Яблочные дни. Часть I [Фрэнсис Квирк] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Фрэнсис Квирк Яблочные дни. Часть I

Глава 1

Я за то и люблю затеи

Грозовых военных забав,

Что людская кровь не святее

Изумрудного сока трав.

Николай Гумилёв
Вчера я носил корону,

Сегодня покрыт позором;

Вчера владел городами,

Командовал войском огромным.

Сегодня без слуг я остался,

Сегодня я стал бездомным.

Романсы о короле Родриго
Бла́утур

Гри́гиам


— Вот так же, государь мой, я поднесу вам разом все короны. — Граф Ро́нальд Бе́рнард Оссо́ри преклонил колено и протянул молодому королю осеннее яблоко, удерживая подношение на кончиках пальцев.

Король Блаутура Лоутеа́н Первый Не́йдреборн принял яблоко из сада Оссори с таким почтением, будто сам епископ снова вложил ему в руки символ королевской власти. Бе́рни поспешил склонить голову. В паркетных плитах неясно отразилось его лицо. Насилу сдерживаемая ухмылка изламывала рот, забывший как отдавать приказы. Спадали на лоб кудри, не помнившие тяжесть драгунского шлема. Послышались шепотки — приближённые короля, небось, делали ставки, поможет ли царедворческий успех графа Оссори в его военных затеях. Сам бы Оссори поставил коня, нет, жену на удачный исход.

— Грации вам не занимать, кузен, — соизволил признать король. — Но по неведомым мне причинам вы предпочитаете не дворцовый паркет, а бранное поле. Вы одинаково хороши и в танце, и в атаке, однако придворный поклон гораздо благостней полёта в седле. Не согласны? Блистать при дворе или нестись в наскоке, рискуя свернуть шею… Действительно, лишь Дьявол бы и предпочел второе. Рыжий Дьявол, ну разумеется. Идём, кузен. Посекретничаем.

Берни поднялся с колена не без радости. Ему больше пристало щёлкать каблуками драгунских сапог, салютовать королю шпагой, но сейчас этого было нельзя. Аудиенции испрашивал не полковник драгунского полка, но любимый «кузен Берни». Этот кузен больше полугода изнывал при дворе, иногда отвлекаясь на попойки с друзьями и вынужденные визиты домой.

Едва он прошёл за Лоутеаном в узкую, укрытую тапестри дверцу позади трона, как уловил за спиной чужую преданную поступь. Берни узнал бы её из многих и многих. Псина в чине капитана королевской охраны и не подумала оставить свой пост. Вечно за плечом короля, вечно начеку, вечно с надменным, насмешливым взглядом. За полгода неотлучного пребывания при дворе Берни так и не удалось щекотнуть псину шпагой.

— Лотти… — Берни из последних сил старался не замечать присутствие шавки за спиной, но, дьявольщина, ещё немного, и он сам начнёт кусаться. — Зачем нам лишние уши?

Король обернулся, рука в расшитой бисером перчатке поднялась в повелевающем жесте.

— Рейнольт, место.

Послышался возмущённый вздох.

Берни поймал несколько озорной взгляд Лоутеана и, едва сдерживая смех, поторопился за расшалившимся королём по широкому коридору. Паркет Приёмной сменился каменными плитами, и Берни начал чеканить шаг. Король в добром расположении духа, шутит, вертит подаренное яблочко, даже подкидывает. Надкуси он плод в знак скорых побед, Берни бы не сдержал драгунского клича.

Такой настрой короля следовало беречь, ведь со дня смерти своей королевы он утратил всякий интерес к борьбе военной и политической. Если проигрываешь бой со смертью, какой смысл терпеть иную борьбу, вздыхал Лоутеан в минуты откровения с кузеном. Берни кивал и молчал, не напоминая государю, что тот государь. Брак молодого короля с девицей из знатного блаутурского рода оказался коротким, но счастливым. Юные и глупые, они влюбились друг в друга без оглядки. Сам юный и глупый, Берни не спорил, когда пришло время просить руки мессиры Ледышки, но полюбить её не сумел будучи, видимо, поумней влюблённых глупцов.

Три года семейной жизни и полгода без войны. Берни терялся, что хуже. Но сейчас Лоутеан может разрешить обе проблемы кузена. Берни с надеждой взглянул на короля. Тот подкинул яблочко, потёр золотой бок о замшу колета. Выбор в пользу колета военного образца и широких штанов означал, что Лоутеан не отвергает войну хотя бы в моде. Впрочем, королевское одеяние испаскудили вышитые золотом завитки, да и чёрные штаны шуршали атласом. Солнце угодливо билось в витражи окон, так что король почти сиял золотом. Берни оправил на себе кожаный колет, скупой на изыски, покрутил пуговицу со знаком медведя. Моду придворным шаркунам по-прежнему диктовала война, значит, для Блаутура не всё потеряно.

— Узнаёшь путь, кузен? — поинтересовался Лоутеан, когда они свернули в сторону, противоположной анфиладе залов со знамёнами, оружием, портретами. — Крыло блаутурских принцев. Заодно почтим память Кэди. Я помню, он хорошо на тебя влияет.

Берни давненько не бывал в этой части Элисийского дворца. О чём же собрался секретничать государь в забытых комнатах старшего брата? Имя Кэ́догана привычно принесло с собой горечь утраты. Драгуны никогда не забывали своего предводителя, а Берни — лучшего друга и побратима.

Коридоры помрачнели и сузились. Потолок с веерными сводами уводил в ушедшие века, когда военное дело топталось на месте, а человеческий гений издыхал, задушенный церковными путами. Кто-то поснимал тапестри с каменных стен и тем самым стёр все яркие краски. Король провёл кузена мимо бывшего фехтовального зала, двери в него по недомыслию держались распахнутыми. Берни глянул лишь мельком, однако глаз сразу уловил перемены. Лотти больше не жил в комнатах принцев, но всё-таки велел закрасить фреску с королевской охотой, возглавляемой Кэдоганом. Теперь по дубраве лесной феей кружила в танце ныне мёртвая королева.

Вспыхнула безумная мысль увезти короля с собой на войну. Пусть вдохнёт запах пороха, пусть поглядит с пригорка на славный бой! Есть ли средство лучше, чтобы развеять скорбь пылью по ветру?

Берни исподволь окинул Лоутеана взглядом. Он был неплохо сложен, но пренебрежение упражнениями всё равно сказывалось. Впрочем, панцирь на нём сел бы отлично. На плечи бы лёг красный плащ, а солнце бы венцом воссияло в светлых локонах. Лотти был не прочь покрасоваться. Может, намекнуть ему, как слагаются славные песни и пишутся чего-то стоящие полотна? К тому же, королю бы стоило искупить прегрешение перед офицерами, чью форму он чуть было не испаскудил три года назад модным придворным веянием…

Лотти как ни в чём не бывало миновал двери в покои старшего брата. По створам и притолоке вился резной плющ. Кэди частенько смеялся, что плющу забвения его не взять. Двери в его покои действительно не закрывались. Но теперь, какие сомнения, комнаты погибшего принца накрепко заперты. Уже четыре года плющ торжествовал и словно бы прорастал по-настоящему.

Лоутеан со смешком кивнул на двери напротив, у которых впервые на памяти Берни дежурили стражники. Ребятки в ливреях до колен, зелень и золото, отлажено ударили алебардами оземь и толкнули двери в Трофейную. На Берни дохнуло холодом, запустением, его пробрал озноб.

При Кэдогане драгуны, будто на алтарь, несли сюда трофеи. В те времена туфельки, обронённые королевой Бли́царда, соседствовали с вороньим чучелом, на котором красовалась перевязь маршала Эскарло́ты. Лоутеан же кропотливо изводил следы свершений брата. Берни с тоской оглядел обокраденные стены. Теперь на них красовались сомнительной красоты гравюры в исполнении Лоутеана. Язык не поворачивался назвать их трофеями, разве что Лотти резцом отвоёвывал право на их существование. В дальнем углу стояла пустующая мышиная клетка. Над ней висел портрет ещё маленького Лотти с мышью, его давнишней питомицей. В простенке между окнами в горшке рос молодой дубок. Лоутеан и его почившая жена были ещё в том юном возрасте, когда в честь любви сажают деревце.

— Берни, ты любуешься моими гравюрами? — в голосе Лотти слышалась усмешка, неужели он шутит сам над собой? — Кто-то в юности собирает собственный полк, а кто-то укрощает металл. Знаю, ты не считаешь это достойным занятием.

Король хлопнул графа Оссори по плечу, прошёлся по устланному широкими досками полу. Те, что должны были, неизменно заскрипели. Нашёл ли Лотти драгунский «скрипучий клад»? Берни улыбнулся воспоминаниям, такие тайники были во многих излюбленных комнатах драгун. Они держали там глиняные бутыли с вином, боевые шпаги или просто записки с поручениями. Драгуны вообще находились в Блаутуре на особом счету. Кэдоган основал новый для блаутурского военного дела род войск. Он сделал ставку на огнестрельное оружие, которое хорошо приживалось во вражеской ныне Эскарлоте. И при этом опёрся на многовековой кавалерийский опыт, но копья заменил сперва шпагами, а в скором времени — саблями. Так драгуны стали первым на Полукруге конно-стрелковым образованием. Они не входили в состав блаутурской армии и купались в собственной вседозволенности. «Сыны дракона», так они называли себя, Неистовые драгуны. Они жили и сражались под знаменем крылатого линдворма — личным знаком Айрона-Кэдогана Нейдреборна, принца Тимрийского[1]. Они изрыгали пламя и бросались в битву с драконьей свирепостью.

Но с гибелью Кэди они сидели точно на привязи. Лишь изредка его добрый братец пускал их «попыхтеть огоньком», предварительно поместив в состав армии. Вместо крылатого линдворма на службу заступил оссорийский медведь. Берни противился, но в Уставе рукой Кэдогана было написано, что за новым предводителем следует новое знамя.

— Раз уж вы сами заговорили о нашем предназначении, — Берни поправил ножны и ухмыльнулся, — то не станете отрицать, что отнимать у меня войну — это какое-то попрание замысла божьего!

— Если мой кузен Берни вспомнил Бога, дело действительно плохо. Не боишься, Рыжий Дьявол? — Лотти снял перчатки, бросил на обшарпанный стол у окна без створок и даже штор, вдохнул запах яблока.

Почему-то из уст короля прозвище Берни звучало издёвкой, но чего не простишь глупым, наивным миротворцам? Оссори боднул воздух готовыми прорасти дьявольскими рогами.

— Зачем ты рвёшься? Считаешь, армия не справляется? — Лотти присел за стол, положил перед собой яблоко, рассеяно поглядел в осеннюю тоску за окном. За ним открывался вид на внутренний сад. Берни тоже глянул. Облетевшие листья налипли на редкие статуи и молчащий фонтан, дождь, казалось, прибил их намертво. Быстро утратив к нему интерес, Лотти выжидающе кивнул «кузену».

— Не справляется, ваше величество. Лоутеан, это непростительное промедление. Послушай, просто послушай меня. — Берни подлетел к столу, старая привычка сразу себя явила. Королевские перчатки стали Блаутуром, яблоко — вражеской Эскарлотой. Лотти смотрел на «кузена» с лёгким беспокойством. И что с того? Уже целых полгода Рыжий Дьявол разыгрывает лишь настольные баталии! — Честь Блаутура погибнет в Амплиольских горах, если по религиозному кретину мы не ударим до зимы! — Оссори провёл пальцем от перчаток и остановился у самого яблока. — Лотти, это наш шанс, ты же видишь, армия топчется на месте, пасует перед горами, как изнеженная девка перед широкой лужей! А между тем, мы вернули себе спорные территории, кое-где шагнули за их, «воронишек», границу! Считай, всё это время мы копили силы. Драгунский наскок на город, где засело королевское семейство! Каково? Схватим короля, принцев — бросим на колени всю Эскарлоту. Упустим — ну хоть получим место для продвижения в глубь королевства.

Берни раздражённо смахнул со лба кудри. Дьявольщина, он готов самовольно выдвинуть драгун на это дельце и после подать в отставку, лишь бы эскарлотское вороньё наконец осознало, как опасно каркать на линдворма! Шесть лет длится эта скучная без драгун война, тягучая, как ленивый спор старушек-графинь. Из раза в раз прибытие драгун оживляло сонных мух, несло победу в сражениях. Но теперь они добьются победы в войне!

Берни услышал собственный голос, оказалось, он вслух бормочет продуманный на днях план наступления через ущелье. Узкое ущелье — находка для эскарлотцев. «Вороньё» обожает устраивать обвалы, научилось. Но если прорваться, с разведкой, то…

— Берни, ты меня слышишь?

— Да?

— Я запрещаю. — Лоутеан забрал перчатки.

— Но…

— Нет. — Бисер сверкнул на монарших руках.

— Дьявольщина, Лотти, не будь же Мышиным хвостом!

Берни осёкся. Придержав шпагу, устало опустился на стул напротив короля. Лотти нервно передёрнул плечами, его обеспокоенный взгляд остановился на детском портрете.

— Мыши… Никогда не понимал, чем они вам не угодили.

— Я виноват, я прошу…

— Нет, молчи. Если твои драгуны отсидели себе хвосты, хорошо. Но только не ты. Берни, ты мне нужен. Назначь вместо себя подполковника.

— Аддерли? — Берни не удержал смешка. Энтони Аддерли с детства был ему другом, со временем стал боевым товарищем. Отвага чудным образом сочеталась в нём с благоразумием, его офицерские таланты и воинская доблесть никем не ставились под сомнение, но… Тихоня, увлекающий в бой драгун?

— Лоутеан, у драгун один полковник, и пока он жив, лишь он поведёт их в бой. Смешно и стыдно оставлять меня при дворе, когда мой полк уходит воевать. И потом, зачем тебе я? При тебе всегда пси… Рейнольт.

— Слово короля для тебя пустой звук?

— Лотти, не мы начали эту войну, но дай же нам её закончить! Или ты хочешь победы Эскарлоты, мой король? Этого хочешь? Ради Кэдогана, ради памяти будь же достоин его места!

— Ах, достоин? Хорошо же.

Берни прикусил язык. Он был предан Лоутеану душой и шпагой, но в мыслях невольно усаживал на трон Кэдогана, который во всём превосходил младшего брата. Король Блаутура вскочил, быстро подошёл к окну, опёрся о подоконник, после смерти Кэди пошедший трещинами. Из-за этих слов война Берни будет только сниться…

— Уезжай. Завтра же. Осуществляй этот свой наскок в ущелье. Но ты поклянёшься мне. — Лотти повернулся к Берни, решимость ожесточила лицо с мягкими, тонкими чертами, вздула вену на лбу. — Головой поклянёшься в победе.

Рональд Бернард Оссори поднялся лишь с тем, чтобы опуститься перед королём на одно колено:

— Клянусь, что принесу Блаутуру победу, мой король. Или мне не сносить головы.

— Не просто победу, кузен Берни. Я намерен преподать подданным урок. Кого-то я заставлю ловить для меня мышей, кого-то обяжу жить. Докажи, что драгунский полк достоин своей славы, пусть он выйдет из войны почти без потерь, пусть выйдет с победой. Если же тебя разобьют, и победу мне принесёт блаутурская армия, я не пожалею твоей головы, кузен. Вместе с полком умрёшь и ты, ведь не бывает так, чтобы голова жила без туловища?

Оссори склонил голову, дождался, пока Лоутеан Нейдреборн коснётся его макушки, и встал на ноги.

— Мы правы, враг не прав! — Оссори до половины вынул из ножен шпагу, по мере сил салютую королю.

В окно забарабанил дождь, Берни улыбнулся мерзкой погодке. Пусть себе льёт, драгунских коней размытой дорогой не испугать. До зимы Неистовые драгуны закончат эту войну, и король Эскарлоты будет постукивать чётками уже в почётном плену. В следующий раз дождётся знамения божьего и лишь затем потянет к Блаутуру жирные пальцы!

Лоутеан снова отвернулся к окну, сцепив за спиной руки. Огорчился, боится за своего безголового кузена. Берни хотел было что-то сказать, но вместо этого прищёлкнул каблуками и покинул Трофейную. Когда закрылись двери, до него донёсся приглушённый, чавкающий удар. Кажется, его яблоко угодило в чучело эскарлотского ворона.

[1]Принц Тимрийский — титул наследника престола в Блаутуре. Ти́мрия — территория на северо-западе Блаутура, которая после прохождения принцем Тимрийским инвеституры поступает в его владение.

Глава 2

Блаутур

Григиам

1
Берни нашёл её в спальне, где стоял собачий холод, сиротливо дотлевали в камине угольки и вовсю светила в окно луна. Альда Оссори спала, свернувшись клубком, обнимая себя руками. Одеяло сбилось в сторону, в темноте белели её маленькие ступни. И что он, дьявольщина, здесь потерял? Бросит ли он королю в ноги захваченные знамена или склонит голову для меча палача — эта женщина не даст награды победителю, эта женщина не внимет просьбе приговоренного к казни. Но славный дом Оссори зачахнет, коль не внести в него веснушчатых рыжих графят…

В этот час Берни изрядно полагался на силы вина. Неистовый драгун вдоволь выхлебал его этой ночью, празднуя в кругу трех своих друзей-капитанов назначение на войну. В четыре глотки они извергали драконий рык, дёргались в дикой пляске, секли саблями пьяный кабацкий воздух, словом, свершали привычный ритуал, предшествующий охоте на воронишек. Впервые за долгое время Оссори избавился от чувства, что он придворный медведь на цепи, ощутил себя тем самым «всемогущим кузеном Берни», каким выглядел со стороны.

Желал бы он, чтобы и к жене его привело опьянение своим могуществом… Берни отвязал ножны, негоже больше лежать между супругами Оссори шпаге. Ковёр, устилавший дорогу к ложу графини, приглушал нетвердые, разболтанные шаги Неистового драгуна. Альда поёжилась, обняла себя крепче, поджав коленки к животу и втянув белобрысую голову в плечи. Словом, стала настоящим воздушным клубком. Но ни этой мнимой метаморфозы, ни выхлебанного вина не хватало, чтобы Берни счел желанной эту маленькую, худую женщину, от чьего взгляда птички могли примерзнуть к веткам.

И все же он добрался и присел на приступок, на котором высилась кровать с резными колоннами и балдахином, территория для графа Оссори чужая, почти вражеская. Но на свадьбе он поклялся, что никогда не вторгнется на эту территорию как захватчик. Впрочем, как союзник он за три года тоже сюда не попал…

— Альда! — шепотом позвал Берни, ткнул указательным пальцем в плечо, утонувшее в облаке сорочки.

Женщина чему-то улыбнулась, не открывая глаз. Свет буйствующей луны — Альда не закрывала створок — и сон превращали мессиру ледышку в девочку из забытого детства. В те годы юный Берни терялся, выдернуть ли у неё из волос ленту и погнать прочь от серьезных мальчишечьих игр, или короновать королевой турниров и повязать себе на рукав вышитый ей платок.

— Да проснись же! — он тронул Альду за плечо двумя пальцами.

На сей раз она сладко пробормотала чужое имя, после чего открыла глаза. Первые секунды смотрела из-под ресниц. Взгляд был сонный, мягкий, улыбка мечтательной, и предназначалось всё это явно не Берни Оссори, а некоему «Чь».

— Кто? — возмутился Берни. — О каком это «Чь» вы толкуете?

Альда подпрыгнула и отстранилась, шаря по сторонам рукой. Берни пересел с приступка на краешек кровати, благоверная выставила против него подушку.

— Зачем вы здесь? Уходите. — Спросонья холодность изменяла ей. Альда сморщила нос, обоняя винный дух, прихваченный Берни из кабака.

— Я, конечно, не мессир Чь, столь милый вашему холодному сердцу, — Берни сделал над собой усилие, чтоб не начать выяснять, кто таков этот мессир Чь. — Но и не последний для вас человек, верно?

— Неверно. Уходите. — Крепче прижав к себе подушку, Альда попятилась в тень балдахина. Мелькнула оголенная лодыжка, женщина торопливо расправила подол сорочки.

— Я уйду, уйду сразу на войну. — Берни сел ближе, чтобы Альда не упустила ни слова. — Лоутеан мне поддался, отпустил с полком поохотиться на «воронишек», но послушайте же! Пусть я граф Оссори, полковник Неистовых драгун, Рыжий Дьявол, но я человек, я смертен, Альда! Взгляните на меня с холодом — я продрогну, коснитесь меня с теплотой — как знать, быть может, я вспыхну пламенем. Если на войне меня найдет вражья сталь — я покалечусь, нет, даже погибну. Вернусь живой, но проигравший — умру под мечом палача.

— Вздор, король души в вас не чает. — Лёгкое движение сведённых бровей — вот и всё, чего удостоила его Альда в ответ на исповедь!

Будь Берни трезв, его бы рассмешили собственные высокопарные речи, но в подпитии он серьезнел, и отчаяние клевало висок с азартом дорвавшегося до падали ворона.

— Альда, Альда, Альда! — Берни сбросил колет, пропахший кабацким дымом, надавил на подушку, заставляя Альду выпустить ее из рук, сжал тоненькие запястья, обжегшие холодком. — Вы и я — единственная надежда дома Оссори, понимаете? Чайка не уронит на палубу моего отца сына, мать не найдёт младенца, прогуливаясь в холмах. Альда, ради графят. Ради графят хотя бы на час притворитесь моей женой.

— Пойдите прочь, пьяница! — отчеканила графиня Оссори, с презрением приподняв верхнюю губу. Свет луны зловеще сыграл на зубках, что были и острыми, и немаленькими.

Берни не успел в полной мере оскорбиться, сочинить достойный план отступления, как Альда вырвалась, обдав его прохладным, волнующим ароматом, замахнулась подушкой. Оссори увернулся, освободил постель — территорию, куда было ступил и где получил суровый отпор. Его опалило жаром, пробрало злой дрожью, под ложечкой мерзко засосало от невозможности ответить на оскорбление.

— Я сказал вам три года назад, мессира — я не насильник, я буду ждать до любви. — В ушах стоял злейший звон, голос осип. — А вы! Дьявольщина, да это я должен содрогаться при мысли привлечь к себе ледышку!

Альда молчала, затаившись за фортом из одеяла и подушек, молчала, разя мужа льдом глаз. Берни рыкнул сквозь зубы, унял зуд костяшек ударом о колонну кровати. Три года они ругались и не мирились, прибавляя к забытой или утихшей ссоре новые. Притом разражались скандалы невзирая на то, что Берни всеми силами старался не появляться дома, а Альда при его появлении спешила скрыться там, куда он не ступал по доброй воле — в библиотеке.

— Если бы я могла выбирать, — услышал Берни после того, как приладил к поясу ножны и перешагнул порог, — я бы предпочла носить траур по супругу, который сражался на войне и отдал жизнь на поле боя, а не утонул в сточной канаве из-за пьянства.

2
Обручальное кольцо было последней вещью, к которой тянулась в минуты смятения Альда Оссори, но сейчас именно оно поворачивалось на безымянном пальце. Лунный камень в зооморфной оправе — узор сцепленных медвежьих лапок — мутился, как взбаламученное грозой поутру небо. Супружеству четы Оссори шёл четвёртый год. Но Альда помнила, как по пути в церковь на венчание жених преломил губы в ухмылке и без предупреждения стиснул ей палец обручальным кольцом. Она словно очутилась в медвежьих объятиях, если угодно — плену. Игра света рождала пляс синих искр по камню. Рональд хохотал, призывая отдать его вкусу должное, синева искр вторила сини глаз Альды. Но, лишенный бликов, это был сгусток мертвенного лунного цвета, назначенного святым Прюмме цветом траура. Даже такой безбожник, как Рональд Оссори, не мог об этом не знать. Но он с детства прослыл забиякой и «безголовиком», как маленькая Альда нарекла Рональда с его бессменной компанией.

Рональд Оссори рос, из смешного рыжего мальчишки, который одинаково искренне говорил Альде, что у неё красивые золотые волосы, и что она дура, он стал юношей и женихом. Союз Оссори и Уайлсов состоялся задолго до того, как Рональд, давя вздохи, опустился перед Альдой на колено и, почти не размыкая зубов, попросил выйти за него замуж. Для герцогов Оссори это была авантюра, для семьи Альды — провинциалов, которые имели небольшой земельный надел в Оссорийском герцогстве, как раз близ замка Уэйкшор[1], но не титул — удача и величайшая честь. Конечно же, Альду и Рональда никто не спрашивал, и едва Альде исполнилось три, матушка почти подарила дочь матери Берни. И хотя юным жениху и невесте никто не говорил открыто об их будущей женитьбе, оба это чувствовали, оба противились и с особым усердием отталкивали друг друга. За годы, проведённые вместе, они узнали друг друга лучше, чем кого бы то ни было, и в то же время не знали совершенно. Прошли годы, но Рональд по-прежнему видел перед собой маленькую дуру, льющую слёзы по поводу и без, а Альда видела неисправимого безголовика. И не важно, штурмует он крепость на дереве или захватывает город, дарит жука в смоле или обручальное кольцо с камнем смерти. Рональд Оссори не менялся, и, кажется, не менялась сама Альда…

Итак, Альда Уйалс выйдет замуж за человека войны. Он даже очаровал её минут на пять, когда встречал на опушке Марионского леса. Возмужавший, опалённый чужим — эскарлотским — солнцем, с рукой на перевязи, которую до последнего скрывал под замысловато скроенным нарядным плащом.

— Простите, что не сам увёз вас из отчего дома, мессира. — Он поклонился ей с изысканностью, каковой раньше в нём не было, и поцеловал руку. Именно поцеловал — не чмокнул и отвернулся, как делал до того, как уехал за воинской славой. — Надеюсь, вы не слишком утомлены дорогой, и мы славно повеселимся на нашей свадьбе?

— Как вам будет угодно, мессир, — девица Уайлс были слишком воспитана, чтобы проявить чувства. Она совершенно точно не любила жениха. Но её радовали постигшие его изменения. За те два года, что они «провели в разлуке», как это принято говорить у помолвленных, жених очень похорошел. Альда и раньше находила его лицо симпатичным: прямой высокий лоб, низкие брови, придающие суровость обычно лёгкому взгляду, полные губы. Теперь он выглядел намного взрослее, он приобрёл военную выправку, не утратив врождённой грации, подрос, пожалуй, до ста двадцати пяти ний[2], а плечи у него стали широкими — за всем этим, как за каменной стеной. Невыносимая рыжесть его волос несколько померкла, кудряшки, хотя и по-прежнему падали ему на лоб, ослабли, и Рональд больше не походил на барашка.

Второй раз он целовал ей руку дольше положенного, стянув перчатку. У Альды перехватило дыхание. Может быть, замужество окажется не хуже затворничества среди книг. Может быть, Берни поумнел, и ей больше не захочется обрушить на его глупую кучерявую голову фолио? За два года он нанюхался пороха, брал города и, надо полагать, горожанок. Под одеждой у него, кроме литых мышц, наверняка появились шрамы. Он пропах войной. И теперь вернулся, чтобы сдержать слово перед затворницей и книжницей, которое дал не совсем по доброй воле.

— Я бы мог провести с вами вечность под этими елями, но.… Окажите мне честь: доедемте до церкви св. Иды в моей карете и под моим эскортом.

— В этом есть резон, — Альда обрадовалась, не подав виду. Её совершенно утомил брат, грозящийся засунуть зятя в мешок и в таком виде «волоком приволочить» в Эльтю́ду[3], требуя для сестры развода и возвращения ей девичьей фамилии. — Тем более, что нам с вами предстоит узнать друг друга заново.

— Заново? — Рональд хохотнул. — Мессира, я вас умоляю, разве вы изменились? Вы, я погляжу, так и не нашли себе другого жениха. Это прискорбно, неужели никого не очаровал ваш ум? Я думал, приеду, благословлю и со спокойным сердцем женюсь на другой. Да что теперь! Раз дождались меня — придётся брать в жёны вас. Итак, вашу руку, мессира.

В этот миг все чаянья Альды рассыпались осколками льда. Вложив во взгляд весь холод, на который была способна, она посмотрела в насмешливые голубые глаза графа Оссори.

— Это так рыцарски с вашей стороны.

От протянутой ей руки девица Уайлс отказалась.

В карете, где подушки источали упоительный запах новой кожи, Альду ждали ещё несколько сюрпризов. Разумеется, сомнительных. Во-первых, этот дурак стиснул её палец обручальным кольцом и сидел с ухмылочкой до ушей. Такая нетерпеливость была просто неприлична. Во-вторых, он попытался сказать то, что исправило бы недавнюю грубость. Вышло неудачно:

— А глаза у вас синие-синие… Удивительные. Прямо как лёд.

Альда заморозила его тем самым льдом, и жених отвернулся, выпятив подбородок. В-третьих, его левая рука оказалась на нарядной, в тон колету, перевязи.

— Что вас покалечило? — девица Уайлс попыталась сгладить собственную невнимательность, как ранее Рональд — грубость.

— Ворон клюнул.

Следующие слова, которые они сказали друг другу, были словами согласия сочетаться браком.

К концу бала, который Рональд Оссори давал в своём особняке и который почтил своим присутствием его величество Лоутеан Первый Нейдреборн, графиня Оссори думала лишь об одном. Притом, думала с ужасом.

Облако постели под золотистым балдахином пугало её до дрожи в коленках. Она сидела на краешке, уперев ступни в прохладный приступок, когда в дверях появился Рональд. Ему помогли снять колет. Но всё прочее, видимо, доверили ей.

— Альда Оссори, графиня Уэйкшор, — он произнёс это с такой лёгкостью, словно она приняла имя его семьи десятилетия назад, — я понимаю, кто я для вас. Однако нелюбимый муж — это ещё не насильник. Полагаю, я найду в вас союзника, если предложу повременить?

Вероятно, он предлагал отсрочку брачной ночи, потому что его «клюнул ворон». Это доставляло ему гораздо больше неудобств, чем он показывал.

— Всем сердцем надеюсь, что вы быстро оправитесь, — Альда прикрыла облегчение приличествующей случаю репликой.

К её удивлению новоиспечённый супруг насупился, упёр кулак здоровой руки в бок.

— Дьявольщина! Мессира, да вы меня оскорбляете! — И вдруг две вертикальных морщинки между бровей исчезли, глаза посмотрели мягче, теплее. — До любви, Альда. Я предлагаю повременить до любви.

Когда он ушёл, закрыв за собой двери, графиня Оссори по детской привычке возвела вокруг себя сугроб из одеяла и задумалась. Не то Рональд проявил высшей степени благородство, не то унизил её.

Альда открыла ближайшую на эмалевом туалетном столике шкатулку и не глядя положила в неё кольцо. Перебросила волосы на правое плечо, светлые пряди привычно легли одна к другой, но Альда медлила звать камеристку и заплетаться, одеваться, представать пред Рональдом… К четвёртому году брака граф Оссори совершил всё возможное, чтобы его былое благородство забылось, покрылось налётом оскорбительных дел. Но вчерашняя безобразная сцена стала верхом несчастливого брака. Досель он ни разу не посягал на Альду как муж. Напротив, всячески показывал, сколь мало жена интересует его. Но вот он грубо вырывает её из сна, где ей было чуть менее одиноко, чем наяву. Дыша перегаром, надвигается на неё медведем, шало блестит глазами, мешает требования с пьяными исповедями…

Альда и не предполагала в себе такой строптивости. Ночью она казалась себе героиней, балладным образом, но утром увидела себя непослушной женой. По блаутурским законам, нашептанным церковью, подобных жён дозволялось «вразумить» кулаком, розгами, угрозой развода, коль скоро брак не был консумирован или оказался бездетен. Берни бы никогда не принял ни одной меры наказания, убеждала себя Альда. Но опасения удерживали её на пуфике перед туалетным столиком. Он был в своём праве, а она отчасти виновата перед ним. Графиня Оссори должна стать сносной женой хотя бы на час, нет, на утро.

Альда поправила сползшую с плеча сорочку и поспешила собирать мужа на войну.

3
Альда и Рональд больше не были детьми, но каждый в фамильном особняке Оссори устроил себе «крепость на дереве». Из просторного зала, где, словно веники в чулане, были свалены книги с Полукруга и Восточной Петли, Альда создала скромную библиотеку. Единственное место в доме, которое она приняла в безраздельное владение.

Рональд же отвёл душу, обустраивая себе оружейную. Берлога, называла её Альда, поскольку располагалась та на подземном этаже, и Рональд проводил там довольно много времени. Когда не находился при дворе. Когда не гулял по кабакам и борделям.

Холод ступеней просачивался сквозь домашние туфельки на гусином пуху, руки мерзли, сколько ни укрывай их рукавами капоты. Альда усмехнулась, муж не оценит ни малой жертвы, ни великой. Блики свеч в настенных подсвечниках хороводили по отштукатуренным стенам. Альда ускорила шаг, подбирая слова в своё оправдание. Только бы вокруг него не крутился выводок слуг и, что хуже, его офицеров….

Вот и всё, она под аркой, за которой открывается больше, чем оружейная — целый мир высоких мужских забав. Безголовики разрешали маленькой Альде Уайлс ходить за ними по пятам, иной раз брали в игру… Привычка оказалась более жизнестойкой, чем их дружба. Альда нередко приходила в оружейную, пока Рональд добывал ратную славу себе и заодно королевству. Ей было приятно знать, что супруг, пусть грубиян и дурак, с лёгкостью носит доспех и управляется со шпагой, саблей, пистолетом… Пожалуй, оружейная оставалась единственным местом, где Альда вспоминала о его достоинствах.

— Рональд? — оклик улетел под низкий потолок с выступающими балками, отскочил от перепонок грандиозного крыла, сотворенного принцем Тимрийским из дерева и плотных тканей. Словно дракон гнездился за балками, не сумев скрыть крыла. Словно тень покойного принца нависала над головой Рональда.

Нет ответа! Альда украдкой вдохнула запахи железа и кожи, прогулочной поступью двинулась мимо и стоек с оружием и великолепных доспехов, висевших в нескольких стенных нишах. В первой нише не доставало наплечников и наручей, во второй панциря[4]. Из стоек исчезли два пистолета с колесцовым замком, драгунская сабля и боевая шпага, в своей смертоносности равная отошедшему от дел полуторному мечу с тяжёлым клинком. В центре оружейной высился каркас в форме коня, на который была надета верховая броня для лошади. Альда коснулась того места, где недавно сидел стальной налобник, и поспешила к дальней стене зала. На длинном дощатом столе Рональд любовно разложил вещи в военный поход.

Воровато оглянувшись, Альда подбросила в руке пороховницу, погладила медную чеканку. Давным-давно безголовики позволили ей примерить к поясу пустую пороховницу, и на целую минуту Альда возомнила себя аркебузиром-пехотинцем… Маняще сверкнуло серебром колёсико на одном из пистолетов. Давным-давно её брат Ланселот, сражённый упрямством сестры, позволил ей зарядить пистолет, подкрутить колёсико с насечкой и сделать выстрел. Отдача чуть не порвала сухожилие, но за тот миг можно было бы уплатить и большую цену! Альда сомкнула на рукояти обе руки, так сил хватало, но взять прицел ей не довелось.

— Избави святой Прюмме, мессира! Вы приняли пистолет за иголку! Ваша близорукость сведёт вас в могилу.

Сердце захлестнуло испугом. Альда положила пистолет, чуть его не выронив, спрятала похолодевшие руки за спину и повернулась. Прежде всего, взгляду представал надетый на поддоспешник чёрный воронёный нагрудник с чеканкой в форме раззявленной в рыке медвежьей мордой.

— Я не спутаю иголку с пистолетом, — сказала Альда медвежьей морде на нагруднике. — Я жена Неистового драгуна. — Она подняла глаза.

Кажется, он был один в Оружейной. Близость войны взбодрила Рональда, он был свеж и румян. Кудри топорщились, влажные от утренних умываний, глаза под кудрями блестели, незлая усмешка не покидала губ. Пальцы играли с боковыми ремнями и заклёпками, нагрудник и наспинник пока не были сомкнуты на боках. Альда нашла себе дело.

— Когда вы уезжаете? Вы позволите?

Рональд кивнул, раскинул руки привычным жестом героя, победителя.

— Счёт на часы, мессира. Боитесь, что без вашего вмешательства погибель меня не отыщет?

— Если себе не измените, сами найдёте её. Но я не желаю этого…

— Да что вы? А ночью…

— Ночью меня разбудил пьяный хряк.

— Я даже стерплю эти слова. Раз вам по душе одевать рыцаря, быть может, по моём возвращении эти же руки снимут с меня доспех? Каков будет ваш ответ?

Пальцы чуть не соскользнули с последней заклёпки. Щёки загорелись, Альда с силой надавила на заклёпку, доводя до щелчка, и беспомощно огляделась в поисках горжета, наручей, хотя бы шлема. Собравшись быть сносной женой, она не предполагала, что Рональд не отказался от мысли о… консумации.

— Прежде вернитесь с победой, — вырвалось у Альды.

— Вернусь, если вы нарочно не оставили бреши для вражеского клинка, — Рональд довольно хохотнул.

— Я не желаю вашей смерти!

— Поверьте, я тоже. Но мне не по нраву этот разговор, — граф Оссори мельком глянул в напольное зеркало в деревянной раме, приставленное к боковой стене. — Нас ждёт великая победа, и вы ещё пожалеете, что вчерашнего хряка отвергли, а медведя не приручили.

Альда сердито сдвинула брови, забыв о робости, что накатывала на неё, когда она заставала мужа в доспехе. Война делала Рональда Оссори достойным человеком, с чем бы согласились даже враги, прозвавшие его Рыжим Дьяволом.

— Вышивайте розы, мессира, — Рональд одной рукой изобразил бег иглы по ткани. — После победы над Эскарлотой я намерен одержать ещё одну победу, куда более великую, пусть и невидимую для многих. Не прячьте мессира Чь, тем веселей я буду биться! И вот увидите, Альда, я растоплю лёд в этом сердечке, — жёсткий, мозолистый палец лёг Альде между ключиц.

Альда обомлела, не зная, как повести себя, остаться ли подобием сносной жены или приумножить славу ледышки.

— Мессир, супруг мой, — «Баллада условий», часто исполняемая в окружении покойной королевы, подсказала решение. Альда сделала шажок назад, туфли на гусином пуху с предательской лёгкостью скользнули по каменным плитам. Рональд поторопился упереть отвергнутую руку в стальной бок, нахмурился, между бровей прорезались две вертикальные морщинки. — Лёд в моём сердце прольётся вешними водами, когда ветер подвинет Амплио́льские горы.


[1]Уэйкшор — титул, который носит старший наследник рода Оссори. Таким образом, официальное обращение к Рональду выглядит как «Рональд Бернард Оссори, граф Уэйкшор». Но блаутурская традиция именования такова, что наследники могут использовать первую часть своего титула (граф, виконт) с фамилией рода: граф Оссори, виконт Аддерли.

[2] Нийя — мера длины, равная полутора сантиметрам.

[3]Эльтюда — государство-анклав, резиденция высшего духовенства Прюммеанской церкви.

[4] Здесь под панцирем подразумевается кираса.

Глава 3

Эскарло́та

Айруэ́ла

1
Гарсиласо Реке́нья, младший принц из правящей королевствами Эскарло́та и Апареси́да династии, постыдно топтался у прикрытых дверей. Невозможно признаться, но в свои одиннадцать Гарсиласо не решался отворить двери в покои матери и спросить о её здоровье. Что там, показаться ей на глаза было немыслимым, но он должен, иначе какой из него сын?

Принц выпрямил спину, взялся за ручку в форме сидящей птички, зажмурился и толкнул створку. Тишина. Сладкий аромат благовоний с первых дней осени мешался с горечью снадобий и настоев. Наступил ноябрь, но Гарсиласо впервые осмелился прийти к матери просто потому, что сам хотел этого. Раньше он бывал здесь с отцом, читающим над ложем супруги молитвы. Эти визиты мучили и больную, и её посетителей. Лишь старший брат Гарсиласо — Райне́ро — сидел подле королевы по своей воле и лишь его она желала видеть.

Гарсиласо приоткрыл глаза, готовясь встретиться с разгневанным Райнеро, но брата на приступке огромной кровати не оказалось. Значит, Гарсиласо не ошибся, наследный принц этой тревожной ночью предался одному из любимых занятий — отправился любить своих женщин.

«Не стоит таить обиду на матушку. Навести её, Салисьо, увидишь, она изменилась. Болезнь меняет людей». Гарсиласо снова и снова мысленно повторял эти слова канцлера Эскарлоты. Тому удалось убедить Гарсиласо — из этой тёмной комнаты его не прогонят. Скамейка под окном пустовала, фрейлины оставили свою королеву. Гарсиласо неслышно ступал вдоль обтянутой кожаными обоями стены. С капителей колонн на него с интересом смотрели ангелы, на их красивых белокаменных лицах плясали отблески огня в камине. Гарсиласо утёр лоб, смахнул с него кудри. Огонь в камине пылал, жар стал жителем этой спальни, но королеве Эскарлоты не хватало его тепла. За тяжёлыми занавесями кровати Гарсиласо видел тоненькие очертания ног под покрывалом, видел, как худые белые руки сжимали серебряный диск на цепочке — символ прюммеанской веры. Королева Эскарлоты родилась и жила до замужества в северной стране Блицард, она не смогла променять холодный лунный диск на солнышко люцеан.

— Госпожа Диана… — это был даже не шёпот, Гарсиласо сам почти не услышал своих жалких слов.

Если подойти ближе и закрыть глаза, она не рассердится. Но если она не желает его видеть и от волнений ей станет хуже? Гарсиласо сглотнул, всмотрелся в теряющуюся под покрывалом фигуру. Странно, но ему не хотелось плакать. Хороший сын должен молить Всевечного и рассказавшую о Нём миру Деву, Пречистую и Пресвятую, Деву-Хозяйку Солнечного царства, о здоровье для матушки и лить горькие слёзы, а не красться к ней среди ночи, даже не зная, что скажет. Обругав себя трусом, Гарсиласо уже хотел показаться из-за занавеси, когда из коридора, у самой двери, послышались шаги.

Ноги оказались быстрее мыслей. Не принц — лишь принца тень, так о нём говорили. Он быстро и бесшумно юркнул в уборную. Едва не налетев в темноте на умывальник, залез под него, нащупал рядом плетёную корзину, придвинул к себе. К ногам тянулась тоненькая полоска света. Дверь в уборную не закрылась! Гарсиласо потянулся было к ручке, но слова из комнаты заставили его остановиться. Да, младший принц Рекенья любил подслушивать чужие разговоры. А ещё он любил подглядывать. Он знал, что это плохо. Зачастую он становился свидетелем чужих тайн случайно, как сейчас, но иногда прокрадывался в потайную комнату намеренно, чтобы послушать урок канцлера для старшего брата. Из спальни королевы Дианы доносились два приглушённых мужских голоса.

— Ну же, братья, утешьте меня… Скажите, что король, супруг мой, хотя бы теперь уступил моим просьбам. Если вы молитесь пресвятой кривляке — ступайте прочь. Если служите толстяку в сальной рясе — слушайте мою исповедь. — Веря лишь в духов севера, королева никогда не была ярой приверженкой даже своей прюммеа́нской веры, но таких богохульных слов, произнесённых скрипучим, как снег, голосом, младшему принцу от неё слышать не доводилось. Дон Мигель прав, болезнь действительно меняет людей.

Гарсиласо тихонько придвинулся к щели. Напротив кровати королевы стояли двое монахов. Из-за чёрных ряс они почти сливались с собственными тенями, но принц различил их. Первый — огромный и грузный — сутулился так сильно, что казался горбатым. В руках, утопающих в рукавах рясы, поблескивали крупные, с вишню, чётки. Второй, такой же высокий, но худой, напротив, держался даже слишком прямо, расправив плечи. Монашеские лица скрывались под глубокими капюшонами, но младший принц не сомневался, сейчас они искажены удивлением и гневом.

— Приумножая грех своей души, отдаляешься ты от прощения Всевечного. — От рокота в голосе толстяка захотелось вжаться обратно под умывальник. — Разомкни же грешные губы в смиренном покаянии.

Королевадолжна покаяться! Она ждала монахов-прюммеан, вот почему осталась в спальне одна! Гарсиласо прожгло стыдом, но уши не оглохли, а глаза не зажмурились. Как только монахи уйдут, младший принц Рекенья поспешит в часовню во внутреннем дворе замка. Ведь Пречистая простит ему то, что он сейчас делает?

— А́мис, — тихо отозвался второй монах.

Госпожа Диана содрогнулась в хриплом кашле. Гарсиласо не видел её саму, только то, как тень её руки прижала ко рту платок.

— Тогда я покаюсь, — едва слышно отозвалась королева. Нет, в её голосе не стало больше смирения, Гарсиласо услышал в нём другое — страх. Зачем это покаяние? Почему сейчас, ночью? Гарсиласо нахмурился, обхватил себя руками. — Я хотела вдовствовать.

— Кайся, кайся, — протянул внезапно осипшим голосом первый монах.

— Амис, — поддакнул второй, уже громче.

— Я так хотела вдовствовать, что изменила истинам Яльте и честной борьбе предпочла ядовитую гнусь… — снова кашель, сухой и надрывный.

— Кайся, кайся, — едва слышно просипел первый монах, сгорбившись ещё больше.

— Амис, — ясно произнёс второй. Гарсиласо вздрогнул, догадка, неясное волнение, но он не успел понять, что это было. Он не хотел слушать дальше.

— Франциско[1]… Вселюцеаннейший король, Страж Веры… Хах. Жирный ворон, в одном крыле — чётки, в другом — прелести его шлюхи. Как я могла любить его? Я жалею о каждом дне, проведённом в Эскарлоте, кроме тех, в которые со мной был Рамиро… Только его я любила.

— Кайся… — почти шипение. Захотелось выскочить, закричать. Райнеро, нужен Райнеро… Что-то неправильно. Так не должно быть!

— Амис. — Второй монах качнул головой, зачем-то схватился за пояс. По спине пробежал холодок. Пусть вернётся брат, он должен быть здесь, он бы остановил…

— Я исполнила долг перед этой страной, которую ненавижу всем своим сердцем. Я родила королю сына, дочь и ещё сына. Дочь пожила слишком мало. Младший сын так жалок и слаб, что лишь церковь примет его как должно. — По привычке Гарсиласо закрыл косые с рождения глаза. Госпожа Диана всегда злилась, когда он смотрел на неё. Почему — он не знал. — Но старший… Любовь моя и отрада. В нём нет ни капли поганых кровей Рекенья. Я не стыжусь. Нет. Только он и его отец были мне радостью. Мой Рамиро и наш с ним мальчик. И не отмолить вам у Отверженного ваших душ, если хоть отзвуки моих слов раздадутся извне.

В окружении короля и королевы мог быть только один Рамиро… Рамиро ви Куэрво, герцог, человек чести. Отец Райнеро?… Гарсиласо бы вскрикнул, но ужас залепил рот.

Второй монах сорвал с головы капюшон. Его рука рванулась к месту, где всегда висела шпага, потому что был он другом короля, военным и настоящим отцом Райнеро. Герцог ви Куэ́рво успел шагнуть к королеве, а потом спальню сотряс вопль. Так кричит раненый зверь, от бешенства и боли готовый убить любого. Так кричит король, обманувший и обманутый.

Трясясь крупной дрожью, Гарсиласо во все глаза смотрел, как первый монах скидывает капюшон, обнажая чёрную косматую голову, которая не знала других уборов, кроме эскарлотской короны.

2
Рог месяца продырявил чёрную мулету неба, растерзал на клочья туч и увлёк к Амплиольским горам, откуда с часу на час обещал подкрасться рассвет. Райне́ро досадливо отвёл от луны глаза. Поправил ножны со шпагой хеладской стали, плотней завернулся в плащ. Как можно мягче двинулся вдоль замковой стены, стремясь невидимым добраться до лестницы в другом конце патио. Лестница приводила на крытую галерею, из которой любящий, но слегка загулявший сын поспешит к ложу хворающей матери. Песок паскудно шелестел под подошвами, тёрн цеплял на колючки бархат плаща и, теряя добычу, мстил древесным шорохом, розы ставили лепестками распутную метку, когда Райнеро ненароком задевал розовые кусты плечом. Вся королевская стража сбежится приветствовать загульного принца, если не унять эту бычью поступь! Райнеро отшагнул от стены в просвет между кустами и отдал себя под покровительство яблоневой сени. Яблоки висели маленькими круглобокими лунами, и вдруг на одно из них легла жасминной белизны рука.

— О нет, это не для вас, — женский смешок хрустнул переломленный веткой.

Райнеро вогнал назад в ножны выхваченную до середины шпагу и шагнул влево, позволяя женщине покинуть её укрытие и пойти рядом.

— Поджидали меня? — он искоса глянул на спутницу, чей завидный профиль по обыкновению таял в тумане мантильи. — Решили облагодетельствовать всех мужчин Рекенья?

— А вам, как обычно, мало… Отцовская шпага, престол, фаворитка… Список ваших амбиций длиннее, чем ваш клинок. — Сладкие ароматы патио гасли вблизи этой женщины, обжигающей шафранно-розмариновой горечью.

— Как и ваш лексикон слишком богат, в то время как с вас бы хватило стыдных стонов и криков. — В иной раз он бы произнёс такие слова с ухмылкой, но в эту минуту он не хотел уязвить отцовскую шлюху — лишь отделаться от неё. До лестницы на галерею оставалось несколько пассо[2], желала видеть загулявшего сына мать.

— Король призывает вас, Райнеро Рекенья.

— Король — ещё не Всевечный, Розамунда Море́но.

— Но и он вправе выставить вам за непослушание счёт.

— Заплачу́, когда пробьёт этот час.

— Неужели вас отвергла девица и вы торопитесь исповедоваться в её убийстве матери, презрев сон, которым несчастная наконец-то смогла забыться?

Райнеро остановился, не донеся ноги до четвёртой ступени. Развернулся. Донна Морено высилась у подножия тенью покойной хозяйки Айруэлского замка. Подобно теням, Морено знала сокровенное и гнала каяться.

— Говорите, королева уснула? Почему я должен поверить вам?

Тот же хрусткий смешок, мимолётное соединение ладоней в молитвенном жесте:

— Я смотрю на вас сквозь препону, принц, но вижу, что от расправы надо мной вас удерживает лишь доброта вашей матери. За её смертью пришла бы моя — от вашей руки. Но король ждёт. В часовне за дальней аркой.

— Веди, — кивнул Райнеро.

3
При жизни прежней хозяйки Айруэлского замка часовня была местом, где её муж в спешке очищал душу прежде, чем предстать перед благоверной. Назначение часовни задало тон убранству: гладкие голые стены не знали членения и росписи, своды потолка были выполнены из дерева, скамейки грешному супругу тоже не причиталось. Но, вероятно, мысли короля Эскарлоты и наследного принца сходились хотя бы в том, что без образа Пречистой Девы молитва не задастся. Самая родная, после матери, женщина для Райнеро Рекенья ступала по центру триптиха, опустив белокурую головку. Увидеть больше не позволили расстояние, полумрак и собственно сам король, на коленях впавший пред алтарём в молитвенное забвение.

Райнеро остановился в притворе и отцепил ножны, донна Морено встала в какой-то непристойной близости. Впрочем, самой сокровенной своей частью эта женщина считала лицо. Она бы скорее впустила принца себе под юбки, чем позволила поднять вуаль.

— Вы составили оправдательную речь за отлучку от ложа хворающей матери? — шёпотом спросила донна Морено.

— Королева отпустила меня на вечер, сказав, что от моего усталого вида дурнеет ей самой, — Райнеро понадеялся, что правда обескуражила эту женщину.

Лето принц Рекенья провёл отлавливая и карая вражеских лазутчиков, но осень прочно усадила его у изголовья матери. Королева доводила до обмороков изнеженных эскарлоток тем, что принимала ванны с ледяной водой, презирала женское седло и прогулкам по саду предпочитала скачки по полям. Но мать заболела. Простуда, объявили придворные лекари. Хотел бы Райнеро поверить этим невеждам, но не вышло. Кашель выжимал из королевы все силы, доводил до хрипоты и лишал чувств. От неутихающих болей в горле она мало ела и почти не говорила. Хворь обратила её в бледную тень, и каждую ночь Райнеро боялся, что она истает с рассветом.

— И насколько же сладкой пилюлей принц заел своё горе? — едва ли донна Морено сказала ему столько слов за минувший год, сколько за этот вечер.

— Осторожнее, сеньора. Держите за вуалью свой длинный нос. — Вечер начался с того, что Райнеро один, без охраны и свиты, по обыкновению нагрянул к аптекарю на Тинктурной улице. Пройдоха исподволь торговал травками и снадобьями из Восточной Петли, чьи знахари знали толк в спасении жизней. Кое-какие лекарства приносили матери облегчение, и аптекарь тотчас оказался у принца на хорошем счету. А его дочка, понимавшая в аптекарском деле не меньше отца, сегодня вплела в волосы кустовые розы и предложила для утешения средство, от которого Райнеро просто не мог отказаться…

— Эти глаза желают жечь южным пламенем, но я гляжусь в зелень льда. — Не имея возможности показать усмешку, донна Морено вложила её в голос: — Зачем же вы ничего не переняли от нашего короля?

— Вам бы хотелось, чтобы я красовался брюхом и стеклянным глазом? — Тем временем отец приложил к плитам лоб и простёр к триптиху руки, отклячив зад размером с бугор.

— Как непочтительно.

— Мне достаточно отцовского роста, чтобы смотреть на вас сверху вниз.

— Его ли это рост.… И эти тёмные кудри… — сколько бы принц не плевался на донну Морено, но её стать, отточенные движения, чистый, красивый, со свежей прохладцей голос могли взволновать не на шутку, подтолкнуть к дерзости.

Воровато глянув на отца, Райнеро провёл пальцами по вуали донны Морено, придавливая ткань к тёплой щеке.

— И это меня называют жадным до любовных утех. Хотите себе коллекцию из мужчин Рекенья? Забудьте. Чёткам я предпочёл шпагу.

— Поверьте, с минуты на минуту вы сами возжелаете больше походить на нашего короля, — в тумане вуали прорезался контур улыбки, и Розамунда Морено отступила назад.

— Избави бог, — хмыкнул принц Рекенья и решительно двинулся к королю, тяжело поднимавшемуся с колен.

Обычно после молитвы всеблозианнейший король Франциско становился благостен, чтобы не сказать, благодушен, как иные после выпивки, и благоухал ладаном. Но в эту минуту на лёгкое отпущение грехов не приходилось рассчитывать. Щёки короля раздувались злобствующими дикобразами, от яростного дыхания сотрясалась могучая грудь и вспучивалась шнуровка колета, руки размером с латную перчатку сжимались в кулаки, от чьих ударов можно и не подняться. Вдобавок, разило от него будто от дикого зверя.

Райнеро невольно пригладил волосы, одёрнул колет, расправил плащ, слабо надеясь, что не принёс на себе цветов, выпавших из волос аптекарской дочери.

— Король, отец мой, — холод прошиб его, когда он разгибался из светского поклона. За поясом остался кинжал! И если Пречистая Дева простит эту рассеянность своему кабальеро, то отец наложит пласт епитимий. — Я готов исповедаться.

— Король зол, — откуда-то из тьмы мурлыкнула Розамунда Морено, точно перепутав часовню со спальней. — Вы не сын ему.

— Его величество прощал меня и за большие проступки, нежели тот, что я совершил пару часов назад, — напомнил Райнеро, открыто смотрясь в тёмное стекло монаршего глаза.

Король засопел, что всегда выходило у него угрожающе, и одной лапищей сгрёб принца за плечо. Бросить сына на колени при своей шлюхе, чтоб любовалась и радовалась? Отец не мог слышать их перешептываний… Райнеро сжал зубы, заставляя себя не оборачиваться, сопротивляться. Но боль разлилась по плечу, и колени всё равно уткнулись в чёрные плиты.

— Если посмеешь — помолись, — прогрохотало над головой, — а после выметайся. Престол Рекенья для Рекенья. Не для тебя, ублюдка!

Райнеро исподлобья уставился на босые ступни Пречистой Девы, осиянные огоньками свечек на алтаре. От большой веры король вконец свихнулся, и это не могло не случиться, но до чего же некстати! Молитва давала фору. Неужели принц не придумает, как обуздать безумие отца и государя? Ну же, ну же.…Не оставь он ножны в притворе, отстаивал бы свою законность со шпагой в руке! Сердце содрогнулось от гнева. Секундная тревога — не вернётся ли красная пелена на глаза?

— Ты совсем тронулся, старая развалина. — Райнеро вскочил, развернулся, оказываясь лицом к лицу с сумасшедшим. Напрасное беспокойство, его собственный разум стал обнажённым отточенным лезвием. — Я — твоя кровь, я — Рекенья!

— Не лги перед ними! — взревел Франциско, выпячивая грудь то ли на сына, от которого отрекался, то ли на снулых святых, топтавшихся на боковых досках триптиха.

Райнеро извлёк кинжал, обтянутая кожей рукоять привычно прильнула к ладони, волнистое лезвие бликовало, предвкушая скорую кровь.

— Тебе ничто не свято, — король скорее оскорбился, чем ужаснулся.

Райнеро раскрыл ладонь. Надрез был умелым и в первые секунды безболезненным.

— Я — Рекенья! Во мне — твоя кровь, королей кровь, слышишь? Я не перестал быть тебе сыном только оттого, что ты спятил!

— Твоя мать исповедалась. — Король Франциско надвинулся на него, и Райнеро встряхнул рукой перед перекошенной рожей. Кровь попала королю на лоб, почти под волосы, но тот вряд ли почувствовал. — Перед смертью не солгать. Даже таким, как Яльте!

— Король тут здрав. — Морено, чтоб её! — Перед смертью не солгать, а вы родились… недоношенным.

Райнеро опустил руку с кинжалом, рукоять уходила из хватки пальцев, и он хватал её снова и снова. В груди ударяла и разбивалась ледяная волна, окатывая ещё одну рану, просачиваясь в неё и затвердевая там льдом. Нет, нет, нет, нет, нет! — хотел кричать он и молчал. Пасть на колени, отдаться горю — и предать мать в её смерти больше, чем предал при жизни? Ну нет. Нет. В бой, «бастард».

Он заткнул за пояс кинжал. Потёр шею, крутанул головой. Вдохнул и выдохнул.

— А пусть и так! Но я тебе нужен! — голос Райнеро сорвался на рык. — Я сражался вместе с Куэрво. Я проучил лазутчиков. Я бы сделал ещё больше. Я знаю, к чему вести Эскарлоту! Я такой же Рекенья, и… Я! Тебе! Нужен!

— Ты был нашим сыном двадцать два года, и мы оставляем тебе жизнь. — Минутой ранее король рвал и метал, теперь поник. — Но ты немедленно покинешь Эскарлоту и не станешь помышлять о возвращении.

— Франциско! — вскрик Розамунды Морено отдался в ушах звоном лопнувших струн. — Ты не смеешь щадить его! Ты знаешь, что он такое! Сначала он ославит твоё имя на весь Полукруг, затем сорвёт корону с твоей головы, размозжённой о камень этого алтаря! Твоё милосердие — глупость, вели схватить его или убей немедля!

