставить только полмешка сухарей. А у нас четырнадцать человек раненых. Точнее, теперь пятнадцать.

Чекунов охлопал себя по карманам. Но только в нагрудном кармане гимнастерки, кроме документов, завернутых в чистую тряпицу, обнаружилось что-то съедобное. Семен извлек наружу две слипшихся карамельки в вылинявших бумажках. Сейчас же память напомнила ему, что тогда он еще не курил и потому получал вместо табака конфеты или сахар. Подумав, он протянул запылившиеся в кармане сладости Фире. Девушка взяла, но только чтобы аккуратно разделить одну конфету на несколько частей, по числу присутствующих. Вторую же отдала Анастасии Ивановне, сказав: "Для раненых".

Красноармеец следил за этой процедурой, и в голове колотилась мысль: "Подумать только, ведь недавно пил чай с приятелем и была полная вазочка конфет. И это не казалось чем-то необычным — ешь, не хочу. А здесь, еда — это величайшая ценность. Наверное, я уже слишком многое забыл"…

Чай пили в чинном молчании. Если конечно напиток, налитый в кружки, мог так именоваться. Отвар брусничника и листьев смородины, конечно, не шел ни в какое сравнение с настоящим чаем. Но горячая жидкость согревала внутренности, создавая ложное ощущение сытости. Немаловажным был также тот момент, что кипяток позволял размочить выданный твердокаменный кусок сухаря. Который, по мнению старшины Чекунова, вполне мог посоревноваться в прочности с 76-мм бронебойным снарядом БР-350А. Ну а маленький кусочек карамельки придавал чаепитию некоторый оттенок манерности — из-за малых размеров его приходилось жеманно брать щепотью из большого и указательного пальцев, аристократично оттопыривая остальные.

Семен сидел, печально размышляя о пище насущной. Съеденные, под холодную водочку, котлеты, разварная картошка и соленые грибы остались где-то в далеком будущем, лет этак семьдесят с лишним вперед. И ничем помочь организму восемнадцатилетнего Семки они не могли. А дозаправиться, однозначно, не помешало бы. Всем. Вон у фельдшера как щеки втянуло. Да и женщины выглядят не лучше. А у них на руках еще и раненые. Значит с продуктами дело совсем швах. И уже давно.

"Точно. Теперь вспомнил. С питанием стало хуже, как только пришлось оставить рубеж обороны. Но пока отступали по дорогам, еще что-то выдавали. А вот когда колонна свернула на ту проклятую дорогу через болота… Двигаться можно было только по выстраиваемому из бревен настилу. Который как сырая бумага расползался под тракторами, буксирующими пушки и танками. Часть машин с продовольствием оказалась потеряна раньше. А часть была недоступна, так как двигалась по другим гатям. Командование из-за линии фронта, видимо, пыталось помочь окруженцам, посылая самолеты с боеприпасами и продовольствием. Но их было слишком мало. Да и немецкая авиация открыла настоящую охоту на медлительные транспортные машины. И иногда красноармейцам оставалось только в бессильной ярости наблюдать, как сбитая машина огненным факелом прочерчивает свой последний путь до земли. А в воздухе распускаются белые купола парашютов экипажа".

Эмалированная кружка с отваром, по забывчивости не донесенная до губ, приятно грела руку. Тихий голос Фиры нарушил задумчивость Семена.

— А почему вы кружку как блюдечко держите? Как будто мой дедушка, чтобы на чай дуть?

Семен посмотрел на свою руку: действительно он держал посудину за донышко, а не за ручку, как обычно. Наверное, действительно сработала память Лексеича.

— А у нас в деревне все так чай пьют — вывернулся он. И снова за столом стало тихо. Каждый думал о своем. Первым поднялся Сиваков: — Анастасия Ивановна, Фира — ложитесь спать. Сегодняшнюю ночь буду дежурить я. И вы, молодой человек, ложитесь. С утра посмотрим как состояние вашего друга. Может быть, он сможет уйти с вами. А сейчас — отдыхайте.

Семен отказался ночевать в душном бараке и ушел спать в кузов ЗиСа. Большой брезент лежавший в кузове позволил сделать приемлемое ложе. Но уснуть толком не удалось. Сон накатывал краткими приступами забытья, после которых красноармеец подолгу лежал, глядя в ночное небо. Можно было бы объяснить это обычной старческой бессонницей, но Чекунов понимал, что это не так. Тело восемнадцатилетнего Семки настоятельно требовало отдыха. Мозг, же, растревоженный знаниями старика Лексеича, продолжал напряженно работать, пытаясь найти выход из тупиковой ситуации.

Старшине Чекунову было ясно, что у остающихся очень мало шансов выжить. Через несколько дней лес будут прочесывать немецкие войска, в том числе и подразделения СС. Нужны ли солдатам вермахта такие пленные, которых необходимо обеспечивать лекарствами и продовольствием? Пара гранат да несколько выстрелов решат проблему гораздо проще.

Знают ли это Сиваков и Анастасия Ивановна? Скорее всего, они понимают все. Но не считают для себя возможным оставить беспомощных раненых. Семен знал таких людей. Фира, же, еще слишком молода и потому полностью доверяет старшим, считая, что они вытащат из беды и ее и остальных.

Но вот что делать ему, Семену Чекунову? Уйти как в прошлый раз? Тогда он не знал, что были оставлены раненые. Да если бы и знал… наверное, он все равно бы подчинился приказу. Если уйти сейчас, гибель этих людей останется вечной занозой в его памяти. Так, как резала душу смерть Женьки. А может и хуже. И сможет ли он жить с такой болью?

Командование,приказавшее оставить тяжелораненых, сделало это понуждаемое тяжкой военной необходимостью. Окруженные войска уходили на прорыв в неизвестность. Ослабленные голодом, без продуктов и с недостаточным количеством патронов. Бросив всю технику и снаряжение. Любой лишний груз мог стать той последней соломинкой, что ломает спину верблюда. А впереди лежала дорога по болотам и лесам. Путь до отдаляющейся с каждым днем линией фронта, который нужно было пройти, чтобы выжить и выйти к своим. И не мог старшина Чекунов винить этих красноармейцев и командиров. Он сам прошел с ними этот путь и знал, как он будет труден и тяжел.

Все дело в том, что они не знали… А Семен, теперь, ЗНАЛ…

Многия знания порождают многия печали…

Не выдержав, красноармеец откинул брезент, перелез борт грузовика и спустился на землю. Зашнуровал ботинки, перемотал потуже обмотки, набросил шинель. Застегнул ремень с подсумками. Проверил наличие патрона в стволе карабина. И размеренным шагом двинулся по узкой дороге ведущей в сторону реки.

Шагая в предутренних сумерках, Семен полной грудью вдыхал зябкий воздух. Ботинки путались в высокой траве проросшей между тележными колеями. Обмотки и полы шинели быстро отсырели, напитавшись росой. Да и темновато было еще, и красноармеец частенько спотыкался на неровностях дороги. Но Чекунов даже не замечал все эти мелкие неудобства. Ощущения молодого здорового тела кружили голову Семену. Он уже давно забыл — каково это, свободно идти по дороге, не опираясь на палку. Легко перепрыгивать ямы и стволы упавших деревьев. Резко нагибаясь, проныривать под нависающими ветвями деревьев. Это было счастье жизни. И каждый вдох был как глоток хорошего вина.

Постепенно рассветало. Шагать стало легче. Иногда на дороге попадались брошенные части солдатского снаряжения: каски, противогазы, гранаты без детонаторов. Нашелся даже бинокль в футляре. Покачав головой, красноармеец повесил его на ветку. Подумал. Снял бинокль с ветки и перевесил себе на шею: "Груз небольшой, а бросать жаль. Вещь в военном хозяйстве полезная. Глядишь — и пригодится".

Уже стали хорошо различимы отдельные ветки, нависающие над дорогой, когда за деревьями впереди стало просматриваться открытое пространство. Близость к реке выдали клочья тумана наплывающего от воды. Семен свернул с дороги в лес и остановился, не выходя на чистое место.

Необходимо было унять дыхание, избавившись от излишнего возбуждения. В своей армейской жизни старшина Чекунов не был подготовленным разведчиком. Но за четыре года война заставила научиться хотя бы основам. Отдышавшись, красноармеец осторожно двинулся вперед, не забывая оглядываться по сторонам.

Добравшись до прибрежных кустов и уперев карабин прикладом в землю, Семен присел и постарался максимально вслушаться и вглядеться в окружающее пространство. Опыт старшины предупреждал о возможности немецкой засады. Тут очень кстати оказалась недавняя находка. Сжимая в руках холодный корпус бинокля, Чекунов медленно водил окулярами по противоположному берегу.

Молочная пелена тумана стелилась над неширокой рекой. На противоположном берегу выделялась светлая проплешина намытого песка за урезом воды. Темный силуэт коряги торчал из реки ниже по течению. Был слышен плеск бурунчиков вокруг черных сучьев. От песчаного пятачка по склону вверх подымалась полоса примятой травы. С одной стороны это было хорошо: значит, здесь есть брод. И брод удобный — спуск к воде с этой стороны плавный, а на той стороне, чуть ниже, виделось что-то похожее на старую тележную колею. Никаких посторонних звуков не слышно. И никаких видимых признаков опасности.

С другой стороны — накатанная дорога к реке наверняка привлечет внимание немцев. И тогда вероятность засады сильно возрастает. Особенно там, где проселок пересечется с дорогой на Преображенское. И все же Семен решил рискнуть. Необходимо было убедиться, что брод проходим для ЗиСа.

Да, именно для ЗиСа. Оставить раненых на верную гибель Семен не мог. Против этого протестовала личность восемнадцатилетнего Семки, уверенного, что Красная Армия своих бойцов не бросает. И старшина Чекунов, считал, что эти люди, пусть и формально не считающиеся его подразделением, имеют право на жизнь. А Лексеич… Что Лексеич? Он просто помнил обезлюдевшие деревни своего времени. И, может, если с фронта вернется хотя бы на несколько человек больше…

Но и чтобы просто вынести на себе раненых, людей явно не хватало. Можно было бы поискать в лесу еще не ушедших окруженцев — но где гарантия, что они послушают совсем молодого бойца и пойдут на нарушение приказа о выходе из окружения? Чекунов надеялся, что, используя свою трехтонку, ему удастся форсировать реку и уйти в леса за Преображенским. А уж в те болота немцы не сунутся еще долго. И может там удастся найти помощь? Ведь на этой стороне реки деревень нет.

Раздевшись в кустах до исподнего, Семен вошел в зябкую осеннюю воду, надев шинель с увязанной одеждой и обувью хомутом на шею и подняв карабин на вытянутых руках. Сильное течение ощутимо давило на медленно переступающего по песчаному дну красноармейца. Требовалось аккуратно ставить ноги, чтобы не споткнуться о кое-где попадающиеся под водой камни, и не упасть. Холодная вода ощутимо студила, и Семен чувствовал, как под нательной рубахой тело покрывается гусиной кожей. К счастью, вода поднялась только чуть выше пояса, а дальше стало мельче. Выбравшись на берег Семен в первую очередь внимательно осмотрелся. Затем, быстренько отжав белье, оделся и двинулся наверх, держа карабин наготове.

Наверху, вдоль берега реки шли колеи проселочной дороги. Другие, гораздо менее наезженные, уходили на просеку и дальше, вглубь леса. Подумав, Семен двинулся в ту же сторону, идя по лесу параллельно просеке.

Как ни странно, здесь на высоком берегу реки, лес постепенно переходил в болото. Видимо из-за этого он, по мере углубления, становился реже. Красноармеец двигался по толстому покрову мха, местами погружаясь по самую щиколотку. Отдельно стоящие сосны и малое количество кустов делали лес "прозрачным". Поэтому Семену была хорошо видна полоса кустов вдоль дороги, которая предположительно вела к дороге Ядрица — Преображенское. Иногда уровень почвы немного повышался, и тогда красноармеец двигался по сухим буграм, заросшим тем же мхом. На буграх встречались узенькие тропы, которые давали понять, что эти места посещаются местным населением, возможно в поисках грибов и ягод. И это заставляло еще внимательнее смотреть вокруг.

Наверное, именно поэтому Семен заметил тело лежащее на мху издалека. Точнее сначала он принял его за кучу выброшенного тряпья. Но осторожность тут же заставила его остановиться и присесть за ближайший куст. Затем боец, все так же пригнувшись, обошел обнаруженный предмет по дуге, вслушиваясь в обманчивую тишину леса. И это дало результат. Чуть в стороне Семен увидел еще одно тело. И еще одно, а затем сразу несколько. Выждав несколько мгновений и убедившись, что противника не видно, боец двинулся к телам.

Два лейтенанта, старший лейтенант, младший лейтенант и три красноармейца остались лежать там, где их настигла вражеская пуля. Для старшины Чекунова вся эта история читалась как открытая книга.

Окруженцы двигались по тропе, желая выйти на просеку. И напоролись на немецкую засаду. Бой был скоротечным. Застигнутые врасплох на открытом месте, бойцы даже не успели открыть ответного огня. Только один красноармеец, видимо успел метнуться в сторону и выхватить гранату, прежде чем смерть настигла и его. Взведенная РГД-33 так и осталась лежать во мху, поблескивая заводской краской. Судя по запекшейся крови, погибли окруженцы не менее суток назад.

Метрах в семидесяти обнаружилась и позиция немецкого пулеметчика с россыпью блестящих гильз. Магазин от чешского пулемета валялся здесь же. Подняв его, красноармеец обнаружил, что в рожке сломана пружина подавателя. Наверно, потому его и бросили. После стычки немцы собрали оружие убитых, распотрошили вещмешки и, видимо, не найдя ничего интересного, ушли. Семен подошел к телу старшего лейтенанта, уткнувшегося лицом в рукав своей шинели. Фуражка с черным околышем откатилась в сторону. Аккуратно перевернув тело, он увидел, что немцы нашли не все оружие. В руке старлея был зажат пистолет. Посмотрев на лицо погибшего, в котором читалось только безмерное удивление, Семен тяжело вздохнул: "Извини парень, но пистолет я у тебя заберу. Мне он нужнее".

Оружие оказалось какой-то неизвестной модели, видно — трофейное. Но магазин был полон, а в кармашке, нашитом на кобуру, обнаружился и запасной. Красноармеец выщелкнул один патрон на ладонь: "Странный какой-то. Не парабеллум, не маузер, а черти что". Конечно Семен предпочел бы что-то более привычное — ТТ или Наган, но остальные кобуры были пусты и добычей Чекунова стали только несколько винтовочных обойм и россыпь револьверных патронов. Ссыпав патроны в карман, красноармеец нагнулся к развязанному вещмешку, когда металлический звук со стороны просеки заставил его замереть на месте. С тем, чтобы в следующее мгновение метнуться в ближайшие кусты. Звук повторился, а затем легкий ветерок донес и чужую речь.

Семен понял, что немцы возвращаются на место своей удачной засады.

Быстро, но при этом, стараясь не хрустнуть лишний раз веткой, Чекунов уходил к реке. А сзади оставались лежать не похороненными бойцы его Армии. Звук чужих голосов еще бился в ушах Семена. Да, это были еще непуганые немцы, образца 41-го года. Самоуверенность и презрение к "Иванам" пока позволяло им свободно ходить по чужой земле. И не знали они еще страшные слова: "Сталинград" и "Курск".

Что могли противопоставить разрозненные группки голодных окруженцев хорошо вооруженным пехотным частям? Если первая волна выходивших из окружения еще была организованной и прорывалась с боем, уничтожая немецкие патрули, то теперь шли бойцы отставшие от своих частей.

Задумавшись, Семен неудачно поставил ногу, и громкий треск ломающейся под подошвой ботинка ветки, разорвал лесную тишину. И тут же раздался хлесткий выстрел немецкой винтовки. Загомонили возбужденно и неразборчиво. А следом загремел и пулемет, короткими очередями прочесывая лес.

"Твою ж дивизию!!! Растуды ее в качель!!! Пень трухлявый! Куда смотрел? Не в магазин же за поллитрой снарядился…" — костеря себя последними словами Семен, пригнувшись, перебегал от дерева к дереву. Хоть пулемет и лупил в белый свет как в копеечку, но шанс поймать шальную пулю был. Редкий лес позволял отдельным пулям разлетаться на большое расстояние. Казалось бы давно и прочно забытый звук посвистывающей над головой смерти ощутимо давил на нервы. Это было понятно бойцу, такое уже было. Однажды, выйдя из госпиталя после четырехмесячной отлежки, тоже пришлось привыкать к войне заново. А тут срок то куда как больше будет!

Добежав до реки Чекунов, на ходу снял шинель и подняв ее над головой вместе с карабином и подсумками, вошел в воду. Переодеваться на берегу, означало дождаться на свою голову возможную погоню. А Семен рисковать не хотел. Слишком многое стояло на кону.

Не обращая внимания на холод, быстро преодолел брод. Затем, пачкая сырую одежду песком, красноармеец вскарабкался на откос берега и нырнул в лес. И только отбежав от реки метров на сто, он позволил себе остановиться, отжать одежду и переодеться. Влажная форма липла к телу и, чтобы согреться, Семен прибавил шагу…

Торопливо шагая по узкой дороге, красноармеец продолжал костерить себя последними словами: "Сходил на разведку? Нашел дорогу? Да ведь теперь немцы на уши встанут! И даже если у брода ночью засады не будет, то уж на пересечении просеки с дорогой — точно ждать будут… Не пройти здесь. Никак не пройти. Услышат издалека и расстреляют машину в упор.

А немцы здесь не в первый раз сидят. Зря я себя ругаю. Слишком уж место приметное. Гансы, вояки опытные — сообразят, где легче окруженцев ловить. Глупый противник — только в кино бывает. Но и переоценивать их тоже нельзя. Всю реку они контролировать не могут, тем более — ночью. Правда, кому от этого легче… Был бы у меня вместо "пятого" ЗиСа, "сто пятьдесят седьмой" ЗиЛок… Понизить давление в шинах, включить понижающую в раздатке, лебедкой на том берегу заякориться. И потихоньку, потихоньку — где помельче. Да хоть бы "Студер" был! Эх!.."

Семен досадливо сплюнул на дорогу. Опытный шофер, он хорошо знал возможности ЗиСа. При всей выносливости "трехтонки", из-за отсутствия привода на все колеса, шансы пересечь реку без нормального брода, были очень невелики…

Попробовать ночью вернуться в поселок и проскочить через мост? Как говорил сержант Горобец, из его батареи: "Дурних нема!". Немецкая пехота сидит там уже неделю. Все дороги точно перекрыты. "Прорываться надо там, где не ждут. Но, как и на чем?" Прокручивая в голове столь невеселые мысли, Семен сам не заметил, как дошагал до бараков. И первым кого он встретил, был Сиваков, стоявший возле чекуновского грузовика. Он пристально посмотрел в лицо Семена:

— А мы уж думали, что ты товарища бросил. Один ушел.

Привычка автоматически бросила ладонь Чекунова к виску:

— Никак нет товарищ военфельдшер! Возвращаюсь из разведки!

Сиваков окинул взглядом влажную форму красноармейца, бинокль, висящий на груди бойца:

— Ну и как, что разведал? И где бинокль взял?

Семен опустил руку от пилотки, и устало выдохнул:

— Плохо дело, товарищ военфельдшер. Немцы устроили засады на бродах. Там не пройти…. А бинокль по дороге нашел. Оставил кто-то.

Сиваков кивнул. Очевидно, это давно уже не было для него секретом. И он с таким положением дел просто смирился.

— Пойдем. Работа для нас есть. Я Фиру отправил спать, она пока не знает…

Семен похолодел:

— Андрей?! Что с ним?

Сиваков покачал головой:

— С Андреем все нормально. Приходил в сознание. Сейчас спит. А вот у нас за ночь еще двое умерло.

И развернувшись спиной к Семену, устало волоча ноги, двинулся к дальнему бараку. Растоптанные сапоги, загребали носами опилки усыпавшие землю, оставляя за собой неглубокие борозды…

Размеренно взмахивая топором, Семен рубил плотно сплетенные корни. Если бы не этот найденный под нарами инструмент, задача по рытью ямы стала бы, наверное, вообще невыполнимой. Отрубив очередное корневище и откинув его в сторону, красноармеец выпрямился в почти готовой яме. Осталось только подровнять края и все. "Да уж, работенка. Как только фельдшер с санитарками раньше справлялись?" Сиваков сидел поодаль, привалившись спиной к стволу старой ели, и пытался отдышаться. Явственно сказывались и отсутствие у него привычки к тяжелому физическому труду, и плохая кормежка. Что там говорить, если у самого Семена желудок ощутимо крутило голодными спазмами и когда приходилось наносить сильные удары топором, мутнело в глазах.

Выровняв стенки и выбросив землю на отвал, Чекунов вылез из ямы. Воткнул лопату в кучу песка, отряхнул руки от земли. Осмотрел получившуюся могилу. Конечно, можно было и не выравнивать аккуратно края, но выработанная годами привычка Лексеича делать любую работу хорошо, сказалась и тут.

Повернулся к Сивакову:

— Борис Алексеевич, все готово. Давайте класть.

Сиваков завозился, с кряхтением пытаясь подняться на ноги. Семен же шагнул к двум телам, лежавшими на краю поляны. Остановился возле босых ног торчавших из под серых солдатских шинелей. Сейчас бы полагалось снять головной убор, но его и так не было на коротко остриженной голове красноармейца.

Он не знал, как звали этих двух бойцов при жизни: одного совсем молодого парня с культей вместо правой руки и второго, мужика уже в годах. Но это и не было важным. Они были его товарищами по тяжелой и кровавой работе — войне. В предыдущей жизни старшине Чекунову не раз приходилось копать такие могилы. Хоронил своих и чужих бойцов, когда — на кладбище близлежащей деревни, когда — в чистом поле, а иногда и быстро засыпав землей в воронке от авиабомбы, пока саперы восстанавливали разбитую переправу.

Погибшие уходили в землю на вечный покой, исполнив свой долг. А живым предстояло нести свою долю общего усилия дальше. И избавить их от этой ноши могла лишь победа. Или смерть. И одно вовсе не исключало другое. А иного пути и не было.

— Давайте, Борис Алексеевич. Беремся…

Они успели уложить тела на дно ямы, и Семен накрывал лица погибших шинелью, как будто это могло им чем-то помочь, когда шум шагов привлек его внимание. Со стороны бараков к поляне шла Фира. Её попытался перехватить Сиваков:

— Фирочка, не ходите сюда, не надо

Но она вывернулась из рук фельдшера и остановилась на краю могилы:

— Не нужно, доктор. Я больше не буду плакать.

И действительно, не плакала. Просто молча стояла и смотрела, пока красноармеец и фельдшер засыпали яму и подравнивали небольшой холмик выросший на поляне. Еще один в ряду таких же, появившихся раньше.

"Пройдет год, и заросшие травой бугорки уже мало будут выделяться на лесной почве. А спустя десяток-другой лет, даже те, кто стоит сейчас на поляне, не смогут отыскать их". - так думал Чекунов стоя рядом с Сиваковым и Фирой. "Что делать — живым нужно жить дальше. И воевать". Голос Фиры возвратил его реальности:

— А? Я не слышал, что вы сказали?

— Я говорю, Семен, ваш друг похоронен там, в пятой от края могиле.

Фира показала рукой на другую сторону поляны. И, развернувшись, двинулась к баракам. Сиваков встревожено смотрел ей вслед. Подумав, Семен отдал ему лопату и топор:

— Вы идите, Борис Алексеевич. Я ненадолго задержусь.

Когда фельдшер скрылся за кустами, Чекунов подошел к пятому холмику.

— "Привет Женька. Вот и встретились. Ты даже и не поверишь, сколько лет прошло… Хотя, что тебе теперь время.

После войны, во сне, ты приходил ко мне. Всегда молодой. А я старел год за годом. И ты стал приходить реже..

Знаешь, тогда, я так и не успел попросить у тебя прощения, за то что оставил… А вот теперь, прошу… Но ты снова не можешь мне ответить. И все же — прости меня! И спи спокойно… Я не подведу."

Когда Семен вернулся в барак, ему дали в качестве завтрака-обеда плошку непонятного месива, в котором он с трудом опознал те же размоченные черные сухари. И кружку отвара брусничных листьев. Выбора не было и красноармеец мгновенно съел предложенное. Горячая пища на какое то время приглушила чувство голода. Однако вопрос с продуктами нужно было как-то решать. Раненые на таком пайке поправиться не смогут. Но в первую очередь было нужно найти другой путь через реку. Времени оставалось все меньше.

Должно быть, он произнес это вслух, так как Анастасия Ивановна, нарезавшая какую-то ткань на полосы возле окна, оставила свое занятие и повернулась к Семену.

— Семен, вот что я тебе скажу. Брод есть, там можно пройти. Но, дай мне слово, если будешь уходить, возьмешь с собой Фиру. Здесь ей оставаться нельзя. Обещаешь?

Чекунов не отводя взгляда, смотрел в глаза санитарки. Которая даже сейчас заботилась о других больше чем о самой себе.

— Анастасия Ивановна, а как же остальные? Почему я должен уйти?

Женщина тяжело вздохнула и отвернулась к окну:

— Не надо Семен… Ты же все понимаешь. Немцы придут сюда не сегодня — завтра. Мы с Борисом Алексеевичем раненых бросить не можем. Их осталось мало и мы справимся. А Фира еще молодая, ей жить нужно. Но одна она до наших не дойдет. Борис Алексеевич со мной согласен. Я объясню тебе, как найти брод. Фира, кстати, тоже знает это место. Забирай её и своего товарища и ночью уходите. Ждать больше нельзя.

Что мог сказать Семен человеку, все уже для себя решившему? Разубеждать? Но что тогда предложить взамен? Правда в словах санитарки была неоспоримой.

Такое удобное оправдание для своей совести…

Красноармеец просто кивнул. Не время для уговоров. Пусть думает, что он полностью согласился. Сейчас нужно разведать брод. А без раненых Чекунов все равно уходить не собирался.

— Ну, как? Согласен?

Семен сообразил, что стоявшая к нему спиной санитарка не видела его кивка. Но произнести слова вслух оказалось трудно:

— Да, я сделаю так. Но сначала нужно проверить путь, чтобы не искать в темноте.

Женщина махнула рукой:

— Ладно. Слушай. Ниже по течению реки, километра два отсюда, на берегу растет кривая сосна. Брод начинается от неё. Берега конечно крутые. Однако проход есть. Нужно по воде дойти до середины реки. И повернуть вправо, по течению. Коса идет метров сорок. Затем снова повернуть к берегу и идти к песчаной отмели. Там будет выход.

Возьми Фиру. Она покажет дорогу. Все понял?

— А откуда вы знаете про этот брод?

Санитарка ссутулилась и опустила голову. Голос ее стал глухим и тихим:

— Я выходила там с красноармейцами из своей дивизии. Когда разведчики нашли этот брод, было решено обеспечить прорыв. Наши командиры организовали отряд бойцов в полсотни человек с пулеметами и самозарядками. Для усиления отряду придали легкий танк, пулеметный "Т-26". Также, для отряда у других бойцов собрали патроны и гранаты. Я была санитаром этого отряда. У нас был приказ дойти до дороги на Преображенское, закрепиться и продержаться, пока будут выходить из окружения остальные бойцы дивизии. Сначала все шло хорошо. Мы вышли ночью и в полночь были у брода. На танке был очень опытный водитель, который смог провести машину через реку. Но когда мы поднялись на берег, выяснилось, что напрямую через лес пройти нельзя. Там где прошли разведчики, для танка было слишком топко. Поэтому отряду пришлось забирать в сторону, чтобы обогнуть болото. Этот обход привел нас на поле. Отряд двигался вдоль опушки леса вперед. Дорога была уже близко. Но и времени мы потеряли много. И возле самой дороги отряд столкнулся с немецкой засадой. У них там пулеметное гнездо было. Эти сволочи стали в упор бить длинными очередями по нашим пехотинцам. Танк двинулся вперед, но тут от Преображенского начала стрелять артиллерия. В темноте бойцы заметались под обстрелом, не зная, что делать. Потом стали отходить назад. И тут к немцам подошло подкрепление из деревни — танк и броневик. У нас началась паника, все побежали в лес. Наш танк пятился вдоль леса, отстреливаясь от наступающих. Но что он мог сделать одними пулеметами? А потом ему сбили гусеницу. Машина встала, но экипаж продолжал стрелять. Пока в него не попал следующий снаряд. И он вспыхнул как свечка. Никто не выпрыгнул…

Анастасия Ивановна судорожно вздохнула, будто пытаясь сдержать слезы, но справилась с собой и продолжила говорить:

— Мы стали отходить в глубь леса. Но немецкие снаряды продолжали взрываться и в лесу и на поле. И близким взрывом меня контузило. Отступившие красноармейцы смогли унести меня с другими ранеными назад, за реку. Немцы нас преследовать не рискнули. Когда очнулась — рядом была Фира. Потом она пошла за мной сюда.

Немцы, же, видимо решили, что танк с отрядом пришел по берегу от Преображенского, и брод не нашли. Или и не искали. Немцы не торопятся, понимают, что нам деваться некуда…

Так что, если пойдете маленькой группой — глядишь вам и удастся проскочить по лесу.

— А почему из вашей дивизии никто больше не пытался уйти через брод? И вы сами?

Анастасия Ивановна пристально глянула на Семена:

— Командование повело бойцов дивизии на прорыв в другом месте. Хотя, какой, там дивизии. Одно название. Технику всю, так там и пришлось бросить. И раненых пришлось оставить, кто не мог идти сам. Не знаю, удалось ли им прорваться…

А идти я и сама не хотела… Командиром того сгоревшего танка, был мой муж…

Семен вышел из барака наружу. Плотно притворил за собой дверь. Нужно было обдумать новые сведения. Посмотрел на ЗиС, все так же ожидавший хозяина на краю вырубки и решил, что лучшего места для размышлений он не найдет.

Сел в кабину, положил руки на руль и задумался: "Вот значит как. Брод все же есть. И дно там твердое, раз танк прошел. Но какая глубина? Ведь ЗиС, по проходимости, танку в подметки не годится. Одно хорошо, если путь через реку такой "хитрый", то немцы его могли и не разглядеть. Однако, нужно все проверять самому. Пока у меня есть преимущество: я знаю, что немцы сунутся сюда только завтра днем. Пойдут вдоль реки, где-то напротив Преображенского ввяжутся в бой и, видимо, получат по зубам. Так как, в тот раз, я видел, как они отходили назад на Ядрицу, вынося своих раненых. И еще, завтра с обеда начнется дождь, который к вечеру перейдет в ливень. И это будет мой последний шанс на прорыв. Что здесь происходило дальше, я не знаю. Если не удастся использовать этот "туз в рукаве", придется играть с немцами на равных. А у них все козыри на руках. И результатом проигрыша будет вовсе не щелбан.

Только бы переправить раненых через реку и пересечь дорогу. И не попасть в засаду, как тот отряд, про который рассказала санитарка. Дальше — леса, там не найдут. И даже если не удастся дойти до своих, можно будет выйти в какую-нибудь глухую деревушку. Не бросят, помогут.

А еще нужно попытаться найти топливо и продукты. Вот, хорошо, что моя машина использовалась тогда для перевозки раненых. По приказу, мне залили топливо из резерва. Иначе, стоял бы с пустым баком.

Но если пытаться прорваться — то нужна еще горючка. И оружие.

Решено, нужно брать Фиру и ехать смотреть брод. Конечно, это риск — лучше бы пешком, но у нас уже нет времени"

Опять "ЗиС" громыхает бортами, двигаясь по узкой лесной дороге. Ветки скребут по кабине и кузову, и сорванная листва сыплется в выбитое стекло правой дверцы. Двигатель обиженно подвывает всеми шестью цилиндрами и тянет, тянет машину по глубоким колеям. Несмотря на задувающий сквозняк в кабине жарко.

Семен крутил тугую баранку руля и время от времени косился в сторону своей пассажирки. Фира сидела, неестественно выпрямившись и глядя прямо перед собой. "Как будто лом проглотивши" — хмыкнул внутри Семена ехидный Лексеич.

Оставить раненых и уйти с Семеном Фира отказалась категорически. Все попытки объяснить, что так будет лучше для всех, наталкивались на глухое упрямство. В конце концов, военфельдшер Сиваков своею властью объявил девушку мобилизованной в Красную Армию. И отдал приказ довести Семена до брода, провести разведку и потом вернуться в лагерь. Вопрос об уходе был отложен до получения результатов разведки. Прямому приказу старшего по званию, свежеиспеченный красноармеец Дольская Эсфирь Михайловна была вынуждена подчиниться. Но свое неодобрение тактики командования выражала очень явно, хотя и, слава Богу, молча.

Дорога пошла вниз, сделала резкий поворот… И Семен, до судороги в колене, вжал в пол тугую педаль тормоза. Однако автомобиль продолжал катиться вперед, нацелившись пробкой радиатора прямо в выщербленный задний борт остановившегося посреди дороги ГАЗ-АА. Механические тормоза без гидроусилителя не могли мгновенно остановить тяжелую машину. Только вывернув руль вправо Чекунов смог избежать столкновения со стоящим на дороге грузовиком. "ЗиС" уткнулся передком в кусты и заглох.

— Твою ж дивизию!!! Понакупили прав, а ездить не умеют!!! — Семен выскочил из кабины и обежал стоящий грузовик…

Остановился. Выругался. Сплюнул под ноги. "Черт, надо быстрее отвыкать от мирных привычек". Прислушался к лесному шуму. Хотя в ушах все еще гулко отдавался лихорадочный стук сердца, но, вроде бы, ничего подозрительного не слышалось. Повернувшись, полез в кабину за карабином. Пассажирка сидела на месте, зажав руками лицо и подозрительно хлюпая носом.

— Фира, ты что?

— Что, что… странно гнусавым голосом ответствовала красноармеец Дольская — дурак ты, и ездить не умеешь. Посадили пацана за руль…

Семен возмущенно набрал воздуха в грудь, что бы поставить нахалку на место — и тихо выдохнул его обратно: "А ведь действительно, кто я для нее сейчас — пацан восемнадцатилетний".

Тем не менее, не обращая внимания на протесты Фиры, Семен отвел ее руки от лица и облегченно вздохнул: видимо при резком торможении девушка просто ткнулась лицом в лобовое стекло. И теперь из опухшего носа текли две тоненькие струйки крови, размываемые потоком слез. Заставив "раненую" сесть, откинув голову назад, Семен вручил ей чистую тряпку.

— Сиди здесь, я скоро приду.

— А ты куда? Я с тобой — Фира зашевелилась на сиденье, и пришлось придержать ее за плечи.

— Сиди. Там наши машины брошенные. Посмотрю и вернусь.

Взяв карабин наизготовку, Семен двинулся вперед. Картина внезапно остановленного движения разворачивалась перед ним. Автомобили стояли на дороге или съехав на обочину. И не только автомобили. Вот застыл трактор с прицепленной пушкой. А вот и брошенная трехдюймовка с передком. Два танка и трактор виднеются на просеке. Один танк прицеплен тросами к трактору. Еще машины. Трехтонки и полуторки. Оставленные своими хозяевами, с раскрытыми дверцами кабин, с поднятыми створками капотов, и просто замершие на дороге — как будто в ожидании зеленого сигнала светофора. Нет ни разбитой, ни горелой техники. Просто колонна, ждущая сигнала к началу движения. Но сигнала не будет. Люди ушли. Остались только машины, мертвое железо.

Шуршит трава под ботинками красноармейца. Семен медленно идет вдоль ряда оставленной техники, примечая следы ушедших людей.

На обочине, в потухшем костре ветерок шевелит обрывки недогоревших тетрадей, завернутых в гимнастерочную ткань. Возле штабного автобуса валяются рассыпанные литеры походной типографии. На деревьях развешаны поблескивающие медью духовые трубы. Армейское снаряжение, автомобильные принадлежности, одежда и конская упряжь — все это лежит на дороге и в лесу, как на прилавке гигантского магазина. Исправное и сломанное, нужное и бесполезное — разнообразное имущество смешалось на узкой полосе лесной дороги.

Здесь не было боя. Не пикировали на колонну, хищно выставив обтекатели шасси, немецкие "Лаптежники". Не рвались снаряды тяжелой артиллерии. Не сталкивались автомобили, пытаясь уйти от чужих танков. Просто, все это описывалось одним словом — "окружение".

Техника нужна Красной Армии для победы. И отступающие красноармейцы тащили по болотам машины и орудия, трактора и танки, подставляя свои плечи под железные махины. Булькала вонючая трясина, трещали бревна хлипкой гати, вхолостую прокручивались колеса и гусеницы, разбрызгивая черную торфяную жижу. Но колонна шла вперед, на соединение со своими. И когда уже вышли на твердый грунт, и до фронта оставался десяток километров, выяснилось что в болотах потеряно самое важное. Время.

Пока окруженцы шли лесами и болотами, немецкие части смогли перерезать их путь. Единственный мост через узкую реку оказался захвачен. И то, что с такими усилиями было дотянуто до реки — оказалось ненужным и мешающим.

Семен помнил тот вечер, когда был зачитан приказ об оставлении техники и выходе из окружения. Причем помнил как бы в двух вариантах. Один вариант, это память красноармейца Семки Чекунова, для которого все это было только вчера: тоска и стыд за оставляемую машину, как за верного коня, что не раз спасал жизнь хозяину. И другая память, старшины Чекунова: для которого этот ЗиС был только первым из машин, которые вел Семен на пути до Берлина. Машин несших своего хозяина по фронтовым дорогам — иногда несколько месяцев, а иногда только пару дней.

Шел вдоль ряда брошенной техники красноармеец Чекунов. Мимо того железа, что великая страна готовила к большой войне. Войне, оказавшейся столь не похожей на все расчеты. Грузовики ЗиС и ГАЗ, танки Т-26 и БТ, бронеавтомобили БА-10 и ФАИ-М, трактора ХТЗ и СТЗ — все застыли в мертвом строю, обреченные на гниение в течении следующих четырех военных лет. Дожди, снега и солнце расцветят краску корпусов пятнами ржавчины. Потрескается резина. Врастут в землю спущенные покрышки и закисшие в шарнирах гусеницы.

Конечно, что-то вытащат немцы для своих нужд, что-то удастся восстановить после освобождения. Но большинству суждено пойти на переплавку уже после войны…

Шорох шагов сзади прервал поток тоскливых мыслей и заставил Семена рывком развернуться назад, вскидывая карабин.

— Фира! Я же приказал тебе сидеть в машине.

— Тоже мне, командир нашелся. Пятнадцатилетний капитан будто — огрызнулась та.

— Нечего здесь смотреть, брошенные машины почти до самой реки стоят.

Семен посмотрел на раскрасневшееся лицо девушки со следами размазанной крови под носом и понял, что она просто бежала за ним, видимо испугавшись одиночества посреди мертвой техники.

— Ладно — примирительно согласился он. — Тогда показывай дорогу.

Дальше шли молча. На поляне, развороченной танковыми гусеницами, присели передохнуть на ствол упавшего дерева. Здесь оставленной техники было уже мало, видно река уже близко. "Наверное, это следы гусениц того танка, на котором ушел в бой муж Анастасии Ивановны" — подумал Семен, разглядывая перепаханную траками землю. "Значит, торопясь с созданием группы прорыва, они взяли танк, который стоял ближе к реке. Наверное, это была пулеметная машина разведбатальона. А ведь по дороге я видел и стоящие пушечные танки. Или они неисправны? Хотя даже пушечная машина вряд ли бы им помогла". По опыту старшины Чекунова, Семену было известно, что без поддержки обученной пехоты будут гореть даже тяжелые танки типа ИС.

— Фира, а ты здесь как оказалась? Ведь ты не военная медсестра? — спросил Семен чтобы прервать затянувшееся молчание. Та долго молчала, и когда Чекунов уже решил повторить свой вопрос, нехотя ответила:

— Я училась в институте. Нас мобилизовали на рытье окопов. А когда немцы прорвались, мы стали уходить вместе с другими беженцами. Во время бомбежки я потеряла своих друзей и дальше шла одна. В лесу вышла на палатки медсанбата. Сказала, что студентка мединститута и меня взяли помощником санитара. Дальше я отступала с ними…

Девушка замолчала, глядя на что-то невидимое Семену. И вдруг резко поднялась на ноги:

— Хватит разговоры разговаривать. Нужно идти дальше. Мне еще к раненым возвращаться.

Еще какое-то время они шли по дороге. Затем грунтовка сделала поворот и стала уходить в сторону. Фира же повела Чекунова прямо, по хорошо видимым следам танковых гусениц. Шагать по вмятым в землю кустам и развороченному мшанику было не очень удобно, но до реки дошли быстро. Вот и кривая сосна, о которой рассказывала Анастасия Ивановна.

И опять Семен залег в кустах, осматривая местность. В этом месте река делала серию резких поворотов. Таким образом, на участке речной петли русло просматривалось только до следующего поворота. Это было хорошо. Лес подходил практически к самой реке. И это тоже было хорошо. А вот крутые берега не внушали оптимизма. И еще одна закавыка смущала красноармейца: пересекать реку при дневном свете было опасным занятием. Если Анастасия Ивановна ошиблась, и немцы нашли брод… Немецкий пулеметчик расстреляет пловца очень легко. Некстати из памяти Семки всплыл эпизод фильма "Чапаев". Впрочем, этот фильм помнил и Лексеич. И сыграть главную роль в новой версии не хотелось ни тому, ни другому. Но ждать до темноты было уже нельзя. Драгоценное время стремительно утекало, и нужно было решаться.

Семен повернулся к устроившейся за пнем Фире:

— Стрелять умеешь?

— Да, в Осоавиахиме научили.

— Тогда держи мой карабин. Будешь прикрывать.

Он передал карабин с подсумками Фире, на всякий случай убедившись, что та действительно умеет обращаться с оружием. Подумал, и отдал и шинель, и документы с ботинками.

— Смотри, заляжешь вон в тех кустах. И держи под прицелом тот берег. Если начнут стрелять — пальни пару раз и отползай в лес. Никакого геройства, сделаешь, как я сказал. Понятно?

— Да.

— Тогда, красноармеец Дольская — выполняйте боевой приказ.

Семен проводил неловко отползающую Фиру взглядом. Вздохнул: "Кто сказал, что в одну реку нельзя войти дважды?" Не вставая, подполз к спуску к реке. Огляделся. Следы от танка уходили в воду метрах в десяти ниже по течению.

"На брюхе" красноармеец проскользил вниз по склону и притормозив руками, съехал в воду. Речной поток тут же смыл с лица налипший песок. Погрузившись в воду почти до самых глаз, Семен медленно двигался по речному дну, ощупывая рельеф босыми ногами. Прошедший танк кое-где разворотил грунт, но за счет того, что течение подталкивало в спину, идти было не трудно.

Глубина держалась в районе метра. Так по середине русла Чекунов спустился ниже по течению и повернул к берегу. Дно везде было твердое, да и глубина пошла на убыль. Под низко нависающими кустами Семен рискнул распрямиться, и двинулся дальше, придерживаясь за ветки. Сразу за поворотом реки открылся небольшой намыв песка на берегу, от которого гусеничные колеи вели наверх.

Выбравшись из воды, Семен взобрался по склону и нырнул в лес. Здесь, как и на первом броде, стояли старые сосны, но сухая полоса быстро заканчивалась. Уже метрах в ста впереди виднелись кусты и редкие камыши. Следы гусениц доходили до кустов и разворачивались обратно к берегу. "Значит, отсюда группа Анастасии двинулась в обход болота и вышла к Преображенскому. И здесь не пройти".

Для большей уверенности Чекунов прошел вперед. Почва стала ощутимо сырее. Потом под ногами захлюпало. "Да, здесь тупик. А если двигаться по следам танка? Там будет пулеметная точка. И обстрел артиллерией из деревни. Не пройти". А самое главное, что Семен понял сразу, но не хотел признаться даже самому себе — через этот брод ЗиС тоже не пройдет.

"Что делать? Должен же быть какой-то выход? Так, не расслабляемся — пройдем немного вправо, авось там посуше". Расчет оправдался — в лес уходила узкая просека с тележной колеей. Извилистой полосой она вилась между деревьев и кустов, обходя топкие места. Тем не менее, в колеях поблескивали лужицы воды. Значит, и здесь почва была не слишком прочной.

"Вот она, та дорожка от брода. Видимо, ночью отряд ее просто не заметил. В ночном лесу вообще сложно дорогу найти, если не знать ее заранее. Командование отряда слишком положилось на рассказы разведчиков. А те глубоко в лес зайти не рискнули. Иначе, у отряда был бы шанс на прорыв".

Семен присел у корней большой сосны. Сырая одежда не грела и его начал колотить озноб. "А что делать мне? ЗиС — это не лошадь с телегой и не танк. Да и брод, чтоб его черти взяли… Так, здесь я ничего не высижу, нужно возвращаться. Да и Фира может с перепугу что-нибудь отколоть. Неопытный боец — страшная сила. Особенно для своих".

Обратный путь дался труднее, пришлось двигаться против течения, выгребая руками. Но Чекунов справился, хотя и вылез на берег тяжело дыша. Углубившись в кусты, тихонько свистнул. Спустя какое-то время послышался шорох, и из-за деревьев показалась красноармеец Дольская. При виде того, как она перебегает между кустами, низко пригнувшись и держа наперевес карабин, Семена разобрал смех. Который он, однако, успешно замаскировал под кашель.

— Ты что так долго? — первые слова Фиры явно отражали степень ее обеспокоенности.

— Нормально все. — успокаивающе махнул Семен. — Замерз только. Сейчас выжму одежу и пойдем. Только ты отвернись.

Отжимая поочередно гимнастерку, штаны, а затем и белье Семен пытался сообразить, что делать дальше. Тяжелым грузом неуверенности давило на сердце. Неужели всего его опыта войны и последующей мирной жизни не хватит, чтобы найти выход?

"Не пройти мне брод на ЗиСе. Не пройти. Закинуть трос на тот берег, петлей вокруг дерева? И потянуть другой машиной? Тоже не получится — берега крутые, а по броду двигаться нужно вдоль реки. И даже если и смогу пройти брод, остается грунтовая дорога по лесу. На тех колеях, что я видел, ЗиС сразу сядет на мосты. А лебедки на нем нет. Не придумали еще. Не пойдет так. Нужно другое решение"

Должно быть, он произнес последние слова вслух, так как из-за кустов отозвалась Фира:

— Что тут думать. Увезешь меня к раненым, и уходи. А я останусь с ранеными.

И тут Семен сорвался: бросив сырую гимнастерку, он выскочил в одних штанах и нательной рубахе. Схватил глупую девчонку руками за плечи, крепко сжал и раздельно произнес, глядя в испуганно расширившиеся глаза:

— Никто. Не. Останется. Здесь. Уйдем все. Или — никто. Поняла?

Сильно встряхнул:

— Поняла, я тебя спрашиваю?

Фира боязливо кивнула. Она явно испугалась чокнутого красноармейца. Чекунов выдохнул и медленно отпустил зажатую в кулаках ткань Фириного бушлата. Повернулся и пошел обратно в кусты. Сухая трава неприятно колола босые ноги.

— Малахольный — донеслось ему в спину. Но он не стал оборачиваться.

"Трусом, наверное, считает. Пусть. Она еще не понимает, что мало героически умереть. Главное выполнить свое задание. А это гораздо труднее, чем просто погибнуть. Потому что пока не выполнен приказ — умереть не имеешь права. Иначе — ты не справился, и из-за тебя погибнут те, кого ты должен был защитить… И пусть мне никто не отдавал такого приказа. Я отдал его себе сам. Приказано — спасти…"

Чекунов застегивал ремень с подсумками, когда на его рукав неуверенно легла узкая ладонь.

— Семен, прости. Я, наверное, глупость сказала. Неужели ты и вправду хочешь вывезти раненых?

Он молча кивнул и двинулся вперед.

Шагая вперед красноармеец продолжал размышлять:

"И все же, откуда они брались, такие девушки? Вытаскивавшие раненых под обстрелом, сутками стоявшие у операционных столов, готовые остаться на верную гибель. И куда они исчезли потом? Или не исчезли? Просто, растворились в толпе, когда доблестью стало добыть, урвать любой ценой? Наверное, такие люди стали не нужны. Что там, они стали мешать жить другим. Мешать тем, кто не хотел вспоминать что такое "честь" и "правда". А "справедливость" понимавшие только по отношению к себе, любимым".

Споткнувшись о сучок, красноармеец чертыхнулся и поймал себя на том, что уже спорит сам с собой:

— Однако, что-то ты Семен совсем умными словами заговорил. Прямо хвилософ, да и только. Или и тогда, на войне, ты также лозунгами разговаривал?

— Нет, тогда мы об этом и не думали. Мы верили, что нужно победить — а дальше будет лучшая жизнь.

— И что помешало?

— Не знаю. Наверно, потом мы слишком быстро забыли цену Победы. Разменяли ее на пустое славословие. И для следующего поколения эта война стала страницей в учебнике истории. А теперь, говорят, и страница исчезла… Наверное в этом есть и наша вина. Мы слишком хотели, чтобы наши дети жили лучше нас. А наши внуки принимали это уже как должное".

— Семен, постой! Да погоди же! — голос Фиры заставил Чекунова умерить шаг. Запыхавшаяся девушка догнала его уже возле первых машин напросеке.

— Я тебе кричу, а ты летишь, будто не слышишь!

— Извини, задумался.

— Все обижаешься?

