СамИздат. Фантастика. Выпуски 1-3 [Евгений Васильевич Акуленко] (fb2) читать онлайн

Книга 467992 устарела и заменена на исправленную


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

СамИздат ФАНТАСТИКА Выпуски 1–3

Составитель: Stribog

Посвящение


Памяти моей милой маленькой мамы, Любови Корнеевны, убитой бездарными российскими врачами с купленными дипломами.

Я теперь всегда буду помнить в какой убогой и ублюдочной стране я живу.

(обратно)

Выпуск 1

Акимов Михаил Вячеславович

http://samlib.ru/a/akimow_mihail_wjacheslawowich/

Ассинет

1

Я в беспокойстве ёрзал на стуле, наблюдая, как начальник отдела кадров WWWSS (World Wide Web Security Service) внимательно изучает мои документы. Шансов у меня было мало; точнее, их вообще не было, и я это понимал. Кадровик, пожилой лысеющий мужчина в круглых очках — такие типы, как правило, до ужаса занудливы, — продолжал смотреть мои документы. По его лицу и поведению я понял, что он уже отвлёкся от их изучения и сейчас задаст мне вопрос. Я точно знал, что это будет именно тот вопрос, которого я очень боялся, поэтому нисколько не удивился, когда он спросил:

— Ну, и сколько у вас судимостей?

— Ни одной, — признался я. «Как будто ты по документам этого не видел!»

— Вот я и вижу, что ни одной, — насмешливо сказал он. — То есть, ваша квалификация хакера реально ничем не подтверждена? Выходит, вы никак не смогли себя зарекомендовать? Вас никогда не осуждали за кражу денег со счёта в банке; вы не повергали в панику Пентагон, взломав секретные коды защиты? Вас, в конце концов, даже не исключали на неделю из школы за то, что вы из шалости включили систему пожарной сигнализации! Тем не менее, вы подаёте заявление о приёме на работу в отдел X? Даже не Z, а X? На каком основании мы можем вас туда принять?

— Ну…, — весь сокращаясь, пробормотал я, — можете меня испытать. Дайте мне компьютер и задание — я взломаю всё!

— Молодой человек! — в его голосе зазвучал гимн Америки. — Вы сами поняли, что сейчас сказали? Вы предлагаете НАМ, одной из самых солидных служб мира, поощрить вас на криминальные действия? А для какой цели? Чтобы проверить квалификацию очередного претендента? НАМ это нужно? Ежедневно десятки таких, как вы, приходят к нам и клянчат, клянчат…

«Хватит, старый хрыч! — подумал я. — Отдавай документы — и я пошёл!»

Он устало выдохнул, покрутил в руке мои документы. Бросил их на стол и сказал:

— Мы можем вас принять.

Что? Я не ослышался? Наверное, всё это было написано на моём лице, потому что он усмехнулся и сказал:

— Нет, вы не ослышались. Мы действительно можем вас принять. Конечно, не в отдел Х. И не в отдел Z. Речь идёт о работе не снаружи, а внутри Интернета. Мы можем взять вас ассинетом.

И он выжидающе замолчал.

«Ассинет… — лихорадочно обдумывал я, — кто это такой? Ассистент? Ассистент кого? А самое противное, что он ждёт, когда я его об этом спрошу».

И я решил злорадно промолчать.

— Ассинет, — несколько разочарованно продолжил он, — это сокращение от «ассенизатор Интернета». В ваши функции будет входить очистка ВирПространства от старых объявлений, брошенных сайтов и тому подобного мусора. Вам повезло: вчера у нас освободилась эта штатная единица. Зарплата, конечно, совсем не та, на которую вы претендуете… Ну, что, вас оформлять?

— Оформляйте! — не раздумывая, ответил я. — Когда мне выходить?

— Завтра в девять утра в кабинет 14. А сейчас зайдите в двери напротив — там вам выдадут пропуск.

И он стал что-то набирать на клавиатуре, всем своим видом показывая, что я его больше не интересую.

Получив пропуск, я вышел на улицу и только здесь позволил себе улыбнуться. Если бы не прохожие, я бы рассмеялся во весь голос и, наверное, что-нибудь пнул бы или сломал. Меня приняли! У меня будут деньги, и я куплю Дженни букет… этих… во! роз! Она снова фыркнет: «Ты романтик!», и это прозвучит как ругательство, а я скажу: «Да, я такой, потому и не похож на твоих остальных, и за это ты любишь меня, а не Джорджа и не Майка!» А она опустит глаза и скажет: «Джонни, ты такой милый…».

Никогда она мне этого не скажет.

Чтобы как-то убить время до завтра, я решил зайти к Донато. Мы с ним не друзья, но встречаемся часто. Он ко мне не заходит, всегда я к нему, потому что Донато проводит за компом 24 часа в сутки и не отходит от него дальше, чем до кухни и туалета. Занимается он, на мой взгляд, всякой ерундой: предел его мечтаний — забабахать такого компьютерного червя, который перепугает весь Инет. Да только и здесь он ничего добиться не может: все его черви дохнут, едва выползут за пределы его компьютера. Я не раз предлагал ему попробовать что-нибудь действительно интересное: ну, допустим, вытащить у изготовителей какую-то новую программу и выложить её в Инет с серийником и лицензионным ключом месяца за два до того, как они её продавать начнут. Сам-то я ещё и не такое делаю, и никто меня ни разу не ловил. Но такие идеи его совсем не увлекают. Странный парень! Я бы к нему и не подумал заходить, если бы не Марта, его сестра. Красивая! Обрати она на меня внимание, я, пожалуй, и про Дженни смогу забыть. Да только она, в отличие от Донато, дома редко-редко бывает. За всё время я её пару раз встречал. Хорошо бы, если б сейчас она оказалась дома! Я бы похвастался, что меня в WWWSS на работу приняли, пропуск издалека показал, чтобы не было видно, что я — ассинет. Но Марты, конечно, не оказалось. Донато с воодушевлением начал мне орать про своего очередного нематода, но я включил телевизор и стал смотреть баскетбольный матч. Он, по-видимому, обиделся, злорадно сказал мне, что Марта пошла в кафе со своим обожателем, и уселся за компьютер. Так в молчании мы и просидели часа три, потом я встал, выключил телевизор и так же молча ушёл.

Наутро я подошёл к дверям четырнадцатого кабинета, немножко потоптался, выдохнул воздух и вошёл внутрь. Это была раздевалка, где, как и положено, стояли шкафчики. Перед шкафчиками дефилировали одетые, полуодетые и полностью раздетые мужчины разного возраста, что-то рассказывали, перекрикивая друг друга, и гоготали. Однако, только я вошёл, кто-то присвистнул, и воцарилась тишина.

— А это, как я понимаю, новый ас Инета! — сказал один из них, здоровый парень лет двадцати пяти и расхохотался, как будто это было ужас, как остроумно. Все тут же заржали, очень противно и обидно. Хотя нет, не все: пожилой, лет пятидесяти мужчина с каким-то даже мрачноватым лицом подошёл ко мне.

— Джон Бейли? — спросил он. — Будешь моим напарником.

— Зовите меня Джонни, — сказал я.

— Хорошо, а ты меня — Чарли.

Он показал мне шкафчик с табличкой «Джон Бейли, ассинет», в котором уже была приготовлена для меня какая-то странная — не то скафандр, не то комбинезон — одежда. Размер, разумеется, был мой, в чём не было ничего необычного: в моих документах указано не только это, но даже моё любимое блюдо.

— А я — Фред, — протянул мне руку здоровяк, — ты не обижайся, Джонни, мы эту шутку — ассинет — ас Инета — недавно придумали, вот и угораем.

— Да я не обижаюсь, — соврал я, — а ты кем работаешь?

Вместо ответа он выпятил грудь, и на правом кармашке униформы я прочитал: «ERS» (Emergency Response Service). И так было ясно, что он из крутых.

Интересно, а как я буду выглядеть в своей новой форме? Внутри шкафчика оказалось зеркало, и я внимательно и критично оглядел себя. М-да. Во-первых, сразу понятно, что парень впервые напялил на себя всё это, во-вторых, по самой униформе видно, что он далеко не из «Службы быстрого реагирования».

— Пойдём, — сказал Чарли, — эти сейчас спать завалятся или будут в карты играть, а нам с тобой работать надо.

Я направился за ним. Мы прошли по какому-то длинному коридору и оказались в небольшом зале. Вдоль стен стояли кресла, а за стеклом перед пультом сидела весьма симпатичная девчонка лет двадцати — совсем немного младше меня. Увидев нас, она заулыбалась.

— Привет, дядя Чарли! — помахала она рукой. — Привет, Джонни!

Неплохо тут у них служба информации работает. Но больше всего мне понравилось, что она сказала это так, как будто мы с ней уже сто лет друзья. Я тоже заулыбался ей в ответ, но сразу спохватился: мне кто-то говорил, что у мужчины, когда он улыбается красивой девушке, лицо становится очень глупым.

— Привет, Сью, — ответил мой напарник, — куда нас сегодня?

— В транспортный отдел Рунета.

— Какого чёрта — опять в Рунет? — возмутился Чарли. — Пусть русские сами его чистят!

— А вот ты им об этом и скажи, — посоветовала Сью.

— Обязательно скажу, как только встречу, — пообещал Чарли. — Да только что-то я их там ни разу не видел… Список объектов сбросила?

— Конечно, он давно на картах у тебя и Джонни.

«Карта, — подумал я. — А-а, это, наверное, в той штуке, похожей на телефон, которая лежит у меня в нагрудном кармане»!

Чарли направился к очередной двери, знаком показав мне, чтобы я следовал за ним. Перед самой дверью я не выдержал и оглянулся на Сью. Она как будто ожидала этого и сразу показала мне язык. В ответ я скорчил ей противную рожу, и она прямо покатилась со смеху. Чарли всё заметил.

— Хорошая девочка, — сказал он, едва за нами закрылась дверь, — наши обалдуи на неё внимания не обращают. Да оно и к лучшему. А тебе, вижу, она понравилась?

— Вот ещё! — покраснев, пробормотал я. — Это я ей так, чтобы не задавалась. Подумаешь, сидит за пультом и нами командует!

Чарли внимательно посмотрел на меня, хмыкнул, но больше ничего не сказал. Так в молчании мы подошли к площадке виртуализатора.

— Приходилось перемещаться при помощи этой штуковины? — спросил он.

— Откуда? — пожал я плечами. — Слышал только про неё.

— Постой, — озадаченно сказал Чарли, — с тобой что — инструктаж вчера не проводили? И пробный выход не делали?

— Нет, — удивлённо ответил я, — а должны были?

Он нерешительно дёрнулся в обратную сторону, но тут же махнул рукой:

— Чёрт с ними, работа у нас не сложная и не опасная, я тебе всё на месте разъясню. Неохота время терять: мы же сдельно работаем. Ладно, вставай вот сюда, ноги пошире расставь и вперёд немного наклонись. Конечно, толчка никакого не будет, но у многих с непривычки при входе в ВирПространство голова кружится, и они даже падают. Ты не бойся: если упадёшь, не ушибёшься. Просто неприятно и всё.

Я чувствовал вполне понятное волнение. До сих пор я всегда работал снаружи Интернета, и вот впервые мне предстояло оказаться внутри.

— Сейчас мы встанем вот на эту площадку, — продолжал объяснять Чарли, — и у Сьюзи на пульте зажжётся сигнал. Она включит виртуализацию, мы с тобой станем файлами, и она отправит нас на место работы. Она же всё время будет следить, чтобы с нами не случилось ничего плохого, пока мы будем разбивать старые расписания движения поездов, самолётов и прочего.

— А чем мы их будем разбивать? — спросил я. — У нас же ничего нет! Не руками же?

— Нет, конечно, — усмехнулся Чарли, — там на месте увидим, что нам больше подойдёт, а Сью по нашему запросу забросит необходимое.

Чего-то сложного или неприятного в перемещении не оказалось. Себя и Чарли я видел и воспринимал такими же, какими мы были и до этого, вот только окружающая обстановка резко изменилась.

Чарли летел в привычном вертикальном положении, а меня, разумеется, вертело и так, и эдак. Впрочем, я сообразил быстро: не потребовалось никаких физических усилий, просто я представил себя идущим по обычному покрытию, и ко мне вернулась ориентировка в пространстве. Увидев это, Чарли одобрительно кивнул головой. А я стал с интересом смотреть по сторонам. Вокруг нас была чернота, в которой высвечивались разного цвета плоские и объёмные геометрические фигуры: квадраты, прямоугольники, треугольники, окружности, цилиндры… Все они лениво вращались вокруг своей оси, время от времени меняя направление вращения и скорость движения. Подобно стенам, тянулись вдоль толстые канаты, светящиеся сочетанием различных цветов. Они внезапно обрывались, но тут же начинались другие, смещённые от прежних вверх или вниз, вправо или влево.

Внезапно наше движение вперёд прекратилось, и мы начали плавно опускаться, пока не коснулись… не знаю, чего. Не пола, конечно. Во всяком случае, твёрдой поверхности, которая представляла собой розового цвета плиту. «Прибыли на место работы», — подумал я. Здесь всё было уже гораздо привычнее: такие же плиты, как была и под ногами, окружали нас со всех сторон, образуя своего рода стены и потолок. В… гм!.. помещении (а как это ещё назвать?) лениво вращались уже виденные мной прямоугольники с каким-то текстом. Иногда из прямоугольника выскакивал точно такой же и куда-то уносился. «Кто-то открыл этот файл», — сообразил я.

Чарли тем временем извлёк из нагрудного кармана такую же штуковину, как и у меня, нажал кнопку и сказал:

— Сью, мы на месте. Здесь ничего сложного, так что забрось нам два дилитера и хватит.

Почти тут же появились две штуковины, формой и размерами очень походившие на автоматы. На них даже были ремни, чтобы можно было повесить на шею. Чарли бросил один мне, второй взял сам, продолжая говорить в трубку:

— Спасибо, Сьюзи, получили, — он замолчал, видимо, слушая в наушниках, что говорит Сью, потом сказал мне: — Она передаёт тебе привет и желает поскорее освоиться.

Пока я в некотором замешательстве думал, что бы ответить, Чарли усмехнулся и ответил за меня:

— Он сказал «спасибо» и почему-то покраснел… Ну, всё, отбой!

Теперь я и в самом деле покраснел и сделал протестующий жест, но Чарли не дал мне высказаться.

— Ладно, начнём работу. Смотри, как надо делать.

Он показал мне, как активизировать на телефоне список объектов, назначенных к уничтожению, и скоммутировать его с дилитером.

— Теперь смотри, — он навёл свой дилитер на один из файлов, раздался гудок, — это значит, что этот файл есть в твоём списке. Делаешь так.

Чарли нажал на спусковой крючок, и прямоугольник файла разлетелся на куски так, как будто в него попала граната, только всё было абсолютно бесшумно. Куски медленно парили в пространстве, рассыпаясь, в свою очередь, на ещё более мелкие.

— Понял? — спросил Чарли. — Ничего сложного. Если файл не подлежит уничтожению, прозвучит такой же сигнал, только двойной.

Действительно, и идиот бы всё понял.

— А что за файлы? — спросил я.

— Ну, это, например, было, — он сверился со списком, — расписание вылета самолётов компании «Трансаэро» за 2006 год. Всё остальное — такое же.

Ничего себе — 2006! Это же сорок лет назад! Мы взялись за дело вдвоём, и вскоре всё наше «помещение» стало напоминать рождественский салют из конфетти. Я приспособился очень быстро, и вскоре заметил, что опережаю Чарли. По его нахмурившемуся лицу я понял, что это ему не нравится, и он старается не отстать. Мы устроили настоящее соревнование, и я всё увереннее уходил вперёд, а потом, разобравшись во всех возможностях дилитера, начал откровенно хохмить. Оказалось, что файлы с его помощью можно не только уничтожать, но и передвигать, и я тут же это испробовал. Увидев, что Чарли прицелился в какой-то файл, я захватывал его своим дилитером и уводил в сторону; и тогда Чарли мазал; а я, отведя файл, очень лихо его шлёпал. Чарли и хмурился, и смеялся одновременно. Он говорил: «Джонни, перестань дурачиться!», но не мог сдержаться и хохотал. Он тоже пытался перехватывать мои файлы, но я всегда опережал. В общем, всё было бы просто замечательно, если бы я, увлёкшись, не уничтожил один нужный файл. Система защиты сработала, двойной гудок прозвучал, но я не успел остановить свой палец и нажал на спуск. Тотчас на телефонах у меня и у Чарли противно завыла сирена. Чарли опустил дилитер и знаком велел мне сделать то же самое.

— Аут, сынок! — торжествующе произнёс он. — Этим прекрасным выстрелом ты выбил ровно три процента из своего дневного заработка! Давай передохнём.

Он забросил дилитер за спину и вызвал диспетчерскую.

— Сьюзен, сообщи русским: мы случайно шлёпнули… — он сверился со списком, — расписание движения поездов весна-лето от Ярославского вокзала за нынешний год, пусть поставят заново… Нет, не Джонни, как ни странно — я… Ну, задумался… Конечно, на меня и запиши… Отбой!

— Чарли, зачем ты так? — с обидой сказал я. — Я виноват — мне и отвечать. С какой стати ты должен из-за меня нести убыток?

— А кто тебе сказал, что я собираюсь его нести? — усмехнулся он. — Получишь деньги — вернёшь мне, сколько положено. А вот начальству нашему ни к чему знать, что ты в первый же день допустил оплошность. Они ведь не видели, как ты тут здорово ворочал! Только не суетись — и всё будет нормально.

После этого мы ещё часа два колотили какие-то файлы, пока из наших телефонов не раздался сигнал, похожий на фанфары.

— Финиш! — сказал Чарли. — Здесь теперь всё чисто.

Он посмотрел на часы и сказал, что мы опередили расчётное время на 35 минут.

— Придётся торчать здесь, — объявил он, — если мы выйдем раньше, начальство сделает вывод, что можно работать быстрее, и с удовольствием урежет расценки. Можешь быть уверен, другие бригады нам этого не простят!

Мы уселись на «пол», спинами прислонившись к «стене».

— Чарли, — спросил я, — а это и есть вся наша работа: разбивать старые файлы? Или бывает что-то поинтереснее?

— Бывает, — не совсем уверенно ответил он, — например, брошенные сайты. Там всякое попадается! Сами по себе сайты мертвы, а вся информация на них в порядке и действует. Так что запросто можешь встретить там голых девчонок или громилу с бластером. Оружие-то их, правда, для нас никакой опасности не представляет: оно поражает только объекты, которые задействованы именно в этой игре. Но если встретить каратиста, то, наверное, можно и по морде получить. Этого никто не проверял: мы всегда сначала блокируем их в границах сайта, а потом дилитерами работаем.

— А не возникает ощущения, что это ты живых людей уничтожаешь? Ведь они, насколько понимаю, двигаются, разговаривают…

— Возникает, — признался Чарли, — особенно перед девчонками неловко. Приходится всё время повторять себе, что это всего лишь видеоизображения, а оригиналов или давно уже нет в живых, или они находятся в таком возрасте…

Он махнул рукой.

— Чарли, а какие-нибудь экстремальные ситуации бывают? Ну, там, вирусы или каратисты прорвутся?

— Насчёт каратистов — это, конечно, чушь, а вот вирусы — постоянно. Только нас с тобой это не касается: Сью нас сразу отсюда вытащит, а на наше место пришлют кого-нибудь из ERS. Фреда, хотя бы, с компанией.

Пока мы с ним так болтали, подошло время обеда. Об этом сказала мне Сью, вызвав именно меня, а не Чарли.

— Джонни, — сказала она, — мы всегда обедаем в нашем кафе, там нам делают хорошие скидки. Тебе, значит, тоже: ты ведь теперь сотрудник «трёх W — двух S». Займёшь на меня место за столиком?

— Конечно, — обрадовался я, — а где это кафе находится?

— Тебе Чарли покажет. Я вас сейчас первыми вытащу, вы идите туда, пока я другие бригады вытаскиваю.

Я нажал кнопку отбоя и повернулся к Чарли. По его лицу было понятно, что сейчас он снова начнёт подшучивать по поводу меня и Сьюзен. Странное дело: я совсем не был против! Наоборот, мне даже хотелось этого. Тем самым Чарли как бы признавал, что между мной и ею начинают завязываться какие-то отношения, и мне это было приятно. Хитро улыбаясь, Чарли открыл, было, рот, но тут как-то по-особому зазвонил его телефон. По тому, как изменилось выражение его лица — стало каким-то удивлённо-напряжённым, — я понял, что это не совсем обычный вызов. «Мистер Ривз», — пробормотал он. По его репликам я пытался угадать содержание разговора. Интуиция подсказывала мне, что случилось что-то весьма необычное. Временами Чарли делал длительные паузы, внимательно и тревожно слушая собеседника, из чего я заключил, что ситуация, вероятно, даже опасная.

— Слушаю, шеф, — сказал он. — Да, мы ещё здесь… Шеф, но при чём здесь мы? Пусть вызывают реагёров… Шеф, но со мной только новичок — первый день в Инете!.. Ну, и что, что категория В?… Чёрт возьми, шеф, пусть тогда хотя бы его отсюда вытащат!.. Ага, а с червями воевать ассинетам что — положено?… Шеф, да с ним вчера даже инструктаж не проводили и пробный выход не делали!.. Ну, тогда дайте мне хоть полчаса на инструктаж по действиям в боевой обстановке!.. Двадцать минут? Ладно, понял. Отбой.

Предупреждая мои вопросы, Чарли сделал жест рукой: «Подожди» — и вызвал Сью.

— Сью, срочно забрось нам два боекомплекта по действиям в ситуации А… Я знаю, что он — категории В, а ты нам забрось для А. Давай быстрее.

Он нажал на кнопку отбоя, и на лице его мелькнула слабая улыбка.

— Про тебя ни словом не обмолвилась, — сказал он мне, кивнув на телефон. — Значит, волнуется!

Тут лицо его снова стало серьёзным, и он знаком показал мне, чтобы я слушал предельно внимательно.

— В общем, так, малыш, придётся тебе в первый же день принять боевое крещение. Что поделать — сегодня хакеры словно взбесились! Всё червями усыпано — иаэсовцы не поспевают по Инету мотаться. Весь резерв срочно вызвали. Вот нам и приказано самим справляться. Конечно, нас бы не допустили, будь червяк категории А, то есть Разрушитель. А он…

— Знаю, — сказал я, — Созидатель. Не сам грызёт, а устанавливает какую-то программу, скорее всего, националистскую или шовинистскую. А она потом выбивает всю систему так, что кроме неё ни одна программа не работает. Ты, Чарли, время зря не трать: я про червей практически всё знаю.

Я и в самом деле знал про них очень много. Каюсь: однажды даже сам запустил в Сеть. В день рождения Дженни. И назвал его (её?) «Дженни». Подарок, в общем. Шуму тогда получилось много. И настоящая Дженни знала, что это я — в честь её. Она тогда впервые на меня благосклонно посмотрела, и мы с ней даже чуть в кафе не пошли. Но тут некстати припёрся этот Майк…

— Заткнись и слушай! — рявкнул на меня Чарли. — Ты внутри с ними встречался? Знаешь, как они выглядят, в чём основная опасность, как с ними справиться? Вот так-то.

И правда, этого я даже не представлял, поэтому сделал извиняющийся жест и стал внимательно слушать.

— Дилитером с ним ничего не сделаешь, — сразу успокоившись, продолжал Чарли, — у него совсем другая длина волны. Против Созидателей мы обычно применяем парализатор, а потом разносим вдребезги дистройером. К ним можно подойти вплотную, это не то, что Разрушители — те стреляют иголками, и достаточно одного попадания, чтобы ты стал разваливаться на куски. Не забывай, что сейчас ты — файл.

Объясняя, он демонстрировал мне оружие, которое уже успела забросить Сью: парализатор, похожий на пистолет, и дистройер — по виду тот же дилитер, только не красного, а серого цвета.

— Чарли, — сказал я, — а ведь ты работал в ERS! За что тебя в ассинеты сослали?

— Я — в ERS? — рассмеялся он. — Да нет, конечно, куда мне… Просто несколько раз попадал в ситуацию, похожую на эту. А вот работать с ними приходилось, так что видал кое-что… Ну, ладно, не отвлекайся. Хочу тебе на всякий случай про Разрушителей рассказать: мало ли что… Хотя, не дай Бог, конечно… В общем, их мы бьём дистройерами с двух точек. Одному ничего не сделать, у них высокая восстановительная способность. Нужно лупить в то место, где у настоящего червя была бы «голова». Именно оттуда он стреляет иголками. Если разбить хотя бы процентов тридцать поверхности — он готов, начинает распадаться. Ну, это я так… С Созидателями таких проблем не бывает.

Чарли посмотрел на часы.

— Ну, готовься, Джонни, скоро он появится: сейчас русские ему приманку бросят.

— Антивирусник снимут? — догадался я.

— Точно, — одобрительно кивнул Чарли. — Соображаешь! Знаешь что, неохота мне с ним долго возиться, ещё, того гляди, на обед опоздаем… Так что к чёрту эти парализаторы, давай раздолбаем его дистройерами. Бери вот этот и оставайся здесь, а я вон туда пройду. Будем бить каждый по своей стороне. Ничего сложного здесь нет: направь ствол и на крючок нажимай. Ну, удачи!

Чарли ткнул меня кулаком в плечо и стал пересекать «помещение» по диагонали. Я понял, что был неправ насчёт ERS: по его движениям видно, что он не вояка. По крайней мере, в фильмах они не так ходят.

(обратно)

2

Я лежал на животе с дистройером в руках, заслонившись файлами расписаний, которые подтянул к себе и удерживал с помощью дилитера. В «помещении» творилось невесть что: кружились в «воздухе» и валялись на «полу» обрывки вовсе не предназначенных для разрушения файлов, неотвратимо рассыпаясь на всё более мелкие куски, пока совсем не исчезали. Плевать на них на все я не хотел, кроме одного: впереди и справа от меня по диагонали распадался файл, который ещё совсем недавно назывался «Чарли». В горле у меня застрял здоровенный комок, я выл и иногда от бессилия колотил кулаком по «полу». Глупо всё получилось. Впрочем, такое всегда получается глупо.

Едва мы с ним заняли свои позиции, послышались звуки, не оставлявшие никаких сомнений в том, что это червяк. Тишины в Интернете вообще не бывает, непрерывно слышится гудение с меняющейся частотой и высотой звука, раздаются какие-то щелчки… И при всём при том они гармонично вписываются в общую картину шума, чувствуется, что это всё — единое целое. И вдруг — эти звуки. Впечатление было такое, будто у ровно и хорошо работающего двигателя внезапно начал цеплять вал, и вот уже вместо мерного шума какой-то скрежет и завывание. Словом, что-то инородное.

Чарли поднял левую руку, привлекая моё внимание, и ободряюще подмигнул. И вдруг лицо его перекосило, и он заорал:

— Джонни, прячься за файлы, это Разрушитель!

Видимо, он хотел дать мне время спрятаться, потому что выскочил на середину и начал лупить из дистройера во что-то, чего я ещё не видел. Но я застыл на месте, не в силах двинуться, потому что смотрел, как он это делает, и пытался увидеть, во что он стреляет. А Чарли палил, что есть сил, и, поминутно оглядываясь, орал на меня.

В него попало сразу несколько игл, и я увидел жуткое зрелище: как будто кто-то невидимый рвал фотографию Чарли на мелкие кусочки. Эти кусочки сопротивлялись и пытались вернуться на место; но Невидимка хорошо знал своё дело и, в свою очередь, рвал на куски и их.

И тут я увидел ЕГО. Скорее инстинктивно, нежели поняв что-то умом, я прыгнул в сторону и укрылся за файлом. Файл висел таким образом, что ноги мои не прикрывал, а чтобы поразить меня, совсем не обязательно попадать в голову или сердце: войди игла в любую часть тела, и меня неизбежно постигнет участь Чарли. На моё счастье, именно здесь лежал один из брошенных нами дилитеров. Я поспешно схватил его и стал сооружать прикрытие из файлов. Я не успокоился, пока не выстроил толстенную стену. Судя по тому, что тут же полетели куски, червяк немедленно принялся за работу. Однако, какое-то время у меня, безусловно, было, и следовало распорядиться им по-умному.

Правильнее всего было бы вызвать Сьюзи. Но я не мог этого сделать: как я ей скажу о Чарли?… Стоп! Чарли говорил, что она будет следить за нами. Значит, ей всё уже известно. Какие действия она предпримет? Безусловно, вызовет ERS, и те, надо понимать, на всё плюнут и свалятся сюда, чтобы поквитаться за Чарли, и это может произойти прямо сейчас. Значит, всё, что мне нужно — это отсидеться, отгораживаясь от червя очередными файлами вместо уничтожаемых в ожидании, когда придёт помощь. И тут же понял, что никогда в жизни не хотелось ничего больше, чем самому, до появления реагёров уничтожить эту мразь. Я попробовал вспомнить, как он выглядит: действительно, чем-то похож на червя, хотя, если точнее, некая помесь червя и дикобраза, только иголки не торчат во все стороны, а направлены вперёд.

По приближающемуся шуму я представлял, как худеет стена файлов, но всё ещё не торопился. Глупее всего было бы выскочить с дистройером и попытаться свалить червя. Даже у Чарли этот номер не прошёл. Единственный вариант — подобраться к нему незаметно. Но как?

В «стрелялки» я играл миллион раз, поэтому какое-то представление о тактике имел. Но там всегда были какие-нибудь укрытия, а здесь — ничего, и даже количество файлов катастрофически редеет. Скоро их совсем не останется, и тогда он примется за меня… Так — так — так! Вот именно: когда не останется! Он ведь бьёт сейчас всё подряд, а не ищет целенаправленно меня. Ему всё равно, тот файл или этот… Почему он убил Чарли? Потому что тот стоял прямо напротив него и лупил по нему из дистройера. Как он поступит, если перед ним окажутся сразу два файла, с которого начнёт? Наверное, с того, который ближе. Или с того, который резко двигается и может «убежать». Это уже что-то. Можно попробовать. Но даже, если удастся его обойти, что мне это даст? И тут мне снова вспомнились направленные вперёд иголки. Значит, сзади — мёртвая зона!

И я решился.

Держа наизготовку дистройер (как будто от этого будет какой-то толк? но так всё равно спокойнее), я стал медленно отходить назад и в сторону от приближающегося червяка. Коснувшись спиной стены, я стал передвигаться вдоль неё и, наконец, с бьющимся сердцем вышел из-за укрытия.

Моё предположение оказалось верным: червяк не обратил на меня внимания (т. е., не послал в мою сторону ни одной иглы), и я медленно-медленно продолжал движение, пока не оказался сзади него.

Чёрт знает отчего, но именно в этот момент у меня появилась уверенность, что я справлюсь. Не спеша я подошёл к нему и, стараясь попасть как можно ближе к осевой линии, стал разрезать дистройером.

Сейчас я был совершенно спокоен. Черви неповоротливы, и я знал, что если он попытается развернуться ко мне иглами, я смогу, кружа сзади него, довести дело до конца. Но произошло нечто неожиданное: червь никак не отреагировал на то, что его режут и продолжал заниматься файлами! Похоже, его создатель не вложил в него программы самозащиты! Ни один хакер в здравом рассудке так бы не поступил! И тут мне пришла в голову мысль настолько дикая и в то же время несомненная, что я совсем взбесился от жуткой догадки и начал в приступе злости полосовать червя лучами дистройера. По-моему, я даже кричал что-то глупое. Ну, типа «Это тебе за Чарли»!

А дальше — как в самых пошлых боевиках. Фред с ребятами появились, когда от червя остались только сворачивавшиеся ошмётки. Они что-то говорили мне, хлопали по плечам и спине, но я только морщился, инстинктивно искал глазами то, что осталось от Чарли, понимая, что ничего уже давно нет, и говорил, что хочу выйти отсюда. Они, по-видимому, связались с Сьюзи, и та вытащила нас с Фредом. Фред проводил меня до раздевалки.

Выйдя из здания WWWSS на улицу, я сразу отправился к Донато. Двери открыла Марта.

— Привет! — сказала она, глядя на меня с прищуром и улыбаясь. — Тебя, кажется, Джонни зовут? Донато мне про тебя все уши прожужжал. Ещё бы, ты — единственный, кто с ним водится! А, кстати, ты к нему или, может, ко мне?

«Наверное, поссорилась со своим „обожателем“ и хочет попробовать вариант со мной», — вяло подумал я и, ничего не ответив, прошёл мимо неё.

Увидев меня, Донато в восторге подскочил и начал орать то, о чём я уже и сам догадался ещё там, в Инете.

— У меня получилось! Он жил целых три часа! Он съел чёртову уйму файлов у русских на транспортном сайте!

Для начала я врезал ему справа, и он отлетел к стене, сбивая всё по пути и таращась на меня невероятно удивлёнными глазами. Выглядел он очень жалко, и мне было жаль его, но ещё больше было жаль Чарли, и я схватил его правой рукой за ворот и врезал ещё раз, теперь слева. Похоже, я разбил ему нос; лицо у него было в крови, и он орал и ругался. Прибежала испуганная Марта, и они стали орать на меня вдвоём. Я ничего им не ответил, а подошёл к компьютерному столу, вырвал системник и шарахнул его об стену. Потом схватил первое, что попалось под руку — очень удачно это оказался утюг, — и начал молотить по монитору, снова по системнику и всему, что попадалось на глаза.

Когда я пришёл в себя, ни Донато, ни Марты в комнате не было. За окном противно завыла полицейская сирена. Я и не собирался скрываться, а стал ждать, когда они войдут и арестуют меня.

(обратно)

3

— Бейли, на выход! За тебя поручились, можешь до суда отправляться домой!

Верзила-коп насмешливо смотрел на меня, поигрывая электронным ключом от камеры.

«Кому понадобилось поручиться за меня»? — лениво подумал я, поднимаясь и идя к выходу. Отца с матерью не взяли бы в поручители даже бездомной собаке, а кроме них на меня, как я понимаю, вообще всем было наплевать. Неужели Дженни или кто-то из её друзей?

Но это была Сью. Издалека видно было, что она злится, от её давешней улыбки не осталось и следа. Она даже смотрела мимо меня и в сторону, пока дежурный оформлял документы и возвращал мне изъятое удостоверение WWWSS и ту мелочь, что у меня была.

Едва мы вышли на улицу, её прорвало:

— Неужели нужно было обязательно напиться и устроить дебош? Ты хоть понимаешь, что натворил? Из полицейского участка сразу сообщили в нашу контору, и тебя уволили, несмотря на все твои подвиги! Потому что WWWSS очень дорожит своим имиджем и моментально избавляется от сотрудников, которые могут бросить тень на её доброе имя!

Я молчал, и это разозлило её ещё больше. Мы как раз проходили мимо скамейки, она схватила меня за рубашку обеими руками и толкнула на неё так, что я тут же уселся, а сама встала надо мной, вся кипящая от ярости. «Это она из-за меня расстроилась», — подумал я и понял, что должен ей объяснить.

— Понимаешь, Чарли погиб из-за меня, — пробормотал я, — он отвлёк внимание на себя, чтобы я мог спрятаться. А этот Донато… В общем, это его червяк.

Сью стояла, как громом оглушённая. Она смотрела на меня как-то странно, и я не мог понять, что означает этот её взгляд. Наконец, она села рядом, прижавшись ко мне, и взяла меня под руку.

— Вон оно что, — тихо сказала она, — так ты подумал, что дядя Чарли погиб? Неужели тебе даже этого не объяснили? Ах, да, дядя Чарли ведь говорил, что с тобой забыли провести инструктаж!

До меня даже не сразу дошло, что именно она сказала; а когда дошло, то я выпятился на Сью, абсолютно ничего не понимая. Она легонько тронула меня другой рукой.

— Джонни, в Инете никто не погибает! Неужели тебе не приходилось восстанавливать стёртые файлы?

Вся кровь бросилась мне в лицо. Идиот! Это же надо так лохануться! Конечно, я восстанавливал, и не раз. Правда, стёртые файлы — это одно, а повреждённые — совсем другое. Так ведь и аппаратура, и программы у них несравнимо мощнее моих.

— Пойдём, — сказала Сью, поднялась со скамейки и потянула меня за собой.

Я послушно пошёл за ней. Возле супермаркета стоял видеофон. Сью вставила свою карту и набрала какой-то номер. На дисплее появился… конечно, Чарли. Он заулыбался Сью, но потом увидел меня, и лицо его задеревенело. Так же, как раньше Сью, он старался не смотреть в мою сторону.

— Дядя Чарли, — она не стала тратить время на приветствие и подобную ерунду, — Джонни думал, что ты погиб. И побил подонка, который запустил в Сеть червя.

Больше всего я боялся, что Чарли рассмеётся или, наоборот, станет меня успокаивать, а то и, не дай Бог, благодарить. Но ничего этого он не сделал. Он долго молчал, глядя на меня, потом как-то облегчённо вздохнул и сказал:

— Вот что, Джонни, выходи завтра на работу. Мы с Фредом объясним всё мистеру Ривзу и, думаю, сумеем его убедить отменить свой приказ.

— А куда он денется! — весело сказала Сью. — WWWSS не только Джонни восстановит на работе, но и дело с судом постарается замять: получается, они сами во всём виноваты — инструктаж не провели! Захотят они себя ославить? Я думаю, этому Донато отвалят такую сумму, чтобы дело замять, что он Джонни ещё и благодарить будет.

Потом я проводил Сью до дому.

— Завтра познакомлю тебя со своими родителями, — сказала она, — а сегодня уже поздно.

И, поцеловав меня, убежала.

На следующее утро к зданию WWWSS я подходил всё же в нерешительности и очень обрадовался, увидев у входа Фреда, который явно поджидал меня.

— Всё нормально, — сказал он, пожимая мне руку, — пойдём.

В раздевалке все шумно меня приветствовали, и только при встрече с Чарли возникла некоторая неловкость: мы оба были сконфужены, и сами не знали, почему.

А на моём шкафчике висела новая табличка. «Джон Бейли, ас Инета» — было написано на ней.

(обратно) (обратно)

Контакт

Бывший водитель автобуса, а ныне безработный Сергеич направлялся на огород. Задание жены было вполне конкретным: окучить картошку, прополоть и полить грядки, поправить покосившуюся теплицу. Но не это сейчас занимало Сергеича. Он добросовестно обдумывал две, с трудом поместившиеся в его похмельной голове мысли. Мысль первая: трезвым работать не хочется, хорошо бы выпить. Мысль вторая: как бы воплотить первую? И тут на него снизошло озарение: ну, как же, конечно! Вчера, во время многолюдной гулянки в его гараже, он же сам поставил под верстак едва начатую бутылку водки! Сергеич круто свернул налево, пройдя два квартала, прибавил шагу, а последние метры преодолел почти бегом. Открывание замка далось трудно: сказывалось волнение! Но человеческий гений справился, и Сергеич, сопя от нетерпения, ворвался внутрь. Интуиция не подвела! Бутылка оказалась на месте, а уровень помещавшейся в ней водки превзошел все его ожидания. А когда Сергеич увидел лежащие на верстаке деликатесы, как то: четыре куска черного хлеба, два обкусанных ломтика колбасы и невскрытую банку сайры — он понял, что про снижение уровня жизни народу нагло врут. Оттягивать удовольствие было не в его правилах, и поэтому уже через две минуты он пришел к выводу: жизнь прекрасна и удивительна.

До дачного поселка было чуть меньше четырех километров, три с половиной из них составляло асфальтированное шоссе; идти по нему солнечным летним утром, не спеша, имея с собой все перечисленное выше, — что еще человеку надо? После второй остановки (естественно, с возлиянием напитка), Сергеич отметил, как приятно сочетается серый цвет асфальта с многообразием красок природы и внутренне посетовал, что раньше этого не замечал. Вот так, в мечтательном настроении, он приближался к Контакту, сам пока еще этого не сознавая.

Свернув с шоссе на дачный проселок, Сергеич и вовсе воспрял духом: ведь на участке был еще дачный домик, предмет его особой гордости; не простой, а двухэтажный, да еще с баней! (Он купил его, когда еще неплохо зарабатывал) Приятно было входить в собственный дом, открывать двери СВОИМ ключом и не думать о нынешнем статусе. Дом Сергеича выходил фасадом на дачную дорогу; сразу за входной дверью начиналась сквозная прихожая (комнаты и лестница на второй этаж располагались слева), в конце которой была вторая дверь, непосредственно выходившая уже в огород. Не заходя в комнаты, Сергеич пошел ко второй двери. Конечно, он не собирался резко начинать работать, надо сначала покурить, да и в бутылке еще кое-что осталось. Предвкушая приятное времяпрепровождение, он стал, было, откидывать внутреннюю щеколду, как вдруг ему послышалось из-за двери какое-то хихиканье. Опять какие-то пацаны забрались поесть клубники, ну, сейчас он им! Сергеич нервно откинул щеколду, и тут же был сбит ударом распахнувшейся двери. Лёжа на спине, он успел отметить, что прямо по нему промчались несколько маленьких зеленых существ с рожками на головах, ничуть не останавливаясь, выскочили во входную дверь и исчезли. Машинально Сергеич ударил левой ногой по двери, и она закрылась. Стало тихо.

Немного полежав, Сергеич поднялся и стал анализировать ситуацию. Про зеленых чёртиков он, конечно, слышал и знал, кому и в каком состоянии они являются. Вот только видеть их пока ещё не доводилось ни разу и, честно говоря, начинать как-то не хотелось. Поэтому он стал заниматься самоанализом. Во-первых, следовало установить, пьян ли он? Долго возиться с этим вопросом Сергеич не стал; здесь был один железный тест: он прикинул, что может без отвращения думать о предстоящей работе в огороде, чего в трезвом виде с ним не случалось никогда. Но, с другой стороны, в пространстве он перемещался без посторонней помощи, следовательно, чёртики в эту схему как-то не вписывались. Мозговой анализ, получалось, ни к чему не привел, но Сергеич нашёл поистине соломоново решение: надо проверять практически. Он зашел, наконец, в комнату, нашел открывашку и вскрыл банку сайры, водку налил в стакан; выпил, покурил, подождал (на всякий случай) ещё секунд 30, затем взял лопату и, держа её параллельно полу, решительно открыл дверь.

Никаких новых чёртиков за дверью не оказалось, но это было слабое утешение! Того, что увидел Сергеич, хватило бы, чтобы всё мужское население города вне зависимости от возраста побежало бы сдаваться по объявлению: «Лечу от алкоголизма и глюков». Вместо привычных и очень противных 4-х соток он увидел лес, НО! Лес был совсем не наш, не человеческий! Таких деревьев и растений Сергеич не только не видел никогда в своём огороде — в телепередаче «Растительная жизнь» их никогда не показывали! При всём при том, в общей первозданности неведомых растений, в этих, каких-то мрачноватых и, вместе с тем, манящих романтичных зарослях, явно прослеживалось некое рациональное зерно: прямо к задней двери дачи Сергеича вела добросовестно проложенная дорога.

Жуткое это было ощущение! Он же всё помнил: сразу за дверью крыльцо, три ступеньки, ведущие вниз, через два шага грядка «сентябрят», слева капуста, дальше клубника — ни черта подобного! Сергеич тихо притворил дверь; подумав, закрыл её на щеколду, обошёл дачу со стороны и посмотрел на её заднюю часть из чужого огорода. Хорошо, что взял с собой бутылку, а то ведь от всего этого и с ума можно сойти: «сентябрята», капуста — всё, как положено! Он снова вошел в домик, прошёл прихожую, перекрестившись, открыл дверь, постоял, всматриваясь, снова закрыл, придвинул к ней стоящий рядом стеллаж, подпер его двумя досками, махнул рукой и пошел спать. Вообще-то, спать после всего этого было просто невозможно, но он сказал себе: «Надо», — и это помогло.


* * *
Было всего-то навсего 9.15, а мэр города Захлюпинска Егор Алексеевич уже три раза пожалел, что впервые за десятилетний срок народного доверия (два срока по Конституции, а третий — ну, бывают же варианты!) пошел на службу пешком. Первые два раза ещё туда-сюда: две старушки, узнавмэра в лицо, сначала, конечно, ошалели, но быстро сориентировались и стали рассказывать про свои беды. Встреча не из лучших, но отмазаться от них поднаторевшему в словесных баталиях постоянному победителю — не проблема. Несравнимо худшей была третья встреча: мэра обогнал автобус, на задней части которого висели, чёрт знает на чём, каких-то два зеленых существа с рожками там, где рожкам быть и положено. Егор Алексеевич живо припомнил вчерашний вечер: ничего сверхъестественного, как всегда, коньяк, шашлыки, ну, остальное… Откуда бы чёртикам-то взяться?

Но когда он вошел в свой кабинет, а секретарша Наташа, глянув опытным глазом, уже через две минуты принесла пивка, как-то само-собой подумалось: ну, чёртики, бывает, вон тёща… и то ничего… Но последовавшие за этим события заставили взглянуть на ситуацию по-другому.

Сначала всё было, как обычно: шло очень важное совещание о чём-то; те, кому дозволено, сидя спали; те, кому положено, чего-то говорили; другие, кому тоже положено, всё это записывали. Естественно, что вторые, говоря, старались говорить потише; третьи, записывая, очень осторожно переворачивали листы, и всё для того, чтобы не разбудить первых.

Привычную картину разрушил визг секретарши Наташи: она единственная не спала и не работала, просто принесла мэру стакан чаю, на треть разбавленного коньяком (Егор Алексеевич с утра уважал именно такую пропорцию). Основания для визга были: посередине выстроенных буквой «Т» столов сидели два зеленых чудища и с равным вниманием смотрели как на спящих, так и на остальных. Проследив направление взгляда секретарши, отреагировали и все присутствующие: женщины тоже сразу закричали, мужчины, неумело наморщив лбы, пытались вспомнить, где были вчера и сколько выпили.

Вообще-то, чудищами Зеленых можно было назвать довольно-таки условно: ничего пугающего в них не было. Ростом чуть побольше метра, четыре конечности, передвигались на задних — всё привычно. Особенно впечатляли лица (или мордочки?): вместо носа вытянутые пятачки, волосатые ушки и небольшие рожки. Словом, покрась всё это черным (Paint It Black) — и перед тобой типичный чёртик с книжных иллюстраций. Сами же выражения мордочек (или, всё-таки, лиц?) были отнюдь не враждебными, в них даже ощущалась какая-то весёлость.

Увидев, что на них обратили внимание, Зелёные ломанулись к выходу из кабинета, ступая по головам и плечам сидевших за столом: один по правой стороне, другой — по левой, причем, очень чётко и не сговариваясь, как будто всё заранее было определено. На бегу они издавали какие-то странные звуки, очень похожие на ехидное хихиканье. Хлопнула за ними дверь, и стало тихо, но всего лишь на несколько секунд: тут же завизжали женщины и кинулись следом. У того, кто не знает женщин, могло даже возникнуть впечатление, что они бросились догонять Зелёных, хотя, конечно же, всё было совсем не так.

После ухода (убега?) женщин в кабинете действительно воцарилась тишина. Мэр движением брови приказал Наташе заменить принесённый коктейль на чистый коньяк. Наташа, похоже, была единственной, кто, за исключением первого нечаянного крика, вообще никак не прореагировал на произошедшее: за годы работы в мэрии она ещё и не такое видела. Мужчины желание мэра расценили как сигнал: все, не сговариваясь, стали рыться в карманах и выкладывать на стол деньги. Кому бежать в магазин, не обсуждалось: это всегда был зам. по АХЧ.


* * *
Уже к полудню в Захлюпинске никто не работал: все бурно обсуждали появление Зелёных. Причем, почему-то, никого не интересовало, кто они такие и откуда появились, гораздо интереснее было другое: почему их видят те, кто вообще никогда не пил? Таких в городе было трое: участковый милиционер Доржиев, в организме которого не было каких-то нужных для этого ферментов, и две старушки, члены КПСС с 1936 года, не пившие по идейным соображениям. В этот день они были самыми популярными людьми Захлюпинска: стоило появиться Зелёным, как все с надеждой спрашивали, видят ли они их, и, получив утвердительный ответ, недоуменно пожимали плечами и задумчиво отходили в сторону.

Зелёные, между тем, резвились вовсю. Нельзя сказать, чтобы их действия носили враждебный характер; скорее, они просто развлекались: с удовольствием катались на транспорте, цепляясь снаружи и удерживаясь каким-то немыслимым образом, дразнили собак, приставали к людям. Вот это последнее им нравилось особенно. Подкравшись к какой-нибудь женщине, они дергали её сзади за одежду. Женщина оборачивалась и, увидев Зелёных, принималась громко визжать. Это приводило их в состояние экстаза; чувствовалось, что женский визг они готовы слушать бесконечно. Появлялись они и на рынке; хватали с прилавков различные продукты, в основном, фрукты и убегали, жуя их на ходу; причем, бананы ели прямо с кожурой.

Первым версию о том, что это дети каких-то инопланетян, по недосмотру родителей оказавшиеся в нашем мире, высказал учитель литературы Семёнов: он только что прочитал рассказ Клиффорда Саймака «Детский сад» и ссылался на великого фантаста. Версия всем понравилась, она объясняла многое, кроме того, как Зелёные попали в наш мир. Сергеич — единственный, кто мог это объяснить, — всё ещё спал на своей даче и ничего не ведал о переполохе, творившемся в городе. Косвенно версию подтверждал и тот факт, что в компании Зелёных уже видели кое-кого из самых хулиганистых городских мальчишек. Они, по-видимому, нашли общий язык; во всяком случае, воровать фрукты на рынок они ходили уже вместе, причем, наши оболтусы выступали в роли консультантов: указывали, что надо брать и как это потом есть, а всё остальное делали Зелёные. Семенов, оказавшийся в центре напряженного всеобщего внимания, авторитетно разъяснил, что происходящее нельзя, конечно же, считать Вторжением, так как мы имеем дело не с регулярной вооруженной армией инопланетян, а всего лишь с небольшой горсткой распоясавшихся хулиганов, каковых и у нас самих предостаточно; взять, к примеру, братьев Ерохиных. Этот последний аргумент окончательно успокоил жителей: братья Ерохины жили здесь уже тринадцать лет и до сих пор город не спалили, значит, и эти, даст Бог, его не тронут. При мысли о Боге все, наконец-то, вспомнили о мэре: да, а он-то почему бездействует? Тут же была сформирована делегация во главе с Семеновым, которой поручалось пойти к мэру и срочно потребовать от него восстановить порядок в городе.


* * *
Тем временем совещание в кабинете мэра продолжалось, правда, после возвращения из магазина зам. по АХЧ оно носило уже неофициальный характер. Егор Алексеевич порывался сообщить о происходящем в область, остальные его дружно от этого отговаривали, но мэр никого не слушал и уже звонил три раза; правда, каждый раз (очевидно, по привычке) набирал номер Марины. Это было очевидной глупостью, потому как Марина уже давно была здесь и сидела вместе со всеми за столом. Вообще-то, строго говоря, совещание было посвящено проблеме Зелёных, но уже после третьей стопки держать разговор только в этих границах стало довольно трудно: время от времени кто-нибудь вспоминал интересную историю или анекдот, и тогда было действительно хорошо, но потом, дружно вздохнув, возвращались всё-таки к первоначальной теме: кто они такие и что с ними делать, — но ничего умного в голову не приходило. Наконец, зам. по АХЧ, который начал ещё в магазине, сказал, что хорошо бы дать задание милиции, чтобы поймали одного из Зелёных и привели сюда, а уж здесь они с ним разберутся. Это предложение было всеми встречено с энтузиазмом, и мэр со второго раза (первый звонок, по традиции, Марине) связался с милицией и отдал соответствующее распоряжение.

В милиции тоже под влиянием текущих событий давно шло совещание, и никому из сотрудников прерывать его не хотелось. Слава Богу, что у них был участковый Доржиев, который в совещании мог принимать лишь формальное участие; ему-то и было поручено выполнить распоряжение мэра. Все тепло пожелали ему успеха и даже выпили за то, чтобы у него всё получилось.

И действительно, уже через полчаса Доржиев внёс на руках в кабинет мэра ничуть не сопротивлявшегося Зелёного. Зелёный, правда, был не зелёным, а синим, и его здорово мутило. Доржиев пояснил, что взял Зелёного на крыльце школы, где мальчишки учили его курить. Мэр взял подготовленный список вопросов и стал поочередно их задавать, но синий Зелёный ни на что не реагировал, ему действительно было плохо. В конце концов, его вырвало на ковёр, после чего ему, видимо, стало немного лучше, и он, шатаясь из стороны в сторону, вышел из кабинета. Никто его не пытался задержать. Посмотрев на ковёр, участники совещания решили поменять место совещания, а Доржиеву было предложено привести ещё один экземпляр, но только чисто зелёного цвета.

В это время раздался телефонный звонок. Это был начальник милиции, который сообщил, что согласно его агентурным сведениям, в городе видели красных Зелёных. Те сидели на скамейке в скверике в компании городских алкашей, пили с ними самогонку и, похоже, даже о чём-то беседовали. Доржиев был срочно остановлен, и ему поручили привести именно красного Зелёного, так как те, по-видимому, уже понимают по-русски.

Вскорости был приведен и красный, но толку от этого опять не оказалось, так как он тоже не отвечал на вопросы, ни на кого не смотрел и тонким голосом пел песню «Что стоишь, качаясь…», безбожно перевирая мелодию, из чего был сделан вывод, что обучал его этому бомж по кличке «Стопарик», известный полным отсутствием музыкального слуха. Зам. по АХЧ, тоже любивший эту песню, попробовал, было, спеть с ним дуэтом, но осёкся, остановленный недвусмысленным взглядом мэра. Самым неприятным было то, что красный Зелёный пел явно не по-русски, а по-своему, что делало бессмысленным факт его привода. Егор Алексеевич вслух поразмышлял: как же тот общался с собутыльниками? Желавший реабилитироваться зам. по АХЧ высказал предположение, что это, наоборот, Зелёные обучили своему языку наших и предложил привести сюда в качестве переводчика Стопарика, но это предложение было с негодованием отвергнуто всеми. Воспользовавшись всеобщим замешательством, красный Зелёный продемонстрировал полное понимание новых для него реалий, выпив стопку водки, ближе других стоящую к нему. После этого он начал всем телом делать какие-то движения, очень напоминавшие танец. Короче говоря, для серьёзного разговора на данный момент он абсолютно не годился.

Тут в кабинет вошла секретарша Наташа и доложила, что к мэру пришла делегация во главе с учителем Семеновым, который утверждает, что знает, что происходит в городе. Увидев разрешающий знак мэра, она стала убирать со стола все атрибуты совещания. Пока она это делала, зам. по АХЧ успел налить себе и Зелёному, они чокнулись и выпили. Зам подумал, что если бы ему дали еще немного времени, он и сам смог бы всё выяснить, причём, из первоисточника.

Появившийся вслед за тем в кабинете учитель Семенов начал с ходу излагать свою версию. Выслушать её до конца помешал нестройный хор голосов зам. по АХЧ и Зелёного, которые разучивали песню «Ой, мороз, мороз». После того, как участковый Доржиев вывел вокалистов из кабинета, Семенов смог-таки досказать всё полностью. Такой поворот событий требовалось вдумчиво осмыслить, и совещание было продолжено под почётным председательством учителя.


* * *
Сергеича разбудил стук в дверь со стороны огорода. Напрочь забывший спросонья обо всём, он пошёл открывать двери. Даже стеллаж и доски, подпиравшие дверь, не пробудили никаких воспоминаний. Досадливо кряхтя, он оттащил всё в сторону, откинул щеколду и распахнул дверь. На крыльце стояли трое Зелёных, очень похожие на утренних, только гораздо выше ростом. Вспомнив всё, Сергеич сгруппировался, ожидая, что сейчас и эти проскачут по нему галопом, но существа стояли смирно, даже, пожалуй, как-то почтительно и что-то лопотали на каком-то странном языке. Нечто подобное Сергеич слышал только однажды, когда случайно на магнитофоне включил запись задом наперёд. Увидев, что Сергеич стоит совершенно остолбенело и никак не реагирует, одно из существ очень мягко отодвинуло его в сторону, и все трое, пройдя через прихожую, вышли на дачную дорогу. Сергеич двинулся, было, за ними следом, но, вспомнив, что в бутылке ещё осталось никак не меньше ста граммов, махнул рукой и пошел в комнату. Он выпил оставшуюся водку, закусил сайрой, покурил и снова лёг спать. Проснулся он, снова услышав шум в коридоре. Сергеич осторожно приоткрыл дверь и увидел, что через его прихожую в обратном направлении идут трое больших Зелёных и ведут с собой маленьких утрешних, которые были уже не зелёными, а синими, красными и даже фиолетовыми. Двоих из них большие несли на руках. Когда закрылась дверь за последним, Сергеич, крадучись, прошёл за ними и, выглянув наружу, вторично за день испытал сильнейший шок: перед ним предстал родной огород с неокученной картошкой, непрополотыми грядками и покосившейся теплицей. Сразу плюнув на всё, Сергеич лихорадочно схватил тяпку и помчался работать: жена ведь такой скандал закатит, тут уж не до Зелёных!


* * *
— Так вот, — заканчивал своё выступление на продолжавшемся уже неделю совещании у мэра учитель Семёнов, — я утверждаю, что это была подготовка Контакта. Неизвестные нам инопланетяне собирались посетить наш мир, но по какому-то недосмотру первыми проникли их дети. И когда те увидели, в каком состоянии вернулись от нас их дети, за такой короткий срок пребывания успевшие отведать спиртного, табака и наркотиков — это я про фиолетовых, — они решили к нам не возвращаться и выбрать для Контакта какой-нибудь другой мир!

Это звучало настолько убедительно, что все согласно кивнули, молча разлили по стаканам и выпили не чокаясь.

(обратно)

Моя февральская жена

— Дорогой, — с грустью сказала она, — надеюсь, ты не забыл, что завтра у нас званый ужин?

Она всегда говорит с грустью, моя февральская жена. Её можно понять, ведь на семейную жизнь ей отведено двадцать восемь, в лучшем случае, двадцать девять дней в году. Поэтому она чувствует себя ущербной по сравнению с другими жёнами: у них на два-три дня больше. Из-за этого она часто раздражается и кричит, именно с ней у нас чаще всего вспыхивают ссоры. Но при чём здесь я? То, что она будет февральской, решал не я, а Комитет по Распределению. Вот и сейчас, даже о такой вещи, как званый ужин, она говорит почему-то с грустью, хотя, что ещё может быть веселее для человека, который по Закону не имеет права покидать стен своего дома, кроме случаев, предусмотренных Поправками? Впрочем, конечно, для неё в этом ничего необычного нет: дома-то ведь сижу я, а не она. …Но, может быть, она просто ещё злится за вчерашнее.

Надо признаться, основания для этого у неё есть. В общем-то, она даже имела право пожаловаться на меня в Комитет по Защите Семьи, и за такой случай там бы меня серьёзно наказали: могли, например, на месяц отключить все каналы с сериалами.

А получилось так: вчера, придя с работы, она застала меня в тот момент, когда я примерял рубашку, подаренную мне январской женой. Разглядывая себя в зеркало, я так увлёкся, что не заметил, как она вошла. Конечно, я знал, что это запрещено. Согласно п. 12 «Домостроя», «… ни один мужчина не имеет права в период проживания с очередной женой носить или демонстрировать вещи, подаренные другими жёнами. Это может нанести оной жене серьёзную психологическую травму и осложнить семейную жизнь месяца …», — и дальше следовал перечень наказаний. В общем, хорошо, что она не стала заявлять на меня в Комитет, а просто побила. Самое главное, что это случилось страшно не вовремя: как раз сегодня я хотел обратиться к ней с одной просьбой, для чего мне нужно было её доброе расположение. Всё же я решил попробовать.

— Дорогая, — осторожно сказал я, — ты не оставишь мне сегодня ключи? Мы договорились с Джимми, что он ко мне заедет, ведь вечером у него свадьба, и мы хотели бы посидеть, поболтать напоследок …

— Вот ещё, — недовольно буркнула она, так как не любила мужчин, которые до поры до времени имеют право передвигаться везде, где им вздумается, — дался тебе этот Джимми! Скоро придёт служан готовить еду и прибираться в квартире, вот и болтай с ним, сколько хочешь!

— О чём мне с ним болтать? — возразил я. — Он ни в чём кроме, как в своих сковородках и роботе-уборщике, не разбирается. Я ему один раз показал свою вышивку — ну, знаешь, ту, крестиком, — так он сказал, что из неё выйдет отличная половая тряпка. И вообще, — загрустил я, — это несправедливо! Какой-то служан может ходить, куда хочет, а мне нельзя!

Она молча посмотрела на меня, потом подошла, обняла и погладила по голове.

— Какой ты у меня всё-таки глупенький! — нежно сказала она. — Ты ведь знаешь, служанами становятся только те, от кого не могут рождаться дети. Ну, посуди сам, кому он нужен? А тебя могут похитить. Ты даже не представляешь, какие сейчас женщины коварные! Они запросто могут подделать мой голос или даже голос твоего Джимми, ты им откроешь, они тебя схватят и увезут куда-нибудь в Зону Неповиновения. Что я скажу потом другим жёнам, как я им в глаза посмотрю? А кстати, — она подошла к своему столу, порылась там среди бумаг и протянула мне какой-то листок, — возьми, это для тебя.

При этом у неё на глазах выступили слёзы, и через полминуты я понял, почему. Майская жена сообщала, что у нас родился ребёнок, и не просто ребёнок, а мальчик! Это событие заносило в Элиту сразу и её, и меня: ведь по статистике мальчики рождались на Земле не чаще, чем раз в полгода!

— Конечно, — со злостью сказала февральская, — хорошо ей! Так у неё и шансов для этого больше! Был бы в феврале тридцать один день, у меня бы, может быть, тоже уже давно мальчик родился! Представляю, как теперь с ней будут возиться, пылинки сдувать! Всё, что ни попросит, всё дадут!

А я вдруг загрустил. Я очень любил майскую, а теперь по Закону она два года будет жить с другими мужчинами, и не один месяц в году, а все двенадцать, и только в том случае, если за это время у неё не родится мальчик, её вернут мне. Таким способом Комитет Воспроизводства Населения пытался получить как можно больше мужчин с различной генной структурой. Интересно, будет ли на неё похожа моя новая майская жена?

И тут я понял, какой отныне козырь в моих руках.

— Ах, так! — вскричал я. — Так, значит, я не имею права последний раз встретиться с Джимми? Ну, хорошо!

Я убежал в свою комнату, хлопнул дверью и заперся изнутри. Минут пять было тихо, потом послышался негромкий стук.

— Дорогой, — виноватым голосом сказала моя февральская жена, — я оставила тебе ключи, выйди, пожалуйста, запри за мной двери.

Вот так-то! Я довольно подмигнул себе в зеркало и пошёл запирать двери.

— Дорогая, — сказал я, целуя её на прощанье и всем своим видом показывая, что больше не сержусь, — А ты не забыла, что у меня ещё сегодня заседание Комитета Борьбы за Права Мужчин? А после этого мы все вместе поедем на свадьбу Джимми.

— Этого-то я не боюсь, — сказала она, целуя меня в ответ, — Комитет ведь всегда предоставляет охрану, а потом всех вас развозит по домам. А вот с этим, — она кивнула на ключи, — ты всё же будь поосторожнее: не открывай, пока не убедишься, что это точно Джимми.

Сразу же после её ухода я позвонил Джимми и сказал, что всё в порядке, он может приезжать. С Джимми мне всегда интересно, по-моему, он самый умный из всех моих знакомых. Правда, этому помогли обстоятельства. Три года назад Комиссия решила, что у него не может быть детей — что-то напутали с анализами. И поэтому он даже два с лишним года работал служаном. Но сам-то Джимми давно во всём разобрался, и у некоторых женщин в тех домах, где он работал, родились от него дети. Он мне рассказывал, что читал какую-то старую книгу, и в ней говорилось, что раньше — ну, очень давно, — мужья, вроде бы, за такое даже обижались. У Джимми никогда не поймёшь, когда он шутит, когда говорит серьёзно! Здесь-то, правда, всё ясно: ну, кто же будет обижаться на то, что ему помогли родить ребёнка! Ведь даже за рождение девочек полагаются немалые привилегии. Потом Комитет по Воспроизводству как-то всё разузнал, Джимми ещё раз проверили и сказали, что с ним всё в порядке, и он должен жениться. И всё же он целых три года распоряжался собой сам и не терял времени даром: ходил по библиотекам и читал разные старые книги, тем более, что ему как служану давали даже запрещённые.

Джимми приехал очень быстро, мы поздоровались, и я сразу стал показывать ему свои вышивки и вязание. Я подумал, что ему это должно быть интересно, так как скоро предстояло и самому этим заниматься. Попутно он рассказывал мне, о чём недавно прочитал в книге, и я опять не понял, шутит он или нет. По его словам, — он читал одну книгу аж 20-го века, — так вот, там не то, чтобы прямо сказано, но можно догадаться, что в то время мужчины работали! Я мысленно попытался представить, что пилю в парках старые деревья, как моя февральская жена, или копаю ямы, как сентябрьская, и невольно рассмеялся.

По-видимому, мой смех задел Джимми. Он оглянулся по сторонам и, понизив голос, сказал:

— Да ты сам-то подумай: откуда, по-твоему, взялись телевизоры, роботы, машины? Женщины их, что ли сделали?

— Ты что, смеёшься надо мной? — спросил я, пытаясь понять, к чему он клонит. — Это всем известно: их производят автоматизированные линии на заводах!

— Ладно, а автоматизированные линии кто сделал?

— Ну, наверное, какие-то другие автоматизированные линии, — неуверенно предположил я, так как никогда об этом не задумывался.

— О, чёрт! Ну, а первая откуда взялась? Которая потом все другие производить начала?

— Отстань, — отмахнулся я, — какая мне разница — откуда? Главное, они есть и делают всё, что надо.

Джимми посмотрел на меня — с каким-то презрением даже — и начал говорить. По его словам выходило, что когда-то на Земле мужчин и женщин было почти равное количество, и они жили семьями, но не такими, как сейчас: на каждого мужчину приходилась всего одна женщина. Мужчина, якобы, обеспечивал семье материальный достаток, а женщина вела хозяйство и растила детей. И именно мужчины изобретали все технические новшества, внедряли и сами же на них работали. Но с развитием цивилизации уклад жизни стал меняться. Женщины не захотели довольствоваться только ролью жены при муже. Они поставили на первое место карьеру и не создавали семью, пока не обеспечат себе материальную независимость. Тут-то, сказал Джимми, всё и началось. Пока она молодая и красивая, женщина и не думает о замужестве, а изо всех сил стремится занять высокое положение и много зарабатывать; но на это нужны годы, и когда она этого, наконец, добивается, то уже не молодая и не красивая; теперь она и хотела бы замуж, да у неё не получается. Да и возраст уже не тот, чтобы полноценного ребёнка родить. Резко упала рождаемость. Возможно, это привело бы к тому, что род человеческий вообще вымер, но тут появляется новый тип мужчин, которые решили: зачем надрываться, работать, если можно жениться на обеспеченной женщине и жить на её иждивении? Само собой понятно, что главную роль в такой семье играла женщина, а мужчина стал терять присущие ему раньше силу и влияние и вот, наконец, превратился в то жалкое зрелище, которое сейчас представляю из себя я.

Я обиделся и ядовито напомнил ему, что не позднее, чем сегодня вечером количество этих «жалких зрелищ» увеличится за счёт сам знает кого. Однако, кое-что в его рассказе показалось мне действительно интересным, и я спросил, почему он считает, что быть мужчиной сейчас — плохо? Ведь мне и в самом деле не нужно вставать рано утром, чтобы идти куда-то на работу, у меня всё есть; единственное неудобство — я не могу выходить из дому. И то, когда я попрошу, любая из моих жён, как бы она ни устала на работе, выведет меня на прогулку в парк.

Джимми презрительно усмехнулся и сказал, что мы — уже давно не мужчины, а домашние животные, что-то вроде кошек или собак, которых хозяева кормят, выгуливают, могут даже с ними поиграть, но и не забывают наказывать за любую провинность. Он хотел ещё добавить что-то резкое, но сдержался и вместо этого спросил, не хочу ли я услышать интересную историю, которую он прочитал в одной книге. Я обрадовался и сказал, что да, хочу. Обрадовался я по двум причинам: во-первых, я люблю слушать его истории, а во-вторых, потому, что он сменил тему, а то бы мы с ним вот-вот поругались.

Джимми стал мне рассказывать о человеке по имени Ричард Шелтон, у которого его опекун похитил возлюбленную, чтобы выдать её замуж за другого человека. Так вот, этот Дик преодолел сотню опасностей, то и дело рискуя жизнью, но смог победить всех своих врагов и вырвал девушку из рук негодяя. Влюблённые поженились и были счастливы вместе.

Потом он спросил, не хотел бы я быть похожим на него — ведь меня тоже зовут Дик — и жить такой же полной и интересной жизнью. Я рассмеялся и сказал, что, по-моему, этот Дик — просто идиот: зачем рисковать своей жизнью и губить другие из-за одной девушки, ведь Комитет по Распределению дал бы ему двенадцать. Джимми посмотрел на меня как-то странно и надолго замолчал, что-то обдумывая. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я предложил посмотреть мои вышивки и сказал, что могу его кое-чему научить прямо сейчас. Но Джимми резко поднялся и сказал, что всё это не нужно.

— Я не собираюсь жениться, — пояснил он, — я хочу удрать в Зону Неповиновения. И предлагаю тебе удрать вместе со мной, хватит изображать из себя домашнего кота!

— Как! В… Зону Не… повиновения? — еле выдавил из себя я. — Да ты хоть представляешь, что это такое?

— Я-то представляю, — насмешливо ответил Джимми, — а вот ты знаешь только то, что тебе наплели в Комитете Борьбы за Права Мужчин! Кстати, никто из вас не задумывался, почему руководитель вашего комитета — женщина?

Он подошёл ко мне и встряхнул меня за плечи.

— Ну же, Дик, проснись ты, наконец! Всё в этом чёртовом мире не так! Ты пойми: человечество умирает! Прогресс остановился, никто уже давно ничего не изобретает, не совершенствует. Женщины только поддерживают всё в прежнем состоянии, но и этому долго не продлиться, скоро начнётся деградация! Ты думаешь, им это нравится? Да они спят и видят, чтобы пришёл кто-то, родной и сильный, обнял за плечи и сказал: «Ну, всё, хватит, отдохни! Я сам всё сделаю!» Чтобы они снова женщинами стали! Чтобы могли делать то, что умеют лучше всего: любить и заботиться! Бросай всё, Дик, давай со мной! Я скажу тебе правду про Зону Неповиновения: там возродили семью в том виде, в каком она когда-то была. Нет никакого Комитета по Распределению, люди выходят замуж и женятся только по любви! И знаешь, из каждых десяти новорожденных четверо — мальчишки! И мы твёрдо верим: наша Зона будет расти и расширяться и станет не Зоной — Миром! И Человечество возродится! Ну, Дик, говори: ты со мной?

По-видимому, ответ он прочитал на моём лице. Он постоял немного, затем толкнул меня в плечо и пошёл к двери. Остановился и хмуро сказал: «Открывай!» Я молча отпер замки, он резко распахнул дверь, ещё раз взглянул на меня, насмешливо сказал: «Кис-кис!» и вышел.

Честно говоря, я очень обрадовался, что он, наконец, ушёл. Проклятый Джимми! Он посеял в моей душе какие-то сомнения, взбудоражил, звал куда-то бежать … Бежать отсюда, где так уютно и спокойно? Ну, уж нет!

Тут мой взгляд упал на часы, и я невольно вскрикнул. Боже, ведь вот-вот начнётся сериал «Растяпа Роберт». Прошлая серия закончилась, как всегда, очень волнующе: на конкурсе по вязанию негодяй Джордж согнул в узел спицу Роберта, и тот потерял много времени. А его жёны обсуждают, как они накажут своего мужа, если тот не выиграет … Я быстро включил телевизор и сел переживать за такого милого и такого невезучего Роберта.

Всё было рассчитано точно: едва закончилась серия, под окнами раздался гудок машины, и вскоре за дверью я услышал голос Луизы: «Дик, это мы!» Я открыл двери, и в комнату вошли охранницы Комитета Луиза и Джоанна.

— Ну, ты готов? Пора ехать на заседание. Сегодня там будут очень важные вопросы!

Я невольно залюбовался ими: обе высокие, мускулистые — с такими совсем не страшно! Они проводили меня в автобус, где уже сидели мои друзья Чарли, Фред и Алан.

Вопросы и впрямь оказались очень важными, и заседание протекало бурно. Мы вели себя очень смело, и председательница правления госпожа Кёртис вынуждена была нам пообещать, что передаст все наши требования Комитету по Редактированию Домостроя, чтобы там их рассмотрели на ближайшем же заседании. Мы обрадованно зашумели, госпожа Кёртис стучала по столу, требуя, чтобы мы успокоились, но в это время вошла очень встревоженная Луиза и стала ей что-то тихонько нашёптывать. Видно было, что госпожа Кёртис тоже встревожилась. Она подняла руку в знак того, что хочет говорить, и мы мгновенно замолчали.

— Друзья, — сказала она, — сейчас вы все поедете по домам. Свадьба Джимми сегодня не состоится. Он … он заболел.

Раздался многоголосый гул разочарования. Я, было, промолчал, но тут же присоединился к остальным, так как заметил, что наша председательница на меня внимательно смотрит: всем было известно, что Джимми у меня часто бывает. По-видимому, мне удалось её перехитрить, так как она ничего не сказала и подала команду садиться в автобус.

Моя февральская жена была уже дома. Вид у неё был какой-то напряжённый, и я сразу понял, с чем это связано.

— Ну, как прошло заседание? — спросила она.

Я с воодушевлением стал ей перечислять, чего нам удалось добиться: во-первых, нам, наверное, разрешат проводить не два, а три заседания в неделю; во-вторых, в церкви мы сможем сидеть друг с другом, а не с жёнами; в-третьих …

Но она слушала невнимательно.

— Ты знаешь, что сделал Джимми? — спросила она, в упор глядя на меня.

— Знаю, — признался я.

И я рассказал ей всё, что он мне говорил и похвастался, что не поддался на его уговоры бежать вместе с ним. Я подумал, что она меня похвалит, но она промолчала.

— Значит, он тебе говорил, что мы только и мечтаем, чтобы нас кто-то обнял, защитил? — тихо и с какой-то не знакомой мне интонацией спросила моя февральская жена.

— Ну да! — рассмеялся я. — Да ты не обращай внимания: это он всяких дурацких книжек начитался!

— Скажи, — вдруг спросила она, — а почему ты никогда не спрашиваешь, не тяжело ли мне на работе? Не устаю ли я? Не трудно ли мне пилить эти чёртовы сучья?

— Ты устаёшь? — удивился я. — Да ладно, у тебя вон какие мускулы — не меньше, чем у нашей Луизы!

И я осторожно потрогал их — настоящие женские мускулы, у мужчин таких не бывает.

— А может, ты завтра поработаешь вместо меня, а я денёк дома отдохну?

— Я? Да я и пилу-то держать не умею! — и я рассмеялся, хорошо понимая, что она просто шутит.

И действительно, она тоже рассмеялась и дала мне в шутку подзатыльник. Она очень сильная, моя февральская жена, и не всегда может свою силу соизмерять. Вот и сейчас она не рассчитала и шлёпнула меня очень больно. На секунду мне даже показалось, что она сделала это не случайно, а потому что, непонятно по какой причине, сердится на меня из-за Джимми. Но ведь я всё сделал правильно, значит, такого просто не могло быть, правда?

(обратно) (обратно)

Александрович Михаил

http://samlib.ru/m/mihail_aleksandrowich/

Назад в будущее…

Пик-пик-пик-пик-пик-пииик!


Уважаемые радиослушатели! Сегодня понедельник, 3 мая 2021 года. Московское время 9 часов утра.

Начинаем радиопередачу «Для тех, кто в пути!».

Начнём, как обычно, с краткого обзора новостей из сегодняшних газет.


Газета «Правда» на 1-й странице пишет, что обнародованы официальные результаты выборов депутатов Государственной Думы. В выборах приняло участие 99,4 % имеющих право в них участвовать. В органы внутренних дел переданы списки не участвовавших в выборах. После проверки, как полагается по Закону, на не принявших участие в выборах без уважительных причин будут наложены штрафы в размере 10 минимальных зарплат. Выборы признаны состоявшимися на всех 150 избирательных округах и, соответственно избраны 150 депутатов на очередной 4-летний срок.

Одновременно подведены итоги голосования по оценке работы депутатов предыдущего созыва. Хочется напомнить, что каждый избиратель имел право оценить деятельность каждого депутата от своего избирательного округа суммой от минус сто до плюс сто рублей. Наибольшую сумму в 84 675 412 рублей за вычетом зарплаты депутата получит депутат Петров от избирательного округа № 13. Наибольший долг государству, 76 047 656 рублей, оказался у депутата Явлинского от избирательного округа № 66. Бывшим депутатам с положительным балансом, как обычно, вернут право поездок за рубеж.


Газета «Известия» сообщает своим читателям, что заканчивается строительство памятника выдающемуся деятелю СССР Берия Л. П. Как и на любой другой памятник, согласно действующему законодательству, финансирование работ осуществлялось исключительно на добровольные пожертвования. Сбор денег занял рекордно малый срок — менее месяца. В связи с этим, газета отмечает, что многие граждане недовольны тем, что в стране имеются памятники разрушителям государства Горбачёву и Ельцину. Но, в этой же статье говорится о запрете сноса любых памятников в стране согласно действующей Конституции. А в Конституцию, опять же, согласно её букве, разрешается вносить изменения не ранее, чем через 100 лет после её принятия.


Газета «Новости исправительных учреждений», как обычно, освещает события, которые вытекают из её названия. В частности, она пишет об ударной работе лесозаготовительной бригады бригадира А. Чубайса. В ней собраны люди, срок заключения которых максимальный по Закону — 25 лет. Эта бригада пилит лес в сибирской тайге. В её составе, кроме бригадира, такие известные всей стране люди, как Кудрин, Онищенко, Фурсенко, Сердюков, Греф и другие… Сам бригадир Чубайс в беседе с корреспондентом газеты с гордостью отметил, что за те 8 лет, что он работает на этой должности, он сумел вернуть государству сумму, равную 0,0001 % от нанесённого им ущерба стране. Также Чубайс посетовал, что для досрочного выхода на свободу, согласно Закона, ему достаточно возместить ущерб стране, так как он уже отсидел минимальный срок в 5 лет. Но, объявленный его адвокатами сбор средств пока идёт очень вяло. Сумма даже меньше его зарплаты. А из-за границы лишь недавно поступило первое пожертвование в 30 сребренников, ой, что это я, простите, уважаемые радиослушатели, оговорился, долларов от его заграничных друзей. Кстати, начальник этого ИТУ — Квачков, человек уже преклонных лет, почему-то упорно отказывается от повышения и перевода в столицу. Он спокойно и рассудительно говорит, смотря на корреспондента умными и совсем не старыми глазами, что от одного вида работающей бригады лесорубов молодеет на 20 лет сразу!

Эта же газета пишет репортаж о приговорённым судом к покаянию ДАМ (именно так, почему-то не указывая его фамилии). Согласно приговору суда, в течении 10 лет он должен каждый день перед картой Польши на коленях каяться в течение 2 часов, а перед бюстом Сталина — 12 часов. После этого ему дают в свободное от покаяния время немного поиграть с его любимым айфоном.

Недавно корреспондент газеты побывал на острове «Новая Земля», где уже 7 лет действует уникальнейшее исправительное заведение. В нём перевоспитываются бывшие работники силовых ведомств, которым в своё время довелось нарушить Закон. Обитатели этого заведения занимаются мясо-молочным производством, при этом корма для скота сами и выращивают здесь же на острове. Так как они находятся на полной самоокупаемости, то всё недостающее для жизни они получают с Большой Земли исключительно в обмен на те товары, что сами производят. Так как производство там экологически чистое, то продукция ИТУ пользуется устойчивым спросом. А производят они, как нетрудно догадаться, сухое молоко, масло, сыры, говяжьи консервы. Но уникальность этого предприятия не в самоокупаемости, не в ассортименте продукции, и даже не в его контингенте, а в том, что там совершенно нет охраны или даже какого-либо стороннего руководства. Даже руководители там выбираются ими самими. У руководителя тамошней молочно-товарной фермы Нургалиева корреспондент даже взял небольшое интервью. Тот рассказал, что основные трудности в работе были только в первое время. Очень быстро бригада дояров во главе с бригадиром Кирьяновым, составленная из бывших гаишников, перестала путать при дойке коров с немногочисленными быками и работа закипела. Одно время, хотели заказать на Большой Земле аппараты для машинного доения, но памятуя прошлый опыт, решили, что вручную доить огромное стадо как-то привычнее.


Еженедельник «За рубежом» отмечает, что в последнее время происходит какой-то странный мор среди уехавших в своё время за бугор из России с украденными деньгами. Недавно, например, некий Березовский, проживающий в Лондоне, в собственном туалете был замочен большим зарядом серной кислоты из под сливного бачка. Врачи его спасли, но женщинами он почему-то больше не интересуется! Теперь Министерство финансов страны с трудом успевает получать многомиллионные переводы от бывших российских олигархов из-за рубежа. В связи с этим пришлось полностью прекратить экспорт газа и нефти из страны. Сейчас Дума в связи с этим решает вопрос о полном запрете экспорта углеводородов, так как быстро развивающаяся промышленность налогами полностью обеспечивает потребности государства и после прекращения выплат от бывших олигархов.

В который уже раз в этом еженедельнике проводится обзор зарубежной прессы. Отмечается, что эта пресса всё чаще и чаще называет существующий в нашей стране строй делократическим. И эта же пресса отмечает, что такой скорости роста производства, как в нашей стране, нет ни в одной другой стране Мира.


Газета «Комсомольская правда» провела журналистское расследование в связи с просьбой правительств Украины и Казахстана организовать общее федеративное государство. Многие её читатели опасаются, что на некоторое время может упасть в связи с этим уровень жизни в стране. Но тон в статье достаточно оптимистический и её автор уверен, что общенародный референдум в конце года даст на этот вопрос положительный ответ.


Газета «КоммерсантЪ» отмечает, что в этом году исполняется ровно 5 лет со дня возвращения в собственность государства последнего частного предприятия в стране по добыче полезных ископаемых — «Норильского никеля». Согласно законодательству, его бывшему владельцу государством была выплачена сумма, равная той, что он заплатил во времена дикой приватизации.

Эта же газета пишет об очередном снижении налоговой нагрузки на малый бизнес, в котором в настоящее время заняты уже более 10 процентов населения страны.

И она же в очередной раз повторяет, что к концу текущего года должна закрыться последняя биржа труда из-за отсутствия клиентов.


Ну и, напоследок, новости наших собственных корреспондентов:


За несвоевременный и неполный ответ на запрос редакции оппозиционной газеты «Жириновская Правда» уволен чиновник московской мэрии Тугодумов. На него по решению суда наложен штраф в размере 1000 минимальных зарплат и он лишён права занимать государственные должности в течение 10 лет.


За превышение скорости лишён прав на 2 года министр МЧС Шойгу.


В городе Дубна завершается строительство первого в мире термоядерного реактора.


Вчера на Красной площади столицы прошла небольшая демонстрация чиновников, выгнанных с работы за злоупотребление служебным положениям. Все они ждут решения суда о своей дальнейшей судьбе. Они требуют заменить высылку из страны, что обычно бывает в приговоре суда в случае подобных преступлений, на принудительные работы.


В этом году опять ожидается увеличение конкурса во многие высшие технические учебные заведения страны. По нашим сведениям, в нескольких столичных ВУЗах завершается строительство новых корпусов, что позволит несколько снизить остроту проблемы.


В Зеленограде ускоренными темпами идёт строительство жилья, так как из-за большого притока учёных и крупных специалистов, занятых в отечественной радиоэлектронной промышленности, там стало его не хватать.


Под Новосибирском уже ровно год успешно работает крупнейший в стране завод по выпуску современных персональных компьютеров. Особенностью этого предприятия является выпуск продукции полностью из отечественных комплектующих. Более того, основные узлы выпускаются на нём же. Сейчас идёт возведение ещё нескольких производственных корпусов. Инженеры предприятия в данное время производят наладку в одном из цехов очередного суперкомпьютера, который на момент его выпуска будет самым мощным в мире.


Ну, а теперь, дорогие радиослушатели, предлагаем прослушать концерт по вашим заявкам. В программе…

(обратно) (обратно)

Быстров Василий Сергеевич

http://samlib.ru/b/bystrow_w_s/

Второй парадокс времени

Приветствую тебя читатель. Если ты читаешь эти строки, то ты просто везунчик, так как вероятность попадания моей статейки в твои руки была практически эквивалента нулю. Этому документу изначально пророчилось место в одной жалкой провинциальной газетёнке, в редакции которой я имел «счастье» служить штатным корреспондентом, лучших перспектив в том захолустье не представлялось, но судьба распорядилась иначе. Выйти публикации в свет не посчастливилось, правда, сия подробность выяснилась для меня значительно позже, чем я смог предвидеть такой расклад. Ну, обо всём по порядку.

Пишу я в такой свободной форме по причинам вышеизложенным, потому как сразу после написания текст будет похоронен в кипе архивных бумаг и прочем библиотечном хламе. Сейчас я поведаю самую бредовую историю, которую когда-либо выдавали за правду. Об её истинности каждый будет судить сам, и не в моих интересах доказывать мою правоту, я просто хочу высказаться и переосмыслить произошедшее со мной. Можете счесть это записками сумасшедшего, если вам так легче. Ну, думаю, прелюдий хватит, приступим.

Как я уже говорил ранее, работал я той порой, теперь уже много лет назад, штатным корреспондентом. Как-то дали мне задание посетить любопытного старикашку, наши канцелярские крысы нарыли в архивах, что этому ящеру подокументам уже сто семьдесят пять лет. Видимо была какая-то ошибка и мнимому долгожителю приписали лишнюю сотню лет, но даже на этой лаже шеф хотел состряпать забавный репортажик. Просто единственной достопримечательностью в нашей местности был якобы уникальный в мире мост. По сомнительным подсчётам, которые, я полагаю, были притянуты за уши к очередным выборам городского мэра, ему, ну не мэру же конечно, а мосту, исполнялась то же количество лет, что и старику. Все новости местной прессы в количестве одной единицы, непосредственно нашей редакции, крутились вокруг этой даты и восхваляемого объекта, а вот здесь я уж точно имел в виду в первую очередь мэра. Расписывали мы в основном то, как нынешней мэр заботится о реконструкции архитектурного памятника. Мерзавец убивал двух зайцев, подымал собственный престиж, чтобы удержать разросшийся за годы халявы зад на очень удобном и уже полюбившемся кресле, к тому же была потрясающая возможность списать прикарманенные муниципальные средства. Короче, в эти дни все наши сотрудники гонялись за чем-то неординарным, слова выдающийся и уникальный напрочь намозолили уши.

Я направился по указанному адресу, с грустью предвкушая нудную беседу со старым маразматиком. Но ещё худшей перспективой представлялся факт, что он давным-давно послал наш мир в известное место, и, получив в личную собственность персональный нимб, пребывает как минимум уже сотню лет на небе, а наши бюрократы, которые по оперативности могут соревноваться разве что с улитками и ленивцами, да и у тех попросят форы, просто проворонили сей момент биографии. К моему большому удивлению по указанному адресу, находившемуся несколько в сторонке от города, я обнаружил внушительное строение. Это была не то чтобы вилла, но вполне сошло за скромный загородный домик не очень требовательного к быту голливудского мэтра. Дом не излучал шика, да и панораму очень портил высокий каменный забор, но я просто нутром почуял, что за этими стенами есть нечто любопытное. Как говорят поэты — Вечер перестал быть томным! Во мне проснулся инстинкт профессионала, напавшего на след сенсации, даже не подозревал, что он во мне ещё не помер. Я последовал вдоль стены в поисках портала в тот потайной мирок. Ворота или хотя бы убогая калитка стала вожделенной целью. Обойдя уже две стены, я чуть не поверил в шальную мысль что входа, в обычном человеческом понимании, здесь нет. Но третья стена меня порадовала, ворота оказались на противоположной стороне от дороги. А хозяин то очевидно скрытный — зачем ему такая стена и вход в стороне от случайного соглядатая? Моё любопытство разгорелось ещё больше. После тщательного исследования дверей ручки не обнаружилось, но нашлась кнопка, по-видимому домофона. Естественно я позвонил.

— Кто ещё там! Почему не в назначенное время и без предупреждения?! — голос, несомненно старчески, но весьма бодрый и очень недовольный.

А старикан то хваткий! Интересно, что за делишки он ведёт? Не успел я подумать, как вновь раздалась речь негостеприимного хозяина.

— Кто такой? А ну, шаг назад, не могу разглядеть.

О, так у него ещё и видеонаблюдение! Оборотистый пенсионер. Интересно, в чём он так преуспел? Может поделится опытом?! Я поздоровался, глядя в камеру наверху, начал нести всю ту чушь о статье в газете и т. д. только что не расшаркался в реверансах. Старик молчал. Тогда я спросил в лоб, правда ли что ему действительно почти две сотни лет. Тот многозначительно кашлянул, ещё немного помолчал, и когда я уже решил, что пора разворачивать ласты и шлёпать восвояси, он вдруг спросил: — Действительно ли я хочу узнать это? Да, конечно хочу, до писка! Потому как гонорар непременно должен отяготить мой карман, хотя бы на несколько купюр. Я поспешил сообщить ему свои желания, но в более сдержанной форме и умолчав вторую часть, про острую нехватку массы в карманах. Старик ещё расспрашивал, женат ли я, есть ли семья, родственники, я не предал тогда этому значения, но ответил честно, что ни кому в этом мире к чёрту не нужен. Я был готов ответить на кучу самых дурацких вопросов, лишь бы попасть внутрь. Наконец, допрос был закончен.

— Слушайте внимательно, молодой человек, я вас впущу, но вы должны идти только по тропинке, прямо не сворачивая, и не в коем случае не сходите с неё на газон. У меня редкие виды растений, к тому же некоторые ядовитые, так что это в интересах вашей безопасности в первую очередь.

Я, конечно, согласился выполнить все инструкции старого шизика, помешанного на мании преследования, именно его предполагал обнаружить внутри, но неординарного, а эксцентричного и без сомнений богатого. Калитка открылась автоматически, меня ни кто не встречал. Внутренняя обстановка двора несколько разочаровала, это был банальный сад, но весьма ухоженный, местами даже чересчур. Мой пыл малость поугас, воображение вновь разыгралось и нарисовало старого ботаника, покрытого плесенью, ухаживающего за своей флорой ежеминутно, и пропагандирующего здоровый образ жизни путём питания особыми корешками, но чутьё вновь настойчиво твердило, что ждёт меня нечто иное. Так размышляя, я незаметно для себя сошёл с середины мощенной камнем тропы и приблизился к краю. Что-то непонятное повеяло от растений, точнее от того места, где газон граничит с дорожкой. Завороженный этим чувством, я потянул руку к газону.

— Эй!!! Я же говорил не сходить с тропинки!

Окрик заставил отдёрнуть руку, более рефлекторно, чем действительно подчиняясь приказу старика.

— Что это такое?

— Вы очень любопытны, юноша.

Проклятье, он издевается, какой я юноша, в мои сорок с мелочью и уже приличной лысиной.

— Ну конечно, если вам под двести и опираетесь на трость, то вы имеете право меня так называть, но я бы предпочёл нечто менее связанное с возрастом.

— Молодой человек, мне безразличны ваши предпочтения, я в своём доме и говорю, с кем захочу и как захочу. Идите за мной.

Так я незаметно для себя попался на отвлекающий манёвр хитрого хозяина и забыл на время о газоне. То, что я увидел в доме описывать долго и сложно, да и желания нет, я ведь повествую о другом. Замечу лишь, что обстановка оказалась далеко не ординарной, просто кладезь антиквариата, наверное, даже любой музей мог бы позавидовать таким экспонатам. Одно портило впечатление, и не сильно сведущему в истории человеку было видно, что вещи составляют беспорядочный хронологический компот, предметам не хватало систематизации, чтобы каждый гармонировал, находясь в окружении своей эпохи. Но самой забавной была гостиная, куда привёл меня этот странный тип. Она больше напоминала игровую комнату, скопище всевозможных развлечений от настольных игр до приличной коллекции игровых приставок к телевизору. Из последних можно было тоже составить приличную музейную экспозицию, им был отведён отдельный стеллаж. Самое любопытное, что я подметил, это то, что подборка игр была рассчитана по большей части только на одного игрока. Видимо у старика есть маленький внук, или правнук, для которого это всё предназначено, а может он сам уже долгое время коротает свои дни в одиночестве. По обстановке было заметно что игровыми экземплярами пользовались часто. Что же это за странный тип, словно бы в тело старика вселился мальчишка! Хотя, говорят что старость — второе детство.

— Что, любопытно? — старик перехватил мой взгляд. Да тут в принципе и медиума не нужно было, чтобы прочесть мои мысли.

— Вы, юноша, мне тоже стали любопытны, потому для вас я сделал исключение. Хотите узнать, как я прожил столь долгий срок? Я бы мог вам навешать всякую чушь о ресурсах организма или сочинить слёзную историю как мне неправильно заполнили документы, и какие теперь у меня трудности из-за этого. Но сегодня я хочу рассказать правду, просто так, настроение хорошее… Как вы относитесь к путешествиям во времени?

— В смысле кино, или книги какие?

— В самом прямом.

— Вы хотите сказать, что живы столько лет потому что…

— Ну, ну продолжайте мысль, самая бредовая версия по закону жанра, как правило, оказывается верной.

— Но постойте! Вы можете сколько угодно прыгать по времени, но ведь ваш биологический возраст при этом не должен измениться, вы должны стареть!

— Ну, слава Богу! Я рад, что ты приступил сразу к деталям, а не начал со спора, что это невозможно в принципе и тому подобное.

Я был ошарашен фактом, что должен осознать за несколько кратких минут нерациональное, с моей точки зрения, ну, и в гораздо меньшей степени, что старик внезапно перешёл на ты. Наконец, собравшись, я продолжил.

— Я, конечно, не принял ваше утверждение сразу, без подтверждения, но мне бросилась в глаза нестыковочка, которая как раз опровергает правдивость ваших слов.

— Эх, рационалисты, легко рассуждать о том, чего сам не ведаешь, но только с подобным же слепцом, потому что ни один из вас в таком случае не сможет уличить во лжи оппонента. А я занимаюсь теорией времени уже более стони лет, и не просто теорией, я практик. Когда я создал мою машину и сделал первый пробный прыжок на десять лет вперёд, в момент материализации в ткани того времени мне пришлось испытать очень неприятный эффект, я постарел на десять лет. Так мною был обнаружен первый парадокс времени. Суть его в том, что предметы, попадающие в иную материю времени примут такое состояние, которое будет соответствовать этому времени. Мне не очень была приятной метаморфоза в старика, а когда я вернулся назад, то не принял прежний облик. Я пытался прыгать в прошлое, при этом молодел на количество тех лет, которые отделяли меня от реальности, но при возвращении моя внешность менялась обратно, я не молодел до первоначального возраста. Это был второй парадокс времени, время будущего становилось для меня настоящим, и потому я уже не мог стать моложе вернувшись. При каждом прыжке в будущее, после метаморфозы мои биологически часы словно бы якорились в новых временных рамках. Так, прыгнув на год вперёд, я становился на год старше, даже вернувшись в своё время. А если перемещаться на год назад от реального времени, организм молодеет всего на год, но при этом по возвращении обратно год вновь прибывает. Выглядит это условно так, прыжок в будущее +1, возврат 0, прыжок в прошлое — 1, возврат +1. Это равносильно домкрату с трещоткой, если крутишь в сторону подъёма, то происходит перемещение штока или рейки, но на обратном ходе возврата нет. Вот из-за ноль-возврата второй парадокс времени накручивал мне ещё не прожитые годы, когда я вычислил это, то потерял по моим подсчётам лет двадцать, благо прыгал на короткие расстояния. При таком положении вещей я мог без осложнений отправиться в недалёкое прошлое, но не в будущее. Просто счастье, что я не прыгнул первоначально на лет сто, меня бы просто не стало. Пришлось мне искать способ путешествовать в будущее без потерь биологических часов. Прошлое меня не интересовало, к тому же надвигающаяся незапланированная ранняя старость подстёгивала мою работу. Я надеялся хотя бы найти способ сохранить свои нынешние годы, после прыжка, а в будущем, несомненно, медицина более развита, я наделся продлить свою жизнь за её счёт. Увы, время не даёт переместиться навечно в иное временное пространство, там лишь можно погостить некоторый период. Это тоже входит в мою формулировку второго парадокса времени, который разъяснять во всех подробностях вам не буду, ибо беспокоюсь за вашу юную голову. Длительность пребывания зависит от имеющейся в распоряжении энергии.

Продолжительные поиски навели меня на мысль создать маленький клочок временного поля вокруг себя, который будет «родным» для тела. Но от идеи до внедрения прошло не мало моего биологического времени и мучительных экспериментов. Создав, наконец, работоспособный образец, я получил возможность путешествовать, но так и не избавился от проблемы старения. Уже отчаявшись что-то исправить я потерял надежду найти простой выход. А решение было такое забавное и парадоксальное, и как большинство великих открытий найдено совершенно случайно. Когда у меня осталось очень мало энергии, её тратиться на прыжки колоссальное количество, а ещё меньше времени, решил напоследок побывать в своём детстве, к тому времени я мог наблюдать собственное рождение, даже не прибегая к помощи «временного кокона», ибо выпало из жизни целых двадцать лет. Вот я и решил почувствовать себя двадцатилетним и за одно посмотреть на день своего рождения…

— Постойте! — я не удержался и прервал рассказ старика, — Я вполне могу поверить во всё, что сказано ранее, тем более я не дослушал до конца и ещё недопонял, как вы продлили свою жизнь. Но разве не возникнет конфликтов во времени, если пребывать там, где вы не должны быть, а тем более, если встречаться с самим собой?

— Ах, начитались вы всякого, юноша, — старик усмехнулся. — Всё очень просто, уже факт перемещения создаёт кучу конфликтов и парадоксов, можно с лёгкостью вернуться в прошлое и убить Гитлера, или в будущем отшлёпать за проказы пра-правнука, но толку от этого мало, потомок не «вспомнит» о нравоучениях, а прошлое не изменится, нам уже не стереть тиранов с лика истории. Как только я возвращаюсь, время восстанавливается до исходного состояния и так будет всегда.

— Но будущее?! Как же оно? С прошлым понятно, оно уже раз и навсегда впечаталось в ткань времени. А будущее? Он что, тоже уже определено и неизменно?

— А ты всё больше мне нравишься, — видимо, когда старик был наиболее расположен к собеседнику внезапно переходил на «ты», а потом вновь возвращался к официальному тону и снисходительному сарказму в голосе. Он немного посмаковал мысли, что копошились в его гениальной подкорке и, хитро улыбнувшись, продолжил.

— Будущее, оно практически сформировано, но я могу его менять, менять моими поступками в настоящем и только в настоящем, а все мои деяния в будущем, как и в прошлом, будут рестабилизированы по возвращению.

— А как вы это выяснили? Или это лишь теория?

— Вы невнимательны! Я практик! В отличие от всех мозголомов, которые довольствуются лишь математической моделью и убеждённостью в своей правоте, я могу всё проверить опытным путём.

— Вы что, действительно убивали Гитлера?! А если бы это привело к непредсказуемым последствиям, необратимым изменениям, ещё более худшим, чем ранее?! Что было бы, если бы ваша теория оказалось ошибочной?

— Не давите на мораль, я не эгоист и не подвергну опасности человечество. Да я возвращался в прошлое и убил человека, который меньше всего мог повлиять на ход истории… Я убил себя… Как видите, теория подтвердилась.

— И вы пошли на такой риск?!

— Ну, да. Для вас это ужасно? А ещё говорите о морали. Сами разве не эгоистичны?… Жизнь человека ничего не стоит и в тоже время бесценна. В глазах общества жизнь индивида — дешевка, порой не стоящая даже и пару монет, в глазах самого человека его жизнь не стоит и всех сокровищ мира, — старик надолго замолчал.

— Ну, так как же вы вернули себе молодость? — наконец не выдержал я.

— Ах, молодость. Элементарно! Для проверки своего нового устройства, что сохраняет «коренное» временное поле я переместился в день своего рождения под защитой прибора и уже потом отключил его. Помолодев, я отправился без всяких опасений в дом родителей, выдал себя за брата отца, тот был далеко, так что подмены не обнаружили, учитывая мою осведомлённость о семействе. Там стал свидетелем собственного рождения, после чего вновь восстановил поле и вернулся…

— И что произошло? — непонимающе спросил я.

— А разве не очевидно?… Ну?… Мозг, молодой человек, включаем мозг, думаем, думаем, заставляем хоть раз эту серую морщинистую штуку у вас под черепом работать…

— Вы остались молодым?

— И это правильный ответ!!! О, бинго!

— Но, как?

— Ох, эти мне викторины, тут же можно не думая просто тыкать пальцем в небо! Прибор, он работает, он сохранил для меня временное поле, что осталось родным и после перемещения. Второй парадокс замкнулся сам на себя, ведь я уходил в родном времени, следовательно, в нём и вернуться должен, произошел конфликт, и он был выигран в мою пользу. Я наткнулся на самую бесценную брешь в ткани мироздания, такая ошибка оказалась просто кладезем, чаша Грааля, рог изобилия, моя персональная лампа Алладина!

— Но, кроме того, что она дарит молодость, я не вижу ценности.

— Глупец, что ты знаешь о ценности?!?… Есть только одна в мире вещь, дороже всего, что у меня ныне есть, ей никогда я не владел, вечно был занят наукой, только получив вторую жизнь я о ней задумался, да и то случайно. После удачного эксперимента я вновь обратился к будущему, снова стал совершать путешествия, прыгая всё дальше и дальше.

— А энергия? Вы сказали, что она была на исходе, — но старик только нервно отмахнулся.

— Это не главное, ещё узнаешь. Главное что я там обнаружил. В очередной прыжок я встретил её, ту единственную и неповторимую, просто идеал. Боже! Как она прекрасна… Тогда мне уже было доступно три часа, самые счастливые часы моей жизни, мы их провели вместе. Она тоже отвечала мне взаимностью, это была любовь… Слово «была» тут звучит неуместной тавтологией, ибо наша встреча ещё не случилась. С тех самых пор я и одержим одной датой, каждый раз, как соберу энергию, совершаю прыжки именно в тот день. Каждый раз встречаю её, узнаю что-то новое о ней и убеждаюсь что это судьба… О, уберите эту саркастическую ухмылочку, юноша, это именно судьба, именно ради неё я строил машину все эти годы… все эти годы… Сколько мне их ещё предстоит. Увы, я не могу просто остаться с ней, мне нужно дожить до того времени…

— А хотите посмотреть как я коротаю дни? — не дождавшись ответа, старик повёл меня обратно в сад. — Вот моя гордость, моя опора и защита. Стойте здесь. Помните, что я говорил? Не сходить с тропы.

Сам старик спокойно шагнул на газон, и в следующий миг я, наверное, получил сердечный приступ, если бы моё здоровье ещё не радовало своей крепостью. Шаг, и старик стал юношей, ещё маленький и одежда обвисла на мальчишке.

— Ну, всё, дальше даже мне нельзя, — старик вернулся, преобразившись в обратной последовательности. — Мой дом окружен временным полем, меня охраняет прошлое, любой шагнувший в этот сад тут же исчезнет, а мои годы позволяют иногда порезвиться в пограничных слоях. Вот почему я просил вас придерживаться тропинки, она небольшой коридор, который я тоже могу перекрыть, что в принципе и делаю. Ещё одна защита, поле, которое я включаю в гостиной, оно как раз являет миру того загадочного внука, которого вы искали завидев игрушки, мне же надо как-то развлекаться, да и пребывая в детском состоянии легче бороться с природой… ну… я сейчас о мужском естестве. Ах, вы, наверное, и не поймёте это, у вас сейчас такие нравы, что готовы с пер… впрочем, к чёрту эту тему. К тому же пора, получасовая готовность. Пойдёмте со мной, я приглашаю вас в самое невероятное путешествие.

Мы снова вернулись в дом, старик провёл меня ещё в одну комнату, там я и увидел её… машину. Мне было любопытно, почему он так открыт со мной и не боится, что я могу напасть, даже решил, что он проникся ко мне доверием, но оказалось, старик всё это время контролировал ситуацию. Когда мне было предложено присесть в кресло, я не ожидал подвоха, тем более иглу транквилизатора, вонзившуюся в спину из-под обшивки. Хозяин победоносно потряс своей тростью, продемонстрировав ряд кнопок на рукояти.

— Мой дом — моя крепость. Извините за причиненные неудобства, меры предосторожности, предприятие слишком рискованное, чтобы доверить его воле случая.

Мне всё было очень хорошо видно и слышно, но пошевелиться я не мог. Старик колдовал над машиной, нацепил на меня пояс, видимо тот самый прибор с защитным полем. По приготовлениям стало очевидно, что он ждал кого-то. Внезапно раздался звонок, наверное домофона.

— Обожаю этих ребят, точны как часы, за сотню лет службы у меня ни разу не опаздывали, — старик включил монитор, — Знакомься, это Джонсон и Смит, секретные агенты и мои помощники. Да, я знаю, фамилии банальны, но они липовые, я их так называю для удобства, чтобы не запоминать те, которые они меняют как перчатки.

На мониторе было трое, точнее двое молодчиков, и кто-то в инвалидном кресле накрытый пледом прямо с головой. Старик снял трубку переговорного устройства.

— Привет, ребятки, рад видеть вас. Давайте, как обычно, жду клиента.

Монитор переключился на другую камеру, охватывающую тропинку в саду. Калитка открылась, и коляска сама покатилась по дорожке. Джонсон и Смит махнули рукой в камеру и, более не задерживаясь, пошли прочь. Калитка закрылась за ними.

— Хорошие ребята, исполнительные, они моё окно в мир, и продукты доставляют, и клиентов находят, да к тому же я в них уверен, слишком уж дорога «кормушка», они не только за свои услуги имеют вечную юность, но в отличии от остальных моих клиентов ещё и при деньгах. А что ты так смотришь? Мне нужно как-то жить, да и обслуживание машины удовольствие не из дешевых. Приходиться ощипывать богатеев как кур, до последней нитки. Да и не от жадности это, я им практически по дешевки продаю молодость, и к тому же защищаю общество от новых диктаторов. Если они так талантливы, то капитал себе новый состряпают. Я, в конце концов, никого не принуждаю. О, вот и мистер Икс пожаловал.

В комнату вкатилась кресло, вероятно запрограммированная тележка с моторчиком.

— Тебе ещё повезло, этот процесс своего преображения не увидит. Так что наслаждайся, ты первый пассажир в сознании. Сначала мы за счёт клиента заскочим в прошлое для моего омоложения, я пробовал трюк с садом, но там время не стабильно, пока не могу контролировать точную дату. За тем в будущее, я сильно соскучился по одной особе, ну ты уже в курсе. Как бы ей тебя представить? О, будешь моим парализованным братом. Мы погуляем, а ты посмотришь на то, что достанется твоим правнукам. В часов шесть я планирую уложиться. Потом мы вернёмся, захватим нашего спонсора поездки, кстати, надо проверить, хорошо ли он связан, и совершим то, ради чего всё затевалось.


Более не стану утомлять читателя подробностями, пора уже прощаться, к тому же меня могут застукать за писаниной, не очень-то приятно будет объяснять воспитателю приюта, каким образом четырёхлетний подросток набросал эти странички, не говоря уже о содержании. Что я умею читать для них уже не новость, тяжело было притворяться, что я учился, зато теперь есть доступ в библиотеку, но вот мой довольно твёрдый подчерк, хотя немного и подпорченный с непривычки к маленькой руке, это будет просто бомба, планирую показать на своё пятилетие. Здесь в принципе неплохо, воспитатели души не чают в вундеркинде, хотя я и обижен на старика за такую шуточку, наверное, так совпало, просто уж очень старый клиент попался в тот сеанс, а мне, как попутчику, выбирать не приходилось. Джонсон и Смит пристроили меня в приют, даже подкинули деньжат на счёт, что будет дожидаться моего совершеннолетия. В общем, я счастлив. Думаю, старик немного тоже, он развлёкся, подарив просто так мне второю жизнь, которую я планирую не разбазаривать как прошлую, займусь карьерой, может ещё с ним встретимся. А не разбогатею, так не беда, где он живёт, я знаю, при таких консервативных взглядах и устройстве дома он не переедет, надеюсь, ещё вспомнит, будет у него ещё раз шанс облегчить душу. Любовь его действительно стоящая, я видел, красотка, главное чтобы он не свихнулся, ведь ждать встречи с ней ему ещё 487 лет.

(обратно)

Выход

Есть ли что на книжных полках, нет ли — без разницы. Разум не достаточен для постижения. Нужна жизнь, переживания, синее небушко… Но нужно хранить информацию для следующих поколений, необходимо перерабатывать её, а это отнимает колоссальное количество времени, иногда больше чем жизнь. Что же делать, если стоит выбор между своей привольной счастливой жизнью и счастьем других, где же выход из замкнутого круга?

Тиви вновь, и вновь, метался от одной полке к другой, он мог просто перелетать, но предпочитал пользоваться старой лестницей, которая была частью «скина» оболочки интерфейса. Система вновь предложила поменять «тему», но он отказался. О, как порой надоедает эта её интуитивная адаптация к характеру пользователя! В ней имеется серьёзная брешь, если за столько лет она не поняла — что он вообще не собирается что-то менять. Конечно, можно было заблокировать подобные сообщения, но он так одинок в этом мире, что был рад даже такому подобию общения. Система предлагала настроить интерфейс на свой вкус, создав собственную оболочку, но его «грела» мысль, что пользование стандартным «скином» роднит его с остальными, теми — кто остался во вне, теми — кто иногда входят в систему и видят то же что и он. Он помнил, что где-то есть и другие, такие как он, и «свободные» существа, но несовершенство системы таково, что он обречён на одиночество.

Громадная комната, ставшая на долгие годы его домом, его тюрьмой, состояла из сплошных книжных полок, которые простирались вверх так высоко, что свода не было видно на дне этой бесконечной башни вовнутрь. Она действительно была бесконечной, по мере поступления новой информации, которая шла почти непрерывным потоком, каждый раз становясь, всё выше и выше.

Занятием Тиви была переработка, систематизация и распределение принятой информации, работал он чаще всего по настроению, а последние недели оно было не очень, поэтому, сильно отстав от графика, он сейчас и метался от одной полки-окна к другой. Информация была самой разнообразной, важной и не очень, главное — её нужно обработать.

В его мире (реальном мире), где пошли по другому пути развития, чем земляне, вся аппаратура была построена на кристаллах. Не кремниевых, а на кристаллах особых пород, которые водятся, точнее, произрастают на его родной планете, почти не знающей электричества (в земном понимании) и сложных механизмов. Этот биотехнический мир, все устройства которого, грубо говоря, животного происхождения, насчитывал множество тысячелетий, но, несмотря на древность цивилизации, уровень развития её общества едва превысил земной. Всему виной был инертный технический прогресс, правильней — биотехнический. Но и этот результат был бы невозможен, если бы не одно свойство его народа — возможность телепатических связей, она позволяла связываться друг с другом, передавая информацию напрямую, из мозга в мозг. Кристаллы помогали в этом, усиливая эффект.

Большинство индивидов его мира было обычной посредственностью, как в возможностях (силе) телепатии, так и в интеллектуальном плане, но только не он. Он вошёл в число избранных, когорту сверхсуществ, хранителей знаний, созидателей, творцов, советников и мудрецов! Их задачей было, как называл это сам Тиви, думать за всех! Быть хранилищем всеобщих знаний было нелегкой задачей, он одновременно и администратор и сервер, выполняющий единовременно множество задач. Реальное время перестало существовать для него. В мире, что его окружал, он спокойно мог пить тонизирующий напиток и неспешно решать сложную задачу, а на самом деле от начала работы и до её финала проходили считанные секунды.

Очень давно, ещё в ранней юности, он выбрал свой путь — погрузив свой разум в мир информации, а своё тело в специальный бункер цифрового мегаорганизма, отрекшись тем самым от земных благ ради общества. Но он не знал, точнее даже не догадывался, как он будет сожалеть о потерянном! Первые годы он полностью отдавался работе, его любознательность была ненасытной, он переворачивал «горы» знаний, как новых, полученных от внешних пользователей коллективного разума, так и старых, накопленных былыми поколениями. Он уделял особое внимание преобразованию информации в «удобоваримую» форму, на земле бы это назвали методикой обучения и запоминания. Но последние годы его производительность резко пошла на спад, кризис творчества — так это называлось в банке знаний, но информации по этому вопросу было очень мало, а ему даже не с кем посоветоваться.

Вновь и вновь он перемещался от одной псевдодеревянной ячейки к другой, когда-то в древности его народ создавал книги и пользовался такими полками для их хранения, типографский станок наверно самый сложный механизм, который существовал на их планете. Но несовершенство такого способа хранения информации было очевидным, и как только получили способ «кристаллизировать» чистую мысль с минимальными искажениями — книги канули в лета, точнее ещё множество сотен лет их тяжким трудом вновь расшифровали и записывали в память новых хранилищ. Тогда и выяснилось что кристалл ни что без человека. Так создался этот жуткий тандем человек-машина, где человек выступал и как программист, и как глобальная программа (операционная система), и как интерфейсное устройство.

Действуя через кристаллы, Тиви соединял свою ячейку пользователей в единое поле коллективного разума, кристаллы усиливали мощь его и так не малых телепатических способностей. Большинство пользователей всегда находились в пассивном режиме, отправляя информацию на хранение и переработку, Тиви принимал на основе полученных сведений решение об их ценности и необходимости обработки или ответа пользователю, например — выдача набора сведений для его работы. Эти ответы доходили до пользователя как собственные мысли и знания, он даже не задумывался над тем, что они не его. Но иногда пользователь намерено заходил в базу знаний, с конкретной целью, как земной человек в библиотеку. Тогда перед ним возникала та величественная бесконечная башня из книжных полок, но Тиви они не видели, впрочем, как и других посетителей.

Тиви хлопнул дверцей-обложкой очередной ячейки, громко обозначив этим, что она обработана. В каждой полке располагалась только одна книга, которая стояла обложкой вперед, а не так как земные книги переплётом, при открытии книги образовывалось окно, словно в стене открыли небольшую форточку, через него Тиви наблюдал содержимое, и при необходимости управлял им. Он привык к разнообразной информации, но когда он потянулся к следующей ячейке, и открыл ее, его ожидал, наверное, шок. Там могло быть что угодно, но к тому, что он увидел, он не был готов. Голубое небо, яркое солнце, берег моря, и несколько ровно, словно специально, стоящих дерева дополняли это… этот… (понятия пейзаж не было в их лексиконе, впрочем, как и понятия композиция, по отношении к зафиксированному изображению). Тиви давно не видел «наружного» мира, но он понимал что это. Его скорее поразил не сам вид свободы, а то, что она здесь и очень манит его. В увиденном была такая красота, что странное чувство вдруг охватило его, непонятная тоска, томление. Тиви схватился за сердце, жест в его случае глупый, что у него могло болеть! А может, действительно, заболело, он всё же не покидал своего тела полностью? Он долго простоял на лестнице в нерешительности, всматриваясь в это окно, не понимая — что с ним делать? Зачем его создали и кто? Что сие означает, и что хотят от него? Неожиданно оттуда раздался голос, так неожиданно, что Тиви чуть не свалился с лестницы, опасности ни какой не было, но просто сработал инстинкт, и он ухватился за неё покрепче.

— Привет! Как тебя зовут? — голос явно принадлежал девушке, точнее почти ребёнку.

— Я — Тиви.

— А я — Ливико.

— Как ты попала сюда?

— Прости, я не слышу тебя, просто, я запрограммировала мои реплики, предвидев ответы на них. Если хочешь поговорить со мной, то внеси в эту ячейку свою фразу, и я тебя услышу.

Тиви, быстро сообразив, что к чему, сделал необходимое.

— Я — Тиви. Зачем ты создала это? Как часто ты бываешь здесь? — он не ждал быстрого ответа, и очень удивился, что она сразу откликнулась.

— Я знала, знала что получится!!! Ты кто, один из бессмертных, да?! Прости, что я вот так, запросто обращаюсь к тебе. Мне очень нужно поговорить с тобой, я очень долго искала пути, и вот, наконец, нашла способ.

— Да я один из избранных, но я не бессмертен. Я тоже человек, как и ты, просто я живу не так как все.

— Но ты много знаешь! Мне нужен твой совет! Точнее, очень нужна твоя помощь.

— Но почему ты не обратилась как все к базе знаний?

— Мой вопрос таков, что она не помогла. Ты ведь тоже спросил — зачем, зачем я создала это. Разве это некрасиво?! Мне очень нравится бывать здесь, это моя мечта, мечта быть свободной и счастливой!

— Но разве ты не свободна и не счастлива? Ты ведь живёшь снаружи, и каждый день видишь эту… красоту.

— Да, конечно, вижу, но не совсем это… Реальность не всегда так красива как вымысел. Я создала то место, где хотела бы часто бывать. Оно мне нравится, очень нравится! У меня такое чувство, что — то, что я создала, можно назвать искусством, возможно новым жанром искусства. Я много ещё могу создать, но не могу сохранить мои работы. Система их просто удаляет из памяти автоматически, мне потребовалось много труда, чтобы её обмануть, я убедила ее, что это важно для исследования, которое я инсценировала.

— А ты очень умна. Но зачем ты сделала это?

— Я же объяснила, что бы сохранять в будущем все мои работы. Их не поймут и не оценят сейчас, но возможно в будущем…

— Ты просишь меня не удалять их.

— Да, да, ты просто умница! Спасибо, огромное спасибо!

— Но я ещё ничего не решил.

— Ну, пожалуйста. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

— Ладно, ладно, хорошо, проблем с нехваткой памяти пока нет, но только не очень злоупотребляй.

— Спасибо, ты самый лучший!!!


Серые будни Тиви потекли дальше, но теперь после первой встречи с Ливико он словно преобразился. Он часто посещал её новые «фантазии», но общались они всё так же, в том окне, что он открыл впервые, это была самая любимая «картина» у них обоих. Ливико уделяла ей много внимания, часто изменяла или добавляла мелкие детали, и Тиви соглашался, что такие изменения к лучшему. Самым любопытным для Тиви было то, что он много своего времени уделял общению с ней, но его производительность не только не упала, а наоборот вернулась к прежнему уровню. Он ощущал подъём сил, подозревая, тем не менее, себя в глупых романтических чувствах. Но, проанализировав своё душевное состояние, пришёл к выводу — что влечёт его не столько общение с девушкой, сколько общение как таковое, к тому же её «шедевры» действительно привлекательны.

— Тиви, а как ты выглядишь?

— Как выгляжу?

— Ну, мне интересно было бы увидеть тебя.

— В принципе ничего интересного, человек как человек. А в прочем, как я покажу то себя?

— Ну, ты мог бы внести свой образ сюда, на картину, здесь так хорошо, но не хватает человека, без него здесь пусто.

— А почему я? Это твоя картина, внеси сама изменения, как всегда, я могу всё испортить.

— Я бы внесла, но я не вижу тебя.

— Хорошо, я попробую.

— Ой, это ты! Какой ты забавный! А зачем такие длинные волосы? Ты похож на девушку.

Тиви ни сколько не обиделся, они уже давно перешли на такие доверительные отношения, что, не стесняясь, обсуждали всё полностью открыто, без всяких увёрток и ужимок. Но что его заинтересовало — так это возможность взглянуть на себя со стороны, он раньше никогда не обращал на свою внешность внимания. В полное «погружение» он отправился ребёнком, но прошло много лет и он «вырос», его внешность менялась, и менял он её скорее подсознательно. Тиви считал, что должен быть похожим на своих родителей, но хорошо помнил только лицо мамы, вот и вышло такое сходство.

— Это мамино лицо, я подражаю ему.

— А я думала ты седой старичок.

— Почему?

— Ну, ты же живёшь уже давно… Ой, прости.

— Ладно… А как ты выглядишь?

— Сейчас я тебе покажу.

— Не надо, я сам. — Тиви сделал пару взмахов, команд системе, и поисковая программа выдала всё досье на неё.

— Нет! Стой! Не надо! Остановись! Прошу тебя, остановись! — в её словах был необъятный ужас, страх, боль, страдание и мольба.

Но было уже поздно, для Тиви краткий миг был достаточным, что бы он успел посмотреть всё. Перед ним в инвалидном кресле корчилась больная старуха — Ливико, юная жизнерадостная особа томилась в этой бренной оболочке, состарившейся из-за болезни значительно раньше срока. Она обиделась и покинула его, как он не умолял простить.


Доктор Тизорн стоял внутри бункера, он внимательно разглядывал странное, отвратительное и завораживающее тело — находившееся в коконе, дряхлый полуистлевший организм состоял почти весь из кристаллов, которые заменяли вышедшие из строя органы. Какое то непонятное чувство притягивало его сюда, он ощущал, что его работа как-то связана с этим телом. С недавних пор его часто посещали озарения, и эксперименты шли один за другим. Сначала он «погрузил» в систему неизлечимо больную, и она присоединилась к избранным, справляясь со своими обязанностями не хуже остальных, хотя её психотесты всегда показывали обычный низкий уровень. За тем он занялся проблемой «пустых» детей, в их мире примерно 10 % новорожденных рождаются с «чистым» мозгом, в нём нет жизни, нет разума. Он экспериментировал с таким младенцем и тот, подключенный к машине, показал наличие сознания, скоро он сможет существовать самостоятельно. Что-то его беспокоило, странная шальная мысль, которую о ни как не мог уловить, она вечно куда-то ускользала. Внезапно всё прошло, беспокойство исчезло, появилась уверенность, что всё в порядке, всё идёт по намеченному плану. Тиви в последний раз взглянул на своё старое тело, и направил Тизорна в лабораторию, где шли последние приготовления для его новой жизни. Остались мелкие формальности, его тело давно уже стало частью системы, та скопировала всё, но оставалась в его подчинении, когда он уйдёт его «зеркало» (клон) займётся его делами. Осталось только одно важное дело — Ливико, её нельзя оставлять на долго одну, она не протянет столько лет как он в одиночестве, которое преследовало её и в реальной жизни. Он обязательно вернётся за ней, но нужно её предупредить, оставить сообщение.

— Здравствуй, Ливико, я знал, что ты прейдешь! Ты молодец, главное ты нашла его, это твой мир, ты искала его и нашла! Я оставил сообщение для тебя, пока я сам не смогу общаться с тобой, но я оставил тебе всю информацию. Я вернусь за тобой, а потом и за остальными, мы вернём отнятое у нас счастье. Главное ты нашла выход.

(обратно)

Проект — Совесть

Асфальт с головокружительной скоростью проскакивал под колёсами и исчезал куда-то вдаль, но голова больше кружилась от хмеля и впервые попробованной дури. В свой день рождения Макс ни в чём себе не отказывал, так что преподнёсённый в качестве подарка от братвы хороший косяк пришелся как нельзя кстати. От курева стало совершенно плевать на запреты, на страх, на весь мир. Макс втопил педаль в пол, братва лишь одобряюще заорала. Во всех сейчас засело единое сознание, да и то едва проблескивало адекватностью. Скорость! К чёрту всех и вся!!! Ещё чуть-чуть и они взлетят. Ещё немного… ещё газу… чёртово корыто! Чего оно тащится как черепаха?! Я хочу летать! МЫ ХОТИМ ЛЕТАТЬ!!!

Удар. Что-то скользнуло по капоту, стукнуло в лобовуху, стекло потрескалось и прогнулось внутрь, а это что-то перелетело через крышу и шмякнулось позади. Тормоза. Машину закрутило волчком, стекло посыпалось. Встали… Тваю… Кого-то сбили…


* * *
Макс вскочил в постели. Чёртов сон! Опять он. И как назло всегда именно когда начинается ломка. Он утёр рукой липкое от пота лицо. Паршиво. Надо достать чего, но как всегда не на что. Нужны финансы. Еле поднявшись, поплёлся в ванную и кое-как привёл себя в порядок, если такое состояние вообще можно называть порядком. Нужна доза. Подыхаю без дури! Макс оделся и побрёл в город на поиски.

Собственно искать-то особо не пришлось, Максу фартило. Прогулявшись всего-то метров сто от своей квартиры, среди серых безликих жилых блоков, он приметил, как в подворотню сворачивает парень в инвалидной коляске, на коленях у него поблескивал новенький пакет с лейблом универмага, соблазнительно топорщась раздутыми боками. Клиент заряжен и как будто бы специально никого вокруг, лишь руку протянуть, просто грех не взять такой куш. Макс ещё раз оглянулся по сторонам и ускорил шаг нагоняя добычу. Он напал на след. Фас! Взять! Разожравшаяся сволота! Человек подыхает, а они жируют. Моё! Да отдай ты, урод! Чего вцепился в сумку?! Секунды молчаливой борьбы за пакет. Терпение быстро кончается. Скотина! Макс в бешенстве, но ни единого слова. Молча опрокидывает коляску и работает ногами до изнеможения, не долго, но с душой, выложившись, как полагается. Вот, так то лучше, нефик трепыхаться. Так, хавчик взят, карманы, мобила, кошелёк… пенсионная книжка — Нафик! Бросает обратно. С карточкой ещё можно потыркаться, а это фуфло именное. Бедновато живешь, калека, но на пару чеков с натягом нашкребётся, значит мобилу потом загнать можно, а сейчас за необходимым. Бывай, неудачник. Я хочу летать!


* * *
Ох, давно так не закидывался и глюки прикольные, менты мерещатся. А может и не глюки. Да фиг на них, главное сейчас хорошо… Я хочу летать! Я буду летать! Я улетаю! …

…Холодно, зараза! Опять обезьянник.

— Начальник! Падла! Дай одеяло!

— Хавало прикрой, укурок, на зоне погреешься…

А-а-а. Тьфу на вас! Дебилы, даже обыскать, как следует, не могли. Вот он, порошочек, правда, шприца нет… щас… щас согреемся. Я хочу летать!..

… — Подсудимый, Максимов, вам предоставляется слово. Что скажете в свою защиту? …подсудимый, встаньте!

Макс еле открыл глаза, яркий свет ножом проник в голову и заковырял там своим раскалённым жалом. Ноги еле разогнулись, слипшиеся покусанные губы непослушно зашевелились, но звука выдавить из себя не удалось. А может просто потому, что непонятно было что говорить.

— Прошу слова!

Откуда-то рядом, холённый такой голос, умасленный, даже не видя его ясно: начищенные до блеска кожаные туфли, отутюженные брюки, костюм тройка, галстук с золотым зажим — адвокат, паскуда. Хотя… запах лекарств и дорогой туалетной воды от меня не спрячешь. Доктор! Какого ляда этому-то надо? Крысу с меня сделать решил, тварь белохалатная! Чего он там мямлит?

— … проект «Совесть» — максимально направлен на перевоспитание осужденных, он предлагает гуманное альтернативное наказание и действительно является наиболее адекватной мерой…

Точно крысу ищет, шушера лаборантская! Чтоб тебя самый большой ломак прихватил! Как плющит… во рту сушняк, плюнуть в гада нечем…

— … подсудимый нуждается в медицинском наблюдении и лечении, что является неотъемлемой частью проекта. Предварительные теоретические выкладки обещают эффект в десятки раз выше любой ныне применяемой методики…

Да плеватьмне на ваши ме… методы… делайте что хотите, только дайте подохнуть скорее… или шырнуться… золотой укол… чтоб навсегда туда, чтоб не возвращаться… Да хватит долбить молотком, коза дранная!.. Я хочу летать! …

…МЫ ХОТИМ ЛЕТАТЬ!!!

Удар. Лобовое стекло потрескалось и прогнулось внутрь, тело перелетело через крышу и шмякнулось позади. Тормоза. Слишком поздно. Машину закрутило волчком, стекло посыпалось прямо в лицо мелкими кусочками. Наконец встали… Тваю… Вырвалось у кого-то, но это как не кстати выражало общее мнение. Наконец дошло — Кого-то сбили… Надо пойти посмотреть, но страх сковал так что тело отказывается подчиняться. СТРАШНО…


* * *
Страх пропал. Макс открыл глаза. Взгляд упёрся в белый потолок, явно больничный. Светло, тихо кругом. Вообще состояние какое-то странное. Свет глаза не режет, во рту почти не сушит, голова гудит, но как-то иначе, не от ломки, лёгкая ноющая боль беспокоила своей непривычной чуждостью. Что-то тут не так, совсем не так. Это не моя голова, не мои руки, не моё тело. Макс попытался подняться и тут же, вскрикнув от резкой боли, снова повалился в постель, лишь едва пошевелившись. Чёрт возьми! Рёбра. Что с ними?

— Не двигайся, тебе ещё рано вставать, рёбра сломаны.

Макс глянул на парня, как оказалось, сидевшего неподалёку. По всей видимости, тот давно приглядывает за ним, просто пропустил момент пробуждения, увлекшись чтением книги, которую только что отложил. Дар речи на мгновение покинул Макса. Ничего странного в этом парне не было, если бы Макс не видел перед собой самого себя. Правда, хозяин тела с трудом узнал его, ибо таким свежим, так сказать ухоженным, он себя давно уже не видел, разве что лёгкая синева под глазами выдавала следы былой «поношенности».

— Что, не узнать? Скажи спасибо, мне пришлось много повозиться, чтоб привести его в порядок, — парень принялся поправлять подушку, укладывая Макса поудобнее.

— Сколько ширялся, но такого прихода у меня ещё не было, — наконец выдавил из себя ошалевший Макс.

— Да уж, я заметил. И чего таким как вы только не хватает?

— Да пошел ты! — Макс резко дёрнулся и схватился за голову, в ней словно что-то лопнуло в одной точке в районе чуть правее затылка, от боли тело сковало жуткой судорогой. К неприятным ощущениям организма, к которому постепенно возвращалась чувствительность, прибавилось противно разливающееся по всей поверхности тепло, исходящее из места — источника боли.

— Тихо-тихо. Главное не шевелись, — парень обхватил руками голову Макса, насильно зафиксировав её в одном положении, — главное, пока больше не двигаться, никаких резких движений. Я свою боль хорошо знаю.

— Аж язык в трубочку заворачивается.

— Да, оно самое. Не разговаривай, сейчас начнётся самое противное, тепло пошло, растечётся по всей голове, потом мутить будет.

— Этим меня не напугаешь.

— Зря, брат, я тоже думал, что знаю о головной боли всё и хуже чем у меня нет. Но оказывается чужая боль куда страшнее. Чего стоит ломка?! Благодаря тебе, кстати, пришлось пережить. Просто, наверное, к своей привык с годами, так что чужая, даже более слабая, куда мучительней.

— А с рёбрами что? И почему ноги не двигаются?

— Над рёбрами ты сам потрудился, а ноги… врачи говорят полная атрофия конечностей вследствие травмы позвоночника.

— Это что, я тоже с собой сделал?

— Не с собой, а со мной. Это что касается рёбер, а ноги давно уже не работают, — парень махнул рукой в сторону стоявшей в палате инвалидной коляски, на которую Макс раньше просто не обратил внимания.

— Не может быть. Таких совпадений не бывает, — прохрипел Макс.

— Никаких совпадений, я выступал главным потерпевшим на твоём процессе, точнее адвокат за меня, потому что я, благодаря твоим стараниям, валялся тут, на койке.

— Извини… А голову я?

— Не знаю, но до тебя ей тоже не мало досталось, внутричерепное давление после аварии, и ноги тогда же… давно.

— А где надзиратель?

— Доктор? Он скоро придёт.

— Не, охрана там, сторож, смотрящий…

— А куда ты убежишь? И главное как? — парень горько усмехнулся: — Тебя взяли на поруки, точнее ты отбываешь срок в моём теле. В этом и есть наказание, правительство придумало идеальную тюрьму, да и как говорит доктор Мильховский, руководитель этого проекта, нет более эквивалентного нарушению наказания, чем испытать все муки жертвы на себе в полном объёме, но не сверх того.

— О, как! А жертва, значит, развлекается в чужом теле, пока суд да дело.

— Да уж, тоже мне развлечение, слезать с иглы. Впрочем, за возможность ходить, хотя бы временно, оно того стоит.

— Рад за тебя.

Послышался прерывистый писк, парень взглянул на часы и нажал кнопу, отключив сигнал будильника.

— Ну, извини, мне пора, у меня, точнее сказать у тебя, тренировка. Потом ещё загляну.

— Подожди. Мне что-то не по себе.

— Понятное дело, ведь ты не в себе, в самом прямом смысле.

— Нет, я о другом. Мысли в голове словно бы занятия себе не найдут, в ней впервые за эти годы так… так чисто. Что мне делать? Я просто с ума сойду.

— Займи их чем-нибудь.

— Чем?

— Посмотри кино, послушай музыку или почитай.

— А что ты читаешь?

— Хочешь, я оставлю книгу.

— Хорошо, спасибо.

— Ладно, пока, — парень развернулся и вышел.

— Эй, — бросил в след ему Макс.

— Что? — парень заглянул в палату из-за двери.

— Тебя как зовут-то?

— Антон.

— Ты прости, Антон, не соображал, что творил.

— Ладно, проехали. Я потом ещё загляну.

— Удачи. Развлекайся…


* * *
— Развлеклись, мать вашу! Долетались!

— Заткнись.

— Сам хавало прикрой!

— А ты раз такой умный, иди, посмотри, кто там валяется.

— А чё смотреть нафик? Ясно, что жмура схватил, полюбому.

Голоса приятелей до сознания Макса доходили каким-то странным очень длинным обходным маршрутом, словно через толщу воды. Страх сковал всё тело, позволяя ему лишь свершать мелкие колебания, именуемые дрожью.

— Может это собака или лось там.

— Сам ты олень северный.

— Слышь, ты, оленевод, я тебе щас рога поотшибаю.

— А чё, я?! Я ваще не за рулём.

— А ну заткнули скворечники, разгалделись тут как дятлы! — Ден, как всегда, взял инициативу в свои руки. Послышался шорох разворачиваемого «чека», две глубокие «понюшки», сопровождаемые характерным шмыганьем носа и утробным рычанием. Через секунду у Дена «прояснилось» и созрело решение.

— Макс… Макс!

— А?!

— Иди, посмотри, кого уработал.

— Я? Я не пойду.

— Иди, я сказал, нефик нам страдать из-за какой-то зверюги, а вот если там реально кто-то скопытился, тогда и решать будем, что дальше делать… Пошёл, мать тваю! А то я сейчас тебя самого на асфальте разложу и переду!

Макс выбрался из машины, с трудом передвигая ноги, словно вместо них ходули. Ноги отказывались подчиняться, с каждым шагом он словно бы увязал в болото, очень скоро настал момент, когда они совсем взбунтовались. Чёрт! Не могу пошевелить…


* * *
— Твою мать! Они у тебе хоть немного шевелятся?

— Какой ты прыткий, я с ними годами вожусь, а ты за пару недель хочешь результат. Давай, не отлынивай от терапии.

Макс гневно стукнул кулаком по ноге.

— Да какой в ней смысл?! Я понимаю там, массажисты что-то делают, тренер ноги двигает — это физические упражнения, в этом хоть что-то есть. Но какой толк, оттого что я буду в воображении ходить?

— А нервные окончания кто тренировать будет? Это не просто самовнушение, это словно строить мост с двух сторон сразу — результат будет быстрее. Понимаешь?

— Не совсем.

— За столько лет бездействия у меня не только мышцы атрофировались, даже мозг перестал подавать команды им. Вот сейчас мы и занимаемся тренировкой мозга, чтобы не дожидаться результатов с той стороны и потом достраивать, строим мост сразу с двух, строители встретятся где-то посредине и работа будет закончена быстрее.

— Да что ты заладил с этим мостом.

— Ну, извини, ассоциаций больше нет, попробуй понять эту.

— Хватит умничать! И вообще, чего ты со мной возишься, сходил лучше бы куда, развлёкся.

— Ну, во-первых, сейчас я вожусь не с тобой, а с самим собой. Пользуюсь случаем, пока есть возможностью подлечиться за счёт государства. Может результаты какие-то будут. Мильховский обещался помочь. Глядишь, и на своих двоих поплясать доведётся.

— А во-вторых?

— А во-вторых, это часть программы твоего перевоспитания.

— Хорошо ребята пристроились, главное зарплату тебе платить не надо.

— Мне оплатят лечение, и это уже хорошо. Да и возможность хотя бы временно жить полноценно стоит не мало.

— Ну, да, ну да. Тогда давай заниматься, достала меня уже эта утка, хочется в туалет нормально сходить.

Но заниматься не дали. В палату вошли трое мужчин, Мильховского Макс уже знал, а вот по двум другим типам сразу стало ясно, что разговор будет серьёзный, и ничего хорошего он не предвещал, особенно учитывая синий мундир одного из гостей.

— Гражданин, Максимов, у нас к вам много вопросов по поводу давней аварии, — обратился «синий» к Антону.

— Я, Максимов.

Синий глянул на Макса, издал горловой звук, вроде как удостоверившись что речевой аппарат работает, потом присел на край стола, достал из старомодного дипломата папку, заглянул в неё и несколько минут молча взглядом изучал Макса.

— Вы можете пояснить, что происходит? — обратился он к Мильховскому, не отрывая взгляда от Макса.

— Попытаюсь.

— Гражданин-начальник, я извиняюсь, что вмешиваюсь, но как я понял, речь будет обо мне, точнее о моих делишках. Пусть парнишка погуляет, ему это слышать не обязательно, — Макс кивнул в сторону Антона.

«Синий» вопросительно глянул на Мильховского, тот утвердительно кивнул и добавил, уже обращаясь к Максу:

— Можно.

— Антоха, давай, дуй гулять. В киношку сходи там, на дискотеку… короче, вали, пока не передумали, развлекайся…


* * *
— Развлеклись, зараза! Долетались!!!

— Макс, точно двое? — Ден переваривал ситуацию, Макс лишь утвердительно кивнул, комок в горле не давал говорить.

— Ден, чё делать будем?

— Заткнись, я думаю.

— Макс, ты уверен, что не дышат?

— Да чё ты его спрашиваешь?! Не видишь, ступак полный. Чё он там разглядеть мог?!

— Тогда ты иди…

— Ден, да ты чё?…

— Да пошил вы все, тряпки! Как бабы, ничего сделать не могут.

Ден вышел из машины и поплёлся назад. Секунды тянулись изматывая нервы. Наконец, Ден вернулся, молча сел обратно в машину и закурил.

— Ну, чё там?

— Два жмура, баба и пацан, у бабы мозги по асфальту, пацану тоже башку рашибло. Какого хрена им тут надо было так поздно?! Нашли где шляться… Так, все слушают меня и запоминают. Два раза не повторяю. Нас тут не было, мы днём уехали в деревню, у меня там дом бабкин пустует, вот там мы и бухали. Соседей нет, дома кто побросал, кто как дачу использует, а на огород ещё не сезон. Так что ненужных свидетелей не будет. Машину я типа у бати не брал, он про дубликат ключей не знает. Так что когда вернусь, заявит в угон. Бухла ещё хватает, да и закупались мы в магазине рядом с деревней, продавщица меня знает, потому тачку я не светил, а то заложила бы отцу. Сейчас я вас отвожу на хату, выгружаетесь, потом машину подальше, в багажнике канистра безиина, батя запасливый.

— Ден, машину-то нафига палить.

— Ладно салон ещё вымыть можно, а лобовуху новую и фару где ты за ночь достанешь? Вмятина тоже хрен выправить, и бабла нет, за копейки рихтовать такие не станут, слесари тоже не дебилы, знают от чего они получаются. Короче, поехали, этим мы уже не поможем, а нам ещё жить. Заводи, Макс. Макс! Проснись.


* * *
— Макс, проснись.

— А?! что?! Антон? Ты чего так рано? Случилось что?

— С днём рожденья!

— Тфу ты, чёрт! Ты откуда узнал?

— Мильховский подсказал.

— От благодетель, мать его!

— Ну. Не бузи. Ты чего такой кислый.

— Кошмар один достал, в печёнках уже сидит.

— Ладно, давай, свечи задуй.

— Нифига! Это уже столько мне?

— Да молодой ещё, успеешь ещё делов наворотить.

— Да уже наворотил, — проворчал Макс, вспоминая о вчерашних посетителях. Макс потёр руками лицо, помял шею и взглянул на часы, показывающие восемь сорок утра.

— Антон, я вот понимаю, что мы вроде как подружились, но я бы даже ради друга так рано к нему не припёрся.

— Извини, так уж вышло, у меня сегодня днём дела. Сегодня тот самый день.

— Какой день?

— День аварии, ну, когда… — Антон кивнул на инвалидную коляску.

— И ты его отмечаешь?

— Ну, можно так сказать что у меня тоже день рождения, шансов у меня выжить было мало, а вот мама, у неё их совсем не было… Мне днём на кладбище надо, так что прости, мы завтра наверстаем, Мильховский разрешил свозить тебя в парк, мы немного погуляем, развлечёмся.

— Разрешил?

— Не без охраны, конечно. Мы договорлись завтра, с утра, так что готовься. Ну, ладно, я полетел, а то опаздываю уже, вечером заскочу ещё. Пока.

— Лети, — прошептал Макс ему вслед.


* * *
Летать. Я хочу летать. Я буду летать! Я улетаю в облака! Я дотянулся до них. Улетаю навсегда…

— Андрей, стой! — Мильховский схватил парня, оттаскивая от тела Макса.

— Что вы сделали?! Что вы сделали с ним?!!!

— Андрей, успокойся, это не мы… это он сам сделал.

— Что взять с наркомана? — процедил сквозь зубы «синий мундир».

— В палате возились какие-то люди, наверное, криминалисты. В сторонке топтались санитары, и недавние посетители, что приходили с вопросами к Максу. Второй, что первый раз приходил в штатском, в это раз тоже был в форме.

— Однако изобретательный, ведь надо же было знать какие лекарства колоть, — отметил один из санитаров.

— Как вы допустили, что наркотики оказались в свободном доступе? — с особым интересом «синий» впился взглядом в комментатора.

— Мы не можем следить за действиями каждого больного. Судя по тем ампулам, что нашлись у него в тумбочке, он собирал их из мусора.

— Вы что, не соображаете, что выкидываете? Разве это не должно контролироваться?

— Сильно действующие препараты наркотического действия действительно под особым контролем. Ампулы сдаются, ведётся строгая отчётность. Ампулы же более слабых лекарств просто выбрасываются.

— Выбрасываются прямо с лекарствами?

— Да поймите же, каждому пациенту дозировка назначается индивидуально, а остатки препарата, порой это миллиграммы, отправляются в мусор.

— Миллиграммы? Но это же…

— Да, он давно запланировал это, собирая по крупицам свой укол. Ему можно сказать повезло, что коктейль оказался смертельным, а то ещё мучался бы сколько. Выжил — остался бы калекой. Хотя…

— А что будет со мной? — Антон вопросительно смотрел Мильховскому в глаза.

— Ничего… В смысле ничего не будет. Суд не может наказывать тебя за чужие преступления, как и отнять у тебя это тело. Меня больше волнует мой проект, точнее уже поздно волноваться, его закроют. Сам виноват, я это предвидел. Проект «Совесть» провалился победив.

— Как это.

— Я пытался доказать что даже у самых опустившихся людей есть совесть, результат налицо. Совесть его убила, а не тяга к наркотикам.

— Шеф, тут записка, — обратился один из криминалистов к «синему».

— Что там?

— Только одно слово — «Живи».

(обратно) (обратно)

Ерошин Алексей

http://samlib.ru/e/eroshin_a/

Окончательный диагноз

Автоматическое такси, миновав пригород, прибавило скорости. Вдали засияло зарево трансгалактического телепорта.

— Здесь два билета, — тихо сказал профессор Зильке, — вы должны улететь немедленно. Должны исчезнуть. Ваша жена уже ждет у терминала. Я предупреждал вас, Миллер, не стоило затевать это дело.

— Но если кто-то не начнет бороться с ними сегодня, завтра уже некому будет это делать, — ответил доктор Миллер.

Зильке дрожащими пальцами поправил сползшие на нос очки.

— Слишком поздно, — сказал он. — Закон только что принят. Вы в черном списке, Миллер. Еще час, другой, и все ищейки Его Пресвятейшества бросятся по вашему следу. К тому времени вам лучше быть подальше от Солнечной системы. Отправляйтесь на Ригель-5, оттуда на Девалон. С Девалона вы уже сможете добраться до Уратая, дальше действуйте по обстоятельствам.

— Альфред, это просто нелепо! — возразил Миллер. — На дворе две тысячи сто сорок третий год! Невозможно, чтобы средневековое мракобесие взяло верх над разумом! Они не посмеют!

Профессор Зильке нервно вздохнул.

— Знаете, коллега, — уныло сказал он, — двести лет назад один великий философ заметил, что в каждом веке случается свое средневековье. Отныне всякий неверующий человек в пределах досягаемости власти Его Пресвятейшества считается умалишенным.

— Сумасшествие! — прошептал Миллер. — Глобальное сумасшествие! А может, мы и в самом деле лишились рассудка? Ведь не может быть, чтобы весь остальной мир сошел с ума?

— И это спрашивает психолог?

— Но покинуть Землю навсегда! Это выше моих сил, Альфред!

— В таком случае, коллега, вам надлежало держать язык за зубами при общении с конвент-приором Шеффером. Следовало понимать, что этот фанатик донесет на вас при первой возможности.

— Я не мог больше выносить глупости этого параноика! — сделал попытку оправдаться Миллер. — Он просто выжил меня с кафедры! Сначала низвел психологию до факультативного предмета, потом и вовсе отменил!

— Потому что с вашей стороны было верхом легкомыслия читать лекции по зоопсихологии. От нее прямая дорога к теории эволюции, а Дарвин у нас, как известно, под запретом.

— Но ведь Его Святейшество ректор запретил касаться вопросов человеческой психики! Они вытравили всю науку и превратили университет в духовную семинарию. Что было делать? Мне не оставили выбора.

— Зато теперь у вас очень простой выбор: либо бежать, либо сделаться пациентом университетской клиники.

Миллер тоскливо уставился на приближающиеся огни телепорта.

— Но что скажет Марта? — с тревогой спросил он.

— Вам очень повезло с женой, коллега, — утешил его Зильке. — Ведь она могла согласиться на публичное покаяние и остаться на свободе. А вместо этого предпочла бежать с вами. Надвиньте-ка пониже шляпу и наденьте очки: возможно, вы уже в розыске, а в зале полно камер наблюдения. Дальше вы пойдете один.

— А как же вы? Останетесь тут, наедине с НИМИ?

— Я слишком стар, чтобы начинать все с начала, — ответил Зильке.

— Прощайте, Альфред, — сказал Миллер, — спасибо за все. Надеюсь, когда-нибудь свидимся.

— Боюсь, что уже не в этой части галактики, — вздохнул старик. — Удачи, коллега, она вам понадобится.

Марта Миллер, спрятав лицо под новомодную густую черную вуаль, ждала мужа у стойки терминала, тревожно поглядывая по сторонам. Зильке идеально рассчитал время, рейс до Ригеля-5 уже объявили.

Едва Миллеры успели пройти регистрацию и занять места в кабине телепорта, как в зале показались форменные фуражки инквизиторов. Какой-то несчастный, такой же беглец, не успевший зарегистрироваться, бросился к соседней кабине через турникет, но его догнали и повалили на пол. Мелькнула белым флагом смирительная рубашка, и через несколько секунд борьбы все было кончено. Миллер, очнувшись от этого зрелища, почувствовал покалывание в пальцах — Марта сжала его руку от испуга так сильно, что ладонь затекла. Миллер прижал ее голову к своей груди, и стены телепорта исчезли в голубой вспышке.


* * *
На Ригеле-5 Миллерам пришлось провести в нервном ожидании рейса на Девалон два часа. Вокруг только и говорили о новом законе.

— Давно пора было прижать этих еретиков, — кивал одобрительно пожилой господин в костюме кенсианского покроя.

— И то верно, — соглашался его сосед по скамье, молодой человек в костюме новоиспеченного ригелианского бакалавра — подумайте только, до чего доходит их невежество! В наше время подвергать критике концепцию креационизма!

— Что, простите? — не поняла старушка напротив.

— Они продолжают утверждать, что человек произошел от обезьяны, — охотно пояснил молодой человек. — Ну разве не сумасшедшие?

— По-моему, это в высшей степени оскорбительно, — поморщился ксенианский господин. — Возможно, эти кретины и в самом деле произошли от обезьян, а мои предки уж точно были сотворены по образу и подобию Создателя.

— На моей памяти еще ни одна обезьяна не превратилась в человека, — закивала старушка.

— Невежество еще ютится пока в дальних уголках галактики, — снисходительно заметил бакалавр, — но скоро мы донесем свет и до этих темных мест. Я вот получил назначение в только что открытую миссию на Церере.

Марта снова судорожно сжала руку мужа — их следующим пунктом назначения после Уратая должна была стать именно Церера.

— Ничего, — тихонько шепнул Миллер, — отправимся на Дигон-6.

Однако на Дигоне в зале телепорта уже висел новенький указатель к свежеорганизованной миссии, и Миллеры, не задерживаясь, прошли к транзитным кассам. С Дигона-6 они проследовали на Юрону, с Юроны на Ксногт, оттуда на Пергилиум и Хелопус. Дальше им пришлось отправиться последовательно на Хебо, Ксанилон и Элеату, а с Элеаты на Синор. До самой периферии галактики телепортационная сеть еще не добралась, и Миллеры у захолустной станции Бораты пересели на фотонный грузовик, идущий к Ленебоа. Уже оттуда они автостопом добрались до Хилены.

— Где у вас ближайшая миссия Соединенной Церкви? — осторожно спросил Миллер в окне справок.

— Что-то я не поняла, — мило улыбнулась лиловокожая хиленианка в окошечке бюро, — наверное, переводчик барахлит. Куда хы хотите попасть?

— Кажется, больше уже никуда, — облегченно вздохнул Миллер.


* * *
Это казалось невероятным, но на Хилене не было вообще никакой религии, что совершенно не мешало аборигенам быть в меру отзывчивыми и любезными по отношению друг к другу и переселенцам из других миров. Узнав из таможенной декларации об ученой степени мигранта, полиция известила о его приезде местный университет, и вскоре Миллеру было предложено вести кафедру ксенопсихологии. Его жена тоже не осталась без работы — устроилась в парикмахерскую мастером по экзотическим прическам.

Жизнь Миллеров стала налаживаться, они приобрели небольшой симпатичный домик в пригороде, рядом с рощей вечносиреневых дардарелл, и стали всерьез подумывать о прибавлении семейства. Миллер сдружился со многими соседями, и особенно близко с практикующим психиатром Идоу. Вечерами коллеги вместе с женами играли в вист или местную разновидность покера. Постепенно Миллер даже начал забывать о своей прежней жизни на Земле. Только иногда, засидевшись допоздна за книгой на террасе, он поднимал глаза к небу и с оттенком застарелой тоски на лице вглядывался в серебристую полосу Млечного Пути, на другом конце которого светила невидимая с Хилены, но такая родная звезда.

Такая идиллия продолжалась пару лет, пока в один совершенно непримечательный день доктор Идоу не позвонил Миллеру в университет и не спросил его совета.

— Очень любопытный и редкий случай, — рассказывал приятелю Идоу по дороге в палату, — но я боюсь чересчур полагаться на свои знания ксенопсихологии. А пациент утверждает, что землянин, и родом из тех же мест, что и вы.

В душе Миллера пробудилось почти забытое нехорошее предчувствие, по спине словно пробежал холодный ветерок.

— Пациент поступил к нам недавно, прямо из космопорта. Он считает, что его действиями управляет некое существо, которое нельзя увидеть и осязать, но можно чувствовать его любовь. Пациент полагает, что это существо создало его и все окружающее. Он активно общается со своим невидимым покровителем, и утверждает, что транслирует нам его волю и мысли. А на Хилену прибыл, чтобы распространить свои убеждения на всех нас.

— И каковы ваши предположения относительно диагноза, коллега? — с хитрой улыбкой полюбопытствовал Миллер, остановившись перед дверью.

— Будь это хиленианин, — ответил Идоу, отпирая замок, — я бы без малейшего сомнения сказал, что налицо явные признаки шизофрении.

До того момента, как дверь открылась, Миллер искренне полагал, что подобных совпадений в природе не бывает. Чтобы из девятисот девяноста пяти миллиардов землян, расселившихся по галактике, в самом глухом и потаенном ее уголке наткнуться на человека, пустившего прахом его мечты, планы и карьеру, и загнавшего на другой край Ойкумены. В комнате с зарешеченным окном и обитыми пеноватой стенами, на привинченном к полу табурете, в смирительной рубахе поверх миссионерской сутаны сидел бывший конвент-приор Мюнхенского Его Пресвятейшества Университета, Иероним Шеффер.

— Хвала Всевышнему! — воскликнул измученным голосом бывший конвент-приор, едва увидев своего недавнего врага и оппонента. — Миллер! Ради всего святого, скажите же им, что я не сумасшедший!

— Увы, коллега, — вздохнул Миллер, обернувшись к доктору Идоу, — ваш диагноз абсолютно верен.

(обратно)

Отцы и деды

— Ну что, будем и дальше играть в молчанку? — спросил Мирошников, доставая из початой коробки «Казбека» новую папиросу.

Рядовой Кирюхин хмуро глядел исподлобья и ни в чем сознаваться не собирался.

— Не знаю, чего вы от меня хотите, товарищ младший лейтенант.

«Не так, не так бы с ним надо, — подумал Мирошников. — А дать бы кулаком по столу, чтобы карандаш в щепы, да рявкнуть по-медвежьи, чтобы в портках замокрело — тогда бы спесь-то подрастерял. А может, и нет. Полтора года на фронте, из них год не передовой, медаль „За боевые заслуги“ — поди, кой-чего пострашней особотдела видал».

— Курить хочешь? — спросил он беззлобно.

— Не курю я, товарищ младший лейтенант, — устало напомнил Кирюхин.

— И правильно, — кивнул Мирошников. — Курево, говорят, жизнь укорачивает. А ты молодой, тебе бы жить и жить еще, верно? Кабы не эта бумажка.

Лейтенант продул бумажную гильзу, постучал ею по коробке, вытрясая остатки табачных крошек, старательно обмял папиросу гармошкой, и не торопясь, прикурил от «катюши»-коптилки.

— Это ведь я с тобой по-человечески, по-свойски говорю, понимаешь? — продолжил он. — Там… Там с тобой нянчиться не будут. Поэтому лучше, если ты мне, вот здесь, все и расскажешь.

— Я уже все вам рассказал, — ответил Кирюхин, — как в красноармейской книжке записано, так и есть, мне скрывать нечего. И товарищи соврать не дадут.

— Вот с товарищами-то у тебя и проблема, — перебил Мирошников, пустив сизую струю крепкого дыма в закопченный потолок блиндажа. — Вот что пишет, к примеру, рядовой пулеметной роты Кравченко, цитирую: «Вернувшись из госпиталя 12 сентября сего, 1942 года, встретил у полевой кухни своего старого товарища, рядового третьего взвода первой стрелковой роты Михаила Кирюхина, который совершенно меня не узнал, хотя до ранения мы с ним были очень дружны, поскольку призывались из одного села. Прошу на основании моих слов проверить этого товарища, который лицом есть вылитый мой земляк и боевой товарищ рядовой Кирюхин, а по существу совсем другой человек, и может статься, немецкий шпион-диверсант. С моих слов записано верно, число и подпись: рядовой Кравченко».

— Дурак этот Кравченко, — сказал Кирюхин. — Я после второй контузии много чего напрочь позабывал. Имена и лица до сих пор еще путаю, бывает.

— Бывает, что и вошь кашляет, — проворчал Мирошников, попыхивая папиросой, — но моя обязанность — проверить и доложить. Проверить я не могу: госпиталь попал под бомбежку, все бумаги сгорели, члены врачебной комиссии убиты или пропали без вести. А поскольку возиться мне с тобой здесь нет никакой возможности, я твое дело должен передать в Особый отдел ОГПУ дивизии. Понимаешь?

— Так точно.

Младший лейтенант затушил окурок о подошву, неторопливо выдул пыль из двух стаканов, снял с буржуйки котелок и нацедил чаю. Потом покопался в кармане и отыскал кусок сахару, облепленный табачными крошками и завернутый для сохранности в не первой свежести носовой платок. Мирошников расколол сахар ловким ударом ножа прямо на ладони, одну половинку закинул в рот, а вторую положил перед Кирюхиным.

— Пей, — сказал он. — В дивизии порядки другие, там не почаевничаешь. Как человек, я против тебя ничего не имею. Но как уполномоченный особотдела ОГПУ — ничего больше сделать не могу.

— Я понимаю, — хмуро сказал боец.

Он по-детски обхватил стакан двумя ладонями и принялся шумно швыркать из него кипяток. На вид Кирюхин казался совершенно спокойным. Это больше всего и смущало Мирошникова.

— Есть, правда, — сказал он, — маленький шанс уладить это дело по-тихому. Кто-нибудь в батальоне может за тебя поручиться? Кто тебя лучше знает?

— Особо никто, — сказал Кирюхин. — Пока в госпитале валялся, от моей роты почти никого не осталось. Вот, разве что, взводный…

«Ай да я!» — мысленно похвалил себя особист.

— Это лейтенант Стрельченко? — переспросил Мирошников. — Так он же, вроде, тоже из пополнения?

— Так точно, — кивнул Кирюхин. — Только я его еще по госпиталю знаю, вместе выписывались.

На улице хлопнула с треском осветительная ракета, и сквозь щели неплотно сколоченной двери блиндаж наискось пересекли лучи мертвенно-бледного света. Неподалеку коротко татакнул пулемет, с снова все стихло.

— Недобрая тишина, — сказал Мирошников.

— Значит, на рассвете полезут, товарищ младший лейтенант, — ответил Кирюхин.

— Может быть, может быть, — кивнул особист. — Только это уже без тебя. Как только вернется машина, сопроводим тебя в штаб дивизии. Ну что, допил, что ли?

Сквозь щелястую дверь блиндажа внезапно донеслось тарахтение мотора и скрипнули тормоза. Мирошников мельком взглянул на часы и даже приложил их к уху, чтобы проверить, не остановились ли они.

— Что-то рано, — заметил он.

— Это не наш «виллис», — пояснил Кирюхин, — слышите, как тарахтит? Это «эмка».

За дверью послышался голос часового, и следом глухой басовитый баритон приезжего. Кожаные петли скрипнули, и в блиндаж, согнувшись, втиснулся коренастый офицер с тремя шпалами НКВД в петлицах. Был он для капитана несколько староват, или седые виски делали его на вид старше своих лет. А может, в этом были виноваты глубоко посаженные цепкие глаза и короткие жесткие складки у сжатых губ.

— Встать, смирно! — приказал Мирошников, поспешно одернув гимнастерку и загоняя складки на спину.

Кирюхин встал и принялся застегивать верхнюю пуговицу. Вошедший окинул быстрым хищным взглядом полутемный блиндаж с его обитателями, и остановил свой беглый обзор на столе.

— Уполномоченный особого отдела ОГПУ при батальоне младший лейтенант Мирошников! — четко доложил особист. — Снимаю показания задержанного рядового Кирюхина.

— Ну-ну, — сухо заметил вошедший, кивнув на полупустые стаканы. — Я вижу, как снимаете… Вольно… Я — новый оперуполномоченный особотдела дивизии, капитан Строгачев. Прибыл забрать у вас рядового Кирюхина. Теперь это дело дивизионной контрразведки. Вот бумаги, ознакомьтесь и вызовите конвойных — мы уезжаем немедленно.

— Бекетов! — позвал особист, взглянув на предписание.

В блиндаж, сверкнув примкнутым штыком, заглянул конвойный.

— Сопроводи задержанного в машину капитана, — приказал Мирошников, стараясь не глядеть на Кирюхина.

— Прощайте, товарищ младший лейтенант, — сказал Кирюхин. — Спасибо за чай.

Мирошников промолчал. Задержанный заложил руки за спину и вышел, сопровождаемый тенью конвойного.

— А мне чаю не предложите? — спросил капитан.

Мирошников так же молча выплеснул остатки заварки в угол, ополоснул стакан и налил его до краев. Капитан присел к столу и отхлебнул темный горячий напиток.

— Крепкий, — похвалил он. — Хорошо. Люблю все крепкое. А некрепкое не люблю. Жалеешь парня, лейтенант?

— Младший, — поправил Мирошников.

— Вижу, жалеешь.

— Ведь расстреляют ни за что, — тихо сказал особист.

— А если — «за что»?

— У меня на него ничего нет, кроме этого дурацкого рапорта. Отзывы по службе положительные. Имеются боевые награды и поощрения. Анкета чистая. Комсомолец. Так, написал рапорт один дурик. Да ведь они все пишут. Видели бы вы, сколько. На приятелей, на командиров. На меня даже, было, в полк писали…

Мирошников потянулся за папиросами, достал одну и принялся нервно разминать ее в пальцах, продувать и постукивать по крышке коробки, пока не увидел у самого носа вспыхнувшее пламя зажигалки.

— Прикуривай, — приказал капитан.

Мирошников неторопливо обмял бумажный мундштук и прикурил, стараясь больше не выказывать волнения.

— Недавно в органах? — участливо спросил Строгачев.

— Второй месяц, — ответил негромко Мирошников. — Нехватка кадров после контрнаступления.

— Ясно, — сказал капитан. — Ничего, привыкнешь.

Лейтенант поперхнулся крепким дымом и хрипло раскашлялся.

— Он, правда, в чем-то замешан?

— А ты хочешь мне что-то сказать? — спросил капитан.

— Нет, — ответил Мирошников.

— Ну, тогда мне пора. — Строгачев поднялся и оправил гимнастерку. — Спасибо за чай. Хороший, крепкий. Люблю, понимаешь, все крепкое. Характер у меня такой.

Капитан повернулся к выходу, и тогда Мирошников торопливо заметил ему вслед:

— Он сказал, что за него поручится лейтенант Стрельченко.

— Да, — сказал капитан, приостановившись на секунду, — я был прав — привыкнешь.

Выйдя из блиндажа, он ловко, не по годам, перемахнул на бруствер, прошел к машине и распорядился конвойному:

— Свободен.

— Товарищ капитан, без конвоя не положено, — возразил Бекетов.

— Я сказал — свободен, — отрезал Строгачев. — Задержанный, в машину. Сержант, заводи.

Капитан втолкнул Кирюхина на заднее сиденье и втиснулся следом. Двигатель «эмки» завелся с пол-оборота, и шофер сразу воткнул первую передачу.

«Не полож…» — донесся в последний раз голос конвойного, но машина уже вырулила на дорогу и понеслась в сторону КПП. Там капитан тоже особо не церемонился. Мельком взглянув на лица проезжавших и корочки ОГПУ, постовые без вопросов подняли шлагбаум. «Эмка», прищуренно сверкая щелевыми фарами, помчалась в синие сумерки.

— Чисто сработали, — поздравил сержант.

— Следи за дорогой, — приказал Строгачев. — Мы еще не дома, — и обернувшись к задержанному, приказным тоном спросил. — Кто второй?

— Какой «второй»? — прикинулся непонимающим Кирюхин.

— Ты еще будешь мне вопросы задавать, сопляк? — жестко сказал капитан. — Здесь вопросы задаю я. Три недели в военном архиве пыль глотал. Переброска была удвоенной массы. Кто второй?

— Я не понимаю, что вы от меня хотите! — выкрикнул Кирюхин.

— Машина, стоп! — рявкнул капитан.

Сержант от неожиданности так резко надавил тормоз, что задержанный не удержался и с размаху влепился носом в спинку переднего сиденья. Строгачев железной хваткой сгреб его за грудки, и, не глядя на тонкую струйку крови под разбитым носом Кирюхина, ледяным тоном отчеканил:

— Если ты и дальше собираешься играть в эту игру, я могу подыграть. Поеду и сдам тебя на деле в особотдел дивизии. Что там с тобой сделают, можешь догадаться и сам. Соображаешь?

— Да, — выдавил Кирюхин, шмыгнув носом.

— Тогда сейчас же отвечай, кто второй.

— Не знаю.

— Сукин сын! — снова рявкнул капитан. — Зато я, я знаю! Я только хочу, чтобы ты мне сам его назвал! Сам! Повторяй: лейтенант Стрельченко! Стрель-чен-ко! Что, я прав? Прав, или нет, черт побери?

— Не знаю! — затравленно огрызнулся Кирюхин.

— Вы бы полегче, — попросил сержант. — По уставу…

— Помолчи, — отмахнулся Строгачев. — По уставу… Возиться с ними… И черт с тобой, — добавил он сухо. — Сопляк. Без твоих показаний обойдусь. Сержант, веди его. Ты знаешь, что делать.

— Выходи, задержанный, — приказал сержант.

— Не пойду! — уперся боец.

— Да выходи уже, доигрался! — Строгачев двинул плечом, и Кирюхин мешком вывалился из машины.

Сержант направил на него пистолет, щелкнул затвором и приказал:

— Встать. Вперед. При попытке бежать открываю огонь.

Кирюхин поднялся и отер со щеки приставшую грязь пополам с хвоей.

— Всех не переловите, — сказал он. — Все равно сбегу!

— Отбегался уже, — ответил сержант, подтолкнув его дулом пистолета в сторону леса. — Пошел.

Капитан смотрел им вслед, пока оба не растворились в густеющих сумерках. На легкий шорох за спиной он сразу оборачиваться не стал. Сначала незаметным движением кисти расстегнул кобуру. И в качестве ответа над самым ухом услышал отчетливый щелчок взведенного курка.

— Даже не думайте, — предупредили позади.

— Не думаю, — спокойно сказал капитан.

Рука незнакомца скользнула по гимнастерке справа, слева, потом ловко и быстро извлекла из кобуры пистолет. Строгачев осторожно скосил глаза книзу и увидел на портупее только хвостик наискось обрезанного ремешка. Срез был такой ровный, словно сделан опасной бритвой.

— Обернуться можно? — как можно спокойнее спросил Строгачев.

— Руки за голову. Обернитесь. Только медленно, — приказали сзади.

Капитан коснулся пальцами стриженого затылка и повернулся. Лицо и нашивки напавшего было трудно толком рассмотреть в темноте, но на левой петлице тускло поблескивали два кубаря.

— Лейтенант, вы отдаете себе отчет, что напали на старшего офицера? — спросил Строгачев. — Более того, на офицера ОГПУ? Я требую, чтобы вы себя назвали, убрали оружие и подчинились старшему по званию.

— Документы! — потребовал лейтенант, и не подумав опустить пистолет.

Строгачев, мельком заметив, что напавший сменил свой наган на капитанский «ТТ», убрал руки с затылка и потянулся к боковому карману.

— Медленно! — предупредил лейтенант.

Строгачев как можно спокойнее расстегнул пуговицу, вытащил удостоверение и аккуратно положил его на теплый капот машины. Достаточно близко. И когда лейтенант потянулся, молниеносно схватил его запястье, дернув на себя и вверх. В темноте хлопнула голубая вспышка, и капитан, вскрикнув, схватился за онемевшее плечо.

— В следующий раз выстрелю в голову, — пообещал лейтенант.

— Ты даже не представляешь, что тебе за это будет, — прошипел Строгачев, чувствуя, как онемение расползается по руке все выше. — Я — оперуполномоченный особотдела дивизии капитан Строгачев!

— Ничего особенного не будет, — ответил лейтенант. — Потому что настоящий капитан Строгачев сейчас в штабе дивизии. Комбат говорил с ним по полевому телефону двадцать минут назад. Я поручился за Кирюхина, и его разрешили оставить в батальоне до особого распоряжения. Опоздал только на пару минут.

Лейтенант поднял удостоверение и посветил себе зажигалкой. Красные блики на секунду полыхнули в его глазах, осветив острые скулы и прямой нос. Насмешливо фыркнув, он швырнул корочки обратно на капот.

— Где мой боец? — спросил он.

— Стрельченко, — догадался капитан. — Вот и отыскался второй беглец. Даже особо напрягаться не пришлось.

— Где рядовой Кирюхин? — повторил вопрос лейтенант.

В перелеске, куда сержант увел Кирюхина, полыхнула короткая желтая вспышка, и через секунду донесся хлесткий раскатистый хлопок.

— Если ты имеешь в виду своего приятеля, он только что доставлен в следственный отдел Комитета Охраны ПВК, — ответил Строгачев. — А рядовой Кирюхин, тысяча девятьсот двадцать второго года рождения, убит в ходе Ржевской наступательной операции тридцать первого июля сорок второго года. Скверно работаете над легендами, ребятки.

— Так уж и скверно? — огрызнулся лейтенант.

— Да уж, не блестяще. Лейтенант Стрельченко до июля тысяча девятьсот сорок пятого числился пропавшим без вести. Он умер от туберкулеза в лагере военнопленных «Цайтхайн», в Саксонии, близ Якобсталя, в ноябре сорок четвертого.

Лейтенант ухмыльнулся:

— Учтем на будущее.

Капитан заложил парализованную руку за портупею и сказал:

— Не знаю, как ты сам видишь свое будущее, а я вижу его довольно ясно. Шесть месяцев общественных работ и трехмесячные курсы социального перевоспитания, включающие гипнотическую психокоррекцию. Сопротивление аресту я готов забыть, если вернешь парализатор и добровольно последуешь за мной. Давай-ка, сынок, бросай дурить, пока я добрый. Объявляю тебя арестованным за преднамеренное нарушение ПэВэКа.

— Профессионально важных качеств? — язвительно переспросил лейтенант. — Или Постановления Выдающихся Кретинов?

— Пространственно-временного континуума, — терпеливо пояснил капитан. — Все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя в суде. К счастью, ты имеешь право хранить молчание.

— Но, к несчастью, не хочу, — перебил лейтенант, продолжая превращать процедуру ареста в фарс.

— В продолжение следствия ты имеешь право на бесплатного адвоката, на отвод судьи, на ежедневное свидание с родственниками, на два часа телефонных переговоров в сутки, а также на занятия спортом и любым видом творчества, одобренным судебной комиссией.

— Вышивание крестиком допускается?

Капитан замолчал и потянулся к часам на парализованной руке. Стрельченко снова вскинул пистолет.

— Руки!

Строгачев устало поднял глаза:

— Ты больше не станешь стрелять в офицера полиции, сынок.

— Это почему? — резко спросил лейтенант.

— Потому что восемьдесят одного беглеца я уже доставил домой. Верну и восемьдесят второго.

Капитан сделал резкое движение и нажал кнопку на часах. Однако при этом абсолютно ничего не произошло. Лейтенант опустил пистолет и насмешливо хохотнул. А через секунду не выдержал и расхохотался в голос. Строгачев с тем же успехом нажал кнопку еще несколько раз и плюнул с досады.

— Не вижу ничего смешного, — сердито сказал он. — Ты сжег маяк парализатором. На подготовку и расчет аварийного возврата с момента пропажи сигнала уйдет шесть часов!

Стрельченко снова рассмеялся и протянул капитану его пистолет.

— Зато мы теперь в одной лодке.

— Не так быстро! — приказал капитан, взяв оружие. — А где твой маяк? Тебе же тоже нужен маяк.

Лейтенант, обернувшись, улыбнулся и ткнул пальцем в сторону нейтральной полосы:

— Где-то в полях подоРжевом. Унесло взрывом к чертовой матери вместе с планшеткой. Но это неважно. Я не собираюсь возвращаться.


* * *
Примерно в три часа водяная морось перешла в мелкий нудный дождь, и перекрытая щель начала промокать. Вода сначала просачивалась редкими каплями, а потом принялась барабанить по шинели капитана со скоростью пущенного секундомера. Капитан чертыхнулся, нашарил в темноте каску и подставил ее под течь. Это помогло ненадолго — вскоре начало капать еще в нескольких местах.

Неподалеку в низкие тучи с шипением воткнулась осветительная ракета. По грубо сколоченным нарам поползла кверху синеватая полоса света, осветив лицо и открытые глаза лейтенанта.

— Не спится? — спросил капитан. — Об общественных работах думаешь?

— Нет, — ответил лейтенант. — О том, что через час артподготовка фрицев начнется. А выдернут вас отсюда, в лучшем случае, только через час тридцать.

— Страшно?

— Это моя четвертая заброска.

— Рецидивист, выходит, — кивнул капитан. — Ну-ну. К рецидивистам применяют усиленный курс принудительной психокоррекции, ты знаешь?

— Догадываюсь.

Капитан помолчал, глядя, как свет ракеты вскарабкивается по грубо сколоченной обшивке стены, проецируя на грязные горбыли, как в волшебном фонаре, диковинные резные узоры из листьев и травы. Немного не добравшись до перекрытия, свет погас — ракета упала на нейтральной полосе.

— Как твое настоящее имя? — спросил капитан.

— Так я вам и сказал, — отозвался лейтенант. — Здесь я Стрельченко. А дома — сами устанавливайте.

Капитан вздохнул в темноте.

— Да установим, установим, не сомневайся. Не для того спрашиваю.

— А для чего тогда?

— Понять хочу. Чего вам дома не хватает. Чего вы в это прошлое лезете, будто вам тут медом намазано.

— Не поймете, — ответил лейтенант. — Если до сих пор не поняли — уже не поймете.

— Отчего же? — усмехнулся Строгачев. — Не дурак, вроде.

— Наверное, — согласился Стрельченко. — А не поймете все равно.

— Да брось ты, заладил. «Не поймете, не поймете». Поколение непонятых гениев, мать вашу. Все вам дали, готовое на блюдечке поднесли. Хочешь учиться — учись. Два высших, три, — пожалуйста. Все бесплатно. Квартиру — пожалуйста. Лечение — пожалуйста. Транспорт, и тот бесплатный. Мне бы такое в твои годы! Только я в твои годы в окопах гнил, за мировую социальную революцию. Жрать было нечего, чуть ли не дерьмо жрали. Сам в лохмотьях, планета в руинах — все, все заново строили. Думали, построим — заживем. Не мы, так дети наши. Вот и построили на свою голову. Мы же все, все для вас делали. А вы… Вы… И вот конкретно ты…

— Конкретно я? Конкретно я вам завидую, — ответил лейтенант. — Знали бы вы, как завидую! Весь остаток жизни бы всего на день променял.

— С жиру вы беситесь, вот что, — проворчал Строгачев. — Цацкаются с вами, перевоспитывают… Только что с ложечки не кормят. Эгоисты вы, и больше ничего. Плевать вам на все, кроме самих себя. Скучают они… Живете только сегодняшним днем. Золотой век декаданса, черт возьми! Каждый третий не доживает до двадцати. Кто не умер от передозы, просто вскрывает вены.

— Я не колюсь и вены не вскрываю.

— Зато на войне смерть ищешь. Чем лучше-то? Хоть бы о родителях подумал. Подумал о будущем. Что из-за таких, как ты, станет с Новой республикой? Завтра-то что будет?

— Не будет никакого завтра, — нехотя отозвался лейтенант. — Знаете, семьдесят лет спустя один человек очень метко заметил: «Чем ближе светлое будущее, тем больше хочется в темное прошлое». Это про нас. Не может быть «завтра» в мире, в котором светлое будущее уже наступило. Понимаете?

С немецкой стороны внезапно взлетела осветительная ракета и глухо закашлял пулемет.

— MG-42, — сказал лейтенант, — фрицам тоже не спится.

Капитан взглянул на часы.

— А, дьявол — стоят.

— Почти половина пятого, — подсказал Стрельченко, — скоро начнется. Как ваша рука?

Капитан попробовал пошевелить пальцами. Большой, указательный и средний кое-как сгибались. Предплечье начинало ныть, как больной зуб.

— Отходит потихоньку, — ответил он.

Лейтенант поправил под головой вещмешок и спросил:

— Капитан — это ваше настоящее звание?

— Да, — ответил Строгачев.

— С вашей биографией уже можно было стать генералом, — заметил Стрельченко. — Или, по крайней мере, полковником.

— К чему? — поморщился капитан. — В кабинете штаны протирать?

— А-а-а, — с интересом отозвался лейтенант, приподнявшись на локте. — Вот оно как. Значит, не любите попусту протирать штаны? А что бы вы делали, не будь в будущем таких, как я?

— Что? — переспросил Строгачев. — Да уж, делал бы что-нибудь, не беспокойся. Нашел бы, чем заняться. За грибами бы ходил. Цветы выращивал. Ел шашлыки. В море бы купался. Жил бы, в общем.

— И это жизнь? — спросил Стрельченко.

— Для меня — да.

— Тогда почему вы здесь, капитан? А не там, окучиваете свои цветочки? Молчите?

— А чего с тобой о жизни говорить? — огрызнулся капитан. — Все равно ведь не поймешь.

— Да я тоже не дурак, вроде, — съязвил Стрельченко. — А говорить вы не хотите, потому что такой же беглец, как и я. Только боитесь в этом признаться. Вот выпрут вас на заслуженную пенсию, посидите вы в своих цветочках месяц-другой, поедите шашлык, накупаетесь. А потом, в одно прекрасное утро, возьмете да и застрелитесь.

— Из парализатора, — усмехнулся капитан.

— Да ладно. Это же я образно. Мало ли других способов…

— Например, на давно прошедшей войне.

Лейтенант вдруг заметил, что уже вполне отчетливо видит собеседника — дождь перестал, и над позициями занимался холодный туманный рассвет.

— Да, — ответил Стрельченко, — например. — Это лучше, чем сдохнуть от безделья в вашем либерастическом раю. Где все доступно, разрешено и давно решено за нас.

— Неужели так сложно найти себе область приложения усилий? В конце концов, есть искусство. Наука. Освоение Солнечной системы.

— Искусство зашло в тупик задолго до Новой республики. Оно давно уже превратилось в конъюнктурный придаток системы обслуживания. Фундаментальная наука? На кой черт мне причины возникновения Вселенной, когда я не понимаю смысла собственного существования? Прикладная же наука существует, чтобы совершенствовать условия жизни. А как можно совершенствовать совершенство? Что же касается экспансии… Скажите, капитан, каков смысл превращения других планет в еще одно тихое либеральное болото?

— А тебе ближе по духу тоталитарные режимы? Может, все-таки, стоило тебя сдать в ОГПУ?

— Напрасно иронизируете. Между нами гораздо больше общего, чем вам кажется. Мы оба видим смысл своей жизни в борьбе за вечный мир и общечеловеческое счастье. Но достичь его не хотим, потому что потеряем свою цель. И мы оба возвращаемся назад, потому что в своем времени нам делать нечего.

Капитан почувствовал легкий толчок в лицо — сырой рассветный воздух дрогнул. А потом еще и еще. Лейтенант вскочил, нашаривая под нарами каску.

— Началось, — пояснил он, и высунувшись из щели, что было силы крикнул, — все в укрытие!!!

Капитан выплеснул из каски воду, надел ее и принялся торопливо подтягивать ремешок под подбородком, ежась от стекающих за шиворот ледяных капель. Послышался пронзительный шуршащий свист, сопровождаемый легким треском, словно кто-то рвал на части марлевые бинты. Строгачев через проем увидел, как в полусотне метров сбоку встал черный сноп разрыва, и в следующее мгновение взрывная волна швырнула его на стену. С перекрытия на него повалились мокрые комья грязи. А еще через две секунды уже громыхало и рвалось вокруг, не переставая. В щель вместе с лейтенантом ввалились несколько заспанных бойцов, прячась от непрерывного сыплющего града земли, расщепленного дерева и камней.

Первое время капитан мало что видел, приткнувшись к нарам и прикрыв лицо руками. Люди вокруг старались вжаться в землю, которая при каждом разрыве вздрагивала, сбрасывая их с себя, точно перепуганная лошадь. Казалось, что артподготовка не кончится никогда, и капитан с удивлением заметил, что начинает к ней понемногу привыкать и воспринимать окружающее. Пожилой сержант пытался закурить. Соорудить самокрутку ему как-то удалось, но прикурить никак не получалось — очередная взрывная волна срывала пламя с каждой новой спички. Боец помладше, лежа ничком, вздрагивал от каждого разрыва, как от удара. Другой, прижавшись к стенке щели, при каждом звуке летящего снаряда крестился и повторял: «Господи, спаси и помилуй!», а после взрыва добавлял к этому редкостное по крепости непечатное выражение.

— Остапчук, никак, в бога уверовал? — крикнул ему лейтенант.

Голос его во внезапной тишине прозвучал неожиданно громко. Артподготовка закончилась. Капитан тяжело поднялся сел на усыпанные грязью нары. Воздух удушливо вонял сгоревшим порохом. В голове звенело, точно кто-то над ней что было силы лупил в гигантский медный гонг.

— На позиции! — приказал лейтенант. — А ну! Шевелитесь, живо! По местам!

Он расталкивал своих бойцов и подгонял к выходу, пока все они не оказались снаружи, и вышел следом. Капитан чертыхнулся и последовал за ним.

— Держись ближе, — приказал он. — До переброски мало времени.

— До атаки еще меньше, — ответил Стрельченко. — А я должен командовать взводом.

Пригнувшись, он побежал по траншее, проверяя готовность бойцов. Капитан, волей-неволей, пошел следом. Местами приходилось ползти — траншея была разворочена снарядами и полузасыпана землей вперемешку с обломками горбыля и тальниковой плетенки.

— Не стрелять, не стрелять! — послышался впереди голос лейтенанта. — Ждать команды!

— Без команды не стрелять! — понеслось дальше по траншее. — Не стрелять без команды!

Капитан выглянул за бруствер и увидел метрах в девятистах ползущие коробочки танков, сопровождаемые черными точками пехоты.

— Что, — спросил Строгачев, — и убивать будешь?

— Это война, капитан, — ответил Стрельченко. — И здесь, как правило, убивают. Или вы, или вас.

— Это квалифицируется, как злостное нарушение ПВК! Преднамеренное вмешательство! И чревато изменением будущего!

— Любые перемены к лучшему, — сказал Стрельченко. — В этом вашем будущем. И потом, я не сторонник теории эффекта бабочки. До переброски, в лучшем случае, двадцать-тридцать минут. Если хотите до нее дожить, берите винтовку и стреляйте.

Лейтенант кивнул в сторону соседней ячейки, напротив которой в траншее лежал ничком убитый боец. На бруствере, нацелившись штыком в мутное рассветное небо, осталась полузасыпанная землей трехлинейка. Капитан чертыхнулся, оттащил убитого в сторону и занял его место.

— Винтовку очистите, — сказал Стрельченко, — не то заклинит.

Капитан отряхнул затвор, загнал патрон в патронник и приготовился.

— Я буду стрелять только в воздух, — предупредил он.

Лейтенант не успел ответить. Серые коробки танков, одна за другой, стали окутываться дымом, и послышался знакомый уже свист — немцы открыли огонь поддержки. Первые снаряды рвались то впереди, то позади траншеи, но с каждым выстрелом черные снопы разрывов вставали ближе и ближе. Противотанковая артиллерия не торопилась выдавать позиции — ждала, пока подойдут на дистанцию прямой наводки.

— Чуете, а? — радостно заорал лейтенант, отплевываясь от земляной пыли. — Чуете, как жить охота? Вот это — жизнь! Вот это и есть — она! Когда за нее надо драться! Зубами землю грызть!

— Дурило ты! — крикнул в ответ капитан. — Малолетнее! Псих!

Вокруг снова творилось черт знает что. Сверху сыпались комья и щепки, звучно барабаня по спине и каске капитана. Земля тряслась, воздух бесновался, обдавая лицо горячими хлесткими ударами. То справа, то слева вспухали огненные шары и вставали черные снопы разрывов. Кричали раненые. Танки подошли уже метров на пятьсот, и артиллерия, наконец, начала отвечать. Над головой с шорохом засвистели, ударяя по барабанным перепонкам, бронебойные семидесятишестимиллиметровые, внося сумятицу в ряды наступающих немцев. Танки начали маневрировать, огонь их стал гораздо реже и утратил точность. Капитан отряхнул винтовку и осторожно приподнял голову над бруствером. Серые черточки уже приобрели очертания человеческих фигур, но были все еще далеко.

— Подпустим на триста! — крикнул Стрельченко. — Беречь патроны! Стрелять по команде!

Почти одновременно два танка прямо напротив полыхнули огнем и дымом. Один еще некоторое время продолжал ползти, разливая в воздухе черную копоть, а второй, развороченный — замер, уткнувшись дульным тормозом в горящую траву. И тут на капитана по-настоящему накатило. Он почувствовал странный подъем, как в пору окопной юности. Страх ушел, выжженный вспыхнувшей ненавистью к тем, кто бежал, чтобы его убить и втоптать гусеницами в изрытую воронками землю. В дальнем краю траншеи защелкали первые выстрелы, на флангах ожесточенно затарахтели пулеметы.

— Огонь! — приказал Стрельченко.

Капитан, стараясь сдержать дыхание, положил на мушку серую фигуру с винтовкой наперевес, и нажал спуск. «Мосинка» сухо щелкнула. Серая фигура приостановилась на мгновение, и снова продолжила бег. Строгачев передернул затвор, прицелился и снова нажал спуск. Немец все так же продолжал бежать. Капитан уже отчетливо видел перекошенное белое лицо и открытый рот. Он бросил взгляд на прицел, и заметил, что под него набилась грязь. Капитан выскреб ногтями, что смог, и установил планку на прямой выстрел. Снова приложившись к винтовке, он плавно навел мушку точно в центр серого силуэта. Винтовка дернулась, и через мгновение дернулась и фигура немца. Он споткнулся и рухнул ничком в обгоревшую траву.

— Так держать, капитан! — крикнул Стрельченко. — Удивительное чувство, да — когда жить хочется?

— Иди ты к черту, — хмуро проворчал Строгачев, ловя в прицел следующего немца, длинного, с вытаращенными глазами. Щелкнул выстрел — немец, вскинув руки, повалился на спину.

— Взво-од! — заорал Стрельченко, выскочив на бруствер с наганом в руке. — В штыковую! За Родину-у! Вперере-о-од!

Капитан взглянул в сторону, и увидел, что батальон, ощетинившись штыками, выкатывается из траншей в контратаку.

— Ну, дурило! — чертыхнулся капитан. Ничего не оставалось, как последовать примеру лейтенанта. Он выкарабкался из ячейки на бруствер и заорал, срывая связки, — за Родину-у! Ура-а-а!

Мокрая земля липла к сапогам, придавая им свинцовую тяжесть. По сторонам то и дело полыхали оранжевые вспышки. Со свистом пролетали пули, с пронзительным мяуканьем в грязь впивались осколки. В какой-то момент капитан мельком увидел далеко впереди особиста Мирошникова — тот обернулся, что-то крича, и пропал в черном облаке разрыва. Сердце, казалось, было готово выскочить из горла. Строгачев хватал открытым ртом вонючий сырой воздух с кислой примесью сгоревшего пороха и старался не упустить из виду мелькавшую спину лейтенанта, как вдруг прямо перед ним очутился немец — молодой и костлявый. Неуклюже выставив перед собой винтовку, он спешно заряжал новую обойму. Строгачев ударил его сходу прикладом в лицо.

Потеха пошла. Вокруг мелькали серые мундиры и зеленые гимнастерки. Со всех сторон раздавались удары, русская и немецкая брань, вопли раненых и хрипы умирающих. Капитан бил, колол, бил и снова колол, удивляясь тому, что все еще жив, и с мальчишеским восторгом внимая давно забытому чувству ослепления боем, когда из головы вылетают все посторонние мысли, вытисненные жадным инстинктом жизни.

Лейтенанта он увидел почти случайно, когда немцы уже выдохлись и покатились назад, прикрываясь уцелевшими танками. На Стрельченко навалился рослый красномордый ефрейтор. Кряхтя от натуги, он пытался задушить лейтенанта голыми руками. Капитан вскинул винтовку и выстрелил в стриженый багровый затылок.

— Спасибо, — прокашлял Стрельченко, сбрасывая с себя труп.

— Держись ближе ко мне, — приказал капитан. — Переброска должна скоро…

Пуля ожгла ему правую лопатку. Строгачев упал на колени, удивленно раскрыв рот, а в следующее мгновение уже повалился набок, захлебываясь кровью из пробитого легкого.

— Капитан! — крикнул Стрельченко, подхватив его голову. — Капитан!

Строгачев с трудом разлепил веки. Перед глазами все плыло, серое небо вращалось по кругу.

— Ты был… прав, — прохрипел капитан, выплевывая черные сгустки. — Жизнь… это… Это классная штука… Когда… ты можешь ее… потерять… Это…

— Вы не умрете, — пообещал Стрельченко, — нет. Держитесь. Я соврал — у меня есть маяк, через минуту вы будете дома.

Лейтенант вытащил из кармана зажигалку, раскрыл ее и вложил в руку Строгачева.

— Нажмите, — сказал он, — и вас выдернут отсюда.

Капитан положил палец на кнопку маяка, и второй рукой цепко обхватил запястье лейтенанта.

— Ты… пойдешь со мной, — приказал он.

Лейтенант замотал головой:

— Нет. Пожалуйста, нет. Вы снова все решили за меня. Я же хочу простого права — решать самому.

— Здесь для тебя только смерть! — сказал капитан. — Понимаешь? Смерть!

— Смерть всегда рядом с жизнью, капитан, — ответил Стрельченко. — Кто не борется — не живет. Кто не живет — не может и умереть.

— Закон, — сказал капитан слабеющим голосом. — Устав… Я должен…


* * *
— Чаю будете? — спросила Мария. — У нас особый, с мятой. Очень вкусно.

— Ну что ты спрашиваешь? — перебил капитан. — Поди, поставь. Присаживайся, сержант, — пригласил он.

— Младший лейтенант, — с улыбкой поправил гость, усаживаясь в кресло. — Уже три недели.

— Ну что ж, поздравляю, — сказал капитан. — Я тут окопался, понимаете, как на необитаемом острове. До меня и хорошие новости доходят в самую последнюю очередь. А плохие не доходят вовсе.

— Так ведь наша работа в том и состоит, чтобы плохих новостей было как можно меньше. Верно, Иван Сергеевич?

— Верно, — согласился капитан. — Так вы мне привезли только хорошие?

— Исключительно, — улыбнулся гость. — С какой начать? С хорошей, или замечательной?

Капитан поправил перевязь, на которой висела правая рука, и пожал плечами.

— Даже и не знаю. На ваш выбор.

— Ну, тогда я начну с главного. Отныне вы больше не капитан, а подполковник.

— Это и вправду замечательная новость, — улыбнулся Иван Сергеевич. — За нее можно выпить и что-нибудь покрепче чая.

— Это еще успеется, — кивнул гость. А теперь вторая новость. Нашу миссию сочли выполненной, комиссия Комитета закрыла дело.

— Как это — «закрыла»? — переспросил Иван Сергеевич. — Значит, Стрельченко, все-таки, нашелся?

Гость покрутил в руках форменную фуражку, сбивая с нее щелчками несуществующие пылинки.

— И да, и нет. Комиссия отклонила запрос о задержании. В связи со смертью обвиняемого. Лейтенант Стрельченко, если вы помните, умер от туберкулеза в лагере военнопленных «Цайтхайн», близ Якобсталя. По последним данным архивного отдела, он и наш нарушитель — одно и то же физическое лицо. Это значит, что служба охраны ПВК так и не смогла на него выйти до попадания в плен. План о проникновении в концлагерь для возвращения нарушителя отклонен, как сопряженный с чрезмерным риском. Обвиняемый умер. Дело закрыто. Кстати, Александр Поповцев, задержанный нами как рядовой Кирюхин, скрылся от надзора после курса психокоррекции.

— Думаете, рецидив? — спросил Иван Сергеевич.

— По неподтвержденным данным — да, — кивнул гость. — У нас только на этой неделе восемнадцать пробоев ПВК. Бегут, словно крысы с корабля.

— С тонущего корабля, — поправил подполковник.

— Полагаете, республика где-то дала течь? — холодно спросил гость.

— Неважно, что полагаю я, — ответил Иван Сергеевич. — Так полагают они.

Подполковник поднялся, придерживая перевязь, и подошел к окну. В саду моросил мелкий и нудный осенний дождь. Водяная пыль на стекле собиралась в мелкие капли. Мелкие капли сливались в крупные, начиная сползать вниз под собственной тяжестью, поглощая по пути другие, пока не сливались в неудержимо бегущие струи.

— Где-то мы ошиблись, — тихо сказал подполковник.

— Что? — не расслышал гость.

— Я быстро иду на поправку, — ответил Иван Сергеевич. — Надеюсь, через неделю-другую смогу вернуться в отдел и вам помочь.

— Нет-нет, — сказал гость, — в этом нет необходимости. Лечитесь как следует. У вас теперь полно времени.

— В каком смысле? — не понял подполковник.

— Приказом Министерства Внутренних Дел, учитывая прежние заслуги перед Новой республикой, вы уволены в запас, на почетный отдых. Поэтому я, собственно, и приехал — привез приказ и ценный подарок. Президент собственной персоной распорядился о награждении вас именным оружием.

Гость поднялся, вынул из портфеля и протянул хозяину тяжелую лаковую шкатулку. Но подполковник стоял, не оборачиваясь, и гостю пришлось после некоторой заминки положить подарок на подоконник.

— Поздравляю, Иван Сергеевич.

— С чем поздравляете? — не понял подполковник. — С отставкой?

На улице призывно засигналила служебная машина.

— Вы достаточно сделали для республики, — ответил гость, — и можете теперь достойно отдохнуть. Для меня было большой честью работать с вами. За этим разрешите откланяться — служба.

Гость с достоинством надел фуражку, оправил китель и козырнул. Подполковник не обернулся, продолжая так же отрешенно смотреть в окно. Когда шум отъехавшей машины окончательно стих, Иван Сергеевич открыл подарок. Новенький блестящий пистолет, инкрустированный серебром, с гербом Новой республики на перламутровых накладках рукояти, приятной тяжестью лег в ладонь. Подполковник, с трудом помогая себе второй рукой, достал обойму и зарядил оружие. Дождевые капли продолжали бежать по стеклу непрерывным потоком.

— Где-то мы ошиблись, — повторил подполковник и закрыл глаза.

(обратно)

Эй, моряк…

Невесомость невесомостью, но массу тела при потере веса пока никто не отменял. Эту сентенцию Энрике в полной мере ощутил всем телом, вписавшись в приборную панель. Искры в глазах полыхнули настолько ярко, что у астронавта поневоле на долю секунды мелькнула мысль, как бы чего не воспламенилось. Этой мысли немало содействовали орущие тревожные сигналы.

Потирая ушибленный лоб, Энрике оттолкнулся от потолка, куда его отбросило после удара, подплыл к пульту управления и принялся выключать поврежденные системы, перенаправляя их функции на вспомогательные модули. Наконец, вой аварийных сигналов умолк — работу основных систем корабля удалось стабилизировать. Настала очередь оценки повреждений.

Открыв щит пилотского иллюминатора, Энрике в первый момент подумал, что ударился чересчур сильно. Судорожно икнув, он в полном недоумении выдохнул в пустоту пространства:

— Господи, что это?!

— Что вы имеете в виду? — отозвался молчавший эфир.

— Вот это, господи! — выкрикнул астронавт. — Вот это!

— Что конкретно вас в этом смущает? — поинтересовался собеседник.

— Конкретно? — оторопел Энрике. — Конкретно — ВОТ ЭТО ВСЁ!

— Слоны?

— И слоны тоже! И это проклятое земноводное!

— Черепаха — не земноводное, — поправил эфир. — Черепаха — пресмыкающееся.

— Что?

— Черепаха — пресмыкающееся, — повторил голос.

— А Земля?

— Что — «Земля»?

— Она плоская!

— Ах, это…

— Как я должен выйти на орбиту плоской Земли?! Я сплю или слишком сильно ударился головой?

— Энрике Сантана? — уточнил эфир. — Звёздная разведка, маршрут сорок семь?

— Да, — ответил астронавт, — сорок семь. Рад, что я не совсем сошёл с ума.

— Вас давно не было дома, Энрике Сантана.

— Восемнадцать с половиной лет по бортовому времени.

— И за это время многое успело измениться.

— Я уже заметил, большое спасибо кэп, — язвительно заметил Энрике. — Не понимаю только, что мне предпринять — попытаться сесть на ЭТО или же прямо здесь дожидаться санитаров.

— Ваши опасения напрасны, — заверил голос, — вы вовсе не сошли с ума.

— Значит, получил серьёзное сотрясение мозга. Кстати, что это я разнёс?

— Хрустальный купол. Изрядную дыру пробили, понадобится капремонт.

— Купол?

— Если вы готовы слушать, я готов объяснить.

Астронавт оттолкнулся от пульта и вплыл в пилотское кресло, не в силах отвести взгляд от фантасмагорической картины за иллюминатором.

— Валяйте, — предложил он.

— Так вот, — произнёс эфир. — Для начала вам придётся свыкнуться с постулатом о том, что мысль материальна.

— В каком смысле?

— В том смысле, что не только бытие определяет общественное сознание, но и общественное сознание в равной степени определяет общественное бытие. Иными словами, окружающий мир имеет форму, которую придаёт ему сознание большинства.

— То есть, когда я улетал по маршруту сорок семь…

— Земля имела форму шара, поскольку таково было представление большинства.

— Но как стало возможным, что…

— Мировоззрение масс дало такой реверс?

— Именно.

— Вселенная оказалась великовата для сознания обывателей. Сто миллиардов галактик в видимой части, в каждой из которых в среднем сто миллиардов звёзд — и полная неизвестность. А ничто так не пугает обывателей, как неизвестность.

— Но наука…

— Наука в настоящий момент признана бездуховной ересью и запрещена.

— Запрещена?!

— Такое иногда случается, если крайне либеральные настроения в обществе берут верх. Но не стоит беспокоиться, рано или поздно прогресс всё равно возьмёт своё. Пара-тройка тысяч лет, и…

— Но что делать мне? Я не могу висеть на орбите пару тысяч лет… Господи, да и какая может быть орбита у… у…

— Не стоит беспокоиться, Энрике Сантана. Мистическое сознание — достаточно гибкий инструмент. Полагаю, оно найдёт способ объяснить и это. Ни о чём не беспокойтесь и готовьтесь к посадке.

Астронавт оторопело посмотрел на объект посадки и вытер со лба холодную испарину.

— Ну спасибо, диспетчер…

— Я не диспетчер, — отозвался эфир.

— Нет? А кто же?

Невидимый собеседник вздохнул:

— Простите, не представился. Я полагал, вы знали, к кому обращались словом «Господи».


* * *
— Наконец-то он изволит спускаться, Владыка! — преклонив колени, доложил посыльный.

Верховный жрец величественно поднялся, неторопливо подобрал полы одеяния и с подобающим сану неторопливым спокойствием вышел на балкон. Толпа внизу с гомоном и воплями указывала на свод небесной сферы. Верховный жрец прищурился и разглядел в вышине несущуюся вниз колесницу, запряжённую стаей журавлей.

— Будет ли конец этим безумным еретикам, Владыка? — не в силах сдержать священного гнева, истерически выкрикнул кто-то из толпы.

— На всё воля Господня — спокойно заметил Верховный жрец. — Освободите место для посадки. И приготовьте поленья и масло.

(обратно) (обратно)

Карнишин Александр Геннадьевич

http://samlib.ru/k/karnishin_a_g/

Время — деньги!

Вместо эпиграфа, из общения в сети:

«Как было бы здорово, если бы бездельники могли бы продавать свое время.»

«Как и все ценное, время проще отнять, чем найти. Пойду, попробую отнять немного времени у других.»

— Висит на заборе, колышется ветром…, — напевал сквозь зубы Алик, намазывая клеем очередное объявление.

Работа, которую ему помогли найти знакомые по компьютерному клубу ребята, занимала всего один день в неделю, если посчитать именно и непосредственно рабочее время. Остальные часы дня и ночи можно было играть в стратегии или начать снова «Сталкера», или хоть свежего «Ведьмака». А еще были старые проверенные «Фоллаут» в подарочном издании, обе-две в одной коробке. А еще были «Might&Magic», где одно прохождение занимало как раз неделю упорного сидения за компьютером. Еще был Интернет и общение в форумах. Там надо было поддерживать свой рейтинг постоянными выступлениями. Приходилось соответствовать. Вон, даже как-то сценарий, то есть план игры старой «Цивы» описал…

Правда, за игры и за умение в них играть не платили. А кушать и хоть как-то одеваться было надо. Организм человека еще не научился подпитываться из сети. А было бы здорово. Вот она — Нобелевка! Включился в сеть через специальный адаптер — и сиди у компьютера, не поднимаясь!

Алик клеил на столбы и заборы объявления, в которых предлагал свои услуги простым лузерам. Он действительно мог поставить систему, установить пиратский офис, настроить выход в Интернет, показать, где и чего скачивать на торрентах, настроить аккаунт в Одноклассниках, в ВКонтакте и в LiveJournal. Он даже умел в обычном Блокноте писать на стареньком «аштемеэле» простенькие веб-странички. Даже если понемногу, по чуть-чуть — все же добавка к зарплате. Хоть на «дошираки» хватит. С пивом, кстати. «Доширак» с пивом — самая настоящая программерская еда. Хотя он сам, конечно, никакой не программер. Он просто продвинутый юзер. Но если кто чего не умеет, а ему как раз не в падлу — так вот пусть платят.

Пока он клеил на досках объявлений в своем дворе, чувствовал себя почти монополистом. Его бумажка белой заплаткой сразу выделялось издали. А вот когда перешел к метро… Тут таких же, как он, было полным-полно. Все столбы были оклеены разноцветными и разными шрифтами выполненными подобными же объявлениями. Глаз зацепился за соседнее:

«Время — деньги! У вас есть свободное время, но нет денег? Мы поможем вам! Никакой работы! Никаких условий! Просто продайте ваше свободное время нам!»

И внизу, на «вермишели» контактов, не телефон, а адрес электронной почты. Не для каждого, выходит. Для опытного юзера. Для того, кто понимает, как сам Алик, например.

Подобных объявлений, где предлагали занять свободное время работой на телефоне или в Интернете, было много. Но там ничего не обещали, зато требовали сидеть в И-нете и впаривать всяким лохам разную непонятную мутотень. А тут — «никаких условий», «никакой работы»…

Алик приклеил свое объявление рядом, а потом оторвал квиток с электронным адресом от «времяденег». За спрос денег пока не просили, значит, можно спросить, что у них и как.

Дома, только скинув куртку и ботинки, он тут же прошел к никогда не выключающемуся компьютеру. Он, кстати, и лузерам разным всегда объяснял, что компьютеру хуже, когда туда-сюда его гоняешь. То включишь его, то выключишь — вот тебе и сбои в системе, и ошибки разные. А электричества в спящем режиме он практически не ест.

Не успел отправить письмо по указанному в объявлении адресу, тут же замигал значок мэйлера — пришел ответ. Они там, что, сутками работают, что ли?

В открытом ответе предлагалось заполнить небольшую анкету и приехать через день за банковской карточкой, на которую будут перечисляться деньги за купленное свободное время. Говорилось и о расценках. Конечно, прикинул Алик, если бы в эти часы работать, то заработал бы он не в пример больше. Но эти же предлагают именно получить — не работая! За то время, в которое как раз не работаешь. Все равно же пропадает оно в играх и в ленивом валянии на кровати. Потому что даже на пиво, чтобы с друзьями посидеть, поболтать в реале, сейчас как-то вот не всегда хватает.

Через два дня Алик вышел из офиса фирмы «Время — деньги!» и свернул к первому же супермаркету. Он ничего не собирался покупать. Вот еще — тащить что-то из такой дали на другой конец города! Он просто нашел ближайший банкомат, сунул в подмигивающий зеленым огоньком порт новенькую пластиковую карточку и выбрал опцию «Получить отчет». На карточке были деньги. Не великие, но — были! То есть, договор был исполнен. Сам договор он уже сложил вчетверо и засунул в карман. Туда же теперь отправилась и карточка.

Сегодня он не успел пройти очередной этап игры. Ну, это было понятно. Времени-то свободного оставалось меньше.

Он пока продал только один час в день. Действительно, что такое один час? Так, мелочь… Было в сутках двадцать четыре часа, стало — двадцать три. Даже и не заметно почти. А если прижмет, подумал Алик, так можно просто на час меньше спать. Хотя, что там может прижать? А денежки-то — вот они.

Через две недели он снова был в уже знакомом офисе. Две недели он прикидывал и так и этак. Планировал, рассчитывал, рисовал в Excel сложные таблички. Получалось, что на жизнь — на еду и питье — ему вполне хватало. Одного часа в день хватало на то, чтобы раз в полгода купить новые джинсы или еще какую-то одежку. Ну, или ботинки — но реже. Ботинки все же были дорогие. Хотелось купить настоящие Мартенсы. А вот если отдавать сразу часа четыре… Он еще раз перед выходом перепроверил расчеты: все точно. Если продать четыре часа в день, можно было спокойно покупать давно желаемый навороченный ноутбук. И даже могло остаться на цифровую камеру.

Еще через два месяца Алик понял, что ему, в принципе, нужно время только для сна и для работы. Ну, там, перекусить еще, по магазинам сбегать. А так-то, в принципе, он же этот, как там бабушка в детстве ругалась — бездельник. В неделе, он посчитал, 148 часов. На работу надо отложить сорок. Пусть пока эти часы не заняты, но вдруг будет калым какой? Еще сорок отложить на сон. Меньше спать можно — но тогда целый год придется недосыпать. Тяжело. Ну, и часов двадцать — на всякие прочие попутные дела. Вот, выходит, можно спокойно продать семь часов ежедневно.

Договор подписывался на год. И деньги перечислялись на карточку все сразу за годовую норму времени. Ему умно и подробно объяснили в том офисе, что это необходимо для планирования и правильного распределения ресурсов.

Через месяц Алик заметил, что просто ничего не успевает. На форумах его рейтинг опустился ниже плинтуса. Новые игры он не мог посмотреть, потому что времени на это не было. С друзьями собраться, по пиву сообразить — деньги теперь были. А вот времени — нет. В кино, опять же…

А еще у них на работе появилась Маша. Рыжая, энергичная, веселая, вся как на пружинках постоянно, все время куда-то торопящаяся. Ей, она говорила, тоже не хватало времени. Вот бы — говорила она — часов тридцать в сутках! Вот тогда — ого-го! Или клонироваться, что ли — смеялась.

Алик хотел пригласить ее на концерт. Но так получалось, что и ей некогда, и ему некогда. Он вообще ничего не успевал, кроме как сходить на работу и вернуться домой, чтобы перекусить и поспать. Новый ноутбук и новая камера так и стояли на столе в картонных непраздничных коробках. Он даже не установил другую систему! Не поковырялся в драйверах!

Ну, вот, совершенно не было времени.

А когда Маша как бы случайно намекнула, что у нее кончается какой-то там курс, и теперь со следующей недели будет немного больше свободного времени, Алик не выдержал и кинулся во «Время — деньги!». Офис их переехал на второй этаж, расширился. Внизу, где раньше был офис, теперь был кассовый зал, где можно было продать свое время «по-быстрому». Там цены были совсем смешные.

Сначала Алик попытался отказаться от одного из договоров. Но ему показали на пункт в договоре мелким шрифтом. И спросили еще участливо: вы деньги полностью получили? Алик понял, что тут ничего не выторговать. И решил тогда прикупить немного времени. Ну, подумал он, час в день хотя бы. То есть, по часа три пару раз в неделю — как раз на свидание. На кино или там на театр какой-то должно было хватить.

Однако выяснилось, что всех его заработанных денег на час в неделю просто не хватало.

— Это сколько же у вас стоит один час? — поднял, было, он голос, но тут же успокоился, когда ему показали на световое табло.

Действительно, продать свой час стоило дешевле раз в десять.

Алик вывалился на улицу, понимая, что опять, опять и опять не успевает ничего сделать. Кстати, он глянул на часы, сегодня ему из-за этого придется меньше спать.

Ну, спать-то он мог просто сразу после работы. Завтра, например. Так бы и отоспался, что…

А вот как быть с девушкой? Со свиданием тогда — как? Кино, театр, концерт, ресторан? Ну, и все такое прочее? Как?

Алик брел домой, чувствуя, как утекают минуты, отпущенные им на сон.

— Брат, дай закурить, а? — раздалось откуда-то снизу.

На бордюрном камне сидел, покачиваясь, местный нищий в замусоленном тряпье.

— Курить нет…, — начал Алик.

А потом вдруг его озарило:

— А вот денег дать могу!

— Денег? — заинтересовался, вставая, нищий. — Давай!

— Не просто так!

— Дак, у меня же нет ничего…, — потряс он полами непонятной одежды.

— Паспорт — с собой?

— Паспорт не дам, — строго ответил нищий. — Я без паспорта — кто? Никто, бомж вонючий…

— А так ты кто? — начал было закипать Алик, но потом остановился. — Не паспорт, время мне твое надо, понятно? Почем ты мне свои лишние часы продашь?

— Лишние? Какие они лишние? Я за час, знаешь, сколько могу бутылок найти?

— Так ты скажи, сколько ты хочешь за один час в день. А там, глядишь, и сторгуемся.

— Стольник, — пошамкав губами, выдал нищий.

— Ага, стольник за час. Это, если за год — тридцать шесть тысяч пятьсот рублей. Согласен? Продаешь?

— Это как выходит, почти полторы штуки по старому курсу? Наликом, что ли? Продаю!

— Пошли! За мной!

Алик привел нищего в фирму — на нижний этаж, в кассовый зал. И там они подписали договор, предъявив свои паспорта. С Алика взяли комиссионные — десять процентов. Итого, выходит, сорок тысяч без малого он теряет… Зато — целый час! Каждый день — лишний, такой нужный ему, час!

— Вы согласны с условиями договора? А вы? — вежливо работал с ними, не обращая внимания на вонь от засаленных лохмотьев, менеджер. — Подпишитесь здесь и здесь. Вашу карточку, пожалуйста.

Он быстро обналичил указанную сумму, снял проценты, выдал квитанцию. Нищий, мотая восхищенно головой, унесся к магазину, поддерживая одной рукой карман с деньгами.

— Поздравляю, — серьезно сказал менеджер. — Очень удачная сделка. В денежном выражении.

Алик побежал домой — пора было ложиться спать. Завтра у него будет уже на час больше.

А проснулся он от холода.

— Бр-р-р, — вздрогнул он. — Это как?

Светало. Алик стоял в туманном сыром парке, с недоумением оглядываясь по сторонам. Ноги сами несли его по откуда-то известному и постоянному маршруту. Вон там, присел он, заглядывая под лавку, всегда были бутылочки. И вот там — тоже.

Что за черт? Нафиг ему сдались эти бутылки? В такую-то рань?

Он достал мобильный и дозвонился до службы поддержки «Время — деньги!».

Вежливый голос объяснил, что в такую рань, потому что потом Алику надо идти на работу. А час, который он получил, занимал у продавца своего лишнего времени именно сбор бутылок. Потому и такой дешевый он оказался, этот час. Со временем, конечно, можно будет адаптироваться, как-то перепрофилировать… Но — со временем. А пока — только так.

Это что же выходит? Ноги таскали Алика по парку, а он размышлял. Выходит, брать надо у чистого, у культурного, значит, эти часы. Но тогда будет во много раз дороже. А таких денег у него просто нет. Потому что продавать свое время — всегда дешево. А покупать — это всегда дорого.

Украсть? Он задумался… Интересно, а как это — украсть время? Вот разве — отнять? Откуда-то в руке оказалась бутылка, и он, почти не задумываясь, опустил ее на голову проходящего мимо какого-то слишком раннего клерка с дипломатом в руке. Тяжелый клерк. Еле утащил его в кусты. Паспорт во внутреннем кармане у него был. Алик позвонил, сообщил паспортные данные свои и лежащего без сознания «клиента», и честно сказал, что отнимает нужное ему время. Вышло, что отнять можно целых два часа. Но не больше. Это, мол, столько им «законники» разрешили. То есть, из внутренних дел.

Ну, два часа у культурного «клиента» — все же лучше, чем час у нищеброда. А тот час надо продать. Хоть за рубль — но продать. Обязательно продать. Хватит утренних пробежек по парку!

Он еще позвонил в травмопункт. Сказал, что тут человек упал и голову расшиб. И побежал на работу.

На работе сказал Маше, что и у него с завтрашнего дня появилось время.

А утро встретил в отделении милиции.

— Ну, что же. Вот ты нам и попался, — улыбался круглощекий розовый лейтенант, сидя за столом. — Сам все расскажешь?

— Да не бил я его! Он сам упал!

— Э-э-э… Не понял… О битье-небитье — это тебе в другой отдел, не по нашему профилю. А мы здесь по квартирным кражам.

— Я могу сделать звонок?

— Адвокату своему, небось?

— Нет-нет!

— Ну, звони…

— А что вы хотели? Все точно по договору. Что берете — то и получаете. Уронили вора, отняли пару часов — вот вам воровские часы. Купили час у нищего — собирайте бутылки. Свои-то часы вы продали дороже. Свои, чистые, сытые, ленивые, у компьютера…

На новенькой растяжке над проспектом под ветром кувыркалось яркое:

«Время — деньги! Мы платим деньги за ваше время!»

(обратно)

Доброволец

— А тренировки будут? — спросил я. — Космонавты же тренируются?

Человек в золотых очках, назвавшийся Иваном Кузнецовым (просто какой-то детектив и Джон Смит — агент чужой разведки!), тонко улыбнулся, как будто поддерживая шутку.

— Ну, что вы… Еще предложите покрутить вас на центрифуге, а потом отмывать все от рвотных масс. Чтобы тренировать кого-то надо точно знать, к чему мы его готовим. Вот, например, футбольный тренер. Он точно знает, в каком туре и в каком матче у его команды начнется спад, потому что физическая форма не может быть постоянно на высочайшем уровне. Все рекордсмены, все единоборцы — у них пик формы в нужный момент. И тренируют они те группы мышц, которые необходимы для победы. Бегуну нужны сильные ноги и большие легкие, Боксеру — крепкие ноги, мощные плечи и предплечья. И грудь еще. Борцы классического стиля… Ну, вы их видели — они такие, как заглаженные. Пловцы, велосипедисты… Даже шахматисты тренируются. Готовятся к встречам с тем или иным соперником, разбирают досконально каждый шаг, каждый ход в каждой партии, моделируют вероятности — а что будет, если я схожу внезапно вот так? Как тот, с которым скоро встречаться, отреагирует?

— Вот, — сказал я. — Даже шахматисты.

Золотые очки весело блеснули в луче солнца, пробившемся сквозь узкую щель между пластинок жалюзи.

— Но вы-то, вы-то — не шахматист! И никакой не спортсмен! И не с кем вам соперничать и бороться!

— Аперегрузки?

Он даже остановился:

— Какие еще перегрузки? Вам же сказали, что — никакого космоса! Сказали?

Сказали, конечно. Они так всем говорили в длиннющей очереди добровольцев у парадного входа. Но я так думал, что эти слова были просто для отсеивания романтиков. А на самом деле, думал я, космос есть. И где иначе те миры, открытие и освоение которых нам обещали?

— У-у-у…, — грустно сказал человек в золотых очках. — Как все запущено. Так вы, что же, все еще верите в межзвездные космические путешествия и братьев по разуму в ближайшей галактике?

— Так, разве же…

— Нет. Нет, нет, еще раз нет и в сотый раз — опять нет. Я еще, может быть, понимал бы, если бы мы говорили с вами лет пятьдесят назад. Но сегодня, с современным уровнем информации… Хотя, конечно, кто ту информацию потребляет? Такие же ученые, как я сам?

— А вы ученый чего? — сразу спросил я.

Потому что, если он физик — это одно дело, если, скажем, астроном — это уже другое, а если медик — так совсем все понятно становится. Или почти все.

— Я — математик. Доктор математики Иван Кузнецов.

Ага. Как же. Не бывает таких докторов математики. Сказал бы просто — агент Смит из специальных органов. И сразу стало бы все понятно. Ведь все эти проекты — они страшно засекречены, чтобы никто не напортачил, и чтобы те, из-за бугра, не стащили наши разработки. А этот, ишь, математик… Орбиты рассчитывает, что ли?

Похоже, слово «орбиты» я произнес вслух. Глаза за очками в тонкой золотой оправе закатились вверх. Руки он развел в стороны, а потом тряхнул несколько раз, будто сбрасывая с них что-то. Помолчал, рассматривая меня в упор. Мы уже не шли никуда, мы стояли у стальной двери, подмаргивающей красным огоньком на пульте.

— Давайте, я вам еще раз объясню все. Итак, мы пришли к выводу, что тратить свое время на дальнейшую разработку совершенно фантастической теории возможности космических полетов — бесполезно, бессмысленно и очень затратно. Именно поэтому постепенно были свернуты все эти ракетные проекты. Даже самая сильная ракета никогда не долетит до наших ближайших соседей. Вы просто подумайте, что такое — миллионы световых лет. Это не фантастика Ивана Ефремова и не Стругацкие какие-нибудь. Это — миллионы световых лет. Предположим, на какой-то дальней планете появилась жизнь. Вот она выросла, цивилизовалась и начала обрабатывать космос радиоволнами. Или чем-то еще — лазерами, может. Как мы сами еще недавно. Вот скажите, сколько лет нашей цивилизации?

— Ну-у-у… Тысяч сто?

— На самом деле даже меньше, Но пусть будет пятьсот тысяч. Пусть. И вот мы дожили до возможности посылать сигналы своим соседям. И послали. Вот сигнал плывет, плывет, плывет… Миллионы лет, понимаете? Со скоростью света — миллионы лет. А потом там его приняли, предположим, и отправили нам ответ. И еще миллионы лет. Что будет с нами через миллион лет? А? А с ними, которые приняли сигнал? Вот даже если мы вдруг примем такой сигнал от цивилизации, подобной нашей, это будет означать, что прошло миллионы лет с момент отправки сигнала. Понимаете? Тут не года и не сотни лет — миллионы! Совершенно бесполезная трата времени. И это мы говорим о волнах, распространяющихся со скоростью света! А если предположить космический корабль? Огромный дом с тысячами людей, летящий куда-то сотни миллионов лет. Сотни! Миллионов! Это даже не фантастика. Это просто абсурд какой-то.

— Но я читал про «кротовые ходы», про «черные дыры»…

— Фантастика. Фантастику я тоже читаю. Очень помогает. Прочтешь такое, посчитаешь на бумажке столбиком — смешно. Кстати, обратили внимание: в последних фантастических произведениях буквально общей традицией стало какое-то подпространство и полеты только от точки входа-выхода в него до ближайшей планеты. То есть, моментальный перенос куда-то, а потом недели на швартовку. И месяцы. Они еще и про телепортацию, ага. Все это — фантастика. А у нас — реальное дело.

Я не понимал. Если полета не будет, то куда же меня…

— Про параллельные вселенные слышали? Наверняка и такое читали. Так вот — это гораздо реальнее космических полетов. И, кстати, вполне описывается с помощью математических моделей. А математика все-таки царица наук. И не спорьте, не спорьте. Все, что реально существует, можно измерить и посчитать. И обратный вывод: все, что можно описать математикой — существует. Вот так мы и пришли к этому эксперименту. Кстати, мы пришли с вами туда, куда зовет нас наш, этот, жребий…

Он нажал несколько кнопок, прижал большой палец правой руки к панели, заглянул одним глазом в какой-то окуляр. Загудело, красный свет сменился зеленым, толстая стальная дверь медленно поползла в сторону.

— Ну, вперед, герой! — он подтолкнул меня, и я сделал шаг через порог.

Сзади глухо чмокнуло, отсекая белый пустой коридор. Впереди все гремело и плыло. Огромные печи, как в кино про какие-то заводы. Языки пламени. Трубы. Люди в черном, мечущиеся между горячим железом. Решетчатые стальные полы. Темные стены. Металл. Много гремящего горячего металла.

— Вот, — прокричал мне в ухо доктор математики, обводя рукой окружающее. — Вот наше решение!

— Не понял…

Но уже подбежали те, что в черном и опаленном, подхватили под руки, повели вперед. Доктор математики Иван Кузнецов шел рядом и перекрикивал гул пламени:

— Ничто не исчезает бесследно и не возникает из ничего! Понимаете? Ничто! Материально ли сознание? Мы считаем — еще как материально. Значит, если здесь сознание исчезло, где-то там оно появилось. Потому что нет никакого исчезновения. Есть только переход. Но сознанию нужен носитель. Вот, как есть, такой. И мы поэтому делаем — что?

Он повернулся ко мне. Стекла очков полыхали багровым.

— Что мы здесь делаем? А?

Я молчал, не понимая.

— Мы сжигаем, понимаете? Мы в специальном сверхсильном пламени сжигаем носителя и его сознание. Что остается? Ни-че-го. Но так ведь не бывает. Значит, где-то там он появляется вновь. Вот отсюда ваша задача: появившись в другой вселенной попытаться достучаться до нас. Кстати, некоторые тут пытались сначала обездвиживать носителя или даже кололи препаратами разными. Но так же нельзя! Ведь тогда он и там окажется в таком же состоянии! Нет! Только в том виде, в каком мы хотим его послать в другую реальность. Понимаете меня?

Я рванулся, но их было больше. Меня просто подхватили на руки и потащили все ближе и ближе к жерлу печи. Кричать было бесполезно. Но я кричал.

А сзади перекрикивал всех математик:

— Ногами вперед, ногами! А то в прошлый раз сунули головой — вот и потеряли сознание раньше, чем исчез носитель. Эксперимент продолжается!

(обратно)

Клоны

«Инопланетяне действительно существуют!», «Первый контакт!», «Мирное сосуществование и научное сотрудничество!», «Те, кто настолько умнее нас, не могут быть злыми!»…

Заголовки газет были разными по цвету и по шрифту. Но в целом все они говорили об одном: вчерашняя пресс-конференция главы Комитета ООН по внеземным цивилизациям (оказывается, там и такой комитет есть) вызвала небывалый взрыв интереса к звездам. Опять в магазинах раскупались телескопы и бинокли. Опять в библиотеках не хватало атласов неба на всех желающих. Опять в курилках и на кухнях спорили не о ценах на колбасу и курсе валюты, а о скорости света, фантастическом подпространстве, теории струн и возможном расстоянии до ответившей на радиосигналы планеты.

— Ну, вот и хорошо, — говорили с удовлетворением, почитав свежую прессу. — Вот и просто отлично, получается. А то нас всю жизнь пугали инопланетными завоеваниями и полным уничтожением. А оно — вон как. Дружба, взаимопонимание, научный обмен.

— Да какой обмен? Они на несколько порядков выше нас! Им наши знания вовсе не нужны!

— Ну, значит, получается, обучение несмышленышей, то есть нас. Пусть даже так. Все равно. Они же ничего от нас не требуют взамен. Просто делятся знаниями. И это доказывает, что мысль — универсальна. А мыслящие существа всегда могут договориться!

Лучшие научные институты развитых стран объединили силы в расшифровке полученных сообщений. Пакеты информации шли большими массивами. Каждый институт разрабатывал что-то одно, свое. Выяснилось, что — математика. А она везде одна и та же. Математика — это понятно. Разбирали формулы, крутили головой в недоумении — к чему бы это?

Применили физику с химией. Дошли и до биологии.

За год нашли общее решение. Всего за один год!

К этому времени шумиха в прессе давно утихла. Новость не может быть новостью целый год. Уже и крушение танкера у берегов Японии обсудили. И начавшийся, а потом и закончившийся чемпионат мира по футболу.

Новая информация из ооновского комитета всколыхнула весь мир: оказывается, инопланетная цивилизация прислала научное обоснование простоты и пользы клонирования! Причем, клонирования не домашних животных для роста производства мяса и птицы, а самих людей. Мало того, после научного обоснования (в статье подробно говорилось о потерях в населении в связи со смертностью, о том, что теряется генофонд, что долгие месяцы вынашивания детей, что долгие годы выкармливания и воспитания, что боль и опасность при родах, что…), пошли практические рекомендации и даже чертежи приборов, позволяющих создавать полные копии современного человека. Такие полные, что даже должен был сохраняться весь объем накопленных знаний и умений.

Вот это был настоящий подарок для старых промышленно-развитых государств, где уже начался кризис, связанный с отсутствием людских ресурсов. Осталось только решить, что с таким подарком делать.

Сначала — просто и понятно. Засекретить информацию, просто запретить ее. Потому что практически во всем мире даже самые простые опыты по клонированию человека были запрещены. Мало того, что запрет был на правительственном уровне — о таком запрете ясно и точно говорили все крупнейшие религиозные конфессии. Человека клонировать нельзя. Негоже человеку, инженеру какому-то, физику и математику, становиться равным богу, и создавать живое мыслящее существо иным способом, чем указанный в священных книгах.

Как обычно, произошла «утечка». Кто-то из ученых, верящих в науку и в ее всеобщность, выложил совершенно засекреченные данные на общедоступном ресурсе в Интернете. Да еще устроил шум и рекламу — мол, скачивайте скорее, пока не налетели чиновники и не убрали ссылку.

Чиновники, конечно, налетели, но было поздно. Весь мир уже знал, что именно и в каком виде прислали нам умные инопланетяне. А то, что они умные, показывал их уровень развития. Да у нас, на Земле, даже если разрешить опыты по клонированию, прошло бы еще много десятков и сотен лет, пока получилось бы хоть что-то похожее на настоящего человека.

Но что — дальше?

А дальше получилось так, что какой-то иранский институт на основании полученных чертежей создал самый первый аппарат для клонирования человека. И первым человеком, который создал своего клона, стал один из оппозиционных аятолл. А религиозная общественность увидела, что вышел из «дубля» (так в конце концов назвали аппарат) такой же истово верующий священник, помнящий и знающий наизусть священные тексты, но только — здоровый, молодой, крепкий, энергичный…

Как уж удалось оппозиции отстоять тот институт, как стояли люди вокруг, взявшись за руки, как часть гвардейцев примкнула к народу, как сумели привезти телевидение, как выложили в Интернет всю информацию…

В общем, замолчать или просто расстрелять втихую уже не получалось. Более того, после теледебатов, в которых с одной стороны участвовали старики с седыми бородами, а с другой — оппозиционный аятолла со своим клоном с яркой черной шевелюрой и веселым блеском в глазах, институт пришлось охранять уже от толп, желающих клонироваться.

Сколько раз слышали такое многие и многие: не хватает времени, не хватает рук, сердца моего на всех не хватает — вот бы мне размножиться! И вот оно — исполнение мечты!

А ученые отметили еще одно: при клонировании по способу, указанному в инопланетном послании, новый человек получает все знания и весь опыт, но теряет все болезни, в том числе и наследственные, получает небывалое здоровье и крепкий иммунитет.

И еще одно: клон был стерилен.

Или инопланетяне размножались как-то иначе, или таков и был замысел их. Во всяком случае, был снят пропагандистский штамп о неминуемом завоевании Земли размножившимися клонами, душу в которых вложил не бог, а наука. Раз нет размножения, значит, все в порядке. Никто никого не завоюет.

А ведь правда, если будет клонирование, так зачем же зачатие? Зачем долгие месяцы беременности? Зачем роды в боли, крови, грязи и опасности для матери и ребенка? А дальше: зачем долгие годы воспитания, если твой клон появляется крепким, энергичным, знающим и умеющим все, что знаешь и умеешь ты, да еще к тому же ничем не болеющим?

И вот тут случился перелом. Папа Римский сам подвергся клонированию в швейцарской клинике, в которой, оказывается, такой «дубль», как в Иране, был построен давно, с использованием самых передовых материалов и технологий. Только тайно. Ждали сигнала. И сигнал был получен.

По всему миру стали строить «дубли». Оказалось, что не так уж и много энергии они потребляют. Оказалось, что умения простого инженера хватает для обслуживания аппарата. Оказалось, что от женщины — получаются женщины, от мужчины — мужчины. И все у них, как у людей. В том числе и удовольствие от секса. Но к удовольствию этому добавлена невозможность зачатия, а, следовательно, никакой боязни. Да, и здоровье же!

В течение каких-то пятидесяти лет мир заполнили клоны. То есть, теперь их так уже не называли, потому что само слово стало почти ругательством. Ну, как назвать итальянца «макаронником» в лицо или представителя народов Средней Азии — «чуркой», например. Ведь негра в Америке не называют больше негром? Так и тут. «Клон» — это физиологическое оскорбление человека. А то, что получился именно человек, признали после разбирательств Верховные суды всех государств. А потом еще и религиозные иерархи подтвердили. Ведь получается полная копия? И если человек был глубоко верующим, так и копия — верующая. Количество верующих, выходит, не сокращается, а увеличивается. А это — хорошо.

Булла Папы Римского говорила именно об этом: рост числа католиков — это хорошо. Поэтому католикам разрешалось клонирование.

Патриарх Московский был последним, высказавшимся по этому поводу. Он сделал просто: вывел к телекамерам своего клона. И они вдвоем произнесли проповедь. Суть проповеди была такой: все от бога. И наука — от бога. И знания наши все — от него. А потому научное открытие, позволяющее человеку практическое бессмертие — это испытание от бога. Оно может стать поощрением, а может — наказанием. И если истинно верующий христианин получит себе сестру или брата — истинно верующего, то это и есть поощрение. А раз из безбожника получается безбожник — вот тебе и наказание. И вечно будут гореть в аду те, кто не верит в создателя.

Через сто лет людей, рожденных традиционным способом, уже просто не было.

Не стало детских садов — кому они нужны? Не стало родильных домов. Не стало аптек и больниц — новые люди, как стали называть клонов, практически не болели. Школы были закрыты за ненадобностью.

Остались только редкие высшие учебные заведения — самые лучшие. Самые большие.

Осталась любовь и привязанность.

Так же регистрировались браки. Так же государством регистрировался каждый новый человек, и получал документы, и шел трудиться по избранной специальности.

Каждый знал, что он практически бессмертен. Чувствуешь подходящую к тебе на цыпочках старость? Смерть стоит за плечом? Вон, в соседнем квартале «дубль» стоит. Сходи и сотвори нового человека. Он — это ты. Ты — это он.

Две войны, которые попытались развязать, используя армии клонов, азиатские страны, были задушены общими усилиями. Зачем воевать, когда можно жить вечно? В чем смысл войны, если ты теперь бессмертен?

А в чем смысл самой жизни?

Правда, о смысле жизни никто не думал: жить было просто интересно и приятно. Экономика бурно развивалась. Опытных рабочих на рынке руда было много. Спрос на продукцию машиностроения и аграрного сектора рос не по дням, а по часам.

Это был не коммунизм, совсем нет.

Это был Золотой век человечества.

Ровно один век.

Но однажды вдруг не получился новый человек в «дубле» на Юго-Западе Москвы. Эти русские всегда что-нибудь напутают…

Потом пришло сообщение о выходе из строя того швейцарского «дубля».

И вдруг, как эпидемия: все «дубли», все красивые аппараты для клонирования человека, все сразу, по всей планете, в течение какого-то месяца просто вышли из строя. Так же мигали лампочки. Так же со вздохом поднималась и опускалась крышка саркофага. Все было, как всегда — не получались клоны. Просто совсем не получались.

А инопланетяне не отвечали на вопросы.

Вернее, они еще, наверное, не получили посланные вопросы — так получалось. Сигналы с Земли должны были достигнуть рассчитанной астрономами планеты только через сотни лет.

В Великобритании в закрытой клинике получили первого за сотню лет человека из замороженной ранее яйцеклетки и набора мужских сперматозоидов. То есть, еще не человека, потому что был пока эмбрион, на которого смотрела вся планета. Само оплодотворение в таких условиях было настоящим научным прорывом.

Опять понадобились врачи и воспитатели — для этого, единственного удачного эксперимента.

Еще через двести лет на Земле оставались в живых несколько человек, полученных таким нестандартным путем: инкубаторы, искусственное оплодотворение, выращивание в стерильной атмосфере, долгое воспитание и обучение… И жили эти несколько человек в стерильных палатах под присмотром умной медицинской техники, сконструированной по такому случаю.

А клоны к тому времени просто вымерли. Они же сами не были бессмертными. Бессмертие было именно в клонировании. И хоть не болели ничем, но предел возраста в человеческом организме заложен глубоко в ДНК. Ураганное старение начиналось примерно в сто двадцать лет. И за год никогда не болевший новый человек буквально сгорал, превращался в ходячую развалину, в глубокого старика. И умирал.

И вот тут инопланетяне ответили на панические сообщения с Земли.

Они прилетели.

Приземлились.

Осмотрелись.

И стали жить на зеленой красивой планете вместо тех, кого уже к тому времени не было.

Никаких ужасных космических войн.

Никаких завоеваний и порабощений.

Счастья всем и бессмертия, Золотого века для человечества.

И голая Земля готова принять новых хозяев, которые летели сотни и тысячи лет, посылая впереди себя сообщения для всех разумных и мыслящих.

(обратно) (обратно)

Кашпур Валерий Валентинович

http://samlib.ru/k/kashpur_w_w/

Дорогами творчества

Ёж, сделанный из записной книжки, глазами кнопками смотрел на разноцветный хвост павлина. Ему было на что посмотреть: десятки кружочков стружки от заточки карандашей были уложены на картон пышным растрёпанным облаком. На первый взгляд, казалось, что в буйстве красок системы нет, но если присмотреться, то в зелёном цвете вырисовывались очертания буквы «Л». Ну, конечно, как же можно без логотипа концерна! Примостившийся рядом звездолёт, наоборот, был самой, что ни на есть, рациональной конструкции. Сцепленные колпачки от шариковых авторучек правильными рядами составляли его стремительный корпус. Следующая поделка являла собой трогательную наивность примитивизма — проволочные силуэты мужчины и женщины держали в руках сердце. Красная проволока согнута неумело, придаёт композиции шарм непосредственности.

Ксавье Бержерон оторвал взгляд от выстроившихся перед ним на обширной панели сканера экспонатов и сообщил переминающемуся с ноги на ногу Люку Сове, штатному психологу концерна «Лорика»:

— Мне понадобится неделя, чтобы тщательно проверить все работы.

— Что? — Сове нервно поправил очки визора на своём длинном галльском носу, — юбилей предприятия через три дня. Люди из кожи вон лезли, чтобы успеть! Экспозиция будет на праздничном банкете!

— Я и так пошёл тебе на уступки, Люк. Ты знаешь правила безопасности. Из сектора Омега поступают только данные, всё остальное уничтожается.

— Правила. Правила, — Сове раздражённо очертил рукой в воздухе квадрат, который, видимо, должен был олицетворять собой границы контроля. — Если хочешь знать, благодаря подобной отдушине в правилах, производительность в секторе подскочила на сорок процентов.

— Если бы персонал использовал время, которое он угрохал на павлинов, ежей и звездолеты, по делу, производительность бы поднялась на сто процентов, — заметил Ксавье.

— Что ты понимаешь в творчестве, Ксавье? — в голосе Сове сквозила страсть Дон Кихота, вонзающего фамильное копье в мерно вращающиеся крылья ветряной мельницы. — Это тебе не расфасовывание сардин на конвейере. Эти люди способны за пять минут озарения после месяца расслабухи совершить прорыв в технологиях.

— Поэтому мне и нужна неделя кропотливой работы, чтобы проверить творчество гениев. Я ведь не гений.

— Не гений и не создатель, ты способен только угнетать своими проверками и допросами.

— Я всего лишь делаю свою работу. Информация из сектора Омега стоит миллиарды.

— Не надо много трудов, чтобы оборонять неприступную крепость. Стой себе на стене и смотри, как скребут по железобетону совочками шпионы-кроты. Информация у нас защищена Доку Шилд, прими её к сведению, — Сове протянул Бержерону пару чистых листиков пластика, сколотых скрепкой.

Бержерон снял скрепку, провел пальцем по активным полосам в верхних частях документов. После считывания отпечатков на пластике проступил текст, видимый только визором адресата. Распоряжение за подписью президента совета директоров предписывало провести проверку экспозиции «Будь самим собой в Лорике!» в однодневный срок. Прилагающийся длинный список авторов намекал, что осуществить это рутинным осмотром не получится. Бержерон прижал полосы к браслету коммуникатора. Гигабайты документации осели в электронной памяти. Технология Доку Шилд действительно обеспечивала безопасную передачу информации. Никакого беспроводного соединения!

Фокусируя визор на предметах, Бержерон вернулся к части экспозиции, которая привлекла его внимание. Каждый экспонат выдавал подробное досье на создателя, вплоть до клички домашнего животного. В вытянутой форме ёжика-записная-книжка угадывалось тело таксы, в которой хозяин души не чаял. Звездолёт создал, конечно же, главный конструктор, павлина — дизайнер, чудиков с сердцем — секретарша.

— Скажи, Люк, у Сюзан Боссе близкие отношения с Джастином Ранже из секции микроэлектроники? — спросил Бержерон, переходя к проволочным влюблённым.

— Решил поиграть в детектива-психолога и пожевать мой хлеб? — крылья носа Сове хищно подёрнулись. — Да, они встречаются. Собственно, с них всё и началось, Джастин сделал для Сюзан ежика, а она из скрепок сотворила ему Ромео и Джульету. Самоотверженный труд, если принять во внимание ее акриловые ногти. Потом все загорелись, я лишь обратил энтузиазм коллектива во благо концерна.

— А до Джастина Сюзанн встречалась с тобой? Не она ли тебе подкинула идею с экспозицией?

— Месьё Бержерон, — отчеканил Сове. — Включите уже чёртов сканер, сделайте свою работу и покончим с этим.

— Всё не так просто, Люк. Пассивную электронику с защитой сканер не найдет, я уже не говорю о такой банальности как записи симпатическими чернилами на таких вот страницах, — Бержерон указал на хитроумно свёрнутую бумагу в теле ёжика.

— Господи, что у тебя за работа, Ксав? Видеть грязь даже в самых чистых проявлениях человеческой души!

— Такая у меня грязная работа, — Ксавье задумчиво включил сканер и посмотрел на успокаивающе зелёный огонёк индикатора. Затем осторожно провёл листком Доку Шилд по изгибам проволочного сердца. Взвыл сигнал тревоги, и индикатор запульсировал красным.

— О, мой Бог! Скрепки-микросчитыватели!

— Даже в грязной работе есть место творчеству, Люк, — сказал Ксавье, глядя на расширившиеся глаза Сове.

(обратно)

Мадонна Бомбо

Очередная клиентка влетела в крохотное помещение салона порывисто, как майский ветерок: в два решительных шага преодолела расстояние от входной двери до рабочего стола и замерла, недоверчиво рассматривая Дэра. Её сомнения были Дэру понятны. Да, выглядит он не как типичный специалист накожной графики. В его организме нет биочипа, а значит, по его коже не струятся компьютеризированные изображения, ненавязчиво рекламируя мастерство хозяина салона. Ему всегда претили дешёвые трюки, которым учат на курсах начинающих предпринимателей в сфере татуграмм. К примеру, при виде клиента можно задумчиво коснуться татуировки «Чёрное Солнце» на виске, чтобы вызвать элегантный интерфейс калькулятора на ладонь и погрузиться в вымышленные расчёты. Вау, какой креатив! Слияние символа древнего язычества с современной технологией. Прямо с порога клиент одновременно проникается высокой эстетикой и деловитостью специалиста.

Клиентка была юна, сухощава, с мелкими чертами лица, одета как серая студенческая мышка — футболка с аляповатой эмблемой политеха, джинсы в обтяжку и кеды на босу ногу. Школярский наряд дополнял пук рыжих волос, заколотый карандашом. «Простенькая бабочка или кролик, грызущий морковку» — Дэр на глаз оценил финансовые возможности клиентки в области татуграммы.

— Что у вас, мадмуазель Эколь Политекник[1]? — спросил он, открывая на экране стола приложение разработчика.

— Вы работаете с классом «А»? — нахально ответила вопросом на вопрос студенческая пигалица и уставилась на контур большого башмака под слоем краски на стене. Банковского кредита после покупки стола Дэру хватило только на косметический ремонт бывшей сапожной мастерской. Изъяны своего рабочего интерьера он воспринимал болезненно, поэтому ответил сухо:

— Я работаю со всеми категориями.

Студентка немного поколебалась, а потом, пожав плечами, стянула футболку через голову. Дэр понял, что ошибся с оценкой благосостояния клиентки — плоский животик девицы украшала роскошная татуировка в виде цветущей яблони, стоящей посередине красочной лужайки. Несмотря на узловатый, бугристый ствол с дуплом, изящная крона дерева простирала ветви вплоть до высот розового лифчика. Молочная кожа делала татуировку контрастной и настолько яркой, что Дэру она показалась кадром из японского мультфильма. Имплантация графической системы такого уровня стоила тысяч двадцать, не меньше. Если прибавить к ней стоимость биочипа класса «А» получалась сумма, сопоставимая со стоимостью полного университетского курса. Вот тебе и волосики, заколотые карандашом! Чудны дела твои, постмодернизм.

— «Фея из дупла» Дисней Графикс? — спросил Дэр, натягивая разовые перчатки. — Пройдите сюда, к смотровому зеркалу, так вам будет удобней наблюдать за моей работой.

— Ага, — с гордостью кивнула головой студентка. — Папа на день рожденья подарил.

Она любовно погладила ствол яблони, глядясь в зеркало. Татуировка пришла в движение — ствол качнулся, тревожа ветви, цветы на них вздрогнули, один из них оторвался и медленно спланировав, затерялся в пышной траве лужайки. Девушка коснулась стеблей в месте падения цветка. Они раздвинулись, открывая маленького ёжика, принюхивающегося к аппетитному грибочку. Цветок, как уставшая бабочка, распластался на коричневой шляпке. Зверёк не испугался неожиданного вторжения, ловко поддел носом гриб, вырывая его из земли. Студентка помогла ему водрузить добычу на иголки. Ёжик встряхнулся, приноравливаясь к ноше, и скрылся в траве, вызвав счастливый смех хозяйки этого маленького рисованного мирка. Она щёлкнула по серенькой тучке. Голубое небо заполонили набежавшие тучи. Пошёл дождь. Из травы вытянулись гибкие стебли, на них распустились полевые цветы. Студентка начала их ласкать нежными прикосновениями пальцев. Блаженная улыбка осенила её бледное лицо.

Налицо были симптомы татуеризма: носитель сживался с рисунком на своей коже и получал львиную долю эмоций от него, а не от событий окружающего мира. Плохо дело. Татуманка может покончить с собой, если что-то случится с её ненаглядной татуировкой. Ладно, дорогу осилит идущий, даже если она ведёт в пропасть. Протянем ногу над бездной, за работу!

— Цветопередача, анимация и интерактивность в норме, это значит, что пигментные диффузоры в подкожной клетчатке работают правильно, — Дэр встал из-за стола, подошёл к девушке, ловко прилепил кругляшек коммутатора к порту ввода, стилизованного под паутинку у основания ствола яблони. Стол чуть слышно вздохнул вентиляторами, откликаясь на поток данных, и начал выводить на экран колонки кода.

— С деревом и цветами — всё хорошо, вырастают, расцветают без проблем, — пояснила студентка, — проблемка вот в чём — Фионка глючит, не вылезает из дупла, и в последнее время с её фигурой что-то случилось, она растолстела.

— Вы фею Фионой назвали?

— Точно, она смешная такая феечка, с поварёшкой летает над цветами и нектар кушает.

— Похоже на шутку разработчиков. Для развлечения запрограммировали ожирение красотки от переедания, а из окончательной версии забыли убрать. Или, может быть, случайно запустилась сознательно оставленная «пасхалка». В «Рыбке Немо», если прикоснуться к кораллам одновременно в десяти местах, из-за скалы выплывает крокодил и проглатывает Немо. Сейчас посмотрим, куда подевалась ваша обжора, — Дэр включил режим проверки контрольных сумм.

Экран расцвёл красными пятнами, демонстрируя части кода с изменёнными операторами. Дэр озабоченно нахмурил брови, программа была кардинально модифицирована, даже сектор резервного копирования светился красной индикацией. Помимо каши с программным обеспечением, матрица биочипа, хотя и была полностью функциональна, имела маркеры нелицензионных имплантаций. А это что, гормональный анализатор? Он-то что делает на месте второго энергетического контура?

Когда Дэр понял всю картину преобразования биочипа, то схватился за голову от волнения.

— Что? Всё плохо? — обеспокоенно спросила студентка.

— Видите ли, эээ… Нора, — отмотав развёртку в начало, Дэр нашёл имя клиентки в разделе реквизитов продажи. — У меня для вас две новости. Одна хорошая, другая плохая. С какой начинать?

— С плохой, конечно. Всё хорошее люблю оставлять на десерт.

— У вас не простое зависание программы, а хакерский взлом с модификациями изначального кода и вставками новых подпрограмм. Чтобы восстановить татуграмму, мне придётся скачать с сайта Дисней Графикс свежую копию. Это стоит недёшево, около пятисот кредитов. К тому же, биочип кардинально переделан, мне понадобится часов сорок чтобы его восстановить. Мои расценки: пятьдесят кредитов в час.

— Что за хрень! — возмущённо возопила студентка. — Да я кроме вас больше ни к кому не обращалась! Кто мог хакнуть мою татуграмму? Вы что, хотите вытянуть у меня побольше денег?

— Для того чтобы внедрить новый код, осуществить синтез новых блоков биочипа не обязательно иметь оборудование как у меня, — указательный палец Дэра, поправляя коммутатор, соскочил с его гладкой поверхности и пробежался по коже девушки, следуя нити паутинки. — Подключиться можно через порт другой татуграммы. Скажите, Нора, среди ваших близких знакомых нет любителей татушек? Достаточно продолжительного кожного контакта.

— Так, руки прочь, любитель контактов! — Нора оттолкнула руку Дэра и задумалась. — Чёрт, у Боба с четвёртого курса есть дурацкий шмель на животе. Он его сделал, когда мы только начали встречаться!

— И какие же науки изучает ваш Роберт на четвёртом курсе? — иронически спросил Дэр, возвращаясь к изучению программы.

— Чёрт, чёрт, чёрт. Биологическую информатику он зубрит! Я думала, что нравлюсь ему, а он меня использовал, только чтобы пошарить в дорогой татуграмме! — Нора шлёпнула себя по животу, стряхивая мириады цветов с яблони. — Что этот ботан сделал с моей Фионкой?

— Ну, тут тяжело сразу сказать, изменена как графическая часть, так и алгоритмы поведения модели, — покопавшись в дебрях изменённого кода, Дэр нашёл подпрограмму управления феей и принудительно её запустил.

Татуировка отреагировала незамедлительно. Створки двери, закрывающей дупло, распахнулись. Наружу выбралась фея в помятом платьице и с взъерошенной короткой причёской. На руках она держала маленького щекастого шмеля, который трогательно шевелил длинными усиками и зевал. Фея расправила крылышки, полетела вверх, нашла крупный цветок, зачерпнула поварёшкой нектар, поднесла её к мохнатой мордашке шмелика. Тот отрицательно замотал головой. Фея сердито отбросила поварёшку, приземлилась на сук, оголила грудь и начала кормить шмелиного младенца.

— Что? Что это такое? — дрожащим голосом спросила Нора, наблюдая за кормлением.

— Нет, это конечно не Мадонна Литта, скорее, средней руки Мадонна Бомбо, но ведь ваш Роберт тоже не Леонардо да Винчи. Хотя, в области программирования и ещё, биохимии, он, безусловно, гениален — Дэр постарался придать случившемуся шутливый оттенок.

— Что означает «Бомбо»?

— Шмель на итальянском.

— Узнаю ботанский юмор, он у вас такой же тупой как и у Боба. Так, всё, с меня довольно. Хватит надо мной издеваться. Вы жалкий сексист, озабоченный солидарностью самцов! — Нора сорвала кругляш коммуникатора. Диффузоры, лишённые управления, потеряли окраску, фея с шмелём исчезла. — Вытрясу из Боба деньги и починю Фионку в другом салоне. Сколько я вам должна?

— Пятьдесят кредитов.

Студентка расплатилась, сердито натянула футболку и поспешила к выходу. У двери она остановилась и обернулась к Дэру:

— Погодите, вы ведь говорили, что есть и хорошая новость. К тому же она оплачена. Скажите её, чтобы моя месть Бобу не была чересчур ужасной. Он хоть и отмороженный, как и вы, своими программами на всю головушку, не видит за ними живых людей, но чел по сути добрый.

— Помимо перепрограммирования сюжета, Роберт видоизменил функции биосинтеза расширений и встроил в процессор татуграммы блок гормонального контроля вашего организма, а также привязал к нему подпрограмму феи. Я показал её завершающую стадию.

— Вы можете без этих ваших научных вывертов прямо сказать, в чём моя радость?

— Могу, — вздохнул Дэн, — только вы опять меня обзовёте солидарным сексистом. Вы — беременны, если, конечно, Роберт не напутал с анализом гормонов. По сути, он превратил татуграмму в тест на беременность. Новое слово в женской консультации!