— Знай своё место, женщина! — прогремел Франциско Рекенья, безошибочно поворачиваясь к тени у узкого окна.

— Оно на смятых простынях, под каждым мужчиной Рекенья, — хохотнул Райнеро. Развернулся к выходу, прибавил шаг. В притворе он ощупью отыскал ножны, надел, чертыхаясь, и тут правый бок ушибло сгустком темноты. Принц нащупал его, когда тот запищал от страха.

— Малявка?!

— Пусти-и!

— Снова грел уши? — Схватить гадёныша за грудки, тряхнуть, впечатать в двери.

Створы раскрылись, в глазах качнулась луна. Заморыш упал навзничь, пискнул и хлюпнул. На нём не было колета, сорочка смялась, на коленках белела пыль. Усердно подслушивал. Райнеро поднял его за грудки. Гарсиласо норовил плюхнуться обратно, ноги не держали, елозили по гравию. Он вцепился в рукава Райнеро и пялился косыми глазищами. Небось раздумывал, закричать или захныкать.

Райнеро встряхнул его, предотвращая любое из намерений:

— Ещё раз увижу — убью! — но зачем другой раз? Кинжал на бедре. Испытанный, острый. — Вернусь — и убью.

— У тебя кровь… — Никчёмный заморыш, ничтожество, что предпочло бы быть убитым, нежели убить…

— Случается. — Как просто! Развернуть, прижать к себе и позволить кинжалу отыскать под воротничком горло, где клокочет страх. Клеймо братоубийцы? Ерунда, кто додумается? Франциско? Испугали! Неродной наследник всегда выиграет у мёртвого.

— Пусти! — Салисьо обрушил на руки брата неумелые, девчачьи удары.

— Живи. — Уметь отпускать — плохая наука, но своё можно взять мечом — не перерезанной глоткой.

Малявка повалился наземь, Райнеро засунул кинжал за ремень, этой ночью не напиваемся кровью дополна, лишь смакуем по жалкой капле. Обхватил сцепленными руками затылок, опустил их на шею, размазывая липкую кровь, задрал голову. Луна была даже не луной — порезом. Или тончайшей, на грани издёвки, улыбкой? Оглянулся на часовню. В дверном проёме клубилась мгла, в ней вязали крики Розамунды и рокот короля Франциско. Бежать. Немедля. Пока король не принял ругань своей потаскухи за глас Всевечного.

Райнеро шагнул вперёд, и ветер упал ему под ноги, затоптанный конскими копытами. Ма́рсио! Конь мотал мордой прямо перед аркой в часовню, звенел сбруей. Кто оседлал его и кто после этого выжил? Принц Рекенья заскочил в седло, нащупал сбоку ольстру с пистолетом. Какая забота…

— Пошёл! — Ремни поводьев липли к ладоням, это же надо так перемараться.

Набирающий силу цокот, посвист ветра. Где-то внизу плеснули чёрные лохмы над огромными косыми глазами.

— Твоё правление будет славным, мой брат! — оглянувшись, крикнул Райнеро. — Но, прости загодя, недолгим!

[1] В этом мире нет государства «Франция», но есть имя Франциско. Просто давайте представим, что оно произошло не от племени франков, а, например, от древнеблицардского (по примеру древнегерманского) языка, в котором было слово «фран(г)» означает «вольный, свободный», но названием племени оно не стало.

[2] Пассо — мера длины, равная приблизительно 0,98 см.

Глава 4

Эскарлота

Айруэла

1
Кровь бастарда тяжёлыми каплями стекала на чёрную гриву джериба[1]. С минуту Райнеро смотрел на это действо с некоторым любопытством. Позволить ей вытечь до последней гнусной капли? Очистить тело от этой дряни, дать волю крови королей — крови матери? Диана Яльте подарила ему северную кровь, и пусть южная оказалась подпорченной, север и юг никогда не сольются воедино. Мать умерла этой ночью, но не перестала утешать и любить. Кровь ублюдка ему ни к чему. Она заражает, несёт по жилам проклятье, а сердце ей помогает. Стучит, дурное, так, что каждый удар ранит, как последние слова отца. Нет, не отца.

Райнеро тряхнул головой, очнулся. Порез всё ещё кровоточил, ладонь ныла. Он кое-как оторвал от рукава манжет, перетянул. Огляделся. Сколько он проскакал? Где оказался? Совсем потерял над собой контроль, убожество.

Кажется, это улица св. Каталины. Дома стыдливо жались друг к другу, ветер этаким шалопаем задирал сорочки и простыни, узкая дорога вела вверх. Через два квартала начиналась Тинктурная улица. Так вот, куда мчался ублюдок. Принц Рекенья решительно развернул коня. Если этой ночью он и посетит деву, то только Пречистую.

Вперёд и вверх проблеснул росчерк шпаги: тучи явили бастарду его первого насмешника. Луна подставляла ему белёный профиль. Нынче она юна, она спесива, она посмеивается. Её кровь сочилась из тонкой улыбки звёздами, а улыбка зияла на небе порезом. Так вот, какова чистая кровь. У бастарда она сродни зёрнам граната, ничего общего с небесными слезами.

Марсио остановился, фыркнул в ночь, стукнул копытом. Джериб помнил, где в Айруэле обитает что-то значащая для хозяина женщина. В доме Пречистой спали, эта дама не позволяла утомлять себя по ночам. Но для столь преданного почитателя сделала бы исключение. Поведать ей свои печали? Смешно, но греха на Райнеро не было. Не каяться же в том, что родился. Принц Рекенья направил Марсио вдоль площади, избегая попадать на меченые луной плиты. Как вор, что двадцать лет назад украл чужую жизнь и так к ней привык, что позабыл о краже.

По правую сторону Собора выстроил себе особняк Айруэлский алькальд. Словно у юбок Пречистой девы спрятался, но как же это сегодня к месту! Боголюбец отдал дом в распоряжение канцлеру Эскарлоты и скрылся в родовых землях, откуда не видны полные опасностей Амплиольские горы.

Клюв Ита, как прозвал канцлера Райнеро ещё в детстве, почти не покидал своего кабинета. Всегда в делах, всегда с синими от недосыпа кругами под глазами и готовым клюнуть непослушного принца выдающимся носом. Но в этот раз Мигель ви И́та ещё утром уехал из королевской резиденции, позволив себе отдых. Именно сегодня. Райнеро тряхнул головой. Останься Мигель в замке, найти с ним встречу было бы на порядок сложнее, дом же алькальда подходил для убежища, никаких ловушек. Канцлер не оставит воспитанника, приютит до утра. К Отверженному бастарда! Здравый смысл колотился в виски: «Ты принц не по крови, ты принц по предназначению. Какое короне дело, Рекенья ты или нет? Всевечный дал тебе родиться, зло пошутив. Но почти четверть века ты рос под знаменем наследника престола. Что изменилось? Ты тот же!».

Меньше всего Райнеро ожидал, что ему не откроют. Марсио понуро бил копытом, принц столь же исступлённо барабанил в позабывшую совесть дверь. Клюв Ита умел отдыхать, не иначе как дрыхнет у юбок любовницы, даже прислугу этой ночью распустил! Предпочитавший не вылезающей из молельни жене работу, канцлер никак не вязался с любовными делами, но по какой-то злой шутке именно в эту ночь он решил изменить своей ненаглядной. Райнеро со злостью саданул сапогом по двери, поднял взгляд на тёмные окна. Юница луна гляделась в них, как в зеркало. Марсио призывно заржал, и правда, не к чему сидеть на крыльце и чего-то ждать.

Принц Рекенья послал коня рысью. Копыта впечатывали в землю ажурные тени башен, разгоняли мглистый рой крылатых девиц, облеплявших соборный фронтон. На днях в Соборе отпоют мать, или Франциско откажет королеве в этой почести, как отказал её ублюдку в праве проститься с ней? Пречистая дева, как же это стряслось? Перед смертью не солгать, сказала Розамунда Морено. Кому мама исповедовалась? Небось, личным духовникам короля, этим камбалиным сыновьям, одному из них. Заколоть бы урода! Его и подонка, совратившего благороднейшую из женщин. Почему нет? У Райнеро отняли мир, раскинутый у его ног королевским происхождением, и не сказали, кому воздавать.

По плитам гулко зазвенели чужие копыта. Через площадь, наискось, мчался всадник, без трепета пересекая раскинутые луной ловушки. Райнеро вынул из ольстры пистолет, с удовольствием ощущая в руке его тяжесть и мощь.

— Тише, сеньор. Ещё шаг — и конь повезёт мертвеца.

Наездник осадил очень недурного вороного. Марсио потянулся к чужаку мордой, это что за чудеса Пречистой Девы?!

— Сдурел? — участливо поинтересовался Сеза́р ви Котро́нэ, прижимая к сердцу барет. — Куда тебя несёт, скажи пожалуйста?

Райнеро всунул пистолет в ольстру, поспешно отвёл взгляд. За те долгие годы, что длилась дружба принца и камергера, Сезар как никто выучился читать по глазам. Смешно сказать, он угадывал любое настроение своего принца, но затаённую обиду не разглядел и за месяца.

— Райнеро, — отбросив смешливость, Сезар спешился, без опаски взял Марсио под уздцы, — какого дьявола ты мчался по городу как ужаленный? Если это опять из-за юбки, так и знай, я тебя без помощи Клюва Ита заклюю!

Принц Рекенья стиснул зубы, взглянул на ладонь. Повязка потемнела, боль увязала в порезе всё глубже.

— Я родился ублюдком. — Райнеро спрыгнул на землю, из-под камней, долбясь в подошвы сапог, звучал бешеный стук кастаньет. Голову предательски кружило. Не от вина, как бывало прежде — от одуряющей пустоты.

— Райнерито, ты от матери? Райнеро… — Сезар тронул его за плечо, заставил посмотреть на него.

Как быстро забывается горькое, затаённое ото всех знание. Сезар крепко обнял своего принца. Как и боялся Райнеро, друг всё прочёл по глазам. Уткнуться лбом ему в плечо, давя вздохи. Позволить себе миг скорби, с силой зажмурив глаза.

Райнеро отстранил Сезара. Взял Марсио за поводья, тот сам тихо двинулся вперёд. В молчании они дошли до конца площади и свернули в проулок. Дома липли друг к другу виноградинами из одной грозди, у чьего-то крыльца сквозь булыжник пророс искорёженный ясень. Он мог сокрыть от насмешливой лунной улыбки.

— Я не сын короля Франциско. Мою мать кто-то обесчестил, и так появился я… Ублюдок Яльте, если хочешь. — Райнеро кивнул своим словам и тут же нервно мотнул головой. Слова замирали на языке, но Сезар должен знать, должны знать он и Мигель ви Ита. Уроки канцлера не прошли даром. Скованный горем разум уже расправлялся с путами. Вернуться к матери, вернуться и проститься, а жизнь, к чему она сейчас? — Моя мать исповедалась перед смертью. Исповедник оказался треплом и подонком. Это похлеще твоих пьесок, не так ли? — Райнеро насилу усмехнулся, глянул на Сезара, изменившегося в лице. Ну же, Котронэ, пора и тебе доказать, что Ита не зря тебя натаскивал. Одно неосторожное слово, и ты рискуешь получить рыдающее у тебя в объятиях ничтожество.

— Король от тебя отрёкся? — Сезар, казалось, видел дурной сон наяву. Шумно выдохнул, дёрнул шнуровку колета.

Спросить его, где он был посреди ночи? Райнеро заранее знал ответ: «у тётушки». Этой ночью можно потребовать откровение за откровение и наконец вынудить Котронэ сознаться, к какой «тётушке» от зачастил в последний год. Райнеро облизнул пересохшие губы, но слова не шли. Этой ночью лишь ублюдок произнесёт свою исповедь.

Тишину раздробил конский топот. Раскатистый, отчётливый, неотвратимый. В груди ёкнуло, не хватало возненавидеть себя ещё и за трусость.

— Отрёкся. — Райнеро вскинул голову, от ясеня не было видно площади, но разве это нужно. — И, похоже, послушался свою шлюху. — Джериб бил копытом булыжник, как же он не любил себе подобных. Себе подобных и ещё — людей. Но с минуту на минуту его схватят под уздцы чужие руки. — Сезар! Всего час назад я бы с уверенностью сказал, что отец меня любит. Оказалось, не меня, а мою правильную кровь.

Райнеро взлетел в седло, ноги сжали бока Марсио. Джериб застриг ушами, но пошёл. Грохот накатывал, голоса, как кнутом, полосовали ночную тишь. Преследователи рассредоточились по Соборной площади. Кому же выпадет честь арестовать принца Рекенья?

— Сезар, обещай забрать Марсио. Он знает и не тронет тебя, а ты не тронешь его.

— Не смей! — Котронэ направил жеребца наперерез. Луна плеснула ему на лицо лимонной зеленью, до неузнаваемости исказила черты. — Ты рехнулся? Я сейчас же найду Клюва Ита, мы…

— Прочь с дороги! Я должен проститься с матерью, ценой жизни проводить её душу. Я не посрамлю честь сына и наследника трона!

— Они прирежут тебя, как ублюдка, — тряхнул кудрями Сезар. У Райнеро вырвался нервный смешок, сколько раз за эти кудри он называл друга Сезариной. Но теперь на него смотрел приемник канцлера ви Ита, смотрел твёрдо, но в то же время со знакомым мягким укором. — Снимай плащ!

— Что? Это не твоя пьеса, Котронэ.

— Плащ, живо! — в голосе Сезара зазвенел металл. — Ты бы мне помог, я знаю! Давай же!

— Опомнись, Котронэ! — голос Райнеро сорвался на рык. — Мне некуда бежать!

— Выберись из этого забытого Девой города и жди. Я разыщу Мигеля. — Цокот близился, рвал ночь в клочья. Марсио замотал мордой, Райнеро припал к конскому уху, умоляя молчать. — Слышишь меня? Я разыщу его, мы найдём способ связаться с тобой. Мы выберемся, не спеши терять голову раньше срока, ей суждено носить корону. Посмотри на меня. Райнерито.

Пальцы метнулись к фибуле быстрее, чем он решился. Они обменялись плащами, Сезар по самые глаза натянул барет. Принц Рекенья с облегчением скрыл лицо под капюшоном.

— Уезжай, — приказал забывшему себя другу Сезар. За этот подвиг стоило простить ему ошибку прошлого. Райнеро и простил, только сердце сжал страх за друга. Сезар улыбнулся, махнул рукой. — Не бойся за меня, не пропаду. Поторопись, улитка, иначе я зря рискую!

Райнеро натянул поводья, чуть наклонился вправо, хорошо! Развернулись, уходим, спасаем шкуру. Нет, не шкуру — корону и королевство!

— На всякий случай, прощай. И… я всё знаю. — Райнеро вскинул к виску два пальца. Тот, кто не ценит жизни, её не заслуживает? — Если мне доведётся вернуться, даю слово, я вас не трону.

Сезар запоздало ответил тем же, кивнул, справившись с явной оторопью:

— До встречи, ваше величество!

2
Апельсинные ворота охранялись лучше прочих, поскольку в первую очередь враг мог заявиться к ним. Через них же Райнеро вознамерился выбраться из города. Чувствуя себя то ли полководцем, то ли всё-таки беглецом, он осмотрелся. Перед ним был полуовальный проём в крепостной стене, закрытый створами и забранный решёткой, светили факелы. Тут же вздымали станы две боевые привратные башни. В правой рыжело окно. К левой примыкал деревянный пристрой — конюшни, погружённые в сон. Поверху башни соединял открытый переход, дозорными с честью выступали два факела. Какая беззаботность… Так недолго проворонить «ящеров» или ублюдка, вознамерившегося выжить назло всем чистым кровям этого мира.

Не доезжая до ворот пятидесяти пассо, Райнеро спешился, обмотал поводья вокруг луки седла. Марсио ткнулся носом подмышку, нашёл время нежничать!

— На вас вся надежда, дон хулиган, — шепнул принц Рекенья в чёрное мохнатое ухо. — С этой минуты разрешаю вам быть совершенно несносным.

На шлепок по крупу джериб ответил обиженным всхрапом, но покорился, порысил вперёд. Что творится этой ночью! Отец отрекается от сына, Клюв Ита даёт маху, друзья один за другим проходят испытание преданностью. Сезар прошёл, а Марсио? Райнеро было восемнадцать, когда он выкупил джериба у песочника за россыпь гранатов. Зазнавшемуся юнцу приглянулся шипящий, брыкающийся жеребчик. Королевский конюх плакался, что принц привёл в поводу воплощённое бешенство, и убеждал пристрелить. «Пристрелить следует вас», прошипел Райнеро и оседлал чёрную смерть. Спеси поубавилось. Марсио щедро отсыпал хозяину пинки и укусы.

Излюбленной своей забавой конь его высочества почитал завалиться на бок и кататься на спине, подминая под себя всадника. Однажды это кончилось для Райнеро сломанной ногой, он просто не успел выпрыгнуть, а Марсио рос тяжёлым и мощным. Монаршая семья в полном составе собралась у постели больного. Король-отец сдержанно выразил нежелание лишаться наследника из-за бешеной дури о четырёх копытах. Матушка, отбросив платочек, изъявила готовность взять на душу грех убийства. Малявка Салисьо поинтересовался, можно ли ему забрать сбрую, не в землю же вместе с трупом закапывать это великолепие, а ему как раз обещали личную лошадь. После их ухода Райнеро сорвался в конюшню. Вернее, доковылял, повиснув на плече лучшего друга. Вдвоём они переправили Марсио под покровительство Клюва Ита. Откуда монаршей семье было знать, что, сломав ногу, принц покорил непокорное. Марсио, поддавшись его уговорам, послушно довёз полуобморочного всадника с полей в королевский дворец, и Райнеро обрёл друга.

Марсио не предал его доверия и нынче ночью. С обидой на хозяина, оглядываясь, мотая хвостом, стопорясь, жеребчик шёл к воротам. Звенели удила, гулко стучали копыта. Райнеро боком, держась стен, двинулся к правой башне. Джериб дошёл. Опять оглянулся. Не увидев хозяина, копытом саданул по булыжнику, задрал морду к луне и надрывно заржал. Если бы умел — он бы выл. Громче, ещё громче! Вы не парадный красавец, дон хулиган, вы боевой жеребец его высочества. Боевой жеребец, друг и нынче ночью — подельник. Только сердце, всё-таки, заколотилось. Райнеро метнулся в закуток между крепостной стеной и башней.

На спящий город вновь обрушился цокот копыт. Он близился, отдаваясь в ушах дикой пляской кастаньет. Принц Рекенья плотнее прижался к стене, через колет пробрался холод, рука нащупала заткнутый за пояс пистолет. Ближе, ближе… Слышны голоса. Это соседняя улица! Знакомый голос придержал погоню. Пожалуй, так Сезар не играл ни одну из своих пьесок. Райнеро затаил дыхание, прислушиваясь. Только бы реплику друга не оборвал выстрел, только бы, только бы…

— Эй-ей, спокойно! Да что я вам сделал, в конце концов?! Вас подослал этот ревнивый дон Себастиан? Ну так пусть потягается со мной лично! А я настаиваю, что донна Карлота достойна лучшего мужа, чем этот трусливый ёж! Так ему и передайте! Я не отступаюсь и жду его завтра на рассвете у площади Азалий! Или о его рогах узнают даже белошвейки!

Погоня, отдаляясь, понеслась вдоль городской стены. Ни выстрелов, ни лязга стали, спасибо, Сезар. Райнеро не без удивления утёр со лба испарину.

Сверху донеслись лязг и топот, Марсио тоже нашёл своего зрителя. Принц Рекенья прижался животом к стене башни и медленно двинулся вдоль неё, пропускать спектакль было негоже. Но как же шумит он сам! Камешки под сапогом предательски клацали, колет поскрипывал, нос сопел, щетина шоркала по холодным камням, Задержав дыхание, он выглянул из-за стены, с губ скатился выдох. Стражники грохотали, Марсио кричал и бил копытом, и вряд ли сопение его высочества могло кого-то смутить. Пятнадцать караульных в боевой готовности — в панцирях и со шпагами — выбежали наружу, озираясь по сторонам. Бравые стражи города, мягко говоря, пребывали в замешательстве.

— Это просто лошадь!

— Вы очень наблюдательны. — Фернан Барреа спускался последним, он по и по обыкновению не спешил. Полвека он жил в городе у моря, из них десять служил начальником порта, пять лет назад перебрался к горам. Айруэла, пожадничав, дала ему лишь место гуэрдо*[3], но с весны Барреа набил себе цену. Разгуливающий ночами принц Рекенья попадался ему не счесть сколько раз. Хваткий гуэрдо с поклоном клал в карман королевскую благодарность.

— Нет, это конь, — щегольнул зорким глазом стражник.

— Что?

— Это конь. Жеребец. А сбруя-то как хороша — закачаешься…

— Кобылу тебе в жёны, Лачо, докладывайся по делу!

— Я знаю этого коня, сеньор гуэрдо!

— Знаком лично?

— Это королевский конь, сеньор гуэрдо! — Райнеро различил рапортующего. Лачо Ласано не мыслил себя без того, чтоб не нагладить на затылке вихор и не блеснуть познаниями о Райнеро Рекенья-и-Яльте. Если бы пришлось завести личного жизнеописателя, Лачо был бы не последним претендентом. — Конь его высочества, сеньор гуэрдо. Как известно, сущий фуэгьо[4], сеньор гуэрдо.

Райнеро не сдержал усмешки. Репутация Марсио превосходила его собственную. Джериб замер монументом во славу глубочайшего презрения к человечеству, но храбрецов пока не было.

— Так, — Барреа стоял спиной, но Райнеро знал, что тот постукивает о ладонь двумя пальцами, — а где же всадник? Нам, как известно уже вам, пришёл приказ задержать его.

— Не могу знать, сеньор гуэрдо!

— Обыскать территорию! Караульные, на пост!

Райнеро успел отпрянуть, когда отблеск факела лизнул кусок стены. В его сторону направлялись сразу двое стражников, на плиты впереди падали жёлтые пятна. Две вытянутые тени рыскали из стороны в сторону, подступая к укрытию. Райнеро прижал к груди пистолет, как сестра — любимую куклу, но что за сравнение! Руку на рукоять кинжала и вжаться в угол, слиться с камнями. Шаги совсем рядом, значит, рядом и чья-то смерть.

— Гуэрдо, на улице никого. Я думаю, его высочество перемахнул через стену!

— Перелетел? — Фернан Барреа обладал неплохим чувством юмора, но шутки отпускал каменным голосом.

— Нет, — смутился подчинённый, — забрался на спину коня. Его высочество силён как бык и ловок как мангуст…

Шаги резко изменили направление, тени удалялись. Райнеро понял, что не дышал с минуту. Указательный палец прирос к насечке на стволе.

— Видите, сержант, наши ворота не пропускают даже в Залунный край. — Клясть небо в том, что для побега беглец выбрал именно Апельсиновые ворота, подгадив репутации их смотрителя, Барреа не собирался. — Открыть калитку. Вы, шестеро, возьмёте лошадей. Принц пеший, далеко не ушёл.

— Сеньор гуэрдо, разрешите спросить, — вылез давешний жизнеописатель принца Рекенья. — Что совершил его высочество?

— Он родился. — Заскрежетала опускная решётка. Из-под ног поползли плиты, между рёбер подуло холодом. Бесчестье матери предали огласке. За такую гнусь мало просто убить. За такую гнусь любящий сын обязан вырезать разоблачителю сердце. — Эскарлота не знает покоя уже двадцать лет. И, будь на то воля Всевечного, не узнает ещё долго. Живее!

Райнеро откинул голову, выдохнул.

В монолите ворот прорезалась щель, достаточная, чтобы проехал всадник. В окнах конюшен метались рыжие огни, выкрики команд мешались с ржанием. Трое, среди них Лачо, подступались к Марсио, широко расставив руки. Джериб щерился и вертелся, охаживая себя хвостом по лоснящимся бокам. Фернан Барреа стоял чуть поодаль, уперев руку в железный бок. Луна улыбалась, заливая происходящее белым, каким-то мертвенным светом.

— Конь не даётся, сеньор гуэрдо. — Лачо Ласано оглянулся на начальство, безусое лицо отвердело. — Но я отведу его!

— Брось, идиот! — Барреа выставляет вперёд обе руки, но путает направление и пятится. — Отойди!

Лачо мгновение вечности держит джериба под уздцы, за улыбкой не видно щёк. Сослуживцы бросаются врассыпную. Марсио дёргает мордой вверх, в глазу белеет луна. Ремни рвутся у Лачо из рук, чёрная смерть поднимается на дыбы, копыта молотят воздух. Ржание похоже на рык. Идиот, ну идиот же, выкидывает руки вперёд, пытаясь прикрыться, и становится мертвецом.

— Святой коровник… — проскулил Барреа.

Хрустнули кости. Марсио бил передними копытами по разбитому черепу, мараясь в мозгах и крови. Когда плясать стало не на чем, джериб, вминая металл панциря, принялся ломать грудную клетку.

— Отойдите прочь, бараны безрогие! — Начальственный окрик задержал на пороге конюшни шестерых с лошадьми в поводу. Кобылы ржали, переступали с ноги на ногу, пятились. Один из стражников выронил поводья, второй осенил себя знаком. Кто-то охнул, и Марсио щёлкнул зубами.

Плеснуло серебром: пистолет простого гуэрдо был богато украшен

— Отошли от него, ну! — Фернан Барреа взвёл курок.

Райнеро не позволил решать судьбу своего коня даже королю. Два шага, и он напротив наглеца.

— Демона пулей не изгонишь! — Принц Рекенья одним ударом выбил из руки Барреа пистолет.

Барреа развернулся, рука рванулась к ножнам, вряд ли он понимал, против кого обнажает шпагу. Отплатить соразмерно его заслугам Райнеро не мог, поединок бы отнял время, вернее, его бы не вышло: противников много, принц Рекенья — один. Обычно его это не останавливало, но нынче ночью мир покатился в пропасть.

Гуэрдо получил рукоятью пистолета между лохматых бровей. Он пятился, схватившись за нос, из-под ладоней сочилась кровь. Сломана переносица? Что за важность! Райнеро вскинул пистолет и навёл на восьмерых безрогих баранов. Они пёрли на них с Марсио со стороны конюшни, выпростав клинки. Против стали коня не выставить, значит, бежать!

Джериб уже рядом, услужливо подставляет бок. В седло! Принца Рекенья подхватил и понёс нестерпимый, горячечный азарт. Он почти прорвался! Обманул судьбу, предписавшую ублюдку сложить голову.

— Марсио, виват!

Джериб со ржанием вскинулся на дыбы. Бараны безрогие отшатнулись, прикрываясь шпагами с испугом девиц, застигнутых за купанием в озере. Кованые копыта нависли над испятнанными луной плитами, но пошалили, и будет. Марсио опустился наземь прежде, чем Райнеро утратил контроль. Теперь пришпорим бешенство, поводья — на себя, одной рукой, во второй пистолет, но это что за пакость? В проёме святым Немезором[5] вырос конный Барреа. На белых жёстких усах засохла кровь, в глазах бушевал огонь.

— Мой принц, — он рычал, как и положено песьеглавцу, — хоть раз в жизни подчинитесь воле отца и здравому смыслу!

Райнеро оглянулся. Стражники больше не смотрели на него увидавшими воду баранами, они очухались и надвигались. Ещё немного, и его окружат. Джериб клацнул зубами, рожа Барреа изобличила его в желании убить. Сначала — коня, затем — хозяина. И сказать, что так и было.

— Простите, Фернан. — Вечный покой даруй ему, Всевечный, и да сияет ему солнца свет. — Вы были правы: да, я родился. — Вперёд с рёвом рванул слепящий огненный сполох.

3
Райнеро осадил джериба лишь тогда, когда единственными звуками стали тяжёлая поступь копыт по горной дороге да скрип подпруги. Марсио с видом подельника оглянулся на хозяина, стукнул копытом. Этой ночью они были одинаково страшны и одержимы злыми силами. Райнеро стёр со щеки засохшую кровь Фернана Барреа, обернулся на оставшийся в низине город. Принц Рекенья не мог покинуть Айруэлу незаметно. Крепостную стену обвивала змея тревожных огней. Извольте ждать новую погоню, ваше высочество. Теперь король Франциско знает наверняка, в какую сторону засылать головорезов. Марсио поплясывал. Ещё не отошёл от выстрела, дыма и бешеной скачки. Рок или удача, но принцу Рекенья опять пригодилось отличное знание блаутурского языка. Налетев в предгорьях на блаутурский разъезд, он без колебаний напустил их на травящих его соотечественников.

«Кому воронов? Я поймал парочку!». Подло, но не грех опередить тех, кто вознамерился отнять у тебя свободу и жизнь. «Ящерицы» с улюлюканьем накинулись на «воронов». Ублюдок счастливо поскакал дальше.

Нож рассвета полосовал туманный покров, накрывавший Амплиольские горы.

Бастард оставил королевство, чтобы вернуться королём.

[1]Джерибы — порода лошадей из Восточной Петли. Лошади отличаются буйным нравом, очень быстры, с развитой мускулатурой, плохо поддаются дрессировке, но очень верные, признают только одного наездника и только ему подчиняются.

[3]Гуэрдо (эскарл.) капитан городских ворот, отвечающий как за вверенные ему ворота, так и за порядок на тех улицах, которые выходят прямо к ним.

[4]Фуэгьо — в эскарл. мифологии это конь — оборотень. В тёмное время суток фуэгьо подходит к грешнику и склоняется перед ним, предлагая прокатиться, после чего увозит наездника прямо в Залунный край.

[5]Святой Немезор — святой мученик, почитаемый Люцеанской церковью. В житие говорится, что Немезор был огромного роста и собачьей головой, которую выпросил у Господа, чтобы оградить себя от женщин и соблазнов.

Глава 5

Блаутур

Чарретз

Энтони А́́́ддерли с наслаждением дотронулся до серебряного горжета, на котором была тончайше выгравирована медвежья лапа. Сейчас он в первую очередь подполковник Неистовых драгун, и пусть хоть кто-то посмеет назвать его Тихоней!

— Эй, Тихоня! — Аддерли едва не заскрипел зубами. — Уснул?

Капитан Хьюго А́ргойл явно нарывался на то, чтобы его если не погоняли шпагой, то хотя бы сбросили с седла. Но подполковник сдержался. Зачем растрачивать военный пыл на шутки друзей? Аддерли пригнулся к караковой шее Аршамбо, потрепал лоснящуюся шерсть. Заговорщицким фырканьем конь дал знать, что проникся настроением хозяина.

— Эй, Хью! — передразнил Энтони улыбающегося во все усы однополчанина. — Знаешь, чем отличается Тихоня Тони от подполковника Аддерли?

— Удиви меня.

— Он отдаёт команды капитану Аргойлу. — Энтони хмыкнул на то, как Хью наигранно закатил глаза, рука уже подобралась к эфесу сабли. — А ещё он может так.

Сабля чиркнула вволоске от носа Хьюго, кончик старательно накрученного уса скорбно пал в ладонь хозяина. Прежде, чем Аргойл извлёк из открытого рта поток святого негодования, какому бы позавидовал маршал разбитой армии, Аддерли пришпорил коня. С радостным ржанием боевой красавец кинулся вниз по склону, держа рысь на раскинувшийся под ним лагерь армии Блаутура.

Впервые Энтони Аддерли узнал эту волну восторга, азарта в семнадцать лет. С тех пор она часто подхватывала Энтони и с каждым своим появлением несла его быстрее и быстрее. Ветер в ушах, толчки от скачки, привстать в стременах, саблю вперёд, из груди клич, мы правы — враг не прав! Энтони расхохотался, линдворм внутри него с рёвом раскидывал крылья, горел огнём, измученный томлением в мирной клетке.

Тихоня остался отсиживать зад и ныть о несносной осенней погоде в столичном особняке. На войне же правил неистовый драгун, для которого не было дел милей, чем врезаться в гущу боя, палить в упор, сечь насмерть одним ударом сабли, крушить неприятеля. Лишь здесь, на войне, он дышал, видел, чувствовал. Лишь здесь он жил как никогда, впитывая каждое мгновение как драгоценную влагу посреди пустыни.

— Мы правы, враг не прав!

Энтони подхватил клич, закричал, запрокидывая голову к звёздному небу. Подхваченный тем же смертоносным восторгом, мимо пронёсся Берни. Отсалютовав двумя пальцами от виска, друг расхохотался и заставил коня поравняться с Аршамбо Аддерли.

— Ну как, неплохую прогулку я выпросил у короля? — Берни боднул головой воздух, махнул рукой спускающейся позади «драконьей» тысяче.

— Ты спасаешь мою душу! — выдохнул Энтони в прохладный ночной воздух.

— Спасаю, забирая навеки, — состроил Оссори знаменитую ухмылку, — с Дьяволом иначе не выйдет!

— Рональд, за вот это, — Аддерли обвёл рукой лагерь, — не жалко и тысячи душ!

Берни сделал круг вокруг них с Аршамбо и припустил в лагерь, лихо беря в галоп. Полковнику драгунского полка едва минуло четверть века, но он по праву носил свой чин, ведь кого-то отважнее, отчаяннее, авантюрнее и ненормальнее Рональда Бернарда Оссори после Айрона-Кэдогана было не найти.

Энтони оглянулся через плечо. Тысяча драгун сходила с холма под Чарретзом плотным строем. Бедный Хьюго Аргойл извёлся во главе полка от невозможности оставить его и покарать покусившегося на усы подполковника. Аддерли разобрала гордость. Полк давно ходил под штандартами медведя Оссори, но повадками, обличьем оставался истым драконом.

В том убедилась вся округа, когда драгуны, облачившись в чёрные воронёные панцири, с рыком и гиканьем пронеслись под стенами города Чарретз. Приветствием зажигались на галереях стен сигнальные огни, дозорные салютовали им и выкликали здравицы. Драгунам были рады, а если бы и не были, драгун это бы нисколько не смутило, ведь они знали, как заставить радоваться их появлению.

Военный лагерь стоял между пограничным Чарретзом и Амплиольскими горами. Обогнув стены, высокие, способные держать осаду долгие месяцы, драгуны выехали к целому городишке из белых палаток и ямок, горящих неизбывными костерками.

— Эта ночь принадлежит только нам! — крикнул Берни, и ответом ему был рёв тысячи драгунских глоток.

О да. Сегодня офицеры многажды выпьют вместе с солдатами, празднуя своё прибытие, и лишь следующим днём расселятся в гостеприимных домах Чарретза.

— Энтони! Аддерли, живее, ну! — Именно в военном лагере, среди гула надсаженных мужских голосов, ржания коней и бряцанья железа, Аддерли вспоминал, насколько громкий голос и у полковника тоже. При желании Оссори мог бы перекричать армию, да и приказы всегда отдавал чётко и звучно, не захочешь — повинуешься.

Энтони быстро нагнал друга. Берни спешился с Витта и, как только что взятую штурмом крепость, обозревал воздвигнутый для начальства шатёр. Лагерь заждался драгун.

Знамёна со скалящимся медведем реяли на верхушках трёх шатров, возведённых для офицерского состава, купались в дыме костров. Палатки для солдат были выстроены аккуратными рядами, не иначе как драгунам оставили лучший кусок земли в округе.

На ходу приветствуя знакомых вояк, Аддерли ловил ароматы чего-то явно съестного и мясного, от чего тут же заурчало в животе. Порох и гарь, мокрая земля, лошади, люди, здесь всё пахло войной, всё источало этот ни с чем несравнимый солёный, резкий, дурманящий запах, от которого тянуло в седло и в бой.

Аддерли вдохнул полной грудью, тряхнул головой. Усталости от долгого конного перехода не было и в помине, его переполняла жизнь. Громада гор почти сливались с чернотой неба, только луна серебрила пики Амплиол. Сколь бы ни были плохи эскарлотцы, но солнце их баловало. Даже луна отсюда смотрелась ближе и румянее, пусть в силу юности и не грела никого, кроме покойников.

Энтони отцепил горжет, следом расстегнул верхние пуговицы на мундире и спустил плащ на одно плечо. С панцирем ему сноровисто помог порученец, и высвобожденный подполковник припал к фляге с терпким, горьковатым, как он и любил, вином. Тёплый, сухой воздух прошёлся по волосам, принёс сладкий, похожий на мёд запах. Эскарлотская осень ещё не знала дождей и ласковостью словно бы превосходила блаутурское лето. За одно только это стоило покорить эту землю. Пусть люцеане делятся теплом своей Пречистой, прюммеане же не жалеют для них лунного света!

— Выбираешь место пьянки? — Энтони встал рядом с Берни, тоже счастливо избавившемся от панциря. Полог в шатёр приоткрыт, за ним маняще струился мягкий жёлтый свет.

— Пьянка — это непременно, но сначала помоги мне сдержаться.

— Что?

— Ро́ксбур, Энтони. — Берни отвернулся от шатра и взглядом указал на группу всадников, спускающихся со стороны Чарретза. Спутать того, кто ехал впереди, с кем-то другим, было невозможно. — Вон он, красавец, уже едет по наши души, гусь краснолапчатый. Дьявольщина, если я сейчас сорвусь, война нам, Тони, отныне будет только сниться.

Вооружившись особым «дружелюбным» оскалом, Оссори направился к генералу армии Блаутура И́зидору Роксбуру. Только друзья Берни знали, чего тому стоило держаться перед этим человеком хоть сколь-нибудь сносно. Что там, сам Аддерли с трудом терпел «душку Изи», приходившегося, к тому же, его любовнице отчимом. Этот гусь стал генералом для того, чтобы за считанные минуты доводить драгун до состояния разъярённого дракона. Но самым ужасным было то, что полк входил в состав армии, а значит, пока маршал оправляется после тяжёлого ранения, находился в подчинении у кранолапчатого мерзавца, чем тот охотно пользовался, с особым удовольствием напоминая Оссори о его месте.

— Удивлён, что лагерь всё ещё цел. Когда драгуны проезжали под Чарретзом, я почти не сомневался, что вы решили мимоходом взять городок штурмом. — Роксбур спешился, по бокам от него расположились порученцы с факелами.

Энтони встал чуть позади Берни. Но как не дать другу наброситься на генерала, если у самого рука сжимает эфес сабли?

— По приказу короля Лоутеана драгунский полк под предводительством полковника Оссори прибыл к основной армии. — Берни отсалютовал начальству, не поведшись на издёвку.

— Вижу, вижу… — Роксбур оправил перевязь, тянущуюся через плечо изумрудной змеёй. Блеснули в свете факела пряжка плаща с линдвормом и красные, а сейчас цвета запёкшейся крови, сапоги. Из-за них он навсегда стал для драгун краснолапчатым гусем. Возле него отцветала сочная зелень офицерских перевязей, блек золотой подбой их чёрных плащей. Враги называли блаутурских солдат ящерками, высмеивая и королевский герб, и жёлто-зелёную форму, но узнай они поближе генерала, насмешки бы явно пошли по иному адресу.

Статный генерал сорока восьми лет, с коротко стрижеными волосами, слегка тронутыми сединой, надменным носом и неприятнейшей улыбкой, за которую уже в кругу друзей Оссори Роксбура прозвали «душкой Изи». Сдерживая усмешку, Аддерли невольно коснулся воротника на мундире. Поймал взгляд Роксбура и отдал честь.

— У генерала есть приказания? — как можно любезнее напомнил о себе полковник. Подполковник мысленно кивал другу, тот очень вовремя решил стать солдафоном.

— Есть. Возвращайтесь назад в Блаутур, Оссори, здесь и без вас проблем хватает.

Даже в неверном огне факелов Энтони видел, как напряглось лицо Берни. Отдёрнув руку от сабли, полковник Неистовых драгун скрестил руки на груди и не мигая уставился генералу Роксбуру в глаза.

— Поскольку приказаний нет, разрешите откланяться, мне ещё моих солдат размещать.

Роксбур несколько обречённо взглянул на уже спустившийся к лагерю драгунский полк:

— И только посмейте нарушить дисциплину, Оссори. Аддерли, отпустите вы свою саблю, не то я решу, вы перепутали меня с вороном. Оссори, мои слова ясны? Одно донесение о нарушениях в вашем полку, и отправитесь обратно на дворцовую цепь. Кажется, так содержат дрессированных медведей?

Энтони успел схватить за локоть зарычавшего и рванувшего к Роксбуру Берни, и в ту же минуту выскочили из темноты всадники. Генерал с видимым разочарованием обратил взгляд к группе патрульных. Запыхавшиеся молодцы, серые от эскарлотской пыли, спешно поспрыгивали со взмыленных лошадей. Рональд дёрнул локтём, рассеянно кивнул Энтони.

— Генерал Роксбур, на границе с Айруэлой нами была схвачена эскарлотская ночная стража! Четверо эскарлотцев преследовали другого и вылетели на наш патруль, всех удалось схватить.

Энтони одновременно с Берни повернулся к лошадям патрульных. Через сёдла четверых действительно были перекинуты слабо брыкающиеся тушки.

— Где именно? У ворот? Кого-то отправили к стенам Айруэлы? Пленных допрашивали? Пятого не пытались преследовать? Доложить подробнее! — Энтони не заметил, когда взбешённый Берни обратился полковником Оссори, но семеро патрульных разом вытянулись перед ним и даже пытались оправить мундиры. Смотреть на перекошенное от злости лицо генерала Роксбура можно было вечно.

— Полковник Оссори, вы забываетесь, нарушение подчине…

Берни раздражённо шикнул на генерала, махнул на него рукой, с нескрываемым азартом слушая рассказ разом вспомнившего как докладывать патрульного.

Из Айруэлы не просто выскочила городская стража в погоне за резвым соотечественником, в городе явно творилось что-то неладное. На стенах жгли сигнальные огни, как в знак тревоги. Да и что это за соотечественник, владеющий блаутурским и натравивший неприятеля на своих? Аддерли невольно проверил, как выходит из ножен сабля. Судя по докладу, следующим шагом должно стать немедленное наступление на город.

— Молодцы… молодцы! — Оссори рассмеялся и хлопнул докладчика по плечу. — Аддерли, найди мне капитанов, не рассиживаемся, ночка обещает быть весёлой. Сейчас допросим «воронят», и вперёд, осаждать гнёздышко!

Энтони уже приготовился повиноваться, но над самым ухом грянуло:

— Оссори!!! — слившийся с оттенком своих сапог, генерал Роксбур был близок к тому, чтобы схватить полковника за ухо. — Какого дьявола вы творите?! Кто дал приказ на осаду?!

— Генерал, вы же не станете отрицать, что лучшего шанса у нас не будет? — Берни снисходительно улыбнулся. — Ворота в город хлопают как калитка в трактире, у нас сразу четверо счастливо каркающих молодца, а мои ребята ещё не успели остудить боевой пыл. Возьмём штурмом, а утром позавтракаем вместе с пленной венценосной семейкой.

Берни стащил с седла одного из пленных, развязал верёвку, перетянутую тому вокруг рта.

— Си ла вердад кье су принсипе но сабе тенер ла эспада[1]?

Энтони не успел уловить почти ничего в эскарлот Берни, кроме насмешливого тона и слова «принц», но судя по негодованию на лице эскарлотца, тот понял вопрос прекрасно.

— Уд эн эль акэрдо сон эль принсипе Рэй[2]…… — ударил по ушам злобный эскарлотский треск.

— Тише, тише, мой хороший, потом поболтаем, а то ты пугаешь нашего генерала, смотри, аж щека дёргается. — Берни похлопал эскарлотца по щеке, не сводя глаз с трясущегося в приступе злости Роксбура.

— Ваша наглость, Оссори, перешла все границы! Это открытое неподчинение. Завтра же утром я отправляю вас назад.

— Генерал, это бред, осада и немедля! — Берни оттолкнул пленного под ноги Энтони, одним шагом оказался прямо напротив Роксбура. Мужчины были примерно одного роста и теперь разъярённо сопели, глядя друг другу в глаза. Энтони перехватил решившего уползти эскарлотца, поднял за шиворот, встряхнул так, что у того клацнули зубы.

— Нет, я сказал! — проревел Роксбур.

— Промедление стоит нам победы! — не уступил ему в громкости Оссори.

— Что за шум, военный куафер? — появился Хьюго, ущипнул себя за покоцанный ус.

— Пленные. — Энтони кивнул на вконец загрустивших эскарлотцев. — Возможна немедленная осада. Роксбур против.

— Мессир генерал, маршал мой папенька вам уши за такое надерёт, — набрал в худые щёка воздуха Хью.

— Насколько я знаю, его эта вялая, безтрофейная кампания весьма утомила! — негодование Хьюго Аргойла подхватил второй подоспевший капитан драгун Джон Да́лкетт, ещё один друг из круга Оссори, тучный и безобидный в мире и такой огромный и смертоносный на войне.

— Вот! Капитан Аргойл не обманет, кому как не ему знать мнение маршала? — оскалился Оссори. И тут же повернулся к лагерю, подняв вверх сжатый кулак: — Драгуны!

Кто идёт охотиться на воронов?!!

— Мы!!! — грянуло из надсаженных глоток.

— Кто выщиплет им хвосты?!!

— Мы!!! — грянуло ещё неистовее. На этот раз все три капитана драгун слили свои голоса с воинственным рыком.

— Оссори! Если вы сейчас нарушите мой приказ, я отправлю вас под военный суд! — генерал Роксбур схватил полковника за мундир, притянул к себе. — Помяни моё слово, драгунишко, я с тебя три шкуры спущу, отставкой не отделаешься. Ты не только войну забудешь, ты жизни больше не узнаешь. Или думаешь, я не знаю о вашем с королём договоре?

Берни вырвался, зубы сжались, на выступающих скулах заходили желваки. Энтони знал этот взгляд, когда голубые глаза друга наливались огнём и, казалось, темнели. О каком договоре говорил Роксбур? Энтони переглянулся с Хью, тот тоже не понимал.

Но Рональд, похоже, всё понял отлично:

— Вы не генерал, вы убожество, купившее чин и ни беса не смыслящее в войне. Отказавшись от осады сейчас, вы забираете у Блаутура победу. Мою победу. Будьте уверены, об этом король тоже узнает. — Оссори говорил сквозь зубы, отсветы факелов плясали на рыжих кудрях, окрашивая их красным, будто кровью после битвы.

— Никакой осады, полковник. Это будет вам уроком. Досидите до послезавтра, и тогда я пошлю драгунский полк на разведку в Лавеснорское ущелье, — Роксбур усмехнулся своей выходке.

— Весь полк? Разведка? Боевой элитный полк, на разведку для сотни солдат основной армии?!

— Драгунский полк уже три года входит в состав основной армии, но вашими стараниями его расформируют, и я первым буду убеждать короля в необходимости этого! Подчиняться, Оссори! Весь полк, тысяча, до последнего, на разведку в ущелье, и только попробуйте вступить в бой, это будет ваше последнее вольное решение.

Берни молча смотрел на ухмыляющегося генерала. У Энтони чесались руки, тут даже не сабля, здесь поможет только кулак. Взглянуть на Хьюго было страшно, как бедняга до сих пор сдерживался, чтобы не напасть на Роксбура, оставалось загадкой.

— Не слышу ответа, полковник.

— Слушаюсь, — прошипел Берни.

— Что-что? — гусь поднёс широкую, сильно выгнутую ладонь к уху. — Не слышу, Рыжий дьяволёнок.

— Слушаюсь и повинуюсь.

— Да неужели? Рыжий Дьявол спрятал рожки? Нас наконец посетит святой Прюмме, а то и сам Бог, и благословит на победу, раз сам Дьявол покорился генералу? Дракон драгун сложил крылья, огонь наконец потух, боже, я дожил до этого дня! — Роксбур засмеялся и, не дожидаясь ответа, повернулся к Оссори спиной.

Тот вдруг рванулся к Энтони, схватил пленного эскарлотца, швырнул в сторону шатра.

— Завести туда троих, живо!

Джону и Хьюго не нужно было повторять дважды. Ещё двоих эскарлотцев стащили с коней и связанными кинули в шатёр. Энтони хотел подойти к Берни, успокоить, но тот зачем-то вырвал у порученцев сразу несколько факелов и закричал уже залезшему в седло Роксбуру:

— Эй, генерал! Хотите Дьявола? Драгунский огонь? Любуйтесь!

Факелы полетели в шатёр. Пламя занялось тотчас — пол в шатре был устелен соломой. Аддерли не сходу понял, чего добивается Оссори, но к шатру он не приблизился, позволяя пламени разгореться. Роксбур вытаращил на него глаза, раскрыл рот для ответной любезности, но пламя взвыло, и этот смешался с истошными криками оставленных в шатре эскарлотцев.

Хьюго вдруг расхохотался и пихнул Энтони в бок:

— Смотри-ка, а наш Рыжий Дьявол шалит.

Берни отвязал Витта. Взлетев седло и чуть отъехав, обратился лицом к успевшему разойтись по лагерю полку:

— Жив ли наш дракон?!

Рёв, сильнее прежнего. Энтони пробрало до мурашек, волна дикого восторга подхлестнула его и понесла. Он услышал, как рычит рядом Хьюго, услышал собственный рык.

— Живо ли наше пламя?!

Рёв тысячи глоток легко заглушил треск пылающего шатра. Огонь лизал зашедшееся рассветом небо, дарил ему свой смертельный, кровавый цвет, силился слиться с ним. Не слышно крика горящих заживо «воронов», только гул огня, только оглушающий рёв тьмы драгун, от которого за спиной действительно расправляются крылья. Лагерь зашёлся в огненных вспышках, это драгуны являли огонь подобно тому, как показывали нехитрый «огненный» фокус перед сражением, чтобы испугать врага.

— Мы правы!!! Враг не прав!!! — последние слова Берни утонули в волне ответного клича.

Воздух вокруг Энтони пошёл рябью, он и сам не боялся надорвать глотку. Жар ли это от шатра, или он горит изнутри? Небо пылало, стонало, выло, обливалось кровью, рыдала спрятавшаяся за скалами Эскарлота, рыдала стонами сгоревшего «воронья».

— Вам не убить их. — Берни снова обернулся к побелевшему генералу. Он говорил твёрдым, негромким, будто не своим голосом. Энтони вздрогнул от знакомой и уже забытой интонации, на лбу выступил пот. Такой знакомый, но забытый голос. Голос мёртвого. — Никому не убить. В них живёт дракон. Ими живёт Айрон-Кэдоган.

[1] Правда ли, что ваш принц не знает, как держать шпагу?

[2] Вы в сговоре с принцем Рай…(неро)?

Глава 6

Эскарлота

Айруэла

1
Сеза́р ви Котро́нэ изгнал из себя демона театра несколько лет назад, но его жизнь не перестала разыгрываться пьесами, лишь одна драма сменилась другой, превосходящей предшественницу стократно. Одна ночь, одна встреча, и обреченный возлюбленный перевоплотился в лжепринца. Оказалось, столько чувств Котронэ не вкладывал ни в одну из своих пьес. Вся Айруэла стала его сценой, луна — единственным зрителем на театроне ночного неба, а десяток конных королевских стражников — массовкой, которой полагалось оттенять исключительность главного героя и веселить публику. Каждый на славу справился со своей задачей. Лжепринц верхом на Лжемарсио изъездил и центральные, и злачные улицы этого забытого Девою города, заставляя людей короля хорошенько попотеть под своими панцирями, проклясть Райнеро Рекенья-и-Яльте и убояться гнева его величества, что был сравним лишь с гневом господним. Когда единственная зрительница сместилась на самый край театрона, когда актёр чуть было не угодил в ловушку между стражей короля и патрульными, над воротами в Нижнем городе забили тревогу. Пьеса ушла на антракт.

Лишь скрывшись в параскении, которым этой ночью выступал дом тётушки, стянув плащ и вывернув изнанкой наружу, Сезар вышел из роли и парой выдохов во славу Пречистой поздравил с успехом настоящего принца. Райнерито прорвался, он всегда был выше своей судьбы и никогда — ниже своей человечности. Всё образуется, Райнеро отсидится под спасительной тенью Амплиол, придержит кровь на ранах души, а утром объявится Клюв Ита и всё разрешит единым звонким щелчком…. Ведь так?

— Сезар, хороший мой, я могу присягнуть, что ты уехал часа полтора назад… — тётушка Оливия показалась со стороны кухонь, привычно держа в одной руке свечу, во второй — кувшин с узким горлышком. Вечером в него был залит отвар из череды и сельдерея, а чем отчаявшаяся мать напоит больную дочку под утро?

— Решил остаться с сестрёнкой, чтобы ты сумела вздремнуть, — Котронэ на ходу взял у тёти дышащий чем-то едким кувшин, чмокнул её в лоб и устремился вверх по лестнице, не оставляя шанса продолжить расспросы. — Вижу, Рамиро так и не пришёл сменить тебя на посту… Уверен, нет повода для тревог, должно быть, военные дела вконец сморили его, и он заночевал в замке. Хлеб военного советника не многим слаще хлеба маршала…

Пытаться переболтать Сезара было делом заведомо проигрышным. Оглянувшись на лестничной площадке, Сезар различил, как тётушка махнула на него рукой и нарочито бодро двинулась в сторону уборной, распуская шнуры рокетти на девичьей талии. Мертворождённый первенец, три выкидыша и, наконец, живая, но приманивающая к себе всевозможные хвори дочь.… И новая отчаянная попытка, двухмесячная беременность. Нет, даже под страхом смерти Котронэ бы не сказал тётушке, насколько всё не хорошо этой ночью. Больше десяти лет назад чета Куэрво взяла на воспитание осиротевшего Сезара и его старшую сестру, чьи родители умерли друг за другом. Любовь опекунов не уменьшилась ни на осьмушку, когда в муках и боли появилась на свет Пенелопе. Для девочки Сезар был всё равно что родным старшим братом, а он в свою очередь очень любил свою младшую сестрёнку.

В этой детской не пахло сластями, в ней жил запах отваров, настоев, горьких целебных трав. Сезар тихо прикрыл за собой дверь, положил на кушетку плащ. В комнате не спали, на кровати, среди тряпичных кукол, спряталась под одеялом их маленькая хозяйка. Свечи вовсю освещали комнату, пожалуй, здесь было даже слишком душно, но открыть окно без дозволения Оливии Сезар бы не решился.

— Сестра моя донна Леона, где прячетесь вы этой ночью? — Донна Леона, персонаж многих пьес Котронэ, особенно полюбилась Пенелопе.

Сезар подкрался к затаившемуся холмику, отдёрнул одеяло, где лежала подушка… перед ним предстали две маленькие ножки. Из-под одеяла донеслось сдавленное хихиканье.

— Возлюбленный брат мой Родриго, зорко ль глядят ваши очи? — прохрипели в ответ. Пенелопе всегда с готовностью подхватывала игру, она чувствовала слово и без труда отвечала Сезару, на ходу подбирая рифмы.

Сезар пощекотал босую пяточку, Пенелопе взвизгнула, насколько позволяло больное горло, и откинула одеяло. Чёрные кудряшки спутались, щёки раскраснелись, глаза блестели, хорошо бы от веселья, но Сезар знал — это жар.

— Возлюбленный брат мой Сезарий… Зачем принесли мне отраву… — Пенелопе села и обиженно поморщилась на кувшин в руках брата. Этой ночью Сезар всем приносил пусть и горькое, но спасение. Райнерито прорвался за город, но что у него на душе сейчас…

— Будет тебе, пахнет не так и плохо. — Котронэ с трудом сдержал порыв закашляться, напрасно он вдохнул так глубоко.

— Тогда выпьем вместе, если там так вкусно. — Пенелопе хитро ухмыльнулась, карие глаза смеялись над попавшим в ловушку старшим братом. Он выпьет с сестрёнкой лекарство, он разделит со своим принцем его горе… попытается взять долю на себя.

Пенелопе исполнилось девять, но Сезар не сомневался, сестра мудра не по годам. Виной тому были частые болезни, не просто простуды, а хвори, при которых капризы могли стоить жизни. Сезар присел рядом с Пенелопе, разлил отвар по чашкам, одну протянул сестрёнке, вторую мужественно взял сам. Они выпили лекарство залпом, одновременно выдыхая от горечи. Если бы эту историю с бастардом можно было разрешить так же просто, выпив горечь разом, помаяться от послевкусия и забыть, ведь после станет легче.

— Сезарииина… — вдруг протянула Пенелопе, накручивая на пальчик локон Сезара. Котронэ не злился, девочка услышала это от Райнерито, но не вкладывала в прозвище издёвки. Недавно из-за болезни ей пришлось остричь волосы. Сезар тогда хотел поддержать малышку и избавиться от кудрей «Сезарины», но Пенелопе запретила, заявив, что причёсывать брата намного интереснее, чем кукол. Сейчас волосы Пенелопе отросли почти до плеч, но «Сезарина» осталась.

Сезар глянул в окно, за ним занимался рассвет. Маленькая девочка должна спать в обнимку с куклой, наследный принц вместе с отцом и младшим братом должен оплакивать умершую мать. Но этой ночью всё разыгралось по исключительно дурной пьесе, мечущейся между бездарной комедией и горчайшей трагедией.

Котронэ взял сестрёнку на колени, поцеловал в макушку. Горячие пальчики сжали его запястье, будто ободряюще. Девочка чувствовала чужую боль, пока не понимая этого.

— А не вознаградить ли нам себя чем-нибудь повкуснее? Как ты на это смотришь?

— Принесёшь мне имбирное печенье? — Пенелопе прокашлялась, оживлённо подняла к Сезару личико. — Или нет, медовый персик! Или орешки в сахарной скорлупке?

— Устроим пир, — подмигнул Котронэ улыбающейся сестрёнке.

2
Кажется, пьеса вернулась с антракта. Но из параскения дом тётушки сделался сценой, Сезар же из ключевого действующего лица стал зрителем. Он дошёл до лестничной площадки, когда уловил разнобой двух голосов. Служба у принца научила дружить с темнотой, использовать себе на благо каждое её преимущество. Невесомый шаг в сторону — мозаика под подошвами и не вспомнит о нём, и лишь раскидистое деревце в кадке внимает, развесив листья, актёрам в холле, круглом, как яма орхестры.

— … Винья, не пугайся, Винья, верь же мне! Я уговорю его, и он не тронет вас. Не обидит. Я сам уплачу эту цену. Виновный да ответит.

— Святые лучики, как он узнал?…

Оливия и Рамиро стояли у подножия лестницы трагическим изваянием. Она поторопилась навстречу мужу без рокетти, а он вернулся домой без плаща. Его шпага кончиком ножен поддевала лохмотья утренней мглы, тускло мерцало серебряное шитьё колета.

— Уловка. Гнусная и грешная. Но лучше тебе не знать. — Рамиро молча обнимал Оливию, которая и не ждала ответа — только силилась не разрыдаться, сжимая губы и трясь лбом о его плечо. Супруги немного походили друг на друга: оба худые, порывистые, с резковатой красотой хищных птиц и равно хриплыми голосами. Рамиро, конечно же, был куда выше, да и размахом плеч Всевечный его не обидел.

