Реджи [Дина Леонтьевна Бродская] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Дина Леонтьевна Бродская Реджи

Реджинальд Кларк, тринадцатилетний сын американского инженера, шел по поселку под молодыми, густо насаженными кленами. Длинная улица поселка была пуста: на всем ее протяжении, кроме Реджинальда, но было видно ни души.

Маленькие кирпичные коттеджи, с верандами, заросшими диким виноградом, одинаковые как папиросные коробки, тянулись по обеим сторонам.

Все были на работе, и только дети играли в палисадниках, среди цветочных клумб и грядок с помидорами.

Реджи шел к Гартману. Он делал большие шаги и внимательно смотрел себе под ноги.

Если он ни разу не наступит на черточки между тротуарными плитками, то мисс Гартман действительно такова, как о ней говорят.

Если же он ошибется, то сна похожа на обыкновенных русских девчонок, которые так удивленно рассматривают его очки, не умеют кататься на роликах и не знают, что такое «гольф».

Вчера вечером, когда он играл с отцом в теннис и перепрыгнул через ограду за упавшим в траву мячом, Таимо него промчались два велосипедиста.

Одни из них был главный прораб плотины Гартман, рядом на дамском велосипеде ехала какая-то девчонка. Она сидела, пригнувшись к рулю. Реджи успел рассмотреть только ее длинные голые ноги, вращающие велосипедные педали, и красный треугольник пионерского галстука.

Гартман, не уменьшая хода, снял с головы тюбетейку и помахал ею в воздухе. Через минуту велосипедисты скрылись за водонапорной башней. Отец сказал, что мисс Гартман отлично держится на велосипеде и что хотя ей только тринадцать лет, но она прекрасная шахматистка и обыгрывает даже Файфера, и что она хорошо говорит по-английски, так как отец постоянно берет ее с собой в заграничные командировки. Если б Реджи с ней познакомился, то ему не было бы так скучно в этой стране. Но она настоящая маленькая большевичка, и поэтому к ней надо относиться осторожно — ведь никогда не знаешь, что могут придумать эти большевики.

Вот почему Реджинальд Кларк так внимательно смотрел себе под ноги, что чуть не наткнулся на двух девушек в кепках и ватных штанах. Девушки со смехом уступили ему дорогу. Это были бетонщицы, которые шли на плотину.

Из-за них он наступил на черту, но это была трещина, так что это не считалось.

Он будет катать мисс Гартман в своем автомобиле, это уж непременно.

Он научит ее играть в теннис и будет ей рассказывать про колледж Харроу, где мальчики были такие шалуны, и про то, как он жил в Канаде.

Дом Гартмана стоял в самом конце Турбинной улицы — дальше уже начиналась степь, шли поля кукурузы и подсолнечника.

Реджи был доволен собой: он ни разу не наступил на черту — это было не так легко.

Он приоткрыл голубую деревянную калитку и пошел к веранде по песчаной дорожке между клумбами.

Возле дома стояла босая женщина в белом платке, завязанном под подбородком. Подняв кверху лицо и обращаясь не то к небесам, не то к крыше дома, она кричала:

— Валечка, Валя, идить до телехвону…

«Надо будет посмотреть в словарь, что такое до телехвону», подумал Реджи, старательно изучавший русский язык.

Он поднялся на веранду.

Как было тут хорошо и прохладно! Сквозь густо разросшиеся виноградные листья пробивались солнечные пятна; они дрожали на влажном, только что вымытом цементном полу.

Реджи постучался в полуоткрытую дверь.

Тишина.

Он вошел в комнату и оглянулся.

На окне была спущена штора лимонного цвета, и солнечная желтизна лежала на всех предметах: на бутылках с вишнями, которые стояли в углу, на клавиатуре рояля, на чертежах, наваленных на огромном столе.

К стене была приклеена длинная полоса бумаги, где некрасивыми, кособокими буквами была сделана какая-то надпись, а под ней, в веревочной сетке, подвешенной на гвоздике, тихонько раскачивался большой мяч.

Мяч раскачивался, как если б это была не комната, а пароходная каюта.

Но все остальное спокойно стояло на своих местах, и Реджи подумал, что это очень странно.