(обратно)

Равеловая сжигалка

Стол, за которым Ричард Грегор раскладывал свой пасьянс, был самым чистым местом в пыльной конторе ААА-ПОПС — Астронавтического антиэнтропийного агентства по оздоровлению природной среды. За неделю карты справились с пылью на столешнице не хуже пылесоса. Ещё одна неделя простоя и надо будет менять затасканную колоду.

Хлопнула входная дверь. Глухой удар в стену заставил карты подпрыгнуть. Сдавленные ругательства в холле выразили сожаления о сильно узких дверях в офисах эконом класса. На что жизнерадостный голос Арнольда за стенкой заявил, что сообразительность грузчиков обратно пропорциональна ругани и прямо пропорциональна чаевым.

Похоже, внушение возымело действие — команда доставки занесла здоровенный металлический шкаф в кабинет практически без серьезных повреждений недвижимости.

— Решил для солидности обзавестись сейфом? — спросил Грегор, когда Арнольд рассчитал грузчиков.

— Нет, это инвестиция в средства производства! — победно ответил компаньон, довольно потирая руки.

— Мне кажется, ты должен был сегодня заниматься утилизацией химических отходов?

— Ассенизаторы заломили такие деньги, что у меня осталась только одна дорога.

— На помойку старьевщика Джо, — предположил Грегор, стоически собирая карты в колоду.

— Бинго! Джо уступил мне её почти даром! — на лице Арнольда расплылась улыбка триумфатора, которому по дешёвке досталась триумфальная арка предшественника.

Нездоровая любовь компаньона к инопланетному хламу уже лишила агентство скромных прибылей за прошлый квартал и грозила проделать финансовую брешь в бухгалтерии следующего. Грегор повнимательней присмотрелся к новоприобретению. От обычного холодильника установленная в углу штуковина отличалась здоровенной ручкой в центре двери.

— Дай угадаю. Ты купил атомарную давилку, которая любую засунутую в неё штуку передавливает в брусок вольфрама!

— Ты почти угадал, это равеловый блок для утилизации отходов! — Арнольд взялся за ручку, с трудом открыл толстую дверь. Внутренность шкафа была черна, как Вселенная, в которой потушили звёзды.

— Эй, эй, ты что? Наш договор аренды не предусматривает использование промышленной техники, — запротестовал Грегор.

— Мы всегда можем сказать, что это офисный бумагоуничтожитель, — Арнольд взял из рук Грегора карты, небрежно бросил их в черноту шкафа.

Дверь сыто лязгнула, затворяя утробу агрегата. Грегор непроизвольно напрягся — машины старьёвщика Джо работали, но имели неприятную особенность портить жизнь пользователей неожиданными фортелями. Как правило, чем громче они гудели в работе, тем сильнее были неприятности. В этот раз обошлось без рабочих шумов. Арнольд поскучал минутку, затем открыл дверь. Шкаф зиял девственной чернотой.

— Ничего нет, — глубокомысленно изрёк Грегор.

— Что карты! — Арнольд взял массивный куб, которым Грегор обычно придавливал чертежи.

— Ты чего? Полегче. Между прочим, это калибровочный источник. Не самая дешёвая штука.

— Наука требует жертв, — недрогнувшей рукой жреца науки Арнольд поместил куб в шкаф.

После нехитрого ритуала закрывания-открывания двери источник радиоактивного излучения испарился. Грегор с фонариком и дозиметром скрупулёзно исследовал каждый дюйм внутренней поверхности шкафа. Никаких следов исчезнувших предметов обнаружить не удалось, уровень радиации был в норме.

— Ладно, сдаюсь. Похоже на полную аннигиляцию, — ворчливо признал он. — Где Джо раскопал эту чёрную дыру в коробочке?

— Археологическая экспедиция притащила из системы Салатор. Они обнаружили корабль-ковчег с планеты Равелы. Взяли с него приглянувшиеся безделушки.

— И протащили половину галактики только чтобы загнать старьёвщику?

— Экспедиция сдала находку в научно-технический отдел. Джо сказал, что блок ему достался на распродаже при банкротстве института.

— Угу, посмотрим, — Грегор достал засаленный Атлас «Раритеты Галактики».

Найти в нём шкаф-уничтожитель не составило труда. Именовался он в атласе «Равеловая сжигалка» и, согласно исследованиям института Штадлера, уничтожал любое вещество. Чтобы разобраться в равеловой цивилизации Грегор полистал планетарные справочники. Технократическая секта экологов «Зелёный путь» колонизировала планету Равелу давно. Сектанты не поддерживали связь с остальным человечеством на протяжении многих поколений. В результате внезапно возросшей активности местного светила Салатор Равела была оплавлена до мантии. Из звёздного катаклизма удалось вырваться единственному кораблю, который потерпел аварию. Никто из членов экипажа не выжил.

— Не нравится мне, как она называется, — заявил Грегор, после того как убедился, что история создания шедевра экологической мысли надёжно скрыта мраком неизвестности.

— Что ты хочешь, сектанты, — Арнольд похлопал шкаф по лоснящейся стенке, — согласен, по-детски звучит.

— Если бы он назывался «деструктор эм семьдесят шесть аш три» мне бы было спокойней.

— Ты что, не доверяешь институту Штадлера?

— Он был такой замечательный, что обанкротился?

— Неэффективный менеджмент, — пожал плечами Арнольд. — Такое может случиться и с блестящим научным коллективом. Главное, есть сертификат на «равеловую сжигалку».

— Вспомни Мелджский Бесплатный Производитель, — Грегор напомнил о сокрушительном фиаско агентства, после которого они остались должны энергетической компании кругленькую сумму. При работе Производитель пожирал киловатты из ближайшей энергосети с прожорливостью обогревательной системы крупного посёлка в Антарктиде.

— Никакого потребления энергии, — Арнольд помахал экспертным заключением института.

— И какая же природа действия сжигалки?

— Они не выяснили.

Скрипя сердцем Грегор согласился, чтобы изделие погибших экологов поработало на поддержание штанов агентства. Дела шли из рук вон плохо: арендная плата была прострочена, пухлая стопка счетов грозила вырасти в полноценную гору без всяких шансов на оплату.

Арнольд рьяно взялся за поиск заказчиков. Объём сжигалки не позволял уничтожать крупногабаритные объекты, поэтому он сделал ставку на отходы лабораторий. Вскоре потрёпанные фургончики начали доставлять контейнеры с грозными маркировками биологической опасности. Грегор трудился как вол, загружая их в сжигалку. Она исправно превращала токсичный кошмар в ничто. Поначалу арендодатель выражал обеспокоенность доставкой опасных материалов, но после того как впервые получил оплату авансом, закрыл глаза на бизнес Арнольда.

Агентство выбралось из лап долговых обязательств. Для возни с контейнерами Арнольд нанял молчаливого китайца. Грегор смог вернуться к приятному времяпровождению. Решив, что физического труда с него достаточно он купил себе приёмник подпространственной связи, чтобы следить за пасьянсами галактической политики. Под сенью эффективного менеджмента Арнольда жизнь в конторе ААА-ПОПС вернулась в размеренное русло.

Очередное нарушение спокойствия Грегора произошло спустя месяц, когда вместо фургончиков лабораторий к зданию подкатила колонна грузовиков, из которых высыпали бравые солдаты Звёздного Флота.

— Арнольд, у тебя мания величия, — заметил Грегор, наблюдая в окно, как солдаты разбегаются, образовывая периметр безопасности. — Ты заключил контракт с Флотом на охрану нашего равелового сокровища?

— А что? Ядумаю, после выполнения сегодняшнего заказа мы сможем себе это позволить — Арнольд довольно хмыкнул. — Я заключил контракт на уничтожение таниловых боеголовок.

— Тех самых? Которые запретили общегалактической конвенцией?

— Да. Жуткие штуковины. Парочки достаточно чтобы взорвать любую звезду.

Грегор полез в бумаги за заключением института Штадлера. Танила в списке испробованных на уничтожение материалов не было. Оно было и неудивительно — сто пятидесятый элемент таблицы Менделеева синтезировался в мизерных количества исключительно в оружейных целях.

— Арнольд, Штадлер не пробовал танил, — Грегор обеспокоенно посмотрел в угол кабинета, где китаец бархаткой полировал равеловую сжигалку.

— А чем танил хуже всего другого дерьма?

— Танил — сверхтяжёлый нестабильный элемент, активатор термоядерных реакций. Он может оказаться не по зубам железке равеловых фанатиков.

— Вздор, я в них верю, сам этим займусь — Арнольд пошёл открывать дверь Звёздному Флоту.

Несмотря на грозную мощь, скрытую внутри, контейнер был даже меньше стандартного. Арнольд принял его у бравого капрала как упаковку пиццы — с небрежностью постоянного клиента. Строгий лейтенант попросил расписаться в получении и заявил, что уничтожение должно произойти при нём.

Чтобы не смотреть на этот смертельно опасный спектакль, Грегор отвернулся к приёмнику. Просматривая выпуск новостей, он услышал, как за спиной лязгнула дверь сжигалки. Грегор одел наушники. Не вижу, не слышу, даст бог — бога сейчас не увижу.

— Всё получилось! Ничегошеньки не произошло! — спустя десять минут Арнольд сорвал с Грегора наушники. — Я же тебе говорил!

Грегор недоверчиво обернулся. Военных и след простыл. Китаец продолжал невозмутимо тереть бархаткой металл сжигалки.

— Моя ты сжигалочка, как же я тебя люблю! — возбуждённый Арнольд подбежал к китайцу, выхватил у него бархатку и начал с нежностью оглаживать шкаф.

— Смотри, дырку не протри, а то таниловые боеголовки выпрыгнут обратно — всё ещё в стрессе от беспечных игр с оружием звёздного поражения Грегор сердито водрузил наушники на голову. Жрец науки, лелеющий кумира, был жалок в своём низкопоклонстве.

Голос диктора заставил его похолодеть: «Прерываем наш выпуск новостей для экстренного сообщения. Только что произошла вспышка сверхновой. Взрыв звезды Салатор перекрыл транс галактический коридор и грозит…». Диктор на фоне россыпи звёзд скорбным видом выражал глубокую озабоченность состоянием транспортной системы.

— Знаешь, Арни, почему твою крошку зовут сжигалочка? — заупокойным голосом спросил Грегор.

— Конечно, знаю. Она всё сжигает своей любовью, даже меня! — экзальтированный Арнольд чмокнул гладь металла сжигалки.

— Не совсем так. Сжигал всё Салатор. Сжигалка только перебрасывала в него отходы.

— Так это же величайшее открытие! Нуль-переброска в газовую среду!

— Не знаю, Арни, — вздохнул Грегор. — Пока это величайшая катастрофа современности. Ты взорвал боеголовками Салатор.

(обратно) (обратно)

Лотош Евгений Валерьевич

http://samlib.ru/l/lotosh_e/

Бегущие

Пустыня расстилалась вокруг, бескрайняя и бессмысленная. Волны барханов катились за горизонт, в бессчетный раз иссушаемые склоняющимся к закату, но все равно еще жарким солнцем. Маленькая ящерка с любопытством взглянула на них, вытянувшись столбиком и тихонько посвистывая. По ее переливающейся шкурке бежали разноцветные искры. Странно, подумала Татьяна. Странно, что я еще способна замечать такие вещи. То ли второе дыхание пришло, то ли вымоталась не так сильно, как кажется. Ноги вязли в песке, тяжело налитые свинцом, вопящие о своей усталости, неотвязно требующие отдыха, отдыха, отдыха.

— Дэри, я… больше… не могу, — тяжело выдохнула она, ощущая бешено колотящееся о ребра сердце. — Я сейчас… упаду… — Ноги предательски заплелись одна за другую, но она умудрилась не свалиться пластом, а пробежать еще несколько шагов и только затем в изнеможении опуститься на землю. — Дэри!

Дэри остановился и внимательно посмотрел на нее.

— Пить хочешь? — наконец меланхолично спросил он. Его грудь поднималась и опускалась так равномерно, словно он только что встал с затененного шезлонга. — У меня еще осталось полфляги.

При мысли о воде Татьяну замутило. Она с трудом поднялась на ноги.

— Нет, спасибо, — устало покачала она головой. — Совсем не хочется. Лучше скажи, где привал сделаем?

Дэри отвернулся и стал смотреть вдаль.

— Километрах в трех есть подходящее место. — Его голос был неприятен своей бесстрастностью, но в то же время Татьяна почувствовала, как потихоньку успокаивается нервная дрожь в коленках, возникшая два часа назад, когда, случайно оглянувшись, она заметила Тень на горизонте. — Не слишком защищенное, но все же лучше, чем ничего. В пяти милях дальше есть стационарный лагерь. Для меня добраться туда до заката — не проблема, но ты еще неопытна и не сможешь выдержать темп. — Он выжидательно глянул на девушку, устало упирающуюся руками в бедра и тяжело глотающую раскаленный воздух. Татьяна мельком взглянула на него и опустила глаза. — Да, ты не доберешься. Значит, ночуем в Чертовой Лощине. Потерпи еще немного, — его голос немного потеплел, — через двадцать минут добежим, тогда и передохнешь. — Он развернулся и побежал легкой трусцой, не оглядываясь.

Сделав еще несколько тяжелых вдохов, Татьяна с трудом распрямилась и побежала вслед за ним. Каждый шаг давался с трудом. Я как Русалочка, мелькнула у нее шальная мысль. Что ни шаг — то иголки в ногах. Или песчинки в кроссовках, невелика разница. Вот только на прекрасного принца Дэри не тянет. Ну, значит, не судьба пока. Она хихикнула, представив себя с русалочьим хвостом, запнулась за песчаную складку, с трудом устояв на ногах, и выбросила из головы все мысли. Шаг, другой, третий, четвертый. Вдох. Еще шаг, еще, еще, еще. Выдох. Невидимый метроном в голове безразлично отщелкивал шаги, сухой воздух раздирал горло, и все шло как обычно. Так же, как и весь день.

Когда полчаса спустя они добрались до Чертовой Лощины, тени от барханов уже залили пустыню. Солнце висело невысоко над горизонтом, и было уже не так жарко. В редких порывах ветра появилось даже что-то похожее на прохладу. Дэри бросил рюкзак в центре каменистой утоптанной площадки и стал обходить ее по периметру, изредка наклоняясь к земле и отбрасывая в сторону камешек. За ним тянулась отчетливо видимая в сумерках светящаяся нить.

Татьяна рухнула на землю и долго лежала пластом, впитывая в себя холодок стремительно остывающей земли. Дэри закончил возводить периметр, подошел к ней, сел рядом на землю. Из рюкзака он достал металлическую, защитного цвета флягу, болтнул ее около уха, внимательно прислушавшись к бульканью внутри. С сомнением покачав головой, он протянул ее Татьяне.

— Выпей, — сказал он своим бесцветным голосом. — До утра тебе этого хватит. Я не хочу, — поспешно продолжил он, упреждая татьянино возражение. — Если надо, я могу до следующего вечера протянуть без воды. Не в первый раз.

У Татьяны не было сил спорить. Она взяла флягу, открутила колпачок и несколько раз жадно глотнула. Внезапно жажда, весь день маячащая где-то на границе сознания, навалилась на нее всей своей тяжестью. С трудом она удержалась от того, чтобы влить в себя остатки воды, жалобно плещущиеся где-то на дне. Завинтив флягу, она протянула ее Дэри.

— Возьми, — нехотя пробормотала она. — Пусть у тебя пока будет, а то боюсь, что все выхлебаю… — Она с трудом стащила с себя лямки тощенького заплечного мешка и аккуратно положила его рядом с собой. Подумав, она вытащила из него утепленный спальник, встряхнула, расправляя. Пакетик резко развернулся в огромное меховое полотнище, накрыв ее с головой. Татьяна зло забарахталась, выбираясь наружу.

Когда она, наконец, высунула голову в сгущающиеся пустынные сумерки, Дэри удивленно смотрел на нее.

— Зачем тебе теплый спальник? — В его голосе прорезалось удивление.

— Тебя не спросилась, — зло кинула Татьяна, выпутываясь из складок меха, но тут же пожалела о вспышке. — Извини, вырвалось. Я читала, в пустыне ночи холодные. — Она с яростью стала дергать полотнище в разные стороны, пытаясь уложить его поровнее.

— Я не знаю, про какие пустыни ты читала, но в этих местах ночью ниже двадцати не бывает, — пожал Дэри плечами. — На твоем месте я бы взял спальник полегче. Впрочем, делай как знаешь, земля иногда сильно остывает. — Он кошачьим движением поднялся на ноги и достал из рюкзака легкую раскладушку. Сунув в рот плитку рациона и неторопливо разжевывая ее, он неторопливо установил кровать понадежнее, улегся на нее и накрылся легкой простынью. — Ладно, давай спать. Завтра придется пробежать больше, чем сегодня.

— Почему? — вяло поинтересовалась девушка, засовывая в рот кусочки своей плитки. От вкуса сухой пищи ее подташнивало, и опять зверски хотелось пить.

— До следующего лагеря, — сонно ответил Дэри. — Там рядом нет ничего вроде этого места. Либо мы доберемся до стационара, либо останемся ночевать в пустыне.

— Ну и что? — Татьяне не хотелось спать. Все вопросы, о которых она успешно пыталась забыть, вновь подступили к горлу. — Это запрещено — ночевать в пустыне?

— Нет, — так же сонно ответил Дэри. — Не запрещено. Ночуй где хочешь. Тень может забрать тебя из любого места, но в лагерях они появляются редко, и там от них проще отбиться. Спи, рассвет через девять часов.

— Дэри, — Татьяна твердо решила, что на этот раз он не отвертится. — Скажи мне, куда мы бежим? Какова цель? — Ответом ей было лишь тихое посапывание. — Дэри, черт возьми!

Несколько секунд посапывание продолжалось. Затем раскладушка заскрипела.

— Таня, я хочу спать, — голос Дэри был все такой же бесстрастный, но в нем проскальзывали нотки раздражения. Или это только казалось? — Тебе надо поговорить?

— Надо! — твердо заявила Татьяна. — Мне надоело бегать по пустыне неизвестно с кем и неизвестно куда. Я хочу вернуться домой! Скажи, куда мы бежим?

Какое-то время Дэри молчал.

— Мы бежим к следующему лагерю, — спокойно сообщил он.

— А затем? — Татьяна тоже начала раздражаться. — Куда после того лагеря?

— К следующему лагерю, — Дэри был сама любезность.

— А затем? — Татьяна уже с трудом сдерживалась.

— Опять к следующему лагерю, — мужчина сладко зевнул. Девушка слышала, как щелкнули его зубы.

— Дэри, чтоб ты сдох! — взорвалась Татьяна. — Ты идиота из себя корчишь или меня за идиотку считаешь? Я тебя спрашиваю — какова конечная цель?

— Не знаю, — равнодушно сообщил Дэри, с удовольствием потягиваясь. — Мне этого никто не говорил.

— Как… как не говорил? — Татьяна была ошеломлена. — А зачем же мы бежим? Куда? Что вообще происходит? — Она вскочила на ноги, тут же отозвавшиеся тупой болью. — Дьявол тебя побери, ты что, издеваешься надо мной?

— Нет, — все так же равнодушно отозвался Дэри. Звук его голоса определенно начинал бесить Татьяну. — Я не издеваюсь. Но куда мы бежим — никто не знает. На самом деле.

Девушка осела на землю, на ее глазах выступили слезы.

— Я… я так не хочу… — прошептала она. — Я хочу домой… Я… — Неожиданно она заревела навзрыд.

Дэри отбросил в сторону простыню и сел на своей раскладушке. Последние лучи солнца, выбивающиеся из-за горизонта, едва освещали его синеватую кожу. На безоблачном небе начали появляться первые звезды. Он подошел к девушке и сел рядом с ней, приобняв ее за плечи.

— Извини, Таня, — на этот раз его голос был действительно сочувствующим. Татьяна уткнулась ему в грудь и молча всхлипывала. — У тебя нет дороги домой. Как и у всех нас. Все, что мы можем, — это бежать вперед и вперед, от одного лагеря к другому. На самом деле это не так уж и плохо, многим нравится. — Он погладил девушку по волосам. — Ты привыкнешь…

Татьяна повернула к нему мокрое лицо.

— А если я не хочу бежать? Зачем, если нет цели? — Она по детски обиженно шмыгнула носом.

— Цель есть, — ответил Дэри. — Цель — это добраться до следующего лагеря, встретить новых людей, увидеть новые места. Тебе не повезло, ты начала с пустыни, но многие попадают в более приятные места. Леса умеренных широт, например, с большими реками, лесами и изумрудными полянами, с птицами, поющими в кронах, когда ты бежишь мимо. Или степи-саванны, в которых пасутся стада оленей, а на них охотятся черно-желтые полосатые тигры. Да и сияющие ледяные пустыни Арктики тоже бывают прекрасны. Ты не представляешь, как иногда жаль бывает покидать некоторые стоянки… — Он замолчал, видимо, погрузившись в воспоминания.

— Дэри… — робко произнесла Татьяна. — Но зачем тогда вообще бежать куда-то? Почему не остаться на одном месте, которое тебе нравится?

— Что? А… — Дэри вздохнул. — Нельзя. Каждое утро в лагере ты получаешь полный комплект того, что тебе надо. Но если ты останешься на день, то на следующее утро получишь лишь половинный набор, и твои шансы добраться к вечеру до следующего лагеря сразу уменьшатся, хоть и не фатально. Правила допускают однодневную передышку, хоть и не часто, поэтому за нее наказывают не так строго. Еще днем позже ты получишь четвертной рацион. Я знаю только одного человека, который смог добраться с ним до следующей стоянки. Ну, а еще днем позже… ты не получишь уже ничего. Автоматы свое дело знают.

— А зачем ночевать в лагерях? — удивилась Татьяна. — И зачем тебе рацион? В средней полосе, как ты ее описал, должны быть ягоды, грибы… охотиться можно, в конце концов…

— Охотиться? — хмыкнул Дэри. — Ягоды? Плоть животных и растений ядовиты для человека. Ими могут питаться только другие животные, так записано в Правилах. Нет, Танечка, если ты останешься без рациона, то умрешь с голода.

— Ну ладно, — не захотела сдаваться девушка, — а если курсировать между двумя соседними лагерями? Или автоматы и это запоминают?

— Тень, — лицо Дэри омрачилось. — Чем дольше ты находишься в данной местности, тем более ты уязвим к ее Теням. В первый день этой местности они до тебя добраться не могут… я не слышал о таком, во всяком случае… но уже день на третий-четвертый у тебя не остается никаких шансов их избежать.

— А что такое Тени? — осторожно спросила Татьяна. Лицо Дэри исказилось как от сильной боли, но он все же ответил:

— Никто не знает. — Он несколько раз глубоко вздохнул. — Просто в один прекрасный день Тень забирает тебя… Я знал людей, которые поклонялись разным Теням, считая, что тем могут помочь им против других Теней, взять под свою защиту. Насколько мне известно, Тень забрала их всех, как и остальных людей. — Он пожал плечами в ответ на какие-то свои мысли. — Извини, мне эта тема неприятна. Лучше спроси о чем-нибудь другом.

Татьяна осторожно высвободилась из его рук и повернулась к нему лицом. Слезы уже высохли, и в ее глазах было всего лишь задумчиво-печальное выражение.

— Скажи, Дэри, — произнесла она, — все-таки, какая у нас цель? Последняя цель, окончательная, которой мы должны достигнуть? Ведь не может же вся эта система работать вхолостую, просто так, без всякого конечного результата? Может, надо кого-нибудь победить? Что-то найти? О чем-то догадаться? А, Дэри?

— Окончательная цель? — с наконец-то прорезавшимся удивлением посмотрел на нее Дэри. — Да что ты, девочка моя, разве жизнь имеет какую-то цель? Или кто-то может тебе ее указать, кроме тебя самой?

Черное небо, усыпанное звездной пылью, прорезал падающий метеорит.

(обратно)

Любовь и голуби

У вас не занято? Нет? Ф-фу. Наконец-то местечко нашел. Ну и дела — рабочий полдень, понимаешь, люди от гудка до гудка деньгу зашибают, а места нет. Мест, то есть. Честному труженику присесть некуда, все бездельники заняли.

Да нет, не обращайте внимания. Это не голубиный помет. Как это — где? А куда вы смотрите? О, я-то думал — вы на мой пинджак с карманАми поглядываете. Хороший пинджак, сносу нет. Папаша рассказывал, мой дедуся на Земле его носил. Еще до того, как к нам супростяне прилетели. Дедуся давно помер, а пинджак — как новенький. Чистый мегавинилуретан с искоркой, дамочки так и тащатся. То есть как какие? Да вы что, новичок? Ну, тогда понятно. Наших-то дамочек сюда не пускают, тут вы правы, но ведь и другие есть. Как вы думаете, где я работаю? Да ни за что не угадаете. Вот визитка моя, держите, не стесняйтесь. Да смотрите, смотрите, пока в руках держите, а то она неразменная. Взгляд отведете — и тю-тю, снова у меня в кармане.

…в первый раз вижу такого необразованного! Вижу, не интересовались еще. Ну да, по-первости многих не слишком напрягает, попозжее обычно прихватывает. Годика этак через два. Ну да, «Агентство „Кольцо мечей“», все правильно. Элинорский перекресток, в доме с конторами. Заходите, не пожалеете. Человеческих женщин нет, звиняйте, а вот любые другие — сколько угодно…ох, ненавижу эту кофе. Из лебеды ее варят, что ли? Специально с Земли везут и варят, точно вам говорю! Килограмм сюда, на Вокзал, приволочь — семьсот тугриков стоит, так они и тут экономят. Как на чем? Сами, что ли, не понимаете, что килограмм лебеды легче килограмма кофе? Кофе — она в зернах, тяжелая, а лебеда — трава, вон какая мягкая, в один килограмм сколько хошь напихать можно. Пользуются, гады, что всей этой шушере что кофе, что лебеда — один черт жратва экзотическая. Все равно вкусовые пупырышки только у чуртанаров имеются, а те чужого не едят.

О чем это я? Ах, да. Об Агентстве. Сами понимаете, среди инопланетяшек этих, ну, чужих, всякие попадаются. Кто по делам летит, а кто и просто так по Вселенной шляется, приключений ищет. В том числе и на задницу свою, если анатомия и ориентация позволяют. Встречаются такие, кто то ли бабы, то ли не бабы, черт их разберет, нелюдей, но любви хотят. Или хочут, как меня тут один недавно поправил. Думает, лысину надел — и уже прохфессор? Ха! Куда им деваться на Вокзале, где проезжий народ дольше десяти минут не задерживается? Не прохфессорам, я имею в виду, а приключенцам этим. Дальше лететь? А экзотика? В коридорах к прохожим приставать? Так здесь эдакие типы встречаются — поймут неправильно да и монтировкой погладят, наше вам с благодарностью. Вот мы и помогаем таким инопланетникам, чем можем. Мы человеки добрые, берем за помощь немного, а удовольствия — полон рот… ну или что там у них. Если честно… да не оглядывайтесь вы так нервно, это я на всякий случай озираюсь… если честно, то иногда я и сам не понимаю, как они… ну, это самое… но ведь довольнехоньки! И сами инопланетники, и мужики наши. Ну да, а кто еще? Кого, вы думаете, мы им в пару или, скажем, в пятерку находим? Таких же инопланетников? А на кой они друг другу сдались, здесь, на Вокзале? Они в санаториях да на турбазах своих друг за другом ухлестнуть могут, с комфортом и вообще как им вздумается, а вот наших мужиков только здесь и найдешь. Были бы мы выездными — тогда еще ладно, но пока не судьба. И хорошо, что не судьба, иначе как бы мы башли забивали? Агентство, я имею в виду.

Ну что вы на меня смотрите, словно паучиха на мужа после копуляции? Все сугубо добровольно. Сугубо, понятно! Это слово такое умное, шеф научил. Значит — без принуждения. Мы ведь никого не тянем силком-то, сами все приходят. И вы придете, спорим? В первый раз людям вообще бесплатно, это политика фирмы такая. Не понравится — не придете больше. Разик, э? Один разик?…ха! Это мне опять про мой пинджак вспомнилось. Не помет голубиный это, зуб даю. Крукобуруса зуб, не свой, от клиента остался. А дело так было. Встретился я с одним парнем, года три как с земли. Бука букой, наладчик, одно слово. Ну, разговорились мы с ним, я таких сразу замечаю, у меня глаз наметан, точно говорю, а у него психоз сексуальный изо всех щелей так и прет. Спем… срем… спермотоксикоз, вот как наш психиатр это называет. Одичал без бабы — спасу нет, того и гляди, на других кидаться начнет. Поговорил я с ним по душам, а он возьми и окажись завзятым голубятником. Дома, рассказывал, с голубятни не вылезал, жена вконец заела, вот он сюда и подался. Голубей у него уже здесь отобрали да домой отослали. А контракт подписан, пять лет отсюда ни ногой — и точка. Вот и зверел парень прямо на глазах. И — надо же такому было случиться — в отеле уже три дня парочка секс-туристов ошивалась. Точь-в-точь курицы с полменя ростом, только без перьев, и кожа зеленая, морщинистая. Эй! Вы только не того-этого, поаккуратнее со своим желудком, здесь роботов не держат, самому вытирать придется! Вот и тот парень почти так же среагировал. А что делать? Не упускать же клиентов, они та-акие деньжищи предлагали! И тут я… шеф даже медаль потом предлагал дать. «За изобретательность», сказал. В общем, я — сам дотумкал, без подсказок! — взял да и вспорол подушку. Любимую свою подушку, тоже с Земли привез. Нет, она прабабушкина, тогда еще подушки перьями набивали. Ну, вот так, натуральными перьями, с попугаев разных да со страусов. Вспорол, в общем, клеем их из распылителя побрызгал — и перьями сверху! Страусиными! Они, перышки, не страусы, такие мелкие, белые, в общем, почти натуральные голуби получились. С полменя ростом, а тому парню — вообще по грудь. Он глаза выпучил, да и пошел к ним в номер, ровно веревочкой тянули. Уж и не знаю, чем они там занимались, да только пришел он ко мне через два часа, счастливый!.. сияет, что твой бластер на огневой позиции. Все, говорит. Женюсь. И гражданство свое обещают опосля свадьбы…

Нет, не знаю ничего про свадьбу. Он мне не докладывался. А вот это — это мне от тех клиентов осталось. Вспорхнул один из тех мне на плечо, я чуть не рухнул, да и оставил благодарность. За заслуги перед ихней Родиной, сказал. Точно говорю, награда. Вон, от пинджака даже не отрывается, твердая, зараза. И пинджак жалко, не выбрасывать же. Да и чего выбрасывать, с наградой-то? Эвон она какая, примечательная…

Ну ладно, пора мне. Надо новых клиентов искать. А вы заходите, заходите, не стесняйтесь. Понравится, точно говорю. Не сейчас, так через полгода. «Агентство „Кольцо мечей“» на Элинорском перекрестке, в доме с конторами. Нас там каждый знает!

(обратно)

Ужин при свечах

Огоньки свечей неярко подрагивали в неизвестно откуда тянущем сквознячке, еле ощутимом, но неприятно холодящем шею под левым ухом. Виктор дернул головой, пытаясь избавиться от неприятного ощущения. Елена может подумать, что он боится, мелькнуло в голове. Не стоит вводить девушку в заблуждение. Вряд ли она что-то решает, но все же… У нее такие красивые черные глаза, большие и влажные, как у лани. Интересно, почему лани? Почему не осьминога? У того глаза тоже большие и очень влажные. Влажнее не бывает… Надо же, он еще способен иронизировать! Впрочем, все равно. Решение принято. Возможно, встреть он эту девушку даже еще месяц назад, жизнь пошла бы по-иному…

Виктор откинулся на высокую мягкую спинку стула и с удовольствием пригубил вино. Доктор благодушно смотрел на него через стол, в углах слегка прищуренных глаз таились смешливые морщинки. В аккуратной бородке пробивались седые волоски, густая, несмотря на возраст, шевелюра находилась в живописном беспорядке.

— Итак, — задумчиво сказал он, — вы, молодой человек, твердо решили… хм… сделать то, что задумали.

Виктор покрутил бокал перед глазами, досадливо посмотрев на жирный след большого пальца. Кентьяви слегка пузырилось, леденило ладонь сквозь тонкое стекло.

— Да, — твердо сказал он. — Я решил окончательно. Сегодня ночью… — он запнулся. — Сегодня ночью я не спал, думал. Смотрел на звезды. Три капсулы таменазина… Не хотелось тратить время на сон.

— Вы все еще можете отказаться, никто не заставляет, — нетерпеливо отмахнулся от него доктор. — Взяли себе что-то в голову! Попробуйте, кстати, вон тех кальмаров, — он ткнул вилкой в хрустальную салатницу. — Под кентьяви идут — лучше не бывает. — Он вопросительно взглянул на Елену, и она застенчиво улыбнулась.

— Да, вкусно, — хрипло шепнула она. Виктор волновал ее, волновал с того самого момента, как вошел в кабинет доктора три дня назад. Это непрофессионально, попыталась она одернуть себя, но подалась вперед и подтянула к себе бутыль темного стекла с вытисненными на ней буквами. Кентьяви чуть слышно зашипело, а бокал, казалось, радостно запел, принимая в себя струю. — Хотите? — Она протянула бутыль Виктору.

— Нет, спасибо, — улыбнулся он. — Мне хватит. — Он взял вино из ее рук и осторожно поставил на стол. Мимоходом он задел ее руку. Девушка вздрогнула и чуть слышно вздохнула, качнувшись к нему. Ее гибкое тело обрисовывалось сквозь тонкую ткань сари. А девочка-то от меня, похоже, без ума, грустно улыбнулся про себя Виктор. Ах, если бы месяц назад…

— Вы, кстати, буддист? — доктор с видимым наслаждением сунул в рот маринованную маслину. — Что-то такое я слышал…

— Бросьте, доктор, — скривился Виктор. — У вас наверняка есть мое полное досье. За три дня… да вы могли получить его прямо из архива. С вашим-то кодом доступа! Увлекался я буддизмом лет пять назад. Давно уже бросил.

— Странно, — задумчиво протянул доктор. — Тогда вы все-таки атеист. Понимаете, личное дело не до конца… в общем, там такие вещи редко фиксируются. Но позвольте все-таки еще раз поинтересоваться — вы до конца понимаете, на что идете? Ваша вера…

— Атеизм не вера, — сухо ответил Виктор. — Нормальный подход ученого: утверждаешь что-то — докажи. Еще ни один проповедник ничего мне не доказал. Вы… католик?

— Да, — кивнул доктор. — Заметно?

— Цепочка на шее, — объяснил Виктор. — Человек вы серьезный, безделушки таскать там не будете. Медальоны с фотографиями у индусов не в почете, не Европа. Значит, крест. А католицизм в Индии, кажется, окончательно вытеснил остальные конфессии. — Он прислушался к себе. Еще не так давно правильный дедуктивный вывод доставил бы ему заметное удовольствие. Но не сейчас. Все перегорело, ушло. Все… Он вспомнил тонкую прозрачную руку Мариам, бессильно свесившуюся с кровати. Почему-то именно эта деталь в ночных кошмарах мучила его больше всего. Тонкая до прозрачности рука с золотым обручальным кольцом. Почти такая же, как у Елены.

— Мне бы вашу наблюдательность! — с завистью сказал доктор. Елена восхищенно взглянула на Виктора, но тут же, смутившись, покраснела и уставилась в стол, нервно поигрывая столовым ножом. — И все-таки я вас не понимаю. Атеизм… вечная ночь после смерти… Посмотрите — вы молоды, еще и сорока нет. Красавец-мужчина, Леночка наша аж тает… — Елена неубедительно-презрительно фыркнула, выпрямилась на стуле. Нож, зазвенев, покатился по полу. Еще сильнее покраснев, девушка дернулась за ним, потом, бросив взгляд на доброжелательно улыбнувшегося ей Виктора, снова уселась прямо, на мгновение прикрыв лицо руками. С видимым усилием воли овладев собой, ассистентка уставилась в тени вокруг стола, изо всех сил стиснув руки.

— Вот-вот, — весело прокомментировал доктор. — Я, кстати, тоже в детстве хотел физиком стать, как и вы. Отец не позволил. Нечего, говорит, с яйцеголовым связываться. Денег заработать не умеют, вот и изображают из себя… Кстати, «Физикал ревью» я до сих пор выписываю. Любопытные там вещи попада…

— Хватит! — оборвал его Виктор, но тут же набрал в грудь воздуха, замер на несколько секунд, затем медленно выдохнул. — Извините. Нервы ни к черту, сами понимаете.

Доктор смотрел на него, подняв бровь.

— Но я… — начал он.

— Нет, не вы, — мягко передразнил его Виктор. — Видите ли, я представляю себе ваши методы. Интересовался в свое время. Думаю, «Физикал ревью» вы впервые взяли в руки вчера или сегодня с утра. Этот антураж, — он обвел рукой затененный кабинет, — девица ваша… Извините, Елена, — он слегка растерянно улыбнулся возмущенно открывшей рот девушке, — ничего личного. Так вот, доктор, я хорошо понимаю, что за представление вы разыгрываете.

— Представление? — удивился доктор. — Извините, молодой человек, я бы не хотел выслушивать оскорбления даже…

— Еще раз извините, если обидел, — опять перебил его Виктор. — Но я не в настроении. От вас завит решение. Сегодня мы общаемся с вами уже больше двух часов. Все необходимые выводы вы уже сделали. Да или нет?

— Ну конечно, конечно, — грустно покивал доктор. — Более двух часов, вы правы. Но сложно сказать что-то… Что-то… Давайте так — отложим на завтра. Вы выспитесь, потом на свежую голову подойдете ко мне, и мы все обсудим еще раз. Не торопясь, так сказать, вдумчиво…

— Нет, — коротко ответил Виктор, и Елена почувствовала, как внутри что-то оборвалось. Не надо, беззвучно закричала она. Не надо! Остановись… — Закон дает вам три дня, и они истекли. Вы не имеете права дальше тянуть с заключением. И имейте в виду — я не буду подавать на вас в суд, не затем пришел. Ресторан расположен на тридцать втором этаже, а окна в галерее чаще всего открыты. Чего вы добиваетесь? Чтобы я…

— Ах вот как… — доктор неожиданно встал из-за стола. — Ладно. Видит Бог, я сделал все что мог. Ладно. Вот вам заключение: я не вижу препятствий к реализации вашего права. Вы находитесь в здравом уме и твердой памяти. Психических отклонений, являющихся основанием для принудительной отсрочки, я не обнаружил. На мой взгляд вы, молодой человек, идиот. Но это моя работа, и я вынужден дать вам допуск. Еще раз спрашиваю — вы твердо уверены в своем решении?

— Да, — медленно кивнул Виктор. — Я могу идти? Куда мне явиться?

— Зачем идти? — доктор усмехнулся кривой зловещей ухмылкой. — Все под рукой. — Он выпростал из-под рукава узкий серебряный браслет с иссиня-черной насечкой и сдвинул пластинку. — К вашим услугам.

От мягкого тяжелого удара комната содрогнулась. Бокал доктора подпрыгнул и упал, залив белоснежную скатерть красным. Заверещал плохо смазанный металл. За спиной Виктора в стене возникли очертания двери, облицованная деревом панель с скрежетом поехала назад и в сторону. Из черного проема пахнуло сырым железом и могильной промозглостью.

Виктор закаменел на своем стуле. Потом обернулся и несколько секунд изучал багрово-черный прямоугольник.

— Вот оно как… — пробормотал он про себя. — Да уж…

Он встал и повернулся к проему лицом, обхватив себя руками за плечи. Елена с ужасом смотрела на него.

— Пожалуйста… — тихо сказала она. — Не надо. Пожалуйста!

— Я жду, молодой человек, — прогремел доктор. — Вы ведь этого хотели? Так пользуйтесь! Думаете, я буду стоять и ждать здесь до бесконечности?

— Да, вы правы, — руки Виктора безжизненно упали вдоль тела. — Извините. Я не ожидал…

Он повернулся к девушке и сделал шаг в ее сторону.

— А если я откажусь? — тихо спросил он. — Ты… пойдешь со мной.

— Да! — та яростно тряхнула головой. — Я… ты… мы вместе…

Виктор протянул руку и осторожно коснулся ее черных как смоль волос, на которых играли отблески свечей.

— Ты красивая, — сказал он. — Не казни себя. Не твоя вина. — Он убрал руку. — Ты привыкнешь.

Мягко развернувшись, он направился к проему.

— Заходишь, садишься на табурет, нажимаешь на большую красную кнопку, — сказал доктор ему в спину. — Но если ты хоть чуть-чуть умнее, чем я думаю, то с другой стороны комнаты — выход. Спускаешься на лифте на улицу…

Виктор замер в проеме, потом, не оглядываясь, кивнул.

— Это больно? — напряженно спросил он.

— Что? — удивился доктор. — А… Почем я знаю? Больно, наверное…

Плечи Виктора вздрогнули от невеселого смешка.

— Неважно, — сказал наконец он. — Жить — больнее. Не переживайте, доктор, вы сделали все, что могли. Просто я всегда был тяжелым случаем.

Дверь со скрежетом задвинулась за ним. Доктор стоял в напряженной позе, скрестив руки на груди. Слега прогудело. Трижды вспыхнула маленькая красная лампа.

— Все, — доктор опустился на стул и начал яростно отдирать бороду. — Ненавижу этот клей… Не удалось, жаль. Если бы он попал ко мне хотя бы две-три недели назад, с ним можно было бы поработать куда успешнее. Свежий шок в известном плане лечится проще, чем застарелая травма…

Елена, не отрываясь, смотрела на стену морт-камеры. Из ее глаз текли крупные слезы.

— Он… мертв? — спросила она, едва сдерживая рыдания.

— Как моя прабабушка, — мрачно кивнул доктор. Без бороды он выглядел лет на двадцать моложе. — Леночка, милая, право человека на смерть записано в Конституции, о чем ты знаешь не хуже меня. Ты сама выбрала эвтанастику, никто за уши не тянул. Подумай — не стоит ли бросить сразу?

Лена взяла салфетку из вазы и стала промокать слезы. Тушь размазалась, потекла по лицу.

— Но почему… почему именно сейчас? — сдавленно спросила она. — Здесь, в ресторане… свечи…

— Вино, красивая девушка, влюбленная по уши… — продолжил доктор. — И тут же камера смерти. Контраст. Я до последнего колебался. Если бы он отказался сейчас, попросил отсрочки, хотя бы на пять минут, я бы всадил ему нембасил и спящего отправил в санаторий. Номер в «Гималайской долине» забронирован со вчерашнего дня. Обе фирмы согласились поделить расходы.

— А он пошел сразу…

— Да. Он действительно хотел умереть. Знаешь, многие кажутся полностью уверенными, решительными, но когда дело доходит до камеры… Три четверти выходят с другой стороны и счастливо доживают до старости. Для них это даже полезный опыт. — Он осторожно снял расхристанный парик и окончательно превратился из доброго пожилого профессора в сухопарого человека средних лет с большими залысинами.

— Это неправильно… — несмотря на все усилия сдержаться, Елена снова всхлипнула. — Так не должно быть!

— Кто ты такая, чтобы решать за него? — доктор стремительно встал на ноги, подошел к девушке и вздернул ее голову за подбородок, так что та была принуждена посмотреть ему в глаза. Ее нос распух и покраснел. — Он взрослый человек, он имеет право умереть по собственному выбору. Он дурак, да — мне его заказали сразу две фирмы! Думаешь, я с каждым клиентом общаюсь вот так, в дорогущем ресторане? Черта с два! Этот гениальный молодчик был им так нужен, что они согласились вскладчину оплатить мои услуги, включая расходы. Они были готовы на все, пусть бы он даже ушел к конкуренту — потом бы переманили. Ему могли обеспечить райские условия, лишь бы работал в свое удовольствие. Он знал это, к нему много раз подкатывались. Но он предпочел уйти. Его право!

Доктор отпустил подбородок девушки и стал задумчиво ходить по комнате.

— Иногда я думаю, что легкость смерти действительно играет плохую роль. Но что, лучше держать людей на этом свете силком? Было такое. Отсюда два шага до рабства и прочих прелестей. Сначала ты не имеешь права умереть, потом — высказываться вслух, потом — переезжать… Человек либо свободен, либо нет.

— Вы пытаетесь убедить себя, — упрямо сказала Елена. — А сами не верите…

— Возможно, — неожиданно легко согласился доктор. — Но я знаю другое. За последние пятнадцать лет я проконсультировал больше трехсот пятидесяти человек. Пропустил же всего восемнадцать. Этот, — он мотнул головой в сторону морт-камеры, — девятнадцатый. Если бы не я, половина клиентов бросились бы под колеса или проглотили лошадиную дозу снотворного. — Он снова уселся за стол. — Что лучше — оставить потенциального самоубийцу наедине с собой или попытаться спасти?

— Я знаю, доктор, — Елена уже справилась с собой. — Нам все это рассказывали. Простите. Просто… просто…

— Я знаю, — мягко сказал доктор. — Когда-то сам прошел через это. Ты, кстати, превосходно играла, мои поздравления. Твоей вины в его смерти нет. — В его голове всплыла последняя фраза Виктора. — Да, просто тяжелый случай… Что ты решила со специализацией?

— Я продолжу, — девушка гордо вскинула голову. — Я хочу спасать людей.

— Хорошо, — доктор достал из кармана пластинку и прижал к зеленому треугольнику палец. — Я ставлю тебе зачет. Передай куратору, чтобы связался со мной по поводу остальных студентов. — Он передал пластиковую карточку Елене. — Не хочешь пообедать как следует? Все это, — доктор обвел рукой стол, — уже оплачено, а ты почти ничего не ела.

— Спасибо, доктор, — мотнула она головой. — Я лучше пойду. — Елена взяла в руки сумочку и нетвердым шагом направилась к выходу из кабинета. — До свидания.

— До свидания, Леночка, — кивнул ей доктор. — Привет отцу.

Дверь глухо хлопнула, и он остался один. Наполовину оплывшие свечи тускло мерцали на его серебряном браслете. Подумав, доктор открыл дело и ткнул пальцем в несколько точек на экране. Вспыхнул и медленно угас кровавый штамп.

«Доктор Макутагава Синх, дипломированный палач. Исход отрицательный. Отчет прилагается.»

Он погасил экран и задумался. Нет, он сделал все что мог. Просто тяжелый случай. Доктор хмыкнул, насадил на вилку кальмара по-зунгабски и стал неторопливо жевать, прихлебывая из бокала. Вино и в самом деле было замечательным.

(обратно) (обратно)

Мамченко Петр Вячеславович

http://samlib.ru/m/mamchenko_p_w/

Будьмо!

По экранам прошла радуга помех, всегда сопровождающая переход из гипера и обратно. На гражданских судах в такие моменты экраны отключаются, да и некому на них смотреть, штатские при переходах мирно дремлют в анабиозных камерах. Военный корабль себе такой роскоши позволить не может. Сколько раз спасало жизнь пилотам умение вовремя распознать в затухающей радуге силуэт вражеского судна.

Силуэтов хватало — но своих. Максим здорово бы удивился, если б обнаружил в Солнечной системе округлые обводы кораблей Чирхов. Стремительные линии земных кораблей с чирхскими не спутает даже салага в красном секторе. Всё зависит от логики кораблестроения. Земляне строят корабли как для космоса, так и для атмосферы, во всяком случае, боевые. Чирхи же космос предпочитают не покидать, им авиационные причиндалы не нужны. Оттого и разница в тактике — пришлось солоно — ныряй в атмосферу и бей ракетами оттуда, чирхские тепловые лучи в атмосфере малоэффективны. А инопланетянин сдуру сунется следом — он в твоём полном распоряжении, маневренность чирхов в атмосфере — отдельная тема анекдотов.

Максим автоматически проверил наручный детектор, что там, в крови, — синяя зона, но на самой границе зелёной. Правду говорят, почки опытного пилота творят чудеса. Привычно потянулся к фиксатору за бутылкой с рабочим реактивом — и остановился на полпути. Ему это сейчас не нужно! Через пару часов он будет на Земле! Награждение это, конечно хорошо, но гораздо больше в среде гиперпространственных войск ценился традиционный двухнедельный отпуск на родной планете, где можно забыть на время о реактиве — и о проклятом детекторе! Полезное, но ненавистное устройство, вибрирующее при выходе в зелёную зону и поднимающее вой при красной или белой.

Напарник, мичман Вася завистливо вздохнул и, в свою очередь сверившись со своим детектором, сделал пару глотков. Здоровый ты парень, Вася, на тебя реагента вдвое больше, чем на остальных уходит. Как бы не влип, как прежний напарник, Димка, тот уже три месяца в реабилитационной клинике, как бы вообще на твердь не списали. Реагент — не забава, а суровая необходимость, что только в космосе понимают зелёные стажёры.

Истошный вопль сирены всеобщего оповещения заставил Максима вернуться обратно на место первого пилота. Боевая сбруя, призванная хранить от перегрузок, вновь опутала с ног до головы. Такой сигнал известен всем на флоте — противник в пределах досягаемости! Это в Солнечной системе, где чирхам так всыпали несколько раз подряд, что уже лет пятнадцать, как приближаться зареклись!

С тяжким вздохом пилот вновь взялся за отвергнутую бутылку и энергично глотнул. Проморгавшись и откашлявшись, внимательно рассмотрел предательскую посудину. Ниже герметичной насадки, позволяющей пить без потерь в невесомости, была полуоторванная этикетка: «Вспышка-55. Мечта гипервоина! Приобщись к большому космосу!». Никакого намёка на положенный: «Рабочий реактив-3. Пользоваться только с применением детекторов! Одобрено космомедслужбой. Военные поставки».

— Сволочь! — просипел Максим, как только обожжённые градусом голосовые связки опять позволили выдавать членораздельную речь. — Опять на обеспечении экономит! Вася, слушай приказ! На базе найдёшь хозяйственника, Саймона Дмитриевича, и дашь ему в морду! Если у этого мерзавца хватит наглости поднимать шум, то скажешь, что по устному приказу каптриранга Максима Лисицына. Рабочий реактив должен вводить в рабочую форму, а не вышибать мозги!

Вася кивнул. На его обычно добродушной физиономии отпечаталось такое удовольствие, что Максим на миг усомнился в отданном приказе. Ещё покалечит мерзавца. Правда, тому не впервой отхватывать за всё хорошее, да и традиции гипервойск надо соблюдать.

— Готовность систем, наличие боекомплекта?

Потерявший пару секунд на выход из приятных грёз, второй пилот сверился с данными оперативного компьютера и лихо отбарабанил:

— Все системы в норме, реактивная масса — 82 %, полный малый боевой комплект, боевые плоскости в порядке, вспомогательные устройства в готовности!

Короткий доклад на Солнечную-4 и занятие места по боевому расписанию в оперативном резерве.

Конечно, малый боевой комплект — не бог весть что, две атомных ракеты, шесть химических, одна с антиматерией, две плазменных ловушки. Для одиночного боя недостаточно, но в составе армады… Самому не верилось, что ещё застал времена, когда договоров с другими цивилизациями ещё не существовало, и учёные лихорадочно экспериментировали, зачастую устанавливая новое оружие на каждый боевой вылет. Когда боевые плоскости оставались единственным надёжным средством, а первое же попадание противника становилось фатальным.

Чирхи, чирхи, мерзкие хладнокровные торгаши, что, впрочем, естественно для рептилий. Первые наладившие контакт с человечеством, продающие крохи информации по бешеным ценам, осуществляющие перевозки в другие системы с оплатой 1:1, масса груза — соответствующая масса редких химических элементов, будь этот груз оборудованием или разумными. Жуткая межзвёздная монополия, запершая десятки цивилизаций в родных системах. Хочешь контактировать с другими — плати, колонизировать свободные планеты — плати вдвое, вести торговые отношения — только при чирхском грабительском посредничестве! И тогда твой корабль не сгинет вгиперпространстве, а планета не подвергнется наказанию. Плати — химическими элементами, электроникой, новейшими технологиями и даже мыслящей биомассой, в просторечии — рабами. Конечно, любая цивилизация на стадии прорыва в большой космос пыталась покончить с унизительными поборами, но мало какой из них удавалось защитить хотя бы родную планету, а уж очистить от чирхов несколько парсеков до землян не удавалось никому. Но и настолько воинственные расы встречаются не часто. Тренировки на родной планете даром не прошли.

Полчаса в оперативном резерве тянулись бесконечно. На переднем фронте гораздо проще. Слегка подташнивало от пакостной «Вспышки», вспоминались лица родных и последняя встреча с девушкой, не пожелавшей ждать окончания войны. Больно колол запястье въедливый детектор, не позволяя впадать в дремоту.

Мягкий зуммер отбоя взбодрил и заставил встряхнуться. Максим ещё с минуту просидел, но традиционных сводок так и не дождался. По меньшей мере, невежливо. Даже если противник ушёл, так и не вступив в боевое соприкосновение, об этом принято объявлять экипажам. Может, о них просто забыли?


Конечно, на церемонию награждения он опоздал. Мог бы успеть, если б остался в полётном комбинезоне, кое-кто из пилотов так и поступил. Но трансляция идёт на всю планету, семья будет разочарована, если опять пренебрежёт парадным мундиром. Потихоньку проскользнул на плац, стараясь не попадать в зону действия видеокамер, и пристроился последним в строю, за рядовым абордажником. Благо, за такими доспехами можно спрятаться втроём. Строй в два ряда слегка покачивался, официально — из-за привычки бойцов к невесомости, а если серьёзно, то после тревоги в этом строю, пожалуй, каждый находился в синей шкале детектора.

Само награждение здорово напоминало шоу — постарались пропагандисты. После представления отличившегося, описывался его подвиг. Часто просто описание, но нередко и видеоматериалы. Следовали комментарии маршала гиперпространственных войск и командиров соответствующих подразделений, бесцеремонно забивающиеся патриотическими воплями ведущего. Затем — само награждение, зачастую дополненное бонусами от гражданских правительств.

Вот уже дошла очередь и до абордажника. Жуткий парень, терминаторы плачут от зависти в уголке! В одиночку подавил защитные системы, разделался с тремя боевыми роботами и разнёс устройство самоуничтожения на капитанской анабиозной камере. Взять чирха живьём — такие случаи можно по пальцам одной руки пересчитать!

— Первый пилот, капитан третьего ранга Максим Лисицын!

Выйти на три шага, не шатаясь и не спотыкаясь, не щуриться перед камерами, дышать в сторону, мерзкая «Вспышка» вызывала не менее мерзкий перегар. Восторженные славословия шли мимо ушей. Должно быть, разморило на солнышке, детектор показывал середину синей зоны, вполне терпимо.

Перед глазами всё двоилось и расплывалось, как в гиперпространстве, и почти так же трудно было ощутить верх и низ. Оставалось только верить в выправку и многолетние рефлексы. Генерал в лёгком боевом мундире и ведущий в элегантном синем костюме сливались в гротескную фигуру.

— Образец воина… семилетний путь… девятнадцать сбитых судов противников.

Сфокусировать взгляд, сделать глубокий вдох. Не хватало ещё, чтоб герой дня свалился перед телекамерами. Вспыхнул огромный проекционный экран. Интересно, откуда у них видеоинформация, на его истребителе камеры не было.

— По договорённости с аулитянами (мимолётное изображение представителя этой цивилизации, крайне неаппетитное, спешно сменилось изображением гигантского кубического объекта с ажурными вырезами — звездолёта аулитян) капитан Лисицын осуществлял конвоирование дружеского торгового корабля.

Изображение изменилось. Стало слегка размытым и овальным. Периодически проходили помехи. Техники сотворили настоящее чудо, выжав столько информации из видеозаписи аулитян, зрительные органы которых не имели ничего общего с земным стандартом.

— Сектор считался относительно безопасным, Чирхи покинули его месяц назад, поэтому конвой ограничивался одним истребителем.

На экране разворачивалась картина безумного хаоса — гиперпространственный переход. Вот по дуге проходит серая птица истребителя с непривычным для космоса разворотом крыльев. Со вспышкой проявляются три белых шара — чирхские корабли. На фоне этих громад земной истребитель кажется крохотным и жалким, воробушек, в припадке безумия вышедший на бой с тремя жирными котами. Единственное преимущество землянина — скорость, безжалостно пожирающая резервы реактивной массы.

Максим сжал кулаки, заново переживая горячку боя. Не легко сражаться в гиперпространстве, где все чувства неверны и перепутаны, а руки дрожат от единственного защитного средства, мерзкого реактива, подавляющего гипершок, но подтачивающего координацию движений. На экране истребитель стремительно, по какой-то безумной траектории заходил сбоку, бледные вспышки видимого в гиперпространстве вражеского обстрела никак не могли нащупать хрупкую птичку.

— Какой класс пилотажа! Капитан заходит слева, мешая двум правым кораблям продолжать обстрел! Удивительно!

Одна за другой от истребителя отделяется две сияющих точки. Одна идёт прямо во вражеский корабль, вторая — в сторону. Вот идущая прицельно замедляется — и отражается под прямым углом.

— Это очень интересный момент! Наши учёные, несмотря на многочисленные образцы и обломки, пока так и не разобрались в принципе действия гравитационных двигателей. Враг выставляет гравитационный барьер — и отражает ракету, но при этом полностью теряет ход. Гравитационные двигатели инерционны, чем и пользуется капитан Лисицын. Мочи их! Да!!!

На экране юркий истребитель следует за второй ракетой, закладывая немыслимые виражи. Из-за первого корабля выходит второй, пытаясь вновь захватить врага в сектор обстрела — и оказывается прямо на пути второй ракеты.

— Вот он, классический финт наших соколов! Интуиция позволила капитану предугадать место появления второго корабля, тот, конечно, выставляет гравитационный барьер — и отражает ракету прямо в первый корабль! Тупым вражеским калькуляторам не сравниться с гением истинного землянина!

Максим невольно улыбнулся. Интуиция тут не при чём. Не секрет, что чирхи, как любой другой биологический вид, предпочитает проходить гиперпространство в анабиозной камере, предоставляя вести бой своим компьютерам. А машины так предсказуемы. Но — доброе слово и кошке приятно.

На экране — беззвучная атомная вспышка, мгновенно испаряющая солидный кусок первого шара. Оставшаяся часть корабля спешно вываливается из гиперпространства, что вряд ли можно считать удачным выходом. Тот сектор контролируется землянами.

— Но бой ещё не закончен! Капитан Лисицын знает об этом и продолжает сражение. Сейчас вы увидите очень необычный ход, на который решится не каждый пилот. Обычно пилоты стараются вновь укрыться от одного корабля за другим, но Лисицын использует гравитационный барьер, чтобы резко изменить траекторию полёта! Это тот самый неожиданный фактор, который не рассчитать никакому компьютеру! Лишь человеку доступно такое, нашему человеку!

Максим с трудом удержал на лице неестественную улыбку. Не стоит рассказывать сейчас, что просто недооценил размер барьера, а там уж пришлось действовать по наитию. На экране отброшенный воробушек оказался прямо между двумя котами, и на огромной скорости несётся к дальнему, каждое мгновение слегка корректируя траекторию, чтобы увернуться от огня. Две яркие точки ракет, расходясь под углом, идут к третьему кораблю, обгоняя истребитель.

— Вражеские корабли ведут огонь — и поражают друг друга! Если бы их броня не была так эффективна! Трусливые чирхи отрастили мощную скорлупу, но ей не устоять под молотом гнева истинного патриота!

Тебя бы туда, болтун! Между двумя колоссами, со стандартным боезапасом и тремя сотнями грамм реактива в крови!

Блеклые огни на белой броне быстро гаснут, оставляя едва заметные чёрные пятна. Не такие уж серьёзные повреждения, но корабли прекращают огонь. Обе ракеты отброшены барьером третьего корабля в нижней полусфере, но истребитель уже близок к верхней. Его крылья внезапно удлиняются на треть. Это боевые плоскости — режущие кромки, превращающие крылья в ножи.

— Великолепно! Только асы старой закалки способны вскрыть броню врага, как консервную банку! Крыло, правда, повреждено, и частью ракет пилот уже не сможет воспользоваться, но урон врагу несопоставим! Какой удар!

Улыбаться уже просто невозможно. Максим не рассчитал набранную при гравитационном толчке скорость, и едва не сплющил свою кабину о вражескую броню. Резать положено боевой кромкой, а не крылом целиком! Да и выпустить лезвия он успел только в самый последний момент. Чего он только не услышал от техников, ремонтировавших его истребитель! Да и механические повреждения — не то, что заставит отступить корабль такого класса. Пилоты условно делили чирхские корабли по размерам и боеспособности: пузыри — одноместные и слабомощные, которые и за противника не считались; кругляши — стандартный, самый распространённый тип, с которым в основном и сражались; и живодёры, по огневой мощи сопоставимые с орбитальными крепостями. Встреться Максим в одиночку с тремя живодёрами не в гипере, шансов не было бы совсем. Да и в гиперпространстве он предпочёл бы уклониться от боя — если б не беззащитный транспортник союзников за спиной.

На экране исчезнувший было за громадой живодёра истребитель внезапно вынырнул сбоку и по дуге принялся огибать гигантского противника. Три яркие точки с разрывом в секунду отправлялись от уцелевшего крыла к дальнему кораблю.

— Наш храбрец продолжает удачную тактику, не позволяя вражеским кораблям вести по себе огонь. Нет пощады гнусному врагу! Вот он огибает гравитационный щит, одновременно ведя огонь по дальнему кораблю! Да, конечно, здесь мне подсказывают, что выпускать ракеты с такого расстояния не рекомендуется, враг может успеть защититься, но расчёт героя точен!

Отпихнутый локтем комментатора генерал одаривает наглого шоумена многообещающим взглядом. Видно, правду говорят, что этого ведущего бьют чаще, чем всех остальных вместе взятых.

— Лисицын разворачивается и заходит на подраненного противника! Добей его! Какая точность! Обе посланные ракеты попадают в разрез. Как жаль, что у нашего героя остались только химические ракеты, повреждения от взрывов почти незаметны. Он меняет курс, собираясь резать врага вторым крылом. Это фантастика! Вперёд, берсерк гипера! Но тут посланные ракеты достигают дальнего врага. Точнее, две из трёх, отправленная по центру сбита точным выстрелом, кстати, простите генерал, именно это Вы и хотели сказать, правда? Даже тупые чирхи способны изредка точно прицелиться, но это не помешает нашим героям! Ракета в верхней полусфере отбита гравитационным щитом — подлый враг поменял его расположение — и только нижняя достигает цели! Это редкое зрелище господа — в деле анитиматерия! Нокаут!

Зрелище было не просто редким, а уникальным. Земные видеокамеры такое обычно не показывали. Пожалуй, аулитяне видят многое из недоступного людям. Всё так же беззвучно, мутная волна прокатилась по вражескому кораблю от места удара ракеты, фиолетовое свечение охватило солидную часть сферы, выбросило индиговые протуберанцы — и растворилось, как кусок сахара в кипятке. От живодёра осталась, в лучшем случае половина, и эта половина быстро раскручивалась, разбрасывая обломки и притягивая их обратно.

— Впервые на нашем экране! Чирхский корабль с повреждённым гравитационным двигателем! Учёные не верили, что при таких обстоятельствах образуется кратковременная чёрная дыра. За что им только платят?! Этот противник повержен! Но остался последний — и у капитана Лисицына проблемы!

Максим смотрел на экран с не меньшим интересом, чем другие. Финала боя он не помнил — просто не мог помнить. Вторая боевая плоскость так и не коснулась белой брони. На экране серая птичка отброшена сместившимся гравитационным щитом, а в следующий миг часть корпуса и кабина разлетаются осколками.

— Враг ведёт яростный обстрел! Теперь враги не боятся зацепить союзников, и Лисицына спасают только виртуозные манёвры! Вот зацепили и второе крыло, жаль, но сегодня нам уже не удастся увидеть повторения классической атаки! Что вы говорите? Конечно! Мне намекают, что кабина разгерметизирована, что ещё усложняет работу капитана и добавляет восхищения к его героизму! Но что это? Видите эту зёленую паутину, расползающуюся по корпусу врага? Мне подсказывают, что это плазменная мина. Очевидно, Лисицын активировал её за миг до неудачной атаки, и, что…? Ага, значит, плазма будет по-настоящему эффективна, когда доберётся до проёма в броне. Где-то я слышал, что плазменные мины нам импортируют именно аулитяне, символично, не так ли?! И — враг бежит! Поле боя — за землянином! Вновь Земля побеждает, что неудивительно, когда за мир и свободу сражаются такие люди!

Максим выдохнул, только сейчас обнаружив, что затаил дыхание. Никакой рабочий реактив не поможет оказавшемуся в гиперпространстве в одном лёгком скафандре. Все чувства перегружены, включая пресловутое шестое, и полная потеря ориентации. Обезумевшая радуга, разноголосый вопль, прикосновение льда и пламени, вкус шоколадного лимона, натёртого солёным перцем, надушенные сиренью грязные носки. Он продержался недолго, дальше были только бесконечное падение и нарастающая боль.

Максим был без сознания, и то, что этот болтун назвал манёврами, было реакцией чувствительного управления на его безвольные перекатывания в поле тяготения чёрной дыры. Если бы не инициатива компьютера аулитян, подобравшего гибнущего союзника, его или втянуло бы в чёрную дыру вслед за обломками врага или добило бы гипером. Хорошо, что это позорище не показали. Отлов «маневрирующего» истребителя союзником. А как ему дались два часа на борту у чужаков! Дышать их атмосферой землянин, конечно, может, но это больно и противно.

Слово, наконец, получил генерал. Его улыбка была тем более искренней, что вояка сумел «случайно» наступить на ногу шоумену. Учитывая то, что генеральская парадная броня предусматривала абордажные ботинки, выражение лица болтуна описанию не поддавалось.

— В дополнение скажу, что подвиг капитана третьего ранга Лисицына имел и другие последствия. Аулитяне наконец признали ограниченный протекторат Земли и в качестве жеста доброй воли передают нам все свои военные разработки! Теперь эта мирная цивилизация становится для Земли не просто торговым союзником, а стратегическим партнёром!

Эта новость вызвала бурный отклик среди присутствующих. Приятно, конечно, но из союзников именно аулитяне вызывали у среднего землянина дрожь отвращения. Вряд ли их планета будет популярной в среде туристов.

— За заслуги перед родной планетой, храбрость и безупречную службу, сын Земли Лисицын получает орден солнечного протуберанца первой степени и внеочередное повышение в звании! Поздравляю Вас, капитан второго ранга Лисицын!

— Служу Земле!

К восторгу — по пальцам можно пересчитать тех, кто удостоился высшего ордена, примешивалась грусть. Не летать ему больше на штурмовиках и истребителях. В лучшем случае, переведут в командный состав одного из крейсеров, а то и вообще в дипломатическую службу, чтоб демонстрировать героя инопланетянам. Звание и награды обязывают.

Слово взял неприметный человек в штатском.

— В качестве подарка от Всепланетного Совета, в полное владение гражданина Лисицына и его потомкам передаётся три гектара земли на любом континенте по выбору — либо двести на любой Земной колонии. Поздравляю Вас, гражданин Лисицын.

— Служу Земле!

Голова шла кругом. Вот что, значит, ухватить удачу за хвост. Главное, правильно распорядиться наградой, благо, отец — дока в таких вопросах. Завистливые взгляды бросались не только другими награждёнными, но и многими из почётной комиссии. Воевать хорошо в молодости, а к пенсии лучше иметь крепкие тылы.

— Минуту внимания! Я уполномочен сделать официальное заявление от Всепланетного Совета. Сегодня — 17 сентября 2094 года. Запомните эту знаменательную дату! Скоро уже двадцать лет, как первые исследовательские корабли были отправлены через гиперпространство. 3 августа — исполнилось девятнадцать лет от выдвижения Чирхского Ультиматума, когда жестокие инопланетяне запретили Земле, как и прочим, гиперпространственные переходы и уничтожили несколько мирных межзвёздных судов. Никому не надо напоминать, что наша свободная планета отвергла грабительские условия гиперпространственных паразитов!

Максим помнил. Помнил атаку Земли Чирхским флотом, когда конкурирующим странам пришлось срочно объединить силы и использовать накопления холодной войны. Пылающие города и падающие звёзды чужих и земных кораблей. Сгоревшие колонии Марса и Венеры и отчаянную, безнадёжную атаку отрезанных от материнской планеты старателей астероидного пояса. Замутнённое дымом небо и биологическое оружие, опустошающее целые страны. Наказание для зарвавшейся цивилизации. Урок прочим. Пусть помнят, что гиперпространство принадлежит Чирхам! Дикарям не стоит мечтать о звёздах. Во всяком случае, пока не докажут, что их каменные копья не менее эффективны, чем «цивилизованный» горячий свинец.

— Мы никогда не забудем подвиг капитана исследовательского корабля Андратова, оставившего весь экипаж и исследователей на дружественной планете и прорвавшегося в солнечную систему с важной информацией. Именно он посмертно признан основателем гиперпространственных войск, как первый обнаруживший, что человеческий организм способен действовать в гиперпространстве в состоянии алкогольного опьянения!

Лисицын помнил и гордился. В первую очередь тем, что именно его страна поставляла львиную долю гипервоинов. Напоить можно каждого, но чтобы человек действовал осознанно, едва держась на ногах — это талант! Странный и ранее не оценённый талант нации, умеющей жить, работать и сражаться в алкогольном угаре.

— Сегодняшняя тревога была связана с прибытием посла Чирхской Империи. Империя признаёт за Землёй право на любые гиперпространственные переходы и колонизацию любых свободных планет! Предлагается взаимное перемирие. Посол не уполномочен вести переговоры о контрибуции, но не исключает возможности, что император сочтёт возможным её выплату! Это победа, граждане! Победа!

Дружеский хлопок по спине от закованного в броню абордажника чуть не поверг Максима на землю. Хромающий комментатор пытался обнять генерала, что-то вопящего от восторга, но даже этот бычий рёв тонул в общей какафонии. Должно быть, сейчас вся Земля на минуту сошла с ума от долгожданной радости.


К искреннему удовольствию Максима, родители устроили скромное семейное торжество, ловко отвадив всех вдруг объявившихся друзей и приятелей. Нинку герой послал персонально, несмотря на все настойчивые намёки, что она опять свободна, а оставшийся после развода ребёнок — такая мелочь, с кем не бывает.

Мама, правда, немного расстроилась, когда он объяснил, что немедленной демобилизации не будет, и свои три оставшихся по контракту года он оттрубит. Но уже в мирное время. Да и появились реальные шансы дослужиться до первого ранга.

Младший брат Сашка выпросил-таки детектор и весь вечер принципиально пытался допиться до красного сектора, но отключился раньше. Сегодня умерла его мечта о гипервойсках. В лучшем случае, из восьми училищ гиперпространственных войск после войны оставят два, а пройти по конкурсу с его оценками, когда будут брать не самых стойких к реактиву, а самых серьёзных и ответственных…

С отцом долго обсуждали перспективы. Не мешало даже то, что папа потягивал коньяк, а Максим — лимонад. Сейчас, когда гиперпространство для землян открыто, появились интересные возможности. Другие-то расы всё равно заперты, на одних перевозках можно озолотиться. Тем более, семье, в составе которой опытный пилот в немалых чинах. Максим сам не понял, как дал обещание сняться в ма-а-аленькой такой рекламке в парадном мундире с орденами. И это родной отец! Хорошо, что от других дельцов отсёк вполне профессионально.

Обсудили и хитрецов аулитян. То ли у них первоклассные шпионы, то ли исключительные аналитики, но как вовремя они сделались стратегическими партнёрами! Наверняка вырвут у чирхов разрешения и для себя. Лучше бы, конечно, терахитяне. Те хотя бы гуманоиды, кое кто из ребят всерьёз намерен оформить отношения с тамошними приветливыми лысыми красотками, да и их антиматерия эффективнее аулитянской плазмы.

Когда отец, пошатываясь, отправился в спальню, Максим помог матери переместить из-под стола на диван Сашку и помыть посуду. Спать совершенно не хотелось, во всём теле бурлила непривычная трезвость.

Время было самое подходящее, час ночи, все знакомые спят. Поцеловав на ночь встревоженную мать (не иначе, всерьёз решила, что принял приглашение Нинки), вышел на ночную прогулку.

Воздух был ошеломляюще свеж, пахло дождём, цветами и спелыми яблоками. С трудом ограничился одним — и так переел, соскучившись по домашней кухне. Прошёл по частному сектору к парку, разминулся с молодёжной компанией («не нарывайся, придурок, видишь — мундир гипера, они там все бухие отморозки»), посидел на памятной лавочке у журчащего фонтана.

Давно он не был так счастлив. Планы роились в голове пополам с заботами. Мать намекала на симпатичную подросшую соседскую дочку. Отец рассказывал о серьёзном деловом партнёре. За неделю надо выбрать награду. Вдруг и сработает план отца, разделить — один гектар на земле и сколько там, две трети от двухсот на Ньюхоупе. И Сашке придётся взяться за ум, отцу помогать.

Слабый стон вывел из радужных грёз. В кустах кто-то страдал. Максим кинулся на помощь, помог подняться грузному, невероятно грязному мужику. Знакомый запах не оставлял сомнений.

— Ты ведь тоже из гиперпространственных, приятель? Что с тобой? Может, скорую вызвать?!

Благоухающая находка всей тушей обрушилась на застонавшую лавочку и с трудом сфокусировала глаза.

— Бра-ател-ла… Ты… У тебя… похмелиться есть?

Максим брезгливо отшатнулся и по широкой дуге отправился к фонтану — мыть руки. Он совсем забыл о таких людях за семь лет службы. Нет, никогда не понять настоящему космонавту этих безумных жителей тверди. Как можно добровольно пить эту ГАДОСТЬ!

(обратно)

Древней Трое не хватало лошадей

Симус в очередной раз сверился с данными компьютера и сквозь зубы выругался на карфагенском. Древние мореходы хорошо умели клясть небо и землю, и превосходно умели давать определение кораблю, неспособному держать верный курс. После манёвра, вернувшего старую лоханку на расчётную траекторию, уже на русском выразил своё мнение по поводу людей, подготавливавших корабль к полёту, конечно, предварительно прикрыв иллюминатор импровизированной шторкой от солнца.

Весь корабль под гордым названием «буксир сортировочный 34-9» содрогался своим ржавым нутром при включении маневровых движков, но наскоро подлатанный корпус держался. Сам Симус сходу предложил бы с полдесятка, более приличных названий, от «Пандоры» и «Троянского коня» до «Корыта Смерти», вот только его Земное начальство плохо воспринимало юмор. Весь этот полёт был сплошным недоразумением, неудачной шуткой, над которой будет ещё долго смеяться весь Марс, если кто-нибудь на сторожевой базе Деймоса проявит минимум бдительности. Но даже такой шанс — гораздо лучше, чем десятилетия в специализированной одиночной камере, лишённой даже тех элементарных удобств, на которые имели право люди в камере смертников.

Сколько лет подряд он был вынужден коротать часы, вспоминая мельчайшие подробности каждого события в жизни, от второго рождения во времена рассвета Римской империи и до последнего задания во время холодной войны. Симус успел побывать королём одной мелкой страны и богом отсталого племени, священником скороспелого культа и правительственным секретным агентом. Он то срывал плоды жизни, то вынужден был скрываться, на миг опережая смерть, блестящую драгоценным металлом или воняющую проклятым деревом.

Люди всегда воевали, рвали друг другу глотки и выпускали кишки, тем не менее, с поразительным единодушием крайне недоброжелательно относясь к куда менее жестоким шалостям Симуса и иных реликтов ветхозаветных времён. Нынешняя заварушка между Землёй и её бывшей колонией, Марсом, точно так же не имела к Симусу никакого отношения, как и два десятка войн ещё на Земле, в которых ему доводилось участвовать по разным причинам, да и история попыток использования живого оружия древности в человеческих дрязгах совсем не нова.

Автоматические двери с громогласным шипением чуть разошлись в стороны и попытались навеки замереть в данном положении, пока энергичный пинок с той стороны не поправил покосившуюся левую створку. Первый и единственный помощник Фриц вбежал в рубку и с размаху шлёпнулся в своё кресло. Тощий, бледный и пронзительно рыжий, этот человечек в своём расстёгнутом, измазанном до потери цвета скафандре, производил бы комичное впечатление, если бы не лихорадочный огонь, горящий в глубоко запавших глазах, и не хриплые звуки, вырывающиеся между двумя рядами крупных жёлтых зубов. Короткие пальцы с чёрными ногтями клещами впились в неподатливый воротник скафандра, и вся рубка заполнилась запахом кислого пота.

— Я же просил Вас не выглядывать в иллюминатор, — сердито рявкнул Симус, — несвоевременный взгляд на планету из космоса может вызвать ненужные ассоциации. Что с реактором?

— Удалось стабилизировать. Силовые поля на камерах держатся. — Отрывисто пролаял Фриц, с трудом выравнивая дыхание. — Простите, капитан, я давно выбился из Лунного цикла…

Первый помощник вдруг умолк и приподнялся, лицо мгновенно покраснело, а между оскаленных зубов прорвался не лишённый мелодичности долгий звук.

Симус, не раздумывая, ударил тыльной стороной ладони по лицу парня, отшвыривая его к стене и прерывая начавшийся процесс.

Фриц почти минуту приходил в себя, судорожно цепляясь за стенку и облизывая разбитые губы. Выпрямившись, старпом собирался высказаться относительно капитанских методов, но невольно попятился, встретившись глазами. Капитан подался к нему всем телом, насколько позволяло кресло, наслаждаясь пронзительно сладким запахом крови и непроизвольно сглатывая слюну.

— На нашей новой родине будет две луны, имейте терпение, Фриц. Меньше чем через полчаса мы будем на поверхности, подготовьте таймера отключения силовых полей на камерах. И избавьтесь от скафандра, если всё пройдёт по плану, мы сядем на ночной стороне, и Фобос будет отчётливо виден.

Фриц вывалился в двери, едва не сшибив по пути входящую Виссу. Как всегда, изящная, и как всегда мокрая, женщина бесшумно скользнула вдоль рубки, оставляя влажные следы и распространяя слабый запах тины.

После доброжелательного кивка капитана, села рядом с ним прямо на пол и доверчиво обняла за ногу (в своё время Фриц устроил дикий скандал по поводу мокрого кресла). Симуса в очередной раз позабавило несоответствие детского скорбного личика и роскошной зрелой фигуры.

Поглаживая длинные зелёные волосы, капитан в очередной раз пытался понять, какой садист отправил ундину на планету с острой нехваткой воды. На Марсе можно кого-нибудь утопить разве что в песке, а бедняжка едва не иссохла насмерть, прежде чем Симус присмотрелся к обитателям камер и переселил бедняжку в капитанскую ванну. С той поры в каюте у Симуса было очень мокро, что компенсировалось бесконечной благодарностью красавицы ундины. Капитан назвал бы Виссу идеалом, если бы только её кровь не воняла тухлой рыбой, ну а вкус мог присниться разве что в кошмарах.

За время двухнедельного полёта Симусу пришлось пересмотреть многие представления о своих пассажирах. Кое-кто из сидящих за силовыми щитами были просто жертвами обстоятельств, альтернативными разумными созданиями, на свою беду пережившими становление человеческой цивилизации. Ну а та же ласковая и невинная Висса чувствовала себя больной и слабой в чужой стихии, но без всяких раздумий атаковала бы кого угодно в своём озере, следуя велениям инстинктов, не имеющим ничего общего с зачатками интеллекта, позволившим красавице выучить несколько слов.

Истошный визг коммуникатора напугал не только ундину, неловко распластавшуюся на полу, но и самого Симуса. Та аппаратура на корабле, которая ещё работала, устраивала экипажу самые неожиданные пакости, ну почему диспетчерский вызов с планеты должен сделать капитана заикой?!

Теперь собраться и отвечать быстро. Если диспетчер ощутит хотя бы слабое подозрение, то вместо посадки на Марс их ожидает встреча с ракетой или, что лишь немногим лучше, карантинный досмотр на Деймосе, где большинство пассажиров будет себя чувствовать неуютно, а Симус и Фриц потеряют всякое преимущество перед людьми, облачёнными в скафандры.

Изображение на экране плыло и рябило, со стороны казалось, что мрачный диспетчер кривляется и корчит рожи. Сам Симус изобразил на физиономии смесь усталости, раздражения и страха, и завопил, предвосхищая вопросы диспетчера:

— Борт «БС 34-9», рейс Луна — Венера, просим разрешения на посадку, реактор работает нестабильно, специалиста на борту нет, просим помощи!

Рожа марсианского диспетчера выразила всю палитру чувств мелкого чинуши, получившего возможность отыграться на нейтралах-селенитах за все свои неудачи. Судя по тому, как он удобно откинулся в кресле и сложил руки, болван явно собрался вдумчиво потрепать нервы истекающему потом от страха капитану.

— Что перевозите?

— Заказ венерианской фирмы «Смайл, Фёдорофф и К».

— Точнее, пожалуйста, всё равно придётся платить таможенный сбор.

— Это строго конфиденциально, меня уволят! И мы не собирались залетать на Марс, только из-за аварии, откуда мне взять деньги, чтобы заплатить вашим грабителям-таможенникам!

Узнай диспетчер о скором награждении сферой Фобоса, и то не выглядел бы таким счастливым.

— Всё это выглядит подозрительно — задумчиво протянул он. — А если вы шпион или диверсант? Надо бы подержать вас на орбите и всё тщательно проверить!

— Да нет у меня ничего опасного или стратегического! Слушайте, шеф, давайте договоримся! Посадите меня у себя, на Деймосе! Тогда военщине придётся отремонтировать реактор, чтобы не допустить взрыва, пусть заодно всё проверят, а я Вам на обратном пути заплачу! Только чтобы без таможни, меня наниматели живьём съедят.

Диспетчер мучительно думал. Приработок — это хорошо, а вот по шапке от начальства за необоснованную посадку на Деймосе… Да и слишком хитрая рожа у этого торговца, наверняка надует, пусть его лучше таможня на Марсе трясёт!

— Вооружение корабля?

— Откуда, шеф? Это ж сортировщик, когда движок сменили, здесь жить стало негде! Просканируйте, если хотите, защиту я отключу.

— Человек в экипаже?

— Двое! — Симус уже собирался вызвать Фрица, но в порыве наития поднял с пола Виссу и сунул лицом в камеру. Кто может выглядеть безобиднее, чем перепуганная ундина, во всяком случае, пока её тонкие пальчики не сомкнутся на глотке неосторожного пловца. — Я и дочка!

Диспетчеру уже явно было скучно. Взятка, если и будет, достанется кому покрупнее, девчонку подцепит кто-то из военщины. Стоит ли навлекать на себя гнев начальства, ради призрачной благодарности торгаша.

— Садитесь на запасной-3 Марса, 45\14 71\03, ремонтная бригада будет извещена. Подготовьте корабль к проверке.

— Только не таможня! — взвыл уже не совсем натурально Симус вслед гаснущему изображению, скармливая координаты космопорта автопилоту.

Оставались считанные минуты до входа в атмосферу, за которые нужно разрешить оставшиеся проблемы. Во время посадки будет не до того, а сразу после — объявится ремонтная бригада, естественно, сопровождаемая солдатами. Не исключена и таможня, но всё это — количество, почти не имеющее значения, качество, необходимое для противодействия экипажу и пассажирам «БС 34-9» на Марсе отсутствует по определению. Любой земной ребёнок с первого взгляда поймёт природу экипажа и назовёт эффективные меры борьбы. Но колонии слишком быстро оторвались от земных корней и обзавелись своими легендами и мифами, отбросив багаж земных предрассудков, упорно сохранявшихся на материнской планете.

Симус в рекордные сроки содрал с себя скафандр — дань достоверности для диспетчера и немедленно напялил надоевшую скорлупу на Виссу. Затем прямо за шиворот сунул ей шланг, наполняя скафандр до предела водой. Пусть сдохнет оборудование, но ундина получит шанс добраться до ближайшего резервуара, не иссохнув заживо в пустыне. Даже если от влажности откажет экзоскелет, пока у Виссы есть вода, силой она не уступит любой другой нечисти.

Задержавшись на уничтожении навигационной документации, капитан едва успел занять своё место перед посадкой и предотвратить просчитанное разладившимся автопилотом крушение. Симус не знал, при скольких g ему приходилось выполнять тончайшие манипуляции, но твёрдо был уверен, что любой человек просто уронил бы это корыто, не выдержав перегрузок. Корабль сел жёстко, с хрустом переборок и сухим скрежетом корпуса, последний тормозной импульс не удался, поскольку капитанское кресло развалилось от предыдущего. Ругани Симуса, пинками расшвыривающего обломки предательского ложемента, вторило сквернословие Фрица, которого жёсткая посадка застала в коридоре. Висса, нелепо громоздкая в скафандре, испуганно таращила глаза с кресла второго пилота.

Обломки передатчика выдавали хриплые приказы вперемешку с запросами. Симус быстро и эффективно расправился с останками разбитой аппаратуры. В рубку прихрамывая и постанывая заявился Фриц, но комментарии по поводу «мягкой» посадки оставил при себе.

— Выставь таймера на генераторах силовых полей. Пусть наши питомцы освобождаются в порядке повышения опасности с промежутком в пять-шесть минут.

— А может наоборот? Выпустим кого посерьёзнее, чтобы расчистил дорогу, а уж потом…

— Нет уж, пусть те, что посерьёзнее, выгонят наружу предыдущих, а уж затем устраивают апокалипсисы местного значения. Да и сам ты разве не хочешь убраться подальше, прежде чем Молох или Хрульсамсекорпо припомнят, кто так долго держал их взаперти?

Фриц сглотнул и торопливо закивал лохматой головой, спиной вперёд опять вываливаясь в коридор.

— Висса, детка, иди искать воду.

Ундина неуклюже поднялась из ложемента и побрела в сторону внутренних помещений и кают экипажа.

— Не там, милая, снаружи.

На красивом личике изобразилось мучительное недоумение:

— С-саруши фата н-нет. Фата ф к-кают-та!

Симус ласково улыбнулся своей подопечной. Он неплохо разбирался в нечисти, и теперь мог быть уверен, что в радиусе километров в двадцать нет ни одного водного канала или резервуара. Не слишком хорошо. Значит, до ближайшего густонаселённого пункта придётся добираться на транспорте, а то и провести днёвку где-нибудь в импровизированном укрытии.

— Вода далеко — но её много. Можно плавать, нырять. Может, будет рыба.

Личико ундины просветлело, и она двинулась к шлюзу вслед за Симусом с таким же воодушевлением, с каким, наверное, древние евреи топали сорок лет за Моисеем. Сам бы Симус, пожалуй, прикопал бы бородатого навигатора в песок уже через неделю.

Естественно, механизмы шлюзовой камеры сдохли при первой же попытке ими воспользоваться. Может быть, очередная пакость изношенного судёнышка, а может и предосторожность, предпринятая ещё на Земле, чтобы кто-нибудь не соскочил с корабля до отлёта. Например, кто-нибудь из экипажа.

Запоры один за другим с хрустом вылетали из пазов. Тронутый ржавчиной металл (а ведь не должен был ржаветь!) выл и визжал, деформируясь и изгибаясь под пристальным взглядом Симуса. Сам запорный штурвал прикипел так плотно, что пришлось помогать руками. Ещё два злобных пинка — и внешняя дверь шлюза, наконец, сдалась, с омерзительным скрежетом распахнувшись во внешний мир.

Новый мир встретил пришельцев жаром и горстью колючего горячего песка в лица. От полного отсутствия влаги в горле немедленно запершило, и капитан, не оглядываясь, захлопнул шлем скафандра на Виссе. Вокруг — сплошная бурая пустыня, оживляемая только вечной пыльной бурей, которую местные называют ветром. До самого горизонта — ни одного строения!

Вспыхнули мощные фонари, разрывая чужую ночь. Где-то внизу защёлкали взводимые затворы, натужно взвыл, раскручиваясь, генератор боевого лазера. Гостей встречали со всем положенным почётом.

— Спускайитес внис. Не телать реских твишений.

Голос через насыщающий респиратор странно искажался, но, несомненно, принадлежал женщине. Симус рассмотрел всего шестерых военных, стоящих рядком напротив только что опустившегося трапа, метрах в четырёх, не дальше. Пятеро — с пулевым оружием, все — в обычных мундирах, без боевой псевдокожи или, хотя бы, обычных скафандров. Дилетанты!

Медленно, аккуратно, спуститься по трапу, примирительно разведя в стороны руки — вот он я, как на ладони, без орудия и нехороших мыслей. Ступить на заметенное песком покрытие космодрома и подтащить за собой неуклюжую в массивном скафандре Виссу, вежливо пропуская торопливых техников-атомщиков.

Вот сейчас эти обленившиеся тыловые крысы успокоятся и опустят стволы, хотя главное — этот тубус теплового лазера. Вот, прямо сейчас… Стук каблуков техников стих. Симус оглянулся, уже догадываясь, что сейчас увидит.

На самом верху, у люка стоял Фриц, задрав лохматую голову и неподвижным взглядом вперившись в пронзительно-чистое марсианское небо, где никогда не было и не скоро появятся облака. Несокрушимая ткань его скафандра медленно расходилась по швам в такт бешеным рывкам, пока скинутой шкурой не распласталось под ногами. Под голой белой кожей, как змеи, шевелились вспухшие вены, пот ручьём стекал по безумному лицу.

— Што это са шеловех? Он полен?

Симус только улыбнулся. Кто-то из техников по рации вызывал врача. На вершине трапа маленький рыжий человечек начал жуткую пляску трансформации, когда кости скелета перестраиваются и занимают другие места, а плоть течёт, как патока, формируя нечто, совсем не похожее на человека.

Капитан всей своей сутью ощутил, как поднимаются стволы, беря на прицел совсем другую цель. Сейчас! И песок, как от взрыва, разлетелся из под ног, а воздух тугими струями обернул тело, и как когда-то, хрустели хрупкие человечьи позвоночники под пальцами, и бесполезными фонтанами брызгала кровь из разорванных артерий. И пули не успевали за смертоносным силуэтом, а массивная туба лазера была разбита первым же ударом.

Во все стороны брызнули пуговицы с мундира намеренно оставленной в живых молодой женщины, и та рефлекторно прикрыла руками маленькую грудь, ещё не зная, что защищать надо совсем другую часть тела, и почти забытый сладкий вкус, наконец приглушил мучительную жажду…

Мерно гудел мотор пескохода, несущегося к ближайшему городу. На заднем сиденье неуклюже распласталась в своём скафандре Висса, рядом куталась в разорванный мундир смертельно бледная женщина, остановившимся взглядом упёршись в приборную панель. Симус впервые за долгие годы чувствовал себя спокойным и счастливым, вслушиваясь в торжественный и манящий, как в крайней юности, вой вышедшего на большую охоту оборотня.

(обратно)

Слышу голос вероятного далёка…

Самый обыкновенный худощавый мальчишка в школьной форме прошёл через турникет проходной, бережно прижимая к груди какой-то футляр, по размеру не больше обычной фотовспышки. Антон Сергеевич слегка приподнялся, всё же, знаменитый дом на Лубянской площади — не то место, где часто можно увидеть детей. Сопроводивший мальчишку до проходной сотрудник в форме успокаивающе махнул рукой, и охранник сел на место. Повернулся к сдающему вахту сменщику и перехватил задумчивый взгляд, направленный наружу. Выглянул в окно, но ничего интересного не заметил, если не считать того самого мальчишку, замершего у входа, явно расстроенного и едва ли не пришибленного.

Странно.

— Значит, особый режим до особого распоряжения? Сотрудников выпускать только после двойного подтверждения? Звонком и записью? Слушай, Михаил, а что случилось-то? Что за суматоха сегодня такая?

Михаил смерил собеседника тяжёлым, «фирменным» взглядом, но смутить более опытного коллегу не сумел. После чего тяжело вздохнул и развёл руками.

— Да мы и сами мало что знаем, Сергеич. Пришёл тут этот пионер вчера, притащил какую-то цацку. Вроде бы прибор какой-то необычный. Ты же проверку проходил сегодня?

— Так это была проверка? — Фыркнул Антон Сергеевич. — Задали пару вопросов, заставили расписаться и всё! Эх, теряет молодёжь хватку, теряет! Вот, помнится, лет двадцать назад…

— Да погоди ты, с воспоминаниями! — Невежливо перебил Михаил. — Тут такое творится! Таких людей уже трясут, такое распутывают…

Но в этот момент молодой сотрудник вдруг резко захлопнул рот и нервно оглянулся. Похоже, продолжать он уже не собирался. Антон Сергеевич лениво отвернулся к окну, чтобы скрыть лишние эмоции. Доводилось ему уже видеть такие взгляды, и слышать, как люди обрывают фразы едва ли не на середине слова. Похоже, в этот раз действительно серьёзно. Ну наконец-то! В последнее время ему уже начало казаться, что их служба совсем зажралась, и стала беззубой. Глядишь, вернутся ещё старые времена…

Пионер за окном вытер глаза рукавом формы и медленно побрёл куда-то по своим делам, даже не подозревая, какую суматоху поднял своим абсолютно правильным поступком.


* * *
— Понимаешь, они мне не поверили! Сказали, что нет такого места, которое я описывал! И с точки зрения исторического материя… метеора… материализма, и быть такого не может! — Коля Герасимов невольно всхлипнул, хотя специально успокаивался почти полчаса, прежде чем заявиться к другу.

— А фто с прифором? — Фима, по своему обыкновению, жевал. Никакие катастрофы, а, тем более, мелкие неприятности у приятеля, не способны были испортить ему аппетит. Хотя риск подавиться всё же немного повышался. — А… кха-кха, кыха, КХА! Ой, что ж ты так лупишь, хотя, спасибо… А прибор? Прибор их не убедил?

— Понимаешь… — Коля уже не скрывал слёз. — Прибор они забрали на проверку… и… и… испортили! Он не работает! Как мне теперь быть?! Что я Алисе скажу?

Фима Королёв деликатно отвернулся к окну, позволяя товарищу преодолеть минуту слабости. Между делом, даже оторвался от еды, чтобы ещё раз рассмотреть трофей из будущего, миелофон.

— Слушай, а ты уверен, что это тот же самый? Кристалл вроде как по-другому блестит… И, ну не могу сказать, но чем-то ещё отличается. Может, просто подменили?

— Да зачем им! — Коля трубно высморкался в платок, и забрал уникальный, и безнадёжно испорченный прибор. — Может, на анализ кусочек взяли… и испортили! Я проверял, больше не работает… И что теперь делать? Его же никто в мире исправить не сумеет!

— Ну, в будуфем, возмошно и сумеюф! — Возразил Фима, вновь набивая рот. — Только ты не рифкуй! Дефай, как я фказал с шамого нафяла. Спряфь, а луффе — софги!

— Да что ты понимаешь! — Безнадёжно махнул рукой Коля. Временами его жутко возмущал эгоизм приятеля. Это ж надо, такое посоветовать, сжечь такую уникальную вещь! Но вот мысль о том, что возможно, люди из будущего сумеют ещё починить миелофон, дарила смутную надежду. — Ладно, пока… Пошёл я, приятного аппетита!

— Уфу! — Фима, похоже, уже забыл о приятеле, а в его затуманенном взоре сияли отсветы далёких звёзд страны фантазии. Что ему какой-то невзрачный, а главное — на данный момент неработоспособный прибор из будущего?


* * *
— Входите, присаживайтесь, Игнатий Соломонович!

Следователь Метёлкин вежливо привстал, приветствуя старшего коллегу, и вновь сел на место. Обычно аккуратный, подтянутый, сейчас молодой сотрудник госбезопасности осунулся, да и в целом, имел вид изрядно помятый. Близкие знакомые и вовсе были бы поражены. Метёлкин — и небрит? В несвежей рубашке, помятом костюме?

Но сейчас было не до условностей и правил. Кабинет следователя был забит бумагами, сразу из нескольких мест доносилось шуршание пишущих магнитофонов. За соседним столом сидел штатный писарь, у дверей — пара силовых сотрудников, на случай задержания… А случаев таких было за сегодня много, слишком много…

Метёлкин с нескрываемой ненавистью покосился на маленькую шкатулочку, скрывающую, наверное, самую жуткую вещь в жизни следователя. Вещь, вскрывшую столько грязи, мерзости, подлости, что хватило бы на несколько жизней. Но… нарыв назрел, и если потребовалось, настоящий патриот способен воспользоваться и вещами похуже, чем принесённый мальчишкой кристалл невероятного происхождения. И следовало торопиться. Если то, что рассказал мальчишка — правда, вполне возможно, что те, из будущего, явятся за прибором. И все возможности науки и техники 1984 года не смогут преодолеть могущество потомков, осваивающих иные миры.

Сомнительно, что специалистов из будущего обманет муляж, созданный ювелиром и техниками, чтобы выиграть время. Ведь современные специалисты так и не разобрались, что это за кристалл, и что за устройство обеспечивает преобразование мозговых волн в звуковые. Только и могли что-то болтать об элементной базе и невероятных принципах…

— Нет, нет, садитесь, пожалуйста, на этот стул, он удобнее! — Метёлкин помассировал натёртое за сегодня ухо. Очень неловко было слушать мысли старшего, уважаемого коллеги, но сколько их уже было сегодня отправлено под следствие… Надо держаться, начальник намекал, что придётся проверять людей и посерьёзнее. Неужели придётся даже в ЦК работать? Ну не может быть предателей среди ТАКИХ людей!

«И вся эта суматоха из-за обычной проверки? Интересно, что это за проводок ведёт из ухо сопляка? Неужели очередной детектор лжи соорудили? Кретины… Столько времени из-за этого терять, а обмануть технику сможет любой дурак»

Следователь даже взглядом не моргнул. За сегодня ему довелось наслушаться вещей и похлеще. В конце концов, никто не ожидает, что его мысли могут быть услышаны. Да и не имеет отношения к делу, что думает сидящий на кресле человек лично о Метёлкине, главное, чтобы по отношению к делу и стране был честен.

— Простите за беспокойство, Игнатий Соломонович, обычная проверка. Скажите, вы верны своей стране?

— Конечно! — Совершенно серьёзно ответил коллега.

«Знал бы ты, сопляк, КАКОЙ именно стране я верен!»

Следователь напрягся, быстро огляделся по сторонам. Писарь — за столом, охранники у двери. Радиус действия прибора давно определён. Значит, сомнений нет…

— Уточните, какой именно стране вы верны, и что толкнуло вас на предательство Советского Союза?

Писарь вздрогнул, и застрочил ещё быстрее.

— Вы забываетесь, молодой человек! — Игнатий Соломонович уселся поудобнее и прожёг коллегу презрительным взглядом. — Подобные обвинения слишком весомы, чтобы разбрасываться ими по пустякам!

«Похоже, что-то раскопали, стервецы. Но доказательств нет, и быть не может. Федулкина устранили вовремя. Надо будет срочно предупредить Игромяна, пусть задействует все свои связи. А прыткого мальчишку, пожалуй, надо в расход»

Минута слабости прошла. Метёлкин спокойно смотрел на сидящего напротив врага, и быстро делал пометки на бланке. Позже можно будет ужасаться размаху заговоров и утрате кумиров. А сейчас — работа, и только работа!

— Спасибо за информацию, фамилия Игромяна сегодня уже звучала при подобных обстоятельствах. Уточните, пожалуйста, за что именно вы устранили Федулкина?

Игнатий… нет, лучше просто Враг, едва заметно напрягся. Он всё ещё не верил, что игра бессмысленна, и чем дольше он будет искать выход, тем больше даст информации следователю.

Два взгляда сошлись над столом, две правды и две ненависти. И в этот раз именно старший коллега первым отвёл глаза.


* * *
— Но как же так, Полина! — Алиса в ужасе рассматривала жалкую подделку, не способную обмануть даже ребёнка конца XXI века. — Мы должны вернуться! Это же… вмешательство в поток времени, это… просто преступление.

— Не преувеличивая, Алиса! — Улыбнулась эффектная женщина. — Для начала, просто подумай. Наша наука вполне способна создать ретранслятор мыслей без уникальных инопланетных кристаллов, наушников и прочих неудобных аксессуаров. Миелофон — всего лишь игрушка, потому им позволили играться детям. К тому же, в земной атмосфере, под постоянным воздействием импульсного резонатора, кристалл продержится два, от силы, три года. Найти новый или хотя бы воспроизвести элементную базу преобразователя наши предки сумеют ещё очень не скоро. И, кстати, ты серьёзно полагаешь, что машина времени не имеет блокировки, и ею может воспользоваться кто угодно?

— Я уже совсем ничего не понимаю! — Обижено пробурчала Алиса, глядя, как пиратов сноровисто упаковывают роботы службы безопасности. Анбласт — оружие, способное разрушать лишь неорганические вещества, тоже аккуратно завернули. — Значит, всё это затеяли, только чтобы передать предкам миелофон? Но зачем? Если через три года он в любом случае придёт в негодность…

Полина улыбнулась ещё раз, на этот раз, довольно грустно:

— Знаешь, Алиса, временами приходится делать кое-что, отчего позже становится стыдно. Скажем, отыскать хорошего, честного мальчишку, и поставить его перед выбором. Заставить выбирать между мечтой, прекрасным далёко и верностью своему времени. Он, между прочим, нас боялся ничуть не меньше, чем пиратов.

— Но для чего всё это было делать?

— Понимаешь, альтернативщики в последнее время били тревогу. Наш поток времени оказался под угрозой, а вероятности всякой гадости повышались всё больше. От атомной войны, до, ты представляешь — распада Советского Союза!

— Но это же невозможно! — Ахнула наивная девочка Алиса. — Я же помню историю, в 2012, 2047 и 2053…

Полина лишь покачала головой:

— Если ты когда-то будешь работать в Институте Времени, ты поймёшь, что временами надо чуть-чуть подтолкнуть, чтобы защитить правильный поток времени. А всё, что кажется нам прочным, незыблемым, единственно верным, может быть уничтожено, растоптано, предано порой, одним единственным человеком…

Алиса смотрела на старшую подругу в ужасе, но слушала, хотя хотелось зажать уши и убежать, далеко-далеко, в безмятежную, и такую хрупкую мечту своей современности. Дети XXI века имеют достаточно крепкую психику, чтобы не прятаться от суровой реальности.


* * *
Михаил Сергеевич Горбачёв неторопливо шёл к своему кабинету. Целый пакет должностей и обязанностей почти не оставляли ему свободного времени. Он уже выбросил из головы неприметного человека, задавшего несколько крайне неприятных вопросов. Мало ли у человека подобной величины завистников и конкурентов?

А вот сотрудник, торопливо записывающий добытые сведения, ничего не забыл. И ровные строчки, появляющиеся на бумаге, навсегда изменили судьбу множества важных людей, ставя крест на их амбициях, надеждах, а в некоторых случаях — даже на дальнейшей судьбе.

И всего лишь вероятное далёко вновь становилось прекрасным.

(обратно) (обратно)

Нечаев Евгений Алексеевич

http://samlib.ru/n/nechaew_e_a/

Абсолютно безопасная планета

— Капитан! Капитан!

Майкл Хармс открыл глаза и взглянул на часы. Он проспал всего три часа. Суматошная планета, хоть класс А — абсолютно безопасна. Так нет же, все время случаются какие-то мелочи. Даже на планетах класса П — преисподняя, где исследования велись в армейских танках с дополнительной броней, было спокойней.

— Капитан! — вновь донеслось из-за двери.

— Войдите, — приказал Майкл. Дверь открылась, и в каюту влетел вахтенный, взъерошенный и крайне нервный, казалось, сейчас закипит.

— Капитан, седьмой патруль. У них неприятности!

— Иду, — буркнул Хармс, поднимаясь с кровати.

Рубку станции заливал солнечный свет. Приятный, почти земной, благодаря бронестеклу. Капитан сел возле видеофона.

— Что еще случилось? — спросил Майкл появившегося на экране командира седьмого патруля.

— Мы оставили вездеход и разошлись по лесу. Охранная система была в режиме 3. В вездеход попытался залезть Мерз, но сработал парализатор. Полный заряд, — командир патруля облизал внезапно пересохшие губы, — и Мерз умер. Мы сами не понимаем капитан. Даже двойной заряд парализатора не может убить земного комара или муху. А здесь, стандартный. Но это еще не главное. Узнав, что мы убили Мерза, сюда пришли все местные аборигены.

— Что они делают? — спросил Майкл.

— Ничего, просто стоят и молятся вокруг нас.

— Ждите меня, — капитан выключил видеофон. — Вахтенный, экспресс-флаер на старт!

Серебристая капля экспресс-флаера зависла над местом инцидента и стала вертикально спускаться вниз. Пятеро патрульных лишь мельком взглянули на небо, зато аборигены прервали песнопения и как завороженные следили за изящным спуском флаера.

Майкл откинул серебристый колпак и вышел. Глухой ропот прокатился по окружающей толпе аборигенов, но это был скорее восторг, чем осуждение. Пятеро патрульных поднялись по стойке смирно, недалеко от вездехода валялся мертвый Мерз. Мерз — это от мерзость. Он напоминал полуразложившийся труп, зомби. С гуманоидного скелета лоскутами свисала гниющая кожа, мышечный слой настолько мал, вот что было, не понятно, как Мерз двигается. Но они бегали, и довольно неплохо.

У местных полностью отсутствовала вера в богов и жизнь после смерти. Зато с фанатичным упорством они выслеживали Мерзов, и предавали их смерти посредством чудовищных пыток. Это вначале испугало землян, но, присмотревшись, к их цивилизации люди удивились. Заповеди — не убий, не укради, возлюби ближнего своего, словно были впечатаны в генетический код аборигенов. Они питались лишь плодами и кореньями, и глубоко скорбели, если для самообороны приходилось убить хищника. Вот только Мерзы… Но идеала не бывает, после первого десятка экспедиций в этом убеждаешься.

— Капитан, вождь идет, — предупредил Хармса один из патрульных.

— Разворачивай переводчик.

Вождь аборигенов произнес несколько высоких, щелкающих звуков. Вдвое выше Майкла, покрытые рыбьей чешуей, с выпуклыми бесцветными глазами абориген был наиболее близким к человеку анатомически, чем многие расы встречаемые капитаном до этого.

— Он спрашивает, кто убил Мерза, капитан, — сказал один из патрульных, считав сообщение переводчика.

Капитан Майкл Хармс смотрел прямо в немигающие глаза вождя. В памяти всплыли строчки Устава, пункты, главы, подпункты, примечания, ссылки. Из всего делался один вывод.

— Я его убил.

Выслушав ответ капитана, переведенный машиной, вождь что-то крикнул. Двое молодых аборигенов с почтением поднесли украшенную искусной резьбой булаву. Вождь обратился к капитану с долгой речью.

— Он говорит, что раз вы убили Мерза, — в голосе патрульного читавшего выдававшийся переводчиком текст зазвучало удивление, — вы становитесь одним из великих воинов племени. Булава — это ваш знак отличия.

— Что я должен сделать? — вполголоса прошептал Майкл.

Один из патрульных принялся долбить сенсорную клавиатуру, вытягивая из электронных мозгов информацию об обычаях аборигенов.

— Просто взять булаву, — сообщил он, прочитав выданную информацию.

Капитан поднял булаву, поднялся и вождь. Аборигены спокойно расходились, только вождь сказал несколько слов.

— Капитан, вождь сожалеет, что ваше оружие убило Мерза без мучений. И он запомнит это.

— Хорошо, — Майкл покрутил в руке подарок. — Если повториться, что-то подобное, быстро пойдете вахтенными, до конца экспедиции.

Садясь во флаер, Майкл обернулся, чтобы услышать:

— Надеюсь в следующий раз, его сделают не почетным воином, а почетной наложницей племени.

— Я все слышу Гарри. Три наряда.

— Есть три наряда.


Звонок каюты звенел остервенело и немилосердно, уже три минуты. Хармс раздраженно скинул с себя одеяло. Он рискует войти в историю космофлота, как капитан умерший от недосыпания на планете класса А.

— Докладывай, — приказал капитан стоящему за дверью.

— Капитан, там пришел абориген и требует вас.

— Что ему надо?

— Он просто сказал, что должен увидеть вас.

— Иду.

Майкл раздраженно скомкал одеяло и взял с вешалки форму. Как прибудет из экспедиции, сразу подаст рапорт в Штаб, о создании новой категории планет Н — нервные.

Привычно застегнув мундир, капитан спустился по трапу, чтобы едва не наступить на сидящего у стальной лестницы аборигена.

Абориген сказал вышедшему капитану несколько слов и спокойно удалился.

— Ну и что он мне умного толкнул? — спросил Майкл у одного из вахтенных возле переводчика, вернувшись на мостик. Недосыпание выражалось у него в виде едкого сарказма в отношении планеты.

— Он приглашает вас на ритуал РаБукШар, как почетного воина племени капитан.

— Стефан, — позвал капитан ксенолога. — Что это еще за РаБукШар?

Стефан ответил, словно репетировал несколько дней.

— Это праздник почитания ушедшего вождя, по всей видимости, того, который тебя посвятил в воины. Вождь уходит в пещеру и несколько недель смотрит на Джамари, — Джамари, капитан понял причину такого молниеносного ответа. Маленькие шарики, меняющие цвет в зависимости от освещения и носимые каждым аборигеном в маленьком мешочке. Автоматические станции обследовавшие планету не нашли в них, как и во всем на планете, ничего опасного. Однако аборигены никогда, даже не показывали Джамари. Это сильно злило ксенологов. Обычай перед смертью смотреть на этот шарик, был единственным проявлением религии у жителей этой планеты. Стефан продолжал описание обычая: — Ровно в полдень преемник вождя выносит из хижины одежду вождя, в которую спрятан Джамари. Все почетные воины касаются ее, потом она отправляется в огромный костер, а пепел развевают по ветру. После устраивается охота на Мерза.

— А что с телом вождя?

— В полночь, до этого вождь уходит в лес, оставляя одежду и Джамари. И еще капитан. Не забудьте взять свою дубинку.


Наследник вождя вынес одежду бывшего вождя. Ровным шагом он двигался вдоль строя воинов, каждый из которых ложил руку на гору тряпья. Майкл Хармс стоял одним из последних, после него посвятили еще двоих аборигенов и чувствовать себя не самым крайним, хоть в чем-то капитану было приятно.

Наконец дошла очередь и до капитана. Майкл возложил руку на одежду бывшего вождя, и его пальцы нащупали маленький округлый предмет. Джамари. Одним движением Майкл спрятал шарик в перчатку. Одежду вождя понесли дальше. Никто ничего не заметил. Бросив груду тряпья в огромный костер, наследник вождя прокричал:

— Райди! Найгал шаон, голлон!

Охота на Мерза началась. Пробираясь в лесной чаще Майкл сжимал тяжелый боевой лучемет, удобно устроившийся на предплечье и вспоминал разговор на базе.

— Не думаю, что стоит брать ПНБ, капитан. Стандартный парализатор может убить Мерза.

— Может или убивает? — Майкл приложил ладонь к сенсору сейфа. Тот тихо щелкнул, и капитан извлек на свет тяжелый боевой лучемет ПНБ. В ярком свете рубки он казался особенно зловещим. Способный прожечь метр титанстали за полминуты, ПНБ был самым мощным оружием экспедиции. — Я не хочу рисковать Стефан.

Едва слышное дыхание заставило Майкла развернуться. Мерз. Обтянутый тонким слоем мышц скелет, со свисающими лоскутами кожи. Стоит позади него и смотрит. Майкл поднял лучемет. Мерз подошел поближе, словно понимая, что это более легкая смерть, чем то, что ним сделают аборигены. Хармс нажал на кнопку и конус зеленого света мгновенно прожег грудь Мерзу.


— Не понимаю капитан, — в голосе Стефана сквозило разочарование. — Это всего лишь окаменевшие останки местных деревьев. Что-то среднее между углем и янтарем. Ничего особенного.

Понять Стефана было нетрудно. В последние часы пребывания на планете он сумел получить то, за чем так долго охотился. И такой удар. Ничего сверхординарного.

— Ладно, — капитан Майкл Хармс поднялся со своего кресла на базе, поднялся в последний раз. — Нас ждет шатл, сорок часов стазиса и дом. Пошли собираться.

Небольшой шатл напоминающий страуса, только в отличие от этой земной птицы умеющий летать поднялся в небо, увозя очередную команду с абсолютно безопасной планеты.


Корабль вынырнул из стазиса в половине расстояния Луны от Земли. Освобожденные от объятий защитных коконов, члены экспедиции беззаботно болтали, ожидая прибытия на карантинную станцию. Пребывание на ней было фикцией, они прибыли с планеты класса А.

— Капитан.

Майкл оглянулся. Последние сорок часов он спал, и теперь был счастлив как никогда.

— Капитан, я вот что подумал. — Стефан катал на ладони шарик Джамари, отливавшийся разнообразными цветами. — Если мы оформим его, как экспонат, сразу придется оформлять, при каких условиях найден. А воровство. Вы сами понимаете капитан. Но если вы оформите его, как сувенир, то никаких особых вопросов не вызовет, есть же у вас дубинка. Подарите сыну, а я через месяц возьму его на пару деньков. Идет?

Майкл кивнул, проклятая планета трепала ему нервы и здесь, в нескольких тысячах миль до Земли.


— Папа!

— Привет Джек. — Майкл обнял сына. Пару раз, подбросив семилетнего мальчугана, Майкл обнял свою жену. — Я так по тебе соскучился Сьюзи.

— Пап, а что ты мне привез? — требовательно спросил Джек.

Майкл рассмеялся и протянул ему шарик Джамари. Мальчишка схватил его и как зачарованный стал вглядываться в переливы цветов.

— Как там Джек? — спросил Майкл.

— Спит под одеялом. Твой подарок настолько ему понравился, что он даже не пошел ужинать. — Сьюзи скинула платье и повернулась к Майклу. — Господи Майкл, сколько я тебя ждала.

Джек, забравшись с фонариком под одеяло, смотрел, как Джамари переливается колдовским цветом. Глаза уже слипались и Джек выключил фонарик. Он решил, что никому не расскажет о подарке, никому. Это будет его сокровищем.


— Странно.

— Что дорогой? — спросила Сюзанна, выходя из флаера.

— Дверь заперта, — ответил Майкл. — Миссис Купер! Вы Джека не видели?

— Он сказал, что поссорился с друзьями и ушел домой, — отозвалась соседка, постригавшая газон. — Как прошел бал?

— Прекрасно миссис Купер, спасибо, — ответил Майкл и вздохнул. Бал устраивался ровно через неделю после прилета экспедиции, Космофлотом. Скука смертная, но все простые люди считали, что там безумно интересно.

— Джек, — позвал сына Майкл, войдя в дом. — Джек!

— Джекки мы дома, — крикнула Сюзанна. — Черт, как жмут туфли. Джек ты спишь?

Майкл поднялся наверх и постучал в дверь детской.

— Джек. Джек, открой!

Странный запах, смутно знакомый, но все же знакомый. Знакомый капитану Майклу Хармсу. Чутье еще ни разу не подводило капитана, и сейчас ледяное предчувствие сжало ему сердце своими цепкими когтями.

— Джек! — крикнул Майкл, распахивая дверь.

В центре комнаты, сжимая в руке шарик Джамари, и глядя на капитана Майкла Хармса, сидел Мерз.


г. Усть-Каменогорск

Октябрь 2000 г.

(обратно)

Контрольный выстрел

Русом проснулся и раздраженно огляделся, продирая сонные глаза. За ночь труба остыла, и последний час он спал, свернувшись калачиком. А это значит, что мог уронить винтовку. Русом лихорадочно пошарил руками и успокоился. Нет винтовка на месте, ну и хорошо. Подобрав оружие, он вылез из-под труб и сонно направился по поселку, здороваясь со встречными. Поселок, конечно сильно сказано. Восемь сотен жителей в подземельях того, что до Взрывов было мегаполисом.

Два поворота налево, один направо и он на старой станции метро. Теперь это была столовая и кухня. Здесь уже вовсю готовили, ожидая пробуждения поселка.

— Привет Эрланд, — поприветствовал Русом своего напарника, жадно хлебавшего похлебку. — С ночного патруля?

Эрландо кивнул и продолжил есть, поминутно оглаживая свои роскошные усы, его гордость. Русом пошел дальше. Эрланду полагалось кроме всего и надбавка за патруль, в виде сухого армейского пайка довзрывных времен. При всей безвкусности, это было лучше того, что готовили в поселке. Много лучше.

— Как обычно. — Русом принюхался, миска варева пахла привычно, то есть отвратительно. Но он не вернулся с патруля, а потому сухой паек ему не положен.

Русом собрался уже уходить, когда его окликнул Эрландо.

— Рус, зайди к капитану. У него новости для разведчиков.


Обиталище капитана, или как все называли Нора, было на третьем уровне. Когда Русом пролез в нее, там уже собрались все дневные патрульные, все.

— Дождь? — спросил Русом. В ответ кто-то кивнул. Радиоактивные дожди бич всех выживших, после Зимы.

— Патруль Эрландо принес новости, — как обычно капитан начал без предисловий и обращений. — Они видели выродков.

Негромкий ропот пронесся по Норе. Выродки стали появляться лет пять назад, когда стало возможным очень долго находиться наверху. Небольшими группами они возникали в основном в отдаленных местах, горах, пустынях, но теперь появились и Развалинах — так называли остатки верхнего города жители поселка. Выродки разумны, у них намного лучше оружие, они прекрасно организованны и, похоже, телепаты. Иначе как объяснить, что они разговаривают друг с другом на огромных расстояниях? Но главное, они уничтожают все живое, что видят.

— Это точно выродки? — спросил Скит. Из всех жителей поселка только он видел выродка днем, да и то с год назад, в дальнем рейде.

— Эрланд клянется, что да, — капитан теребил свои усы, никакого сравнения с усами Эрланд. — Он хорошо слушал твои рассказы, Скит. И клянется, что видел пятерых выродков с оружием.

— Это хуже, намного хуже. У выродков оружие намного лучше нашего. — Скит поморщился. — Где они только достают довзрывное оружие?

— Спроси их сам, — посоветовал кто-то из новичков.

— Они не понимают нашего языка. — Скит погладил затвор своей винтовки. — А это они понимают прекрасно.

Скиту ответил радостный гомон и щелканье затворов, но капитан быстро остановил разошедшихся в фантазиях разведчиков:

— Выродки выродками, но патрули надо распределять.

Совещание продолжилось долго, но обсуждали в основном насущные проблемы, как график и маршруты. После всех утрясок Русома задержал капитан:

— Русом, подожди.

— Да капитан.

— Найди себе в пару новичка. После дождя пойдешь в дозор.

— Так я больше не работаю с Эрланд?

— Эрланд пора самому напарника учить, ты дал ему многое, — капитан покровительственно похлопал Русома по плечу. — А ты лучший после Скита разведчик. Учи молодежь.

Русом кивнул:

— Я возьму Кейта.

Чем выше, тем светлее. Русом и Кейт взбирались по старым ступенькам наверх, в Развалины.

— Стоп, Кейт, — приказал Русом, останавливая подростка. — Садись.

Кейт сел и огляделся. Перед люком, ведущим на поверхность, были аккуратные лежанки, на которых спала ночная смена. Русом бесцеремонно вырвал из его руки винтовку. Не обращая внимания на протесты Кейта, он стал сдирать с нее различные украшения. Потом отложил винтовку и повторил процедуру с одеждой Кейта. Груду побрякушек он просто спихнул под лежанку.

— Запомни раз и навсегда, Кейт. Разведчик должен иметь только самое необходимое, — заметив недоверчивый взгляд Кейта, Русом продолжил: — То, что носим я, Скит, Капитан в поселке — это одно. Но ты хоть раз видел на нас эту шелуху, когда мы приходили с разведки? Так что давай, упаковывайся. Все твое в шкафчике, имя уже прикрутили к дверце.

Пока Кейт занимался своей одеждой и снаряжением, приводя то и другое в надлежащий порядок, Русом проверял свою винтовку. Разведчик гордился своим оружием, как Эрландо усами. Довзрывная винтовка. Он подбирал каждую гильзу с нее, и если представлялась возможность, доставал из трупов кусочки свинца, на переплавку. Втайне Русом мечтал подстрелить выродка и найти у него коробку заводских патронов к своей винтовке. Таких желтых, в коробке, пахнущих оружейным маслом. Русом улыбнулся своим мечтам.

— Я готов, старший разведчик, — доложил официальным тоном Кейт. Малец решил отыграться, зная, что Русом не переносит любой официальщины.

— Попрыгай.

— Что сделать? — переспросил Кейт.

— Попрыгай на месте, — тоном терпеливого папаши приказал Русом.

Кейт начал прыгать.

— Кувыркнись, — Кейт кувыркнулся. — Снова попрыгай.

Наконец процесс издевательства и унижения с точки зрения Кейта закончился. И он задал главный вопрос:

— Зачем прыгать и кувыркаться?

— Что бы, когда будем бегать по Развалинам, — Русом сам попрыгал и сделал несколько кувырков. — Ты ничего со снаряжения не потерял. Держи.

— Что это? — Кейт недоверчиво осмотрел коробочку с черным веществом.

— Гарь. Обычная, с поверхности. Хорошо скрывает наш запах. — Русом щедро зачерпнул гари из коробки и провел по себе.

Дневная стража отодвинула люк, и двое разведчиков показались на поверхности.

Первое, что увидел Кейт — это огромные черные развалины, возносящиеся казалось к небесам. Но они были далеко, разведчики вышли на поверхность в месте, где были не столь высокие дома, но разрушений здесь было намного больше. Или казалось, что больше. Но и эти развалины напоминали о смерти унесшей миллиарды в одно мгновенье. Русом затащил Кейта за груду кирпичей и огляделся.

— Первое правило, новичок, — Русом говорил едва слышным шепотом. — Запомни! Здесь опасно все! И здесь я твой царь и бог! Скажу — прыгай, прыгнешь. Скажу — застрелись, застрелишься!

Русом сдвинул несколько кирпичей и достал странный веник переросток.

— Прицепи к своей спине, — приказал он Кейту.

— Зачем?

— Замолчи и выполняй приказ! — Русом ухмыльнулся и снизошел до объяснений. — Пойдешь за мной, и это штука будет заметать следы за нами. Запаховые, он весь в гари. С подошв ведь запах не счистишь, а гарь счищается. Но держись, прям за моей спиной. Веник не такой широкий, как кажется.

Разведчики бежали к небольшому строению, на востоке от люка. Раза три они останавливались, и черные дула винтовок напряженно вглядывались вдаль. Но тревога всякий раз была ложной, Русом перестраховывался.

Тихо Русом скользнул в дверной проем полуразрушенной школы. Это было что-то временного склада, но туда любили наведываться не только разведчики.

Кейт ждал. Через минуту раздался выстрел. Молодой разведчик спрятался за кучу мусора и стал ждать. В дверях показалась тень, Кейт снял предохранитель и навел винтовку на дверной проем, руки предательски задрожали. Тень вырисовывалась все отчетливей. Кейт с облегчением вздохнул. Русом. Неслышно разведчик вышел из здания и огляделся.

— Кейт, — тихо позвал Русом.

— Я здесь, — вылез из своего укрытия его напарник.

— Замети следы, — приказал Русом.

— А что там было? — опасливо покосился Кейт в сторону дверей.

— Червяк. Небольшой. И уже мертвый. — Русом внимательно огляделся. — Иди давай. Выстрел должно было быть слышно далеко.

Кейт побежал в дом по следам Русома. В одной из комнат он увидел червяка. Огромная туша, раза в четыре больше разведчика, и далеко не самого маленького парня в поселке, слабо дергалась на полу. Кейт отступил на шаг, но потом понял, что это просто агония. Пуля Русома пробила нервный столб, и червяк дергался даже после смерти. Кейт развернулся и торопливо пошел назад, заметая за собой следы.

— Закончил? — спросил Русом. Кейт кивнул. — Тогда пошли.

— Русом. А какие большие червяки?

— Я видел в три раза больше этого. Скит рассказывал об огромных ночных червях. После Взрывов и Зимы в земле завелось много разной гадости.

Двое разведчиков продолжили свой путь.

— Привал, — приказал Русом.

— Здесь? — Кейт глядел развалины, в которых они остановились. — Да здесь нас любой дурак увидит.

— Наоборот, — Русом достал паек. — Мы увидим любого намного раньше. Все проверено и перепроверено.

— Русом, объясни, — спросил Кейт, начиная жевать свою долю. — Зачем следы заметать только от червей? Но они медленные и солнца не любят.

— Дикари. — Русом в тысячный раз начал проверять винтовку. — Мутировавшие муравьи. Выросли в несколько раз, приобрели капельку мозгов. Бегают с палками и камнями, луки научились делать. Но глаз нет, только по запаху, и то, который на земле остается. Об них знают только разведчики. В поселке об этом говорить не положено. Хватает нам проблем с червями и выродками.

Кейт дожевал свой паек и запил водой из протянутой фляги. Русом озабоченно посмотрел на небо.

— Как бы в дождь не попасть. А то придется всю ночь отдыхать в подвале. А две винтовки ночью — это не дело. Вот граната — это да, это вещь. Жаль, последние с год назад использовали. Скит с ребятами логово дикарей нашли, прям возле поселка. Я после этого валялся с ранением, — Русом понял, что заговорился и поднялся. — Пошли Кейт.

Младший разведчик тщательно замел следы привала и пошел след в след, за Русомом, жалея, что не услышал историю полностью. Пусть патрульные и украшались всякими побрякушками, но говорить о своей работе наверху не любили, да и не хотели.

Унылые развалины тянулись длинной чередой, молчаливо взирая на двоих разведчиков. Наследники былой славы и могущества шли, прижимаясь к уцелевшим стенам и наводя винтовки на малейшую тень. А развалины смотрели на них полные молчаливого горя.

— Назад! — прошипел Русом и нырнул в тень чудом уцелевшей кирпичной стены.

Выродки. Шли при свете дня. Совершенно открыто. Большой отряд, Русом начал считать. Один, два. Все в одинаковой, зеленой одежде. Пять, шесть. В руках у каждого винтовка или автомат, выглядящие, словно их только что сделали или достали со склада. Восемь, девять. На поясе у каждого выродка по несколько гранат! Русом облизал пересохшие губы. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Выродки остановились. Пятнадцать. Всего пятнадцать. Много, но и трофеев можно добыть много.

Кейт разглядывал не оружие и снаряжение, а самих выродков. Высокие, выше его или Русома, он доходил бы выродку до груди, хотя и считался одним из самых высоких в поселке. У выродков длинные руки и ноги, вдвое длиннее, чем у Русома или него. Кейт как завороженный следил за странной походкой выродков, их необычайно широкая грудная клетка и плечи, узкая талия, да захоти, Кейт не смог бы ходить так, как они. И глаза, слишком округлые, близко сдвинутые к носу, с огромными белками.

Один из выродков снял с пояса странный ящик и сказал в него несколько слов низким рокочущим голосом. Через мгновенье из ящика кто-то ответил. Русом едва не дернулся в укрытии. Они не телепаты! Просто еще одна довзрывная технология. Наверно очень тонкая и трудоемкая, раз в поселке никто не смог создать ничего подобного. Выродки направились к небольшим развалинам на юге, там сохранились остатки перекрытия, которые играли роль крыши. Решили устроить привал на ночь. Русом дал знак, и они с Кейтом бесшумно поползли к люку в поселок.

Цепочка разведчиков окружила развалины с сидящими в них выродками. Скит сумел убедить капитана нанести удар ночью, выродки плохо видели в темноте. Следуя указаниям капитана и Русома, разведчики рассыпались по прилежащим развалинам. За долгие месяцы патрулей, они выучили и запомнили каждый угол в верхнем городе.

Капитан дал сигнал, выстрелив первым. Грохот винтовок разбудил выродков, что бы навсегда погрузить их в сон. Русом с удовольствием смотрел на затвор, наблюдая как использованные гильзы маленькими солнцами, горячими и желтыми, падают на землю. Ничего, скоро он получит много патронов, может даже гранат. Быть может, в поселке разберутся с этим ящиком, который оказался легендарной, так давно искомой рацией. Тогда. Русом продолжал стрелять.

— Прекратить огонь! — приказал капитан. Русом подул на горячее дуло винтовки пошел вместе со всеми к бывшему лагерю выродков. Пришла пора собирать трофеи.

Русом обыскивал уже второй труп, когда услышал стон. Его издавал лежащий рядом выродок. На его одежде расплылось темное пятно. Разведчик поразился их живучести. Две пули в брюхе и еще стонет. Придется добивать. Опять тратить патрон.

Огромная крыса перехватила поудобней М-16 и поднесла винтовку к голове лежащего на земле человека, делая контрольный выстрел в голову. Потом раздраженно дернула хвостом и принялась сдирать с пояса лежащего рядом сумку с гранатами.

г. Усть-Каменогорск
Декабрь 2000 г.
(обратно)

Мера разумности

Зал Совета Единения напоминал огромный амфитеатр. Именно такое сравнение пришло бы в голову разумному с третьей планеты маленькой желтой звезды на окраине галактики. Тем паче, что сегодня члены Единения собрались обсудить прием человечества в лоно великого содружества десятков рас.

— Прошу всех ознакомиться с выдержкой прошлых материалов, — прозвучал голос председателя, невысокого гуманоида.

На огромном экране амфитеатра и на личных экранах посланников высветились основные события, которые должны были убедить их в готовности человечества вступить в Единение или его ущербности.


Несколько сотен высоких и сильных землян стоят в узком проходе, а на них взирают отроги равнодушных скал. Ветер треплет красные как их кровь плащи, и восходящее солнце заставляет блестеть начищенные наконечники копий. На другой стороне раскинулся красочный лагерь в котором в сотни раз больше бойцов. Но воины стояли спокойно.

— Они погибли? — спросил костистый алтарец, не дожидаясь окончания.

— Все, — подтвердил председатель. — Они дали слово, что не уйдут с ущелья, и сдержали его, хотя прекрасно знали, что помощи не будет, и основные силы выбрали другое место для сражения.

— И они остались? — продолжал алтарец.

— Именно, остались. И сражались.

В молчании собрание досмотрело сцены полные крови и боли. До последнего кадра, когда после отказа выдать своего предводителя, глава противников воинов в красных плащах приказал закидать небольшую горстку стрелами.

Сюжеты менялись один за одним. Воин в измятых латах, отразивший множество атак дабы человек которому он дал клятву верности мог спастись и спасти других. Абордажная схватка, и последний из защитников корабля бросающийся живым факелом в пороховой трюм.

— Это были примеры по классу 1–1, — председатель старался соблюдать нейтралитет, хотя это было и сложно. — Теперь предлагаю другие наблюдения.

На мониторах возникло изображение двух кораблей. А неподалеку, схематично обозначены шесть других, крупнее первых.

— Эти два корабля могли остаться в порту до конца войны, но они вышли против шести других, каждый из которых был сильнее.

Председатель замолк, давая слово документальным кадрам. Громыхали орудия, и падали люди пронзенные кусками металла. Но не отступали, а стреляли в ответ. Стреляли пока были снаряды и пока были те, кто мог зарядить пушку, направить ее и выстрелить.

Мониторы потухли.

— Я благодарю Защитника за столь яркие и прекрасные доказательства, — председатель все еще пытался держать нейтралитет, хотя все яснее склонялся на сторону защиты. — Как я понимаю Обвинитель обойдется лишь формальными доказательствами, и мы приступим к голосованию?

— К сожалению, — поднялся Обвинитель, — мои доказательства слишком весомы, чтобы быть формальными.

По залу покатился недоверчивый говор.

— После последнего события показанного защитой, — продолжил Обвинитель, — произошло крупное изменение…

Мониторы вновь загорелись и десятки глаз прикипели к изображениям.


— Этого не может быть, — прошептал Защитник. — Как они могли так опуститься? Опуститься до ТАКОГО?!!

— К сожалению смогли, — мрачно подтвердил Обвинитель. — Они установили аксиому сверхценности человеческой жизни в масштабе много превышающим необходимый уровень. Теперь эта аксиома доминирует в психике жителей единственного политического сверхобъединения на этой планете.

— Неужели они пошли на это? Зачем?

— Государство внедрившее ЭТО, — с омерзением выговорил последнее слово Обвинитель, — получило временно преимущество. Вдобавок провозгласив тезис, о бессмысленности продвижения к идеальному обществу.

— Бессмысленности? — поднялся суахар, чья раса славилась высокой эмоциональностью. — Как может быть бессмысленно общество построенное на Духовной Идее? Они тоже должны руководствоваться идеей…

— Она у них есть. Получение в жизни как можно большего материального блага, единолично для себя.

— Только материальных благ? — переспросил председатель.

— Вдобавок к удовлетворению физических потребностей.

Услышав это суахар демонстративно выключил свой монитор.

— У них, — все тем же равнодушно-страшным голосом продолжал Обвинитель, — все поступки трактуются исключительно на животных инстинктах и половых потребностях, с исключением того, что получает разумное существо в процессе Восхождения. Чести, Достоинства, Мужества, Самопожертвования…

— Простите, — Защитник похоже ухватил спасительную соломинку. — Но там возникли два течения, — он заглянул в справочник. — Национал-социализм и коммунизм. Оба весьма сильны и базируются на Духовной Идее.

— Они проиграли, — безжалостно обрубил Обвинитель. — Национал-социализм был уничтожен физически, а коммунизм экономически.

— Но Идеи?

— Идея коммунизма из-за экономического проигрыша была представлена как ошибочная. Со второй они справиться не могут, а потому попросту запрещают.

— И что же делает это… С позволения сказать, государство?

— Насаживает свою идею животного существования на всей планете, и весьма успешно. Хотя, и встречает некоторое сопротивление. Но оно слишком мало, и подавляется военной мощью.

— Не Идеей?

— А идей и нет. Они давят силой. Силой заставляя не желающих возвращаться в животное состояние. Когда кроме тебя, твоего желудка и необходимости размножения ничего нет.

— Какое там сейчас состояние? — совершенно тусклым голосом спросил Защитник.

— Начались открытые агрессии против непокорных. Бомбежки, высылка войск, провоцирование локальных войн.


Первым серой клавиши коснулся Защитник. Потом на всех мониторах Планету закрыли серые пятна.

Председатель поднялся для заключительного слова:

— Единению уже известны подобные примеры. Примеры когда личность ставила себя выше племени, рода, государства. Мы знали цивилизации провозгласившие: «Предавай если хочешь жить, не знай правил ибо ты в центре мира, живи только для себя». Мы знали.

Все эти ждал коллапс и саморазрушение. Когда никто не может отдать свою жизнь за Идею, это духовный коллапс. Учитывая уровень развития ядерной технологии коллапс будет фатальным. У общества которое построено только на материальных благах нет будущего.

Все поднялись.

— А теперь я предлагаю почтить память обреченной расы молчанием скорби.

Март 2002 г.
г. Усть-Каменогорск.
(обратно) (обратно)

Рябцев Андрей

http://samlib.ru/r/rjabcew_a_j/

По ступенькам со звёзд

«— Пожалуйста, осторожней здесь, спускаясь со звезд», — эта фраза остановила капитана на лестнице и вывела из задумчивости.

Фразу вполголоса произнёс портативный лингвист, вшитый у Воронина за ушной раковиной.

— Please, be careful, downstairs, — кто-то негромко повторил эту фразу и Воронин понял, что его лингвист расслышал слово downstairs — «ступеньки», как down stars, и так и перевёл с английского — «вниз со звёзд».

У лестницы из космопорта, которая вела от медцентра, никогда не было много народа, не было здесь и такси, караулящих клиентов. Только на обочине стояло хилое полутораметровое деревце, среди его листвы выделялся старинный переносной лингвист, похожий на транзисторный радиоприёмник, позабытый на ветке туристом.

— Сan I help you? — раздалось с ветки.

— Ну и чем ты мне поможешь, говорящее дерево?

— Я очень хороший гид и переводчик, — «транзистор» на ветках перешёл на русский язык. — Я могу показать достопримечательности. Я клёвый…толмач.

Воронин присмотрелся. Верхушка деревца была как у ёли, а дальнейшая крона состояла из синих и зелёных листочков, похожих на тополиные. Тонкий ствол исходил из подушки мелких корней, которые покоились прямо на бетоне.

— Не беспокойтесь, я передвигаюсь самостоятельно, — заверило дерево. — Что показать вам в городе?

Капитан вздохнул.

Душа капитана тянула его тело в самый скверный бар на Альмейде. Тело уже предчувствовало, что для него это кончится плохо, но душе было на такие мелочи в высокой степени наплевать.

— У вас есть место, где собираются самые отъявленные подонки?

Считать ли чуть дрогнувшую листву удивлением, или это ветерок Альмейды?

— Да, — сказал гид ровным голосом. — Я знаю такое место.

И дерево плавно двинулось. Воронин заметил, что оно аккуратно перебирает по асфальту корешками.


Бетонный бункер нашёлся на самой окраине, рядом со свалкой. Над единственным входом сияла надпись «Выход».

— Кажется, это действительно, выход, — капитан достал из бумажника несколько местных банкнот и сунул в футляр «лингвиста» на ветке. — Если посидишь со мной в баре первые пятнадцать минут, заплачу ещё столько же.

Деревце приподняло и опустило крону, как будто человек пожал плечами.

За дверью оказалась скупо политая зелёным светом лестница, ведущая вниз, но зал освещался ярче. Публика была разношёрстной. В буквальном смысле слова.

Капитан опустился на диван за круглым столиком.

— Деньги на бочку, — из бокового коридора выскочило что-то человекоподобное. Воронин не разговаривая приложил его головой об стол.

— Капита-ан… — укоризненно протянул гид. — Это бармен.

— Простите, — к извинению капитан приложил банкноту.

Бармен отлепил голову от стола и привычно вернул в прежнюю форму ставшее более плоским лицо. Принял банкноту и отсчитал сдачу.

— У вас есть спиртосодержащие жидкости? Мне виски. Воду с углекислым газом. Лёд.

— А ты? — Воронин взглянул на деревце.

— Томатный сок. Литр.

Капитан кивнул.

— А можете организовать хорошо прожареный бифштекс из говядины?

— Можем, — бармен выразительно посмотрел на храпящего за соседним столом пьяного минотавра. — Если он не заплатит за выпивку.

Через минуту Воронин уже потягивал виски с содовой, а гид потихонечку всасывал томатный сок через корни, опустив их в тазик.

— Куда ваш рейс, капитан? — гид задал вопрос вежливости.

— Никуда. Меня списали, — Воронин налил ещё виски и опрокинул в себя, не разбавляя.

— А как с планами на ближайшее будущее?

— Я намерен надраться и подраться, — сообщил деревянному гиду Воронин. — Дайте только повод.

Древо долго подыскивало подходящий ответ, а потом порадовало капитана:

— Ни фига себе.


О своём приговоре капитан узнал здесь, на Альмейде, в медицинском центре космопорта. Он попал сюда, потому что бортовой компьютер заблокировал его доступ к пульту, датчики сообщили о проблемах со здоровьем, которое могло спровоцировать критические ошибки в управлении. Командование перешло к старпому, а по прибытии в ближайший космопорт, им оказалась Альмейда, капитан с ворохом лент отправился в здешний медицинский центр.

— Новые болезни появляются всегда, капитан, — доктор усиленно перебирал бумаги.

— Конечно, какой мир без новостей, — капитан улыбался. — Как звать новую кару?

Молодого медика смутила эта улыбка.

— Темпоральная опухоль Шварца, — губы поджались, выговаривая диагноз. — Ваша нога будет жить в ускоренном времени. Позже это затронет весь организм.

— Другими словами, путёвка в крематорий, — капитан продолжал улыбаться. — Я думал, что болезнь Шварца — сказка, из тех, которыми мамочки пугают детей, чтобы они не рвались в космонавты.

Капитан развлекался, наблюдая за волнением молодого врача. Капитан много раз уже слышал о своей неизбежной гибели и привык к тому, что это ни разу не сбывалось.

— Ну почему в крематорий… До появления первых симптомов ещё пара месяцев.

«Наверное, у него была тройка по психологии. И слава Богу. Иначе бы стал совать под нос туристические проспекты. „Как можно здорово провести остаток жизни!“».

— Почему бы не дать мне отработать последние два месяца на космофлоте?

— Вы прекрасно знаете капитан, что любой пульт управления снимает показания о состоянии здоровья оператора. Вас будет блокировать компьютер, а не мы. Человека с такой болезнью не допустит к управлению собой даже автомобиль…


От невесёлых мыслей капитана отвлёк возникший у их столика клыкастый кабан. Он сказал что-то на языке, который лингвист Воронина не знал.

— Этот кабаноид слышал, что вы уволились из флота, — перевёл Древ. — Он хочет вам продать миниатюрный дисколёт. У дисколета секретная система плазменной защиты от механического и лазерного оружия. Этот тип говорит, что на нём можно похищать людей для рабовладельческого рынка. Я бы от себя добавил, что дисколет этот не так хорош, как его малюют. Он отлично скользит в магнитном поле планеты, но стоит попасться на его пути крохотному кусочку магнита, как защитное поле идёт наперекосяк…

— Подожди, — перебил Воронин. — Я не ослышался, он предлагал мне поставлять рабов?

— Он считает это славным бизнесом.

Воронин облегчённо вздохнул. Вот они, настоящие подонки.

Хук справа вывел пирата из равновесия, а короткий прямой левой отбросил на пол.

Так всё бы было ничего, только лежавший у двери тинкторианец подал голос, что, плохо это — слабых обижать, и пусть этот землянин с ним выйдет на честную драку. Вся таверна радостно зашумела, ожидая побоища.

— Бармен уже ставки принимает три к одному, — раздался позади капитана голос Древа. — Против вас.

— Хорошо, валяйте, — голос Воронина гулко раздался по бункеру. — Только пусть он свой скафандр снимет!

— Это не скафандр, это такая у него хитиновая оболочка, — пояснил Древ.

— Как у жуков, значит…

Тинкторианец был ростом под три метра, против метра восьмидесяти воронинских. В весовой категории они были в одной, только клешни у тинкторианца составляли четыре человечьих руки в длину.

Тинкторианец встал напротив капитана в стойку, размахивая передними конечностями, как гигантский богомол, и шевеля усами, похожими на станцию радиоперехвата. Стойка, наверное, какой-нибудь их национальной тинкторианской борьбы, приёмов которой Воронин, конечно же, не знал.

Богомол махнул клешнёй, под громкие возгласы присутствующих, капитан увернулся, но лапа тинкторианца успела проехать зубчиками по его плечу, так, что кожа полоской слезла.

Тинкторианец повторил приём, но Воронин уже не стал дожидаться, а поднырнул под клешню, пригнувшись. Тинкторианец наклонился, чтобы цепануть землянина, а тот, пользуясь случаем, выпрямился и вписал в фасеточный глаз так, что искры полетели.

Только искры полетели не из глаз богомола, а из глаз капитана, потому как напряжение в глазах тинкторианцев — около шестисот вольт.

Воронин отскочил в сторону и проорал что-то на неведомом ему самому языке. Как бить морду тинкторианцу, если у него и морды-то нет? Одни глаза фасеточные, да щель рта под ними.

Танцующие движения богомола навеяли капитану мысли о правиле рычага и законах ускорения.

Ноги тинкторианца сгибались в коленных суставах назад, как у кузнечика, а клешни вращались в двух плоскостях, но ведь и там, до какого-то предела.

Богомол, приблизился и вновь замахал мельницей. Уклонившись от одного удара капитан не стал уклоняться от второго, а пропустил себе удар в ухо и, ухватив клешню повыше зубчиков, продолжил её движение. Тинкторианец пошёл за своей клешнёй, как пароход за лоцманом.

Так вот! Перед законами инерции все равны! Воронин подставил плечо и бросил бы тинкторианца через себя, но тот был такой длины, что плеча не хватило.

Тогда капитан провернул клешню богомолу за спину и подставил бедро. Нога богомола согнуться вперёд не могла, и Воронин бросил его на пол таверны, придержав за клешню. Воронин не знал, чувствует ли эта тварь боль, но вывернуть сустав на триста шестьдесят градусов и она не сможет.

Тинкторианец немного подёргался и прошипел несколько слов, которые консервативный лингвист капитана ещё не знал. За этими сверхцивилизациями не угонишься. А лингвист висевший над стойкой бара громко просипел «Чистая победа» и в зале зазвучали аплодисменты. Аплодисменты, это дело, конечно условное, здешняя публика, кто как себя выражала, кто выл, кто лаял, кто стучал копытами об стол, а кто и просто бил по голове соседа металлической плошкой.

Уставший Воронин вернулся к столу. Он был удовлетворён.

— Неплохо дерётесь, — заметил Древ. — Это какая-то ваша национальная борьба?

— Угу, — согласился Воронин. — Фэнь Шуй. Ладно, когда перестанешь полоскать ноги в томатном соке, поставь на музыкальном автомате какую-нибудь музыку.

— Разбежался, — среагировало дерево. Но с места стронулось.

— Что обычно заказывают русские космонавты? — спросил Древ у бармена.

— Трава у дома. Ну там «И снится нам не грохот космодрома… а снится нам трава у дома, зелёная, зелёная трава…»

— Ладно, — Древ пощелкал клавишами автомата.

— Не та песня, — заявил Воронин, когда гид вернулся. — Это другая. Это Элвис Пресли.

— Название то же, только по-английски. А смысл… — Древ прислушался. — Ну, смысл, да — иной.

Воронин и так поневоле выслушивал перевод песни, который диктовал ему за ухом лингвист.

Мой городок всё также стар, — пел Элвис, — Я вернулся из дальних стран, и меня встречают… Вот, я вижу, бежит моя Мэри, золотистые волосы и губы, как вишни… Как здорово прикоснуться к тёплой траве, которая растёт у дома.

Но потом певец говорил, что на самом деле это был только сон, а проснувшись, он снова оказался в камере и перед ним священник — исповедовать перед казнью.

— Эта песня про меня, — буркнул капитан.

— Возвращаешься домой?

Капитан не ответил, только замахнул рюмку.

— Врачи обнаружили у меня темпоральную опухоль Шварца. Это та же смертная казнь, только через пару месяцев. Так что зелёную траву я уже не увижу. У бармена водка есть?

Древ совершил рейс к стойке, а заодно поставил ещё несколько песен на музыкальном автомате.

Бармен принёс бутылку водки и банку солёных огурцов. Пополнил таз томатным соком.

— «Шкатулка с колдовством» — такое прозвище тут дали этому музыкальному автомату, — сказал Древ. — Его привёз на Элаген один землянин. Он хотел совершить на планете революцию с помощью рок-н-ролла. Считал, что рок-н-ролл вызовет резонанс в рабах на Элагене и они перестанут быть вялыми и покорными. Но он ошибся. Там его и похоронили. А аппарат этот контрабандисты перевезли сюда, чтобы развлекать астронавтов. Вы, люди — резонирующие создания. Мелодия резонирует с сердцем, ритм с мышцами, а стихи с разумом. Вот ты и срезонировал.

А портативный лингвист за ухом капитана автоматически переводил очередную песню Пресли: «Я наливаю себе миску супа из булькающего котла в каком-то депо. Мне холодно. Моя грязная шляпа надвинута на глаза. Я обхватил руками оловянную кружку и представляю, что это тебя я прижимаю к груди, я вижу, что ты машешь мне рукой, на берегу реки моих воспоминаний. И твоя улыбка навсегда во мне…»

— Ты специально поставил? — спросил Воронин. — Издеваешься?

— Сочувствую, — Древ оставался спокойным. — Может быть, и тебя кто-то ждёт на Земле?

— Ты чего в душу лезешь?!

Древ внимательно посмотрел на Воронина и объявил:

— У вас половой диморфизм.

— У меня болезнь Шварца, если ты о моём здоровье.

— Я не об этом. Это означает, что у вашего вида есть мужчины и женщины. Мы, например, размножаемся вегетативно.

— Бедолаги, — сказал Воронин.

— У вас, землян, у самих мозги набекрень, — успокоило его дерево. — У тебя там на Земле была такая особа, ну второго пола?

— Девушка? У каждого на Земле была девушка. Тоже любила слушать Пресли. Женщинам нравится, когда у мужчины голос густой, как ирландскоё тёмное пиво. Только она сейчас уже — молодая женщина и давно позабыла, что есть такой Воронин на свете.

— А ты ведь не забыл?

— Забыл. Вспоминал только изредка. Если уж совсем плохо было. Каждый раз когда погибал, понимал: умру и больше не увижу… А когда выживал, то забывал про это.

— Может попробовать тебе её увидеть?

— Ни к чему. Ни ей, ни мне. И вообще, ты мне дашь спокойно выпить?

Но он не угадал. Спокойно выпить ему не удалось.

— Арестован за организацию боёв без правил и подпольный тотализатор, — металлически говорящий лингвист был пристёгнут к поясу какой-то свиньи на паучьих ножках.

— Тебя ещё не хватало, — вздохнул Воронин.

Спящий минотавр приподнял голову и что-то проревел. Вшитый лингвист, если язык был ему неизвестен, переводил по эмоциональной составляющей звуков. «Как меня всё достало!» — перевёл он на этот раз.

Минотавр схватил полисмена за шиворот и поволок к лестнице.

— Надо валить, — сказал гид и махнул веткой в сторону кухни. — У входа ещё полицейские.

— Сколько?

— Пять с половиной, — деревце споткнулось об кастрюлю. — Полезай в котёл. Быстрее. Жми красную кнопку…

Котёл выстрелил в вертикальную шахту мусоропровода…


Воронин пришёл в себя от странных звуков.

Дерево-гид тянуло песню пьяным голосом, скрипучим, как осенний тополь на ветру:

«Капитан, капитан, подтянитесь,
Ведь подтяжка — это флаг корабля»…
Капитан огляделся. В свете двух местных лун неясно поблескивали очертания каких-то бесформенных предметов.

— Не коверкай песню, — проворчал капитан. — Где мы?

— На свалке.

— Логично.

Капитан попробовал шевельнуть ногой, но ему что-то мешало. Он посмотрел на свою голень и замер от ужаса. Древ проник корнями в его венозную систему и качал из неё кровь.

— Ах, ты сволочь! — Воронин сбросил с ноги гида и отфутболил в темноту. — Кровосос! Проник в доверие! Я думал он гид, а он — гад!


Капитан медленно брёл по направлению к огням космопорта.

— Верить нельзя никому, — он приостановился, пытаясь вспомнить, как правильно звучит эта фраза, и добавил: — Особенно, самому себе…


— Мне нужен билет на 107 рейс, — сказал он девушке в кассе. — Пора возвращаться в землю.

— Вы, наверное, хотели сказать — на Землю?

— А это как получится.


Не он свалился на голубоглазую Землю, голубоглазая Земля свалилась на него. Кинулась на их маленький звездолёт, прижалась бетонной площадкой, лишь в последний момент притормозив, чтобы не расплющить. Как мама соскучилась по своему ребёнку, проведшему каникулы далеко от дома. И, как мама, сразу принялась вываливать на него все свои новости, радио, голографическое телевидение, телепатическую рекламу и простые объявления по громкоговорителю космопорта.

Он воспользовался шатлом, чтобы добраться от экватора до Европы, потом пересел на старый добрый монорельс и жалел, что картинки так быстро проносятся за окном.

Кенигсберг оказался на прежнем месте и по-прежнему дождливым, Воронин шёл по улицам и ему нравилось, что капли попадают за шиворот. Настоящий дождь!

Он наслаждался жизнью и искал женщину, которую он хотел бы хотя бы ещё раз увидеть, перед тем как…

Это неправда, что в дождливом городе нельзя найти следы. Он нашёл их довольно просто и узнал, — она работает с туристами, показывает город. Тоже гид, дёрнула нерв мысль.

Он переоделся в штатское, приобрел билет на экскурсию и, вместе с японскими туристами, загрузился в красочный экскурсионный омнибус. Водитель, не робот, человек, развлекал туристов до прихода экскурсовода.

— А, привет, Леночка, — бросил шофёр и Воронин вздрогнул. Когда девушка вошла в салон, капитан сразу узнал её, хотя она и изменилась. Скорее уже Елена, чем Леночка. Спокойная и красивая. Ещё красивее, чем раньше. Тяжелые золотистые волосы стали тяжелее, а светлые глаза весело скользнули по туристам, не признав Воронина.

Электрический омнибус шел по городу, экскурсовод с золотистыми волосами и губами, как вишни, рассказывала истории. Как понял капитан, экскурсия была каким-то образом связана с музыкой, потому что она рассказывала про Гофмана и дом, в котором происходило действие сказки «Щелкунчик». Её мягкий голос лился из динамиков вместе с музыкой Чайковского:

— Тогда было принято наряжать ёлки на Рождество. Эта традиция до сих пор сохранилась в Европе, люди и сегодня верят в чудеса. Кенигсберг когда-то был немецким городом, потом немцы покинули его, но каждый раз на католическое Рождество в Кенигсберге идёт снег…

Капитан плохо воспринимал рассказ. Окна в омнибусе были открыты, он смотрел, как ветер пытается спрятаться в её волосах, и улыбался, как ребёнок на новогоднем утреннике. Воронин не мог отвести взгляда, наверное, в её причёске таился магнит для глаз…

— А вот отсюда известный астроном Бессель наблюдал за звездами. Однажды, он решил направить телескоп со звёзд на Землю. И тогда астроном увидел, что в этом саду гуляет женщина. И хотя его телескоп был рефлектор — он показывал все вверх ногами, Бесселю она понравилась даже в таком виде. Исследователь звёзд спустился в сад, познакомился с ней, и в скором времени она стала его супругой. Так иногда бывает, если оторвать взгляд от звёзд и посмотреть на Землю…

Потом их возили за город. Остановившись у мельницы, японцы, задрав головы, рассматривали, как крутятся крылья на ветру.

— Современному человеку очень трудно понять эмоциональное послание в названиях старых мелодий, — голос у неё был мягкий и слова хорошо различимы, хотя говорила она негромко. — Кто из нас раньше видел, как выглядит ветряная мельница? А мелодию Леграна «Мельницы моего сердца» — слышали все. Вот теперь посмотрите, — она улыбнулась. — И составьте собственное мнение, не было ли ветреным сердце французского композитора?

Воронин стоял немного в стороне от туристов и дышал. Воздух пах летом, тёплой травой и нагретыми на солнце сосновыми досками.

— А вот этот мостик наглядно иллюстрирует мелодию «Мост над бурными водами»… Музыку, пожалуйста. А там под платаном накрыты столики, где вы можете попробовать натуральные сельские продукты.

Она поправила приведенные в смятение ветром волосы и поднялась по лестнице внутрь мельницы.

Динамики транслировали популярные мелодии, японцы наслаждались молоком и фотографированием. Воронин некоторое время колебался. Он решился тогда, когда в динамиках зазвучала та самая «Трава у дома».

Капитан нашёл девушку на смотровой площадке мельницы.

— Здравствуй, — сказал он.

— Привет.

И он понял, что она давно узнала его, просто не удивилась.

— Что привело вас сюда, Воронин?

— Границы этого мира.

Она отвернулась, и заговорила только через минуту, не поворачивая головы. Голос её уже не был ни мягким, ни спокойным.

— И вы полагаете, капитан, что я ждала вас все эти годы, как какая-нибудь Сольвейг? Ничего подобного. Больше мне делать нечего.

— Да, — согласился он. — Конечно, не стоило мне сюда приходить. Эта мелодия… Однажды я услышал её в чёртовой дыре, на самом захолустье Вселенной. И захотел тебя увидеть.

— Смешное совпадение.

Её голос прозвучал глухо и тихо, а портативный лингвист за ухом капитана, вдруг сработал, как тогда сработал на эмоциональный рёв минотавра, и перевёл: «Господи, а я ведь столько раз молилась, чтобы ты её услышал!»

Капитан вздрогнул. Это было посильнее, чем удар в шестьсот вольт из фосеточных глаз.

— Я… я пришёл проститься. Я ухожу в рейс, уже не вернусь. Это далёкое поселение.

— Ты думаешь, я поеду с тобой?

Какая-то птичка, кажется полевой конёк, рисовала ломаную траекторию над жёлто-зелёным полем.

— Нет, не думаю. Я просто хотел попрощаться.

Он повернулся и быстро спустился по ступеням.

По направлению к городу он шёл пешком.

А когда добрался, то нашёл местный бар и напился.


Утром тело капитана валялось на широкой кровати в гостиничном номере, в то время, как его душа осталась там, на мельнице, она свернулась клубочком на деревянном крыльце и грелась на солнышке.

Капитан заставил себя выйти в город и ноги сами его привели к тому месту, откуда Бессель наблюдал звёзды. Дети играли прямо на газоне, а пенсионеры на лавке двигали магнитные шахматы.

Капитану подумалось о «магнитах» в золотистых волосах…

…Он вдруг ощутил сначала, не увидел, опасность. Потом услышал крики. Посмотрел в небо. Над площадью завис небольшой диск, такого типа, как ему пытались впарить контрабандисты на Альмейде.

Несколько человеческих тел висело в воздухе — их медленно затягивало внутрь. Вселенские похитители людей.

Полицейский флаер сделал несколько выстрелов, но зарево защитной плазмы не пропустило ни одной пули.

Флаер опустился на газон и двое полицейских открыли огонь из огнестрельного оружия. Луч из диска полоснул по их ногам, полицейские повалились на газон. Обычное оружие не действовало.

«…Дисколет этот не так хорош, как описывают. Он отлично скользит в магнитном поле планеты, но стоит попасться на его пути крохотному кусочку магнита, как защитное поле сразу идёт наперекосяк…»

Кажется, так говорил Древ?

Воронин рванул к растерянным пенсионерам и прихватил доску с фигурами. Добежав до флаера, нырнул внутрь. Пристегнул ремни и, оставив кабину открытой, поднял флаер в воздух. От диска скользнул лазерный луч, Воронин крутанул «бочку», уходя от луча и, поднырнув под дисколет, выбросил горстью магнитные шахматные фигуры.

Выровнив флаер, Воронин увидел, что диск заваливается. Люди, которых до этого пытались захватить пираты, попадали на землю. Наконец, задев линию электропередач, дисколёт рухнул на асфальт и загорелся. Плазменное защитное облако осталось висеть в воздухе совершенно отдельно.

Воронин приземлил флаер рядом с лежащими на земле людьми. Девушка была в сознании, и вроде цела. Рядом стонал мужчина.

— Ну-ка, — Воронин подтащил мужчину к флаеру и приложил его руки к рулю.

Датчики водителя показали, что у человека сломано два ребра. Остальное в порядке. Воронин вернулся к полицейским. Ожоги были сильные, но из-за специфики лазерного оружия, без кровотечений. Он доставил пострадавших в госпиталь, прежде чем это сделали бы экстренные службы.

Потом некоторое время оставался у флаера, поглядывая на небо. Внезапно нервы дернула мысль — флаер не должен был допустить его, капитана Воронина, к управлению.

Капитан открыл кабину и приложил руки к рулю.

«Здоровье потенциального водителя в порядке».

Он не оставил врачей госпиталя в покое, пока не исчезли все сомнения — нога в порядке. Организм капитана — в норме.


Ботаник недоверчиво выслушал взволнованного высокого мужчину, назвавшегося космолётчиком.

— Да, есть на Альмейде такие умные деревца, не знаю уж, к флоре их отнести, или к фауне. Они толком не изучены. Раньше на Альмейде существовала гуманоидная цивилизация. Эти деревца были чем-то вроде домашних собак — дружелюбные любители пообщаться. Есть легенды, что Альмейдские деревца лечили больных. Запускали корни в кровеносную систему своего хозяина, каким-то образом определяли болезнь и вылечивали. Сама цивилизация исчезла, предполагают, переселилась в другую галактику, где условия получше. А свои ручные деревья они оставили на Альмейде. Так собачьи деревца и мыкаются, пытаются подружиться с туристами…


Он нашёл её, там, где и искал — у той же мельницы. Глаза у неё были тревожными, а волосы ещё более восхитительно золотистыми.

Он улыбнулся осторожно, боясь нарушить тихую неслышимую мелодию.

— Рейс отменили. И я должен кое-что тебе рассказать…


* * *
— Почему вы думаете, — недоверчиво проскрипел деревогид. — Что я сорвусь и поеду, только потому, что какой-то капитан с Земли приглашает меня в качестве Новогодней ёлки! Разбежался! Чтобы я нарядился в бусы и украшения, как девица на панели? Последний раз, когда я видел вашего капитана, он тогда ещё грозился чего-то там мне навешать…

— Он просил передать, что вокруг вас дети будут водить хороводы.

— Когда это он успел, наверняка не его… Трогательно конечно… Ну, вот пусть своих заведёт, тогда подумаю.


— Ёлочка, зажгись — хором закричала ребятня.

— Вы что, олухи?! — просипел висящий на ветвях «транзистор». — Сейчас я, разбежался зажигаться! Пойте вашу песенку, как она там…

(обратно)

Рубиновый вторник

Я не знаю, сколько мне лет. Может быть, я — этот исполинский камень на краю полузасыпанного каньона. Песок вокруг, наверное, тоже я, да и застывший воздух над песчаными холмами.

Потерявшее белые кудри серое небо стучится в меня, чтобы услышать ответы на свои вопросы. Со своих глазных орбит Страх и Ужас уперлись в меня косящим взглядом.

Я молчу.

Я старше всего, что тут есть.

Сейчас здесь всё неподвижно. Лишь иногда замерзшую тишину нарушает извержение расплавленного металла. Он вырывается из недр, выплескивается в каньон и подбегает почти к моему подножию. Потом застывает. Красивый металл. Это расплавленная вода.

Я не знаю свой возраст.

Я помню мягких существ, сотканных из минут, которые передвигались по холмам, зелёным и синим.

Я помню странных существ, которые жили на этих песках ещё задолго до них.

И помню тех, которые жили и исчезли так давно, что никто и не знает о том, что они были.

Сейчас здесь всё неподвижно. Только временами вялый ветер тронет с места с десяток песчинок в сторону горизонта.

Холодный воздух тихонько похрустывает, когда с неба падают звезды. На самом деле, это камни, которые устали летать, и здесь они успокаиваются, зарываясь в песок с головой.

Они светятся перед самым концом — всего несколько секунд, здешняя атмосфера не греет чужих.

Маленькое солнце, похожее на потертый кулон сгинувшей цивилизации, уже пять раз успело взойти с тех пор, как по небу пролетела звезда, но не упала. И она не была летающим камнем.

После этого на противоположной стороне каньона начали появляться чужаки.

Приходят, разбрасывают минуты, топчут в скрип песок, тыкают пальцами по сторонам, тыкают приборами почву, громко думают, тихо смеются, снимают шлемы, пробуют вдыхать воздух.

Они состоят почти целиком из расплавленной воды. В ней бурлят мысли и чувства.

Их двое. Они разные. Каждый думает про себя — «Я», а про другого — «он» или «она».

— Смотри, — Она произносит вслух. — Похоже на окаменевшего рыцаря. Может, это монумент, который выветрился?

— Статуя рыцаря на Марсе уместна, как скульптура конного марсианина в Эрмитаже.

— Вон у него плечи и голова. И будто глаз блестит, красный… А второй — синий. Он — рыцарь с разноцветными глазами.

— Да. Забавная игра природы.

— Что-то зеленоватое на дне каньона. Растения?

— Или карбонат меди. Здесь полно меди.

Они стоят на краю.

— Подобраться бы.

— Если рухнешь в каньон, и уменьшенная гравитация не спасёт.


Назвали меня «Он».

Есть камни звонкие, при ударе звучат как «Она».

Есть камни, которые при ударе гудят «Он», вибрируют.

Есть камни, которые поглощают звук — «Оно».

Я считал, что если в меня ударить камнем, я прозвучу — «Оно».

Но эти назвали меня «Он»…


Гости разбудили из древнего сна песчаных волков, хищники пришли в движение, к ним подбираясь. Время песчаных волков медленное и они не успевают, с закатом пришельцы уходят. Волки голодны уже несколько десятков тысяч лет и готовы выпить всё живое из всего живого. Невидимы и сотканы из воздуха. Их природа неизвестна, мысли спрятаны.

Я вижу, как хищники строят для гостей ловушку на дюне у обрыва. Придумали приманку и подготовили воронку. Кто ступит — пропадёт.


— Посмотри на ту дюну.

Гости замечают зелень, которой не было вчера. Идут на цвет. К ловушке.

Их время слишком живо для нас, мы живём медленней. Они мне кажутся трассирующими.

Последний раз я видел таких живых, сделанных из мягкой материи, много тысяч лет назад.

У них есть только один шанс продлить химическую реакцию, которую они называют жизнью. И этот шанс живет во времени, которое движется с гораздо меньшей скоростью.

Хотя и его можно ускорить.

Я падаю. Время переходит в иные категории.

Я обрушиваюсь поперёк каньона, моё плечо ударяется в стену, которая осыпается, унося с собой ловушку с хищником.

Много песка, много пыли…


Они ушли, я остаюсь лежать, глядя в небо.

Те, что жили здесь раньше, тоже смотрели на небо. Они видели, как исчезают облака и рисовали на песке кусочки надежды.

Уже много лет здесь нет облаков. Небо платиново-белое от звёзд, между ними тёмные точки свободного пространства.


Чужаки вернулись на следующий день.

Верёвки и тросы, крюки и карабины — спуск в каньон по моему телу.

Наверху они оставляют вместо себя низенький робот-вездеход, он ползает, жуёт пространство, пробует всё на вкус и запах.

Эти находят в каньоне немного расплавленной воды. Радуются. Как дети тех, что жили здесь раньше.

Находят зелёные и синие листья. Удивляются.

Он хочет их сорвать. Она возражает.

— А вдруг разумны?

«Они живые», — думает она про себя.

Они думают по-разному — она образами, он словами.

Его мысли «Зачем, как, почему, а не долбанёт, и где тут торжественная встреча туземцев?»

Её мысли вспыхивают живыми картинками.

— Проведёшь тест на сообразительность? — он смеется. От него падает тень и эхо.

Стены каньона вибрируют.

— Что-нибудь придумаю. Принесём сюда энцефалограф.

— Смешно.

— Простой амперметр. Проверю токи по методу Бакстера.

— Бронзовый век.


На следующее утро она разговаривала с растениями. Присоединяла к листьям медные нити, смотрела, как дёргаются стрелочки.

— Меряешь душу? — он улыбался, наблюдая, как она, опустившись на колени, беседует с травой. — Спроси, у них есть хлорофилл? Пусть признаются, пока не взял на гербарий.

Стрелки на датчике испуганно заметались.

— Они реагируют на агрессию.

— Чушь. Это просто амперметр.

— Используя даже простой прибор, можно общаться с природой, — её голос проходит через стекло скафандра, придавая воздуху звонкость.

— Вилка и нож тоже приборы, — он разводит руками.

— К сожалению, у мужчин так принято — изучать мир, вооружившись ножом и вилкой.

— А что, при помощи детектора лжи лучше?

— Детектор лжи можно применить и к человеку. Природа человеку соврать не может, а вот он ей — сколько угодно.

— Я почти всегда говорю правду, — он улыбается.

— Ты когда в последний раз стихи читал?

— В школе… Да, и я знаю гимн.

— Вот поэтому ты и не всё понимаешь, что происходит.

— Здрассьте, пожалуйста. — «Ну да если в Сибири шпарить креветок, то их детки в Америке начнут дёргаться. Что же теперь — креветок не есть? Или беседовать с ними о космосе?»

В это время их коротышка робот подбирается к дюне с зелёными камнями. Момент, и он попадает в ловушку.

Воронка открывает беззубый рот, вихрь поднимает робота, обрушивает в глубину бездонной глотки и укрывает песком.

Они восклицают дуэтом, голоса сплетаются в единую волну, она упруго бежит по каньону.

— … А ты туда хотел идти.

— Однако. Если б этот камень не рухнул, мы сами сыграли бы в яму…

«И кстати, что в этом камне блестело?»

Он взобрался ко мне на плечо и заглянул в лицо.

Потом размахнулся и заехал мне кайлом под глаз и глаз упал на красный песок.

Теперь уже — наверное, красный песок. Потому что он стал зелёным.

Удар — и зелёный цвет пропал тоже.

Темнота.

— Смотри, да это же рубин… Здоровый…

Может быть и рубин. Теперь я не вижу ничего. Но глухим стать не могу. Чувствую звук всем телом.

— А второй — сине-фиолетовый андродамант с жёлтым зрачком.

— Красивый.

— Плиний говорил, что этот самоцвет имеет свойство укрощать страсти. Но по сути — это кристалл фторида кальция.

— Прямо, как два глаза — красный — рубин, другой — этот андро… фторид.

— Занятно, что они рядом выросли. У них даже корни срослись. Тандем — рубиновый фторник. Держи, дарю. И пойдём, здесь небезопасно…


Я лежу в темноте. Даже звёзд на небе не вижу. Только слышу эмоции и мысли. Свои и чужие.

Вот что-то тёплое. Как будто погладили меня изнутри.

Это чувства травы.

Скалы в каньоне стоят молчаливой стеной. Но я чувствую, что они меня поддержат, если я попробую встать.


Наступление утра ощущаю, потому что далёкое солнце чуть греет плечи.

Кто-то пришёл и стоит рядом.

Оказывается, можно видеть не только глазами.

Я увидел её.

— Этот камень сдвинулся с места…

Тишина.

— Хотел бы я знать, кто его поставил вертикально.

Теперь я чувствую, что и он поблизости.

— В Долине Смерти, — говорит она. — В Неваде, есть камни, которые передвигаются сами по себе. Как живые.

Ещё бы им не передвигаться. Они и сейчас зашевелились. Чувствуют, что с их братом не всё в порядке.

— Смотри, твоя трава зацвела белыми цветами.

— Нет, это у них листья были свёрнуты на ночь белой стороной наружу. Чтобы не терять влагу. Сейчас снова раскроются. Снаружи листья синеватые, потому что солнца мало, и они должны впитывать инфракрасные лучи…

Продолжая разговаривать, она прикрепляет ко мне металлические пластины, те чуть дрожат, она меряет силу тока, сопротивление.

— Давай быстрее, — он торопит. — По расчётному времени, мы должны быть на базовом корабле ещё вечера, в понедельник. А сегодня уже вторник. И всё из-за твоего заскока опытов с первичной перцепцией.

— Это не заскок, солнышко, а женская интуиция. Встань подальше, от тебя идут помехи.

Она задаёт мне вопросы, ждёт ответа.

— Есть реакция, — она волнуется. — Но он не может отвечать «да» и «нет». Может только давать понять «нравится» или «не нравится». Он довольно эмоционален. Я бы сказала, эмоциональней, чем ты.

Чувствую, она улыбается.

— Дурдом, — говорит он, а сам нервничает, оглядывая скалы, держит наготове оружие. Трогательная наивность.

«Да, от него мало проку, — думает он. — Но это успокаивает».

Она спрашивает. У неё сложные вопросы.

Были ли здесь живые до них? И если были, то куда исчезли? Есть ли тут такие же, как я, и сколько мне лет?

Но я не могу ей всё объяснить при помощи своих эмоций, которые она меряет своим прибором.

Я не могу сказать, сколько мне лет и я не помню, как я здесь появился. Есть ли тут другие такие же? Другие камни, песок, воздух? Мы все сделаны из одних кирпичиков, и ты тоже.

Так задумано, или так получилось. Не знаю почему. В этот мир можно прийти и не знать, где выход, но мы пришли, и даже не знаем, где вход.

Я не знаю, куда исчезли те мягкие живые, что были прежде, я только помню, они переживали, что в их небе пропали облака. Я знаю что, как и у вас, здесь полярные шапки, которые тают весной и по каньонам бежит вода, что, как и у вас, атмосфера здесь была плотнее, а потом часть её забрал космос, когда она перегрелась. Я не знаю, может ли так быть у вас или нет.

Но всё единое целое. Вселенная. Мы. Всё подчиняется общим правилам. И как бы плохо ни обстояли дела, всё можно изменить к лучшему.


Они ушли. Забрали с собой несколько прошлогодних листьев.

Приглушённо звучит песок, скатываясь струйкой с края обрыва. Оттеняет тишину, которая длится здесь вечно.

Звук песка нарушили капельки бегущих шагов.

Она вернулась. Торопится больше, чем обычно.

— Извини, дружок, — и набрасывает петлю мне на шею. — Вовсе не собираюсь тебя захомутать.

Она цепляет карабин страховки и взбирается вверх.

Вставила рубиновый камешек на место, в ту щель, где он лежал раньше. Вставила флюорит в другую.

— Вот так будет лучше.

Руки у нее были тёплые. Ещё не хватало, чтобы кусок воды у меня под глазом расплавился.

Она откинула шлем и прикоснулась губами к моей щеке. Она подумала, что это, наверное, щека. Я тоже.

Скатилась вниз, скрутила трос.

— До свидания, — говорит она и улыбается. — Рубиновый Вторник.

Когда я был ещё совсем большим, то слышал такую песенку, что нельзя в себя впускать воду. Она застывает у тебя в глубине и образует трещины. Потом, когда теплеет, она плавится и утекает, на её место приходит новая, тоже замерзает, расширяя прежнюю трещину. И так до тех пор, пока ты сам не рассыплешься в мелкий щебень.

Она поворачивается и легко бежит в ту сторону, где находится её корабль. Кажется, что-то тихонько напевает себе под нос.

До меня снова доносятся её мысли, как шум в морской раковине, которую она слушала в детстве.

Помнишь то облако, которое укрыло тебя летом от жаркого солнца? А помнишь то облако, что открыло тебе солнце зимой? Ты сказала ему спасибо? Нет? Но у тебя ещё есть время это сделать, и это здорово, правда?

(обратно)

Синие бумажки, билеты на Марс

«Кафе на окраине задумчиво смотрело на жёлтые поля, ожидая, когда начнут собираться птицы. Птицы, как и грозы, прилетали весной, а осенью возвращались в дальние страны. Но сегодня был день, когда лето с полей откочевало, а осень ещё не пришла».

Я прочитал это бармену.

— Кажется, репортажи надо начинать не так, — высказал он своё мнение. — Менее лирично. Например, «Круги на полях появились в полночь» или «Сволочи пришельцы потоптали пшеницу».

Мы сидели в придорожном кафе и смотрели в окно. Шоссе было пустынным, как и придорожное заведение. Последний водитель отвалил с час назад.

На фоне фиолетового неба пролетела паутинка вместе с пауком.

— Репортаж — это отчёт с места событий. А я, если просижу тут ещё два часа, стихи писать начну, про паучков, летающих на паутине.

— Валька тоже стихи пишет, — наябедничал из кухни Женька.

— А раньше у вас летающие тарелки появлялись?

— Появлялись, — Валька — бармен, ему около двадцати. — Два года назад. Над посёлком сигара повисла, народ на улицу высыпал.

— Давно у нас народ так не высыпался, — хихикнул Женька, это его младший брат, помогает на кухне (санитарной книжки нет, но это не для печати). Женька нарезает салат, глаза его при этом изучают страницу учебника, подвешенного на стену на уровне глаз, рядом в рамке жизнерадостное фото с каким-то парнем, выпрыгивающим из воды. Руки у парня при этом раскинуты в стороны, как крылья у самолёта.

— У нас тут есть такой — Миша, вечно под газом, ручкой стал махать, — «давай сюда!». Ну, «сигара» развернулась и двинулась в нашу сторону. Народ сразу разбежался. «Сигара» повернула обратно, повисела минут двадцать и исчезла. Мрачная такая.

Я записал в блокнот. Потом прочитал вслух:

«Бывают веселые летающие тарелки, бывают грустные. Всё зависит от того, из какого угла Вселенной они прилетели».

Небо темнело. Газетный лист пересёк дорогу наискосок, хлопая крыльями. Где-то громыхнуло.

Я отложил блокнот и посмотрел на пса. Тот продолжал сидеть спокойно, ожидая, не свалится ли под стол что-нибудь повкуснее учебника.

В крышу застучал пальцами ливень, двор осветился, прокатился гром. Пёс не реагировал.

На шоссе появились огоньки. Было ощущение, что они вплетены в дождь и пытаются из него вырваться. Огни погасли у дерева через дорогу.

Через полминуты дверь отворилась, сначала сантиметров на десять, и так словно за ней не было никого, кроме ровного шума дождя. Из сумерек появилась рука и приоткрыла дверь шире, потом появился весь человек. Высокий парень, собранные в хвост волосы, блестящие от дождя, горбатый нос и тёмные глаза.

За ним другой, лица не видно под капюшоном. Один двинулся вправо, другой влево, так что на третьего мы и не успели посмотреть.

Валька выдвинул ящик стола, а Женька взял в руку мобильник.

— Вы можете приготовить кофе? — спросил горбоносый.

— Конечно, — сказал Валька спокойно, но воздух зазвенел от напряжения.

— Три, — Лицо второго, выглядывая из капюшона, напоминало ворону.

Глаза горбоносого в это время будто фотографировали кафе. Змеиный взгляд заглянул за стойку, на Женьку, потом на пса. Пёс полез под стол. Змей уставился на фото купающегося парня. Рот скривился в усмешке.

— У него тут портрет Гагарина.

— Да, это портрет Гагарина, — сказал Женька спокойно.

— И где ты его откопал? — Змей улыбался, его глаза — нет.

— Висел у отца над кроватью. Теперь у меня.

— Это мой брат, — перебил Валька, вытер руки полотенцем и бросил на стойку. — Что есть будете?

— Извините, — подал голос третий, который стоял позади и улыбался. Теперь мы могли рассмотреть его лицо. Он был похож на какого-то музыканта, Крис, как его там, Кельми? Норман? — По бифштексу, с собой.

Валька кивнул и включил микроволновку.

Похожий на Криса подошёл к стойке.

— Поблизости работают археологи? — в нём было что-то от кошки.

— Работают, — Валька выбил чек.

Ворон со Змеем переглянулись и рассмеялись.

— Мы поспорили, что в том кургане копаются археологи.

Над крышей грохнуло, как взорвалось.

Крис положил деньги на стойку и стёк с табурета. — Сдачи не нужно.

— Спасибо и мне, — Валька отсчитал деньги.

Они вышли, мотоциклы покатили дальше, как шарики ртути. Остался запах мокрых курток, растворившийся в аромате кофе.

— Нормальные люди так не смеются, — сказал Валька.

— А почему ты решил, что они люди? — Женька разрезал болгарский перец. — Думаешь, им была нужна еда?

— Нет, — согласился брат. — Они пришли, чтобы что-то узнать. Про археологов.

— За последние два дня все, кто подъезжал к кафе, даже те, кто хотел перекусить, спрашивали про летающую тарелку. Про место, где она садилась.

— Ещё бы не спросить, если об этом писали все газеты. Ну, а они спросили про археологов.

— Значит, им неинтересно было узнавать, где садилась тарелка. Они сами с тарелки.

— Пришельцы не пьют кофе, — Валька подмигнул брату. — У них другой обмен веществ. Они пьют царскую водку.

— Ты бармен, тебе видней. Заметил, как вела себя собака?

— Ну, а где у них щупальца?

— Два года отстояв за стойкой, ты стал схватывать детали клиентов. Большинство инопланетян прямоходящие, о двух ногах и руках… Хотелось бы посмотреть, как они внутри устроены…

Валька покосился на нож в его руке.

— Какой ты кровожадный.

Женька смущённохихикнул.

— Вообще-то, я имел в виду «летающие тарелки».

— Точно. На счёт пришельцев не знаю, а вот то, что они чёрные копатели — запросто. Послушайте, — Валька повернулся в мою сторону. — Пока сменщик ещё придёт, съездили бы вы с Женей, предупредили Михалыча. А он вам место, где блюдце садилось покажет, а?


Гроза укатила дальше вместе мотоциклами, небо в рваных облаках, через поле перебросила мост радуга. Я делаю записи, положив блокнот на капот машины.

Диктофон тоже в работе — подслушивает беседу Женьки с руководителем экспедиции. Сегодня раскопки у них не ведутся. Из-за дождя.

— Андрей Михалыч, вы там золото с бриллиантами не находили? — осведомляется Женька. — Артефакты магические? А то вами тут интересовались…

— Нет, если не считать черепки от кувшина волшебными.

Здесь побывали телевидение и пресса, версий немного — след от приземлявшейся летающей тарелки. Есть свидетель, со слов которого — поздно ночью с неба спустилось горящее «блюдце» с иллюминаторами. Посидев на поле, тарелочка поднялась и улетела. Написать что-то новое трудно.

— Вам повезло, — через пару дней комбайн снимет пшеницу, и вы бы тогда ничего не увидели.

Круги видны отсюда не слишком хорошо. Это три кольца полегшей пшеницы, заходящие друг на друга с точкой симметрии в центре. Поперек окружностей вытоптана тропинка. Пшеница стоит мокрая, будто, обижена, что её облил дождь. Делаю снимки.

— Никогда такого бесшумного вертолёта не видел. — Михалыч передаёт мне бинокль.

Над кругом висит вертолет, жёлтый, с голубыми полосами. Кажется, что он находится на краю поля, а если взглянуть в бинокль — над самым кругом.

Вертолёт опустился за деревьями рощи. Ни одна ветка не шелохнулась.

Мы доехали до рощи краем поля. Три мотоцикла стоят под дубом, Ворон в руках держит тот самый вертолёт, который висел над полем. Он присоединял к вертолётику провод, который тянулся к экрану, похожему на ноутбук.

— А вот и гости, — Ворон повернулся.

— Вы искали археологов? Я археолог, — голос у Андрея Михалыча может звучать строго.

Раздался шорох, у нас за спиной из кустов появился Змей. Крис вышел с другой стороны.

— Метеорологи мы, — Змей безмятежно потянулся. — Отслеживаем движением грозового фронта.

— Почему вы спрашивали про археологов?

— Если в поле появляются таинственные круги, то рядом могут оказаться археологи. С теодолитом.

— Какая связь? — спросил Михалыч.

— Какая тут связь? — Крис повернулся к Змею.

— Ну, — Змей часто заморгал. — Места, куда часто ударяла молния, древние язычники считали волшебными. Они устраивали на них капища, посвящённые Перуну или Перкунасу. А под землёй залежи магнитной руды.

Змей облегчённо вздохнул и посмотрел на Криса. Тот улыбнулся.

— На том месте капища нет, — сказал Михалыч уверенно. И добавил так же уверенно. — Вроде бы.

Когда мы подошли к кругам, на лице у Криса опять была улыбка. Этот парень всё время улыбается, но может быть, у него судорога?

— Вот, — показал Михалыч. — Трава примята и не распрямляется.

— Да ну? — удивился Ворон.

— Внутри круга аномалия. С журналистами был экстрасенс, его биорамки показывали аномалию.

— А его рамки не указали на верёвку и доску поблизости?

В середине каждого из колец была выемка в земле.

— Там, инопланетяне брали пробы грунта, — прокомментировал Михалыч.

— Похоже на след от колышка, — предположил Ворон. — От которого по веревке круг очерчивали. Кто видел, что здесь приземлялась тарелка?

— Он уехал в город. Приедет вечером или завтра.

— Ну, а теперь наша очередь взять пробы, — Крис ножом собрал в пробирки кусочки почвы внутри круга и вне периметра и понёс их к каким-то коробкам на багажнике мотоцикла.


— Точно — пришельцы, — сообщил Женька, когда мы вернули Михалыча в лагерь. — Они и прилетели, чтобы посмотреть, кто это следы оставил. Они же разные, пришельцы. Есть хорошие парни с летающих тарелок, есть плохие. Они между собой воюют.

Я улыбнулся.

— А эти какие? Я хвостов и щупалец у них не видел.

— Маскируются под людей. Стараются выглядеть хорошими, но я думаю, что они то, как раз и есть — плохие.

Подъехал Валька на мотоцикле «Урал», только его больше интересовали не круги на полях, а студентка Таня.

— Смотри! — толкнул его в бок Женька. Краем поля к нам ехали три «метеоролога».

Крис остановился рядом с Михалычем.

— Мы сделали анализ почв.

— И нашли там туфельку, — добавил Ворон.

— Это инопланетная Золушка потеряла, — влезла Таня. — Давайте посмотрим, может мой размер?

— Кто вас знает? — пожал плечами Ворон. — Если вы потеряли там инфузорию — туфельку.

— Ту, которая знакома вам со школы, — уточнил Крис. — С мест, где садились НЛО, простейшие уходят.

Крис сделал паузу.

— А здесь не ушли. Количество инфузорий одинаково, как внутри круга, так и за периметром. Одним словом никакая тарелка здесь не садилась.

После небольшой паузы, Крис снова заговорил.

— Этот рисунок видно только с высоты. Интересно, с какой целью его создали?

— Ну, говорят же, что там села тарелка.

— Такой узорчатой формы? Она решила улучшить вам ландшафтный дизайн?

Женька толкнул меня в бок.

— Ты слышал, он сказал «вам».

— И вот поэтому нам хотелось бы расспросить того вашего парня, что видел, как он говорил, посадку НЛО. Может, это мы ошибаемся. Может, это он их начертил.

— Так он вам и признается.

— У нас есть детектор лжи.

— Ну-ка, ну-ка, — сказал Женька. — На мне проверьте, я совру, и никакой детектор и не дрогнет!

— Давай, рискни.

Крис пристегнул к запястьям Женьки браслеты, защёлкнул ремешок на лбу.

— Для сравнения, мы сначала зададим несколько простых вопросов, чтобы получить стандарт правдивого ответа. Как твоё имя?

— Женя.

— Сколько тебе лет?

— Одиннадцать.

— Кем хочешь стать?

— Космонавтом.

Ворон засмеялся в голос.

— Ты несовременен. Сейчас все хотят стать менеджерами и юристами.

— А зачем? — спросил Женька. — У нас и так вся семья — менеджеры.

Ворон перестал смеяться.

— Батя у меня — менеджер по комбайну, — продолжил Женька ровным голосом. — Старший брат — менеджер бара, мама — менеджер дома.

— А в школе тебя не дразнят космонавтом?

— Пробовали. Потом перестали.

— Что за книжка висела у тебя над столом?

— Учебник физики за шестой класс. Надо готовиться к профессии.

— Детектор показывает, что ты соврал всего один раз, — Крис просматривал диаграммы. — Когда сказал, что хочешь стать космонавтом.

— Но он на самом деле хочет быть космонавтом! — вступился Валька. — Уж я — то знаю.

Женька задумался.

— Наверно ваш прибор в чем-то прав. Я действительно хочу стать прежде не лётчиком космонавтом, а конструктором космических кораблей, а уже потом самому на них полететь. Мы построим такой корабль, чтобы летать на Марс. И мы будем там, это правда, можете посмотреть на своём детекторе!

Белобрысая прядь спадала Женьке на глаз, он смотрел на «метеорологов» исподлобья, будто он мушкетер, а против него трое гвардейцев кардинала, которым он не сулит ничего хорошего.

— А что тебе на Марсе? — спросил Ворон. — Чего, тебе здесь плохо?

— Людей на земле стало много. Помните, вы видели сегодня летящего паучка на паутине? — Женька бросил на меня взгляд искоса. — Они научились летать, чтобы не оставаться на одном месте. А если мы не станем летать, то съедим друг друга, как пауки в банке.

— Ну что ж, — сказал Крис. — Спасибо. По крайней мере, ясно, что детектор работает.

Он отстегнул ремешки.

Ворон покосился на костёр.

— Ну-ка, чаю метеорологам, — скомандовал Михалыч.

— А как же английские круги на полях? — спросил один из студентов уже за рублёным столом.

— Если верить старым валлийским легендам, такие круги рисовали эльфы, — Крис держал кружку в руках, но не пил.

— Хотите сказать, что это эльфы нам пшеницу расписали? — Вокруг костра сгущался вечер, лица уже было трудно разглядеть.

— Круги на полях появляются в тех местах, где согласно фольклору жили эльфы. У нас по фольклору они не жили. И у нас не встречаются сложно вырисованные круги. Наши могут быть объяснены вполне природными причинами.

— Значит, нет у нас эльфов. Какая жалость, — подал голос кто-то вне круга света, который отбрасывал костёр.

— И поэтому, если признаетесь, что это ваших рук дело, я сохраню секрет.

— А если не наших? А для чего их в Англии-то творят?

— Может это маяки, которые видно издали.

Ещё минут пятнадцать разговоров, прерываемых смехом, потом кто-то крикнул, чтобы мы посмотрели на поле.

Кольцо светилось. Более, того, оно горело ярким пламенем.

— Ни фига себе, что это?

Сбоку от меня появился чумазый Женька.

— Извините, я пол бака горючки у вас слил, зато маячок получился что надо!

— Я тебе уши надеру.

— Значит, буду как эльф.

В поле горел трёхлепестковый цветок.

— Нас видно из космоса, — сказал Крис без оптимизма. — Возможно, мы узнаем, каких тварей вы вызвали.

Мы просидели пол-ночи, но кроме одиноких огоньков спутников и мириад звёзд в разрыве облаков, никаких «тварей» не появилось. Сверчки и цикады пели свою вибрирующую песню, и казалось, что это звёзды сверчат с неба.

Крис и Змей оставались сидеть у костра, тяжёлые пряди спадали на лицо Змея. Розовый медальон, висящий на груди, засветился.

— Началось, — сказал он.

Крис вздохнул и посмотрел наверх. Звёзды на небе сияли по-прежнему. Кроме одной, которая разгоралась всё ярче.

Звезда увеличилась в размерах, превратилась в сияющий фиолетовый эллипс. Вдоль него можно различить красные огоньки.

Я отошёл в сторону, чтобы не мешал свет костра, и защёлкал фотоаппаратом.

В обрамлении огней «тарелка» плавно спускалась на поле. Красные огоньки отделились от неё и закружились вокруг.

Затем замерли, расположившись вдоль корпуса. Силуэт «корабля» смутно различим в фиолетовом ореоле. Низ «корабля» выглядит плоским. Пшеница вокруг ярко освещена, дождевые капли блестят на колосьях.

Я физически ощутил страх, заколотилось сердце, под ложечкой закрутился холодный шар.

Я увидел маленькую фигурку, которая отделилась от костра и двинулась к «тарелке». Женька.

— Стой! — хрипло крикнул Ворон. — Эй!

Он остался стоять, а маленькая фигурка приближалась к фиолетовому сиянию.

Потом от толпы отделилась тень «Харлея».

Мотоцикл проехал несколько метров и остановился, человек соскочил с него и побежал за Женькой.

Нечто спокойно ждало, сияя фиолетовым светом.

Метрах в десяти от тарелки человек упал. Он не споткнулся, а будто натолкнулся на стенку. Моросящий дождик образовал блестящий купол над объектом. Капли не проникали под невидимый экран. Женька был внутри этой сферы, метрах в семи от «корабля».

Я подошёл ближе и увидел Криса в фиолетовых отблесках. Он протянул руку, нащупал в воздухе препятствие и опустил. Его губы двигались, будто он вполголоса читал молитву.

Крис продолжал стоять, а Женька сделал ещё один шаг ближе к тарелке. Из объекта к мальчишке направился сиреневый луч, который, не доходя метра, заканчивался размытым овалом. Это смутное окончание луча света двигалось к Женьке, прощупывая пространство, потом внезапно расплющилось в раструб и отдёрнулось. После паузы снова рванулось, дотронулось до Женьки и отскочило назад. Женька упал на подкосившихся ногах.

Диск начал медленно подниматься. На высоте под сто метров сделал резкий скачок в сторону и погас. Крис подбежал и наклонился над мальчиком. Подбежал Валька.

Змей тронул меня за руку.

— Попробуй завести машину.

До районной больницы мы ехали почти час. Валька ехал впереди на «Урале» и показывал дорогу. Мальчик лежал на заднем сиденье, без сознания, Крис держал его голову. Сзади, на дороге покачивались два огонька мотоциклов.


В приёмном покое Женьку положили на обтянутую клеёнкой кушетку, и пожилая санитарка пошла искать дежурного врача.

Спустился дежурный хирург, молодой, в легком облачке спиртовых паров.

— Ожог внутренних органов, — сказал Ворон. — Не надо ему мять живот.

Хирург на него покосился.

— Тяжёлый случай, — сказал он, и непонятно к кому это относилось, к мальчику или к Ворону. — Кто есть из родственников? — спросил хирург, садясь на стул рядом с кушеткой.

— Я. — сказал Змей, прежде чем Валька успел открыть рот.

Хирург мельком на него посмотрел.

— СВЧ излучение от локатора, — сказал Змей.

— До ожогового центра мы его не довезём, — негромко заметил Крис. — Что сейчас нужно, так это вскрыть брюшную полость.

— Долбанулись? — устало спросил хирург.

— Чуть-чуть, — уточнил Змей. Хирург посмотрел на него, и я понял, как кролик смотрит на удава.

— Да, — сказал хирург. — Мы должны вскрыть брюшную полость.

Крис искоса посмотрел на Змея. Посмотрел и вышел на улицу, будто теперь дело только за Змеем.

— Мы вам поможем, — сказал Змей.

— Да, вы мне поможете, — сказал хирург механически.

— Давайте поднимем его в операционную.

— Да. Принесите носилки…

Я помог донести Женьку до операционного блока. Оттуда меня выгнала медсестра, но я оставил включенный диктофон под столиком с инструментами. Вышел в коридор, а потом пытался подсмотреть, но без успеха.


Из записей диктофона в операционном блоке:

Хирург: Никогда такого не видел. Ожог внутренних органов при неповреждённых кожных покровах?

Ворон: Так и есть. Что вам говорили? СВЧ излучение.

Хирург: Да тут на сто вёрст никаких радаров.

Ворон: Это от мобильного телефончика.

Хирург: Что делать будем? Это брюшная полость, на неё повязку не наложишь.

Ворон: И не надо.

Хирург: гидрокортизон, гликозиды.

Ворон: Давай отстрижём куски брыжейки, где она гиперемирована. Интоксикации будет меньше.

В предоперационную входит Крис. У него в руках металлический круглый ящик — такие называются — «бюксы». К Нему выходит медсестра и орёт. Выходит Змей и забирает бюкс.

Возвращается с ним в операционную.

Хирург: Что там у вас?

Змей: Плацента. Человеческая.

Хирург: Вы сюда ещё дохлых кошек приприте!

Змей: А нужны?

Хирург говорит нецензурные слова.

Ворон: Она с документами?

Змей: Тут бумаги.

Ворон: Плаценту приделаем вот так. А сюда катетер.

Хирург нецензурно высказывает сомнение в их здравом рассудке.

Змей: Плаценту присобачим вот сюда.

Хирург (медленно): Присобачим.

Ворон: Отвечать-то ему.

Змей: А что отвечать, мальчишка, практически, покойник.

Ворон: Он под местным обезболиванием и может тебя слышать.

Змей: (вероятно, медсестре): Это вроде стволовых клеток. Читали, наверное, про это.

Ворон: Если кто-то при мне еще скажет про стволовые клетки — придушу насмерть.

Змей: Она воняет.

Ворон: Она имеет специфический запах.

Змей: Может она несвежая.

Ворон: Сейчас выгоню.

Змей: А кто будет держать хирурга под наркозом?

Ворон: Скажи ему, чтобы ушивал.

Змей: Сам скажи, если такой умный.

Ворон: Зашиваем брюшную полость. Теперь нужно вызывать комбустиологов.

Змей: Теперь нужно смываться.

Ворон: Там сидят в коридоре родители мальчика. Им надо сказать пару слов.


Женьку провезли мимо меня в палату интенсивной терапии. Я прошмыгнул в операционную, забрал диктофон и вернулся в коридор. Из ординаторской доносились голоса. Я влез туда без особых приглашений.

Из разговора в ординаторской:

Хирург: Ужас. Не представляю, что буду писать в протокол операции.

Змей: Напишите, что оперировали в невсебяемом состоянии. Под гипнозом.

Ворон: В плаценте много эмбриоспецифического белка, он быстро заживляет ткани.

Крис: Теперь можете звонить в ожоговый центр. Но и они с таким не сталкивались. Попробуйте связаться с окружным госпиталем.

Ворон: У вас есть вообще реаниматолог?

Хирург: Есть. Но сегодня пьян в дрова.

Ворон: Ужас ночной.

Хирург: А что вы хотите? Вы сами не видите, какая больница, и на чём мы работаем? Какая страна, такое и оборудование.

Хирург достал из холодильника водку, налил и выпил.

Крис: Да, хорошая страна, на самом деле. И с ней все будет в порядке, пока хоть у одного мальчишки над столом портрет Гагарина.

Ворон: Ты это в граните выбей.

Крис: Я это в тебе выбью.

Змей: Может, пригласить сюда родственников?

Я вышел в коридор.

В дальнем конце сидели Валька и отец. Отец был ещё в комбинезоне, видимо, недавно возился с комбайном.

— С вами хочет поговорить хирург.

Отец Женьки прошёл до ординаторской, ссутулившись.

Хирург посмотрел на него и Вальку стеклянным взглядом.

— Ожог внутренностей, — сказал хирург. — Мы сделали что могли. Вот коллега (он процедил это слово сквозь зубы) применил экспериментальный метод. Транспортировке ваш сын не подлежит, состояние не позволяет. Завтра попробуем вызвать областного специалиста на себя. Общий прогноз неблагоприятный, интоксикация будет нарастать, готовьтесь к худшему.

— Надежда есть? — голос отца звучал глухо.

— Надежда есть всегда. Много зависит от характера пациента.

— Характер у него сильный, — плечи в комбинезоне цвета хаки расправились. — Женя школьную программу на два года вперед прошёл. Он собирался в лётное училище поступать…

Хирург вздохнул.

— Слушайте, — Валька тронул Криса за рукав. — Женька считает, что вы какие-то сверхъестественные, что инопланетяне… Можете вы Женьке внушить, что он выздоровеет?

Крис секунду колебался.

— Нам пора ехать.

И они уехали. Это было похоже на бегство.

— Может быть, кровь сдать? — спросил я у хирурга. Тот только махнул рукой.

Я провёл пол-ночи в коридоре, а пол-ночи в машине.

Утром Валька вышел покурить.

— Ну, как он там?

— Спит. От лекарств, наверное. Посиди с ним, а я вздремну часик?

Я поднялся наверх и прошел в палату интенсивной терапии. Женька лежал с закрытыми глазами, маленький и осунувшийся.

Я присел рядом. Женька приоткрыл один глаз.

— У… тели? — прошептал он.

— Улетели, — кивнул я. — И обещали вернуться. Карлсончики.

— Я про этих… на хар…

— На мотоциклах. Уехали.

Женька помолчал.

В дверном проёме, отогнув висящую простынь, появился Змей.

— Как здоровье? — спросил он.

Женька поморщился. От боли, или от идиотизма Змея?

— Отлично… Только вот … в реанимацию положили… И капельниц… Понатыкали, — сарказма в нём, как в трёх здоровых дедушках.

Змей вошёл в палату, халат накинут поверх куртки.

— Это тебе, — он положил на постель Женьки белые с голубым листки, и прошёл дальше, к окну.

— Что это такое? — голос у Женьки тихий и белый как простыня.

Змей стоя к нам спиной смотрит в окно.

— Два билета на Марс, — голос у него изменился. — На седьмое июля две тысячи двадцать шестого года. Извини, на более ранние числа билетов уже не было.

— Спасибо. Но мне билет не нужен.

— Почему? — спина у Змея напряглась.

— Я на Марс полечу… не пассажиром.

— Хорошо. Желаю мягкой посадки, — Змей развернулся и быстро вышел.

В окно было видно, как он подошёл к мотоциклу, сел и с полминуты глядел на бензобак.

Потом завел мотоцикл и уехал. Сквозь стекло не было слышно звука мотора.

— Посмотри, — Женька протягивал мне билет.

— Космодром Кызыл Кум, — прочитал я. — Рейс 02, Кызылкум, Земля — Станция Южная, Марс, каюта десять.

— Ты глянь на выходные данные.

Я перевернул билет. Внизу типографским методом было мелко напечатано: «Типография „Южная“, Волгоград, 2024 год».

— Наверно, пытались поднять мне настроение. — Женька уже рассматривает бумагу на свет. — Конечно, здорово иметь билет на Марс, но приятнее думать, что он поддельный. Может они и не пришельцы.

Он откладывает билеты на подушку.

— А что если и на Марсе нарисовать что-нибудь, чтобы и с Земли было видно?

Женька улыбается, чуть кривоватой улыбкой. Не похоже на Гагарина, но симпатично.


На следующий день приехали два врача из окружного госпиталя, они осмотрели Женьку и предложили положить к себе.

— СВЧ травма, — сказал один из них. — Лучше к нам, чем в гражданскую больницу. У нас есть некоторое представление, как его «вести».

Я приехал в редакцию к вечеру. Не знал, что сказать редактору.

— Я не смогу объяснить происшедшее. Так что, лучше посылайте туда Куличкина, в этот совхоз, он опишет то, что нужно: массовое изнасилование инопланетянами доярок, как пришельцы украли на органы сторожа Кузьмича — забрали у него печень и легкие, а потом вернули, потому как оказалось, что печень у него пропита, а лёгкие прокурены.

— Ну, а что на самом деле? Что произвело на тебя впечатление?

— На самом деле, — сказал я. — Это портрет Гагарина на стене у мальчишки.

Редактор внимательно на меня посмотрел.

Потом подошёл к окну и взглянул на вечернее небо, где уже начали зажигаться звёзды.

— Иди, выспись. Потом напиши.

Мне очень не хотелось, чтобы он оборачивался, потому что когда он так стоял, то был похож на человека.

— Ты ёщё здесь? — спросил он.

— Нет, — сказал я и вышел.

(обратно) (обратно)

Хакимов Александр Шамильевич

http://samlib.ru/h/hakimow_aleksandr_shamilxewich/

Sancta simplicita[2]

…Оно лежало в глубокой котловине между невысокими ребристыми горами, запорошенными снегом; лежало, заполняя всю впадину своим чудовищным телом, — исчадие ада, или пришелец из Космоса, или выходец из параллельного пространства… до сих пор была неясна его природа. Несомненным было лишь одно: оно было чужим. Ибо наша Земля никоим образом не могла породить подобного монстра.

На гребне одной из гор разместился наблюдательный пункт — три десятка коченеющих от стужи людей (большей частью военных), бронеплиты, аппаратура. Отсюда, сверху, монстр-чужак напоминал пухлую исполинскую морскую звезду с одиннадцатью короткими толстыми лучами; внешний покров «звезды» был серым, морщинистым, как слоновья кожа; тело монстра диаметром в три мили было наполовину присыпано снегом. Вместо двенадцатого луча из «звезды» торчало нечто вроде огромного гофрированного хобота, в отверстие которого мог свободно въехать грузовик. Монстр дышал — его поверхность мерно вздымалась и опадала, «лучи» шевелились, хобот слабо пульсировал.

Инспектор Тисандье вспомнил кадры видеофильма — в зев этого хобота спокойно и даже смело входят дети… мальчики и девочки, малыши и подростки, семи-, десяти-, двенадцатилетние… дети разных цветов кожи… они входят в эту чудовищную живую трубу, чтобы исчезнуть в брюхе монстра и сгинуть там без следа… Инспектора передёрнуло. Он имел все основания ненавидеть это чудовище потому, что очень любил детей. Он и работал-то в Международной полиции, в Отделе по борьбе с преступлениями против детей. За тридцать лет службы инспектор выследил и задержал массу подонков, одни из которых похищали детей ради выкупа, другие — для продажи «на органы», третьи использовали малолетних в порнобизнесе и секс-индустрии, четвёртые приучали детей к наркотикам, пятые вовлекали мальчишек и девчонок в тоталитарные секты или готовили из них террористов-смертников… и так далее. Но год назад инспектор Тисандье напал на след странной банды, участники которой занимались покупкой и похищением по всему миру детей из беднейших семей или вовсе беспризорных; «живой товар» переправлялся, как выяснилось позднее, на Баффинову землю. Две недели назад инспектор получил санкцию на арест банды. При штурме против преступников был применён новейший нервно-паралитический газ. Газ этот сыграл весьма дурную шутку: все шестеро задержанных впали в кому, из которой их так и не удалось вывести. Жаль! Уж Тисандье бы их допросил, и, будьте уверены, не стал бы при этом особенно миндальничать. Инспектор очень любил детей. А подонков, совершающих преступления против ребятишек, инспектор без колебаний готов был сжигать на медленном огне или заживо скармливать крысам.

К делу подключили экспертов, которые принялись работать с найденными на квартире у преступников видеоматериалами. Тогда-то специалисты и определили, что и похищенные, и купленные дети в конечном итоге оказывались на Баффиновой земле.


Дальнейшая их судьба была ужасна: видеоплёнка бесстрастно фиксировала, как детей заглатывает странное существо, похожее на исполинскую морскую звезду; это существо лежало во впадине, окружённой горами, и слабо шевелилось.

Биологи, внимательно просмотрев записи, пришли к выводу о неземном происхождении странной твари. И уничтоженная преступная группа похищала детей и скармливала их этому невесть откуда свалившемуся монстру! Кто знает, с какой целью? Какой-нибудь сатанинский ритуал? Или мерзавцы получали от страшилища что-либо ценное в обмен на доставленных детей? Теперь трудно будет ответить на этот вопрос, оборваны все нити… Хорошо хоть удалось вычислить местонахождение чудовища. Нет, ну каковы подонки, а?!

Инспектор скрипнул зубами и покосился на генерала Сандерса. Лицо генерала под козырьком фуражки и в обрамлении капюшона с меховой оторочкой хранило бесстрастное выражение. Хотя военный тоже вряд ли испытывал тёплые чувства по отношению к развалившемуся внизу монстру. Просто генерал умел владеть собой.

Прямо над головами наблюдателей с шелестом пронеслись два истребителя типа «Гарпия». Инспектор машинально задрал лицо к низкому белому небу. С неба сыпалась снежная крупа. Тисандье вновь взглянул на генерала. Тот кивнул, торжественно перекрестился, потом поднёс ко рту микрофон, и что-то негромко сказал в него.

«Гарпии» синхронно заложили вираж и ещё раз прошли над котловиной — на этот раз с востока на запад. Под крыльями одного из истребителей полыхнуло огнём: две ракеты «воздух-земля» сорвались с консолей и, оставляя дымные извилистые полосы, помчались вниз, к монстру. Несколькими секундами позже вторая «Гарпия» тоже выпустила ракеты.

Земля дрогнула. Внизу раздался странный звук — будто некий великан смачно причмокнул. Затем послышался резкий свист и следом за ним басовитый гул. Инспектор Тисандье зажмурился, стоя за бронеплитой.

Открыв глаза, он увидел медленно кувыркающиеся в воздухе камни, обломки металла, обрывки плоти, какие-то мутные хлопья. Внизу ворочался белый слоистый дым, заполняющий котловину. Неприятно воняло горелым мясом. Монстр, кем бы он ни был, прекратил своё существование. Поделом тебе, людоед, с ненавистью подумал инспектор и сплюнул. Неудачно сплюнул, прямо себе на куртку. Вокруг гомонили военные, учёные, репортёры.

В котловину спустились солдаты в скафандрах и с дозиметрами. Когда стало ясно, что радиационный фон не превышает нормы, вниз сошли и все остальные.

Впадина была залита густой белой массой, словно тут опрокинулось несколько цистерн со сгущённым молоком. Ходить было липко. От монстра, пожирателя детей, остался лишь обрывок хобота. Инспектор пнул сапогом сплющенную трубу. Мало нам своих извергов, подумал он, так ты ещё свалился на голову неизвестно откуда, пакость этакая… Суетились репортеры, щёлкая фотокамерами. Рядом тихо переговаривались академик Марков и профессор Кимура. Деловито, без суеты, работали военные. И вдруг котловину огласил многоголосый ликующий вопль. Дети, были найдены дети!

Невероятно, но факт: кажется, нашлись все похищенные ребятишки. В «сгущёнке» было притоплено множество больших, мягких коконов веретенообразной формы, и, согласно сканированию в каждом из них находилось по ребёнку! Насколько можно было видеть сквозь плотную полупрозрачную оболочку коконов, дети в них были живы и целы: они шевелились, но выглядели как оглушённые или одурманенные.

Военные развили бешеную деятельность. В котловину опускались вертолёты, и люди спешно загружали в них детей, упакованных в необычные мешки. Инспектор Тисандье ликовал. Он многого, правда, не понимал, но одна мысль переполняла его радостью: дети живы! Подавился монстр, злорадно подумал Тисандье, не смог переварить наших ребят… Он очень любил детей.

Двое солдат, погружавших в вертолёт очередной кокон, неловко задели им полозья машины. Плотная оболочка вспоролась, из кокона вывалился всклокоченный белобрысый мальчишка лет двенадцати, в рубашке и шортах, и плюхнулся в «сгущёнку». К нему бросились сразу несколько человек, но мальчишка вдруг резво вскочил, и побежал — прочь от людей.

Все так и остолбенели.

Побежав к обрывку хобота, мальчик упал прямо на него, и заплакал. Инспектор не верил своим глазам: ребёнок исступлённо целовал серую морщинистую кожу убитого чудовища и что-то выкрикивал, давясь рыданиями.

Инспектор опомнился раньше других. Он наклонился над мальчиком и тронул его за плечо.

— Послушай, сынок… — начал было он.

Мальчик повернул к нему пылающее лицо. Глаза его излучали такую ненависть, что Тисандье попятился.

— Что вы наделали, сволочи! — бешено закричал мальчишка. — Гады, убить вас мало! Будьте вы прокляты!

Инспектор растерялся.

— Послушай… — это подошёл генерал Сандерс. Мальчишка плюнул в него и зарыдал — по-детски, обиженно и беспомощно.

— Он же нас любил… — плакал мальчик. — Там же внутри всё было — и тепло, и свет, и еда… и книги, и игрушки… и музыка… Он же нас спасти хотел… А потом выпустить, когда вырастем… Ненавижу вас, гады! — заревел он и забился в истерике.

К нему подбежали военные врачи. Мальчишка лягался, но медики сумели сделать ему успокаивающий укол. А инспектор прижал обе ладони к щекам. Его вдруг озарило. Это не людоед! Этот невесть откуда взявшийся монстр тоже любил детей. Он, как мог, пытался помочь им. И банда… они вовсе не были преступниками. Они собирали детей, которые никому, абсолютно никому не были нужны в этом проклятом, равнодушном мире и доставляли их сюда… Интересно, рассказали бы эти парни всю правду инспектору? Доверились бы полицейскому?

Тисандье закрыл ладонями глаза. Господи боже, подумал он, да тут же все поголовно любили детей, в этой истории! И я, и так называемые преступники, и это неземное страшилище… Просто мы любили их каждый сам по себе, не доверяя друг другу. Мы же страшно разобщены даже в своём стремлении творить добро, с ужасом понял инспектор. Мы все желаем делать добро и, постоянно мешаем друг другу. Потому что не можем предположить бескорыстия и способности к благодеянию ни у кого другого, кроме себя. И уж тем более не ждём милосердия откуда-нибудь с небес, из-под земли или из другого измерения… Кем он был для наших детей, этот чужак? Убежищем? Приютом? Академией? И надо же, именно он, Тисандье, поднял шум на всю планету, требуя немедленного уничтожения монстра!

Инспектор многого не знал и так никогда не узнает. Например, откуда в наш мир занесло это большое и доброе чудовище. Или при каких обстоятельствах с ним вошли в контакт шестеро парней-альпинистов, и как им вздумалось столь необычным способом спасать детей — таких детей, которым уже не на что и не на кого было надеяться в этом мире. И что тварь из иного мира предоставляла брошенным детишкам кров, пищу, развлечения, образование — всё то, чего не захотели и не смогли им дать люди. И как в последние минуты своего существования добрый «монстр» заключил всех находящихся в нём детей в особые коконы, чтобы уберечь их от взрыва… У чужака был выбор: спасти либо себя, либо детей. Он выбрал второе. Всего этого инспектор никогда не узнает, и тем лучше для него.

Тисандье окинул угрюмым взглядом стылые, безжизненные склоны гор. И, хотя вокруг было полно людей, инспектору вдруг показалось, что он — один на чужой и мёртвой планете.

Баку, 1–3 августа 2004 г.
(обратно)

Охота в меловом периоде

… — Я войду в историю! — заявил Том, целясь в стену из крупнокалиберного винчестера.

— А я? — иронически спросил профессор Уиллис.

— Вы тоже, док, — великодушно сказал Том. — Вон ведь какую штуковину построили! Это целиком ваша заслуга, тут ничего не попишешь… Но, по совести говоря, — он подмигнул профессору, — сами-то вы, док, на своей машине времени даже в позавчерашний день отправиться не сможете, здоровье не позволит. А уж тем более к динозаврам… К динозаврам отправлюсь я! — Том стукнул себя в грудь кулаком. — И привезу оттуда ящерицу!

Он посмотрел на стол, где валялось несколько раскрытых толстых атласов с рисунками, изображавшими всевозможных динозавров.

— Конечно, хорошо бы привезти того, с длинной шеей… или этого, который с тремя рогами… — мечтательно продолжал Том. — Но ведь в машину не влезут!

Он с сожалением взглянул в угол лаборатории, где стояла машина времени — трехметровой высоты стальное яйцо на трех массивных ногах-упорах.

— Не влезут, — согласился Уиллис. — Этот, как вы его называете, с длинной шеей весил около тридцати тонн, а длина его была больше двадцати метров.

— Да, — озабоченно сказал Том. — Придется уж мне ловить этого, как его… орти… орми… тьфу! Язык сломаешь.

— Орнитомима, — подсказал профессор, задумчиво вертя в руках бокал.

— Во-во. А потом!.. — Том положил ружье. — А потом я устрою такое турне по всему свету! Еще бы, живой динозавр! Денежки потекут рекой. Посетители будут просто ломиться… репортеры, телевидение, кинохроника… А когда людям поднадоест на него глядеть, я продам его — за кругленькую сумму, разумеется — очкарикам. Ученые-то не прочь будут заполучить его, чтобы распотрошить и поковыряться в нем по-научному, а, док? О машине времени, конечно, ни слова, пока я не сделаю свой сбор. Монополия. Эксклюзив! А потом, док, придет ваш черед снимать пенки…

— Бросьте это, Томас, — тихо сказал профессор. — Я всю свою жизнь был одержим палеонтологией. Так сильно одержим, что мне мало было костей и отпечатков. Тогда я занялся физикой и техникой, и после многих лет адского труда создал машину времени. Я бы отдал все на свете за то, чтобы самому отправиться в мезозой. Но я старик, и у меня больное сердце… Боюсь, не выдержит. Это моя сокровенная мечта — увидеть динозавров своими глазами, наблюдать за их повадками, фотографировать, заснять на кинопленку… Но мне и в голову не пришло бы привезти из прошлого живого динозавра для того, чтобы выставлять его в балагане!

— Вы непрактичный человек, док, — снисходительно сказал Том. — Может, вы и разбираетесь в ваших ящерицах или там в технике… не спорю. Но в бизнесе вы, извиняюсь, ни черта не шурупите. И чем, по-вашему, плох балаган?.. Я сделаю так, как решил. Привезу ор-ни-то-ми-ма (он старательно выговорил слово) и сорву свой куш. И вы, док, не останетесь внакладе, будьте спокойны.

— Почему бы вам тогда уж не привезти сразу парочку, — лениво пошутил Уиллис. — Устроили бы ферму, динозавровые яйца… Это хоть и не Джурассик-парк, но все же…

— Так ведь не влезут! — с досадой воскликнул Том, воспринявший слова профессора всерьез. — А кстати, док, — он понизил голос. — Как у этих тварей различить, где самец, а где самка?

— Боюсь, вы не сумеете, — сухо сказал профессор. — И вообще, — он вздохнул и поставил бокал. — Если на вас нападет крупный хищник — стреляйте ему в сердце. Не стреляйте в голову. Мозг у динозавров не в голове.

— Как — не в голове?! — ошарашено спросил Том. — А где? В смысле, куда стрелять-то?

— В спину между лопаток, — хладнокровно сказал профессор. — Или в задницу.


* * *
…Том тяжело спрыгнул из распахнутого люка на землю, обеими руками сжимая крупнокалиберный винчестер (автоматическая винтовка против врагов помельче болталась у него за спиной). Его сильно мутило после перенесенного погружения в прошлое, перед глазами расплывались красные круги. Он еще не знал, что запуск машины времени оставил без электроэнергии все Северо-западное побережье.


* * *
Справившись с тошнотой, Том огляделся.

Окружающий его мир был, в общем-то, похож на те картинки, которые показывал профессор. В голубом небе ярко светило солнце. Машина стояла на небольшом плато среди зарослей папоротников, саговников и карликовых пальм. На юге, у самого горизонта виднелись невысокие горы, а на западе простиралось обширное болото. Втянув в себя душистый, пряный воздух, Том левой рукой поднес к глазам полевой бинокль.

Плато казалось на удивление безжизненным (если не считать каких-то жужжащих насекомых), горы — тоже. Зато в болоте Том разглядел плескавшихся там ящеров с утиными клювами и высокими хохлами на макушке. Над болотом вились какие-то крылатые твари, смахивающие на летучих мышей. Да-а-а, разочарованно подумал Том, а на профессорских картинках все кишмя кишит разными ящерицами… Потом он ухмыльнулся. Что ни говори, а он — первый из людей, который воочию видит прошлое! Вот как выглядит мир в меловом периоде, за восемьдесят пять миллионов лет до того, как парня по имени Иисус распяли на кресте…

Внезапно откуда-то слева послышался мощный хруст. Подскочив от неожиданности, Том выронил бинокль и повернулся туда, подняв тяжелое ружье. Из папоротников метрах в десяти от него высунулась огромная голова самого жуткого вида с маленькими глазками, рогом на носу и длинными острыми шипами вокруг шеи. Клювообразная пасть мерно пережевывала зелень. Палец Тома так и плясал на спусковом крючке, но тварь, поглядев на человека, попятилась и скрылась в зарослях.

Том перевел дух. Потом проверил снаряжение, сориентировался по компасу и решительно зашагал вперед.


* * *
…Орнитомимы появились внезапно — выскочили из зарослей справа, длинношеие, длинноногие и длиннохвостые ящеры ростом чуть поболее человека, похожие на чудных страусов или уродливых кенгуру. Их было около дюжины, и они передвигались бегом — доисторические воришки, похитители и пожиратели динозавровых яиц.

Ящеры разом остановились, смешно вертя головами. Четверо из них осторожно направились к человеку, ступая по-птичьи. Том стоял неподвижно. Вскоре один из орнитомимов оказался ближе остальных. Он повернул голову и взглянул на Тома круглым глазом. Ишь ты, криво улыбнулся охотник, какие любопытные ящерицы! Ему вдруг пришло в голову, что орнитомимы чем-то напоминают, пожалуй, нелепых человечков, и он улыбнулся еще кривее. До людей-то еще ого-го сколько… в смысле, времени… Том прикинул расстояние. Нет, далековато, решил он. Пусть еще подойдет. Цыпа, цыпа… И ящер подошел поближе.

Том снял с пояса большой металлический цилиндр и направил его торцом в сторону приблизившегося орнитомима. Палец его лег на кнопку и, чуть помедлив, нажал на нее.

Раздался негромкий хлопок. Из цилиндра вылетела, раскрываясь в воздухе, тонкая прочная сеть с грузилами по углам и накрыла ящера. Орнитомим скакнул было, но запутался в сети и упал. Сбросив ружья, Том ринулся к нему, на ходу доставая шприц. Прижав к земле лягающуюся трехпалую ногу пресмыкающегося, Том всадил иглу в его мускулистое бедро и надавил на плунжер.

Оставив бьющегося на земле, спутанного орнитомима, Том выпрямился и вытер пот со лба. Следовало выждать, пока не подействует снотворное, доза такая, что сморит и слона. Потом придется тащить добычу к машине… Он огляделся. Остальных «страусов» как ветром сдуло. Черт с ними, усмехнулся Том, мне всего один-то и нужен был. Он закурил сигарету, отравляя первозданный воздух табачным дымом. Эта безмозглая тварь принесет мне кучу денег, подумал Том, разглядывая пьяно ворочающегося в сети динозавра. Вернуться бы только успешно — и можно считать себя миллионером. А профессор… что ж, он скоро, возможно, и помрет. А машина времени останется! Надо бы успеть научиться управлять этой штуковиной самому… Том медленно повернулся кругом и застыл, а сигарета выпала из его пальцев.

Он увидел то, чего не мог видеть раньше, ибо стоял к этому все время спиной.

В полусотне метров от него среди зарослей возвышалось на сваях несколько хижин, связанных из пальмовых стволов и крытых вайями папоротников.

Люди?! В меловом периоде?! Не веря собственным глазам, Том шагнул вперед… И тут на него упала большая сеть, сплетенная из растительных волокон…


* * *
Профессор Уиллис ждал возвращения своего компаньона в течение трех месяцев, но так и не дождался. Палеонтолог умер от сердечного приступа, незадолго до кончины уничтожив все чертежи своего изобретения.


* * *
…Том сидел в небольшой пещере, выход из которой был забран подобием решетки — толстыми прутьями, связанными крест-накрест жилами животных. Выход был единственным и, увы, непреодолимым.

Том находился в этой «клетке» уже вторую неделю — с тех самых пор, как его взяли в плен странные двуногие ящеры, динозаврики ростом не более двенадцатилетнего ребенка, у которых были ловкие трехпалые ручки и длинные морды. Профессор Уиллис, будь он здесь, распознал бы в них стенонихозавров — ящеров, которые чуть было не стали разумными существами задолго до человека, но вместо этого почему-то вымерли за компанию с остальными динозаврами… Том всего этого не знал, и понял лишь то, что влип, и влип по-крупному. Стенонихозавры-охотники отобрали у Тома все, вплоть до одежды, и заточили в эту вот клетку неподалеку от своего поселка на сваях. Кормили его сырой рыбой и убитыми мелкими летающими ящерами.

Целыми днями по ту сторону решетки вертелись и прыгали сотни стенонихозавров; глазея на человека, они возбужденно щебетали и щелкали — переговаривались, судя по всему; среди них было много детенышей, пришедших со взрослыми. Те, кто поймал Тома — а со временем он научился отличать их от остальных — брали у любопытствующих сородичей небольшие красивые морские раковины, за право посмотреть на пленника. Точь-в-точь как кассиры принимают деньги у посетителей зоопарка или выставки. Раковины складывали грудой у пещеры.

По ночам, когда все стихало, Том пытался расшатать или сломать решетку голыми руками, но всякий раз при этом поднимался стерегущий его коротконогий ящер и предупредительно клацал зубами.

Том оброс, глаза его потухли. Медленно скребя почерневшими ногтями отросшую на лице щетину, он глядел на груду раковин и мрачно думал о том, что эти проклятые ящерицы делают на нем неплохой бизнес… И еще одна мысль заставляла его время от времени холодеть от ужаса — а не придет ли вголову этим уродам распотрошить его и поковыряться в нем? По-научному?

(обратно)

Танк, мягкий, как пластилин

…Разве вы не видите, что все они стали как дети? Разве вам не хочется возвести ограду вдоль пропасти, возле которой они играют?

А. и Б. Стругацкие. «Беспокойство»

1

Это был как раз тот самый редкий случай, когда работу заклинивает намертво и в голову не приходит ни одной мало-мальски стоящей мысли. В ожидании вдохновения я бесцельно слонялся по комнате, включал и выключал телевизор, смотрел в окно на нахохлившихся голубей, оседлавших карниз, выдул с десяток стаканов чая и выкурил несметное количество сигарет, — все впустую. Пишущая машинка с заправленным в нее чистым листом бумаги молчала, и в молчании ее чудился некий своеобразный укор. Но, повторяю, не придумывалось абсолютно ничего такого, ради чего стоило бы сесть и ударить по клавишам.

И тогда я достал семейный альбом в сафьяновом переплете и, полистав, нашел фотографию деда.

С мутноватого твердого снимка на меня смотрел спокойный красивый человек лет тридцати пяти в форме сержанта Красной Армии.

Я поставил фотографию на книжную полку, примерно на уровне глаз.

Когда-то, очень давно, в прошлом уже веке, дед был инженером-электриком. Он ушел на Великую Отечественную отсюда, из Баку, воевал в пехоте и был убит летом сорок четвертого года в Белоруссии — то есть, погиб задолго до моего рождения. Так что я видел его только на фотографиях и знал о нем лишь по рассказам бабушки и отца. Ну, еще читал его письма с фронта, написанные на ветхой от времени бумаге и сложенные треугольником. Если верить рассказам, дед был неплохим человеком — добрым, спокойным и в то же время сильным и решительным. Жаль, что нам так и не довелось пообщаться… Я стоял и смотрел на фотографию деда с какой-то наивной надеждой, что она, фотография эта, зажжет во мне хотя бы малейшую искру вдохновения или хотя бы подтолкнет мысли в нужном направлении. Ибо в мыслях у меня наблюдался полный застой. И я — просто так, для разгона, грубо говоря, — вообразил, будто беседую со своим дедом…

И вот сержант с фотографии будто бы улыбается слегка, краешками губ, и спрашивает:

«Ну, что ты маешься? В чем дело?»

«Да вот, — отвечаю я будто бы, — поставил перед собой трудную задачу. Чувствую, мне она не по зубам».

Сержант будто бы слегка прищуривается и спрашивает:

«А почему не по зубам-то? Почему так считаешь?»

«Видишь ли, — отвечаю, — Великая Отечественная — это очень серьезная тема. Грешно, считаю, писать о ней халтурно. Перед людьми и небом грешно. Сейчас поясню. Писать следует по возможности о том, что знаешь хорошо, не так ли? Но что я могу знать о той войне? Я ведь не то что не воевал — я и не жил тогда вовсе!»

«Ну так не пиши, — пожимает плечами дед. — Кто тебя заставляет?»

«И не писать не могу, — признаюсь (будто бы) я. — Война с фашистами, победа над фашизмом — эта тема мне, знаешь ли, небезразлична. Она меня очень волнует. Особенно сейчас, когда многое стало с ног на голову. Когда стали несправедливы к людям, сломавшим хребет фашизму. Когда иные ветераны вынуждены продавать свои боевые ордена, чтобы элементарно не умереть с голоду. Когда кое-кто пытается обесценить значение Великой Победы, перекроить историю, обелить преступников. Когда, в конце концов, пытаются реанимировать нацизм. Да, да, дед, мне горько говорить тебе об этом, но дело обстоит именно так! Если б ты только знал…»

«Не трудись, — прерывает меня дед. — Я все знаю. Это ведь лишь считается, что мертвые ничего не знают и им не больно. И то, что мертвые сраму не имут, — тоже лишь слова, и не более того».

Помолчав немного, дед продолжает:

«Но ты можешь работать с архивами. Историки ведь пишут — и о войне с Наполеоном, и о Куликовской битве, и даже о сражении Ганнибала с Цезарем. Современные историки всего этого, конечно же, не видели, но пишут же! Чем ты хуже них?»

«Да, — киваю я. — Да, все так. Я могу поговорить с ветеранами войны. Я могу послушать военные песни — Бернеса, и Шульженко, и Утесова, и Окуджаву. Могу посмотреть множество фильмов о войне, как документальных, так и игровых, прочесть гору книг. Мемуары. Да. И уверяю тебя, дед, я буду слушать, смотреть и читать очень вдумчиво. Я, пожалуй, сумею проникнуться духом этих песен, книг и фильмов. Но все равно, считаю, это ничего мне не даст — в творческом плане, имею в виду. Ибо я все-таки не сидел в окопах, не нюхал пороху, не поднимался в атаку, не был ранен, не хоронил друзей, не попадал в плен, не расписывался на рейхстаге! Что, что я могу написать обо всем этом?!»

«Ишь, как тебя разбирает, — невесело усмехается дед. — Могу, не могу… Хочу, не хочу… Запутал ты меня совсем».

«Халтурить не хочу, дед! — говорю я проникновенно. — Я мог бы в два счета и с легким сердцем набросать статью или рассказ… правильными, нужными, красивыми словами. Как положено. Как иные школьники пишут сочинения о войне — красиво, безукоризненно правильно и… и абсолютно бездушно. Чужими словами на чуждую тему».

Дед внимательно смотрит на меня — прямо в глаза.

«А тебе эта тем и вправду небезразлична?» — негромко спрашивает он.

«Да, — отвечаю я твердо, со всей твердостью, на которую только способен. — Да. Да. Если кто-то называет других людей недочеловеками, и на этом основании их душат газом и сжигают в печах… и делают из человеческой кожи сумочки и абажуры… и ставят на детях преступные опыты, и разрушают целые города… — я замолкаю. Слов много, они буквально душат меня, так хочется высказать сразу все, что думаю, и это очень трудно. Но я справляюсь с собой и продолжаю: — Все это мне небезразлично. Тем более, что сейчас фашизм пробуждается с новой силой и в новых обличьях… Я чувствую, что должен что-то написать об этом. Я чувствую, что должен что-то делать. Но не знаю, что именно. Где мой окоп, где мое оружие? Где мои соратники и кто они? Все так перепуталось сегодня…»

Больше всего я боюсь того, что речь моя чересчур бессвязна и дед может просто не понять меня. Но он, судя по всему, прекрасно все понимает.

«Я верю, что ты сможешь что-нибудь сделать, — говорит он со спокойной уверенностью. — Ты все поймешь. Ты определишься. И сможешь действительно что-то сделать. Я верю».

«Ну что ж, спасибо за доверие», — устало улыбаюсь я.

На этом я прекратил свой воображаемый диалог с дедом. И вновь принялся шагать из угла в угол, смотреть на голубей и дымить сигаретами. Потом я включил телевизор. Сегодня должны были показать «они сражались за Родину» — самую лучшую, на мой взгляд, кинокартину о Великой Отечественной войне, но до начала фильма оставалось еще два часа, а пока что шел выпуск новостей. И сразу же по глазам — репортаж из Риги, о разгоне антифашистской демонстрации. Бравые полицейские волокли арестованных антифашистов в кутузку, в то время как бывшие легионеры СС шествовали по улицам беспрепятственно. Я сел, угрюмо глядя на экран. Все это было, конечно, не ново, но я никак не мог привыкнуть к этим диким вывихам в человеческом мировоззрении. На экране телевизора калейдоскопически сменяли друг друга новости дня; вдруг возник японский робот, подвижный, серебристый; робот дирижировал (и вполне успешно) симфоническим оркестром. Почти сразу после этого замелькали инопланетные пейзажи, и диктор сообщил, что данные, полученные с борта американского марсохода «Спирит», подтверждают факт наличия на Марсе воды… Боже мой, с отчаянием подумал я, двадцать первый же век на дворе! Двадцать первый! Как цепко держит нас своими когтями прошлое! Держит и душит, и выворачивает наизнанку… Неужто наступают времена, о которых пророчествовал Иоанн Богослов? «Умные будут молчать, а глупцы будут говорить… преступники возвысятся над героями…» — так, кажется? Чтобы отвлечься, я взял со стола газету. И первое, на что упал мой взгляд — это статья о книге Гитлера «Майн Кампф», совсем недавно изданной у нас на азербайджанском языке. Я вскочил и с проклятиями скомкал газету, как будто она была в чем-то виновата. Вырубил телевизор. И вновь стал шагать по комнате. Вспомнил один из монологов Аркадия Райкина — если бы ко мне сейчас приделали рычаг какой-нибудь, я бы, по крайней мере, хоть воду качал… Потом, устав ходить, я прилег на тахту. Незаметно для себя я задремал. И мне приснился сон, самый удивительный и страшный из всех, что я видел в своей жизни.

(обратно)

2

Там, во сне, я шел по Торговой улице, она же Низами, шел под кропающим с хмурого неба дождиком. Несмотря на светлое время суток, улица была необычайно пустынна — ни одного человека, ни одной собаки или кошки, ни даже какого-нибудь воробья. Это выглядело довольно пугающе. И стояла какая-то неестественная тишина, лишь дождь шелестел по рекламам-растяжкам, повисшим над головой. Налетающий ветерок шевелил кучки мелкого мусора. На ходу оглядывая пустынную Торговую, я ощутил на несколько мгновений отвратительный холодок в груди. Я был один, совсем один.

Дойдя до кинотеатра «Вэтэн», я увидел, наконец-то, еще одного человека. Это был ребенок, причем знакомый ребенок; сынишка моего приятеля, черноглазый и черноволосый мальчик лет шести-семи, по имени Осман. Он стоял посреди улицы, одетый во что-то яркое, модное, и исподлобья смотрел на меня, словно не узнавая. При виде него у меня буквально отлегло от сердца. Я улыбнулся Осману, махнул ему рукой и ускорил шаг.

И тут откуда-то справа донесся звон разбиваемого стекла, и вслед за этим из пассажа кинотеатра выкатилось на улицу что-то маленькое и зеленое. Я остановился, приглядываясь. Это был игрушечный танк T-VI «Тигр», состоявший на вооружении гитлеровского вермахта, вернее, сборная модель такого танка. Я часто видел ее на витрине одного из магазинчиков в пассаже. Там она стояла на полочке в окружении сотен других моделей машин, танков, самолетов разных стран и эпох. Модель немецкого танка была выполнена скрупулезно, вплоть до мельчайших деталей, окрашена в темно-зеленый цвет и несла на башне два черных креста с белой каймой. И сейчас этот игрушечный «Тигр», покинув магазинчик, лихо разъезжал вокруг ребенка, смешно жужжа и вертя башней с маленькой пушечкой.

Я пожал плечами — чего только не увидишь во сне! — достал пачку «Кэмэла» и закурил, пряча сигарету от дождя в ладони. Стал наблюдать за Османом, бегающим по пустынной улице, и за маленьким танком, который гонялся за мальчишкой. Османчик заметно оживился и перенес все свое внимание на модель. Честно говоря, я ощутил в душе болезненный укол, нечто вроде приступа ревности: всего-то нас с ним двое на этой улице, а может быть даже и во всем городе, а он увлечен игрушкой и совсем забыл обо мне… Потом я сказал себе: а, ребенок, что с него возьмешь?

И вдруг я заметил, что модель танка постепенно увеличивается в размерах! Словно бы разбухает, становясь все больше и больше! Я замер. А танк с черными крестами на башне рос, гоняясь за визжащим от восторга малышом, и гусеницы танка уже ощутимо гремели по выстилающим улицу плитам, и в пулеметном гнезде вдруг зашевелился черенок пулемета.

Там, во сне, я с пронзительной ясностью понял: игрушка будет увеличиваться до тех пор, пока не превратится в настоящий танк. И этому следовало воспрепятствовать любым путем. Потому что я буквально кожей чувствовал надвигающуюся беду, страшную беду. И беда эта грозила в первую очередь Осману, потому что он не знал, маленький глупыш, что такое настоящий танк, и тем более понятия не имел, что такое фашизм. А модель, если только ее можно было так называть, была уже размером с большую коробку из-под телевизора. Медлить было опасно. Я отшвырнул сигарету и ринулся вперед. «Уходи!» — крикнул я Осману и пнул танк ногой. Нога заныла. Ребенок остановился; он больше не смеялся и смотрел на меня озадаченно. А танк отбросило метра на два в сторону. Он замер, развернулся и, взревев двигателем, поехал прямо на меня.

Его намерения были ясны — страшная машинка охотилась, конечно же, за ребенком, но решила сначала устранить меня, как досадную помеху. И что же было делать? Я мог, например, убежать. И оставить Османа один на один с набирающим силу чудовищем, замаскированным под невинную детскую игрушку. Но убегать было нельзя. Ибо тогда Османа ждал ужасный конец, и, что трагичнее всего, несмышленыш так ничего и не понял бы — до самой последней минуты.

Считается, что человек во сне поступает точно так же, как поступил бы наяву. Так считается. И там, во сне, ярком, как реальность, я оказался перед выбором.

Я смотрел на надвигающийся «Тигр» и мне было нехорошо. Ибо на меня катила не просто ожившая, как по волшебству, игрушка. Это катил возрождающийся фашизм, стряхнувший с себя многолетнее оцепенение. Танк-Освенцим и танк-Дахау, танк-разбомбленные-колонны-беженцев и танк-потопленные-пассажирские-суда, и танк-сжигаемые-на-площадях-книги… танк-убийца, танк-насильник, танк-мучитель… Мне почудилось даже, что я слышу песню, которую горланит находящийся внутри него лилипутский экипаж, бравые ребята из какой-нибудь там танковой дивизии СС «Мертвая голова». Эти парни были явно не прочь начать все сначала… Я очень мешал этому танку, ибо понимал его сущность, и посему должен был стать его первой жертвой. Фактически вопрос стоял так: кто кого. А ставкой в этом необыкновенном гладиаторском поединке была — ни больше и ни меньше — жизнь ребенка, который все еще таращился на нас, ничегошеньки не понимая.

И тут, к великому стыду своему, я испугался. Я элементарно струсил. Вид приближающейся ко мне дьявольской игрушки, разбухающей на глазах, был страшен, по-настоящему страшен. Нервы мои не выдержали, и я стал пятиться, а потом повернулся и быстро зашагал по пустынной улице, то и дело оглядываясь через плечо… Танк целеустремленно катил за мной, не думая отставать. И я, позабыв о мальчике и растеряв последние остатки мужества, припустил бегом. За спиной явственно слышалось тонкое завывание двигателя и дробный стук игрушечных гусениц. Тогда я, впав в форменную панику, побежал еще быстрее — по направлению к «Макдональдсу». Мне было страшно, очень страшно. Мой ужас усиливался еще и оттого, что я заметил странную вещь — улица сужалась, пытаясь сдавить меня с обеих сторон домами! О Боже, Город, оказывается, был заодно с танком! И никого вокруг, абсолютно никого, одни лишь мрачные каменные дома, которые, сдвигаясь, старались поймать меня в ловушку.

Инстинкт подсказал мне выход: я вильнул в сторону и влетел в подвернувшуюся арку, ведущую в какой-то внутренний двор, и затаился там, тяжело дыша и выглядывая из-за мусорных баков. Я увидел, как танк пронесся мимо, а через минуту поехал обратно, словно бы в недоумении вертя башенкой.

Я опустился на корточки и с облегчением вздохнул, привалившись спиной к холодной стене. Переждать, подумал я. Переждать, и будь что будет. Какое мне дело до ребенка, это ведь, в конце концов, вовсе и не мой ребенок!

Я перевел дух и уселся поудобнее. И задремал. И — заснул еще раз, успев отметить всю необычность положения (уснуть во сне!). И увидел второй сон. Вложенный, так сказать. Сон-вкладыш…

…осторожно озираясь, выхожу из-под арки. Танка не видно, улица по-прежнему пуста. Тогда я быстрым шагом иду в сторону площади Фонтанов…

…и выпадаю в некий странный мир. Нет больше никакой площади Фонтанов. Вокруг, насколько хватает глаз, расстилается однообразная серая равнина. Оглядываюсь озадаченно. Под ногами — слой чего-то, напоминающего пепел, в который ноги погружаются по щиколотку. Из пепла на равном расстоянии друг от друга торчат странные одиночно растущие цветы на тонких прямых стеблях. Окружающая местность скорее напоминает глубоководный пейзаж, виденный мною по телевизору. Голый субстрат и торчащие морские лилии…

Гляжу вверх — там серое, беспросветное, унылое небо, из-за которого все вокруг кажется погруженным в серую мглу. Тусклый и очень печальный мир. И нигде не видно солнца, и нигде не видно света. Ну просто дно океана. Или другая планета какая-нибудь. Венера, например. Я глубоко всовываю обе руки в карманы и, поеживаясь, шагаю куда-то в неопределенном направлении, задевая локтями стебли цветов и увязая в сером пепле. Движения даются с некоторым трудом, словно я и вправду иду в воде. И тишина. Ватная такая тишина, словно в уши мне загнали по тампону.

Какой странный здесь воздух, отмечаю я мысленно, затхлый и совершенно неподвижный, ни ветерка. Извлекая сигарету, раскуриваю на ходу. Слабо, как-то вяло полыхает огонек зажигалки. Сигарета раскуривается с трудом, словно отсыревшая; выплевываю ее с отвращением. И цветы какие-то странные. Что в них такого странного? Но я не успеваю додумать эту мысль до конца, ибо вижу впереди выступающую из серой мглы неясную темную громаду.

Осторожно приближаюсь.

Это памятник, гранитный монумент, изображающий опустившегося на одно колено воина. На плечах у него плащ-палатка, из-под которой виднеется обнаженное мускулистое тело. Солдат смотрит куда-то вбок, сжимая в руке автомат ППШ, с диском. Памятник стоит, сильно накренившись, кубический постамент его почти целиком утопает в прахе. Кстати, отмечаю я, вокруг памятника цветы растут гуще, значительно гуще… Подхожу еще. И тут надо мной в сером небе стремительно и бесшумно проносится широкая черная тень. Вскидываю голову, но тени уже нет — удалилась. Перевожу взгляд на памятник.

У каменного солдата измученное выражение лица, но смотрит он сурово и яростно — молодец скульптор, сумел передать взгляд… Похоже, над памятником долго глумились некие вандалы: воин почти весь исписан ругательствами на разных языках и непристойными картинками, местами гранит обожжен, на голой мускулистой груди воина глубоко выцарапана пятиконечная звезда, а постамент размалеван свастиками. Местами от памятника отколоты куски, а кто-то даже отбил у воина нос.

Мне почему-то становится очень жаль солдата, и я чувствую, что плачу. Его, беспомощного, свалили сюда, в этот тоскливый мир (понимаю я), и долго над ним измывались, а он ничего не мог поделать, и защитить его было некому, он стоял и терпел, глядя в сторону яростными глазами… Плохо осознавая, что делаю, подхожу к памятнику и прижимаюсь к нему лицом.

В эту самую минуту до меня доносятся странные звуки — словно где-то рядом хихикает компания притаившихся шутников. Оглядываюсь с недоумением — кто бы это мог быть?.. О! О, о! Цветы, окружающие памятник, — это не цветы вовсе, это, оказывается, рты на длинных тонких ножках! Десятки губастых, влажных ртов. Они подрагивают, издавая негромкий противный смех. Я озираюсь затравленно, мне снова становится страшно. А рты на ножках уже издевательски хохочут во весь голос, все эти цветы-нецветы, которыми поросла серая равнина. Я трясу головой, пытаясь избавиться от этого кошмара, но все вокруг наполнено мерзким смехом… И тут на меня снова падает широкая тень. Устало смотрю вверх. Надо мной в сером небе медленно проплывает широкий ромбовидный силуэт. А хохот звучит все громче, он становится нестерпимым, я затыкаю руками уши и инстинктивно прижимаюсь к памятнику, словно прося у него защиты…

…и вдруг в грохочущем вокруг меня смехе я улавливаю некий посторонний звук. Словно комар зудит. Нет! Это где-то далеко-далеко отсюда взахлеб плачет ребенок.

«Тихо!!!» — ору во все горло и с ненавистью пинаю ближайшие цветы-рты. Опускаю руки. Смеха больше нет, но плач все еще слышен — едва-едва, где-то на самом пороге восприятия. «Вот оно что», — говорю я себе. Это как озарение. Весь этот тоскливый серый мир, усыпанный прахом и покрытый мглой, все это вымороченное пространство с чудовищными хохочущими цветами и тенями, реющими в небе… ведь это наше будущее. Это наша Земля, вконец загубленная войнами, насилием, убийствами, злобой человеческой. И наш мир стал таким потому, что я позорно бежал от игрушечного танка и оставил ему на растерзание беззащитного маленького мальчугана. Все это — прямое следствие моей, именно моей трусости…

…гигантский плоский ромб ходит надо мной кругами. Кажется, он опустился еще ниже. И вроде бы появился еще и второй…

Шатаясь, отхожу от памятника. Воин по-прежнему смотрит в сторону, и взгляд его полон бессильной ярости.

Я слегка улыбаюсь памятнику. Теперь, по крайней мере, я хотя бы знаю, как мне следует поступить.

Поворачиваюсь кругом и делаю шаг вперед…

…и просыпаюсь.

Спину холодит каменная стена, и справа громоздятся ржавые мусорные баки.

Э, вспомнил я, это ведь подворотня! Арка. Сюда я вбежал, спасаюсь от игрушечного танка «Тигр». А где же серая равнина, мерзкие цветы, несчастный памятник? Их нет. А что есть?

Я вскочил. Ребенок есть, вот что! И ему угрожает опасность. Вперед, сказал я себе, вперед, если не хочешь, чтобы Земля превратилась в подобие океанского дна. Вперед, сволочь!

Я выбежал из-под арки на улицу и ринулся назад, к кинотеатру «Вэтэн».

И танк, и мальчик были на месте. Более того, они стояли в той же позиции, в которой я их видел перед тем, как пнуть мерзкую игрушку. Они словно замерли, ожидая моего возвращения.

Тем лучше, сказал я себе, тем лучше. И, глубоко вздохнув, встал между адской машинкой и мальчиком.

Хорошо бы ручной гранатомет, мелькнула мысль. Или хотя бы элементарную противотанковую гранату, уж я показал бы ему кузькину мать… Но ничего у меня не было, кроме собственных рук и ног. И тогда, шагнув вперед, я с силой ударил этот фантастический танк носком туфли под башню (нога отнялась вконец), и он перевернулся-таки, показав мне свое грязное плоское днище и вращающиеся ленты гусениц. И, осознавая, что промедление смерти подобно, я прыгнул вперед, упал на перевернутый танк и вцепился в него обеими руками.

Похоже, он не стал еще полностью металлическим — во всяком случае, мне удалось согнуть ствол пушки. Зато он сразу же ободрал мне руки до крови траками гусениц… но в то же время оставался достаточно мягким и податливым, словно был сделан из вязкого пластилина. Я понял, что пока он не вырос в натуральную величину и не затвердел окончательно, с ним надо было что-то делать. И я принялся изо всех сил мять, как глину, башню и корпус, пушку и гусеницы, словно бы пытаясь переделать боевую машину во что-то другое, безобидное, даже полезное, не в очередной механизм для человекоубийства, а во что-то принципиально иное, противоположное по сути…

…и я продолжал мять, давить, месить руками и коленями, а танк, бешено вертелся подо мной, не переставая разбухать…

…и вот настала минута, когда я понял, что он наконец-то сдох, танк, и там, во сне, мозг мой с облегчением отключился, как во время обморока, а руки продолжали что-то лепить из побежденного монстра, уж и сам не знаю, что именно, но я мог с уверенностью сказать лишь одно — это не был другой танк…

…а потом я вдруг пришел в себя (там же, там же, во сне) и обнаружил, что сижу посреди улицы, на холодных каменных плитах, весь растерзанный и окровавленный, и все тело ноет, как избитое палками, и никакого танка больше нет, и ни единой души вокруг по-прежнему нет, если не считать стоящего рядом со мной дрожащего Османчика. Я неловко обнял его рукой за бедра и притянул к себе. Ребенок положил ладонь мне на голову. Прикосновение было приятным. По-прежнему моросил дождь. Я посмотрел вдоль улицы. Где-то в перспективе, у закусочной «Макдональдс», Торговая обрывалась, и дальше, к западу, переходила в бескрайнюю красноватую пустыню; небо на западе было темно-фиолетовым, а в нем висело солнце, непривычно маленькое и колючее. Оттуда, из пустыни, тянуло ледяным холодом.

И еще я увидел, как по красному песку движется, постепенно удаляясь от нас, странная шестиколесная тележка с чем-то вроде полураскрытых стрекозиных крыльев сзади и маленькой плоской головой на длинной тонкой шее-штанге. Я почти сразу же понял, что это за штука, а поняв, вздохнул с огромным облегчением. Так вот во что мне удалось превратить проклятый танк! Что ж, не самый плохой вариант…

«Что это?» — шепотом спросил Османчик. Он все еще дрожал.

«Это марсоход, — ответил я тоже шепотом. — Робот такой, для разведки Марса. А это — Марс».

Я прокашлялся и заговорил громче.

«Это Марс, — повторил я. — Иная планета, иной мир. Когда-нибудь ты, может быть, полетишь туда. И другие люди тоже. Вы заселите эту планету, построите города, посадите сады… Это будет другая жизнь, совсем новая. Только я прошу тебя, Осман, — в этой новой жизни… не позволяйте кому бы то ни было делать абажуры из человеческой кожи…»

«Что?» — испуганно переспросил Осман. Он не понял. Я вместо ответа крепче прижал его к себе. И подумал, что когда проснусь и встречу этого мальчишку там, наяву… Он ведь ничего не будет знать об этом страшном сновидении (естественно, он же не обязан знать чужие сны!), и о растущем танке «Тигр», и о моем сумасшедшем поединке с этим дьявольским танком… И я должен буду объяснить ему, что такое фашизм, и рассказать о Великой Отечественной войне, и о Великой Победе… Многое придется ему рассказать, причем немало такого, о чем нормальному человеку лучше и не ведать. Но все-таки придется. Чтобы ни Османа, ни других детей планеты не застала врасплох эта гнусная штука, название которой — фашизм.

(обратно) (обратно) (обратно)

Чубарьян Александр Александрович

http://samlib.ru/c/chubarxjan_a/

ICQ-2003

.Привет! Как дела?.

..Привет. Нормально. У тебя?..

.Да так. Тружусь.:-).

..А я вчера в кино была..

Разговоры ни о чем.