— Она была дурной женщиной, — до времени придержав рыдания, Оливия отстранилась от мужа и принялась собирать к затылку массу тяжелых тёмных волос. Вода стекала с них, пропитывая сорочку, скапливаясь у босых ступней, придавая женщине образ русалки… Чей возлюбленный одумался и принял её любовь, но поздно, и разлука ждёт у ворот. — Она лишила тебя покоя при жизни, не отпустит и в смерти. Такие тайны уносит в могилу, а Бог о них и так знает.

Сезара прожгло огнём, как если бы у него поднялся жар, лихорадка, но мысли с отрезвляющими щелчками вставали стёклышками в витраж тайны семьи Рекенья. Сезар застал чету Куэрво до рождения Пенелопе, и для него не было тайной, что приёмный отец позволял себе знаться с другими женщинами. До того, как родилась Пенелопе, Оливия заправляла герцогским двором, держась неунывающей, отзывчивой и набожной сеньорой. Но стоило ей оказаться одной — лилось много слёз от неверности горячо любимого мужа и от несчастливых беременностей. С появлением на свет болезненной Пенелопе чета Куэрво распустила двор, сколь бы неприлично для герцогов это ни было, а Рамиро превратился из ходока в примерного семьянина. И всё же Сезар держался с ним настороже долгие годы. Однако этим летом маршал ушёл в отставку и сократил свой мир до двора, где король не отпускал от себя нового советника, и дома, где ступка для толчения трав легла в его руку так же ровно, как некогда лежала шпага. Но самый заядлый клеветник не смог бы выдумать, что крупнейшее своё похождение Рамиро ви Куэрво совершил до брака.

— А может, мы… Мы могли бы.… Бежать… Если бы только Пенелопе… Ох. — Оливия разжала руки, Рамиро успел подставить ладони волнам волос и поднял обратно, будто боялся, что, распустившись, они поторопят беду. — Вспомни. Вспомни, что Франциско сказал тебе. Почему отпустил? Проститься?

— Чем бы это ни было, я не побегу, — отчётливо вышептал Рамиро и прижался губами к волосам жены.

Сезар саданул кулаком по перилам. Побег казался не худшей затеей из тех, с какими он хотел подступиться к приёмному отцу… Отцу Райнерито. Вот ведь, Котронэ, впервые в своей близости с принцем вы зашли так далеко.

Узкие створы дверей никогда не выглядели столь ненадёжными как в то мгновение, когда отдались глухим размеренным стуком. Сезар чуть не сбил деревце, желая задержать беду, закрыть семью собой, вразумить Куэрво и устроить фору. Но лишь укутался в темноту, заставляя себя смотреть в просветы между ветками, как тётушка вздрогнула и припала к Рамиро, как попытался положить руку на пока незаметный живот жены и в то же время отстранить её.

Слова посыпались из её уст обжигающими камешками, стукая друг об друга, смешиваясь:

— Я не дам тебе погибнуть из-за неё, не дам утянуть за тобой, нет, она не получит тебя, слышишь?!

Котронэ усомнился в правильности своей «стратегии», больше чести было бы в том, чтобы спрыгнуть в прихожую и увести тётушку, но… Попасться на глаза страже значило обречь себя на немедленный арест и наверняка оставить тётю совсем одну, ведь в умах эскарлотцев не бывало принца без камергера, как дождя без туч.

Стук повторился. Сезар поймал холодок по позвоночнику.

Оливия попятилась к лестнице, оставляя мерцающие следы на мозаичном полу, одной рукой схватилась за столбик балюстрады, другую прижала ко рту. Рамиро коснулся эфеса шпаги, сделал три широких уверенных шага вперёд и рванул на себя створки.

Глава 7

Эскарлота

Амплиольские горы

Апельсиновая долька кислила, но выплюнуть было бы трусостью. В детстве Райнеро без опаски объедался этими солнечными плодами, теперь же позволить себе хотя бы один апельсин — роскошь. Плоды солнца, так похожие на чудо Пречистой, вызывали у принца Рекенья удушье, и это считалось лишь малой платой за лечение первого и последнего его жизни военного ранения.

Бастард отправил в рот очередного маленького убийцу и поплотнее запахнулся в плащ. В ушах всё ещё стоял звон погребальных колоколов в Айруэле. Оттуда он долетал даже сюда, в заброшенное селение под городом. Жители покинули его, когда блаутурцы подошли слишком близко к ущелью и разбили там военный лагерь. Неприятные соседи, но они во второй раз спасали шкуру Райнеро. В первый раз — погнавшись за стражей, а сейчас — невольно предоставив бастарду место, где можно скрыться в ожидании помощи. Вести. Хоть какой-нибудь.

Райнеро запустил оставшимся апельсином в сторону колодца, после чего подставил липкие руки под дождевую пыль. Он боялся заснуть, пропустить знак, сигнал, щелчок канцлерского клюва, но на второй день не заметил, как его сморило, и проснулся только под вечер. Оставленный хозяевами домик укрывал от дождя, но Райнеро нарочно вышел в сад, сорвал поздний апельсин, добрёл до центральной улицы с часовенкой и уселся под накрепко запертыми дверями дома Пречистой. Дева не жаловала его, но прошлую ночь он провёл в молитвах. Бастард не ведал для себя прощенья, только хотел проститься с матерью, которую так подвёл. Колокол гудел, бил в виски, или это просто болела голова? Райнеро скинул капюшон, посмотрел в затянутое густой серой мутью небо. Пречистая плакала о несчастных, которых покинула святая королева. Прохладная влага омывала лицо, в горле запоздало засаднило. Райнеро терялся, что в этом повинно, апельсиновый сок или слёзы. Он не мог позволить себе выть от горя, даже тихо стонать, но молчаливым слезам не требовалось разрешение.

Второй день в изгнании. Второй день без имени. Но он всё ещё ждал. Сезар справился, должен был справиться. Но не отвернулся ли от воспитанника Клюв Ита? Райнеро продолжал ждать, попросту не зная, что ещё ему делать. Ранним утром после побега видел столб дыма, вздымавшийся из-за гор. Ветер уносил дым в сторону Эскарлоты, но вскоре небо затянуло тучами, и странный костёр из лагеря «ящерок» погас. Райнеро смеялся, от отчаяния он был готов искать союзника во врагах. Но у тех дела и так шли слишком хорошо, не стоило дарить им лишний военный трофей в виде некогда наследного принца. Да и какой он король, если ради трона готов впустить в страну вражескую армию?

Бастард закрыл лицо ладонями. Нет, ему неоткуда ждать помощи. Да и кому он нужен, с этой гнилой, чужой кровью? Райнеро устал думать, кто. Королева Диана всегда была образцом чистоты, невозможно представить её и крадущегося к ней в альков мерзавца. Двадцать три года назад. Кто. Матушка созналась в этом только на предсмертной исповеди, значит, боялась при жизни? Сомнений нет, то не было любовной связью. Над королевой надругались, бедняжка не решилась сказать, а потом поняла, что вынашивает плод своего кошмара. И она любила его, своего сына, только своего, Яльте, простив ему испорченную кровь. Кто.

— Прости мне, — прошептал Райнеро в ладони. — Прости.

Дождь усилился, небо рассекла белая вспышка. Бастард отнял от лица руки, спустился со ступеней часовни. Рядом, под навесом, обеспокоенно заржал Марсио. Бедняга не любил грозу.

Крохотная площадь с колодцем посередине. Крик Райнеро смешался с громовым раскатом. Услышат? Пусть. Меньше всего он сейчас ценил жизнь. Райнеро вынул шпагу, поймал ею отблеск новой вспышки.

— Я! Рекенья!!! — гром ударил по ушам, поглотил жалкий крик бастарда.

Где-то в висках пополам со злостью билась боль. На себя. На него. Будь Райнеро королём, смог бы тот так легко отречься от того, кого двадцать лет считал сыном и наследником? Будь то любимый сын, не смог бы. Но Райнеро всегда знал, что любимым он для Франциско не был. Скорее им был малявка Гарсиласо, такой тихий, слабый и послушный. Король всегда сторонился старшего сына, старался сдержать его, сковать, осадить, покорить. Он мог гордиться им в редкие минуты, но не как сыном, как наследным принцем. Франциско оставался единственным, кого Райнеро слушал, потому что король действительно имел над ним власть. Как король, не как отец. Как отец Франциско видел в нём угрозу, Райнеро понял это только сейчас. Но ведь это не могло быть всегда? Когда маленький Райнерито стал тем, кого стоит держать на поводке?

Райнеро сделал выпад, рассекая тяжёлые, холодные капли. Он впервые убил в пятнадцать. Король пришёл в ярость. Но тогда Райнеро уже стал тем опасным принцем. Бастард рассмеялся в лицо дождю, позволяя водяному потоку принять очертания короля Эскарлоты, высокого, просто огромного, но ещё стройного, наводящего страх не внушительным пузом, но статью воина. Райнерито едва исполнилось восемь.

Бастард и забыл, кому он впервые в жизни пустил кровь. Развернуться, в пол оборота, уклониться, поднырнуть под шпагой отца, отвести её в сторону, король не рассчитал, наклонился вперёд, удар… Король рассыпался каплями дождя.


— Чему ты научил его, Куэрво?!

Отец в гневе отбивал каждый выпад Райнерито. Он согласился пофехтовать с сыном, чтобы посмотреть, каковы у того успехи после трёх лет обучения у маршала Эскарлоты. Дон Рамиро стоял рядом, Райнеро видел, тот доволен учеником. Учитель кивал удачным финтам, и казалось, всё шло хорошо, пока король не закричал. Только тогда Райнерито заметил, что отец раскраснелся не от усталости, а от гнева.

— Чем недоволен мой король? — Дон Рамиро удивился не меньше ученика.

Райнерито сдул со лба кудри. Перед поединком он стянул волосы лентой, но сейчас она давно развязалась. Принц взмок, прилипла к спине сорочка, струился по вискам пот. Он устал, невероятно устал, но отец не собирался останавливаться и сейчас немилосердно засыпал Райнерито рубящими ударами.

— Недоволен вот этим! — Ещё один удар, рубка с плеча, Райнеро парировал, чудом удержавшись на ногах, таким сильным был удар отца. Дон Рамиро обучал его разным финтам, но фехтовал, чаще всего применяя удары снизу, ведь Райнерито едва доставал ему до груди. Отец же сыпал ударами сверху, так что у принца уже сводило шею и плечи.

— Он прекрасно справляется для своего возраста, — удивился дон Рамиро.

— Он фехтует как солдат! Что это, я тебя спрашиваю, что за наскоки, рубка?! Он не воин, он не на поле боя и не узнает войны! Так какого дьявола ты сделал из моего сына убийцу?!

— Франциско… Мой король, Райнерито знает разные выпады.

— Я вижу! И спрашиваю тебя, почему он знает эти?! — Шпагу Райнеро отнесло в сторону, он еле успел закрыться от следующего удара, отступить назад. Он пятился, почти задыхался от усталости, но не мог себе позволить пропустить удар и закончить поединок. Руки постыдно тряслись, от гневного рыка отца подкашивались колени. Что он делает не так? Защита недостаточно хороша? Почему король так зол, почему принцу нельзя знать войны?

Отец подсёк шпагу Райнерито, в очередной раз увёл вниз, взял в петлю. Райнеро вырвался из последних сил, но отец успел ударить по месту баланса клинка, руку свело от боли.

— Франциско, что ты делаешь? Он ещё мальчик, ты растянешь ему запястье! — дон Рамиро тоже сорвался на крик, но отец только усилил удары. Райнерито пятился, не выходя из защиты, сумел перекинуть шпагу в левую руку. Дон Рамиро недавно учил его, защита левой уже хорошо получалась. Но увидев это, отец разозлился ещё больше.

— Он навсегда запомнит этот урок. Должен запомнить. И забыть эту боевую блажь! Диана была права, ему нужен новый учитель. Ты учил не принца, солдата! Перепутал дворец со своими казармами, Куэрво?!

Райнерито поймал себя на злости. Испуг исчез, до сих пор небывалое чувство наполняло его. Он злился, и да, и нет, но это была не просто злость. Это сравнимо с жаждой в полдень, когда ты хочешь пить и протягиваешь руку к кувшину, но кто-то без конца бьёт тебя по ней. Райнерито сжал зубы. Отец не должен так говорить о маршале Рамиро ви Куэрво. Он был отличным учителем для принца Рекенья, лучше найти нельзя.

— Принц Рекенья, немедленно возьми шпагу в правую руку! — пробасил отец.

— Нет. Мне больно.

— Живо!

— Нет! — Гнев захлестнул его, силы подбросили вперёд, он будто совсем не устал! Райнерито перехватил удар отца, не дал загнать себя в оборону, как учил Рамиро, крутанулся на месте, уводя шпагу отца в сторону, вкладывая в удар всю силу. Вышло! Отец открыт, он не ожидал удара, наклоняется вперёд, чтобы удержать равновесие. Выпад!

— Райнерито!!! — Дон Рамиро оттолкнул его за плечо.

Райнеро в испуге выпустил шпагу, отскочил от схватившегося за лицо отца. Удар пришёлся на глаз, Райнеро не успел остановиться, почувствовал, как острие встречает преграду, мягкую, такую податливую…

— Франио! Лекаря! — Маршал уже был рядом со своим королём.

Отец пошатнулся, отступил назад, отнял от лица руки. Его шпага валялась на песке. Лицо короля заливала кровь. Правый глаз зажмурен, но Райнеро видел, что в глазнице его больше нет.

— Ты… отродье… — Отец смотрел прямо на Райнерито. — Ты чуть не убил своего отца! Своего короля, ты, ублюдок!

— П-папа… — Райнерито попятился, споткнулся о собственную шпагу, упал на спину. — Прости меня, пожалуйста, это случайность, я не хотел!

— Куэрво, это твоих рук дело, смотри! Он целил мне в лицо, разящий удар, он мог убить меня! Принц он или наёмный убийца!

— Франио, это случайность, он же хотел показать тебе…

— Показать, как ты научил его убивать?! — Король зажал глаз рукавом сорочки, в фехтовальный дворик уже бежала стайка слуг с лекарем.

— Отец! — Райнерито вскочил и подбежал к окружённому слугами королю. — Я не убийца, я больше никогда…

— Тебя ждёт наказание, и не надейся на поблажки! И забудь о шпаге, пока тебе не найдут нового учителя. Отойди от меня, выродок, ты посрамил честь Рекенья!

Удар отца пришёлся на щёку, от его силы Райнеро упал на спину. Щёку охватило огнём, от боли выступили слёзы. Дон Рамиро тут же оказался рядом, помог ему подняться, осторожно взял за подбородок, посмотрел на щёку.

— Идём, тут нужен холод, иначе будет синяк.

— И пусть. Пусть он видит.

— Идём. — Маршал взял Райнерито за руку, повёл с фехтовального дворика.

Принц сморгнул слёзы, он не должен плакать, нет.

— Что я сделал не так?

— Всё хорошо, Райнерито.

— Он говорил, ты научил меня не тем ударам.

Рамиро остановился, опустился на корточки, сжал Райнеро за плечи. Он улыбался не весело, с сожалением.

— Ты был молодцом, Райнерито. Просто твоему отцу не понравилось, что ты нападал и применял разящие удары, как на войне, во время битвы.

— Тогда я вырасту и покажу ему, что я могу быть воином! Почему он сказал, что мне не знать войны?

— Король дорожит своим наследником, на войне погибают.

— Но я не погибну! Я… я не хотел его ранить… — Райнеро судорожно вздохнул, перед глазами стоял отец с окровавленным лицом. — Он теперь умрёт? Я убил короля? Он сказал…

Райнеро всхлипнул, слёзы не дали договорить, запоздалый страх сковал горло, поселился в коленках.

— Я н-не хоте-ел…

Рамиро прижал его к себе, крепко обнял. Райнерито упал в руки учителя, обхватил руками его шею, спрятал лицо.

— Нет, конечно нет, ты случайно. Ты вырастешь и научишься контролировать порыв, свои эмоции.

— Он умрёт?

— С твоим отцом всё будет хорошо. Просто теперь у него будет только один глаз.

— Так много крови…

— Да, но лекари ему помогут. Эй, Райнерито, посмотри на меня. — Райнеро послушно отстранился, хлюпнул носом, вытер слёзы с глаз. — Слушайся нового учителя, но не забывай моих уроков. Тренируйся, хорошо? Принц должен уметь отстоять свою жизнь, защититься, если нужно, убив врага. Ты меня понял?

Принц Рекенья кивнул.

— Ты не должен бояться. В каждом из нас есть кровь, все мы смертны. Теперь ты знаешь цену чужой жизни. Твоя же, Райнерито, бесценна. Понимаешь?

— Да. Я могу убить, если угрожают моей жизни?

— Правильно. Жизнь наследника престола бесценна, и ты должен её защищать. Запомни это, принц Рекенья.


— Принц Рекенья!

Райнеро вздрогнул, дождь уже кончился, рука приятно ныла от долгой тренировки. Сколько он пытался зарубить дождь? Солнце уже садится…

— Принц Рекенья! — ближе, это не мерещится.

Райнеро быстро вернул шпагу в ножны, кинулся к Марсио. В седло, вымокший плащ тянет назад, шпага неловко ткнулась в бедро, ну что за увалень!

Райнеро послал Марсио через главную улицу, на возвышенность, откуда была видна дорога из города. Он остановился у крайнего дома, чью стену увивал дикий виноград.Дорога пустовала, но Райнеро слышал конский топот. Он заставил Марсио попятиться, не собираясь выдавать себя, прежде чем выяснит, кто его зазывает.

— Принц Рекенья, стойте, именем короля Франциско, стойте! — Это откуда?!

Райнеро обернулся, на него от площади неслись двое всадников. Идиот! Он пришпорил Марсио, посылая вперёд, пока преследователи не взяли его в круг. Конь понёс прочь от Айруэлы, погоня за спиной возликовала.

— Принц Рекенья! — Выстрелы. Пока что в небо.

Райнеро прижался к шее Марсио, тот понял, не скакал, почти летел. Пришло время спасать бесценную жизнь бастарда.

— Райнерито, стой же! Это Рамиро! — Куэрво? Франциско не изменил себе и снова отправил за расшалившимся принцем бывшего маршала? За расшалившимся бастардом…

Райнеро оглянулся через плечо, Марсио чуть сбавил шаг. В первом всаднике действительно угадывались знакомые черты. За ним ещё шестеро — стража? Франциско всё же боится своего бастарда. Райнеро повернул коня.

— Пришли за моей головой, Куэрво? Я не дамся! Вам ли не знать, насколько… бесценна моя жизнь.

— Нет-нет, Райнеро, подожди.

Рамиро остановил лошадь прямо напротив Марсио, провёл рукой по мокрым от дождя волосам. Бывший маршал выглядел измученным, как после долгой битвы. Осунувшееся лицо, тени под глазами, совершенно затравленный взгляд. Райнеро помнил его другим, маршалом, что правил жизнью и смертью. Маршалом, который никогда не оставлял своего принца, и которого этот принц очень подвёл…

— Франциско передумал, — Куэрво улыбнулся, пожалуй, искренне. — Он послал меня за тобой, мы же оба знаем, только со мной ты бы и стал разговаривать.

— Передумал? Решил убить меня лично?

— Райнерито! Я знаю о… я знаю. — Рамиро отвёл взгляд, обернулся к оставшейся за спиной страже, продолжил уже тише: — Той ночью произошло слишком многое. Я скорблю о твоей матери вместе с тобой, но сейчас ты должен взять себя в руки.

— Вы не поверите, но в последние два дня я только и делаю, что держу себя в руках. — Райнеро хотел улыбнуться, но вышел оскал. Рамиро слишком хорошо знал своего принца. Тяжело вздохнул, осуждающе покачал головой, и Райнеро решил его не разочаровывать. — Как видите, город всё ещё стоит, девственницы в целости, луну не украли с неба. Не иначе как принц… бастард Рекенья держит себя в руках.

Марсио не разделял злого веселья хозяина — фыркал, пытался пятиться. Ещё бы, солдаты, может, были и без доспеха, но при пистолетах и шпагах. И на месте им явно не стоялось — они начали обступать Райнеро кольцом, отчего-то включая в это кольцо Куэрво.

— Едем, Райнеро. Франциско не пойдёт на такой необдуманный шаг, вы должны поговорить.

Рамиро повернул коня к городу, но чалая одного из стражников преградила ему путь. Тот неуверенно покосился на товарищей, не двинулся с места.

— Герцога Куэрво приказано арестовать вместе с принцем Рекенья. Именем короля Франциско.

Стражники сомкнули кольцо. Райнеро стиснул эфес шпаги, со всех сторон тут же блеснули отточенные клинки.

— Маршал? — процедил Райнеро, пытаясь охватить взглядом величину неприятностей. Шестеро на двоих, в кобурах пистолеты… Если Куэрво сейчас сложит лапки, сопротивляться можно и не пытаться.

— Что это значит? — В Куэрво проснулся рекомый маршал. Стальной голос, прямая спина, кобыла идёт вперёд, даже теснит преградившего путь стражника. — Сложить оружие!

Неповиновение солдатам радости не доставляло, от слов Рамиро они дрогнули, замешкались, но шпаги по-прежнему целили прямо в бастарда с безнадёжно бывшим маршалом.

— Король приказал арестовать вас и принца и доставить к нему.

— С какой целью?

— Не могу знать.

Рамиро оглянулся на Райнеро, пожевал нижнюю губу. Руки спокойно лежала на луке седла. Он не собирался сопротивляться.

— Куэрво, вы что, не понимаете? Нас уведут на заклание! Уж не знаю, чем досадили Франциско вы, но он вас использовал! Уснули?! — Райнеро сжал бока Марсио, конь застриг ушами, ударил копытом землю. Скомандовать «виват»? Для свечки слишком тесно, да и опасно, Марсио откроет бока и живот. А пока Райнеро сам достаёт шпагу, его успеют продырявить раз пять. Есть ли Франциско разница, живой бастард или мёртвый?

— Не нужно ареста. Мы поедем сами.

— Что?!

— Подчинитесь, принц Рекенья, это приказ вашего короля! — гаркнул Куэрво и уверено направил лошадь вперёд, так что чалая стражника всё же неохотно, но отошла в сторону. — За мной.

Райнеро заливал гнев и бессилие, но Марсио подчинился, поплёлся вперёд. Бока коня вздымались, он опускал шею, если бы мог, шипел бы коброй. Круг стражи расступился, но лишь с тем, чтобы обступить арестованных сзади. Идеально прямая спина маршала, хладнокровие и достоинство, он слился со своей белой кобылой, смотрел только вперёд, будто снова вёл за собой армию, а не шёл пленным. Хотелось плюнуть в эту безукоризненную спину, вот только Куэрво действительно был достойным маршалом, но что взять с бастарда?

Райнеро не уловил, как это произошло. Лишь успел податься назад, когда Куэрво за один миг развернул кобылу и насадил стражника на чалой на шпагу. Ещё миг, он стряхивает со шпаги кровь и уверенно идёт на оторопевших пятерых солдат. Убитый стражник мешком свалился под копыта своей лошади. Защёлкали колёсики пистолетов, пахнуло порохом, выстрел! Райнеро шарахнулся в сторону, Куэрво уже рядом. Выстрел в воздух, не в них, значит, убивать нельзя, значит, будем спасать бесценные жизни.

Шпага сладко заныла в руке. Не дожидаясь слов Куэрво, Райнеро кинулся вперёд. Позади раздался неодобрительный выкрик, точно как год назад, маршал ловит принца за шкирку, а тот кидается в самую гущу сражения. За спиной скрестились клинки, так и есть, Куэрво чертыхался, но снова прикрывал ему спину.

На Райнеро налетел бодрый стражник с короткой бородкой, шпаги взвизгнули слаще лютни. Марсио щерился на противника, пытался укусить, Райнеро оставалось проткнуть всадника или хотя бы выбить из седла. В ответ на Райнеро обрушилась рубка. Марсио заюлил на месте, так что Райнеро едва сам не выпал из седла. Послать жеребца чуть в сторону, повернуться боком, хорошо, стремя к стремени, заставить стражника пятиться, отлично! Бедняге нельзя дырявить «монаршью» шкуру, бой в седле принцу на руку… И он подцепил шпагу противника излюбленным финтом — закрутить и вверх! Райнеро едва успел податься назад, стражник вырвался из петли и с силой ударил, так что руку со шпагой отнесло в сторону. Открылся, назад! Вдруг бородка окрасилась красным. Выпучив глаза, солдат харкнул кровью и повалился прямо под копыта Марсио, к удовольствию последнего.

Куэрво стряхнул кровь противника, «перехваченного» у принца, и тут же отразил удар следующего. Райнеро фыркнул, оглянулся — Рамиро убил уже четверых и дрался с пятым! Марсио вовремя отступил, дав Райнеро парировать новый удар. Этот солдат, крепкий кабанчик с короткими кудрями, вовсе не собирался щадить принца. Плечо ожгло, стражник воспользовался паузой и попытался поймать Марсио под уздцы. Конь не дался, Райнеро зашипел, заставил его отступить. Удар, ещё, блок, будем же осторожнее. Шпаги скрестились, Райнеро удалось потеснить стражника, открыт, удар! Шпага успела пройтись по боку в кожаной куртке. Принц выругался, попытался спровоцировать наступление, но противник ушёл в защиту. Продвигается к Куэрво и последнему живому сослуживцу, хитрец! Марсио клацнул зубами на коня противника, схватил его за гриву. Тот, дёрнувшись, поднялся на дыбы. Прежде, чем слетевший с седла солдат очухался, Райнеро спрыгнул наземь, закинул шпагу в ножны и уселся на него. Жертва выронила клинок в «полёте», и Райнеро без препон ударил кулаком. По лицу. Из «кабаньего» носа брызнула кровь. Толчок, Райнеро оскалился, удар под дых, свободная рука уже нащупала за поясом змеистый кинжал. Лезвие жадно впилось в податливую плоть, кровь хлынула у стражника теперь уже из горла.

— Престол Рекенья для Рекенья?! Решил сам удушить своего бастарда?! — Кинжал кромсал не подающее признаков жизни тело, на щеках и подбородке теплилась горячая влага, этим вечером умываемся кровью. Под Райнеро давно был не стражник-«кабанчик», под ним развалилась туша Франциско, а это брюхо всегда напрашивалось на пару ударов кинжалом! — Надо было убить меня ещё в колыбели! Слышишь?! А теперь я сам доберусь до тебя! Ты ответишь за мать! За меня! За всё!

Франциско ухмылялся. Подыхать туша не собиралась, всё пучила свою стекляшку и бормотала молитвы. Райнеро с рыком всадил кинжал в глазницу по самую рукоять, теперь король слеп на оба глаза! — Ненавижу! Жирный хряк! Это ты, ты убил её! Когда же ты подохнешь! Подожди, скоро, скоро твой бастард вернётся, и тогда ты пожалеешь!

Кто-то сжал его плечи и рванул назад, Райнеро упал на спину, кинжал выпал из руки.

— Райнерито! Да что с тобой!

Над ним парил Куэрво. Лицо перепачкано чужой кровь, но на нём не осталось и тени той сосредоточенности и безжалостности, только беспокойство и… испуг? Райнеро прикрыл глаза, лёгкие разрывало от горячего дыхания, во рту пересохло.

— Что на тебя нашло?

— Отверженный, огонь, кровь северных варваров? Я не знаю, Рамиро… не знаю… — он сглотнул, открыл глаза. Сердце клокочет в ушах. Серое небо, скоро совсем стемнеет. В окошке туч тонкий багряный месяц. Луне понравилось представление. Понравилась бойня.

— Поднимайся. — Рамиро рывком поднял Райнеро на ноги, толкнул к Марсио. — Нам надо уходить.

Снова заморосил дождь. Райнеро забрался в седло и оглядел «поле битвы». Шесть неприкаянных лошадок и шесть безнадёжно мёртвых всадников. Эскарлотцев, гарнизонных солдат. Чего Рамиро стоило убивать бывших подначальных? Райнеро обернулся к нему. Тот послал кобылу вперёд, взгляд только перед собой, губы беззвучно шепчут молитву. Марсио с воодушевлением прошёлся по бедолаге, которому довелось исполнить роль короля Франциско. Истерзанная алая масса, пожалуй, целы только ноги. Райнеро запоздало осенил себя знаком Пречистой, после чего поспешил нагнать Куэрво.

— Вы сказали «нам»? Рамиро, я ценю вашу помощь, но вы не обязаны…

— Я не оставлю тебя, к тому же теперь я и сам… — он запнулся, обернулся на тела убитых. Ясно, бывший маршал хочет спешиться и оттащить тела солдат с дороги, но запрещает себе это. Боится новой погони? Или знает, что она будет.

— Рамиро, вы лукавите. Франциско приказал схватить вас и раньше, почему?

— Я подвёл его. — Куэрво мельком посмотрел на принца Рекенья и тут же отвёл глаза. — Куда ты собирался ехать?

— Никуда, я ждал. Но, кажется, ждать мне больше некого…

— Если ты о Сезаре, то в последний раз я видел его прошлой ночью. У нас в особняке. Сейчас он во дворце, и я не думаю, что ему дозволят сделать хоть шаг без ведома короля. — Рамиро стянул с рук пропитанные кровью кожаные перчатки, подставил ладони дождю, смыл кровь с лица.

— Как бы то ни было, я просто не могу больше здесь оставаться. — Райнеро старался не думать о друге. Сейчас Сезару он не поможет, никому не поможет, только себе.

— Тогда едем в Блицард. — Рамиро устремил взгляд на Амплиольские горы. За ними лежал Блаутур, ощерившийся по южной границе армией. Миновать предел будет трудно, но если суметь, то Блицард распахнёт беглецам свои просторы. Северная, холодная родина матери, земля, на которой он никогда не был.

— Ты мог бы обратиться к королеве Хенрике, твоей тётушке, но она отреклась от трона, и я не думаю, что договориться с новым королём Лауритсем будет легче. — Рамиро погладил кобылу по гриве. — Едем в графство А́гне.

— А кто он, граф Агне?

— Это… я. Этот титул мне дала королева Диана, позже я расскажу тебе… позже. — Рамиро поджал губы, чуть качнул корпусом, кобыла послушно перешла на рысь. Ему было больно от смерти королевы, но почему он скрывал? Неприятное чувство чавкнуло в затылке, но Райнеро отмахнулся.

— Маршал! Почему вы помогаете мне?

— Это мой долг, ты же мой… принц… В прошлом воспитанник. Мне не всё равно, Райнерито. Я не оставлю тебя.

Глава 8

Бли́цард

Рю́нкль

1
Её величество Хенри́ка Первая Я́льте вооружилась пером и накинулась на бумагу, словно обуянный вдохновением рифмоплёт.

«Дражайший кузен! Вам не заполучить меня в жёны, хотя бы тысячу лет пытайтесь.

Причина первая: моё сердце по сей день пребывает в могиле того, кто был уготован мне в мужья Предвечным, а то, что отдано мёртвым, не пристало передаривать живым.

Причина вторая: вы — невежественный лесоруб.

В Бли́цардском королевстве найдутся сотни тысяч мужчин, готовых рубить мечом во имя своей королевы. Из чего следует, что Ваши военные походы по землям Восточной Петли не делают Вас в моих глазах единственным и непревзойдённым. Чтобы добиться от меня ответных чувств, Вам стоило не складывать к моим ногам награбленные трофеи, а сберечь и приумножить мои начинания. Так-то Вы благодарите меня за корону, которую я совлекла себя с тем, чтобы надеть на Вас? Так-то Вы надеетесь вызвать любовный отклик в моём разбитом, измученном сердце?

Знаете же, что оно обливается кровью! Ваши варварские действия привели к тому, что я не только в венчальном уборе не пойду с Вами под руку к образу св. Прюмме́, но и не возложу корону на Вашу скудоумную голову.

Преисполненная по отношению к Вам

глубочайшим разочарованием Хенрика Яльте.

Писано в ноябре 1526 года от Пришествия Блозианской Девы».

Посыпая песком стаю чернильных птиц, резвящихся во весь бумажный простор, Хенри́ка грешным делом посетовала на песчаные бури, что оказались слабее, нежели у кузена воля к жизни, победе. Когда четыре года назад по Полукругу разнёсся призыв пойти войной на язычников, выкрикнутый Его Святейшеством во всю мощь солдатских лёгких, Хенрика явила себя вернейшей дочерью Прюммеанской Церкви. Серебряные сутаны были счастливы заполучить в предводители Священного похода кузена королевы с небольшим войском в придачу. Сроду не водивший армий, кузен вдохновился и пообещал вернуться с победой. Хенрика, в свою очередь, посулила ему наивысшую из наград. Влюблённый дурень обращал язычников четыре года, но по возвращении кузина и не подумала вознаградить его известным способом. Изменница своему слову? Ну что вы. Не её вина, что Ла́уритс Я́норе посчитал наградой её саму. Лично Её величество подразумевала корону Бли́царда.

— Юльхе, — бывшая королева со стоном откинулась на спинку кресла, сколоченного в те времена, когда мебель ещё не додумались декорировать тканями. Запал, с каким она только что кляла кузена, угас в ней напрочь. — Зачитай снова список его злодеяний. Хочу наказать себя за своё малодушие.

— То, что свершила моя королева, было не малодушием, но подлинным величием духа, — Юлиана форн Боон, статс-дама и дорогая подруга, наставительно вскинула пальчик. Красота, попытавшись затронуть высокие материи, произвела уморительное впечатление, как если бы оленёнок вышел к охотникам и оценил искусность их стрельбы. В скором времени оленёнок попадётся в лапы хищного Яноре, вот от чего сердце спешило облиться кровью. — Но коль скоро вы хотите казнить себя своим величием…

— Я сняла с себя голову заодно с короной, — Хенрика закинула на стол ноги в синих, под цвет платья туфельках с обтрепавшейся бахромой и скрестила под грудью руки, — потому что это не жизнь. Читай. Рази в уши! Ибо именно они наслушались дерзких, недозволенных речей от «несчастненьких»…

— «Приказываю закрыть строительство места для зрелищ, именуемого театром, разобрать на доски и переправить их в И́зенборг, где они будут использованы на благое и верное дело кораблестроения».

— И куда же он после этого? Обращать в прюммеанскую веру дикарей с Тикты? Ловить моржей, ну, помнишь, тех клыкастых чудовищ с гравюр Зильцбальда? — Статс-дама обладала в высшей мере мягкой, отзывчивой душой, что вместе с красотой сражало наповал. На плечи Хенрики легла шерстяная, помягчавшая от частого ношения накидка. Женщины одновременно пустили взгляд по камню стен, в чьи щели без помех влезал мизинец. Между прочим, придворные зодчие Блаутура довели до совершенства отделку стен деревянными панелями… Яноре мог хотя бы вернуть владелице эти злосчастные доски!

— Моя королева — белая роза, которую злой шутник садовник посадил среди чертополоха, — Юлиана нашла её руку, Хенрика с благодарностью сжала чуткие пальчики. Рядом с Юльхе становилось необыкновенно тепло. Но чем дальше бывшая королева замерзала в замке Рюнкль, тем тяжелее удавалось согреться.

— Когда-то меня звали гарпией с герба Яльте, а коль скоро я теперь роза, то увяну здесь. Умру от чахотки. — Такой радушный к ней в детстве, теперь Рюнкль изводил свою хозяйку. Низкие своды в разводах копоти давили на хрупкие плечи, слюдяные окошки пропускали слишком мало света и уродовали мир позади себя, камины нещадно чадили, и перед бывшей королевой каждый день вставал выбор — духота или сквозняк. Больше того, люди в замке словно терялись. Хенрике часто казалось, что она в нём совсем одна — так мало удалось ей забрать придворных и слуг. — Как здесь можно жить, Юльхе? Спасаясь, я растеряла часть своей мебели, осталась без своего двора — ты и твой брат здесь единственные, у кого благородное происхождение — а теперь этот чёрствый солдафон урезал мне содержание! Как мне привести это место в порядок? Не иначе, я должна сама подлатать крышу и нарубить деревьев, чтобы обшить стены…

— Может статься, ваш кузен надеется взять вас измором, подобно крепости гордой и неприступной?

— Не пытайся потешить самолюбие забытой Богом и людьми королевы, милая. Зачти следующие указы. Ведь рушить, так до основания.

Юлиана поёрзала на своём табурете, стоявшем вплотную к креслу Хенрики, сделала виноватые глаза и выпустила руку своей королевы, чтобы развернуть скатавшийся на коленях лист.

— «Приказываю закрыть анатомический театр, поскольку является он затеей святотатственной и противоречит прюммеанской традиции, согласно которой тело умершего неприкосновенно».

— И это после того, как Его Святейшество лично дал мне своё дозволение и благословил покойничков на служение науке! — Изловчившись, Хенрика носком туфельки смахнула в сторону листы с последним письмом кузена и открыла свету прехорошенький череп. Провалы пустых глазниц, оскал обломанных зубов, всё выражало исключительную готовность услужить. В столице королева курировала анатомический театр лично и знала поименно каждый скелет, установленный в зале. Прежде ей были покорны и живые, и мёртвые, теперь вся её власть сошлась на разваливающемся замке и крохотном штате

— «Приказываю временно прекратить набор в Хильмскую академию и закрыть кафедры философии и законословия, поскольку ныне военному ремеслу обучать потребно»… — Юлиана поднесла листок настолько близко к глазам, что ей пришлось их скосить. — Ах, моя королева, так-то вы благодарите вашу верную Юлиану? Вам как никому известно, что я не питаю нежных чувств к сударю Йохану…

— Конечно, милая.… Наклонись ближе и взгляни, как ранит меня людская закоснелость, Юльхе, как я иссыхаю от боли…

К несчастью, бывшая королева не видела лица статс-дамы, заслонив собственное мертвыми тоннелями глазниц и решёткой оскала. Но завизжала дурашка с таким запалом, что Хенрика вздрогнула, опустила сударя Йохана и в последний миг поймала Юлиану за запястье, не позволив сползти с табурета на холодный, не знающий ни ковров, ни шкур пол.

2
— Моя королева разбивает мне сердце, отлучая от себя, бросая меня, будто суслика, на растерзание барсу Яноре, — лепетала Юлиана форн Боон, припав горячим лбом к плечу своей королевы. Почти лишившись чувств у письменного стола в стылом кабинете, на кровати в натопленной спальне статс-дама опамятовалась, согрелась, но при этом раскисла. Хенрика вернулась к долгу утешительницы даже с охотой, было бы настежь открыто сердце — и «несчастненькие» не заставят себя ждать. — Если такова любовь королевы к её ближним, то я, презренная, совсем не готова к ней.

— Милая Юлиана, твои слёзы вот-вот прожгут дыру в моём и без того изношенном платье, так что утри их тотчас и послушай, что я скажу тебе. — Хенрика погладила шелковистые косы, свёрнутые на затылке в дивной красоты узор. Цвета ка́хивы, они отдавали чем-то южным и пряным, что Королева Вечных Снегов чувствовала только в трофеях с Восточной петли, но никогда не видела воочию. Яноре должны прийтись по душе эти пряные локоны… — Ты на несколько месяцев избавлена от барона форн Боона и его рыбьего хвоста, которым успела испугать даже меня. Ты создана, чтобы блистать в столице, а не чахнуть в провинции. К тому же, мне не нужны соперницы в покорении здешних обленившихся мужчин…

— Моя королева — белая роза… — завела было красавица, но не сладила с предательски приподнимающимися уголками алых манящих губ.

— Что она против розы багряной? — подмигнула Хенрика. За Юльхе пока числилась только одна победа, за которую, к тому же, пришлось понести наказание. Но королева уже не сомневалась, что броская, на грани вульгарности, красота Юльхе вскружит кузену голову, изрядно напечённую солнцем Восточной петли.

Юлиана захихикала от удовольствия, перевернулась на спину и выдохнула в складчатый балдахин:

— Тогда расскажите, какой он, моё новое дело.

Хенрика взяла податливую руку подруги в свои и некоторое время тихонько покачивала, подбирая верные слова. Что рассказать о человеке, с которым в отрадах и бедах делила детство и за которого сватала старшую сестрицу? А он возьми и положи букет колокольчиков к ножкам младшей, уже поклявшейся, что не выйдет за хорошего человека, потому что такие люди ужасно скучные…

— Ну… Он точно не рыбина. Ты ведь видела его собственными глазами, милая, это статный красавец. Правда, до своих песочных похождений он казался мне слизнем… — Что рассказать о человеке, который донял королеву своей любовью, своей мольбой о браке, и за то был послан ею в песочный пламень войны? А он возьми и вернись, победивший и требующий обещанной награды. — Но после похода при нём точно должны быть мускулы и мужественные шрамы. Это почти как твой первый драгун, тебе понравится, милая.

Бывшая прелюбодеица спрятала лицо в ладонях, и королеве немедленно стало её жаль. Семь лет назад дурочку следовало до поры отправить в монастырь, но Хенрика сочла своим долгом преподнести подопечной урок. Скоропалительный брак с бароном форн Бооном скрыл девичий позор не хуже монастырских стен. Но глупышка всё равно прячет сына дома, как прятала беременный живот. Свой Хенрика бы хвастливо выпячивала. Но почему-то Предвечный рассудил, что её близким наследники рода нужнее. Сестре посчастливилось родить пятерых, двое выжили и росли молодцами. Особенно старшенький. С последнего присланного Дианой портрета на тётушку взирал юный гневоглазый бог, из приличия облекший стать божества в чёрный сатин.

— А какие у него руки, моя королева?

— Такие, что играючи удержат и мир, и войну…

— Тогда, может статься, вы были излишне строги в своём послании к преемнику? — Юлиана повернулась на бок, положила под щёчку ладошку, заглянула своей королеве в глаза, и лишь тогда Хенрика спохватилась. Её слова касались отнюдь не кузена… — Может статься, этот «невежественный лесоруб» будет куртуазен со мной, может статься, он не утратил на войне придворных манер?

— Пока я взирала на него с высоты престола, он был образцом куртуазности. Он пел со мной песенки, осторожно брал за руку и смотрел преданными лучистыми глазами… Очень недурными, насколько я помню. Правда, из мягкой и неуверенной улыбка у него стала хищной — ведь на гербе Яноре барс… — Воровато оглянувшись, бывшая королева легла лицом к статс-даме и, шаля, потрепала пальцем мочку её уха: — Но даже он не устоит перед почёсыванием ушка и животика.

— Я всегда могу обратить его домашним котом, — звучный голос раздался от самой двери, наполнил собой комнатушку, глуша треск свечей, и словно бы приуныл в тесноте. Впрочем, и его хозяину, чтобы ступить следом, пришлось пригнуться. Притолоки замка Рюнкль не были рассчитаны на столь высоких особ. — Повяжете ему бантик и по настроению будете позволять ему прикорнуть ему у ваших прелестных ножек.

Быстро, насколько давали путающиеся в ногах юбки, Хенрика поднялась навстречу ещё одному своему любимцу, Юлиана не отстала.

— Ваше злодейшество примет меня в ученицы? — Родись Хенрика его злодейшеством, взяла бы Юлиану в ученицы, союзники и возлюбленные за один только лукавый наклон головки, но сам он был куда более стойким к девичьей прелести.

— Помилуйте, сударыня! — Провинция умертвила в Хенрике Яльте королеву, но элегантный кавалер в её подданном жил и здравствовал. Куртка из чёрного бархата смотрелась бы уныло и чопорно, когда бы её не оживляла массивная латунная цепь — знак сенешаля, благослови Бог предков, перенявших это словечко у более культурных стран, на службе королей Блицарда. — В ведьмы идут злобные уродливые создания, у которых болят либо зубы, либо душа.

Настроенная на приручение барса, Юлиана удовольствовалась тем, что его злодейшество коснулся губами её пальчиков. Бывшая королева протянула сенешалю Лю́двику Орнёре обе руки:

— А кто же, друг мой, идёт в колдуны? — Кто бы туда ни шёл, у них наверняка сухие губы и щекочущие усы.

— Статные загадочные мужчины приятной наружности вроде меня, пленительная. Или похищенные феями мальчики, но это иная сказка. — Сенешаль повернулся на смешок статс-дамы. Из королевской свиты, когда она ещё существовала, Юлиана единственная не торопилась пасть без чувств перед колдовского толка слухами, что ходили о нём. — Не будет ли моя неудавшаяся ученица столь любезна, чтобы приступить к сборам? Я намерен выехать спозарань.

— Так вот, какое чудовище назначают мне в попутчики вместо преданного и нежного брата? — Сестра бывшего боевого офицера шлёпнула сенешаля по руке бархатным поясом платья и удалилась в смежную комнатку — гардеробную, насколько в этих развалинах удалось её обустроить.

— Милый Людвик, — мяукнула Хенрика кошкой, увлекающей человека в сторонку, чтобы привлечь внимание к чему-то исключительно важному, — позаботься о ней.

— Моя чародейская душа болит о тебе, пленительная. — Сенешаль в один поворот увлёк свою королеву к окну, за которым плескала дождливая мгла.

— Мой привет кузену возьмёшь на столе в кабинете. Постарайся подглядеть, как он это зачтёт. — Сырость объяла её своим неизбывным духом, заставляя поёжиться, скрестить руки под грудью. По оконному откосу начала шествие стайка мокриц, салютуя усиками своей королеве. Рюнкль её уморит…

— Ты же понимаешь, что…

— От дождей стены пропитались водой…

— … мы с твоим кузеном…

— … все заквакаем и обрастём слизнями…

— … не сойдёмся нравами? — Людвик всего лишь серебряно сверкнул глазами, а мокрицы разбежались по углам. — Тучи или твой кузен, я усмирю что угодно, если это станет причинять тебе зло.

— Милый Людвик… — Её величество не жаловалась на память, но как этот человек попал в Сегне, не помнила. По всей вероятности, он пришел вместе с первыми несчастненькими. И Хенрика моргнула. Когда открыла глаза, у «несчастненького» были отдельная башня, должность сенешаля Сегне и титул его злодейшества. — Сколь бы сильно мне ни хотелось превратить Яноре… да хотя бы в слизня, пощади бедняжку.

— Так и быть. Но извести его, чтобы не вздумал мне докучать. И моя башня, если только он туда сунется…

— Ты ворчишь хуже тролля под мостом!

— Имею право, — напоминая, Людвик сжал её руки. О да, право он имел. Единственный мужчина, с которым королева сблизилась, не деля ложе. В отличие от прочих, она не боялась ни колдуна, ни его колдовства. Королевская дочь уродилась рисковой и любопытной, отчего хватался за голову взращивающий наследницу канцлер Урсель. Его обида была горше слёз поруганной девы, когда Хенрика доверила брачный договор сенешалю. Людвик же поил её горячим шоколадом, горячим вином и сонными микстурами, когда заключать брак стало не с кем.

— Лауритс Яноре — твой будущий король, — сказала, как приговорила Хенрика. Кузен не повинен в том, что выжил, барахтаясь в песках и крови. Жених не виноват в том, что прошёл две войны и пал на досужей охоте. Так почему же она зла на обоих? — Постарайся придать этому хотя бы небольшое значение.

— Много чести, — Людвик подкрутил усы, делающие из просто красавца щёголя и царедворца. — Единственная королева, которую я принимал за королеву, бежит от замужества, отбившись короной…

— Людвик! — Хенрика ударила его в грудь. Видела бы её сестрица, боящаяся коснуться мужа в обстоятельствах, не предписанных те́ксисом[1]. — Ты прекрасно всё понимаешь, прекратим это.

— Нет! — Разве он повышал когда-нибудь голос? Хватало репутации. — Есть ещё способы, я мог бы попытаться…

Ах, вот он о чём.

— Милый Людвик, — Хенрика поманила его пальчиком, пусть приблизит лицо. Сенешаль повиновался, и бывшая королева чмокнула пахнущую мускусом и амброй щёку. — Не пора ли признать, что все старания — тлен? Я уже не вспомню, сколько твоих микстурок выпила. И, наконец, у меня есть гордость. Проживу без короны. Но хоть ты-то не бросай Блицард сейчас.

— Как же он без меня, — сенешаль сдался.

— Вот и славно. — Хенрика разгладила ему встопорщившиеся было усы и обернулась на шорохи в гардеробной. — Юльхе! Нет! Не вздумай брать это платье! Горчичный цвет омерзителен! Из тебя не выйдет золота, потому что ты роза!

Юлиана поспешила отложить платье как нечто действительно омерзительное. Рядом разевал бездонную пасть сундук, на козетке дожидались вступления в новую жизнь три пары туфель из шерстяной ткани разных цветов — подарок возлюбленной подруге от её королевы. Однажды Хенрика обула пару с узорной просечкой в собор, и к концу обедни начался дождь. Между крыльцом и каретой разлилась возомнившая себя озером лужа, и кузен рыцарски пожертвовал плащ. Теперь кузина возвращала долг. Короной. Между прочим, головной убор королей…

Сухие горячие пальцы сомкнулись на её запястье.

— Последнее предложение, моя королева. — Человека, говорящего горячечным шёпотом, невозможно не слушать, как невозможно не слушать умирающего или безумца. — Вы возвратитесь ко двору вместе с нами. Выйдите за Яноре, основательно, не отлынивая от брачной ночи. А я создам иллюзию растущего живота, поверит даже ваш глупый кузен! Вашим лекарем буду я сам, моё почтение, сударыня. Когда подойдёт срок рожать наследника, я подыщу такого младенца, который наследует вашу прелестную курносость, ваши резкие скулы, кошачью грацию и пытливый ум. Буде глупый кузен посмеет докучать вам, я своими руками сотворю несчастный случай.

Хенрика рассмеялась, но ни себя, ни тем более Людвика обмануть не смогла. Это Юлиане форн Боон с лёгкостью давались и хохот, и роды. Нагулянный малютка вышел из неё с невероятной лёгкостью. Будь Хенрика не королевой, а одичавшей ведьмой, забрала бы малютку и бежала с ним хоть в леса, хоть на болота. Но такой королеве как она положено справлять распутным фрейлинам приданое и милостиво становиться нечаянным младенцам восприемницей, духовной родительницей.

— Вынуждена ответить отказом, дорогой Людвик. — Ну и дура, потому что Орнёре — единственный, кто не просто уговаривал подумать и остаться на троне, но и предлагал помощь в этом деле. А Блицард отпускал свою королеву, как родитель отпускает неразумное дитятко посмотреть свет, забыв обиды и причитая. — Есть долг, исполнение которого женщина не смеет доверить мужчине. Будь то выбор ленты для волос или рождение наследника.

[1] Тексис — свод правил поведения, принятых в благородном обществе.

— Лауритс Яноре — твой будущий король, — сказала, как приговорила Хенрика. Кузен не повинен в том, что выжил, барахтаясь в песках и крови. Жених не виноват в том, что прошёл две войны и пал на досужей охоте. Так почему же она зла на обоих? — Постарайся придать этому хотя бы небольшое значение.

— Много чести, — Людвик подкрутил усы, делающие из просто красавца щёголя и царедворца. — Единственная королева, которую я принимал за королеву, бежит от замужества, отбившись короной…

— Людвик! — Хенрика ударила его в грудь. Видела бы её сестрица, боящаяся коснуться мужа в обстоятельствах, не предписанных те́ксисом[1]. — Ты прекрасно всё понимаешь, прекратим это.

— Нет! — Разве он повышал когда-нибудь голос? Хватало репутации. — Есть ещё способы, я мог бы попытаться…

Ах, вот он о чём.

— Милый Людвик, — Хенрика поманила его пальчиком, пусть приблизит лицо. Сенешаль повиновался, и бывшая королева чмокнула пахнущую мускусом и амброй щёку. — Не пора ли признать, что все старания — тлен? Я уже не вспомню, сколько твоих микстурок выпила. И, наконец, у меня есть гордость. Проживу без короны. Но хоть ты-то не бросай Блицард сейчас.

— Как же он без меня, — сенешаль сдался.

— Вот и славно. — Хенрика разгладила ему встопорщившиеся было усы и обернулась на шорохи в гардеробной. — Юльхе! Нет! Не вздумай брать это платье! Горчичный цвет омерзителен! Из тебя не выйдет золота, потому что ты роза!

Юлиана поспешила отложить платье как нечто действительно омерзительное. Рядом разевал бездонную пасть сундук, на козетке дожидались вступления в новую жизнь три пары туфель из шерстяной ткани разных цветов — подарок возлюбленной подруге от её королевы. Однажды Хенрика обула пару с узорной просечкой в собор, и к концу обедни начался дождь. Между крыльцом и каретой разлилась возомнившая себя озером лужа, и кузен рыцарски пожертвовал плащ. Теперь кузина возвращала долг. Короной. Между прочим, головной убор королей…

Сухие горячие пальцы сомкнулись на её запястье.

— Последнее предложение, моя королева. — Человека, говорящего горячечным шёпотом, невозможно не слушать, как невозможно не слушать умирающего или безумца. — Вы возвратитесь ко двору вместе с нами. Выйдите за Яноре, основательно, не отлынивая от брачной ночи. А я создам иллюзию растущего живота, поверит даже ваш глупый кузен! Вашим лекарем буду я сам, моё почтение, сударыня. Когда подойдёт срок рожать наследника, я подыщу такого младенца, который наследует вашу прелестную курносость, ваши резкие скулы, кошачью грацию и пытливый ум. Буде глупый кузен посмеет докучать вам, я своими руками сотворю несчастный случай.

Хенрика рассмеялась, но ни себя, ни тем более Людвика обмануть не смогла. Это Юлиане форн Боон с лёгкостью давались и хохот, и роды. Нагулянный малютка вышел из неё с невероятной лёгкостью. Будь Хенрика не королевой, а одичавшей ведьмой, забрала бы малютку и бежала с ним хоть в леса, хоть на болота. Но такой королеве как она положено справлять распутным фрейлинам приданое и милостиво становиться нечаянным младенцам восприемницей, духовной родительницей.

— Вынуждена ответить отказом, дорогой Людвик. — Ну и дура, потому что Орнёре — единственный, кто не просто уговаривал подумать и остаться на троне, но и предлагал помощь в этом деле. А Блицард отпускал свою королеву, как родитель отпускает неразумное дитятко посмотреть свет, забыв обиды и причитая. — Есть долг, исполнение которого женщина не смеет доверить мужчине. Будь то выбор ленты для волос или рождение наследника.

[1] Тексис — свод правил поведения, принятых в благородном обществе.

Принц вернулся к столу, посмотрел на стопку из пяти книг. Рядом, приросши к столешнице, стояла чернильница с навеки увязшим в чернилах пером и винный, облепленный паутиной кувшин и кубок. Айруэльская ревнивица не раз строчила за этим столиком гневные письма дамам, заподозренным в кокетстве с герцогом ви Лериа, и пила вино. Принц Рекенья взял в руки верхнюю в стопке книгу.

— Ла мия кара молли, лашате ке ио нон ви май висто… — томик сонетов вольпефоррского поэта Пьетро Феруччо привычно лёг в ладонь. Гарсиласо запнулся на фразе, которую не единожды репетировал перед зеркалом. «Моя дорогая жена, пусть я никогда вас не видел…», обычно за этим следовал комплимент, но в это раз младший принц Рекенья не нашёл слов, кроме тех, что заучивал: — Пусть я никогда вас не видел, но я надеюсь, вы будете верны мне… — как будет по-вольпефоррски «верность»? «Федельта». Его жена будет счастливой, пусть и в чужой стране. Гарсиласо не допустит, чтобы она страдала, как госпожа Диана…

Гарсиласо не знал, насколько сносно звучит его вольпефоррский, но у него было ещё полгода, чтобы довести владение языком до совершенства. Жену для младшего брата тоже выбирал Райнеро. Вольпефо́ррская принцесса Бья́джа Джуди́ччи приветливо смотрела со своего портрета, оставшегося в королевском дворце в столице. Когда Гарсиласо смотрел в ответ, то глупо улыбался. Она была красива. Невероятно красива. Правда, на собственном «сватовском» портрете Гарсиласо тоже получился красивым, даже старше на несколько лет, но почему-то верилось, что в случае Бьяджи Джудиччи художнику не пришлось лукавить. Весной принцу исполнится двенадцать, весной он впервые встретится со своей женой, которой уже исполнилось восемнадцать. Раньше Гарсиласо нравилось думать, что они могли бы вместе читать, гулять по патио, он и его такая красивая жена, а Райнеро бы завидовал. Сейчас за свою глупость приходилось краснеть. Если девушка не вскрикнет от ужаса при виде его косых глаз, а потом не сбежит от мальчика-мужа после первого же совместного дня, это можно будет считать победой.

Из волнений о пока ещё далёкой весне Гарсиласо выдернул женский возглас. Он почти подскочил на скамейке, захлопнул томик сонетов, будто читал запрещённую церковью книгу. Розамунда Морено гневно отчитывала кого-то в кабинете отца, этот высокий прохладный голос не спутать ни с каким другим.

— … на грани смертельной глупости! Вы слишком мягкосердечны, герцог.

Гарсиласо отложил книгу. Что ж, сегодня он так долго молил Пречистую Деву об отпущении грехов, что этот грешок она ему точно простит. Принц придвинул скамейку к стене, забрался на неё с ногами и припал к отделанному медным ободком глазку. Металл холодил веко, сквозь чуть помутневшее стекло проступили фигуры трёх людей в чёрных траурных одеяниях. Их обступал серый монолит комнатных стен, угрюмость которого ни скрасила ни мебель красного дерева, ни тапестри, ни королевский герб над креслом короля Франциско.

— Сеньора, общение с вами исцеляет этот мой недуг, — от баритона Донмигеля равно сходили с ума и придворные дамы госпожи Дианы, и кухарки, а нахождение по правую руку короля делало его первым человеком в королевстве. — Сами видите, доказательств у нас нет и взять их неоткуда, Котронэ упёрся, и ничто не заставит его запеть по-другому. Ну, не пытать же его.

— Довольно! — Франциско Рекенья, король Эскарлоты и Апаресиды, восседал в кресле, широко расставив толстые ноги, сжав сардельками пальцев подлокотники в форме вороньих голов, выставив вперёд голову с жёсткой чернющей гривой. При его виде Гарсиласо вспоминал хроники о вожде полудиких племён, объединившем те в Эскарлотское королевство. Вождь с аппетитом вгрызался в сырое, ещё дымящееся сердце, и сбрасывал врагов в яму со змеями. — Что доносят отряды, Мигель?

Канцлер Эскарлоты чуть наклонился в сторону донны Розамунды Морено, обратил к ней длинный, немедля отбросивший тень нос, будто чего-то от неё ожидая.

— Насмотрелись на Котронэ в его фиглярстве? — Розамунда Морено за раз нарушала несколько правил тексиса для эскарлотских дам: говорила со странной неторопливостью, держалась с возмутительной вольностью. Она занимала привычное место слева от королевского кресла, положив бледную руку на край округлой спинки. Гребень в её мантилье на целый палец превышал дозволенную высоту, а рука в любой миг была готова забраться на громаду плеча короля Франциско. Госпожа Диана её ненавидела. — Отчитайтесь перед королём в сводках от поисковых отрядов.