— Нет. Просто думал.

— Семен, если бы можно было вывезти всех… Но как? Ты не сможешь это сделать в одиночку.

— А я не один. Есть ты, Сиваков, Анастасия Ивановна. Мы должны что-то придумать.

— Эх, Семен, какой же ты все-таки еще мальчишка. Все наше командование ничего не придумало. А что можешь ты? Как пройти через реку, чтобы не заметили патрули? Ведь твой ЗиС — не подводная лодка, нырять не умеет.

Семен остановился так резко, что Фира налетела на него.

— Что ты сказала? Повтори.

— Твой ЗиС — не подводная лодка, нырять не умеет. — послушно повторила Фира, на всякий случай отступая назад.

— Пойдем — Семен быстро зашагал вперед. Одной рукой он время от времени хлопал по кузовам стоящих машин. Чекунов знал за собой такую особенность: если в колхозном гараже не удавалось решить проблему с ремонтом очередной машины, то он принимался бродить вдоль навесов с техникой, разглядывая узлы и механизмы. И ответ рано или поздно находился. Так и сейчас, проходя мимо машин, он решал техническую задачу: какая машина сможет преодолеть брод и выбраться на берег. Слова Фиры про подводную лодку, заставили его вспомнить многочисленные армейские репортажи, на которых танки пересекали реку по дну, используя трубы воздухопитания. Здесь задача была одновременно и проще и сложнее. С одной стороны — глубина брода только метр. С другой стороны — машина должна быть гусеничной и достаточно вместительной, чтобы увезти всех. А таких машин здесь еще не существовало. Значит, это должен быть тягач с прицепом. Взять в качестве тягача танк? Но остались ли здесь исправные машины, и удастся ли найти к ним в нужном количестве топливо? Поискать гусеничный трактор? Те, которые видел Семен, были слишком тихоходны, для дальнейшего прорыва.

"Вот только бы не показалось, только бы был исправен…" — Чекунов искренне надеялся, что он не ошибся и то, что случайно заметил за пушечным бронеавтомобилем, по дороге к реке, является нужным ему типом тягача.

Красноармеец дошагал до БА-10, стоявшего с открытыми дверцами и развернутой башней, и заглянул за корму машины. "Есть!"

Санитарка Эсфирь Дольская

Из-под поднятых диванов железного ящика на гусеницах торчат ноги в солдатских ботинках с обмотками и доносятся неразборчивые проклятия. Фира сидит на стволе упавшего дерева, отдуваясь, и растирает саднящие ладони. Ручки сделанные из веревки оставили глубокие борозды на коже. Этот аккумулятор, который пришлось тащить от грузовика Семена, оказался на удивление неудобным грузом. Тяжеленная коробка раскачивалась на ходу, норовя ударить по ногам. Да еще и сказывалась разница в росте между Семеном и ней. Хоть он и старался взять на себя большую часть веса, получалось плохо. Да еще и канистра, которую красноармеец нес в правой руке. Так что шли они, покачиваясь в такт болтающемуся между ними аккумулятору.

"Странный он все же. Сначала накричал на нее. Потом побежал куда-то. Затем нашел эту танкетку, обрадовался. Видно же было что рад очень. Заставил ее помогать нести батарею. Теперь вот зарылся вглубь этого железного ящика и лязгает гаечными ключами. Неужели он и вправду надеется что-то придумать?"

Фира откинулась назад и прикрыла глаза. Свежий ветерок приятно холодил разгоряченное лицо. Не хотелось возвращаться назад. После нескольких дней проведенных в душном бараке, возможность отдохнуть от запахов гноя и крови казалась поистине великолепным подарком. Чистое небо над головой, шорох опадающей листвы в осеннем лесу, шум ветра в кронах деревьев — можно на минутку представить, что нет никакой войны. Что она снова студентка медицинского института, отдыхающая на скамейке в городском парке. Теплый сентябрьский день, воскресный полдень и откуда-то из глубины аллей доносятся звуки духового оркестра. И можно побежать туда, навстречу этой красивой мелодии, взметывая туфельками сухие кленовые листья, устилающие асфальт красно-желтым ковром…

На маленькой танцплощадке вальсируют пары, музыканты выдувают плавный мотив. На скамейках перед оркестровой раковиной сидят люди. Но почему они в военной форме? Фира подходит ближе и услышав ее шаги люди начинают оборачиваться. Дольская останавливается и начинает пятиться назад: она узнает эти лица, этих людей. Молодой лейтенант, умерший от кровопотери, капитан-танкист с обожженным лицом-маской, красноармеец в перепачканной кровью гимнастерке без рукава — и без руки. И три девушки в белых халатах, что смотрят на нее с дальней скамейки. Таня, Тося и Наташа… Они смотрят на нее и Фира замирает на месте. Сухие губы тихо шепчут: "Я не виновата. Не виновата, что вышла из операционной палатки. Мне хирург разрешил… Я не знала, что будет бомбежка…" Наплывает гул самолета, нужно бежать, но все тело сковано странным оцепенением. Фира дергается, пытаясь преодолеть ступор, и… открывает глаза. Нет никакого парка. Все также она сидит на стволе дерева, прислонившись затылком к растущей сзади березе. Шея затекла от долгого сидения в неудобной позе.

Семен стоит, пригнувшись возле танкетки, и напряженно наблюдает за пролетающим в стороне немецким самолетом. Характерный гнусавый звук мотора не оставляет никакого сомнения в принадлежности машины. Наконец давящий на нервы гул растворяется за горизонтом. Красноармеец облегченно распрямляется, сплевывает на землю и, пробормотав что-то в адрес "вынюхивающей сволочи" снова лезет под поднятые капоты танкетки.

Фира встает и ойкает от прострелившего ноги спазма. Оказывается, затекла не только шея. Неловко шагая, она подходит к машине. Коробка на гусеницах растопырилась во все стороны открытыми капотами. Две поднятых крышки люков на крыше рубки придают машине вид насторожившегося животного. Блестящие рефлекторы фар дополняют сходство. "Мышь! Бронированная мышь" — приходит на ум Долинской подходящее сравнение. "А может, даже — летучая мышь" — думает Фира, глядя на откинутые вверх сиденья, так похожие на сложенные крылья.

Семен задом выбирается из недр отсека. Его лицо перемазано маслом и покрыто бисеринками пота. Он смотрит на машину и его взгляд напоминает Дольской взгляд врача глядящего на выздоравливающего пациента. "Вот так же глядел Александр Иванович… А ведь я не видела его там, в парке, вместе с санитарками. Вдруг он остался жив? Нет. Я сама видела воронку. Не мог он уцелеть. Ведь я вышла всего на пять минут. А они продолжали оперировать". В глазах защипало, Фира поспешно шмыгнула носом и отвернулась, чтобы не видел Семен.

Она не кривила душой, когда говорила, что хочет остаться с ранеными. Да, она боялась. Но еще раз пройти через потерю товарищей, она боялась еще больше. "Нет, больше никогда".

Но на что надеется Чекунов? Неужели он не видит, что другого выхода у него нет? Сказал, что уйдут все. Смешной, лопоухий мальчишка. Но в его голосе была такая уверенность, что на секунду в душе Фиры всколыхнулась надежда. Пусть мимолетная и слабая, она на мгновение отвела от ее души давящую тяжесть. Но сейчас тяжесть возвращалась снова: "Зачем эта гусеничная железяка? На нее не погрузить и четверых раненых. Может он один хочет уйти? Ну и скатертью дорожка. А она останется…"

Будто отзываясь на ее мысли, машина загудела и затряслась. В темноте узкого отсека завращались лопасти вентилятора. И вдруг двигатель танкетки чихнул раз, другой, отфыркнулся сизым дымом из глушителя. Закашлялся, поперхнувшись топливом, завибрировал, сбиваясь с такта, но выровнялся и заработал с каждым оборотом все ровнее и ровнее.

Из рубочного люка полез наверх Семен, поймал Фирин взгляд:

— Живем, дочка!

"Дочка? Действительно, он странный…"

Красноармеец Чекунов

"Время, время, время! Как его притормозить?"

Действительно, времени оставалось мало. К полудню завтрашнего дня уже нужно было встать и замаскироваться недалеко от брода. Но как успеть все подготовить?

Годами Семен привыкал делать все основательно и неспешно. А теперь приходилось метаться как наскипидаренному. Принятый план требовал, как можно быстрей найти прицеп к тягачу. И желательно исправный и легкий. Трактор-тягач Т-20 "Комсомолец" мог тянуть прицеп массой до 2-х тонн. Это Чекунов знал по рассказам водителя, ранее служившего мехводом такой машины в другом ИПТАП. Но ведь и двигаться придется не по асфальту. А еще бензин…

Он окликнул Фиру и отправил вдоль колонны искать что-то похожее. Сам быстрым шагом двинулся в другую сторону, оглядывая стоящие машины и попутно проверяя кузова, стараясь не пропустить что-либо нужное в его положении. Необходимо было набрать как можно больше необходимого снаряжения. Ведь в дальнейшем можно будет рассчитывать только на свои запасы.

Доставшийся ему "Комсомолец" даже не имел вооружения, видимо, снятого уходившим экипажем. Да и с ЗИП было плохо. Поэтому, первую полезную находку подарил стоявший рядом с тягачом бронеавтомобиль. Семен снял с БА-10 курсовой пулемет Дегтярева. В боевом отделении также обнаружились сошки и два снаряженных диска. В танке БТ, что был на прицепе трактора, нашлась канистра масла и еще один диск к ДТ. Под сиденьем гусеничного трактора удалось разжиться большой банкой солидола.

Семен вытаскивал находки к обочине дороги и бросался к следующей машине. Пустые бензобаки машин отзывались гулким эхом и это было плохо… Еще патроны в картонной упаковке, шоферский инструмент, стальной трос и кусок брезента. Все это могло пригодиться, если… О том что будет, если его план не удастся, Чекунов запрещал себе думать. Слишком многое могло ему помешать. Но другого выхода не было.

Неожиданной находкой в санитарной машине оказалась кем-то оставленная автоматическая винтовка АВС-36. Тут же лежали подсумки с магазинами. Покачав на руке редкий образец оружия, красноармеец положил его сверху на кучу вытащенного из машины различного медицинского оборудования, решив определиться с винтовкой потом. Уж больно много слухов ходило о ненадежности АВС. Да и возможность ведения автоматического огня из этого оружия была относительной. Ведь переводчик огня на винтовке был заперт в положении "одиночный огонь". А ключ должен был храниться у командира отделения. И отпереть его, командир отделения имел право только с разрешения командира взвода. Вот только, где он — этот командир отделения? Конечно, поковырявшись, можно было бы скрутить "хитрой" железячке голову. Но надежности оружию это не добавит. Самозарядка она, "самозарядка" и есть. Хотя бойцы и называли её "автоматом". Если уж говорить об автоматах, Семен предпочел бы привычный ППШ, но где бы его взять? А обеспечить хоть каким-то оружием требовалось всех способных стрелять.

— Семен! Семен!!! — крик Фиры донесся из леса. Красноармеец чертыхнулся: "Чего орет, дурочка. Не на гулянке, же…" Однако быстрым шагом двинулся на крик. Из-за кустов выбежала запыхавшаяся Фира и чуть не сбила его с ног.

— Семен, там… Там прицеп… И лошадь…

— Постой, не тарахти. Какой прицеп, где?

Девушка, судорожно хватая воздух открытым ртом, махнула в сторону рукой:

— Там. Машина с бочками, и за ней, как ты сказал, прицеп прикреплен. Семен, там еще лошадь раненая стоит, вся морда в крови. Пойдем, ей помочь надо…

Забрав свой карабин, красноармеец двинулся за девушкой.

В сторону от дороги вела полоса примятой травы. Недалеко, на небольшой поляне обнаружилась штабная "Эмка" и два ЗиСа загруженные бочками. Ближняя машина и имела искомый прицеп.

А еще из-за кустов вышла к людям раненая лошадь. Она прихрамывала на переднюю ногу, гноящаяся рана виднелась на крупе. Но хуже всего выглядела морда животного. Видно осколок ударил по касательной, срезав часть кожи, и теперь кость белела в окружении засохших потеков крови и гноя. Страшно выглядела красная ямка оставшаяся от выбитого глаза.

Фира осторожно двинулась вперед, стараясь не спугнуть раненое животное.

— Семен, надо ей как-то помочь, может перевязать…

Хлесткий треск винтовочного выстрела заглушил шум ветра в кронах деревьев. Лошадь простояла еще несколько мгновений и медленно завалилась набок. Мертвый глаз, казалось, с укоризной смотрел на людей.

Семен опустил от плеча карабин и передернул рукоятку затвора. Блестящая желтая гильза отлетела в сторону, а ее место в патроннике занял новый патрон.

— Ты, сволочь!!! Ты что сделал?!! — Фира бросилась на Семена с кулаками и успела таки ударить его по губе. Автоматическим движением красноармеец отшвырнул девушку в сторону:

— Красноармеец Дольская, прекратите истерику!

Фира поднялась на ноги и глядела на Чекунова вся трясясь от злости:

— Зачем? Зачем ты ее убил?

"Не понимает" — промелькнуло в сознании Семена. "Жалко ей животину, видишь ли! А мне, что — не жалко? Да наш колхоз после войны еще несколько лет на лошадях пахал. Трактора то, не сразу появились. И для крестьянина: конь — это такая ценность была… Ей то что, она — городская". Однако вслух он произнес только одно:

— Фира, не нужно чтобы лошадь мучилась. Мы ей бы не помогли.

— Да ты, ты…

В голосе Семена прорезались командирские нотки старшины Чекунова:

— Не кричите Эсфирь Михайловна. Отправляйтесь лучше к дороге. Там около санитарного автобуса сложены вещи из него. Разберитесь с ними и определите, что нам нужно забрать с собой.

Фира ожгла его яростным взглядом, но справилась с собой и молча двинулась к дороге, отпихнув Семена со своего пути.

"Обиделась. Пусть. Некогда мне ее сейчас жалеть. Семнадцать человек в моей команде. Даже если они этого и не знают. Достаточно того что знаю я. И если буду жалеть одного — могут погибнуть все. Так что, если понадобится — я еще и не такой сволочью могу быть… А с этой лошадью нам повезло. Считай, продовольствие на первое время уже есть. И пусть Фира сколько угодно морщится — съедим мы лошадку за милую душу. Подольше проварим и слопаем".

Однако, сначала требовалось проверить состояние прицепа. Семен обошел находку по кругу: прицеп как прицеп, колеса целые, рессоры на месте, загружен бочками. А что в них? Откинув задний борт, влез в кузов. Качнул крайнюю бочку — пустая. "Вот же люди, даже пустые бочки не бросили, с собой тащили. Ладно, будем выгружать".

По одной, Чекунов подтаскивал бочки к краю платформы и сбрасывал вниз. Одна, вторая, третья… Бочки гулко ударялись об землю, звонко лязгали, сталкиваясь друг с другом и раскатываясь по поляне. Вот и последний ряд. Однако очередная бочка, зацепившись за что-то, осталась неподвижной, не поддавшись рывку красноармейца. Пальцы скользнули по маслянистой поверхности металла и сорвались, предварительно оставив клочок кожи на завальцованной кромке днища.

Семен стряхнул кровь с саднящих пальцев и снова безуспешно попытался сдвинуть бочку. Пнул ногой глухо отозвавшуюся емкость. "Никак, полная? И что в ней?" Попытался отвернуть пробку, но та сидела мертво. "Так, нужен инструмент".

В кабине ЗиСа обнаружился нехитрый шоферский набор, в том числе и молоток с зубилом. А еще красноармеец прихватил с собой обнаруженную там же ветошь. Снова забрался в кузов. И обмотав зубило тряпкой, несколькими ударами молотка отвернул пробку. В бочке обнаружилась знакомая прозрачная жидкость. Семен обмакнул палец и поднес его к носу. Характерный резкий запах сообщил ему, что он не ошибся и в емкости действительно находится искомый продукт. "Да чтоб меня! Бензин, точно! Ай да Фира — молодчина, нашла, однако прицеп! Вот как ей теперь сказать, что своей находкой она здорово увеличила наши шансы?" На радостях Чекунов взялся проверять остальные бочки в кузовах грузовиков. Однако, как говорится: "снаряд дважды в одну воронку не падает". Что и подтвердилось: только в одной бочке обнаружилось с ведро автола. Но и то хорошо. "Видно, запас командования это был. Вон и эмка штабная стоит. Спрятали бензин среди пустых бочек, на крайний случай. Да вот, не понадобилось. Зато нам пригодится. Вот бы еще карту и компас найти". Однако тщательный обыск эмки результатов не принес. "Ладно, не все коту масленица. Будем работать тем, что есть".

Санитарка Эсфирь Дольская

"Нет, ну и сволочь же. Живодер. Фашист какой-то". Накручивая себя такими словами Фира разгребала кучу медицинского барахла сваленного возле санитарной машины: "так — это пойдет, это тоже пригодится, а вот шин нам столько не нужно — отложим лишнее. Бинтов нет, но ладно — порежу вот эти два халата. Шинели нужно все забрать, ночами уже холодно. Марганцовка — хорошо, что попалась, пригодится для обеззараживания. А вот носилки он зря не взял. Как будем раненых переносить? И если…" Тут Фира остановилась: неужели она всерьез верит в план этого мальчишки?

Да, она могла злиться на поведение Семена, на его приказной тон: "Хотя, положа руку на сердце — в случае с лошадью он был прав. Но ему она это не скажет". Можно было обижаться, что этот парень, хотя и не старше ее, иногда относится к ней как к сопливой девчонке. "Даже дочкой назвал. Совсем сдурел". И все же, была в нем какая-то странная жесткая уверенность, в том, что он делал. Как если бы все наперед знал. Или это просто мальчишеская самоуверенность? Понимает ли он, какую ответственность берет на себя? И, тем не менее, Семен что-то пытается сделать… "Это наш шанс…"

Продолжая разбирать медицинское имущество, Фира слышала, как в лесу звякало что-то железное. Затем взмыленный Семен пробежал мимо нее к танкетке.

— У тебя все готово? — спросил он на ходу и, не дожидаясь ответа, рванул дальше. Спустя несколько минут за поворотом взвыл стартер и, под аккомпанемент скрипа и лязга гусениц, рычание мотора стало приближаться к Фире. Поднявшись на ноги, она посмотрела в сторону приближающейся машины. Танкетка шла по краю леса, ломая кусты и мелкие деревца, отфыркиваясь клубами сизого выхлопа. Напротив санитарного автомобиля танкетка встала, качнувшись на рессорах подвески. Фиру овеяло горячим дымом с запахом горелого масла. Из верхнего люка наполовину вылез Семен. На голове у него уже был надет найденный где-то танкошлем.

— Давай, садись! Сейчас притащим сюда прицеп и погрузим твое имущество.

Из-за рокота мотора ему приходилось почти кричать. Дольская кивнула и, обежав танкетку, примостилась на диванчике, что располагались вдоль машины спинками друг к другу. Второй диванчик был доверху завален каким-то имуществом, увязанным веревками.

Семен, обернувшись назад, наблюдал за процессом посадки.

— Уселась? Тогда держись крепче. Срежем угол — поедем напрямую через лес. — с этими словами красноармеец нырнул внутрь.

Лязгнули гусеницы, взревел мотор, и танкетка, развернувшись на месте, вломилась в подлесок. На ходу изрядно качало и девушке пришлось покрепче вцепиться в ручку сиденья.

Подтормаживая то одну, то другую гусеницу Семен вел машину по лесу, протискиваясь в прогалы между деревьев. Откинутые назад крышки люков заслоняли всякий обзор вперед и Дольская видела только проплывавшие мимо ветки и стволы. Затем машина выполнила еще один резкий разворот и встала. Фира неожиданно обнаружила, что они уже находятся на поляне, возле машины с прицепом.

Чекунов вылез из машины и уже отсоединил водило прицепа от грузовика. Упираясь, он развернул треугольную балку сцепки в сторону и подпер обломком толстой ветки.

— Смотри, что нужно сделать. Сейчас я буду сдавать тягач потихоньку назад. Что происходит сзади, я видеть не могу. А подъехать нужно точно. Поэтому ты будешь меня направлять. Твоя задача — встать впереди машины и показывать направление. Понятно?

Фира неуверенно кивнула

— Хорошо. Куда поворачивать показывай руками, потому что мне из рубки тебя неслышно. Чтобы я остановился — скрести руки перед собой. Хорошо? Ну, давай…

Фира встала перед лобовым листом машины. Красноармеец ободряюще подмигнул ей и "провалился" в открытый люк. Танкетка, то есть тягач, снова зарокотал мотором и, медленно перематывая гусеницы, начал пятиться назад. Долинская, шагая за отступающей машиной, взмахами рук показывала направление движения и та послушно доворачивала в нужную сторону. Через маленький лючок на лобовом листе Фира видела напряженное лицо Семена. Наконец машина уперлась в водило прицепа и девушка скрестила перед собой руки. Мотор тут же заглох. На поляне наступила тишина, нарушаемая только потрескиванием остывающего двигателя. Из люка выбрался Семен.

— Ну что, справилась? А боялась, то…

— Ничего я не боялась — запротестовала девушка.

— Ну да, ну да. Видела бы ты себя — губу закусила, и пот по лицу течет…

Фира обидчиво поджала губы.

— Ладно, ладно — не куксись. Все нормально сделала. Ты, вот что, иди обратно к дороге. Посмотри еще, что полезного есть. Я сейчас прицеп зацеплю и подъеду.

— "Ну, еще немного, еще чуть-чуть. Давай же, чертова железяка". Наконец кольцо водила удалась завести в проушину буксирного крюка. Лязгнул стопор сцепного устройства тягача. Семен вытер пот со лба и облегченно вздохнул. Еще один пункт плана подготовки выполнен. Но сколько еще надо сделать. А еще время, время, время…

"Хорошо, что Фира ушла. Хоть и съязвила насчет "кавалера, отпускающего даму без сопровождения". Да и пусть язвит, лишь бы команды выполняла. А то увидит, что сейчас делать придется и снова истерику закатит". Чекунов подхватил топор и направился к убитой лошади.

Спустя пару часов тягач с прицепом пылил по грунтовке в сторону бараков. Семен ворочал рычагами, поминутно отплевываясь от пыли залетающей в смотровой лючок. Фира сидела на бортовом сиденье, присматривая за состоянием сцепки.

Взгляд со стороны. Военфельдшер Борис Алексеевич Сиваков

"Все плохо. Сухарей осталось на пару дней. Урезать пайку больше нельзя. Раненым нужно хорошее питание. Но где его взять?

Самые "тяжелые" уже умерли. У остальных есть шанс выкарабкаться. Точнее, был бы, если отправить их в нормальный госпиталь с лекарствами и нормальным уходом… Командование, оставляя нас, говорило что придут местные жители и окажут помощь. Но где они, те местные жители? Живем в этих бараках почти неделю, и ни разу никто из местных не приходил. Либо боятся, либо — немцы перекрыли все дороги".

Военфельдшер повернул голову к подслеповатому окошку, показалось, что снаружи донесся какой-то лязг. Но звук не повторился, и мысли снова свернули на накатанную колею: "Семену с Фирой надо обязательно уходить, либо сегодня вечером, либо завтра. Оставаться им нельзя. Если придут немцы, Семена заберут сразу, он не раненый. А Фира… Упрямая девчонка… Что она, не знает, что немцы делают с евреями? И не спрячешь ее. Уж больно у нее внешность характерная… Шансов сойти за русскую у нее мало. И Настасью бы с ними отправил, но не пойдет она. Тоже упертая. Эх, бабы, бабы. Не ваше это дело, воевать".

— Ладно, такими мыслями делу не поможешь — Сиваков встал с колченогой табуретки и потянулся за фуражкой. Нужно было посмотреть как дела у раненых. Лязг гусеничных траков, раздавшийся снаружи, заставил его броситься к окну. "Немцы!" Однако через пыльное стекло, к тому же засиженное мухами ничего не было видно. Лязг и рев мотора раздавался уже рядом. Отодвинувшись от окна, Борис Алексеевич окинул взглядом темный барак: "Ну, вот кажется и все. Досиделись. Надо выходить, пока немцы не добрались до раненых, пока не начали стрелять. Попытаться объяснить их офицерам… Хоть какие-то правила они все же должны соблюдать?" Протянул руку к двери — ладонь заметно дрожала. "Ээ, нет. Так не пойдет! Я все же здесь старший". Борис Алексеевич взял со стола фуражку, отряхнул и плотно надел на голову. Проверил ребром ладони, чтобы звездочка была точно посередине: "Вот так вот! Как в той песне было: "…Последний парад наступает"?" Толкнув дверь, шагнул вперед: "Только бы Настасья за водой ушла и догадалась не возвращаться…"

Низкое вечернее солнце слепило глаза, и Сиваков прищурился, пытаясь рассмотреть принадлежность и количество прибывших. Заскрипела дверь второго барака и оттуда вышла Анастасия Ивановна. Военфельдшер поспешно шагнул вперед стараясь отвлечь внимание от санитарки: "Куда, куда ее понесло?"

Фигура, темная на фоне закатных лучей, метнулась ему навстречу от тягача с прицепом:

— Борис Алексеевич, мы вернулись. Как у вас дела?

Знакомый голос Фиры развеял напряжение момента. Сиваков разжал крепко стиснутые зубы и медленно выдохнул. Сам себе он не хотел признаваться, как боялся в эту минуту. Даже не столько за себя, сколько за тех беспомощных людей, что оставались сейчас на нарах второго барака. Нет ничего хуже, когда понимаешь, что в некоторых отношениях ты столь же беспомощен, как и они. Их жизнь в твоих руках, но возможности изменить что-то, нет. Ты можешь только разделить их судьбу…

Второй человек выбрался из люка гусеничного тягача и подошел к Сивакову. Ладонь брошена к виску:

— Товарищ военфельдшер, красноармеец Чекунов вернулся после проведения рекогносцировки.

"Откуда только он слова такие знает?" — мелькнуло в голове у Сивакова, пока он автоматически отдавал честь и рассматривал неизвестно откуда взявшуюся технику.

— Обнаружен гусеничный тягач в исправном состоянии и прицеп. Найдено топливо и продовольствие. Разведан брод, позволяющий вывезти раненых из окружения — продолжил рапорт Чекунов, не отнимая ладони от танкошлема.

Сознание Сивакова зацепилось за слово "продовольствие":

— Какое продовольствие, Семен?! Где?!

— Мясо. Конина, правда. Лежит в прицепе. Жестковата, но сойдет.

Уже не слушая его, Борис Алексеевич повернулся, ища глазами Анастасию Ивановну:

— Анастасия, скорее возьмите и сварите мясо. Пусть Фира вам поможет. Нужно срочно накормить раненых!

Санитарка уже подошла к тягачу и стояла рядом с Дольской:

— Хорошо, Борис Алексеевич. Сейчас сделаем. Нам еще Андрей поможет. Он уже встал и ходит.

Сиваков обернулся к Чекунову:

— Слышал? С твоим другом все в порядке.

Красноармеец продолжал стоять по стойке "смирно":

— Товарищ военфельдшер, нами разведан брод. Нужно вывозить раненых из окружения.

Сиваков, запнувшись на полуслове, молча глядел на Семена. Решив, что слух его подводит, переспросил:

— Ты сказал "вывозить раненых из окружения"? Я правильно тебя понял?

— Так точно, товарищ военфельдшер.

Врач с петлицами начальствующего состава Красной Армии, как в первый раз, рассматривал стоящего перед ним худого лопоухого юнца в сбитом на затылок танкошлеме. Замызганная гимнастерка, пехотные петлицы. Обмотки туго затянуты на тощих ногах. Грязные ладони рук в царапинах и ссадинах.

Наконец Сивакова прорвало:

— Да ты хоть понимаешь, что нужно для этого сделать?! У нас же тринадцать человек лежачих! Как ты надеешься их вытаскивать мимо немецких постов? Пролететь по воздуху? Или шапкой-невидимкой обзавелся? Это только сказать легко! Ты думаешь, что до тебя никто об этом не думал?

Семен не отвел взгляда:

— Другого выхода нет. Немцы раненых не пощадят.

— А ты предлагаешь что-то лучшее? — со злым сарказмом отозвался Сиваков. — Ну, расстреляют немцы твой тягач возле реки. Чем лучше?

— Мы должны что-то делать — упрямо вел свою линию красноармеец. — Под лежачий камень вода не течет. Борис Алексеевич, у нас есть шанс прорваться.

Сиваков сплюнул под ноги:

— У нас? У нас может и есть. А ты знаешь, что часть раненых может погибнуть просто от тряски при езде? Ты готов взять на себя ответственность за их смерть?

От спокойного взгляда красноармейца Сивакову стало на мгновение не по себе. Тот смотрел на военфельдшера как будто именно он, Семен, был старшим и более опытным человеком. Присутствовало в этом взгляде и понимание, и легкое сожаление. Сожаление о том, что, казалось бы, такой умный человек — и не понимает столь очевидных истин.

— Мы военные люди, товарищ военфельдшер. И наша война еще не закончилась. Своей судьбы никто из нас не знает. Может быть, погибну я. Или вы. Или все мы вместе. Нужно только, чтобы смерть наша не была напрасной. И если гибель одних из нас даст возможность остаться жить другим — значит такова судьба. Иначе — не выживет никто.

Сивакова затрясло от обиды. Что он себе думает? За трусов их тут всех считает? Он с санитарками днем и ночью раненых выхаживал, а тут…

— Мальчишка! Нагородил тут демагогии. Что ты в жизни видел, молокосос. Ты сам в бараке у раненых был? А ну, пойдем! Сам им и скажешь.

Развернувшись на каблуках, военфельдшер зашагал в сторону бараков. Помедлив секунду, Семен двинулся следом.

Открытая дверь впустила внутрь барака вечерний свет. И выпустила наружу тяжелый спертый воздух. Сиваков бестрепетно шагнул внутрь. Пригнувшись чтобы не задеть низкую притолоку, Чекунов протиснулся следом. Так же как и в первый раз, на столе теплилась свечка и лежала открытая тетрадь. Только не было видно ни Фиры, ни Анастасии Ивановны.

Сиваков шагнул на середину узкого прохода идущего вдоль стены, заслонив при этом тусклое окошко. Все остальное пространство было занято двухъярусными нарами и большой чугунной печкой. Открыл, было, рот желая что-то сказать, но был перебит заросшим густой щетиной мужиком, что лежал на дальних нарах:

— Борис Алексеич, Фира забегала, сказала, что еду какую-то привезли. Правда, что-ль?

Сбитый с мысли, военфельдшер запнулся, но ответил:

— Правда, Иван. Мясо привезли. Санитарки сварят бульон и накормят всех. Подождите только.

Мужик мотнул головой:

— Да я не за себя беспокоюсь. Петруха, вон, еле живой. Его бы подкормить.

Чекунов вгляделся в сторону, куда указал раненый, но рассмотрел в полумраке только белеющие повязки и такой же белый овал лица на нижнем ряду нар.

Сверху послышалось кряхтение:

— Даа, поесть бы не помешало.

С других нар немедленно ответили:

— Куда только в тебя лезет, Сашка. Вон растолстел то как. Того и гляди, нары проломишь!

Кто-то хрипло рассмеялся, но смех тут же перешел в надрывный кашель. Потом снова наступила тишина.

Сиваков обернулся к Чекунову и одними глазами, казалось, спросил: "Ты видишь? Эти люди и так еле живы. Что ты можешь предложить им?"

Семен двинулся вдоль ряда нар, рассматривая лежащих. Молодые бойцы и красноармейцы в возрасте, накрытые шинелями и одеялами — и повязки, повязки, повязки… Война пометила этих людей своей кровавой меткой. Пуля, зазубренный осколок, волна горящего топлива — и только что послушное тело становится беспомощным сгустком боли. И вся надежда, что рядом окажется товарищ, который не бросит, поможет, вытащит…

Наверное, именно отпечаток беспомощности и делал похожими столь разные лица.

Семен встретился глазами с раненым, которого Сиваков называл Иваном. Повязки туго стягивали грудь мужика. Также плотно была замотана кисть правой руки. Из-под повязки торчал только большой палец. Раненый перекосил лицо в гримасе:

— Что смотришь? Вишь, был плотник — да весь вышел. Один палец остался, чтобы в носу ковыряться…

Боец закашлялся:

— И в грудь проклятый фашист осколком приласкал. Вот, лежу теперь… А ты здесь что делаешь парень? Не раненый, вроде?

— Красноармеец Чекунов. Из автобата. Я должен вывезти отсюда всех раненых в расположение советских войск.

Семен понимал, что, произнеся эти слова, он отрезал себе всякие пути отхода. Но иного выхода не было.

— Что, что ты сказал? — на верхнем ярусе кто-то завозился, застонал. Зашевелились и другие раненые, стараясь рассмотреть говорившего. И тогда Семен шагнул на середину прохода, оттирая плечом военфельдшера, и произнес уже во весь голос:

— Повторяю, у меня есть приказ, вывезти всех раненых в расположение наших войск.

Из-за спины красноармейца выскочил Сиваков:

— Семен, чего ты мелешь, какой приказ?

Чекунова действительно понесло:

— Приказ, не оставлять раненых товарищей в руках фашистов.

— Да ведь это же авантюра! И сам погибнешь и людей погубишь. Какие у тебя шансы пройти?

— А это уже не важно — хриплый голос с нар заставил Сивакова замолчать.

Мужчина, накрытый кожаным регланом с обгорелой полой, пытался перевести дыхание, хватая воздух открытым ртом. Все лицо его было покрыто истекающей сукровицей коркой ожога. Полоса повязки скрывала глаза.

— Неважно, какие шансы… Если останемся здесь — то шансов вообще нет. Никаких. Ты ведь это тоже понимаешь, доктор?

Ничего не ответил Сиваков. Что сказать? Сослаться на слова командования, что помогут местные жители? Тогда, почему они до сих пор не пришли?

Да и в мыслях Борис Алексеевич сам себе уже признался, что немцы должны навестить лесные бараки со дня на день.

Но и предложение красноармейца не казалось ему хорошим выходом. Слишком мала надежда на благополучный исход дела. Будто подслушав его мысли, снова отозвался обгоревший мужчина:

— Поймите доктор, лучше попробовать прорваться, чем просто ждать своей участи. Мы сейчас даже оружие не подымем. И если придут немцы, драться — некому. А если удастся прорваться к своим — долги мы вернем с лихвой. Даже если дойдут не все.

— Но, но… — мысли военфельдшера, слегка запутались — но как увезти всех? Положить тринадцать человек в один прицеп нереально.

— Ничего, потеснимся — еще один голос вклинился в спор — Чай не баре.

— Верно Сашка говорит — поддержал говорящего Иван. — И Виктор Иванович прав, ничего хорошего нас здесь не ждет. Уходить надо, хоть ползком — но уходить. А что места в прицепке мало — не беда. Нужно в кузове что-то вроде двухэтажных нар соорудить. Глядишь и поместимся. Эх, рука моя, рука… Я бы вам целую карету соорудил.

— Ладно, Иван, не стони — перебил его Виктор Иванович — ты мне еще самолет обещал выстругать, лучше старого. На чем я буду фрицев гонять?

— А на счет нар он дело говорит — обратился он уже к Семену, повернув в его сторону забинтованную голову, — и уж если не получится, хоть навалом грузи. Хуже уже не будет.

Семен, так и стоявший посреди прохода, смог только кивнуть. Спохватившись, что летчик этого не видит, произнес громко:

— Сделаю — и уже тише — обещаю.

Красноармеец и военфельдшер вышли из барака. Сиваков прямо посмотрел Семену в глаза:

— Ну что, добился? Что дальше думаешь делать?

— Буду готовить тягач и прицеп. Времени у нас мало, но надеюсь, Андрей поможет. Завтра, к полудню мы должны быть у реки. А вы с санитарками решайте, что нужно отсюда забрать из вещей. Но немного — машину нельзя перегружать. И еще: мясо, что мы привезли, нужно все или сварить, или подкоптить на огне, чтобы не испортилось. Это будет наш запас.

— Ты действительно надеешься вырваться? — ответ на этот вопрос беспокоил Сивакова больше всего. К счастью для Чекунова он не сказал: "сможешь вырваться?". А так Семен ответил честно:

— Надеюсь.

— А как будем пересекать дорогу на Преображенское?

— Завтра с полудня будет сильный дождь. К вечеру перейдет в ливень.

— Почему ты так думаешь?

— Знаю…

Их разговор был прерван подошедшими Анастасией Ивановной и Андреем.

— Семка, привет! — Андрей первым протянул руку. Семен ответил на рукопожатие и Андрей на мгновение придержал его ладонь:

— Семка, ты извини, что я на тебя накричал… А ты меня вон как, вытащил…

— Ладно, бывает.

Анастасия Ивановна обратилась к Сивакову:

— Мясо мы поставили варить, но быстро оно не уварится. Соли немного еще осталось, так что есть будет можно. Но я не поняла: Фира говорит, что мы будем уезжать отсюда? Зачем?

Военфельдшер кивнул в сторону Чекунова:

— Вот он предлагает вместе с ранеными прорываться из окружения.

— Как… Как прорываться из окружения?! Я не поняла, я думала, что Фира говорит о переезде в другое место! — Анастасия Ивановна растерянно переводила глаза с Сивакова на красноармейца, пытаясь понять, не обманывают ли ее.

— Но ведь это невозможно… — уже почти плача, проговорила женщина. Сиваков вздохнул и, взяв ее за руку, повел к дальнему бараку:

— Пойдемте, Анастасия Ивановна. У нас много работы…

Чекунов обернулся к Андрею:

— А ты как, веришь мне?

Тот покрутил головой, как если бы ему был тесен воротник гимнастерки. Покряхтел, длинно сплюнул под ноги:

— Да, Семка, рисковое дело ты затеял. Но и бросать раненых неслед. Да и должок за мной.

Андрей вытянулся почти по стойке "смирно":

— Говори, что нужно сделать.

— Находи топор, будем из прицепа фургон ладить.

Андрей двинулся искать инструмент. Семен подошел к тягачу. Провел ладонью по шершавой броне. "Что ж, друг — давай думать, как сделать из тебя подводную лодку". Ясно, что в первую очередь нужно защитить от воды двигатель. В особенности — систему зажигания. Если вода зальет высоковольтные провода или воздухофильтр — конец. Второй попытки у нас не будет…

Красноармеец Андрей Шилин

"Дождь, дождь… Как с обеда закапало, так и продолжается. Да еще и сильнее с каждым часом льет. Угадал Семка. И про немцев, неужто угадал?" Андрей покосился вправо: прислонившись головой к борту, дремал Семен. Великоватый для него танкошлем съехал почти на затылок. Тонкая шея торчала из расстегнутого ворота шинели. "Спит. Умаялся парень. Да уж, вчерашний вечер и ночь были авралом похлеще, чем на родном заводе в канун праздника Первого Мая. Пускай отдохнет, а я пока покараулю". Шилин приник к лобовому триплексу. Среди веток, наваленных на тягач в качестве маскировки, заранее был оставлен прогал для обзора. Тягач стоял в кустах возле дороги, и через узкую полоску толстого стекла просматривалась неширокая просека, убегающая к реке. По словам Семена, рано или поздно, здесь должен был пройти немецкий патруль, прочесывающий окрестности речушки от Преображенского до Ядрицы. Причем двигаться он был должен прямо по берегу, не углубляясь далеко в лес. Вот после прохода этого патруля и следовало попытаться пересечь форсировать брод.

На основании чего были сделаны столь далеко идущие выводы, Андрей так и не понял. Семен что-то рассказывал про немецкие привычки, но Шилин решил просто поверить на слово. Тем более что пока Чекунов явно знал, что делал.

Монотонный шум дождя по броне убаюкивал и чтобы не поддаться этому чувству, Андрей начал вспоминать недавние события.

Ночная гонка со временем действительно чем-то напоминала аврал на производстве. Сначала при свете заходящего солнца, а потом в мерцании подключенной к аккумулятору переноски: на площадке перед бараками техника и люди готовились к броску через реку.

В кузове прицепа выросли трехэтажные нары с узким проходом между двумя рядами лежаков. Причем изголовья были устроены так, что ноги одного раненого оказывались под головой другого. Это позволило выиграть еще немного места.

Правда, легко сказать "выросли". На деле это был процесс, где стук топора и визг тупой пилы переслаивался многоэтажными матюгами. Хотя если честно, матерился в основном сам Шилин. Семен же, даже приложившись обухом топора по пальцам, только прохрипел что-то неразборчивое и продолжил работать дальше.

Затем, все сооружение покрыли брезентом и оно стало напоминать габаритами железнодорожную теплушку. Андрей тогда подумал что уже все, но оказалось что это только начало работы. Семен погнал его топить на костре найденную в сараюшке с инструментом смолу. Затем, вместе с Фирой они резали на полосы большой кусок брезента. При помощи прямого давления начальства в лице военфельдшера Сивакова, Семен смог реквизировать у Анастасии Ивановны пару медицинских резиновых перчаток. Зачем они понадобились Чекунову, Андрей понял позже.

К этому времени, наконец, сварилась конина. Фира раздала каждому по плошке со слабо соленым и жестковатым мясом. Разжевать его было довольно таки сложно, но все же это была пища, которая подкрепила силы. Запив мясо горячим бульоном, снова впряглись в работу.

Семен лично натянул резиновые перчатки на корпуса трамблера и катушки зажигания, продернув свечные провода через аккуратные отверстия в резине. Затем обмотал приборы и провода полосками ткани и заставил Андрея обмазать получившееся сооружение слоем смолы. Подобная процедура была проделана с генератором и стартером. Аккумулятор же Чекунов установил в кузове прицепа, соединив его с тягачом невесть где найденным многожильным проводом.

Потом было проделывание дыры в капоте над корпусом воздухофильтра. Установка и присоединение к фильтру метровой жестяной трубы, укрепленной проволочными растяжками. После монтажа этой конструкции, "Комсомолец" стал здорово походить на маленький пароход. Дальше, видимо, из-за усталости, у Андрея стали сказываться последствия контузии. Только что он замазывал смолой щели вокруг шаровой установки пулемета на тягаче, и вдруг обнаружил себя лежащим на земле. Дальнейшее помнилось какими то урывками: Фира с ведром смолы и кусками брезента, Семен что-то доказывающий Сивакову, Анастасия Ивановна несущая непонятные свертки. Затем, уже под утро, его подняли и заставили помогать выносить раненых из барака. Холодный утренний воздух взбодрил Андрея. А тяжелая работа помогла проснуться окончательно. Тем не менее, за рычаги машины Семен его не пустил, а погнал в тесный кузов прицепа. От качки при движении его снова разморило, и проснулся он, только когда машина встала. Военфельдшер и санитарки продолжали дремать, прислонившись к нарам. Стараясь не разбудить их, Шилин протиснулся между лежаками к заднему борту. Приподнятый брезентовый полог дал возможность увидеть внутренность фургона.

Да, даже небольшой переезд дался раненым нелегко. Кто-то тихо постанывал, у лежавшего рядом с бортом Ивана, на бледном лице выступили бисеринки пота. Но, во взглядах устремленных на Андрея, уже не было той безысходной тоски, как день назад. Там была надежда.

Андрей успокаивающе кивнул всем и, чтобы узнать причину остановки, вылез наружу. Тягач с прицепом стояли на грунтовой дороге уходящей вглубь леса. Насколько было видно, она была заставлена машинами и тракторами. И возглавлял эту колонну Семенов ЗиС, который Андрей признал по номеру. Сам хозяин машины обнаружился возле переднего крыла "трехтонки". Андрей подошел ближе, обогнув запыленный "Комсомолец":

— Что, опять с ЗиСом никак расстаться не можешь? Это же просто машина.

Семен поморщился, но ответил просто:

— Без него, меня бы здесь не было. А вот теперь я его оставляю.

— Ничего, выберемся — новый грузовик дадут. Еще лучше, чем этот.

Рука водителя осторожно погладила рваный металл вокруг осколочной пробоины:

— Нет, лучшеуже не дадут. Этот особенный.

Минуту они стояли молча. Затем Семен посмотрел на начинающее хмуриться небо и спросил:

— Как раненые?

— Ничего, пока. Тяжело им, но держатся. А Сиваков и санитарки — спят.

Опровергая его слова, полог тента на прицепе заколыхался, и через борт перекинулась нога в растоптанном сапоге…

Сиваков неуклюже сполз по борту и, увидев красноармейцев, махнул рукой.

— Семен, что случилось? Почему стоим?

— Все нормально, Борис Алексеевич. Сейчас мотор немного остынет, и дальше поедем.

— Ага, значит, я успею кой-куда сбегать — и военфельдшер скрылся в кустах.

Андрей окинул взглядом гусеничный "пароход" с торчащей трубой самодельного воздухозаборника:

— Сильно движок греется?

— Ерунда, выдержит. Главное сейчас этот "дымоход" об ветки не своротить. — Семен кивнул на жестянку с проволочными растяжками.

— А до реки далеко?

— Нет, не больше километра.

Брезент на прицепе снова заколыхался, и оттуда вылезли Фира и Анастасия Ивановна. Семен, про себя, порадовался, что догадался сделать на борту импровизированную лестницу из деревянных брусков. Иначе женщинам лазить в кузов было бы весьма тяжело. Разминувшись с Сиваковым, они также нырнули в придорожные кусты.

Подтягивая на ходу ремень, военфельдшер двинулся к бойцам.

— До реки далеко? — слово в слово повторил он вопрос Шилина. Семен только молча покачал головой:

— Недалеко, но ехать придется осторожно. Не доезжая брода, встанем в кустах, и будем ждать вечера.

— Ты говорил, что немцы пойдут вдоль берега. Они могут нас заметить?

— Встанем чуть дальше. Забросаем тягач и прицеп ветками. Но придется сидеть долго. Вылезать из прицепа будет нельзя. Я возьму Андрея с собой в тягач, будем наблюдать по очереди. Нужно убедиться, что патруль прошел мимо.

— Но, если они все же начнут прочесывать лес?

Семен растянул в гримасе сухие губы:

— Не полезут. В дождь им не до того будет. А нас ливень прикроет. Не бойтесь Борис Алексеевич, я их натуру знаю. Их "орднунг" с нашей природой не дружит.

Шилин покрутил головой, вглядываясь в серые тучки:

— Семка, да может дождя, то, еще и не будет.

— Будет дождь, Андрюха. И еще раз повторил: — Будет.

Подошли женщины. Фира переводила взгляд с Сивакова на Семена и Андрея, пытаясь догадаться, о чем говорили эти трое, пока их не было. Шилин ковырял носком ботинка рыхлый песок. Чекунов задумчиво мял в руках танкошлем. Анастасия Ивановна просто молчала, глядя на лесную дорогу, заставленную брошенной техникой. Повисла напряженная тишина.

Наверное, Сивакову, как старшему по званию, нужно было что-то сказать. Разъяснить момент, как говорится. Истекали последние мгновения, когда еще можно было что-то изменить, шагнуть назад, отказаться.

Но военфельдшер не произнес ни слова, думая о чем-то своем. Да и что говорить, ведь все решения были приняты, когда готовили тягач с прицепом и грузили раненых. И оставался только один путь…

Пятеро людей стояли на узкой лесной дороге и слушали, как редкие капли начинающегося дождя постукивают по брезенту фургона и броне тягача.

Отдаленный рокот грома прервал воспоминания Шилина. Он прислушался внимательней. Шум дождя по броне изрядно гасил другие звуки, но спустя пару минут хлесткий раскат повторился. А гром ли это? Или… Снова раздается отдаленное "бах!" — и уже никаких сомнений нет, это артобстрел. Шилин потянулся открыть защелку люка, но был перехвачен сильной рукой. Дернувшись по инерции, Андрей обернулся в сторону места командира:

— Семка, пушки же бьют. Глянуть надо!

— Сиди! — прошипел через зубы Семен — сиди. Вот оно, началось!

— Что началось? — недоуменно спросил Андрей — да отпусти же меня, черт. Сдавил как тисками!

Чекунов отпустил руку и откинулся на свое место. В тесной рубке тягача места водителя и командира машины разделяли только торчащие рычаги коробки скоростей и демультипликатора.

— Андрюха, слушай внимательно. Немецкий патруль налетел на какую то группу окруженцев. Так я думаю. И ввязался в бой. Чья артиллерия работает — неизвестно. Но, предполагаю, что это немецкие гаубицы бьют из Преображенского. Наверное, у патруля есть с собой радиостанция, и они вызвали огневую поддержку. Но в лес они сейчас не полезут, постараются отойти назад в Ядрицу. Наша задача — отследить, когда немцы пройдут мимо по берегу и затем форсировать реку. Понял меня?

Семен многое не договаривал. Не мог же он сказать Шилину, что в прошлой жизни он видел этих отходящих немцев. У многих из них белели бинтовые повязки, и подразделение вдобавок выносило раненых на импровизированных носилках. Правда, тогда красноармейцы не смогли толком рассмотреть попавших под раздачу вояк вермахта. Застигнутые врасплох, бойцы не нашли лучшего укрытия чем камыши на берегу. И Семен помнил, как он медленно погружался в булькающую грязь, надеясь только на то, что немцы уйдут быстрее, чем вонючая жижа достигнет подбородка.

— И вот еще — продолжил Чекунов — когда гансы уйдут, вылезаешь из машины и бежишь в фургон. Но сначала поможешь мне запереть оба люка. Придавишь крышки сверху, иначе наши самодельные уплотнения не дадут стопорам встать на место.