Он вышел на веранду и остановился на ступеньках.

Он подумал, о том, как у русских все странно.

Такой большой начальник, как Гартман, и у него нет мягкой мебели и ковров, и совсем нет картин, если не считать Ленина, который не картина, а портрет, и этот раскачивающийся мяч…

В эту минуту он услышал ней-то смех и слова, сказанные откуда-то сверху на отличном английском языке:

— Вам нужен инженер Гартман.

Реджи поднял голову. Солнце било прямо в очки, и он только через минуту разглядел какого-то мальчишку, который сидел на перилах чердачной лестницы, под самой крышей.

Мальчишка съехал по перилам вниз и, улыбаясь, стоял перед Реджи. Мальчик был одет в коротенькие черные трусики и желтую майку, полосатую как спина зебры.

Он стоял босой, и по его смуглой ноге текла струйка крови.

На щеке у него тоже красовалась свежая царапина.

Маленький фотоаппарат висел у мальчишки через плечо.

— Вы поранили себе ногу, — сказал Реджи, указывая на кровь.

— Ерунда, — ответил мальчик, — я расцарапал себе ногу там на крыше, когда хотел сфотографировать поселок с нашей печной трубы.

— Меня зовут Реджинальд Кларк. Я хотел бы видеть кого-нибудь из семьи мистера Гартмана, я принес гидротехнические журналы.


Мальчик сказал, что его зовут Валя
Мальчик сказал, что его зовут Валя, что он живет у Гартмана и передаст журналы.

Реджи хотел уже уйти, но мальчик предложил посмотреть их бульдога, который умеет проделывать разные штуки.

Реджи остался. Он очень любил бульдогов, особенно французских, у которых такие забавные курносые морды.

Но, оказывается, это была вовсе не собака, а кошка, которую звали Бульдог. Она была очень умная и умела кувыркаться в воздухе и стоять на задних лапах. Но в такую жару она не хотела кувыркаться и удирала в кусты.

Реджи и мальчик Валентин ловили ее, и, когда они гонялись за ней по саду, у Валентина выпал из головы красненький гребешок.

Реджи очень хотелось спросить, все ли мальчики носят в России гребешки, но он постеснялся задать такой вопрос.

Они поговорили еще немного о разных вещах, и Реджи ушел, боясь опоздать к обеду.

Обратно он шел очень быстро и старался нарочно наступать на черточки. Он думал о кошке с собачьим именем Бульдог и о том, что это, может быть, мисс Гартман раскачала мяч, перед тем как уйти из дому.

Пятого августа вечером Реджи стоял в раскрытых дверях гаража и посматривал на свое крыльцо. Сегодня был день рождения отца, и Марта обещала позвать его домой, когда придут гости.

Шофер американской консультации, Майк, чистил суконкой синий лакированный кузов автомобиля «шевроле» и говорил, что он не такой болван, чтобы возвращаться в Америку.

Он рассказывал монтеру Даусону, долговязому парню в замшевой куртке, как он, шатаясь по южным штатам, голодал и как во Фриско он ночевал в старой нефтяной цистерне.

— Неужели, Майк, вам не захочется вернуться в Америку, на свою родину? — спросил Реджи.

— Зачем? Там и без меня много безработных. И кроме того, лучшей родины, чем СССР, но сыскать рабочему парню…

— Майк, вы стали настоящим большевиком, — сказал Реджи и вспомнил слова отца, который говорил о «красной заразе» и о том, что стенографистка мисс Элла Холл собирается вступить в партию.

Даусон сказал, что все выходные дни работает по монтажу генератора и что в Америке он содрал бы за это дело вдвойне, но тут он не возьмет ни одного цента, потому что все делается не для капиталистов, а для самих рабочих.

— Только я не понимаю, зачем мой портрет, повесили в парке культуры? Ведь я не чемпион бокса и не танцовал фокстрота две недели без остановки…

В это время Реджи позвали домой.

На веранде трещали сверчки и горел зеленый фонарик, хотя было еще совсем светло.

В качалке сидел Гартман и спорил с отцом Реджи относительно Вильсоновской плотины.