— Отряд, что выехал за Райнеро Яльте через Апельсинные ворота, бесследно исчез. Вероятно, стал жертвой блаутурских разъездов. Три отряда патрулируют выезды внутрь страны. — Канцлер завёл руки за спину и согнул их в локтях, на которых протёрся чёрный бархат колета. И почудилось, что круги под близко посаженными глазами проступили ещё явственней, нос заострился, согнулся клювом, по обыкновению подхватывая настроение хозяина. Сейчас это был совсем не тот Донмигель, у которого для младшего принца всегда находились леденец и доброе слово. Гарсиласо видел перед собой знатного дона, что служил у короля около десяти лет, пройдя за это время путь от воспитателя принцев до великого канцлера, и к тридцати пяти годам имел абсолютно всё, о чём можно было мечтать. Теперь же то, что он делал во имя Эскарлоты, могло пойти прахом. Ведь он своими руками взрастил сатану, не учуял столь внушительным носом запах неверной крови. — Я отписал в столицу герцогу ви Ампурия. Наместник узнает то же, что и другие: ваше величество повздорило с престолонаследником, и своенравный принц спешно уехал из Айруэлы в неизвестном направлении. В случае появления его высочества в столице герцогу ви Ампурия предписано задержать его и поместить в башне святой Эухении.

— Юлишь, Ита! — король Франциско обрушил кулак на воронью голову.

Канцлер не побоялся наклониться к его величеству, и Гарсиласо пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его:

— На главной площади в деревеньке Нарреха были найдены мёртвыми шестеро солдат из городского гарнизона, которые составляли отряд герцога ви Куэрво. Мои люди, прочёсывая окрестности, подобрались к самым горам. Ваш приказ — и они заберутся ещё дальше. Вступим в переговоры с Блаутуром, если окажется, что беглецы восполь… — остаток реплики погас в раскате рёва, что испустил дважды обманутый король.

Сердце подпрыгнуло и застучало где-то в ушах, руки соскользнули с выступающего камешка в стене, скамейка дрогнула под ослабшими ногами. С трудом удержав равновесие, Гарсиласо с опасением взглянул на глазок в медной окантовке. За ним явно разыгрывалось нечто ужасное…

Кресло под королём Франциско ходило ходуном, он пытался выбраться, чтобы пуститься по кабинету косматой, почерневшей ликом бурей. Но подлокотники в форме вороньих голов смыкались по обе стороны его зада и, кажется, были куда более надёжной преградой, чем белая рука Розамунды Морено, соскальзывающая с содрогающейся громады плеча.

— Мразь! Дважды! Изменник! Я выпотрошу его! Этими вот руками! Он ещё учует запах своих горелых кишок!

Первым открытием для младшего принца стало блозианское милосердие отца, в ночь смерти королевы проявленное к другу, сотворившему страшнейший из грехов верноподданного. Вторым открытием оказалась способность у госпожи Дианы кого-то любить…

— Я сама дам вам щипцы,которыми вы сожмёте его сердце с тем, чтобы положить на жаровню, но сейчас, умоляю… Вас может хватить удар!

Младший принц, конечно, был при дворе только тенью, но тень просачивалась повсюду и ловила шепотки, смешки, вздохи в адрес Рамиро ви Куэрво, «благороднейшего и совестливого до пресноты». До того, как исповедь королевы разоблачила его, он слыл настоящим другом короля и хорошо относился к Райнеро, брал на столь желанную тому войну… И он нанёс королю удар в спину, и тому теперь, должно быть, ужасно больно…

Крики в кабинете звучали тише и реже, отец оставил затею выбраться из кресла и сел, сгорбившись, поникнув мохнатой головой, позволив белой руке Розамунды Морено гладить громаду плеча. Справа вновь оказался Донмигель, руки он заложил за спину, а носом сник в знак уважения к королевскому горю.

Гарсиласо мигнул. Представил, как его жена, невольно подражая свекрови, родит первенца не от него. Он же малявка. Заморыш. Какой из него отец. К весне он не сильно изменится. В свои одиннадцать он выглядит на девять, и чудо, если подрастёт через год-другой. Он не так давно узнал, что мужчины делают с женщинами, когда задёргиваются парчовые занавеси вокруг кровати. Узнал, случайно став свидетелем сцены любви Райнеро и матушкиной фрейлины, которые и занавеси задёрнуть не удосужились…

— Я допустил его побег! — от стона раненого зверя, раненого короля, по спине пробежали мурашки, но Гарсиласо скорее припал к глазку. — Этот демон в одиночку взял самые укреплённые ворота Айруэлы! Он вернётся и убьёт его…

Донмигель склонился к королю, взрезав носом пропитанный отчаянием воздух в пиетре[1] от его виска:

— Кого, мой король?

— Моего сына! Мигель, где сейчас Гарсиласо?

Младший принц чуть не отпрянул, ему никогда не было добра от отцовской заботы. Чаще всего отец вспоминал о нём затем, чтобы вырвать из рук книгу, заклеймить её ересью и призвать младшего сына к совместной молитве.

— Вероятно, он у себя в покоях. Привести его?

— Нет, не нужно. Но как это — «вероятно»? Я должен знать о каждом его шаге и даже вздохе! Над головой наследника нависла небывалая угроза! Вам ясно, ви Ита?!

Розамунда Морено обняла разбушевавшегося короля за плечи уже обеими руками, которые, видимо, были у неё очень длинные. Король Франциско нашёл её пальцы, накрыл своими и выдохнул.

— Я позабочусь о том, чтобы принц всегда был под присмотром. — Канцлер ви Ита поклонился так низко, что чёрные волосы завесили лицо.

— Мы желаем вернуться в столицу, — задержал его король Франциско, вдавливая мякоть больших пальцев в вороньи клювы на подлокотниках.

— Мой король, боюсь, сейчас это невозможно.

— Не вижу преград.

— Франио, это опасно! — Розамунда нависла над левым ухом короля, Донмигель взял на себя правое.

— Согласен с донной Морено. Слишком рискованно покидать Айруэлу сейчас, когда внутренние отряды ещё не отчитались.

Дорога до столицы может оказаться последней как для вашего величества, так и для юного принца.

Гарсиласо судорожно вдохнул, рука легла на горло, защищая его, пытаясь прогнать холод стали у кадыка.

— Ты хочешь сказать, Мигель, — отец подался вперёд, шаркнула по подлокотникам ткань колета, — что королевская охрана не способна защитить своего короля от одного ублюдка и его папаши-прихвостня?!

— Он хочет сказать, — Розамунда махнула канцлеру ви Ита рукой поверх монаршей макушки, — что у бастарда могут найтись сторонники. Ваше величество сами сослали его, гм, друзей в родовые поместья после скандала с блаутурскими лазутчиками. Эти люди охотно отзовутся на клич демона и не пожалеют ради него своих жизней.

Король Франциско запрокинул лицо сначала к фаворитке, затем к канцлеру. Вставным глазом обоих давно было не испугать.

— Сделайте же так, чтобы дорога стала безопасной! Мы не желаем в страхе оборачиваться на любой шорох, ожидая увидеть эти демонские глаза! Он должен быть брошен к моим ногам до конца ноября, ты понял, ви Ита?

Скамейка покачнулась, руки взмыли в воздух, и Гарсиласо чуть не упал. Обретя равновесие, он стащил со скамейки одеяло, подбитое волчьим мехом, укутался в него и с ногами забрался на стул за письменным столом. В горле запершило от ищущих выхода слёз, он сжал в кулак солнышко Пречистой, на губах зарождались слова молитвы.

Они убьют Райнеро! Так нельзя, так неправильно, за что? Разве он не искупил свои грехи изгнанием? Пречистая дева, защити его, защити его, защити его! Ни одну женщину он ещё не возлюбил более отчаянно, чем Тебя…

2
За свои одиннадцать лет Гарсиласо Рекенья немало плакал по вине брата, оправдывая славу малявки, заморыша, плаксы, но сегодня он пролил лишь слёзы скорби и горя. Как долго он пролежал в тайной комнате, обняв подбитое мехом одеяло и видя в нём Райнеро с запёкшимися ранами на исколотой груди?… Пасмурный свет едва втекал в амбразуры окон, мимо коридоров с которыми Гарсиласо брёл к себе в комнаты. Закутанное тучами, солнце могло стоять в самой высокой своей точке, а могло оседать за Амплиольские горы. Никому не было дело до принца, тени принца. Помимо… ещё одной тени?

Сдавив в кулак солнышко, Гарсиласо вжался спиной в балюстраду лестницы, как опрометчиво он начал подъём! Тень ревнивой герцогини пробудилась, когда он один за другим раскрыл её тайны, и теперь стерегла дерзкого мальчишку на краю лестничной площадки, высокая, острая, неумолимая…

— Опасно, принц, ходить в одиночку в столь смутное время… — тень должна была с воем пронестись сквозь него, пронзая смертельным холодом. Но вместо этого она плавно спускалась по ступеням, осыпая их шелестом юбок, и всё отчётливее обретала облик Розамунды Морено.

Гарсиласо оттолкнулся от балюстрады, поправил на груди солнышко, расправил плечи, пусть эта женщина видит, что заморыш встал на путь престолонаследника.

— Принц Рекенья должен быть выше страха, — он надменно припустил веки, вторя старшему брату.

— О нет, мой юный принц, второго Райнеро эта страна не вытерпит, посему будьте благочестивы, послушны и учтивы. — Розамунда Морено взяла его за руку, поразив сильной хваткой, провела вверх по лестнице и увлекла во второй из двух коридоров, что вёл в покои Райнеро и больше не освещался факелами. Вся отвага младшего принца ушла в ноги, приходилось шагать широко и уверенно, чтобы эта женщина не почуяла его испуга, слабости. Почему она прикоснулась к нему, сыну короля, раз она только графиня? Зачем ведёт в комнаты брата? В щеках затеплился стыд, неужели Треклятая троица узнала, что Гариласо подслушивал? Что же теперь, пристыдят, накажут, убьют?…

— Я — как он? — выпалил Гарсиласо до того, как страх бы сковал губы.

— Если бы я постучала в твои двери ночью, — Розамунда Морено склонила к нему вуаль, за чёрной дымчатостью угадывался длинный белый овал, как если бы вытянулся круг луны, — ты бы оскорбил меня, назвав суккубой?

Гарсиласо почувствовал, как горят уши. Плеснувшие перед глазами краски миниатюр из «Бестиария королевы Розмарины» чуть было не встали между ним и благочестием, учтивостью и послушанием.

Издав ломкий смешок, Розамунда Морено выпустила его руку и толкнула узкую дверь в покои беглого принца:

— Твой отец хочет увидеть тебя, и только попробуй разбить ему сердце.

Гарсиласо тихонько вздохнул, мать ли, мачеха, каждой он был одинаково не мил.

— Король, отец мой, я готов исповедаться. — Наверное, это плохая затея — представать перед ним, точь-в-точь повторяя слова, с которых Райнеро начинал покаяние.

— Приблизься к нам, сын наш. — Король стоял у окна, сосредоточенный и будто возвышенный, каким всегда бывал во время молитвы. Атлас колета до предела натягивался на могучей спине и, казалось, был готов затрещать от неосторожных движений, но то, что обсмеял бы старший принц, младший счёл признаком подлинного величия. Король должен не клониться к земле, а выситься над этим миром, тянуться ко Всевечному, что осенил его властью. Так сказал Донмигель, и коль скоро теперь Гарсиласо суждено унаследовать корону отца, может же он рассчитывать и на его стать?… — Тебя не должно было оказаться в часовне той ночью, но коль скоро Всевечный захотел, чтобы ты воочию узрел позор, павший на дом Рекенья, не мне противиться воле Его. Быть может, раскол в семье лишь укрепит её.

— Я буду благочестив, учтив и послушен, — слова прозвучали заученным уроком, но придали смелости наконец приблизиться. Показалось, он сошёл в склеп. О Франциско Рекенья шептались, что он весьма искусно избавляется от своих врагов. Его наследник мог

добавить, что и от близких — тоже. В комнатах Райнеро не было ничего от самого Райнеро. На кровати не осталось ни балдахина, ни простынь, распахнутый шкаф устрашал пустыми провалами, но самое ужасное случилось с молельней. Через открытую дверцу Гарсиласо видел образ Пречистой, завешенный чёрной тканью, и свечи, горевшие будто за упокой души.

— И коль скоро Всевечный назначил тебя не только нашим наследником, но и участником нашего правосудия, ты должен постигнуть несколько истин. — Конечно, причина, из-за которой отец завёл этот разговор, ужасна, но… как же Гарсиласо не доставало именно отца, не фанатика. Фанатик отравлял радость земной жизни. Отец же отражал стеклянным глазом свет, пуская солнечных зайчиков, и учил, как разобраться в жизни и с честью понести своё новое бремя. — Прежде всего, престол Рекенья для Рекенья. Душа моя холодеет при мысли, что чужак с поганой кровью мог воссесть на него.

— Король, отец мой… — Гарсиласо невольно оглянулся на Пречистую, которую совсем недавно просил о заступничестве для брата. Разве не лила она горючие слёзы под скорбной вуалью? — Что будет с… чужаком? Его убьют, потому что в нём нет нашей крови?

— Да, — роковое слово упало тяжело и глухо. — Это демон в человечьем обличье, Гарсиласо.

— Но он мой брат! — принц отважно вскинул глаза на короля Франциско. За смуглую, пористую и словно бы черневшую в приступах ярости кожу ненавистники прозвали имбирцем[2], но прозвище, скорее, указывало на его жестокость. — Я не хочу, чтобы его убивали! Он же не виноват, что в нём нет крови Рекенья…

— Ты говоришь глупости, потому что ты ещё ребёнок и многого не понимаешь. — Отец наклонился к нему, положил на плечи Гарсиласо ручищи с чёрной порослью, от их тяжести подворачивались коленки. — Ты не боишься за свою жизнь?

— Боюсь… — Луна над ветвями яблони, крупные, скалящиеся зубы, в щетине запуталось несколько капель крови, в глазах плещет гнев. «Вернусь и убью!».

— Оставь демону жизнь, и он заберёт и твою.

— Но я не хочу носить корону, которая будет в крови!

— Престол Рекенья для Рекенья! — Король Франциско встряхнул его за плечи с такой силой, что зубы Гарсиласо клацнули. Пересохшее горло напомнило о себе болью и горечью. — И кровь королей течёт не только по твоим венам!

— Вы и меня убили бы, найдись во мне дурная кровь? — по щекам покатились слёзы. Гарсиласо отступил на шаг, погладил занывшие плечи. Взгляд к отцу не поднимался, запутавшись между рук принца. Соучастие в «правосудие» по локоть зальёт их кровью…

— Я убью любого, кто посягнёт на честь королевской семьи, — слова пробивали себе путь через рокот вдохов и выдохов. — И ублюдка Яльте притащат сюда в поганом мешке лишь с тем, чтобы я подтвердил, что этот выродок действительно когда-то приходился мне сыном!

Прозвучал жуткий звенящий грохот. Гарсиласо канул в звонкий колющий вихрь. Вокруг хрустело, звякало, лопалось, закрывшие лицо руки жалило, жгло! Король взревел. Гарсиласо понял, что его оттолкнули к стене, и осмелился убрать от лица ладони. Кисти были искромсаны кровоточащими царапинами, щеку и лоб саднило. У стены напротив, через кровать, валялся арбалетный болт. Перед наконечником исходила дымком пакля.

— Покушение на принца! Стража! На моего сына! — Франциско по пояс просунул погрузневшее тело в проём разлетевшегося окна. Высматривал стрелявшего.… Только солнце заступалось за негодяя. Гарсиласо был уверен, что отец не видит ничего, кроме разноцветных бликов. — Обыщите замок, достаньте мне ублюдка! Изувечьте его и бросьте мне в ноги, слышите?!

Беснующийся, едва не вываливающийся из окна король был последним, что видел Гарсиласо. Потом его окружили шумные железные люди и, оглушая запахом пота, чеснока и железа, потащили куда-то, где уже поджидала неизбежная Розамунда Морено. У неё оказались мягкие, приглушающие боль пальцы и когда-то красивое и нежное лицо.


[1] Пиетра (эскарл.) — мера длины, равная приблизительно 2,5 см.

[2]Имбирцы или имбиры — уроженцы Имбировых земель, язычники, которые в 600–900 года производили экспансию ряда территорий Восточной Петли и Южного Полукруга. К 1000 годам их царство на Полукруге пало из-за своей раздробленности и ожесточённого сопротивления полукружцев, не желавших делить территорию с чужаками-язычниками и подчиняться им, и имбиры были изгнаны с континента. В землях Восточной Петли они также были свергнуты, но вместо того, чтобы изгнать, «песочники» поработили их. С веками «песочники» и имбиры примирились друг с другом, и к 1526 году в Петле есть ряд областей, где живут имбиры и пользуются почти теми же правами, что «песочники». Но их положение напрямую зависит от лояльности правителей Восточной Петли.

Глава 10

Амплиольские горы

Лавеснорское ущелье

1
Алая с золотом полоска тянулась ровной змейкой, кольцо за кольцом, повинуясь маленькому острому лезвию ножа. Ещё утром он им брился, а теперь чистит яблочко.

— Тони! Хватит сдирать с яблока шкуру, палач.

— Так и скажи, что голоден, Оссори.

— Не настолько, — Берни скривился. Пальцы Аддерли блестели от яблочного сока. Было в этом что-то неприятное, как и в том, до чего медленно он счищал кожуру с яблока. В этом и в кое-чём другом, о чём полковник Неистовых драгун старался не думать.

— А вот я голоден! — подал Джон Далкетт полный страдания голос.

— Не хочешь сочной ящерятины в жестяных горшочках? Чуешь? Я уже почти поджарился. — Хьюго постучал себя по сверкающему на солнце нагруднику.

Голодный Джон только фыркнул в пышные усы и отёр с плоского лба пот. В этот полдень они все заживо жарились в доспехе, хотя и успели поснимать плащи и шлемы. Жарились и проклинали краснолапого Роксбура. Вот уж этого гуся они вечером точно поджарят! Драгуны даже спели по его душу песенку висельника, покуда держалась утренняя прохлада и хватало задора.

Полк Неистовых драгун абсолютно понуро тянулся через Лавеснорское ущелье серебряно-чёрным драконьим хвостом. По три-четыре всадника в ряд, друг за другом, и чем дальше, тем больше Берни тревожило их «шествие». Глупость, дурь, но не подчиниться генералу было нельзя, особенно после сожжения пойманных эскарлотцев. Так что драгунский полк в полном составе отправился на разведку. Воронья армия, прежде стоявшая по ту сторону ущелья в долине Солеад, взмахнула крыльями, снимаясь с места. Ближе к городу или в лесистые горы? Это и предстояло выяснить. Но эскарлотское солнце нещадно пекло, ущелье сужалось, а небо наливалось неимоверно рыжим, и драгуны уже высматривали не возможного врага, а хоть какую-то тень. Пласты глины у подножия скал крошились красным, но чем выше тянулись стены ущелья, тем чернее и острее они становились. Венчал ущелье гребешок леса, где с удобством мог бы спрятаться враг и откуда никак не возвращалась с докладом разведка. Оссори облизнул пересохшие губы, отвёл взгляд от зелёных игольчатых вершин. На такой земле могли расти только сосны.

— А вот вороньё уже чует трапезу… Точит клювы, чтобы добывать мясцо.

— Хьюго! — цыкнул полковник на ухмыляющегося капитана. Только тревоги в полку не хватало. — Давай вперёд. И оставь Джона.

Хьюго весело фыркнул, отсалютовал Берни от виска. Друг даже в такой зной оставался живчиком, подскакивая от нетерпения в седле. Худощавый, обладающий проворством ящерицы и ядовитым языком змия, он искусно разил шпагой там, где оказывался бессилен его насмешливый взгляд. Поговаривали, что в юности он промышлял ремеслом бретера. И только благодаря вступлению в драгунский полк его лютая удаль устремилась по верному руслу.

Аргойл подкрутил усы, что стали короче из-за сноровке Аддерли:

— Будь на то воля баронессы Далкетт, нашему Джону привозили бы всё самое жирное и сочное прямо на поле брани.

— Аргойл, дьявольщина, а ну!

Хью припустил кобылку вперёд. От копыт поднялось облачко золотой пыли, тут же наполнившее тяжёлый, дрожащий воздух солнечным сиянием. Берни сощурился. Песок скрипнул на зубах. Витт недовольно фыркнул, наверняка желая бы почесать слезящиеся от пыли глаза. Оссори ободряюще потрепал коня по шее.

— А вот меня кормят, — высказался Энтони и скривился, будто с такой любовью очищенное яблоко оказалось кислым. — Письмами. На завтрак, обед и ужин мне полагается порция пресных писем от мессиры Кернуолт. Дорогая Изольда, да за что мне это наказание, и без тебя тошно… Но разве ей так ответишь? — Он сокрушённо вздохнул, последнее алое колечко крутанулось, и на острие ножа повисла одинокая спираль. — Поэтому я молчу. Попишет и отстанет, а? Или подумает, что я умер. Так даже лучше.

— Ну и скотина же ты, Тихоня, — ласково укорил несчастного Берни. — Или женись на ней, или не морочь девушке голову. Она достойна лучшего козла, чем ты.

— Скотина? Я? Что-то не припомню от тебя лестных высказываний в адрес графини Оссори.

— А я женился! Мне можно. — Берни свесился с седла, сдёрнул с ножа Энтони яблочную кожуру. Витт благодарно хрумкнул.

Энтони переложил яблоко в другую руку, наверное, подальше от прожорливого друга. Будь на месте Изольды любая другая незнакомая Берни девушка, он бы посочувствовал несчастью Тони. Но именно Оссори два года назад познакомил Аддерли с казначейской дочуркой, очаровательной вдовушкой, так что её честное имя нужно было отстаивать. И ведь капризный Аддерли действительно мог выбирать. Дамы никогда не обделяли вниманием высокого, стройного, неотразимо печального Тихоню, который заламывал брови так страдальчески, что это сошло бы за искусство. Всегда задумчивый, он глядел глазами безобидного морского котика, его улыбка была ясной, заставляющей улыбнуться в ответ, а тёмные волосы драматически вились у висков. Да, его баловали женским вниманием. Он прекрасно знал, какое впечатление производит, и с коварством этим пользовался. Ещё не нашлось той девушки, которая бы хорошенько стукнула по этому надменному выпуклому лбу. Признаться, сейчас Берни бы с удовольствием сделал то за неё.

— Мессир полковник, сир! Вы оставили меня, оставили, но я прорвался! — Мессир полковник едва не взвыл. Некогда оруженосец, а после военных преобразований порученец Эрик Геклейн счастливо поравнялся с Оссори. Мальчишке едва минуло шестнадцать, но тот этим невероятно гордился. — А сзади волнуются. Слишком тихо. Но я, дьявольщина, спокоен!

Рядом заржал собравшийся откусить яблоко Аддерли. Оссори только подмигнул раскрасневшемуся порученцу. Мальчик подражал графу Оссори во всём, даже сложением походил на него шестнадцатилетнего — крепкий, широкоплечий. А вот в пшеничных волосах не было ни намёка на рыжесть, да и веснушки невозможно различить, если не всматриваться. Отчасти из-за этого, отчасти из-за манеры нестись сломя голову, не зная сомнения и страха, Берни прощал ему многое, даже нарушение приказа. Разве не таким должен быть истинный безголовик?

— Эрик, я же отправил тебя назад, чтобы ты…

— Докладываю! Тащимся.

— … Чтобы ты доложил мне в случае нападения сзади.

Мальчишка наиграно тяжело вздохнул и взглянул на всё то же нещадное солнце:

— Сверху ещё не докладывали?

— Нет.

— Наверняка медлят нарочно, у них-то там лес, тень.

Берни непроизвольно стиснул поводья. Хотел бы он, чтобы ребяток задержала всего-навсего тень…

Из дрожащего знойного марева галопом вылетел всадник — Аргойл.

— Рональд! Там, у выхода к долине…

Его последние слова заглушил выстрел. Сзади ругнулся Энтони. Берни осадил Витта, ровняя с другом — цел! Только яблоко разлетелось брызгами мякоти.

— Шлемы на головы! Сомкнуть ряд! К оружию! — Полковник махнул капитану Далкетту, но тот уже отдавал приказ дальше, в глубь драгунской колонны. Эрик… порученец Геклейн ускакал, не дожидаясь приказа.

— Это эскарлотцы. Берни, они устроили засаду сверху! — Аддерли бешено вертел головой, пытаясь высмотреть в лесистых вершинах стрелявшего.

— Вижу. — Оссори зарядил оба пистолета, один навёл туда, где мог прятаться поганый воронёнок. Выстрел и желанный вскрик, так-то!

— Рональд! У Солед…

Кобыла Аргойла дико заржала, рухнула на бок, подминая под себя всадника. Ранен?! Через секунду драгун накрыло градом выстрелов. Слева по шлему металлически чиркнуло, пуля! Прижался к конской шее, надавил на бока шпорами, верно только одно решение.

— Приказ! В долину! Дадим в ней бой! — Слова понеслись назад, от головы колонны к хвосту, выживая средь ругани пистолетов, среди вскриков и ржания на грани визга.

— Поверни, ты не можешь! Мы нарушим приказ Роксбура! — Аддерли мчал стремя к стремени с Оссори, но вдруг резко подал влево, и придавленного мёртвым конём Аргойла обдало пылью. Дьявольщина, так только ранен или безнадежно мёртв?! — В Солеаде нас может подстеречь армия!

— Ты здрав ли, Тихоня?! Мы прошли большую часть ущелья! Нас перестреляют, попытайся мы повернуть! — Под копыта Витта попала пуля, лучшее подтверждение! Пока Берни сладил с прянувшим на дыбы Виттом, пока смахнул с лица брызги песка, к треску выстрелов и крикам примешался новый звук. Шорох, перестук, клёкот, что, откуда? Ветер крошит Амплиольские горы? Справа мелькнула тень, как ворон крылом черкнул.

— А, падаль! — наклон корпусом влево уберёг Берни от гостя в седле. Смуглая воронья лапа хватила седло за луку. Удар драгунской сабли разжал поганую хватку.

— Оссори! Твой рог! Труби! — Энтони поднял Аршамбо на дыбы, сразу двое эскарлотцев прянули в стороны. Правый угостился лезвием сабли по шее, для левого у смертоносного Тихони нашлась пуля.

— К долине, Аддерли! — не вдевая клинка в ножны, Оссори было послал коня вперёд. Но оглянулся. И канул в стальной гул, крики, двойные хлопки выстрелов. Схватка ввязала его в себя, льющийся в ущелье мрак плеснул на него, помечая, заставляя остаться. Эскарлотцы несли этот мрак, сами были им, стаями слетая с лесистой вершины скал, обрушиваясь на драгун и разя клювами кинжалов и выдернутых из ножен на спине шпаг. В чём этот мрак исчислить? Тысяча? Больше! Вдвое или втрое? Оссори не узнавал досель такого скучного, изученного на выверты врага. Никогда эскарлотцы не предпринимали таких дерзких вылазок, неужели на место посрамлённого маршала Куэрво попал кто-то стоящий? Принц-монах отложил чётки? Скрестить саблю с неизвестным стратегом будет для полковника драгун делом чести!

Аддерли рядом, Аргойл выбыл, Далкетта не различить, как и малыша Геклейна, зато драгунская броня горела огнём на солнце. Но «вороны» — не мотыльки, слетались, а крыл не подпаливали. Сами поганцы напялили лёгкий кожаный доспех, ведь металл бы бликовал на свету. Берни живо подцепил саблей воронье брюхо. Острие легко вспороло плоть, выпуская на свет потроха. Эскарлотец повалился под копыта Витта, конь досадливо всхрапнул.

— Оссори, нагнись! Рубить воронью крылья!!!

Берни припал к шее Витта, на сей раз пуля чиркнула по тулье шлема. Нет, сегодня гибель его не возьмёт! А вот воронью их солнышко удачей не светит! Ещё один враг нашёл смерть на острие его сабли, лишившись части скальпа.

— За мной должок, Тихоня! — Витт бешено заржал, когда его гриву цапнула воронья лапа. Берни саданул по ней рукояткой сабли, вынул из стремени ногу, пнул ворона куда пришлось. На круп, как на жердочку, спикировал новый, но пуля Аддерли вышибла его раньше клинка Оссори. Как был бы хорош вороний план, если бы драгуны прямо в сёдлах давали себя прирезать, а!

— Скрутить им глотки! Драгун не сломить! — Берни пустил Витта вперёд. Не сбавляя темпа, сшиб с ног воронёнка., вздумавшего стянуть его с седла. Второй схватился полковнику за поддоспешник, ну что за наглость! Дурной эскарлотец тут же получил пулю в лоб, а порядком озлившийся Витт уже сам кусал руки, которые тянулись к нему.

— Отдай долг трубя! — Аддерли едва не зацепил его стременем. Глаза на измазанном гарью и чужой кровью лице блеснули холодной синью. — Каков бы ни был наш Роксбур, он придёт с подмогой!

— Хватит! Заткнись! — Оссори встряхнуло от негодования, он оттолкнул руку подполковника, полезшую к рогу у луки седла. Это был подарок отца, Пилигрима Арчи, привезённый сыну из заморских земель, и ещё ни разу этот огромный, костяной красавец не трубил сигнал мольбы, бедствия, его резьба не знала недостойных, дрожащих от страха рук. — Я долго терпел твои трусливые речи! Заткнись, если ты побратим мне! Если драгун! Мы правы — враг не прав!!!

— Да будет наш триумф!!! — подхватил позади не иначе как Эрик, только он мог орать ещё не окрепшим, срывающимся, но уже звучным голосом. Берни сумел разглядеть порученца, мальчишка лихо разил саблей в самой гуще схватки. А где пистолеты? Неужто потерял?!

— Если быть им означает быть мертвецом, то я не он! — Аддерли насилу отделался от прилипшего к конскому крупу эскарлотца, рванул вперёд, помогая Оссори расчищать путь. — Ты угробишь нас всех, ты, твоё упрямство, спесь, гонор! Их больше, и ты не знаешь, чем встретит нас долина! — Рывок, и битва позади, клацнула за спинами кровавыми десницами. Вдруг Аддерли перегородил ему путь, ну не спятил ли?! Сабля полоснула густой, задымлённый воздух, указывая на Солеад.

Оссори отёр со лба затекающий в глаза пот. Перед взглядом, за расступающимися скалами, лежало, уходя вверх, беспредельное пространство слепящего солнечного света, в котором угадывались зелёные холмы. Из пекла ущелья Солеад казалась образчикам Солнечного царства и просто не могла укрывать грязные вороньи души. Вперёд, только туда, увлечь полк к долине и уже там принять бой.

— Долина за нас, Аддерли! — Берни пустил Витта наперерез Энтони, отцепил от луки рог — жар Лавеснора не тронул гладкой прохладной кости — повесил на шею. — Просить подмогу и обесчестить полк, Блаутур, себя?! Позор, Тихоня! Мы правы — враг не прав!

На клич слетелась парочка «воронов», кровь запеклась на коже совершенно одинаковых панцирей — не отличить офицера от солдата — и оросила тёмные хищные лица. Оссори подстегнуло горячечным восторгом. Сабля вспорола воздух, сладостно вздрогнула, сойдясь с клинком шпаги, и отбросила эскарлотца назад. Щекотнуть смертной раной «воронью» шею было делом пары секунд. Приглядывать за Тихоней не имело смысла, он не утратил мастерства от того, что заделался трусом, и Берни потуже сжал поводья, пришпорил Витта. Поднёс ко рту рог, кидая клич:

— В сердце честь, в стволах погибель!!!! Корвос ва а морир аги!!! — Треск эскарлотской речи хорошо ему удавался, воронью должно было понравиться предсказание скорой смерти!

В голове загудело, невидимые плотные ладони легли на уши, но тем ярче, жарче разгорелся в груди отчаянный, злой восторг. То разинул пасть и пыхнул пламенем бессменный кэдианский дракон! Ответом Берни стал драконий рёв, от которого бы стоило скалам стоило содрогнуться, сбросить от страха к подножию комья земли и глины, стряхнуть с себя воронишек.

Скачка перешла за грань, став полётом, битва наступала на пятки, но драконьи крылья быстрее вороновых! Берни пустил пулю в собравшегося спрыгнуть на него эскарлотца, вынул новые пули, но тут сияние долины померкло, схлынуло. Единственный видимый глазу блеск был от чёрных стволов, виднеющихся из-за плетня ограждения. Пушечных стволов. Оссори натянул поводья, заставляя Витта сбавить бег за сто триттов до цели. Раз, два… Четыре! Четыре толстых ствола между колёс, окруженные прячущейся за плетнём орудийной прислугой, перегораживали въезд в Солеад. Оссори сощурился, уловил, как один за другим занимаются огнями факелы пушкарей.

— Об этом хотел сказать Хью! — крикнул сзади Энтони под хлопок выстрела. Небось, снова прикрыл ему спину, но искупит ли это срамные речи?

— Рассредоточьтесь по стенам скал! — приказал Берни в рог и шпорами пустил Витта вперёд, к сумасшедшей и потому победной затее. — Захватим пушки!

— Придурок! Стой! Берни! Нет!

— Да, да, да, Тихоня!

Расстояние тритт за триттом сминалось под копытами Витта, сабля взрезала загустевшее от крови марево.

Мы правы — враг не прав!

Вороны отпрыгнули от пушек, сравнявшись цветом рож с пылью.

В сердце честь, в мечах погибель!

Оссори привстал в стременах, пригнулся к конской шее, прыжок!

Его вытолкнуло вперёд и вверх. Оглушило грохотом. Голову сдавило чем-то тугим и жгучим, разорвало изнутри от слепящей боли. И всего его поглотил непроглядный вороний мрак.

2
Ему помнилось, что на шлеме были вырезаны медвежьи головы.

Некогда они создавали орнамент, полосы сверху вниз, расставленные в нескольких нийях друг от друга. Теперь медвежатки спрятались.

Некогда промежутки между полосами были гладкими, как бочок яблока. Теперь их изрыли вмятины от чиркнувших пуль и ударов стали.

Некогда поля шлема лихо загибались спереди и сзади, уходили вверх выпущенным медвежьим когтем. Теперь коготок покорёжился и больше никого не уколет.

Лавеснор перековал шлем Рональда Оссори по своему образцу, украсил кровью, гарью и пылью. Не оставил он и панцирь, устроив так, чтобы в бою тот не защищал, а мешал, сдавливал живот, бока, грудь. В конце всего Берни снял его и сел сверху, положив на мшистую плиту у входа в долину Солеад. Чудно́, что рог остался висеть на шее, разве что покрылся копотью, а сабля сумела вернуться в ножны. Лавеснор забыл о них, потому что отвлёкся на то, что было Оссори стократно дороже военных игрушек? Его драгуны. Его полк. Его душа. Лавеснор забрал это. Сомкнулся красными глыбами надгробий вокруг павшей тысячи и ждал, пока виновник придёт её оплакать.

Прийти назад в ущелье он должен был давно… Давно насколько? Время забыло счёт. Солнце раскалилось добела и увязло в густой крови закатного неба вместе со стаями воронья. Твари слетались в ущелье с алчными криками, которые Берни угадывал, но не слышал. Стоял в ушах гул отгремевшего боя. Натуживал виски призрачный вой призывающего подмогу рога.

Рог. Стиснуть его. Всё такой же холодный. Холодный, как кости драгун, смертным сном убаюканных между красных десниц ущелья. Поднести ко рту. Солоновато-горький. Как волны моря, из-за которого его привезли? Как волны крови, поднявшиеся из-за его молчания. Затрубить. Скорбный сигнал, призыв к выжившим. Чтоб встали, подали отзвук. Такой далёкий от прославленного драгунского рёва… Протяжный зов разнёсся на много миль вокруг. Он поднял бы умирающего, но едва не лишил чувств живого. Виски и уши порвала такая боль, что пришлось проверить — не лопнули ли те от натуги. На пальцах, коснувшихся ушей, впрямь оказалась кровь. Загустевшая. Значит, от контузии после взрыва, от залпа пушек, на которые в начале боя понесло «самого Неистового» из драгун.

Рог на груди дрожал отзвучавшим воем. Но никто не поспешал на его зов. Берни переложил с колен шлем и, шатаясь, поднялся с мшистой плиты. Ей судьба стать надгробием его офицерам. Вслушался в эхо трубного воя. Где оно разносится, в ущелье или его голове? Сигнал призыва выживших ввёл Кэдоган, но никогда Оссори не приходилось трубить его. Лучше бы он послушал Аддерли и позвал подмогу тогда, чем тревожил мертвецов теперь. А ведь Энтони был среди них. Доблестный Тихоня, до последнего прикрывавший ему спину. Найти его, найти каждого своего офицера, оплакать солдата.

Шаги давались тяжело, казалось, Берни ступал не по твёрдой земле, а по палубе, как много лет назад. Его пошатнуло, нога едва не задела головы солдата. Драгун, лицом вниз, с пробитым пулей наспинником. Спутанные светлые волосы залиты кровью. Оссори насилу отвёл взгляд от не-Энтони. Закатное марево затапливало вход в ущелье, обтекало тела убитых, жадное до крови, вбирало её, сияя всё неистовей. Друзья не в долине, они в Лавесноре. Чернеющее ущелье горело красным только на пиках, а жадную глотку заливала другая краснота.

Шаг, второй, он даст ущелью поглотить себя. Снова. Шёл дождь? Земля сырая… Берни на секунду прижал ладони к глазам, резко отнял. Третий шаг, четвёртый, пятый. Он найдёт всех, найдёт и сдохнет рядом с ними. Израненные, порубленные, они лежали вперемешку с воронами. Как посмели те очернить память драгун своим поганым соседством, оставить в них пули, сталь? Берни остановился над драгуном из эскадрона Аддерли, стащил с него эскарлотца с раскроенным черепом. Нагнувшись, вынул кинжал из залитого кровью горла драгуна, отшвырнул, отёр пальцы о рукав поддоспешника. Дальше он смог сделать только полшага, иначе бы наступил на порученца Аргойла. Пуля разворотила подбородок и рот, когда-то опушенный усами, подражающими усам капитана. Оссори поднял убитого за руки, оттащил в сторону. Не уложила ли схватка капитанов вместе с солдатами? Полковник Неистовых драгун знал в лицо почти каждого, никогда не стоял за наградой, если солдату случалось отличиться, но теперь пришлось лишить их имён и лиц.

Над некоторыми, понуро опустив головы, стояли измазанные кровью лошади. У какой-то съехали, спали сёдла, у какой-то изрезались части сбруи. Драгуны приучали их к боям и смерти, и те пережили хозяев.

Берни оглянулся туда, где послал Витта в его последний прыжок. Верного коня разорвало ядром, и всадник не представлял, как выжил сам. У раскланявшихся в разные стороны пушек начинались кровавые борозды — ровно по следам пушечных выстрелов. Смотри, полковник, смотри, скольких солдат уложило ядрами только потому, что тебе пришла в голову эта блажь со взятием пушек. Смотри, сколько солдат сложило головы за одну только твою спесь.

Берни всмотрелся в место, где в последний раз видел Энтони. Друга там не было, только чужие разорванные пушечными ядрами тела. Берни насилу отвёл взгляд, двинулся дальше. У самый стены ущелья, будто стараясь вжаться в камень, стояла чалая кобыла. Из стремени свисал мёртвый. Берни выпутал его, отнёс к камню скал, зачем-то взглянул в лицо покойника. В уши будто выстрелило из пистолета, он дёрнулся, из-под сапога хлынули камешки, они должны были состукать, но стука не было. Берни выдохнул, но выдоха тоже не было. Лицо убитого оказалось лицом Айрона-Кэдогана, не позабытым, красивым, царственным. Чёрная вьющаяся прядь спадала на глаз под широкой заломленной бровью, кровь на нагруднике, повторяя рельефный узор, стекалась в образ линдворма с крыльями.

Оссори предал, убил не только живых, но и мёртвых. Сюзерен, друг, побратим, Кэдоган сегодня погиб тысячу раз. Погиб вместе с каждым своим драгуном, а драгуны вторили жизни своего создателя. Стремительно набрали величия и так же стремительно вспыхнули и погибли, уложившись в один взмах драконьих крыл.

Берни попятился, морок схлынул, но на новых шагах Кэдоган настигал его, проступая в каждом убитом драгуне. Жив ли он сам, или это муки души, что должна ответить? Если так, он готов. Стиснув зубы, Оссори уставился в сердцевину алого круга солнца. Омытое драгуньей кровью, оно опускалось всё ниже, бесстыдно заглядывая в мёртвые лица. Перед глазами замерцали яркие пятна. Сквозь них Берни различил, что к нему направляется конь. Неуверенно, прихрамывая на одну ногу, но он шёл. Он нёс всадника. Берни всмотрелся в обмякшее в седле тело, сердце ухнуло в ушах, пустилось в сумасшедший бег.

— Эрик? Эрик, мальчик… Эрик! — голос его и не его, охрипший, тихий, но крик будто разорвал горло.

Берни подбежал к мальчику, бережно снял его с седла. Жив, он может быть ещё жив. Но голубые глаза широко распахнуты, а рот омыт кровью. Полковник опустился на землю, всё ещё держа на руках порученца, не желая отпустить. Эрик рвался в бой, ему не терпелось жить. Ещё утром Оссори знал, что скоро доверит Геклейну командование, мальчику было суждено прославить эту слабую фамилию. Он хорошо помнил, как скривился, когда Лоутеан сообщил, что его друг и советник, Тристин Геклейн, редкая размазня, просит за кузена. И он так же хорошо помнил, как удивился, когда вместо ожидаемого нежного юноши с завитыми локонами к нему вышел лихо улыбающийся Эрик. Он и сейчас будто улыбался полковнику.

Берни закрыл мальчику глаза, шатаясь, поднялся с колен и отнёс тело на мшистую плиту. Он шёл обратно в ущелье как в тумане. Не в силах больше думать, Оссори скользил взглядом по отмеченным печатью смерти лицам. Он не знал, что будет делать, когда найдёт Энтони, Хьюго, Джона. Не знал до последнего мига, но когда заметил блеснувший закатным огнём горжет, ноги и руки, казалось, сделали всё сами. Подойти, всмотреться в лицо убитого. Нет, заставить себя посмотреть. Энтони. Берни отступил, потёр лицо ладонями, закусил губу, давя клокочущий в глотке рёв, тряхнул головой.

Энтони лежал рядом с трупом эскарлотца, зажав в руке саблю. Шлем пробит, лоб и висок залиты кровью. Глаза друга остались закрыты. Берни обругал себя скотиной, но так было легче. Смотреть в них сейчас он бы не смог.

— Энтони… ты был прав. Разумен и прав, как всегда. Прости меня.

— Оссори?

Берни бросился к морщащемуся Энтони.

— Аддерли! Сволочь! Живой! — Он отпихнул тело эскарлотца, упал на колени около Тони, обнял его за шею. Тот зашипел, схватил Берни за руку, зачем-то вглядываясь в лицо, будто не мог узнать.

— Оссори? Ты? Ты же умер, я видел, пушка, ты… Оссори! Живой! — Энтони повис у него на шее.

Берни помог другу подняться. Энтони опёрся о его плечо и вдруг обмяк. Осторожно коснулся затылка:

— Ещё немного, и мы с тобой распрощаемся.

— Только посмей, Тихоня!

Оссори не доводилось носить друзей на руках, даже после самых больших пьянок, но Аддерли он вытащил из ущелья с честью. Энтони осторожно сел на плиту. Увидев Эрика, покачал головой:

— Не видел Филиппа?

— Нет.

Энтони взялся за свой шлем, но вскрикнул от боли, отнял руки и тяжело опёрся о нагретый солнцем камень. Ремни, скрепляющие его нагрудник и наспинник, были почти порваны. Берни разорвал крепления окончательно, помог снять доспех. Множество слов вертелось на языке, но Берни молчал, как и Энтони. Оссори взялся за шлем, когда со стороны ущелья показались двое.

— Святой Прюмме, это вы?! Да простит мне наш славнейший Боже, я всегда представлял вас тучным. Но для Залунного края здесь слишком уж жарко, да и слепых красоток я пока не встречал!

— Аргойл, Далкетт!

— Ну вот, сейчас будет выволочка от начальства. Уж лучше святой Прюмме и последняя исповедь!

Хьюго оставил хромающего Джона только для того, чтобы схватить Берни за плечи и расцеловать его в щёки и в лоб. Весь в саже, ссадинах, Оссори не мог найти на друге живого места, даже усы как подпаленные. Но улыбался Хью как всегда, отчаянно и во весь рот.

— Тебя должны были затоптать, — нервно хмыкнул Энтони. Рядом с ним, страдальчески крякнув, опустился Джон. Бедняга бережно придерживал окровавленную ногу без сапога.

— А тебе размозжить черепушку, — осклабился Хьюго.

Они живы, все четверо, могло ли это быть правдой? Берни вгляделся в тела убитых. Могут ли павшие воины восстать? В преданиях и песнях могли, так чем хуже драгунский полк тех восставших героев? И так ли уж привиделся ему Кэдоган? Откуда-то издалека каркнули. Оссори, задрав голову, посмотрел по сторонам. В закатном небе кружили вороны, но тот, которого он слышал, находился ближе. Хьюго кивнул ему за спину, выругался одними губами. На нагруднике того, что был порученцем Аргойла, восседала чернопёрая тварь. Ворон насмешливо каркнул Берни в лицо, клюнул убитого в глазницу, заглотил кусок глазного яблока.

— А ну, пошёл! — крик ударил по ушам. Берни скривился и обхватил голову руками.

Ворон пронзительно крикнул, но улетел. Согнать их всех, сейчас! Оссори схватил рог, прижал от чего-то солёный наконечник к губам. Трубный глас разлетелся величием, взмахом драконьих крыл, огненным всплеском. Это был сигнал славы драгун… а теперь и памяти. Берни уронил руки, виски пульсировали, у ушей сделалось мокро, горячо, но он уже не чувствовал боли.

— Очаровательно, но сейчас уже поздно ими дорожить. Может, прекратишь там болтаться и поможешь мне наконец со шлемом?

Берни вернулся к Энтони. Друг глянул почти враждебно, а затем сощурился на солнце, сминая в руках клочки сухой травы.

— Тихоня, — Хью покачал головой, прицокнул языком. Он пытался освободить ногу Джона от носка и лоскутов штанины. Загрубевшая от засохшей крови ткань едва поддавалась, её размочить бы, но фляги давно опустели, озёр или рек близко не было… Только чужая кровь, пролитая на землю.

Шлем Энтони примят на затылке, по вмятине тянулась трещина, и даже сквозь неё багровела загустевшая кровь. Берни осторожно взялся за поля шлема, потянул, и Энтони зашипел от боли.

— Был Тихоня, а теперь пусть слушает. Труби, говорил я тебе, просил я тебя? — Он скомкал пучок травы, разорвал, зажмурился, с силой закусил губу.

— Энтони… — Берни поддел шлем ото лба, тот дался, хоть и нехотя. Говорил, разумный Аддерли говорил многое, но разве Оссори не раскаивался?

— Говорил! И что теперь? Погибель лучше, чем бесчестье, так, дьяволёнок? — разорванная жухлая трава поле

лоса эхом разносятся в голове? Берни приподнял шлем у затылка, почувствовал, как отрываются от железа прилипшие волосы.

— Ошибку?! Ай, руки убери!

Берни протянул Энтони шлем. Освободившаяся от плена голова друга не внушала особых надежд. Кожа на затылке рассечена так, что сквозь слипшиеся от крови чёрные волосы белела кость черепа.

— Я вижу твои мозги, Тихоня, — Хью вытянул шею, разглядывая рану Энтони.

— Что?!

— Он шутит, — тяжело вздохнул Джон. — Не буянь, Тони, иначе он отвлекается, и страдает моя нога.

— Да, совсем забыл спросить… А что свершилось-то? Признаться, после падения с лошади, я мало что помню. — Хью постучал себя по голове и подмигнул Джону. — Шёл на стенания хромающего красавца.

— Наш доблестный полковник решил побороть пушку, поймать собой ядро во время залпа. — Энтони не сводил с Берни глаз.

— Я очнулся, когда пушки были уже взяты, а бой перенёсся в долину, — рука зачем-то нашла рог, сжала у основания. Кость успела остыть, даром что купалась в закатной крови. — Мы теснили воронов, но те не приняли боя в Солеад, отбились и бежали к городу.

— Так это что же, мы победили? — Хью удивлённо вздёрнул брови.

У Берни не хватило духу сказать «да». Эта победа была хуже тысячи поражений. Дракон сложил крылья, подпалив воронью перья… Так почему до сих пор жива голова дракона?

— Ты не достоин, — сказал Энтони, и Берни уставился на него. Подполковник сжимал в руках шлем, будто раздумывая, не запустить лиим в полковника. — Идиот, скотина, сукин сын! Этого от тебя ждал Кэдоган?! Побратим, любимчик, и посмотри, что ты наделал! Ты убил дело его жизни! Только из-за своей дурной башки! Да лучше бы тебя убило тем ядром, глядишь, остался бы героем! Или ты этого и хотел, а, Неистовый Рональд? Пасть героем и остаться в веках? Так нет же, вот, чего ты достоин! Живи, смотри, наслаждайся позором! — Шлем не долетел до Берни, упал к его ногам, прямо в песок, забрызганный кровью.

Перед глазами проступила пелена, мутная влага, что это? Берни повернулся лицом к глотке Лавеснора, потёр глаза. Солнце почти скрылась за горизонтом и теперь заливало смертью дно ущелья. Пистолет сам лёг в руку, пальцы сжали прохладную рукоять. Что бы сказал Кэди? Невозможно вообразить. Страшна ли смерть? Нет. Желанна? Как никогда! Это и будет наказанием. Призвать её и предстать перед Кэдоганом, повиниться, найти прощение. Позволить Лоутеану казнить Оссори? Невозможно!

Одно движение — дуло ужалило холодом висок. Наконец дурная голова успокоится. Вдох…

— Берни! Ты чего?

— Оссори, дьявол!

— Рональд!!!

Нажать на курок, выдох, щелчок. Надо же, осечка… По руке резко ударили, пистолет вылетел из неё и глухо звякнул о камни.

— Ты что творишь, а?! — лицо Хьюго мелькало перед ним, подобно вспышкам. Он хватал Берни за руки, что-то говорил, но слов не различить.

К горлу подкатил горький комок, живот свело судорогой. Оссори хватило только на то, чтобы отвернуться. Он упал на колени, от рвотного позыва, казалось, желудок боднул лёгкие. Голова пошла кругом, его вырвало жёлтой горечью, жаль, не кровью.

— Смотрел бы вечно. Впечатляющая победа, Оссори!

— Заткнись, Аддерли!!! — Хьюго рванул к Энтони, но вдруг осёкся, сжал плечо Берни. — А, это вы… Забери вас дьявол, генерал.

За спиной раздались ленивые хлопки в ладоши. Оссори резко поднялся на ноги, развернулся. Восседая высоко в седле, к драгунам медленно приближался Изидор Роксбур. Он не выбирал дороги, и конские копыта топтались по телам.

— Придержите коня, генерал. Вы идёте по людям.

— Люди? Оссори, не смеши меня, уж не ты ли нарёк это пушечным мясом и порешил за пару часов?

Берни схватился за саблю, но Хьюго его одёрнул. Зачем?! Всё равно он покойник, так почему не убить краснолапчатого ублюдка напоследок? Разве что это убийство ляжет на друзей, которые не остановили его…

— Аддерли, похвалите своего порученца, он не соврал, здесь действительно есть, на что посмотреть… Но мальчик преувеличил. Куда спешить? Кого спасать? Ох уж эта юность…

Из-за коня Роксбура вышел второй, его вели в поводу. А вот и Филипп, нашёлся. Худощавый, черноволосый мальчишка испуганно озирался, но увидев своего сира, просиял и поспешил к нему. При этом виновато залопотал что-то. Они с Эриком постоянно ссорились, сейчас Филипп сжал мёртвую руку друга.

Генерал спешился, не спеша прошёлся по трупу эскарлотца и поставил ногу в красном сапоге на грудь драгуна.

— Убери ногу! Я пристрелю тебя, выпущу кишки, мне уже всё равно!

— Ах да, я как раз хотел сказать об этом. Прощайся с выжившей кучкой, Оссори, на рассвете тебя ждёт последняя дорога. Уверен, никто не опечалится ведь так, драконятки? — Роксбур расхохотался собственной шутке. Уперев затем руки в бока, осмотрелся, будто оценивал новые угодья. — Воистину, Оссори, величие драгун не переплюнуть. Может, покричишь им эти ваши словечки? Глядишь, восстанут из мёртвых. — Роксбур взлетел обратно в седло и шумно вдохнул полной грудью. — Чуешь? Как посвежел воздух без душного драгуньего духа! А я-то думал, чем так смердит! Но позволь я сам. — Он повернулся к ущелью, сложив руки рупором: — Кто Неистовые драгуны?! — Секунду он делал вид, что прислушивается к собственному эху, а потом пожал плечами и наиграно вздохнул: — Надо же, молчат.

тела в сторону притихших Хью и Джона. — Я… совершил ошибку, я признаю это. — Берни слышал себя всё лучше, а вместе с тем и Энтони. Или это их го

Глава 11

Блицард

Рюнкль

1
Замок Рюнкль утопал в болотисто-зелёной мути. От сырости не было спасения. Дожди заливали Рюнкль и некогда живописные окрестности. Слёзы заливали лица ближних бывшей королевы — и её собственное. Не совсем уверенная, возможна ли такая метаморфоза, Хенрика Яльте всё же поглядывала украдкой себе на руки — не обратились ли они перепончатыми лягушачьими лапами. Пока нет. Но в платье, которое Хенрика надела на аудиенцию для «несчастненьких» и женишков, она чувствовала себя как в болоте.

Золототканые ирисы вязли в зелёном бархате юбки. Манжеты облепляли запястья цветками морошки. Сорочка проступала туманом сквозь прорези на рукавах, клубилась в квадратном вырезе платья, сгущаясь у горла. Сетка из золотых нитей липла на волосы тиной.

Наряд должен был заявлять, что госпожа Яльте преисполнена всеми мыслимыми добродетелями, среди которых главенствующее место занимает верность девичеству пополам с набожностью. Видимо, замысел не удался. Назначенный на аудиенцию секретарём, брат Юлианы в благодарность рыцарски преклонил колено и поцеловал тесьму, вьющуюся по краю платья узором из улиток. Принятый первым из числа штатных «несчастненьких», уроженец Рокуса Игнас Фосс преподнёс Хенрике трактат «Лживая троица: Боже-Простофиля, Дева-Плутовка и Прюмме-Приживала», травя ядом ереси её нарочито пресную, чистую душу.

— Что за мерзость вы мне подсунули, Фосс? — Хенрика сдвинула с колен довольно внушительную стопку листов с годными, но не богоугодными воззрениями на столпы Блозианской церкви и подалась вперёд в напоминавшем трон кресле. За тем, как листы переходят в руки «секретаря», Фосс следил с заметной тревогой. Слава святому Прюмме! — ну да, тому самому, приживале — бесстыдник пока не делал копий. — Как смеете вы называть простофилей Бога, за которого ваш король, мой кузен оросил кровью каждую песчинку Восточной петли? Как смеете вы оскорблять Деву, женщину! Именно к женщине явился Предвечный, женщину послал, чтобы сообщила она о Его бытие всему роду человеческому и разнесла по свету славу Его! Оскорбляя Деву, ты оскорбляешь всех женщин, оскорбляешь меня, твою покровительницу! — Ступени с трона со стоном прогнулись под поступью Хенрики, и наверняка усилилось её сходство с разгневанной, покидающей свою водяную лилию жабой.

Узкий, вытянутый в длину зал не оставлял места для манёвров, так что мужчины не двинулись, когда Хенрика прошла между ними туда и обратно. Граф форн Не́пперг держал еретическую стопку на сгибе локтя — как шлем. Фосс не разгибал спину из полупоклона, длинные каштановые волосы падали на лицо, скрывая от Хенрики его чувства. Негодование, разыгранное во имя спасения от Лауритса, вдруг стало искренним.

— Что бы сталось с тобой, бродяга, если бы я не приютила тебя? — Бывшая королева дёрнула «несчастненького» за короткую бороду, что он отрастил из её прихоти. К чести своей, Фосс не раскрыл от боли алых красивых губ. — Кто одел тебя в эту ушитую звёздами мантию? Кто дал тебе место в анатомическом театре в Хи́льме и обустроил лабораторию здесь? Вот, чем ты занимался в ней, подлый безбожник! Пятьсот страниц ереси! Я пущу тебя по миру! Акт о наказании бродяг обрушит плети на твою спину, и это будет милостью! Ты получишь её только если побежишь достаточно быстро, а нет — я вышлю тебя к Лауритсу в клетке как еретика и велю прислать мне клочок дыма, в котором ты угоришь!

— Дым невозможно собрать и закупорить в сосуд, великолепная Яльте, это простой закон природы вещей, я давал вам несколько уроков… — Фосс разгибал спину с предельным уничижением, явно боясь шелестнуть складкой мантии. В жёлтых, с приподнятыми уголками глазах жила только преданность, но от чар этого взгляда Хенрика освободилась больше года назад. Теперь же пришло время наказания за чары.

— Матиас, сжечь! — брат Юлианы бестолково завертел черноволосой головой, на щеках в игольчатой россыпи зацветал румянец. — Багряный Непперг, сжечь эту ересь. Тут! Сейчас!

— Только не огонь! — Фосс, было, потянул руки к своим листочкам, но под взглядом Хенрики отдёрнул их и сложил в жесте мольбы, блеснув рубиновым перстнем, её подарком. — Прошу, позвольте мне исчезнуть! Ни одна книгопечатня не узнает моих трудов, а сам я проведу месяц в молитвах во славу святого Прюмме!

Хенрика отвернулась, зажмурив обожжённые слезами глаза. Брат Юлианы отчеканил шаг от трона до камина, визг досок под его сапогами смешался с воплями «несчастненького». Кажется, Фосс молил поберечь хоть страничку, но когда двое стражников под руки повели его к дверям, разразился угрозами. Мол, сковывайте его самого, жгите его рукописи, но пепел разлетится по ветру, оседая в благодатную почву открытых и пытливых умов.

Хенрика поднялась обратно на возвышение, сделала несколько вздохов, гоня из них судорожность, и повернулась к камину, где в чаду и жаре боролся с ересью граф форн Непперг.

— Мартей, проследите, чтобы эта мерзость сгорела, а пепел велите собрать и утопить в пруду возле замка.

— Точно так.

— Прогоните оставшихся «несчастненьких» и впустите достойных мужей, а сами встаньте справа и как можно ближе к моему тро… креслу.

— Сию минуту.