— Но я… — попытался, было возмутиться Шилин.

— Ты сделаешь, как я сказал — оборвал его Семен. — Здесь ты мне не нужен. Пулемет я все равно вытащу из шаровой установки, чтобы вода не текла. Затычка у меня есть. ДТ возьмешь с собой, в прицеп. Но задача у тебя другая. Берега крутые, поможешь на спуске Сивакову и женщинам раненых удерживать. А главное, вот что: ты видел, я снял с движка вентилятор, чтобы в воде он не забрызгивал проводку. Однако двигаться по лесу без него нельзя. Двигатель очень быстро закипит. Поэтому, когда пересечем брод, я остановлю машину. Вентилятор и гаечный ключ лежат в углу кузова. Фира покажет тебе. Сразу хватаешь пропеллер и пулемет, бежишь ко мне. Помогаешь открыть люк, затем сбрасываем трубу воздухозаборника и быстро ставим вентилятор на место. Потом втыкаем пулемет, и ты садишься на место стрелка. Это ясно?

— Ну, ясно. А если… — видно было, что у Андрея есть свои соображения по поводу столь лихого плана. Но времени на споры не было:

— Никаких "если". Сделаем, как я сказал.

Андрей неожиданно улыбнулся:

— Ну ты Семка раскомандовался. Прям как наш старшина.

Кривая ухмылка поползла по лицу Чекунова:

— А чем я хуже старшины?

Еще с полчаса сидели в молчании, вглядываясь вперед через триплекс механика-водителя и прицел пулемета. Семен представил, каково ждать в полной неизвестности, Сивакову, санитаркам и раненым. Ведь он строго-настрого запретил им вылезать из прицепа. А многое ли им видно через отверстия в брезенте? И, тем не менее: терпение и только терпение. Любой необдуманный поступок мог испортить весь план.

Расчет был на то, что немецкие силы из Преображенского сейчас развернуты в сторону боя за рекой. Пойти на этот берег они видимо не рискнули, иначе бы патруль не тащил на себе раненых в сторону Ядрицы. Значит, пока они ждут опасность за Преображенским, есть шанс прошмыгнуть здесь. Но нужно убедиться, что патруль прошел мимо. Ввязаться с ним в перестрелку, означает увязнуть подобно топору в сучковатом полене.

Андрей толкнул Семена в бок, привлекая внимание:

— Гляди! Вот они. Ползут, фашисты проклятые!

— Вижу — пробормотал Чекунов, хотя на самом деле, через отверстие в шаровой установке была виден только узкий сектор леса.

— А, сволочи! — не унимался Андрей — получили в рыло, улепетываете! Эх, мало вам вмазали, гадам. И оружие осталось и раненых уносите. Вот бы из пушки добавить…

На лице Шилина картина происходящего за броней отражалась столь явственно, что Семен мог видеть все разворачивающееся действие, как если бы наблюдал сам. А еще, там была написана такая ненависть, что Чекунов искренне порадовался. Порадовался, что пулемет установлен на его месте, и Андрюха до него дотянуться не может.

Дождались, когда последние фрицы из прикрывающей отход группы, скрылись за кустами. Выждали, для большей уверенности, еще с десяток минут. Дальше тянуть было нельзя.

Оба люка рубки открылись одновременно. Андрей выскочил сразу, а Семен замешкался, вынимая ДТ из турели и затыкая гнездо чопиком из деревяшки и просмоленной тряпки. Наконец из проема показался ребристый ствол пулемета, а затем и сам Семен:

— Держи. Диск полный, но стрелять только в самом крайнем случае. Закрываем люк — с этим словами Семен нырнул обратно, потянув за собой стальную створку. Андрей прислонил пулемет к борту. Всем весом придавил крышку сверху, преодолевая сопротивление подложенной в качестве уплотнения просмоленной полосы брезента, и услышал, как лязгнул запор. Внутри машины завозились, и Шилин понял, что Чекунов перебирается на место механика-водителя, перебрасывая тело через корпус коробки передач.

Из еще открытого второго люка показалась рука нащупывающая скобу:

— Андрюха, помогай!

Шилин снова вскочил на гусеницу и начал опускать створку… Остановился. В темном квадрате люка светлело лицо Семена:

— Ну, чего встал? Закрывай!

Андрей хотел что-то сказать, но, не придумав ничего, просто кивнул Семену и захлопнул крышку. Скрежет стопора.

Когда Андрей, подбежав к заднему борту, уже забрасывал пулемет в кузов прицепа, на тягаче загудел стартер.

Красноармеец Чекунов

Семен крепко сжимал, вибрирующие в такт работе двигателя, рычаги управления. Уже включена передача, заранее переведен в пониженное положение рычаг демультипликатора. Мотор прогрелся и равномерными толчками проталкивает сизый дым через выхлопную трубу. Теперь только включить фрикцион и — послушная машина рванется вперед.

— "Рванется? С неуклюжим прицепом на буксире? Скорее поползет как вошь по мокрому тулупу. Ну, только бы диски сцепления не сжечь…"

Под скрип рессор медленно провернулись колеса прицепа и покатились, оставляя за собой заплывающую грязью колею. Гусеничные траки, один за другим ложились на лесную дорогу, выстилая стальное полотно под опорными катками тягача, чтобы затем, пропустив над собой обе тележки подвески, подняться на ленивец и, пробежав по поддерживающим роликам и зубцам ведущей звездочки, снова образовать бесконечную колею. И так будет, пока не остановится тягач. Вся жизнь трака — это движение по одному и тому же замкнутому кругу. Но это вращение дает возможность гусеничной машине двигаться по песку и болоту, взбираться на холмы и спускаться в распадки. Пока траки движутся по кругу…

В полоску триплекса, забрызганную каплями смолы, Семен видел надвигающийся берег и вовремя выжал педаль фрикциона. "Комсомолец" на секунду повис передними катками в воздухе и клюнул носом вниз. Прицеп напирал сзади, толкаясь водилом в сцепку тягача, и Чекунову пришлось удерживать тормозами неуклюжий состав. Нельзя было допустить, чтобы тягач с разгона влетел в воду, слишком велика была опасность заливания двигателя. Еще несколько метров и катки тягача погружаются в реку.

Зеленоватый поток воды принял в себя такой же зеленый корпус машины, забурлил грязной пеной вокруг колес прицепа, взвился струей светлого пара при соприкосновении с раскаленным корпусом глушителя.

Внутри рубки тягача журчание текущей воды было не слышно из-за работающего на повышенных оборотах двигателя. Однако Семен сразу почувствовал зябкое касание по ногам. Тонкие струйки вливались через многочисленные отверстия под проводку и тяги управления, заполняя кабину. Вот уже уровень воды достиг колен водителя и пополз выше. Но водителю было не до того. Сильное течение давило на левый борт тягача, пытаясь сдвинуть железную коробку. Приходилось постоянно парировать разворот, подтормаживая соответствующую гусеницу. И хотя двигатель трясся и рычал за спиной Чекунова, скорость была очень маленькой.

Гусеницы скрежетали и пробуксовывали по попадающимся на дне булыжникам, но машина двигалась вперед. И вдруг очередной камень лязгнул по каткам, на мгновение, застопорив правую гусеницу. "Комсомолец" накренился и ухнул в воду по самую крышу. Ушел куда-то вдаль натужный гул двигателя. В триплексах заплескалась светло-зеленая муть. Вода побежала быстрой капелью из-под крышек верхних люков.

— "П…ц" — мелькнуло в сознании Семена, тем не менее продолжающего вдавливать педаль газа в пол. Характерная дрожь рычагов сообщила ему, что двигатель еще не заглох, что уже было чудом, а продолжает толкать машину во всю мочь всех своих четырех цилиндров. Но вот что делать с обзорностью? Через несколько секунд необходимо выполнить поворот направо, чтобы пройти по отмели вдоль берега. Повернешь раньше — утопишь машину, повернешь позже — тот же результат.

Темная, в полумраке кабины, вода поднималась все выше, вытесняя так необходимый водителю воздух.

— "Если сейчас закоротит проводку в приборном щитке — я здесь так и останусь" — отрешенно подумал Семен. "Люк самому не открыть. Неужели утону?". Холод поднимающейся воды заставил его вспомнить, как когда-то, так давно что и не сразу вспомнишь, отец учил маленького Семку плавать. "Гляди, Семка — руками надо грести сильнее… И раз, и два. И раз, и два…". В такт этим словам напрягались на рычагах кисти рук водителя, как если бы Чекунов действительно мощными гребками мог заставить плыть тяжелую машину.

И когда в сознании, в очередной раз, прозвучало протяжное "Ии раз…", Семен потянул на себя правый рычаг. Тягач провернулся вокруг заторможенной гусеницы и двинулся в новом направлении, потянув за собой прицеп. Все так же плескалась вода в рубке, и зеленовато светились смотровые щели, но теперь "Комсомолец двигался по течению. Река подталкивала тягач в железную корму, подпихивала и раскачивала ящик прицепа.

— " Вроде глубже не ныряем. Неужели угадал? Однако и на поверхность не вылезаем" — пронеслось в мыслях Семена. "Следующий поворот — влево, против течения. Но как рассчитать момент… ираз, идва, ираз, идва…" Чихнул, сбившись с ритма мотор, снова набрал обороты… "Ну же! Держись железяка, спасай человека…" И спокойный голос в сознании водителя: "Хватит сынок. Пойдем, нас дома ждут…"

Теперь затягивается левый фрикцион. Могучая сила течения упирается в борт машины и кажется что сейчас "Комсомолец" накренится, встав на одну гусеницу, а может и опрокинется, вывалив беспомощный груз из прицепа. Семен отклоняется на сиденье влево, инстинктивно пытаясь парировать крен машины. Вода, плеснувшаяся внутри рубки, уже дошла до живота и…

Это кажется, Семену или в триплексах действительно посветлело? Зеленая вода за толстым стеклом становится все прозрачнее и вот уже лучик света пробивается через стекающие по броне потоки воды. Ничего не видит водитель, но ощущает, как задирается вверх нос тягача и натужный рев двигателя заставляет резонировать тонкие листы брони. При помощи какого-то седьмого чувства водитель ставит машину под нужным углом к берегу и, вцепляясь чисто вымытыми траками в плотный дерн склона, "Комсомолец" карабкается вверх, волоча за собой прицеп. Потоки воды вырываются из внутренностей тягача и стекают по склону, торопясь снова влиться в могучее движение реки…

Резким ударом Семен открывает лобовой лючок: без обзорности дальше двигаться нельзя. Через прямоугольное отверстие в броне врывается такой безумно вкусный воздух. Вода, журча, покидает отсек управления тягача, обнажая грязно-белую окраску внутренних стенок рубки. Лязгнув, открывается и боковой смотровой люк: те ориентиры, которые Семен наметил для себя в разведывательной вылазке, оказываются слабо различимыми. В узком поле зрения попеременно мелькают небо и земля, кусты и деревья сливаются в одну темную массу. И нужно разглядеть ту прогалинку в лесной стене, от которой начинается узкая дорожка через болото. Потому что останавливаться на открытом месте опасно. Нужно загнать тягач с прицепом поглубже в лес, который надежно скроет машину и людей от чужих глаз.

Выбрасывая гусеницами комья грязи и лязгая сцепкой, машина, наконец, ныряет в туннель, образованный нависающими кустами. Проведя тягач еще пару сотен метров, Семен остановил "Комсомольца" и заглушил двигатель. Наступила тишина.

Требовалось срочно снять трубу воздуховода и установить на место вентилятор, так как температура воды в системе охлаждения начала угрожающе расти. В рубке тягача, как в бане, воздух стал горячим и душным — вода, попавшая внутрь машины во время форсирования реки, теперь испарялась с поверхности двигателя и коробки передач. Но сначала требовалось дождаться Андрея, который должен был помочь открыть верхний люк.

Порядок действий был оговорен заранее, и Семен почти сразу услышал шлепающие шаги снаружи. Что-то лязгнуло по броне, машина качнулась на подвеске:

— Семка, давай, дергай стопор, я люк прижал.

Двумя руками Чекунов отжал рычаг запора. Люк откинулся, и сверху заглянуло озабоченное лицо Андрея:

— Семен, ты как? Все нормально? А то мы за тебя перетрусили сильно. Смотрим, тягач — раз, и скрылся под водой. Только труба торчит, да пузыри из выхлопной трубы бурлят…

А на Семена вдруг накатила такая безмерная усталость, что хотелось просто сидеть и смотреть в этот квадрат серого неба над головой, дышать этим холодным воздухом и ощущать на лице капли дождя. И пошел бы на хрен весь мир, сырая одежда, мокрые ботинки и лужа воды под ним, на коже сиденья….

Однако, также Чекунов знал, что если позволить себе расслабиться, то дальше заставить тело работать будет еще сложнее. А сделать нужно было многое. Ведь с пересечением реки был выполнен только первый этап плана. Теперь нужно было преодолеть шоссе Ядрица — Преображенское, не попавшись на глаза немецким патрулям.

Семен уцепился руками за закраину проема люка и попытался привстать:

— Андрюха, помоги вылезти, что-то я никак сам не могу.

Сильные руки друга выдернули Чекунова наверх, как морковку из грядки. Семен сполз по броне и утвердился на дороге. Землю ощутимо качало и пришлось упереться рукой в скос рубки.

— Андрей, не обращай на меня внимания, сейчас я оклемаюсь. Нужно быстрее снять трубу и поставить вентилятор. Инструмент взял?

Шилин молча достал из кармана шаровар пассатижи и пару гаечных ключей.

— Давай Андрюха, начинай. Я сейчас.

Семен оторвался от борта машины и двинулся к прицепу, предварительно обойдя установленный на дороге ДТ и прислоненный к нему вентилятор.

Конечно, можно было просто спросить Андрея, но сейчас Чекунову настоятельно требовалось своими глазами увидеть, что с ранеными все в порядке.

Брезентовый полог был поднят вверх, и Семен просто окликнул военфельдшера:

— Борис Алексеевич, как у вас дела?

Голос из глубины прицепа ответил:

— Все хорошо, Семен. Вот, правда, вещи залило, что на полу лежали. Вода почти до нижнего яруса нар дошла, но это все ерунда. Главное что реку преодолели. И мужики в порядке. Ты сам то как? Не нахлебался водички?

От этих слов Чекунову сразу стало лучше. С ранеными — нормально. Все, река форсирована удачно.

Из фургона высунулась Фира:

— Борис Алексеевич, да он сырой весь. Только шлем сухой и остался. Ты бы переоделся, Семен.

— Некогда мне. Сейчас дальше поедем. Впереди еще шоссе. — Чекунов махнул рукой Фире и хотел, было идти обратно к тягачу, но голос Анастасии Ивановны заставил его остановиться.

— Семен, подожди. Вот, возьми — рука санитарки протянула Чекунову планшет:

— Виктор Иванович еще вчера сказал: это для тебя. Там летная карта и компас. А я в суматохе забыла тебе передать.

Семен принял потертую и закопченную кожаную планшетку. О такой удаче он даже не мечтал. Теперь есть возможность планировать дальнейший маршрут, а не идти в слепую. Но сначала — пересечь шоссе.

Взгляд со стороны, Андрей Шилин: "Как всегда, чем больше торопишься, тем медленнее получается. То проволоку никак не перекусишь, то капот двигателя за что-то зацепился. Теперь вот болт никак не хочет заворачиваться. Ну же, сволочь — давай, вставай на место".

Гаечный ключ лязгает по закатанным граням шляпки, руки обжигает горячий металл мотора. В полутьме моторного отсека Андрей пытается совместить отверстия на ступице шкива и шайбе вентилятора. Из-за неудобного положения мышцы сводит, но, наконец, упрямый болт закручен. Теперь опустить капот и можно двигаться. От прицепа подбегает Чекунов с надетым через плечо планшетом:

— Поставил?

— Все на месте.

— Тогда лезь в машину, на место стрелка и открывай верхний люк. Ставим пулемет в шаровую установку и двигаемся дальше.

— Семка, а может, я машину поведу?

Чекунов пинает ни в чем не повинную трубу воздуховода. Отвечает с непонятным ожесточением:

— Я сам…

— Семен, ты что, сдурел! — не выдерживает Андрей — зачем трубу пинаешь. Я же ее специально аккуратно снимал. В нашем хозяйстве все пригодится. Привяжу ее к переднему борту прицепа, мешать не будет. А вдруг — опять через реку идти? Тогда поставим на место. Где мы в лесу такую штуку найдем?

— Ладно, давай крепи железку. Нужно уходить как можно быстрей. Если немцы начнут подкрепление по шоссе в Преображенское перебрасывать — не выскочим…

Семен обошел вокруг тягача, пока Шилин бренчал железками, увязывая трубу. Нажал ногой на траки перед первым опорным катком, оценивая натяжку гусеницы. Качнул водило прицепа. Влез на рубку и открыл крышку второго люка. Привычные действия позволили успокоиться. Краткий просмотр карты отданной летчиком не прибавил радости Семену. Когда он выходил из окружения в первый раз, удивлялся, что пришлось идти сплошными болотами. Но думал, что командиры специально ведут глухими тропами, подальше от немцев. Однако, судя по карте, сейчас они находились в междуречье двух рек. Одна, подписанная на карте "Ореж", была той, которую они форсировали. Вторая — впадала в нее перед самым Преображенским. Эта река называлась "Сушна". И все пространство карты между синими жилками рек, было испещрено короткими штрихами, обозначающими болота. Семен вспомнил, что и пересекать шоссе возле Клетнино им пришлось из-за того, что уперлись в топь. А ведь теперь он идет не пешком…

Подбежал Андрей:

— Готово.

— Хорошо. Лезь в машину, я подам пулемет.

Шилин быстро пролез в люк, и Семен опустил ему ДТ с уже снятыми сошками. Оглянулся назад и дал отмашку Сивакову, что выглядывал из-под брезента. Вперед ногами, нырнул на свое место сам. Плюхнулся на водительское сиденье, по дороге захлопнув за собой крышку люка. Андрей уже установил пулемет, вытащив заглушку и, теперь странно ерзал по сиденью.

— Андрюха, ты чего?

Тот молча продолжал свое дело.

— Чего ерзаешь, как будто на ежика сел?

Андрей выматерился:

— Чертова сидушка! Набивка вся пропиталась водой. Сижу будто в луже! Уже все штаны сырые, как обоссался.

Семен хмыкнул:

— Мне бы твои проблемы. Ничего, немцев встретим — а у тебя уже все готово.

— Что готово? — не понял Андрей.

— Штаны уже сырые, говорю!

Шилин сначала смотрел на него непонимающим взглядом, затем до него дошло, и он заржал как лошадь:

— Ну ты Семка сказанул. Нет, уж — пусть лучше немцы заранее обсёрутся, так оно вернее будет.

Теперь смеялись оба. Наверное, это неуместное веселье помогло экипажу тягача снять напряжение, которое давило на обоих красноармейцев. Просмеявшись, Семен запустил мотор.

Вести тягач по узкой дороге, почти тропе, оказалось тяжело. Машина то и дело пыталась забуксовать в глубоких колеях. Прицеп тяжелым якорем волочился следом. Открытые смотровые лючки мало помогали, что в увеличении обзорности, что в дополнительной вентиляции. Зато горячий корпус главной передачи грел воздух в замкнутом пространстве рубки, не хуже печки. Семен взмок, ворочая рычагами: "Дурни мы, можно было верхние люки пока не закрывать. Успели бы еще".

Но все когда-то кончается. Кончилась и лесная дорога. Среди деревьев засветились прогалы. Семен остановил машину, ближе подъезжать слишком опасно — могут увидеть с дороги. Переглянулись.

— Как будем действовать? — спросил Андрей, тем самым, признавая за Чекуновым право на принятие решения.

— Действовать будем просто. Из машины мы ничего не увидим и не услышим. Андрей, ты дойдешь до опушки. Аккуратно осмотрись. Увидишь гансов — отходи к машине. Если же на дороге немцев нет — посигналишь руками. Я двинусь к шоссе, остановлюсь, чтобы тебя подхватить.

— Нет, Семен, не надо останавливаться. Притормози немного — я запрыгну в тягач на ходу.

— Хорошо. Только смотри, под гусеницу не попади. И вот еще что: предупреди Сивакова, чтобы из прицепа не вылезали.

— Тогда так и сделаем.

Шилин вылез наружу, только мелькнули в проеме люка грязные ботинки.

В открытый лючок Семен видел, как Андрей пробежал до последних деревьев и нырнул в кусты. Двигатель глушить водитель не стал, опасаясь, что в нужный момент подведет стартер, и он продолжал рокотать на малых оборотах. Окинув взглядом скудную приборную панель, Семен поморщился, увидев сколько топлива израсходовал тягач на движение через лес. Но с этим следовало смириться, ибо гусеничная техника отсутствием аппетита не страдает никогда.

Через несколько минут, которые показались Чекунову очень долгими, фигура Шилина снова показалась на дороге. Встав посреди колеи, он призывно замахал руками.

Санитарка Анастасия Ивановна Данилова

Внутри фургона было темно и душно. Дыхание шестнадцати человек делало воздух внутри замкнутого пространства невыносимо спертым. Сиваков несколько раз пытался поднять задний полог, но он снова падал вниз. Чтобы его закрепить, нужно было останавливаться и выходить наружу. Но рычащий впереди прицепа тягач и не думал останавливаться. Слабо закрепленный брезент хлопал по каркасу, скрипящему и раскачивающемуся на ухабах. На полу поблескивали лужицы, оставшиеся после форсирования реки. Бледная Фира уткнулась лицом в брезент, в том месте, где в стенке образовалась дыра. Видно девушку здорово укачивало. Сиваков сидел возле переднего борта, где было прорезано отверстие для наблюдения, в обнимку с самозарядной винтовкой. И оттуда, кроме неяркого света, ощутимо доносился запах выхлопных газов тягача. Раненые, как могли, удерживались на своих нарах. Иным явно было худо, но все терпели молча. Только изредка у кого-нибудь вырывался стон, перемежаемый матерными словами.

Наверное, многое в фургоне можно было сделать лучше. Но не за такое короткое время. И не такими силами. Вообще, еще вчера Анастасия Ивановна не верила в выполнимость плана Чекунова. Как можно всерьез рассчитывать прорваться через реку с ранеными? Тринадцать человек, не могущих двигаться самостоятельно и пятеро здоровых, из которых двое — женщины. На что они могут рассчитывать? Ведь прорыв не удался даже хорошо вооруженному отряду.

Однако Семен был уверен в себе и своем плане. Во всяком случае, так это выглядело внешне. А свои сомнения он не показывал. Как танк, вминающий на своем пути мелкий подлесок, красноармеец отметал в сторону все аргументы Сивакова, заряжая и его, и Фиру, и Шилина своей уверенностью. Даже раненые поверили, что еще не все потеряно. Обгоревший летчик Виктор Иванович отдал Семену свой планшет с картой, который не доверял даже Сивакову. Наверное, такова человеческая натура — верить в чудо до последнего, даже тогда, когда уже не остается никаких шансов.

А почему она сама поверила Чекунову? Ведь одни мысли о столь неудачно закончившейся попытке прорыва доставляли ей боль… Ее Алексей… Он остался там, в горящем танке… И жизнь кончилась, осталось только существование. Существование, которое в любой момент могло прерваться с приходом немцев. А ей уже было все равно. Вот только в чем виноваты раненые? И Сиваков. И Фира, что тянулась к ней, как к старшей… Наверное, именно поэтому, она пыталась отослать девушку с Чекуновым. Чтобы спасти хоть кого-то. И когда Семен и Фира вернулись назад с тягачом и прицепом, когда в их план поверил и Сиваков, она поняла, что сделает все, чтобы никто больше не погиб… И пусть гибель капитана Алексея Данилова и его отряда даст шанс на жизнь другим.

Гул мотора тягача неожиданно стих и прицеп остановился. Анастасия Ивановна насторожилась. Но Сиваков не проявил беспокойства, все так же вглядываясь в смотровое отверстие. Возле борта прицепа раздалось шлепанье шагов, и задний полог приподнялся. Показалась голова Андрея Шилина в глубоко нахлобученной пилотке: и полог ожилась. Но Сиваков не проявил беспокойства, все так же вглядываясь в смотольше не погиб

— Борис Алексеевич, мы подошли к шоссейке. Семен просил никому не вылезать. Сейчас разведаем дорогу и поедем дальше.

— Понял тебя, Андрей. Давайте осторожнее.

Шилин кивнул и брезентовый полог с шорохом опустился вниз. Снова прошлепали вдоль борта торопливые шаги. Потянулось гнетущее ожидание. Чтобы не поддаваться страху неизвестности, Анастасия Ивановна принялась помогать раненым. Кого-то напоила водой из чайника, кого-то устроила поудобнее. Глядя на нее, принялась за работу и Фира, позабыв про свое недомогание. Только военфельдшер все также неподвижно сидел на своем месте. Свет из отверстия падал на его лицо с ввалившимися щеками. Анастасия Ивановна обратила внимание, как сильно, до побелевших костяшек, Сиваков сжимает цевье винтовки. "Он тоже боится" — пришло понимание к санитарке. "Боится не за себя, а за всех нас. Поверив Семену, он взял часть ответственности за наши жизни на себя. И теперь старается не показать этот страх…" Ей стало жалко этого уже пожилого человека, столько сделавшего для всех них. Успокаивающим жестом Анастасия Ивановна положила руку ему на плечо. Сиваков покосился на санитарку, но ничего не сказал, только едва заметно кивнул. Медленное течение времени неожиданно было разорвано рокотом запущенного двигателя. И тут же прицеп рывком дернулся с места. Сиваков качнулся назад, но потом плотнее приник к отверстию. Что-то загремело, падая. Взвизгнула Фира.

Прицеп закачало на ухабах, заскрипели рессоры. Анастасия Ивановна, в блике света успела рассмотреть расширенные в испуге глаза девушки.

И началась гонка. Прицеп кренило то вправо, то влево. Звуковая какофония, состоявшая из лязга сцепки и гусениц, завывания мотора и какого-то треска, доносилась из-за тонкой брезентовой стенки. Людей внутри прицепа трясло как горошины в детской погремушке. Двигатель тягача завыл особо душераздирающе, и передняя часть прицепа стала задираться куда-то вверх, как если бы машина устремилась в небеса, посчитав себя самолетом. Анастасия Ивановна вцепилась руками в борт, плечом уперевшись в чье-то тело, съезжающее по настилу. Пол прицепа задрался еще выше, а затем рухнул вниз. Санитарку бросило вперед, ударив лицом о стойку. Рухнув, Анастасия Ивановна почувствовала, как под ней кто-то завозился, пытаясь выбраться наверх. На губах явственно появился солоноватый вкус крови.

Как только ей удалось отодвинуться в сторону от придавленного человека, прицеп ухнул вниз. Да так, что на мгновение все находящееся внутри зависло в состоянии невесомости. Затем сила тяжести вернулась в удвоенном размере, и санитарку снова основательно приложило обо что-то твердое.

Под колесами прицепа трещало и ломалось, нецензурные проклятия смешивались с хлесткими ударами по брезенту. Пол плясал и раскачивался под ногами. На ощупь, Анастасия Ивановна обнаружила лежащую на полу винтовку. А где же Сиваков? Но понять, в темноте, кто, где находится, было невозможно. Наверху стонали, внизу матерились, а прицеп несся дальше, и казалось, что вот-вот разлетятся в разные стороны колеса, доски и люди.

Данилова приподнялась на коленях, используя винтовку как подпорку, попыталась рассмотреть хоть что-то в лязгающем, хлопающем и скрипящем полумраке. Напротив нее Фира, расклинившись между стоек, пыталась удержать от сползания с нар сразу двоих человек. Пока ей это удавалось. Но где же все-таки Сиваков?

Снаружи донесся раскатистый хлопок, затем еще один. Однако движение не прекратилось. Еще один раскатистый хлопок, и мотор тягача, взревев, смолкает. Прицеп по инерции еще катится, затем накатывается на тягач и рывком останавливается. Снаружи слышен лязг открываемых люков, какие-то шлепки.

"Что происходит? Немцы? Машина подбита? Почему не командует Сиваков? А что мне команды — винтовка то, вот она. А в ней пятнадцать патронов. Пускай попробуют взять…"

Крепко сжимая в руках оружие, Анастасия Ивановна протискивается мимо Фиры к заднему борту. Когда-то, в кажущееся теперь таким далеким довоенное время, как всякая уважающая себя жена командира РККА, она не раз бывала на полковом стрельбище. Стреляла из "Нагана", из "трехлинейки", пробовала и пулемет "Максим". Доводилось держать в руках и "автомат" АВС-36. И сейчас, большой палец правой руки сам нащупывает флажок предохранителя.

Стволом винтовки Анастасия Ивановна отодвигает край полога — никого не видно. Теперь — спуститься вниз и осторожно выглянуть за угол кузов. Под ногами хлюпает грязь. Дождевая вода стекает по брезенту фургона. Аккуратно, очень аккуратно, нужно выглянуть. Палец прижался к металлу спускового крючка. Чуть дожать, выбрать несколько миллиметров свободного хода, и винтовка плюнет огнем. А потом, еще и еще — пока не кончатся патроны в магазине. Хотя вряд ли она успеет расстрелять все. Пусть. Разом отомстить за все те дни страха и ожидания, проведенные в бараках. Когда смотришь на беспомощных людей, которых чудом удалось отвоевать у смерти, и понимаешь, что сейчас могут шагнуть в дверь фигуры в мышастой форме, и ты не сможешь ничего сделать. Только закрыть раненых своим телом, отсрочив смерть на долю секунды. Но сейчас в ее руках есть винтовка и можно подороже продать свою жизнь. Она больше не боится, пусть теперь боятся эти, мышастые.

Шаг вперед и…

Цилиндрический набалдашник пламегасителя упирается прямо в мокрую шинель Андрея. Тот резко делает шаг назад, уворачиваясь от дула оружия. Растерянно смотрит на санитарку:

— Анастасия Ивановна, вы чего это?!

— Что случилось? Где немцы? Почему стоим? — вываливает на него град вопросов женщина.

Андрей нахохлился под дождем… Мокрая пилотка глубоко натянута на уши. Он аккуратно отводит ствол АВС в сторону и удивленно отвечает:

— Нет никаких немцев, Анастасия Ивановна. Перескочили мы шоссе. Стоим уже в лесу, мотор тягача перегрелся. Даже в глушитель "стрелять" начал. Семен хочет свежей воды в радиатор долить.

Со стороны "Комсомольца" доносится лязг, мат и машину окутывает облако пара. Однако Данилова уже не обращает на это никакого внимания. Она прислоняет винтовку к колесу прицепа, неверными шагами отходит от дороги и опускается на землю.

Одежда тут же начинает пропитываться влагой от сырой травы. Но это уже не имеет никакого значения. Капли дождя сыплются с серого неба на осенний лес. Такой же лес, как и тот, что стоял возле бараков. Но, все же, уже не такой.

Этот лес — за рекой, за шоссе. Это его видели во время ночного боя красноармейцы группы капитана Данилова. Освещаемый сиянием взлетающих ракет и всполохами разрывов. Черная зубчатая линия, видневшаяся на фоне такого же черного неба. Такая желанная и такая далекая. Настолько далекая, что многим не хватило всей оставшейся жизни, чтобы дойти до него. Леша… Почему? Почему ты?

Вот они здесь. Смогли, дошли. Лес вне линии окружения. Пускай, даже и он находится в немецком тылу. И еще так далеко до линии фронта. Но первый шаг по дороге к своим сделан.

Дождевые капли стекают по лицу сидящей среди мокрой травы женщины, смывая подсохшую кровь. Наверное, именно поэтому влага на губах имеет такой соленый вкус…

Красноармеец Семен Чекунов костерил себя последними словами: "Что думал, куда летел? Ну ладно, через шоссе нужно было быстрее проскочить. А дальше то, куда мчался? У тебя же люди в прицепе. А подвеска там жестковата. Это ж тебе не джип, как те, которые по телевизору показывают. В них мощности столько — что таких "Комсомольцев" пяток будет. А тягач беречь надо, как зеницу ока беречь.

Хорошо хоть гусеницы не порвал. Ладно, остынет движок немного, воды долью и дальше двинемся. До темноты нужно подальше в лес уйти. Да, подальше… Вот потому и гнал. Как в спину толкало — быстрей, быстрей. Я же тоже не железный. Появились бы немцы и — все… Пулемет то только вперед стреляет — не отобьешься".

Семен еще раз осмотрел пышущий жаром мотор тягача. Самодельная герметизация проводки из смолы местами оплавилась и потекла черными тягучими слезами. Попадая на выпускной коллектор, они скатывались вниз, оставляя на раскаленном металле черные росчерки.

Семен покачал головой. Нужно быть аккуратнее. Не пацан уже, чтобы так машину рвать. Хотя, это как сказать. Ведь теперь он снова стал молодым:

— "Вот только думать теперь надо за двоих. За себя и за того парня. Семку, то есть".

— Семка! — донесся крик со стороны прицепа. Чекунов вскинулся, стукнувшись танкошлемом о поднятый капот:

— Чего?

— Помоги скорее!

Семен подбежал к заднему борту прицепа и обнаружил там Андрея и Фиру, которые помогали спуститься на землю Сивакову. Военфельдшер поддерживал левой ладонью запястье правой руки и скрипел зубами. На лице его набухал здоровенный кровоподтек. Фира, придерживающая его за плечи, выглядела не лучше: разодранный ватник с выбивающимися из прорех клочьями ваты и торчащие во все стороны волосы. Косынка же ее исчезла невесть куда.

— Что случилось? — Чекунов помог Сивакову слезть с прицепа. Красноармейцу ответила Фира:

— По-моему, Борис Алексеевич руку сломал. Когда прицеп тряхнуло, мы все попадали кто куда, вот ему и не повезло.

— Так, а Анастасия Ивановна где?

Андрей мотнул головой в сторону леса:

— Да вон она, сидит.

Семен встревожился:

— А с ней что? Тоже ранена?

— Да не знаю я. — Шилин вытер с лица пот. — Нет, вроде. Она меня чуть не пристрелила. Выскочила из-за прицепа с винтовкой, глаза бешеные…

Чекунов мельком глянул на самозарядку, прислоненную к колесу прицепа и обратился к Фире:

— Как раненые?

— Смотреть надо.

— Фира, оставьте меня — подал голос и Сиваков. — Ничего со мной не сделается, потерплю. Осмотрите раненых, возможно, кому-то нужна помощь. — А вы, Андрей, позовите Данилову.

— Стой — остановил Семен дернувшегося было Шилина. — Помоги здесь. Я сам схожу.

Хлюпая промокшими ботинками, Чекунов подошел к санитарке. Женщина сидела возле дерева, глядя невидящим взглядом. Ссадины на ее лице ясно говорили, что гонка по лесной дороге и для нее не прошла бесследно.

— Анастасия Ивановна! — позвал Семен. Женщина не шевельнулась, как статуя, застыв под холодным дождем.

— Анастасия Ивановна!! — уже громче окликнул красноармеец. Санитарка нехотя повернула голову. В глазах медленно проявилось узнавание:

— А, это ты Семен. Чего тебе?

— Борис Алексеевич вас зовет, надо раненых осмотреть. Да и у него, кажется, рука сломана.

— Да, надо — невпопад ответила женщина, продолжая думать о чем-то своем. — Всем что-то надо. А вот мне уже ничего не нужно.

— Как это — не нужно? — осторожно поинтересовался Семен. — Всем нам, пока мы живы — что-то необходимо…

— Живы?! — санитарка уперлась в него тяжелым взглядом. — Ты знаешь, что я уже умерла тогда, когда сгорел танк моего мужа?! Зачем мне теперь жить?

Чекунов тихо вздохнул. Они находятся в немецком тылу. До линии фронта еще несколько десятков километров. Тринадцать раненых ждут помощи и надеются, что их не бросят. У тягача греется двигатель и подклинивает тормоз правого фрикциона. А ему предлагают поговорить о смысле жизни. Еще в той жизни, старшине Чекунову приходилось видеть как "срываются с нарезки" даже опытные бойцы. Но они были мужиками, и разговор был прост и краток: есть приказ и его нужно выполнить, а все остальное — после войны. А как разговаривать с женщиной сейчас?

Ровным голосом он обратился к Даниловой, стараясь достучаться до ее сознания:

— Анастасия Ивановна, успокойтесь. Все будет нормально. Реку мы пересекли. Потихоньку и до своих доберемся. Только раненым надо помочь…

— Никогда уже не будет нормально — перебила его санитарка. — Ты понимаешь, Семен, никогда?! Эта проклятая река! Почему у тебя получилось, почему не тогда?!

Она уже почти кричала ему в лицо. И Семен понял. Понял, что случилось. Сердце женщины разрывала горечь потери любимого человека. Горечь и обида, на несправедливый мир. Обида на других. Ведь другим все же удалось сделать то, что не смог ее муж и его бойцы, даже ценой своей жизни.

Теперь они здесь, за рекой. Задача выполнена. Но капитана Данилова уже не вернуть. Никогда…

— Анастасия… — проговорил Семен…. И по какому-то наитию добавил:

— Настя… Ты прости нас, Настя…

Женщина, замерев, изумленно уставилась ему в лицо, ища в нем что-то известное только ей одной. Губы на лице, исхлестанном дождем, задрожали. Потом некрасиво искривились, и Данилова, бросившись вперед, зарыдала в голос, спрятав лицо на груди Семена.

Чекунов глядел на дорогу, где застыл тягачом с прицепом, поверх мокрых волос женщины. Под его руками содрогались от рыданий плечи санитарки, а он думал: "Все повторяется. Опять, как и тогда, в сорок шестом. Как и Женькина мать… Проклятая война. Сколько же еще человеческих судеб будет искалечено. Сколько будет боли. А поддаваться слабости сейчас нельзя".

Семен осторожно отодвинул от себя санитарку. Взглянул сверху в заплаканное лицо женщины:

— Настя, все будет хорошо. Я обещаю. Ты мне веришь?

Тридцатипятилетняя вдова смотрела в глаза восемнадцатилетнего парня. В глаза, где плескалась такая же боль. И где было понимание и печаль. Наверное, такие глаза бывают только у стариков.

Анастасия Ивановна мелко закивала головой, зашмыгала носом, вытирая слезы рукавом бушлата.

— Пожалуйста, помоги Борису Алексеевичу. Фира одна не справится. Да и раненым без тебя плохо.

Женщина еще раз кивнула, опустила глаза и, неловко разомкнув кольцо рук Чекунова, шагнула к дороге…

Осмотр раненых показал, что поездку по лесной дороге все пережили относительно благополучно. Ссадины, синяки и порезы не в счет. Больше всего, как ни странно, досталось "здоровым". Болтаясь в раскачивающемся кузове, как горошины в погремушке, военфельдшер и санитарки еще и пытались удерживать лежащих людей, защищая от падения с нар. Хуже всего пришлось Сивакову — переломзапястья правой руки вывел его из строя как хирурга. У Даниловой по левой скуле расплылся здоровенный кровоподтек. Глаз заплыл и только угадывался в узкой щелочке. Фира щеголяла всего парой ссадин на лице, однако болезненно кривилась всякий раз, когда ей приходилось нагибаться. Зато ее бушлат выглядел, по словам Андрея: "как если бы его собаки рвали". Свою долю "боевых ранений" получил и Семен. Красноармеец обжег руку горячим паром, доливая воду в радиатор работающего двигателя.

До темноты удалось пройти еще пару километров. Фары Семен включить не рискнул из-за боязни быть обнаруженным. Поэтому решено было остановиться на ночлег. Тягач затащил прицеп на небольшую поляну, окруженную могучими елями. Здесь и решили заночевать. Под корнями вывороченного дерева развели небольшой костер, сварили конину, вскипятили воду, чтобы заварить брусничный лист. К вечеру дождь прекратился, небо очистилось от туч. Хорошо это или плохо — Семен пока не знал. С одной стороны, дождь размывал дорогу. В результате этого гусеницы тягача частенько проворачивались вхолостую, не находя опоры в жидкой грязи. Беговая дорожка траков, забитая сырым торфом, представляла серьезное препятствие для опорных катков машины. Если бы не Андрей, мокший под дождем на открытом сиденье в корме тягача и наблюдавшей за ходовой частью, пару раз "Комсомолец" мог "разуться".

Однако, всякий раз, услышав стук палкой по броне рубки, Семен успевал остановить машину и не допустить соскакивания гусеницы. Один раз пришлось извлекать из опорной тележки обломок гнилого бревна. Причем, для этого понадобилось мобилизовать и Фиру. Чтобы вернуть машине способность двигаться, Семен был вынужден аккуратно сдать тягач назад, и в этот момент Андрей и Фира выдернули жеваный огрызок гнилого дерева, застрявший между катками задней тележки. Дорога, если можно так назвать узкую колею уходящую вглубь лесного массива, изобиловала подобными сюрпризами. Видно здесь давно никто не ездил, вот ее и завалило ветроломом. В одном месте, не нашлось другого выхода, кроме как распилить толстый ствол, лежавший поперек просеки. Но, все же часто останавливаясь, сдавая назад, находя обход и снова штурмуя древесные завалы, удалось продвинуться до поляны ставшей местом отдыха. Теперь Сиваков с рукой уложенной в лубки и зафиксированной шиной, Анастасия Ивановна и Фира отдыхали вместе с ранеными в прицепе. Чекунов же с Шилиным решили поочередно дежурить. Во вражеском тылу чрезмерно расслабляться явно не стоило.

Семен посмотрел на другую сторону костра, где сидел Шилин. Андрей пил уже наверно третью кружку кипятка, стараясь прогнать из тела озноб. На плечи его была накинута шинель с полуоторванным рукавом, которую Чекунов нашел в кабине бесхозной машины. Его же собственная шинель сейчас исходила горячим паром, растянутая для просушки на колышках возле костра.

Андрей поймал взгляд Семена и отставил кружку в сторону:

— Как сам думаешь Семка, каково оно завтра будет? Так же, или хуже?

— Завтра и увидим, Андрюха. Дождя наверно не будет. Это хорошо. Потому что, идти нужно через небольшую гать на болоте. Но придется глядеть наверх в оба глаза — как бы немецкий самолет нас не засек. А дальше: судя по карте, шоссе по лесу нам никто не проложил. Дорога скоро повернет на север и пойдет вдоль болотистой поймы реки. Сам понимаешь, какая будет дорожка. И потом будет еще одно шоссе, которое тоже придется пересекать.

Андрей нахмурился, поправил шинель и снова взял в руки кружку с кипятком:

— Да уж, умеешь ты, Семен, успокоить…

Вообще, Чекунов заметил, что эйфория оттого, что удалось пересечь реку и вырваться из кольца окружения, развеялась очень быстро. Каждый человек из их группы очень хорошо понимал, что это только начало пути. И путь этот не будет простым и легким.

Из темноты послышались спотыкающиеся шаги, и появилась Фира, ведя под руку мужчину в кожаном реглане и с повязкой на глазах. Пара двигалась медленно еще и потому, что мужчина заметно хромал, опираясь на палку. Войдя в круг света отбрасываемый костром, они остановились. Семен поднялся на ноги:

— Здравия желаю, товарищ капитан.

Мужчина повернул голову на звук:

— Здравствуйте, боец Чекунов. Вот, еле уговорил сестричку, чтобы выпустила летуна на свободу. Строгая она у нас. Разрешите приземлиться возле вашего костра?

— Конечно, садитесь, товарищ капитан — отодвинулся в сторону Семен, одновременно делая знак Андрею, чтобы тот налил в кружку горячего отвара.

Предварительно ощупав руками бревно, капитан сел на предложенное место. Фира передала ему эмалированную посудину и примостилась рядом. Наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих сучьев в костре. Первым заговорил капитан:

— Семен, Борис Алексеевич сказал, что при переправе ты с тягачом хлебнул водички?

— Было маленько, товарищ капитан — нехотя ответил Семен.

— Давай по-простому, Виктор Иванович меня зовут. Так насколько — маленько?

— Да ничего не маленько — влез в разговор Андрей — я видел, "Комсомолец" полностью под воду ушел. Только труба на поверхности торчала. Мы уже думали, не вынырнет Семка. Перепугались все.

Фира зябко передернула плечами:

— Когда вода прицеп начала затапливать, было действительно страшно. Хорошо, что выбрались.

— Так может ради такого дела, у Бориса Алексеевича спирта попросить из НЗ? У него же наверняка есть. Для сугрева, в самый раз пойдет. — Андрей с надеждой посмотрел на Фиру.

Но его надежды были жестоко разбиты словами Семена:

— НЗ, Андрюха, потому так и называется, что это именно неприкосновенный запас.

Шилин горестно вздохнул, но промолчал. Семен поворошил угли концом палки и успокоил Андрея:

— Вот выберемся к своим, тогда и попросим. Там Сиваков не откажет.

Отблески огня играли на лицах сидящих вокруг костра. В этих бликах лицо Виктора Ивановича жестоко стянутое ожоговыми шрамами сделалось похожим на страшную маску, вылепленную скульптором-недоучкой.

Со стороны прицепа послышался чей-то неразборчивый голос. Фира повернула голову, прислушиваясь. Затем встала и ушла в темноту.

— Хорошая она девушка — тихо произнес капитан, глядя невидящим взглядом на огонь. — Берегите ее, мужики. Ей и так с нами тяжело.

— Виктор Иванович, а как у вас так получилось? — снова не выдержал Шилин.

— Что получилось? — не понял капитан.

— Ну, вот это… — замялся Андрей — с лицом, то есть…

Раненый усмехнулся узкой щелью практически безгубого рта, но ответил, медленно выговаривая слова хриплым голосом:

— Ты хочешь спросить, как я поджарился? Очень просто — оказался в горящем самолете. Когда в наш полк пришел приказ — снабжать окруженцев продуктами и боеприпасами, командир собрал всю годную для такого дела технику. Но не возить же продовольствие на боевых машинах? К этому времени у нас еще оставалось несколько исправных самолетов Р-5. Поэтому отобрали летчиков с большим налетом на этом типе машины, из "безлошадных". А я на этом самолете инструктором, в авиашколе, летал. Так и попал в эту группу…

Было видно, что летчик снова переживает обстоятельства своего ранения. Забинтованные пальцы сжались в кулаки, на лбу выступили капли пота, голос стал еще более хриплым.

Семен, кляня про себя Шилина влезшего с неуместным вопросом, попытался перебить капитана:

— Виктор Иванович, давайте я вам еще чаю налью.

Но летчик, не обращая внимания на слова Чекунова, продолжал свой рассказ:

— Мы вылетали вечером, чтобы сбросить груз и успеть вернуться до темноты. Ходили на малых высотах, поодиночке, чтобы не быть замеченными немецкими истребителями. Ведь прикрытия не было. Первые вылеты прошли удачно. А потом не вернулся один экипаж. Следом — другой, третий. Стало ясно, что действуют немецкие истребители-охотники. Но ведь приказ никто не отменял…

Семен почти насильно впихнул в руки пилота горячую кружку. Горячая жидкость плеснулась капитану на колени, однако мысленно он был в кабине своего самолета:

— Нас подкараулили на следующий день… Хоть штурман и заметил пару "Мессершмиттов" издалека, однако, на фанерном биплане мы не могли состязаться с истребителем в скорости. Да и спарка ДА против пушек "Мессера" слабовато выглядит. Я пытался маневрировать, прижался к самым верхушкам деревьев, штурман открыл огонь из пулеметов. Слышно было, что "Дегтяревы" бьют одной длинной очередью. Но немец все равно зажег нас с первого захода. А высоты чтобы прыгать с парашютом уже не оставалось. Пламя разгоралось, и сбить его скольжением не удалось. Хорошо, что в лесу подвернулась поляна. Пришлось садиться на большой скорости, потому что уже горел бензобак, и огонь захлестывало в кабину. Потом мне сказали, что из самолета меня вытащил штурман, хотя я этого и не помню…

Наступило неловкое молчание. Андрей прятал глаза, стыдясь взглянуть в лицо летчику, хоть тот и не мог видеть этого.

Капитан правильно расшифровал наступившую тишину:

— Не надо меня жалеть. Я делал свою работу. Мог вообще погибнуть, но повезло — остался жив. А лицо? Лицо это ерунда — заживет, как-нибудь. Да я уже и привык. Хотя сначала ощупывал руками, и самому страшно было. Вот только глаза…. Но Сиваков говорит, что надежда восстановить зрение есть. А он слов на ветер не бросает. Ведь, правда, мужики? — в голосе капитана звучала отчаянная надежда.

— Товарищ капитан, вы еще на истребителе немцам жару зададите. — Андрей попытался исправить свою ошибку и как-то поднять настроение летчику. Но тот только поморщился, отрицательно покачал головой и поднял перед лицом забинтованные кисти рук:

— Где теперь я, и где теперь те истребители. Там здоровье нужно железное. Если глаза… Хоть бы на У-2 разрешили летать, и то счастье. Хотя, что это за самолет — палкой сбить можно.

— Ну не скажите, товарищ капитан, У-2 еще повоюет — неожиданно проявил авиационные познания Семен. Летчик удивленно повернул в его сторону голову:

— Как связной самолет, конечно повоюет. А что еще он может?

— Наверное, как легкий ночной бомбардировщик и малый транспортник. Опять же сесть может на любой пятачок, снаряды прямо к пушкам подвезет, патроны для пехоты. Да и раненых заберет. — Семен вспомнил рассказы сослуживцев о войне в Маньчжурии. Ну и самому приходилось видеть "кукурузник" в деле. Вот только, не помнил Чекунов, называют ли уже самолет этим прозвищем?