Стриженая девочка, стоявшая спиной к Реджи, разглядывала на свет граммофонную пластинку.

— Знакомьтесь, Реджинальд, — сказал отец, — это мистер Гартман и мисс Валя Гартман.

Девочка повернулась, и Реджи увидал, что это тот мальчишка Валентин с царапиной на щеке, только не в штанах, а в голубом платье.

— Здравствуйте, — сказала она, — а ведь мы с вами знакомы. Разве вы не догадались, что я девчонка?

Так вот почему у мальчика Валентина в волосах торчал красненький гребешок!

Реджи повел Вайю во двор, чтобы показать ей новые качели.

— Умеете ли вы кататься на роликах? — задал он первым делом вопрос, который все время его мучил.

— Да. Когда мы ездили с Мартыном в Стокгольм, то мы жили возле самого скетинг-ринка, и я целый день каталась на роликах и даже в кондитерскую за булками и по комнате тоже ходила на роликах. Так что весь пол был исцарапан, и пришлось хозяину за это уплатить.

Реджи спросил, кто это Мартын. Валя сказала, что она так называет отца в отместку за то, что он прозвал ее «мартышкой», что гораздо обидней, так как это разновидность обезьян.

Они немного покачались на качелях, причем Валя совсем не боялась и просила ее сильнее раскачивать. Когда сна взлетала кверху, ее голубое платье надувалось пузырем.

Реджи подумал, что, может быть, она все-таки мальчик, надевший сверху платье, потому что девочки боятся так сильно раскачиваться.

Скоро пришли еще гости: веснущатая Мэгги Спринклер, две дочери переводчицы и Витя Помяловский, маленький надоедливый мальчишка, который все время расспрашивал про небоскрёбы и про ковбоев в прериях.

Потом они пошли в дом — посмотреть фотоснимки.

Реджи повел гостей через черное крыльцо. Они прошли через кухню, сверкающую стеклянными шкапчиками и алюминиевой посудой. Кухарка Марта при помощи электрической взбивалки приготовляла там из белков и сливок белый пухлый крем для торта.

Они вошли в столовую, убранную кустарными русскими вышивками и деревянной посудой, на диване сидело шесть кукол-матрешек; одна матрешка держала в руках настоящие крохотные лапотки.

Реджи показал гостям большую фотографию, висевшую на стенке.

Это был снимок колледжа Харроу в Англии, где он учился.

Готическое здание колледжа с квадратной башней посредине походило на маленький собор. По мраморной широкой лестнице спускался человек в черной мантии, с маленькой квадратной шапочкой на голове. Он был окружен группой мальчиков и юношей в широких светлых брюках и соломенных шляпах-панамах.

— Это поп? — спросил Витя, ткнув пальцем в черную мантию.

Реджи снисходительно объяснил, что это не поп, а профессор в своей обычной форме.

Вскоре всех позвали к столу.

Марта в белом переднике с лиловыми бантами торжественно внесла пуддинг, утыканный тоненькими зажженными свечками.

Все дети ели очень много, и Реджи думал, что Валя съест свой кусок пуддинга вместе со свечкой.

Одна лишь Анна, старшая дочь переводчицы, ничего не ела.

Это была семнадцатилетняя девица с лицом, голубовато-сизым от пудры, и накрашенным ртом.

— Почему она ничего не ест? — шопотом спросил Реджи у Вали.

— Я думаю, что она боится съесть свою губную помаду. Ведь это очень противно, ее приготовляют из собачьего жира…

Русский словарь Реджи обогащался.

В красненьком сафьяновом блокноте Реджи можно было увидеть такие записи:

«Дай пять», — очевидно, от слова «пятилетка».

«На большой палец» — распространенная в СССР похвала. Валя сказала, что они плотину сделают «на большой палец с покрышкой».

«Трепаться» — от слова «трепать лен».

«Ширпотреб» — фарфоровая посуда, галстуки и лопаты».

Чтобы лучше изучить русский язык, Реджи записал обрывок песни, которую всегда пела кухарка Марта, обрусевшая немка из селенья Хортицы.