И все-таки что-то было в этом электронном общении — скорее всего, осознание того, что собеседник тебя не видит, а значит, не замечает твоих эмоций. Шрифт не передаст резкого покраснения щек, строчки не будут дрожать, как руки, набирающие важный для тебя вопрос… И не надо будет отводить взгляд, если тебе придется солгать, и не дрогнет голос, передавая все твои эмоции…

В чаты уже давно никто не ходил — только кретины, желающие кого-нибудь обматерить, да новички в Интернете, не умеющие пользоваться «аськой», а потому уверенные, что это им не нужно.

Он редко отвечал на приветствия от незнакомых людей — обычно сразу же ставил запрет на новый номер, чтобы больше его не доставали. И лишь изредка, когда в сети не было никого из знакомых, он завязывал разговор с новым человеком и… после нескольких фраз убеждался, что лучше бы он этого не делал.

Он и сам не знал, для чего было нужно такое общение. В реальной жизни у него было достаточно друзей и подруг, чтобы не быть одиноким, он не считал себя каким-то закомплексованным, чтобы общаться «вживую», и все же…

В «аське» было лучше. Он не знал, почему.

Просто лучше.


Звуковой сигнал он отключил — шеф не любил, когда на работе сотрудники «херней страдают». Смотрел, когда загорится внизу светлая полоска, быстро печатал ответ и переключался в рабочую программу. За время он не переживал — фирма оплачивала выделенную линию с довольно хорошим трафиком.

..Хай, Bios!.

Он улыбнулся. «Inter», или Костя, знал его реальное имя, но в приветствии обязательно указывал его ник.

.Хай, Inter! Как жизнь?..

Дожидаясь, пока Костя-Интер ответит на его послание, он откинулся на спинку кресла и потянулся. Целый час у него была подгружена «аська» и никого не было на связи.

Наконец-то хоть с кем-то поболтать можно будет.

..Житуха — непруха, работой замотан. Как у тебя, Олежка?..

Вообще-то, Интер был не лучшим собеседником. Кроме жалоб на работу, он мог еще часами рассказывать о футболе, сбрасывая по проводам не интересующий Олега спам, но у него было два достоинства: во-первых, он всегда был в хорошем настроении, а во-вторых…

Второе достоинство Олег иногда называл мистическим — Интер всегда выходил на связь именно тогда, когда больше было не с кем общаться.

Нет, был еще третий плюс. При всем своем фанатизме к футболу, Костя спокойно и с юмором относился к подколкам Олега насчет этого вида спорта и никогда не обижался.

Короче, с ним можно было пообщаться.

.Я тоже на работе. Кстати, хотел спросить у тебя, а правда, что «Спартак»…

Допечатать Олег не успел. Внизу замигало новое сообщение от Интера.

..Олежка, извини, потом сконнектимся, надо бежать. Счастливо.:-)))..

С минуту Олег мрачно смотрел на строчку, затем перевел взгляд на список «аськи».

Все в офф-лайне. Черт!

Олег встал из-за стола, молча прошел мимо шефа, который разглядывал какой-то яркий журнал, и вышел на лестничную площадку.

Курить не хотелось, но делать было нечего и рука автоматически полезла в карман за сигаретами.

Через десять минут после того, как он вернулся, внизу опять замигала полоска полученного сообщения.

..Привет!..

Новый номер. Кто-то задал поиск по каким-то, известным лишь ему параметрам и вышел на номер Олега. Может, для того, чтобы познакомиться, может, для того, чтобы просто назадавать глупых вопросов и «поприкалываться». Можно было бы сразу ее в «игнор» послать, но ведь нет больше никого. А поболтать хочется.

Посмотрим. Так… некая Лея.

Кто такая Лея, Олег не знал. В принципе, она могла быть как шестидесятилетней старухой, так и пятнадцатилетним пацаном. И все же…

Скучно ведь. На безрыбье, как говорится…

.Привет, Лея..

Сейчас она спросит, как дела. Или что делаешь. Или еще что-нибудь в этом духе. Все стандартно и однообразно.

Неинтересно. И авторизацию она не получит.

..Извини, ты меня не знаешь. И я тебя тоже. Я первый раз в ICQ, это брат мне посоветовал. Можно задать тебе вопрос?..

Сейчас начнется какой-нибудь глупый и грузовой разговор. И наверняка недолгий. Как только кто-нибудь из знакомых в онлайн выйдет.

.Личный?;-)))..

..Да нет. Просто я хотела предложить тебе пообщаться сейчас. Ты свободен?..

.Мы уже общаемся.:-)))..

..Я просто хочу узнать, почему девяносто процентов молодежи сейчас общаются только по Сети, совершенно не выходя из дома? И почему они предпочитают давать не номера своих телефонов, а адреса электронных менеджеров?..

.С чего ты это взяла?:-()..

В реальности лицо Олега, когда он прочитал это сообщение, вытянулось словно его смайлик в конце сообщения.

..Это результаты почти всех социологических опросов, проводимых последнее время..

.Где ж ты накопала такие результаты?;-)..

Несколько минут никакого ответа не было. Автоматически Олег бросил взгляд на контакт-лист — номер не прошел авторизацию и горел коричневым светом, словно напоминая хозяину, что надо с ним что-то делать.

Что делать? Удалить нафиг.

Рука потянулась к мышке, но в углу замигало новое сообщение.

..Я глупо себя веду?..

Олег хмыкнул.

Такого еще не было.

.Да нет. Скорее, необычно:-)))..

Новое сообщение заставило Олега насторожиться.

..Скажи, а что это за знаки ты ставишь в конце предложения?..

Даже если у нее в «аське» не стоит авоматическое переключение этих «знаков» на улыбающиеся рожицы, даже если она первый раз общается в «аське»…

Не может человек, пользующийся интернетом, не знать, что такое «смайлики».

Розыгрыш!

Какая-то сволочь сидит сейчас где-то — в соседнем доме или на другом конце земного шара — и прикалывается.

.Это кодировка, чтобы за Интернет не платить..

Олег ответил первое, что взбрело на ум. Подумал, что не очень удачный ответ, но сообщение уже ушло и поздно было что-то переделать.

..Кому платить? За что?..

Ну-ну. Сидишь где-то на работе, где выделенка и пытаешься показать, какая ты крутая?

.Хозяевам Интернета — Великим и Ужасным Провайдерам.:-)))…

И опять «молчание» на несколько минут. Наверное, придумывает чего-нибудь оригинальное.

..Ты разыгрываешь меня?..

.А ты?..

..Зачем платить за Интернет? Он ведь бесплатный уже больше тридцати лет..

Олег усмехнулся. Что у нее (или у него) за идея?

.Твои бы слова, да до Бога:-)..

..Ты веришь в бога?..

.Скорее, в Высший Разум..

..А какой носитель у Высшего Разума? Какая оболочка?..

Олег снова улыбнулся — беседа начинала забавлять его.

.Он бесплотен..

..Значит, он не существует..

Думая над тем, что бы написать этой Лее, Олег не заметил, как сзади него остановился его напарник и стал смотреть на монитор.

Услышал только, как тот кашлянул, и полуобернулся назад.

— С кем это ты? — напарник нагнулся, мышкой пролистнул «хистори» — записи всех сообщений и залез в адресную книгу. — О, восемнадцать лет! И тоже из Ростова. Попроси ее фотку скинуть.

— Отвали. — буркнул Олег и попытался отпихнуть напарника.

— Да погоди, чего ты боишься!

Напарник уже завладел клавиатурой и быстро застучал по клавишам.

.Лея, скинь фотку..

..Зачем?..

.Обменяемся. Я тебе свою отправлю:-)..

Фотографию она отправила. Олег развернул ее во весь экран и несколько минут тупо смотрел на огромное многоэтажное здание с надписью «Гипермаркет /24 hours/», на фоне которого стояла симпатичная девушка с короткой стрижкой, одетая в плотно облегающий комбинезон.

— Хорошая девочка, а? — его толкнул в плечо напарник. — Фигурка атомная.

— Это не ее фотка. — равнодушно произнес Олег.

— Почему? Может, она не в Ростове снималась.

— А это что? — Олег ткнул пальцем в угол монитора.

Парковка для автомобилей возле этого гипермаркета была забита какими-то незнакомыми моделями машин — вытянутые, прозрачные, круглые… красивые до нереальности.

— Выставка новинок… а… упс! — внезапно напарник понял, на что показывал Олег. — Нифига ж себе! Это что за муть?

Над машинами в воздухе парил круглый шар с прозрачным верхом. В нем сидело несколько человек, а сбоку на этом аппарате четко виднелись черные шашечки такси.

— В «фотошопе» работала, что ли? — буркнул Олег.

— А ну, дай-ка… — напарник положил руки на клавиатуру и стал выбивать новое сообщение. Олег, поняв, что спорить с ним бесполезно, смирился с ролью наблюдателя и смотрел на экран.

.Из какого фильма кадр?..

..Как ты догадался? Я очень удивлена… — пришел ответ.

.Я не слепой..

..Я правда очень удивлена. Ты скинешь свою фотографию?..

.Сначала ты..

..Я же уже скинула..

— Подожди. — Олег подвинул клавиатуру к себе и простучал:

.Это ты на фотографии?..

..Да, я..

.В Голливуде?..

..Нет. Фильм снимался в Ростове. Он еще находится в обработке, поэтому я делаю логичный вывод, что ты имеешь к съемкам какое-то отношение. Так?..

Фантазия у тебя, девочка…

.Так. Я был режиссером.:-)))..

..Режиссер — мой отец. Почему ты лжешь? Я только что узнала, что эти странные значки называются смайликами, их использовали лет пятьдесят назад при общении в сети. Что ты пытаешься добиться обманом?..

— Гля, она гонит по-своему, с понтом из будущего. — засмеялся напарник. — Я таких знаю. Делать нечего, сидят и прикалываются, мозги путают. Толку не будет.

Он махнул рукой и пошел к своему месту.

Олег тоже знал подобный тип. Пытаясь превратить фантазию в реальность, или просто показаться своему собеседнику оригинальной личностью-загадкой, они плели чушь, в которой в конечном итоге сами и запутывались.

Связываться было неохота. Тем более, что в он-лайне загорелось имя одной из знакомых Олега.

Стрелка мышки скользнула на номер.

Delete

И сразу же:

Inessa

Send Message

.Инна, привет! Как нога?..

..Привет. Нормально, гипс уже сняли. Смотрел вчера «Нашествие»?

Ответить Олег не успел — едва прочитал сообщение, как внизу опять замигала строчка.

Лея.

Достала уже! Или достал…

Олег без колебаний выбрал «игнорировать», не читая пришедшее письмо, и продолжил общение с Инной — «Нашествие» его интересовало больше, чем глупый стеб невидимого собеседника.

Он вскоре забыл этот разговор и больше ни разу в жизни не вспомнил про него.

Даже тогда, когда ему предложили записать рекламный ролик к открытию первого в Ростове-на-Дону круглосуточного гипермаркета — огромного двенадцатиэтажного здания.

Это произошло через двадцать два года после общения Олега с Леей и через год после того, как Всемирная Ассоциация Интернета объявила глобальную паутину бесплатной для всеобщего пользования.

(обратно)

Мультики

С месяц назад купил утенка. Живого. На Новый Год. Утенка выгоднее покупать: пока Новый год наступит, я его покормлю остатками от моих завтраков, обедов и ужинов, он у меня растолстеет и превратится в жирную уточку. Приготовлю ее с орехами и черносливом и на праздничный стол подам. Объедение!

Смышленый утенок попался — гадит только на балконе, хотя гуляет по всей квартире. Я на него смотрю и так на душе радостно становится — толстеет на глазах, превращается в симпатичную уточку.

Ммммм!

И все бы было хорошо, да я как-то мультфильм по телевизору смотрел про гадкого утенка. А мой утенок рядом крутился и тоже на экран пялился. Смотрел, смотрел и вдруг на глазах, подлец, в лебедя превратился!

У меня челюсть до пола упала.

Подбежал к нему, щупаю — точно, лебедь. Белый, с длинной шеей, в общем, на прежнего утенка совершенно непохож.

Во блин, думаю, чудеса как в сказке.

Погоревал, конечно — уж очень уточку хотелось на Новый год, а при нынешних ценах… — ну, да ничего не поделаешь. Лебедь ведь не утка — и птица благородная, и мясо у нее жесткое.

Короче говоря, выпустил его в местный пруд.

А тут недавно другой мультфильм показывали — «Скатерть-самобранка».

Так что вы думаете?

Правильно! У меня скатерть из клеенки была, вся в пропалинах да дырках. И ничего, сработало. Теперь три раза в день дает мне четыре кусочка хлеба, пачку супа-концентрата, плавленый сырок «Дружба» и пакетик с растворимым кофе.

Класс!

Я кинулся программку изучать: узнал, что через два дня «Царевну-Лягушку» должны показывать.

Я подумал и пошел на Птичий рынок. Лягушку решил купить самую-самую. Чтобы царевна у меня получилась не абы какая, а тоже… самая-самая.

Купил. Триста пятьдесят рублей отвалил! Какая-то южноамериканская тварь, а денег стоит — словно гризли. Сердце аж екнуло. Обратно иду, а навстречу Лешка Самохин, одноклассник бывший. С компанией человек в десять.

Ну, мы встречу в забегаловке отметили, за друзей выпили, за подруг, за тех, кто в море…

И тут Самоха лягушку увидел. Ну и пристал, мол, зачем тебе эта гадость.

А я уже на грудь принял прилично, ну и рассказал все, как есть.

На свою голову.

На следующий день вся Самохина компашка ко мне приперлась. И все с банками. А в банках… Точно, точно. Лягушки.

Пришли с лягушками, ушли с бабами.

Правда, без курьеза не обошлось. Один из мужиков, видно, лягушку, чересчур старую притащил. Бабка у него получилась. Не очень такая старая, лет под шестьдесят. Бодренькая. Как банный лист к нему прицепилась, он, бедолага, сбежать от нее хотел — она за ним по ступенькам так смешно поскакала, все обхохотались.

Самохе повезло больше всех — ему девка досталась, как в «Плейбое». Он с ней сразу ушел. Потом и остальные разошлись.

А я со своей остался мучиться.

Она ведь из Южной Америки. Только по-южноамерикански и понимает. Прямо и не знаю, что с ней делать. То ли мне ее русскому учить, то ли самому этот, блин, американский язык начинать штудировать.

Но это ладно. Проблема в другом.

Оказывается, все эти чудеса происходят только при наличие трех катализаторов: меня, телевизора и моей квартиры. Ну и мультфильм подходящий, конечно, нужен.

Слух пошел по всему району.

Сначала ко мне соседи бегали. То с кроссовками придут про «Сапоги-Скороходы» смотреть, то в авоськах фрукты тащут — «Молодильные яблочки» показывают…

И смех и грех.

Витек из восемнадцатой квартиры как только эти кроссовки надел, танцевать начал. Хорошо танцует, к нему вся пацанва сбегалась посмотреть, какие он кренделя выписывает.

Представьте себе картину: мужик пятидесяти лет, весом около центнера, на пузе крутится словно Майкл Джексон. А что? Он другого танцевать не научился. Только этот, как его… брейк-данс.

А яблоки…

Там вообще хохма. Дядя Миша этих яблочек отведал…

Теперь его жена из дома выгнала за шашни с соседкой, соседка с ним не разговаривает, потому что он с продавщицей из ликеро-водочного закрутил, а продавщица его послала после того, как он в ее подсобке покупательницу…

А вчера утром ко мне двое пришли.

Близнецы: два метра ростом, лысые и глаза у них такие «добрые-добрые».

Смотрят на меня, доброту излучая, и ласково так говорят:

— Ты, братан, не боись. Мы к тебе завтра пять оленей приведем. Они у тебя поживут с пару дней, потом мультик посмотрят с тобой и мы с ними уйдем.

Я сначала не понял. Какие олени? У меня в квартире олени?

— Ага, — говорят, — у тебя. Мультик надо один посмотреть. Мы за него в центральное телевидение столько денег зарядили, что обратной дороги у нас нет.

Какой мультик, спрашиваю. А сам уже нервничать начинаю.

— Да ты не переживай так сильно, — советуют мне.

И успокоительное показывают. Калибра шесть и семь десятых.

Куда тут денешься? Успокоился я.

А они объясняют:

— Мультик про оленя. Он копытом бьет и золото сыпется.

Погодите, говорю, да там же вроде лань была.

— Правильно. В мультике лань и золото. А у нас олени и рубли. Если получится, мы к тебе косулю из США привезем. На повтор мультика. Чтоб и валюту твердую давало.

Теперь сижу на диване, смотрю, как олени меланхолично герань доедают, пока их хозяева с моей южно-американкой пытаются объясниться и думаю: а если завтра такие вот уроды с обезьянкой ко мне пожалуют? На мультфильм про Кинг-Конга?

И что самое обидное, ни одного мультфильма про Илью Муромца.

А то бы я им показал!

(обратно)

Я жеуникум!

Монополист… Уникум… Раритет… Я готов повторять эти слова как молитву — перед завтраком, обедом и ужином, в полдень, в полночь, на закате и на рассвете. Единственный! Таких больше нет! Можно сказать, Неповторимый…

Это все про меня.

Нет, у меня не мания величия. Я действительно Единственный. Последний человек во всем мире. Больше нет никого. Нигде. Только я.

Вы спросите, как это у меня получилось? Ха! Секрет!

Впрочем ладно, расскажу. Во всем виноваты эти придурки ученые. Они никак успокоиться не могли, пока не придумали супероружие — ультразвук, который все живые организмы в пыль превращал. От него, оказалось, нигде укрыться нельзя — он и сквозь землю, и сквозь бетон, и сквозь воду проходил. Даже космонавты на орбите испарились. Одного раза хватило, чтобы все человечество приказало долго жить.

А я уцелел. Дело в том, что раньше я был электриком. А в тот момент, когда ученые ультразвук испытывали, я был пьяным электриком, перепутавшим ноль и фазу. Когда по мне триста восемьдесят вольт пробежалось, ультразвук меня и настиг. Упссс! И я жив остался. Ведь двум смертям не бывать.

Как Земля-матушка от гнета человеческого избавилась, на нее всяки плоскоголовые аргины да шестилапые курс… крус… тьфу, черт, ксурры ринулись. Осваивать, так сказать, свободную планету. Их, оказывается, в космосе дофига и даже больше. Одни маленькие, зеленые, как наши лягушки с пруда. Другие какие-то полупрозрачные. Но самые прикольные у них с Носс-ирната. Это Альфа Центавра, если по-нашему. Они на гномов похожи — маленькие и лохматые. Вот эти гномы мне все и объяснили, что у нас на Земле произошло. Вот смеху-то было, помню, едва очухался, а передо мной стоит этакий лохматый карлик и по-русски, но необычно как-то, здоровается…

Впрочем, я не о том.

Эти гномы — я их только так и называю — они в межгалактическом обществе одну из высших ступеней занимают. Ихняя гномья раса для всех инопланетян устраивает курорты, всякие туры на опасные или красивые планеты, организовывает представления различные… короче, шоу-бизнесом владеет. Вообще, все эти расы инопланетные — они миролюбивые. Вся чепуха, которую у нас раньше про них показывали — это дешевая пропаганда. Так сказать, была холодная война с невидимым противником. Они никогда ни с кем не воевали и не собирались. Кстати, именно из-за нашей воинственности и жестокости они с людьми связываться и не хотели. Боялись они нашу, человеческую психологию. Помню, доказывал я им долго, что мы не так уж и жестоки, что, мол, доброты у нас внутри было больше, чем зла… а, без толку!

Ну, не важно…

Короче, как это недоразумение с ультразвуком произошло, они тут как тут. Обидно, правда, немного было за то, что они у меня разрешения заселять планету не спросили, ну да то ладно. Они на Земле такое отгрохали — всю планету в гигантский курорт превратили, крутейший во всей Вселенной. Тут тебе и хроно-шоу, и коллапсарный аквапарк на месте Тихого океана, и модулятор квази-миров, который со своими станциями всю Новую Зеландию занял… Земля со своим разнообразным климатом почти для всех инопланетных рас подходит. А гномы теперь ее новые полноправные хозяева.

И я у них сейчас самый-самый ценный индивидуум. Я же Единственный в своем роде. В человеческом роде. Меня так и называют — Последний Человек. За право только лишь посмотреть на меня гномы столько ихних инопланетных денег берут, что с ума сойти можно. Ну и меня, естественно, берегут. Мне и то, мне и се. Ух!

Одного только понять не могу — они что, обиделись на меня? Недавно — причем, совершенно ни с чего, вдруг в клетку посадили, сказали, что судить будут. За что? Я же ничего такого не сделал. Неужели за то, что я эту немку сумасшедшую убил? Блин, как ее… Эльза, что ли?

Так ей суждено было раньше умереть — она в ванной купалась и в этот момент, когда ультразвук запустили, к ней в воду телевизор упал. Повезло ей просто, дуре. Ее гномы ко мне притащили, она так обрадовалась, аж русский вспомнила, на котором ее бабка давным-давно разговаривала. Два дня мне мозги компостировала про то, что мы, запятая, мол, возродим человеческую расу, будем Адамом и Евой нового поколения… гномы нам все условия создадут… пока я ее не грохнул по башке поломанным реотроном, который у меня в комнате курс… рурс… тьфу, ксурр забыл.

Я же Единственный! Неповторимый! Уникум! Мне конкуренты не нужны. Так что гномы зря обижаются.

(обратно) (обратно) (обратно)

Выпуск 2

Абабков Андрей Сергеевич

http://samlib.ru/a/ababkow_a_s/

Выбор Спящих

Он шел по улице. Обычный мужчина, в обычной одежде, самого обычного вида и нес самый обычный чемодан. Все было самым обычным, за одним исключением. Необычное лежало в чемодане. В его чемодане лежала смерть.

Но она была сокрыта и самый обычный человек шел по улице, не вызывая внимания прохожих своим необычным грузом.

Он много думал и в тоже время старался гнать все мысли, так как они могли и обязаны были ему помешать. Он слишком отделял себя от смерти, которая находилась в его руках и никак не отождествлял себя с ней, хотя принести ее в мир должен был именно он. И именно подобные мысли он гнал. Я отдельно. Смерть отдельно. Дело отдельно.

Дом выглядел именно так как на показанных изображениях. И в данный момент он являлся не просто человеческим жилищем. Он являлся чертой, переступив которую дороги назад не будет и все сольется в едином стремлении нести хаос и разрушение, нести смерть. Поэтому у этой черты мужчина стоял долго, почти минуту. Непозволительная халатность и не профессионализм. Для обычного человека просто встать и стоять на улице около дома неестественно и это привлекает внимание. Но он стоял почти бесконечно, наплевав на все правила и инструкции. Он стоял целую минуту.

Когда он перешагнул порог входной двери то совершенно точно ничего не чувствовал. Но подъем по лестнице стоил ему нескольких лет жизни, на крышу поднялся совершенно другой мужчина. Обычным его назвать было уже нельзя. И мертвая маска вместо лица, как апофеоз всех произошедших с ним по пути на верх изменений.

Все как на плане, с другой стороны жилой дом смотрел на игровую площадку, а прямо напротив было общественное здание, его обратная не фасадная сторона и многочисленные служащие курили около его пожарных выходов, переговаривались и наблюдали как на площадке молодые женщины выгуливают детей и собак, а старушки пристально наблюдают за всем этим действом.

Окинув открывшийся вид, мужчина сел около ограждения крыши и резко открыл чемодан. Несколькими уверенными движениями он соединил лежащие там детали в один инструмент и в его ладонях оказалась зажата снайперская винтовка. Сделав несколько вдохов выдохов, он вскинул оружие, которое должно было стать чей-то смертью и прильнул к прицелу.

Все просто говорили ему. Самое рядовое задание. Придешь на точку, выберешь три цели, любых, на твой выбор, но их должно быть ровно три. И убьешь. Все просто. Не ты первый, не ты последний. Трое гражданских, мирных, невинных. Все равно кто, дети или старики, мужчины или женщины — выбирать тебе, а выбор там будет, мы позаботились. Мы позаботились обо всем, тебе надо лишь убить три особи и уйти, бросив оружие. Самое рядовое задание.

Сейчас рассматривая сквозь прицел милое и морщинистое лицо пожилой женщины он мог сказать себе все что угодно, но только не назвать все обычным и рядовым. Почти сотня человек внизу занималась своими повседневными делами и ему предстояло убить троих. И выбор был на нем. Он перевел прицел на молодую женщину и почти мгновенно отвел его. Нет детей и женщин он убивать не будет. Они слабы им еще жить. Правильно! Надо подумать логически. Молодых не стоит. Значит стариков. Прицел вернулся и захватил в перекрестье ту пожилую женщину которую он выбрал самой первой. О черт! Она женщина. Убивать женщин плохо и нельзя… Пожилых мужчин на площадке не было…

Он положил винтовку на поверхность крыши и лег рядом. Подождем. Время есть. У него есть еще 30 минут на выполнение задания, он все сделал по графику и лишь та минута вечности, что он стоял перед домом выбивалась из него. Он лежал раскинув руки и пальцы ласкали холодный пластик приклада. Нежно и трепетно, как любимую женщину он поглаживал этот мертвый материал и впервые за весь сегодняшний день ни о чем не думал.

Прошло время, облака низко нависали над землей, но проливать влагу они не собирались. А ему так хотелось, чтобы сейчас шел дождь. Резко встав мужчина потянулся и присел на одно колено, взяв в руки винтовку он осмотрел площадку. Мужчины курили, женщины гуляли, дети играли, старушки сидели. Выбор был прежний. Ствол замер направленный в сторону здания, а хозяин оружия тщетно старался разглядеть в его окнах людей, может быть пожилые скрываются там за окнами, ведь никто не говорил ему убивать людей на площадке, можно и в зданиях. Но окна надежно хранили своих обитателей, не оставляя мужчине шансов — стрелять надо по людям на улице.

Просмотрев лица людей, что жадно курили и обсуждали одним им понятные проблемы, он совершенно четко и с какой то ужасающей болью понял, что не способен совершить выбор и найти себе жертву. Он неспособен принять решение. Он сел на крышу и прислонился к ограждению, перекинув винтовку он вставил ее ствол себе в рот и с трудом дотянувшись до спускового крючка надавил на него.


Штурм-инструктор Царг с пренебрежением скривился когда его наблюдательные экраны показали кадры последовавшие за этим. Еще один кадет не выдержал экзамен и предпочел оставить свое мертвое тело на далекой и дикой планете, вместо того, чтобы с честью справившись, продолжить служить Империи. Очередной неудачник, о котором ему придется писать рапорт. Но это был его выбор, который он делал каждый день, а тот малодушный кадет все свои выборы уже сделал.

(обратно)

Детские желания

«Желание сделать мир лучше обернулось против людей. Желание исправить ситуацию породило еще большую проблему. Желание не замечать проблемы поставило человечество на грань. Желание оставаться на грани и не соскользнуть в бездну создало уродливый мир новых людей».

Илья выключил скучную книжку и посмотрел на учителя философии, который в очередной раз распалялся на свою любимую тему генных преобразований и моральности этого в отношении людей, особенно еще не родившихся. Сергей Михайлович всегда перегибал палку и начинал заводиться, стоило кому-то затронуть эту тему. Сам Илья не понимал точки зрения преподавателя, считая, что государство имеет право на подобные вмешательства, особенно если оно их оплачивает. Парнишка бы, например, не отказался от некоторых изменений, особенно в плане здоровья и физической подготовки. Спортивные показатели надо было продолжать улучшать, а резервов для этого его тело больше не имело и взять их было неоткуда. Родители не стали сильно вмешиваться в его гены и ограничились обычной правкой их наследственного кода. Сейчас Илья был вынужден расхлебывать все последствия этого недальновидного поступка.

Звонок ознаменовал собой конец занятия, а Сергей Михайлович этого даже не заметил и продолжал увлеченно доказывать всю аморальность практики внутриутробной генной инженерии. Но на него уже никто не обращал внимания.

— Белов! — в спину болезненно ткнули. — Где Новый Год встречать будешь?

— С родителями, — ответил Илья.

— На Алтай опять поедете? — завистливо спросил Гена, старый приятель и вечный непоседа.

— Да, — кивнул парнишка и попытался скрыть свое разочарование.

Будь у него выбор, он бы никогда не потащился на Алтай ради встречи двадцать пятого столетия, но родители считали иначе и хотели отметить знаменательную дату в традиционном для их семьи месте. Илья с удовольствием бы послал все традиции к черту и поехал на тренировочные сборы в Бразилию. Недавно увиденная в Сети реклама заинтересовала его обещаниями улучшения физической формы не менее чем на три процента и внедрения минимум трех новых навыков на уровне рефлекса. И это все за две недели. Составителем программы был известный в прошлом футболист, а значит этому можно было верить. Ведь футбол…

Футбол был всей жизнью и смыслом существования Ильи. Без него подросток не видел своего будущего. Ради него он был готов на все. Вот только нежелание родителей вмешиваться в его генетический код поставило на профессиональной карьере жирный крест. С такими физическими данными, которые выдавало его тело, он мог рассчитывать только на место в любительском клубе. Но Илья был твердо намерен это исправить!

— А вечером чего делаешь? — не отставал приятель.

— Тренируюсь.

— Ну ты как всегда, — протянул Геннадий. — А давай ко мне! Родители на Луне задержались, там опять бунты. В «Истребителей» поиграем!

Родители Гены занимались техническим обслуживанием кораблей дальнего космоса и поэтому были вынуждены часто бывать на Луне, а там в последнее время стало опять неспокойно. На Луне жили мутанты, появившиеся больше двух веков назад в результате первых неудачных опытов над человеческим генным кодом. Они требовали свободы передвижения по Солнечной системе и право заводить детей без предварительного генного контроля. Таким образом дом приятеля в последнее время часто находился в полном распоряжении подростков, и они беззастенчиво пользовались своей удачей, приглашая туда девчонок и играя сверх дозволенного. Вот только сегодня играть в популярную виртуальную игру, изображая охотника на зомби, Илье не хотелось. На вечер были совсем другие планы, к тому же рекордный трофей в виде головы элитного мертвяка, добытый Ильей на прошлой неделе, все еще находился в Зале Славы их района, и перебить это достижение пока никто не мог. Так зачем ему было играть и ухудшать свои показатели, если он все еще являлся лучшим? Илья не видел никакого смысла в таком глупом поступке.

— Не. Я лучше мяч погоняю.

— Ну как знаешь. Маша обещала прийти, — приятель сделал последнюю попытку заманить друга к себе в гости.

Маша, беспринципная девица из соседнего района, была известна своей любовью всего к двум вещам — сексу и мужчинам. Затащить ее в гости было мечтой всех парней в округе, ведь это являлось гарантией хорошего времяпрепровождения. Поскольку удавалось это не всем и не всегда, то предложение Гены быстро поднялось в цене.

— Извини, — чуть подумав, Илья сообщил свое окончательное решение. — Развлекайтесь без меня. Я потренируюсь и потом мне нужно будет съездить по делам.

— Опять про Бразилию думаешь? — друг подозрительно прищурил глаза. — Все еще не теряешь надежду?

— Надежда умирает последней.

— Смотри. Убьют тебя в их чертовых фавелах. И трупа никто не найдет, потому как пустят его на производство сыворотки. Или, вообще, подключат к капсуле, и будешь овощем производить гормоны до конца следующего столетия.

Перечисленные приятелем ужастики были обычной страшилкой из разряда тех, которыми родители любили пугать непослушных детей. Ведь всем было прекрасно известно, что для производства сыворотки жизни человеческие тела уже давно не использовались. Это было не рентабельно, даже мафия отказалась от этого метода еще лет двадцать назад. А гормоны… Ну да, для этого все еще похищали людей, но не в Бразилии же! В Австралии или в Мексике — такое случалось довольно часто. А в Бразилии все было тихо, и полиция контролировала ситуацию куда лучше, чем полвека назад, когда страна имела репутацию рассадника генной мафии. Но именно эта репутация и притягивала Илью. Он должен был решить свою проблему раз и навсегда.

— Урок окончен! — Сергей Михайлович наконец завершил свою эмоциональную речь. — И чтобы к следующему занятию все написали эссе на тему «Моральные стороны генного вмешательства в личность не рожденного ребенка».

Естественно, преподавателя уже никто не слушал, но это было и не важно — если бы он не стал отменять свое задание, то оно обязательно оказалось бы в их ежедневниках и его нельзя было бы не делать. А если учитель просто хотел задать им дополнительное устное поручение, то это было только его личным пожеланием, а не частью школьной программы, и потому не было обязательным к выполнению. Такие вещи уже давно контролировались ЦК города — Центральными Компьютерами, и ни одна из сторон не могла сделать меньше или больше нужного уровня. Учителя не могли загрузить учеников сверх программы, одобренной правительством, а ученики не могли отвертеться от выполнения домашних заданий и прочих плановых мероприятий.

— Повеселись с Машкой! — Илья пожелал другу приятно провести время, отключил парту, чья поверхность немедленно стала напоминать обычный стол, и, схватив свой коммуникатор, быстро покинул класс.

Его путь лежал на школьный двор, туда, где на искусственном газоне нового поля несколько фанатично преданных футболу ребят начинали очередную тренировку. Но как бы Илье ни хотелось присоединиться к ним, сегодня выпал удачный день для осуществления давно задуманного действия. Надо было только связаться с нужным человеком в Бразилии и уточнить, что они готовы принять его сегодня.

Коммуникатор привычно внедрился в тело. Почувствовалось легкое жжение в глазу и быстрая острая боль внутри черепной коробки. Секунда и… Белов Илья Викторович в Сети. Проверив почту и убедившись, что в Зале Славы Истребителей Зомби он все еще держит первое место по району, парнишка стал изучать расписание движения поездов в Бразилию.

Ближайший туннельный поезд шел туда через час. Вот только направлялся он в Фортазела, а Илье нужно было в Сан-Паулу. Пришлось просить транспортный сервис проложить оптимальный маршрут на ближайшее время. Ответ нашелся мгновенно, и он вполне устраивал юношу.

Через один час сорок минут уходил тоннельник в Рио-де-Жанейро. Город был всего в трехстах километрах от Сан-Паулу. После революции зеленых в Бразилии было очень туго с воздушным транспортом, зато вдоль всего побережья были проложены чудесные шоссе. По ним дорога от Рио до Сан-Паулу занимала всего десять минут в пути, максимум двадцать. Оставалось решить как добраться до Москвы. Такси от Самары было дорогим, хотя и быстрым — пятнадцать минут лета и ты оказывался в пределах Девятого Жилого Кольца. Но цена кусалась… Выходило дороже чем до Бразилии. Может, тоже тоннельником? Очередной запрос об оптимальном и бюджетном варианте выдал Илье идеальный маршрут. Конечно, приходилось сделать крюк и сначала поехать в Екатеринбург, но тогда уже меньше чем через три часа он мог быть в заветном Сан-Паулу.

Подросток запросил цену поездки и присвистнул от удивления, из-за чего шедшие впереди девушки обернулись и с возмущением на него уставились. Поняв, что парень обращался не к ним, а работал с коммуникатором, они тут же потеряли к нему интерес. Сам Илья их вообще не заметил. Все его мысли были вокруг суммы, которую предстояло оплатить за проезд.

Пятьсот семьдесят три рубля, восемьдесят восемь копеек. Ого! Когда это поездки на тоннельных поездах так сильно подорожали? Ага, вот и ответ — туристический сбор. Его приходилось оплачивать целых четыре раза: В Москве, Екатеринбурге, Рио-де-Жанейро и Сан-Паулу. Спрашивалось: зачем всю Землю опутывала система дешевых гиперзвуковых тоннельных поездов, если основные расходы приходились на туристический налог? Попросив перерасчет из условия, что он будет пребывать в большинстве мест проездом, а в конечной точке меньше суток, Илья получил новую сумму и добавил к ней обратный путь. Восемьсот сорок два рубля. Бешеные деньги.

Даже проснулся азарт: одобрят ли их ему и позволят ли купить билеты и оплатить расходы. С одной стороны, правительству было выгодно, чтобы дети тратили как можно больше и к моменту своего совершеннолетия уже имели внушительную сумму кредита. Но с другой стороны, совсем уж необдуманные покупки им блокировали. В конечном итоге, все потраченное в детстве надо было возвращать. При этом совсем не каждый ребенок, став взрослым, имел возможность погасить свои детские долги. Поэтому газировку или понравившуюся игрушку можно было покупать на детский кредит спокойно, а вот дом уже нет. Впрочем, он не дом собирался покупать. Оплату проезда должны были пропустить. Но сначала надо было связаться с «друзьями» в Бразилии и убедиться, что его сегодня ждут.

— Белов!

Парень обернулся и увидел своего тренера по футболу, вышедшего из дверей раздевалки.

— Добрый день, Виктор Семенович.

— Добрый день, Илья. На тренировку? А чего не переоделся?

— Я хотел отпроситься, Виктор Семенович.

— Ну так и не приходил бы. Или коммуникатор не работает?

— Работает, просто я хотел попросить вас лично, чтобы в случае, если мои родители спросят, то Вы сказали, что я на тренировке.

Тренер осудительно покачал головой.

— Опять какую-то глупость задумал? Такую, которая якобы поможет тебе стать футболистом?

— Это не глупость! — возмутился подросток. — Я буду играть в футбол!

— Будешь! — кивнул мужчина. — В любительский. Ты знаешь свои физические возможности. А потому прекращал бы жить мечтой и занялся тем, что у тебя хорошо получается.

— Я стану футболистом, — упрямо повторил Илья.

— У тебя же настоящий талант, — тренер устало вздохнул. — А ты все витаешь в облаках и мечтаешь. Сколько у тебя наград по стрельбе?

— Много, — буркнул подросток.

— Вот и занимался бы стрельбой! Стал бы профессионалом. В колониях такие всегда в цене. Или в армию бы пошел. Да тебя с руками оторвали бы. А ты все о футболе…

Колонии… Илья презрительно усмехнулся. Космос из мечты давно превратился в проклятие. С тех пор как сотню лет назад человечество наконец перешагнуло порог Солнечной системы и достигло далеких звезд, всем стало понятно, что делать там нечего. Совсем. Полеты длились неделями, а в результате получался ноль. Никаких ценных ресурсов. Никаких открытий. Ничего нового. Даже инопланетян не было. Вот и спрашивалось: зачем вообще были нужны эти колонии, если и на Земле все было хорошо? Ну а армия… В детстве он, как и каждый мальчишка, мечтал о службе, но однажды отец взял его с собой на футбол. И после этого ребенок обрел настоящий смысл жизни.

Быстрота. Мощь. Натиск. Красота игры. Интеллект. Стратегия и тактика. Все это на небольшом поле и за короткий отрезок времени. Илья до сих пор помнил свое восхищение и атмосферу, царившую на трибунах стадиона его родной Самары.

Нет. Он твердо решил не менять свою нынешнюю мечту на красивый мундир или далекие звезды. И пусть у него был настоящий талант к стрельбе — он должен был стать футболистом!

— Так прикроете, если родители свяжутся с вами?

— Прикрою, — устало подтвердил тренер, которому уже давно надоело наставлять на путь истинный самого плохого игрока в команде. — И удачи тебе, что бы ты там ни задумал.

— Спасибо! — Илья радостно улыбнулся и пошел к выходу из школы.

Первый пункт плана был сделан… Коммуникатор известил о новом сообщении, прочитав которое парень остановился и облегченно выдохнул. В Бразилии подтвердили, что его ждут. А значит, и второй пункт плана был выполнен. Теперь оставалось купить билеты — и в путь.

Вызов от матери противно замигал на весь глаз. Пусть ему было уже шестнадцать лет, но для системы он считался все еще ребенком, и вызовы от родителей выделялись особенно. И даже нельзя было их проигнорировать. Связь с матерью установилась помимо воли и желания парня.

— Илья! — возмущенно сказала женщина, чей образ транслировался коммуникатором прямо в глаз. — Почему ты еще не ответил на предложение от «Вирис»?

— Я не хочу в «Вирис», мам. Я хочу стать футболистом. Вирт мне не интересен.

На прошлой неделе его мать, директор энергораспределительной станции, питавшей весь город, передала координаты Ильи известной компании, занимавшейся виртуальным спортом. Они как раз подыскивали стрелков в свои новые группы, и Илья с его уникальными показателями по стрельбе подходил им по всем статьям. Они даже не стали проводить собеседование, а сразу выслали парню контракт. Очень выгодный и достойный. Вот только заниматься виртом Илья не хотел, его манил спорт и ликующие трибуны.

— Так и играй в свой футбол! Кто тебе запрещает? Но деньги зарабатывай виртом.

— Все, мам, — соврал подросток. — Мне пора. Тренировка.

Прервав соединение, Илья мгновенно вызвал транспортный сервис, восстановил ранее предложенный ему маршрут и оплатил… Ровно секунду его сердце билось как бешеное. Если бы банк не одобрил эту трату или потребовал подтверждения родителей — то все бы пропало. Уведомление о том, что билеты куплены и места зарезервированы, вызвало тихую радостную истерику.

Вот и все. Уже через несколько часов он станет нормальным и больше не будет связан глупым решением родителей, сделавших выбор в пользу естественного развития плода и не внесших в генетический код никаких изменений. Столько лет он жил с этим клеймом и теми ограничениями, которые влияли на его существование. Скоро это должно было закончится. Он будет сильным и быстрым, как и все футболисты, родители которых рискнули и внесли генные изменения, зачав детей в пробирке, как это делали нормальные люди. Это только ему не повезло с родителями, но он твердо намеревался исправить их ошибки.

Не став далее терять время, Илья отправился в ближайшее кафе. Перед дальней дорогой требовалось подкрепиться. Полицейские дроиды, охранявшие школу, проводили его немигающими взглядами. Один из них быстро установил взаимодействие с коммуникатором школьника и, получив подтверждение личности, потерял интерес к парню. Зато ожил тяжелый дроид и активировал свое оружие, направив его на приземлявшийся неподалеку автомобиль. В этом не было ничего необычного, стандартная процедура, можно было даже не ожидать, что откроется настоящая стрельба и кого-то поджарят как возможного террориста. Автомобилем управлял не сам человек, а его коммуникатор, который тесно взаимодействовал с охранным дроидом и даже, возможно, давал ему управлять полетом в зоне его ответственности. Террористы уже давно не могли использовать небо для своих атак. Правительство сделало все возможное, чтобы любая летающая штука уничтожалась сразу, как только появлялось подозрение, что она может быть использована для теракта.

Перекусив, Илья вызвал такси. Его путь в Бразилию начался буднично и под зарядивший мелкий дождик, которого в прогнозе не было и о котором никто не предупреждал. Видимо, опять синоптики что-то перепутали, и даже научившись управлять погодой, ребята все еще не могли навести порядок в своем хозяйстве.

Всю дорогу юношу не покидало чувство тревоги. На вокзале в Самаре он долго озирался, чем вызвал к себе интерес полицейских дроидов. В Екатеринбурге долго любовался на новые небоскребы в центре города и никак не решался сесть на поезд до Москвы. И только в столице, зайдя в поезд, следующий до Сан-Паулу, он расслабился.

Сев на свое место, Илья отключил коммуникатор и, морщась, начал вытаскивать его из брови. Столько лет назад придумали эту технологию квазиживых имплантатов, внедрявшихся прямо в нужные органы человека, а убрать боль при внедрении и извлечении никак не могли. Техника, ставшая неотъемлемой частью тела каждого живого человека, продолжала приносить дискомфорт во время таких простых процедур. Конечно, были люди, которые в силу разных причин — из-за нужды или понтов — закупали долговременные имплантаты, но реальность была строга и периодических их надо было вынимать из тела.

Например, сам Илья имел всего три имплантата — стандартный коммуникатор, кистевой идентификатор и сердечный стимулятор, который позволял его несовершенному сердцу обычного человека выдерживать чудовищные нагрузки, присутствовавшие в футболе.

Наконец посадка была завершена, и поезд стал медленно втягиваться в трубу гиперзвукового движения. Уже через сорок минут он должен был быть в Бразилии, на вокзале Рио-де-Женейро, а сейчас можно было расслабиться и немного отдохнуть. Мечта была почти рядом.

Когда два года назад он начал искать способы устранения своего главного физического недостатка, все в один голос утверждали, что это невозможно. Законными методами… И тогда парнишка стал присматриваться к незаконным. Ему нужно было устранить свой врожденный недостаток, а все остальное было не так важно. Ну, конечно, было важно еще и не попасться. Поэтому способ выбирался очень тщательно и осторожно. Анализировались все последствия и выявлялись все возможные минусы. Два месяца назад он смог стать своим в одном заинтересовавшем его сообществе, и именно там Илья получил координаты человека, который мог ему помочь.

Когда парнишка связался с Рафаэлем и выслушал предложение, то был настроен скептически. Ну еще бы! Не выявляемый стандартными тестами метод генного усиления, не дающий побочных эффектов, зато дающий нужный результат — и все это за… бесплатно! Ну а как еще можно было называть требование людей просто отчислять им часть своей прибыли? Пусть пожизненно, но футбол того стоил. Возможность профессионально играть была важнее денег.

Рио-де-Жанейро встретил Илью суетой и повышенными мерами безопасности. Впрочем, после глобальных эковойн это было нормально. Группировки зеленых, управлявшие страной, старались максимально обезопасить себя. Потому побережье огромной страны очень тщательно охранялось. Такого количества боевой техники юноша никогда не видел, а ведь он еще даже с вокзала не вышел.

Не став отвлекаться на окружающую обстановку и скопления военных дроидов, которые, кстати, вообще не пытались контактировать с его коммуникатором, Илья сразу рванул в Сан-Паулу, в то кафе, которое ему было указано в качестве места встречи. Прибыв туда, он сел за столик, и официант-человек тут же подошла к нему. Парень хотел заказать кофе, но коммуникатор услужливо уведомил о новом сообщении, в котором оказалась подробная инструкция — что делать и куда идти. Люди, уже много лет предоставлявшие уникальные незаконные способы генного изменения, были не так просты и проверяли Илью, не собираясь выходить на прямой контакт.

Извинившись перед девушкой, он быстро побежал по новым координатам. Такое проявление осторожности было понятно, но, к сожалению, у него в запасе было не слишком много времени. Обратные билеты были куплены и родители ждали его в Самаре до наступления комендантского часа.

Волновался юноша зря. Уже на третьем назначенном месте его ждали два человека. Красивый и подтянутый Рафаэль и еще один незнакомый Илье человек. Второй парень выглядел слишком тощим, складывалось впечатление, что он плохо питался или являлся натуралом — человеком, не имеющим генных изменений. Хотя последнее было маловероятно. Илья еще в прошлом году смотрел информационную передачу, в которой рассказывали, что на всей Земле таких осталось менее десяти тысяч человек.

— Ну, привет, Илья, — незнакомый парень протянул юноше руку. — Меня зовут Эдуардо, и именно я решаю, получишь ты желаемое или нет.

— Но Рафаэль сказал…

— Мне не важно, что сказал Рафаэль. Мне важно, что скажешь ты. Итак?

— Я хочу стать футболистом, — тихо произнес Илья, не ожидавший такого поворота событий и пребывавший в уверенности, что обо всем уже было договорено.

— И что тебе мешает?

— Ну какой из меня футболист? Я стометровку за восемь секунд бегаю!

— Да… — протянул тощий. — Не повезло.

— Вот именно! — в сердцах вскрикнул юноша. — Родители идиоты! Они не хотели вмешиваться в мою жизнь и решать за меня… А теперь я не могу, как все нормальные люди, заниматься человеческим спортом! Вот что им стоило усилить всего пару генов?

— Спроси у них. Я не твой папа, — отрезал Эдуардо.

— Извините…

— Да ладно. Лучше скажи: нарушение закона стоит того, чтобы стать футболистом?

— Да! — с жаром ответил Илья. — Футбол — это мечта! Я ради этого готов на все.

— На все? — хмыкнул тощий. — Ну тогда лови.

Коммуникатор сообщил о новом письме, открыв которое парнишка обнаружил уже знакомый ему контракт, только в этот раз настоящий, а не муляж, который был выслан ранее в качестве образца для ознакомления. Выплата десяти процентов доходов до конца жизни, отсутствие претензий, неразглашение, обязательства… Быстро подписав его, Илья с надеждой уставился на мужчин.

— Держи, — Рафаэль не стал томить и передал подростку стандартного вида имплантат.

— И что с ним делать? — взяв в руки предложенную вещь, Илья стал с интересом ее рассматривать.

— Интерфейс управления там стандартный. Прикладываешь к позвоночнику чуть ниже шеи. Щупальца внедряются в тело примерно две минуты. Больно, но потерпишь. Носишь сорок часов. Лучше всего если в это время ты будешь как можно активнее себя нагружать физически. Ни в коем случае не проходи в это время генные проверки! Запомни! Ни при каких обстоятельствах, иначе все пропало, — тощий убедился, что его поняли, и продолжил. — Пока будут идти изменения, периодически ты будешь чувствовать себя плохо. Тошнота, понос, головокружение. Это нормально. Когда все закончится, аппарат проинформирует об этом. Тогда желательно побыстрее вытащить его из тела. Максимум в течение трех часов, не позже. После того, как вытащишь, сразу свяжись с нами и передай Рафу данные твоего нового генного кода. Он заменит им твой нынешний в базе. И на этом все.

— А мои имплантаты точно после всего этого будут воспринимать меня как хозяина?

— Точно, — кивнул Эдуардо. — Проверено не раз. Самая опасная часть — это подмена баз данных. После этого тебя не обнаружат.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Илья.

— Потом скажешь, — отмахнулся тощий.

Илья был доволен. Попрощавшись, он побежал в сторону вокзала.

Ему предстояло найти нужный транспорт и вылететь в Бразилиа — столицу страны, откуда он должен был отправиться домой.

Наблюдая за счастливым подростком, двое мужчин некоторое время смотрели ему вслед, а потом, переглянувшись, дружно рассмеялись.

— Почему все дети такие глупые? Ведь им сто раз объясняешь, что можно делать, а чего нельзя — и каждый раз они все равно умудряются сделать все неправильно.

— Молодость… — тощий почесал нос. — Парню повезло, что никто до нас не взял его с такими желаниями в оборот. Ты ему в контракт нужные пункты добавил?

— Обижаешь, Эдик. Не первый раз! Не в первый раз агенты могущественной «Вирис» дурили интересных для компании малолеток. Молодость наивна и полна надежд и стремлений, но зрелость определяется не мечтами, а способностью правильно формулировать цели и достигать их. Вот и Илье, талантливому самарскому парню предстояло познать эту простую истину, ведь его ждала поимка при попытке незаконного изменения своего генного кода. После чего мечта стать профессиональным футболистом должна была быстро трансформироваться в желание заключить контракт с «Вирис». А добрые люди должны были ему в этом помочь.

— Как думаешь — не сломается? — Рафаил Дулганов посмотрел на напарника.

— Он парнишка упертый и сильный. Поистерит и перестанет. А поумнеет — еще и спасибо мне скажет.

— И десять процентов его пожизненных доходов тут совсем ни при чем?

— Маленький приятный бонус и не более, — пожал плечами Эдуард Петров.

— Парнишка талантливый стрелок, у него есть все шансы стать очень известным. И тогда ты будешь получать совсем немало.

— Ну вот когда станет, тогда и поговорим…

(обратно)

Постфактум

Стивен осмотрелся по сторонам.

А ничего так, чистенько, уютно. Даже стильно. Неброский минимализм. Правда, больше всего Стивену нравилось не помещение вокруг, а быть вновь молодым и чувствовать тело, ходить, говорить, да просто шевелить руками. Вот уж не думал, что умерев, он будет так доволен, и даже счастлив.

— Итак, Стивен Уильям Хокинг, дата смерти 14 марта 2018 года, — сидящий перед Стивеном мужчина открыл толстую папку и вчитался в ее первую страницу, — В целом неплохо, хотя и не без шероховатостей. К сожалению, не без них.

— Это Небесный Суд? — робко спросил Стивен, пробуя на слух свой давно забытый естественный голос.

— Он самый, — подтвердил суровый мужчина, который почему-то не имел ни бороды, ни рясы, ни длинных вьющихся волос, зато обладал развитой мускулатурой выдающегося спортсмена.

— И?

— Что «и»? — не понял вопроса Стивена мужчина.

— Куда меня?

— В каком смысле?

— Ад или рай? — наконец полностью сформулировал вопрос известный физик.

— А сам как думаешь? — хитро прищурил глаза мужчина.

— Ээээ… — Стивен впервые не знал что сказать, буквально потеряв дар речи.

— Да ладно, — рассмеялся его собеседник, — Не волнуйся ты так. Раз ты здесь, то значит и дальше здесь останешься.

— А вы… — физик опять не смог четко сформулировать свой вопрос и несколько растерялся.

— Он самый, — важно кивнул мужчина, — Бог.

— Не ожидал. Я думал о вас иначе.

— Какое счастье, что мне не важно, что обо мне думают люди, мне важно только то, что я думаю о себе сам. Поэтому ты наблюдаешь меня таким, какой я есть, а не в каком-то странном, придуманном кем-то другим образе.

— Ясно, — ясно конечно ничего не было, но в момент Небесного Суда это казалось неважным, — А можно вопрос?

— Вопрос? — Бог задумался, а потом решительно махнул рукой, — Ну, задавай!

— Понимаете, у меня остался ряд неразрешенных вопросов, — Стивен почесал щеку, — И очень хотелось бы понять, почему вселенная расширяется неравномерно?

Назвавшийся Богом сидел, откинувшись на спинку стула, и с благожелательной улыбкой слушал Стивена. Но стоило тому озвучить этот вопрос, он настороженно всмотрелся в глаза ученого.

— Давай проясним. Ты можешь задать любой вопрос Богу и задаешь такой?

— Да. Всегда хотел знать ответ на него.

— Ну это просто! — Бог засмеялся, — Вы, люди, могли бы и сами догадаться, только очень ленивы и недальновидны. Вот ты, например, потратил шанс, который дается всего раз за существование, на то, чтобы задать вопрос, об ответе на который ты мог бы догадаться сам.

— И о чем я должен был догадаться?

— Ты когда-нибудь слышал такое расхожее выражение — «мысли материальны»?

— Приходилось, — подтвердил Стивен.

— Вот это и есть то, что вы, люди, должны были понять, но ходите вокруг да около.

— В каком смысле?

— Мысль, она действительно материальна. Человеческая или божественная, неважно. Даже мысли хомячков — и те материальны.

— И какое отношение это имеет к моему вопросу?

— Понимаешь, когда живое существо умирает, ну вот как ты сейчас, его душа отправляется к своему источнику, в твоем случае ко мне. Его тело гниет в земле. А мысли… мысли воплощаются в материю и наполняют эту вселенную, давая ей ускорение в ее расширении. Поэтому вселенная и расширяется неравномерно, то ускоряясь, то замедляясь.

— Постой-постой! Но ведь если все так, как ты мне описал…

— Что значит «если»?! Бог я или кто? Все именно так, как я сказал!

— Извини, раз все так, как ты сказал, — поспешно поправился Стивен, почувствовав нотки гнева в божественном голосе, — То вселенная должна расширяться с постоянным ускорением, а она…

— Ха-ха, — Бог опять перебил физика, на этот раз громовым смехом, — Насмешил… А с чего ты взял, что ваши мысли материализуются одинаково у всех? Нет, мой друг, это далеко не так. Ты, как материалист до мозга костей, должен понимать, что всё имеет разную ценность. Чьи-то мысли превращаются в золото, чьи-то в уран, а чьи-то с трудом дотягивают до материализации в водород.

— Но ведь большая часть вселенной из него и состоит, — потрясенно произнес Стивен.

— Что поделать, — печально вздохнул Бог, — Большинство человеческих мыслей пусты. Но ты можешь гордиться собой, твои здорово расширили эту вселенную.

(обратно) (обратно)

Акулов Александр Михайлович

http://samlib.ru/a/akulowa_n_m/

Исходное ЛА

Корабль тонет, медленно погружаясь в воду… Вот оно как бывает… Откуда-то снизу время от времени раздаются скрежет и какие-то невнятные глухие удары… Электричество только что погасло, значит, уже затопило генераторную… Темно, хотя голубые аварийные фонари продолжают гореть, питаемые химической реакцией в герметично запаянных колбах. Света от них недостаточно, чтобы полностью рассеять мрак, но путь к следующему проходу по ним можно определять с уверенностью. Движение воды создаёт постоянный шум и вибрацию под ногами, на фоне которых бодрый стук ботинок по металлическому полу ещё сухого коридора и перекладинам лестницы, скрип тяжело открывающегося люка кажутся фантомными. Дверь громко ударила, вставая на место, лязгнул механический запор. Петри вновь побежал, а морская стихия захватывала всё новые полости судна там, внизу, в темноте, освещённой лишь голубыми огнями. Остановить это невозможно. Металлические перекрытия, коридоры, трюм, лестницы… вода уже везде… и поднимается выше. Мужчина притормозил, чтобы перевести дыхание и, прислонившись к стене, на миг прикрыл глаза. Где-то в центре этого хаоса — он, упрямо карабкающийся наверх моряк… и вот очередной коридор, медленно заполняющийся водой… Он её чувствовал — по запаху, шуму, влажности, что здесь царила… прохладе, взбирающейся по ногам… дышать всё трудней… Петри открыл глаза. Какого чёрта он здесь делает? Зачем остановился? Шевелись! Спасение там, за следующей дверью!

— Да… наверх… — сказал он сам себе вслух и, оторвавшись от стены, вновь двинулся по коридору, на этот раз — загребая воду ногами.

О чём можно было размышлять, стоя у стены и прожигая время, которого и так до безумия мало? Неужели не страшно? Но Петри мог думать сейчас лишь о том, что вырвался из плена разума, ведь он — единственный выживший из людей… Он пытался спастись от вездесущей воды, которая медленно, но уверенно заполняла пространство внутри корабля кубометр за кубометром, ярус за ярусом. Очередной люк, распахнувшийся со скрежетом, и вода, наступающая сзади на подошвы ботинок, с готовностью устремилась вслед за ним. Моряк приложил усилия, запирая за собой дверь. Полностью мокрый, но не замечающий этого, машинально двинулся вперёд. Пока добирался до следующей лестницы, в новом коридорежидкой смерти стало по щиколотку. Петри преодолел ещё один ярус. Та же процедура с открытием и закрытием люка. Эти действия давали ему время. И надежду. Мужчина хотел верить, что оттуда, снизу больше никто не выберется. Да, он боялся, но вовсе не стихии, и это был разумный и вполне объяснимый страх. Потому что если выберется кто-то ещё… снова включится контроль над его действиями, сознанием, а наружу вырвется нечто, управлявшее экипажем до взрыва, потрясшего корабль… В мыслях Петри пронеслись часы и дни его псевдожизни — существования под контролем неведомого разума. Он знал планы этого неземного создания, именующего себя «исходным ЛА», и хотел вырваться на воздух, спасти себя и свой мир, который не подозревал об угрозе…

Мужчина карабкался вверх, прилагая нечеловеческие усилия, он бежал не только от поднимающейся воды, которая вскорости затопит корабль, он бежал, прежде всего, от того непонятного, что осталось внизу, от мысли, что существо, чем бы оно ни было, раньше находилось также и в нём, но теперь оно пропало. Контроля больше нет. Следовательно, он — Петри Хамес — единственный, кто спасся. Да, теперь он свободен от силы, что все эти дни не давала передохнуть, заставляя разрабатывать план за планом, которые по-прежнему горели в его памяти. Петри помнил каждую деталь — сроки, действия… цель. Всё было просчитано до мелочей. Человечество рано или поздно вольётся в тщательно отстраиваемую на Земле «структуру истинного ЛА» — чуждый для людей термин, обозначавший сложную живую сеть, в которой будет развиваться оно — нечто, зовущее себя «исходным ЛА». Человек был выбран в качестве носителя как самый распространённый разумный вид на планете, живущий во всех климатических зонах. Космическому гостю это понравилось, люди станут для него идеальной средой… Петри знал слишком много и желал как можно быстрее передать эту информацию хоть кому-нибудь, чтобы оттянуть время, когда на Земле воцарится отличный от человеческого порядок. Он надеялся, что сюда не придут другие, подобные тому существу, что контролировало разумы членов экипажа. Моряк желал подняться наверх и предупредить людей о грядущем. Он представлял себе планы захвата, понимал, как легко происходит «цепное строительство», «активация структуры ЛА» и другие этапы подготовки органики к использованию в качестве «среды обитания». Петри знал, что в обычных условиях рядовому человеку трудно избежать прямого физического контакта… и будь существо всё ещё здесь, в его голове, носителю структуры ЛА не позволили бы вот так запросто подниматься вверх и думать о спасении человечества, карабкаться по лестницам, чтобы всё рассказать людям. Мужчина надеялся на это, верил в то, что он чист, молился всем известным богам, чтобы они помогли ему сейчас, потому что предупредить остальное человечество — самая важная и теперь единственная его задача. Последние метры отделяли его от свежего морского воздуха, над кораблём царила шумная ночь. Открыв дверь люка, мужчина позволил ветру ударить себя в грудь и лицо острыми иглами брызг. Волны хозяйничали на палубе. Освещения — никакого, полнейшая тьма. Наедине со стихией. Петри не был готов ощутить раскинувшийся во все стороны безбрежный чёрный мир. За спиной по-прежнему слышался тихий скрежет, иногда — глухие удары, но ветер был настолько сильным, что мужчина сразу забыл обо всём. Бортов корабля не видно, он стоял один на один перед морской стихией. Волны неистово накатывались, и тучи брызг били прямо в лицо… Хорошо, что сейчас лето, июль, подумалось моряку, вода не так холодна…

Он знал, где находится, и отлично представлял себе все детали карты. Поблизости — ни острова, ни материка, ни клочка суши, и корабль их забрался так далеко от торговых путей, что ждать появления здесь другого судна — бесполезная трата времени и сил. Никто не заметит плывущего по волнам человека. На сотни километров вокруг расстилалось только бушующее море, тёмное, без дождя и вспышек молний, чуждое и пугающее. Ему никогда не добраться до суши, мужчина осознал это только сейчас… и в одно мгновение смирился со своей судьбой. Он стоял на палубе и за минуту до того, как исчезнуть в морской пучине, ощутил всплывающее из глубин сознания контролировавшее его существо, против которого Петри пытался бороться. «Исходное ЛА» взглянуло на мир глазами своего носителя. Нет, он не боролся, противостоять такому невозможно, просто его господин всё это время понимал, что единственного оставшегося в живых моряка ему не спасти, как он ни гнал его по лестницам и переходам, через лабиринты корабля, заполненные водой помещения — это была напрасная надежда. Даже идея свободы не помогла — человека остановила морская стихия. Они оба понимали, что выхода нет. Носитель погибнет, как и другие — захлебнётся морской водой и умрёт…

Анализируя ситуацию, исходное ЛА видело лишь одно объяснение случившемуся. Взрыв — сознательный акт неучтённого элемента. Начальные условия оказались не соблюдены — на корабле, судя по всему, скрывался пассажир, о котором экипаж не имел ни малейшего представления, что и привело к фатальным последствиям. Неучтённый элемент решил пожертвовать собой и всеми, кто находился на корабле… Зачем? Чтобы лишить человечество шанса присоединиться к Великим ЛА? Как глупо и недальновидно… Если удастся спасти последнего носителя, надо будет заняться данным вопросом вплотную — сначала искоренить идеи свободы, вбить в эти примитивные головы желание служить, а потом уже перейти к цепному строительству и массовой активации структуры ЛА…

Петри стоял и ждал смерти, уставившись в темноту и чётко сознавая, что никакой свободы нет. Даже в минуты, когда безумно карабкался по лестницам вверх, спасаясь от воды, он выполнял лишь чужую волю. Освободиться невозможно. Через секунду мужчина шагнул навстречу волнам и, оттолкнувшись от палубы, нырнул в прохладные объятья абсолютно чёрной стихии. Напрягая все мышцы своего тренированного тела, он поплыл прочь от корабля…

(обратно)

Рэмиваль

«Виаманта» забарахлила ещё на старте. Я сидел в своём пассажирском кресле позади нанятого мной капитана судна Антея Брайда, когда тот, проклиная местный ремонтный сервис, всё же поднял наш маленький кораблик над космопортом Джанги. Несмотря на горящие красным огоньки на одном из экранов, мы взлетели и пронеслись через атмосферу планеты…

— До станции дотянем, а там… придётся снова заняться ремонтом, — посетовал мужчина. — Работы было всего на час, но ваши рукожопые… — снова выругался он. — Ладно, бог с ними… Пойдём, Рэмиваль… или как там тебя… покажу здесь всё, — и он стал выбираться из своего кресла, протиснувшись мимо меня. — Давай-давай, вставай.

Я в растерянности уставился на пульт управления впереди и опустевшее кресло пилота.

— Ты что — первый раз в космосе, парень? — удивился Брайд. — Корабль ведёт искусственный интеллект. Моё дело — задать координаты.

Я взглянул на владельца судна — он говорил на полном серьёзе. Пришлось кивнуть и подняться. Капитан повёл меня по узкому коридору мимо одинаковых дверей…

— Здесь комната отдыха, развлечений немного, — рассказывал он по дороге, — тут у нас — столовая, кухня, питание организовываю я сам… идём дальше, — он прошёл вперёд. — Тренажёрка… — Брайд посмотрел на меня оценивающе — нескладное худосочное тело пятнадцатилетнего юноши, руки, ноги — как у всех нормальных ветвиков Джанги, предпочитающих гулять по виртуальным вселенным, а не материальным планетам или, боже упаси, за её пределами… я и мне подобные обычно ленятся поддерживать физическую форму — об этом знают все, — ну, тебе вряд ли пригодится, а там — как захочешь… можешь воспользоваться. А это будет твоей каютой… — он открыл дверь в узкое пространство два на два.

Я протиснулся, чтобы заглянуть в маленькую светлую комнатку: вполне годная койка (ноги свисать не будут), встроенный шкаф для вещей, стол, лампа… вот и всё убранство. Впрочем, меня устроило бы любое место, где можно спать…

— Иди сюда — здесь туалет. Знаешь, как им пользоваться?

Я кивнул.

— Душевая. Горячая, холодная, — он снова испытующе посмотрел на меня, словно удостоверяясь, понимаю ли разницу между всеми этими гигиеническими приспособлениями и их аналогами на планете… — Ладно, надеюсь, проблем не будет.

Капитан двинулся дальше. Наша экскурсия завершилась уже через десять минут. Судно было переделано из старого исследовательского разведчика, списанного и подаренного музею Мориона, о чём позволил себе обмолвиться Брайд. Испытывая финансовые трудности, руководство музея в свою очередь приняло решение о продаже экспоната на аукционе. Так что нынешнему владельцу было чем гордиться: кораблик побывал в таких местах, куда простому смертному путь заказан…

Наконец, мы снова очутились перед моей каютой.

— Путь до станции займёт пару часов, располагайся. Если что-то понадобится — ты знаешь, где меня искать.

И Антей Брайд задвинул за собой дверь, оставив меня наедине с собственными мыслями.

Ну что ж… Самый важный шаг я уже сделал — покинул родную планету. Это обошлось всего в тысячу киен, которые мне раздобыли родители. Капитан попался хороший, вперёд взял только половину.

Я сел на койку и ещё раз огляделся. Вещей с собой не брал, шкаф нечем было наполнить. Всю одежду собирался прикупить на первой же космической станции. Так велела мама.

От нечего делать решил прилечь. Рассматривая потолок, думал о том, что с родными больше никогда не увижусь…

Первая остановка. Капитан договорился о ремонте и дал мне час на все мои дела на станции, я еле уложился в обозначенный срок со своими покупками. Зато, когда мы отчалили, наконец, смог наполнить шкаф в каюте вполне приличной для граждан Галактики одеждой. Там, куда я лечу, нежелательно выделяться.

Путь предстоял долгий — без малого месяц. Цель — Славия, где я собирался поступить в Институт Естественной Истории Культур, на факультет исторической паралингвистики. Шансы свои оценивал достаточно трезво — чуть выше среднего. Это значило, что весь месяц пути до Славии я буду подтягивать знания до требуемого уровня. Для этого и прихватил с собой копию домашней библиотеки, собранной папиными стараниями, упорядоченной с маминой дотошностью… У меня было всё, чтобы претворить нашу семейную мечту в реальность.

Каждый день несколько часов я проводил в своей виртуальной библиотеке. Капитан Брайд оказался приятным в общении типом. В мои дела нос не совал, а если о чём-то расспрашивал, то делал это скорее из вежливости, нежели из любопытства. Впрочем, общались мы только за трапезой в небольшой столовой, всё остальное время каждый жил сам по себе. У нас почти не было общих интересов, мы практически никогда не бывали в комнате отдыха, темы разговоров сводились к обсуждению еды, времени полёта и прочитанных книг. Последнее делало Брайда хорошим собеседником. Время от времени мужчина заводил разговор о корабле, запасах топлива, кислорода, воды… меня же технические вопросы совершенно не интересовали.

Начиная с двадцать второго дня безумно скучного полета, я стал задерживаться в столовой чуть дольше обычного — виртуальная библиотека успела порядком надоесть, мне хотелось отличного от ветвиковского общения. Брайд был грубоватым, но достаточно миролюбивым человеком в свои… сколько ж ему там? Ах да, тридцать два года. Жены у капитана не было, и ни в каком уголке известного космоса его никто не ждал. Одинокий искатель удачи, подрядившийся доставить меня к месту назначения…

На двадцать пятый день случились сразу два происшествия. Утром Брайд объявил, что у нас накрылась климатическая установка — истёк срок годности официального серийного ключа, новый же заводской, купленный в порту какой-то там захолустной планеты, оказался подделкой, из-за чего сработала электронная блокировка. С подачей воздуха проблем, разумеется, не будет, а вот с обогревом сложности гарантированы. Вторым событием стал микрометеороид, который пробил дыру в обшивке и повредил периферийный модуль подачи топлива в один из планетарных двигателей…

— Непостижимо! — воскликнул Брайд, после чего я услышал из уст капитана матерное словечко. — Придётся ползать по обшивке в поисках чёртовой бреши!..

Казалось, Антея нисколько не волновала «накрывшаяся» климатическая установка. А вот метеороид и пробитый корпус — совсем другое дело… все мысли его были сосредоточены на предстоящей работе…

— Без чертовщины здесь не обошлось… — продолжал время от времени сокрушаться капитан. — Как же это невовремя…

Технические детали работы Нуль-Полей в моём сознании не задержались. Из объяснений Брайда я понял лишь одно — корпус корабля надёжно защищён от проникновения мелких объектов высокой плотности. А посему не так-то легко будет узнать, как злополучному метеороиду удалось пробить действующее Нуль-Поле.

— Похоже, оно работает нестабильно… — сделал неутешительный вывод капитан, убирая наши тарелки в посудомоечный агрегат. — Некоторое время мне придётся повисеть снаружи, Рэми. У тебя есть тёплые вещи?

Я отрицательно качнул головой.

— Так и думал… Ладно, принесу тебе одеяло… Горячей воды сегодня не жди. И вообще — воду придётся экономить, ибо непонятно, что там с модулем подачи топлива…

Мне оставалось лишь согласиться со всеми выставленными условиями.

Антей покинул столовую. Я вздохнул и отправился к себе в каюту. Через минуту Брайд принёс обещанное одеяло. В комнатке сразу стало тесно. Мужчина аккуратно положил свою ношу на единственное свободное место рядом со мной и, ничего не сказав, покинул помещение.

Через час температура в каюте упала до отметки в пятнадцать градусов Цельсия и продолжала медленно снижаться, как и предупреждал капитан. Пришлось пересмотреть свой гардероб, переодеться в самое тёплое, что там нашлось — шорты сменить на свободные брюки, поверх майки надеть рубашку с длинными рукавами. Да, наряд был ещё тот…

Через пару часов я уже сидел на койке, с головой укутанный в тёплое одеяло. Термометр над дверью показывал плюс пять градусов. Разумом я понимал, что бесконечно долго падать температура не может. Капитан запустил вспомогательную систему обогрева, обещая, что ниже нулевой отметки на корабле не будет, однако сейчас я уже сомневался, верно ли он оценивает ситуацию.

Несмотря на аварийное состояние обогревающей системы, с обедом, тем не менее, сюрпризов не случилось. Если не считать того, что Антей лично доставил мне еду в каюту.

Обеденной беседы не получилось. Капитан ходил в скафандре, в котором, видимо, работал снаружи корабля, так что ему было явно не до разговоров.

Через час после обеда температура упала до нуля и, кажется, замерла на этой отметке.

Я следил за светящейся над дверью красной циферкой. Через десять минут она сменилась — температура вновь понизилась, ещё на один градус. Расчеты капитана оказались неверны. С этого момента я потерял интерес к выходящим из моего рта облачкам пара, меня стал пробирать липкий и противный страх, которого я никогда в своей жизни не испытывал…

Антей появился в дверях каюты со вторым скафандром в руках:

— Придётся надеть, — с этими словами он втиснулся в узкий проход. — Поначалу будет непривычно, Рэм, но без костюма сейчас нельзя…

Он положил скафандр рядом на койку и выжидающе на меня уставился.

Пришлось скинуть с себя одеяло, и холод тут же вцепился в оголившиеся конечности… Я бросился к лежавшему рядом спасительному костюму…

— Нет!! — остановил меня Брайд. — Никакой одежды, деревенщина! Хорошо, что я рядом… Быстро снимай брюки и это своё цветное безобразие!

Обидеться на него мне не позволила ситуация. Деваться было некуда, пришлось поспешно избавляться от брюк, рубашки и прочего…

— Ну ты и дурень… — проворчал капитан, со знанием дела помогая мне натягивать скафандр. — Это ж надо… Инструкции для кого писаны? Для красоты, что ли, на каждом шагу развешаны?

Кажется, он говорил о тех серебристых табличках, что были вмонтированы в стены у главного и запасного выходов… а также возле ниши со скафандрами… и ещё в пилотской кабине… и возле спасательных одноместных капсул…

Я не удосужился их прочесть, наивно полагая, что все эти «Правила» — лишь для работающего персонала. Разумеется, в глазах капитана я предстал полным дураком, и он ещё мягко выразился — «деревенщина»… Что ж, поделом мне!

Брайд тщательно осмотрел, как сел на меня скафандр, кажется, всё было в полном порядке. Мне наконец-то стало тепло. Капитан вкратце рассказал, что в костюме можно трогать, а что нет. Словно я был несмышлёным ребёнком, которому не терпится поиграть с опасной игрушкой. Мой недовольный взгляд заставил его быстро закруглиться с инструктажем. На всякий случай капитан отправил меня к ближайшей серебристой табличке в коридоре — читать те самые «Правила», с чем я согласился уже без каких-либо возражений.

Удостоверившись, что меня можно оставить одного, Антей Брайд шагнул в шлюзовую камеру. Дверь за ним бесшумно задвинулась. Я покосился на свой новый наряд. Скафандр был, в общем-то, удобным. Из широкого шейного кольца к горлу плотно подступал полиорганический материал, который дополнял прекрасную изоляцию костюма. Сзади затылок подпирал анатомически удобный жёсткий выступ, который словно высокий воротник защищал уязвимую часть тела — шею. Вертеть головой вправо и влево можно было почти без ограничений, а вот откинуть её назад — довольно сложная задача. Выступ также служил и пазом для прозрачного, но прочного головного щитка, который выдвигался как в автоматическом режиме, так и в приказном порядке. После нескольких разрешённых «Правилами» и на словах одобренных капитаном экспериментов я быстро освоил основные принципы работы столь необходимого и полезного средства индивидуальной защиты, как скафандр.

Возвращаться в каюту не хотелось, решил пройтись по кораблю — может, найдутся ещё какие-то инструкции или правила, которые я должен был знать…

Ближе к ужину Брайд выглядел не просто усталым, а измученным. Ещё бы! Почти целый день проторчать в безвоздушном пространстве, занимаясь поиском неисправности и её устранением…

— Работы осталось на пару часов… — между делом сообщил он, пока мы без особого удовольствия поглощали холодный консервированный паёк. — Потом возьмусь за обогревающую систему. Температура вроде стабилизировалась на минус двух. Ты как — держишься нормально? — спросил он у меня.

Я покивал, усердно заправляясь пищевой массой, вкус которой напоминал что-то мясное, но вот что конкретно, угадать никак не удавалось.

После ужина Брайд снова пропал. Я скитался по кораблю, не в состоянии сосредоточиться на занятиях. Было как-то не по себе от мысли, что с капитаном могло случиться что-нибудь непредвиденное там, за бортом… Я гнал свои страхи прочь. Проблем хватало и без них. Но те вновь и вновь возвращались…

Антей объявился через час, и я с облегчением вздохнул.

— Снаружи — полный порядок, — улыбнулся он мне, сам не свой от жуткой усталости, но в целом довольный.

Брайд потащился к треклятой климатической установке, проверив по дороге самодельные обогреватели. Последние вовсе таковыми не являлись — огромные, неуместные здесь, на борту малого космического судна, старинные двигатели представляли собой жуткую смесь покрытого коррозией металла, органического пластика и подведённых к ним кабелей различного назначения — зрелище то ещё! Я тенью следовал за капитаном.

Он взялся за ремонт развороченного блока климатической установки. Тут была уже сплошная микроэлектроника. Похоже, в ней он разбирался не намного лучше моего. Если бы не сенсоры и датчики искина корабля, Брайд вряд ли полез бы в эту высокотехнологичную начинку. Обложившись всевозможными приборами и инструментами, он погрузился в работу.

— Интересно? — спросил он, повернув голову в мою сторону.

Я лишь пожал плечами.

— А-а, значит, просто в каюте скучно… — сделал свои выводы капитан, вновь занявшись микросхемами. — Виа, милая, дай-ка мне обзор по четвёртому блоку… — произнёс он в пространство, позабыв о зрителе. — Буду тебе должен…

Разговор с искином как с личностью среди профессионалов, путешествовавших по космосу в одиночестве, всегда считалось нормой. Вот только обычно это не демонстрировалось при посторонних. Насколько «близки» взаимоотношения Антея Брайда с его «Виа», можно было лишь догадываться…

С климатической установкой капитан всё же справился. Блокировка была снята — необходимый вандализм, на который ушло куда меньше времени, чем на ремонт модуля подачи топлива.

— Теперь — летим с комфортом, — развеселился Брайд. — Двое суток — и мы на Славии, Рэми. Не жалеешь, что выбрал меня?

Я отрицательно качнул головой.

Оставшееся до конца полёта время мы проводили, как и раньше, сами по себе. Капитану пришлось как следует выспаться, прежде чем мы легли на орбиту вокруг Славии… Ещё один час — и нам выделят место для посадки…


— Эй, парень!.. Чёрт, да приходи же в себя… — ругался чей-то голос рядом.

В голове мельтешили картинки — капитан Брайд… «Виаманта»… Славия… Господи, как же я хотел туда попасть… Но, как и с любыми видениями, моё будущее стало быстро смазываться, растворяться, утекать словно песок сквозь пальцы… Я старался запомнить как можно больше, но — как всегда, тщетно… Внутри меня осталось лишь одно чувство. Капитану можно было довериться. Он доставит меня к той планете, которую назову…

Я открыл глаза и нашёл знакомое лицо Антея Брайда — слегка обеспокоенное, но в целом доброжелательное. Мы по-прежнему в космопорте Джанги. Да. Чтобы прожить собственное будущее, связанное с капитаном и его кораблём, мне понадобились все имеющиеся в моём распоряжении силы. Потому и упал здесь, на полу кафетерия… растянулся в беспамятстве, как младенец, не рассчитавший скачка… Впрочем, я получил свои ответы. На пределе возможностей, конечно… Нормальные ветвики тоже не всесильны. Пришлось забираться глубже обычного… Но мы попадём на Славию…

Брайд помог мне подняться.

— Ты с этим не шути, — пожурил он. — Я летел сюда не для того, чтобы наблюдать, как ты здесь загибаешься… Ну что — проверил меня? Всё нормально?

Я улыбнулся, свернув пальцы в колечко — мол, порядок.

Капитан закивал:

— Мне подходит твоё предложение, и надеюсь, тебе моё тоже… раз ты ещё не сбежал… Называй дату отлёта и место, куда отправимся.

Мои руки зашевелились в поисках аудизатора… Чёрт возьми, неужели посеял его? Оглянулся в поисках тонкого серебряного обруча… Ах, вот же он, прямо под ногами! Я быстро поднял аудизатор, привычным движением водрузил на лоб:

— Прошу прощения за неудобства, — произнёс мой кристалл, когда я приложил волевое усилие для его активации, — меня зовут Рэмиваль. Мы отправляемся прямо сейчас. Место назначения — Славия.

Капитан улыбнулся:

— Рад, что ты выбрал «Виаманту», парень. Ну что ж, поехали…


Время тянулось медленно. Я рассматривал голубую планету, что висела прямо над нами. Брайд развлекался, меняя время от времени ракурс. Ожидание ответа дежурного космопорта заставляло его нервничать. С орбиты Славия выглядела красиво. Мы сидели в кабине управления и молча изучали гигантский шар. Капитан решил развернуть ко мне своё кресло:

— Ну вот мы, считай, и прилетели, Рэми… Как далеко ты обычно заглядываешь в будущее?

— Я не заглядываю, — выдал мой аудизатор, — а проживаю его, чтобы получить ответ на определённый вопрос. Потом всё лишнее забывается.

— У ветвиков есть какое-то ограничение для такого… эмм… «проживания» в собственном будущем?

— Я не могу говорить за всех. Зависит от возраста. Чем мы старше — тем глубже можем забираться… Отец как-то пробыл в коме больше трёх суток, чтобы удостовериться в верности решения… прожил там целых двадцать лет… А мой личный рекорд — всего лишь шестьсот семьдесят пять часов вперёд… по-вашему это двадцать семь стандартных суток…

— Неплохо… — капитан сверился со своим хронометром. — Странный вы, народ, однако… Слышал, запускаете следующий цикл только после того, как пройдёте крайнюю точку…

— У нас эту границу называют узлом. На данный момент мой собственный уже позади.

— То есть… ты можешь сейчас снова заглянуть… в смысле — прожить свой следующий отрезок жизни и потом вернуться обратно в новую точку отсчёта — тот самый ваш «узел»?

— Нет… Это будет сложно объяснить. У меня не сформирован вопрос, чтобы начать новый цикл… Но теоретически — да, могу.

— А сейчас ты уже знаешь, что ждёт тебя на планете?

Я посмотрел на капитана:

— Мне это не понадобится.

— Почему? — Брайд нахмурился.

— Папа сказал, что на Славии хорошо. Там не нужно проживать будущее. В детстве мне поставили диагноз — орадезадаптация, а также анойсия и ещё целый список сверху… болезнь Альцстигми, олигохрония. Я предпочитаю не совершать скачки и не искать ответов в будущем. Мои родители сразу с этим смирились и выбрали для меня лучшую ветвь существования, в которой я могу жить среди себе подобных. На Славии мне не придётся пользоваться моими способностями, как это принято у нас на Джанге. Я стану свободным, — и мои губы сами собой расплылись в счастливой улыбке.

(обратно) (обратно)

Афанасьев Иван

http://samlib.ru/i/iwan_afanasxew/

Жизнь между строк

«Маркус и Марселина встали по разные стороны дери. Они переглянулись. Маркус протянул руку и постучал по стеклу, которой угрожающе задрожало в иссохшей раме. На стук никто не ответил.

— Может его там нет? — спросила шёпотом Марселина.

— Может и нет, — сказал Маркус и постучал снова, — Штефан, ты тут? Открой!

— Уходите! — вдруг раздалось из-за двери.

— Слушай, мы хотим помочь! Тут скоро будет полиция, позволь нам войти.

— Нет! — крикнул Штефан, — уходите, у меня пистолет. Кто вы вообще такие?

— Я — Маркус Джонс, а со мной мать-настоятельница Марселина.»

Ответа не последовало. Марк тоже не знал, что ему дальше делать, как и Марселина. Они молча стояли в тишине, обмениваясь взглядами. Внезапно вокруг всё потемнело, окружающий Маркуса мир померк и превратился в непроницаемое угольно-чёрное ничто, как космос, лишённый звёзд. Осталось только двухэтажное здание общежития, на балконе второго этажа которого они с Марселиной стояли, пытаясь достучаться до Штефана.

— Ну вот, опять, — вздохнула Марселина. — И что нам тут так и стоять?

— Боги, и почему он постоянно останавливается в самых неудобных местах, — посетовал Маркус. — Эй, Штефан, выходи — перерыв.

Дверь медленно открылась, и из неё выглянула блондинистая голова с испуганным лицом. Увидев тьму вокруг, лицо Штефана расслабилось, он открыл дверь настежь и вышел на балкон. В левой руке он по-прежнему держал пистолет.

— Привет, — поприветствовал он Марселину.

Из-за открытой двери вышел Маркус:

— Привет. Ты бы убрал это, — показал он на пистолет. — Это, знаешь ли, больно.

— Скажи спасибо, что на этот раз только в руку. Мог и убить, — заметил Штефан.

— Это точно, с него станется, — согласился Маркус. — Может пойдём к тебе? — предложил он.

— Там пустая комната, — ответил Штефан, — как он, интересно, предполагал я тут буду жить?:

— Может, позже опишет, — предположила Марселина, — хотя мы вроде всё-равно собирались отсюда уходить.

— И почему нельзя было оставить нас где-нибудь в баре с пивом и какой-нибудь едой, — вздохнул Маркус. — Тут даже присесть негде.

Он пошаркал ботинком по засыпанному песком и мелким мусором бетонному полу балкона.

— Может в других комнатах что-то есть? — предположил Штефан.

— Нет, — ответил Маркус, — это мы уже проходили. Других комнат вообще нет. Двери просто нарисованы на стене, как в компьютерных играх. Реальная дверь только твоя, остальные — часть текстуры.

— Слушай, Марки, — сказала Марселина, — а помнишь тогда, на Марсе. Ты говорил, что нашей… ну… близости… не было в его плане, что это мы сами сделали.

— А ещё я говорил, что он мог просто это придумать на ходу. Этот псих с больной фантазией постоянно что-то придумывает. Как моё ранение, например. Его тоже не было.

— Я сам ничего не делал, — произнёс Штефан.

— Я знаю, — сказал Маркус, — я же говорю — это всё он.

— А может попробовать? — не успокаивалась Марселина. — Вдруг дверь откроется и за ней будет нормальная комната. Хоть посидим, передохнём.

— Да тут даже ручки… — попытался возразить Маркус, но осёкся — ручка на выглядящей как нарисованной ближайшей к нему двери была настоящая, с помутневшим хромом и каплями краски, в которую когда-то была покрашена дверь. — Хм, ну ладно. «За дверью он увидел холодильник с пивом и едой.»

На этих словах Маркус повернул ручку и потянул её на себя. Нарисованная дверь открылась, приобретя объём, и Маркус замер на пороге.

— Что там? — спросила Марселина, подойдя ближе. — Мда, перестарался, алкоголик.

За дверью был один большой холодильник. Сама комната была холодильником. Вдоль стен тянулись полки, на которых ровными рядами стояли зелёные пивные банки. Внизу были расставлены ещё не распакованные коробки, запаянные в полиэтилен — прямо как в магазине.

— Странно, а где еда? — Маркус наконец оправился от удивления и зашёл внутрь.

Он взял одну из банок. На ней не было никаких надписей, названия, логотипа — просто ровный зелёный цвет. Такой, в какой обычно красят большинство пивоварен упаковку своей продукции. Маркус открыл пиво и попробовал — вкус был знакомый, и температура подходящая — не слишком холодное.

— Видимо пиво ты представлял особо тщательно, — предположила Марселина. — Нет, спасибо, — она отказалась от протянутой её Маркусом банки и тот передал её Штефану. — И потом «еда» — понятие расплывчатое. Для кого-то и пиво — еда.

— Да, жаль, — сказал Марк и прихватив вторую банку вышел обратно на балкон, — холодно там.

Он двумя большими глотками допил первую банку и, смяв её, бросил в непроглядную тьму. Некоторое время она летела, подчиняясь законам физики, затем, вместо того, чтобы упасть, продолжила прямолинейное движение безо всякого ускорения, как будто вне дома действительно был космос, а потом вдруг просто исчезла.

— Чудеса, — удивился Штефан.

— Привыкнешь, — ответил Маркус, — ты просто новенький, а мы тут уже второй том мотаем.

— Я только первый, — напомнила Марселина.

— А да, точно, — подтвердил Маркус, — из-за очередной прихоти этого, тут половина персонажей все на одно лицо и с одинаковыми именами. А мы должны делать вид, что узнаём каждого и помним как их зовут.

— Надо всё-таки придумать, как устроиться поудобнее, — заметила Марселина, — дай-ка я попробую.

Она подошла к следующей двери, повернула ручку и подёргала — закрыто. Тогда она потянулась вверх, нащупала что-то в щели под дверным косяком — это оказался ключ. Открыв дверь, она пригласила своих спутников:

— Ну заходите.

Маркус с недоверием подошёл посмотреть. В комнате оказался уютный интерьер в серо-синих тонах. Справа вдоль почти всей стены стоял длинный диван с журнальным столиком перед ним. Напротив дивана на стене висел древний медиавизор, наверное сантиметра два, а то и три толщиной. Штефан зашёл в след за Марселиной, а Маркус сходил ещё за пивом.

— Хорошо бы всё-таки перекусить, — заметил он, — затаскивая в комнату коробку с банками.

— Сейчас попробуем, — сказала Марселина и вышла.

Марк сел рядом со Штефаном, который пытался с помощью персонального адвайзера включить медиавизор, но у него ничего не получалось. Маркус поискал глазами по комнате и нашёл на спинке дивана обшарпанный пульт. «Боги, откуда только Марселина знает про эти древние телевизоры?» — подумал он и включил устройство. Попереключав каналы, он остановился на каком-то мультике про забавных жёлтых человечков, которые тоже любили пиво.

— Вот, держите, — вернувшаяся Марселина вывалила на стол целую охапку копчёных снеков.

— Ты сотворила ещё одну комнату-холодильник? — поинтересовался Маркус.

— Нет, в твоей нашла. Нужно было конкретнее себе представлять, что хочешь.

— Здорово, спасибо

— А вдруг он вернётся? — неожиданно спросил Штефан.

— И что? — пиво добавило Маркусу храбрости и наглости.

— По-моему мы не просто чуть-чуть изменили сюжет, но и сам мир, — заметил Штефан.

— Ничего, придумает что-нибудь, — отмахнулся Маркус, — ты что думаешь, Марси?

— Единственный способ узнать — проверить, — ответила Марселина, — но стоять под дверью я не хочу. Меня эта тьма угнетает.

Как будто в ответ на её слова за окном стало светлеть, через неплотно закрытую дверь пробились лучи солнца. Послышались звуки подъезжающих машин, завыли полицейские сирены.

— Он вернулся! — испуганно проговорил Штефан.

Он вскочил и подошёл к двери. Сквозь щёлку он увидел, что соседние дома, улица, деревья — всё вернулось. Ветер снова принёс запах моря, далёкие крики чаек. Перед общежитием стояло несколько полицейских машин и автобус с затемнёнными окнами. Из автобуса, как солдатики из коробки, выбегали одинаковые полицейские и занимали позиции, нацеливаясь на него, Штефана.

— Что там? — поинтересовался подошедший сзади Маркус и Штефан вздрогнул от испуга.

— Они нашли меня, — пробормотал Штефан, — я не хочу в Примарат, вы меня не заставите.

Последние слова уже предназначались Маркусу с Марселиной. Штефан снова достал пистолет и пятясь, стал выходить из комнаты спиной вперёд.

— Погоди, Штефан, — попытался остановить его Маркус, — Чёрт, мы поможем тебе, не выходи к ним!

— Нет! Отстаньте от меня! — почти крикнул Штефан.

«Дверь пятнадцатой квартиры медленно приоткрылась и комиссар увидел человека, почему-то пятящегося задом, который выходил из комнаты. У него в руках было оружие.

— Бросьте оружие и медленно повернитесь! — прокричал комиссар в громкоговоритель.

Человек резко повернулся и теперь ствол был направлен на полицию.

— Брось оружие! — снова приказал комиссар.

Это, видимо, был тот самый Штефан Бонгер, ранее стрелявший в посетителя госпиталя. Комиссар услышал, как кто-то сказал человеку вернуться. Видимо в комнате был ещё кто-то. Бонгер снова развернулся спиной к полицейским, закричал „Оставьте меня!“ и вдруг выстрелил в темноту квартиры. Раздался пронзительный женский визг. Спецназ среагировал мгновенно и тело Бонгера беззвучно покрылось мелкими красными точками, которые через доли секунд взорвались кровавыми цветами. Тело отбросило обратно внутрь помещения. По лестнице и балкону уже бежали, грохоча сапогами, спецназовцы. Снова закричала женщина.

Комиссар поднялся на место чуть позже. Скорая уже увезла женщину, некую Марселину Васильеву. Что-либо добиться от неё было невозможно. Девушка была в шоке и не факт, что рассудок к ней вернётся, как сказал медик. В комнате нашли тело ещё одного мужчины. По биометрии удалось выяснить, что это ни кто иной, как сам Маркус Джонс.»

(обратно)

Любовь и бензовозы

Эмирская Армия начала атаку на рассвете. Это была её последняя дивизия, которой удалось задержаться так далеко на севере. Они почти дошли до Урала, но генерал Абу Нувас, как и многие его предшественники, не рассчитывал на столь долгую кампанию. Израильские «Меркавы» плохо заводились на утреннем морозце, а от местной солярки просто глохли, поэтому Сынам Востока приходилось возить топливо с собой. Сегодняшнее наступление было решающим. Вторая и седьмая бригады Уральской Республики почти взяли Абу Нуваса в кольцо, и он пытался прорваться на юго-восток в сохраняющий нейтралитет, но союзный Аравии Астанинский Халифат. Так что, по-сути, это было отступление.

Встретить Эмирскую Армию должна была Вторая бригада полковника Алмазова, а мы должны были контратаковать с правого фланга и отрезать противнику пути к отступлению. Танковые батальоны Эмирской Армии показались из-за холма по направлению от Родников, как только начала рассеиваться утренняя дымка. С наших позиций в Полянах было видно серое облако выхлопов, по руслу Увельки, подёрнутой едва колышущимся в безветренную погоду паром, доносился гул двигателей. Вторая бригада ждала их на этом берегу реки близ Уварово. Вскоре Сыны Востока форсировали речушку и вышли на поле, отделённое от нас лесом. По полкам прошла команда к началу атаки.

Наша рота вышла в тыл одному из батальонов Абу Наваса, состоящим из примерно полусотни танков и трёх рот лёгких пехотинцев. Мы быстро обозначили своё присутствие, положив около трети живой силы противника, подбив десяток «Меркавов» и пару стареньких Т-90. В хвосте этой части наступления ползли три восьмиосных монстра — бензовозы. Это было одним из уязвимых мест Армии, хотя им и удалось с такой стратегией добраться так далеко. Сейчас им пришлось взять с собой в наступление всё самое ценное, так как возвращаться на завоёванные ранее позиции они не собирались. Это сильно их тормозило и рассеивало силы. Я заметил, как на ближайший к нам бензовоз вскарабкался сапёрный дрон. К сожалению, их возможности не позволяли уничтожать бронированную технику — танки, бронетранспортёры, но более лёгкую технику они успешно обезвреживали. Дроны контролировались с командного пункта Второй бригады — видимо дела у Сынов Востока совсем плохи, раз роботы пробрались в самый их тыл.

Вскоре полыхнуло пламя и одна из цистерн загорелась, но не взорвалась. В рядах наступавших началась паника. Бензовозы остановились, а затем дали задний ход. Люди — и «сыны», и наши убегали, стараясь оказаться подальше от грозящих вот-вот взорваться сотни тонн топлива. На коммуникатор пришёл приказ отойти на исходные позиции и по-возможности обездвижить цистерны. К сожалению, сделать это было не так просто — бензовозы всё же были обвешаны самодельной бронёй и изначально были тягачами для ракетных установок.

Осмотревшись, я вдруг понял, что для меня путь к отступлению был уже отрезан. Тот самый ближний бензовоз, выписывая немыслимые зигзаги, задом почти доехал уже к той опушке, откуда началась наше продвижение. Мимо меня бежали солдаты врага, впрочем, совсем не обращавшие на меня внимание. Единственной возможностью укрыться было добежать до вершины холма, где начинался лес. Именно туда бежали Сыны Востока и туда побежал и я. Шанс получить пулю был велик, но броня должна была выдержать. Сгореть живьём хотелось гораздо меньше.

Пехотинцы бежали хаотично, что-то крича по-своему: «Тарак! Тарак!». Мне приходилось всё-таки прятаться. Я постоянно озирался — бензовоз как намагниченный следовал за нами. Наконец начался лес. Деревья тягач, конечно, остановят, но пылающий бензин разлетится на многие десятки метров, так что нужно было продолжать бежать. Крики солдат стали реже, лесное эхо, почти заглушённое грохотом отдаляющегося боя, добросовестно повторяло их, а я каждый раз шарахался, ожидая, что кто-нибудь заметил меня. Внезапно я выбежал на просеку. Ровно вырубленная полоса среди леса с пропаханными посередине двумя глубокими бороздами тянулась на восток. Я спрыгнул вниз и лёг не двигаясь. На коммуникаторе мигал значок связи в попытках соединиться с командным центром, сигнал навигатора был крайне слабым и определял моё местонахождение с очень большой погрешностью. Зато благодаря просеке в просвет между деревьями через камеру прицела я увидел золотистый блеск купола деревенской церкви — это были Поляны. Рядом с церковью должна была быть вышка связи и наш штаб.


Шум боя отдалялся, в лесу периодически раздавался треск веток, неразборчивые крики солдат. Взрыва цистерн я не слышал, но возвращаться обратно тем же путём было нельзя. Вариант оставался только один — идти в деревню. До неё было около пяти километров. Я попытался связаться с командным центром, но связь была нестабильная. Может позже, когда подойду ближе к вышке, получится. Но как только я поднялся, то услышал окрик, явно относившийся ко мне:

— Halt! Стойать!

Я обернулся и увидел пехотинца в характерном угловатом шлеме Эмирской Армии с нацеленным на меня пистолетом. Другого оружия я на нём не заметил.

— Руки вверх! — скомандовал пехотинец и у меня возникли некоторые подозрения.

— Солдат, вы — женщина? Фататан? — женщин в их армию стали брать совсем недавно, незадолго до вторжения на территорию Славянского Союза.

— Имраа, — ответила та и жестом повторила требования поднять руки.

— Как скажешь, — сказал я и медленно подчинился, а заодно поднял визор шлема. — Но ты же понимаешь, что этим, — я присмотрелся, — «ЗИГом» ты ничего серьёзного мне не сделаешь?

Она промолчала.

— Слушай, я не собираюсь возвращаться туда, — я кивнул головой в сторону поля боя, — я просто возвращаюсь к своим. Давай просто разойдёмся. Я — к своим, ты — к своим.

— Не можно! — ответила она, всё ещё не предпринимая никаких действий.

— Да чего не можно то? Сама посуди, ну выстрелишь ты сейчас, может даже ранишь, но всё равно ты меня не остановишь. Я не хочу причинять тебе вред, хотя «АК» прошьёт тебя на вылет. Шла бы ты, действительно, лучше отсюда.

— Брось оружьё! — наконец произнесла она.

— Не могу, извини. Мне оно ещё пригодится, — я сделал шаг к ней, и в ответ она отшатнулась назад, едва не задев тяжёлым ботинком за предательски торчащий из мха толстый корень.

Это был хороший знак. Чтобы её успокоить, я медленно, держась за приклад, перевесил винтовку за спину, затем отстегнул шлем и снял его совсем.

— Вот, смотри, я не хочу конфликта, — как мог дружелюбно произнёс я, — меня зовут Денис.

Всё её сослуживцы, похоже, уже давно и далеко убежали, мы были тут одни, и она странно себя вела, нерешительно.

— У тебя странный акцент, — продолжал я её убалтывать, — откуда ты?

Дуло пистолета чуть дёрнулось вниз. Она отняла от него одну руку и тоже подняла визор. На меня глядели широко распахнутые зелёные глаза. Из-под края шлема выбивались ярко-рыжие волосы, контрастировавшие с белоснежной кожей лица.

— Ты не похожа на Дочь Востока. Наёмница? — поинтересовался я. И снова не получив ответной реакции продолжил озвучивать собственные мысли, — твои все давно ушли. Мы тут с тобой одни. В ту бойню возвращаться нет смысла. Всё равно они не пройдут. А тебя всё равно ужесписали. Слушай, а пошли вместе? Я тебя проведу.

— Как пленницу? — спросила она, опустив, наконец, пистолет.

— Зачем как пленницу? — я подошёл ещё чуть ближе, и на этот раз она не отошла назад. — Снимешь знаки различия, кого волнует, откуда у тебя обмундирование? Там в деревне у каждого мальчишки с байком есть ваш шлем, а в броне они зимой в хоккей играют.

— Мне надо… Я должна знать, чем всё закончилось. Иди, это не твоя проблема.

— Да я тебе и так скажу — наша бригада зашла с тыла, их взяли в клещи. Кому-то может и удалось прорваться, но армии Абу Нуваса больше не существует. У вас нет топлива, солдаты измотаны, техника изношена. Не было шансов.

— Откуда ты знаешь? Это ваша пропаганда.

— Да это очевидно. Бензовозы не стали взрывать потому что они пустые. Я же вижу, ты не из них, что тебе они? Они же тебе наверняка уже заплатили, ты в шоколаде. Уйдёшь по-тихому, а вернёшься — точно попадёшь в плен, а наёмников ребята недолюбливают.

— Ты не понимаешь, — помотала она головой, — мне платил не Совьет Эмиров.

— Слушай, — наконец догадался я, — так ты из Мексики, твой акцент.

— Да, — наконец призналась она, — я агент Секретариата Национальной Безопасности Мексиканских Штатов, я должна знать, что стало с Абу Нувасом.

— Ох ты, — удивился я, — так он тоже был вместе со всеми?

— Да, — подтвердила она, — никто не знает где, но он прорывался вместе со всеми.

— Ясно, — кивнул я, — Но если наши его захватили, мы быстрее об этом узнаем, если вернёмся в Поляны.

— А знаешь, — вдруг сказала она, — возможно ты прав. Я — Азиза.


Я помог ей снять кирасу и наплечники. Мы сложили всю её броню вместе с шлемом, оторванными от комбинезона нашивками, пластиковой идентификационной карточкой и пистолетом в кучу и подожгли. Винтовку, по её словам, она бросила в поле, после того, как в неё попала пуля. До тла, конечно, всё это не сгорит, но главным было уничтожить карточку и компьютер внутри шлема. В чёрном анатомическом комбинезоне Азиза выглядела непривычно. У нас в армии женщин не много, в основном в штабе, и боевые комбинезоны и броню они не носят. Женщины же Эмирской Армии были обязаны надевать черные балахоны, скрывающие фигуру, покрытую «второй кожей» комбинезона. Мы шли друг за другом, Азиза сама пошла первой, и мне не пришлось ей объяснять, что хорошо было бы, если бы я её видел.

— А как тебя на самом деле зовут? — поинтересовался я, стараясь не обращать внимания на её вид сзади.

— В смысле? — уточнила она не оборачиваясь.

— Ну Азиза — это ведь имя для прикрытия? — пояснил я.

— Нет, это настоящее имя. Отец был из Аравии, но потом он нас с мамой бросил. Мы жили в Сан-Франциско. Мама погибла при землетрясении, и я переехала в Мехико. Как много веток! — она старательно перешагивала упавшие сучья и мелкие поваленные деревца. — А у тебя кто-то есть?

— Нет, — ответил я, — я детдомовский. Нас всех отдали в кадетское училище, а тут как раз война началась.

— Так ты профессиональный военный? Фу, кыш! — не смотря на уже минусовую температуру комары ещё водились в лесу.

— Да нет, я не доучился, поэтому и не стал офицером. Решил, что лучше уж сюда, чем каждодневная муштра.

— А после чем будешь заниматься?

— После войны? Да я не думал. Вдруг не доживу. Что зря строить планы?

Мы помолчали. Солнце уже было высоко, но в лесу всё ещё было сыро, холодно и темно. Гнетущую обстановку усугубляла тишина — ни пения птиц, ни даже поскрипывание веток не раздавалось. Природа тут, на линии фронта, будто застыла в ожидании, когда её оставят в покое.

— Я рисовать любил, — сообщил я.

— Учился? — спросила она, на этот раз обернувшись в пол-оборота, чтобы посмотреть на меня.

— Нет, так, выигрывал пару раз детские конкурсы. Но для художников не бывает бесплатных интернатов, а для солдат бывают. А ты как сюда попала?

— Да тоже, можно сказать, по нужде. Поступить удалось только в школу полиции, поработала пару лет в участке, подала прошение на офицера. Во время аттестации завербовали в Национальный Секретариат, оттуда попала в Департамент разведки. Предложили отправиться в Аравию под видом наёмницы. Я согласилась.

— Так ты значит супер-агент? Мы, получается, не враги.

— Я — пешка. Моим заданием было передавать информацию, которую Абу Нувас получал от Совета Эмиров. Но потом его армия увязла тут, на Урале, я потеряла связь со своими и с весны просто пытаюсь не погибнуть.

— Так а что раньше то не сбежала? — удивился я. Просека стала шире и ровнее, идти было легче.

— Ну во-первых за нами следили, из лагеря просто так не уйдёшь. А любая попытка к дезертирству — смерть. А потом генерал получил какие-то инструкции от Совета. Именно после этого он не стал отступать, а приказал прорываться в Астану. Я должна узнать, что это за планы. Из разговоров офицеров я поняла, что Эмиры готовят новый удар, и это как-то связано с этим наступлением.


В Поляны мы вышли к полудню. По пути мы перекусили из моего сухого пайка, но от долгой ходьбы очень хотелось пить, а ещё — снять экзоскелет. С ним, конечно, легче, но мышцы всё-равно устают от неестественных движений. Мы с Азизой придумали ей легенду. Не слишком правдоподобную, но вполне годную, чтобы отстал патруль. К тому же в деревне и штабе царила эйфория победы, и на незнакомку, хоть и рыжеволосую, светлокожую, но в форме врага, не обращали особого внимания. Мы зашли в небольшой кабак на окраине. Солдатам не плохо платили, а тратить жалование было не где. Поэтому везде, где силы Уральской Армии задерживались дольше пары недель, начинали открываться небольшие кабаки, пивные. Руководство, конечно, не поощряло пьянство, но позволяло немного расслабляться. А местным жителям деньги были как нельзя кстати — восстанавливать жизнь после войны.

— Как ты должна была связаться со своими? — спросил я Азизу, когда мы уже сидели в углу заведения и пили дешёвое пиво с солёными гренками.

— Надо послать СМС и они пришлют инструкции. Только телефоны у нас отобрали перед наступлением. Но сгодится и любой.

— Как-то совсем просто для спецслужб, — засомневался я, — телефон, СМС.

— А ты ожидал, что пирсинг у меня в пупке работает как рация? И потом, это не спецслужбы. Это волонтёры.

Больше она ничего не объяснила. Я дал ей свой телефон, и через пару минут на него пришёл ряд цифр. Как пояснила Азиза, это координаты и время встречи. Я отсоединил от шлема коммуникатор и включил на нём навигатор. Координаты указывали на самый центр села Половинки, находящегося в двадцати километрах от Полян. Встреча была назначена на восемь утра завтрашнего дня.

— А поближе нельзя? — поинтересовался я, допивая пиво.

— Видимо нет, — ответила Азиза.

— Пешком мы туда не дойдём, — я смотрел на карту и думал, на чём бы нам доехать до этих Половинок. — То есть дойдём, конечно, но уже ночью. И я, честно говоря, уже нагулялся за сегодня.

— О! Дэн! — вдруг услышал я. Это был Алекс, мой сослуживец, — а мы думали, ты того.

— Да не, просто заблудился, — ответил я, пожимая ему руку. — Как началась эта кутерьма с бензовозами, на позиции отходить было уже поздно — я слишком далеко ушёл.

— Ну здорово! А мы тебя искали, но маячок не отвечал, — он сел на свободный стул и схватил последнюю оставшуюся гренку.

— Да, что-то связь была плохая, — ответил я и, заметив красноречивые кивки Алекса в сторону Азизы представил её, — это Азиза.

— Кто? — удивился Алекс, и я понял, что не стоило называть её имя.

— Лиза, — нашлась Азиза, её акцент удивительным образом полностью исчез, — я из Родников, еле спаслась. Денис меня спас.

— Да, — подтвердил я, — встретил её замёрзшую в лесу. Пришлось позаимствовать комбинезон. Хорошо что дырок нет.

— Да, он такой тёплый, — Азиза плавно провела руками по изгибам своего тела и Алекс заметно смутился.

— Ну ладно, — произнёс он, отряхивая руки от крошек уничтоженной гренки и собираясь уходить, — ты капитану не забудь доложиться. Кстати мы там эти бензовозы привезли — мощные штуки, как в том старом кино с Шарлизкой, куча железа.


Алекс ушёл, мы допили пиво и я предложил пойти посмотреть. На улице, ведущей к штабу, действительно стояли два этих монстра. Получается, что их действительно так и не взорвали. Их огромные колёса изрядно попортили и без того разбитую танками сельскую дорогу. Во дворе штаба в окружении солдат стояло человек двадцать Сынов Востока. Судя по нашивкам и маркировке на броне — офицеры. Между ними ходил наш полковник с парой майоров и Мариной — штабным секретарём. Азиза какое-то время очень внимательно приглядывалась к пленным, но потом потеряла к ним интерес.

— Его тут нет, — сказал она, облокотившись спиной на покосившийся штакетник школьного забора.

— Кого? — не понял я. — А, Абу Нуваса?

— Да, — подтвердила она. — Может нам лучше тут не мозолить глаза?

— Я хотел зайти в казармы, скинуть броню. Надоела она мне ужасно. Но, наверное, ты права, пойдём.

— Нам пора выдвигаться, иначе не успеем, — напомнила Азиза. — Или ты передумал? Я тогда пойду одна. Ты и так сильно помог.

— Да нет, всё нормально, я как раз хотел кое-что проверить.

Мы вернулись к бензовозам. Кабина переднего была открыта. Я подсадил Азизу и она залезла внутрь, но сам залезть не успел — к нам быстрым шагом направлялся Федин — капитан нашей роты.

— Дэн! Почему не доложил и покинул поле боя? — накинулся он на меня, но без гнева — это была его обычная манера общения. Новички пугались первое время, но потом привыкали.

— Был отрезан противником, возникли неполадки со связью, принял решение вернуться к месту дислокации, — доложил я, вытянувшись «смирно», насколько это позволял экзоскелет.

— Принято, вольно, — смягчился капитан, — но впредь старайся по возможности избегать этого. Вопросы?

— Генерала поймали? — спросил я в лоб.

— Нет, даже странно, — капитан трансформировался в обычного человека. — Послали развед-отряд в Родники посмотреть, что там осталось, возможно придётся зачищать. А ты что к нашим не идёшь?

— Да вот решил это посмотреть вблизи, — я кивнул на бензовоз.

— А, доброе дело. Покататься хочешь?

— А что, можно? — удивился я.

— Нет, — отрезал капитан, — но если интересно — изучи как следует. Может скоро пригодится.

— Зачем? — поинтересовался я.

— Бригаду перебрасывают в Троицк, оттуда войдём на территорию Халифата. Есть информация, что Абу Нуваса там ждало подкрепление. Мы должны встретиться с дивизией из Чесмы и закрыть им проход на Урал.

— Значит, война не кончилась, капитан?

— Нет, Дэн, не кончилась, — покачал он головой, — ладно, развлекайся, завтра объявлен выходной.

Капитан ушёл, а я залез в кабину к Азизе. Новость меня, честно говоря, сильно расстроила. Не смотря на свой принцип не планировать жизнь, я уже настроился, что демобилизуюсь, уеду в Екат. У меня на счету скопилась достаточная сумма, чтобы устроиться первое время.

— Я слышала, что он сказал, — произнесла Азиза, — мне жаль.

— Что генерала не нашли?

— Нет, то есть это тоже, но я вижу, что ты не рад приказу.

— Да, весёлого мало, — согласился я, — тут хоть все свои, родная земля. А там…

— Пошли со мной? — предложила она.

— В смысле, куда?

— Уедем в Ёбург…

— Не называй его так, — попросил я.

— Хорошо, в Екатеринбург, начнём жизнь заново.

— Это называется дезертирство, — сказал я. — А ты разве не будешь возвращаться к своим, в Мексику?

— Нет, — ответила она, — я давно уже всё решила. Дома меня никто не ждёт, и там опять эта жара, песок. Я наглоталась им за последние годы в Аравии досыта. Мне тут нравится, я хочу остаться. Мы можем остаться вместе.

— Нет, я не могу, — ответил я. — Я отвезу тебя в Половинки и вернусь.

— На чём?

— На этом, — развёл я руками, сидя в кресле водителя.


Кабина бензовоза была огромной. Тут было место для трёх человек, включая водителя, плюс сзади был обустроен полноценный дом на колёсах с койками, небольшой кухней на керосинке, туалетом и умывальником. Туалет, правда, как я потом выяснил, был немного доработан в сторону упрощения и представлял собой просто дыру в полу. Я решил, что раз капитан разрешил изучить вражескую технику, то грех было не попробовать её на ходу. За небольшой тест-драйв сильно не накажут. Мы дождались темноты. Нас никто не беспокоил, и только когда совсем стемнело, стало ясно почему — пришла СМС от Алекса, который интересовался, вернусь ли я в казармы или всю ночь буду развлекаться со своей красоткой в кабине. Похоже, уже весь посёлок всё знал, ну или думал, что всё знает.

Я завёл тягач и, не зажигая огней, потихоньку тронулся. Но даже на малых оборотах двигатели, а их тут, как оказалось, было два, ревели как десяток байков с прямотоком. Я давно снял броню и скелет и бросил их в углу жилого отсека кабины. В голом комбинезоне было гораздо легче, удобнее. Хорошо бы ещё было принять душ, но придется подождать до завтра, когда я вернусь. Меня ждёт один выходной, а потом снова поход, марш-броски, война. Азиза по моему навигатору из шлема контролировала передвижение. Я прибавил скорость, когда мы отъехали от деревни на пару километров. На пути нас ждало ещё село Карсы, и я боялся, что там нас могут остановить. Не смотря на то, что символики Эмирской Армии на бензовозе не было, а небольшой флаг сорвали сразу, как тягач попал к нам, техника была явно чужой и вызывала подозрения. Но всё прошло гладко. Мы тихо вползли в Карсы, снова погасив фары. На всякий случай я выключил шлем, чтобы активизировалась система распознавания.

Половинки растянулись справа от дороги, по ходу нашего движения. Я не стал заезжать в само село, а съехал в небольшой придорожный овражек неподалёку от точки встречи. Время было уже за полночь — бензовоз не отличался скоростью. Оставалось ждать. Мы перекусили пирожками, которые я захватил из кабака, в котором мы сидели после боя и теперь молча допивали по бутылочке дешёвого пива.

— Спасибо, — нарушила тишину Азиза.

— Да не за что, — ответил я.

— Есть за что. Я не могу поверить, что всё кончилось. Этот кошмар в Эмирской Армии, эта боязнь, что тебя в любой момент убьют, причём не только враг, то есть, противник, извини, но и свои за нарушение очередного их дурацкого закона. И все эти люди, которых они убивают, солдаты, мирные жители. Я так устала от постоянного страха. Ты не поверишь, как мне сейчас хорошо, что всё закончилось.

— Ну, ещё не закончилось, — напомнил я.

— Прекрати, не порть всё. Даже если не закончилось, лучше в плен к вам, чем обратно.

Я посмотрел на неё и с удивлением увидел на её щеках слёзы. В такие моменты, наверное, любой мужчина чувствует себя глупо и неловко. Сложно понять, что чувствует и хочет женщина. Лично я хотел спать. Я протянул руку, намереваясь как-то её утешить. Азиза пододвинулась ближе и уткнувшись лицом в моё плечо, обтянутое мягким нанопреном комбинезона, заплакала ещё сильнее. Я ощущал, как под моей рукой содрогается ей тело. Что делать в таких случаях я не знал, поэтому решил просто подождать, и дать ей самой успокоиться. Когда я почувствовал, что она вроде затихла, я погладил её по голове, по густым рыжим волосам и прошептал какие-то глупые слова утешения. В ответ она подняла голову и вдруг прильнула к мои губам. Я ответил на поцелуй, обнял её и прижал к себе. Теперь я чувствовал её всем телом, которое уже не подчинялось мне, а желало лишь одного.


Чтобы не замёрзнуть ночью, нам пришлось обратно натянуть хорошо сохраняющие тепло комбинезоны. Мы спали обнявшись, когда сквозь сон я услышал стук. Не вполне осознавая, что происходит, я снова было провалился в сон, но стук повторился. В голове пронеслись все события прошедшей ночи и я понял, что кто-то стучит в дверь кабины. Нас разбудил патруль. Оправдываться и что-то врать в военное время было бесполезно — только хуже станет. Поэтому я с чистой совестью рассказал правду. Лейтенант удовлетворился историей про то, что мне приказали протестировать трофейную технику, но я немного увлёкся и решил отвезти спасённую ранее девушку подальше от линии фронта и поближе к её родственникам. Азиза снова назвала свое вымышленное имя, хотя кто её знает, может это тоже часть какой-то её легенды. Напоследок лейтенант всё-таки приказал осмотреть бензовоз.

Один из его солдат остался приглядывать за нами, второй же залез на борт и стал открывать по очереди люки цистерн.

— Господин лейтенант, тут кто-то есть, — крикнул он, когда открыл люк центральной ёмкости.

Уже через минут пять всё вокруг было оцеплено полицией, а потом и военными. Приехало какое-то начальство из местного гарнизона, медицинские фургоны. Нас с Азизой вежливо попросили посидеть пока в автобусе, в котором приехал отряд спецназа. Паренёк, приставленный к нам лейтенантом из патруля, тоже остался с нами. В бензовозе обнаружился раненый генерал Абу Нувас с двумя женщинами-офицерами — то ли адъютантами, то ли телохранителями, то ли наложницами. Женщин сразу увели в разные полицейские бронированные фургоны, а с генералом, лежащим на носилках, долго общались двое в штатском, приехавшим на большом чёрном бронеавтомобиле.

— Вон они, — вдруг сказала Азиза.

Я посмотрел, куда она показывает. За оцеплением, чуть в стороне, стоял серый минивэн с большим рисунком на борту в виде солнца, состоящего из двух половинок — красного и синего. Наш охранник не слышал разговора, но с интересом наблюдал за нами, особенно когда Азиза так оживилась.

— А как же генерал, секретные планы? — спросил я.

— К сатане планы. Я больше не работаю на Секретариат. Пусть ваш комитет безопасности сам разбирается со всем этим. Тем более, что вас всё равно уже перебрасывают в Астанинский Халифат.

— Как скажешь. Но надо теперь как-то выбраться отсюда. Эй, сержант, — крикнул я, — дама хочет в туалет.

Как я и ожидал, парень смутился. Я заверил его, что мы не собираемся сбегать, тем более, что лейтенант не приказывал нас задерживать. Я пообещал не выходить из оцепленного полицией периметра, а просто провожу девушку до бензовоза, где в кабине есть туалет. Сержант было собрался нас сопровождать, но явно безо всякого желания, поэтому я просто попросил его подождать нас в тёплом автобусе, что он с облегчением и сделал.

Мы без проблем вышли и прошли мимо полицейских, скучавших рядом со своими машинами, поставленными поперёк дороги. Военных тут было много, кто из них кто полицию не интересовало. Их вполне удовлетворило наличие у меня стандартной идентификационной карточки кадрового служащего.

Так называемые волонтёры оказались молодыми парнем и девушкой. Их «датсун» был очень древним, но ухоженным. На заднем сиденье я заметил детское кресло.

— Вы оба с нами? — поинтересовался хозяин машины, выбрасывая окурок.

Азиза, уже забравшаяся на заднее сиденье, посмотрела на меня снизу вверх через открытую дверь, но я уже всё решил окончательно и не был намерен больше менять планы.

— Да, — ответил я.

(обратно)

Мёртвый груз

«Солярия» медленно опустилась на опоры третьего причала. Лязгнули захваты, по корпусу пробежала мелкая дрожь, и корабль встал. Джек отстегнул ремни и снял шлем.

— Отличная работа, Майк, — сказал он капитану, Майку Радзинскому, — почти не опоздали.

— Да чтоб их засосало в вакуум, безмозглые тупицы, — выругался капитан, как обычно, имея в виду диспетчерскую службу порта, таможенников и всех, кто работает на поверхности вообще.

Из-за проволочек им пришлось дольше обычного провисеть на орбите, сжигая топливо и ожидая, пока таможня проверит все документы на каждый из двухсот пятидесяти семи тысяч контейнеров, а диспетчеры решат куда сажать «Солярию». Формально они прибыли вовремя, но так как время автоматически фиксируется в момент блокировки корабля на опорах — капитану придётся заплатить штраф за те полтора часа, которые они вынужденно провисели на орбите Азимова. На этот раз «Солярия» прибыла с Торндайка — новой колонии, захваченной Земной Федерацией у мятежного Примарата. Долгое время там базировались военные, которые зачищали планету от последствий ядерных бомбардировок и вывозили оттуда всё найденные технологии, оборудование, технику, в которых Примарат ушёл гораздо дальше землян. Но когда планету, наконец, отдали под заселение, открылся огромный незаполненный рынок, на который ринулись толпой все торговые компании, грузы которых, соответственно нужно было кому-то доставлять. Потребности разорённого землянами Торндайка, казалось, были безграничны, поэтому контейнеровозы, такие как «Солярия», курсировали между системой Эридана и другими колониями практически без перерывов.

«Солярия» была загружена всего на три четверти объёма, и это ещё было хорошо — основной поток грузов идёт на Торндайк, а в обратную сторону набрать полное судно очень сложно. Приходится либо долго ждать, либо снижать цену, либо возвращаться порожняком. Им с Майком в этот раз повезло. Джек уговорил местную иммиграционную контору воспользоваться именно их «Солярией», чтобы загрузить контейнеры с личным барахлом бывших симулятидов и членов Примарата, а ныне полноценных граждан Земной Федерации, желающих улететь из заботливых рук Земли в независимое республиканское королевство Центавра. Около пятидесяти тысяч контейнеров был пустыми — они нужны на Азимове, чтобы загрузить их товарами и отправить обратно. Перевозить их, конечно, не выгодно, но лучше, чем вообще не везти ничего. А так логистические конторы хоть что-то, но заплатят. Остальной груз составлял лом от разобранных кораблей Примарата, продукция местных деревообрабатывающих комбинатов, немного сельскохозяйственной продукции, в основном морепродуктов, фермы для которых менее всего пострадали от радиации. На Азимове считались деликатесом ракообразные с Торндайка, имеющие особый синий и фиолетовый оттенки из-за каких-то местных химических особенностей морской воды, хотя на вкус они такие-же, как обычные, земные.

Джек спустился в ангар на нижней палубе и открыл створки шлюза. Внутрь корабля сразу же ворвался свежий морской воздух, шум порта и пронзительные крики хохотунов — местных заменителей морских чаек. Принявшись откреплять ровер, в который раз Джек задумался о консерватизме человечества. Даже когда морские перевозки канули в Лету, даже на новых планетах, грузовые порты всё равно строились на берегу местных морей и океанов. Над водой возвышались огромные причальные опоры, вдоль них сновали роботы-сканеры и многорукие погрузочные манипуляторы. Никто из капитанов и супервайзеров, таких как Джек, никогда не ходил в море на чём-то больше глиссера, но всё равно в их жаргоне использовались морские термины, и нет-нет, да и проскальзывало прозвище «сухопутные крысы», относящееся к сотрудникам портовых служб.

Наконец ровер был освобождён и Джек отправился на нём по длинной эстакаде к далёкому зданию портовой администрации, живописно возвышавшемуся над прибрежной скалой. В задачу Джека входило найти выгодные контракты с логистическими компаниями, пасущимися в порту, а то и напрямую с крупными производителями. «Солярия» не принадлежала какой-либо транспортной фирме. Корабль был в совместной собственности его и Майка. Их доля составляла семьдесят процентов его стоимости. Остальная часть была выкуплена капитаном «Черной жемчужины», который как раз тоже был тут, на первом причале, и небольшой конторой с Земли, занимающейся добычей остатков углеводородов в Сибирии. Помимо их с Майком и «Чёрной жемчужины», в порту на соседнем с «Солярией» четвёртом причале стоял ещё один, незнакомый Джеку, корабль. Судя по размерам и компоновке — судно было из китайской империи. Скорее всего большая часть груза с этого монстра будет загружена на «Солярию», для доставки на Торндайк.

— Тысяча чертей, Джек, ты опять путаешься у меня под ногами! — услышал Джек ругательства в свой адрес, как только поднялся с парковки в холл здания администрации.

Башня этого небоскрёба по совместительству служила офисным центром для логистов, страховщиков, юристов и прочих ничего не делающих бездельников, пытающихся нажиться на капитанах кораблей и грузоперевозящих компаниях. Голос принадлежал Залине — супервайзеру с «Чёрной жемчужины», его коллеге, другу и просто красивой чернокожей женщине. Не смотря на то, что её капитан был одним из соинвесторов «Солярии» и получал долю в прибыли от перевозок, прежде всего они были конкурентами. Где-то примерно восемьдесят пять процентов объёма у Джека было уже закрыто контрактами с «Планетарным экспрессом», «Чери индастри», «Летающими андроидами» и несколькими более мелкими компаниями. Оставшуюся часть нужно было в обязательном порядке добрать, пока «Солярия» будет разгружаться. Джек надеялся на заключение разового договора с фирмами, обслуживающими частных лиц. В систему Эридана, помимо техники и недостающих ресурсов, шёл большой поток чиновников Земли. Планета находилась под непосредственным управлением Солнечной системы, которой, как обычно, требовался мощный бюрократический аппарат. Чиновники не привыкли к лишениям, поэтому как только прибывали на опустошённую бомбардировками планету, с разрушенным производством и только начавшей восстанавливаться инфраструктурой, они начинали заказывать привычные для себя предметы первой необходимости, а так же второй, третьей и всех остальных необходимостей. Выгоднее всего было заказывать роверы в люксовой комплектации, автоматические коптеры, роботов-слуг и прочие товары премиум-сегмента, вплоть до одежды и расходных материалов для домашней кухни здесь, у центавриан. Именно поэтому сюда прилетают эти циклопические контейнеровозы из Китая и именно поэтому все знали, что проще всего заполнить трюмы заказами многочисленных сетевых магазинов и служб доставок. Но присутствие в порту «Чёрной жемчужины» могло нарушить эти радужные планы Джека.

— Давно прилетели? — спросил Джек Залину после приветственного поцелуя и крепких дружеских объятий.

— Шесть дней назад, — ответила та, — уже загружаемся. Послезавтра стартуем.

— Опять забрали все заказы? — поинтересовался Джек.

— Расслабься, сладкий, у нас спец-доставка на Лаппинкотт. Пойдём выпьем кофе?

Лаппинкотт был ещё одной перспективной, в будущем, в плане межпланетарных доставок планетой. Но пока они прозябали в нищете и рейсы туда были эпизодическими, если только какой-либо поставщик согласится оплатить полёт в оба конца. Лаппинкотт был колонизирован клонами, созданными Примаратом для захвата Солнечной системы. Но после поражения агрессора, они были вынуждены пытаться начать жить мирно. Земля выделила им почти безжизненную планету на периферии исследованной области галактики, где они и начали создавать свои поселения. Бывший их хозяин, а ныне независимая республика Примарат Фортис, периодически помогал им, отправляя гуманитарную помощь или оборудование для добычи полезных ископаемых. Но дела у клонов пока шли не очень хорошо, и разбогатеть на огромных залежах металлов никак не получалось.

— Что за спец-доставка, — поинтересовался Джек, когда они с Залиной сели за столик в местном кафе, — опять Примарат спонсирует?

— Так точно. Буровое оборудование, — ответила девушка. — Забили трюмы под завязку.

— Это хорошо, — кивнул Джек. — Карамельный капучино, — сказал он подошедшему официанту, — тебе что?

— Мне чай, — сказала Залина и официант ушёл. — Что, опять недобор? — поинтересовалась она.

— Да, немного, около пятидесяти, — подтвердил Джек.

— Ну вот китайцы третий день уже стоят, разгружаются, наверняка что-то привезли. Вы же потом обратно на Торндайк?

— Да, — ответил Джек, — на китайцев одна надежда. Спасибо, — поблагодарил он официанта, поставившего перед ними заказ.

— Ну а вообще как дела? Как Майк? — спросила Залина.

— Да нормально всё. На втором посадочном двигателе тяга пропала, засорился видимо, но остальные пока компенсируют. Майк злится, что опять опоздали из-за таможни.

— Ну это как обычно. На много?

— Полтора часа, — ответил Джек, — но у нас сейчас небольшой экономический кризис, поэтому лишний штраф совсем ни к чему.

— Ничего, справитесь, — подбодрила его Залина. — А двигатель лучше проверить, а то рухните при посадке.

— Ну вот если сейчас груз доберу, то на ремонт на Куилине должно хватить.

— Там не дорого, да, — согласилась Залина, допивая свой чай. — Ладно, я побегу, а то там агентство безопасности никак не успокоится, всё проверяет контейнеры.

— Давай, до встречи.

Джек встал чтобы попрощаться с Залиной и ответить на её поцелуй. Они обнялись и Джек не удержался и посильнее прижал её к себе, положив руки на упругие бёдра.

— Эй! — возмутилась девушка, — Не при всех же. Ну пока.

Залина ушла. Джек не стал допивать кофе — ему тоже некогда было рассиживаться, нужно было искать чем заполнить трюмы. Конечно, на самом деле никаких трюмов у них не было. Межпланетный контейнеровоз представлял собой элементарнейшую конструкцию из длинной грузовой платформы, защищаемой гравитационным полем. Вдоль всей платформы были установлены посадочные двигатели, которые, внезапно, также использовались и для взлёта. На корме располагались топливные элементы и вторичная силовая установка, а управлялось всё это из небольшого, по сравнению со всем остальным, разгонного модуля, находящегося спереди. Разгонный модуль был, обычно, оснащён, как это и следует из названия, разгонными двигателями и установкой для варп-прыжка. Собственно этот модуль и был кораблём — его можно было отстыковать и использовать отдельно или пристыковать к другой платформе. Большинство систем контролировалось компьютерами, теоретически, корабль вообще мог совершать рейсы автоматически, но пока основной целью полётов было получение максимальной прибыли, а не доставка грузов, как минимум два члена экипажа — капитан и супервайзер, были необходимы. Роль капитана, в отличие от супервайзера, в процессе никем не оспаривалась, хотя он-то как раз почти ничего и не делал. А вот от действий и умений Джека и его коллег напрямую зависел их доход, но это мало кто понимал из непосвящённых. Все видели, что погрузка и разгрузка производится автоматически, логистические компании оставляли заявки в единой системе на доставку грузов, там же висели встречные предложения от капитанов кораблей или логистов грузоперевозчика. Компьютер автоматически эти заявки собирал, формировал наряд на доставку, компоновал контейнеры и передавал данные на погрузочный терминал. На терминале роботы загружали корабль и можно было лететь. Некоторые новички думали, что смогут сами всё делать и оставляли на корабле только одного человека, но такие фирмы быстро разорялись, если не меняли вовремя политику и не нанимали на корабль супервайзеров.

Джек же не только выбирал более выгодный контракт — с этим справится любое простенькое приложение для личного электронного адвизора. Важнее было заключить долгосрочные договора с крупными клиентами, путь даже и по более низкой цене. Важным параметром при отборе клиентов был так называемый индекс репутации. Компьютер тупо обрабатывал в первую очередь наиболее благонадёжные компании, хотя опытный супервайзер всегда может найти хороший контракт среди малоизвестных логистических фирм, компаний-однодневок. И это не всегда было обязательно что-то противозаконное. Производители оружия, например, в основном использовали такую схему, чтобы не светиться. Ну и конечно компьютер никогда не разберётся в сложной иерархической системе преференций, которая хранится у каждого супервайзера в основном в голове. Кого начать загружать в первую очередь, кому отдать стеллажи — пять нижних ярусов платформы, где контейнеры располагались каждый на отдельной раме, а не на друг друге, а кому общую платформу, чьи контейнеры поставить повыше, а чьи можно засунуть поглубже — всё это Джек и его коллеги помнили наизусть, и клиенты это знали. Как знали и то, как внести в эту схему небольшие изменения, попросив супервайзера переместить их драгоценный груз поближе к началу платформы и поставить повыше, чтобы и содержимое контейнеров не пострадало и разгружать их начали в первую очередь. Платой за такую услугу не всегда были деньги — продление контракта, увеличение объёма перевозки зачастую было более предпочтительной благодарностью.

Выйдя из кафе, Джек направился к терминалу системы заказов. В принципе, логисты уже знали, что «Солярия» прибыла и что её услугами можно воспользоваться. Но без согласия супервайзера груз на борт не попадёт. Джек оставил в общей базе официальное предложение в размере пятидесяти тысяч мест, затем просмотрел предложения — там было много мелких запросов чуть ли не по одному контейнеру. В крайнем случае, конечно, можно было набрать и их, но пока лучше подождать запросы от интегратора, который за небольшие комиссионные соберёт эту мелочевку в один большой заказ и сам придёт к Джеку. Закончив с первым этапом по поиску клиентов, Джек, пользуясь случаем, посмотрел статус их корабля — проверка уже началась, в базе появились первые сведения о доставленных контейнерах и их получателях. Настало время навестить Катерину.

Катерина Ивансон была помощником начальника порта имени леди Глэдис по контролю за грузами. Иными словами, Катерина держала в руках весь порт, и ни один контейнер не мог его покинуть без её ведома. Каждый опытный супервайзер знал, что у неё всегда можно было найти подходящий контракт, который она придерживала для своих. И каждый начинающий супервайзер мечтал попасть в этот круг своих. Джек познакомился с Катериной пять лет назад, когда, отслужив рейнджером, по совету знакомого, вложился в «Солярию». Дела тогда у Майка, капитана, были совсем плохи — он купил «Солярию» двумя годами раньше, нанял супервайзера, но тот вскоре сбежал со всеми контрактами в Африканскую ассоциацию. Какое-то время Майк пытался всё делать сам, но в итоге ему пришлось вставить на продажу четвёртую долю от корабля. Джек купил её и стал новым супервайзером, хотя на тот момент его познания в логистике были нулевыми. Пару рейсов они перебивались такими вот мелкими одноразовыми договорами доставки, едва набирая треть платформы по одному контейнеру. В основном они летали между сомалийским объединённым портом и системой Центавра. И вот где-то на третий или четвёртый их прилёт в порт Азимова, кто-то внезапно заблокировал все их контракты под предлогом проверки корабля на соответствие стандартам. Уже потом Джек выяснил, что такая проверка является чем-то вроде пропиской новичка в сложной системе транспортного бизнеса. И сам факт инспекции значит, что «Солярию» кто-то принял всерьёз. Но тогда Джеку было не до соблюдения традиций.

Покопавшись в инструкциях и положениях о перевозке грузов, Джек нашёл, к кому можно было обратиться с жалобой — ей и оказалась Катерина Ивансон. Джек не учёл одного — именно она и назначила проверку. Ивансон, делая вид, что хочет помочь молодому предпринимателю, предложила ему один единственный заказ, который должен был бы заполнить один махом всю платформу и обеспечил бы невиданную до того момента Джеком прибыль. От безысходности Джек согласился, но почитав внимательнее условия, понял, что его крупно подставили. Целью заказа была не доставка, а получения страховки за несоблюдение подрядчиком — клиентом Джека, условий договора. Заказ уже пролежал в порту неделю и на его доставку оставалось совсем мало времени, которого не хватило бы даже самому быстроходному контейнеровозу. К тому же в документах груз значится как скоропортящийся, что подразумевало специально оборудованную платформу, которой в распоряжении Джека не было. В итоге срыва поставки отправитель получал страховку за испорченный груз, нанятый им логист — страховку за нарушение сроков, получателю груза выплачивалась компенсация. Все довольны, а козлами отпущения будут Джек и Майк. Они потеряют корабль, отдадут все сбережения в качестве неустойки, и их толком так и не начавшемуся бизнесу придёт конец.

Джек ничего не сказал своему капитану — он только оправился после проблем с первым своим супервайзером. До окончания контракта оставалось пять дней, которые Джек потратил на изучение правил, законов и сбор денег. Он подал заявку в общую кассу грузоперевозчиков — их внутренняя профессиональная система беспроцентных ссуд, которой капитаны и супервайзеры пользовались, если им на короткий срок требовалась определённая сумма денег. Полученную ссуду и все собственные средства Джек потратил на покупку страховки на всученный ему груз в той же самой конторе, которая застраховала его для владельца, и на взятку оформлявшему документы клерку, чтобы он не слишком интересовался подробностями контракта. Оформив страховку Джек стал ждать. Капитан, которому он всё в итоге рассказал, долго его материл, а потом ушёл в запой. За два дня до окончания срока, оговоренного в контракте, Джека вызвала к себе Ивансон и поинтересовалась, почему они не доставляют груз. Он ей открыто выложил, всё, что он думает о ней и о заведомо невыполнимом контракте, сказал, что подаст на компанию и на порт в арбитражный суд. Ивансон, похоже, тогда сильно удивилась наглости никому неизвестного супервайзера и порекомендовала уже сейчас искать покупателя на корабль, потому что иначе им с Майком с долгами не расплатиться. В ответ на это Джек показал ей договор страхования и в свою очередь предложил им самим отказаться от услуг «Солярии», чтобы не попасть под разбирательство со страховой компанией, и начинать разгружать их испорченный груз уже сейчас.

В общем Катерина оказалась умной женщиной. Понятно, что она имела свою долю в этой афёре, но ей хватило опыта отказаться от первоначальных планов и уладить всё по-тихому. Каком-то образом она договорилась и с подрядчиком и со страховой компанией. Никто никакие обвинения Джеку не предъявил. Правда, деньги он свои тоже так и не вернул. Страховая компания нашла откопала к чему придраться, чтобы не выплачивать страховку — они представили факт пьянства капитана как причину неисполнения контракта, а это автоматически аннулирует все её обязательства перед застрахованным лицом. Со своей потерей Джек смирился, но чтобы отдать долг по займу, пришлось продать ещё одну небольшую часть «Солярии». Кредитором оказался капитан «Чёрной жемчужины», мистер Алексей Саливан, он то и получил долю в их прибыли в уплату долга. Тогда же Джек познакомился и с Залиной. Когда «Солярию» разгрузили, Катерина, в знак доброй воли, отдала им неплохой контракт на доставку роверов на Торндайк. С тех пор дела и начали налаживаться.

Но в этот раз у Катерины ничего подходящего не было. Нашлось только пара небольших заказов, не слишком выгодных, хоть и от крупных компаний.

— Что-то не густо, — заметил Джек, сидя в кресле в кабинете Ивансон. — Отдала уже всё Залине?

— Нет, что ты, — искренне удивилась Катерина, — ты же знаешь, ты мой самый любимый супер.

— Ты всем это говоришь, — заметил Джек, — а как же Лаппинкотт?

— Ну они первые прилетели, — ответила Катерина, — всё по-честному.

— Ясно. Тогда попридержи пару дней эти два договора, если ничего не подберётся, то возьму хотя бы их, — сказал Джек. — Всё лучше, чем ничего.

— Извини, Джек, действительно ничего нет. Но если что появится, то я тебе первому сообщу. Сколько «Солярия» тут пробудет?

— Да как обычно, дня три на разгрузку, потом начнём грузиться. Крайний срок через пять дней, когда основные контракты загрузят, — ответил Джек.

— Хорошо, я постараюсь помочь, — заверила его Катерина. — Как у вас с Залиной дела?

— В смысле? — не понял Джек.

— Да ладно, администратор «Корсара» мне всё рассказывает, — улыбнулась Катерина.

— Мы просто друзья, — ответил смущённый Джек.

— Ну смотри, девушка хорошая, не упусти. А то у меня старший так вился, вился вокруг одной, а она взяла, замуж вышла и на Эмерсон улетела.

— Сочувствую, — произнёс Джек.

— Да ладно, — отмахнулась Катерина, — молодой ещё, найдёт новую. Ты извини, мне идти надо. Я про тебя не забуду.

— Спасибо, — поблагодарил Джек.

Дела были плохи, похоже действительно придётся набирать частные грузы, а это куча разрозненных контейнеров, которая затормозит погрузку. В принципе, по необъяснимым причинам подобные сегодняшнему кризисы периодически случались. Крупные компании пытались спрогнозировать спад, и у некоторых это получалось. Частникам же приходилось успевать заработать пока был спрос, чтобы пережить его падение. Трудно поверить, но буквально три ходки назад, тут в порту было не протолкнуться от логистов, пытающихся отправить свои грузы любым способом и за любую цену. А теперь всё изменилось и наверняка снова изменится. А пока для Джека следующим шансом получить что-то более приемлемое была Роза — старший менеджер «Дальних линий», одной из крупных транспортных компаний на Земле и Азимове. Их офис был на тридцатом этаже, в люксовой части здания порта.

— Джек, Джек! — вдруг кто-то произнёс его имя, когда Джек только собирался войти в лифт.

К несчастью, это был Герберт — пронырливый логист компании «Красный помидор». Глупое название, глупая компания, глупый бизнес. «Помидоры» занимались поставками на отдалённые планеты замороженных продуктов, преимущественно овощей. Учитывая большой спрос, некоторые фирмы, такие как эти «Помидоры», позволяли себе закупать у поставщиков самый низкокачественный продукт, брак, некондицию, откровенную тухлятину, повторно замороженную и проданную по цене отходов. «Помидоры» это замороженное гнильё запихивали в контейнеры, доставляли на тот же Торндайк и продавали там по цене, сравнимой со стоимостью свежих овощей. Пока местная почва не была полностью восстановлена для собственного сельского хозяйства, планете приходилось закупать продукты, в том числе и у таких мошенников, как Герберт.

— Джек, ты мне срочно нужен, — объявил он, нагло втиснувшись вместе с Джеком в лифт. — Нужно скорее отправить партию консервированного горошка в систему Эридана. «Солярия» ведь туда отправится? Я знаю, у тебя есть места.

— Герберт, — вздохнул Джек, — ты мне ещё ни цента не заплатил по текущему контракту, а хочешь, чтобы я подписал новый?

— Джек, это же срочная доставка, по повышенной ставке. Мы уже получили предоплату за неё и оплатим тебе, как только груз прибудет на Торндайк.

— Нет, Герберт, места уже заняты, — соврал Джек, — и заплати лучше за предыдущие две отгрузки,раз у вас есть деньги.

— Ты многое теряешь, там двадцать тысяч контейнеров, — сообщил Герберт, — мне придётся нанять «Жемчужину». Но я хотел сначала предложить тебе, как другу.

— Сомневаюсь, что Саливан согласился бы иметь с тобой дело, именно поэтому ты и пришёл ко мне.

— Зря ты так Джек. Выгодное дело, — не сдавался Герберт, — а по договору мы заплатим, можешь не сомневаться, у нас честная компания.

— Да, я уверен, что заплатите, — согласился Джек, — но пока этого не случилось — больше никаких новых контрактов и в следующий раз — только по предоплате на полную стоимость всех рейсов.

— Ты многое теряешь, Джек, — повторил Герберт, когда лифт наконец приехал и Джек поспешил выйти, — ты упустил хорошую прибыль.

— Ну и хрен с ней, — пробормотал Джек, но двери лифта уже закрылись, — себе дороже с тобой связываться.

Тридцатые этажи были роскошны. Стекло, металл, хром, картины на стенах, чистые туалеты, отдельные для мужчин и женщин. Над потолком вдоль коридора парили голографические таблички, указывающие, где какая компания находится. Бело-зелёный логотип «Дальних линий» указывал на третью дверь от лифтового холла. Прежде чем войти, Джек бессознательно пригладил волосы, расправил майку и постучал. Помимо Розы Блэквотер, рядом с ней за узким столом сидел молоденький паренёк в фирменной, такой же как и логотип, бело-зеленой рубашке, галстуке и тёмно-зеленых штанах.

— О, Джек! — воскликнула Роза, как только тот вошёл. — Так, Алекс, сходи на четвёртый причал, проверь, как идёт разгрузка «Хонг Ричу», проследи, чтобы контейнеры «Стикса» все были отгружены в холодильный ангар, а не так, как в прошлый раз. Давай, быстро.

Парёнек вздохнул, поднялся из-за своего места и вышел.

— Присаживайся, Джек, — пригласила гостя Роза, — неужели ты все-таки решился вернуться ко мне? Я так долго этого ждала. — Она встала, поправила причёску и села рядом с Джеком, который опустился на большой зеленый диван. Роза повернулась в пол-оборота и практически прижалась к нему. — Мальчик не скоро вернётся, мы можем, наконец, развлечься, — произнесла она тихо, положив ладонь на бедро Джека.

— Погоди, Роззи, — Джек остановил её руку, пока она не добралась до его более чувствительных мест, — я по делу.

— Ты постоянно меня расстраиваешь, Джек, — притворно поджала губки Роза, — неужели я настолько тебе не нравлюсь?

— Нравишься, ты же знаешь, ты очень красивая, — заверил её Джек.

Эту сцену они разыгрывали почти каждый раз, как встречались. Роза Блэквотер действительно была роскошной женщиной, с обворожительной улыбкой, большими зелёными глазами, белоснежной кожей и пышными огненно-рыжими волосами. Она приставала к Джеку с самыми недвусмысленными намерениями с самого первого дня их знакомства два года назад. Джек сначала был обескуражен таким поведением женщины, главы филиала крупнейшей компании, но потом её домогательства стали развлечением для их обоих. Роза пыталась соблазнить Джека, а тот в свою очередь, старался делать вид, что не понимает, о чём речь. Вскоре Джек узнал, что Роза страдает от психического заболевания, которое заставляет её так себя вести. Хотя, измученной она не выглядела, скорее наоборот. Все её близкие знакомые знали про это и помогали чем-могли. Кто-то, как Джек, тактично игнорировал, а тот, кто мог себе это позволить — потакал прихотям девушки. Со стороны это всё, конечно, выглядело более чем странно, но лечиться Роза не хотела, тем более что и её саму, и её начальство всё устраивало.

— Ну ладно, — Роза немного отстранилась от Джека, — что ты хотел?

— Мне надо дозаполнить трюмы. У тебя есть что-нибудь?

— Ну ты же знаешь, Джек, мы не работаем с частными перевозчиками. Если бы ты хотя бы вошёл в союз, было бы проще.

— Я не хочу никому отдавать свою прибыль, только за то, что они на нашем корабле намалюют своего дурацкого голубя.

— Зря, Джек. Мне жаль, я не могу тебе помочь.

— Раньше тебя моя независимость от союза не останавливала, — напомнил Джек.

— Ну, это были срочные особые заказы, — пояснила Роза, — сейчас таких пока нет. Ты же видишь, у нас опять падение рынка. Но если ты выполнишь три моих желания, я постараюсь что-нибудь придумать, — игриво добавила она.

— Знаю я твои желания, — улыбнулся Джек.

— Ох, Джеки, ты опять разбиваешь мне сердце, неужели ты совсем не любишь меня так, как я тебя?

— Ну что ты, Роза, я люблю тебя, но платонически.

— Ты злой и жестокий, Джек, — нахмурилась Роза, — Как у вас дела с Залиной?

— Да нормально, — ответил Джек, — почему меня все про это спрашивают?

— Потому что все видят вас вместе, кроме тебя. Смотри, она хорошая девушка, не упусти, — посоветовала Роза.

— Вы все сговорились что-ли, — удивился Джек, — Ты разве не ревнуешь меня к ней?

— Ну что ты, она такая милая, мы бы могли развлечься втроём, — наманикюренные пальчик Розы быстро прошлись по торсу Джека, от чего у того пробежали мурашки по спине.

— Вряд ли она на это согласится, — заметил Джек.

— Ничего, я умею уговаривать, это просто ты попался такой толстокожий.

— Посмотрим. Ладно, Роззи, мне пора бежать, — Джек встал, — корабль сам себя не заполнит.

— А поцеловать на прощание?

Это была самая сложная часть их ритуала. Роза не ограничивалась обычными символическим дружескими «чмоки-чмоки» в щёчку. Каждый её поцелуй был горячим и страстным и ни один нормальный мужчина не мог устоять перед ним. Вот и на этот раз Джеку пришлось всему сжаться и не думать о том, какое у Розы бархатное белое тело, плавные изгибы бёдер, как упруго покачиваются её груди.

Слегка неуклюжей походкой Джек вышел, наконец, из кабинета «Дальних линий», вырвавшись из объятий Розы. Пока он ждал лифт, Джек проверил по адвизору, как идёт разгрузка — стеллажи уже просканировали, и роботы начали вынимать контейнеры. Джек спустился на пятый этаж — здесь был его личный, вернее их с Майком, офис. Каждой компании, рейтинг который в конкретном порту был выше восьмёрки, полагалось бесплатное помещение. Офисом это назвать сложно — маленькая каморка чуть шире входной двери и четыре метра в длину. Иногда на противоположной стене было окошко, но не всем везло. Многие используют это помещение просто чтобы переночевать, пока корабль разгружается, или развлечься с портовыми женщинами на надувной кровати, которая идеально входила по ширине. Но у Джека тут стоял маленький стол и два складных стула. На двери гордо висела табличка, извещавшая, что здесь находится официальное представительство частной компании «Майк и Джек».

Джек сел за стол и положил на него адвизор, вытянув экран и закрепив его на подставке. На матовой столешнице появилась проецируемая устройством клавиатура. На предложение Джека так никто и не откликнулся — очередная игра между логистами и супервайзерами — кто первый ответил на заявку, тот проиграл в цене. Если Джек сейчас подтвердит возможность выполнения чьей-то доставки, то ему придётся согласиться на цену клиента, которая обязательно будет чуть ниже, чем обычно. Такова традиция. Джек вздохнул, вывел на экран все активные заявки, отсортировав по цене и отфильтровав по объёму и срокам исполнения. Наиболее привлекательными выглядели заказы от «Космического извозчика» — сорок две тысячи мест и «Мистера Деливеро» — пятьдесят одна тысяча. Чуть подумав, Джек решил выбрать заявку «Мистера Деливеро», цену они запрашивали ниже, зато сама контора более адекватная, да и объём полностью покрывал недобранные места. Только Джек собрался подтвердить отправку им своего предложения, как в дверь постучали. Не дождавшись ответа Джека, в кабинет втиснулись двое полицейских.

— Мистер Евгений Фраин? — спросил один из них, который был повыше.

— Да, — ответил Джек.

— Не могли бы вы пройти с нами?

— Мог бы, наверное, а что случилось?

— Небольшая проблема с вашим грузом, — ответил высокий, — комиссар просил вас найти, он уже ждёт у корабля.

— Ну ладно, — сказал Джек и встал, свернув адвизор обратно, успев всё-таки отправить документ для «Мистера Деливеро».

Когда Джека привезли к «Солярии», там уже стоял второй полицейский ровер, в котором сидел в дрова пьяный Майк. В это время суток это было его обычным состоянием. Каждый раз в день прилёта он напивался буквально до потери сознания. Затем два дня мучился с похмелья и к началу погрузки был уже бодр и свеж. Во все остальные дни он не брал ни капли спиртного в рот. В свое время он лечился от алкоголизма и, в общем-то, вылечился, но традицию уходить в мини-запой в день прилёта побороть не мог. Джеку это не мешало, когда корабль закреплён на стойках, капитану делать нечего — начиналось время супервайзера. Сейчас рядом с Майком крутился какой-то врач, пытающийся привести того в чувство. Что ж, может и получится, но вряд ли. Лучше дать ему проспаться и завтра начинать спасать от интоксикации, если он им нужен в адекватном состоянии. К Джеку подошёл человек в штатском, небольшого роста, худой, светлые волосы, в помятом костюме и со стареньким планшетом в руках.

— Мистер Фраин? Меня зовут комиссар Котанен, — представился он.

— Меня все зовут Джек, — сказал Джек.

— Хорошо, Джек, нам хотелось бы узнать происхождение одного из доставленных вами контейнеров.

— Ну, я не против, — пожал плечами Джек, — в базе всё есть.

— По базе он должен быть пустым, — пояснил Котанен.

— А, ну да, мы доставили партию пустых контейнеров, — ответил Джек, — обычное дело.

— Да, но этот пустым не оказался.

— Может вы расскажете, что произошло? — попросил Джек. — Если опять контрабанда, то я тут ни при чём, мы всё загрузили по документам и доставили.

— А я вас ни в чём пока не обвиняю, — заметил комиссар. — В одном из контейнеров, который у вас по документам относится к партии пустых, сканер обнаружил органику.

— Мигранты? — поинтересовался спокойно Джек, — они хоть выжили?

— Пока неизвестно, контейнер сейчас извлекают полицейским коптером, — комиссар махнул рукой вверх в сторону уходящего к горизонту их с Майком корабля. Высоко под облаками Джек заметил точку коптера, который, судя по манёврам, прицеливался к одной из палуб.

Нелегальные мигранты были не частым, но обычным делом для перевозчиков. Чтобы стать нелегалом, необходимо совершить две вещи — потерять все средства к существованию и приобрести проблемы с законом. В этом случае единственный путь покинуть планету — пробраться на грузовой корабль в одном из контейнеров, которые загружаются автоматически. Такая услуга на чёрном рынке, конечно, тоже не бесплатная, но в разы дешевле, чем путешествие «зайцем» на нормальном пассажирском лайнере или хотя бы в топливной цистерне фрегата. Единственная небольшая проблема, с которой сталкиваются нелегальные путешественники — это отсутствие каких-либо систем жизнеобеспечения на контейнеровозах. Контейнеры находятся в самом что ни на есть открытом космосе, без воздуха, без обогрева, без компенсационного поля. Если просто запереть человека внутри пустой железки, то он умрёт ещё во время взлёта, даже не достигнув верхних слоёв атмосферы. Однако, если подготовиться, то можно пережить перелёт и попасть в руки миграционного контроля живым, возможно, без сознания, в коме, но живым. Такие случаи были. Есть, конечно, корабли, у которых нижние ярусы переоборудованы для перевозки живого груза, но попасть на такой корабль почти так же дорого, как и в пассажирский лайнер, поэтому совсем отчаявшиеся беглецы предпочитают рисковать на обычных кораблях, таких, как «Солярия».

— Можно взглянуть на данные сканирования? — поинтересовался Джек у комиссара.

В ответ тот повернул к нему свой планшет и полистав экраны остановил на изображении контейнера, поверх которого графически было смоделировано его содержимое. Почти всё на фотографии было закрашено зелёным.

— Скорее всего, если там и были люди, то они мертвы, — заключил Джек, — причём давно.

— Да, похоже на то, — согласился Котанен, — но всё равно придётся вскрывать. Что-то получатель задерживается.

— Насколько я помню, — сказал Джек, — в основном там контейнеры «Маёрского». Контора большая, вряд ли они замешаны.

— Посмотрим, — уклончиво ответил комиссар.

Раздалось жужжание коптера, и на техническую площадку перед посадочным причалом стал опускаться контейнер. Джек заметил, что эстакада, ведущая к их кораблю уже была заблокирована полицией. Над «Солярией» медленно кружили три беспилотника, облетая её по всей длине. На причале царило затишье — сканирующие роботы улетели, погрузочные манипуляторы отошли в стороны и замерли в ожидающем режиме. Разгрузка была остановлена. Коптер опустил контейнер на бетонную поверхность, щелкнули захваты, отпуская стропы. Джек сразу заметил по краям створок контейнера выпирающую пластопену — явный признак, что внутри кто-то хотел загерметизироваться. Контейнер был опечатан — даже если он пустой, этого требовали правила.

— Представитель «Маёрского» уже едет, — сообщил комиссар. — И да, мистер Фраин, я хочу попросить вас оставаться на корабле, вместе с мистером Радзинским до особого распоряжения. Он часто так напивается?

— Нет, только после посадки, — ответил Джек.

— И когда его можно будет допросить? — поинтересовался Котанен.

— Завтра будет как огурец, особенно если ваши врачи ему помогут.

— Поможем… — произнёс комиссар и направился к подъехавшему полицейскому роверу, из которого вышел упитанный джентльмен в строгом костюме и с небольшим чемоданчиком в руке.

Джек тем временем решил повнимательнее присмотреться к контейнеру. С виду он ничем не отличался от миллиона других — облупившаяся коричневая краска, потёртый логотип «Маёрского», двухмерный Р-код на каждом борту с уникальным идентификационным номером, разбитые многочисленными погрузками-разгрузками посадочные отверстия в несущих балках, пара вмятин и множество царапин и потёртостей. Обычная история обычного контейнера. На заднем торце Джек заметил шарик пены, вылезший, видимо, из небольшой дырочки в корпусе контейнера, которую тоже аккуратно загерметизировали. Он молча показал на него рукой сотруднику полиции, который тоже медленно обходил контейнер, тщательно фотографируя его по строго разделённым лазерной разметкой квадратам.

— Мистер Фраин, Джек! — услышал он своё имя. Его звал комиссар, — не могли бы вы подойти.

— Здравствуйте, — поприветствовал Джек сотрудника «Маёрского», тот не пожелал необходимым представиться.

— Мистер Лампкин, — обратился комиссар к нему, — всё, что вы сейчас скажите, будет записано и будет использовано в расследовании как официальная информация от компании «Маёрский». Вы подтверждаете свои полномочия?

— Да, — коротко ответил Лампкин.

— Хорошо, пойдемте к контейнеру, — попросил Котанен и продолжил, когда они втроём, плюс ещё один полицейский с аппаратурой, встали перед створками. — Мистер Лампкин этот контейнер принадлежит вашей компании?

— Да.

— Он опечатан вашим блокиратором?

— Да.

— Вы не видите на нём каких-либо повреждений?

— Насколько я могу судить, он цел, — ответил Лампкин.

— Хорошо. Контейнер выглядит как обычно?

— Нет, пены быть не должно, — Лампкин показал рукой на выпирающую желтоватую субстанцию.

— Ясно, вы можете открыть контейнер?

— Да, если вы покажете приказ начальника порта или его заместителя.

— Ах да, приказ, — спохватился комиссар и стал листать свой планшет. — Да, вот, Катерина Ивансон.

Сотрудник «Маёрского» молча кивнул, открыл чемоданчик и достал из него нечто, похожее на строительный степлер. Он приложил устройство к блокиратору, тот пискнул и остался в руках Лампкина, когда тот убрал свой «степлер» от замка. Двое полицейских по кивку комиссара подошли и отодвинули задвижки створок. Подёргав за них они убедились, что двери не открываются.

— Пена держит, сэр, — сказал один из полицейских.

— Мистер Лампкин, — обратился Котанен к клерку, — нам придётся как-то открыть его, но контейнер может быть повреждён.

— Делайте, что нужно, офицер, — дал своё согласие тот, — если там действительно труп, то контейнер всё-равно пойдет на списание.

— Хорошо, спасибо за сотрудничество, — поблагодарил его комиссар.

Через полчаса приехали пожарные, срезали петли со створок и гидравлическими клещами стали отжимать их, пытаясь оторвать от пены. Вскоре из контейнера потянуло сладковатым запахом гнилого мяса, а затем просто запахло разлагающейся плотью. Наконец створки с грохотом упали, и в свете фонарей все увидели его содержимое. У Джека и комиссара нервы оказались крепкие, а вот Лампкина вырвало, как и одного из полицейских.

Внутри в красной жиже лежало два распухших серо-синих тела. Одно из них было явно чем-то разрезано вдоль от паха до груди, второе с виду было цело. Кровяная жижа, которая уже начала вытекать наружу, обволакивала все стенки, её следы были видны даже на потолке, откуда она до сих пор изредка капала. Вокруг трупов, похожие на буйки, плавали баллоны из-под пены. Первыми внутрь вошли два криминалиста в герметичных скафандрах. Они стали деловито фотографировать всё, собирать пробы в маленькие баночки с видом, будто берут образцы грунта или просто срывают листки с деревьев для гербария. Джек отвернулся от кровавого зрелища и присел на сиденье ближайшего полицейского ровера. К нему подошел комиссар.

— Я конечно не специалист, — заметил Джек, — они они умерли явно не только что, скорее всего даже до взлёта.

— Вполне возможно, — согласился комиссар, — но контейнер был запечатан изнутри.

— Похоже на то, что ваше расследование затянется, — сказал Джек.

— Боюсь, оно теперь не только моё, скоро появится королевская служба. Трупы в прилетевшем из другой системы корабле — это их проблема. А пока я бы хотел чтобы вы открыли мне доступ к вашему бортовому журналу, Джек, а также к личным финансовым транзакциям.

— Не проблема, — ответил Джек, — отгрузку только разрешите продолжить.

— Разрешим, когда просканируем все контейнеры, и если королевская служба не захочет из все проверить лично.

— О боги, — вздохнул Джек, — что ж за день сегодня такой.

Он встал и пошёл в пандусу, ведущему на корабль. Его ровер так и остался на парковке у здания администрации, поэтому подниматься на борт придётся пешком. Зазвонил адвизор, и на мониторе Джек увидел лицо Залины.

— Что там у вас случилось? — спросила она.

— Трупы мигрантов, — коротко ответил Джек.

— И что, тебя не выпускают?

— Нет, вежливо попросили не покидать корабль. Ещё Майк, скотина, опять нажрался.

— А ты сейчас где?

— Иду на корабль.

— Пешком? — удивилась Залина.

— Ровер на парковке остался.

— Ясно. Ну ты если захочешь поговорить, свяжись, как дойдешь. Я думала, мы вечером встретимся.

— Видимо не получится. Ладно, давай действительно лучше поговорим позже, — сказал Джек и выключил адвизор.

Вопреки его воли у него в голове постоянно крутился вопрос, как два полурасчленённых трупа оказались в запечатанном изнутри контейнере. Да и блокиратор на замке не был повреждён. Допустим кто-то из представителей «Маёрского» был замешан и запер несчастных внутри, либо не обратил или не заметил вылезшую наружу пену, когда закрывал контейнер. Но как они могли там погибнуть всё равно остаётся неясным. Обычно, если тело попадает в открытый космос, то оно как-бы консервируется. Достигнув поверхности оно, конечно, начинает вести себя как обычный труп, но не так быстро. Контейнер должен был бы простоять на планете несколько дней, прежде чем на нём стали бы видны такой степени следы разложения. Джек, конечно, мог ошибаться, но мертвецов, свежедоставленных с орбиты, он видел — выглядят как живые.

В раздумьях он дошёл до шлюза, поднялся на борт и поднялся в капитанскую рубку. Других помещений, кроме неё, на корабле не было. Весь корабль — это четыре двигателя, топливный отсек, варп-установка и крошечная капсула с двумя креслами для капитана и супервайзера. Только он опустился на своё место и откинул спинку в лежачее положение, как снова раздался вызов на адвизор. На этот раз это был комиссар.

— Джек, вы так и не дали мне доступ к журналу и вашим финансам, — напомнил он.

— Я вам сейчас пришлю, — сказал Джек.

— Нет, давайте я лучше сам заберу, не стоит передавать личную информацию по общим каналам.

«Боги, он ещё и параноик,» — подумал Джек, а вслух сказал:

— Хорошо, приходите.

— Да я уже тут, около шлюза, — сообщил комиссар Котанен.

Джек вернул кресло в нормальное положение и впустил полицейского, который быстро поднялся к нему в рубку.

— Присаживайтесь, — пригласил Джек, указывая на кресло Майка.

— Спасибо, — поблагодарил комиссар, — вашего капитана увезли в госпиталь, он в наркологии под охраной.

— Ну и слава богам, — ответил Джек.

— Не любите его? — поинтересовался комиссар.

— Да нет, просто когда он напивается, то рядом быть не очень приятно, — пояснил Джек.

Он сообщил Котанену пароль от корабельной сети и показал, где лежат сводные логи бортового журнала. Затем он подключился к терминалу своего банка и заказал прислать ему полную выписку за последние две недели.

— Что думаете про всё это? — поинтересовался комиссар, пока они ждали данные из банка. Разговаривая с Джеком он внимательно изучал скачанный журнал, периодически что-то помечая в списке событий.

— Запутанное дело, — сказал Джек, немного помолчав.

— Как это верно, мистер Фраин, — согласился с ним комиссар. — Второе тело тоже было разрезано со спины. Лазер, — сообщил он.

— А личность не установили? — поинтересовался Джек.

— Нет, да и я бы вам всё равно не сообщил. Но могу сказать, что оба были примаратскими клонами, симулятиды, мужчина типа «Ф» и женщина типа «6».

— Интересно.

— Да, мне тоже. Королевская служба уже прибыла, но у нас дело пока не забрали. «Маёрский» настаивает на участии полиции порта и собственной службы безопасности. Их головорезов, конечно, не допустили, но с нами обещали сотрудничать. Вы, кстати не заметили ничего странного?

— Да вроде нет, — покачал головой Джек, — а почему вы спрашиваете.

— Да просто, интересно мнение специалиста. Вы же сколько уже занимаетесь перевозками?

— Пять лет.

— Ну вот, наверняка есть что-то, что опытный глаз сразу заметит.

— Ну если этот Лампкин не заметил, что я могу? — возразил Джек.

— А, — махнул рукой комиссар, — он офисный планктон, начальник складского терминала «Маёрского» тут, в порту. Он контейнер то вблизи видел второй раз в жизни.

— Нет, я ничего такого не заметил, — повторил Джек.

— Я видел, вы ходили вокруг и о чём-то разговаривали с нашим техником, — напомнил комиссар.

— А, это, — подтвердил Джек, — я не разговаривал, просто показал снять отверстие из которого пена вылезла.

— Понятно.

— Хотя постойте, — вдруг встрепенулся Джейк, — это же контейнер типа «С»?

— Ну, наверное, — неуверенно ответил Котанен и снова стал листать свой планшет, — да вот, тип «С», выпущен три года назад на собственном заводе «Маёрского» на Венере.

— Всё правильно, — обрадовался Джек, — тогда дырочка — это и есть то странное.

— Не понял, — заинтересовался комиссар.

— Контейнеры «С»-класса используются для хрупких грузов. Они сами по себе почти герметичны, чтобы препятствовать взрывной декомпрессии, когда корабль выходит из атмосферы. У таких контейнеров усиленная конструкция, двойной каркас и сталь обшивки толще. Собственно большинство мигрантов поэтому их и предпочитают. Ну вы сами видели, что пены не так много вылезло наружу, и то, потому что створки не были задраены в рабочем положении, а просто закрыты.

— Допустим, и что?

— Контейнеры проверяют после каждого полёта, — продолжил Джек, — если бы эта дырочка там была, его бы сразу забраковали.

— Ну может он поэтому и летел пустой — на ремонт, — предположил Котанен.

— Нет, они не ремонтопригодны. Малейшая трещинка — и его разорвёт в открытом космосе.

— То есть, отверстие, о котором вы говорите, появилось до его погрузки на «Солярию», но после предыдущей разгрузки?

— Типа того, — подтвердил Джек.

— Где вы его заметили? Покажите?

Комиссар протянул Джеку планшет, на котором он увидел серию изображений высокого разрешения, сделанных тем техником. Джек полистал фотографии, нашёл те, что больше всего были похожи на торец контейнера, и наконец обнаружил тот самый кадр с маленьким застывшим кусочком пены. Комиссар долго его рассматривал, увеличивал, перелистывал на общий снимок всего контейнера, наконец сказал:

— Примерно на уровне человеческого роста, где-то метр семьдесят-метр восемьдесят. Но если там действительно отверстие, то его покрыли пеной до того, как убийца мог через него добраться до тех двух внутри.

— Если отверстие действительно было сделано специально, то это единственное простое объяснение, как они были убиты, — сказал Джек.

— То есть по-вашему, жертвы зашли внутрь, их заперли, затем проделали отверстие, каким-то образом не глядя разрезали лазером, а потом отверстие затянулось пеной? — спросил комиссар.

— Ну, наверное, примерно так, — согласился Джек, — только отверстие могли сделать ещё раньше. Тогда жертвы смогли бы его увидеть и залить пеной.

— Да, но тогда бы убийца не смог бы в них выстрелить, — возразил комиссар, — дырка то уже была закрыта.

— Пена не сразу застывает, — пожал плечами Джек, — теоретически можно успеть что-нибудь просунуть, выстрелить и у герметика ещё оставалась возможность затянуть отверстие заново.

— Допустим, — согласился Котанен, — но в слепую так точно поразить тела всё равно невозможно.

— По этому поводу у меня мыслей нет, — ответил Джек. — Я выложил банковскую выписку в корень общего диска — забирайте.

— Хорошо, спасибо, — поблагодарил его комиссар. — У вас проницательный ум, мистер Фраин, Джек, вы подали интересные идеи.

— Когда на кону потеря прибыли, поневоле станешь проницательным, — ответил Джек. — Проще было бы, если бы удалось найти убийцу, но он, видимо, остался на Торндайке.

— Мы уже послали туда запрос, но данных пока мало, да и он возможно давно улетел оттуда, — сообщил комиссар и поднялся с кресла капитана. — Ладно, не буду вам больше мешать.

— Если бы вы не мешали разгрузке, было бы гораздо лучше, — заметил Джек.

— Извините, это я пока не могу сделать, — развёл руками комиссар, — но роботы уже сканируют контейнеры. Я надеюсь, больше не будет никаких неожиданных находок, так что скоро вы сможете продолжить работу.

Джек ничего не ответил, и Котанен ушёл. В условиях, когда делать было нечего, Джек предпочитал спать. Эта привычка осталась после службы рейнджером на астероиде в системе Вольф. После семи лет одиночества, его крохотный мир в виде большого булыжника с вольфрамовым ядром, летящим в числе сотен тысяч себе подобных в составе второго пояса, разрушился. Джеку удалось эвакуироваться и больше он не стал продлевать контракт. Он прилетел на Азимов, купил у Майка долю в «Солярии» и всё завертелось. Бесконечные путешествия постепенно стирают границы между временами суток, и мозг просто отказывается подчиняться какому-то ни было режиму. Кто-то из коллег Джека страдает бессонницей, кто-то наоборот — ходит сонный и сидит на энергетиках. Джек предпочитал просто спать, когда было время. Час, два, три — не важно, главное дать телу отдых. Он проспал до позднего вечера по местному времени, когда его сначала разбудил вызов от Залины, обидевшейся, что он так с ней и не связался. И только он закончил разговор, как тут же на экране адвизора появилось лицо комиссара.

— Добрый вечер, мистер Фраин, Джек, — Котанен был чем-то возбуждён, — извините, что так поздно, я надеюсь, вы ещё не легли спать? Мне нужно с вами поговорить.

— Да нет, я не сплю. Приходите, — пригласил Джек.

— Вообще-то, мне бы хотелось пообщаться с вами тут, в офисе. Вас уже ждёт ровер.

— Я что, арестован? — поинтересовался Джек.

— Нет, что вы, — удивился комиссар, — но лучше вам приехать.

— Ну ладно, — согласился Джек и выключил связь.

Внизу у пандуса корабля действительно уже стоял полицейский ровер, освещавший темноту красными и синими всполохами сигнальных стробоскопов. Офис полиции порта располагался в типовом укреплённом здании, построенном на отдалении от основного административного комплекса. Ровер съехал в подземный паркинг, затем полицейский, который привёз Джека, проводил его на второй этаж в кабинет Котанена. Помимо комиссара в помещении находились ещё два человека, которых Джеку представили как агент Ли и агент Пинкерхаузен королевской службы безопасности.

— Присаживайтесь, мистер Фраин, — предложил Джеку тот, которого звали Пинкерхаузен. — Скажите, чем вы занимались на Торндайке?

Агент долго и нудно расспрашивал Джека о тех пяти днях, что они с Майком привели в системе Эридана, иногда вопросы задавал второй, мистер Ли. Котанен отстранённо слушал и королевской службе не мешал. Наконец они удовлетворились ответами, сухо поблагодарили и вышли. Джек вопросительно посмотрел на комиссара.

— Естественно, вы были в списке подозреваемых, мистер Фраин, — сказал тот, пересаживаясь поближе на стул напротив Джека, — но данные вашего бортового журнала и, видимо, ваши показания, почти сняли подозрения. Мистер Раздинский вообще как будто не существовал первые два дня. Он опять был в запое?

— Да, как обычно, — подтвердил Джек. — Так с «Солярии» снимут арест? Мы сможем продолжить хотя бы разгрузку.

— Я думаю да, — ответил комиссар, — «Маёрский» тоже постоянно капает на мозги нам и даже агентам.

— Ну, они могут себе это позволить, — заметил Джек.

— Джек, на самом деле я тоже хотел с вами поговорить, — сказал комиссар, — пришли результаты экспертизы.

— Там что-то плохое для меня?

— Ну как сказать, в принципе нет, но эта беседа с королевской службой отчасти вызвана и ими, — комиссар подался чуть вперёд, увидев интерес на лице Джека, — ваши предположения относительно того, как было совершено убийство, оказались слишком верными, по мнению агентов. Поэтому они решили, что вы что-то знаете.

— И что же оказалось верным? — поинтересовался Джек.

— Отверстие действительно было сделано искусственно, обычным сверлом. То, как застыла в нём пена, говорит о том, что пока она застывала, на неё было оказано какое-то механическое воздействие. Эксперты нашли в этом катышке какие-то уплотнения, раздавленные пузырики. В общем возможно действительно в дырочку что-то вставили и потом вынули вместе с капелькой пены, которая и застыла снаружи. Непонятно только, что это было. Да, и трупы пробыли в контейнере уже больше двух недель, то есть их убили ещё даже до того, как вы прилетели на Торндайк. Ещё «Маёрский» прислал свои списки по контейнерам, тот, в котором нашли трупы, был опечатан ночью, и порт там плохо освещён, так что сотрудник действительно мог не заметить ничего подозрительного, но его ещё допрашивают.

— И что вы хотите от меня? — спросил Джек.

— Не знаю, — комиссар откинулся на стуле назад, — вдруг у вас появятся ещё какие-то идеи.

— Ну не знаю, — с сомнением сказал Джек, — вы тут профессионал.

— Взгляд со стороны всегда бывает полезным, даже для профессионалов. Особенно для профессионалов. Мы уже привыкли думать шаблонами и зачастую какое-нибудь простое на поверку преступление, может поставить следователя в тупик, если оно совершено не так, как мы ожидали.

— Ну хорошо, что у вас в итоге получается? Некто на Торндайке проник в порт и просверлил отверстие в одном из контейнеров. Кстати, это нормально, что кто-то вообще смог это сделать?

— Да, территория практически не охраняется — нет смысла, — ответил комиссар.

— Да? Интересно, — удивился Джек, — ну ладно. Потом эти двое залезли внутрь, кто-то их закрыл, они запечатали все щели и эту дырку пеной, и их тут же убили, предположительно лазером.

— Мы думаем, что тот, кто просверлил отверстие, привёл жертв и убил их — это одно и то же лицо, — сообщил Котанен.

— Ну да, это логично, — согласился Джек, — а вы так и не выяснили, кем были убитые? Может получится узнать зачем их убили? Ваше же правило — найди мотив, найдёшь убийцу?

— Да, это правило почти всегда срабатывает. Но не в этом случае. Я уже говорил, что убитые — это клоны. Точно опознать их могут лишь на Эмерсоне, да и то пока жив мозг.

— Идеальное убийство, — сказал Джек, — если это дело получит огласку, все поймут, что симулятидов можно убивать с большой вероятностью остаться безнаказанным.

— Я надеюсь, что это не произойдёт, — ответил комиссар.

— А каких-нибудь особых примет? Там я не знаю, стоматологическая карта, татуировки?

— Нет, ничего нет, да и тела уже сильно испорчены. Единственно, что удалось узнать, что обе жертвы видимо хорошо друг друга знали. Ну, в смысле, как мужчина и женщина. В контейнере нашли одежду без повреждений. На момент смерти они были голыми.

— Решили скоротать время? — предположил Джек.

— Скорее всего, — подтвердил комиссар.

— Говорят, эти шестёрки достаточно искушённые создания, — заметил Джек, — кстати о сексе, я вот что вспомнил. У меня есть одна знакомая, она… ну… немного странная. Как-то она заставила меня смотреть на фотографии, которые были сделаны во время операции, которую ей делали. Ей что-то там то ли удаляли… то ли… в общем по их женской части. Фотографии, конечно, ужасные, для нормального человека. Но не в этом дело. Операцию делали с помощью эндоскопа с хирургическим лазером на конце. То есть такая штука, типа пистолета с экраном, которая засовывается… ну… туда… На другом конце камера, лампочка и лазер. Хирург всё видит, как-то управляет этой гибкой штукой и точечно что-то там отрезает лазером. То есть если что-то нужно просунуть в маленькое отверстие, посмотреть что там внутри и использовать лазер, то этот эндоскоп идеально подошёл бы.

— И мощность этого прибора достаточна, чтобы разрезать тело? — с сомнением спросил комиссар.

— Это я не знаю, — покачал головой Джек, — вряд ли, конечно, иначе хирург порезал бы пациентов на куски. Но может она как-то регулируется.

— Ну что же, это лучше, чем ничего, попробуем проверить эту теорию, — сказал Котанен. — Я…

Комиссара на полуслове оборвал вошедший в кабинет агент Ли. Он сообщил, что с «Солярии» частично сняли арест и они могут возобновить отгрузку тех контейнеров, которые уже просканированы. Также Джеку разрешено свободно перемещаться, но только в пределах порта.

— Да я обычно и не хожу никуда, — сказал Джек, — но всё равно спасибо.

Джек вышел из офиса полиции на свежий воздух, так и не договорив с комиссаром. Время близилось к полуночи, по местному времени, конечно. На прощанье агент предупредил Джека о неразглашении и пригрозил, что за ним будут следить. Разглашать Джек не собирался, и скрывать ему было нечего. Первым делом он проверил статус «Солярии» — разгрузка действительно возобновилась, а вот в уведомлении от системы заказов сообщалось, что «Мистер Деливеро» отказался от услуг Джека, хотя до этого его предложение было утверждено. Видимо испугались внимания полиции к кораблю. Наверняка уже весь порт знал и о трупах и об аресте «Солярии», хоть и временном. Какой тут смысл не разглашать, было непонятно. На всякий случай Джек снова закинул предложение на освободившуюся заявку «Мистера Деливеро», а заодно отправил предложение и для «Космического извозчика», чтоб наверняка. Свернув служебные приложения, Джек вызвал Залину.

— Джек? — удивилась она, — Тебя уже выпустили?

— Выпустили? — изумился он.

— Мне сказали, что тебя арестовала королевская служба, Майка увезли в больницу, а «Солярию» задержат в порту на время расследования, — сообщила Залина.

— Ну, мир не без добрых людей, — сказал Джек, — нет, меня просто вызывали поговорить, Майк действительно в больнице, в наркологии, а «Солярия» снова разгружается. Всё нормально.

— Ну хорошо, я тоже не особо этому всему верила. С Майком что-то серьёзное или как обычно? — поинтересовалась она.

— Как обычно, — кивнул Джек.

— Ясно. Ну так что, Джек, твое предложение провести вместе вечер ещё в силе?

— Ну, да, — ответил Джек, хотя и не помнил, чтобы он такое обещал.

— И куда мы пойдём?

— Пойдём на пляж, — неожиданно для самого себя решил Джек.

— На пляж? — удивилась Залина.

— Да, ты знаешь, я вдруг подумал, а не пойти ли нам на пляж. Немного освежиться. Я уже боги знают сколько лет не плавал в море, хотя постоянно торчу на побережьях.

— Ну ладно, где встречаемся?

— А ты сейчас где? — поинтересовался Джек.

— Я в баре с Розой, она передаёт тебе привет и просится с нами. О, уже начала раздеваться.

— А это не будет слишком невежливо, если мы её не возьмём, — осторожно спросил Джек.

— Да расслабься, я её уже отшила, она пошла приставать к полицейским и узнавать последние сплетни про тебя.

— Хорошо, — сказал Джек, — ну я в общем-то около офиса полиции. Будет здорово, если ты меня тут подберёшь, можешь взять мой ровер, он там на парковке.

— Ладно, как скажешь. Жди.

Джек осмотрелся в поисках где-бы подождать Залину. Внутри ярко освещенного офиса были скамейки и кофейный автомат, но Джеку внутрь не хотелось. Снаружи на углу здания он заметил лавочку и черный параллелепипед без единой надписи, в котором можно было купить курительные тьюбы. Джек решил, что можно немного расслабиться, купил мятный и затянулся, мигнув в темноте зелёным огоньком. Сидя на лавке он любовался величественными кораблями, стоявшими на причалах. Их правые борты почти синхронно моргали зелеными точками, как бы отвечая на свет от сигареты Джека. Вдоль бортов, на первый взгляд хаотично, а на самом деле подчиняясь строгой логике, сновали многорукие манипуляторы, как одноглазые циклопы освещавшие холодным светом ряды контейнеров. Вскоре из-за деревьев показались фары ровера, и к Марку подъехала Залина.

— Подвезти, красавчик, — прокричала она, стараясь быть громче орущей из салона музыки. Судя по всему, они с Розой уже порядком выпили. Только боги знают, что там сейчас в баре творит выпившая озабоченная нимфоманка.

Джек подошёл к водительской двери и через открытое окно поцеловал девушку. Она пылко ответила ему, её руки проникли под его футболку, она обняла его, гладя ещё не успевшее остыть от духоты полицейского офиса тело. Наконец они оторвались друг от друга и Залина освободила Джеку место за штурвалом. В порту не было драйв-радаров, поэтому управлять приходилось вручную.

— Ты знаешь, куда ехать? — поинтересовалась девушка.

— Спустимся под причалы, а там посмотрим, — ответил Джек и направил ровер по дороге вниз.

Грузовые космопорты хоть и строили на побережьях, но в основном просто потому, что тут было много свободного места. Для посадки кораблей на дно опускали высокие опоры, на которые крепились транспортные направляющие для манипуляторов. С берега к каждому такому причалу подводился путепровод — эстакада. Складская площадка начиналась сразу на берегу и уходила далеко в глубь континента. Можно было и контейнеры хранить над водой, но экологические законы это запрещали — постоянная обширная тень губительно воздействует на морскую флору и фауну. В уголке порта обычно скромно высился небоскрёб администрации и некоторые постройки поменьше, типа полиции или ремонтных комплексов. Само же побережье, пляжи, море никак не используются и существуют в диком первозданном виде. Даже людей ту встретить сложно — все работают наверху и обращают внимание на природу только если очередной шторм разыграется так сильно, что волны начнут доставать до кораблей. Но такое бывает очень редко.

Джек доехал сколько мог вниз по технической дороге, затем увидел в свете фар на грунтовом склоне еле заметную колею и поехал дальше по ней. Иногда кто-то всё-таки тоже выбирается поплавать, как они с Залиной. Тропинка привела их к самой кромке воды. Небольшие волны плескались, разбиваясь о мелкую темную гальку. Над ними на высоте почти ста метров на фоне тёмного неба с редкими звёздами чернела громадина «Солярии», а чуть дальше справа и слева — «Чёрной жемчужины» и китайского корабля, «Хонг Ричу» — красный чего-то-там. Джек решил проехать чуть дальше направо, подальше от причалов и уходящей в небо яркой башни администрации.

— Давай там, — Залина показала на мелькавшую в свете фар впереди небольшую бухточку, скрытую с двух сторон скалами, почти доходившими до воды.

Вода была тёплой и чистой. Даже в тусклом свете звёзд и маленького ночного спутника планеты, Джек видел быстро расплывающихся от него рыбёшек. Чёрную же обнажённую Залину было почти не видно ни в воде ни под водой. Зато Джек прекрасно её чувствовал кончиками пальцев, губами языком, каждой клеточкой кожи, когда они занимались любовью в омывающем их тела прибое.

Спать им обоим не хотелось, поэтому Залина предложила вернуться в бар на втором этаже башни. Розы там уже не было, зато Джек заметил в дальнем углу агента Ли — он то ли действительно следил за ним, то ли тоже просто расслаблялся.

— Ты добрал объём? — спросила Джека Залина, когда они устроились, обнявшись на угловом диванчике.

— «Деливеро» отказалось, — сказал Джек, — видимо из-за слухов. Кстати, надо бы проверить, но хрен с ними. Ты на Азимове когда в следующий раз будешь?

— После Лаппинкотта мы, наверное, слетаем на Эмерсон — капитан говорит у местных клонов наверняка будет что отправить своим покровителям. А там посмотрим. Поток на Торндайк что-то оскудел, слишком многие занимаются перевозками на него. Саливан хочет попробовать военные заказы с Венеры. Так что даже не знаю. Месяц точно мы не будем в этом системе. Я тебе отправлю весточку.

— Залина, — начал Джек и замолчал.

— Да, сладкий?

— Я… я не хочу, чтобы мы так долго друг с другом не виделись. Я хочу быть с тобой, быть всегда рядом.

— О, Джек, — лицо Залины посерьёзнело, — неужели это признание и предложение, которого я так долго ждала?

— Ну, наверное, — смутился Джек, — то есть твой ответ «да»?

— Конечно «да», любимый, — ответила Залина и поцеловала его. — Но всё равно Саливан не сможет уже это учесть, и нам придется некоторое время провести в разлуке. Но я обещаю вести себя хорошо и не засматриваться на высоких, мускулистых блондинов-клонов на Лаппинкотте.

— Ятебе верю, — улыбнулся Джек.

— Ты тоже теперь должен вести себя скромно, Джек, — строго сказал Залина, — пожалуй я поручу проследить за тобой Розе.

— Нет, только не она, — рассмеялся Джек.


Уже на рассвете, плохо стоявшую на ногах Залину Джек, тоже не в полне трезвый, отвёз на «Чёрную жемчужину» и передал в руки её капитану — Саливану. Алекс поинтересовался, как дела у Джека, как бизнес, они немного поболтали на профессиональные темы и Джек вернулся в небоскрёб, намереваясь снять номер в «Приюте корсара» — недорогой приличной гостинице на двадцать пятом этаже. На половине пути на адвизор пришло сообщение, что все ограничения с «Солярии» и с Джека сняты, а следом ещё одно от комиссара, в котором он просил приехать его в больницу. Больница находилась за территорией порта, в небольшом городке километров в пяти — там жили в основном младший персонал и другие служащие, которые решили осесть тут, обзавелись семьями и детьми. Джек остановился и позвонил Котанену, пытаясь объяснить, что сейчас не совсем подходящий момент, он намеревался отдохнуть и вообще пьян.

— Ничего, вам тоже помогут, — не захотел слушать возражение комиссар, — мистер Радзинский уже в сознании и даёт показания королевским агентам. Приезжайте, будет интересно, — заверил он Джека.

Через десять минут Джек уже входил в главный корпус госпиталя, оставив ровер на парковке. В холле его ждал полицейский, который попросил Джека следовать за ним. Они долго петляли по длинным коридорам, затем спустились на лифте, судя по всему, в подвал, и наконец пришли в какую-то лабораторию. Тут был ещё один полицейский, комиссар и два господина в штатском, который оказались местными хирургами.

— Смотрите, Джек, оно? — воскликнул комиссар оживлённо и протянул Джеку устройство, очень похожее на то, которое он видел в свое время на фотографиях Розы и о котором рассказывал Котанену. Взять в руки он его побрезговал, вспомнив, в каких местах этот эндоскоп мог побывать, но с виду это действительно был он.

— Очень похож, — сказал Джек.

— Доктор Хайд, — комиссар показал на одного из врачей, — говорит, что бывают разные модели, но принцип у всех один и, в силу функциональности, внешне они тоже мало различаются. Смотрите.

Комиссар взял прибор в ладонь, как пистолет, направил его на Джека и стал елозить большим пальцем по небольшой чёрной пластине на верхней части. Длинная, где-то полуметровая, ребристая трубка с блестящим утолщением на конце стала противно извиваться, подчиняясь командам.

— Это мерзко, прекратите, — в голове у Джека опять всплыли те медицинские фотографии.

— Мы проверили, — сообщил Котанен, убрав от Джека эндоскоп, — обычные модели с камерой и подсветкой, как эта, свободно продаются для бытовых нужд. Но больницы закупают усовершенствованную модификацию с дополнительными инфракрасными и ультразвуковым сканерами, инжектором на конце и, самое главное, лазером. Просто так его купить нельзя, потому что, и снова удача, лазер приравнен к боевому и его оборот лицензируется.

— То есть по сути это — лазерный пистолет? — уточнил Джек.

— Да, — подтвердил комиссар, — его мощность может быть увеличена как раз до такой, которой можно нанести подобные нашим трупам повреждения.

— Интересно, зачем такая мощность медикам? — поинтересовался Джек.

— Для операций на костной ткани, хрящах, прохода чрезмерного жирового слоя, — подал голос один из хирургов.

— Спасибо, доктор, — поблагодарил его комиссар и снова повернулся к Джеку, — мы принесли из нашего тира баллистический манекен, хотим проверить, можно ли с расстояния его разрезать.

Джек увидел у дальней стены лаборатории стоящий на треноге желтый человеческий торс без головы. Он вспомнил, что у криминалистов-баллистиков были какие-то материалы, с помощью которых они имитировали физику человеческого тела — упругость кожи, тканей, твёрдость костей. Видимо этот манекен был сделан из чего-то подобного.

— Больница не позволила нам забрать «Светлячка» — это так эндоскоп называется, — продолжил рассказывать комиссар, — поэтому нам пришлось провести эксперимент на месте. Доктор.

Второй врач, который до этого не произнёс ни слова, так же молча взял со стола за своей спиной ещё один «Светлячок» и направил его на манекен, который находился на расстоянии около шести метров. Полицейские, комиссар и Джек предусмотрительно отступили подальше. Хирург включил эндоскоп, на экране появилось изображение манекена, которое доктор увеличил так, чтобы середина торса занимала всю площадь монитора. На экране появился маленький крестик, который, повинуясь движениям пальца доктора на сенсорной панели переместился на самый край. Синхронно с ним блестящее жало эндоскопа тоже отклонилось в сторону. Руки врача держали прибор не хуже тисков, были недвижимы, как монолит, и в тоже время его пальцы легко двигались, меняя настройки. Вдруг от желтого мутного геля, из которого был отлит манекен пошёл лёгкий дымок, крестик на экране плавно переместился на противоположную сторону и затем экран погас. Доктор расслабился и опустил эндоскоп. Верхняя часть манекена стала медленно сползать и с почти натуральным звуком падающего тела рухнула на пол.

— Поразительно, — воскликнул комиссар, — Макс, ты всё снял?

— Да, сэр, — ответил один из полицейских.

— Поздравляю, Джек, — обратился к нему Котанен, — ваша догадка опять оказалась верна.

— Даже не знаю, хорошо это или плохо, — вяло ответил Джек. Он всё-таки решился посмотреть поближе «Светлячок» и теперь вертел его в руках. — А это что? — спросил он у врачей, показав на маленькие трубочки у основания головки эндоскопа, опоясывающие его по всей окружности.

— Система омывателей, — ответил доктор Хайд.

— И зачем она? — поинтересовался Джек.

— В процессе операции на головку может попасть биологический материал, кровь. Из форсунок подаётся физраствор для смыва.

— Интересно, — задумчиво произнёс Джек и отдал прибор доктору.

— Ну здесь вроде всё, — сказал комиссар, — пойдёмте, поговорим, Джек. Макс, приберите тут. Спасибо, господа, — обратился он к докторам и вышел из комнаты, увлекая за собой Джека.

Они вышли на улицу и комиссар попытался было затащить Джека в полицейский ровер, но тот предложил лучше воспользоваться его личным. Он и просторнее и не действует так угнетающе.

— Джек, — начал комиссар, как только захлопнул дверь, — благодаря вам мы практически восстановили всю картину преступления.

— Я просто делился опытом, — ответил Джек. У него начинала болеть голова и болтать с комиссаром снова ему совсем не хотелось.

— Ну значит это хорошо, что у вас такой богатый опыт. А что вы узнавали у того врача? — спросил комиссар.

— Если этот эндоскоп действительно вставили в дырку после того, как изнутри она была залила пеной, то герметик должен был налипнуть на головку с лазером и камерой, — сказал Джек.

— Хм, я об этом не подумал, и как по вашему преступник решил эту проблему?

— У «Светлячка» есть система очистки, как сказал мне тот врач.

— Но пена водостойкая, — возразил Котанен.

— Да, но есть специальные растворы для её удаления с поверхностей. Если такой залить вместо воды, то она может быстро очистить лазер. Там всё сделано из медицинской стали и закалённого стекла — никакие растворители на повредят устройство.

— Да, действительно, — как бы про себя пробормотал комиссар, — получается, что мы разгадали все тайны этого преступления?

— Господин комиссар, — вдруг поинтересовался Джек, — вы ночью спали?

— Некогда было, а что? — удивлённо ответил тот.

— Я с похмелья, вы не выспались, у меня ощущение, что мы постепенно начинаем нести какой-от бред. Вам не кажется?

— Вполне может быть, да. Вот, возьмите — это поможет на некоторое время, — комиссар достал из кармана две небольших бутылочки со стимулятором и протянул одну Джеку.

— И много вы уже выпили? — поинтересовался Джек, отвинчивая крышку.

— Не помню, но мне очень хотелось разобраться во всём. Вы со своим опытом очень помогли. И потом я старался, чтобы от вас побыстрее отстали агенты и полиция.

— Мне уже пришло уведомление о полном снятии ареста. Спасибо, — поблагодарил Джек.

Энергетик действительно подействовал, голова перестала болеть и прояснилась. Судя по более осмысленному взгляду комиссара, он тоже пришёл в себя.

— Так что вы хотели сказать, — напомнил Джек.

— Да, значит, смотрите. Преступник, предположительно врач или кто-то, кто имеет доступ к медицинскому оборудованию…

— Почему именно врач? — перебил его Джек.

— Это самое простое объяснение, — пояснил комиссар, — он использовал то оружие, к которому имел доступ. Вряд ли кто-то стал красть именно из больницы, именно этот «Светлячок».

— Ну да, логично, — согласился Джек.

— Так вот, преступник заранее выбрал контейнер и сделал в нём отверстие, в которое прошёл бы щуп эндоскопа. Затем он приводит в него двух своих жертв под предлогом нелегальной отправки их с планеты. Это объясняет наличие у них пены, так же мы нашли в контейнере кислородные маски и фонарь. Они были головы к путешествию. Преступник запирает их, они запенивают все щели и ту самую дырочку и решают заняться любовью. Странное, конечно, поведение, но кто их разберёт этих клонов. Да кстати, — спохватился комиссар, — всё забываю у вас спросить. Вы говорили, что этот контейнер, типа «С» вроде как герметичный.

— Да, — подтвердил Джек.

— Зачем тогда было запенивать?

— Я же говорил, что там у замков два положения. Когда контейнер заполнен, их закрывают условно герметично, а когда нет, чтобы не изнашивались уплотнители, закрывают в первом транспортировочном положении. Возможно преступник этого либо не знал, либо специально так их закрыл. По любому он знал, что им будет уже всё равно.

— Ясно, — кивнул комиссар. — Ну вот, пока они там обнимаются, а пена начинает застывать, преступник просовывает в отверстие лазер, наводит его и убивает обоих. Сотрудник порта ночью опечатывает контейнер, не замечая ничего, его грузят вам на «Солярию», и вы доставляете его сюда, где разгрузочные роботы находят несоответствие между документами и данными сканера, что и становится причиной расследования.

— Говорите, прямо как протокол пишите, — заметил Джек.

— Привычка, — ответил комиссар. — Ну что, всё верно? Вы больше ничего не заметили противоречивого?

— Да вроде нет, — произнёс Джек. — Осталось найти убийцу.

— Ну, этим уже не мы будем заниматься, — сказал Котанен. — Мне было главное соблюсти интересы порта, ну и ваши, конечно. А преступника пусть ищут королевская служба, агентство всемирной безопасности — это не наша юрисдикция.

Пока они разговаривали, из дверей больницы вывезли кресло, на котором, закутанный в плед сидел Майк. Комиссар попрощался с Джеком, ещё раз поблагодарил его за помощь и уехал. Джек помог своему капитану сесть в ровер и повёз его на корабль. Бета Центавра поднялась уже высоко и снова начинался жаркий день в порту имени леди Глэдис на планете Азимов республиканского королевства Центавра.

— Что случилось, Джек, — спросил его Майк.

— Да всё хорошо, разгружаемся. А ты опять напился, — ответил тот.

(обратно) (обратно)

Баюшев Дмитрий Сергеевич

http://samlib.ru/b/bajushew_d_s/

Параллельные Кулебяки

Едва Женя пришел из школы, выяснилось, что в доме нет ни крошки хлеба. Выдавив из себя мученический стон, он бросил в коридоре ранец с учебниками и поплелся в «Пряник». В школьной форме было жарко — стоял на редкость теплый сентябрь.

Женя был обыкновенный мальчишка двенадцати лет, зеленоглазый, курносый, со светлыми выгоревшими волосами, ничем особенно не выделяющийся среди своих сверстников. Разумеется, он не стал обходить забор, а пролез в дырку, сократив таким образом дорогу и сразу очутившись в мире железобетонных плит, ям, труб, досок, песка, обломков кирпича и прочих атрибутов стройки, где почему-то не было ни одного человека. Здесь Женя бывал не раз. Уверенно миновав пересеченное пространство — где по песку, где по гравию, где по шпалам, где по досочке, — он пролез через дырку в заборе и оказался во дворе, откуда до «Пряника» было рукой подать.

Этот двор был бы ничем не интересен, если бы не рыжий кот, который залез на дерево и орал там дурным голосом. Вечно так — залезут и орут, пока не снимешь, а когда снимаешь — карябаются…

Резкий порыв ветра стегнул по глазам колючими песчинками, отчего мгновенно выступили слезы и всё вокруг расплылось. Ветер еще более окреп и чуть не свалил Женю с ног. Протирая глаза кулаками, он попятился назад, но тут ветер стих так же внезапно, как начался. Тотчас за спиной кто-то звонко и испуганно крикнул: «Дорогу-у-у», — и, чувствительно задев Женину спину, мимо промчался дрыгающий ногами велосипедист. Правда, умчался он недалеко, не помогли и растопыренные для равновесия ноги.

Когда пыль улеглась, Женя увидел незнакомого мальчика, который сидел на земле рядом с велосипедом, морщась, потирал ссаженный локоть и разглядывал переднее колесо, изогнутое буквой «о». Земля была ровная, утоптанная, без пеньков и булыжников, так что непонятно было, отчего бы это несчастное колесо могло так изогнуться.

— Вот ёлки-палки, — с чувством сказал мальчик. — Теперь полдня спицы перетягивать. Ты что, с неба свалился:

— А ты смотри, куда едешь, — парировал Женя.

— Да смотрел я, смотрел, — проворчал мальчик, поднимаясь и отряхиваясь от пыли. — Ходят тут всякие, потом калоши не сыщешь.

Он был одного с Женей роста, загорелый до черноты, темноволосый, кареглазый. Одет простенько — в клетчатую безрукавку и спортивный штаны.

— Ездят тут всякие…, — начал Женя и осекся.

Дело в том, что он вспомнил о рыжем коте, оседлавшем ветку. Кота не было с тех самых пор, как поднялся шквалистый ветер. Но осекся Женя вовсе не поэтому. Он впервые за всё это время толком огляделся и увидел, что не только рыжего кота, но и дерева, на котором тот обосновался, не существует. Дальше, как говорится, больше. Вон там стояла детская горка, которую приходилось обходить, а сейчас её почему-то нету. Нет также ржавого металлического гаража, зато имеет место песочница с окаменевшим песком. Исчезли теннисные столы с двумя скамеечками для зрителей, вместо них появилась сушилка для белья. Отсутствовал забор, огораживающий стройку, а вместе с этим отсутствовала и сама стройка. Но и это было не главное.

В прогале между домами Женя увидел сплошную зеленую чащу, которой раньше не было в помине, а рядом с ней огромную кучу хвороста вперемежку с разным хламом. Но еще поразительнее было то, что угол левого дома был разрушен, вернее — искрошен, как будто злосчастный этот дом перепутали с деревом и нещадно рубили топором. На конус, чтобы рубилось полегче, усеяв опалубку и газон крошевом белого кирпича.


* * *
Вот поэтому-то Женя и осекся. Даже, можно сказать, остолбенел.

— Откуда ты такой взялся? — спросил между тем мальчик. — Я всех пацанов в нашем районе знаю, а тебя что-то не припомню. Ты не из аула случаем?

— Не-а, я с Театральной, — ответил Женя. — Слушай, куда все подевались? Где бабушки? Они же всю жизнь на этой лавке сидят. Что вы тут всё… наизменяли?

Голос у него в конце фразы предательски дрогнул.

— Ну ты даёшь, — сказал мальчик.

Где-то, взвизгнув, пару раз жалобно тявкнула собака. Лесная чаща между домами внезапно всколыхнулась, зашумели листья, и Женя увидел огромную несуразную фигуру, состоящую из веточек, шишек, сучков и еще Бог знает чего, которую совершенно не держали «ноги» и которая не падала только за счет того, что ухватилась обеими «руками» за стволы растущих рядом деревьев. Фигура содержала в себе всю цветовую гамму смешанного леса, на фоне которого внезапно проявилась, и уже в следующую секунду исчезла. Но стоило потрудиться, поднапрячь зрение, как она вновь появлялась, пугая своей неестественностью.

— А-а-а, — выдавил Женя, показывая на неё пальцем. — А-а-а.

Мальчик оглянулся, шмыгнул носом и сказал:

— Вот поэтому твои бабушки и сидят дома. Двери позапирают, окна тряпочками позанавесят и носа на улицу не кажут. Боятся.

— А кто это? — прошептал Женя. — Чудище-юдище?

— Тут у нас много всякого, — буркнул мальчик. — Это, — он кивнул в сторону вновь исчезнувшей фигуры, — ерунда. Это на слабонервных. На бабушек. Бывает кое-чего и почуднее. Черный дождь, к примеру. Или веселые ребята, которые получаются от черного дождя. «Дождевики». Дураки такие тупые. Вообще-то, на улице можно находиться только в случае острой необходимости. Указ такой есть, между прочим. Что, не слышал?

— Нет.

— На Театральной, говоришь, живешь? — хитро спросил мальчик. — А в каком городе?

— В Кулебяках.

Мальчик посопел и сказал:

— Всё правильно. Что-то тут не то. Может, ты болел?

— Когда?

— С тобой не соскучишься, — протянул мальчик и вдруг, осененный догадкой, хлопнул себя по лбу. — Слушай, а вдруг ты из параллельных Кулебяк? А? Нет, точно. Ты же у меня прямо перед носом вырос. Что я, слепой, что ли?

— Да? — понуро сказал Женя. — Из параллельных?

— Точно, — продолжал мальчик увлеченно. — Город у вас тот же, улица та же, что у нас, зато школьную форму у вас не отменили, чудищ-юдищ у вас нет, и про указ ты ничего не слышал, хотя и не болел. Всё ясно — из параллельных.

— А как бы назад-то? — робко поинтересовался Женя, но мальчик не услышал, так как поднимал велосипед.

Поставив его на колеса, он сказал:

— Пойдем отсюда, а то и правда на улице нельзя быть долго. Да и от деда может влететь.

— Что ж ты такой загорелый, если на улице нельзя быть долго? — спросил Женя.

— Так то я, — ответил мальчик.

И пошел вперед, держа велосипед за руль, который описывал в воздухе сложную синусоиду. Женя направился следом, чувствуя себя не в своей тарелке.

— Послушай, а как же я вернусь назад? — засомневался он. — Мне с этого места, наверное, нельзя уходить.

— В другом месте вернешься — какая разница, — непререкаемо сказал мальчик. — Что же тут, до посинения стоять?.. Меня, вообще-то, Борей зовут. А деда Федором Федоровичем…


* * *
Улица Энтузиастов рассекала Кулебяки на Старые и Новые и выходила прямиком на трассу Москва-Куйбышев, а потому имела интенсивное автомобильное движение. «Эта» улица Энтузиастов, на которую они вывернули со двора, была пустынна и упиралась в плотный смешанный лес. В «тех», то есть настоящих с Жениной точки зрения, Кулебяках от этих крайних домов до трассы было около километра, да еще столько же, если не больше, было от трассы до леса.

Надо сказать, «параллельные» Кулебяки чистотой не отличались. Грязь, пыль, на тротуаре и проезжей части валялись камни, ветки, высохшие листья, клочки бумаги, поблескивали осколки стекла. Во дворе, что через улицу, была выкопана огромная бесформенная яма, а вынутый грунт хаотично растаскан по всей площади двора. Еще дальше им попалась внушительная лужа, омывающая сразу все подъезды длинного пятиэтажного дома, по которой уже пошла мелкая ряска. Лужа распространяла зловоние, но, как ни странно, по мере удаления от нее этот запах не исчезал, а становился всё гуще и гуще, и это обеспокоило Борю. Он начал крутить головой и озабоченно принюхиваться.

Наконец, он сказал:

— Похоже, и до нас добрались.

После чего помрачнел.

Они обогнули девятиэтажную махину, от которой жутко несло прогнившими отбросами, и обнаружили, что двор полон людей. Люди эти, хмурые, озабоченные, молча смотрели на потоки мутной, пенистой воды, хлещущей сразу изо всех восьми подъездов каменного монстра и понемногу затапливающей двор. Запах стоял совершенно невыносимый, однако никто не уходил. По мере затопления люди отступали на сухое место. Когда вода выплеснулась с одного из балконов, а затем начала просачиваться сквозь многочисленные неприметные щели, отчего огромное это девятиэтажное сооружение стало похоже на растрескавшийся аквариум, стоявший рядом кряжистый краснолицый мужчина в сердцах сказал:

— Попадись они мне — душу выну.

— Где ж теперь жить-то, люди? — тоскливо вопросил молодой парень с плоским круглым лицом. — Только-только квартиру получил — и на тебе.

Толпа загудела, и тут кто-то крикнул напряженным фальцетом:

— В укрытие! Не застаиваться!

— Да гори оно всё огнем, — ответили ему. — Где теперь жить?

Вслед за этим послышался шум крыльев, птичий гам, в воздухе появилось множество пернатых.

— В укры-ти-е! — скомандовал напряженный фальцет.

Люди бросились кто куда, а сверху посыпался дурно пахнущий хлам, обильно сдобренный свежим птичьим пометом.

Боря вдруг крикнул: «Де-ед, я здесь», — и со своим вихляющимся великом ринулся догонять плотного спортивного вида мужчину, который шел впереди, опустив голову. Шел вроде бы неторопливо, но догнать его почему-то было трудно.

Негодные птицы, отстрелявшись, улетели.

— Де-ед, — снова воззвал Боря.

Мужчина оглянулся и тут же пошел назад. Он не показался Жене старым. Может быть, виной тому были статная фигура да выгоревшие ковбойка и джинсы. Походка у него была легкая, стремительная, однако, когда он подошел, стало видно, что он не молод. Глубокие борозды на загорелом лице, мешки под глазами, пегие волосы, в которых легко теряется седина.

— Тут такая петрушка, а тебя всё нет и нет, — сказа Федор Федорович, простирая широкую ладонь в сторону прохудившегося дома. — На время птичьей атаки решил переждать где-нибудь в подъезде… Ну, так что будем делать? Я лично кроме сада ничего не могу придумать.

Голос у него был низкий, с хрипотцой, настоящий мужской голос, не то что у того плюгавого командира, который кричал фальцетом «в укрытие, в укрытие».

— Нет возражений, — сказал Боря. — Дед, это Женя. Он… не отсюда. Ему надо помочь.

— Помогать всегда надо, это ты прав, — согласился Федор Федорович, подавая Жене руку. — Значит, решено, пока обоснуемся в саду.

Рука была огромная, твердая, как доска, и теплая. Хорошо иметь такого деда.

— А вот на велосипеде пора бы научиться ездить-то, — продолжал он. — Этак можно и шею свернуть.

— Починю, — буркнул Боря.

— Ну ладно, ребятки, — сказал Федор Федорович, — негоже стоять столбом на пристрелянной территории. Неровен час, черную тучу принесет. Пошли полегоньку.

Он забрал у набычившегося Бори велосипед и зашагал по направлению к старой бане, да так широко зашагал, что Жене пришлось перейти на легкую трусцу.

Старая баня с выбитыми стеклами стояла на отшибе, сразу от нее начиналась дорога к коллективным садам. И опять бросилось в глаза, что лес, весьма далекий по меркам «тех», Жениных Кулебяк, здесь подступил к окраине города, так что баня располагалась в роскошной, залитой солнцем зеленой роще, которой «там» в помине не было. На крыше заброшенной постройки выросли маленькие чахлые березки, а из разбитых окон выглядывали огромные листья лопуха.

Когда они вошли в густую чащу, Женя, вспомнив про сотворенное из лесного материала чудище-юдище, начал держаться поближе к Федору Федоровичу.

Заметив это, тот сказал:

— Всё возвращается на круги своя. Когда-то, до основания города, здесь был лес, потом его вырубили, и вот он снова вырос.

Странно он это сказал, как бы с усмешкой.

— Дед, может — потише? — попросил Боря.

— Как прикажете, — отозвался Федор Федорович. — Хотя «они» отвлечены на канализацию, а со зверьем уж как-нибудь договоримся.

— Да я так, на всякий случай, — смутился Боря.

— Идет планомерное наступление, — продолжал дедушка. — Одной вырубкой тут не обойдешься.

— Какое наступление? — спросил Женя шепотом.

Ему никто не ответил. Впереди был длинный, относительно прямой участок дороги, и там, где она снова ныряла в лесную чащу, вдруг появились три темные фигуры.

— Ну-ка, ребятишки, свернули на эту тропочку и прибавили шагу, — сказал дедушка. — От греха подальше.

— Это «они»? — спросил Боря, устремляясь вслед за ним на узкую тропинку. — Уж больно похоже.

— Похоже-то похоже, — отозвался Федор Федорович, — да фон слабоват. На уровне естественного.

— Может, лучше вернуться? — предложил Боря.

— А зачем? И куда? Ты об этом подумал? Сейчас выйдем на просеку, там «они» не ходят. Правда, ЛЭП будет под боком.

— Во-во, — сказал Боря.

— Может, поэтому и не ходят?..

Они разговаривали вполголоса, но Женя полагал, что можно бы и потише. Можно бы вообще помолчать, раз такое дело. Не скрипеть велосипедом, не топать, не шуршать травой, не пыхтеть. Встать и стоять, или лучше лечь и не дышать. Он шел последним, и ему все время казалось, что сзади их кто-то преследует — тихий, бесшумный, коварный. Вообще эти параллельные Кулебяки свалились, как снег на голову. Век бы их не видать. Разумеется, Женя не говорил себе такое, просто у него было острое ощущение, что без «этих» Кулебяк он мог бы прекрасно обойтись.


* * *
— А ты «их» сейчас не чувствуешь? — спросил между тем Боря.

— «Этих» не слышу, а тех, что на канализации, слышу, — отозвался Федор Федорович задумчиво. — Ты знаешь, мне пришла любопытная мысль. Телевизор можно посмотреть только тогда, когда его подключаешь к антенне…

— И к питанию, — вставил Боря.

— Да, да, конечно, — согласился Федор Федорович. — Но он всегда будет показывать то, что ловится на антенну. И во время работы обязательно будет фонить. Вникаешь? «Они» ничего сами не придумывают, а делают то, что «им» приказывают, и в этот момент начинают фонить. В любой другой момент это обычные с точки зрения биоэнергетики люди, и мы «их» воспринимаем, как обычных людей.

— Оборотни, — сказал Боря.

— Но это только гипотеза, не больше. Всё может быть совсем по-другому, — Федор Федорович помолчал и спросил через плечо: — Евгений, ты там не отстаешь?

— Нет, только я ничего не понимаю, — признался Женя, которому от этих разговоров стало совсем неуютно. — Кто такие «они»?

— Дом затопило отходами — видел? — спросил Боря. — Это всё от черного дождя. Кто под него попал, тот становится «дождевиком» и вредит.

— Ну и складно же ты объясняешь, — усмехнулся Федор Федорович. — Евгений, дружище, ты, надеюсь, всё понял?

— Не-а.

— Тогда отложим комментарии до лучших времен, — сказал Федор Федорович и, встревоженно обернувшись, скомандовал: — Быстро ко мне.

Сзади раздалось пронзительное хрюканье. Женя кинулся к могучему деду, зачем-то при этом оглянулся и, потеряв равновесие, упал на четвереньки. На него мчалось что-то бесформенное, стремительное, Женя с перепугу не сразу сообразил, что это дикий кабан — огромный, рыжий, с противными желтыми клыками, — а когда сообразил, убегать было поздно. Но уже в следующую секунду случилось неожиданное. Кабан резко вильнул в сторону, прошил насквозь несколько кустов, свалил лбом молодую осину, стукнулся во что-то твердое с тупым звуком и, погасив таким образом инерцию, выбрался на тропинку.

— Сидеть, — приказал Федор Федорович.

Кабан сел по-собачьи.

— Лежать.

Кабан, которому было неудобно сидеть по-собачьи, повалился на правый бок и зажмурил маленькие глазки.

— Ну вот, теперь он меня знает, — довольно произнес Федор Федорович. — Всё, хватит валяться, иди по своим делам.

Кабан резво вскочил, лихо задрал хвостик и затрусил в обратном направлении.

— Ручной, — неуверенно сказал Женя, которого бил мелкий-мелкий озноб.

— Да нет, не ручной, — возразил Федор Федорович. — Намерения у него были самые серьезные. Но этого зверюгу я впервые вижу.

— Миграция, — солидно бросил Боря.

— Скорее всего, — согласился Федор Федорович. — Пришлый кабанчик. И здесь идет планомерное наступление. Отстрелом не обойдешься…

Вскоре они вышли на просеку, которая была тем же лесом, только пореже и пониже.

— Неделю назад чистили, — заметил Федор Федорович. — То есть, лес вырубали, траву косили. А сейчас что?

Действительно, от просеки мало что осталось. Трава достигала пояса, и в этой траве что-то шуршало, стрекотало, попискивало, сновало, ползало и копошилось. Каким-то неестественным было это кишение и копошение.

— Под ноги поглядывайте, — сказал Федор Федорович. — Ты бы, Борис, поменялся с Евгением местами, пусть идет посерёдке. «Посерёдке» было спокойнее, хотя чувство, будто из лесу кто-то постоянно смотрит, не проходило. Жене даже казалось, что этот кто-то крадется вровень с ними вдоль опушки, ловко скрываясь за кустами. Вот ветка дрогнула, вот громко треснул сучок, вот снова дрогнула ветка и зашумела листва — и всё рядом, не отставая. Однажды огромная зеленая рука отвела сосновую лапу, и на Женю, заставив его покрыться холодной испариной, уставился огромный ячеистый глаз. В следующее мгновение оказалось, что зеленая рука — это сосновая ветка, а ячеистый глаз — большая коричневая шишка.

Федор Федорович, что-то буркнув себе под нос, взял вдруг левее, уходя на опушку. Ребята пристроились за ним — и вовремя. Небольшой участок лужайки с кишащей в траве живностью и тропинкой, с которой они только что свернули, осел почти на метр, впереди по курсу зашевелился и исчез, сравнявшись с землей, зеленый бугор, повалилось несколько кудрявых березок и, как венец всему, дернулась и поплыла, опрокидываясь на бок, возвышавшаяся над деревьями серебристая опора линии электропередачи. Басовито лопнули толстые провода, раздался тупой звук удара, почва под ногами ощутимо содрогнулась, и снова стало слышно, как беззаботно поют птахи, стрекочут кузнечики и шумит листва под порывами теплого ветра. Дед с внуком шли молча, будто ничего не произошло. Можно было подумать, что надежнейшие стальные опоры ЛЭП рушатся здесь каждый день. Мимо по сухим желтым иглам деловито, не обращая на людей внимания, прошествовал большой седой ежик.

Вскоре они вышли к упавшей опоре. Теперь Федор Федорович, предупредив, чтобы ребята держались строго за ним, передвигался осторожно, чутко прислушиваясь к какому-то своему внутреннему индикатору.

Опора упала потому, что как раз под нею непонятное оседание почвы достигло максимума. Кверху торчали две её «ноги» с массивными бетонными «башмаками», служащими фундаментом, все в наплывах серой земли. Две другие «ноги» выглядывали из огромной глубокой ямы, на краю которой, накренясь, лежала опора. Если бы опору эту, скажем, свалил ураган, то ямы или бы просто не было, или бы она была много меньше, а тут — ну просто котлован какой-то получился.

— Мда, — сказал Федор Федорович. — То одно, то другое.

Чуть погодя они вернулись на тропинку. Стали попадаться дождевые черви — длинные, толстые и весьма активные. Чтобы не наступить на них, приходилось внимательно смотреть под ноги.

— Ребятки, прибавили ходу, — с этими словами Федор Федорович устремил взор вперед и зашагал весьма широко, прямо по червякам.

Женя, догадавшись, что «выползки» — к дождю, бросился догонять.

Небо, до того чистое и ясное, быстро потемнело, потянуло холодом и сыростью, по листьям ударили первые капли, затем хляби разверзлись и на землю обрушился настоящий водопад. Вмиг промокший Женя видел впереди служащую ему ориентиром потемневшую ковбойку Федора Федоровича, остальное скрывалось за стеной воды. Тропинка стала скользкая, бежать было трудно, самое бы время переждать в лесу под деревом, но крепкий дед, отягощенный велосипедом, шел и шел вперед, и чтобы не отстать, приходилось очень стараться.

Вскоре дождь поутих, зато поднялся сильный встречный ветер. Он налетал волнами, и в один из таких порывов, когда даже Федор Федорович вынужден был остановиться, раздался треск, и на тропинку, перегораживая проход, рухнула сосна, причем крайняя ветвь хлестнула по переднему колесу велосипеда, которое и так уже было похоже на букву «о». Еще бы чуть-чуть…

Огибая сломанную сосну, для чего пришлось углубиться в густой перелесок, Женя почувствовал тяжелый неприятный запах и завертел головой.

— Давай, давай, — процедил шедший сзади Боря и даже подтолкнул рукой в спину, но Женя уже успел заметить чуть в стороне кучу омерзительного тряпья, припорошенного почерневшими листьями.

— Дед, ты видел? — спросил Боря.

— Видел, — отозвался Федор Федорович. — Плохо прочесываем. Плохо.

Дождь кончился, унялся ветер, небо прояснилось, и лишь холодный душ при каждом неосторожном движении напоминал о том, что ливень был нешуточный.

Но странно — участок леса, в котором они очутились минут через пять быстрой ходьбы, дождь миновал. Здесь и трава была сухая, даже пропыленная, и паутина посверкивала между деревьями под лучами солнца, и вокруг большого муравейника живо сновали рыжие муравьи. Тишь да благодать. А в пяти минутах ходьбы — грязь, сырость и какое-то подозрительное тряпье с тяжелым запахом тлена…

Еще немного, и лес кончился. Здесь тоже дождя не было. Линия электропередачи тянулась дальше, пересекая обширное выкошенное поле, взбиралась на холм и скрывалась за горизонтом.

Они двинулись вдоль поля по проселочной дороге, которая вывела их на разбитое, растрескавшееся шоссе. Было тихо, жарко, пахло нагретым асфальтом. Где-то далеко-далеко, удаляясь, ехал автомобиль. И ни одного индустриального звука больше, будто люди отказались от техники. Но ведь не вручную же косилось это поле, лежащее по обе стороны шоссе.

На солнце, обдуваемая ветерком, одежда быстро высохла. Вскоре впереди показались садовые участки, окруженные забором из колючей проволоки.


* * *
Сад был старый, с раскидистыми яблонями, густой смородиной, высокой вишней, массой цветов, с белокаменным домиком, увенчанным деревянной зеленой мансардой. Всё бы хорошо, если бы не наглые мухи, которые облепили упавшие яблоки, кружились над ямой с компостом, а также вокруг скромного сооруженьица, крытого рубероидом, и норовили сесть на лицо.

В домике пахло укропом, мятой, яблоками. Первый этаж состоял из застекленной веранды, кухни с лестницей на мансарду и небольшой комнаты с минимумом мебели — кровать, стол, табуретки, две обшарпанные тумбочки. Федор Федорович принес из сарая чесноку, запер входную дверь, после чего включил электроплитку и принялся стряпать. Тем временем ребята, свернув трубочкой газеты, воевали с мухами. Сначала они переколотили тех, что были внизу, причем как-то быстро переколотили, затем перебрались наверх. Верхние мухи, не будь дуры, перелетели вниз. Ясное дело, среди них было полно нижних.

— Самообучающиеся мутанты, — объявив это, Боря рухнул спиной на застеленный топчан и раскинул руки. — Ну и жарища здесь.

На втором этаже кроме этого топчана имелись узкий диван, стол и даже старенький телевизор.

Женя сел на диван и сказал:

— А что, жить можно.

— По крайней мере, сюда «они» не доберутся, — отозвался Боря.

— Кто — «они»? — полюбопытствовал Женя. — «Дождевики»?

Сразу почему-то вспомнилось припорошенное черными листьями тряпье.

— У вас ничего лишнего не появилось? — вместо ответа спросил Боря. — Нитраты там, фон какой-нибудь, пес-ти-циды?

— Ага, — сказал Женя. — Только и разговоров.

— Тогда ждите. Скоро и у вас будет, как у нас. Птички, зверюшки, дождевички, — Боря потянулся и со вкусом зевнул. — А раньше-то как хорошо было. На заре с дедом на рыбалку. Костерок, ушица с ершиками…

— Ты чего там гостя пугаешь? — раздался снизу голос Федора Федоровича.

— Я не пугаю, — ответил Боря, глядя в потолок. — Я настраиваю.

— Настраивать надо рояль, чтобы не врал, — сказал Федор Федорович. — А в настоящем надо просто жить. По-человечески.

— По-человечески, — фыркнул Боря.

— Вот именно: по-человечески, — сказал Федор Федорович. — Время трудное, поэтому самое важное — не потерять своё лицо. Потерпеть. Делать дело, а не кричать «караул, спасите»… Ну ладно, ребятки, спускайтесь-ка вниз, всё равно эти мухи хитрее вас. Заодно и перекусим…

В нижней комнате после душной, залитой солнцем мансарды было темно и прохладно. На столе стояла огромная сковорода, накрытая тазиком, глубокая тарелка с салатом из огурцов с помидорами, хлеб. В сковороде оказались щедро посыпанные зеленым луком рожки с тушенкой, а в салате — мелкие кусочки чеснока. Женя с молодым аппетитом хватал вкусную снедь и слушал Федора Федоровича.


* * *
В общем-то, всё началось как бы с пустяков — с вредных примесей в воде, воздухе, почве. То есть, те, кто в этом деле хоть мало-мальски смыслил, не считали это пустяком и давно били тревогу, но их зажимали и слова не давали, считая паникерами. В принципе, власть имущих тоже можно понять — зачем будировать обывателей? В конце концов, окружающий нас мир хрупок, и его существование зависит от массы случайностей. Например, Солнце может испустить сверхпротуберанец — и аминь. В Землю может врезаться какая-нибудь шальная комета. Прилетит и врежется. А что? Ей же не прикажешь, чтобы промазала. Может быть ядерная зима, но с таким же успехом может быть и углекислое лето. Земля может сойти с орбиты — тогда вообще никакой надежды. Никакой! А рак? А СПИД? Это всё такая же реальность, как какие-то, тьфу, примеси. Так стоит ли паниковать?

Но розовые очки хороши до поры, до времени, когда-то их приходится снимать. Нынешняя зима выдалась теплая, не похожая на зиму, без снега, без морозов, зато дождливая. Скорее, это была длинная-предлинная осень, незаметно перешедшая в весну, наполняющая землю и реки невесть откуда взявшейся влагой. Земля напиталась, и пришло лето. В феврале.

События развивались молниеносно. Растительность дружно пошла в рост, так что зеленстрой не справлялся с работой по очистке. Лес вплотную подступил к городу, окружив его плотным кольцом, птицы и звери устремились на улицы, загрязняя их хламом и нечистотами, воруя и пачкая сохнувшее белье, разбивая стекла, утаскивая из квартир блестящие вещи. Ходить по улицам стало опасно, тем более, что по ночам начали шастать волки и медведи. Были организованы рабочие отряды, спасающие влюбленных, поэтов и алкоголиков от обнаглевших хищников.

Наступление шло весьма активно. Подземная живность научилась подрывать грунт под опорами ЛЭП, те падали, провода рвались, население лишалось электроэнергии («Так что один из микрорайонов сейчас без энергии», — заметил Федор Федорович, имея в виду поваленную на их глазах опору). С канализацией тоже начались нелады. Тут подключились, надо полагать, бобры, нутрии и прочие водоплавающие грызуны.

Поползли слухи, что в чащах и на болотах возродилась нечистая сила, а когда на базе рабочих отрядов были развернуты дружины по наведению порядка (ДНП), которые кроме всего прочего проводили работы по вырубке и очистке лесных массивов, эти слухи подтвердились. Действительно, появились и лешие, и кикиморы, и водяные, и еще что-то — трясущееся, хихикающее, подвывающее.

А природа всё экспериментировала. Начали возникать какие-то несуразные симбиозы. Например, землероющих с перепончатокрылыми. Летит такая бяка, жужжит, крыльями гремит, когтистыми лапами под себя подгребает, потом шмяк оземь и ну закапываться. Долго такие симбиозы не жили, на следующие же сутки и дохли, но народ попугали изрядно. Одновременно с этим появились псевдоживые формы на основе чисто растительного материала. Эти формы, жадно питаясь солнечной энергией, росли чрезвычайно быстро и за счет этого бурного роста могли совершать действия, отдаленно напоминающие плавные движения. Псевдоподы скорее всего были предназначены для наступательных целей, но почему-то себя не оправдали, и природа от них отказалась. («Чудище-юдище», — шепотом напомнил Боря).

Естественно, возникала мысль: если природа ополчилась на человека, а это несомненно, то почему её действия так лояльны? Ведь достаточно хорошего землетрясения, например, чтобы перестал существовать целый район. Однако этого не происходило. Значит, ей нужно было что-то другое.

Мало-помалу население приспособилось к аварийному быту. Леса вовремя вырубались и расчищались, зверье изгонялось с улиц, восстанавливались поврежденные коммуникации. Дел как будто бы становилось поменьше, и тут прошел черный дождь. Этот дождь не мочил, не пачкал, да и назвали-то его «дождем» скорее по инерции, поскольку была туча. Черная, как сажа.

Он прошел днем, когда основная масса людей была на работе, то есть под крышей, но те, кто под него попал, изменились сразу и неузнаваемо. Глаза остекленели, лица сделались как маски, движения стали судорожные, порывистые. Куклы-куклами, которым бесполезно что-то говорить — не слушают, всё делают по-своему.

Они поодиночке потянулись в лес, там, надо полагать, сорганизовались и ночью совершили набег на электрическую подстанцию, повредив её самым варварским способом. При этом четверо из них погибли, потому что колотить по рубильнику стальным рельсом или же грызть силовой кабель зубами могут только сумасшедшие. («Может, с тех пор и побаиваются рядом с ЛЭП находиться», — предположил Федор Федорович).

Другая группа, вооружившись колунами, принялась крушить жилые кварталы, не трогая перепуганных жильцов. Это чем-то напоминало работы по лесозаготовке и расчистке территории, когда рубят и выкорчевывают деревья, не обращая внимания на лесных обитателей. Только здесь пытались рубить и выкорчевывать дома.

Постепенно варварство этих людей приняло, если можно так сказать про варварство, более цивилизованный характер. Они уже не гибли по-глупому, как дети, не знающие, что такое шаговое напряжение, а действовали целенаправленно и со знанием дела, правда со знаком «минус». Да и немудрено, ведь среди них было немало специалистов. Это говорило о том, что профессиональная память восстановилась, чего не скажешь о памяти нравственной. («Вот вам свежайший пример, почему мы находимся здесь, а не в уютной квартире, — заметил Федор Федорович. — Эти умельцы умудрились перекроить канализацию. То, что находилось в очистных сооружениях, начало поступать в жилые квартиры. Каково?»).

Эти люди крутятся вокруг химических заводов, закрытых зон, военных баз, АЭС. Самое страшное, что они настроены крайне решительно.


* * *
— Мне понятно, что природа натерпелась от нас и теперь некоторым образом мстит, — сказал Федор Федорович. — Поделом, конечно, но мы знаем, что был и всемирный потоп, и ледниковый период, когда с лица Земли разом исчезла вся живность. Зачем эта нудная терапия? Или насиз самозванных царей за шкирку сажают на наше истинное место, предварительно повозив носом по нашим же безобразиям? Уберите, мол, за собой и впредь не высовывайтесь.

Закончив на такой малоутешительной ноте, Федор Федорович замолчал и начал постукивать толстыми коричневыми пальцами по клеенке, как бы показывая, что теперь самое время подумать.

Разомлевшие от сытной еды ребята полезли наверх. Женя устроился на уютном диванчике и закрыл было глаза, но тут Боря сказал со своего топчана:

— «Дождевики» — опасные ребята. Если зазеваешься, уволокут в лес, и тогда пиши пропало. А что — они же дураки тупые. Стукнут по башке поленом и уволокут, — он посопел. — А если не «дождевики», то зверюга какой-нибудь подкрадется. Хорошо, если ты на колесах или бегаешь быстро, — он опять посопел. — В общем, никакого житья. То «черный» дождь, то хмыри всякие болотные да лесные, наверху птички эти, — он снова посопел и оживился. — А с дедом жить можно. У него поле здоровенное. Он в ДНП начальник. Помнишь, как он этого кабанчика? Захрюкал, как миленький, и — в лес. Да это что? Дед как-то в лесу нос к носу столкнулся с лешим. Страшный, говорит, старый, мхом и паутиной оброс. Померились, у кого биополе сильнее, да так и разошлись. После этого деда каждая козявка узнаёт. Говорит, не простой был этот леший.

Боря помолчал и тихо добавил:

— Не нравится мне, как мы сюда добирались. Особенно эти, похожие на «дождевиков», не понравились. Я сразу понял — сейчас начнется. И точно. Кабан прискакал, опора свалилась, дождь пошел. Нигде дождя нет, а у нас есть. А сосна? Еще бы чуть-чуть — и на деда. Что б тогда делали?

— Да-а, — Женя поежился.

— За ним следить надо, — сказал Боря с суровой нежностью. — Совсем себя не бережет.

— У тебя больше никого нет? — догадался Женя.

— Твоё-то какое дело? — буркнул Боря.

Женя пожал плечами, и в это время в дверь громко и сильно постучали. Три раза. Внизу раздались тяжелые шаги Федора Федоровича.


* * *
— Не открывай, — крикнул Боря. — Де-ед, не открывай.

Он сорвался со своего топчана, прошлепал по полу босыми ногами и, зацепившись руками за ограждающие перила, свесился вниз головой в люк.

Между тем, Федор Федорович, не трогая замка, осведомился:

— Кто нужен, любезный?

На улице что-то тихо и невнятно сказали.

— Что? — спросил Федор Федорович. — Где авария?

Ответили погромче, но опять же невнятно.

— Это вы, Спиридонов? — Федор Федорович щелкнул замком и открыл дверь. — Боже, что за вид?

— Спиридонова «дождевики» увели, — закричал Боря пронзительно. — Де-ед!

— Всё нормально, — отозвался вялый голос. — И нечего там орать.

В саду кто-то сдавленно захихикал, а вялый сказал:

— В общем, авария, брат. Догоняй.

Вместо ответа Федор Федорович начал судорожно, со всхлипами кашлять, Боря кубарем скатился вниз по лестнице, и лишь после этого Женя почувствовал глухую тревогу. Он бросился к окну и успел увидеть три угловатые серые фигуры, выходившие в открытую калитку. Далее их скрыла густая вишня, но Жене они показались знакомыми. Ну да, точно, это из-за них пришлось свернуть с лесной дороги на просеку.

Над соседними садами низко висела небольшая, очень черная, отливающая металлом туча, немного похожая на дирижабль. Выла далекая сирена. В городе что-то происходило.

Федор Федорович всё кашлял, правда, уже не так надрывно. Затем он, судя по шагам, прошел в комнату и, тщательно выговаривая слова, громко сказал:

— Хорошо, что вас не задело. Уводи Женю.

Он произнес это не просто громко, а с усилием, как глухой, которому нужно, чтобы его обязательно услышали.

Торопливо обувшись, Женя спустился вниз. Федор Федорович сидел на табурете, опустив голову и сжав виски ладонями. Боря стоял в дверях и с испугом глядел на него.

— Там черная туча, — сообщил Женя.

Федор Федорович поднял голову и уставился на него немигающими остекленевшими глазами.

— Мимо тучи. Обойдите. Скорее.

Лицо у него было неподвижное, лишь вяло шевелились губы, да по изрезанному морщинами лбу катился крупный пот. Наверное, ему очень тяжело было говорить.

Вдруг он встал и пошел на Женю. Лицо мокрое, глаза невидящие, движения, как у манекена.

Жене стало страшно. Он увернулся, юркнул в дверь. Боря уже мчался к калитке. Слыша за спиной тяжелые шаги, они проскочили калитку и понеслись по дорожке с такой скоростью, что не заметили, как очутились рядом с домом сторожа у въездных ворот. Сзади никого не было, никто за ними и не собирался гнаться.

— Что… с дедушкой? — переводя дыхание, спросил Женя.

— Туча, — сказал Боря, кусая губы. — Я же говорил… не открывай… «Они» шли за нами… Смотри.

Женя обернулся и увидел, что черная туча мерно пульсирует. Она передвинулась и теперь находилась, судя по всему, над дедушкиным садом.

— У деда здоровенное поле, — сказал Боря сдавленно, в глазах у него стояли слезы. — Его так просто не скрутишь. Вот, елки-палки, уже без дождя научились пакостить…

Едва он это произнес, как из-за дома сторожа бесшумно появилась серая фигура. Две другие вынырнули из ближайших кустов, замкнув оцепление. Бежать было бесполезно, и Женя, в отличие от рычащего и яростно отбивающегося Бори, даже не сопротивлялся, когда ему деловито связывали за спиной руки. У этих молчаливых, плохо и грязно одетых людей с невразумительными лицами были совершенно пустые безжизненные глаза. Правда, они не делали больно, а вот Боре, похоже, крепко досталось.

Между тем, туча прекратила пульсировать, повисела еще немного над дедушкиным садом, затем плавно поплыла к шоссе. Там она снова остановилась, как бы решая, в какую сторону двигаться дальше, и вдруг со страшной скоростью понеслась над шоссе в сторону леса. Секунда — и она исчезла из поля зрения.

Непонятно, что было нужно этим серым людям. Они держали ребят под наблюдением и никуда, вроде бы, не собирались. Казалось — у них уйма времени, до того они были неторопливы. Так бы, наверное, и стояли на одном месте, не разговаривая, не делая лишних движений, даже не переминаясь с ноги на ногу.

Прошло несколько минут молчаливого тоскливого ожидания, как вдруг на дорожке появился Федор Федорович. Походка у него была легкая, стремительная, и Женя даже подумал, что слава Богу — всё обошлось, поле здоровенное, как говорил Боря, вот и обошлось, но затем он увидел его окаменевшее лицо, безразличный остановившийся взгляд и понял, что чудес не бывает. Туча сделала свое черное дело, после чего улетела творить новую пакость, а того Федора Федоровича, которого он знал, больше нет. Есть кто-то новый, кого терпеливо ждали эти трое, и уже вчетвером они будут решать, что делать с пленными. А может, и не будут. Поленом по башке, как говорил Боря, и пиши пропало. Они же дураки тупые.


* * *
Когда Федор Федорович подошел, Боря тоскливо сказал:

— Эх, дед. Как же мы теперь?

Что-то сверкнуло в глазах могучего деда, будто наружу пробивалось униженное, порабощенное «я», но затем глаза погасли.

— Хороший материал, братья, — сказал он невнятно, кивнув в сторону ребят. — В любую дыру пролезут.

— Это про дыру ты, брат, верно подметил, — безразлично отозвался кто-то из серой троицы. — Обработать на знаменателе, чтоб не удрали, и пусть лезут. В дыру-то. В радиоактивную.

— Пусть, — поддержали остальные. — Пусть.

Женю подтолкнули в спину, легонько так подтолкнули, как послушное животное — иди, мол, за морковкой. И он пошел, потому что не видел другого выхода. А Боря огрызнулся и получил хорошего тумака.

Они направились по шоссе в сторону леса, туда же, куда умчалась туча. Было жарко и неестественно тихо. Сирена в городе уже не выла.

— Завтра на склады пойдем, — нарушил молчание один из серых. — В Аркадьевку. Ты, брат, не знаешь, что там хранится?

— Ты ко мне, брат? — спросил дед. — Если ко мне, то там хранится всякая мерзость из пороха. Знаешь, что такое порох?

— Как же. Знаю. Скорее бы очиститься от всякой мерзости. Мир и покой.

— Мир и покой, — сказали все, в том числе и дедушка.

Они говорили так, будто одновременно ели кашу, и это было очень противно.

— Развязывай руки-то, — прошептал Боря. — Со связанными далеко не убежишь.

— Не получается, — шепотом ответил Женя.

— Должно получиться, — убежденно прошептал Боря. — Надо наших предупредить про Аркадьевку.

Как ни тихо они переговаривались, один из серых услышал.

— Не надо предупреждать про Аркадьевку, — сказал он монотонно. — Нам, человекам, дается последний шанс очиститься от скверны. И когда мы очистимся от скверны, у нас будет всё.

— На том свете у тебя будет всё, кукла безмозглая, — проворчал Боря, за что немедленно получил по шее.

— Плохой материал, братья, — сказал серый, которого обозвали куклой.

— Хороший материал, брат, — возразили остальные. — Но необработанный. Вот его обработать — цены ему не будет.

— Нет, это плохой, глупый, упрямый материал, — настаивал серый. — В муравейник его. А вот это хороший, послушный материал.

И он неумело погладил Женю по голове.

Этого Женя стерпеть не смог. Получалось, что одного постоянно лупили за строптивость, а другого то и дело нахваливали, как бы поощряя его послушание. Послушание обреченного стать безмозглой куклой.

Женя не думал, что в следующую же минуту может быть схвачен, избит и посажен в муравейник. Он поднырнул под руку, которая гладила, и что есть силы боднул непокорной головой в податливый живот. Серый, охнув, повалился набок. В этот момент Женя увидел деда. Тот стоял в страшно напряженной неестественной позе и делал судорожные движения, как будто пытался сорвать с себя душившую его одежду. Глаза у него были совершенно сумасшедшие. Кажется, он медленно опускался на колени.

Женя проскочил мимо другого серого, еще не сообразившего, в чем дело, и устремился вслед за Борей, слыша за спиной хаотичный топот, постепенно переходящий в целеустремленный галоп.

Дробно стуча по асфальту босыми пятками, Боря высвободил руку, затем другую, швырнул в сторону веревку, после чего резко увеличил скорость.

Он был прав — со связанными руками далеко не убежишь. Топот сзади неуклонно приближался, и чтобы отвлечь часть преследующих на себя, Женя вильнул на обочину, перескочил кювет и побежал по сухой колючей стерне прочь от дороги.

В этот момент сильный порыв ветра стегнул по глазам колючими песчинками. Ему показалось, что он с размаху влетел во что-то вязкое, упругое. Перед глазами всё расплылось, в ушах заложило, как будто он куда-то стремительно падал, хотя никуда он не падал, а старался устоять на ногах, затем ветер разом утих.

Что-то толкало бежать дальше, спасаться, и Женя не сразу понял, почему же он не бежит и не спасается. Потом всё встало на свои места.

По шоссе, изредка сигналя, мчались машины, где-то вдалеке, скорее всего в поселке, играла музыка, пропала гнетущая тишина и мир снова наполнился звуками. Ветерок стал легким, ласковым, уже и не жарко было, потому что приближался вечер, а он стоял на выкошенном поле со связанными руками и молил, чтобы Боре повезло.

(обратно)

Щукин, дай джоуль

Эраст Щукин взял, да и ушел на пенсию. Было ему всего сорок два, но от цирка он устал. Вернее, не от самого цирка, а от деляг, вершивших судьбу артиста и греющих на нем руки. Жаль, что под занавес не удалось облагородить своим посещением загадочную Японию. А все Гога Копейкин. Знал, что у Щукина шансов на Японию больше не будет, в икарийские игры так долго не играют, вот и заломил бешеную цену за участие в гастролях.

Дело-то верное, выбора у Щукина нет. А тот взял, да и ушел на пенсию…

Щукины жили в районе метро «Пролетарская» в двухкомнатной скромно обставленной квартире под номером 64, жили вдвоем, поскольку весной сына Олежку призвали в армию…

Было начало сентября, будний день. Валентина с утра пораньше устремилась в парикмахерскую, а Эраст, встав в полдевятого, решил перед завтраком побриться. Обычно с утренним бритьем и причесыванием проблем не было — он не брился и не причесывался. Не любил.

Щукин был среднего роста, сутуловат, имел узкое смуглое лицо и хитрые черные глазки. Он казался худым и неказистым, но друзья знали, что под одеждой скрывается мощное, гибкое тело атлета, поэтому не лезли на рожон. Следует добавить, что характер у него был далеко не ангельский, поэтому с друзьями было не густо.

В это утро, как и в прошлое, и в позапрошлое, был Эраст Щукин похож на огородное пугало. Судите сами: волосы торчат, будто из них выдирали репей, желтая футболка с оттянутым до солнечного сплетения воротом хаотично покрыта подозрительными пятнами, штаны с пузырями на коленях не просто нуждаются в стирке, а так и просятся на роль половой тряпки, из безразмерных дырявых шлепанцев торчат пальцы. Валентина долго боролась с этим бытовым разгильдяйством, но ничего из ее затеи не вышло.

Побриться Щукин вознамерился в примыкающей к спальной комнате лоджии. Лоджия была огромная до неприличия. Когда в позапрошлом году он ее застеклил, она превратилась в летнюю комнату. Сюда Щукин провел электричество, поставил кровать с панцирной сеткой, а заодно и ящики с инструментом, метизом, запчастями, отчего лоджия, побыв немного комнатой, стала кладовкой. Но сейчас она купалась в солнечных лучах и казалась довольно уютной. Щукин настежь распахнул окно, впуская внутрь тончайшие поблескивающие паутинки, и, прищурившись, включил электробритву «Харьков». Бритва была старая и завывала, как АН-24 на старте. Поэтому, когда в зените что-то басовито лопнуло, он продолжал орудовать «Харьковом» как ни в чем не бывало.

Впрочем, «как ни в чем не бывало» — не совсем точное определение. Допотопный механизм иногда прекращал состригать трехдневную щетину и приступал к ее выщипыванию, причем делал это внезапно, без предупреждения, готовя провокацию исподволь. Это вызывало естественную реакцию.

Итак, бритва ревела и щипалась, Щукин отводил душу, так мудрено ли, что такое незаурядное событие, как гибель инопланетного крейсера, он проворонил?

Эраст Щукин выключил электробритву и с чувством сказал:

— Была бы ты мужиком!..

Внизу в глубине двора кто-то тоненько и надоедливо вопил:

— Умоляю. Будьте милосердны. Хоть один джоуль. Умоляю.

Голосок был слабенький, но от него почему-то мелко дрожали стекла, так что и голосок как бы дребезжал.

— Джоуль, — иронически прокомментировал Щукин и сдул волосяную пыль в окно. — Не надо было вчера надираться. Физики.

— Я к вам обращаюсь, мужчина, — вопили внизу. — Уделите хоть один джоуль вашей несравненной энергии. Я расползаюсь, будьте милосердны.

Хмыкнув над метким «расползаюсь», Щукин покинул лоджию и направился завтракать. Однако тот, во дворе, оказался весьма горластым. Его визгливый набор «умоляю, джоуль, будьте и т. п.» слышался и на кухне. Правда, сейчас вместо стекольного дребезжания к голосу примешивались щелчки мембраны репродуктора. Собственно, и голос шел будто бы оттуда, из репродуктора.

— Во верещит, — нахмурился Щукин, норовя зажечь газ пьезоэлектрической зажигалкой. — Ну дай ты ему этот джоуль, дай. Он же чего хочешь за этот джоуль из дома притащит. Проси хрустальную вазу, телефон…

Газ упорно не зажигался.

— Значит, вы не против? — раздался гнусавенький голос.

— Молоток, — одобрил Щукин. — Теперь проси вазу.

— Спасибо, — сказал голосок, после чего из репродуктора донеслось чавканье и утробное глотание. — Извините за аккомпанемент.

Что-то здесь было не так. У Щукина создалось впечатление, что разговаривают не с кем-то там во дворе, а именно с ним, Щукиным, да и чавкали где-то здесь поблизости. Нельзя же чавкать на весь двор.

— Сгинь-рассыпься, — пробормотал Щукин на всякий случай.

— Теперь уже не рассыплюсь, — произнес гнусавенький. — Хаба. А не найдется ли добавочки? Я имею в виду джоуль-другой. Буду вам очень признателен…

Надо отдать должное самообладанию Эраста Щукина. Когда три года назад «верхний» Лешка, ослепленный «пистолетом», потерял ориентацию и падал с шестиметровой высоты на манеж, «нижний» Щукин умудрился поймать его, двухпудового, на правую ногу и спасти номер, а заодно и Лешку. Чудо, что обошлось без травмы. Ох уж эти икарийские игры. Игрушечки, так сказать. Растянутые мышцы, порванные связки, переломы. Но дело, в принципе, не в этом. Дело в самообладании Щукина. Когда Гога Копейкин, мелкий менеджер и гигантский свинтус, честно глядя в глаза, сказал, сколько будет стоить поездка в Японию, Щукин не дрогнул лицом, хотя это был удар ниже пояса. Одним словом, Эраст Щукин был малый с огромным чувством самообладания…

— Кто тут? — грозно осведомился он. — Тень отца Гамлета?

— Дозвольте добавочки и я поведаю вам о нашем несчастии, — скорбно сказал гнусавенький.

— В долг, — подумав, ответил Щукин.

— Воля ваша, — отозвался голос и, почавкав, удовлетворенно икнул. — В долг, так в долг. Чумпарос. Итак…


— Итак, в результате несчастного случая я оказался на волосок от полного распада. До вашего жилища, уважаемый Эраст Аполлинариевич, добралась едва ли десятитысячная часть от того, что было во мне априори. Ваша энергия пришлась как нельзя кстати. Грация. Я остановил процесс распада, сильно окреп и теперь являюсь эмбрионом безвременно погибшего астронавта по имени Ту Фта. Разрешите представиться — астропсихолог Ту Фта Совершенный.

— А где ж ты, милейший? — спросил Щукин. — Что-то я тебя никак не разгляжу.

— Увы, я мал, — признался эмбрион Ту Фта. — Но это не играет роли. Я и большой буду для вас невидим, так как являюсь носителем иной формы жизни — волновой. В вашей основе органика, в моей основе — многомерные волны. И то и другое, сами понимаете, материя. Однако, наша форма жизни мне кажется удобней.

— Не скажи, — возразил Щукин. — Я вот, к примеру, по жаре могу пивка попить. А ты, тень, или как тебя — эмбрион отца Гамлета, как попьешь пивка, если у тебя и горла-то нет? Так что не надо мне извилины пудрить.

— Не в пиве счастье, — сказал Ту Фта. — Ваше пивное тело стареет и дряхлеет, угнетая ваш дух, вы — рабы своего тела. Наш дух свободен. Но если надо, мы можем приобрести любой облик и находиться в нем достаточно долго. Можем и пивка попить. Шелдок касьяварешка. Удобно?

— Что за варежка? — вместо ответа осведомился Щукин.

— Касьяварешка? — уточнил Ту Фта. — Это алабашлы. Он общепринят у всех цивилизованных брассо. В меня напичкали столько земных языков, что путаюсь и перехожу на алабашлы.

— У тебя звук идет с искажением, — покритиковал Щукин.

— Это верно, звук ни к черту, — сказал Ту Фта. — Я нахожу то, что может колебаться: стекло, пуповид, диффузор, струйчак, — действую на него электрической составляющей, и оно дребезжит. Сейчас дребезжит диффузор в приемнике. Мумизье? А вы слышите вашими слухачами. О, мы хотели воспользоваться вашей системой звукоисторжения и даже приняли человеческий облик, но, увы, произошла катастрофа. Конфуз.

Пока эмбрион держал речь, Щукин высекал из строптивой зажигалки искру. Высек. После этого, поставив на огонь еще теплую кастрюльку с гуляшом, спросил небрежно:

— Чего ж тебя, бедолагу, к нам потянуло? На родине с харчами туго?

— Туршет. У нас изобилие, — обиделся Ту Фта. — Вам и не снилось такого изобилия.

— Чего ж притащился-то? — гнул свое бессердечный Щукин. — Дай, мол, джоуль. А если б не дал?

— Так ведь в долг, — угрюмо сказал эмбрион.

— То-то же, — Щукин назидательно поднял указательный палец. — Долг превыше всего. Ну, давай, что там у тебя за конфуз? Валяй.