— И много ли он возьмет на борт? — продолжал не соглашаться капитан, но был видно, что он задумался над подброшенной идеей.

— Мал золотник, да дорог — примирительно ответил Семен, не желая продолжать спор. Все же большая часть его знаний по авиации, приходилась на кинофильмы, да передачи по телевизору.

— Так! — из темноты появилась Фира, и тон голоса ее не предвещал ничего хорошего:

— Товарищ капитан, вы сказали, что только пять минут молча посидите с бойцами, а сами что делаете? У вас же снова рубцы на лице кровоточить будут.

Выражение лица летчика резко изменилось, как если бы поверх ожогов натянули маску с нарисованной улыбкой, под которой скрылись и боль и усталость:

— Извините Фирочка, заболтался. Плохой я кавалер, наверное. Оставил девушку одну. Чтобы искупить свою вину, в этот романтический и томный вечер я провожу вас до нашего жилища.

Капитан нащупал руку девушки и с трудом поднялся на ноги. Оперся на свою палку и с трудом заковылял к фургону, направляемый и поддерживаемый медсестрой.

Андрей обернулся к Чекунову и ухмыльнулся:

— Видал, каков орел?

Но на лице Семена улыбки не было.

Шаги затихли за прицепом. Двое красноармейцев остались сидеть возле костра. Помолчав минуту, Андрей заинтересовано спросил:

— Семен, а ты откуда так в самолетах разбираешься?

— В книжке читал — буркнул тот в ответ, явно не желая продолжать разговор.

— Давай, как уговаривались, ложись спать. Через четыре часа разбужу на подмену.

После полуночи Андрей сменил Семена на дежурстве — водителю было необходимо хоть немного поспать.

Чекунов устроился около костра, завернувшись в шинель, и закрыл глаза. Спину пригревало жаром тлеющего костра. Ныли мышцы рук, натруженные работой с рычагами управления. Однако, хотя еще качались перед внутренним взором разбитые колеи дороги, обрамленные рамкой смотрового люка, и плавал в ушах моторный гул, а Семен уже стремительно проваливался в темноту сна.

И снилось ему, что он снова сидит за рулем своего ЗиСа. За стеклами кабины — ночь, и темноту внутри разгоняет только свечение лампочек на приборной панели машины. Мотор тарахтит на холостых оборотах, и его вибрация передается на ногу водителя, стоящую на педали газа. А еще Семен чувствует, что кто-то сидит рядом с ним, на пассажирском сиденье. Но что-то не дает ему повернуть голову, чтобы рассмотреть пассажира. Скосив глаза, он может видеть только темный силуэт, отражающийся в лобовом стекле. Знакомый силуэт…

— Не коси, не коси глазами, как взнузданная лошадь — тихий голос с нотками иронии тоже знаком Семену. — Нечего тебе тут разглядывать…

— Женька? — неуверенно произносит Чекунов. — Это ты?

В ответ прилетает тихий вздох:

— Вроде, я. Не знаю…

— Как так, не знаешь?

— А вот так. Наверное, сейчас я такой, каким ты меня помнишь…

Теперь вздыхает Семен:

— Что ж, хоть так увидеться пришлось. Я о тебе часто думал.

— Да, я знаю… Ты вчера приходил на мою могилу и мне пришлось все вспомнить. И про свою смерть, и про войну, и про Победу. Жаль, только, что я ее не увидел… Зато теперь я знаю, как ты жил после войны. И понимаю, почему вернулся сюда…

Чекунов делает очередную безрезультатную попытку обернуться к своему собеседнику. И, смирившись с неудачей, садится прямо, крепко обхватывая ладонями холодный обод руля. За мелко подрагивающим лобовым стеклом, в полумраке просматривается капот двигателя, увенчанный пробкой радиатора.

— Женька, я хотел спасти тебя. И снова не сумел. Тогда решил попробовать помочь хоть кому-то.

— Значит, для тебя Андрей, Сиваков, Фира, Анастасия Ивановна, Виктор Иванович, другие раненые — просто замена моей жизни? Заплатка на совести?

Семен застывает, глядя на тусклое свечение приборной панели:

— Нет! Может быть, сначала мне и было все равно, кому помогать. Но теперь я отвечаю за их жизни.

— Да? — в голосе Женьки прорезается удивление. — А ты не думал, что может быть вот так?

В глаза Семена щедро плещет свет пламени. Впрочем, огненные языки тут же сникают, превращаясь в черный дым, грязными струями истекающий от обгорелой резины на катках "Комсомольца". Машина завалилась в кювет, размотав на дороге ленту перебитой гусеницы. Люки тягача закрыты, беспомощно торчит из шаровой установки задранный вверх ствол пулемета. За машиной виден и прицеп: рваными клочьями обвис брезентовый тент, на крашеных досках бортов белеют отщепы и сколы пулевых попаданий. От спущенных покрышек тянется глубокая борозда в укатанном грейдере, образовавшаяся, когда тягач из последних сил волок свой груз. А самое страшное, что возле колес, грудой брошенного тряпья скорчилась чья-то маленькая фигурка. Возле вытянутой вперед, почти детской ладошки, черной кляксой лежит пистолет. И ветер шевелит каштановые пряди волос, закрывающие лицо. Еще дальше на дороге валяется растоптанная сапогами командирская фуражка с зеленым околышем…

Чекунов закрывает глаза, но картинка не меняется. А в уши бьется тихий голос:

— Почему ты решил, что лучше знаешь, как им жить? Или умереть… Ведь, возможно, им удалось пережить плен и спастись? А вот ты в таком варианте, можешь и не дожить до Победы.

Семен до рези в глазах сжимает веки… И чадное пламя горящей резины сменяется успокаивающим огоньком подсветки приборов. Подрагивает в такт работающему двигателю рычаг переключения передач.

Чекунов смотрит на свои руки, лежащие на баранке руля. Кожа на глазах дрябнет, покрывается старческими веснушками, желтеют табачным налетом ногти и вот уже Лексеич видит свои собственные, сморщенные от многолетней работы, ладони. Усталость прожитой жизни неимоверной тяжестью наваливается на плечи старика. Голос пассажира ЗиСа немного меняется в тональности, наполняется болью и сожалением:

— Ты слишком стар, чтобы что-то изменить в чужой жизни, а свою… Свою жизнь тебе менять уже поздно.

Слова бьют больно, в них есть какая-то доля истины. Но уже разгорается внутри ярость: "Так что теперь — опустить руки и сдаться? Нет, старый конь — борозды не испортит. Правда, говорят, что и глубоко не вспашет. А вот это мы еще посмотрим!"

И Лексеич упрямо подымает голову:

— Да, я уже стар. Но это значит, что жизнь для себя я уже прожил. А эту, я могу потратить на других. Разве не так, Женька?

И уже свободно поворачивается лицом к мальчишке в солдатской гимнастерке, что сидит, рядом с ним, в тесной кабине "трехтонки"…

Проснулся Семен от холода. В костре дотлевали несколько головешек подернутых налетом сизого пепла. Андрея, же, поблизости не наблюдалось. Однако не успел Семен встревожиться этим фактом, как Шилин объявился сам. Он вылез из кустов с большой охапкой сухих сучьев. Бросив ворох возле костра, Андрей принялся раздувать огонь. От его усилий полетела пыль, и заклубился едкий дым. Закашлявшись, Чекунов быстро откатился от костра. Протирая слезящиеся глаза, попытался вдохнуть утренний воздух. А уж когда наконец вдохнул, то разразился вдохновенной тирадой:

— Андрюха, так твою и не так, чего ты творишь изверг?! Это ж надо так надымить! Щаз вся немецкая авиация на огонек соберется!

— А ты сам попробуй — огрызнулся Шилин, отряхиваясь от золы. — И так уже зуб на зуб не попадает.

— Ничего — посулил Семен — прилетят "лаптежники", они тебя согреют!

Андрей опасливо глянул в утреннее небо:

— Не каркай. Накличешь еще.

— Что, приходилось уже встречаться?

Андрей только дернул головой.

Утро в лесу, сколько поэтов и художников посвятили этому моменту свое вдохновение. Эстеты, мать иху не так…

Разок бы сами пособирали сырые дрова в лесу, когда с каждой ветки роса за шиворот льется — всю бы романтику быстро позабыли. Это им не в тепле картинки малевать и стишки кропать. Ворча, таким образом, себе под нос Семен выполнял тот объем работ, который необходим, чтобы обеспечить отряд горячей пищей и теплом. Даже вскипятить на костре ведро воды нужно уметь, иначе можно просто впустую перевести дрова и время.

Пока мелко наколотые чурочки разгорались под закопченной посудиной, Семен еще раз сходил за водой к недалекому болотцу и придвинул второе ведро поближе к огню, чтобы вода успела хоть немного согреться. Городские жители, проживающие в квартирах с центральным отоплением, и не представляют, сколько времени уходит у человека в лесу на создание хотя бы минимального комфорта. А если еще нужно чтобы этого комфорта хватило на почти два десятка человек…

Андрей уже улегся на лапнике у костра, пытаясь добрать то, что не успел ночью. Сначала Чекунов хотел поднять его и заставить заниматься каким-либо полезным делом, но потом передумал: "Пусть поспит еще, его дело молодое. Ведь все остальные еще тоже спят. Пока проснутся, как раз вода закипит. А уж я по-стариковски пока погреюсь у костра". Вот произнес мысленно эти слова, и самому смешно стало. Какой же он теперь старик? Так посмотреть, Шилин ведь постарше его будет. А вот все равно привычки никуда не делись.

Глядя, как красный диск солнца продирается через густые кроны деревьев, медленно поднимаясь над горизонтом, Семен всерьез задумался. Это ведь только во сне он сказал Женьке, что не сомневается в своих силах. А на самом деле? Да, через реку они переправились. И через шоссейку перескочили. Но теперь начинается не менее сложная часть пути. Ведь его знание будущего уже практически закончилось. Сейчас он находится в таком же положении как и все остальные. Какая польза от того, что ему известна дата начала наступления под Сталинградом? И все свои познания о ходе Курской битвы, почерпнутые из случайно прочитанной книжки, он бы с удовольствием променял на знание того, что затевают немцы в ближайших населенных пунктах. Вот только никто не подходил с предложением "махнуться не глядя" к красноармейцу, протянувшему к огню грязные ладони. И значит нужно было решать все самому. Решать и делать все так, чтобы не стала реальностью та страшная картинка из сна.

Когда вода в ведре забурлила, Семен покидал туда несколько кусков конины и набранный по обочине дороги старый и жесткий щавель. Получилось жидковато, но на лучшее рассчитывать и не приходилось. Когда мясо уварится, можно будет еще немного сухарей сыпануть. Все ж посытнее выйдет. Со стороны фургона уже слышались тихие голоса и, обойдя костер, Чекунов постучал носком ботинка по подметкам обуви Андрея. Тот поднял голову, хлопая спросонья глазами и пытаясь сообразить, где он находится.

— Вставай, не у мамки на печи спишь. Нужно женщинам помочь раненых обиходить.

Когда человек вынужденно оказывается беспомощным, больной или раненый, все равно — ему приходится зависеть от других. Это бессилие, невозможность обеспечивать себя даже в простейших потребностях, угнетает людей, портит характеры, вызывает напряжение при общении даже с родными и близкими. А уж если человек вырван из привычного общества, окружен такими же страдальцами…

Кто-то замыкается и уходит в себя, переживая только свою беду. А другие стараются не показать своей слабости, пытаются поддерживать других, стараясь хотя бы делом задвинуть подальше свое страдание, забыть рвущуюся изнутри боль.

Когда Семен с Андреем подошли к фургону, то обнаружили там Сивакова. Согнувшись, тот привалился к борту прицепа и мелко трясся, отставив в сторону, забинтованную руку, подвешенную на косынке к шее. Семен рванулся вперед, подхватил военфельдшера за локоть здоровой руки, с другой стороны подскочил Шилин. Озабоченно попытался заглянуть в лицо военфельдшеру:

— Борис Алексеевич, что с вами? Вам плохо?

Сиваков с трудом выпрямился, поднял голову — и тут стало ясно, что он попросту смеется, задыхаясь и захлебываясь. У Семена опустились руки. Он растерянно смотрел на человека с явными признаками сумасшествия. Было непонятно: то ли попытаться заговорить с Сиваковым, то ли сразу связать, пока тот не отколол еще какой-нибудь штуки. Положение спас Андрей. Он полной горстью плеснул в лицо Бориса Алексеевича воды из ведра, которое нес от костра. Сиваков поперхнулся и замолчал. Потряс головой, вытер лицо здоровой рукой:

— Извините, не мог сдержаться. Там Звонков опять концерт дает. Чекунов и Шилин недоуменно посмотрели друг на друга, потом на лице Андрея, вместе с улыбкой, проступило понимание:

— Это что ли тот Серега, что со сломанной ногой лежит?

Борис Алексеевич перестал смеяться и резко посерьезнел, с лица исчезли всякие следы только что бывшего веселья:

— Если бы со сломанной. У него огнестрельный перелом бедра с частичным раздроблением кости. По-хорошему, нужно делать операцию. Но не в этих условиях, не с этим инструментом.

Подумав, Борис Алексеевич шевельнул рукой подвешенной к груди и глухо добавил:

— Да и хирург теперь нужен другой.

Смех из фургона прервал его слова. Сиваков покрутил головой, но ничего не сказал. Семен повернулся и полез в фургон, взмахом руки остановив дернувшегося следом Андрея.

Под тентом, из-за откинутого полога на заднем борту, было относительно светло. И Семен сразу рассмотрел застывшую в узком проходе скульптурную композицию. Худой парень в грязной нательной рубахе и кальсонах повис на плечах санитарок, которые старались развернуть ставшее таким неуклюжим тело и уложить бойца на нары. Огромный лубок из бинтов и досок заменял ему левую ногу. Но это не мешало ему комментировать происходящее:

— Так, заходим на полосу, заходим! Выполняю последний разворот! Уже вижу посадочный знак! Тяжелый бомбардировщик имени Сереги Звонкова просит разрешения приземлиться на вашем аэродроме!

Всхлипывающий от смеха летчик Виктор Иванович, с верхнего яруса нар, подсказывал ему голосом строгого инструктора:

— Учлет Звонков, почему не доложили командиру экипажа о выпуске шасси? Что это за воздушное хулиганство? Как ваш инструктор объявляю вам выговор и дисциплинарное наказание — четыре круга бегом вокруг аэродрома!

Парень повернул голову в сторону Семена и тот на мгновение поймал взгляд темных глаз. Не было там веселья, только тщательно скрываемая боль. Если бы летчик мог видеть это своими глазами, то не смеялся бы. Лицо бойца покрывала блестящая испарина, но шутить он не переставал:

— Товарищ инструктор, ваше приказание выполнено! Колеса выпущены!

Болезненно сморщившись он наконец смог умоститься на свое место:

— Разрешите доложить! Посадка прошла нормально! Разрешите приступить к бегу вокруг аэродрома?

С этими словами парень обессилено откинулся на нары. Санитарки захлопотали вокруг забинтованной ноги, пытаясь уложить ее поудобнее и не причинить раненому лишней боли.

Народ вокруг еще тихонько хихикал, вспоминая прошедшее представление, а Семен глядел на обострившиеся черты лица Звонкова и чужая боль жгла нервы красноармейца. Пройдя войну и прожив долгую жизнь, Чекунов не раз сталкивался с такими людьми. Не производящие внешне впечатления героев, они часто оказываются нужными там, где тяжело и опасно. Такие люди не сотрясают воздух патриотическими лозунгами. Они просто живут и помогают выжить другим. И так, наверное, будет всегда.

За пару часов, при помощи Шилина и Чекунова, санитаркам удалось более-менее обиходить и накормить раненых. Разобрав котелки с остывшим супом, наскоро поели сами. Разлили кипяченую воду по флягам. Затем Семен дозаправил тягач, стараясь не пролить ни капли драгоценного бензина, и дал отмашку к началу движения. Шилина он, как и вчера, оставил сидеть наверху, в обнимку с винтовкой, для наблюдения за дорогой и воздухом. Благо погода улучшилась, дождь прекратился еще ночью, и теперь в разрывы серых облаков иногда проглядывало солнце.

И снова выматывающая душу тряска. Завывания двигателя, лязг сцепки и матерные рифмы Андрея составляют звуковое сопровождение каждого пройденного километра лесной дороги. Но все имеет свой конец. Тягач останавливается на краю леса. Впереди видно, что большие сосны, примелькавшиеся за несколько часов движения, постепенно сходят на нет, уступая место торчащим изо мха худосочным березкам и осинам.

Семен выбрался наружу из душной рубки и потрясенно выматерился. То, что на карте было обозначено как гать через болото, на практике оказалось каналом, затопленным черной торфяной водой, из которой то здесь, то там, торчали гнилые бревна. Если "это" и было гатью, то очень давно. Очень!

Сзади подошел Андрей. Присвистнул удивленно. Семен не стал оборачиваться:

— Андрюха, дело худо. Не знаю, удастся ли здесь проехать. Но и другого выхода у нас нет. Нужно промерять дорогу ногами. Без разведки — утопим и тягач и прицеп.

Шилин сделал несколько шагов по дороге вперед. Остановился около большой лужи. Заросшая зеленой ряской и болотной травой, она ясно давала понять, что этой дорогой уже давно никто не пользовался. Андрей поднял с земли булыжник и, размахнувшись, кинул его далеко вперед. От падения камня по темной воде пошли медленные, быстро угасающие волны. Затем черное зеркало канала снова застыло в неподвижности.

— Слушай, Семка, а давай — я схожу, посмотрю? А ты передохни хоть немного. Вон, на тебе гимнастерка вся сырая.

Чекунов отрицательно мотнул головой:

— Я сам. Мне нужно понять, где машину можно провести.

— Ну, тогда, и я с тобой пойду. Чего тебе в одиночку грязь месить?

— А ты тягач с прицепом будешь охранять. Мало ли, что.

— Да от кого его здесь охранять? Тут последний немец, наверное, во времена Александра Невского проходил. Да и тот в болоте утоп.

Семен неуступчиво молчал. Андрей же не унимался:

— Пусть вон Анастасия Ивановна покараулит. Она баба боевая, чуть меня не пристрелила.

Неожиданно Шилина поддержал подошедший Сиваков:

— Андрей прав. Одному идти опасно. Случись чего и никто не поможет. Идите вдвоем. А мы пока ранеными займемся.

Еще раз взглянув вперед, Семен обернулся к Андрею:

— Хорошо. Тогда вырубай пару жердей, и пойдем.

Красноармеец Андрей Шилин

Плюх, плюх, бульк, шмяк.

— Твою же мать!!! — расплескав вокруг себя болотную жижу, Андрей с трудом поднялся на ноги. Грязная вода стекала по лицу и одежде. За последние пятнадцать минут он падал уже второй раз. Попытавшись вытереть лицо рукавом гимнастерки, он только размазал торфяную грязь. Сплюнул в воду, и покрепче перехватив жердину, снова двинулся вперед, за удаляющейся фигурой Чекунова.

Как выяснилось, дела с гатью обстояли все же не так плохо, чем казалось вначале. На глубине сантиметров тридцать под водой сохранился вполне себе крепкий настил, состоявший из поперечно уложенных бревен. Трудность при движении по нему состояла в том, что ноги так и норовили провалиться в щели между скользкими бревнами. И часто такой провал заканчивался падением в воду. После первого раза, Андрей еще пытался выжать на ходу свою гимнастерку. После третьего, он бросил это бесполезное занятие. После шестого, проклял тот момент, когда напросился идти с Чекуновым. Семен наверняка слышал эти матюги, но все так же молча продолжал свой путь.

Шилин бросил взгляд на размеренно шагающего красноармейца и выругался снова. Да уж, за последние несколько дней Семка изменился очень сильно. Хоть раньше им мало доводилось общаться, но общее представление о нем Андрей успел составить: мальчишка, призванный в армию из деревни, только-только начинающий постигать смысл и порядок службы. По сравнению с ним, Андреем Шилиным, городским жителем, успевшим до армии поработать на заводе токарем, и даже получить четвертый разряд… В общем, на фоне красноармейца второго года службы Шилина, Семка Чекунов выглядел откровенно слабовато.

Но вот теперь он стал совсем другим. Появилась в нем какая-то жесткость и уверенность, позволявшая Семену отдавать приказы остальным. Причем так, что эти приказы выполнялись. Когда они прошли по гати с километр, совершенно промокший, Андрей предложил идти обратно к тягачу, так как настил, похоже, сохранился нормально, и нет смысла ломать ноги. Нужно будет просто двигаться потихоньку, глядишь, и удастся проехать. На что Семен ответил, что риска не допустит, и на "авось" раненых не повезет. После чего приказал Андрею двигаться дальше, проверяя свою сторону настила. Именно приказал, ибо этот командный тон Шилин не спутал бы ни с чем.

В принципе Андрей мог послать его подальше, ведь какой к черту командир из совсем молодого парня? Но не сделал этого, предпочтя выполнить приказ. Хотя бы потому, что Семен не требовал от людей ничего такого, чего не делал бы сам. И не жалея других, себя он не щадил тем более. Вчера он вылез из-за рычагов "Комсомольца" выжатый как тряпка. Но все равно Шилину управление не доверил. А ведь Андрей считался в роте не худшим водителем. Просто было такое ощущение, что Чекунов взялся за выполнение какой-то задачи, которую не может доверить никому другому…

Да и потом, Семен сам вызвался караулить первым, и дал напарнику поспать полночи, да еще и утром подремать. Хотя сам Чекунов ночью спал плохо, ворочался, разговаривал во сне. Андрей пытался разобрать, о чем он говорил, но не понял ни слова. Только по тону было понятно, что Семка вроде бы оправдывается перед кем-то. А чего ему оправдываться? И так, то, что он сделал, будем с собой честными, не всякому под силу. А уж у Андрея вообще перед Семеном личный должок имеется…

Внезапно, устыдившись за свою слабость, Андрей рванулся вперед, за уходящим Чекуновым:

— Семка, погоди меня, вместе будем идти!

Разбрызгивая черную воду, догнал приостановившегося Чекунова. Двинулись дальше вместе, прощупывая ногами и палками настил гати. Всякий раз, оглядываясь на Семена, Андрей видел хмурое сосредоточенное лицо, украшенное разводами торфяной грязи. Семен двигался как механическая кукла, выполняя четкую последовательность движений: шаг вперед, проверить прочность бревна под ногой, простучать жердью край настила, сделать следующий шаг.

"Да он же видать от усталости уже ничего не соображает" — осенило Андрея: "А я тут еще себя жалею". Шилина пронзило стыдом, захотелось хоть чем-то помочь, облегчить труд Чекунова. Андрей быстро огляделся по сторонам, надеясь увидеть что-то, могущее разом изменить ситуацию. Но глазу не за что было зацепиться: вокруг простиралась заросшая мхом поверхность болота. Лишь кое-где торчали отдельные скрюченные березки и сосны. Да еще впереди виднелась такая недосягаемая кромка леса.

Хотя, стоп. А что там торчит из кустов, метрах в ста от гати? Какая-то решетчатая конструкция, увешанная то ли листьями, то ли клочьями рваной ткани.

— Семен, стой! Гляди, что это, вон там в кустах?

Чекунов будто не слыша, сделал еще пару шагов.

— Да стой же, тебе говорю! Гляди, вон туда!

Качнувшись, Семен остановился, с трудом повернул голову, прищурился:

— Где?

— Да вон, же! Вон! Что это?

Дуновение ветра заставило трепетать на ветру, теперь это стало ясно, клочья ткани. И на развернувшемся обрывке, стал виден изломанный абрис красной звезды с черной окантовкой. Семен разлепил ссохшиеся губы:

— Самолет…

Это действительно оказался самолет. Точнее, то, что от него осталось. Крылатая машина превратилась в изломанный остов обтянутый драной перкалью. Собственно на поверхности остался только хвост, да обломки крыльев. Силой удара двигатель, видимо, сорвало с моторамы и он погрузился в болото, оставив на виду мелкие части… Семен шевельнул ногой стальную обойму, все еще соединявшую между собой обгорелые куски дерева. Похоже, что обломки принадлежали небольшому деревянному самолету, типа "кукурузника" У-2. Однако, этот самолет имел двигатель водяного охлаждения. Хорошо узнаваемый, несмотря на перенесенное падение, водорадиатор торчал изо мха в нескольких метрах сзади разбитой машины. Еще дальше валялось колесо с разорванной покрышкой.

Возможно, это был разведчик или связной самолет? Точно мог бы сказать только летчик. Например, капитан Маслеников. Но Виктор Иванович остался в фургоне, и видеть самолет не мог. Правда, он не смог бы увидеть самолет, даже если бы и был здесь.

Чекунов передернул плечами: потерять зрение — страшное дело. Остаться одному в темноте, и только усилием памяти вспоминать, как выглядит окружающий мир… Только представить, и то мурашки по коже бегут. А ведь капитан держится. Хотя, когда Виктор Иванович думает, что рядом никого нет, на его лице прорезается такое отчаяние…

Ладно, сейчас не время об этом думать. Самолет советский, это ясно. Красная звезда на полотняном борту фюзеляжа хорошо видна, несмотря на рваные дыры в обшивке. Может это как раз и есть такой же Р-5, как те, про которые рассказывал капитан? Тогда, он мог везти груз, который весьма пригодился бы маленькому отряду. К сожалению, из болота торчал только хвост машины. Все остальное погрузилось в торфяную жижу. Неизвестно, удалось ли спастись экипажу?

Во мху чернело что-то мелкое, похожее на складной ножик и Семен нагнулся, чтобы рассмотреть предмет поближе. Поднял маленькую вещицу и удивился. Это оказалась бритва. Только не станок, к которым успел привыкнуть Чекунов, а опасная бритва. Когда-то он и сам пользовался такой, но потом появились безопасные лезвия, которыми бриться было проще. Теперь, вот, придется по новой учиться пользоваться такой штукой. Хорошо хоть, у Семки по молодости щетина еще не сильно растет. Есть время вспомнить старые навыки.

Повертев в руках изделие, Чекунов удивился еще больше. На пластиковых накладках ручки распростер крылья орел в обрамлении звезд и полос. Американская эмблема? Откуда? Конечно, старшина Чекунов видел знаменитую тушенку "второй фронт", да и другие вещички, попадавшие в СССР из США и Англии. Но в сорок первом году? Вроде бы, ленд-лиз начался позднее?

— Семен! Семка! — из-за куста выскочил Андрей. Семен убрал находку в карман шаровар:

— Чего орешь?

— А ты чего не отзываешься? Я там дальше, мешок с сухарями нашел. Пойдем, поможешь дотащить. А может еще, что ни будь, попадется.

Чекунов поспешил следом за Шилиным.

То что нашел Андрей, и вправду было похоже на мешок. Но старшине Чекунову этот предмет был знаком. Авиационный мягкий контейнер. Наверное, он был подвешен под крылом самолета. При ударе контейнер лопнул, и его содержимое разлетелось по болоту. Конечно, часть сухарей размокла и оказалась попорчена мышами, но даже то, что осталось, должно было стать большим подспорьем для маленького отряда.

Семен с Андреем долго ползали по кочкам, тщательно собирая годные в пищу кусочки. Чувство брезгливости осталось где-то далеко, в мирном времени. И следовало благодарить судьбу за столь царский подарок. Или — тех неизвестных летчиков, что до последнего тянули свой поврежденный самолет в сторону окружения.

Кое-как увязали собранные продукты в остатки разорванного мешка. Кроме сухарей, нашлась еще упаковка соли и немного полурастворившегося сахара. Вытащили мешок к гати. Единогласно решили не тащить его с собой, а забрать на обратном пути. И снова: шаг вперед, проверить прочность бревна под ногой, простучать жердью край настила, сделать следующий шаг…

Когда, наконец, бойцы добрались до конца гати, вернулись за мешком и отправились в обратный путь, солнце уже перевалило за полдень. Последнюю сотню метров уже еле брели, опасаясь только одного — чтобы не уронить драгоценную ношу в воду. Но все же — дошли. Навстречу выбежала Фира:

— Что это у вас, парни?

Семен промолчал, продолжая шагать к прицепу. Ответил Андрей:

— Наш разбитый самолет нашли. А возле него — мешок с сухарями. Вот теперь и тащим.

— Ой! — Фира прижала руки к щекам. — Хорошо то как. Пойду Бориса Алексеевича обрадую.

И метнулась к фургону, откуда тут же донеслась ее скороговорка.

— Балаболка — проворчал Шилин, а Семен снова ничего не сказал.

Анастасия Ивановна помогла красноармейцам затащить мешок в фургон. Сиваков поглаживал грязноватый брезент мешка здоровой рукой, как величайшую ценность. Куда там всяким сокровищам из золота и серебра. Ведь холодный металл есть не будешь.

Андрей вкратце доложил военфельдшеру о найденном самолете. Тот только удивленно хмыкал, не убирая руки с находки, как если бы опасался, что сейчас кто ни будь, отберет у него чудесную вещь.

— А экипаж? Что стало с экипажем? — хриплый голос сверху заставил Семена, прислонившегося к краю нар, поднять голову. Капитан Маслеников опасно перевесился сверху, ища рассказчика незрячими глазами. Андрей пожал плечами, затем спохватился, что собеседник не может видеть этого движения:

— Товарищ капитан, мы не нашли летчиков. Может они выпрыгнули с парашютами?

— А какого типа самолет? — не унимался капитан. На этот вопрос Шилин ответить уже не мог и обернулся за помощью к Семену:

— Семка, может, ты знаешь?

Не отводя взгляда от лица летчика Чекунов ответил:

— Какой-то деревянный самолет. Типа "кукурузника". Как вы говорили — биплан.

Лицо Масленикова помрачнело:

— Хоть что-то от летчиков нашли?

Андрей помотал головой. Семен тоже хотел ответить отрицательно, но, вдруг вспомнив, полез в карман:

— Вот, там нашел. Бритва опасная.

Передал находку Фире. Та сразу поднесла вещицу к свету, чтобы рассмотреть получше:

— О, тут птица какая-то нарисована. Орел, вроде. А еще звезды и полоски какие-то…

— Кулагин — тихий шепот сверху прозвучал в наступившей тишине как поминальный звон.

Повисло молчание. Затем Андрей осторожно поинтересовался:

— А кто такой — Кулагин?

Не обращая внимания на его слова, Маслеников обратился к санитарке:

— Фира, посмотри, там, на ручке должны быть буквы нацарапаны.

Покрутив в руках бритву, та быстро нашла искомое:

— Вот, нашла. Здесь написано "КВС".

Летчик вздохнул и откинулся на своем лежаке:

— Это бритва лейтенанта Кулагина. Его экипаж не вернулся с задания, двумя днями раньше нашего крайнего вылета. Я Володьку плохо знал. Но его бритву помню. Он ее никому не давал, всегда в планшете с собой носил. А летнабом у него Петров был. Он со мной дважды летал. Совсем молодой парень. На гитаре по вечерам играл. Вот значит где они остались. Наверное, тоже "мессера" подловили…

— А может, они с парашютами выпрыгнули — неожиданно сказала Фира. — А бритву Кулагин потом потерял — уже менее уверенно продолжила она. Маслеников ничего не ответил. Так же молча лежали остальные раненые на своих узких лежаках. Никто не пытался сказать что-то в утешение. Война…

Семен толкнул в плечо Андрея:

— Пошли, пора двигаться.

— Может, передохнем хоть с полчасика? Ноги гудят и спина трещит.

— Ничего, на скамейке тягача отдохнешь. Надо до темноты пройти гать, иначе посадим машину в потемках.

И уже обращаясь к Сивакову:

— Товарищ военфельдшер, разрешите начать движение?

— Да, да — конечно — спохватился Сиваков — заводите машину. Анастасия Ивановна, Фира — убирайте продукты, сейчас поедем.

Дав прогреться мотору, Семен выглянул в открытый люк. Андрей уже занял свое место, позади рубки. Утвердительно кивнув в ответ на взгляд Чекунова, красноармеец покрепче прижал к себе винтовку, другой рукой уцепившись за поручень. Семен опустился на водительское место. Проскрежетав шестернями коробки, включил передачу и плавно отпустил педаль главного фрикциона. Медленно перематывая гусеницы, "Комсомолец" двинулся вперед, к началу гати. Траки взбаламутили поверхность черной воды, расплескав в стороны зеленую пену ряски.

Гоня перед собой волну, тягач осторожно двигался по ненадежной дороге. Рокот мотора разносился над поросшей мхом поверхностью болота. Машину покачивало на поперечно уложенных бревнах, подбрасывало на невидимых под водой неровностях.

Красноармеец Шилин

Андрей прижался к задней стенке рубки тягача. Несмотря на установленные щитки, брызги с гусениц взлетали выше головы Шилина. Усы пенной воды расходились за "Комсомольцем" как за катером. Прикрывая винтовку от брызг рукавом шинели, Андрей вертел головой по сторонам, стараясь держать в поле зрения и дорогу, и прицеп, и низкое небо над головой. Особенно небо.Семен сразу сказал, если случится в воздухе немецкий самолет — беда. Свернуть с гати они не могут, а движущаяся по воде машина будет также заметна как и таракан в тарелке. Единственный шанс — вовремя увидев самолет, остановиться и прикинуться валенком. В смысле — брошенной техникой. К тому же — зеленый брезент фургона, заляпанный грязью до самой крыши, не менее грязный тягач — авось и не разглядят стоящую машину.

Машина дернулась в сторону, и Шилин покрепче ухватился за ручку. Не хватало еще уронить винтовку или упасть самому. Из-под гусеницы взлетел фонтан грязной жижи и Андрей с проклятием отвернулся в сторону. И застыл…

Над кромкой дальнего леса медленно перемещалась черная точка. Или это было просто обманом зрения, соринкой попавшей в глаз? Проморгавшись, Андрей посмотрел еще раз: но точка и не думала исчезать. Более того, из точки она стала превращаться в черточку. Такую маленькую безобидную черточку, с небольшим утолщением посередине.

Спохватившись, Андрей забарабанил прикладом винтовки по броне рубки, заорал разрывая легкие:

— Во-оздух! Семка, самолет слева!!!

Глаза красноармейца заметались, оценивая расстояние до самолета и от тягача до того места, где кончалась гать, а дорога ныряла под кроны деревьев. "Не успеть! По всякому — не успеть!":

— Семка, твою мать!!! Самолет!!! Воздух!!!

Видимо, Семен все же услышал крик, даже через рокот работающего за спиной двигателя. Потому что машина судорожно дернувшись, остановилась. Из люка показался ребристый шлем:

— Чего оре… Твою дивизию!!!

Андрей видел, как Семен также как и он сам секунду назад, метнул взгляд вперед, оценивая расстояние до столь желанной опушки. И очевидно пришел к тем же выводам, что и Шилин:

— От машины! Предупреди людей в фургоне и уходи с гати!

— А ты?

— Я тут останусь! А ты, давай быстрее!

Андрей спрыгнул с тягача и побежал к борту фургона, отметив, что двигатель уже заглох. Откинул полог стволом винтовки и прокричал внутрь:

— Самолет! Не двигайтесь!

На него глядело из темноты бледное лицо Фиры, еще дальше застыл Сиваков… Брезентовое полотнище упало вниз как занавес в театре, отделяя Шилина от остающихся в прицепе раненых и медиков. Андрей развернулся к прицепу спиной, прикидывая, где ловчее перепрыгнуть через зыбкий моховой ковер, отделяющий полузатопленный настил гати от более крепких кочек. Один ловкий прыжок, немного пробежать, да и залечь вон под теми кустами… Вот только ноги замерли, не желая делать ни шага вперед. Он то убежит. А вот как остальные, те, кто в прицепе? Они ведь не то что убежать — уползти не сумеют! И Фира, Настасья, Борис Алексеевич — тоже не побегут, останутся с ранеными. А вдруг, им понадобится помощь?

Рокочущий гул уже накатывал сверху, заставляя голову вжиматься в плечи. Коротко выматерившись, Шилин на карачках метнулся под днище прицепа. Привстал на одно колено, упираясь плечом в колесо, и стараясь не замочить оружие. Замер.

Через просвет между задними колесами фургона было видно, как постепенно успокаивается поверхность воды покрывающей гать. Лопаются пенные пузыри, взбаламученные прошедшей машиной, расплывается по сторонам ряска, согнанная было к краям. Но все равно, Шилину казалось, что гать с застывшим на ней тягачом бросается в глаза всякому, кто хотя бы взглянет в ту сторону.

С каким-то натужным гудением чужой самолет прошел над фургоном. К удивлению Андрея, шел он довольно высоко, и на мгновение у красноармейца зародилась надежда, что тот просто пролетает мимо, по своим делам. Однако, уйдя довольно далеко от фургона, самолет вдруг накренился и начал разворачиваться по широкой дуге.

Стало видно, что эта одномоторная тупоносая машина несет крыло, установленное на тонких подкосах над корпусом. Неубирающиеся стойки с колесами торчали подобно птичьим лапам. "Раскорячка, какая-то" — пришло в голову Андрея.

Самолет закончил разворот и направился прямо на фургон, под которым прятался красноармеец. Сверкающий круг вращающегося винта на фоне лобастого мотора, растопыренные "лапы" шасси, поблескивающие грани остекления, клекочущий гул мотора…

Все это показалось Андрею чем-то похожим на летящую стрекозу. Вот только эта "стрекоза" несла в своем облике столь явную угрозу, что Шилин пониже пригнулся за колесом, опустившись в болотную жижу на оба колена и опустив глаза вниз. Ему казалось, что если он будет смотреть на кабину, то тот человек, который сидит там, за блестящими гранями остекления, обязательно что-то почувствует. И тогда запульсируют огоньки выстрелов и дымные трассы пулеметных очередей потянутся к неподвижному фургону.

Гул нарастал, но даже через этот подвывающий звук Андрей расслышал чей-то всхлип прямо у себя над головой. Он мгновенно вскинул голову, но через узенькие щели между досками, окрашенными в защитный цвет, невозможно было увидеть того, кому принадлежал голос. "Фира? Или Настасья? Или кто-то из раненых? А какая разница? Если страшно тебе, то подумай, — каково им? И какого же черта ты тут трясешься?!"

Будто молния прострелила тело красноармейца. Автоматическим движением, приклад винтовки вжался в плечо, щелкнул выключаемый предохранитель, шпенек мушки всплыл в прорези щитика и верхним краем коснулся силуэта самолета. "А вот теперь — смотри на меня, сволочь. Я тебя не боюсь. Вот только попробуй стрельнуть…"

Самолет прошел над фургоном, взревывая двигателем. Андрей метнулся на другую сторону, выставил ствол АВС, удерживая "стрекозу" в прорези прицела. Однако тот не делал попыток развернуться на обратный курс для атаки фургона. Медленно набирая высоту, самолет снова превратился в черточку, потом в точку, и постепенно растаял вдали.

Когда глаза заболели от зверского напряжения, а мушка стала размазываться и терять свои очертания, Андрей медленно отнял винтовку от плеча. Сердце бухало в груди, каучуковым мячиком ударяясь в ребра. Руки затряслись, и красноармеец убрал сведенный судорогой палец от спускового крючка. Только теперь он почувствовал, что стоит коленом на остром сучке, торчащем из настила гати, а в сапоги давно затекла торфяная жижа.

Когда Андрей вылез из под прицепа и распрямился, жизнь показалась ему необыкновенно приятной штукой. Даже торфяная жижа на шароварах и гимнастерке не могла испортить настроения. Что грязь? Высохнет и отвалится.

А ведь он все же продержался и не побежал. И не струсил совсем. Ну, почти… Даже когда самолет шел прямо на него. Интересно, а как себя чувствовал Семка?

Шилин посмотрел в сторону тягача: из рубки уже вылезал Семен. Отвернувшись, Андрей вдохнул воздух, отдающий болотной гнилью: "Хорошо то как!" Удар в плечо придал его мыслям другое направление. Красноармеец удивленно вытаращился на чем-то разъяренного Семена:

— Ты что, сдурел что ли? Чего дерешься?

Чекунов пихнул его к тягачу:

— Быстрее, садись! Сейчас поедем!

Сам же метнулся к прицепу и о чем-то заговорил с высунувшимся Сиваковым. Андрей пожал плечами и направился к своему месту на "Комсомольце". Мимо снова пробежал Чекунов:

— Быстрее, твою мать! Чего еле шевелишься?

Этого Андрей уже стерпеть не смог:

— Семка, ты чего бесишься? Улетел уже фашист, не бойся. Или испугался?

Чекунов, уже опустивший ноги в проем люка, остановился и нехорошо оскалился:

— Улетел, говоришь? А ты думаешь, летчик на "костыле" слепой и нас не заметил? Он стрелять то не стал, чтобы не спугнуть. Но по радио кому надо уже сообщил, можешь не сомневаться! Ты предлагаешь остаться и посмотреть — кто прилетит по нашу душу?

Сплюнув, Чекунов исчез в люке. Тягач взревел мотором и дернулся вперед. На скамейку Андрей прыгал уже на ходу.

До самой опушки Шилин крутил головой по сторонам так, что даже шея заболела. Но небо осталось чистым. От самолетов, во всяком случае. Облака же потихоньку скучивались и наливались неприятной синевой, обещая скорый дождь.

И все же, Андрей облегченно вздохнул, когда тягач нырнул под кроны деревьев образующих лесную опушку. "Фухх. Не прилетели, сволочи! Или, ошибся Семка? Может, зря панику нагнал?" Этот "костыль", как его назвал Семен, похоже, был разведчиком. Меткое прозвище, кстати, — "костыль" он, костыль и есть. Вон как колеса несуразно торчали…

Тягач тем временем продолжал ползти по колеям заброшенной дороги. Когда-то она видимо была хорошо наезжена, но после того как гать оказалась притоплена, дорогу забросили. Так что "Комсомолец" двигался легко, волоча за собой прицеп. Разве что Андрею приходилось пригибаться за рубкой машины, когда тягач расталкивал ветви кустов, в отдельных местах полностью перекрывающих дорогу. При этом красноармейца щедро осыпало капелью дождя с потревоженной листвы. Конечно же, промокшая шинель не добавляла комфорта, но пока это было терпимо.

Андрей поднял воротник шинели и поерзав, поудобнее пристроился на узком диванчике. Мысли его снова обратились к Чекунову: "Вот Семену там не холодно. Он же рычаги ворочает, наверно согрелся". Вот подумал так и сам понял, что глупость сморозил. Нахрен, такой сугрев. Это же сдохнуть можно — с утра без перерыва рычаги дергать. А ведь Семка тоже не двужильный. И наверняка устал. Может, предложить подменить его? Только ведь не согласится…

Будто отвечая на его мысли тягач, взревел мотором и начал заваливаться в правый кювет, опасно накреняясь. Андрей судорожно схватился за поручень сиденья, но тут мотор "Комсомольца" неожиданно заглох, звякнув напоследок поршневыми пальцами.

Бросив винтовку на сиденье, Андрей попытался заглянуть внутрь рубки. Однако откинутая назад крышка люка не дала ему это сделать. Выматерившись, Шилин спрыгнул с машины и обежав тягач залез на рубку сбоку. В темноте броневой коробки было видно, что водитель уткнулся шлемом в лобовой лист. Андрей попытался растормошить его:

— Семен, ты чего это? Семка! Семка! Ты меня слышишь?

От прицепа подбежала обеспокоенная остановкой Фира, подошла Анастасия Ивановна. В три пары рук они достали через узкий проем тяжелое тело с мотающейся как у неживого головой. Уложили у гусеницы. Фира убежала к прицепу за какими-то медицинскими принадлежностями. Анастасия Ивановна, осмотрев Семена, облегченно вздохнула:

— Спит он просто. Укатало его это управление. У нас в дивизии, тоже бывало, механики-водители сознание на маршах теряли. Нагрузка то большая, а обзорность через люки — плохая. Так их бедных и укачивало…

Андрей недоверчиво перевел взгляд с санитарки на друга. Семен лежал вытянувшись. Шлем съехал назад, открыв потные волосы. Поперек лба пролегла подсыхающая царапина. Вот тебе и двужильный Семка. Значит, и его силы имеют предел.

От прицепа вернулась Фира с каким-то бутыльком. Подошел и Сиваков.

Дольская раскупорила флакон. Разнесся резкий запах, заставивший Андрея поморщиться:

— Это что за гадость?

— Нашатырь. Маленько осталось. Сейчас дам понюхать и очнется.

Озаренный новой мыслью Андрей перехватил ее руку:

— Не надо! Анастасия Ивановна говорит, что он просто спит.

Услышав свое имя, санитарка распрямилась, отводя рукой волосы с лица:

— Да спит, спит он! Умотался парень! И кончайте вы меня по имени-отчеству крестить. Называйте Настасьей, так проще будет.

— Хорошо Ана…, ээ Настасья — поторопился согласиться Андрей. — Давайте Семку в фургон отнесем, ему нужно отдохнуть.

— А кто же нас повезет? — Фира недоуменно переводила взгляд с лежащего Чекунова на Андрея.

— Я сам машину поведу. — для большей убедительности Андрей даже сделал шаг к стоящему Сивакову. Тот испытующе посмотрел на красноармейца:

— А справишься?

— Справлюсь. — Андрей не отвел взгляда. — Должен…

— Хорошо. — Сиваков озабоченно посмотрел вдоль дороги. — Семен говорил, что через три километра на карте обозначено какое-то строение. Возможно, дом лесника. Он хотел доехать туда засветло.

— Я понял. Товарищ военфельдшер, разрешите, Фира со мной на тягаче поедет, чтобы за ходовкой последить?

Сиваков повернулся к Дольской:

— Ты как, сможешь? А то, давай я послежу.

— Не надо. — мотнула головой девушка. — Вы, Борис Алексеевич, с одной рукой стрелять не сможете. Я уже знаю что делать. Только дайте вместо автомата карабин Семена. Мне с ним проще. И еще, пусть Андрей поможет Семена до прицепа донести. Мы сами его на борт не поднимем.

— Дожили. — хмыкнул Сиваков. — Теперь девушки меня защищать будут. Совсем плохой, я стал, видать. Ладно, Андрей, давайте Семена в фургон затащим. Я тоже помогу…

Через несколько минут, когда Чекунова устроили на полу прицепа, Андрей и Фира вернулись к тягачу. Нагнувшись, Шилин поднял с земли танкошлем. Провел пальцами по мокрой от пота подкладке. Поморщившись, натянул его на голову вместо своей пилотки. Обернулся к девушке и с залихватской бравадой, призванной замаскировать некоторую неуверенность в голосе, произнес:

— Ну что, поехали?!

Семена разбудило лязганье металла и резкие рывки, бросавшие его тело из стороны в сторону. Открыв глаза, он какое-то время непонимающе рассматривал колышущийся над головой брезентовый тент. Повернув голову, Чекунов, наконец, сообразил, что лежит в фургоне, в проходе между нарами. Слева и справа, на своих лежаках располагались раненые. Голова же Семена лежала на чем-то мягком. Двигаться совершенно не хотелось. Все тело было налито какой-то свинцовой тяжестью.

Так, похоже, с ним что-то случилось. Смутно вспомнилось, как картинка в смотровом люке стала расплываться и исчезать… И сфокусировать глаза уже никак не удавалось…

Новый рывок и лязг сцепки заставил красноармейца насторожиться. Тягач с прицепом продолжают движение? А кто на рычагах? Неужели Андрюха ведет? У него же опыта нет. Загубит машину, ирод. Семен сделал попытку принять сидячее положение. Неудачную, надо сказать, попытку. Рука скользнула по занозистой стойке нар, зато в голове как будто перекатился железный шар. Поморщившись от мгновенного приступа головной боли, Чекунов, тем не менее, рванулся вперед снова. На этот раз ему удалось принять необходимую позу. Однако тело пробило мгновенной испариной и по лицу потек липкий пот.

Прислонившись головой к стойке нар, красноармеец переждал приступ слабости. Дождавшись пока перед глазами перестанут мельтешить черные точки, попытался осмотреться вокруг. Все также хлопал плохо закрепленный брезент. В полутьме можно было рассмотреть лежавших людей. Большинство то ли дремали, то ли просто лежали закрыв глаза. В торце фургона, возле прорезанного отверстия, Сиваков напряженно вглядывался вперед. На действия Семена он не обратил никакого внимания. Возможно, он просто не слышал как поднялся красноармеец. Или может, он просто спал с открытыми глазами? С другой стороны, действительно, что можно было расслышать в непрекращающемся скрипе и лязге?

Раненый, чья голова оказалась рядом с лицом Чекунова, скосил на него глаза и что-то произнес. Семен, не разобравший ни слова, наклонился ближе:

— Что?

— …проснулся, говорю? А уж мы думали до утра проспишь. Докторша все тебя потревожить боялась.

— Докторша? — Чекунов обернулся. Оказывается все это время, его голова лежала на коленях Анастасии Ивановны. Сама же санитарка, видимо даже и не почувствовала, что с ног исчезла тяжесть. Прислонившись головой к поперечине лежака и уперевшись плечом в каркас лежака, она продолжала дремать. Из-за низко съехавшей на лоб косынки, лица почти не было видно. Только ввалившиеся щеки, да по детски открывшийся во сне рот. Правая рука ладонью доставала до грязных досок пола.

Семен потихоньку, чтобы не разбудить, переложил ее руку с замызганного настила на колени хозяйки, обтянутые грязноватой черной юбкой.