Реджи очень понравилась торжественная и напевная мелодия песни. Коверкая русские слова, он целый день пел:

«Весь мир насилья мы разроем до основанья, а затем — мы наш, мы новый мир построим. Кто был ничем, тот станет всем…»

В восемь часов вечера Реджи принимал ванну. Сидя в белой ванне, наполненной горячей водой, он от нечего делать жонглировал зубными щетками и пел «Весь мир насилья мы разроем…»

В дверь ванной комнаты заглянул отец, который только что вернулся с плотины.

— Алло, Реджи, — сказал он, — я слышал ваш голос еще на веранде…

— Не правда ли, это хорошая русская песня? — спросил Реджи.

— Да, но это «Интернационал»…

Реджи был так изумлен, что даже уронил в ванну зубные щетки.

— Как жаль, что это большевистская песня, — сказал он, — у нее такой красивый мотив…

Больше он уже не пел «Интернационала», хотя мелодия этого гимна еще долго звучала у него в ушах.

Реджи теперь не скучал.

Ему было весело с Валей и ее товарищами.

Когда она приходила к нему, то они вызывали по телефону Мэгги Спринклер и Витю с товарищами и начинали играть в Робинзона или в «германскую» игру.

«Германская игра» заключалась в том, что всех надо было разделить на рабочих и гитлеровцев, которые ловили рабочих и мучили.

Но все хотели быть рабочими, и Валя говорила, что если кому-нибудь быть гитлеровцем, то уж, конечно, Реджи.

Они рисовали мелом на его спине фашистский знак и с визгом разбегались по сторонам.

Валя нравилась Реджи; она была совсем как мальчик. Один раз даже Реджи чуть ее не ударил за то, что она сломала самую лучшую его теннисную ракетку.

Как-то раз он заехал за ней в автомобиле.

Марта просила его съездить за иголками в Запорожье — город в двенадцати километрах от строительства.

Когда они проезжали по Турбинной улице, они увидели сидевших на заборе двух девочек и трех мальчиков. Каждый из них держал в руках по толстому щенку. Это были пятеро детей слесаря Фесаенко, большие приятели Вали. Увидев Валю в автомобиле, они стали приветствовать ее и поднимать кверху своих испуганных вислоухих щенков.

Вале захотелось покатать ребят, и она заставила Реджи остановить машину. Тот нехотя затормозил и, полуобернувшись назад, смотрел, как кабинка наполняется крикливыми мальчиками и девочками Фесаенко и их щенками.

Реджи был возмущен этим и сказал Вале, что он довезет ее товарищей только до угла, потому что отец не позволяет так перегружать машину.

Потом они высадили детей и быстро поехали по гудронированному шоссе, лежавшему между вишневыми садами и большими хатами деревни Вознесенки.

Чтобы показать, как он хорошо правит, Реджи поехал третьей скоростью, хотя отец строго запретил это делать.

Автомобиль чуть не сшиб телеги с дынями и шагавшего рядом с нею крестьянина в большой соломенной шляпе.

В Запорожьи они остановились перед кондитерской, называвшейся тут «цукерня», и выпили колючей сельтерской воды.


Они остановились около «цукерни».
Целая толпа окружила автомобиль. Здесь были толстые старухи на искривленных каблуках, рабочие в синих комбинезонах, дети с обвисшими носками, девушки в кепках и ситцевых сарафанах, крестьянки с белоголовыми младенцами на руках.

Все они заглядывали в середину авто, восхищаясь бархатными подушками и хрустальной вазочкой для цветов.

Когда Реджи вышел из кондитерской в своих желтых брюках «гольф» и в песочном свитере с вышитым на груди зеленым попугаем, все смотрели на него так, точно это был не человек, а слон, вышедший из «цукерни».

«Какие дикари!» подумал Реджи, но он этого, конечно, не сказал.

Потом Валя покупала ему в кооперативе иголки, а он стоял и читал для практики русские объявления:

«Пролетарии Днепростроя, дайте своевременно ток стране!»

«Большой выбор красок Радуга».

«Здесь принимаются паевые взносы».

Обратно Реджи и Валя ехали без всяких приключений, и, когда приблизились к плотине, то вылезли из автомобиля и попросили милиционера за ним присмотреть.