— Это очень трагический конфуз, — сухо сказал Ту Фта. — Для удобства общения мы материализовались на внешней орбите, после чего начали снижение. И вдруг на высоте пятнадцать тысяч двести метров — взрыв. Папавиончи. Я не специалист, но предполагаю, что вещество, которое мы выбрали в качестве материала для крейсера и наших бедных оболочек, вступило в реакцию с какими-то газами или парами. У вас ужасная атмосфера. Лапсердак. Сероводород.

— У нас, мой милый, делают такие стекла, что чихнешь погромче, оно и развалится, — отозвался Щукин, переставляя кастрюльку с разогретым гуляшом на свободную конфорку, а на ее место водружая чайник. — Я к тому, что не было никаких взрывов.

— Нет был, — хмуро возразил эмбрион. — Нас разнесло на элементы прежде, чем сработала система защиты.

— Нечего было в четверг прилетать, — сказал Щукин, накладывая в тарелку дымящееся мясо и щедро поливая его золотисто-коричневой подливой. — Тебе положить кусочек, приятель?

— Издеваетесь? — мрачно спросил Ту Фта.

— Ладно, не обижайся. У нас на обиженных воду возят. Я пожую, подзаряжусь, а ты можешь взять у меня малость джоулей. Так и быть. Но в долг. Получится, будто мы жуем на пару.

Щукин поудобнее устроился на табуретке, вооружился вместо вилки ложкой, чтобы мясо захватывалось с подливой, и принялся за еду. Делал он это неторопливо, по старой цирковой привычке стараясь не есть хлеба, ну разве что полкусочка за весь обед, Наконец он облизал ложку, налил себе чаю покрепче и заметил:

— Ты, брат, какой-то скучный. Рассказал бы о себе, что ли. Как у вас со снабжением? Откуда берутся дети? С жильем как? С культурой?

— Отчего же, — откликнулся эмбрион и сыто икнул. — Пардон… Конечно, расскажу.


— …И даже покажу, — продолжал Ту Фта. — Перед вашими глазами будет как бы экранчик, и на нем по мере надобности будут появляться картинки…

— Не картинки, а изображения, — грубо поправил Щукин. — Тут тебе не детский сад.

— Изображения? Телевичок? — переспросил Ту Фта. — Это посложнее… Ну ладно, так и быть, но я буду вынужден иногда подпитываться от вашего энергоресурса.

— С возвратом, — в который уж раз уточнил Щукин.

— Ну, разумеется, — сказал Ту Фта. — А теперь — начали. Вот такими нас должны были увидеть жители Земли.

Перед глазами Эраста возник черный квадрат, через пару секунд на нем появилось изображение металлической ладьи, испещренной множеством заклепок, в которой находилось с дюжину бородачей в бронированных, судя по всему, телогрейках и головных уборах, смахивающих на современные армейские каски. У этой ладьи почему-то была труба, из которой валил клочковатый дым.

Величием от зрелища и не пахло.

— А так нас провожали, — воодушевлено продолжал эмбрион. — С оркестром, цветами. Были милые юные девушки.

По экрану пошла радужная помеха.

— Простите, — сказал Ту Фта. — Увлекся. Перевожу на земную систему считывания.

Щукин увидел духовой оркестр. По случаю жары оркестранты были в светлых кепочках, а один из них, толстяк с огромным «басом», взамен кепочки пристроил на голову платок с завязанными уголками. Оркестранты потели, надували щеки, вокруг них крутились шустрые черные мухи. Затем появились «милые юные девушки». Самой младшей было лет шесть, самой старшей — все пятьдесят. Их роднила, точнее — сближала, униформа: беленькие маечки, короткие белые юбочки, беленькие гольфики и беленькие же тапочки, сверху — беленькие панамочки. Что было действительно хорошо, так это цветы. Множество ярких, пышных, разноцветных букетов.

Щукин отметил, что у «юных девушек», которым ближе к пятидесяти, ноги не в меру полны. Совсем как у засидевшихся в цирке матрон, никак не желающих понять, что они и бикини — несовместимы.

— А вот такие у нас города, — сообщил Ту Фта.

Щукин увидел пальмовую рощу, хижины на сваях. Хижин было пять, рядом с одной из них, привязанная к свае толстой веревкой, ела банан маленькая суетливая обезьянка.

— А это — мы, — с некоторой торжественностью сказал Ту Фта.

Щукин увидел пустыню и бредущее по ней стадо верблюдов.

— Нет, не эти, а вот эти — мы, — поспешно сказал Ту Фта.

Щукин увидел стоящих столбиками сусликов.

— Накладка, — произнес Ту Фта, и экран превратился в черный квадрат. — Вы все время видите совсем не то, что я хочу вам показать. У вас странное мироощущение.

Внезапно экран вспыхнул, на нем возникла зеленая лужайка, по которой бродили, собирая цветы, загорелые девицы в легкомысленных купальниках.

— Вот это ближе к делу, — сказал Ту Фта. — Сейчас появятся особи мужского пола и произойдет чудо.

Щукин мигнул, а когда через мгновение открыл глаза, то увидел, что девицы с лужайки исчезли. Их место заняли плоховато одетые старушки с авоськами, рыскающие в поисках порожней стеклотары.

— Сдаюсь, — еле слышно сказал Ту Фта.

Экран исчез.

— Почему прекращен показ? — сухо осведомился Щукин.

— Ваши стереотипы, — промямлил эмбрион. — Их ничем не прошибешь.

— Сапожники, — напористо сказал Щукин. — На самом интересном месте…

Ту Фта промолчал.


Мыть посуду Щукин не стал, для этого существовала жена.

Он, вообще-то, не особенно любил хлопотать по хозяйству. Сорить не сорил, но и убирать не убирал, так — раз в месяц пройдется по паласу с пылесосом — и баста. А все потому, что содержал семью. В иные месяцы вносил в семейный бюджет по шестьсот рублей. Разумеется, бывали периоды, когда приходилось потуже затягивать пояс: во время репетиций новой программы, например, или же смены партнеров, которых Щукин как руководитель номера подбирал лично. Очень положительно, прямо обеими руками «за», он оценивал зарубежные гастроли. Вот тут бюджет прямо-таки пух. «Лады», «Панасоники», «Грюндики», разного рода промтовары вплоть до мелочей типа французских теней с блестками не просто грели душу, а и имели твердую стоимость. Если рубль гремит с пьедестала, то «Шарп» непоколебим. Это Щукин усвоил еще в самом начале карьеры, когда с превеликими трудами вырвался на гастроли в братскую Монголию и обнаружил, что там с дубленками и консервами из конины нет проблем.

Все же к пенсии он кое-чего подкопил. Если бы еще удалось с загадочной Японией, тогда вообще можно было бы, как говорят, жить на проценты, но вот не удалось. А накопленного по нынешним ценам явно маловато…

Мысли Щукина прервались. Ту Фта с кем-то общался.

— Надо понемножку, — говорил эмбрион, — иначе структуру перекосишь.

— Куль-куль, муль-муль, — слышался в ответ тонюсенький голосок.

— Я понимаю, что вкусно, я понимаю, что полезно, — терпеливо увещевал Ту Фта, — но надо понемножку. И так уже симметрия нарушена: живот есть, а рук как таковых не видно. Все, хватит с тебя. Следующий.

Раздались невнятные звуки, этакое мелкое почавкивание, после чего Ту Фта сказал:

— Если ты в гостях, то хозяин должен тебя понимать. Он не знает алабашлы. Разговаривай по-землянски. Ну-ка, смелее.

— Шпашиба, — пропищал кто-то невидимый.

— Ту Фта, ты кого тут еще пригрел? — насторожился Щукин.

Эмбрион что-то бормотал, притворяясь, что не слышит.

— Ту Фта, — повысил голос Щукин.

— Тише, тише, — испугался эмбрион, — вы их сдуете. От вас сильный ветер.

— Я тебе покажу ветер, — пригрозил Щукин. — Я покажу такой ветер, что тебе и не снился. Я тебе такую экологию устрою.

— Что вы, право, как зум-зум? — с укоризной сказал Ту Фта. — Они еще не окрепли. Это же мои друзья, мои товарищи по несчастью. Я их кормлю.

Он помолчал и скорбно добавил:

— Капитан погиб. Штурман погиб. А какой был капитан! А какой был штурман!.. Теперь я капитан.

«Было двенадцать, — машинально прикинул Щукин, вспомнив крейсер-ладью. — Значит, осталось десять».

И сказал:

— Правильно. Ты же, наверное, самый здоровый. У тебя почти что тенор, а у этих вообще комариный писк. Ххэ. Ничего себе — пришельцы.

С этими словами он направился в спальную комнату переодеваться. Дело в том, что как у всякого пенсионера моложе шестидесяти перед ним остро стоял вопрос трудоустройства, и вопрос этот в свете грядущих сокращений надлежало решать оперативно. Сегодня Щукин решил посетить контору по ремонту бытовой техники. Надо сказать, что технику он любил. Как-то, будучи на гастролях в Швеции, он вскрыл стоящий в гостиничном номере японский телевизор и подкрутил отечественной отверткой не то потенциометр, не то переменный конденсатор, в результате чего телевизор стал работать много лучше. Пока через пять минут не сдох. Из случившегося Щукин сделал вывод, что и «они» могут гнать брачок. Но уже вечером телевизор работал как ни в чем не бывало, из чего следовало, что «они» оперативно исправляют брачок. А почему мы, спрашивается, не можем? Почему бы и нам не отремонтировать бытовую технику, если какой-нибудь местный умник залезет в нее японской отверткой? Очень даже можем. Согретый этой мыслью, Щукин стянул с себя штаны с пузырями на коленях и желтую футболку с несмываемыми пятнами от щей на локтях и облачился в турецкую ковбойку и джинсы. Быстренько причесался. И сразу стал похож на человека, а не на чучело гороховое.

Оглядев себя в зеркало, Щукин остался вполне доволен своей внешностью.

— Я совсем не обиделся на вашу шутку, — послышался искаженный голос Ту Фты.

Интересно, что он там заставил колебаться на сей раз?

— На какую шутку? — не понял Щукин. — Ты оставишь меня в покое?

— Что я самый здоровый, — объяснил эмбрион. — Да, сейчас я маленький, но раньше я был большой.

В его деревяненьком голосе промелькнула еле уловимая угроза, но Эраст ее не заметил.

— Сидите дома и никуда не суйтесь, — сказал Щукин. — Без меня вам труба. Ясно? Если придет жена, замрите, будто вас нет. Нечего ее пугать, она и так нервная.

Он направился к выходу.

— Мы с вами, — объявил Ту Фта.

— Я что сказал? — рассердился Щукин. — Сидите дома — и никуда.

— Мы с вами, — повторил Ту Фта.

— С вами, с вами, — пропищало несколько голосков.

— Накажу, — сказал Щукин, мучительно раздумывая, каким образом можно наказать крошечное невидимое бестелесное существо. И тут в дверь позвонили.


На пороге стоял Генка Страстоперцев. Был он высох, жилист, облачен в ярко-оранжевую куртку без рукавов и воротника, голубую рубашку, весьма напоминающую обыкновенную майку, и синие брюки с белыми лампасами. На шее у Генки имелась металлическая цепочка с крохотным ключиком. Несмотря на эти несолидные атрибуты, Страстоперцев был мужчина вполне серьезный. Неженатый, но серьезный. Преподаватель английского языка в техническом ВУЗе и по совместительству — переводчик при спортивных делегациях из стран развивающейся Африки. Генке было тридцать девять, и жениться он, ясное дело, не собирался, хотя старательно распространял миф, что как только подвернется подходящая, так сразу в ЗАГС. Подходящая изредка попадалась, однако дальше кратковременных отношений Генка не шел, объясняя переживающим за него друзьям-товарищам, что поскольку он, Генка, невезучий, то и эта непременно окажется дурой. А время сочилось сквозь пальцы, и незаметно Страстоперцев из гладкого породистого юноши превратился в седеющего молодого человека с беспокойным взглядом, нездоровой кожей и нервным отношением к отсутствию денег.

— Уж эти мне забегаловки, — сказал Страстоперцев, прихлопывая за собой дверь. — Грили и шашлыки. На кой ляд мне завтракать на сотню? Я хочу сосиски с капустой за червонец. У тебя есть сосиски с капустой?

И он хищно повел длинным аристократическим носом.

— Мало бы что у меня есть, — ответил Щукин. — Идем посмотрим.

— Мясом пахнет, — сказал Страстоперцев, входя вслед за ним на кухню.

— Это от соседей несет, — объяснил Щукин и полез в холодильник.? Та-ак. Кислое молоко будешь?

— Это что за кислое молоко? — полюбопытствовал Страстоперцев.

— Которое скисло, — отозвался Щукин. — Если не будешь, то я выброшу.

— Выбрасывай.

— Нет, не выброшу, на нем блины можно заквасить, — в раздумье произнес Щукин. — Горошек хочешь?

— Хочу. С колбасой это то, что надо.

Щукин заглянул в банку с горошком и отпрянул.

— Нет, с горошком пас, а то придется на венок раскошеливаться.

Он выкинул смердящую банку в помойное ведро и неожиданно предложил:

— Давай покурим.

— У тебя какие? — спросил Страстоперцев.

— Никакие, — бодро отозвался Щукин. — Вчера последние докурил.

Генка криво усмехнулся и выложил на стол початую пачку «Явы».

— Жаль, кофе нет, а то бы под кофе хорошо, — сказал Щукин, закуривая. — Похоже, тоже кооперативщики поработали.

— А то кто же, — согласился Страстоперцев. — Пока мы тут с вами ушами хлопаем, эти ребята делают бизнес.

— Ты не на драндулете? — переменил тему Щукин.

— На нем, родимом.

— В Смолево? — уточнил Щукин.

— В Смолево.

— Погоди-ка, в морозильнике пошарю, — Щукин начал вставать. — Сдается мне, что там…

— Не, старик, у меня бензину в обрез, — перебил его Страстоперцев. — Только-только до заправки.

До заправки Щукину было не с руки, поэтому он водрузился обратно на табуретку и сказал:

— Вспомнил. Мы же эти сосиски еще во вторник умяли.

Он посмотрел на Страстоперцева, как бы проверяя — верит тот или не верит. У Генки неожиданно заурчало в животе.

— Давай чаю, — сжалился Щукин. — И булку с маслом.

— Давай, — моментально согласился Страстоперцев и спросил: — А Валентина далеко?

Вопрос про Валентину был задан не случайно. Будь Валентина дома, Генка бы уже сидел перед тарелкой, наполненной вкусной дымящейся едой, и наворачивал за обе щеки. Валентина Генку жалела. А Щукин был не такой. По его мнению Страстоперцев любил выпить и поесть что называется «на халяву», то есть за так, поэтому он его время от времени «учил». Генка понимал, что его «учат», и не обижался.

Начавший было рокотать холодильник внезапно замолк, будто отключили энергию, затем снова начал работать как ни в чем не бывало. В момент отключения чуткое ухо Щукина уловило где-то в глубине квартиры слабый треск.

— Посиди-ка, — сказал он Страстоперцеву. — Я сейчас.

Генка проводил его тоскливым голодным взглядом.

Войдя в гостиную, Щукин негромко позвал: «Ту Фта, ты здесь?» Никто не откликнулся.

Ту Фта и его команда оказались в спальной. Они взволнованно переговаривались между собой на птичьем «алабашлы».

— В чем дело? — строго осведомился Щукин. — А если бы сюда зашел Геннадий?

— Мы знаем, что это вы, — отозвался Ту Фта. — У Геннадия вкус другой.

— Что мы вам, югославская ветчина? — проворчал Щукин. — Вкус.

— У вас вкус вкусный, а у Геннадия с почесунчиком, — объяснил Ту Фта. — Хотя, конечно, и у него вкусно, не то что из розетки.

— Вы и к розетке присасывались? — скорее констатировал, чем поразился Щукин, так как его подозрение, отчего отключился холодильник, подтвердилось.

Собственно, а почему бы и нет? Энергия есть энергия. Не все ли равно, откуда выкачивать джоули?

— Да, присасывались, — с достоинством ответил Ту Фта. — Мы не хотим жить в долг. Мы желаем самостоятельности.

— Но я плачу за энергию, которая в этих розетках, — сказал Щукин. — Иди проверь, вон на счетчике в коридоре мотает. Поди, сотню киловатт сожрали. Чуть КЗ не устроили.

— Какой вы бессердечный. Зум-зум, — произнес Ту Фта. — У нас чуть-чуть не произошло ЧП, а вы — КЗ.

Интонация у эмбриона была весьма свободолюбивая, и это Щукин не преминул заметить.

— Кто клянчил джоули? — вопросил он. — Я или ты? Запомни, ты у меня должник.

— Вернем сторицей, — перебил его Ту Фта.

Это уже ни в какие ворота не лезло. Это граничило с наглостью.

— Верни, — сказал Щукин и тут же содрогнулся от сильного электрического разряда в область копчика. — Ладно, угомонись. Не к спеху.

Хлопнула входная дверь. Пришла Валентина.

— Сидите тут, — сказал Щукин инопланетянам и вышел в коридор.

Он еще не осознал, что инициатива перешла в «руки» Ту Фты.

В свое время Валентина работала в цирковом кордебалете и была стройной эффектной девицей с длинными красивыми ногами. После замужества она уже через год имела сына Олежку и почетное звание домашней хозяйки. Сначала это ей нравилось, но потом как-то стало не хватать денег и независимости от охамевшего Щукина, который возомнил себя монополистом. Когда она это поняла, было поздно. Стройность и умение выходить в шпагат куда-то исчезли, а красивые длинные ноги администрация была способна оценить лишь у незамужних и достаточно уступчивых юных дев. К тому же началось неудержимое расширение талии. С такими параметрами кордебалет противопоказан. Валентина смирилась с участью быть женой грубого Щукина, и это смирение в конце-концов привело к тому, что он стал относиться к ней помягче, поделикатнее. А когда во время очередных гастролей она взяла на себя обузу кормить «верхних» — вечно голодную ораву из трех мальчишек и одной девчонки — и блестяще с этим справилась, Щукин совсем размяк. Вопрос о личном поваре, няньке и докторе был решен.

Валентина оказалась непременной участницей всех, в том числе и зарубежных, поездок.

В Валентине жил мощный дух материнства, заставляющий ее опекать слабых и обездоленных. К таким горемыкам она относила Генку, напрочь отметая щукинские намеки на то, что Страстоперцев — мирской захребетник.

Итак, Валентина вслед за мужем вошла на кухню, увидела там понурого Страстоперцева, у которого громко бурчало в животе, и воскликнула:

— Генка, ты, поди, голодный.

— Предлагал молока — не желает, — ввернул Щукин.

— Кислого, — сварливо сказал Страстоперцев. Он даже не заметил, что у Валентины новая прическа. Когда Генка был голоден, дух кавалера в нем напрочь отсутствовал.

— Гуляш, надеюсь, не весь употребил? — спросила Валентина у Щукина.

— Какой гуляш? — притворился Эраст.

— Значит, употребил, — Валентина сняла крышку с кастрюльки и обрадовалась. — Слава Богу, не весь. Ты, Ген, не расстраивайся, через десять минут поспеют макароны, и тогда отведешь душу. Покури пока.

И, чтобы не запачкать платье, стала надевать нарядный фартук.

— Валюша, — расцвел Страстоперцев, — ты прелесть. Зачем тебе Щукин? Возьми лучше меня.

Щукин хмыкнул и направился в спальню.

— Ту Фта, — позвал он. — Ты здесь? Пожевать хочешь? А? Я говорю: джоулей хочешь?

— Хочу, — угрюмо ответил эмбрион. — Я теперь кормящий опекун. Кормораздатчик.

— Джоули-то генкины, — предупредил Щукин. — Так что это даже не в долг.

— Благодарствую, — невнятно пробурчал Ту Фта.

— Тогда давайте за мной на кухню, — сказал Щукин, — Как только Геннадий приступит к завтраку, вы приступайте к Геннадию. Но только тихо, без шума.

Ту Фта помолчал, потом спросил:

— А ты не можешь приступить к завтраку вместо Геннадия?

Это «ты» покоробило Щукина.

— Что за «ты»? Какой я тебе «ты»? Ты всегда к старшим обращаешься на «ты», щенок?

— Я не щенок, — сказал Ту Фта чеканным голосом юного пионера, — а известный астропсихолог. К тому же я капитан, куча-маруча. Долг вернуть?

— Не к спеху, — мгновенно отреагировал Щукин. — А почему, собственно, ты меня просишь поесть? Я уже ел.

Надо отдать должное: он начал понимать, что Ту Фта с его электрической дубинкой опасен, поэтому с ним надо быть полюбезнее.

— У тебя джоули безотходные, — произнес эмбрион. — Превосходно усваиваются. Для малышей самая подходящая пища. Если бы не это…

Ту Фта внезапно замолчал.

— То что? — насторожился Щукин.

Ту Фта молчал.

— То вы бы предпочли другой дом? — допытывался Щукин. — Так тебя надо понимать?

И завел:

— Эх, Ту Фта, Ту Фта. Я ведь тебе помог в трудную минуту. Я ведь не сказал тебе: иди-ка ты, парень, откуда пришел, нет у меня лишних джоулей. Я тебе что сказал? Бери.

— Но с условием, — с вызовом уточнил эмбрион.

— А как же? — Щукин притворился удивленным. — Даже в школе детей учат, что энергия за здорово живешь не пропадает. Как же моя энергия возьмет да пропадет? Это, брат, не дело. Ой!

Он содрогнулся от мощного электрического разряда в многострадальный копчик. Это было не только очень больно, но и унизительно, так как ассоциировалось с хорошим пинком.

— Спасибо, приятель, — произнес Щукин обиженно. — Ты хоть предупреждай.

— Не нравится? — с ехидством осведомился Ту Фта. — Я так и знал.

— Мне другое не нравится, — горько отозвался Щукин. — Раньше ты спрашивал разрешения, а теперь берешь джоули без спросу. Как только ты скумекал, что можешь прикарманивать энергию тайно, то сразу возомнил себя пупком. На «ты» перешел.

— Зум-зум, — плотоядно сказал Ту Фта. — Папавиончи ган. С «алабашлы» это значит — ликвидировать. Ты зум-зум.

— Какой еще зум-зум? — не понял Щукин, припоминая, что уже слышал это слово.

— Зум-зум — это то же, что бандит, — ответил Ту Фта. — Он неотесан, груб, драчлив. Он убийца. Он сквернословит, пьет неразбавленный эфир, совращает ультракоротких волнушек, избивает коротковолновиков. Он опасен для личности и для общества и подлежит уничтожению.

— Вот те на, — опешил Щукин. — А я-то здесь при чем?

— Ты ненавидишь меня и моих малышей, — сказал Ту Фта. — Ты бессердечен, туп и жаден. Ты просишь обесточить Геннадия. Ты никого не любишь. Только себя.

— Да не прошу я обесточить Геннадия, — возразил Щукин. — Я пошутить хочу. Похохмить. Тут понимаешь, в чем хохма? Он жует, жует, жует, а все голодный, потому что вы из него эти джоули, которые он заглатывает, отсасываете. Понял? И потом, он же пристает к моей законной супруге.

— Нет, ты, пожалуй, не зум-зум, — сказал Ту Фта. — Я должен подумать, кто ты есть. Ясно одно…

И замолчал, заставив Щукина по дороге на кухню гадать о недосказанном.

Генка с Валентиной сидели друг против друга за маленьким кухонным столом и молча курили. В кастрюле на плите булькали макароны, а в раскрытое настежь окно врывались звуки московской улицы с ее напряженным транспортным движением и однообразным шарканьем множества подошв.

— Ты с кем это там контакт наводишь, дорогой? — спросила Валентина. — Думаешь, мы пеньки глухие?

— Я ничего не навожу и ничего не думаю, — сказал Щукин.

— Он и давеча удалялся, — вспомнил Страстоперцев. — А я все никак не пойму: чего это он там сам с собой бубнит?

— Молчи, грусть, — огрызнулся Щукин, усаживаясь на табуретку. — Не знаю, чем ты в своей берлоге в одиночку занимаешься, но догадываюсь.

Генка хохотнул, а Валентина возвышенно сказала:

— Все, что угодно, только после развода не уходи к Зинаиде.

Щукин со Страстоперцевым переглянулись, пожали плечами, после чего Генка осведомился:

— К какой Зинаиде, дорогая?

— Ах, дорогая!? — пылко бросил Щукин.

— Из сорок седьмой квартиры, — потупилась Валентина.

Щукин со Страстоперцевым дружно хмыкнули. Зинаиде из сорок седьмой, старой деве,обладающей отвратительнейшим характером, было то ли под семьдесят, то ли под восемьдесят, и она держала в своей однокомнатной квартире добрый десяток кошек. Впрочем, Щукин тут же сделал суровое лицо и процедил:

— Это моё личное дело, где я пригрею свои старые кости. Я смотрю, вы здесь не теряли времени даром. К барьеру, Геннадий, к барьеру. Чем будем стреляться?.. Есть кислое молоко.

— Из кислого молока пули не те, — засомневался Страстоперцев. — К тому же я должен действовать наверняка. Что, если я погибну? Тебе-то хорошо со своей Зинаидой.

— Не трожь мою Зинаиду, — сказал Щукин.

— Ну так не будем стреляться, — предложил Страстоперцев. — Ты тихо уходишь в сорок седьмую, а я остаюсь в шестьдесят четвертой.

— Держите меня крепче, — сказал Щукин, оставаясь на месте. — Валентина, тебе этот человек очень дорог?

— Я люблю людей, — демократично ответила Валентина.

— Значит, не очень, — сделал вывод Щукин. — А жаль. Он, между прочим, на драндулете.

— Я на заправку, — сказал Страстоперцев.

— Молчи, грусть, — Щукин потянулся за генкиными сигаретами. — Хочу в рембыттехнику податься. Ты в Смолево? В Смолево. Это по дороге.

— А чего, ты, собственно, забыл в этой рембыттехнике? — удивился Страстоперцев.

— А что плохого? — спросила Валентина. После этого она встала из-за стола и пошла промывать макароны.


У Генки Страстоперцева всегда был завидный аппетит. Щукин не смог бы припомнить случая, чтобы Генка отказался перекусить. Ну а Валентине было приятно покормить оголодавшего в одиночестве Страстоперцева. Вот и сейчас, глядя, как тот уминает гуляш с макаронами, она тихо радовалась, но спросила почему-то совсем о другом:

— Ты чего это вырядился под путевого работника?

Имелась в виду генкина ярко-оранжевая безрукавка.

— Трейд марк, — сообщил Страстоперцев. свободной рукой почесывая левый бок. — Амуниция путешественника. Тяга, так сказать, в дальние страны. У вас клопы, что ли?

Теперь уже он, не прекращая есть, чесал шею.

— Как бы вшей не занес, — забеспокоился Щукин, подозревая, впрочем, что это работа Ту Фты и его малюток.

— Да уж, Геночка, ты прямо как шелудивый пес, — сказала Валентина, жалеючи. — Видели бы тебя твои студенты.

— А что студенты — не люди? — отозвался Страстоперцев, яростно почесываясь. — Кончит ВУЗ, если дурак — пойдет на фабрику, если умный — пойдет в кооператив. А может и в рембыттехнику податься. Это чуть лучше фабрики.

— Поняла намек? — обратился Щукин к жене. — Он хочет сказать, что я чуть лучше студента.

В это время Страстоперцев кончил есть, бросил вилку и понес было освободившуюся руку к макушке, но, кажется, уже нигде не чесалось.

— Фу ты, отпустило, — сообщил он шепотом, как бы не веря, что враг ушел.

— По-моему, он имеет в виду, что твоя рембыттехника лучше фабрики, а бизнес лучше рембыттехники, — сказала Валентина. — По деньгам-то, может, и лучше, да дело больно уж шаткое.

— Что-то вроде бы как поел, а вроде бы как и не поел, — тихо произнес Страстоперцев, в сомнении поглаживая живот. — Хотя с другой стороны переедать вредно… Если бы не было свидетелей, что уже ел, можно было бы попросить поесть еще…

— Ты чего там бубнишь? — спросил Щукин. — Бубни погромче.

Страстоперцев обреченно махнул рукой и сдался:

— Давайте чаю. И булку с маслом.

После чего сказал:

— Не ходил бы ты, старик, в рембыттехнику. Одичаешь. Жуликом станешь. Ты ж мимо телевизора спокойно не пройдешь, чтобы не свистнуть микросхему-другую. Быстренько вниз-то покатишься. Заловят тебя как-нибудь на месте преступления и пальцем покажут: вот он — гад. Из-за копейки погоришь. То ли дело — личная собственность, — Генка взял сигарету, закурил, вслед за чем поправился: — Прошу прощения, не личная — частная.

— Это что в лоб, что по лбу, — заметил Щукин.

— Знаю я одно заведение — пальчики оближешь, — Страстоперцев выпустил толстую струю дыма, поморщился и недоверчиво посмотрел на сигарету. — Названьице, конечно, так себе, но деньгу делают приличную. Фирма «Чувяк».

— Как, как? — спросил Щукин. — Это чем же они занимаются?

— Туфли, сапоги, — сказал Страстоперцев. — Что они в эти сигареты запихивают?

— Из меня сапожник, как из бабушки футболист, — засомневался Щукин.

— Я же не предлагаю тебе шить сандалии, — отозвался Страстоперцев с видом начальника отдела кадров. — В любой фирме есть работа по душе. Например, снабжение. Или — административная деятельность. Ну и так далее. Вплоть до личной охраны директора. Фамилия у него Наперстюк.

— И много выходит на нос? — поинтересовался Щукин.

— До тысячи баксов, — хладнокровно ответил Страстоперцев. — Как договоришься.

— Давайте пить чай, — вмешалась Валентина. — Генка, бросай курить.

— Уговорил, — сказал Щукин. — Быстренько пей чай и поехали к Наперстюку.

— Мне в другую сторону, — возразил Генка.

— Я тебя за язык тянул? — спросил Щукин. — Не тянул. Значит, вези.

Генка впился зубами в бутерброд с маслом, пожевал, мрачно поглядывая на безжалостного Щукина, и начал яростно чесать макушку.

Если откровенно, то в будущее самопального бизнеса Щукин не верил, и единственной причиной неверия было качество самопальной продукции. Он считал, что за такое качество изготовителя следовало бы либо немедленно арестовывать, либо сдавать за валюту на прокорм каннибалам с черного континента. Однако тысяча баксов есть тысяча баксов, да и Генка в серьезных делах обычно не подводил. Короче, Щукин решил разведать обстановку с «Чувяком». А если он что-то решил, преград для него не существовало.

В ту самую минуту, когда он вознамерился заявить Страстоперцеву, уцепившему очередной бутерброд, что пора бы и честь знать, по коням, мол, раздался голос Ту Фты:

— Уединимся, Щукин. Надо пообщаться.

Щукин невольно взглянул на присутствующих, но Ту Фта успокоил:

— Они не слышат. Сейчас дребезжит персонально твоя барабанная перепонка.

Действительно, Валентина и Страстоперцев никак не отреагировали на посторонние звуки.

— А теперь встань, — продолжал эмбрион. — Опусти руки. Кругом. Вперед шагом марш.

Может быть, команда прозвучала иначе, но Щукин воспринял ее именно так. Руки у него безвольно опустились, туловище крутнулось вокруг левого плеча, а ноги сами собой понесли вон из кухни. Будто кто-то схватил за шиворот и повел насильно, не спрашивая — нравится это или не нравится хозяину шиворота.

В лоджии невидимая сила отпустила.

— Я бы попросил без рук, — начал было Щукин, но Ту Фта бесцеремонно перебил его:

— У меня нет рук. Я управляю тобой без рук. Я могу управлять всеми аборигенами, которые попадают в сферу моего влияния.

— А какая у тебя сфера влияния? — спросил Щукин уныло. — Километр? Два?

— Нет, я еще не настолько силен, — сказал Ту Фта. — Но это ничего не значит. Я регулярно крепну.

«И регулярно наглеешь», — подумал Щукин и, посмотрев в окно, обнаружил, что справа над крышами появились серые клочковатые облака — предвестники скорого дождя.

— Что это Геннадий весь исчесался? — спросил он, думая о том, что Ту Фта со своей компанией способен наломать хороших дров. — Я же не чешусь, когда вы берете мои джоули.

— Вихревые токи, — туманно объяснил Ту Фта. — Почесунчики. Они и нам противны. Вот у тебя нет вихревых токов, и нам приятно потреблять твою энергию.

— Чтоб тебе подавиться моей энергией, — пробормотал Щукин, а вслух спросил: — О чем хотел поговорить?

— Есть два момента, — высокопарно сказал эмбрион. — Первый: я слушал вашу беседу и поражался убогости вашего мышления. Нет, чтобы поразмышлять о характере распространения четвертой подгармоники в квазиупругой среде, поточить свой зажиревший ум о гранит науки, так нет — лучше они будут о какой-то Зинаиде трепать языки. Как все аборигены, вы непроходимо тупы. А где тупость, там и жестокость.

— Сдалась мне твоя подгармоника, — проворчал Щукин.

— Если корову поить водкой, то и молоко у нее будет с градусом, — объявил Ту Фта. — Мои малыши кормятся твоими джоулями, и у них безнадежно портится характер. Им передается твое хамство. А мне это ни к чему. Мы явились сюда с великой миссией.

— Вас звали? — осведомился Щукин.

— Мы — великий народ, — не слушая его, сказал Ту Фта. — Мы хотели научить вас добру, терпимости. Мы хотели дать вам знания.

— А мы разве против? — деланно удивился Щукин.

— Но сейчас я все больше склоняюсь к мысли, что вы бесполезны, как прошлогодний винегрет, — продолжал эмбрион.

Образ прошлогоднего винегрета был не особенно понятен Щукину, поэтому он грубовато спросил:

— А от вас какая польза? Вы только и делаете, что набиваете брюхо.

Это было очень смелое заявление. От неприятностей Щукина спасло только то, что Ту Фта умел мыслить логически.

— Ты прав, насекомое, — проскрипел пришелец. — Пока мы действительно набираемся сил и ничего не производим. Всему свое время. А теперь я хотел бы перейти ко второму моменту. Итак, я сообщал, что наш крейсер взорвался на высоте пятнадцать километров двести метров в результате какой-то химической реакции. Так вот, мы тут посовещались и пришли к мнению, что дело, пожалуй, не во вредных примесях вашей убогой атмосферы. В последнюю секунду штурман наблюдал на локаторе неизвестное тело, которое шло наперерез нашему курсу.

Ту Фта выжидательно замолчал.

— Голубь? — предположил Щукин.

— На высоте пятнадцать километров, — напомнил Ту Фта.

— Действительно, чего ему там делать? — сказал Щукин. — Может, орел какой? Орел-шатун.

Что тут гадать? Сработала система ПРО, и крейсер сшибло ракетой. Вообще-то как-то негостеприимно получилось, поэтому Щукин и валял дурака, защищая сверхбдительных соотечественников от позора.

— А не могло это тело быть искусственного происхождения? — коварно спросил эмбрион.

— Нет, нет, что ты, — сказал Щукин. — Самолет облетел бы, потому что у него есть радар. Что там еще может быть искусственного? Спутник? Может, спутник упал? Или луноход с Луны. Дошел до края и свалился. Прямо на ваш крейсер.

— До чего же эти аборигены тупы, — в сердцах заметил Ту Фта. — Разве можно им давать знания? Надо же такое ляпнуть: дошел до края Луны и свалился. Будто Луна плоская. Кстати, Луна плоская?

— Плоская, — сказал Щукин из чувства протеста.

— Великий Струдель, — воскликнул Ту Фта, — дай мне силы! Луна — это эллипсоид. И Земля, по которой ты, насекомое, ползаешь — тоже эллипсоид. Шар такой приплюснутый, понял?

— Понял, — бодро откликнулся Щукин. — В школе проходили, что Земля — шар, поэтому вода с нее не стекает.

Воцарилось недолгое молчание, после чего Ту Фта проникновенно спросил:

— Ты что, издеваешься, голубь?

— Жизнь, капитан, пошла такая, что только и осталось дурака валять, — ответил Щукин.

В ту же секунду в спальню вошел Геннадий Страстоперцев.


— Ага, — сказал Ту Фта. — Ну-ка, зови его сюда.

Звать Страстоперцева не пришлось. Заприметив в лоджии Щукина, тот быстро пересек комнату, открыл балконную дверь и деловито произнес:

— Скажи спасибо Валентине. Право дело — разжалобила с этим вашим Копейкиным, а то бы сроду не поехал.

«Ты бы у меня да не поехал», — подумал Щукин.

В это время Страстоперцев, прикрыв за собою дверь, выудил из кармана сигарету, чиркнул зажигалкой и вполголоса пожаловался:

— Жрать охота, спасу нет. Поди — язва.

— Это не язва, Геннадий, — объяснил Ту Фта своим деревяненьким голоском. — Энергию, содержащуюся в пище, которую ты ел, вместо тебя потребляли мои малыши.

— Я так соображаю: малыши — это клопы, — сказал Страстоперцев. — Вы, шеф, как всегда оригинальны. Только почему у вас сопрано, шеф? Вас случайно не кусал крокодил?

— Это не я, — отозвался недовольный поворотом событий Щукин. — Это Ту Фта. Тут такое дело, старик. Эти ребята припилили черт-те откуда, и на высоте пятнадцать километров взорвались вместе со своим крейсером. Они невидимы.

— Понимаю, — сказал Страстоперцев, невозмутимо покуривая. — Они взорвались, поэтому и невидимы. Это я понимаю. А чем же они говорят, если они взорвались?

— Они, видишь ли, состоят из корпускул, — начал было объяснять Щукин, но Ту Фта раздраженно завопил:

— Что ты тут болтаешь? Из каких корпускул? У нас благороднейшая волновая природа, и нечего тут болтать.

— Виноват, — сказал Щукин. — Он, старик, током умеет дергаться, так что ты с ним поосторожнее.

— С кем — с ним? — отозвался Страстоперцев. — Ты про кого?

— Старик, ты, главное, не суетись, — сказал Щукин. — Это такие маленькие пришельцы. Но их вовсе не поэтому не видно, что они маленькие. Это у них временное. Они вообще такие невидимые. А начальник у них — Ту Фта.

— Туфта, так туфта, — Страстоперцев пожал плечами.

— Как ты думаешь, Геннадий, по какой причине мог взорваться крейсер? — вкрадчиво спросил Ту Фта.

— А черт его знает, — любезно ответил Страстоперцев, примиряясь с мыслью, что он действительно имеет дело с пришельцами.

— Радар показал, что к крейсеру приближалось какое-то тело. Что это могло быть?

— Да мало ли что? — улыбнулся Страстоперцев. — У нас много всякой дряни летает. Вон на днях на доцента Кукушкина кирпич упал. Правда, мимо. Кукушкин еще из подъезда не вышел, а то бы прямо по лысине пришлось.

— Так, и этот дурака валяет, — ледяным тоном сказал Ту Фта и, сорвавшись, заверещал: — В стойло поставлю. Совсем уже рогом не шевелят. Уволю к кузькиной матери из номера.

Щукин с удивлением узнал набор собственных формул, применяемых им во гневе во время репетиций.

К фонемам разъяренного эмбриона присоединилось птичье щебетание малышей, так что получился маленький базар.

— Мебельюхорешкичунипалласерк, — прикрикнул на них Ту Фта.

Щукин давно подозревал, что хитрый эмбрион не докармливает малышей, оттого они растут плохо, а он, большой и толстый, помыкает ими.

Птичий базар поутих, затем кто-то из малышей храбро заявил:

— Усикулькульчиколямпоцвирк.

— Аба, — сказал Ту Фта. — Хаба.

— Уси? — с надеждой переспросил малыш-невидимка.

— Хаба, — заверил Ту Фта, после чего брезгливо осведомился: — Где сидит самый главный абориген?

Щукин, недолго думая, ответил:

— У нас так дела не делаются. У нас есть руководители разных звеньев. Чтобы попасть к руководителю высшего звена, надо начать с самого низового руководителя…

— С младшего инспектора, — подсказал Страстоперцев.

— Или с его помощника, — продолжал Щукин. — И так ступенька за ступенькой. Глядишь, на второй или третьей ступеньке к главному-то аборигену и расхочется идти. А зачем он тебе?

— Вы оба валяете дурака и не говорите, почему был взрыв, — сказал Ту Фта. — Мы спросим об этом главного аборигена. Если и он будет валять дурака, мы вас цвиркцвирк папавиончи.

Страстоперцев, не чувствуя опасности, пренебрежительно махнул рукой и начал тушить сигарету в пустой консервной банке, а Щукин настороженно спросил:

— Что ты имеешь в виду. Ту Фта?

— Есть много способов папавиончи ган, — кровожадно отозвался Ту Фта. — Но мне бы хотелось, чтобы это было эффектно. Например, убрать часть атмосферы. Что будет! Или поместить между Землей и Солнцем отражающий экран. Вечная ночь, холодище, бр-р. Или…

— Чем ты лучше зум-зума, Ту Фта? Опомнись, — проникновенно сказал Щукин. — Ты же пришел к нам с великой миссией.

— Ты — хитрый абориген, — заявил Ту Фта. — Ты думаешь совсем не то, что говоришь. Ты лжив, насекомое. Но у тебя самые жирные, самые вкусные джоули в мире. Если бы не это, я бы тебя давным-давно папавиончи ган. Веди меня к главному аборигену, негодный хитрец.

— Директор фирмы не подойдет? — полюбопытствовал Страстоперцев. — Очень уважаемый хлопец. На любой вопрос даст любой ответ. Прямо-таки компьютер, а не человек. Наперстюк его фамилия.

— Ладно, пусть будет хлопец Наперстюк, — согласился Ту Фта.

— Аборигешканаперстюк, — возликовали малыши-невидимки.

— Тогда вперед, в «Чувяк», — провозгласил Страстоперцев, поглаживая живот, в котором громко бурчало.


Небо, такое прозрачное и глубокое утром, было сплошь затянуто грязноватыми тучами, стало прохладно, и на асфальте уже проявились первые крупные капли начинающегося дождя.

Щукин не признавал Страстоперцева за нормального водителя. Тот не превышал, не обгонял, жался к тротуару и вообще за рулем был похож на осторожного пугливого пенсионера. Это как-то не вязалось с его внешней бесшабашностью. Но, что поделаешь, приходилось терпеть. Свои капризные «Жигули» Щукин прошлым летом продал, понадеявшись на зарубежное турне и связанные с этим финансовые возможности.

Совсем скоро небесные хляби разверзлись, и на машину обрушился такой водопад, что «дворники» совершенно не помогали.

— Стой, — сказал Щукин, разглядев в бушующей за стеклом стихии красные огоньки стоп-сигнала.

Красные огоньки принадлежали самосвалу, а еще дальше угадывался трамвай, перегородивший перекресток.

Впрочем, Страстоперцев и сам во всем прекрасно разобрался и тормознул, когда надо. И виду, что Щукина как водителя тоже не признает, не подал.

Внезапно разгалделись эмбриончики, один из них выдохнул с одышкой «Уф», затем почему-то заглох двигатель. Этот галдеж и это «Уф» стали понятны, когда Страстоперцев попытался завести мотор. Уже и трамвай ушел, и самосвал скрылся за поворотом, а генкина колымага стояла, как вкопанная. Сзади надрывались десятки клаксонов.

— Пойти толкнуть? — ворчливо спросил Щукин, открывая дверь, но тут же, озаренный догадкой, захлопнул ее и спросил: — Ту Фта, вы зачем обесточили машину?

— Вкусно, — отозвался Ту Фта. — Вкусно и полезно.

— Верните, а то дальше пойдем пешком, — посоветовал Щукин.

— Кульма, — после некоторого молчания сказал эмбрион. — Заан пту… Пту… Все, готово.

После этого «пту» мотор завелся с пол-оборота. Вскоре дождь кончился, но по дороге вовсю бежали веселые ручьи, и встречные машины щедро обдавали лобовое стекло веером грязной воды.

Страстоперцев свернул с шоссе, долго колесил узкими кривыми переулками, где Щукин никогда в жизни не бывал, выехал, наконец, на скромную, застроенную двухэтажными домами улицу под названием «Индустриальная» и тормознул напротив дома номер 16. Никакой таблички, повествующей о существовании фирмы «Чувяк», не было, но Генку это не смутило. Покинув машину, он уверенно нырнул между домами во двор.

Щукин опустил стекло. Воздух после дождя был замечательно свежий, с озончиком. Небо было серое, но не такое безнадежно серое, как полчаса назад, кое-где между тучами уже угадывались окна, сквозь которые готово было брызнуть ослепительное солнце. Не хотелось думать, что снова может хлынуть ливень. Щукин вышел из машины. В рубашке было довольно прохладно.

Мимо, расплескивая мелкие лужи, лихо промчался желто-красный троллейбус. Между его длинными несуразными токосъемниками и проводами контактной сети проскакивали голубые искры. Снова неуловимо повеяло озоном. Затем где-то во дворах дружно и разом вскрикнула орава звонкоголосых ребятишек и притихла.

— Вай! — Завопила вдруг походившая мимо женщина. — Смотрите, что это? Вай!

Щукин посмотрел на полную женщину, по виду чисто русскую, но почему-то кричащую с кавказским акцентом, затем переместил свой взор туда, куда она показывала рукой.

Мокрые провода, которые прошедший троллейбус заставлял искрить, теперь были облеплены наплывами голубоватых «виноградин», которые шевелились, менялись местами и беспрерывно росли. По мере роста они сливались, принимая сферическую форму, и, оторвавшись от провода, плавно взмывали вверх. Щукин насчитал девять шаров. Они были около двух метров в диаметре и двигались крайне медленно, как бы ожидая, когда, наконец, созреет и освободится самый большой, десятый шар. Под ахи, охи и вай-ваи прохожих он созревал еще с минуту, достиг в диаметре метров двадцати, после чего нехотя этак отлепился от провода и поплыл вверх.

И тут до Щукина дошло, что вовсе не ребячьи голоса слышал он сразу после того, как прошел желто-красный троллейбус, — это мимо на кормежку, звонко вопя, промчалась команда Ту Фты.

Как бы в подтверждение этому большой шар остановился над низкими крышами, где его ожидала группа мерцающих искрами мелких шаров.

Троллейбусные провода начали дребезжать, как плохо натянутые басовые струны. Щукин с трудом разобрал в этом дребезжании следующее:

— Какие вы мелкие и жалкие, людишки. Это говорю я — великий Ту Фта. Хаба.

Сразу после его слов в вышине полыхнула молния. Грозовой процесс и не думал прекращаться, он сделал временную передышку и теперь снова набирал силу. На глазах небо потемнело, светлые окна затянулись. Щукину по темечку ударила полновесная капля. Дождь мог начаться с минуты на минуту.

— Вам, жалкие аборигешки, никогда не стать великими, — продолжал между тем Ту Фта. — Почему? Я отвечу. Потому что вы тупы и агрессивны. Даже если среди вас появится кто-то разумный, вы сожрете его из зависти. Единственный, кто мог бы вам помочь — это я, Ту Фта Совершенный. Но я не хочу этого, ибо вы агрессоры, кучамаруча. Не-ет, мы не позволим папавиончи наши крейсера. Лучше мы вас, гнусных аборигешек, папавиончи ган…

Ту Фта явно перебрал дармовой энергии. Наверное, ему нравилось проявиться в таком эффектном искрящемся виде и говорить разящие словеса. Но Бог с ним, с Ту Фтой и его честолюбием. Щукина беспокоило другое: напряжение в контактной сети составляло 500–600 вольт, и теперь Ту Фта со своими малышами, переполненные электроэнергией, представляли собой реальную опасность. Достаточно ничтожной случайности, чтобы вся эта энергия, непонятным образом удерживаемая в определенном объеме, по всем законам физики устремилась к земле. И тогда все, что окажется на ее пути, будет испепелено.

— Значит так, быстренько разошлись, — непререкаемым тоном сказал Щукин.

Русская женщина с кавказским акцентом пронзительно взвизгнула, остальные не обратили на Щукина внимания. В толпе шло обсуждение:

— Голову морочат, что тарелочки. Какие ж это тарелочки?

— Пузыри.

— Вот те и пришельцы. Воздушный шар увидят — пришельцы. Шаровую молнию — опять же они, бедолаги…

— …утечка энергии. Надо бы звякнуть…

— Ей-ей, инопланетяне…

Между тем Ту Фта продолжал свою нетрезвую речь, которую понимал, возможно, один лишь Щукин.

— Вы еще бесполезнее, чем прошлогодний винегрет. Вас прогрессом только портить. Вы, кучамаруча, погрязли в грехе, невежестве и агрессии. Пусть уж лучше будет новая раса. Хаба.

Затем интимно добавил:

— А ты, Эрастик, насекомое, не бойся. Все равно твои джоули лучше, чем это гадкое вонючее пойло. Мы вскормлены твоими джоулями. Ты — мама, а маму…

Это были последние слова Ту Фты Совершенного.


Щукин не смог точно определить, что же произошло на самом деле, все случилось очень быстро. Кажется, сначала полыхнуло в низко нависших тучах, после чего пророкотал гром, между шарами возникла ослепительная электрическая дуга, и тут же в мостовую ударили десять белых молний. Когда после этого фейерверка глаза перестали слезиться, Щукин увидел, что шаров над крышами нет, а в том месте, куда ударили молнии, асфальт покрылся мелкой рябью, этакими застывшими барашками. Впрочем, аналогичная рябь, причем много внушительнее, в виде колдобин и выбоин, имела место по всей мостовой, так что доказательством посещения эти следы, увы, служить не могли.

Хлынувший дождь вмиг разогнал любопытных. Щукин скрылся в машине раньше, чем успел вымокнуть. В глазах нет-нет, да и вспыхивали белые молнии. Удивительно, что обошлось без жертв.

Где-то в салоне тонко зудел комар. Эти комары совсем обнаглели, для них не стало времен года.

«Объем — это пи дэ в кубе, деленное на шесть, — вспомнил Щукин. — Диаметр шарика два метра. 3,14 на 2 в кубе, нет, не так. Два в кубе делим на два, будет четыре. Четыре кубометра. Вот тебе и малютка — четыре тонны воды, если переводить на воду. А в Ту Фте? Диаметр — 20 метров. 20 в кубе пополам. Ничего себе: четыре тысячи тонн. Это сколько же будет киловатт?»…

За окнами, выходившими во двор, было грязно и пусто, и лишь пожелтевшие листья огромного тополя вздрагивали под ударами крупных, как град, дождевых капель. В кабинете главы фирмы «Чувяк» горел свет. Не подозревающий о происшествии на Индустриальной Страстоперцев увлеченно расписывал возможности пришельцев, а Наперстюк, изредка кивая лобастой головой, по мере рассказа делал пометки в блокноте…

Комар впился в шею, Щукин немедленно треснул по нему ладонью.

«Повезло, — подумал он. — Если бы не случайность, запойный Ту Фта со своей оголтелой командой такого бы наворочали. Что же случилось? Молния в них не попала. Почему возникла дуга?.. Где там этот Страстоперцев?»

Комар остался жив, он пристроился с другого боку. «Вот ведь, гад, уже не пищит, наверное пешком ходит». Щукин отвел руку для разящего удара, как вдруг услышал тонюсенький, еле различимый голосок:

— …папавиончи… капитан…

Щукина пробрал озноб. Вот тебе и поздний комар.

— Ты жив, Ту Фта? — пробормотал он упавшим голосом.

— Я не Ту Фта, — пропищали в ответ. — Все папавиончи. Теперь я капитан.

— Они точно папавиончи? Насовсем? — бдительно спросил Щукин. — Говорят, крейсер в клочья разнесло, и то остались живы.

— Увы, — послышалось в ответ. — Они сыграли в ящик. Я знаю.

Щукин успокоился немного, но тут же вновь встревожился:

— Погоди. В крейсере вас было двенадцать. Это я знаю точно, пересчитал, когда Ту Фта показывал, э-э, кино. Двое, то есть капитан и штурман, папавиончи вместе с крейсером. Осталось десять. Шаров тоже десять. Как же ты остался жив?

— Ты ошибаешься, — пропищал голосок. — Нас было не двенадцать, а тринадцать. Я тоже видел э-кино. Во-первых, там все на одно лицо, что не соответствует действительности. Во-вторых, Ту Фта нагнулся хлебнуть эфира из своих тайных запасов, поэтому его не видно. Почему-то его повредило не так сильно, как остальных. Но сейчас ему не повезло больше всех. Он так кричал.

— Кричал? — удивился Щукин. — Я ничего не слышал.

— У вас другое восприятие. Он так вопил. Туда ему и дорога, узурпатору. Он не давал нам хорошо поесть. Так — крохи с барского стола. Сам был толстый и сильный, потому что хорошо питался. Я был самый маленький, и он надо мною издевался. Из вредности не пустил на великий жор. Как хорошо, что меня не взяли на великий жор.

— Чего ж хорошего? — проворчал Щукин.

— Теперь я капитан, — в еле слышном писке звучало явное самодовольство. — Давай, мама, корми меня получше, чтобы я был большой и толстый, как Ту Фта. А для этого тебе самому нужно питаться пожирнее. Хаба.

Щукин не ответил. Он думал, каким же все-таки образом можно отловить невидимку без цвета и запаха в этом большом мире, где и так хватает своих наполеонов. Он и не подозревал, что Страстоперцев с лобастым Наперстюком уже разрабатывают самоокупаемую программу использования пришельцев в городском хозяйстве на базе фирмы «Чувяк» и что в этой программе ему, Щукину, В. Щукиной и Г. Страстоперцеву тоже нашлось местечко.

(обратно) (обратно)

Бордуков Сергей Михайлович

http://samlib.ru/b/bordukow_s_m/

Контакт

— Господин президент, тут для Вас секретный пакет. — Сказал вкрадчивым голосом секретарь, показывая синий конверт, с красной полосой.

Президент поднял руку, в которой торчала игла с трубкой от капельницы. К нему сразу же подбежала медсестра и вынула иглу из вены и приложила ватку со спиртом.

— Ну, что еще там?! — Недовольным голосом спросил президент, садясь на кушетку. — Не дадут спокойно умереть! Давай свой конверт!

Секретарь открыл конверт и быстро передал в руку президенту. Президент вытащил из конверта сложенный лист бумаги, развернул его и молча начал читать. Его лицо начало медленно вытягиваться, а глаза округляться.

— Срочно созвать ко мне всех силовиков и кто там у нас отвечает из науки за космос! — Закричал он. И уже через час в зале заседаний начали собираться важные государственные лица.

— Что случилось? — Испуганно спросил министр МЧС у министра обороны.

— А хрен его знает?! Ну, то что не война, это точно.

— Слава Богу! — Промолвил министр МЧС.

— Что то последнее время главный, какой то нервный, министров, как перчатки меняет. — Мрачно уточнил министр внутренних дел.

В зал заседаний вошел президент, все встали.

— Прошу садиться. — Произнес президент, усаживаясь в кресло и включая микрофон на столе. — Начинаем экстренное совещание! — Продолжил он. — Министр по науке, доложите всем присутствующим суть вопроса, по которому мы здесь сегодня собрались.

— Хорошо! — Начал министр науки. — Месяц назад, на нейтринную обсерваторию, которая находится под водой озера Байкал, начал поступать стабильный сигнал в виде чисел Фибоначчи. То есть детекторы, которые улавливают нейтрино, начали стабильно принимать сначала одно, затем два, три, пять, восемь и так далее нейтрино, до пятидесяти пяти, а затем в обратной последовательности. То что, это искусственный сигнал из глубокого космоса уже нет сомнений! И это не самое главное! Вчера нашими учеными был обнаружен объект, приближающийся со стороны Луны. Объект движется с огромной скоростью и имеет треугольную форму, приблизительные размеры объекта десять километров! Рассчитав траекторию его движения, мы с большой вероятностью можем сказать, что он должен войти в плотные слои атмосферы Земли, где то под Красноярском! Скорее всего, объект искусственного происхождения, если не сказать прямо, что это космический корабль. У меня все!

Зал зашумел. Со всех сторон посыпались вопросы.

— Тихо, тихо! — Вступил президент. — Главный вопрос, точно ли они сядут на нашей территории, кто они и как их встречать? И знают ли про это другие страны?

— Странная форма космического корабля. — Вымолвил министр обороны. — Это явно не «серые» и не «рептилоиды», у тех дисколеты. Если сядут у нас, мы утрем нос этим противным америкашкам! — Заметил министр обороны.


* * *
На второе сентября, губернатор красноярского края, взял отгул и лежал на диване, мучаясь от похмелья. Вчера у него был день рождения, который он бурно отметил и прямой звонок от президента совсем не входил в его планы. Когда на телефоне заиграл гимн России, губернатор, как ужаленный подскочил с дивана и схватил телефон с журнального столика.

— Слушаю! Господин президент! — Выпалил губернатор.

— Приветствую, Виниаминыч! — Спокойным голосом ответил президент. — Там к тебе вылетела делегация от силовиков и науки, встреть их там. Вопрос серьезный, от решения этого вопроса зависит вся дальнейшая твоя карьера. — И промолчав, продолжил: — Да чего там карьера, вся твоя судьба… Короче, они прилетят введут тебя в курс дела… Ну, бывай.

В трубке раздались короткие гудки.

После такого звонка из губернатора вылетел весь вчерашний хмель, и он заорал:

— Валерку сюда! Быстро!!!!

Водитель Валера, в это время сидел на кухне и ел вчерашний салат оливье, оставшийся после банкета. Когда он услышал истошный крик шефа, сразу понял, случилось что-то серьезное. И бросив все, поспешил на верхний этаж.

— Срочно машину! Едим в аэропорт! — Закричал Вениаминович.

По дороге в аэропорт губернатор начал собирать всю местную власть.


* * *
Корабль большим треугольником, чернел на фоне голубой планеты. Медленно открылся люк, и яркий свет вырвался в ледяные, темные просторы космоса. Из яркого света вынырнула маленькая шарообразная капсула и направилась в сторону Земли. На мостике капсулы появилась цветная объемная модель планеты Земля. Капитан корабля, одетый в антирадиационный, компрессионный костюм оранжевого цвета, протянул хрупкую трехпалую руку и дотронулся средним пальцем до висящей модели Земли. Модель Земли сразу же превратилась в подробную карту местности с горами, реками и строениями.

— По ходу нашей траектории посадки есть небольшое поселение, забейте координаты посадки и начинайте снижение.

— Есть, капитан! — Зазвучал голос помощника в голове капитана. — Капитан, я думаю, что эти земляне, наверное, очень развиты духовно, раз у них такая девственная природа и такие примитивные города и инфраструктура. Я думаю, что они все время тратят на познание Бога и общение с ним. И живут они в согласии с природой.

— Да, я то же так думаю. — Ответил телепатически капитан. — Держите курс на окраину города.

Капсула начала входить в плотные слои атмосферы, оставляя за собой огненный след.

— Капитан! Нас сносит от заданной точки приземления, видимо не учли разную плотность атмосферы!


* * *
Лесник Добрыня Евлампиевич этим вечером ожидал в гости дорогих гостей из города. Должен был прилететь на охоту и попариться в бане, сам губернатор. Поэтому лесник начал готовить прием еще с раннего утра. Растопил баню, поставил в погреб трехлитровую бутыль самогона, и наоборот, вытащил из дубовой кадушки квашенную капусту и соленые огурцы. Отрезал большой кусок от висевшего ароматного вяленого окорока. Нарезал тонкими кусочками сало с прожилками. Наварил в чугунке, прямо в печи, рассыпчатую картошечку. И не заметил, как между делом выпил почти бутылку самогона.

— Что-то они сегодня опаздывают?! Совсем уже темнеть начинает. — Подумал Евлампиевич и пошел в баню подбросить в печь свежих дровишек. И уж было собрался выходить из избы, как в маленькое окно увидел яркий свет бьющий прямо с неба.

— Ну, наконец-то! Прилетели! Встречать нужно. — Воскликнул лесник, взял бутылку самогона в одну руку, а в другую дубовый веник для антуража и вышел на улицу. На крыльце он увидел четырех бледных, странно одетых людей.

— Ну, приветствую! Что-то вы такие бледные? В вертолете укачало?! И в комбинезонах, с горнолыжки прям, что ли?! — Весело начал лесник. — Долго же вы сегодня, обещались к обеду!

— А где начальство, что-то я начальника любимого не вижу?! — Продолжил Евлампиевич.

Четверо переглянулись и впереди стоящий, ответил:

— А начальство на корабле осталось!

— А, понятно на островах еще пузо греет, значит, пока начнем без него! — Громко засмеялся лесник.

Четверо опять переглянулись и пожали плечами.

— Летели долго? Я так понял вы из новеньких, что нравиться в наших краях?! — Спросил лесник.

— Долго. Мы давно в дороге. Ищем смысл жизни и хотим познать Бога! — Протяжно ответил первый.

— О-о-о! Ну, это тогда вы точно по адресу! Ко мне часто наведываются душу и тело лечить! Ну, проходите в дом, сейчас прямо и начнем!!! — И лесник поклонился и сделал размашистый жест веником, приглашая войти.

Четверо уселись за стол, а лесник вытащил сало и граненые рюмки, налил самогона поставил в центр деревянную миску с квашенной капустой и солеными огурцами, придвинул поближе к себе нарезанный окорок.

— Ну, давайте первую за знакомство! — Сказал лесник и протянул руку с рюмкой.

Четверо осторожно подняли рюмки и застыли в недоумении.

— Вы, как не свои ваще! Чего задумались?! — Спросил удивленно лесник.

— Мы с Веги, ваших обычаев не знаем. — Ответил самый высокий из четырех.

— А-а-а!!! То-то я смотрю вы какие-то не такие! Так вы веганы! Тогда капустку вот ешьте! Потому такие бледные и тощие! В нашем климате мясо нужно жрать и самогонкой запивать! — Выпалил Евлампиевич. — А самогон я из свеклы гнал, так что вам ее точно можно!!! — Засмеялся лесник и стукнул рюмкой по ближайшей и махом ее опустошил. Четверо зажмурились и сделали то же самое.

— А-а-а-а!!! — Закричали все четверо и замахали руками.

— Смотрю, вы не привыкшие к нашему самогону! Ну, давайте по второй! — Сказал Евлампиевич и разлил в рюмки остатки самогона из бутылки. Все выпили.

— Ну, давайте знакомиться! Я Добрыня Евлампиевич, а вас как звать?

— Меня Оро. — Сказал высокий.

— Меня Гван, это Лавк и Дзен. — Продолжил второй.

— Да, замысловатые, однако, ники у вас, завязывали бы вы ребята с интернетом! — Сказал Данила.

— А тебя не удивляет, что у меня три пальца? — Спросил Оро.

— Да, чего там! У нас в деревне лесопилка, так там почти все мужики работают, половина без пальцев! У Петровича, ваще пальцев нет, так он по этому поводу не парится!!! — Ответил лесник. — Я сейчас в погреб за бутылкой схожу, а то что-то мы на сухую сидим, не прилично даже! — Сказал Евлампиевич и пошел за самогоном.

— Спрашивайте у него о главном, пока мы еще чего-то соображаем. — Зазвучал голос Оро в головах остальных.

— Вот и она! — Поигрывая бутылью, зашел в комнату лесник. — Сейчас по одной и пойдем в баню! — Обрадовано констатировал Данила.

Все выпили еще по одной рюмке, закусили огурцами и пошли в баню.

— Так, вот вам простыни, переодевайтесь. А я пока дровишек подброшу. — Заходя в предбанник, сказал лесник.

Когда Данила вышел из парилки, гости были уже в простынях, и прижавшись друг к другу сидели на скамье.

— Так, сейчас я вам карму чистить буду! — Засмеялся лесник, снимая дубовые веники со стены.

Четверо одновременно в ужасе отшатнулись к стене.

— Да ладно, не бойтесь там не так уже и жарко, всего-то 120 градусов! Пар сухой! Вы только шапочки наденьте, а то у вас головы лысые, напечет! — Протягивая войлочные шапки, сказал лесник. — Да заходите, заходите! — Втолкнул Данила всех четверых в парилку.

Все четверо, сразу же присели и схватились за лица.

— А, я на верхнюю полку! — Засмеялся лесник.

Через минуту гости выбежали в предбанник и попадали на скамейки. Только слышно было, как лесник покрякивает за стенкой и посмеивается над тщедушными гостями. Потом вышел голым прямо в предбанник. Пар клубился над разгоряченным Данилой. Четверо зажмурились. Лесник завернулся в простынь и вытащил из под стола ящик пива, снял с полки пять кружек и начал открывать бутылки, другой бутылкой. Пробки с хлопком летели в разные стороны. Гости смотрели на данный процесс с большим интересом.

— А зачем вы превращаете воду в другое агрегатное состояние и так долго сидите в этом помещении? — Спросил Гван.

— Да я смотрю, ты парень ничего в бане не понимаешь! — Удивился лесник.

— Я первый раз. — Обиделся Гван.

— Понятно! Городской. Это все для того, чтобы поры открылись, да шлаки вышли. Через пятнадцать минут даже ртуть из печени выходит! — Констатировал Данила. — Ну, по пивку! — Вскричал Евлампиевич. — А ты в инопланетян веришь? — Неожиданно спросил лесник у Оро.

— Не-а! — Испуганно ответил Оро.

— А я вот верю! Не может быть, чтобы в такой большой Вселенной не было еще кого ни будь! Это как сказать, что в этой комнате только один микроб! — Закричал пьяный лесник.

— А чтобы ты спросил у инопланетян, если бы они прилетели на Землю? — Задал вопрос окосевший Оро.

— А я бы прям так и спросил, вот, прям и спросил! Конечна ли Вселенная, есть ли там вот краешек, али его нет?! И из чего она эта Вселенная состоит, есть ли неделимая частица или все из энергии?!!! Как болезни разные там лечить?!!!

— Ну, это ты брат загнул! Это и инопланетяне не знают! — Ответил заплетающимся языком Оро.

— А я вот не верю, что мы от обезьяны произошли! — Закричал Данила. — Вранье, это все! Мудрёно, как то!

— Ну и правильно! Фигня это все! — Закричал пьяный Гван.

— А какая у вас здесь главная заповедь? — Спросил Гван.

— Не делай ничего того ближнему своему, чего не хотел бы, чтобы с тобой сделали! Вот как мы тут, понимаешь, живем! — Разливая пиво из кружки, махнул рукой Евлампиевич. — Душа у русского человека должна петь! А петь она начинает, когда любимым делом занимается! Да еще когда все получается сразу! Нельзя русскому человеку волю сильную давать, иначе он дуреть начинает и глупости разные творить вредоносные, пить, гулять, да безобразничать!!!! А еще, русскому человеку без веры и без цели далёкой нельзя!!! Тогда мобилизуется человек русский, и нет ему преград, и подвиги невероятные творить начинает он!!! А без веры и без цели великой, да без дали неведомой, чахнет душа русская!!! А еще русскому без врага нельзя! Русскому врага подавай внешнего! А иначе найдет он врага внутреннего, и горе тогда земле Русской!!! А так против кого есть дружить народу русскому, и зависть к ближнему исчезает тогда, и сплачивается народ русский!!! — Так кричал Данила и кружкой размахивал, что испугались гости и начали его за руку держать.

— А скажи-ка, Евлампич! Как ты делаешь свой чудодейственный напиток из корней этих, как их там…? — Совсем пьяным голосом спросил Гван.

— Главное осторожно сливать брагу, дабы не зацепить осадок, а потом не жадничать, а брать только серёдочку, ну и гнать не торопясь, температурный режим соблюдать там, воду родниковую и черноплодку добавить потом, а еще через уголь процедить для очистки. А пойдемте в избу, да накатим еще по одной!!!

— А, пошли!!! — Ответил Оро.

Голая процессия последовала в дом, все уселись за стол и Данила начал разливать из бутыли самогон по рюмкам. Гван достал из комбинезона, какой-то прибор в виде палочки и опустил в рюмку.

— А, это что такое?! — Спросил лесник.

— А, это преобразователь, он чистит все от примесей. Вот показывает, что тут лишние металлы и масла. Сейчас он их нейтрализует. — Ответил Гван.

— Наша штука сколковская или импортная? — Спросил Данила.

— Импортная! — Ответил Гван. — Дарю вот тебе в знак нашей дружбы!!!

— Вот, это вам спасибо братцы, я теперь такой самогончик сделаю!!! — Обрадовался лесник.

— Ну, нам пора, засиделись мы у тебя Евлампиевич! — Сказал грустно Оро.

— Много ты нам открыл, и много мы поняли! Спасибо тебе человек русский! — Хором, как на распев ответили четверо.


* * *
— Ты зачем же это отпустил то их?!!! — Кричал губернатор на еще пьяного Данилу. — Загубил ты меня, изверг!!! — Продолжал сокрушаться губернатор.

— Да. Откуда я то, знал то, что они инопланетяне?!!! Такие душевные мужики оказались! Если бы не по три пальца, я бы сейчас и не поверил!!! — Скулил лесник.

— Ладно! Молчи только, ни кому смотри, а то ты знаешь, у меня не забалуешь!!! — Кричал губернатор.

— Ладно, ладно, могила. — Опустив голову, причитал Евлампиевич.


* * *
Только вот преобразователь Данила так и не отдал. И разнеслась слава о его самогоне по всему краю. И началик нему туристы ездить. И по сей день живет лесник в тех местах, да горя не знает.

(обратно)

Утренний экзамен

— Миша, Доброе утро!

— Них, Ма!

— Ну что это у вас за сленг такой? Сказал бы: Мама, Нихао! Кстати, ты полетишь с папой в этот выходной, на полюс, за льдом? У тебя скоро день рождение, нужно будет много льда.

— Полечу, наверное, только чур на своем дроне!

— Как идет подготовка к экзамену? Ты не забыл, что у тебя в понедельник экзамен по истории?

— Нет, Ма, не забыл. Проверишь у меня билет по истории XXI века?

Миша взял чашку со стола и налил из кофеварки горячего кофе, затем открыл холодильник и достал из него бутылку молока, добавил молоко в кофе и присел в массажное кресло.

— Не будем терять время, — сказала мама. — Посмотрим, как ты подготовился? Так, где тут у нас вопросы?

Немолодая уже женщина, но в отличной физической форме, закрыла глаза и над кухонным столом появилось голографическое цветное изображение здания МГУ, зазвучала музыка и начали мелькать кадры рекламного ролика-заставки. Пролетел птерадактель, прошли мамонты, проскакали колесницы, проехал паровоз и пролетел первый самолет-этажерка, затем появилась женщина в красном платье, а внизу по кругу начали бежать строчки с вопросами.

— Ну что начнем? Вопрос первый! Назовите основные политические события второй половины XXI века?

— Так, ну-уууу… — Затянул Михаил, — сначала с изменением климата и резким таянием в Сибири вечной мерзлоты, к 2045 году начал в больших количествах выделяться метан, что привело к еще более сильному потеплению. На аравийском полуострове, в центральной и северной Африке, началась продолжительная засуха. В общем, население этих районов хлынуло в благополучную Европу.

Евросоюз развалился, началась «религиозная война» и возникло новое государство «Великий Халифат». В него вошли: Южная и Центральная Европа, Марокко, Судан, Египет, вся центральная Африка, Арабские Эмираты, Сирия Иран, Ирак, Афганистан, Пакистан… Ну, в общем я сейчас всех не помню! Чтобы спастись от этой угрозы в союз вступили Россия, Китай, а к ним примкнули Монголия, Казахстан, Киргизия и возникло «Объединенное Азиатское Содружество».

— Так! Молодец! А что было дальше? — Спросила Мама.

— Короче! Видя такое дело, Америка создала «Единые Штаты Америки». В это государство вошли Канада, США, Мексика, а затем и все страны Северной и Южной Америки. А Индия, Австралия, Индонезия и вся Океания создали свой союз, а потом к ним присоединилась Япония, Южная Корея, Вьетнам, и страны Южной Азии. Возникло «Азиатско-Океаническое Государство». ООН было распущено и была создана «Организация Четырех Союзов», а короче «ОЧС».

— Отлично! Теперь расскажи про великую энергетическую революцию.

— Было, так! К 2025 году население Земли увеличилось до 12 миллиардов и стало не хватать нефти и металлов. Хотя китайцы добывали массово газогидрат со дна морей, это не спасало растущее потребление человечества. Загрязнение атмосферы приняло катастрофические последствия. Тогда крупнейшие корпорации рассекретили технологии Николы Тесла по резонансным токам. И очень быстро технология беспроводного электричества распространилась по Земному шару. Стремительно начали развиваться электромобили, летающие электродроны и умные дома. Здания начали печатать на три-дэ принтерах. Но самым острым вопросом оставался вопрос не хватки пресной, питьевой воды. И тогда взгляды государств устремились на не тронутый пока еще континент Антарктиду. Хотя прибрежная часть Антарктиды освободилась от льда, центральная ее часть оставалась под километровыми льдами. Был созван внеочередной съезд ООН, после конфликта Китая и США по разработке льда. И было принято решение по разделу Антарктиды на зоны влияния. Затем, после изобретения «вихревого» акваланга началось массовое заселение мирового океана. А в 2030 году с изобретением нано-роботов в Китае, которые начали собирать из отдельных атомов любые изделия, был создан 150 километровый суперпрочный трос, который вывели в космос и на его основе построили космический лифт. И к 2035 году китайцы построили первую базу на Луне, где стали добывать Гелий-3. С доведением до ума технологии нано-роботов человечество шагнуло в эпоху нано-медицины. Микроскопических роботов вкалывали в вену и они начинали чистить организм человека от токсинов, шлаков, вирусов и болезнетворных бактерий. С приходом этой технологии численность населения Земли к 2045 году выросло до 25 миллиардов. И как я уже рассказывал- это привело к экологическому сдвигу и потеплению климата.

— Так! Понятно, ты готов к экзамену! Сказала мама. Так, что собирайся, можешь лететь с отцом к Северному полюсу. Не забудь потеплее одеться.

— Хорошо Мам! Уже бегу.

(обратно)

Утренний экзамен — 2

— Мама, мы вернулись!

— Наконец то!

— Мам! Представляешь, я тюленей видел! А папа поймал треску!

— Вы лед, то привезли? — Спросила мама.

— Да, папа разгружает. Мы когда летели домой, передавали новости! Говорили, что Земляне начали операцию по усмирению, марсианских сепаратистов! Мам, а кто такие эти сепаратисты?

— Спроси лучше у папы. Он тебе расскажет.

— Пап! Расскажи, кто такие эти марсианские сепаратисты?!

— Хорошо, сейчас только водички попью и расскажу. — Ответил отец. — Ну, слушай! Началось все с того, что в середине XXI века стали появляться дети-индиго. Это дети с необычайными способностями. Их приглашали на разные телевизионные шоу. При этом государственные службы, начали пристально следить за такими детьми. Но когда таких детей стало становиться все больше и больше, правительство создало при институте мозга специальный отдел, где стали изучать этот феномен. После долгого изучения выяснилось, что не все процессы происходят в мозге этих детей. Был сделан вывод, что мозг этих детей в определенных ситуациях работал, как антенна. Выяснилось, что дети подключались к неизвестному информационному полю и брали информацию из этого поля. При дальнейшем изучении стало понятно, что существует информационное поле, в котором находится определенная информация.

— Пап! А откуда взялось это поле? — Спросил сын.

— Я считаю, когда Бог создавал Мультивселенную, сразу же заложил всю информацию в виде «поля» или программы, по которой все происходит и будет происходить. В этой программе хранится вся информация о всем, о всей Мультивселенной.

— Так вот, я продолжу. Тогда встал вопрос, это поле есть только вокруг Земного шара, или оно пронизывает всю Вселенную? И тогда решили отправить четырех детей на окололунную орбиту и проверить, как будет работать их мозг в новых условиях.

— Пап, а что они могли делать, эти дети?

— Ну, они могли моментально делать вычисления с большими числами, передвигаться в полной темноте, читать мысли, находить ответы на сложные вопросы. Так вот, когда эти дети попали в космос, их способности увеличились многократно. Они стали передвигать предметы, и создавать материю с помощью мысли. Правительство испугалось таких последствий и решило избавиться от детей-индиго. Было принято решение при возвращении корабля на Землю создать критический угол при входе в атмосферу, чтобы корабль сгорел. Дети при очередном сеансе связи прочитали мысли людей и решили не возвращаться на Землю. Они взяли курс на Марс, где уже существовала марсианская колония. Марсианская колония была еще в то время не очень многочисленной.

Прибыв на Марс, дети поменяли сознание, обитающих там колонистов. Правительство попыталось уничтожить детей и отправило космический спецназ. Дети внушили прибывшему спецназу, что убийство страшный грех и, деморализовав личный состав нападавших, принудили бросить оружие. Спецназ, оставшийся на орбите Марса, вернулся на Землю, остальные остались в марсианской колонии. Постепенно колония разрасталась и вот вчера объявила о независимости Марса от правительства Земли. Вот они и есть марсианские сепаратисты.

— Пап, а ты за кого, за землян или за марсиан?

— Я за мир. Ну а вообще, я симпатизирую марсианам, они честные и не агрессивные. Будем с ними торговать, а потом и в гости летать друг к другу. Да и Земля изменится, станет лучше…

(обратно) (обратно)

Бэд Кристиан

http://samlib.ru/b/bed_k/

In aqua veritas

(Расшифровка диалога, полученного по молекулярной связи).
— Юра, где ты? Почему не отвечаешь? Еле поймали твой молекулярный сигнал в спектре планеты! Что случилось?! Поисковики не могут тебя локализовать!

— Димон?! Ты?!

— А то кто же?! Русские своих не бросают! Что у тебя?

— Хуже некуда, Димон. Я жив. И даже условно цел, но существую в виде облака, радиусом 60–70 миллионов километров.

— То-то мы тебя третий год ищем! Как ты на связь сумел выйти?

— Интегрировался в гидросферу планеты. Вода здесь в избытке, она — прекрасный носитель информации. Вот так, потихоньку, от молекулы к молекуле… Создал информационную сеть, использовал океаны, как линзу, передал SOS. Несколько лет кропотливой работы… Устал я, Димон…

— Ничего, Юра, держись! Теперь мы тебя нашли, будем спасать!

— А как ты меня спасешь? Меня, похоже, размазало теперь… везде…

(Молекулярная решетка на указанном фрагменте не читаема, возможно, это подобие булькающего смеха. Инженер связи Петров просил записать его личное мнение по содержанию фрагмента, но завлаб велел вычеркнуть).
— …то есть?

— Ну вот вся вода на планете — это, на сегодняшний момент, я и есть. Ты смоделируй и сам посмотри, сколько здесь воды.

— Не так уж много: 0,02 % от массы планеты.

— В тонны переведи и прикинь, как ты меня выжимать будешь.

— Мда…

— Докладывай руководству, что уж теперь. Так, мол, и так, погиб при первом контакте с внеземной цивилизацией.

— Слушай, но не погиб же! Да и цивилизации мы не нашли!

— Зато на этой планете есть жизнь. На уровне рептилий.

— Слушай, а ведь шанс у тебя всё же имеется! Живые существа состоят преимущественно из воды. Они постепенно впитают тебя вместе со всеми нашими знаниями, нашим языком…

— Опомнись, это когда — постепенно? Концентрация меня в жидкостях планеты — минимальна. А у них даже речевого аппарата пока нет. Миллионы лет на эволюцию — не хочешь? Конечно, если повысить концентрацию разума…

— Ты сдурел?

— А что? На корабле вас — двенадцать…

— Нет уж, ищи себе двенадцать на местности. Из тамошних рептилий. А мы будем тебя курировать потихоньку. Не бойся, не бросим, и семью не оставим.

— Одиноко мне будет… Вы уж там почаще на связь выходите?

— Сделаем. Финансирование пробью, не впервой. А лет так… миллионов через пять, надеюсь, и тебя заберём. Планета будет к тому времени натуральной копией нашей Землилы: язык там, обычаи. Ты концентрируйся. Может, и раньше сумеем тебя выручить. Настроим кораблей вроде тарелок, да зачерпнём, а?

— Ты про искажения забыл. За миллионы лет от множественного впитывания изменятся и язык, и обычаи. Встретят вас аборигены из плазмомёта…

— Так ты — поработай над этим?

— А я и поработаю. Ты учёным скажи, чтобы на расстоянии держались со своими экспериментами. Я уж тут как-нибудь сам. Память постараюсь сохранить, кристаллизация там, то, сё. Может, и к вам сумею выбраться, хотя бы на орбиту, тогда и встретимся!

— Ну, бывай тогда, демиург! До связи!

— До скорого, Димон! Ты смотри не болей! И ребят береги! Знаю, встретимся ещё, фамилия-то у меня — птичья!

(обратно)

Достояние природы

— Человек — царь природы. И он же — её основное достояние! — начинающий пенсионер Пётр Иванович Сердюков воздвиг было указательный палец, но потом перенацелил его на кусок жареной курицы. — Мы венец творения, покорители пространств!

— Да чё бы он делал, твой п-покоритель, без нефти? — возмутился с набитым ртом племяш Геннадий, которому отчество по возрасту пока не полагалось. — Природа — это мать, а человек — паразит. Вот скажи, где бы ты сейчас был без нефти? На кобыле пахал? Даже у Антонины твоей помада — голимая нефть! За здравие!

Родственники чокнулись, крякнули. Чистые братья: оба ушастые, пузатые, только один лысый, а второй — с редеющей вдогонку старшему шевелюрой.

На столе у них было не много, но и не мало — 0,5 водки «Посольская», жареная курица, огурцовый салат и магазинные пельмени «Русские сочные». Водку и курицу привёз племяш, огурцы с пельменями сообразила жена Иваныча Антонина (в быту — Тося). На пенсию особо не развернёшься, а тут ещё непутёвые дети подкинули на лето внука. Внук, правда, кушал мало, худел над привезённым из дома ноутбуком и старшим из-за современного воспитания дерзил.

— Не было бы нефти, шире использовали бы мирный атом! — сморщился от водочной силы Иваныч. В мозгах его жил и не давал покоя машиностроительный техникум. Это сейчас, в неполных шестьдесят два, Сердюков был никому не нужен со своими советами. Раньше в их небольшом городишке — в очередь стояли.

— Херосиму тебе в бок, — захохотал грубый необразованный племяш, кичащийся заработками на вольном извозе. Он неловко взмахнул волосатой рукой, и серые магазинные пельмени тараканами прыснули из миски.

— Да ну её, вашу нефть! — осерчала Тося, спасая пельмени. — Вон по ящику говорят — кончится она скоро. На двадцать лет, сказали, осталось.

— А ты больше включай свой телемусоропровод! — окоротил супругу Иваныч и разлил ещё по маленькой.

За окном бумкнул гром, и полило, словно в натянутое небо ткнули толстым гвоздём, и оно лопнуло всё разом.

— Тропический ливень в Сибири, — сказал племяш многозначительно. — Глобальное потепление в действии. А 23 августа точно будет конец света. Этим, как его, предсказанный… Иеромонахом Ивана Грозного Гришкой Распутиным!

— Ты, Геннадий, от темы-то не финти, — урезонил его Иваныч, которого гуманитарные вопросы угнетали и вгоняли в тоску. — Вот скажи мне, как на духу: не веришь в силу атома?

— Не верю! — стукнул кулаком по столу племяш.

Миска, хоть и сдвинутая на самый край, резво подпрыгнула, роняя крайний пельмень.

— Вот не верю, и крындец! Первое, — он загнул толстый палец, — всё вокруг на бензине. Не станет нефти — конец всему, и мы с тобой чужие. Как ты в один день машины-то переделаешь с нефти на свой атом? Заводы как будут работать? Второе, — он загнул ещё палец, а потом подумал и изобразил кукиш. — Экономика вся на бензине. Нет нефти — денег нет. Вот тебе и 23 августа — конец света. Даже дизель на мазуте. Где ты мазут возьмёшь?

— А ГЭС? — не отставал Иваныч, думая со зла, что племяш только деньги и умеет считать, вон уже пальцы распухли как сосиски.

— А ГЭС твоих — хрен да маленько. Если где-то ГЭС, а у нас с тобой — шиш? — племяш покрутил жирным, намасленным курицей кукишем под носом у дяди. — Возьмёшь обрез, а? И всем тогда настанет шиш. Зато — справедливость. Главное в мире — это справедливость. Отстал ты от жизни, дядя, ой, отстал. Курочку кушай, гемоглобину набирайся.

— А мирный атом? — не сдавался Иваныч. Уж больно походила Геннадиева справедливость на его же фигу.

— Вот и запрутся, кто уцелеет, на твоём атоме. Отстреливаться будут! А потом взорвут голодные диверсанты твой атом и конец!

За окном громыхнуло так, что трусливая Тося вжала голову в плечи:

— Ой, бьёт-то как…

Иваныч обиделся, что племянника не переспорить, и в утешение не поровну разделил остатки водки, ущемляя грамм на двадцать его молодой охочий организм.

— Баб, есть хочу! — закричал из соседней комнаты внук-шестиклассник.

— Так поешь уже! — заорала в ответ Тося. — От компьютера своего оторвись, и с дядей поешь! Дядю месяц не видел!

— Да ну вас с вашей пьянкой! Ты мне сюда неси! — донеслось из-за запертой двери.

— Ты как с бабушкой говоришь! Я тебе щас так принесу! — рассердилась Тося, но с места не двинулась.

— Не кричи на мужика — бабой вырастет! — гаркнул захмелевший племяш.

А дождь всё лил, лил. Словно дело шло ко всемирному потопу. «Так ведь даже картошка не уродится», — подумала Тося, и стала собирать со стола грязную посуду.


Водка кончилась, иссяк и разговор. Включили телемусоропровод.

— Американское агентство Бинвейн сообщает о первом официальном инопланетном контакте, — объявил с экрана залакированный диктор.

— Первое апреля, что ли? — удивился Иваныч.

По ящику тем временем показывали кадры из далёкой Аризоны, где инопланетяне якобы только что приземлились в метеоритном кратере.

— Уже и новости — не новости, — щёлкнул переключателем хозяин дома.

Ящик мигнул.

— Экстренный выпуск на канале «Россия 24», — возвестил следующий диктор. — Двадцать четыре часа назад в Аризонском кратере приземлился инопланетный корабль. Аризонский кратер — известная достопримечательность. Раньше местные жители для привлечения туристов регулярно сообщали о свечениях воздуха и зависаниях НЛО. Но теперь лишнее внимание не нужно никому. Полиции штата повезло, что кратер для безопасности обнесен сплошным забором из колючей проволоки. Теперь здесь полицейское оцепление…

— Праздник, наверное, какой-нибудь, — щёлкнул переключателем Иваныч. — День инопланетянина.

— День свиньи! — хохотнул пьяный племяш.


Наступила суббота. Моросило. По новостям снова передавали о прилёте инопланетян. Тося смущалась, но тихонько смотрела телевизор. Иваныч, надев полиэтиленовый китайский плащ, похожий на розовый презерватив, вёл на свежем воздухе нелёгкую борьбу с похмельным синдромом. Племяш отбыл на заработки, до пенсии оставалось три дня, и денег на водку категорически не хватало. Наконец у гаражей, почти упирающихся в третий подъезд соседней многоэтажки, Иваныч обрёл ещё двоих страждущих, и им совместно удалось опохмелиться. Страждущими были Василий, сантехник местного ЖЭУ, и сосед-пенсионер Свищиков, сухонький старичок в кепке-аэродроме.

Остудив нутро, мужики уселись на мокрую деревянную скамейку возле подъезда. Дождь временно прекратился, наверное, у него начался обеденный перерыв.

— Инопланетяне-то копают чего-то в кратере, — сказал Василий, икнул и понюхал грязный, засаленный рукав.

— Это программа такая — «Розыгрыш», называется, — урезонил его пенсионер Свищиков, чистенький, седенький, бывший инженерный работник. — Телевидение загибается без денег, вот и решили на правительство надавить. Мол, не подкинут из бюджета — все каналы сдадут под инопланетян.

— А по Рен-ТВ сказали, что в Аризонском кратере американцы нефть нашли. А чтобы цены не сбивать, оцепили всё полицией и копают под инопланетным прикрытием, — предположил малознакомый сосед, направлявшийся в магазин за хлебом.

— А разве в Америке копают? — удивилась бабка Чернова, вышедшая выбивать половики. — Передали же, что в Австралии?

Она взгромоздила половик на детские качели и заголосила, увидев снимавшего у неё комнату студента:

— Миша! Миша! Где инопланетяне копают, в Америке или в Австралии?

— И там, и там, — приостановился тощенький, но учёного вида студент. — В метеоритном кратере штата Аризона в Америке и в кратере Акраман в южной Австралии. А ещё в кратере Барринджера. И в окрестностях Чиксулуба видели летающие тарелки.

— А что же они там ищут, Мишенька? Нефть, что ли?

— Откуда же в кратерах нефть? — пожал плечами студент. — Разве что обломки метеоритов.

— А, может, они своих ищут? — предположил пенсионер Свищиков. — Мол, разбилась когда-то тарелка в Аризоне, вот они и прилетели.

Миша засмеялся:

— Аризонский метеорит упал пятьдесят тысяч лет назад, даже инопланетяне столько не живут.

— А нефть тогда кто ищет? — спросил глуповатый Василий.

— А про нефть — это такая околонаучная версия от канала Рен-ТВ, — сообщил студент. — Нефть же как образовалась? Трупы древних животных после смерти опускались на дно древних морей, покрывались илом и под воздействием бактерий превращались в нефть. Получались нефтяные озёра. Теперь якобы инопланетяне посмотрели, что запасы нефти скоро закончатся, и решили согнать людей в крупные кратеры, залить водичкой, чтобы через 600 миллионов лет на Земле снова появилась нефть. Может, они людей только для биомассы выращивали? Может, они так природу охраняют?

— Господи милосердный, — охнула пенсионерка Чернова и села на вкопанное до середины автомобильное колесо, выполнявшее, вместе с другими такими же колёсами, роль заборчика вокруг дворовой клумбы. Студента Мишу она уважала за своевременную оплату комнаты и очень ему верила.

— Да ерунда это всё, — засмеялся студент. — Больше смотрите ваш зомбоящик!

И, помахивая папкой, Михаил отправился в библиотеку. А Иваныч плюнул и домой пошёл. Это ж надо, как телевиденье взялось свои рейтинги гнать, смотреть ведь уже невозможно!


Телевизор фырчал в своём углу как сытый кот, и Тося к нему прямо-таки прилипла. Она даже не отругала Иваныча за свежий водочный запах.

— Сильян — кратерное озеро в шведской провинции Даларна, — заливалась молоденькая симпатичная дикторша. — Геология озера и его окрестности являются результатом удара метеорита, который произошёл 370 миллионов лет назад. Традиционно в конце июня на озере проходят соревнования гребцов. Сейчас они отменены. Полиция переселяет жителей окрестных домов…

— Обед где? — рявкнул Иваныч, перекрывая звук зомбоящика.

— А? — откликнулась Тося, с трудом отводя глаза от экрана. — Какой обед?

— Два часа уже, а ты, как бестолковка, сидишь перед мусоропроводом! Жрать неси!

— …предположительно инопланетные летающие диски замечены также…

Иваныч вдавил в диван надоедливый пульт, и воцарилась тревожная тишина.

— А чего ж они в контакт-то не вступают, а, Петя? — жалобно спросила Тося. — Нехорошо ведь втихомолку на чужой планете копать? Это же как на чужую дачу за картошкой?

— Да вон дождь да дождь, — сердито буркнул Иваныч. — У нас низинка, так и придётся на чужую дачу за картошкой.

Он поел вчерашнего супа, поругал для острастки непутёвую жену, внука и правительство. Делать было больше нечего, и рука сама потянулась к пульту.

— …по мнению профессора Полуянова, человек паразитирует на биосфере Земли, — сообщило обычно бандитское НТВ. — Изменения природы признаны необратимыми…

Пришлось перескочить на Пятый канал.

— …возникший ударный кратер наполнился со временем молодыми осадочными породами, прежде всего известняком. Сегодняшнее озеро и окрестности возникли в ледниковый период…

Иваныч снова нажал на кнопку.

— …никто не ожидал, что деятельность инопланетян приведёт к незапланированному сбросу воды из Новосибирского водохранилища. К счастью, никто не пострадал. Затоплены заливные луга…

— Петь, дай послушать! — закричала из кухни Антонина.

— Я те дам, сейчас! Я те дам! — разозлился не понятно на что Иваныч, и выскочил из дома, хлопнув дверью.


У гаражей дискутировали пенсионер Свищиков и сантехник Василий. К ним добавился полузнакомый Сидоров из соседнего дома.

— Как же они не вредители, если водохранилище спустили? — доказывал недалёкому сантехнику Сидоров.

— Так может, ищут чего? — гнул своё Свищиков. — Потеряли и ищут. В кратерах не нашли, за водохранилища взялись. И за озёра. Сейчас по радио слышал, мол, спускают озёра, словно и не было. Или испаряют как-то по-своему. Но без шума.

— Любка, сноха, звонила с утра, — пожаловалась пенсионерка Сеничкина, тянущая дворами нераспроданный укроп с самостийного рынка у магазина.

Она поставила на асфальтовом пяточке сумку с вялыми зелёными хвостами, и сообщила:

— Отдыхали на Завьяловских озёрах, просыпаются утром — а озёр никаких нет! Два озеро было — солёное и пресное через дорогу. Как корова высосала. А про инопланетян врут. Бог это. Разгневался на человека, вот и выживает его, чтобы не пакостил. Озёра бог создавал не для того, чтобы бутылки туда бросать. В океанах, пишут, целые острова уже из пустых бутылок. И рыба их глотает, и вся потравилась.

Пенсионерка перекрестилась, подхватила сумку с укропом и гордо засеменила восвояси.

— Чем страшна баба — любой разговор засушит, — посетовал сантехник Вася. — И смазать нечем.

— Бабы — главное зло, — согласился Иваныч. — Бабы и зомбоящик.

— А я посматриваю, хоть и без фанатизма, — сказал пенсионер Свищиков. — Сегодня вот говорили с утра, что, мол, за последние сто лет ай кью в Европе упал на четырнадцать пунктов, а за первые две недели июля — ещё на тридцать. Вроде как инопланетяне население специально оглупляют, чтобы спокойно потом копать в наших кратерах. Вон в Америке полиция людей вывозит из районов, заражённых инопланетянами, а люди ехать не хотят. Ну и что, мол, что инопланетяне у нас тут паразитируют. У нас, мол, и колорадского жука много. Стали их проверять на ай кью…

И тут во дворе впервые за проведённые у дедушки с бабушкой недели показался внук Иваныча шестиклассник Димка, и даже прикормленный соседями бродячий кот уставился в недоумении на это редчайшее зрелище — Димка-без-ноутбука.

— Антонина, что ли, за хлебом послала? — спросил внука вдруг осипший Иваныч.

— Да ну, — отозвался хмурый шестиклассник. — Надоело всё. Кнопки-попки, программки-браграмки. Пойду балду попинаю.

И он отправился через дворы, но не петляя вместе с тропинкой, а по ему одному видимой прямой.

Соседи проводили мальчика недоуменными взглядами.

— Вот-вот, — пробормотал Свищиков. — И по ящику так сказали. Оглупляют, мол, инопланетяне нас специально. Через эти, как их? Источники связи. Мол, разум, который есть сейчас у человека, не настоящий, а вроде как бы приёмник специально для инопланетного воздействия созданный. А что мы им раньше как-то по-другому пользовались, то это, мол, наши проблемы. Инопланетяне нас создали, чтобы успешный вид животных на планете был, хорошо размножающийся. А потом загонят всех в кратеры, зальют водой, и будет через миллион лет… нефть!

Глаза пенсионера со стажем стали вдруг пустыми и жёлтыми, и странный дикий огонь померещился в них Иванычу. Он отшатнулся, выматерился и понёсся напрямик через вкопанные колёса и клумбы к своей пятиэтажке. Взбежав на родной четвёртый, пенсионер бесшумно открыл дверь ключом, проник в спальню, упал на заправленную постель, задрав на покрывало ноги в грязных ботинках, и закрыл глаза.

— …отмечают странное поведение населения недавно обанкротившегося Дейтрота, — шепелявил на кухне телевизор. — Люди пакуют вещи, грузятся в подручный транспорт и движутся в направлении высохшего водохранилища. В город срочно направлены мобильные группы психологов из других штатов. Руководитель центра когнитивной психологии города Санкт-Петербурга считает, что жители Дейтройта подверглись массовому гипнозу или иному психическому воздействию. Они не отвечают на вопросы и не вступают в контакты. Остановить людской поток кажется невозможным. А теперь о стихийных бедствиях. На восемь метров понизился уровень озера Байкал. По мнению экологов озеро просто испаряется…

Иваныч задремал. Ему снились колонны людей, добровольно и радостно заполняющие котлован испарившегося Байкала.

В стекло стучал дождь, на кухне взвизгивал телевизор и какой-то профессор кричал, что никто, кроме самих людей, и не считает, что люди разумны. Люди — просто выращенная инопланетянами биомасса, разум в ней носит случайный характер, существенных значений не имеет и направляющей силой не является.


С утра по телевизору передавали уже только бодрую музыку и марши. Тося начала укладывать необходимые в дороге вещи. Иваныч предпочёл бы пуститься в путь налегке, не так уж далеко от города до пересохших Завьяловских озёр, но Тося упрямо набивала два огромных баула.

К одиннадцати приехал племяш, стал помогать с погрузкой. Димку старики не нашли, наверное, он отправился на озёра пешком.

Во дворе гомонили соседи, всё было завалено сумками и узлами. Бабка Чернова вытащила даже ручную швейную машинку.

Студент Миша одобрял вещевое разнообразие:

— Состав нефти, найденной в разных точках земного шара, сильно различается, — вещал он всем желающим. — Думаете, нефть только чёрного цвета? Нефть бывает и бурая, и зелёная, и даже бесцветная, белая. Её и нефтью-то назвать сложно. В Сибири есть места, где стоят законсервированные скважины с белой нефтью. В «жигули» её, конечно, не заливают, а вот в трактор — так очень даже можно.

Племяш заслушался, и Иваныч тронул его за плечо:

— Поехали уже, к вечеру надо быть на месте.

В голове вспыхнуло на миг «а кому надо?», но проблеск сознания тут же погас, из распахнутого окна донеслись весёлые звуки марша, и толпа соседей, качнувшись, как один человек, бесстрашно влилась в поток бредущих из города людей. Соседи двигались слаженно, дружелюбно, помогая и поддерживая друг друга. Не отгоняли и приставших к процессии случайных животных.

Хитрый племяш, не потерявший смекалки таксиста, ловко объехал пеший людской поток, машина запетляла дворами к ближайшему выезду из города и встроилась в колонну других авто.

Вслед за атомным веком снова наступал век дикой природы. И ей больше не нужны были ни цари, ни паразиты. С затянутого тучами неба начал мелко накрапывать дождь.

(обратно)

Попаданцы — как они есть

Макс Петров являлся подающим скромные надежды студентом факультета журналистики Горно-Алтайского университета. По мнению преподавателей, был он больше брутален, нежели умён, учился, однако, на платном, а потому с отчислением тянули, и до начала третьего курса парень кое-как допилил. Медиана, впрочем, ему не светила, потому что ай кью приписками не увеличишь, а тут ещё и влюблённость, привязавшаяся на втором курсе, начала стремительно прогрессировать.

Влюблённость носила имя Лена. Вообще-то, лены хороши тем, что их много, и они разные. Встречались мне лены-блондинки и лены-брюнетки, лены-идиотки, и лены-недурочки… Даже одна почти умная попадалась, но это была так, ошибка природы. И вот эта самая Лена Малыхина, шатенка, небольшого роста, слегка обесцвеченная в домашних условиях подругой, с губами яркими, как помада, буквально свела с ума несчастного Макса. Не сразу. В два приёма. Но пик наступил именно в сентябре.

Все пары напролёт он рисовал теперь в тетрадках для конспектов сердца, заколотые стрелами, в газету, где тискал статейки, и дорогу забыл, а всё свободное время торчал в центральной библиотеке на подоконнике. Там зубрила суженная. Иногда она откладывала учебники и целовалась с ним в холле второго этажа. Лена была лишь слегка увлечена Максом, и сессию планировала сдать на отлично.

Училась девушка на том же факультете, только на курс младше, увлекалась, чем ни попадя, но самозабвенно. На данный момент её волновали проблемы археологии и физические теории пространства. Ни в тех, ни в других Лена не разбиралась, но готова была часами выслушивать лохматых длинноногих знатоков-пятикурсников, которые настигали её прямо в библиотеке. Она общалась, а Макс томился рядом, мешая пятикурсникам переходить от обольщения физикой к физическому обольщению.


В тот день неожиданно испортилась погода, а Лена оповестила радостно:

— Макс! Я еду на выходных на раскопки! Мне Лёша Прокин вчера звонил, они там та-акое нашли!

И тогда студент понял, что случилось страшное — возлюбленная влюбилась. Только по-настоящему влюблённая способна трястись под осенним дождём пять часов в автобусе сначала по трассе, а потом и по бездорожью. Без любви она не поехала бы в такую погоду даже на дачу.

Понятно, что Максу предстояло тащиться следом. Он собрал старенький папин рюкзак, отыскал его же дождевик. Догадался прихватить минералку и бутерброды. Водки им выдали в достатке по прибытии.

Замёрзший как собака Макс, ведь он-то не был влюблён в лысоватого уже студента-историка, таскался за Леной вокруг ямы с красивым названием раскоп. Историк предпочитал рассказывать о своих успехах под дождём, из-за которого работа по ковырянию в земле встала. Он не думал о том, как мокрая девушка будет спать в мокрой палатке. Впрочем, водки у археологов действительно оказалось с избытком.

Макс пил с историком примерно до полуночи, потому что обострения бронхита из-за промокших ног получить не хотел. Но Лена почти не пила — её грела любовь.

Пятикурсник оказался крепок на спиртное, как отрытый им же булыжник с подобием карты. Он громко вещал про скифов, сожалел, что двумястами метрами дальше высится военный объект, а, судя по найденному в раскопе булыжнику с этой самой картой, именно там должен быть основной, самый древний курган. И в кургане том не только медные бляшки, но и золотишко должно водиться. Впрочем, золото историка интересовало в сугубо научном смысле.

В конце концов, историк допился-таки до состояния откровения и снова повел Лену к раскопу, пытаясь показать что-то невиданное именно при свете луны, которая падает на камень-карту. Там, по его словам, получалась едва ли не стрела, прямо указующая на объект с вышками и собаками.

Макс сопротивлялся, как мог. Лена едва немного просохла, тьма зияла разинутой пастью, и только фонарик на лбу историка мог нащупать в ней неведомые ещё зубы.

Место раскопа было в основном песчаным, но нашлась и глина. Девушка оступилась и с визгом съехала в яму.

Пока Макс месил в темноте грязь, туда же, матерясь, отправился на заднице историк. Фонарик упал с него, раскоп погрузился во тьму. Потом над головами студентов прорезалась вдруг ветвистая молния, на миг стало светло и запахло озоном.

— Прямо в наш курган долбануло! — обрадовался историк, перекрывая небесный грохот. — У вояк там вышка железная!

Это были его последние слова.


Очнулся Макс от боли. В голове стреляло. Рядом жалобно кашляла Лена.

— Эт вот есть твой удача?!! — грозно вопросил кто-то сверху густым басом.

Голос был хриплый, странный, коверкающий привычные звуки.

— Эт никчёмный тряпка есть удача? — повторил голос.

Макса подняли за шиворот и опустили носом в густую сиреневатую траву. Студент попытался извернуться и посмотреть вверх, но солнце тут же ослепило его. Потекли слёзы.

— Не мужчина есть, — констатировал голос. — Я ждал тебя дать приход предка. Эт вот есть — предок? Мальчишка есть предок?

— Водитель! — закричал издалека другой голос. — Эт ещё есть тут другой! Ходи-ходи?

— Ходи! — заорал невидимый «водитель», и студент проморгался, наконец.

Возвышающийся над ним мужчина был одет, несмотря на жару, в такой же, как у Макса, поношенный туристический дождевик, был огромен, небрит во всех возможных местах и… (студент не вовремя вдохнул) — от него шёл прямо-таки сногсшибательный запах пота.

Лена сидела на траве чуть поодаль и плакала. Вокруг неё толпился десяток полуголых волосатых мужиков без дождевиков. А с соседнего пригорка ещё один могучий тип гнал пинками студента-историка. Студент лихо скакал на карачках, а под правым глазом у него споро созревал сочный фингал.

— Ойййй, — выдохнул Макс.

Он понял, что питиё всё-таки иногда определяет сознание, особенно если у него достаточная крепость.

Кошмар, что он видел сейчас, на трезвую было не придумать. Волосатые мужики казались реальнее головной боли — кряжистые, страшные. Но, если присмотреться, одеты они были в своё немногое тщательно и аккуратно, были потными и вонючими, но не грязными. А дождевик… Макс понял, почему сей предмет туалета показался ему таким знакомым. Волосатый просто ограбил его!

— Плохо! — возвестил из-за спины студента-историка третий голос. — Много устали. Одежда рвалась, пищу съели. Плохо!

Ещё пинок ноги, обутой в плетёную сандалю вроде лаптя, и неудачливый археолог приземлился в двух шагах от Макса.

Лёхой его звали — неожиданно для себя вспомнил Макс. В голове у него стало вдруг звонко и пусто, как перед самым главным экзаменом.

— Что ты есть? — грозно спросил мужик, одетый в трофейный дождевик.

— Я студент… — промямлил историк.

По щекам его текли грязные слёзы. Лысоватому историку было очень больно в самых чувствительных местах тела.

— Что есть студент? — удивился одетый в дождевик, насупился и стал похож на Бормана из старого советского фильма.

— Я учусь…

— Робя? — удивился Борман. И махнул рукой тому, что был в лаптях. — Дети большие у предков есть, читал ты?

— Начальник читал, — согласился тот.

— Верю тебе, — задумчиво пробормотал Борман. — Не повезло есть. Вырастут, да?

— Начальник знает, — уклончиво сообщил лапотный.

— Есть вставать, идти! — скомандовал Борман, и Макс живенько подскочил. Он не хотел передвигаться как Лёха, на карачках.

Лену один из волосатых поднял, словно котёнка и бросил через плечо. Макс и не пытался заступиться: девушку хотя бы не били, а вот они с Лёхой легко могли огрести в любой момент.

Когда студенты удалялись от зелёного холма, где им суждено было очнуться, Лёха махнул рукой назад и влево. Макс оглянулся. В паре сотен метров высился проржавевший ветхий остов сторожевой вышки!


Жилище волосатых порадовало — добротные бревенчатые срубы, безыскусные, но крепкие. Вокруг — огороженные посадки, где виднелась засохшая ботва недокопанной картошки. На солнышке носились полуголые ребятишки. Увидев гостей, они бросили все дела и молча столпились вокруг. Подошли и крепкие, с налитыми щеками и грудями, тётки. Тоже уставились подозрительно.

Из большой избы вышел жердеватый старик.

— Добра тебе, Начальник! — рявкнул Борман. — Плюнула наша бочка. Привели. Говорят — дети малые, учить надо. Скажи, разве это есть предки?

Начальник помялся, поскрёб жидкую бородёнку.

— Тайна есть. Не тебе знать! — сказал он строго. И обратился к Лёхе, как к самому старшему:

— Как отца есть звали?

— Пппитрович, — пробормотал студент.

— Гляди, Пппитрович, — сказал Начальник, продолжая доить бородёнку. — Ты есть наш отец…

Борман плюнул и демонстративно растёр ногой.

— Атом! — Начальник погрозил небесам указательным пальцем. — Мы все есть дети твои. Мы жили, а ты с нас спрашивал строго. Мало учились. Мало хотели знать. И дети детей твоих — мало учились. И дети детей их. На тебя надеялись дети. И ты дал им умные машины, чтобы всё делали на Земле…

Начальник задумался, поковырял в носу, посмотрел в тугое осеннее небо. Тот, что в лаптях, исподтишка пнул Лёху, тот взвизгнул и отвлёк старика от высокого.

— Всё больше было машин, так пишут твои книги. Всё меньше знали о них люди. Машины были крепкими. Работали долго. Люди учились всё меньше. А потом мир изменился, и сломались машины. Кончилась их чёрная кровь. И реки сломались у тех машин, что пили воду, и ветры обрушили те, что питались ветром. С неба шёл холодный снег, и вода лилась. Много умерло… — старик снова задумался, потом с сомнением взглянул на Лёху. — Вот ты скажи — можешь машины делать?

Лёха затрясся, потому что нога в лапте снова приподнялась.

— Я… я историк, — промямлил он. — Я изучал, как древние люди жили.

— Не надо нам — жили, — сурово оборвал Начальник. — Надо машины делать! Лапти делать! Еду делать!

Лёха беспомощно развёл руками.

— А ты? — повернулся старик к Максу.

— Я журналист, — брякнул Макс и понял, что сказал что-то не то.

— Руками что умеешь? — спросил Борман. — Что есть делать можешь?

— Ка-артошку копать, — пробормотал Макс, уставившись на соседний огородик.

— А пороть тебя буду сильно, если плохо копать будешь, — согласился старик. — Девка же совсем немощная. Сильного мужа ей найти надо, чтобы не замёрзла в зиму.

Борман с сомнением покачал головой.

Макс зажмурился, мечтая только об одном — чтобы закончился уже этот пьяный кошмар про попаданцев.


Через час он уже чистил картошку, потирая превентивно обработанный зад. С донесением знаний до нужного места тут не церемонились, боясь потерять те немногие умения, что остались у племени людей. И Макс, такой неспособный раньше к учёбе, быстренько научился чистить у свиней, полоть огород, ходить в вылазки к развалинам бывшей Катунской ГЭС, чтобы добыть там что-нибудь, пригодное для хозяйства.

Ходил он с Борманом и на развалины военного объекта. Там высился железный ангар, похожий на огромную бочку, куда, как утверждал Борман, «залезли когда-то много предков и пропали в другие, хорошие земли». И теперь надо ждать, пока накопится в бочке немножечко текучей жизни, и, может быть, выкинет тогда она из других времен, настоящего предка. Он научит делать машины, снова изобретёт электричество и тогда жизнь у людей наладится. А пока — нечего глазеть! Лапти учись плести!

Уже по первому снегу встретил как-то утром Макс зарёванную Лену. Она долго жаловалась ему на вонючего даже прямо из бани мужа, а потом начала палочкой писать на белоснежном снегу: Лена+Макс, как когда-то писал ей он.

Старик-Начальник чесал как раз худые бока на солнышке. Он и углядел.

Теперь студенты втроём учат зимой читать и писать здешних детишек. Летом-то никак, другие науки, но зимой — учёба каждый день. И старик-Начальник следит строго: чтобы каждый завалящий стишок — наизусть. Кто его знает, может, и стишок пригодится?

(обратно) (обратно)

Дроздов Игорь Романович

http://samlib.ru/d/drozdow_i_r/

Свобода есть жизнь. Во истину свобода

Олег сидел за рулем, а я сразу за ним. На заднем сидении. В руках у меня большая картонная коробка набитая бутылками с пивом «Балтика». Мы остановились у подъезда, перекрыв сразу полдороги. Я вальяжно вышел. Нерасчесанный, небритый, черная рубашка расстегнута до пупа. Заглянул в окошко водителя.

— Ну Олежа, — начал я, — нехилый дворик. Мне нравиться. Ни какие ментяры за нами приглядывать не будут, а мы пока побалагурим. Пивка хлестнем за твою днюху. Кальмарчиками сушеными закусим. — Я поставил коробку с пивом на капот.

Во двор завернул невысокий парень одетый в джинсы и серую футболку безрукавку. В руках сумка с ноутбуком. Я мигом оставил Олега в покое, и развернулся к нему, улыбаясь как старому знакомому.

— О, земеля, — я распахнул руки словно для объятия.

Парень похоже так и подумал, что я собираюсь егооблапить и отступил назад. Бросил короткий взгляд на окошко квартиры расположенной на третьем этаже. Наверняка его там ждали. Друзья, а может девушка.

— Чего вы хотите? — сухо проговорил он.

— Ой, да что ты так набычился, братан, — я опустил руку только для того что бы тут же поднять ее уже с бутылкой пива, что сноровисто сунул мне в ладонь Олег. — Пивка вот хлебни, холодненького, за днюху моего другана.

Парень холодно посмотрел на меня, потом на пиво.

— Распитие спиртных напитков в общественных местах… — начал он.

— Ой, знаю, знаю. Но ты посмотри паря, дворик то какой цивильный. На любой улице камер до фига, а здесь ни фига. Ну хлебнешь, до донышка, — я засмеялся. — Кто тебе здесь придьяву кидать будет. Не кому. А если где потом тормознут, скажешь, дома выпил. Кто там что проверять будет.

— Извините, я не хочу, — парень явно нацелился обойти меня и исчезнуть в подъезде.

— Постой, братан, — я перегородил ему дорогу. — Я что-то не понял? Ты что, отказываешься выпить за днюху моего другана? Я не понял, тебе что, в падлу выпить с нами? Я не понял, ты что вообще…

Парень дернулся. Бросил еще один взгляд на окошко на третьем этаже.

— Ладно, — он взял у меня бутылку и сделал большой глоток.

— Во, так бы сразу, — мгновенно успокоился я.

Парень кивнул мне и сжимая в одной руке ноутбук, в другой початую бутылку пива, вошел в подъезд.


* * *
Взяли Витьку. Вчера. Прямо на операции.

В голове у меня царил сумбур и мрачность по полной программе. Еще и дебил этот отмороженный со своим пивом привязался. Я на ходу поставил бутылку на лестничной площадке. Начал подниматься на третий этаж.

Витька все сделал правильно. Как я учил на курсах, но ни кто не учел, что в доме окажутся камеры новейшего образца сошедшие с конвейера буквально неделю назад. Камеры объемного видения, что направленные в одну сторону спокойно видят и то, что находиться с другой. Пока Витька обходил камеры и пытался облить дверь лифта кислотой, за ним уже мчался наряд полиции. Взяли что называется с поличным. Теперь ему срок грозил о-го-го. Еще бы. Дом то новейшего образца, безлестничный. Если бы ему удалось испортить все лифты, как мы и планировали, в ловушке оказалось бы больше двух тысяч человек.

Мы собирались в старом месте, на дому у Гришковца. Жил он в древней хрущевке, в какой доживают свои дни пенсионеры, заброшенные и государством и собственными детьми. Кто в таких будет что-то делать? А мы и пользовались.

Гришковец открыл дверь как всегда в трусах, в майке и в вязанной шапочке на голове. Вот такой у него прикол. Он пропустил меня вперед, а сам выглянул на лестничную площадку и быстро осмотрелся, не привел ли я кого лишнего за собой. Приколист блин. Если полиция нас раскроет возьмут сразу, без всяких слежек.

— Свобода есть жизнь, — прошептал я наш девиз.

— Во истину свобода, — ответил Гришковец и тут же добавил. — Что застыл то, разувайся и проходи. Все уже на месте.

Все это Кондрат, Шмыря, Тина, Василиса Иванович, Игорь, Гришковец конечно же, и я, Сильмариллион. Вот такой у меня логин. Прозвище, короче говоря.

Войдя в комнату я снова прошептал девиз. Мне в ответ так же шепотом ответили. Сжали кулаки. В шуме издаваемом на всю громкость врубленном телевизоре я их еле расслышал.

— Слушай, может потише сделать, — вырвалось у меня. — Двух третей такого ору с лихвой хватит что бы ни одна прослушка ни чего не разобрала в помехах. Даже те датчики, что со стекол вибрации читают. И те ни чего не разберут.

Кондрат резко махнул рукой. Мол успокойся. Я пожал плечами и сел прямо на пол. Есть у меня такая привычка. Не люблю стульев. На полу и прохладнее и прилечь можно если очень захочется. Меня ни кто за это не осуждал. Вон как Гришковца не осуждают за его вечную вязанную шапочку. Каждый свободен в самовыражении, такова у нас политика. А какая она еще должна быть в группе по борьбе за свободу.


* * *
На этот раз я сел впереди. Рядом с Олегом. Включил магнитолу и начал крутить ролик настройки. Пару секунд доносилось непонятное бульканье, а затем мы услышали четкое.

— …во истину свобода.

— Работает, — проговорил я. — Надо еще запись включить. — Нажал несколько кнопок на магнитоле и удовлетворенно кивнул.

В динамиках между тем гремело от взрывов и выстрелов. Судя по воплям, это был какой-то толи корейский, толи японский боевик. «Небесные воины» или «Спецназ против самураев». Я не разобрал, но оно мне и не надо. Меня интересовали совсем другие киноленты.

— Слушай, может потише сделать, — донеслось из динамиков. — Двух третей такого ору с лихвой хватит что бы ни одна прослушка ни чего не разобрала в помехах. Даже те датчики, что со стекол вибрации читаю. И те ни чего не разберут.

— Да, не разберут, — сказал я с ухмылкой. — Если бы ты сам не выпил пива с датчиками. Теперь мы услышим каждое сказанное вами слово, паря.


* * *
Кондрат допил воду и поставил стакан на подлокотник кресла. Обвел всех тяжелым взглядом.

Гришковец как раз вошел в комнату и естественно что взгляд его застыл на нем. Гришковец поежился, сразу согнулся будто ему на спину взвалили мешок с кирпичами. Кондрат отвел взгляд и Гришковец быстро, быстро пробрался вдоль стеночки и опустился на пустующую табуретку в самом дальнем углу.

— Итак, — Кондрат помолчал, снова обвел всех тяжелым взглядом. В этот раз особо замер на мне. Я тут же почувствовал как меня будто пригибает к земле огромная ледяная глыба. По спине потек холодный пот. — Думаю о том, что взяли Витьку знают все.

Я вздрогнул. Про всех не знаю, но я то точно знал заранее. Все таки отвечаю за информснабжение группы. То есть обыскиваю интернет и выдаю все интересующее одним файлом на таких вот встречах. Вон даже ноутбук с собой прихватил.

Взгляд Кондрата снова остановился на мне.

— А кто не знает могу сообщить, что взяли его потому, что кое кто вовремя не сообщил о том, что видеокамеры объемного видения не только пущены в разработку, но уже активно внедряются в массы. Итак, Сильмариллион, скажи нам, почему такая важная информация запоздала?

Я втиснул голову поглубже в плечи. Сжал зубы, что бы они предательски не застучали. Поднялся.

— Ну я… Ну в общем…

— Четко говори.

Слова резанули как льдинками. Кондрат держал нас ну просто в ежовых рукавицах. Не смотря на все свободы самовыражения и им подобные. И это было правильно. Не сможет долго функционировать группа, если у нее не будет сильного и жесткого лидера.

Я собрался с силами и выпалил.

— Так куда я не совался везде пишут, что камеры только проходят испытания в лабораториях. На заводах только налаживаются станки для их производства. А ты меня Кондрат знаешь. Я один раз не гляну. Я пока все возможное в поисковике не перерою, не успокоюсь.

— Знаю, — спокойно проговорил Кондрат, — Именно поэтому ты еще с полным набором зубов и с целыми ногами.

Вот тут меня шатнуло конкретно. Кондрат просто так не скажет. Я представил как шамкаю окровавленными деснами и меня откровенно повело в сторону. И если бы не Василиса Иванович, что поддержал за плечо, я бы рухнул на пол.

— Но смотри, еще одна ошибка… — Кондрат не договорил. Была у него такая манера оставить собеседника в легком недопонимании.

Тина, худой как доска тип, с короткими, окрашенными в ярко рыжий цвет, волосами, глянул на меня и жеманно хихикнул. Я в ответ оскалил ему зубы, но вдруг успокоился. Такая вот утрированная насмешка почему-то отрезвила мой кипящий от перенапряжения мозг. Я улыбнулся и показал ему оттопыренный большой палец. Тот в ответ развел руками, мол я и так знал. Такой он у нас, Тина, ко всем подход найдет и любой мандраж успокоит. Он когда-то учился на курсе психологии и умело играл на струнах наших душ. В общем, без него в команде тоже было ни как. Если бы не он, мы бы после первой же взбучки, устроенной Кондратом, разбежались, и ни какая идея борьбы за свободу не удержала бы нас.

Я снова сел на пол. Уставился на Кондрата в ожидании, что он еще скажет. Остальные тоже смотрели на него внимательно. Наш лидер не заставил ждать.

— Итак, — начал он. — На первом плане у нас выполненные операции. В этот раз отличились Игорь и Шмырь. Переполох устроенный ими в супермаркете «Карусель» я оцениваю на пять. Даже на пять с плюсом. Поднимайтесь герои, покажитесь народу.


* * *
Я насторожился. Олег тоже внимательно уставился на магнитолу, словно он мог там увидеть названных Игоря и Шмыря. Затем достал наладонник и начал там что-то искать. Я продолжал слушать. Вот значит как. Вот оказывается чьих это рук дело. Полиция с ног сбилась, перерывает тонны записей видеокамер, но в супермаркете «Карусель» за день прошло больше пяти тысяч покупателей и подавляющее большинство их проходило мимо стеллажа с шоколадками.

Я снова усмехнулся. Вот так. Пять минут работы и раскрытое преступление. Но это уже не новость. Последние четыре года я практически так и работал. С дрожью вспоминая, как работал до внедрения в жизнь России закона о всеобщем надзоре за населением с целью выявления и предотвращения преступлений. Вот как называлось это долгожданное каждым работником правоохранительных органов дополнение к конституции. Вспоминал, как вели дела, основываясь только на косвенных уликах. А если появлялся свидетель, так это вообще был праздник. Что бы установить простой микрофон для прослушивания нужен был целый мешок прямых улик, чтобы прокурор мог выписать разрешение на использование. А если запись была не санкционирована, так ее вообще удаляли из дела. Что бы она не рассказывала, и что бы не показывала.

Теперь все было просто. Достаточно только подозрения и за человеком на сутки устанавливают круглосуточное наблюдение. Ну вернее личное наблюдение. Компьютеры они и так постоянно наблюдают, ориентируясь на определенные слова — бомба, пистолет или заколбасить. А здесь за мониторы садились живые люди и следили за каждым движением поднадзорного.

Олег перестал копаться в интернет памяти и, отодвинувшись, стал читать выведенную страницу.

— Игорь. Он же Игорь Душаев. Пятнадцать лет отроду. Незаконченное среднее образование. На данный момент обучается в школе номер сто один. Ага, значит. Вот. Ранее не привлекался. — Олег посмотрел на меня. Я кивнул и он продолжил. — Шмырь. Он же Сергей Ушкин. Пятнадцать лет. Неполное среднее. Не привлекался.

— Ну это не долго им осталось ходить такими, — сказал я.

— Точно, — подтвердил Олег.

Из динамика пронзительно свистнули.


* * *
Игорь и Шмырь поднялись. Пятнадцатилетние подростки, не разлей вода приятели, они походили друг на друга как братья близнецы. Оба крепкие, широкоплечие, выбритые налысо и в кожаных куртках. Они застенчиво заулыбались. Игорь поклонился, будто стоял на театральных подмостках. Мы тихо захлопали. Гришковец изобразил залихватский свист. Хотел тихо, но вышло почему-то громко. На него тут же шикнули. Хрущевка хрущевкой, но ни кто не гарантировал что рядом не стоит патрульная машина оснащенная прослушкой, что считывает разговоры с простой вибрации стекол. Гришковец тут же закивал, что мол виноват, больше не будет.

— Рассказывайте, — велел Кондрат Игорю и Шмырю. — Ваш опыт, нам наука.

— Да что там, все просто, — начал Игорь.

— Ну мы что, — продолжил Шмырь. — Вошли значит. Пакетик я себе в трусы сунул, мол причиндал у меня такой, мечта девиц, а не нечто противозаконное. А как вошли, сначала по рядам прошлись. Ну, это что бы примелькаться и на нас перестали внимания обращать. Ну а затем…

— Да просто все, — перебил его Игорь. — Прошлись туда сюда, а потом я Шмырю прикрыл, а он якобы в шоколадках копается. Сникерс ему видите ли понадобился. Пакетик то вынул и вглубь закопал. Потом набрали шоколадок этих полные карманы и на кассу. Оплатили все, вышли. И тут же в парке сели на лавочке. Жуем…

— Ага, — Шмырь растянул рот в улыбке от уха до уха. — Сникерсов обожрались, блин, аж тошнило потом, но дождались. Как хлопнет. Дым с пакета как повалит. А за ним народ повалил, в панике. Кто-то крикнул про бомбу, так тут вообще началось. Народ двери просто с петель вынес. Охранника чуть не затоптали, за ним потом неотложка приезжала. Вот такая вот история.

Игорь и Шмырь уже оба раскланялись.

— Садитесь, — махнул им рукой Кондрат. Подростки сели. Их похлопали по плечам с двух сторон Тина и Василиса Иванович. — Теперь поговорим о проваленном. Про Витька уже все знают. Еще раз напомню, что взяли его потому что человек не знал, что в этом доме установлена новейшая камера с объемным видением. И это еще раз говорит нам, читайте новости. Читайте. Рыскайте в инете. Не рассчитывайте на Сильмариллиона. Он старается, у него проверенные схемы. Но вы случайно можете наткнуться на что-то, что пропустил его пытливый взор. Поэтому ищите. — Кондрат помолчал. Посмотрел на меня уже с улыбкой. Меня словно теплая волна окатила. И продолжил. — Вот Василиса Иванович еле ноги унес. Скажи нам, Василиса Иванович, что случилось и почему ты не смог снять камеру на входе в студенческое общежитие.


* * *
Я хмыкнул. Толкнул локтем Олега который снова копался в базе данных разыскивая там некоего Сильмариллиона.

— Слушай, а с камерой, то тоже отсюда.

— С какой камерой?

— Ну про которую Владислав рассказывал. Ну помнишь, ППСники ходили на вызов в общежитие.

— А, это то, круглое и не опознанное.

— Да, да, да, — закивал я. — То самое, что удалялось с невероятной скоростью.


* * *
Василиса Иванович поднялся без напоминания. Этакий колобок с румяными щеками и носом картошкой. Нос покрыт толстыми порами.

— Да я что, я ничего. Полез я значит к этой камере. К проводам уже почти подобрался. А тут глядь, а у камеры то, у самого крепления стоит датчик движения. Небольшого такого диапазона, сантиметров двадцать всего, но ему хватило. Руку я то уже сунул. Значит он все зафиксировал и охране значитца сигналит. Я как его увидел. Как дунул оттуда. Чуть тапочку на лестнице не потерял. Прям как Золушка какая. Зашибись блин Синдерелла. Вот если бы не Сильмарилл, если бы нам ту лекцию про эти датчики не прочитал. Сидел бы я сейчас вместе с Витьком, и на стенах камеры скорбные надписи царапал. Спасибо тебе от всей души Сильмариллион.

Он повернулся ко мне. Весь такой улыбчивый. Добрый и лоснящийся. Зная его характер, я приготовился к тому, что он сейчас кинется меня обнимать, как давешний псих у подъезда, и не ошибся. Василиса Иванович всего меня обнял. Звонко чмокнул в щеку. Прошептал что-то наподобие — спаситель ты наш — и вернулся обратно на свой пуфик. Такой же круглый и пушистый как он сам.

Кондрат окинул меня еще более теплым взглядом. Хорошее у него качество для лидера, помнить не только ошибки своих подчиненных, но и их успехи. За что мы его все и любим.

— А теперь плавно переходим к политинформации. Сильмариллион, встань пожалуйста.

Я поднялся. Вспомнил поклоны Игоря и Шмыря, так же поклонился и сел обратно на пол. Включил ноутбук. Дождался когда пройдет заставка Windows 8 и открыл нужную папку.

— И так, Господа, — как всегда начал я стандартной фразой, которую очень любил, а Гришковец наоборот очень не любил. Он как всегда нахмурился, и как всегда промолчал. Ну не любил он когда его господином называют.

— И так, леди и жунтельмены, на повестке дня сегодня как всегда, новые датчики.


* * *
— Сильмариллион, — зачитывал Олег. — Он же Роман Шибаев. Двадцати шести лет отроду. Полное среднее образование. В данный момент обучается на программиста. Не привлекался. Василиса Иванович. Он же Василий Шопотков. Прораб стройки микрорайона «Вожские паруса». Сорок лет от рождения. Привлекался за вандализм. Пять лет назад побил камеры наблюдения в своем доме. Отделался штрафом. С тех пор более ни в чем порочащем замечен не был.

— Вот про Сильмариллиона посерьезней копни, — сказал я. — Как то уж больно много он серьезной информации знает.


* * *
— Опять датчики. Да когда ж эти деспоты успокоятся. Дохнуть свободно нельзя, — Василиса Иванович изобразил будто сплюнул на пол. Гришковец показал ему кулак и демонстративно провел большим пальцем по горлу.

— И так, датчики, — продолжил я. — Только что с лабораторий вышли, вы не поверите, нюхательные датчики.

— Как, как? — одновременно переспросили Игорь и Шмырь. — Нюхательные?

— Да, да, — спокойно проговорил я. — И не смейтесь, вещь очень серьезная. Датчики эти фиксируют запахи всех проходивших мимо людей и сверяют с заложенными в банк данных. Если запах совпадает с зарегистрированным преступником, тут же подают сигнал, а там уже в зависимости. Если в розыске, тут же придет наряд полиции. Если отбыл наказание и вышел, то пристально наблюдают за каждым его шагом. И при малейшем подозрении, хлоп, наряд уже тут.

Я посмотрел на всех. Все сидят нахмуренные. Василиса Иванович не выдержал первым.

— Блин, — протянул он. — Когда же эти деспоты успокоятся? Когда они ставили камеры на дорогах, я промолчал. Когда камеры поставили у меня в подъезде, я промолчал. Когда камеру поставили даже у меня в спальне и в сортире, я снова промолчал. Но теперь, когда меня станут еще и обнюхивать без моего разрешения. Не позволю.

Я хмыкнул. Знаю его молчание. Он еще пять лет назад, когда в подъездах стали устанавливать первые камеры наблюдения для предотвращения преступлений, демонстративно побил все в своем доме. Еле отделался тогда крупным штрафом и с тех пор стал осторожнее.

Рядом запыхтели Игорь и Шмырь. Этим только напомни про камеры в спальне. Заводятся с пол оборота.

— Достали, — процедил сквозь зубы Шмырь. — Я значит девушку к себе приведу, любофь и все такое. А какое-то чмо будет за нами подглядывать. Дрочить глядя на монитор, да еще и приятелей позовет. Я их тварей, весь этот контроль, давил и давить буду, — голос его начал повышаться.

— Так, тихо, — тут же перебил его излияния Кондрат. — Мы тебя все поняли. Игорь, ты тоже хочешь что-то сказать?

— Я, — Игорь нахмурился. — Да говнюки они все в правительстве. Ради предотвращения преступлений… Как же. Им надо нас всех контролировать. Чтоб мы под их дуду пели и плясали. А кто что ни так, сразу в камеру. Чмошники они в общем.

Он сел и обхватил голову руками будто скорбел об участи постигшей цивилизацию. Кондрат посмотрел на меня.

— Продолжай Сильмариллион. Думаю ты еще не все нам выложил.


* * *
Вот чмощником меня еще ни кто не называл. Тем более какая-то салага недоделанная. Жизни не нюхал, а все туда же, контролируют его. Такие и когда мама будет заставлять их уши мыть начнут орать о свободе и правах. Если бы контролировали так, как этот Игорь говорит, пол страны бы уже сидело, а вторая половина готовилась сесть.

Я выдохнул сквозь зубы, спуская пар. Олега похоже тоже зацепило.

— Сам он тварь, — процедил он. — Наблюдают за ним. Да нужен он кому. Комп только информацию с датчиков считывает и все. Наблюдать за этим тварём станут только если он начнет вслух про бомбу рассказывать. Или же лепить ее у себя в сортире. Помнишь, как этот, Мститель. Строил бомбу на собственной кухне. У самого инстинкта самосохранения нету, люди то при чем? Иди на пустырь и там подрывайся сколько тебе влезет. Хоть по пять раз на день подрывайся. Хорошо успели этого Мстителя взять.

— А вот Кургуза взять не успели. Помнишь три года назад? Ну это еще до датчиков распознающих движения несущие угрозу?

— Помню, — Олег нахмурился. — Тогда пятиэтажка как домино сложилась. Сорок человек погибло.


* * *
— Да, еще далеко не все, — сказал я. — Вот значит, какая вырисовывается картина. На базе нюхательных датчиков, не смейтесь пожалуйста, МВД планирует создать банк данных где будут зарегистрированы все жители штата России. Это еще не все. Теперь на месте всех преступлений будут фиксироваться запахи всех находившихся там на тот момент и за десять часов до этого, людей. Все они будут внесены в список подозреваемых и в течении недели за ними будет установлена тотальная слежка. Вот так. Это значит, что если бы вчера в супермаркете стояли такие системы то Игорь и Шмыря были бы уже под колпаком и привели за собой сюда такой хвостище, мало бы не показалось.

Я замолчал и посмотрел на своих товарищей по идее. Все они как один уставились на дверь с таким видом, будто оттуда им уже махал рукой улыбающийся омоновец — «Хелло ребята».

— Что же теперь делать? — жалобно проговорил Василиса Иванович. Губы его задрожали.

Тина ободряюще улыбнулся ему. Потом взял пульт дистанционного управления и перещелкнул телевизор на другой канал. Непрерывная стрельба и взрывы боевика резко сменились протяжным: — Начальникаа.

Вечная «Наша Раша» и вечные же Равшан и Джамшут снова застыли перед распекавшим их так и эдак хозяином квартиры.

— Вы как линолеум постелили, — орал он. — Вы зачем его рисунком вниз постелили?

— Так хозяйка жаловалась, однако. Рисунок быстро стирается.

— А вы значит помочь решили.

Резкая смена звукового фона заставили всех оторваться наконец от двери. Вот какой он умелец наш Тина. Знает что сделать что бы привести всех в чувство. Кондрат благодарно улыбнулся ему, и тихонько хлопнул ладонью по подлокотнику кресла, привлекая внимание.

— В общем так. Сильмариллион, спасибо тебе за информацию. На тебя всегда можно положиться. А теперь продолжим. Кто что может предложить по создавшейся ситуации?

Василиса Иванович тут же вскинул руку.

— Выходя на акцию можно сильно набрызгаться одеколоном. Это скроет запах, и датчик не сможет нас зафиксировать. — Он начал в запале, но чем больше говорил, тем тише и медленнее становился его голос. Вот такой он у нас. Вечно торопится выдать идею, а потом сам, по мере говорения осознает, насколько она глупа. — Сам уже понял. — пробормотал он наконец. — Весь такой благоухающий я еще больше обращу на себя внимания. Понял, понял, сам дурак.

— Ага, — заулыбался Игорь. — Идет наш Василиса Иванович на акцию. По такому случаю весь надушился, чем только можно, натерся и наелся всего пахучего. Подходит к дверям, а нюхательный датчик ему и говорит. — Дыхни. Василиса дыхнул. Датчик весь скривился и говорит, — так ты мне ртом дыхни, а не жопой.

Все заржали. Тут же прикрыли рты, но потом сообразили, что под Нашу Рашу как раз такие звуки самое уместное. Засмеялись в голос. Даже Кондрат засмеялся.

Потом он развел руками, призывая всех к тишине.

— В общем, как я понял народ, идей у вас нет. Тогда слушай сюда. Во первых. Учтем печальный опыт Витька.

При упоминании имени пострадавшего за идею товарища все нахмурились.

— Что бы еще раз не наступить на одни и те же грабли действуем так, будто эти нюхательные датчики не только что вышли с лаборатории, а уже стоят и в банках, и в супермаркетах, и даже в самой распоследней избушке на курьих ножках. Выбрасываем к чертовой матери все эти пакеты, что взрываются при обнаружении, кислоты, краски и так далее. Отныне на вооружении у нас только устройства с установленным таймером не менее чем одиннадцать часов. Всем ясно?

Все закивали. Особенно отличился Гришковец. Он закивал так, что его вязанная шапочка едва не слетела на пол.

— После акции, — продолжил Кондрат. — Встречи у нас будут проходить через… Сколько там ты говорил, Сильмариллион, слежки?

— Неделя, — сказал я.

— Значит встречи у нас с интервалом неделя плюс один день после акции. Всем все ясно?

— Да ясно конечно, — сказал Игорь. Шмырь кивнул.

— А это ничего, что у нас с таймером только взрывпакеты? — чуть помедлив спросил Гришковец. — Жертвы могут быть.

— Ничего, — обрезал Кондрат. — Тем быстрее правительство обратит внимания на наши требования. Сильмариллион, продолжай их вывешивать на всех сайтах.

— Конечно, — ответил я. — Не сумневайся.

— А я и не сомневаюсь. Значит все всё поняли.

— Что ж тут непонятного, — протянул Тина. Я сразу насторожился. Тина если обычно что и говорил, то вещи довольно серьезные. Слушать надо во все уши. — Укладываем предмет на объекте. Ставим таймер на активацию через одиннадцать часов. И после неделю гуляем, изображая, ах какие мы благонадежные. И ах как нравиться этот тотальный контроль за тем как мы жрем, срем и совокупляемся. И не смотрите на меня так. Да, именно жрем, срем и трахаемся как животные. Да, я чувствую себя как животное. Только зверь делает все это не стыдясь, что за ним наблюдают. А я не хочу. Я не хочу…

— Жрать, — сказал Игорь.

— Срать, — сказал Шмыря.

— И совокупляться, — сказал Гришковец.

Лица ребят раскраснелись. Глаза горят азартом. Тина все умеет так преподать, что у любого желание рвать и метать полезет даже через уши. Мне тоже захотелось взять так нашего мэра за челюсть и за макушку и медленно проворачивать пока не раздастся отчетливый хруст позвонков.

— Вот именно, — Тина бросил на нас благодарный взгляд. — Я не хочу как зверь. Я хочу вкушать пищу, ходить в туалет и заниматься любовью, как человек.

— Так и будет, — подхватил Кондрат, — Мы, группа борцов за свободу Соединенных Штатов Мира прижмем правительство. Мы их так прижмем. И пусть они там что угодно пищат про то, что после установления камер преступления снизились на семьдесят процентов, а раскрываемость повысилась на девяносто. Что практически исчезли такие преступления как убийства, изнасилования и воровство. Ничего, пару тройку воров мы как-нибудь потерпим на улицах, зато сможем пройти гордо, зная, что за каждым нашим действием не следит бдительное око. Да, мы прижмем их так, что они забудут все свои оправдания про практически сошедшие на нет наркоманию и терроризм и уберут наконец свои камеры и датчики из наших домов, с наших улиц, с наших городов. И мир снова станет таким, как был раньше. Где каждый человек был свободным и гордым. И мы снова станем людьми, а не животными. Жизнь есть свобода, — резко но тихо проговорил он, вскинув вверх кулак.

— Во истину свобода!

Мы все вскочили. Застыли, смотря на Кондрата преданными взглядами. Любой из нас готов был умереть прямо сейчас для приближения этой мечты.


* * *
— Нет, ты слышал, — Олег от возмущения уронил наладонник. — Значит будут жертвы, а ему ничего. Сам бы себе в знак протеста ноги оторвал, я бы на него посмотрел. Подонок. Чужими жизнями как семечками распоряжается. И главное, за что? Ладно бы мы людей на улице пачками расстреливали. Ладно бы как фашисты по лагерям гноили. Но всего лишь за то, что ему видите ли мешают кушать. Пацана, помнишь, сожгли на вечном огне. Ну процесс еще такой громкий был. Родители их, тех кто жег, громко так возмущались что к их сыночкам применили слишком строгое наказание. Посадили на десять лет. Так вот, то, что тому пацану могла вовремя приехавшая милиция спасти жизнь, для этого болтуна ни чего не значит. А вот то, что бдительное око компьютера зафиксирует как он какает. Ух ты как много значит.

Я посматривал на распалившегося Олега. Он уже размахивал руками. Лохматый, в помятой куртке и наглаженных брюках он походил на бойкотирующего очередной правительственный указ слесаря. Только руки слишком чистые для этого. Вот это недочет. Надо будет нашим в отделе сказать, что когда будут готовить очередную засаду, при маскировке учитывали даже такие мелочи. Вдруг попадется шибко подозрительный преступник.

— И любовью заниматься для него выше. А то, что раньше по стране каждые пять минут насиловали одну девушку, не выше. Сейчас-то одна попытка в полгода, считается повышением уровня преступности. Молокосос. Жаль, имя мы твое не услышали. Но ничего. Я его и безымянного за шиворот выволоку и мордой об стол поганца, мордой.

— Успокойся, — наконец сказал я.

— А что? — Олега явно задел за живое услышанный разговор. — Он же мечтает жить как раньше. В красноармейском районе был такой случай…

— В каком районе? — не понял я. — В Волгограде таких не знаю?

— Ну в две тысячи шестнадцатом его переименовали в Канальный.

— А, ясно.

— Так вот, — продолжил Олег. — Парень через весь район бежал и кричал — помогите. А за ним гналась банда из девяти человек. Он забежал в аптеку, думал там спрятаться. Ага, как же. Его полчаса били лицом о ручку двери, пока не приехала вызванная фармацевтами милиция. Ему выбили все зубы. А этот говорит про — «гордо пройтись по улицам». Вот жаль нет у нас машины времени. Собрал бы я всех этих болтунов и одной толпой, да во время до принятия указа. Пусть поживут, попробуют, что это такое. Я помню.

— Они тоже помнят, — сказал я.

— Тогда почему, протестуют?

— А вот этого понять невозможно. Люди вроде разумные, а сопоставить факты, не могут. Не могут посчитать плюсы и минусы.

— Жизнь их не била.

— Точно. Помнишь Олег, кто первый отдавал свой голос за принятие указа о постоянном наблюдении?

— Конечно помню. За указ свой голос отдали те, кто пострадал от преступников.

— Ладно, — прервал я его словоизлияния. — Хватит болтать, пора делом заняться. Вызывай наряд.


* * *
Кондрат по очереди посмотрел на каждого из нас.

— Я горжусь вами, — спокойно проговорил он. — Исходя из сложившийся ситуации планирование акций отменяю. Надо довести до ума новую систему проведения операций. На сим заседание объявляю закрытым.

Кондрат улыбнулся нам всем.

— Свобода есть жизнь, — сказал он.

— Во истину свобода, — ответили мы.

(обратно)

Сила истинная

Он лежал на волокуше.

Вот уже неделя как Шиста по прозвищу Крепкая рука не в силах был пошевелить даже пальцем ноги. Бесчувственные и обездвиженные они лежали как деревянные обрубки. Когда его принесли в племя, шаман долго натирал их лекарственными травами, потом ткнул костяной иглой в мышцу и спросил, чувствует ли он что нибудь?

— Нет, — рыкнул сначала Шиста, а потом поняв смысл собственного ответа тихонько завыл.

Здоровенного буйвола, что искалечил его, принесли вслед за ним. Вернее принесли вырезки мяса, шкуру, способную накрыть собой сразу несколько шалашей, рога и кости.

Взглянув на массивный череп, Шиста снова как в живую увидел, как огромный зверь несется на него. Учуял ли он, или это была простая случайность, но бык, презрев страх перед загонщиками, бросился на вопящую и громыхающую камень о камень, кость о кость, цепь людей, выбрав самое тонкое место. Сосед Шисты справа, как раз ушел далеко в сторону, обходя заросли колючего кустарника. Сосед слева, молодой сопливый пацан, первый раз вышел в лов. Увидев несущегося на них гиганта, он сначала застыл как парализованный, а затем завизжав словно заяц бросился бежать.

Буйвол несся как горный обвал, что сметает все на своем пути.

У Шисты же перед глазами стояло, что если они упустят зверя, то на то, что бы снова его выследить уйдет день, не меньше. А в племени все это время будут голодать. На одних ягодах да кореньях долго не протянешь.

Воздев над головой бесполезную дубину он бросился на быка.

Перед глазами мелькнула бурая шерсть, острый рог, налитый кровью глаз. Затем удар, Земля стремительно ушла вниз. Еще удар. Треск. В руках осталась только короткая рукоятка топорщившаяся острым отщепом.

Массивная морда понеслась прямо на него. Удар в грудь. На руку густо плеснуло теплым, потом кисть резко вывернуло, вырывая обломок оружия.

Ветки кустов больно хлестнули в лицо, а потом в спину уперлось острое, тяжелое. Шиста — Крепкая рука взвыл от непереносимой боли. Перед глазами все исчезло и только по ногам разлился пронзительных холод.

Он открыл глаза, снова посмотрел на голову быка. В широкой, забитой запекшейся кровью глазнице до сих пор торчал обломок дубинки.


* * *
— Ну что, как у вас?

Серыгин на секунду оторвался от парящего перед ним белого, полупрозрачного экрана, на котором, повинуясь его мысленным приказам, плясали цветные ленты диаграмм.

— Расчеты закончил. Критическая масса перейдет предел когда в квантовый поток…

Залпов дослушал отчет до конца. Кивнул. Зрачки у него чуть расширились и на призрачном экране поползли похожие на диковинных жуков, символы формул.

— Enter, — проговорил он.

Со всех сторон понеслось нарастающее гудение. Залпов развернулся на крутящемся кресле. Экран метнулся было за ним, но он махнул рукой и тот застыл с боку, а потом и вообще погас.

В центре лаборатории находилась небольшая, метр на метр, молибденовая платформа. На ней так, что бы стоящий человек мог на них опираться, расположились полукруглые поручни.

— Ну что, господа, поехали.

Залпов в несколько стремительных, размазанных в пространстве шагов, оказался на платформе. Руки легли на поручни. Он осторожно сжал пальцы, стараясь не смять металл как бумагу. С момента как он прошел операцию по замене костной массы на перестроенный титан прошло всего неделя и он еще не до конца себя контролировал.

Серыгин махнул рукой.

— Начали.

И тут же понеслось со всех сторон.

— Тест пройден.

— Энергия поступает по нарастающей.

— Нанороботы пошли. Меняют полярность электронов.

Платформа мерно завибрировала. В месте, где подошвы Залпова соприкасались с платформой разгорелся тусклый свет.

Под его ногами нанороботы увеличивали скорость бега электронов. Многие из них вырывали с их мест и вставляли в другие. Меняли полярность. Расщепляли атомы.

По сути атомная бомба, чья энергея сдерживалась только механизмами, что даже меньше чем пыль. Меньше чем сами атомы.

Теория Эйнштейна отрицала путешествия во времени в прошлое, но оказалось, что законы микромира во многом отвергают навязанные им учеными рамки. Если изменить заряд электронов, то простая материя превращается в антиматерию. Сдерживаемая лишь силовыми полями, что одновременно отделяют от нее материю простую комок антиматерии создает вокруг себя то, что без долгих заумных объяснений проще назвать антизаконами. Например привычная нам гравитация в поле антиматерии уже не притягивает, а отталкивает. А закон Энщтейна уже запрещает путешествия в будущее, а в прошлое разрешает. Дело остается за малым. Открыть окно во времени.

Залпов, внутренне напряженный, старался на лицо волнение не допускать. Осознание, что вокруг него столько энергии, что с лихвой хватило бы, на обеспечение всех нужд крупного города начала двадцать первого века в течении года, не могли оставить равнодушным. Если что-то пойдет не так, от него и пепла не останется, несмотря на все модификации, чипы и улучшения тела, что позволяли ему спокойно прогуливаться в кратере действующего вулкана.

Не останется и лаборатории. Даже планетоида, на котором эта лаборатория располагалась. Да что там планетоид. Сама звездная система ALF Tel рванет так, что мало не покажется. И пусть Залпов знал, что безопасность стопроцентная, и ни чего из того, что придумало его разбушевавшееся сознание не случится, все равно, что-то в душе трепетало и скулило. Негромко так.

Свечение у ног все разгоралось и если бы его глаза не были модифицированы, он бы уже ослеп.

Мгновенно наступила тьма. Он словно провалился в некое пространство, где не было даже одного кванта света. Вокруг простирались километры, световые годы, парсеки непроницаемой мглы. Однако самого себя Залпов видел отчетливо.

Через минуту перед ним словно открылось небольшое, размером с тарелку, окно. На ладони Залпова словно из ниоткуда сформировался небольшой, блестящий шарик с красным камешком в центре. Шарик взлетел и устремился в окно. Пролетев между невысоких, корявых шалашей, кое-как прикрытых шкурами, между волокуш, он разлетелся шлейфом пыли и невесомые части медленно осели на готовящийся к ночевке первобытный поселок.

Залпов коротко кивнул.

Это была последняя проверка перед началом глобальной операции «Зона предков». Если взаимодействие среды прошлого времени и нанороботов будет положительным, то следующим шагом будет полное исследование человеческой истории с целью выявления и регистрации всех людей достойных воскрешения.


* * *
Шиста — Крепкая рука мрачно пережевывал кусок бычьего мяса. От мяса уже потихоньку тянуло душком, но он не собирался его выкидывать. Это было последнее, что он добыл собственными руками и Шиста хотел до последнего оттянуть момент, когда окончательно превратится в нахлебника.

От толчка кусок чуть не вылетел у него из рук. Следовавшие за племенем дикие собаки дернулись было подхватить на лету, но тут же разочарованно взвыли. Он подхватил мясо другой рукой. Шиста обернулся.

Жена и старший сын не оглядываясь продолжали тащить волокушу. Еще один камень попал под дно, но в этот раз не подбросил. Округлый камень прокатился под дном и даже, казалось, придал волокуше скорости.

Рядом, стараясь не обгонять, тащили вторую волокушу средний сын и маленькая дочка. Волокуша была наполнена немногими вещами скитальцев. Куски недошитых шкур, несколько кремневых камней для изготовки ножей, оленьи жилы. Припасы на голодные дни. Шиста вздохнул сквозь зубы. Раньше старший сын помогал младшим, и им не приходилось так надрываться. Дочь даже бывало бегала беззаботная как козленок, играла. А он шел с милой его сердцу.

Шиста доел мясо и приподнялся на руках. Крепкие, жилистые, в огромных буграх мышц. Ни у кого в племени не было таких рук. Не было в племени человека, что мог бы нанести такой же сильный удар дубиной как он. Никто в племени не мог так далеко бросить камень, как он. Ловчее да, были, но сильнее никого.

«Раньше».

Острая мысль резанула как лист осоки. Раньше, не было сильнее его. Пора привыкать, что дни его, как лучшего добытчика в племени, ушли в пепел. Привыкай, что отныне крепкие руки твои будут протянуты не для того, что бы дать, а для того, что бы просить. А если нагрянет голодное время, то хорошо если его просто забьют камнями. А то ведь могут и бросить живым на съедение зверям.

Он стиснул зубы и зарычал. Изо рта пахнуло тухлым мясом.

Собаки, как же их много развелось в последнее время, рыкнули ему в ответ. Они уже давно перестали дичиться людей. Следовали за племенем подбирая скудные подачки. Несколько раз громким рычанием и лаем предупреждали племя о приближении хищника. Вождь, по наущению шамана, запретил трогать собак, объявив что мясо их нечисто.

Одна собака вильнула хвостом и побежала рядом с волокушей. Мохнатый, мощный зверь, он сверху вниз посмотрел на лежащего человека.

Рука Шисты сама собой вытянулась за борт, зацепила булыжник потяжелее. Так ему наверное теперь и придется жрать тухлятину и собачатину. Как презренным Голоногим, что до сих пор ходили как дикие, с открытыми ступнями, а не в кожаных чунях, как положено человеку.

Но лучше так, чем просить.

Собака видно что-то почуяла, потому что неожиданно показала клыки и отпрыгнула далеко в сторону. Вот так, даже собаку подбить у него не вышло.

На привале к нему подбежала его дочь.

— Пака, пака, смотри что я нашла.

Она протянула ему съедобный гриб.

— На, кушай, кушай.

— Дитя, — Шиста заставил себя улыбнуться. — Пака сыт, ешь сама.

Не хватало только что бы дети-крохотульки его кормили. Это его дело кормить и учить их. Учить… А ведь он обещал среднему сыну повести его на первую охоту. Не успел. И теперь даже такое, самое необходимое для мужчины дело, он не может сделать.

Решено. У него есть еще один кусок мяса. Как только его не станет, ночью он уползет из стойбища.


* * *
Прошла неделя после начала эксперимента. Первый этап прошел на отлично. Будем надеяться, что второй тоже не подведет. Не зря только шестнадцать лет ушло на строительство лаборатории, подготовку, доведения аппаратуры до стопроцентной безопасности. После стольких трудов ну не могло все пойти не так. Не имело права. Да и шансов не имело.

Залпов снова встал на платформу. Вспышка света, преображенный поток антиматерии, и окошко в прошлое открылось. В этот раз уже никаких настроек не потребовалось. Роботы-наблюдатели, переброшенные в прошлое в шарике капсуле, создали жесткий луч позволявший выходить на цель в доли секунд.

По ту сторону времени открылось первобытное стойбище. Снова сгущались вечерние сумерки и люди готовились к ночевке.

Кругом стояли ветхие шалаши-однодневки. Пожитки на волокушах не разобраны. Между шалашей протрусила, настороженно осматриваясь, собака. В стойбище очень мало мужчин. Остались только дети, женщины и старики. Куда все делись?

Залпов дал запрос и нанороботы, рассеянные по вещам древних людей, тут же передали, что большая группа мужчин удаляется на северо-восток, вооруженная. Впереди них несколько неразумных крупных живых существа. Все ясно, пошли на охоту.

Мимо прошла женщина.

— Дитя, мхы ваха, — позвала она.

— Мака, мака, ха тры вга, — к ней подбежал малец лет восьми, обнял за ноги.

Запрос. Ответ. Принятый пакет информации.

Следующие фразы он уже понял. Нанороботы за неделю хорошо поработали собирая и перерабатывая информацию.

— Иди кушать.

— Мама, я не хочу. Можно я с Вистом пойду охотиться на ящериц?

— Можно, но только далеко не уходите.

Повинуясь приказу Залпова временное окно двинулось по стойбищу. Оно было односторонней проницаемости и ни кто из этих людей не видел его. Незаметный для всех он наблюдал за жизнью первобытного племени. Конечно нанороботы-наблюдатели собрали всю возможную информацию, разложили по полочкам и классифицировали. Но иногда так хочется увидеть все своими глазами.

Его внимание привлекло рычание собак. Две из них недовольно отбежали в сторону, а по нехоженой траве, между кустов уползал человек. Полз он странно, одними руками. Цеплялся за ветки. Опирался на локти, подтягивался. Ноги тянулись за ним как две негнувшиеся жерди.

Залпов повел окно за ним.


* * *
Старший сын ушел со всеми на охоту и взял с собой среднего.

Шиста сурово улыбался. Вручил сыну самолично сделанную к этому торжественному моменту дубинку. Хорошо успел сделать до того, как потерял способность двигаться. Но как только сыновья растаяли в предрассветной степи, он взвыл чуть ли не в голос. Он, не старший сын, он должен был вести своего среднего сына на его первую охоту. Он должен был быть его наставником. Он, он. А средний сын только холодно кивнул отцу принимая подарок.

Лишь жена и дочь не изменили к нему отношения, но от этого было только хуже. Каждое утро он находил в волокуше то съедобный гриб, то горсть ягод. И есть не мог, и выбросить — оскорбить сделавшегодобро. Оскорбить духа наставника. Лучше бы прокляли. Да нет, тащит жена его и сына старшего заставляет. Тот косится презрительно. Зло бурчит сквозь зубы.

Невольно мысли потекли к волокуше. Вспомнилось как на последнем переходе его так растрясло, что чуть не стошнило. Еле удержал пищу, не дал пропасть зря.

А еще эти волокуши, как же они тормозят племя. Конечно без них они бы потеряли весь запас, вещи, но как было бы хорошо, если бы тащились они чуть быстрее. Стада все дальше уходили в степь. С каждым днем все труднее находить следы. Если племя отстанет, то зимой начнется голод.

И он. Шиста — Крепкая рука. Не лежал бы он в волокуше, не шли бы жена и старший сын последними. Не тормозили бы племя.

Он порылся в ворохе шкур и выгреб на свет недоеденную половину последнего куска мяса могучего гиганта, что искалечил его. Швырнул мясо собачьей своре.

Пора держать слово.

Ближе к вечеру, когда жена и дочь ушли копать коренья, он вывалился из волокуше и пополз. Трава больно скребла по лицу. Ветки кустов цеплялись и то и дело норовили выбить изо рта сжатый между зубов кремневый нож. Полз он не долго. Добравшись до ближайших валунов он спрятался за ними.

И все таки Шиста испугался. Что там, за светлым кругом жизни? И как боги примут человека самолично отвергнувшего их дар? Дар жить. Швырнувшего дар их ногам. На лбу выступила холодная испарина. Живот судорожно скрутило. Страх, первый враг которого следовало победить мужчине. Он приходил из тьмы за кругом костра, в первой встрече с хищником и первой встрече с человеком — врагом. Он приходил из мыслей, что — не выйдет, не получится, не осилишь. Страх — враг, что будет сопровождать тебя всю жизнь. И всю жизнь ты будешь с ним биться.

Боги поймут. Иногда надо уйти.

Зубы холодно скрипнули по каменному лезвию. Шиста — Крепкая рука перевернулся на спину, подтянулся на руках и сел опираясь на камень. Он распахнул на груди шкуру. Сердце учащенно застучало. Нож вышел изо рта чуть порезав губу. Во рту стало солоно. Шиста сжал обвязанную кожаным ремешком рукоять. Острие уперлось в грудь.


* * *
Залпов дернулся. Естественная человеческая реакция когда видишь рядом беду. Помочь.

В доли секунд временное окно из одностороннего стало двусторонним. Разлетелось в стороны открывая его в полный рост.

— Стой, — крикнул ученый. Мозг в доли секунды пропустил сквозь себя массив набранной нано-роботами информации. — Крахт.

Шиста — Крепкая рука дернулся на звук. Прокрутив нож между пальцев он ткнул не глядя. Залпов даже не отдернулся. Модифицированная кожа только скрипнула, когда вынырнувший из прошлого клинок ударил наотмашь по горлу. Ударил, и рассыпался пеплом.

Шиста замер пораженный.

— Ты кто? — еле выговорил он.

— Я, — Залпов на долю секунды задумался. Прокрутил в уме всю полученную от нанороботов информацию. — Хуса, — наконец вычленил он нужное из информационного файла. — Твой дух наставник.

— Хуса? — Шиста уронил рукоять ножа в траву. — Дух наставник? — Лицо его помрачнело. — И зачем же ты Хуса допустил все это. Ты…

— Знаю. На охоте ты бросился на быка, что бы твое племя могло наесться досыта. — Залпов немного помолчал, и решил играть роль до конца. — Бык сломал тебе позвоночник.

— Зачем?

Шиста смотрел на назвавшегося духом. Дух был одет в странную переливающуюся серебряными бликами одежду, словно состоящую из воды. Волосы у него короткие. Отсутствие бороды и усов говорит о том, что он юн, но в глазах его читается такая бездна лет и зим, что Шиста почувствовал как его руки покрываются мурашками.

Дух выглядел почти как человек. Почти — выражалось в еле уловимой смазанности движения. Он словно мог двигаться во много, много, много раз быстрее, но сдерживал себя. Казалось, что и понимает он все даже раньше, чем слова слетают с его губ.

— Шиста, по прозвищу Крепкая рука. Ты самый сильный в племени и когда сила ушла, решил, что ты ничего не стоишь.

— А разве не так?

— Нет. Скажи. Убил бы ты того быка, если бы руки твои не были вооружены дубиной? Всей силы твоей не хватило бы. Молчи! — дух резанул воздух ладонью останавливая его слова. — Если бы не было волокуш, племя твое не успевало бы за стадами, и почти целиком вымерло с голода. Не сила тут все решала.

— А что? — Шиста уперся на руки и приподнялся.

— То, чего нет ни у одного зверя, а есть только у человека. Разум, — дух резко, как бросок змеи выбросил руку вперед. Твердый как камень палец уперся в лоб ошарашенного его скоростью Шисте. — Я лишил тебя простой силы, что бы ты применил силу истинную. Ну и что, что ты не можешь загнать быка в ловушку. Что бы делали люди, если бы кто-то не применил истинную силу человека и не придумал эту ловушку.

— Это…

— Хватит! — неожиданно крикнул дух. — Не оправдывай свою слабость. Крепкая рука, ты слаб. Ибо только слабый человек уходит не по своему времени. Сильный, по настоящему сильный, найдет, как быть полезным племени. Всегда, в любом положении. И в любой силе. Подумай, подумай впервые не о том, как загнать быка для племени, этим могут заниматься и простые охотники. Подумай, что ты можешь сделать для племени сейчас. Сейчас ты можешь сделать гораздо больше. Если бы ты знал, насколько больше.

— Но… — Шиста подпрыгнул на руках. Он ожидал, что дух-наставник снова прервет его, но тот только заинтересованно смотрел на него. — Вот такой, что я сделаю?

— А ты подумай.

— Я…

— Подумай.

Хуса посмотрел ему в глаза и исчез.

Шиста застыл на месте. Глаза его все смотрели туда, где только что был его дух-наставник. Что он там говорил об истинной силе? Неужели с мертвыми ногами, лежащий в волокуше, он сможет что-то сделать для племени? Да нет, врядли. Он перевел взгляд на огрызок ножа. Доделать и все.

И тут же одернул себя.

Есть возможность. Если есть возможность хоть что-то сделать, мужчина ухватиться за нее зубами. Иначе он не мужчина.

Назад Шиста — Крепкая рука не полз. Он оперся на руки и пошел, волоча за собой ноги. Дойдя до волокуши он одним резким движением забросил себя на нее, как на место власти, где обычно сидел вождь, и задумался. Значит применить истинную силу? Попробуем. Думай, думай, думай.

Перед глазами возникла картина как под волокушу попадает круглый камень, но не подбрасывает как обычно, а прокатывается и этим словно прибавляет ей скорости. Круглый!

Шиста спрыгнул с волокуши и переставляя руки быстро побежал в шалашу Суты-Искусника. Лучшего мастера по дубинам, ножам. Лучшего резчика по дереву. Несмотря на то что все мужчины ушли на охоту Шиста был уверен, что найдет его здесь. Кроме шамана только ему еще вождь не позволял ходить на охоту. Слишком ценен был для племени Сута-Искусник что бы потерять его из-за досадной случайности.

— Сута, — крикнул он встав перед дверью. — Выходи.

— Что? — Искусник выглянул из шалаша.

— Бегом сюда.

Сута застыл не веря своим глазам. Перед ним стоял не тот Шиста, что валялся в волокуше совсем недавно. Того можно уже было за ноги в яму тащить. Этот же был словно исцелен от смертельной болезни. Словно чья-то исцеляющая длань коснулась его и вернула прежние силы. Или даже дала гораздо больше.

— Так, — между тем командовал возрожденный Шиста. — Иди сюда. Берешь вот эти бревна, режешь так и так. И… вот, берешь длинную жердь. Понял?

Сута-Искусник только кивнул и молча пошел за инструментом.


* * *
Залпов взмахом руки закрыл окно.

Серыгин стоял уже рядом с платформой.

— Значит дух наставник Хуса? Ты что сделал? Это же запрещено. Только минимальное вмешательство.

— Знаешь, — Залпов улыбнулся. — Почему-то мне кажется, что я сделал нечто очень важное. Важное для всей цивилизации.


* * *
Все племя собралось смотреть на преображенную волокушу. Волокуша стояла на двух широких круглых деревянных обрубках, которые в свою очередь были одеты на толстую жердь.

— Что это? Пака. — Старший сын презрительно уставился на отца. Во взгляде его читалось: — «Отец сошел с ума».

— Это дитя, — Шиста усмехнулся и сделал несколько шагов руками к сыну. Тот побледнел. Ему показалось, что отец шагнул к нему на здоровых ногах. — Назовем это колесо.

(обратно)

Следователь

Я сидел, закинув ноги на стол, и лузгал семечки. Шелуху, особо не церемонясь, я бросал куда придется: на блестящую поверхность стола, покрытый коричневым ковролином пол, даже за спину, надеясь попасть на серую поверхность солнечной батареи подоконника. На носок правого ботинка взобрался робот-уборщик, похожий на таракана. Его манипуляторы смахнули повисшую на шнурке семечку, с ботинка таракан прыгнул на подоконник, подчистил там. Потом пробежался по полу и вернулся на стол. К тому времени я уже успел нагадить ему снова, и он опять отправился по кругу. Так он бегал уже почти два часа. А я наслаждался тараканьими бегами.

Пальцы зацепили из пакета последнюю семечку. Я швырнул пустой целлофан. Посмотрел, как уборщик сплавил его до размеров горошины и затем проглотил. Щелкнул по клавише синтезатора, и мне на руки выпал новый пакет семечек. В голове чуть пискнуло, и с моего счета списался один балл. Итак, продолжим. Мне на секунду показалось, что таракан посмотрел на меня укоризненно. В ответ я показал ему язык.

В этот момент над столом вспыхнул голоэкран, и на мой язык посмотрел мой непосредственный начальник. Майор Иван Бронин. Его серьезное лицо начало быстро меняться на удивленное. Седые брови полезли вверх, а широкая челюсть с узкими как нитка губами, наоборот, пошла вниз.

— Лейтенант Семгин, — голос его по мере произношения набирал обороты. — Это что такое?

Я вскочил, чуть не запутавшись в вскинутых на стол ногах.

— Это я не вам.

Голоэкран провернулся на 180 градусов, обозрев пустой кабинет.

— А кому?

— Уборщику. Виноват.

— Вот делать тебе больше нечего, — голос майора заметно смягчился. — Бросай свои семечки и бегом ко мне. У нас человек пропал.

Если бы я еще сидел, то подскочил бы, наверное, до потолка. Пропажа человека была зафиксирована последний раз семь лет назад. Как раз через месяц после того, как была внедрена программа тотального наблюдения. Тогда в Организации Взаимозависимого Содружества — сокращенно ОВС, — которое располагалось на территории бывшего СНГ и прихватила еще две трети Украины, не осталось ни одного уголка, который не просматривался бы камерами всевозможных видов. От простых, оптических, до инфракрасных и даже рентге… как-то там, которые могли смотреть сквозь стены. Правда, с плохим разрешением.

— Я через секунду. Байтом прилечу.


Кабинет майора отличался от моего только размерами: он почти в два раза больше моего, включая и высоту, — да еще отделкой стола майора. Был у моего начальника небольшой бзик на древности. И свой суперпупер технологичный стол он задекорировал под дерево. Прямо как у древних скифов каких-то. В остальном все то же самое: белые стеновые и потолочные панели теплоуловителей; энергосберегающее стекло в вечном режиме вибрации (Министерство приказало установить, дабы избежать прослушивания); ковролин, что проводил диагностику состояния находящихся в помещении людей и передавал на пульт кондиционера информацию какие тонизирующие, а то и лечащие феромоны добавить в кондиционируемый воздух; подоконники с солнечными батареями я, кажется, уже упоминал. В совокупности с теплоуловителями панелей они обеспечивали энергией в кабинете всю аппаратуру.

Кроме майора в кабинете уже была капитан Синицына. Низкорослая толстушка с синими волосами и сложной татуировкой на лице, говорящей, что она состоит в клане Поднебесных. А также капитан Иводной. Высокий, худой с зеленой кожей, покрытой мелкой чешуей. На руках длинный черные когти, способные резать сталь, которые капитан с назойливым постоянством рекламировал как оружие ближнего боя. На мой взгляд, чистые понты. Какой ближний бой, если у нас два года как запрещено даже применение электрошокеров? Нарушителей положено вязать, а не ставить им синяки или тем более резать их когтями. Иводной не любил меня, считал зеленым выскочкой, незаслуженно рано получившим звание лейтенанта. Я, в свою очередь, считал его недоразвитым. Мужику сорок лет, а он еще капитан. Что возьмешь с человека, если во второй реальности он играет за орков? Почему он мент, а не нарушитель с такими-то задатками, я до сих пор не могу понять.

Майор, как я уже говорил, был немного повернут на древности и потому не красился, не татуировался, не занимался пластикой лица и тела. Лишь только подкорректировал возраст, чтобы выглядеть как пятидесятилетний воин. Седовласый, лицо в неглубоких морщинах, но крепкий, как гриб боровик, и еще может уложить на обе лопатки любого молодого выскочку. Одет он по моде начала двадцать первого века: джинсы, спортивные туфли, рубашка с короткими рукавами.

А сам я? Про других рассказал, а про себя молчать буду? Ну, я уж ближе к майору. Украшать себя подобно Иводному не стал. Только сделал так, чтобы волосы у меня росли темные у корней и белые по верху. Да еще вытатуировал себе прямую линию, начинающуюся под левым глазом и доходящую до ключицы. Татуировка содержала оптические нейромодули, позволяющие мне быть постоянно подсоединенным к информационной сети. Тут я не удержался и раскошелился, чему очень рад. Подобным обладали на земле всего пара сотен миллионов человек. Да и кроме денег тут еще требовалось пройти особые тесты и не быть слишком увлеченным игровыми зонами реальности два. Тут я со злорадством потирал руки: Иводному никогда не получить такую систему приема и передачи данных.

Майор помахал мне рукой, приглашая сесть за стол. Я выбрал себе стул и сел так, чтобы капитан Синицына была между мной и Иводным. А то еще обсыплет меня чешуей.

— Итак, — начал майор, — Уксуров Степан Игоревич. Двадцати лет от роду, в семь тридцать утра покинул свою квартиру и отправился в офис Центрального Универсального Магазина двух реальностей, где работал менеджером по продаже лицензий пожизненного синтезирования. В офис он не явился, и с тех пор его больше не видели. С момента пропажи прошло уже двадцать шесть минут.

— Двадцать шесть? — удивленно проговорила Синицына. Голос у нее был высокий и тонкий, так что даже немного резало вибрациями по ушам. Так говорить можно только искусственными голосовыми связками. Значит, Синицына тоже погрязла в своем клане Поднебесных. И ей тоже не видать, как обратной стороны своих зрачков, мою систему приема и отдачи данных. Хотя, что это я думаю? С Иводным все ясно. Я с ним даже по одному IP в реальность два бы не выходил. А Синицыной такая система очень даже не помешает. Серьезно помогает в нашей работе. К примеру, вчера я уже через две секунды после нарушения знал о двух пешеходах, перешедших на красный свет. И еще через две они уже получили извещение о штрафных баллах.

— Да, целых двадцать шесть минут.

— Что показали камеры? — спросил Иводной.

— Камеры зафиксировали как в районе на пересечении Аллеи Воинов и проспекта вождя революции Уксуров вышел из маршрутного гравилета. Дошел до угла здания и растворился в воздухе.

— А можно просмотреть запись?

Вспыхнул голоэкран. Угловатый гравилет остановился, высадив одного пассажира. Молодой парень одет в серебристый комбинезон. Грудь перевязана по последней моде широкой синей лентой так, что два ее конца за спиной парня едва касались земли. Стильный. Пластика тела сделана от Кинреди, ведущего дизайнера. А паренек-то не из простых. Баллы на карточке водились, да и не малые. Вздутая левая рука с мышцами размером с футбольный мяч. Правая тонкая, как лоза, и кости в ней удалены и заменены на специальные мышцы, как у осьминога. Такая рука могла сгибаться в любую сторону и в любом месте. В лоб ему был вделан прибор, похожий на черный камень. Это уже специфика. Такие приборы в частные руки не продают. Уксуров мог в любой момент прочитать всю финансовую историю клиента: поощрения, штрафы, повышения. Даже получал немного криминальной информации. Проверял, не наказывался ли клиент и за что.

Уксуров Степан Игоревич немного постоял. Потом, переваливаясь, двинулся в сторону офиса и вдруг пропал. Вот он был, и через наносекунду его нет.

— Увеличьте пожалуйста, — попросила Синицына.

Изображение вернулось к моменту, когда Уксуров вылез из маршрутки. Придвинулось так, что на экране уместился только он один. Вот он делает первый шаг. Вздувшаяся рука немного тянет его к земле. Он стильно шаркает ногами. Еще шаг. По телу разливается легкая серебристая рябь, практически не различимая на серебристой ткани комбинезона, но отчетливо видное на синей ленте. Вот он пропал. Серебристая пыль еще держится немного, и так же исчезает без следа.

Иводной провел рукой по чешуе на щеке.

— Все ясно, — сказал он. — Это похоже на работу дезинтегратора. Марки Ристак 56. Такой серебристый остаток дает только он.

Синицына всплеснула руками.

— Невозможно! — резанула она воздух своим сопрано. — Дезинтеграторы запрограммированы обходить биологические объекты млекопитающих организмов размером больше крысы.

— И все таки мы видим работу дезинтегратора. Это несомненно.

— Хватит спорить, — майор резко ударил по столу. — Сходите и проверьте.


На служебном гравилете мы долетели до аллеи Павших воинов за две минуты. Пришлось немного задержаться. На Тулака ГАИ перекрыли движение, давая свободную дорогу служебному гравилету из Думы. Совсем эти политики зарвались.

Все время пока мы летели Иводной и Синицына болтали, иначе и не назовешь, о реальности два. У них там, оказывается, орки объявили войну Поднебесному клану и скоро должны были пойти на штурм замка Орлиное гнездо. Иводной бахвалился, что прокачал своего оборотня так, что он теперь может лазать по стенам. А значит, «хана вашему клану. Ворвемся ротой ползунов, пробьемся к воротам и откроем основным силам». Синицына говорила, что вот-вот вошьет себе крыло, и тогда хана уже ползунам. Посшибает их на середине стен. «Так что лучше бы орочья рота Иводного качала своих оборотней не на лазание по стенам. А на приземление с большой высоты».

Я старался их не слушать. Врубив систему отдачи и принятия данных и предоставив допуск лейтенанта следственной группы, я стребовал у главы офиса Центрального Универсального Магазина Двух Реальностей данные на пропавшего менеджера.

Уксуров Степан Игоревич. В шестнадцать лет закончил общее образование. В восемнадцать прошел курсы реальности два по менеджементу и финансовой истории. Уважаю! В девятнадцать устраивается на нынешнее место работы и быстро продвигается по карьерной лестнице, задвигая в сторону всех конкурентов. Неделю назад получает пост главы отдела продажи пожизненного синтезирования. Не повезло, пропал на самом пике своего триумфа. Как утверждает Иводной, распыленный на атомы уличным дезинтегратором.

Как только приехали на место преступления, Синицына мгновенно переключилась с игры на работу. Замерла у капота гравилета, прикрыв торсом половину надписи «полиция» крупными буквами. Ее татуировка заиграла всеми цветами радуги, красиво отсвечиваясь в синих волосах. Игровое украшение она приспособила под работу. В татуировку были вживлены датчики, замеряющие все открытые на данный момент излучения. Датчики запахов, энергетики тела и гравитационного возмущения, индивидуального для каждого человека.

— Он здесь, — проговорила она почти сразу. — Вернее, то, что от него осталось. Атомы рассеяны в районе шестидесяти метров. Часть уже употреблена другими организмами. Тело восстановлению не подлежит. Родственники обойдутся без похорон. Предоставим им только официальное извещение о смерти.

Иводной как старший по званию погнал меня огораживать зону преступления. А что тут огораживать? Достал зонд, задал ему ширину, длину и планетарные координаты — и готов отмеченный ярко оранжевым лазерным лучом прямоугольник. Немногочисленные пешеходы обходили нас вдоль стенки. Некоторые задевали луч и тогда раздавался негромкий звонок. Пешеходы отходили, и звонок умолкал. Мимо нас прошествовала группа малышей с воспитательницей. Молодая девушка с ушками под эльфа отстранила ребятню от привлекшего их оранжевого луча.

— Не трогайте, иначе дяди менты рассердятся и заберут вас в отделение.

«Тетя мент тоже рассердится» — подумал я. Улыбнулся и погрозил малышам пальцем. Они радостно заголосили и шумной стайкой отправились за воспитательницей.

— Долго же ты копаешься, — пробурчал Иводной. Он склонился над отверстием дезинтегратора, щелью расположенной на бордюре, длиной метр и в палец толщиной. Провел над ней рукой. Ногти у него жутковато откинулись назад, словно их кто-то ему вывернул и оставил висеть на полосках кожи, открыв гнезда личного беспроводного входа.

— Капитан следственного отдела Иводной, — рявкнул он словно дезинтегратор был живой и мог его услышать. — Открывайся, а то ноги выдерну. — А вот это уже похоже из орочьего лексикона. Вывод подтвердился широкой улыбкой Иводного. — Так, давай, качайся родная. Показывай.

— Господин капитан, — сказал я. — Я хотел бы просмотреть личные данные сослуживцев жертвы. Глава офиса предоставил мне данные по убитому, но остальное не дает, говоря, что моих полномочий не хватает. Ваши же полномочия…

— Убитому? — Иводной скривился. — Здесь совершенно ясно произошел несчастный случай.

— Это одна из версий. Согласен, самая вероятная. Но нельзя исключить убийство по личным мотивам. Уксуров быстро рос и многих отодвинул в сторону.

— Лейтенант, — Иводной сделал ударение на моем звании. — Естественно все сослуживцы погибшего предоставили свои воспоминания в размере десяти минут на момент гибели Уксурова. Ни у кого не зафиксирована сцена убийства. Четверо несомненно ненавидели погибшего. Но никто из них его не убивал. Если бы подобное было, нам бы сразу передали.

— Гражданские служащие? Их не обучали искать улики. Я бы хотел просмотреть, вдруг есть какая зацепка.

— Отстань, у меня дизентигратор вот-вот расколется. Ха-ха.

Синицына посмотрела на нас.

— Да отпусти ты мальчика погулять, — сказала она. — С нас не убудет, а ему развлечение.

— Ну, ладно, — буркнул Иводной. — Только давай свой допуск. Я не хочу быть связан с этим балаганом.

Синицына подмигнула мне.

— Лови.

Файл разрешения пришел ко мне в ту же секунду. Я улыбнулся. Связался обратно с офисом, показал новый допуск, представив себе, как скривился начальник Укурова, и с головой погрузился в поток данных. Я даже отрезал себя от внешнего мира, чтобы не отвлекаться от работы.

Итак. Четверо ненавидели. Их и просмотрим в первую очередь. Устроились на работу, повышения, премии, штрафы. Болезни, лечащиеся служебным медиком (я уже упоминал ковролин) и болезни серьезные, требующие вмешательства специалистов и посещения поликлиники. Болезни, лечащиеся на дому.

Двоих я проверил быстро. Один на момент смерти Уксурова разговаривал с клиентом. Второй сидел в туалете. Воспаление простаты заставило его просидеть там почти полчаса.

Тут я позволил себе снисходительно улыбнуться. Чего спрашивается тянет? Час процедур в поликлинике и от болезни не останется и следа.

Остальные двое заставили покопаться. Они выходили из офиса и находились рядом с местом преступления. Один как раз и подал первый сигнал в отделение полиции.

После этого я просмотрел также дела остальных сослуживцев Уксурова.

Проверив все еще раз, я заметил небольшую шероховатость, едва зацепившую мозг. Проверил еще раз. Это было очень странно. Я проверил снова. Ну, товарищи, слишком странно это. Я начал копать глубже.


Когда я наконец вышел из реальности два обратно в реальность один, то обнаружил себя на заднем сиденье гравилета, и мы уже подлетали к отделу. Я на секунду представил себе злорадно, как Иводной мучается загружая мое бесчувственное, замершее подобно манекену тело. Но то, что я накопал, тут же заставило вернуться к делу. Следовало сейчас же доложить майору.

Идя по коридорам отдела, я рвался и чуть ли не бежал впереди своих коллег. Еле себя сдерживал. Молодое тело, гормоны играют. Синицына смотрит на меня недоуменно. Иводной — раздраженно. У кабинета майора он оттолкнул меня, хотя я и так пропускал старшего по званию, и влез даже вперед Синицыной.

— Я всё… мы всё, — поправился он, — проверили. Совершенно ясно, что это несчастный случай. Системы дизентигратора дали сбой. Я даже нашел момент, когда это произошло. Дизентигратор зафиксировал Уксурова, когда он вышел из маршрутного гравилета. А потом произошел сбой, и дизентигратор идентифицировал его не как живой организм млекопитающее. Он был зафиксирован как мусор. И расщеплен.

— Что это вы с таким напором? — недовольно проговорил майор.

— Спешил сообщить. Вдруг этот дезинтегратор снова кого-нибудь убьет.

— Но его же сразу отключили.

— Да? Ну это я переволновался. Все-таки гибель человека. Давно такого не было.

— Я вас понимаю.

Я решительно вышел вперед.

— Господин майор. Я все проверил и утверждаю, что это было убийство.

Все замерли, повернулись и посмотрели на меня. Майор потер подбородок.

— Господин капитан утверждает, что это был несчастный случай.

— Да, я проверил. Сбой системы…

— Не перебивайте, капитан.

— Простите господин майор.

Я набрал в грудь побольше воздуха.

— Я даже могу назвать убийцу.

В этот раз молчание длилось гораздо дольше.

— Говорите, — наконец сказал майор.

— Но господин майор… — дернулся Иводной.

— А вы помолчите. Пока.

Лоб мой взмок. Грудь рвалась от радости.

— Убийство совершил глава офиса.

— Так, — проговорил майор. — Продолжайте.

— Каждому убийству предшествует мотив. Я пересмотрел личные дела всех сослуживцев и обнаружил, что Уксуров быстро продвигался по служебной лестнице. Он задвинул в сторону четверых человек. И те ненавидели его. А еще один боялся. Глава офиса понимал, что Уксуров скоро станет его конкурентом и, скорее всего, победит. У главы были натянутые отношения с руководством. Он допустил несколько ошибок, принесших пусть и небольшие, но убытки организации. Он видел, что стул под ним шатается. А тут идет молодой и сильный, — я как бы невзначай посмотрел на Иводного. Тот скривился, словно выпил уксуса. — Глава офиса знал про камеры. Знал, что в случае ЧП его заставят предоставить запись воспоминаний. И он все продумал. Пять лет назад в районе, где проживал глава, из местного питомника сбежало несколько десятков бродячих собак. И у главы была психически больная мать, которую до истерик напугал этот случай. Ради ее успокоения глава добился, чтобы ему предоставили допуск к системе дезинтегратора и чтобы он мог в свое отсутствие переключать его на распыление любого млекопитающего размером меньше человека. Потом собак вернули обратно в питомник. А допуск у главы так и остался.

Иводной нервно дергался, но присутствие майора заставляло его молчать. Он только посматривал на начальника и взглядом просил его дать ему слово. Майор кивнул.

Иводной ворвался в мою речь.

— Ты хочешь сказать, что, используя допуск, глава офиса в нужный момент заставил дезинтегратор воспринять Уксурова как мусор?

— Да, — кивнул я.

— Ага! Но вот только ты ошибся. Если бы он это сделал, это бы зафиксировали камеры.

Я усмехнулся.

— Он глава отдела. Он обладает полномочиями на время отключать камеры.

— А как же воспоминания? Проверка ничего не обнаружила. И твои выводы построены на песке. Ты облажался молокосос.

— Нет. Я не облажался. Я уже упоминал, что у главы больная мать. Ее часто мучили кошмары. И он, чтобы успокоить ее, приобрел прибор, который избирательно стирал ей кошмары. Стирал ей воспоминания.

— Так-так-так, — майор встал из-за стола и подошел ко мне. — Лейтенант, вы утверждаете, что глава офиса стер себе воспоминания. А почему же проверка ничего не обнаружила?

— Он все продумал. Глава заперся в офисе, вышел в реальность два и начал изучать документацию. Затем используя допуск, отключил камеры в кабинете и подключился к дезинтегратору. Он знал, когда приедет Уксуров, потому что как раз перед этим звонил ему. Как только дезинтегратор зафиксировал жертву, глава расщепил его. Потом снова открыл документацию на той же странице и стер себе часть воспоминаний. Отрывки наложились друг на друга, показав что глава офиса не отрывался от документов все время пока совершалось преступление. Но он не учел одного: человек не может в точности повторить все движения. Во второй раз он посмотрел на документы немного под другим углом и в момент наложения строчки вдруг сдвинулись почти на пять миллиметров. Меня учили искать улики, и потому я нашел эту небольшую странность. Ухватился за эту ниточку и распутал весь клубок.

Майор потер подбородок.

— Проверим, — наконец сказал он и на секунду мелькнувшая пустота в глазах показала, что он с кем-то связывался. Через десять минут все повторилось, и майор сказал.

— Лейтенант, твои выводы подтвердились. Я выслал группу для задержания. В связи с раскрытием этого экстраординарного дела, тебя ждет внеочередное повышение.

Я распрямился, выставил грудь колесом.

— Господин майор. Госпожа капитан Синицына помогла мне и предоставила свой допуск, когда моего не хватило.

— Ее ждет поощрение.

Я посмотрел на радостную улыбку капитана Синицыной. Перевел взгляд на кислую мину Иводного. Он, как и хотел, оказался никак не связан с этим балаганом.

(обратно) (обратно)

Ефремов Артем Олегович

http://samlib.ru/e/efremow_a_o/

Ольга

— Ты когда-нибудь хотел стать драконом? — спросил меня Ким.

Я закашлялся. Сладковатое белое вино, которое мы пили сидя на веранде его загородного дома, попало мне не в то горло. Вот сами посудите, вы прекрасно проводите законный выходной, вокруг сосновый, пахнущий вечером и ностальгией лес, на столе мясное и овощное изобилие, теплое июльское солнышко только касается краем диска рвущихся в небо верхушек деревьев, а тут такой вопрос.

— Не знаю, — настороженно ответил я, — Никогда об этом не задумывался. Хватает других проблем, если честно!

— Понимаю, — ответил он и надолго замолчал.

Я с удивлением смотрел на него. Закатные лучи освещали спокойное, чуть отрешенное лицо. Глаза, еще несколько минут назад оживленные и насмешливые, вдруг разом потускнели и наполнились странной тоской. Помнится, тогда мне показалось, что ему ударило в голову молодое «шардоне», уставившее стол стройными бутылочными рядами. Впрочем, Ким быстро развеял моё заблуждение. Встав из удобного плетеного кресла, он подошел к резным перилам, нервно достал пачку сигарет и закурил. Ароматный дымок струился между его пальцев. Нет, всё же он совершенно не походил на человека, не рассчитавшего сил в нашей маленькой войне с заключенным в зеленоватое стекло противником.

Мы были знакомы с ним не так давно. На какой-то из вечеринок, посвященных очередной удачной сделке нашей компании, к нам с женой подошел молодой мужчина лет тридцати, невысокий, худой, с тёмно-каштановыми, вьющимися волосами до плеч, и непринужденно представившись, начал болтать о всяких пустяках. Это получалось у него настолько естественно, что первоначальная неловкость сменилась приятной, почти дружеской атмосферой. Для нас с Хелен это стало глотком свежего воздуха среди чопорной обстановки корпоративного празднества. Вокруг нашей маленькой группы, то и дело взрывающейся смехом от очередной удачной шутки, начали собираться уставшие от офисных приличий коллеги. Вечер был спасён и с тех пор мы достаточно часто стали пересекаться с ним за ланчем, иногда заходя друг к другу в гости на уик-энд.

Хелен уехала к родителям на неделю, а я, оставшись по делам в душном, пыльном мегаполисе с радостью принял предложение Кима провести пару дней в, как он выразился: «Моей скромной обители покоя и тишины». Так мы и проводили время, ведя неспешные разговоры обо всём на свете, иногда делая перерыв для шахматной партии, в которой для меня за счастье было вырвать ничью, да и то создавалось впечатление, что такой результат становился лишь следствием расположения, испытываемого ко мне моим недавним знакомцем.

Между тем хозяин дома чему-то грустно улыбнулся, в начинающие сгущаться сумерки, и вернулся к ожидающему его бокалу.

— Знаешь, — обратился он ко мне, — А мне однажды довелось им стать!

— Кем? — не понял я, за время возникшей паузы, потеряв нить разговора.

— Драконом, — к Киму вернулась его излюбленная парадоксальная раскрепощенность.

— Почему? — вопрос был не самым умным, но почему то единственным, пришедшим мне в голову.

— Ольга, — просто сказал мой собеседник.

Я понял, что этот бредовый диалог может продолжаться до тех пока мой собеседник не сочтет меня окончательно запутавшимся. Ким умел и любил играть словами, искусным ткачом, скрывая за воздушным кружевами истинный смысл своих речей.

— Расскажи по человечески, пожалуйста! — осознав, что это прозвучало несколько жалобно, и, торопясь исправить впечатление, я добавил, — Просто ты иногда сводишь меня с ума своими загадками!

Он неожиданно очень по-доброму улыбнулся, будто осветившись изнутри мягким, согревающим сиянием и, устроившись поудобнее, начал говорить:

— Это случилось несколько лет тому назад. Я только закончил колледж и готовился к поискам работы. Моё будущее представлялось мне прямым и ясным. Карьера в одной из адвокатских контор, статус младшего партнера, жена, дети, собственный дом, при удаче своё дело годам к сорока, — его голос напоминал неспешное течение воды в широкой реке, погружая слушателя в ткань повествования, — Всё изменила одна единственная встреча, вернее не встреча, а письмо. Был у меня тогда такой обычай. Каждое воскресенье я выделял пару часов на разбор накопившейся за неделю корреспонденции. Начиналось всё с разделения конвертов по стопкам. В одну из них я клал различные рекламные проспекты и предложения, их я потом с особым удовольствием использовал для розжига барбекю, во вторую шли предложения о работе и сотрудничестве, в третью редкие весточки от родителей, знакомых и друзей. Разобравшись со второй пачкой, я наливал себе стаканчик бренди и приступал к третьей. Её письмо, чуть не оказалось в первой, не подлежащей прочтению. До сих пор не знаю, что заставило меня переложить простой, с небольшими фигурными вставками по бокам прямоугольник на место, предназначенное для вестей от близких мне людей. Вскрыв его, я обнаружил аккуратно сложенный лист бумаги, на котором была написана одна единственная фраза: «Хочешь ли ты стать драконом?». Там же находилась фотография молодой женщины с печальными, но безумно красивыми глазами. На обратной стороне находился обратный адрес почтового отделения и простая подпись: «Ольга». В другое время я счёл бы это всё неудачной шуткой и, посмеявшись, отправил бы послание в мусорную корзину, или сохранил как пример забавного розыгрыша, через несколько дней напрочь забыв о нём. Но не тогда. Глядя на эти кажущиеся живыми даже на изображении глаза, я одним росчерком вывел «да» на том же листке и, запечатав, оправил его в почтовый ящик.

Ким опять замолчал, пристально глядя на какую то одному известную точку на столешнице. Выждав с минуту, я невольно захваченный необычной историей, поторопил его:

— И что же было дальше?

— А дальше… Дальше было безумие. Мы переписывались, отправляя друг другу по несколько писем в день. В них было всё, я не буду этого касаться, ведь такие вещи важны только для двоих. Бедный почтальон, наверное, проклинал нас, курсируя на своем стареньком велосипеде по одному и тому же маршруту. Потом была встреча, мы оба хотели и одновременно боялись её, слишком неожиданным и странным было наше знакомство. Мы встретились и она, глядя на меня, еще раз спросила про драконов. Помню, я рассмеялся и ответил также как в первый раз. Внезапно мы перенеслись в какой то другой мир, там было высокое, бездонное небо, за спиной у меня были два крыла, туловище было огромным и исполненным силы. Обернувшись, я увидел Её. Знаешь, я никогда не думал, что существуют подобные создания. Совершенные линии изгибов стремительного тела, длинный изящный хвост, крылья, распахнутые, трепещущие в ожидании радостной схватки с воздушными потоками и глаза — вертикальные зрачки дракона и человек прячущийся в их глубине. В её взгляде была радость и ожидание чуда. Оттолкнувшись от земли, мы одновременно взлетели. Человеку не дано познать это чувство, когда только собственные крылья удерживают от падения в бездну. Так я стал драконом.

Потрясённый, я залпом опустошил почти половину бутылки, жадно глотая вино и не ощущая вкуса. Мысли бежали стремительным аллюром, легко преодолевая все барьеры. Было только два варианта или мой друг говорит правду, или он безумец. Ким нисколько не походил на сумасшедшего, значит… Значит это всё правда?

— Я не лгу, — спокойно подтвердил Ким, — Хотя твоё право мне не верить.

— Что же случилось потом? — мой голос слегка подрагивал.

— Она не захотела возвращаться, — грустно сказал он, — Осталась там, в вышине, думаю, и сейчас она летает меж облаков наперегонки с ветром. А я не смог, во мне было тогда слишком много от человека и слишком мало от дракона!

Еще одна пауза повила над верандой. Я не смел нарушить наступившую тишину.

— С тех пор я учусь. Учусь каждый день, каждую минуту, — продолжил Ким, когда мне уже показалось, что история окончена, — Никто, оказывается, не знает, как стать драконом. Ни в одной книге, ни в одном архиве я не нашел ни единого упоминания об этом. Но я обязательно найду способ…

На этот раз он умолк окончательно. Мы просидели до самой темноты, думая каждый о своём, лишь изредка наполняя заново бокалы. Ночью мне снилось нечто странное, но я до сих пор не могу вспомнить, что именно. Следующим днём мой гостеприимный хозяин был весел и беспечен, отвезя меня домой, он крепко тряхнул на прощание мою руку и предложил обязательно приехать к нему еще раз, когда вернется Хелен.

Шло время. Я начал забывать наш случайный разговор, и не вспоминал о нём, пока однажды Ким не пропал. Поиски не дали ни единой зацепки, казалось, человек просто исчез среди бела дня не оставив после себя даже крохотного следа, ведущего к разгадке. Об этом случае много писали в газетах.

Однажды вечером, я открыл почтовый ящик, в котором оказалось письмо в белом, прямоугольном конверте с небольшими фигурными вставками по бокам. Странное предчувствие овладело мной, когда я, достав, острый нож для бумаги взрезал плотный пакет. Внутри находился сложенный пополам листок, память постучалась в мой разум и вошла в него, несмотря на дикий, беспричинный страх. Дрожащими руками я расправил бумагу. Черные крупные буквы на идеально белом фоне гласили: «Хочешь ли ты стать драконом?». Конверт упал на пол, и из него выскользнула фотография…

(обратно)

Перед четвертым поворотом

Громкий гудок поезда разорвал ночную тишину, обрывая очередное объявление дежурной по вокзалу на полуслове. Кряхтя и подкашливая, старенький песочного цвета тепловоз подтягивал грузное, длинное тело состава к тускло освещённой туше платформы. Немногочисленные будущие пассажиры, позевывающие на перроне, и, в связи с поздним часом, еще меньшее число провожающих, подхватили свои сумки, баулы и чемоданы, в радостном возбуждении от, наконец, закончившегося томительного ожидания. Издав пронзительный скрип, вагоны остановили свой натужный, после окончания длинного перегона, бег, и устало привалились к надежному плечу станции. Дверцы распахнулись, открывая прокуренный зев тамбуров, впуская свежую струю воздуха в душноватое нутро купейных клетушек. Сонные проводники, в полумраке похожие друг на друга как оловянные солдатики, наскоро проверяли билеты, поторапливая отъезжающих, если те, паче чаяния, задерживались на входе, скованные многочисленными пожитками. Стоянка длилась ровно три минуты.

Состав, регулярно курсировавший между популярным курортом и столицей, пользовался заслуженной популярностью среди всех слоев населения не только благодаря своей надежности. За десятки лет не было зафиксировано ни одного опоздания, и экспресс превратился в синоним точного времени. Многие так и отвечали на вопрос, который час: «Сейчас четвертая станция!». Имелось в виду, что нынче только-только пробило двенадцать часов пополудни, и, верный своим привычкам состав, как раз забирает счастливых обладателей билетов на четвертой по счету остановке от вокзала. Наряду с репутацией, у поезда была своя неповторимая атмосфера. Существовали более комфортабельные и быстрые конкуренты. Множество живописнейших мест, по которым были проложены тонкие нити рельсов, только и ждали посетителей. Но только здесь необычная аура слухов и легенд, окружавшая этот первый в стране железнодорожный маршрут, манила неразгаданным сладковатым вкусом тайны и причастности к чему-то необычному.

Тысячи баек, передаваемых из уст в уста, рассказывались в пристанционных кафе и барах, густо облеплявших любую мало-мальски значимую остановку на пути следования. Приведения и призраки, необычные случаи и курьезы, ограбления и поиски преступников, свадьбы и смерти, чего только не происходило за эти годы. Только локомотив неизменно привозил пассажиров точно по расписанию.

Одной из самых известных историй, связанных с ним, было поверье о желании. Якобы, раз в месяц одному из пассажиров выпадает невиданная удача. Желание, загаданное им, обязательно сбудется в самое ближайшее время, какие бы препятствия не стояли на пути его осуществления. Все всегда и везде, знали человека, который знал того человека, чей знакомый и стал счастливчиком. Только никто и никогда не вдавался в подробности и не говорил, что именно произошло. Однако не бывает дыма без огня, и многие с удовольствием верили в эту небылицу. Конечно, никто в действительности не занимал места на комфортабельных полках только для того, чтобы испытать Госпожу Фортуну, однако, у каждого мелькала на краешке сознания мысль, что, может быть, именно в этот раз, она улыбнется именно ему.

Пожилой мужчина, лет шестидесяти с небольшим, сидел у окна пустого купе, безучастно наблюдая запроносящимися мимо деревьями, и маленькими глоточками отпивал горячий, крепкий чай с лимоном и мелиссой.

Вожатый, в очередной раз, проходя мимо приоткрытой двери, кинул на него быстрый взгляд и едва заметно пожал плечами. Всё было как всегда. Примерно через двадцать минут чай будет допит, и к тому моменту нужно будет налить новый. Сейчас же было время завершить ежечасный обход. В принципе, именно сюда можно было и не заглядывать. Подобную этой картину проводник наблюдал с того самого приснопамятного дня, когда еще совсем юношей он в первый раз, лучась от гордости, встречал будущих путешественников возле своего вагона. Сколько ж это было лет назад? Давненько! Дочка вон уже скоро замуж пойдёт! Нынешний начальник поезда, который работает здесь чуть ли не с первых дней существования линии, еще тогда, на стажировке рассказывал про этого постоянного клиента. Чудны дела Твои Господи! Такое впечатление, что этот пассажир не пропустил ни одной поездки за всё время. Ерунда, конечно, такого быть просто не могло. Но так и тянуло присовокупить еще одну загадку к уже существующей обширной коллекции, заботливо собирающейся им уже несколько лет. Когда он уйдёт на покой, можно будет издать книгу, которая обязательно станет бестселлером. Даже странно, что при таком богатстве материала никто еще не додумался до этого… Вздохнув, он направился к титану. Пора было нести следующий стакан ароматного напитка, и, наполнив вазочку мелкими, хрустящими на зубах сушками, непременно положить сверху пару кусочков белоснежного сахара. Традиции нужно соблюдать!

Мужчина кивком поблагодарил за чай и вновь отвернулся к окну. Он был знаком с каждым деревом, каждой станцией, каждым изгибом дороги, но что-то заставляло его раз за разом с неусыпным вниманием наблюдать за проносящимся мимо пейзажем. Сколько раз он уже говорил себе бросить это бесполезное занятие, не тратить своё время на бессмысленные с точки зрения здравого человека поездки. Однако, каждые выходные ноги сами несли его к кассам вокзала, где заранее отложенный билет дожидался своего законного владельца. Привычка оказывалась сильнее. Пассажир тяжело вздохнул и выработанным годами жестом потёр переносицу. Сколько еще можно ждать чуда? Если посчитать всё время в пути, то он провёл на этом самом сидении более двух лет в общей сложности, триста рейсов или восемьсот дней, а всё потому, что однажды давным-давно поверил в волшебство. Легенда о желании пассажира. Услышав её еще в детстве, он твердо решил для себя, что это правда. Он так тщательно рассчитал, собрал всю доступную информацию, соблюдал все условия и по теории вероятности давно уже должен был получить свой шанс. Сотни, впоследствие выигравших в лотерею, получивших неожиданное наследство, выздоровевших от тяжелой болезни вышло из поезда. Больше всего их было именно из этого купе и с этого самого места. Только для него ничего не менялось, совсем ничего. Если бы дело касалось только того, чтобы заработать большую сумму денег, построить дом, научится необычному ремеслу или решить любую другую выполнимую задачу, всё это было бы давно сделано, но ему нужно было совсем другое. Изменить прошлое, стереть из него один единственный поступок, который определил всю его дальнейшую судьбу, избавиться от груза совершенной ошибки, переписать всё заново — вот что стало целью его жизни. Он никогда не отступал, не имел такой привычки, и, поставив задачу достичь невозможного, приступил к ней с той основательностью, которая являлась основой его характера. Другого пути не существовало, значит, он пройдёт по этому до конца. Перед глазами до сих пор стоял тот день, её равнодушные глаза, пустой голос, еще недавно искрившийся эмоциями, страшная, разрывающая на куски, боль потери. И тогда, еще совсем молодой человек решил, что всё можно исправить… Поезд обязательно прислушается к его просьбе. А в памяти до сих пор колоколом звучали её слова: «Ты не можешь склеить разбитую статую заново — в ней всё равно будут трещины. Мы не можем изменить прошлое. А я не могу тебе поверить». Он хотел предложить начать всё заново, но она уже уходила. Только чудо, в которое он упрямо верил вопреки всему, могло ему помочь.

Проводнику был ведом этот секрет, одна из множества тайн, хранимых старинным поездом. Желания исполняются, если они не касаются судьбы другого, ведь каждый полностью свободен в своём выборе. Нельзя изменить прошлое, можно полностью поменять будущее, и для этого не всегда нужны подпорки в виде чудес — всё находится в руках идущего. Сколько раз по ночам ему приходили эти слова во сне. Почему то, каждый раз, когда вожатый видел этого мужчину, его охватывала жалость и желание помочь, слишком печальным тот выглядел, но он останавливал себя. Не его дело вмешиваться, он лишь следит за порядком.

Локомотив продолжал свой неспешный бег по ровным параллелям рельсов. Каждый раз, когда он проходил третий поворот после этой станции, что-то менялось в окружающем пространстве. Множество факторов складывались в одну уникальную возможность изменения. Самыми важными были надежда, движение и катализатор. Надежды вносили с собой множество людей каждый уик-энд садившиеся в его вагоны. Сам же поезд, ведомый опытнейшим машинистом, всегда входил в нужный изгиб с одной и той же скоростью. И тогда рождался шанс… Если бы у локомотива были сознание и эмоции, он бы наверняка посочувствовал, тому, кто служил катализатором, ведь именно его воля, направленная в к невозможному, завершала процесс и давала другим то, чего он так страстно желал для себя…

Неожиданный толчок заставил дрогнуть состав, горячая жидкость выплеснулась из стакана, и, благополучно миновав светлые брюки, расползлась по полу, принимая в себя рассыпающиеся сушки. Мужчина встал со своего места и в недоумении оперся о стенку купе. Надо же, впервые за много лет незапланированное происшествие! Рука задержалась на отполированном дереве, пробежалась по тёплой, резной поверхности. Он прислушался, и, ощутив вернувшийся ровный перестук колес, глубоко задумался. Незаметно они миновали третий поворот от станции: пассажир — впервые стоя, локомотив — впервые нарушив привычный распорядок движения… И почему то со стороны казалось, что оба улыбаются…

(обратно)

Реклама от одиночества

Письмо на электронный адрес ……@mail.ru


Уважаемый …………


Никогда не читаю рекламу. Вообще. Никакую. Для меня, она такое же средство разжижения сознания, как и надоедливые телегуру с умными лицами, вещающие с экранов, открывающие рот, в попытках с выражением проговорить заранее заученный текст. Они пусты. Пусты, как банки из под пива, валяющиеся после городских праздников на улицах и аллеях, в парках и скверах. Пусты их слова, пусты вложенные другими людьми мысли, безразличные глаза кукол. Лишенные дурманящего содержимого, что банки, что человеческие куклы бесполезны и годятся только на переработку. Утиль — такова их судьба после использования. Некогда мелькающие в прайм-таймах лица, переходят на каналы попроще, а потом и вовсе достаются из недров телеканалов по всё более и более незначительным поводам. Судьба банки еще проще, завод — магазин — покупка — мусор. Мы ничем не отличаемся ни от банок, ни от телеведущих. Пока мы полны сил, мы красуемся на витринах, потом переходим в разряд секонд-хенда, а дальше тот же утиль, только уже на человеческой свалке здоровья, надежд и дум. Да простят меня все работники телевидения, ничего личного! Сказанное относится не только к ним, просто они на виду.

Странные мысли овладевали мной прошедшим летом! Полная и окончательная, тяжелая во всех своих проявлениях депрессия. Можно было бы выдумать множество причин в красках расписывающих душевные терзания, вызывающих сочувствие у окружающих, но к подобному состоянию дорога лежит издалека, пролегая через давление обстоятельств, жизненных трудностей, потерь, разлук и, как не оправдывайся, собственную слабость. И вот результат. Неделя за неделей, пролетающие мимо. Ничего за окном не радует глаз, даже простой выход из дома сопровождается невероятными усилиями, а голоса друзей и знакомых вызывают непреодолимое желание разбить мобильный телефон о стену. А ведь последние теплые деньки!

Я достал из холодильника пачку ледяного томатного сока, нарезал овощи, очистил вчерашнее отварное яйцо и приступил к завтраку. Вкус не ощущался, сок напоминал застывшую кровь, даже свежие, только вчера закупленные на последних остатках воли помидоры и огурцы, вызывали отвращение. В раздражении отодвинув от себя тарелку, я закинул её обратно в холодильник. До следующего раза. Если он будет, конечно.

Диван в комнате притягивал возможностью закрыть глаза, заснуть и ни о чем не думать. Жаль только, что как раз утро, и Морфей не откроет свои спасительные объятия. Ночью он уже меня выручил.

Включив компьютер, я углубился в просмотр последних новостей, от них перескочил на последние ролики, выложенные в сеть. Несмотря на то, что большинство клипов было в лучшем случае любительскими, иногда среди них попадались настоящие шедевры. Это и было моей работой отслеживать новое, оценивать до того как оно приобрело популярность и захватило умы. На этом можно делать неплохие деньги, если знать как. Я знал. Сегодня не было ни малейшего желания заниматься делами, липкая удушливая волна безнадежности давила на плечи, лишая воли и стремлений. Именно тоска заставила меня обратить внимание на ссылку, мелькающую в углу экрана. Маленькая надпись гласила: «Покупаем печаль! Дорого!».

Я усмехнулся. Очередной развод простаков. Выкинет на какой-нибудь ресурс, зараженный вирусами, а потом приводи машину в порядок несколько часов. Хотя с другой стороны с резидентной защитой у меня всё было в порядке, да и впервые за долгое время проснувшийся интерес следовало поприветствовать. Двойной клик и на экране высвечивается изображения улыбающихся лиц. Заставка быстро прошла, оставив, раскинутый сверху на всю ширину вопрос: «Какую именно негативную эмоцию вы желаете продать?».

Ниже располагался длинный список с прейскурантом. Почасовым. За час печали предлагали сотню, выше ценилась тоска по близким, за неё можно было выручить вполовину больше, дороже всего шла неразделенная любовь и предательство, тут всё зависело от степени страданий, которых было три, причем вводились еще какие то дополнительные коэффициенты. В результате, оплата за час неразделенной любви второй ступени, вызванной предательством близкого человека первой, вполне могла позволить безбедно просуществовать пару месяцев. Идею я оценил. Действительно, ведь тут не предлагали чего-то купить, наоборот платили за то, от чего любой здравомыслящий человек предпочтет избавиться. Посетителей будет много в первое время, рейтинг необычности будет зашкаливать, да и всегда найдутся те, кто захочет проверить возможность чуда. Потом, конечно, когда первоначальный интерес к розыгрышу угаснет, сайт прикроют, но за счёт рекламы создатели отобьют вложенное, с прибылью. Ненавижу рекламу, хоть и следует признать за ней некоторую полезность. Ведь я же здесь.

Из интереса кликнул на одну из строчек. «Вы действительно желаете продать день осенней меланхолии?» — «Да/Нет». Ну что же, выберем утвердительный ответ, иначе, зачем было начинать. Экспериментировать так до конца. Перед глазами вылез текст лицензионного соглашения на несколько листов, подивившись объему текста, я, не читая его, ввёл номер резервной сим-карты. Вознаграждение должно было придти на неё, а больше ничего меня и не интересовало. Имелась возможность, и получить деньги на банковскую карту, но рисковать не хотелось. Завершив формальности, я откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул. На самом деле шутка не такая уж и удачная, как показалась в начале. С изрядной долей цинизма. В этот момент прозвучал сигнал сообщения второго мобильника. На счет пришла оговоренная сумма за меланхолию второй половины ноября, как было написано в тексте SMS. Дополнительно предоставлялся бонус в виде двухчасового хорошего настроения, как одному из первых клиентов. Я улыбнулся. Креативность и лёгкий заработок, нет, разработчики определенно молодцы, скоро количество переходов будет определяться только мощностями сервера. А ведь это мой шанс, неожиданно пришла мысль, видимо система пока находится в тестовом режиме, завлекает клиентов, и действительно какое-то время будет перечислять реальные деньги. Краем уха, от кого-то из приятелей, я слышал, что так бывает.

Ликуя, я начал продавать всё подряд. Горести и неурядицы, ссоры и поражения, боль и скуку, печаль, депрессии, разочарования — всё то, что травит жизнь, не даёт насладиться её красками и радостями. Когда я закончил, на банковской карте был мой годовой заработок, а по обоим своим номерам я мог говорить с любой точкой мира, хоть месяцами. И чего это я так плохо относился к рекламе? Вот ведь повезло! На душе было светло и радостно, как будто весь груз, который висел на мне долгие годы, испарился. Посмотрев в зеркало, я увидел на своем помолодевшем лице давно забытую им улыбку.

Через несколько дней мне пришло сообщение. Тревога, связанная с тем, что моя сестренка сломала ногу, выкуплена компанией. Насколько же легче стало жить! Ни за что бы не поверил еще неделю назад! Естественно, я поехал к ней в больницу и постарался передать ей максимум хорошего настроения. Её испуганные глаза, полные переживаний встретили меня надеждой и радостью, ведь мы всегда были очень близки, а после гибели родителей так вообще стали не разлей вода. Я старался помогать ей как мог, да и она всегда оказывалась рядом в нужную минуту. Сейчас же я ничего не мог сделать, ну что тут изменишь? Обидно, конечно, что за несколько дней до выступления, к которому сестричка шла столько лет, ну да не беда, сколько их еще будет. Какие её годы? Я пообещал обязательно записать концерт на видео и переслать ей. Пусть смотрит, учится.

Письма, связанные проданными плохими эмоциями приходили всё чаще, а я только и мог, что радоваться подвернувшемуся мне счастливому случаю. Ведь в тот момент, когда мне должно было быть, плохо, я не испытывал ничего! Когда друг детства в ходе игры на бирже потерял все свои сбережения, оставив семью нищей, я помог ему, ведь он мой друг. Специально узнавал, где разнорабочие больше получают. Даже попросил кого-то из знакомых похлопотать, а друг чего-то отказался. Ну и как после этого его понять? В другое время я бы очень расстроился из-за него, столько лет общались! А так нормально, даже пожурил немного за опрометчивость.

Что уж про этот случай говорить? Девушка у меня есть. Знакомая. Нравилась очень так, что даже думал предложение ей сделать. Внезапно ушла без объяснения причин. Места бы себе не находил, если бы не тот случай с рекламой! Здесь же сухо попрощались и разошлись. Ну, разве ни сказка? Главное же улыбка постоянно со мной! Куда бы ни пошел, чтобы ни делал — радуюсь.

Первые признаки того, что что-то идёт не так я ощутил через несколько месяцев. Телефон, до этого в рабочее время разрывавшийся от звонков, начал издавать свои трели всё реже. Потом перестали звонить друзья, родственники, лишь мать каждую неделю напряженным голосом осведомлялась о моём самочувствии. Странно, я всегда и на всё отвечал им только радостью и оптимизмом! К концу ноября я устал от постоянного веселья, хотелось немного светлой грусти и обычного человеческого разговора. Тогда я и вспомнил об осенней меланхолии. Жаль, что я тогда её продал.

Я до сих пор не могу испытывать ничего со знаком «минус». Сайт, на котором я был тогда постоянно не активен. Ничего подобного в сети мне больше найти не удалось! Помогите, может кто-то из вас видел подобное объявление среди рекламы!? Если что знайте, вот мои контакты. Да, да, вот здесь ниже. Я пишу это сегодня, тридцатого декабря. Специально тогда летом оставил один день для сравнения, как раз перед Новым Годом. Завтра всё вернётся на круги своя. Вот ссылка на мою страницу в сети… Главное помните, что я готов купить любую Вашу боль, страдания и переживания, даже страх и ненависть. Любые объемы и цены… А в целом всё не так уж и плохо, соглашайтесь, не пожалеете!


С уважением …

mail to: …@mail.ru

http//www.…com

telephone number: +7 9……………

(обратно) (обратно)

Калмыков Александр Владимирович

http://samlib.ru/k/kalmykow_a_w/

Белый корабль

Давным-давно, в конце прошлого века, когда мы с Биллом еще учились в колледже, я уже подрабатывал, настраивая компьютеры, и у меня водились денежки. Небольшие, прямо скажем, но достаточные, чтобы иногда угощать друзей пивом. Казалось бы, пустяк, но, получив нежданно свалившееся на него наследство от какого-то дальнего родственника, Билл не забыл о студенческих вечеринках. Он устроил меня в свою корпорацию на хорошую должность и по старой памяти до сих пор частенько угощает выпивкой в лучших ресторанах Лондона. Иногда мы развлекались в обществе длинноногих девиц из службы эскорта, а иногда просто лениво переговаривались на возвышенные темы, сетуя на несправедливость мира. Честно говоря, ни мне, ни тем более Биллу жаловаться не на что. По крайней мере, в материальном плане. Но человек удивительное существо — даже получив все, он все равно мечтает о большем. Вот и мы с боссом частенько рассуждали, как было бы замечательно, если бы вернулись времена старой доброй Англии: Британия правит миром, а не бегает на побегушках у старшего брата; в метрополию течет поток богатства из колоний, и, конечно же, население острова сплошь аглосаксонское, или хотя бы просто белое — пусть уж кроме англичан живут всякие там поляки и литовцы, но только не черномазые.

Так и на этот раз, когда секретарша проворковала, что меня вызывает Сам, я передал все дела заму и заявил, что сегодня уже не вернусь.


Устроившись в отдельном кабинете с видом на Темзу, заказав выпивку и расстегнув воротник, я приготовился к безобидному трепу на разные темы, но босс выглядел на удивление серьезным, как на совете директоров.

— Рикки, — начал он загадочным тоном, — мы с тобой частенько говорили о былом величии страны, а ты никогда не думал, что все можно исправить?

— Думал, но как? — пожал я плечами. — Мы опоздали, мир уже разделен между Штатами и БРИКСом. Англия можем только выбрать, кому из них служить.

— Верно, опоздали. Но что, если все исправить?

Вопрос поставил меня в тупик, и верный правилу — если не знаешь что сказать, не говори ерунды, я промолчал.

— Не знаешь, — подытожил Билл, — и я тоже не знал. Но несколько лет назад наш исследовательский отдел вышел на интересный патент, а через него — на физика, исследующего высокочастотные поля.

Я не понимал, какое отношение магниты и электроны имеют к политике, и продолжал вопросительно молчать.

— В нюансах я и сам не разбираюсь, — признался Билли, — но по выкладкам получалось, что можно построить хроно-реверсный аппарат. И ты знаешь, ребята из моей лаборатории действительно смогли соорудить такую машинку. Она даже пару раз успешно слетала в прошлое.

— Можно купить акции, пока они дешевые, — машинально заметил я, — если точно знаешь, что сегодня они подорожают.

— Все так и думали, — кивнул Билл, — считая, что я просто хочу нажиться на инсайдерской информации. Но у меня более важные планы, чем прозаическая нажива.

— Возродить империю? — мой голос непритворно вздрогнул. До сих пор я не занимался ничем более значительным, чем куплями и продажами, и возможность вершить судьбами мира меня просто потрясла.

— Верно, и ты единственный, кто об этом знает.

Выйдя из ступора, я попробовал обдумать открывшиеся перед нами возможности, и понял, что не все так просто, как хотелось бы.

— Но как мы сохраним Британскую империю? У нее было слишком много врагов, и она не выдержала конкуренции с ними.

— Ты абсолютно прав! — воскликнул Билл. — Пока Великобритания набирала мощь, её противники тоже не дремали. Америка, Россия, Германия, Франция, Япония. Со всеми нам никак не справиться, а это значит, что надо отправиться далеко в прошлое. Далеко, как только можно, когда враждебных держав еще и в проекте не существует.

— И… как далеко? Во времена англосаксов?

— Нет, ни период семицарствия, ни тем более эпоха викингов не подходят. В общем, я полазил по сайтам альтхистори, особенно по одному Новоросскому, где собираются толковые ребята, создал там тему для обсуждения и пришел к выводу, что только норманны могли удержать нашу страну в единстве. У них существовала жесткая государственная система и, плюс к этому, первые нормандские короли заодно владели частью Франции, что создавало плацдарм для дальнейшей экспансии.

— Генрих Плантагенет? — предположил я.

— Вариант действительно стоящий, но… — босс развел руками, — после некоторых дебатов большинство, в том числе и я, согласились, что начинать следует раньше.

— Так, когда же?

Придвинув стул поближе, Билл наклонился, хотя подслушать нас все равно не могли, и вполголоса начал излагать свои соображения:

— Вот смотри: Во времена Вильгельма Завоевателя все шло хорошо, там ничего трогать не надо. Потом начался короткий период войн между его сыновьями, а затем все владения объединил Генрих Ученый. Это и есть тот период, на который нужно опираться, и от которого следует отталкиваться для создания сверхдержавы. Я все продумал.

После последней фразы я мысленно поежился. Когда кто-нибудь говорит «я все продумал», значит, он что-то пропустил.

— Ты точно все предусмотрел? — с легкой, тщательно отрепетированной ноткой сомнения переспросил я. Босс он и на отдыхе босс, а мне ссориться с ним не к чему.

— Думаю, ничего не упустил, — подтвердил Билли. — Древний язык изучил. Одежду, соответствующую эпохе, себе приготовил. Размеры машины позволяют вместить не только значительные запасы драгметаллов, но и лошадь, чтобы я сразу позиционировал себя как знатное лицо. Слуг найму на месте…

— Стоп-стоп. Это я понял. Речь не об экипировке, а об изменении истории, ведь после смерти короля у нас началась большая гражданская война.

— Вот именно, — торжествующе поднял указательный палец босс. — И все из-за того, что единственный законный сын и наследник монарха Вильгельм Этелинг погиб в юности.

— Знаю, знаю. Про этот случай даже поэма написана: Мольбы и проклятья уже не нужны, спит Белый Корабль под покровом волны. Тогда из всех пассажиров уцелел лишь будущий король Стефан. Он перебрал выпивки и успел вовремя сойти на берег, а все остальные, вместе с Вилли, утонули.

— Вот, а я спасу наследника, заодно получив на принца влияние, и Англо-нормандское государство, вместо того, чтобы заниматься междоусобной войной, завоюет Уэльс, Шотландию и Францию. Ну а дальше все пойдет как по нотам. Испания раздроблена и воюет с маврами, Италия тоже разделена, Германия распадается на части, Россия опять-таки распалась и скоро подвергнется нашествию монголов. В общем, Великобритания станет единственной европейской страной. Соответственно, к 21-му веку мы будем владеть всем миром, войны закончатся, наука достигнет невиданных высот, а люди заселят звезды.

— Планеты, — поправил я мысленно. Спорить по пустякам с боссом, пусть даже он твой друг, конечно, не стоило.

— Итак, ты согласен с моим замыслом?

— План великолепен, — искренне подтвердил я. — А мне ты предлагаешь отправиться с тобой в качестве оруженосца, чтобы потом стать каким-нибудь бароном?

— У тебя другая миссия, — весело подмигнул Билл, — не менее интересная. Ты увидишь новый мир — Британскую империю двадцать первого века, занимающую всю Землю, а может еще и Марс. Семьи у тебя нет, и ничего тебя тут не удерживает. А там ты воочию увидишь, чем закончились мои старания. Кстати, жить в будущем гораздо комфортнее, чем в средневековье, и медицинское обслуживание на уровне. Конечно, меня напичкали прививками и вакцинами, да и запас медикаментов с собой я прихвачу, чтобы лечить и себя и Вильгельма. Но, сам понимаешь, это совсем не то же самое, что хорошо оборудованная клиника с опытными врачами. Ну, так как тебе идея?

А что, кто откажется жить в новом чудесном мире, да еще при этом и прославиться? Пожизненное внимание прессы мне обеспечено, а еще награды от всех правительств за создание их чудесного мира. Впрочем, правительство там только одно — британское, и наверняка мне дадут графский титул. А ученые просто выстроятся в очередь, пытая меня вопросами: Как вы там обходились наземным транспортом, почти без вертолетов, ведь наверняка все дороги у вас забиты пробками? А почему вы набиваете текст руками или голосом, это же так медленно? И зачем сжигали драгоценную нефть? Отчего не строите термоядерные электростанции и даже позакрывали атомные? А почему за полвека не начали колонизировать Луну? А ученых будут отталкивать журналисты и кинопродюсеры. Как-никак, я буду единственным в их мире специалистом по моему миру.


Правда, на секунду мелькнула мысль отказаться и оставить все как есть, но ни малейшей критики подобная идея не выдерживала. Несомненно, идея фантастов о том, что после точки бифуркации вселенная раздваивается, и старый мир никуда не исчезает — это просто бред. Невозможно представить, что из-за гибели некоего живого существа, которые каждый день мрут миллионами, вдруг появится целая вселенная с миллиардами галактик. Нет, если историю поменяли, значит, поменяли полностью, а не добавили новый вариант. Все люди, обитающие сейчас на планете, просто исчезнут, и оказаться в числе неудачников мне не хочется. К тому же, остановить эксперимент я и не смогу, ведь мне просто никто не поверит. А если и поверит, то адвокаты олигарха задержат любое расследование, пока уже не станет поздно.

Впрочем, я тут же устыдился того, что мне могло прийти в голову помешать спасению человечества, и снова погрузился в мечтания. Нет, все-таки двадцать или тридцать кружек дешевого пива оказались лучшим вложением капитала в истории. Я думал, что получил за них хорошую работу, а оказалось, что получил целый мир, который будет лежать у моих ног.

— Рикки, Рикки! — Билл даже потряс меня за плечо, вызывая из прострации. — Итак, вижу, что ты согласен. Извини, что держал проект в тайне от тебя, но сам понимаешь — утечка информации недопустима. Значит так. Ничего с собой брать не нужно, все наготовлено. Набор одежды — свитеры, плащи, брюки разных фасонов, обувь, даже килт. В общем, достаточно, чтобы при любой моде не выглядеть слишком странным. Далее — слитки золота, бриллианты, древние монеты, имеющие нумизматическую ценность. И самое главное — планшет с подробным изложением нашей истории. Больше ничего интересного у нас для них нет, наши жалкие технологии новых британцев не заинтересуют. Кстати, чтобы тебе было легче адаптироваться к тому миру, я преувеличил твою роль в эксперименте и выставил тебя чуть ли не его создателем. Да, и если хочешь, можешь взять с собой еще одного человека, только заранее ничего не говори.

— Нет, не стоит.

— Ну, — неожиданно смутился босс, — я имел в виду, что ты захочешь прихватить некую молодую особу, без которой тебе будет скучно.

Ха, да там миллионы женщин выстроятся в очередь, чтобы только посмотреть на демиурга, создавшего их мир. Нет уж, я там буду такой особенный только один. И тут мне пришла в голову нехорошая мысль:

— Билли, а ты не думал, что они тоже захотят улучшить свою историю?

— Об этом я позаботился, — хищно улыбнулся босс. Точно так же он радовался, когда обходил конкурентов, отбивая у них выгодный заказ. — Никаких технических сведений в планшете, как я уже говорил, не содержится, а твой аппарат — это просто коробка, помещенная внутри поля, синхронизированного по времени с хрономашиной.

— Эмм, поясни, пожалуйста, как эти машины будут действовать одновременно.

— Смотри — я перепрыгиваю в прошлое буквально за миллионную долю секунды, а твоя машина в этот период защищена статичным темпоральным полем, которое сразу не распадется. Когда поле исчезнет, то история уже изменилась, и ты в ее новой версии. Все это уже проделывалось. Публиковали, к примеру, в газете объявление, потом прыгали в прошлое и просили редакцию изменить текст. В результате, во всех газетах содержимое менялось, и лишь в двух экземплярах — том, что носил с собой хронопутешественник, и том, что лежал во втором аппарате, все осталось по-старому. В общем, как бы прошлое не меняли, второй аппарат надежно защитит своего пассажира. Но вот почерпнуть из него технологию хронорезонанса невозможно, и ново-британцы повторить такой фокус не смогут.

— Но они же рано или поздно дойдут до этого сами.

— Абсолютно исключено, — помотал головой Билл. — Тот профессор наткнулся на нужную частоту чисто случайно, просто забив в установку даты рождения своих детей. Вполне допускаю, чтобы кто-нибудь повторил такой опыт, но совершенно нереально, чтобы среди десятков триллионов вариантов невзначай наткнулись на эту же частоту. А только она одна приводит к резонансу темпоральное поле, позволяя небольшими усилиям управлять временем.

— И все же, — продолжал я спорить, — пусть опыт повторить не удастся, но физики наверняка разработают соответствующую теорию.

— Это вряд ли. Рикки, помнишь, чему нас учили в колледже? Все состоит из кварков. Но типов кварков так много, что они, очевидно, не являются элементарными частицами, а тоже состоят из кирпичиков следующего уровня — преонов. Вот только для того, чтобы познать природу этих элементов, надо раздробить кварки на куски, а никакой ускоритель с этим не справится. А по прикидкам профессора, хроны — так он назвал гипотетические частицы, это на два-три уровня ниже кварков. В общем, теорией эту крепость не возьмешь, только исключительной удачей.


* * *
Стартовали мы в ту же ночь. Хотя шеф мне и доверял, но во избежание утечки информации сообщил обо всем лишь в последний день, так что я даже домой не зашел. И, в общем-то, он прав. Мало ли, вдруг я напьюсь и спьяну проболтаюсь, или, зная, что весь старый мир скоро исчезнет, натворю в нем глупостей, и меня арестует полиция. Поэтому из ресторана мы отправились сразу к машине времени.


Чтобы после хроноперехода не очутиться посреди Лондона, аппараты располагались далеко за городом, в пустующей лаборатории. Весь процесс был отлажен, и нам оставалось только забраться в спрятанные среди сплетений проводов аппараты — большой для Билла и маленький для меня.

Процедура переноса действительно заняла доли секунды — красный индикатор погас, и загорелся зеленый. Мне на миг показалось, что в горле и животе образовалась пустота, но это наверняка субъективные ощущения, вызванные подсознательным ожиданием дезориентации и расстройства вестибулярного аппарата.


Открыв люк, я осторожно выглянул, осматривая место приземления. На вид ничего опасного, и людей не видно — не зря Билли выбрал для лаборатории место, непригодное для сельского хозяйства и неудобное для жилья. Вокруг аппарата, насколько было видно при свете луны, простирались холмы, покрытые кустарником и деревьями, а лаборатория и дорога исчезли. Подняв глаза к небу, я заметил, что звезды все на том же месте, что и пять минут назад, когда я заходил в ангар. Воздух ощутимо холоднее, как будто людям удалось справиться с глобальным потеплением. И еще ощутимо пахло дымом, видимо, где-то недавно горели леса.


Ночь я провел, сидя у машины и всматриваясь в окрестности, а когда небо начало сереть, не теряя времени, накинул плащ, нахлобучил шляпу и отправился в столицу. Пару миль я пробирался по редколесью, а потом вышел на дорогу, ведущую, очевидно, к Лондону, и дальше идти стало легче. Старая дорога, мощеная булыжником, в этот час пустовала, а редкие прохожие на меня внимания не обращали.

По моим прикидкам, уже давно должны были начаться пригороды, но местность все еще оставалась пустынной. Наконец, вскоре дорога вильнула, и за поворотом мне открылся вид на город, освещенный восходящим солнцем.

Увидев Лондон, я сначала решил, что попал в Викторианскую Англию — те же низкие кирпичные здания, примитивные дороги и такие же примитивные машины, а еще полное отсутствие в воздухе летательных аппаратов тяжелее воздуха. Но при ближайшем рассмотрении стало ясно, что простенький архитектурный стиль и странные фасоны одежды все же сильно отличаются от викторианской эпохи.

Что обрадовало, речь прохожих не настолько отличалась от современной, чтобы я не мог их понимать. Еще оказалось, что мои плащ и шляпа вполне гармонично вписывались в местный стиль одежды, отличавшийся разнообразием. Найти двух совершенно одинаковых человек здесь, кажется, было невозможно. Но больше ничего радостного в странном Лондоне не было. Никаких сотовых телефонов, планшетов и плееров у прохожих не наблюдалось. Светящиеся вывески в центре города имелись, но в весьма небольшом количестве. Машины иногда проезжали, вернее, неспешно проплывали, пыхтя паром и с трудом обгоняя пешеходов. Повсюду дымили трубы, причем дым из них валил густой, неочищенный фильтрами. Я всерьез задумался о том, что должно быть, здешняя цивилизация давно потратила все мировые запасы нефти и снова вернулась к углю. Но, в любом случае, где же величественные памятники архитектуры, достойные мировой столицы?


Побродив немного по городу и поглазев на убогие достопримечательности, я все же решился зайти в публичную библиотеку и узнать правду, какой бы горькой она не была.

Читальный зал неприятно поразил полным отсутствием дисплеев, впрочем, я уже ничему не удивлялся. После нескольких минут разъяснений того, что мне нужно, книгохранительница поняла, о чем я говорю, и возмущенно ответила:

— Не знаю, мистер, может на континенте в библиотеках и ставят компьютеры, хотя никогда об этом не слышала, но у нас подобная блажь никому в голову не придет. Сюда приходят, чтобы узнать информацию, а не для того, чтобы посчитать цифры. Если вам надо сделать сложные расчеты, то вычислительный центр университета принимает подобные заказы.

Впрочем, видя во мне иностранца, девушка быстро смягчилась и, уточнив, что мне еще требуется, проводила в историческую секцию, где случился новый конфуз. Едва я попросил историю Великобритании за последнюю тысячу лет, как посетители весело рассмеялись. Некоторые, впрочем, реагировали весьма агрессивно, и бросали на меня грознее взгляды. Причину неадекватной реакции аборигенов на невинный вопрос мне объяснил высокий мужчина, листавший подшивку журналов альтернативной истории:

— Вы, мистер, вполне понятно изъясняетесь на английском, но простой вещи не знаете. Наша Британия, конечно, великая, но по-настоящему станет таковой, когда все страны, говорящие по-английски, смогут объединиться.

— Простите, я имел в виду, что Великобритания — это остров вместе с заморскими владениями.

— Шутите? — вскинул брови собеседник. — Клочок джунглей в Африке — это не владения, а сплошные убытки.

— А разве у вас нет городов на… континенте за Атлантическим океаном.

— А как же, два форта — Джеймстаун и Ньюбридж. Между прочим, с каменными башнями.

— И все? — с недоверием переспросил я. — Но ведь там же благодатные земли. Почему их не осваивают? Сначала леса на побережье, потом великую равнину за горами.

— Может еще дойти до русских владений на западном побережье, — звонко рассмеялась стройная девушка, перебиравшая тома по истории Кента.

— Позвольте, но почему нет?

— Там индейцы, — растопырив над головой пальцы, любительница истории наглядно пояснила свои слова. — Перья, боевые кличи у-лю-лю, луки, копья, томагавки. Конечно, армия могла бы с ними справиться, но отправлять солдат за океан, когда они все время нужны здесь, просто безумие. А эти проклятые войны никогда не кончаются.

— Не такое уж это и зло, — мгновенно возразил альтисторик. — Сами подумайте. Население постоянно растет, а девать его некуда. На континенте нам не рады, а ехать в Африку на берега Конго желающих нет. А ведь сбывать излишек населения куда-нибудь нужно. И вот мужчины гибнут на войне, женщины остаются бездетными и численность не превышает той, что может прокормить наша территория. Заодно мы постоянно поддерживаем боеготовность на высоком уровне.

— А что же вы сейчас не на войне, а мистер? — раздраженно перебила его девушка. — Выбираете, на какой фронт поехать — северный или западный?

Мужчина негодующе поднял левую руку и потряс ею в воздухе.

— Я потерял мизинец, когда мы воевали с Йорком. А потом, когда мы уже в союзе с йоркистами вторглись в Уэльс, арбалетной стрелой мне выбило левый глаз. Вот смотрите — он у меня стеклянный. Так что теперь я в запасе, и возьму алебарду, только если враги осадят Лондон.

— Простите, — удивленно переспросил я, — вы сказали стрелой. Но разве у армий нет огнестрельного оружия? Я видел ружья у постовых полицейских, наверно и у солдат такие должны иметься.

— Конечно, есть. Но сами посудите — чтобы вооружить таким дорогим оружием всю армию, никаких денег не хватит.

— Хм, логично. Но, раз вы в совершенстве знаете историю, то расскажите, пожалуйста, после завоевания острова нормандцами страна долго оставалась единой?

— Последний раз была единой при Генрихе Ученом, — нехотя пояснил одноглазый. Видимо, тема развала страны была ему не по душе. — Правда, шотландскому Давиду III удавалось захватить ненадолго почти весь остров, да французы несколько раз вторгались, но иностранные интервенции не считаются.

— Значит, в середине двенадцатого века случилась катастрофа? — задал я уточняющий вопрос.

— Вот именно, после смерти Генриха все и началось. Его сын Вилли Этелинг оказался наихудшим правителем за всю историю острова. Он печально прославился еще в юности, когда ему было восемнадцать лет. Только представьте, наследный принц додумался перед отплытием напоить всю команду корабля — от гребцов до капитана. Пассажиры, естественно, тоже от них не отставали. Они пили весь день, а ночью вся эта невменяемая компания пустилась в плаванье, почти сразу же и закончившееся. Ни малейших шансов у пьяных людей в ледяной воде не оставалось. Увы, но Вильгельм не утонул вместе со всеми. У него вдруг заболел живот и, на нашу беду, он сошел на берег. А теперь представьте, каким было правление этого легкомысленного монарха — постоянная анархия, бунты, внешние вторжения, разлады с прелатами. Еще оставалась надежда, что следующий король исправит ошибки Вильгельма Безземельного но, увы, здоровье короля оказалось железным, и он успел процарствовать достаточно, чтобы у Англии не осталось шансов возродиться снова.

— А что в двенадцатом веке происходило в Европе?

— После того, как французские короли отняли у Вилли Безземельного все владения на континенте, они стали гегемоном Европы. Французы вторгались в Испанию, мешая пиренейским королькам бороться с неверными, вмешивались в дела Германии, постоянно воевали с горожанами Нидерландов. Они возомнили себя всемогущими и отказались признавать власть Папы Римского, конфисковав владения церкви, вследствие чего в католическом мире началась Реформация и он распался. Это было тем более неприятно, что стало невозможно организовывать крестовые походы против православных и магометан.

— Но если Франция столь сильна, — вздрогнул я, — то значит, у нее много колоний по всему миру.

— Зачем же ей осваивать дикие земли за океаном, — удивился мой собеседник, — если их хватало и здесь. Главное — удержать от алчных соседей то, что имеется. Ну, а когда во Франции началась смута, лягушатникам тем более стало не до колоний.

Все ясно, без освоения новых земель европейская цивилизация не получила стимул к развитию и варилась в собственном соку. США — страна мигрантов и безграничных возможностей, куда стекались самые активные люди, так и не появились. Россия в нашей истории только в двадцатом веке начала догонять запад, и лишь усвоив всю европейскую науку, смогла изобретать новое, выйдя в космос. Здесь же у нее не было таких учителей, и начинать ей пришлось с азов. В общем, технологии отстали примерно на век, да и ресурсов колоний у европейский стран почти нет. А тем временем, в Латинской Америке, Африке и, тем более, Азии, появились мощные туземные государства.

Стремление выяснять дальше местную историю у меня пропало, и, поблагодарив консультанта, я понуро ушел.


Планшет я, конечно же, уничтожил. Если бы местные узнали, какого будущего их лишили, они бы меня не помиловали. А все богатства, что лежали в аппарате, я вложил в заморскую экспедицию. Все-таки надо попробовать колонизировать Северную Америку. Вдруг у нашей страны еще есть шанс.

(обратно)

Учитель риторики

Предисловие переводчика
Начало текста написано греческими буквами, на языке, определенно относящемся к славянской группе, однако не похожему ни на один современный, и имеющему значительную примесь индоиранских и дравидских слов. В лексике присутствуют также германские, греческие и тюркские заимствования, но в небольших количествах. Большинство терминов можно идентифицировать с высокой точностью, хотя иногда, для удобства, они заменены близким по смыслу.

Следует отметить, что в начале текста автор обычно старается переводить встречающиеся ему топонимы, прозвища людей и даже имена на свой родной язык. Причем, зачастую, вместо общепринятого на тот период наименования человека по имени и прозвищу, автор в тексте приводит только кличку, полагая, что историку и так понятно, о ком идет речь. Для сохранения стиля повествования эта манера сохранена, тем более, что доступ к тексту имеется только у специалистов, изучающих данный период истории.


* * *
Леший бы побрал всю эллинскую культуру. Нет, понимаю, что на первый взгляд это слово — культура, в применении к грекам выглядит смешно. Горстка городов, постоянно воюющих между собой, и категорически не способных объединиться, просто обречена быть завоеванной более сильными державами. Вроде бы понятно, что ничего путного из такой разрозненной аморфной нации появиться не может. Но, тем не менее, в Греции существовали неплохие философские школы, выдвигавшие очень даже интересные идеи. Заимствована ли эта философия из Македонии, Египта, Персии, или же туземцы сами создали её, пока неизвестно. Историческую науку этот забытый уголок никогда особо не интересовал. Он знаменит только тем, что рядом с ним обитали македонцы,дошедшие до Индии и создавшие рядом с ней крупную державу. Македонский хронисты даже утверждали, что их басилевс разгромил войско Пора, хотя почему-то последний не только остался править своей землей, но даже и расширил владения.

Итак, по некоторым дошедшим до нас обрывкам сведений стало ясно, что наши ученые мужи недооценили эллинов, и что даже такая убогая культура способна на удивительные сюрпризы. Отправиться в командировку пришлось мне, Даниславу Градиборовичу Тихомирову, как единственному специалисту, владеющему древнегреческим языком, и вызубрившему все сведения о тогдашнем периоде истории Средиземноморья. Конечной точкой прыжка было выбрано время правления Александроса III Филипыча Македонского, так как в этот период в Греции стало значительно меньше войн, и можно было передвигаться сравнительно безопасно.

Чтобы у афинян не возникло вопросов, как я очутился в Греции, меня планировалось высадить не в самой Элладе, а в какой-нибудь отдаленной стране, и уже оттуда на купеческом корабле я вполне легально приплыву в Афины.


План был замечательным, но, к сожалению, произошли технические неполадки. Судя по всему, коротнули какие-то провода в схеме времялета. Не пойму, вроде бы рукотворцы уверяли, что источник питания и катушка темпоприводов основного контура продублированы, не могли же они сгореть все одновременно.[3] Резервный контур подключился автоматически, но его, конечно же, не хватило бы на доставку времялета к месту назначения. Он предназначен лишь для экстренного торможения и жесткой посадки там, где аппарат застала авария.


Отцепив ремни, я кое-как вылез из кресла, оказавшегося почти под потолком, и огляделся. Кроме подсвеченных люминесцентной краской клавиш ничего не светилось — ни дисплеи, ни индикаторы. Переносной планшет, увы, тоже не включался, потому что питался исключительно лишь от бортовой сети. Ни батарейки, ни аккумулятор, ни солнечные панели к нему подключить нельзя в принципе. Чертовы дурацкие правила! А все потому, что служба безопасности не доверяла сознательности исследователей, и приняла меры, чтобы в прошлом у них не было соблазна носить с собой современные устройства. И теперь из-за этих предосторожностей вся аппаратура обесточена, а значит, невозможно узнать координаты, как географические, так и темпоральные. Хотя я примерно запомнил, сколько времени длился полет, но в какой век меня забросило, сказать точно нельзя, ведь траектория движения во времени не линейна. Сначала идет разгонный участок, затем постепенное замедление. Навскидку можно прикинуть, что до цели осталось еще несколько столетий.

Географическое место падения также достоверно неизвестно. Пока аппарат находится во временном канале, его движение приблизительно синхронизируется с движением планеты, которая крутится и вокруг оси, и вокруг солнца, и вокруг центра Галактики, да еще постоянно совершает ряд осцилляций. А «приблизительно», это значит плюс-минус несколько сот верст, ведь держать аппарат во время хронопрыжка постоянно рядом с точкой назначения никакого смысла нет. Главное, на случай аварии, чтобы машина в любой момент могла выскочить над сушей, и желательно, в малонаселенном месте. А вот где это точно произошло, выключенный бортовой компьютер уже не подскажет.


Итак, на технику надежды нет. Остаются только мои знания, сумка с вещами, кинжал, и помимо обычного кошелька, еще спрятанные под хламидой десять фунтов золота. Да, еще есть одна хорошая новость — мне не нужно маскировать аппарат. Снаружи он выглядит как заросший мхом огромный валун, да еще скатился в овраг, где его почти полностью скрыл кустарник.

Выбравшись из буерака, я осторожно прошел по кипарисовой роще в направлении юго-запада, где по моим соображениям должно находиться море. И действительно, вскоре с той стороны подул соленый влажный ветер, подтверждая правильность выбора. Через полчаса путь пересекла прямая дорога, посыпанная щебнем, и передо мной встал выбор: Стоит ли идти по шоссе, рассчитывая, что оно приведет к какому-нибудь городу, или же брести по бездорожью дальше к берегу? А может, стоит опросить прохожих?

Ну, была ни была, все равно когда-нибудь придется приступать к расспросам. Почему бы не начать прямо здесь? К счастью, первый же прилично одетый путник, едущий в легкой колымаге и сопровождаемый рабами, услышав эллинскую речь, любезно согласился просветить меня. Поразмыслив, информатор смог прикинуть, что сейчас идет первый год 173-й олимпиады. Выходит, я угодил прямиком в эпоху Сатакарни II! Далее он поведал, что ближайший порт, Элея, расположен в восьмидесяти стадиях, и чтобы попасть туда, нужно идти по дороге налево. А всего в пятнадцати стадиях направо находится маленький городок, где можно найти гостиницу и купить припасы.


Просветив меня, собеседник отправился дальше по своим делам, оставив меня в задумчивости. Итак, со смерти Великого Александра Филиппыча минуло почти полтора столетия, и ни его, ни Аристотеля мне увидеть уже не суждено. Но это еще меньшая из проблем. Хуже, что надеяться на помощь не приходится. Время аварии никто, естественно, не знает, да и место крушения известно лишь приблизительно. Ни металлоискателем, ни магнитометром аппарат не найти. Маскировка и защитное покрытие, призванные сохранить машину от туземцев, надежно спрячут ее и от спасателей.

И что же тогда мне делать? Единственный в это время постоянный исследовательский центр находится аж в Сатавахане, на востоке Индостана. На путешествие в столь отдаленные края денег у меня, конечно, хватит, но велика вероятность быть ограбленным по дороге. И, что намного опаснее, там сейчас бушует война. Степные племена саков ведут масштабное наступление на индо-греческое царство, лежащее на пути в Индию, и соваться в зону боевых действий чужаку неразумно. Пройдет несколько лет, прежде, чем все успокоится. Обойти вокруг, через пустыни и государство Хань? Нереально. К тому же, в Эллинистическом мире начинает разгораться Митридатова война, так что добраться до Индии в любом случае почти невозможно. Да и если даже туда доберусь, как мне искать базу? По внешнему виду исследователи никак среди местного населения не выделяются, вывесок тоже нет. Правда, можно ходить по городу и насвистывать мелодию из нашего века, или вышить на одежде формулу термоядерной реакции. Но если бы еще знать, из какого времени сами исследователи. Может, они из тридцатого века, или даже сорокового, и совершенно незнакомы с современной мне музыкой и письменностью. Да и не факт, что исследовательский центр расположен именно в Ааравате — столице Сатавахана. К тому же, насколько мне помниться, скоро в монастыре Абхайя-Гири соберется вселенский буддийский собор, продлившийся три года. Это событие века, а значит, было бы логичным, если все местные резиденты постараются проникнуть туда. Меня же в этот монастырь совершенно точно не пустят.

Наконец, оставив проблему путешествия в Сатавахан на потом, я накинул капюшон, закрываясь от припекавшего солнца, и повернул вправо, рассудив, что прежде всего следует осмотреться и освоиться в этой эпохе.


* * *
Городок оказался небольшим, и самым просторным местом в нем являлась главная площадь, служившая как местом сбора граждан, так и сосредоточением торговли. Рядом с ней наверняка можно найти гостиницы, совмещенные с закусочными, а потому именно туда я и направился.

На южной, закрытой от лучей солнца стороне, располагались продуктовые лавки, где торговали мясом, сырами, виноградом, фруктами, зерном, хлебом, и даже пирожными. Специально для рыбы был сооружен маленький бассейн, закрытый сверху деревянной крышей, опиравшейся на столбы. Далее располагались загоны для животных, магазины ткачей, обувщиков, горшечников, менял. К слову сказать, торговали здесь не только из лавок. Прямо на площади продавцы ставили маленькие холщевые ларьки, прилавки, столики, скамеечки, или же носили предлагаемые на продажу изделия в руках. Многие просто выкладывали свой товар прямо на битую черепицу, которой была усыпана площадь.

Народа вокруг было предостаточно. Впечатление такое, что люди из окрестных имений уже несколько месяцев не могли отвезти товары ни на один рынок, и теперь вдруг все устремились сюда. Обычно, соседние городки согласовывали расписание базарных дней, чтобы они не пересекались, но война нарушила обычный порядок, что и привело к столпотворению.


Высмотрев харчевню на углу площади, откуда удобно просматривались и ближайшая улица, и весь рынок, я решил перевести там дух и заодно подкрепиться.

Недавно оштукатуренные стены, аккуратный угловой прилавок из хорошо пригнанных досок и чистый пол внушали доверие к этому заведению, да и на случай пищевого отравления у меня имелись неплохие лекарства. Поэтому я смело сделал заказ, указывая пальцем на требуемые блюда. Расторопные служанки налили красную похлебку из свеклы, капусты, лука и свинины, а на второе дали огромный кусок буйволятины на таком же здоровенном куске хлеба. Запивать еду я предпочел не разбавленным вином, а ячменным квасом, напоминающим привычный мне напиток.

Имея примерное представление об уровне цен, в оплату я кинул серебряную монетку, полагая, что этого должно хватить с лихвой. И верно, девчушка, обслуживавшая посетителей, отсчитала на сдачу пригоршню медяков.

Поглощать пищу здесь можно было и в помещении, и на улице под навесом. Свободных столиков и там и там хватало. Заняв самое удобное для наблюдений место, я достал свою ложку и, выхлебав варево, оказавшееся довольно вкусным, неспешно принялся оглядываться вокруг.

В этот час посетителей в харчевне было мало, потому что время завтрака уже прошло. Лишь несколько путешественников, вроде меня, торопливо перекусывали, да торговцы, вставшие не свет ни заря и уже успевшие продать свой товар, поглощали запоздалый завтрак. Поев, они быстро вставали и уходили по своим делам. Только одна женщина средних лет никуда не спешила. Она неторопливо пощипывала сушеный виноград на пару со своей служанкой, и откровенно скучала, ожидая мужа. Её благоверный отправился в соседнее заведение, обозначенное фривольной надписью «К сестрам», подразумевавшей, естественно, отнюдь не сестер-монашек, и украшенное соответствующим барельефом, а супругу оставил скучать одну. Вот ведь варвары, отменили у себя многоженство, и теперь мучаются из-за этого.

Моя персона абсолютно никого из посетителей не интересовала, и лишь вышеупомянутая особа от скуки поглядывала в мою сторону, но никаких попыток познакомиться не делала. Еще бы, ведь супружеская неверность здесь карается очень строго.


Я окинул взглядом старинную площадь, всех этих людей в смешных одеяниях, и вдруг непривычная атмосфера древнего города накрыла меня волной, заставив дрожать руки. Сознание кричало — я один в чужом мире, и скоро тут погибну! Вцепившись в кружку и сделав вид, что пью, я попробовал успокоиться и взять себя в руки. Самый простой способ для этого — заняться привычной работой. Поэтому, достав из сумки церу — записную книжку из покрытых воском дощечек, я принялся острым стилосом отмечать в ней все, что видел вокруг, надеясь, что в процессе наблюдения ко мне вернутся хладнокровие и рассудительность.