Сделал попытку встать, но не совладал со ставшим таким неуклюжим телом и завалился назад, больно стукнувшись об ребро стойки.

— Погодь, не рвись. — придержал его раненый, ухватив короткопалой ладонью за гимнастерку. — Все то вы молодые куда-то бежите, торопитесь.

— Да мне в тягач надо. Андрей то за рычагами не сидел. Как бы фрикционы не пожег!

— Ничего, не пожжет. Уже третий час едем. Значит научился. И ты ему зря не доверяешь. Оно же ясно, что сам все сделать пытаешься. А только нельзя так, не потянешь — надорвешься. Тяжела такая ноша для одного. Молодой ты еще, старше станешь — поймешь.

Семен внимательно посмотрел на лежавшего возле него раненого. Он помнил этого бойца. Там в бараке, он говорил, что был плотником, был ранен в руку и грудь. Сиваков звал его Иваном.

Серое лицо, заросшее такой же серой щетиной. Глубокие складки, избороздившие лицо и делавшие его гораздо старше. Забинтованная правая рука. Но тем не менее было видно, что человек не так уж и стар, просто перенесенные страдания наложили отпечаток на его тело и душу.

Чекунов ухмыльнулся:

— Сколько лет-то тебе, отец?

— А ты не скалься! — возмутился раненый. — Я тебе дело говорю. Сколько бы лет мне ни было — а все мои. И повидал я, поболе твоего.

— Извини. — успокаивающе положил руку ему на плечо Семен. — Не хотел я тебя обидеть. Правду ты говоришь. Но и меня пойми. Если что случится — моя вина будет. Я взялся везти, мне и отвечать. На других кивать не приучен.

— Не приучен, не приучен… Руки то у тебя одни. Да и голова — тоже. И в двух местах ты одновременно быть не можешь. Если ты свалишься, легче тут никому не будет. Товарищ военфельдшер так всем и сказал.

Семен обернулся в сторону Сивакова. И теперь уже совершенно ясно разглядел, что Борис Алексеевич дремлет, уткнувшись головой в брезент, и не выпуская из рук автомат. Все же было странно называть этим словом АВС-36. Обычно под этим названием представлялся ППШ. Или автомат Калашникова, хоть Семен и не застал их в армии. Желая увести разговор от неудобной темы, Чекунов спросил:

— А где Фира?

Раненый посмотрел на него с недоумением:

— Где же ей быть? На тягаче, известно. Когда тебя принесли, она отдала товарищу военфельдшеру автомат, сказала, что слишком длинный и неудобный. Взяла твой карабин и ушла на машину.

— Ладно. — Семен рывком поднялся на ноги. — Я все же пойду.

И почувствовал, как на плечо неуверенно ложится чья-то рука. Обернулся и посмотрел в глаза человеку с верхнего яруса. В такие незрячие глаза… Рука крепко сжала плечо красноармейца, причинив боль даже через толстую шинельную ткань. Хриплым голосом Маслеников произнес:

— Семен, все правильно тебе Иван сказал. Не вытянешь ты один. Как старший по званию, приказываю — отдыхать!

Семен поморщился от боли в плече, но все же возразил, хоть и протестовали против этого все его армейские привычки:

— Товарищ капитан, если фрикцион на тягаче сгорит — отдыхать будем все вместе.

— А если сгоришь ты, то фрикцион нам будет без надобности. Не бойся, я слышу, как машина идет. Сначала Андрей дергал тягач, но сейчас уже освоился. Так что — все нормально.

Будто бы опровергая его слова, фургон остановился. Слышно было, как двигатель тягача продолжает работать на холостых оборотах. Семен насторожился. Сделав шаг назад, выдернул из рук спящего Сивакова винтовку. Разбуженный военфельдшер заворочался, спросонья пытаясь понять, что происходит? Но Чекунову было уже не до того. Может, конечно, тягач остановился по какой-то безобидной причине. Но успокоиться можно будет только после того, как ситуация полностью прояснится…

Брезентовый полог отлетел в сторону, как сдутый порывом ветра. В проеме показалось раскрасневшееся лицо Фиры:

— Товарищи, здесь наши!!!

Красноармеец Андрей Шилин

Чертов смотровой лючок… Даже при открытой бронекрышке не видно ни черта! Колеи и кусты лесной просеки пляшут в узком прямоугольнике отверстия, вызывая тошноту. А всякая попытка прижаться к лючку поближе, чтобы увеличить поле зрения, заканчиваются ударом. Лбом. В броню. Не спасает даже толстый танкошлем. Да еще и выхлопные газы, прорывающиеся от двигателя, не добавляют удобства. Вон, над головой открытые люки, а не вытягивает ни хрена. Сидишь тут, скорченный как личинка майского жука, желудок к горлу поджимает.

Когда смотрел как Семен рулит, все казалось легко и просто. Тягач сам шел, сам поворачивал… А сел за рычаги красноармеец Шилин — все через пень колоду пошло. Одна мысль, фрикцион не сжечь, да перед Фирой не опозориться. А то в рубку машины запрыгивал орлом, как бы мокрой курицей не вылезти.

Конечно, на скамейке тягача ехать гораздо удобнее. Там можно было бурчать по поводу сырости и холода, а сейчас, казалось бы, все отдал за глоток свежего воздуха. Наверное теперь Фира мне завидует, думает в тепле сижу. Какое, к черту, тепло — от пота вся гимнастерка сырая. Хорошо хоть догадался шинель сбросить. Проклятые запахи раскаленного железа, опять тошнота к горлу подкатывает… Не думай об этом, не думай. Ворочай лучше рычаги. Вон, Семен часами машину вел. И я смогу. Скорее бы только доехать до этого дома лесника. Был бы на своем ЗиСе — мигом бы долетел. Там хорошо, лобовое стекло открыл и дыши. А здесь… Тьфу, проклятая коробка. Да еще и прицеп тягач постоянно назад дергает, аж все кишки взбалтываются. Держись Андрюха, держись… Теперь то понятно, почему Семка свалился. Непонятно другое — как он столько продержался? Да, чтоб меня, не могу больше… Щаз стошнит… Вон, до той полянки дотяну и все…

"Комсомолец" остановился на краю маленькой поляны. На глазах изумленной Фиры, Шилин выскочил из рубки и зажимая ладонью рот опрометью бросился в кусты.

С треском вломился в подлесок, скорчился в спазмах. Рвало одной водой, ведь ел только утром. Зато пил много. Спасаясь от духоты в бронерубке, выпил всю флягу. Может и зря…

Ощущая только судорожные позывы в желудке, Андрей и не услышал, как сзади треснула ветка…

Санитарка Эсфирь Дольская

Когда Шилин, ничего не объясняя, выскочил из рубки тягача, Фира осталась сидеть в полном недоумении. Чего это он? Тихо рокотал мотор на холостых оборотах. Девушка неловко слезла с узкой скамейки, осторожно ступая затекшими от долгого сидения ногами. Посмотрела вправо, влево. Лес плотным строем окружал маленькую поляну. Пожав плечами, Фира двинулась в обход заляпанной грязью машины. С фарами, забрызганными потеками торфяной жижи, тягач производил впечатление загнанной лошади. Девушка жалостливо провела ладонью по шершавой поверхности брони. Все же, эта маленькая лошадка, что пахнет горячим железом и маслом, смогла вытащить их из кольца окружения. И без всякого отдыха, ей придется тащить свою ношу дальше. Оглянувшись по сторонам, не вернулся ли Андрей, Фира сорвала на обочине какой-то полузасохший цветок и пристроила его в кронштейне звукового сигнала. Отступила на шаг и полюбовалась делом рук своих. Улыбнулась.

Но где же все-таки Шилин? Фира совсем уже было собралась подойти к фургону, чтобы предупредить Сивакова, но шум в кустах не дал ей это сделать. Какой-то нечленораздельный вопль, в котором Дольская расслышала только призыв о помощи, швырнул ее вперед. Выставив перед собой карабин, девушка, не раздумывая, вломилась в кусты.

На прогалине между деревьями катались сплетенные тела двух человек. Мелькали руки, ноги, спины. С хрипом, то один то другой оказывался сверху своего противника, но силы были равны, и преимущества ни один получить не мог. Фира на мгновение притормозила, не зная, что делать дальше и как разъединить этот брызжущий яростью клубок. Решившись, ткнула в спину обтянутую шинелью ствол карабина и произнесла, почему-то шепотом:

— Хенде хох!

Человек замер, но его противник, не задумываясь о причине остановки боя, продолжал активно возиться, пытаясь скинуть с себя соперника. Оказавший сверху, наверное, и рад бы был остановиться, но чужие руки на горле не способствовали здравому мышлению. Однако, Фире это уже надоело и она просто сильнее уперлась стволом в спину, так что намушник оставил на шинели глубокую вмятину:

— Я сказала, хенде хох!!! Или стрелять буду!

Теперь замерли оба противника. А снизу послышался неуверенный голос:

— Фира?

Не отвечая, девушка пнула верхнего носком ботинка:

— А ну, встал, быстро! Штенд ап! Или глухой?!

Тот заворочался и неловко поднялся на ноги. Осторожно распрямился и оказался невысоким черноволосым парнем. Его немецкая шинель была перепоясана ремнем с надетыми патронными подсумками.

— Кто такой? — Дольская напрягла память, вспоминая уроки немецкого языка: — Дойч? Вас ист ире наме?

Парень повел головой и неожиданно басовитым голосом произнес:

— Русский я. Красноармеец Филиппов.

Фира немного опешила, но подозрительности не оставила ее:

— А чем докажешь?

Парень покосился на наведенный в свою грудь карабин, однако осторожно нагнулся и поднял с земли втоптанную в палую листву пилотку. Разгладил головной убор и показал прикрепленную красноармейскую звездочку. Ствол карабина неуверенно закачался в воздухе. Сомнения девушки неожиданно развеял Андрей. Он только что с кряхтением прислонился к стволу сосны, случившейся неподалеку, и теперь осторожно растирал руками горло. Поперек лица его багровела длинная царапина. Хриплым голосом, похожим на карканье, Шилин уточнил:

— Да русский он, русский… Немцы так материться не умеют!

Все же Фира решила уточнить:

— А почему на Андрея напал?

— Меня командир отделения в дозор к дороге отправил. Сижу, вдруг слышу, танк едет. Стал отходить, а тут этот чокнутый, прямо на меня вылетает… Ну и сцепились…

Андрей покрутил головой, но никак не откомментировал это заявление.

— А ты сам, из какой части?

Теперь уже парень повертел головой, но, видимо решив, что своим сказать можно, доложил:

— Красноармеец Филиппов, стрелок четвертой роты. Наш командир там, в сторожке, квартирует. Я вас к нему проведу, без его разрешения дальше ехать нельзя…

С ехидцей подал голос Шилин:

— "разрешения", "разрешения", какие тебе в армии разрешения? Тут приказы. Сколько служишь?

Парень опустил голову:

— Пять месяцев.

Но Фира уже его не слушала. Опустив ствол карабина вниз, она чмокнула опешившего парня в щеку. Вся покраснев, развернулась на каблуках и убежала к дороге, где все еще рокотал мотор тягача. Шилин и бурый от смущения Филиппов, остались стоять на месте.

Когда Семен вылез из фургона, туда уже подошли Шилин с незнакомым красноармейцем. Следом по борту спустился хмурый Сиваков. Увидев его фуражку, боец вытянулся и четко представился:

— Красноармеец Филиппов! По приказу командира веду наблюдение за дорогой.

Сиваков откозырял в ответ:

— Военфельдшер Сиваков. Следую с ранеными.

— Как с ранеными? — забыв об уставе, Филиппов с удивлением уставился на фургон. — Я думал, вы танкисты.

— Где ты тут видишь танки? — проворчал Сиваков. — Тягач, вон, бронированный. Так у него вооружения — один пулемет. Зато прицеп тащит.

Филиппов разочарованно шмыгнул носом:

— Вот значит как… Давайте все же до товарища командира доедем. Он решит, что дальше делать.

Возражений особых это предложение ни у кого не вызвало и погрузившись, двинулись дальше. Отдохнувший Семен снова сел за рычаги машины, а Андрей, разместившись на скамейке вместе красноармейцем Филипповым, пытался по дороге вызнать, сколько народу еще в лесу и кто ими командует.

Боец же, видимо и так опасающийся что на радостях сболтнул лишнего, в основном отмалчивался и на все вопросы отвечал только, "без приказа не имею права рассказывать".

Лесная дорожка сделала поворот и уперлась в большую поляну. На краю которой, огороженный покосившимся частоколом, стоял небольшой домишко с пристроенным сараем. Возле дома и под кронами близлежащих деревьев располагались группки людей в серых шинелях и гимнастерках.

Выезд из леса забрызганного дорожной грязью тягача с прицепом оказался неожиданным для отдыхавших красноармейцев. Народ забегал, кто-то схватился за винтовку, кто-то, запаниковав, метнулся в кусты. Один боец застыл возле колодца с ведром в руках, не замечая, как вода через дырку в стенке льется на ноги. Другой же, бросился к машине с гранатой в руке.

Даже странно было — неужели они не слышали рокота и лязга сопровождающего движение тягача с прицепом?

Филиппов спрыгнул со скамейки, побежал к людям, размахивая руками и о чем-то крича. Очевидно, его слова возымели положительный эффект, так как суматоха прекратилась, и красноармейцы стали стягиваться к дороге, с любопытством рассматривая новоприбывших.

Семен с неодобрением покачал головой. Что это за бардак? Куда все поперлись? А если бы это были немцы?

Однако над поляной пронесся начальственный голос, и бойцы тут же вспомнили, что у каждого есть дела, которые необходимо выполнить.

Командир, перетянутый ремнями портупеи, приближался к тягачу, отсверкивая капитанскими "шпалами" и артиллерийскими эмблемами на петлицах. Пусть его сапоги порыжели от дорожной пыли, гимнастерка явно носила следы штопки, но лицо было выбрито, и звездочка на фуражке располагалась точно по центру лба. Чекунов рефлекторно вытянулся по стойке "смирно", но капитан, не глядя на него, прошел мимо и остановился перед Сиваковым:

— Докладывайте, товарищ военфельдшер!

Борис Алексеевич сначала было стушевался, но потом взял себя в руки и довольно связно стал рассказывать об их эпопее. Семен же продолжал шарить глазами по поляне. Всего он увидел человек тридцать. Также опытным глазом, отметил, что бойцы имеют при себе винтовки, на многих надеты подсумки, малые пехотные лопатки в чехлах и другое снаряжение, положенное по уставу. Возле забора стоял пулемет "Максим" и если Чекунову не показалось, то в кустах была замаскирована пушка. Все это говорило о том, что, несмотря на всю тяжесть положения, люди оставались единой воинской частью, а не просто сборищем окруженцев. А значит, был и командир, чья воля удерживала и направляла эту группу в пути по немецким тылам. И это было хорошо. Потому что сил самого Семена, пусть вместе с Шилиным, Сиваковым и женщинами, явно не хватало, чтобы справиться со всеми проблемами.

Теперь Чекунову было ясно, что хотя первый этап его авантюрного плана по вывозу раненых из окружения и закончился благополучно, но это везение не могло продолжаться вечно. И без того, обстоятельства складывались слишком удачно для их маленького отряда. Рано или поздно должна была начаться и черная полоса. Опыт, прошедшего войну старшины Чекунова говорил об этом весьма настойчиво. Возможно, пролет над ними немецкого разведчика и был тем самым предупредительным звоночком. Это Андрей Шилин мог думать, дескать, пролетел "фриц" и хрен с ним, чего его бояться.

Семен же понимал, что разгуливающая в немецком тылу техника без внимания оставлена не будет. Не для того немцы перекрывали шоссе, чтобы всякий русский двигался куда хотел и на чем хотел. Конечно, можно было успокоить себя тем, что экипаж "костыля" посчитал тягач с прицепом давно брошенными…

И все же, несмотря на нехорошие предчувствия, Семена обуревала радость. Свои! Есть, кого попросить о помощи, есть на кого положиться. Только стоявший в строю поймет, какое это чувство, когда плечом к плечу с тобой замерли твои товарищи. Гимнастерочная ткань уравнивает всех… И делает единым целым… Теперь ты уже не маленькая частичка хрупкой плоти, а элемент могучего организма. Который требует от тебя полного подчинения себе… Однако и дает взамен силу других…

Переговорив с военфельдшером, капитан обратил свое внимание на Семена:

— Здравствуйте, товарищ Чекунов. Ну, рассказывайте, как вы додумались переоборудовать тягач?

Мысли Семена заметались. Как-то он не подготовился к подобному разговору. Поэтому прибег к уже отработанному варианту ответа:

— В книжке прочитал, товарищ капитан.

— В книжке, говоришь. Это хорошо. А образование, у тебя какое?

— Школа, товарищ капитан. И шоферские курсы.

Ну не рассказывать же про оконченный после войны техникум…

— Да, понятно.

Отвечая на вопросы капитана, Чекунов исподволь рассматривал стоящего рядом с ним человека. Серое от усталости лицо под козырьком фуражки, ввалившиеся глаза. Командование отрядом во вражеском тылу не прошло для него даром. Но видно было, что отступать, этот человек не приучен. Как то поступит он с группой Сивакова, столь неожиданно вышедшей в расположение его части? Ведь, как ни крути, это большая обуза. Задумавшись, Семен даже пропустил следующий вопрос командира отряда. Так что тому пришлось переспрашивать еще раз:

— В каком состоянии находится тягач, и сколько имеется топлива?

— Машина исправна, только фрикционы греются. Топлива в запасе около ста литров.

— Тогда так. Времени на долгие разговоры у нас нет. Что не бросили раненых — молодцы. Дальше пойдете вместе с моим отрядом. Ваш военфельдшер пусть занимается ранеными. А вам я приказываю подготовить машину к маршу. Дополнительно прицепим к тягачу еще нашу пушку. Она полковая, легкая, так что должен утащить. Когда закончите подготовку, можете отдыхать. Начало движения — завтра, в девять вечера. Нам необходимо пересечь шоссе. Днем это слишком опасно. Поэтому будем ждать темноты. Вам все ясно, товарищ боец?

"Завтра, в девять вечера. В девять… К шоссе выйдем около десяти. Уже стемнеет. Темнота… Лучи света мечущиеся между стволов деревьев… И мертвые глаза падающего человека…"

Как со стороны, Семен услышал свой, ставший таким хриплым, голос:

— Товарищ капитан, а зачем ждать завтра? Давайте пересечем шоссе сегодня. Машина исправна, дозаправиться мне не долго. Чего тянуть, то?

— Торопишься? — капитан внимательно взглянул Семену в глаза. — Или боишься?

— Боюсь. — не стал скрывать Чекунов. — Не за себя боюсь, за других. Нас сегодня немецкий самолет облетел. А стрелять не стал. К чему бы?

— Не журысь, хлопче. — успокаивающе положил руку ему на плечо капитан. — Не заметил он вас, скорее всего.

— Не верю. — мотнул головой Семен. — Слишком низко он шел.

Рука, лежащая на плече красноармейца, ощутимо потяжелела:

— Не бойся, Чекунов. Все просто. Не нужны вы ему были. Одним больше, одним меньше… Они думают, что деваться нам некуда…

— И все же, товарищ капитан, нужно уходить прямо сейчас. Немцы не дураки, могут завтра перекрыть подходы к дороге. — Семен понимал, что сейчас он крепко рискует. Своей настойчивостью он нарушал все писаные и неписаные нормы устава: как же, младший по званию пытается указывать старшему, что ему делать. Но вместо гремучего начальственного гнева, услышал только:

— Отдыхай боец. Не забудь, выход в девять. Это приказ…

Ночью, возле костра, Семен пытался разобраться со своими ощущениями. Потрескивали ветки в огне. Искры взмывали к черному небу. Порывы ночного ветра бросали в лицо клочья сизого дыма. А ему хотелось выть, подняв лицо к звездам. Ощущение собственного бессилия жгло душу. Неужели, завтра все повторится? И снова упадет Андрей… Или не Андрей, а кто-то другой… Почему? Неужели ничего не удастся изменить? Ведь уже удалось переправить раненых через реку… И не своими ногами шлепает Чекунов по лесу. Черной тенью застыл возле кустов надежный друг — "Комсомолец".

Из темноты вынырнул Шилин. Брякнул котелком:

— Глянь, Семен, что я раздобыл.

В руки красноармейца ткнулась запекшаяся до черной корки крупная картофелина. И еще одна.

— Товарищ майор приказал, чтобы и раненых накормили и нам дали. Там в подвале сторожки нашли запас. А Борис Алексеевич часть сухарей им отдал. Живем, Семка!

Андрей разломил исходящую паром картошину. Обжигаясь, захрустел запеченной коркой. Чекунов продолжал молча сидеть, сжимая в руках неожиданный дар.

— Ну чего сидишь? Ешь, пока горячая. Так оно вкуснее, — Шилин внимательно глянул на друга. — Чего грустный такой? Устал что ли? Ну, чего молчишь то?

Семен поднял голову, но снова ничего не сказал.

— А знаешь, Семка, мне тоже что-то нехорошо, — неожиданно признался Андрей.

— Вот не то чтобы я боюсь. — поторопился он оправдаться перед другом. — А вот как будто давит что-то…

Снова затрещали сухие ветки под ногами. Кто-то еще шел от фургона к костру. Бойцы разом обернулись, вглядываясь в ночь. Но темнота, после отблесков пламени казалась совершенно непроглядной. Наконец показались три темные фигуры:

— Фира? — привстал Андрей.

— И не только, — пробурчала одна из фигур.

К огню, как и прошлой ночью, подошли капитан Маслеников и поддерживающая его за локоть Дольская. Однако, теперь рядом с ними шел и их новый знакомый — красноармеец Иван Филиппов.

Подошли, уселись на бревно. Только теперь, в отсветах огня, Семен заметил, что на глазах капитана нет повязки. Удивленно посмотрел на Фиру, но спросить не успел — как всегда первым влез Шилин:

— Товарищ капитан, а вам, почему повязку сняли?

— Потому что, по другому уже никак, — съязвила Фира. — Вот ведь, взрослый человек…

— Ой, Фирочка, ну хоть вы меня не пилите. Вы ведь медик, должны беречь нервы пациента. А мне Борис Алексеевич уже все сказал. Но ведь, разрешил же?

Шилин с Чекуновым переглянулись:

— А что разрешил товарищ военфельдшер? — поинтересовался, не выдержав, Чекунов.

— Повязку снять. Вижу я мужики, понимаете?! Вижу!!!

По лицу летчика, обезображенному ожогами, поползла улыбка. Страшная, кривая, но улыбка:

— Вижу…

Шилин и Чекунов заговорили, перебивая друг друга. Остановились. Глянули друг на друга и рассмеялись, смехом снимая напряжение ситуации:

— Поздравляю, товарищ капитан!

— И я, поздравляю! Выздоравливайте!

— Спасибо товарищи красноармейцы. Буду выздоравливать, обязательно — буду! Чтобы хоть на нашу прекрасную Фирочку взглянуть!

Боец Дольская покраснела так, что было видно даже в свете костра.

— А вы сейчас поглядите, — ляпнул Шилин.

Капитан помрачнел:

— Не все так сразу. Пока я только свет от тени отличаю. Но ведь раньше и этого не видел?! И все равно, я за штурвал вернусь. Слово даю! А гансам я еще все припомню. И Кулагина с Петровым, что остались в этих болотах, и других! Счет у меня длинный… Только бы до своих дойти, да снова в машину сесть…

— Так выйдем, обязательно выйдем, товарищ капитан, — подал голос, до сей поры молчавший Филиппов. — У нас командир, знаете какой! Если сказал, что выведет — значит дойдем.

— Ну, раз обещал — значит, точно дойдем. — улыбнулся своим перекошенным ртом Маслеников.

— А как зовут вашего командира? — поинтересовался Чекунов, подбрасывая веточки в костер.

— Анохин, капитан Анохин, — отозвался Иван. Своим командиром он явно гордился.

— Мы, когда по болотам шли, совсем уже загибаться с голодухи стали. А он свой паек с нами делил, но шел. И пушку с собой заставлял волочь. Мы думали, он с ней останется, но не бросит. Одна она у нас осталась.

— Так ты же вроде пехота? — усомнился Шилин.

— Да оно всё так. Вот, только, поставили нашу роту батарею прикрывать. А людей в роте — меньше половины, чем должно быть. После боя из наших командиров вообще никого не осталось. Так, теперь товарищ капитан нами и командует. Его батарея тоже под танки попала. Артиллеристы говорили, что их с пушками из училища забрали. Вот, сейчас, одна полковушка и осталась. Наверное, потому он и не разрешает ее бросать.

— А снаряды то к ней хоть есть? — задал важный для себя вопрос Чекунов.

— Есть, как не быть. Мало только. Возле реки, правда, еще пару ящиков нашли.

— А как же вы через реку перебрались? — включилась в расспросы и Фира, оправившись наконец от смущения, в которое ее вогнали слова Масленикова.

— Тоже товарищ капитан придумал, — согласно кивнул головой, со слишком большой пилоткой, Иван. — Мы реку ночью, с винтовками переплыли. Пушку потом канатом по дну перетащили. А снаряды, на маленьком плотике, тем же канатом переволокли. И "Максима" так же перебросили.

— А как же немцы? — не оставляла свои расспросы Дольская.

— А что немцы? — пожал плечами Иван. — Они на бродах сидели. А мы по краю омута прошли. Тихонько, тихонько — потом через дорогу, шмыг — и ищите ветра в поле… Сюда, вот, дошли. Денек передохнем. А завтра ночью перейдем эту дорогу и дальше двинем. К своим…

— А если немцы на дороге засаду устроили? — Чекунов, не отводил взгляда от огня. Казалось вопрос, он задал просто так, особо не интересуясь ответом. Филиппов не обратил на это внимания.

— Все равно пробьемся. Товарищ капитан свое дело знает. У нас есть два пулемета, пушка. А теперь и ваш тягач. Чем не танк?

— У меня на прицепе раненые, — поднял голову Семен. — Если под обстрел попадем, они даже вылезти не смогут. Нельзя нам в бой ввязываться. Нужно по-тихому проскочить. Лучше всего — прямо сейчас. Пока темно, пока не ждут…

Иван почесал затылок:

— Видишь, какое дело, Семен. Командир наш не зря привал объявил. У нас люди уже на ходу падать стали. Вот, хорошо, что картошку нашли. А то уже ремень некуда затягивать стало — живот со спиной слипся. Нам бы хоть денек передохнуть…

— Да ведь завтра немцы пулями могут накормить! Нас самолет-разведчик засек. Сейчас доложит по команде, днем уже засаду посадят! — Чекунов пытался как то объяснить, то, что он сам слишком хорошо знал. Опять в памяти всплыл свет фар, полосующий темноту леса. Пытающийся найти, застигнуть мечущиеся между стволов фигурки.

— Поставят пару пулеметов и причешут! Еще и прожектором подсветят. Они же не дураки. Прицеп — цель видная, не спрятать, не замаскировать. Раненые могут погибнуть!

— Прекратить панику! — прогремел вдруг голос из темноты. Широким шагом к костру подошел капитан Анохин. В отсветах огня блеснули артиллерийские эмблемы на петлицах. — Что вы себе позволяете красноармеец? Вас, что, немецкое командование сведениями снабжает? Отставить эти разговорчики! А Вы, товарищ капитан, почему не пресекаете?

Маслеников поднялся на ноги, одернул реглан:

— Простите, не вижу, с кем разговариваю. Представьтесь, пожалуйста.

Анохин недоуменно глянул в лицо летчика.

— Он не видит, — быстрым шепотом произнесла Фира. И это как то поубавило агрессивность капитана. Замявшись, он прокашлялся в кулак и козырнув, представился:

— Капитан Анохин, командир сводной батареи артиллерийских курсов подготовки командного состава.

На голове летчика не было ни фуражки, ни пилотки, поэтому он просто произнес:

— Капитан Маслеников, Н-ский легкобомбардировочный полк. Красноармеец говорит правду. Нас действительно облетел немецкий самолет. Я звук их моторов хорошо знаю.

— И что? Они тут постоянно летают. Ищут нас. Так хрен им в зубы. Не найдут!

— Не считай противника глупее себя, капитан. — шрамы на лице Масленикова начали наливаться кровью. — Ты за людей отвечаешь. И за здоровых, и за раненых.

— Да, отвечаю. И с меня спросят. Там, у наших. А здесь я паники не допущу.

И, развернувшись на каблуках, Анохин скрылся в темноте. Извиняющеся глянув на всех, следом ушел и Филиппов.

Еще немного посидев, стали расходиться. Уковылял к фургону Маслеников, в сопровождении Фиры и Андрея. А Чекунов остался сидеть возле костра, наедине со своими мыслями. С тяжелыми мыслями…

Чугунными шарами они катались в гулкой голове, сталкиваясь и разлетаясь в разные стороны. "Что делать?" Извечный русский вопрос. И вечное отсутствие ответа…

Завтра вечером отряд капитана Анохина, вместе с группой Сивакова, должен пересечь шоссе. Каков шанс, что он попадет в засаду?

Насколько помнил Семен, в прошлый раз они попали под обстрел, как только выбрались на шоссе. Но тогда в группе был всего десяток окруженцев, вооруженных одними винтовками. С отрядом Анохина они не встретились. И был ли вообще этот отряд поблизости?

Конечно, возможно, что причиной той перестрелки и стал завязавшийся бой между отрядом Анохина и немцами. А группа, с которой шел Чекунов, просто оказалась в неудачном месте и в неудачное время. Ведь, насколько помнил Семен, они не заходили ни в какую сторожку, а шли все время лесом. Да и если верить карте Масленикова, шоссе они тогда переходили восточнее нынешнего местоположения.

Или же, перестрелка случилась только с группой Семена, а отряд капитана проскочил незамеченным?

А если Семен сейчас здесь, то где находятся его товарищи, с которыми он шел тогда? Возможно, как раз сейчас они двигаются лесом в сторону дороги? И повторится ли их столкновение с немцами завтра вечером?

Вопросы, вопросы, вопросы…

Если немцы действительно готовят засаду, то лучшим способом ее избежать, стало бы пересечение шоссе уже сегодня ночью. Но чтобы это сделать, необходимо убедить в своей правоте капитана Анохина. А как это сделать? Подойти и сказать: "Разрешите доложить, я старшина Чекунов из будущего! Знаю, что немцы засаду готовят!" Так ведь время военное, и капитану не до шуток… А по другому объяснить свое знание — не получится.

Пойти к Сивакову и попросить, чтобы он придумал для капитана какую ни будь причину поубедительнее, требующую вывоза раненых прямо сейчас? Уже лучше, но все равно… Даже если Борис Алексеевич и поверит (есть надежда, что после пересечения реки, он не посчитает слова красноармейца Чекунова пустым трепом), все равно приказ может отдать только Анохин.

А он этого не сделает. Нет, Семен ни в чем не обвинял артиллериста. Капитан Анохин — правильный командир. И на нем лежит большая ответственность за своих подчиненных. Сейчас он только-только собрал свое подразделение, и наибольшей опасностью считает потерю управления отрядом. И из-за этого, считает недопустимым дробление группы. Но, одновременно, это его преимущество. Потому что, пока есть единый отряд с командиром — это какая-никакая, но боевая сила. А не разрозненная толпа окруженцев, где каждый сам за себя.

Чекунов посмотрел на язычки огня, пробивающиеся из-под серой золы. Усмехнулся и подкинул в костер несколько сухих веток. Сучки затрещали, разгораясь, и колеблющийся свет пламени озарил лицо красноармейца.

"Вот так вот, боец Чекунов. Есть командир, есть и подчиненные, да только решение придется принимать тебе самому. И отвечать за последствия, тоже. Ведь ты уже принял на себя ответственность, когда вывез раненых через реку…

Значит, говоришь: "Приказано — спасти"? Ну, так ведь, приказ никто не отменял…

И значит что? Значит, придется просто делать то, что должен…"

Лагерь возле лесной сторожки начал просыпаться ранним утром. Негромкие голоса, треск сучьев, подкидываемых в раздуваемые костры, лязганье котелков и снаряжения… Обычный звуковой фон, сопровождающий жизнь армейского подразделения.

Семен открыл глаза. Прямо перед лицом топорщилась еловая ветка. Покрутив головой, Чекунов понял, что вчера он заснул прямо возле костра, на куче наваленного лапника. Поднялся, кое-как отряхнул от золы шинель. Посмотрел на свои испачканные в смоле и песке ладони, и отправился к колодцу умываться.

Возле колодезного сруба уже толпился народ. Несмотря на прохладное утро, иные разделись до пояса и мылись стылой водой. Последовав их примеру, Семен скинул шинель и пропотевшую гимнастерку с нательной рубахой. Окатился, зачерпывая воду самодельным ковшом. С наслаждением растер тело, заранее припасенной грубой холстиной. Вокруг гомонили бойцы, о чем-то спорили, делились нехитрыми банными принадлежностями, шутя, плескали друг в друга водой. Наверное, на самом деле человеку для счастья необходимо очень мало… Вот только и счастье может быть недолгим…

Позавтракав, тем, что имелось в наличии, Семен вернулся к машине. Обошел тягач по кругу, попинал катки, проверил натяжение гусениц. Затем решительно поднял капоты двигательного отсека. Перед намечающимся походом требовалось убедиться в исправности техники.

Выворачивая и прочищая свечи, сливая грязь с отстойника карбюратора, проверяя затяжку хомутов, Семен не переставал размышлять. Привычные к металлу руки выполняли работу автоматически, короткими уверенными движениями готовя бронированный тягач к бою.

Да, к бою. Теперь Чекунов был в этом уверен. А если и ошибался, то пусть этот вариант будет приятной неожиданностью. Как говорится, надейся на лучшее, но готовься к худшему…

Привычные запахи бензина и масла, успокаивали старого водителя. И уже мгновениями Семену казалось, что он снова в колхозной мастерской, готовит к выезду в поле свой трактор. ДТ-54 "Казахстан" — был такой же небольшой гусеничной машиной, как и "Комсомолец". Вот только поля в которых они работают — разные… И чтобы трактор смог пройти по весенней пашне, сначала неказистый броневичок должен выполнить свою военную работу.

С точки зрения Чекунова, чтобы избежать немецкой засады, необходимо провести тщательную разведку. Наверняка, капитан так и сделает. Вот только, ночью вряд ли удастся много увидеть. Вот если бы заранее выслать дозоры влево и вправо по шоссе… Только нет в наличии опытной разведгруппы. Отряд пойдет единой массой, разведку вышлют только перед самым шоссе. Значит, необходимо чтобы в состав этой разведки включили и Семена. И у него уже были соображения как этого добиться.

А дальше, если засады не обнаружится, то была у Чекунова мысль, послать тягач вперед. С тем, чтобы он быстро перескочил шоссе и ушел поглубже в лес, прежде чем начнется (ну, если начнется) заваруха. И на этот счет у него были кое-какие соображения.

Через час к машине подошел Шилин, закончивший помогать военфельдшеру и санитаркам. И тут же был отправлен к капитану Анохину с просьбой выделить хотя бы немного винтовочных патронов для пулемета. Вообще, Чекунов не особо рассчитывал, что командир согласится поделиться боеприпасами. Однако Андрей быстро вернулся и принес пару сотен патронов в бумажных упаковках. Этого хватило, чтобы снарядить еще два диска к ДТ, да еще и к винтовкам осталось. Пока "забивали" патроны в диски, прибежал Филиппов:

— Меня командир прислал. Он приказал, чтобы вы пушку к тягачу прицепили.

Семен поднял голову от снаряжаемого магазина:

— Вот что, красноармеец Филиппов, ты знаешь кто там у пушкарей старший? Передай ему, пусть подкатывают пушку сюда. Будем думать, как ее к машине зацепить. Топлива у меня мало, чтобы по полянке кататься. Понял?

Боец кивнул и убежал.

Спустя некоторое время на противоположной стороне поляны затрещали кусты, и на чистое место выкатилась небольшая зеленая пушка, со всех сторон облепленная бойцами. Высокие железные колеса с монолитными резиновыми шинами придавали ей карикатурный вид детской игрушки. Но, судя по пыхтению красноармейцев и нецензурным междометиям, вес у нее был совсем не игрушечный. Однако, подталкиваемая своей командой, она довольно ходко покатилась по поляне, подпрыгивая на травянистых кочках.

Докатив орудие до места стоянки тягача, артиллеристы развернули его стрелой лафета вперед и опустили сошник на землю. Пока двое бойцов подтаскивали узкие ящички со снарядами, остальной расчет, отдуваясь, отряхивал руки и вытирал вспотевшие лбы.

Семен подошел ближе к орудию. Да, это была обычная 76-мм "полковушка" образца 1927 года. Кургузый ствол, торчащий в прорези поклеванного пулями орудийного щита, цельный лафет без раздвижных станин. Верный друг пехотинца, что движется вместе бойцами в атакующих цепях, давя фугасами оживающие вражеские пулеметы, или шрапнелью охлаждая напор контратакующих.

Боец с сержантскими треугольниками в петлицах чистой тряпицей стирал брызги грязи с затвора орудия. Другой, с широченными плечами, аккуратно укладывал снарядные лотки, отобрав их у подносчиков.

Чекунов кашлянул, привлекая внимание. Сержант обернулся и оказался усатым мужиком лет тридцати:

— А, боец. Ты штоль, шофером будешь?

— Я, товарищ сержант, — встал чуть прямее Семен. — Водитель тягача красноармеец Чекунов.

— Вот ты то мне и нужен. Капитан Анохин приказал мне прицепить пушку к твоему тягачу. Сказал, что дальше ты нас повезешь. А то мы уже замаялись оцю железяку на своем горбу переть, — сержант ухмыльнулся в прокуренные усы

— Хорошо, товарищ сержант. Тогда, цепляем.

За полчаса, при помощи проволоки, запасного гусеничного пальца и какой-то матери, "полковушка" была надежно пришвартована к прицепу. Основная трудность была в том, что прицеп не имел сзади буксирного крюка. Однако, справились. И даже, удалось сделать так, чтобы пушку можно было быстро отцепить.

Привлеченные шумом, из фургона появились Анастасия и Фира. Подошел откуда-то со стороны и Сиваков. Появление женщин вызвало вполне ожидаемый всплеск оживления в мужской компании.

Чекунов переливал в бак тягача остатки бензина из бочки и боковым зрением наблюдал за происходящим. Солнце уже перевалило за полдень. Было по-летнему тепло, и только облетающие с деревьев желтые листья, говорили о начавшейся осени. Красноармейцы расположились поодаль от прицепа, чтобы не беспокоить раненых и наперебой старались привлечь внимание девушек. Впрочем, если Фира отчаянно краснела, отбиваясь от шуточек и подколок, то Анастасия Ивановна оставалась внешне совершенно равнодушной. Она затеяла на краю поляны постирушку, и веревка, натянутая между двух кольев быстро украсилась гирляндами сохнущих бинтов. Белые полосы трепыхались на ветру, и все казалось таким мирным…

Если только не знать, что через несколько часов ночная темнота может расцветиться вспышками выстрелов. И возможно, что кто-то из сидящих на поляне видит это голубое небо в последний раз.

Чекунову не раз приходила в голову мысль, о том сколь легко люди иногда относятся к таким вещам, как возможность просто жить, не опасаясь ежесекундной смерти. Наверное, только воин, прошедший через кошмар боев и сражений, может понять насколько драгоценным может быть каждое мгновение жизни. Вспоминая себя, только вернувшегося из армии старшину, которому еще снились ночами немецкие атаки, он помнил, как бывало, застывал посреди поля, удивляясь что не слышны выстрелы и не взметается ввысь земля поднятая снарядными разрывами. А лесной ветер не несет удушливый запах сгоревшего тротила. Потом, с годами, это ощущение постепенно размывалось, терялось. Уходило вдаль, забиваемое насущными заботами. Но вот здесь и сейчас, глядя на отдыхающих красноармейцев, ему снова подумалось, как много времени там, в будущем, люди тратили на гонку за призрачными целями, за какими-то непонятно зачем нужными материальными благами, которые теряли всякую ценность, как только их удавалось достичь. И все это, вместо того, чтобы просто жить. Наверное, слишком разной является цена жизни для солдата, и для того, кто никогда не слышал свиста пуль над головой…

К вечеру "Комсомолец" был полностью подготовлен к совершению марша. Семен проверил каждый болтик, до которого смог дотянуться, и теперь был уверен — машина не подведет. Фары тягача украсились самодельными маскировочными колпаками с прорезанными щелями. У запасливого Андрея, в кармане гимнастерки обнаружилась пара запасных лампочек и теперь у машины светило то, что и должно было светить.

А еще удалось уговорить Сивакова, чтобы на время пересечения дороги, раненые были уложены на нижний ряд нар. Чекунов объяснил это желанием избежать падений людей при движении по бездорожью. Непроизвольно поглаживая забинтованную руку, военфельдшер поспешил согласиться с красноармейцем.

И мешки с наиболее тяжелыми и плотными припасами оказались разложены вдоль бортов прицепа, создавая дополнительную защиту для лежащих внизу. Эту идею Семен подкинул Шилину, ссылаясь на необходимость уменьшить раскачку прицепа. Еще пара ящиков с боеприпасами к пушке оказались пришвартованными к лафету пушки и при необходимости должны были дать возможность расчету открыть огонь в любую секунду. Впрочем, на такую возможность Чекунов не слишком рассчитывал. Ведь орудийный расчет — это хорошо сыгранная команда, где каждый должен знать свое место и свои обязанности. И если в усатом сержанте был виден кадровый боец, то остальные из расчета явно были набраны из пехотинцев, чтобы восполнить убыль после боев. На свои артиллерийские навыки Семен тоже не слишком надеялся. Все же его основными обязанностями была транспортировка пушек, а не стрельба из них. Хотя, за какую ручку нужно дернуть, чтобы открыть поршневой затвор "полковушки" он знал.

Осторожными намеками, дабы не вызвать раздражение капитана Анохина, Чекунов как мог, обрисовал расчету пушки что может случиться при пересечении шоссе. И что нужно в этом случае делать. Сержант, конечно, косился на чересчур умного шофера, и пару раз перебил рассказ своими возражениями, но в целом принял план благосклонно.

Ну и самым маленьким пунктом подготовки оказался запор предохранителя винтовки АВС-36, безжалостно свернутый Семеном при помощи подручного инструмента. Теперь винтовка полностью оправдывала букву "А" в своем названии, став действительно автоматической, а не самозарядной. Сорок пять патронов 7,62в54R ждали своей очереди в трех запасных магазинах. Четвертый, был аккуратно защелкнут в приемнике винтовки. Сама, же, винтовка, вместе с выменянными у пехотинцев, на бензин для заправки зажигалок, парой гранат, была надежно закреплена снаружи тягача. Ведь вести машину сам, через шоссе, Семен отнюдь не планировал. Но другим об этом знать было не нужно.

Прокручивая в голове такие мысли, красноармеец Чекунов стоял в общем строю, перед которым прохаживался капитан Анохин, ставя боевую задачу по преодолению дороги во вражеском тылу. Ненужные слова легко пролетали мимо сознания Семена: "…выдвинуться…… походной колонной…… преодолеть…… соблюдая осторожность…

Чтобы не мешать идущей пехоте, Семену пришлось возглавить колонну окруженцев. Впереди "Комсомольца" шел только капитан Анохин, не доверивший эту роль никому. Тягач пришлось вести на малой скорости, но все равно людской строй растягивался, и приходилось постоянно останавливаться, чтобы подождать отстающих. Двигатель при этом продолжал работать на холостых оборотах, и на Чекунова давила мысль о вылетающем в выхлопную трубу драгоценном топливе.

Глядя на мерно шагающего в тусклом свете фар, прикрытых светомаскировочными колпаками, артиллериста — Семен не переставал поражаться силе воли и выносливости этого человека. Пока днем народ отдыхал, капитан мотался по лагерю как наскипидаренный. Его резкий голос раздавался то с одной, то с другой стороны. Как опытному солдату, Чекунову было понятно, что весь отряд держится только на железном характере своего командира. Видно было, как он постоянно подгонял и направлял своих людей, желая как можно лучше подготовить бойцов к ночному маршу. А еще было видно, насколько неопытными и "зелеными" были многие красноармейцы. Конечно, спустя некоторое время они многому научатся, приобретут навыки и умения свойственные бывалым фронтовикам. Если только… Если доживут…

Когда до шоссе осталось около километра, капитан Анохин остановил колонну. Пехотинцы тут же рассредоточились вдоль дороги, пользуясь подвернувшейся возможностью дать отдых натруженным ногам. Хоть пройденное расстояние и было небольшим, но движение в потемках создавало изрядные трудности: узкая просека, прорезанная колеями, лезущие под ноги сучки и кочки, тяжелый "сидор" за плечами, винтовка на плече. Да еще и идущий рядом сосед, с которым время от времени сцепляешься подсумками или ружейным ремнем. Даже, несмотря на то, что имевшийся в наличии станковый пулемет удалось погрузить в прицеп, навешано на каждого бойца было немало.

Увидев отмашку командира, Семен заглушил двигатель, погасил фары и вылез из рубки, попутно пихнув задремавшего на соседнем сиденье Шилина. Филиппову, же, подремать в душном тепле броневой коробки не удалось. Он был посажен на скамью снаружи машины со строгим приказом — внимательно наблюдать за состоянием ходовой части. Чекунов принял все меры, чтобы не допустить случайного "разувания" машины, ибо дальнейший ремонт мог занять слишком много времени.

Обойдя тягач, к Анохину подошли сержант-артиллерист и еще один, незнакомый Семену, младший сержант-пехотинец. Подошел поближе и Чекунов. В руках капитана зажегся тусклым светом электрический фонарик, осветив лист карты:

— Итак, до шоссе осталось меньше километра, — капитан внимательно посмотрел в лица присутствующих, желая убедиться, что все поняли его слова. — Необходимо послать вперед бойцов, чтобы они проверили подходы к дороге.

Взгляд капитана обратился на младшего сержанта:

— Отберешь трех человек. Задача — пройти до шоссе. Если все тихо — двое останутся наблюдать, один вернется сюда. Если на дороге немцы — отойти назад, стараясь не привлекать внимания и, тем более, не ввязываясь в бой. Все ясно?

Пехотинец молча кивнул.

— Еще, вот что, — поводил пальцем по карте капитан. — Пусть пулеметчики снимают свой "Максим" с прицепа, и готовят к бою.

— Теперь ты, — взгляд Анохина обратился на артиллериста. — Собирай свой расчет. Поедете на тягаче. Будь готов к тому, что придется отцеплять пушку и открывать огонь.

— Знаю! — капитан мотнул головой, отметая возможные возражения сержанта. — Я знаю сколько осталось снарядов. Но мы их для того и несли.

Дальнейших возражений не последовало.

— Тогда — выполнять!

Семен вдохнул прохладный воздух и сделал шаг вперед:

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

Анохин недоуменно глянул в его сторону:

— Слушаю, товарищ боец…

— Товарищ капитан, разрешите, я вместе с разведкой к шоссе схожу?

Капитан поморщился, и Семен, опасаясь что его сейчас перебьют, тем не менее старался говорить уверенно и весомо:

— Товарищ капитан, мне нужно дорогу своими глазами посмотреть, ногами пощупать. Темно ведь. Кто его знает, как там проехать лучше? Я же водитель, мне сразу будет видно, где тягач пройдет — а где, сядет.

Анохин посмотрел в сторону тягача, темной массой застывшего на просеке:

— А если случится что? Кто машину поведет?

— Да вон Шилин и поведет, он умеет, — максимально убедительным голосом постарался произнести Семен, одновременно делая жест в сторону стоявшего возле машины Андрея.

Подумав и найдя аргументы Чекунова убедительными, капитан кивнул пехотинцу:

— Хорошо. Тогда пошлешь двоих. Вот, вместе с ним. Оружие есть? — обратился он уже к Семену.

— Так точно, есть товарищ капитан. И патроны, тоже есть.

— Тогда — вперед, — не стал тянуть резину Анохин.

Быстро забрав с тягача свой "автомат", АВС-36 то есть, Чекунов проверил как лежат в подсумках запасные магазины, сунул в противогазную сумку гранаты. Конечно, РГД-33 можно было положить и в карман шинели, но вот противотанковая РПГ-41, туда бы не влезла точно. А сам противогаз Семен без всякого сожаления выбросил в кусты. Благо капитан Анохин был в стороне, и не видел этого надругательства над казенным имуществом. Перемотал обмотки потуже, поправил пилотку, а тут и два пехотинца подошли. И одним из них оказался Иван Филиппов. Как видно, его командир решил, что раз Иван отдыхал, катаясь на тягаче, то теперь пусть и разомнется.

Вскинул винтовку на плечо, хлопнул по плечу Шилина:

— Давай, Андрюха. Остаешься вместо меня. Если что — береги раненых и машину.

Повернулся и двинулся к ожидающим его красноармейцам. Андрей молча глядел ему вслед. От фургона незаметно подошли Сиваков, Фира и Анастасия Ивановна.

— Куда это он? — спросила Фира, недоуменно оглядываясь на Шилина.

— На разведку вызвался, — отозвался Андрей. — Пошли к дороге подходы проверить.

— А как же мы? — этот вопрос волновал Дольскую больше всего. Хоть и находился Чекунов с ними всего несколько дней, однако как-то незаметно все привыкли, что Семен всегда рядом. И у него можно в любое время попросить совета или помощи, и он не откажет. Хоть и ворча, как старик, но сделает, выручит…

— Он вернется, — нарушила неловкую тишину Анастасия. — Обязательно.