Восшествие на престол Хенрики Первой Яльте совпало с окончанием Девятнадцатилетней войны. Женишки торопились к молодой королеве со всех уголков Полукруга, но их намерения были ей весьма подозрительны — тянут ли они руку, чтобы помочь ей подняться с колен, на которые опустил проигравшую победитель, или чтобы удержать её на коленях? Не разобравшись, Хенрика сочла достойным её лишь одного претендента — своего победителя. Айрон-Кэдоган Нейдреборн, принц Тимрийский, наследник блаутурской короны. Он не дожил до свадьбы, оставил невесту с покалеченным сердцем и омерзением к замужеству. Конечно, её канцлер, ушлый Никлас форн Урсель с угодливостью кота, ловившего особо завидных мышей, принялся подбрасывать королеве претендентов на руку, сердце и корону принца-консорта. Хенрика прозвала заботливого канцлера Свахой и вместо женишков с ещё большей охотой занялась «несчастненькими». Но вот времена, когда дочь и внучка воителей покровительствовала учёности и искусствам, минули. И что пришло им на смену?

Бывшей королеве хватило одного взгляда на местных лаэрдов, чтобы убедиться в достоверности «Описания провинции Рюнкль», составленного одним из её прошлых «несчастненьких» пару лет назад. Самая глухая и грязная область во всём Блицарде с соответственными обитателями! Бедны, склонны к воровству, пьянству, пиво притом варят просто мерзейшее. Даже за нос их водить не имело смысла — они выращивают зерно практически на болотах и не в состоянии дать затворнице замка Рюнкль больше, чем родовые руины в плесени и мокрицах.

— Я немилосердно обошлась с другом, Морсий, — шепнула Хенрика, чуть повернув голову к форн Неппергу, — и теперь сама не имею права на достойных друзей…

— Не говорите так, — брат Юлианы склонился к её уху, Хенрика рукой подала знак выпрямить спину и отстраниться. — Ведь я…

— Но что мне оставалось делать с бедным Фоссом? Ведь вместо того, чтобы барахтаться, тонуть в песках Восточной петли, мой кузен ступал по ним победоносной войной и уже тогда давал понять мне, что сделает по возвращении с моими «несчастненькими»…

— Что же?

— Из похода он прислал мне… один мумифицированный трофей с припиской «голова песочного лекаря». Мне стало дурно, этот варвар рубил светлые головы там и не намерен терпеть их здесь! Как видите, я спасла моего славного Фосса, изгнав из Блицарда.

— Быть может, теперь пора спасти претендентов на вашу руку, прогнав из Рюнкля?

Бывшая королева испустила возмущённый вздох. В то же время кучка нищих лаэрдов простилась с ней, описав в воздухе полукруг подбоями на плащах. Подбоями из изъеденных бобриков.

— Честно говоря, Маттей, сначала я бы спасла ваше лицо от этой поросли. — Ну зачем она отдала своего оленёночка на потеху блохастому барсу? Юльхе помогла бы справиться с женишками куда искуснее своего безымянного брата и от неё бы не разило, как от кочегара.

На смену лаэрдам заступил посол Иньиго Рекенья, герцога Лаванья, деверя дорогой сестрицы. Нет, Лаванья слал в подарок не портрет, но мешочек ка́хивы и прелестную пару кукол — «дона» и «донну» — одетых по последней эскарлотской моде. И спрашивал, не откажет ли ему в гостеприимстве «сеньорита Яльте». Он как раз любуется фьордами на юге Рокуса, но ключевой достопримечательностью Северного Полукруга почитает её, Королеву Вечных Снегов. Хенрика не отказала. Граф форн Непперг фыркнул, за что немедленно получил выговор:

— Больше почтения, Мауриций, и сбрейте же эту мохнатую гусеницу над своими губами! Хотя вы и так не станете напоминать мою Юльхе… — Тёплых карих глаз и волнистых кудрей цвета кахивы, роднивших брата с сестрой, не хватало, чтобы восполнить утрату.

— Возможно, вам угодно, чтобы я заплёл косы и надел платье? — форн Непперг выпрямился, будто бывшая королева принимала у него вахтпарад.

— Угодно, — шикнула Хенрика и занялась бастардиком, порождённым главой Прюммеанкской церкви, в миру Хе́йлогом А́нглюром.

Разумеется, его святейшество выдавал малютку за племянника, но разве не все церковники так делают? Белая кожа с россыпью веснушек, медные кудри, глаза синевы вешних вод… Вылитый юный Берни Оссори, в самом деле приходившийся племянником его святейшеству! Не выйти ли за малютку, чтобы нянчить, как сына?…

Маленький А́нглюр дарил ей копию Прюммеанского дворца[1], не достигавшего до потолка лишь полутора триттов[2]. Парча, пошедшая на фасады и фронтоны, не уступала наряду самого Англюра и ливреям его слуг, позолота на колоннах сияла вровень с золотом цепей и пряжек на шляпах. Больше того, бастардик привёз с собой лютнистов и с фамильным нахальством пригласил бывшую королеву сплясать бранль. Сквозняк игрался с флагами на шпилях Прюммеанских башенок, Хенрика отплясывала и жалела о чёрно-зелёной гамме в одежде Непперга. Его багряные щёки смотрелись клюквой на мхе. Военная выправка не спасала, вдобавок этот невежа украдкой щупал свои мерзкие усики.

— Ждёте, что гусеница превратится в бабочку? — Около Хенрики Яльте не осталось достойных мужчин — вот с каким мнением женишки отбудут из Рюнкля. — Чуда не произойдёт, Моррий, вас выручит только лезвие!

Не получив ни «да», ни «нет», дитя Святого Престола надуло губы, забило ножками и пригрозило пожаловаться отцу и забрать подарки. Однако после шлепка от почтенного мэтра малыш покорно ткнул доски тульей шляпы, осчастливил Хенрику слюнявым поцелуем в руку и откланялся, оставив, впрочем, лютнистов.

— Он как мой кузен, — усмехнулась Хенрика, воровато вытирая руку о подол. — Обиделся на отказ и принялся отбирать мои игрушки. Вы знаете, что даже этот замок формально мне не принадлежит и я не могу зваться графиней Рюнкль? Не хотите и вы попытать счастья в брачной авантюре, Мауритс?

Братец Юльхе замер изваянием во славу глубокого ступора, только скакнул кадык под мшистым слоем щетины. Хенрика засмеялась, ударив ладонью по гладкому подлокотнику кресла. Брань растопил в ней кровь, ускорил у крови бег. Бросились врассыпную мокрицы, поблекла в углах плесень, стихли сквозняки и чуть улыбнулась с портрета над креслом прабабка, превозмогая скорбь по облупившемуся кончику вздёрнутого фамильного носа. Ла́уритс Я́норе только и ждёт, как она зачахнет в этом замке-тюрьме и попросится за него замуж… Этому не бывать или она не Яльте.

— Граф Я́нник форн Хе́ймер из провинции А́ндрия, — процедил Непперг, впервые исполняя секретарский долг без нарекания.

Болотистая муть зала украсилась соцветиями андрийских ливрей, подёрнулась блестящей рябью самоцветов. Хенрика сузила глаза, пальцы нервно прошлись по подлокотникам, дыхание участилось. Решительно, она здесь дичала, но как можно восседать Королевой Вечных Снегов при сиянии россыпей в бархатных глубинах ларцов, при живительной яркости тканей на серебряной глади подносов? И как можно обжечь яльтийским льдом этого андрийского графа, когда статью, грацией он молодой, солнечный олень, а личиком ангелок с вершины соборного фронтона?

— Андрия пока не в силах отпустить королеву, поэтому я приветствую вас как наивернейший под луною подданный. — Прежде андрийский выговор был наказанием для её слуха. Безбожно приглушённый звук «в» звучал отвратительным «ффф», «с» цыкал, а «чь», несмотря на запрет устно поминать чёрта, произносился с ужасающей, будто натренированной чёткостью. Но с аккуратных, розовеющих губ андрийца слова срывались щелчками стрел с тетивы.

— Я тронута такой верностью, граф, но в нынешние времена она может дорого обойтись и славной Андрии, и вам… А мне бы совсем того не хотелось.

— Андрийская мудрость гласит, что уроженцы этой земли не боятся ни чёрта, ни короля. — Волосы у него завивались в самые ангельские локоны. Лоб пленял открытостью. Усы на ощупь могли быть только гладкими и мягкими, в отличие от гусеницы Непперга.

— И что вы предложите мне, помимо андрийской мудрости?

— Земля ваших предков богата осколками драгоценного льда, и кому, если не вам, владеть ими? — Молодой граф описал рукой полукруг, охватывая дары в ларцах и подносах, и даже тяжелый, обшитый мехом рукав шаубе не застопорил силы и грации этого движения. Хенрика куснула губу, вообразив, эти руки на гранях своих бедер. — Я, как и вы, очень привязан к Андрийской земле длинной чередой предков. Так знайте же, что она помнит свою королеву. Истинную королеву. Потомицу Рагнара и Раварты.

— Мой кузен, ваш истинный король, точно такой же их потомок, как и я, сударь…

— Примите этот венец как скромный дар Андрии последней из рода Яльте. — В графских руках, что в воображении королевы уже с ювелирной искусностью обрабатывали каждую из драгоценностей её тела, возникло белоснежное сияние с алыми отсветами.

Хенрика не помнила, как оказалась рядом, приняла его в руки, подрагивающие от слабости и желания владеть. Венец имел форму полукольца, по основанию вился узор из оскаленных волчьих голов. На месте глаз блестели рубины. Венец был осыпан инеем мельчайших драгоценных камней, они сверкали до рези в глазах. Пусть это был лишь двойник тех легендарных венцов, что лежали на головах предков, но и он влёк надеть его, взять себе самую непокорную землю блицардской короны — Андрию и… этого андрийца.

Королева подняла глаза от венца к дарителю и вспомнила, что она только жаба, увязшая в смрадной тине местных болот. Малыш форн Хеймер стоял перед ней, кроясь за многослойными, как сапфирин, одеждами, равнодушный к её прославленной красоте. На больших глазах с заметными нижними веками будто лежал льдистый налёт. Это сделало бы ему честь в любой другой битве, кроме любовной.

Мы — Яльте, с нами так не поступают…

Хенрика Яльте вскинула голову, рассчитывая хоть чуточку высвободить шею из туманов воротника, и сместилась на пол-оборота, выставляя тонкую талию и весьма недурную, по мнению это видевших, грудь.

— Скажите мне ещё что-нибудь мятежническое.

Малыш форн Хеймер вежливо улыбнулся, явив крупные ямочки на розовых щеках, с оленьей грацией склонил голову.

— Этим осколкам льда придали форму и заставили сверкать нарочно для вас. И земли, что дают такие богатства, станут вашими, стоит вам… сбежать со мной. — О, как ей хотелось пробежаться пальцами по этим локонам, подставить ладонь с горстью ягод под эти губы… Бесповоротно, этот андрийский оленёнок только её.

— Не раньше, чем вы согласитесь покинуть это болото и принять от меня гораздо более тёплый приём… — Хенрика моргнула, чтобы вся графская показушность разлетелась о зажегшийся лёд яльтийских глаз. Переложив венец в одну руку, второй взяла андрийца под локоть. Ну что же он схоронился от неё под мехами, синью и золотом?… — Маркус, гоните всех прочих вон.

2
— Что вы делаете?

— Разве вы не видите? Начинаю владеть Андрией!

Если эта область теперь сродни самому достойному своему представителю, то подступ к её богатствам не столь уж лёгок. Хенрика уморилась прорываться через укрепления из многослойных тканей и ремешков, крючочков и пуговок, которыми обнёс себя малыш форн Хеймер.

Прикрытые ставни на окнах и оплавленные свечи в канделябрах взбесили. Это ни света, ни игры отблесков пламени на восхитительном, почти высвобожденном теле…

— Но… Я же… Ваше величество! — Дурашка оглянулся на сорочку, полетевшую ему за спину, и тем невольно подставил губам королевы тёплую, румяную щёку. — Мы же пока не договорились. Вы согласны пойти за меня?

— Для моего славного андрийца это обязательное условие? — ладони Хенрики описали хаотичный узор по груди Янника, приподнявшись на твёрдых, как лёд, мускулах, и пустились к низу живота. Укреплённый ремнём, пуговками, толщью сборчатых штанов, он должен был стоить того, чтобы к нему пробиться. Бездейственная оборона Янника скатилась в капитуляцию, когда он сам снял сапоги вместе с опавшим на них массивом штанов.

Брэ на пуговках не столько смотрелись помехой, сколько просто обезображивали красоту — в плечах широк, в бёдрах узок — тела. Хенрика схватилась за пуговицы, но Янник вернул её к игре. Шагнув ей за спину, он согрел её. Распустив шнуровку платья, помог скинуть «доспех». По опасениям коснуться её, а не ткани, по быстроте движений, она поняла, что где-то на грешной земле ангелок уже обронил свои крылья.

— Продолжайте, сударь, не оставите же вы меня в этом плену на три четверти… — не поворачиваясь, Хенрика положила его руки себе на бёдра, заставила собрать подол сорочки и тянуть вверх, пока та не соскользнула с тела. Его шершавые, чуть щекотные прикосновения изводили сладкой мукой. Быть может, он не столь юн, как видится, и перебрал немало мечей в Девятнадцатилетней войне?… Разумеется, из панталон королева высвободила себя тем же образом. Судорожный вздох над ухом прозвучал слаще любых любезностей. Но согреть он не мог, а расстояние от камина до постели сжирало тепло и выплёвывало только его немощный дух. Хенрика подалась назад, с удовольствием чувствуя спиной тепло кожи, твердь мышц. Крепость пала, но не сдалась, и шальная стрела лучника упиралась ей повыше спины. — Вы всё решительнее завоёвываете право зваться моим союзником, но вы не украсите моих волос венцом, покуда они несвободны…

Малыш форн Хеймер вынул сетку и заколки из волос королевы, распустил их и перед тем, как возложить венец, вдохнул их запах. Его дыхание пощекотало висок.

— Воительницы Тикты не собирали волос, — только шёпот, только прикосновение к шее кончиками мозолистых пальцев, а от нетерпения щипало кожу, сохло в горле, учащалось дыхание. — Вы можете возродить эту моду в Андрии. Вы унаследовали локоны святой Раварты. Прятать такую красоту под сеткой — кощунство.

— А под андрийским венцом? В том меньше святотатства? — Белое золото было невесомо, но приятная, позабытая тяжесть власти сдавила голову теснее, чем полукольца венца.

Королева развернулась и властным движением толкнула андрийца в грудь. В россыпь вышитых на покрывале рун он мог бы упасть и с большей грацией, но ему выпадет другой шанс угодить её взгляду. Хенрика верхом села Яннику на колени. Глупыш пока бездействовал, тратя все свои силы на то, чтобы видеть только её глаза.

— Что вы решили, граф? — Хенрика наклонилась к чудному маленькому ушку под завитками волос. — Достойна я принять от Андрии то, что она хочет дать мне?

— Не знаю, сыщутся ли в Андрии украшения и короны, которые бы были достойны вас. — О, эти усы не разочаровали королеву, словно пёрышко прошлось от шеи к плечу.

Руки Янника ласкали ей спину, с потешным благоговением касались груди, спускались к бёдрам, распаляя меж ними пламя. Мягкие, осторожные поцелуи теплились у Хенрики на плечах и шее.

Она дрожала. Закрыв глаза, водила губами по его локонам и вдыхала с них аромат андрийских снегов, который не перебили даже рюнкльские ливни. Её руки не могли насытиться прикосновениями к его груди, что манила припасть, обещая защиту, к плечам, что влекли приклонить к ним голову, обещая отдохновение от тревог, бед и боли.

— Как далеко готова зайти Андрия, вступая в связь со мной? — Хенрика ощутимо сглотнула слюну и вдавила пальцы женишку в плечи, когда его губы легонько сжали её сосок.

— Так далеко, как пожелает моя королева. — Он выпрямился, чуть подался вперёд, призывая к сближению, но под взглядом Хенрики замер. Ледяной налёт в этих андрийских глазах был растоплен теплом обожания.

Хенрика впилась Яннику в губы, захватила их так, чтобы не дай бог не выскользнули, и лишь когда живот опалило и свело болезненной судорогой, толкнула Янника на спину и забралась сверху.

— Мой славный андриец не представляет, что мне пришлось пережить. — Руки Янника сомкнулись оградой барбакана на её талии. Лауритс раскрывал для неё захватнические объятия. — Кузен надвигался на меня варваром, завоевателем! Что мне оставалось, как не дать ему откуп короной? Но ему не хватило… Он погнал меня… ото всех… земель… что я… отписала себе! — Неволей она бы преклонила перед Лауритсем колени, верноподданнически целовала бы огрубелые, в засохшей крови руки. К женишку же она наклонялась сама, покусывала его пухлую нижнюю губку, до жжения тёрлась об него грудью, поднималась и опускалась, подхватывая стоном каждый его вздох. — Теперь Лауритс пытается взять измором… Но вскоре решит взять силой… Как песочную девку… — Варвар бы не мигая смотрел ей в глаза, празднуя покорителя. Милый андриец не чурался жмуриться, моргать, гулять взглядом по её лицу, груди, животу. Очарователен! — Андрия защитит меня?

— Андрия вас укроет. — Ясные глазки на мгновение подёрнулись льдистым налётом. Отвлекшись на них, Хенрика упустила, как её приподняли и уложили на спину. На миг её сжало холодом, внутри чавкнула сосущая пустота, чем не утрата престола? Краем глаза поймался алый высверк — венец Андрии спал с её головы.

— Укроет чем? Вами? — Сомнения в успехе андрийской авантюры погнал прочь Янник, когда развёл ей бёдра, как тетиву натянул. Стрела не заставила себя ждать, ударила сверху вниз, проделала несколько вращений, почти выдернулась и вонзилась опять. Хенрика вскрикнула, пальцы смяли в кулак горсть вышитых на покрывале рун. Ноги подбросило, и Хенрика обвила ими поясницу андрийца.

— Вы должны знать, что я недолюбливаю вашу Андрию.

— Однако она тянет руку помощи потомице Рагнара и Раварты.

Совсем недавно Хенрика Яльте сидела жабой в болотной тине и квакала, сейчас елозила по покрывалу и громко стонала, совсем недавно с неё стекала дождевая морось, сейчас сочился пот.

— Заставьте меня забыть, как Андрия устроила мятеж, едва я заняла трон.

— Извольте…

Метафоры в помутнённом мозгу наслаивались одна на другую. И снова мишень, она стала мишенью, собирая стрелу за стрелой, отдаваясь дрожью и тресками вскриков на каждый выстрел.

— Выходите за меня, — звал надтреснутый шёпот у самого уха, и Хенрика кивала, хватала женишка за ускользавшую из её рук шею, давила пятками на его ягодицы. Удержит его — удержит Андрию, землю Рагнара и Раварты. Андрия будет помнить Яльте, даже если весь Блицард придаст это имя забвению. Неприступные крепости и неистощимые копи, всё ляжет к её ногам. — Вы удивительная… Я ваш, ваш безраздельно…

— А вместе с вами моя и Андрия. — Дыхание прервалось. Напряжение прихватило каждую частицу её тела, вытянуло его стрункой, вжало в резко замершего Янника. Хенрика зажмурила глаза. Её сотрясло в судороге. Обжигающе холодная волна захлестнула её и повлекла вниз, прочь, вминая в беспроглядную толщу океана. Так тонул южный берег Тикты, родина её предков.…

Хенрика пришла в себя от своего же смеха, он спадал с пересохших губ постанываниями и всхлипами. Янник прижимался к её правому боку, дышал с присвистом, во всём верный стрелочным образам.

— Ты, верно, лучник… — собрав оставшиеся силы, Хенрика повернулась к нему лицом. Не постеснялась вспыхнувших красных пятен. О них ей сказал один лекарь, да, в самый разгар удовольствия.

— Как вы узнали? — Янник широко раскрыл глаза, к виску прилип умильный светленький локон.

Не без усилия подняв ослабшую руку, Хенрика нежно отвела локон любовника за чудное ушко.

— Ты изрешетил меня, как мишень.

— Простите, я ведь думал…

— Тсс. — Хенрика поместила его руку себе на живот, заставила легонько сжать. Чем не шутит Отверженный, а Андрия во всем была благодатна для Яльте. — В вашем доме все

красуются локонами и ямочками на щеках?

— Это от матушки, — Янник светло улыбнулся, порадовав теми самыми ямочками.

— А от кого же тебе достался такой нрав и взгляд как сквозь ледяную корочку?

— А это уже от отца.

Хенрика сдвинула его руку чуть ниже, стиснула между бёдер:

— Не припомню среди андрийских дворян того, кто мог бы дать этому миру такое чудо… То, что ты делал со мной… Клянёшься повторять это, если я пойду за тебя?

В ответ лучник учудил что-то пальцами, отчего Хенрика задрожала, откинула голову, всхлипнула, едва не упустив негромкое:

— Слово Тека.

— Нет.… Нет-нет!

Превозмогая слабость, она оттолкнула от себя больше не союзническую руку, рывком села и уставилась на гостя. Так вот, чьи эти льдистые гляделки, вот, отчего подбородок слегка по-лисьи сужается книзу, и эти усишки не что иное, как подражание боготворимому папеньке!

— Так ты сын Миллиана?

— Первенец и наследник Миллиана форн Тека, великого графа, милостью королевы бургомистра андрийской столицы. — Врун приподнялся на локте. Мордашка отвердела, но рука выдала его, предательски потянувшись за краем покрывала.

— Ах, так он ещё жив! — успела фыркнуть Хенрика перед тем, как в помутнении перехватила запястье лисёныша и вонзила туда зубы. Малыш форн Хеймер был сладким пряником, гнусный же Тек тошнотворно горчил.

Он вскрикнул. Хенрика разжала зубы, сплюнула, в уме мутилось от опьяняющей злости и собственной глупости. Пинок коленом пришёлся строго на бедро окаянного Тека:

— Убирайся! Вон! Как ты смел явиться ко мне! Спать со мной! Звать меня замуж! Вы, Теки! Падаль у моего пути к трону!

Янник скатился с постели. Хенрика замахнулась на него краем смявшегося покрывала, мерзавец перехватил его и обернул вокруг бёдер. О, весь в папашку! Оружием Хенрики Яльте были корона и армия, закалённая Девятнадцатилетней войной. Но корона лежала на её голове без году неделя — и Андрия соглашалась склониться только перед деяниями, и поражение в войне не сходило за таковые. Поредевшая армия королевы находилась на последнем издыхании, и готовящийся Хильмский договор велел распустить её — андрийцы же явили себя вооружёнными, выученными и отчаянными.

— Мы принесли клятву верности вашему величеству тогда и подтверждаем её теперь, — Янник качал локонами, примиряюще тянул ей руку, ловил её взгляд, пустое! — Андрия хочет видеть вас своей королевой, у нас хватит сил отразить удар Яноре, уберечь вас. Вы не пожалеете, прошу.

— Лисье отродье! — Хенрика наотмашь ударила его по протянутой руке. — Думал, я доверюсь твоему папаше? «По-моему слову Андрия или склоняет голову, или поднимает меч», так он приветствовал меня, его королеву!

— Вы вольны злиться, мой отец обошёлся с вами дерзко и непочтительно, и всё же он не потребовал многого…

— Только пост бургомистра и безучастность короны к тёмным делишкам его и Андрии!

Хенрика наступала на лисьего сына, кожу жгло от ищущей выхода злости. Тот был слишком уж гладенький, без единого шрамика, как отпустить его без отметин волчьих когтей рода Яльте!

— Вы остались в выигрыше, поверьте мне. Со стороны смотрелось, будто вы усмирили мятеж, не пролив ни капли крови, и проявили милосердие к мятежникам.

— А в благодарность вы решили сделать меня своим знаменем, под которым удобно выступить против Лауритса! — В бедро ткнулся столик, Хенрика подхватила вазочку с можжевельником, швырнула. Тек увернулся, каминная решётка отозвалась гулом. — Или не знамя, заложницу, сыграв на любви ко мне Яноре?

— Он не любит вас. Не любит так, как полюбит Андрия… и я. Я не мятежник, род Теков знатен, древен и насчитывает…

Ступня опустилась на что-то льняное, скользящее, Хенрика нагнулась и схватила брэ, из которых Тек вытащил для неё самый свой веский довод.

— От меня не будет разить андрийской мятежнической вонью! — Бросок, и пламя с хрипом гложет тряпку, пропитанную заразой непокорности. — Я отказала королю, Тек! Ваш род древнее Яльте?

Явно обомлев, андриец наблюдал, как его бельишко тлеет и рассыпается золой. Хенрика сдула со щеки прядь, примерилась, как подскочить и куда цапнуть, и вдруг Тек развернулся к ней. Хенрику отбросило на годы назад, твёрдый, непреклонный взгляд вонзился в неё ледовым осколком. Черты лица Янника заострились, он глядел на неё «герцогом Милле», глядел как на проигравшую войну, слабую, маленькую королеву…

— Да, наш род гораздо древнее Яльте! — отчеканил Тек и сделал полшага вперёд, и не подумав споткнуться о хвосты покрывала. — Наш род правил Андрийским княжеством много поколений до того, как туда пожаловал ваш Рагнар!

Хенрика вздрогнула, перебросила волосы на грудь, а ту прикрыла рукой. Ах да, она совсем голая, полумгла же лишь красит в мутный зелёно-серый, но не скрывает того, что из желанного низверглось до срамного.…

— Мы вытерпели у себя этого безумного крота, приняли и были верны! — Янник нёс на бёдрах покрывало мантией князя.

— Значит, это мой предок сглупил, не вырубив под корень сорняки с именем Теков! — крикнула Хенрика, накрыв грудь второй рукой. Пронёсся сквозняк, она переступила с ноги на ногу.

— О нет, твой предок при всём своём безумии был мудр, раз дружил с Теками!

— Умерь голос, ты, Тек!

Между ней и сыном «герцога Милле» остался лишь столик с горстью ягод можжевельника на столешнице. Хенрика нехотя опустила руку с груди и взялась ей за край столика. При малейшем намёке на опасность она опрокинет его Теку под ноги.

— Мы жили бок о бок с Яльте, так нам ли не знать о ваших слабых местах! — Янник наставил палец на низ её живота. Хенрика невероятным усилием удержала руку на столике, не прикрываясь. — Я предложил тебе то, что ты потеряла, поддался твоим прихотям, только бы разрешить всё добром. Андрия встретила твоего преемника миром и поклоном, но выбрала она тебя.

— Выбрав меня, Андрия изменила короне!

— Я вижу у этой страны две короны, вот только одна корона бегает от другой!

— Теки изменили обеим! Ещё шаг, и я сдам тебя Лауритсу как насильника и мятежника!

Янник поджал губы, мало преуспевая в обуздании ярости: топорщились усы, вздымалась от частого дыхания грудь. Хенрика глянула ему за плечо — на закрытую дверь. Ну и кто теперь загнанный в ловушку зверёк?…

— Мы хотели служить тебе. Мы не готовили мятежа против короля Лауритса. Мы только протягивали руку своей королеве и желали отсоединиться мирно. Но теперь я вижу, ты не достойна ни короны Андрии, ни короны Блицарда!

Хенрика опрокинула столик одним толчком. Тек шарахнулся в сторону, открывая себя для атаки. Хенрика кинулась на него, занесла для пощёчины руку и… ахнула, когда её запястье оковами сжали пальцы лучника. Он наверняка ловил на лету любые стрелы…

— Ты, Тек… — Испуг подкосил ноги, отдался спазмом в животе, ослабил свободную руку, не давая отхлестать захватчика. Но голоса не затронул: — Прочь от меня! Как ты посмел! Не тронь, ты, грязный…

Хлопнула дверь, и в комнату ворвался багряный вихрь. Хенрика только моргнула, а Тек под его напором свалился на пол. Раздались глухие удары. Непперг! Непутёвый страж-секретарь не пропустил ни единого звука с «аудиенции», иначе с чего бы он почти уселся на андрийца и врезал в челюсть с такой охотой?

— Идиот! Не смей! — Опомнившись, Хенрика шагнула вперёд — ягоды можжевельника вдавились в босые ступни — и дёрнула драчуна за ворот куртки: — Какого дьявола, Маррий! Отойди! Сейчас же!

Непперг повиновался и теперь с сожалением потирал кулак, измазанный кровью Тека. Тек поднялся легко, одной рукой придерживал покрывало, второй зажимал кровоточащую губу. Маррий выбил из него папашкин дух, но и страх этому лучнику был неведом. Тек лишь недоумевал, укорял выражением глаз, а капли крови на покрывале алели россыпью брусники на льду.

— Непперг, смирно. — Хенрика с трудом отвела взгляд от Янника. Нет, она не смилостивится. Не сжалится. Но зачем взгляд цепляется за андрийский венец? В сумраке балдахина он сверкнул ей алым оскалом. Хенрика вздрогнула, сомнения развеялись. — Непперг, вы остались без жалования. Тек, мой слуга позволил себе лишнего, посему позволяю вам уйти с миром, но не попадайтесь мне больше. Иначе будете гнить моим пленником, пока вами и мятежом мой кузен король Лауритс не займётся лично. А теперь уходите.

Мужчины не двинулись с места. Тек не смотрел на неё, крутя на бедре хвосты покрывала, а вот Непперг… Нахал изо всех сил старался не опускать взгляда ниже шеи королевы и всем своим видом изображал, что не смеет увидеть больше.

— Непперг! Или вы надеваете платье и становитесь мне камеристкой, или вон из моих покоев! Проводите Тека. Прочь!


[1]Прюммеанский дворец — официальная резиденция главы Прюммеанской церкви, находящаяся в Эльтюде.

[2]Тритт — мера длины в Блицарде и Блаутуре, равная примерна 0, 98 см.

Глава 12

Блицард

Река Ульк

Фента

1
Переправа на пароме через реку Ульк нисколько не походила на увеселительную лодочную прогулку. Райнеро с трудом держался на ногах, левой рукой сжимал выскальзывающий планшир, правой — коня под уздцы. Казалось, Марсио вот-вот выпрыгнет за борт. Или проломит голову паромщику. Или откусит хозяину руку и прикинется, что так и было. Кобыла Куэрво ржала от беспокойства, но хотя бы стояла смирно, кося на хозяина тревожный глаз. Качка не шла маршалу-изгнаннику на пользу: усталое, обросшее лицо было зеленее капусты.

— Стихия на нас сердится, сеньор, — крикнул Райнеро по дури. — Чем прогневали её вы?

Рамиро не ответил, его стошнило за борт. Ветер пронизывал тело шилтроном ледяных пик, на зубах скрипел песок, рыбная вонь становилась тошнотворной. Вокруг скрипело и трещало. Казалось, паром ужасно устал, и доплыть до берега для него тяжкое испытание. Марсио оглушительно заржал и попытался вскинуться на дыбы, Райнеро насилу удержал рвущуюся из пальцев узду. На скандалиста ощерилась Нинья, герцогская кобыла.

— Рамиро, вам лучше?

— Я прогневил не стихию, я прогневил короля. — Куэрво утирался замызганным рукавом колета, вряд ли кто-то из знакомцев сиятельного герцога прежде заставал его в таком состоянии.

Мало польщённый своей исключительностью, Райнеро переждал это зрелище, играя в гляделки с Марсио. Тяжёлый взгляд сулил хозяину небывалое упрямство.

— Дело же не в том, что вы заступались за меня, пока я был принцем?

Куэрво покачал головой, прикрывая глаза и вдыхая воздух. Мокрый и тухлый воздух, так что не жадничал бы.

— Святая Карола, как Франциско мог? И ведь я почти привёл нас к нему на заклание, сам… — Худое лицо скривилось, но на сей раз не от рвотного позыва — от сожаления. — Я виноват перед тобой.

— Бросьте, Куэрво, какая на вас вина? Это я должен благодарить вас, в конце концов, вы спасли мою шкуру. Сперва поймали, а потом спасли. И предложили кров. — Райнеро посмотрел на медленно приближающийся берег. Угрюмый, суровый. До графства А́гне ещё следовало добраться. Оно лежало у края Андрийской провинции, а та всеми своими льдами вмёрзла в дальнюю, самую северную часть Блицарда. Бастарду предстоял долгий путь с герцогом Куэрво, что был так немногословен всю дорогу через ненавистный ему Блаутур. Погружён в себя, опечален, терзаем только ему известными мыслями. Он заговаривал с Райнеро лишь тогда, когда собирался перевязать ему царапины, оставшиеся после драки с преследователями. Но и сам Райнеро не испытывал к болтовне охоты. Чувствовалось, Куэрво скорбит вместе с ним.

— Боюсь, узнай ты о причине моего гонения, благодарностей поубавится. — Герцог ви Куэрво нагнул нечёсаную голову, губы дрогнули в грустной улыбке.

— О чём вы? — спросил Райнеро с деланным безразличием. Рассеянно потрепал Марсио по гриве, но тревожное предчувствие уже вовсю выло в душу. В чём мог провиниться бывший маршал? Райнеро не переставал об этом думать. Догадка мучила его, такая невероятная, но теперь… Почему Райнеро должен утратить чувство благодарности? Почему Куэрво оказался в опале той же ночью, что и принц? Потому что королева на исповеди назвала два имени…

Ветер гулял по реке непуганым забиякой. Сначала он срывал капюшон, сдирал с принца Рекенья и без того лёгкий плащ, потом толкал в спину, хлеща по мокрым волосам. Райнеро устал бороться с плащом и скинул капюшон, дав ветру волю. Обратил взгляд к Рамиро, не сводящего с него глаз. Лицо бледно, но только ли от качки? Стало тошно.

— Это было тайной, большой тайной. — Куэрво отвернулся, облокотился о планшир. — И Диана унесла бы её в могилу, если бы её бедная душа не устрашилась смерти в последний миг. Ты знаешь, я твой крёстный отец. Теперь знай, что я и…

Словно лента мулеты легла на глаза. Бастард налетел на отца разъярённым быком, и бортик парома не стал ему преградой. Рамиро глупо сгрёб руками воздух, повалился за борт, и Райнеро тоже не почуял под ногами земли. Колет натянулся книзу, то была хватка папочки, голый угрюмый берег кувыркнулся перед глазами, и ледяная вода сперва ошпарила, а потом сковала, как кандалами. Где верх? Где низ? Мутная— сажа и плесень — вода сорвала с глаз алую пелену и влилась в них сама.

Райнеро старался выпутаться из сковавшего руки и ноги плаща, но фибула давила под горло, а сапоги и шпага стали ему якорем. Лёгкие стиснуло, Райнеро извернулся, из горла вырвались пузыри воздуха, в рот и нос хлынула вода. Резкий толчок откуда-то сверху, рывок, вверх, спасительный глоток воздуха. Бастард судорожно вцепился в вытащившую его руку. Можно ли напиться воздухом? Да!

Глаза саднило от воды, Райнеро потёр их, тряхнул головой, не переставая жадно пить воздух. Куэрво! Райнеро отпрянул, но тот снова схватил его одной рукой, второй же продолжил грести к парому. Паромщик остановил свой «плот», оно и понятно, отплыли они недалеко, Райнеро даже отсюда слышал угрожающее ржание Марсио.

— Ты! Скотина! — Принц Рекенья дёрнулся, бесполезно, новоявленный отец держал крепко. Волочит его за собой, как не способного плавать щенка! Но одежда и шпага тянули вниз. Одной рукой пришлось уцепиться за плечо Куэрво, второй помогать грести. Паромщик кинул с борта канат, забелевший змеёй в мутной воде.

— Какого дьявола ты заявил об отцовстве сейчас?! Думал, я утоплюсь сгоря?! — Куэрво на него даже не оглянулся, сосредоточенное, безучастное лицо бесило ещё сильнее. — Молчал всю дорогу, а теперь на тебе, правда вырвалась вместе с рвотой?! Раз мать не смогла умереть с этой тайной, решил сделать это за неё?! Скотина! Ублюдок! Как! Ты! Посмел! Королеву!!!

Волна накрыла с головой, Райнеро заглотнул мутной пакости, закашлялся. Показалось, или Куэрво хохотнул? Нет, только перехватил его подмышку, отфыркиваясь от воды. Захлебнулся бы, так нет, тащит своего бастарда.

— Каждый день рядом с тобой я корил себя за подозрения! Я был благодарен! А следовало заколоть тебя прямо там, вместе с солдатами, ведь это ты, ты виноват во всём этом!

Куэрво ухватился за канат, подтянулся, одним рывком подтолкнул Райнеро вперёд. Верёвка резала руки, покрытый илом бок парома скользил под подошвами, плащ тянул вниз, душил, но бастард справился с честью. Скорее всего. На настил парома он плюхнулся выброшенной на берег медузой.

Следом грянул уверенный удар, шаги по палубе, Куэрво был сама грация. Марсио вопил как никогда. Паромщика не было видно. Копыта Марсио нашли беднягу или тот успел выпрыгнуть за борт и уже доплыл до берега? Райнеро с трудом приподнял голову. Палубу шатнуло, но он застал главное: джериб привязан, а паромщик поднимает якорь. Красноносый старик в линялой зелёной накидке косился на Марсио и без устали осенял себя прюммеанским знамением.

Райнеро поднялся, с трудом удержав равновесие. Разомкнул фибулу и сорвал с себя душащий плащ. Стоять стало невообразимо легче. А вот и папочка. Рамиро, всё такой же бледный, выплёскивал воду из высокого сапога. Райнеро сократил расстояние одним шагом, замахнулся, но кулак застыл у самого носа герцога. Твёрдая рука Куэрво прочно сжимала запястье бастарда.

— Я твой отец, а не убийца твоей матери. Так имей же честь держаться достойным своего происхождения! Я не вижу принца, не вижу герцога. Передо мной выросший в хлеву свинопас! Ты потерял фамилию Рекенья, но порочишь и род Куэрво. Я спас тебя. Снова. — На секунду Рамиро исказил лицо, словно хотел смягчить. Но передумал. С его коротких кудрей капала вода, у колета оторвались завязки на правом рукаве — за него и хватался Райнеро. Куэрво поджал губы, будто раздумывая. Выпустил руку бастарда. — Так где твоя честь? Чему я учил тебя, Райнерито? Уж точно не махать кулаками, подобно слугам!

— Ах, отец? Да лучше родиться с кровью свинопаса, чем кровью неудачника-маршала, который искусней мнёт простыни королевы, чем ведёт войны!

Куэрво с силой толкнул его в грудь, Райнеро пошатнулся. Паром подыграл, и бастард упал на спину. Копчик отдался болью, Райнеро поморщился, уставился в равнодушное, набухшее серостью небо. Как серая плесень на каменных стенах замка. Плесень на его досель начищенной, сияющей золотом жизни. Тучи заслонила отцовская физиономия. Хочет плюнуть в лицо бастарду?

— Ты говоришь о своей матери. Прикуси язык. В память о ней.

2
Закрыв глаза, Райнеро погрузился в горячую воду с головой. Вода выталкивала, ну что за насмешка, зачем тянула ко дну в реке? Он опёрся рукой о бортик ванны и нехотя сел. У носа вился слабый запах щёлока, им явно скребли деревянную бадью. Мелочи… Вода чудесно исходила паром, расслабляла, баюкала, отзывалась сладким покалыванием в руках и ногах, окоченевших от холода.

Коротенький розовощёкий пузан, что заправлял гостиницей «Козлячья гора», оказался столь же угодливым, сколь проворным. Папаша Трегве быстро смекнул, что два мокрых, хмурых эскарлотца меньше всего желают обходить его гостеприимные владения, и сразу внял рыку бывшего маршала: «Комнату с очагом и горячую ванну!». Принц Рекенья поймал себя на недовольстве, нежелании разделять комнату с ублюдочнейшим из отцов. Но, мокрый, без гроша за душой, он лишь потребовал сразу две бадьи.

И они замечательно уместились за ширмой, занимавшей примерно четверть комнаты «Короля Рейгнхьера». Райнеро не осмотрелся в «королевских» покоях сразу, но щель между створками ширмы открывала взгляду кровать под балдахином, широкую, но одну.

Впрочем, папаша Трегве говорил о второй кровати, которая выдвигается из-под первой, как ящик из комода. По велению постояльцев, камин извергал огонь не хуже, чем пасть дракона. Обычно жар выплавлял в мозгу принца образы короля Франциско и его натопленного кабинета, но сейчас духота и тепло были только в радость. Пол устилало светлое дерево, на стене за спиной Райнеро висело пёстрое тапестри.

Райнеро потянулся, вытянув ноги, уместил их на бортике ванны. Между лопаток неприятно пекло, даже немного тянуло болью, но какое бастарду дело до старых ран, успеть бы зализать новые. Он откинул голову, шумно выдохнул воздух. Не замечать Рамиро невозможно, особенно когда тот развалился в соседней ванне. Либо бывший маршал испытывал сына, либо сердился, раз с купания в Ульк не перебросился с ним и парой слов.

Бастард злился. Злился на эту гостиницу с красной крышей и на её постояльцев, которые устроили пляски в обеденном зале. Злился на папашу Трегве, что откидывал толстые пальцы и выхвалял пивоварню и винный подвал, в то время как постояльцы стучали зубами от холода по пути в комнату. В бочках с живительной влагой хотелось утопиться, но сначала ванна, рассудил Райнеро.

Он первым скинул грязную, мокрую одежду рядом с жавшимся к кровати пузатым сундуком, по привычке плеснул в лицо холодной водой из умывальника и скорее погрузился в жар бадьи. Рамиро смотрел на это, покачивая головой. Он подобрал одежду Райнеро, повесил сушиться на решётку у камина. Рядом, поближе к огню, приставил сапоги и прислонил к стене ножны со шпагой. После неторопливо подошёл к столу у окна, повесил на обитый тканями стул свои плащ и ножны. Чинно разделся и медленно погрузился в ванну. Райнеро сводило зубы от каждого движения бывшего маршала. К тому же он узнал, в кого у него тощие ноги, так что бешенство норовило захлестнуть бастарда с новой силой. Заговаривать первым Райнеро не собирался. Предпочёл уйти под воду с головой, но не терпеть своего губителя и спасителя.

— Райнеро? У тебя всё в порядке?

Бастард чуть не хлебнул воды. Резко сел, тряхнул головой. Вот же, голос папочки настиг даже на дне ванны. Рамиро стоял рядом, обернув одно льняное полотенце вокруг бёдер, а второе накинув на плечи. Волосы он зачесал назад, щёки тщательно выбрил, кожу отскоблил мылом до красноты. Жених или недокормленный поросёнок с невероятно участливым взглядом? С обеспокоившегося герцога-поросёнка капала вода, и от его бадьи тянулась цепь мокрых следов.

— Да. В полном. — Райнеро с сожалением вылез из воды, но не терпеть же рядом эту кислую рожу. Изображает из себя несчастного героя, мученика, того и гляди, объявят блаженным при жизни.

Райнеро повернулся к Рамиро спиной, чтобы не сказать, голым задом. Стянув с ширмы своё полотенце с вышитым по краю синим узором, обернул его вокруг бёдер, провёл рукой по мокрым волосам, сгоняя с них воду. Босыми ногами прошлёпал к кровати, куда бросил сумку. В ней ждали шерстяные носки, брэ и свежая сорочка, купленные в Блаутуре на деньги щедрого папочки. Пришлось признать, что «ящерицы» не только ловко лазают меж камней и лупят хвостами «воронов», но и прядут хороший лён, выращивают завидный хлопок. В комнате становилось душно, но раскрыть окно холодному ветру было невозможно. Райнеро помедлил натягивать сорочку, тело ещё дышало жаром от горячей воды. Вдруг спины коснулось что-то прохладное.

— Подожди, не дёргайся.

Райнеро оглянулся. Рамиро чем-то мазал его шрам между лопаток. Заметив сыновий взгляд, показал маленькую деревянную коробочку.

— Это мазь, на травах, её сделала Оливия. Это от воспаления. Твой шрам…

— Мой шрам не заслуживает такого пристального внимания. Несколько лет назад — да. Сейчас — нет.

Как только папочка убрал руку, непочтительный сын дёрнулся и быстро надел сорочку. Шрам в самом деле немного беспокоил, но такая забота разозлила ещё больше. Показная забота. Не винит ли себя отец в том, что недоглядел, и на своей первой войне наследным принц получил ранение, едва не стоившее ему жизни? Не наследный принц, сын…

Райнеро тряхнул головой, сдёрнул с каминной решётки высохшие, тёплые штаны. Интересно, думал Куэрво о нём раньше как о сыне, или же Райнеро всегда был для него только его высочеством принцем? Чтобы не успеть спросить это, Райнеро быстро натянул сапоги, прихватил колет и выскочил из комнаты «Короля Рейнгхьера».

3
— Откажитесь от лубленой сёмги, — бякнула картавая белобрысая коза, отбившаяся от напропалую отплясывающего козлячьего «стада». — Горчицу вы едва ли почувствуете, а вот уксус выест вам дух. Возьмите свинину в перце и клюкве.

— Пропади. — Принц Рекенья злым прищуром отвадил блудную козу прочь и обратился к хозяину постоялого двора, стараясь говорить медленнее, как принято у северян: — Трег-ве, поме-няй мне за-каз! — Желудок урчал беснующимся котом, предвестием голодного будущего. Именно оно грозило бастарду при попытке распроститься с папочкой и предоставить себя своей судьбе. Метель хлестала по окнам белыми косматыми лохмами, рвалась внутрь, явившись по душу беглеца, неудачника, малявки. Если это новый облик его участи, то возможно ли, чтобы прежде она была полднем, пахшим солнцем, нагретым камнем, бархатом дорожной пыли?

Но всё ли было безоблачно в том солнечном, апельсиновом полдне? Открыто ли светило на семилетнего Райнерито солнце, когда он за руку с сестрой гулял по дворцовому саду?


— Рамиро! Вы стали слишком похожи… — Матушка кладёт поверх круглого живота унизанные перстнями руки, личико становится снеговым.

— Ну, что вы, — дон Рамиро почти смеётся, ох уж ему эти пугливые женские сердца, — он же ещё ребёнок.

— Я уже вижу сходство! — Мать подносит к глазам кружевной платок. Излюбленный жест, если надо бросить мужчину к её ногам. — Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осознаю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой девой! Он уже боготворит тебя!

Герцог ви Куэрво падает перед королевой на колени и целует белые безвольные руки.


Тогда он не понял разговора королевы и герцога, но теперь.… С самого его рождения…

Шумная гулянка сотрясала «Козлячью гору» до основания, и Райнеро не мог оставаться в апельсинном, узнавшем ужасную тайну полдне. Он и так-то устроился в дальнем левом углу столовой, у самой стойки, под железными рамками, с которых свисали пустые горшки и ковшики, и за дубовым буфетом, чей бок прикрывал ему спину. Зал же по всей своей немалой длине превратился в луг для выпаса, где козлы и козы стучали копытами в разудалых плясках. Лютни бренчали колокольцами, тромбон вопил дурным селезнем. Принц Рекенья почитал своим присутствием городские и сельские праздники, и раньше он бы вломился благодушным быком в сборище горных козочек. Бастард Яльте уподобился своему прежнему отцу королю Франциско, тот негодовал на веселье с той же силой, что и на ересь.

— Ещё поутру эта свинка нежилась на свежей соломке, — папаша Трегве колыхнул срамящим короля Эскарлоты пузом и прямо на стойку водрузил круглое блюдо, пошедшее свинье в посмертии взамен родимого хлева. — И лишь поутру клюкву благословило первое дыхание зимы. А пена на пиве Трегве пушиста, что снежные хлопья…

— Вина.

— Он ещё не предлагал вам «пушистые пирожки с краюшкой ягнёнка»?

Райнеро оглянулся через плечо, но давешняя картавая козочка уже запрыгнула в один из многих хороводов. Блицардские женщины не носили в волосах цветов, предпочитая украшаться лентами в косах, а мужчины могли спрятать ноги с изъянами в складчатых широких штанах. Мода заслужила его одобрение, в то время как гостиничный тексис раздосадовал. В лексиконе «козлячьих» не было слова «вилка», пришлось обходиться стребованным ножом, но едва первый проперчённый свиной ломоть лёг на язык, бывший сын Заступника Веры простил миру вокруг все прегрешения. Тёплое, мягкое, пряное и сочное, слов не хватало, пожалуй, лишь эпитеты папаши Трегве смогли бы достоверно описать мясо в перце и клюкве. Ягоды выстреливали кислинкой там, где ломоть сильно сластил, подобная гармония досель встречалась принцу Рекенья лишь в вольпефоррской кухне.

— Повар переусердствовал с мёдом, — обласкали правое ухо дуновения низкого, приглушённого голоса.

Райнеро повернулся на стуле, не выпуская ножа. Белобрысая козочка ловко сняла с острия ягоду и положила меж землянично-розовых губок.

— Ам! Дурно наедать пузо, — с хохотком она схватила Райнеро за рукав, потянула в гущу танцующих, в тесноту «стада».

Горько-пряный дух обрушился на него, повёл кругом голову, от духоты выступила на лбу испарина.

— Вы боитесь меня? — хихикнула козочка, и Райнеро опомнился, засунул нож за ремень. — Ох, сударь, я не кусаюсь! Если только вы не будете против…

Дикая музыка ударила по ушам, принцу Рекенья не доводилось плясать под такое. Резвушка уже вилась вокруг, ловко избегая чужих боков и локтей, он быстро поймал ритм. Сердце ускорило бег, поспевая в такт музыке, ручка козочки легла в его руку, белая, нежная — восхитительно открытая до локтя. Девушка весела, покорна любому его движению, теснота обернулась простором, тяжёлый дух пляски обогрел, охватил уютом.

— Откуда к нам? — макушка плясуньи едва ли достигала его подбородка. Пользуясь случаям, Райнеро оценил хитросплетения увитых лентами пшеничных кос, они должны пахнуть мёдом и клевером.

— Так заметно, что я не здешний?

— Сударь, у нас так не танцуют! — девушка запрокинула к нему треугольное личико. Честное слово, на нём едва хватало места этим глазам, этим озёрам, сиявшим на солнце.

— Тогда научи меня.

Игриво подпрыгнув, козочка земляничным поцелуем подсластила его кислый от вина рот. Райнеро хохотнул, подбросил её за узкую талию и ловко схватил. Края алой юбчонки стегнули его по ногам. Расшитая полоска — вместо рукава платью — скользнула с плечика, открывая прозрачную ткань сорочки. Райнеро вернул ослушницу на место, козочка погрозила ему тоненьким пальчиком:

— И не смейте думать, что я распутница, которая отдаётся за деньги! Это мой первый и последний глоток свободы перед прочными оковами верности… — С крупных, растянутых губ слетел смешок, от которого у Райнеро припекло на секунду в паху. — Вы же не оставите девицу в беде этой ночью?

Принц Рекенья впился в неё поцелуем, но быстрым, танец потребовал от него шага в сторону и подскока. Казалось бы, блицардские женщины не могли удивить его больше, но нет! Козочка без стеснения задрала ногу, открыв полосатый чулок, и прыгнула с разворотом. Другие плясуньи проделали то же самое, и Райнеро понял, что не променял бы северные гулянки ни на какие другие. Он крутил северянку в танце, пересекая с ней зал, огонь в большом очаге одобрительно тряс рыжей башкой, танцующие пары вились цветастой лентой. Дух дерева и смолы, огня и хвои, от него чуть слезились глаза, и пусть это будут первые и последние слёзы, что бастард обронит на землю Блицарда!

— Снежная красавица не боится растаять? — Райнеро чмокнул северянку в носик-пуговку, расцеловал в румяные щёчки. — Чем я тебе приглянулся?

— Ваши штанссы, сударь, — чистый выговор срединного Блицарда вдруг дал слабину, но залётный эскарлотец не слышал слова умильнее. — Они толкают на грех добродетельных блицардских дев, обтягивая то, что у мужчин моей страны скрыто.

Райнеро расхохотался, выполнил разворот, добрался взглядом до оборок на панталонах северянки, подбросившей ножку вверх.

— И вы иноземец, а мне не к чему пересуды, — девушка описала вокруг него круг, будто ненароком припадая своим бедром к его. — Знатные девицы, знаете ли, так себя не ведут, и я такая лишь этой ночью.

— Так ты принцесса? А куда спрятала свиту? — Принц Рекенья притянул красотку за узкую талию, шерстяной бархат платья был досаднейшей из помех.

Каверзная коза, однако, не спешила дать любовному делу ход. После танца она подтащила «иноземца» к выстроенным вдоль стен столам и уговорила хлебнуть янтарный напиток, увенчанный пенным облаком.

— … пушистей… чем снежные… хлопья, — смеялась козочка, сцеловывая пену с губ и носа отфыркивающегося принца.

Пиво горчило, поцелуи северянки сластили, снежные ветра бродили снаружи. Блицард восхищал, Блицард глядел снизу вверх покорными, доверчивыми глазами, признавая несравненное право принца Льдов на владение, первенство.

— Принц Льдов дома, — выдохнул Райнеро Яльте.

4

Райнеро взялся за еле заметную в темноте ручку, потянул, но ответом был только деревянный скрип. Ящик, который следовало называть кроватью, жалобно пискнул, крякнул и наглухо застрял. Поднажав, Райнеро рванул ручку на себя, не удержался и уселся на пол. Кажется, он сдвинул с места всю кровать вместе с дрыхнущим папочкой, но ящик не выдвинул ни на волосок. И вольно же было покидать такую широкую, гостеприимную кровать козочки! Райнеро с улыбкой коснулся усердно зацелованной шеи. Козочка оказалась девицей, но смело запрыгнула на него, хотя и вонзила ему в спину не в меру острые копытца. Север не только легко терпел боль, он с охотой учился и отдавался новому без остатка, к тому же прослыл жадным до удовольствия. Козочка его измотала. Райнеро усмехнулся воспоминаниям об эскарлотских девицах, что были на порядок скромнее, по крайней мере, поначалу. Интересно, что подумает Куэрво о столь долгом отсутствии сына?

Райнеро снова взялся за ящик, уже задумываясь, удобно ли будет спать на полу у очага, как вдруг дерево сухо хрустнуло, а на кровати нервно вскочили.

— Совсем забыл совесть?!

— Чего? — От неожиданности Райнеро снова плюхнулся на пол. Из кроватных глубин глядел разбуженным филином лохматый Рамиро.

— Ты в самом деле не понимаешь? — Куэрво возмущённо вздохнул, придвинулся к краю кровати, понизил голос. — Приводить сюда деви… а, ты один. — Папочка несколько растерянно обозревал пространство вокруг сына.

— Эээ… Да. — Райнеро поднялся на ноги.

— Тогда что ты делаешь?

— Только пытался выдвинуть это гроб, что должен стать кроватью.

— Она выдвигается с другой стороны.

Тогда что это был за хруст? Райнеро, стараясь хранить невозмутимость, обошёл кровать, взялся за торчащие языками петли, потянул. Измученный ящик выехал из убежища и рухнул к ногам покорителя. Кажется, он не должен был падать…

— Ты сломал крепления? — Куэрво вздохнул, как в укор нашкодившему мальчишке. — Бычья сила особенно хорошо сочетается с умом… Хорошо. Это ничего, я оплачу. Просто дай мне поспать.

Фыркнув, Райнеро нарочито небрежно скинул одежду и сапоги, упал на белеющую простынями постель. Ящик двусмысленно скрипнул. Райнеро уже прикрыл глаза, но тут первые слова Рамиро будто ударили по лбу.

— Нет, стой! — Райнеро сел и рывком сдернул с отца одеяло. — Ты что подумал, когда меня услышал? Что это я сейчас так предавался любви с девицей? Мне не сорок, чтобы так пыхтеть!

— К твоему сведению, и в сорок так не пыхтят. — Рамиро несколько обижено нахмурился, забрал одеяло назад. — Где ты был?

— Не догадываешься? — Райнеро язвительно улыбнулся.

— Райнерито. — Рамиро устремил в сына самый пронзительный из своих взглядов. Маленький Райнерито от него действительно робел и признавался, что это он гонял слугу деревянной рапирой.

Взрослый Райнеро только шире ухмыльнулся, уставился в глаза Рамиро и медленно произнёс:

— Я любил свою страну.

— Страну?

— Да. Блицард встретил меня алчными поцелуями и неумелыми объятиями, но она была так мила… — Райнеро упал на подушки, натянул до груди подбитое мехом и вышитое по краям одеяло, и заложил руки за голову.

— Девушка? — Рамиро сделал паузу. — Так всё-таки девушка?

Райнеро стиснул зубы. Папочка особенно выделил «девушка». А он знал, чем жалить.

— Если ты сейчас намекаешь…

— Я не намекаю! Я знал, что мой сын грешит тем, что не упускает ни одной юбки, но что ты в первой же гостинице обесчестишь невинную девушку! Райнерито!

Через одеяло Райнеро почувствовал шлепок. Бывший маршал навис над ним карой небесной.

— Да что?! Она была не против, а очень даже за! — Райнеро отвернулся, лишь бы не видеть вытянувшейся отцовской физиономии.

— Да? А девица Безалу тоже хотела, чтобы её похитили и изнасиловали? А твоя названная сестра? И она хотела, чтобы ты убил её мужа и пытался овладеть ею? И принцессы Джудиччи мечтали, чтобы ты обесчестил их? И я не говорю о Сезаре! Он мне как сын, и я точно знаю, что ты сделал с его репутацией!

Рамиро вдруг возник прямо перед ящиком-кроватью, одетый в штаны и сорочку. Райнеро сощурился, за окном уже серел рассвет. Досада пополам со злостью хлынула наружу.

— Да не трогал я Безалу! — Райнеро сел в кровати, метнул в Куэрво подушку, тот ловко поймал. Сволочь! — Да, похитил, но пальцем не трогал, она сама полезла! И Жуана! Меня оскорбили, не позвав на её свадьбу, и я не виноват, что ее муж так плохо дерётся на шпагах!

— Ты осаждал их замок, а потом убил его и насадил на кол! — Подушка угодила прямо Райнеро в лицо.

Бастард вскочил, отчаянно жалея, что между ним и шпагой у изголовья высится блаженный при жизни Куэрво.

— И сделал бы это снова! И… Сезар!!! До каких пор!!! Слушай меня внимательно. Я. Люблю. Только. Женщин!!! — Райнеро топнул так, что босую пятку пронзило болью. Это он зря. Ногти тоже впились в ладони с излишней силой, кожу засаднило.

— Женщин и «Сезарину», уши бы мои об этом паскудстве не слышали!

Райнеро взвыл, крутанулся на месте. Он с трудом сдерживался, чтобы не броситься на поганца с кулаками. Что-то держало. Что? Проклятое спасение тонущего в Ульк увальня!

— Ах, Сезарину? — Райнеро сам еле себя расслышал, но Рамиро, казалось, ловил каждое его слово и не отводил взгляда. — Сезар, могу тебя заверить, всегда предпочитал и предпочёл женщину! А мне он друг, друг, каким ты был для Франциско! Хотя, о чём это я, так оскорбить Сезара, ведь худшего друга, чем ты, ещё поискать…

Худший из друзей молчал. Его лицо изменилось, снова стало каким-то серым, тусклым… Виноватым. Друг, маршал, он спал с женой короля, он позволил зародиться бастарду и осмеливался двадцать лет преданно смотреть в глаза другу-рогоносцу. осмеливался быть рядом со своим бастардом.

— Что до принцесс Джудиччи… Тебе ли винить меня, отец? — Райнеро шагнул к Рамиро, усмехнулся. Как долго сиятельный герцог сможет терпеть такие насмешки над собой? — У нас это семейное, любить чужих будущих королев, скажешь, нет?