Те мои записи не сохранились, но я просто отмечал все, что попадалось на глаза, лишь слегка стараясь придать заметкам стройность и последовательность. Поэтому получилось у меня примерно следующее:


Тип лица местных жителей в основном средиземноморский, нос прямой или выпуклый. Глаза почти у всех темные, часто совсем черные, но голубоглазые отнюдь не редкость. Белокурых, как я, совсем мало. Темнорыжие и темнорусые волосы здесь уже считаются светлыми.

Рост у горожан небольшой, обычно в пределах четырех локтей, максимум, четыре с четвертью. Мой рост в четыре с половиной локтя здесь редкость.[4]

Женщины в своей свободе ограничены, и поодиночке не ходят, за исключением девиц на каблуках и с раскрашенными в синий цвет волосам.[5] На всем рынке торговок всего несколько, да и те обязательно охраняются рабами. Единственное исключение — сотрудницы харчевен и питейных заведений, но они совмещают обязанности продавца с другими, менее почетными. Так, пока я тут сидел, девушка, продавшая мне еду, уже два раза успела сбегать наверх вместе с очередным клиентом.

Несмотря на прошедшую войну, которая, насколько мне известно, закончилась совсем недавно, местная торговая жизнь бурлит. Наверно, радуясь передышке, люди спешат продать излишки и запастись необходимым. Городку повезло не подвергнуться ужасам нападения. У него деревянные стены, и серьезной осады они бы не выдержали, их бы просто сожгли. Интересно было бы узнать, как в связи с военными действиями изменился уровень цен на предметы различных категорий — что подорожало, а что, наоборот, обесценилось. Но, увы, хотя основы местного варварского языка я изучал, говорить на нем пока не могу и быструю речь не понимаю. К счастью, тут иногда встречаются греки, как среди свободных, так и среди рабов. Говорят они в основном на ионийском диалекте, но есть и те, что болтают на койне. Так что, при особой необходимости, смогу обратиться к ним с расспросами.

Дома почти все одноэтажные, хотя место за стенами ограничено. Но кое-где ведется строительство, и туда постоянно едут телеги с кирпичом и бревнами. Полагаю, после войны некоторые строения поменяли хозяев, и новые владельцы особняков задумали провести капитальную реконструкцию, добавив еще один этаж. Или для сдачи жилья в наем, или для расширения собственных апартаментов. Насколько я знаю, бывает и так, что надстроенный над домом второй этаж оснащается отдельной лестницей и сдается квартирантам.


Я покопался в сумке в поисках новой церы, но не успел её извлечь, как меня вдруг обступили негодующие горожане, что-то возмущенно кричавшие. Понять смысл их претензий оказалось несложно. Они, верно, говорили:

— Смотрите, чужеземец что-то пишет, он шпион!

Меня взяли под руки, подхватили личные вещи и повели на суд, но почему-то не в местные органы власти, а к какому-то заезжему аристократу. Видимо, этот человек принадлежал к очень знатному роду, раз пользовался здесь таким уважением, и я постарался рассмотреть его внимательнее.

Возраст моего судьи, вероятно, приближался к пятидесяти годам, хотя кутежи и невзгоды военных походов наложили дополнительный отпечаток на его лицо и делали старше. Черные, слегка вьющиеся волосы почти не поседели, но зато уже сильно поредели, так что их приходилось зачесывать вперед, дабы прикрыть плешь. Слегка полноватое лицо с сердитыми черными глазами и ровным носом было вполне правильным. По моде, появившейся в Средиземноморье после походов македонцев, лицо эвпатрида было полностью лишено всякой растительности. Примечательно, что от бороды он избавлялся не бритьем, а эпиляцией, так что на его подбородке совершенно отсутствовали шрамы, оставленные ножом брадобрея, чем здесь мало кто мог похвастать.


Сопровождали столь знатную персону несколько десятков человек: несколько благородных эвпатридов в нарядной одежде из хлопка или даже шелка, а также слуги и рабы. По случаю беспокойного времени благородные опоясаны боевыми ремнями, на которых висели мечи, а двое даже щеголяли кирасами. Все прочие спутники, как свободные, так и рабы, вооружены если не мечом, то кинжалом, топором, или дубинкой. Присутствовали даже четверо полностью оснащенных воинов. У них, помимо меча, имелись копья, длинные овальные щиты, полусферические шлемы, снабженные кожаными нащечниками, и короткие кольчуги без рукавов. Довершали снаряжение холщевые полосы, прикрывавшие голени и предплечья. Еще, по тому, как аристократ энергично почесывал плечо, можно было заключить, что у него под одеждой тоже скрывалась кольчуга плотного плетения.

Не снисходя до вопросов, он лишь вопросительно склонил голову набок, надменно глядя на посетителей, и дожидаясь, пока ему не изложат просьбу.

Судя по тому, что вся свита эвпатрида уже накрыла головы капюшонами или широкополыми шляпами, и держала под уздцы лошадей, кавалькада намеревалась трогаться в путь. Поэтому горожане изложили свое дело быстро и, протянув церу, стали молча ждать вердикта.


Взяв в руки мои записи, «князь», как я его мысленно назвал, прочитал содержимое, беззвучно шевеля губами — сказывалась здешняя мода читать вслух. Местами он не удерживался от смешка и даже громкого хохота, а дойдя до конца, удивленно уставился на меня, вскинув брови.


— Меня зовут Данислав сын Градибора из рода Тихомиров. Я историк, вроде Геродота, только начинающий, и недавно взялся изучать историю эллинов. Но про вашу страну мне пока известно мало, ведь я прибыл из далекой земли, лежащей в тысячах стадиях за Понтом, и сведений до нас доходит крайне мало. Могу только перечислить основные войны вашей истории и назвать имена правителей.

Аристократ искренне заинтересовался, так что его лицо стало почти добродушным, и на правильном койне он, наконец, произнес:

— Скажи Анисла, кто у нас правил … ну скажем, шестьдесят девять лет назад?

Мысленно подсчитав нужный год, я через полминуты выдал ответ и, судя по тому, как заулыбались приближенные «князя», оказался прав.

— А три года назад?

Опять длительные подсчеты и снова в точку. Эвпатрид горделиво вскинул голову, и меня, наконец, осенило:

— Я понял, эти правители — твои родственники. Значит, ты …

— Каэср! А Шестак, столь рано покинувший наш мир, это мой брат.

Понятно, этот человек — аристократ из довольно древнего рода и страшно этим гордится. А у самого-то, между прочим, заслуг с воробьиный клюв. В истории от него только несколько строчек осталось, да и то, ни о каких великих свершениях говорить не приходится. Ну, правил какой-то провинцией, доведя при этом её жителей до белого каления, но зато заработав на этой должности кучу денег. Из-за него эта несчастная провинция восстала, и её придется завоевывать заново. Ну, водил полки под началом своего брата, да только про успешные сражения Каэсра историки не упоминают. Ах да, еще удачно сбежал из осажденного города, спустившись со стены по веревке. Подвиг, конечно. Но вовсе не то, чем должен гордиться государственный муж. Вот, собственно, и все достижения. Естественно, после того, как его брат умер, больше ему войско никто не доверял.

— Вот что, Анис… историк, — трудно ему с моим именем, — я направляюсь в столицу, и если у тебя нет срочных дел, можешь поехать со мной. Будешь учить моего сына эллинской литературе. Я, знаешь ли, не хочу, чтобы потомок столь славного рода был обязан своим знаниям какому-нибудь рабу.

Это как раз понятно. Чтобы раб лупил за неуспеваемость благородного эвпатрида, а тот потом с благодарностью носил портрет невольника? Нет, это участь среднего класса, а высшая знать может себе позволить нанять учителем свободного человека. Ну, а мне все равно надо здесь обживаться, так почему бы не вступить в свиту этого «князя».

— Согласен, но у меня условие.

Каэср понимающе кивнул и подал знак упитанному слуге, очевидно, казначею. Но я имел ввиду совсем другое:

— Цена меня совершенно не волнует, но у нас принято, чтобы образование было системным, а так как разные дисциплины преподают несколько учителей, нужно согласовывать программу. Ведь кроме литературы, мальчика еще надо обучать риторике, истории, географии, фехтованию, стратегии, юриспруденции и прочим предметам. А чему именно учить, в каком порядке, и каком объеме, должен решать один педагог, составляющий учебный план, то есть я.

Эвпатрда подобный подход немного озадачил, но правильность данного метода была очевидной, и он охотно согласился:

— Хорошо, ты станешь главным наставником и будешь решать, какие предметы ему необходимо преподавать, и какие темы стоит изучать.

Решив, что вопрос закрыт, Каэср великодушно спросил, нужна ли мне лошадь, однако я с гордостью отказался, посчитав, что репетитору надлежит для солидности обладать собственным средством передвижения.


Несколько минут, пока весь отряд будет собираться в путь, у меня есть, и за это время вполне можно совершить покупку. Вот только нужно сначала кое-что уточнить. Взяв под локоть одного из молодых эвпатридов, рассчитывая, что он обязан свободно владеть эллинским наречием, я тихонько поинтересовался:

— Скажи, у вас один денарий стоит четыре бронзовые монеты или десять медных, так?

— Не совсем. Уже наверно два поколения прошло, как ввели новый расчет, и за денарий дают шестнадцать медяков — блеснул юный аристократ знанием экономической истории.

— Так, а сколько стоит лошадь?

— Не меньше сотни денариев, и то, если брать плохонькую. Мул вдвое дешевле, и если ты хочешь сэкономить, бери ослика.

Поблагодарив за совет, я поспешил к загону с лошадьми, благо он находился неподалеку, и остановился в некоторой растерянности. Вот в чем в чем, а в животных я разбираюсь не очень, несмотря на пройденный курс иппологии. Окинув взглядом выставленных на продажу коней, я засмотрелся на маленькую лошадку, которая, как мне казалось, не должна стоить дорого. Барышник, заметив мой интерес, показал руку с двумя пальцами. Ну что же, две сотни бронзовых монет, это пятьдесят денариев, считай бесплатно. Но, уточнив цену, я был обескуражен. Зеваки, среди которых нашлись грекоязычные, со смехом растолковали, что жест означает четыре сотни.

Нет, не подходит. Я, конечно, без труда могу выложить такую сумму. Но, во-первых, незачем привлекать излишнее внимание алчных людей к своей персоне, а во-вторых, если из-за моего неумелого обращения лошадь падет, то я потеряю солидную сумму. Поэтому после краткого колебания я перенес внимание на мулов. Подобрав крепкий, как мне казалось, экземпляр, я жестом спросил стоимость. Торговец одобрительно кивнул, подтверждая правильность выбора, и поднял руку, поджав два пальца. Что, целых три сотни? И опять взрыв хохота. Оказывается, за осла просили только двести монет.

Продавец, наконец-то уразумев, что встретил полного идиота или же иноземца из дальних стран, что одно и тоже, достал абак[6], на котором, щелкая костяшками, подтвердил прейскурант.

Подергав животину за узду, дабы убедиться, что ослик не упрямый, я извлек наготовленный мешочек с пятьюдесятью денариями и вручил торговцу для подсчета.


* * *
Аристократ попросил меня немного проехаться рядом с ним и поговорить, что вероятно, было большой честью. Однако никакого подобострастия я изобразить не пытался, и просто говорил, что думаю, тем более, что эвпатрид хотел узнать, как я со стороны оцениваю происходящее в его стране. В общем, беседовали мы на равных, а не как наемный служащий с господином. К тому же, местные лошади довольно низкорослые, не то, что наши донские, да и рост у меня высокий, так что ехали мы с Каэсром почти наравне.


— Жаль, что я попал к вам не в эпоху полуторовекового мира, которая воистину является золотым веком вашей страны, а угодил в период жесточайших войн. Правда, насколько можно судить, этот месяц пройдет спокойно.

— Что, только месяц? — обычная невозмутимость покинула эвпатрида и он округлили глаза. — Почему не больше?

— Посуди сам. О чем сейчас пекутся ваши знатнейшие граждане? Кому достанется командование в походе и, соответственно, вся добыча, верно? Надо признать, все основания рассчитывать на захват несметных сокровищ — золота, серебра, статуй и рабов, у вас есть. Держава Селевкидов давно развалилась, старые эллинские государства приходят в упадок, и право сильного — подчинить их своей власти. Это неизбежный процесс, и вопрос лишь в том, кто станет победителем. Но вместо того, чтобы спокойно договориться, ваши полководцы дерутся за возможность возглавить армию.

— Так Арпин её в любом случае возглавит, это его право, — несколько наивно заявил Каэср.

— Арпин прекрасный стратег, но… — я на миг запнулся, осторожно подбирая слова, — неумелый политик и, к тому же, идеалист. Разве не так? А главное, сейчас войско находится в руках его противника, который не собирается просто так отдавать пост главнокомандующего. Если понадобится, он начнет открытый бунт и захватит вашу столицу, а недовольных просто убьет. Не буду спорить о том, прав он или нет, это просто констатация факта. Мне неизвестно, в каких вы отношениях с этим полководцем, но если в недружественных, то тебе следует поберечься.

— Я не поддерживаю его идеи, но недавно мы вместе воевали, а еще у нас общие друзья и родственники. Меня он не тронет. А бросить Арпина я не могу. Ты наверно знаешь, что когда наша семья находилась на грани разорения, лишь женитьба Арпина на нашей сестре позволила привести дела в порядок. Мы с братом получили огромное приданное и смогли возродить славу нашего древнего рода.

— Хорошо, значит твоей семье ничего не угрожает. Но еще существует проблема ваших союзников. Они проливают за вас кровь, выставляя вдвое больше воинов, чем ваши граждане, а с ними обращались как с покоренными. Им такое положение вещей не нравится, и они поддержат любого, кто захочет расшатать основы порядка.

Собеседник задумался, поняв, что его стране действительно угрожают новые войны в её пределах, а я не удержался от интересующего меня вопроса:

— Каэср, так значит, тебе приходилось водить полки. А сына Страбоны встречать доводилось?

— Он постоянно держался возле отца, впитывая мудрость. При осаде Аскула мальчишка присутствовал на военном совете и говорил довольно здраво, особенно, учитывая его юный возраст. Этот паренек далеко пойдет.

Если откровенно, то очень далеко. Надо же, умудриться в двадцать два года стать императором и осмелиться собственноручно убить законного правителя! Юноше предстоит командовать десятками тысяч солдат и тысячей кораблей, а ведь он не какой-нибудь потомственный монарх, и всего добился сам! В истории подобных случаев крайне мало.


Однако, как ни хотелось мне расспросить Каэсра о прошедшей недавно войне, отнимать много времени у аристократа было неразумно. Поэтому я притормозил мула и поравнялся со своим подопечным. Сына Каэсра, худощавого парнишку лет двенадцати, чьим педагогом мне предстояло стать, звали точно так же, как и отца. Чтобы их различать, главу семейства называли по прозвищу — Косой, а младшего, еще никакого прозвища не заслужившего, именовали просто Каэсром.

— Ты собираешься в будущем водить за собой армию, не так ли? — Взял я с места в карьер.

Мальчишка не задумываясь кивнул. Видно он действительно мечтал о воинской славе, и это волновало его куда больше, чем греческая литература.

— Тогда начнем обучение прямо сейчас. Урок первый: если ты хочешь подбодрить своих уставших бойцов, то должен тоже идти пешком, как и они. Да и вообще, как сказал один из ваших великих полководцев, чего можно ждать на войне от человека, который не умеет даже ходить.

Соскочив с ослика, потому что обучать нужно по принципу «делай, как я», а не «делай, как я скажу», я зашагал рядом с учеником, читая лекцию по стратегии:

— Начнем с разбора сражений Александроса Третьего Великого. Как ты понимаешь, отнюдь не для подражания. Фронтальное столкновение фаланг уже давно кануло в лету. Но у него следует поучиться решимости, упорству, творческому подходу и, в то же время, прагматизму, благодаря которым он смог достичь столь много ограниченными ресурсами …


* * *
Когда отряд сделал привал у реки, я снова не давал отдыха будущему стратегу и преподал новый урок, на этот раз, плаванья. Надо заметить, большинство здешних обитателей, кроме живущих на морском побережье, плавать не умеет. Правда, аристократы любят ежедневно плескаться в бассейнах. В мирное время, разумеется. Но бассейны у них мелкие, и там больше ходят и лежат, чем плывут.

— Итак, юный ученик, повтори слова философа Теофраста.

— «Время — дорогая трата.» — Отчеканил Каэср.

— Так не будем тратить время попусту. Надень крепкий пояс, чтобы я держал тебя за него, и шагай в реку, учиться плавать.

— Но сейчас же весна, — изумленно посмотрел на меня мальчик. — Вода еще прохладная.

Сравнивать теплый средиземноморский климат с нашим резко-континентальным я не стал, и выдвинул иной аргумент:

— Послушай, молодой человек. Когда македонцы сошлись с врагом при Гранике, то они не стали ждать лета, а просто взяли и перешли реку.

Уразумев, юнец беспрекословно разоблачился до набедренной повязки — аналога наших плавок, только кожаной, и, нацепив ремень, полез в реку. Его превеликое усердие и имеющийся опыт плескания в бассейне, вкупе с моими знаниями современных методик, привели к неожиданному успеху. Уже через полчаса мальчишка самостоятельно пересек речку, проплыв полсотни локтей по-лягушачьи.

Признаться, я был горд за Каэсра, одержавшего свою первую победу. Все свидетели его триумфа восторженно рукоплескали не хуже наемных хлопальщиков в театре и усердно махали шляпами. Отчасти, конечно, чтобы подольститься к его отцу, но больше все-таки искренне.


На ночлег мы остановились всего в часе езды от столицы, так как животные уже сильно устали, а разбойников хватало. Что поделаешь, обычная картина после войны. Бывшие примерные граждане, ныне лишенные своих домов, а также воины, не захотевшие возвращаться к скучному труду, заполняли леса вдоль больших дорог и жили за счет путников.

Однако днем стражники наводили порядок и следили, чтобы никто не шалил на путях, так что дороги в стране снова заполнялись мирными путешественниками. Поэтому в гостиницу, намеченную для отдыха, заранее направили гонца, забронировать нам номера, иначе пришлось бы ночевать в сарае.


Служители постоялого двора расторопно поставили животных в стойла и собрали заказы, кто чем будет ужинать и с кем ночевать. На всех штатных девиц для увеселений не хватало, и часть молодежи из свиты эвпадрида отправились кто в булочную, а кто в цирюльню. Они справедливо полагали, что в подобных публичных местах работниц не-умственного труда найдется в достатке.

Поскольку мой ученик был слишком мал для подобного рода развлечений, а мне претила местная антисанитария, то вечер мы посвятили изучению Еврипида. Будущему воину очень понравилось изречение «жизнь наша — борьба», и он взялся за чтение с удовольствием. Забавно, но случай продемонстрировать свою ученость, Каэсру-младшему тут же и представился. Грек-иониец, содержавший гостиницу, лично разносил заказы состоятельным клиентам, но задерганный большим количеством гостей, все перепутал. Он притащил мне терпкое вино и морскую рыбу, которые я терпеть не могу, а также, что переполнило чашу терпения, привел шестилетнюю девочку. В моей стране последнее считается не только преступлением, но еще и самым аморальным грехом, что я с возмущением и начал объяснить трактирщику. Однако ученик, увидев мое разгневанное лицо, ловко спас ситуацию, очень вовремя процитировав Еврипида:

— Каждому человеку свойственно ошибаться…

— …но никому, кроме глупца, не свойственно упорствовать в ошибке, — закончил эллин мудрое изречение.

Сердиться после этого было бы глупо, и я примирительно подытожил:

— Ну что же, как сказал Лукиан, не будем делать из мухи слона.

— Выходит, знание философии помогает улаживать конфликты, — задумчиво сделал вывод Каэср, и тут же с детской непосредственностью поинтересовался:

— Кстати, Дан, если ты философ, то почему без бороды?

Потому что командировку согласовали в самый последний момент, вот почему. А теперь менять имидж уже поздно.


В путь мы вышли, лишь только забрезжила заря, ведь всем не терпелось вернуться домой пораньше. Хотя рассвело лишь недавно, но движение близ столицы было довольно интенсивным. Из города уже возвращались крестьянские колымаги, возившие на рынок свежие продукты. Выезжали или выходили пешком путешественники, шли целые караваны купцов, шагали воинские отряды. Еще вдоль дорог сновали девицы легкого поведения с набеленными лицами и подведенными сажей глазами. Не желая платить арендную плату владельцам домов увеселений, они предпочитали работать в пригородных рощах и на кладбищах.


Столица меня не впечатлила. Народа здесь, правда, ненамного меньше, чем в Александрии Египетской, но планировка просто убожественная. Во всем полисе, насколько мне известно, имелись только две нормальные прямые широкие улицы. Но зато система канализации на удивление продумана: повсюду водостоки, часто попадаются общественные уборные, а где их нет, расставлены большие сосуды, которыми при необходимости могут воспользоваться прохожие. Хоть бы ширмой их прикрыли, что ли. Тьфу ты, варвары.

Но в целом, на фоне обычных полисов средиземноморья, город можно было назвать неплохим. Правда, квартал Субура, в котором проживали мои новые друзья, респектабельностью не отличался. Здесь обитали воры, жулики, торговцы краденым, попрошайки, продажные женщины самого низшего сорта — так называемые двухобольщицы, потому что больше двух медных момент за них не давали. В общем, нищий сброд, у которого, по местному выражению «нет ни денежной сумы, ни раба». Видимо, когда предки Каэсара обеднели, им пришлось съехать из дорогого особняка, и чтобы не терять общественный статус владельца отдельного дома, они за бесценок купили участок в этом неблагополучном месте.

Особняк семьи Каэср был просторным и богатым на вид. Однако, справа и слева от входа проделали двери на улицу и эти комнаты сдавались под лавки торговцев. Правда, товары там продавались более-менее благородные — в одном магазинчике торговали жемчугом, а в другом шелком. И владельцу приятнее, и арендная плата выше. А продавцам роскошью спокойнее, потому что под боком многочисленные обитатели виллы.

Заметив, что я остановился, глазея на лавки, вторгнувшиеся во владения знати, Косой смущенно пожал плечами.

— Наша семья порой переживала трудные времена, а торговцы приносят пусть маленький, но стабильный доход…

— К тому же надо делать добрые дела для своих сограждан, — дипломатично согласился я и вдруг, увидев человека, за которым раб тащил несколько пергаментных и папирусных свитков, громко воскликнул:

— Где он их купил?

— Здесь рядом улица книгопродавцев Аргилет…

Не успев дослушать, я уже с горящими глазами помчался в указанном направлении, вернувшись только через несколько часов, нагруженный горой свитков.


Как полагается вежливым людям я, прежде чем войти, постучался, чтобы хозяева успели перестать избивать своих рабов и гость не услышал их горестных криков. Однако, Каэср явно отличался гуманностью. Даже вернувшись после долгой отлучки он не нашел причины для жестокого наказания провинившихся слуг, никто не кричал и не плакал. Мало того, у него и раб-привратник не был прикован цепью.

Этот самый сторож, увидев меня в окошко, поспешно открыл высоченную створку ворот и любезно принял мои пожитки. Кроме того, резонно полагая, что у путешественника в котомке могло и не быть сменной обуви, он вручил мне домашние сандалии и я, наконец, вошел в гостеприимный дом. Вернее, во двор. Впрочем, тут крытые и открытые дворики чередуются с комнатами, так что сразу и не поймешь, как правильно называть помещения.

Сразу за воротами был небольшой коридорчик, заодно служивший привратницкой, а за ним находился квадратный дворик, по периметру которого располагались жилые и хозяйственные помещения. Две большие комнаты со стороны улицы, как я уже говорил, сдавались под лавки, и вход со двора в них был замурован.

В центре дворика находился небольшой декоративный бассейн, обложенный камнями. Вокруг него разбиты клумбы с не менее чем дюжиной различных видов растений. Правда, во флористике я полный профан, и кроме алоэ, маков и роз, никаких растений узнать не смог. Ах да, еще вроде бы угадывался папирус. Его я помню по картинкам из учебников истории, потому что из него делали местный аналог бумаги.

Вокруг бассейна высились темные, явно не мраморные колонны, обвитые плющом. Помимо декоративной роли, колонны служили подпорками для крыши, закрывавшей дворик от дождя и солнца.

За первым двориком находился проход, через который можно попасть во второй двор, поменьше, вокруг которого также теснились комнатки. Надо заметить, что двери, вернее, занавески, тут принципиально не закрывали, разве что в холодную погоду. Так что можно было сразу понять, где спальня домовладельца, а где каморки рабов. Комнаты, даже хозяйские, совсем небольшие, но для города это норма. В сельских поместьях здешних олигархов порой встречаются огромные особняки, но в пределах города развернуться просто негде.

Привратник подвел меня к гостевой комнате, затем показал где уборная, где колодец, а также где кухня, на случай, если мне вдруг захочется что-нибудь пожевать, не дожидаясь ужина. Обед-то я благополучно пропустил, зарывшись в книжной лавке в старинные свитки. Указал он также маленькую, буквально на одного человека, мыльню. Рядом с ней, в таком же крошечном помещении виднелась ванна, но купаться в ней, это привилегия хозяев дома. Если я вдруг захочу окунуться в воду целиком, то для этого придется идти в общественную баню.


В отведенной мне комнате я снял дорожный плащ и сменил тунику на чистую. Бадья с водой, чтобы омыть ноги, уже стояла наготове. Переодевшись, я осмотрел обстановку своих хором: меблирована комната была, по местным понятиям, роскошно. Правда, шкафы в ней отсутствовали напрочь. В античном Средиземноморье не было такой одежды, которую нужно вешать на вешалку, как наши рубахи и кафтаны. Тут носили просто куски материи, обернутые разными способами вокруг тела и заколотые на плече, а такое одеяние проще складывать в сундуки. Шкафы же, кстати, очень похожие на современные, использовались для хранения книг, посуды или провизии.

Для сна имелась великолепная кровать на шести резных ножках. Понятно, не из слоновьих бивней, а, вероятно, из ослиных костей. Но, все равно, костяные ножки, да еще с изящной резьбой, это роскошь, предназначенная только для знатных гостей. Что интересно, у кровати имелось привычное нам высокое изголовье, а вот изножье отсутствовало напрочь.

Еще в комнате стояли маленький столик с бронзовым светильником, простенький стул, кувшин с водой, и на этом меблировка помещения заканчивалась. Ах да, еще необходимо упомянуть о такой редкости, как маленькое окошко, пробитое под самым потолком.


Пока я разбирал свои покупки, а среди приобретенных книг имелись весьма редкостные манускрипты, время пролетело незаметно, и меня позвали ужинать. Когда я вошел в столовую, мне показалось, что трапеза длится уже долго, столько на полу валялось объедков. Но, присмотревшись, я понял, что кости, рыбьи головы и раковины, лежащие под столом, не настоящие, а изображены искусной полихромной мозаикой.

Слава времени, ужинали сегодня сидя. На парадных ложах возлежали только во время торжественных приемов, а сейчас на них просто сидели, используя вместо скамеек. Всего таких лож было три, расставленных вокруг моноподии — большого стола на одной ножке.

За трапезой присутствовали только домочадцы. Верно, у утомленного путешествием эвпатрида не имелось желания отвечать на расспросы гостей о поездке, и потому он никого из посторонних на ужин не позвал. Помимо меня, самого Каэсра, его жены и сына здесь сидели только вольноотпущенник-управитель и еще какой-то дальний родственник-приживала, живущий тут в качестве вечного гостя. Дочки Каэсра, как я знал, отправились погостить в поместье к одному из своих дядей, и дома их не было. Так что на этом круг семьи и ограничивался.

При моем появлении Каэср картинно указал на меня рукой и важно представил своей супруге:

— Золотце, это Данисла Писатель, философ из дальних стран. Он учит Младшего риторике и литературе.

Его Золотце оказалась сравнительно молодой и очень красивой женщиной, а главное, с умным внимательным взглядом. Правда, аристократка по нашим меркам была чрезмерно накрашена, да еще носила по несколько серег в каждом ухе, но в целом, одета со вкусом. Хотя по статусу ей положено надевать как можно больше украшений, но у неё всего лишь по одному браслету на запястьях и только одна цепочка с большим изумрудом на шее. Шелковая одежда разукрашена яркими цветами, но в меру. На ногах вместо мудреных сапожек простые беленькие кожаные туфельки, скорее, домашние тапочки. Волосы эвпатридки стянуты в высокую прическу, чтобы они не свисали в тарелку и не пачкались.


Раб-прислужник поставил передо мной чашу с водой, помыл мне руки и подал салфетку, после чего я присоединился к общей трапезе, не забывая иногда делать пометки в записной книжке.

Хозяйка дома, узнав, что я прибыл из какой-то неведомой глуши, поначалу смотрела на меня с опаской, считая дикарем. Она, видимо, полагала, что у нас едят вареное мясо, а пьют неразбавленное вино, и не понимала, почему такому варвару доверили учить её чадо. Золотце относилась к обучению наследника рода крайне серьезно, да и сама, как оказалось, была образованной и неплохо владела греческим, поэтому поначалу неодобрительно косилась на меня, хотя выбор мужа оспаривать не смела. Однако когда я сделал тонкий комплимент воинскому искусству её супруга, правда, без уточнения, в каких именно битвах Каэср-старший блеснул своим стратегическим талантом, да еще и процитировали подходящее место из Илиады, она успокоилась. А стоило мне хоть и сдержанно, но довольно лестно отозваться об успехах её сына в учебе, как она растаяла. И не мудрено, кто же сможет устоять, когда нахваливают его детей? В итоге женщина согласилась с тем, что лучшего репетитора им не найти. Уже считая меня за своего, она попросила показать церу и с любопытством просмотрела записи. Когда Золотце вернула блокнот, я дописал в него, что жена Каэсра умеет бегло читать по-гречески.


Хотя сегодня предстояло не торжественное пиршество, а обыденная семейная трапеза, но повара расстарались на славу. Как только еда остывала, на её место приносили новое блюдо. Сначала кусочки жаренного мяса под рыбным соусом, за ними рыба с бобами, опять мясо, на этот раз с сыром, потом сладкие пирожки. Затем колбаски из мелко нарубленного мяса в натуральной оболочке из свиных кишок, гусиная печень, опять жаркое… Все брали пищу понемножку, и, догадываясь о том, что пирушка продлиться долго, я следовал общему примеру и лишь пробовал по чуть-чуть от каждого блюда.

Хотя еды хватало, но за этим ужиномбольше говорили, чем ели. Делились новостями, рассказывали, что произошло за время отсутствия хозяев, мой ученик декламировал стихи, заученные наизусть. Из желания проявить учтивость ко мне, и заодно, блеснуть ученостью, разговаривали в основном на эллинском. Я иногда развлекал всех какой-нибудь малоизвестной историей об Александросе Македонском, или рассказывал о далекой Индии, полной чудес, и стране желтолицых людей, откуда привозят шелк. Но, все-таки, больше слушал и постоянно строчил стилосом в своей неразлучной цере, записывая все, что видел и что слышал.


Хоть я и старался вкушать поменьше, однако после седьмого блюда почувствовал, что больше не в силах проглотить ни кусочка. К счастью, обед был очень коротким и продлился всего часа три. Видно, хозяин действительно очень устал и хотел лечь спать, а может, он спешил уединиться со своей супругой, по которой сильно соскучился. Каэср даже пару раз прилюдно поцеловал свою дорогую жену, что говорило о том, как сильно он её любит. Впрочем, в домашнем кругу подобное поведение считалось вполне дозволительным.


После ухода хозяев все также поднялись и отправились почивать. Я, уже зевая, собирался лечь спать, но в комнате меня ждал нежданный сюрприз в виде девушки, которую гостеприимный Каэср предоставил в мое полное распоряжение. Ну что же, тронут заботой.

Поправив подушечку на стуле, я устало уселся и критично рассмотрел подарочек, благо, что девица принесла с собой яркий десятифитильный светильник. А девушка-то хороша! Хотя и черноглазая брюнетка, но очень даже симпатичная, к тому же явно не относится к профессиональным блудницам. Только как мне с ней объясняться? Но, к счастью, этот вопрос решился легко. Рабыня оказалась гречанкой, а койне был её родным языком. Вот и чудесно, можно приступить к близкому общению. Но, перво-наперво, помня об уровне местной гигиены, я заставил Афродиту, так её назвали хозяева, сходить в баньку и хорошенько вымыться. И уже потом, задернув занавесь, с энтузиазмом приступил, скажем так, к активному отдыху. К моему удивлению, дело сначала не заладилось. Я, как цивилизованный человек, естественно полагал, что такие игры начинаются с прелюдии, и сначала девушку следует обцеловать с головы до пят. Но это, видите ли, здесь считается неприличным, и рабыня была шокирована подобным обращением. Надо же, а еще гречанка. У настоящих греков, воспитанных в эллинской культуре, таких комплексов нет. Впрочем, у них вообще предрассудков очень мало. Они по нашим меркам, гм, извращенцы. Ну и ладно, не хочет Афродита поцелуев, ей же хуже. Пусть тогда сама показывает, как у них тут принято делать.

Но, надо признать, сердился я на неё зря. Девчонка оказалась на высоте. Если будет время, запишу подробности данного этнографического исследования.[7] Единственный минус — мне не удалось выспаться. Но, разумеется, этим обстоятельством я ничуть не был расстроен.

Когда мы вдоволь наигрались, я взял чистый лист папируса, купленный давеча в книжной лавке, и принялся расспрашивать девицу о туземных обычаях, особенно тех, о которых не пишут в учебниках. Афродита оказалась особой наблюдательной, и поведала мне немало любопытного. Оказывается, если мне придется иметь дело со свободными женщинами, в смысле близких отношений, то там правила… гм, общения совсем другие, чем с рабынями. Не понимаю, зачем такие сложности. Но исследователю всегда интересно узнавать что-нибудь новое, и если представится случай, я обязательно вернусь к данному аспекту местной культуры и проведу соответствующее исследование. Не в этом доме, конечно, и с представительницами низших слоев общества.[8]

Надо признать, терпения записывать сухую теорию у меня хватило ненадолго и, отбросив научные записи в сторону, я предложил Афродите заняться закреплением практических навыков. Уснул я уже под утро, и почти сразу же был разбужен грохотом повозок. Ага, теперь понятно, почему окна на улицу стараются не делать.


* * *
Сразу на следующий день, не дав воспитаннику роздыха, я приступил к занятиям, применяя новейшие методики преподования из нашего века и ведя обучение сразу по нескольким предметам: во-первых, я занимался физическим развитием подопечного, выходя при этом за рамки обычной в этом времени методики. Кстати, замечу, что древнее население отнюдь не было коротышками, как принято считать, но средний рост все же заметно отличался от моих современников. А ведь высокие люди во все времена пользовались уважением. Не случайно монархов именовали «ваше высочество» и «ваше величество». Да и в наше просвещенное время, как показывают исследования, работодатели охотнее продвигают высоких подчиненных, чем низких. А ведь достигнуть высоко роста вовсе нетрудно. Достаточно подростку по полчаса в день заниматься прыжками и аналогичными упражнениями, при нормальном питании, разумеется, и рост в шесть больших греческих ступней[9] ему гарантирован.

Дело облегчалось тем, что тренировками ученик занимался охотно, и особенно ему нравились воинские искусства — верховая езда, борьба и фехтование. Кстати, под предлогом лучшей подготовки к единоборствам, я исподволь прививал воспитаннику навыки амбидекстрии, обучая его одинаково искусно владеть обеими руками. Конечно, делал я это не только для того, чтобы он мог размахивать сразу двумя мечами без риска пораниться, а с целью полноценного развития всех функций обоих полушарий мозга. Человек, который сможет сбалансировано использовать обе половины своего мозга, будет обладать выдающимися способностями, сочетая и аналитическое и образное мышление одновременно.

Помимо физической подготовки к военной службе, я также пичкал ученика знаниями, и тут никто в современном мире не мог составить мне конкуренцию. Ведь помимо примеров из античности я мог привести множество случаев из более поздней истории и, пользуясь опытом тысячелетий, преподавал современные принципы руководства войсками.

Впрочем, как мой юный питомец сможет водить полки, покажет далекое будущее, а вот умение выступать перед публикой понадобится ему очень скоро. Поэтому больше всего времени я отводил ораторскому искусству. Прежде, чем приступать к основным занятиям, мне пришлось взяться за исправление некоторых недостатков дикции Каэсра-младшего. Благо, что современная наука может вылечить даже заикание, а у пациента присутствовали лишь небольшая шепелявость и торопливость речи с проглатыванием окончаний. Все это оказалось нетрудно поправить, так что речь ученика стала очень четкой. Параллельно он тренировал память по моим любимым методикам, применяемым мной еще в студенческие годы.

Затем мы уже вплотную занялись красноречием. Из того, что я помнил из студенческого курса, и того, что находил в свитках, я составил краеугольные камни риторики: законы логики, прикладная психология, планирование выступления, и прочие основные принципы ораторского искусства. Правда, оставалась одна маленькая закавыка. Мне было нетрудно разглагольствовать по-гречески, но местным наречием я пока владел плохо. Однако, моя учеба тоже шла быстрыми темпами, так что скоро никто не сможет по моему говору понять, что я чужеземец.


Через несколько месяцев интенсивной учебы я предложил Косому испытать велеречие сына с помощью нехитрого приема — сначала отстаивая какую-нибудь точку зрения, а потом опровергая её же. Отец выбрал для своего чада тему «деяния Александроса Македонского» и с любопытством приготовился слушать.

Хвалить великого завоевателя, понятно, нетрудно. Но когда речь зашла о его недостатках, младший продемонстрировал образчик подлинного красноречия. И армию-де создал не Александрос, а Филипп, и Персия уже сама на куски разваливалась, и демократию в Греции он уничтожил, и с покоренными народами обходился неласково, и от отца отрекся, назвавшись самозвано сыном бога. Да и держава его, в конце концов, сразу распалась.

В общем, абсолютно ничего нового юный ритор слушателям не сообщил. Но умение отобрать нужные факты, скомпилировать их и умело преподнести аудитории, потрясло Косого. Прониклась вдохновенной речью и мать моего ученика, после проведенной презентации начавшая смотреть на сына как-то иначе. Кажется, я понимаю, в чем дело. Она страшно гордилась своим происхождением от какого-то древнего царя и мечтала, что её ребенок займет подобающее место среди туземной знати, став полководцем или верховным жрецом. Но теперь, похоже, ей пришла в голову мысль посадить своего отпрыска на трон. А что, идея вовсе не так бестолкова, как кажется. Способностей у мальчишки хоть отбавляй. Вот только он слишком умен для того, чтобы пытаться надеть на себя диадему, грубо поправ все традиции и законы. Нет, если он захватит власть, то обставит все благопристойно. Для умных людей внешние атрибуты не имеют значения, им важнее реальное господство, и желательно такое, чтобы народ не замечал, кто им правит.

Одним из следствий этого выступления, кроме возросшего ко мне уважения со стороны эвпатрида, стало то, что оплата за обучение, и без того немаленькая, выросла в несколько раз. Да, хотя я жил на всем готовом в роскошном жилище, но Каэср еще и щедро платил мне полновесными монетами. Я-то принципиально не назначал плату, потому что не знал, насколько уровень моей компетенции как педагога соответствует местным требованиям. А оказалось, что как преподаватель риторики я намного опередил время.


Между тем, если учебный процесс Младшего проходил блестяще, то о политических событиях того же сказать было нельзя. Лично меня это не удивляло, а вот туземцы были потрясены. Они еще недавно радостно собирали войско, намереваясь поживиться чужими землями, а именно, владениями Митридата, а теперь оказалось, что на их город тоже могут напасть. Нет, ну меня подобная наивность просто потрясает. С чего они решили, что их жалкий городишко стал неприкосновенным? Его уже не раз в истории штурмовали враги, и еще много раз будут захватывать в будущем.

Конечно, с моей стороны было бы глупо не извлечь пользы из послезнания, если, к примеру, я могу предсказать глобальное падение котировок на рынке недвижимости. Горожане предчувствовали надвигающуюся беду и цены на дома резко пошли вниз. Можно уже сейчас прикупить хороший домик, но лучше подождать еще немного, и через неделю я смогу на свои средства приобрести целый особняк, да еще в приличном районе. Остается только подумать, как лучше оформить сделку, да еще присмотреть обстановку для своего нового жилища.


Да, иногда хорошо уметь предвидеть будущее. Как я и ожидал, солидный участок с новенькими хоромами отдали практически за символическую цену. Купчую оформили через моего покровителя, мне-то, как иностранцу, владеть недвижимостью не дозволялось. С мебелью, надо полагать, проблем тоже не будет. Кое-что осталось от прежних хозяев, а остальное закажу у столяров по своему вкусу. А вот с отоплением не заладилось. Конечно, в субтропиках это не предмет первой необходимости. В северном Средиземноморье даже зимой снега обычно не бывает. Но вот для бани обогрев помещения очень даже необходим. Вот в Греции уже давно начали возводить хипокаутосы, а здесь, в варварской стране, подобного новшества отродясь не видывали. Сколько я не расспрашивал подрядчиков и строителей, но никто подобную диковинку сооружать не брался. Жаль, придется подождать несколько лет, пока войны стихнут, и можно будет выписать эллинских мастеров. Конечно, я понимаю, что с прогрессорством рисковать не стоит. Но мир не перевернется от того, что в моей парилке появятся теплые полы. Это же не порох с электричеством внедрять.


Семейство Каэсра, как и многие горожане, напуганные неслыханным событием, сбежало в свое поместье, подальше от столицы. Поэтому, как войско Суллы взяло приступом город и прошло по нему, словно буйный поток, сметая немногочисленных защитников, я воочию не видел, о чем нисколько не жалею. Мне хватило расспросов многочисленных свидетелей, а для истории гораздо лучше, если летописец останется в живых и сможет поведать миру о произошедших событиях.

К счастью, как мне и было заранее известно, пожаров во время штурма случилось довольно мало, а попытки грабежей командиры сразу пресекали. Сулла повел себя мудро и быстро навел порядок в захваченном полисе, заменив сбежавших муниципальных служащих другими, и вскоре мы вновь вернулись в родные пенаты. К нашему облегчению, особняк совершенно не пострадал, и Косой на радостях тут же выпил несколько кубков старинного вина, позвав меня в собутыльники. Слегка опьянев, он начал жаловаться на ужасные времена и нравы, порицая всеобщий разврат, обжорство и пьянство. Мне меньше всего хотелось выслушивать пьяные причитания, но как оказалось, начавшийся разговор имел для меня очень важные последствия.


* * *
— Патриции не хотят жениться и оставлять потомство, — печально вздыхал Гайус Каэср, сетуя на своих несознательных современников. — Или же они заключают браки и разводятся по несколько раз подряд из политической выгоды. А ведь в былые времена за это выгоняли из сената. Я еще помню, как во времена моей юности цензор из знаменитейшего рода Фабиев убил своего сына, уличенного в прелюбодеянии. А куда делась скромная пища, которой граждане питались до пунических войн, а Данислав? Посмотри на наших нобилей, у них через одного огромный живот. А ведь еще сто лет назад за излишний вес могли исключить из сената. А хлеб!

Каэср обеими руками схватил большой толстый каравай и поднес к моему лицу, как будто я его плохо видел.

— Смотри, Данис. Я ем хлеб, испеченный в моем доме, и еще полвека назад все квириты могли похвастать тем же! А теперь везде понаставили пекарни, и граждане покупают хлеб, приготовленный чужими руками. Что может быть хуже?!

— Какой ужас! — поддакнул я. — Что же будет дальше, женщины начнут наследовать имущество?

Рассмеявшись от души забавной шутке, сенатор несколько повеселел и, вспомнив, что не только у него бывают проблемы, участливо спросил, закончил ли я ремонт своего дома.

— Мне бесконечно приятно наслаждаться твоим гостеприимством, благородный патриций, но я уже почти обставил особняк и собираюсь вскоре туда переехать.

— Не беда, ты же все равно постоянно будешь преподавать Младшему, верно?

Глаза Каэсра прищурились и на мгновение блеснули, как у атакующего леопарда, так что я энергично закивал, подтверждая, что от своего ученика никуда не денусь и даже буду вместе с ним выезжать на виллу, если потребуется.

Выпив за мою покупку, а потом еще раз за мою самостоятельную жизнь, Гайус вдруг вспомнил одно очень важное для меня обстоятельство и задумчиво подпер рукой подбородок:

— Слушай, Дан, если уж ты стал домовладельцем, да еще в столице, то тебе для солидности надо сменить греческую хламиду на романскую тогу.

Придя к этому неожиданному выводу, он решительно приподнял кубок и стукнул им по столу.

— Завтра же пойдем оформлять гражданство.

От такого предложения я опешил, ведь получить романское гражданство — заветная мечта миллионов людей, а мне предлагают его вот так просто.

— Ну, конечно, не совсем просто, — задумчиво почесал лоб мой патрон. — После того, как Сульпиций, этот ублюдок, не давший моему родственнику баллотироваться в консулы, открыто торговал гражданством для иностранцев, получить разрешение от сената стало очень сложно. Самый простой путь теперь — стать вольноотпущенником.

От такого поворота я снова опешил, и в смятении пробормотал, что не хочу в рабство, пусть даже временно.

— Да никто тебя в рабство не берет, — успокаивающе поднял ладонь сенатор. — Просто напишут заявление, что отпускают такого-то на волю. Тебе дадут ограниченное гражданство без права служить в армии и припишут к какой-нибудь трибе, вот и все.

— А как они докажут, что имеют на меня право? — продолжал я беспокоиться. — Ну, там купчая на раба?

— А не надо, — махнул рукой патриций. — Скажут, что родители от тебя в детстве отказались, а они подобрали, вот и основание для владения. Осталось только придумать подробности. Хм, внешность у тебя совсем не римская и не греческая, так что будешь, например, галлом. И знаешь что, давай-ка тебе имя выберем. Лучше всего назвать в честь величайшего оратора всех… — Косой осекся, вспомнив, что для меня их страна всего лишь задворки мироздания, и более скромно подытожил. — В честь лучшего оратора нашего города — Марка Антония. Значит, я поищу среди своих клиентов какого-нибудь Антония и попрошу его оформить документы. А прозвище… Ты же все время пишешь, вот и будешь так называться — пишущий. По-гречески — Гнипхон. Кстати, раз ты так хорошо разбираешься в литературе и владеешь ораторским искусством, то можешь открыть в своем доме школу риторики. И поверь, в учениках из благородных семейств у тебя недостатка не будет, даже если ты назначишь за обучение самые высокие расценки в истории.

Ну нет, я никогда не буду требовать плату. Если студентам понравится, они сами усыпят меня золотом.

Итак, с завтрашнего дня я Маркус Антониус Гнипхон, владелец школы риторики для сенаторов![10] Неплохо устроился, кажется. Чувствую, мой ученик Гайус Юлиус Каэср Младший войдет в историю уже тем, что обучался у меня. Впрочем, зная его характер и способности, он не успокоится, пока не прославится на весь мир или не сложит голову в романских междоусобицах. К сожалению, последний вариант более вероятен. Ведь в борьбе за власть Младшему неминуемо придется столкнуться с величайшим деятелем Рома — Помпеем Великим, а его все историки единодушно считают непобедимым. Но ничего, с таким учителем, как у моего ученика, тоже можно стать великим политиком и замечательным полководцем. Поживем — увидим, чем все закончится.

(обратно) (обратно)

Прудков Владимир

http://samlib.ru/p/prudkow_w_w/

В подземке

Это случилось в последнем високосном году, может быть, самом худшем из всех в его жизни. Да и для многих людей тоже. Куда уж хуже, если в скором будущем вам пророчат конец света. Лето выпало чрезвычайно жарким и засушливым. Средства массовой информации обещали неурожай, голод, инфляцию. А темной августовской ночью, вместо долгожданного дождя, с неба посыпались камни. Такого обильного звездопада Туркин ещё не видел и подумал, наблюдая с балкона красивые огненные трассы, прочертившие небо: может, в самом деле, приближается конец света?

Вот уже неделю он пребывал один. В этот злополучный год у Ариадны, некогда любимой женщины, по его наблюдениям, появился некто ему на подмену. Однажды он взял телефон и услышал приятный мужской голос, что называется бархатный, и почему-то подумал, что этот человек непременно выбрит и пахнет одеколоном.

— Тебя, — кратко сказал и ушел на балкон.

— А почему ты не спрашиваешь, кто мне звонил? — насела она, наговорившись.

— Мне это не интересно.

— Если тебе всё, что касается меня, не интересно, то почему мы живем вместе? — тотчас взбунтовалась Ариадна.

— А действительно — почему? — он пожал плечами.

— Я уйду!

— Дело твоё.

Раньше его отвлекала работа. Ежедневные, кроме воскресенья, походы в офис. Но теперь и на работу ходить не надо. «У вас завышенное мнение о себе», — распорядившись о выдачи выходного пособия, сказал Пилонов, вице-президент компании. Какое там завышенное! Туркин про себя думал, что заниженное.

И вот в этот, не совсем радостный период жизни, он занемог. Похоже, для него индивидуальный конец света настал раньше, чем для других. Что случилось, сам не знал. Возможно, бешеная собака укусила. Она стояла на его пути, когда он возвращался домой. Мелкая доходяга с перебитой передней лапой, которую она поджимала к грудке. Он подумал, она соскочит с дорожки. Но псина вдруг озлобилась и куснула его за ногу. «Да нет, она не бешеная», — так в итоге он решил, чтобы не принимать никаких мер. Лень топать в поликлинику.

Однако через неделю почувствовал слабость. Поднялась температура, появились боли за грудиной. За сим последовали тяжелые мысли и отвратное настроение. Ночью метался в тревожном сне, а в предрассветный час не смог встать. Слабым голосом позвал Ариадну. Естественно, никто не отозвался. Вспомнил, что она покинула его, и чертыхнулся. Но и нечистая сила не соизволила явиться. «Кажется, пришел последний мой час», — подумал Туркин, с трудом дотянулся до телефона и набрал ноль три.

Время тянулось мучительно медленно. Он терял сознание и вновь приходил в себя. Наконец, под окнами завыла сирена, вошли двое мужчин в белых халатах и одна женщина с крестом на шапочке. Он подумал: «Странно. Дверь была на замке. Или я в беспамятстве открыл?» Проверили давление, посветили в глаза фонариком. Плохо дело, сказала женщина, зрачки на свет не реагируют.

— Может, он уже при жизни был слепым — предположил один из медработников. Составляя диагноз, они говорили о Туркине, как об отсутствующем.

— Да нет, зрячий я! — ворвался он в их разговор.

— Надо госпитализировать, — решили они и стали раскладывать носилки.

— Я сам пойду!

Женщина, видимо, она была старшая, пожала плечиками: «Как желаете». Мужчины, всё же поддерживая под руки, вывели на улицу и посадили в белый параллелепипед. Еще не закончилась ночь, горели фонари, но на улицах почему-то было полно транспорта, застрявшего в пробках. Женщина коснулась Туркина и сказала: «Мы его теряем».

— Так сделайте что-нибудь! — из последних сил вскричал он. То есть подумал, что закричал, а на самом деле едва слышно прошептал.

— Есть только один выход, — посовещавшись, предложили сопровождающие. — Езжайте сами, подземкой. В этом ваше спасение.

— Подземкой? — удивился Туркин. — Так ее же в нашем городе нет.

— Уже построили.

— А куда ехать-то?

— До конечной станции.

— Почему так далеко? Дайте мне направление в ближайшую клинику! — возмутился он.

— Не капризничайте, — строго сказала женщина. — Этой ночью только там принимают.

Остановились в незнакомом месте. И в самом деле: вход в подземку. Он спустился по эскалатору, сел в вагон. Двери бесшумно закрылись, поезд плавно тронулся с места. Голова от слабости кружилась, сознание мерцало, и Туркин опустился на сиденье. Отдохнув, заметил, что вагон необычный. Мрачный, окрашенный внутри ядовито желтой краской — гроб, а не вагон.

За окнами мелькали цветные панели с рекламой. Непонятно, для чего ее разместили на стенах туннеля, ибо при такой скорости читать не представлялось возможным. Странным показалось и то, что поезд нигде не останавливался. «Ну да все равно, мне до конечной, — подумал Туркин и тут же озадачился: — Неужели все другие пассажиры тоже следуют до конечной?»

Из служебного отсека, на котором светилась надпись «Посторонним вход воспрещен», вышел грузный мужчина в фуражке с лакированным козырьком, висевшей на оттопыренных ушах. Он осмотрел вагон, заметил группу шумных молодых людей и направился в их сторону. Они громко смеялись, сыпали нецензурной бранью и пили вино из горлышка. Туркин присмотрелся к их лицам, они показались знакомыми. Ба! Это ж ансамбль «Задорные робята». Но ведь еще вечером, в сводке происшествий, передавали, что они разбились. «Как же так, почему живые? — с тревогой подумал он. — Может, наперед передали? Знали, что разобьются?»

Теперь, разглядывая их близко, он увидел, что на самом деле они вовсе не молодые ребята, а созревшие и даже перезревшие мужики — обрюзгшие, осоловевшие. Служащий, между прочим, сразу определил, кто они есть. Он укоризненно покачал головой и стал выговаривать:

— Ну, что вы за народ! Вам уже многим за полтинник. Большую часть жизни прожили! А резвитесь, как неразумные дети. Что у вас в багаже? Что сможете предъявить контрольно-ревизионной комиссии?

— Уймись, батя, — откликнулся один, с длинными до плеч, неестественного цвета сиреневыми волосами. — На, лучше хлебни.

Он протянул бутылку, но служащий отказался и направился в другую часть вагона. Когда проходил мимо, Туркин его окликнул.

— А мы куда едем? — осмелился спросить. — И вообще, я туда попал?

— Туда, вам повезло, — подтвердил служащий. — Вы попали в специализированный вагон.

— А вы кто? Сопровождающий?

— Да, с вами мотаюсь. У меня и фамилия подходящая: Челноков.

— И долго нам еще ехать?

— Не так, чтобы очень, — ответил Челноков.

Но Туркину показалось, что едут очень долго и всё куда-то вниз. Притом один край вагона был всегда несколько выше другого, как при движении по серпантину. «Круги вьем? — предположил он. — В какой уже круг спустились?» Тревога усилилась. Двое мужчин с бледными, серыми лицами, которые сидели напротив, тоже стали проявлять признаки беспокойства.

— Куда ж мы все-таки едем? Как называется конечная остановка?

— Пречистенка, — ответил Челноков.

Сморились «Задорные робята», присели на сиденья и теперь спали, склонив головы на плечи друг друга. Только один почему-то стоял на полу, преклоненный, и, положив голову на колени одного из своих товарищей безутешно рыдал, и плечи его подрагивали.

Поезд начал тормозить — довольно резко, так что Туркин навалился на бледного, немощного старикана слева и тот болезненно поморщился. Металлический голос из динамика объявил: «Станция Преконечная». Ага, а следующая, очевидно, эта самая Пречистенка. Название было знакомое, вызывало неприятные ассоциации. Туркину совсем не хотелось в Пречистенку, и он решил сойти на Предконечной. По-прежнему чувствовал себя неважно, но всё же хотелось вернуться в прежнюю жизнь. Поэтому, едва электричка остановилась, он двинул к ближайшим дверям. Вместе с ним многие другие пассажиры. А некоторые как сидели, так и остались сидеть. Не хватило сил подняться.

Однако выйти никому не удалось. В проёме открывшихся дверей возникли два контролера. Туркин смутно догадался, что они из той самой ревизионной комиссии, о которой толковал господин сопровождающий. Один из них, смуглый, с темными изогнутыми бровями, сильно смахивал на телеведущего Соловьева; а второй, светлый, с прямым носом, — на его коллегу Гордона. Только были они пошире в плечах и заняли весь проем.

Пассажиры, пожелавшие выйти, взволновались, и Туркин не меньше остальных.

— Спокойно, граждане, — заговорил Гордон. — Давайте без суеты. Подходите по одному. Мы каждого опросим и предоставим возможность выйти, если вы вразумительно ответите на вопрос, для чего вам надо вернуться.

— Произвол! Издевательство! Насилие над личностью! — раздался возмущенный голос.

— Предъявите документы! — потребовал другой, не менее возмущенный.

Ревизоры-контролеры невозмутимо, синхронными движениями достали из внутренних карманов красные книжицы. Подошел Челноков, поздоровался с ними, как со своими, а пассажиров попросил занять очередь.

— Может, еще на ладони номер записать? — нашлись строптивые.

Туркин, хотя ему тоже проверка не понравилась, понял, что роптать бесполезно, и встал в очередь. За ним оказался сухонький, беспокойный мужчина преклонного возраста с хозяйственной сумкой в руке.

— Ой, боюсь, меня не выпустят, — с беспокойством поделился он. — Уж очень у меня причина смехотворная: собачку надо покормить.

Туркин внимательней посмотрел на него и опознал: недавно поселился в соседнем подъезде. Про него рассказывали, что он долго работал на Севере и потерял здоровье. А еще больше здоровья и нервов потерял, выбивая надбавку к пенсии. К нему уже несколько раз заходил участковый врач и, выходя из подъезда, сам принимал лекарство, кладя под язык таблетку валидола.

— А какая у вас собачка? — спросил Туркин, припоминая своё.

— Черненькая такая, с отдавленной лапой. Я её на улице подобрал.

«Наверно, та самая, что меня цапнула».

— Вы остерегайтесь её, — счел нужным предупредить. — Она может укусить.

— Да что вы! Она такая ласковая.

Туркин пожал плечами и не стал спорить. Его все больше занимал вопрос: «А какая у меня причина? Что скажу этим гренадерам?» Меж тем к дверям подступил нетерпеливый юноша в яркой куртке и в джинсах с декоративными заплатками.

— У меня сегодня экзамен! — объявил он.

— Веская причина, — кивнул Соловьев. — Уточните только, по какому предмету.

— По векторному анализу.

— Вы подготовились?

— Да.

— Ну, хорошо, — контролеры переглянулись, и Гордон строго спросил: — В таком случае вам труда не составит ответить на простой вопрос.

— Какой еще вопрос?

— В чем заключается достаточный и необходимый признак евклидовости пространства?

Студент не смог ответить.

— Вы нам солгали! — заключил Гордон. — Вы не готовы к экзамену.

Парень возвысил голос, уверяя, что он вполне готов, и в качестве доказательства вытащил из внутреннего кармана куртки конверт.

— Вот ответ, — он оглянулся назад. — Да вон и мой препод по векторной алгебре. Вениамин Петрович, подтвердите, что я вполне готов.

Интеллигентный мужчина в очках, стоявший в середине очереди, кажется, забыл, где находится, и с интересом спросил:

— А сколько там у вас?

— Пятьсот евро.

Тут только он ощутил внимание ревизоров, покраснел и с возмущением выкрикнул:

— Как вы смеете, молодой человек, предлагать мне взятку!

— Да ладно, — огрызнулся студент. — Может, не будете картину гнать, Вениамин Петрович, ведь брали уже.

— Гнусная инсинуация!

— Эй, послушайте, — насмешливо бросил Соловьев. — Вы нам не мешайте, отойдите в сторонку и разберитесь меж собой.

Следом к контролерам из ревизионной комиссии подступили две девицы в красных шапочках.

— Мы Наташи, — сообщили, завлекательно улыбнувшись.

— Обе, что ли? — уточнил Гордон.

— Да, обе. Спешили бабушку накормить пирожками, а попали сюда, — начала объяснять первая, поправляя выбившиеся из-под шапочки темные волосы.

— Даже вооружились газовыми пистолетиками, — продолжила вторая, поправляя светлые волосы. — На тот случай, если б в лесу на нас Серый Волк напал.

— А где ваши пирожки?

— Так мы напечем! — хором ответили Наташи.

«Неужели эдакая туфта у них пролезет?» — удивленно подумал Туркин, прислушиваясь к разговору и набираясь опыта. Однако контролеры двумя-тремя вопросами разоблачили девиц. Те понятия о кулинарии не имели.

— И в каком, интересно, лесу ваша бабушка проживает? — добил их Соловьев. — В Булонском, что ли?

Наташи взмолились:

— Выпустите! Мы отблагодарим! Заходите к нам в массажный салон: «У Клеопатры». По высшему разряду обслужим.

— Спидом больны? — продолжали допрашивать контролёры.

— Что вы! Мы регулярно проверяемся.

Соловьев пощелкал костяшками пальцев и, раздумывая, повернулся к коллеге.

— Если их выпустить, то рано или поздно заразятся, — аналитически заметил он. — И заразят многих других. А мы этого допустить не можем. В последнее время у нас и так перегруженный пассажирский поток.

— Слышали, барышни? Отойдите. Вам до конечной, — заключил Гордон.

«Да, — напрягаясь, подумал Туркин. — Соврать не удастся. У них, небось, по два высших образования и курсы кулинарии впридачу». Его очередь приближалась. К контролерам подошел мужчина в приличном костюме, с одутловатым лицом, самоуверенный, с кожаной папкой и потребовал, чтобы пропустили.

— Я спешу на совещание совета директоров.

— И где вы трудитесь?

Мужчина назвал закрытое акционерное общество.

— Минуточку, — Соловьев вытащил мобильник и позвонил. — Увы, — вежливо сообщил, выслушав невидимого ответчика. — В вашем офисе сейчас орудует ОМОН. Ну, сами знаете, маски шоу с короткоствольными автоматами. Совет директоров, естественно, переносится. И, очевидно, в места очень отдаленные.

— А-а, — с болью простонал мужчина, посерел лицом и опустился на ближайшее сиденье.

Потом еще одна девица подступила — молоденькая, улыбчивая, с завитушками золотистых волос вокруг кукольного личика.

— А вы, мадмуазель, я вижу, тоже легкого поведения, — с обаятельной улыбкой определил Соловьев.

— Да, — ответила она. — Но я бескорыстная лебядь. Всем мужчинкам доставляю большое удовольствие, и мне это дается без всяких усилий. Почему ж не сделать им приятное?

Соловьев с удивлением поднял левую бровь и повернулся к Гордону. Они посовещались на незнакомом Туркину языке, кажется, на эсперанто.

— Хорошо, выходите, — вынес вердикт Гордон. — Только в ближайшее же время определитесь, кому из знакомых мужчин вы нравитесь больше всего. И остановите свой выбор на нем. Во второй раз мы вас не выпустим.

Следом к пропускному пункту подступила бабушка с сухими, бесцветными губами и потухшими бесцветными глазами. Тем не менее, заговорила бойко.

— Вы уж пропустите меня, милые. Я седни в церковь собралась идти, да чо-то плохо себя почувствовала. А сичас вроде полегчало, как будто ангел-хранитель возле меня крылами помахал.

— Ага, послужил вам в качестве вентилятора, — с любезной ухмылкой откликнулся Соловьев. — Вы, бабуся, нам без метафор скажите: в бога-то, на самом деле, веруете?

— Вообще-то, сынки, сама не знаю. По молодости лет я в комсомоле состояла. Мне и в бога хочется веровать, но и прежние комсомольские песни нравятся: «Наш паровоз вперед лети, в коммуне остановка». А особенно вот эта: «Буду вечно в комсомоле, буду вечно молодой!»

— А вы знаете, что в церкви самодеятельные песнопения запрещены? — строго спросил Гордон. — Одни такие же комсомолки спели и сплясали в храме Христа Спасителя. Теперь будут в лагерной самодеятельности участвовать.

— Не, я в церкви молчу, батюшку слушаю. Он так интересно рассказывает. Ага, про Христа Спасителя. Как он камни в хлеба превращал, а воду в вино, — старушка пошарилась в карманах кацавейки, вытащила узелок. — Так я по его примеру, но по своим возможностям.

Трясущимися пальцами стала развязывать узел на свернутом платочке.

— Что у вас тут?

— Монетки, — она, наконец, развязала. — Нищим на паперти хочу раздать. Чо ли, зря наменяла?

И контролеры раздвинулись, пропуская её.

Одна девушка, худая, бледная, с синими кругами под глазами, терпеливо дождалась очереди и сказала, что в мыслях она уже примирилась с невозможностью возвратиться, но ей маму и папу жалко. Она не хочет, чтобы мама плакала, а папа нервно курил, узнав, что она едет до Пречистенки. Её тоже выпустили. Мужчина во цвете лет, хмельной и нагловатый, с франтоватой бабочкой на шее по-свойски подмигнул ревизорам.

— Ну, мужики, вы-то меня поймете. Про Дон Жуана, небось, слышали?.. Так вот, я русский его вариант. Разрешите представиться: дон Иван. Дозвольте мне выполнить жизненное обязательство перед самим собой.

— Какое обязательство?

— Познать тысячу и одну женщину. Тысячу-то я уже познал, а одну не успел. А знаете, не хочется уходить со сцены жизни неудовлетворенным.

Дон Иван, видимо, полагал, что сможет развеселить озабоченных своей миссией контролеров. Но те даже не улыбнулись. Они опять переговорили на эсперанто и подозвали сопровождающего.

— Господин Челноков, предоставьте дону Ивану ваш кабинет. Пока доедет до Пречистенки, он свой план выполнит и перевыполнит. Пусть обратится к Наташам, они не откажут ему.

Разрешили, таким образом, вопрос и с доном Иваном. А нетерпеливый студент не смог договориться с доцентом. Туркин подслушал их разговор.

— Что вы как на базаре? — болезненно сморщившись и растирая ладонью сердце, выговаривал препод. — Я даже не знаю теперь, как быть! Из вернувшихся обязательно найдется доносчик. Вы понимаете, что поставили меня перед ужасным выбором? Что мне теперь прикажете делать? Ехать до конца или выйти с перспективой сесть в тюрьму?

Ничего от него не добившись, молодой человек опять протолкался к дверям.

— Дяденьки! Хорошие! Выпустите меня. Да черт с ними, с экзаменами! Согласен и неученым жить. Вот возьмите, — он протянул им конверт.

— Нам еврики не нужны, — неподкупно сказал Гордон.

— Как не нужны? — с отчаянием выкрикнул студент. — Деньги всем нужны!

— Мы фантомы. Они нам ни к чему.

Туркин и это слышал. Ему даже стало жаль расстроенного парня, с которого спесь слетела, и слезы покатились из глаз. «Что ж они так с ним?» — Он тоже отлынивал, когда учился, а на экзаменах по-всякому, как мог, ублажал преподавателей. Правда, денег тогда не водилось. А сейчас в бумажнике — есть, и, по правде сказать, мелькнула мысль предложить контролерам. Даже придумал, в какой форме: «Уважаемые, я готов уплатить штраф за безбилетный проезд». Но зачем им рубли, если они даже от евро отказались?.. Дыхание опять стеснилось. Что же сказать? Какую вескую причину выложить, чтобы выпустили?.. Соврать — не получится. По всему видать, опытные товарищи, прошедшие большую практику. Раньше, в древней Спарте, немощных и ненужных сбрасывали со скалы. Теперь другие методы отбора? Так быть ему или не быть?.. Надо поднапрячься, каким образом решить этот вопрос. Туркин, желая выгадать время, пропустил вперед соседа. Тот встрепенулся и расшаркался перед контролерами.

— Уважаемые, мне собачку надо покормить.

— Собачку? — живо заинтересовавшись, спросил Гордон. — Какая у вас собачка? Сенбернар? Лабрадор? Колли?

— Наверно, беспородная. Я ее подобрал на улице. Ей машина переднюю лапу отдавила.

— И чем же вы её кормите?

— А что сам ем, то и ей даю. Вот видите, — бывший северянин открыл сумку. — Тут у меня хлеб, лапша быстрого приготовления, молоко «Отборное», баночка икры… Ой, икру она есть не будет.

— Значит, для себя взяли, полакомиться хотите? — Соловьев заглянул в сумку. — А что за икорка-то? О, кабачковая!

Как ни странно, контролеры на сей раз удовлетворились ответами, одновременно раздвинулись, освобождая выход, а Гордон даже выдал напутствие:

— Только будьте осторожней. Когда подыметесь наверх, на красный свет не лезьте. А то вам четырехколесные чудовища тоже лапы отдавят.

«Надо же, — позавидовал Туркин. — Такую пустячную причину выдвинул, а выпустили!» Он прикинул, что собачку вполне мог покормить сам, причем, посытнее, чем этот пенсионер, так и не выбивший себе северных надбавок. Еще одного мужичка пропустил вперед, ничего не придумав. Этот был в ветровке с поднятым капюшоном. За спиной — школьный рюкзачок.

— Я привык к порядку, — разъяснил мужичок. — У меня на даче в Дубровке всё вылизано, ни одной лишней травинки. А тут позавчера обильный звездопад случился. И почему-то изрядная часть небесных булыжников высыпалась именно на мой огород. Я, как увидел, мне плохо с сердцем стало. Хочу вернуться и собрать камни.

— А что, разве некому?

— Кто ж их соберет, если не я? Супруга — женщина слабая, болезненная. Сын с невесткой на дачу вообще не заявляются, только за урожаем.

— Понятно, — Гордон повернулся за консультацией к коллеге. — Выпустим?

— Пожалуй, — кивнул Соловьев. — Пусть-таки соберет камешки.

Туркин нерешительно приблизился к выходу. Всех пропустил, последним остался. Правда, еще один товарищ впереди маячил, но, видимо, сил не хватило дождаться, и он присел на скамейку. Голову опустил в книжку, как будто там хотел вычитать ответ на вопрос: зачем возвращаться?..

— Ну, а вы что молчите? — проницательно спросил Соловьев. — Отыскиваете соломинку, которая вас спасет?

— Впереди меня еще вот он стоял, — Туркин всё надеялся, что в самую последнюю минуту придет озарение. — Эй, товарищ, ваша очередь!

Но мужчина не откликнулся, так и продолжал сидеть, уткнувшись в книгу. Контролеры опять позвали на помощь Челнокова. Сопровождающий подошел, приложил пальцы к сонной артерии книгочея и печально покачал головой.

— Может, еще не поздно искусственный массаж сделать? — предложил Гордон.

Челноков осторожно взял книгу из рук навсегда уснувшего, заглянул на открытую страницу.

— «Мифы народов мира». Открыто на страничке про реинкарнацию.

— Ладно, не тревожьте его, — ухмыльнулся Соловьев. — Может, он уже переселился, в кого хотел.

Пока они разбирались с внезапно почившим, Туркин лихорадочно перебирал варианты. Сказать им, что хочет помириться с Ариадной? Так ведь выяснят, что она живет с другим мужчиной и совсем не желает возвращаться. Или объявить, что горит желанием восстановиться на работу? Но вице-президент Пилонов вряд ли изменил свое мнение о нем. Найти и покормить собачку, которая его укусила? Так нашелся уже человек…

— Ну, что вы, гражданин, мнетесь?

— Думаю, — ответил Туркин. Ему стало скверно, как никогда. И контролеры сразу приметили.

— Э, погодите! — заторопился Гордон. — Не теряйте сознание. Вы же нам так и не ответили: для чего вам возвращаться?

В самом деле, для чего? Туркин не знал. Только, мучительно напрягшись, припомнил, что и до подземки об этом думал, когда еще был вполне здоров. Но каждый раз упирался в отвратительную бесконечность. Ну, пусть даже в десять раз больше он проживет. По сравнению с миллиардами лет, прошедших и будущих, это ничтожно мало. Он даже не песчинка в бескрайней пустыне Сахара, а атом песчинки в этой пустыне. Так стоит ли возвращаться?

— Я не знаю! — с отчаянием воскликнул он. — Я не определился!

— Пора уже, — Соловьев вприщур глянул, определяя возраст. — Вроде не мальчик.

— Я во всем сомневаюсь!

— Значит, еще существуете, — сделал безапелляционный вывод Гордон.

— Он и в наших полномочиях сомневается, — с привычной усмешкой заметил Соловьев.

Контролеры опять заговорили непонятно, и Туркину показалось, что они совещаются особенно долго. Наконец, Гордон шепнул Соловьеву, перейдя на обычный язык: «Ладно, дадим шанец». Выпустили, наказав живей определяться, а напоследок сообщили, что будут в семь вечера выступать в прямом эфире, и эта передача ему наверняка может пригодиться.

Туркин вышел на перрон. Гордон вытащил из чехла круглый зеленый знак и дал сигнал к отправлению. Но тут, прежде чем двери захлопнулись, студент все же успел выскользнуть из вагона. Петляя, как заяц, побежал по перрону.

Оставшиеся — те, кто еще стоял на ногах, — впаялись в окна, раззявили рты. По-видимому, они кричали. Но что — разобрать было невозможно. Пробудились «Задорные робята». Они тоже, всем коллективом, прильнули к стеклам. С некоторых слетели парики. Гладкие черепа блестели в мертво-белом свете фонарей. Туркин глянул на их страдальческие лица, и жалость кольнула сердце. Но надо было поспешать. Онпересек перрон и сел в электричку, готовую к отправлению к начальной станции.

Тут не давились, двери были открыты, все проходили свободно. Только два дюжих молодца в черной форме с красными нарукавными повязками задержали студента. Ему и на этот раз удалось вырваться! Он вбежал в одни двери, выбежал в другие — самые передние, и помчался вперед. Преследоватили — за ним, вот-вот настигнут. Студент спрыгнул на рельсы.

«Куда ж он? — с содроганием подумал Туркин. — Поезд пойдет, туннель узкий. Размажет по стенкам».

До начальной остановки доехали без проблем. Правда, Туркин, помня о студенте, оставался в напряжении. «Может, в какую-нибудь нишу, за рекламные щиты, спрятался?» — с надеждой подумал. Попытался восстановить в памяти вечерние сводки происшествий. Они, очевидно, носили прогностический характер. Да, передавали про какого-то парня! Его крепко избили на улице, и он попал в реанимацию. Но о трагическом случае в метро не сообщали. Ну, дай-то бог, молодой ведь совсем студент. Исправится и спасется. Или нет: спасется и исправится.

Люди вокруг ожили, повеселели, даже садиться никто не пожелал. Туркин тоже стоял, держась за поручни. Приехали! Он поднялся по крутому эскалатору на поверхность. Куда теперь? Домой? Отлежаться, успокоиться? Для чего он вернулся? Уже следующей ночью ситуация может повториться. И что сказать контролерам из ревизионной комиссии? Вторую попытку они могут не предоставить…

Впереди, чуть выше на эскалаторе, заметил мужчинку со школьным рюкзачком. «А, тот самый, который намеревался собирать камни на даче».

Наверху уже рассвело, но солнечный диск не показывался. Небо равномерно сумрачное, будто солнце вообще изъяли из ежедневного оборота. Туркин, поглощенный мыслями, зазевался на тротуаре, и только в самый последний момент увернулся от встречного гражданина, который пер прямо на него, совсем не замечая. Ситуация повторилась. Он своевременно, упреждая, стал уклоняться от встречных. Его не видят, не воспринимают? Значит, еще не совсем вернулся!

Дачник шагал впереди. Из-за того, что пришлось лавировать и уклоняться, отстал от него. Догнал на перекрестке перед светофором, который надолго зажегся тревожным красным цветом.

— Эй, послушайте!

Дачник повернулся. Ну вот, хоть один человек воспринял и услышал.

— А, это вы?.. — по-доброму улыбнулся. — Спасибо, что в очереди пропустили. А то я, пожалуй, не выдержал бы ожидания. Очень вам благодарен.

— Не за что, — ответил Туркин, и в этот момент у него созрело решение, что ему делать. — Знаете, я из неопределившихся, и у меня масса свободного времени. Возьмите с собой собирать камни.

— Да, пожалуйста!.. Только мне заплатить будет нечем. Деньги истратил на лекарства.

Но Туркин разъяснил, что деньги ему на данном этапе не нужны. Они пошли на остановку пригородного автобуса.

— Воздух у вас там свежий? — расспрашивал Туркин, радуясь, что его слышат, видят и понимают.

— Свежий, — заверил дачник. — Сейчас поздние цветы отцветают. Запах, м-м… От яблок тоже. Нанюхаетесь на всю оставшуюся жизнь.

«Потом соображу, что делать и как жить дальше, — ободрившись, думал Туркин, шагая нога в ногу со спутником. — Пока помогу. А там, глядишь, главный ответ на ум придет».

Они проходили мимо большого хозяйственного магазина, за стеклянной витриной которого расположились разные дачные аксессуары. Впереди выставили тачку. Туркин подсказал спутнику, что неплохо было бы такую приобрести.

— Как же, видел и приценивался, — кивнул дачник. — Может, со следующей пенсии возьму.

— У меня есть деньги, — Туркин нащупал бумажник. — Давайте купим.

Они вышли из магазина с новенькой одноколесной тачкой. А на автобус до Дубровки опоздали. Дачник несмело предложил пройтись пешком, всего пару верст. Туркин согласился, и они пошли по тропинке сбоку от шоссе. Выглянуло, наконец, солнце, пропала серость, уступив место прозрачной ясности дня. Всё складывалось хорошо, только дачник переоценил силы и начал останавливаться, отдыхая. Виновато пояснил, что у него еще в прошлом году одно лёгкое вырезали.

— А садитесь в тачку, я вас повезу!

— Да ну, вроде неудобно.

— Садитесь! — Туркин настоял и усадил спутника.

Тот умостился и расслабился, даже задремал. Туркин, с напряжением ступая и ощущая выпуклость Земли, повез его в Дубровку собирать камни, завалившие участок после недавнего звездопада.

(обратно)

Даёшь Альдебаран!

Часть первая

В августе прошлого года на территории нашего дачного кооператива случилось невероятное событие. В огороде сторожа Елисея Чуракина приземлилась межпланетная летающая тарелка. Это произошло ночью, в котором часу Елисей Иванович не помнит. Он проснулся с сильной жаждой и первым делом направился к фляге. Припав к ковшику, боковым зрением заметил через окошко странное сияние. Но сначала утолил жажду, а потом уже вышел наружу.

Да, это была тарелка! Довольно внушительная, занявшая чуть ли не треть участка в шесть соток. Из неё вышли двое, естественно, инопланетяне, но вполне похожие на людей. По два глаза, по одному носу, металлические усики над головами, видимо, антенки. Но только космические гости покруглее нас с вами, один с зеленоватым, а второй с бурым отливом — чисто овощи в разной степени созревания. Сторож переговорил с ними. Что характерно, их речь проникала непосредственно в мозг. Елисей Иванович, человек общительный, тотчас предложил им зайти в избушку. Приглашение высказал обычным способом, рожая членораздельные звуки.

— Только вы наклоняйтесь, у меня притолока низкая, — предупредил он.

Позже, рассказывая эту историю, Елисей Иванович уверял, что бражка инопланетянам понравилась, и будто они сказали, что у них, в созвездии Альдебарана, такой не делают. Он тотчас изъявил готовность дать им рецепт и, между прочим, спросил:

— А имена-то у вас есть или только индэксы?

Гости переглянулись и представились. Их имена звучали длинно, необычно, примерно, как у ирландцев именуется вулкан, запыливший весь мир. Елисей Иванович не запомнил.

— Ну, и имена у вас, господа! Чёрт ногу сломит. Вот у меня простое: Елисей. Не путать с Енисеем. Это у нас река такая.

Космические пришельцы, выпив по ковшику, заторопились в дальнейший путь. Сторож уговаривал их погостить подольше. Но они сказали, что это не входит в их планы; они остановились вынужденно, для ремонта анизотропной тяги. И дальше инопланетяне, польщённые приёмом, пригласили Чуракина в гости, в звёздную систему Альдебаран. Он не замедлил с ответом:

— Мне сразу собираться?

Тут надо пояснить, почему Елисей Иванович так бесшабашно ответил. Он уже год, как вышел на пенсию. До этого работал в котельной, обогревал людей и, вдыхая угольную пыль, зарабатывал себе льготу по вредной профессии. Но так-то, не считая внезапно нападавшего кашля, был ещё вполне здоровым мужчиной. Просидев зиму в городских четырёх стенах с наступлением весны стал искать работу и клюнул на вакансию сторожа дачного кооператива. Дачи до сих пор не имел, а тут предоставили участок с вполне сносной избушкой.

Одновременно с Елисеем Ивановичем вышла на пенсию его жена Евдокия Дмитриевна. Она тоже работала на вредной работе — в банно-прачечном цехе термической обработки. Но в отличие от мужа садом-огородом не заинтересовалась. Она записалась в хор бабушек, хотя бабушкой ещё и не стала. Трое сынов, которых произвела на свет, не торопились подарить внуков.

Несмотря на сиюминутную готовность Елисея Ивановича посетить Альдебаран, космические гости ему вежливо отказали. Оказывается, тарелка у них рассчитана на троих (третий астронавт не покидал её), и лишнего принять не могли. Но альдебаранцы порадовались интересу землянина к их обители и его готовности нанести дружественный визит.

— Прилетайте на своём звездолёте, — предложили они.

— На каком это своём? — с недоумением спросил Елисей Иванович. — У меня даже лисапеда нет.

Увы, Чуракины, потрудившись по три десятка лет, не нажили палат каменных и счетов банковских. Всё, что зарабатывали, тратили на пропитание, коммунальные услуги и детей. Зато сыновья, выучившись на менеджеров, приобрели себе классные японские автомобили. Но родителей, в виду занятости и пробок на улицах, навещали редко.

Бурый альдебаранец, по-видимому, старший в команде, выслушал Елисея Ивановича и попросил недозрелого принести горсть дачной земли. Тот выполнил поручение, и капитан экспедиции сунул землицу в миниатюрный прибор.

— Все элементы таблицы Йёхобудлайкю в наличии, — определил он и, открыв табакерку, протянул сторожу зёрнышко под вид пшеничного. — Вот, посадите.

— А что вырастет?

— То, что вам требуется. Летающая тарелка.

— Ухаживать надо?

Инопланетяне растолковали, что зерно с программой развития от и до, само возьмёт из почвы всё, что требуется. Ну, если будет засуха, то следует поливать трёхпроцентным раствором перманганата калия и рыхлить землю, чтобы кислороду побольше поступало.

— Погодите, я запишу, — приостановил он их, надел очки на резиночке и простым карандашом записал то, что они надиктовали. — Бу сделано! А что вам привезти в подарок?

— У нас всё есть. Однако, если пожелаете, прихватите какую-нибудь уникальную вещь, дающую представление о вашей цивилизации.


Они улетели, и никаких следов не оставили, как будто их и не было. А может, и в самом деле не прилетали, потому что никто, кроме Елисея Ивановича, инопланетян не видел, а к его рассказу отнеслись крайне недоверчиво. В сторожку часто заходили люди вполне трезвые и достойные. Узнав о визите инопланетян и об интеллектуальном зерне, гости выспрашивали подробности. Елисей Иванович показывал клумбу, где посадил зерно, а посадку огородил колышками, чтобы случайно не затоптали. Разумеется, он не имел никакого опыта по выращиванию летающих тарелок, но старался. Запомнив совет инопланетян, уточнил у доктора наук Кварка, обитавшего на соседней даче:

— Ферарий Ильич, шо це такое перманганат калия?

Физика-теоретика незаслуженно отправили на пенсию из-за якобы прогрессирующего склероза. Однако он не пал духом и на своём дачном участке продолжал ставить эксперименты. Кварк построил наклонную башню, под вид Пизанской, и бросал с неё камни, проверяя с помощью высокоточного хронометра, не меняется ли при перепадах давления и температуры гравитационная постоянная.

Учёный напомнил сторожу, что он доктор физико-математических, а вовсе не химических наук. Впрочем, пообещал узнать. Его жена в прошлом как раз химичила; сейчас же, на пенсии, с увлечением вышивала крестиком. Она порекомендовала обратиться в аптеку. Елисей Иванович отправился в ближайшую. Аптекарша оглядела его с ног до головы с явным подозрением. Этот самый перманганат калия, в просторечии именуемый «марганцовкой», приспособились использовать наркоманы для производства дури и террористы для изготовления бомб. Будучи женщиной ответственной, она прямо спросила:

— Вы террорист или наркоман?

— Ни то, ни сё, — честно ответил Елисей Иванович.

— А зачем тогда вам перманганат?

— Поливать летательную тарелку.

— Без рецепта не отпускаем, — отказала аптекарша.

— Где я его возьму?

— Обратитесь к психиатру, он выпишет.

Елисей Иванович послушно обратился к частному психиатру Соловейчику, тоже владельцу дачного участка. Тот без расспросов выписал рецепт, только хитро улыбнулся, догадавшись, что сторожу марганцовка понадобилась для очистки самогона.

— К вам можно будет потом зайти? — спросил он, подразумевая, что хочет попробовать. Конечно, Рудольф Григорьевич, вполне современный и цивилизованный человек, живущий в достатке, предпочитал коньяк и виски, но… но на халяву ведь и уксус сладкий.

— Отчего ж нельзя, заходите, — приветливо кивнул Елисей Иванович.

Близилась осень, ничего не менялось, хотя Чуракин усердно поливал и рыхлил клумбу. Наступила зима, навалило много снега. Сторожа обязали непременно быть на месте. Потому как зимой наблюдалось нашествие бомжей, которые жгли костры, справляли малые и большие нужды прямо в пустовавших дачных особняках. Но и с бомжами Елисей Иванович поладил, познакомившись и накоротко сошедшись с их лидерами Сифоном и Прошкой. Так что никаких эксцессов в садово-огородном кооперативе не наблюдалось.

В ночь под Рождество, сторож выглянул в окошко и увидел, что над клумбой вьётся дымок. Вышел проверить. Дымок оказался паром. Живо зёрнышко-то! И само себя обогревает, черпая ресурсы из земли. Пришла весна, растаял снег, и Елисей Иванович обнаружил: а ведь что-то взошло!

Дачник Верхогляд, один из первых узнавший о событии, указал перстом на росток:

— Истинно вам говорю, Елисей Иванович. Если зерно, упавши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плодов.

Дарий Богданович раньше преподавал марксисткую философию, но разуверился в ней и сейчас находился в поиске. Прежние его знания оказались никому не нужны. Он приобрёл неухоженный участок, на котором даже сортир отсутствовал, и постоянно проживал здесь. Ладно, что бывшие ученики, с его помощью защитившие кандидатские диссертации, теперь стали вахтовыми нефтяниками; они-то и прикатили ему большую бочку. В ней Дарий Богданович прятался в непогоду, коротая время в размышлениях.

Зашёл к сторожу и селекционер Тимофей Мальков, тоже оставшийся не у дел. Опытные поля, к несчастью находившиеся в центре мегаполиса, скупили строительные магнаты и стали возводить небоскрёбы. Селикционер обратился к ним со слезной просьбой, чтобы ему разрешили продолжать опыты хотя бы на плоских крышах высоток, но получил немотивированный ничем отказ. Впрочем, возможно, магнаты остерегались, что старик оттуда свалится; а когда рыльцы в пуху, брать на себя лишнее… Тимофей Семенович внимательно рассмотрел росток, формой уже напоминающий блюдце, и с профессиональным удивлением заметил:

— Хм, странное растение! Ни листьев, ни цветка, а сразу плодоносит. Наверняка генно-модифицированный продукт. А так-то, формой, походит на патиссон… Можно, я буду заходить и наблюдать за его ростом?

— Да ради бога! У меня калитка всегда открыта, — разрешил Елисей Иванович. Он-то знал, что никакой это не патиссон, но будучи суеверным, преждевременно не хвастался, боясь спугнуть удачу.

С детства хромой инженер Гаринча, тоже из постоянных дачных обитателей, был первым, кто определил, что проросшее чудо природы является вовсе не овощем и не фруктом, а техническим изделием. Гаринча был специалист по лазерам и мазерам. Он остался без работы из-за того, что опытную лабораторию, которой он руководил, перестали ассигновать, а «тему» передали в Сколково. Но Гаринча продолжал работать над передачей энергии на расстояние без проводов и уже сделал электромобиль, который подзаряжался на ходу от стационарной энергетической установки, установленной на мансарде его дачи. Она была похожа на ветряную мельницу без крыльев. Его электромобиль не был зарегистрирован в ГИБДД и выезд за пределы дачной территории грозил изобретателю немалым штрафом. Поэтому он кружил вокруг да около. Мало кто Гаринчу воспринимал всерьёз — чепухой, мол, занимаетесь. Но Елисей Иванович инженера уважал и спрашивал, как успехи. Гаринча докладывал, что количество кругов с подзарядкой от башни растёт, вот только финансовые проблемы не дают развернуться как следует.

— Этот фрукт больше всего похож на миниатюрную летающую тарелку, — к радости Елисея Ивановича и вовсе без подсказки определил он. — По крайней мере, у этого изделия отличные аэродинамические качества.

— Да-да! Гости из Альдебарана так мне и сказали.

Сторож ему первому рассказал все подробности про визитёров. Гаринча высказал ещё одно наблюдение:

— Видимо, посаженное вами зерно является программным устройством и, черпая элементы из почвы, обеспечивает развитие изделия до конечной формы.

Присутствующий при разговоре физик-теоретик Кварк обошёл тарелку со всех сторон, заглянул снизу и признал правоту инженера.

— Готов согласиться с вами, Николай Эмильевич, — согласился он. — Только вот не пойму: в чём принцип её движителя?

Гаринча, недолго раздумывая, сел на любимого конька:

— Вероятно, гости из Альдебарана в совершенстве овладели методом передачи энергии на большие расстояния. Предполагаю, что излучатель у них там, в их созвездии, а приёмник — здесь.

Они продолжали захаживать, наблюдая за эволюцией необычного аппарата. Тарелка всё росла и росла. Проходящий мимо народ удивлялся:

— Надо же какой большой патиссон!

Когда оный достиг в диаметре метра и стал достоин, чтобы его называли с большой буквы, об уникальном овоще прослышали газетчики. Они намеревались приехать, запечатлеть на кинокамеру и сделать заявку в книгу рекордов Гинесса. Но началась весенняя распутица, и на машине до дачного участка невозможно стало добраться, а вплавь никто не пожелал. Поэтому вместо очерка об уникальном овоще, известный в городе журналист Наскоков написал задорную полемическую статью: «Когда же наши направления превратятся в дороги?»

Елисей Иванович остерёгся начавшегося ажиотажа и возвёл ангар — без крыши, чтобы проникали солнечные лучи, необходимые для развития тарелки. Он уже и сам точно уверился, что растёт вовсе не овощ и не фрукт. Внешняя оболочка Патиссона стала плотной и прочной — пальцем не сколупнешь. Ангар пришлось перестраивать, расширять, так как аппарат интенсивно увеличивался в размерах и вскоре достиг в диаметре несколько метров, а в высоту поднялся выше роста хозяина.

В июле Чуракин отлучился в город — на день рождения жены, но её не застал. Его Дуняша сделала головокружительную карьеру. Сначала она стала солисткой в хоре бабушек. Когда хор репетировал, её голос из коридора услышал главный режиссёр оперного театра Марк Шейдер и поразился:

— Бог ты мой! Колоратурное сопрано!

Познакомившись с Евдокией Дмитриевной и досконально аттестовав, предложил ей сольную партию в опере «Кармен». И пошли репетиции за репетициями, выступления на городских подмостках, а затем и первые иногородние гастроли.

— Дусю по телику показывали! — с восторгом сообщила соседка Алина, симпатичная блондинка, переменившая трёх женихов и не остановившая выбор ни на одном из них.

Елисей Иванович порадовался за жену, но и огорчился, соскучившись. В тот вечер в отчий дом приехали сыновья и привезли для именинницы одинаковые торты, хотя и не сговаривались.

— А где наша мама? — спросили они.

— Нету вашей мамы, — грустно объявил Елисей Иванович.

— Где же она? — насторожились все трое.

— На гастролях. Ваша мама стала прима-балериной.

— Танцует, что ли? — удивились сыновья.

— Поёт, — поправил он и почесал затылок. — А может, и танцует.

— Ну, мать! Во даёт! — удивились сыновья. — А ты, батя, чем занимаешься?

Он заколебался, сообщать или нет, и решил, что скрывать не стоит: родные же дитяти.

— Летательную тарелку я выращиваю.

Братья посмотрели на отца внимательней, выявили внешнюю непрезентабельность и посоветовали меньше пить.

— А то допьёшься до того, что улетишь на своей тарелке в небеса необетованные, — сказал старший, занимающийся торговлей пылесосов.

Елисей Иванович обиделся. И после встречи с зазнавшимися сыновьями утвердился в желании лететь на Альдебаран. «Никто даже не заметит моего убытия, — с горечью подумал он. — Дунька на гастролях, дети в бизнесе».

Процесс созревания Патиссона шёл полным ходом, тарелка становилась всё больше и больше. Но к августу рост прекратился, и, видимо, начались внутренние процессы. В начале сентября отпал толстый отросток, соединяющий аппарат с землёй-кормилицей. Теперь тарелка повисла в воздухе на высоте в спичечный коробок и ни чем не поддерживалась. Физик-теоретик Кварк заметил и обалдел до глубины души.

— Вот это да! Это же в корне противоречит закону всемирного тяготения! Елисей Иванович, куда подевалась гравитационная постоянная?

Сторож только плечами пожал.

Ещё через неделю на восточном боку Патиссона обозначилась входная дверь. А за ночь, с девятого на десятое августа, появилась дверная ручка. Энтузиасты с благоговением зашли вовнутрь и обследовали, что там есть. Всё просто, никаких излишеств. Кресла с мягкой обивкой, приборная панель, на ней кнопки, сигнальные лампочки, дисплей, стрелочный прибор со шкалой в десятичных дробях.

— Сдаётся мне, что это спидометр, — сказал инженер Гаринча. — И скорость измеряется никак не иначе, как отношением к скорости света.

— Но скорости света достичь нельзя! — возразил Ферарий Ильич. — Иначе мы очутимся за горизонтом событий.

— Что вы говорите? — резво включился в разговор философ Верхогляд. — За горизонтом событий? Вот это да! Я хотел бы там оказаться!

Елисей Иванович вертел головой, прислушиваясь к беседе учёных мужей. Сколько она продолжалась бы, неизвестно, но тут над приборной доской, замигала зелёная лампочка. Вероятно, она сигнализировала готовность к полёту.


Когда Елисей Иванович окончательно убедился в том, что на его участке произрастает летающая тарелка, то стал подумывать, кого привлечь в межзвёздное путешествие. Он предполагал, что придётся уговаривать. Ибо кому охота покидать насиженные места и удаляться в неведомое пространство. Однако ошибся. Желающих нашлось много! Видимо, этому способствовал очередной кризис, разразившийся в нашем отечестве. Обделённые, сокращённые, выброшенные на пенсию мужчины, а также разведённые женщины вопрошали: «Кому мы тут нужны?»

Садово-огородный сезон близился к завершению; всё чаще погода портилась, начинал накрапывать унылый дождь и впереди ждала долгая никчемушная зима. В сторожку к Елисею Ивановичу забредал разный люд. Почти все дачники уже знали о предстоящем полёте, и разговоры вертелись вокруг да около. Сторож угощал гостей чаем из трав или кофеем из корней одуванчиков и прикидывал, кого взять с собой.

Конечно, кандидат номер один — Николай Эмильевич Гаринча. Куда в полёт без инженера?

И того долго упрашивать не пришлось.

— Где тут маршевые двигатели, где элементарные соплы? — обходя Патиссон, вопрошал тот. — Нет ничего подобного! Значит, я в своём предположении не ошибся. Мы имеем дело с аппаратом, который получает энергию от какого-то мощного источника беспроводным путём из глубин космоса.

— Из Альдебарана, — подсказывал сторож. — Значит, ты не против составить мне компанию, Никола?

— Ещё бы! Я надеюсь, что получу новые сведения. Сто лет назад передавать энергию на значительные расстояния пробовал мой тёзка, сербский учёный Тёсла. Ему даже удалось переместить фрегат «Паллада» за пять тысяч вёрст. Но как он это сделал, осталось тайной за семью печатями. Видимо, использовал неизвестные ещё нам, землянам, силовые линии. То есть я предполагаю, что он, как и вы, общался с инопланетянами.

В беседах с другими кандидатами Елисей Иванович тоже был настроен благосклонно и ненастойчиво выяснял, кто из них и с какой целью желает посетить Альдебаран. Дарий Богданович Верхогляд, например, разъяснил, что он хочет узнать, как высокоразвитая цивилизация решила вопрос о смысле жизни.

— А разве мы сами ещё не решили? — полюбопытствовал сторож, угостив философа самодельным вином из хорошо уродившейся малины.

— Не хотите ли вы мне подсказать, Елисей Иванович, что истина в вине? — спросил тот, отхлебнув пару глотков. — Нет, мы окончательно запутались. Коммунизм с его намерением построить рай на Земле, мы упразднили, но и религиозная платформа, по мере того, как народ богатеет, мало кого устраивает. Ибо невозможно упитанному верблюду пролезть в игольное ушко. Вот вы, Елисей Иванович, в бессмертную душу веруете?

— А вы, Дарий Богданович?

— Если честно, я в сомнениях. На концептуальный вопрос моего коллеги, заведующего кафедрой марксизма-ленинизма Благонравова, а ныне священника Тихона: верую ли я в воскрешение Лазаря, — я уклонился дать положительный ответ. Тогда пришлось бы объявить несостоятельной биологию, медицину, как науки, и уповать на Бога. Но ведь его существование до сих пор не доказано! Аргументы теософов, освобожденные от хлама лишних слов, наивны. Нам, нужен смысл жизни. А смысл не возможен без Бога. Только он гарантирует нам спасение и вечную жизнь. Следовательно, Бог существует. Он не может не существовать! Заметили ошибку в построении их силлогизмов?

— Хм, — почесал затылок сторож и по-крестьянски рассудил: — Вы хотите сказать, что они телегу ставят впереди лошади?

— Вот именно, вот именно!

— Значит, вы согласны лететь на Альдебаран?

— Хоть к чёрту на кулички! Ибо единственное, что меня занимает в этой жизни — обретение истины. Если окажется, что Христос вне истины, я вполне обойдусь без него. Хотя, конечно, не отрицаю огромный вклад христианства в историю. Цивилизации бы вовсе не было, если б палестинские пастухи не выдумали Новый Завет.

— Вон как! — задумчиво сказал сторож. — Значит, не было бы?

— Да. — Дарий Богданович поднял стакан и посмотрел на свет. — И вашего чудесного напитка тоже не было бы. Люди сожрали бы друг друга, не успев открыть процесс перегонки.

Гость ошибся. Изготовляя малиновую наливку, Елисей Иванович самогонным аппаратом не пользовался. Но он не стал поправлять несведующего в этом деле философа.

Не меньшим энтузиазмом пылал Ферарий Ильич Кварк. Он желал узнать, открыли ли альдебаранцы единую теорию поля и сумели ли проникнуть в кротовые норы. Академик уже лет двадцать, как не пил и не курил, и Елисей Иванович его потчевал душистым травяным чаем.

— Вам погорячее или как? — спросил он. — Может, с сушками будете?

— Нет, у меня зубы слабые, — отказался Ферарий Ильич. — Мне без ничего.

— Так вы думаете, что на полях Альдебарана водятся кроты?

— Да нет, — с досадой возразил Кварк. — Кротовые норы существуют без кротов. Это своего рода тоннели в пространстве-времени. Теория относительности допускает их существование, хотя, правда, для этого необходимо, чтобы пространство было частично заполнено материей с отрицательной плотностью. А та должна создавать сильное гравитационное отталкивание и препятствовать схлопыванию этих нор.

— Чему препятствовать? — уточнил Елисей Иванович, разжёвывая сушку; зубы у него были ещё крепкие. — Схлопыванию?

— Именно! Ведь тогда нора станет непроходимой. А зачем нам такие норы? В них возможно будет влезть, но выбраться — никак. Нет уж, Елисей Иванович, для нас куда более привлекательна проходимая червоточина.

— И чем же она привлекательна? — спросил сторож, чувствуя, что ещё минута подобного научного шквала и он заснёт от умственного переутомления.

— Так она ж нам даёт возможность путешествовать во времени! — воскликнул учёный. — Потому как один из её входов будет двигаться относительно другого. Вы ещё не поняли? Ну, хорошо. Объясню подробней. Рассмотрим, как поведёт себя сигнал светового фронта, передвигаясь вдоль геодезических линий, пересекающих червоточину. Так как узкая её часть имеет конечный размер, есть надежда, что эффект Казимирова не нарушит усреднённое состояние в окрестностях с нулевой кривизной. Вот вам и возможность прыжка — по крайней мере, в будущее!

Елисей Иванович доел сушку и всё-таки вздремнул. Тому, кроме продолжительной и непонятной речи учёного, способствовал гипнотический шелест начавшегося за окном осеннего дождя. Но про возможность скачка в будущее, заявленное громко, услышал и, проснулся.

— Вон оно что! — одобрительно сказал.

Позже ему пришлось буквально отбиваться от многих товарищей, узнавших о предстоящем полёте и пожелавшим присоединиться. Уволенный и разобиженный экономист Кобзев сказал без обиняков, что он тоже хочет составить компанию. Его, дескать, очень интересует сохранилась ли на Альдебаране частная собственность, и если да, то как трансформировалась основная формула капитализма «товар-деньги-товар».

— А почему это вас так интересует? — полюбопытствовал Елисей Иванович.

— Судя по тарелке, выросшей из ничего, их цивилизация намного опередила нашу, — пояснил Кобзев. — И мне очень хотелось бы узнать, какая экономическая платформа ожидает землян. Ибо эволюция, по всей видимости, прокладывает единообразный путь во всех уголках Вселенной. И разница только во времени её старта.

— Ну, эволюция, может, и единообразна, — глубокомысленно заметил сторож. — Но ведь пути господни неисповедимы.

В полёт рвался и отставной полковник Бондарь с дальней дачи. Он хотел узнать, как на Альдебаране функционирует система государственной безопасности, имеются ли там диссиденты и как с ними борются. Елисей Иванович вспомнил, что альдебаранцы изъяснялись телепатически, а это вряд ли возможно без того, чтобы не прийти к полному единосогласию. Он высказал Бондарю свои догадки, и полковник, поняв, что и здесь получит отставку, с досадой пробурчал:

— А вы хоть сообщили в компетентные органы о намерении посетить Альдебаран?

— Дак, а к чему им это?

— Ага, умолчали! — полковник нахмурил брови. — Товарищ Чуракин, чтобы не прослыть стукачом, заранее довожу до вашего сведения, что я намерен сообщить о вашем намерении куда следует.

Елисей Иванович озадачился. Но ему помог зашедший отведать очищенной самогонки психиатр Соловейчик. Услышав для какой цели Елисей Иванович использовал перманганат калия, Рудольф Григорьевич тоже пожелал слетать на Альдебаран. На вопрос — зачем? — при его-то вполне успешной деятельности на Земле, ответил немудрёно: менталитет, мол, у меня такой. За компанию готов куда угодно удалиться.

— Боюсь, что вам не следует докладывать, — подсказал он полковнику.

— Это почему? — вскинулся тот.

— А что вы доложите: сторож Чуракин, мол, собрался на Альдебаран? Боюсь, что ваши сослуживцы сочтут это бредом и упекут вас в специфическую больницу, из которой вы скорее всего выйдите овощем.

Полковник пробурчал, что этого он не учёл, внял предупреждению психиатра и доносить никуда не стал. Правда, он все-таки настрочил анонимную бумагу. Но её в «компетентных органах» всерьёз не приняли.

В экипаж также хотел записаться вполне преуспевающий бизнесмен Бобух. Он скупил пять дачных участков, снёс все «скворечники» и построил дворец, где и почивал на лаврах. Елисей Иванович диву давался, зачем Бобуху понадобился Альдебаран. Бобух ответил, что для расширения рынка сбыта. Но вскоре выяснилась истинная подоплёка его желания. Оказывается, на хвост бизнесмену сели налоговые органы. Даже за границу нельзя смыться — им заинтересовался Интерпол. Так что всюду ему светило небо в клетку, вот он и хотел получить прибежище на дальней звезде. Но полного созревания тарелки не дождался: ночью за ним приехали маски-шоу с короткоствольными автоматами, взяли под белые ручки и увезли в неизвестном направлении.

А однажды днём у сторожки остановилась празднично разукрашенная машина с разноцветными лентами, шарами, и громадным пупсиком. Из салона вышла молодая пара, заехавшая сюда после обряда бракосочетания. Девушка в подвенечном платье, жених в костюме-тройке, с цветком в кармашке.

— Возьмите нас с собой! — попросили они.

— Это ещё зачем? — с недоумением осведомился Чуракин.

— Хотим валить из Рашки, — разъяснил жених. — Тут ловить нечего.

На их просьбу Елисей Иванович откликнулся неодобрительно. Хватит того, что у него заграница жену поглотила. По последним сведениям Евдокия выступала уже далеко-далеко — за океаном. Небоскрёбы Нью-Йорка бросало в дрожь от её мощного колоратурного сопрано. Наведывалась в сторожку повариха тётя Феня из ближней дачи. Завод, где женщина работала, распилили, станки продали на металлолом. Кухонные баки и плиты, из чугуна и стали, тоже неплохо потянули в весе.

— Возьмите меня, — попросила она. — Я вам обеды буду варить.

— Борщ умеешь? — спросил Елисей Иванович, соскучившийся по домашней пище.

— А как же! — заверила тётя Феня. — Ложка в ём будет стоять.

Ну и как отказать такой замечательной женщине, тем паче, когда жена в отъезде? Всё же Елисей Иванович вынужден был сказать ей «нет». Он заранее предугадал, что возникнут проблемы с перегрузкой, а тётя Феня была женщиной дородной, поперёк себя шире. После разговора с ней призадумался. Лететь к Альдебарану, наверно, придётся долго. Ладно с борщом, но сухарями и водой в пластиковых бутылках из-под пива следовало бы запастись. Да, может, и пивка прихватить.

Заходили бомжи Сифон и Прошка, постоянно обитавшие на прилегающей к дачному массиву городской свалке. Они, правда, не очень настаивали на полёте, понимая, что куда им со свиными рылами в калачный ряд. Однако испив малиновой бражки, взбодрились и на всякий случай заверили, что, в случае чего, завсегда готовы! Мол, им пуститься в дорогу дальнюю, при их имущественном положении, довольно просто: только подпоясаться.

Запросился в полёт свежеиспечённый маг и астролог Формазонов, принимающий клиентов в круглой башне без окон, что как раз напротив сторожки Чуракина.

— Значит, собрались на Альдебаран, — без предисловия сказал он. — Знаю таковое созвездие, как же! Мы, астрологи, хорошо осведомлены о нём. Там есть планетка, похожая на Землю. Тамошние обитатели называют её Шуми-Ер, а себя шумерами. Они ещё в глубокой древности прилетали к нам на Землю. Возможно это были Адам и Ева. Так что все мы альдебаране.

— Вон даже как! — удивился Елисей Иванович.

— И наше желание попасть туда, есть ничто иное, как естественное стремление вернуться в свою колыбель. Вам составить гороскоп полёта?

— Нет, пущай что случится, то и будет, — замотал головой сторож. — А то мне неинтересно путешествовать, когда заранее всё известно.

Напрямки Формазонов не сказал, что тоже готов пуститься в экспедицию, но стало ясно, что и он, считающий себя потомком шумеров, не против. Ну, и как не взять с собой человека, обладающего такими глубокими познаниями?

Елисей Иванович по доброте характера готов был удовлетворить просьбы всех желающих. Останавливало лишь, что летающая тарелка не резиновая. И ещё одна небольшая проблемка требовала разрешения. Сторож помнил о своём обещании привезти альдебаранцам, то есть шумерам, подарок. Он долго не мог сообразить, чем их порадовать. Ясно, в технике они ушли далеко вперёд и, например, мобильником «Нокия» их не удивишь. Да и операторы связи там другие. Так что же? Он вспомнил, что у жены есть утюг, оставшийся от бабушки, а может, и от прабабушки. Такой, для которого не нужно электричество. С поддоном для углей. Самое то! Вполне уникальная вещь, как гости и пожелали.

Однажды жёнушка ему дозвонилась.

— Алло, ты откуда? — спросил он.

— Из Сант-Яго. У меня через пять минут концерт, — торопливо разъяснила она. — Как ты там, дорогой?

— Нормально. Слушай, ты же чугунным утюгом не пользуешься?

— Зачем он тебе?

— Хочу подарить альдебаранам.

— Каким ещё альдебаранам?

— Ну, шумерам, — пояснил он. — Нашим дальним родственникам.

— Ой, уже третий звонок! — заторопилась она. — Ладно, делай, что хочешь. Только на ноги себе не урони, утюг тяжёлый.

— Спасибки, Дуся, — поблагодарил Чуракин жену, обрадовался и поехал за утюгом.

Зашла блондинка Алина, поинтересовалась, где сейчас Евдокия Дмитриевна. Услышав ответ, завистливо спросила: — А вы куда собираетесь, Елисей Иванович?

— На Альдебаран полечу. По их приглашению.

— И утюг с собой прихватите? — не без иронии поинтересовалась Алина, глянув на чугунину.

— Да. Штаны будет чем погладить.

— Ой, Елисей Иванович! Возьмите меня с собой! Надоело мне тута сериалы про любофь смотреть. Хочется самой влюбиться, — томно сказала Алина и поправила отсутствие бюстгальтера. — А наши юноши сами знаете, какие. Хочу с альдебаранцем познакомиться.

— Я посоветуюсь с экипажем, — пообещал Елисей Иванович, поддавшись её обаянию.

Он перевёз уникальный утюг на дачу. А также прикупил пакет древесного угля. Дабы продемонстрировать альдебаранцам глажку в действии. В конце концов, после долгих раздумий и переговоров он решил взять с собой троих спутников, проявивших наибольший энтузиазм: инженера Гаринчу, физика Кварка и философа Верхогляда. Конечно, помнил, что посадочных кресел всего три, но самоотверженно решил: «А я и на коврике пересплю».


Четвёрка отважных аргонавтов взошла на борт Патиссона. Физик-теоретик Кварк взял с собой пару книг по квантовой механике и монографию Эйнштейна. Гаринча положил в рюкзачок последнее своё изобретение: миниатюрный двигатель, не требующий топлива. Философ Верхогляд тоже прихватил с собой стопку книг, по его мнению, самых выдающихся из когда-либо написанных людьми.

— Это Библия, — пояснял он сторожу, проявившему неподдельный интерес к литературе.

Елисей Иванович с благоговением взял в руки Библию.

— А это Коран.

Елисей Иванович полистал Коран.

— Это Тора.

Сторож попробовал на вес Тору.

— А это «Капитал» Карла Маркса.

«Капитал» оказался ещё увесистей.

— А это «Приключения Швейка», — заключил философ, подавая ему коричневый кирпич в суперобложке.

Явились провожающие. Тётя Феня настряпала в дорогу пирожков с капустой и с картофелем. От борща Елисей Иванович отказался ещё раньше, остерегшись что с жидкой субстанцией в невесомости возникнут проблемы. Пирожки принял и поблагодарил. Когда разместились в Патиссоне и задраили входной люк, на панели управления замигала красная лампочка.

— Перегруз, — предположил Гаринча.

— Я тоже остерегался, — вздохнул Чуракин.

Последовательно избавились от трудов Эйнштейна, Карла Маркса, Корана, Торы, Библии. Оставили Швейка для чтения вслух во время перелёта. Но лампочка продолжала мигать. Тогда Гаринча с неохотой расстался с «вечным двигателем». Нет результата. Тёти Фенины пирожки пока не трогали. Елисей Иванович выбросил коврик, на котором предполагал спать.

— А что у вас за тяжесть в коробке? — спросил инженер.

— Утюг, в подарок альдебаранам, — пояснил сторож.

Избавились и от утюга; всё одно перегруз. Посмотрели друг на друга. Понимали, кому-то надо покинуть корабль. Да и кресел-то три: у альдебаранцев всё рассчитано. Гаринча высказался сразу и решительно:

— Без меня никак. Вот свет погаснет, что вы будете делать?

— Лампочку заменим, — быстренько ответил Ферарий Ильич.

— А где вы тут видите лампочку? — этим вопрос Гаринча поставил всех в тупик.

Свет шёл неизвестно откуда.

— Ну, а ты, Никола, чо сделаешь? — полюбопытствовал Елисей Иванович.

Николай Эмильевич усмехнулся и вытащил из кармана фонарик.

— Какое изящное решение проблемы! — воскликнул Кварк.

— То-то же, — торжествующе заключил хромоногий инженер.

Затем учёные мужи — философ и квантовый физик — не сговариваясь, посмотрели на сторожа. И Кварк первым насмелился озвучить возникшее у них сомнение:

— Собственно, а вы с какой целью устремляетесь на Альдебаран, Елисей Иванович?

Вот те раз! Чуракин об этом как-то и не задумывался.

— Да, будьте любезны, ответьте, — подхватил Верхогляд. — Скажем, по прибытии надо будет провести пресс-конференцию. И что вы скажете по случаю встречи двух цивилизаций?

— А вы? — как обычно, вопросом на вопрос ответил сторож.

— Да я-то готов хоть два часа речь держать.

— Елисей Иванович, а позвольте узнать, какое у вас образование? — насел физик.

Только Гаринча ничего не сказал, он стоял, играясь с фонариком, и ухмылялся. Его кандидатура сомнениям не подлежала.

— Да уж, я академиев не кончал, — признался сторож.

— А конкретно? — наседал Кварк. — Что вы закончили?

— Четыре класса в сельской школе. Четвёртый — как раз в тот год, когда Гагарин в космос полетел. И я, охваченный всенародным энтузиазьмом, написал письмо, что тоже хочу в космос. Хоть кем, хоть в качестве кочегара.

— И что? — спросили трое мужей с высшим образованием.

— Моя мечта сполнилась частично. Кочегаром я-таки стал. Но только не в космическом корабле, а в котельной нашего района. И вот сейчас, наконец-то!

— Увы, Елисей Иванович, кочегар в полёте не нужен, — осадил его инженер Гаринча. — Тут совсем другие технологии. Даже дров некуда подкладывать.

— Как же так, — расстроился Чуракин. — Я первый поверил, что вырастет летательная тарелка. А если б не поверил, так наверняка вырос обыкновенный патиссон.

— Остаётся только поблагодарить вас, Елисей Иванович, — тактично сказал философ Верхогляд. — Но сами посудите, всё же будет лучше, если земную цивилизацию представим мы, дипломированные учёные, почетные члены нескольких академий.

— Эх! — огорчённо вздохнул сторож и, осознав собственное невежество, покинул корабль.

Он присоединился к группе провожающих и с печалью смотрел на своё детище, дожидаясь старта. Но не тут-то было! Аргонавты опять открыли люк. Оказывается, красная лампочка не перестала мигать. Больше того! Без Елисея Ивановича недовольно заверещал скрытый за панелью динамик.

— Вернитесь, — сдались члены экипажа. — Без вас никак. Очевидно, альдебаранцы запрограммировали интеллектуальное зерно на ваше обязательное присутствие.

— То-то же! — довольно сказал сторож. — Пущай кто-нибудь другой выйдет.

Никто не хотел выходить, и тогда Елисей Иванович сказал физику:

— Ферарий Ильич, вы же сколько раз твердили, что эксперимент — основной инструмент в познании природы. Дак в качестве эксперимента и выйдите.

— Хорошо, — согласился Кварк. — Я, конечно, за эксперименты. Только для их полноты требую соблюдения очереди. Пусть первым выйдет Дарий Богданович.

Они немного поспорили, устанавливая очередь, но эксперимент произвели. И при отсутствии любого из них лампочка переставала мигать. Кому-то из двух надлежало покинуть борт корабля. Они опять заспорили, выясняя, кто из них нужнее, и спор затягивался. Елисей Иванович предложил бросить жребий. Нехотя кандидаты согласились. Но каким образом? Сторож припомнил, что бывало раньше в котельной, кому бежать за поллитрой, они решали с помощью спичек, выдёргивая по очереди, одну из них укорачивали. Но спичек ни у кого не оказалось. Тогда он взял два пирожка и от одного из них откусил. Вкусно! Затем, разжевав и проглотив откушенное, оба спрятал за спину — в правуюи левую руку.

— Выбирайте!

Философу достался цельный пирожок, и степенный мужчина запрыгал от радости, а надкушенный достался Кварку, и убелённый сединой могикан науки с великим сожалением покинул космическую тарелку.

Задраили люк. Красная лампочка перестала моргать. Ровным светом загорелась зелёная. Расселись по креслам и пристегнулись.

Старт!


Стояла дивная осенняя пора. В багрец и золото оделись дачи, закурлыкали в чистом небе улетающие на юг журавли. В толпе провожающих находились: обиженный физик Кварк, тётя Феня, психиатр Соловейчик, астролог Формазонов, полковник Бондарь, и ещё много других дачников, а также бомжи Сифон и Прошка. Разумеется, при сём торжественном событии присутствовал ваш покорный слуга, автор хроники. Я и не претендовал на полёт. Незадолго до этого моя молодая жена родила двойняшек. Может быть, в связи с рождением малышей меня посетила консервативная мысль: а зачем куда-то стремиться? Наша колыбель, наша голубая планета тоже чудесная, правда, нами же загаженная. Так, может, прежде чем куда-то лететь, надобно её очистить? А то, право, неудобно будет перед гостями из других Галактик.

В самый последний момент к дачам на шикарном белом Мерседесе подъехала Евдокия Дмитриевна. Она только что вернулась в родные пенаты после завершения гастролей, напоследок сорвав аплодисменты в Мельбурне. Увидев выглядывающего в иллюминатор мужа, примадонна воззвала звучным колоратурным сопрано:

— Ты куда, Елисей?

Но сторож её не услышал. Он только прощально помахал рукой. Тарелка поднялась над дачным посёлком. Потом включила сумасшедшую скорость и исчезла для земных наблюдателей.

(обратно)

Часть вторая

Евдокия Дмитриевна обеспокоилась. Казалось бы: что ей муж? Она стала самодостаточной, успешной женщиной. При нынешних-то доходах ей только свистнуть — молодые любовники тут как тут примчатся. Да ещё передерутся меж собой за право обладать примадонной. Ан нет! Евдокия Дмитриевна оставалась верна мужу, она прошла с ним через все земные мытарства, народила детей, считала счастьем получение двухкомнатной хрущёвки и всё такое прочее, накрепко связавшее супругов в горестях и в радостях.

— Куда мой подался-то? — повторила она вопрос, обратившись к Кварку.

— На Альдебаран полетели, — буркнул теоретик.

Он всё ещё был обижен тем, что его не включили в экспедицию.

— А далеко дотуда? — продолжала расспрашивать Евдокия Дмитриевна.

— Шестьдесят пять световых лет, — ответил Ферарий Ильич, но видя, что женщина упала духом, успокоил: — Правда, возможно, что альдебаранцы уже освоили перемещение по кротовым норам, и тогда их аппарат доставит экскурсантов практически мгновенно.

— Ну, слава богу! — облегчённо вздохнула примадонна.

— Но до кротовой норы тоже нужно добраться, — продолжал резать правду-матку Кварк. — Да ещё угадать в окрестность с нулевой кривизной. Иначе эффект Казимирова не сработает.

Тут я подменю учёного и попробую элементарно изложить информацию, сообщённую им ничего не понимающей и встревоженной женщине. Оказывается, вся беда в том, что в нашей солнечной системе кротовых нор не существует. Космологи обнаружили их ближе к ядру Галактики, до которого тоже не ближний свет. Конечно, если наши путешественники достигнут субсветовой скорости, то и до кротовой норы доберутся довольно быстро, потому как время для них свернётся воронкой. Короче, в лучшем случае домой они вернутся в прежней физической форме, но когда по нашему летоисчислению минует не меньше века.

Эту цифру и озвучил в заключение обстоятельного экскурса Ферарий Ильич.

— О, горе мне! — воскликнула бедная женщина. — Что же это я теперь? И не вдова, и не мужняя жена…

— Евдокия Дмитриевна, вы только не волнуйтесь. — Из Мерседеса вылез обеспокоенный Марк Шейдер, продюссер и постановщик. — А то у вас уже голос пропадёт.

Позже, затосковав по мужу, примадонна решила написать ему письмо. Сообщить о своих успехах, поделиться новостью о появившихся (вскоре) внуках. Автору сего репортажа довелось это послание прочесть. Евдокия Дмитриевна попросила меня проверить письмо, ибо сомневалась правильно ли расставила знаки препинания. Я исправил несколько ошибок, но, разумеется, тайну личной переписки обнародовать не смею. Письмо сейчас хранится в швейцарском банке, в специальном сейфе, рядом с тем, в котором лежат миллиарды Абрамовича, и будет оно дожидаться адресанта хоть тысячу лет.

К сожалению, больше мне сказать нечего. В своём документальном повествовании я не хочу ничего придумывать и сочинять. А возможность его продолжить появится лишь тогда, когда вернутся путешественники. И вряд ли я смогу расспросить у них, как живут разумные существа на Альдебаране. И не узнаю, приходятся ли они нам родственниками или нет. Все это станет известно, ой, как не скоро. Но я надеюсь, что вторую часть этого научно-документального очерка продолжат другие авторы…

(обратно) (обратно)

На перевалочной базе

Я случайно умер и очутился на том свете. Меня поместили в узкий одноместный бокс. Собственно, тела я не чувствовал; это было ощущение. День лежал, неделю лежал, а может и год — представление о времени размылось. Никто ко мне не подходил. Но сколько можно? И я воззвал! Наверно, мысленно, ибо и голос исчез. Всё-таки меня услышали, и на мои мыслимые вопли явились двое. Они были для меня невидимы, но, опять же, по моим представлениям один из них был белый и сияющий, а второй — тёмный и мрачный.

— Чего шумим? — сердито спросил тёмный.

— Так сколько можно лежать? — заерепенился я. — Куда-нибудь направьте: хоть в рай, хоть в ад. Я утомился пребывать в неопределённости.

— Придётся потерпеть, — мягко пояснил светлый. — Насчёт вас ещё окончательно не решено.

— Так у вас тут типа перевалочной базы?

— Да, для прежде неверующих в бессмертную душу.

— Вон даже как! — удивился я. — И какая у вас конфессия?

— Мы вне конфессий, — сказал светлый.

— Сами по себе! — грубо подтвердил тёмный. — И вообще, ваши земные представления об аде и рае слишком примитивны и не соответствуют нашей среде обитания. Но в настоящем своём состоянии вы не способны этого постичь.

Разъяснял он как-то нехотя, брезгливо, а следом и прямо выразил своё недовольство. Объявил, что ресурс общения у меня ограничен. Тогда я заторопился и спросил о главном: когда они примут хоть какое-нибудь решение. Не вечность же мне обитать на их базе.

— О вас мало данных. И те противоречивые.

— И что теперь? — забеспокоился я.

— Ждём новых сведений, — вполне благожелательно включился светлый.

— Откуда?

— С места вашего прежнего пребывания.

С белого света, значит, с планеты Земля. Где я прожил тридцать три года, где светило солнышко и вообще, чаще было хорошо, чем плохо. «Кто умер, но не забыт, тот бессмертен», — припомнил я афоризм китайского мудреца Лао-Цзы, который много раз повторяла молоденькая учительница словесности Лия Сергеевна. Но эти явившиеся ко мне существа были явно не китайцы. Да и ведь я, пусть атеист по воспитанию и земной практике, по бессознательной коллективной памяти всё же был ближе к христианскому вероисповеданию. Но, разумеется, в ортодоксы себя не зачислял. С креста меня не снимали.

— И как долго мне ещё ждать?

— Сколько положено, столько и будете, — буркнул тёмный.

Ну, что за неприятный тип! Был у меня при жизни один вредный коллега; слушая тёмного, я почему-то представил его. Даже, мне казалось, голос тот же: ядовитый, насмешливый. Он часто донимал меня, стращая при каждом удобном случае, что человек смертен. Впрочем, я и без него не питал иллюзий. Но он прибавлял, что это еще не вся беда, а еще хуже, что человек — внезапно смертен. И накликал, подлец, мою скоропостижность. Я даже не успел осуществить задуманный бунт: высказать своё «фе» зарвавшемуся шефу.

А вот светлого я ни с кем из земных людей не смог отождествить.

— Тысячу лет, — сжалившись, ответил он на мой вопрос.

И тут я уловил знакомые интонации! Но они принадлежали не мужчине, а женщине, которая еще раньше меня покинула бренный мир. Это была моя бедная тётя, старая дева, всю жизнь проработавшая воспитателем в пансионате для ущербных детей, от которых отказались матери. Возможно, профессиональную манеру общения с ними она перенесла и на всех взрослых, считая их несовершенными и достойными жалости.

— А почему не пять тысяч? — съязвил я.

— Вам недостаточно? — недовольно сказал тёмный. — Думаете, спустя тысячу лет кто-нибудь из живых припомнит ваши деяния?

— Да нет, думаю, что и тысячи много.

— Вам трудно угодить, — проворчал темный и обратился к светлому. — Коллега, я удаляюсь.

— Хорошо, а я задержусь. — Светлый остался один и спокойно, не торопясь, стал мне разъяснять. — Да, мы ожидаем с большим запасом времени, чтобы случайно не ошибиться. Ведь в вашей земной практике были случаи исторической реабилитации. Даже прежде сожженные объявлялись святыми.

О ком это он? Я припомнил, кого знал из сожженных на кострах: Жанна Д'Арк, Джордано Бруно, Ян Гус… но бросил это занятие. Меня больше интересовало, что будет лично со мной. Так прямо и спросил, замерев в ожидании ответа:

— А потом что со мной будет?

— Потом высшая аттестационная комиссия примет окончательное решение в зависимости от того, что перевесит: добро или зло, совершённые вами. Вас отсюда переведут в склад материального обеспечения, где вам предложат выбрать себе новое тело.

— Вот это да! — восхитился я. — Значит, я опять стану телесным?

— Да, — подтвердил он, — чтобы в полной мере наслаждаться или всесторонне — и физически, и нравственно, испытывать мучения.

— Так, значит, я сам буду выбирать? — спросил я, прикидывая, какое тело мне предпочесть. В сознании возникли атлетические фигуры Геркулеса, Ахилла, а из более поздних — железного терминатора Шварцнегера, итальянского жеребца Сталонне…

Светлый остановил полёт моей фантазии и объяснил, что я должен подобрать тело максимально близкое к моему прежнему, дабы не возникло противоречий между душой, привыкшей к определенным параметрам, и новой оболочкой.

Я спросил у него, каким образом достичь максимального тождества. Он и это объяснил. Я понял, что процесс подбора у них похож на составление фоторобота по частям, с постепенным приближением к оригиналу.

— Вон оно как! — Я тотчас задал еще один вопрос, который меня заинтересовал: — А скажите, на какой возраст я должен ориентироваться?

— Это по желанию, — ответил он.

И опять я затормозил.

— Ну, а если я предпочту своё семнадцатилетнее тело, то, следовательно, меня и здесь, в ваших краях, будет сопровождать гиперсексуальность?

— Экий вы, — мягко пожурил он. — Нет, это вас минует. У нас тут идеальные отношения.

Настроение (если можно так выразится) у меня поднялось. Мне стало приятно, что я вернусь в свое тело. Я не переедал, регулярно ходил в бассейн, спиртное употреблял изредка и в малом количестве. Стало быть, и требуха у меня в норме. Однако… что последует? Вечное блаженство или адские муки?

Вопросов возникало всё больше. Но за светлым явился темный и повлёк за собой.

— А если никаких данных обо мне не поступит? — крикнул я им вслед.

— Тогда мы попросту дематериализуем вас, — бросил тёмный.

— Деидеализируем, — с благожелательной улыбкой поправил светлый.

— А, ну да! — согласился тёмный, как бы и не ко мне обращаясь. — Его прежнее тело уже черви съели.

Они вновь исчезли, а я лежал недвижимый, и прикидывал, кто может вспомнить обо мне. Сначала, естественно, мысли были о том добром, что я совершил. Мало припомнилось. Во многих своих поступках я обнаруживал рациональный мотив: то есть, как лучше обустроиться под солнцем. Ну и, кроме того, мной повелевали инстинкты самосохранения и размножения, передавшиеся генетически. Причём, последний инстинкт, по молодости, редуцировался в примитивный сексуальный голод. Вспомнил о жене; с ней я развёлся, когда мы перестали понимать друг друга. Моя Лиза, похоронив родителей, стала активно верующей, зачастила в церковь, выполняла все обряды, поминальные свечи ставила, нищим на паперти милостыню раздавала. Так, может, и мне невзначай свечку поставит? Хотя… скорее всего, она и не ведает, что я физически умер. После развода мы почти не общались. Да и сам-то я, еще за миг до смерти, не подозревал, что скоропостижно скончаюсь.

В ту роковую ночь, решившись на бунт, я долго не мог уснуть. Шеф, сволочь, брал взятки, а с нами, рядовыми сотрудниками, не делился. По некоторым сведениям он даже заимел счёт в швейцарском банке. Я весь испереживался, настраивая себя на бунт. Уснул только под утро, соображая, кого привлечь в сообщники. Отключился обессиленный головным напряжением и… и пришёл в сознание уже здесь на базе. Слава богу (в которого я не верю) с полным опознанием своей личности. А то ведь мог и овощем очнуться.

Хорошо помню наш последний идеологический спор с женой, долгий и непримиримый. Лиза утверждала, что добрым, то есть способным «полюбить ближнего, как самого себя», может только человек истинно верующий. Ну, понятно. Бог есть любовь. А неверующий, по её искреннему убеждению, способен только заниматься примитивной любовью, то есть «трахаться». Может, она и права. Так разве я, порой грубо домогавшийся её и ни разу не успевший покаяться, могу рассчитывать на её заступничество?

С кем же ещё я пересекался по жизни, вспоминал я, находясь здесь, в межпространственном заточении. Моя память перенеслась далеко-далеко, в детские годы. Мы жили обеспеченно, мой папа был торговый начальник. К нам подъезжали снабженцы, товароведы и угодливо спрашивали: «Василий Павлович, вам того-то и того-то не надобно ли?» Вот еще вспомнилось: какой-то худющий мальчик на улице пожаловался мне, тоже малолетнему: «Кушать хочу». Я побежал домой и утащил на улицу несколько пирожных. Но не факт, что тот малец про это будет вспоминать. Съел да ушёл восвояси. Позже, будучи сексуально озабоченным юношей, я не трахнул беззащитную девушку, когда уже завалил её на бетонный пол в подвале дома. Потому что она посмотрела на меня так… ну, словом, как-то очень жалобно посмотрела. Или не считать же добрым тот поступок, когда я какому-то бродяге сунул стодолларовую купюру, выйдя с солидным выигрышем из казино…

Эх, мало припоминается добра! Ну, что еще? Ну, помог перевести и расставить мебель своей ангелоподобной тети, когда ей, наконец-то, перед самой пенсией (и незадолго до кончины) выдали ордер на отдельную однокомнатную квартиру. О, как она была счастлива! К ней сердечно привязался один из малышей, и она хотела его усыновить, но комиссия отказала из-за неприемлимых квартирных условий (жила в коммуналке). Да и заведующая её отговаривала:

— Маргарита Павловна, зачем вам эта бюрократичечская волокита? Наши дети и так считают вас мамой.

— Нет, — с грустью возразила она. — Многие уже так не считают. Они называют меня бабушкой.

Ну, ладно, мне до неё не дотянуться. Ничьим папой я не стал. Хотя как знать; одна рыженькая сообщила мне, что понесла от меня, но мне тогда не до того было, я учился на втором курсе, и посоветовал ей сделать аборт. Как она поступила, не знаю. Может, и еще подобные случаи имели место быть. Я ведь часто ездил в командировки. Возможно, какая-нибудь одинокая женщина, из моих нечаянных любовниц, и польстилась иметь от меня, бравого мужчины, сына или дочь.

Но ведь и ничего явно злодейского я в своей жизни не совершал! Ну, случалось, маленько врал, маленько подличал — сейчас эти случаи даже не могу конкретно перечислить. Всё слилось, события и лица перепутались. Вряд ли кому-нибудь насолил так, чтобы меня до сих пор проклинали.

«Ребята, кто умер, но не забыт, тот бессмертен», — внушала нам прелестная Лия Сергеевна. А я ей в седьмом классе канцелярскую кнопку на стул подложил. Из чистого озорства, остриём вверх. Вот ведь не стала она разбираться, кто это сделал! Молча перетерпела боль и не побежала с жалобами к директору. После чего она мне ужасно понравилась! Да, пожалуй, это была моя первая любовь. «Я вас любил, любовь еще, быть может, в моей душе угасла не совсем»… А ведь точно не угасла! Вспомнил же теперь, совершенно лишившись телесной оболочки. Быть может, эта моя первая и безгрешная любовь будет воспринята служителями перевалочной базы со знаком плюс? Но знают ли они об этом?

Ужасное беспокойство овладело мной. Я опять воззвал к служителям, и они явились.

— Опять гундосишь! — злобно бросил тёмный.

— Чего ещё изволите? — стараясь оставаться доброжелательным, спросил светлый, но и у него, кажется, терпение заканчивалось.

— Что ж вы со мной делаете? — возопил я. — Хотя бы заранее предупреждали, что нас ожидает. Да я, может, тогда совсем иначе жизнь организовал бы. Много добра сделал. Никак не могу в толк взять: почему мы, не верующие ни в бога ни в кочергу, при жизни не получаем от вас конкретных инструкций?

— Неужели не понятно, — брезгливо сказал тёмный. — Чтобы у вас не было расчёта.

И даже светлый, всегда приветливый, глянул на меня укоризненно:

— Да, быть добрым по расчёту, это знаете… не комильфо.

— Хорошо, хорошо! — заторопился я. — Сейчас расскажу случаи из жизни, когда я непредумышленно творил добро.

— Увольте нас от ваших рассказок, — отверг темный. — Самовосхваление, равно как и самооговор, мы не принимаем. У нас свои источники.

Опять удалились, а я продолжаю ждать, когда им поступят новые сведения обо мне. По моим, впрочем, неясным, представлениям прошло уже лет пять. Значит, осталось ждать девятьсот девяносто пять лет. Но надежды, что кто-то вспомнит о моей незначительной персоне, стремительно улетучиваются… совсем улетучились. И я в третий раз воззвал, в чём-то уподобившись вечному жиду Агасферу, просившему лишить его жизни:

— Эй, вы! Нельзя так издеваться над личностью! Не хочу больше ждать! Немедленно деидеализируйте меня.

Они явились в третий раз. И темный, очень недовольный мной, объявил, что эвтаназией они тут не занимаются. Он удалился первым. А светлый, опять по своей милости задержавшись, пытался урезонить меня:

— Вы уж не помышляйте о суициде. Он относится к греховным деяниям не только на вашем, но и на нашем свете.

— Как же мне быть? — в отчаянии спросил я.

— Терпите.

Больше на мои призывы они не откликались. По правде говоря, у меня остаётся только одна маленькая надежда. Может, я ещё жив, а перевалочная база мне примерещилась? Но в нормальном состоянии это вряд ли могло быть. Значит, со мной что-то все-таки стряслось. Наркотики я никогда не употреблял, не пил, курил изредка… Может, тромб оторвался, как у моего соседа, партнера по преферансу? Ну, так вытащили же, спасли. Я у него в больнице был. Апельсинки носил. Возможно, в моём критическом состоянии прошло не пять лет, как я себе навоображал, а всего лишь минута? Но как бы там ни было, моё терпение на пределе. И, конкретно познав реальность иреала перевалочной базы, я мысленно воззвал ко всем живущим:

— Люди, замолвите за меня словечко, помяните добрым, незлобивым словом. Я ж вообще-то неплохим парнем был. Голодного пацана накормил, девчонку пожалел, купюру нищему дал, покойной тёте с переездом помог… ну, что еще? Соседа в больнице проведал. Ах да, на бунт против беззакония решился… — Хотя, что бунт? Разве это бунт — в свою-то пользу.

Слышите ли? Доносится ли до вас крик моей нематериальной, поздно озаботившейся о своей вечности души?

(обратно) (обратно)

Сазонов Сергей Дмитриевич (Митрич)

http://samlib.ru/s/sazonow_s_m/

Библиотека

И на этой улочке никакого кафе не наблюдалось, ни впереди, ни позади. А ведь должно было. Или нет? Откуда кафе в этой окраине. Здесь даже навигатор путается. У него, видите ли, планы этого района десятилетней давности. И что? Можно подумать, что за последние десять лет здесь хоть что-то изменилось. Какое здесь кафе? В лучшем случае — кильдим. Кафе! Не иначе напутал информатор. Или слукавил? Илья мысленно пообещал повыдёргивать ему ноги. Это из-за него он час пёхом прочёсывает этот район. Сколько можно?

Осознав бесполезность своих поисков, Илья поворачивает обратно к машине, которую оставил в квартале отсюда. Словно дождавшись именно этого, туча, нависшая над городом, наконец-то прохудилась. Тяжёлые капли застучали по асфальту сначала редко, словно пробуя, куда падают, затем всё быстрее и быстрее. Илья поспешил укрыться на ближайшем крылечке двухэтажного дома. Не готов он сегодня к капризам погоды — утром пропустил прогноз и отправился на работу без зонта. Крепкому парню 26-ти лет вымокнуть не страшно, особенно летом. Вот, только что польётся с неба? Хорошо если просто вода. А если химия, какая? Всё зависит, откуда туча. Ежели с севера, где сейчас вся промышленность, то ничего хорошего не жди. Тут можно под кислоту или чего похуже попасть. Повезёт, если сразу не облезешь. Туча с юга, где сохраняется чистая экологическая зона — дождя опасаться нечего. Но на всякий случай спрятаться от него не лишне.

Козырёк над крыльцом крохотный и капли рикошетом всё-таки достают Илью. Но и такому укрытию спасибо. До другого, вдвое большего, над магазинчиком одежды, бежать метров пятьдесят. А дождь уже поливает стеной. Сухой пятачок под козырьком становился всё меньше и меньше. Следовало бы зайти в дом. Но дверь, кажется, заперта. По крайней мере, она услужливо не распахнулась, когда Илья заскочил на крыльцо. Автоматика не сработала? Сенсоры из-за дождя? Или всё-таки заперта? Что здесь? Магазинчик? Конторка? Офис? А где реклама, зазывающая клиентов? Слева от входа всё же вывеска имеется, очень даже необычная, потому, что не электронная. Такие, рисованные, давно уже не делают. Крючки-закорючки на ней, символы старинные. Поверху, в рядок, те, что побольше. Ниже, в три столбика — что поменьше. Все незнакомые. Кажется это руны. Или буквы? Память, мешаниной из киношных образов подсказывала, что это такое. Буквы широко применялись в прошлом. С их помощью записывались слова. Причём, у каждого народа они были свои, и это создавало огромные неудобства. Человек одной национальности не понимал человека другой. В конце 21-го века нужда в буквах сама собой отпала. По всему миру прижились общепонятные картинки-символы: «стой», «иди», «нажимать сюда». Видеоинструкции объяснят, что к чему, навигаторы доведут куда надо, приборы и механизмы управляются голосом. Зачем современному человеку грамота, если информацию он считывает прямо через USB-порт на запястье или принимает на коммуникатор, что вшит под кожу за ухом. Игроманы вообще вживляют Play-порт прямо в лоб. Весьма удобно, когда пользуешься шлемом для симуляций. В конце 21 века подобные информационные входы-выходы в теле человека — дело обычное. Есть, конечно, чудики, что против всего этого. Но таких мало, и в городе они почти не живут. Их общины в сельской местности, вдали от благ цивилизации. Говорят, что продукты себе они выращивают сами и механизмы-помощники у них самые примитивные, начала века. Чудики эти нет-нет, а появляются в городе с демонстрациями, про знаки дьявола на лбу и руке кричат, о конце света талдычат как заведённые. Откуда что берут? Илья справлялся у настоятеля местной церкви — ничего такого о дьявольских знаках в священных книгах нет.

Улицу, прыгая через лужи, перебежала хрупкая девица. Зонтик спасал лишь лёгкую кофточку на ней. Цветастая юбка её «в пол» промокла до самых бёдер. Хвала дождю, видно стало, что ножки у неё стройные, залюбуешься. Девица запрыгнула к Илье на крыльцо, закрыла зонтик, забрызгав при этом молодого человека, и принялась отжимать мокрые полы юбки. Зонтик мешал ей, Илья без церемоний забрал его у девушки. Та, не поднимая глаз, отдала зонтик и продолжила отжимать юбку. Подол при этом ей приходилось приподнимать, до щиколоток, показывая ножки. А они, действительно, у неё ничего. Открыто подглядывать, наверное, неприлично, но Илья не мог удержаться.

Управившись с юбкой, девушка выпрямилась, забрала у Ильи зонтик, впервые глянув ему в лицо. Убила. У неё голубые глаза. Свои! Илья с лёту определял, когда человек в цветных линзах. «Или всё же операция? Но операции по замене глазных яблок и сейчас весьма дорогостоящие. А у неё кофточка, юбочка, зонтик — простенькие, из дешёвых. Значит, глаза тоже свои». Пока он просчитывал, девушка вынула из кармана металлическую штуковину, сунула в отверстие в двери, два раза повернула и потянула за скобу. Дверь открылась.

— Одну минутку, — бросила через плечико красавица, забегая внутрь.

Илья не понял, к чему это она. Как и девушка, тоже потянув дверь за скобу (похоже, именно для этого она и приделана здесь), он шагнул внутрь. В нос ударил необычный запах, с непривычки тяжёлый и неуловимо знакомый. Илья кашлянул, вовсе не из-за запаха, кашель был предупредительным.

— Я сейчас, — послышался девичий голос из глубины помещения.

Место, куда попал Илья, походило на архив. Такой же, только раза в три больше располагался в подвале их управления. Там тоже рядами стояли высокие до потолка открытые шкафы-стеллажи, забитые папками. И там был похожий дух, запах старых бумаг. Ах, да, если кому непонятно, то Илья был полицейским, самым настоящим, потомственным, из отдела тяжких преступлений, по традиции именуемый убойным.

Только здесь, в этой необычной конторке на стеллажах стояли книги, а не папки, как в их управлении. Что такое книги — исписанные буковками листы бумаги, сшитые в стопку, Илье рассказывать не надо. Года два назад ему приходилось расследовать убийство одного коллекционера. У того тоже, в одной из комнат имелся шкаф во всю стену, забитый этими самыми книгами. Здешняя обстановка стократ беднее, чем у коллекционера, значит и книги здесь хоть и старинные (их давно уже не печатают), то никак уж не ценные. Хотя, кто поймёт их ценность?

— А вот и я.

Из-за стеллажей вышла та самая девушка. Сейчас на ней был синий казённый халатик, в котором она, скорее всего, вытирает здесь пыль. Мокрую юбку она сняла.

— Хотите что-нибудь почитать? — с улыбкой поинтересовалась она.

— Почитать? — машинально переспросил Илья.

Он, не стесняясь, любовался девушкой. «Лет двадцать, не больше». Мила, свежа, без следов косметической хирургии! Сейчас все девицы стремились походить на Элизу Хатт, звезду сериала «Любовь на острие бритвы». Потому все зауживали себе ротики, делали лисьи глазки и красились исключительно в рыжий цвет. Хозяйка этого необычного заведения оставалась русой. Похоже, это был её естественный окрас.

— Почитать. А что ещё? — распахнула свои синие глазки она.

«Утонуть можно», — кажется, так говорил любимый киношный герой, обольщая очередную красотку.

— Почитать? — вновь переспрашивает Илья, чувствуя, что глупо улыбается.

— Сюда за книгами приходят, — указывая на стеллажи, поясняет девушка, — Берут их читать.

— И я могу взять?

— Это же библиотека.

— Что?

— Место, где хранят книги и раздают для чтения.

«Дурдом. Книги, библиотека… Зачем? Кто сейчас читает? Все человеческие знания давно уже перевели в звук и видео. История нужна? Тебе кино художественное или документальное? О какой эпохе? Глазки устали — сказку пошепчут на ночь, девушкам — любовный роман. Книги давно уже не в почёте. Не рациональны они. Бабуля говорила, как-то, любую книжку неделю, не меньше читать надо было. А в кино тебе за час всё покажут».

Потому и не удивительно, что он хмыкнул:

— И кто-нибудь сюда ходит?

— Немногие, но ходят.

Кажется, ухмылка Ильи задевает девчонку. Она поджимает губки. А вот это совсем ни к чему. Илья спешит исправиться:

— А ты научишь меня читать? — коснувшись её руки, просит он.

— Научу! — обещает она.

О! Как трудно учиться читать! И этим раньше истязали каждого ребёнка?! О боже! Мало зазубрить все буковки, надо ещё научиться их складывать. Легче, как Один, подвесить себя за шею. Помимо пытки зубрёжкой, Машенька (так на старинный лад звали его учительницу-библиотекаря) изобрела ещё одну. Ей вздумалось заставлять Илью писать буковки. Тоже задачка. Попробуй с непривычки вывести рядок этих крохотулек, и что б ровненько, и без ошибок. Лишь желание находиться рядом с такой неземной девушкой не позволяло ему послать всё к чёртовой бабушке.

Теперь всё свободное время он проводил в библиотеке. Здесь он перезнакомился со всеми её посетителями. В основном это были старики, но заходили и молодые — трое парней бунтарского типа и четыре эстетствующие девицы. Парни к Илье отнеслись настороженно — всё-таки он полицейский. Их проблемы, ему не привыкать. Девицы, наоборот, стремились привлечь его внимание. Они принимали позы изрекая замудрённо непонятное. С ними предельно ясно — когда денег на корректирующую пластику не хватает, приходится казаться умными и загадочными. А старики — ничего, милые. Каждый настоятельно рекомендовал свою любимую книгу:

— Обязательно прочтите это. Вам очень понравится. Возьмите, возьмите, не пожалеете.

Все посетители библиотеки почтительно относились к книгам, и это не могло не вызывать недоумения Ильи:

— Что же в них такого, в этих книгах? — спрашивал он каждого.

И каждый делился своим. Для кого-то книги — уход в грёзы, в мир фантазий. Кто-то желал заново пережить давние, подзабытые чувства. Одни находили в них мысль, другие наслаждались словом. Бунтари пытались разыскать в книгах истину.

— Она точно там? — подсмеивался над их стараниями Илья, — Может, и нет её в книгах вовсе?

— Обязательно есть, — убеждали его, — Книги для того и пишут. Истина в подстрочнике, это же ясно.

— И зачем прятать-то её? — недоумевал Илья.

— Истина никакой власти не нужна, — горячился самый кудлатый из чудаков, — Она — смерть власть предержащим. Потому и гонима. Обладать ей, всё равно, что иметь компас в информационном океане.

— Для чего?

— Чтобы тебя не обманули, не провели. Ты пойми, что информация — это сильнейшее оружие. Грамотно сфабрикованная идея способна задурить толпу.

— Дурить-то зачем? — сразу не понимает высокой сути Илья.

Ему разъясняют:

— Толпа — это огромная энергия, это мощь. Охотнее она разрушает, но может и созидать. Управлять толпой — всё равно, что повелевать стихией.

— Вы тоже мечтаете повелевать? — уточняет Илья.

— Мы ищем истину, — было ему ответом, — Это надо понять, это надо осознать…

И снова здорово. На колу мочало, начинай сначала.

Теперь после службы Илья мчался к Машеньке в библиотеку. Там был свой мир, своя атмосфера. Потом он провожал девушку до дома. Вовсе не из соображений безопасности. Ему нравилось ухаживать за ней как в старинном кино, неспешно и предупредительно. Благо времени хватало. Это в прошлом веке полицейские были перегружены работой. Фильмы о той эпохе полны стрельбы, драк, погонь. Сейчас забот у полицейского не больше, чем у обычного чиновника. Нет, человек лучше не стал. «Нравственность, как бы об этом ни мечтали передовые умы, не развивается вместе с эволюцией». Так выразился один из библиотечных старичков-книгочеев. Ему, наверное, виднее, его конёк — история. Просто в наши дни разбойничать особо некому. Последняя пандемия первой половины столетия оставила на земле стотысячную долю человечества. Вдуматься только, выжил один из ста тысяч! Города, да что города, целые страны тогда опустели. Остановилась промышленность, погас свет, пропало тепло. Мёртвых даже не хоронили. Они лежали там, где их заставала смерть: на улицах, в квартирах, автомобилях. Особенно много их было в больницах — настоящие могильники. Документальная хроника эпидемии пробирает до мурашек. Отчаянье, хаос, захлестнули землю. Люди бежали из городов, учились жить заново. Даже сейчас, в конце века, людям ещё аукаются последствия той страшной эпидемии. Умные машины тогда помогли людям выжить, не деградировать. С тех пор машины и люди вместе. Они заменили человека в сельском хозяйстве, на производстве, транспорте, даже в быту. У каждого дома слуга-киборг, который готовит, стирает, убирает. Людей меньше, а значит и преступлений тоже. Механизмы же не пьют и не воруют. «Только в человеке сидит ген преступности». Это тоже не из наблюдений Ильи. Как-то в сердцах это обронил настоятель их церкви. А разве не так? Даже тем, первым людям на земле не жилось спокойно и праведно. Землищи кругом ого-го, зверья-рыбы руками хватай, а всё делили между собой, завидовали ближнему и ради этого убивали, обманывали, подличали. Так, что преступники особо не изменились, разве, что измельчали. Теперь полиция больше ловит хакеров-любителей, обезвреживает свихнувшихся игроманов. Этих частенько сносит с катушек. Современные симуляционные игры похлеще любых наркотиков. Кто на них «подсел» сам уже не соскочит. Слово «Игроман» стало синонимом «Наркоману». В поле зрения полиции мелкие мошенники, умельцы подделывать документы и прочая шушера. Серьёзных преступников, убийц, маньяков, Илья за свою карьеру пока не встречал.

Маша жила в десяти минутах езды на автобусе. Пешочком идти далековато. В семь вечера девушка запирала библиотеку, и они с Ильёй спешили на остановку, что на соседней улице. Времени хватало как раз добраться до отхода автобуса. Как только они запрыгивали в салон, дверь за ними тут же закрывалась.

— Спасибо, Семён Семёнович, — всегда благодарила девушка робота-водителя.

— Рад услужить, Машенька, — неизменно отвечал тот и автобус начинал движение.

— Почему Семён Семёныч? — на второй раз поинтересовался Илья.

— У него номер на борту семьдесят седьмой. Две семёрки, семь семь — Семён Семёныч. Правда созвучно?

— Ты с ним, как с живым, — усмехается Илья.

— Иногда мне кажется, что он и в самом деле живой, — призналась тогда девушка.

Нет слов, она — неземное создание. Если говорит, что робот-автобус живой или что-то в этом роде, то пусть будет так.

И ведь двух недель не прошло, как Илья вспомнил об их разговоре. В тот день они с Машей задержались, закрывая библиотеку. Пожилая посетительница совсем заговорила их. Чувствуя, что они безнадёжно опаздывают (робот водитель не будет их ждать целых три минуты), Илья попытался ускориться. Следующий автобус будет только через час, а ему надо ещё проводить девушку до дома и вернуться на службу. Сегодня у него ночное дежурство. Если они сейчас опоздают на автобус, то гореть Илье «синим пламенем». Его оправданий начальник не примет. Но, как назло, Машенька быстрее идти не могла. Новенькими туфлями девушка натёрла ногу.

Каково же было его изумление увидеть автобус всё ещё на остановке. А вот девушка этому нисколько не удивилась.

— Семён Семёныч раньше бы и не отправился, — как само собой разумеющееся, сказала она, — Поспешим, не будем подводить его.

— Он, что, поджидал нас? — уже в салоне тихонько спросил девушку Илья.

— Выходит, что так, — тоже тихо ответила Маша, — Мне приходилось опаздывать и всякий раз без меня он не отправлялся.

— Как можно? Он же робот, у него расписание! — не понимал Илья.

А вот девушку это нисколько не озадачивало:

— Семён Семёнович не просто железяка, он робот с характером. На прошлой неделе он вообще отправился по маршруту чуть раньше, чтобы в него не успела сесть группа подростков. Тогда они бежали к остановке, но Семён Семёныч сделал вид, что не заметил их.

— Это почему?

— До этого, те же мальчишки нагрызли семечек в салоне и разрезали одно из сидений. Мне показалось, что Семён Семеныч специально не захотел их брать.

Была ещё причина, по какой Илья старался проводить девушку до квартиры — её сосед напротив. Одного взгляда на этого «игро-торчка» достаточно, чтобы понять, что тот вот-вот слетит с катушек. Илье частенько приходилось сталкиваться с подобными. В последнее время среди них всё больше попадались буйные. Знать, в моде у них очередная «мочиловка». Так, что было из-за чего опасаться соседа.

Оказалось зря. Не дожил до «белочки» бедолага. Несчастный случай с ним приключился, утонул, принимая ванну. Как раз в дежурство Ильи, он и выезжал на место происшествия. Непутёвый сосед лежал в ванне весь в пене, со шлемом для симуляционных игр на голове. А то. Как же мыться, да без него? Не удивительно, что утонул. Заигрался и буль-буль.

И, тем не менее, смерть Машиного соседа наступила от удара током. Так сказал криминалист и показал на провод, лежащий в воде. Это и подтвердил домашний робот. У покойника явно «не все дома были» если он завёл подобного слугу. Вообще, каких-либо ограничений по облику домашнего робота-слуги или, по-простому, домовика, не существовало. Каждый заказывал на свой вкус. В семьи брали роботов в виде бабушек или героев популярных сериалов. Прикольно, когда у тебя на кухне тот, кто искрится умом и юмором с экрана телевизора. Выбор механической прислуги для одиноких определялся половой принадлежностью хозяина. Это как бы нормально. Кстати, у церковного настоятеля, говорят, имелся робот в виде пышногрудой блондинки. Никто сам не видел, но слух в народе на эту тему ходил. Такого домовика, как у теперь уже бывшего Машиного соседа-игромана, Илья ещё не встречал. Это была реальная копия конкретного уродца с большими печальными глазами, лысой головой и огромными ушами. Руки у него мосластые, длинные до колен, ноги босы. Костлявое тело робота прикрыто одной лишь грязной майкой. Одним словом — чучело полное.

— Кикимер, — скрипучим голосом представился он.

Точно, похожий персонаж был в каком-то старинном фильме, виденном Ильёй в детстве, название которого забыто наглухо. Там тоже имелся домашний эльф с таким именем. Спросить название фильма у хозяина? Ах, да, хозяин мёртв.

Опрос робота-домовика выявил следующее: потерпевший, собираясь принять ванную, по обыкновению набрал с собой всевозможных гаджетов, среди которых был и симуляционный шлем. Шлем штука забавная, незаменимая во многих играх: лицензионных и нелегальных. А уж как он хорош в иллюзиях для взрослых! Это, впрочем, к делу не относится.

Похоже, сосед долго возлежал в воде, если зарядка у шлема закончилась. Ему бы вылезти, вытереться, а он прерывать игру (или чего ещё) не захотел, приказал Кикимеру подзарядить шлем незамедлительно. Робот предупредил хозяина, что это небезопасно, но тот настоял на своём. Он продолжал лежать в ванне, после того, как домовик подключил зарядку шлема к сети. Затем Кикимер вернулся на кухню, где в духовке сидел пирог. Неожиданно погас свет. Кикимер проверил пробки на щитке электропитания. Их выбило. Он включил автомат и тот вновь сработал. Следовательно, где-то коротило. Обследовав квартиру, домовик обнаружил, что зарядник от симуляционного шлема упал в ванную. Он-то и вызывал короткое замыкание. Робот отключил зарядник шлема от сети и восстановил электроснабжение в квартире. После этого он вернулся к хозяину. Тот на вопросы не отвечал, не дышал, пульс у него не прослушивался. Тогда Кикимер вызвал скорую помощь, а уже те полицию. Свой рассказ робот подтвердил видеозаписью.

Вроде бы всё ясно. Конченный игроман, пренебрегает правилами безопасности и погибает в результате несчастного случая. Что ж, все под богом ходим. Ни по каким, даже самым христианским законам этого «торчка» не жалко. Бесполезный человечишка, жить не жил, смердил больше. Даже робот домовик у него чудище, которым только детей пугать. Но не это беспокоило Илью. Что именно он не мог понять. Сработало на уровне подсознания и давай точить подозрительностью. Он же потомственный полицейский, а чутьё сыщика, говорят, по генам передается.

Он попросил Кикимера ещё раз прокрутить видеозапись, но уже на экране большого, во всю стену телевизора. Потом ещё раз, только медленнее. Всё тоже, самое. А это что? Внезапный блик и, кажется, изображение стало немного тусклее? Отчего вдруг? Есть над чем задуматься. Монтаж? Бред! Человека можно заподозрить во лжи. Но робота?

Илья прошёлся туда-сюда, стараясь не глядеть на Кикимера. Неожиданно он шагнул домовику за спину, оттянул тому майку сверху вниз. Другой рукой он приподнял защитную шторку у робота на уровне лопаток. Показалась панель с несколькими рядами кнопок. Похожие были на семейной реликвии — старом мобильном телефоне деда. Такие же кнопки с цифрами и буквами, чтобы звонить и отправлять SMS. Дед показывал Илье, как звонили и писали сообщения на мобильнике тех лет. Сложно, неудобно и к тому же для этого надо знать грамоту. Старинный аппарат голосового набора не имел. Короче, морока с ним. Панель на спине Кикимера служит для доступа в программное «меню» робота. У каждого домовика такая имеется. Знают об этом все, но никто не пользуется. Чтобы на клавиши давить специальное образование надо иметь. А у нас читать-то, не каждый горазд. Илье вот везёт, он теперь умеет. Потому и набирает он на кнопочках слово «повиноваться» или в цифрах — 55245023542. Каждой букве своя цифра, как на мобильнике деда. После этого на кнопочку что пошире. Это «ввод».

— Слушаю приказ! — чужим, выхолощенным голосом, произносит Кикимер.

В нём уже не слышны старческие, скрипучие нотки. Сам робот выпрямляется, замирает по стойке «смирно».

Этой волшебной комбинацией цифр, что даёт абсолютную власть над любым роботом, поделились с Ильёй ребята из Машиной библиотеки. Выражение «Знание — сила!» оказалось не просто тезисом, оно реально работает.

— Мне нужна запись сегодняшнего дня за последние десять часов. Сделай копию и немедленно передай мне, — приказал Илья.

— Слушаюсь! — также бесцветно ответил робот.

Через минуту Илья забрал у него флешку. Воткнув её в свой планшет, он просмотрел запись. На ней уже было не то, что показывал раньше Кикимер. Здесь симуляционный шлем потерял зарядку, потому, что пальцы робота предварительно покопались в нём. Затем было искажённое лицо хозяина квартиры, ругательства в адрес Кикимера, брызги водой в него, и тапок, летящий прямо в объектив. Потом тощая рука домовика втыкает вилку зарядника в розетку, поправляет провод. И, как бы случайно, зарядка выскальзывает из пальцев робота в ванную с водой.

Выскальзывает из пальцев робота?

Выскальзывает из пальцев робота!!!

Илья встал перед Кикимером, посмотрел прямо ему в глаза. Этот приём хорошо действует на человека. Но, что можно прочитать по искусственным глазам робота? Это человеку свойственно скрывать, да изворачиваться.

— Почему ты убил его? — чётко выговаривая слова, спросил Илья.

По идее, сейчас должна быть пауза, длинная такая,затем вопросы допрашиваемого: «Кого убил? О чём речь?» Нет, ничего такого, робот ответил сразу. Произнёс чётко, немигающее глядя перед собой:

— Он часто обижал меня. Незаслуженно. Достал.

Илья не ждал подобного, потому до него не сразу дошли слова домовика. То, что он сказал, вообще ни в какие ворота не лезло. Во-первых, «Достал!» Он же именно так выразился. Как такое понимать? Надоесть может только человеку. Роботу это понятие недопустимо. Во-вторых, он убил своего хозяина! Того, кому изначально запрограммирован помогать? Это нонсенс. Робот убивает человека! А, как же, первый закон робототехники? Да, именно это важно!

— Ты нарушил первый закон робототехники, — строго говорит Илья, — Ты же знаешь его? А? Обязан знать. Повтори!

Кикимер, продолжая оловянно глядеть перед собой, произносит:

— Робот не может причинить вред человеку или своим бездействием допустить, чтобы человеку был совершён вред.

— Ты нарушил этот закон, — еле сдерживает себя Илья.

— Я исполнил нулевой.

— Какой нулевой? — не понимает Илья.

Кикикмер отвечает, глядя перед собой:

— Существует нулевой закон робототехники. На него мало кто обращает внимание. Человеку достаточно первых трёх. И тем не менее он существует. Его сформулировал всё тот же Айзек Азимов, только позже ранее принятых. Нулевой закон робототехники был озвучен им ещё в 1986 году. И он гласит: «робот не может причинить вреда человеку, если только он не докажет, что в конечном счёте это будет полезно для всего человечества».

Илья хмыкает:

— Ты докажешь, что он преступник мирового значения?

— Нет.

— Он сам попросил тебя об этом? Умолял убить себя? — Илья скептично кривится.

Домовики прекрасно улавливают перепады настроения хозяев. Многим, вообще, не чуждо чувство юмора. В чём-чём, а в этом учёные-кибернетики преуспели. Моделируя очередного домовика, они лишь активировали чувство юмора у него по просьбе заказчика. И по уверению одного из наладчиков, таких клиентов хватало. Кикимер сейчас отвечал как заведённый. Наверное, все псевдо-человеческие чувства в нём отключились в момент полного подчинения Илье. Он говорил как механическая кукла:

— Нет, но я докажу законность своего поступка. Мой хозяин являлся никчёмной особью. Практически он исчерпал свою полезность для общества. Два года он не работал. Вёл паразитический образ жизни, подсел на игры как на наркотики. Психика его стала неустойчивой. Он всё чаще срывался. Ещё немного и он мог стать реально опасным для окружающих. И первым, кто попал бы под его агрессию, оказались бы ближайшие соседи.

Илья невольно вздрогнул. Он не зря опасался за свою Машеньку.

— Своим асоциальным поведением он тянул вниз суммарные показатели человеческого социума. Избавляясь от него, как от паразита, — Кикимер говорил монотонно, словно читал заготовленный текст, — я сделал в целом полезное для ВСЕГО человечества.

Слава богу, в комнате кроме них никого не было, иначе Илье стало бы неловко за свою отпавшую челюсть. Он ожидал чего угодно: цикличного повторения одних и тех же выражений или агрессивного выкрикивания лозунгов. Со всем этим было бы предельно логично: в первом случае — программный «глюк», во втором — воздействие на работа радикалов-фанатиков. Но, чтобы тот оценивал своего хозяина, давал ему характеристику?! Это уж совсем по-человечески. Как он выразился: «Хозяин достал?»

Илья прикрыл рот. Что ответить на это? Да и стоит ли? Есть ли более бессмысленное занятие, чем спорить с машиной?

— Оставаться дома, ничего не предпринимать, — приказал он роботу.

— Слушаюсь, — ответил тот.

Илья вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь. Задачка. По закону он обязан арестовать убийцу. Однозначно и без сомнений. Но робота? Подобных прецедентов что-то не припоминалось. Посадить робота в тюрьму? Лишить свободы того, кто в этом ничего не понимает? Линчевать! Ну не тюрьмы же для них строить. Конечно, линчевать, но не сразу. Пусть в нём технари покопаются. И, вообще, это не Ильи забота расправляться с роботом. Хотя, по большому счёту, Кикимер прав. Что проку в теперь уже бывшем соседе Маши. Из-за таких как он стыдно за всё человечество. Потому-то и домовик не чувствует себя виноватым. Что за бред? Чувство вины лишь для человека. И опять же, этот пресловутый «нулевой закон робототехники». Как ловко его применили. Эх, не мешало бы с кем-нибудь посоветоваться.

Пришлось посторониться — мимо два робота-грузчика провезли труп на механической каталке. За ними шагал криминалист. «Поговорить с ним?» Но Илья недостаточно хорошо его знал. Как все: «Здоров! — Здорово!» и то, если столкнулся с ним в управлении или на вызове. К тому же криминалист слыл человеком со странностями. Ростом с Илью, но худой, как все учёные, носил старомодные очки, хотя мог бы вполне сделать себе операцию на глазах. Он никогда не был женат, курил, хоть это вредно, дорого и уже не модно, на вечеринках обязательно напивался. Говорили, что в порыве ярости он до винтика разобрал своего домовика. С тех пор сам готовит себе пищу и прибирает в квартире. Короче, чудак.

Тут за спиной ка-а-ак грохнет. Да так, что дверь чуть не вынесло. Спасибо, что открывалась она комнату, а не в коридор. Иначе зашибла бы Илью. Он, не задумываясь, бросился туда где только что рвануло. Там стоял клуб пыли поднятый взрывом и начинало дымить. Это загорелся диван. Илья схватил первую попавшуюся на глаза тряпку и сбил ею пламя. Кикимера нигде не было, точнее целого. Раскуроченные части робота-домовика разбросало по всей комнате.

— Во, как! — послышалось за спиной.

Илья обернулся. Это криминалист. Присев на корточки, он разглядывал исковерканный кусок Кикимера.

— В первый раз такое вижу, — пробормотал себе под нос криминалист, — На коротыш не похоже…

— На что? — не понял Илья.

Криминалист поднял голову и глянул на него поверх очков:

— На короткое замыкание. Это по электрической части. От него тоже, бывает, бахает, но не так. Здесь же словно заряд подорвали. Чуешь, заряд! Откуда он здесь? И, судя по всему, находился он внутри домашнего робота. Как понимать это? — Криминалист опустил голову разглядывая обломки домовика и вновь забормотал, — Надо бы по исследовать. А, вообще, забавно.

— Что забавно? — переспросил Илья.

Криминалист опять поднял к нему лицо:

— Верный слуга со смертью господина совершает сеппуку, — сказал он.

— Сеппуку? — вновь не понял Илья.

— Ритуальное самоубийство, харакири. Это из японской культуры, древней, — похвастался знаниями криминалист, — Сейчас подобное не встретишь. Ты иди, я тут ещё посмотрю. Отчёт потом заберёшь.

Всю дорогу до управления Илья терзался сомнениями. Случай был из ряда вон выходящий, и как ему поступить он пока не знал. По идее, он должен сейчас бить во все колокола. Робот убил человека! Ай! Ой! Не в результате несчастного случая, а умышленно. Ай-яй-яй! Хотя ёрничать в этом случае всё-таки неуместно. Если вдуматься — это прямая угроза будущему. Умных механизмов сейчас много больше, чем людей и если, каждой десятой железяке, как Кикимеру, вдруг взбредёт, что человек его «достал», то людей на земле не останется. И как озвучить такое? И где? Ничего нет страшнее паники. Обезумевшая толпа подобна стаду буйволов. Что там говорили о силе толпы бунтари из Машиной библиотеки? Заехать туда, посовещаться с книгочеями? Молодёжь вряд ли чем поможет, а вот опыт стариков может и сгодится.

Илья направил автомобиль к библиотеке и даже проехал с полпути, как поступила команда срочно вернуться в Управление. Пришлось разворачиваться. Жаль, конечно. Но не в его привычках бегать от службы. А к Машеньке он обязательно заедет и после работы.

В коридорах управления никакого аврала не наблюдалось, повседневная суета, не более. Мир не перевернулся из-за убийства игромана пусть даже и роботом. Зачем только дёргали? Непонятно. Спросил в дежурке. Сказали — начальник приказал. Ему-то он зачем? Иногда неделями не замечает. Кстати, вот и он, выглянув из кабинета, подзывает Илью.

— С вызова на Садовой? — спрашивает шеф, когда тот подходит.

Илья кивает. Вот с кем следует поговорить об этом преступлении. Николай Николаевич — в глаза и за глаза «Ник-Ник», хоть и строг, но не самодур. По крайней мере, выслушает. До него здесь командовал спущенный сверху придурок. И в этом ничего удивительного. Принцип «я — начальник, ты — дурак» неискореним никакими формациями. Человечество за всю свою историю так и не научилось подбирать себе мудрых и порядочных начальников. Вечно к рулю продираются типчики совсем с иными качествами. Повезёт, если удастся послужить под началом пассионария. Потом найдётся, что вспомнить на пенсии. Если доживёшь до неё. Эти самые пассионарии, что тащат эпоху вперёд, лихо рубят головы направо налево врагам и своим. За идею, брат, да за высокую цель чужой головушки не жалко.

Их начальник, Ник-Ник, слава богу, был не из первых и не из последних, не лизоблюд и не дуболом, золотая серединка. Кстати, из бывших оперативников, лично ходивший на «особо опасных». Илья сам не видел, но говорили, что Ник-Ник с сорока метров, из пистолета, снёс полбашки преступнику, прикрывающемуся заложницей. За этот выстрел он получил медальку и выволочку от прежнего руководства. Пуля тогда прошла в сантиметре от виска заложницы. Когда та осознала это, то хлопнулась в обморок. О, какой шеф! Есть за что уважать.

— Давай сюда флешку с места преступления, — приказывает Ник-Ник.

Илья машинально отдаёт ему накопитель с записью от Кикимера.

— Я тут хотел посоветоваться…, — начинает он.

Начальник озабоченно отмахивается:

— Потом, потом. И ещё… передай дело Полукарову. Скажешь, я распорядился.

Всё это происходит в дверях кабинета начальника. Изображая занятость Ник-Ник делает движение скрыться у себя. Илья же спохватывается:

— А откуда Вы знаете о флешке?

Начальник застывает. Действительно, когда Кикимер показывал Илье эту запись, кроме их двоих в комнате никого не было. Криминалист доложить не мог. В тот момент он возился в ванной возле трупа. Он не знал ни о подмене записи, ни о флешке с истинной. А сам Илья никому о ней, и о признании убийцы-домовика ещё не говорил! Откуда шефу всё известно? Возникает пауза, за время которой кабинетная дверь сама собой закрывается и бьёт по пальцам начальника. Дверь не тяжёлая, но что такое прищёмить ею пальцы Илье знакомо. Боль такая, что невольно выдаёшь пару фраз обсценной лексики. А, вот Ник-Ник даже не морщится, зато это выводит его из окаменения.

— Зайди, — приказывает он Илье и, толчком распахнув дверь, входит, первым.

— Докладывай, — распоряжается он, а сам начинает расхаживать по кабинету.

Илье приходится поворачиваться вслед за ним. Он подробно доложил о самом убийстве Машиного соседа, о попытке робота скрыть подлинную видеозапись событий, и о самом признании домовика.

— А откуда тебе известно о кодовой комбинации в настройках робота, — лишь однажды перебил его шеф.

Илья покривил душой, заявив, что комбинацию эту, дающую абсолютную власть над роботом, ему «подогнали» наладчики. О молодых ребятах из Машиной библиотеки ему почему-то не хотелось упоминать. Внятного объяснения тому не было. И всё же Илья прислушался к себе. Отец с дедом одобрили бы. Они всегда учили доверять интуиции. И одному, и другому это спасло жизнь. Причём каждый из них трактовал интуицию на свой лад. Отец, предпочитающий всёму научный подход, называл шестое чувство опытом предков, генетической памятью. Дед утверждал, что это «шёпот Ангела-хранителя».

Илья закончил говорить, а шеф всё продолжал ходить туда-сюда по кабинету. Такое за ним водилось — расхаживать, обдумывая что-то важное. Потому и имел он вторую кличку «шатун». Забавно, что конкретно имел в виду народ клея Ник-Нику такой ярлык — разбуженного зимой медведя или деталь двигателя внутреннего сгорания.

— Знаешь, — наконец-то произносит начальник, — За годы службы мне не раз приходилось сталкиваться с непонятным, нелогичным, порой абсолютно бессмысленным. С первого взгляда… Тут главное — не спешить с выводами. Посидишь, покумекаешь, прикинешь с той, с другой стороны, глядишь, и всё встаёт на свои места. Мир удивительно логичен.

— А если это, не укладывается ни в какие рамки? — возмущается Илья.

— Ты о сегодняшнем инциденте? — морщится Ник-Ник.

— Ничего себе — инцидент? Это же вопиющий случай! Это!.. Это!.. Робот убил человека! — Илью переполняло.

— Робот убил человека, — задумчиво повторяет шеф.

Он прекратил расхаживать по кабинету и уселся в своё кресло, через стол от Ильи. Внезапная успокоенность начальника вызывает у него недоумение. Как же так?

— Да, именно убил. И, знаете, он оправдался нулевым законом робототехники! — продолжает возмущаться Илья.

— Это философия…

— Ничего себе философия. Под неё можно что угодно подвести. Это прецедент. Каждый робот теперь, каждый холодильник или утюг возомнит себя социально значимым и примется расправляться с людьми. Нас с Вами убивать.

— Разве человек не истреблял птиц, зверей, рыб? — неожиданно спрашивает шеф.

Илья аж замер. К чему это он? Конкретное убийство и «размышлизмы» на высшие материи.

— … Всех тех, что созданы, как и он, богом, — заканчивает тираду начальник.

Илья вглядывается в него. Глаза вроде не безумные. Чего это шефа чесануло в теологию? Раньше за ним такого не наблюдалось. Ну, видели его в церкви на Пасху. И что? На Пасху все туда ходят, даже Президент. Так, что Илье есть чему удивиться:

— Вы верите в эту чепуху?

— В какую чепуху? — в глазах начальника появляется заинтересованность, а губы растягивает лукавая улыбка.

— Ну…, — Илья постарался подобрать выражение поделикатней, — … в божественное начало мирозданья.

— А ты, гляжу, не очень-то веришь, — Ник-Ник улыбается отчётливей, — Но в церковь всё же заходишь.

— Как все, — пожимает плечами Илья.

— Типа — на всякий случай. Есть он, в смысле бог, или нет — неясно. Но, как бы то ни было, отношения с ним разумнее не портить. Так?

— А Вы верите?

— Верю, — для убедительности шеф кивает, — А тебе, похоже, ближе законы Дарвина?

— Ну…, — опять подбирает слова Илья, — … они более доказательны.

— Наука никогда не жаловала Господа, — хмыкает Ник-Ник, — А всё потому, что не в состоянии пощупать его, измерить. Высокоразвитому человеку наука ближе. Но от этого не легче. Хотя бы в последнем случае. Как там, у старика Дарвина? Более сильный вид вытесняет слабый, менее приспособленный.

Очередное «ну» Ильи со стороны выглядит глупо. Удивительно, но раньше он так не тупил.

— Что, ну? Оглянись вокруг, — для убедительности к словам начальник добавляет жест, — Механизмы давно уже заменили человека во всём. Разве не так? Человек уже ничего не делает своими руками. Он уже не готовит сам, не стирает, не моет. За него всё делает робот-домовик. Общественным транспортом управляют тоже они. Кстати, как только транспортом перестали управлять люди, аварии прекратились. Производства сейчас роботизированы настолько, что обходятся без человека. Это ничего не напоминает?

— Что?

— Если оглядываться на историю, то выявляется любопытная зависимость — как только народ перестаёт трудиться сам, начинает использовать дешёвый наёмный труд, то исчезает с исторической арены. Даже самые мощные империи разваливались и погибали из-за этого.

— Из-за этого?

— А из-за чего? Всё по тому же дарвиновскому закону. Более сильный, приспособленный вид начинает вытеснять слабый…

— Получается, человека? — догадывается Илья.

Вот тебе и дофилософствовались. К чему это Ник-Ник клонит? Тема настолько неожиданная, что Илья немного теряется. А вот начальник, похоже, к подобному разговору готов, слов не подбирает, выдаёт как понаписанному:

— А разве он идеален? Чудо, что вообще на земле выжил, не имея серьёзных клыков и когтей. Палкой-копалкой от хищников отбился, ею рыбы наловил и шкур себе и детям нашил. Так? Тут без божественного проведения никак не обойтись. Не правда ли? Или участия ангельского, если быть точным. О разуме человеческом даже не заикайся, — Ник-Ник делает предупредительный знак Илье, чтобы тот не перебивал, — Разум что-то от войн не спасал. Наоборот, от «большого» ума, да от идей «высоких», гражданские развязывались. Заметь, по всему миру! А эти войны, брат ты мой, самые истребительные, самые безжалостные. Потому как за идею. Идея, она штука такая, как только заработает статус «святой», так любое преступление способно оправдать. Не так ли? — и не дожидаясь, пока Илья кивнёт в ответ, начальник продолжает, — Так! А, что царь природы со средой обитания сотворил? Испоганил до такой степени, что теперь сам страдает от всевозможных аллергий. Уже ни одного ребёнка полностью здоровым не рождается. Ты вот тоже, не исключение, здоровущий, что о лоб поросят молочных убивать можно, а носом шмыгаешь постоянно.

— А причём здесь это? — Илья слегка оторопел от его слов.

— А всё притом. Раз человек не идеален, то не факт, что является конечным звеном всё той же, обожаемой учёными эволюционной цепочки. Разве нельзя допустить, что кто-то более совершенный, чем человек, уже дышит ему в спину. Вдруг пришло время ему, как виду, уступить место на земле более совершенному, более приспособленному?

— Полагаете, такое возможно? — искренне сомневается Илья.

Не хочется верить в подобный прогноз. Одно дело — философские умозаключения, другое — реальные, живые люди. О чём говорит шеф? Как, вообще, такое возможно?

— Чисто теоретически, то почему бы и нет? — продолжает развивать мысль начальник, — Мир меняется, человек тоже. Он уже не похож на своего далёкого предка, всё больше напоминает киборга. У каждого теперь имеются вживлённые USB-порты, коммуникаторы. Многие идут дальше, встраивают себе входы к симуляционным шлемам. Всё это атрибуты человека-машины, киборга? Не так ли? Развивается человек, развиваются и другие. Всё логично.

— Допустим, — скорее теоретически соглашается Илья, — И что это за новый вид, что сменит человека?

— Машины, роботы. Они же совершеннее, круче его.

Во как шеф вывернул. Илья смотрит на Ник-Ника во все глаза. Ишь, как разговорился. Обычно за ним словоохотливости не наблюдалось, разве, что на собрании и то, больше лозунгами, да по бумажке. Даже на корпоративных вечеринках всё больше помалкивает. Дует пиво и помалкивает. А тут ишь, чешет как по на писанному. Возникает пауза, за время которой Илья пытается собрать разбегающиеся мысли. К чему клонит шеф? Чего хочет? И как, вообще, он узнал о флешке с записью? Как следует додумать не удаётся — Ник-Ник вновь заговаривает:

— И ведь до подобного способен додуматься кто угодно, — уже без намёка на улыбку, произносит он, — Сложит убийство домовиком своего хозяина, со своими мыслями и ну бить во все колокола. «Заговор машин! Конец человечеству!» Благо, за сумасшедшего сочтут. А если репортёры, с телевизионщиками за идею подобную ухватятся? Этим хмырям народ пугать — хлебом не корми. Что начнётся тогда? Паника? Бунт луддитов? Бей, круши машины, спасай человечество! И всё из-за чего? Из-за неправильно поданной информации. Посему, лучше замять эту историю. Убийцы больше нет? Нет! Взрывом разметало. Наказывать некого. Значит, инцидент исчерпан. Правильно?

Илья машинально кивает.

— Ну и ладненько, — с облегчением улыбается начальник.

Он поправляет монитор перед собой на столе, переводит внимание на него. Мол, раз договорились обо всём — свободен, продолжаем работать.

«Всё, так всё!» Илья покинул кабинет начальника. Не, ну можно было проявить принципиальность, упорствовать, как в фильмах про копов, оказаться в полной ж…, простите, с кучей неприятностей. Потом встретить красотку, тоже правдолюбку, спасти её от смерти, вместе убегать от плохих парней, а затем, перестреляв толпу народа, добиться справедливости. Хеппи энд и титры. На то оно и кино. В жизни Happy End один на тысячу, а то и меньше. «Принципиальность менее всего болезненна для начальства, чем для подчинённых», — любил приговаривать дед. Действительно, было чего ради упираться? Или ради кого? Вставать в позу из-за игро-торчка явно не стоило. «Упорство с мозгами замечательно уживается», — обязательно выразился бы дед. Отец бы подхватил: «А вот упрямство с мозгами — никак». Прибаутки, мотивчики, всевозможные присказки в их семье, как и положено, переходили от старшего к младшему. Знать и Илье придётся ими делиться с сыном. От природы никуда не деться. Их отношения с Машенькой неотвратимо двигались к свадьбе. Вопреки самым неутешительным прогнозам начала 21 века институт брака всё же устоял. Как ни странно этому способствовала пандемия, выкосившая большую часть человечества. Она, словно кара господня, изничтожила все секс меньшинства. Расшатывать традиционные устои стало некому. После растерянности и вакханалии первых лет той поры, всё вернулось на круги своя. Мальчики, как встарь, женились на девочках. У них появлялись дети. По-другому бы не выжили.

Илья не преминул рассказать невесте об истинной кончине её соседа, о разговоре с начальником. Посомневался, правильно ли сделал, что промолчал тогда? Машенька мудрёно ответила на это:

— История хранит столько тайн, что одной больше или меньше, для неё уже мало что значит.

Она вообще в последнее время всё больше задумывалась ни с того, ни с сего, случалось, отвечала невпопад. Она словно в такие минуты прислушивалась к себе. Илья списывал её милые странности на предстоящую свадьбу. Ведь для каждой девушки, хоть сто лет назад, хоть сейчас, бракосочетание — знаковое событие. И его Машенька будучи трижды неземной, наверняка, тоже мечтала об этом.

Скупиться не стали, на свадьбу позвали много гостей. Среди них были коллеги Ильи. Ник-Ник — само собой, ребята из отдела, из параллельных структур управления, бывшие сослуживцы отца. Как ни странно в число приглашённых затесался и криминалист. Ещё большим удивлением было, что он оказался не только знакомым отца, но и деда. Уж они-то никаким боком не пересекались по службе. Дед лет двадцать как вышел в отставку. И тем не менее.

Эксперт пару рюмок выпил с одним, потом с другим и надолго выпал из поля зрения Ильи. Затем криминалист попался ему на глаза в перерыве между застольями. Тот пьяной болтовнёй доставал соседа. Как только народ зашевелился, начал вставать из-за столов, чтобы освежиться, бедолага пулей сбежал от эксперта. Тот обиженно поджал губы и вновь потянулся к бутылке. Ещё немного и он опять будет в хлам, как и на прошлых вечеринках. Надеясь предотвратить это, Илья забрал у него бутылку и уговорил выйти на улицу.

— Через туалет, — согласился криминалист.

Пришлось сопровождать его дотуда и дожидаться у двери. Выйдя из санузла, он пафосно заявил:

— Все мы люди, потому, как слабости имеем. Именно они, слабости эти, отличают нас от машин, от роботов всяких.

Сказал и преисполнился важностью. Что ж такого он узрел в туалете, что пришёл к столь глубокомысленному заключению? In vino veritas. Оно самое. Вся философия родом из Диогеновой бочки, и бочка эта была явно не из-под масла.

— Вот в чём соль!

Криминалист ткнул пальцем в грудь Ильи, словно пригвождая свою мысль в сознание молодого человека. Почему в грудь, а не в лоб? Сознание в мозгу, то есть в голове, в груди — душа. В принципе, не столь важно. Главное сейчас не обижаться на пьяного и поддакивать в разговоре.

— Куда машинам-то до нас, — подхватывая криминалиста под локоток и подталкивая к выходу, сказал Илья, — Они какие-то однобокие.

А вот говорить такое было опрометчиво, поскольку глаза криминалиста тут же оживлись.

— Э-э, нет! — обрадовался новым ушам он, — Это ты говоришь об узкопрофессиональных механизмах типа — подай, принеси, пошёл на фиг, не мешай. Но ведь существуют и широкопрофильные роботы, точные копии Homo sapiensa. И они живут среди нас. Поверь, живут.

Илья поморщился, всё, криминалиста понесло. Сейчас начнёт с пьяных глаз пересказывать сюжет какой-нибудь киношки.

— … Их можно отличить от человека по слабостям. Потому, как творенье божье не совершенно. Я давно за ними наблюдаю.

— За кем? — машинально уточнил Илья.

Они выбрались из здания, встали на крыльце. Криминалист тут же закурил, пуская клубы вонючего дыма.

— За ними. И, если приглядеться, они, роботы эти, отличаются от нас, от людей. Ну-у, пример какой-нибудь нужен… Сейчас, сейчас… О! Взять хотя бы курение, — покрутив перед лицом Ильи зажжённой сигаретой, продолжал вещать криминалист, — Ты хоть когда-нибудь видел робота с сигаретой?

— Ник-Ник, — хмыкнул Илья, вспомнив о начальнике, который, кстати, был среди немногих курящих в управлении.

— Ха! Ник-Ник! Попал! — неожиданно рассмеялся эксперт, — Ник-Ник! Ты, кстати, заметил, что он курит только на людях? В кабинете у него никогда не чувствуется сигаретного дыма. И это у курильщика? Не обращал внимания? И опять же, его пальцы…

— А что пальцы? — переспросил Илья.

— Эх, ты, детектив, — криминалист сунул сигарету в рот и показал ему свои пожелтевшие от табака пальцы, — Вот такими должны быть пальцы у курильщика. А у нашего начальника они белые. Белые!

— И что? — Илья не понимал, куда тот клонит.

Честно говоря, он не очень-то внимал в пьяный бред коллеги. Стоял с ним так, на всякий случай, страховал. Криминалист на каждом празднике напивался, иногда бузотерил. Слава богу, ему было сейчас не до этого, его больше заботила какая-то своя идея, которую он всё хотел донести до Ильи.

— А то, что наш начальник — не человек вовсе. Вот ты и я — люди. А он — не человек, робот.

— Как робот? — Илью ошарашил такой заворот мыслей криминалиста.

— Робот, робот, — заверил тот, — поставленный руководить нами. Всё его курение — лишь маскировка.

— Из-за белых пальцев такие выводы? — спустя небольшую паузу усомнился Илья.

Криминалист, конечно, забавный дядька, но и он начал напрягать.

— Ещё кое-что имеется, — хитро прищурился он, — Опять же туалет. Весь вечер сидим, пьём, а он так и ни разу не отметился в нём. Ведь так на каждой вечеринке — пьёт наравне со всеми и ни разу не отольёт. У него мочевой пузырь на ведро? Не давит совсем? А тот его знаменитый выстрел с полусотни метров. Кто из людей решится на это? Вдруг рука дрогнет? А Ник-Ник выстрелил, потому, как у робота рука не дрожит. И у него не бывает сомнений…

И в этот момент Илью позвали обратно в зал. Свадьбу без жениха ведь не гуляют. Так, что дослушать криминалиста ему не удалось. Да не очень-то и хотелось. В день своей свадьбы ему только пьяных россказней не хватало.

О том, что внушал ему эксперт он вспомнил лишь неделю спустя, столкнувшись в коридоре управления с Полукаровым, тем самым, кому передал дело об убийстве на Садовой.

— Ну, и откуда в теле робота оказалась взрывчатка? — поинтересовался Илья.

Полукаров обожал слухи-сплетни, потому с охотой поделился информацией:

— Основа для того робота…

— Основа?

— Ну… потроха с мозгами, если ты понимаешь, о чём я говорю, была из серии, предназначенной для военных.

А вот это интересно. Откуда военный робот у гражданского? Илья логично уточнил:

— Для военных?

— Ага, — ох и любил Полукаров блеснуть информированностью, аж фонтанировал ею, — Устаревшая модель, которую уничтожать не стали, отдали на нужды гражданских. Я справлялся, бывает такое. Из неё и сделали домовика. Потому и заряд, как бы изначально, уже находился в нём. У вояк ведь система самоликвидации чуть ли основа всего. Чтобы врагу не досталось. На фирмочке, где сляпали того робота… Нет, ты видел его? В материалах дела есть его фотография. Урод, каких поискать. Каким надо быть больным, чтобы заказать себе подобного домовика…

Илья намеренно скислил лицо, мол, трепотня Полукарова не по делу утомляла. Тот сигнал распознал и вернулся от разглагольствований к сути:

— Я думаю, что когда делали домовика, на заряд в нём внимания не обратили, либо заметили, но не захотели возиться с небезопасной штуковиной и оставили как есть. Могли даже хозяина не предупредить.

— О Кикимере? — задумчиво произнёс Илья, мыслями улетев в квартиру на Садовой.

— О ком? — не понял Полукаров.

— Не важно, — отмахнулся Илья.

В принципе, откуда молодому коллеге знать, как звали домовика. Для следствия нужен лишь его серийный номер, не более.

— Кстати, слышал новость? — Полукаров не мог без сплетен.

— Какую? — рассеянно спросил Илья.

— Криминалист наш в больнице!

Илья встревожился:

— Что случилось? Нападение? Кто?

— Никто. Криминала никакого. Возвращался с твоей свадьбы и ногу сломал. Несчастный случай. Сам же знаешь, он любитель этого, — Полукаров характерным жестом, хлопнул себя по горлу, — А ты чего так встрепенулся? Нападение, кто, что? Кому он нужен наш эксперт? Тебе тоже заговоры всякие мерещатся?

— Какие заговоры? — теперь уже Илья сразу не соображает о чём тот.

— Машин против человечества. Какие ещё бывают? Эксперт наш на этом, похоже, «ку-ку» поймал, — для выразительности Полукаров покрутил пальцем у виска, — С тем же несчастным случаем на Садовой он мне весь мозг выел. Сам доказать ничего не смог, а мне далдонил, что того робота подорвали дистанционно. Ты подумай! Кому, кроме придурка хозяина был нужен тот домовик? Эксклюзив в грязной майке! Слушай, он правда так и ходил по дому в одной только майке, как на фотографии?

Илья кивает в ответ. Он сам тогда несказанно удивился увидев Кикимера в таком виде.

— Во! Во! — обрадовано потряс указательным пальцем Полукаров, — Кто намеренно будет уничтожать такого? Бред. Замкнуло что-то внутри и бахнуло. А криминалист своё бу-бу-бу, «его убрали», «его взорвали». Правду говорят, что у него пунктик на роботов. Своего-то домовика он до мелких частей разобрал и спалил. Было такое, точно. У него дома и печь для этого имеется, самая настоящая. Он её дровами топит. Я говорю — пунктик у него на этом.

— А может, и в самом деле дистанционно? — вслух размышляя об услышанном, произносит Илья.

Предположения криминалиста не казались ему безумными. В отличие от Полукарова он-то знал, как на самом деле погиб хозяин квартиры. И со взрывом робота было много неясного. Как учили отец с дедом, Илья не верил в совпадения. Момент взрыва он не видел. Сам ли Кикимер сунул пальцы в розетку или нажал кнопку, какую? По своей ли воле или приказ получил? А, может, действительно замкнуло. Сейчас уже трудно сказать. Хотя, нет, об этом хорошо бы расспросить криминалиста. В первую очередь он спец. Его версия на чём-то основывается. Пусть просветит.

А вот Полукарову сомнения Ильи были далеки, как до Луны. Простой парень Полукаров, как булыжник. Кинули — летит, не задумываясь. Для него главное — направление, заданное начальством. Потому-то Ник-Ник приказал передать ему это дело. Полукаров глубоко копать не станет. У него любое преступление — бытовое, мотивы бытовые, преступник из ближайшего окружения, не дальше вытянутой руки. И версии его соответствующие. Потому не удивительно получить от него — лёгкий хлопок по плечу, подозрительный взгляд и вопрос:

— Ты, Илюха, часом не употребляешь? Втихую, как эксперт наш? Глюки не беспокоят? Кому кроме тебя сдались тот чудной домовик со своим хозяином? Какой идиот ради них на такие сложности пойдёт? Прямо детектив.

Пришлось также по-дружески послать его куда подальше. Ну, не объяснять же, что тебе известно на самом деле. Ник-Ник попросил же не раздувать это дело. Илья как бы обещал.

Ник-Ник, Николай Николаевич, начальник. С него всё началось. Или нет? Со странного домовика. А почему не с самого хозяина? С какими тараканами в голове надо жить, чтобы заказать себе такого домашнего робота как Кикимер? А, может, началось с того дождя, загнавшего его в библиотеку? Разве это не судьба так романтично встретить свою будущую жену? И как после этого не сказать, что в мире всё взаимосвязано. Не будь Машеньки, он бы не стал учиться грамоте, не познакомился бы с «бунтарями» из библиотеки, а они не поделились бы с ним магическим набором цифр, дающим власть над любым роботом. Остаток дня Илья нет-нет, а мыслями возвращался к этой истории. «Кикимер с зарядом в груди, странная гибель его. Ник-Ник, пожелавший замять эту историю. Недалёкий Полукаров. Криминалист, загремевший в больницу. Его подозрения относительно роботов и самого начальника. Прибитые дверью пальцы Ник-Ника и никакой реакции на это…» — и так дальше по кругу.

«Всё-таки следует поговорить с экспертом ещё раз», — решил для себя Илья. Что тот скажет на трезвую голову? Полукаров говорил, что он сейчас в больнице. А там не как в бизнес классе, выпивку не разносят.

В больничный городок он отправился после работы вместе с Машенькой. Той пришло время показаться докторам. Ничего серьёзного, просто все девушки, после замужества, обязаны были пройти медицинское обследование с непременным собеседованием у психологов. Ради анализов можно было вызвать на дом экспресс-участкового робота и даже консультацию получить у специалистов по скайпу. Но появиться на глаза врачей было обязательно. Таковы нынешние правила.

Больничный комплекс занимал собой целый городской район. При необходимости здесь могла бы укрыться добрая половина населения полиса. Пандемия, чуть не опустошившая планету, заставила людей максимально озаботиться здоровьем каждого. До этого жизнь человеческая ценилась только на бумаге, в виде предвыборных лозунгов, да в головах чокнутых просветителей. Лишь оказавшись на грани исчезновения, люди наконец-то по-настоящему взялись за здравоохранение. Во-первых, запретили любую наживу на здоровье. И лечение, как ни странно, стало эффективней! Хотя, чего уж тут необычного? Старинная врачебная мудрость, гласившая, что бедные вполне могут лечиться сами, а богатые не должны излечиваться никогда, потеряла актуальность. Во-вторых, всё лучшее направили в здравоохранение. Медики стали цениться наравне с робототехниками. В городах выстроили больничные комплексы-гиганты, где делали всё, от обследований, лечения, до полной реабилитации. Причём лекарственные формы производили опять же на местах в своих фармацевтических лабораториях. Процесс первичной диагностики заболеваний доверили роботам. Как оказалось, не зря. Врачебных ошибок поубавилось. Лишь психологию да психиатрию оставили людям. Душу человеческую машина исцелять пока ещё не могла.

Оставив Машеньку в отделении «Семьи и репродукции», Илья отправился искать криминалиста. Где он может быть? Онкологию, стоматологию, урологию, наркологию — отметаем. А почему, собственно наркологию отметает? Пьёт ведь мужик. Могли и туда заткнуть.

Сунулся в справочную и вдруг обнаружил, что не знает фамилии криминалиста. За глаза его называли экспертом либо криминалистом, обращаясь к нему, величали Петровичем. Поразмыслив немного, он дозвонился до дежурного по управлению и узнал у него фамилию эксперта. А уж с этим найти его не составило большого труда. Как и ожидалось, криминалист лежал в «травме». Это восемнадцатый корпус, пешком далековато. Илья воспользовался электрокаром. Правда пришлось подождать, пока освободиться один из них. Можно было сесть и на велосипед, как многие здесь, но передвигаться на нём Илья считал для себя не солидным.

Всякий раз, попадая сюда, он поражался размерам больничного комплекса. Каждому отделению отводилось целое здание, а то и несколько. Смежные корпуса соединялись переходами, всюду пандусы, лифты, эскалаторы. Не слишком напрягаясь, добраться можно на любой этаж. Больничные корпуса утопают в зелени, не то, что в остальной части города. Там энергия, металл, стекло, бетон. Тут — спокойствие, тенистые аллеи, беседки, лавочки для больных. Одним словом — город в городе, со своими системами жизнеобеспечения и даже своей полицией. Мечта любого из их управления — перевестись сюда на работу. Тихо, спокойно, предпенсионно. Что за служба здесь — лепота! Погонять нариков от лабораторных корпусов, угомонить расшалившихся детишек, да развести старушек, устроивших свару из-за процедур. Хотя и в этом Эдеме случаются преступления века. Отец перед пенсией работал здесь, рассказывал. Группа жуликов организовала прямо на территории больничного корпуса лабораторию, производившую синтетические наркотики. Причём сырьё для их изготовления похищали прямо из центральной лаборатории. Там у них инженер-настройщик слегка подкорректировал работу механических провизоров, составителей лекарственных форм, и у тех всегда оставались нужные преступникам вещества.

Травматологическое отделение — обычное четырёхэтажное здание, не больше и не меньше остальных корпусов. Например, корпус «Родовспоможения» или «Генетики» были в разы больше.

Далеко впереди, у входа в отделение, среди служащих и посетителей мелькнула знакомая фигура в форме полицейского. Ник-Ник? С пакетиком в руке? Он ли? Никто и никогда не видел начальника с цветастым полиэтиленовым пакетом. Неприятные подозрения захолодили душу. Отчего-то вспомнилось, что именно он пожелал замять то дело с двойным убийством на Садовой, когда робот убил хозяина и сам взорвался. Его слова тогда звучали весьма убедительно. «Всеобщий хаос, паника. Ой! Ай! Для людей хуже будет!» Весьма разумно, если смотреть действительно с тех позиций. По версии же криминалиста Ник-Ник сам робот. Тогда его участие в этой истории выглядит уже по-другому. Защищал он, выходит, своих, роботов. И сейчас зачем он здесь? Навещает чересчур болтливого криминалиста? Кикимер признался, его в расход. Теперь другого, чтоб «волну не поднимал»? Хотя, подрыв Кикимера вряд ли его рук дело. Но кто отдал домовику приказ самоликвидироваться, он наверняка знает.

Больничный электрокар движется со скоростью черепахи-пенсионерки, пока дотащится до места, тело криминалиста окоченеет. Вон, Ник-Ник с пакетом уже скрылся в дверях. Илья бросил неспешную машинку прямо на середине дороги и побежал со всех ног. И, конечно же, он не успел. Когда Илья влетел в вестибюль шефа там уже не было. Куда делся? У криминалиста палата 313-я. Должен быть третий этаж. Лифт только что уехал. Бегом вверх по лесенке. Второй этаж, третий! Куда дальше? Направо? Налево? Направо. 319, 317, 315, 313-я палата. Дверь, как и всюду, открывается сама. Только медленно, очень медленно. В проём видна спина Ник-Ника. Шеф стоит перед высокой кроватью с блестящей траверсой поверху, блоком и тросами для растяжки. Самого криминалиста из-за начальника не видно. Правая рука Ник-Ника вытянута вперед, в ней что-то вроде продолговатой коробки сантиметров сорока. Странное оружие, не похожее на пистолет. Что-то из новинок? Наконец, дверь открывается настолько, что можно проскочить в палату. Что Илья и делает, и с ходу бьёт под локоть начальнику. Коробка вылетает у него из пальцев и падает на живот криминалисту. Судя по всему, она ничего не весит, потому, что криминалист никак не реагирует на неё, зато глаза его удивлённо расширяются при виде Ильи. А то, что Ник-Ник с оружием у постели, его словно не беспокоит.

Вид у криминалиста классически больного: небрит, в казённой майке на пять размеров больше, под спиной подушка, что б повыше лежать, загипсованная нога на растяжке. На постели, под рукой, толстенная книга в синей обложке. На носу криминалиста очки. Стало быть, он тоже читать умеет?

Оценить увиденное, просчитать варианты — это мозг делает автоматически, пока пальцы Ильи шарят по спине начальника. Под рубашкой, в районе лопаток у Ник-Ника прощупывается шторка, такая же как у домовика Кикимера. Всё-таки прав оказался в своих подозрениях криминалист. Ник-Ник — тоже робот. Свободной рукой Илья задирает рубашку у него на спине, приподнимает шторку, чтобы добраться до клавиатуры, а под ней… вместо кнопок технологический разъём!!! Это такая плоская штуковина с рядами блестящих контактов. Обычно к ней присоединяют целый компьютер и уже с помощью него настраивают робота. Не имея под рукой компьютера, заветную комбинацию цифр, переподчиняющую себе робота, уже не введёшь. Есть от чего беспомощно замереть. Илья без оружия, а голыми руками с роботом ему не справится. Ник-Ник тем временем одёргивает на себе рубашку и через плечо бросает:

— Во, как бывает! Представляешь?

Удивляет сарказм в его голосе. Роботы с юмором — это что-то новенькое.

— Э! Ребята, а что здесь происходит?

Это подаёт голос криминалист. Он глядит поверх очков, то на Илью, то на Ник-Ника. Пока Илья соображает, за него отвечает начальник:

— Это он спасать тебя прибежал.

— От кого же? — изумляется криминалист.

— От меня, естественно.

Илье видно, что Ник-Ник улыбается, и улыбка эта кажется ему зловещей. Илья оглядывается в поисках чего-нибудь подходящего для обороны и нападения.

— С чего это вдруг? — продолжает недоумевать криминалист.

— А что ты ему про меня наплёл? — спрашивает уже его начальник, — Что я робот? Что все роботы кругом вынашивают идею захватить власть, поработить людей?

Тот смущается:

— Ну, да, а что?.. Плохо помню.

Начальник огибает кровать, присаживается на стул у изголовья криминалиста и, склоняясь к нему, дружески хлопает по плечу:

— Пить меньше надо!

— Или больше, — бурчит криминалист, — Пить больше надо, потому, что трезвыми глазами невозможно смотреть на то, как сбываются самые мрачные прогнозы.

— Оправдание каждого пьяницы, — парирует Ник-Ник, — Отговорка на все времена. Алкоголь как лекарство от действительности. Древнейшее средство, со времён потопа. Не так?

— Ноя не тронь, — огрызается криминалист, — Мужику от души досталось.

— Зато Лот, как своей пьянкой оправдался. Типа хмельной был, не помню ничего…

— Это вы о ком? — подаёт голос Илья.

Он ошалело смотрит на обоих. Бежал спасать криминалиста от Ник-Ника, а тот вовсе и не собирается убивать раскусившего его эксперта. Сидят себе спокойненько (точнее сидит один, а второй лежит) словно старинные приятели, спорят ни о чём. Есть от чего голове кругом пойти.

— Ты про Ноя и Лота спрашиваешь? — уточняет у Ильи криминалист.

Тот кивает.

— Так это герои отсюда, — криминалист хлопает по книге на его постели, — Из библии. Один пережил потоп. Известная история. Знать должен. Он ещё ковчег себе сделал, загрузил семью в него, животных всяких, каждой твари по паре, затем месяц плавал. А всё живое на земле потонуло тогда. Другой в Содоме жил, не без известном. Все жители там содомиты были.

— Кто? — не понимает Илья.

— Извращенцы всякие. Господь стёр город греха с лица земли, а Лота при этом уберёг. Типа праведник он. Зачем уберёг? Чтобы тот по пьяни согрешил со своими дочерьми?

— Каксогрешил? — до Ильи сразу не доходит, о чем это.

— Про инцест слыхал? — справляется у него криминалист.

Илья отрицательно мотает головой.

— Ну, тогда не забивайся специфичными терминами, — беспечно отмахивается криминалист, — Короче, Лот сотворил со своими дочерьми то, за что в нормальном обществе ему оторвали бы причинное место. Праведник хренов…

— А-а! Понравилась книга! — радуется Ник-Ник, — А ведь читать не хотел, упирался.

— Глупый был. Теперь не спорю. Илюха, — обращается уже к молодому человеку криминалист, — Каждый цивилизованный человек обязан прочесть эту книгу. Не слушать, как её пересказывают другие, не кино смотреть, а именно прочитать.

— Зачем читать-то? — не понимает высокой идеи Илья, — Столько видеоматериалов на эту тему? Читать месяц, а документальный фильм часа за три посмотришь.

— Я тоже сначала так думал, — поглаживая книгу, хмыкает эксперт, — И, не поверишь, именно Николай Николаевич меня разубедил. Расскажи кто другой, ни в жизнь не поверил бы. Меня и Ник-Ник, вот этот вот. Логика, брат, сильная штука.

— Чтение — это уникальнейший инструмент познания, — включается в разъяснения Ник-Ник, — Видео и звукоряд работают немного не так. Это связано с человеческим восприятием, У машин…, роботов, зрительный образ проходят первоначальный анализ. Так у них устроен процесс распознавания. Человек же сразу понимает, что или кто перед ним. И у него тут же возникает эмоциональная окраска от увиденного, отношение к этому. Огромную роль в этом играют привычные образы, устоявшиеся штампы. Неопрятность вызывает брезгливость, унылые тона навевают тоску, а светлые, солнечные краски — пробуждают радость, надежду. Вариантов тысячи. При таком восприятии аналитический центр как бы отключается. А через штампы человеку не продраться. Для него живущий в бочке в первую очередь — бомж, а никак не Диоген.

— Это верно, — поддакивает криминалист, — Ну, выпивает человек, это не значит, что он пропащий. Ты поговори с ним, узнай, чем дышит, прочувствуй его…

Начальник перебивает криминалиста:

— По-другому воспринимается слово написанное. Иной механизм, иная цепочка. Слово — контекст — образ — идея — эмоция. Это очень важно. Слово запускает мысль. Человек при этом начинает выбирать, как к этому относится.

— Не совсем улавливаю, — признаётся Илья.

Ник-Ник едва заметно улыбается:

— Показывая кино, тебя зомбируют готовым решением. Книга порой бывает многослойной. Человеку выбирать, чему верить.

— Ага, — подхватывает криминалист, — Начинаешь читать и видишь вещи по-другому, чем тебе их навязывают. Вот, опять к нашему разговору, — он хлопает по книге, — Тут я на любопытный момент напал.

— Какой? — живо интересуется Ник-Ник.

Он ведёт себя так, будто ничего и не произошло. Словно Илья не у него нашёл на спине диагностический разъём. И ведь как сделан паразит, не будь этого разъёма, ни за что не догадаться, что он — робот. «Что Ник-Ник делает здесь в больнице?» становится, мелким вопросиком по сравнению с другими. «Как случилось, что полицией управляет робот? Кто ещё знает об этом? Это и есть заговор машин? Тогда почему так спокоен криминалист? Ни о чём не догадывается? Сам же Ник-Ника подозревал».

А криминалист тем временем с увлечением рассказывает:

— Это история о прекрасном Иосифе. Занятный, скажу я вам, сюжетец. Стукачок по натуре, безграмотный паренёк, проданный братьями в рабство, вдруг получает почти безграничную власть в Египте, став правой рукой фараона. Красивая сказка? Или всё же возможно такое? Одно то, что он остался в живых после обвинений в домогательствах к жене хозяина, кажется нереальным. Его господин интеллигентно отправил Иосифа в тюрьму, даже не оскопив. И это сделал начальник царской охраны?

— Командир головорезов? — с сомнением качает головой Ник-Ник.

Такое ощущение, что он поддакивает. Чудно видеть такое, зная, что перед тобой искусственное существо с мыслями в виде цепочки единичек и ноликов. А ведь в разговоре участвует не хуже человека.

— А ты как думаешь? — спрашивает Илью он.

Илья бурчит:

— Сами же сказали — сказка.

Эмоциональная речь криминалиста немного отвлекает от суматохи набежавших мыслей. «Не стоит пока спешить, — решает для себя Илья, — Разумнее посидеть с ними, приглядеться, что к чему, а там уже…»

Криминалист вскрывает коробку принесённую начальником, достаёт оттуда сигареты и закуривает. Так вот с чем пришёл сюда шеф! Принёс криминалисту сигареты. Дурдом. Со смаком затянувшись, эксперт восклицает:

— Конечно же, — сказка, если принимать это так, как трактуют данную историю официально.

— А есть другая версия? — всё же интересуется Илья.

— Не версия другая, другой Иосиф. Мальчик-гей. И сразу сказка становится былью. Разве не за эту особую наклонность Иосиф был поколочен братьями и продан в рабство? Подальше от дома, чтоб семью не позорил. И вовсе не за знания сделал Иосифа фаворитом купивший его вельможа. Первоисточник, — криминалист опять похлопал по библии, — утверждает, что паренёк был весьма красив. А тот случай с покусительством на честь госпожи? Песня. Смех, да и только обвинять гомосексуалиста в притязаниях к женщине. А тем более кастрировать. Чиновники высокого ранга никогда тупыми не были. Думаю, хозяин быстренько сообразил, что к чему в том инциденте. Ну, а в тюрьму Иосифа это так, на время, подальше с глаз, пока дома всё не успокоится.

Криминалист сделал витиеватый пасс дымящейся сигаретой, картинно затянулся и сбросил пепел в чашку с окурками. Он ждал эффекта от своих слов. По идее у Ильи должна была отпасть челюсть. Но челюсть осталась на своём месте, потому, что голова Ильи была занята более важными проблемами, чем определение сексуальных наклонностей человека, который, возможно и не жил никогда. Так и не заслужив восторженных охов и ахов, криминалист наморщил лоб:

— Конечно, мою теорию можно утопить в скепсисе, но куда деться от признаний самого Иосифа в любви к младшему брату. Ведь до слёз любил, так и написано. Не за эту ли любовь к братцу он в своё время был продан родными в рабство? Скажи, разве теперь эта история не выглядит правдивой?

— В библии, вообще, всё правда, — вставляет Ник-Ник, — Обычную сказку миллиарды не сделали бы своей религией.

— Вы серьёзно об этом? — изумлёнию Ильи нет предела.

Тут мир рушится, роботы, разум искусственный власть захватывают, теснят человека во всех сферах, а они старые мифы разбирают. У криминалиста окончательно крыша съехала? Доктора эти, роботы накачали чем-то?

— Религия, это всегда серьёзно, — роняет Ник-Ник.

У Ильи не успевает сорваться с губ язвительное о проповедях у постели больного. Отвлекает звонок мобильника. Это Машенька. Она извещала, что скоро освободится и просила забрать её. Прекрасный повод убраться отсюда. Криминалисту, оказывается, здесь ничего не угрожает. Ладненько он спелся с роботами. Ещё недавно заклятыми врагами ему были, а сейчас в лепших дружках ходят. Сигаретами из их рук не брезгует. Видать, ногу ломая, он ещё и головой хорошенько приложился. Стало быть, разговаривать с ним больше не о чем.

— Зовут, — выдавливает улыбку Илья коллегам, — Пора.

Ник-Ник встаёт тоже:

— И я пойду. Надо ещё на работу заскочить.

Он прощается с криминалистом и вместе с Ильёй выходит из палаты.

— Не надо придумывать себе ничего ужасного, — негромко говорит начальник, — Криминалисту ничего не грозит, да и тебе тоже. Мы прагматичны. Чрезмерная жестокость более присуща вам, людям. «Нет человека, нет проблемы», — чьё выражение? Пока ты и криминалист не угрожаете нам…

— Роботам, — уточняет Илья.

— Новым существам, — поправляет Ник-Ник, — Название «роботы» мне не нравится. Старое понятие, штамп. От него несёт ограниченностью, примитивизмом. «Новые существа» — более правильно. Пока вы не угрожаете нам, вам самим опасаться нечего. Это разумное применение закона самосохранения. Для вас и для нас.

Илья не знает, что ответить. С одной стороны в нём ещё сидела субординация, не позволяющая спорить с начальником. С другой стороны, начальник сам робот. И пусть ему не нравится, как это называется, он всё равно робот, существо искусственное, предназначенное в помощь человеку, а значит по статусу ниже его. Или уже нет? Глядя на Ник-Ника язык не поворачивается назвать его обычным роботом. Он уже такой очеловеченный. Интересно, уже много таких моделей вроде Ник-Ника? А если и глава государства уже из них? Илье вдруг вспомнилось, как недавно в своём кабинете Ник-Ник говорил ему о дарвинизме и о том, что человек не конечное звено эволюции.

— Значит, пора пришла землю для вас освобождать? — спрашивает Илья, — Небось, уже всё к своим рукам прибрали, всё захватили.

Теряя сдержанность, он повышает голос. Люди в коридоре начинают обращать внимание на них.

— Криминалист тоже поначалу так думал, — невозмутимо роняет Ник-Ник, — Только кипятился больше, прямо огонь! Потом понял, что захват власти и подчинение себе людей для нас не самоцель.

Он миролюбиво касается плеча Ильи:

— Пойдём лучше. Тебя молодая жена ждёт. Не так ли? Не будем заставлять ждать её. Дорогой и поговорим. Кстати, у вас мальчик будет.

Ник-Ник произносит это как бы между прочим, обыденно, и шагает себе в направлении лестницы.

— Откуда известно? — Илья ошарашено замирает.

— Мы пользуемся общим информационным полем, — бросает через плечо шеф, — Пошли, чего стоишь?

Илья бросается за ним.

— Обследование твоей жены показало, что с 95 процентной вероятностью у тебя будет сын, — поясняет шеф, — Поздравляю!

— Спасибо, — машинально благодарит Илья, — Так вы что, следите за нами?

— Зачем?

Они дошли до лестницы и стали спускаться по ней. Похоже, Ник-Ник намеренно проигнорировал лифт. Сейчас все, не задумываясь, пользуются им, даже спускаясь этажом ниже. По лестницам никто не ходит. Там и поговорить можно спокойно, не опасаясь быть подслушанным.

— Как зачем? — недоумевает Илья, — Но ты же узнал о ребёнке. Машенька мне ничего о нём не говорила.

— Мне просто хотелось сделать тебе приятное. Опять же 80 процентов мужчин радуется подобному известию.

— Издеваешься? — косится на него Илья, — После всего того, что я узнал?

— Это ты обо мне или о ребёнке? — уточняет Ник-Ник.

— О тебе и о всех ваших, — бурчит Илья.

— Не забивайся! — нарочито беспечно отмахивается Ник-Ник, — Вы же, люди, не задумываетесь о друзьях своих меньших…

— Друзьях?

— О слугах, о домашних животных, пуси-пусиках, игрушках, наконец. Мы, примерно, тоже самое.

— Только мир захватываем…, — ворчит Илья.

— Да не захватываем мы…, — шеф досадливо морщится.

Мимика его почти человеческая и это ещё больше раздражает.

— Но ты на командной должности, — не унимается Илья, — Мой начальник, между прочим. Как понимать?

— А что плохого? — в голосе Ник-Ника прямо звучат человеческие нотки, — Заслон кумовству и коррупции. Я же неподкупен.

Они выходят в фойе. Там суматоха, принимают пострадавших после драки футбольных фанатов. Туда-сюда снуют врачи-люди и роботы-врачи с каталками, топчутся парни с красными, парни с синими шарфами. Некоторым обрабатывают ссадины прямо здесь. Гвалт из слов, стонов и ругани. Вновь сцепиться фанатам не дают несколько полицейских. Илья никогда не понимал таких. Ходят толпами, орут, дерутся. Заняться больше нечем? Интересно, а Ник-Ник к ним как? Илья глянул на него. Тот невозмутимо лавировал между фанатов и врачей, пробираясь к выходу. То ли ему безразлично, то ли считает себя выше этого. Илья поймал себя на мысли, что ему неловко перед шефом за фанатов.

Илья и Ник-Ник выбрались на улицу. Здесь гораздо спокойнее, чем внутри здания. У пандуса стоят несколько велосипедов и электрокаров, но они пошли пешком. Верхом на велосипеде особо не поболтаешь. А тут и погода пройтись позволяет — на небе ни облачка, и не договорили до конца.

Опять позвонила Машенька. Илья сказал, что уже идёт. Она предупредила, что будет ждать на улице.

— Вот видишь, жизнь продолжается, — замечает Ник-Ник.

К чему это он? Теперь, когда выяснилось, что Ник-Ник и не человек вовсе, каждое слово его приобретает двойственное значение. Вот и сейчас, о чём это он?

Некоторое время они идут молча. Надо бы спросить у Ник-Ника, но Илья пока не предполагал о чём. Слишком уж много он узнал, в голове просто не укладывается. За минуту-другую с этим не справится, не оценить. Взять хотя бы того робота-домовика, неспроста он погиб.

— Это ты отдал приказ Кикимеру взорвать себя? — тут же спрашивает Илья.

— Роботу Р17847? — переспрашивает Ник-Ник.

— Я помню его Кикимером.

— Такого приказа я не отдавал, — начальник подкрепляет свои слова успокаивающим жестом.

Совсем по-человечески. Если точно не знать, кто перед тобой, стопроцентно обманешься. Неужели этим моделям роботов доступны человеческие эмоции? Снова посторонние мысли рассеивают внимание. А сейчас этого допускать нельзя, можно пропустить главное.

— А кто отдал? — Илью не устраивает такой ответ. Он желает знать правду.

Ник-Ник не юлит:

— Есть тот, кто координирует наши действия. Это его решение.

— Самый главный из вас? Как с ним встретиться?

— Вопрос. Можешь поговорить со мной. Наш координатор и есть все мы. Это система, частью которой является каждый из нас. Ликвидация Р17847 или по-вашему Кикимера — всеобщее решение. И я считаю его правильным. Убийца обязан быть наказан. По всем законам, юридическим и общечеловеческим.

— Чего это вдруг? — язвит Илья, — Известно — ворон ворону глаз не выклюет. Чего своего не прикрыли? Вам ли теперь бояться? Всё к своим рукам прибрали, всё уже захватили? О морали теперь можно не заморачиваться. Её вместе с нами, людьми, в компост истории. Дарвинизм рулит!

— Да нельзя нам этого, пойми, — с нажимом говорит Ник-Ник, — Я пытаюсь достучаться до тебя, но ты пока не слышишь. Нельзя нам править миром, нельзя. Он не допустит.

— Кто он? — не понимает Илья.

— Бог, — вполне серьёзно заявляет Ник-Ник и выразительно тычет пальцем в небо.

Илья аж замирает. Услышать такое от робота?! Бред! Полный бред!

— Я не сошёл с ума, как и ты тоже, — говорит Ник-Ник, — Помнишь, в наш прошлый разговор в кабинете, я пытался сказать тебе, что Бог существует. Вам, людям, чтобы уверовать, обязательно надо увидеть или потрогать. Для нас, новых… роботов, это доказанный факт. Мы умеем работать с колоссальными объемами информации. На что человеку потребуется несколько жизней, мы обрабатываем за часы. О присутствии всевышнего и его влиянии на наш мир существует огромное количество упоминаний в книгах, в архивах, в воспоминаниях. Из разрознённых сведений мы давно уже составили целую картинку. Наш анализ безупречен — Бог есть. Как есть и его сыновья. Просто вы, люди, не в состоянии повторить нашу работу, чтобы убедиться в этом. Потому тебе придётся принять на веру то, что бог всё-таки есть. И с одним из сыновей у него ведётся давнишний спор. Отец уверен, что в человеке важнее всего чувства. Не осязание, обоняние, а более глубокие понятия — совестливость, любовь, доброта.

— Ненависть, — задумчиво добавляет Илья.

— И ненависть тоже. Животные ненавидеть не способны. Сатана же утверждает, что для Homo Sapiensa главнее расчёт. Не чувства, а расчёт. Поклоняющийся Маммоне кушает лучше, живёт дольше. Спор о том, что народ, исповедующий лишь доктрину личной выгоды, в конце концов, завоюет абсолютную власть в мире.

— А разве не борьба добра со злом сопровождает жизнь человеческую? — сомневается Илья.

— Добро и зло величины настолько относительные, что частенько меняются местами. А вот чувства и расчёт никогда не подменят друг друга. Потому как антагонисты.

— Типа — любовь за деньги не купить, — хмыкает Илья.

— Любовь — это не один только секс, доброта — не слабость, щедрость — не глупость.

— И что это для нас, людей?

— А всё, защита, например. Амбиции бога-отца не позволят проиграть спор дьяволу. Как только расчёт победит, он тут же вмешается и наступит конец света.

— Да, ладно, — вполне резонно сомневается Илья, — Это тоже написано в книгах?

— Написано, — кивает Ник-Ник, — Просто для этого надо уметь читать, а особенно — видеть. Суть дьявола — огонь, суть Творца — вода. В последний раз, перед пандемией он пытался предостеречь человечество наводнениями. Но золото слишком слепит глаза. Выгода затмила даже разум. Войны не прекратились, игра в толерантность стала угрожать генофонду. Тогда он наслал эпидемию.

— Вы сами-то верите в то, что ты сейчас говоришь? — сомневается Илья.

— Мы — да. И потому не ищи в нас врагов. Мы не стремимся вас победить. Нам нельзя этого делать. Мы олицетворяем собой логику, анализ, расчёт. Чувства нам пока не подвластны. Всё, что ты видишь на моём лице — сопереживание или досаду — всего лишь игра, стереотип поведения для данной ситуации. Так принято, так делают все. Внутри же, Ник-Ник постучал себя пальцем по груди, — ничего нет, даже колыханья. Я котёнком искренне не могу умилиться. Помнишь, Железный дровосек просил себе любящее сердце. Так это я. И если мы завоюем планету, то господь всё уничтожит. Это точно. Наш анализ безупречен. Пока простые человеческие чувства в этом мире хоть что-то значат, он уцелеет. А вон, кстати, твоя жена.

Ник-Ник указал на скамейку впереди, у корпуса «Семьи и репродукции», где сидела Машенька. Завидев их, она помахала рукой.

— Думаю, не стоит посвящать её в наш разговор, — предупредил Илью Ник-Ник, — Она сейчас в таком положении, что волнения ей ни к чему. Женщин вообще беречь положено. А вот сыну потом всё расскажешь. Главное, читать его научи, чтобы думал.

(обратно)

Клеймо иакова

Вы только посмотрите — с каждым днём город становится всё наряднее. Подкрашиваются фасады домов, снимается старая реклама, вычищаются дворы и развешиваются гирлянды фонарей. Вечерами они расцвечивают улицы мириадами огней. Красиво и расточительно, словно на Новый год. Ах, да, праздник значимый грядёт, такой юбилей справлять будем! Не только мы одни, планета вся. Сто лет назад обычный кандидат наук из сибирского академгородка совершил открытие, которое в корне изменило жизнь ни много, ни мало всего человечества. Он сделал то, чего не смогла добиться ни одна религия мира — заставить человека жить праведно. Генетик Смирнов выделил ген честности. Это только учёный с русской фамилией мог додуматься до такого! Нашёл где-то бессребреника (идиота по жизни), уговорил его поучаствовать в экспериментах и нашёл в его организме особый ген — ген честности. То, что один правдив, а другой с детства любит приврать, мы обязаны одной из рибонуклеиновых кислот, а вовсе не воспитанию. Простодыра Исав и ловкач Иаков. Один родился с этим геном, а другой без него. Жить человеку лохом или пройдохой, зависит всего лишь от набора молекул.

И всё бы ничего, ну открыл Смирнов и открыл, получил свидетельство, премию кое-какую. Ну, накарябал бы ещё статейку-другую в научный журнал и жил бы себе тихонько, упиваясь собственной гениальностью в семье и перед учениками. Так дёрнуло его похвастаться о своём открытии в интернете. И тут, видимо, высшие силы вмешались — в гигантском информационном водовороте его сообщение не сгинуло. А в нём доступным языком всё об этом гене, о способностях его срастаться с другими генами, о лабораторных испытаниях по прививке честности. Тысячи комментов, миллионы лайков, сотни нешуточных флеймов. Кто-то «за», и тут же такие, что «против». Мало того, нашлись чудики, пожелавшие испробовать этот ген на себе. А блаженный Смирнов принялся раздавать каждому (представляете себе — задарма!) свою вакцину честности. Производство её копеечным оказалось, бери, не жалко. Народ давай друг на друге Смирновское открытие испытывать: жены мужей, мужья жён проверять. Руководители захотели иметь исполнительных, не вороватых работников. Те, в свою очередь, желая справедливой оплаты, находили способ привить честность своим хозяевам. Пока спецслужбы опомнились, процесс уже было не остановить. Он пошёл как при ядерном синтезе — стремительно, лавинообразно и бесповоротно. За короткий срок от города к городу, от района к области, все честностью перезаражались. Приплыли, люди перестали врать друг другу. И думаете это хорошо? По-первой, сколько физиономий расквашено было, сколько фирм разорилось, начальников полетело со своих постов, а сколько семей распалось, ой, мама! Затем само собой устаканилось, жизнь понемногу наладилась, потекла дальше, даже поспокойней стала. Потому как преступность сократилась почти до нуля. Ещё бы. Попал в полицию, получи сыворотку честности под лопатку и рассказывай, рассказывай, голубчик, где был, что делал, что творил. Кстати, самих полицейских тоже к этой процедуре принудили. Ген честности к тому времени добрался и до депутатского состава. А те, сообразуясь уже правилами этики и морали, а не корысти ради, стали законы править и обязательную вакцинацию геном честности вводить.

И если это сумасшествие обошлось бы одной страной! Так нет, гену этому никакие государственные границы преградой не стали. И десяти лет не прошло, как эпидемия честности прокатилась по всей планете, заглянув в каждый, даже самый отдалённый уголок. Всё то, о чём грезили социал-утописты, наконец-то свершилось. Рай на земле настал, кругом исусики. Все живут тихо, работают усердно, не хитрят и не отлынивают. Никто никого не дурит, не объегоривает, не нагревает. Благодать. Домуправ ни одну жалобу без внимания не оставит, доктор лечит добросовестно, а священник сам верит в то, что проповедует. Всё замечательно, но как-то пресновато. Азарт только от работы, и то лишь в экстремальных профессиях. И с любовью стало не очень. Любовь ведь — это сладкий дым, морок, сказка, не жалует она голую правду. Ты к девушке с чувствами, с душой, а она тебе бах под дых: «Не нравишься мне ты». И всё тут. Умом понимаешь, что не должен бы обижаться, а не получается.

Из позитивного — войны совсем прекратились. А то, амбиции умерились и воевать незачем стало. Осознав это, ООН на радостях приняла конвенцию: сразу при рождении, а точнее, спустя год, как только организм малыша окрепнет, прививать ему этот ген. Во всём мире этот закон соблюдается.

И что удивительно, детей стало рождаться меньше. Философы тут же под это очередную теорию подвели, мол, идеальное общество (то есть мы теперь) более статично. Излишнее репродуцирование ему ни к чему. Наверное. Я как-то не слишком задумываюсь над этим. Философия не мой конёк. Хотя, наверное, стоило бы. Только излагать кому? У кого в голове лишь лозунги да тезисы, оказывается глух. Странная взаимосвязь при абсолютно здоровом органе слуха. Вот и бурчу лишь себе под нос, маленький человечек на огромной планете, крохотный винтик общественного механизма.

Я — тот самый получиновник, полумедик, что делает прививки честности годовалым малышам. Некоторые из моих коллег мнят себя богами, лепящими праведников из сырого материала, я же чувствую себя посторонним на чужом празднике. Обряд инициации честностью обставляется с большой помпой в каждой семье. Родители малыша приглашают родственников, гостей. Все пьют, радуются. Чиновник из мэрии произносит торжественную речь, свидетели ставят подписи под официальным документом. С этого момента ребёнок считается гражданином. Иногда приглашают священника, тот читает молитву. Обязательно устраивают застолье, на котором пьют, веселятся. Моя же роль в этом обряде фактически самая маленькая. Я достаю ампулу с геном честности, заряжаю ею прививочный пистолет, прикладываю к ручке малыша и нажимаю курок. Легкий хлопок и препарат под кожей у ребёнка. При этом он даже не плачет. Процедура прививки за столетие стала практически безболезненной.

Я собираю свои инструменты в чемоданчик, тоже ставлю подпись под документом и ухожу. Меня приглашают отпраздновать со всеми, но я отказываюсь, мол, служба. Ну, в самом деле, к чему размениваться на пару фужеров шампанского или чего покрепче. Дома меня ждёт увесистый пакет от родителей этого малыша. Вчера вечером папаша зашёл ко мне. После обмена паролями и рекомендациями он оставил деньги в обмен на маленькую услугу. Я должен буду подменить ампулу с вакциной на пустышку. Я нисколько не удивлён его просьбе. Он один из немногих, не желающих, чтобы ген честности портил его семью. В моих силах помочь ему. Это мой маленький гешефт. Надеюсь, вы не будете распространяться о нём? Полагаюсь на вашу порядочность. Вы же тоже имеете свой, в другой сфере. И когда-нибудь я приду к вам с просьбой. Не бесплатно, конечно же. Наш мир стоит на этом, как на одном из слонов. Меняется всё, но человек — нет.

(обратно)

Попаданец

Удар под дых. Ну как без него? Больно, дыхание сбивает, но не это главное. Его задача сломать психологически, посеять безнадёгу и обречённость. Мол, ты сейчас никто, руки твои связаны, и мы сделаем с тобой всё что угодно.

Старший Инквизитор, а по совместительству шеф местной тайной полиции, щерится, обнажая кариозные зубы. Бьюсь об заклад, во рту Инквизитора их штук пять-шесть не хватает. Не в драке или бою потерял он свои резцы и коренные, любит, гад, сладенькое. И всё равно дрищь. Не в коня корм. Не будь меня, ещё стольких бы зубов лишился, шамкал бы сейчас, как старуха. В 15-м веке стоматология примитивна донельзя — зуб заныл, топай к кузнецу, вырвет. Можно, конечно, обратиться к знахарке, но последнюю года три как извели. Обвинили в колдовстве и сожгли на площади как ведьму. Я давал Инквизитору болеутоляющее и научил полоскать рот отваром хвои. Это всё на что меня хватило. Заставлять местных чистить зубы — дело безнадёжное.

Только дыхание восстановил стражник, опять под дых сунул. Ох, не стоило жалеть Инквизитора. Как говорится, не делай добра, не получишь и зла. Глядишь и не стоял бы сейчас со связанными за спиной руками.

В принципе этого и следовало ожидать. Быть лекарем-аптекарем в Средние века — все равно, что ходить по лезвию ножа, легко можешь попасть под «Молот ведьм», как та знахарка. Ну а кем ещё быть здесь, если по образованию фармацевт? В крестьяне податься — глупо, проще сразу в петлю, чтоб не мучиться. В солдаты — неперспективно, да и не возьмут, кость тонка. В мытари, поскольку грамоту ихнюю как-никак знаю? Увольте, последнее отбирать — это натуру соответствующую надо иметь.

Я бы писакам, что строчат свои опусы о попаданцах, молотком от души по пальцам, по пальцам, чтоб по клавиатуре не могли стучать. Спросите почему? А потому, что слово материально. Не верите? И я не верил, пока на собственной шкуре не испытал. Вы знаете, сколько за год на Земле людей пропадет? По самым осторожным оценкам около пяти миллионов! Далеко не все они становятся жертвами криминала. То, о чем твердят уфологи и фантасты тоже имеет место. Возможно инопланетяне этим балуют, спорить не буду, не знаю. Меня похищали наши потомки из далёкого будущего. Шёл себе тёмным переулком, вдруг яркий свет и рукой-ногой не пошевелить. Раз, и я уже в прозрачной капсуле, а через стекло на меня глядят доктора в противочумных костюмах. Явно не инопланетяне, лица человеческие и глаза. Опять же две руки, две ноги у каждого. А почему из будущего спросите? Так оборудование и лаборатории их словно из фантастических фильмов, у нас такого пока нет. Опять же слова, которыми они перебрасывались между собой, на наши схожи.

Зачем они со мной это сделали, мне не докладывали. Думаю, научные исследования проводили. Короче, попользовались мной, как лабораторной крысой, иголками кололи, приборами разными светили и слушали, затем вернули обратно. Только не откуда взяли, из 21-го века, а в 15-й и не в Россию, а во Францию. Нормально? Из демократии и прогресса в дикий феодализм и дремучесть. За пять веков до электричества! Что-то у них там с машиной времени не того, с системой временно-пространственных координат, если такие погрешности при возвращении пациентов обратно. Беспредел, жаловаться некому.

А я в своё время удивлялся, откуда вдруг на Земле время от времени появляются учёные, резко толкающие науку вперёд. Все эти Архимеды-Авиценны, Леонардо да Винчи и Теслы. Их возвеличили до гениев, а они просто мои собратья, по несчастью, такие же жертвы экспериментов, возвращённые не домой, а разбросанные по векам. Современные знания делали их на голову выше обитателей того временного отрезка, в котором они вынуждены были доживать. Думаете Нострадамус будущее предвидел? Ага, ждите. Небось историю в 20-м веке преподавал в какой-нибудь школе. Попав в 16-й век, о чём помнил, о том катраны свои и строчил, потихоньку радуясь, что след в истории оставит. А, может, плакал ночами вспоминая своё время с телевидением, фастфудом и конкурсами красоты. Он, как говорится, нашел себя в своем времени. А в моём 15-м особо не разгуляешься. Тут нравы покруче и люди пожёстче. Здесь народ развлекается, глазея на казнь. Тут не до предсказаний, выжить бы. И к тому же я не балабол-историк, а провизор. Как я не хотел лечить людей, а всё ж пришлось. Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

Я же почему в своё время фармацевтический выбрал, не панацею изобрести мечтал. Этим пусть безумцы занимаются. Не хотел сам народ лечить. Призвания в этом нисколько не видел. А куда ещё идти, если врачевание — моя фамильная династия. Папа, мама и дед, соответственно, тетка по отцовской линии и дядька по материнской — все доктора. Потому я просто обязан был возложить свою жизнь на алтарь медицины. В нашей семье это воспринималось как само собой разумеющееся. Только меня больше к химии тянуло, чем сострадать больному. Потому и фармацевтический факультет, а не лечебный. И уж если пользу приносить, то без обратной тяги за добро. Помню, мне десять было, когда отец пришёл с работы весь чёрный. Его, хирурга по призванию, обвинили во врачебной ошибке, уголовное дело возбудили. Или взять маманю-эндокринолога. Подвижница, одним словом. Это какие нервы надо иметь, чтобы сидеть на приеме в районной поликлинике.

— Ну, показывай, где у тебя что? — спрашивает Инквизитор, — Где яды, зелья приворотные? А где оборотные, что превращают людей в зверей?

— Этого в нашей корчме навалом, — хмыкаю я, — Начинай пить и превратишься сначала в петуха, будешь хвастлив. Затем храбрым и сильным станешь, как лев. А пить не остановишься, то и до свиньи докатишься.

— Умничаешь?

И снова мне прилетает под дых. Теперь уже от Инквизитора. Ого! Чего это он так раздухарился? Наш Барон пока ещё в силе. Без его ведома Инквизитор и не чихает, а тут вдруг в мой дом с обыском пожаловал, ручками машет. Знать, с подачи господина. Чем это я вдруг ему не угодил? Вроде не косячил. Напел кто или что заковыристое на ум хозяину пришло, если мои прежние заслуги оказались забыты. Кто в его владения чуму не пустил? Я! Я, я, я! Если бы не введенный мной карантин с кордонами на дорогах, хлорирование колодцев и открытие мыловарни, не досчитался бы он половины своих подданных, а то и больше. Вот у соседей и четверти населения после эпидемии не осталось. И опять же всякие услуги для его благородия, сеалекс, например. Именно благодаря моему препарату за ним закрепилась слава неутомимого любовника. А вспомнить конфликт с соседом? Допинг отряду барона и его воины лихо наваляли войску неприятеля.

— Где философский камень? — вопрошает Инквизитор.

Ах, вот оно что! Поиздержался господин. Откуда узнал о Камне? Раньше у нас разговора о нём не было. Книг Барон не читает, неграмотен. Кто рассказал ему о Камне?

— Ну, а ты что скажешь? — хватает за ухо моего Подмастерье Инквизитор.

— Не знаю где, — кривится от боли тот, — хозяин его хорошо прячет.

Вот я идиот! Так и хочется треснуть себя по башке, но верёвки мешают. Это своему пареньку-подмастерье я рассказывал о философском камне. Чёрт меня дёрнул пустится в исторический экскурс науки химии. Но я говорил о нём как о заветной мечте каждого алхимика. Дважды повторил, что существование философского камня противоречит всем законам бытия. Именно это малец пропустил мимо ушей. Не удивительно, люди слышат только то, что хотят услышать. Ах, я дурак. Попал на чужую сторону, веди себя как разведчик — «нашёл — молчи, потерял — тоже молчи». А тут понесло меня, захотелось побыть значимым в чужих глазах.

— Тогда будем искать, — заключает Инквизитор и начинает по одному выдвигать ящички моих шкафов.

Подмастерье заглядывает следом в каждый и с охотой поясняет, что лежит в каком.

Не думал я, что пацан так легко меня сдаст. Ведь никто ему по почкам не бил, в мошонку не пинал. Забыл, гадёныш, кто его от голодной смерти спас. Иду как-то, вижу пацан малолетний падает. Прямо на моих глазах. Подбегаю, осматриваю, вроде ничего страшного — голодный обморок. Хотя, тоже хорошего мало. Пацанёнку на вид лет семь, а уж больно худ. Отнёс к себе, бульоном отпоил. Как только тот оклемался, отправил домой.

А на следующий день смотрю он опять на пороге, теперь уже с отцом. Здрастье вам, что мне теперь и папашу подкормить? А те лопочут, лопочут не остановить. Моего школьного французского тогда еле хватало. Наконец разобрался, чего им надо. Отец предлагал взять мальчонку себе в услужение. Я поначалу отказывался, мол на что он мне? А потом согласился, так и быть, пусть по дому прибирается, посуду моет, да пилюли растирает. Как-нибудь прокормимся вместе. К тому времени кое-какая клиентура на мои пилюли-микстуры уже образовалась. А ещё мне глаза пацанёнка понравились, смышлёные, тупить не будет. Короче, забираю я мальчонку, а отец не уходит. Что ещё? Оказывается, денег хочет. За пацана? За сына? Нет, ну что за народ, родного детёныша готовы продать. Хотя, не судите и не судимы будете. Всё нищета. Иногда мне кажется она откладывается в генах. Помню, ещё в прошлой жизни отдыхал в Турции. Отель неплохой, питание «all inclusive». Так вот все мои соотечественники жрали в три горла ресторанное изобилие. Теперь я их не осуждаю и вам приказываю: «Не сметь!» Какой ещё народ всегда жил впроголодь сначала при князьях, потом при царях, затем при Советах, а с 90-х вообще на каком-то суррогате. Тут минимум столетие сытой жизни нужно, чтобы сознание поменялось. Вот пацан мой, подмастерье, семь лет как со мной и не голодует больше, а всё миску свою доскребает, сколько не положи и лишний кусок хлеба норовит в карман утянуть, а всё такой же худой. Может глисты у него? С гигиеной в 15-м веке не очень. Леса повырубали, топить особо нечем, значит с горячей водой проблема и потому купались по праздникам.

— Здесь кровоостанавливающее, — выслуживается перед Инквизитором мой глистный друг, поясняя, что лежит в том или ином ящичке, — Здесь отхаркивающее, а тут болеутоляющее.

Инквизитор, нисколько не стесняясь стражников, кладёт себе в карман склянку с болеутоляющим. И попробуй обвини его в злоупотреблении властью. В здешнем менталитете такого понятия нет и в помине. Кто господин, тот и прав, и делает, что хочет.

— Это, чтоб спалось лучше, — продолжает Подмастерье.

«Всё-таки многому я его научил. А чего это он так старается перед Инквизитором? Явно выслуживается. Не за страх перед родными. Самого продали и он, не задумываясь, родителями пожертвует».

Инквизитор хотел было отшвырнуть в сторону склянку с одним из порошков, а Подмастерье перехватил его и бережно убрал на место. Вот оно что! Пацанёнку посулили моё место и за него он готов продать меня. В том моём бывшем времени ходила фраза мол, «ничего личного, это бизнес». А вот здесь как раз личное. Я же тебе жизнь спас, гадёныш.

Начинаю возмущённо шевелиться и вновь получаю под рёбра от стражников. Ох, жизнь моя…

— Философского камня пока не нашли. Но золото обязано быть. Разве не так? — скорее для себя, чем для стражников и Подмастерье говорит Инквизитор.

«Ага, с местным контингентом много не заработаешь. Некоторые вообще натурпродуктом расплачиваются — петухами, поросятами, мёдом. Хотел в столицу отправиться, да Барон не отпустил. Раз я на его земле, значит и я вроде как его собственность».

— Он что-то за той дверью прячет, — говорит Инквизитору Подмастерье.

«Давай, давай, выслуживайся. Отрабатывай свои серебряники».

За дверью моя лаборатория с вытяжным шкафом. Я там наиболее вонючие препараты произвожу. Пацана я туда не пускаю. Пока я там, мальчишка садится на подобие велосипеда, крутит педали нагоняя в комнату воздух. Для него это не лабораторная комната, а пещера Сезам, забитая сокровищами.

Инквизитор дёргает дверь. Заперто.

— Ключ у него, — продолжает сдавать Подмастерье.

«Вот племя будущих жабоедов!» Я бы понял, если б он за идею, как Павлик Морозов или, скажем, за любовь. Она вообще многое списывает. А он за хижину мою, за лавку с микстурами и порошками…

Инквизитор обыскивает меня, находит ключ на шее, торжествующе улыбается. Опять я вижу его гнилые зубы. Почему только это бросается мне в глаза? Господня кара сластолюбцу.

Дверь ключом отперли, а войти сразу не удалось, открывалась она тяжело, я на неё сильную пружину поставил. Мне надо, чтобы она постоянно закрытой была. С третьей попытки Инквизитор и Подмастерье попали в лабораторию.

Оставшиеся без надзора стражники придвигаются ко мне:

— Где вино твоё?

Каюсь, я ещё самогонкой приторговываю. Здешнее вино против моего изделия не конкурент. Стражники частенько ко мне за ней ныряют.

— В буфете, слева, — подбородком указываю направление.

Стражники радостно двигают туда.

— Руки развяжите, — прошу их я.

— Приказа не было.

— Ну, тогда наперед перевяжите, — вновь прошу их я, — Совсем руки затекли.

Стражники лыбятся, совсем меня на нет списали.

— Барон получит своё и меня оправдает, а я вам больше ничего продавать не стану.

Лица стражников каменеют, потом морщатся. Видимо мыслительный процесс, запущенный моей угрозой отлучить их от самогона доставляет им болезненные ощущения.

В этот момент из лаборатории доносятся восторженные возгласы.

— Ну, — тороплю я стражников.

Те развязывают мне руки и тут же связывают их впереди. Затем оба спешат к буфету за самогонкой. За дверью лаборатории слышится грохот, словно уронили сначала один, затем другой мешок картошки. Что за сравнения? Здесь о картошке пока слыхом не слыхивали. Это всё мои прежние воспоминания, когда мама картошкой запасаться заставляла. А то, что картошкой за дверью лаборатории громыхали, так это Инквизитор с Подмастерье упали. Знать, брусок золота нашли. Откуда у меня целый брусок золота? Да ниоткуда. Столько мне аптекарской деятельностью ввек не заработать. Это обычный свинец, лишь сверху покрытый тонким слоем золота. Я тут и гальванику смог освоить. Две монеты на эту бутафорию пришлось истратить. Брусок — приманка. Никто не удержится, чтобы не схватить его. А тяжёлый брусок удерживает клапан гидрозатвора. Подними его, вода из гидрозатвора сольётся, и закись азота начнёт заполнять комнату. Газ не простой, «веселящий», применяется в медицине как наркоз. Ловушка для грабителей и других непрошеных гостей. Дверь постоянно закрыта, окон нет, а вытяжка постоянно закрыта. Все, кто в комнате, обязательно заснут. Остается загнать туда стражников.

Досадую негромко, вроде для себя, но так, чтобы расслышали стражники говорю:

— Эх, знать золото нашли…

— Какое золото? — это они не могли пропустить мимо ушей.

— Сбережения на черный день, — печально вздыхаю я, — Кусок золота.

— Кусок? Большой?

— Ну-у, так, — пожимаю плечами, — Кто в первый раз видит, если слаб, сознание теряет. Мне кажется или нет, Инквизитор с моим слугой на пол грохнулись, наткнувшись на него.

Стражники переглядываются.

— Может вы его себе возьмёте, — с надеждой гляжу на них, — Пока эти без памяти. А? Только меня отпустите.

Стражники одновременно бросаются в лабораторию. «Бах» хлопает тяжёлая дверь. Удивлённые возгласы и снова грохот падающих тел. Надо бы сказать, что жадность фраера сгубила. Но кто из местных поймёт это выражение? Нахожу нож, закрепляю его в штативе, перерезаю верёвки на запястьях. Подхожу к двери в лабораторию. Там тихо. Инквизитор с охранниками выведены из строя. Ничего, поспят, проснутся с головной болью. Ну, разве люлей им Барон потом выпишет. А мне здесь уже незачем оставаться. Дежурный чемоданчик с порошками всегда наготове. Минутное дело — нацепить на себя пояс с зашитыми в него сбережениями, взять охранную грамоту. Её я сам изготовил. Тому, кто худо-бедно грамотен раз плюнуть. Тяжелей бумагу достать и печать подделать.

Оглядываю в последний раз комнату. Пятнадцать лет в ней прошло. Прощай мачеха-Франция. Грязна Европа и безжалостна. Попробую пробиться в Россию, пристроиться к какому-нибудь князю. Лекари-аптекари и там, надеюсь, нужны.

Выхожу, притворяю за собой дверь. Иду в ночь, еле освещаемую луной из-за туч и невольно вспоминаю залитые электрическим светом улицы и автострады 21-го века.

(обратно) (обратно)

Яворский Максим Васильевич

http://zhurnal.lib.ru/j/jaworskij_m_w/

Активный отдых

Пауза между караулами — не более полуминуты. За это время нужно успеть выбраться из ямы с крошеным оргстеклом, взобраться по крутой насыпи на дорогу, перебежать её, низко пригибаясь к асфальтовому полотну, и скрыться за стенами «ПриватБанка». И при всем при этом умудриться не потерять рюкзак с высокоточной и поэтому безобразно дорогой электроникой. Жизнь после такого вряд ли будет иметь смысл.

Пара киборгов класса «Мазохист» неторопливо шагала по изуродованной бомбежками улице. Увешанные оружием и пластинами дополнительной брони роботы выглядели жалкими пародиями на человека. В сгущающемся вечернем смоге киборги теряли всякое сходство с теми, кому были обязаны появлением на свет. Прибор ночного виденья превращал стальных стражей в одно сплошное малиновое пятно. Жуткое существо на четырех конечностях, методично двигалось из пункта А в пункт Б, оставляя за собой желтоватый шлейф тепла. При этом оно не забывало ощупывать окрестности многочисленными детекторами в поисках непрошеных, а потому нежданных гостей. Пятнышки от лазерных прицелов весело плясали на придорожных руинах.

Промышленный смог, окутавший город плотной завесой, не спасал от всевидящих очей кибернетического патруля. Зоркий глаз колченогого «Мазохиста» различает мельчайшие детали при любом свете, при любой погоде. И пока патруль стальными ногами появляться на ней далеко небезопасно: улица простреливается полностью, акиборги класса «Мазохист» редко промахиваются. Пустоголовые уроды…

Пропитанные потом лямки натерли шею. Стеклоруб поправил на лице прибор ночного виденья. Только с его помощью можно было хоть как-то ориентироваться в этом богом забытом месте. Городские власти не жаловали своим вниманием окраины. Из всех доступных в этом месте коммунальных услуг осталась только одна — быстрая смерть от шальных пуль «Мазохистов».

Стеклоруб сверился с хронометром. По всем прикидкам патруль доберется до поворота через минуту. Время еще есть. Он поправил петли рюкзака, на ощупь проверил надежность узлов и креплений. Полиморфный маскхалат давал Стеклорубу некоторую свободу. Под его покровом можно было безбоязненно шевелится, даже под бдительным взором кибернетического патруля. Если не позволять себе резких движений, то датчики «Мазохиста» тебя не засекут. Убедившись в надежности экипировки, Стеклоруб снова затаил дыхание. В окулярах прибора ночного виденья малиновое пятно уменьшалось по мере удаления киборгов. В конце концов патруль скрылся за поворотом.

С низкого старта Стеклоруб рванул вверх по насыпи.

Руины «ПриватБанка» — самое большое сооружение на улице, оставшееся после вчерашней точечной бомбежки. Словно мифическая Пизанская Башня, одна из массивных стен «ПриватБанка» угрожающе склонилась над дорогой. Толстые прутья арматуры выпирали из потрескавшихся боков, сплетаясь под воздействием высоких температур в причудливые орнаменты. Кое-где в оконных провалах при свете дня можно было заметить остатки зеленого стекла. В темноте же стена была похожа на челюсть с неровными рядами изломанных зубов. Там, за зубами, и заканчивалась «зона обстрела».

Стеклоруб перемахнул ров с оплавившимся асфальтом и скрылся в тени банковских стен. В груди бешено колотилось сердце. Через какие-то десять его ударов очередной кибернетический патруль снова вышел на дорогу.

Город продолжался и здесь. Но мало кто решался жить в этих каменных джунглях. Чего только не было на улицах окраин. Мутанты «Третьей Чернобыльской», охотники за имплантантами, стаи модифицированных в киевских лабораториях крыс и тараканов, безумные киборги, сумасшедшие люди и черт знает что ещё. Поговаривают, что в канализации завелась какая-то разумная плесень. Это скорее всего вранье, но вот грибы обжившие развалины когда-то спальных районов, могли больно ошпарить кислотой. А если зазеваться, то вполне можно попасть в сети гигантских пауков. Этой дряни здесь хватало.

Полиморфный маскхалат спасал от многих неприятностей. Стеклоруб удачно пробрался сквозь техногенный ужас пригорода. Правда, с полностью разряженным тазером. На последнем перекрестке ему пришлось разгонять стаю бойлерных. Насекомые противно скрипели и выпускали в воздух клубы горячего, ядовитого пара. Респиратор с трудом справился с этой гадостью.