Над штыками равномерно качается звездное осеннее небо. Кажется, что сейчас тонкое острие зацепит светящуюся точку, и звезда покатится вниз, с тонким льдистым звоном. Наверное, так бы описал картину какой ни будь писатель. Вот только в коротенькой цепочке, двигающейся по ночному лесу, таковых нет. Да и штыки трехлинеек надеты на ствол острием вниз, дабы не цепляться за ветки. А автомат Семена и вовсе штыка не имеет. Видать прежний хозяин с собой забрал.

И мысли у хозяина АВС совсем даже не романтичные. Не нравится Чекунову такая погода. Лучше бы туман, облачность, да еще и мелкий противный дождичек, затекающий за воротник. Чтобы ни одна немецкая сволочь из-под крыши и носа высунуть не посмела.

А еще на Семена все больше накатывает ощущение нереальности происходящего. Казалось бы, уже не первый день находится он в этом времени. Но вот только сейчас догнало Лексеича странное чувство. Кажется, ему, будто стоит сделать еще шаг-другой и исчезнут спины в серых шинелях, что двигаются впереди него. Растворятся в ночном мраке, как призраки. Как могут шагать с ним вместе люди, оставшиеся там, за гранью прожитых лет? Живущие, разве что в его воспоминаниях, в те редкие моменты — когда что-то всколыхивало память старого водителя.

Шаг, еще шаг. Вот-вот, сомкнется тьма, и он снова окажется он за рулем ЗиСа, что стоит в строю других киношных машин, дожидаясь своей очереди на участие в съемках…

Однако все также размеренно двигаются впереди фигуры в шинелях перетянутых ремнями с подсумками. Острый запах пота, доносимый ветерком, убеждает Семена в реальности происходящего. Выругавшись про себя, Чекунов прибавляет шаг.

Видно, в предыдущие дни у него просто не было времени задуматься над происходящим. Взявшись за эвакуацию раненых, он постоянно что-то делал, постоянно был загружен какими-то проблемами. И вот только сейчас — накатило… Или это была просто слабость, вызванная слишком большим грузом ответственности за жизнь раненых, Сивакова, санитарок, Андрея? Как, наверное, было бы хорошо, снова оказаться в своем времени и ни о чем не беспокоиться. Просто существовать, и все.

Вот только, как жить, зная что струсил, что не справился? Пусть и осталось там жизни то, всего ничего. Но каждый прожитый день может стать адом, если совесть будет напоминать, какой ценой куплены эти часы и минуты…

Впереди идущий Филиппов неожиданно остановился, и задумавшийся Семен практически уткнулся ему в спину. Старший группы, такой же молодой парень, как и все, обернулся к ним и тихо прошептал:

— Кажись, дорога рядом. Ну, что, подползем еще ближе?

Уверенности в его голосе не было ни на грамм. Семен, отодвинув плечом Ивана Филиппова, шагнул вперед:

— Мужики, давайте на край того прогала в лесу выйдем. Оттуда дорогу уже видно будет. Вы там заляжете, а я кустами попробую еще ближе подойти.

Боец обрадовано закивал, и тут же двинулся в сторону полянки. Аккуратно, стараясь не хрустеть сухим будыльником, выдвинулись на край леска. Красноармейцы залегли под маленькой елкой, выставив в сторону дороги стволы винтовок. Насыпь была видна метрах в семидесяти от них. Собственно, это только так говорится, что видна. На самом деле просматривается только серая полоска щебеночной отсыпки на проезжей части. Луны на небе нет, и бледного света звезд хватает только на то, чтобы отличать светлые предметы от темных. Но это и к лучшему.

Лежали так минут пять. Все тихо, только где-то кричит ночная птица. Никакого движения на дороге не наблюдается. Как помнит Чекунов, по карте — влево, в трех километрах, будет деревня Ядрица. Вправо — километра полтора — мост через реку и другая деревня. Наверняка, немецкие части есть в обеих деревнях. Опять же, мост без охраны не оставят. Это ясно. А вот ждут ли их здесь? Пока они шли по лесу, забрали в сторону от дороги, где остался отряд. Теоретически, если немцы и оставили засаду, то там — на перекрестке грунтовки и шоссе. Они привыкли, что люди, а тем более техника — обычно двигаются там, где есть хоть какая-то тропа. Но с этим можно и поспорить, если лес редкий, машина гусеничная, а водитель опытный.

Семен начинает осторожно пятиться назад. На немой вопрос в глазах обернувшегося Ивана, отвечает шепотом:

— Обойду поляну кругом. А вы наблюдайте отсюда.

Иван кивает и снова поворачивается к насыпи. В темноте поблескивает отраженным светом звезд рукоятка затвора его винтовки.

Казалось бы, пустяковое дело, пройти полсотни метров. Но не ночью, в лесу, и стараясь при этом не хрустнуть веткой. Пригнувшись и мягко ступая на всю ступню, Семен крался к дороге, лавируя между отдельных кустов. Нервы были напряжены до предела. Шум своего дыхания и шорох веток об шинель казался оглушительным. Да и еще сердце бухало так, что казалось, готово было вырваться из груди. Боялся ли Чекунов? Да, боялся. Отвык он за столько лет мирной жизни от боевого напряжения. От фронтовой тишины, готовой каждую секунду быть разорванной хлестким выстрелом. А еще он боялся за тех, кто ждал его возвращения там, в фургоне. И именно этот страх гнал Семена вперед.

Двигаясь на четвереньках, боец добрался до придорожной канавы. Это укрытие встретило его высокой травой, под ногами тут же захлюпало. Не обращая внимания на такие мелочи, как мокрые ботинки и шаровары, Чекунов выбрался на край насыпи и замер, настороженно вслушиваясь в звуки ночного леса. Только легкий шум ветра в кронах деревьев нарушал безмолвие ночного леса. Нигде не светилось ни огонька. Разве что, звездная россыпь осеннего неба безучастно расстилалась над головой красноармейца.

Серая, в темноте, шоссейка уходила влево и вправо, постепенно сливаясь с окружающим мраком придорожного леса. А вот, впереди, за несколькими метрами гравийной полосы, манила обещанием защиты лесная опушка. Сейчас она еще близко подходила к дороге. Это потом, немцы, опасаясь партизан, станут вырубать лес вдоль своих путей подвоза на несколько метров вглубь.

Лежа на откосе кювета, Семен осторожно провел ладонью свободной руки по краю гравийной отсыпки шоссе. Мелкие камушки, тихо скрежеща, процарапали мозолистую ладонь бойца. "Шуметь будет. Осторожнее надо". Оглянулся назад, на то место где остались вести наблюдение его товарищи. Понятное дело, ничего не увидел. Вдохнул, выдохнул и, покрепче упершись ногой в откос, бросил послушное тело вперед. В четыре длинных шага Чекунов пересек шоссе и скатился в противоположный кювет. И здесь его, также, встретила с распростертыми объятьями лужа на дне. Держа в руках винтовку со снятым предохранителем, Семен завалился набок, на сухой откос и замер.

Ничего не изменилось. Не раздались лающие команды, не расцветили тьму вспышки выстрелов, не громыхнул гранатный разрыв. Все также шумел листьями ночной ветерок. Вот только теперь Чекунов был уже на другой стороне дороги. И ничего не мешало ему уйти вглубь лесного массива, так чтобы надежная толща древесных стволов отделила его от опасной полосы шоссе. Почти ничего…

Неловко повозившись, Семен перекатился на живот. Полные винтовочные подсумки неприятно уперлись в брюхо. "Странно, а ведь на той стороне дороги, это как-то и не замечалось" — отстраненно подумал красноармеец. В этой позе он пролежал еще минут десять, пока успокоилось дыхание, и появилась возможность спокойно обдумать сложившееся положение:

"Что дальше? Засады нет? Или немец попался шибко умный, и не хочет выдавать себя из-за одного человека? Или, не заметили?" — вопросов то много, а ответов нет. Осмотревшись по сторонам, Чекунов не заметил ничего подозрительного. Кюветы неглубокие, тягач с прицепом должен пройти. Да и лес здесь реденький, тоже не помешает.

Так что, считаем, что путь открыт? Тогда, осталось только убедить Анохина, чтобы он повел отряд через лес, сделав крюк. Ведь прямо — не всегда означает ближе.

Снова выбравшись на насыпь, Семен еще раз взглянул на опушку леса. Казалось бы, всего на несколько десятков метров ближе к линии фронта, чем та, противоположная. Но насколько она кажется заманчивее. Вот только нельзя. И, уже не раздумывая, Чекунов метнулся обратно. Туда, где его ждали те, кому он был нужен.

— …Товарищ капитан, я видел, можно пройти по лесу напрямую. Кюветы возле дороги неглубокие, тягач с прицепом их перевалит…

Чекунов стоял навытяжку перед капитаном Анохиным и уже в третий раз повторял свои доводы. Видно было, что артиллерист уже сомневается в правоте своего решения, двигаться по грунтовке, но не хватало какого-то последнего, решающего доказательства.

— К тому же, — пошел с последнего козыря Семен, — правее нас река и на пересечении ее с шоссе есть мост. А уж его немцы будут охранять точно, — поэтому, чем дальше мы уйдем в сторону, тем больше шансов, что "гансы" нас не услышат.

— Так, стоп. А ты откуда про мост знаешь? — подозрительно глянул Анохин.

Семен мысленно выругался. Этого вопроса он надеялся избежать. Но по-другому объяснить свое желание двигаться лесом уже не получалось. Приходилось признаваться:

— Мост нанесен на карту, которую мне передал капитан Маслеников.

— Та-ак, — глаза Анохина нехорошо сощурились, — красноармеец Чекунов немедленно сдайте секретный документ.

— Это карта капитана Масленикова, — сделал последнюю попытку выкрутиться Семен.

— Это приказ, — в голосе артиллерист явственно лязгнул металл. — Выполняйте, с Маслениковым я сам поговорю.

Направляясь к тягачу, Чекунов попытался осознать результаты разговора с командиром. С одной стороны, вроде бы удалось убедить Анохина в своей правоте. С другой стороны — карту он потерял. И теперь можно будет полагаться только на свою память. Что ж, остается надеяться что она не подведет. До старческого склероза Семке еще долго…

Перегнувшись в открытый рубочный люк, Чекунов толкнул, успешно заснувшего Шилина.

— А, что? — спросонья, не сразу включился в ситуацию тот.

— Просыпайся, давай. Поедем сейчас.

— Чего? А, понял, — Андрей заворочался на сиденье, пытаясь расшевелить затекшее тело.

— Давай, давай — некогда потягиваться. Вон, там за спинкой водительского сиденья планшет лежит. Передай его мне. А сам пересаживайся на водительское место, поведешь машину.

— Как "поведешь"? — с Андрея разом слетел весь сон. — Семка, да я ночью эту танкетку не водил ни разу. Дорогу же в темноте через лючок не видно ни хрена.

— А зачем тебе дорога? — вроде как удивился Семен. — Пойдем напрямую, через лес.

Приняв из рук Шилина обмотанный ремнем портупеи планшет, Чекунов спрыгнул с машины и растворился в темноте. Андрей остался сидеть с задумчивым видом.

Артиллериста Семен обнаружил на том же месте. Протянул планшет:

— Вот, товарищ капитан.

Анохин молча взял предмет спора. Глянул на Чекунова который и не думал уходить:

— Что еще, товарищ красноармеец?

— Извините, товарищ капитан. Не могли бы вы дать мне ваш фонарик? Фары тягача включать возле шоссе опасно. Придется водителю двигаться по командам впереди идущего.

— Значит, ты уже за командира решил, как будешь двигаться? — в темноте лица капитана не было видно, но Семен, казалось, кожей почувствовал изучающий взгляд. И не отвел глаза:

— Нужно обойти перекресток. Потому что это правильно. И еще…

Речь красноармейца была прервана тычком железной коробки в руки:

— Бери фонарь. Кто поведет тягач?

Смешавшись, Чекунов все же быстро ответил:

— Шилин.

— А почему не сам?

— Я уже ходил к шоссе, и смогу показать, где лучше двигаться. И знаю где остались ждать другие разведчики.

— Тогда — к машине. Тронетесь по команде. Пойдешь рядом со мной. Расчет пушки поедет на тягаче. Предупреди остальных. Да, и еще — сейчас я пришлю вам стрелка на курсовой пулемет. Всё, вперед.

И капитан повернулся к подходящим пехотинцам, разом потеряв интерес к Чекунову.

Санитарка Анастасия Ивановна Данилова

Ночь, тишина. Как будто и нет войны. Но так, кажется, только пока не откроешь глаза. Не хочу открывать… Пусть будет так: темно и тихо. Не могу видеть боль вокруг себя. Господи, сколько еще продлится эта война? Почему нельзя было жить в мире? Почему?!

Тишина такая, что прислушавшись можно расслышать тиканье часов в кармане Бориса Алексеевича. Но война все равно рядом. И в воздухе разлито напряжение. Такое, что все пассажиры фургона, казалось, затаили дыхание. Впереди еще одна дорога, которую нужно пересечь. Такая же, как та, что преодолели два дня назад.

Теперь мы не одни, нас стало больше. Но почему, же так беспокоится Семен? Ведь я же вижу, как он смотрит на нас всех. Что-то его гнетет, давит. Что-то такое, о чем он не может, не имеет права говорить.

Каждый раз, как речь заходит о дальнейшем движении, Семен замыкается, уходит внутрь себя. И лицо у него делается такое… Как будто он старше всех нас, как будто знает наперед…

Неужели, он видит какую-то угрозу для всех нас? Тогда почему не говорит?

Нет, наверное, это все только бабские домыслы. Ну с чего я взяла, что Семену что-то известно? Да он в таком же положении, что и мы… Вот только эта уверенность, с которой он принимает решения… Откуда она? Да оттуда!

Война людей наизнанку выворачивает. Кто-то ломается, а иные только крепче становятся. Вон, капитан Анохин — видела я похожих до войны: строевик, все по уставу. Наверняка, на курсах, своих артиллерийских, молодых учил да по струнке ходить заставлял. Но вот случилась война и воюет. Да, понятно, что он военный и к этому готовился. О другом я говорю. У военных все четко — есть те, кем ты командуешь, и есть те, кто командуют тобой. И по-другому нельзя, иначе не армия будет, а бардак.

Просто, когда вышестоящее командование исчезает, многие теряются, начинают метаться не в силах что-то решить. Как же, ведь нужно брать ответственность на себя…

Анохин не из таких. Раз полагается ему, как старшему по званию, принять командование на себя, значит так и будет. Все сделает, как в уставе прописано. Свои шпалы он не зря носит. И людей он не бросит, и технику будет тащить, пока сам не упадет.

А, вот, Семен… Он такой же красноармеец, как и другие бойцы. Но ведь спорит с капитаном, пытается что-то доказать. Почему так? Что им двигает? Сиваков, например, ушел в свое дело, его только раненые беспокоят. Ну, так, что взять с почти гражданского человека, хоть и в форме. Он же практически командование нашей группой Чекунову передал. Хоть и спрашивает Семен у военфельдшера, указаний и приказов, но это все так, по мелочам. А все серьезные решения этот мальчишка в красноармейской форме принимает сам, убеждая при этом и Бориса Алексеевича, и Андрея, да и меня с Фирой…

Неожиданно брезентовый полог откинулся, и в проеме показалась голова Чекунова. Он окинул взглядом внутренность фургона, зашевелившихся на своих местах раненых, сидящую возле борта Данилову, плохо различимых в глубине прицепа Сивакова и Фиру, и произнес:

— Приготовьтесь, сейчас поедем. Держитесь крепче, двинемся напрямую через лес, будет трясти. И вот еще что…

Чекунов внимательно посмотрел в глаза Анастасии Ивановны:

— Если начнется стрельба, ложитесь на пол прицепа. Не надо геройствовать.

— А как же раненые? — подала голос из глубины прицепа Фира.

За Семена ей ответил со второго яруса нар капитан Маслеников:

— Мы удержимся. Ведь так, мужики?

Никто не возразил ему. Только чей-то тяжелый вздох донесся сверху.

— Все равно, — продолжил летчик, — в плен я не хочу. Лучше так.

Виктор Иванович повозился на своем месте и до слуха всех явственно донесся щелчок взведенного курка пистолета.

Чекунов еще раз оглядел всех, медленно поворачивая голову, как будто стараясь запомнить… И, хоть выражение лица его было слабо различимо в полумраке, чувство надвигающейся беды полоснуло по сердцу санитарки. Этот человек что-то знал…

Полог с шорохом обрушился вниз, отсекая пассажиров фургона от окружающего мира. За брезентовой стенкой загудел мотор тягача…

По ночному лесу извиваясь и дергаясь, ползет длинное чудище. Вминая в мох стволы упавших деревьев, с треском проламываясь через кусты, оно спешит вперед. Там, среди леса, манит, дразнится неяркий огонек. И как змея, ощущающая тепло излучаемое жертвой, так и это лязгающее металлом существо всякий раз поворачивается своей плоской головой на приманчивый свет. Поворачивается, чтобы рывком преодолеть еще несколько метров. Догнать, настичь… Натужный рев и сизые клубы дыма сопровождают эту гонку. Причем, огонек настолько привлекает существо, что оно даже не обращает внимания на темные фигуры двигающиеся рядом. Которые также целеустремленно двигаются вперед, сопровождая тушу, ломящуюся по лесу, и только иногда отбегая в сторону, когда та слишком резко меняет направление движения.

Несмотря на ночную прохладу Семену жарко. Шинель уже расстегнута, но этого недостаточно. Сырая гимнастерка неприятно облепляет разгоряченное тело. Время, от времени смахивая рукавом шинели, пот со лба, он шагает, поминутно оборачиваясь и короткими вспышками света указывая дорогу тягачу. Неуклюжий поезд, составленный из "Комсомольца", фургона, и прицепленной сзади полковушки, извиваясь, ползет по лесу. Стальные траки рвут дерн, с хрустом распластывают по земле тонкие деревца, распахивают на поворотах широкие круги вздыбленного грунта…

Рядом с Чекуновым шагает капитан Анохин. За последний час он произнес наверное пару слов. В основном капитан обходится указующими взмахами рук. Темные фигуры послушно меняют направление движения, обходя замеченные препятствия.

А в голове Семена тихо пощелкивает метроном обратного отсчета. Вот до шоссе осталось триста метров… двести… сто… Цифры менялись как на вращающихся барабанчиках спидометра, и уменьшались, уменьшались. И с каждым оборотом мысленно видимых барабанчиков, все сильнее появлялось ощущение сжимаемой пружины в груди Семена.

Вот уже поднялись из кустов оставленные наблюдать красноармейцы. Филиппов на ходу что-то докладывает капитану, но Чекунов уже не слышал его слов. Все звуки заглушались тяжелым буханьем ударов сердца. Стало тяжело дышать, и Семен рванул воротник гимнастерки, не заметив, как отлетели пуговицы.

Вот группа вышла на опушку леса. Темноту впереди серой полосой разрезала гравийная отсыпка шоссе. Анохин поднял руку, останавливая отряд. Теперь только поросль редких кустов и отдельные деревья отделяли их от дороги. Тишину леса нарушало только тяжелое дыхание людей и рокот мотора тягача, работающего на холостых оборотах. Несколько десятков пар глаз внимательно вглядывались в заманчивую темную полосу леса, на другой стороне дороги. Только Чекунов не выдержав напряжения, оглянулся назад, пытаясь в черной прорези смотрового лючка рубки тягача рассмотреть лицо Шилина. И ему даже показалось, что он видит белеющее пятно в черном прямоугольнике. На скамейке тягача, сидевшие артиллеристы взволнованно вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть местность впереди.

С усилием заставив себя отвернуться, Семен посмотрел вправо, туда, где осталось пересечение грунтовки и шоссе, которое они миновали стороной. Достаточно ли этого для того, чтобы миновать опасность?

Нет, на это Семен не надеялся. Рев двигателя, сопровождавший движение тягача по лесу, наверняка был слышен на расстоянии в пару километров. И, даже, если на перекрестке не было засады, то уж охрана моста уже наверняка названивает своему начальству…

Отвлекшись, Чекунов пропустил тот момент, когда повинуясь команде Анохина, двое бойцов с ручным пулеметом метнулись через дорогу и залегли в противоположном кювете, чтобы при необходимости поддержать огнем товарищей. Расчет станкача развернул свою громоздкую машинку возле большого пня на этой стороне, наставив тупое рыльце "максима" на дорогу.

Привычным движением Семен сунул уже ненужную коробку фонарика в карман шаровар, сбросив с плеча ружейный ремень, перехватил поудобнее свой "автомат". Щелкнул выключаемый предохранитель, и палец осторожно коснулся холодного металла спускового крючка.

Все так же молча, капитан Анохин махнул рукой с зажатым в ней пистолетом, и люди рванулись к дороге. Взревев мотором, за ними двинулся и тягач. Семен шагнул в сторону, пропуская мимо себя машину. "Комсомолец" пролязгал совсем рядом, обдав Чекунова горячим выхлопом. Бойцы на скамейке даже не взглянули в его сторону. Поскрипывая и хлопая брезентом прокатил мимо прицеп, за которым подпрыгивала на сцепке короткоствольная "полковушка".

Видно было как красноармейцы бегом преодолевают чистое пространство возле дороги, перепрыгивают кювет, взбегают на насыпь, чтобы спустя мгновение исчезнуть с другой стороны. Вот уже тягач осторожно нырнул в кювет, раздвигая бронированным носом сухие камыши. Отфыркнувшись дымом, зацепился траками за поверхность откоса и принялся деловито карабкаться вверх…

ФШШШ! — Над лесом взмыла осветительная ракета, разом расчертив поле длинными полосами теней…

Мерцающий белый свет заставил на мгновение замереть людей, оказавшихся на открытом пространстве. Замереть, с тем, чтобы мгновение спустя рефлекторным движением метнуться в спасительную тень. Кто-то залег в близлежащем кювете, кто-то,скатившись с насыпи, бросился к лесу. Расчет "Максима" высунулся из-за щитка пулемета, пытаясь рассмотреть возможную угрозу.

Преодолевая инерцию ставшего странно неуклюжим и инертным тела, Семен сделал первый шаг вперед…

ФШШШ! — Вторая ракета взлетела в небо, высветив фотографической вспышкой подробности рельефа.

И тогда Семен закричал изо всех сил, разрывая легкие:

— Вперед! На ту сторону, мать вашу! Не отставайте!

Боковым зрением он видел, что за дорогой кто-то пытается командовать, возможно, даже это был капитан Анохин. Но не это сейчас интересовало красноармейца. Прямо перед ним пулеметчики поднимались с земли медленно-медленно, как если бы воздух вокруг них вдруг превратился в вязкую жидкость. Первый номер, подхватывающий дугу станка, второй номер, прижимающий к животу коробку с патронной лентой, еще какая-то черная тень, оторвавшаяся от спасительного куста в нескольких метрах сбоку… Все это движение тянулось и тянулось, как прокручиваемая в замедленном темпе рапидная киносъемка. Проплыли мимо еще смазанные силуэты. Распахнутые рты бегущих показались Семену вполне оправданными. Разве можно иначе вдыхать ту тягучую жижу, которой внезапно стал обычный воздух?

— На ту сторону! Быстрее, вашу не так! — внезапно Семен поймал себя на том, что все еще кричит, хотя ни одного человека в его поле зрения уже не видно. Но тяжелое ощущение уже случившейся беды не оставляло Чекунова

Он ждал чего угодно: пулеметной очереди, слепящего света фар, винтовочного залпа…

Взметнувшийся на насыпи дороги фонтан разрыва стал для него совершенно неожиданным. Плотная стена, воняющего сгоревшей взрывчаткой воздуха с размаха ударила Семена по лицу, заставив споткнуться и упасть в сухую траву. Ломкие стебли больно укололи тело, но это осталось на грани сознания, как что-то далекое и неважное. Через частокол травяных былинок он наблюдал, как следующий разрыв вырос прямо перед лобовым листом тягача, уже почти выбравшегося на насыпь. И тут же, еще несколько вздыбили гравий и дерн чуть в стороне. Сознание автоматически отметило бесшумность подлета снарядов, и голос внутри Семена, спокойный голос старшины Чекунова сухо констатировал: "минометные мины, батальонный калибр".

Но и это сейчас не было важным. Другое остро резануло душу красноармейца и тяжело сжало его сердце.

Наверное вспышка разрыва, ударная волна, несущая гравийную крошку, хлестнули по глазам водителя тягача через открытый смотровой лючок и заставили Андрея зажать тормоз бортового фрикциона. Чем еще можно объяснить, что "Комсомолец" вдруг резко развернулся вправо, нагребая заторможенной гусеницей бруствер из песка и камней. Сцепка машины рванула вбок дышло прицепа, заставив фургон накрениться на прогнувшихся рессорах.

И в свете третьей ракеты Семен ясно, вплоть до мельчайших деталей вроде протектора на покрышке вздыбившегося колеса, увидел, как заваливается набок прицепленная сзади фургона пушка.

Брызнула в стороны черная грязь со дна кювета. Щит орудия опустился вниз, став таким образом подобием якоря, для поезда, ведомого тягачом. Впрочем, нужды в дополнительном тормозе для "Комсомольца" не было, ибо его мотор уже заглох. Все это Семен отметил мельком, уже пробегая мимо фургона. Сам момент броска, из лежачего положения, как-то не отложился в его памяти.

Снова бахнуло в отдалении, а затем уже ближе, но Чекунов уже карабкался на холодную броню. Свесившись в проем люка, он увидел Андрея, зажавшего лицо руками и Фиру, с расширенными ужасом глазами. Она бестолково хваталась то за санитарную сумку, то за рукоять пулемета, не зная, что нужнее…

Воздух из груди Семена, ушибленной о закраину люка вытекал со змеиным шипом, складывающимся в одну фразу:

— Чшто, вашу мать…

— Семен, у него глаза! — в отчаянии Фира потянулась к открытому люку.

— А ну, стоять! — приказ выглядел абсолютно нелогичным, но был понят всеми правильно. Санитарка замерла на месте, Андрей поднял голову вверх, не отнимая, тем не менее, ладоней от лица.

— Руки! — когда фонарик оказался в руках, а винтовка перекочевала за спину, Чекунов тоже не отследил. Шилин осторожно отвел ладони, и брызнувший лучик света озарил побитое частичками гравия лицо водителя с плотно зажмуренными глазами.

— Свет, Семка, я вижу! — в голосе Андрея явно слышалось облегчение. Но у Семена не было времени на успокаивание друга. Очередной взрыв и скрежет шального осколка по броне напомнили ему о реальности.

Чекунову показалось, что он увидел схему боя как на карте, разрисованной синими и красными стрелками. Все было не так как в прошлый раз. Вовсе не случайная стычка, а полноценная засада.

Их ждали. Ждали на перекрестке, подготовив огневой мешок. Но все пошло не так, как рассчитал немецкий командир. Когда по звуку работы двигателя немцы поняли что добыча уходит, им пришлось ломать всю тщательно спланированную схему боя. На новую цель удалось развернуть только минометы. А вот стрелковые позиции оказалось невозможно использовать из-за легкого изгиба дороги, прикрывшего окруженцев от засады.

Но, судя по постоянно взлетающим осветительным ракетам и рвущимся минам, немцы вовсе не считали бой проигранным. Огонь минометов по площадям должен был притормозить красноармейцев пытающихся перейти дорогу, до того момента, когда пулеметчики подтянутся на новые позиции. А, может быть, с ними появится еще что похуже. И проверять, так ли это будет Семен не хотел.

Нагнувшись еще ниже в проем люка, так что головы его и Андрея почти соприкоснулись, Чекунов скомандовал:

— Заводи.

— Но, Семка, глаза…

— Плевать. Заводи! — резко оборвал его Семен. Времени на сюсюканье уже не оставалось.

Неуверенными движениями Шилин нащупал необходимый переключатель. Послушно взвыл стартер, и сразу же отозвался двигатель, бодро набирая обороты. Еще один разрыв в поле, там, где группки красноармейцев бежали к лесу. Семен не обратил на это внимания:

— Первая передача, вперед, — снова подсказал он водителю.

Упершись невидящим взглядом вперед, Андрей выполнил команду. "Комсомолец" натужно заскреб гусеницами по гравию, но остался стоять на месте.

— Левый, левый рычаг зажимай! — Семен уперся руками в стенку рубки, как будто пытаясь своей силой помочь машине. Но одного его желания оказалось мало, удерживаемый перевернувшейся пушкой, тягач только сотрясался крупной дрожью, вхолостую проворачивая гусеницы и отбрасывая назад клочья дерна и камни. Все это могло закончиться только выходом из строя главного фрикциона.

— Стоп! Мотор не глушить, я сейчас, — Чекунову стало ясно, что просто так выскочить не удастся. Он сделал движение, готовясь спрыгнуть с машины, но был остановлен словами Фиры:

— Семен, я с тобой!

— Куда! Сиди здесь, помогай Андрею! — рявкнул Чекунов. Оставлять одного, плохо видящего Шилина было нельзя.

Пригнувшись за корпусом тягача, Семен попытался оценить обстановку. Остальные красноармейцы из их группы уже скрылись в лесу, на той стороне. Только пара человек, залегли в кювете неподалеку. Очередная серия разрывов вздыбила землю вдоль опушки леса. И Чекунов понял, медлить больше нельзя. Рано или поздно шальная мина может угодить в тягач или фургон.

Сидевший на скамейках тягача расчет пушки исчез в неизвестном направлении. Остались только лотки со снарядами. Расчет, же, то ли спрыгнул при первых разрывах, то ли… Думать о худшем не хотелось. Но как только Семен двинулся вдоль борта прицепа, тут же споткнулся об лежащее тело, не замеченное им в первый раз. Убит? Однако же человек замычал и сделал попытку подняться. Семен схватил красноармейца за воротник и рывком вздернул на ноги. На него совершенно очумевшими глазами глянул Иван Филиппов.

— Ранен?

Этот вопрос пришлось повторять еще два раза, прежде чем Иван разлепил губы и прохрипел:

— Нет… Вроде…

— Тогда — за мной, и не отставай!

Горячая волна близкого разрыва пихнула обоих бойцов в кювет. Тут же стала ясна причина, не дававшая двигаться тягачу. Колесо опрокинувшейся пушки зацепило со дна кювета гнилое бревно, лежавшее там невесть сколько времени. Ствол, весь в лохмотьях гнилой коры, встал в распор между колесом и хоботом лафета. И чтобы поставить пушку на колеса, его нужно было вытащить.

Чекунов и Филиппов попытались выдернуть помеху. Но руки скользили по мокрой поверхности, ноги вязли в жидкой грязи. Семен с матерным воплем уперся спиной в колесо орудия и, напрягая ноги, на какие-то сантиметры сумел приподнять пушку:

— Тащи, твою мать!

Мышцы сводило от дикой нагрузки, пот заливал лицо. Филиппов неловкими движениями пытался раскачать, выдернуть проклятую гнилушку, но Семен уже понимал, что долго удерживать орудие в таком положении он не сможет. Миллиметр за миллиметром тяжелая железяка отвоевывала расстояние, вдавливая разъезжающиеся ноги Чекунова в булькающую жижу. И когда он понял, что сейчас упадет лицом вниз, сверху, с дороги, свалилась еще одна фигура. Мгновенно сориентировавшись, человек отбросил в сторону какие-то ящички и вцепился в бревно.

От могучего рывка чертова деревяга выскочила из-под пушки, и люди завалились в грязь, по-прежнему удерживая ободранный ствол. Семен еще несколько мгновений удерживал давящий груз, а затем, с проклятием отскочил в сторону. Орудие грузно опустилось на землю.

Но это был еще не конец. Теперь требовалось поставить пушку на колеса. Семен, подпрыгнув, всем весом повис на задранном вверх колесе, пытаясь поставить орудие в нормальное положение. Тут же в резину покрышки вцепились еще чьи-то пальцы. Повернув голову, Чекунов с трудом опознал в искаженной оскалом физиономии, лицо капитана Анохина. Когда в лафет уперлись руки Филиппова, пушка сдалась, и сначала медленно, потом быстрее стала опрокидываться, чтобы наконец занять надлежащее положение.

Тут же Анохин начал раскручивать проволоку соединяющую пушку и прицеп. Семен пытался удержать его:

— Не надо, капитан. Тягач выдернет пушку из кювета вместе с прицепом.

Анохин рывком развернулся к Семену:

— Поздно выдергивать. Броневик сюда идет.

Только сейчас Чекунов заметил, что взрывы практически прекратились. Зато начинает разгораться перестрелка.

Задний полог фургона откинулся, показалось лицо Анастасии Ивановны. Уже не сомневаясь в словах Анохина, Семен бешено заорал, замахал руками:

— Куда?! Назад, не вылезать!!!

Анастасия явно что-то хотела сказать, но сейчас было не время для слов. Каждая потерянная секунда могла стать фатальной.

Со скрежетом выскочил последний виток проволоки и хобот лафета опустился на землю. Анохин снова повернулся к Чекунову:

— Уводи тягач. Мы будем прикрывать!

Семен кивнул и, пригнувшись, двинулся к "Комсомольцу". Раненых действительно нужно было увозить, а вот насчет прикрытия у него было свое мнение.

Пробираясь мимо борта фургона он отметил свисающие клочья брезента и выщерблины на деревянных бортах. И об этом лучше было не думать. Не сейчас…

Санитарка Эсфирь Дольская

За броневой стенкой что-то взрывалось, лязгали осколки по броне, в открытые люки сыпалась сверху грязь, а Фира только вжималась в спинку сиденья, ощущая за спиной дрожь работающего двигателя. Сбоку от нее так же молча, сидел Андрей Шилин. В темноте почти нельзя было разобрать выражения его лица, виден был только светлый овал в обрамлении черного танкошлема. Однако когда взлетала очередная ракета, рубка освещалась изломанными бликами света, и тогда Фире казалось, что она различает шевелящиеся губы на его лице, как если бы, он постоянно что-то говорил про себя. Глаза Андрея были закрыты.

Наверное, самое страшное чувство — это беспомощность. Так иногда бывает в страшном сне. Когда не можешь шевельнуться, не можешь что-то сделать, просто ощущаешь какой-то ужас заполняющий сознание. Но там можно проснуться. Можно встать и посмеяться над ночными страхами. А что делать, если это уже не сон?

Опыт Фиры говорил, что нужно было бы осмотреть глаза водителя, но страх сковавший все мышцы не давал ей шевельнуться на жестком сиденье. Тягач вдруг качнулся, хотя взрыва не было. Фира осторожно взглянула в верх и в проеме люка с облегчением увидела лицо Семена:

— Семен! — с души будто свалился груз. Раз здесь этот парень, значит, все будет хорошо. Он найдет выход, вытащит всех. Привстав на сиденье, Фира потянулась к нему.

Не обращая на нее вниманья, Чекунов наклонился к Шилину:

— Слушай сюда, Андрюха. Сейчас ты поведешь тягач. Пушку мы отцепили. Напрямую двигай в лес. Тут будет жарко. Твоя задача увезти раненых.

Не открывая глаз Андрей замотал головой:

— Я не могу, Семка! Вижу хреново. Как я смогу вести машину?

— Ничего, — голос Чекунова был также спокоен, как будто и не летала вокруг машины свистящая смерть. — Ты включишь передачу и будешь двигаться вперед. Осторожно, но двигаться. Проморгаешься постепенно. А если нужно повернуть — Фира тебе подскажет.

Наконец он взглянул на Дольскую:

— Ты же справишься, Фирочка?

Дольская только и смогла, что кивнуть. Хотела еще спросить, но Семен качнул головой:

— Некогда. Давайте, двигайте. Вперед, Андрюха! — и исчез из люка.

Шилин, как загипнотизированный, неуверенно пытался рукой нащупать рычаг переключения передач. Фира заставила себя отвернуться от верхнего люка. Раз Семен сказал, нужно справиться. Сдвинула набок санитарную сумку, чтобы не мешала. Положила левую руку на зависшую в воздухе ладонь водителя и направила ее к набалдашнику рычага. Стараясь говорить спокойным голосом, подражая Семену, произнесла:

— Андрей, все хорошо. Давай — первая, вперед!

Когда "Комсомолец", дернувшись, тронулся и, наконец, смог выдернуть прицеп из ямы, с души Семена упал камень. Он глядел из кювета вслед движущейся машине, и внутри него нарастало странное спокойствие. Но прохлаждаться долго было нельзя. Со стороны немецкой засады уж ползли, осторожно будто вынюхивая, два световых луча. Да и характерный рокот намекал о надвигающейся опасности. Чекунов подхватил снарядные лотки, которые успел отвязать от тягача и, пригнувшись, двинулся к пушке.

Орудие уже развернули в нужную сторону, и Анохин возился возле прицела. Для стрельбы прямой наводкой использовалась простая визирная трубка, и, наверное, это было к лучшему — времени возиться с выверкой основного прицела, уже не было. Блики света от фар уже пару раз мазнули по щиту орудия. На счастье расчета, возле их позиции торчал из земли невысокий куст, удачно прикрывавший пушку.

Филиппов суетливо пытался достать из лотка снаряд. Чекунов решительно оттер его плечом в сторону:

— Я сам! Ты, давай, подтащи те лотки, что Анохин бросил.

Капитан, хоть и услышал свою фамилию, даже не обернулся. Только вытянул руку в сторону бойцов:

— Снаряд! Шрапнельный. Будем стрелять на удар. Иван — вставай заряжающим!

Филиппов недоуменно захлопал глазами, но Семен уже выхватил необходимый снаряд из ящика и передал капитану. Анохин рванул рукоять затвора. Массивная железяка отошла вправо, открыв казенник орудия. Обернувшись, капитан принял из рук Семена увесистую чушку, невидящим взглядом мазнув по лицу красноармейца. Поставив кольцо замедлителя в нужное положение, дослал снаряд в ствол. Чавкнул, закрываясь, затвор, а капитан уже снова приник к визиру. Осторожными движениями рукоятей наводки он выводил ствол в нужное положение.

Семен присел за щитом орудия с правой стороны, уперев очередной шрапнельник гильзой в землю. Он успел разглядеть, что в лотке нет бронебойных…

Минометный огонь прекратился, и это означало, что к месту боя уже подтягивается вражеская пехота. Чекунов понимал, что все, что они сейчас могут сделать — это выиграть немного времени. Пяток выстрелов, это срок жизни, отмеренный их расчету. Потом, либо накроют минометным огнем, либо обойдет с флангов пехота. Но, если бросить все и пытаться уйти самим, тогда погибнут раненые и экипаж тягача. Семен бросил взгляд в сторону и чуть не застонал от досады: "Медленно, слишком медленно". "Комсомолец" с прицепом только-только перевалил дорогу и теперь, отчаянно ревя двигателем давил кусты.

Время и жизнь — почему так часто, эти понятия становятся равноценными, ложась на чаши весов Судьбы?

Подбежал Филиппов, приволок еще два лотка. Растерянно заозирался, не зная, что делать дальше.

— Пригнись, — махнул рукой Чекунов, — не торчи как столб.

Рокот и лязг нарастал, но из-за ослепляющего света фар невозможно было определить, что же там надвигается на их позицию. Осталось, наверное, метров сто, и немецкий наводчик наверняка уже видит удаляющийся к лесу тягач… Анохин пригнулся еще ниже, правая рука с зажатым спусковым шнуром пошла назад, выбирая свободный ход…

Пушка прыгнула назад, чуть-чуть не придавив колесом Семена. Вспышка дульного пламени на мгновение осветила дорогу, тут же что-то взорвалось, но Чекунову было не до того.

..Рывком рукояти открыть затвор, увернуться от дымящейся гильзы. Что-то кричит Анохин — но, выхватив из рук красноармейца снаряд, тут же отворачивается… Семен кидается к Филиппову, который уже протягивает следующий унитарный выстрел. Правильно, это снова шрапнель… На секунду у Семена проскальзывает сожаление, что вместо этой пушечки образца 1927 года, у них нет орудия из его батареи из 1944 года. С 57-мм противотанковой пушкой ЗИС-2, немцев не пришлось, бы, подпускать так близко.

Снова рявкает пушка. Сошник лафета, движимый откатом, взрывает дерн. Горячая, (и когда только успела накалиться?) рукоять затвора — на себя! Снаряд — Анохину! На дороге что-то, похоже, горит…

Иван, трясущимися руками, подает следующий выстрел, подтаскивает лотки с боезапасом ближе…

Выстрел! Лязг выброшенной гильзы. Капитан отпихивает подаваемый снаряд, кричит. На белом лице зияет черный провал рта. С трудом, слова пробиваются через вязкий звон в ушах Чекунова:

— Картечь, картечь давай!

Картечь, это плохо. Значит пехота уже рядом… Шаг в сторону, положить шрапнельный на землю, выхватить из лотка нужный заряд, развернуться, протянуть Анохину…

Выстрел!

— Снаряд! — орет Анохин. Затвор уже открыт, не успел Семен. А капитан видать уже в азарт вошел. Выхватывает чушку прямо из рук Чекунова, бросает в казенник.

Выстрел! В небе догорают осветительные ракеты. Что-то немцы перестали их пускать. Опасаются свою пехоту обнаружить?

Выстрел!

— Аа, мать вашу! Не нравится! — капитан, яростно оскалившись, приподнимается над щитом орудия. Семен, плюнув на всякую субординацию, тянет его вниз:

— Капитан, твою не так! Что, жить надоело?!

Анохин пытается отшвырнуть его, приходится повиснуть всем телом, чтобы заставить капитана присесть за щит.

— Капитан, слушай меня, капитан, — Семену приходиться орать прямо в ухо Анохину, — уходить надо! Пока немцы нас минометами не накрыли! Сейчас, еще разок пальнем — и все! Как раз, тягач в лес уйдет!

— Не кричи, не глухой, — неожиданно спокойно отзывается Анохин, отстраняя от себя Чекунова. — Не уйдем мы уже никуда. Вон, посмотри сам.

Не очень доверяя его странному спокойствию, Семен, тем не менее, отпускает капитана. И осторожно высовывается из-за орудийного щита.

На дороге, метрах в семидесяти от их позиции, черным гробом застыл корпус немецкого полугусеничного бронетранспортера. Моторный отсек раскрылся в разные стороны изломанными лепестками бронепанелей — шрапнельный стакан, поставленный "на удар", вскрыл машину как консервную банку. Горючее, вытекшее из пробитого бензобака, весело полыхает вокруг машины, подсвечивая валяющиеся тут и там трупы пехотинцев. Чекунов мысленно присвистнул. Да уж, дал капитан жару.

Только вот свет фар, там, дальше по дороге, не позволяет Семену порадоваться меткости Анохина. Да и лязг слышится весьма характерный. Танк…

Пламя пулеметных выстрелов практически не видно, но железный град, секанувший по щиту пушки, говорит сам за себя. Чекунов откатился обратно, прислонился к лафету. Анохин повернул к нему голову:

— Ну, что, видел? Эта горящая железка нас подсвечивает. Хрен мы дорогу перескочим. Положат враз…

Капитан вытер лицо рукавом шинели, заученным жестом поправил фуражку. Снова покосился на Чекунова:

— А ты здесь что делаешь? Тягач, кто повел?

— Андрей. Он выведет. С Фирой вместе, — на Семена накатилось обреченное спокойствие. Может и вправду, не нужно ничего делать? Подождать пока танк подойдет, выстрелить — авось гусеницу собьем… А дальше, то что?

К ним подполз Филиппов:

— Товарищ капитан, что дальше будем делать?

— Стрелять будем, — рявкнул Анохин, — пока не сдохнем! Ясно?!

— Так, это, товарищ капитан — снарядов всего три штуки осталось…

Ответом на его слова был минометный разрыв, вздыбивший гравий на дороге. Это было то, чего подспудно ждал Семен. Немцы решили не рисковать техникой, а просто накрыть позицию одинокого орудия минометным огнем. Для них это было абсолютно безопасно, ведь стреляющая настильным огнем "полковушка" не могла достать минометы, стоящие на закрытой позиции. Наверняка, капитан Анохин это понимал. Но и просто ждать смерти он не хотел:

— Снаряд!

И тут на Семена накатило. Не опыт старшины Чекунова, не четыре фронтовых года, подсказали выход. Желание выжить, долг перед людьми, что надеются на него, помогли найти решение:

— Капитан, бей шрапнелью под бронетранспортер. Если пламя хоть немного притушим — сможем уйти.

Анохин матерно выругался. Идея была идиотской. Но других не было. Разрывы минометных мин ложились все ближе. Осколок уже вспорол покрышку колеса. И капитан решился. Ствол орудия опустился вниз, выцеливая некую точку возле передка бронемашины.

Выстрел! Фонтан гравия и песка, поднятый взрывом 76-мм снаряда обрушился на растекшуюся лужу горящего бензина, сбивая и гася пламя…

Вот только этот же выстрел обнаружил позицию пушки для башенного стрелка немецкого танка. Опытные руки аккуратно подвели риску прицела, туда, где только что блеснула вспышка выстрела, щелкнула кнопка электроспуска и 50-мм фугас покинул канал ствола пушки танка Pz III…

Семен нагнулся, чтобы принять следующий снаряд из рук Ивана, но не успел. Сильнейшим ударом его отшвырнуло в сторону…

Немецкая фугаска ударил в щит пушки прямо возле накатника, разнеся тонкую противопульную броню. Капитан Анохин не почувствовал ничего…

Холодная грязь, в которую Семен упал лицом, не дала ему потерять сознание. А может, его спасло то, что основной удар принял на себя лафет орудия. Так или иначе, Чекунов тут же попытался встать, но руки подломились и он снова плюхнулся в воду на дне кювета. В голове звенело, но Семен снова стал подниматься. Чьи-то руки подхватили его, поддерживая и помогая. Это оказался красноармеец Филиппов, который тянул ватное тело Семена вверх, крича что-то неразборчивое.

— На насыпь, давай! Уходим! — крикнул в ответ Чекунов, во всяком случае, он надеялся, что это действительно был крик, а не сипение из разбитых губ. Но Иван его понял, и, подперев плечом, потащил к дороге.

Всего пару десятков шагов нужно было сделать бойцам, чтобы достигнуть спасительного кювета. Разлившийся бензин почти потух. Да и корпус бронемашины раскорячившейся посреди дороги, прикрывал бойцов от света фар. Нужно было использовать этот шанс, подаренный последним выстрелом капитана Анохина. Когда гравий захрустел под подошвами ботинок Семена, все его помыслы сосредоточились на том, чтобы как можно быстрее добраться до темной полосы, которой обрывалась светлая полоса шоссе. Поддерживаемый Иваном, Чекунов переставлял ноги, стараясь делать это как можно быстрее. В любую секунду рядом могла рвануть минометная мина, нашпиговав тела стальными осколками.

И они успели. Почти…

Просто Семен почувствовал, что уже не Иван поддерживает его, а он тащит Ивана. И тело Филиппова тяжелеет с каждым шагом. Волоча Ивана, Чекунов спрыгнул вниз с насыпи дороги и с треском обрушился в сухие камыши, чуть в стороне от колеи, проделанной ушедшим "Комсомольцем".

Привстал на колено, приподнял тяжелеющее тело товарища, обхватив руками… И ощутил как что-то горячее течет по пальцам руки. Семен поднял руку к глазам, и в свете опускающейся ракеты, увидел черные потеки на ладони. Автоматически зашарил другой рукой в кармане шинели, в поисках перевязочного пакета, натыкаясь на железный корпус гранаты и уже понимая, что можно не спешить…

Если бы света было больше, то потеки на руках Чекунова отливали, как им и положено, ярко-алым цветом. Цветом крови.

Пулеметная очередь разорвала спину Ивана Филиппова, когда до края дороги оставалось два шага.

Медленно, будто опасаясь сделать больно, Семен опустил тело бойца на изломанные стебли камыша. Лицо Филиппова было спокойно, как если бы Иван просто прилег отдохнуть, устав от тяжелой работы.

— Прости, — прошептали сухие губы красноармейца, — прости, что не смогу тебя похоронить, как положено. Но, ты ведь все понимаешь, правда? С немцами я посчитаюсь, и за тебя, и за Анохина… А ты, спи спокойно, мы справимся. Тебе недолго ждать. Через четыре года я вернусь, и сделаю все как надо. Можешь даже и не сомневаться…

Пальцами руки, той, что не была испачкана в крови, Семен аккуратно закрыл глаза погибшему. На всякий случай проверил карманы гимнастерки, и поясной пистончик — но пластмассовой капсулы медальона-смертника или каких-либо документов, не нашел.

Лязг гусениц на дороге все приближался и Чекунов понял, что медлить больше нельзя. Выбравшись из кювета, Семен, не оглядываясь, пополз к лесу, параллельно колее проложенной тягачом.

Временами над головой посвистывали шальные пули, но Чекунов, не прекращал движения, лишь плотнее прижимаясь к земле. Подтягивая за цевье винтовку, упираясь в дерн носками ботинок, Семен двигался в сторону леса. Сзади, на дороге, лязгали траки, и красноармейцу показалось, что этот звук нарастает и усиливается, так явственно, что даже вроде бы в спину дунуло воняющим жаром надвигающейся машины. Не выдержав, Семен замер, и неловко вывернув шею, оглянулся назад: сквозь частокол сухой травы, он разглядел темную ящикообразную тень, двигающуюся мимо догорающего бронетранспортера. Порыв ветра донес до ноздрей Чекунова запах выхлопных газов, смешанный с едким чадом горелой резины. В свете ракеты были различимы и юркие фигурки, перебегающие следом за танком.