Они стояли на маленьком деревянном мостике и смотрели, как Днепр бьется у подножья огромных быков, как с гулом и ревом бросается он в пролеты плотины, чтобы упасть вниз сверкающими двадцатиметровыми водопадами.

Над плотиной, на огромной высоте, прилепившись к железным фермам, работали электросварщики и клепальщики.

Одни из них, балансируя в воздухе руками, переходили по узкой железной полосе из конца в конец с таким равнодушием, точно шли по своей комнате. Другие с металлическими масками на лицах сидели и полулежали верхом на фермах, и под их руками вспыхивали синие огни электросварки.

Туман клубился над широкой рекой, смешиваясь с клубами паровозного пара.

Ажурные стрелы подъемных кранов и дерриков, все до одного, были подняты кверху.

— Посмотри, — сказала Валя — стрелы голосуют…

— За что же они могут голосовать?

— Ну, конечно, за то, чтобы поскорей выстроили Днепрострой.

Маленькие паровозики кричали на плотине все оглушительней. Там зажигались уже огни, и седая тяжелая пена водопадов отливала перламутром.

Люди, копошившиеся на плотине, казались отсюда такими маленькими, и как-то не верилось, что все эти огромные сооружения сделали именно они.

Валя объясняла Реджинальду, как будет все устроено на плотине и как будут опускаться щиты Стоннея.

Он все это знал и без нее, но ему хотелось проверить, правильно ли она будет объяснять.

— Знаешь, — сказала Валя, — когда будет мировая революция, то на Филиппинских островах мы устроим сад отдыха для трудящихся, где каждый сможет получить в день по десять кило винограда и тридцать апельсинов и даже больше. А Норвегию, наверно, превратят в детскую зимнюю базу, где будут ледяные стадионы и разные развлечения для детей всего мира. Когда они озябнут, они смогут на дирижабле полететь в Крым или в Италию и там обогреться на солнышке. Но китайчатам следовало бы давать больше винограда, потому что они всегда голодали. А всех капиталистов, которые останутся в живых, я переселила бы на какой-нибудь остров у северного полюса…

— А как же Америка? — спросил Реджи, обеспокоенный за судьбу своей страны.

— Вот этого я еще не знаю, — сказала Валя. — Может быть, Америку превратят в большой автомобильный завод, — добавила она не совсем уверенно.

Вале очень хотелось, чтобы Реджи стал пионером.

Но Реджи был уже три года бойскаутом и у себя на родине привык смотреть на пионеров как на бунтовщиков и своих врагов. Валя не любила, когда он надевал свой защитно-зеленый костюм скаута, черный шелковый галстук и маленькую шапочку в виде пирожка.

— Опять нарядился в свою фашистскую форму! — говорила, она. — К этому прелестному костюму, мистер Реджинальд, нехватает еще одной вещи — свастики, нашитой на рукав…

Реджинальд говорил, что бойскауты тоже помогают бедным, и надо только выбрать хорошего президента, который сумел бы наладить порядок в стране.

— Но разве ты не видишь, что все твои президенты бессильны перед кризисом, и неужели тебе нравится, что повсюду в капиталистических странах безработица и голод?!. А бойскауты твои защищают капиталистов, которые заставляют рабочих голодать.

Однажды Реджи сказал Вале, чтобы она взяла его с собой, когда пойдет в Хортицу навестить пионерский лагерь.

В знойный августовский день они отправились в Хортицу. По дороге Реджи сказал, что он не против того, чтобы все были счастливы и сыты, и если бы его приняли, то он бы, пожалуй, вступил в пионерский отряд; он даже знает русский «Интернационал». Он хотел бы дожить до мировой революции, чтобы можно было перелететь на дирижабле из Норвегии в Крым.

Они шли по шоссе к немецкому поселку у Хортицы, где был расположен пионерский лагерь.

По дороге им то и дело попадались загорелые геодезисты. Они возились у своих нивеллиров в кепках, надетых козырьками назад.

Мимо них по узкоколейке пыхтя пронесся паровозик, волоча за собой платформы с пустыми бадьями от бетона.

Девушка-машинист, черная от копоти, высунулась из окошка и улыбаясь кивнула Вале.