— Ты не мог сдержал своей похоти, а я любил её, — прохрипел Куэрво не своим голосом. Лицо напряжено, в предрассветных сумерках видно, как блестят глаза, как пульсирует у виска вена. От воцарившейся тишины зазвенело в ушах.

— Так ли любил, раз не обуздал свою «похоть» и посмел бесчестить королеву? — Райнеро чуть склонил набок голову, неотрывно следя за каждым движением маршала. Ну же, сбрось это, ведь не может быть, чтобы изнуряющий огонь внутри достался Райнеро от матери. О нет, это отцовское наследство, вот только хитрец научился сдерживать опаляющий гнев. Но не на этот раз. — И это мне рассказывают о высшей, духовной любви. Так как ты любил мою мать, раз забрал у неё честь и подарил бастарда?

Рамиро дёрнулся, одним шагом оказался прямо напротив сына. Райнеро хотел отпрянуть, но Куэрво с силой схватил его за плечи, встряхнул так, что клацнули челюсти. Райнеро не пытался вырваться, смутно понимая — заслужил. Ну же, ударь, чего тебе стоит. Франциско никогда не медлил. Малыш Райнерито зажмуривался, Райнеро принимал пощёчины даже не мигнув. Но от следующего движения Рамиро бастард вздрогнул. Бывший маршал крепко обхватил его руками за плечи и за голову, прижался губами куда-то к макушке. Он обнимал.

— Прости мне, Райнерито. Если сможешь. Прошу.


Райнеро подстерёг вселюцеаннейшего короля у часовни. В сопровождении двух имперских монашков и свиты папенька шествовал с мессы. Благостепенный и полный сил для свершения подвигов. Принц Рекенья часто подышал, чуть сбивая дыхание, и подбежал к королю.

— Ваше величество! — Маской надетая на лицо досада, торопливый поклон. — Я в отчаянии, что опоздал. Я молился у себя за ваше, матушкино и братнее здравие, совершенно забыв о времени.

— Мы бы предпочли, — не сочтя приличным удивляться, папенька заворчал, — чтобы наш сын стоял мессу рядом с нами, ибо зрелище стоящих плечом к плечу Стражей Веры угодно Пречистой деве.

— Я виноват и ищу у вас прощения.

Король ещё раздумывал, монашеки уже решили.

— Сердце, в коем коснеет порок, да не отыщет пути в Царство Солнечное, — хлюпнул правый.

— Истинно так, брат мой. — Левый приходился правому братом не только по вере, но и по матери. Плосколицых шептунов в один и тот же час породила одна женщина, согрешив, вероятно, с камбалой. — Да избави Безначальный принца от помыслов грешных, ибо сам он не ведает, не разумеет, в лунном мраке бродит.

— Да обратится Луна в невидящем оке Солнцем, да довлеют над грешником взоры Девы всепрощающие, — произнося имя Пречистой, правый дёрнул лапками — это его прошибло священным трепетом.

— А́мис, брат мой, — левый на секунду подпёр пальцем-щепкой щёку. Райнеро мог присягнуть, что благочестивые братцы исподволь гордились своим родимым пятном — кругляшом с четырьмя лучами, условно повторяющим знак Пречистой девы.

Монахи одновременно занесли лапки в осеняющем жесте, всё-таки вынудив закоснелого грешника нагнуть перед ними голову.

— Король отец мой, — принц Рекенья дал понять, что отныне говорит с отцом и только с ним, — прошу, примите мою исповедь.

Франциско взглянул на него с беспокойством, потерявшие железную хватку пальцы затеребили королевскую цепь, спутав с чётками. Интересно, какие злодеяния он успел приписать сыну? Как бы там ни было, короля постигнет… разочарование. Франциско махнул камбалиным сыновьям, те согнулись и попятились прочь. Всё же было в них что-то от морских гадов.

— Идём, сын наш. — Его величество с неожиданной прытью устремился в цветочный лабиринт, Райнеро пошёл с отцом в ногу. — Вознеси ко Всевечному раскаяние в содеянном и объяви нам, что ты сделал, не утаи от нас.

Весна была всё та же. Горела гранатовым пламенем, пела над мраморной чашей фонтана, чесала ветряным гребнем пыльные гривы олив. Он её вытерпит? Где его воля, где, наконец, его честь? В семнадцатую весну отец сказал, что сын — его боевой таран, и благословил на войну. Папенькино благословение не уберегло от удара в спину, но это не повод! Не повод лишать Райнеро Рекенья-и-Яльте пятой весны подряд.

Франциско уже прореза́л миртовый строй. Боялся не то сыновней исповеди, не то чужих ушей, и гравиевыми дорогами уходил вглубь пронизанного зеленью сада. Райнеро чуть отстал. Ему грезился иной путь и иная земля. Туман ещё сонных Амплиольских гор, прямые стрелы сосен, горько-сладкий аромат ветра над охладелой землёй. В венах кипит кровь, ложная тишина вокруг становится нестерпимой. В скалах, сбрасывая с себя дремоту, ворочается эхо. Свершается! Слышен монотонный конский топот, звон удил, лязг доспехов, живые ещё голоса… Блаутурцы совершают разведывательную вылазку, блаутурцы не в состоянии подсчитать, сколько воронов слетелось на эту землю. Сиятельный Куэрво выжидает, засада научает терпеливости. Принц Рекенья пока не понял, обучаем ли он. Под ногами там и тут цветёт дрок. Жёлто-лунные цветы молят о крови, эта мольба невыносима. Шире клюв! — Куэрво раздувает хищно вырезанные ноздри. Шпага рубит мглистый воздух в клочья, маршальский конь стелется в прыжке, мчится по склону вниз. Сердце Райнеро пускается вскачь, голову кружит, Пречистая дева, вот оно! Он вновь подражает сиятельному герцогу, как десять лет назад. Только шпагу, на всякий случай, держит в правой.

Принц Рекенья очнулся. Сиял неистовый апельсинный огонь, на белокаменной скамейке воцарился отец. Под деревьями выстроились колючие кустарники, все в улитках. Странницы медленно и печально влачили завёрнутые спиралью горбы. В кронах выписывали рулады птицы. Земные твари не выказывали королю никакого почтения, и Райнеро взял это на себя. Ветер гонял засохшие цветки апельсинов. Принц Рекенья покорно придавил их коленями.

— Твои грехи оставляют седину в наших волосах. — Строгий голос, прикрытые глаза, сплетённые в замок пальцы. — Что на этот раз?

— Я согрешил.

— Мы слушаем, сын наш.

— Я не почтил Всевечного своим присутствием этим утром. И прошлым… И позапрошлым… Это долгая история. — Закрыть глаза, опустить голову. Как просто, когда каешься не ради покаяния. Как было бы сложно, кайся он по-настоящему. Но этого не будет, не может быть. Райнеро Рекенья-и-Яльте не жалел о прошлом и не страшился будущего.

— Кайся, сын наш.

— Я поднял руку на своего брата. За дело. Он боялся залезть на дерево и страхом своим позорил гордое имя Рекенья. Я не сдержался, грешен.

— Да пребудет с тобою впредь терпение и почтение к ближним твоим. Кайся.

— Минувшим вечером я обратил взоры на одну донну, и во взорах моих не было благоговения.

— Что ты с ней сделал? Кайся!

— Отец…

— Опорочил, подвёл под монастырь? Заколол её мужа? Отца, брата?

— Ничего подобного, отец мой… Мы согрешили по обоюдному согласию, но обычно на исповеди от меня не требуют подробностей того, как…

— Мы прощаем тебе это. Но впредь задумайся и не будь столь падок на женщин.

— Да, отец.

— Кайся.

— Я жажду вражеской крови. — Райнеро исподлобья глянул на короля. Дурное сердце заколотилось.

— Ты кого-то убил! — Франциско сгрёб в горсть цепь — и когда снял? — упёрся ей в колено, подавшись вперёд.

— Пока нет.

— Хорошо, продолжай. — Король откинулся на скамейке, оглаживая рубин за рубином. Всё лучше, чем стучать чётками. — Кайся.

— Я посмел солгать отцу моему. Отнюдь не нужда в покаянии подвигла меня искать встречи с ним.

— Что ты сказал, сын наш?

Принц Рекенья вскинул голову, принимая на себя прославленный грозный взгляд. Ходили байки, что десять лет назад придворные валились под ним в обморок.

— Увы, это так. Вы прощаете мне этот грех?

— Мы подумаем. — Франциско сжал его плечи. В этих руках ещё оставалась сила, побуждая подняться с колен. — Твоё неумелое покаяние вызвало скорбь святых, но мы эти грешки отпускаем. Садись. Можешь рассказать, к чему ты устроил этот маскарад.

— Дух мой мечется и сердце моё изнывает под бременем долга, который мой отец не позволяет мне отдать. — Райнеро повернулся к королю. Франциско не смотрел на него, тяжело дышал в бороду, видимо, обдумывая услышанное.

— Что же наш сын называет долгом, который камнем придавил его сердце? — голос напряжён, косматые брови сошлись у переносицы, он всё же понял. Но проверяет. Вдруг свершилось чудо, и беспокойный сын усмотрел долг в человеколюбии и служении вере? Придётся разочаровать.

— То долг перед любезной Эскарлотой, отец. Враг оскорбляет её и льёт её кровь. Я присягал защищать Эскарлоту, но отступился от присяги по твоей воле. Годами я не противился твоему решению, но покой развратил меня. И я не вижу иного пути оправдаться, чем поднять меч и вступиться за прекраснейшую из женщин! — В груди клокотало, словно Райнеро в турнирном доспехе нёсся вскачь по ристалищу.

Коли так, то Франциско чуть было не выбил его из седла:

— За Эскарлоту вступаются те, чьим долгом это действительно является. Не стоит спутывать долг воина и долг короля, сын наш.

Райнеро провёл по шее рукой, эта битва давалась непросто. Но хочешь воевать по-настоящему — выйди с победой из словесной баталии.

— Король отец мой, — правая рука сжала край скамейки, — но ведь и ты познал войну. Ты прославил себя во множестве битв, но не позволяешь сделать этого мне. Навязанное мне бездействие позорит имя Рекенья.

— Честь дома Рекенья страдает от другого, — не согласился Франциско. — А именно, от твоих скандальных… шалостей.

— Я готов искупать былые прегрешения сражение за сражением, войну за войной. Я готов, отец. У меня сильная рука, верная сабля и крепкий панцирь. Я защищу Эскарлоту и принесу ей славу, ну же!

— Прекрати перечить отцу, негодный мальчишка! — Франциско дёрнул цепь, та натянуто зазвенела. Рубины поймали отблеск солнца, кровь на золоте. Король начал надавливать на камни большими пальцами на камни, перебирая их.

Райнеро покачал головой, видит Пречистая, он долго держался.

— Я не хотел этого говорить, но посмотри на наших врагов. Его величество Мэдог Нейдреборн в молодости стоял во главе армии. Его сын Айрон-Кэдоган создал непобедимый полк и жил войной и стяжал Блаутуру немеркнущую славу. — В прошлом принц Рекенья мечтал, как станет королём и повторит успех принца Тимрийского. Они сойдутся в решающей битве, но один не отберёт у другого первенства. Оба выживут. Изопьют крови из общей чаши. Разделят мир пополам и покорят непокорных. Не сбылось, лучший из врагов неудачно потешился охотой. Райнеро скорбел по нему. Судьба так и не свела их лицом к лицу — Отец, король, наместник Всевечного на земле, ответь мне. Почему ты не позволяешь мне сделать для Эскарлоты того же?

— Потому что ты уже бывал на войне и показал…

— Показал, что стою в бою пятерых!

— Что ты не способен исполнять этот долг.

Райнеро растерялся, слова не шли. Как это? Он, живя под знаменем быка[1], не способен исполнять воинский долг? Франциско перехватил его взгляд, большая голова покивала.

— Пречистая дева, отец! Я не прошу у тебя командования. — Райнеро подался вперёд, Франциско отпрянул, по жирной шее рассыпались красные пятна. — Я поклянусь не отходить от маршала Куэрво, доволен?

— Нет. Мы своё слово молвили.

— Отец, это случилось пять лет назад, — принц Рекенья понизил голос, но вышло ещё злее. — Я был очень юн, но уже тогда проявил отвагу. Стынь моей шпаги познали многие. Ты же знаешь, ты сам говорил, сколь горд своим сыном и наследником! — Райнеро сорвался с места и мерил шагами дорожку. Сапоги взвихрили песчаную пыль, напоминая о горных тропах, конских копытах в бархате пыли, неистовом огне солнца, весне. Весна и война. Они неразрывны, как Пречистая и Белоокая, но как вбить это в голову отцу? Спрятался и сидит как трус в своей молельне!

— Тебя ранили в спину, — в отцовском голосе послышалась усталость. Но это не значило, что он уступал. — Мы были огорчены твоей опрометчивостью и утомили свои колени, молясь за твою жизнь.

— Моя благодарность безмерна, ты знаешь. — Чушь, принца Рекенья спасли не молитвы, а «песочные» врачи, найденные Клювом Ита. Клювик поставил короля перед выбором. Отец колебался, помощь неверных пятнала репутацию Стража Веры.

— Твоя горячность и жажда крови увлекли тебя в самое пекло, — Франциско обмотал цепью ладонь, — заставив забыть, что ты — слуга Эскарлоты и должен беречь ради нее свою жизнь.

— Ты же понимаешь, — Райнеро навис над королём, — что я могу сбежать! Куэрво меня не выдаст, я знаю, он просил за меня. И уж эту мою выходку никто не осудит.

Франциско поднялся ему навстречу. Всё ещё громада, только колет тесноват.

— В мыслях твоих и сердце твоём нет места никому, кроме тебя, — этим тоном король проклинал. Бой вновь был проигран. — Но я заставлю тебя отвести местечко отцовским чувствам. Это напомнит тебе, сколь они горячи. — Щёку ожгло, острые грани камней разорвали кожу.

Райнеро чувствовал, как горят порезы. Горячие капли крови добрались до шеи и скользили ниже. Он вскинул голову. Если сносить отцовское наказание, то так, чтобы король видел. В груди грохотали досада и злость, но он не утрёт крови, не коснётся щеки. Франциско отшатнулся и забормотал молитву.

Он просто глупец, что возвращался к себе Галереей Сражений! Королева Диана стояла у картины, где была запечатлена битва эскарлотских рыцарей с имбирами. Райнеро не успел прикрыть окровавленную щёку, а мать обернулась.… В прекрасных глазах всплеснулся испуг, пришлось всё рассказать. Иначе мама надумала бы лишнего. Девять выходивших в патио окон давали слишком много света. Королева в деталях рассмотрела след папенькиных чувств, сжала рот в алую точку и направилась к королю. Сыну она велела дожидаться в её кабинете.

И Райнеро ждал. Стыдно признаться, но мамин кабинет был для него оплотом спокойствия и надёжности. Здесь легко дышалось. Здесь пахло по-особенному: не сладковатыми церковными благовониями, пропитавшими весь королевский дворец, а хвоей и деревом с северной родины.

Принц Рекенья с детства укрывался от невзгод в этом «гнёздышке» гарпии. Первым делом он взялся за вино и зеркало. Щёку украсила значительная ссадина, вокруг кожу взреза́ли порезы поменьше, словно зверь отходил когтистой лапой. Три королевских когтя выразили сыну всю силу отцовской любви. Райнеро обеззаразил царапины вином. Подумав, плеснул вина и в кубок. Дочь королей севера не полюбила ни эскарлотского мужа, ни эскарлотских вин. Извийн делали из замороженного винограда, южане находили это извращением. Рядом с матерью Райнеро становился северянином. Принцем Льдов. Яльте.

Детская привычка потянула его на ковёр. Райнеро уселся в самую гущу шерстяных листьев и розетт. Напротив оказалось тапестри. Райнеро усмехнулся. Маленький принц Льдов Рагге покорял снежные вершины, плавал в горной, отражающей небо реке, и находил на дне топазы и турмалины. Над соснами в беспредельном пространстве холодного неба парил ястреб. Малыш Рагге давным-давно приручил его, правая рука стала ястребиной тропой. Верный друг сопровождал принца во всех приключениях.

Прошло пятнадцать лет. Тапестри показало прекрасное место для битвы. Узкое ущелье, в ельнике над ним притаится засада, река преградит врагу путь…

— Рагнар… — в гнёздышке гарпии звучал только блицард.

Райнеро поднялся королеве навстречу, забыв в руке кубок. Мать выглядела расстроенной, сын усадил её в кресло. Матушка обняла ей же вышитую узорами севера подушку, напомнив девочку с портрета. Творение блицардского мастера висело тут же, над каминной полкой. Хенрика Яльте смотрела смешливо, но личико Дианы стыло бедой.

— Не мучь меня, матушка. — Райнеро отставил кубок, королева не проявила к извийну интереса.

Диана прикусила губу и покачала головкой. Причёска казалась слишком тяжёлой для хрупкой шеи. Эскарлотская мода мучила мать годами, делая из королевы заложницу.

— Я негодная королева, Рагге. Он даже не удалил из комнат графиню Морено.

— Это было весьма неучтиво с его стороны. — Райнеро отвёл глаза, матери незачем видеть его гнев.

— Я сказала, что опечалена его отказом. Напомнила, как он гордился тобой за битву при Сегорбе. Но он лишь припомнил мне мои слёзы. Я не сдержала их, когда тебя внесли в королевский дворец на носилках. Ты был ранен в спину, у тебя случались те жуткие припадки и не двигались ноги. Прости меня, Рагге. Франциск знает, как разоружить женщину.

— Мама, брось вспоминать это. — Райнеро привычным движением сел у материнских юбок. — Я никогда не прощу себе, что тем недугом причинил тебе боль.

— Морено сказала, — королева словно не слышала, — сыну вселюцеаннейшего короля не подобает лить кровь. Франциск её послушался, ну конечно, послушался. Знаешь, Рагге, если в одно ухо ему будет нашёптывать бог, а в другое — Розамунда Морено, он выберет Розамунду.

— Эта шлюха мизинца твоего не стоит! — притопнул Райнеро согнутой в колене ногой. — Я сожалею, что из-за меня тебе пришлось вытерпеть… общество Чёрной дамочки и… неучтивость короля.

— Неучтивый король приходится мне мужем, — матушка отважно улыбнулась. — С мужьями иногда приходится разговаривать, так положено.

Райнеро поднёс к изувеченной щеке мамину руку. Боль затихала, и не только оттого, что у королевы была вечно холодная кожа.

— Я не должен был.

— Не должен что? — сухой короткий смешок. — Стремиться к тому, что пристало мужчине и воину?

— Попадаться тебе на глаза после выволочки у отца, — усмехнулся принц Рекенья. — Прекрасной даме не подобает видеть расцарапанное лицо кавалера, даже если это её сын.

Королева приподняла его голову за подбородок, в красивейших глазах злились снежные вихри.

— Я — Яльте, Рагге. Мы — Яльте. Мы не боимся крови, сколько бы её ни было.

Райнеро прижал к губам мамину ладонь.

— Не отрекайся от этих слов, когда я буду проливать кровь в твою честь, матушка, — шутливо наказал сын.

— Я… я пригрозила ему. — Диана вжалась в кресло, стиснув обеими руками подушку. Райнеро ощутил подле себя пустоту. — Я сказала, что отошлю тебя в Блицард, коль скоро Эскарлота воспитывает тебя столь… односторонне. Я думала, он убьёт меня. — Белая рука метнулись к закованной в чёрный воротник шее. — Задушит той самой цепью на глазах своей потаскушки.

— Одно твоё слово…

— Ты ничего не слышал, нет! Королевам не пристало… — Прохладные пальцы легли на его лицо, погладили скулы и прикрывшиеся веки. Мать пыталась его успокоить, убаюкать огонь долгим поцелуем в лоб.

У неё не вышло, не могло выйти. Оставляя глаза прикрытыми, а голос — ледяным, Райнеро горел изнутри.

— Подай мне знак, и Розамунды не станет. Яльте терпеливы, но гнев их страшен. Яльте не прощают. Я — Яльте. Я вырежу у обидчицы сердце и положу к твоим ногам. Лишь одно слово, мама. Одно. Твоё. Слово.

— Милый, не надо крови… — отстранилась, отпуская его догорать в одиночестве.

— Конечно. Прости. — Райнеро поймал её руку, прижал к груди. — Сердце к ногам — это дикость. Я всё устрою иначе. Граф ви Морено потребует блудную жену назад, и она больше никогда тебя не потревожит. Яльте не только льют кровь, а? Нам по зубам интриги.

— Рагге, остановись. — Совсем снеговое личико, приоткрытые губы, влажный блеск глаз. — Франциск любит донну Морено. Любовь не спрашивает, примут ли её. Любовь не смотрит по сторонам. Любовь попирает любые приличия.

— Мама… — Райнеро не сдержал стона.

Диана опустилась на колени, обдав сына дымным шалфейным запахом.

— Я не осуждаю Франциска. — Губы застыли в храброй улыбке, но в глазах — вся жалкость таящего снега. — Он старался стать для меня любимым, десять лет старался. Но я… я слишком Яльте, Рагге. Мы не умеем впускать в сердце тех, кому не видим там места.

Мать прижимала его к себе, гладила по голове, словно из двадцати двух ему опять стало два. Это забавляло. Райнеро притворялся, что успокоился, выбросилместь из головы. Он понял. Мама — святая, она не допустит расправы над той, кто её оскорбляет. Она не вытерпит несчастья того, кто её не любит.

— Что ты делаешь на грешной земле, мама? — Сейчас он подмигнул. Потом осуществит задуманное. Аккуратно, без матушкиного ведома. — Твоё место в Святом Писании.

— Дурашка! — королева дёрнула сына за вьющуюся у глаз прядь и по-настоящему засмеялась.


[1]Наследник престола Эскарлоты носит титул герцога Валентинунья, на чьем гербе изображён бык.

Глава 13

Блицард

Рюнкль

1
Скачка без седла играла с ней злейшую шутку. Толчки, идущие снизу вверх от лошадиной спины, растравляли в теле бесславную память блуда.

Дождь сёк её косыми струями. Будто силился продырявить плотное, крепко стягивающее живот и грудь платье, что было вытряхнуто не иначе как из сундуков прабабки, а затем исполосовать кожу правнучки. Конечно, даже убогий Рюнкль не в силах вытерпеть такое ничтожество, как она!

Ветер теребил пряди кобыльей гривы, щекоча всаднице щёки и шею. Локоны малыша форн Хеймера-Тека были мягче, да и пахли свежее. Старикан Тек хорошо снарядил свою детку в поход по этому миру, у детки нашлось всё, чтобы прельстить слабую на передок королеву! Шлюха, невероятная шлюха, она перепробовала мужчин больше, чем счесала с себя шавка блох!

Сбоку задымилось туманом озеро, ни лебедя, ни лодчонки, ничего, что могло бы порадовать взор. Река в Хильме изо дня в день несла от берега к берегу множество лодок с разноцветными сидениями, в доке же стоял королевский остеклённый баркас…

От кобылы исходило тепло. Прежде это заманило бы улечься, зарыться в гриву лицом, теперь мучило. На коже ещё теплились следы от касаний и поцелуев андрийца, лисёнка, хищника! Её тело хранило память о многих близостях. Кроме той, что стала переломной, низвела высокое «таинство» до приятной забавы. Как это обычно бывало, королева моргнула.… Открыв же глаза, увидела, что сама она меняет мужчин одного за другим, а жених отчаянно медлит играть свадьбу с ней. Продувная бестия, он жаждал заполучить женщину не с одной лишь короной, но и беременным животом. Когда Кэди женится на Хенни… Шуточка их общих друзей, в конце концов означившая «никогда».

Похоже, лесная дорога вильнула, отдаляя королеву от осиротелого лебяжьего озера и розовых кустов, упрятанных на зиму в ельник. По сторонам из тумана проступало царство чёрных, лоснящихся от влаги стволов деревьев и ржаво-красной листвы. Хенрика разогнулась, отклонилась на кобыльей спине назад. Фольке сбавила шаг, позволяя услышать чавканье листвы под копытами. Возможно, эта земля была бы не прочь утянуть Хенрику Яльте на эти листья и заставить истлевать вместе с ними. Какая в том важность? Лихорадочное желание бега от себя сгинуло. Хенрика осталась наедине со своими пошлыми чувствами, как-то озноб от дождя и холода, боль ниже спины, привкус собственных волос во рту, угодивших туда от порывов скачки. Горло перехватывало подступающими рыданиями. Хенрика закрутила головой, ища, на что отвлечься.

К примеру, в том дубе на возвышенности вполне мог бы жить подхолмовый народец. В загородной резиденции Яльте рос почти такой же роскошный дуб, и маленькая Хенни подожгла его, надеясь выкурить жителей Подхолмов. А жмущийся к необъятному стволу трухлявый пенёк сходил за трон, куда присаживалась, выбираясь на прогулку, его королева. Яльте правили Блицардом с высоты трона из серебра, но Хенрика разменяла его на седалище, немногим превосходящее этот пень.

За дубом вид открывался паскудный. Убогонький замок. Не то новый дом, не то тюрьма. Сложенный из серого камня и кирпича, с четырьмя квадратными башнями, притом две полуразрушены, с покатой протекающей крышей, он был ненавистен Хенрике уже тем, что он не дворец Сегне. Белокаменный, с выступающим фасадом и лесочком башенок, накрытых тёмными острыми крышами, Сегне был плодом союза между победителем и проигравшей. Кэдоган набросал план дворца, учтя малейшие её пожелания, и оплатил строительство. Сочтя это веским доводом, Хенрика с облегчением уступила мольбам плоти, шедшим, впрочем, от сердца. Когда Кэди женится на Хенни… Жених откладывал свадьбу четыре года. За это время невеста нашла у себя кровоточащую рану бездетности и пыталась закрыть её нехитрыми удовольствиями. От женитьбы Кэдоган отвертелся, скончавшись на предсвадебной охоте, рана Хенрики раскрылась ещё шире. А что, если на этот раз получилось, спрашивала она себя с каждым новым любовником и прислушивалась, не ломит ли тела как-то по-особенному…

Кнутики из дождевых струй истерзали платье Хенрики так, что она больше его не чувствовала. Дождь сёк по коже, дождь хотел забить её до смерти, вмять в эту землю, повинуясь ненависти, что питал к ней весь Блицард. Живот терзало спазмами опьяняющей пустоты, это его следовало подставить под удары дождя, ибо именно в нём никогда не зародится наследник. Остеклённый баркас в доке реки Ульк, белокаменные фасады и чёрные черепичные крыши Сегне и Кэдоган, трон из серебра, всё это было дождевой пылью, ничтожной малостью, которую ни у одного колдуна не выменять на младенца.

Обхватив руками живот, Хенрика надломилась на лошадиной спине, спрятала лицо в гриву и заплакала.

— Ваше величество! Это ваша камеристка.

Плач застрял где-то в гортани. Бывшая королева вздрогнула всем телом и крепче прижалась к шее Фольке, попутно отплёвываясь от прядей гривы, прилипших к губам. Может, этот настырный Непперг её не заметит?…

— Вы совсем озябли. — Плечи и спину объяло теплом, на них легла, закрывая от дождя, приятная тяжесть. Прижаться бы теперь к кому-то надёжному, любящему…

Хенрика снова чуть не расплакалась, но на сей раз от жалости к себе и благодарности к безымянному Неппергу. Перебрасывание волос на одно плеч, возня с пряжкой на плаще отвлекли от постыдного намерения, а на голову тем временем лёг капюшон, опушённый мехом куницы.

— Я шутила… — Оглянувшись, Хенрика улыбнулась сквозь слёзы Неппергу, что как раз лихо соскочил с пенька. — Не вздумайте носить платье.

— Если для того, чтобы быть рядом с вами, нужно зваться камеристкой… — брат Юльхе на мгновение развёл руки в стороны, — я готов. Ради этой улыбки готов.

Бывшая королева глупо хихикнула, слёзы с новой силой обожгли глаза, пришлось отвернуться. Краем глаза она видела, как Непперг подвёл своего коня к её лошади. В сравнении с этим чёрным мохноногим здоровяком — с таким ходят в горы — кудрявая, белее облачка, Фольке смотрелась игрушечной. Неппергу же дождь был удивительно к лицу, волосы спускались змейками, глаза полнились согревающим теплом, щёки горели благородным багрянцем. Через плечо у него висела кожаная сумка, где он спасал от дождя плащ королевы и, выходит, свои перчатки. Хенрика не сопротивлялась, когда брат Юльхе надел их ей на руки, погружая в охват из кожи и меха.

— Не угодно пересесть на Великана? — Непперг похлопал названного Великаном по лоснящейся шее. Высокий в общем-то всадник доставал жеребцу хорошо если до половины морды…

— Я сменила достаточно сидений, для которых была не годна. Останусь там, куда села… — Не так её страшила езда на этом исполине, как вероятность жаться к достойному графу мохнатой гусеницей в чёрно-белый окрас. — Но у вас южная внешность, поэтому постарайтесь быть у меня на глазах. Ваш вид согревает.

Не дожидаясь ответа, Хенрика взялась обеими руками за кобылью гриву и лёгким движением бёдер послала Фольке шагом. Ненавистный Рюнкль маячил вдали рыжими развалинами в пасмурных разводах. Между ним и бывшей королевой лежало ещё пол-леса. Дождь утихал. Плащ окутывал теплом, оно пусть и не сушило, но прогоняло мелкую дрожь. Наконец, новой скачки бывшей королеве просто не вынести. Слетит наземь и, обессилев, истлеет вместе с листвой… Движение в ритме прогулки оставалось единственным приемлемым выбором.

— Вряд ли мой южный облик — моя заслуга, — нагнал Непперг, единственный яркий сполох в этом царстве слякоти и тумана, царстве чёрных стволов. — Просто моя бабушка родом из Апаресиды, она оставила потомкам особое наследство.

— Наследство весьма недурно, — поддержала Хенрика разговор с достойным внуком апаресидской бабушки. — Идёт и вам, и вашей сестре. Моей бедной Юльхе пришлось отдать свою часть наследства снулой рыбине… А с кем поделились им вы?

— С девушкой любезной и благонравной, но слабой здравием. — Непперг старательно вперил чёрные глаза куда-то между Великаньих ушей. — Отмерено ей было ровно столько, чтобы хватило проводить меня на войну, но не дождаться.

— Юльхе ничего мне о вас не рассказывала, — Хенрика пожала плечами. — К слову сказать, здравие моего жениха оказалось весьма перехвалено. Он не успел одарить меня наследником, за что я до сих пор немножечко зла на него.

— Речь о Теке? — Непперг встрепенулся, напоминая вставшего наизготовку чёрного лиса. — Вы, что же, всё-таки велели его…

Хенрика закатила глаза. Видение того, как малыш форн Хеймер-Тек в льдисто-синем покрывале бредёт сквозь туманы и слякоть и сетует на отказ Яльте, тронуло губы усмешкой.

— Нет. В моей жизни был только один человек, зовущийся моим женихом. Что до Тека.… Не печальтесь, Маур. Если он и свернёт шею по пути в Андрию, то без моей помощи.

Непперг фыркнул, встопорщив аккуратные, мало напоминающие гусеницу, усы:

— Сей жмот забрал венец обратно.

Вначале бывшая королева обмякла от небывалой лёгкости, потом мелко задрожала.

— В одном он был прав. Я недостойна короны своих предков.

На дорогу выбежала лиса-огнёвка. Подняв переднюю лапку, она принюхалась к воздуху. На всадников красотка смотрела не больше секунды, затем вдруг прижалась к земле и юркнула в заросли малины.

— Не говорите так. — Непперг с сомнением посмотрел вслед лисице, соотнёс ли он лисье племя с Теками?

— Я испугалась того венца, Маргейр. — Хенрика провела пальцами по пушистой кайме капюшона. — Он блеснул мне клыками яльтийского волка, и я струсила, отказалась от земель Яльте, почестей, борьбы… От всего…

— Вы истинная королева, единственная королева Блицарда, об этом знают все, даже ваш кузен!

— Уверены? Лауритс тоже Яльте, как и я. Кажется, нам двоим тесно на этой земле, которую когда-то неимоверными усилиями получили мои предки…

Непперг натянул поводья, невольно заставляя бывшую королеву остановить и Фольке. Юлиана накидывала ей на плечи шаль, брат Юлианы подавал багряную от холода руку и приглашал к себе в седло:

— Перед тем, как я стану вашим секретарём, исполню обязанность камеристки. Пересядьте. Я не умею сбивать жар и готовить микстуры, а вы совсем продрогли. И как же вы вытащите меня из пучины невежества, если захвораете?

Прежде, чем приступить к рассказу о досточтимых предках, Хенрика прижималась щекой к плечу Багряненького Непперга, шмыгала носом в меховую изнанку его плаща, грела озябшие руки, обнимая его за пояс. От братца Юльхе вкусно пахло лесом и дымом, и как только Боон смела утаивать от своей государыни такое сокровище?

— Хорошо, Магнус… Будучи королевой, я пыталась дать образование каждому своему подданному, будь то лесоруб или праздный дворянин. Пожалуй, справиться с невежеством бывшего боевого офицера мне вполне по силам.

— Я окажусь благодарнейшим учеником, вот увидите.

— До того, как мой род обрёл здесь сомнительную славу властолюбцев, убийц и развратников, он стоял у истоков северного колдовства. Мы же с самой Тикты. Яльте жили на её южном береге, все во льдах и снегах, правили княжеством Угрюмборг, раскладывали руны и ловили малейшие знамения судьбы, чтобы идти с ней рука об руку. Но однажды судьба решила нами потешиться, а орудием своим избрала гнев стихии. Обрушились ледники, пришла в движение земля. Города уходили под воду. Когда океан поглощает твой дом, ты или тонешь, или ищешь новую землю, которая тебя приютит. Если ты Яльте, перед тобой не стоит вопроса. Мои досточтимые предки уплыли на кораблях, после чего потонул весь южный берег Тикты. За ним осталась лишь мерзлота и поселения диких народов, тех, что бьют в бубны и не мыслят жизни без жертвоприношений. Яльте сумели пересечь Папиранцевое море и высадились на берегах Блицарда. До суши добрались немногие. Среди счастливцев был глава рода — угрюмборгский князь Вигрим Железный Бок, его жена Ингунн Змеиные Уста, сын Рагнар и дочь Раварта — стрела, бьющая врагов рода Яльте в самое сердце. Ну и немногочисленные родичи и приближённые. Тиктийские беглецы огляделись и рассудили, что эта земля им подходит. Так началась их дорога к престолу Блицарда. Сердца их были огненными, но кровь — ледяной. Последняя особенность дала им фамилию. В переводе с тиктийского наречия, Яльте — это «кровь от крови льда».

— Возможно, у вашего величества и ледяная кровь, — снахальничал граф форн Непперг, — но сердце… Сердце не только дарит румянец вашим щекам, но своим теплом давно согревает и меня.

Хенрика запрокинула к нему лицо. Из её положения ей открывался сносный вид на выразительные скулы и вильнувший чуть в сторону нос с заострённым кончиком. Пальцы зазудели, желая испытать его остроту. В сравнении с красой чёрного лиса Тек точно был приторным пряником.

— Кажется, вы первый, кто не торопится спорить со мной, перечить, попрекать меня слабостями, — совершенно искренне сказала Хенрика. — А что же ангелок Тек? Повёл себя, как все прочие. А от него только требовалось обнять, спросить, разве не хочу я воцариться на земле Рагнара и устроить весёлую жизнь корольку Яноре, словом, наговорить мне приятной чуши…

Непперг отвёл с её щеки край капюшона. Хенрика отстранила его пальцы, тепло багрянца ещё не скопилось в них, рана же от Тека колола душу снежным крошевом.

— Что тебе нужно, Марни?

— Хотя бы моё имя, — усмехнулся брат Юлианы.

— Имя? — Хенрика подняла на него глаза и моргнула от лучезарной улыбки.

— Мариус. — Непперг убрал с пояса её руку, но лишь с тем, чтобы стянуть перчатку и, щекоча усами, поцеловать ладонь. От запястья к груди побежали мурашки. — Я Мариус.

— Мариус… — Хенрика не спешила отнять руки, что обошлось Багряному Неппергу поцелуем в каждый её палец. — Так что тебе нужно, Мариус?

— Ваша дружба, сударыня. — Непперг поцеловал ей тыльную сторону ладони и натянул перчатку обратно, позволяя меху баюкать следы поцелуев.

— Ты видел меня абсолютно голой. — Хенрика глянула на него исподлобья. По лицу Мариуса прочлось, что нахал разглядел тогда всё, что желал, и сейчас это вспомнил. — Как после этого мы с тобой можем дружить?

Мариус форн Непперг покрылся свежим багрянцем, трагически приоткрыл губы, неосмотрительно подставляя их под беспокойный взгляд королевы. Хенрика куснула себе нижнюю губу, поманила Мариуса пальцем — пусть наклониться.

— Когда Яльте чего-то хотят, они сообщают об этом и заполучают… — прошептала она в приплюснутое, но всё равно притягательное ухо.

— Я слушаю, сударыня… — Непперг забыл править конём, покорно остановилась идущая вровень Фольке.

Хенрика поёрзала в седле, устраиваясь удобней, сомкнула руки на поясе Мариуса, припала щекой к восхитительно крепкому плечу. Прикрыв глаза, тихо спросила:

— Ты справишься с тем, чтобы зацеловать следы от стрел гадкого Тека?

2
Первый поцелуй был прерван вернувшимся ливнем. Хенрика с облегчением сменила посадку боком на мужскую, цоканьем велела Фольке не отставать, и Великан тяжелыми скачками понёс всадников через лес. Его ход мало походил на полёт Фольке, и всё же объятия Мариуса оживляли загубленный ливнем конец прогулки.

Едва они влетели во внутренний двор замка, Великан громоподобно заржал и, кажется, попытался вскинуться на дыбы. Хенрика вскрикнула как девчонка, Мариус сладил со зверем, за что получил в щёку одобрительный поцелуй. Выбежавший навстречу конюх принял поводья. Хенрика уверенно соскользнула с седла в объятия Мариуса. И он повлёк её к башне, распростёрши над ней свой плащ. Хенрика в равной степени предвкушала горячую ванну и Мариуса в камергеры, обед и Мариуса в сотрапезники, постель и Мариуса в любовники, но не тут-то было.

— Вашье веллитчество! — Акцент ударил по ушам, Хенрика обернулась. Под арку ворот ворвался всадник, опалённый отнюдь не северным солнцем, с прилипшими ко лбу кудрями. От южанина и его лошади валил пар. Чужеземец спрыгнул наземь и, запустив руку за пазуху, стрелой устремился к Хенрике. Впереди щитом вырос Мариус. В ответ протрещало:

— Наротчный корроллевского дворра Эскарррлотты Давид Еррера по литчному поррутчению её велитчества корролевы Дианы к её велитчеству корролеве Энрикке!

Сестрица! Письмо! Сердце подпрыгнуло, зашедшись от радости. Хенрика легонько отстранила своего рыцаря, жестом попросила раскинуть над ней плащ.


Ветер,

Почему ты порвал мои струны?

Ветер,

Тенью алой заплыл профиль лунный.

Ветер,

Разве я всегда был безумен?

Ай-ай-ай-ай, ветер…

Конь мой,

Отчего мотаешь ты мордой?

Конь мой,

Отчего идёшь ты нетвёрдо?

Конь мой,

Неужели я был всадник гордый?

Ай-ай-ай-ай, конь мой…

Донья,

Ты не выставляй ножек в пляске.

Донья,

Мне в дорогу не взять твои ласки.

Донья,

Сочинил я недобрую сказку,

Ай-ай-ай-ай, донья…

Друг мой,

Помни песню спятившей стали,

Друг мой,

Мы друг другу урок преподали,

Друг мой!

Одному в безоглядные дали,

Ай-ай-ай-ай, враг мой…


Писано 19 сентября 1526 года от прихода Блозианской Девы.


Диане не было равных в подражании разным литературным формам — от суровых тиктийских саг до пылких эскарлотских романсов. С её позволения Хенрика под псевдонимом печатала их в Королевской книгопечатне. Книги не оседали в домашней библиотеке, а уходили в книжные лавки и развалы Хильмы и за её пределы. Но по двум особым словам в присланном тексте Хенрика со страхом понимала, что это — не для забавы.

Рвал струны ветер. Мотал мордой конь.

Прощаясь двадцать лет назад, сёстры вложили в красивый образ ни много ни мало смертельную опасность.

— Мариус. — Хенрика почти повисла на предложенной ей руке. Её колотило, сердце будто хотело выбиться из клетки, губы предательски дрожали — не вдохнуть. Страшное послание жгло пальцы, норовя выскользнуть на излизанный дождём булыжник. — Вы мне нужны. Мы едем в Эскарлоту.


— Почему ты ещё не в постели? Льдяноклыки уже ищут в твоей спальне щель поудобнее.

— А как ты меня заметила? — Хенни восхищённо охнула и кое-как вылезла из-за сундука. Сестра сидела на расстеленной посреди комнате волчьей шкуре. Сидела спиной к убежищу Хенни и не оборачивалась даже теперь. Неотрывно вглядывалась в россыпь рун. В окно над разобранной кроватью давно глядела лунная ночь, шумел последний из летних дождей. — Тебе камешки сказали?

— Камешки не разговаривают, Хенни, — Диана хихикнула, обернулась. Распущенные волосы струились светлой волной до самого пола. Хенни всегда завидовала косе старшей сестры, у девочки волосы едва доставали до лопаток. — Ну, иди сюда.

Хенрика с готовностью подбежала к протянувшей к ней руки Диане. С недавних пор она полюбила вот так приходить к сестре, за полночь, когда нянечки давно спят и никто не запретит ей ходить босой и одетой только в одну сорочку. Диана усадила Хенни на колени, крепко обняла, положила подбородок ей на макушку. Принцессы Яльте сидели посреди спальни старшей из них, а перед ними раскинулись болтливые великаньи зубы, так Хенни называла камешки сестры. На каждом красовалась золотая руна, эти руны можно было разглядывать вечно. Особенно сейчас хотелось продлить этот тёплый миг, ведь совсем скоро Хенни не сможет обнять сестру.

— Диана? А тебе точно нужно поехать? Зачем тебе этот король? Он наверняка громкий, огромный и испачкан солнцем. — Прижавшись к сестре, Хенни вдохнула запах её волос. Они пахли жжёными еловыми веточками, сестра опять ворожила.

— Что плохого в эскарлотском короле? Он бравый воин, высок и наверняка красив. — Диана поцеловала Хенни в макушку, потянулась за горевшей у рун свечой.

— В нём плохо то, что он увозит тебя от меня! — Хенрика лягнула пяткой руны, камешки обиженно звякнули и рассыпались новым предсказанием.

— Ну и что ты мне напророчила? — Диана положила на блюдце новую веточку — на этот раз голубики, с высушенными синими ягодками. Свеча лизнула свернувшиеся листочки, к потолку взвилась тоненькая сладко пахнущая нить дыма. Сестра щипнула её, будто та впрямь была нитью, и махнула рукой, чтобы дым окутал руны. — Дорогу и нового друга. Лучше предсказания и быть не может. — Поцеловала Хенрику в висок, шутливо дунула в ушко.

Хенни захихикала, чуть отстранилась от Дианы:

— Можно мне с тобой?

— На мою свадьбу мы поедем вместе.

— Нет! Потом, можно мне жить с тобой? Ну пожалуйста, Диана! Я буду послушной, очень тихой! Я выучу их солнечные молитвы! Как же я здесь без тебя? Папа не умеет ворожить, отгонять от моих стен льдяноклыков, он не знает твоих сказок и поёт он смешно… и… тебя же не будет, Диана…

Сестра крепко обняла Хенни. Младшая принцесса как могла прикусывала губу, она редко плакала, чаще всего умела сдержать слёзы, но не сейчас. Ей всего восемь, а у неё уже отбирают её единственную сестру! Диане всего шестнадцать, этот эскарлотский король не может подождать ещё пару лет?

— У них там одно только солнце, ты растаешь, как ледяная фигурка!

— Глупенькая. В Эскарлоте есть места, где почти как у нас дуют ветра, а зимой лежит снег. Зато летом там столько вкусностей! Помнишь эти золотые фрукты, апельсины, что принесли послы?

— Ты что, пойдёшь за того короля из-за апельсинов?

Диана рассмеялась и стала медленно покачивать Хенни на руках, совсем как малышку. Девочка уткнулась носом в сорочку сестры, от ее слёз на тонкой ткани остались мокрые пятна.

— Нет. Это выгодный союз для нашего отца, Хенни. А я… какая из меня Королева Вечных Снегов? — Диана смешно сморщила нос, коснулась им носа Хенни. Девочка засмеялась, ловко обхватила сестру за шею и успела чмокнуть в щёчку. — Нет, я выйду за иноземного короля и рожу ему детишек. У меня будет точно такая же дочка, как ты. Непоседливая, весёлая, с мягкими светлыми кудряшками и нашими яльтийскими голубыми глазами.

— А сыночка?

— И сыночка, наследного принца Эскарлоты.

— Только Эскарлоты? Но мне тоже нужен будет наследный принц.

— У тебя тоже будет сыночек, Хенни.

— Не будет, — Хенрика надула губы. — Няня сказала, что дети, которые своим рождением убили мать, сами никогда не родят ребёнка. Они должны ответить за смерть матери. — Хенрика сняла с железного блюдца плачущую белым воском свечу. Горячие слёзы капнули на руку. Немного горячо, но воск быстро застывал, оставляя на ладошке дивные узоры.

— Глупости. Дунь на капельку.

Хенрика послушно дунула на восковую слезинку, та дрогнула, упала на одну из рун.

— Видишь? У тебя будет малыш, кровь от крови льда. Яльте, Хенни, настоящий Яльте.

— Не вижу, — Хенни со злость сколупнула с ладони воск. — Это только ты видишь. Научи меня.

— Ты ещё мала для этого.

— А потом ты уедешь! И больше так не обнимешь меня! И мы никогда, никогда не встретимся! Ты растаешь в этой Эскарлоте, быстро, как льдинка в ладонях!

— Хенрика!

— Не держи меня! Пусти!

Хенни на четвереньках отползла от сестры, собрала великаньи зубы в ладони. Диана охнула, потянулась к ней, но отдёрнула руку — Хенрика бросила руны об пол. Звон камней о дерево пола, дрогнули в пляске огоньки свечей, судорожно вздохнула Диана.

— Я загадала, чтобы они сказали, сколько тебе осталось жить! Ну что, ты истаешь льдинкой?

Диана с опаской посмотрела на россыпь знаков. Дрожащей рукой провела по двум камешкам, угодившим в блюдце с догорающей веточкой голубики. Бережно достав их из золы, Диана сдула с золотых знаков чёрную пыль и быстро сжала руны в кулак.

— Не скоро, — она слабо улыбнулась. — Успею родить деток…

— Дай посмотреть! — Хенни подпрыгнула к сестре, разжала отчего-то ледяные пальцы. — Они одинаковые. Я знаю, помню, ты говорила, это знак «десять» или «судьба».

— Видишь, как много? Это даже дольше, чем моя теперешняя жизнь от рождения. — Диана задула свечу. — Пойдём-ка спать.

— Диана… Это я сделала? Я отмерила тебе только двадцать лет? — Хенрика поймала сестру за рукав. Она вдруг почувствовала биение сердца, оно колотилось так громко, будто хотело сбежать. Лоб загорел от жара, в горле свернулся комок. — Я?

— Нет-нет, маленькая, что ты! Это же шутка, игра. Иди ко мне.

Диана взяла Хенни на руки. Старшая сестра была высокой, худенькой, но Хенни она всегда подхватывала на руки так легко, будто младшая сестра весила не больше её любимой куклы. Диана уложила Хенрику на свою кровать, легла рядом, прижала к себе, получше укутывая их в подбитое волчьим мехом одеялом.

— Я не хочу. Не хочу, чтобы ты меня оставляла. Пожалуйста. — Хенни не сводила взгляда с Дианы. Глаза сестры блестели, она закусила нижнюю губку, прижала ладошку Хенрики к своей груди.

— Помнишь? Ты — Яльте. Мы — Яльте. У нас огненные сердца, и ледяная кровь. Наши сердца бьются в такт.

— Пока мы вместе, для нас нет страха, — закончила Хенни слова семейного обряда. — Но мы не будем вместе.

— Я всегда буду рядом, Хенни. Приложи руку к своему сердечку — и услышишь меня. — Диана поцеловала её ладонь, улыбнулась. — А я буду писать тебе. У нас будет свой шифр, секретные слова, значения которых будем знать только мы с тобой.

— Обещаешь?

— Конечно, родная. — Диана вытерла со своей щеки слезу и натянула одеяло Хенни до подбородка. — Я всегда буду с тобой.

Глава 14

Эскарлота

Айруэла

1
— Пред лицом вашего величества, а вместе с ним ликом Всевечного каюсь, что соблазнил донну Карлоту жемчужной вышивкой на гульфике.

— Грех блуда мы тебе прощаем. Непотребное щегольство караем штрафом в казну престола. Ещё.

— Каюсь, что поставил светскую пьесу в святой день, не посмотрев на запрет всяких пьес, помимо «чудесных».

— Раздай убогим и сирым доход с неподобного зрелища. Ещё.

Сезар ви Котронэ со вздохом привалился спиной к стенке исповедальни. Подлинные грехи были на исходе и мешались с воображаемыми. Страж Веры неутомимо выжимал до донышка его «порочную душонку», наверное, добиваясь, чтобы у Пречистой с триптиха закровоточили уши. Однако вряд ли разгневаешь такими ничтожными грехами ту, что видела, как отец отрекается и приговаривает к погибели сына, и не вступилась, смолчала…

— Я оставил на произвол судьбы своего принца в тёмный для того час, хотя присягал следовать за ним даже в Залунный край.

По ту сторону окошка с резными образами добродетелей послышались перекаты яростного дыхания. Наверное, король снова пожалел, что не бросил камергера в темницу, не казнил. Ведь проку с того было меньше, чем шерсти с паршивой овцы. Котронэ не сообщил ничего ценного на допросе, что устроили ему по возвращении в замок, наутро после той ночи, когда бежал принц Рекенья. Котронэ не раскаивался ни в чём действительно важном на исповеди неделю спустя. Что за грешных чудес ожидал от него Заступник Веры, если камергер не покидал Айруэлского замка и находился на виду? Единственное, в чём действительно стоило покаяться, так это в том, что он обещал помощь своему принцу и не привёл её. Сам всевидящий Клюв ви Ита не знал подробностей драки в забытой деревушке у Амплиольских гор. Райнерито расправился в одиночку с солдатами, возглавляемыми бывшим маршалом? Невозможно. Упросил бывшего маршала помочь ему? Может быть. Заставил шантажом, силой? Вполне. Вообразить, что кровавая расправа случилась по воле бывшего маршала, Сезар не осмеливался. Не такой человек вырастил сирот Котронэ, не такого человека до самозабвения любила тётя Оливия. Он бы не напал первым, он бы только… отвёл от сына удар.

— Твой грех не в том, что ты покинул своего сеньора, — заговорил король Франциско медленно и не совсем разборчиво, будто словам противился язык. — От присяги коему мы, к слову, избавляем тебя. Но в том, что упрекаешь себя за это. Ещё.

— Месяц не посещал я месс, а когда посетил, то уснул на проповеди. — Сезар согрел дыханием озябшие руки, летняя погодка сбежала из этого забытого Девой города вслед за принцем.

— Прощаем.… Но только на первый раз. — Заступник Веры сделал паузу. Сезар стиснул между колен враз похолодевшие руки. Какую бы «епитимью» не наложил на него этот жадный до покаяний исповедник-обжора, камергер не выдаст ни единой тайны своего принца. Ни единой собственной, которая касалась бы принца. — До того, как мы обратимся ко Всевечному и всем святым за отпущением грехов для твоей слабой, падкой на соблазны души, мы должны знать.… Доподлинно знать.… Служа своему сеньору, который ныне разбил наше отцовское сердце.… Не позволял ли ты склонять себя… к греху мужеложства?

— Ва-а-аше величество… — лелея облегчение и в то же время пересиливая невообразимую усталость, Котронэ повернул голову к окошку и послал сквозь высечку исполненный осуждения взгляд. Коронный у него, по словам Райнерито. — Вам ли не знать, что его высочество любит лишь женщин? И любит… чересчур.

— А-а-ах ты отродье вольпефоррского выскочки! — рёв схлестнулся с хлопком дверцы в исповедальню.

Глаза резануло холодным серебром света, Сезар невольно прикрыл их рукой. Горячая жирная лапища заграбастала его за плечо, вытряхивая из исповедальни.

— Иди за мной, мрази пасынок!

К тому времени, когда покаявшийся грешник очухался и проморгался, король Франциско вынесся из часовни, лишь по порогу собольим мехом скользнули полы его ропоны. Котронэ поторопился следом, на ходу поправляя перекрутившийся рукав колета, чёрного, как последние дни Райнерито.

Дождь заливает город, светлопрестольный город, пела погода новый романс драматика, ставившего светские пьесы в святые дни, вечность осиротевший без истинного короля. Патио со всеми его яблонями и розами, скамейками и статуями рассеивалось, иссечённое хлёсткими косыми струями. Ступени лестницы на галерею выскальзывали из-под сапог, и ради сохранности своей шеи Котронэ замедлил шаг. Карой за промедление ему стал беззвучный для уха щелчок от Клюва ви Ита: канцлер передал его, сморщив и тут же распрямив нос. Он стоял на крытой галерее по правую руку от короля и с перелины на плаще сгонял морось.

— Котронэ, — Ита исподволь кивнул на короля Франциско, что как раз смерил камергера настороженным, недоверчивым взором. — Не смей о чём-либо спрашивать. Просто сыграй Райнеро прямо сейчас.

Сезар не понял, как его руки скрестились на груди, а ноги, увы, не такие же тощие, расставились шире. Он тряхнул головой, смахивая со лба волосы.

— Король, отец мой, — заговорил он голосом, на полтона ниже его собственного. — Я грешен, ибо жажду вражеской крови. — Веки опустились. Но лишь затем, чтобы резко подняться, высвобождая прямой, непримиримый, иззелена-зелёный взгляд. — Дайте. Мне. Командование

— Война должна быть поручена тем, кто способен с ней уживаться и оборачивать её выгодами для себя и своей страны, ты же показал, что тебе не по си… — король Франциско начал было надвигаться на неуёмного «сына», как вдруг отпрянул, чудом на задавил Клюва и неловкими пальцами и сотворил солнечное знамение.

Котронэ поклонился, спрятав усмешку за прядью волос. В своё время сам демон театра пал пред величием его актёрской игры.

— Если это не происки Отверженного, то божественный дар, — пробормотал Страж Веры, качая взлохмаченной от сырости гривой и не глядя творя знамение за знамением. В живом глазу плескала чистейшей воды растерянность, стоило бы торжествовать — лжеРайнеро смутил отца, чем не мог похвалиться Райнеро настоящий.

Но Сезар ощущал только горечь во рту и дрожь в теле. Король Франциско кивнул канцлеру и спешно покинул галерею через первую же арку. При более чем внушительных объёмах он ухитрялся передвигаться с быстротой шмеля. Наверное, сказывалось прошлое воина, но Сезар, как и Райнерито, застал уже Стража Веры, что расходовал мощь голоса на проповеди, а силу рук на перебирание чёток.

— Он придумал тебе дельце, достойное твоих трагикомедий, — хмыкнул Клюв ви Ита, у которого не было ни военного прошлого, ни духовного настоящего. Он возложил свою ещё нестарую тридцатипятилетнюю жизнь на алтарь государственного служения. Правда, Райнерито своими выходками частенько подкидывал наставнику побочную работёнку. Она сводилась к тому, чтобы сочинять нашкодившему принцу оправдания или же смягчать гнев короля, если «проделку» не удавалось замять. Устраивал ли Райнерито ристалище в Знамённом зале, выпрыгивал на арену корриды вместо рехонеадора, закалывал, защищаясь, и сбрасывал в реку мужей своих пассий, Клюв ви Ита всегда держал для него наготове защитную речь. Сезару же отводилась скромная роль осведомителя, иногда приходилось совмещать её с обязанностями слуги и подельника неугомонного принца, из-за чего у него с трудом находилось время на официальные обязанности камергера[1]. И надо же было стройному порядку сбиться, когда на кон встало нечто много большее, чем свободное передвижение по королевству… — Сезар, будь добр, всё же снизойди до своего канцлера или хотя бы зятя.

Котронэ вздрогнул, потряс головой, та откликнулась отчаянным пустозвонством. Ита за рукав увлёк его подальше от перилл и мороси, но и внутрь не торопился. Сердце забилось быстрее, будя замерзающую кровь. Камергер взглянул на канцлера с немым вопросом.

— Его нет в Эскарлоте и на границах, — наставник поджал губы, явно выражая недовольство поведением воспитанника. — Но тебе, мой обожаемый шурин, предстоит убедить его добрых подданных, а равно и подданных короля Франциско, что принц заглатывает своё горе морским воздухом Валентинунья. Другими словами, — Ита со вздохом обратил на Котронэ два тёмных круга, над которыми предлагалось угадать глаза, — завтра же поезжай в Валентинунья так, как туда поехал бы Райнеро, убитый горем от потери матери, и запрись в Валенто, продолжая выдавать себя за него. Сговорись со слугами, от ненадёжных избавься. Никто не должен знать о расколе в доме Рекенья, порешил наш премудрый король.

Котронэ кинуло в жар. Клюв выстукивал слово за словом, но его ставленник слышал только шум своего дыхания и грохот сердца. Под сапогами расходились в лужах круги, в прозрачной воде на плитах тускло и зыбко отражалось перекошенное, растерянное лицо — его собственное. Сезар попытался грозно нахмурить брови, вложить во взгляд решимость, как у Райнерито. Отражение испуганно моргнуло. Будет нелегко изобразить это лицо, но он попытается. Зелёные глаза вместо карих, оскал крупных зубов вместо мягкой улыбки и ямочек на щеках. Что же, хотя бы волосы у них с Райнеро были одинаково тёмные, правда, над крупными «сезариньими» кудрями придётся поработать, чтобы превратить их в мелкие кудряшки Райнеро. Принц наделён красотой демона, его камергер, как твердила самая дорогая ему женщина, похож на статую мрачновременного бога. Сезар потёр ладонью нос — прямой, не вздёрнутый, затем подбородок — совершенно без ямочки, совершенно без щетины. Наступил на отражение всей подошвой. Вздохнул так глубоко, что холод наполнил грудь.

— Спятил, ви Ита? Котронэ не пойдёт на это, я не позволю. — Артист внутри него взял дело в свои руки до того, как драматик отписал ему роль. — Два принца Рекенья на одно королевство, не многовато ли? Особенно если один своим существованием толкнёт на смерть другого, а то и нас обоих?

— Ты-ы-ы… — Клюв ви Ита сбился с чинной, словно бы грачиной поступи, заглянул Котронэ в глаза, привстав на носки. Превосходя подопечных в размахе плеч, он уступал им ростом, но это не мешало ему раз за разом созерцать покаянно опущенные буйные головы. — Не распускайся, я хочу говорить с вдумчивым и разумным Котронэ, а не пропадающим невесть где Рекенья-Яльте.