Хотя, боец и понимал, что немецкие пехотинцы вряд ли сунутся в лес, это все же заставило его быстрее шевелить руками и ногами.

Когда в ладони ползущего стали больно колоть иголки осыпавшейся хвои, а над головой нависли черные, в темноте, еловые лапы — Семен разрешил себе встать. Но не в полный рост, а пригнувшись. И так, полусогнувшись, от дерева к дереву, двинулся в глубь леса. Сзади перекликались чужие лающие голоса, но спусковой крючок АВС, так и остался не нажатым. Сейчас, ни один, ни даже десяток убитых Семеном фрицев, не сделал бы проще ту задачу, что он сам поставил перед собой. И именно поэтому, пятнадцать латунных патронов остались ждать своего часа в магазине винтовки, поджатые сильной пружиной подавателя.

Еще несколько часов, Чекунову пришлось идти по ночному лесу. Постепенно растворился в крови адреналин, заставлявший сердце гнать кровь по сосудам в бешеном ритме и толкавший усталое тело вперед…

Двигаться становилось все тяжелее и тяжелее, да еще и явственно стали проявляться признаки контузии. Семена подташнивало, кружилась голова.

Однако Чекунов заставлял себя шагать дальше. Он понимал, что иначе, не сможет догнать тягач с прицепом. Отсутствие нормального отдыха и скудное питание, заставляли организм красноармейца работать на износ. И, теперь, на Семена все чаще стало накатываться сонное равнодушие. Мерно переставляя ноги, он шел, сжимая в руке пистолет, взятый у погибшего лейтенанта, еще там у реки. Винтовка давно была закинута на плечо, напоминая о себе лишь тяжестью. Несколько раз Чекунов отдыхал, привалившись к подходящему дереву. Садиться на землю он боялся, опасаясь сразу провалиться в сон. Постояв так несколько минут, боец отталкивался от прохладного ствола и упрямо шагал дальше.

К рассвету Семен стал воспринимать окружающее короткими урывками. Вот он балансирует на скользком стволе, пытаясь перебраться через небольшое болотце, а вот, двигается по песчаному холму, заросшему мелкими соснами, и в ботинках хлюпает уже нагревшаяся влага…

В очередной раз, Семен пришел в себя возле маленького лесного ручья, что извивался по дну неглубокого овражка. Заросли высокого дягиля здесь были вмяты в землю и перемешаны с черной грязью. Казалось, что какой-то неуклюжий великан пытался подняться, случайно упав в мелкий ручеек. Пытаясь зацепиться за скользкий берег, он бился, не в силах найти опору на сырой земле, клочьями вырывая дерн и втаптывая в жижу молодые деревца и кусты. В результате, русло превратилось в большую грязную яму, из которой торчали раздавленные стволы деревьев с содранной корой. Вялое течение было не в силах преодолеть возникшее препятствие, и мутная вода постепенно заполняла образовавшуюся котловину, грозя образовать небольшой бочаг.

Сверху доносились голоса, и Семен различил на общем фоне звенящий дискант Фиры. Разговор шел явно на повышенных тонах. Чекунов потер лицо руками, пытаясь согнать сонную одурь. А когда это не помогло — зачерпнул пилоткой воды и вылил себе на голову. Обжигающе холодная влага потекла по лицу, затекая за воротник, так что Семена даже передернуло в ознобе. Но сон немного разогнало. Красноармеец нахлобучил сырую пилотку, и особо не разбирая дороги, пошагал через овражек, с хлюпаньем вытаскивая ноги из размешанной грязи.

На склоне небольшого холма, среди невысоких сосен, замер "Комсомолец". Машина имела вид усталой, загнанной клячи. Наверное, такое впечатление создавалось еще и потому, что как охромевшая лошадь, тягач накренился на одну сторону. И как отлетевшая подкова, гусеничная лента расстелилась черными траками среди смятой травы.

Перед машиной стояла группа людей в напряженных позах, но Семену бросилась в глаза только Фира, которая яростно жестикулировала, что-то доказывая остальным. Над ней нависал, здоровенный боец, в котором Чекунов узнал артиллериста, приносившего снарядные лотки вместе с сержантом — командиром орудия. Андрей Шилин пытался вклиниться между этими двумя, оттирая Дольскую плечом назад, но Фира отпихивала его в сторону, почти крича на артиллериста. В пылу спора никто не заметил, как Семен подошел почти вплотную, так что стали различимы слова спорящих:

— Я вам еще раз говорю, что раненых в деревне оставлять не буду! Я должна вывезти их к своим. Им нужен врач, нужно лечение — вы это понимаете или нет?!

— Ты говори, да не заговаривайся, пигалица. Тоже, нашелся мне начальничек. Что, хочешь, чтобы все здесь загнулись? — артиллерист смачно выругался. — Ты, дура, хоть понимаешь, что с таким грузом нам фронт не перейти? Сколько мы еще сможем вашу железяку на своем горбу по лесу волочь? Пока сами не сдохнем, или немцы голыми руками нас не возьмут?! Сначала один командир, заставлял с собой пушку волочь, теперь ты еще…

Боец сделал движение, вроде как пытаясь замахнуться кулаком, но тут же напротив него оказался Шилин, отбросивший Фиру себе за спину. На фоне артиллериста, Андрей не выглядел опасным противником, но в его руке была зажата монтировка, и вид увесистой железяки явно отрезвил красноармейца.

Чекунов подходил к группе сзади, и первым его увидел именно Андрей. По расширившимся глазам Шилина, артиллерист понял, что ситуация как-то изменилась и шагнув назад, быстро оглянулся через плечо.

Увиденное, явно не добавило ему радости. Видимо, он решил, что вслед за Чекуновым из леса появится и капитан Анохин, поэтому его взгляд быстро-быстро заметался по сторонам. Однако, по мере того, как Семен подходил ближе, а капитан так и не показался, испуг во взгляде артиллериста постепенно исчезал, сменяясь раздражением.

— Ты где шлялся? — выкрикнул здоровяк, когда Чекунов почти уперся в него. Семен молча смотрел ему в лицо. Глаза артиллериста снова забегали.

— А где был ты? — произнесено это было почти шепотом, но в наступившей тишине вопрос услышали все.

Чекунов не обвинял, не уличал, он просто спрашивал. Но, видимо здоровяк услышал в вопросе что-то такое, понятное только ему одному. Лицо его побагровело, кулаки сжались:

— А ты кто такой, чтобы меня спрашивать?!

Семен промолчал, все так же глядя в бегающие глаза.

— Командир, что ли? Так нету у нас командиров. Сами мы теперь! Или покомандовать хочется? Вон, той пигалице — артиллерист мотнул головой назад — тоже хочется! Не много ли командиров то будет?!

У Чекунова от его крика шумело в ушах, усталое тело просило отдыха, но отступать было нельзя. Медленным движением Семен спустил с плеча ремень винтовки. Упер оружие прикладом в землю и оперся на него, перенеся часть веса тела на произведение конструктора Симонова:

— Ты хочешь оставить раненых, — это было утверждение, произнесенное спокойным тоном. На этом фоне крик бы показался уже смешным, и артиллерист был вынужден убавить тон:

— Я предлагаю, оставить их в ближайшей деревне. После такой заварухи, немцы не дадут нам уйти спокойно.

— Значит, без раненых, немцы нас отпустят… — голова болела все сильнее, но Чекунов держался. — А что будет с ними? — Семен хотел кивнуть головой в сторону прицепа, но не рискнул, опасаясь расплескать боль, накапливающуюся в голове.

— Ничего с ними не сделается. Нет смысла немцам с увечными воевать… — особой уверенности в этом заявлении, хотя и произнесенном резким тоном, не было.

— Все так думают? — Чекунов медленно провел глазами по окружающим его лицам. Почему-то, никто в открытую на него не посмотрел, все глядели в разные стороны… Не отвели взгляда только Шилин, что так и стоял сжав в руках монтировку, и Фира, яростно сверкавшая глазами из-за его плеча.

Странно смотрелась наверное эта картина со стороны. Худой мальчишка в грязной шинели, с трудом держится на ногах, опираясь на винтовку как на костыль. Стоящие вокруг люди, с оружием в руках, напряженно стараются не глядеть в его сторону.

Кто-то должен был сказать слово, поддержать либо Семена, либо артиллериста. Однако, люди предпочитали молчать, ожидая что другие возьмут на себя ответственность.

Скажи что прав Чекунов и санитарка — и придется двигаться дальше, волоча за собой обузу в виде тягача с прицепом и его беспомощным грузом. И, тогда, шанс выжить — становится очень маленьким, ведь немцы будут идти следом. Прав артиллерист? Да, тогда появляется возможность исчезнуть, раствориться в глубине лесной чащи, куда не сунутся пришельцы в мышастой форме. Но…

На каждом человеке висит груз обязанностей. Добровольно принятых или навязанных со стороны. Казалось бы, сбрось их, стань свободным! Почему из-за них нужно погибать. Может, я лучше, тех других, которых вынужден тащить на себе? Может, мне суждено свершить что-то великое, а не сдохнуть под тяжестью ноши? Почему — "я обязан"? Каждый свободен в своем выборе…

Вот только, под красивой оберткой, просматривается гниловатая сердцевинка: "каждый — сам за себя". Разве — нет? Ты равнодушен к другим. Но и другим — безразлична твоя беда. Можно бить по одному, на выбор, как в тире… Никто не прикроет, не поддержит и не встанет рядом.

Семен выпрямился во весь рост. Взглядом остановил Фиру и Андрея, что качнулись было вперед, подхватить его под руки…

— Знаешь, наверное, ты прав. Здесь и сейчас, ты прав. Оставим раненых, уйдем в лес, прорвемся к своим. Будем драться с врагом… Но потом… А сейчас отступим, оставим товарищей… Вот только, война когда-то кончится, пусть даже через несколько лет. И тогда, ты — герой с орденами и медалями, вернешься с фронта и встретишься с матерями и женами этих раненых. Ты сможешь посмотреть им в глаза?

— Да на кой черт мне твои побрякушки, — рявкнул артиллерист. — что ты меня агитируешь, будто политрук! Какой "конец войны"? Мы, может, завтра сдохнем!

— Все сдохнем, — согласился Чекунов. — Кто раньше, кто позже. Костлявую еще никто не обманул… Но и сдохнуть надо — человеком.

— Нахер это нужно, я жить хочу! — здоровяка явно "понесло"

— А они, не хотят?! — голос Фиры, про которую все успели позабыть, ударил по нервам людей. И этот голос словно сорвал какую-то пелену оцепенения с людей. Красноармейцы зашевелились, оглядываясь друг на друга, заговорили неразборчиво.

Ободренная Дольская шагнула вперед:

— Разве, они не такие же люди, как вы? Или, своя рубаха — ближе к телу будет?!

Снова неразборчивое бурчание из толпы.

— Да, что ты лезешь, — ударом кулака в грудь, артиллерист отшвырнул девушку назад. Замахнулся еще раз, но не успел… Сухо щелкнул выстрел, на лице артиллериста проявилось плаксиво-детское выражение, и он всхлипнул и медленно завалился назад, на расступившихся людей. Шилин обернулся: возле прицепа, держась одной рукой за доски борта, стоял капитан Масленников. В вытянутой на всю длину правой руке, лоснился воронением ТТ. Черный зрачок дула качался из стороны в сторону, рассматривая окружающих. Затем ствол медленно опустился вниз.

— Товарищ капитан, — вскочила сбитая на землю Фира, — вы же не видите, зачем вы стреляли?!

— В таких сволочей я и слепым попадать смогу, — оскалился капитан, — и никто мне это не запретит!

— Что же вы наделали, он бы мне ничего не сделал! — Фиру остановить было не так легко. Забыв про свою боль, она бросилась к упавшему:

— Борис Алексеевич запрещал вам выходить из фургона! И если он ранен, это не значит…

— Борис Алексеевич мне уже ничего не запретит, — очень спокойным голосом перебил ее Маслеников, — и никому, ничего не запретит…

Санитарка Эсфирь Дольская

…"Идиот! Кретин! Зачем драться, если сам — трус? Теперь, лежи, придурок с пулей. Вон и сознание потерял, хоть и в ногу попало. Так, разрезать штанину (хорошо, что перочинный ножичек при себе). Кровь не бьет, значит, артерию не перебило. Сквозное, слава Богу. Жить будет. Но Сивакову я пожалуюсь! Кто разрешил Виктору Ивановичу выходить?" — лихорадочные мысли метались в голове Фиры, пока руки сами проделывали нужные манипуляции. И, даже перетягивая рану, Дольская успевала читать нотацию летчику. Тот что-то отвечал, но Фира не вслушивалась в его слова… "Никому, ничего не запретит" — смысл фразы не сразу дошел до сознания девушки. Медленно она повернула голову в сторону прицепа. Маслеников все так же стоял возле борта, и даже дымок, казалось, еще сочился из ствола пистолета. Но уже что-то изменилось в окружающем мире, резко и бесповоротно. Что-то очень важное исчезло, ушло за грань мира и уже не догнать, не вернуть, то, что еще мгновение назад было рядом… Еще надеясь на чудо, Фира перевела взгляд на Чекунова, на Шилина, и, хотя не было произнесено ни слова, по их лицам, она поняла, что не ошиблась и самое страшное произошло…

Сразу стало пустым и ненужным, то, что волновало еще секунду назад. Равнодушным взглядом Дольская мазнула по свеженаложенной повязке с расплывающимся пятном крови. Поднялась на ноги. Нож и бинт упали в сухую траву, что-то заскулил раненый, но это уже ничего не значило. В наступившей тишине Фира двинулась к Масленикову. Неловко откачнувшись, летчик двинулся ей навстречу. Встретились на полпути до фургона. Маслеников был на голову выше Дольской, но сейчас, он весь ссутулился, стал ниже. Глядя прямо в лицо Фире, тихо произнес:

— Он знал, что умрет, еще там, на дороге, когда его ранило. Врач, все же… И тогда… Он приказал не останавливаться. Сказал, что это бесполезно, лучше постараться уйти от дороги подальше. Он спокойно умер. Закрыл глаза, и все… Мы не знали, как тебе сказать… Поэтому, Анастасия Ивановна и говорила, что он просто ранен.

Фира перевела глаза на стоявшего поодаль Шилина. Правильно поняв ее движение, Маслеников отрицательно мотнул головой:

— Нет, Андрей тоже ничего не знал…

Фира обошла летчика как неподвижный столб и двинулась дальше, к фургону.

— Подожди, — попытался остановить ее Масленников. Но она, словно глухая, пошла дальше. Следом за ней шагнул Чекунов, затем Андрей. Возле капитана осталась только группа красноармейцев и лежащий на земле артиллерист.

Семен Чекунов

Возле фургона застыли друг напротив друга два коротких строя бойцов. Молчали в обеих шеренгах. Кто — не мог, а кто — не хотел говорить. И потому, застыло неподвижной серостью осеннее небо, над головами людей. Что из того, что одна ровная шеренга бойцов лежала на земле, а другая изогнулась короткой дугой, охватывая павших.

Как командир своего подразделения, на левом фланге, вытянулся Сиваков. Спокойное лицо, руки вытянуты по швам. Закрытые глаза и тонкая струйка крови, засохшая на щеке. Боец справа, судорожно сжал кулаки. Его светлые волосы слиплись, и только выбившийся хохолок изредка вздрагивает под порывами ветра. Сергей. Живой, он скрывал свою боль от других. И мертвый, не изменил своему правилу. А следующий боец… И еще…

Пять человек лежали на сырой земле, не чувствуя холода. Пятеро застыли напротив. Фира, с сухими глазами, но, тем не менее, судорожно кусающая губы. Капитан Маслеников, который прижимает к себе девушку и не находит слов, чтобы что-то сказать, как-то успокоить. Андрей Шилин, комкающий в грязных руках танкошлем. Анастасия Ивановна, что беззвучно рыдает, содрогаясь всем телом. И сам Семен.

Голова по прежнему, немного кружилась, но стычка с артиллеристом помогла организму мобилизовать какие-то последние запасы энергии, и теперь Семен мог воспринимать окружающее вполне нормально. Видя боковым зрением борта прицепа, светящиеся белыми сколами от пулевых попаданий, старый солдат понимал, что пятеро погибших — это была очень небольшая цена, которую пришлось заплатить за пересечение дороги. Но почему же, так щемит сердце? Может, это болит душа молодого Семки, который еще не прожил четыре года среди смерти и боли?

Или, все же, это болит сердце Лексеича, который прожил больше чем полвека после окончания войны, но так и не смог забыть: что это такое — смерть товарищей?

Да, там, в том будущем, откуда Семен пришел сюда несколько дней назад, он был стар. И ждать смерти ему оставалось уже совсем недолго. Лексеич понимал это и давно смирился с неизбежным. А потом он получил второй шанс. И решил исправить, то что вю жизнь не давало покоя.

И вот, теперь, он понимал,как наивен он был в своих предположениях. С молодым телом, с памятью и опытом старого фронтовика, казалось, он сможет преодолеть все препятствия на пути к линии фронта. Что греха таить, полученную вторую молодость Лексеич посчитал за предоставленную короткую отсрочку от смерти, что должна была прийти за ним там, в оставленном времени. Потому и пер напролом, не жалея себя и других. Пытаясь успеть выполнить свою задачу, пока неподвижно застыли песчинки в часах его Судьбы.

Но какой толк, в том, что ты сделал все что мог и даже больше, если тоска по погибшему товарищу сжимает грудь и не дает биться сердцу?

Осторожное покашливание отвлекло Семена от тяжелых мыслей. Обернувшись, он увидел невысокого мужика в запачканной песком шинели. Тот, стараясь не встречаться с Чекуновым взглядом, пробормотал, что могила готова, и можно укладывать погибших.

Чекунов кивнул, и повернулся к своим товарищам. И живым и мертвым. Следовало торопиться. Ведь приказа — спасти — никто не отменял…

Невысокий холмик земли вырос на краю поляны. Уже все отошли от свежей могилы, и молча стояли, глядя, как Семен все еще возится, подравнивая и приглаживая песчаную насыпь. Стоя на коленях, он пехотной лопаткой выравнивал землю, стараясь сделать могильный холм акуратнее и ровнее, как если бы это что-то могло значить для тех пятерых, что остались лежать, там, внизу. Умом он понимал, что это уже ничего не значит, ничего не меняет, но остановится немог. Сознание Лексеича говорило: всякая работа должна быть сделана хорошо. И Чекунов продолжал убирать с поверхности насыпи, какие то, видимые только ему неровности.

Наконец он счел, что все сделано хорошо, поднялся с коленей и шагнул назад. Андрей принес и воткнул в изголовье колышек с прибитой дощечкой, на которой неровным почерком были выведены пять фамилий.

Карандашные буквы были плохо различимы на поверхности грубо оструганной деревяшки, но Семену они показались выбитыми золотом на поверхности гранитной плиты. Такая была поставлена в сквере районного центра, еще тогда, когда праздновали тридцатилетие Победы. Правда, последний раз, когда Лексеич был в райцентре, буквы уже не сияли позолотой. Да и гранитная плита обзавелась несколькими выбоинами, а возле корзин с искуственными цветами, блестели осколки разбитой бутылки.

Но так же как тогда, на открытии памятника, Чекунов перечитывал про себя фамилии, бесшумно шевеля губами. Дочитав последнюю строчку, он надел на голову пилотку, которую до этого держал в руке, и вопросительно взглянул на Масленикова. Правильно поняв его взгляд, капитан расправил плечи и негромко скомандовал: "Становись".

Семен первым шагнул вперед, заняв место правофлангового. Рядом встал Андрей. С вызовом глянув на капитана, третьей встала Фира, потянув за собой Анастасию Ивановну. И хотя, были на поляне и более высокие бойцы, но никто не пытался оспорить у этой четверки права стоять на правом фланге. Молча, остальные постоились в шеренгу, продолжив строй.

Маслеников обвел слезящимися глазами неровную линию. Обтрепанные, в грязных шинелях, бойцы смотрели на него, ожидая какого-то решения. Но какого? Собственно, все было ясно и так — нужно идти к фронту. Ремонтировать тягач и двигаться дальше. Нет другого выхода, только вперед. Вместе с ранеными… Капитан еще раз глянул на своих, (теперь — своих!) подчиненных и скомандовал:

— Проверить оружие и снаряжение, отремонтировать тягач и подготовить его к маршу. Перевязать раненых. Накормить людей, тем, что есть. Быть готовыми к началу движения через два часа.

Подумал, и добавил:

— Своим заместителем назначаю красноармейца Чекунова. Разойдись!

Семен подошел к тягачу. Возле катков лежали кувалда, выколотка и другой нехитрый инструмент. Тут же валялись половинки сломанного пальца и трак с разорванной проушиной. Требовалось поставить запасной трак, содинить концы ленты и натянуть гусеницу. Тоже, уметь надо, кстати. Слабо натянешь — слетит, туго натянешь — может и лопнуть. Чекунов хотел было подобрать выколотку, но его остановил капитан Маслеников:

— Семен, погоди, поговорить надо. А гусеницу — Андрей сделает, а вот эти бойцы ему помогут. И капитан мотнул головой в сторону хмурой тройки красноармейцев, подошедших с ним.

Отойдя в сторону, присели на ствол упавшей сосны. Маслеников аккуратно промокнул глаза, когда-то бывшей белой, тряпочкой и повернулся к Семену:

— Рассказывай, что там было, на дороге. Капитана Анохина видел?

— Он остался с нами у орудия. Чтобы прикрывать отход тягача. Ему удалось подбить немецкий броневик. А потом появился танк и разбил пушку. Тогда капитан и погиб. — Семен старался говорить короткими фразами, опасаясь запнуться и потерять смысл сказанного. Голова все еще кружилась, хоть и меньше чем поначалу.

— А расчет орудия, они то, где были?

— Не знаю. После того как немцы начали стрелять, я их не видел.

— Та-ак, — протянул Маслеников. — А вот мы сейчас, кой-кого и спросим…

Боец, которому Виктор Иванович прострелил ногу, так и лежал, на том же самом месте. Хотя и было видно, что Фира закончила перевязку. Испуганными глазами он смотрел на приближающегося капитана.

Маслеников остановился возле раненого:

— Где твой командир?

Артиллерист понял вопрос правильно, зачастил быстро:

— Убило его! Убило сержанта, сразу. Первым снарядом, как ударило рядом — так и сразу — наповал. Меня с тягача, на дорогу сбросило… Гляжу, а он уже мертвый лежит… Ну я и пополз…

— А куда же ты пополз, то? — голос Масленикова стал подозрительно спокойным.

— А в кювет. Гляжу — все взрывается, — боец запнулся, — товарищ капитан, я хотел в кювете залечь и по немцам стрелять!

— Да? А карабин твой, где?

Красноармеец замялся:

— Меня взрывом оглушило! Карабин отлетел куда-то…

— Отлетел, говоришь, — покивал головой капитан, — и подсумки, с патронами, тоже — отлетели? А противогазная сумка со жратвой — осталась?

Чекунов взглянул на ремень бойца — патронных подсумков действительно не было. А Маслеников уже поднял с земли валяющуюся рядом сумку. Сунул ее в руки Семену:

А ну, глянь, что там?

Чекунов откинул клапан:

— Картошка тут. И сала немного.

— Так, ясно. Отдашь женщинам. Пусть кормят раненых. А с этим…

Удары кувалды по металлу, заглушили слова капитана, но видно лежащий на земле их расслышал, так как побелел с лица и попытался отползти от летчика:

— Не надо… Я не виноват…

— Да? — Маслеников нагнулся к лежащему на земле, — а кто виноват?

— Не пачкайтесь, товарищ капитан, — от тягача подошел и Андрей, нечего на мразь патроны тратить. Оставить его, как он раненых хотел бросить, пусть дохнет. Уу, сволочь, еще и бинты на него переводить! — Шилин, казалось, хотел пнуть лежащего, но только сплюнул на землю.

— Если мы бросим раненого, то чем мы лучше него?! — Фира подняла голову и в голосе ее прозвучал такой вызов, что Семен на мгновение подивился характеру девушки. Вот только что, этот человек угрожал ей, но получил отпор и стал беспомощным. И, теперь, Фира защищает его…

— А ты что скажешь, Семен? — слезящиеся глаза Масленикова обратились на красноармейца.

Чекунов посмотрел на подстреленного: по лицу того стекали крупные капли пота. Человек боялся, явно и откровенно, до дрожи, до испачканных штанов. И смотреть на это было противно.

В той войне, войне старшины Чекунова, Семен не раз сталкивался с бойцами, поддавшимися страху. Кто-то испугался по молодости и неопытности, кто-то поддался минутной слабости, кто-то, увидев гибель товарищей, осознал, что и сам не бессмертен… Но, как отнестись к тому, кто решил выживать любой ценой, пусть даже и ценой гибели своих товарищей? "Сдохни ты сегодня, чтобы я дожил до завтра?" — Семен знал, что в будущем, многие так и станут жить. "Каждый сам за себя" — никаких проблем, выживут сильнейшие. Вот только, на самом деле, выживут не самые сильные — выживут беспринципные и наглые. Те, кто не побоятся запачкаться в чужой кровушке. И совесть им в этом — не помеха…

Чекунов смотрел в молящие, жалобные глаза лежавшего на земле, и пытался вспомнить, как выглядели эти глаза, всего час назад… И не мог. Слишком разными были эти два человека: тот, нависавщий над Фирой здоровяк, и этот, съежившийся на сырой земле, маленький и скрюченный…

— Так что скажешь, Семен? — голос капитана вернул Чекунова к действительности.

Еще раз посмотрев на раненого, Чекунов произнес:

— Пусть живет. Пусть на своей шкуре попробует — каково было другим… Доживет до трибунала — его счастье… А иначе, Фира права будет…

На несколько секунд повисла тишина. Потом капитан снова склонился над артиллеристом:

— Слушай меня — Маслеников не повышал голоса, но его услышали все, кто находился возле тягача. — Пока ты жив. Благодаря ей, — капитан мотнул головой в сторону санитарки, — но, не думай, что легко отделался. Под суд все равно пойдешь…

Маслеников выпрямился и его ощутимо качнуло. Тут же сбоку подскочил Андрей, поддержал капитана.

— Спасибо, — Маслеников пошире расставил ноги, чтобы не упасть, — давай, Андрей, быстрее делайте машину. И этого, — капитан казалось хотел выругаться, но сдержался, — унесите. Фира покажет, где положить. А мне — Семен поможет.

Повинуясь жесту командира Чекунов подхватил его под локоть.

— Давай, Семен, потихоньку отведи меня к остальным, — тихо произнес Маслеников, — что-то я совсем плохо вижу. Расплывается все и глаза режет…

— А как же вы стреляли, то? — удивился Семен.

— Не поверишь, — криво ухмыльнулся летчик, медленно шагая по засохшей траве, — под ноги стрелял, напугать хотел… Эй, погоди, ты куда меня ведешь?

— К прицепу, — Чекунов тоже слабо соображал, сказалась бессонная ночь, — ляжете, отдохнете…

— Э-э, нет, — капитан крепче ухватился за рукав шинели красноармейца, — только не туда. Там я точно не смогу быть. Кровью и землей пахнет, как в могиле…

Семен решил что он чего-то не понял, голова работала плохо, но послушно повернул в другую сторону. Доведя Масленикова до группы сосен, где пламя небольшого костерка уже лизало закопченный бок ведра. Сдал летчика, на руки Анастасии Ивановне. Постоял немного, вдыхая запах горящего дерева. Спать хотелось неимоверно. Но, все же, решил что сейчас делать этого нельзя. Нужно посмотреть, как дела у Андрея с ремонтом тягача. Да и в прицеп необходимо заглянуть.

Дойдя до машины, Семен понял, что его помощь здесь не нужна. Шилин вполне справился сам и с двумя красноармейцами уже заканчивал натягивать гусеницу. Обойдя "Комсомольца" вокруг, Чекунов подошел к прицепу. Задний полог криво свисал, не закрывая до конца входной проем.

Уперевшись ногой в скользкий выступ борта, Семен перевалился внутрь кузова.

Тяжелые запахи крови и сырой земли навалились на красноармейца, слились в тяжелом аромате смерти, заставившем Чекунова откачнуться назад, к выходу. Но, пересилив себя, Семен двинулся вглубь фургона. Лучики света, проникавшие внутрь через дыры в брезенте, позволяли кое-как рассмотреть внутреннюю обстановку.

Из порванных пулями мешков по полу рассыпался песок. Кое-где на стойках нар топорщились расщепленным деревом пробоины. А еще, там и сям на дереве виднелись темные пятна. И Чекунову не нужно было присматриваться, чтобы понять что это…

Теперь ему стал понятен отказ капитана Масленикова вернуться в фургон. Семен представил, каково тут было и по спине пробежал озноб. Чекунов хорошо знал, как бывает страшно, когда по тебе стреляют, когда пули врезаются в бруствер окопа… Но, когда у тебя есть оружие — можно ответить противнику. Пусть неприцельно, просто выставив ствол наружу и выпустив магазин "в молоко"… А, вот, каково лежать на нарах, и видеть как рядом умирает человек, и ты не с силах помочь ни ему, ни себе. И остается только держаться и не закрывать глаз… Чтобы, если останешься жить — отомстить. За всех…

Выбравшись из под брезента и спрыгнув на землю, Семен отдышался. Было ясно, что необходимо убирать следы боя в фургоне. Иначе, раненым будет совсем худо.

Снова, обойдя прицеп и тягач, Чекунов направился к костру.

Свободные от ремонта тягача бойцы уже собрались там. Все семь человек. Семен вспомнил прошлый день и мысленно выматерился. От всей группы осталось хорошо, если треть состава. То, что еще вчера было воинским подразделением, после гибели командира превратилось просто в группу вымотанных людей.

Красноармейцы жались к костру, протягивали руки почти в пламя, желая согреться. Спины в серых шинелях отгородили от тепла раненых, и даже Анастасия Ивановна, что помешивала в ведре какое-то варево, оказалась оттерта в сторону.

Требовалось восстановить порядок в отряде. Краткий взгляд в сторону лежащих раненых показал, что капитан Маслеников лежит с закрытыми глазами и, видимо уснул. А, значит, командовать придется самому.

Каждый, кто хоть когда-то пытался руководить группой людей, знает, что обычно любой человек получивший приказание, тут же начинает чувствовать себя несправедливо обиженным: "А почему это должен делать я, а не тот парень?" В армии этот вопрос решен радикально просто: приказ командира — закон для подчиненного. Однако, была тут маленькая закавыка: хоть и назначил Маслеников Семена своим заместителем, но ведь по званию он так и остался простым красноармейцем. Да еще и чуть ли не самым молодым из бойцов. Но, черт же подери, времени на всякую психологию-демократию уже давно не было.

Решительно раздвинув плечом греющихся, Семен шагнул к огню. Кто-то заворчал, споткнувшись о брошенное полено, но Чекунов не обратил на это внимания. Обвел взглядом стоящих:

— Все здесь?

Бойцы неуверено переглянулись:

— Вроде все. А тебе что?

— Сейчас нужно снять брезент с фургона, очистить прицеп от мусора и подготовить его под погрузку раненых.

— Ну так, скажи вон бабам, пусть сделают.

Люди явно пригрелись около костра, и идти возиться с сырым брезентом, и песком, пропитанным кровью не хотел никто. У Семена кружилась голова от недосыпания, воспоминания мешались с реальностью, и, на минуту, ему показалось, что перед ним новобранцы, прибывшие в их ИПТАП.

— Разговоры в строю! У женщин своя работа. Восстановить порядок в фургоне нужно быстро.

— Слушай, да ты никак зазнался? Что, раз тебя капитан заместителем назначил, так ты перед ним выслуживаться будешь? — красноармеец стоящий с другой стороны костра, хитро осклабился.

— Выслуживаюсь, говоришь, — Семен не отвел взгляда, — а ты, когда по гансам стрелял — перед кем выслуживался?

— Так, это, — оторопел красноармеец, — это, ж, враги! Их уничтожать надо!

— А раненые, наши, — Семен медленно повел головой в сторону лежащих на поляне, — тоже, враги?

Ошеломленный боец только хлопал глазами, нев силах произнести ни слова.

— Я гляжу, ты вроде и взрослый, а ума не нажил… Или, тебе невдомек, что чем больше мы тут стоим, тем больше у немцев времени, чтоб нас найти? Ты, то, если что, и удрать можешь… А раненым не выжить…

— Ты говори, да не заговаривайся, — перебил Чекунова другой боец, постарше, — жить тут все хотят. Себе то мы не враги…

— А если не враги, — в голосе Чекунова прорезалась злость, — чего резину тянем? Посты не выставлены, машина к движению не готова. Ждем, когда немцы соберутся и догонят? Думаете, они нам броневик, что на дороге сгорел, не попытаются припомнить?

Молчание было ему ответом.

— Тогда так. Ты и ты, — палец Чекунова поочередно указал на двух бойцов с ручным пулеметом, — займете позицию вон на том холмике. Котелки возьмете с собой, поедите там. Но — поочередно. Вы, двое, — двое красноармейцев помоложе оказались отделены от остальных движением руки Семена, — быстро перекусить, и — вперед. Пройдете дальше по дороге, где-то на километр.

— Анастасия Ивановна, выдай еду этим четверым в первую очередь, — обратился к санитарке Чекунов. Та только молча кивнула, не прекращая помешивать варево, булькающее в ведре.

— А остальные — со мной. Нужно быстро привести фургон в порядок. Времени у нас в обрез. Или, опять, разговоры разговаривать будем?!

Переглянувшись, красноармейцы двинулись выполнять приказ…

Семен смотрел, как бойцы, расходятся по указанным местам, и явственно чувствовал, как новый груз придавливает его к земле. Во что он ввязался? Мало ему фургона с ранеными, так ведь теперь, выходит, он несет ответственность и за этих людей, тоже? Чтобы стать силой, способной противостоять немецким солдатам, им придется вспомнить, что они не просто кучка окруженцев, пробирающихся через враждебное окружение. Они — подразделение армии. Той армии, что через три с небольшим года войдет в Берлин. Пусть, даже этого и не знают те бойцы что сейчас, матерясь, стаскивают цепляющийся за пулевые отщепы, брезент с фургона.

Впереди будут еще и отступления и поражения. Будет гибель в немецких котлах целых армий и фронтов. И, наверное, не в силах одного человека, повернуть ход истории круто в сторону.

Однако потом, шаг, за шагом, красноармейцы двинутся на запад. Все так же, преодолевая огонь и теряя друзей. Но, может быть, если Семен выполнит отданный самому себе приказ, в строю победителей будет стоять на несколько человек больше? И, тогда, в мирной жизни, у них будут дети. И внуки. Внуки, которым они смогут рассказать о войне. И о цене Победы.

И есть надежда, что на черном камне обелиска не будеть блестеть разбитое бутылочное стекло?

Вот только, чтобы проверить — надо дожить. В прошлый раз ему это удалось, а как получится сейчас? Ведь все пошло не так. И, значит, придется вспоминать все свои навыки и умения, весь, кровью заработанный, опыт. Кстати, об опыте: рука скользнула за отворот шинели, щелкнул включенный предохранитель пистолета. Второй попытки бунта Семен допускать не собирался…

Дальнейшие пара часов пролетели как одна минута. Обиходить раненых, залатать фургон, осмотреть тягач (черт, как же быстро топливо расходуется), набрать воды про запас… И вот уже мотор машины тихо гудит на малых оборотах. Андрей Шилин, видный в открытый рубочный люк, опустил голову и внимательно вслушивается в рокот двигателя. Возле "Комсомольца" стоят бойцы, которые займут места на боковых скамьях.

Чекунов быстрым шагом обошел место их недолгой стоянки, проверяя, не забыто ли что-то из снаряжения, хорошо ли убраны следы пребывания маленького отряда. Сам себя Семен не пытался обманывать: если немцы пойдут по их следу, то уж точно не собьются. Гусеничная колея приведет их как по ниточке. Вся надежда, что пока соберут достаточные силы, пройдет время достаточное, чтобы уйти подальше. Но более вероятным было другое: немцы заранее выставят заслоны на пути предполагаемого следования отряда… И эта вероятность давила на сознание Семена. Чекунов помотал головой, отгоняя тяжелые мысли, и, махнул рукой, приказывая бойцам занять места на скамьях тягача.

Санитарка Анастасия Ивановна Данилова

Снова в полутьме фургона видны только грязно-белые пятна бинтов, да отблески световых лучиков в глазах раненых, лежащих на нарах. Но, однако света стало больше, чем это было вчера. Теперь, серость осеннего дня проникает внутрь прицепа через многочисленные пулевые пробоины в брезенте. Анастасия Ивановна прикрывает глаза, чтобы не видеть этого назойливого мельтешения, откидывает голову назад, опираясь затылком на шершавую доску борта. Что-то острое колет ее в шею, мешая дремать. Санитарка пытается не обращать внимания на уколы, но вдруг резко распахивает глаза и отшатывается от борта. Осторожно, пальцами руки проводит по сколотому краю доски…

Никто не хотел садиться на это место. Наверное, здесь должен бы сидеть один из трех бойцов, что сейчас покачивались возле заднего борта в обнимку со своими винтовками. Но, после того, как им пришлось отмывать доски холодной водой от потеков крови… Инстинктивно, все постарались отодвинуться как можно дальше от несчастливого места, где шальная пуля нанесла смертельное ранение Сивакову. И где он умирал, зажимая кровоточащий живот. Никто не хотел занять его место…

И, поэтому, сейчас возле переднего борта прицепа, возле прорезанного в брезенте окошечка, сидела Анастасия Ивановна.

После гибели военфельдшера, она осталась единственным кадровым медиком в отряде. И, решила, что как старшая — обязана принять на себя обязанности Сивакова.

Санитарка выглядывает в узкий квадрат окошка: зеленая коробка тягача раскачивается на ухабах, рвется вперед, разбрызгивая грязь узкими гусеницами и окутываясь клубами сизого дыма. На скамьях машины в такт покачиваются шестеро краснормейцев. В шинелях и бушлатах, в пилотках, касках и с непокрытыми головами, они кажутся неотъемлемой частью этого забрызганного грязью металлического ящика, что надрываясь и лязгая сцепным устройством волочет за собой прицеп.

Анастасия Ивановна пытается разглядеть Семена, который должен сидеть первым на правой скамье, но ей удается увидеть только характерный набалдашник на стволе Чекуновского "автомата", который покачивается перед лицом расположившегося рядом бойца. Само же лицо заслонено широким козырьком каски-"халхинголки", что надета на голове соседа.

Отвернувшись от окошечка, санитарка натыкается на взгляд красноармейца, что лежит на ближайших нарах. Прежний хозяин этого лежака тоже погиб, а нового постояльца с артиллерийскими эмблемами на петлицах, даже не стали и спрашивать, желает ли он занять это место.

А Анастасия Ивановна видит на его месте другое лицо. Бледное лицо в капельках пота… Сергей и тогда пытался успокаивать ее и раненых, что-то хрипел, когда пули рвали брезент, а сама санитарка сжалась на полу в комочек, стараясь стать как можно меньше и незаметнее. А потом перестал. И на шею Анастасии Ивановны капнуло что-то обжигающе-горячее.

Сквозь дух свежесрубленной хвои, что устилала пол прицепа, не мог пробиться аромат засыхающей крови. Да и доски прицепа были вымыты водой, набранной в ручье и, насколько возможно, отдраены мокрым песком.

Однако, хоть и привычен был для Анастасии Ивановны этот дух, что всегда сопровождает работу военного медика — сейчас, плотный комок в горле спирал дыхание санитарки при одном только намеке на тяжелый запах…

Что-то, прочитав в глазах женщины, артиллерист постарался побыстрее отвернуться к борту.

А за стенкой попрежнему лязгали гусеницы, и надрывался мотор "Комсомольца".

Красноармеец Чекунов

Семен изо всех сил боролся со сном, но даже лязг сцепки и рев мотора движущегося тягача казались усталому красноармейцу убаюкивающей колыбельной. А спать было нельзя. Никак нельзя. Дорога петляла по лесу, резкими изгибами огибая небольшие болотца и, временами, выскакивая на берег реки. И каждый раз, когда машина оказывалась на открытом месте, Чекунов задирал голову вверх до хруста в шейных позвонках. Одновременно он пихал локтем своего соседа, дабы тот тоже не зевал. Среди сидящих на скамейках тягача бойцов прокатывалось краткое оживление. Глаза упирались в серость осеннего неба, пытаясь различить на фоне низких облаков возможную черточку немецкого самолета. Затем машина снова ныряла под кроны деревьев и бойцы слегка расслаблялись. Но не Чекунов.

Движение днем, после того что случилось при пересечении дороги, было очень рискованным действием. Казалось бы, лучшим выходом было остановиться в глубине леса и дождаться, пока утихнет тревога, поднявшаяся в результате ночного боя. Простой выход. Но — неверный.

В голове Семена тикали часы, отсчитывающие время до того момента, когда немцы сообразят что к чему и перекроют возможные пути движения их маленькой группы. А еще он помнил самое важное: тонкая линия фронта, что сейчас неустойчиво колышется в десятке километров на восток от их отряда, вскоре начнет отодвигаться все дальше и дальше…

Сейчас, он казался сам себе пловцом, что нырнул слишком глубоко, а линия фронта была той чертой, что разделяет поверхность воды и воздух. Уже стучит в висках ныряльщика от недостатка воздуха и красные круги плывут перед глазами, но чтобы вдохнуть живительный воздух необходимо прорвать, продавить эту тонкую пленку, вырваться наверх…

Наверное, еще продолжаются последние попытки прорваться навстречу окруженным частям, что пытаются выйти из немецкого кольца. Вот только, с каждым днем, эти удары будут все слабее и слабее. И немцы, что пока удерживают только крупные населенные пункты, плотно перекроют все дороги. Тогда исчезнут последние шансы на выход.

Тягач шел настолько быстро, насколько позволяла узкая дорога. Но, все же, Чекунов приподнялся на раскачивающейся подножке и прокричал в открытый рубочный люк:

— Давай, Андрюха, жми, как можешь! Только, траки не порви.

Раскачивающаяся в квадрате люка голова в танкошлеме никак не отреагировала на крик, но Семен понял, что его услышали. Двигатель заревел еще громче, и резче захлопал развевающийся на бортах прицепа брезент…

Чекунов плюхнулся обратно на узкое сиденье, и потащил из-за спины планшет с картой. Он хорошо представлял себе, что сейчас ощущают раненые, с трудом удерживающиеся на своих лежаках в фургоне. Но другого выбора у него не было.

Линии карты были плохо различимы под прикрывающим её желтоватым целлулоидом. Семен поднес лист ближе к лицу, придерживая другой рукой винтовку. Черточка грунтовки извивалась по зеленому пятну лесного массива, затем вырывалась на светлое пятно поля и упиралась в несколько маленьких квадратиков с неразборчивой надписью рядом. Чекунову не было необходимости вчитываться в мелкие буквы. Название деревеньки он запомнил еще, когда изучал карту в первый раз: Лисино. И голубую струйку реки возле нее: Сойра. Еще восточнее, жирной чертой тянулась железная дорога. Там должны были быть свои. Так было в тот, первый раз, и Семен надеялся что и теперь — ничего не изменилось.

Вот только тогда, они к деревне не подходили и близко, хотя и слышали отдаленный лай собак. Страх столкновения с немцами, гнал красноармейцев в самую лесную глухомань, заставлял пробираться через болота и топи. И эту реку, что кажется на карте такой маленькой и безобидной Чекунов тоже помнил: холодная, черная вода и хлипкий плотик, наскоро связанный ремнями и кусками телефонного провода. Яростная гребля вырубленными в лесу палками и ежесекундное ожидание выстрела с того берега, что остался за спиной.

Тягач подбросило на очередном ухабе, брызги грязной воды щедро плеснули на планшет, расплываясь мутными каплями на целлулоиде. Семен судорожно ухватился свободной рукой за соседа, стараясь не уронить винтовку и карту, больно стукнулся головой об край каски сидящего рядом. Выматерился в голос, поминая и дороги, и немцев, и погоду, которая никак не разродится так нужным сейчас дождем.

Не то чтобы ему хотелось мокнуть, под падающей с небес влагой. Нет. Промозглый осенний дождь, низкая облачность не даст свободно летать самолетам-разведчикам, загонит под крыши лишних фрицев, заставит патрули поглубже натянуть на головы капюшоны дождевиков. Что немцам хреново, то русским — шанс. Ведь другого пути, кроме как прорываться через Лисино Семен не видел.

И это беспокоило его все больше. Насколько ему помнилось, берега реки Сойры были низкими и топкими. А это означало, что пересечь ее вброд не удастся. Поэтому, вся надежда была на мост, обозначенный на карте возле деревни Лисино. Еще неизвестно, в каком состоянии он находится, ведь судя по дороге — ездили здесь нечасто, и, похоже, только на телегах. Но не это было главным. Семен знал, что немцы далеко не дураки, это противник серъезный и опасный. Недооценивать его — себе дороже.

Стоит командованию противника сложить два и два, и оно тут же сообразит, как будет двигаться группа. И, если немцы возьмутся за дело всерьез, то обязательно пришлют в деревню отряд, для охраны моста. Лисино находится на той стороне реки, и от него идет грунтовка в сторону шоссе. Что стоит немцам привезти сюда пару отделений и подогнать танк? Да, даже не танк, просто — пушку? Установить орудие на той стороне, взять под прицел мост — и все. С оставшимися силами, окруженцам уже не прорваться.

Надежда была на одно. Как знал из своего опыта Чекунов, у командования никогда не бывает лишних людей и техники. Пока немцы примут решение о перекрытии путей отхода, пока соберут людей и транспорт, пока те доберутся сюда по вязкой грунтовке. А, может, немецкие командиры вообще решат, что после боя на шоссе окруженцы рассеялись и выходят по-одиночке? И, просто не станут тратить силы на ловлю отдельных бойцов? Ведь, по их мнению, война уже почти закончилась победой Германии?

Сам себе, однако, Семен мог признаться, что такой исход почти невероятен. Слишком много шума наделали они при пересечении шоссе.

Рукавом шинели Чекунов протер карту от водяных брызг: если верить разноцветным линиям на бумаге, то грунтовка должна была сейчас начать уходить от реки, с тем чтобы, сделав крюк, обогнуть пойменную топь, и выйдя из леса на поле, прямой линией упереться в мост на краю деревни.

Привстав на сиденьи, Семен глянул вперед. Да, все правильно — сначала почти незаметно, а потом все круче, дорога стала забирать влево. Не торопясь, но и не мешкая, красноармеец застегнул клапан летного планшета и замотал ремешок вокруг сумки. Выждал еще некоторое время, пока тягач, вихляясь на узкой дорожке, тащил прицеп. Затем, протянул руку, и через маленькое окошко прорезанное в задней стенке рубки, потряс за плечо стрелка. Тот завозился на своем месте, пытаясь оглянуться назад. Поняв что сделать это не удастся, наполовину высунулся в верхний люк.

— Стой! — прокричал Семен, и для понятности скрестил руки. Стрелок моргнул покрасневшими глазами, кивнул и провалился обратно в люк. Спустя несколько мгновений "Комсомолец" замедлил ход и остановился. Преодолевая онемение в теле, Чекунов спрыгнул на хрусткую траву обочины и, морщась от уколов острых иголочек в застоявшихся мышцах, зашагал вокруг машины. Полы шинели тутже покрылись крепко вцепившимися в ткань сухими семенами какого-то болотного растения. Подойдя к лобовому листу тягача, Семен еще раз скрестил руки перед смотровым лючком водителя.

Двигатель послушно смолк. Над крышей рубки показалась голова Андрея.

— Жди здесь, — скомандовал Чекунов, — деревня уже недалеко, нужно проверить дорогу. Но — не спать! К остальным это тоже относится, — произнес он уже громче.

Никто ему не ответил.

— Ты, — Семен приглашающе махнул рукой долговязому бойцу, обутому в относительно целые сапоги, даже слегка отмытые от грязи, — пойдешь со мной.

Тот помялся, но подхватил свой карабин и спрыгнул с машины. На прицепе уже заколыхался брезент, но Семен не стал дожидаться расспросов. Не глядя, он сунул в руки Шилину планшет и, повернувшись, зашагал по дороге. Боец двинулся следом.

Красноармеец Чекунов

…Через линзы бинокля узенький деревянный мостик казался еще ненадежнее, чем на самом деле. Даже при небольшом увеличении были видны растрескавшиеся доски настила, что неровными колеями проходили поверх бревенчатого наката. Однако, толстые бревна вертикальных свай и балки их соединяющие, давали надежду, что один раз мост должен выдержать. Семен задержался взглядом на белых клочьях пены, что накапливались там, где черная вода обтекала сваи, закручиваясь воронками. Он вновь тихо порадовался, что у "Комсомольца" такая тонкая броня. Будь вес тягача хоть немного побольше, он бы вообще не рискнул послать машину на такое хлипкое сооружение. Да и сейчас, полной уверенности в благополучном исходе у Семена не было. Но не это было главным.

Взгляд Чекунова заскользил по четырем небольшим избам, что приткнулись над речным обрывом с той стороны реки.