Над головой девушки к паровозу был прикреплен плакат: «Все силы на выполнение промфинплана!»

Реджи и Валя шли по берегу Днепра, между обломков скал, изуродованных взрывами.

Берег здесь был очень крут.

Тысячелетние замшелые скалы спускались почти отвесно в воды старого Днепра.

Отсюда как на ладони была видна вся огромная территория строительства.

Синий вздувшийся Днепр перерезал ее посредине.

На правом берегу — ровные геометрические линии поселков, нежно-зеленые пятна молодых парков, розовые кирпичные крыши американских коттеджей, столпившихся вокруг квадратной глыбы главного управления. Немного подальше — белое здание фабрики-кухни, напоминающее своими трубами пароход, выброшенный на сушу, за ним блестят на солнце застекленные корпуса механических мастерских.

Плотина похожа отсюда на огромный бетонный гребень, воткнутый в седые кудри Днепра, а металлические конструкции линии передач, железное кружево ее арок и виадуков кажутся отсюда легкими и воздушными.

Реджи и Валя свернули на узкую дорожку, которая шла над самой водой.

Это место славилось своим чудесным эхо.

Чей-то молодой голос кричал внизу, на лодках:

— Кто была первая дева-а?..

— Ева-а, — раскатывалось в скалах.

Они проходили мимо столбов с большими желтыми ярлыками, на которых череп и кости зловеще пронизаны молнией, и надпись тревожно кричит на двух языках:

«Не трогать! Не торкатысь! Смертельно!»

Но монтер, взлезший на один из столбов, вероятно, не боялся смерти.

Он висел, уцепившись за столб железными когтями, и чашечки изоляторов склонялись над его головой белыми гроздьями фарфоровых колокольчиков.

Парень лез вверх и кричал:

— Огэ-э!.. Выше, выше!..

Парень был, вероятно, опьянен воздухом, видом стройки, лежащей внизу, он был опьянен солнцем и ветром.

Реджи и Валя подошли к Хортице, когда солнце уже близилось к закату.

Село потомков немецких колонистов лежало в ложбине.

Вертящиеся крылья ветряных мельниц на пригорке, островерхие, крытые черепицей домики с аистами на крышах, немки в черных передниках, встречающие у зеленых изгородей своих коров с бубенцами на толстых шеях, — весь этот пейзаж был так тих и спокоен, что как-то не верилось, будто совсем рядом взрывают скалы, меняют течение реки и строят огромный город заводов.

Пионерский лагерь был разбит на опушке дубовой рощи. У подножья столетних дубов расположились белые полотняные палатки, на вершинах которых трепетали красные флажки. Когда с Днепра дул ветер, дубовые жолуди падали прямо с деревьев на полотняные крыши палаток, и можно было подумать, что это падает град.

Маленькая девочка в бумажной треуголке бегала на гигантских шагах. Немного поодаль, на расчищенных и усыпанных песком площадках несколько пионеров играли в крокет, гулко стукая молотками по деревянным шарам.

Мальчик в синих трусиках стоял, закинув голову, и трубил в поднятую кверху фанфару.

— Здорово, Валюшка! — крикнул он. — Что тебя не было видно? У нас сейчас сбор отряда, а после — ужин…

Пионеры сбегались со всех сторон. У девочек были мокрые волосы. Смуглые спины мальчиков были обсыпаны песком. Все они шли прямо с купанья.

Они обступили гостей и с любопытством разглядывали Реджи, его очки, его тщательно зализанный пробор, его свитер с зеленым попугаем.

Реджи тоже с любопытством оглядывался по сторонам. Ему очень понравилось местоположение лагеря, зеленая лужайка, огромные, корявые дубы, роняющие жолуди на крыши палаток, река, синеющая внизу под скалистым обрывом.

Пожалуй, это место было даже красивее, чем то, которое занимал лагерь бойскаутов в прошлом году в Калифорнии.

Но зато у бойскаутов были шикарные автоматически складывающиеся палатки, и уж, конечно, бойскауты не ели с железных тарелок, поставленных на некрашеные сосновые столы.

Пока собирались ребята, Валя тихо разговаривала с вожатым отряда, черноглазым комсомольцем Ароном, у которого голова была повязана мокрым носовым платком.