Разумный Котронэ кивнул, рассеянно снял с блестящих от влаги кудрей канцлера белый лепесток, сдул его с ладони. Последний след отцветшего лета взвился к серой мгле туч.

— Отнял у меня лицо, но хочешь разговаривать? Смешно. — Ветер примчался в город каменных склонов Грорэ, выстукал дождь по черепице крыши. Он выдувает песню — и мертвеет земля. — Лучше скажи правду. Меня же казнят в конце этого дурного спектакля?

— Ну… Не исключаю. — Канцлер виновато развёл руками, зашёл немного вперёд, встав между камергером и лужей, откуда его было бы славно окатить. — Сезар, это важно. Своим лже-появлением ты можешь выманить настоящего Райнеро, а уж там будь спокоен, на сцену выйду я.

Мигель наиграно склонил голову, прижал к сердцу руку, как артист перед овациями благодарного зрителя. Иногда этот канцлер действительно сбрасывал маску учёного ворона, но только иногда. Например, за бокалами вина, которые они поднимали в честь очередного спасения задницы Райнерито, столь любимой девицами. Сезар сощурился на ухмылку Ита. Тот вскинул бровь, близко посаженные глаза говорили яснее губ.

— Не думаю, что это план короля Франциско.

— Верно, это мой. — Мигель кивнул ему, как оправдавшему надежды ученику. — Франциско же хочет обезопасить себя от бунта… Если все убедятся, что принц сидит в Валенто и с горя не выходит в люди, настоящему Райнеро будет довольно трудно собрать людей для восстания.

— Восстание? — Сезар сжал скользкий столбик баллюстрады. — Думаешь, Райнеро затеет…

— Конечно затеет, или это не я его учил! — Клюв ви Ита взмахнул руками, вспугнул приютившуюся на перилах птицу. — Он уже пытался убрать от трона младшего брата, пусть и не показывая при этом рук. Неужели не очевиден следующий шаг? Собрать армию и свергнуть Франциско. Поэтому постарайся быть как можно более достоверным принцем. Ты понимаешь? Мне нужно, чтобы Райнеро услышал о тебе хоть из Мироканской пустыни и примчался убивать самозванца прежде, чем его армия окружит королевский дворец.

Сезар отвёл взгляд от Мигеля, опёрся локтями о мокрые перила. Вода медленно просачивалась сквозь рукава колета, но холод не отрезвлял, ему не тягаться с тем, что уже поселился внутри. Райнерито не питал к брату особой привязанности, часто избегал, и всё же любил, по-своему. Но приказать убить? В это не верилось тем сильнее, когда Сезар вспомнил того убитого горем друга, готового сдаться страже без борьбы, без протеста. В это не верилось… Но лишь тому, кто знал принца Рекенья недостаточно хорошо. Камергер же воочию видел вспышки гнева, ослепляющие разум принца. Он видел, как убивает Райнеро Рекенья-и-Яльте. Мог ли Райнеро убить малыша Гарсиласо? Нет. А слабого соперника на пути к трону?

Из-за ближайшей арки на галерею долетал досужий стрёкот. Придворные пренебрегли траурным тексисом, чтобы возрадоваться роспуску «блицардских выморозков» — земляков королевы Дианы, составлявших треть её свиты. Северянка не любила Эскарлоту, и та не любила в ответ. Райнеро бы перегрыз гогочущие глотки зубами. Сезар едва не крикнул, чтобы заткнулись, но Мигель сжал его локоть.

— Но… что дальше? — Котронэ выдохнул, стряхнул с рук воду, отошёл от арки. — Когда Райнеро появится.

— Моя роль, моё соло, называй, как вздумается. — Выпустив его локоть, Ита закивал сам себе, застучал ногтем по носу. — Но я хороший актёр и не стану раскрывать зрителю дальнейший сюжет.

— Мигель, так и скажи, что не знаешь!

— Откуда, Котронэ, по-твоему, эти мешки под глазами? — Канцлер указал на живописные тёмные круги. — Это знак того, что я знаю всё, у меня в голове всевозможные ходы, да, я знаю всё, но мне не хватает только одного — Райнеро!

— А что станет с камергером, знаешь? Молчишь? — Сезар резко оборвал шаг, ударил ладонью по перилам. Он всегда был готов положить за принца голову. Всегда…Но готов ли теперь? — Я могу попрощаться с Оливией и Пенелопе, с Сезариной?

— Не хоронись раньше времени, Котронэ. — Мигель похлопал его по предплечью, опустил глаза, чёрные, как их ближайшее будущее. — Попрощаться… Да, можешь, но не как перед смертью. Просто предупреди о своём отсутствии. И не волнуй свою сестру.

— Что? — Сезар в манере принца притянул к себе зятя за перелину плаща, чуть не напоролся на острие его носа. — Сезарина ждёт ребёнка?

— Хотел бы я, чтобы это так и было, но с её набожностью наследники у нас появятся действительно с божьей помощью! — Сбросив его руки, Мигель потёр пошедший складками лоб, грустно усмехнулся и понизил голос: — Ты знаешь, что мне можно проводить с супругой ночи только по угодным Богу дням? Пару раз в месяц.

Когда Сезар предложил Мигелю взять в жёны свою старшую сестрицу, он точно знал, что лучшего мужа для Сезарины не найти. Ита был образцом надёжности, внимательности и доброты, хотя все эти качества показывал лишь избранным. Король приказал Мигелю жениться, и Мигель женился, радуясь как тому, что теперь есть, кому управлять его заброшенным герцогским двором, как и тому, что Сезарина не только красива, но и не ревнует мужа к работе, взятой им в жёны намного раньше. Существовало лишь одно «но»: больше мужа и родного брата Сезарина любила Всевечного.

— Ты знал о её беспросветной набожности, когда вёл к образу Пречистой…

— Самое страшное, что ей эти дни нравятся, и потом она молится с удвоенным рвением, и…

— Осторожней, Ита, ты говоришь о моей сестре, а я не желаю… — Сезар оборвал себя на полуслове, почувствовав первые всплески тепла в груди. Это пробуждался его новый образ. Сейчас Сезар с трудом подавлял гнев от обиды за сестру, сжимал кулаки и цедил сквозь плотно стиснутые зубы «Осторожней».

— Да, ты прав, не стоит об этом. — Кажется, Мигель тоже заметил перемену. — Просто не хочу, чтобы в её письмах помимо милой чепухи о вере и долге появились слова о спасении ближнего и руки помощи заблудшему.

Дождь-демон заливал театр Сезара ви Котронэ. Разгонял прочь зрителей, обрывал спектакль на трети его жизни, смывал лицо, надевая взамен маску. Сезар подставил ему лоб, чтобы теплом заполнить леденящую пустоту.

Где ты, король? Твой город, то древний, то юный город, вызванивали капли дождя по поверхности листьев и лепестков, занял чужак в короне, вечность твоей по крови.

Начавшаяся игра призвала тряхнуть кудрями, одарить кривой усмешкой своего первого зрителя и отбыть, пружиня шаги по лужам, разлетающимся всплесками прошлой, отыгранной жизни.

— Не бойся, Клюв Ита. Нас ждут великие дела, так? — бросил через плечо не Сезар ви Котронэ, но Райнеро Рекенья-и-Яльте.

2
Минувшей ночью Райнеро снова ворвался в его сон.

— Яне забуду день, когда отец отрёкся от меня на глазах Пречистой Девы, — сказал он с жёсткой усмешкой. — И я не забыл, как ты подглядывал за мной и упивался моим несчастьем.

И брат притащил его в какое-то место под безнадёжным небом, заросшее осокой и багульником. Под корявой коротышкой-сосной темнела яма могилы. Райнеро толкнул его к плоскому овальному камню — надгробию, колени подогнулись, их закололо осыпавшимися иголками.

— Можешь написать себе в эпитафии нечто вроде «невинно убиенный», — милостиво разрешил мучитель.

— Но мне нечем писать, — пролепетал Гарсиласо.

Райнеро с ухмылкой поднёс к его носу изгибистое лезвие:

— Твой славный старший братец об этом позаботился. Протяни руку, живо!

Райнеро заставлял Гарсиласо писать эпитафию самому себе. Прямо на надгробии, кровью. Чтобы не было недостатка в чернилах, демон услужливо наносил ему на ладони и запястья новые порезы. На этот раз крови хватило.

Проснувшись, Гарсиласо не вспомнил текста эпитафии. Но настроение на весь день было испорчено. «Хроника родословной эскарлотских королей от Агустина Вольная Птица до Тадео Четвёртого» и вовсе довела до отчаяния. Какими рваными и жалкими оказались его знания об истории королевства, которым ему предстоит управлять! И каким терпеливым казался теперь старший брат. Но какой прок от блестящего образования, если сердце у тебя чёрное и гнилое?

Гарсиласо отложил книгу, залез с ногами на подоконник и прижался лбом к холодному стеклу, нарушая сразу два запрета: приближаться к окну и показываться за стеклом. В Айруэле шёл дождь. Где-то там промок до нитки его брат-убийца. Возможно, даже простудился. А может, пережидает ненастье под надёжной крышей, в тепле. Но он был свободен, в отличие от Гарсилосо. С покушения прошло полмесяца, но отец не ослаблял бдительности. Принца Рекенья не радовало, что в его покоях стоят обряженные в панцири воинов истуканы, но хуже были пажи. До того дня, когда над ним просвистела смерть, принц умело ускользал от свитских. К причуде привыкли и не бросались по пятам. Теперь его стерегли какие-то «гекконы»: правая лапа зелёная, левая — жёлтая, спина и пузо в апельсинную крапинку. И ведь не сбежишь! Наследнику трона не дозволено выходить на улицу, приближаться к окнам. Еду сначала пробовал один из «гекконов». По разумению короля Франциско, Райнеро мог унизиться до яда. Сам Гарсиласо находил отравление не кровожадным, а, следовательно, оно не годилось для замыслившего братоубийство Райнеро. И ладно бы, только это! Отныне принц Рекенья передвигался по замку с охраной в десять человек, что выстраивались вокруг него непроницаемым кольцом. Гарсиласо не видел ничего, кроме металлических спин и покачивающихся в такт шагам шпаг. О потайных комнатках он и думать не смел. А ведь совсем недавно он был никем не замечаемой тенью принца и знал множество способов ускользнуть от принявшего священство учёного, который преподавал принцу основы богословия, древний язык равюнь, точные науки и землеописание. Принц прятался в потайной комнате, сказывался больным и проводил весь день в одиночестве, или же сбегал к Донмигелю… Пожалуй, хорошо было только то, что после покушения на принца Донмигель внял его просьбам и добился у короля право преподавать половину дисциплин.

Один «геккон» угодливо заиграл на лютне. Двое, залезши на скамейку, начали по очереди читать фрагменты из «Жития святого Коприя», в миру — принца Амаро Рекенья-и-Гихара. Гарсиласо зажал уши, сильнее надавил лбом на спасительную прохладу стекла. Он знал и любил историю принца Амаро, но «гекконы» всё портили. Древний соотечественник и даже предок до тридцати лет прожил закоснелым грешником, но в его сон пришла Пречистая Дева. Поскольку принц Амаро, когда ему было откровение, гостил у Святочтимого, следующим же утром он ворвался к тому с мечом наголо. Мой меч — лучше вашего стократно, провозгласил Амаро, держа наместника Всевечного на земле на расстоянии выпада. Дама, приходившая ко мне нынче ночью, велела отдать его Вам. А я всегда исполняю дамские капризы.

Не счесть, сколько раз Гарсиласо перед сном разыгрывал эту историю. Правда, с другими лицами. Но забава осталась забавой. Наяву Райнеро не преклонил перед ним колен. Наяву Райнеро подослал убийцу. В голубятне обнаружили следы пребывания стрелка. Измотанный ожиданием, негодяй разворошил песок и смял голубиный выводок. Всевечный, и он бы попал, попал в цель! Если бы Гарсиласо не уродился «малявкой»…

Флейта пела мерзким сиропным голоском. Чтец безбожно увечил реплики святого Коприя, покуда тот ещё не принял постриг. У принца Амаро низкий, чуть что переходящий к рыку голос Райнеро! Что, так трудно догадаться?

Ударили оземь алебардами стражники. Отцовской фаворитке дозволялось входить без доклада не только к королю, но и к принцам. Правда, к Райнеро она не наведывалась, это Гарсиласо как всегда не повезло. Он отстранился от окна, нехотя кивнул Розамунде Морено.

— Мой маленький принц, — женщина улыбнулась ему. В руках она держала поднос с бокалом воды и маленькой, обтянутой тканью коробочкой. — Надеюсь, вы не капризны.

— Что это? — Гарсиласо снял с подноса коробочку, внутри оказалась розовая горошина. Она походила на жемчуг, часто обвивавший шею королевы Дианы, но была меньше и пахла чем-то горьким и резким.

— В ином виде — смертельный яд, но сейчас всего лишь его маленький призрак. Отец желает приучить ваш организм к ядам. — Розамунда присела в кресло у подоконника, знаком приказала «гекконам» выйти.

Гарсиласо взял в руки бокал с водой, с сомнением поглядывая на горошину. Розамунда Морено смотрела с насмешкой. Пришлось проглотить розовую пакость, пока она не успела нагорчить на языке.

— Откройте рот, мой принц.

Гарсиласо повиновался, но просьба его развеселила. Наследный принц Эскарлоты — не малыш, чтобы прятать пилюлю за щекой.

— Учтите, маленький принц, у вас может закружиться голова и немного заболеть живот. — За густой вишнёвой вуалью не было видно лица, но Гарсиласо казалось, над ним насмехаются. Он не маленький! Ему одиннадцать, он объявлен наследником трона и он пережил покушение. — А чтобы вам не сделалось скучно, познакомьтесь пока с моими детьми. Лоренсо, Альмудена, Бруна! Идите сюда. Познакомьтесь же.

Двери распахнулись. В комнату вошли три морёныша, так что Гарсиласо втянул голову в плечи. Игры со сверстниками у него никогда не ладились, а эти дети были ещё и младше. Мальчик и две девочки послушно встали около матери, вопросительно на неё посматривая. Гарсиласо сглотнул, казалось, горошина попросилась обратно. Наследный принц слез с подоконника и облизнул губы. Он, что, трусит? Позор! Разве подобное пристало будущему королю?

— Лоренсо Беренгер Тулио Гарпар, виконт ви Морено. — Мальчик шагнул к нему не думая кланяться. Он был примерно одного роста с Гарсиласо, носил волосы той же длины. Худенькие плечи сжимал нарядный колет, на боку болтались кокетливые, в камешках, ножны. — А ты Гарсиласо, да?

— Да… — Гарсиласо по привычке опустил глаза, но опомнился и попытался вцепиться взглядом в лицо Лоренсо. — Гарсиласо Себриан Фелипе Орасио Мауро Хероним Иньиго Рекенья — и–Яльте, маркиз Дория, наследный принц Эскарлоты.

— Как ты так делаешь? — У сына Розамунды слегка съезжал набок нос, но неприятным его делало не это.

— Делаю что? — По примеру Райнеро прищурился Гарсиласо.

— Косишь глаза, — хмыкнул мореныш. — Я пробовал, но у меня получается лишь на секундочку. — В доказательство его гляделки скосились к кривой переносице.

— Такие глаза даны мне с рождения, — медленно произнёс Гарсиласо.

— Но-но, Лоренсо, как ты ведёшь себя с братом? — Розамунда погрозила сыну пальцем. Братом? Вот этот — его, Гарсиласо, брат?! После Райнеро?! Гарсиласо не знал, за что схватиться — то ли за шпагу, то ли за солнце Пречистой. — Бруна, родная, возьми лютню.

Младшая девочка в оранжевом платье взяла оставленную «гекконами» лютню, присела на краешек скамейки, прикрыла глазки… Комнату пронзил натянутый звон, Гарсиласо сжал зубы. Альмудена, в зелёном платье, с готовностью встала рядом с сестрой, положила белые ручки на грудь, возвела глаза к потолку, приоткрыла ротик. После нескольких отчаянных стонов лютни раздались первые строки детской песенки. Гарсиласо любил эту песню, но не когда её пищат морёныши! У Райнеро напевать её получалось гораздо лучше.


— За руку, брат мой милый, ты крепче меня держи

И солнышком светло-светлым мне в этот час побудь.

— Исполню, моя сестрица, всё я, что ни скажи.

Я — солнце, я — сфера света, не легче ли дышит грудь?


— Играйте, детки, а я скоро вернусь.

Гарсиласо не успел сказать и слова, когда Розамунда Морено вышла из комнаты, оставляя его совсем одного со своим выводком. Лоренсо тут же зажал руками уши, глубоко вдохнул и закричал, явно стараясь переорать пищащих сестёр:

— Я вас не слыыыыышу! Нееееет!!!

Гарсиласо разделял чувства мальчика, но не настолько, чтобы присоединиться к нему. Вместо этого он попятился, надеясь, что морёныши о нём забудут.

— Эй, ты куда это?

Музыка смолкла. Морёныши смотрели на него во все глаза. У девочек каштановые волосы, как у матери, и вообще её дочек можно было бы даже назвать красивыми, но… Его жена Бьяджа куда красивее, и уж она точно прекрасно играет и поёт!

— Мама сказала, ты очень боишься после того, как около тебя разбилось окно, — пропищала оранжевая Альмудена.

— А нас ты тоже боишься? Смотри! Ыыыыыррр! — Зелёная Бруна скорчила зверскую гримасу.

— Дуры! Мама сказала играть с ним, а не пугать. — Лоренсо зачем-то скосил глаза и вдруг закрыл их руками. — Твоя любимая игра, принц-много-много-имён. В слепца.

— Окно не просто разбилось, меня могло убить болтом. И не надо со мной играть! — Гарсиласо с трудом себя сдерживал. Что о себе думали маленькие бастарды?! Он никогда не любил этой глупой игры! От злости вдруг закружилась голова, кольнуло в животе.

Лоренсо со смехом выхватил из-за колета широкую чёрную ленту.

— Ты слепец, принц-много-много-имён! — На глазах Гарсиласо оказалась ткань. Он дёрнулся. Лоренсо захохотал, толкнул его в спину, затягивая на затылке узел. Рядом завизжали от восторга девочки, захлопали в ладоши, закричали, чтобы он их ловил.

В голове зашумело. Гарсиласо оступился, сорвал повязку и швырнул на пол.

— Именем наследного принца, то есть своим, приказываю вам покинуть мои покои! Сейчас же! А вас, бастард ви Морено, я вызываю на дуэль! — Под рукой не было перчатки, и Гарсиласо с рыком оторвал от сорочки манжету. — Да-да, вы не ослышались! На дуэль! Через три года у Чёрного пруда!

Лица девочек перекосились от плача. Шорох, хлопок створ, и морёнышей не стало. Гнев на них забрал у Гарсиласо последние силы. Он глубоко вдохнул, но его закружило сильнее прежнего, так что он еле добрался до кресла у камина. И куда подевались «гекконы», когда они так нужны? Ах да, их отпустила Розамунда. В животе закололо. Гарсиласо обхватил его руками, поджал ноги. Жар окутал его плащом, веки вдруг отяжелели, Гарсиласо потянуло в сон. Почему-то тряслись руки. Совсем как от лихорадки прошлой зимой… В ногах тогда лежала жаровня, и навестивший больного братец приготовил горячее вино по северному рецепту. Гарсиласо так и не узнал, случайностью ли было так много перца. Живот свело от судороги. Гарсиласо прижал колени к животу, застонал и провалился в темноту.

— Как вы смеете спать! Три часа пополудни, а вы спите ленивым поросёнком! Гарсиласо… Салисьо! Проснись, ты сам умолял меня начать уроки с сегодняшнего дня. В чём дело?

Донмигель! Тряс принца Рекенья за плечо, прямо в ухо крича с укором и насмешкой. Гарсиласо сумел разлепить веки и попытался сесть.

— Салисьо? Что с тобой? — Донмигель дотронулся до его лба, поднял на ноги.

Гарсиласо пошатнулся, но устоял.

— Я здоров. — За спиной канцлера покаянно колыхались «гекконские» мордочки. Пажи, наверное, решили, что он просто задремал… Райнеро их отстегал бы. — Простите, я не нарочно…

— Что ты… Чем это пахнет? — В чёрных глазах пронеслась молния. — Открой рот, живо!

Вот Гарсиласо и узнал, зачем Донмигелю такой выдающийся нос. Конечно, чтобы нюхать. Внезапно канцлер ви Ита подхватил его на руки, живот снова скрутило. О нет, сейчас стошнит…

— Не спи, слышишь? Не спи!

Следующие полчаса Донмигель не выпускал его из уборной и заставлял пить много воды. Гарсиласо успел в подробностях изучить над умывальником узор из танцующих мироканок, его несколько раз вырвало. После этого, как ни странно, стало намного лучше. Мир не вращался, живот не болел. Донмигель жутко ругал Розамунду и заклинал принца никогда больше не брать в рот розовых горошин.

Пообещать ему это было не трудно.


[1]Как камергер Котронэ совмещал обязанности секретаря, камердинера и управляющего двором принца Рекенья (когда у него этот двор был).

Глава 15

Блаутур

Григиам

1
Кларет[1] получился именно таким, каким нужно. Мёд и корица приглушат горечь, если Альда Оссори выберет роман «Хозяйка замка Дрёммен». Имбирь и бадьян внесут терпкости, если её выбор всё же падёт на роман «Прекрасная Незнакомка». Обе книги попали в библиотеку графини Оссори несколько часов назад из книжной лавки «Пуля». Альда съездила туда лично, превозмогая липкий снег с дождём, страх простуды и негласный запрет мужа. Несколько месяцев назад Рональд накричал на неё за то, что она приобрела много книг вместо того, чтобы появиться с ним при дворе, и «попросил» об одолжении — затвориться в библиотеке. Альда так и поступила: заперлась в своей «крепости на дереве», лишь изредка осмеливаясь прикупить книгу-другую на развалах и в лавках у Университетской площади. По заказным изданиям оставалась тоскливо вздыхать, вряд ли графине Оссори суждено собрать завидную коллекцию и превзойти прославленных книголюбов.

Ну что же, да. «Хозяйка замка Дрёммен» и «Прекрасная Незнакомка» не могут порадовать глаз ни наугольниками, ни золочёным обрезом, ни даже гравюрами или модным нынче шрифтом, сделанным под рукописный. Зато они потешат её одинокую душу. В «Хозяйке замка Дрёммен» влюблённые погибли, в «Прекрасной Незнакомке» живы и сполна вознаграждены за свои тяготы. Хотелось светлой любви, но нужно ли ей чужое счастье? В рыцарских романах, подобных «Прекрасной…» героиня окружена почитателями — короли, рыцари, жонглёры, изредка чародеи. И у неё непременно есть наперсница, девица лукавая, но находчивая и самоотверженная, которая выручит мессиру там, где бессильны мужчины с их коронами, мечами, песнями.

Конец эпохи безголовиков отнял у Альды Уайлс право соотносить себя с героинями таких романов. Вокруг не было никого. Рональд — дурак, объявивший своей возлюбленной ратную славу. Его капитаны, бывшие безголовики? Но двое из трёх сдружились с ним на закате безголовичной эпохи, они не окажут даже дружеского внимания той, которой пренебрегает их предводитель и кумир. А третий… Восемь лет назад Энтони Аддерли с беспримерной печалью на породистой физиономии сообщил, что дружить с Альдой Уайлс ему более неприлично, и стремя к стремени с Рональдом Оссори отбыл на полагающиеся юным ветеранам Девятнадцатилетней войны кутежи… Подруги, кто они, где их заводят и как ведут себя с ними, когда безголовики и Дезире — матушка Рональда — были маленькой Альде лучшими друзьями на свете? Конечно, достойная наперсница могла бы выйти из камеристки, но у Дженни не то происхождение и не тот ум… Так «Прекрасная Незнакома», что вызовет зависть по несбыточному, или «Хозяйка замка Дрёммен», что научит мщению мужчинам-изменникам?

— Неужели я опоздал, и вы уже выбрали книгу?

Альда выглянула из-за спинки кресла и глупо заулыбалась. В дверях, в другом конце зала, кланялся он. Её единственный друг, который, всё же, у Альды был, минуту назад она немножко сгустила краски. Капитан королевской охраны, опаснейший слуга короля в Элисийском дворце, исключительный собеседник и единомышленник в библиотеке графини Оссори. Граф Дисгле́йрио Ричард Ре́йнольт. Имя «Ричард» особенно нравилось Альде, но называть им друга она не решалась, разве что во сне… Что и породило для Рональда «мессира Чь»!

Тексис позволял дамам не подниматься навстречу мужчинам, но Альда встала и через зал двинулась к гостю. Ковры поверх плит паркета словно бы отпружинивали её лёгкий спешащий шаг. В застеклённых дверцах книжных шкафов она ловила своё отражение. Ей было далеко до светского блеска. И всё же лента красиво перевивала «корзиночку» на затылке, те волосы, что оставалась распущены, после прогулки завивались волнами, платье серого бархата с вышивкой по лифу и декоративными полосками вместо рукавов отдавало модой Севера. Конечно, она устарела после возвращения на родину невесты принцы Тимрийского, но вряд ли граф Рейнольт придаст тому значение.

— Я действительно чуть было не совершила эту глупость, Дисглейрио, — по мере приближения Альда всё яснее видела своего гостя. Вопреки обыкновению, он пришёл нарядным. Колет искрился от вышивки серебром, его чёрные буфонированные рукава и боковая шнуровка на штанах производили впечатление франтовства, но сапоги из грубой кожи не позволяли переступить черту между достойным и смешным. — Вам незачем стоять в дверях, вы ведь знаете это.

Дисглейрио улыбался ей, смешно потирая кончик длинного, раскрасневшегося от холода носа. Чёрные волосы намокли от снега и завились у лба и висков в причудливые узоры. Альда с собой не справилась — хихикнула, прикрывая ладонью рот.

— Кларет ещё не успел остыть, вас не смутят мёд и корица?

— Доверюсь вашему вкусу, — он прижал к губам протянутую Альдой руку. — Осень радует первым снегом, но меня он, признаться, застал врасплох.

— Вы замёрзли? — Альда обернулась к ждущему на каминной полке кувшину с кларетом, но Дисглейрио не отпустил руки.

— О, я не о себе. Только об этой любопытной вещице.

Из-за расшнурованного ворота колета граф Рейнольт вынул книжицу, совершенно очаровательную. С одну восьмую листа, она приятно пухла от числа страниц и её обтягивал голубой бархат. Вышитые завитки по всем углам обложки и боковые застёжки из серебра влекли коснуться.

— Вы любите сказки, Альда? — Дисглейрио вложил книгу в руки Альде, не сводя с неё глаз. При знакомстве с капитаном королевской охраны в этих серых, хищных глазах ей увиделись враждебность, колючесть, опасность. Но сейчас ими смотрел волк, для всех дикий, но для Альды Оссори ручной и верный. Такой служит деве из баллады, помогая ей сбежать от колдуна, а потом обращается в рыцаря. Альда провела ладонью по тёплому, гладкому переплёту. Да, она любила сказки. — Рукописный иллюстрированный песенник прошлого века. Сюжеты песен… полны чудес. Это был заказ круга дворян, составленный на верхнеблаутурском языке, но я не думаю, что у такой учёной дамы как вы возникнут сложности с пониманием.

— Среднеблаутурский нам с вами, конечно, ближе, но я буду стараться, и потом, у меня ведь есть вы. Почитаем книгу вместе? Сказки любят зрителя. — От радости потеплели щёки. Альда прижала подарок к груди и повела гостя к камину.

На гранитной полке, под сенью барельефа с поднявшимся на задние лапы медведем, дожидался кларет в кувшине с медной чеканкой. В песеннике, верно, найдётся история, где дама и рыцарь испили зелья из одной чаши и… полюбили друг друга. Смелое допущение смутило. Альда доверила винные церемонии гостю и сбежала к книжному колесу по левую сторону от камина. Двухтриттовое чудо из колёс, шестерёнок и деревянных полок использовалось ей не совсем по назначению. Книги за ним она читала лишь изредка, предпочитая хранить на нём «жемчужины» своей скромной коллекции.

— Вижу, колесо оказалось здесь к месту, — подошёл Дисглейрио в расшнурованном колете. Из кубков у него в руках пахло пряно, а от него самого терпко — хвоей и улицей. — Рад, что мой подарок вам нравится. Граф Оссори не был против?

— Что вы, — к удовольствию Альды, кларет не успел остыть. — То, откуда оно взялось, заинтересовало бы его в последнюю очередь. Рональд обозвал его осадным орудием. Но я не поняла, какие действия во время осады можно было бы совершать с его помощью… — Стыдный румянец, зачем он лёг ей на щёки? Рот быстро выговорил: — Но мне и не положено понимать, я просто затворница, довесок к своему славному мужу.

— Альда, вы слишком строги к себе. — Ей очень нравились эти губы. Тонкие, наверное, жёсткие, они одинаково естественно кривились в лёгкой усмешке и улыбались искренне и мягко. Они произносили слова, которые Альда не могла услышать ни от кого другого. И всё же пришлось попросить их сомкнуться.

— Пейте мой кларет, Дисглейрио. Пока он не покрылся коркой льда. Ведь вы стоите вблизи от мессиры Ледышки.

— Пусть отсохнет язык у того, кто сказал о вас такое. — Ей очень нравились его глаза. Они часто моргали, открывая внимательному постороннему взгляду длинные ресницы. Те смягчали жёсткость, хищность лица. И всё же пришлось перестать любоваться ими.

Рональд, если узнает, не простит Альде уже то, что она принимала от его недруга подарки и пускала в дом. Вражда между ними началась до того, как Альда вышла замуж и перебралась в Григиам. Она заставала только проявления этой вражды. Одно из них и свело Альду в знакомстве с графом Рейнольтом. Супруг привёл представлять её ко двору, а капитан королевской охраны перед частной аудиенцией у короля велел графу Оссори сдать оружие и обождать. Приступив к службе на днях, капитан ещё не знал о привилегиях «кузена Берни». В королевской приёмной разразилась суматоха, скандал, Рональд чуть не кинулся на «наглеца» со шпагой. Придворные возмущались, «Оссори пришлось прорываться с боем! Его облаяли! Кто советовал бешеную псину королю?» Альда помнила трагическое лицо Дисглейрио, когда недоразумение разрешилось. Помнила, как, робея от собственной смелости, на мгновение сжала его руку и убежала вслед за супругом. Её выходка положила начало прекрасной дружбе.

— Так какую сказку вы хотите послушать? — Слушать можно было бы что угодно, хоть теорию фортификации по Иоганну Зильцбальду, если это будет рассказано низким голосом Дисглейрио Рейнольта.

— Теперь уже я доверюсь вашему вкусу. — Альда отсалютовала гостю кубком и потянулась за песенником, что замечательно вписался в состав книжного колеса.

Указательным пальцем Дисглейрио насмешливо огладил вычеканенного на кубке медведя, отпил, и вдруг по черноте сорочки плеснуло багрянцем вина и звёздочками бадьяна. Дисглейрио зашипел, пальцы метнулись оттянуть сорочку от кожи. Ахнув, Альда взяла у него кубок, отставила оба на пустую полку в колесе. Платок, нужен платок, но у неё нет платка… Сгодится ли ладонь? Альда поднесла её к пятну на чёрной сорочке, оно растекалось слева от треугольного выреза, стянутого шёлковым шнуром. Словно обожглась, отдёрнула, что она вытворяет? Но оставить гостя без помощи?

— Придумала… — Альда промокнула винный след своим рукавом. От прикосновений к мужчине, Рейнольту, жгло кожу, саму ее бросало в чад, ткань пропитывалась винной влагой. Возня с безголовиками не вызывала у девицы Уайлс и толики нынешних чувств. Она не поняла, как ей в пальцы скользнула шёлковая змейка шнуровки, но не пожелала останавливаться.

— Так ли вы того желаете? — Дисглейрио, часто моргая, перехватил её запястье, заставив разочарованно выдохнуть.

Память прикосновения к месту около его сердца ещё искрилась на кончиках пальцев. Альда подняла на него глаза, не мысля, что делать дальше, бежать ли самой, прогонять ли прочь гостя, но тот всё решил за неё. Она вздрогнула, когда его губы прижались к винным пятнам на её рукаве. Шёлк стал жалкой условностью перед их теплом и напором. Ей стало щекотно, когда Дисглейрио зубами сдвинул ей рукав вверх и когда поцеловал запястье, задев его острием носа. Альда даже хихикнула и тут же судорожно вздохнула. От того, как эти неожиданно мягкие губы двигались по её руке, захватывало дыхание, вскачь мчалось сердце, подрагивали колени. Рональд лишал её не только приятного общения…

— Выше, — Альда не узнала своего голоса, он охрип. Свободная рука поднялась к плечу Дисглейрио, стиснула, под батистом сорочки дышала силой стать атлета. — Вы посмеётесь, но я коснулась вас… это как акколада… рыцарь…

С лёгкой усмешкой, не выпуская запястья Альды, Дисглейрио склонился к ней, так низко, пряди коротких волос щекотнули ей щёку. Альда много раз видела, как его пальцы оглаживали, переворачивали книжные страницы, как игрались с эфесом дремлющей в ножнах шпаги, и теперь они приподняли её подбородок, жёсткие, но становящиеся нежными ради неё. Но смотрел он волком, к которому она попалась во власть, в плен. Приоткрытые губы, конечно же, были мягкими и горячими, довериться им, сию минуту, сейчас! Испуг от собственного желания зажмурил Альде глаза, приподнял на носочки, крепче вжал пальцы в плечо волка-рыцаря. Алчное, пряное дыхание Дисглейрио опалило ей рот.

Сердце зашлось в столь сильном рокоте, что в первые мгновения заглушило стук в двери. В «крепости на дереве» затворницу кто-то настиг.

2
Кончики оледеневших пальцев саднило от прикосновений к холщовой ткани, из которой одни пошили мешок, а другие положили туда голову её мужа. Сквозь холст проступали очертания открытого, прямого лба, расширяющейся книзу переносицы. А если заставить ткань плотнее прильнуть к голове, то, наверное, можно различить ещё больше… Но это немыслимо, нет. Графиня Оссори едва наскребла смелости на то, чтобы положить это себе на колени и придерживать настолько, чтобы оно хотя бы не упало наземь. Во второй раз.

— Альда, разрешите же мне.

— Нет.

От звуков чужого голоса её затрясло сильнее, она с трудом понимала, как оказалась на краешке кресла в кабинете у капитана Рейнольта. По кислому привкусу на языке вспомнилось, что он пытался дать ей вина, по тяжести мундира на плечах — что он хотел согреть, но какой смысл в этой заботе. Её безголовик, главный безголовик действительно потерял на поле боя голову, славное имя предано бесчестью, а она сидит здесь, у его недруга, и даже не может заплакать. Глаза щипало, но слёзы не появлялись. Голову вело из стороны в сторону от жуткой слабости, но чувств она не лишалась. Неужели и теперь Рональд не получит от неё того, что его по праву? Её слёзы, боль, память. Она не омоет слезами его мёртвого лица, не вложит слов о боли ему в губы. А он всё чувствовал, знал, ещё тогда, когда она вторглась в его Оружейную, в его «крепость на дереве». В шутки о погибели он облёк это предчувствие. Но Альда не услышала, оттолкнула, предала. Когда ветер подвинет Амплиольские горы, ответила она, восхищаясь своей дерзостью, находчивостью. Неприступная дама, вдохновляющая на небывалые подвиги рыцаря? Жалкая трусиха, накликательница беды, дура!

«Вот, до чего вы, наглая выскочка, довели моего кузена», сказал ей король безжалостно и остался прав.

Досель графиня Оссори никогда не получала вызовов во дворец лично, и этот во всех смыслах застигнул её врасплох. Она раздосадовалась, встревожилась, что из-за своего затворничества упустила какие-то важные вести с войны, а то и торжественное возвращение Неистовых драгун. Дисглейрио не нёс сегодня службы и ничего не знал. На всякий случай, Альда набралась духу и надела платье, которое подарил ей Рональд после попрёков в покупке многих книг. В этом виделась насмешка. Пронзительно-синий атлас напоминал о льдах Тикты с миниатюр. Квадратный вырез приоткрывал полукружья грудей и немного плечи. Рукава были узкими от плеча до локтя, но утяжелялись широким воронкообразным манжетом из бархата и свисали с рук нелёгким грузом. Треугольный разрез на юбке открывал серебристый сатин передней юбки, обильно декорированной вышивкой.

Такова придворная мода, объявил Рональд. Но войдя в Приёмную короля, Альда боялась, как бы его величество не поприветствовал её вопросом, явилась ли она в Элисийский дворец или же бордель. Свою неприязнь к ней Лоутеан пронёс через годы, и графиня Оссори даже представить не могла, что королю от неё потребовалось. Не посмел же Рональд открыть Лоутеану, что жена не допускает его до супружеского ложа…

— Ваше величество. — Её реверанс остался незамеченным. Лоутеан Нейдреборн стоял позади письменного стола, спиной к ней, обеими руками взявшись за ромбовидную решётку окна. В детстве Альда считала эти короткие золотые локоны даром ангелов младшему королевскому сыну. Конечно, она ошибалась. И тем не менее, солнце пятернями прочёсывало лёгкие пряди, щёлкало по нашивкам на плечах колета, хваталось за письменные приборы на дубовом столе короля и брызгало Альде в глаза жёлто-красными искрами.

— Не надеялся вас увидеть, графиня Уэйкшор, — отрывисто бросил Нейдреборн через плечо. Пятерня солнца легла на лёгкую щетину, которой прежде на щеках короля никогда не было.

— Вы пожелали меня видеть… — склонила голову Альда. Она не румянила щёк, но, наверное, смущение сделало это за неё.

— С каких это пор вас волнуют чужие желания? — Нейдреборн убрал с ромбов решётки точёные руки, повернулся к графине Оссори. Между распахнутых сторон колета переливался кремовый шёлк сорочки с распущенным воротом, завязки скрутились, словно их теребили, терзали. — Пусть даже королевские?

Придворный опыт истолковал бы намёки и подсказал ответ, но графиня Оссори его не имела. В её книжках мужчины придерживались рыцарского постулата, по которому им не пристало нескромничать, но современность от него отказалась… Рональд пожаловался. Король знает. И она молчала, стараясь не прятать глаз, смотреть на него, осенённого солнечными прикосновениями. Существует закон о консумации брака при свидетелях. Обратится ли к нему Нейдреборн, чтобы проучить дурную жену «кузена Берни»? От возможности подобного непотребства к горлу подступала тошнота.

— В детстве я иногда думал, что вам ведомы чары. Иначе как вам удавалось ослеплять всех вокруг так, что бедняги не видели всей вашей хитрости и злобы? — Нейдреборн рассеянно обернулся к окну, хмыкнул: — О! Снег. Как я и думал. Решили замести мой дворец?

Альда покачала головой, сцепила похолодевшие руки под тоннелями рукавов. Солнце в самом деле забрало лучи, и кабинет, обставленный тяжёлой мебелью из дуба, погрузился в сумрак.

— Вы сгубили моего кузена, Альда Уайлс, — на пониженных тонах произнёс Нейдреборн, отчеканивая каждое слово, — хотя не думаю, что для вас это новость. Или нет? Не чаяли, что чары подействуют так скоро? — Окно от стола отделяла несколько гранитных плит, но военные сапоги придали шагу короля неожиданно широкий размах.

— Я никогда не желала Рональду ничего ду…

— Вы желали ему смерти, всегда, так что можете радоваться! — закричал Нейдреборн, с годами его крик набрал звучность, обидные слова стали отточеннее, злее.

Почему она может радоваться? Зачем он так говорит? Альда закусила задрожавшие губы, подняла подёрнувшийся пеленой взгляд к плафону, расписанному очередной сценой из жизни королевы Филис. С ней умерло всё доброе, что было в Лоутеане Нейдреборне. Возможно, было.

— Вот до чего вы, наглая выскочка, довели моего кузена! — Графиня Оссори не поняла, когда король оказался так близко и схватил её за запястье, размыкая тоннели рукавов, толкая ей в руки грубый холщовый мешок, перетянутый шнуром из кожи. От короля тяжело пахло лилиями, и Альда наперёд знала, дома у неё заболит голова. Как только она приняла странную, тяжёлую кладь, Лоутеан за локоть притянул Альду к себе и прошептал на ухо: — Пляшите под луной во славу дьявола. Голова вашему мужу больше не понадобится.

И хотя страшный король остался наверху, в своих покоях, а графиня Оссори, не помня как, спустилась в кабинет капитана Рейнольта с ним под руку, ужас пережитого не уходил, лип к сердцу дурным сном наяву. Уютный древесный аромат не заглушал душного запаха лилий, у кресла на столике сверкали гранями хрусталя два забытых бокала — в глазах Лоутеана она ловила столь же холодный блеск.

Не разрушить перед ним образ «мессиры Ледышки» стоило ей невероятных сил. Она молчала, пытаясь удержаться на ногах. Обутые в туфли чудовищного фасона, ходить в таких особый труд, они моги предать её, подкоситься. Упасть на глазах Лоутеана Нейдреборна стало бы самым ужасным позором из всего того, что ей уже пришлось вытерпеть. Обе руки стискивали мешок повыше шнурка, нити холста больно скреблись о ладони. Страшный груз тянул вниз, но выпустить, его уронить? Невозможно! Как он мог? Альда никогда не верила, что Берни может погибнуть. Всегда такой живой, словно бессмертный, он излучал саму жизнь, был ей, и как поверить, что всё, что конец? Это его голова в мешке, со всех сторон стиснутая грубым холстом вместо шлема. И это она, девица Уайлс, вложила туда его голову. Лоутеан прав, снег, она вошла в дом Оссори и замела его снегом, а Берни замерзал в нём и рвался на войну, греться, дышать, жить! А она так привыкла, что он дёргает смерть за хвост, где здесь прислушаться к его предчувствию? Сама она ничего не почувствовала, ну ещё бы, только влюбленным дан такой дар — чтобы один на расстоянии ощущал беду другого, летел отвести её, принять удар на себя.

— Вы и впрямь ледяная, — Лоутеан всегда презирал её, и верно поступал. Она правда выскочка, провинциалка, не Оссори и никогда не была ею, никогда уже не станет. Это она сгубила Берни. — В Блаутуре не сжигают за колдовство, но вы же не думаете, что я оставлю ваши игры без наказания?

Альда вздрогнула, теснее прижала к животу голову мужа. Нейдреборн стал страшен, опасен, на выпуклом лбу вздулась жилка, голубоватая, как мерцание палаческой стали. Казалось, он сейчас велит заключить её под стражу и отрубить голову.

— За кузена ответите, только посмейте выглянуть из своей библиотеки. — Лоутеан всмотрелся ей в глаза, совсем как в детстве вздёрнул нос, отвернулся. — Убирайтесь с моих глаз, девица Уайлс, и заберите снег.

За задёрнутыми шторами, расшитыми фигурками бескрылого линдворма, графиня Оссори не видела, утих ли снег на улице, но снег её рук начал таять. Таять под огнём крови Берни! Она вскрикнула, дёрнулась, но напрасно, это лишь Дисглейрио Рейнольт присел на корточки и грел её руки своими, обеспокоенно смотря на неё. Сколько лишнего он сегодня увидел! Уместно ли подвергать друга таким испытаниям, ведь он дружил с книжницей, «учёной дамой», а не наглой выскочкой, плаксой, что даже не в силах как должно оплакать мужа…

— Да ради бога, Альда, что вы себе напридумывали! — Дисглейрио резко отнял её руки от мешка с родной головой безголовика и раскрыл.

Альда зажмурилась, спрятала в ладонях лицо, ресницы в конце концов намокли, сердце понеслось в лихорадочном беге, отдалось в налившихся болью висках. Она не готова, нет!

— Вы всерьёз подумали, что ваш супруг пал вместе со своим полком?

Сморгнув слёзы, графиня Оссори чуть развела ладони. В щели показался и исчез поникший нос капитана Рейнольта, слово затупился кинжал. Последовал стальной высверк — и Альда уронила руки себе на колени. Недруг Рональда держал перед ней его шлем, знаменитый драгунский кабассет, а его слова значили только то, что безголовик живой. Живой!

Она выхватила кабассет из рук Рейнольта, он не драгун, он не должен касаться! Поднесла к носу, ловя терпкие запахи гари, железа… крови? Медвежьи мордочки скалились на неё, затенённые тёмным налётом. Да, кровь, но вражья, чужая! Альда прижала шлем к сердцу, чудилось, удары гулко отдаются в железо, оживляют, спешат выстучать Рональду, что она здесь, рядом. Кончики пальцев касались бессчетного количества царапин и вмятинок, немыслимо пропустить хотя бы одну! Она гладила кабассет, как в эпоху безголовиков, а может, и ныне, украдкой гладила непокорные кудряшки Берни. Это всего лишь шлем, и только Лоутеан Нейдреборн, этот позёр, этот «любитель красивых телодвижений», как на пару обозвали его Берни и Тони, мог передать его в форме подлинного эпоса. Глупый, вечный Мышиный хвост! Но искренность его тревоги о Берни не ставилась под сомнение… Где муж и что с ним? Жив, но тяжело ранен? В плену эскарлотцев? Что же это такое!

На мгновение прижавшись к кабассету лбом, графиня Оссори поставила его на колени, придержала за погнутые поля и обратила к капитану Рейнольту вопрошающий взгляд.

— Мессир, вам что-то известно. Говорите, коль скоро назвались моим другом.

Рейнольт поднялся на ноги, влажно скрипнув кожей жёсткого сапога. Его лицо заострилось, сделалось режущим, словно клинок. Досель Альде не доводилось наблюдать, как сердито заломляются его брови, как напрягаются скулы, как до бледности сжимаются губы, и у них прорезается складка. Он отошёл к камину с высоким, обрамлённым «змеиным» барельефом порталом, заложил за спину руки и словно бы доложил сухо и с издёвкой:

— Оссори наконец получил по рогам и подрастерял гонор, но всё-таки он жив, о чём с прискорбием вам и сообщаю.

Движением плеч графиня Оссори скинула с них капитанский мундир, соблюла осанку, вложила во взгляд весь лёд, что успела собрать по осколкам:

— Если вы желаете остаться мне другом, не используйте подобных слов, говоря о моём муже. Иначе, если он по возвращении пожелает бросить вам вызов, я не стану препятствовать и не приду зажать вам раны.

— По возвращении ему не сносить головы, — эти слова пробили сердце навылет, а вдогонку к ним в Альду устремился разящий взгляд из-под зло заломленных бровей. — Отдам Оссори должное. Он уцелел. Вышел из стычки победителем, о чём я сообщаю всё с тем же прискорбием. — Дисглейрио склонил голову к правому плечу и тут же выпрямил, жёсткие губы искривила усмешка: — Право, не знаю, на что он надеялся, но славные песни ему впредь не услышать. Только злые. Вы знали, что этот жанр сложился на заре основания Блаутура и представлял настоящую опасность для чести рыцаря? Хронисты пишут, что некоторые предпочитали скорее погибнуть, чем услышать, как о них сложили злые песни. Я уверен, в том песеннике, что я подарил вам, найдётся парочка образцовых. Хотите прочесть их вместе?

Альда обессилено привалилась к жёсткой спинке кресла, подвинула к животу шлем. Из символа неуязвимости Рональда тот превратился в символ краха его славы и, скорее всего, заката эпохи Неистовых драгун. Её дружба тоже кончилась сегодня. Единственный, кому она доверяла, кого считала другом, кому была готова дать поцелуй и больше, умолчал о беде Берни, умолчал себе в угоду, предал её доверие. Рональд в изгнании. Ей приказано затвориться дома. Кто попросит за них? Кто защитит её, если Лоутеан даст своей неприязни волю?

— Вы знали, что Рональд в опале, знали и пришли ко мне… — ресницы отяжелели от слёз, и образ Рейнольта разнесло на серебряно-чёрные мазки. — Ничего не сказали! Вы целовали меня, вы желали… А я… Как же… Рональд в беде, а я… — Альда обняла себя за озябшие плечи и забралась бы в кресло с ногами, сжимаясь в клубок, но Дисглейрио шагнул к ней, заставил встать, бережно взял за локти.

— Я могу позаботиться о вас, — в глаза заглядывал прежний приручённый волк, а может быть, вовсе пёс. — Вы позволите мне защитить вас от позора, что обрушил на эти хрупкие плечи ваш муж?

— Вам? — Альда попыталась выставить между ними шлем. — Защитить меня?

Дисглейрио обнял её, мягкие горячие губы коснулись её лба, виска, щеки. Альда больше не сопротивлялась, сама прижалась к нему. Пусть защитит, пусть спрячет от всего этого. Он единственный, кто у неё остался, кому можно в её «крепость на дереве»…


[1]Кларет — горячее красное вино со специями, названное так по сорту вина, которое производится в герцогстве Монжуа.

Глава 16

Эскарлота

Айруэла

1
Единорог норовил соскочить с десертной ложки. Хенрика так и не испачкала расписной прибор эскарлотскими сластями. Фрукты испоганили сахарным сиропом. Сдобные колечки, после того, как их обжарили в масле, сами по себе стали несусветной дрянью, а их ещё полагалось макать в топлёный шоколад. В омерзительной скорлупе из карамели, мёда и кунжута изнывал в общем-то приличный миндаль, не подберёшься. Леденцы из яблочного сока и корицы смотрелись пристойней всего прочего, но младшая Яльте уродилась стервой и не любила сладкого. От одного вида кондитерского уродства язык прилипал к нёбу, зубы ныли. Более того, ныла душа.

Хенрика обвела глазами присутствующих. Горло вновь сдавило. Семейный обед, раздери такую семейку Отверженный. Во главе небольшого стола мраморного дерева[1] восседал хряк с вороньим клювом — между прочим, эскарлотский король и попутно зять. На изящного кавалера он не тянул и двадцать лет назад, но отдать замуж за того принцессу Яльте было не стыдно. Судьба сделала из зятя чудище, а из сестры — покойницу. По левую руку его величество усадил сына. Хорошенький мальчик. Жаль только, нос кривой и происхождение внебрачное. Рядом с братцем рядком сидели девочки. Старшенькая — Альмудена, у неё на щёчках ямочки и на затылке повязка, переходящая в узкую ленту для косы. Младшенькая — Бруна, у неё веснушки по всему носику и в волосах соцветие шафранных ленточек.

По правую руку его величества восседала рыжая остроносая особа с обманчиво мирными глазами и роскошными косами, обёрнутыми вокруг головы и перевитыми аквамариновыми капельками на серебряной нити. Породительница приблудной троицы. Её платье было выше всяких похвал. По смарагдово-синему алтабасу юбок и узких рукавов вились золототканые лозы. Над укороченным по вольпефоррской моде лифом морскою пеной вздымалась оборка сорочки. Графиня Морено обладала вкусом, а король Франциско — деньгами. Сочетаясь, чувство прекрасного и золото творили несказанную красоту. При первом же взгляде на неё бывшая королева Блицарда впала в грех зависти.

Неуместным в наряде Хенрики Яльте оказалось всё. Под эскарлотским солнцем бархат заиграл переливами переспелой вишни и придал некогда снеговой коже бледность ядовитых грибов из лесочков Тикты. Треугольный вырез сорочки из-за золотой тесьмы смотрелся рогами оленя, лёгшими над грудью. Сборчатые буфы до локтя будто раздулись до размеров голов, тиктийцы делали себе из них украшения, похваляясь числом убитых. Трубчатые складки юбки выглядели столь острыми и грубыми, что сошли бы за скалистые берега фьордов. Волосы Хенрика завила крупными волнами и оставила распущенными, но вместо свободы от доли замужней дамы их вид отсылал к дикой моде тиктийских женщин, о которой блеял противный Тек.

Всё свое царствование Хенрика Яльте стремилась воплощать собой Блицард, а в его льдах отражать себя, но по отречении она опустилась до положения одичавшей Тикты. Этот повод для печали был смехотворен, но он уводил боль от смерти сестрына некоторое расстояние. Совсем небольшое.

К слову сказать, напротив побочных отпрысков короля, между ним и Хенрикой, в курульном кресле сидел законный ребёнок. Младший сынишка Дианы. Маркиз Дория. Он исподлобья глядел прямо перед собой, на витраж с чудесными похождениями Блозианской Девы. Сестра писала, что для ревностных люцеан это важнейшая, самая дорогая женщина, к чьим стопам они припадают чаще, чем обнимают мать, целуют сестёр, любят жён. Сочетание в одной фигуре трёх главных женских образов отдавало для «дикарки» Яльте чем-то кровосмесительным, но, бесспорно, забавным и по-своему миленьким. Ей-то в силу исповедания и страсти к «несчастненьким» был ближе святой Прюмме. Толстячок в монашеской заплатанной рясе, авантюрист, раскольщик Единой Святой Блозианской церкви, он наверняка любил угоститься дармовой выпивкой и прибрать к рукам имущество упокоившегося брата-монаха, ну разве он не прелесть?

Только Хенрика с нежностью коснулась серебряной луны у себя на груди, как маркиз Дория повернул к ней голову и тут же отвернулся. Хенрика находила косые глазки племянника совершенно очаровательными. На лицо малыш напустил кудряшки. Сквозь чёрные пряди нет-нет да проглядывал яльтийский глаз. Как у Дианы… О Королеве Вечных Снегов поговаривали, что сквозь голубой лед её глаз светят лучики солнца. У сестры же синели озёра, с которых по весне сошёл лёд. Впрочем, в этом обществе никто тех озёр не хватился бы.

Показное благополучие семейства Рекенья отбило бы аппетит, когда б у госпожи Яльте он остался. Венценосный хряк, меченая огнём лисица с выводком лисят, забытый мальчик. Двадцать лет назад в столичном дворце королевские отпрыски трапезничали отдельно от взрослых. Хенрика не забыла своей обиды, когда её не пустили завтракать с молодожёнами. Пусть общество благородного и голодного герцога Лаванья скрасило принцессе Яльте трапезу, потрясение в памяти не изгладилось. Оскорбление усопших начинается с пренебрежения траурным платьем. Заканчивается оно, видимо, обедом, куда пущены любовница и бастарды.

Сия картина показывала: «Мы — Рекенья, мы— счастливы. А вы, госпожа Яльте, с вашей скорбью и северными ветрами совершенно не к месту на торжестве эскарлотского королевского дома». И в картине этой не было ни одного лживого мазка: их величие было сообразно величию Эскарлоты. Во-первых, Франциско унаследовал от своего отца прочные торговые связи. И правда, чего бы не продолжить сбывать Блицарду, Вольпефорре, Монжуа, Равюннской империи и даже замкнутому Рокусу богатство, которое дают плодородные почвы, фруктовые сады, виноградные и оливковые рощи и налаженные выработки в Амплиольских горах. Во-вторых, Франциско занялся завоеваниями и к короне Эскарлоты прибавил ещё одну. И в самом деле, как же ему, любимцу Святочтимого и Стражу Веры, не очистить Эскарлоту от последних имбиров и не пойти на Апаресиду — королевство хоть и люцеанское, но вмещавшее слишком уж, на его вкус, много имбиров-язычников. В-третьих, Франциско на полном серьёзе счёл себя в ответе перед Богом и Пречистой Девой за спасение душ своих подданных. И действительно, чего бы ему было не возложить на себя такое бремя, когда обустройство паломнических путей и подаяния паломников, охрана монастырей на территории боевых действий в войне с Блаутуром, право отбирать кандидатов на церковные должности и часть доходов эскарлотских церквей приносило завидную прибыль в его жирные, благоухающие ладаном руки?

Словом, солнце светило ему и его стране так сильно, боженька улыбался так лучезарно, что коронованный хряк розовел и лоснился от довольства и благодати и был готов милостиво вытерпеть присутствие сестры его покойной неугодной жены и дать полюбоваться собой, своей семьей и величием.

Хенрика решила вернуться на родину как можно скорее. Какая разница, что путь на чужбину был устлан отнюдь не розами. Её странствия начались с неприятного открытия: зима бывает зимой только в Блицарде. Чем ближе к западу ехала госпожа Яльте, тем стремительнее отдалялась зима, а вместе с ней и сносные дороги. Хенрика не на шутку опасалась увязнуть в противном месиве. Примерно до лета. Мариус скрашивал дорожные тяготы как мог. Если их вообще можно было скрасить, ему удалось. Но граф форн Непперг не имел власти над дурными мыслями и дождём. Последний лил, будто оплакивая королеву Эскарлоты, а вместе с той её бедную сестру. Письмо добиралось слишком, слишком долго. Что-то уже случилось. Предчувствие непоправимого отбирало у Хенрики сон, крепло день ото дня, заворачивало душу в сырой туманный саван. Мариус читал ей стихи. С севера, с юга… Она, вот же неблагодарная, не слушала.

Пожалуй, ей повезло только в том, что не пришлось проделывать крюк до столицы — Рекенья обосновались у границ, явно дразня своим присутствием врага по ту сторону Амплиольских гор. Диана же давно отбыла в свой последний путь в усыпальницу столичного собора св. Асофры. Ледяная фигурка, зайчонок со снежной шёрсткой, краса Блицарда, она упокоилась средь эскарлотских правителей… Тех самых, что были огромны, громки и испачканы солнцем. Дурная компания для Яльте, крови от крови льда.

Горе вонзилось в сердце с ненасытностью льдяноклыков, тоже тех самых, нашедших щель поудобнее.

За мыслями о своих скитаниях Хенрика не заметила, когда засмотрелась перед собой. А взгляд её, как назло, пришелся на щеку Розамунды Морено, похожую на расправившийся сыр.

— Некоторые мужья исключительно ранимы, — с подкупающим доверием сообщила любовница короля. Она не сердилась, а может, хорошо притворялась. — Таков граф ви Морено. Графа уязвило, что собственный замок встретил его поднятым мостом и арбалетчиками на стенах.

Госпожа Яльте честно округлила глаза. Чем отваживать льдяноклыков, куда приятнее послушать, что эскарлотская роза была взращена не в оранжерее, а на диком поле сражений. Учить эскарлот вместе с Дианой было не по годам мудрым решением, но приноровиться к быстрому эскарлотской темпу речи сейчас было непросто.

— Более того, — Розамунда, оттопырив кривоватый мизинец, изящно резала засахаренную грушу, — вид одетой в кирасу супруги тоже не привёл Орестеса в восторг. С высоты крепостной стены эта дурнейшая из жён потребовала развода.

— О, — только и вымолвила Хенрика.

Гарсиласо, маркиз Дория, закатил глаза и сполз в курульном кресле. Оживились и по ту сторону обеденного стола. Лоренсо стиснул в руке двузубую вилку, близко посаженные глаза сузились. Альмудена закусила губку. Бруна с перекошенным личиком слезла на мраморный пол и, подобрав юбчонки, кинулась к матери.

— Донна Розамунда, — интересно, на долю несчастной Дианы хоть раз выпало столько нежности? — Вы уверены, что стоит тревожить былое? Упоминание о негодяе не способствует пищеварению, знаете ли.