Деревня выглядела мирной и спокойной, как если бы никакой войны не было и в помине. Дымилась печная труба, белели какие-то тряпки, сохнущие на заборе. Куры гуляли возле крыльца ближайшего дома, возглавляемые пышнохвостым петухом. От всей этой картины тянуло таким спокойствием, что Семен непроизвольно прикрыл глаза. Интересно, почему он не видел этого всего, когда шел по своей деревне, всего несколько дней назад? Или несколько десятков лет вперед? Вопрос не имел ни смысла, ни ответа. Поэтому Чекунов просто сунул бинокль бойцу лежащему рядом с ним:

— Гляди теперь ты.

— Чого, ж, тут бачить, то, — отозвался тот, неуверенно принимая в руки хрупкий прибор.

— Все гляди, что необычного увидишь — скажешь! — по произношению Семен сообразил, что его напарник откуда-то с Украины.

— Нема здесь ничого такого, — отозвался тот, — вон, киця по забору идет, собака у будки спит… Тихо все, мабудь и нет здесь нимцев.

— Сам откуда? — не выдержав, улыбнулся Чекунов.

— Сальск, подле Ростова, — не отрываясь от окуляров, отозвался красноармеец.

— А ну, дай, — отобрав бинокль, Семен взялся еще раз осматривать окрестности деревни.

Широкое поле тянулось от самой опушки, где залегли бойцы, до реки. Мало наезженые колеи пересекали его напрямик и упирались в мост. За мостом дорога шла на подъем и переходила в единственную улочку деревни Лисино. Никаких видимых следов присутствия немцев в деревне Чекунов так и не обнаружил. Или, сходить в деревню, лишний раз убедиться? Нет, пожалуй, в деревне действительно чужих нет, решил Семен, когда в поле зрения бинокля попала парочка детей играющих перед домом.

Нужно заводить тягач и двигаться дальше. Опустив бинокль, Чекунов покрутил шеей, и кивнул напарнику:

— Давай, иди за тягачом. А я еще посмотрю. Но, если стрельбу услышите — сразу назад, в лес отходите. Понял?

— Чай не диты, сообразим, — и боец нырнул в кусты. Семен потер пальцами глаза и снова прильнул к окулярам своей, такой удачной, находки…

Красноармеец Андрей Шилин

Когда Семен с напарником скрылись в лесу, Андрей вылез из рубки и стянул шлем с потной головы. Хотя двигатель и был заглушен, в ушах по-прежнему плавал моторный гул. Возможно, из-за этого он и не услышал, как сзади подошла Фира. Вопроса он тоже не расслышал, и обернулся только тогда, когда она повысила голос:

— Что?

— Я говорю, куда Семен пошел? — в глазах Фиры сквозила озабоченность.

— Сказал, нужно дорогу проверить…

— Почему он сам пошел? Вон, бойцы же сидят…

Андрей нахлобучил шлемофон на голову:

— Знаешь, Фира, он, видать, теперь, только себе верит. После вчерашнего боя…

Шилин не договорил, и отвернулся.

— Я понимаю, — прошептала Фира тихонько, но Андрей этого уже не заметил.

Остальные бойцы, ехавшие на тягаче, тоже слезли со скамеек и разминали ноги. Только один продолжал дремать. И это, почему-то, разозлило Шилина.

— А ну, слезай! Что, спать здесь будешь?

Боец недоуменно захлопал слипающимися глазами, пытаясь понять, что от него хотят. Андрей раскипятился еще сильнее:

— Вы что, не слышали — команды дрыхнуть не было! Вперед, и занять оборону возле дороги.

Нехотя бойцы двинулись вперед, а пулеметчик залязгал железом внутри тягача, обозначая активность.

От прицепа подбежал красноармеец:

— Анастасия Ивановна спрашивает, сколько стоять будем? Ей раненых обиходить надо.

— Не знаю я, — Андрей проводил взглядом заторопившуюся обратно к прицепу Фиру, — пусть делает что надо. Думаю, полчаса точно простоим.

Боец ушел обратно. А Андрей просто стоял возле "Комсомольца" и смотрел, как с качающихся деревьев отрываются желтые листья и падая на землю безуспешно пытаются укрыть, замаскировать рваные черные колеи оставленные тягачом. И не хотелось никуда идти, что-то делать, говорить. Пока еще можно было просто вдыхать холодный осенний воздух, в котором только маленькой ноткой горечи пробивался запах горячего металла и бензина. Такая короткая минутка тишины и покоя, способная прерваться в любое мгновение. Но, пусть она продлится еще хоть чуть-чуть…

Только минут через двадцать из кустов вывалился запыхавшийся боец, который уходил с Семеном. Андрей было напрягся, но не увидев страха и растерянности в его глазах, немного успокоился и сам сделал шаг навстречу:

— Где Семен?

Красноармеец помотал головой, запаленно дыша, и прохрипел:

— Давай, заводи! Чекунов сказал, к нему двигаться!

— А он, там остался? — не дожидаясь подтверждающего ответа, Андрей свистнул и помахал рукой красноармейцам, что заняли позицию на повороте дороги, подавая сигнал к возвращению.

— Предупреди в фургоне — сейчас трогаемся. А сам возвращайся на тягач. Понял? — и Шилин полез в рубку.

Красноармеец Чекунов

Когда за спиной послышался рев приближающегося тягача, Семен убрал бинокль в футляр и двинулся навстречу машине. "Комсомолец" вывернулся из-за поворота и покатил по полю, отбрасывая в стороны клочья дерна и клюя носом на ухабах. Чекунов махнул водителю и на ходу запрыгнул на скамью. Руки бойцов вцепились в его шинель и помогли удержаться на месте. Пулеметчик выглянул из своего люка, кивнул Семену и снова скрылся в рубке. Дорога шла вниз, и тягач двигался накатом, тихо рокоча двигателем. Раз взглянув назад, на фургон, и убедившись что там все нормально, Чекунов больше не отводил взгляда от приближающегося моста и деревни. Никаких признаков того, что жители заметили лязгающую и гремящую машину, видно не было. Возможно, у них уже выработался рефлекс военного времени, заставляющий людей прятаться от всего незнакомого и подозрительного, что может оказаться опасным — мелькнуло в голове Семена. Но и безлюдье не навевало спокойствия.

Наверное, подобные мысли посещали и остальной экипаж "Комсомольца", так как руки крепче обхватывали ложа винтовок, пальцы нервно поглаживали спусковые крючки…

Возле моста тягач встал, лязгнув сцепкой. Семен приподнялся, заглядывая в открытый люк:

— Андрей, чего встал?!

— Боюсь я, — пробормотал Шилин, — узко очень, не завалиться бы. И прицеп, тоже… Может, сам за рычаги сядешь?

Мост без перил действительно не внушал доверия. Крытый поверх наката колотыми плахами, потрескавшимися от влаги и солнца, он горбился над темной водой. Наверняка, в узкие смотровые лючки он казался еще более ненадежным.

Чекунов пихнул соседа в бок:

— Давайте вперед. Подымитесь наверх и прикройте нас. Красноармеец неловко полез со скамейки. Дождался, пока его догонят остальные и осторожно двинулся вперед. Заскрипел настил под ногами в тяжелых ботинках и сапогах, земля посыпалась в щели настила, мгновенно исчезая в бегущей воде. Потом скрип дерева сменился шорохом песка под подошвами, когда бойцы зашагали по песчаному откосу. Сторожко озираясь, поднялись наверх. На мгновенье замерли и двинулись дальше. Как по минному полю — по своей земле…

Когда сверху не послышалось предупреждающих криков, Семен решил, что больше ждать нечего. Время и так утекало как вода из дырявого ведра.

Чекунов слез со скамьи, обогнул машину, нагнулся к люку:

— Нормально все. Только за моими командами следи, хорошо?

Дождался подтверждающего кивка, закинул винтовку за плечо, прошагал на мост, развернулся спиной к деревне. Неприятное ощущение тут же возникло где-то между лопаток, но Семен сдержался и не стал оглядываться. В ту сторону смотрел хоботок ДТ, выглядывающий из шаровой установки, и Чекунов надеялся, что стрелок не прозевает опасность. На всякий случай сдвинулся с траектории стрельбы:

— Заводи!

Горячий двигатель подхватил с полоборота стартера, затарахтел ровно.

Как осторожного коня поманил к себе машину. И тягач ожил, двинулся вперед, впился стальными грунтозацепами в серое дерево настила. Через открытый лючок Семен видел лицо Андрея, белеющее в рубочной полутьме. Подтормаживая осторожными движениями рычагов, он направлял "Комсомольца", повинуясь движениям ладоней Семена. Блестящие клыки траков впивались в дерево, подтягивая машину вперед. Вот уже резина колес прицепа покатилась по разлохмаченному настилу.

Когда тягач уже достиг середины настила, случилось то, чего опасался Андрей: поперечная балка настила затрещала, обнажая белую щепу излома. Шилин почувствовал легкий крен "Комсомольца", но не успел даже всерьез испугаться, стараясь четко следовать за повелительными движениями рук Семена. А тот, как ни в чем не бывало, продолжал неторопливо шагать по мостику, маня за собой тягач.

Боковым зрением Чекунов видел уплывающий по течению обломок балки, но останавливать на хлипком сооружении железяку, весом в несколько тонн, тоже было не лучшим выходом, и он не сбился с шага.

Большая опорная поверхность гусеницы позволила тягачу благополучно удержаться на настиле. А вот переднее колесо прицепа угрожающе повисло над проломом… Заскрипел, перекашиваясь, деревянный кузов… И колесо опустилось на доску с другой стороны пролома… Жесткая сцепка не дала прицепу повалиться набок. Чуть хуже, но проскочило и заднее колесо, заставив заколыхаться брезент на бортах фургона.

Семен отскочил в сторону, когда тягач окутался дымом и рванулся на подъем, выбрасывая струи песка из-под надкрылков. И только теперь, почуствовал, как по спине стекает горячий пот. Как если бы ему своими руками пришлось держать машину над дырой в настиле.

Огрызок сломанной балки еще только скрылся за поворотом речки, а Семен уже шагал вверх, спотыкаясь о развороченные гусеницами кучи песка…

Красноармеец Шилин

Тягач медленно подъехал к серому срубу колодца и остановился, как усталое животное, с трудом доползшее до желанного водопоя. Андрей поочередно посмотрел в лобовой и боковой люки. Коротенькая улочка была совершенно пуста, не было видно не только людей, исчезли даже вездесущие куры. Приподнялся над обрезом верхнего люка и еще раз огляделся — тихо, возможно, даже слишком тихо. Деревня как будто вымерла. Бойцы на скамьях, тоже не торопились спрыгивать на землю, крутили головами по сторонам. Однако, ждать чего-то смысла не было. Шилин заглушил мотор и полез наверх — требовалось долить воды в радиатор. Да и раненым в фургоне свежая вода не помешает. Брезентовое ведро лежало тут же, в рубке. Пулеметчик, было, дернулся следом, но Андрей вернул его обратно:

— Сиди тут. Мало ли. Прикроешь нас.

— Да я не вижу отсюда ни черта, — попытался было возмутиться тот.

— Боковой лючок открой и смотри, — не слушая его, Андрей вылез наружу. Вдохнул чистый воздух, выдохнул, избавляясь от першащего в горле привкуса бензина и горелого масла. Последние километры движок здоровогрелся, да и раскаленный корпус коробки передач не добавлял уюта внутри броневой коробки. Так что желание пулеметчика покинуть душную скорлупу Шилин понимал очень хорошо. Но еще он видел взгляд Чекунова. Тот, как будто каждую секунду ждал какой-то беды. А к его предчувствиям он уже научился относиться предельно серьезно. За спиной Андрея, красноармейцы спрыгивали с тягача, разминали затекшие ноги, тихо переговаривались, оглядываясь на подслеповатые окошки деревенских изб…

Деревянная бадья, стоявшая на краю сруба была больше чем до половины наполнена чистой водой и Андрей с наслаждением отхлебнул холодной влаги, окуная разгоряченное лицо прямо в ведро. Поднял голову, утерся рукавом. Увидел, как сзади подходит Семен, держа наизготовку свою винтовку.

— Семен, иди сюда, вода чистая, хлебни с устатку!

Чекунов молча, подошел. Не отпуская винтовки, плеснул водой себе в лицо.

— Сколько бензина осталось?

— Думаю, километров на пятнадцать, не больше, — поморщился Андрей, — смотря, какая дорога будет.

— Хреново, — уронил Семен, думая о чем-то другом.

— Может, здесь в деревне, чего нибудь найдем? — неуверенно предложил Андрей.

— Сейчас быстро набираем воду, и — вперед, — Чекунов уже видимо что-то решил для себя. И другие мнения в расчет не принимались.

— Послушай, Семен, — не выдержал Шилин, — куда ты гонишь? Машина уже как самовар, паром пыхтит. Хоть час, бы, постоять — дать движку остыть. Заодно, может, чем съестным в деревне разживемся.

— Нет.

Андрей подождал, надеясь, что Семен как-то объяснит свое решение, но, не выдержав, заговорил сам:

— Ты же говорил, что до наших всего десяток километров остался. А немцы уже за рекой остались.

— За рекой, говоришь? — Семен сплюнул, — это наше счастье, что пока мы тут лясы точим, их танки сюда не прикатили. Карта то у них есть, и дорога у нас — одна. Видать, командование договориться не успело, какой части сюда солдатиков посылать. Так, если постоим, можем и дождаться. Уходить надо, как можно быстрее. Слишком тут место приметное.

Занятые разговором они и не заметили, как от дома подошла пожилая женщина. Её резкий голос стегнул по нервам, как удар током:

— Что, соколики, драпаете?

Андрей бросил взгляд на Чекунова, но тот тоже, молча, глядел на старуху. А та, распаляясь, кричала все громче:

— Бежите? А нас на кого бросаете? Одни бабы и дети в деревне остались! Всех мужиков позабирали! Придет сюда супостат, и что нам делать? А вы, защитнички, свои бебехи похватали, и — подальше от войны? Или, думаете, под бабьими юбками отсидеться?

Привлеченные ее криками, к колодцу стали подтягиваться остальные бойцы. Но близко подойти никто не рискнул. Издали наблюдали, как женщина, подступает все ближе и ближе, размахивая сухим кулаком почти под носом у Семена, которого она почему-то выбрала своей целью. Чекунов все так же молчал, только катались желваки на скулах. Радуясь тому, что о нем забыли, Андрей торопливо перелил воду в брезентовое ведерко. Расплескивая, на ходу, почти побежал к тягачу. Всучил ведро одному из бойцов. Задрал вверх капот двигателя. Визгливый голос бил по ушам, острым сверлом впивался в затылок, от него не спасал даже нахлобученный танкошлем. Андрей даже не почувствовал боли в обожженных пальцах, пока лил воду в плюющуюся раскаленным паром горловину радиатора. Черт с ней, с болью — заживет, не впервой. Только бы быстрее ухать отсюда, только бы не слышать этих слов, что наотмашь бьют по лицу…

Краем глаза, Шилин увидел, что на фургоне заколыхался брезент, и чья-то голова показалась наружу. Похоже, Фира или Анастасия Семеновна, удивленные долгой остановкой, решили узнать, что происходит…

В шуме льющейся воды и шипении пара на раскаленном выпускном коллекторе Андрей не расслышал ответа Семена. Просто, вдруг замолчала женщина, хватая воздух раскрытым ртом, пытаясь набрать его для следующей тирады. А Семен повторил, уже громче:

— Мы вернемся. Обещаю.

— Когда??? — с болью в голосе выкрикнула женщина, — когда вы вернетесь? Да вы же…

Договорить ей не дала другая женщина, гораздо моложе, что выбежала из сеней избы. Может дочь, а может сноха, она обхватила пожилую за плечи и повела ее к дому, что-то тихонько приговаривая на ходу…

Семен обернулся к остальным и махнул рукой, показывая, чтобы все заканчивали свои дела и быстрее занимали места на скамьях тягача. Андрей заторопился, залязгал замками капота, потом подхватил пустое ведро и полез с ним на рубку. Семен уже занял переднее место на левой скамье. Спускаясь в рубку, Андрей все же не выдержал и пробормотал:

— Зря она все же на нас накричала. Вот остановим немца, а через пару месяцев и назад погоним. Семен ничего не ответил на эти слова, неподвижно глядя перед собой. Только, почти незаметно, отрицательно качнул головой. Или, это только показалось Шилину?

Двигатель завелся сразу, заработал ровно. Андрей хотел газануть порезче, чтобы услышать рык мотора, но вспомнил об убывающем топливе и отказался от своего намерения. Выжав педаль главного фрикциона, собрался включить передачу, но в этот момент что-то темное закрыло проем смотрового лючка. А затем Андрей почувствовал, что ему в шлем что-то тычется. Решив, что это Чекунов пытается привлечь его внимание, Шилин отпустил педаль и приподнялся на своем сиденьи, высунувшись из рубочного люка.

Почти в лицо ему ткнулся небольшой узелок, пахнувший так вкусно, что Андрей непроизвольно сглотнул слюну. А в глаза красноармейца глянули глаза той девушки или женщины, что несколькими минутами назад уводила в дом старуху. Стоя перед лобовым листом тягача, она протягивала Шилину свой узелок. Туго замотанные ситцевым платком волосы, спокойное лицо, только в изгибе губ затаилась боль, только лучиками собрались морщинки в уголках глаз. Да еще чуть дрожат руки, что протягивают Андрею пухлый узелок с какой-то снедью.

Шилин неуверенно оглянулся назад, желая получить подсказку от друга и командира. Но Чекунов не пошевелился, сидел, уперевшись взглядом в пламегаситель винтовки, зажатой между коленями. Андрей еще немного промедлил и осторожно принял в руки подарок. Тут же отдернув руки, будто опасаясь, что Андрей попытается вернуть назад подношение, женщина шагнула в сторону, освобождая дорогу тягачу. Пошевелились губы на обветренном лице, произнеся что-то неразборчивое и неслышимое за рокотом мотора.

Шилин, не в силах больше выдерживать этот взгляд, провалился в люк. Плюхнулся на свое место, не глядя, сунул сверток в руки пулеметчику. Врубил передачу и резко бросил педаль фрикциона, заставив машину скакнуть вперед, и, успев только заметить, как мелькнуло в боковом лючке белое пятно женского платка.

Пулеметчик изумленно разглядывал доставшийся ему сверток. Поднес ближе к носу:

— Еда, Андрюха! Живем! — и сунул узелок к лицу Шилина, радостно улыбаясь.

— Убери! — рявкнул Андрея, от запаха его даже замутило, — убери, я сказал!

Боец испуганно отшатнулся, что-то пробурчал и стал запихивать узелок в пустое гнездо пулеметной укладки.

На душе было удивительно гадко. Ведь права была бабка, бегут они… Бегут, оставляя тех, кого должны были защищать. И то, что сейчас, на их попечении оказались раненые, не сильно меняет положение. Да, их нужно вытаскивать к своим, вывозить из вражеского тыла. Вот только, по чьей вине — своя земля стала этим тылом?

Фашист дуром прет? Да на танках и машинах? А что, у нас своих не было? Вот, только где они теперь? Остались за рекой, на лесной просеке…

Извечный русский вопрос: "Кто виноват?" Раньше, Андрей думал, что они, то, отступают, но, где-то там — Красная Армия лупит врага. А они, соберутся с силами и тоже пойдут вперед. Но, вот сейчас и здесь, Андрей ощутил и понял — нет другой армии, кроме них самих. И только от них, Андреев, Семенов, Сашек — зависит, когда пришедший на нашу землю Фриц, Ганс или Вилли умоется кровавой юшкой и со страхом осознает, что совершил ошибку, шагнув через советскую границу. Только так, и ни как иначе.

А что бы, это случилось как можно раньше, он, Андрей Шилин, должен спасти раненых. А, потом, можно будет и проверить — так ли крепко мясо, из которого сделаны немцы?

— Не зевай, смотри внимательно — не отрываясь от смотрового лючка, скомандовал Андрей соседу. Видимо, командный тон подействовал — боец крепче вжал в плечо приклад пулемета.

Изрядно надоевшие колеи лесной дороги медленно втягивались под лобовой лист тягача. Судя по карте, оставалось совсем недалеко до развилки, где следовало повернуть налево. А там, еще несколько километров — и свои. Во всяком случае, так считал Семен. И Шилин надеялся, что он прав. Уровень бензина в баке угрожающе падал, и это не могло не волновать водителя. Встанет "Комсомолец" — и как тогда выносить раненых? Людей слишком мало, чтобы нести носилки… Поэтому, Андрей старался вести машину как можно плавнее, не тормозя и не газуя. Только бы дотянуть, только бы дотянуть…

Наверное, пулеметчик думал о том же. Неудивительно, эта мысль была главной для всех.

Повернув лицо к Андрею, он прокричал:

— Еще немного!

Андрей хотел подтверждающе кивнуть, но не смог. Тяжелое предчувствие образовалось где-то в животе, острой занозой впиваясь в тело.

— Стой! — голос Семена донесся сверху, и Шилин с облегчением потянул рычаги, останавливая машину. Тягач клюнул носом, сзади заматерились, но мотор уже тихо тарахтел на холостых оборотах.

Чекунов уже спрыгнул на землю и оглядывался по сторонам. Лес в этом месте так близко подступал к дороге, что кроны сосен смыкались над песчаными колеями, образуя зеленый туннель.

— Так, — Семен махнул призывно двум бойцам, сидевшим на правой скамье тягача:

— Через километр будет перекресток, где нам нужно будет повернуть налево. Вы, двое, сейчас быстренько пробежитесь до поворота, и осторожно посмотрите, что и как… Потом, один вернется сюда и доложит. Ясно?

Один из бойцов молча кивнул головой и боком стал слезать с машины. Второй хотел что-то спросить, но захлопнул рот и двинулся за напарником.

Когда бойцы скрылись за поворотом, Андрей спохватился и заглушил мотор.

— Слышь, Семен, а может до ночи в лесу постоим? — что-то не нравилось Андрею в окружающей тишине. И, видимо, не только ему — бойцы не слезли с тягача, чтобы размять ноги, так и остались сидеть, сжимая в руках оружие. Пулеметчик обхватил свой ДП, будто пытаясь согреть вороненую железку… Как если бы узкие скамейки машины были единственным защищенным местом в окружающем мире, люди опасались шагнуть в сторону, отдалиться от островка безопасности…

Однако, на Семена это не распространялось — чавкая ботинками он двинулся вперед, к тому месту где дорога делала поворот, огибая небольшой песчаный бугор заросший кустарником. Остановился, вглядываясь во что-то невидимое Андрею. Потом снова двинулся вперед и скрылся за поворотом. Шилин приподнялся над обрезом люка, стараясь рассмотреть, что делает Семен. Рядом зашевелился стрелок курсового пулемета. В прорезь прицела ему было видно еще меньше.

Все также шумел ветер в кронах деревьев, изредка проглядывало сквозь осеннюю хмарь солнце, но среди бойцов стало накапливаться какое-то ожидание. Шилин закусил губу, вглядываясь вперед…

Худая фигура в шинели появилась из-за кустов, и Андрей услышал, как пулеметчик тихонько выдохнул, снимая скопившееся напряжение…

Так же неторопливо Семен дошагал до тягача, привалился спиной к лобовому листу и замер. Молчали и другие бойцы…

В тишине прошло несколько минут. Потом кто-то зашевелился на скамье, лязгнуло железо. Чья-то рука попыталась изнутри отодвинуть брезент на торце фургона. Однако, все начавшееся было шевеление мгновенно замерло, как только с дороги послышался плеск воды под ногами бегущего человека. Из-за поворота вывернулся сначала один, и, тут же следом, другой боец. Еще не поняв, что они кричат, задыхаясь от быстрого бега, Андрей понял — беда!

— Немцы, там немцы!!! — хрипя пересохшим горлом, просипел первый добежавший. Второй даже и этого сказать не смог, только хватал холодный воздух раззявленным ртом, пытаясь отдышаться.

Пулеметчик, сидевший до этого на скамье тягача, вскочил на ноги, заозирался, будто думая, что прямо сейчас из кустов полезут фигуры в серой форме, лязгнул затвор винтовки, досылая патрон в ствол…

— Где немцы, сколько их? — голос Семена был неожиданно спокоен. Андрею даже показалось, что в словах Чекунова сквозила неприкрытая усталость.

— Там, там… Много! Немцы, броневик, грузовики, пушки, мотоциклисты, — боец размахивал руками, показывая, как много видел фрицев.

— Что они делают? — Семен, не обращая внимание на нервозность разведчика, пытался понять, что делать дальше.

— По-моему, у них машина застряла, — неожиданно вмешался в разговор, наконец отдышавшийся второй боец: — там перекресток, и у самого поворота большая лужа. В ней грузовик и застрял. А остальные следом стоят, объехать не могут. Мотоциклисты, только, на перекрестке руками махали… Видать решали куда дальше ехать.

— А сколько их? — теперь Чекунов обращался уже прямо к нему.

— Толком не видно, машины кучей стоят. Но, пяток грузовиков, может и будет. Только, похоже, броневик увяз крепко. Стоял посередь лужи, а гансы вокруг суетились.

— Назад нужно, до деревни вертаться, — снова влез первый боец, — пока немцы сюда не добрались. Авось через мост и побоятся, падлы, лезть…

— Я назад машину не поведу, — Андрей высунулся из рубочного люка до половины. Чекунов обернулся на его голос.

— Нельзя немцев в деревню за собой притащить. Они же баб и детишек поубивают!

В наступившей тишине, едва различимо, послышался треск мотоциклетных моторов.

— Все… потерянным голосом произнес кто-то, — фрицы едут.

— Так что теперь, сразу лапки кверху? — не выдержал Шилин.

— Нет. Будем прорываться, — поднял голову Семен.

— Но, как?! Там их целый батальон! — боец все никак не мог успокоиться.

— Молча! — отрезал Чекунов: — у страха глаза велики. Не хрен панику разводить. Сейчас мы мотоциклистов тормознем, а тягач напрямую, через лес, пусть ломится. А, потом, и мы в лес уйдем, пускай немцы ветер ловят.

Слова, произнесенные уверенным тоном, сделали свое дело. Паникующий боец заткнулся. Остальные подтянулись, вперились глазами в Чекунова, ожидая от него, взявшего на себя ответственность за остальных, решения…

Только Андрей словам Семена особо не поверил. Опытом своим, хоть и небольшим, понял, — не уверен в себе друг. Но, и поступить по другому — не может. Ибо сейчас — он, Семен Чекунов, командир отряда. И если ошибется Семка, — все тут останутся.

— Пулеметчик со вторым номером — ко мне!

Боец с "дегтярем", стоявший на подножке "Комсомольца", осторожно шагнул вниз. Его напарник оглянулся на окружающих и, подхватив свой вещмешок, лязгнувший железом, встал рядом.

— И… — взгляд Семена прошелся по лицам бойцов, при этом ловко разминувшись с глазами Андрея, — и ты.

Невысокий боец, вооруженный карабином и с тремя немецкими гранатами за поясом, шагнул на землю.

— Со мной пойдете… А ты, Андрюха, — теперь Чекунов спокойно взглянул в лицо Шилину, — как только начнется стрельба, по газам, и — рвешь в лес. Бугор тебя ненадолго прикроет от гансов. Только не останавливайся. Немцы на колесах за тобой не сунутся. У тебя будет несколько минут, пока гансы сообразят, что к чему. А ты, по кустам, по кустам, подальше от дороги, поворачивай до перекрестка — и к нашим. Только фрикционы не порви…

— Семе-еон! — женский крик донесся от фургона, но Чекунов только мотнул головой, продолжая глядеть в лицо Андрею: — ты должен доехать…

Визг моторов, работающих на больших оборотах, накатывался и Семен, махнув рукой своим бойцам, побежал вперед, к повороту, чтобы успеть занять позицию, до того как мотоциклисты увидят стоящий на дороге тягач.

Глядя вслед группке бойцов, Шилин отрешенно подумал, что больше он их не увидит…

Красноармеец Семен Чекунов

… Пулеметчик пристраивал своего "Дегтяря", понадежнее упирая сошками в землю, обминая локтями рыхлый песок и сам устраиваясь поудобнее, как если бы рассчитывая задержаться на этой позиции надолго. Второй номер расчета выложил рядом с ним пару снаряженных дисков, и теперь, выставив ствол своей винтовки из травы, боязливо оглядывался на Семена. Третий боец залег ближе к повороту и Чекунов его не видел. Приклад АВС уже был привычно вжат в плечо и свободный ход на спусковом крючке выбран.

На какие-то мгновения окружающий мир замер в зыбком равновесии: натужный вой мотоциклетных моторов доносился из-за поворота, казалось, не усиливаясь, и где-то глубоко-глубоко в душе Семена шевельнулась надежда, что может все еще обойдется, что гансовский дозор не доедет до их позиции, остановится, развернется и скроется где-то там, в разноцветье осеннего леса. И ничем не нарушаемый, все так же будет шуметь ветер в кронах деревьев, а они молча будут слушать этот мирный звук, лежа среди засыхающей травы… И не разорвет сырой воздух треск выстрелов…

Первый мотоцикл вывернулся из-за поворота неожиданно. Вот только что он гудел за поворотом, а вот уже разбрызгивает грязь из дорожных колей. Рослый водитель навалился на рукоятки руля, стараясь не дать мотоциклу развернуться поперек дороги. Наверное, именно поэтому он не сразу понял, что произошло, когда пассажир в коляске ткнулся головой в установленный на стойке пулемет.

— Не-ет! Рано!!! — заорал Семен, уже понимая, что совершена очередная ошибка… Но его уже не слышали. "Дегтярев" залился в длинной очереди, вспарывая свинцовой струей мотоциклетное железо. Немец-водитель завалился набок, на коляску. Пассажир с заднего сиденья попытался соскочить, но не успел. Уже мертвым он опрокинулся назад, взмахнув полами плаща.

И, яростно оскалившись, давил на спусковой крючок пулеметчик, и, как патефонная пластинка, вращалась верхняя крышка диска, в такт смертельной песне "Дегтяря". Второй номер расчета, не глядя выпуливал обойму куда-то в сторону немцев, только успевая передергивать затвор…

Следующий мотоцикл, только показавшись из-за поворота, тут же свернул в лес и, подпрыгнув на обочине, вломился в кусты. Пулеметчик не смог обстрелять его, именно в этот момент в диске закончились патроны. С матом он отбросил пустой диск второму номеру, вбил на место новый, но было уже поздно. Семен выстрелил несколько раз, однако, без видимого результата. Зато с другой стороны дороги вслед мотоциклу, кувыркаясь, вылетела немецкая "толкушка". Грохнуло, посыпались сучки и листья, но удалось ли зацепить мотоциклистов, было неясно.

Второй номер приподнялся, пытаясь разглядеть результат взрыва, Чекунов заорал на него матом, приказывая залечь. За этими событиями Семен совсем забыл следить за тягачом. Однако, Шилин выполнил приказ четко. Обернувшись на треск ломаемого дерева, Чекунов увидел как окутавшийся сизым дымом выхлопа "Комсомолец" торит себе дорогу среди редколесья, постепенно удаляясь от дороги. Прицеп волочился следом, подпрыгивая, на пнях и кочках так, что у Семена даже свело зубы, когда он представил, каково там приходится раненным. За машиной оставалась просека, выстланная измочаленными траками гусениц кустами и стволами молодых деревьев.

— Давай, давай, жми, — Чекунову казалось, что он кричит так, что его слышит даже Андрей, сидящий за рычагами тягача, хотя на самом деле он просто беззвучно шевелил губами. Басовитое рычание другого мотора заставило его рывком обернуться к дороге: грязно-серая туша бронемашины показалась из-за поворота и граненая башня уже разворачивалась в сторону Семена тонким хоботком автоматической пушки. Или, экипаж увидел уходящий тягач?

Семен вжался в землю, одновременно пытаясь нащупать в заблаговременно расстегнутой сумке единственную противотанковую гранату. Как назло, броневик двигался по противоположной стороне дороги, и для того чтобы добросить увесистую чушку РПГ требовалось быть гораздо ближе.

Вдруг металл возле смотровой щели броневика заискрил от пулевых попаданий — это пулеметчик открыл огонь из своего "Дегтяря". Экипаж, видимо, решил не рисковать. Бронеавтомобиль остановился, и медленно двинулся назад, одновременно разворачивая пушку в сторону новой угрозы. Чекунов заскрипел зубами: "Что же ты делаешь, друг? Он же сейчас…". Додумать свою мысль Семен не успел. Хоботок пушки задергался, выплескивая пламя и "Дегтярь" подавился очередным патроном…

"Убит? Или ранен?" — мысли пронеслись в голове у Чекунова, меж тем как сам он перекатился через скат пригорка и пополз к дороге, прикрываясь от бронемашины торчащими возле дороги кустами. Винтовку приходилось волочить левой рукой, так как правая намертво сжала рукоятку РПГ. Упираясь ботинками в дерн, помогая локтями, Чекунов толкал свое тело вперед, стараясь быть как можно более незаметным. Не замечая дождя, лившегося сверху, не замечая сырости пропитывающей шаровары и шинель, извиваясь между кочек Чекунов полз вперед. Собственное запаленное дыхание глушило все окружающие звуки, и Семен не мог слышать, продолжает ли двигаться в лесу тягач. Однако он отчетливо понимал, что машина с прицепом не могла удалиться от дороги достаточно далеко, и если не отвлечь проклятых фрицев, она будет следующей целью.

Пулеметчик, имя которого Чекунов так и не успел запомнить, дал уходящей группе еще несколько лишних мгновений. Но, сейчас этого было недостаточно.

В просветах между ветками куста серая поверхность брони просматривалась плохо, но подниматься было опасно, поэтому Семен продолжал ползти к дороге, молясь Богу, в которого он не особо то и верил, чтобы броневик остался на прежнем месте.

Все ближе и ближе, и уже ветерок доносит тошнотворный запах чужого бензина и горячего железа… Чекунов осторожно припаднял голову и чуть не застонал от досады. Проклятая железяка оказалась слишком далеко для гранатного броска. Настороженно пошевеливая пушечным стволом, бронеавтомобиль застыл возле расколотого пулеметной очередью пенька. И черт бы с ним, если бы он так и оставался стоять. Но, если он сейчас развернется вправо и попытается въехать на бугор, туда, где была их первая позиция. Ведь оттуда уходящий "Комсомолец" будет виден как на ладони! И даже отстреливаться уходящие не смогут, так как весь сектор стрельбы будет перекрыт прицепом, что волочится следом за тягачом.

Как будто подслушав мысли Семена, бронеавтомобиль скрежетнул включаемой передачей и медленно двинулся вперед, одновременно выворачивая передние колеса. Видимо, экипаж решил, что основная угроза расположена на пригорке, откуда велся пулеметный огонь, а за фланги можно не опасаться. "Мать, их!!! Да если б хоть какую пушку…"- на мгновение Семен представил себя за панорамой "сорокапятки" и до крови прикусил губу от острого желания влепить в серый борт бронебойную болванку. Или, даже и фугасный — этой жестянке хватит за глаза…

Немцы же, будто надсмехаясь над его беспомощностью, медленно двигались вперед, вминая покрышками осеннюю траву в черную грязь. Всего несколько десятков метров разделяли Семена и броневик. Но эти метры нужно было пробежать…

Граната РПГ-41, которую держал Семен в руке, имела один огромный недостаток. Здоровенная банка, по прозвищу "ворошиловский килограмм" была оснащена взрывателем от обычной пехотной гранаты РГД-33. И взрывалась она не от удара, как более поздние гранаты, а по прошествии нескольких секунд после броска. А значит, нужно было рассчитать бросок так, чтобы РПГ оказалась в нужное время в нужном месте. Поэтому Семен не мог позволить себе ошибиться, бросив гранату издалека.

Санитарка Эсфирь Дольская

Хуже всего была неизвестность. Ревет впереди тягач, скрипит, переваливаясь по ухабам прицеп, под аккомпанемент хлопающего брезента — но все что видит Фира, это колеи лесной дороги убегающие назад в распахнутом сзади проеме Правда, есть еще узкое окошечко прорезанное в пологе. Но, к нему прильнула Анастасия Ивановна, что-то высматривая впереди… Хотя, каждый раз когда Фира боковым зрением видит фигуру возле передней стенки, ей кажется что это сидит Сиваков… И тогда Фира с усилием проглатывает ком в горле, стараясь не расплакаться.

Движение, движение — наверное, они так и будут двигаться и двигаться. И не будет конца этой дороге, что никак не может вывести их к своим.

Во время остановки в деревне Фира даже не успела вылезти наружу. Боец принес и подал ей в фургон ведро с водой, и пришлось поить раненых, пользуясь короткой передышкой. За пологом о чем-то переговаривались голоса, но санитарке было не до того — раненые требовали внимания, помощи, хотя бы просто сочувствия. А потом тягач дернул и потащил прицеп дальше. В раздернутый сзади полог Фира только и увидела стоящую посреди дороги женщину, мелко крестившую удаляющийся фургон. И снова, только убегающие назад колеи лесной дороги…

Когда "Комсомолец" остановился посреди леса, Фира хотел сразу сходить к тягачу, чтобы узнать, куда они едут и долго ли еще осталось… Но, сначала ее отвлекла Анастасия Ивановна, попросившая помочь по новой перевязать бойца с ранением в грудь. У того, видимо от тряски открылось кровотечение и пришлось бинтовать рану, расходуя скудный запас уже не раз стираного бинта. А, затем ее попросил подойти Маслеников. После того проишествия на поляне, ему снова пришлось перевязать лицо, так как потрескавшаяся корка на ожогах стала кровить. Да и глазам был нужен покой. Так что, он снова лежал на своем месте. Когда Фира перебралась к нему поближе, летчик повернул голову:

— Фира, слушай меня. Сходи к Чекунову и Шилину. Передай им, чтобы не рисковали. В крайнем случае, простоим в лесу еще сутки-другие, пока все успокоится. Я вижу, — при этих словах капитан горько улыбнулся, — что Семен чего-то опасается…

— Семен знает что делать, — неожиданно для себя самой перебила летчика Фира.

— Я знаю, — не стал спорить Масленников, — но он взвалил на себя большой груз, а ему и двадцати лет нет. Хотя и ведет он себя как взрослый мужик. Я боюсь за него, как бы не сорвался. Он же прет вперед как танк, да еще и нас тащит. Но, все же…

Что хотел сказать капитан, Фира так и не услышала. Так как в этот момент запустился мотор тягача, а затем рывок сцепки возвестил о начавшемся движении.

И тут Фира почувствовала что происходит непоправимое, что-то, что уже нельзя изменить. Острой болью прострелило сердце:

— Семе-еон!!!

Фира рванулась к выходу из фургона, но ей в рукав вцепилась Анастасия Ивановна:

— Куда, оглашенная! Тронулись уже. Потом сходишь.

В это время прицеп стал крениться влево, и стало не до разговоров, так как нужно было помочь раненым удержаться на лежаках. Пол фургона выпрямился, но его тут же накренило вправо, затем рвануло в сторону, подбросило, что-то со скрежетом прочертило по борту…

Фира поняла, что машина двигается уже не по дороге, а значит, события разворачиваются совсем не так, как предполагалось изначально. А затем, треск пулеметных очередей и хлопок взрыва дал ей знать, что она не ошиблась в своих предположениях.

Санитарка до боли сжала кулачки, не замечая, что ногти впились в ладони: "Там идет бой. Бойцы пытаются задержать немцев, чтобы мы могли уйти. И, с ними остался Семен. Значит, все настолько плохо, что он не нашел другого выхода… Наверное, это и есть то, о чем просил предупредить Маслеников… А я не успела…"

Анастасия Ивановна не успела даже крикнуть что-то предостерегающее, как Фира, подхватив свою санитарную сумку, прыгнула через задний борт прицепа.

Санитарка Эсфирь Долинская

Приземление получилось неудачным. Фира споткнулась о сучок и плюхнулась на землю, больно стукнувшись коленкой. Но, тут же вскочила на ноги. И, не оглядываясь на удалящийся прицеп, метнулась в лес. Бежать было неудобно. Сумка колотила по боку, и приходилось придерживать ее рукой. Ветки приходилось отводить одной рукой, и санитарка только зажмуривалась, когда очередной прут хлестал по лицу. Наверное, проще было бы бежать по колее оставленной тягачом, но Фира ясно слышала гулкие очереди "Дегтярева" и двигалась по кратчайшему пути, опасаясь потерять время.

Грохот боя стал совсем близким, и к звукам стрельбы добавились странные щелчки. Когда от ствола сосны, которую как раз обходила санитарка, брызнули в разные стороны кусочки коры, Фира поняла: это шальные пули. Неожиданный страх заставил девушку остановиться, прижавшись к стволу старой березы.

Потные волосы липли к лицу, лезли в глаза и Фира отмахнула их рукой. Бой на дороге продолжался, но, неожиданно, перекрывая рокот "Дегтяря", забасило что-то крупноколиберное. "Голос" советского пулемета стих, исчез задавленный тяжелым гулом… А потом наступила тишина…

Фира поняла, что она не успела. Но, все равно, оттолкнулась от березы и побежала туда, где она была нужна…

На раненого бойца она наткнулась возле самой дороги. Тот, подволакивая ногу и шатаясь двигался вглубь леса. В окровавленной руке он нес винтовку с разбитым в щепу прикладом. Фиру он даже не замечал, пока она не встала на его пути. Непонимающими глазами он смотрел на девушку, пока она пыталась добиться от него ответа. Поняв, что боец попросту контужен, Фира толкнула его в сторону просеки оставленной тягачом и бросилась дальше.

Первое что бросилось девушке в глаза — пулемет, растопыривший в водухе сошки, как жук перевернутый на спину. А потом она увидела и пулеметчика. И ее помощь тут была уже не нужна. Сглотнув вязкую слюну и стараясь не смотреть в сторону того, что еще несколько минут назад было человеком, Фира осторожно приподнялась над гребнем холмика.

Украшенный белыми крестами броневик медленно двигался по дороге, разворачиваясь скошенным носом в ее сторону, хотя пушка была повернута в бок. А затем она увидела и Семена.

Точнее, угадала в фигуре стелющейся между кочками. Сердце забилось сильнее, захотелось что-то крикнуть, помочь, предостеречь… До крови закусив губу Фира вглядывалась в человека ползущего по осенней траве. Куда-то в сторону ушел дурманящий запах крови, стихло рычание мотора немецкого броневика. "Только бы не заметили, только бы не заметили", — как молитву повторяла Фира.

На войне неверующих не бывает. Каждый человек о чем-то просит и надеется. Миллионы молитв, часто противоречащих друг другу, возносятся к небу. Разве уследить за всем, даже Богу? Но мольба девушки оказалась услышана. Частично.

Экипаж бронемашины не увидел советского бойца. Да и что он мог рассмотреть через узкие щели в бронекорпусе? А вот пулеметчик, тот что ехал на втором мотоцикле, рассмотрел все что нужно. И, хотя позиция для стрельбы была не очень удобной, длинная очередь МГ заставила Чекунова распластаться на земле, вжавшись всем телом в такой неподатливый сейчас грунт.

А для Фиры это выглядело как фонтанчики земли, неожиданно заплескавшиеся вокруг человеческой фигуры, замершей в странной позе…

— Семе-еон!!! — наверное именно этот вопль заставил немецкого пулемечика дернуться и сместить прицел выше, послав последние выстрелы в глубину леса…

Санитарка схватила валяющийся рядом пулемет, не обращая внимания на бурые и серые потеки забрызгавшие вороненую сталь. Поднатужившись, перевернула так, чтобы раструб на конце ствола глядел в нужную сторону. И вдавила спусковой крючок.

Точнее попыталась вдавить. Но, железка осталась неподвижной. А в кустах, на той стороне дороги уже запульсировал злой огонек и цепочка песчаных фонтанчиков брызнула по направлению к лежащему человеку. С отчаянием Фира сжала ладонь, пытаясь победить непослушное железо. Под ладонью что-то подалось и крючок неожиданно легко пошел назад…

Грохот выстрелов оглушил девушку, отдача мощно толкнулась прикладом в худенькое плечо. Должно быть хорошим пулеметчиком был тот, кто сейчас лежал неподалеку, глядя невидящими глазами в осеннее небо. Ухоженное оружие, работало даже несмотря на облепивший его песок, уверенно досылая патроны в патронник и выплевывая дымящиеся гильзы вниз, в звякающую и раскатывающуюся груду…

И, наверное, почуствовал что-то Семен. Белое пятно лица лежащего повернулось в сторону Фиры, подтянулась нога, нащупывая подходящий упор на земле, чтобы дать возможность человеку рывком вскочить на ноги.

Очередь, хлестнувшая над головой немецкого пулеметчика, не напугала его, но заставила отвлечься на подавление неожиданно возникшей угрозы. Быстро перекинув ствол пулемета, он ударил длинной очередью, стараясь нащупать так не вовремя оживший русский пулемет. Заворочалась и башня броневика, разворачиваясь в сторону врага.

Поэтому, немецкий пулеметчик только краем глаза успел рассмотреть силуэт фигуры метнувшийся к бронемашине с гранатой в руке. Грохнуло, выплеснуло фонтан черного дыма, хлестнуло по ушам ударной волной. Завоняло горелым тротилом и резиной.

Впрочем, все это не успело доставить неудобства пулеметчику. Шлепнувшаяся рядом, немецкая, же, граната оставила ему только пару мгновений жизни…

Наступила тишина, нарушаемая только шумом мелкого дождя, который старательно пытался вернуть чистоту природе, смывая кровь, грязь и копоть, которыми люди так неосторожно запачкали осенний лес.

Несколько минут не происходило ничего. Дождь все так же шуршал по траве. Падающие листья уже начали засыпать вывывороченные взрывом комья земли и тела в мышастых шинелях.

Потом, над гребнем высотки приподнялась фигура в рваном бушлате. Замерев на мгновение, неверными шагами двинулась к чадящей коробке бронемашины. Но не дошла. Из кустов выметнулся поджарый боец в грязной шинели. Толчком сбил на землю, рухнул сверху, придавил, не давая пошевелиться:

— Куда прешься, дура?! Смерти ищешь? — свистящим шепотом прошипел боец прямо в ухо Фире. Та рванулась, с неизвестно откуда взявшейся силой:

— Пусти!!!

— Не ори! — грязной рукой боец вжал лицо санитарки в мокрую траву. Холод частично заставил Фиру прийти в себя:

— Там… Семен!!!

— Знаю, — боец медленно выговаривал слова, — но мы ему уже не поможем…

— Нет!!! Я должна, я врач! — Фира знала, что ей необходимо быть там, у подбитого броневика. И, одновременно, боялась, страшилась, того — что могла увидеть. Но, по другому, не могла…

Снова рванулась, почти вырвавшись…

— Куда, твою мать! — тяжелое тело снова навалилось сверху, вжимая в грязь.

— Тебя Петром зовут? — неожиданно спокойно спросила Фира. Голос звучал глухо, из-за того что лицо было вжато в рукав бушлата.

— Ну, — боец приподнял голову, осторожно оглядывая поле недавнего боя.

— Я все равно туда пойду.

— Даже если здесь не осталось недобитков, сейчас сюда вся остальная сволочь подтянется… Ты хоть это понимаешь? Уходить надо!

Затянувшееся молчание было ему ответом.

— А, хрен, с тобой, малахольная, — сплюнул Петр, не выдержав тишины.

— Пойдем, но — по-умному пойдем, поняла?!

Фира молча закивала.

Красноармеец Семен Чекунов

Сознание возвращалось медленно. В голове звенело, саднило под ребрами, остро кололо в сердце. Семен открыл глаза, но тутже пожалел об этом, перед глазами качалась неясная муть, от которой желудок сжимался в комок. В висках острыми ударами отдавался пульс…

Собравшись с силами, Чекунов снова открыл глаза. Неясная, серая картинка постепенно фокусировалась, приобретала четкость и объемность. Вертикальные линии стоек, дуга руля, уходящая в сумрак линия капота…

"Вот так вот… Все возвращается… Все по кругу…" — мысли медленно ворочались в голове красноармейца. "Что теперь? Снова откроется дверь, и появится Андрей Шилин в немецкой каске? Или же, сейчас рядом окажется Женька? Как тогда, во сне…И спросит, чего я добился, взявшись вывозить раненых?"

По телу пробежал озноб. "Холодно… Тогда, хоть мотор работал… А, ведь действительно, что я добился? Женьку я не вернул… Сиваков погиб, да и не он один… Вот Андрей — не погиб. Хотя, кто знает, удастся ли ему проскочить мимо фрицев и довести машину до своих? Может, их расстреляли на том перекрестке всех… И Фира… Неужели и она погибла?" как то незаметно, пока тягач двигался к линии фронта, Семен начал замечать, что иногда он думает об этой девушке. Да, стариковское сознание не позволяло ему слишком задумываться — слишком молода была санитарка для него, уже прошедшего эту войну один раз. Да и обстановка не способствовала долгим размышлениям.

Семен неловко повернулся, тело прострелило болью. Рукой схватился за грудь… Прижал колотящееся сердце… Шевельнул ладонью, ощущая ворсинки, цепляющиеся за кожу, и с ужасом понял, что на нем вовсе не шинель Семки Чекунова, а пиджак. Тот пиджак, который по праздникам надевал Лексеич.

Ручка двери подалась под локтем, и Чекунов мешком вывалился из кабины ЗиСа. Больно ударился спиной об землю, рядом что-то лязгнуло и стукнуло по ноге. В сумраке не было видно, что такое упало на Чекунова. Трясущейся рукой Семен пытался нащупать этот предмет, как будто это было сейчас самым важным. Наконец пальцы что-то нащупали, и ладонь легла на отполированный руками Лексеича набалдашник трости…

Оглавление

Приказано — спасти…