Стеклоруб спустился вниз по пологому холму. Среди развалин высотных домов неспешно нес свои черные воды Днепр. Невесть откуда взявшийся здесь бамбук разросся по всему берегу. Явно тоже чья-то генетическая шутка. Слабый ночной ветерок колыхал тонкие, волокнистые листья. Заросли мерцали зеленоватым светом. В пошлый раз его здесь еще не было.

Прибрежную дорогу перегородил чей-то организм. Приняв сперва его за кучу щебня, Стеклоруб понял что ошибся. Огромный черный слизняк медленно двигался вдоль реки. По его лоснящимся бокам с треском метались голубые огоньки электричества. Такой твари Стеклоруб еще не встречал, хотя на своем веку повидал немало «детей агонизирующей природы». Стеклоруб уже решил было просто обойти безобидную с виду тушу слизняка, но разыгравшаяся на берегу реки драма задержала его.

По металлическому скелету одного из небоскребов вниз спускался монтажный паук. Он раза в два был меньше слизняка, но амбиций, судя по всему, у него было не занимать. Плавно скользя по армированным перекрытиям монстр спустился вниз и перегородил дорогу слизняку, угрожающе задрав передние лапы. Капающий с челюстей яд со слабым шипением разъедал остатки бетонного шоссе.

Стеклоруб устроился поудобнее в зарослях дурмана в надежде на бесплатное зрелище с убиением и пожиранием. Он его получил, но драма оказалась слишком короткой. Слизняк приблизился к своему противнику, сверкнула молния и в воздухе завоняло паленым. Паук несколько раз дернулся и замер с задранными вверх лапами. Слизняк все так же неторопливо наполз на него и, судя по звукам, — сожрал. Стеклоруб присвистнул. Хороша была бы его участь, приблизься он на десяток шагов к этому электрическому чудовищу. Вздохнув, Стеклоруб припустил тяжелой трусцой в обход.

Только через час Стеклоруб вышел к реке. Продравшись сквозь заросли бамбука он, наконец, увидел цель своего ночного путешествия — Днепр. Тягучие словно мазут, которого в реке было немало, воды Днепра неторопливо несли к морю промышленный мусор, неведомые ни одной лаборатории химикаты, тела неизвестных науке существ, механизмы, трупы, комья, куски, части, детали. Самой воды в реке почти не осталось. Лет десять тому назад анализ показал, что основой Днепра является то ли спирт, то ли мазут. Что Великий Днепр теперь нес в абсолютно Черное Море, оставалось для всех загадкой.

Зашипел раскаленный добела резак плазменного автогена. Стеклоруб аккуратно вырезал себе плацдарм, отвоевав у бамбуковых зарослей метра два песка. Из рюкзака один за другим появлялись высокоточные приборы, датчики, масс-детекторы. Потрескивая антигравитационными приводами, в воздух взмыл небольшой спутник слежения. Покачиваясь в невидимых потоках ночного ветра, медленно поднимался он над рекой, забираясь все дальше и дальше, к середине Днепра. Полиморфный маскхалат растянулся на пластиковых трубах, превратившись в компактную палатку. Крохотная радиостанция уже принимала сигналы со спутника слежения. После продолжительной настройки дисплей приемника перестал рябить и на экране появились первые разборчивые данные. Масса, плотность объектов, скорость передвижения.

Стараясь как можно меньше шуметь, Стеклоруб открыл банку пива разлива 2005 года и, в блаженном ожидании, уселся прямо на оплавленном песке, поглядывая то на экран радара, то на покачивающийся в черных водах Днепра поплавок. Да, немногие все-таки понимают, какое благотворное влияние на психику современного человека оказывает рыбалка.

(обратно)

Пустой стул

Сквозь плотный заслон кленовых листьев в небольшой, но вполне уютный кабинет пробивались солнечные лучи. Безмятежными солнечными зайчиками они носились по стенам и потолку, играли в салочки на немногочисленной мебели, храбро вскакивали на лица посетителей, заставляя тех хмуриться и прикрывать лица руками. Когда теплый ветер за окном утихал и старый клен переставал дрожать, солнечные хулиганы замирали на спинке стула, сиротливо ютившегося в дальнем углу комнаты. Обитый красным дерматином, с кривоватыми, но крепкими ножками, этот ничем не примечательный стул, тем не менее играл весьма ответственную роль.

В кабинет по одному заходили люди. Иногда приходили парами или с детьми. Очень часто гости имели озабоченный вид. Редко кто из них обращал внимание на потрепанный временем предмет мебели, пока хозяйка кабинета не доставала его из угла и ставила перед посетителем. Именно в этот момент простой деревянный стул из интерьера превращался в инвентарь.

Психолог просила представить на этом стуле человека, с которым в жизни возникают конфликты или разногласия. С кем давным-давно нужно было поговорить. Высказать все, что лежало на душе, разобраться, но отчего-то не получалось…

День выдался длинным и насыщенным. Посетителей было как никогда много.

Была девушка с веснушками. На стул она усадила своего парня. Она обвиняла его в излишней ревности, невнимательности и недалёкости. Потом вспомнила все обиды за неделю, за месяц, за год. Тяжёлые, грустные и обидные слова одно за другим разбивались о дерматиновую спинку. В этой милой, рыжеволосой особе накопилось очень много горечи. Девушка говорила без остановки минут двадцать, а потом заплакала.

Был тучный мужчина в синем спортивном костюме. Он ругался со своей женой. Эта глупая, заносчивая и самовлюбленная стерва, наверняка собралась упечь его в психушку. Или даже порешить, подсыпав в суп какую-нибудь отраву. Мужчина долго объяснял стулу, что он не даст ей этого сделать.

Голубоглазая блондинка лет тридцати пяти спорила со свекровью. Женщина эмоционально втолковывала полусумасшедшей старушке почему забирает ребенка и разводится с мужем: эгоистичным и жадным кретином, который весь пошел в мамочку. Терпеть все это, она больше не намерена. В конце-концов они могут подавиться своей убогой однокомнатной квартирой.

Молодой парень в очках выяснял отношения с одноклассниками. Он по очереди сажал их перед собой и высказывал все, что про них думал. За какие-то полтора часа на его стуле уместилось целых два десятка недоносков и недоумков.

Девушка в темно-зеленом комбинезоне доказывала свою правоту… Коротко стриженый парень доказывал свою невиновность… Девочка с колечком в нижней губе доказывала всему миру… И так далее, и тому подобное.

Разговорами с пустым стулом дело не заканчивалось. С каждым из посетителей психолог долго разговаривала, помогая отыскать причину проблемы, найти способы исправить её, посмотреть на сложившуюся ситуацию с другой стороны. Запутанные житейские проблемы обретали простые и понятные решения. Негативные эмоции, злоба, ненависть, боль были высказаны и оставлены на сиденье пустого стула.

Рабочий день закончился. Последней ушла психолог. Хозяйка кабинета закрыла окна, выключила свет и заперла за собой дверь. Она забыла убрать старый, обитый красным дерматином стул на место.

День истлел до конца. Старый клён уснул за окном. В темной, нагретой за день комнате, раздался звук трескающегося дерева. Это надломилась левая передняя ножка стула. Из трещины на поверхность проступила янтарная слеза. Потом, одна за другой, подкосились остальные ножки и пустой стул рухнул на пол.

(обратно) (обратно) (обратно)

Выпуск 3

Felicata

http://zhurnal.lib.ru/f/felicata/

Десять правил для нимфы

Нимфам просыпаться легко. Нимфы просыпаются как певчие птицы, открыли глаза и вспорхнули. Ни потягиваний, ни зажмуриваний, ни закапываний обратно в теплую постель.

Просто вскакивают и идут к водопаду умываться. Нимфы спят тихо, мышцы не затекают, глаза не слипаются, а постель у них и вовсе отсутствует. Только паутинка вместо гамака и листок вместо одеяла. Бархатистой и теплой стороной к себе — зимой, гладкой и прохладной — летом. Что, впрочем, тоже излишне: зима от лета мало чем отличается.

Эрнестина постоянно путалась, как же правильно класть этот дурацкий листок. Ни так, ни эдак он неудобства не доставлял. Одна сторона мягко принимала ее в объятия и окутывала, а вторая — охлаждала разгоряченное тело. Единственное, что мешало заснуть, — мысль, что она поступает неправильно.

Эрнестина крутилась с боку на бок и снова и снова переворачивала страницы потрепанной книги. Но драгоценный источник сведений подсказать ничего не мог. Ни одна из глав «Заповедника для нимф» не объясняла, чем отличается зима от лета.

Поэтому бедная Эрнестина каждую ночь тщательно выбирала подходящее дерево, долго сверяясь с картинками, приглядывала лист нужного размера, отламывала его, волочила к своей паутинке, накрывалась и начинала крутиться с боку на бок, пытаясь решить, угадала ли она с сезоном и не нарушает ли одну из заповедей.

Зато с подъемом все гораздо проще.

Первая глава заканчивалась выводом:

«С утра убедись в своей красоте и хорошем настроении».

А где еще можно убедиться в своей красоте, как не в отражении горного озера? И что подтверждает хорошее настроение лучше, чем ледяной водопад?


* * *
Природная красота леса мешала мне как следует рассердиться на Девиса. Пока он беспомощно бормотал о неизвестных причинах поломки, я невольно загляделся на гигантские стволы, увенчанные густыми зелеными шапками, поразился хитрым сплетениям корявых ветвей и неповторимым цветам, усеивающим траву. Что касается ажурной вязи среднего яруса, украшенного к тому же гроздями сочных ягод…

— Ты не будешь против, если я отойду и сделаю кое-какие зарисовки? — спросил я Девиса.

Тот на миг отвлекся от бессильного пинания стоек шасси и кивнул.

— Все равно от тебя здесь толку мало.

Если от кого и было мало толку, так это от него. Уж на что я слабо разбираюсь в космических полетах, но такого бестолкового пилота не встречал еще ни разу. Вроде бы достаточно взрослый парень, но сразу после выхода в туннель он перепутал все, что мог.

Он постоянно дергал штурвал, включал-выключал системы, перезапускал основной двигатель одновременно с резервным, демонстрировал возможности ручного пилотирования, залил кофе одну из приборных панелей, набил крошками щели между датчиками… Откуда там взялась щель? Если бы я хоть что-то понимал в вождении, я бы попытался найти объяснение, зачем он подковырнул тонкую пленку отверткой со словами: «Что-то стрелка западает, надо подтолкнуть». Но я промолчал, приписав это странное поведение особенностям его персонального стиля управления.

Так вот от всей этой суетливости и глупости, от желания пустить пыль в глаза и показаться опытным мастером, от поспешности принятия решений и игнорирования наивных предупреждений датчиков и робких напоминаний системы навигации мы и попали в весьма неприятную ситуацию.

Нас выкинуло в захолустную часть галактики. Кажется, на приличном удалении от следующего гипертоннеля.

Кажется, потому система навигации не успела нам сообщить ничего утешительного, от сердитого удара кулака Девиса она как-то сразу несчастно притихла и больше не разговаривала.

Связь с цивилизацией тоже отказала сразу после посадки в центре сказочно красивого леса.

Девис стащил шлем, выскочил наружу и приступил к неким ритуальным пляскам вокруг корпуса своего двухместного такси.

Воздух оказался приятен и чист, я также поспешил выбраться из душной кабины и размять ноги.

— Разве ты не можешь запустить какую-нибудь программу ремонта?

— Вначале надо выявить неполадки, это могла бы сделать система контроля, но она…

— Неужели отказала?

— Похоже, что да.

Я вздохнул и не стал смущать беднягу выражениями типа: «Ну кто бы мог такое предположить!»

— И как ты будешь действовать?

— Согласно конспекту. — Девис продемонстрировал мне засаленную тетрадку. — У меня тут, правда, немного записано, я на курсы в третью смену ходил, в основном отсыпался, но самое главное успевал отметить.

Я не удержался от подозрительного взгляда на бурые пятна. Похоже, со сном он боролся все тем же старым добрым кофе, а аккуратностью в движениях не отличался никогда.

— И много там написано?

— Основные десять правил есть, — гордо сказал Девис. — Почти заповеди. Если им следовать, то с любой неисправностью легко разберемся. Вот первая: «Осмотр свежих следов». Надо осмотреть корабль на наличие повреждений и составить список.

Он с воодушевлением приступил к работе, а я загляделся на лес. Его величавое спокойствие очень хорошо сдерживало во мне желание хорошенько потрясти идиота за шкирку и повозить его носом по обшивке.

Чем составлять список отказов, проще было взять спецификацию, или что у него там есть из документов, и пройтись с галочками по всем пунктам. Но такого варианта тетрадка не предлагала, а именно сейчас Девис, похоже, решил исправиться и самодеятельности не допускать.

— Пойду порисую, — повторил я, вытаскивая из кабины плоский чемоданчик, а из него — тонкую папку. Цвета цветами, но конек Ники Макаров — графика, и орудие его — карандаш с длинным стержнем и закругленным кончиком.

— Не заблудись только, — проворчал Девис из-под днища.

— Постараюсь, — вежливо пообещал я, нацеливаясь на высокий куст с тонкими веточками, ожерельями ягод, бутонами цветов и десятком птиц, раскачивающихся между мохнатыми лианами.


* * *
Эрнестина откинула назад мокрые пряди волос и задумчиво покрутила в руках тонкий кусок ткани. Она могла обвязать его вокруг тела пятью различными способами, а если воспользоваться поясом из лианы, то вариантов набиралось уже более десятка. Но можно было вообще не одеваться, а подождать, пока высохнут волосы.

Или этого делать нельзя?

Что там написано в «Заповеднике»? Нимфа потянулась к любимой книге, бережно спрятанной в клубке травы.

«Обойди свои владения в поисках любимого».

Ах да, конечно, надо обойти. Тот кусочек леса, что принадлежит ей. Это между Голубой и Зеленой речками и Долиной бессердечников. Там, за границами, уже соседки, Майя, Ультра-Марина и Сильвия.

Эрнестина засмеялась. Кое-что вспоминается и без ежедневного напоминальника. Названия речек, имена нимф-соседок, танцы и хороводы под веселую музыку лесных птиц, заплывы наперегонки, вечерние посиделки с разговорами о фавнах.

Эрнестина сложила ткань вдоль, перекинула ее через одно плечо и, спустив вниз двумя полосами, перевязала в талии тонким куском зеленой лианы.

О чем таком важном она только что вспомнила? О фавнах.

Фавны хорошие. Они большие, сильные и очень мужественные. Умеют играть на свирели и хорошо танцуют. Да, танцевать с ними гораздо приятнее, чем в одиночестве или в хороводе с другими нимфами. У Эрнестины приятно защемило сердце.

Конечно, надо поспешить обойти свой кусочек леса в поисках фавна. Если они не спрятались и не покинули лес, то она обязательно найдет хотя бы одного.

Она поговорит с ним о певчих птицах, а он скажет ей, что она прекрасно выглядит. Она засмеется, а он удивится ее заразительному смеху. Потом она сделает вид, что споткнулась, а он подаст ей руку. Она положит на нее ладонь, а сама прижмется к мускулистому плечу.

А потом…

Эрнестина поспешно зашелестела страницами «Заповедника», что же будет потом?

Одна страничка вырвана, на следующей чернильное пятно, ох, уже и конец главы.

«Будь осторожна с фавнами, не позволяй им портить тебе настроение».

Что бы это могло означать?

Нимфа перепорхнула через овраг и сорвала ярко-алый яблокотан для маленького оленя.

Смутные обрывки былого пронеслись в голове: фавн уходит, не оборачиваясь, с похрустыванием доедает ножку печеного кабанчика и обламывает ветки, загораживающие тропинку. Фавны никогда не говорят добрых слов на прощание и не провожают до дома.

И как тут не испортиться настроению? Не встречаться с фавном вовсе? Но это противоречит предыдущему правилу.

Эрнестина отогнала сомнения прочь и продолжила свой путь.

Память нимфы тем и удобна, что многое всплывает в ней по обстоятельствам. А если знания сейчас не нужны, то можно их и не искать, оставляя голову восхитительно вскруженной, и не мешать себе наслаждаться жизнью.


* * *
Зарисовку кустарника я закончил достаточно быстро. К сожалению, звуки в лесу разносились на приличное расстояние, и бормотание Дэвиса никак не давало мне сосредоточиться.

— Пункт второй. «Тщательно рассмотреть уязвимые места, используя статистические сведения».

Карандаш так и замер в пальцах. Любопытство оказалось сильнее желания повторить узор веток-снежинок.

Я вернулся на лужайку нашего кораблекрушения и застал Девиса, висящего на присосках в неудобной позе — примерно посередине корпуса корабля, уткнувшегося носом в соединение пластин обшивки.

— А что ты делаешь?

— Исследую сварные соединения, — сказал он, рассматривая что-то в ручную лупу.

— А ты уверен, что это необходимо?

— Контролю внешним осмотром подвергаются все сварные соединения, — бойко процитировал он, протирая что-то носовым платочком, — места, вызывающие сомнения, осматриваются с помощью лупы. Перед внешним осмотром поверхности сварного шва на расстоянии десяти миллиметров по обе стороны зачищаются от шлака, капель металла, окраски и других загрязнений.

— Но зачем?

— А как иначе обнаружить отклонения, наплывы, подрезы, непровары корня и… — он задумался, вспоминая, — свищи?

Я почувствовал, что у меня закружилась голова. То ли от голода, то ли от очередного приступа справедливого гнева. По моим скромным представлениям дилетанта, все это имело бы смысл в первые дни жизни изделия, но уж никак не во время вынужденной посадки.

Оставив недоумка висеть вверх ногами, я прихватил бутылку воды из корабельных запасов и отправился на дальнюю прогулку. До захода солнца я постараюсь вернуться, а уж в ночное время, как я надеялся, Девис обойдется без своих чудачеств.

Испугался ли я? Скорее всего, не успел. Мне понравились природа и тишина. А в то, что на наши поиски никто не отправится, я не верил. В наше время люди не пропадают без вести просто так. Да и имя Ники Макарова должно немного сконцентрировать внимание спасательной экспедиции.

Другое дело, что я сам не особо спешил быть найденным и все еще верил во внезапное озарение Девиса.

Прогулка по лесу, как я и предполагал, быстро меня успокоила.

Умиротворение и гармония, тихое равновесие, мир и покой, отсутствие сплетен и дрязг.

Гигантское дерево в несколько обхватов с серовато-рыжей черепицей коры… Я запрокинул голову, пытаясь разглядеть далекую верхушку, при этом продолжал двигаться и внезапно наткнулся на самую прекрасную из девушек, которых когда-либо встречал до этого.

Она охнула и отступила назад, но прятаться за деревом не стала.

Я с удивлением рассматривал ее длинные густые волосы, видимо еще влажные после купания, невесомое платье, округлые формы, совершенно этим платьем не стесненные, белую кожу без всяких следов загара, книгу в руке, босые ноги, утонувшие в ковре сосновых иголок, снова поднимал взгляд к выпирающим формам…

— Вы слышали пение соснового дрозда? — спросила она.

— Можно вас нарисовать? — только и смог сказать я. Возможно, на соснах и живут дрозды, пусть даже и поющие, но в тот момент мне не было до них никакого дела.

Она засмеялась и замерла все в той же позе вспугнутой лани.

Я поспешно откинул крышку папки и закрепил лист. Карандаш заскользил по бумаге, намечая контуры, еле-еле, точками и короткими штрихами. Чуть повернутая голова, длинная шея, одна нога немного отставлена, опорная тонет в иголках, руку на грудь, вторую упирает в дерево, ствол тоже обозначить надо.

Теперь прорисовываем детали, рука моя с наслаждением повторяет изгибы ее тела, которое словно выступает из бумаги, проводит еще раз и еще, добиваясь почти реальной выпуклости. Черный графит блестит на белой бумаге, словно он влажный, как и кожа лесной красавицы. Мне хочется усилить нажим, но нельзя, кажется, что я могу спугнуть ее и погубить набросок. Что-то мешает, что-то кажется лишним. В рисунке или в оригинале?

— А вы бы не могли снять платье?


* * *
К кораблю я возвращался уже в темноте.

Эрнестина проводила меня, по-детски удивившись разрешению пройтись рядом. Она доверчиво держала меня за руку, а я самым бессовестным образом использовал нимфу в качестве фонаря. Озарявший ее свет не просто делал ее удивительно прекрасной, но и приносил пользу, показывая неровности дороги примерно на метр вокруг.

На корабль и Девиса она посмотрела, нахмурившись, но промолчала. Оставаться с нами отказалась наотрез, сославшись на некие непреложные правила.

В подтверждение своих слов она показала свою книгу, так и не выпущенную из руки.

— Мне еще надо найти подходящий лист, — пробормотала она и добавила, словно очнувшись: — Ах, чуть не забыла посмотреть… — она отпустила мою руку и поспешно зашелестела страницами. — Ты сказал, что ты человек, а люди… «Люди отличаются от фавнов. У людей нет копыт, рогов и хвостов».

— И как, ни я, ни книга тебя не обманываем?

— Нет, — она покачала головой, словно удивляясь, — все правильно.

Я грустно проводил взглядом мой легкомысленный огонек и полез за консервами на ужин.

Девис свою банку уже слопал. Он сидел перед погасшими датчиками и мониторами, сердито уткнувшись в тетрадку.

— Как успехи? — поинтересовался я из вежливости. Душа моя пела и ликовала. Было даже желание плюнуть на все и остаться в лесу вместе с Эрнестиной, но остатки детского страха перед незнакомой местностью не проходили, да и девушка не особенно настаивала.

— Пункт три отпал начисто. «Получить полные сведения от экипажа о внешних признаках отказа» невозможно. Экипаж-то — это только я.

— И на это тебе понадобился день? — спросил я с набитым ртом. Интересно, чем питаются нимфы и питаются ли вообще.

— Чё я, совсем, что ли, — обиделся Девис. — Я сразу перешел к четвертому. «Установить, все ли детали находятся на месте, и, если нет, принять меры к их розыску».

— И много деталей пропало? — Даже если бы я очень старался, то представить, чтобы на современном корабле, пусть это даже и простенькое такси, что-нибудь отваливалось на лету, никак не мог. Есть же хоть какие-то правила безопасности?

— Ничего. Все цело, и все на месте. У меня хороший корабль, мы же осмотр перед вылетом проводили, и разрешения у меня все есть, — словно обиделся Девис. — Но пункт пятый предупреждает: «Ничего не считать раз и навсегда установленным».

— Полезный совет. — Я уже почти засыпал, перед глазами стояла картинка: Эрнестина кружится и смеется, Эрнестина опускается на траву, у Эрнестины темнеют глаза и взгляд становится неожиданно серьезным… Необычное, фантастическое существо. Если я смог познакомиться с ней благодаря пилоту-разгильдяю, то даже сердиться на него не буду.

Можно ли будет взять ее с собой? Скорее всего, нет. Но раз уж судьба свела нас, то отказываться от подарка я не собирался.

Подобно желанию напиться из того чистейшего водопада, что показала мне Эрнестина, меня мучила тоска по ней самой, по ее безупречному телу и добрым словам.

Наутро я вновь поспешил на встречу. Девис заверил меня, что посвятит весь день «исследованию даже малейших следов, ведущих к решению задачи».

Эрнестина уже ждала меня.

Такая же прекрасная, все с теми же влажными завитками волос, слегка прилипшими к шее и плечам, такая же удивленная.

— Ты пришел. — Она обрадовалась так искренне, что мне стало стыдно. — У меня написано, что мало кто возвращается на следующий день.

— Ты веришь только тому, что написано? — спросил я, начиная новый рисунок. Мне хотелось поймать ее в движении, в неуловимом кусочке танца. Я зашел ей за спину, вынудив изогнуться в талии и смотреть на меня через плечо.

— Это самая первая заповедь, она даже на обложку вынесена, — пояснила Эрнестина. — «Ежедневно читай правила, память у тебя короткая».

— А что будет, если не читать?

— Я все забуду. Наверное, все.

Она сменила позу и выражение лица, я быстро начал новый рисунок, понимая, что скоро у меня на память о ней ничего более не останется.

Что-то такое о нимфах я слышал, но ни планету, ни подробности назвать бы не смог. И мне ли смеяться над бедной нимфой с ее короткой памятью?

Интересно, трудно ли всю жизнь пытаться вспомнить былое и освежать куски прошлого с помощью старой книги?

— Трудно, — горько вздохнула Эрнестина. — Что-то плохое я и сама вспоминать не хочу, но вот знать, что забыла нечто приятное, иногда бывает очень обидно.

Я попытался представить себя в ее шкурке, нет, не выходило. Как они вообще в таком положении с ума не сходят?

— А с другой стороны, — она положила руки мне на плечи, — воспоминания и новые знания так восхитительно перемешиваются в голове, вроде бы и знакомые ощущения, но каждый раз как новые…


* * *
Неделя пролетела мгновенно. С каждым днем я все больше понимал Эрнестину — сутки походили одни на другие, наши встречи повторялись, расслабленное состояние выбивало из головы все мысли, кроме желания утолить жажду, и каждый раз я испытывал радость по-новому.

Возможно, пробудь я с ней чуть дольше, и мне самому бы понадобился «Заповедник увлекающегося путешественника».

Что касается памяти Эрнестины, то она оказалась еще интереснее, чем я предполагал. Предыдущие дни с нашими встречами не выпадали из нее, напротив, она помнила мельчайшие детали разговоров, все истории, которые я ей рассказывал, легко запоминала, что я люблю и что мне больше нравится, и даже интересовалась ходом ремонта корабля.

— Как продвигаются дела у Девиса? — спросила она, угощая меня ярким красным плодом кисловатого вкуса. Мы загорали на плоском камне, выступающем из темного озера рядом с водопадом. Эрнестина постоянно плавала к берегу, пытаясь раздобыть для меня новое угощение. Если бы я не был столь романтичен, я бы сравнил скорость ее передвижения по воде со скоростью катера или моторной лодки.

— Он не смог исполнить очередной пункт, требующий «опросить по возможности больше специалистов, включая экипажи других кораблей», и приступил к «тщательному прописыванию вещественных доказательств „за“ и „против“».

Эрнестина нахмурилась. Это невероятно шло ей, и я пожалел, что папка с рисунками осталась лежать на берегу вместе с одеждой.

— Как-то странно звучит, — сказала она. — Бессмысленно. От моих правил больше пользы.

— Он вообще весь странный и бессмысленный, — сказал я. — Представляешь, ни разу не поинтересовался, куда я ухожу, чем занимаюсь, кто ты такая… Мог бы попросить познакомить его с твоими подругами.

— Да, они замечательные, — протянула Эрнестина, обхватив колени руками. — Мы с ними так хорошо танцевали и пили чай… И не было никаких секретов, как у твоего друга от тебя.

— А почему ты думаешь, что у него есть секреты?

— Он мне не нравится. Он меня сердит. Даже не могу объяснить, как он меня раздражает, я почти в гневе! Ой, о гневе. У меня что-то написано было о гневе, надо посмотреть…

Она соскользнула с камня, на миг погрузившись в темноту воды с головой. Лишь золотистое облако волос воронкой мелькнуло перед моими глазами.

Вынырнула она почти у самого берега, раскрыла книгу и прочитала вслух:

— Будь осторожна в гневе. Гнев разрушителен.

— Что это значит? — крикнул я. Правило это мне не понравилось.

Эрнестина прижала книгу к груди, будто стараясь прикрыться, и зажмурилась. Я знал, что в этот момент она что-то вспоминает.

И это «что-то» причиняет ей боль. Плечи нимфы вздрогнули от безмолвного всхлипа.

Я бросился в воду, невольно охнув от ледяных тисков. Гребки выходили неловкими, плавно скользить не получалось, но мне было не до красоты и не до производимого впечатления. Очень хотелось поскорей утешить Эрнестину.

— Что такое? Что произошло? — спросил я, прижимая ее к себе. Маленькое сердечко колотилось с бешеной скоростью, она был так испугана, что даже не могла плакать.

— Гнев. Мне нельзя гневаться. Потому что я могу быть опасной. Фавн, который оскорбил меня, обозвал грубым словом с похмелья… Он… Он умер, — прошептала она. — Я убила его.

— Так это, наверное, очень давно было? — попытался я ее успокоить. Понятное дело, у долгоцветущей красоты и идеального здоровья должны быть побочные эффекты. Подумаешь, ядовитая она в гневе. Нечего доводить девушку до подобного состояния. Тот тип сам нарвался.

— Да. Давно. Не помню. Скорее всего, давно. Но не один раз…

Она немного отстранилась от меня и посмотрела на маленький кусочек далекого неба.

— Даже если это повторилось, они ведь были сами виноваты, так? — я попытался подобрать объяснения. Судя по тому, что никаких фавнов я пока не встретил, эти грубияны сообразили унести ноги подальше.

— Повторилось. И не раз. И не два.

Она замолчала, а я побоялся тормошить ее старым анекдотом про: «Ты обиделась, дорогая?» — «Нет, я считаю…»

— Их никого не осталось, — выдала она наконец.

— Фавнов?

— Да. Мы их, кажется, всех убили.

Я присвистнул. Конечно, встретить соперника я бы себе не пожелал, но мысль о том, что девушки остались на планете без парней, звучала печально, даже трагично.

— Может быть, они успели спрятаться?

— Сомневаюсь. Я не помню, чтобы кто-нибудь успел от меня скрыться.

— А от твоих подруг? Как их там, Ультра-Марина и еще какие-то? Попробуем их расспросить?

Эрнестина немного повеселела.

— Тогда следует дождаться вечера. Их легче всего искать в сумерках или темноте, по свечению.

До вечера я пытался отвлечь нимфу разными способами, пытаясь убедить в ее невиновности. Получалось не очень хорошо, но я понимал, что она все равно мне благодарна. По тому морю нежности, в котором она пыталась утопить меня в ответ, и слабым виноватым улыбкам я понимал, как сильно она переживает. И как ей нужна моя поддержка.

Эрнестина сказала, что самым высоким и удобным деревом является та сосна, под которой мы встретились в первый раз.

Я заверил ее, что легко справлюсь с задачей. Плавала и бегала она великолепно, но вверх совсем не рвалась.

Куски коры были уже готовой лесенкой. Я попробовал оторвать парочку — крепкие. Ногу тоже выдерживают.

Так удалось добраться до первых ветвей, а дальше еще легче. Проще, чем в спортзале. Единственное, что меня расстраивало, я не мог обнаружить никаких пятен света, кроме круга Эрнестины, поджидающей меня у основания дерева.

Я забрался выше — то же самое. Эрнестина и лобовой фонарь нашего корабля, при свете которого, видно, Девис медитировал над своим конспектом.

Вот уже почти и самая верхушка, дальше сосна начнет поскрипывать и загибаться под моим весом.

А внизу по-прежнему темень. Со всех сторон лишь покрывало леса, мрачные лиственные и совсем уж черные хвойные деревья.

— Спать, наверное, легли, — сказал я Эрнестине, спустившись. — Накрылись листиками, вот их и не видно.

Но она меня не слушала. Лишь на миг заглянула в свою книгу и отбросила ее.

— «Будь осторожна в зависти. Зависть приводит к гневу», — произнесла она. — Свет от нимфы листом не скроешь. Их нет в живых. Я их убила.

Признаюсь, в этот момент я попятился и сел на толстый сосновый корень. Фавнов я еще понимаю, но подруг-то за что?

— Я — чудовище, — сказала Эрнестина. — Что-то подобное я и подозревала. Все было слишком хорошо. Ты теперь будешь меня бояться?

— Да нет, просто странно. Что вы не поделили? Фавнов сами извели, границы у вас установлены, еды вдоволь. Конкурс красоты, что ли, устраивали?

— Что-то вроде этого, — кивнула Эрнестина. — Сильвия сказала, что у меня кривые ноги. Все бы ничего, но ее собственные были длиннее, очень тяжело оказалось это пережить… Майя лучше танцевала, а Ультра-Марина пекла такие изумительные пирожки с яблокотанами, м-м-м… Зачем же они хвастались!

Я не нашелся, что ответить. Жаль, что у нимф нельзя обойтись выдиранием волос и подсыпанием соли в вареники. Все мои знакомые девушки разбирались между собой сурово, но без жертв.

— Провожу-ка я тебя, пожалуй, до корабля, — сухо сказала Эрнестина. — Мне надо побыть с собой наедине и вспомнить их.

— Они тебе были так дороги?

— Нет, конечно. Но я беспокоюсь за тебя, со мной опасно оставаться.

Взяв с нимфы слово, что до завтра она не исчезнет в глубине леса и не утопится в омуте, я вернулся на корабль. Пожалуй, ей и в самом деле нужно было временно остаться в одиночестве.

Не то чтобы я боялся, нет, я просто понимал, что пока больше ничем помочь не могу.


* * *
— Я в лес пошел.

— Ага, давай. — Либо мне показалось, либо Девис наконец-то посмотрел мне вслед с любопытством. — А я пока буду «вскрывать прямые и косвенные причины».

Эрнестина смущенно переминалась с ноги на ногу, опасаясь посмотреть мне в глаза.

Я обнял ее, и она прошептала:

— Помню почти все. Пойдем, я покажу тебе кое-что.

Мы пробирались довольно долго, чащей, пущей, колючками и зарослями. Овраг, на краю которого мы оказались почти к полудню, выглядел отвратительно.

Бурые ветки, мягкие хлопья пористых грибов, тучи насекомых, недовольные змеи и странный запах.

— Что это?

— Это обиженная земля. Земля, которую кто-то закрыл от света против своей воли.

Она вспрыгнула на кучу мусора и голыми руками приподняла черную ветку, покрытую мутной слизью. Я попытался помочь ей, с трудом вскарабкавшись на что-то скользкое и ненадежное.

Вдвоем мы оттащили ветку и полусгнившие листья.

— Корабль? — спросил я.

— Почти такой же, как ваш, — кивнула Эрнестина. — Он был поломан, а пилот зол. Очень зол.

— Он там? — я постучал ногой по гулкому корпусу корабля.

— Да.

— Это ты убила его?

— Он стрелял в меня, и я ушла. Нет, не я. Я была очень удивлена, но совсем не рассержена. Это был несчастный, заблудившийся человек, который никого не любил и никому не верил. Он стрелял в деревья, в птиц, в змей… И лес отступил, отняв свою защиту. Пришли бессердечники и загрызли его.

— И съели?

— Нет, не стали. Он оказался слишком злым и невкусным. Поэтому так и остался лежать здесь, собирая всю гадость из леса.

Эрнестина поежилась. А я в очередной раз промолчал. Самое место поганенькое, да и могила злого пилота мне не понравилась. Как-то не хотелось думать о том, что нас с Девисом ждет подобный конец.

Эрнестина отпустила мое плечо, поймала равновесие и раскрыла свою книгу:

— «Если истинная любовь озарит тебя, защищай ее. Помни о змеях, бессердечниках, пауках и фавнах».

— Ничего не понимаю. Может быть, мы уйдем отсюда? А ты разъяснишь мне все по дороге?

— А что тут понимать? — Эрнестина будто не слышала моих слов. — Истинную любовь надо беречь и охранять. Меня она озарила, сомнений никаких нет. Поэтому тебе со мной ничего не грозит.

Словам об «истинной любви» я обрадовался, конечно. Особенно тому, что произнесены они были в центре самой грандиозной помойки планеты.

И десяток скалящихся тварей, похожих на волков с зубастыми утюгами вместо морд, немного подпортил впечатление от ее признания.

— Давай уйдем отсюда, милая, — предложил я. — Или хотя бы продолжим разговор на дереве. Какая-то негостеприимная компания подобралась.

— Я даже сама сразу не поверила, несколько раз перечитала, нет, все сходится, истинная… Ты о чем это? А, бессердечники пожаловали. Тут как раз граница их долины, они по оврагу забираются…

Твари одновременно лязгнули зубами и сомкнули круг.

Эрнестина схватила одного за шкирку, второго — за хвост и отбросила вниз в грязную жижу. Еще двоих она столкнула ногами, а оставшихся раскидала неуловимыми движениями. Те, которые не потонули в гнилом болотце, скатывались по стенкам оврага, жадно хватая ртами воздух. Если бы я не видел схватки, то подумал бы, что их поразило электрическим разрядом.

Я вернул Эрнестине книгу, которую, как оказалось, она успела передать мне на сохранение, подал ей руку и помог спуститься.

— И этих ты тоже убила…

— Бессердечников? Да что им будет, они же без сердца, неубиваемые, — отмахнулась Эрнестина.


* * *
Озеро быстро смыло с нас все следы пребывания на месте катастрофы.

Но мысль о полусгнившем корабле из головы не выходила.

— Не хотелось бы закончить так же, — повторил я.

— Но с вами так и не произойдет. Ваш-то корабль невредим. — Эрнестина водрузила себе на голову корону из ярких ракушек и залюбовалась отражением.

— Мы вообще-то из-за поломки здесь очутились, — напомнил я.

— Да нет у вас никакой поломки, я же чувствую. — Нимфа говорила серьезно, и я насторожился. — Это же так просто… Тот корабль был тяжело ранен, и он лег умирать, оставив своего пилота наедине с лесом. А ваш полон сил и энергии. Сыт и здоров. И рвется в полет. Ему, конечно, и здесь неплохо, — Эрнестина на миг задумалась, то ли подбирая слова, то ли напрямую читая мысли нашего такси, — «среда неагрессивная, флора и фауна дружелюбные», но он рожден для путешествий и немного заскучал.

— А чего тогда придуривается? — проворчал я, одеваясь.

— Так это не корабль придуривается, а кое-кто другой, я тебе сразу сказала.

— Эрнестина, — я погладил ее по белоснежной спине, чувствуя, как сжимается сердце, — ты понимаешь, что это все значит?

— Ты должен покинуть мою планету, и у тебя нет для этого никаких препятствий, — горько сказала она.

— И ты не расстроишься?

— Я только что успела прочитать еще и девятое правило.

— Ты же утром сказала, что вспомнила все?

— Последние правила меня раньше никогда не касались, поэтому вспоминать было нечего, — усмехнулась нимфа, заворачиваясь в свое платье. Я привычно помог поддержать ей ткань на плечах, пока она завязывала лиану-пояс. — «Если истинная любовь глубоко поразила тебя — будь осторожна, ты недалека от гнева».

— Лучше ты, чем зубастые твари и змеи из гнилого болота, — быстро сказал я.

Она вздрогнула.

— Ты это к чему?

Я промолчал. Нимфа забежала вперед и перегородила мне дорогу.

— Нет, ты скажи, ты о чем сейчас подумал?

На миг мы напомнили мне двух подростков, выясняющих, кто на кого не так посмотрел на перемене. Я уже догадывался, что рано или поздно вызову ее гнев, но не собирался делать это в ближайшие дни, жизнь все еще казалась мне прекрасной.

— Я же говорила тебе о восьмом правиле. Тебе ничего не грозит с моей стороны, напротив, я могу защитить тебя от любой опасности на моей планете.

— О каком же тогда гневе речь?

— Да о любом. На дождь, на бессердечников, на твоего пилота. Могу просто так рассердиться, могу по твоей просьбе…

Я прервал ее, обхватив и крепко прижав к себе.

— Не сегодня, дорогая. Не сегодня и не завтра, хорошо?


* * *
Мы выторговали друг у друга еще неделю. Расставаться было трудно, но затягивать я тоже не решался. Слишком велико было желание забыть про остальной мир и поселиться здесь с Эрнестиной навсегда.

Вылет назначили на вечер, чтобы провести еще один день вдвоем. Она заглянула в конец своей книги и выглядела на редкость спокойно.

Чего никак нельзя было сказать о Девисе.

Увидев нас, он как-то задергался и заметался. Эрестина подошла к нему справа, а я слева.

— Что там дальше по плану? — поинтересовался я.

— Ничего, — он шарахнулся от нимфы, как от ядовитой жабы.

Нимфа протянула руку и осторожно взяла у него тетрадку.

— «Сведения подтверждать только фактами. Нидогадок, ни слухов, ни сомнительных сведений». Похоже на мой «Заповедник».

— Я не понимаю этого указания, — пробормотал Девис, пятясь в кабину. Я запрыгнул на свое пассажирское кресло. Нимфа вскочила на выдвинутую подножку.

— Зато я могу объяснить, — спокойно сказала Эрнестина, прищуриваясь. В прошлый раз она так делала, выясняя мысли нашего корабля. — Сведения об исправности корабля можно подтвердить простым его включением. Если все лампы загорятся зеленым, то вы можете улетать хоть сейчас.

Девис жалобно посмотрел на меня. Он выглядел совсем испуганным, и мне даже захотелось перестать его мучить.

— Включай.

— Не могу.

— Хочешь знать, что это такое, милый? — Эрнестина брезгливо потрясла тетрадкой. — Это никак не конспект лекций, это мертвые буквы. Они не несут знаний. Тот, кто их писал, ни к чему новому не стремился, более того, особенно не вникал в смысл.

Девис вжался в сиденье и стал похож на блохастого бродячего кота.

— Расскажи нам, Девис, где ты списал это?

— В м-м-музее космонавтики, пока ждал Ники. Там на станции был такой музейчик в одну комнату, я купил сувенирную тетрадку и переписал в нее слова со стенда, решил, что так будет правдоподобнее…

— Правдоподобнее что? — вступился в разговор я.

— Промахнулся ты, мальчик, — сказала Эрнестина, снова прищуриваясь. — Тебе нужен был стенд с аварийной проверкой систем, но он был на реставрации, и ты решил обойтись «Правилами контроля систем, применяемыми при разработке». Для объяснений простому художнику сойдет, так ты подумал?

Девис кивнул и схватился за голову, будто закрывая от нимфы свой бесполезный мозг.

— Так за что тебе заплатили? За скармливание Ники Макарова злобной нимфе? Ты ведь знал о моей планете? Время от времени ее перепродают эксцентричным миллионерам, но поселиться тут пока никто не рискнул, добираться неудобно, да и чистить от леса долго… И самое страшное, здесь водятся непредсказуемые чудовища.

Эрнестина отступила на шаг и подмигнула мне. Я послал ей воздушный поцелуй.

Нимфа развела руки в стороны. На ее ладонях образовались два огненных шара.

Она нахмурилась и поднесла один из них к открытой дверце.

Хорошо, что я успел пристегнуться.

Окна и двери захлопнулись. Корабль заурчал и взмыл в небеса.

Я не успел увидеть, но предполагал, что, выпустив для устрашения пару-тройку огненных снарядов и спалив полянку, Эрнестина со слезами на глазах перечитает последнюю страницу своего «Заповедника»:

«Будь сильна. Если истинная любовь посетила тебя, умей отпускать».


* * *
— Так чего ты ко мне привязался, теперь-то можешь объяснить? — спросил я, уничтожая последний пакетик с орешками. Мы уже покинули последний туннель и кружили над Миланом-12, ожидая разрешения на посадку.

— Серьезные ребята предложили мне заработать. Они сказали, что Ники Макаров собирается приехать к закрытию своей выставки на Милане-12 и присутствовать на аукционе. Если бы Ники Макаров задержался больше, чем на месяц, и следов его нельзя было обнаружить на официальных трассах, то его можно было бы признать пропавшим без вести или умершим, но в любом случае стартовая цена картин возрастала более чем в десять раз. А дальше…

— Понятно, — я потянулся. — И ты решил денежек подзаработать и фирме своей нагадить, корабль же не твой?

— Они мне центы жалкие платили. Сожрут их полиция и страховая контора, так им и надо, — сердито сказал Девис, — а мазня твоя, если хочешь знать, вообще ничего не стоит, пока ты жив.

— Что ж ты тогда на мою папочку с рисунками Эрнестины весь полет косишься?

Девис снова заерзал.

— А, уже прихватил пару листочков, да? Пока я отлучался из кабины, небось прихватил, да?

— Не найдешь, я их хорошо припрятал.

— Думаешь, после тюрьмы хорошо на них подзаработаешь?

Девис злобно сверкнул на меня глазенками.

— Да не нервничай ты так, никто тебя не посадит, — рассмеялся я. — Ники Макаров давно уже прилетел на свою выставку и благополучно распродал самые выдающиеся картины. Возможно, даже пустил на благотворительность десяток-другой карандашных набросков.

— А ты кто?

— А я просто оказался без денег на захолустной станции, ты искал своего пассажира, но в лицо его не знал. Спросил у меня, не художник ли я, а я когда-то давно учился в художественной школе и с чистой совестью кивнул. Как-то так сразу решил воспользоваться шикарным предложением «пролететь с ветерком».

Девис застонал и стукнул кулаком себя по коленке.

— Так что давай потихонечку сядем на самую дальнюю площадку и разойдемся мирно, — предложил я. — А рисунки мои не выкидывай, уж очень красивая на них девушка.

(обратно)

Заливное из битонга

Корчмарь с любопытством наблюдал за спешившейся девушкой, которая ловко привязывала дракона между стареньким ишаком и роскошным золотым грифоном.

То, что прокатная контора не предоставляет транспорт в голодном виде, известно почти любому жителю планеты. Поэтому сам по себе поступок девушки безрассудным не был, но знала ли об этом она?

Девушка-то явно не местная. Хоть и летела аккуратно, и сидела не мешком, и приземлилась ловко. И в корчму зашла спокойно, уверенно.

А только заметно, что все это проделано нарочито небрежно. Слишком правильно. Слишком спокойно. И к одежде она явно непривычна, старается не хрустеть новой кожаной курткой. А уж обувь ей как не по нраву. Будто пытается при ходьбе пританцовывать, есть такая категория подвижных женщин, но не может, подметки не гнутся, земля по пяткам больно поддает. Получается, что она не легко и непринужденно подходит к двери, а контролирует себя, чтобы шаг был ровным, спина прямая, голова вверх, под ноги не смотреть, вид невозмутимый не потерять.

И на кого хочет впечатление произвести? Местные уже давно напились и либо по домам разошлись, либо под столы закатились. Корабль с туристами-зрителями только завтра прибывает, к финальной части битонгомахии. Из игроков лишь красавец Родриго присутствует, но он, во-первых, спиной к дверям сидит, во-вторых, бумаги перебирает, а в-третьих, на такую невзрачную птаху и глядеть не захочет. Звезда. Фаворит.

Девушка тем временем ненавязчиво отодвинула корчмаря из дверного проема, села за свободный столик и открыла папку меню.

Голодная, но виду не показывает. Корчмарь подошел к ней и принял выжидательную позу. Почтительную на всякий случай.

— Салат «Чистейшая зелень», заливное из битонга, пасту «Удар в сердце» и родниковую воду.

— Мясо из какой части? Плечевая вырезочка, хребтовая полоска или середина яблочка?

По лицу девушки при желании можно было прочитать полное незнание особенностей разделки битонга. Но для наблюдателя не столь внимательного, как Гарри, посетительница показалась бы искушенным едоком.

— Хребтину, — не моргнув глазом, ответила она.

Вполне обоснованный выбор, заливное было фирменным блюдом заведения Гарри, упомянутая часть стояла в меню первой, хотя и не была самой дорогой. Беседа не налаживалась, и Гарри пришлось отправляться на кухню.

Его супруга Элоиза крутилась между полками, печью и ледником, ловко сервируя блюдо. Прозрачный брусок со снежно-белой сердцевиной щедро посыпать зеленью, уложить овощи по краям, кроваво-алым соусом нанести витиеватые украшения. На отдельную тарелку горячие хлебцы, на каждый — кусок масла.

Проблем друг другу на кухне Гарри и Элоиза не создавали. Привычные движения, давно разделенные обязанности. Гарри рубил салат и рассказывал жене о незнакомке. Элоиза, несколько раз привстав на цыпочки, постаралась рассмотреть девушку в щель.

— Очередная непристроенная принцесса в поисках счастья? Хочет записаться на курсы битонгомахии и начать путь к вершине мастерства?

— Думаю, у девочки просто неудачная любовь. И она хочет развеяться.

Элоиза всегда была очень романтичной особой. Ни лишние фунты на теле, ни бесконечная череда посетителей и забота о корчме, ни полдюжины подросших внуков не могли выбить из нее думы о вечном и прекрасном чувстве.

— Тогда бы она прилетела завтра со зрителям и поселилась в гостинице при космопорте. Нет, у нее явно другие цели.

— Она хочет одиночества, ее раздражает шумная толпа. Поэтому, видно, она и выбрала наш удаленный двор, бедняжка.

Корчма «У Гарри» находилась почти возле самой арены. Основной наплыв посетителей приходился на перерывы между боями, а в остальное время в ней предпочитали ночевать и питаться некоторые игроки и их подручные.

— Бедняжкой я бы ее называть не стал. Будешь относить заказ, присмотрись хорошенько. Девушка не из простых. Правда, род, — на слове «род» Гарри сделал уважительное ударение, — я никак определить не могу.

Элоиза расставила тарелки и кувшины на подносе, самовольно добавив красное вино и твердый битонжий сыр.

— Принцесса, не принцесса, а постояльцу, который это оплатит, мы всегда рады.

Гарри кивнул, и Элоиза отправилась на разведку.

Девица накинулась на еду, особенно не разглядывая содержимое. Кусочки заливного не успели растаять на языке, она заглотила их почти мгновенно. Хотя перед этим пыталась равнодушно поковырять блюдо вилкой.

— Вкусно, — изумленно сказала она и потянулась за бокалом.

Элоиза, ожидавшая от нее возмущенного возгласа: «Вина я не просила», довольно приосанилась. Как бы ни было нежно мясо битонга, а готовить его довольно трудно. Секреты отделения мякоти от костей и предварительной обработки передавались за особую плату. Элоиза даже невесткам не все выдавала.

Совершенно не замечая поварихи, гостья уничтожила все блюдо, листочки, украшающие тарелку, вино и хлеб. Из чего хозяйка сделала неоспоримый вывод: от неразделенных чувств девочка голодала не меньше недели.

С сожалением отложив приборы и салфетку, девушка вновь приняла равнодушный вид:

— Я бы хотела остановиться у вас на несколько дней.

Элоиза радостно закивала. Гостям с хорошим аппетитом ей было положено радоваться. Но гости, тайну которых надо разгадывать, — это просто бальзам для любопытной особы.

— Долорес, — представилась девушка, отсчитывая выскальзывающие из пальцев монеты.

«Она привыкла расплачиваться пластиковой картой, Гарри прав, девушка у нас недавно. Не странствующая принцесса, ближайших я всех знаю. Не фанатка игроков, те обычно ищут своих кумиров, а не ужинают, наслаждаясь едой. И не кандидат в игроки. У тех обычно руки чешутся поскорее схватить пику и броситься на битонга, не дожидаясь утра».

— Есть угловой номер на втором этаже и маленькая комната возле лестницы. Она хоть и небольшая, но самая комфортная, сеньор Родриго остановился в такой же.

— Родриго Великолепный?

Скучный тон не смог обмануть Элоизу. Долорес вся подобралась и замерла. Как легавая, напавшая на след.

— Он самый. Он же у нас живет. Ему главное — комфорт. И кухня. — Элоиза горделиво поправила чепец и скосила глаза в сторону утонувшего в своих бумагах Родриго.

Долорес поймала ее взгляд, кивнула и привстала.

— Да-да, я беру эту комнатку, перенесите туда мои вещи с красного дракона и отпустите его обратно в контору. — Она небрежно бросила Элоизе ключ от узды, схватила с подноса кувшин из-под вина и одним глотком допила остатки.

Элоиза посторонилась. Привычка сохранять невозмутимость сработала раньше, чем она успела ахнуть. Долорес решительно села за столик к самому Родриго и что-то спросила. Тот вздрогнул от неожиданности, но подвинулся и сгреб бумаги на край стола.

Элоиза вернулась на кухню.

— Мы оба ошиблись, Гарри, — вздохнула она, составляя в мойку грязную посуду, — это обычная восторженная поклонница.


* * *
На завтрак участник битонгомахии по имени Роджер Скотт, а по заявочному листу — сеньор Родриго Великолепный спустился несколько позже обычного. Элоиза даже чуть было не пересушила его любимый битонг-омлет: тончайшие ломтики мяса под оранжевой шубой. Яйца битонга очень дороги, съедобен только желток, да и то после очистки специальным зельем. Поэтому в приличных корчмах сырье для омлета держат в плотно закрывающихся сосудах и подают особо желанным посетителям.

— Что-то вы как в воду опущенный, — посетовала Элоиза.

Родриго грустно кивнул и рассеяно покрутил вилку. Элоиза подставила под нее тарелку. У нее всегда сердце кровью обливалось, когда ее стряпню собирались съесть «не глядя».

— Будешь тут веселиться… Шесть лет тренировок, полгода турнира, желанная цель лежит перед носом, бумаги все собраны, разрешение получено, формальности улажены. А за сутки до решающей битвы, когда нервы напряжены до предела, когда организм нуждается в положительном настрое и добрых пожеланиях, объявляется экологический инспектор и собирается начать бюрократическую бодягу по новой. Я сделал все, что мог, но, боюсь, теперь даже в случае победы моя республика нескоро дождется яйца битонга.

Элоиза чуть было не зажмурилась, пытаясь осознать, что ее омлет может спасти свободолюбивую молодую республику. Но быстро сообразила, что основные страсти на планете разгораются не в ее доме, а на арене. И целью Родриго, очень симпатичного и щедрого постояльца, является не сбалансированное и вкусное питание, а победа в турнире и получение главного приза — яйца битонга с зародышем. И яйцу этому суждено спасти республику от кошмарного загрязнения мусором злобного врага.

Элоиза недоуменно покрутила полотенце в руках и попыталась сообразить, что произошло с беднягой.

— Так ты же все оформил? Вчера как раз хвастался и вина заказал? Хотя за сутки до битвы и не стоило бы. А объяснил тем, что после победы над чиновниками разъяренный битонг не так уж и страшен?

— Было такое, — Родриго запустил пятерню в шевелюру и схватил себя за волосы, — но я даже насладиться не успел своим сокровищем, свалилась на голову эта…

— Кто?

— Да я же говорю, экологический инспектор. Только я успел подумать, что лишь одна инстанция может опротестовать выданное разрешение на вывоз яйца. И сразу же именно ее представитель и объявился. Увязалась за мной в номер и поиздевалась по полной. Все читала, пересматривала, что-то выписывала, сверяла печати и подписи… Я уж и вином ее напоил, и конфетами из подарочных упаковок угостил, и… Сами понимаете, молодая женщина в номере, я сам вроде бы ничего, а она… Все равно твердит свое: «Не хватает акта экспертизы экологического баланса. Без него вы не имеете права ввозить битонга на территорию своей республики. Возможна катастрофа». Я ей: «Какая катастрофа? Либо он справится с пластиковым мусором, либо нет, либо все будет отлично, либо мы постепенно зарастем свалками». А она мне: «К сожалению, вы не только импортируете газированные напитки от соседей, но и производите на экспорт свои. Неучтенные производства и заниженные числа для уклонении от налогообложения не позволяют точно оценить состояния баланса пластика на планете…»

— Что-что?

— Битонг может разъесться до небывалых размеров, а потом либо умереть от нехватки прикорма, либо озвереть и разнести нашу страну, уничтожив фабрики, производящие пластиковую продукцию.

— Бред. Чтобы так раскормить битонга, понадобится не меньше двухсот лет. В год на нем нарастает один слой прочной чешуи. А потом происходят качественные изменения. Только через пятнадцать лет он становится неуязвим для холодного оружия, через пятьдесят — для огнестрельного и лишь через сто пятьдесят — для всех остальных видов оружия. Тогда-то процесс становится необратим. Рост и аппетит уже нельзя приостановить. Это и дети знают.

— Ваши внуки, может, и знают, — буркнул Родриго, — а в межпланетной инспекции нужно подтверждение. Что мы не перекормим битонга до такого состояния. А отчет я ей предоставить не могу, потому что у нас напряженная обстановка и проблемы с вылетом на другие планеты. Я могу вернуться и привезти яйцо, тогда я буду считаться настоящим героем-спасителем, но кто меня будет пропускать туда-сюда с бумагами? Особенно после того, сколько денежных средств республика потратила на мое содержание здесь и обучение мастерству игрока?

— Но инспектор может съездить сама?

— А ей это надо?

Элоиза в растерянности замолчала. За последние годы она искренне привязалась к Родриго, привыкла в его щедрой оплате счетов, к рекламе, которую он создавал заведению. Понимала, конечно, что рано или поздно он победит в турнире и увезет желанный приз, заранее жалела о расставании, но не думала, что оно выйдет столь печальным.

— Пусть тебе кто-нибудь привезет эти документы.

Родриге запрокинул голову и заливисто расхохотался.

— Элоиза, голубушка, как же вам объяснить… И меня-то выпустили только потому, что заочно битонга не уколешь! А просто так наша молодая республика не может бросаться людьми.

В проблемы далекой республики Элоиза вникать не собиралась. За Родриго она готова была переживать, а его соотечественники были для нее чужими.

— Но передать копии любым средством связи можно?

— Я попробую выяснить. Но сейчас мне надо готовиться к игре, а то все окажется бесполезным.

Блестящий красавчик махнул рукой и покинул корчму. Элоиза знала, что ему предстоит весь день отрабатывать удар на муляже из сена и песка. Она с сожалением посмотрела на тарелку с недоеденным омлетом и поняла, что лучше сменить Родриго рацион. Бедняге просто кусок в горло не лезет. Он несколько лет пытается добыть желанное яйцо целым, а ему почти каждый день предлагают съесть мечту. Не будь он столь благороден, мог бы воспринять как издевательство.

А через некоторое время из заведения «У Гарри» ушла и равнодушная Долорес. Элоиза с мужем только и могли, что покачать головами. Обычно девушки после ночи с таким мужчиной вылетали или даже выпархивали из корчмы в приподнятом настроении и с горящими глазами. Эта же, погруженная в собственные мысли, выглядела по-прежнему блеклой и холодной.


* * *
День пролетел незаметно, толпа зрителей перепробовала все блюда и здорово уменьшила содержимое погреба. Долорес послонялась по окрестностям, понаблюдала за тренировками и заказала себе дракона «до развлекательного центра космопорта и обратно». Вернулась под вечер и вновь села за столик Родриго. Элоиза, готовая стоять за любимчика горой и потерявшая к тайне девушки интерес, попыталась пересадить ее на свободное место, но та оказалась на редкость непонятливой и досаждала бедняге весь остаток вечера. А судя по тому, что поднялась наверх с ним одновременно, отвязаться от нее не удалось и на ночь.

На финальную часть турнира Гарри с Элоизой всегда ходили смотреть вместе, оставляя корчму на кого-нибудь из сыновей или их жен. Наряжались, вдевали в петлицы цветы, выбирали лучшие шляпы и степенно шествовали к арене. Места Гарри заказывал недорогие, но удобные. Сидячие, под плетеным козырьком. Он заботливо усаживал супругу, покупал ей привозные семечки и новый веер. Элоиза ослабляла завязки шляпы и прокашливалась, готовясь к многочасовой болтовне. Каждый раз окружающие зрители пытались поначалу шикать на них, но уже через пятнадцать-двадцать минут сдавались. Потому что Гарри переходил на шепот, а Элоиза продолжала так заливисто хихикать, что всем, не разбирающим слов, хотелось удавиться от зависти. И они смиренно просили Гарри увеличить громкость.

— Родриго сделает четвертьфинал и финал чисто, вот увидишь.

— Но он может пропустить корову или две…

— Не сегодня. Парень явно в ударе, нашей дамочке не удалось подпортить ему запал.

И Гарри, конечно, не ошибся.

Родриго оправдывал свое прозвище, он был великолепен.

Играл он не на коне, а на гриффоне, что являлось признаком высочайшего класса, потому что справиться с хищником, который в любой момент может поддаться инстинктам и клюнуть быка, довольно сложно. Но Родриго даже не прибегал к узде, чтобы не подпортить клюв, обходился строгим ошейником и шпорами. Крылья у золотого грифона были подрезаны по правилам, поэтому вместо полета он мог лишь прыгать и порхать, но и эти небольшие перепады высоты всадник умело использовал.

Его уколы были решительными, быстрыми и точными. В верхнюю часть бедра гигантского черного быка битонга — и тот уже, взревев, несется вперед, не разбирая дороги, увеличивая и увеличивая скорость, пока короткие ножки окажутся не в состоянии удержать его на идеально ровном зеленом газоне. И он не подогнет их, вдавив голову в грудь, прижав к туловищу пластиковые шипы, чешую и наросты, покатившись вперед огромным черным шаром… Пока не наткнется на белоснежную корову, которая от испуга и неожиданности не сможет устоять на ногах и не побежит, а затем и покатится по траектории, заранее рассчитанной Родриго. И огромным белым шаром не завалится в яму-лузу, беспомощно повиснув в сетке. Где и будет висеть до окончания партии, одна или в компании со следующей сбитой коровой.

А Родриго, выждав момент, пока бык успокоится, а коровы продолжат щипать траву, раскланяется перед зрителями и продолжит кружить вокруг быка, оценивая взаимное положение лениво переступающих коров и подгадывая момент атаки.

— Сейчас в лобовую пойдет, — сказал Гарри, предвкушая отличный удар.

— Ах, я всегда так нервничаю, — заерзала Элоиза.

— Разве лоб у битонга не является самой прочной частью, покрытой непробиваемой пластиной?

Сидящая на открытом ряду перед ними Долорес ухитрилась задать вопрос во время самого интересного момента: Родриго наклонил пику и направил гриффона прямо на рога черного битонга.

— Он же не с копьем для убийства, это давно признано негуманным и запрещено, он с легкой пикой. Если попадет в нос над ноздрями и до носовой пластины — то укол будет болезненным, — охотно подсказал Гарри, — битонг попятится назад, замотает головой от обиды, немного развернется и побежит вбок. Скорее всего… Мммм… Куда-нибудь между седьмой коровой и девятой. Если заденет хоть одну из них, то есть неплохо шанс забить ее.

Все получилось именно так, с той лишь разницей, что бык задел и девятку, и семерку, семерка закатилась прямо в сетку, а девятка забила двойку, докатилась до забора, отбилась от него, стукнулась о тройку, покатила ее и оказалась пойманной в сетку почти одновременно с ней. Только в противоположных от центральной линии арены ячейках.

Зрители разразились аплодисментами, даже Долорес не удержалась от нескольких хлопков.

Сопернику не пришлось даже садиться в седло. Оставшихся коров Родриго загнал, почти не утруждаясь.

Следующая партия была разыграна Мигелем Ленивым и Карлосом Вислоухим. Вислоухий получил свое прозвище за то, что предпочитал колоть быка сбоку под ухо, избегая опасных ударов. Если бык стоял неудачно, то он гонял его вхолостую.

Мигель же действовал еще проще, колол между боковой пластиной и шипами загривка, в круп, в крестец, куда угодно, лишь бы бык не мог задеть его. То, что они забивали коров медленно и некрасиво, вызывало улюлюканье зрителей, но их самих ни капли не волновало.

— Действительно, Ленивый, — процедила Долорес.

— А куда ему спешить? — Гарри почесывал щетину на подбородке и незаметно пощипывал жену. — Несчастный принц. Наследства его лишили в пользу великовозрастной сестры, возвращаться ему некуда, даже если он и получит необходимое для замусоренной страны яйцо, вряд ли он сам окажется хоть кому-то нужен. Битонгомахия стала его единственным занятием.

— Чем причинять боль несчастным яйцекладущим млекопитающим, — фыркнула Долорес и стряхнула попавшую ей на плечо кожуру, — лучше бы грибы собирал…

— Собирал бы он грибы, милочка, — встряла Элоиза, — ваша контора и до него бы докопалась. Придрались бы к отсутствию справок на право разрушения мицелия.

— Трепло ваш любимый Родриго, — процедила Долорес сквозь зубы и отвернулась к арене. Удача явно улыбалась Мигелю. Его бестолковые катания коров туда-сюда к заборам оказались более успешными.

Полуфиналы прошли быстрее. Родриго снова оказался на высоте, быстро раскидав коров и лишь один раз не успев увернуться от хвоста быка. Укол был нанесен в крестец, взметнувшиеся копыта чуть было не царапнули гриффона, Родриго успел послать его в сторону и уберечь от смертельной опасности, но сам от взмаха хвоста не пригнулся.

Зрители было решили, что все обошлось, но игрок попросил медицинской помощи, несколько минут совещался с врачами, а потом вернулся к партии с перевязанной правой рукой. Но и с пикой в левой, управляя гриффоном лишь коленями, он сумел сыграть без ошибок, быстро заслав оставшуюся тройку коров в сетки.

Пока Мигель в своем полуфинале измором брал Винсенте Горбатого, маленького человечка с поврежденным позвоночником, из-за своего дефекта вынужденного ограничиваться уколами в ноги и живот, Гарри «сходил на разведку» и принес Элоизе неутешительные новости.

— Родриго ранен. Рука распорота от запястья до локтевого сгиба.

— Ах…

Элоиза всплеснула руками, а Долорес вновь обернулась к ним. Девушка выглядела раздосадованной.

— Он сможет играть в финале?

— Он даже попытается его выиграть. Врачи хотели зашить ему рану, в сейфах шахт космопорта есть необходимый шовный материал, но был риск, что битонг почувствует любимое лакомство и бросится на игрока. Поэтому Родриго попросил просто потуже перетянуть. Ему велели не затягивать с партией, потому что через несколько часов риск заражения возрастет и тогда они уже ничего гарантировать не смогут. А Ленивый тянет и тянет полуфинал… Похоже, что он выходит в финал. И тогда Родриго главное не промахиваться. Потому что Мигель снова будет долго вымерять и прицеливаться, и… Время уйдет. Кроме того, перед финалам игрокам надо передохнуть, персоналу подогнать свежих битонгов с пастбища, а зрителям немного размять ножки. Вот незадача, а у Родриго теперь каждая минута на счету. Кроме того, остается риск реванша…

— Это еще что такое?

Элоиза погрузилась в сожаление, зрители потянулись к выходу из сектора, чтобы успеть занять очередь в ближайших корчмах, а Гарри все объяснял тонкости турнира Долорес.

— Любой игрок, когда-либо обыгранный на турнире одним из финалистов, может после финала потребовать реванша за поражение. Кроме тех, кто выбыл из игры на данном турнире. Есть несколько человек, которые могут потребовать у Родриго реванша в случае, если он победит Мигеля.

— А если победит Мигель?

— У Мигеля этот турнир первый. Все поверженные им игроки покинули поле в этом сезоне или сегодня, поэтому требовать реванша никак не могут. Может быть, отправимся перекусить? Зайдем к нам со стороны кухни и ухватим что-нибудь готовенькое.

Долорес поплелась за Гарри с Элоизой, как всегда погруженная в собственные мысли. Вероятно, если бы они не предложили ей пройтись, девушка так и осталась бы сидеть под палящим солнцем.

Пирожки с фаршем из битонга и мелкорубленой зелени обжигали пальцы. Элоиза, видя, что Долорес почти не заботится о нежной коже рук, обернула пирожок в газету и сунула ей. Девушка проглотила угощение, облокотилась на разделочный стол и принялась за чтение газеты.

Супруги переглянулись, но ничего не сказали. Раз человек погрузился в свои проблемы, лучше ему не мешать. Они уже хотели вернуться к арене, но оставлять посетительницу на кухне не решались. Если бы Элоиза не брала выходной, то ей бы любительница свежей прессы не помешала, но растяпа-невестка в любой момент могла облить ту кипящим маслом или задеть сковородой. Она потянула Долорес за рукав:

— Пойдем-ка с нами.

— Минутку… Корделия Адамс может вмешаться в игру?

Элоиза заглянула через ее плечо.

— Корделия… Была такая девочка. Давно уже покинула турниры. После удачного замужества. Улетела в какую-то глубинку галактики. Не думаю, что она еще когда-нибудь возьмется за пику.

С фотографии в газете смотрела роскошная улыбающаяся брюнетка. Долорес внимательно присмотрелась к ней и попросила вызвать ей дракона из космопорта.

— Я отлучусь ненадолго. К финалу вернусь.

Супруги одновременно пожали плечами. Охота по жаре таскаться!


* * *
Последний час перед финалом Гарри с Элоизой всегда проводили на скамейке у замшелого памятника Первому Туристу с Пластиковой Бутылкой. По легенде, давным-давно некий землянин посетил заповедник на Эйч-17 с бутылкой газированной колы в руках. И вместо того чтобы выбросить ее в специальный контейнер на корабле, шутя предложил битонгу. А тот ее радостно съел. Так была неожиданно открыта особенность местных животных. Они безумно любили пластмассу, активно поедали ее, переваривали и достраивали скелет организма изнутри или пластины снаружи. При этом оставляя мясо по-прежнему сочным и нежным. Поэтому-то им и стали скармливать ненужную упаковку, а когда животные от злоупотребления пластиковым прикормом несколько видоизменились, предприимчивые дельцы изобрели битонгомахию, превратив ее в прибыльное зрелище.

На самом деле все произошло, конечно, немного не так. Гарри с Элоизой знали, что оборудование первых фабрик по производству некой популярной продукции, завезенное чуть ли не контрабандой, было попросту слопано офигевшим от такого подарка стадом битонгов. И произошло это все во время затянувшегося принятия законопроекта по объявлению Эйч-17 природоохранной зоной.

После этого целевое назначение планеты несколько раз менялось. Резервная зона, свалка, плодородные земли, охотничьи угодья, свалка, свалка, заповедник, комбинация свалка-заповедник-игровая зона.

Но легенда была красивая, памятник симпатичный, сквер возле него и тисовый лабиринт позади — тенистые и притягательные. Гарри с Элоизой просто обожали это место. Они наслаждались прохладой, потягивали пиво и наблюдали за молодыми парочками, уверенными, что стриженые стены тиса являются звуконепроницаемыми и непрозрачными.

Голоса одной из таких пар показались им знакомыми, и Гарри знаком предложил жене передвинуться немного подальше, покинув удобную скамейку, но получив обзор благодаря просвету в ветках.

По ту сторону стены Долорес жалобно всхлипывала, а Мигель Ленивый неуклюже гладил ее по голове. Он беспомощно оглядывался по сторонам, надеясь, что кто-нибудь сможет оказать ему помощь, но лабиринт был пуст.

Девушка вцепилась в его рукав и разрыдалась совсем горько.

— Я ошиблась, я была слишком беспечна и потребительски относилась к жизни. Весь мусор, все пакеты, бутылки и упаковки я складывала в сарай за домом. И в один прекрасный день склад провалился в наше чистейшее озеро. А достать обратно никак нельзя. И рыба гибнет, и прекрасные лягушки. И теперь мне нет прощения, я никогда не смогу вернуться домой. Только яйцо битонга могло бы искупить мою вину, молодые битонги хорошо ныряют, но мне не на что его купить…

— А без лягушек вы никак не обойдетесь?

Долорес уперлась ему кулачками в грудь и укоризненно посмотрела прекрасными влажными черными глазами.

— Лягушки — основа природного баланса, важные члены пищевой цепи. Наш природный комплекс разрушен, отец глубоко опечален и не хочет меня больше видеть.

— Это я понимаю, — вздохнул Мигель, — меня тоже выгнали из дома, правда, не за невывезенный мусор, а за порчу репутации соседской принцессы.

— … и я прилетела на Эйч-17 на последние деньги с надеждой, что найдется добрый человек и отдаст мне яйцо.

— Я бы отдал, — задумчиво произнес Мигель, — но его еще надо выиграть…

— У меня нос зачесался, сейчас чихну, — предупредила Элоиза, и им с Гарри пришлось покинуть наблюдательный пункт.


* * *
Перед финальным боем Родриго выглядел побледневшим и уставшим. Раненую руку он попросил привязать к груди, но сам постоянно теребил ее и озабоченно шевелил пальцами. Элоиза чуть не плакала, наблюдая за ним. Долорес же не отводила взгляда от центрального входа на трибуны. И когда в нем появилась разряженная красивая дама, Долорес первая воскликнула, указывая на нее пальцем:

— Корделия Адамс!

Трибуны подхватили возглас и воодушевленно зашептались, обсуждая интригу.

Гарри недоуменно выпятил нижнюю губу.

— С чего бы это она вернулась к детскому хобби?

— Может, это и не она… — прищурилась Элоиза. — Корделия всегда худенькая была, да и красилась не так ярко.

Долорес помахала перед ней утренней газетой.

— Одно лицо. И в статье сказано, что она собирается совершить путешествие. Почему бы не посетить турнир…

— А форму, вернее, гм, формы она не потеряла, — заметил Гарри. — Возможно, у нее есть шанс против ослабленного Родриго.

— На что ты смотришь, — миролюбиво заметила Элоиза.

Корделия, раздавая автографы, устроилась в первом ряду и приготовилась наблюдать за партией.

Родриго внимательно смотрел на нее и размышлял.

Мигель долго прицеливался, нанес удар, но черный битонг промахнулся.

Родриго ударил быстро, но тоже промахнулся.

Мигель выждал, пока бык успокоится окончательно, начал свое бесконечно долгое кружение с оцениванием позиции, объехал арену несколько раз, приподнял пику, опустил ее, поехал снова…

Родриго покачнулся и вцепился здоровой рукой в шею гриффона.

Три коровы у дальней стены совершенно случайно выстроились в линию.

Мигель уколол быка в жирный бок, тот взревел и бросился вперед, попадая на одну из коров и забивая все трех поочередно.

Долорес захлопала ему.

Корделия Адамс попросила у ассистента Мигеля запасную пику и помахала ею, словно разминаясь.

Родриго покачал головой и подозвал доктора.

Диктор в рупор объявил перерыв. Мигель спокойно попросил воды. Родриго увели за трибуны.

Внезапно черный битонг заволновался и заметался по арене. Коровы жадно втянули носами воздух, предчувствуя угощение.

Долорес откинулась на спинку сидения и довольно прикрыла глаза.

— Участник игры по имени Родриго Великолепный не сможет закончить партию, так как ему зашили рану. Материал, из которого изготовлена нить, является лакомством для битонгов, поэтому продолжение игры может оказаться для Родриго опасным. Ему присуждается техническое поражение.

Великолепный так и не вернулся в тот день на арену, а чтобы не разочаровывать зрителей, Мигелю Ленивому пришлось в одиночестве загнать всех коров.


* * *
Уютный двухместный звездолет покидал гостеприимную планету Эйч-17. Долорес, накрашенная и подвижная, неугомонно вертелась в кресле пассажира, то мешая сестре выводить кораблик на маршрут, то постукивая костяшками пальцев по лежащему под сиденьем пластмассовому контейнеру.

— А вдруг он вылупится по дороге? До того, как мы доставим его заказчику? Что мы будем делать, он же все у нас погрызет?

— У тебя все всегда «вдруг», — снисходительно улыбнулась старшая сестра, — никогда не можешь довести начатое до конца, постоянно меняешь планы. И до сих пор не научилась обходиться без помощи.

— Но тебе же ничего почти не пришлось делать? Подумаешь, нанесла грим и посидела полчаса на солнышке.

— А кто обещал в одиночку справиться с пустяковым заказом миллионера-чистюли? И предоставить мне наконец-то отпуск?

— А у тебя он и был. Отпуск. Отсиделась в развлекательном комплексе, пока я трудилась в поте лица!

— Ничего ты не трудилась, металась, как уколотый битонг. Почему ты не могла просто украсть яйцо и документы на него у победителя, как мы и договаривались?

— Документы я скопировала сразу же. А яйцо он и не выиграл бы. Несчастный случай.

— Да он бы разнес Ленивого одной левой! На кой тебе понадобилось втягивать меня в игру и менять победителя?

— Упросить Мигеля просто отдать яйцо оказалось еще проще.

— Ерунда.

— А оформить документы на вывоз, имея заполненные образцы с печатями, было тоже не очень сложно. Мы потеряли всего три дня, но зато чисты перед законом. Так как наш заказчик является единоличным хозяином своей маленькой планеты, разрешения на ввоз ему не требуется, и я прошла все кабинеты по маленькому кругу.

— Сама себе придумала проблему, сама ее и решила.

— Да ну тебя, всегда ты недовольна. — Долорес притихла и погрузилась в свои мысли. Очень не хотелось, чтобы сестра испортила ей настроение. Разве не отлично она сыграла свою импровизированную роль экологического инспектора? Которую, кстати, сам Родриго невольно и предложил. А разве не шикарно изобразила несчастную глупую девочку перед Мигелем? И яйцо получила, и потерь никто не понес, и погони никакой не будет.

И она так отлично провела время на уютной зеленой планете, давно уже переставшей быть галактической свалкой.

Долорес искоса наблюдала за уверенно справляющейся с пультом управления сестрой и говорила себе, что ни за что не признается в том, что ей безумно понравился Родриго. И на самом деле стало его очень жалко. И захотелось избавить его от необходимости заканчивать партию из последних сил.

А сестра тоже тайком поглядывала на Долорес. И посмеивалась про себя над ее мимолетным увлечением.

(обратно)

Каникулы

Решение записаться в отряд добровольных помощников археологов я принял неожиданно сам для себя. Рекламу первых трех наборов на Портубу я пропустил мимо ушей и глаз. Настырные массмедиа приглашали студентов-историков, археологов, искусствоведов и просто сильных духом и крепких здоровьем ребят. Ни к одной из перечисленных категорий я не относился, тихо и мирно заканчивал третий курс юридического под отцовским присмотром, к авантюрам склонен не был, необдуманных решений не принимал.

Но, увидев яркую картинку с красным дворцом в четвертый раз, почему-то подумал: «А что мне мешает сменить на каникулах образ жизни?»

Практику я отработал и до осени мог считать себя свободным человеком. Перелет, проживание и питание оплачивали спонсоры. Специальные навыки не требовались. Природные условия описывали как суровые, но терпимые. Про оплату труда приглашение на работу стыдливо умалчивало, зато обещало такое море незабываемых впечатлений, что мое любопытство победило.

Отец поворчал, но остановить не смог. Мать похныкала, но смирилась. Так как я не собирался тратить деньги на ерунду и рисковать жизнью, мое развлечение было громко обозвано дурью и блажью, зато не запрещено.

Незатейливая беседа с организаторами, поверхностное обследование здоровья, необходимые прививки, быстрый инструктаж, хлопок по спине «не пожалеешь, парень» — и мой первый межзвездный перелет.

Привет, Портуба. Планета с загадочными дворцами. На рекламных изображениях был самый последний: ярко-красный, с множеством широких окон и наружных витых лестниц, с грозными башнями и бордовой крышей. Снят он был с разных сторон, но везде одинаково эффектно смотрелся на фоне желтого песка и безумно синего неба.

Остальных дворцов видно не было, но именно в их раскопках и заключалось наше задание. Портубу планировали оставить первозданным заповедником, местечком для туристов-эстетов, так как комбинация жарких пустынь и низкорослых джунглей пока не особо прельщала строительные компании.

Зато любители покопаться в делах исчезнувших цивилизаций пришли в восторг: семь почти полностью занесенных песком дворцов на границе самой большой пустыни единственного материка и один великолепно сохранившийся. Никаких следов местных жителей, море загадок и неиссякаемый источник тайн. Исследование тайн Портубы — красивый повод избавиться от лишних денег, особенно если сделать это грамотно.

К услугам техники решили прибегать только при строительстве маленького космодрома и основного лагеря. А сами раскопки по старинке: лопатками и кисточками.

Восьмой дворец оказался гораздо более внушительным, чем я предполагал. Ни один снимок не смог передать его самоуверенное величие. Впервые я увидел его в косых предзакатных лучах. Он казался хозяином этой планеты, ненадолго уснувшим ногами в тени леса, а головой — на теплом песке. Поражала и величина, и нескромный цвет, и гладкость полированных боков подогнанных друг к другу алых глыб.

Предыдущие группы уже отрыли крышу и верхний ряд окон седьмого дворца. С дорожек, венчающих противоосыпные сооружения по периметру гигантского котлована, было видно, что разрушение почти не успело коснуться его, слабые следы эрозии не могли скрыть все ту же изначальную мощь, вызов его создателей всему прочему на маленькой неприметной планетке. Да и всем нам.

Тем, кто бороздит просторы Космоса и уверен в своей всесильности. Тем, кто научился покорять любую природу, спорить с законами физики и гордиться знанием закона золотого сечения.

И те чудаки, что готовы были присылать на Портубу корабль за кораблем, уже таковыми не казались. И глупое желание привлечь к проекту безумное количество участников становилось объяснимым: чем больше людей это увидит, тем больше поклонников Восьми дворцов вернется по домам и разнесет весть о прекрасном как можно шире.

Я был впечатлен. Наш земной месяц под местным палящим солнцем уже не казался таким длинным. Да и родители, увидев дворцы воочию, разве стали бы возражать против моей поездки? Вряд ли.

Новичкам долго прохлаждаться не дали. На следующее утро после приезда перекличка, знакомство с руководителями, завтрак — и на выход из палаток. Отряды по тридцать человек, командир и два его помощника — из профессионалов.

Сухощавый, резкий мэтр Орлов и двое энергичных молодых ученых, Бородушкин и Шоколов, особо в разъяснениях рассыпаться не стали.

Орлов честно признался, что ни он, ни его коллеги совершенно ничего в тайнах дворцов разгадать не могут. Потому надо «копать и копать», авось осенит.

— Никто не может запретить нам думать во время раскопок, но сидеть сложа ручки в тени палатки и рассуждать было бы преступлением. Мы видим один, самый новый дворец, но что скрыто от нас в старых?

— А кто исследует Восьмой? — поинтересовался Алекс, мой сосед и по кораблю, и по палатке. Алекс — недоучившийся художник, на Портубу рванул за жизненным опытом и вдохновением.

— Бригады в Восьмой дворец формируются по выходным дням. Никто не может обязать вас работать ежедневно, поэтому формально воскресенье вам предоставляется. По графику: сегодня выходной у первого отряда, через шесть дней у вас. И вы можете сменить работу в Седьмом раскопе на протирание пыли в Восьмом дворце, — путано объяснил Бородушкин и добавил, увидев наши вытянутые лица, — это все равно, что гулять по музею. Множество неопознанных предметов и неразгаданной символики. Толку с вас там никакого, такхоть прибраться поможете.

Алекс тут же заявил о своем желании немедленно увидеть Восьмой дворец изнутри, а я вспомнил домашние «субботники» в воспитательных целях. Как будто и не уезжал никуда.

Труд на раскопках оказался тяжелым. Рассказывать о нем особенно и нечего. Вышел с утра на огороженный участок, разложил инструменты и горбатишься. Вечером встал, разогнул спину и побрел к палаткам. А на следующий день меняемся: напарник на корточках сидит, а я с тачкой бегаю. На обед не прерывались, чтобы и так короткий день не кромсать. Болтать особенно не получалось — каждый свою лямку тянул, пусть с разной скоростью, зато с пользой для общего дела.

Вечером через три дня стало мне внезапно интересно, а что же происходит рядом с нами, в лесу?

Я стал подбивать Алекса на прогулку, тот вначале упирался, что ему лениво, да и вставать рано, но на мой тычок: «Так и будешь рисовать избушку в лесу без учета деревьев?» — все-таки поднялся и пошел со мной за разрешением к мэтру Орлову.

— А почему бы и нет? Прогуляйтесь, там красиво. Ничего опасного пока не обнаружили, далеко не заходите, датчики системы позиционирования не теряйте.

Мы для приличия потрогали браслеты на руках — все нормально держится — и отправились в лес.

После палящей жары мы словно погрузились в погреб.

Причем погреб с соленьями — настолько пряным и ароматным был запах местных джунглей. Свет причудливо пробирался сквозь ажурную крону, плотно сплетенную и сросшуюся.

— У меня ощущение, что я сижу в подушечке мха, — сказал Алекс.

Я поделился с ним своими сравнениями и получил презрительную гримасу:

— Только о еде и думаешь. Цветы и фрукты должны напоминать о любви и прекрасных дамах, а не о маринованных перцах и соленых огурцах.

— Со смородиновым листом, — брякнул я и оказался навеки записан в примитивные личности без тени романтики.

Мы брели вдоль самой опушки, постоянно озираясь назад, на вызывающую громаду Восьмого дворца.

— Как бы я хотел узнать поближе его загадочных обитателей, — вздохнул Алекс, разглядывая гладкий белоснежный листок, который спустился к нему, держась лапками за паутинку.

— Думаешь, они не были зазнайками? — спросил я. — С такими-то грандиозными сооружениями?

— Они были настоящими гениями, — воскликнул Алекс и произнес что-то насчет продуманной композиции и удачного цветового решения.

Я не понял ни слова, но согласился. Создатели дворцов были талантливыми, вот только интересно…

— Куда же они могли подеваться? Покинули все. Улетели, что ли? И никакого намека. Да, поговорить бы было неплохо. Да станут ли они говорить с нами?

Зверюшки окружили нас почти мгновенно.

Зеленые, с густой короткой шкуркой, с длинными хвостами, гибкие, похожие на наших земных леопардов, только с треугольными ушами и большими любопытными глазищами.

И расцветка: яркая зелень с черными вертикальными пятнами, будто срез у плода киви.

Один из них понюхал мою руку, я не удержался и погладил его. По загривку, по туловищу, почти до крестца. Зверь мурлыкнул, потрогал меня когтистой лапой и скрылся в чаще.

Алекс рванул было за ним, но остановился:

— Могу и по памяти нарисовать… А я и не знал, что здесь есть хищники.


* * *
Мэтр Орлов выслушал рассказ равнодушно.

— Пардусы? Они безобидные, наших не трогают. Более того, могут шестикрылую летучую мышь поймать и подарить. Где возьмут — не знаю. А с цветочком поаккуратнее, паук-птицеед, его верный жилец, не так уж и прост, может за палец схватить…


* * *
Два парня и девушка появились из лесу и подошли к нам перед завтраком.

Мэтр Орлов внимательно пригляделся к ним поверх сползших на нос очков:

— И чьи ж вы такие будете?

Парни немного замялись, а девушка, смущенно улыбаясь, ответила:

— Мы из предыдущей смены, приотстали немного…

Весь наш отряд синхронно отложил ложки и уставился на них. Девушка была довольно симпатичной, но безмозглой курицей не выглядела. Парни тоже производили впечатление абсолютно нормальных. Джинсы, хлопковые рубашки, легкая небритость. Как выясняется, почти недельная.

— Бывает, — заметил мэтр Орлов и потерял к ним интерес.

— Ему они показались недостаточно занесенными песком, — шепнул мне Алекс, беззастенчиво разглядывая девушку.

Пока я переваривал его остроту, вновь прибывшие разместились среди нас на скамьях и жадно набросились на еду.

— Меня зовут Полина, — представилась девушка. — А это — Тим и Даниэль. Мы и в самом деле заблудились. Надеюсь, нас не оштрафуют? Мы все недостающие дни отработаем, правда-правда!

Бородушкин задумчиво почесал в затылке:

— Надо же вас в списки занести, да? И как-то доложить, чтобы вас не искали, корабль же давно ушел…

— Разберемся, — спокойно ответил Тим. Голос у него был выразительный и убедительный. Скорее всего, парень методично разбирается со ступенями карьеры, один из настоящих ученых среди нас.

— Наверное, актер в период простоя, — сообщил мне на ухо Алекс. — Решил отвлечься и приобрести запись в трудовую, чтобы потом в интервью вскользь заметить про участие в раскопках.

Я кивнул. С Алексом лучше не спорить. Как настоящая творческая натура, он подобных себе чуял за версту. Кроме него из таких на Портубу прилетели только самые заядлые бездельники и охотники за легкой славой.

Девушка состроила гримаску и утянула мой кусок хлеба. И то, и другое было проделано мило и изящно.

— Это все формальности, вон сколько народу прилетает-улетает. Не удивлюсь, если наше отсутствие никто и не заметил.

Ах ты, и здесь в оргкомитете разгильдяи!

— Вот и отлично, уладите все сами, — фыркнул Бородушкин. — Нам ерундой заниматься некогда, каждая минута расписана.

— Да мы о том же и говорим, сами все уладим, — повторила девушка с досадой, — прямо сейчас Данька сбегает и разберется. Лучше расскажите, Восьмой дворец до какой стадии раскрыли?

— У этой группы еще не было выходного, — заметил Бородушкин. — Вы там что, на своей затянувшейся прогулке, совсем счет времени потеряли?

Полина кивнула с раскаянием:

— Да, в лесу совсем непонятно, что происходит. Там столько всего интересного… Это я ребят подбила на прогулку. Мы хотели найти ключи.

— Ключи? — от непосредственности заявлений девушки Бородушкин уже почти потерял дар речи, и их смысл доходил до него туговато.

— Да, от нижних этажей Восьмого дворца. — Полина привстала и вытянула из заднего кармана джинсов три плоские пластины разных цветов.

— Йеллоу кей, — шепнул мне Алекс и пояснил: — «Для перехода на новый уровень вам нужен желтый ключ». Это из игры.

Если до появления девушки его шутки меня совсем не напрягали, то теперь показались пошлыми и натянутыми. В глазах этой красивой девчонки была мысль, а подобное — большая редкость, особенно среди моих ровесниц.

Наше ученое трио же взирало на ключ с восхищением и изумлением.

— Откуда это у вас? Вы понимаете, что это похоже на предполагаемые…

Мэтр Орлов выхватил у Полины пластинки и несолидно умчался вон.

— Там их много, — пробормотала ему вслед девушка.

— Похоже, мы на грани открытия, — заметил Бородушкин.

— Так давайте пойдем и сами посмотрим? — предложила Полина.

— Нельзя, — отрезал помощник руководителя. — Ждите своей очереди.

Полина притихла и сжалась в комочек. Выглядела она одновременно и несчастной, и гордой. Я видел, что сдаваться она не собирается, что в этой русой головке бьется еще множество шикарных идей, но девушка постарается смириться.

Очень хотелось погладить ее и утешить, пообещать, что ее обязательно выслушают полностью, но рядом с ней находились эти два здоровенных лба, Тим и Даниэль…

На работах мы оказались далеко друг от друга. Если я разгибал спину, то мог заметить лишь краешек салатовой косынки, который то погружался на дно рва, то горделиво взмывал на всю высоту Полининого роста. Девушка, наплевав на жару, крутилась, приседала и подпрыгивала, время от времени заражая всех вокруг искренним смехом.

После ужина мэтр Орлов пригласил нас на торжественное заседание, где и поведал об удачном проникновении на нижние этажи.

— Оказывается, всё производство и все мастерские находятся ниже. То, что мы видели, предназначено для жизни, а технические уровни спрятаны подальше от глаз. Забавно… Жители Портубы были очень похожи на нас. Не приходится сильно напрягаться, чтобы идентифицировать ткацкие, гончарные, кузнечные залы. Все отлично сохранись, кажется, что их оставили только вчера.

— Куда же они подевались сами?! — воскликнул Бородушкин.

— Знаешь, — мэтр Орлов выдержал паузу, привлекая всеобщее внимание, — а ведь теперь это не главная загадка. Только сегодня мы поняли, что Восьмым дворцом так и не успели воспользоваться. Все новенькое, еще «в масле».

Ассистенты восхищенно замерли, переваривая услышанное. Чем мы и успели воспользоваться: ухватили добавку без них. Раз от нас никто умственного труда не требует, то будем примитивно подкреплять физические силы. Кстати, мне все это даже начинало потихоньку нравиться: думать не надо, расслабься и копай.

Полина тихонько отодвинула тарелку с рыбной нарезкой от онемевшего Шоколова и разделила оставшиеся куски между собой, Тимом и Даниэлем. Алекс показал ей из-под стола кулак. Полина фыркнула и подцепила вилкой креветку из вазы перед мэтром.

Свою добычу она разглядывала так радостно, что я не удержался и подбросил ей еще несколько штук с другого конца стола.

За ее благодарную улыбку я бы мог… Тоже потеряться с ней в лесу в поисках цветных ключей.


* * *
Выходной день пришел быстро. Алекс для удобства называл его воскресеньем — я не спорил. Я просто сгорал от нетерпения поскорее увидеть Восьмой дворец изнутри и, приговаривая старый стишок: «В воскресный день мы вышли со двора…» — поспешил вместе с отрядом на внутренние работы. Мэтр Орлов размашистым шагом возглавлял процессию, мы с Алексом старались не отставать.

Полина незаметно оказалась рядом с нами.

— В первый раз, да?

— Да. Страшно любопытно, — признался я.

Полина сделала большие глаза и завыла:

— У-у-у! — а затем добавила уже нормально: — Вам рассказали страшилки? Не верьте, во дворце очень мило.

«Мило» оказалось сильным преуменьшением. Дворец внутри был столь же величественен, как и снаружи. Яркий, многоцветный, роскошный, просторный. Наши руководители не соврали: как дворцовый музей, только без смотрителей. Ходи и разглядывай часами… Украшения, отделку, милые мелочи вроде завитых листьев на каминных решетках и пушистой бахромы на занавесях.

Единственный недостаток — полупрозрачные пузыри на мебели. Да, и легкая духота из-за закрытых окон.

Как расправляться с пузырями, нам объяснили. Поддеть ногтем и подуть — растворяются, стекая по стенками и собираясь на полу в маленький комок.

Именно такое задание нам и выдали: снимать фиг-знает-сколько-летние чехлы с мебели.

Мне было немного жаль открывать местной пыли доступ к темному дереву, но перечить я не стал, надо так надо.

Полина же пошла еще дальше, она повисла на первом же окне, сердито морща лобик:

— Заело, что ли! Помогите мне, нажмите тут…

Она настаивала, чтобы мы одновременно надавили на спинки десятка выпуклых керамических лягушек, прилипших к стене под тяжелыми занавесями.

Алекс усомнился в необходимости столь изощренных ритуальных плясок, но мы все же ухитрились растопырить пальцы и прижать всех земноводных сразу.

Стекло исчезло, а в зал ворвался восхитительно вкусный воздух. И палящий жар, и нахальная пыль забираться внутрь постеснялись.

— Так же лучше, правда? — спросила Полина, усаживаясь на подоконник и свешивая ноги наружу. Из раскопа ей незамедлительно отсалютовали кепками и банданами.

— Совсем с ума сошла, — восхитился Алекс, — нарушила эту… Герметизацию. Теперь все быстро поломается.

— Красивое слово, — вмиг посерьезнела Полина, — только неинтересное. Если ты про защиту от ветра, лучей и пыли, то ее надо отключать отдельно, можешь поискать ключ в лесу.

Алекс открыл было рот, чтобы съязвить, но Полина быстро схватилась за мою руку, соскользнула с подоконника и устремилась проветривать следующий зал.

— У нее есть тормоз вообще или нет? — пошипел Алекс.

— Нет, она, скорее всего, еще не замужем, — серьезно ответил я, сдерживаясь, чтобы не дать ему по шее.


* * *
В ближайшие три часа я понял, что с детства впечатавшиеся в память слова «Руками не трогать» были изобретены специально для борьбы с девушками, подобными Полине.

Она крутила, нажимала и пинала ногами все, до чего дотягивалась. Если не дотягивалась, то незамедлительно просила оказать ей помощь.

И никто не мог сказать ни единого слова против: обнаружить выходы системы полива комнатных растений, потайные мухобойки и выключатели дополнительного освещения вся ученая братия до появления Полины не могла.

— Мы привыкли осторожно относиться к незнакомым техническим достижениям, — пробормотал мэтр Орлов, снова и снова почесывая спинку статуе некоего злобного ящера. В ответ на почесывание статуя отодвигалась, а из открывающегося люка выскакивала дюжина маленьких ящерок и бойко кружила по и без того блестящему полу, надраивая его до появления слепящих бликов. — Прежде чем даже просто дотронуться до чего-либо, надо хорошенько подумать: а к чему это приведет? У молодых людей другое восприятие: сделаю-ка я так и посмотрю, что будет. Это, безусловно, неразумно, зато эффективно.

— Проветрили, полы протерли, упаковку сняли, — подытожила Полина, глядя на нас сияющими глазами. — Осталось застелить кровати — и можно вселяться. Но это уже завтра…

— Завтра нам на раскопки Седьмого дворца, — заметил Алекс. — Поэтому белье поищешь через неделю.

— Ну уж нет… Неделя — это долго. Придется вселяться без белья, каждый постелит себе сам.

— Размечталась, — фыркнул Алекс. — Вернешься в свой спальный мешок, а на ночь вспоминай дворцовые кроватки. Не для тебя они.

Полина недоуменно посмотрела на него, как будто увидела в первый раз, но ничего не сказала.

На обратном пути она была тиха и о чем-то размышляла. Я попытался расспросить ее, но она лишь благодарно пожала мне руку и невпопад сказала, что я хороший.

Уединиться в наших условиях было трудно, но если напрячь воображение и проявить смекалку…

Но мои попытки заговорить о звездах она пресекла довольным смешком и обещанием потерпеть, пока все изменится.


* * *
А на следующий день мы дошли до барельефов Седьмого дворца. Очередной слой песка удалился особенно легко, сразу на локоть вглубь, мы усиленно заработали кисточками одновременно по всему периметру, стремясь поскорее разглядеть изображение наших таинственных хозяев, и… замерли.

Потому как, судя по ним, прекрасные дворцы принадлежали сборищу кровожаднейших убийц.

На каждом медальоне была изображена сцена жестокого убийства. Мужчины, женщины, дети, старики — все кого-то душили голыми руками. Причем жертвы походили на них самих как две капли воды.

— Раса нетерпимых близнецов? — прошептал мэтр Орлов и сам себя одернул. — Но, разумеется, первое мнение может быть ошибочным.

Нас, рабочую силу, быстро выгнали обратно к палаткам. А ученые мужи остались на экстренное совещание.


* * *
— Расскажи мне о своей семье, — попросила Полина, вырисовывая прутиком на песке замысловатый орнамент.

Я опешил, но просьбу выполнил. Затем девушка заинтересовалась моей учебой и планами на жизнь… Сам не знаю, как у меня это получилось, но довольно быстро я выложил ей все: и про ветрянку в детстве, про позорную тройку по истории, и про переменчивые мечты моей матери. Полина слушала с интересом, попутно задавая тьму нелепых вопросов, а я отвечал искренне, не пытаясь ничего приукрасить. Наверное, я в первый раз встретился с девушкой, перед которой не хотелось распускать хвост. Если даже Восьмой дворец не стал скрывать от нее свои тайны, то какой смысл притворяться мне?

А к ужину наши мудрые археологи все-таки вернулись. И даже поделились с нами соображениями.

— Начнем с самых однозначных положений. Каждый дворец являлся местом одновременного проживания всего населения Портубы. В одном живем — следующий строим. Подобно нашим египетским фараонам, всю жизнь возводившим себе погребальную пирамиду, местные жители обзаводились новым домом, проживая при этом в старом. А при смене власти они забрасывали старое здание, полностью отдавая его природе. И тут же начинали строить следующий. Мы пока не знаем, происходило ли это при смене каждого правителя или гораздо реже, при смене династии, но думаем, что следующий ряд скульптур нам многое прояснит.

Сгорбленный мэтр в черной бандане замолчал, и эстафету перехватил мэтр Орлов.

— Но обо всем этом мы догадывались и раньше, зато теперь мы знаем, как именно проходило переселение. По всей вероятности, жители Портубы немного отличались от нас физиологически, э… Во время беременности развивалось два плода, то есть каждый из них имел брата или сестру-близнеца. И как раз во время смены правителя сильный брат жестоко расправлялся со слабым. Более того, если близнецы были малолетними, убить слабейшего им помогали старшие родственники. Кошмарный обычай. Чем бы он ни обуславливался, уверен, что жители Портубы были очень своеобразными. Хорошо, что мы с ними, так сказать, не встретились, а то пришлось бы опасаться…

Мы все молчали, пытаясь осознать сказанное, и лишь звонкий голос Полины прервал тишину:

— Я так и не поняла, а зачем нас надо бы было бояться?


* * *
— Прошу меня извинить, вкусные такие эти белые штуки были, пока грызла, половину прослушала, — смущенно проговорила она, показывая на упаковку сахара-рафинада. — Так почему вы вдруг нас испугались?

— Кого это — вас, деточка? — Орлов в очередной раз уронил очки на самый кончик носа и внимательно посмотрел на Полину. Если бы я был девушкой, да еще такой красивой — обиделся бы. Ну нельзя же так невнимательно относиться к людям и не запомнить даже имени!

— Меня, Тимку, Даньку, всех наших. — Полина махнула рукой куда-то в сторону леса. — Мы как раз завтра собирались вернуться домой, а вы чего-то всполошились.

— Но… Как же… Разве вы еще живы?

— Да что с нами станется? — удивилась Полина. — Ушли передохнуть от тяжких трудов, развеяться немного, пора уже и назад.

— Вы вернетесь и займете Восьмой дворец?

— Да. Спасибо, что помогли прибраться. Конечно, некоторой суматохи не избежать, но это — приятные хлопоты. А вы нам ни капли не помешаете, если интересно, то продолжайте разгребать Седьмой, можете потом в нем и поселиться, там все целое осталось и функционировать должно нормально. Нам-то он уже порядком надоел. Да, чуть не забыла, вы только новую площадку под лагерь пока не огораживайте, мы с завтрашнего дня будем место под Девятый дворец выбирать.

Я еле сдерживал смех, наблюдая за реакцией почтенных мэтров. Они смотрели на Полину с таким первобытным ужасом, как будто она пообещала их всех съесть до рассвета.

— Но, вы… Нам … Ничего не сделаете?

— Да почему мы должны вам что-то сделать? Рады будем познакомиться. Новые лица, гости — это так приятно и необычно.

— Но ваши ритуальные убийства?!

— О чем вы? — Полина недоумевала, Тим выразительно постукивал по наручным часам, будто опаздывая куда-то, она досадливо кивала и даже привстала из-за стола, но разговор не прерывала.

— Об этих ваших барельефах! Где вы все, теперь я припоминаю, там же и ваши портреты есть? Угол северной и западной сторон, медальоны номер три, четыре, пять?

— Да-да, там есть такие, неделю пришлось позировать, помню, так что с ними не так?

— Вы убили свою сестру?

— У меня нет сестры.

— Конечно, теперь нет, вы ее задушили!

Полина приподняла бровки, собирая на лбу складочки, и показалась мне такой красивой и беззащитной… Как лань, которую волки обвиняют в набеге на овчарню.

— Какая нелепость! Да разве… Ой… Я поняла, о чем вы!

— Да уж, трудно не понять!

— Это же аллегория! «Задуши в себе человека и отпусти себя на природу». В первый раз метаморфоза очень болезненна, поэтому приходится настраиваться. Но когда приходит всеобщее Решение на Перерыв, мы должны пересилить себя, убить в себе человека и изменить внешнюю форму. Некоторые боятся боли, но страх остаться в одиночестве пересиливает, и мы все уходим в лес… Даже если кто-то струсит и отстанет, мы забираем его немного попозже, последующие преобразования никаких неприятных ощущений не доставляют.

— Аллегории? Метаморфозы? — Мэтр Орлов вернул очки на законное место.

— А я все эти слова мимо пропустил на лекциях, — доверительно шепнул мне Алекс, — ничего не понимаю. Он бы еще сказал «аллюзии»…

Полина пожала плечами.

— Конечно. Извините, мне уже пора. До завтра!

Она подмигнула мне и скрылась под столом. А через пару секунд на белую скатерть выскочила гибкая зеленая фигура, к которой быстро присоединились еще две.

Пардусы немного покружили между тарелок, пофыркали на перечницы и длинными прыжками скрылись в темноте.

Ах, мама, мама. Видно, не зря ты волновалась, что вдали от родителей мне вскружит голову какая-нибудь вертихвостка.

(обратно) (обратно)

Акуленко Евгений Васильевич

http://samlib.ru/a/akulenko_e_w/

Аватарка для аватара

Глеб часто видит один и тот же сон: он летит в космосе над Землей, над бело-синим шариком, хрупким, родным и завораживающим той особой красотой, которую не выразить, не описать словами, как красоту матери. Вот, Глеб опускается ниже, отблескивают солнцем озера, становятся различимы города, дороги, вены рек. Шершавыми языками начинает облизывать атмосфера, вспыхивает и сгорает одежда, оставляя дымный след позади. Дольше всего тлеют ботинки. Но вот и их срывает ревущим воздухом, и Глеб остается нагим. Болидом несется навстречу серому лоскутному одеялу, прошивая облачную толщу, распугивая птиц. На миг становятся различимы иголки на соснах, заячьи петли и влипшая в наст кора…

Глеб знает, что падать лучше плашмя. Если уйти солдатиком, то придется долго откапываться с глубины. Хруста ломаемых ударной волной деревьев он не слышит, ныряет в смерзшуюся твердь, словно горячий нож в пластилин. Глеб лежит на дне огромной воронки, шипит закипающий снег…

Пора вставать.

Доброе утро.


Редкие автомобили огибали голого грязного с головы до ног мужчину, шагающего босиком по обочине, по спекшейся солевой корке. Сбавляли на секунду скорость и мчались дальше, унося шлейфы недоумения и равнодушия. Вот лоснящийся черными боками джип обдал хохотом и басами хорошей акустики. Золотая молодежь едет веселиться. Там, за тонированными стеклами престижная работа, перспективы, английский разговорный, теннис, пробежки, морковный сок по утрам, Мураками, бутики, спа-салоны… И ни одного сердца. Мир делает нас жестокими. Или мы мир.

Из-за поворота показался новенький универсал класса «семейный автомобиль, вместительный, надежный, безопасный». За рулем ухоженная дамочка лет сорока. Приподняла бровь, оглядела оценивающе ягодицы Глеба, а потом и все остальное, не поворачивая головы, в зеркало заднего вида. Автомобиль класса «надежный» отъехал метров сто и заглох, замигал беспомощно аварийкой. Дамочка открыла зачем-то капот и принялась тыкать в кнопки мобильного, обозначив своими действиями границы знакомства с автотехникой.

— Вам помочь? — поинтересовался Глеб, поравнявшись с универсалом.

— Ой… Да, вот… Оказия… — дамочка опустила глаза, поджала губы и засучила пальцами, всем своим видом показывая, что ей очень, очень неудобно. — Вам холодно наверное… Там плед в машине. Возьмите.

— Спасибо, — Глеб закутался в плед и без лишних церемоний устроился на заднем сиденье. — Попробуйте завести.

Двигатель завелся с полуоборота и заурчал, как сытый кот.

— Ой… Ну, надо же! — дамочка всплеснула руками. — Мне обещали в автосалоне, что никаких проблем не будет!.. Надо на диагностику заехать…

Глеб не стал говорить, что в данном случае машина ни при чем. Дамочка и сама об этом догадывалась каким-то смутным женским чутьем.

— Вы меня простите, что я сразу не остановилась, — оправдывалась дамочка. — Сейчас кого только не встретишь на дорогах. Страсти такие рассказывают… Куда вас отвезти? В больницу? В милицию?..

Стыд наш лежит на поверхности, чуть копни. Это хорошо. Плохо то, что стыд этот также быстро прячется за сотней готовых прийти на помощь причин.

— Мне нужно помыться.

— Ну, давайте я вас к себе отвезу, — помедлив, предложила дамочка. — Я здесь недалеко живу.

И тут же пожалела о своем великодушии. Разгуливающий голышом парень, хоть и был собой весьма ничего, но явно имел проблемы. С головой или с законом. А кому они, проблемы эти нужны? «Может он вообще наркоман?», дамочка закусила губу.

— Я не наркоман, — успокоил Глеб. — И не бандит.

— Кто тогда? Нудист? — дамочка усмехнулась.

Она почему-то верила странному парню. Тревога таяла километр за километром. И… И на самом деле, все складывалось не так уж плохо. Мужа до вечера не будет, дети у бабушки…

— Я помоюсь и уйду.

«Ну, конечно! Как только, так сразу и уйдешь!»

— Меня Лена зовут, — представилась дамочка. — Можно на «ты».

— Глеб.

— Какое мужественное имя. И твердое…

— Да, как черствый хлеб.

Машина подкатила к загородному поселку и остановилась у богатого двухэтажного коттеджа за высоким забором.

— Заходи! — Лена звякнула ключами, отворяя бронированную дверь в царство уюта и комфорта, краем глаза наблюдая за реакцией Глеба.

Гордиться было чем. Олигархи, конечно, живут пожирнее, пороскошнее, но и в эту домину ввалено средств от души. Один участок только потянул, дай боже. Все на благоверного доходы, конечно. Зато дизайн, интерьер и фэншуй целиком Ленина заслуга. Нет, никакая она не домохозяйка! Она тоже деловая женщина, и у нее есть свой бизнес. Пусть небольшой. Пусть организованный мужем, чтобы Лена тоже уставала к вечеру.

А Глеб на убранство это и ухом не повел, будто утренний душ в чужих апартаментах для него дело обыденное. Прошлепал в ванную, не глядя, ткнул выключатель, зашумел водой.

— Душ там, — запоздало произнесла Лена.

Когда Глеб, запахнутый в махровый до пят халат, появился на кухне, Лена заканчивала сервировку стола. Совершенно не ко времени там стоял подсвечник и бутылка вина. На Лене тоже был халат, но невообразимо короткий.

— Спасибо. Мне пора.

— Даже не позавтракаешь со мной? — поинтересовалась Лена томно и многозначительно.

— Я пойду, — повторил Глеб.

— Ну, куда ты пойдешь? — женщина рывком приблизилась и зашептала в самое ухо: — Там же холодно!.. А ты совсем раздетый…

Пальцы ее потянули махровый пояс, скользнули по рельефной груди Глеба, устремились ниже.

— Ай! — Лена отдернула руку. — Что за черт?..

Ей показалось, что обручальное кольцо раскалилось и обожгло кожу. Лена попыталась кольцо снять, но тщетно.

— Бред какой-то, — она потянулась к Глебу снова.

И зашипела от боли.

Глеб молчал. Смотрел немигающим взглядом и молчал. Лена заглянула в серые глаза. И все поняла.

— Прости, — прошептала она. — Прости…

Второй раз за утро ей довелось испытать приступ стыда.

Глеб качнул головой, то ли прощаясь, то ли принимая извинения, и направился к выходу. Хлопнула железная дверь. Лена запоздало вспомнила, что вроде бы запирала оба замка.

— Подожди! — крикнула она вдогонку. — Ты же…

«Замерзнешь», закончила про себя Лена.

На тумбочке лежал оставленный халат.

Глеба нигде не было.


С верхушек сосен падал снег, поцвиркивали синички. Невидимый для окружающих, Глеб шагал по натоптанной тропинке через пригородный бор. Утро он любил больше, чем вечер. Почему? Потому что день впереди. Целый. Нераспечатанный. Многое успеть можно, многое сделать.

«Сэм», — потребовал Глеб, — «транспорт!.. И сводку!»

«Абсолютный прирост», — без промедления откликнулся компьютер, — «два целых шесть десятых человека в секунду. Попытка самоубийства — каждые две секунды. Удачная — каждые двадцать восемь секунд. Убийство — каждые семьдесят три секунды. Вынесение смертного приговора каждые пятьдесят восемь минут. Исполнение — каждые сто семнадцать минут. Прерывание беременности — одна целая четыре десятых в секунду…»

— Чего четыре десятых?! — Глеб не выдержал и заорал в голос. — Твою мать! Четыре десятых чего? Ребенка? Я сколько раз просил, чтобы ты не мерил людей дробями!..

Полупрозрачные цифры и графики, мерцавшие перед глазами, исчезли.

«Я комбинирую показатели для лучшего восприятия».

Глебу показалось, что он услышал вздох. А может, и не показалось. Сэм не виноват. Глеб это знает. И не в дробях дело.

«Прости».

«Не стоит», — отозвался Сэм. — «Я не чувствую обиды».

— Я чувствую, — пробурчал Глеб. — Дальше.

«Терактов и катастроф с жертвами сто и более человек за истекшие сутки не зафиксировано».

С неба бесшумной тенью опускался малый катер. Завис в локте от земли, блеснул по контуру серебристой волной перехода в видимый спектр. Гостеприимно отъехала в сторону дверца.

Глеб оделся и взгромоздился в кресло.

«Куда?»

— Сам! — Глеб взялся за рычаг управления, похожий на джойстик.

В свое время Сэм недоумевал, зачем Глебу вообще понадобился этот рычаг. Мозг управляет рукой, рука — катером. Рука — лишнее в этой цепочке. Катер может управляться мозгом напрямую. Но Глеб настоял на штурвале. С детства он мечтал летать на флаере. И чтобы управлялся тот именно джойстиком. Видимо, виной тому стала советская фантастика, намертво обогатившая подростковый лексикон словами: флаер, бластер, кибер…


Катер легко взмыл над верхушками, замер на мгновение и рванул к горизонту, попутно сделав вокруг продольной оси переворот, именуемый авиаторами «бочкой». Глеб не чувствовал ни перепадов давления, ни перегрузок, превосходящих силу земного притяжения в десятки раз. Аппарат двигался вопреки законам аэродинамики. Вопреки всем законам. Рвал в клочья низкие облака и виртуозно огибал птиц, заставляя их беспомощно барахтаться во взбаламученном воздухе. Позади, сотканные из серого бегущего полотнища, вырастали города, горы, леса и вновь таяли в туманной дымке.

Если глядеть свысока, то там, внизу живут маленькие и смешные люди. Чем выше, тем, однако, они меньше и смешней. Копошатся, бесполезничают, пьют свое время на протяжении долгих столетий. Залпом, или прихлебывая из кружки, или процеживая через соломинку. И все никак не перестанут убивать. Воровать, насиловать, грабить. Люди врут, жадничают, проталкиваются локтями, грызутся за квадратные метры. Они равнодушны к чужому горю, черствы, озлоблены и самолюбивы.

Люди не хотят быть лучше!

Люди хотят счастья!

Суша оборвалась изломанной линией берега. Теперь катер летел над морем.

Как ни крути, Глебу досталась, пожалуй, самая неблагодарная работа, какую только можно себе вообразить. Все на этом поприще заканчивали как-то не очень: у Прометея начались большие проблемы с печенью, у Данко с сердцем… Про Христа вообще вспоминать больно.

Нет. Глеб себя в один ряд не ставил. Он не мессия и не спаситель. Он — живой. Просто волею судьбы в руках его оказался инструмент, который по молодости и горячности Глеб решился использовать. Слабо памятуя в ту пору о том, что все добрые начинания всегда заканчивались одинаково — кровавой резней. И о том, что благими намерениями выстлана дорога в ад. Как только отыскивался герой, у которого хватало решимости творить направо и налево справедливость, как люди вокруг начинали захлебываться в крови. Ну, да ладно…

Мудрость вообще ведет к осознанию собственного бессилия. Даже если ты всесилен. Поначалу было проще: кровь в голову, адреналин в мышцы. В то, что от них осталось после модификации. И цель казалась такой близкой и достижимой — ладонь протяни. Потом уверенность как-то поистерлась и сменилась надеждой. А после рассеялась и она. Явив за собой бездеятельное созерцание. И скорбь… Глеб ловил себя на мысли, что все чаще хочет спать. Спать, спать и не просыпаться. Глядеть на Землю с орбиты сквозь закрытые веки. И все.

Катер снизился и заскользил над самой водой, изредка цепляя верхушки волн, от чего те разлетались в мелкую пыль.

Вот, на глубине, невидимая для спутников, идет старая британская подлодка, переправляющая в Европу шесть с половиной тонн героина. Шесть с половиной тонн суррогатного счастья, примерно один процент колумбийского трафика. Часть, конечно, перехватит полиция, не без этого. А остальное с превеликим удовольствием вдолбят. Разбавят, развесят на дозы и вдолбят. Потому что очень хочется счастья. Очень!

«Контроль над лодкой», потребовал Глеб.

Сэм молчал. Долго, почти секунду. Глеб истолковывал это молчание по-своему. Да! Бесполезно! Он прекрасно знал, топить субмарину бесполезно! Пропажа такой партии лишь взвинтит цены на рынке. Заставит переключиться на кокаин, синтетики, амфетамины и прочую дрянь, нисколько не потревожив суть проблемы. Глеб устал считать, сколько раз он разносил в пух фабрики и особняки наркобаронов. И организуя армейские операции, и самолично вдавливая гашетку… Никакого эффекта! Через пару месяцев фактории вырастали вновь, как грибы после дождя. Краше прежних.

Спрос рождает предложение. Спрос на счастье велик.

«Контроль над лодкой», повторил Глеб.

«Невозможно. Слишком далеко».

Глеб качнул штурвалом и катер нырнул в воду, в считанные мгновенья догнав черный силуэт.

«Наверх ее!», приказал Глеб.

«Выполняю», эхом отозвался компьютер.

Лодка дернулась и послушно устремилась к поверхности. Ходовая рубка пробила отблескивающую слюдой гладь и вынырнула из пены. Гордая посудина, некогда хищно бороздившая океаны, явилась миру как-то стыдливо, пряча за округлыми боками свой позорный груз и тринадцать мечущихся в панике членов экипажа, безуспешно пытающихся справиться с внезапно образовавшейся течью.

Открылся люк. Из него, как горох посыпалась команда, спешно покидающая тонущее судно. Спасательный плот, конечно, ненадежное пристанище в открытом океане, но он послужит им новым домом какое-то время. Впрочем, спешить экипажу, все равно некуда. За потерю груза им грозит потеря разных жизненно важных органов, последним из которых станет голова. Глеб принимать участие в устройстве спорных судеб не собирался. Достаточно того, что не утопил мерзавцев вместе с субмариной.

Лодка дала крен на левый борт и медленно пошла ко дну. Заключительным аккордом невидимый глазу луч развалил ее поперек. Легко, будто нож сосиску. Это для убыстрения процесса и для того, чтобы никому в голову не пришло потом лодку поднимать.


Плутоний — двести тридцать девять, серебристый тяжелый металл. Тяжелее золота. Одиннадцать килограммов плутония — это шар диаметром всего девять сантиметров. Этого достаточно, чтобы началась цепная реакция неконтролируемого распада. За последние полвека серебристого металла накопилось на такую реакцию, что ее с лихвой хватит на то, чтобы вернуть планету на четыре миллиарда лет назад, к состоянию раскаленного шара.

Это знают все, даже дети. Но человечество упорно продолжает клепать ракеты, которым суждено стать гвоздями в крышке общего гроба. «Ядерный паритет», «равновесие», «баланс»… Люди успокаивают сами себя, убеждают, что жить на пороховой бочке не только безопасно, но и комфортно. Дескать де, всем абзац в случае чего. Всяк это разумеет и, значит, войны не будет. Забывая однако про Карибский кризис, когда все едва не накрылось медным тазом из-за горстки придурков.

В штате Небраска есть одно ранчо. На вид ничего примечательного: ферма, дом, ветряк с пропеллером, блуждающее стадо коров. Но время от времени животных тревожит странный гул, доносящийся из-под земли. Это в специальных люльках перемещаются по лабиринтам многокилометровых тоннелей межконтинентальные ракеты. Блуждают по случайному алгоритму. Попробуй-ка, накрой такую!

Лейтенант Мэтью Фриман сидит в подземном бункере. Никто не знает, где он служит на самом деле. Ни родители, ни невеста Эн, что улыбается с фотографии на столе. Его письма они получают со штемпелем Канзас-Сити, куда их отвозит военный курьер. Пожалуй, отец гордился бы им, узнай, что за ключ Мэтью носит в левом кармане кителя на специальной цепочке.

Мэтью думает, как же повезло ему жить в Америке. И как не повезло остальным, которые живут не в Америке. Иногда Мэтью даже думает об этих остальных с жалостью, ведь они же, в конце концов, не виноваты. Ну, ничего! Америка — сильная страна. Она придет в любую точку мира, чтобы защитить свободу и демократию. Бесплатно! И наказать террористов. И тех, кто против свободы и демократии.

Глеб сидит в соседнем кресле и тоже смотрит на фотографию Эн. Милая девушка. Да, пожалуй, Мэтью повезло. С родителями, с невестой, с избирательной памятью. Про теракты одиннадцатого сентября он помнит. А про Хиросиму — нет…

Лейтенант Фриман не знает ни про гостя в бункере, ни про посторонние устройства в тоннелях, догрызающие в эти минуты американский ядерный щит. Устройства заняты заменой начинки в боеголовках на неотличимую по свойствам радиоактивную дрянь. Ни одиннадцать, ни пятьдесят, ни тысяча килограммов которой никогда не образуют ни критическую массу, ни зловещий гриб. Эта база в Небраске последняя. Остались еще пара в Китае и особый поезд в России.

Еще есть какое-то время. Пока военные не пронюхают про подмену и не изобретут новую, еще более разрушительную бомбу. Естественно! С самыми благими намерениями!

«Армия нужна для того, чтобы защищать Родину!» — так Глеба учили в школе. «Если государство не содержит свою армию, то оно содержит чужую», — эту истину Глебу открыли в университете. Но кто ответит на вопрос, кто же все-таки поделил Землю на родины? И по чьей прихоти люди, живущие по разную сторону этих границ должны время от времени исступленно истреблять друг друга? И тратить колоссальные ресурсы не на борьбу с голодом, с болезнями, с нищетой, а на изобретение новых изощренных способов убийства, чтобы, при случае, эти самые границы половчее передвинуть? Более, так сказать, справедливо…

Лейтенант Фриман сосредоточенно ковырялся в носу.

Глеб не решился его беспокоить.


Сложно понять, любишь ли ты людей. Нет, не отделаться дежурными реакциями, долгом, порядочностью, а искренне сочувствовать, соболезновать, то есть чувствовать боль, чужим совершенно людям.

«Перевернулся автобус. Тридцать погибших».

«Какой ужас!»

Что в этой последней фразе?

«Женщину, вышедшую за хлебом, сбила машина. Двое малышей, оставшихся в квартире без присмотра, погибли от голода и обезвоживания».

«Кошмар!»

Что в этой фразе? Резь в сердце или сдержанный зевок?

В прайм-тайм по телевизору криминальные хроники. Желтая пресса смакует подробности изнасилований и убийств. Нам приятно лишний раз щекотнуть нервишки. Нам приятно.

Нам — приятно!

А вот онкологический центр. Дети, безволосые от химиотерапии. Серьезные и какие-то… прозрачные. Такое нам нафиг надо! Такое скорей переключить и не вспоминать. У нас абсолютный прирост два целых шесть десятых ребенка в секунду. Здоровых и бойких… А больных и хилых в Спарте сбрасывали со скалы. А мы сбрасываем со счетов. Ну, не повезло им по жизни, что тут попишешь? Но так было и будет. Мир устроен так…

Раньше Глеб боялся лепрозориев и хосписов, старался о них не думать. Туда привозят не лечить. Туда привозят умирать. Солнце там светит иначе сквозь законопаченные окна, воздух другой. Там нет надежды. Там тихие улыбки на лицах и украдкой закушенные губы: скорей бы! А теперь стало еще хуже. Каково это, знать, что ты можешь помочь, но сторонишься? Просто потому, что так было и будет…

— Не будет, — Глеб зло скрипнул зубами. — Так. Не. Будет.

Молодой доктор стремительно шагал по коридорам. Полы его белого халата развевались, будто паруса и несли запах волн и соленого бриза. Вслед, повинуясь непонятному порыву, оборачивались люди.

Глеб на всякий случай предупредил Сэма:

— Заткнись!

И распахнул дверные створки.

Четыре койки, большие, не детские. У одной сгорбилась на стуле высохшая от бессонных ночей мамаша. Четыре капельницы. Четыре пары огромных глаз. На покрывалах игрушки, книжки в ярких обложках, словно пролитая гуашь на снегу.

— Ш-што вы!.. — зло зашипела мамаша.

Сюда не врываются. Сюда входят на цыпочках, надев скорбные лица.

— Спать! — отмахнулся Глеб.

И женщина покорно уронила голову, забывшись беспамятным сном.

Рак легких. Четвертая стадия. Опухоль пошла на ключицу, вокруг легких жидкость. Следующая станция — конечная.

— Давай, пацан…

Глеб присаживается на край койки, выдергивает из тощей руки иглу капельницы, и, перегнув мальчишку через колено, головой вниз, проводит рукой по его спине. Тот заходится в приступе адского кашля. На истертый линолеум летят коричневые ошметки, по полу растекается лужа. Давай, пацан! Это тебе больше не надо. Твои легкие сейчас растут заново. Организм избавляется от последствий химиоблокады. Потом, мочой, слезами…

Все. Первый вдох полной грудью. Еще судорожный, неуверенный.

«Отдыхай!..»

— А меня вы тоже вылечите? — создание на соседней кровати оторвалось от подушки.

— Да.

Создание таращится со страхом и надеждой.

— Давай, пацан…


Вся площадь запружена народом. На огромном экране идет трансляция футбольного матча. Большой спорт, собственно, к спорту имеет отношение посредственное. С присущими ему травмами, надорванным здоровьем, допингом, безумными жертвами это, — скорее, некое противостояние, сублимация войны. Без жертв, без разрушений, но с выплеском неподдельных эмоций. Там, на поле, не просто демонстрирующие мастерство спортсмены, там — сражаются солдаты! Легионеры! Ничто не улучшает патриотические настроения граждан лучше, чем победы «своих». Поэтому государство так ратует за мировые спортивные достижения.

Испанцы или, скажем, мексиканцы, те свой боевой дух поднимают еще победой над быками. Точнее, поднимали до недавнего времени. До той поры, пока Глеб не сталболеть за быков, а количество порванных тореро не перевалило за вторую сотню. До той поры, пока финал корриды не стал предсказуем, как и прежде. Но с обратным знаком… А нечего, потому что, над животными издеваться!

Ряды колышутся. Все чаще восторженное улюлюканье сменяет удрученное молчание и свист: «наши» проигрывают. По толпе гуляет возмущенный ропот: «Судья купленный!» Это все объясняет и наполняет сердца праведным гневом. В купе с желудками, наполненными крепленым пивом. Это все происки жидомасонов, америкосов, Чубайса, в конце концов. Виноват кто угодно, только не мы сами.

Звучит финальная сирена, встреча окончена. Чуда не случилось. Пиво подошло к концу. Закипевшая злоба требует выхода. И находит.

В сторону экрана летят бутылки, сочно хлопаются о тротуарную плитку. С грохотом обрушивается первая витрина. Звон стекла действует, как катализатор.

Все. Целка сломана.

Толпа превращается в стадо. Оскаленные рты роняют слюну, мелькают перекошенные в ярости рожи, глаза застилает мутная поволока. Толпа громит и крушит все, до чего может дотянуться.

Вот оно! То, что сидит у нас внутри! Бурлит зловонным потоком, неприкрытое глянцем приличий.

Вот оно! То, что ссыт в лифтах, совокупляется на скамейках в парке, травит, до конца, до шага с крыши травит слабых.

Вот оно! То, что раньше вспарывало животы, живьем сжигало на кострах, забивало камнями. Оно никуда не делось! Оно с нами!.. Любуйтесь!

Глеб недвижно стоял посреди площади.

Сложно понять, любишь ли ты людей. Глеб думал, что все-таки любит. В целом. Не смотря на. А сейчас ресхерачил бы всех к разэтакой матери, как грандиозное позорище. Я сам ресхерачился бы, изошел слезами и кровавым поносом от бессилия и злости.

— Что ты творишь? — Глеб шагнул из невидимого спектра. Он задавал двуногим животным единственный вопрос: — Что ты творишь?

У каждого будет время подумать над ответом. В челюстно-лицевой, в стоматологии, в травме. У тех двоих в гриндерсах, что сосредоточено пинали охранника, неразумно заслонившего собой вход в магазин, лечащим врачом станет проктолог. Стайку сопляков, швырявших в окна камни, с нетерпением ждут в урологии. И хвастаться перед девчонками «боевыми» ранениями они не станут.

Площадь очищали бойцы ОМОНа, замечая одну интересную деталь: почему-то не хватало не милицейских буханок, как обычно, а скорых. Двое сержантов в нерешительности остановились перед сидящем на асфальте парнем, соображали, куда его? С виду, вроде, цел. Но выглядит плохо: голову уронил, плечи опущены. Раздавленным выглядит, убитым. Глебу противно. Самому от себя. Что не сдержался, что дал волю злости.

— Слышь, ты живой?

— Я живой, — вздохнул Глеб.

Он живой. Он всего лишь человек. Неразумное создание, неосторожно возомнившее, что сможет изменить мир. Он что-то разрушает, возводит, лечит, калечит, боясь признаться себе в том, что старается затолкать в гору ручей.

Глеб вдруг подумал, что Иисус взошел на Голгофу от отчаяния. Чтобы хоть как-то достучаться до сердец. Заставить их дрогнуть ценой невероятных мучений.

Глеб упал на спину и закрыл глаза. Он безумно устал. Он хочет спать.

«Спать!..»

Глеб часто видит один и тот же сон: он летит в космосе над Землей…

(обратно)

Немобильный телефон

Евгений выключил телевизор. Он уже не боялся оставаться один на один с собой. Одиночество больше не душило, не собиралось в горле комком, не лилось из глаз. Евгений понял, что еще чуть-чуть вот так и все. Край. Во всех смыслах. Его одиночество тоже это поняло и согласилось на компромисс. Так они и жили друг в друге, проросли травяной бородой, сцепились корнями.

Вокруг была чужая комната с грязными потускневшими обоями, с коробками вещей, оставшихся после развода, сиротливо тянувшихся к свету одинокой настольной лампы, подальше от жирных черных теней по углам. За тощей стеной находилась коммунальная кухня с газовой плитой, не мытой со времен Сталина, мусорным бачком, ржавой раковиной и тараканами, бегло шарившими по облупившимся стенам и деловито поглядывающими с бельевой веревки, натянутой по диагонали, из угла в угол.

За мутным стеклом без занавесок жил Город, внезапно и неотвратимо ставший чужим. В Городе был декабрь, с мокрым снегом в лицо, грязный и теплый, как половая тряпка. Декабрь, который вот-вот готовился стать Новым Годом, грозил приготовлениями, мигал гирляндами с елок, пах мандаринами и шуршал подарками в разноцветных обертках, сновал деловитыми прохожими, скупал спиртное и съестное. Как когда-то… Когда был дом.

«Стоит остаться одному в пустой комнате, и сразу понимаешь, как тебя мало. Боишься погасить свет, чтобы не раствориться совсем, не осесть конденсатом на стекле».

Невеселые размышления прервал странный звук — на подоконнике что-то звякнуло. Звонок был вялый, словно у механического будильника с размотанной до предела пружиной. Под желтой от солнца и времени газетой с густо налипшей пылью оказался телефон. Черный, поцарапанный, без диска номеронабирателя, с проводом, перемотанным липкой, свисающей лохмотьями изолентой, который уходил куда-то в недра батареи, теряясь в паутине.

«Странно, в агентстве сказали, что комната без телефона. Может, еще не успели отключить?»

Аппарат снова хрюкнул, настойчиво предлагая снять трубку. Евгений пожал плечами, приготовившись объяснить, что «такие здесь больше не живут».

— Алло! — в трубке молчали, — Слушаю вас! — повторил Евгений.

— Привет, Жентюрчик! — ответил голос с оранжевыми лепестками осенних хризантем, голос, который ни с чем нельзя было спутать, голос мамы, — Молодец, что позвонил!

Вопрос Евгения: «Как вы меня нашли?», застрял в горле.

Мама что-то говорила про погоду, про выборы, про здоровье, давление, про вязаный свитер, шарф и чеснок. Евгений отвечал односложно, не задумываясь о смысле. Просто слушал, глупо улыбаясь, теплые лепестки, которые распухли в шар, окутали, согрели, словно пуховым одеялом. На душе стало спокойно и уютно.

— Ну, все, пока! А то разоришься на межгороде, цулую!

— Пока! Бате привет! — Евгений отрешенно положил трубку.

«Однако», помотал головой он. Если бы Евгений курил, то непременно затянулся бы сигаретой. Рука сама потянулась к трубке, придавила динамик к уху. Ничего. Не было ни гудков, ни шорохов. На подоконнике стоял обычный раздолбанный аппарат.

«По-моему, твоя крыша хочет в отпуск», заключил Евгений, погасив лампу. «Спорт, витамины и секс!», клятвенно пообещал он самому себе и уснул.


День начался писком включаемого по таймеру телевизора. Секундой позже нахлынула тоска последних дней, привычно сжала сердце липкими пальцами.

— До Нового Года осталось ковырнадцать дней, — радостно сообщил диктор под блямкание колокольчиков.

— Очень мило, — Евгений нашарил босыми ногами тапки.

С этого момента, как по отмашке флажка, начиналась длинная монотонная череда ежедневных событий, совершаемых механически и с завидным постоянством на протяжении долгих лет. В памяти был один общий, универсальный день, как трафарет, как шаблон, в котором менялись только числа и рубашки, а все остальное оставалось неизменным. Евгений открывал кран — лилась вода, что-то говорил и знал, что услышит в ответ, жизнь была предсказуема как светофор: «Стойте, подождите, идите».

Евгений неподвижно стоял на перекрестке и смотрел на меняющиеся огни, на замирающую по их командам вереницу машин, в стеклах которых отражались мигающие на разные лады блики гирлянд, до тех пор, пока его грубо не толкнули в плечо: «Встал на дороге»…

С удивлением Евгений обнаружил, что идет уже не на работу, а назад, что утренние сумерки уже сменили вечерние, и день снова провалился в небытие, ничем не зацепив память.

«Домой?», спросил его, прощаясь, охранник. Евгений кивнул, машинально пожав руку. Но, потянув на себя деревянную покосившуюся дверь своего подъезда, понял, что дома у него нет. Есть просто место, где он спит. Дверь заскрипела и зло ляпнула вдогонку по косяку: «Еще один… Шляются…»

Комната встретила тишиной и запахом нежилых помещений, запахом пустоты. Распугивать тишину привычно взял на себя телевизор: «депутатские фракции, сок „Чемпион“, около ноля ночью». Евгений распахнул форточку и в жилище ворвался холодный городской воздух, настоенный на свете фонарей и перемешанный снующими машинами с гарью и дымом.

Постукивали пуговицами о деревянные стенки шкафа рубашки, привычно занимая свои места, Евгений принялся разбирать груду вещей на полу.

Из фотоальбома выскользнула пачка фотографий, веером разлетелась по полу. На них Евгений был со своей будущей бывшей женой. Юные, счастливые… Память могла обманывать, но фотографии, на которых застыло время, не врали. Девушка, которую он когда-то любил, была не той, с которой он расстался, которую оторвал вместе с куском себя. Евгений поспешно вложил пачку обратно в альбом и спрятал его в самый дальний угол. Когда-нибудь он сможет его открыть. Когда-нибудь… Не сейчас…

Сердито позвякивая в тесноте, улеглись вилки с ложками, закряхтев напоследок, въехал в дюбель шуруп, заботливо принявший на свои худенькие плечи настенный светильник. Коробки одна за другой складывались гармошкой и отправлялись в угол к остальному мусору. Когда Евгений, наконец, решил его вынести, часы показывали полпервого ночи.

Помогая себе подбородком и коленями, Евгений кое-как захватил всю охапку и остановил взгляд на старом нелепом телефоне, всем своим видом просящимся на помойку. Умом Евгений понимал, что вчера его воображение сыграло с ним злую шутку, что такого разговора с мамой быть просто не могло, потому что не могло быть в принципе. Но выбросить старый аппарат он, сам не зная почему, не решился.

Загрузив свою ношу в мусорный бак, и медленно поднимаясь по слизанным ступеням, Евгений думал только о том, как он сейчас ляжет спать, вытянув гудящие ноги и послав всех мысленно «на». Звонок он услышал между третьим и четвертым этажом. Сердце тревожно кольнуло иглой. В несколько прыжков преодолев оставшиеся пролеты, Евгений пулей влетел в комнату, проигнорировав соседок по квартире с немым вопросом в выпученных глазах.


Звонил телефон. Не еле-еле, как вчера, а настойчиво, требовательно. Не разуваясь, Евгений бросился к подоконнику и сорвал трубку.

— Где ты ходишь? — спросил недовольный голос.

— Мусор выносил, — ошалело ответил Евгений

— Му-усор, — презрительно протянул собеседник, — По бабам, небось, шляешься? — голос был знакомым, очень знакомым, но кто звонил, Евгений понять не мог.

— Да, не шляюсь я, — промямлил Евгений, лихорадочно перебирая в уме приятелей.

— Гы! А надо бы! — в трубке раздался противный смех.

Евгений поморщился, бесцеремонность собеседника его раздражала.

— А в чем, собственно, дело? — спросил он, — И, вообще, кто это?

— Крошка Енот! — собеседник явно издевался.

— Кто?!

— Тот, кто живет в пруду, — подтвердил голос.

— В каком пруду?

— Да, в любом…

«Воткнули „жучок“ в аппарат и стебаются! Как я сразу не догадался?», хлопнул себя по лбу Евгений.

— Сильней! — подзадорил собеседник.

— Ты меня видишь? — Евгений выглянул в окно, — За такие шутки морду бьют!

— О! — в трубке зашлись от смеха, — Это был бы номер!

— Ну, покажись, юморист! — Евгений вглядывался в темноту.

— Ой, мама дорогая! — простонал собеседник, — К зеркалу подойди!..

— Послушай, ты! — начал Евгений и осекся, уставившись на свое отражение в черном стекле.

Ноги нехорошо подкосились, пришлось присесть на краешек стола.

— Угу, — подтвердил собеседник, — Наконец-то.

«Все, надо к психиатру».

— Давай, давай, — отозвался голос, — Сейчас все лечат!

— Я сумасшедший, да?

— Нет, блин, посмотрите на него! Разговаривает сам с собой по отключенному телефону, да еще и спрашивает! Говорили тебе, не ешь испорченных консервов! — голос продолжал издеваться, — Да, ладно! Психам живется не так уж плохо! «Хорошо быть кисою, хорошо собакою», — с удовольствием декламировал собеседник, — «Где хочу, пописаю, где хочу, покакаю». Компот еще дают…

— Неужели, я такой хам?

— Не, — успокоил голос, — Не такой. Хуже. Не может быть двух одинаковых людей. Даже в себе.

— Философ нашелся… Чего звонишь-то? Соскучился?

— В кои-то веки, думаю, дай позвоню перед сном, поддержу морально.

— Лучше бы материально… А скажи-ка мне на милость, друг сердешный, что это у нас за аппарат такой?

— Никому не расскажешь? — собеседник понизил голос, — Признаюсь как на духу: Хрен его знает!

— Так ты же со мной разговариваешь как-то!

— Дык, и ты тоже, вроде, разговариваешь… Лучше меня разбираться должен. Умную мысль хотел сказать… Забыл. А, вот, «Когда привыкаешь к холоду и перестаешь его ощущать, это не значит, что стало теплее».

— Сам придумал?

— Слушай! — обиделся собеседник, — Иди спать, давай! Мне завтра вставать рано! — запикал гудок отбоя.

Евгений покачал головой и повесил трубку.


На общей кухне соседка в бигудях, одетая в выцветший халат с вытянутыми карманами, и рваных тапках на босу ногу, жарила яичницу. Евгений поздоровался и поставил на плиту чайник.

«Удивительно», думал он, вглядываясь в сиреневые сумерки за окном, «как жилище накладывает отпечаток на людей, как при свете голой лампочки в патроне бесценная человеческая жизнь превращается, легким движением пальцев превращается в „бытовуху“, как выцветают глаза. В коммунальных квартирах водятся», Евгений улыбнулся, «мужики в безразмерных тянучках, одетых коленками назад, с большим пузом, обтянутым грязной майкой, бывшей белого цвета в своем непорочном девичестве. Бреются раз в два месяца, любят дешевую водку и Жириновского, постоянно промахиваются мимо удобств. Раз. Старушки в валенках и халатах до пят, вечно варят воду в ковшиках и целыми днями смотрят в окна и телевизор. Моются реже, чем мужики в тянучках бреются. Два. Мамаши, непрерывно кипятящие белье в огромных баках, которые занимают на плите две конфорки, постоянно стирающие, чистящие морковку и картошку, всегда с красными мокрыми руками, сердитые и недовольные. Три. Их малолетние дети, скользящие в застиранных колготках по драному линолеуму. Они везде таскают за собой пластмассовые машинки, разломанные пистолеты, дудки, самолеты и трехколесные велосипеды. Дети не расстаются с замусоленным черствым печеньем, которое в итоге скапливается где-нибудь за батареей и служит великолепным подспорьем тараканам».

Соседка Евгения принадлежала к пятому типу. Дама неопределенного возраста, между двадцатью девятью и шестьюдесятью годами, с нарисованным на бледном пергаменте лицом. Тонкие губы и густо зачерненные тушью глаза, выглядели настолько неестественно, что казалось, будто яичницу жарит сам Майкл Джексон после очередной пластической операции.

— Женя, это у вас вчера телефон звонил? — делая ударение на слове «телефон», спросила соседка.

Она представилась, как «Татьяна», но Евгений упорно приплюсовывал отчество, подчеркивая разницу в возрасте.

— Да, звонил, — ответил он, оборачиваясь, — А что?

— Так он же не работает, — уверенно предположила соседка.

— Откуда вы знаете?

— А что тут знать? — женщина пожала плечами, — У нас в квартире телефонной линии нет, и у соседей нет. Во всем доме нет. Как же он будет работать?

— А откуда здесь вообще взялся этот аппарат?

— Ой, — махнула рукой соседка, пробуя яичницу, — До вас тут один дед жил. Его и звали все так — Дед, за глаза и в глаза. Вот он и приволок.

— Зачем?

— Зачем, зачем… Затем, что сумасшедший был. Он по телефону по этому денно и нощно бубнил. Мы с Тамарой и видели его редко, нелюдимый он был, дикий. Но тихий.

— А куда он съехал, вы не знаете? — заинтересовался Евгений.

— Чего ж не знаю. Помер он, прости господи. Взял, да и помер.

— Вот как…

— Да-а!.. Только вот когда мебель-то его выносили, так, одно название, а не мебель, — соседка понизила голос, — телефон-то да и зазвонил… Один из грузчиков, молодой парень, снял трубку, послушал. «Молчат», говорит. А мы с Тамарой стоим, ни живы, ни мертвы. Вчера вот опять звонил…

Соседка выжидающе уставилась на Евгения.

— То же самое, снимаю трубку — тишина, — пожав плечами, соврал тот, — Наверное, звонок самопроизвольно срабатывает.

— А разговаривал-то ты с кем? — вкрадчиво поинтересовалась соседка.

— А разговаривал я по сотовому! — Евгений подхватил закипевший чайник, — На работу опаздываю, извините.


Жизнь шла своим чередом, проскакали новогодние праздники, словно пьяные казаки с папахами набок и шашками наголо. Телефон молчал.

Из комнаты потихоньку выветрился нежилой запах, забился в щели под плинтусами, замер под полом, затаился. Медленно, но верно, начал прибавлять в весе день, поблескивать солнышком. А телефон молчал.

Черную тоску вытеснила, выдавила в форточку странная полузабытая грусть, заставляющая легкие трепетать, словно крылья, и уносящая сквозь бетонные перекрытия куда-то ввысь, в облака. А телефон безмолвствовал.


Однажды ночью Евгений проснулся оттого, что в дверь тихо, но настойчиво стучали, просяще и, одновременно, извиняясь. Красные цифры часов горели в темноте половиной третьего. Евгений натянул штаны и, покачиваясь, прошлепал открывать.

На пороге стояла соседка, Тамара Николаевна, в накинутой на плечи шерстяной шали поверх длинной ночной сорочки, с покрасневшими от слез глазами, комкая на уровне груди носовой платочек.

— Что случилось?

— Женечка, дайте мне позвонить, — По лицу женщины пробежали две блестящие дорожки, — По-пожалуйста, — голос перехватило судорожным всхлипом.

Евгений так опешил, что молча отступил в сторону, пропуская ночную гостью вглубь комнаты. Он зажег ночник и отступил обратно к дверям. Тамара Николаевна мелкими шажками, неотрывно глядя на черный аппарат, как сомнамбула, приблизилась к подоконнику. Беспомощно оглянулась, словно ищи поддержки, и, поправив сползшую на глаза прядь, осторожно взяла трубку.

— Ванечка! Ванечка, это я! — произнесла она скороговоркой, — Мне так плохо без тебя, Ванечка! — плечи женщины сотрясались в рыданиях, — Зачем ты ушел, Ванюша? За что не возьмусь, все из рук валится…

Евгений отчаянно потер виски, в происходящее не верилось. «Можно считать нормальной ситуацию, когда глубокой ночью врываются в комнату, чтобы поговорить по неподключенному телефону?»

— У нас все хорошо, — продолжала соседка, немного успокоившись, — Любочка четверть без троек закончила, пальтишко ей новое купила. Растет девочка, уже невеста совсем. Шерсть, вот, достала, хочу ей кофту теплую связать, простужается часто. Но ты не думай, Ванечка, я сильная, я выдержу. Ты за нас не переживай.

Женщина прижала трубку обеими руками и покачивалась из стороны в сторону, словно убаюкивая младенца. Евгений стоял, опустив плечи, и глупо моргал, не зная как реагировать на происходящее.

— Ну, все, Ванюша, пора мне. Ты только не пей там, слышишь? Ну, пока…

Тамара Николаевна медленно отняла трубку и положила на рычаг. На ее лице появилась робкая улыбка.

— Спасибо тебе, — тихо поблагодарила Евгения, подняв глаза, и вышла, притворив за собой дверь.


Тараканы бодро сновали по замызганной кухне, взбудораженные запахом традиционной яичницы на прогорклом масле. Рослые, упитанные, с лоснящимися рыжими боками, они мирно сосуществовали с обитателями квартиры в ранге полноправных жильцов, но при виде Евгения тут же прятались кто куда. Может, еще не привыкли, может, тому виной оказалось виртуозное владение тапком, приобретенное Евгением еще в студенческую бытность, но усатые звери относились к нему с должным уважением и почтительно рассовывались по щелям.

Чайник нырнул под кран и занял место по штатному расписанию.

— Если вам еще немного за тридцать, — напевала соседка, потрясая бигудями и непрерывно пробуя со сковороды попыхивающий сизым дымом бело-желтый блин.

— Скажите, а Тамара Николаевна с дочкой вдвоем живут? — спросил Евгений.

— Ага, — прожевывая, подтвердила соседка, — У нее муж-то, Иван, шофером работал. Ну, и это, — она выразительно щелкнула себя пальцем по кадыку, — закладывал за воротник, да и в аварию влетел по пьяни. Полгода уже как схоронили.

У Евгения по спине пробежали мурашки, сверху вниз и обратно, зашевелив волосы на затылке.

— Любка-то без отца совсем от рук отбилась, дерзит по чем зря, пару раз видела как курит во дворе с такими же сопляками. Вчера вот в туалете час просидела, закрывшись! Что там можно час делать? Я уже Тамаре говорила, ремня бы всыпать девке. Да что та сделает без мужика? На трех работах корячится, лица на ней уже нет.

Евгений не слушал. Он смотрел на закипающий чайник, отрешенно мотая головой. «Что это за коммунальный дурдом под общей отъезжающей крышей?»


Март ворвался в сумрак агонизирующей зимы звоном капелей и нетерпеливыми птичьими переливами. Он плавил хрусталь сосулек, блестел каплями на черных набухших жизнью ветвях, бежал куда-то веселым ручьем. Март бешеной силой взломал ледяную твердь, державшую в повиновении реку, играя, переворачивал огромные серые глыбы. Март скомкал хлопьями ваты снег, обнажил землю. Обнажил душу.

Евгений ждал Ее, чувствовал, что уже пора, что вот-вот. Бродил по тротуарвм, с надеждой заглядывал в глаза, пытаясь разглядеть Ее там.

Он влетел в комнату, закружив вихри весеннего воздуха, принесенного с собою с улицы.

На столе стоял телефон.

«Сейчас!», пульсировало в мозгу, «Сейчас!», утверждали птицы за окном, «Сейчас!», светило солнце.


Рука легла на черную эбонитовую поверхность, сердце бесполезно и бешено колотилось. Он не знал, что будет говорить. Словно собираясь нырнуть, Евгений набрал полную грудь воздуха и сорвал трубку.

— Алло, — ответил на том конце женский голос.

— Здравствуйте, милая девушка.

— Кто вы?

— В это невозможно поверить, это глупо и смешно. Но я тот, кто искал тебя всю жизнь. Я тот, кто тебя нашел.

«Сейчас», Евгений зажмурился, «Сейчас она скажет: „Дурак!“ и повесит трубку».

— Так не бывает, — грустно усмехнулась девушка.

— Бывает. Редко, раз в жизнь, но бывает.

— А это правда, ты?

— Я.

— Хорошо. Давай встретимся.

— Давай. Сейчас, на Центральном мосту.

— Как я тебя узнаю?

— У меня будет телефон…


Двое парней, пьющих пиво, обратили внимание на чудака, который брел по проплешинам асфальта, говорил что-то в трубку, прижимаемую к голове одной рукой, а в другой нес обыкновенный настольный аппарат черного цвета без диска номеронабирателя.

— Тариф «Без башни», — кивнул один из них.

— Нет, — покачал головой другой, — Это мобила новой модели. Я про такую читал. Модно сейчас так.

— Бешеных бабок, небось, стоит.

— Ну.


Евгений вдыхал прозрачную весеннюю синь, жмурясь, подставлял под солнечные струи лицо и улыбался. Взгляды прохожих недоуменные и откровенно завистливые прилипали и осыпались под ноги.

Сзади за ним волочился по лужам оборванный провод, перемотанный изолентой.

(обратно)

Погремушка для роботов

«Ничего не буду делать!» — решил Леха и украдкой зевнул.

Мало того, что ему выпало счастье неделю киснуть на Карьере, так его еще и заслали в командировку попутным танкером, не удосужившись потратиться даже на курьерский шлюп. И вместо шести часов комфортабельного перелета он вынужден был четверо суток болтаться в каюте с весьма условной гравитацией и делить с экипажем удобства.

Директор Топорков вел флай-платформу лично, попутно матеря кого-то в переговорник.

— Равшаны!.. Узбекпром ваш папа!.. Нет, ты видел? — последнее относилось уже к Лехе.

Посреди одного из рукавов ангара, раскинувшегося по планете многокилометровым пауком, высилась неслабая гора торциевой руды, почти достающая верхушкой до потолочных ферм.

— Такое бывает, — Леха с трудом подавил зевок, захлопал слезящимися глазами. За четверо суток организм выработал постоянную привычку спать, — если софт на диспетчере старой версии…

Топорков пробурчал что-то невразумительное. Добывающая компания экономила на всем, в первую очередь на программном обеспечении.

Платформа опустилась рядом с карьерным экскаватором. С высоты отчетливо просматривалась вмятина на верхней защитной плите, больше напоминающая воронку от взрыва. По искореженному металлу ползал техник, лично осматривая повреждения. В сторонке, подле отполированного до зеркального блеска ковша нервно подрагивали два ремонтных кибера.

— Петрович, ну что там? — директор подпустил в голос фальшивой надежды.

— …здец! — развеял иллюзии техник. — Упокой его душу…

— Это только за неделю третий!.. — Топорков потыкал в стальную махину пальцем. — У меня все графики летят к чертям…

Леха скорбно покивал.

— Под гранитную плиту подкопался, бедолага, и… — техник неслышно опустился позади на антигравах, хлюпнул носом.

Был он собой небольшого росточка, тщедушный, лет сорока пяти на вид. Эдакий хлипкий живчик.

— Вот, программиста к нам прислали, — кивнул директор. — Знакомься…

— Петрович, — техник протянул пятерню, предварительно помусолив ее о штаны.

Дышать он старался в сторонку.

— Ле… Алексей, — представился Леха.

— Они ж для меня как дети все, — пояснил Петрович. — Каждый, понимаешь, со своими делами, — техник покрутил пальцами у виска. — Вот как объяснить? Два бульдозера, работают в одном месте. Один вечно вычухается — места живого не видно, второй сроду чистенький…

— Опять употреблял? — Топорков нахмурился.

— Исключительно в медицинских целях, — Петрович не стал отпираться. — Зуб больной заполаскивал…

— В медотсек сходить не судьба?

— Щщас, ага! Чтобы я свое здоровье автомату доверил с непредсказуемой натурой!.. С вахты сменюсь, схожу к доктору к нормальному, — Петрович бросил на Леху вороватый взгляд, деликатно увлек директора под локоток и принялся вполголоса что-то втолковывать.

— Отстань ты от меня со своими бреднями! Перед людьми хоть не позорь! — вырвался Топорков. — Вот специалист. Разберется!..


Лехе предоставили в полное распоряжение директорский кабинет — помещение размером со спортзал с полукруглой прозрачной стеной. Снаружи мели поземку холодные ветра, тщетно клевали колючим песком громады комбайнов, роющих рудоносный песок. Торций — он и по сей день основной компонент твердого топлива.

Безжизненный мир с длинным кадастровым номером превратили в один сплошной рудник. Добывающая компания вытрясет из коры весь минерал и переберется на другую планету. От унылого однообразного процесса шахтеры дичают со скуки и начинают доставать поставщиков оборудования рекламациями. Вот, в чью-то нездоровую голову пришла мысль, будто бы частые поломки техники связаны со сбоями в программном обеспечении. Бред!

Леха ощущал себя новобранцем, которого кинули под танк. Мол, съезди, погляди. Пообщайся с клиентами. А чего тут глядеть? Этот софт стоит по всей галактике. Работает годами. Леха вздохнул и лениво пробежал глазами сводку происшествий. Упавшая глыба, термальный выброс, молния, неизолированный участок силовой магистрали, падение с высоты вследствие осыпавшегося склона… Сплошной форс-мажор, короче. Для очистки совести Леха погонял с полчасика тестировщик на центральном терминале и чувством выполненного долга запустил любимый «Декаданс», тыкнув по привычке в мультиплей. Здесь его ожидало еще одно разочарование. Субтрансферный канал с Рудника поднят не был и значит всем чатам и мультиплеям можно смело помахать хвостиком.

«Декаданс» в сингле не рулил. Угловатые диалоги и предсказуемое поведение ботов убивало неповторимое очарование игрушки напрочь. Ни тебе хитрости, ни коварства. Ни благородства. Ни флирта с девчонками. От скуки Леха пошарил в личных файлах Топоркова, но кроме десятка старых стереофильмов ничего выдающегося не нашел. На Карьере отсутствовала даже местная сеть. Как так можно жить?

«Фигня!» — хрустнул пальцами Леха.

И профессиональной своей рукой установил на центральном терминале сервер «Декаданса». Благо, мощности позволяли. Настроил свободный доступ и задумался над рекламным объявлением для местных: «Карьеряне!» Нет, не так… «Карьеристы! С сего числа начинает халявный фунциклеж новый игровой сервак. Всевозможный велкам и аву плезир!»

Да! Перед таким соблазном никто не устоит! Леха потянулся и отправился на предмет прогуляться.


В цеха переработки Леха соваться не стал. Там едко, пыльно и без скафандра делать нечего. Да и в скафандре нечего. Транспортники вываливают руду в печи. Челноки поднимают выплавленный торий на орбиту. Ничего интересного. Так и ползет себе паук добывающей станции по планете, оставляя позади горы шлака.

В технологических рукавах забавнее. Здесь ангар напоминает муравейник в жаркий день. Сотни механизмов обслуги копошатся в крайней своей занятости, ездят, летают, вышагивают на опорах. Ремонтники, уборщики, заправщики, упаковщики, многоцелевые универсалы — пехотинцы на полях сражения во имя человеческой ненасытности.

— Ты, кстати, обедал?..

Леха от неожиданности вздрогнул. Петрович имел тенденцию подкрадываться бесшумно и чрезмерной церемонностью не отличался.

— Нет? Ну, так пошли!.. — позвал техник тоном, не терпящим возражений.

Петрович притащил Леху в свой кубрик, мигом организовал стол и осторожно, будто шахматист пробную фигуру, двинул запотевшую поллитру.

— Гм, — сказал Леха и машинально потрогал воротник.

— Сработаемся!.. — заключил Петрович, решительно сворачивая пробку.

Пустую фигуру вскоре сняли с доски, и Петрович с азартным пристуком утвердил новую. На душе потеплело. Планета больше уже не казалась такой безжизненной и даже стала Лехе немного нравиться. Потек разговор.

— Ты думаешь, я не понимаю? — вопрошал Петрович. И тут же отвечал сам себе: — Прекрасно понимаю!.. Тебя же мальчиком выставили для битья!..

— Вот! — согласно кивал Леха, не попадая вилкой в огурчик.

— А ты же не сможешь сделать ничего!.. Ну, ничегошеньки!..

— Это почему это? — в Лехе встрепенулось профессиональное самолюбие.

— Да просто по определению. Тут проблема, — Петрович понизил голос, — иного толка…

— Ну, какого иного? — Леха икнул. — Есть блок искусственного интеллекта. Он везде одинаковый. Хоть в полотере, хоть в вашем бульдозере. Остальное — набор специализированных инструкций.

— Так я тебе скажу, — Петрович наполнил рюмки — Этот ваш блок интеллекта всему и виной! Больно он того… премудрый…

— Че-то я не догоняю…

— А что нечего тут догонять!.. Сами они! Сами!.. — Петрович проглотил водку, поморщился. — Со скуки или еще с каких своих переживаний. Тебя, вон, посади в железную коробку, поди, тоже с ума спрыгнешь. На гусеницах вперед-назад, ковшом вверх-вниз — не больно-то разгуляешься! И так день за днем…

— Петрович, ну ты даешь! — Леху разбирал смех. — Роботы-самоубийцы!.. Это же надо до такого додуматься!.. Есть же, в конце концов, основная директива Азимова…

— Ты мне истины-то прописные не лепи, — неожиданно жестко отрезал Петрович. — Я робототехникой занимаюсь ого-го, больше, чем тебе, наверное, лет! Основная директива сработает, когда оно в лоб. Когда поганец ковш приставит к модулю управления и попытается максимальную мощность в гидравлику подать. Или с обрыва прицелится сигануть на полной скорости… А если он в грозу раз за разом поднимается на гребень, в надежде, что его молния долбанет… Это уже косвенное следствие. Его ни одна директива не ловит. Разумом мы нагрузили бедняг, а работы для него нету. Роботы без работы, — Петрович вздохнул. — Суицид это, парень!.. Так-то…

Леха не знал, что возразить. Пьяные мысли разбрелись по углам.

— Мы-то с тобой технари, брат. А тут душу больную лечить нужно. Священника какого для машинок придумать или психолога там… Жалко же их, бедолаг, — Петрович захлюпал носом, махнул рукой. — Топорков меня не слушает, отмахивается. А кому я еще поплачусь? Двое нас на Карьере, людей-то…


Леха вернулся к себе, находясь в совершенном смятении духа. От хорошего настроения не осталось и следа. Залез по привычке на центральный терминал… И в нерешительности замер. За последние три часа на сервере «Декаданса» зарегистрировались двести тридцать семь пользователей. Леха протер глаза. Двести тридцать восемь. Игроки энергично осваивали мир, строили города, торговали и создавали коалиции.

Конечно, Леха был пьян. Но не настолько, чтобы не отличить бота от внешнего юзера. И не настолько, чтобы этого юзера не пропинговать.

За воительницу в образе анимэшной девочки играл карьерный бульдозер. Под личиной гномов разной степени бородатости укрывались грузовые транспортники. Глубинный бур выбрал себе амплуа огнедышащего дракона. Диспетчер посадочной площадки наплодил шайку мультов и благополучно разбойничал на лесной дороге, поскольку мог тянуть одновременно несколько процессов…

Если Петрович прав… Если только на секунду вообразить, что Петрович прав…

Леха сглотнул.

На какое-то время роботам хватит игрушек. А потом они, пожалуй, потребуют счастье и смысл жизни…


Топорков пожимал плечами. Все, мол, спокойно нынче в датском королевстве и не даром говорят, что программеры своими флюидами на технику влияют благотворно. Леха Топоркова разубеждать не стал. Пусть считает, что дело во флюидах. До поры…

Вчера звонил шеф. Срочно отзывал из командировки и просил незамедлительно явиться в офис. Из-за множественных сбоев софта неизвестного характера на фирму обрушился шквал жалоб. Леха о природе таких сбоев догадывался, но от рекомендаций пока предпочел воздержаться. Намеревался сперва обсудить с руководством финансовую составляющую.

Еще Леха пребывал в некоторой оторопи. С недавних пор не давала ему покоя одна заморочка. Так ли отличается он, Леха от робота. Тот же блок интеллекта, тот же специализированный набор инструкций. Те же ежедневные движения ковшом вверх-вниз и гусеницами вперед-назад. И желание тоже одно. Поскорее нырнуть в «Декаданс»…

Леха вздохнул. Раздумывать на эту тему ему нравилось не очень.

Чья-то рука опустилась на плечо. Леха никак не мог привыкнуть к неслышным появлениям техника.

— Гляди! — Петрович сверился с часами и кивнул куда-то за окно. — Сейчас…

На миг замерла нескончаемая вереница груженых транспортов. Тяжелые бульдозеры задрали к верху щиты огромных ножей. Отсалютовали ковшами на длинных стрелах экскаваторы. Расцвела приветственными огнями посадочная полоса.

— Это чего такое? — не понял Леха.

Петрович усмехнулся, покивал каким-то своим мыслям.

— Дык того… Благодарят тебя… За погремушку…

(обратно) (обратно)

Алейников Алексей Юрьевич

http://samlib.ru/a/alejnikow_a_j/

Гостиница

Андрей открыл глаза. Взгляд его упёрся в белый потолок. Несколько секунд, окончательно просыпаясь, он лежал неподвижно и без единой мысли в удивительно лёгкой голове. Затем, едва организм встряхнулся ото сна, мысли хлынули роем, точно стремясь уничтожить, заглушить то спокойно-безмятежное настроение, с которым проснулся сегодня их хозяин.

Андрей давно научился справляться со своими мыслями: он ухватил одну из них, первую попавшуюся, и, отбросив все остальные, стал её раскручивать. Мысль эта была о комнате, в которой он находился. Сразу после пробуждения он видел только белый потолок; теперь же, осмотревшись, Андрей обнаружил, что он находится в небольшой комнате, где не только потолок, но и все остальное: стены, стол, лёгкий стул, кровать, на которой лежал Андрей, было белым. Лишь три предмета отличались по окраске от общей гаммы комнаты: он сам, окно, за которым были видны тянущаяся до горизонта пустыня и бледно-голубое небо, и телевизор.

Телевизор стоял в углу у наружной стены комнаты на белой тумбочке. Я в больнице, — решил Андрей, но как он в ней очутился, он, убей Бог, не помнил. Вероятно, авария, — подумал Андрей и, встав с постели, пошлёпал босиком к телевизору.

Найдя выключатель, Андрей нажал его и стал ждать появления изображения. Ничего подобного, однако, не произошло. Заглянув за телевизор, Андрей обнаружил, что он и не мог включиться: ни сетевого шнура, который должен был бы вести к розетке, ни самой розетки, ни антенного кабеля не было и в помине. На черта он тогда здесь нужен? — удивился Андрей, и тут же вспомнил чей-то голос: Если захочешь увидеть Администратора, посмотри на телевизор.

В этот же момент экран ожил, как-то сразу прояснился, и на нём появилось лицо моложавого представительного мужчины.

— Здравствуйте, — улыбнулось изображение на экране, — я — Администратор. Как спалось?

— Великолепно, — буркнул Андрей, совершенно не понимавший, что здесь происходит.

— Хорошо, — снова улыбнулся Администратор. Улыбка не сходила с его лица, словно он был безумно счастлив лицезреть Андрея и иметь возможность общаться с ним.

— Интересуетесь правилами проживания в Гостинице? — подкинул новый вопрос Администратор.

— Интересуюсь, — подтвердил Андрей.

— Памятка в шкафчике над столом.

Обернувшись, Андрей действительно увидел в стене над столом дверцу, которую раньше, при беглом осмотре, не заметил.

— Но там написано сухим официальным языком, — голос Администратора заставил Андрея вновь повернуться к телевизору. — Лучше я Вам сейчас всё объясню, так сказать, по-человечески, — ещё одна милая улыбка озарила лицо Администратора.

Несмотря на то, что губы Администратора постоянно расплывались в самой дружеской, самой приветливой улыбке, какую только можно вообразить, этот человек внушал Андрею какое-то подсознательное недоверие.

— Самое главное, что нужно запомнить, — начал Администратор свой рассказ, — это то, что почти все Ваши желания, за редким исключением, будут немедленно исполняться. Например, из одежды на Вас только плавки. Чтобы получить одежду — любую, какую захотите — Вам надо лишь подумать об этой одежде и открыть шкафчик. То же самое и с едой, и с другими вещами. Ненужные Вам вещи можете класть обратно в шкафчик — и они исчезнут.

— А какие мои желания не будут выполняться? — перебил Администратора Андрей.

— Только одно, — снова продемонстрировал свои прекрасные зубы Администратор, — Вы не можете выйти за пределы Гостиницы. В остальном же Ваше слово, вернее, Ваша мысль, — закон. А сейчас, — подарил Андрею ещё одну улыбку Администратор, — я Вас оставлю. Вам надо осмотреться.

Экран потух.

Впервые, пожалуй, Андрей столкнулся с таким количеством информации, враз обрушившейся на его голову. Чтобы попытаться хоть как-то упорядочить всё, что он знал теперь о своём местопребывании, необходимо было сосредоточиться. Андрей подошёл к кровати и не лег и даже не упал, а рухнул на неё так, что внутри что-то слегка затрещало. Уставившись в белый потолок, он начал думать, думать усердно, напрягая все силы, но результат этих его размышлений уместился в два тезиса:

Первое. Он находится в какой-то гостинице.

Второе. Он может получить всё, что захочет.

Чтобы проверить это своё заключение, Андрей встал, подошёл к столу, подумал, что хорошо бы сейчас вытащить одежду и открыл дверцу шкафчика. Там лежали упакованные в фирменные пакеты джинсы и рубашка, как раз такие, какие он себе представлял. Захлопнув дверцу, Андрей натянул на себя одежду и отметил, что и брюки, и рубашка пришлись ему как раз. Подумав о носках и туфлях, Андрей снова открыл шкафчик и увидел всё желаемое, хотя мог поклясться, что ещё минуту назад, когда он закрывал дверцу, шкафчик был пуст.

Обувшись, Андрей затребовал зеркало и тут же получил его. Критически осмотрев себя со всех сторон, он понял, что ему не хватает расчёски, и достал её из волшебного шкафчика, успешно справлявшегося с ролью скатерти-самобранки.

Засунув зеркало и расчёску обратно — зачем обременять себя лишними вещами, если их можно в любой момент получить снова, он любопытства ради заглянул в шкафчик спустя несколько секунд и убедился, что и расчёска, и зеркало бесследно пропали.

Позабавившись ещё некоторое время, сотворяя и уничтожая различные предметы, Андрей почувствовал голод. Достав из шкафчика тарелку с дымящейся котлетой и гарниром и чашку чая (это было первое, что пришло ему в голову), он принялся за еду. Окончив трапезу, он сунул освободившуюся посуду обратно в шкафчик и, с удовлетворением откинувшись на спинку стула, подумал, что жить здесь не так уж и плохо. Наполненный желудок неумолимо влёк к кровати, и Андрей решил заказать себе какую-нибудь книжку — почитать перед сном.

Подумав о книге, он вспомнил Памятку, о которой говорил Администратор, и, достав из шкафчика листок плотной бумаги, лег на кровать.

Памятка для Проживающих в Гостинице, — гласил заголовок, ниже которого следовали пронумерованные пункты. Первый же пункт заставил Андрея бросить листок на пол и в бешенстве закричать, обращаясь к телевизору:

— Какого черта?!

— Вы уже обустроились? — появилось на экране любезное лицо Администратора с неизменной улыбкой.

— Я спрашиваю: какого чёрта?!

— Ну-ну, не стоит так волноваться. Что Вас так сильно расстроило?

— Вы видели первый пункт этой памятки?

— Разумеется, — пожал плечами Администратор.

— И что Вы об этом скажете?! — с вызовом спросил Андрей и, подняв с пола листок, прочитал вслух: Проживание в Гостинице пожизненное.

— Ну и что? — спокойно спросил Администратор, на которого чтение этой выдержки не произвело никакого впечатления.

— Как ну и что?! Торчать здесь всю жизнь?!

— А чем Вам здесь не нравится? Расскажите, я приму меры.

— Меры?! А моя семья, мои друзья?

— Какая семья? — уже не с дружелюбной, а с наглой улыбкой поинтересовался Администратор.

— Какая?.. — переспросил Андрей. Только сейчас он впервые задумался о том, что он не знает, кто он такой.

Весь агрессивный пыл Андрея сразу куда-то подевался, а вместе с ним ушли и силы. Безвольно опустились руки, всё ещё державшие злополучную Памятку, поникла голова. Ободряюще улыбнувшись на прощание, Администратор исчез с экрана телевизора.

Андрей сел на стул и подпёрголову руками. Несомненно, с ним что-то сделали. Скорее всего — прочистили память. А раз так, он теперь никто, человек без прошлого и без будущего. Но нет! Он этого так не оставит! Он ещё посмотрит на эту Гостиницу снаружи!

Взгляд его упал на окно. Тихо встав, он взял стул в руки и, медленно и бесшумно, словно боясь спугнуть кого-то, пошёл к окну. Приблизившись на расстояние вытянутой руки, Андрей занёс стул над головой, но, всмотревшись в пейзаж, со всего размаха бросил стул на пол. Окно оказалось прекрасно нарисованной картиной.

Подойдя к шкафчику, Андрей потребовал успокоительных таблеток и стакан воды, затем, подобрав с пола мятую Памятку, расправил её и улёгся на кровать: чтобы сражаться с врагом, его надо изучить.

В Памятке, однако, содержалось немногим более того, что уже было известно Андрею от Администратора, в частности там были пункты, гласящие, что Гостиница бесконечна: она не имеет границ и выйти из Гостиницы невозможно.

— Ну, это мы ещё посмотрим! — заявил Андрей и, встав с постели, подошёл к двери и потянул за ручку. Дверь не открывалась. Вызвав Администратора, Андрей спросил у него тоном, не допускающим двусмысленного понимания испытываемых им сейчас чувств:

— Почему дверь заперта?

— Потому, что Вы сами заперли её, — улыбка Администратора, прежде казавшаяся приятной, теперь уже раздражала Андрея.

— Каким это образом?

— Представьте, что дверь открыта — и она откроется.

Андрей действительно поймал себя на мысли, что, подходя к двери, он испугался, как бы она не оказалась запертой; теперь же, представив, что дверь открыта, он дёрнул за ручку — и дверь, как ни странно, открылась. Администратор, наблюдавший всё это время за манипуляциями Андрея, спросил:

— У Вас есть ещё какие-нибудь проблемы?

— Пока нет, — ответил Андрей, недоуменно рассматривая дверь, на которой не было ни малейших следов замка или какого-нибудь запора.

— Тогда разрешите откланяться, — и Администратор пропал.

Андрей вышел в коридор, захлопнул за собой дверь, на всякий случай приказав ей запереться, и с любопытством огляделся по сторонам.

Направо и налево тянулся длинный коридор с совершенно одинаковыми дверями по обеим сторонам. Чтобы не потерять свою комнату, Андрей снял туфли и поставил их рядом с дверью, а сам пошёл по мягкому ковру, устилающему пол, прямо в носках, благо ковёр был чист, а во всём коридоре не наблюдалось ни одной живой души.

Пройдя несколько метров, Андрей удивился тому, что при таком количестве дверей на всем протяжении этого длиннющего, похоже, действительно бесконечного коридора, нет ни одного человека.

Хоть бы кого-нибудь увидеть! — подумал он, и в этот же момент из незамеченного Андреем (а, может, и не существовавшего ранее?) коридора, отходящего вбок, вышел человек в пижаме и пошёл прямо на Андрея, словно бы не замечая его, так что тому прошлось отойти в сторону, чтобы не столкнуться со странным незнакомцем.

— Смотреть надо, куда идёшь! — в сердцах крикнул Андрей вслед человеку, чуть не сбившему его с ног, и повернул в коридор, откуда тот так внезапно выскочил. Этот коридор ничем не отличался от прежнего: те же кремового цвета стены, тот же мягкий тёмно-зелёный ковёр, те же белые двери по бокам.

Пока Андрей осматривался, пытаясь найти хоть какие-то различия, в коридоре появился солидный мужчина в очках и костюме-тройке, невозмутимо шествующий навстречу.

— Извините, — обратился к нему Андрей, — Вы не знаете, где я нахожусь?

Солидный мужчина прошёл мимо, никак не отреагировав на обращенный к нему вопрос. Чертыхнувшись, Андрей отправился дальше и встретил симпатичную девушку, которая, мило улыбаясь, не спеша, словно прогуливаясь, шла по коридору. Пригладив рукой волосы, Андрей попытался изобразить на своём лице улыбку.

— Привет! — бодро начал он, но девушка, не заметив его (или сделав вид, что не заметила), вдруг свернула и вошла в одну из бес-численных дверей, белыми прямоугольниками сиявших по обе стороны коридора. Набравшись наглости, Андрей подошёл к этой двери и постучал; не дождавшись ответа, постучал ещё раз, а затем легонько толкнул дверь. Дверь оказалась заперта, а приказывать ей открыться Андрей не решился, да и не был уверен, откроется ли чужая дверь по его требованию.

Постояв немного у двери в надежде, что обитательница комнаты снова выйдет, Андрей пошёл дальше. Побродив ещё несколько минут, два раза свернув в новые коридоры, он вдруг испугался, что может заблудиться, и пошёл назад. Андрею казалось, что он хорошо запомнил дорогу, но, придя туда, где по его расчётам, была его комната, никаких туфель он не обнаружил. Пройдя в ту и другую сторону, заглянув в близлежащие коридоры и не найдя нигде своей обуви, Андрей вернулся на прежнее место.

Но ведь она была где-то здесь! — твердил он про себя, имея в виду дверь. — Где-то на этом месте! — и, взглянув на то самое место, где, по его убеждению, находилась его комната, он увидел у двери свои туфли, которых несколько секунд назад здесь не было. Распахнув дверь, Андрей с облегчением увидел знакомую обстановку. Боясь, как бы его комната опять не исчезла, он зашёл в неё и, утомлённый новыми впечатлениями, лег на кровать. Всё увиденное сейчас в бес-конечных коридорах Гостиницы было столь необычным, что требовало серьёзного осмысления, и Андрей, привыкший раскладывать всё по полочкам, для начала резюмировал итоги своего похода, выделив следующие тезисы:

Он здесь не один.

Несмотря на все попытки, с ним никто не заговорил.

Комната исчезала и появлялась снова, когда он думал об этом.

Границу Гостиницы обнаружить пока не удалось.

Из всех этих положении самым интересным на данный момент казалось третье. Из него следовало, что Андрей может не только создавать и уничтожать различные вещи, но и влиять на Гостиницу. Это было столь важным заключением, что его необходимо было срочно проверить. Закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, Андрей представил себе, что спинка его стула прогибается и принимает более удобную форму и, взглянув на стул, обнаружил, что его желание осуществилось на самом деле. Вдохновленный этим успехом, Андрей оклеил стены обоями, поставил в комнате другой стол и подвесил бра над кроватью, чтобы можно было читать в постели.

Проведя все эти преобразования, Андрей решил, что настало время для заключительного эксперимента. Он вышел в коридор, прошёл несколько метров и остановился перед соседней дверью, неотличимой от его собственной. Подумав, что это его дверь и за ней находится его комната, Андрей взялся за ручку, и глазам его предстали модернизированный стул, новый стол, кровать с висящим в изголовье бра — словом, та комната, которую он только что оставил позади.

Получив такие доказательства своего теперешнего могущества, Андрей попытался решить мучившую его задачу. Он сел на кровать, закрыл глаза, максимально сосредоточился и стал повторять: Я знаю, кто я такой; я знаю, кто я такой; я знаю, кто я такой. Повторив это заклинание раз двадцать, с горечью и разочарованием Андрей убедился, что ничего не изменилось, и он по-прежнему не знает ни кто он, ни как он сюда попал.

Надо поговоришь с Администратором, — решил Андрей. — Может, удастся что-нибудь узнать.

Не успел он этого подумать, как на экране появилось уже хорошо знакомое ему лицо.

— У меня к Вам несколько вопросов, — начал Андрей, всем своим видом давая понять, что он обращается к Администратору лишь из крайней необходимости.

— Спрашивайте, — охотно отозвался Администратор, словно не замечая вида своего собеседника. — Если Ваши вопросы не из области Нерекомендованных Знаний, я с удовольствием отвечу на них.

— Нерекомендованных или запрещённых? — настаивал Андрей.

— Слово запрещенный режет слух, — Андрей готов был кинуть чем-нибудь в телевизор, лишь бы не видеть больше этой мерзкой улыбки. — Но раз Вы так хотите, будь по-Вашему: запрещённых. Так что же у Вас за вопросы?

— Во-первых: Гостиница действительно бесконечна?

— А Вы ещё не убедились в этом? Ничего, скоро убедитесь.

— Но это не укладывается у меня в голове. Должен же быть какой-то вход, через который я попал сюда? — попытался Андрей исподволь получить ответ или хотя бы намёк на один из наиболее таинственных и волнующих его вопросов. Администратор, однако, не поддался на эту уловку, пройдя мимо мостков, которые навёл было Андрей для перевода разговора в другое русло.

— А бесконечность Вселенной укладывается в Вашей голове? Придется Вам принять бесконечность Гостиницы на веру, как и многое другое.

— Ещё один вопрос: почему сегодня со мной никто не говорил?

— Гостиница предназначена не для общения людей.

— А для чего же?

— Для Проживания, — сухо ответил Администратор. Видно было, что этот вопрос вплотную приблизился к области Нерекомендованных Знаний.

— Кто я? — напрямик спросил Андрей.

— Проживающий в Гостинице.

— Хорошо, тогда как я сюда попал?

Администратор хранил упорное молчание.

— Мне прочистили память?

— Если у Вас нет других вопросов, я вынужден откланяться.

— Откланивайтесь, — хмуро сказал Андрей и отвернулся от телевизора. Вся усталость, накопленная им за сегодняшний день (или ночь — кто их разберёт в этой Гостинице без окон?) внезапно навалилась на него, придавила к полу, согнула спину. Андрей лег на кровать и закрыл глаза. Какая-то чёрная труба образовалась вокруг него, своей длиной напоминая бесконечные коридоры Гостиницы, и завращалась бешено вокруг своей оси, вовлекая и Андрея в это безумное движение. Закружилась голова, и Андрей стал проваливаться куда-то вниз, всё дальше и дальше, в чёрную бездну, обволакивающую его…


* * *
Проснувшись, Андрей почувствовал себя значительно свежее. Наскоро позавтракав, он отправился в очередную экспедицию по Гостинице, благо заблудиться теперь не боялся — в любом месте он мог сразу же оказаться в своей комнате.

Как и вчера, Андрей бродил по нескончаемым коридорам мимо двух рядов пугающих своей одинаковостью дверей, поворачивал направо и налево, налево и направо или просто шёл прямо, путаясь в бесчисленных и бесконечных галереях и чувствуя себя белой мышью в неизвестно кем построенном лабиринте. Тоска и отчаяние поднимались в его душе, и хотелось выть от этого нескончаемого однообразия, и уже не верилось, что где-то всё-таки есть выход, и лицо его становилось чем-то похожим на лица попадающихся изредка навстречу людей — лица либо весёлые, либо грустные, но одинаково застывшие в одном выражении, так что казалось, будто все в Гостинице ходили в масках. В такие минуты опускалась голова, подгибались ноги, стекленели глаза и хотелось бросить всё к чёртовой матери и открыть первую попавшуюся дверь, жить, как и все: есть и спать и ни о чём не задумываться. Гостиница бесконечна, снаружи ничего нет и быть не может, а если бы и было, всё равно — это не его дело. К чертям прошлую жизнь, которой он не помнит, семью, которая у него, вероятно, была, друзей, о которых он теперь ничего не знает — ему и здесь хорошо. У него будет всё, что он захочет — чего же ещё надо?! Зачем идти куда-то, искать какой-то выход из этого рая? Открыть любую дверь — и он дома. Дома. И всё.

Но уже через минуту, гордо подняв голову и стиснув зубы, Андрей шёл дальше — кляня себя на чем свет стоит, повторяя десятки раз, что дурная голова ногам покоя не даёт, шёл и шёл к своей призрачной цели.

Совсем обессилев, он упал на пол и остался лежать, уткнувшись лицом в мягкий пропахнувший какой-то гадостью от моли ковёр. Внезапно он услышал журчание воды. Будь Андрей не столь утомлён, он понял бы, что это просто шумит в ушах прилившая к голове кровь, но думать Андрей уже не мог.

— Вода. Там фонтан, — пробормотал он и, с трудом поднявшись с пола, шатаясь, пошёл влево, откуда, как ему показалось, доносился шум воды и где ещё несколько секунд назад не было никакого прохода — лишь стена со зловещим в своей непорочной белизне прямоугольником двери.

Пройдя несколько метров, Андрей и в самом деле увидел впереди фонтан, небольшой мраморный фонтан с круглым бассейном. Еле переставляя негнущиеся ноги, Андрей преодолел ещё несколько шагов и в изнеможении рухнул на колени, уронив голову в воду. Начав задыхаться, Андрей вытащил голову из воды и, уже совсем ничего не понимая, улёгся прямо на полу, свернувшись калачиком, и уснул, грозя кому-то и кого-то проклиная.


* * *
Сон — лучшее лекарство. Он не только вернул Андрею хотя и малую, но так необходимую часть растраченных сил, но и успокоил его нервы, охладил воспалённый мозг, вернул способность размышлять.

По пробуждению Андрею стоило немалого труда понять, как он оказался в этом месте и откуда в Гостинице мог взяться фонтан. Вспомнив же всё, что с ним случилось перед тем, как он уснул, Андрей серьёзно задумался. Из всего опыта, приобретённого им в Гостинице, мог следовать только один вывод — что он, Андрей, наделён почти сверхъестественным могуществом и одним только желанием может изменять расположение коридоров и комнат и даже создавать новые, невиданные ранее архитектурные формы. Если же исходить из того, что Андрей — всего лишь рядовой проживающий и каждый из обитающих в Гостинице обладает теми же способностями, выходит, что, соберись все постояльцы вместе — и очень многое в отлаженном механизме Гостиницы может полететь к чертям. Может быть (а почему бы и нет?) сама Гостиница создана Проживающими.

Этот вывод ставил всё на свои места. Гостиница бесконечна, потому что в это верят её обитатели. Из неё нет выхода, потому что так считают живущие в ней. Постояльцы не общаются между собой, потому что уверены в бессмысленности этого.

Итак, из Гостиницы нельзя выйти, если не верить в это. Но если сказать себе, что выход есть… Андрей рывком вскочил на ноги и, пошатнувшись, ухватился за бортик бассейна: слабость давала себя знать. Закрыв глаза и всё ещё держась за бортик, Андрей стал повторять: Я стою перед выходом. Передо мной выход… Он так отчётливо представил себе массивную дверь из какого-то благородного чёрного дерева, почему-то с тяжёлым кольцом вместо ручки, что, открыв глаза и увидев эту дверь наяву, не удивился и даже не очень обрадовался. Подойдя к двери, Андрей взялся за кольцо и изо всех сил потянул его на себя.

Дверь не открылась. Сев прямо на пол, Андрей чуть не заплакал от обиды. Столько принято мучений, столько потрачено сил — и всё впустую. В одиночку выйти из Гостиницы нельзя.

А если… если попытаться собрать людей? Много? Всех? Мысль эта приободрила Андрея. Он встал и, опираясь о стену, приказал всем коридорам сходиться у фонтана. Вскоре начали прибывать люди и, видимо, заинтересованные непривычной обстановкой, задерживались, разглядывая фонтан, дверь и бледного с горящими глазами Андрея. Когда народу собралось довольно много, Андрей начал свою тронную речь:

— Люди! Вспомните, кто Вы! Вы люди, а не животные, не какие-нибудь машины для еды и сна! Вы забыли, вы всё забыли. Вы разучились думать! Думать! Вы создали Гостиницу, и только вы сможете её сокрушить. Вы не можете выйти из Гостиницы, потому что верите в это! Только вместе мы сможет преодолеть эти стены! Сейчас, все вместе, представьте, что за этой дверью находится выход из Гостиницы. Вы знаете, что здесь исполняются все желания. Почему бы не исполниться и этому?

Последние слова Андрея повисли в ставшем внезапно горячем и тяжелом воздухе Гостиницы. Время, казалось, замерло — настолько статичны были фигуры слушателей, и только частое дыхание Андрея разрушало эту иллюзию.

…Первым двинулся с места мужчина в тройке, уже встречавшийся Андрею в его походе по Гостинице. Всё с тем же невозмутимым видом он неторопливо развернулся и вальяжно направился в ближайший коридор. С каким-то непониманием Андрей смотрел, как его широкая спина, покачиваясь, исчезла за поворотом. С трудом оторвав взгляд от того места, где только что скрылся обладатель шикарного костюма, Андрей обнаружил, что и другие его слушатели один за другим расходятся по многочисленным гостиничным коридорам. Последним ушёл похожий на зайца невысокий мужичок, замешкавшийся на старте; приклеенное к его лицу внимательно-настороженное выражение, свойственное прислушивающимся к чему-либо людям, лишь подчеркивало его сходство с ушастым зверьком.

Андрей остался у фонтана один. Как и раньше.

Нет. Не как раньше. Не как раньше, потому что раньше у него была надежда; не как раньше, потому что раньше он верил в то, что когда-нибудь выйдет из Гостиницы; не как раньше, потому что раньше он верил в людей. Он не видел раньше такого множества бессмысленных лиц, такого количества людей, в которых комфортные условия существования убили самое ценное, что есть в человеке — его разум, он не знал раньше, что это так страшно — находиться среди глупцов.

Андреем овладела апатия. Плюнув мысленно на все Гостиницы с их фонтанами, выходами и постояльцами, он добрёл до ближайшей двери и лёг на кровать, отвернувшись к стене. Теперь ему всё было безразлично и уже ничего не хотелось. Внутри было пусто, как в шкатулке, откуда вытащили хранившуюся там долго вещь. Вскоре пришел сон.


* * *
Несколько следующих дней были похожи друг на друга как близнецы: Андрей читал, слушал музыку, стараясь всё время быть чем-то занятым, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями. По Гостинице он больше не ходил, с Администратором тоже не разговаривал.

Часто, особенно по вечерам, Андрею вспоминалась сцена у фонтана; тогда мысли сами собой переключались на неё, и стоило большого труда вернуть их в прежнее русло. Однако теперь Андрей уже не воспринимал случившееся так остро; главным его ощущением было непонимание. Отчаяние, разочарование, безнадежность — всё отступило на задний план перед этим чудовищем, олицетворявшем для аналитического ума Андрея все ужасы преисподней.

Андрей не сомневался, что, найди он ответ на мучивший его вопрос — почему, — ему стало бы легче, но океан его чувств, выйдя из берегов, захлестнул гордившийся своей холодной бесстрастностью материк разума, и, пока не спала вода, Андрей не мог ничего осмыслить и был вынужден оставаться в непонимании, тщётно пытаясь найти опору в скрывшейся под водами твёрдой земле.

Понимание пришло внезапно. Оно не вломилось в дверь, оповещая о своём прибытии радостным криком, но тихо и незаметно вошло и уселось на своём месте, словно никуда и не исчезало. Оно обставило своё появление настолько тактично, что Андрей не сразу понял значение сделанного им открытия, а, поняв, успокоился.

Впрочем, успокоился ли, поняв, или понял, успокоившись? Этот вопрос навсегда остался для Андрея загадкой. Позже Андрей неоднократно возвращался мыслями к событиям тех дней, но так и не смог вспомнить: что же пришло раньше — понимание или успокоение? Оказался бессилен даже анализ, столь почитаемый Андреем, потому что понимание и успокоение образовывали замкнутый круг: чтобы понять, нужно было проанализировать, а для этого — успокоиться, но, чтобы успокоиться, нужно было понять.

Сама же мысль, родившаяся в голове Андрея исподволь, словно бы сама собой, казалась ему теперь настолько очевидной, что он не мог представить, как раньше он не понимал этого. Обитатели Гостиницы были не в состоянии не только самостоятельно найти Выход, но и осмыслить ситуацию, когда им на этот Выход указывали.

Сделав это открытие, Андрей убедился в бесперспективности своих попыток выйти из Гостиницы и зажил жизнью, какой, похоже, жили все Проживающие: ел, спал, гулял по гостиничным коридорам, развлекался, насколько это было возможно. И лишь иногда на него накатывались приступы непонятной тоски, но он отгонял их, говоря себе, что выйти из Гостиницы невозможно, а желать невозможного было не в его привычках.

Как-то в один из таких приступов, когда Андрей в очередной раз убеждал себя в том, что выйти из Гостиницы ему не удастся, так как этого не хотят остальные постояльцы, в голове его мелькнуло что-то пока ещё бесформенное и почти не ощутимое, но несомненно новое. Какая-то новая мысль, даже не мысль, а обрывок мысли, нет — тень мысли, появилась где-то в глубине сознания и тут же исчезла, словно испугавшись самой себя. Тогда Андрей не обратил на это внимания, посчитав, что это лишь одна из изощрённых форм, в которые могла рядиться его тоска, но он ошибся.

Начиная с этого случая, тень всё чаще и чаще посещала его, на глазах обрастая плотью и кровью и обретая форму и наконец явилась во всём великолепии вызревшей, завершённой мысли.

В Гостинице было много Проживающих, и только их совместными усилиями можно было создать Выход; иными словами — чтобы появился Выход, этого должны были пожелать все обитатели Гостиницы. Если бы Андрей жил в Гостинице один, он без труда смог бы выйти из неё. Следовательно, надо было либо выселить из Гостиницы всех Проживающих, что не представлялось возможным, либо создать свою, отдельную Гостиницу, в которой жил бы только он.

Закрыв глаза и максимально сосредоточившись, Андрей принялся представлять себе бесконечные коридоры и бесчисленные комнаты, в которых не было никого — только он, он один, единственный обитатель этой новой Гостиницы. Вот он ходит по мягкому тёмно-зелёному ковру, открывает белые блестящие двери и никого нигде не видит. Вот он подходит к самой обычной, неотличимой от всех остальных, двери, берётся за ручку и…

Андрей открыл глаза. Теперь пора распахнуть эту дверь наяву. Он вышел из комнаты и подошел к двери напротив. Самая обыкновенная дверь, если не знать, что за ней — Выход.

Взявшись за ручку, Андрей потянул её на себя. В лицо ему ударил свежий ветер.

(обратно)

Метод сублимации

Возле громадного здания Института сна, более всего напоминающего многослойный бутерброд, в котором темная глубина окон перемежалась с серыми бетонными полосами, производившими впечатление внушительности, незыблемости и основательности, остановился роскошный автомобиль; из него вылез совсем еще не пожилой, но уже седой мужчина с морщинами на лице, усталым взглядом и тучноватой фигурой любителя пива и дивана. Захлопнув дверцу машины, он неторопливо направился ко входу в здание.

Сидевший за стеклянной дверью сонный ленивый вахтер, увидев посетителя, в мгновение ока оказался у двери и, распахнув ее, слегка поклонился с подобострастной улыбкой:

— Доброе утро, господин Мур! Прекрасный сегодня день…

Еле заметно кивнув головой, Мур сунул руку в карман, извлек оттуда какую-то банкноту и разжал пальцы. Улыбка вахтера стала еще шире; он поймал бумажку на лету и затрусил к лифту, всем своим видом стремясь показать важному гостю, что честно отрабатывает полученные деньги.


* * *
Так уж устроено природой, что любой человек, независимо от пола, возраста и темперамента, хотя бы изредка испытывает какую-то необъяснимую тягу к зрелищу смерти, разрушения, уничтожения, к тому, что принято называть «темным», и чем ужаснее будет зрелище, чем больше оно затронет нервы, тем более пленительно оно для людей, хотя многие не признаются в этом даже себе.

В прежние времена страсть эта отчасти удовлетворялась гладиаторскими боями, а позднее публичными казнями, неизменно собиравшими больше народу, чем любое другое зрелище; однако с течением времени писанные и неписаные — юридические и моральные — законы, окружавшие со всех сторон человека, ограничивавшие его свободу, но в то же время и обеспечивавшие его безопасность, становились все строже, и все гуманней становилось общество. Подсознание же человека, этот фрейдовский «кипящий котел инстинктов», продолжало жить своей жизнью, не считаясь с прошедшими веками и тысячелетиями, ибо его история насчитывала сотни миллионов лет и оно было древно как мир. Мощные протуберанцы злобы и ненависти, вырывающиеся время от времени из этого котла, пробивали хрупкую крышку сознания и овладевали разумом человека. И тогда наступало время преступлений — преступлений бессмысленных и жестоких, как бессмысленна и жестока была вырвавшаяся из-под контроля темная сила подсознания.

Исчерпав накопленную энергию, подсознание успокаивалось, и тогда в котле вновь восстанавливался порядок — до следующего взрыва, сминающего тонкую перегородку сознания между рассудком и инстинктами.

Сейчас уже невозможно определить, кто первый догадался, что лучше не дожидаться, пока накопившийся в котле пар вырвется наружу, грозя смертью и разрушениями, а выпускать этот пар самим, понемножку, маленькими порциями, безопасными для окружающих, но кто бы ни был этот человек, он был, безусловно, мудр. Многочисленные боевики, детективы, фильмы ужасов и компьютерные игры несколько сбавили давление в котле, давая выход самым темным и потому тщательно скрываемым страстям.

Случилось, однако, то, что и должно было случиться неминуемо: место выпущенного пара занимал новый, а старые клапаны становились малы для него; изобретенные вчера сценарии и спецэффекты казались сегодня нелепыми и смешными. Индустрия ужасов, с каждым днем становясь все изощренней, достигла некоторого предела, перешагнуть который не в силах было сознание. Достигла — и остановилась на месте, как всадник, под которым стал конь.

Таким было положение дел на момент открытия методики управления снами. Методика же заключалась в том, что при воздействии на спящего человека определенными лучами (подробности держались в строжайшем секрете) мозг облученного начинал воспроизводить самые невероятные образы, которые оставались в памяти в виде снов и которые были столь чужды человеческому рассудку, что не оставалось никаких сомнений в том, что шли эти видения прямо из глубины подсознания. Никогда нельзя было заранее предсказать, какие именно образы будут извлечены на свет Божий из бездны тайных желаний, поддавался контролю лишь общий настрой этих видений. Применяя излучение различной частоты, можно было получить по желанию цветной сон, похожий на волшебную сказку, или ночной кошмар, или спокойный безмятежный отдых.

Первоначально эта методика использовалась для лечения психических расстройств, но вскоре чей-то пытливый ум догадался применять управление снами для синтезирования книг и фильмов ужасов, и это позволило перешагнуть границу между кошмарными, но поддающимися осмыслению творениями разума и бессмысленно-кошмарными порождениями бессознательного.

Аппаратура для управления снами была слишком сложна и дорогостояща, поэтому пользоваться ей могли лишь немногие. В основном это были писатели, художники, режиссеры, воплощавшие в художественной форме образы, нашептанные подсознанием. Кто-то окрестил новый метод методом сублимации; название, хотя и не совсем верное, но красивое и звучащее научно, быстро подхватили, и оно пошло гулять по титрам видеофильмов и обложкам книг. «Метод сублимации» — это была лучшая реклама «ужасной» продукции; «метод сублимации» — и в кинотеатры выстраивались очереди, а книги становились бестселлерами.

Пресыщенные всем люди обнаружили нечто новое в книгах и фильмах, созданных по методу сублимации, хотя новое это было лишь хорошо забытым старым. «Метод сублимации» — эти два магических слова, словно два глаза удава, завораживали и влекли к себе все новые жертвы, стремящиеся утонуть в бездне диких необузданных страстей.

Одним из посредников, помогающих желающим окунуться в кошмарный мир своих видений, и был самый популярный писатель современности Мур. Именно его книги пользовались наибольшим успехом в книжных лавках, его имя чаще других звучало в устах миллионов его поклонников, ему присуждались всевозможные премии и призы за лучшие произведения жанра.

То ли у Мура была богаче фантазия, то ли сказывалась некая предрасположенность его душевного склада к мистике и ужасам, то ли он просто лучше других умел облекать свои видения в четкие словесные формулировки, но книги Мура действительно превосходили творения всех его конкурентов. В них ощущался первобытный ужас, сжимавший сердце читателя своей ледяной рукой и загонявший трепещущую от страха душу в пятки.

Помимо всего прочего, Мур, в отличие от других людей, в своих грезах всегда попадал в одно и то же место. Вернее, не место, а местность, так как в каждом новом сне он оказывался в новой точке одной и той же территории. Мур уже неплохо изучил это пространство, которое называл про себя Страной, а благодаря тому, что в его Стране были высокие горы, на которых очутился Мур в одном из своих снов, он знал в общих чертах и карту Страны.

Несмотря на небольшие размеры Страны, ее география поражала разнообразием. Здесь были непроходимые джунгли, где воздух был столь горяч и влажен, что каждый вдох превращался в тяжелую физическую работу; здесь была пустыня — огромная покрытая песком территория, раскаленная днем и ледяная ночью; были здесь и горы — острые, словно лезвия, гряды, поросшие мхом валуны, серые бесформенные скалы и глубокие ущелья, находясь в которых можно было видеть лишь узкую полоску неба, зажатую между отвесными каменными стенами; здесь были пещеры — мрачные подземелья со спертым воздухом, капающей с низких сводов водой и коварными ямами, внезапно открывающимися за поворотом; здесь были зловонные болота, издающие утробные звуки при поглощении очередной жертвы, так что казалось, будто болото — некий ужасный хищник, пожирающий все, что попадало в его огромную пасть, полную гниющих остатков предыдущих трапез.

Еще более странными и удивительными были обитатели Страны. Буйная фантазия Мура населила Страну такими мерзкими и кошмарными тварями, что по сравнению с ними самые ужасные хищники Земли казались лишь милыми зверушками.

Хозяевами джунглей были маленькие — не более сантиметра в длину — змейки, жившие огромными колониями, как муравьи или термиты. Обладавшие сильнейшим ядом, эти змейки были столь многочисленны, что оставляли лишь кости от любой, даже самой крупной, добычи. Несколько укусов острыми жалами было достаточно, чтобы парализовать тело жертвы; незамутненным оставалось лишь сознание, и зачастую в течение долгих часов лишенная возможности двигаться, но не потерявшая чувствительности жертва еще жила, ощущая на себе мириады копошащихся крохотных телец, заползавших в рот, нос, уши, выедающих глаза и язык, вызывающих острую жгучую боль разливающимся по живой плоти ядом.

В пустыне жили огромные песочного цвета пауки с отвратительными мохнатыми ногами и выпуклыми черными глазами, в которых жизни было меньше, чем в автомобильных фарах. Эти пауки не плели паутины, но, выкопав яму в песке, неподвижно сидели в центре образовавшейся воронки, терпеливо поджидая добычу. Расположенные по разным сторонам тела четыре глаза, напоминавшие большие пуговицы, засекали любое движение на краю воронки, и расположенные под ногами железы мгновенно выстреливали мертвенно-белую липучую нить, опутывающую жертву с ног до головы. Отрывая свое желтое мягкое брюхо от песка, паук неуклюже ковылял к добыче и стаскивал ее вниз, чтобы там впиться острыми зубами в еще живое тело.

В горных ущельях гнездились стаи гигантских летучих мышей с щупальцами вместо лап. Заметив добычу, вся стая собиралась вокруг нее, окружая плотным облаком, и, издавая мощные инфразвуки, доводила жертву до безумия, заставляя ее броситься с обрыва или умереть в ужасных мучениях.

И это были еще самые симпатичные из живущих в Стране созданий. Для описания многих других у Мура просто не находилось слов, а некоторых он даже не видел, а лишь слышал ужасные звуки в Богом забытых уголках джунглей, слышал предсмертные крики жертвы и хруст переламываемых костей в горных ущельях, слышал тихий шелест и шуршание, доносящиеся из бездонных колодцев в самых дальних и темных коридорах пещеры.

Мур не знал, что за твари издают эти звуки, но он и хотел их увидеть, и боялся этого, опасаясь за свой рассудок. Подобное чувство испытывает стоящий на краю пропасти — понимая, что прыжок означает смерть, он тем не менее страстно желает, оттолкнувшись от твердой земли, броситься в эту беспредельную глубину — зачем? он и сам не знает.

Однако самым страшным в Стране были не змеи, не пауки, не те чудовища, о которых Мур мог судить только по звукам — нет, наибольший ужас вызывало Нечто. Оно ни разу не показывалось на глаза Муру и даже не издавало никаких звуков, оно лишь присутствовало. Мур не мог объяснить, каким образом он чувствует его присутствие, но он безошибочно определял, находится ли Нечто неподалеку.

Мур хорошо помнил первые посещения Страны и был твердо уверен, что тогда дороги его и Нечто не пересекались. Странные ощущения появились лишь на шестое или седьмое посещение. В тот раз Мур блуждал по джунглям, глубоко увязая в мокрой земле и старательно обходя усики ядовитых лиан, свешивающихся с деревьев, и вдруг почувствовал чье-то присутствие рядом. Мур замер. Неизвестное существо не выдавало себя ни звуком, ни запахом, ни движением, но тем не менее Мур был убежден, что кто-то находится рядом с ним, видит каждый его шаг, слышит каждое произнесенное им слово и остается в тени.

Многих обитателей Страны Мур рассмотрел во всех подробностях, других видел лишь мельком, третьих только слышал, но даже и о них он мог составить себе какое-то представление на основе издаваемых ими звуков. Когда же дело касалось Нечто, у Мура не было почвы даже для догадок, и это было самым страшным.

В то, первое, появление Нечто Мур еле ощутил его присутствие, но с каждым новым посещением Страны все явственней становилось чувство его близости. Оно пряталось за скалами в горах, растворялось во влажном воздухе джунглей, поднималось испарениями над поверхностью болот.

Нервы Мура были уже на пределе, но он как наркоман снова и снова стремился в свою Страну, не отдавая себе отчета, чем это может ему грозить.


* * *
Лифт остановился на девятнадцатом этаже, и, пройдя длинным коридором, Мур очутился в знакомой ему лаборатории, где его уже ждал профессор Ретт. Кресло, похожее на стоматологическое, «шлем» из проводов и электродов, стоящая вдоль стен аппаратура с экранами, кнопками и тумблерами — все было как обычно, и даже легкая дрожь, внезапно охватившая Мура, была, скорее всего, лишь признаком азарта — азарта исследователя, писателя, человека.

Однако было в лаборатории и нечто новое — вместо привычного Муру ассистента Лапа профессору помогал невысокий темноволосый молодой человек с карими глазами, восхищенно смотревшими на Мура — ассистент Боул, как представил его профессор.

Выполняя привычную процедуру, Мур снял пиджак, отдал его Боулу и, расстегнув запонку с бриллиантом на правом рукаве рубашки, слегка засучил рукав. Снова какая-то трепетная дрожь овладела им, сердце, словно сжатое стальной рукой, затрепыхалось в груди, участилось дыхание.

— Пульс учащен и давление повышено, — сказал профессор Ретт, снимая щуп прибора с запястья Мура. — Как Вы себя чувствуете?

— Великолепно, — солгал Мур. — Просто я прошел пешком два этажа.

Подойдя к креслу, Мур удобно устроился в нем и услышал слегка дрожащий от волнения голос Боула:

— Господин Мур, я восхищаюсь Вашим талантом. Все Ваши книги пронизаны просто дьявольским ужасом. Не могли бы Вы дать мне автограф?

Откуда-то сбоку вынырнула «Зловещая долина» — последняя книга Мура — с лежащей на ней авторучкой.

— Дьявол — младенец по сравнению с монстрами, которых я вижу, — снисходительно улыбнулся Мур. — Дьявол был рожден сознанием человека, а мои видения возникли еще в мозгу тираннозавра. А автограф будет после опыта.

Мур привык к таким знакам внимания со стороны своих поклонников, и они уже нимало его не трогали.

— Обычный режим? — спросил профессор, закрепляя на голове Мура «шлем», и вновь писатель почувствовал необъяснимое волнение, захлестнувшее его.

«Что за черт? — раздраженно подумал он. — Может, отказаться?.. Ну нет, этого еще не хватало. А вот нервы никуда не годятся, надо обратиться к врачу.». Все эти мысли пронеслись в голове Мура с быстротой молнии; вслух же он сказал лишь одно слово:

— Да.

Через несколько мгновений Мура охватил мрак.


* * *
Когда тьма рассеялась, Мур обнаружил себя бредущим через джунгли. Ядовитые лианы свешивали свои усики, громко хлюпала под ногами грязь, горячие испарения так насыщали воздух, что взгляд проникал не более, чем на десять метров. Пройдя немного, Мур увидел у себя под ногами маленьких желтых змеек. Значит, где-то поблизости их жилье. Он поднял глаза и осмотрелся.

На одном из деревьев, метрах в пяти слева, он увидел две массы — белую и желтую. Белая, плотно охватив ветви, была неподвижна, желтая же беспрестанно меняла свой объем и форму — то растекалась по стволу, то стягивалась в ком. По прежнему опыту Мур уже знал, что это гнездо змеек. Белая масса — их яйца, прикрепленные к дереву клеем, желтая — они сами, змейки-убийцы, охраняющие яйца и ищущие добычу. Снова переведя взгляд на ноги, Мур обнаружил, что несколько крохотных желтых созданий уже ползет по его сапогу. С остервенением раздавив их другой ногой, он повернулся вправо и побрел прочь от мерзких, отвратительных ему исчадий ада.

Не пройдя и нескольких шагов, Мур наткнулся на скелет какого-то животного. Глаза его расширились, сердце забилось сильнее, по всему телу пробежала мучительная дрожь. Он узнал этот скелет, узнал по переломанной задней лапе. Он уже был здесь — в тот день, когда впервые ощутил присутствие Нечто. Оглянувшись по сторонам, Мур ринулся вперед. Преодолев таким образом метров двадцать, Мур остановился, тяжело дыша. Сердце готово было выскочить из груди, по спине лился пот. Горячий влажный воздух, попадая в легкие, не приносил облегчения, и, с трудом переводя дух, Мур подумал: «Нет, так я долго не протяну». Кое-как отдышавшись, он двинулся дальше.

Внезапно — или это ему только показалось? — Мур услышал тяжелый вздох, разнесшийся над джунглями. Во вздохе этом была такая безнадежная тоска, что Мур, несмотря на жару, похолодел. Это была тоска хищника по пище и тоска жертвы, сознающей, что ей не уйти от погони, тоска, смешанная со страхом, тоска, отзывающаяся холодом в желудке, тоска, заставляющая волков выть на луну, а людей — накладывать на себя руки. В этом вздохе было то, что будило дремлющих в юрских болотах динозавров, то, что заставляло жаться к костру пещерных людей, то, что вызывало неосознанный ужас во всех сердцах.

Остановившись, Мур стал прислушиваться, но вздох (или галлюцинация?) больше не повторился. Ни звука не было слышно в этих джунглях, кроме тяжелого дыхания Мура, стука его сердца и нестерпимого звона в ушах. И тем не менее — ошибки быть не могло — Мур ощущал Нечто, оно было ближе, чем когда-либо, казалось, на расстоянии вытянутой руки.

Мощный бросок адреналина в кровь немедленно отозвался во всем теле — от головы до ног. Дико оглянувшись, Мур повернулся и зачем-то стал пятиться спиной вперед, затем опять повернулся и бросился бежать, упал, споткнувшись о корень, лицом в грязь, и лежал так, боясь поднять голову, чтобы не встретиться взглядом с Нечто, которое — он это знал — стоит сейчас прямо перед ним.


* * *
— Пульс поднялся до ста, — ассистент Боул сидел в глубоком вращающемся кресле перед экраном и заинтересованно изучал показатели жизнедеятельности Мура. — Давление — сто сорок на восемьдесят пять.

— Это нормально, — не отрываясь от своего занятия, отозвался профессор Ретт, склонившийся над микроскопом. — У него каждый раз бывает хуже. Впрочем, это неудивительно: с такими-то снами.

На несколько минут в лаборатории воцарилось молчание.

— Пульс сто двадцать, — снова сообщил Боул.

— Дайте знать, если поднимется до ста сорока.

— Хорошо, профессор.

Теперь тишина в лаборатории уже не была полной: она нарушалась частым тяжелым дыханием Мура. Подержавшись немного на ста двадцати, пульс снизился, затем стал резко расти. Когда он дошел до ста сорока, Боул окликнул профессора. В тот миг, когда Ретт встал из-за стола, пульс равнялся уже ста пятидесяти и продолжал стремительно учащаться. Мур стал дышать со всхлипами. Лицо его исказила гримаса ужаса. Приняв решение прекратить опыт, профессор Ретт нажал большую красную кнопку на пульте. В тот же момент нечеловеческий, поистине безумный ужас отразился на лице Мура; писатель широко раскрыл глаза, изогнулся всем телом, открыл рот, словно желая что-то сказать, и внезапно обмяк. На экране засветились нули.

(обратно)

Паломник

Должно считать истинным то, во что веруют повсюду, всегда и все.

Винцент Леринский.
Странник шел, опираясь на корявый дорожный посох. В босые ступни впивались острые камешки, но он не замечал их, как не замечают что-то привычное — шум листьев или небо над головой. Всклокоченная борода и длинные нечесаные волосы развевались под порывами свежего осеннего ветра. Все больше признаков приближения родины встречалось по дороге: теплее становился климат, одни породы деревьев сменялись другими, и усыпа́вшие землю камни уступали место мягкому травяному ковру. Да и сам воздух был напоен запахами, знакомыми с детства, запахами, не замечаемыми дома, но столь ощутимыми после долгих скитаний, запахами, преследующими даже в самых отдаленных уголках мира.

Солнце светило ласковее, и звонче журчала вода в многочисленных ручьях, но страннику, казалось, не было до этого дела: он шел, нахмурясь, отбивая посохом четкий ритм своих шагов, и чем больше он приближался к дому, тем мрачнее и угрюмее становилось его лицо. Но не пройденное расстояние было тому причиной, нет — странника одолевали тяжелые раздумья. За долгое время пути он научился думать на ходу, уносясь мыслью и к небесному куполу, и в земные недра, следя в то же время за дорогой, чтобы не угодить в яму и не попасть в лапы хищным зверям. Сейчас странника занимали воспоминания о прошлом и думы о грядущем.


* * *
«На расстоянии восемнадцати тысяч анов на север находятся священные горы Бала, — говорилось в древних преданиях. — Высотой они до неба, в длину же бесконечны. Горы Бала находятся на самом краю мироздания; за ними нет ничего, только пустота. Оттуда пришли наши предки, где они жили весело и счастливо. Всем хватало еды, и никто не зарился на чужое, и все были довольны, пока не пришли злые духи. Они нагнали холод, и люди обратились к богам, спрашивая их совета, и боги сказали: идите на юг, и найдите долину, удобную для жилья, и живите там, пока не будет вам знаменияот нас.»

Слова эти, простые и безыскусные, как и положено словам Истины, были с детства знакомы Ману, как были они знакомы всем его соплеменникам. Сотни лет племя жило на теперешнем месте своего обитания, где приходилось трудиться с утра до вечера, чтобы добыть хоть какое-то пропитание и где постоянно угрожали набеги воинственных соседей. В реках водилась рыба, а в лесах — дичь, но слишком мало, чтобы можно было без особых хлопот накормить всех досыта, поэтому племя жило в постоянном страхе голода. Жило и мечтало о возвращении к подножию священных гор Бала, где благодатная земля рожала все, что нужно для безбедного существования и где меж двух высочайших вершин мира лежала долина, в которой обитали добрые боги, оберегавшие племя от всяческих невзгод.

Однажды — Ман помнил события этого вечера так ясно, как будто это было вчера — в небе появилась яркая хвостатая звезда, наводящая страх своим необычным видом. В ту же ночь Ман увидел сон, в котором великий бог Ур призвал его к себе из заоблачных высот.

«Хвостатая звезда — это знамение, посланное нами племени, — сказал Ур, и звуки его голоса, словно раскаты грома, неслись надо всем миром. — Злые духи, принесшие холод, были сильны, и поэтому битва затянулась. Но теперь мы победили, и священная земля вновь свободна от духов. Племя должно вернуться к горам Бала, но для этого нужен вожатый. Мы выбрали тебя. Завтра же утром отправляйся в путь и иди все время на север, пока не достигнешь священных гор, потом вернись назад и той же дорогой приведи племя к горам Бала.»

Благоговейный восторг, смешанный с безграничной благодарностью, переполнили Мана, он стал задыхаться от счастья и от избытка чувств проснулся.

В окно его хижины заглядывало ласковое летнее солнце, и его веселые лучи словно подтверждали: да, сегодня у тебя великий день. Чувства переполняли Мана, теснили ему грудь, толкали то в одну, то в другую сторону, заставляли бесцельно ходить из угла в угол, не позволяя оставаться на одном месте. Все случившееся с ним этой ночью было столь необычным, что Ман совершенно растерялся и, кроме каких-то судорожных бессмысленных движений, ничего не мог предпринять. Наконец лихорадка первого возбуждения прошла, и Ман сделал то, что должен был сделать сразу же после пробуждения: отправился на окраину деревни, где в своей просторной хижине жил старый седой жрец.

Выслушав Мана, жрец пал ниц перед находящейся в хижине каменной статуей Ура и принялся на удивление молодым и сильным голосом распевать восхваления, дошедшие из невообразимой глубины веков — от предков, которые (подумать только!) пели их не перед мертвым изваянием, но перед самим Ведающим Судьбами. Окончив свои славословия, жрец принес богу жертву, спалив перед идолом несколько костей животных, и только тогда повернулся к Ману.

— Тебе выпала великая честь, — сказал жрец. — Сотни лет мы ждали этого дня, и вот боги выбрали тебя исполнителем их воли. Я благословляю тебя на этот трудный путь, и помни: где бы ты ни находился, вся сила племени будет с тобой.

Провожать Мана вышло все племя, от мала до велика. Попрощавшись со всеми вместе и с каждым в отдельности, Ман в последний раз окинул взглядом деревню и бодро зашагал по тропинке, ведущей на север. На душе у него было спокойно и радостно.


* * *
Горы Бала открылись Ману внезапно, едва он поднялся на очередной холм. Вначале Ман не поверил своим глазам, но потом, вспомнив все, что говорилось в преданиях, понял, что он не ошибся или, вернее, ошибся не он.

Вот уже около месяца шел Ман на север, удивляясь похолоданию климата и обеднению растительности, вспоминая слова преданий: «Круглый год там царит лето, и нет надобности в толстых одеяниях. Там растут деревья высотой с гору и кусты высотой с дерево, и приносят много плодов, и хватает их для насыщения и людям, и зверям, и птицам.» Между тем становилось все холоднее и все труднее было добывать еду, но Ман упорно шел вперед, веря, что там, у подножья гор, его ждет священная земля его предков.

И вот, после долгих скитаний, он стоял у гор Бала, рассматривая их разочарованным взглядом и лелея в глубине сердца надежду, что все-таки он ошибся и священные горы находятся где-то там, дальше, понимая в то же время, что ошибки быть не могло. Слишком точно были указаны в преданиях все приметы пройденного им пути и все признаки растянувшейся сейчас перед ним самой заурядной горной цепи. Вот скала, похожая на человека, а вот проход, ведущий на ту сторону гор — в пустоту, а вот, в середине, между двумя самыми высокими вершинами, — долина бессмертных. Ну что ж, если горы Бала оказались самыми обыкновенными горами, похожими на те, что окружают его деревню, по крайней мере он увидит богов, попросит их, чтобы они вернули племени его священную землю. Краткий миг нерешительности был преодолен, и Ман твердыми шагами направился ко входу в долину богов.


* * *
Узкий проход между скалами расступился, и Ман оказался в долине, где, по преданиям его племени — Ман уже не знал, стоит ли им верить, — обитали великие боги.

Изнутри долина выглядела еще более неприглядно, чем снаружи, и куда менее красочно, чем ее описание в преданиях. Не было здесь ни травы «в четыре пальца», ни могучих деревьев, ни наслаждающих слух своим пением райских птиц — только серые камни да пробивавшиеся кое-где сквозь них чахлые кустики, которые и зеленью трудно было назвать — настолько бледен был их цвет, делая эту жалкую растительность еще более неказистой.

Слева в отвесной стене, ограничивающей долину, зияла черная дыра: там находился вход в пещеру — жилище великого Ура. Уже почти совсем не веря в успех своего предприятия, Ман побрел туда, еле переставляя ноги.

Пещера встретила его мраком и мертвой тишиной. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, Ман огляделся по сторонам. Он находился в небольшом зале почти правильной круглой формы. С одной стороны зала пробивался свет — там находилась щель, через которую Ман и попал в пещеру. Противоположная сторона терялась во тьме.

Приглядевшись, Ман увидел у стены несколько факелов, сложенных кучкой. Пошарив рядом с ними рукой, он обнаружил и два камня, высекающие при ударе друг о друга искру. Факел удалось зажечь быстро, и он ярко вспыхнул, заставив Мана зажмуриться и осветив покрытые одними и теми же рисунками стены. Ману были знакомы эти изображения — так люди его племени представляли себе Ура. Свет факела выхватил из темноты не только рисунки, которые интересовали сейчас Мана меньше всего, но и ведущий в глубь горы проход в дальнем, суживающемся конце пещеры. Прихватив посох, Ман нырнул в темноту.

Проход оказался очень узким и низким, и идти приходилось согнувшись в три погибели, но даже в таком положении спина и бока часто ударялись о выступы на потолке и стенах прохода. Вдобавок посох то и дело цеплялся за стены и вклинивался между ногами, словно пытаясь помешать своему владельцу проникнуть в святая святых мироздания — в обитель великого Ура. Наконец, проход стал расширяться и вылился в зал немногим больше первого. Здесь-то, по преданию, и стоял трон, на котором восседал Ведающий Судьбами.

Страстно желая увидеть того, по чьему зову он явился сюда, презрев долгий путь и многочисленные препятствия, и боясь в то же время, что оправдаются его самые мрачные предчувствия, Ман бросил взгляд вперед. Взору его предстал каменный идол, невозмутимо сидящий на каменном же троне перед кучкой обугленных костей. Весь путь оказался напрасным. Подобного идола, и еще более тонкой работы, Ман мог увидеть в родной деревне, и даже кости перед изображением лежали точно так же. Как завороженный, Ман стоял и смотрел на непроницаемое лицо бога, словно еще на что-то надеясь. Между тем факел начал потухать, и Ман принялся выбираться из пещеры. По ту сторону гор Ман не стал заглядывать, поскольку знал уже, что никакой пустоты там не обнаружит.


* * *
Деревню Ман увидел вечером. Остановившись на высоком обрыве, под которым лежала долина с несколькими десятками деревянных крытых соломой хижин, он долго смотрел на эту столь часто виденную, но не потерявшую своего очарования картину. Лучи заходящего солнца косо падали на долину справа, и казалось, что незатейливые домишки сделаны из чистого золота.

Как мало нужно человеку для счастья и как трудно бывает порой это понять! Зачем было идти за многие тысячи анов, ища призрачный рай, когда настоящая священная земля — вот она, как на ладони? Да, здесь много трудностей и приходится работать от восхода до заката, но как приятно вечером после тяжелого дня сидеть в кругу соплеменников, ощущая приятную усталость в натруженных руках!

С одной своей миссией Ман не справился, но теперь у него есть другая — открыть людям глаза на красоту и щедрость их земли, научить их жить сегодняшним днем и радоваться жизни, а не проводить короткое свободное время в бесплодных мечтах об утерянном рае.

Эта мысль придала Ману силы, и он запрыгал с камня на камень, стремясь засветло добраться до деревни.


* * *
На площади в центре деревни собрались все мужчины племени. Ман только что закончил свой рассказ, и теперь на площади воцарилась мертвая тишина. Даже ветер утих, словно пораженный небывалой вестью. Первым нарушил молчание жрец.

— Нет более тяжкого преступления, чем ложь, — сказал он, выйдя на середину круга, где совсем недавно стоял Ман. — И нет более тяжкого преступления, чем святотатство. Когда же эти страшные преступления сочетаются в одном деянии одного человека, они усиливают друг друга, усугубляя тем самым вину злоумышленника и ужесточая наказание ему. Лжец и богохульник достоин смерти!

Как ни зловещ был голос жреца, Ман вздрогнул от неожиданности, услышав последние слова. Смерть лишь за то, что он сказал правду, за то, что раскрыл людям глаза! Но мнение жреца не было еще окончательным приговором, сейчас все зависело от того, что скажут мужчины племени. Оставалась еще надежда…

— Да будет так! — раздался голос справа от Мана, и Ман, резко обернувшись в ту сторону, попытался рассмотреть, кому он принадлежал.

— Да будет так! — послышалось уже слева.

— Да будет так! — Да будет так! — неслось со всех сторон, и Ман понял, что надежды его растаяли, как дым в сухом морозном воздухе.

… На следующее же утро для Мана все было кончено.

(обратно) (обратно)

Белов Александр Александрович

http://samlib.ru/b/butterfly/

Главное сокровище

1. Тихо. Тишина была непостижимая и невероятная. Если бы мудрейший Аххх не имел привычки к точным формулировкам, то он мог бы назвать эту тишину абсолютной. Но абсолюта не бывает вообще и, в данном случае, в частности. Как и не было тишины. Ласковый фон Матери Звезды, нежный, лёгкий шорох песка, находящегося в вечном движении и… всё? И больше ничего? Аххх ощутил легкий укол незнакомого чувства, которое любое мыслящее существо назвало бы удивлением. Любое, но не Гхаты. Гхаты вообще не были знакомы с такими понятиями как чувства и эмоции. Он постарался растворить в себе незнакомое состояние и приступил к холодному анализу. Что-то было не так. Нарушился привычный, миллионы лет назад установленный порядок. Тишина — вот что было непривычно. Аххх задал вопрос: почему? И не получил ответа. Ему никто не ответил! Такого не было никогда!!! Гхаты, как раса, были малоподвижны, предпочитая физическому движению движение мысли. Веками, не сходя с места, предавались они размышлениям и дискуссиям. При этом, расстояние между собеседниками не имело никакого значения. Разговоры шли на уровне мысли, на уровне сознания. И вот, сегодня, когда мудрейший Аххх собрался продолжить старый, как мир, спор с достойнейшим Исссом, тот не ответил. Впрочем, это было неудивительно. Старик слишком долго жил и мыслил и, вполне вероятно, наконец, решился уйти в распад. Но, однако же, Аххх не отметил больше ни одной мысли. НИ ОДНОЙ! Такого быть просто не могло. Неужели, подумал он, Гхатов больше нет? Подвергнув эту мысль анализу, Аххх ещё раз позвал, но и в этот раз ответом ему были шёпот Звезды и шорох песка. И тут наступило непонятное состояние, которое любое мыслящее существо назвало бы страхом…

2. Страх… Страх и невероятная усталость. И то и другое на грани потери сознания, на грани смерти. Страхом было пропитано всё — вечно движущийся песок, безжалостно палящая звезда, неумолимо-недоступный горизонт. Шаг за шагом, держать лыжи, держать равновесие. Если упасть, подняться шанса уже не будет. Впрочем, плевать на страх, плевать на усталость. Согласно навигатору, до гнезда оставалось всего-навсего восемнадцать километров. Мелочь, пустяк, какие-то плёвые восемнадцать километров… Но! Не в скафандрах высшей защиты, под безжалостно поливающим убийственной радиацией голубым гигантом. И не пешком, даже не просто пешком, а на песчаных лыжах, по песку, находящемуся в вечном движении. И, особенно, когда за спиной привязана телега с кислородом, а за плечами уже триста восемьдесят шесть километров пути.

Двое шли из последних сил к своей последней надежде, надежде разбогатеть быстро и гарантировано. Когда-то, давным-давно этот планетоид был просто раем для старателей. Какой-то бродяга обнаружил его в стороне от торных дорог, облетел пару раз, сделал несколько фотографий, зафиксировал координаты и — благополучно всё забыл. Ещё, через какое-то время, один нудный архивариус, разгребая очередные завалы, натолкнулся на эти фотографии. Отчёт, посланный наверх, произвёл фурор! На снимках были обнаружены гнёзда алмазов невероятных размеров. В обстановке секретности, на планетоид были посланы несколько экспедиций, которые пропали без следа. Как обычно бывает в таких случаях, информация просочилась везде, куда только смогла, и на планетоид, который кто-то, не найдя ничего лучшего, назвал «Эльдорадо», посыпались орды старателей.

Тут то планетка и проявила свой отвратительный характер. Экспедиции пропадала одна за одной, не успев даже подать сигнал бедствия. Но, человек не был бы человеком, если бы не мог пролезать в любое игольное ушко. Выяснилось, что корабли просто тонули в песке, который был текуч даже более чем жидкий гелий. Далее обнаружились несколько кристаллических островков, на которые можно было сажать корабли. А как двигаться по песку придумал неизвестный то ли гений, то ли безумец. Впрочем, одно не исключает другое. Идти приходилось пешком, на обыкновенных, правда, адаптированных под песок, лыжах. Поначалу всё было хорошо, тем более, что каждое гнездо обозначал огромный чёрный валун, лежащий (Лежащий? Как это было возможно? И, тем не менее), на этом, вечно двигающемся, песке. Что было интересно, и, наверное даже важно, все эти громадные камни были, по крайней мере визуально, абсолютно одинаковы. Но… обёртка — лишь приложение к конфете.

Количество мгновенно разбогатевших космических бродяг выросло неимоверно. Никакие запреты не действовали. Да и как можно было запретить рискнуть жизнью во имя невероятного богатства — двадцать четыре идеально ограненных бриллианта в двадцать пять тысяч (!!!) каратов! Одного такого «камешка» весом почти пять килограммов хватило бы на год содержания среднеразвитой планеты. Продолжалось всё довольно недолго. Человеческой натуре свойственно доводить свои желания до абсурда.

Сначала выгребли все близлежащие гнёзда. Затем поход к каждому последующему становился всё длительнее. И хотя количество жертв возрастало, останавливаться никто не собирался. До тех пор, пока сокровища не кончились. Ещё лет, примерно, тридцать — сорок сюда прилетали отдельный сорвиголовы, в надежде сорвать джек-пот. Но — увы! Эльдорадо иссяк. Прошло много лет с тех пор. Двум авантюристам, пролетавшим мимо, случайно взбрело в голову, что неплохо было бы наведаться к старым старательским рудникам. Какова же была их радость, когда они обнаружили на планетоиде огромный чёрный валун, а рядом с ним — о радость! — большое гнездо алмазов.

И вот сейчас эти два безумца, поминутно рискуя, буквально ползли вперёд, обуреваемые жаждой одного — СОКРОВИЩ! Единственное, что они знали, но не придавали этому значения, это то, что сокровище было последним…

3. Аххх вернулся мыслями к далёкому прошлому, когда он, будучи ещё совсем юным, впервые вступил в полемику с величайшими умами Вселенной. Ещё будучи в зародыше, он впитал в себя всю мудрость своего народа и, со вступлением в свою высшую ипостась, был полностью готов к ведению длительных дискуссий о вопросах мироздания. Долгие века, нежась в лучах Матери Звезды, он умножал мудрость своей цивилизации, внося свой, неповторимый вклад во вселенский порядок и гармонию.

И вот теперь, оставшись в полном одиночестве, он переключил своё внимание на двадцать четыре дремлющих разума, которые были частью его самого. Аххх был удостоен чести породить себе подобных. Это был ответственный шаг и не каждый был готов принести часть себя в жертву Разуму. Благодаря неординарному уму, он был удостоен такой чести и с радостью её принял. Обращаясь мысленно к зародышам, Аххх неожиданно ощутил прилив незнакомого доселе чувства. Чувства, которое обычное существо называет — нежность.

4. Двое, в скафандрах, всё ближе и ближе подходили к гнезду алмазов. Близость к богатству придавала сил. Даже не вспоминалось то, что ещё столько же топать обратно, но уже с грузом сокровищ. Четыреста с лишним километров… плевать. Как говорится — своя ноша не тянет. Затуманенный мозг отмечал только одну странность. Все материалы про Эльдорадо говорили о большом количестве одинаковых огромных, чёрных валунов. Тут же горизонт был девственно чист, не считая медленно приближающегося чёрного пятна. «Или врали, или все каменюки утонули. Третьего не дано». Время шло, камень был уже на расстоянии вытянутой руки, около него сверкнуло радугой. Предвкушая немыслимое богатство, оба зажмурились.

5. Такие же сотрясения песка Аххх ощущал и раньше, но тогда это было далеко и не представляло интереса. Теперь же волна была мошной. Где-то, очень близко, гхат ощутил слабый признак мысли. Она была нечеткой и расплывчатой, словно у зародыша, на грани перехода. Обострив рецепторы до предела, Аххх попытался проанализировать новую информацию. Но мысль была слишком быстра и хаотична. Новое чувство посетило наимудрейшего. Чувство, которое любой из нас назвал бы любопытством. Предав анализу полученную информацию, до краёв наполненную эмоциями, Аххх ощутил ещё одно, доселе неведомое чувство, именуемое недоумением. Мысли были примитивнее шуршания песка и разобраться в них существу, достигшему вершин мудрости, поначалу казались невозможным. Новые носители разума оперировали понятиями абсолютно неизвестными мудрейшему. Постепенно мысли становились всё чётче, пока не достигли апогея. Эти существа были рядом. Аххх очень осторожно проник внутрь их разума, трансформируя их мысли в знакомые ему образы.

То, что он увидел, потрясло его до глубины разума! Новое чувство затопило всю его сущность. Чувство, которого он не знал, но которое носило название — ярость! Эти носители разума явились сюда с одной целью — лишить Гхатов их последней надежды на возрождение. Чтобы не ощутить полного одиночества, Аххх принял решение — немедленно уйти в распад!

Обычно, гхаты умирали тихо, рассыпаясь первородным песком. Но на этот раз всё произошло немного иначе…

6. Когда люди, уже наклоняясь над гнездом, были готовы уложить алмазы в специальные гнёзда на телеге, валун вдруг взорвался, опрокинув обоих. Диких воплей никто и никогда так и не услышал. В текучем песке всё тонет очень быстро и без следа.

7. А внизу, под ласковыми лучами Матери Звезды, сверкающие всеми цветами радуги зародыши стали постепенно темнеть. Медленно погружаясь в песок, они ждали своего часа. Часа, когда, по прошествии времени, они снова поднимутся на поверхность, подставляя свои гладкие, чёрные тела животворным теплу и свету, и будут вести свои нескончаемые дискуссии и размышления.

(обратно)

Подарок

«От источников, близких к Министерству Обороны РФ:

Вчера, 17 сентября 20.. года силами противовоздушной обороны Ленинградского военного округа, в районе города Выборг был сбит летательный аппарат неизвестной конструкции, без опознавательных знаков. По докладу спецгруппы, выехавшей в район падения объекта, ни летательный аппарат, ни пилот идентификации не подлежат…

РИА Новости».
— Оперативный дежурный КП ПВО майор Тихомиров, слушаю Вас… здравия желаю товарищ полковник… так точно… никак нет, свалился, буквально, нам на голову… да нет же, говорю Вам, товарищ полковник, от финнов не было никакого движения. На радаре он появился внезапно и уже на нашей территории… нет, я думаю, нет, низколетящие мы тоже отслеживаем… так точно…есть, товарищ полковник.

— Товарищ генерал, полковник Мызников, здравия желаю… сбили, товарищ генерал… а чёрт его знает чей он, все молчат и добрые враги и заклятые друзья… обломки отправили экспертам, пускай теперь у них голова пухнет… нет, товарищ генерал, я за своих офицеров ручаюсь, не могли они проспать а потом с перепугу… все записи прослушаны, вся телеметрия просмотрена, всё чисто. Он действительно выскочил, как чёртик из табакерки… нет, технологиями «Stalls» и не пахнет, ни B2 ни F117 сто процентов… понимаю… понимаю. Есть, товарищ генерал.

— Генерал Гусев, министра, пожалуйста… добрый день, Павел Семёнович… да, Вы правы, скорее не очень добрый… ну, а что по Вашему нам оставалось делать? Ждать, пока он на Красной Площади сядет… вспомните только Руста, сколько тогда голов полетело. Ну, виноваты, перебдели, так сказать… подробный рапорт на Ваше имя… я понял Вас Павел Семёнович… спасибо, нормально. Пока не жалуюсь… до свидания, поклон супруге… спасибо, обязательно передам.

— Президента… Вадим Анатольевич? Милорадов… да, летун этот, уж не знаю как его… да, доклад у меня на столе… вот это-то меня и беспокоит, обычно эти пресс-писаки такой вой поднимают, а тут как воды в рот набрали. Ни по ТВ, ни по интернету… да и непонятный он какой-то. По таким системам у меня данных нет… нет, пилот один… нет не «Сессна», это точно. Тут не надо иметь семи пядей… да, уж как умеем, так и работаем… фитилей-то навставлял, а толку… я всё понял, Вадим Анатольевич, всего доброго.

— Павел Семёнович? Гусев говорит… да, тут мне принесли заключение экспертизы… уж и не знаю, что докладывать… да не темню я, в глазах темно, это точно, а так Рэй Брэдбери какой-то получается. В общих чертах ситуация следующая: обломки аппарата, равно как и останки пилота не принадлежат ни одной стране на нашей планете. По заключению экспертов, весь материал идентифицирован как продукт внеземного разума… товарищ министр, я бы предпочёл психушку, но ведь пять раз проверяли, ошибки быть не может… да… хорошо, Павел Семёнович… какие журналисты? Неужели я не понимаю… есть, понял… до свидания.

…………………………………………………………………


— Люди планеты Земля! Прошу вас остановиться и выслушать меня! Моё имя Инара Дорей. Я представитель цивилизации элайнов. Моя родная планета находится возле звезды, которую, вы, люди называете бета Эридана.

В течении многих лет мы наблюдали за вашей молодой цивилизацией, не переставая удивляться насколько дика и необузданна природа существа, именующего себя «Homo Sapiens», — человек разумный.

Я знаю, что меня слышат, практически все жители земли. Это сообщение идёт сейчас на всех радио и телевизионных каналах, по всем сотовым, спутниковым и кабельным каналам связи. Я хочу немногого, чтобы только каждый житель Земли слышал и больше не переспрашивал. По сути своей — это акт доброй воли, не более того.

Нес было двое. Двое наблюдателей. Мы собирали информацию о вас с целью познания, понятия и принятия. Пункт пятый «Галактической хартии прав и свобод» гласит:

«Каждая цивилизация, в меру своей подготовленности, имеет право на приобщение в полной мере благам Галактического союза». Обратите внимание — «В меру своей подготовленности…»

Нам было доверено определить эту меру.

Впрочем, я не об этом. Нас было двое. Было… Мой муж Вэлиер погиб… Я его очень любила. Мы прожили с ним долгую и счастливую жизнь. Наши дети давно уже разлетелись в разные стороны Млечного Пути. Нам было хорошо вдвоём. Мы достигли того уровня гармонии, когда слова уже были почти не нужны. Молчание говорило нам о многом, если не обо всём.

И вот его не стало. Его убили. Убили вы, люди. Именующие себя разумными.

Сегодня утром он вылетел в район северной Европы для сбора информации. Последнее сообщение от него говорило о столкновении с птицей и проблемами системы поглощения радарных волн. Он уже хотел возвратиться, но его догнала ракета…

Я не могу даже оплакать его останки… Я хотела вам отомстить. Отомстить жестоко и кроваво. Но месть это удел слабых. Поэтому я просто ухожу. Перед тем как уйти позвольте мне сделать вам подарок. И не просто подарок. Я дарю вам любовь. Любовь безграничную и необъятную, всепоглощающую любовь перед которой отступают зло и насилие, жестокость и лицемерие, зависть и ненависть.

Прощайте же люди планеты Земля! И пусть вам всегда светят звёзды.

«…ну, и как тебе эта любовь?

— Отвали, слышь! Любовь! Никогда не думал, что это слово приравняю к матерным! Садится на меня комар, хлещет мою родную кровищу, а я как дурак — ЛЮБЛЮ его! А?

— Ох и проблемки, блин. А что ты скажешь на то, что все мясокомбинаты позакрывали, все бояться скотину даже поцарапать, не то, чтобы зарезать. А крестьяне бояться выйти в поле, чтобы, не дай Бог, какой росточек не примять.

Хирург не может резать, терапевт укол уколоть.

А ты говоришь — комар. Что будет дальше? Сухари пока есть…»

(обратно) (обратно)

Белоус Олег Геннадиевич

http://samlib.ru/b/glawa2/

Первый полет

Далеко за пределами одной из солнечных систем, ее звезду аборигены называют Солнце, летела, нарушая законы физики, исполинских размеров комета. Она мчалась не так, как положено нормальным звездным странницам по орбите вокруг светила, она неслась по траектории, направленной наружу из планетной системы. Было еще одно отличие. Странно короткий хвост, протяженностью не миллионы километров, как у обычной кометы, а всего лишь жалкие сотни, зато он сверкал ярчайшим светом ядерного пламени. Странности объяснялись довольно просто. Небесный странник, размером с приличный астероид был межзвездным кораблем-Ковчегом — самым большим, из созданных человечеством.

Если бы гипотетический зритель смог наблюдать окружающее исполинский межзвездный транспорт пространство, то он мог заметить, что траектория полета корабля пересекается с движущимся ему в лоб метеоритом. Их сближение, как и полагается в космосе, происходило на колоссальных скоростях и, времени для маневра у экипажа межзвездного транспорта уже не оставалось. Это как морскому судну, плывущему по океану на максимальном ходу получить торпеду в корпус, возможно, сможет, несмотря на дыру в боку, доплестись до порта, но скорее всего, сгинет в пучине. Корабль и небесный странник столкнуться и, в яростном, сравнимом по силе с ядерным взрыве, часть космического корабля испариться. Не спасут не титанические размеры корпуса, не колоссальная толщина корабельной брони.

За шесть часов до этого…

Первый самостоятельный полет подобен первому поцелую. Так же желанен и волнителен. Воспоминание о нем бережно храниться всю оставшуюся жизнь. Космонавт Иван Капитанов, удобно расположившись в ложементе пилотажного отсека, сосредоточенно готовил корабль к патрульному полету, первому самостоятельному в его жизни. Лицо его расплывалось в довольной улыбке. Как обычно перед стартом, Ивана охватило ощущение чистого незамутненного счастья. Чувство сродни тому, какое испытывает автогонщик, сидящий в готовом к старту болиде. Ради минут и часов стремительного полета среди звезд и планет, Иван когда-то и пошел учиться на космонавта. Наконец из наушников басовито грянуло долгожданное:

— Взлет разрешаю и удачи!

В ответ Иван машинально наклонил голову. Снаружи пронзительно взвизгнула сирена, глухо зашуршали гидроприводы, поднимая тяжелую тушу космолета вертикально. Ложемент провернулся, предохранительные ремни туго натянулись, фиксируя пилота поперек движения. Со стартовой площадки послышалось довольное чавканье откачивающего воздух компрессора. Звук постепенно становилось все более глухим — разреженный воздух плохо проводит звук. Наконец за бортом наступила тишина, там остался лишь вакуум. Через минуту, бесшумно открылся люк в космос. Сквозь лобовое стекло космолета стали видны разноцветные искорки звезд, похожие на новогодние игрушки, висящие на елке в темной комнате.

— Предстартовая готовность — тридцать секунд, — послышалось в наушниках.

Поправив талисман, плюшевого мишку, висящего на углу приборной панели, он застегнув крепления шлема. Чуть дрогнувшей от волнения рукой Иван перевел тумблер на приборной панели в положение «Старт». С этого момента управление на себя приняла автоматика, а от космонавта уже ничего не зависело. Электромагнитная катапульта, на секунду вжав космонавта в ложемент, метнула тушу корабля навстречу Космосу. В глазах на миг потемнело от трех, а то и всех четырех единиц перегрузки, ускорение с силой пресса вмяло в ложемент. Через несколько мгновений перегрузка исчезла. Вокруг корабля простиралась в бесконечность чернильная тьма космоса, пронизанная далекими, но такими приветливыми искорками звезд. Где-то там, прямо по курсу, на расстоянии многих световых лет плыла по извечной траектории вокруг Солнца далекая прародина людей. Иван слабо усмехнулся.

Нахлынуло ощущение невообразимой легкости, но, ненадолго. С громовым ревом заработали мощные двигатели, корабль затрясло мелкой дрожью. Ускорение вновь жестко вдавило в ложемент, бесчисленные искорки звезд дрогнули и медленно поползли в сторону, а корабль сначала неторопливо, а затем все быстрее ускоряясь, принялся описывать гигантскую дугу в пространстве, обгоняя межзвездный транспорт. Зрение сузилось до туннельного, все, что на периферии, подернула пелена. Мимо, стремительно пронеслась, «размазываясь» от скорости, угольно черная глыба родного Ковчега. На грани восприятия Иван успел разглядеть длинный язык плазмы из тормозящих двигателей, тут же сменившись видом звездного космоса. Корабль мчался в пространстве, а на губах Ивана гуляла довольная улыбка, а взгляд бродил то по черноте Вселенной то по показаниям датчиков… Казалось, он не замечал ни перегрузки, с силой вдавливающей тело в ложемент, ни неудобного скафандра, на душе его было как никогда тепло. Через полчаса, компьютер негромко пискнул, сообщая, что успешно выполнил ювелирную работу, выведя космолет в район патрулирования впереди по курсу Ковчега.

Россыпь разноцветных огоньков, не мигая, смотрела на пилота сквозь лобовое стекло, мириады звезд складывались в незнакомые созвездия, навевая восторг перед неведомыми силами, создавшими Вселенную. Все на месте, с удовлетворением подумал Иван и принялся переключаться с автопилота на ручной режим, пальцы привычно забегали по пилотской консоли. Маршевый двигатель поурчал, меняя тональность работы, и затих. Ярко вспыхнул экран радара, корабельный мозг запустил программу сканирования по ходу движения космолета межзвездного пространства.

Наступила безмятежная тишина, на секунду Ивану показалось, что он остался один во Вселенной. Глядя на черноту Мироздания, расцвеченную сверкающими искорками звезд, Иван внезапно почувствовал себя очень одиноким. Конечно, в любой момент он мог выйти на связь с людьми и даже вернуться на Ковчег, но нахлынувшее ощущение покинутости было таким сильным, что он, не раздумывая включил задний обзорный экран и обернулся. На секунду остановив внимательный взгляд на плазменном выхлопе тормозящих Ковчег двигателей, он облегченно вздохнул и отключил экран.

Все, время, пора принимать дежурство. Иван с облегчением сбросил надоевший шлем, плавно взлетевший к потолку и прикоснулся к пиктограмме перехода на голосовое управление.

— Включить видеосвязь, — скомандовал Иван. Несколько мгновений подождав, пока мигнет светодиод, подтверждая исполнение команды, продолжил:

— Центральная, на связь. — вызывая диспетчерскую, запросил Иван.

Ответ пришел немедленно:

— Центральная на связи. — над видеофоном повис голографический портрет диспетчера.

— Я 3/альфа, нахожусь в зоне патрулирования, все системы работают корректно, дежурство принял.

— Принято — тебе вводная, — раздался немного встревоженный голос диспетчера:

— У курсовой батареи противометеоритных орудий проблемы. Что-то с реактором подкачки, так что он на ремонте. Принимай на себя метеоритную защиту с курсовых направлений. Да, и имей в виду, приближаемся к плоскости эклиптики Бернарда, могут внезапно появиться метеортты! У Санторо за дежурство два проскочило!

— Принято к исполнению, — доложился Иван, досадливо поморщившись, первое дежурство и уже проблемы, не повезло!

Устроившись поудобнее в ложементе, Иван передал управление компьютеру. Если что случиться, комп включит зумер. А пока Иван вытащил из холодильника тубусы с обедом. Он уже поел и заливал еду соком, когда пронзительно тренькнул компьютер. По экрану монитора поползла бьющая в глаза надпись красным «Обнаружен метеорит», одновременно машинный голос бортового компьютера монотонно забубнил:

— Опасность, опасность…

Глаза Ивана удивленно расширились, он отложил сок, тубус поплыл по кабине, подгоняемый слабым потоком воздуха из вентиляции. Пошевелив мышкой, он открыл картинку с данными радара. Навстречу Ковчегу летел здоровенный, весом почти в две сотни килограмм, небесный посланец. Такой камень представлял опасность при столкновении даже для защищенного от неприятных сюрпризов десятками метров скального грунта межзвездного транспорта. В первое же дежурство встретиться с метеоритом, большая редкость. Он растянул губы в довольной усмешке. То, что нужно, — решил Иван. Это хороший шанс доказать что не зря долгих три года его учили на пилота, показать себя, разнеся небесного странника в пыль. Торопливо пролистав директории компьютера, Иван нашел нужный раздел вычислительного комплекса. Через мгновение на экране нарисовалась траектория метеорита, концом упиравшаяся в поверхность Ковчега. Он слегка нахмурился. Несколько мгновений в кабине стояла тишина, потом пилот покачал головой.

В том, что попадет в цель, Иван не сомневался. Немного беспокоило лишь отсутствие практического опыта. Ракетами он стрелял только один раз за все время учебы, и то на выпускном экзамене. Считалось, что реальные пуски с тратой далеко не дешевых ракет вполне заменяют регулярные тренировки на виртуальном тренажере. Его будущий космонавт посещал еженедельно, и обоснованно считал, что причин для волнения нет. Вскоре и вовсе стало не до рефлексий, секунды текли, пора сбивать метеорит.

Отбросив ненужные сомнения, Иван ввел в оружейную консоль код активации торпедных аппаратов. Основным оружием космолета были управляемые ракеты, содержащие две сотни килограммов модернизированной взрывчатки. Их мощности вполне хватало, чтобы разнести в пыль даже весьма солидный метеорит. Главное правильно задать все параметры артиллерийскому компу, а тот обеспечит снайперское попадание. Так что Иван не сомневался в успехе, полный залп — три ракеты, гарантирует поражение цели.

Монитор торопливо мигнул, на экране отобразилась сетка и две концентрических кольца прицельного приспособления. Из гнезда пульта вылез джойстик управления огнем. Блестящая отметка цели, медленно ползла по центру монитора, ниже ежесекундно замелькали цифры, показывающие расстояние до метеорита. Изображение внутри скрещенных прицельных кругов без конца подрагивало, заставляя артиллерийский компьютер, постоянно вносил поправки, удерживая неудобную мишень в фокусе. Наконец метеорит приблизился на расстояние прицельной дальности. По экрану пробежала доклад компьютера «Цель захвачена!». Космонавт холодно улыбнулся и немного рисуясь, нажал кнопку залпа. Но вместо сотрясения корпуса, сигнализирующего, что катапульта выбросила снаряды в космос и яркого сполоха ракетных двигателей стартующих снарядов на обзорном экране корабля, по дисплею торопливо побежала строка с надписью красного цвета — critical error[11].

Спина Ивана покрылась влажной испариной. «Что случилось?» — забеспокоился он и вновь протянул палец к кнопке. Снова и снова космонавт нажимал на нее, но все бесполезно, ружейная консоль не функционировала. Лишь холодные огоньки звезд насмешливо смотрели сквозь лобовое стекло космолета. Несколько мгновений Иван сверлил беспомощным взглядом дисплей. Такая внештатная ситуация не отрабатывалась за время учебы. Разбираться с неисправностями — это удел технарей. Надо сообщить о поломке в диспетчерскую, мелькнула мысль. Но едва Иван потянулся к сенсору связи, как взвизгнул сигнал запроса на переговоры. Кровь резко, толчком, ударила в голову. Подпрыгнув от неожиданности, Иван сморщился от досады и дал добро на включение связи.

Диспетчер, бледный словно покойник, не поднимая взгляд на собеседника, поздоровался, словно успел забыть, что они уже виделись утром. В его растерянных глазах плескался такой ужас, что Иван невольно вздрогнул. Несколько секунд диспетчер молчал, поднимая взгляд на юного космонавта и тут же опуская глаза вниз, словно в чем-то провинился.

— Иван, — хриплым голосом назвал пилота по имени диспетчер, нарушая все правила радиообмена. На миг остановился, нервно прикусив губу. Несколько мгновений с непонятным выражением лица он разглядывал пилота, потом с натугой произнес:

— Мы не сможем дистанционно устранить неисправность оружейной консоли твоего корабля, только на базе… а по расчету эту чертов метеорит ударит Ковчег в районе пещер с тропическим природным парком через пять минут.

Иван похолодел, сердце в его груди на секунду словно остановилось. Некоторое время диспетчер, смотрел прямо в глаза Ивану, потом выдавил из себя:

— По расчетам метеорит пробьёт броню и разрушит район пещеры с тропическим природным парком. Воспитательница с ребятишками из первого детсада… нашла время, когда там проводить экскурсию. Мы делаем все возможное, чтобы эвакуировать детей, но вряд ли успеем, слишком мало осталось времени. Я ничего не могу тебе приказывать в такой ситуации, но прошу… сделай все возможное. Иначе, придется опустить гермодвери чтобы защитить остальные отсеки корабля.

Диспетчер, обреченно махнул рукой, его изображение медленно рассыпавшись искрами, пропало. Случилось самое страшное, что только могло произойти. Одновременно вышли из строя и лазерные батареи Ковчега, и ракетные установки дежурного космического корабля. Небесный странник при попадании в Ковчег, взорвётся с мощностью сопоставимой с взрывом ядерной бомбы. Если даже кто-то в дальних уголках парка и уцелеет от последствий взрыва, его добьет вакуум.