Среди ее быстрой русской речи Реджи уловил только несколько слов: «бойскаут», «буржуазная организация», «пионер».

Уже начинало темнеть, и мальчики разожгли костер под самым высоким дубом. Все ребята сидели у костра и пели странную песню, и Валя пела тоже.

Реджи только раскрывал рот, потому что он считал неудобным молчать, когда все поют.

Прислушавшись, к ритму песни, он стал подпевать припев:

… тошка-тошка-тошка…
… тчелом-лом-лом…
Он думал, что это русская марсельеза, но Валя сказала, что это песня про какую-то картошку.

На деревянных столах дежурные пионеры расставляли железные тарелки с ломтями красного сочного арбуза.

— Ты пионер? — обратилась к Реджи девочка в бумажной треуголке.

Реджи виновато улыбнулся и отрицательно кивнул головой.

— Но ты хочешь стать пионером?

— Да, я хочешь…

— Ребята, — объявила Валя во всеуслышание, — вы знаете, Реджи научился петь наш «Интернационал»!..

— Пусть он нам споет!

— Спой, пожалуйста, Реджи… — стали просить пионеры.

Реджи встал и оглянулся. Десятки глаз смотрели на него с одобрением и любопытством. Он открыл рот и негромко запел: «Весь мир насилья мы разроем до основа-а-а…»

…Остановитесь, мистер Реджи Кларк.

Что вы делаете? Вы поете «Интернационал», как самый настоящий большевик. Вы хотите стать пионером и променять черный шелковый галстук скаута на какую-то красную тряпку, на этот символ бунта!

Остановитесь, мистер Реджи Кларк!..

Реджи оборвал песню на полуслове. Нет, он не может стать пионером.

Нет, это невозможно…

Он уже видел, как весь пионерский отряд катается в его синем «шевроле», как любопытные мальчики щупают своими грубыми пальцами его редчайшие марки, его нежно-сиреневые и зеленые марки французских колоний с пирамидами, страусами и пальмами.

Никогда!.. Он не может…

Но как ему сказать?

Наклонившись к огню, он лихорадочно листает свой словарик англо-русских фраз.

Но ему все время попадаются разные дурацкие фразы:

— В саду у нашего соседа распустились розы.

— Прикажите лакею вызвать такси…

Наконец, волнуясь и медленно подбирая нужные слова, он начинает говорить по-русски:

— Нет, нет… Я не могу… Я хотел быть пионер, но тепер это нет… Я передумайся… Я не могу быть болшвик… Это не есть поступок джентльмен перед скаут…

И он отступает от костра.

Он бежит домой, спотыкаясь об осколки камней, оставшиеся после взрывов.

Он бежит домой, к своим маркам, к горячей ванне, которая его ждет в восемь часов, к тихому уюту своего коттеджа.

Возле насосной станции его догоняет Валя. Она хватает его за рукав. Они останавливаются под большим фонарем.

— Я ненавижу тебя… — говорит Валя, выставив свои кулаки и точно вызывая Реджи на бокс. — Я ненавижу тебя и твоего противного зеленого попугая. Ты настоящий фашист, ты даже хуже… Таких, как ты, нужно не только садить на северный полюс, а просто ликвидировать как класс… — И, повернувшись, она исчезает в темноте.

Тысячи огней заливают территорию строительства. Это на море, это целый океан огней.

Огни на земле, огни на черной воде, огни на небе, где большие южные звезды меркнут в отраженном свете земли.

Но Реджи звезды кажутся чужими и неприветливыми.

Большой насмешливый лик луны провожает его до самого дома.

Реджи поднимается к себе на веранду, где отец, развалившись в качалке, читает «Нью-Кроникл».

Реджи ложится ничком на диван и думает о том, что там, в лагере, все, наверно, сидят у костра и смеются над ним и едят арбуз, выплевывая в огонь косточки, а потом будут петь «Интернационал» и песню про картошку.

И он тихонько, совсем тихонько плачет, потому что все же ему очень обидно, что он фашист, что его ликвидируют как класс и что он не увидит той странной и изумительной жизни, какую увидят они.