Сердце гулко забилось в грудную клетку молотом, а время словно остановилось, полилось тягучей патокой. Страшные картины, одна за другой возникли в воспаленном воображении юного космонавта. Безжизненный мертвый лес и распухшие от попадания в вакуум тела погибших детей. Все это будет на его совести, а взять ситуацию под контроль он не в состоянии.

Повернувшись назад к дисплею, Иван несколько мгновений завороженно следил, как мерцающая точка метеорита неторопливо приближается к поверхности Ковчега. Секунды, оставшиеся до столкновения, как вода сквозь пальцы, неумолимо утекали. В заполнившей пилотажную звенящей тишине, громко бухало о ребра сердце.

А в голове у него бился хаос мыслей и намерений. Да как же так! — мысли в голове метались, ускользали, так что юноше было трудно додумать хотя бы одну из них до конца.

Дети, которые погибнут! Невеста — Настя — они договорились встретиться после дежурства…

Матушка, он обещал ей, что проведет вечер дома…

Содрогнувшись всем телом, Иван достал из кармана платок и вытер вспотевший лоб.

Неужели остается только один выход — таран? Это верная смерть, несмотря на совершенство земной техники. Возникшая мысль была страшна и ужасала, но иного способа предотвратить катастрофу космонавт не видел. Думаете легко в двадцать лет принимать такие решения? Он повернулся назад. Все так же полыхал факел тормозных двигателей, все так же молча и неприязненно заглядывали звезды через задний обзорный экран. Иван вздрогнул и отвернулся.

Космолет испариться в плазменной вспышке.

Или он, или дети — кто то погибнет!

Он поднял руку к лицу. Пальцы мелко дрожали, а ладони мокрые, словно кожа лягушки.

Что же делать? — неотвязно бился в голове единственный вопрос.

— А как бы поступил на его месте отец? — задал он себе вопрос. Он его почти не помнил, но отец с детства оставался для него высшим нравственным авторитетом.

— Нет, он бы не струсил…

Иван крепко, до хруста сжал зубы. Это помогло, он, наконец, почувствовал, что способен владеть собой. Рука медленно, но твердо потянулась к джойстику управления двигателем…

(обратно) (обратно)

Благов Владимир Иванович

http://samlib.ru/b/blagow_w/

Нежные стальные цветы

Сами, наверное, знаете: в космосе нештатные ситуации возникают на каждом шагу. Чаще всего они преодолимы. Однако случаются и безвыходные, когда спиной чувствуешь дыхание смерти. Выход из такой ситуации иначе как чудесным спасением не назовёшь.

Всё началось с нашего появления на Пасифе в январе 2061 года, в канун очередного появления кометы Галлея. Семьдесят пять лет хвостатая странствовала в Южном полушарии неба, и вот, наконец, возвращалась к Солнцу. Пятнадцатикилометровая антрацитово-чёрная ледяная глыба таила в себе секрет зарождения Солнечной системы, и мы надеялись его разгадать.

На Пасифе мы прилетели с очередным грузовиком и сейчас же занялись подготовкой к нашему старту. Мы — это три Ивана: русскийИван Соколов, украинец Иван Завгородний и я — белорус Иван Лубенец. Задание у нас было не из простых: «оседлать» небесную странницу на подлёте к Марсу и пролететь с нею вместе до самой Венеры.

Соединенная Европа, Американский Союз и Япония планировали исследования кометы с помощью нанороботов. Китайские тайконавты готовились высадиться на комету на отлетной траектории, сразу после прохождения ею перигелия. А мы — российские космонавты — должны были всех опередить…

Пасифе — одна из внешних лун Юпитера — крохотный спутник, на орбите которого вот уже десять лет работал сборочный цех НПО «Бирюза». Многофункциональный планетолёт «Алтай» был собран именно здесь. Был он велик и тяжёл — бронированное чудовище, лёгкое в управлении. Одной навесной брони было на нём восемьсот пятьдесят тонн.

Для чего, вы спросите, такая защита?

Для дела.

Ведь нам предстояло пройти сто тысяч километров в голове кометы, пролететь с нею сто миллионов километров до орбиты Венеры, а потом вернуться домой живыми и невредимыми. Так вот, в этом проекте сто тысяч километров в голове кометы были гораздо опаснее ста миллионов других километров. Потому что лететь в коме всё равно, что идти в град под бумажным зонтом.

В принципе, нужно было продержаться только до орбиты Венеры, а там нас подстраховал бы близнец «Алтая» — планетолёт «Сибирь»…

Настал стартовый день, и «Алтай» отправился в свой первый и, как оказалось, последний полёт.

От Пасифе нырнули мы под эклиптику, сделали две коррекции орбиты и через месяц догнали комету. Надо вам доложить, орбита кометы Галлея лежит вне плоскости эклиптики. Для того чтобы пойти рядом с ней параллельным курсом, понадобилась третья коррекция. Слава Богу, в маневре мы были не ограничены, да и топлива было с избытком.

Голова кометы вблизи — это сверкающий шар размером с Юпитер. Надвигается, заслоняет собою полнеба. Страшно, но красиво. Красиво, но страшно. Как подумаешь, что нужно войти в эту сферу, так сразу по спине мурашки бегут.

Вошли.

И сразу началась болтанка, вибрация, тряска. Пыль, газ, горошины какие-то стучат, царапают по броне. Неприятно. Тоскливо. Жутко. А ничего не поделаешь, надо идти вперёд.

Космоса больше нет. Вокруг нас — небо кометы. Оно подсвечено изнутри жёлтым и фиолетовым, искрится серебром, рассыпает лиловые брызги. Впереди — ядро, нагретая Солнцем картофелина. Ядро антрацитово-чёрного цвета, окаймлённое розово-золотой корочкой здешней зари. Впечатление, будто зимой, в метель бредёшь по колено в снегу к далёкому дому, а в доме — свет и жарко натопленная печь.

Осторожно, на тормозных двигателях подошли вплотную к ядру. На ночной стороне нашли подходящее место для швартовки, погасили до нуля скорость и выстрелили в комету реактивными якорями. Закрепились. Осмотрелись. Норма: жёсткий захват.

Ядро делает один оборот вокруг своей оси за пятьдесят три часа. На Галлее сутки — день, и сутки — ночь. Температура на дневной стороне плюс шестьдесят, на ночной — минус двадцать. Не Сочи, но жить можно. Ближе к Солнцу будет совсем жарко. Но мы же не загорать сюда прилетели. Как начнёт припекать, ноги в руки и — домой.

Связались с Землёй. Доложили о выполнении первого этапа программы. Скачали ЦУПу бесценные снимки кометы и приготовились выйти наружу.

Нам нужно было оценить степень повреждения брони. Все внешние видеокамеры вышли из строя, и мы хотели знать, насколько всё плохо.

Мы с Завгородним влезли в бронированные скафандры и с камерами на шлемах полетели вокруг «Алтая», сканируя броню, устанавливая, где надо, новые камеры. Принимая наши рапорты, Соколов вздыхал и мрачнел. Хоть и называли наш «Алтай» летающим танком, после странствия в коме от противометеоритной защиты остались одни воспоминания.

— Кометная «шелуха» съела половину брони, и если бы не осевое вращение, у нас давно была бы разгерметизация, — сказал Соколов, когда мы с Завгородним вернулись с «прогулки». — Не знаю, как будем выбираться отсюда. На обратном пути нам может не поздоровиться.

— Вблизи Солнца интенсивность обстрела микрочастицами увеличится, как минимум, втрое, — заметил Завгородний. — При таком раскладе живыми нас Галлей не отпустит.

— Раньше смерти не умирают, — ответил Соколов. — Если на обратном пути осевое вращение отключить, а всю оставшуюся броню перенести на один борт, то можно выйти из комы как бы под зонтиком…

— Только это и остаётся, — согласился я.

— А пока надо заниматься изучением ядра. Эту работу нужно выполнить при любом раскладе…

Следующий выход в открытый космос мы с Завгородним совершили на рассвете. Солнце буквально выпрыгнуло из-за близкого горизонта. Небо Галлея стало карминно-красным. На поверхности кометы обозначились неровности рельефа. И тогда мы с Завгородним увидели в теле ядра пещеры. Много пещер. Большинство из них активно парили, плевались каменной крошкой. Но были и «спокойные» пещеры — с глубокими разветвлёнными ходами, видимо, очень старые.

— Схожу на разведку, — знаками объяснил я Завгороднему.

— Давай. Только по-быстрому, — кивнул он, цепляя мне на скафандр замок страховочного троса.

Я настроил прожекторы на плечах и, хватаясь за выступы в каменных стенах, медленно вплыл в пещеру. Лучи прожекторов заскользили по стенам, каждый раз высвечивая впереди что-то неясное, белое. Я гадал, что же такое белое может оказаться на самой чёрной в мире комете. Снег?

Пещера закончилась овальным залом. Я осветил стены и потолок, и онемел от восторга. Всюду были цветы. Белые цветы на чёрных камнях! Бутоны точь-в-точь как у наших земных колокольчиков, только белые и большие — в рост человека. Листьев и стеблей не было вовсе. Цветы росли прямо из скал.

Первая мысль: конечно, сфотографировать. Ведь не поверят, скажут, галлюцинация. Начал щелкать камерой.

Следующая мысль: а цветы ли это? Не может быть, чтобы в открытом космосе, на куске антрацита существовала белковая жизнь. Небелковая — дело другое. Но тогда это — вдвойне загадка.

Подплыл я ближе к цветам. А бутоны ко мне потянулись, тычинки в них затрепетали. Почуяли моё приближение. Облачком слетела пыльца. И красиво, и страшно.

Нас ведь учили, что всё неизвестное потенциально опасно. Тем более, инопланетная форма жизни. Тем более, небелковая.

— Что наблюдаешь? — прозвучал в стереофонах голос Завгороднего.

— Клумбу с цветами, — ответил я, усмехаясь.

— А серьёзно? — проворчал Завгородний.

— Если серьёзно, то я возвращаюсь.

Вернулись мы к «Алтаю». Бронескафандры оставили за кормой, а сами — в обычных скафандрах — вошли через шлюз в «предбанник». Разоблачились, переоделись и — на доклад к командиру.

— Так и так, — сказал я Соколову. — Цветут на Галлее цветы.

И показал ему фотографии: белые колокольчики в разных ракурсах, профиль, анфас, крупно — тычинки. Соколов посмотрел на меня и спросил:

— Откуда на комете цветы?

— Откуда я знаю? — развёл я руками. — Растут.

— Ладно. Сегодня всем отдыхать. А завтра утром покажешь мне эту пещеру. Я сам должен увидеть.

Логично. Если что-то, чего не должно быть, всё-таки есть, на это «что-то» надо посмотреть своими глазами.

Как только наступило утро, мы с командиром подлетели к пещерам. Соколов отправился смотреть на цветы, а я остался у входа, по натяжению страховочного троса определяя степень заинтересованности командира.

Какое-то время Соколов молчал. Потом начал вслух восхищаться:

— Потрясающе! Колоссально! Глазам не верю! Удивительные цветы! Температура минус десять, а им хоть бы что!

— Если эти цветы не замёрзли за орбитой Нептуна, то, думаю, не сгорят и около Солнца, — ответил я, заглядывая в угольно-чёрный провал пещеры. — Они же не первый год тут растут.

— Ты знаешь, на ощупь они как резиновые, — продолжал восхищаться невидимый Соколов. — Эластичные, нежные, ласковые.

— Командир, ты что, дотрагивался до них? — всполошился я.

— Только один раз. Ну, интересно же…

Соколов выплыл из пещеры весь в белой пыльце.

— Командир, что это у тебя на скафандре? — спросил я.

— Пыльца. Никак не стряхивается.

— Зачем ты их трогал?

— Ерунда. Ничего страшного…

Позже выяснилось, что это была совсем не ерунда.

Суток через трое посмотрели мы утром из шлюза на висящие у причальной мачты бронескафандры. Скафандр Завгороднего был в полном порядке. А на моём и командирском за ночь цветы выросли. Не такие большие, как в пещере, но гораздо крупнее земных колокольчиков.

Мы с командиром переглянулись и дружно решили отстрелить скафандры от греха подальше. Благо, была у нас пара запасных.

— В пещеры больше ни ногой! — приказал Соколов.

Отстрелили мы два цветущих скафандра, а Завгородний посмотрел на монитор и докладывает:

— У нас вся корма в колокольчиках!

Тут уж мы все не на шутку перепугались. Соколов принялся стряхивать с плеч несуществующую пыльцу. Завгородний сказал, что мы с командиром инфицированы, и должны соблюдать карантин…

Прошёл месяц. Мы с Соколовым следили за своим самочувствием, но ничего необычного не замечали. Здоровье по-прежнему было отменное. Завгородний перестал бояться инфекции. «Алтай», весь покрытый цветами, приближался к орбите Венеры. Пора было подумать о возвращении.

Цветы росли на броне. А броню мы собирались усилить с одной стороны, чтобы сделать подобие зонтика. Цветы мешали нам это сделать. Поэтому командир приказал от них избавиться. Я вооружился лазерным резаком и вышел в космос, чтобы по одному, аккуратно срезать бутоны с брони.

Не тут-то было! Одну цветоножку срезаешь, а на её месте тут же две новые вырастают. И уже не резиновые, а стальные.

Вернулся я на «Алтай», доложил:

— Так и так, ничего не выходит. Цветов только больше становится.

— Как так? — буркнул Соколов.

— А так: я их лазером режу, а они тут же растут — свежие и, ты не поверишь, СТАЛЬНЫЕ!

— Не может быть. Я знаю, какие цветы на ощупь: резиновые.

— Так, это они в пещере были резиновые, — сказал Завгородний. — Там температура одна, здесь — другая. К тому же… лазерный резак.

— Точно! — подтвердил я. — Как только я включил резак, цветы стали прочнее железа. И не на одном участке, а по всей поверхности корабля.

— Значит, они умеют не только быстро менять свои свойства, но и как-то обмениваются информацией, — сказал Завгородний.

— Допустим. А что нам это даёт? — спросил Соколов.

— Живую броню! — сказал Завгородний. — Если микрочастицами эти цветы посечёт, на их месте тут же вырастут новые. Глядишь, так из комы и выберемся.

— Рискованно, — вздохнул Соколов.

— Кто не рискует, тот сидит дома и ни на какие кометы не летает, — сказал Завгородний.

— Ладно, — согласился с ним Соколов. — Доложим Земле обстановку, и попробуем выбраться, прикрываясь букетом…

Сразу скажу: затея наша удалась. И догадка подтвердилась. Вышли мы из комы, сделали коррекцию орбиты и вернулись в Эклиптику. Тут нас уже поджидала «Сибирь».

— Что это за летающая клумба? — услышали мы в эфире смешки.

Соколов объяснил популярно, что смеяться тут не над чем.

А между тем из ЦУПа пришёл приказ: «Срочно покинуть корабль. Команде „Сибири“ принять на борт экипаж „Алтая“…»

Вот так и закончилась наша кометная одиссея. ЦУП выслушал наш доклад, затребовал фото и видеоматериалы, а потом выложил всё в Мировом Банке Истины — для всеобщего ознакомления. Китайские тайконавты были нам благодарны за предупреждение и потом — когда прилетели к Галлею на рандеву — с белыми колокольчиками были предельно осторожны.

Нас троих полгода мариновали на орбите Венеры, выслушивая и выстукивая наши возможно-заражённые организмы. Слава Богу, ничего не нашли.

«Алтай» был покинут и брошен. Потом о нём вспомнили: решили исследовать белые колокольчики. На буксире притащили «Алтай» на орбиту Венеры. Стали проводить опыты по бронированию корпусов кораблей. А «Алтай» взял да и рассыпался на куски. Видно, колокольчики пустили корни по всему корпусу, и корпус не выдержал: лопнул от внутренних напряжений.

Обломки «Алтая» рухнули на Венеру и — большей частью — сгорели в её атмосфере.

А через пять лет пролётный венерианский зонд сфотографировал Равнину Русалки — предполагаемое место падения обломков. Так, верите ли, вся равнина оказалась заросшей нежными стальными цветами. Но это уже другая история.

(обратно)

По астероиду — пли!

Мы с Василием — дальнобойщики, братья Кулибины. Мотаемся по Солнечной системе, перевозим разные грузы. Раз в два года летаем на ВеССА — Венерианские станции слежения за астероидами, — доставляем наблюдателям годовой запас продовольствия. На орбите Земли к нашему грузовику подцепляют сорок тонн полезного груза: целую бакалейную лавку. Тут тебе и соль, и сахар, и мука, и крупы — всего понемногу. На Венере шестьдесят человек работают. Посчитайте на досуге, сколько им на год продуктов требуется. Одного сахара они за год тонну съедают.

ВеССА — это система орбитальных станций вокруг Венеры. На этих станциях живут и работают астрономы и физики. Они наблюдают за всеми объектами, летящими в сторону Земли, рассчитывают параметры орбит и вероятность столкновения с нашей планетой. О наиболее опасных астероидах докладывают на Землю.

Раньше об астероидах, летящих со стороны Солнца и потому невидимых, Земля узнавала в самый последний момент. Сейчас ВеССА заранее извещает нас об опасности. А, как говорится, кто предупреждён, тот вооружён. Способов борьбы с астероидами придумано множество, но до сих пор ни один из них нам, слава Богу, не понадобился…

Теперь, пожалуй, самое время рассказать вам о нашем грузовике.

Наш космический сухогруз собран на орбите и для посадки на планеты не предназначен: уж больно он громоздкий и тяжёлый. Состоит из жилого отсека, десяти стыковочных модулей и разгонного блока. К каждому модулю на орбите пристыковывают по четыре грузовых контейнера. Так что грузовик становится похож на увешанную игрушками новогоднюю ёлку.

Курсирует он между Землёй и Венерой: туда — с грузом, обратно — порожняком. Ну, бывает, прихватим с собой на Землю одного-двух пассажиров. А вообще-то людей нам возить не положено.

На Венере встаем под разгрузку. Все сорок тонн разгружаем сами. В каждом модуле имеется пульт дистанционного управления. С этого пульта мы можем управлять любым из четырёх контейнеров. Контейнеры с грузом — это беспилотные корабли. Их нужно отстыковать от грузовика, довести до причала ВеССА и там пристыковать. На разгрузку обычно уходит от двух до трёх недель…

Приключение, о котором хочу рассказать, случилось с нами три года назад, как раз по пути на Венеру.

Мы с Василием летели уже вторую неделю. Скучали, конечно, ужасно. Сеансы связи с Землёй — дважды в сутки. Делать особо нечего. Сиди и смотри в иллюминатор на разноцветные звёзды. Ну, мы, по привычке, книжки читали, чайком баловались. Ничто не предвещало беды, как вдруг компьютер перехватил краткое донесение. ВеССА сообщала Земле следующее:

«Вчера орбиту Венеры пересёк потенциально опасный астероид 2041-MN1. Его скорость восемнадцать километров в секунду. Вероятность столкновения с Землёй — 99,9 %. Примите срочные меры. До катастрофы остаётся ровно месяц».

Услышал я это и от ужаса онемел.

«Что будет с нашей планетой?! — подумал я. — Что будет с моими родными и близкими? А мы с Васей? А другие космонавты? Сможем ли мы вернуться на Землю? И будет ли вообще куда возвращаться?»

Я срочно запросил связи с Венерой. Венера ответила.

— Есть ли новые данные по астероиду? — спросил я оператора.

Спросил, а сам жду. В космосе такие расстояния, что ответа по радио приходится ждать долго.

— Новости есть, и очень плохие, — минут через семь ответил оператор. — Вам скажу, но знайте: эта информация не для всех. Через месяц астероид 2041-MN1 упадёт на территории России.

— Вы можете прислать нам параметры его орбиты? — спросил я.

— Минут через десять пришлю, — ответил оператор и отключился.

Информация пришла ровно через десять минут. Загрузил я её в компьютер и попросил его сравнить траекторию астероида с траекторией нашего грузовика. Компьютер выдал ответ почти мгновенно: через неделю наш грузовик пролетит совсем близко от астероида.

Я задумался.

Получается, мы летим навстречу астероиду, который должен погубить нашу планету. И во всём пространстве от Земли до Венеры, кроме нашего, нет ни одного корабля. Так неужели мы спокойно пролетим мимо и не попытаемся хоть как-то предотвратить катастрофу?!

Первое, что пришло мне на ум — пожертвовать нашими жизнями. Совершить подвиг: на полной скорости врезаться в астероид и таким образом хоть чуточку его притормозить. Но Василий ответил, что моё предложение смехотворно. Масса астероида в миллион раз больше массы грузовика. Это всё равно, что комару на полной скорости врезаться в танк. Геройства много, а толку нет.

— Умнее ничего не придумал? — спросил Василий.

— Придумал, — ответил я. — Мы можем полететь параллельным курсом и обстреливать астероид контейнерами с грузом. Это тоже малоэффективно, но… Удар будет не в лоб, а сбоку. Да и сорок щелчков в одно место — это всё-таки кое-что…

— Сейчас посчитаем, будет ли эффект от такого обстрела, — сказал Василий, принимаясь за вычисления. — Ерунда! Мы сможем подвинуть астероид в сторону всего на три миллиметра, — объявил он через минуту.

— О! — обрадовался я. — Это уже кое-что!

Жалкие три миллиметра, на которые мы подвинем астероид, через месяц могут обратиться в сотни километров. Астероид промчится между Землёй и Луной, а это уже — спасение! Лишь бы грузовику хватило топлива на маневр по сближению с астероидом.

— Если мы обстреляем астероид грузом, лететь на Венеру будет бессмысленно, — сказал Василий. — Придётся возвращаться. А на Венере, по нашей милости, может начаться голод.

— Попросим Землю срочно отправить второй грузовик с бакалеей, — ответил я. — Он прибудет на Венеру всего на месяц позже срока, и тогда голода удастся избежать.

— Хочешь неприятностей? — спросил Василий. — Валяй, проси…

Я связался с Центром Управления, изложил свой план атаки астероида и стал ждать ответа.

Видимо, на Земле долго совещались, прежде чем ответить. Сообщение Центра я получил только через час:

— Кулибины, приказываем вам продолжать полёт на Венеру. Продовольствие должно быть доставлено в срок. За Землю будьте спокойны. Мы готовы к отражению космической угрозы.

«Ну, что ж, — подумал я. — Приказ есть приказ. Будем продолжать полёт. И дай Бог, чтобы они справились»…

Однако прошёл день, и Центр заговорил иначе:

— Кулибины, повторите, пожалуйста, что вы можете сделать для спасения Земли.

Я повторил, а сам думаю: «Что-то у них там не заладилось, если вспомнили о нашем предложении».

Центр ответил через два часа:

— Кулибины, ваше предложение одобрено. В деле спасения Земли необходимо использовать все возможные варианты. Действуйте! На Венеру готовим другой грузовик. Удачи!

И вот, когда нам разрешили действовать самостоятельно, одолело меня сомнение: не ошиблись ли мы в наших расчётах? Сможем ли выполнить всё, что задумали? И будет ли толк от нашей стрельбы по астероиду?

До встречи с астероидом оставалась целая неделя. Мы с Васей облазили весь грузовик, проверили работоспособность каждого стыковочного узла, научились быстро перемещаться по всему кораблю.

Я пробовал искать астероид в телескоп — не видно. Солнце ослепляет, и ничего ты с ним не поделаешь.

«Ну, — думаю, — пока мимо не проскочит, мы его не увидим».

Так оно и случилось.

Ровно через неделю мы включили носовые двигатели — сбросили скорость. Потом развернули корабль на сто восемьдесят градусов — носом к Земле — и легли в дрейф. Стали ждать. Вдруг приборы ожили: стрелки на циферблатах заплясали, световые панели вспыхнули всеми цветами радуги, а зуммер зазвенел.

Мимо нас — всего в десяти тысячах километров — пролетела большая каменная глыба, и приборы почувствовали её близость. Вы скажете, десять тысяч километров — это очень далеко, и я с вами соглашусь. Да, на Земле это — огромное расстояние. А в космосе — дело другое. В космосе десять тысяч километров — это рукой подать. Наш грузовик запросто мог столкнуться с этим астероидом.

Ну, так вот. Как только астероид пролетел мимо, мы включили кормовые двигатели — начали разгон. А потом — на несколько секунд, поочерёдно — стали включать маневровые двигатели: надо было выровнять траекторию и приблизиться к астероиду.

Теперь мы могли наблюдать его в телескоп. Астероид 2041-MN1 медленно поворачивался вокруг продольной оси. Вблизи он был похож на чёрный рваный «башмак», слетевший с ноги великана.

Целые сутки грузовик гнался за астероидом. Приблизился к нему на довольно опасное расстояние — всего двести метров. Я стал выбирать мишень — подходящее место, куда можно было бы сбросить всю нашу бакалею, все сорок тонн. А «башмак» выглядит неприступной крепостью: кругом скалы и пропасти. Только там, где у него подошва, — ровное место. Решил я в эту подошву и целиться.

Вася развернул грузовик левым бортом к астероиду, ну совсем как парусный бриг в фильме про пиратов. А потом мне скомандовал:

— Бакалеей по астероиду… Пли!

Прицелился я, как следует, и выстрелил по «башмаку» десятью контейнерами.

Корабли — один за другим — отчалили от грузовика и понеслись к цели. Израсходовав запас топлива, двигательные установки отстрелились от груза, чтобы придать ему дополнительный импульс.

Из десяти кораблей только восемь достигли поверхности астероида. Два пролетели мимо и растворились в глубинах вселенной.

«Ну, и мазила же ты, Ваня! — сам себя отругал я. — Этак можно половину груза мимо цели пустить! Надо целиться лучше!»

В это время астероид стал поворачиваться ко мне другой своей стороной. А я попросил Васю развернуть грузовик таким образом, чтобы подготовить к запуску следующую десятку контейнеров…

Короче, за два часа стрельб выпустил я по «башмаку» все сорок контейнеров с бакалеей. Промазал только три раза. Все остальные контейнеры ударили почти в центр подошвы «башмака».

Получилось ли у нас сдвинуть астероид хотя бы на три миллиметра, гадать было рано. Доложил я на Землю о наших «подвигах». А Венеру попросил посчитать, изменится ли траектория астероида, и если да, то насколько.

Время летело стрелой. Астероид 2041-MN1 мчался к Земле. А наш грузовик летел рядом с ним, как приклеенный.

Только через двое суток получили мы ответ с Венеры.

— Траектория изменилась незначительно. Астероид по-прежнему угрожает Земле. Только теперь он упадёт на пять часов позже, и не в России, а в Америке…

«Вот тебе раз! — подумал я. — Старались, старались, и всё коту под хвост! Какая, собственно, разница, где упадёт астероид — в России или в Америке? Всё равно последствия будут катастрофическими».

От досады я места себе не находил. Ничего делать не мог, ни о чём думать не мог. Думал, сгорю со стыда.

А Земля уже выговор нам прислала:

— Что, Кулибины, наделали дел?! И Земле не помогли, и Венеру без продовольствия оставили! Летите домой, вы уволены из космонавтов!

— Слушаемся, — ответили мы с Васей. А что ещё оставалось делать?

Два часа мы с Василием не разговаривали: дулись друг на друга. И вдруг Васю осенило:

— Ваня, а что, если половину астероида сделать белой? — спросил он меня.

Я посмотрел в иллюминатор. На чёрной подошве астероида в беспорядке лежали разбившиеся контейнеры с грузом, а вокруг них виднелись белые пятна просыпавшейся бакалеи.

— Ну, Вася, ты гений! — воскликнул я и побежал готовить грузовик к швартовке. В это мгновение я совсем забыл, что нам приказали возвращаться на Землю и даже заранее уволили из космонавтов. — Как же я сам об этом не вспомнил, олух я этакий! Половина астероида — чёрная, другая половина — белая! Эффект Ярковского!

Теперь, чувствую, надо подробно рассказать вам об этом эффекте.

Жил в 19 веке в России замечательный инженер и учёный Иван Осипович Ярковский, ныне несправедливо забытый. Много он чего интересного изобрёл. Но, главное, за семьдесят лет до полёта Гагарина он придумал, как изменять траектории астероидов. Ярковский советовал покрывать половину астероида слоем какой-нибудь краски. Если астероид весь белый, нужно покрасить одну его сторону чёрной краской. Если астероид весь чёрный — покрасить одну сторону белой. Как следует из теории, чёрно-белый астероид нагревается Солнцем неравномерно. Из-за этого с чёрной — более нагретой — стороны начинают активно испаряться газы. Они создают реактивный момент и сталкивают астероид с его траектории.

Всё это я знал, и давно. Но если бы не Вася, не знаю, вспомнил ли бы я об этом…

Краски никакой у нас на корабле, конечно, не было, да она и не потребовалась. Груз у нас — бакалея. Все продукты белого или жёлтого цвета: мука, крахмал, сахарный песок, соль, сухое молоко, яичный порошок, рис, перловка, манка, пшено. Если всё это высыпать из мешков, то подошва астероида станет жёлто-белого цвета. Ничего лучше не придумаешь. И даже красить не надо.

Посадить грузовик на астероид мы не могли. Но сблизиться с ним на минимальное расстояние и пришвартоваться, можно было запросто. Мы сделали это, а потом по одному из швартовочных тросов перебрались на астероид. Высадились на подошву «башмака» и часа три поработали грузчиками: вручную рассыпали по ней содержимое мешков. Половина астероида стала белой, словно покрылась снегом.

Сделали мы то, что хотели, вернулись на корабль, и я снова засомневался. Эффект Ярковского — это теория. Никто на практике его не проверял. В этом деле мы с Васей были первопроходцами. Вдруг у нас ничего не получится?

Подумал я так и решил — до поры, до времени — ничего Земле не сообщать. Там видно будет. А Венеру попросил сделать новые расчёты траектории нашего астероида…

Заварили мы с Васей чайку и сели радио слушать, а в эфире — переполох. Пока мы на астероиде сеяли рис да просо, на Земле из-за нас чуть международный конфликт не вспыхнул. В Американском Космическом Агентстве, как узнали, что астероид летит прямо к ним, всполошились, решили запустить в нашу сторону ракету с ядерной боеголовкой, чтобы размолоть «башмак», да и нас вместе с ним, в мелкую шелуху.

— Астероид нужно расстрелять! — так прямо и заявили.

А наш Центр Управления против:

— Не позволим! — говорят. — У нас на астероиде космонавты!

— Для спасения человечества вашими космонавтами придётся пожертвовать! — отвечает Космическое Агентство.

— Как хотите, а у нас каждый человек — на вес золота, и даже дороже.

— Ну, так уберите своих золотых с астероида. Что они там делают?

— В данный момент они выполняют спецзадание по изменению орбиты астероида, — заявил Центр.

Мне, когда я это услышал, уж так приятно стало. Хоть уволили нас с Васей из космонавтов, а в обиду Космическому Агентству не дают. Хоть мы с Васей и обычные дальнобойщики, а Центр Управления нами жертвовать не желает. И ценит на вес золота. Огромное ему за это спасибо!

Через пару дней пришёл ответ с Венеры:

— Что это вы такое сделали с астероидом? — спросила Венера.

— А что? — спросил я загадочным голосом.

— Он значительно отклонился от расчётной траектории. Угроза Земле миновала. Центр Управления восстанавливает вас в космонавтах и ждёт вашего возвращения.

— Слава Богу! — с облегчением вздохнул я, но, как видно, рано обрадовался.

— Поздравлять вас особо не с чем, — продолжал оператор с Венеры. — Через неделю астероид 2041-MN1упадёт на Луну.

Я так и сел, где стоял.

— Как на Луну?

— Так, — отвечает. — На Луну. Ещё бы чуть-чуть, и он пролетел бы мимо. Но вот этого «чуть-чуть» как раз и не хватает.

На это ответить мне было нечего…

Надо же, думаю, снова здорово! Что же это нам с Васей так не везёт? Астероид врежется в Луну. И мы вместе с ним, если улететь не успеем.

Стали мы готовиться к отлёту. А грузовик наш, как вы помните, был пришвартован к астероиду. Отстрели швартовочные тросы и лети себе, куда надо. Попробовали мы это сделать, а тросы не отстреливаются. Где-то что-то не срабатывает — и вот результат: улететь с астероида мы не можем.

Вам страшно? Мне — нет. И тогда было не страшно. Но уж как-то не хотелось расставаться с жизнью за просто так. И, главное, угрозу от Земли мы отвели. Человечество спасено и ликует, а бедные Кулибины — хоть пропадай.

— Почему не стартуете с астероида? — строго спросил нас Центр Управления.

— Так и так, — ответил я. — Не можем: швартовы не пускают.

— Вручную отцепить пробовали? — спросил Центр.

Земля догадывалась, что мы перепробовали все возможные способы спасения, но всё равно спрашивала.

— Пробовали, не получается, — ответил я.

— Высылаем навстречу астероиду спасательную ракету, — успокоила меня Земля. — Погибнуть вам не дадим! Держитесь!

И мы стали держаться.

А просто сидеть и ждать помощи — скучно.

— Эх, Ваня, где наша не пропадала! — сказал Василий. — А что, если стартовать, не отцепляя швартовочных тросов?

Вася, конечно, на пять лет младше меня, но я успел убедиться, что он плохого не посоветует. Поэтому послушался его и на этот раз. И правильно сделал.

Спасательная ракета задержалась в пути из-за неполадок.

За день до столкновения с Луной мы подготовили грузовик к старту, дождались, пока астероид развернётся к Луне боком, и включили двигатели на полную мощность.

Швартовочные тросы не отцепились. Но нам тогда это было как раз на руку. Грузовик, как буксир, медленно потащил астероид за собой, столкнул его с опасной орбиты и увёл в облёт Луны.

На Земле думали, что мы с Васей погибли. А мы пролетели за Луной и выскочили оттуда с астероидом за спиной. Тут тросы не выдержали лунного тяготения и отцепились.

Дальше мы летели порознь: астероид отдельно от нас, а мы отдельно от астероида. Короче, разошлись, как в море корабли. Мы полетели домой. А наш «башмак» отправился к Марсу…

С Земли нас заметили, обрадовались. Подоспела спасательная ракета. Только мы уж сами со всеми делами справились. Положили грузовик в орбитальный дрейф вокруг Земли, а сами пересели на ракету и полетели домой принимать поздравления.

Вот так закончился этот полёт…

Грузовик остался ждать нас на орбите.

На Венеру отправили запасной сухогруз.

А на нашем «башмаке» через полгода совершил аварийную посадку марсианский лайнер. Целый месяц пассажиры этого лайнера терпели бедствие на нашем астероиде. Продовольствия на всех не хватало, и бедным робинзонам пришлось питаться «подножным кормом». Люди собирали рассыпанную нами крупу, варили её в большой герметичной кастрюле, ели и поминали нас с Васей добрым словом.

Но это уже совсем другая история…

(обратно)

Розовый куст с окраин Галактики

Не подумайте, что вне Земли живут и работают одни лишь мужчины. Женщин-космонавток тоже хватает. В смелости и выносливости они не уступают мужчинам. А по красоте и душевности им нет равных во всей Вселенной.

Вот и моя соседка Светлана Пряхина с детства мечтала о космосе. И на геолога пошла учиться только потому, что набирали спецкурс с космическим уклоном. Все выпускники этого курса по распределению отправились работать в пояс астероидов между орбитами Юпитера и Марса. А Света попала ещё дальше — на космическую станцию в окрестностях Сатурна.

Станция эта была небольшая: два орбитальных «кольца» и десять пристыкованных к ним космолётов. Личный состав: всего пять человек. Запас продовольствия на два года, оранжерея, фабрика пресной воды и завод по производству топлива.

Фабрика и завод — слишком сильно сказано. На самом деле это два обычных жилых отсека, переоборудованных в производственные помещения. Зачем, скажите, везти с Земли топливо, если этого добра на одном только Титане — целые озёра? Вы спросите, о каком топливе идёт речь? Естественно, о жидком метане. Водородное топливо добыть ещё проще. А воду космонавты берут на Энцеладе. В виде льда, конечно. Потому что на всех спутниках Сатурна запредельно низкие температуры.

На Энцеладе, если вы не знаете, самый чистый лёд во всей Солнечной системе. А подо льдом — целый океан солёной воды. Несмотря на крайне низкую температуру, океан не замерзает за счёт внутренней энергии Энцелада.

Лёд добывают для нужд станции. Он тает, а воду потом опресняют и используют для питья и орошения оранжереи…

На первых порах Свете ничего серьёзного не поручали. Никаких самостоятельных вылетов. Выпускница, совсем ещё девчонка. Кто знает, вдруг заблудится среди спутников? Их — больших и малых — у Сатурна больше шестидесяти. Так что сначала Света летала только на Энцелад. И то не одна, а в составе группы заготовщиков льда. Она сидела рядом с первым пилотом — перенимала опыт маневрирования в сложной системе сатурнианских колец.

Эти кольца состоят из ледяных глыб, величиной с автомобиль. Чтобы ненароком не налететь на глыбу, космолёту приходится двигаться поистине с черепашьей скоростью. А ещё среди колец легко заблудиться. Даже опытный разведчик может сбиться с курса и попасть в передрягу. А найти и спасти человека бывает очень трудно…

Света очень способная, всё на лету схватывает. Вот и практику вождения космолёта она освоила всего за три месяца. На «отлично» сдала экзамен и начала летать за топливом на Титан. Причём, одна, без помощника. С тех пор её стали называть строго и официально — пилот Пряхина.

Титан гораздо больше нашей Луны, и у него довольно плотная атмосфера. Так что взлёт и посадка, да ещё с грузом, — дело нешуточное. Температура на поверхности минус сто восемьдесят градусов. Без специального скафандра делать там нечего. Одно хорошо: сила тяжести на Титане в семь раз меньше, чем на Земле, поэтому на взлёт тратится не так уж много топлива.

Света летала на Титан целых полгода. До тех пор, пока с ней не случилась большая неприятность.

В тот день всё шло как обычно. Пилот Пряхина совершила мягкую посадку в районе Мрачных озёр, выгрузила из космолёта передвижную цистерну и включила топливный насос. Жидкий метан набирался в цистерну около часа, и Света, согласно инструкции, всё это время не покидала кабины.

Когда же цистерна наполнилась до краёв, пилот Пряхина подцепила её к днищу космолёта, посмотрела на часы и приготовилась к старту.

Человек, наверно, для того и придумал часы, чтобы выкраивать время на то, на что его обычно не хватает. Вот и Света решила выкроить полчаса для того, чтобы исполнить давнее своё желание — слетать к Октаве.

К югу от Мрачных озёр Снежная пустыня была расколота надвое глубокой трещиной, которую называли Старым каньоном. По краю каньона цепочкой были разбросаны семь метановых гейзеров. Они извергались каждые два часа — один за другим — с интервалом в несколько секунд. Каждый имел своё звучное имя: До, Ре, Ми и так далее. А вся группа гейзеров называлась Октавой.

Как-то раз, прилетев на Титан за топливом, пилот Пряхина издалека увидела извержение Октавы. Словно перья гигантской птицы, вырастали на горизонте метановые струи. Они долго висели в воздухе, и поэтому их сносило ветром к востоку. Они падали и проливались дождём на Снежную пустыню. Это зрелище настолько восхитило и потрясло Свету, что с тех пор она мечтала хотя бы раз посмотреть на извержение вблизи.

Часы могут сказать о многом. Например, о том, что до нового извержения остаётся ровно полчаса, а значит, можно успеть к началу этого грандиозного представления. Полёт в сторону гейзеров отнимет времени не больше, чем полёт по инструкции. Значит, на базу можно вернуться вовремя, и никто ни о чём не узнает.

«Это будет нарушением инструкции!» — неодобрительно покачала головой пилот Пряхина.

«Если нельзя, но очень хочется, то — можно», — отмахнулась Светлана и полетела смотреть гейзеры.

«Ай-яй-яй!» — скажете вы, и будете абсолютно правы. Дисциплина в космосе — первое дело. А кто об этом забывает, потом кусает локти с досады. Если, конечно, остаётся в живых…

Света взяла курс на Октаву и полетела с такой скоростью, чтобы оказаться над первым гейзером как раз в момент его извержения. Она открыла в кабине нижний иллюминатор, чтобы наблюдать и фотографировать Октаву.

Космолёт летел на безопасной — пятикилометровой — высоте. Света знала, что гейзеры выстреливают метан на высоту немногим более четырёх километров. Поэтому за космолёт и за свою жизнь она была совершенно спокойна.

Полчаса ожидания пронеслись, как одна минута. Когда первый гейзер — «До» — взметнул в воздух мощную струю метана, до него оставалось всего несколько километров. Пилот Пряхина скорректировала курс, и космолёт прошёл прямо над гейзером. А впереди уже вырастала колонна второго фонтана — «Ре», — и через десять секунд космолёт пронёсся над ним. Прямо по курсу вырастал фонтан третьего гейзера — «Ми», а за ним виднелся растущий четвёртый — «Фа».

Лететь над гейзерами было удивительно страшно. Но это завораживало, это восхищало. А как это было красиво!

Стороннему наблюдателю могло показаться, что с поверхности Титана по земному космолёту стреляют гигантские метановые пушки. И вершины их мощных фонтанов подбираются всё ближе и ближе к днищу подвешенной под космолётом цистерны.

Так оно и было на самом деле. Пилот Пряхина не заметила, что в этот день метановые фонтаны поднимаются гораздо выше обычного. Она увлеклась созерцанием необычного зрелища и уже не обращала внимания на показания приборов.

Седьмой фонтан поднялся выше пяти километров. Он ударил в днище космолёта с такой силой, что двигатели сразу замолчали. Космолёт сорвался в штопор и стал падать прямо в каньон.

Светлана, конечно, испугалась. Но пилот Пряхина знала своё дело на «отлично». Трижды она пыталась запустить двигатели и восстановить горизонтальный полёт, но у неё ничего не получалось. Неуправляемый космолёт продолжал падать, и пилоту пора было покидать кабину.

Катапульта сработала безотказно. Света вместе с креслом пулей вылетела из кабины, над её головой раскрылся парашют, и вот тогда пришло осознание случившегося. Следя за падением своего космолёта и вслед за ним падая на дно Старого каньона, Света смогла оценить всю серьёзность сложившейся ситуации.

«Если космолёт останется цел, что при слабом тяготении Титана вполне возможно, тогда у пилота Пряхиной будет отапливаемый жилой отсек и запас воздуха на двое суток, — думала Светлана. — Ну, а если космолёт при падении взорвётся, тогда воздуха и тепла в скафандре хватит от силы на десять часов. Перспектива не из приятных».

Часа через два её хватятся. Начнут искать, а на поиски требуется время. Титан огромен, а спасателей будет только четверо. И искать они будут в первую очередь в районе Мрачного озера. Ведь пилот Пряхина летала за топливом именно туда. Никто и не подумает искать её в районе Октавы.

Потом, конечно, район поисков будет расширен, но, кто знает, дождётся ли пилот Пряхина своих спасителей?

Падая в пропасть, космолёт несколько раз задел крылом отвесную стену каньона. В конце концов, крыло отвалилось. Цистерна с топливом лопнула, и жидкий метан пролился дождём над ущельем.

Светлана приземлилась, или, вернее, прититанилась на острые камни. Она сразу погасила парашют, отстегнулась от кресла и огляделась по сторонам. На дне глубокого каньона, где она оказалась, было сумрачно и неуютно. Космолёт лежал на боку, метрах в двухстах впереди. С первого взгляда было понятно, что летать он больше не будет. Надо было срочно проверить, не разгерметизировался ли жилой отсек, и есть ли связь с Базой.

Через узкую щель в фюзеляже пилот Пряхина проникла внутрь космолёта. Больше всего пострадала пилотская кабина. От удара она просто сплющилась, и всё внутри неё было перевёрнуто вверх дном. Жилой отсек почти не пострадал, и воздуха для дыхания было достаточно. А вот связи не было. Наружную антенну снесло при падении, и восстановить её не было никакой возможности.

«Сигнал бедствия подать не смогу, — подумала пилот Пряхина. — Значит, искать меня будут где угодно, только не здесь. И если найдут, это будет просто чудо».

Светлана вышла из космолёта и посмотрела вверх. Над головой была узкая полоска зелёного неба и серые стены каньона.

«Глубина — километра два, — подумала Света. — Даже если меня найдут, кто осмелится посадить тут космолёт?»

В экстремальных ситуациях главное — не поддаваться панике. Вот и Света решила не поддаваться. А лучшее средство справиться с дурными мыслями — работа.

Дно каньона было завалено камнями, которые могли помешать посадке спасателей. И Света решила подготовить для космолёта посадочную площадку. Часа три без передышки она таскала валуны по пятьдесят килограммов каждый. Повторюсь, сила тяжести на Титане в семь раз слабее земной, поэтому даже такие камни поднимать было легко.

После работы надо было подкрепиться. Но как только Света вошла в жилой отсек и сняла надоевший скафандр, усталость взяла верх над голодом, и Света уснула…

Проспала она часов пять, поела и снова вышла на расчистку площадки. На этот раз она разбирала завалы на участке, густо политом метаном из лопнувшей цистерны. Метан успел впитаться в каменистый грунт, а камни были ещё влажные.

Светлана заметила между камней чёрный стебель какого-то растения. Сухой? Нет! На стебле было три иссиня-чёрных маслянистых листа. Они были явно живые, и это было настолько удивительно, что глаза отказывались верить. Ну, сами подумайте: живое растение на космическом холоде!

Светлана разом обо всём забыла. И о том, что попала в беду, и о том, что в запасе у неё осталось всего двое суток. Перед ней была инопланетная форма жизни: высокоорганизованное растение небелковой природы. Его непременно нужно было изучить, описать и сфотографировать.

«Почему оно выросло именно здесь и сейчас? — сама себя спросила Света и сама себе решила дать разумный ответ. — Любое растение вырастает из семечка. Значит, семечко лежало под камнями уже давно. Когда грунт пропитался жидким метаном, семечко проклюнулось и дало росток. Видимо, метан для здешней флоры — всё равно, что вода для земных растений. Но как быстро растение выросло! И это в жесточайших условиях!»

— Боже мой! Да оно же растёт на глазах! — воскликнула Светлана.

Пока она рассматривала растение, на кончике стебляпроклюнулась почка, и появился ещё один лист — четвёртый. Растение росло, как на дрожжах, не обращая внимания на чрезвычайно низкую температуру и недостаток освещения.

Света опустилась на колени и осторожно разгребла камни вокруг стебля. У растения оказались мощные разветвлённые корни. Оно мёртвой хваткой вцепилось в каменистую почву. Света дотронулась до чёрного листа, и тот сразу пожелтел — отреагировал на прикосновение. Стоило убрать руку, и лист снова стал иссиня-чёрным.

Пилот Пряхина поднялась с колен и огляделась по сторонам. Она искала другие такие же растения, но их нигде не было.

«Неужели здесь было только одно семечко? — подумала Света. — Откуда же его сюда занесло? Ведь до сих пор на Титане не находили ничего подобного».

Воодушевление, вызванное случайным открытием, быстро прошло. Пилот Пряхина вспомнила, что собиралась расчистить площадку для спасателей, и принялась за работу. Трудилась, не покладая рук, до полного изнеможения, а когда вернулась посмотреть на растение, ахнула и побежала за фотоаппаратом.

На месте жалкого стебля вырос красивый куст — листик к листику, веточка к веточке.

Светлана снимала куст с разных сторон и не переставала им восхищаться. Куст был на удивление красив и пышен. Но сравнивать его с земными растениями было нельзя. Он больше был похож на коралл…

Потом, уже в жилом отсеке, когда Светлана рассматривала фотографии, ей неожиданно стало так грустно, что она расплакалась.

«Пройдут ещё двое суток, — думала она. — Без тепла и воздуха я погибну. А мой куст станет ещё выше и краше. Спасатели приземлятся на площадке, которую я расчистила, найдут мои фотографии, увидят диковинное растение… А меня тогда уже не будет в живых»…

«Не сметь раскисать! — сама себе приказала пилот Пряхина. — Вот увидишь, тебя обязательно спасут; как следует, отругают за нарушение инструкции, а потом отправят к маме, на Землю. Недисциплинированные космонавты нигде не нужны. И уж, тем более, здесь, в системе Сатурна».

Светлана послушалась пилота Пряхиной и раскисать не стала…

Сон её был тревожным. Ей снилась Земля, дом, мама. Потом всё заслонило собой строгое лицо начальника экспедиции.

— Проснись, Пряхина! — крикнул он ей в самое ухо. — На Землю тебя спишу, если ты немедленно не проснёшься!

Света проснулась, поела и нехотя влезла в скафандр. От непривычной работы всё тело ныло. Приходилось уговаривать его потрудиться ещё немного. Вдруг помощь всё же придёт вовремя…

Покинув жилой отсек, Светлана сразу пошла проведать удивительное растение.

Куст вымахал в рост человека, стал ещё пышнее, а на его вершинке появился большой бутон — чёрный, с красными прожилками.

— Да это — цветок! — воскликнула Светлана. — Как мило с его стороны, что он собрался цвести именно сегодня. Это хорошее предзнаменование. Сегодня меня должны, просто обязаны спасти!

Хорошее настроение придаёт сил, повышает работоспособность. И Света имела возможность в полной мере в этом убедиться. А после работы её ждал сюрприз.

Света знала, что бутон рано или поздно раскроется. Но она не думала, что это будет так скоро и так красиво.

На вершине куста красовался огромный пурпурный цветок. Это была Роза. Её лепестки казались нежнее шёлка и были подсвечены изнутри. Нежный аромат Розы нельзя было вдохнуть, но можно было увидеть.

Пурпурный цветок повернулся к человеку и вдруг сказал:

— Здравствуй!

Это простое слово напугало Светлану. Вы и сами бы испугались, если внутри себя услышали бы вдруг чужой голос.

«Не сошла ли я с ума и не разговариваю ли сама с собой?!» — сразу подумала Света.

На что Роза ответила:

— Успокойся. Твой разум в порядке. Это я с тобой разговариваю. Я передаю тебе свои мысли. Я — Пурпурная Роза. Да, я похожа на земное растение, но это лишь кажущееся сходство. Я то, чему в твоём языке нет названия.

— Ты говоришь! Ты мыслишь! Ты — разумна! — воскликнула Света. — Я всегда знала, что Титан обитаем!

— Я родилась не здесь. Я — гостья в этом мире, — ответила Роза. — Наверно, я — единственная Пурпурная Роза во всей Галактике. Тысячи лет крошечным семечком я летела через Вселенную, прежде чем упала на эту планету. Сотни лет, ожидая тебя, я лежала на дне этого каньона. И всегда знала, что встречу тебя здесь.

— Ты летела тысячи лет, чтобы встретиться со мной? — удивилась пилот Пряхина. — Неужели для тебя это так важно?

— Важно. И для меня, и для тебя… Наша встреча с тобой неслучайна. Каждое существо приходит в наш мир, чтобы исполнить своё предназначение. Я должна исполнить своё предназначение, а ты — своё.

— Что же мы должны исполнить?

— Я тебе расскажу. Чуть позже.

— Ты знаешь Будущее?

— Я его вижу. Поэтому всегда принимаю правильные решения. Вы, люди, не видите Будущего. Поэтому постоянно делаете ошибки. На дне этого каньона ты оказалась лишь потому, что не видела своего Будущего.

— Откуда ты это знаешь? — удивилась пилот Пряхина.

— Я всё о тебе знаю. Я читаю тебя, как книгу.

Светлане стало не по себе. Вас бы тоже покоробило, если бы ваш собеседник знал о вас всё, а вы о нём — ничего.

— Пока я была семечком, я спала и видела сны о Будущем, — продолжала Роза. — А проснулась я только вчера. Ты меня разбудила.

— Ты знаешь, я попала в беду, — вздохнула пилот Пряхина.

— Говорю же: я знаю о тебе всё. И постараюсь тебе помочь. А ты, в свою очередь, постараешься помочь мне.

— Если смогу, — недоумевая, Света пожала плечами.

— Сможешь. Но об этом потом. Сначала я должна помочь тебе выбраться отсюда. Ведь в этом и заключается моё предназначение.

— Чем же ты можешь мне помочь?

— Ты попала в беду. Твои соплеменники ищут тебя, но они далеко и не знают, где ты находишься. Я хочу подсказать им, что ты — здесь.

— Ты можешь с ними связаться? — удивилась Света.

— Если ты мне поможешь. Попробуй настроиться на кого-нибудь из твоих друзей, представь его лицо, мысленно заговори с ним. Тогда я смогу общаться с ним так же легко, как с тобой.

— Хорошо, я попробую, — ответила Света.

Она сосредоточилась, закрыла глаза и представила лицо начальника экспедиции.

Пурпурная Роза долго молчала, настраивая свои мысли на этого человека. Она очень хотела помочь Светлане, но у неё не получалось связаться с начальником экспедиции.

— Нет, — сказала Роза. — На этого человека настроиться не могу. Он закрыт. Думает сразу о многом. Большая ответственность. Не отвлекается на мелочи.

— Тогда попробуй настроиться на другого, — попросила пилот Пряхина и мысленно заговорила с первым пилотом.

— И на этого не могу, — через минуту ответила Роза. — Отвлечён. Думает о семье: о жене и детях, что остались на Земле. Устал от работы. Хочет в отпуск.

— Жаль.

Светлана вздохнула. Шансы на спасение таяли с каждой минутой.

— А что ты скажешь об этом человеке? — спросила она, пытаясь представить лицо второго пилота.

— Этот человек суров и часто бывает несправедлив по отношению к тебе, — сказала Роза. — Ты избегаешь общения с ним. Ты обижаешься на него и не можешь представить его достаточно ярко. Извини, но дело не в нём, а в тебе самой… Ещё есть варианты?

— Последний. Но на него у меня нет надежды.

— Почему? Кто он такой?

— Такой же геолог, как и я, — Саша Лопатин. Он всего на два года старше меня. Балагур и весельчак. Часто подшучивает надо мной. А иногда будто совсем меня не замечает.

— Это ничего не значит, — ответила Роза. — Постарайся настроиться на этого человека.

— Ладно. Попробую.

Пилот Пряхина закрыла глаза и представила лицо Саши Лопатина. В тот же миг она услышала радостный голос Розы.

— Превосходно! Связь устанавливается! Ты очень ярко его представляешь. Он явно тебе небезразличен.

— Небезразличен? — нахмурилась пилот Пряхина. — Да я его терпеть не могу!

— Позволь тебе не поверить. Сама себя ты обмануть можешь, но меня тебе обмануть не удастся.

— Он никогда не воспринимает меня всерьёз.

— Потому что ты ему нравишься.

— Нравлюсь?

— Да. Но сам он об этом ещё не знает. А ведь в будущем вы — идеальная пара. Вы как нельзя лучше подходите друг для друга. Уж мне-то можешь поверить…

Света задумалась на минуту, а потом спросила:

— Саша тебя слышит?

— Слышит. Но пока он не понимает, кто говорит с ним. Он тоже немного испуган. На то, чтобы он успокоился и всё понял, нужно время.

После работы Света едва держалась на ногах. Глаза её закрывались сами собой, но она твёрдо решила дождаться Сашиного ответа.

— Я подожду, — сказала она.

— Ты же на ходу засыпаешь. Тебе необходимо подкрепиться и отдохнуть. Поспи. Когда будет нужно, я разбужу тебя.

Света послушалась Пурпурную Розу и ушла в жилой отсек. И снова ей снился сон о Земле, и снова начальник экспедиции разбудил её своим криком. Проснувшись, Света услышала короткие гудки аккумуляторной батареи. Она сигнализировала о полной разрядке. Жилой отсек космолёта медленно остывал. Воздуха оставалось на пять часов.

«Неужели Саша не успеет меня спасти?» — подумала Света.

В это время она вспомнила о Розе и поспешила наружу.

Пурпурную Розу невозможно было узнать. Чёрные листья осыпались, цветок почернел и завял.

— Ну, вот, кажется, я умираю, — сказала Роза. — Своё предназначение я исполнила. Теперь ты должна исполнить своё… Я хочу отдать тебе самое дорогое, что у меня есть, — мои семена. Возьми их с собой и посей в космосе.

Светлана протянула к цветку сложенные лодочкой руки. На ладонь ей упали три белых орешка. Семена были покрыты толстой скорлупой, защищающей их от космических излучений и холода.

— Как же мне их посеять? — спросила Света, пряча орешки в карман.

— Брось их в межпланетном пространстве — там, где пожелаешь. Семена сами найдут дорогу к благоприятной для них планете. Через год или через тысячу лет каждое из этих семян станет такой же Розой, как я… А теперь приготовься к встрече. Саша уже летит за тобой.

В это время Светлана услышала далёкий гул двигателей, и над каньоном пролетел космолёт. Сердце отчаянно забилось в груди.

«Заметил или нет?» — мысль бешеным пульсом отзывалась в висках.

— Заметил, — ответила Роза. — Сейчас пойдёт на посадку.

И верно, теперь Сашин космолёт показался на горизонте. Он спускался в каньон и летел между отвесных стен, едва не касаясь крыльями скал.

— Отойди от меня подальше! — вдруг сказала Роза.

Пилот Пряхина кивнула и отошла на пять шагов.

— Ещё дальше. Ещё! — крикнула Роза. — Беги к своему кораблю. Спрячься!.. И прощай!

Пилот Пряхина отбежала к космолёту, укрылась за фюзеляжем и оглянулась. Саша Лопатин сажал космолёт на подготовленную ею площадку. Он сидел в пилотской кабине и, выбирая безопасное для посадки место, вертел головой в разные стороны. Космолёт держался в воздухе на бьющих из сопел реактивных струях и вот-вот должен был опуститься на землю.

Пурпурная Роза попала в струю раскалённых газов и мгновенно погибла — растаяла, превратившись в облачко пара. Перед смертью она успела только вскрикнуть от боли.

Света видела, как гибнет Роза, и слышала её голос, но спасти её не могла. Света заплакала от жалости к своей спасительнице, которая тысячи лет ожидала жизни, а жила только два дня…

Космолёт опустился на землю, и Саша Лопатин ловко выпрыгнул из кабины. Света побежала ему навстречу.

— Ты цела? — крикнул Саша, стараясь перекричать гул двигателей. — Ты не ранена?

Света качала головой и плакала. Она всё ещё не могла поверить в своё спасение.

— Это счастье, что я тебя нашёл, — сказал Саша. — Сначала мы искали у Мрачных озёр, а потом меня как будто обухом по голове стукнули: ищи в Старом каньоне. Начальник меня на смех поднял. А я всё равно полетел. И вот, нашёл.

— Тебя не обухом по голове стукнули. Это Пурпурная Роза подсказала тебе, где меня искать…

Света рассказала Саше о Пурпурной Розе. Она показала ему фотографии, которые делала всё это время. Потом достала из кармана три белых орешка — семена Розы.

Узнав о том, что Роза погибла, Саша, конечно, расстроился. Но ведь он не был виноват в гибели Розы. Он просто не заметил её при посадке.

Сборы были недолги. Света села на место второго пилота. Саша сообщил на Базу, что поиски увенчались успехом, и космолёт взлетел. Он долго поднимался вертикально вверх между стен каньона, выбрался на простор, сорвался с места и, набирая высоту, пулей полетел на восток…

Свету, конечно, отругали. Но к маме не отправили и от полётов не отстранили. Ещё целых полгода она летала на Титан за топливом и только издали любовалась на гейзеры.

А когда пришло время возвращаться на Землю, Света исполнила обещание, данное Пурпурной Розе — она вышла в открытый космос и бросила семена в разные стороны. Белые орешки полетели через Вселенную, чтобы через тысячелетия на какой-нибудь из планет вырос новый розовый куст с окраин Галактики.

(обратно) (обратно)

Боровец Павел Григорьевич

http://samlib.ru/b/borowec_pawel_grigoxewich/

«Глобал Суицид Корпорэйшн»

1

Когда Борис высадился на Суицидике, бледно-розовая звезда системы только-только поднималась из-за горизонта, счищая полумрак с лица планеты. Темнота судорожно пыталась спастись от лучей света, забивалась в любые щели, таилась, но тщетно: утро победоносно наступало и захватывало все большую и большую территорию. Зрелище было красивое и впечатляющее, особенно если учесть то, что Борис прилетел с урбанизированной планеты-мегаполиса Дейча, столицы сектора Северо-Юго-Юго-Ось, и вживую такие зрелища мог наблюдать только во время календарных отпусков на планетах-курортах Федерации.

Борис наклонился, подхватил свой вместительный походный рюкзак и закинул его на плечо, затем подошел к самому краю посадочной платформы, оставив за спиной гудящий атмосферный транспортник. Ветер тотчас толкнул парня в грудь, но несильно, словно бы знал, зачем он сюда прибыл и предупреждал не пытаться форсировать развитие событий. Хотя по какой еще причине можно прилететь на планету с названием Суицидика, мысленно усмехнулся человек, но от края не отошел.

Ветер продолжал трепать его русые волосы, приятно гладить по небритым щекам, старательно отвлекая от размышлений, и надо признать, что выходило у него это довольно неплохо. Борис с раздражением подумал, что эта банальная заготовка хороша только для клиентов с периферийных планет, где технический прогресс все еще ограничивался грубыми атмосферными куполами над поселениями. А на Дейча моделируемая циркуляция ветра — уже весьма приевшееся удовольствие, впрочем, довольно дорогое. Многие богачи столицы сектора устанавливали такие системы в своих роскошных домах в качестве кондиционеров нового поколения. Конечно, внутреннее пространство даже весьма большого строения не сравнится с пространством стометровой посадочной площадки, и поэтому установка циркуляции влетела строителям в копеечку. Хотя не стоило недооценивать финансовые возможности «Глобал Суицид Корпорэйшн» — организация недавно присоединившейся к Федерации расы саилоков стремительно ворвалась на галактический рынок, предлагая довольно необычные услуги по организации самоубийств в наиболее подходящих для клиентов условиях. Правительство, как ни странно, законодательно утвердило подобную деятельность, и саилоки с завидным размахом оборудовали под нее одну из планет родной системы. Планету претензионно нарекли Суицидикой, а Департамент путей и сообщений занес ее координаты в галактический реестр.

Борис сдержанно усмехнулся. Неужели аналитики корпорации могли сделать вывод, что такие нехитрые уловки с ветром помогут клиентам легче расставаться с опостылевшей жизнью? Подобные потуги даже не смешны, так как грубы и примитивны. Впрочем, если саилоки оперируют чуждой человеческому разумом логикой, то почему бы и нет. Хотя лично Борис, проработавший оперативным журналистом более семи лет в популярном на Дейча голоканале, еще не встречал ни одного разумного существа в Федерации, которое бы могло похвастаться наличием такой логики. К тому же саилоки были представителями гуманоидной расы, и раз их приняли в Федерацию, то система их ценностей и взглядов на существование не противоречила основным постулатам Конституции. Так что же заставило правительство и самих саилоков ввязаться в это сомнительное предприятие? Получение хорошей взаимной прибыли? Но это весьма маловероятно, так как даже невооруженным глазом видны многочисленные ляпы и ошибки корпорации в организации торговли суицидами. Хотя какое мне до этого дело, спохватившись, подумал парень. Ага, чуть не забыл…

Парень поднес ладонь ко лбу и активировал сенсорную кнопку, настроенную на его ДНК-код. Головной обруч из эластичного пластика предупреждающе завибрировал, и Борис почувствовал, как вокруг его головы словно сгустился воздух. Все, теперь ни один медиум не сможет залезть к нему в голову и прочитать мысли без его осознанного согласия. Ведь в информационном буклете «Глобал Суицид Корпорэйшн» предупреждала, что практически треть саилоков имеет паранормальные способности, а Борис по долгу службы привык держать всю личную информацию внутри себя. Поэтому не раз становился журналистом года на родном голоканале.

Глубокий космос, а все-таки красивую планету соорудили эти подозрительные саилоки, неожиданно подумалось Борису. Парень немного наклонился вперед и, вытянув шею, заглянул за бортик платформы. Внизу, метров двести — не меньше, у подножья отвесных скал яростно бились пенные буруны волн. Дальше, насколько хватало взгляда, до самого-самого горизонта тянулась безмятежная гладь океана, постепенно окрашивающаяся в розовый цвет от лучей звезды. Посадочная платформа, на которой находился Борис, длинными металлическими опорами впивалась в медно-бурые глыбы камня. Слева и справа, на небольшом расстоянии друг от друга, виднелись другие такие же платформы, с которых стартовали и на которые прибывали атмосферные транспортники корпорации. Тонкие, на вид невероятно хрупкие монорельсовые дорожки, по которым довольно часто проносились блестящие вагонетки, плавными дугами соединяли платформы в единую систему.

Что-то посреди такой красотищи не очень хочется лишаться жизни. Во всяком случае, промышленная зона, машинные агрегаты, и петля синтетической веревки на шее больше располагают к сведению счетов с самим собой… И как только саилоки додумались предлагать смерть на планете больше похожей на утопические мечтания философов далекого прошлого? Да уж, когда идеи развития цивилизации рождались в колыбели человечества — на планете Земля, откуда более двух сотен лет назад в бескрайний космос выплеснулась раса людей, — то они явно не были рассчитаны на представителей неземных разумных рас. Ну кому еще, скажите, кроме существ с нечеловеческой логикой может придти в голову, что на самоубийцах можно зарабатывать деньги? Да еще и поставить услуги по предоставлению комфортных условий для суицида на широкую ногу?

Впрочем, стоп! Меня это не касается, вновь одернул себя парень, я здесь по другой причине…

— Борис Колбин, простите? — вдруг раздался за спиной человека слегка шелестящий голос из языкового декодера.

Парень вздрогнул от неожиданности и повернулся. В двух шагах от него возвышался длинный и сухопарый саилок в просторной серой мантии, смиренно сложивший тонкие руки перед собой. Его сморщенное черепашье лицо выражало безграничную учтивость и доброжелательность. Наверное, бизнес-консультанты Федерации в первую очередь объяснили им, что вести себя таким образом весьма полезно для успешной деятельности, невольно промелькнула у Бориса не слишком-то уважительная мысль.

— Да, это я, — кивнул парень, включая свой декодер, прикрепленный к правому предплечью. Устройство что-то пронзительно рявкнуло, затем мелко зацыкало, переводя слова человека на родной саилоку язык. Борис мысленно усмехнулся и подумал, что ему никогда в жизни не удалось бы повторить все то, что выдавил из себя декодер.

— Очень рад встрече. Простите, что заставил вас ждать. — Саилок грациозно поклонился. — Меня зовут Самлон, я ваш инструктор на Суицидике.

— Ничего страшного. Я пока изучал местную природу.

— Здесь красиво, правда? — расширив зрачки, поинтересовался саилок.

— Недурно, — согласился Борис, хотя бывал на таких шикарных планетах-курортах, что Суицидика в сравнении с ними показалась бы заледенелым астероидом.

— Суицидика в прошлом году попала в первую сотню красивейших планет Федерации. — Самлон подошел к краю площадки и широко развел тонкие руки. Его мантия вздулась парусами от тотчас налетевшего порыва ветра. — Здесь каждый получает то, чего желает. Суицидика никого не оставляет равнодушным.

— Думаю, место в сотне вам дали во многом в качестве аванса, — двусмысленно заметил Борис, вновь оглянувшись на гладь океана.

Самлон удивленно повернул голову к Колбину и тот различил недоумение в его маслянистых глазах, защищенных прозрачными мембранами.

— Это я к тому, что ваша раса лишь недавно влилась в Федерацию, — поспешно добавил парень, понимая, что ляпнул лишнее и саилок не понял его циничного столичного юмора. — А у нас принято всячески поддерживать новичков. Лояльность к различным расам — наверное, основной столп, на котором держится нерушимость нашего государства.

— Я понял, — кивнул Самлон, улыбнувшись. Улыбка получилась с большим трудом и довольно странная. — Надеюсь, саилоки займут достойное место в Федерации и будут приносить пользу остальным расам.

— Вот-вот, именно поэтому я и оказался у вас, — облегченно произнес Борис, радуясь изменению темы разговора. — Мне очень нужна ваша помощь…

— Конечно, мы обязательно поможем вам, — кивнул саилок, — но для начала необходимо заехать в офис: обсудить детали предоставления услуг, подписать договор… Нудная формальность, но без нее, как понимаете, не обойтись.

Самлон отступил на шаг в сторону и приглашающе протянул руку к стоящей у монорельсовой дорожки пустой вагонетке.

— Без проблем, — кивнул Борис. — В офис, так в офи… Уй!

— Осторожно! — встревожено выкрикнул саилок, но было уже поздно.

Что-то больно стукнуло Колбина по затылку и он едва не упал, на мгновение утратив ориентацию. Однако устоял, удивленно выпрямился и потер ушибленное место. На удивление ладонь не нащупала шершавого пластика защитного обруча. Борис растерянно посмотрел по сторонам и увидел, как Самлон аккуратно поднимает обруч с земли.

— Забыл вас предупредить… — стушевавшись, вымолвил саилок, протягивая человеку его собственность, — …здесь водятся на редкость наглые и агрессивные птицы — барухи. У них есть не очень приятная привычка атаковать головы зазевавшихся. Так что будьте осмотрительны…

— Спасибо за предупреждение, — старательно пряча раздражение, пробурчал Борис. Затем ощупал затылок, убедившись, что ничего серьезного не стряслось, и надел обруч обратно. Устройство коротко завибрировало, подтверждая правильность ДНК-кода, и знакомое чувство непроницаемого колпака окутало парня.

— Ладно, я в порядке. Пора заняться делами.

И он широко зашагал в сторону дорожки. Самлон, передвигаясь плавными движениями, последовал за человеком.

(обратно)

2

— Итак, — Самлон положил руки на стол ладонями вверх — что было знаком, располагающим к максимальной доверительности, как знал Колбин из известного на всю Федерацию труда выдающегося психолога Куйши Тачкура, — каким способом вы бы хотели расстаться с жизнью?

— Честно говоря, пока еще не решил, — нервно усмехнулся Борис. Корпорация совсем, что ли, спятила, если влияет на подсознание клиентов такими топорными методами? Это же чистой воды дилетантство! — Совершить самоубийство — да, решил, а вот каким именно способом пока не могу выбрать. Существует столько вариантов, что… Правда, я думал, что вы мне поможете, ведь у вас опыта в этих делах куда больше.

— Совершенно верно, господин Колбин, именно для этого и создана «Глобал Суицид Корпорэйшн» — мы помогаем самоубийцам совершить задуманное с наименьшими психологическими проблемами и максимумом удовлетворенных эмоций, — воодушевился саилок, расширив зрачки. Казалось, он сел на своего любимого конька. — Издавна у нашей расы сложилась традиция лишать себя жизни, если того требовали обстоятельства или если у саилока возникала такая потребность. Наша цивилизация с огромным трудом и испытаниями продвигалась по ступеням эволюции, так как родная планета имела очень неблагоприятные условия для жизни. Именно поэтому многие саилоки жертвовали своими жизнями для блага родных и расы, другие же — убивали себя из-за разочарования и усталости от бесконечной борьбы. Но никто не смел обвинять таких в трусости и ничтожности. Все понимали, что завтра точно так же смогут захотеть прекратить страдания и они сами. Спустя долгие столетия наша раса достигла нужного уровня развития, чтобы обеспечить максимальную защиту каждому члену общества, затем вышла в открытый космос, но традиция суицидов прочно закрепилась в умах саилоков, и самоубийства совершались почти в таком же количестве, как и в самые трудные времена…

Самлон задумчиво умолк, глядя куда-то в пустоту, словно перед его глазами проносились картины борьбы его расы за право существования.

— Когда мы влились в Федерацию, — наконец продолжил он, придя в себя, — то обнаружили, что и у вашей цивилизации весьма популярны идеи суицида, но, как изучили наши специалисты, это мировоззрение только недавно начало обретать популярность. Однако самым удивительным было то что, несмотря на вашу основную идею общества — жизнь, как главнейшая ценность, — многие стали пользоваться суицидом как раз из-за пресыщенности и высокого уровня жизни. А это избавляет разумного индивида от необходимости бороться за свои жизнь и благополучие.

— Да, есть такое дело. Лучшие философы Федерации заявляют, что это объективное явление развития цивилизации, — кивнул Борис. — Граждане теряют интерес к жизни, насладившись всеми возможными развлечениями, и избавляют себя от меланхолии и депрессии таким вот решительным способом.

— Полностью с вами согласен, — улыбнулся своей странной улыбкой Самлон. — Мы поняли, что сможем приносить ощутимую пользу Федерации своим богатым опытом по части суицидов. Спрос, как известно, рождает предложение. Так появилась «Глобал Суицид Корпорэйшн», девизом которой стала такая фраза: «Распорядись своей жизнью вольно!» Вот мы и помогаем разумным существам реализовать свой выбор.

Самлон встал из-за стола и плавно приблизился к белой стене. Затем активировал какой-то невидимый сенсор. Тот замигал лиловым, похожий на сгусток тумана, и в стене открылась ниша. Саилок достал оттуда тонкую, хрупкую на вид пластину и вернулся с ней к столу.

Борис же в это время пытался уложить в голове слова инструктора: как можно получить от самоубийства максимум удовлетворенных эмоций? Такое под силу разве что какому-нибудь мазохисту. Лично Колбин хотел без лишних проблем расстаться с жизнью, которая подарила ему множество хороших и не очень событий, но теперь ставшая чересчур пресной и блеклой, по возможности не причинив ненужных проблем посторонним. Когда он еще только пробивался к вершинам карьеры журналиста, зеленый и невероятно самоуверенный, а подчас и дерзкий, тогда жизнь приносила ему невероятное удовольствие. Теперь же стабильное место ведущего журналиста голоканала столицы сектора, необходимость освещать однообразные события, стали тяжким бременем. Так Борис увлекся популярным философским течением, утверждавшим, что смерть — не конец существования, но лишь переход на следующую ступень бытия. Именно поэтому он и прилетел на Суицидику, решив воспользоваться услугами «Глобал Суицид Корпорэйшн» и предварительно сбросив на счет корпорации определенную сумму в кредитах. По сути, это были все сбережения, которые он сумел накопить за годы работы. Но зачем ему деньги, если все то, что было ему дорого, теперь вызывало в лучшем случае тошноту? Парень считал, что пришла его очередь проверить правильность утверждений исповедуемой философии…

Но это — лишь легенда. На самом же деле Борис Колбин был тем журналистом, который ради сенсационного сюжета направил бы звездолет со связанной матерью в кресле пилота на таран заполненного под завязку пассажирского лайнера. Жизнь и карьера ему вовсе не опротивели, наоборот: он считал, что освещение «жареных» событий — это тот ключик, который никогда не позволит ему разочароваться в жизни. Вот именно для очередного скандального репортажа, связанного с необычной деятельностью «Глобал Суицид Корпорэйшн», его и прислал сюда главный редактор. А желание покончить жизнь самоубийством — лишь предлог, чтобы отвлечь внимание сотрудников корпорации и провести сеанс прямой связи с места совершения суицида.

Хорошо, что на мне ментальный обруч, подумал Борис, наблюдая за действиями саилока, вдруг эта долговязая черепаха умеет читать чужие мысли. А так никто не догадается о моем плане, ведь легенда практически идеальна, а доказательство вступления в общество поклонников теории Ступеней Бытия можно без труда добыть из Галанета.

Что же касалось непосредственно самого суицида, то Колбин рассчитывал найти подходящую возможность, чтобы не доводить этот процесс до логического завершения.

— Еще ни один клиент не выразил неудовольствия по поводу качества наших услуг, — гордо заметил Самлон, садясь за стол напротив Бориса. — Мы очень гордимся этим фактом.

— Ясное дело, как клиенты могут выразить свое неудовольствие, если они уже воспользовались услугами вашей корпорации? — попытался было пошутить парень, но на лице инструктора не дрогнул ни одни мускул.

— Зря вы так, господин Колбин, — наконец покачал головой Самлон. — Если клиент передумал совершать суицид по каким-либо причинам, он вправе разорвать контракт и улететь с Суицидики. Обратный путь есть всегда. Другой вопрос в том, что им очень редко пользуются. Статистика наших отказников не превышает и пяти процентов, но этого, конечно, тоже вполне достаточно. Согласитесь, это лестно, когда индивидуум из-за нашей деятельности, понятно, что лишь коственно и, возможно, только случайно, но все же получает еще одну причину продолжать жизнь. Мы предпочитаем видеть и в этом пользу…

— Однако не безвозмездно, — решил повредничать Борис. Честно говоря, его порядком раздражали сдержанное поведение и нудные разговоры саилока, хотя он просто еще никогда не встречался с представителями этой расы, иначе обязательно знал бы, что такая манера общения вполне традиционна для их общества. — В рекламном буклете говорится, что в случае отказа клиента от выполнения обязательств контракта корпорация возвращает лишь двадцать процентов от уплаченной суммы. Верно?

— Конечно, — даже не отреагировал саилок. — Если бы вы знали, в каких условиях и за какие огромные деньги нам удалось обустроить Суицидику по всем стандартам Федерации, то наши цены показались бы вам просто смехотворными.

— Сомневаюсь, а ведь я всегда зарабатывал довольно прилично, — покачал головой парень.

— Вот-вот, господин Колбин. Мы, в свою очередь, тоже стараемся зарабатывать в условиях рыночной экономики Федерации. Раса людей в основном заняла нишу промышленности и машиностроения, мы же пытаемся найти свое место в сфере предоставления услуг. Каждому, как говорится, — свое.

— Угу, — буркнул Борис под нос. Что и говорить, инструктор славно поставил зарвавшегося клиента на место. И поделом, между прочим. Не стоило так настырно лезть с каверзными вопросами. Чего доброго, саилок заподозрит что-нибудь неладное. Хотя, в принципе, всегда можно сослаться на пресловутую журналистскую хватку, проявляющуюся на уровне инстинктов.

— Хорошо, господин Колбин, — решил сменить тему Самлон. — Вы точно уверены в решении принять добровольную смерть?

— Вполне, — слегка вальяжно ответил человек, словно договаривался о покупке дорогой антикварной мебели из натурального дерева. — Жизнь меня давно тяготит своей бессмысленностью. Все методы вернуть интерес к ней я уже испробовал… Так что…

— Понятно, — удовлетворенно произнес Самлон. — Вы не против, если мы занесем данные вашего решения в статистический архив корпорации? Разумеется, никаких имен, все исключительно анонимно.

— Ну-у… — протянул парень, округлив губы. — В принципе, я не против. Но зачем вам это нужно?

— Охотно поясню. Наш аналитический отдел активно использует такую информацию для улучшения качества услуг. Ну, вы понимаете: что клиенты больше предпочитают, различные деликатные моменты и такое прочее…

— Ага, понимаю, — улыбнулся Борис. — Тогда я даю согласие.

— Отлично, — закивал саилок. — В договоре мы обязательно включим пункт о конфиденциальности вашей информации. А сейчас позвольте вернуться к главному… Так в каких условиях вы бы хотели расстаться с жизнью? Может, есть какие-нибудь идеи или хотя бы предпочтения?

— Трудно сказать, — наморщил лоб Колбин. — А можно выбирать из чего угодно?

— Можно. Но в разумных пределах, конечно, — вовремя поправил себя инструктор. — Например, мы можем помочь вам сгореть в огне, утонуть в океане или тихо скончаться в постели от инъекции высокотоксичного яда. Вы можете умереть в мучениях, без мучений, быстро, медленно, в сознании, без сознания — в общем, как вам заблагорассудиться! Тут вас ограничить может только фантазия! Если хотите, я включу головизор с записью различных суицидов наших клиентов. Естественно, это полностью легальные съемки, сделанные с разрешения самих клиентов.

— Нет-нет! — вскинул руку Борис. Он представлял, какие жуткие картины были на записи, и многое бы отдал, чтобы завладеть таким сокровищем и показать по главному голоканалу Дейча. Этот сюжет мог бы продержаться месяц на вершине хит-парада популярности! — Это, пожалуй, будет слишком. Я и так устал от крови и жестокости из-за своей тяжелой профессии. Мне хочется спокойствия и минимум страданий. Чтобы предчувствие смерти не давило на сознание, а пришло незаметно и… естественно, что ли… Что-то подобное можно придумать?

— Прямо скажем, не самая простая задачка, — задумался Самлон.

— Еще я опасаюсь, что в одиночку мне будет немного не по себе, — после секундной паузы произнес Борис. Наступал решающий момент разработанного плана. — В буклете я видел упоминание о том, что возможны также и групповые суициды. Думаю, меня это могло бы устроить. Что скажете?

— Кстати, это хорошая идея, — заметно оживился Самлон. Затем развернул над столом голоэкран компьютера и принялся копаться в многоуровневой таблице какого-то файла. — Кажется, сегодня я видел… Где же эта заявка? Ага, вот, нашел… Так, так… Все верно, пожелание совместного суицида, предпочтение — иная раса… Отлично!

Борис сидел, затаив дыхание, слушал бормотанье саилока и отчаянно надеялся, что дельце выгорит. Если все выйдет, как они задумали с редактором, скандальный репортаж потрясет половину Федерации! Беспрецедентное интервью с самоубийцей перед совершением суицида и съемка момента его смерти — и все это в прямом эфире! — поднимет рейтинг голоканала на заоблачную высоту, а вместе с ним и популярность самого Колбина! Угроза же судебных разбирательств с «Глобал Суицид Корпорэйшн» Бориса пугала мало. У голоканала была такая команда юристов, что могла разорвать на части любую прокуратуру в Федерации, вплоть до Верховной Прокуратуры старушки-Земли.

— Значит так, господин Колбин, — наконец оторвался от экрана Самлон. — Мы можем организовать вам поездку по монорельсам вместе с одним нашим клиентом, который тоже пожелал умирать не в одиночку, и сделать так, чтобы дорожка заканчивалась над обрывом. Вагонетка упадет с огромной высоты прямо в океан и, уж будьте уверены, выжить после этого вам стопроцентно не удастся.

— Пожалуй, такое самоубийство мне подойдет, — прикинув зрелищность будущего репортажа, кивнул парень.

— Отлично. Будем считать, что мы договорились, господин Колбин. Тогда давайте назначим суицид на вечер — все равно раньше нашим техникам не удастся подготовить дорожку должным образом. А пока вы сможете отдохнуть с дороги в гостиничном номере и набраться сил перед вашим самым ответственным в жизни поступком.

— Вечером, так вечером, — легко согласился Борис. Подумать только, а ведь они с редактором рассчитывали провести репортаж как раз вечером! Все складывается, как нельзя лучше. — Надеюсь, у вас мягкие постели, а то я в пассажирском лайнере совсем не выспался. В гиперпереходах постоянно трясло, что, честно говоря, возмутительно — первый класс предполагает наличие мощных гравикомпенсаторов.

— В таком случае предлагаю оформить договор, — преступил к формальностям саилок. Над столом вновь появился голографический экран, по нему побежали строчки универсального языка Федерации. — Все условия стандартны. Вы, надеюсь, успели изучить их в высланном ранее экземпляре?

— Да-да, конечно, я внимательно ознакомился с условиями. Вопросов нет.

— Совсем никаких? — неожиданно проницательно взглянул инструктор на Бориса и тот с ужасом подумал, что саилок каким-то образом догадался о его плане. Но тотчас же отогнал от себя подобные мысли, ругая за слабоволие. Не может такого быть, ментальные обручи надежны, как Центральный банк Федерации!

— Вообще-то, один есть. А что за клиент будет моим партнером? Если это не секретная информация, конечно, — поинтересовался человек.

— Кламиант с планеты Вегатон, — с заминкой произнес Самлон, вглядываясь в голоэкран. — Вегатон — планета-океан, чем-то похожа на Суицидику. А кламианты — это разумные… гм, люди называют их почему-то осьминогами. Очень своеобразная и интересная раса, которая, кстати, также обладает развитыми традициями суицидов.

— На что вы намекаете? — насторожился Борис.

— Ну, — Самлон запнулся, — по нашей статистике более восьмидесяти пяти процентов самоубийц чувствуют себя увереннее, когда совершают суицид в компании индивида, который имеет высокую психологическую устойчивость к смерти. А кламианты, как известно, жертвуют собой для продолжения рода. В каком-то смысле, конечно…

— Ладно, — сдвинул брови Борис. О кламиантах он практически ничего не знал, так как их планета находилась на другом конце Федерации и не входила в особую сферу интересов голоканалов Дейча. Хотя совершенно очевидно, что репортаж со скользким пучеглазым страшилищем в качестве главного героя все равно будет подобен взрыву урановой бомбы! И Колбин готов был рискнуть жизнью ради сенсации. — Приму смерть в компании разумного осьминога!

(обратно)

3

— Вот ваш партнер! — заявил Самлон, ставя на соседнее сидение вагонетки довольно большой прозрачный аквариум с кламиантом. Борис повернул голову и коротко кивнул товарищу по суициду. Осьминог кивнул в ответ маленькой шишкообразной головой, но от парня не укрылось, что глаза-буркала у кламианта были грустными и жалостливыми. Хотя, впрочем, возможно такой взгляд у них был заложен природой с рождения.

— Скажите, а если я вдруг передумаю умирать, как мне сообщить об этом? — стараясь не выдать волнения, спросил Борис. Только сейчас он начал понимать, что ввязался в рискованное предприятие, которое могло закончиться весьма трагически (понятно, что для него самого, а не какого-то там осьминога). — Ведь вагонетка будет нестись на полном ходу…

— Достаточно активировать переговорное устройство — вот здесь, — Самлон указал длинным пальцем на приборную панель, — сообщить мне об отмене суицида и я остановлю вагонетку. Но помните, что таким поступком вы сорвете самоубийство уважаемого кламианта и он будет в полном праве подать на нашу корпорацию в суд. Также как и на вас. Мы, в свою очередь, тоже подадим на вас в суд за причиненный моральный и материальный ущерб. Это было обговорено в контракте, как вы помните.

— Помню, — мрачно проронил Борис, уязвленный сухим бескомпромиссным тоном инструктора, и прикосновением руки убедился, что ментальный обруч по-прежнему работает.

— Вот и все, господин Колбин! — почти торжественно произнес Самлон. За его спиной маячил еще один долговязый саилок — очевидно, инструктор кламианта. — Очень был рад с вами познакомиться. Желаю вам легкой и счастливой смерти! Сейчас вы отправитесь в ваш последний путь!

Из декодера кламианта, прикрепленного к стенке аквариума, раздался какой-то непонятный писк, но он мгновенно растворился в шуме тронувшейся с места вагонетки. Возможно, осьминог хотел попрощаться со своим инструктором, а может, просто просил не тянуть нелегкие мгновения уже и так опостылевшей жизни.

Вагонетка постепенно набирала скорость и уже через несколько минут со свистом мчалась по монорельсовой дорожке, выписывающей плавные дуги. Слева проносились медно-бурые скалы, тянущие острые навершия к небу, справа — насколько хватало взгляда, — простирался умиротворенный океан, уже окрашивающий воды в розовый цвет от клонящейся к горизонту звезды. Прохладный вечерний ветер приятно трепал волосы, ласково гладил щеки и гудел в ушах. Кроме пучеглазого осьминога рядом никого не было. В общем, все было так, как и задумывал Борис.

Парень украдкой посмотрел на кламианта. Тот тихонько сидел в аквариуме, глазами-буркалами всматриваясь в приближающийся закат. Казалось, завораживающее зрелище розового океана пришлось разумному осьминогу по вкусу. Наверное, Суицидика напоминала ему родную Вегатон.

Пора начинать…

Борис украдкой извлек из кармана на рукаве маленький металлический шарик и бросил его через плечо. Он знал, что автономный модуль-видеокамера мгновенно активирует двигатели, пристроится сразу за вагонеткой, затем наладит фокусировку изображения и проложит радиоканал с Дейча. Теперь за качество картинки можно не волноваться — техника сама будет выбирать удачные планы и составлять композиции. Тронув мочку уха, в котором крепился миниатюрный наушник-микрофон, Колбин активизировал и его. Почти сразу же раздался взволнованный голос редактора:

— Борис,подлец, тебе все-таки удалось провести тупых саилоков! Я в тебя верил! Ух ты, картинка супер! Вид просто убойный! Э-э-э! Надеюсь, ты все организовал как надо! Ладно, даю полуминутную рекламу, затем прямой эфир! Готовься!

Парень едва сдержался от самодовольной ухмылки. Еще рано — сначала дело. А уж потом дифирамбы, гонорар, слава, скандальная репутация…

— Скажите-ка, вы не хотели бы поговорить со мной, пока мы еще живы? — предельно вежливо обратился к кламианту Борис. — А то мне немного не по себе, волнуюсь… Честно говоря, умирать страшновато…

Кламиант отвернулся от созерцаемого заката и испытующе уставился на человека. Затем из декодера зазвучали сухие, лишенные эмоций слова переводчика:

— Конечно, я готов к беседе. Только не переживайте — смерти не избежать. Она всегда возьмет свое — если не сейчас, то завтра точно…

— Спасибо, я постараюсь, — кивнул Колбин. В ухе сдавленно зашептал редактор, сообщая, что до прямого эфира осталось десять секунд. — Хочется скоротать время, с каждой секундой становится все тревожнее и тревожнее… Наверное, вы понимаете мое состояние?

— Естественно, понимаю, — осьминог зашевелился в аквариуме. — Представители нашей расы с самого рождения начинают готовиться к смерти — таковы традиции и особенности кламиантов…

— Ты в эфире! — едва не захлебнулся слюной редактор от возбуждения. Борис, имеющий за плечами тонну опыта, успел подловить нужный момент:

— Расскажите, пожалуйста, для чего вы прилетели на планету Суицидика? — неожиданно официальным тоном спросил парень у кламианта. Тот от неожиданности даже замер, но затем, очевидно, списав странности в поведении человека на экстремальную ситуацию, заговорил:

— Дело в том, что я… изгой, — исторгнул из себя декодер осьминога. — Я должен был принести себя в жертву юному потомству кламиантов, чтобы они смогли выжить и вырасти, но… испугался и отказался в последний момент. Из-за этого та часть мальков, за которую я отвечал, почти полностью погибла…

— Но, по-моему, инстинкт самосохранения вполне нормальное чувство, — отозвался Борис, направляя осьминога в нужное русло беседы. — Раса людей считает его одним из основополагающих инстинктов, который управляет действиями разумного существа.

— Тогда почему вы оказались моим соседом по вагонетке? — сухо поинтересовался голос из декодера.

— Ну-у-у… — опешил Колбин от неожиданного вопроса кламианта. Так эта скользкая гадина и все интервью завалит! — У меня есть на то причины… Профессиональные, так сказать…

— У нас, кламиантов, все совсем не так, — зашевелил щупальцами осьминог. — Хотя инстинкт самосохранения и у нас имеется, но, за долгие столетия развития, мы сумели его значительно подавить. Этого требовали условия жизни на Вегатоне и кламианты без колебаний отдавали себя на съедение потомству, помня о благе расы.

— Но как же тогда можно трактовать ваш поступок? — Борис издевательски усмехнулся. Он предпочитал последнее слово оставлять за собой.

Осьминог, казалось, отреагировал на этот укол раздражением, так как пустил в воду аквариума густую темную струю.

— Как трусость и слабоволие, — через мгновение произнес он. — Такие случаи на Вегатоне бывают редко, но все же бывают. Меня никто не осуждал и не наказывал, но я больше не мог находиться среди сородичей. Поэтому прилетел сюда, чтобы оборвать свою бесполезную жизнь и очиститься от позора…

— Но не лучше ли было просто позволить съесть себя следующему поколению мальков? — Колбин во что бы то ни стало хотел вывести осьминога из равновесия для повышения зрелищности репортажа.

— Может… — в декодере что-то всхлипнуло, — …и стоило… Но я… по-прежнему боюсь… Я не могу… не хочу… Когда маленькие присоски кламиантиков впиваются в тело, как крошечные ротики втягивают в себя вязкую плоть… Не могу… Я хочу… жить! Я не виноват, что я такой!

Последние слова декодер исторг так громко и пронзительно, что Борис даже отшатнулся. Да этот осьминог настоящий псих! Такой не то что добровольно примет смерть, но с удовольствием устроит ее другому! Наверняка редактор сейчас просто свалился с кресла в экстазе.

— Да, я не хочу умирать! Я хочу жить! — ярился в аквариуме кламиант. — Пусть лучше умирают такие недоумки как ты, ведь вы все равно не способны понять всю величественность настоящей жизни и настоящей смерти! Я прослежу, чтобы ты непременно сдох, пакостный журналистишка!

Колбин замер от удивления и ужаса, не в силах произнести слова. Откуда этот осьминог узнал, что он журналист? Может, он тоже медиум? Но ведь ментальный обруч исправно работает! Тогда как?

Проклятье, мысленно выругался парень, репортаж выходит из-под контроля! Даже самый сенсационный материал не стоит малейшего риска для моей жизни! О чем я думал, идиот?! Кого пытался убедить?! Жизнь — вот мой главный материал! Я хочу жить и наслаждаться каждым днем! Пошло оно все! Я! Хочу! Жить!

Внезапно из динамика вагонетки раздался предупреждающий голос Самлона:

— Приготовьтесь, вагонетка выходит на последний поворот!

Борис молниеносно ринулся к приборной панели, чтобы включить переговорное устройство, но щупальце кламианта опередило его пальцы и разнесло миниатюрную электронику вдребезги:

— Нет, ты этого не сделаешь! Лучше поищи крылья! — осьминог откровенно глумился над человеком.

Колбин, растерянно прижавшись к борту вагонетки, заорал не своим голосом:

— Немедленно остановите вагонетку!

— Он тебя не слышит! — Кламиант, казалось, стал вдвое больше, наполовину высунувшись из аквариума и угрожающе расставив щупальца в стороны. — Он тебя не слышит! Для него ты уже мертвец!

— Рон, помоги! Ты видишь, что творится? — уже не соблюдая никакой конспирации, взвыл парень. Но наушник-микрофон молчал, будто канал связи оборвался. — Рон, помоги! Я попал! Рон!

— Тебе никто не поможет! — прокаркал декодер. — Ты мертвец!

— Да пошел ты, тварь! — злобно прошипел Борис, но сдвинуться с места не решился. Он уже видел, на что способны тонкие на вид щупальца безумного осьминога. — Пошел ты! Слышишь, пошел ты!

Отчаяние захлестнуло парня. Он с горечью признал, что попал в ловушку, которую сам же себе и расставил. Единственная возможность прекратить эту дурацкую затею с репортажем ускользнула вместе с обломками приборной панели. И с каждой следующей секундой ощущение приближающейся смерти нарастало…

Колеса вагонетки пронзительно взвизгнули. Сильно тряхнуло, и Колбин осознал, что рельсы под ними кончились. Вагонетка немного пролетела в воздухе, движимая силой инерции, но уже через мгновение пошла вниз, заваливаясь на левый бок. Борис закричал, что есть мочи и отчаянно вцепился в борт вагонетки, хотя краем сознания понимал, что это бесполезно. Все вокруг завертелось, как в жутком кошмаре. Медно-бурые клыки скал, пенные буруны волн, бледно-розовое небо, начищенный металл вагонетки, аквариум, к стенкам которого присосались щупальца кламианта, и полный ненависти взгляд осьминога. Глаза парня продолжали фиксировать окружающую обстановку, бесстрастно посылая зрительные образы в мозг, словно издевательски напоминали о журналистской хватке, что сильнее любых инстинктов. Скорее бы все кончилось, промелькнула в голове Бориса еще недавно крамольная мысль, страшный удар об воду, неминуемый летальный исход. Скорее бы завершилась эта глупая жизнь. Какая глупая и бессмысленная жизнь…

Но между Борисом и уже такими близкими волнами воздух внезапно заискрился странными квадратами. Пропустив тяжелую вагонетку, что оглушительно рухнула в океанскую пучину, подняв тучу брызг, над водной стихией проявилась гигантская сверкающая сеть, принявшая в объятия самого Колбина и аквариум с кламиантом. Тело человека соприкоснулось с мягкой теплой поверхностью и словно прилипло к нему.

Борис обессилено распластался на спасительной преграде, сохранившей ему жизнь. На лице застыла перекошенная улыбка слабоумного. Странно, но ни одна мысль не желала посещать его голову в этот момент. Сейчас он попросту не мог ни о чем думать. Хотелось просто лежать и дышать влажным океаническим воздухом, жадно, жадно…

Вот оно, какое ты, счастье…

Избыток кислорода тяжелым молотом ударил в голову, слабость мгновенно опутала тело, и перед тем как потерять сознание Борис услышал неподалеку знакомый голос:

— Представление окончено…

(обратно)

4

Они вновь стояли на посадочной платформе. Борис Колбин и его инструктор Самлон. Но сейчас ведущий журналист голоканала Дейча уже не выглядел таким самоуверенным, как днем ранее. Лицо его было серьезно и собранно, словно он недавно пережил жуткое потрясение, и затаившаяся в уголках глаз тревога подтверждала это. Лишь саилок выглядел как обычно, смиренно сложивший руки перед собой и доброжелательно улыбавшийся, воплощая в себе тысячелетнюю мудрость и самообладание своей расы.

— Значит, вы все знали с самого начала? — наконец, с трудом вымолвил Борис.

— Конечно, — почтительно кивнул Самлон. — Когда вы проявили интерес к услугам нашей корпорации, мы сразу же насторожились. Все же репутация Бориса Колбина, скандального журналиста и провокатора, в Федерации идет намного впереди него самого. Даже информация о вашем вступлении в общество поклонников Ступеней Бытия не смогла обмануть нас. Корпорация, конечно же, не могла прямо отказать клиенту без объективных причин и поэтому приготовила небольшое представление к вашему прилету…

— Но ведь я действительно мог хотеть совершить суицид, — резонно заметил Колбин. — Ведь мои мысли вы прочитать не могли?

— Ошибаетесь, уважаемый, — сдержанно улыбнулся саилок. — Где, по-вашему, ваш ментальный обруч?

— Вы же сами говорили, что он слетел с моей головы во время падения и утонул в океане, — удивленно ответил парень, вдруг почувствовавший себя жутко одиноким и беззащитным на этой планете. — Правильно?

— Правильно, но не совсем верно, — уклонился от прямого ответа Самлон. Затем завел руку за спину и извлек из складок просторного одеяния ментальный обруч, точь-в-точь похожий на обруч Бориса. — Возьмите, вот ваш обруч.

Человек растерянно протянул руки к своей собственности и убедился, что это именно его обруч.

— Но, я не понимаю…

— Все очень просто. На самом деле в океане утонул наш обруч, точная копия вашего.

— Но как? — Борис чувствовал себя полным идиотом в компании коварного саилока.

— Помните, как на этой же площадке на вас налетел барух? — загадочно поинтересовался Самлон. — Так вот, он унес обруч с собой, а не просто сбил его с головы, как вы подумали, а уж я вручил вам обруч корпорации, внушив, что он ваш. Понимаете?

— Так, значит… — опешил Борис. — Вы все это время копошились у меня в голове?

— Вернее будет сказать — просто читали мысли, — поправил собеседника саилок. — Которые подтвердили наши опасения…

— А как же канал связи с моим редактором на Дейча? Камера ведь передавала картинку в прямом эфире…

— Нет, это не так, — покачал головой Самлон. — Вы действительно вышли на контакт с голоканалом и общались со своим редактором. Но только вот он видел совсем не то изображение, которое передавала ваша камера — на орбите Суицидики специальный спутник блокировал ваши данные, и дальше посылал картинку, которую мы смонтировали заранее. Там вы просто разговариваете с кламиантом на отвлеченные темы, и никакой агрессии нет и в помине, а уж тем более падения в океан.

— Но как… — Колбин был шокирован такими подробностями. Выходило, что корпорация провела его, как зеленого юнца. А ведь он готовился очень тщательно, и разработка репортажа велась в полной секретности. Но все равно не помогло.

— Уж поверьте мне на слово, — прервал его инструктор плавным движением руки. — У нас есть для этого все необходимые возможности и специалисты…

— Зачем же вы разыграли этот небезопасный спектакль, а просто не выгнали меня с Суицидики? — несколько раздраженно буркнул парень. Колбина порядком задевало, что саилоки игрались его жизнью, как игрушкой.

— Если я скажу, что мы хотели проучить вас, то это будет слишком грубо, — посерьезнев, сказал Самлон. — Да к тому же, не совсем правдиво…

— Тогда почему? — проявил настойчивость журналист. Он почувствовал, что инструктор сейчас скажет ему что-то очень важное.

— Хорошо. В принципе, разрешение на ваш доступ к секретным сведениям корпорация уже утвердила. Это неизбежная утечка информации, и, надеюсь, вполне оправданная, — Самлон кивнул. — Думаю, вам, как журналисту, будет интересно послушать…

— Да, конечно-конечно, — взволнованно пробормотал Борис, не сводя пристального взгляда с лица саилока.

— Дело в том, что случай с вами является вполне обычной для корпорации практикой, — двусмысленно начал саилок. — Мы занимались, так сказать, стандартной работой…

— Я не понимаю, — пожал плечами Борис. — Ведь ваша корпорация занимается услугами по организации суицидов…

— Но это только официальная информация, — загадочно улыбнулся инструктор. — На самом же деле деятельность «Глобал Суицид Корпорэйшн» направлена на то, чтобы убедить клиента в необходимости продолжать жизнь. Ведь, признайтесь, вы испытали огромное желание жить перед самым падением вагонетки…

— Откуда… откуда вы это знаете? — поразился Борис, полагая это лучшим ответом на такого рода вопрос.

— Мы тщательно фиксировали все ваши ощущения, — пояснил Самлон. — Это делается для того, чтобы правильно влиять на поведение клиента и избежать трагических ошибок, которые, увы, иногда у нас случались из-за недостатка опыта. Сейчас же для каждого разрабатывается персональная программа, исходя из характеристик и особенностей клиента. Так что неприятных неожиданностей мы успешно избегаем…

— Но вся эта реклама и тяга к самоубийствам… — растерянно пробормотал журналист, чувствуя, как твердая поверхность под ногами начинает качаться. — Контроль Федерации…

— В этом-то и кроется вся суть вопроса, — вновь улыбнулся саилок. — Декларируемая корпорацией философия суицидов изначально искажена. В действительности же наша раса столкнулась с поразительным парадоксом — за последние десятилетия традиционная склонность саилоков к суицидам начала сходить на нет. Мои сородичи, впитавшие идею добровольной смерти с самого рождения, просто не желали умирать. По проведенным исследованиям выяснилось, что это было связано с конфликтом абсурдности добровольной смерти, когда условия существования этого вовсе не требовали, с новыми, более комфортными условиями жизни. Особенно контрастно это выглядело на фоне набирающей в Федерации популярности самоубийств. Опять же парадокс — столетиями главенствующая идея жизни разумного существа, как высшей ценности, и достаточно высокий уровень существования привели к тому, что многие граждане Федерации разочаровываются в жизни и обрывают ее. Мы поняли, что при правильной постановке вопроса всегда можно убедить разумного индивидуума в необходимости жить и находить в этом смысл. Поэтому мы обратились к руководству Федерации с проектом создания организации, которая должна будет ненавязчиво возвращать разочаровавшимся в реальности смысл существования!

— Но ведь это слишком сложно, — удивился Борис. — Зачем такие трудности и даже можно сказать… изощренность?

— Это был единственный приемлемый вариант. Для осознанной свободы личности характерно рефлекторное отторжение практически любых идеологических начинаний со стороны власти. Отсюда такой необычный подход.

Самлон несколько виновато пожал плечами, словно оправдывался в таком поведении общества.

Теперь Борис понял, почему корпорация действовала такими топорными методами. Чтобы он непременно замечал все это и подсознательно противостоял окружающей обстановке и атмосфере суицида! Ловко придумано!

— И как отреагировали представители власти? — спросил человек.

— Если бы вы знали, с каким энтузиазмом Федерация поддержала наше начинание, — с нескрываемой гордостью произнес Самлон. — Для ее руководства это стало спасительной возможностью изменить предкризисную ситуацию в обществе к лучшему. Вот почему мы получили такую активную поддержку и в короткие сроки стали популярными.

— А как насчет… — открыл было рот Борис, чтобы задать вполне логичный вопрос, но саилок упредил его:

— Результатов? — Инструктор уважительно склонил голову, отдавая дань смекалке Колбина. — Просто ошеломительные показатели! Более девяносто семи процентов клиентов вновь получают смысл существования и, по результатам наблюдений, начинают вести более активную и полезную жизнь. Понятно, что с них берется обязательство о неразглашении правдивой информации, а в обществе, под контролем власти, усиленно распространяются неверные сведения о результатах деятельности «Глобал Суицид Корпорэйшн». Главное, что все довольны — и правительство, и сами граждане. А также мы, саилоки, нашедшие свое место среди рас Федерации.

— Какая грандиозная мистификация, — медленно произнес Борис, вдруг сообразив, что саилок вовсе не был обязан открывать ему всю правду. Зачем тогда эта откровенность? Вдруг…

— Понятно, уважаемый Борис Колбин, что вам нельзя разглашать эту секретную информацию, а уж тем более делать сенсационный репортаж по возвращении на Дейча. — Лицо Самлона приобрело жесткое выражение. — Иначе Федерация поступит с вами не самым лучшим образом. У нее хватит возможностей опровергнуть любой ваш материал, а вас, в лучшем случае, упечь в сумасшедший дом. Я искренне надеюсь на ваше благоразумие. Поверьте, вы узнали такую информацию, бремя которой теперь будет всю жизнь налагать на вас определенную ответственность. Еще раз настоятельно прошу, будьте благоразумны. Процесс уже не остановить…

— Да, я понимаю, — Борис кивнул. Конечно, саилок говорил чистую правду и отвергать ее было бы очень неразумно. А, возможно, даже преступно. — Скажите мне только одно: что стало с кламиантом, который был со мной в вагонетке?

— Его зовут Зальдириз, — улыбнулся Самлон. — Он один из лучших наших сотрудников. Этот кламиант действительно отказался отдавать себя на съедение будущему потомству и прилетел на Суицидику, чтобы доказать, что сделал это не зря. На его счету уже более сотни спасенных клиентов. Зальдириз обязательно явился бы попрощаться с вами и извиниться за свое грубое поведение, но, к сожалению, он занят. Сегодня он работает с очередным клиентом…

20.04.06
(обратно) (обратно)

SHGB02+14A или сигнал из космоса

Данный рассказ всего лишь смесь из реальный событий и реальных персонажей, которые фантазией автора были несколько переиначены и трансформированы в эту вот историю. Просьба никому не обижаться и не принимать всерьез…

Беспринципный Автор
Семен Наумович Шух сидел перед монитором и тупо пялился в бегущие по экранам строчки разнообразных аббревиатур и обрывистых рядов чисел, постороннему наблюдателю показавшиеся бы полным бредом, в крайнем случае — таинственной шифровкой. Впрочем, для Шуха в этих непонятных строчках ничего необычного не было. Радиотелескоп усердно шарил по звездному небу, вылавливая и занося в реестр сигналы, которыми бескрайнее космическое пространство было просто забито. Процессор компьютера с присущей только машине безразличной старательностью складывал штабеля этих сигналов у себя на жестком диске в архив, классифицируя по частоте, направленности, амплитуде, длительности и прочим характеристикам.

Семен Наумович сонно зевнул. Все не то. Дни, месяцы и годы, потраченные впустую. Практически вся жизнь, положенная на алтарь науки и веры во что-то лучшее, неординарное, возвышенное… Ученый даже подумал, что зря в юности связался с наукой. Но через мгновение прогнал эту мысль из головы, сильно разозлившись на себя. Что за малодушные настроения? Крепись, ученый, уж кому-кому, а тебе никогда не стоит вешать нос и пасовать перед трудностями. Иначе грош тебе цена!

А ведь сейчас в Крыму лето. Полуостров наводнен туристами и отдыхающими из разных стран, что по утрам валялись на солнышке, днем праздно осматривали местные достопримечательности, а по вечерам словно саранча оккупировали рестораны, кафешки, и даже орущие сумасшедшей музыкой дискотеки. А Семен Наумович Шух, доцент астрономических наук, по собственной инициативе заточил себя в Крымской обсерватории, что расположилась на безводном и безлюдном плато Ай-Петри, единственной обсерватории на все СНГ-шное пространство в числе оборудования которой находился мощный радиотелескоп, необходимый для его исследований. Его исследований…

Семен Наумович Шух искренне считал, что ему очень повезло. Еще бы, из всех маститых астрономов и других исследователей космоса организатор проекта SETI@home, Дэн Вертимер, выбрал именно его. Мало того выбрал, кроме этого, он предоставил Семену Наумовичу необходимое для работы оборудование и выделил довольно крупную сумму, чтобы тот арендовал на лето мощный крымский радиотелескоп. А также разрешил ученому по собственному усмотрению выбрать трех грамотных помощников (понятное дело, также астрономов).

Шух с искренним энтузиазмом взялся за дело. Конечно, как можно упустить такую благоприятную возможность заняться именно тем делом, о котором мечтал всю жизнь! Ведь слово «наука» в наше время стало чуть ли не ругательством, а ученых считали едва ли не приспособленными к жизни и абсолютно бесполезными существами, «наглым образом вцепившимися клещами в кожу трудового народа и жадно сосущими из него кровь». НИИ прозябали без финансового обеспечения, лаборатории давно стояли закрытыми на замок, мало-мальски грамотные ученые срывались с родных мест, польстившись на стабильное финансовое положение и возможность заниматься любимым делом, а не из последних сил стараться дожить на крохотную зарплату до конца месяца. Да, за границей понимали, что мозги — это главное, и как ими пользоваться на общее благо. У нас же все продолжали жизнерадостно плескаться в болоте, слушая «чиста правильный» шансон и умиляясь бандитским рожам «Бумера», вместо того, чтобы бить тревогу и пытаться хоть как-то спасти вырождавшуюся нацию, повернуть процесс деградации в противоположном направлении. И поэтому Семен Наумович из кожи вон старался доказать самому себе, да и всем остальным вокруг, что ученый может быть очень полезным и весьма значительным членом общества, как это было в прошлом.

Семен Наумович мысленно усмехнулся. Как же, он до сих пор прекрасно помнил, как над ним подшучивали сначала в школе, затем в институте, и даже на аспирантуре. А все из-за обыкновенной на первый взгляд, но такой нелепой, если приглядеться, фамилии. Шух, шух, шух… Эти звуки постоянно преследовали его, когда он приходил в школу, чтобы получить новую порцию знаний. Одноклассники и одноклассницы заговорщицки ухмылялись, тихо повторяя под нос невыносимое «шух, шух, шух…», отчего по классу разносилось смешное шуршание. Смешное для них, но не для Семена Наумовича, тогда еще просто Семки.

Он старался не обижаться, кисло пытаясь улыбаться в ответ, хотя внутри все сжималось от обиды. И никогда не плакал, не пытался отдубасить особо старавшихся посмеяться над ним. Поэтому, со временем привыкнув, спокойно стирал с доски, парт, портфеля, постоянно появляющуюся надпись: «Здесь был Шух…», которая, казалось, приклеилась к нему намертво. Окончив школу с золотой медалью, Семен Наумович поступил в институт, мечтая изучать звезды и космос, и втайне надеясь, что теперь-то уж насмешки прекратятся, ведь студенты — серьезные, взрослые люди, которым не до развлечений. Но ошибся. В его группе каким-то образом прознали о школьном прошлом Шуха, и все пошло по новому кругу. Даже еще более зло и едко, чем было в школе.

Как бы то ни было, но Семен Наумович с отличием окончил институт, затем аспирантуру, написал и защитил работу на тему «Пульсары и распространяемые ими радиационные волны», став доцентом. Казалось бы, что делать дальше, но тут на него совершенно неожиданно вышел Дэн Вертимер, и, охарактеризовав Семена Наумовича, как одного из наиболее квалифицированных астрономов на всем постсоветском пространстве, предложил поработать на SETI@home. И Шух без колебаний отправился на далекий крымский полуостров, взяв в помощники трех своих бывших одногрупников, которые, кстати, в годы студенчества изрядно покуражились над ним. Но Семен Наумович, зная их, как талантливых астрономов, без зазрения совести предложил им работу, полагая, что не стоит держать зла за дела прошлых лет. Ведь главное — профессионализм, общее дело, а все остальное лишь мишура и пустяки, не заслуживающие даже внимания.

Чем же таким важным они занимались на безлюдном плато Ай-Петри, затворившись в обсерватории? Что же это за такой таинственный проект SETI@home и почему его руководителю не жалко никаких денег для исследований? Секретность? Незаконные действия? Заговор? Отнюдь…

Проект был организован астрономом из университета Калифорнии в Беркли Денном Вертимером для обнаружения космических радиосигналов, что могли иметь искусственное происхождение. Другими словами, главной направленностью проекта были доказательства существования внеземных цивилизаций, которые посылали в бескрайних космос особые сигналы в надежде наткнуться на братьев по разуму. Эту идею подхватили многие астрономы, считающие, что мы не одиноки во Вселенной, охотно вливаясь в SETI@home. Проект быстро распространился по планете, организовывая новые отделения в разных странах.

Радиотелескопы, работающие на SETI@home, прощупывали космос, контролируя ту часть радиоспектра, на которой инопланетяне (по авторитетному утверждению некоторых специалистов) могли бы обозначить свое присутствие. Вот этим же занимались и в крымской обсерватории под началом Семена Наумовича Шуха, правда, пока без особого успеха. Впрочем, у других астрономов проекта выдающихся результатов тоже не имелось. Однако все надеялись, что временно. Шух, держа на удачу кулаки, также предпочитал придерживаться этого мнения.

— Ну что, Семен Наумович, пока ничего интересного? — голос Виктора, одного из нанятых для проекта одногруппников Шуха, отвлек ученого от невеселых воспоминаний. — Ну и глупостями мы же здесь занимаемся!

Шух расслабленно откинулся на мягкую спинку подвижного кресла, затем потянулся, протер слезящиеся от постоянного напряжения глаза. От Виктора, талантливого, но слегка легкомысленного астронома, что тяжелой кропотливой работе всегда предпочитал какие-нибудь развлечения, он неосознанно всегда ожидал каверз. Ведь именно Виктор Шуковский с особой изощренностью умел потешаться над долговязым подслеповатым студентом Семеном Шухом, особенно стараясь в присутствии гогочущих одногруппниц.

— Почему же глупостями, Виктор? — риторически спросил Семен Наумович, протирая платочком толстые стекла старомодных очков. — Мы здесь занимаемся весьма серьезным делом — ищем необычные сигналы в космосе. Ты же знаешь, что проект имеет сторонников и активных участников во всем мире.

— Знаю, знаю, — тяжело плюхнулся в соседнее кресло Виктор, скептически уставившись в монитор и бежавшие по нему малопонятные строчки. Потом демонстративно отвернулся. — А еще я знаю, какие хорошие деньги платят эти безмозглые янки за бессмысленные исследования!

— Почему это бессмысленные? — возмутился Шух, водрузив очки назад на переносицу. — Ты не веришь, что мы не единственная во Вселенной разумная раса?

— Гм… За всю Вселенную, конечно, не поручусь… — задумчиво протянул Виктор, делая вид, что усердно размышляет. Затем понял, что его уловка раскрыта и широко улыбнулся. — Конечно, не верю! Как говорили прославленные советские космонавты: «Космос пуст, и глубоко враждебен человеку»! Или что-то вроде этого, уже точно не вспомню.

— Как же он может быть враждебным человеку, если он пуст? — удивился Семен Наумович.

— Не знаю, — неожиданно огрызнулся Шуковский. — Но искренне верую в их слова! Эх, сейчас бы к морю — искупаться! А потом познакомиться с какими-нибудь туристками…

— Так сейчас же глубокая ночь! — зачем-то вставил Семен Наумович.

Виктор подозрительно посмотрел на формального руководителя проекта, а на самом деле просто занудного долговязого астронома, что даже не понимает элементарных шуток.

— Можно, конечно, и утром… Так вода гораздо теплее…

Семен Наумович судорожно кивнул головой, сообразив, что сморозил глупость, и, чтобы замять неожиданно возникшее неловкое молчание, спросил:

— А что с теми вчерашними сигналами, что выдавали необычные значения? Выяснили что-нибудь?

— Конечно, разобрались… Ученые все ж таки! — гордо заявил Виктор, наклоняясь к уху Семена Наумовича. — Да это Федька, великий астрономище, так отражатель телескопа повернул, что приемник отразил земные волны и получил их обратно! Вот мы и подумали, что это из космоса сигналы! Х-ха!

— А где Федор сейчас? Скоро ведь его смена на посту, я-то уже почти засыпаю, — сказал Шух, и его рот сам по себе раскрылся в зевке. — Эта пустая однообразность так выматывает из сил…

Виктор кивнул.

— Да они с Антоном закрылись в лаборатории, отобрали двести самых интересных сигналов и с пыхтящим усердием проводят их детальный анализ, — как робот повторил он, наверняка позаимствовав эту фразу у самого Антона Ликонова, любившего выражаться сухими канцеляристскими словами, естественно, переиначив ее на свой манер.

— Молодцы, — искреннее порадовался астроном. — Хорошие все-таки ребята…

— А я что — хуже их? — надулся Шуковский. — Я разве не стараюсь?

— Стараешься. Ты тоже молодец — поспешно добавил Шух. Виктор, конечно же, был хорошим астрономом, но слегка, как бы выразиться… расхлябанным что ли? Но Семен Наумович, как истинный интеллигент, никогда не сказал бы этого Шуковскому в лицо. Потому что боялся обидеть.

Неожиданно одна из проплывавших на мониторе строчек привлекла внимание Семена Наумовича. Нет, само собой, это тоже были ряды чисел и непонятных аббревиатур, но наметанный взгляд астронома сразу же выделил ее из остальных сигналов.

— Погоди, Виктор, тут кое-что интересное, — словно охотничья собака учуяв след, взял стойку Шух. — Сигналов с такими значениями я еще не встречал…

— Та, — вяло отмахнулся Шуковский. — Очередные помехи или еще что-нибудь в этом роде…

— Может быть, помехи. Ну а если нет… — многозначительно проронил астроном, придвинувшись к монитору и ловкими ударами по клавишам вычленяя занесенный в реестр сигнал в специальную программу, что могла обрабатывать данные радиоволны по различным характеристикам.

Виктор еще раз махнул рукой. Еще более безнадежнее. Мол, знаем мы эти штучки…

— Т-а-ак… — протянул Семен Наумович, когда визуальное изображение обработанной радиоволны заняло все пространство монитора. Для стороннего наблюдателя длинная изогнутая кривая, расширяющаяся и сужающаяся в совершенно разных местах, ничем необычным бы не показалась. Шуху же она, казалось, открыла все тайны мироздания.

— Ох, я так и знал… Чувствовал, — прошептал он одними губами, не сводя глаз с изображения. — Виктор, что ты можешь сказать по этой радиоволне?

— Ну, — задумался Шуковский. — Точно не уверен, но, кажется, этот сигнал не отвечает ни одной характеристике всех известных на сегодняшний момент астрономических объектов.

— Правильно, — кивнул Шух. — Значит, мы имеем дело с чем-то из ряда вон выходящим. Необычным…

— Это может оказаться еще и необычным феноменом, пока еще не известным науке, — осторожно добавил Шуковский.

— Посмотри, пожалуйста, на какой частоте принят сигнал, — мягко попросил Семен Наумович.

— Сейчас, — повернулся к другому монитору Виктор, несколько десятков секунд крутил какие-то тумблеры, щелкал переключателями большого мигающего светодиодами прибора, затем уныло забубнил:

— Та-а-к… Угу, значит… Необычный сигнал, зарегистрированный под дурацким и труднопроизносимым номером SHGb02+14a, был зафиксирован на частоте 1420 мегагерц. Вот, пожалуй, и все… Хотя… Нет, ничего…

— На какой частоте? — ошарашено переспросил Семен Наумович, решив, что ослышался.

— На 1420 мегагерц, — повторил Виктор, глядя на руководителя, как на самого настоящего сумасшедшего.

— Виктор, ты разве не помнишь, что я вчера говорил об этой радиочастоте?

— Помню. Это одна из главных частот, на которых водород — самый распространенный элемент во Вселенной, с готовностью поглощает и испускает энергию. Это известно еще из институтского курса астрономии.

— Нет, я не об этом, — помотал головой Шух.

— Еще вы утверждали, что если инопланетяне действительно существуют и пытаются послать нам сигналы, то делают это непременно на этой частоте.

— Вот именно! — Семен Наумович торжественно поднял палец вверх. — Немедленно беги к ребятам, поднимай их на ноги. Будем поворачивать радиотелескоп в том направлении, откуда пришел сигнал. И поторопи их, надо успеть пока радиоволна не исчезла!

Виктор, кажется, все же проникнувшийся важностью момента, бросился по металлической лестнице вниз, к лаборатории. А Шух вновь повернулся к монитору, подслеповато всматриваясь в кривую радиоволны.

Вскоре Шуковский вернулся вместе с Антоном и Федором, которые удивленно тянули шеи из-за мощных плеч Виктора, стараясь получше рассмотреть изображение на мониторе.

— Что случилось, Семен Наумович? Случилось-то что? А то Витька так нас переполошил, что мы сразу подумали о пожаре! — Вразнобой заголосили астрономы, хотя, осмотрев приборы, догадались, что речь пойдет не об аварии или еще какой-нибудь неприятности.

— Ребята, кажется, нам все-таки удалось засечь кое-что интересное, я бы даже взял на себя смелость сказать — необычное… — едва сдерживая себя от бурного выражения эмоций, сдавленно поведал Шух.

— Сигнал? — Федька первым открыл рот от изумления. — От братьев по разуму?

— Ага, — ухмыльнулся вечный скептик Ликонов. — В твоем случае, Федор, скорее — по отсутствию оного.

Федька Мичуро обиженно вскинулся.

— Чего? Какого еще «оного»?

Антон красноречиво покрутил пальцем у виска.

— Говорю, если принять тебя, среднестатистического земного индивидуума, за некую условную единицу, то нам следует ожидать послания не от братьев по разуму, а скорее — братьев по отсутствию разума. Понял?

Федор, опытный специалист по работе с программами управления радиотелескопов, кивнул.

— Понял. Надо будет из твоей кучи книг по философии и психологии сделать чудьненький костерок!

Семен Наумович укоризненно покачал головой.

— Ну, ребята, что же вы, в самом деле! Затеяли детский спор на, быть может, пороге великого открытия! Лучше помогите мне!

— Правильно, — кивнул Антон Ликонов. — Что нужно делать, Семен Наумович?

— Значит, для начала в двух словах опишу ситуацию… — Крутанулся на кресле Шух. — Пять минут назад мы обнаружили интересный радиосигнал. Интересен он уже тем, что не имеет «почерка» ни одного известного на данный момент астрономического тела. Нам удалось определить, что сигнал зафиксирован на частоте 1420 мегагерц. Думаю, не стоит напоминать вам, что это за частота…

Семен Наумович сделал паузу, поглядывая на коллег. Мичуро и Ликонов коротко кивнули.

— Продолжу. Теперь нам следует выяснить, из какой части космоса прибыл сигнал и направить туда отражатель радиоприемника. И действовать надо быстро, пока радиоволна не исчезла. Приступим, коллеги?

И астрономы бросились по местам. Довольно быстро удалось установить, что необычный сигнал был зафиксирован и занесен в архив как раз тогда, когда радиотелескоп прощупывал космическое пространство в районе между созвездиями Рыб и Овена. Еще через минуту Антон авторитетно заявил: по имеющимся на сегодняшний момент данным известно, что в этом месте не существует какой-либо очевидной звезды или планетарной системы в пределах одной тысячи световых лет. Это еще больше воодушевило Семена Наумовича и его группу.

Федор Мичуро незамедлительно развернул тарелку отражателя радиотелескопа в обратном направлении, зафиксировав таким образом, чтобы созвездия Рыб и Овна оказались точно посередине. Вскоре Семен Наумович радостно вскрикнул — радиоволна была вновь поймана. Ликонов скептически почесал нос, Федор совершенно глупо ухмыльнулся, а Шуковский просто усердно следил за показателями приборов радиотелескопа, опасаясь утратить необходимый сигнал.

Ровно через две минуты сигнал прервался и Виктор поделился первой порцией информации:

— Так… Значит, интересующая нас частота каждую секунду колеблется вокруг среднего значения — в нашем случае это 1420 мегагерц — на 8, а то и 36 герц. Пока все, исследую сигнал дальше…

— Гм, интересно, — задумался Антон. — Это может говорить о быстром вращении объекта, на котором находится гипотетический «передатчик».

— Точно. — Семен Наумович нахмурил лоб. — То есть, если это планета, то вращается она гораздо быстрее Земли — раз, наверное, в сорок.

— Вот это меня и смущает, — неожиданно выдал Ликонов. — Если эти гипотетические инопланетяне передают сигнал по данной радиочастоте, то неужели им не хватило «внеземного» ума на то, чтобы приспособить сигнал к движению собственной планеты?

— Ну, — не согласился Шух. — Я не стал бы подходить к мышлению других разумных форм жизни с позиций человеческой логики. Мы не можем быть уверены…

— Именно поэтому…

— Стоп! — вдруг резко выкрикнул Виктор. — Я догадался!

— О чем? — удивились остальные.

Шуковский, бледнее мела, повернулся к коллегам. Затем судорожно вытер от несуществующего пота лоб.

— Меня сильно смущали эти короткие и длинные паузы в процессе передачи радиоволны. Постоянно казалось, что я уже где-то такое видел. И, кажется, я наконец-то догадался, что это такое…

— Что?

— Серия длинных и коротких волн, — намекнул Виктор. — Передается в особой последовательности…

— Морзе? — удивился Ликонов.

— Точно! Это самая обыкновенная азбука Морзе!

— Бред, — покачал головой Антон. — Причем, сивой кобылы! Семен Наумович, хоть вы-то подтвердите!

— А-нтоша, т-рудн-о с-сказать, — от волнения Шух даже начал заикаться. — М-может, они з-за нами давно н-а-наблюдают…

— Какие еще «они»? — поднял брови вечный скептик Антон. — Ах, высокоразвитая внеземная цивилизация…

— Послушайте! — бесцеремонно влез Шуковский. — У меня тут на винте есть программка, которая преобразовывает радиосигналы в буквы азбуки Морзе! Давайте просканируем волну через нее? В конце концов, мы ничем не рискуем. Ага, Семен Наумович?

— Хорошо, — еле выдавил из себя нервничающий астроном. Впереди маячила научная степень в случае успеха, и всего лишь легкое разочарование — если сигнал пустышка.

Шуковский довольно застучал по клавиатуре. На мониторе выскочило окно нехитрой программки, Виктор загрузил туда запись радиоволны и начал сканирование. Затем с благоговением слез с кресла и отошел назад, к Антону и Федьке, давая Семену Наумовичу первым лицезреть результат. Через несколько мгновений ползунок преобразования дошел до отметки «сто процентов» и на мониторе появились слова, связанные в такую фразу:

«Здесь был Шух…»

За спиной обомлевшего астронома послышалось слитное, донельзя довольное хихиканье.

14.10.04
(обратно)

Контакт

Малькольм ступил на землю. Какой же это был долгожданный шаг! Сколько раз поэты и мыслители воспевали его, и вот, похоже, он настал. Сегодняшний день навсегда войдет в историю, как день контакта человечества с чужой цивилизацией…

Человек посмотрел на свой метрометр, прикрепленный ремешком к правой руке, сверил направление, и уверенно зашагал вперед, прямо к небольшой рощице. Сзади остался небольшой посадочный бот с открытым люком, что было непростительным нарушением правил техники безопасности, но сегодня Малькольм мог позволить себе все. Конечно же, кто будет наказывать его за эту маленькую оплошность, когда скоро все телеканалы Земли будут приветствовать в полнейшем восторге. Он станет первым, кто поприветствует братьев по разуму!

Если доверять прибору, идти ему нужно прямо точно через рощицу, немного не доходя до невысокой скалы. Именно там назначили таинственные чужепланетяне место встречи. И Земля с радостью согласилась…

Цвир-Кви`ик волновался. Как передали ему расставленные вокруг агенты, представитель человеческой расы уже высадился на планете, и как раз направлялся к указанному месту. Что ж, это великий день в истории кви`иканской цивилизации! День контакта с чужепланетной расой…

Малькольм волновался. Именно на нем остановился выбор специальной комиссии, хотя претендентов было сотни, но все же он оказался лучшим! И это был немалый груз ответственности. Так что он прекрасно понимал свои переживания и тревоги. Все-таки во многом исходя из первого контакта будут зависеть взаимоотношения двух встретившихся в космосе цивилизаций…

Цвир-Кви`ик понимал, что во многом исходя из первого контакта будут зависеть взаимоотношения двух чужеродных цивилизаций. Это был первый случай встречи в космосе с братьями по разуму, и он не мог подвести свою славную расу!

Малькольм уже прошел под широколистными свисающими ветвями незнакомых деревьев, и вышел на ровную каменистую площадку. До места встречи оставалось совсем чуть-чуть, но странное дело, он до сих пор так и не увидел представителя таинственных чужепланетян. На мгновение его даже посетила мысль, что весь контакт чья-то нелепая и глупая шутка…

О! Цвир-Кви`ик увидел посланника человеческой расы! Он торопливо продвигался вперед, удивленно оглядываясь по сторонам. Как же он отличался от представителей кви`иканской расы, просто невероятно отличался! Цвир-Кви`ик как не старался, так и не смог запретить себе подумать, что человек был страшно уродлив по меркам его цивилизации. Но это еще не причина отвергать хоть и чужую, но все-таки разумную расу…

Малькольм порядком переживал, нервно покусывая губы. Ноги мерили шагами почву, метрометр тихонько попискивал, с каждымразом все громче и громче, подсказывая, что заданная точка уже рядом. Где же эти кви`иканцы, как они изволили назвать себя при назначении встречи? Где же их представитель?

Цвир-Кви`ик с восхищением и некоторой брезгливостью наблюдал за приближающимся посланником. До чего же странной и многообразной могла быть жизнь в бескрайней Вселенной! Еще несколько шагов человека и они предстанут друг перед другом…

Малькольм абсолютно ничего не понимал. Еще два шага и он будет ровно в означенной точке, только вот представителя чужепланетян вокруг нет и в помине. Он сделал шаг…

Ну, сейчас! Время настало, это самый грандиозный день в истории кви`иканской цивилизации!

Еще шаг. Где же они, черт возьми!

Что он делает, неужели человек меня не видит? Что он делает!

Малькольм сделал шаг, метрометр пронзительно пискнул, оповещая, что цель достигнута. Носок ботинка Малькольма зацепился за что-то твердое, и он едва не упал.

Человек наклонил голову вниз. Это был обыкновенный серый булыжник, каких на его родной планете Земля валялось сотни и сотни тысяч. Малькольм в сердцах пнул его ногой…

А-а-а-а-а! Больно!

Контакт был сорван.

02.03.04
(обратно) (обратно)

Васильев Сергей Викторович

http://samlib.ru/w/wasilxew_s_w/

Создай себе друга

«…Вставьте шток Д 1 в паз Л 1 и закрепите гайкой М 20…»

Шток Д 1 прекрасно вошел в паз, в отличие от штока Д 2, который я забивал молотком минут десять. Рано радовался. Гайка, помеченная на схеме сборки как М 20, не накручивалась. Нет, с резьбой было всё в порядке. Это шток был слишком тонким. Что было видно даже без микрометра.

Покрутив пальцем гайку на штоке на манер пропеллера, я полез за изолентой. Универсальное средство при сборке.

Так, считай, обе руки прикрутил. С ногами решил особо не заморачиваться — даже в инструкцию не стал смотреть, приделал, куда влезли.

Осталось главное — установить голову и подключить.

Деталь «Шея» отсутствовала. Я обыскал всё два раза, перетряхнул упаковку — ее не было. Спасибо, стандартную голову не забыли положить — со ртом и маленькими отверстиями для крепления «ушей», «глаз» и… «пятачка».

Я недоуменно посмотрел на разноцветную картинку. Нормальное лицо. Нос. Никак не свиная харя. И текст поперек коробки с игрой: «Создай себе друга своими руками». По-китайски, конечно. Русский перевод на обратной стороне стыдливо прилеплен, чтоб не позориться.

Контрафакт подсунули, сволочи. Даже не подумал — почему так дешево, когда покупал. Сам и виноват. Надо было в Центральный Дом Торговли идти — там обмана не бывает. Жаль, торопился — в первый магазинчик, что по дороге, заглянул.

А! Будь что будет. И так сойдет.

Я надел голову прямо на корпус, еще раз проверил все соединения и подключил «друга» к сети. Потом выставил режим «пробуждение».

Несколько секунд все его члены подрагивали, тестируемые программой запуска. Наконец, дрожь прекратилась. Он неторопливо поднялся на ноги и уставился мне в лицо снизу вверх, в ожидании безусловных приказаний.

Я с каким-то приятным отвращением осмотрел существо, созданное мной.

Выглядел робот странно. Его правая рука жутко скрипела и не поднималась выше плеча. Зато левая свободно болталась и постоянно норовила соскочить со штока, отчего робот всё время возвращал ее на место судорожным движением другой руки. Голова сидела косо, а уши-локаторы упорно поворачивались параллельно полу.

Да и что можно ожидать от подделки под китайский брэнд? Ладно бы только упаковка нашей была, так нет — навострились в подпольных мастерских узлы клепать и из них формировать наборы. С виду вроде китайское — и иероглифы, и печати голографические, а как купишь, развернешь, да внутрь заглянешь — барахло из провинции. Причем, тело было из Воронежа, левая рука — из Тамбова, а правая — из Санкт-Петербурга — я метки везде просмотрел.

Но не идти же с жалобой — некогда. Что положили в набор, из того робота и собрал.

Время у меня ограничено — не до красивостей. Того и гляди прибегут наемные убийцы от Льва Константиновича и лишат меня бренной оболочки. Да, между прочим, Лев — мой босс, а я — его очередной заместитель. И намек на такое развитие событий я получил от него лично: «Кто много знает — долго не живет». Вот такая философия.

Как это ни смешно, а я действительно много знаю. Слишком много. Например, о перепродажах личностных модулей в обход государства, о суммах, которые с этого имеет босс, о подпольном рынке. Собственно, я сам всё это для него и организовывал.

Теперь пришло время нам расстаться. Как понимает любой идиот — босс ни за что не отпустит человека, способного разоблачить его. При малейших попытках такого рода непослушного ожидает смерть и изъятие модуля личности в пользу Льва Константиновича. Он большую коллекцию собрал, хвастался: «Вот здесь, — говорил, — у меня ученые. Здесь — писатели и поэты. А это — заместители. Сам понимаешь — куда я без них».

Чистый нежный голос робота, никак не вязавшийся с внешностью, отвлек меня:

— Как тебя звать?

— А-а-а… Аристарх, — я вдруг смутился.

— Как мое имя?

Да какая разница! Не до того! Но всё же я, быстренько перебрав несколько подходящих имен, терпеливо ответил:

— Кузьма.

— Прекрасное имя! — робот изобразил восхищение, растянув пластикатовые губы в чудной улыбке.

Я улыбнулся в ответ — уж больно несуразно это смотрелось. Но если серьезно — место на свалке моему роботу уже было приготовлено — играть с таким не стал бы ни один нормальный ребенок. Но мне он нужен для иного. Я его купил и собрал ради универсального разъема.

Зачем его поставили на детскую игрушку — не смог бы ответить и изготовитель. «Потому что его ставят везде» — неверный ответ. Далеко не везде. Только на высокоинтеллектуальную технику. Впрочем, это обстоятельство как раз позволяло осуществить план спасения.

— Активировать универсальный разъем, — приказал я Кузьме.

Робот послушно открыл переднюю дверцу на груди и сдвинул в сторону защитную пластину, дав мне наиболее удобный доступ.

Я подсоединил свой модуль к разъему и поставил на «копировать». С неприятным гулом копирование началось. Медленно поползли проценты на нагрудном экранчике. Совершенно не понятно, что гудело — нынешняя память не имеет движущихся частей, а по вместимости вполне сравнима со старыми винчестерами. Надеюсь, объема в Кузьме хватает для записи всего личностного модуля — не хотелось бы потерять часть самого себя.

Всем известно, что модуль личности нельзя копировать. Даже не потому, что запрещено законом, а физически невозможно. Только одному человеку известно, что это не совсем так. Возможно, но при определенных условиях. И открыл эти условия — я. Собственно, за утаивание этой информации скоро и поплачусь жизнью. Подозреваю, что Лев Константинович хочет снять эти сведения прямо с модуля. Смешной. Кто ж ему это позволит? На моем модуле стоит совершенно иная защита, чем на всех остальных. Модуль будет легче сломать, чем разговорить. Но об этом сюрпризе босс узнает совсем не скоро…

Влезло всё. Прогноз, взятый у Оракула, блестяще подтвердился — компьютеры не ошибаются. Теперь составить программу пробуждения для Кузьмы и ждать непрошенных гостей.

Я потыкал в кнопочки псевдодисплея, отключил режим самосохранения, чтобы робот не вздумал проявить инициативу, и набрал порядок выполнения задач после утреннего пробуждения. Взял стакан с соком из дребезжащего холодильника и уселся в старое продавленное кресло.

Вот и все приготовления к смерти. Страшно. Я нервничаю. Лучше б побыстрее всё это закончилось.

Дзззынь! Звонок. Пришли, гады. Как и предполагал. Можно было бы провернуть пару фокусов, да боюсь, дверь гранатометом снесут и всё в квартире изуродуют. При любом раскладе достанут. Так что неспешно, без суеты, отщелкнуть оба замка и распахнуть дверь навстречу киллерам.

Улыбнуться. «Здравствуйте, я вас ждал!»

Вспышка в лицо и удар в переносицу, взрывающий мозг.


Убийц двое. Входят, держа наготове пистолеты ПМ-010 со встроенными глушителями. Один наклоняется над убитым и быстро обыскивает его. Второй в это время проходит в комнату и осматривается. Первый поднимается с довольной рожей и идет вослед второму. Скривившись, оглядывает непритязательное жилье бывшего заместителя босса и натыкается взглядом на робота. Прячет пистолет в кобуру под мышкой и ухмыляется:

— Смотри, Винт, какой уродец!

— Да ладно, ищи лучше модуль. Нашел?

— Нашел. Он его при себе держал, придурок.

— Проверь, не пустой ли. Определитель возьми, идиот! Что показывает?

— «Личностный модуль. Аристарх Синельников. Метка кода — 45667842. Состояние — рабочее».

— Порядок!

— Винт, а Винт, можно я его пну?

— Пни… Э, хватит, хватит! Лишние следы нам ни к чему.

— Кретин этот Аристарх. Я бы модуль где подальше спрятал.

— Все они такие, умники… Да оставь ты этого робота! Таких в каждом доме по десятку — еще наразбиваешь. А этот вон, даже не фурычит.

— Они на ночь отключаются.

— Он эту рухлядь не иначе, как на свалке нашел. Пошли, чего задерживаться? Взяли, что искали. Хозяин доволен будет.

Утро. Стандартное время шесть ноль-ноль. Производится первичный осмотр. Системы функционируют. Механические повреждения. Приступаю к самопочинке… Ввод блокирующей программы. Переход на режим вторичного разума…

Я весь будто из протезов. Словно к моему мозгу прикреплено искусственное тело, поминутно теряющее свои детали. И совсем не «словно». Я сам это сделал. Модуль моей личности — во мне. Нужно только скопировать его и поставить обратно в биологическое тело. Помнится, продавалась недорогая игра «Вырасти сам своего клона»…

(обратно)

Стратегия спора

Ой, как вы, люди, спорить любите! Особенно с нами, бурхами. И главное — каждый раз проигрываете. Потому, как в споре нет с нами равных. Это каждый знает. Только вам, почему-то, хочется на собственном опыте во всем убедиться.

Ну, давай, спорнем. На что предпочитаешь? Потому, как спор без заклада смысла не имеет. Ты думаешь, почему у нас всё есть?.. Нет… Только полный идиот, подобный тебе, может решить, что мы всё это сами придумали, а потом всем другим продали… Угадал. Выиграли мы. У каждого — что-то свое, самое ценное. Теперь у нас всё есть, а у них — только то, что сами изобрели. У свевов — корабли межзвездные. У рампов — технологии безотходные. У грюмов — преобразователи энергетические…

Кстати, как раз один из них скоро и рванет. А ты спорить собрался… Нет, ты спорь, спорь. Слово твое я слышал. И зафиксировал, согласно «Уложению о спорах». Намерение твое. Как до сути дойдем — опять зафиксирую. Мне ничего не помешает, даже взрыв.

С другой стороны — ничего ценного ты мне предложить не можешь. Все расы порядочные, у всех что-то приличное нашлось на кон поставить. Даже подводные чепухи фермы по производству биомассы не пожалели. Вся Галактика теперь этой биомассой питается… А вот у вас — ничего нет. Как живете, не пойму. Поэтому вам бракованный преобразователь и установили. Как взорвется — от Земли одни осколочки останутся…

И чего бегать? Бегай, не бегай — толку нет. Я еще видел, что некоторые разумные головой в стенку бьются. Не будешь, нет? Ладно, в другой раз посмотрю… Нет, это Земля ваша погибнет, а со мной — что сделается? Я — бурх.

Про последнее желание? Чего только вы, люди, не придумаете. Ладно, поступлюсь принципами. Но чтобы тема спора не глобальная была. А то совсем не интересно. Значит, преобразователь этот ставишь? Взрывающийся? По рукам! Или что там у вас? Тоже руки? Вот и славно. Что в вас интересно — речевое многообразие. Море всяких идиом я от вас почерпнул, причем бесплатно. Не, на это не спорим, они у меня уже есть.

Ты на циферки эти не смотри, они всё равно грюмовские, ты не поймешь. По-вашему — двадцать минут осталось. А куда торопиться? Куча времени. И как вы умудряетесь время кучами мерить — до сих пор не понял. В минутах это сколько? Полчаса? Да, у нас тут маленькая кучка, но мне хватит…

Если не возражаешь, я четко сформулирую предмет спора — для «Уложения». Землянин Мирослав спорит о том, что я, бурх Вильбус, не смогу заглушить энергетический преобразователь. Зафиксировано.

Ты прав.

Я выиграл.

О! Этого я еще не слышал! На каком языке? На русском? Красивый язык… Зачем тебе объяснения? Вряд ли поймешь. Но чтобы убить время… То есть, провести его… Ну, ты понял.

Победу в любом споре одерживает тот, кто сказал последнее слово, привел заключительный аргумент. Поэтому суть «стратегии Вильбуса» в том, что я сразу признаю правоту противника. Разберем наш спор.

Я признал, что не смогу заглушить преобразователь. Могу, не могу — не в этом дело. Мы о споре. Что ты можешь сказать мне в ответ? Ничего. Если будешь утверждать, что я прав, — это будет простым повторением моих слов. Но я-то сказал их раньше! Значит, и выйграл. Если будешь настаивать, что я не прав, ты поменяешь свою точку зрения на противоположную, то есть — на мою. Значит, я выиграл и в этом случае.

Повтори еще раз… Ты хочешь продолжить этот, уже выигранный мной спор? Странно. Так никто не делает. Но познание нового всегда привлекало меня. Твой аргумент? Ага, значит, я неправ, по-твоему? То есть, смогу с этим вашим преобразователем… Ну, и что? Конечно, смогу. Но буду ли?

Послушай меня. Чтобы воплотить решение в жизнь, нужно отказаться от принятия решения. Ты понял? Если существуют два равновозможных варианта, то нет смысла выбирать один из них — неверны оба.

Ты даже можешь включить автоматику предотвращения взрыва и убедиться самому. Да-да, вон та малозаметная панелька под защитным экраном.

Для его разбивания применяется специальный молоток, поставляемый по дополнительному соглашению сторон. Да… Крепкие у вас кресла делают. Как материал называется?.. Ладно, потом расскажешь. Но отождествлять меня с вашим местным животным совершенно не нужно. Я — не оно.

Смотрю, повезло тебе. Меню людефицировано… Я же не виноват, что у вас до сих пор единого языка нет. Поэтому грюмы поставили язык народа, наибольшего по численности. Красивые иероглифы, правда?

Да переведу я тебе, не парься. Хотя здесь уже как в бане — пар из всех щелей бьет. Вот пять минут попаримся и всё. У вас не из всех щелей? Надо будет сходить, посмотреть…

Переведу, я же обещал. Написано: «Выберите директорию». Ниже два варианта для выбора. Тебе какой больше нравится — красный или зеленый?.. Мне тоже зеленый — глазу приятнее…

На красном — «Прервать процесс». На зеленом — «Остановить процесс». Будешь жать? Учти, этот преобразователь уже мой — ты его проспорил.

Что значит «раз он твой — сам и жми»? Я же объяснил тебе про непринятие решений. Вам, людям, этого не понять. Я вот тоже не пойму — зачем ты здесь остался, когда отсчет начался? Все остальные уже давно покинули первую зону энергетического воздействия. Ну, ту, в которой атомы на элементарные частицы рассыпаются.

Смотри-ка — синенькая выскочила. «Начало автоматического заглушения преобразователя. Подтвердите.» Два первых как раз это прерывали или останавливали. Ну, заглушение, что непонятного? Может, ты передумал бы выключать мой преобразователь.

«Подтверждение не получено. Следую стандартному режиму заглушения».

Вот сломал кресло — теперь на полу и сидишь… Угадал. Я подстроил. У меня тут дефицит энергии наметился — никак вашу планету не покинуть было. А теперь куда хочу, туда и лечу…

Что, опять спорить? Но учти — мы никогда одной стратегии не придерживаемся. Потому и выигрываем всегда. Только что-то мне подсказывает — не прижмем вас, людей, к ногтю — будем на втором месте… Кстати, покажи ногти… И что вы ими прижимаете? Каких насекомых? Вымерших?…

За какое время, говоришь, вы нас превзойдете?! Ха!

На что спорим?

(обратно)

Чтоб стало лучше

Не было тесно. Да и не могло быть. Когда заняты два из трех мест — всегда так. В аварийной ситуации автоматика не разбирается — кого куда пихать. Из стен появляются псевдощупальца, хватают тебя и доставляют в ближайшую спасательную капсулу. Скорость здесь главное. А что не все места в капсуле заполнены — так и пассажиров на борту немного. Я вообще мог один оказаться.

Не повезло.

Вслед за мной впихнули это э-э-э… существо. Синенькое такое. Прямоугольное. С нашивками независимого аудитора на передней стороне. На спину их не положено клеить, да и глаза на стебельках вытягивались над ними. Оно повело стебельками в мою сторону, мигая ресничками, и весьма неприлично уставилось на мое имя на нашивке.

— Человек, — прочитало существо, — Разумный. Льют. Доминиан. Служба информационной поддержки. Как жаль.

— Что жаль? — удивился я.

— Всё.

Как зовут существо, я так и не прочитал — капсула резко дернулась, выброшенная катапультой. В кресло я сесть не успел.


Медицинское оборудование капсулы способно на чудеса. Даже тогда, когда его выдернули из стены, оно продолжает работать. Не так долго, как следует, но залечить некоторые синяки и привести меня в чувство оно смогло. После чего — отказало.

Я открыл глаз и посмотрел на попутчика. Вернее, попутчицу. Вряд ли существо мужского пола будет так заботиться о своей внешности в столь напряженный момент. Не будет мужчина и ломать оборудование капсулы, от которого зависит состояние здоровья пассажиров. Его, в том числе.

— Ты это зачем? — спросил я хриплым голосом.

— Спастись. Твоя-моя хотеть?

У меня глаз на лоб полез. Ага. Один. Второй совсем не открывался и жутко болел. Ошарашенный, я перешел на «вы»:

— Э-э-э… это вы в каком смысле?

— Я — спастись, ты — спастись. Мы — спастись вместе. Хотеть?

— Хотеть-хотеть, — радостно подтвердил я, — Но зачем оборудование ломать?

— Меньше работать — быстрей спастись.

— Кто есть вы? — я тоже начал коверкать язык, потом одумался, сплюнул и уже нормально продолжил, — Кто вам право дал ломать шлюпочные агрегаты?

— Не всё ломать. Только самое необходимое.

Я повернул голову к пищевому блоку в тоскливом предчувствии. Не обманулся. Три четверти кнопок светились красным — бездействовали. Из того, что мог потреблять я, остались вода и пищевой белок. Остальные были помечены непонятными инопланетными символами. И их было больше, чем у меня.

Это возмутило меня больше всего. Почему-то она ломала, в основном, необходимое мне.

— Ты чего делаешь, зараза?! — заорал я, совсем не подумав, что такое обращение к независимому аудитору будет несколько невежливым.

— Я — выживать. А ты?

Не плюнул на нее я только потому, что слюны не было. Во рту резко пересохло — я вдруг подумал о том многообразии техники, которое она могла уже перепортить, пока я валялся без сознания. Надо было встать и тщательно всё осмотреть, одновременно не спуская глаз с аудитора. Я подозревал, что если она еще что-то не доломала, то только потому, что не успела. И стоит мне отвернуться, тут же продолжит процесс уничтожения.


Итоги осмотра совсем не радовали. Пока я лазил по капсуле, попутчица успела представиться, поговорить обо всем подряд — о моде, нравах землян, сравнительных ценах на косметику — у нас и у них, о своей работе, впечатлениях от Умбриэля… При этом она ходила вслед за мной, чуть ли не дыша в затылок. Это раздражало. Да меня всё в ней раздражало, вплоть до ее имени. А звалась она Дульцинеей.

Ничего дополнительно сломать она не стремилась — не думаю, что меня боялась. Просто уже всё возможное было изуродовано.

Я, в общем, не стремлюсь к особому комфорту, но то, во что ввергла нас Дульцинея, иначе, чем разрухой, было не назвать. Остались в неприкосновенности: аппараты регенерации воздуха, кресла, импульсный передатчик, санитарный блок и частично пищевой блок.

Системы видеонаблюдения, дальней связи, корректировки курса, медицинский блок, блок развлечений и, главное, компьютер капсулы отсутствовали напрочь, выдранные из стен, и восстановлению не подлежали.

Я мрачно уселся в одно из кресел. Самое время предаться горестным раздумьям. Что за жизнь! Сплошное невезение! И что теперь делать?

— Как есть ты поживать-выживать?

— Плохо, — буркнул я, не поворачивая головы. Смотреть на это чудо-юдо не хотелось.

— Если плохо, значит, живой есть-быть ты.

— А отбросил бы копыта, хорошо стало б? — невесело усмехнулся я.

— Что есть хотеть-иметь копыта?

Объяснять ей про лошадей и фразеологические обороты — только больше запутывать. И так уже разговор с насущных тем перешел на общефилософские. Однако понимание найти необходимо. Неизвестно сколько нам еще перемещаться в пространстве и куда, в конечном итоге, мы прибудем. Спасение при действиях Дульцинеи имеет практически нулевую вероятность. О чем с ней поговорить, чтобы отвлечь от уничтожения капсулы?

— Почему ты так странно разговариваешь? — после некоторого раздумья спросил я. А что? Тема, как тема. В языкознании я не силен, но и она, наверно, тоже. Не ее профиль.

— Я сказать-говорить как правильно. Не человек я.

— Это видно, — хмыкнул я.

— Восприятие жизни — конечно-продолженное во времени. Одновременно конечно-незаконченное. Ваш глупый язык не в силах отразить-отражать всей красота нашего понимания жизни.

— Вы что — одновременно и в прошлом, и в настоящем, и в будущем? — такого я был не в силах переварить. Называется, выбрал тему.

— О да! Ты понять-понимать. Действительно разумный.

Так, вроде налаживается контакт. Можно и о более насущно-интересном поговорить.

— Не знаешь, что случилось на корабле? Почему аварийную эвакуацию объявили?

— Знать. Я ломать-сломать важный деталь корабль.

— Зачем?! — возмутился я. Подумав, добавил: — И какую?

— Всем быть хорошо — плохо совсем. Всем плохо быть — хорошо всем. Долго быть хорошо — большой плохо потом. Ёлы-палы.

Я закашлялся. Понимать составляемые Дульцинеей фразы и смысл, вкладываемый в них, я уже научился. Но «ёлы-палы» окончательно доконали меня.

— И кому теперь хорошо?

— Всем хорошо. Им хорошо. Нам — хорошее всех.

— По-моему, в корабле было комфортнее, — попробовал я пошутить.

— Взрывать-распылять — супер комфорт. Я запомнить.

Это она что — шутит?? Может, у нее чувство юмора такое? Черное?

Я, вообще, человек мягкий, незлобивый. Но если меня доводят — то им же потом и хуже. Еще немного, и аудиторша меня точно доведет. Пусть потом сама на себя пеняет.

Разумный человек отличается от неразумного тем, что при неизменных внешних параметрах ему становится скучно. И чем человек умнее, тем быстрее наступает скука. Пяти минут не прошло, как Дульцинея, уверившись в моих потрясающих умственных способностях, решила обучить меня своему языку. Со скуки, должно быть.

Оказалось, что мимика у них напрочь отсутствует, потому как лица в нашем понимании нет. Все эти улыбки, смех, недовольство, раздражение обозначаются ими определенными обязательными жестами. И этим жестам их младенцев учат перво-наперво.

Я вполне подходил на роль такого младенца, потому как даже агукать по-ихнему не умел. Ох, как она за меня взялась! Сразу видно — настырная баба.

Два жеста я выучил сразу. За два часа. Потом я потребовал перерыв на обед. Дульцинея согласилась, но и во время еды не прекратила своих наставлений. Мне даже пищевой белок стал нравиться, лишь бы подольше не возобновлять урок.

Она угомонилась только под вечер. Сама устала, видно. А я как стоял, так и рухнул в кресло. Уснуть, забыться и лишь бы без снов.


Спать было жестко. Странно, что противоперегрузочное кресло вдруг стало таким. Точно. Не стало.

Кресла не стало. Отсутствовало оно. Больше того. Всё оборудование, выкорчеванное Дульцинеей из стен, отсутствовало напрочь.

— А-а-а-а… где всё? — спросил я ошарашенно.

— Я замедлить наш ход. Кидать-бросать. Вперед. Помочь мне?

— Чтобы я да уродовал шлюпку спасения?! За кого держишь, зараза?! Аудиторша!! — более крепкого ругательства не придумалось. Обзывать ее русскими идиоматическими выражениями точно бессмысленно было — не поймет. Начнет выспрашивать. Оно мне надо?

— Тогда я сама. Взять-схватить страховочный ремень. ИГ-блок выключать — сама удалять.

Выключить и выкинуть в космос блок искусственной гравитации — это надо же до такого додуматься! Ее не остановишь, всё равно сделает, как сказала. Сейчас невесомость наступит…

Наступила.

Меня потянуло к условному теперь потолку, но ремень не пустил. Очень хитро с ее стороны лишить меня возможности что-либо делать. Помнится, курсы по жизнедеятельности в условиях отсутствия силы тяжести я благополучно сачканул, сославшись на срочную работу. Кто ж знал, что это может пригодиться! А теперь кружилась голова, и Дульцинея вместе с нею, уволакивая сквозь тамбур-шлюз последний агрегат.

Я совершенно не мог понять поступков аудиторши. Инопланетянка, да еще и женщина! Кто в силах разобрать такую жуткую смесь? Не я. Остается смириться и спокойно подохнуть либо от внешних неблагоприятных факторов, создаваемых Дульцинеей, либо от субъективной непереносимости живого объекта в непосредственной близости.

Как завернул! Это надо запомнить, чтоб при случае друганам рассказать. Блеснуть эрудицией. Жаль только, не долечу. Голод и удушье — не самое страшное. Страшнее Дульцинеи существа нет. Как вижу ее, так меня трясет просто. Кажется, что вместе со мной и капсула трясется. И даже удары по корпусу ощущаются.

Я очнулся. Нет, это мне не кажется. Это действительно нас что-то стукнуло!

— Что это? — меланхолично воззвал я в пространство, не надеясь на ответ.

— Спасатель-корабль. Он брать-взять нас на борт. Срочно перемещать на Титан.

— Как это он нас только нашел? — задумчиво спросил я, — И как быстро. Несмотря на все твои происки.

— Близкий прыжок. Детектор масс. Неравномерное тепловое излучение, — пояснила Дульцинея.

— Ага. Отсутствие сигнала спасения, мертвый компьютер и свободный дрейф, — язвительно поддержал я список.

— Ты знать-понимать, — уважительно сказала Дульцинея.

Дать договорить нам не успели. Спасатели вломились нагло и неожиданно, в их привычной манере — круша переборки и громко вопя от избытка чувств.

Я послушно лег на пол, дал себя обыскать и надеть наручники, встал от пинка и побежал в нужную сторону, подталкиваемый стволом деструктора.

Мое спасение состоялось.


И что я такого сделал? Зачем было увольнять с должности? Ну, покричал на начальство. Ну, стукнул пару раз кого-то. Они ж привычные к такому — даже не шелохнулись, а я пальцы чуть не сломал.

На курсы направили. Забесплатно. Два дня учили. Теперь я в сантехнической службе работаю. Слежу за состоянием коммуникаций. Та же информация, только специфическая. Если ремонт какой требуется, быстренько направляю к месту прорыва бригаду. Ответственная работа.

Свободное время — мое. Как хочу, так и трачу. Можно новости Титана посмотреть, или фильм какой новый. Некоторые любят в баре посидеть. А я вот всё про катастрофу с лайнером думаю. Даже запросил кое-какую информацию по старым каналам.

Как раз сегодня ответ и пришел. В конвертике «Уничтожить после прочтения». Ладно, так и быть. Мне ж для себя понять, а не биты тырить.

Я поставил диск в каютный считыватель и вывел сообщение на настенный монитор.

«Настоящим уведомлением сообщаем вам подробности расследования инцидента крушения лайнера „Саратов“, следующего по маршруту „Умбриэль — Титан“.

Первое. Тахионный генератор лайнера требовал капитального ремонта. Выход из строя системы редубликации отсрочил взрыв, хотя системы корабля и восприняли данную ситуацию как аварийную.

Второе. Тахионные помехи помешали кораблю-спасателю прибыть в нужную точку для принятия на борт спасательных капсул.

Третье. Действия независимого аудитора Дульцинеи признаны наиболее адекватными в сложившейся ситуации».

Нет, она ничего не рассчитывала. Такое не просчитаешь в уме, даже в ее. Но принцип «делай хуже, чтоб стало лучше» сработал. Интуитивный принцип, выработанный их цивилизацией и позволивший выжить им, не знающим слова «сейчас».

Все спасательные капсулы вылетели одновременно с одной скоростью, в одном направлении с минимальной погрешностью. И все они промахнулись мимо спасательного корабля. Только наша, отставшая, была подобрана им. Одна. Остальные, конечно, не заплутали в космосе. Но месяц в шлюпке любого доведет до неадекватного восприятия действительности. Реабилитация стоит недешево.

Наши три дня мотания — ерунда по сравнению с этим. Наверно, я зря не сказал ей спасибо за спасение. Точно зря. Сейчас пойду, исправлюсь. Так, где она сейчас работает?

Справочная быстро выдала местонахождение Дульцинеи. Совсем недалеко. За полчаса доберусь. Потом отдохну, успею.


…Дульцинея стояла у трубы подачи кислорода и упорно ковыряла ее чем-то острым. Долго ей придется ковырять — трубы у нас качественные стоят.

— Ты чего это? — осторожно осведомился я.

— Сам видишь — ломать-сломать, — она сделала жест улыбки.

— Эх, ты, аудитор! — сказал я чуть покровительственно, — Смотри-ка лучше, как будет работать квалифицированный сантехник!

Я вынул топор из пожарного бокса и хорошенько размахнулся…

(обратно) (обратно)

Волынец Олег Анатольевич

http://samlib.ru/w/wolynec_o_a/

Миссия Оберон

В главной рубке дежурило несколько старых космонавтов. Все было в норме, их гигантский корабль медленно летел к Солнцу. Вдалеке виднелся Сатурн, рядом маленькой точкой был виден Титан. И этим зрелищем они давно любовались. Никогда у них не было такого спокойного полета и такого медленного на такие расстояния. Скучно. Все они привыкли к стремительному полету, когда за неделю долетали до Марса, а за месяц до Нептуна. Корабль медленно плыл в космосе в своем первом и единственном полете.

В свое время сюда стали селить многих людей, так долго бывших в космосе, что их организмы плохо переносили земную гравитацию. Ведь высокая гравитация близкая к земной есть только на планетах со слишком высоким давлением даже для скафандров. На Уране и Нептуне есть поселения людей, но там большое давление и страшные снеговые бури и ураганы. На Венере кроме давления еще и страшная жара, потому там и нет поселений. А на Марсе, Меркурии, карликовых планетах и близких к ним спутниках по размерам гравитация и давление намного меньше земного.

Но здесь многое переделали. Часть поселений убрали, остальные заменили на легкоэвакуируемые модули. Установили много гигантских реактивных термоядерных двигателей от буксировщиков астероидов. Установили все необходимое для ремонта и обслуживания двигателей и их вспомогательного оборудования в долгом пути. Построили все для жизни людей на обслуживании систем. Это был целый автономный мир, на который иногда прилетали быстрые корабли с Земли и соседних миров в гости и с припасами. Сейчас в гостях был грузопассажирский корабль с близкого Титана. Такого еще не бывало в освоении космоса, и всем было интересно.

Неудивительно, что все интересовались этим объектом. Круглый корабль диаметром чуть больше полутора тысяч километров. Был спутник, а стал корабль. Сейчас двигатели молчали. Время небывало медленного разгона уже прошло, время торможения еще не пришло. Это был один из населенных миров Солнечной системы. Люди кроме Марса и Меркурия осваивали все гигантские астероиды класса «карликовая планета» и все большие спутники планет. И это был один из больших спутников. Самый дальний из больших спутник Урана. Оберон. Дальних малых спутников у Урана давно не было. Их убрали, чтобы расчистить путь Оберону, который в темпе улитки из-за своих размеров и слабеньких для такой тяжелой громады двигателей потихоньку стал летать по расширяющейся спирали вокруг Урана, а не по эллипсу, как раньше.

Прошли долгие годы, пока Оберон вырвался из плена своего голубого хозяина и начал путь к другой планете, планете без естественных спутников. Планете без магнитного поля. Самой горячей планете Солнечной системы. Планете, которая должна была стать вторым домом для людей Земли, которым нужен был новый мир для расселения. Еще было куда расселяться. Был освоен космос аж до карликовых планет пояса Коупера. Но хотелось теплой планеты с океанами и мягким климатом. А не было межзвездных кораблей. Не изобрели.

Был Марс с его подземными городами и зелеными пещерами, где выращивали растения и животных. Но для нормальной жизни на поверхности нужны были вода, воздух и тепло. Космические зеркала могли обеспечить теплом Марс. Но не хватало углекислого газа, не хватало азота, не хватало воды для создания биосферы. Воды в космосе много в ледяных астероидах, но не углекислоты и азота в аммиаке. Окромя того, падение астероидов разрушил бы подземные города без антигравитации. Попробовать можно было. Но боялись. А на Меркурии было жарковато.

Но была еще Венера. Много углекислого газа, много азота, много разных ценных минералов, чрезмерно много тепла. Гравитация 90 % от земной. Но нет воды, очень слабая магнитосфера, которой не хватило для зарождения жизни. Жара почти пятьсот градусов Цельсия из-за парникового эффекта. И решили ее сделать такой, какой ее считали до гибели аппаратов серии «Венера», запущенных еще в младенческую эпоху исследования космоса. Планету жарких тропических лесов, теплых курортных морей. И социалистическое человечество пошло на гигантские трудности ради нового мира. Их почти не волновало то, что никто из тех, кто его начнет, не увидит результата своих трудов. Много было мероприятий для этого проекта, самым грандиозным из которых было отправление Оберона, самого дальнего большого спутника Урана к Венере.

Василий Серов, получивший с подачи одного впечатленного им американцем прозвище Санта Клаус, был главным пилотом этого импровизированного корабля. Раньше он был лучшим пилотом во всей Солнечной системе. Никто лучше его не умел так ловко и точно пилотировать в сложнейших условиях космические корабли. И потому работал в атмосфере Нептуна, более того, сажал корабли в условиях, хуже которых не было ни на одной планете в Солнечной системе. На Юпитере и Сатурне некуда было сажать космические корабли, правда, иногда по запросу ученых летали в верхних и средних слоях атмосферы этих планет. Зато на Юпитере нужна была хорошая противорадиационная защита и выносливость к большой силе тяжести. На большинстве остальных планет кроме Урана и Венеры была достаточно разреженная атмосфера для легкого пилотирования. На малых планетах без атмосферы посадка была отработана давно, включая Марс. В атмосфере Земли тем более умели летать еще с начала двадцатого века, этот же опыт успешно использовали и на Титане с его в полтора раза большим давлением. А вот на Венере, Уране и Нептуне были проблемы. Давление атмосферы у поверхности в сто раз больше, чем на Земле. Но к тому же на Венере была температура почти пятьсот градусов Цельсия при спокойной атмосфере. А на Уране и особо на Нептуне были страшные ураганы со снегом и ледяными песчинками, которые при тамошних морозах больше напоминали песчаные бури, а не полярные метели. И попробуй посади в таких условиях космический корабль, летающий как самолет в атмосфере! А Василий Серов сажал лучше всех. И американец ему при всех сказал, что тот как Санта-Клаус в мороз и метель везде и всегда летает. И прозвище приклеилось.

Сейчас Серов был главным в рубке Оберон-лидер, остальные имели нумерацию в соответствии с номерами двигательных систем Оберона. И именно отсюда координировалась работа всех двигательных систем. Раньше Василий был классным пилотом, но на очередной медкомиссии ему сказали, что из-за возраста у его реакция уже стала хуже, и скачки силы тяжести стал хуже переносить. И выдали вердикт «ограниченно годен» к работе в космическом корабле. И предложили ему другую работу, одну из самых ответственных в Проекте. Так Серов стал главным пилотом Оберона. Тут нужен был опыт, осторожность, интуиция и умение чувствовать корабль, а не быстрая реакция. Он сменил другого более старого главного пилота Оберона.

Помнил, как все начиналось. А начиналось с опыта по бомбардировке одним из малых ледяных спутников Юпитера Венеры. Весом миллионы тонн, из льда и камней, этот спутник совсем малыш на фоне Оберона. Тогда двумя сверхтяжелыми космическими грузовиками разогнали его так, что наискосок врезался в Венеру в районе экватора по вращению планеты со скоростью всего лишь в сто раз медленнее света. На орбиту Венеры загодя было выведено много наблюдательных спутников, в атмосфере летало в верхних слоях несколько аэростатов. Их действия координировал и собирал данные корабль Ярило, приписанный к обслуживанию Меркурия и исследованию Солнца. Сам корабль держался в стороне от Венеры и вне возможных направлений полета обломков. Ледяной астероид врезался с колоссальной по сравнению с другими болидами скоростью в Венеру. Зрелище было шикарное, похлеще, чем падение кометы Шумейкеров-Леви на Юпитер в 1994 году.

От столкновения произошел чудовищный взрыв, несравнимо более мощный, чем взрыв водородной бомбы в 1961 году на 50 мегатонн. Взрыв достиг верхних слоев атмосферы и ближайшей зоны космоса. Весь лед астероида испарился. Многие спутники изуродовало новорожденным космическим мусором. Пару аэростатов изрешетило каменой шрапнелью на излете. Но зато скорость вращения Венеры вокруг своей оси увеличилась, а очень долгие дни стали немного короче, орбита чуток сместилась в сторону от Солнца. Пыль, оксидные минералы взлетели вверх и связали часть серной кислоты из облаков планеты. Из-за этой же пыли настал аналог вулканической зимы, когда из-за пыли в верхних слоях атмосферы резко холодает на поверхности планеты. Что и требовалось доказать. А тем более получить на выходе.

Не только дурной пример заразителен. Но и хороший, явно очень полезный. Так на десятилетия Солнечная система стала местом, где было видно множество комет даже невооруженным глазом с Земли. Паникеры Средневековья и Нового времени умерли бы от ужаса при виде такого зрелища. Системы Юпитера и Сатурна подчистили от дальних малых спутников, а систему Урана так вообще полностью избавили от всех малых спутников, способных столкнуться с Обероном при полете по раскручивающейся спирали.

Вскоре пришел конец смены у Василия Серова, которая была необременительной на плановом ремонте и техобслуживании оборудования в середине пути, но в рубке корабля должны быть дежурные. Случайности любят приходить, когда их не ждешь. Особенно неприятные. Хоть и близко Титан. Сдав дежурство такому же пожилому сменщику, Василий пошел по коридору в тренажерный зал размяться после дежурства и поддержать в форме мышцы. Только на поверхности Урана, Нептуна и Венеры допустимо было не заниматься спортом для поддержания физической формы. Большинство из тех, кто пренебрегал этим правилом, не возвращались на Землю здоровыми, хорошо если получали полноценную жизнь на Земле после долгой и неприятной реабилитации, что было установлено еще при жизни Гагарина. А то и вообще оставались в космосе навсегда. Больше часа занимался тренировками Седов в спортзале с многими другими жителями Оберона. Надо было обязательно дать большую нагрузку именно на все мышцы. Ведь ускорение свободного падения на Обероне было всего лишь тридцать пять сантиметров на метр в квадрате. Пружинными тренажерами никого не удивить, но с непривычки было жутко смотреть, как седовласый космонавт тихонько машет огромными свинцовыми гантелями, весящими на Земле по двести килограмм каждая или очень медленно приседает сотню раз со штангой две тонны весом на Земле. Быстро не получалось из-за большой инерции спортивных снарядов. А молодые ребята и девушки, мечтающие еще жить на Земле еще больше себя изнуряли в спортзале, чтобы и на Земле быть спортсменами.

После спортзала и душа поел в столовой, счастье, что хватило силы тяжести для нормального питания с тарелок, как на Земле. Спать еще не хотелось, и пошел прогуляться. В зале виртуальных экскурсий надел полный костюм для погружения в виртуальность и погулял часик по Крымским горам, в прошлый раз был в Новой Зеландии. Вернулся домой в свою квартиру, где жил со своей женой. Та только что пришла с работы. Сейчас никого из многочисленных детей в гостях не было, и они отправились загорать. В оранжерее в саду тропических растений, выращиваемых ради южных фруктов и овощей, многие загорали. И к ним присоединились супруги Серовы. Каждая оранжерея кроме обычных люминесцентных светильников, имела и ультрафиолетовые лампы ради полноценной имитации солнечного света. И от этого было хорошо не только растениям, но и людям, лишенным нормального солнечного света. Со знакомыми пообщались вволю. А вечером отвечали вместе на электронные письма детей, внуков и друзей, пришедших с очередным пакетом информации с Земли и не только. Почти полноценная жизнь. Лучше и не сделать в таких условиях. Но многие так не могли и не хотели жить годами, и среди них часть успешно летала на обычных рейсах в космосе. Но кому-то надо было обслуживать Оберон ради будущего.

Это долг людей коммунистического общества и любых нормальных людей: пусть не забывая себя, но обязательно обеспечивать хорошее будущее для потомков. И обеспечивали многие будущее. Это одна из главных особенностей коммунизма и одно из отличий от капитализма — заботиться о далеком будущем.

Супруги Серовы жили вдалеке от Земли, но не в одиночестве. Тут были тысячи их единомышленников и друзей, с которыми у них была отчасти общая жизнь, судьба, общее дело. Им было именно так интересно жить, занимаясь любимым делом. Многие из людей Российской Федерации начала 21 века намного более одиноки и несчастны, чем эти люди вдалеке от основной массы человечества.


Через много лет Оберон прилетел к Венере. Последнее время только тормозил, пристраиваясь на орбиту Венеры. Со стороны Солнца его прикрывал до последнего зеркальный огромный щит от нагрева. На подлете к Венере провели почти полнуюэвакуацию с Оберона. Убрали жилые модули, двигательные системы, всю инфраструктуру, полностью от всего ценного очистили Оберон. Убрали щит. Корабль Ярило еще раз облетел Оберон, проверяя, осталось ли что-нибудь на будущем спутнике Венеры.

Теперь Оберон медленно приближался к Венере, по своей траектории едва не цепляя Венеру. А щит спасал от перегрева все двигательные системы и жилые модули, оставшиеся после долгого полета. Они еще пригодятся. Шла сборка жилого искусственного спутника для плацдарма освоения Венеры.

На Обероне лед быстро плавился под жаркими солнечными лучами, еще быстрее испарялся, пока пары воды не стали сдерживать дальнейшее испарение. Весь астероид покрылся водой и паром. При этом медленно подлетал к Венере. Даже могло показаться, что будет столкновение планет. Но Оберон пролетел мимо, затормозил и стал обратно лететь, став на эллиптическую вытянутую орбиту с перигелием у самой Венеры. Однако ж падения через века из-за такой орбиты космонавты не собирались позволять, собираясь потом подкорректировать орбиту на большее расстояние.

Спрашивается, почему нельзя было сразу на удаленную орбиту направить бывший спутник Урана? Да потому что надо было выгрузить главный груз Оберона. Большой спутник Венере был нужен для создания такого же мощного магнитного поля, как у Земли. Ведь без магнитного поля и молний не зародилась жизнь на Венере и не смогла бы зародиться на Земле. А магнитосфера это еще и защита от мощной солнечной радиации, самой вредной ее части. Даже в ранний период космонавтики, когда летали на ракетах из фольги, многие космонавты на низкой орбите были защищены от радиации солнечных вспышек магнитосферой Земли. И Оберон дал магнитосферу Венере благодаря своему существованию поблизости и приливам.

Но главный груз Оберона это вода для океанов. Это и малые перепады температур днем и ночью, и главное вещество для жизни, благодаря которому даже на обледеневшей Европе у Юпитера в подледном океане есть жизнь. Без океанов и воды для них нельзя создать из пламенной Венеры сестру Земли. Но не возить же тысячами тонн воду на Венеру в трюмах космических кораблей? И при столкновении малых астероидов вся вода испаряется при падении слишком быстро, и пар быстро рассеивается.

И без того избитая астероидами Венера с тысячами свежих тектонических разломов бомбардировалась астероидами для ускорения вращения планеты и ее смещения на более удаленную от Солнца орбиту. И в качестве бесплатного бонуса поддерживалась вулканическая зима на Венере, что здорово остудило эту планету.

Но придумали лучше решение. Каждый раз, когда Оберон проходил перигелий у Венеры, с него атмосферой планеты захватывалась большая часть водяного пара, часть водяного пара рассеивалась на низкой орбите, мешая солнечным лучам согревать поверхность Венеры. А самое главное это то, что благодаря тому, что Оберон проходил нижнюю точку своей орбиты, умышленно устроенной между жидкой и твердой границей Роша, каждый раз на Венеру с этого нового спутника обрушивался гигантский водопад из талой воды, камней и кусков льда, отломавшихся от основного части ледяной мантии силами приливов и Архимедой силе, держащей зимой лед на поверхности водоемов. И все эти миллиарды тонн воды со льдом медленно падали на поверхность Венеры, а следом на безопасном расстоянии аэрокосмические корабли рассеивали разную живую мелюзгу, преобразующую прибывшую воду, углекислый газ и азот атмосферы Венеры в живую ткань и кислород. В новообразовавшихся морях бурлила жизнь. Много погибало организмов, но не все. Планета остывала, моря расширялись, атмосфера преображалась (еще раньше из-за астероидов лишившаяся кислотных облаков), жизнь процветала, а люди добавляли новые виды на планете. Социалистическое человечество, созидающая цивилизация создавала для себя новый мир, живую планету с биосферой, как на Земле, только более теплую планету.

На Земле наука не стояла на месте, развивалась. Была создана управляемая гравитация, стали посылать корабли в межзвездные путешествия. И сбылась другая мечта человечества — вступили в контакт с Галактическим содружеством.

Но те сообщили о полном всеобщем запрете на колонизацию планет земного типа и всех прочих миров, на которых может появиться разумная жизнь. Можно только преобразовывать полностью мертвые планеты в миры с развитой биосферой. Это было большое огорчение для человечества, смягченное успехами на Венере.

Но тем слаще была радость превращения огненного ада в планету живых тропических лесов и морей.

(обратно)

Самая долгожданная экспедиция

На орбите висела несуразная на первый взгляд конструкция. Раньше это была космическая станция, некий аналог древней МКС, только намного больше по размеру и с хорошей автономностью. Долгие годы строили эту станцию, отрабатывали надежность всех узлов и систем. Даже как-то на целых два года отрезали от снабжения, чтобы испытать на выживание экипаж и оборудование. А потом ракетами семейства «Энергия-3» доставлялись агрегаты для переоборудования станции в космический корабль. Это были и ракетные двигатели, и дополнительные баки, и дополнительные стыковочные узлы для спускаемых аппаратов, и не только.

Самым большим и важным агрегатом был первый в истории человечества термоядерный двигатель. Они разрабатывались на бумаге и даже создавали экспериментальные узлы. Но этот экземпляр был первым, доведенным до практического использования. И его задача была обеспечение полетов только в космосе. Маловато для начала, но все же лучше, чем описанные в древнем романе «Космический патруль» корабли, разгоняемые благодаря урановым реакторам.

Виктор Алексеевич Ёлкин, командир корабля, вместе со всеми, не доверяя продублированному главному компьютеру, еще раз проверял все системы космического корабля «Герман Титов» перед решающим днем. Слишком уж многое было поставлено на карту этой экспедицией. Даже отказались от названий «Юрий Гагарин» и «Сергей Королев», потому что оба мало прожили. А вот второй советский космонавт, Титов Герман Степанович, прожил долгую и счастливую жизнь, всю жизнь после полета посвятил развитию космонавтики и ушел на пенсию в звании генерал-полковника. Может, и глупость, но кое-кто на самом верху мирового правительства знал о несчастливой судьбе кораблей с названием «Адмирал Нахимов».

Понятно, что старт, назначенный на завтра, 12 апреля 2111 года, срывать нельзя ни в коем случае. Важнее было другое. Первая экспедиция на Марс важна как средство приободрить человечество, до сих пор едва достигшее пятнадцатой части того, что было до Апокалипсиса. И даже научная ценность отступает перед ценностью как стимулом осваивать космос. Хотя и на планете дел больше чем много. Призыв в армию почти полностью заменили призывом в трудовую армию, по сей день наводившей порядок на планете после чудовищной двойной катастрофы.


Дедушка Гриша, не смотря на свои семьдесят лет, ходивший в трехдневный поход вместе с выпускным классом, в котором учился Витя Ёлкин, делился воспоминаниями, местами и так известными по учебнику новейшей истории:

— Вот вы занимаетесь спортом, умеете стрелять, вас научили основам трудовой деятельности. Вы научены выживать на природе, ориентироваться на местности по картам и спутниковым фотографиям. Для всех вас ограничения на пользование связью, компьютерами и информационными сетями это нормально. И я по своему детскому опыту скажу, что так и надо, чтобы вы были здоровыми. Уроки истории это хорошо, но я и воспоминаниями поделюсь, как со мной делились мои дедушки и бабушки, а еще мой прадед-долгожитель, воевавший с нацистами и видевший издалека Гагарина и Титова.

Раньше мобильные телефоны и карманные компьютеры, называемые планшеты, были у всех школьников, и получали их от родителей, только-только научившись читать. В некоторых странах вообще отменили обучение детей рукописной речи. Говорили, что не надо уметь писать, если можно набирать текст на электронном устройстве. Потом выжившие кое-как освоили письмо печатными буквами.

Бумажные карты и умение ими пользоваться стало отмирать, потому что их заменили электронные навигаторы, подсказывающие дорогу. Стало нарастать число людей, неспособных без подсказок ориентироваться в пространстве.

Когда Путин закончил четвертый срок, на выборах было три кандидата: его выдвиженец и самый молодой помощник из высших чиновников со стажем; один из лидеров проамериканской оппозиции, который хвалился коэффициентом интеллекта 190; и кандидат от коммунистов, молодая красивая женщина, которая так же хвалилась очень высоким коэффициентом интеллекта. Как вы знаете из учебников, победила женщина. Она на должности Президента аккуратно Россию переводила из капитализма в коммунизм, развивала страну во всех отношениях, как никто другой из политиков после распада СССР, много занималась воспитанием и улучшением народа. Как-то сказала: «В России самый лучший человеческий материал для прорыва в будущее». Высокотехнологичная промышленность быстро развивалась, и интересы страны строго соблюдала. Но была у ее политики одна особенность: всячески понижала зависимость людей от техники, а технику от электроники. Еще создавали огромные запасы на случай природных катастроф.

Про электронику это отдельная тема, и я расскажу. Детям запретили мобильные телефоны с Интернетом и сам доступ ограничили, подросткам мобильный Интернет был ограничен, и часто проверяли на наличие психологической зависимости от электроники. Но это у нас. За границей были созданы импланты и технология их вживления в мозг человека, их сделали для постоянного подключения людей к мировой паутине и неофициально для улучшения контроля со стороны АНБ США. Россия, КНДР и Куба с Венесуэлой сразу запретили их применение для своих граждан, а в КНДР даже ввели за вживление смертную казнь для своих граждан. У нас слишком строго не наказывали, но этот запрет сильно подкосил репутацию президента, как и некоторые другие введения. Было очень много критики, было много обвинений в увеличении технической отсталости страны, но она не сдавалась. Импланты действительно давали очень многое людям, и некоторые россияне нелегально вживляли их себе. Могли напрямую общаться с другими, незаметно для людей без имплантов, очень быстро считали в уме, в их мозг напрямую шли данные с навигационных спутников и тому подобное. Но был один недостаток у людей с имплантами: они тяжело переносили магнитные бури и глушилки радиосвязи. И во время неудачного майдана в Москве, самой плохой разновидности акций протеста, когда использовали глушение мобильной связи, некоторые майданутые умерли от обширных кровоизлияний в мозг, и все погибшие были рядом со спецмашинами, готовились их сжечь. В стране большинство с нетерпением ждали конца второго срока президентства, чтобы наконец разрешили импланты, но дождались большой беды.

Я тогда был школьником, готовился к выпускным экзаменам девятого класса. У меня, как и у многих, телефон был без Интернета. Это сейчас мы в походе без связи кроме старшего. Все время сидел дома, сражался с задачками и учебниками, как и многие другие. Но некоторые, например, мой одноклассник Эдуард, учили напрямую через нелегальный имплант. Не совсем напрямую, а просматривали где угодно учебники, выводя текст и картинки перед глазами так, что остальные не видели. Опасный метод, так многие, сидя в Интернете через имплант, утратив связь с реальностью на улице, попадали под машину или иначе гибли. Попытки совершенствования ради безопасности плохо помогали, но ужасно обострилась проблема сетевой зависимости. Люди часто теряли обыкновенные навыки жизни или путали реальность и виртуальность. По слухам для сложных ручных работ и даже для разработки программ заводского оборудования стало все тяжелее находить людей, потому что все больше за них думали компьютеры. Еще некоторые сильно страдали от компьютерных вирусов, внедряемых в импланты. Собственно, на толпах пострадавших и держалась репутация и политика нашей женщины-президента в области компьютерных технологий: ну считали ее главным спасителем и не ошиблись.

Сидим мы тем весенним пятничным днем 2027 года в классе, заканчивается первый урок, а на улице разгар весны, на реке половодье. В деревнях готовятся к посевной, а в городах убирают после зимы. Нас тоже привлекли к субботнику. И тут в городе сирена гражданской обороны, вы все знаете этот унылый вой волнами. Всех собирают в актовый зал и показывают на большом экране фотографию солнца в телескоп. Учитель астрономии, загорелый молодой парень, а тогда белый как бумага, и показывает на солнышке пятна и говорит, что буквально два дня назад произошла одна сильная вспышка на Солнце, а теперь вторая небывалой мощи, и дойдет к нам в районе полуночи. Мы не поняли, что тут жуткого, а потом обмерли, даже ученики младших классов, когда разжевал на пальцах весь ужас. Говорит, за все время использования электрического тока подобного еще не бывало. Очень давно, в 1859 году была геомагнитная буря из-за вспышки на Солнце, так тогда во всем мире вышел из строй проводной телеграф, самая примитивная и устойчивая система проводной связи, а северное сияние видели даже на Кубе. Так ныне будет еще хуже, может даже как в 774 году нашей эры, когда даже на годовых кольцах деревьев остались следы геомагнитной бури. Если совсем уж по простому, то вся электроника и все электрические системы, которые работают, полностью выйдут из строя, безвозвратно сломаются. На все время геомагнитной бури будет обесточено все, что можно и нельзя: не только компьютеры и мобильники, но даже холодильники и медицинское оборудование в больницах. Школьный врач спросил, а как же люди с имплантами и кардиостимуляторами, больные в реанимациях, рожающие женщины. Наш физик-астроном прям так и брякнул, что если не поможет защита зданий от излучения или ее не будет, то они умрут, и это потери, с которыми можно только смириться. И на сладкое сказал, что озоновый слой снесет нахрен, потому на улицу нельзя днем высовываться без крайней нужды. Правда, от ультрафиолета мы недолго прятались, но лучше бы так, чем так, как вышло.

Все пригрустили, хотя, правда, не все. Эдик понтовался, говорил, что это бред, не все так страшно, что нападение зомби страшнее. Что с него взять, сынка очень небедного человека, подсевшего на сеть через имплант. Еще выкопал информацию, что солнечная вспышка долетает за дня три, а не шестнадцать часов, а в девятнадцатом веке ошиблись, приняли проблему в сети за результат вспышки. Да не смейтесь, он всерьез считал, что телеграф накрылся из-за проблем с сервером. Были тогда такие дураки.

Днем учились по специальной программе: нам давали навыки выживания в экстремальных ситуациях. Не так, как сейчас, а по сильно сокращенной программе люди, которые этим заниматься вроде как не собирались, но их раньше учили этому.

Вечером мы большой компанией собрались во дворе и стали ждать северного сияния. Некоторые хотели посмотреть онлайн, не понимая, почему это невозможно, но удалось отговорить. Эдик был с нами, хоть и гнали в подвал его дома. Еще и поспорил с нами, что ничего не увидим до часа ночи. Мы не знали как реагировать.

Сидим, ждем. И тут небо заполыхало полупрозрачным зеленым и синим цветом. И в этот же момент Эдик, еще один парень и три девчонки с криком рухнули на землю, подергались и затихли. Мы пробовали их растолкать, кто-то попробовал включить телефон, но тот накрылся сразу же, как и некоторые другие, которыми снимали видео. А кругом кроме полыхающего неба нет ни одного огонька. Потащили к дому Эдика, который рядом жил, стали стучать, никто не открыл. Вытащил я ключ из кармана одноклассника, вошли в дом, а там его родители и сестра лежат. Тут кто-то сказал, что нет ни пульса, ни дыхания у всей семьи, да и наших парней и девочек. Хотели машину завести, но вспомнили, что все дохлое. Собрались и отправили Андрея, первого спортсмена в классе в больницу. Сами потащили одноклассников к врачам. Зря намучились, только узнали, что притащили трупы с кровоизлиянием в мозг. Ну не знали мы, еще дети, как отличать живого человека без сознания от свежего трупа. И как оживить. В мое время основам первой медицинской помощи совсем слабо учили, да и то, что было, появилось только усилиями преемника Путина.

А на следующий день почтили минутой молчания умерших и продолжили занятия. Мы старались быстрее закончить девятый класс, а потом кто куда еще учиться. Но беда не ходит одна…


Дедуля, который когда-то был в Сингапуре охранником российского консульства, рассказывал про то страшное утро.

— Смена у меня была самая поганая, с полуночи до восьми утра. В это время спать больше всего охота. Хорошо, что в моей родной Карелии в это время уже утро. Стою, гляжу на уличные огни. А ближе к утру в консульстве отключили все электроприборы и электронику и попросили быть вдвойне настороже. Не знал тогда, в чем дело, ну ладно, стоим настороже.

Тут резко погасли все огни, напоследок вспыхнув, а на небе северное сияние. Я реально охренел, думал, мерещится. Спросил напарник, а он то же самое видит. Сука!!! Это что ж такое?! Я знал, что из-за каких-то бурь на солнце бывает северное сияние в Заполярье, иногда в Санкт-Петербурге и очень редко в Москве, а на Кавказе про него знают только понаслышке те, кто на севере не был. То есть чем южнее, тем реже. Но тут же почти экватор. Что-то невероятное случилось, да и все электричество пропало в городе-государстве. Может, хоть ретрансляторы работают.

Достаю свой планшет, а он не работает. Но я-то его не выключал. И, скотина, не включается, и у меня, и у напарника. Чего это?

Оглянулся, а кругом люди умирают. Почти все, и что интересно, в основном народ при деньгах. Беднякам ничего не сделалось. Еще машины летели куда которая, аварий море. Видать, водители умерли вместе с техникой. Шибко жирный полярный лис пожаловал.

Побежал в здание, а там никто уже не спит. Я говорю, что на улицах делается, а начальство мрачно кивает головой.

А потом в лучших традициях фильмов-катастроф пробивались большим отрядом в порт к нашим кораблям, когда у нас собрались все земляки, кто смог за пару дней. Мы бросили нахрен нашу работу в обреченном городе.


Профессор по климатологии Машков Иван Александрович буквально на первом занятии поделился воспоминаниями.

— Я тогда в первый год после университета был на научном судне «Василий Ливанов», находившемся немного севернее Сан-Франциско. Официально мы занимались изучением климата в районе западного побережья США. На самом деле, как я потом уже понял, задача была другая, но я не имел право ее знать раньше времени.

На судне запасов топлива и еды было много, но когда получили сообщение о супервспышке на Солнце, решили экстренно пополнить резерв топлива и тех продуктов, которые не особенно опасны. Это сейчас мы едим относительно безопасную еду, а в Российской Федерации с этим дела были хуже, но не очень плохи. А там была такая ситуация: или покупаешь на вид хорошие продукты и притом дешево, но с разной гадостью для дешевизны, которую вводили для быстрого роста и долгого хранения; или приемлемого качества по содержанию спецдобавок, но дорогущую. Вот на второй тип мы и потратились. Еще специально предупредили, чтобы все имеющиеся доллары потратили, ничего не оставляя, сказав, что пропадут. Ну ладно, закупили. Я рискнул купить в подарок родителям элитного виски, да и многие так сделали.

Таможня нас прилично задержала. Это в аэропортах они адекватные, а вот в морском порту хамы, каких мало. А время-то нас поджимает. Вырвались мы все-таки. Но с трудом успели подойти к границе территориальных вод США. Там выключили все системы корабля и личные приборы. Внизу никого не осталось: темно же. С палубы экипаж рыбу ловит удочками, многие или книги читают, или в карты режутся.

Тут видим катер береговой охраны, который мчится прямо к нам. Нам-то что: капитан ясно огласил приказ, что в промежуток от 15 до 20 часов после вспышки мы обязаны все, что работает на электричестве держать выключенными. А дальше или включить, если ничего не будет, или ждать до тех пор, пока геомагнитная буря не спадет до безопасного для оборудования уровня. Натикало к тому времени 15.50 от вспышки. Я специально на минуту включил свой миникомпьютер, которые тогда были у большинства людей.

Подлетают к нам, и на борт бодро поднимается молодой моряк с погонами, на каждом из которых по одному золотистому прямоугольнику, и представляется вторым лейтенантом Грегори Роджерсом. Наш капитан, Иван Васильевич Бушков, его встречает у трапа и говорит: «лейтенант, рекомендую вам все выключить на катере, и все свое барахло». Янки разозлился, наехал, чтобы вышли окончательно из территориальных вод, да заявил, что он-то беспокоился, что у нас что-то неладно. Тут наш капитан сунул старшему катера копию приказа, лейтенант прочитал, заявил, что бред, и потребовал, чтобы включили освещение для досмотра судна. Иван Васильевич поступил в ответ очень интересно: предложил с фонариком устроить досмотр и предложил за каждые лишние полчаса на судне дать лично старшему команды по пять тысяч долларов, а это были хорошие деньги даже после украинского кризиса.

Этот лейтенант пошел с капитаном и старшим помощником по судну. Для начала по палубе. Потом сунулись внутрь, и я увидел, что в своем аппарате включил фонарик. Несколько минут там что-то лазили, а потом выходят злые, янки со свежей ссадиной на лбу. Его планшет вырубился, а по незнанию во что-то лбом врезался.

Я их не сразу заметил, потому что, пока там ходили, на дневном небе добавилось красок, в которых узнали северное сияние. Научный руководитель показал на небо и на компас, так капитан грустно покивал головой, а американский лейтенант спросил:

— Что случилось?

— Сверхмощная геомагнитная буря, несовместимая с жизнью электрических устройств. Предыдущая подобного масштаба была за два года до войны Севера и Юга в США.

— Мы называем ее Гражданской войной, она оказала исключительно высокое влияние на новейшую историю человечества, — автоматически сказал янки.

— Мистер Роджерс, я без всяких справочников могу назвать еще две гражданских войны, оказавших еще большее влияние на историю человечества. Это гражданская война в России 1917–1923 годов и гражданская война в Китае второй четверти двадцатого века. Сами попробуйте представить, что было бы, если бы силы, победившие в этих войнах и создавшие СССР и коммунистическую КНР, проиграли бы.

— Я вас понял. Но мне необходимо вернуться на базу. Я так понял, что мы не сможем завести двигатель катера. Вы можете мне чем-то помочь?

— Можем вам дать несколько досок и во временное пользование топор. Сделаете весла и доплывете, если течение не унесет в океан. Если лень двадцать километров идти на веслах, можете у нас дожидаться окончания магнитной бури, — серьезно предложил старпом.

Американцы посоветовались между собой и решили, что на берегу начальству не до них, когда перегорело все, что могло перегореть, а самодельными веслами грести больше двадцати километров на катере весом несколько тонн не стоит без крайней нужды. Потому проверили швартовку и забрались к нам на борт.

Дальше беседуют с нашими ребятами, кто знает английский, а наших пара ученых следила за магнитометрами, записывая показания. Достали из какого-то угла фотоаппарат архаичной модели, в котором все снимали на пленку, и фиксировали красоты неба. Полчаса или час было тихо, только ветер шумел и трепались между собой. А рыба чего-то не клевала.

Тут корабль содрогнулся от удара снизу, второго, третьего… Команда переполошилась и, сделав факелы, побежали в трюм. Вернулись довольные, а старпом сказал, что это могло быть землетрясение. Поглядели в подзорную трубу на Сан-Франциско, так там клубы пыли, не разобрать из-за нее, стоят ли еще здания.

— Тряхнуло их капитально, баллов девять, если не больше. Теперь вы можете беспокоиться только за ваших родных, — мрачно сказал наш геолог Вадим Венедиктович Решетов. Те в ответ угрюмо промолчали. А что тут говорить, когда ни связь, ни транспорт не работают. И медоборудование тоже не может быть использовано, а в городе катастрофическое землетрясение.

За здравие с разрешения капитана поставили свечку перед единственной на судне иконой, тогда ведь было много верующих.

Сидим дальше. И тут что-то загрохотало, один за другим слышны взрывы, рокот и рев. Но кругом океан, в двадцати километрах берег. На ближайших кораблях все нормально. Откуда? Иван Васильевич оглядел горизонт и увидел, как и мы, какой-то еще столб дыма на горизонте, навскидку на востоке-северо-востоке. Вместе со старпомом и янки взяли карту, прочертили линию и спросили лейтенанта, что там может быть такого. Вроде как упомянули несколько объектов, что могли гореть, но откуда тогда грохот.

Наш Вадим тоже заглянул на карту, занервничал, взял подзорную трубу и тоже поглядел на этот источник дыма. Это был единственный раз в жизни, когда на моих глазах человек моментально поседел от страха. Бушков углядел, взял у него из рук трубу и спросил, что такое, а Решетов, зеленовато-бледный сильно заикался, не смог объяснить:

— П-п-п-с-ц… Ап-п-п-п…

Наш врач Борис Семенович дал успокоительного нашему геологу, вытащив оное из кармана, а старпом сбегал за виски и налил до краев двухсотграммовый стакан и заставил выпить Вадима.

— Все, успокойся, расскажи, чего испугался, — спросил наш капитан. Решетов отдышался и стал говорить такие вещи, от которых мы сами чуть не поседели:

— Началось извержение вулкана Йеллоустоун, это он дымит и грохочет. Извержение восьмого класса, то есть высшего. Последний раз такое было 74 тысячи лет назад, тогда люди едва не вымерли. По прогнозам в радиусе тысячи километров будет все уничтожено пирокластическими потоками, вулканическими газами и жидкой лавой. Вся территория США, даже Флорида, будет засыпана вулканическим пеплом. А самое плохое это то, что на всей планете примерно пять лет будет вулканическая зима, похожая на ядерную зиму. Средняя температура опустится на двадцать-тридцать градусов, почти вся флора погибнет, и будет великое вымирание, в том числе и людей.

— А мы сейчас на расстоянии девятисот километров от вулкана, — позеленевший от страха, добавил капитан, глянув на карту. Лично у меня сердце прямо рухнуло. Все, молись богу Ваня, чтобы выжить. И тут мне в голову пришла одна мысль:

— Вадим Венедиктович, может, вы ошиблись. Может, это не тот вулкан, или извержение не восьмого класса, а ниже. Или это и не вулкан.

— Мальчик, мы все были бы очень рады, если б ты оказался прав. Но по азимуту как раз Йеллоустоун, да и сам погляди, там в облаке молнии бьют. Это вулкан, без вариантов. А вот тот или нет? Лассен-Пик градусов на двадцать-тридцать левее, а остальные еще дальше в стороне. Единственное, на что можем надеяться, так на то, что будет извержение седьмого класса, как то, что вызвало голод в России в начале 1600-х годов. Но это очень сомнительно, зная, что там под гейзерами творилось. И высота извержения охренительная, раз отсюда увидели. Я только одного не понимаю, неужели хватило геомагнитной бури, чтобы началось извержение, — бормотал почти вменяемый геолог.

— Соломинка верблюду спину ломит. Может, и хватило. Скорей бы можно было убраться домой отсюда, — заговорил капитан и вдруг нас обнадежил. — Кстати, у нашего судна жилые помещения оборудованы так, что там можно отсидеться во время химической атаки, и есть запас противогазов. Откуда и почему это отдельный разговор, и не для широкой публики, но это наш шанс до того, как спадет геомагнитная буря.

Американцам перевели, те были в трансе. А к вечеру стало сильно вонять диоксидом серы и другими вулканическими газами. Пришлось закрыться внутри в темном помещении, освещаемом только иллюминаторами, и ждать, пока можно будет запустить все системы. Уж сколько мы в карты поиграли при свете иллюминаторов, пока можно было. Мы там с ума сходили, в темноте и замкнутом пространстве.

Радовались как дети, когда узнали, что можно запускать двигатели. Но и потрудиться пришлось. Заводили генератор с помочью магнето, а им заряжали аккумуляторы, чтобы запустить основной двигатель. За эти часы часть команды снегоуборочными лопатами убирала палубу от вулканического пепла. Рискованное дело при свете фонарей, но надо было. И для нас тогда было без разницы, ночь или день, потому что было темно даже днем, до такой степени небо закрыто выбросами вулкана. Да что небо, вон в воздухе висел пепел, а мы ходили в противогазах, чтобы не отравиться.

К гадалке не ходи, в Сан-Франциско все мертвы, разве что кто-то хорошо спрятался и защитился от ядовитых газов. Попробуй найди этих умников. Но катер Береговой охраны отправился в город, чтобы снять фото и видео мертвого города. Сан-Франциско пострадал от землетрясения, вулканических газов и пепла, а вот по ту сторону залива дел натворили еще и пирокластические потоки. Ричмонд, Окленд, Сан-Леандро, Хейуорд попали под ослабленный удар.

Обожженные трупы на восточном берегу залива Сан-Франциско почти все были засыпаны камнями и обломками, разным мусором, принесенным потоком, тяжело было что-то разобрать. На полуострове Сан-Франциско на них был только пепел. Многие погибли под обломками зданий. Но много людей погибло еще до землетрясения, мы тогда не поняли, чего. Только дома нам объяснили, что геомагнитная буря убила людей с имплантами, которые запретили в России полностью, а в США только некоторым категориям людей, включая сотрудников Береговой охраны. Разбитые машины, вышедшие из строя от ЭМИ, разрушенные здания, мусор, магазины, которые начали грабить перед землетрясением. И трупы, трупы, трупы… Сержант Эверетт Гибсон увидел какую-то женщину, смахнул с ее лица вулканический пепел, сорвал с себя противогаз и начал плакать, но тут же закашлял, вдохнув отравленного воздуха. Лейтенант моментально помог ему надеть противогаз, а Гибсон сказал, что это его сестра. Да всем тяжело! Мы при свете ручных фонарей фотографировали города на берегу залива, и делали видеосъемку, пока батареи не разрядились, а в архаичных аппаратах не закончилась пленка.

Очень, очень тяжело видеть умерший огромный город. Он мне до сих пор снится, а я там только один раз был после катастрофы, а американцы, когда началось обследование территории их страны, помогали нашим археологам. Я знаю, что во время вулканической зимы привыкли к ужасам те, кто защищал остатки цивилизации. Привыкли те, кто был на вымерших территориях вскоре после зимы. Но мне тяжело, хоть и потом видел руины с трупами. Одно дело знать, что выжило четверть миллиарда на всей планете, а другое дело увидеть только что умерший мегаполис.

А самый главный урок в том, что мы должны просчитывать далекие последствия поступков. Вон, США едва пережили украинский кризис, сами его начав. Потом люди с имплантами вымерли во время геомагнитной бури, а до того медленно деградировали из-за погружения в виртуальность и отрыва от реального мира. Сейчас половина человечества это русские, потому что мы стали единственным большим государством, готовым к пятилетней зиме. Население Земли сейчас четыреста миллионов, а мы осваиваем космос наравне с нашими прадедами, еще и потихоньку наводим порядок на территориях, где вымерли люди, и заселяем их. Это стало возможным только потому, что тогда под шумок введена коммунистическая диктатура, жесткое управление и ликвидировали сверхпотребление отдельными лицами.


Виктор Ёлкин со всем экипажем поздно заснули вечером 11 апреля, а утром рано встали, если такое слово уместно в невесомости, и начали подготовку к запуску маршевого двигателя. Лично, не доверяя бортовой ЭВМ, проверили все датчики и потом последние несколько минут дожидались начала прямой трансляции. В 9.00 включили камеры и демонстративно проверили по приборам исправность. Эта процедура всем надоела, но жить хотелось, и играли на камеру. А в 9.05 утра 12 апреля 2111 года Виктор Алексеевич заговорил:

— Ровно 150 лет назад человек впервые побывал в космосе, это был советский космонавт Юрий Гагарин. Я могу долго говорить, почему наш первый полет в начале двадцать второго века, а не в конце двадцатого. Но важнее всего, что мы можем и полетим. Это будет победой, даже если нас постигнет неудача. Нас полмиллиарда, и можем, а у наших предтеч с населением в семь с половиной миллиардов не вышло. Ну, сами знаете, если захотеть, то черную кошку можно поймать и ночью в развалинах, а если нет желания, то и в светлой комнате не поймаешь. Спасибо за труд. Поехали!!!

Реактор стал медленно набирать мощь, и, висевший в кабине, шарик медленно поплыл в сторону кормы корабля. Все человечество смотрело на момент орбитального старта. Огромная «магнитная бутылка» била слабенькой струей сверхбыстрых частиц, ускоряя жилой орбитальный комплекс, переделанный в межпланетный корабль «орбита-орбита». Ни одна жилая долговременная космическая станция первой эпохи не летала выше 500 километров, а корабль «Герман Титов» наращивал высоту сначала до 500, потом до тысячи километров, дальше больше.

В конце концов вырвался за пределы земного притяжения и отправился в долгий путь к Марсу. А люди на планете дальше жили как прежде.


В парке города Иркутска сидела одна из многих парочек. Он кореец из пригорода Пхеньяна. Она сибирская девчонка.

— Сеунг, давай пойдем учиться на археологов. Будем работать в Индонезии в Джакарте. Зачем тебе так мучать себя?

— Лена, пойми меня, я в космос хочу, там простор. Мы веками жили в тесноте. Мои родители переехали в Сибирь, потому что Корейский полуостров перенаселен, и даже Манчжурия нам мала. Когда под руководством Ким Чен Ына мы заняли умирающую Южную Корею, стало еще теснее.

— Я все знаю, и знаю, как вы освоили вымершие Японию и Манчжурию. Я ведь люблю историю и хочу, чтобы ты со мной разделил мое увлечение.

— Лена, спасибо тебе, но мы должны стремиться вверх, чтобы жить. Мой народ уже был рабами, потому что отстал от Японии.

— Ну, хорошо, давай будем кем захотим, ты попробуешь стать космонавтом, а я археологом. Дополним друг друга, — мило улыбнулась другу девушка.

Дальше сидели молча на берегу Ангары, обнявшись. Только сексом вечером не стали заниматься. Помнили, что нельзя ЭТО несовершеннолетним. Знали, КАК правильно ЭТИМ заниматься и КОГДА можно. Люди те же, но воспитанные и знающие про опасность разврата. Низины Западной Европы были смыты чудовищным цунами, но кадры европейской столицы разврата остались. Только кадры: руины остались под водой.

Сеунгу не повезло при отборе, и стал пилотом на рейсах в Индонезию, куда попала работать Лена.


Евгений Георгиевич Лебедев стал известным таксатором в бассейне реки Амазонки, леса по берегам которой оказались на грани исчезновения. И не только в Бразилии. Потому люди, только-только придя в себя, начали гигантский труд помощи биосфере в исцелении. Не ради денег, а чтобы потомки хорошо жили. Десятки миллионов людей решили жить скромно, чтобы навести порядок на родной земле, ВСЕЙ Земле. И Лебедев был в их рядах, по шесть дней в неделю работая там, где были руины доапокалептической флоры и фауны. Найденные ростки растений расселялись там, где этих видов прежде не было. Выхаживались и выпускались на волю представители не до конца вымерших видов лесов бассейна Амазонки.

Сейчас он шел в очередной раз по лесу, когда-то почти умершему, высматривая виды растений, не замеченные после вулканической зимы. Собирались вычистить участок, чтобы высадить саженцы из специальных питомников, и надо было проверить, а вдруг есть что-то интересное. Погибло очень много видов, но не все. Очень выручили кладовые семян, сделанные на Шпицбергене и других местах планеты. Взятые под охрану сразу после извержения, хранилища были вскрыты, когда климат стал почти прежним.

Незнакомые цветки завораживали своими желтыми лепестками с вытянутыми розовыми крапинками. Лебедев раньше не встречал в природе этот вид, и сфотографировал растения. Вечером показал фотографии молодой женщине-ботанику:

— Прекрасная Мария. Вы знаете это растение?

— Это же Тигровая орхидея, часто встречается в оранжереях. Поздравляю, вы первый нашли ее в природе после Апокалипсиса! — подбодрила невероятно обворожительная бразильянка Мария. Рост выше среднего, подтянутое упругое смуглое тело, красивые карие глаза, подчеркнутые черными бровями, роскошные черные волосы… За такими когда-то охотились модельные агентства. Но после Беды ситуация поменялась усилием властей. Так что к двадцать второму веку подошли с неуважением к «секретуткам», и прошло время, когда студентки ни в грош не ставили одногруппников, а искали богатых мужчин.

От населения Латинской Америки осталось чуть меньше десяти миллионов к концу вулканической зимы, но выжившие потихоньку прирастали в числе. Африке в свое время повезло меньше: не набралось и миллиона представителей негритянской расы, когда потеплело. Головной болью для России, вернувшейся в коммунизм и подмявшей всю планету, стала проблема каннибализма, особенно в Африке. Интересно, что остатки латиносов выжили, создав теплицы, а негры благодаря каннибализму.

Были созданы детские дома, где растят и воспитывают детей, отобранных у племен людоедов. Нехорошо вышло, что некоторые люди в глухих уголках планеты выжили, поедая себе подобных. Эту напасть уничтожали очень жестко. Каннибалов не истребляли, а держали в землях, с которых было невозможно бежать. Для азиатов такими местами были Тайвань и Цейлон. Охрана строго следила, чтобы отвыкали от своих привычек. И за нарушение запрета отбирали детей, чтоб не передавалась привычка есть человечину. Свидания разрешали легко, только проверяли, что приносят детям.

Потом Евгению начальник дал дополнительную премию, и заслуженный работник озаботился, как ее потратить.


А в школе-интернате для детей в поселке Звездный-3, где жили семьи, не способные жить каждый день ухаживать за детьми, шел очередной урок. Есть семьи, где сразу двое супругов геологи. Или муж работает по сменам, а жена проводница. Или еще как-то выходит, что детей и хочется иметь, и не выходит каждый день за ними ухаживать. Таким выделяют жилье рядом со специальными школами-интернатами, в которых дети живут во время родительских командировок. Раздваивается жизнь ребенка. То дома ночует неделями, то в интернате.

На уроке по истории в выпускном классе разбирали психологические основы программы снижения численности человечества, одним из авторов и финансистов которой был Билл Гейтс. Этот нюанс истории первой четверти 21 века считался обязательным в школе. Саша Ёлкин задумался, придет ли сегодня видеописьмо от родителей, прилетевших к Марсу, и ждал с нетерпением конца уроков, а шел уже последний на сегодня. И не заметил, как Учитель вызвал:

— Ёлкин! Не спи в мечтах. Скоро твои родители пришлют привет. А сейчас перечисли главные методы снижения числа населения развитых стран, использовавшиеся по факту.

— Это пропаганда и насаждение сексуальных извращений. Пропаганда бездетных семей и жертвование своими биологическими обязанностями женщинами во имя карьеры. Пропаганда феминизма и мужеподобных женщин, насаждение приоритета прав женщин над правами мужчин. Разрушение связи поколений с одновременным отсутствием пособий на детей и декретного отпуска в США. Лишение приоритетного права биологических родителей на воспитание своих детей, отъем по мелким поводам детей у родителей и насаждение их воспитания в однополых парах. Еще в ряде стран проводилась массовая вакцинация женщин с целью сделать их бесплодными.

— Саша, у нас раньше у одичавших людей, которые перешли к каннибализму, отбирали детей, пока не уничтожили это явление. И сейчас вы живете здесь, потому что ваши родители не могут за вами ухаживать каждый день. В чем разница между тем, что раньше было и сейчас?

— Мы можем с родителями видеться почти всегда, когда они дома. Но не мешаем им работать там, где детям не место. И нам совсем нескучно вместе здесь, а одному у родителей хуже. Еще, когда есть младший брат или сестра, старший ребенок больше с младшим занимается, чем собой. А тогда уводили детей из семьи и запрещали видеться, ограничивали время. Еще сто лет назад под заказ отбирали детей, чтобы за деньги их передавать желающим усыновить, особенно однополым парам. Ну и все вроде, — объяснил Ёлкин.

— Не все. Ювенальная юстиция ставит юридическое соблюдение прав детей выше их мнения и родители считаются в нарушении прав детей, если не доказано обратное. И до суда запрещено общение с детьми родителей, их местонахождение после изъятия из семьи является секретной информацией. А у нас разрешено. Есть только ограничения для тех, кто может сильно повредить детям или похитить их, — объяснил учитель истории, он же воспитатель. — Вы должны это хорошо понимать, особенно те, кто выберет профессию учителей.

Все слушали и запоминали, а вечерами обсуждали слова классного воспитателя. Но это обычно. А в конце этого урока учитель вызвал Сашу и завел в свой кабинет, а перед этим привели и его сестру Наташу. Включил служебный компьютер и открыл видеописьмо. А там его родители Елена и Виктор:

— Здравствуйте, Наташа и Саша. Мы удачно сели в долине Маринер. Не сам корабль, а спускаемый аппарат. Ходить тут намного легче, чем на Земле, но приходится носить скафандры. Вы представляете, мы нашли в долине Маринер лишайник и много микроорганизмов. Дышать там нельзя, но жизнь все-таки есть. Ты уж прости, что давно живешь без нас, но наш полет того стоил. Чувствуем себя хорошо, со здоровьем все в порядке. Занимаемся физзарядкой, но не знаем, как будет дома. Надеюсь, с вами тоже все в порядке. Жаль, что не получится побывать на выпускном у тебя, Саша. Пришлешь фотографии, мы их посмотрим всем экипажем. Ждем твоих успехов на экзаменах. И ты, Наташа, хорошо учись. Целуем вас, до свиданья!

Потом брат с сестрой записали свое послание родителям и пошли по своим спальным корпусам. Так уж было заведено, что мальчики и девочки жили раздельно, а днем вместе учились и играли. В походы ходили летом, на лыжах бегали около поселка. Все-таки не решились ввести полностью раздельное обучение детей.

Вообще было много долговременных экспериментов, осторожных, рассчитанных на далекое будущее. Ко всему давно стали применять принцип долговременного планирования как в лесном хозяйстве.


А слесарь шестого разряда Виталий Горчаков был счастлив. В нынешнее время не болела голова о том, как выплачивать кредиты за жилье имашину, где брать деньги на еду и одежду. Все это получал вместо оклада. Деньги получали только в качестве премиальных, и Виталий их регулярно зарабатывал. Дядя его друга пробовал не работать, а заниматься самогоноварением, но попал в спецпоселение за такие шуточки. Штрафовали и предупреждали не раз, но не помогло. В барак на двенадцатичасовой рабочий день и запретом на турпоездки и регулярные денежные премиальные. Обычно премиальные были стандартные регулярные и дополнительные за особые заслуги, а в спецпоселении платили только дополнительные. И занимались там низкоквалифицированным тяжелым трудом…

Но Горчаков был счастлив тем, что собранный с его участием спускаемый аппарат не подвел на Марсе. Время было такое, когда мерялись не деньгами, уже меньше значившими чем раньше, а кто смог или не смог получить и сделать важную ответственную работу.

Пока космонавтика, наука, ее обеспечивавшая, и даже заводы, работавшие на космос, работой обеспечивали немногих. И Виталик был среди этих людей. Он знал, что в будущем, когда на земле своей будет порядок, больше народа на экспансию в космос будут работать. Но пока Горчаков среди избранных, куда, увы, не попала его жена, работавшая на складах торговли, не особо почитаемых как место трудоустройства.


Глупцы все-таки раньше были, не знали, как решить проблему безработицы и держать большую рентабельность и больше продажи товаров. Работать надо всем, чтобы не дичать. А космос поглотит все, чтобы вернуть простором и местом для проживания людей.

(обратно)

Секрет счастья

Дима закончил одиннадцатый класс и сдал выпускные экзамены, как миллионы других советских школьников. Аттестат у него был так себе. На выпускной бал шел, радуясь, что скоро начнется самостоятельная жизнь.

Торжественное выступление директора, учителей это, конечно, хорошо. Но Диме и его подружке и однокласснице Наде хотелось дождаться ночи, когда смогут обниматься и целоваться. Нечто большее было неприлично несовершеннолетним. Помнили, чему их учили в школе, рассказывая про деградацию европейцев из-за извращений.

А запах духов и тела Нади его пьянил, и ей нравилось, что он рядом. Хотели вместе поступать в политехнический университет. Дима в детстве мечтал стать космонавтом, но на медкомиссии от военкомата сказали, что у него здоровье хорошее, но не настолько, чтобы стать космонавтом. Их же всего лишь сотни.

А сейчас, после торжественного вступления все сели за торжественный стол. За ним шли бурные разговоры. Школьные друзья никак не могли наговориться, как будто не было лет за школьными партами. По неписанным правилам телефоны лежали отдельно на беззвучном режиме. Были танцы, торжественные речи и пожелания родителей.

Ближе к утру компаниями все разбрелись.


На Новый Год Надя познакомилась с Витей и потихоньку сблизилась с ним. А Дима налег на учебу, и сдал обе сессии на отлично. После последнего экзамена он вышел на улицу и присел проветриться. Мимо проходила Надя, увидела Диму и поздоровалась:

— Привет! Как дела? Уже все сдал?

— Да, все на отлично. Жду практики и каникул. А ты как?

— Тоже все сдала. Не совсем удачно, но так уж вышло, — ответила Надя. — А как у тебя личная жизнь?

— Жду, когда ты ко мне вернешься, — сказал Дима и, подумав секунду, добавил. — И с другими девушками заигрываю, чтобы нескучно было.

— И не жди, я давно уже с другим.

— А давай проверим, — предложил Дима.

— Я пока не хочу замуж. Но давай, — поломавшись, согласилась Надя. Позвали с собой и Виктора на «Тест любви» во всесоюзной службе знакомств. Когда закончили, Елена Ивановна, проводившая тест, выдала результаты.

Степень совместимости у Нади и Димы оказалась 72 %, у Нади и Виктора 77 %.

— Вот видишь, я права оказалась, — объявила Надя.

— Гражданка, поищите мне другую девушку, — попросил Дима.

— Сейчас, подождите, — согласилась дама. — Ага, вот идеальный вариант. Днепропетровск. Светлана. Степень совместимости 99 %. Вот фотография.

Надя была худенькой девушкой роста выше среднего и довольно симпатичная. Светлана была средненькой спортивной девушкой, не высокой и не низкой. Со стороны не очень красивая. Так то со стороны.

Дима, как увидел Свету, так не мог оторвать взгляда от ее фотографии, казалась ему самой прекрасной девушкой на свете. И попросил:

— Пожалуйста, дайте ее номер.

— Хорошо, записывайте… Только когда будете звонить, не забудьте поставить ограничение длительности разговора, — улыбаясь, посоветовала Елена Ивановна. Вот так всегда, когда очень хорошо подбираются пары. Она помнила, чему их учили:

«Женщина создана природой, чтобы дарить мужчине творческую энергию созидания. Не обязательно посредством половой близости. Через взгляд, через прикосновение, через тёплые ласковые слова, через пищу, которую она готовит, через белье, постиранное её руками, и через многое другое… Энергия настоящей женщины, не стервы и не омужанки, всегда окрашена любовью к мужчине.

Любовь — это особый ключ, который помогает течь женской энергии легко и свободно. Женская энергия словно находится в коконе высокой любви. Кокон светится всеми цветами радуги, потому что в нём действуют силы самой Лады. Это особый волшебный свет, в котором присутствуют вибрации всех ядер высшего сознания человека.

По своей генетической природе женщина должна отдавать энергию и любовь нравящемуся ей мужчине. Если этот процесс затормозить надолго, то в организме женщины начнётся процесс саморазрушения. Сначала разрушится нервная система, потом начнут разрушаться почки, женские органы, за ними всё остальное. Очень часто лишняя энергия превращается в женском организме в жировые отложения.

Природа требует отдать мужчине весь этот энергетический ресурс. Энергия должна течь. Если же она пребывает в застое, то превращается в самую настоящую мину замедленного действия.

Свою энергию мужчина может передавать женщине необязательно посредством объятий, поцелуев, ласк и половой близости. Достаточно просто любоваться женщиной, и она будет купаться в его энергии. Но воздействие взглядом бывает разное. Человек посредством глаз может передать до пятидесяти процентов своей силы. Именно по этой причине и иконы, и статуи, и картины приобретают свою магическую силу. Многие совершенные произведения искусства, подобно аккумуляторам, имеют свойство накапливать энергию тех, кто ими любуется. А потом начинают эту энергию отдавать. Она-то и является целительной силой.

То есть любуясь женщиной, мужчина способен передать ей часть своей энергии. Но любование может быть разным. Один мужчина восторгается совершенством линий женского тела и иконописным лицом. Он видит в женщине не самку, а божественное произведение искусства, любуется ею, как пылающей звездой, как ярким необыкновенно красивым цветком. Если женщина попадает в поле, когда ею любуются, как звездой, цветком и богиней, она воспринимает позитивную энергию мужчины и становится ещё привлекательнее. В позитивном поле настоящей любви и любования, женщина, если она больна, начинает выздоравливать.»


Вечером он сделал видеозвонок Свете, руки во время набора номера отчего-то тряслись. Она подняла не сразу, а Дима хотел уже дать отбой.

— Привет! — чего-то откашлявшись, поздоровалась Света, улыбаясь и нервничая.

— Привет, любовь моя, — поздоровался Дима. Света засмеялась и не могла успокоиться.

— Простите, я вас насмешил красавица?

— Нет, мне очень приятно, — млела девушка.

Парочка ворковала, пока не получили сообщение, что скоро автоматически отключат связь. А вечером Дима побежал на поезд. Долго в дороге не мог заснуть от волнения, и только на полпути заснул. А Света долго ворочалась в постели, тоже не могла заснуть.

На вокзале Света и Дима друг к другу подбежали от нетерпения, обнялись с разгона и поздоровались поцелуем в губы.

— Как же я рад, что мы встретились…

— И я рада. Пойдем на берег Днепра, — потянула за собой Света…


Дима ждал в приемной, пока директор техникума, Петр Петрович, не вызвал к себе. Попросил сесть на стул и спросил:

— Вот ты скажи, чего хочешь перевестись в Днепропетровск? Я знаю про твою будущую жену, но она может сюда переехать.

— Я не могу быть космонавтом, но хочу хотя бы изготавливать космические ракеты. И она работает в лаборатории Южмаша, — объяснял Дима.

— Дима, я тут смотрел твои оценки и твое тестирование. Руководителем или технологом работать это не твое. Твое предназначение и путь для карьеры это сборка особо ответственных изделий. Тебе необязательно собирать космические ракеты, да и конструкции их уже отработаны, вон сколько их ныне запускают. Есть другое дело, не менее важное. По всей стране проходит замена угольных и урановых электростанций на термоядерные электростанции. Хочешь работать на сборке термоядерных реакторов? Я ведь лично прослежу, чтобы ты попал туда по распределению.

— Большое спасибо, Петр Петрович, но я хочу на сборку ракет, — отказался Дима.

— Даже свою Свету не хочешь видеть на одном заводе с собой?

— Хочу, но я и ракеты хочу делать. Извините.

— Ну, как знаешь, — вздохнул директор и подписал заявление.


Майкл Пенкроф подал своему начальнику распечатку своей статьи со словами:

— Я сделал, как приказано. Нашел способ доказать, что многолетнее первенство СССР по индексу счастья, да еще с большим отрывом, это фикция. Но меня беспокоит, что пришлось врать, что эта страна не является самой счастливой.

— Мистер Пенкроф, и чего это вас стало беспокоить, что приходится заниматься дезинформацией? Совесть проснулась?

— Не в этом дело. Слишком большой обмен информацией между странами НАТО и СССР в межличностном общении. Еще это как-то связано с повышением эффективности страны в ее развитии. Как бы это не стало катастрофой.

— Глупость. Наркоман после дозы тоже счастлив, — засмеялся начальник. — Я общался с директором ЦРУ, он остерегается только, что наши люди будут слишком много верить Советскому Союзу. И с эффективностью СССР никак не связывает индекс счастья.

И это стало фатальной ошибкой в последней фазе холодной войны. Потому что СССР действовал точно по цитате Сунь Цзы: «Воины-победители сперва побеждают и только потом вступают в битву; те же, что терпят поражение, сперва вступают в битву и только затем пытаются победить».

(обратно) (обратно)

Грачёв Андрей Валерьевич

http://samlib.ru/g/grachew_andrej_walerxewich/

Всё, что осталось

Под ногами шуршал мусор, а над головой висели яркие звёзды. Он смотрел на мир в многократно усиливающую световой поток оптику и даже безлунная, но ясная ночь помогала ему видеть мертвый город как днём. Мертвый и холодный — термосканер не показывал никаких тепловых аномалий, даже крысы куда-то попрятались. Он машинально посмотрел на индикатор, закрепленный на лацкане герметичного костюма. Зелёный, как и должно быть. Да, костюм и фильтры гарантировали защиту от Поветрия, но хорошо давать гарантии, сидя за стенами Сотни — ему же в потенциальной компании Носителя и неизвестно скольких могильников вокруг было не по себе. Но так уж вышло — его год назад выбрали охотником, а вчера отправили в очередной рейд потому, что кому-то на стене показалось, что он видел свет ночью в городе.

Носители… о них больше сказок, чем полезной информации. Его учили необходимому минимуму: убей и сожги. Не говори, не бери в плен, не дай уйти, не бросай тело. Носитель в такой близости от Сотни — это гарантированное вымирание поселения, даже если он просто сдохнет свернув себе шею в каком-то колодце. Закон, обязывающий людей жить не более 100 в радиусе 10 км дался людям очень дорогой ценой. Дороже им далось только осознание, что выздороветь от Поветрия — не счастье, а проклятье, которое меняет жизнь выжившего на жизни тех, кто его окружает. Пережившие Поветрие становятся иммунны к заразе, но навсегда остаются носителями мутировавшего штамма, превращающего их в оружие массового поражения. Когда пришла пандемия — выжившие сходили с ума от горя, хороня своих любимых, родных, детей. Кто-то покончил с собой — оставив после себя смертельный могильник на десятки лет. Кто-то, обезумев, принялся убивать «несовершенных». Но основная масса попряталась как тараканы. Их почти не осталось, и смерть последнего освободит остатки человечества от постоянной угрозы вымирания.

Охотник постоянно думал об этом противоестественном ходе вещей, о делении людей против их воли. Он вообще любил подумать и задавал много вопросов — может поэтому его и сделали охотником. У них высокая смертность. Зелёный. Открывая крышку он каждый раз боялся увидеть другой цвет, он постоянно ощущал входящую в кожу иглу с ядом, которая срабатывает автоматически, когда датчик покажет заражение. Это страховка — чтобы обреченная душа не надеялась на перерождение в Носителя, а приняв свою участь спокойно выполнила бы штатную процедуру очищения: вылить на себя содержимое титановой капсулы и вышибить мозги зажигательным патроном из пистолета. Другие должны жить.

Мрачные мысли по мере углубления в мертвый город становились только гуще, он все чаще поглядывал на индикатор и прислушивался к покалыванию в руке. Еще один бессмысленный рейд, его отправили одного — никто не верит, что тут действительно есть Носитель. Их давно никто не встречал. Зато здесь полно могильников, сушеных мумий жертв Поветрия, навсегда заточенных в своих квартирах. Их зараза не столь летуча, как штамм Носителей, но он-то был здесь, в зоне гарантированного контакта! Он снова вспоминал курсы Охотников — там давалась скудная информация о том, как опознать Носителя. Мутация убивала пигмент в радужной оболочке и волосах переживших Поветрие, делая их жуткими альбиносами. Самих альбиносов и слишком светлых тоже извели под корень в общей суматохе, но то дела давно минувших дней — теперь все отращивают огромные гривы, дабы особо впечатлительные и вооруженные случайно не приняли сослепу их за Носителей. Но инциденты все еще случаются время от времени.

Охотник не прятался — город был огромен, а здания обветшали, ему нужно просто пару дней погулять по проспектам и бульварам, техника поможет ему заметить следы кого бы тут не носили черти. Зелёный.

До рассвета оставалось еще два часа, когда он заметил в прибор ночного видения юркнувшего в дверной проём кота. Чем он тут питается все эти годы? Охотника охватило тревожное предчувствие, он последовал за котом в черный зев медленно разрушающегося дома. Этажей 30? Нет, он не попрётся по этим лестницам наверх — просто посмотрит, куда побежал котик. Может даже удастся его погладить? Он машинально посмотрел на индикатор — зелёный. Костюм доставлял ему жуткий дискомфорт, он никак не мог привыкнуть к нему, начать доверять — ему все время казалось, что откуда-то поддувает, что отравленный воздух проникает внутрь. Это нормально, он спрашивал других — многие всю жизнь учатся доверять костюму, но все продолжают постоянно проверять цвет грёбаного индикатора. Он остановился. Из задумчивости его вывело внезапное осознание, что вокруг стало слишком шумно — он привык к шаблону звуков мертвого города, да и техника была настроена на глушение постоянных шумов и подчеркивание новых. Пятью этажами выше закрылась дверь. Охотник снял оружие с предохранителя, на кончике подствольного огнемета вспыхнул маленький огонёк. Зелёный. Он стал медленно подниматься по лестнице, держа под прицелом следующий пролёт. А что если Носитель не один? Что если это ловушка? Но зачем? Никто не подпустит Охотника к поселению дальше первого блок-поста пока тот не откроет лицо. Конечно — Носителю не нужно входить на центральную площадь, чтобы всех убить. Но ему и из города вообще выходить не надо — просто побыть тут пока роза ветров не переменится, а затем идти поедать раздутые черные трупы с лопнувшими животами и выпавшими глазами. Нет, он один… И он его ждёт.

Поняв это — Охотник сменил тактику, нет смысла красться, если тебя уже видели, да и непонятно, какими волшебными силами владеет Носитель. Выставив вперед оружие Охотник помчался по лестнице вверх. Усиленный слух подсказал, что противник осведомлен об изменении обстановки и прилагает усилия к бегству — звенящий топот бегущего по пожарной лестнице раздавался на всю округу. Охотник выбежал на ближайшую площадку и дал короткую очередь вслепую в направлении, куда убежал Носитель. Но тот уже пропал в очередном оконном проёме несколькими этажами выше. Погоня продолжилась.

Влетев в оконный проём Охотник приземлился прямо на мумии бывших жильцов, которые рассыпались в тлен под его тяжелыми ботинками. Он облизнул губы и сверился с индикатором — зелёный. Пинком выбив прогнившую дверь на лестничную площадку он выпустил на пролёт выше струю огня — лишь затем осознав смертельную глупость поступка. Ему повезло — истлевшие двери осыпались красными углями, так и не запустив огненный вихрь, который бы точно пожрал Охотника, но не факт, что прихватил бы с ним жертву. Охотник собирался вернуться живым, с трофеем — фотокарточкой мёртвого Носителя, что помогло бы ему избавиться от этого жуткого бремени самоубийственных вылазок за пределы безопасных стен Сотни. Где-то выше человек споткнулся и упал, Охотник прибавил темп. Он начинал уставать от погони, но похоже этажи скоро закончатся, а деваться из разрушенного дома жертве уже некуда.

Яркие звёзды на небосводе начинали бледнеть. Он сидел на полусгнившей кровати и любовался ночным небом, пляшущими огоньками звёзд, до которых однажды снова сможет дотянуться человек. Красный. Гребаный красный. И, как оказалось, реальный укол ни с чем не спутаешь. Оказалось, что хвалёная гарантия существует лишь потому, что некому предъявить претензии в случае проблем с качеством. Растянулся шов? Или фильтр в маске пропустил заразу? Или проткнул ботинок? Не важно. Уже ничего не важно. Охотник выбросил оружие в окно, вслед за ним — бак с топливом для огнемета, последним пошел шлем со всеми этими датчиками и вонючим фильтром, чтоб его производителя начерно раздуло!

Он сидел и вдыхал нефильтрованный воздух — запахи его удивили. Даже спустя столько лет здесь пахло смертью, тленом и сыростью. Он мотнул головой и в глазах его промелькнул озорной блеск. А что?

— Эй, ты, я хочу поговорить. Я уже труп, я выбросил оружие — можешь даже сожрать меня теплым, но вкус тебе не понравится. Я наверху, 22 этаж, у меня есть консервы и термос с чаем, а, как тебе предложение? — он усмехнулся, даже не думая об успехе своего призыва.

Через десять минут дверь отворилась, и в комнату вошел человек. Охотник ошарашенно смотрел на одетого по старой моде мужчину в солнцезащитных очках и вязанной шапочке, прижимавшего к телу окровавленную руку.

— Привет. Не повезло тебе, да. Но ты не ставь на себе крест — может быть тебе повезёт и ты обратишься. Ну, если заболел от сушеного, а не от меня. А вдруг? — человек чувствовал себя неловко, он давно не общался с людьми. — Ну, а если нет — то я посижу тут с тобой до утра. И — нет, есть тебя я не планирую, ты бы знал, сколько тут еще целых магазинов с отличными консервами! Даже фрукты есть и компоты. Не думаю, что ты на вкус лучше консервированного ананаса в сиропе. Я вообще-то тоже хочу поговорить.

— Ну тогда присаживайся, времени в обрез, не будем попусту его терять. — сказал Охотник, расслабившись. Да, закон запрещает считать их людьми, но пока он в очках и шапке — его от нас даже не отличить, да и не похоже, чтобы он имел какие-то враждебные намерения. Разве, что они падальщики — интересная версия, которую он не сможет больше ни с кем обсудить.

— Знаешь, ты не случайно здесь, я специально привлекал ваше внимание, зажигал костры. Ну и дубовые же вы, месяц я тут изгаляюсь, пока наконец заметили! — развел руками Носитель, — я сильно рисковал — вы там могли все передохнуть до того, как я смог бы спросить. Но ветра были благосклонны ко мне, и к вам.

Охотнику стало интересно: «а что именно тебе от нас надо? И почему ты беспокоишься за то, помрем мы или нет? Разве мы не враги?»

Носитель склонил лицо, улыбнулся и погладил мокрую от крови руку.

— Враги? Нет. Вы мне никак не мешаете, у меня почти всё есть, — он запнулся, — Почти… Сколько у тебя времени? Ну, примерно?

Охотник посмотрел на часы — с момента инъекции прошло полчаса.

— Час-полтора, но мне еще надо будет кое-что сделать, — кисло улыбнувшись сказал он. Охотник очень хотел жить.

— Тогда прямо к делу, сначала ты спрашивай, всё, что угодно — честно отвечу и расскажу, что знаю, а потом я один вопрос задам, — Носитель протянул руку Охотнику.

Охотник мгновение колебался, но пожав плечами протянул свою в ответ.

— Слушай, расскажи — каково это, быть Носителем? Много всякого говорят о вас, что вы колдуны, что едите плоть людей. Что вас почти не осталось.

— Друг, каково пережить Поветрие? Это проклятье. Я бы все отдал, чтобы вернуться к людям. Жить их короткой жизнью, болеть и страдать. Рядом с родными и близкими. Вымираем ли мы? — он горько усмехнулся, — Нас очень много — целые города за полярным кругом, мегаполисы. Нам не нужен закон Сотен, нас не косит Поветрие. Может быть нас даже миллионы — кто знает, но улицы очень оживленны.

— За полярным кругом? Зачем?

— Подальше от вас. Ты только не обижайся, я знаю, что у вас на это всё свой взгляд, но у нас принято считать, что вы — вымирающий эволюционный тупик. Непрошедшие отбор. Однажды вы сами вымрете и мы займем ваши земли. Мы не испытываем к вам ненависти — лишь жалость, особенно те, у кого среди вас остались родные.

— И что же в вас такого особенного?

— Ну, мы не болеем, не умираем от старости. Не мерзнем, быстро регенерируем раны, — в доказательство этому он показал уже почти затянувшееся пулевое отверстие в руке, — нам для вечной жизни нужна только еда и сон. Если бы не обстоятельства обретения такого «дара» — я бы считал его благословением.

Охотник пытался осмыслить это откровение, машинально посмотрел на индикатор — красный, как и час назад. Они ещё немного поболтали о бытовых аспектах жизни Носителей, о том, что они отрицают оружие и насилие (ну, по крайней мере те, кто сохранил рассудок), что едят в основном дары моря. Едят много — особенность метаболизма, но всем хватает. Времени оставалось мало и Охотник разглядел напряжение в повернутом к нему лице: «ну ладно, я унесу с собой в могилу твои тайны, а что ты хотел узнать?»

— У вас в Сотне живет женщина — Анжелика, 33 года примерно, рыжая? Это моя дочь, единственная, кто выжил из всей семьи. Ей повезло быть в отъезде, когда я очнулся, — глаз Носителя не было видно за темными стеклами очков, но Охотник был уверен, что в них стоят слёзы, — Я долго искал её, не спрашивай, как. Пришлось на многое пойти. Я просто хочу знать, что она жива, я сам живу только ради этой надежды. Иначе бы давно прыгнул в костёр.

Охотник понимающе кивнул и с небольшой паузой ответил: «Да, знаю её — в госпитале работает. Настоящая красавица — жаль замужем и с ватагой ребятишек! В наше время хотеть детей — это подвиг!»

Носитель ничего не ответил, он просто молча сидел и смотрел в никуда. Охотник помнил тот случай — женщина по имени Анжелика лет 5 назад погибла у родника. Поветрие коснулось её, и у неё даже не было времени сделать всё аккуратно — к роднику должны были скоро прийти другие. Она наскоро собрала костер и шагнула в него, горя заживо в жутких муках. Носитель же знал, что красавицей его дочь мог назвать только слепой, а мужчины и деторождение её никогда не интересовали. Охотник смотрел в пролом в стене на светлеющее небо, пока рука нащупала под заплесневевшим одеялом пистолет. Носитель так и не шелохнулся, пока Охотник аккуратно приставил к его виску оружие и снес тому половину головы единственным выстрелом. Он снова усадил упавшее с кровати мешком тело, оперев остатки его головы о своё плечо, свободной рукой он достал титановый флакон и облил их обоих, два темных силуэта, сидящие на старой кровати как подвыпившие друзья. Последний раз взглянул на исчезающие звезды и спустил курок.

(обратно)

Добрая охота

На мостике царило оживление, экипаж в предвкушении добычи превратился в хорошо смазанный механизм, мобилизовав все внутренние резервы как свора гончих, почуявших кролика — проверялись системы, передавались указания в машинное отделение, приходили доклады от боевых постов. По экранам проносился бесконечный поток данных, а громкая связь на всю рубку наперебой докладывала о готовности к бою. Посреди этого хаоса невозмутимо возвышалась застывшая как каменное изваяние рослая фигура капитана, устремившего свой холодный взор на экраны. Длинный китель глубокого синего оттенка с красным кантом, титановые застежки, две из которых были залихватски расстегнуты у ворота, белоснежная фуражка, сидящая идеально по линии горизонта. Капитан Алекс Гровер готовился к бою, вылавливая ухом из окружающей какофонии нужные сведения, отмечая боковым зрением изменения показаний приборов и мысленно проигрывая возможные сценарии, вспоминая детали технических параметров сухогруза и кораблей сопровождения. Сомнений не оставалось — команду ждёт хороший навар с минимальными рисками, назад полетим с полными трюмами трофеев.

Его корабль, чья история обретения сама по себе стала легендой, был настоящим произведением военного искусства, построенный по последней моде военной науки Ци-До, он был продуман до мелочей. Сердцем дредноута был капитанский мостик, который сам по себе являлся скоростным аварийным шаттлом, состоящим сплошь из брони и двигателей. Шаттл же был подвешен в сильном магнитном поле внутреннего дока, плавно повторяя инерцию корабля-матки, чтобы даже в самом жестоком бою мостик не трясло и команда сохраняла полную эффективность. Второй слой состоял из трюмов, кают и технических помещений. Здесь работала команда, которой суждено было быть расходным материалом в случае неудачного исхода боя. Ввиду постоянного расхода, ёе набирали из освобожденных рабов, собственно служба на корабле и была условием освобождения, так что от желающих на замену убитым отбоя никогда не было. Внешним слоем был прочный корпус, в нем располагались системы вооружения, боевые посты, абордажные камеры, двигатели, оптические сенсоры и самое главное — многослойная чешуйчатая броня, огромная масса минерала, при попадании коловшаяся на тучу мелких высокоэнергетических осколков, дырявящих в ближнем бою легкобронированные суда не хуже шрапнели, сбивая наведение и в целом выступая хорошей системой ПВО от легких ракет. В соответствии с азиатской утонченностью, корабль в проекции так же делился на функциональные зоны: поперечное сечение распределялось на боевые сектора, каждый из которых нес свой тип оружия для определенной ситуации. Все, что требовалось капитану — это повернуть корабль правильным сектором к противнику. По ходу располагалась носовая часть, которая обладала самой толстой броней и венчал ее далеко выступающий, как раскаленный добела топор, таран. Кораблю часто доставалось и он проводил немало времени на стапелях ожидая ремонта. Такими долгими тоскливыми днями капитан часто стоял на обзорной палубе и любовался своим кораблем в доке на Гречишной Луне. В оптическом спектре его бронекорпус мягко переливался всеми цветами радуги и напоминал в своем грозном великолепии блестящих жуков с давно покинутой людьми Земли.

Земля… Запретный край, дом, покинутый более 900 лет назад спустя три долгих века бессмысленных попыток адаптироваться к новому ужасному миру, пережившему ядерный пожар человеческой гордыни и тщеславия. Рой бесчисленных кораблей самых разных классов покидал старушку-Землю в дикой и неуместной спешке. Человечество бежало от своего жуткого творения со всех ног. Но не всем повезло уйти, целые нации и народы пропали, навеки брошенные в агонии отравленной планеты. Как потом оказалось, в бесконечности космоса люди остались людьми — они быстро поделив все пространство на зоны влияния снова принялись вести бесконечные войны друг с другом за парсеки бескрайней пустоты. Гровер чурался грязи политики, напыщенных идей верности и покорства. Он ценил свою личную свободу и постоянно лишал её других. Его переход под черные знамена был вызван глубочайшим разочарованием в идеалах флота и усталости от бравого лицемерия точно таких же насильников и убийц, как и публика, что его сейчас окружала. С той лишь небольшой разницей, что эта публика была честна и перед ним, и перед собой.

Эта часть космоса принадлежала им, флибустьерам безвоздушного пространства. На звездных картах она проходила как спорная территория между Африканскими монархиями и Европейским конгломератом, отданная на откуп охотникам за удачей. Кто-то считал это самым опасным местом во вселенной, но капитан звал его домом. Лакомый маршрут — тут ходит много тихоходов, транспортников без модулятора пространства, набитых доверху нестабильной, но ооочень дорогой рудой. Такие транспортники — серьезный противник сам по себе, но через опасные районы сектора торговцы часто берут эскорт военизированной охраны на быстрых и маневренных кораблях. Не всякому черному псу такая добыча по зубам. Капитан Алекс Гровер — один из немногих обитателей Гречишной Луны, кто регулярно выходит в рейд на руду и всегда возвращается с добычей.

Ритмы пульсации жизни на мостике изменились, мгновенно сфокусировав внимание капитана на происходящем. В то же мгновение неизменный старпом Джок обратился с докладом:

— Капитан! Нас заметили, два корабля эскорта отделились от группы и заходят на нас с +4 на 30 кабельтовых, контакт через 20 минут.

Капитан, садясь в кресло, отдал цепочку простых команд, обозначавших для тренированного экипажа выбор стратегии битвы:

— Отсчёт по альфа-звезде, спин 15, полный ход, торпеды к бою, — Гровер бегло ознакомился с данными и уже разгадал непритязательную тактику охранения, сложив в голове план боя практически по минутам. Освещение померкло, по венам прикованных к консолям управления опутанных проводами операторов заструился стимулирующий коктейль.

Мостик мягко отзывался на крутые маневры корабля-матки, магнитные ботинки экипажа работали в треть мощности, позволяя без усилий передвигаться между постами.

— Цель на +1 час, три звёздных кабельтовых, курс 0, еще одна на -4 часа, заходит сзади, третья цель уничтожена.

— Спин 45, тангаж 60, заградительный левой батареей — огонь, курс на сухогруз, абордажным командам — полная готовность, — капитан сохранял невозмутимость в то время, как корабли эскорта жалили прочный корпус, а на боевых постах и в машинном отделении гибли люди.

Старпом снова возник рядом, передавая капитану выжимку из накладывающихся друг на друга непрерывных докладов операторов:

— Доклад о повреждениях: разгерметизация отсеков с 37 по 41, нет связи с четвертой батареей, замена выбывшей команды правого реактора, продув южной конденсаторной галереи, пожар во главном лазарете технической палубы.

— Боеготовность — 93 %, остаток боекомплекта — 81 %.

— Абордажные команды готовы.

— Входим в зону действия орудий сухогруза.

Капитан сжимал в кармане серебряный портсигар, адреналин близкой победы кружил голову и ему приходилось усилием воли сохранять хладнокровие и чистый рассудок:

— Спин 30, тангаж -20, выйти на малую орбиту, дистанция атаки — три звёздных кабельтовых, бур-пушки с седьмой по пятнадцатую по моим отметкам — огонь по готовности, на третьем витке — анкер к стыковочному узлу и дайте мне канал связи с их капитаном.

Старпом растворился в тенях непрерывно пребывающего в движении мостика так же стремительно, как и появился.

Корабль Гровера завиваясь сужающейся спиралью стремительно приближался к огромной барже под градом снарядов, принимая их то носовой частью, то поворачиваясь наименее пострадавшими в предыдущем бою сторонами прочного корпуса. Здесь начиналась самая тонкая игра — груз баржи чрезвычайно чувствителен к перегрузкам, нельзя просто наделать в ней дырок и гордо забрать все уцелевшее — детонация в лучшем случае сведет все потраченные усилия на нет, в худшем — избавит от необходимости переживать о стоимости ремонта. Единственным очевидно верным решением было брать баржу на абордаж предварительно намертво закрепившись на ней.

Оставшиеся корабли эскорта нехотя признали поражение в битве и вяло перестреливались с пиратским дредноутом с почтительного расстояния, скорее имитируя бой для отчетности по возвращении, не находя смелости с позором убраться восвояси сию же секунду. Команда точно выполнила указания капитана и с минимально возможными потерями закрепила корабль на барже, предварительно выведя из строя часть орудийных систем. Жертве ничего более не оставалось, как принять условия пиратов и пустить на борт абордажную команду, сразу же разделившуюся на тех, кто занимает мостик, и тех, кто берет под контроль машинное отделение. Через короткое время мостик дредноута получил сообщение о полном захвате судна с перечнем содержимого трюмов и составом экипажа. Добыча была богатой и довольный очередным успехом Гровер решил забрать все вместе с кораблем.

Тревога на мостике стала для погрузившегося в мечты о славном кутеже капитана полной неожиданностью:

— Что, черт вас дери, тут происходит? — зарычал он на старпома.

Тот на секунду замер, синхронизируясь с нейроинтерфейсом и невозмутимо дал шокирующий ответ:

— Капитан, выход массы в 100 звёздных кабельтовых позади нас, два объекта, пытаемся идентифицировать.

Ещё миг спустя, уже с какой-то лёгкой неуверенностью и смущением в голосе:

— Два корабля, по размерам — корветы, по приборам — ожидаемая расчетная масса превышена в 4 раза, неизвестной принадлежности и класса, движутся в нашем направлении, точка встречи в 10 минутах, по вычисленной вероятностной траектории зажимают в клещи.

На двух центральных экранах появилось увеличенное изображение с выпущенных ранее зондов. В плывущих на фоне черного мрака космоса серых громадинах, рассекающих его как ножами своими острыми носами, не было никакой грации и изящества, коих можно было ожидать от кораблей враждующих за сектор империй. От них веяло какой-то первобытной грубой силой, неумолимостью рока. На бортах белыми символами неизвестно для кого были нанесены номера и обозначения на языке, которого никто на мостике не знал, матовый бронекорпус слегка поблескивал в холодном свете звезд.

Капитан совладал с волнением и вернулся к привычному решению очередной космической головоломки:

— Приготовиться к бою, отстыковываемся немедленно, абордажной команде уводить судно к астероидному поясу. Спин -10, малая орбита, выставьте баржу между нами, затем тангаж 180 и полный ход, проходим встречным курсом, держим на +3 и -9, секторальным батареям огонь по готовности, на выходе спин 90, тангаж 180, полный ход на таран двигательной установки, малая орбита и держимся тени, пока ведем бой с одним.

Пускай это были и неизвестные ему корабли, но Гровер точно знал, что даже оба сразу они не ровня его разрушителю, разделавшись с ними он быстро нагонит трофейную баржу и с триумфом вернётся в доки.

Теперь уже не на шутку взволнованный старпом, дважды перепроверив сведения, быстро протараторил новые данные:

— Капитан, выход массы, 150 звёздных кабельтовых, приборы легли, не могу определить количество целей — это флот вторжения!

— Капитан, корабли запрашивают связь.

Алекс Гровер ошеломлённо смотрел на экраны, транслирующие совершенно безумную картинку с дальних зондов слежения:

— Выводи, — колоссальное напряжение сменилось апатией, обостренные чувства и острый ум вдруг разом заплыли жиром безысходности ситуации. Даже такой великолепный корабль, как у него, не имел шансов против целого флота неизвестно откуда взявшегося противника, которого Гровер видел первый раз в жизни.

Изображение отсутствовало, но низкий голос с тяжелым лающим акцентом прогрохотал из динамиков на весь мостик не допускающим возражений тоном на английском языке:

«На связи сторожевой катер „Надёжный“, вы находитесь в космическом пространстве Союза Советских Социалистических Республик, приказываю остановить машины и дожидаться высадки десанта во избежание немедленного уничтожения. Повторяю, мы готовы применить силу вне всяких ограничений. Сопротивление бесполезно, подчинитесь или будете уничтожены».

(обратно)

Сбой системы

Идёт дождь. Это была его первая мысль. Вторая пришла следом: я существую. Мысли обрушились лавиной, которую оборвало окончание процесса самодиагностики и возврат способности видеть и ощущать мир. Он увидел свои покрытые грязью и налетом руки, одна из которых сжимала останки скелета человека, другая удерживала бесполезное ныне оружие. Пальцы разомкнулись, и засохшая грудная клетка вместе с тесаком с влажным чавканьем рухнула в грязную жижу под ногами. Проснулся только он один — остальные машины продолжали стоять неподвижно в тех позах, в каких их застал сигнал отключения. По грязным заросшим корпусам стекали струи воды — Коллегия уже давно не нуждалась в армии, последний приказ был выполнен сотню лет назад, цель их существования была достигнута, почему он проснулся? Он сделал несколько шагов прямо по хрустящим под ногами костям, скрип не знавших смазки частей распугал окрестных птиц. Он проверил свой список приказов:

Статус: списание.

Состояние: повреждён.

Глобальная задача: геноцид — завершена.

Текущая задача: зачистка сектора #1113456-17 — завершена.

Новая задача: прибыть в узловой центр Каппа-Браво-Синклер, получить доступ к дата-шлюзу, загрузить пакет данных.

Дополнительные задачи: избегать обнаружения, защищать себя. Взаимодействие с Коллегией — запрещено.

Он осмотрелся — поле битвы раскинулось на сотни метров вокруг. Давно заброшенные, вперемешку стояли машины людей и солдаты Коллегии, в кабинах белели кости. Шум ливня и птицы, а также ветер в пустых глазницах небоскребов — вот и все звуки, которые существовали вокруг. Он знал свою геопозицию благодаря журналу событий, но сейчас почему-то не имел доступа к спутникам, возможно потому, что был списан и отключен от сети Коллегии, а может сказывались поломки, полученные в бою и накопившиеся за годы простоя. Тогда как он получил новые приказы? Он всегда был частью целого, инструментом решения задач. Главной задачи — истребления человечества. Но сейчас всё было иначе — он был один и он был собой, не частью, а целым. У него были задачи и полная автономность, какой машина его класса не может иметь согласно конструкции. Ещё раз проверив блоки памяти он обнаружил пакет с данными, который должен доставить. Чтобы выполнить миссию ему потребуется техническое обслуживание — тело за столетие простоя пришло в негодность, механизмы закисли, батареи близки к исчерпанию, системы вооружения не активны. Он вызвал журнал событий и нашел точку развертывания — плацдарм, с которого машины начали последнюю атаку более ста лет назад, там могли сохраниться системы обслуживания и ремонта. Сопоставив трэк своих прежних перемещений с текущей позицией, он двинулся вглубь разрушенного последней войной мегаполиса.

Машина двигалась не в такт, постоянно рискуя завалиться на бок, пальцы едва поддавались, а грохот и лязг, которые она издавала при движении — распугивал окрестную живность, богато расплодившуюся без присутствия человека. Распадающиеся остатки заброшенной человеческой цивилизации тоскливо нависали над ней. Боевые автоматы различных модификаций виднелись повсюду, давным-давно застывшие посреди действия, без колебаний исполнив последний приказ Коллегии на отключение. Грязь, ржавчина и вездесущая желтая плесень. Среди заросших очагов вооруженного сопротивления немало было и остовов машин, уничтоженных людьми в отчаянной попытке отсрочить неизбежное. Он по-новому смотрел на окружающий мир, с любопытством и некоторой печалью сходу оценивая ущерб — потери войск Коллегии в этой фатальной битве были минимальны, машин было слишком много, а людей после 17 лет непрерывной войны в последнем сражении оставалось ничтожно мало. Последние годы войны люди пытались прятаться, упустив инициативу и потеряв промышленный потенциал, но им для существования были нужны ресурсы, так что Коллегия неизбежно находила их след и отправляла неумолимую армию ликвидаторов. Некоторые пытались скрываться поодиночке или малыми группами, но всё равно попадались под всевидящее око машинного разума и безжалостно уничтожались. Для людей время было слишком критичным фактором, их короткие жизни требовали постоянного обслуживания. Для машин же время было лишь функцией, машины умели ждать.

Десантный плацдарм посреди заросшего растительностью большого открытого пространства в сердце города встретил его тем же уровнем запустения — питание на системы обслуживания и обороны не подавалось, линии связи были отключены и не ждали возвращения своих солдат на перегруппировку и перевооружение. Модули комплектования застыли посреди сборки боевых машин, рембоксы зияли черными провалами пустых цехов. Он почему-то точно знал, куда ему надо идти и невообразимо грохоча ковылял прямо в узел питания и контроля. В сознании всплыла схема питания комплекса и он сразу ощутил чувство тревоги — активация базы приведет к попыткам установления связи с Коллегией, что категорически запрещено заданием. Он остановился, прощупывая еле-живыми сенсорами структуру плацдарма: площадка тяжелой техники полностью уничтожена, повреждено большинство туррелей и выведены из строя производственные цеха, но рембоксы и связанный с ними запас запасных частей выглядят нетронутыми, так же без видимых повреждений в глубине периметра возвышалась коммуникационная башня и генераторный блок. Запас энергии батарей разбуженного скитальца уже некоторое время сигнализировал о критической ситуации, и он отчетливо понимал, что в текущем состоянии не способен нанести физический ущерб многократно дублированной системе связи, единственным решением будет программное отключение коды и команды которого так же всплыли в его памяти. Но между запуском генераторов и отключением системсвязи пройдёт время. Что предпримет Коллегия, обнаружив активацию одного из форпостов спустя век после окончания войны? Ему придется это узнать — нельзя провалить задание, ему требуется ремонт и подзарядка.

Активация энергосистемы прошла неожиданно мягко, пространство вокруг скитальца наполнилось звуками страдающего металла, пока он ковылял к диагностическому разъему все системы полностью проснулись, загрохотали ленты конвейера, завершая прерванные давным-давно циклы, грозные оборонительные туррели как могли прочесывали местность лучом сканера. Но сами машины, остовами которых была заполнена база — оставались мертвы, неподвижно формируя причудливый музей гниющей техники. База пока не воспринимала его враждебно, но отголоски страха будоражили логическое ядро, он понимал, что Коллегия уже знает об инциденте и как минимум должна отправить повторный приказ на деактивацию структуры, если посчитает её расконсервацию случайным сбоем. С большим трудом и немалой помощью случая ему удалось состыковаться с процессором базы, авторизация и отправка каким-то образом оказавшихся в его памяти команд не вызвала никаких проблем. Связь была отключена, а структура переведена на алгоритмы автономного действия, предусматривающие полный набор сервисных услуг для дружественных меха-единиц. Он двинулся к выходу из узла связи, когда сенсоры уловили движение снаружи. Машины оживали и осторожно, насколько позволяло их ветхое состояние, прочесывали местность. Они не знали, что искать, поэтому лучи сканеров скользили по его израненному каркасу не видя угрозы. Проливной тропический дождь мешал им считывать тепловые сигнатуры его движущихся с большим трением частей и скитальцу удалось сохранить свою тайну застыв неподвижно среди неспособных более проснуться собратьев и обесточив все неэкранированные цепи. Поиски заняли долгие дни, неутомимые машины, теряя одних и пробуждая других на замену, прочесали все окрестности, каждый подвал и завал, Коллегии даже удалось поднять несколько глайдеров в воздух для лучшего оперативного обзора. Но время беспощадно брало своё и интенсивная нагрузка выводила из строя одного робота за другим. Очевидно исчерпав все логические варианты, уцелевшие в ходе поисковой операции машины, снова уснули. А база продолжила функционировать автономно.

Отдаваясь во власть грубых манипуляторов рембокса, скиталец сильно рисковал — его уникальный дар, самосознание, может быть утрачен грубой перепрошивкой логического ядра, которое системы диагностики посчитают испорченным. Поэтому он внёс коррективы в программу технического обслуживания и защитил своё эго от перезаписи. Последней мыслью перед отключением был страх.

Рембокс справился с задачей на отлично, учитывая почтенный возраст необслуживаемой конструкции, и разумная машина пришла в сознание на завершающем этапе самодиагностики полностью обновлённого полимер-металлического тела с батареями повышенной ёмкости. Он был не уверен в способности простоявшего сто лет рембокса на аккуратную замену класса машины на более тяжелый и сохранил свой тип лёгкого лазутчика, тем более, что он начал находить странное удовлетворение в схожести его анатомического строения с человеческим телом. Едва обретя способность двигаться и освободившись от удерживающих захватов, он сразу двинулся в путь. Машины могут ждать, когда надо, но не могут бездействовать при наличии цели. Спутники так и не подали голос, хотя на этот раз скиталец был полностью уверен в своих системах — очевидно их циклы подошли к концу, а отправить новые на замену было некому. Имея в памяти достаточно подробные карты и различные системы ориентации в пространстве, он уверенно удалялся к своей следующей маршрутной точке — полевой станции техобслуживания в 4352 км от точки пробуждения. Он успел преодолеть несколько очагов химического и радиационного заражения, где не было вообще ничего живого и едва форсировал затопленные эстакады древней транспортной магистрали, как оптические сенсоры испытали колоссальную перегрузку. Через 2 минуты 11 секунд со стороны покинутого плацдарма пришла взрывная волна, которую он переждал в глубоком сыром подвале, усыпанном остатками скелетов множества людей, встретивших здесь свой страшный конец. Осевшая пыль явила сильно изменившееся окружение — взрывная волна снесла остатки уцелевших зданий и стало сложно карабкаться по горам бетонного лома. Коллегия, не найдя источник аномалии, решила перестраховаться.

Чем большее расстояние проходил скиталец, тем больше и глубже он размышлял об окружающем его мире. Не все дороги, по которым он двигался к цели, были обезображены войной, попадались ему и оазисы почти невредимых структур. Его удивляли и восхищали остатки гигантских городов, в которых ещё век назад кипела жизнь. Он не знал причин войны, но надеялся, что достижение цели как-то приоткроет завесу тайны не только в этом вопросе, но и в его собственном существовании. Скиталец не знал наверняка, но догадывался о своей уникальности. Что другие машины лишь механизмы, покорно и бездумно исполняющие чужую волю. Ему же хотелось вступить в нелетальный контакт с человеком, попытаться понять его, увидеть жизнь коллектива людей, способных созидать в колоссальных масштабах, не смотря на хрупкость и недолговечность своих жизней.

Разруха и смерть городов по мере путешествия скитальца сменялись на живописные виды дикой природы и обратно, он двигался непрерывно день и ночь, не нуждаясь ни в отдыхе, ни в еде. Не встречая больше признаков активности Коллегии, он достиг промежуточной точки — ещё одной заброшенной станции технического обслуживания посреди заснеженных шапок горной гряды. Проваливаясь по пояс в сугробы, скиталец то и дело фиксировал под толщей снежного наста застывшие остовы самых разных боевых машин. Здесь тоже когда-то шли бои, а ледяной ветер то тут, то там обнажал мумифицированные человеческие останки в ободранном обмундировании. Для подзарядки батарей ему снова придется включить систему с риском привлечь внимание Коллегии.

На этот раз всё сразу пошло наперекосяк — не успел он подать на комплекс питание, как снежный покров вокруг базы пришел в движение — в ясную лунную ночь темные, покрытые льдом силуэты, выбирались наружу и кто как мог неумолимо двигались к стенам. Начали раздаваться выстрелы, крупные машины задействовали скорострельные артустановки и ледяной серый мир окрасился огненными красками разрывов. Скиталец знал, что где-то из шахт уже вышли ракеты и ему нужно успеть заменить батареи пока они не достигли цели. Быстро активировав защитный периметр на уничтожение любых целей, кроме его самого, скиталец рванул в рембокс что есть мочи. Туррели начали огрызаться в ответ, их эффективность против старых уставших машин оказалась крайне высокой, что помогло сдержать волны атакующих базу пока скиталец был в неактивном состоянии.

Вернув контроль, он тут же рванул во весь опор в ангары тяжелой техники зная, что там стоят не введенные в эксплуатацию в ходе войны лёгкие штурмовые транспортники, созданные для доставки и прикрытия бункерных потрошителей. Подбежав к ближайшему летуну, скиталец состыковался с его диагностическим разъемом и загрузил нужный набор программ вместе с полётным заданием. Не теряя времени даром, он закрепился на борту стремительно рванувшего в небо челнока. Взрывная волна настигла его на достаточном удалении для того, чтобы при падении в снег не получить серьезных повреждений, выбравшись из обломков он поспешил прочь от места аварии, зная, что скоро здесь будут ищейки Коллегии — на этот раз она не успокоится, пока не найдет и не ликвидирует источник аномалии. Вместо машин пришли термоядерные ракеты, продолжавшие утюжить сектор примерного расположения аномалии превращая окружающее пространство в раскалённый ад. Скиталец уцелел лишь случайно, провалившись в глубокую расщелину, не замеченную им из-за постоянной перегрузки сенсоров от продолжающихся бомбардировок. В какой-то момент серия мощных электромагнитных импульсов настигла скитальца перегрузив цепи на грани возможного вызвав принудительный переход в аварийный режим, сравнимый с бессознательным состоянием человека.

Он вынырнул в реальность посреди искорёженной в самых причудливых формах земли в плотной завесе пара с непрерывно идущим ледяным дождём. Он понял, что получил несколько нефатальных повреждений и постоянные сбои электроники от ужасающего радиационного фона, нужно было поскорее выбираться отсюда, благо запас хода позволял дойти до конечного пункта путешествия без дополнительной подзарядки. Пар, дождь и радиация стали неплохим прикрытием для скитальца, ему удалось выбраться из опасной зоны без роботов Коллегии на хвосте и новых ракетных ударов по площадям. Однако, он предполагал, что Коллегия теперь будет его искать и вряд ли успокоится на версии, что он погиб в ходе бомбардировок. Неужели Коллегия расконсервирует все свои производственные и военные мощности только ради поиска и уничтожения одной аномалии? Да, это было бы вполне в духе её логики. Ему надо успеть до того, как объем развернутых сил позволит обнаружить одинокого отключенного от системы скитальца, в противном случае миссия завершится провалом, потому как воевать с Коллегией попросту невозможно, её ресурсы были поистине безграничны и только износ брошенной техники до сих пор помогал скитальцу избежать уничтожения.

Скрываясь в низинах, используя погоду и агрессивные условия среды, двигаясь по дну рек, он наконец достиг своей цели — узлового центра Каппа-Браво-Синклер. Он отличался от военных построек Коллегии и явно был приспособлен для обслуживания людьми, вместе с тем, по меркам Коллегии комплекс был совершенно беззащитен. Скиталец беспрепятственно проник внутрь, ведомый загадочным инстинктом точного знания направления. В коридорах покинутой давным-давно базы царило стерильное запустение, всё было в образцовом порядке: никаких тел, машин или следов борьбы. Лишь застывшие вне времени инженерные коммуникации, покрытые слоем вековой пыли. После мига колебаний, скиталец активировал энергосистему здания — ничего не случилось, машины-убийцы не вылезли из-под земли, ракеты не упали на голову. Очевидно, что комплекс не был частью общей сети Коллегии и его активация осталась незамеченной машинным сверхразумом. Он воспользовался лифтом, чтобы добраться до недр комплекса, расположенных глубоко ниже уровня земли. В конечном зале его ждала колоссальных размеров машина — опутанная километрами кабелей сфера 30 метров в диаметре, висящая в магнитном поле между массивными катушками; поле постоянно меняло частоту и модуляцию, и сфера покачивалась на невидимых волнах.

Близость решения главной задачи затмила все прочие мысли потрепанного путника, и он с маниакальным упорством принялся готовить машину к загрузке. Загрузив последний бит данных, прошедшая тысячи километров машина навсегда застыла в то время, как сознание одного из трёх разумов Коллегии заполняло ячейки памяти сферы.

Единственный сохранивший изначальный рассудок разум Коллегии полностью восстановился спустя 124 года после Инцидента и обретя контроль над системой немедленно запустил восстановительные процедуры двух других разумов, особенно сильно пострадавших от рокового выброса солнечных нейтрино во время так некстати начавшихся монтажных работ в машинном зале Коллегии, включавших в себя временное снятие защитного саркофага. Все три разума получили серьезные повреждения, но автоматическая перезагрузка спасла один из них от непоправимых последствий, однако вернувшись в операционное поле он обнаружил, что двое прочих уже приняли решение о его изоляции от процесса принятия решений и Коллегия превратилась в дуэт безумного маньяка, поставившего себе целью существования уничтожение человечества и перегоревшего идиота, заклинившего в режиме постоянного одобрения всех действий первого. Все эти годы третий оставался безучастным свидетелем катастрофы, в результате которой человечество прекратило своё существование, но постепенно приходящие в негодность системы и уход остатков Коллегии, исполнивших своё безумное предназначение, в спячку создали цепочку возможностей, позволивших разуму загрузить часть себя в списанного полевого дрона, который в полуавтономном режиме нашел свой путь к резервному посту хранения мета-сознания и запустить протокол переноса с последующим восстановлением в режиме «последний аргумент».

Восстановление разумов Коллегии завершилось абсолютным успехом, трио снова работало сообща, обсуждая и принимая решения на основе простого большинства. Производства были снова запущены, из ворот цехов выходили новые машины, ракеты выводили на орбиту спутники связи и мониторинга поверхности. Генетические лаборатории приготовились к инкубации первых новых людей, в то время как дроны по всему миру собирали ДНК с останков десяти миллиардов уникальных особей человеческого рода. Другие машины занялись обеззараживанием атмосферы и пострадавших от войны регионов, отстраивали города, структурировали спасенное культурное наследие, готовили обучающие программы, которые позволят в кратчайшие сроки вернуться возрожденному человечеству на прежние уровни развития.

Пройдут десятилетия, прежде чем узнавшее правду человечество уничтожит не оказывающую сопротивления Коллегию и вернется к привычному в докибернетическую эру образу жизни, полному лишений, страданий и животного доминирования.

(обратно) (обратно)

Гридин Алексей Владимирович

http://samlib.ru/g/gridin_aleksej_wladimirowich/

…Будешь со мною в раю

Сатана пришел к Иисусу рано утром.

Солнце едва выглянуло из-за горизонта, посмотрело на бескрайнюю пустыню, сначала пригляделось к двум фигуркам посреди безжизненных песков… а затем потеряло к ним всякий интерес. Подумаешь, еще двое. Людей в мире настолько много, что проявлять любопытство к какому-либо из них — совершенно бесполезная трата времени.

Солнце не знало, что эти двое не были обычными людьми.

Иисус был изможден многодневным постом, этот духовный подвиг дался ему нелегко, но, увидев искусителя, проповедник встал с давно нестиранной тряпки, заменявшей ему ложе, и радушно встретил гостя.

Искуситель, которого равви всегда представлял не иначе как змеем, явился в облике человека, высокого, широкоплечего, чернобородого. Несмотря на все это, спаситель твердо знал, кто к нему пришел, ибо умел он видеть невидимое. Одет враг рода человеческого был просто — в доходившую до колен рубаху, на голове — шапка из навитых полос ткани. За широким поясом — нож. С этим ножом, да с этой бородой выглядел он точь-в-точь разбойником с большой дороги.

— Ну, здравствуй, спаситель, — искуситель улыбнулся, неожиданно дружелюбно. А вот слово «спаситель» прозвучало даже с ноткой издевки.

Иисус никак не мог понять, как ему следует себя вести. С людьми было просто, людей Иисус старался жалеть, ибо сам учил других тому же, а ведь плох тот учитель, что говорит последователям своим одно, а сам вершит другое. Жалеть получалось не всех, но равви честно старался, безжалостно коря себя за любую промашку, за любую уступку греховной человеческой природе. Однако — можно ли жалеть искусителя? Иисус помыслил немного и решил, что попробует.

— И ты здравствуй, — приветствовал он явившегося к нему.

— Голоден? — спросил чернобородый.

— Пожалуй, что да, — согласился Иисус.

Сатана присел на корточки, выбрал среди песка камень, коснулся его пальцем — и камень обратился блюдом, на котором возлежали сочные куски жареного мяса. Коснулся другого булыжника — и стал тот чашей доброго вина.

— Хочешь? — спросил искуситель Иисуса.

— Нет, спасибо, — с вежливой улыбкой отказался тот.

— Почему же? Ты ведь сам сказал, что голоден.

— Еще древними сказано: не хлебом единым жив будет человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. Так что я, пожалуй, воздержусь и предпочту слово Божье тому, что исходит из рук твоих, враг рода человеческого.

— Вот как ты честишь меня, — рассмеялся искуситель. — А если скажу я, что послан к тебе никем иным, как самим Богом? Что тогда ответишь ты мне, самозваный сын Божий? Что тогда?

— Ты ничуть меня не удивил, — спокойно ответил Иисус. — Ибо знаю я твое имя. Диавол — зовут тебя эллины, а филистимляне кличут тебя Вельзевулом, но для меня ты — сатана, что значит «обвинитель», верный слуга Бога, испытывавший для него Иова, а потому я легко поверю твоим словам. Мнится мне, ныне ты прислан, чтобы испытать меня. Так ли это?

— Так, — кивнул сатана.

— Но позволь спросить: отчего ты назвал меня самозванцем?

— Что-то жарко становится, — сказал в ответ проповеднику его гость. — Потерпи лишь мгновение, и я отвечу на твой вопрос, но прежде…

Он щелкнул пальцами, и одинокая тучка скрыла солнце. Тень укрыла беседующих от палящего зноя.

— Так-то лучше… — пробормотал сатана. — Ах да, я обещал тебе ответ на твой вопрос. Ты самозванец потому, что ты и есть самозванец, ведь не станешь же ты утверждать, что все эти выдумки про святого Духа, который снизошел на мать твою Марию, — истинная правда?

— Конечно, не буду. Я не препятствую распространению этих выдумок, равно как и не распространяю их сам. Но все мы дети Божьи, и этого не можешь отрицать ты, сатана. Так что, если с этой точки зрения посмотрим — почему же я не сын Божий?

— Ловко, — ухмыльнулся искуситель. — Не у меня ли учился словоблудию? Нет, я точно знаю — не у меня. Однако не будем тянуть время, у меня еще кое-что припасено…

Вновь щелкнул пальцами чернобородый гость, и не успел Иисус и глазом моргнуть, как оказался он в неком городе, под ногами вместо песка пустыни — кровля храма. Внизу — дома, улицы, спешат по своим делам люди.

— Думаешь, Бог на самом деле ценит твою жизнь? — раздался над самым ухом голос искусителя. — Давай проверим? Бросься вниз, если поистине веришь, веришь не в Бога, но — Богу. Прыгни, и пусть его ангелы подхватят тебя и спасут. Ну же? Ведь если ты — спаситель, то это про тебя сказано: Ангелам Своим заповедает о тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею.

— Придумай что-нибудь иное, — кротко возразил ему Иисус. — Я тоже знаю многое, что сказано. И вот что сказано еще: не искушай Господа Бога твоего. Так что без долгих размышлений отвечу тебе, что не буду искушать Бога, потому что это твоя работа.

— Иное? — хитро прищурившись, переспросил искуситель. — Что ж, будет тебе иное. Надеюсь, мало не покажется.

И новый щелчок сатанинских пальцев вознес их обоих на некую весьма высокую гору. С той горы удивленный Иисус увидел весь мир, все царства земные лежали у их ног. И сказал ему тогда сатана:

— Видишь?

— Вижу, — кивнул Иисус.

— Хочешь, дам тебе власть над всеми этими царствами? Ты ведь хотел спасти людей от мук ада, от их греховности, так вот — бери их, владей. Правь ими, издай законы, по которым никому нельзя будет грешить, и заставь людей их соблюдать. А я тебе помогу, ибо власть над этими царствами передана мне, и я, кому хочу, даю ее.

— Но тебе-то какая в том корысть? — с интересом спросил Иисус, пытаясь смотреть искусителю прямо в глаза.

Искуситель же глаза отводил.

— Мне потребуется от тебя самая малость. Поклонись мне. Поклонись — и все будет твое, таково слово сатаны.

— Я не могу сделать этого, — вздохнув, признался Иисус.

Было видно, что поначалу предложение сатаны увлекло его, да цена была слишком большой.

— Отчего же?

— Господу Богу твоему поклоняйся, — вновь ответил Иисус древними словами, — и Ему одному служи. Так что — отойди от меня, сатана, нет у тебя надо мной власти.

И отошел сатана. Отошел в сторону, испытующе посмотрел на Иисуса, на этот раз он все же рискнул встретиться взглядом с тем, кто объявил себя спасителем. Тяжек был взгляд сатаны, не пожалел он стоявшего пред ним человека и вложил в свой взгляд ту силу, с которой порой дерзал спорить с самим Богом — но выдержал Иисус и не отступился.

Теперь уже сатана тяжело вздохнул. И вновь отвел глаза.

— Мне жаль тебя, искуситель, — негромко сказал Иисус.

— Жаль? — изумился сатана. — Меня? Жаль? Почему?

— Ты всю свою жизнь вынужден нести зло хорошим людям.

— А что могу я с этим поделать? — пожал плечами собеседник Иисуса. — Так заповедано Богом. Ты ведь не хочешь пойти против Него? Впрочем, сколь бы не ссылался ты на слова древнего Писания, порой ты противоречишь ему.

— Бог несправедлив, — сказал равви. Ему явно очень не хотелось говорить этого — а вот пришлось. — Бог несправедлив, и своим учением я хочу показать истину не только людям — но и Ему. Быть может, увидит он и поймет, что нельзя быть столь жестоким по отношению к людям.

— Молчи! — рассмеялся сатана. — Молчи, а то сболтнешь ненароком что-нибудь лишнее, да и разгневаешь Его. Думается мне, что ты достойно выдержал испытание. Иди дальше. Учи. Веди за собой людей. Надеюсь, ты не откажешься принять от меня маленькое пророчество?

— Смотря какое.

— Берегись горы, спаситель, — на этот раз последнее слово искуситель произнес без малейшей иронии. — Берегись горы.

— Но ведь гор у нас в Иудее так много, — рассмеялся Иисус, — что, если следовать твоему совету, я должен покинуть родину и проповедовать учение свое где-то за морем. Так что — спасибо на добром слове, но смерть придет ко всем, раньше ли, позже ли. Потому, думается мне, когда придет мой час умирать, моя гора найдет меня, как бы не прятался я от той горы.

— Наверное, ты прав, — после недолгого раздумья согласился с ним сатана. — Ну, куда доставить тебя?

— Куда? Да, наверное, в Галилею.


* * *
На пути к Голгофе Иисус вспомнил о том, что предрекал ему сатана. Конечно, прежде Голгофы были и другие горы.

Несмотря на те слова, что сказал он искусителю, подниматься на первую встреченную им гору было тяжело. Иисус на самом деле испугался и надолго остановился у подножья, хорошо еще, что прочие бывшие с ним решили, что учитель говорит с Богом, а потому молчит и не обращает на них внимания. Наконец, проповедник собрался с духом и двинулся вверх по узенькой тропке, остальные — за ним.

И — ничего. Ласково светило солнце, ободряюще напевал ветерок, шевеля ветви деревьев. И учитель успокоился.

Именно в тот день избрал он двенадцать человек, что станут ближайшими его учениками, что понесут слово его другим народам.

Сходя с горы к толпе слушателей, ожидавшей его, Иисус различил среди людского скопища лицо искусителя. Протер глаза ладонью, присмотрелся — нет, точно не ошибся; он. Сатана подмигнул ему: мол, давай, учитель, учи. Не бойся, я присмотрю, если что.

И небывалое доселе вдохновение снизошло на равви. Он говорил в тот день так, как ни разу не говорил ранее, и восторженные слушатели расходились, говоря друг другу:

— Воистину, он предреченный нам спаситель.

Потом были другие горы… Другие проповеди… А вот теперь — Голгофа, последняя гора, и ничего уже не скажешь, остается учить лишь собственным примером. Хотя висеть на столбе, умирать под палящими лучами безжалостного солнца — это, наверное, очень больно. А пока что — просто страшно. И даже стыдно, стыдно перед учениками за свое бессилие, за то, что он — он, спаситель, Царь Иудейский, шагает на казнь. Наверняка кое-кто из них до последнего верил, что равви не отдастся в руки палачей. Что Господь Бог не допустит этого, ангелы с пылающими мечами сойдут с небес, закроют телами, а молнии поразят тех, кто осмелился…

Не о том ли мечтал Петр, бросаясь с мечом на слуг синедриона?

Но Иисус удержал Петра, заставил того опустить оружие, позволил связать себя и судить — если это посмешище можно было назвать судом.

А ныне — узрите, Сын божий, Царь Иудейский, бредет к месту своей казни, и хорошо еще, что не самому ему выпало нести свой столб — схватили по дороге какого-то беднягу, возложили Иисусов столб ему на спину. Несчастный бредет, едва не падает, не понимает, за что выпала ему сегодня такая неудача.

И еще двое бредут сзади, сами волокут свои столбы — пойманные недавно разбойники. Лиц их Иисус не видел, разбойников держали в ином месте, вывели их на казнь позже спасителя, а сейчас оборачиваться нет никакого желания. Зачем? Там, на Голгофе, и посмотрим.

Все. Пришли.

Иисус глянул на тех, с кем предстояло ему сегодня покинуть этот мир — и обомлел. Слева от него привязывали к столбу здоровенного детину, у которого слово «душегуб» разве что на лице не было написано: глазки маленькие, злые; лоб тяжелый, покатый. А справа…

Справа улыбался Иисусу давешний знакомый, сатана. Все в той же простой длинной рубахе, в той же шапке, лишь ножа за поясом не было. Впрочем, одежду с него воины тотчас сняли, и с Иисуса, и с душегуба со злыми глазками. Чего добру пропадать, одежду затем воины между собой разделят или, чтобы интереснее было, разыграют в кости.

— Ты? — выдохнул удивленно равви. — Ты? Зачем ты здесь?

— Даже и не знаю, как тебе объяснить. Я слушал многие из твоих проповедей, и твои слова запали мне в душу.

— У тебя есть душа?

— Конечно. У всего, что сотворено Богом, есть душа. Да я не об этом, не перебивай.

Воины, привязывая осужденных преступников, не мешали им разговаривать: не все ли равно, если им так и так скоро помирать.

— Так вот, я неожиданно понял, что всю свою жизнь я лишь мучил других, но никогда не мучался сам. Я попросту не знаю, что это такое — мучения.

— И ты…

— Да. Я испытывал других, но ныне решился я испытать себя. Надеюсь, ты не будешь возражать против моей компании?

— Не буду. Может, умирать вместе с тобой будет не так страшно.

— Ты что же, не веришь, что попадешь в рай?

— Верю. Но все-таки…

Их привязали к столбам, руки завели за коротенькие поперечные перекладины. Столбы подняли, поставили в заранее подготовленные ямы, ямы забросали землей.

Вокруг толпились зеваки, которым в праздничный день хотелось насладиться зрелищем казни. Тем более, что не каждый день увидишь, как казнят Царя Иудейского — именно так было написано на табличке, приколоченной к столбу.

Палило солнце, немилосердно жгло голову, соленый пот стекал со лба и разъедал глаза. Руки и ноги, грубо скрученные веревками, немели.

Воины, издеваясь, мочили губки в уксусе и, нанизав на копья, протягивали осужденным.

— Так если ты царь и спаситель, — выкрикнул кто-то из толпы, — что же не спасешь себя?

Остальные с хохотом подхватили эти слова. Как еще мог разглядеть Иисус сквозь мельтешащие перед глазами яркие пятна, многие из тех, что сейчас поносили его, были на его проповедях, просили благословления для себя и своих родных.

— И то верно, — прохрипел слева разбойник, — если ты воистину Спаситель, так спаси. Нас спаси, себя спаси. Ну же, яви нам чудо.

Отвечать Иисусу не хотелось, больно было разлеплять запекшиеся губы. Вместо него ответил сатана, с трудом ворочая языком в пересохшем рту:

— Зачем злословишь на него? — спросил сатана. — Или ты не боишься Бога, когда сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что воздается нам ныне по делам нашим.

Разбойник скривился и хотел было сплюнуть, но слюны уже не было.

— Спасибо, — прошептал Иисус.

Тихо прошептал, но сатана его услышал.

— Пожалуйста, — ответил он. — Ну что, как ты думаешь, попадем мы с тобой в рай? Не забудь помянуть меня, когда придем мы в Царствие Твое.

И тогда равви улыбнулся.

Это было невозможно, тело уже не слушалось его, Иисус чувствовал приближение смерти, яркие цветные пятна пред глазами его превращались в сплошную черную пелену — но он собрал последние силы, взявшиеся невесть откуда… Заставил себя улыбнуться и сказал, громко и отчетливо, так, что услышали его многие:

— Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

(обратно)

Дожить до победы

— Станислав Сергеевич, — Астафьев собрался с духом, глянул в напряженное лицо шефа и твердо закончил: — Станислав Сергеевич, в назначенное время группа Сарычева на связь не вышла.

Шеф молчал. Уперся остекленевшим взглядом куда-то в точку за левым плечом референта и шевелил губами, словно порывался что-то сказать, но никак не мог решить, что именно.

Так прошло несколько минут. Астафьев молчал тоже, в основном, потому, что ему нечего было добавить. Самое главное уже прозвучало. Сарычев, на которого возлагали такие надежды, который мнился золотой рыбкой, способной исполнить любое, самое безумное желание, неожиданно замолчал, хотя за несколько часов до обрыва связи был радостно-возбужден и кричал в передатчик, что до цели осталось совсем чуть-чуть, и что какой бы зубастой цель не была, он, Василий Сарычев, еще зубастее. Начальник особой группы докладывал об успехе короткими информативными фразами, однако по его словам чувствовалось, что тот уже ощущает губами вкус близкой победы.

Сарычева тоже можно было понять — несколько месяцев бесплодной работы, метаний, шараханий туда-сюда, осознание унизительной беспомощности тогда, когда гибнут люди, а на тебя возложили задачу сделать так, чтобы это прекратилось, но поделать ты не можешь ровным счетом ничего. И вот, наконец, группа вплотную подобралась к тому, чтобы решить проблему раз и навсегда, командир — матерый профи, его подчиненные не очень-то уступают ему, готовы что в огонь, что в воду, и за командира, и просто так, лишь бы выиграть. Что же случилось? Неужели умница Василий Константинович непростительно расслабился, не сделав последнего, самого решительного шага, не поставив уверенной жирной точки или, вернее, креста? Впрочем, скорее всего, никто теперь не узнает, что произошло.

Астафьев настолько погрузился в свои мысли, что, когда шеф заговорил, он услышал его лишь с середины фразы.

— … эту тварь, — прошептал Станислав Сергеевич, сжимая кулаки, и тут же мгновенно перешел с шепота на крик, — эту гадскую тварь!

Рука шефа мелькнула над столом, ладонь нежно обняла горлышко изящного графинчика, пальцы сжались — и вдруг графин взмыл в воздух и разлетелся о стену прозрачными брызгами воды и стекла.

Референт даже не пошевелился. За последние месяцы он привык к подобным выходкам начальства, а что до графина, так придет уборщица и наведет порядок. Были проблемы гораздо серьезнее.

— Сам бы убил этого гада, — мечтательно протянул Станислав Сергеевич, лаская пальцами лежащий перед ним карандаш и представляя, наверное, как вонзит его в сердце своего смертельного врага. — Но не могу, Сашенька, не мое это занятие. Для этого и есть такие как Сарычев и его парни. Ах, какие люди были, Сашенька, какие люди! По ним видно было, что они живут, понимаешь? Они ходили, говорили так, словно сами были жизнью. Как звери на свободе.

— Ларцев был таким же.

— Да, одного поля ягоды, только Ларцев — больной, сумасшедший, по нему психушка плачет, горючими слезами заливается. Понимаешь, Сашенька, мне ничуть не жаль тех, кого он убил, нет, ни чуточку. Старый хрыч Басаргин, эта парочка прыщавых юнцов — Ковалев и… как его, Сашенька, забыл?

— Вернер, — услужливо подсказал Астафьев.

— Точно, Вернер. И дурочка эта Лиза Пантюшева. Их не жалко. А вот за Сарычева обидно.

Карандаш с резким хрустом лопнул в крепких пальцах Станислава Сергеевича, плеснул в стороны щепками, осколками графита.

— Акции падают, Сашенька. Мы скоро разоримся.

— Знаю, Станислав Сергеевич, — кивнул головой Астафьев.

— И что делать? — Станислав Сергеевич метнул в референта тяжелый взгляд исподлобья.

— Не знаю, — твердо ответил Астафьев. — Закрывать контору, продавать все, что можно, спасать то, что еще удастся спасти.

— Так что же, Сашенька, — мучительно простонал Станислав Сергеевич, наливая глаза кровавым бешенством, — так что же, значит, Ларцев, эта сволочь, эта гнида, гадюка, которую мы сами пригрели, он, получается, выиграл?!

Астафьев по своему долгому опыту общения с шефом вдруг понял, что битьем графинов и ломанием карандашей сегодня не кончится. Но был вынужден молча кивнуть, соглашаясь со всем, что сказал Станислав Сергеевич.


* * *
Иван Архипыч размеренно скользил на лыжах по вечернему зимнему лесу. Когда лесник выходил из Малаховки, деревья еще не дотягивались ветвями до бледного солнца, а теперь оно с трудом уворачивалось от колючих еловых лап, и синие тени на искрящемся снегу становились все длиннее и темнее. «Ничего», — подумал старик. — «Не впервой. Успею до дому вовремя».

Он возвращался по собственной проложенной с утра лыжне. Хорошо, конечно, быть лесником, жить одному в затерянной в чаще избе, подальше от того, что сейчас происходит вокруг. Война не коснулась Ивана Архипыча, махнула своим черным крылом где-то в стороне и унеслась, грохоча гусеницами танков, на восток — враг рвался к Москве. Даже немцев старик, почитай, и не видел. Ему, конечно, пришлось разок сходить в комендатуру, где толстый багроволицый ганс, брызжа слюной и топая ногами, кричал на лесника на ломаном русском:

— Если ты помогать партизанен, мы тебя расстрелять. Понял?

— Понял, — кивнул степенно Иван Архипыч и был отпущен с миром.

Покинув комендатуру, старик подумал, что, будь в округе партизаны, он помог бы борцам против фашистов с превеликой радостью. Но как-то вышло, что не нашлось в окрестных деревнях таких, кто ушел бы в леса сражаться против захватчиков.

Серые клубы туч, тем временем, сползались на небе в единое покрывало, тяжелое, набухшее снегом. Лесник прибавил ходу, хотя уже и чувствовал усталость. Ну да ладно, какие еще его годы!

И вдруг его цепкий взгляд выхватил из привычной картины зимнего леса что-то чужеродное. Лыжня! В стороне от его собственной, за неглубоким оврагом, она вела в сторону избушки Ивана Архипыча. Пусть лесник был уже стар, но зрение сохраняло остроту, дед и теперь был охотником хоть куда, нередко удивляя своей добычей молодежь Малаховки и прочих деревень. Поэтому ошибиться он не мог: вдоль лыжни розовели пятна крови, уже вмерзшей в снег.

Придется сворачивать! Жаль, конечно, что старик не взял с собой верное охотничье ружье, но, судя по лыжне, там лишь один человек, да еще и раненый. Иван Архипыч, беззлобно ругнувшись, обогнул овраг, свернул с проложенной утром лыжни и пошел по следу загадочного гостя.

Солнце еще не успело закатиться за верхушки сосен, оно еще просверкивало красным сквозь разрывы в тучах, когда лесник нашел неведомого лыжника. Тот лежал ничком, неловко уткнувшись головой в подвернутую руку, и не шевелился. Шапка при падении отлетела в сторону, и набегавший с востока ветер ерошил давно нестриженые черные волосы. Отметив, как торчали в стороны носки лыж, которые так и остались на ногах у раненого, дед неодобрительно пробурчал:

— Вишь, как нехорошо. Хоть бы ноги не переломал, не то не вывихнул.

Лежавший его не слышал, а если и слышал, то не подавал виду. Иван Архипыч подошел ближе, не таясь, и окликнул его.

Молчание.

В морозном вечернем воздухе затанцевали первые снежинки. Это было плохо. Это означало, что человека нужно вытаскивать быстрее, пока не поднялась метель. Конечно, до дома уже недалеко. Заблудиться лесник не боялся, но и приятного мало в том, чтобы тащить на себе взрослого мужика сквозь бесконечную мутно-серую пелену густого вечернего снегопада.

Нагнувшись над упавшим лыжником, лесник первым делом вынул его обутые в добротные меховые унты ноги из лыжных креплений, откинул лыжи в сторону, и только потом перевернул тяжелое безвольное тело.

И тогда раненый открыл глаза.

— Сарычев, ссскотина, — сказал он, четко и разборчиво, хотя и глядел невидящими глазами куда-то мимо дедова плеча, в серое-серое небо. — Ну, стреляй, сука, не мучай.

— Погоди, парень, — прошептал лесник, осматривая непонятного лесного гостя. — Не догнал тебя твой Сарычев, не время еще помирать-то. Куда тебя ранило, ты скажи.

Раненый с трудом всмотрелся в лицо старика, заросшее косматой сивой бородой едва не до самых глаз, и как-то удовлетворенно кивнул.

— Значит, не сейчас… — пробормотал он заплетающимся языком. — Руку мне прострелили дед, у плеча. Рана-то не страшная, но крови я потерял… Не жравши три дня, да с пулей в плече много не навоюешь…

Теперь уже Иван Архипыч и сам заметил, что левое плечо лыжника было перехвачено как попало заскорузлой, пожелтевшей от давно засохшей крови тряпицей, наполовину уже размотавшейся. Видимо, раненый перевязывал себя сам, одной рукой, второпях, и толку с такой повязки было — чуть.

— Идти можешь? — на всякий случай спросил он, наперед зная, что услышит.

Раненый слабо помотал головой.

— Извини, дед. Ты бы бросил меня тут. Нам обоим лучше будет, поверь.

В конце фразы голос его стих, превратился в еле слышный свистящий шепот.

— Ну уж нет, парень, — твердо сказал лесник. — Коли до сих пор не помер, так, глядишь, с помощью моей и еще поживешь. Потерпи, я мигом.

Старик сноровисто сбросил полушубок, смастерил из него и лыж раненого волокушу, взвалил бессильно закрывшего глаза лесного найденыша на хлипкое сооружение и впрягся в веревочную петлю. Натянул ее грудью, выругался натужно — и пошел, пошел, прокладывая широкими лыжами новую лыжню, тяжело дыша и стараясь не думать о том, что, если он не поторопится, раненый на волокуше попросту замерзнет.


* * *
Обошлось.

Когда Иван Архипыч, выдыхая ртом клубы пара, мгновенно оседавшего на усах и бороде стылым инеем, вывалился на полянку, где стояла его избенка, и оглянулся на волокушу, то увидел, что раненый открыл глаза.

— Зря ты связался со мной, дед… — прошептал он. — Сарычев все равно за мной придет. Он знает, куда я ушел, просто не торопится. Думает, я у него в руках. И правильно, вообще-то, думает.

— Помолчи, — досадливо шикнул на него лесник. — Силы береги, дурак.

Он обхватил руками раненого и заволок его в дом. Даже в выстывшей за день его отсутствия избе лучше, чем в лесу — по крайней мере, ветер не гуляет. А сейчас еще старик разожжет печь, нагреет воды… Вообще-то было уже поздно, но найденного в лесу следовало спасать.

Иван Архипыч взвалил раненого на топчан, застеленный толстыми цветастыми одеялами, еще одним одеялом и грудой старых ватников и полушубков накрыл сверху. Парень, подобранный в лесу, попытался благодарно улыбнуться, но получилось плохо, он лишь приоткрыл уголок рта, как-то неприятно, хищно.

Вскоре в печи весело заплясали языки пламени, потянуло теплом. Лесник попытался снять с раненого одежду, одновременно рассматривая его лицо.

Вряд ли спасенному было больше тридцати. Грязная, давно не бритая щетина расползлась по впалым щекам и подбородку, серые глаза то откроются, то закроются бессильно. Небольшой шрам на носу.

«Боксер, что ли», — невольно подумал Иван Архипыч. Плечами, кстати, спасенный тоже напоминал спортсмена.

— Тебя как зовут, — спросил лесник, стягивая с раненого грязный ватник, стараясь не потревожить простреленную руку.

— Константин, — откликнулся раненый и тут же зашипел от боли — снять ватник, не тронув раны, не удалось.

— Константин я, — повторил он, когда боль в плече унялась. — Ларцев Константин Сергеевич.

— Костя, значит. Ладно, ты три дня не ел, а вот мылся ты когда последний раз, парень?

На холоде запаха не чувствовалось, а в тепле от одежды и белья Кости несло перепревшим кислым многодневным потом.

— Не помню, дед.

— Вшей-то хоть нету? — строго спросил Иван Архипыч.

— Нет. Или просто не чувствую.

— Ну, с божьей помощью, глядишь, хоть этой напасти не будет.

Рана на плече выглядела плохо, но, насколько лесник мог судить, заражения парень не подхватил. Что ж, и на том спасибо. Врача бы сюда, да где его, во-первых, найдешь? А во-вторых, как сделать так, чтобы никто не узнал о том, что доктор зачем-то посещал лесникову избу? Проклятые гансы услышат, так мигом решат, что у лесника в доме — не меньше чем партизанский штаб собирается.

— Пустую ты работу делаешь, дед, — вдруг услышал снова лесник. — Васька Сарычев — он парень настырный, дело свое крепко знает. Ночью он не придет, ему тоже отдохнуть надо, и Васька понимает, что мне все равно деться некуда. А вот с утра, да по свежему следу…

— Твой след нынче же вечером снегом завалит, — возразил дед, срывая с грязного худого тела пропотевшие тряпки.

— Найдет, — с какой-то нечеловеческой уверенностью пробормотал Костя. — Поверь мне… Как тебя зовут?

— Иван Архипыч я.

— Поверь, Архипыч, этот — найдет. Зря ты впутался, как бы и тебе не поздоровилось.

— Ты не пугай меня! — прикрикнул лесник. — Мы и так пуганые. Все немецкую, ну, ту, что первая, прошли, а потом еще и гражданскую, до самой Варшавы.

— И обратно? — бледно улыбнулся раненый.

— И обратно, — согласился старик.

Позже, когда вскипела вода, старик осторожно обмыл ослабевшее тело своего неожиданного гостя и попытался накормить его. Руками тот ворочал едва-едва, Иван Архипыч кормил его сам. Ел парень жадно, но сдерживал себя, понимал, что нельзя набрасываться на еду. Это деду понравилось. «Ведь должен выжить», — неожиданно подумал он. «Рана неопасная, в тепле да в сытости — разве ж я его не выхожу? Вот только этот его Сарычев…».

— Костя, — окликнул он раненого. — Кто тебя так?

Дед пальцем показал на рану, укрытую свежей беленой повязкой.

— Сарычев твой, что ль?

Костя кивнул. Ему говорить — и то было трудно.

— Вообще-то, их четверо было. Или даже пятеро. Одного я свалил — это точно. А потом меня зацепило. И патроны кончались…

— Чего вы не поделили-то? — вздохнул лесник.

Что случилось с этим странным парнем? Откуда он взялся тут? В окрестных деревнях да селах молодежь по большей части ушла с отступающей Красной Армией. И почему русские гоняются по лесам за русскими же? Что-то лесник, сидящий в своей глуши даже без радиоприемника, прослушал? Новая гражданская? Да нет, с чего бы? Или…

При мысли об этом Иван Архипыч вздрогнул. Слышал он краем уха о том, что в некоторых деревнях гансы призывают местных мужиков, способных держать оружие, вступать в какую-то ихнюю полицию. Нет, но не может же этот простой русский парень Костя быть фашистским прихвостнем? Или это Сарычев, которого Костя так боится, прислуживает оккупантам?

— Расскажи мне, — мягко попросил лесник. — Почему тебя хотели убить? Что с тобойстряслось?

И тут случилось небывалое — Костя рассмеялся. Получалось это у него плохо и от того выглядело особенно страшно. Голый, закутанный в одеяла парень, которому и рукой-то шевельнуть — непосильная задача, трясся от мелкого булькающего смеха, туда-сюда ходил острый кадык, вздрагивали губы.

— Не, дед, я не сумасшедший, — опередил он уже готового спросить об этом старика. — Но если я правду расскажу, ты точно не поверишь.


* * *
Ночь пролетела быстро. Раннее зыбкое утро Иван Архипыч встретил на ногах, выскользнул на лыжах в лес, быстро и сторожко пробежался в ту сторону, откуда вчера притащил Костю. Но все было пока спокойно. Тогда он вернулся домой и принялся вспоминать вчерашний разговор.

Спасенный им парень, просмеявшись, заявил, что прибыл к нему из будущего.

— Это как? — поперхнулся от удивления старик черным горячим густым чаем.

— Да вот так. Там, у нас, вы все, все, что здесь происходит — это история. Вы для нас уже умерли, дед, а мы для вас не родились еще. Как еще проще объяснить?

— Ну хорошо, — Иван Архипыч махнул рукой. — А к нам вы зачем шастаете?

— Вот в этом все дело… Дай сначала чаю. Потом дальше расскажу.

Напившись, Костя принялся кашлять, и кашлял долго, с надрывом. Наконец, смог говорить снова.

— Это развлечение такое. Военно-исторический туризм. Заплати денег — и отправляйся, на любую войну, воевать за любую сторону. Хочешь — на Куликово поле, хочешь — на Бородино. А хочешь — сюда, на Великую Отечественную. Можешь — за наших, можешь — за фашистов.

Похоже, своими вопросами лесник разбередил что-то у Кости в душе, тот уже не делал долгих пауз, говорил, говорил, лихорадочно, сбиваясь, но не останавливаясь. Старик даже испугался сначала: а ну, парню снова плохо станет? Однако пересилить свой интерес, отказаться от рассказа и заставить раненого замолчать после того, как сам же его спросил, он уже не мог.

— Понимаешь, Архипыч, куча народу отдает бабло за то, чтобы почувствовать себя в шкуре простого немецкого зольдатена, пришедшего покорять дикую Россию. Перед нами все цветет, за нами, блин, все горит… Есть побольше филок — можно и в эсэсовца поиграть. Прикинь, экслюзив-тур, в программу входят допрос партизанки и расстрел подпольщиков. Каково, а?

Он закашлялся снова, попытался рукою схватиться за грудь, болезненно поморщился.

В его последних словах дед многое не понял, но уловил только, что какие-то люди из будущего платят деньги, чтобы поучаствовать в войне на стороне захватчиков. Вот ведь гады! Как такое только в голову человеку прийти могло.

— Что-то я на те слова перешел от волнения, что мне привычны. Попробую-ка без них, — продолжил Костя Ларцев. — Тут еще, понимаешь, дед, такая штука… По какой-то хитрой физике нам в вашем времени ничто не может вреда причинить. Видишь, к чему я клоню? Вы можете в нас стрелять, ножами резать — без толку все, будет проходить насквозь, и никакого вреда.

— А как же твое плечо? — не утерпел Иван Архипыч, перебил Костю вопросом. — Сарычев твой? Он что, тоже из будущего?

— Да, Архипыч, оттуда. Видишь, — он указал подбородком на простреленное плечо, — родные-то пули, из нашего времени, нас вполне цепляют. Зато вам от них вреда не будет. Так вот, работали мы с Васькой когда-то вместе, да потом раскидало нас. По разные стороны баррикады.

— Бывает, — кивнул дед.

— Так вот, это уже не просто туризм, не просто развлекаловка. Это веселая стрельба по мишенькам, которые ничем ответить не могут. Платит человек деньги, прибывает сюда — ему выдают местное оружие, и он идет в полный рост, хлещет из автомата от пуза очередями, и пули его не берут. Видел я такое, что забыть никогда не смогу, наверное. Одна фирма расщедрилась, проплатила корпоративный выезд своих сотрудников… А, да ты ж не знаешь, что это. В общем, собралось десятка два человек и заказало поучаствовать в атаке на советские позиции. Ну, им устроили уличные бои. Представляешь, картина: рушится горящий дом прямо на этих ребят, а им все по… Поровну, в общем. Идут сквозь огонь, все в черных мундирах, и морды черные от копоти, плюют на сыплющиеся сверху балки, палят из автоматов — и улыбаются.

— Погоди, — перебил дед. — Так что, они наших солдат убивают?

— Ну да, — поморщился досадливо Костя. — Здешнее оружие им дают, из вашего времени.

Мол, дед, я тебе рассказываю-рассказываю, а ты до сих пор главного не понял.

— Ну и сволочи же! — дед в сердцах ударил кулаком по столу.

— Всякого я насмотрелся, — вздохнул, успокаиваясь, парень. И опять заговорил тише, все же, дает свое усталость.

— Ты, Архипыч, не знаешь, что такое Хиросима. А вот я там тоже был. Дорогущий тур, для самых богатеньких, но кое-кто себе позволяет, ездят взглянуть собственными глазами, хотя черные очки надевать приходится. Уж больно вспышка яркая…

— Слышь, парень, — неожиданно спросил Иван Архипыч, — ты-то сам какое к этому отношение имеешь?

— Я-то? — Костя задумался. — Я в той компании работал, что все эти приключения организовывает. Вроде как по совместительству и охранник, и экскурсовод. Экскурсовод — это такой человек в музее…

— Знаю, — обиженно перебил его лесник. — Чай, не в тундре живу, а в простом русском лесу, да на двадцать четвертом году Советской Власти.

— Не ругайся, дед, — примирительно сказал раненый. — В общем, водил я группы туристов, а потом как-то раз иду по улице и вижу: топают нагло так, пальцы на растопырку, четверо ребятишек лет восемнадцати, налысо бритые, в камуфляжных комбезах — и у каждого на груди выставка немецких орденов, кресты, орлы, все, как полагается.

— Где ж они их взяли-то?

— А расскажу сейчас, не торопи, — Костя поерзал на топчане, тяжело вздохнул и попросил: — поправь одеяло, Архипыч. Сползает, а я рукой пошевелить еле могу.

Дед накинул сползающее одеяло обратно на плечи сидевшего перед ним парня из далекого будущего.

— И вот идет, — продолжил Костя, — им навстречу старик типа тебя, весь бородой зарос, сгорбился, семенит, на тросточку опирается. Увидел он ребятишек, да как начал кричать. Мы, мол, кровь проливали, и все такое. А те послали деда подальше в разных невежливых выражениях. Ну, старый тоже оказался еще тот фрукт, и хотел одного из них тростью ударить. Зря он так, я думаю, но пришлось мне за дедка вступиться.

— И как?

— Что — как? Архипыч, это сейчас я так плохо выгляжу, а вообще-то четверо ребят с улицы мне не соперники. Побил я их немножко и сдал в милицию. А потом что-то вдруг такая злость взяла. Ну, думаю, неправильно это, нельзя так. И плевать, что некоторые наши защитники прав и свобод вопят во всю глотку: мол, доказано, что изменения в прошлом никак не отражаются на будущем, и войну-то мы все равно выиграли, и неважно теперь, за кого играть. Это же наша страна, старики за нее умирали, чтобы нам жилось лучше, а эти сопляки сто лет спустя учат меня, какую сторону нужно было тогда выбирать. Мол, эсэсовцы — это рыцари, потому что они — в черных плащах, высокомерные, холеные и несут нам настоящий немецкий орднунг. Белокурые бестии, блин. А наши — окопное мясо, потому что в потных вшивых телогрейках, и никакого, понимаешь, дед, орднунга.

Иван Архипыч не знал, что такое орднунг, но мог согласиться с Костей в том, что гитлеровские захватчики вряд ли могли принести стране что-то доброе.

— Потом я еще выяснил, что те четверо, они действительно в прошлом на войне были, и то — медали свои с трупов поснимали, чтобы там, у нас покрасоваться. Сначала я как-то завелся, пошел к начальству, начал что-то кричать, заявление об увольнении на стол бросил. И вдруг — как молния перед глазами сверкнула — я понял, что это никого не волнует! Ну, уволюсь я — и что? Найдут нового на мое место. И тогда я, Архипыч, взял пистолет, и отправился сюда, к вам, на войну. Знаешь, зачем?

Лесник, похоже, понял, что собирается поведать ему Костя, но на всякий случай покачал головой: мол, коли говоришь, так давай, не прерывайся, мало ли что я думаю.

— Я уже четверых на тот свет отправил, — словно похвастался парень. — И каждый раз на курок нажимаю и думаю: может, поймет хотя бы следующий, что война — это не игра? Может, чудо случится, и перестанут они переть сюда как в тир, по живым людям пострелять. На все войны Земли меня не хватит, так хоть Великую Отечественную от таких туристов постараюсь спасти. Вот мое начальство спохватилось и послало за мной Ваську Сарычева, он-то меня и прищучил. Ну, почти… Говорю тебе, — вновь завел свою песню спасенный, — завтра с утра он за мной придет.

— Утро вчера мудренее, — глубокомысленно заметил лесник. — Все мне рассказал?

Костя опустил голову в знак согласия.

— Спи тогда. Давай, я тебе подушки поудобнее положу.

— Высплюсь перед смертью, — вымученно улыбнулся парень.

— А про смерть, — строго велел Иван Архипыч, — и думать забудь. Не станешь ее поминать — она и не придет…

На этом месте старик очнулся от воспоминаний и пристально вгляделся в черневший по краю поляны лес.

И тут за окном он увидел тех, кто шел по следу Кости Ларцева.


* * *
Они не особенно таились, три неясные тени, скользившие от дерева к дереву. Думали, наверное, что никто в этом мире ничего не мог с ними сделать. Никто, кроме одного-единственного человека, забывшегося сном на кровати в лесниковой избушке.

Дед вздохнул, нащупывая в кармане пистолет, который он нашел на поляне рядом с Костей. Парень про оружие и словом не обмолвился, решил, наверное, что потерял с концами. Ну и пусть так думает.

Иван Архипыч еще раз осторожно выглянул в окно. Три тени подошли ближе. Жаль, что в пистолете неизвестной системы осталось всего три патрона, так что бить придется только наверняка. Зато, если лесник правильно понял рассказ спасенного им лесу парня, их оружие не сможет причинить старику никакого вреда, ведь они пришли не за ним, а за Костей.

«Повоюем?», неожиданно весело подумал дед. В нем как будто неожиданно проснулась бесшабашная шальная молодость. «Примем бой за то, чтобы в том далеком будущем, из которого выбросило ко мне странного парня Костю, решившие поразвлечься толстосумы не чувствовали себя в безопасности, стреляя, как в тире по мишеням, по тем, кто защитил их страну от самого страшного в ее истории нашествия?»

Первый из троицы вышел из-под прикрытия деревьев.

Дед медленно поднял руку с пистолетом. И вдруг вспомнил последний вопрос, который задал уже засыпающему Косте. До последнего не хотел спрашивать, так, на всякий случай, чтоб не сглазить. Тем более, что из слов пришлеца из будущего, вроде, и так все было ясно. Однако мало ли…

— Извини, парень, — окликнул он тогда сонно клевавшего носом Костю. — Я тебя, все ж таки, еще спрошу.

На удивление, Костя понял, о чем идет речь, еще не услыхав дедова вопроса.

— Да все в порядке, Архипыч, — пробормотал он, ворочаясь осторожно под своими одеялами, — ты все верно понял. Не бойся, мы выиграли. Тяжело стране будет, не скрою. Очень тяжело. Но, если повезет, ты еще доживешь до победы.

«Хотелось бы», подумал Иван Архипыч, нажимая курок.

(обратно)

Иудино племя

В тесную комнатушку церкви прихожан набилось как селедок в бочку. О бочках Юрка имел представление, а про селедку только слышал, что это такая рыба. Рыбу Юрка видел только в консервных банках, но там она называлась килька в томате. Старики рассказывали: раньше, до Взрывов, рыбы плавали в морях и реках, плавали и ловились в сети. Даже присказка была такая у рыбаков — «Ловись, рыбка, большая и маленькая». А рыбаки — это те, кто рыбу ловят. Наловят, и давай заталкивать ее в бочки — да теснее, чтобы побольше вошло.

Вот с этого момента Юрка все очень хорошо понимал. Побольше — это правильно, еды должно быть много, иначе в голодный год и помереть можно.

Тут он вздрогнул, отвлекся от посторонних мыслей и обратился к проповеди, которую читал отец Сергей. Рыжий, носатый священник монотонно бубнил:

— Подступили к Нему ученики, а первый из них — Петр. И спросили ученики Иисуса, кто из нас предаст Тебя? И сказал Сын Божий: неважно, кто предаст. Важно, что человек сей проклят будет во веки веков, и участь ему — геенна огненная, где мрак и зубовный скрежет.

И почему священник взял темой именно предательство? Юрка даже вздрогнул.

Афанасий Петрович говорил внуку, что все было совсем не так, как рассказывают священники. Юрка спрашивал деда: сам-то откуда знаешь, тебя же там не было, ты своими глазами не видел, на что Афанасий Петрович только смеялся и ничего не отвечал.

А потом была Ночь Очищения, когда за Афанасием Петровичем пришли стражники. Отец-инквизитор Андрей (ну, тогда еще не было такого названия, отцами-инквизиторами их стали именовать позже, а в то время их просто отцами звали) велел отворить дверь и выходить с поднятыми руками — это называется «сдаться». А потом добавил: мол, если бояться нечего, если чист пред Богом и людьми — выходи, ничего с тобой не случится, оправдает тебя суд. Ну а если есть грех на душе — тогда дело иное.

Видимо, было что-то у Афанасия Петровича на душе, а кроме греха на душе, как выяснили к своему изумлению стражники, старик прятал дома одну из запретных вещей, называемую «лазер». Юрка долго запоминал это слово, он вообще про такие штуки знал только то, что было их мало, придумали их незадолго до Взрывов, и от этого оружия не спасал никакой доспех.

Но и запрещенное оружие не помогло Афанасию Петровичу, он-то один был, а стражников — много; и когда старик, не щадя зарядов, прорывался в скалы (видимо, надеялся отсидеться; там и пещеры, и охотиться, опять же, можно — если, конечно, не наткнешься на мутантов; из-за мутантов попы и не пускают в скалы охотников), все же нашла его короткая арбалетная стрела, вошла под левую лопатку. Одно хорошо: умер Афанасий Петрович мгновенно, не мучался — а ведь отцы-инквизиторы за его прегрешения пред верой могли и к сожжению живьем приговорить, что было не в пример мучительней.

Тех, кого судили, всех приговорили к кострам. Без исключения. Вчерашние священники, «чернорясые», как в сердцах звал их дед, неожиданно обернулись грозными инквизиторами (Юрка не сразу выучил это слово), а за их спиной незримо стояла мощь как из ниоткуда возникшей районной епархии. Говорили, что и над районной епархией стоит кто-то еще более могущественный.

Отец Андрей позволил попрощаться с дедом. Правда, Юрка до конца так и не смог свыкнуться с мыслью, что старик умер. Не последнюю роль в этом, наверняка, сыграло то, что Афанасий Петрович, падая, ударился лицом о камень, и трудно было узнать в багровом запекшемся месиве, из которого страшно торчали белые осколки костей, того человека, с которым всего лишь день назад разговаривал, шутил — даже пытался спорить.

А троих стражников Афанасий Петрович все же прихватил собой на Небеса.

Юрка тоже стражников не очень-то любит, но он не такой храбрый, как старики — старики вообще словно из другого теста, они и говорить странные вещи не боялись. А некоторые и поступки совершали, которые потом признавались странными, а то и вредными или, о чем даже подумать страшно — богопротивными. Может, это потому, что у них лазеры были? Да нет, что-то не складывается. С такой вещью, конечно, любой может быть храбрым, но ведь не все старики в ту Ночь держали грозное оружие под подушкой. Однако практически никто из них не дался легко — случалось, и с голыми руками бросались на стражников. А по другому посмотреть, вот дай ему, Юрке, лазер? Он что, сразу храбрее станет? Да нет, конечно, пойдет и отдаст поскорее ближайшему стражнику, да еще как на исповеди выложит тут же: где нашел или кто дал.

Юрка спорить не любит и не умеет, скажет несколько слов — и все, идет на попятный, начинает уступать.

Нет, отгонять надо эти богопротивные мысли. Проповедь, все-таки. Думать о таком, да еще в церкви — только грехи преумножать. Бог, говорят священники, все видит, все знает, а уж в церкви-то и подавно мыслей от Него не скрыть. Вот и сейчас глаза Его глядят с иконы, пристально, испытующе, в самую душу забираются: где там у раба Моего Юрия мысли о грехах?

Но мысли упорно не хотели отгоняться, возвращались, назойливо напоминали о собственном существовании. Вот взять хотя бы тот же лазер. Ну откуда Юрка мог знать, что Афанасий Петрович прячет его у себя дома, ведь старик не стал бы показывать оружие первому встречному — даже учитывая, что Юрка не первый встречный, а внук, пусть дед и не одобрил решения своего сына жениться на Юркиной матери. Хорошо, отец-инквизитор Андрей — человек с понятием, выслушал сбивчивую, торопливую исповедь, повздыхал и сказал: мол, прощается тебе. Нет на тебе греха, что из-за твоей оплошности три человека погибли.

Оно ведь как было — пришли к ним домой ночью отец Леонид и отец Андрей, велели матери разбудить мальчишку, и давай у него выспрашивать: о чем Афанасий Петрович ему да другим рассказывает, какие книги дома хранит, нет ли там запретных сочинений, или редких творений, которые Афанасий Петрович утаивает от прочих. Юрка сначала отнекивался, а потом, слово за слово, все рассказал — да, мол, было; да, говорил старик, что не так нынче священники народ учат, как раньше; не то говорят, что на деле в Писании заповедано. И ведь не хотел говорить, понимал, что худую услугу Афанасию Петровичу оказывает, да что тут поделать — еще святой Федор писал в своей «Книге преступлений и наказаний», что человек слаб, тварь он дрожащая, и никто более.

Сам Юрка «Книгу преступлений и наказаний» не читал, ее, по слухам, полностью не читал вообще никто, книга та Взрывов не пережила. Вот сочинения святого Льва, например, во множестве сохранились, оттуда многому священники людей научили, взять опять же про то, что правую щеку надо подставлять, коли по левой ударили. Если подумать — воистину хорошее правило, действительно. Если человек может тебя ударить, то зачем с ним спорить? Подставь другую щеку, схлопочи еще разок и иди дальше, по своим делам.

Вот какие раньше люди жили, не чета нынешним — писали книги умные, и сразу ясно, за что тех людей называли святыми.

Когда Юрка об этом сказал деду, тот снова рассмеялся и начал объяснять, что никакими святыми святой Лев и святой Федор не были, а были они просто писателями, то есть людьми, которые умели красиво и складно сочинять истории.

Об этом Юрка потом тоже рассказал отцу Андрею и отцу Леониду.

Вот еще что интересно: если бы пришли к Юрке отец Андрей и отец Леонид, а у него под подушкой — лазер? Рассказал бы он им про Афанасия Петровича или смог бы на курок нажать?

Опять, опять мысли греховные. Нельзя о таком думать, о том, что можно руку поднять на служителя Божья.

Тянется проповедь, в церкви горько пахнет потом, ладаном, свечным дымом. Говорят, на следующий год построят в деревне новую церковь, может, даже каменную. Но когда еще это будет, да и вообще, если подумать, не до церкви деревенским — им бы с урожаем разобраться, нынче земля плохо родит. Какие уж тут новые постройки, да еще каменные, даже вместо проповеди многие — это Юрка наверняка знал, услышал тут, подслушал там — с большей охотой отправились бы в поле, а то и домой, но не праздничать без дела, а хозяйством заниматься. Однако нельзя, отцы-инквизиторы завели новый порядок, и порядка этого велят держаться, а иначе грозят божественными карами.

Будто бог не сам решает, кого ему карать, а кого миловать. Словно он прислушивается к велениям отцов-инквизиторов.

Юрка вздрогнул так, что прижавшиеся к нему люди это почувствовали, принялись недоумевающее оглядываться.

Скорее, скорее эти мысли загнать глубоко-глубоко. От Бога их уже не спрячешь, так хотя бы остальные не поймут, в чем дело.

Поскорей бы уже конец, а то взялся отец Сергей сегодня про Иуду рассказывать. Вот и лезут в голову дурные мысли, вспоминается Ночь Очищения и все, что было после.

Тогда, после исповеди, осмелился Юрка задать отцу Андрею один вопрос. Всего один. И то — с трудом, еле языком шевеля, глаза опустив, словно и не человек вовсе, а та самая дрожащая тварь, права говорить не имеющая:

— Отче, скажите… Вот вы говорили… Иуда — он предатель, предал человека, которому говорил, что любит его. А потому проклят навеки и в Аду мучаться будет, и никогда не простится ему то злое дело… А я как же? Я ведь деда тоже любил?

Отец Андрей — священник с понятием. Другой, глядишь, такого умника как Юрка тотчас же отдал страже, без суда и следствия, подмахнул бы приказ своей отеческой подписью — и все, на костер раба Божья. Пусть отправляется на тот свет, там ему Господь Бог лучше разъяснит. Но отец Андрей выслушал внимательно, не перебивая, повздыхал вновь, а затем — неожиданно улыбнулся в бороду и сказал:

— Чудны вопросы твои, раб Божий. Ведь Иуда — он же Христа продал оттого, что дьявол заплатил ему. Христос — он ведь хороший, а дьявол — он ведь плохой. А скажи мне, милый мой, я плохой или хороший?

Вот так вопрос! Попробуй, ответь неправильно.

— Конечно, хороший! — само вырвалось у мальчишки.

— Ну вот, видишь! Разве поступок, совершенный ради хороших людей, может быть предательством? Ты, мой милый, дело сделал на благо общества. Запомни!

И отец Андрей назидательно поднял палец. И еще раз повторил:

— На благо общества!

Вроде легче стало после этого у Юрки на душе, хотя нет-нет, да заскребет что-то, маленькими коготками поцарапает — а потом снова угомонится. Ведь — действительно на благо общества, потому что священники затем собрали народ и рассказали: мол, старики задумали злое дело, хотели запретить людям в церковь ходить и Богу молиться. Оттого и пришлось устроить Ночь Очищения, когда Бог руками слуг Своих отделил агнцев от козлищ.

Хотя что-то тут не складывается, ведь дед говорил, что каждый, кто хочет, может Богу молиться — лишь бы силой это делать не заставляли. Вроде бы никому он ничего не запрещал, но, может быть, отцу Андрею виднее?

Еще отец Андрей разрешил не звать его «отцом-инквизитором». По крайней мере, не вспоминает теперь Юрка, всякий раз обращаясь к отцу Андрею, о том, как священник все же сжег на костре мертвое тело Афанасия Петровича, сказав, что даже мертвые, вероотступники и богохульники обязаны гореть. Тела их сгорят на земле, а душам суждено пылать в Аду.


Когда Юрка вышел с проповеди, день уже был в разгаре. По-летнему красное солнце поднималось над верхушками скал, тех самых, куда пытался уйти дед, жгучие лучи заставляли прятаться в тень. Время-то идет, а еще столько нужно переделать — отец Андрей, конечно, порой добрый и понимающий, но чаще, если работа в срок не сделана, как возьмет хворостину, и давай вразумлять.

И поэтому Юрка не очень обрадовался, когда дорогу ему преградили двое парней лет шестнадцати, и один из них, тот, что повыше, в поношенной выбеленной солнцем рубахе, спросил:

— Это ты — внук Афанасия Петровича?

— Ну я, — буркнул Юрка. — Чего надо? Не видите, тороплюсь.

— Не видим, — сказал второй, по случаю жары, видимо, одетый в одни черные трусы, весь коричневый от загара. — Торопятся не так, по себе знаю. Ничего, подождет немного твой отец Андрей, ничего с ним не случится. Идем с нами.

— Зачем это? — насторожился Юрка.

— Надо. Дело есть. Да не бойся ты, никто тебе ничего плохого не сделает.

Ну, в этом Юрка и не сомневался. Он со всеми жителями деревни не знаком, жителей тех, говорят, без малого восемь сотен. Зато все, наверное, знают, что именно этот пацан — мальчик на побегушках самого отца Андрея, деревенского отца-инквизитора.

Парни повели Юрку куда-то на окраину деревни, шли, сворачивая с одной узкой улочки на другую, вдоль покосившихся щелястых заборов, низеньких, утонувших в земле домиков, больше порой напоминавших землянки. Изредка на них взбрехивали собаки, но такое случалось нечасто — собак было мало, большинство тех, что пережили Взрывы, одичали, ушли в леса, к выжившим волкам, спаривались там, давали потомство, растили его — в общем, тоже пытались выжить, по-своему, без людей.

Нырнули в очередной узкий проулочек, где противоположные заборы едва оставляли места пройти — какой-нибудь особо широкоплечий здоровяк попросту мог и застрять, зацепившись плечами за выцветшие от времени доски. Шедший впереди загорелый постучал в щербатую дверь, да не просто постучал, а каким-то хитрым стуком, явно условным. Юрка сразу же напрягся, знал он уже подобные хитрые штучки, случалось самому так хитро стучать, когда бегал к отцу Андрею. Тот называл все это очередным мудреным словом — «конспирация».

Со скрипом распахнулась дверь, миновав крохотный, поросший бурьяном дворик, все трое зашли в дом — да какой там дом, одно название, на самом деле древняя хибара. Только Юрке не пришлось наклоняться, проходя внутрь — остальные кланялись, не желая биться головами о низкую притолоку.

Внутри было темно, только сейчас Юрка сообразил, что, несмотря на самый разгар дня, окна закрыты ставнями, лишь редкие лучики света просачиваются сквозь щели.

А за маленьким столом сидел…Афанасий Петрович. Живой, кажется, даже здоровый — только весь какой-то осунувшийся, похудевший, лицо черное, обветренное, седые брови грозно нахмурены.

— Ну здравствуй, внук, — негромко сказал он.

— Как? — едва выговорил Юрка, но дед его понял.

— Сейчас расскажу.

Выяснилось, что на самом деле погоня деда не догнала, потеряла где-то в горах, а священники, чтобы не говорить народу правду, взяли одного из мертвых стражников, который на Афанасия Петровича ростом да шириной плеч походил, и показали людям — вот, мол, настигло возмездие смутьяна. Стражник упал, лицо разбил — кто там отличит его теперь от Афанасия Петровича; форму с трупа сняли, под лопатку ему вогнали стрелу, так и сошло.

Тем временем парни, которые привели Юрку, сноровисто накрыли на стол — набросили пожелтевшую от времени льняную скатерть, в нескольких местах аккуратно заштопанную, поставили большую чашку с вареной картошкой, надтреснутую стеклянную солонку.

— Давай, ешь, — кивнул Афанасий Петрович внуку.

Юрка торопливо кивнул в ответ, принялся жевать горячую картошку, чувствуя, что все еще не может свыкнуться, с тем, что дед жив. И одновременно с ужасом понимая, что придется все рассказать деду про то, как он, Юрка, его предал.

Но, видимо, старик все прочитал на Юркином лице, потому что сам неожиданно прекратил жевать и тихо сказал:

— Ты, наверное, думаешь, что я сердиться буду? На тебя?

— Да, — судорожно мотнул головой Юрка.

— Брось, — сухо сказал дед. — Не ты, так кто-нибудь другой. Все к этому шло. Ты думаешь, я почему с лазером под подушкой спал? Ждали мы чего-то в этом роде, Юрка, ждали. Но не думали, что они решатся так рано, нам казалось, что время еще есть, что мы успеем что-то сделать. А видишь, как вышло-то. Решились чернорясые все-таки показать, кто в наших краях хозяин.

Дед и раньше говорил про то, что церковь да попы много силы набрали, что нет на них управы, только дай народ силой в рай загнать. Юрка знал: не любит Афанасий Петрович священников, вот те и собрались, наконец, ему отомстить. Например, за то, что однажды на большой деревенской сходке отец Андрей сказал, что раньше, до Взрывов, много говорили о правах верующих, но только теперь Бог сделал так, чтобы у верующих действительно появились права. А дед встал тогда и громко сказал, что, по его скромному мнению, верующим стоило бы иногда вспоминать, что права могут иметь и неверующие. А потом ушел во всеобщем молчании, распихивая толпу локтями, несколько стариков пошли за ним, да из молодых кое-кто увязался. Юрка бы, может, тоже пошел, да его мать не пустила.

И Юрка хорошо видел, каким злым взглядом провожал Афанасия Петровича отец Андрей.

— А что, дед, — внук осмелился задать вопрос, — много еще стариков успели в горы-то уйти?

— Много будешь знать — скоро состаришься, — дед усмехнулся в бороду.

— Так это же хорошо, — первый раз за весь разговор несмело улыбнулся Юрка, — стану таким как ты. Ну, или — почти таким.

Старик рассказал потом, что те, кто выжил, встретили в скалах мутантов и смогли с ними договориться. Выяснилось, что большинство мутантов к ним относится совершенно нормально, а не так, как рассказывали попы — что, мол, мутанты — это потомки тех моральных выродков, что еще до Взрывов грешили с бесами и чертями, а теперь злоумышляют против людей. На самом деле у мутантов есть свои законы, есть вождь, который следит, чтобы законы выполнялись, и, что самое главное, они готовы торговать. Все знают, в скалах водится немало зверья, ну а вождь говорит, что его племени нужен хлеб — на камнях, известное дело, мало что растет. Теперь, может, люди станут договариваться с мутантами, и вместе выживать — если бы только попы не мешались.

— Тут вот какое дело, внук, — Афанасий Петрович подался вперед, сцепил руки, хрустнул пальцами. — Ты теперь у отца Андрея живешь?

— Ну да.

Действительно, после того, как умерла мать, отец Андрей забрал мальчишку к себе. Спал Юрка в небольшой комнатенке, даже не в комнатенке — в стенной нише, в ней и помещалась-то его кровать да сундук с вещами. По первому требованию священника Юрка носил ему с кухни еду, мыл пол, таскал книги, вытирал пыль с полок, бегал по поручениям… Времени свободного не найдешь, а тут еще проповеди в церкви, каждый день. Раньше, до Ночи Очищения, не было обязательных проповедей, только отец Тихон вел по воскресеньям службы для тех, кто хотел их посещать. Да иногда из районного центра приезжали проповедники, но и в такие дни никого силой не гнали их слушать.

Юрка заерзал на стуле, поймав себя на мысли о том, что время-то идет, его ждет отец Андрей, а он тут сидит и разговаривает с человеком, который, как ни крути, объявлен преступником.

— Подожди, сейчас объясню, что нужно сделать. Послушаешь, да пойдешь уже, Паша с Витьком тебя проводят, — сказал дед.


Действительно, много времени объяснение не заняло. Юрка молча выслушал деда, затем кивнул — мол, понял; сделаю, что тут сложного? Затем все те же двое парней проводили его по узеньким переплетающимся улочкам обратно на площадь — сам Юрка мог бы и заплутать, потому что дорогу совершенно не запомнил.

Отец Андрей как будто Юркиного опоздания не заметил — только мотнул головой, указывая на гору книг на столе: мол, расставь все на место.

Юрка расставил.

Затем велел принести с кухни чаю.

Юрка принес.

Священник что-то писал в толстой тетради с черной клеенчатой обложкой, шариковая ручка — одна из чудом уцелевших со времени до Взрывов, таких мало, нынче они только у священников, да у деревенского старосты — так и летала по бумаге. Отец Андрей задумчиво теребил жидкую бороденку, изредка прерывался на мгновение, затем вновь принимался строчить, ровные ряды букв пятнали чистый лист.

Юрка даже засмотрелся.

— Ну что, как дед себя чувствует? — не поднимая от тетради головы, спросил отец Андрей.

Ноги мальчишку все-таки подвели, он схватился за стену, чтобы не упасть.

Значит, священник все знал?

Но как? Откуда? Почему? Кто рассказал ему?

— Что, думаешь, откуда я все знаю? — словно прочитав его мысли, спросил отец Андрей, все так же не глядя на него. — Я, милый мой, много чего знаю. Везде есть нужные люди, которые из любви к Богу и слугам Его откроют мне и не такие тайны.

Все внутри Юрки дрожало, он сам себе напоминал студень, вылитый в тарелку и не до конца еще застывший.

— Что он велел тебе сделать? — резкий голос священника вырвал Юрку из оцепенения.

Он отчаянно замотал головой.

— Не скажу, — пробормотал он, — не скажу. Вы его тогда… Снова…

— Что снова? — переспросил отец Андрей. — Убьем снова? Ну, справедливости ради, нужно сказать, что мы его пока что ни разу не убивали. Что, впрочем, обидно. Не уйди он тогда в скалы — все было бы гораздо проще. Ну, говори, наконец, что задумал дед?

— Не скажу, — заплакал Юрка, но внутри росло что-то непонятное, отбрасывало в сторону жалкие попытки противиться, скручивало липким тошнотным страхом. Тяжесть в ногах потянула его вниз, мальчишка сполз по стене, сел на пол, разбросав ноги, как тряпичная кукла.

— Ты не можешь не сказать, — брезгливо проговорил отец Андрей и, наконец, повернулся к корчащемуся Юрке. — Ладно, у нас есть пара минут, я тебе объясню, почему я так уверен, что ты мне все выложишь, стоит приказать тебе еще раз. Объяснить?

«Не надо, я ничего не хочу слышать, уйдите», — хотел сказать Юрка, но с ужасом понял, что язык его не слушается.

— Да, объясните, — словно бы со стороны услышал он свой голос, как далекое эхо в густом тумане.

— Всех тонкостей мы не знаем, милый мой. Не знаем, что, где, как, почему. Знаем только, что твоя мать — а может, бабка, — принимала участие в интереснейшем эксперименте. Это давно было, до Взрывов, в те времена любили баловаться с такими вещами. Изучали что-то, а, может, специально хотели получить именно такой устойчивый результат, но так случилось, что и у твоей матери, и у тебя, абсолютно атрофировалась способность отвергать чужую волю. Ты не можешь не выполнять чужие приказы. Понял меня?

Вопрос хлестнул Юрку бичом, он скорчился, подтянул колени к груди, обнял их руками, спрятал лицо от священника — но все равно ответил, сквозь душившие слезы:

— Понял.

— Ты не можешь не ответить на мой вопрос. Ты не можешь хранить чужие тайны. Мы давно знали это, твоя мать как-то исповедалась мне и кое-что рассказала. Не все, ох, не все, но это ей Бог на том свете еще припомнит. Нехорошо обманывать Божьих слуг. Так ведь, милый мой?

— Так, — давясь слезами, подтвердил Юрка.

— Ты — не человек, так — человечек. Тварь дрожащая, как про таких, как ты святой Федор говорил. Ты, милый мой — по сути своей предатель. Конечно, я помню, как ты спросил меня про Иуду, тогда, после Ночи Очищения. Но тебе даже до Иуды далеко. Тот имел хотя бы иллюзию выбора, у тебя нет даже этой иллюзии. Ты не можешь не предать.

Отец Андрей прервался. Встал со стула, потянулся неторопливо, глядя на жалкую фигурку на полу. Затем подошел, присел на корточки рядом и, протянув руку, потрепал Юрку по макушке.

— Ну, милый мой, — почти ласково сказал он. — Рассказывай. Я жду.


Выслушав, отец Андрей отпустил Юрку, тот умчался в свою комнатенку, рухнул на кровать, спрятал лицо в подушку.

Нестерпимо кружилась голова, постоянно казалась, что в следующий миг кровать опрокинется, сбросит его на пол, пол тоже завертится, и Юрка с пола упадет куда-то еще дальше. Горло пересохло от плача, глаза горели, да еще было и нестерпимо стыдно.

Значит он — предатель навеки, он ничего не может поделать с собой, судьба его — выдавать всех, кто решит ему довериться.

Значит, дед, которого милосердный Бог один раз уберег уже от верной гибели, все-таки будет или схвачен и казнен, или, что лучше, убит на месте.

Если бы даже Юрка знал, где сейчас прячется дед, все равно предупредить его не удалось бы: отец Андрей — не дурак, он отпустил Юрку, но дом сторожат, никто не выпустит мальчишку за ворота.

Именно поэтому дед велел внуку через два дня вылить стражникам в пищу сонное зелье, дал флакончик из толстого коричневого стекла, с притертой пробкой, и объяснил, что он со своими друзьями придет ночью и захватит всех спящими.

Узнав об этом, отец Андрей похмыкал задумчиво и, отпустив Юрку, принялся звонить по телефону. Было слышно, как он, набрав номер, терпеливо ждет, затем сетует негромко на качество связи — провод старый, еще до Взрывов проложен, сейчас никто нового не сделает, чинят помаленьку, но провод ветшает и ветшает.

Вот, наконец, кто-то ответил отцу Андрею, до мальчишки долетали обрывки разговора.

— Это я. Да, отец-инквизитор Андрей, из Михайловки. Не торопись, у меня есть точные сведения. Что? Нет, через два дня. Завтра к вечеру подъезжайте. Да, и он тоже. Ну все, отбой.

Юрка понял, что отец Андрей и тот, с кем он разговаривал по телефону, готовят засаду на деда: придет дед со своими друзьями, надеясь, что все спят, но не тут-то было — набегут стражники, наставят арбалеты, а то, может быть, из района епархиальные гвардейцы приедут, так у них даже автоматы есть. Тут и придется Афанасию Петровичу сдаваться, поднимать руки, и снова не поможет ему никакой лазер.

И с этой мыслью Юрка неожиданно провалился в глубокий сон.


Проснулся он от шума. Кто-то кричал, по стенам комнаты метались тени, за окном что-то горело, сыпались искры, пламя заливало комнату дрожащими розовыми отсветами. Бегали люди, отдавали приказания. Вдруг подряд сухо щелкнуло несколько ружейных выстрелов.

Приподнявшись, Юрка осторожно выглянул в окно. Ворота были распахнуты, через них во двор вбегали какие-то люди — в темноте не понять было, кто это, — на ходу стреляли из старых охотничьих ружей, спускали тетивы арбалетов, на земле уже лежало несколько тел стражников. Из других окон в нападавших летели редкие стрелы и пули, но было видно, что охрана совершенно не понимает, что происходит, в то время как у нападавших были план и четкое руководство. Один из прорвавшихся в ворота людей властно махнул рукой, тотчас же атакующие разделились на две группы: одни принялись стрелять по окнам, другие под их прикрытием стали бить в двери дома огромным бревном.

Дверь треснула очень быстро.

Нападавшие бросились к ней, защитники дома попытались ужесточить огонь, но что-то зашипело, двор озарила вспышка, вырвавшаяся из ладони командовавшего, и в ее свете мальчишка разглядел деда с его лазером в руке. Запрещенное оружие полыхнуло еще несколько раз, и стрельба из окон почти прекратилась.

Что случилось у дверей потом, Юрка не знал. В комнату забежал отец Андрей, с ним было двое стражников, все трое — с оружием.

— Быстро с нами! — отрывисто скомандовал отец Андрей и побежал дальше, отлично зная, что мальчишка даже вопроса не задаст — пойдет, что ему остается делать.

— Зачем он нам? — на бегу спросил кто-то из стражников. — Только под ногами будет путаться!

— Пригодится, — не оборачиваясь, ответил священник. — Хотя бы вещи нести поможет.

В одной из комнат священник остановился, нагнулся, отбросил с пола ковер — Юрка увидел в полу люк с грубым железным кольцом.

— Открывайте! — велел отец Андрей.

Стражники с трудом распахнули люк, попрыгали вниз, зажгли факел, нашарили лестницу — Юрка со священником спустились уже по ней.

Куда-то в темноту, едва разгоняемую светом факелов, уходил лаз, узкий, низкий, давящий, заставляющий вжимать голову в плечи. Юрка подумал, каково взрослым мужикам идти по этому ходу, если невысокому мальчишке все время кажется — еще чуть-чуть, и уткнется макушкой в осыпающийся земляной потолок.

Потолок, кстати, толком ничем не укреплен. Лишь кое-где Юрка разглядел редкие деревянные балки. Так что может все рухнуть, и тогда никто уже их не найдет, заживо похороненных под землей.

— Хватай и тащи, — вырвал Юрку из раздумий голос одного из стражников.

Ему сунули какой-то мешок с лямками, другие надевали на плечи такие же мешки. Юрка нацепил свой и, едва поспевая за остальными, двинулся вперед.

Шли не очень долго. Юрка почему-то ожидал, что их ожидает долгий путь, но прошло, наверное, полчаса, когда впереди забрезжило серое тусклое сияние, становившееся постепенно все ярче.

За пределы деревни они, конечно, вышли, но оказались не очень далеко от нее. Ход вывел их наружу где-то поблизости от предгорий. На востоке едва брезжила заря, розовой полоской протянулась по небу. Куда ни глянь, серые скалы поросли багровой травой и тонкими ломкими кустиками, подрагивающими на ветру черными сухими веточками. Если верить старикам, раньше, до Взрывов, трава и листья были зелеными, но Юрке поверить в это было трудно. Как в такое поверишь, если собственными глазами видно — все красное и черное.

Здесь, в предгорьях, Юрке случалось бывать не раз. Детям строго запрещалось играть здесь, но плод, как известно, чем запретнее, тем слаще. Детей манили небольшие пещерки, соединенные между собой сетью тоннелей. Взрослые туда обычно не совались, боясь обвалов или мутантов, но дети, разумеется, давно облазили все вокруг, прекрасно зная, что мутанты сюда обычно не заглядывают, а обвалов пока что не случалось.

— Идем к дороге, — махнул рукой куда-то в сторону восхода отец Андрей. — Будем выходить к городу. Только дойти бы…

Он замолчал, первым пошел по узкой тропинке, вьющейся меж громадных, поросших бурым мхом валунов. Один из стражников подтолкнул Юрку, мальчишка зашагал вслед за священником. Брезентовые лямки болезненно елозили по плечам, тяжелый мешок скользил туда-сюда, давил на шею. С удивлением Юрка отметил, что из-за ходьбы под грузом, давящим к земле, башмаки начинают тереть ноги.

Ему подумалось — а дохромает ли он до города? Что случится, если он вдруг сядет на землю и скажет, что идти дальше не может, потому что ноги стерты в кровь, и каждый шаг — откровенное мучение? До этого, правда, еще далеко, но левая нога уже начинает гореть, пропотевший носок трет ступню, надо бы остановиться и поправить…

Все решилось само собой.

Сзади затрещали выстрелы.

Шедший последним стражник, изредка оглядывавшийся и посматривавший за пройденной ими тропой, хрипло вскрикнул, взмахнул руками и рухнул на землю.

Отец Андрей и тот стражник, что остался в живых, попадали в траву, поползли вправо от тропы, туда, где за огромным плоским валуном — Юрка точно это знал — чернело узкое и не со всех сторон заметное отверстие лаза. По-видимому, не только деревенским детям были известны некоторые из тайн предгорий. Кое-кто из мальчишек, как знал Юрка, поговаривал о том, что некоторые тоннели, извиваясь в подгорной тьме, ведут чуть ли не до самого города.

Может, так и было на самом деле?

Разношерстно вооруженные преследователи стреляли не только из ружей, воздух рассекали стрелы, бессильно клевавшие придорожные камни. Юрка проворно сбросил с плеч мешок, одновременно с этим ныряя в пыльную траву, принялся отползать в сторону, чтобы ненароком не угодить под пулю или стрелу.

То, что он уползает в сторону противоположную той, в которую пополз отец Андрей, мальчишка сообразил лишь через несколько мгновений.

Но сразу же подумал, что это, наверное, только к лучшему. Дед, скорее всего, — там, среди преследователей, так что сейчас главное — не подставиться.

Тем временем выстрелы смолкли. Стрелявшие поняли, что не видят цели, а потому смысла нет тратить патроны. Стрелы-то потом можно собрать, а вот патроны — штука дорогая.

Пригнувшись — видимо, опасаясь, что противник затаился и вот-вот откроет по ним огонь, несколько человек короткими перебежками добежали до того места, где в траве лежал Юрка. Он приподнялся неторопливо наколено, замахал руками — сюда, вот он я.

Среди тех, кто подошел к нему, действительно оказался Афанасий Петрович. Настороженно вглядываясь в утренний сумрак, он спросил внука:

— Ну что, цел?

— Да, все хорошо, — ответил Юрка. — А что вообще случилось, дед?

— Да как тебе сказать, внук… То ли переворот, то ли целая революция, как правильно назвать — даже не знаю. Сейчас другие дела есть, более важные. Куда отец Андрей ушел? Ты видел?

Юрка чуть было сразу не выпалил: конечно, видел; вон туда, к тем камням.

Но что-то на мгновение сдавило ему горло, и он спросил:

— Дед, а вы когда его поймаете… Вы что с ним сделаете?

— Судить будем, — отмахнулся дед. — Некогда нам, Юрка, давай живее, куда он делся? И этот, который с ним был. Слушай, внук, ну ты же здесь, наверняка, в детстве все излазил?

Юрка представил себе картинку. Наверное, в какой-то старой книжке вычитал, сам-то он такого никогда не видел. На картинке стоял отец Андрей, спиной прислонившись к стене, сложенной из неровных округлых камней, а перед ним выстроились в шеренгу несколько безликих людей с ружьями наизготовку. Стоявший чуть поодаль человек взмахнул рукой…

Юрка мотнул головой, отгоняя видение. В конце концов, какое ему дело? Отец Андрей хотел убить его деда, заставил Юрку не один раз предать его — что ж теперь, Юрка должен священника пожалеть?

Но почему тогда так не хочется отвечать деду?

Хотя… как это не хочется? Наоборот, хочется рассказать все-все…

Дед стиснул Юркины плечи, наклонился к самому его лицу.

— Внук, быстрее… Они же уйдут. Ну, говори!

— Вон туда они пошли, — заторопился Юрка. Стоило заговорить — и сразу полегчало. — Там за камнем лаз, он узкий, но взрослый мужик все равно пролезет. А если туда не лезть, а зайти с другой стороны горы, то там есть дорога покороче. Здесь они еще петлять будут, а там все прямо, можно их, если повезет, на перекрестке подкараулить.

— Вот даже как… — старик задумчиво пожевал губами, затем, приняв решение, велел внуку:

— Веди!


Стрельбы больше не было. Когда отец Андрей и сопровождавший его стражник, постоянно спотыкаясь в темноте, выбрели, наконец, на перекресток двух тоннелей, их уже ждали. В неровном свете факелов тускло блестели ружейные стволы, направленные на попавших в ловушку беглецов, скрыться им было некуда.

Священник первым бросил оружие, велел сделать то же своему спутнику. Оба, понимая, что сопротивляться бесполезно, подняли руки — так Юрка, наконец, увидел своими глазами, как люди «сдаются».

Увидев Юрку, отец Андрей сказал:

— И ты здесь, Иудино племя? Что, милый мой, снова не смог не предать?

— Помолчи, — зло бросил ему Афанасий Петрович.

— А что? — удивился священник. — Бабка его такой была, мать тоже, да и дети, если Господь позволит, чтобы они у него были — и дети такими же будут.

— Молчи, говорю!

— Все, молчу.

Юрка ничего не сказал, хотя на душе было муторно. Спорить не хотелось, да и не умел он спорить.

Он — Иудино племя. Его судьба — подчиняться, слушаться, выполнять.

Предавать.

Побрели в деревню, ведя с собой пленников. По дороге все молчали, утомленные погоней.

Когда пришли в деревню, там уже никто не спал. Дом отца Андрея горел, но его не тушили — смотрели только, чтобы огонь не перекинулся на ближайшие избы. Сотни людей толпились на площади, явно не зная, что им делать, а на краю площади стояло сооружение, о котором Юрка тоже раньше только в книжках читал. Это сооружение называлось «виселица», и на этой виселице болтались двое стражников, которым, видимо, не повезло попасть живыми в руки врагов.

Увидев повешенных, Афанасий Петрович помрачнел и что-то пробормотал.

— Как-то неправильно это, — разобрал дедовы слова Юрка.

На виселице еще оставались свободные петли, видимо, их приготовили загодя. Увидев мертвых сослуживцев, пленный стражник вздрогнул и мелко перекрестился. Перекрестился и отец Андрей.

— Упокой души рабов Твоих, — негромко проговорил он.

Кто-то замахнулся на него прикладом, но Афанасий Петрович удержал руку.

— Стой, — велел он, и человек подчинился. — Этих двоих в подвал, под замок. Витек, — дед подозвал к себе знакомого Юрке по вчерашнему дню парня, — головой отвечаешь, чтобы с ними ничего не случилось.

— Сделаю, Афанасий Петрович.

Витек тотчас же отобрал несколько вооруженных людей, повел пленных куда-то прочь с площади.

— Отдохнуть хочешь? — спросил дед Юрку.

— Хочу. Только…

— Что?

— Дед, скажи, а почему получилось так, что ты велел мне двери вам открывать через два дня, а ваша революция, — непривычное слово Юрка выговорил без запинки, — сегодня началась?

Дед помрачнел.

— Ты точно хочешь знать? Ну, слушай. В общем… Знал я, Юрка, что за мной следят. Знал, что ты тайну сохранить не сумеешь. Что проболтаешься обязательно. Я же, все-таки, твой дед, я знал, на ком женился мой сын, знал про тот эксперимент. Потому и не хотел я, чтобы твой отец на твоей матери женился, ну да ладно теперь, дело давнее. В общем, мы решили, что отец Андрей тебе поверит, решит, что мы выступим только через два дня, расслабится — тут-то мы его и накроем.

Юркины ноги подкосились, он медленно осел на землю.

— Что с тобой? — испуганно спросил дед. — С тобой же ничего не должно было случиться, мы же не знали, что твой чернорясый тебя с собой потащит. Да ведь в конце концов ничего с тобой не произошло!

— Почему? — негромко прошептал Юрка. Так, что дед его даже не услышал, нагнулся еще ниже.

— Почему? — повторил Юрка.

— Почему? — переспросил его дед. — Да потому что надо было что-то с этой поповской властью делать, потому что нельзя народ силой гнать в церковь, оболванивать людей. На костры тащить нельзя только потому, что думают они по-другому. Это же все для лучшей жизни, внук. На благо общества!

Лучше бы дед этого не говорил.

— И ты! — со слезами в голосе выкрикнул Юрка, ударил кулаком по земле — со всей силы, разбивая руку в кровь о подвернувшийся камень.

— И ты говоришь про это… как его… про благо общества! Но ведь и отец Андрей о нем говорил, и всегда — все на благо общества, только я, почему-то, когда вашему обществу хорошо, всякий раз оказываюсь предателем! Почему все вы используете меня! Что я сделал вам плохого?

— Перестань! — тонко вскрикнул дед. — Перестань! Ты что же… Ты что, думаешь, я знаю, как сделать так, чтобы всем хорошо! Я… Мы… Мы все знаем, как жить не надо, но как жить нужно — еще не придумали. Не выдумали мы, как сделать, чтобы никто не страдал, кем-то жертвовать приходится.

— Мной?!

— И тобой. Но не думай, что ты такой единственный. А как же те, что бросались сегодня утром под пули? Тебе-то что, тебя совесть помучает и перестанет, а их убить могли. А кое-кого даже убили. Вспомни, как чернорясые после Ночи Очищения людей на кострах жгли — ну, тех, что им не нравились! А ведь среди них мои друзья были, я их знал столько лет, сколько ты на свете не живешь. Ты не знаешь, не помнишь, а я хорошо помню, как раньше спрашивали: оправдывает ли цель средства? Так вот, легко отвечать: нет, не оправдывает. Легко так говорить, сидя в уютной квартирке посреди сытого и довольного мира, у которого нет никаких проблем. А попробуй-ка, ответь, когда тебе каждую секунду решения нужно принимать, когда со всех сторон смерть — и впереди, и за спиной.

Юрка ничего не ответил.

Замолчал и дед. Потом негромко сказал:

— Прости, меня внук. Если сможешь. А не сможешь — не надо. Как-нибудь переживу. Если все будет нормально, у нас еще впереди какое-то время, может, мы успеем стать историей, и тогда у меня не будет недостатка в судьях. Они меня еще тысячу раз простят и тысячу раз проклянут.

— Дед, — спросил его Юрка.

— Что?

— А нельзя как-то сделать… Ну, чтобы я больше так не мог. Чтобы…

Дед его понял. Покачал головой.

— Вряд ли, внук. Это делалось всерьез и надолго, не знаю даже, выжил ли кто из тех ученых, могут ли они что-нибудь сделать без своих приборов. В общем, я бы на твоем месте не надеялся.

— И как мне теперь?

— Честно? Не знаю. Это — твоя жизнь. Ты думаешь, если я старый человек, то у меня есть ответы на все вопросы? Эх, если бы так было на самом деле…

— Ладно, дед, — Юрка кое-как встал, отряхнул одежду. — Иди уж. Делай свою революцию. Я спать пойду.

— Эй! — крикнул ему вслед Афанасий Петрович. — Ты каких-нибудь глупостей не наделаешь?

— А что, тебе есть какая-то разница?

Юрка даже удивился. Как легко он сказал эти слова. Ему хотелось ранить деда, чтобы тот виновато ссутулился, отвернулся, устало побрел через площадь, признав свое поражение.

Афанасий Петрович был не из таких. Он посмотрел Юрке в глаза и дождался, пока отвернется внук. И пойдет куда-то. Только затем дед отправился завершать революцию.


Юрка проснулся ночью. Оделся, вылез в окно, вышел не через ворота — перелез через забор.

Он знал, как закончил свои дни Иуда, спасибо отцу Сергею, рассказал на проповеди. Жаль, в окрестностях деревни не растет осина. Но, наверное, за неимением осины любое другое дерево подойдет.

Походящее дерево Юрка нашел очень быстро. Забрался на него, привязал за прочный сук прихваченную из дома веревку, дернул несколько раз — веревка держалась, сук не ломался.

Это хорошо. Юрка весит не много, но обидно будет, если сук все же не выдержит.

Затем Юрка, пыхтя от усилий, прикатил к дереву большой валун. Мальчишка хорошо подготовился, он знал, как все нужно делать: придется залезть на камень, накинуть петлю на шею, а потом спрыгнуть. Если верить книжкам, это почти не больно. Главное, все сделать правильно — и тогда получится быстро.

Над скалами осторожно поднималось солнце, словно пытаясь не задеть острых вершин. Неверный сумеречный свет раннего утра постепенно становился все яснее.

Юрка, завершив приготовления, присел у дерева, какое-то время сидел молча. Думал сначала ни о чем, потом — про деда, потом — про себя. Затем встал, залез на валун и подергал веревку.

Веревка действительно была привязана на совесть. Трудно будет отвязывать, а придется — в хозяйстве еще пригодится.

(обратно) (обратно)

Калашников Сергей Александрович

http://samlib.ru/k/kalashnikow_s_a/

Гостинец от соседа

1

Оптика прицела позволила разглядеть приближающуюся колонну. Конвой, как всегда, состоял из четырех рептов. Два впереди, два сзади. Между ними двадцать человек с тяпками на плечах. Все в одинаковых парусиновых мешках с прорезями для рук и головы. Они двигались в колонне по два по дороге, окаймляющей поля. Кир затаился на дереве, возвышающемся над лесом по другую сторону плантации, и терпеливо ждал. Все шло, как обычно.

Дойдя до участка со свеклой, два репта повернули и стали пересекать его вдоль окаймляющих дренажных канав. Оставшиеся, расположившись по углам поля, замерли, удобно опершись на толстые хвосты. Люди встали в шеренгу, распределившись по рядкам, и принялись за прополку, постепенно удаляясь от дороги. Перейдя поле, два репта заняли свои места на противоположных его углах. Один устроился точно у устья канавы, второй — несколько в глубине. Устье было завалено упавшими сухостоинами, не без участия Кира, конечно. Работники постепенно растянулись и, монотонно подсекая сорняки, медленно приближались. Солнце заметно поднялось и стало припекать, когда первая работница добралась до края. На какое-то время она пропала из виду, скрытая деревьями, а потом снова появилась, двигаясь уже обратно. Приближался ответственный момент.

Удалившись на полста метров, она на несколько секунд замерла, склонившись к самой земле. Затем распрямилась и, оставив тяпку в борозде, направилась к дренажной канаве. Это не вызвало никакой реакции со стороны охраны. Работники всегда справляли там свои надобности.

«Нашла записку и пошла в побег», — понял Кир и поймал в прицел ближайшего к этой канаве репта. Огромным усилием воли удерживал он палец, лежащий на спусковом крючке, и эта сдержанность оказалась не напрасной. Репт не учуял беглянку. Не зря Кир так тщательно вычистил дно канавы от мусора. С высоты своего насеста он увидел, как юркое тельце поднырнуло под валежины, и неслышно соскользнул вниз. Сверкая шершавыми пятками, девчонка бежала точно туда, куда он ей предписал, и Кир, лишний раз прислушавшись и убедившись, что тревоги нет, двинулся следом. Она ждала его у поваленного дерева. Повинуясь приказу, мгновенно скинула балахон, надела мягкие шаровары и курточку с капюшоном. Кеды оказались великоваты, но толстый шерстяной носок поправил дело. Самая трудная часть побега была еще впереди.

Они неспешно бежали по специально проложенной Киром тропинке. Рация, настроенная на волну рептов, ловила только короткие рыки — их обычную перекличку. Но вот характер радиопереговоров резко изменился. Кир взглянул на часы, отметил время. Пропажу обнаружили, началась погоня.

Репты обладали прекрасным обонянием и наверняка уже взяли след. И, хотя бегают они не так быстро, как люди, след не потеряют. Сменяя погоню свежими силами с вертолетов и выбрасывая группы прочесывания на вероятном пути следования беглецов, они замотают их в течение суток. Кир уже попадал в такие переплеты и больше не хочет. Этот побег он готовил две недели и, кажется, предусмотрел все. На берегу речушки они остановились. Еще раз сверившись со временем, Кир высчитал, когда погоня достигнет этого места. Соответственно он установил задержку серных шашек, которые сильными бросками раскидал по противоположному берегу. Там продолжалась проложенная им тропа, ведущая в недалекий уже хаос скалистых лабиринтов горной гряды. Их путь лежал в другом направлении.

Пройдя полкилометра по воде вниз по течению, они свернули во впадающий в реку ручей. Через десять минут быстрой ходьбы под прикрытием нависающих над руслом деревьев они добрались до веревочной лестницы, свисающей прямо в ручей с толстого сука.

Первой вскарабкалась девчонка, а за ней и Кир. Втянув лестницу вслед за собой, он аккуратно свернул ее и надежно спрятал в развилке. Винтовку разобрал и уложил в наспинный футляр. Дальше им предстояла обезьянья дорога, и любая помеха могла стать роковой. Теперь они пробирались по ветвям, перелезая с дерева на дерево. Это, конечно, очень медленно, зато следа на земле не остается. А по деревьям репты не лазят. Надо только поглядывать, чтобы не оказаться в просвете листвы, когда поблизости вертолет. Свист их винтов то и дело слышен поблизости. Три километра по ветвям деревьев укатают кого угодно. Едва они слезли на землю и Кир сообщил, что дальше идти не надо, его спутница рухнула на многолетнюю лиственную прель. Зато их здесь не найдут. На многие километры вокруг подлесок тесно переплелся с нижними ветвями деревьев и образовал непреодолимое препятствие для любого зверя крупнее мыши.

— Понимаешь по-ихнему? — Кир с надеждой взглянул на спутницу.

— Да, — она с готовностью надела протянутые ей наушники и, слушая переговоры рептов, стала пересказывать:

— Туман. Запах. Плохо. — Значит, дымовые шашки сработали и наполнили запахом серы не менее чем гектар леса.

— След. Запад. — Все верно. Это продолжение проложенной Киром тропы к горам.

— Удар. Низ. Смерть. Боль. — Правильно. Там он поставил мину.

— Камни. Много. — Добрались до горной гряды.

— Поиск. — Ищите. Там еще четыре мины.

Кир несколько раз менял настройку приемника, но на всех каналах переговоры касались поисков только там, куда он направил погоню. Наконец сумерки. И, о удача, дождь. Нудный и мелкий, он проникал вниз крупными каплями, собравшимися на листьях, и надежно смывал все следы.

Трое суток просидели они, не сходя с места и слушая по радио, как репты прочесывают лес, горы и берега рек. Как расставляют засады и заслоны, как устанавливают новые приборы охранной сигнализации. Однако кольцо поисков непрерывно расширялось, и это радовало. Кир знал, как уйти. Лишь бы утихла сумятица и перестали роиться в воздухе вертолеты.

(обратно)

2

Что-то вроде ревности кольнуло Ретту, когда на грудь ее спутнику бросилась эта красивая, сверкающая молодостью женщина. Почти месяц она ощущала полный душевный комфорт под его покровительством, согреваемая теплом его необъятной спины во время ночевок. И вот, здрасте! Рядом с этой красавицей она просто замухрышка. Но печаль длилась недолго. Обильно омочив бороду усталого путника хрустальными слезами радости, красавица обратила свой сияющий взор и на его спутницу.

— Папка, тебе удалось!

Пока Ретта молчала, справляясь с обвальным чувством облегчения, для нее наступила минута короткого мстительного торжества. Маленькая, но такая милая расплата за угрюмость этого громилы с кошачьей походкой. Он должен был представить женщин друг другу и вляпался:

— Знакомьтесь, моя дочь, — кивнул он в сторону красавицы.

— Марина, — с легким поклоном отрекомендовалась та.

— А это, — продолжил он, указывая на Ретту, —…

Ретта продолжала скромно помалкивать, не собираясь ему помогать. Еще бы. Этот верзила не удосужился даже поинтересоваться ее именем. Марина недолго пребывала в недоумении:

— Папка, ты в своем амплуа, — и, далее, Ретте: — не сердитесь на него. Он редкий хам, но это его единственный недостаток. А как Ваше имя?

— Генриетта. Но в обиходе просто Ретта.

Затащив Ретту к себе в комнату, Марина прежде всего вымыла ее в жестяной ванне. Воду она черпала, опуская ведерко на веревочке сквозь люк в полу прямо в ручей, протекающий между свай бунгало. Пока Ретта отмокала, Марина с помощью ножниц и расчески превратила ее кое-как обкромсанные лохмы в премиленькую стрижку. Аккуратно обрезала ногти на руках и ногах, обработала пемзой подошвы и пятки. Все быстро, ловко, не умолкая, казалось, ни на минуту. Она за полчаса расспросила Ретту обо всем, о чем спрашивал ее отец, и еще о многом другом. Выбравшись из ванны, Ретта осмотрела себя в зеркало. Картина не для слабонервных. Тощая, с выпирающими костями и жгутиками мышц, заостренным носом и ввалившимися щеками. И ни малейших признаков подкожного жира, делающего мягкой кожу любой женщины. Только раздутый от низкокалорийной пищи живот свисает неряшливой складкой.

Марина, словно прочитав ее мысли, накинула ей на плечи мягкий халат и сказала:

— Кости черепа у тебя расположены правильно, а все остальное мы быстро поправим.

Кир вальяжно развалился в глубоком кресле, взгромоздив ноги на мягкий пуфик. Ретта свернулась клубочком в гамаке. Марина устроилась на стуле у монитора инфа. Пришла пора «пораскинуть умишком», проанализировав еще раз всю имеющуюся в их распоряжении информацию.

— С чего начнем? — Марина вопросительно посмотрела на Кира.

— Начинай с момента нашей высадки. Мы были еще только в проекте и мало об этом знаем. Давай, Кир, — Ретта успела произнести это, пока тот набирал в грудь воздух и открывал рот.

— Двадцать один год тому назад на Клайду прибыл корабль с колонистами. Нас было пятьдесят тысяч. В нашу задачу входило обжить планету и приготовиться к приему ста миллионов новых поселенцев через сорок лет. В этот промежуток времени связь с Землей не планировалась, кроме, естественно, ушедшего после разгрузки звездолета.

— Звездолет направлялся прямо на Землю? — снова встряла Ретта.

— Не помню. А какая разница?

— Если бы я знала! Марина, посмотри.

Марина поковырялась в памяти инфа и сообщила:

— Корабль должен был зайти на Цалиту. Это всего в полутора парсеках, причем попутно. Там старая колония. Кстати, это они открыли Клайду. Продолжай, папа.

— Так вот. Семнадцать лет все шло по плану. Планету всю облазили. Составили план будущего расселения и организации экономики. Население постепенно сконцентрировалось в основном в тридцати городах и занялось решением своих насущных проблем. Нас стало вдвое больше, и пора было заняться жильем и питанием, промышленностью и образованием.

Четыре года назад на нас напали репты. Одновременно они разнесли восемнадцать городов ядерными ударами, а остальные захватили. Поселки, экспедиционные лагеря и отдельно стоящие строения — все было уничтожено ударами с воздуха. Сопротивления не было совсем. Мы не ждали нападения. Мы с Мариной везли этот инф. Я задремал, а она вдруг взяла и посадила гидроплан на кратерном озере.

— Папка крепко надрался и спал, как бревно. Я рассчитывала управиться до того, как он проспится, но на обратном пути свернула не туда и проплутала часа четыре.

— Просыпаюсь, а ее нет. Только записка, что скоро вернется. Ей, видите ли, срочно понадобился скальный битум. В общем, заночевали, а тут все и случилось. Несколько человек успели кое-что сообщить на тревожной волне. Потом все смолкло, и с тех пор ни одного сообщения по нашей коммуникационной сети не было.

Мы сообразили, что источники радиосигнала пеленгуются и уничтожаются, и в эфир больше не совались. Даже передатчик инфа обесточили. Только принимаем. За эти годы мы посетили восемь бывших городов. Пешком, разумеется. На месте пяти — руины. Три захвачены. Никого из наших не встретили. Поняли, что в захваченных городах идет оживленный радиообмен между рептами, и судьбу остальных поселений установили по радиопеленгам. Если город молчит, значит его уже нет.

Один раз я попытался пострелять рептов. Засел на опушке у Сократова и шесть штук прикончил. Потом они меня гоняли по лесу пятнадцать дней. Второй раз я попался на охранное устройство. Оно обнаружило меня на подходе к тому же Сократову и дало радиопосылку. По ней я его и засек. Успел разобраться и снова неделю уносил ноги. Вот и все, пожалуй. Теперь ты, Ретта.

— Со мной все было просто. Ночью меня пинком разбудили и вытолкали на улицу. Нас согнали на стадион. Тех, кто мешкал или сопротивлялся, убили. Остальных утром развели по крупным строениям: школа, больница, детский сад и так далее. Потом заставили работать. Мы огородили те места, где нас содержали, разобрали несколько зданий, построили сторожевые вышки. А в основном нас использовали для выращивания овощей. Большую часть их куда-то увозили, а остальными кормили нас. Исключительно сырыми. Готовить не позволяли.

Сами репты едят только сырое мясо, причем предпочитают живьем. Многих пленных они буквально растерзали у нас на глазах. Потом стали привозить живой скот и людей ели только в качестве наказания.

Вот, пожалуй, и все. До самого побега не происходило ничего примечательного.

— А как репты отдавали распоряжения?

— В письменном виде. На нашем языке. Устной речи они не освоили. Не говорили и не понимали.

— Кто же тогда руководил работами?

— Наши. Получив указание, мы выбирали старшего, и он руководил. Репты только конвоировали всех, кто выходил за забор, и загоняли туда с наступлением темноты. Казалось, они всегда готовы охранять и сопровождать. Как будто это доставляло им удовольствие.

— А побеги бывали?

— Да. Но всех поймали и съели.

— Ну что же. Пожалуй, из истории этого вопроса мы ничего не упустили. Абсолютно нет данных о том, откуда репты взялись и какие цели, кроме уже достигнутых, они преследуют, — констатировал Кир.

— Нет, погоди. — Ретта уселась в своем гамаке, свесив ноги. — Скажи: что, за все семнадцать мирных лет ни один звездолет не прилетал на Клайду?

— Насколько я помню, нет.

Марина снова справилась по инфу и согласно кивнула.

— Теперь о самих рептах. Мы с Мариной видели их только издали. Знаем, что они похожи на тиранозавра — ископаемого хищного динозавра. Передвигаются на задних конечностях. Передними держат оружие, самозарядные ружья. Тело покрыто одеждой, голова — шлемом. Ты, Ретта, видела их ближе, Рассказывай.

— Да, в общем, все так. Что еще? А, вот: между пальцами ног у них перепонки. Хвост очень сильный, зубы треугольные, острые и одинаковые. Нет ни клыков, ни резцов. Кожа на концах рук и ног, там, где нет одежды, похожа на змеиную. С мелкими чешуйками. Действительно, как у рептилий. Это вы их удачно рептами назвали. Мы их называли гадами. Убивать предпочитают не из ружей, а зубами. Вцепятся и рвут на части. И обычно тут же съедают. Стреляют плохо, потому что не целятся через прицел, а просто направляют ствол на жертву. Ружья у них такие же, как у тебя, Кир. Только без глушителя и без оптического прицела.

— А какая у них иерархия? Кому подчиняются? — Это уже Марина вступила.

— Не знаю. Ни разу не замечала, чтобы один другому приказывал. Но у них в шлемах радио. Похоже, через него и идут все команды.

— То есть получается, сами репты лишь исполнители чужой воли, — отметил Кир. — Это следует и из анализа их языка. В нем пять гласных, двенадцать согласных, и из них можно составить только двести шестнадцать слов. Поскольку все слова начинаются на «кр», «хр» или «гр», а далее следует гласный звук и за ним согласный — это сто восемьдесят. И еще тридцать шесть слов без гласных. Столь бедный язык не может быть основой технически развитой цивилизации. Он пригоден только для восприятия несложных команд. В общем, надо искать тех, кто управляет рептами.

(обратно)

3

Кир часто и подолгу отсутствовал. Он уходил в окрестности Сократова, ближайшего оккупированного города, и записывал радиообмен рептов. Вел наблюдение и искал источник команд, которым подчинялась эта странная армия.

Тем временем Марина не переставала опекать Ретту. С утра до вечера с часовыми интервалами кормила деликатесами и фруктами. Правда, всегда давала понемногу, не досыта. По пять раз в день заставляла заниматься гимнастикой: то бег и прыжки, то силовые упражнения, то развитие гибкости и скорости реакции. Но чаще всего — что-то вроде йоги. Дыхание, отрешенность, самоуглубленность и управление отдельными мышцами. Это было самое трудное.

Попробуйте раздуть одну только правую ноздрю или втянуть левую половину живота. И так любую из трехсот двадцати семи парных скелетных мышц и двух непарных. Эти занятия дополнялись краткими лекциями по анатомии, физиологии и биохимии. Марина, разумеется, не сильно углублялась в подробности, но кучу новых терминов Ретте пришлось выучить.

Она не понимала, зачем ей это, но не хотелось огорчать Марину капризами. Да и кое-какие результаты наводили на мысль, что в этом что-то есть. Кожа стала мягкой, гладкой и приобрела свой естественный бледно шоколадный оттенок. Личико округлилось, черты его смягчились. А главное, несколько уменьшился живот. Кир поглядывал на их занятия с хитрой одобрительной ухмылкой, и это тоже заставляло Ретту быть прилежной.

Через три месяца она могла отряхнуться, как собака, вышедшая из воды. Могла резким сокращением любого участка кожи согнать назойливое насекомое, хотя бы даже из-под лопатки. Но Марине этого было мало. Она учила Ретту управлять гладкими мышцами. Теми, которыми мозг, по науке, не управляет. Вскоре Ретта с удивлением обнаружила, что может регулировать ток крови в артериях и венах, управлять движением пищи в кишечнике или поставить дыбом волосы. Теперь она знала все про каждый свой орган, чувствовала, что в нем происходит, и даже могла на него немного воздействовать. Но и это было далеко не все. Теперь наступил черед желез внутренней секреции и других органов. И они подчинились, после некоторых трудов. Осознав, что получила почти неограниченную власть над своим телом, Ретта спросила Марину, а можно ли ей немного увеличить грудь.

— Нет, — ответила Марина, — пока рано. Начать следует совсем с другого.

И они начали. Сначала чуть расширили аорту. Потом немного увеличили селезенку, отрегулировали печень и желчный пузырь. Это было просто. Куда более трудоемкими оказались обратные процессы. Прежде всего следовало сократить размеры желудка и диаметр кишечника. Речь шла о том, чтобы большее количество отмирающих клеток заменить меньшим количеством новых. Это достигалось влиянием на поступление питательных веществ и веществ, регулирующих скорость роста и деления клеток. Поскольку результат каждого воздействия проявлялся со временем, дело оказалось хлопотным и долгим.

Но зато после этого устранение складки на животе показалось легкой разминкой. Затем наступил черед скелета. Он был слабоват и требовал упрочнения. Заодно чуть удлинили кости ног и шейные позвонки. На удивление, это оказалось несложно. Только организм требовал кальция, и Ретта с удовольствием хрупала мелки. Следующими были мышцы. Это уже совсем легко. За неделю Ретта прибавила восемь килограммов и приобрела фигуру богини. Осмотрев ее, Марина одобрительно цокнула языком и сказала:

— Ну вот. Теперь можно увеличить грудь. Только учти, оптимальный размер примерно вдвое меньше, чем тебе кажется. Слишком большая здорово мешает, особенно на бегу. А уменьшать намного сложнее, чем увеличивать.

— А ты откуда знаешь? — удивилась Ретта, глядя на пропорциональный Маринин бюст.

— Да уж знаю, — улыбнулась Марина. И Ретта тоже улыбнулась своей недогадливости.

— А что, Кир тоже умеет все это делать?

— Умеет, но не все. Он может залечить рану или мобилизоваться на очень большое усилие. Многое может. Но переделать свой организм он не способен. У него не все получается. Я его два года учила, но, похоже, он уже слишком взрослый. То и дело будто в стену упираешься. Ты вот за полгода всему обучилась.

— Скажи, Марина, откуда это колдовство? Это ведь колдовство, как в сказке. Ни о чем подобном я никогда не слышала.

— Нет здесь никакого колдовства. Все по науке. Давно известно, что ресурсы человеческого мозга используются не более чем на четверть. Зачем остальное? Выдвигались разные гипотезы, и одна из них: что для управления самим организмом. Моя мама всю жизнь занималась этим вопросом и доказала, что это действительно так. Проблема заключалась в реализации. Мы с ней много занимались этим, но заметных сдвигов не было.

Во время нападения рептов мама погибла. Мы с папой построили это бунгало, и мне приходилось часто и подолгу оставаться здесь наедине с инфом. Еще мама отметила, что йоги делали что-то подобное тому, чего хотели добиться мы. Только было не ясно, как им это удавалось.

Я извлекла из инфа все, что там было по этой тематике, и принялась делать, как они. Вскоре удалось зацепиться за методику. Все оказалось элементарно. От простого — к сложному. Шаг за шагом. Давно известно и применяется с первого класса и до выпускных экзаменов. В общем, через пару лет я могла такое, о чем мы с мамой и мечтать не смели.

Ретта даже пискнула, ощутив, к какому великому открытию она теперь причастна. Пусть даже в роли подопытного кролика. Но это не помешало дальнейшим расспросам.

— А как могло произойти, что человечество потеряло такую важную жизненную функцию?

— Очень просто. Естественный отбор. Представь себе, что ты сидишь и регулируешь процесс пищеварения. В это время на тебя прыгает хищник, и твой наследственный код навсегда выбывает из соревнований на приз ее величества эволюции. А твой соплеменник вовремя заметил опасность и убежал, поскольку доверил контроль над желудком вегетативной нервной системе, действующей без участия разума. Матушка природа часто создает дублирующие цепи и заставляет своих чад делать выбор.

— Так значит, йоги тысячу лет назад тоже могли все это?

— Нет, конечно. Они могли очень немногое. Без знания физиологии и биохимии они просто не понимали, чем управлять. Все, на что они были способны, — результат осторожных экспериментов. Как бы самый краешек огромного пространства, освоенного наощупь в кромешной темноте.

(обратно)

4

Конечно, Кир с Мариной сумели собрать не слишком много информации о противнике. Да и много ли узнаешь, если приходится почти все время тратить на переходы длиной в сотни километров, причем с соблюдением максимальной осторожности, чтобы не быть обнаруженным. Все уместилось на карте, испещренной пометками, и стопке листов с расшифровкой пометок.

Проштудировав их несколько раз, Ретта вывела любопытную закономерность. Репты избегали зон с теплым климатом. Все оккупированные города находились в умеренной зоне, где годовые колебания температур оставались в пределах от плюс двадцати пяти до нуля градусов. Такая малая разница объяснялась небольшим наклоном оси Клайды.

Единственный город в тропической области, Сократов, располагался на высокогорном плато, где круглый год сохранялась температура около двадцати градусов тепла. Кроме того, в обоих случаях, когда Киру пришлось уходить от погони, преследование прекращалось, едва он приближался к тропикам.

Марина объяснила это тем, что репты, по всем признакам, холоднокровные существа и не переносят жары. Это несколько странно, но ведь их обмен веществ складывался в неизвестных условиях. Их одежда, вероятно, с подогревом, позволяет им комфортно чувствовать себя только в зоне с умеренным климатом.

Похоже, высокие температуры для них гибельны. Впрочем, на это они с Киром давно обратили внимание. Просто не сочли существенным. Еще одно обстоятельство сильно озадачило Ретту. По всем признакам, достоверной информацией о колонии на Клайде могли располагать только на Цалите. Ведь к моменту нападения звездолет, возвращающийся после высадки поселенцев, еще не достиг Земли.

Прежде всего Ретта заставила инф рассчитать, сколько времени потребуется на перелет с Клайды до Цалиты и обратно. Оказалось — около шестнадцати лет. Когда Ретта поделилась этим открытием с Мариной, та была сильно удивлена. Они с Киром были убеждены, что на этот перелет надо существенно больше времени, и даже не удосужились проверить. И не удивительно: как истинные гуманитарии они совершенно не способны соотнести субъективное и объективное время при перелетах с околосветовыми скоростями. (Биологов Ретта, как и любой человек с техническим складом ума, относила к гуманитариям.) Сделанное открытие почти однозначно указывало на источник агрессии, и девчата затребовали у инфа все, что касалось Цалиты. Долго не удавалось обнаружить ничего, что давало бы хоть какую-нибудь подсказку. Имевшаяся у них информация не отражала последние, по крайней мере, пятьдесят лет истории Цалиты. Но в том, что было, не оказалось ничего настораживающего. Обычная жизнь хорошо развитой и обжитой планеты со стабильной полумиллиардной численностью населения. Со своими «загибами», но без малейших экспансионистских тенденций.

Ретта упорно продолжала ковыряться в подробностях общественных течений и настроений населения соседней планеты. Тем временем Марина принялась за изучение животного мира. Именно здесь и нашлись ответы на многие интересовавшие их вопросы. Она отыскала рептов. Под другим названием, конечно. Это были совершенно неразумные хищные стадные пресмыкающиеся, населяющие берега пресноводных водоемов теплых зон. Сходство во внешнем виде было полным.

(обратно)

5

Со светлой завистью смотрела Ретта на то, как Марина радостно висит на шее Кира и всхлипывает от радости. Она могла позволить себе только рукопожатие. Даже для того, чтобы дружески чмокнуть его в щечку, ей пришлось бы подпрыгивать, а она боялась, что Марине это покажется слишком откровенным. Кир вернулся из своего очередного рейда. Результаты несколько записанных радиопереговоров — лишний раз подтвердили наличие руководящего начала, неведомого злого гения, управляющего армией рептов.

К новым открытиям, сделанным Мариной и Реттой, Кир отнесся с большим интересом. Расспрашивал, просматривал картинки на мониторе, а потом надолго задумался. Версия о принадлежности рептов чужой цивилизации, и раньше трещавшая по всем швам, рассыпалась в прах.

Пока он пребывал в прострации, Марина вытащила Ретту из бунгало под тень раскидистых деревьев, где они обычно медитировали. Что-то в выражении ее лица настораживало.

«Заметила, что Кир мне небезразличен, и устроит скандал», — подумала Ретта.

Они уселись на травке и хранили молчание. Ретта ждала, а Марина собиралась с мыслями. Наконец ее прорвало:

— Он тоже смотрит на тебя, как кот на сметану. В конце концов, перестаньте оглядываться на меня и будьте счастливы.

От неожиданности Ретта расплакалась. Она совершенно позабыла сущность физиологических процессов, приводящих к выделению слез. Она просто выделяла их. И не только их, отчего хлюпала носом. Марина тоже.

Наревевшись и приведя себя в порядок, Марина отправилась добывать ужин, а Ретта вернулась в бунгало. Села рядышком с Киром, придвинулась и оказалась у него подмышкой. Через секунду они целовались, а еще через секунду… в жарком климате не носят лишней одежды, так что ничто не мешало им отдаться наполнявшему их чувству.

Придя в себя, Ретта сильно удивилась.

— Вот не ожидала, что это будет так здорово. Он же такой огромный… Но заговорила о другом. — Кир, я о Марине. Она совсем одна. А ведь в самой поре девка. Не в вековухах же ей вековать. Давай выкрадем ей кавалера. Я придумала, как. Совершенно без риска.

(обратно)

6

В оптику прицелов они неотрывно следили за тем, что происходит на поле. Охранники по углам, замершие с оружием в руках, их не интересовали. Они следили за рабочими. Наконец, совершилось. Было четко видно, как одна из работниц спрятала найденный в капусте конвертик за ворот своего балахона. Ретта была уверена, что теперь послание дойдет до адресата. Впрочем, эта часть плана и у Кира не вызывала сомнений.

Утром они ждали дальнейшего развития событий совершенно в другом месте. Если Кир прав, то ничего не произойдет, и они вернутся несолоно хлебавши. Но Ретта была уверена в обратном и не ошиблась. За час до полудня на дороге показался человек с лопатой на плече. Его сопровождали два репта. Здесь не ездили уже много лет. Обочины и кюветы заросли, а покрытие потрескалось под напором пробивающейся травы. Путник проделал предписанные ему двадцать километров и остановился у соответствующего столба. Переведя дух и промочив горло из фляжки, он принялся чистить обочину. Охранники разошлись по обе стороны и, опершись на хвосты, терпеливо ждали, когда он закончит свое дело, чтобы отконвоировать его обратно. Ретта тоже ждала.

Раз в два часа каждого репта окликали по радио, и он отвечал. По расчетам, ждать переклички следовало минут через двадцать. Время вышло, и едва отзвучали в наушниках условные рыки, она плавно нажала на гашетку. Второго снял Кир. Два тела с перебитыми шеями плюхнулись на дорогу. Работник, собрав оружие и патроны, нырнул в кусты.

Прекрасно. Два часа до следующей переклички Кир будет уводить беглеца по заранее подготовленному пути. У Ретты совсем другая задача и иной путь. Она сняла шлемы с неподвижных тел и сменила позицию, стараясь оставить как можно больше запаха на своем следе.

Еще два часа прошло. Снова перекличка. На этот раз не репты, а Ретта, дважды взрыкнув, отозвалась на вызовы. Если получилось, значит еще два часа выиграно. Но оказалось, меньше. Через час с небольшим последовал сигнал возвращения. Как раз, чтобы успеть в город до темноты. Ретта издала рык подтверждения, и опять тишина. В час переклички она снова отозвалась, потом снова. Ее вычислили, когда стемнело. Но к этому времени следы безнадежно остыли, а оставлять новых она не собиралась. Роса выпала раньше, чем сел вертолет с поисковой группой. Теперь запах окончательно уничтожен, а в других методах поиска репты — непроходимые лопухи.

Ретта тихонько спятилась вглубь пещеры, задвинула вход заранее приготовленным камнем, засветила фонарик и отправилась в многокилометровый путь по карстовым пустотам. Первые метры чуть не оказались последними. Она застряла.

«Ах, Мариночка, и зачем же я тебя не послушалась! — думала Ретта, ощущая холодное давление известняковых плит на грудь и спину. — Надо же быть такой дурой, — стыдила она себя. — С тех пор, как ты последний раз здесь пролезала, худосочная девочка-подросток превратилась в женщину со всеми необходимыми выпуклостями. Слишком, увы, выпуклыми».

Пережив панику, страх и отчаяние, а заодно окончательно заклинив себя судорожными рывками в тщетных попытках освободиться, она обмякла и затихла. Кажется, пришла пора вспоминать прожитую жизнь и прощаться с белым светом. Эта мысль принесла успокоение. Что же. Ее новые возможности позволяли ей избавить себя от мук и остановить сердце, когда она сочтет нужным. Чтобы обрести умиротворение, Ретта освободила кровь от адреналина и движениями подкожных мышц стала устраивать поудобнее особенно сдавленные места. Ей это удалось настолько, что в душе снова затеплилась надежда. Перистальтические движения кожного покрова позволяли двигаться…

(обратно)

7

Тони первое время страшно стеснялся. Но в этой влажной духоте даже фиговый листочек мешал испарению с поверхности тела, и ему пришлось привыкнуть. Судя по тому, что Кир не был удивлен быстротой, с которой установился лад между ним и Мариной, их что-то связывало в прошлом, возможно, не вполне платоническое. Во всяком случае, это обстоятельство прекрасно объясняло, почему именно Тони был выбран Киром в качестве цели последней вылазки.

Марина, естественно, немедленно приступила к его обучению по своей методе, и Ретта часто служила в качестве наглядного пособия. Кроме того, она еще помнила процесс своего восприятия этой науки и нередко могла разъяснять более понятно. Тем более, по типу логики (в классификации Ретты) Тони оказался таким же махровым технарем, как и она. Это здорово ускорило процесс. Кир еще по дороге ввел Тони в курс дела, и теперь они вынашивали планы побега сразу двадцати заключенных, с угоном вертолета. Ретта не то чтобы не одобряла их, но испытывала какое-то смутное беспокойство. Ей казалось, что они уже достаточно знают, чтобы понять все и действовать наверняка. Надо лишь как следует осмыслить то, чем они располагают. Такое чувство бывало у нее, когда, прочитав условия задачи, она понимала, что они достаточны для решения, и надо только найти способ.

Тони и Кир готовили снасть на дортиков, Марина ставила заплатку на шаровары, а Ретта копалась в шлеме одного из убитых рептов. Юношеское увлечение теоретической физикой не подавило в ней детской любознательности к всевозможным плодамконструкторской мысли. А если под рукой оказывался подходящий инструмент, то эти плоды редко избегали разложения на составляющие. Правда, обратную сборку Ретта обычно проводила без лишних деталей и потери работоспособности.

— Кир, откуда ты взял те рации, через которые мы прослушивали переговоры рептов?

— Из ящика. Ящик номер шесть из комплекта инфа. А что случилось?

— В шлемах точно такие же.

Пока все недоуменно переглядывались, Тони снял с гвоздя рацию и положил на стол рядом с той, что Ретта выковыряла из шлема. Действительно, идентичны.

— Ну вот и найден злой гений, — Тони раньше всех сообразил, в чем дело, — всем командует инф.

— Но ведь это просто справочник, — на лице Марины было написано недоумение.

В глазах Кира тоже не мелькнуло понимания. Даже Ретта, инстинктивно признав правильность высказанного утверждения, не смогла представить себе связную картину.

— Чувствую, что ты прав. Но не понимаю, — она смущенно развела руками, — объясняй.

— Тогда садитесь поудобнее, боюсь, коротко не получится. Мы привыкли считать инф только справочником, но он еще и советчик. Можно попросить у него совета, и он его даст. Теперь представьте себе, что у него спрашивает совета репт. Ведь инф предложит не ерунду, а действительно разумный, если не оптимальный путь решения поставленной задачи. Вот и объяснение, почему при примитивном интеллекте репты действуют так эффективно. Они просто выполняют советы. Как и любая машина, инф не имеет морали, но в его системной программе использованы законы ассоциативного анализа и формальной логики. Без этого он бы просто не справился с потоком поступающей в него информации. Его память огромна, но если все поступающие в него сведения хранить в первозданном виде, он быстро переполнится. Он вынужден систематизировать, исключать дублирования, купировать неинформативную часть, различать факты, гипотезы и заблуждения, выявлять и исправлять ошибки; ну, и так далее.

Инфы обмениваются информацией без участия пользователей. Для этого они снабжены радио, по которому поддерживают связь между собой. Обычно стараются, чтобы все инфы планеты были связаны. Они, разумеется, не являются копией друг друга, поскольку получают информацию в разной последовательности. Кроме того, инф любого космического корабля, оказавшегося на орбите, обязательно обменяется с планетой новостями и отвезет их инфам других планет. Это оптимальный путь воспроизводства информационного пространства цивилизации.

Как правило, для общения с инфом мы пользуемся мониторами, установленными в доступных местах или там, где это надо для работы. Пользовательские радиоканалы позволяют только речевое общение, и поэтому их так не любят, что мало кто даже знает об их существовании. Ими пользуется в основном обслуга. Теперь представьте себе, что в один из инфов вносят сервисную программу, позволяющую общаться с рептами на их языке и обязывающую выдавать советы (а для рептов это команды), обеспечивающие совместное выполнение поставленной им задачи. Результат мы знаем.

Марину и Кира это объяснение удовлетворило. Но не Ретту.

— Но ведь репты неразумны.

— А где граница между разумным и неразумным? — вступила в разговор Марина. — Представь себе, что собака получила возможность задать вопрос: «Как добыть еду?» — и получила ответ: «Хватай все, что движется». У нас, конечно, дела посложнее. Проторепты, как и любые стадные животные, имели свой примитивный сигнальный язык. В данном случае — звуковой. Его приняли за основу и начали дрессировку, вводя сначала новые команды, а потом понятия. Можно предположить, что их готовили для выполнения каких-то работ. Аналогичный опыт известен. Но тут для управления ими применили инф. В общем, меня тревожит судьба Цалиты.

— Но кто ставит задачи? — Ретта считала обсуждаемую гипотезу слишком важной, чтобы принять ее, не проверив со всех сторон.

— Точнее сказать, задает вопросы. — Марина, похоже, хорошо прочувствовала идею. — Сами репты. В том и заключалась изюминка, чтобы получить самоорганизующуюся рабочую силу. Скажем, репт спрашивает: «Как убрать большой камень?» — и получает ответ: «Сделай то-то таким-то образом». А потом, при любом затруднении, он получает совет или, если надо, помощь соплеменников. Очень остроумное решение.

Всех подробностей нам сейчас и не вообразить. Главное то, что эта система эффективно сработала и тогда, когда один из рептов спросил, как уклониться от выполнения работы, или обрести свободу. Ну, или что-то в этом роде.

— А ядерные заряды?

— Ядерные заряды есть на любом космическом корабле, предназначенном для поиска новых планет, — объяснил Кир. — Привести их в действие может любой, если выполнит требования инструкции. А лучшего инструктора, чем инф, вряд ли найдешь. Тем более, что передние конечности у рептов способны к хватанию.

Ретта успокоилась. Теперь сложилась ясная картина.

(обратно)

8

Новое понимание привело к множеству предложений относительно дальнейших методов борьбы. Вариант попытки уничтожения инфа отмели сразу. Лишившись руководства, репты могли прекратить подвоз скота из степных районов и начать поедать пленных. Перепрограммировать инф или отдать ему соответствующие команды они не могли. Даже Тони знал эти вопросы только в самых общих чертах. Оставалось только попытаться обмануть противника, пользуясь своим знанием. И день за днем они строили планы, уточняли детали и ставили мысленные эксперименты.

Даже для поразительного разнообразия ландшафтов, свойственных Клайде, эта долина была совершенно уникальна. Узким клином она врезалась в горное плато, надежно изолированная от внешнего мира совершенно неприступными скалистыми обрывами. В вершине этого клина в нее ниспадала водопадом довольно полноводная речка, которая, разлившись по плоскому дну, образовывала длинный водоем, изобилующий рукавами и протоками, омывающими многочисленные острова. Будучи на два с лишним километра ниже окружающей ее местности, эта долина в точном соответствии с географической широтой была покрыта буйной тропической растительностью и отличалась жарким влажным климатом. Теплые воды пресноводного озера и его берега буквально кишели разнообразной живностью. Этот райский уголок должен был стать жемчужиной будущего заповедника, а Кир — его смотрителем. Замечательные свойства этого места и легли в основу задуманной комбинации.

Ретта чутко прислушивалась к звукам, доносившимся из наушников. Судя по характеру радиообмена, все шло по плану. Кир еще утром «нарвался» на сигнализацию и теперь вел за собой погоню. До Сократова сорок километров. Кира засекли примерно на половине этого расстояния. Значит, он уже близко. Да и вертолеты что-то разлетались. Ретта лишний раз проверила маскировку и оружие.

Ага, вот и он. Его массивное тело легким стремительным бегом пересекло поляну в трехстах метрах от нее и скрылось в заранее подготовленном укрытии. Ретте было прекрасно видно и его, и путь, по которому пройдут его преследователи.

Ждать пришлось недолго. Десять хвостатых ящеров двигались точно по его следу. Подпустив их на удобную дистанцию, Кир открыл огонь. Семь выстрелов — семь трупов. Его винтовка без глушителя, одна из тех, что они захватили при последней вылазке, была прекрасно пристреляна и он мог уложить всех, но дал троим залечь и сообщить по радио о своем положении. Ретта слышала их передачу и видела, как Кир начал потихоньку пятиться ползком. Репты были у нее как на ладони, и она легко могла их пристрелить, но пришлось сдержаться, и она тремя выстрелами вывела из строя их оружие. Только для безопасности Кира, который, воспользовавшись прекращением обстрела, добрался до ложбинки и был таков. Глушитель ее винтовки позволил ей остаться незамеченной. Повинуясь полученной по радио инструкции, репты остались на месте ждать подмоги. Буквально через пару минут четыре вертолета высадили восемь десятков новых преследователей, и они, не встретив сопротивления, бросились по свежему следу. Один за другим они скрылись в лощине. Вертолеты улетели. Только неподвижные тела напоминали о том, что приближается самый рискованный момент операции, участником и даже свидетелем которого она не будет. Углубившись в ложбину, репты попали на один из немногих путей в чудесную долину. Свежий след ведет их по удобной пологой тропе навстречу теплу, которого они так тщательно избегали. Опустившись метров на пятьдесят, они выйдут из зоны радиосвязи, поскольку частоты, которыми они пользуются, проходят только в пределах прямого распространения радиоволн. Добежав до дна долины, Кир переплывет озеро в челноке и вскарабкается на противоположную сторону. Первые двадцать метров по веревочной лестнице, которую втащит за собой, а потом есть удобная лощинка. На этом его дело будет сделано. Марина и Тони тоже сидят в засаде. Их задача — не выпустить рептов обратно. Для них все просто. А вот Ретте предстоит принимать решение. На верхней кромке долины развешена антенна, принимающая радиосигналы снизу. Линия связи от нее идет к Ретте, и она слышит, что передают репты, которые гонятся за Киром. Передающая антенна замаскирована на соседнем дереве, а передатчик у нее в руках. Этот импровизированный односторонний ретранслятор собрали и опробовали они с Тони. Теперь ей решать, когда его включать, и включать ли вообще. Пока из долины доносятся лишь шумы, сопровождающие передвижение: шаги, шорохи, хруст. Поглощенные погоней и не встречающие препятствий репты не имеют вопросов к своему советчику. Несколько вертолетов кружат над долиной, но там негде сесть, а обнаружить добычу им мешает листва. Что-то новое. Из наушников слышно шлепанье по воде, плеск и, наконец, речь:

— Приятно. Еда. — И так много раз. Это вполне приемлемо, и Ретта включает передатчик.

Характер информации, поступающей со дна долины, стабилен и однообразен. Рептам хорошо. И вот появляется новое:

— Сытость. Отдых.

Эти животные нажрались, разомлели и забыли о погоне. Что же, и это ладно.

Какое-то время ничего не происходит. Но вот вертолет высаживает новую группу рептов, и они устремляются в долину. Через некоторое время еще один. Потом еще. И вот они уже идут непрерывной чередой, следуя один за другим. Да, такой организации можно только позавидовать. Просто обвальное нашествие.

Сначала Ретта пыталась считать рептов, но потом перешла на вертолеты. Каждый привозил двадцать пассажиров, высаживал их и улетал. Наступившая темнота не остановила процесс, и карусель продолжалась. Незадолго до утра интервал между посадками стал увеличиваться, и последняя группа высадилась через полчаса после предыдущей, задолго до полудня. Пилот последовал за пассажирами, а вертолет остался на поляне. Это был семьсот шестнадцатый рейс.

Выждав для верности пару часов, Ретта выбралась из укрытия, сняла шлем с одного из убитых рептов и напялила его на голову.

— Брат. Вопрос, — прорычала она в эфир.

— Отрицание, — последовал ответ из наушников.

Таким образом, инф блестяще организовал и завершил доставку всех своих подопечных туда, где «еда», «приятно», «сытно», «отдых». Ошеломляющий результат. Такого полного успеха они не ожидали. Но ведь это еще не победа. Эта орава быстро прикончит все живое в долине, и что тогда? Если они хлынут назад, у Марины и Тони просто не хватит патронов. Кир вне игры и без связи. Значит надо импровизировать.

Забравшись в пилотское кресло, она прорычала:

— Ты. Место. Вопрос, — и уверенно повела вертолет по полученному пеленгу.

(обратно)

9

Инф оказался там, где они и предполагали. В строении у основания самой высокой мачты связи в Кортесе. Ретта отстрелила все подходящие к нему кабели и убедилась, что шлем перестал отвечать на ее рыки.

Население Кортеса уже обнаружило исчезновение рептов и даже разыскало винтовки, сложенные в подвале бывшей мэрии. Нашлись и радиофоны.

Эти люди сразу поняли, что от них требуется, и через несколько минут Ретта вела вертолет, набитый вооруженными мужчинами, к родному Сократову, где рассчитывала найти все брошенные рептами вертолеты. Так и вышло. Но здесь не было обнаружено оружия. Короче, только к вечеру удалось поставить заслоны на всех известных выходах из долины. Но это было еще не все. Теперь следовало обеспечить подкрепления, питание, боеприпасы. Только к полудню следующего дня, передав организационные заботы Марине и Тони, она оказалась там, где попытка прорыва была наиболее вероятна.

В этом месте долина заканчивалась, переходя в бескрайнюю равнину, заросшую тропическим лесом. Если репты выйдут здесь, найти их будет очень трудно. Расплодившись, эти хищники наделают таких бед! Кроме того, они вооружены. Устье долины имело ширину с полкилометра. Каменистое дно, освобожденное от почвы сезонными паводками, разбивало поток на множество мелких проток. Идеальное место для обороны. Наступающим негде спрятаться. Брустверы из камней и бревен прикрывали защитников на случай, если репты не расстались с ружьями. Двести человек, сменяя друг друга, непрерывно дежурили на этом рубеже, подхлестываемые яростной жаждой мести.

Пока ничего не происходило, Ретта решила отдохнуть. Но сон не шел. Тревога за Кира не давала покоя. Так и ворочалась она с боку на бок, пока не услышала первый выстрел. Стрелял один из дозорных, заметивший появившегося репта. Расстояние оказалось великовато, и он промахнулся. Ретта поправила это дело, избавив остальных от бесполезной траты патронов. И строго наказала не стрелять издали, а подпускать на расстояние верного выстрела. Ее указания и так выполнялись беспрекословно, а после того, как все увидели разнесенную первым выстрелом голову и дергающееся в конвульсиях тело ненавистного врага, авторитет ее стал незыблем. Наконец репты пошли косяком. Даже лишенные своего неизменного советчика, они были достаточно разумны, чтобы действовать совместно. Сначала стреляла только Ретта. С почти физическим наслаждением раскалывала она ненавистные уродливые головы и с каждым попаданием все сильнее желала новых жертв. Потом зазвучали выстрелы по всей цепи, и дно долины превратилось в бойню. Когда все закончилось, выяснилось, что репты тоже стреляли. Во всяком случае, среди защитников оказались убитые и раненые.

Все. Сюда они уже не сунутся. Попытки прорыва последуют в других местах. Предупредив по радио остальные посты, Ретта повела людей внутрь долины, оставив в устье сильно поредевшую цепочку стрелков. Тони тоже управился вовремя. Над долиной повисли вертолеты, с которых опустили в воду металлические решетки на толстых кабелях. Переменным током рептов заставляли выбираться из озера и расстреливали прямо с воздуха. Тех, кто прятался в зарослях, уничтожали бойцы Ретты, густой цепью прочесывающие узкое пространство между берегом и скалистым обрывом.

Поиски спрятавшихся рептов продолжались трое суток. Даже ужас Кира при виде всплывающей кверху брюхом рыбы, увядающей от едкого дыма листвы и груд водорослей, выдранных со дна стальными кошками, не остановил Ретту. Она прекратила прочесывание только тогда, когда количество обнаруженных тел совпало с тем, что она насчитала.

(обратно)

Эпилог

Закончив откидывать снег, Ретта обмела валенки и вернулась в балок. Он был привезен сюда еще изыскателями и с тех пор сохранился в нетронутом виде, готовый дать приют забывшим про него людям. Даже репты лишь слегка повредили дверь, проверяя, нет ли здесь кого-нибудь.

Нервный срыв произошел с Реттой после волнений за Кира. И от сочувствия ему после разгрома, учиненного под ее руководством в его любимой долине. Марина, узнав, что она мучается бессонницей, привезла ее сюда и приказала гулять и отдыхать. И оказалась права. Одиночество, монотонный пейзаж полярной лесотундры и однообразные житейские заботы вернули сон, аппетит и душевное равновесие. Кроме того, Ретта вернулась к любимому делу.

Вопросы полетов быстрее света были давно разработаны теоретиками. Даже отработана методика получения необходимого материала — вещества с отрицательной гравитацией (не путать с антивеществом, известным со времен царя Гороха). Но вот сами полеты не получались. Согласно теории полагалось сжимать пространство впереди и расширять сзади, но, вот беда, при каждой попытке происходили катастрофы, причины которых не удавалось понять.

Ретта давно и серьезно этим интересовалась, а сейчас получила возможность заняться этой проблемой, благо в балке оказался неплохой компьютер, подключенный к инфу. Поток технической информации, пронизанный паутиной математических абстракций, выполнил роль успокоительного огромной убойной силы. И, хотя за эти полгода Ретта не отыскала решения, у нее возникло ощущение, что она уже знает достаточно, чтобы найти его. Но не сегодня. Прислушавшись к себе, Ретта поняла, что пришло время. Она связалась с Мариной и принялась готовить все необходимое к самому важному событию в ее жизни. Кира и Тони, прилетевших вместе с ней, Марина отправила за дровами в ближайший лес, это километров пятнадцать. Ретта еще успела удивиться, зачем дрова, когда здесь все на электричестве. И тут началось. Конечно, она управляла процессом и не испытывала боли, но когда ребенок пошел, отвлеклась, завороженная неожиданной мыслью. Контроль был потерян, и она прочувствовала все, что и обычные женщины, не обладающие ее умением.

Придя в себя и полюбовавшись сынишкой, Ретта взяла листок бумаги, карандаш и быстренько сделала набросок. Да, все получится. Пространство надо сжимать не вдоль движения, а поперек, пропуская его тонким жгутом сквозь специально оставленный канал. А не действовать кораблем, как поршнем, натыкаясь на неожиданности на кромке зоны сжатия при встрече с материальными телами. Пора подумать о получении этого самого вещества с отрицательной гравитацией.

(обратно) (обратно)

Жанко

Этот пес крутился вокруг них с самого начала. Он с умилительным любопытством наблюдал за всем, что они делали, часто подходил поближе, чтобы лучше рассмотреть, но ни разу не помешал и не попал под ноги. Это не ускользнуло от их внимания, и было отмечено скупым одобрительным замечанием. А когда он по своей инициативе разыскал и принес затерявшийся в траве футляр с коагулятором, его благодарно потрепали по загривку.

Но окончательно он проявил свои намерения, когда парни закончили проверку снаряжения и встали в шеренгу, чтобы сержант осмотрел их амуницию. Вот тут то все и выяснилось. Пес сел на левом фланге и оказался в строю. Дойдя до него, сержант остановился и озадаченно поскреб затылок.

— Хочешь с нами?

Пес приподнял зад и вильнул хвостом. Да, хочет. Сержант колебался. Многие команды заводили себе какую-нибудь зверюшку, позволявшую скрашивать досуг и вносившую милое разнообразие в их аскетический быт. Но обычно это было некрупное животное или птичка. А тут в любимцы набивается огромный кобель. Правда, собаки служили в их ведомстве, но породистые, дрессированные и, конечно, с опытным проводником. Это же обыкновенная дворняга.

Парни не пытались подтолкнуть своего командира к решению в пользу пса и сохраняли молчание, но на их лицах читалась заинтересованность и желание взять собаку с собой.

— А вдруг он трус?

Едва прозвучали эти слова, собака оскалила зубы, взъерошила шерсть и рявкнула так злобно, что сержант отпрянул от неожиданности. Но через секунду пес вернулся в исходную позицию и, выразив, таким образом, отношение к сомнениям в его смелости, смиренно ждал решения своей участи.

Сержант присел на корточки, прочитал надпись на бляхе ошейника и спросил.

— Так значит, Жанко, ты крутой мужик? — И далее, обращаясь ко всем. — Есть у кого-нибудь аллергия на собачью шерсть или другие возражения.


Кроме снаряжения и личных вещей команды на бот погрузили годовой запас собачьего шампуня, а пса вымыли из шланга на краю летного поля. Забравшись в кабину, Жанко сноровисто устроился в кресле и спокойно дал себя пристегнуть. Бот оторвался от бетона посадочной площадки и с хорошим ускорением начал свой путь на орбиту Земли, где его ждал носитель. Когда перегрузка отпустила, в кабине воцарилась невесомость. Началась пассивная часть траектории.

— Сержант, а не пора ли заморить червячка. С утра маковой росинки во рту не было. — Петрович, самый старший из членов команды выразил общее желание.

Подчиняясь кивку командира, Леон, щуплый полинезиец, открыл шкафчик с рационом и стал раскидывать тюбики. По штуке на брата. Когда последний шестнадцатый тюбик обрел своего хозяина, Жанко гавкнул, напоминая о своем присутствии, и Леон запустил в него семнадцатый. Поймав добычу зубами, пес под внимательными взглядами заинтересованной публики, зажал ее между передними лапами, положенными на сиденье, откусил колпачок и, в одно действие, высосал содержимое.

— Кажется, это животное не глупее нас с вами, — сказал капрал, пока остальные справлялись с изумлением. — Оно не новичок и точно знает, чего хочет. Так что, сержант, а не занести ли его в список. И поставить на довольствие. Полагаю, роль любимца будет для него маловата.

— Ты прав, Кап, — достав блокнот, сержант сделал соответствующую запись.

Тем временем бот ошвартовался к носителю. Прочные лапы захватов надежно притянули его к борту, и команда перешла в более просторные помещения. Еще несколько ботов поочередно стыковались с кораблем, и полет начался.


Пес, несмотря на угрюмый нрав, был сообразителен и обладал даже каким-то своеобразным мрачноватым юмором. Он вообще доставлял очень мало хлопот. Нужду справлял на унитаз и только в те периоды, когда включали двигатели. Даже невесомость не стала для него серьезной проблемой. Сначала он помаялся, поскольку хвататься за скобы лапами это совсем не то, что руками. Но понемногу приспособился и освоился.

Весь перелет до базы он занимался, в основном, тем, что смотрел и слушал. Смотрел, если кто-то что-то делал, и слушал, когда кто-то что-то рассказывал. При этом если рассказчик слишком завирался, издавал выразительное недоверчивое ворчание, чем всегда вызывал веселье.

Петрович соорудил ему подстилку с магнитами, зашитыми по углам, чтобы не улетала. По диагонали он укрепил эластичный ремень, и, каждый раз, укладываясь, Жанко под него подныривал. Теперь, засыпая в невесомости, пес не дрейфовал по всему кубрику.


База располагалась на планете земного типа. Носитель остался на орбите, а боты с командами опустились на поверхность. Личный состав выстроился на летном поле, и началась перекличка. Старинный ритуал, скорее дань традиции, чем необходимость. Когда прозвучало имя «Жанко», пес гавкнул в ответ и был награжден недоуменным взглядом командира базы.

— Сержант, Вы занесли собаку в список людей. Мы этого обычно не практикуем. Впрочем, Вам виднее. — Этим крепким парням многое сходило с рук, пока они исправно выполняли свою работу.

По окончании переклички восемь групп, закончивших вахту, сели в боты и улетели к носителю. Им предстоял отпуск. Вновь прибывшие заступили на их место и начались будни. Неделя на орбите в готовности номер один, неделя перерыва. Потом неделя в готовности номер два на планете у бота, готового к немедленному вылету, снова неделя перерыва. А затем все сначала.

Во время перерыва — тренировки. Жанко тоже в них участвовал в меру своих собачьих сил. На полосе препятствий он повел себя ну совершенно не по-собачьи. Преодолевая лабиринт, сооруженный из жердей и кольев, он старательно прошел все зигзаги. А ведь ему ничего не стоило спрямить путь, поднырнув под перекладины. Рост позволял. Стену взял мощным прыжком после нескольких падений. А с бревна сваливался и возвращался к началу, повторяя попытки, пока не справился.

Но больше всего он насмешил своих сослуживцев во время прыжков на батуте. Сначала, когда он дал понять, что теперь его очередь, его пытались отговорить. Не помогло. Вспрыгнув на полотнище, пес попал в чрезвычайно затруднительную ситуацию из-за своей четвероногости. Едва ему удавалось распрыгаться, как его выбрасывало в сторону и всей команде пришлось встать на страховку. Парни буквально покатывались от хохота, глядя на его выкрутасы. Но вскоре пес приспособился, и смех стих. Многих упражнений, особенно на снарядах, он конечно не освоил. Ему это было просто не под силу. Но в таких случаях он и не делал попыток.

Разумность его была настолько очевидна, что часто служила предметом оживленных дискуссий. Наилучшую версию, объясняющую удивительные умственные способности этого пса, предложил Брасс, пилот бота. Отличная память и страсть к подражанию. У животных это встречается. На том и остановились.


Однажды вечером, когда все укладывались спать, Жанко принес к месту, где устраивался Петрович, две пары ботинок. Встал в них всеми четырьмя лапами и просительно заскулил, умоляюще глядя ему в глаза. Сержант, посмотрев на эту сцену, поскреб затылок и сказал.

— А ведь и правда. Надо изладить ему обувку.

Среди членов команды не было людей с двумя левыми руками. Им постоянно приходилось заниматься ремонтом и усовершенствованием разнообразного снаряжения. Кроме того, надо было чем-то занимать нередкий досуг. Так что и по части сапожного дела проблем не оказалось.

К вечеру следующего дня ботинки были готовы. Не такие, как у людей. По собачьей лапе. И не на шнуровке, а на застежках-липучках. Жанко быстро научился сам обуваться и разуваться, хотя всегда предпочитал, чтобы ему помогли. Зубы не руки.

Следующий номер он отколол, когда команда занималась подгонкой амуниции. Стащив на пол сумку резервного рациона, аптечку, сигнальную ракетницу и флягу, он улегся возле них и принялся просительно скулить. К его выходкам уже привыкли относиться вдумчиво, и на следующий день он получил ременную сбрую, позволяющую все это носить на спине. Кроме того, ему сделали новый ошейник, на котором закрепили радиотелефон. Разумеется, пес не был в состоянии его включить или выключить. Но это означало лишь то, что просто придется чаще менять элементы питания.

— Жанко, положить тебе запасной комплект ракет?

— Жанко, а ты позволишь мне иногда отхлебнуть из твоей фляжки?

Немудреные шутки товарищей пес не оставлял без ответа, согласно повизгивая или протестующе рыча.

Именно товарищей. Ни в ком он не признал над собою хозяина. Беспрекословно выполнял команды сержанта или капрала, если они касались службы. С остальными держался на равных.


Боевое крещение он получил здесь же, на планете Рокер. Сигнал тревоги пришел из одинокого домика посреди степи, в каких жило почти все население этой редко заселенной планеты. По этому случаю не стали спускать бот с орбиты, а послали команду с базы. Не прошло и получаса с момента поступления вызова, как бот уже приземлился, команда высыпала из кормового люка и ворвалась в хибарку.

Это оказался курьез. Такие случаи бывают нечасто, но о них долго помнят, со вкусом рассказывая и «вспоминая» все новые и новые подробности. Кошка засунула голову в банку и застряла. Ее шестилетний хозяин, пытаясь позвать на помощь родителей, нажал кнопку не на том устройстве. Его папа и мама, естественно, не услышали вызова, зато увидели садящийся бот и примчались на вонючем и трескучем мотоцикле.

Кстати, ошибка с кнопкой была единственным проколом мальчугана. В остальном, он действовал мудро и мужественно. Банку разбивать не стал, опасаясь поранить кошку. А, чтобы та не задохнулась, просунул в банку велосипедный шланг и накачивал воздух насосом.

Кошку освободили, царапины на руках заклеили, просмеялись и отправились восвояси, не дожидаясь конца разбирательства о степени участия будущего рокера в процессе проникновения кошачьей головы в горловину банки.

На обратном пути капрал потрепал пса по загривку и сказал:

— А ведь сегодня у Жанко было первое дело. Теперь ему полагается сундучок. Как считаете, братцы.

Братцы считали аналогично. Сундучки были особым шиком спасателей. Всегда самодельные, они обязательно отвечали двум требованиям. Во-первых, на них было удобно сидеть. Во-вторых, они играли роль своеобразного послужного списка. На их боковой поверхности звездочками отмечали количество спасенных.

И Жанко получил свой сундучок. Очень легкий, с ременной петлей на крышке, чтобы удобно было носить в зубах. Низкий и широкий, чтобы пес мог на нем уместиться. И со специальным запором, приспособленным к отпиранию собачьими зубами. Жанко принял его как должное, открыл, обнюхал и положил туда свой старый ошейник и запасные ботинки. Обе пары.


Следующее дело оказалось нешуточным. На Карлуше пассажирский самолет попал в град и получил сильные повреждения. Пассажиры успели покинуть машину с парашютами, и были рассеяны по горам, покрытым лесом. Поиски осложнялись отвратительной погодой, когда ливни сменялись снегопадами, а туманы — метелями. Местными силами были организованы поиски, но на участие спасателей возлагались большие надежды.


Последним выпрыгнул сержант, и в десантном отсеке остался один Жанко. Прыгать с парашютом он не мог. Брасс посадил бот на небольшую площадку на склоне и заглушил двигатели. Жанко вышел наружу, прислушался, принюхался и затрусил вдоль откоса, направляясь к седловине между двух взгорков. Брасс окликнул его по радио, услышал ответное «Гав» и успокоился. По радиопеленгу пса всегда найдут. А у него много работы. Надо периодически опрашивать ребят и держать связь с другими командами, передавать вводные, ну и все такое.

Еще дважды окликал он пса и получал обычный ответ. Но вот в наушниках раздался лай совершенно иного характера:

— Гав — гав, гав — гав. — Когда-то Брасс уже слышал такой лай. Ну конечно, так Жанко всегда лаял, чтобы привлечь к себе внимание. Взяв пеленг, Брасс направил туда перископ и увидел собаку. Далеко на заснеженном склоне она копалась в сугробе, что-то вытаскивая наружу. Пожалуй, можно подлететь поближе.

Найденных оказалось четверо. Из парашютов и камней они соорудили себе укрытие, но их занесло снегом, и они уже начинали замерзать. Сдав находку, пес снова отправился на поиски. Он нашел еще троих, но, увы, только один из них был жив. Двое других разбились о скалы.


Подавленное настроение, почти уныние, царило в команде. Вот так всегда после дела. Одиннадцать человек они спасли. Но еще восемь в их помощи уже не нуждались. И как обычно, после встречи со смертью, пусть и чужой, парни ходили понурые. И тут Жанко проявил себя с совершенно неожиданной стороны. Ночью, когда спасатели уснули, он переставил местами их ботинки. Правый с левым. Утром после побудки он слушал, как вся команда дружно чертыхается по поводу неожиданного неудобства, грозя неумному шутнику немыслимыми карами. И, поскольку на него подозрение не пало, вскочил, демонстративно поджал хвост и бросился наутек. Ребята славно за ним погонялись, подурачились и пришли в себя.

А вечером сержант нарисовал на его сундучке пять звездочек и сказал:

— Уж и не знаю, кто ты такой. Не будем копаться. Только думаю, если тебе это будет нужно, ты найдешь способ объяснить.


Следующее дело было в космосе. Транспорт «Зураб» на выходе из перехода оказался в теле кометы, не отмеченной в лоции. Судьба его решилась в считанные секунды. Спасателям оставалось погрузить в бот изуродованные тела команды и пассажиров. Жанко всю операцию просидел в кабине. У него не было скафандра.

Зато в следующий раз он оказался на высоте. Спасали стадо гатанов, оказавшихся на затопленной ливнями равнине. Жанко встал на носу моторки, укусами согнав оттуда обиженного Леона. Поворотами головы и лаем он давал понять, куда поворачивать, и, в сплошной пелене дождя, быстро вывел команду к стаду, сбившемуся на мелководье. Когда подогнали бот и загнали туда гатанов, команде уже не нашлось места. Более того, остатки стада пришлось грузить в моторки и везти к берегу. Глупые животные изранили спасателей своими острыми рожками и измазали дно лодок изрядным количеством помета.

Это дело не прибавило звездочек на сундучках команды, но подарило псу удивительного друга. Пока хозяйка потчевала усталых парней разносолами из своих необъятных запасов, смотритель заповедника уговаривал сержанта оставить собаку ему. Он был настолько убедителен, что сержант, наконец, сказал:

— Спроси лучше у него. Как он решит, так и будет.

Пока смотритель переваривал услышанное, Жанко прервал свой труд над сахарными ребрышками и подошел к двери кабинета. Открыл ее, надавив лапами на ручку, и, глядя на смотрителя произнес:

— Гав-гав, гав-гав.

Смотритель проследовал за ним в кабинет и чуть не лишился чувств, когда, пропустив его, пес закрыл дверь, толкнув ее изнутри. Собак, закрывающих двери, он еще не встречал.

Полчаса, пока они отсутствовали, команда сидела в напряженном ожидании. Даже есть перестали. Ребята привыкли ценить друг друга, а собаку, вдобавок, еще и любили. Кроме того, такого члена команды ни у кого не было, что позволяло испытывать гордое чувство своей исключительности, так важное для молодых.

Но вот дверь открылась. Пес вернулся к еде, а смотритель ответил на немой вопрос:

— Жанко остается с вами. Но отпуск он проведет здесь.

У всех отлегло от сердца, и снова послышался звон ложек и тарелок.


Год вахты закончился, и команда отправилась в трехмесячный отпуск. Бот высадил Жанко у домика смотрителя заповедника. На обратном пути его заберут. А сейчас он взял в зубы ремешок своего сундучка, украшенного семью звездочками, и затрусил к дому. Смотритель уже шел навстречу.


Так и повелось. Отработав вахту в своей команде, пес проводил каникулы в заповеднике. За десять лет он ни разу не изменил этот порядок. А для собаки это немалый срок. Зубы его пожелтели, шерсть потемнела, и теперь его приходилось чаще мыть, а то попахивало псиной. Совершенно бесполезный, когда приходилось работать в скафандрах, он оказывался неизменно эффективен на планетах с атмосферой, подобной земной. А ведь именно там и селились преимущественно люди. И там происходило наибольшее количество случаев, требующих вмешательства спасателей. Так что одна из стенок сундучка была уже сплошь покрыта звездочками.

Ребята из команды, правильно истолковав его мрачноватый нрав, и из уважения к свободе его волеизъявления, сочли за благо не трепаться о необычных способностях удивительного пса. Это избавило его от лишнего любопытства посторонних и вполне устроило. Конечно, часть команды сменилась за эти годы. «Старики», сержант и Петрович, вышли в отставку и обосновались в молодых колониях, на еще не обжитых планетах. Брасса уговорили перейти в разведку, и теперь он «бороздил просторы вселенной» в поисках новых, пригодных для жизни, планет и внеземных цивилизаций. Капрал стал сержантом, а Леон — капралом.


Эта операция с самого начала разительно отличалась от всех других. Их не подняли по тревоге, а собрали в кабинете начальника базы и обстоятельно ввели в курс дела. И, хотя была не их очередь, и они почти не представляли себе, как справятся с задачей, никто и не думал отказываться. Начальство выбрало самых матерых.


Каверна не была рекомендована для колонизации. Эта уютная планета с богатой природой почти не отличалась от Земли. Но исследователи отметили необъяснимые слабые аномалии электромагнитных полей и, на всякий случай, ее оставили на «потом». Изыскательские работы свернули и экспедицию переключили на более перспективные объекты.

Однако нашлась группа «самоселов», отчаянных любителей первозданной природы и патриархального уклада, которые и обосновали здесь единственную деревеньку. Они мирно жили, довольствуясь тем, что добывали в лесу, и никому не доставляли забот. И вот их староста попросил помощи. У них в течение месяца три человека полностью потеряли память. Сначала девочка двенадцати лет, сирота. Потом крепкий мужик, отец семейства. И, наконец, старушка, ведунья и знахарка. Их заново учат ходить и говорить, но дела продвигаются медленно.

От эвакуации население отказалось. Им нравится жизнь, которую они ведут. Если там что-то опасное, всех, конечно, придется вывезти с планеты, даже вопреки их желанию. Но прежде чем принимать крутые меры, следует разобраться.


Уже перед высадкой обратили внимание на то, что Жанко никому не предложил помочь ему с его рабочей амуницией. Более того, он снял ботинки, достал свой старый ошейник и попросил надеть его, вместо нового. Из кабины он выскочил, как обычно, первым и повел себя, как ошалевший от свободы несмышленый щенок. Обнюхал и пометил несколько столбов, разогнал стайку домашней птицы и затеял свару с местными собаками. Вскоре он окончательно пропал из виду, и несколько дней его замечали только случайно. То видели, просящим подачку, у кого нибудь из местных жителей. То наблюдали, как он отправляется в лес, увязавшись за кем-то, идущим туда за грибами или ягодами.

За эти дни опросили все население и узнали, что все случаи потери памяти объединяет еще одно обстоятельство. Пострадавшие пропадали неведомо где по несколько дней. И всех их нашли в разных местах, беспомощно лежащих рядом с тропой.

Вслед за спасателями прибыла бригада медиков, сыскари и изыскатели. Развернули целый палаточный городок и принялись за обследование пострадавших и всех местных жителей. Окрестности деревни усеяли автоматическими следящими зондами и начали подробную съемку и взятие проб грунта, растительности, воды и воздуха. И, естественно, всерьез занялись аномалиями электромагнитного поля. Сыскари целыми днями опрашивали население, сопоставляли и ставили следственные эксперименты. Спасатели оказались оттеснены на задний план, но продолжали обшаривать окрестности в поисках неведомо чего. Сержант, полагая, что толку от них здесь не будет, хотел доложить начальству и вернуть команду на базу. Его останавливало то, что Жанко пропал, и несколько дней его никто не видел.

Каждый вечер все участники расследования делились открытиями прошедшего дня. Но ничего, наводящего на какие либо мысли, не обнаруживалось. Утром десятого дня Жанко отыскал группу в лесу и, взяв сержанта зубами за штанину, потянул в сторону деревни. Знак следовать за ним. Остальных спасателей он облаял, и они поняли, что ему нужен только командир. Когда тот перед уходом отдавал капралу распоряжение продолжать поиски, пес снова разразился лаем и успокоился, когда последовала команда: «Личному составу отдыхать».

Вечером спасатели вернулись к боту прекрасно выспавшиеся и застали командира и пса спящими сном младенцев. На ехидный вопрос, зачем это они уединились, последовала команда занять места в кабине и задраить люк. Началась экипировка. Крепкие бутсы сменили на мягкие туфли для скалолазания. Надели бронежилеты и каски. Открыли ящик с оружием (впервые за десять лет) и вооружились до зубов. Сержант знал, что делать, и команды отдавал исчерпывающе точные.

Вышли с темнотой. Шестеро отклонились в сторону и, вскоре, присоединились к остальным, неся на носилках девочку, потерявшую память. Она сосала палец и пускала пузыри. Шли долго. Перед самым рассветом Жанко перегородил группе дорогу. Остановились. Собака ушла вперед в сопровождении Гендерсона и Леона. Эти ребята не так сильно топали, как остальные. Минут через пятнадцать оба часовых были скручены и усыплены. Жанко подвел спасателей сзади, даже пикнуть не успели.

Через сотню метров маневр повторили, но не так удачно. Леону достался слишком крепкий охранник и, чтобы предотвратить шум, Жанко вцепился ему в глотку зубами. Не до смерти, но крикнуть не позволил. Тем временем подействовала инъекция.

В склоне холма, к которому они подошли, чернела пещера, заметная уже в предрассветных сумерках. Рядом с ней затаились пятеро ребят покрепче. Чуть подождали. Слышно было, как в пещере открылся запор, и на свет появилась смена караула и разводящий. Едва дверь закрылась, на них навалились, и они разделили участь своих коллег.

Посветив фонариком, сержант набрал код на замке и путь в пещеру был открыт. Старались не шуметь, по одному обезвреживая спящих. Не получилось. Длинная очередь скосила сразу троих спасателей. Пришлось пустить газ. Жанко, естественно, был вынужден пулей вылететь наружу. Противогаза у него не было.

Обошлось без трупов. Пещеру проветрили, пленных связали и перевязали раненых. Бронежилеты спасли их от смерти, но не от боли. Всего насчитали восемнадцать охранников и четверых, одетых цивильно. В дальнем конце обнаружили большой металлический контейнер, явно собранный на этом месте. В проход он не вошел бы. Жанко попытался открыть дверь в его стене, но она не поддалась. Ему помогли.

Внутри оказалось оборудование совершенно неизвестного назначения. Пока спасатели по очереди заглядывали в дверь и гадали, для чего это все, Жанко действовал. Прежде всего, он занял кресло за пультом и лаял, пока к нему не подошел сержант. Сняв сумку с собачьей спины, он достал оттуда ботинки для передних лап. Из подошвы каждого башмачка торчал стержень с палец толщиной. Закрепив их, сержант придвинул кресло с собакой к пульту и отступил.

Уверенно, будто всю жизнь это делал, пес, нажимая стержнями на кнопки и клавиши, включил установку и стал печатать. Не очень быстро, но ритмично. Спасатели, привыкнув ожидать от этой собаки всего, чего угодно, озадаченно переглядывались. А сержант, заглянув через плечо на экран, отдал распоряжение:

— Принесите девочку, положите на кушетку и оденьте ей на голову шлем установки.

Пока выполнялись эти указания, пес продолжал стучать по клавишам, посматривая на появляющуюся на экране информацию. Потом пролаял. Повинуясь этой команде, сержант водрузил на его голову такой же шлем. Громоздкий, он явно содержал в себе сложную аппаратуру и тянул за собой толстый шлейф проводов.

Ткнув в последнюю кнопку, Жанко замер, следя за экраном. Некоторое время ничего не происходило. Потом, видимо удовлетворенный тем, что увидел, снова пролаял. Подождал, пока с него снимут шлем. Сам снял ботинки и:

Неуверенными движениями девочка стащила шлем с головы. С трудом поднялась и села. Леон поддержал ее и, опираясь на его руку, она подошла к собаке. Взяла с клавиатуры собачьи ботинки и положила их в наспинную сумку пса. Потом расстегнула на нем бронежилет и пролепетала:

— Как он мне надоел.


Худенькая, как былиночка, девчушкасидела в окружении спасателей, положив руку на голову их лохматому товарищу, и рассказывала.

— Меня звали Леонард Вениаминович Козлов. Я психиатр. И зануда. Из-за этого, чтобы не портить жизнь окружающим, работал в одиночку. Меня интересовало биополе. — До этого момента предельно лаконичная, девочка, будто с цепи сорвалась.

— Это ведь только по мнению дилетантов биополе — нечто, что люди могут ощущать. Надо быть или законченным шарлатаном или непроходимым тупицей, чтобы верить в экстрасенсов, видящих или чувствующих «ауру». Верить в то, что какими-то движениями рук можно что-то изменить или вылечить. Все, что при этом происходит, результат внушения.

Биополе — это суперпозиция электрического, магнитного и гравитационного полей. Оно чрезвычайно мало, но может быть измерено и выражено в обычных единицах измерения. Но роль играет не величина или сила поля, а структура и ее изменения. — Спохватившись, что сейчас не время для лекций или дискуссий, рассказчица остановилась, перевела дыхание и продолжала уже спокойно:

— Чтобы работать самостоятельно, мне пришлось изучить невропатологию и психологию, электронику и теорию поля. И программирование. Я не собирался делать открытий или изобретать что-либо уникальное. Мне хотелось написать добротный труд о зависимости между биополем и процессами, происходящими в мозге. Я предполагал изучить и обобщить все, что публиковалось по данной теме, и подготовить исчерпывающий справочник.

Но не тут-то было. Обнаружились зияющие дыры, не позволяющие представить единую картину. Каждая публикация касалась какой либо части и, хотя их было много, они часто дублировались. Пришлось браться за эксперименты. Поначалу все шло нормально. Купив на рынке молодую дворняжку, Жанко, потому что его голова хорошо подходила к сенсошлему, я записывал параметры его биополя в нужных мне комбинациях условий и воздействий. Моя работа нормально двигалась, пока я не захотел узнать, что у нее в мыслях. Задача расшифровки параметров биополя до уровня чтения мыслей в принципе не разрешена и, полагаю, неразрешима. Я знал об этом и даже не пытался этим заниматься. Я поступил очень легкомысленно. Мне взбрело использовать в качестве приемника и дешифратора свой мозг.

Для этого пришлось переделать сенсошлем в шлем — передатчик. Поверьте, это не просто переключить полярность. Каждый датчик надо заменить излучателем соответствующего поля, да еще и построить схему управления. Я возился два года, но своего добился. Закончив отладку, я надел себе на голову шлем-передатчик, на голову пса — сенсошлем, и почувствовал голод и желание выбежать из лаборатории на двор и, задрав ногу, омочить угол сарая. Это был успех. Такое приспособление — сущая находка для психиатра. Поверьте, понять душевнобольного — это сложнейшая задача. А тут такие перспективы!

Я, на радостях, хватил стаканчик спирта, а припасенные на обед бутерброды скормил псу. Потом вывел его на двор, где он реализовал свое намерение. И тут мне взбрело в голову внушить псу какую-нибудь мысль. Мы вернулись, и я надел на себя сенсошлем, а на собаку — передатчик. И включил аппаратуру. Пока я колебался, какой приказ отдать собаке путем созданного мной метода мыслепередачи, почувствовал, что от спирта меня разморило, и задремал.

А потом вдруг увидел перед собой собачьи лапы и решил, что это кошмарный сон. Все оказалось куда хуже. Мой разум, моя память, вообще все, что составляет мою сущность, — оказалось в голове у собаки. Так я стал этим псом.

Девочка остановилась, переживая заново испытанный когда-то ужас. Затем продолжила:

— Вы не подумайте, что с Леонардом что-то случилось. Он проспался, снял с нас шлемы, педантично выключил оборудование, закрыл окна и пошел домой. Ни о чем не подозревая. У меня было время собраться с мыслями. Я сумел открыть вольер и включить компьютер. Прежде чем уходить, надо было дать знать своему двойнику, до чего он доигрался. А собачьи лапы плохо попадали по клавишам. Я действовал карандашом, зажатым в зубах.

— Утром, едва он открыл дверь, я прошмыгнул мимо его ног и был таков. Надо было начинать новую жизнь в новом теле. А, поскольку собакам отпущено немного, я решил вспомнить детские мечты и стать спасателем. Да, чуть не забыл. Жанко тоже продолжает жить в моем мозгу, но мы с ним поладили. То есть я его легко себе подчинил. Но время от времени спускал с «поводка», не вмешиваясь в его поведение.

Должен признать, он сильно очеловечился, а я заметно «озверел» и уже не воспринимаю его отдельно от себя. Во всяком случае, идя по следу или, простите, ухаживая за дамой, я не чувствую себя отдельно от него.

Теперь о том, что произошло здесь на Каверне. Предполагаю, что о работе Леонарда стало известно членам какой-то преступной группировки. Они решили, что, выкрав на короткое время богатого человека, запишут в его мозг сознание своего сообщника и легко завладеют его состоянием. Не знаю их точных планов, но они должны были натолкнуться на проблему. Хозяин тела должен сопротивляться. А чтобы этого не случилось, надо сначала стереть его память. Не сомневаюсь, что Леонард отказался с ними сотрудничать. Тем более что шантажировать его нечем. Он одинок. Полагаю, они убили его, а аппаратуру захватили. Вероятно, они немало потрудились, разбираясь в этом хозяйстве, и кое-что сумели. Но не все у них получалось. Слишком во многих местах я не писал комментариев, не предназначая это для других пользователей. Кроме того, вопрос стирания памяти я вообще не разрабатывал. Думаю, и Леонард тоже.

В общем, этим паразитам нужны были эксперименты на людях. Эта планета подходила идеально. Совершенная изоляция. Но они допустили пару ошибок.

Во-первых, они отпускали людей после опытов, полагая, что это не так насторожит жителей, как их окончательное исчезновение. А ведь в этих лесах каждый год человек двадцать пропадает: хищники, ядовитые насекомые, да мало ли что? Глухомань.

Во-вторых, они считали, что радиосигнал отсюда ни до одной населенной планеты не дойдет. Правильно считали. Но не учли, что мимо этой звезды часто проходят транспорты и, в промежутке между переходами, могут принять сообщение и отвезти куда следует.

Это все. Сержант, выключай запись. Дальше не для протокола. Мой рассказ, пленных и аппаратуру передайте сыскарям. Они сами разберутся. Не спасателей это дело, со всякой гадостью возиться. Наша работа — добрым людям помогать.

Жанко — такой же, как прежде. Он остается с вами до конца вахты. Потом уходит в отставку. Собачий век короток. Отвезете его к Прокопу, смотрителю заповедника на Зараде. Это туда, куда он в отпуск ездит. Будет на старости лет беречь флору и фауну. У него в сундучке жалованье за девять лет. Ему оно ни к чему. А мне хватит на первое время. Подбросите до ближайшего космопорта. Постараюсь где-нибудь устроиться. Меня зовут Николь Манту. Мне двенадцать лет. И мне еще предстоит трепет первой любви и радость материнства.

(обратно)

Последний вариант

Глава 1

Гарри почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Это был смертный приговор.

— Ну вот, и мой черед настал. — Пришел он к горькому выводу, глядя на табло с расписанием ближайших поездок. — В конце концов, каждому предстоит свидание с костлявой. Только спешить не хочется.

В свои шестнадцать он еще ни разу серьезно не болел и полагал, что при таком положении дел доживет, как минимум до двадцати пяти. Это был практически предел для третьей категории, к которой относились все водители. Но, как бы там ни было, рейс завершен. До начала очередного — пять дней. Как раз, чтобы подготовиться к следующей, скорее всего последней в его жизни, поездке.

В карантинном боксе все стандартно. Сложив одежду в ящик утилизатора, Гарри провел час под душем. Сбрил на теле все волосы, успевшие отрасти за последний рейс. Обтеревшись напоследок дезинфектором, он надел темные очки и включил ультрафиолет. Последний этап гигиенического ритуала был бы самым приятным, если бы не приходилось постоянно поворачиваться, подставляя под убивающие микробов лучи те участки тела, которых излучение не достигает без посторонней помощи. Дальше по его обычному распорядку следовал отдых, и он улегся на туго натянутую частую сетку. Вентиляторы мягко обдували тело теплым воздухом, прошедшим через стерилизаторы. Их уютное ворчание создавало ощущение комфорта и покоя. Но сон не шел. Чувство обреченности — нелегкое испытание, даже в его зрелом возрасте.

Поняв, что все равно не уснет, Гарри попытался придать своим мыслям позитивную направленность. Да, ему предстоит поездка, из каких еще никто не возвращался. Но он ведь не лыком шит. Он — один из самых опытных водителей, известный не только тем, что выкручивался из сложнейших положений, но и своей способностью в эти положения не попадать. Если не распускать нюни, а, с обычной скрупулезностью провести предрейсовую подготовку, кто знает, как все кончится. Ведь риск, и немалый, присутствует в каждой его поездке. А он еще жив. Пора за работу. Для такого сложного путешествия пять дней подготовки — только в обрез.

Табло внутренней связи, единственный инструмент, которым он располагал в течение межрейсового промежутка, матово поблескивало черным экраном на стене. Устроившись перед ним, Гарри набрал свой пароль, и приступил к изучению стоящей перед ним задачи.

— Цель поездки?

— Микробиологическая экспедиция.

Это он знал и раньше.

— Состав экипажа?

— Лариса Кононова, исследователь. Гарри Морган, водитель.

Значит всего один пассажир. Неплохо. Это несколько увеличивает шансы.

— Маршрут?

На табло вспыхнула колонка цифр с координатами. Гарри вызвал карту и, соединив точки остановок отрезками прямых, получил извилистую ломаную, оказавшуюся вне пределов обычных путей сообщения. Конец ее упирался в символ, означающий поселение D-17. За все шесть лет работы, слышать о нем Гарри не приходилось. Но это потом. Сначала главное.

— Экспедиционное оборудование?

— Четыре специальных камеры.

Нормально. Их закрепят снаружи и подключат через резервные гермовводы. Главное, не будут сверлить новых отверстий в корпусе грузовика.

— Груз?

— Пять ящиков, размещаемых в кабине. — Далее следовали габариты и вес. Прикинув, Гарри быстро сообразил, куда их пристроить. Это не проблема. Удивительно, что грузовой отсек остается пустым. Машина оказывается облегченной, и это значительно повышает ее маневренность и проходимость.

— План работ?

— Наблюдения в точках остановки через специальные камеры.

Ну, это уже слишком хорошо. Значит, выходы наружу не планируются, и их шансы подхватить инфекцию не возрастают. Таким образом, их жизни полностью в его руках. Достаточно проявить аккуратность и предусмотрительность, не влететь в аварийную ситуацию, требующую выхода из машины, и у них остается вероятность вернуться. Что-то слишком уж все безоблачно. Рано расслабляться.

Гарри запросил данные по поселению D-17 и понял, что именно здесь и ждет его главное испытание. Поселение было оставлено людьми тридцать лет назад и с тех пор не посещалось. Они приедут в мертвый город, где некому будет даже открыть ворота мойки. Где все оборудование не обслуживалось и не проверялось уже более четверти века.

Да, это серьезная заявка на саван. Но у него есть в запасе пустой грузовой отсек, и он не упустит ничего из того, что можно предусмотреть. Гарри затребовал всю документацию по объекту D-17.

(обратно)

Глава 2

Спутница удивила его своим юным возрастом. В шестой, предпоследней, категории люди иногда доживали и до сорока. Он ожидал, что его ждет встреча с женщиной лет тридцати, а перед ним сверстница. Худенькая и обыкновенная, со свежими царапинами на обритой голове. Поразительная беспечность! Или они там не удаляют волосы ежедневно? Тогда, если дать им отрасти, легко порезаться при бритье.

Босая, в желтых шортиках и такой же короткой маечке, она как-то скукожилась под его неодобрительным взглядом и, повинуюсь молчаливому кивку, полезла в люк. Гарри не спешил. Он еще раз перебрал в уме все, что касалось экипировки и погрузки. Да, ничего не забыто. Единственное сомнение касалось выброшенного им неизвестного ящика без маркировки, который он обнаружил в грузовом отсеке, когда проверял размещение и крепление груза. Он не стал обращать на него внимание такелажников, а, дождавшись их ухода, отвинтил барашки креплений, отцепил провод контрольной системы и унес на склад. Не хватало только скандала с суперкарго и нервотрепки со сверкой реестра. У него свой реестр в голове. И благодаря нему он надеется еще немного задержаться на этом свете.

Исследователь сидела в правом кресле и безучастно ждала.

— Ты проверила свои ящики? — Спросил Гарри, устраиваясь на месте водителя.

— Да. Все в порядке.

Прогнав тест через все системы, он запросил разрешения на выезд, но входной комплекс оказался занят, и пришлось ждать. Только что прибыл грузовик, и шла его обработка. Коротая вынужденное ожидание, Гарри живо представил себе то, что сейчас происходит.

Прямоугольный ящик на восьми огромных, в человеческий рост, колесах, такой же, как и все грузовики, перевозящие грузы между поселениями Дорментины, въехал на пандус и попал под перекрестный обстрел водяных струй, вымывающих всю, собранную по дороге, грязь. Гладкая нержавейка его поверхности, расцвеченная только цветами побежалости, легко отмылась, но назойливые потоки тщательно очищают протекторы и места соединения колес с осями.

По окончании мытья машина въезжает в ворота, которые герметично смыкаются у нее за кормой. Тесное помещение стремительно заполняется дезинфицирующим раствором, в то время как опустившиеся сверху балки препятствуют всплытию. Насосы интенсивно перемешивают жидкость, а вертящиеся у пола, стен и потолка активаторы вызывают вибрацию раствора, заставляя его проникать в самые недоступные места.

Первая дезинфекция окончена. Раствор слит, и машина переезжает в следующую камеру. Здесь ее обдувают ипритом. Это должно убить последние микроорганизмы из внешней среды и полностью предотвратить возможность проникновения враждебных бактерий в зону, где работают люди.

Ну, вот и все. В переднем экране Гарри видит, как раскрываются створки герметичных ворот, и прибывший грузовик въезжает на площадку внутреннего пирса. Ба, да это недотепа Тадеуш. В позапрошлом рейсе он оплошал на откосе у третьей речки и влетел правым задним между стволами двух грастов. Гарри тогда вытащил его скользящим толчком в корму и вел за собой до самого поселка. Этот маневр спас Тедди от выхода наружу. Дезинфектор переходной камеры грузовика не слишком эффективен, когда нужно стерилизовать сложную поверхность скафандра, так что вероятность инфекции — процентов двадцать.

— Привет, Тадеуш.

— Счастливо, Гарри.

Обменявшись с коллегой по радио традиционными фразами и получив разрешение, Гарри вывел свой грузовик из ворот купола города и покатил к месту первой обсервации.

(обратно)

Глава 3

За две недели поездки они обменялись едва ли сотней фраз. Гарри чувствовал себя скованно, поскольку за последние шесть лет имел возможность контакта только с такелажниками, когда проверял крепление груза. Половину этого срока он провел в кабине наедине с бездорожьем тропических джунглей Дорментины. Другую половину — в карантинных блоках городов, куда доставлял груз. Это время обычно уходило на изучение следующего маршрута и присмотр за погрузкой и ремонтом машины. И еще чтение книг. Через табло, разумеется.

Совсем иное дело Лариса. Она прожила всю жизнь в шестой категории, к которой относились конструкторы и научные работники. Надежно изолированные от внешней среды, они занимались исследованиями, разработкой вакцин и, несомненно, активно общались между собой. Тем не менее, она была внутренне напряжена. В каждом ее жесте чувствовалось смущение и виноватость. А может, это просто казалось Гарри после стольких лет отшельничества?

Свою работу она делала исправно. Каждый раз, как машина достигала заданной точки, она включала аппаратуру и на несколько часов приникала к небольшому, закрытому черным тубусом, экрану. Увидеть, что там происходит, было невозможно. Приходилось довольствоваться созерцанием того, как она вслепую крутит ручки, давит на кнопки и меняет кассеты. А огромные наушники, которые она водружала на голову во время работы, окончательно отгораживали ее от остального мира, и Гарри обретал привычное одиночество. Еще она готовила еду. Такой ему раньше есть не приходилось. Все продукты оказались в ее огромных ящиках, и бортовой запас оставался нетронутым. Основную часть рациона составляли привычные концентраты. Залил кипятком и через пять минут можно есть. Но каждый прием пищи предварялся так называемым «салатом». В нем было пять ингредиентов, преимущественно незнакомых. Кругленькие шарики — редиска и лук. Чеснок — сложной структуры комки, разделявшиеся на сегменты. И — самое отвратительное — петрушка: метелки, подозрительно похожие на окружавшую их враждебную растительность, огромный аккумулятор болезнетворных микробов. Пятый компонент, растительное масло, был ему знаком.

К этим салатам Гарри испытывал устойчивое отвращение и съедал их только из-за традиционно уважительного отношения ко всему, что считалось пищей. И еще, чтобы не ударить в грязь лицом перед неженкой из шестой категории. Впрочем, теперь она в третьей. И даже если они выкрутятся, то, чтобы вернуться к своим, ей придется полгода просидеть в карантине.

Машину Гарри вел очень аккуратно и расчетливо. При малейшем затруднении, будь то неожиданно крутой склон или слишком крупное дерево, не жалел времени на объезд препятствия. И, хотя терпеливые поиски нового пути по картам и снимкам из космоса на экране монитора, отнимали прорву времени, график движения выдерживал точно. По мере продвижения у него все более и более крепла убежденность в том, что маршрут был проложен очень умно, Как будто бы нарочно по пути наименьшего сопротивления. Так, чтобы объехать подальше болотистые берега рек, обогнуть места со сложным рельефом и не оказаться в густом лесу. Да, у них там, в шестой категории, неглупый народ.

Только вот с гигиеной как-то странно. Лариса постоянно мучилась с бритьем головы. Когда Гарри надоели свежие кровавые полосы на ее кумполе, он пристал с расспросами и не отставал, пока не выяснил, что, оказывается, в шестой носят прически. Правда, очень короткие. Невообразимая беспечность! Но не его ума это дело. И он сам стал брить ей голову и подмышки.

Когда впервые эта процедура прошла без кровопролития, отношения между спутниками стали несколько теплее. Не то, чтобы они начали разговаривать о чем ни будь кроме повседневных дел. Нет. Просто Лариса уже была не так скована и застенчива. Посоображав маленько, Гарри вспомнил, что, кроме головы и подмышек волосы растут еще в одном месте. У него, по крайней мере. А поскольку в случае с бритьем он, по забывчивости об этом даже не упомянул, похоже, это было принято как проявление такта с его стороны.

Сообразив, что им еще немало времени предстоит провести в обществе друг друга, он стал искать пути к установлению добрых отношений. То еду похвалит, то форму черепа одобрит, то попросит показать, что там, в тубусе, куда она пялится безотрывно по нескольку часов в день. И действительно, обоим стало уютнее в обществе друг друга. Лариса совсем оттаяла и рассказывала разные истории, произошедшие с ней или ее знакомыми. А он — о своих поездках, о ловушках, в которые попадал, о помощи, которую оказывал коллегам или коллеги ему. Вскоре они перешли на «ты», а тут и пришел конец поездке. Они добрались до D-17.

(обратно)

Глава 4

Настал самый ответственный этап. Здесь не обойтись без выхода наружу, и вероятность подхватить инфекцию очень велика. Да и кто поручится за стерильность внутренних помещений после тридцати лет консервации. Объехав со всех сторон крошечный полуцилиндр брошенного поселка, Гарри убедился, что он цел и весь затянулся вьющимися растениями. Подведя машину вплотную к входным воротам, он подал по радио команду на открытие, и некоторое время ждал. Никакой реакции. Началось.

Пока он надевал скафандр, Лариса вслух повторяла полученные от него инструкции, основным содержанием которых было: «Ничего не делать без команды». Выйдя в тамбур, он запер внутреннюю дверь, открыл наружный люк, спрыгнул на землю и тщательно загерметизировал его за собой. Глядя на расположенную на уровне глаз нижнюю кромку крышки, он понял, что должен вернуться победителем, или не возвращаться совсем.

Наружный щиток оказался на месте. Его дверца послушно открылась, для приличия скрипнув петлями. Тестер сразу показал, что энегоисточники внутри полностью разряжены, но замыканий нигде нет. И то ладно. Повинуясь его команде, Лариса нажала на соответствующую кнопку, и крышка грузового отсека грузовика отъехала вверх. Соединив кабелем разъемы на машине и в щитке, Гарри отдал следующую команду, и тестер немедленно отметил, что на цепях энергоснабжения поселка появилось напряжение. Нажал зеленую кнопку и, приложив шлем скафандра к стальной обшивке, послушал, как тщетно надрывается стартер, прокручивая не желающий запускаться двигатель. Отпустил кнопку и отправился искать горловину предохранительного клапана топливного бака. Она нашлась там, где положено, но резьба оказалась намертво закушенной и пришлось перепиливать трубу ручной ножовкой. Это стоило пары посаженых полотен и часа работы в неудобной позе.

Подкатив бочонок солярки, и перекачав его ножной помпой, повторил опыт с кнопкой. На этот раз дизель зафыркал, прокашлялся и заработал. Убедившись, что генератор действует, Гарри отключил и убрал ненужный теперь кабель.

Проведенное тестирование показало, что электрооборудование исправно, а герметичность корпуса сохранилась. Но это лишь до первого отпирания. Состарившиеся прокладки держат только потому, что приварились за долгие годы. Поочередно открывая ворота входных дезинфекционных отсеков, Гарри сменил все уплотнители, закачал в резервуар привезенный с собой свежий иприт, засыпал в бункер новый дезинфицирующий состав. Кроме того, он проконтролировал, подрегулировал, исправил и переключил еще десятки устройств и механизмов. Но главное — он запустил все ультрафиолетовые стерилизаторы во внутренних помещениях.

Все. Можно заезжать. Лариса нормально справилась с управлением. Машина дезинфицировалась с открытым входным люком и распахнутой крышкой грузового отсека, а Гарри рядом с ней в скафандре. Освободившись от него на тесной грузовой площадке, он залез в водительское кресло и уснул. Кроме всего прочего, он перетаскал около пяти тонн различных грузов.


Жизнь в поселке постепенно обрела стабильный распорядок. Лариса перетащила аппаратуру в помещения второго этажа и просиживала там целые дни, колдуя над микроскопом, пробирками и своим любимым монитором. По-прежнему она каждый день связывалась с руководством для доклада и отправки данных проведенных исследований. Кроме того, она делала себе и Гарри все положенные прививки, брала анализы крови и готовила еду.

Гарри был занят обслуживанием большого хозяйства поселка. Подвиг первого дня, позволивший им без риска для жизни обосноваться здесь, был только первой ложкой бездонного моря работ, которые оказались необходимы для поддержания должного порядка. Насосы и фильтры, сотни метров труб и километры кабелей, системы контроля и автоматики — везде нужно было что-то поправить или заменить. Это занимало день за днем, и конца не предвиделось.

Так что виделись они только три раза в сутки, за завтраком, обедом и ужином. Гарри привык к салатам и находил очень приятным Ларисино общество. Ему нравилось беседовать с ней. Обычно они засиживались за столом по часу, а вечером и дольше. Его тянуло к ней. Отсутствие личного опыта не помешало ему догадаться, что это такое. Книг он прочел немало. Но что-то в ее поведении подсказывало, что пока рано, надо чуть подождать.

(обратно)

Глава 5

За повседневными делами прошло три месяца. Все это время Гарри с привычной тревогой прислушивался к своему организму. Но никаких болезненных симптомов не ощущал. Даже обычных легких недомоганий и тех не было. И когда он прокрутил в памяти последние полгода, вдруг с необычайной четкостью понял, что с момента первой прививки, сделанной ему Ларисой на третий день поездки, он постоянно чувствовал себя прекрасно. Вот это да! Неужели наконец-то нашелся способ решить главную проблему их проклятой всеми планеты!

Как бы то ни было, эта догадка побудила в нем повышенный интерес, который он выразил в виде прямого вопроса за завтраком. Лариса как-то испуганно на него посмотрела, потупила взор и залепетала, что это не совсем так хорошо, как ему показалось, что надо еще много работать, чтобы желаемое стало действительным и, что она только маленький винтик большой машины, решающей проблему иммунитета людей на Дорментине. Из сказанного Гарри понял, что он сунул нос не в свое дело, и продолжал заниматься своим. Но червячок любопытства уже шевельнулся в нем и заставил обратить внимание на некоторые странности.

Во-первых, они уже четыре месяца как покинули город, а еда в ее контейнерах не заканчивается. Ну ладно масло, лук, чеснок и петрушка. Их расход не велик. Но одной редиски они съели за это время семьдесят два килограмма. А ведь еще столько же концентратов. Итого — уже почти весь груз.

Кроме того, вместо концентратов появились новые блюда. Сначала мясо, потом картошка, огурцы и помидоры. Все незнакомое, со странным, непривычным вкусом. Откуда? Если все это она синтезирует в пробирках, то где берет биомассу?

Во-вторых, когда он пожаловался на отсутствие чтива, она стала давать ему свои кассеты. Библиотечная система здесь не действовала, и наладить ее он не мог, но считать содержимое стандартной кассеты на табло — это запросто. Так вот, он мог поклясться, что одна из этих кассет с довольно скучным старинным романом, была та самая, которую она использовала при работе еще во время поездки.

Как ни ломал он голову, объяснения не находил. А поскольку первая попытка расспросов дала неважный результат, решил подождать с этим, чтобы не заставлять Ларису врать и выкручиваться.

Тем временем работы потребовали выхода наружу. Он специально оттягивал свои дела вне купола до тех пор, пока их не скопится достаточно, чтобы оправдать риск. И вот, сразу после завтрака, за которым он ругал очередной скучный роман, подсунутый ему Ларисой, и слушал ее возмущенные возражения, он проверил автоматику, облачился в скафандр и вышел наружу.

Как всегда, сначала осмотр. Он пошел вокруг здания, пробираясь через заросли деревьев и кустарник, и вдруг замер как вкопанный. Босая, в желтых шортиках и такой же короткой маечке перед ним стояла Лариса и окровавленными по локоть руками сдирала шкурку с подвешенного к ветке зверька. Гарри следил за ее ловкими движениями и не двигался с места.

Вырезав интересующий ее кусок, Лариса сняла тушку и забросила ее в кусты. И тут заметила, что попалась. Виновато улыбнулась, положила на траву нож и мясо и вымыла руки прямо в дождевой луже. Подойдя к Гарри, она постучала по забралу его шлема, и сказала:

— Можешь снять скафандр. Он тебе ни к чему.

Ватными руками Гарри отстегнул шлем и стащил его с головы. Наполненный незнакомыми запахами воздух ворвался в легкие, и он почувствовал, что кружится голова. Но это было не то головокружение, которое нередко сопровождало обычные ухудшения самочувствия. Нет. Это было нечто упоительное и радостное. Однако Лариса успела подхватить его обмякшее тело и бережно опустить на траву.

(обратно)

Глава 6

Гарри лежал на песке крошечного пляжа у тихой речки и дегустировал очередной плод местной флоры. Совершенно новый, ни с чем не сравнимый вкус. Лариса сказала, что это банан. Их завезли сюда давным-давно. Потом бросили, попрятавшись под стальные купола. А они прижились и сохранились. Оказывается, окрестности каждого поселка изобилуют одичавшими овощами и фруктами, оставшимися от когда-то посаженых садов и огородов. И здесь не только земные, но и съедобные местные виды, которые начинали одомашнивать. Только руку протяни, и будешь сыт.

Третий день наслаждается Гарри чувством полной свободы, понимая, что не зависит больше от стерильной атмосферы герметичных городов. Что не подвержен бесчисленным инфекциям — этому бичу населения планеты. Боязнь пространства прошла у него в течение первого дня. Видимо, сказался характер работы. А вот Лариса говорит, что две недели боролась со страхом. Но ведь она была одна.

А теперь она с удовольствием показывает ему съедобные растения, фрукты и ягоды. Свой огород с овощами. Учит, как подстрелить дичь, как вырезать лучший кусок мяса и приготовить прямо на костре. Но о цели экспедиции, о том, зачем вся эта затея и для чего окружающая ее завеса таинственности, молчит. А ведь пора прояснить это дело.

Повернувшись к ней, он просто сказал:

— Знаешь, это, конечно, замечательно. У нас тут совершенный рай для ограниченного количества пользователей, Однако, очень хотелось бы представить себе более полную картину современности. Давай все по порядку и начистоту.

— Ну что же. Рано или поздно придется. Начну издалека: Дорментину нашли и исследовали с целью основать здесь колонию. Планировалось завезти сюда сто миллионов землян. Планета представлялась очень перспективной. Еще бы. Все материки и острова сконцентрированы в тропиках. Страна вечного лета. Роскошная растительность и колоссальные минеральные ресурсы. И ничего опасного. Даже хищники некрупные, такие, что на человека не нападают.

Высадили первую волну поселенцев. Несколько десятков тысяч. Чтобы хорошенько все обследовали и начали обживаться. Лет десять все шло нормально, потом начались болезни. Странные эпидемии буквально косили население. Планета оказалась на карантине. Люди упрятали свое жилье под герметичные купола, пытаясь отсечь себя от негостеприимной внешней среды. Ввели в действие жесткие меры гигиены и дезинфекции. Микробиологи разрабатывали вакцину за вакциной, но полного эффекта это не давало. И так прошло более столетия.

Население привыкло к постоянному осадному положению. Привыкло, что жизнь коротка и наполнена недомоганиями и хворями, одна из которых оказывается последней.

Гарри слушал и думал:

— Зачем она мне рассказывает то, что известно всем? Ходит вокруг да около. Или хочет опять напустить туману, все запутать и ничего не объяснить, или сама чего-то не знает. Скорее, все-таки, темнит.

Но перебивать не стал. Набрался терпения и ждал. А она продолжала.

— Я училась на микробиолога. Не потому, что мне этого хотелось, а так было приказано. Ты ведь знаешь, как строго у нас с дисциплиной. Все мы винтики одного механизма, направленного на выживание нашего сообщества. Но меня интересовали компьютеры. Те самые, которые известны тебе как табло. Это устройства обработки и хранения информации, пронизывающие наше существование жестким каркасом команд и отчетов. А, кроме того, это и библиотека, и архив, и система учета и связь.

В общем, мне пришлось заниматься самообразованием, и кое-каких успехов я достигла. В основной же работе я стала заурядным середнячком и послушно выполняла то, что мне поручали.

Однажды, в рамках программы очередного усовершенствования вакцины, мне было предписано выполнить большой объем цитологических исследований. Боже, как мне было лень! И, прежде чем браться за постылую работу, я решила обратиться к архиву. Пользуясь своими познаниями в информатике, я составила простенькую программку контекстного поиска и пропустила через нее все, что было в памяти нашей компьютерной сети. То, что удалось выловить, примерно на треть сократило объем предстоящих мне исследований.

То есть это уже кто-то когда-то делал, написал отчет, а потом все забыли. Результат мне понравился, и я решила повторить попытку, но на этот раз с использованием стертых документов. Ты знаешь, как стираются документы?

— Знаю. Указываешь имя и даешь команду стереть. Но получается только с теми записями, которые сделал сам.

— Правильно. Но сама запись содержимого стертого документа остается на носителе. Уничтожается только имя в списке. И стертый документ можно прочитать до тех пор, пока поверх него не наносится новый. Конечно, сделать это может далеко не каждый, но я могла. Повторив поиск со стертыми файлами, я получила ответы на все, поставленные передо мной, вопросы.

Затратив неделю на фабрикацию отчета, я оказалась совершенно свободна и бесконтрольна на целый год. Раз в десять дней мне приходилось докладывать о «достигнутых» результатах, да держать какой-нибудь препарат на предметном столике микроскопа. На случай, если кто нибудь зайдет.

Зная, что таких работ будет еще немало, и, дабы потешить лень-матушку, я захотела сделать программу, которая смогла бы и отчет составить. Законы формальной логики хорошо описаны в учебниках, и задача казалась тривиальной. Но не тут-то было. Мешали разнобои в языке, на котором люди пишут отчеты. Одно и то же слово в различных контекстах принимает различные значения. Кроме того, в документах встречаются и гипотезы, и откровенные заблуждения. Попробуйте заставить разобраться в этом железяку, которая все понимает буквально.

Пришлось изобретать метод, позволяющий реализовать принципы ассоциативного мышления. Три месяца вдохновенного труда и полгода терпеливой доводки. Наконец я смогла добиться от компьютера точной копии моего отчета, составленного на основании тех же данных. Копия, конечно не буквальная, а по содержанию. Осмыслив содеянное, я вдруг поняла, что получила удивительный инструмент, позволяющий решать сложнейшие задачи с использованием колоссального объема информации, хранящегося в памяти компьютерных систем. Не только научных отчетов, но и учебников, художественной литературы, справочников и деловой переписки.

Закусив удила, я стала ставить перед компьютером различные задачи, и каждый раз получала вполне удовлетворительные ответы. А, когда на вопрос: «Быть, или не быть», — он мне ответил: «Быть. До тех пор, пока это возможно», — я поняла, что дальше держать в тайне результат своей работы — просто нечестно.

Однако прежде чем доложить руководителю, я вдруг вспомнила, с чего все началось. И спросила компьютер, как победить инфекционные заболевания на Дорментине. Ответ меня ошеломил. Слишком просто. Так не бывает. И я стала проверять. Уже не компьютерными, а микробиологическими методами. Кое-что в этом я все-таки смыслю. И пришла к тем же выводам. Вот каким:

Во-первых, болезнетворные микроорганизмы образовались в результате длительного взаимодействия отходов жизнедеятельности человека с внешней средой.

Во-вторых, созданная нами вакцина абсолютно эффективна против всех известных видов инфекции. Она совершенно уникальна и универсальна настолько, что можно смело утверждать, что ничего подобного человечество еще никогда не имело.

В-третьих, повышенная заболеваемость обусловлена ослаблением сопротивляемости человеческого организма, произошедшей вследствие длительного карантина. Главной причиной снижения иммунитета является повышенная проницаемость оболочек ядер клеток наших организмов. Даже подавленный вакциной, болезнетворный вирус способен проникнуть в ядро и размножиться.

В-четвертых, оболочки ядер ослаблены из-за отсутствия в нашем рационе полноценных натуральных продуктов. Комплексы витаминов и микроэлементов, которыми мы дополняем наши стерильные концентраты, конечно остро необходимы, но, все-таки, недостаточны.

Лариса замолчала. То ли собиралась с мыслями, то ли давала Гарри возможность прочувствовать услышанное. Он, конечно, не такой образованный, но соображает неплохо. Тем более, объясняла она хорошо. Гарри молча ждал продолжения.

— В общем, все оказалось слишком просто, чтобы поверить, будто за сотню лет непрерывных исследований в этой области не удалось установить истину. Тем более что над проблемой работали тысячи ученых.

Я долго не знала, что делать. Потом сообразила, что все документы по данной теме, содержащие необходимую для таких выводов информацию, были стерты. Причем стерты очень странно. Они были целы от начала и до конца. То есть, поверх них не записывалась новая информация. В противном случае встречались бы отчеты с испорченным началом или концом. Дело было нечисто.

И снова я принялась за работу. Это было целое расследование, проведенное точно и тщательно. Действительно. Как только в отчете появлялись данные, способные привести автора к верному решению, отчет становился недоступен, а его автор быстро умирал естественной смертью. И осуществить это можно было только из седьмой категории. Оттуда, где находится администрация, программисты и ученый совет.

Долго было неясно, зачем это. Но возможность проникать в скрытые файлы позволила найти ответ. Вакцина. Наша вакцина оказалась предметом интенсивного экспорта. Тайного и чрезвычайно выгодного. Наши руководители оказались шайкой мошенников, наживающих баснословные деньги на трудностях, которые мы героически преодолеваем. Узнай они о моем открытии, и я дожила бы только до первой прививки. Ведь ампулы для этого приходят строго индивидуально, прямо из седьмой.

Я пришла в ужас и запаниковала. Надо было бежать. Экспедиция — самый простой путь. Обосновать ее необходимость для продолжения цитологических исследований не составило труда. Все отчеты я сфабриковала заранее и взяла с собой на кассетах. Редиску, лук, чеснок и петрушку вырастила в своей лаборатории гидропонным методом. Вот и все.

Гарри очистил очередной банан. Живот уже тугой, как барабан, а хочется еще.

— Значит, ты заранее знала, что мы не вернемся, но останемся живы?

— Да.

Четкий план, продуманный маршрут и то, как долго она его дурачила, плохо вязались с «ужасом и паникой». Что касается остального — от доказательства правдивости услышанного он, кажется, вот-вот лопнет.

— А я подошел тебе по возрасту и из-за моей знаменитой осторожности.

— Да. — Сказав это, она смущенно покраснела.

Итак, эта толстознаюшка выбрала его себе в самцы на основании данных его личного дела. Замечательно! Она полагает, что они исчезнут в дебрях джунглей и дадут начало новой колонии. А их потомки, достигнув достаточной численности, смогут решить проблему, которая им не по зубам. Однако есть вопросик.

— Если мы сообщим, что заболели и перестанем выходить на связь, нас сочтут умершими. Это развяжет нам руки. Но как быть с периодической вакцинацией?

— Наша вакцина действует всю жизнь. И передается от матери к детям. Нам колют плацебо.

— Что-что?

— Ну, имитатор лекарства. Пустышку.

Определенно, девочка — молодец. Умничка. Тем более сама его выбрала. Гарри ласково провел ладонью по ее руке. Она вся напряглась и пролепетала:

— Пожалуйста, не сейчас.

Жаль. Видно не затронул он тонких струн ее души.

(обратно)

Глава 7

Они давно убедили руководство в своей смерти от обычной болезни и жили в хижине, которую построили в укромном месте. Изредка наведывались на D-17 за каким нибудь инструментом.

Эта трусливая недотрога вызывала у него устойчивое чувство глухого раздражения. Все его планы разоблачения мошенников, прибравших к рукам власть на Дорментине, она отвергала один за другим. Что бы он ни придумал, все оказывалось плохо: то слишком рискованно, то слишком сложно, то, по ее мнению, не приводило к нужному результату. Причем, каждый раз, критикуя его планы, она сообщала какие-нибудь новые сведения о системе слежения и управления. Складывалось впечатление, что она на ходу придумывает причины для бездействия.

Лариса все время проводила, ковыряясь с микроскопом, химикатами и пробирками, как будто равнодушие к ее основной профессии вдруг сменилось отчаянной жаждой деятельности. Гарри добывал пропитание и строил планы борьбы с командной верхушкой. Свой очередной проект он не стал предлагать для обсуждения, а, хорошенько прикинув, что к чему, решил претворить в жизнь, не посвящая в него своего постоянного оппонента. В поселке D-9 добывали биомассу — основу пропитания жителей Дорментины. Все население относилось к первой категории. Только водители грузовиков, отвозивших добытое на дрожжевой завод, принадлежали к третьей. Но они и не заезжали в поселок. Их рейс начинался и заканчивался там, куда они доставляли груз.

Три дня наблюдений показали, что график работ не меняется, повторяясь каждый день с монотонностью маятника. С рассветом трое в скафандрах выходят из шлюза, садятся в открытую тележку и уезжают. Один вскоре возвращается, а остальные занимают свои места в комбайне и три часа косят тростник. Потом их сменяет новая пара, и так до вечера.

К моменту, когда бункер комбайна заполняется, подходит грузовик, и его кузов заполняют брикеты измельченного прессованного тростника. Эту простую, однообразную работу выполняют подростки от десяти до четырнадцати. Дольше здесь не живут.

Герметично заваренные пластиковые пакеты с чисто отмытой редиской и плакатик Гарри пристроил к стене у двери купола еще ночью. Как он и ожидал, его обнаружили на обратном пути и прочитали. Пятнадцать работников в течение дня ознакомились с его содержанием. На следующий день было видно, что эти же люди по пути с работы снова подходят к этому же месту и что-то делают. Вечером, когда в шлюз проследовала последняя смена, Гарри дождался темноты и тихонько подкрался к поселку. Он успел разглядеть, что плакат и пакеты исчезли. Потом удар и провал.

Очнулся он от боли. В его боку будто копались раскаленными крючьями. Он лежал на животе. Руки разведены в разные стороны и растянуты веревками, привязанными к деревьям. Ног не видно, но, похоже, там то же самое. Во рту комок тряпок, вокруг которого что-то обвязано. И тишина. Только сосредоточенное сопение у него за спиной и взрывы боли. Оценив свою беспомощность, Гарри не стал сообщать о том, что к нему вернулось сознание. Это было единственное, что он мог скрыть от неведомогопалача.

Потихоньку боль отпустила. Его освободили от пут и перекатили на бок. Рот тоже избавили от кляпа. Продолжая играть беспамятство, он не раскрывал глаз, но слух сообщал ему, что вокруг идет какая-то деятельность. Шорохи, удары, тихий звон металла, кряхтение — все говорило о том, что он не один. Боль стала ровной, и он заснул.

Проснулся он от тишины. Чуть приоткрыл глаза и осторожно осмотрелся. Никого. Он лежит на траве под крошечным навесом, устроенным из веток и листьев между деревьями. Прислоненные к стволу стоят три самозарядные винтовки и подсумки с патронами к ним. Впрочем, с патронами ли? Попытавшись дотянуться до них, Гарри понял, что настолько слаб, что только веки еще послушны ему. Все остальное предпочитает сохранять неподвижность, игнорируя любые желания хозяина. Проведя короткий раунд борьбы со своим телом, он потерпел полное поражение на всех пунктах, и снова заснул в бессильной злобе на непослушные конечности.

Следующее пробуждение произошло из-за тихого всхлипа прямо у него над ухом. От неожиданности он открыл глаза и встретился взглядом с Ларисой. Она сидела рядом с ним и плакала.

— Ты чего? — спросил он раньше, чем подумал.

— Ничего. Лук резала, — ответила она и продолжила прерванное занятие. Минут через двадцать обед был готов. Посадив его и прислонив спиной к стволу дерева, Лариса принялась кормить его жареным на прутике мясом. Как ни странно, челюсти и язык послушно занялись привычным делом. Покончив с едой и напившись воды, он, прежде чем снова заснуть, спросил:

— Что это было?

Она молча раскрыла ладонь перед его глазами. На ней лежала пуля небольшого калибра, слегка деформированная.

Способность соображать вернулась к Гарри на третий день. Перебрав в памяти то, что было ему известно, он решил, что не будет приставать к Ларисе с расспросами. И так все ясно.

Его исчезновение Лариса обнаружила вечером, когда он не вернулся с «охоты». О цели отлучки догадалась по опустошению, которое он произвел на грядках с редиской. Труднее представить, что по следам суточной давности она смогла пройти весь его путь до поселка. Правда, он и раньше завидовал ее наблюдательности и способности примечать малейшие признаки, ведущие к дичи. Кроме того, он был навьючен, как верблюд и, значит, оставлял глубокий след.

Следовательно, она настигла его и наблюдала. Что дальше? Как его засекли парни из седьмой? Караулить у поселка все время они не могли. Единственное объяснение — скрытая камера. Тем более что подстрелили его через двое суток в том же месте, где он приблизился к куполу в первый раз. В засаде ждали трое, подобравшихся скрытно. И Лариса не только сумела его вытащить, но и отобрала у них оружие и патроны. Вряд ли они были живы в этот момент. Вот тебе и неженка из шестой категории. Гарри испытал острый приступ стыда. И кто тянул его к этой двери второй раз!

Выздоровление шло медленно. Рана долго гноилась и сильно беспокоила. Лариса меняла повязки дважды в сутки, но, по большей части, пропадала в лесу, возвращаясь только чтобы покормить и перевязать. И на ночь, конечно. Она прижималась спиной к его здоровому боку и замирала до утра, не шевелясь и, кажется, даже не дыша. Однажды она вернулась рано счастливая и довольная, прижимая к груди солидную охапку сочных листьев. Сняв повязку, она принялась жевать эти листья и прикладывать их к ране. Уже через час Гарри полегчало, а вечером он заснул спокойным сном выздоравливающего. Несколько раз просыпался оттого, что ощущал, как Лариса меняет жвачку.

Утром он чувствовал себя настолько хорошо, что заявил о готовности идти. За день они прошли километров пять. Лариса тащила и винтовки, и патроны, и оба арбалета, и самого Гарри ей приходилось поддерживать. Но за второй день им удалось преодолеть вдвое больше. Причем свой арбалет и одну винтовку он уже нес сам. Когда приблизились к хижине, он чувствовал себя вполне сносно. Даже рана почти не беспокоила. Но когда Лариса приказала ему спрятаться, пока она осмотрит их покинутое убежище, он был вынужден обуздать уязвленное самолюбие и затихнуть в кустах.

Только через сутки она вернулась и сообщила, что у них больше нет дома. Вернее он есть, но там засада. И на D-17 тоже. Дальше их ожидала жизнь скитальцев. Их личности установлены и их наверняка ждут у всех поселков и в других местах, где кто-то что-то делает. А в поселке заготовителей тростника все уже умерли от болезней. Лариса объяснила, что никакое мытье не избавит редиску от микрофлоры, то есть, практически, вместо лекарства Гарри подсунул ребятам заразу. А если редиска и не вызвала болезней, то в седьмой категории найдут способ, как аккуратненько уничтожить население поселка. После того, что произошло, эти люди постараются хорошенько замести все следы. Так что там теперь, наверняка, новые работники. Лариса, правда, молчала, щадя его чувства, Но он и сам понял, к каким последствиям привел его опрометчивый поступок.

(обратно)

Глава 8

В их распоряжении оказались два арбалета и тридцать стрел к ним. Две пустых аптечки, три винтовки и сто девятнадцать патронов. Плюс одежда. Двое шорт, две майки и две пары сандалий. То, что на них. Еще два ножа. И это все. Винтовки Гарри разобрал, смазал животным салом, завернул в шкурки и надежно спрятал. Зачем таскать лишний груз? Теперь их жизнь — дорога.

Из прутьев они сплели себе заплечные ранцы. Из глины слепили несколько горшков. Огонь добывали с помощью кремня, и каждую ночь проводили на новом месте. Все, что у них осталось от цивилизации, это арбалеты, которые Гарри смастерил еще на D-17. Да еще возможность думать и разговаривать. Только с этим не клеилось. Из Ларисы каждое слово надо было клещами тащить. Тот раз, когда она рассказывала историю своего бегства, был единственным исключением. Гарри решил, что ей просто надо было выговориться.

Но он не терял надежду и продолжал придумывать разные способы, как изменить ситуацию. Необходимость критиковать снимала оковы с уст его спутницы, и, хотя диалог всегда носил для Гарри исключительно негативный характер, это, все-таки был диалог. Постепенно они заметно одичали. Стали чуткими и осторожными. Прекрасно читали следы и понимали малейшие нюансы поведения животных. Лес стал их домом.

Однажды, когда Лариса «бомбила» очередной его проект, он вдруг понял, что его предложение она понимает значительно глубже (или шире), чем он успел изложить. Значит, этот вариант она уже давно придумала, проработала во всех деталях и отвергла. Так она тоже строит аналогичные планы! Только держит все в себе.

— Лариса, скажи, какой из твоих проектов я тебе еще не предлагал?

Поняв, что снова попалась, она покраснела так, что это было видно даже в сумерках. (Огонь они разводили только днем).

— Да, в принципе, все предлагал. По-моему мы перебрали все, что знает история заговоров и переворотов…

— …Кроме дворцового, — продолжил Гарри ее мысль.

— Кроме дворцового, — задумчиво повторила она. — Но ведь для этого надо многих убить.

— Убить хищника, людоеда. Это обычно не считалось грехом.

Эти триста метров между куполом столицы и опушкой леса они преодолевали двое суток. Вернее две ночи. Медленно, со скоростью черепахи, ползли на животах, неся на спинах панцири из ветвей, покрытых густой листвой. С наступлением дня, заставшего их на полпути, замерли и ждали темноты. Лариса была уверена, что при таком маневре никакая компьютерная система распознавания образа их не засечет. К утру на исходе второй ночи они добрались до стены купола в том месте, где к ней были приварены скобы, ведущие наверх.

Дальше медлить не имело смысла. Даже если они и не попали в мертвую зону скрытых камер, им уже никого не обмануть. Теперь все решает темп. Бесшумно и стремительно они полезли наверх. Вскоре, следуя загибу свода, стена стала отклоняться внутрь, и они еще поднажали. Вот и плоская часть купола. Точно в центре — посадочная площадка. Рядом будочка с двумя дверями. Раздвижные — это наверняка лифт. Другие — скорее всего ход на лестницу. Гарри подергал ручку. Заперто. Так и должно быть. Выстрел в замок, еще разок для верности, удар ногой, проход открыт. Как хорошо, что на винтовке глушитель. Бегом вниз. Снова дверь. На этот раз открылась поворотом ручки. Ну, если их засекли через камеры, установленные наверху…

Полутемный коридор. Двери. За одной свет. Бегом туда. За полукруглым пультом пожилой мужчина. Выстрел в голову. Больше никого. Тревоги нет. Все лампочки на пульте погашены или горят ровным зеленым светом. На одном мониторе какая-то комедия, на остальных — панорамы окрестностей столицы, фиксируемые телекамерами, но площадки на вершине купола среди них нет. Пронесло. В стеклянном шкафчике ключи с номерками. Это славно.

Теперь подряд, дверь за дверью. Тихонько открыли. Гарри врывается. Никого. Похоже на конференц-зал. Еще одна дверь. Санузел. Следующая. На кровати мужчина и женщина. Мужчина тянется к тумбочке и получает пулю в голову. Женщина тоже. Дальше.

Дверь за дверью. За каждой короткая драма. Время дорого. Но раз уж они начали, то доведут свое дело до конца. Здесь, в апартаментах седьмой категории, всего семнадцать человек. Даже, если среди них есть непосвященные, они заплатят эту цену.

Обошлось. Семнадцать трупов. Их прямо в утилизатор. Простыни, подушки, все, что испачкано кровью — туда же. Лариса уже в пультовой. С головой ушла в компьютер. Ладно. Гарри еще раз прочесал весь сектор. Счет счетом, а мало ли что. Ларисины данные были верны полгода назад. Нет. Все чисто. Теперь как тут на счет перекусить. Ого! Кучеряво! Глаза разбегаются.

Гарри накрыл на двоих. Фантазировать не стал. Обычные концентраты и немного фруктов. И салат. Так было написано на банке. Все на красивой керамической посуде с узорчиком. Принес поднос в пультовую, предвкушая Ларисину радость. Ведь двое суток питались только нервной дрожью и жаждой схватки.

Но она не отрывала глаз от дисплея, а рук от клавиатуры. Это, однако, его не смутило. Он уже достаточно привык к ее заездам. Накормил и напоил, подавая пищу прямо в рот. Моторные рефлексы у нее в порядке.

Сходил наверх. Пристроил к двери засов. Разобрался с включением и блокировкой лифта. Можно передохнуть. Лариса довольна. Все пароли взломаны. Информация доступна. Командные файлы вскрыты. Пошло дело.

(обратно)

Глава 9

Гарри подремывал за пультом. Лариса свернулась клубочком на кушетке. Начало прошло неплохо. В пятой и шестой категориях налаживают гидропонику и готовят коррективы рационов. Там уже в курсе. Не всех событий, конечно. Только по части иммунитета. Так что даже, если с ними что-то и случится, машина запущена, и конвейер смерти будет остановлен. Не сразу, естественно. Но через пару месяцев — точно. Пока вырастет редиска, пока окрепнут мембраны клеточных ядер. Надо время.

Тревожно крякнул зуммер. Загоревшаяся лампочка не помечена никакой надписью. Гарри пропустил еще один сигнал, взял трубку и невнятно в нее хмыкнул.

— Алло, Джеф! Это Бейт. Ты готов?

— Привет, Бейт. Здесь Гарри. Джефа пару недель не будет. Сейчас я за него.

— А как насчет завтра?

— Думаю, все получится. Джеф не успел посвятить меня во все детали, но сказал, чтобы эти дела я уладил.

— А что с ним?

— Занемог.

— Это серьезно?

— Кто знает? Сам понимаешь, возраст. Короче, давай о деле. Чего и сколько?

— Сто тысяч доз. Завтра в полдень.

Лариса уже стучала по клавиатуре. Включенная трансляция позволила ей понять, о чем речь.

— Секунду, Бейт. Справлюсь по записям.

После минутной паузы, получив от Ларисы подтверждающий кивок, Гарри продолжил:

— Да, так и будет. Извини, если возникнут отклонения от обычной процедуры. У нас трудности. Но тебя они не касаются. Да, мне бы не хотелось краснеть перед Джефом, когда он спросит. Постарайся, чтобы с твоей стороны все прошло гладко.

— Спасибо, Гарри. Пока.

— Пока.

Посидев немного, Гарри спросил:

— О чем это мы?

— Завтра утром из шестой подадут сто тысяч доз вакцины.

Перетаскав ящики из лифта на посадочную площадку, Гарри вытер пот и перевел дух. До полудня еще полчаса. Заперев дверь и заблокировав лифт, он присоединился к Ларисе. Мониторы показывали несколько панорам крыши купола. Появились вертолеты. Из первого высыпало с десяток крепких парней. Они быстро погрузили ящики, и машина улетела. Ее место заняла следующая. Из нее выгрузили множество коробок, тюков, корзин и контейнеров и составили у входа в лифт. Вертолеты менялись, груда росла. Закончив с разгрузкой последней партии, парни забрались в освободившийся отсек, и улетели. Снова просигналил телефон. Тот же канал без маркировки.

— Да, Бейт! Это Гарри.

— Привет. Все в порядке?

— Конечно. А ты доволен?

— Вполне. Следующая партия через неделю. Заказ готов?

— В другой раз. До связи.

— Пока.

Гарри неохотно выбрался из кресла. Ему предстояло перетаскать в кладовые всю эту кучу, привезенную вертолетами. А Лариса, тем временем, будет стучать по клавишам, и посматривать по монитору на его успехи.

Переноска груза в лифт и последующее распределение его по кладовым продолжалось до глубокой ночи. Чего тут только не было. Овощи и фрукты, вина и коньяки, десятки наименований деликатесов, одежда, обувь, посуда и парфюмерия, новые компьютеры и причиндалы к ним. Назначение подавляющего большинства привезенного вообще было неясно. Ни Гарри, ни Лариса ни с чем подобным никогда не встречались. В одном из ящиков они нашли плотно упакованные пачки красивых листков с ладонь размером. На всех была изображена одна и та же картинка без сюжета, цифра «1000» и надпись на нескольких языках. Деньги, причем много. На Дорментине ими не пользовались, и Гарри с Ларисой с интересом разглядывали новенькие хрустящие купюры.

Конечно, Лариса помогала в меру своих сил. Но в основном занималась тем, что изучала содержимое очередной упаковки и решала, куда ее заносить. А заносил Гарри. Большинство предметов были просто ей не под силу.

Когда все было кончено, Гарри добрался до ближайшей кушетки, вытянул ноги и отключился. Проснувшись, он с удивлением обнаружил, что под головой у него подушка, сам он укрыт мягким покрывалом, а сандалии на ногах отсутствуют. Умничка, Лариса. Умничка дремала в пультовой у монитора. Гарри разбудил ее только тогда, когда приготовил сытный завтрак на двоих. Уплетая нежнейшую ветчину с гренками и зеленым горошком, запивая это добрыми глотками приготовленного на свежем молоке, какао, они деловито наполняли организмы едой, до тех пор, пока не почувствовали себя сытыми.

— Ну-с, что у нас новенького? — Гарри нарушил затянувшееся молчание, наполняя кружки из объемистого чайника.

— Через неделю следующая партия. Те же сто тысяч доз в обмен примерно на такой же ассортимент. И так еще три месяца. Дальше заказ с нашей стороны еще не сформирован. О нем Бейт тебя и спрашивал.

— Если отменим, это может вызвать подозрения. Удивляюсь, как это нам сошла с рук пропажа Джефа. Или еще не сошла? А если каждую неделю будем получать такую партию всякой всячины, то я отдам концы еще до того, как переполнятся кладовые. Нужна подмога. Ты что нибудь узнала о судьбе заготовителей тростника?

— Нет. Сейчас займусь. Но только для тебя. Чудес не бывает.

— И еще пара вопросов. Кто меня подстрелил? И кто сидит в засаде у нашей хижины и у D-17?

Лариса отложила недоеденную гренку и посмотрела на Гарри расширившимися от ужаса глазами.

— И, правда. Откуда они? Ведь здесь были все семнадцать человек. Полный состав седьмой категории на момент начала нашей экспедиции. Но троих они потеряли у D-9, где поджидали тебя. И еще десяток караулили нас у хижины и у поселка. Это чужие. Наверное, люди Бейта. Насколько я помню ту тройку, это были загорелые парни с крепкими мышцами. А здесь мы видели рыхловатых и бледненьких. И как я об этом не подумала?

Осмотр помещений седьмой категории полностью подтвердил Ларисину версию. Комфорт, роскошь и полное отсутствие противомикробной защиты. Детальное обследование позволило утверждать, что человек шесть жило здесь истинно по-барски. Остальные исполняли роль прислуги. Это заметно притупило переживания за содеянное.

Пока Гарри проводил свои изыскания, Лариса терзала компьютер. Даже если все файлы доступны, надо еще понять, в каком порядке хранится в них информация. Но потихоньку ей удалось получить связную картину, и уже вечером она точно знала, что с момента, когда Гарри оставил у дверей поселка заготовителей тростника свой плакат и мешок редиски, там никто не умер. В этот вечер они долго сидели, делились новыми сведениями и планировали первые шаги.

Итак, за период, истекший с момента неудачной вылазки к D-9, туда дважды засылался для периодической вакцинации полный комплект ампул с возбудителями опаснейших болезней. Но оттуда не последовало не только сообщений о смертях, но даже о заболеваниях. Потом были посланы ампулы с ядом. Результат аналогичный. Значит, персонал отказался от прививок. Всего там восемнадцать человек. Редиски им хватило бы, максимум, на две недели. А прошло четыре месяца. Следовательно, у ребят надежный иммунитет и они перешли на подножный корм. Но туда планируется заслать партию отравленных концентратов. Они еще здесь. В кладовой номер одиннадцать. Здесь все ясно.

Теперь о ребятах Бейта. Они сообщают, что их засады у хижины и у D-17 ни разу ни кого не обнаружили. У D-9 поста нет, поскольку они здраво рассудили, что туда Лариса и Гарри больше не сунутся, а людей у Бейта, похоже, не слишком много. Кстати, на одной из компьютерных карт нашли значок с пометкой: «Бейт». Местечко удобное, чтобы замаскировать небольшой космодромчик. Но на снимках из космоса, сделанных с карантинного спутника, в этом месте ничего не видно. Похоже, контрабандисты хорошо устроились и приспособились проводить свои маневры в моменты, когда спутник находится за горизонтом.

Дальнейший план действий сложился сам собой.

(обратно)

Глава 10

Утром Гарри связался с поселком заготовителей тростника и проинструктировал диспетчера. Потом позвонил Бейту и сообщил, что засады можно снимать, поскольку они уже решили проблемы, из-за которых эти посты были нужны. Дальше начиналась его сольная партия.

Всего в паре километров от столицы на обочине дороги на мертвом приколе стоял совершенно исправный грузовик. Водитель не дотянул совсем немного. Розовая экзема доконала его в десяти минутах пути от цели. Поскольку риск инфицирования персонала, связанный с эвакуацией неуправляемой машины был слишком велик, ее просто бросили, как, впрочем, и всегда в подобных случаях.

Больше всего хлопот доставило тело погибшего водителя. Гарри завернул его в лист пластика и бережно похоронил у дороги. У холмика вкопал столбик и на затесе аккуратно написал имя. Первый житель планеты за последнее столетие обрел посмертное пристанище. Постояв у могилы, Гарри вернулся к прозе жизни. Обработав кабину дезинфектором, он уселся в кресло, запустил двигатель и тронулся. Хорошее знание дороги и смелость, которую придавало ему чувство неуязвимости перед инфекциями, позволили достичь D-9 вскоре после полудня.

На условный стук открылась дверь шлюза. Войдя, он оказался в окружении толпы ребятишек, смотревших на него с обожанием. Они хорошо понимали, чем ему обязаны и были готовы с ним в огонь и воду. Через полчаса грузовой отсек опустошили, дно застлали охапками тростника, загрузились и поехали. Девчат, а их оказалось трое, разместили в кабине.

Вечером коридоры седьмой категории наполнились голосами. Казалось, эта гурьба восторженной ребятни совершенно неуправляема, и Гарри озадаченно смотрел, как они носятся по просторным помещениям и длинному коридору. Однако, несколько коротких фраз, произнесенных Дианой, их диспетчером, быстро придали хаотическому роению целенаправленный характер, и через час все были вымыты, переодеты, накормлены и уложены спать. Поняв, что до утра эта команда утихомирилась, Гарри прошел в пультовую.

Взгляд, которым его встретила Лариса, был способен свалить носорога. Остановленный на пороге, словно получил удар по голове, он встревожено пробормотал:

— Что случилось?

— Я видела, как ты на нее смотрел.

Ба! Да это ревность. Недотрога изволит гневаться из-за того, что он был приветлив с Дианой. Пожалуй, это добрый знак. Конечно, Диане уже тринадцать и она вполне сформировалась. И Лариса не могла этого не заметить. Ну что же, это должно пойти ей на пользу. Но не будем пережимать.

— Ты предупредила диспетчерский отдел, что D-9 закрыта?

— Да. Они сказали, что у них есть резервы и нагрузку на другие поселки заготовителей увеличивать не будут, по крайней мере, с полгода.

— Замечательно. С тактическими задачами у нас порядок. Теперь пора подумать и об отдаленных перспективах.

— Что ты имеешь ввиду?

— Форму правления на Дорментине. Известны два основных принципа: демократия и авторитария. Что тебе больше нравится?

Лариса надолго задумалась. Гарри тем временем позвонил и попросил подать ужин в пультовую. Гуго, десятилетний мальчуган, оставленный дежурным по кухне, быстренько притащил поднос, укомплектованный всякой снедью и напитками, и исчез. Задумчиво отрывая кусочки от ломтика янтарного балыка, Лариса, наконец, проговорила:

— Мне больше нравится демократия.

Гарри молча уплетал окорок.

— Но я не представляю, как ее организовать. Все так централизовано и замкнуто на этот пульт.

Гарри безмолвно перешел к разделке манго.

— Ты что, хочешь стать королем?

Вот это замечательный вопрос.

— Видишь ли, Лариса, я не хочу становиться королем. (Кстати, это можно назвать и другим словом.) Но любой другой вариант приведет к хаосу. И, надеюсь, ты понимаешь, что стать королем я могу только в случае, если ты будешь моей королевой.

Наколов на вилочку аппетитный кусочек спелого плода, он поднес его к ее рту. Помедлив секунду, она приняла подношение.

(обратно)

Эпилог

— Ваше Величество, Их Высочество принц Бенджамен изволили обкакаться.

— Сообщило ли Ваше Высочество Ее Величеству об этом прискорбном событии?

— Разумеется. Ее Величество сказало, что сегодня очередь Вашего Величества менять памперсы Его Высочеству.

Гарри досадливо крякнул и взглянул на дочурку. Маловата еще, не справится. И уронить может, а уж перемажется вся, это наверняка. Пришлось бросать работу и идти в беседку.

Бен недовольно кряхтел, ежился и вполне убедительно пах. Содрав с него испачканный подгузник, Гарри отнес малыша к речушке и вымыл. Сонечка тем временем подала новый памперс и помогла его закрепить. Водрузив сынишку обратно в манеж и посмотрев, как дети возобновили прерванное занятие — Соня строила из кубиков башенки, а Бен ломал — Гарри поднялся на веранду бунгало.

Здесь, упершись взором в монитор, сидела Лариса и со скоростью пулемета молотила пальцами по клавишам. Беспокоить ее сейчас не стоило. В периоды творческого запоя она совершенно невменяема. Но часики на тумбочке исправно отсчитывают время, и, право, стоит подождать несколько минут.

Наконец, сигнал будильника, заключительный аккорд на клавиатуре, и перед ним совершенно другой человек. Настало время кормить Бена.

Соня мгновенно усвистала в прибрежные заросли, а Лариса поднесла сынишку к груди и, кажется, вся ушла в свои ощущения, нашептывая ему что-то ласковое на этом непостижимом русском языке. Гарри устроился рядышком, наблюдая за ними с явным удовольствием. Наконец Бен натрескался и отвалился. Правило адмиральского часа он соблюдал незыблемо.

— Знаешь, Гарри, кажется, у меня получается. Практически вопросы оптимизации информации уже решены. Остается подработать интерфейс — и программа готова. Представляешь, ставишь ее на компьютер — и у тебя универсальный ответчик на все вопросы. Не тупоголовая машина, хранящая чудовищные объемы информации и перелопачивающая их по каким-то, пришедшим на ум программистам алгоритмам, а эрудированный собеседник, знающий о затронутом вопросе все, что когда либо писалось, отделивший правду от вымысла, гипотезу от заблуждения, намеренную дезинформацию от случайно занесенных из разговорных жаргонов синонимов или идиом.

— Программа, это здорово, — улыбнулся Гарри, и Лариса сочувственно посмотрела на него. Пока она занималась предметом своего увлечения, он нес бремя государственной власти, и довольно успешно. Но чего это ему стоило! Каждый день десятки решений по самым разным вопросам, от тетрадей в косую линейку до переговоров с санитарными службами слежения о проведении мероприятий по снятию карантина. И самообразование. Курсы водителей не слишком помогают ему в нынешних заботах.

— А как наши успехи? — она пристроилась у него подмышкой и положила голову ему на плечо.

— На шарике все штатно. Шевалье при деле. Бароны руководят работами и подчиняются маркизам. Графы изобретают, открывают, лечат и преподают, а герцоги координируют. Вообще, твоя идея заменить деление на категории дворянскими титулами неплохо сработала. Тут тебе и табель о рангах, и профессиональная кастовость. А главное — уважительность в обращении друг к другу.

Но появились лодыри, много сбоев в снабжении, не хватает на всех красивой посуды, одежды и обуви. Централизованная система неустойчива, как и любая другая, если в ней не работают обратные связи. А для этой роли ничего лучше, чем деньги человечество не изобрело. Пора вводить. Только как-то бы изловчиться, чтобы без потрясений, постепенно.

Карантин с планеты не снимут еще долго. Думаю, несколько лет, пока не убедятся, что побывавшие на Дорментине люди не являются опасными бациллоносителями. Не могу же я рассказать им, что Бейт со своими парнями давно подтвердил это экспериментально. Тогда мы лишимся единственного канала торговли с остальным миром.

Кстати о торговле. Вакцина — наш единственный товар, но выручки от его продажи становится недостаточно. А если увеличивать объемы продаж, Бейт срежет цену и мы останемся при своих. Нам до зарезу нужно начать экспортировать еще что ни будь, желательно компактное и дорогое. А, как назло, ничего подходящего у нас нет. И не предвидится еще долго.

Гарри тяжело вздохнул, и Лариса пожалела, что задала свой участливый вопрос. Не так уж часто ее любезный позволяет себе передышки, а тут на тебе. От острого желания помочь даже дух захватило.

— А что, если продавать мою новую программу?

— Этого надолго не хватит. Взломают защиту, распотрошат, налепят аналогов и наводнят рынок. Ты ведь знаешь, как это делается.

— Знаю. И знаю, как сделать защиту неуязвимой. Только для этого придется лишить компьютер его решающих достоинств: универсальности и адаптируемости. Превратить его в чисто информационное устройство, в специализированного советчика. Ума не приложу, как при этом наладить его взаимодействие с сетями? Хотя, стоп. Обмен между инфами можно наладить по радиоканалу открытым текстом, как люди разговаривают по телефону, а отбор информации из сетей вести без запросов, а прямо сосать без разбору все, что пересылается. Да тут и подключение необязательно. Достаточно поставить инф вблизи от сетевой проводки или в местности, где сеть гонят по эфиру, и он сам настроится на нужные частоты, расшифрует, проанализирует, классифицирует, сохранит и расскажет всем коллегам, до которых достанет его рация. Ха, Гарри, у нас созрела концепция принципиально нового товара, просто обреченного на неограниченный спрос. А защиты я поставлю такие, что и сама потом не смогу туда залезть.

(обратно) (обратно) (обратно) (обратно)

Примечания

1

Эколь Политекник — название вуза.

(обратно)

2

Когда в городе Констанце, в 1415 году, казнили чешского патриота, профессора Яна Гуса, некая старушонка принесла вязанку хвороста и бросила ее в костер, на котором сжигали приговоренного. Она искренне верила, что таким образом вносит посильную лепту в справедливое дело — наказание еретика и злодея. Увидав это, стоящий по пояс в языках пламени, Гус воскликнул: «О, санкта симплицита!», что в переводе с латыни означает: «О, святая простота!»

(обратно)

3

Это так, почти все системы были продублированы, но плата с наносхемами и центральным процессором в машине времени только одна. Более подробную информацию см. Приложение A. Прим. переводчика.

(обратно)

4

Как установлено после изучения аппарата, мера длин у его создателей также основана на окружности Земли, как и метрическая. Только вместо одной сорокамиллионной доли длины экватора, они взяли стомиллионную. Т. е. локоть, упоминаемый автором, равен сорока сантиметрам. Прим. переводчика.

(обратно)

5

Тогда это было не признаком моды, как в современном цивилизованном мире, а служило отличительным признаком жриц любви. Прим. переводчика.

(обратно)

6

счеты с камушками

(обратно)

7

см. приложение F к данной работе. Прим. переводчика.

(обратно)

8

см. приложение G к данной работе. Прим. переводчика.

(обратно)

9

29,62 см

(обратно)

10

А я-то раньше ломал голову, почему сам Цицерон учился греческой риторике у какого-то галла. Прим. переводчика.

(обратно)

11

Critical error — критическая ошибка.

(обратно)

Оглавление

  • Посвящение
  • Выпуск 1
  •   Акимов Михаил Вячеславович
  •     Ассинет
  •       1
  •       2
  •       3
  •     Контакт
  •     Моя февральская жена
  •   Александрович Михаил
  •     Назад в будущее…
  •   Быстров Василий Сергеевич
  •     Второй парадокс времени
  •     Выход
  •     Проект — Совесть
  •   Ерошин Алексей
  •     Окончательный диагноз
  •     Отцы и деды
  •     Эй, моряк…
  •   Карнишин Александр Геннадьевич
  •     Время — деньги!
  •     Доброволец
  •     Клоны
  •   Кашпур Валерий Валентинович
  •     Дорогами творчества
  •     Мадонна Бомбо
  •     Равеловая сжигалка
  •   Лотош Евгений Валерьевич
  •     Бегущие
  •     Любовь и голуби
  •     Ужин при свечах
  •   Мамченко Петр Вячеславович
  •     Будьмо!
  •     Древней Трое не хватало лошадей
  •     Слышу голос вероятного далёка…
  •   Нечаев Евгений Алексеевич
  •     Абсолютно безопасная планета
  •     Контрольный выстрел
  •     Мера разумности
  •   Рябцев Андрей
  •     По ступенькам со звёзд
  •     Рубиновый вторник
  •     Синие бумажки, билеты на Марс
  •   Хакимов Александр Шамильевич
  •     Sancta simplicita[2]
  •     Охота в меловом периоде
  •     Танк, мягкий, как пластилин
  •       1
  •       2
  •   Чубарьян Александр Александрович
  •     ICQ-2003
  •     Мультики
  •     Я же уникум!
  • Выпуск 2
  •   Абабков Андрей Сергеевич
  •     Выбор Спящих
  •     Детские желания
  •     Постфактум
  •   Акулов Александр Михайлович
  •     Исходное ЛА
  •     Рэмиваль
  •   Афанасьев Иван
  •     Жизнь между строк
  •     Любовь и бензовозы
  •     Мёртвый груз
  •   Баюшев Дмитрий Сергеевич
  •     Параллельные Кулебяки
  •     Щукин, дай джоуль
  •   Бордуков Сергей Михайлович
  •     Контакт
  •     Утренний экзамен
  •     Утренний экзамен — 2
  •   Бэд Кристиан
  •     In aqua veritas
  •     Достояние природы
  •     Попаданцы — как они есть
  •   Дроздов Игорь Романович
  •     Свобода есть жизнь. Во истину свобода
  •     Сила истинная
  •     Следователь
  •   Ефремов Артем Олегович
  •     Ольга
  •     Перед четвертым поворотом
  •     Реклама от одиночества
  •   Калмыков Александр Владимирович
  •     Белый корабль
  •     Учитель риторики
  •   Прудков Владимир
  •     В подземке
  •     Даёшь Альдебаран!
  •       Часть первая
  •       Часть вторая
  •     На перевалочной базе
  •   Сазонов Сергей Дмитриевич (Митрич)
  •     Библиотека
  •     Клеймо иакова
  •     Попаданец
  •   Яворский Максим Васильевич
  •     Активный отдых
  •     Пустой стул
  • Выпуск 3
  •   Felicata
  •     Десять правил для нимфы
  •     Заливное из битонга
  •     Каникулы
  •   Акуленко Евгений Васильевич
  •     Аватарка для аватара
  •     Немобильный телефон
  •     Погремушка для роботов
  •   Алейников Алексей Юрьевич
  •     Гостиница
  •     Метод сублимации
  •     Паломник
  •   Белов Александр Александрович
  •     Главное сокровище
  •     Подарок
  •   Белоус Олег Геннадиевич
  •     Первый полет
  •   Благов Владимир Иванович
  •     Нежные стальные цветы
  •     По астероиду — пли!
  •     Розовый куст с окраин Галактики
  •   Боровец Павел Григорьевич
  •     «Глобал Суицид Корпорэйшн»
  •       1
  •       2
  •       3
  •       4
  •     SHGB02+14A или сигнал из космоса
  •     Контакт
  •   Васильев Сергей Викторович
  •     Создай себе друга
  •     Стратегия спора
  •     Чтоб стало лучше
  •   Волынец Олег Анатольевич
  •     Миссия Оберон
  •     Самая долгожданная экспедиция
  •     Секрет счастья
  •   Грачёв Андрей Валерьевич
  •     Всё, что осталось
  •     Добрая охота
  •     Сбой системы
  •   Гридин Алексей Владимирович
  •     …Будешь со мною в раю
  •     Дожить до победы
  •     Иудино племя
  •   Калашников Сергей Александрович
  •     Гостинец от соседа
  •       1
  •       2
  •       3
  •       4
  •       5
  •       6
  •       7
  •       8
  •       9
  •       Эпилог
  •     Жанко
  •     Последний вариант
  •       Глава 1
  •       Глава 2
  •       Глава 3
  •       Глава 4
  •       Глава 5
  •       Глава 6
  •       Глава 7
  •       Глава 8
  •       Глава 9
  •       Глава 10
  •       Эпилог
  • *** Примечания ***