— Я лично принесу извинения желудку вашего величества, — заверила графиня Морено, подхватывая на колени младшенькую. Бруна раздумала плакать, материнские руки закрыли ей уши. — Моя история… поучительна, — теперь Розамунда обращалась к гостье и только к гостье. — Недовольство его сиятельства графа началось с давнего дела ушедших лет — женитьбы. Новоявленный алькальд был весьма раздосадован, когда его величество Тадео повелел ему взять в жёны обесчещенную девицу. Честолюбие не позволяло графу ви Морено упустить столь высокую должность, и он подчинился.

Хенрика покачала головой. История была не нова, но она выставляла Розамунду Морено в ином свете. Соперница Дианы не рождалась хищницей. Зубки и хвост заставила отрастить жизнь.

— Детки, — Розамунда поцеловала дочку в лоб и ссадила с колен, — вы заскучали. Самое время поиграть, хорошо?

Деткам так не казалось, но древнейшее правило повиновения то ли матери, то ли королеве они исполнили неукоснительно. Маленький маркиз Дория бровью не повёл, он играл в свою игру.

— Должна признаться, и обесчещенная девица не светилась счастьем. — Графиня Морено взглянула на так называемого пасынка. Хитрец, увлекшись сдобным колечком, размазывал шоколад по блюдцу. — Если бы я знала, что его величество Тадео, отец нашего вселюцеаннейшего короля, повелит подлецу загладить вину женитьбой, я бы не просила королевского правосудия. — Тонкие красивые пальцы сжали десертный нож, вознамерившийся стать стилетом.

Хенрика едва смирила вздох. Розамунда могла быть ей доброй приятельницей, может, даже подругой. Если бы много лет назад не заняла место Дианы, разумеется.

— Я была юна и наивна. — Графиня провела мизинцем по подчернённой нахмурившейся брови. — Хотела спастись от брака с бывшим женихом старшей сестры и бросилась в ноги алькальду. Он и помог. По-своему.

— Старшие сёстры не выносят замужества. До него или после они умирают, — рассудила Хенрика, скосив глаз на зятя. Франциско последовал примеру сына и что-то выискивал у себя в тарелке. Образцовый вдовец. — Что за несчастье постигло вашу сестру?

Графиня Морено с сожалением посмотрела на недоеденную, исходящую сиропной жижей грушу, отложила десертный прибор. С таким видом, дорогуша, не сердце приоткрывают, а одолжение делают. Хенрика простила. Узурпировавшая чужое место лисица ей нравилась. Но госпожа Яльте скорее бы ещё раз сдружилась с врагом отечества, чем с ней.

— Мой добрый братец прочил сестрицу замуж за одного графа, приходящегося Орестесу ви Морено другом. Но Ирис случилось влюбиться в знатного столичного юношу. Срок свадьбы близился, недопустимая любовь не прекращалась. Девицы Приморской Сепрео, да пропустит всеблозианнейший король сие мимо слуха, издревле балуются морской ворожбой. Она безобидна, но действенна. Скажу больше, дорогая: просто незаменима в девичьих делах. Ирис занималась этим с детства, и к сроку замужества у неё был десятилетний опыт. Волны нашептали ей, что её любовь погубит знатного столичного юношу. Сестра не допускала неточности. Следующим вечером она дождалась прилива и бросилась в море. Возлюбленный оросил берег слезами и уехал. Братец не растерялся. Серхио всегда отличался здравым смыслом. Его больше заботило, че́м топить зимами родовой замок, к тому же приданое он уже собрал. Вместо помешавшейся самоубийцы жениху была предложена вторая сестра. И, знаете, дорогая, жених не отказался. У него были деньги, но титул ему пожаловали недавно, и цвет аристократии им несколько пренебрегал. Моя же семья веками носила гордое имя герцогов Риньяно. Во мне взыграл фамильный гонор. Я не стала дожидаться рокового дня свадьбы. Я верила, что алькальд поддастся моим уговорам и велит другу отменить женитьбу на девице Риньяно. Алькальд удачно давал приём в честь своего назначения. Мне едва стукнуло шестнадцать. Я ещё не знала, что с виду мерзавцы ничем не отличаются от благородных людей. До тех пор, пока не попадутся на какой-нибудь гнусности.

Графиня Морено зло посмотрела куда-то сквозь Хенрику Яльте. Глаза сощурились, нос заострился, ожог вспыхнул. Её не было здесь. Розамунда Риньяно перенеслась на тот приём.

— Вами можно лишь восторгаться, — с чувством произнесла Хенрика. Она почти не лукавила, малыш Гарсиласо — тем более. Забыл о шоколаде и выслушал не предназначенную для детских ушей историю, замерев. Искусству притворства ему учиться и учиться. Интересно, а как с этим у старшенького? Сестра писала, растёт истый Яльте. — Но теперь, когда вы вознеслись на такие высоты, мерзавца настигла кара? Умоляю, скажите, что он ответил за содеянное сполна. — Лживое лицо выказало то, чего не почувствовало сердце. В семье Рекенья зрел заговор. Королевская любовница неспроста восседала здесь на правах хозяйки. Орестес ви Морено был не только мерзавцем, но и неудачником. Жену он явно проигрывал. Или уже проиграл?

— Он ответит, — выкатил кабанью челюсть король. — Мы воздадим ему по его гнусным делам, как только Святочтимый расторгнет этот постыдный брак.

— Щепетильность вашего величества достойна уважения, — распахнула глаза Хенрика. — Иные государи заполучали желаемое, заставляя дурных вассалов отречься от обетов другим способом — смертью.

Розамунда без малейших признаков кровожадности ткнула в уцелевший бок грушу:

— Минувшей весной граф ви Морено напомнил о себе довольно дерзким образом. Его величество остался им весьма недоволен и велел возводить плаху. Я приготовилась вдовствовать, но не сбылось.

— Негодяй нашёл защиту у Святочтимого, — буркнул Франциско. Подумать только! Страж Веры и Святочтимый не сошлись во мнениях по поводу судьбы блудной провинциальной лисички. Если у короля не истинная любовь, то госпожа Яльте — гордая мать пятерых детей.

— Но какие силы бросили нечестивца к стопам Святочтимого? — Казалось бы резонный вопрос вмиг превратил Хенрику из терпимого гостя в неудобного.

Король засопел и упрятал взгляд куда-то между блюдами с леденцами и миндалём. Его сын затолкнул в рот обваленную в шоколаде пакость, принялся усиленно жевать. Розамунда раздвинула губы в улыбке.

— Арест дурного вассала был поручен его высочеству принцу. У его величества весьма жизнерадостный взгляд на способности сына к военному делу.

— Донна Розамунда… — воззвал было Франциско.

— Принц Рекенья штурмом взял замок Морено. — Будь у лисицы хвост, она бы махнула им на короля. — Это было блестяще. Но по дороге в столицу пленник бежал. Принц Рекенья не выставил достаточно караула и упустил пленного, понимаете, дорогая? Это было постыдно. И я расстроилась. Ужасно расстроилась.

— Его высочество опечалил и меня, — не уступила первенства госпожа Яльте. Взял замок и упустил пленника? Не смешите. Если племянник захватил графа ви Морено, бедолаге оставалось только молиться. Или племянник — не Яльте. — Я видела его только на портретах, а он даже не соизволил поприветствовать свою единственную тётушку! Провинность куда меньшая, но и она огорчает. Где же наследный принц?

Краем глаза Хенрика отметила, как малыш Гарсиласо выпрямился, ручонка стиснула подлокотник. Что это значит? Розамунда промокнула салфеткой улыбнувшиеся губы. И Франциско улыбнулся свояченице, как дурочке, спросившей об очевидном. Но как тогда прикажете понимать поведение младшенького? У выложенного чёрным мрамором камина восторженно взвизгнули. Лоренсо то прятался за спинкой кресла в оранжевой ткани, то выпрыгивал к сестричкам. Девчушки с ногами забрались в одно кресло и держали оборону. Над одной чёрной и двумя рыжими головками виднелся барельеф холодного камина, изображающий трёх воронов Рекенья. Первый клонил голову набок, второй расстилал крылья, третий в немом карканье разевал клюв. Мы всё видим. Мы парим над врагами. Мы огласим правду. Что-что, а оглашать правду здесь явно не собирались.

— Райнеро не вытерпел смерти матери. — От титулов Розамунда отказалась, а ото лжи? — Он со скандалом отбыл в Валентинунья, у него там дворец. С мальчиком уже случалось подобное. Он тяжело переносит утрату близких.

— Бедное дитя! — ввернула Хенрика. Скандал — это интересно, она сегодня же разузнает подробности. Рекенья не скажут. Между отцом и сыном прошмыгнула не то, что ящерица — ящеричный выводок.

— Ничего интересного, — качнула продолговатым лицом графиня Морено. — Возвращаться принц не желает, от гонцов предпочитает отстреливаться. Но вы даже не притронулись к сладостям! Попробуйте, дорогая, это очень вкусно.

— О да! — малыш Гарсиласо впервые за обед подал голос. — Донья Энрика, позвольте я о вас позабочусь.

К ужасу «доньи» племянник ухватил с общего подноса засахаренный апельсин, макнул в шоколад и начал подносить к тарелке тётушки. Оранжево-чёрное страшилище надвигалось неотвратимой бедой, так и случилось. Уродик выскользнул из ручонки Гарсиласо. Счастливо миновав край стола, разбойный апельсин совершил набег на фриханский бархат. Хенрика чуть не взвыла. При всей своей неуместности, это платье вытерпело толпы несчастненьких, эльтюдских резидентов, не оставлявшего брачных устремлений кузена Лари, а теперь, теперь… Злодейская сласть под натиском маркиза Дория низверглась. На плиты. Госпожа Яльте отодвинулась вместе со стулом, туфли были почти в безопасности.

— Как я неловок, — винился растяпа.

Рокотал король, цокала языком фаворитка.

Хенрика нагнулась, осматривая подол. Надежды нет. Засранец наклонился вместе с ней, хотелось оттянуть его за ухо.

— Они всё врут, — родной блицард резанул от неожиданности слух. — Они убьют его.

Хенрика моргнула, забыв разогнуться. Слова, что шепнул маленький притворщик, сбивали с толку. Племянничек уже громко трещал на эскарлот:

— Позвольте я провожу вас в уборную, донья Энрика, я в неизбывной вине перед вами, донья Энрика, обопритесь о мою руку, донья Энрика.

Госпожа Яльте не смогла отказать.

2
Племянничек притворил дверь, развернулся к тётушке и потёр лоб. В косых глазах читалось выжидание. Хенрика не знала, что сказать, и поэтому огляделась. Милая такая уборная, стены и пол выложены мозаикой, среди трофеев от кузена Лауритса, помнится, такая тоже была. Хенрика не оценила, а вот эскарлотцы позволили своеобразная красоте имбирского стиля одержать верх и над застарелой ненавистью к неверным, и над любовью к граниту и мрамору.

— Вам, что, ничуть неинтересно? — Гарсиласо изъяснялся на блицард грамматически верно, но произношение было довольно странным — деревяннее, жёстче. Он фыркнул, подошёл к умывальнику и с шумом пустил воду.

Хенрика покорно набрала в ладони прохладу. Племянник ждал ответа с нетерпением. Кончики пальцев стучали по пряжке ремня, темнеющего под короткой синей курточкой в золотых завитках. Конечно, ей интересно. Но мысли путались, как цепочки в шкатулке с драгоценностями. Чем злее она тянула, тем туже спутывался сверкающий клубок. Госпожа Яльте не выдержала — умылась. А пятно подождёт.

— Ты — маленький интриган. — Она промокнула лицо протянутым полотенцем.

— Я — Рекенья, — с недетской усмешкой объявил забытый взрослыми мальчик.

— Объясни мне, — потребовала Хенрика. Руки стиснули измокший лён. — И твоя Пресвятая очень расстроится, если то, что ты сказал, всего лишь догадки или шутка.

Рекеныш нахмурился. Подставив под воду ладошку, плеснул тётке на платье.

— Я не лгу. И я точно знаю, что́ они скрывают. Треклятая троица.

Хенрика с раздражением вперилась в кучерявый затылок. Эскарлотский принц, опустившись на одно колено, тёр бывшей королеве подол. Святой Прюмме, Диана растила кавалера или слугу?

— Первое. Мой брат — не Рекенья. Он только Яльте. Госпожа Диана сказала об этом на исповеди. — Вишнёвый бархат захлестнула новая волна. — Второе. Отцу это ужасно не понравилось. Он выгнал Райнеро из страны. Но почти сразу послал за ним убийц, потому что испугался за Эскарлоту… и мою безопасность. Простите, но ваше платье не спасти. — Слишком взрослый мальчик поднялся.

Хенрика, напротив, уселась на подвернувшийся табурет, стегнула полотенцем о раковину, да там и оставила. В висках барабанило. Диана молчала! Год за годом, письмо за письмом… Смолчала даже при встрече чуть больше десяти лет назад, когда привезла в гости свою дочку Рамону. Сестре не было равных в иносказании, она могла бы.… Нет! Тебе ли не знать, бездетная бестолочь, что ещё остались на свете тайны, которые никому не отдать?

— Если не Рекенья, то кто? — Значит, на юного гневоглазого бога, наследника трона к тому же, напустили убийц. Что не так с этой Эскарлотой? Диана писала, здесь помешаны на кровных клятвах. Стало быть, ещё и на чистоте. Полоумные! А этот жучок тоже хорош. Знает же, она отреклась от престола, что она может? Но как жизнь не научает желать смерти, так отречение не отучает от интриг. Ты ещё пожалеешь, госпожа Яльте. Сильно пожалеешь.

— Вы слишком многого хотите от меня, тётушка, — Гарсиласо улыбнулся, чему? Глаза смотрели вполне миролюбиво, но больше не очаровывали. — Это тайна и другой семьи тоже, вам её знать не столь необходимо.

Опомнившись, Хенрика дотянулась до умывальника, снова пустила воду.

— И где твой брат сейчас, конечно же, никто не знает.

Маркиз Дория кивнул:

— Райнеро покинул Эскарлоту через Апельсинные ворота. Взял их штурмом. В одиночку, не считая коня.

— Тогда что угрожает тебе? — Нет, материнская любовь не застила Диане глаза, старшенький стал тем, кем должен был.

— Тётушка, вы же Яльте! — племянничек выглядел разочарованным. — Если бы у вас отобрали престол и посадили на него ненавистную младшую сестру, неужели вы бы благословили её и отбыли с миром?

Хенрика моргнула. Двадцать три года назад. Не Рекенья. Святой Прюмме, без короны она вконец поглупела. Герцог Рамиро ви Куэрво! Диана приняла кучерявого красавчика за короля, и тот подыграл. Заблуждение развеялось к вечеру. Сестра обиделась до слёз. Устыженный кавалер явился в шатёр невесты с извинениями. Хенни, прислушавшись к женскому чутью, встала на страже… Дорога и новый друг. Вот, какого друга для сестры она напророчила рунами. Лучше предсказания и быть не может?

— Откуда ты всё это знаешь? — Хенрика наклонилась к племянничку и прищурилась. Некоторых её прищур доводил до смятения.

— Скажу, если пообещаете держать это в тайне, — Гарсиласо и не подумал занервничать, того интереснее — поглядел испытующе. — Ото всех. Даже от канцлера.

— По рукам. — Королева, пусть и бывшая, а ведёт себя, как торгаш. Дожила. Впрочем, племяннику это явно нравилось.

— Я подслушал, — пожал плечами малыш, — из надёжного места.

— Покажешь?

— Может быть.

— Ты умный мальчик. Но слишком доверчивый. Что, если я сейчас выйду отсюда и тотчас расспрошу обо всём твоего отца?

— Вы так не сделаете, — изрёк поганец.

— Почему? — спросила госпожа Яльте самым нелепым образом.

— Вы ненавидите короля Франциско. И вы Яльте.

3
Король с ленцой поворачивается в кресле. А где-то его сын, подхваченный бешеной скачкой, оглядывается на преследователей и прижимается к шее лошади, уклоняясь от свищущих в спину пуль.

Король вкушает апельсин. Где-то бастард искусал губы в кровь.

Король отирает с усов капли вина. Где-то не понимающий, за что, мальчишка пытается зажать рану.

Король берёт за руку любовницу. Где-то хватается за жизнь Яльте.

Всё пропахло кровью, всё ею сочится.

— Ну же, дорогая, который фрукт на вас смотрит?

— Вон тот персик, донна Розамунда. Тётушка, позвольте о вас позаботиться.

Персики… Младший брат выбирает тот, что румянее. Будто и не было того разговора в уборной. Протягивает тётке. Руки послушно берут десертный ножичек и вилочку, расписанную мерзкими козломужами. По блюдцу струится сок. Он не красный, но липкий, и он сочится, как кровь несчастного мальчика. Бастарда. Хенрика отвела глаза. Взгляд помимо её воли потянулся к зятю. Венчанный на царство хряк, давая волю словам, разевал пасть. Быть может, губы его сына сомкнулись уже навсегда. В чёрной щетине колыхались обильные щёки. Лохматые брови подались вверх, открывая заплывшие глаза, один другого краше. Протез буравил в Хенрике дыру, пасть снова раскрылась. Отверженный забери урода, даже Розамунда Морено достойна бо́льшего!

— … вы полагаете? Донья Энрика?

— Прошу прощения, — госпожа Яльте выжала безмятежную улыбку, — я отвлеклась. Ваше величество не соблаговолит повторить вопрос?

Его величество соблаговолил:

— Мы предлагаем вам поразмыслить о том, чтобы составить в Эскарлоте партию.

Хенрика не рассчитала силы, персик пульнул липкой жижей.

— Простите, что?

— Ибо сказано в Писании, — воздел сдавленный кольцом перст муж чужой жены, — несчастлива женщина без супруга.

— Вы предлагаете мне… — Хенрика с детства славилась тем, что умела вывернуть наизнанку самую непреложную истину, — заменить Диану? Одна сестра за другую? Яльте не пара перчаток.

— Дорогая, вы неверно поняли. — Графиня Морено была само примирение. — Король, осознавая свою ответственность перед вами, подразумевал цвет эскарлотской аристократии…

— Вы слишком высокого мнения о своей породе, Яльте. — Рекенья воткнул вилку в апельсинную дольку, да там и оставил. — Зарвавшаяся семейка тиктийских выходцев! Умерьте гонор! — Королевский кулак грохнул по столу. Гаденьким звоном отдались блюдца и бокалы. Гарсиласо подпрыгнул на месте, Хенрика нащупала руку племянника. — Король Эскарлоты совсем не желает видеть рядом с собой ещё одну из вашего рода.

— Я скорее удавлюсь, чем… — не сдержала смешка Хенрика.

— Ни слова более! Я намерен объявить важнейшую новость.

— Мой государь… — Розамунда Морено нервозно потирала бровь.

Хряк не без усилий высвободил из кресельных теснин зад и сцапал за локоток лисицу, принуждая подняться. Розамунда ссутулилась, ожог расцвёл пурпуром.

— Представляю семейству Рекенья и донье Яльте её светлость Розамунду Амадо Фульвию Каталину Инес, урождённую герцогиню Риньяно, мою невесту.

Невесту? В висках билась кровь, грудь сдавил даже не страх — гнев. От него вспыхнули щёки и зашлось в неистовом стуке сердце. Отпустив руку Гарсиласо, Хенрика медленно поднялась. Взгляд пристыл к расплывшейся в самодовольстве подлой роже.

— Траур по моей сестре ещё не истёк, — отчеканила недавняя королева. — Диана — Яльте, с нами так не поступают.

— Мой король торопится… — пикнула лисица. Умна, излишне умна. Бьётся на два фронта, но сердце к королевскому откровению у неё не лежит. Разумеется. Королям не подобает делать таких заявлений, не имея на руках свидетельства о расторжении брака. Или же трупа соперника.

— Нисколько. — Франциско крепче прижал к груди невестин локоть. — Скоро Эскарлота увидит истинную королеву.

— Ты не посмеешь… — угроза? Надо полагать! Хряк нарвался на гарпию. Краем глаза Хенрика уловила, как вскочил племянник. Он бешено вертел головой и часто дышал. Глупыш чрезмерно припадал к кубку с вином…

— Отец, посмотри, я буду как ты! — прозвенел внезапный оклик.

Лоренсо успел стянуть ложку и яблоко и застыл у камина, являя недозрелое величие. Девчушки, повизгивая, окружили брата. Альмудена сворачивала в кольцо золотую цепь. Бруна забралась на кресло, ладошки сомкнулись в молитвенном жесте. Хенрика не сразу сообразила, что младшенькая подражает священнослужителю, старшенькая заносит над головой братца корону, ложка в руках юного венценосца обратилась скипетром, яблоко — древним знаком власти.

Слева грохнуло. Малыш Гарсиласо, опрокинув курульное кресло, прыгнул вперёд озлившейся лаской. Хенрика моргнула. Лоренсо вышибло из-под короны. Альмудена замерла с поднятыми руками. Бруна завизжала. Старшая вздрогнула, выронила цепь и начала звать маму. Рекеныши сцепились около кресла. Гарсиласо повалил братца на спину и сел на него верхом.

— Я старше, — из тоненького горла рвалось нечто, похоже на рык, — не смей даже думать о короне Эскарлоты! Ты бастард ви Морено! Ты не Рекенья и никогда им не станешь!

Зверёнок кулаками лупил жертву по лицу, плечам и груди. Лоренсо лишь брыкался и выл, пытаясь закрыть руками мордашку. Королевские сынки были одинаково сложены, но в том, что верх одержит законный, Хенрика не сомневалась. Сорвалась с места Розамунда, но Франциско перехватил её за руку. Ужас! Хряк наблюдал за дракой почти с азартом!

— Разнимите их! — крикнула Хенрика. У дверей беспомощно топтались два стражника в натёртых панцирях, дундуки несчастные!

Кулаки Гарсиласо окрасились кровью. Кажется, он разбил бедняжке губу. Лоренсо ухитрился вывернуться, старший брат не пустил. Ударил в бок и снова опрокинул на спину.

— Пусти меня! — Лоренсо давился слезами и кровью из рассечённой губы. — Ты сумасшедший!

Хенрика подалась вперёд, хотела схватить Гарсиласо за шкирку. Что за дьяволёнок!

— Не смей к ним прикасаться! — каркнул Франциско.

— Вы не имеете права прикасаться к детям короля, нужен герцог… — Розамунда смотрела на неё с мольбой. И болью.

Хенрику чуть не сбили наземь. Ком из королевских детишек ударил по ноге.

— Герцога сюда, ближайшего! Немедленно! — Яльте чувствовала себя единственным здравомыслящим человеком среди присутствующих. Тексис эскарлотцев погубит их!

Лоренсо схватил принца за воротник колета, пытаясь столкнуть, но тот оскалился и ударил брата в нос. Хрустнуло. Лоренсо оглушительно завыл, девочки зашлись визгом.

— Что здесь произошло? — Должно быть, ближайший герцог. Чёрный носатый вихрь через комнату пронёсся к драчунам. — Гарсио, прекрати!

— Франциско! — Розамунда сорвалась на крик.

Король с видимым сожалением разжал пальцы.


[1]Мраморное дерево получило своё название за цвет древесины, переходящий от молочно-белого к темно-серому, почти чёрному; ценится за красоту и необычайную прочность древесины.

Глава 17

Блаутур

Григиам

1
Капитан королевской охраны постыдно топтался перед дверью в покои Лоутеана I Нейдреборна. Он даже отпустил стражу, лишь бы не пялилась. Правая рука норовила врасти в эфес шпаги, левая не желала оставить в покое распухшую губу. Ранка не просто болела — немного кровила. Стоило сказаться больным и выиграть хотя бы немного времени, но Дисглейрио Рейнольт слишком хорошо знал своего короля — Лоутеан поспешит проведать друга. Вдох, решительный выдох. Дисглейрио облизнул укушенную губу и толкнул дверь.

Лоутеан Нейдреборн полулежал в кресле под витражным окном, перекинув ноги через подлокотник. Значит, сейчас он не король — друг. Он часто бывал в своих покоях совершено один, недостигаемый как для придворных, ищущих милостей или жаждущих влияния над ним, так и для сановников, желающих его участия в делах государства. И он часто сидел вот так, по-деревенски закатав рукава сорочки до локтя и отбросив колет за спинку кресла, и держал в руках медный лист, тронутый первыми резцовыми отметинами.

Нейдреборн давно увлекался гравюрой. Но брался за новую работу обычно тогда, когда на душе у него было неспокойно. Стало быть, есть срочность в вызове капитана королевской охраны?

Лоутеан не глядя махнул Дисглейрио резцом, давая знак подойти. Тот по обыкновению остановился за спиной короля. Лоутеан поправил гравюру на подставке, наверное, чтобы последняя не давила на живот, и посторонился, показывая своему капитану намечающуюся картину. Рейнольт подавил вздох: если на медном листе погружалась в танец королева Филис, тучи в душе короля притащат за собой грозу.

— Это Филис, в дубовой роще. Наша вторая встреча… Что скажешь? — Лоутеан платком смахнул с гравюры железную пыль, Дисглейрио чуть не чихнул.

— Она прекрасна, ваше величество, — склонил он голову. Пасмурный свет удачно падал ему на спину, лицо в тени. Комнаты короля вообще являли собой скопление теней, столько массивных дубовых предметов они вмещали. Даже ковёр на полу скрадывал шаги, чтобы ничто не потревожило тенистого покоя королевской спальни.

Лоутеан провёл резцом у лица королевы, порождая непослушную змейку пряди.

— Нет, не хочу, — он обернулся, недовольно морща лоб. Дисглейрио чуть опустил голову. — Отбрось это сейчас. Пусть я и позвал тебя, чтобы дать поручение, но…

Король замер на полуслове. Вглядевшись в лицо капитана, изумлённо распахнул глаза. От него не укрылось, что его пса кто-то потрепал…

— Это что? — Нейдреборн взглядом указал на губу Рейнольта.

Тот невольно облизнул её, дотронулся рукой. Это было последствием некоторой поспешности, несдержанности, страсти, ожогом от закипевшего льда. Это было напоминанием о том, как та, на которую он три года боялся слишком долго смотреть, показала себя настоящую, сбросив маску скромницы. Дисглейрио прикрыл глаза. Пережитое всё ещё не находило покоя в мыслях, но Лоутеану этого видеть не следует.

— Ваше величество… Лоутеан. Я держу кошку. Иной раз она… не знает меры. — Никакой лжи. Кошку королевский пёс действительно держал, вот только нравом Грёза отличалась кротким.

Король с сомнением всмотрелся в его распухшую губу, покачал головой. Затем отставил гравюру, стряхнул с платка стружку и подошёл. Рейнольта обдало цветочным запахом. Лилии.

— Считаешь меня дурачком? — Лоутеан коснулся его губы кончиком платка, показал след от капли крови. — Это надо обеззаразить, в ротике этой… кошки таятся зубы нейдидры[1]. Так что, у позабывшей меру кошки есть имя?

— Грёза.

— Я о женщине, Рейнольт.

Дисглейрио склонил голову. Лоутеан хотел доверия, такая малость, но разве откроешь правду? Как потерял голову. Не видел и не слышал ничего вокруг. Забылся в собственном желании. Как впервые получил ту, в которую был влюблён… Лоутеан бы не понял. Сам Дисглейрио ещё пару часов назад не понял бы, не поверил. Она играла им, и как! Изображала затворницу всё это время! И только сейчас позволила целовать, дала понять, что согласна. А он верил как мальчишка, и только от укушенной губы очнулся, увидел истинное лицо той напускной невинности. Три года он подбирал к ней ключик, был другом, но теперь всё изменилось, за какие-то минуты она стала ему совсем другим человеком… Раскрытая книга, теперь Рейнольт наконец мог читать её.

— Ты тонешь в мыслях, Дисглейрио. Молчи, если так хочешь, но поумерь-ка пыл, капитан королевской охраны не должен сиять вот этим. — Лоутеан коснулся своей нижней губы.

После этого он с сомнением посмотрел на оставленную гравюру, убрал её на пол и сел в кресло сам. Мучимый чем-то, вперил внимательный взгляд в Дисглейрио, подперев рукой подбородок:

— Почему у меня не получается? Как у него. Лучшие люди вокруг меня готовы рвать глотки друг другу. Или мне.

Капитан королевской охраны едва успевал следить за движениями своего короля. Айрон-Кэдоган. Тот, кто во всём превосходил младшего брата. Тот, кто в мыслях увенчивал короной свой драгунский шлем. Рейнольт более достойным трона считал младшего, но сам Лоутеан… Тень старшего брата повсюду следовала за ним, и он, конечно же, видел это. На миг запустив пальцы в волосы и взлохматив светлые пряди, Лоутеан уже упирался локтями в колени, опускал на руки голову.

— Я поручаю тебе поймать Оссори. И я всё чувствую, уйми свою радость хотя бы на время!

Улыбка причиняла боль, но сдержать её было выше сил Рейнольта.

— Мне очень плохо от этого, но он не оставил мне выбора. Кузен Берни не исправился, он в подчинении только у своих гордыни и сумасбродства. Уничтожил полк, испугался наказания и пустился в бега. — Отняв руки, Лоутеан упал на спинку кресла. Глаза красны, или это всё железная пыль? — Поймай его. Я прекрасно знаю о вашей вражде, о «псине», но Дисглейрио, я надеюсь на твою разумность. Не обгладывай его кости.

Принимая военную осанку, Рейнольт отдал честь двумя пальцами от виска, вспорол носом воздух.

— Значит ли это, что по возвращении Оссори…

— Ждёт наказание, всё верно, — Нейдреборн сжал подлокотники кресла, отвернулся к окну. Будто сам убеждал себя в правильности этого решения. — Поезжай сначала к Аддерли, в его особняк, здесь, в Григиаме, потом загляни в Оссорийское герцогство… Рональд исчез прямо из лагеря, следов не видели, а те, кто видел, конечно, молчат.

— Не думаю, что Энтони Аддерли укажет дорогу, даже если знает.

Лоутеан с внезапной усмешкой покачал головой:

— Теперь скажет. В лагере безголовиков небывалый раскол. Должно быть, потому что голова главного безголовика действительно на волоске.

— Безголовики?

— Не важно. Так Альда называла компанию маленького графа Оссори и принца Тимрийского.

Дисглейрио коснулся губы. Лоутеан, будто почувствовав его мысль, отвлёкся от окна и кивнул, разрешая вопрос. Другом он был в самом деле внимательным, хотя и наивно полагал, что хорошо знает Рейнольта.

— Об Альде Оссори, графине Уэйкшор…

— Уайлс, — поправил Лоутеан. — Она была у меня, эта леденящая душу особа.

— Девица Уайлс вольна выйти замуж во второй раз? — Дисглейрио спросил на одном дыхании.

Но Лоутеан не заметил волнения, только скривился и зачем-то расправил платок со следами крови Дисглейрио.

— Лишь бы исчезла с моих глаз. А что тебе до неё? У тебя же есть… кошка?

Дисглейрио напрягся. Лоутеан скомкал платок, отбросил, вскочил с кресла.

— Кошка Уайлс?!

— Я бы хотел, чтобы она стала Рейнольт.

Лоутеан схватил его за плечи, заглянул в лицо. Такого гнева в глазах короля Рейнольт давно не видел. Казалось, они посерели, утратили голубизну. Внутренний разбойник боролся с верным подданным, за «кошку Уайлс» сжались кулаки, но подданный не поднимет руки на короля, пусть тот и зовётся другом…

— Я слишком хорошо знаю Альду и прекрасно понимаю, что вот это она оставила тебе не в порыве страсти! — Король указал на губу капитана, досадливо заломил брови, — Дисглейрио! — Оттолкнув его, нервно зашагал по ковру. Не укрылось, как бы король хотел, чтобы шаги гремели, но они шептали. Вечное проклятие «мышиного хвостика», как сейчас пошутили бы мертвецы. — Что ты сделал, что?!

— Ничего, что бы причинило вред мессире Уайлс… — Она глядела ему в глаза не отрываясь, замирала под ним, извивалась, то в остатках стыдливости пыталась оправить лиф, то забывала о скомкавшихся юбках… Как алело её лицо, блестели глаза. Как на её тонкой коже вспыхивали огнём отпечатки его рук. Как рвался с розовых губ затаившийся крик, срывалось дыхание…

— То, что я не выношу её, не значит, что до неё можно домогаться! — Дисглейрио облизнул с новой силой занывшую губу. Оправдываться нет смысла, как открыть королю такую правду? Правду о ней, той, что три года обманывала Дисглейрио игрой в затворницу? — Мой кузен всё ещё жив, и это его жена! Я не узнаю тебя, как ты мог… — Лоутеан вдруг затих, его взгляд зацепился за гравюру. Королева Филис кружилась на камне, вокруг готовилась прорасти дубовая роща. — Я откажу тебе.

Рейнольт выпрямился, сложил руки за спину, чуть опустил голову. Лоутеан волен не любить Альду Уайлс, но встать между ними Дисглейрио ему не позволит. Отказ? Что ж, разбойник ему разве что посмеётся.

— Во-первых, эта женщина очаровывает лучших людей моего королевства и губит их. Во-вторых, это ради неё самой. — Лоутеан поднял на Дисглейрио взгляд, быстро отвёл, покачал головой, не осуждая, скорее сожалея. — Ночи супругов не должны быть насилием, Дисглейрио. Я не могу обречь Альду Уайлс на такое… Она не далась тебе, так что оставь её. Не смей. Если увижу её с тобой, она отправится в монастырь. Или на плаху, вслед за законным супругом. Ты понял меня?

— Да, ваше величество, — Рейнольт не помнил, чтобы подчинялся так. Не подчиняясь. Он действительно швырнёт Оссори к ногам короля, но Альда…

— Отправляйся за Оссори завтрашним утром.

Лоутеан рассеянно оглянулся, провёл рукой по волосам, покрасневшие глаза утратили гневную серость. Снова потухли. Король взял гравюру, сел с ней в кресло, осторожно провёл рукой по фигурке жены. Заговорил срывающимся шёпотом, не отрывая взгляда от картины:

— Она говорила, я приручил зверя в тебе. Дикого пса. Так докажи это. Не встань на путь обезглавленного дракона.

Рейнольт кивнул, отдал честь. Дикий пёс щёлкнул на хозяина клыками.

2
Натянуто скрипнув, дверь поддалась. Сколько не ходили этим коридором, не тревожили пыль на ступенях? Этим тайным ходом драгуны пользовались редко даже при жизни Айрона-Кэдогана, но Берни хорошо помнил каждый поворот. Кэди задумал этот ход, насмотревшись на норы, подземные тоннели в каком-то блицардском городе. Начинаясь в подземелье Птичьего замка, ход тянулся под землёй и сообщался с ходами Кэди в Элисийском дворце. Проникнуть в Птичий оказалось несложно. При жизни Кэдогана в Птичьем, бывшем королевском замке, размещался драгунский полк, и пусть после гибели предводителя замок затопило, и пришлось выстроить казармы, в уцелевших покоях жил с семьей комендант. Он отлично знал прежнего Рональда Оссори, предводителя Неистовых драгун, «кузена Берни», и, похоже, ещё не слышал о ничтожном дезертире.

Открыв дверь плечом, граф Оссори вошёл в маленькую потайную комнатку. Факел пришлось погасить ещё в тоннеле, свет и запах дыма не были ему союзниками, так что сейчас Берни очутился в полной темноте. Ощупью он продвинулся к противоположной стене, пошарил руками, почти сразу наткнулся на зазор между стеной и скрытой дверью в королевские покои. Впервые Берни порадовался, что со смерти Филис король не смотрел на других женщин. Справиться сразу с двумя визжащими людьми было бы сложнее.

Дверь в спальню Лоутеана отворилась неслышно. В угоду Берни комнату голубоватым светом заливала луна. По стенам тянулись беспокойные тени, огонь в камине потух, только угольки слабо тлели красными точками. Шорохи и попискивание нарушали тишину ночи. Это, конечно, мыши возились в своей клетке-дворце. Прокравшись по устланному коврами полу, Берни приблизился к приступку кровати под собранным балдахином. Рука легла на резную колону, под пальцами проступил цветочный виток. Оссори закусил губу. Он не знал сомнений, когда бежал из-под носа Роксбура и гнал коня в Григиам, когда, обманув, коменданта Птичьего замка, пробирался тайным тоннелем сюда, но сейчас… Он проник к королю как убийца. Так что сказать королю?

Лоутеан крепко спал. Из-под одеяла с меховой опушкой виднелись только голова и беспокойно вскинутая на подушку рука. Кружевной ворот сорочки перекрутился, явно мешая Лотти спокойно дышать. Решившись, Берни подступил ближе, к изголовью.

— Лоутеан, — немного подождав, Берни коснулся руки Лотти. Тот сжал её в кулак, но не проснулся. Как глупо, что ему, целовать короля как околдованную сном принцессу? — Лотти, проснись. Лотти!

Вздрогнув, Лоутеан приоткрыл глаза, приподнял на Берни голову. Берни вздрогнул, в последние дни ему часто снилось, как он будит. Мертвых. Мертвенно-бледное от лунного света лицо, сонный, недовольный взгляд. Но кошмар отступил, взор Лотти прояснился. Король распахнул глаза и вдруг отпрянул.

— Кэдоган? Это ты? — сминая одеяло, он пятился к изголовью кровати, пытался нащупать за воротом сорочки прюммеанский диск. Тени ветвей деревьев царапнули лицо короля, блеснул серебристым отсветом знак веры.

— Святой Прюмме, изгони демона! Ты мне уже не навредишь, ты…

— Что? Лоутеан, это же я. — Оссори зажёг свечу в одиночном подсвечнике стоявшем в изголовье кровати, поднёс к лицу. — Рональд.

Лотти принял его за покойного брата! Впрочем, неудивительно, сложением они были похожи, да и кудри топорщились одинаково. Оссори не сдержал нервной усмешки, наблюдая, как ужас на лице короля сменялся замешательством. Как бы то ни было, а покойники в пришедших ночью чудятся от нечистой совести. Кому, как не Оссори, знать это?

— Берни? Мёртв?! — Лотти подался вперёд, всё ещё сжимая лунный диск. Он никогда не слыл примерным божьим почитателем, но увидев Дьявола, уверовал сполна.

— Нет, к сожалению. — Берни отстранилогонёк от лица, вернул подсвечник на прикроватную тумбу. Энтони говорил верно, всем было бы проще, погибни Берни с полком, но его наказали жизнью. Оссори хотел умереть, прямо там, перед ущельем, но верный пистолет пошутил осечкой. Стало быть, оставалось принять наказание жизнью. Хотя бы попытаться сразиться за собственную голову. Сбежать прямо из армии, дезертировать, и ради чего? Ради того, что уже обратилось призраком… Битвы не переиграть, ему самому не стать прежним. Оссори себя ненавидел.

— Ты прокрался, ты… убить хочешь? — Лоутеан, сощурившись, посмотрел на правую руку Берни. Он и не заметил, как всё это время сжимал эфес сабли.

— Нет, скорее верноподданнически склонить голову. — Оссори отпустил эфес, шагнул в пятно от света свечи, чтобы король лучше видел каждое его движение. Выдержать взгляд короля оказалось не просто, ведь он не мог смотреть в глаза даже собственному отражению. Счастливчик по воле рока, важнее ли твоя жизнь жизни Эрика Геклейна? Нет.

— Для этого не обязательно пробираться ко мне ночным убийцей, я бы дождался твоей верноподданнически склонённой головы на эшафоте! Там — склоняй, сколько вздумается.

— Лоутеан, только выслушай. Я… — стиснуть зубы, отбросить гордыню. Берни опустился перед королём на одно колено. Слова давались тяжело, окостеневший язык едва ворочался. — Я совершил страшное. Непоправимое. Мой полк, полк Айрона-Кэдогана погиб. Это моя… только моя вина, я заслуживаю казни. Но не как провинившаяся шавка, не под конвоем Роксбура!

Красный сапог на теле драгуна, брошенный мертвецам насмешливый клич. Когда Оссори прибыл в лагерь, генерал не скрывал торжества. Берни тогда не пристрелил его на месте только потому, что убийство стало бы для Роксбура благом, венцом мученика, и сам Роксбур бы остался в людской памяти жертвой взбесившегося полковника мёртвого полка. Злость подтолкнула, Берни вскочил с колена, одним шагом оказался рядом с Лотти. Король отпрянул, в испуге вскинул руку перед собой. Неужели граф Оссори дал ему повод сомневаться?…

— Казни меня, но пусть и он ответит. Это правда, я ослушался приказа, принял бой и отказывался трубить подмогу. Но подполковник Аддерли отправил порученца с приказом, а эта краснолапая сволочь посиживала в лагере, зная, что мы гибнем и нужно подкрепление! — Берни с силой ударил по столбику кровати, дерево беспокойно скрипнуло.

— По-твоему, из-за твоей самонадеянности генерал должен был обречь на гибель ещё больше солдат? — Лотти накинул на плечи одеяло, встал с кровати. Взлохмаченные волосы, щетина не одного дня. Король снова терзался душевными муками.

— Дьявольщина, Лотти, это была не разведка, насмешка, в неё отправили полк в полном составе! В случае нападения нас бы перебили прежде, чем мы смогли отступить, в ущелье не спрячешься! — В голове загудело, уши сдавило от гулкого крика, скрежета стали. Лавеснор не остался в прошлом, он жил с ним, давил на плечи, шептал в уши. — Я не дорожу своей жизнью, — голос осип. Берни всмотрелся в тусклые глаза короля. — Умереть для меня было бы благом, но я не могу, не сейчас. Роксбур сказал, что он знал о нашем разговоре. Ты совершаешь ошибку, окружая себя подобными людьми, предавая мою тебе верность.

Лоутеан молчал, часто дыша и не сводя с Берни глаз. Берни сделал шаг назад. Неужели он слишком грозен в своих речах? У Лоутеана есть повод его бояться, но какой?

— Что… что ты от меня хочешь, кузен? — Лотти совладал с голосом, свёл брови, белые пальцы стиснули у горла края сползающего одеяла. Так сжимают эфес сабли, рукоять пистолета. — Чтобы я взял назад своё слово, слово короля, обещавшего наказать клятвопреступника? Казнил генерала, приказа которого ослушались и теперь оспаривают другие его решения? Пока что я вижу лишь испугавшегося за свою головушку кузена, который вдруг понял, что смертен, и теперь боится разделить свою участь с другими. Я не прав?

Лоутеан медленно приблизился к Берни, полы одеяла легли у его ног мантией. Всклоченный ото сна, король всё равно оставался «любителем красивых телодвижений», как сейчас назвал бы его Энтони. Лотти смотрел внимательно, даже пытливо. Игрался? Пусть, лишь бы услышал!

Оссори покачал головой.

— Ты слеп и наивен. Твой брат собрал людей, готовых отдать за короля жизни. Я не прошу помилования, казни меня, только сначала позволь исправить… Пойми, я должен искупить вину! Восстановить честь дома, честь Оссори… Умерев, я этого не смогу, я прошу лишь об отсрочке… Прошу о жизни для полка. — Упившаяся кровью земля, багряные камни, жар солнца, на скалы падает небо, и ворон раскатисто хохочет в нём. — Не отстраняй драгун, Лотти! Я могу восстановить полк. Казнив же меня сейчас, ты лишишься единственных верных тебе людей.

Лоутеан вдруг рассмеялся. В ночной тиши его звонкий смех звучал обречённо, наиграно. Кэдоган смеялся от души, запрокидывая голову. Его брата смех подобно кашлю. Берни сглотнул, обернулся к дверям, но нынче ночью стража не знала бдительности.

— Неужели? А мне казалось, я наоборот избавляюсь от заразы, которая даже не старается делать вид, что уважает меня. — Лотти утёр выступившие от нервного смеха слёзы, ткнул Берни пальцем в грудь. — Ты хочешь искупить вину не передо мной, перед покойным побратимом. Возродить его дело для него, не для меня. Так кому ты верен, кузен Берни? Я дал тебе шанс показать послушание, верность, и ты сам выбрал смерть.

Сердце вздрогнуло, шумно ударило в виски. «Избавляюсь от заразы». Королёк до сих пор боролся с памятью Кэдогана. А Роксбур был рад помочь «избавляться»… Не сжать эфес сабли стоило Берни больших усилий. В голове прояснилось, лёгкая, стремительная злость пронзила скорбь. Ах, Мышиный хвостик хочет его жизнь?

— Ты совершаешь ошибку, — Берни склонил голову, силясь скрыть гнев. Не сорваться, не сейчас, вытерпеть.

— У меня есть верная мне армия, не забывайся!

— Тебе ли?

— Намекаешь на бунт?

— Ни в коем случае…

— Прикуси язык, Оссори, — процедил Лотти.

Берни слышал собственное дыхание, но Лоутеан не замечал его злости. Он наслаждался тем, что наконец может дёрнуть медведя за цепь. Вот только звенья той цепи давно заржавели, и зверь сидел на ней добровольно…

— Уважать тень короля невозможно, но быть верным короне — да, что и делали драгуны. — Оссори вскинул глаза на Нейдреборна. Самодовольная ухмылка медленно сползла у того с лица, Лоутеан мотнул головой.

— Убил их не я — ты, — едва слышно прошуршал Мышиный хвостик.

— Так позволь возродить полк! — Оссори едва не сорвался на рык, но опомнился и продолжил уже спокойнее: — Это будут новые, верные тебе люди.

— Я услышал тебя. Полк, честь рода Оссори… Это хорошая мысль. Полк возродят. — Лотти вдруг снова прищурился, ухмыльнулся, пугающе напоминая Кэди. — Но как туловище дракона может жить с мёртвой головой? — Лотти неспешно двинулся вокруг Берни. Повернуться на голос королька — немыслимо. — Тебя легко заменить, кузен Берни. Полковником станет Аддерли. На месте моей правой руки — Рейнольт. Он заменит тебя во всех отношениях, ведь сегодня днём Дисглейрио просил у меня дозволения взять в жёны вдову Альду Оссори.

— Альда… — выдохнул Берни холодное как никогда имя. Ветер не подвинет Амплиольских гор, графята уже никогда не появятся…

— Жаль, ты так и не оставил после себя наследников. — Лотти прицокнул языком, остановился на лунной дорожке. — Это бы побороло и вторую твою беду — потерянную честь рода. Я лично бы воспитал истинного Оссори! Преданного мне до последнего вздоха, всей душой, не знающего мертвеца в сюзеренах! Может, займёшься этим? Я отложу казнь до беременности твоей жены. Уверяю, если этого не сделаешь ты, до неё доберётся кое-кто другой…

— Ты, не смей! — Не помня себя, Оссори развернулся, схватил Лоутеана за ворот сорочки. — Жалкое подобие короля, ты сдираешь шкуру с ещё не убитого медведя!

Лотти замер в его хватке, слабо дёрнулся. Опомнившись, Берни разжал кулаки. Лоутеан отпрянул, одеяло упало ему за спину, открывая беззащитное, сокрытое лишь тонкой сорочкой тело. Оссори — цареубийца? Нет.

— Король Лоутеан Нейдреборн, мертвец! — вскричал Мышиный хвостик, отступая к той двери спальни, что выходила в коридор. — Я не оставлю, слышишь, не позволю выжить и части тени брата, а ты её живое воплощение! Тебя казнят, немедля, пресечётся твой проклятый род, пресечётся наконец жизнь моего брата! Я всё сказал. Стража! В моей спальне убийца! Стража!!!


[1]Нейдидра — мифическое создание с женским телом до пояса и змеиным хвостом. Помимо нижней части тела у нейдидры от змеи клыки, ядовитая слюна и вертикальные зрачки.

Глава 18

Эскарлота

Айруэла

1
Обратить день в ночь или хотя бы вечер не мог бы даже Людвик. Это так или иначе смиряло с невозможностью увлечь любезного Мариуса в постель. Хенрика Яльте решила в первые дни своего пребывания пожалеть эскарлотцев, у коих любовные утехи наверняка по расписанию, составленного из заповедей Девы и зверского тексиса, и соглашалась потерпеть до темноты. Решение оказалось мудрым, потому что через час после обеда с Рекенья госпожу Яльте нижайше просили к герцогу Мигелю ви Ита. Хенрика с трудом удержалась, чтобы не сложить пальцы в очаровательную комбинацию из трёх пальцев, сегодня общения с эскарлотцами хватило ей за глаза. И всё же блицардская гарпия с улыбкой направилась в гости к великому ворону Эскарлоты.

Герцог ви Ита ничуть не походил на её сенешаля, а жаль. Но встретил весьма учтиво, дал себя рассмотреть. Он даже пытался улыбаться. Весь одетый в чёрное, с идеальной осанкой, которой должно было найтись какое-то особое, «искусственное» объяснение, выдающимся носом и выразительными мешками под глазами.

— Интересный наряд, донья Яльте. — Мигель, за вычетом невысокого роста и коренастости, немного походил на Мариуса, а может, Мариус походил на него. — Это блицардская мода, украшенные шоколадом юбки?

— Это последнее веяние эскарлотской моды, герцог. — Хенрика отдёрнула руку, облобызал, и будет. — Похоже, вы его ещё не уловили.

— Увы, — покаянно вздохнул государственный мученик, — у меня столько дел, что следить за модами нет ни сил, ни желания…

— Чёрный вам к лицу, — признала Яльте, позволяя подвести себя к креслу у письменного стола, заложенному фолиантами, ими было по силам прибить.

— Разумеется, я же ворон.

Ворон выбрал себе примечательное местечко для гнездования. Едва ли хоть одна комната Сегне могла сравниться с ним в роскоши. У Хенрики испортилось бы настроение, если бы хотя бы один её блицардский подданный отделал себе потолок ромбовидными кессонами с углублениями, покрытыми плитками из терракоты, обил стены песочной тканью[1], затканной золотящимся зооморфным узором, выложил пол ворсовыми коврами, которые не хотелось осквернять касанием туфлей, и всё это обставил бы мебелью с перламутровой инкрустацией.

— Быть может, предложите даме вина? — спросила Хенрика, чтобы перестать глазеть. Есть здесь тайник с винными кувшинами или канцлер пьянеет от знаний? Шкафы были заменены нишами в стенах, закрывающимися дверцами, сквозь щели просматривались обрезы книг.

— Увы. Только это живящее чудо родом из Восточной Петли. — Герцог ви Ита несколько нервной походкой подступил к одной из ниш и действительно явил чудо. За дверцей в мозаике показалась ширма в цветках граната. Отдёрнув её, чудодей исчез и тут же появился с книгой, закрытой на золотые застежки. Несколько на показ раскрыл их, являя пустышку с шёлковым мешочком внутри. Мигель развязал его. Хенрика чуть было не раздула ноздри, вбирая тёплый, горьковатый аромат. Она почти привстала ему навстречу, но передумала. И от удовольствия лишь прикрыла глаза. Герцог скрылся за ширмой. Послышалось знакомое медное звяканье и клокотание. Где-то там, в блицардских снегах, любезный Людвик дописал для неё очередное письмо, попивая очередную чашку шоколада…

— О-о-о, — Хенрика чуть было не облизнула губы, — герцог, вы меня спасаете!

— Донья Яльте любит кахи́ву? — Единомышленник ловко ввернул поднос между Кодексом Мануция и «Поучениями Энрике-Женоненавистника».

— Жить без него не может. — Рученьки так и потянулись к очаровательной медной чашечке, источающей ароматный дымок. — Не нужно сахара!

Госпожа Яльте с наслаждением потягивала мироканскую усладу. Из Рюнкля она уезжала впопыхах, боясь, что кузен Лауритс перехватит её, не выпустит, и забыла запас кахивы от герцога Иньиго Лаванья. Но эскарлотские кабальеро не приучены бросать даму в лишениях, и теперь другой герцог восполнил её утрату. Забывшись, он уселся на край стола. Хенрика моргнула. Попиратель тексиса залпом выпил кахиву и принялся вертеть в руках уже пустую чашку, пачкая пальцы чёрными каплями. Взболтнул ногой. Яльте тотчас оценила штаны, облегающие нахальные ноги канцлера. Конечно же, штаны были чёрными, а ещё бархатными. Нужно непременно достать Мариусу такие же. Мигель ви Ита, отставив чашку, уже массировал правый висок.

— Дела вас погубят, Мигель.

— Не намерен доставлять им такого удовольствия.

— Но вы уделили мне время. — Хенрика возвратила допитую чашку. Мигель не глядя поставил её на Кодекс Мануция. — Значит, или вы мечтали со мной познакомиться, и поэтому пренебрегли делами, или же я и есть ещё одно ваше дело.

— Вы проницательны, — пришёл в восхищение непревзойденный знаток «царского искусства», — благодарю. Тогда к насущному.

— Признаться честно, — Яльте удобнее устроилась в действительно мягком кресле, насущное обещало отнять много времени, — я надеялась на то, что последние два дня вы томились мечтой о знакомстве.

— Донья…

— Энрика, Мигель. Эскарлотский тексис сегодня явил мне всю свою несообразность.

— Энрика, — с усмешкой принял заданный тон царедворец, — едва я узнал, что вы прибыли в Айруэлу, я возжелал с вами встречи как ни с одной другой Яльте.

Хенрика склонила голову набок и улыбнулась.

— Любезности не входят в число ваших талантов. Но кахива вас спасла. Что за дело, итак?

Некоторое время Мигель стоял к ней боком, сложив руки словно в молитве. Голову он чуть отклонил вниз, подбородок уместил на кончиках пальцев. Его бы такого на фреску, вылитый чёрный ангел. Наваждение прекратилось. Канцлер развернулся к гостье лицом, поместил руки за спину и явил лёгкую улыбку. В маслинных, близко посаженных глазах заплясал огонёк. Огонёк деятельности, надо полагать.

— Что скажете о племяннике, Энрика?

Яльте не удержалась и вздёрнула бровку:

— Малыш Гарсиласо? Это о нём вы хотели поговорить?

— Пока да.… Так что вы о нём думаете?

— Это очень… — как обозначить недетскую усмешку, глазёнки, глядящие на неё, как на дурочку? — Очень взрослый мальчик. Умный, рассудительный и вспыльчивый.

— Интересная оценка Салисьо. Должно быть, я вас удивлю, но вы стали свидетельницей его первой в жизни драки. До этого могли обидеть его.… Но не наоборот.

— Первой, но довольно успешной драки, — Яльте кивнула. Бастардика жаль, но маленькие, вздумавшие играть с серьёзными вещами нахалы несносны.

Мигель придвинул к её креслу стул и сел верхом, загляденье. Ещё один плевок на могилу эскарлотского тексиса.

— И случившееся не смутило вас?

— Ничуть. Мальчик — истинный Яльте, он не мог допустить и шуточной коронации новоявленного братца. Но к чему эти воспитательские изыскания? Я не разбираюсь в детях, — посмеивайся, раз устала плакать.

— Салисьо не по годам умён, это верно. — Ещё бы не верно, сам поди воспитывал. За компанию со старшеньким. — В своей семье он был тенью. Всегда тихий, молчаливый, но невероятно любопытный.

Хенрика сотворила ещё один кивок. Любопытный — это мягко сказано. Маленький интриган.

— Так было до недавнего времени, — жёстко вымолвил канцлер. — Полагаю, о старшем брате, Райнеро, вам известно?

— Что именно?

— Его нет ни в Айруэле, ни в столице. Ссора с отцом…

Хенрика прищурилась и подалась вперёд:

— Если вы хотите, чтобы я продолжила разговор с вами, потрудитесь говорить правду.

— Браво, Энрика, — Мигель сложил руки в намёке на овации. — Значит, вы успели поговорить с племянником. Это значительно упрощает дело.

— Вот как…

— О да. Наш принц-бастард сгинул в неизвестном направлении, — канцлер сжал губы и прикрыл глаза, явно не одобряя поступок воспитанника. — Полагаю, он где-то на пути к Блицарду…

Ох и беспутная же из Хенрики Яльте тётка, нашла время отречься! Однако же спокойно, ни досадой, ни слезами беде не поможешь. Сядь ровно и слушай умного человека с властью. На просьбу о поддержке откликнется кузен Лари. Если не дурак. Лишь неприятностей с югом северу-то и не хватало.

— А теперь, наконец, к нашему делу. — Можно подумать, ты хотя бы на минутку от него отходил. — Я намерен просить вас о помощи.

— О помощи? — неподдельно изумилась Яльте. — Бывшую королеву?

— Уверяю, эта помощь вам по силам. — Герцог ви Ита сжал спинку стула и заглянул собеседнице в глаза. С доверием.

Хенрика уставилась в ответ:

— Слушаю, Мигель, слушаю.

— Малыш Салисьо сейчас в откровенно незавидном положении, — воспитатель сплёл коротковатые пальцы в замок и со вздохом на них посмотрел. — Вы видели его руки, внешнюю сторону ладоней?

— Пожалуй… — Видела, но не придала значения. Папенька, он же Карл-Вольфганг, король Блицарда, был убеждён: если дочери вернулись с прогулки без ссадин, дочери плохо погуляли.

— Если присмотреться, на ладонях Салисьо можно увидеть тонкие белые бороздки. Это шрамы, Энрика. Скоро они исчезнут, но память мальчику не стереть.

— Люди веками ломают о память копья, — сказала Хенрика, лишь бы что-то сказать.

Герцог ви Ита порывисто поднялся:

— Дело в том, что перед изгнанием брат Гарсиласо пообещал убить его. И почти выполнил своё обещание. Арбалетный болт разбил окно и пронёсся над головой Салисьо. Мальчик отделался испугом и порезами.

— Это сделал Райнеро? — Хенрика несколько растерялась. Руки с подлокотников переместились на колени, едва не стиснув.

— Не он лично, но его верные люди.

— Мне, разумеется, жаль племянника, но что вы предлагаете? Стать его личной охраной? Полноте, Мигель, я женщина, а не солдат.

— Я прошу вас спасти его. — герцог ви Ита наклонился к ней, словно собираясь клюнуть.

— Как? — взмахнула Хенрика ресницами.

— Увезти отсюда. Подумайте прежде, чем ответить.

Предполагаемая спасительница сложила под грудью руки. Какая прелесть. Ей будто нового несчастненького подкладывали. Не учтя, что время несчастненьких кончилось.

— Франциско одобряет это решение? — Её жених однажды пошутил, что короли знают о делах своих канцлеров не больше, чем рогоносцы — о делах своих жён.

— Франциско… — канцлер Эскарлоты во мнимом замешательстве опустил уголок губ, — не знает о моём замысле.

— Мигель! — всплеснула руками Хенрика. Восхищение вступило в неравный бой с ошеломлением. — Вы понимаете, что предложили мне похитить наследного принца?

Герцог ви Ита вновь принял позу чёрного ангела. Захотелось его если не живописать, то хотя бы вышить.

— Энрика Яльте, — говорил он спокойно и вкрадчиво, отделяя каждое слово, — я бы не посвящал вас в тайны эскарлотского королевского дома, будь у меня выбор. Его величество не должен знать о моих намереньях ровным счётом ничего.

— Ещё бы! Если король суёт нос в дела своего канцлера, всё погибло.

— Франциско запретил сыну подходить к окнам, — Мигель ви Ита возвысил голос. Лучше умолкнуть. Этот человек не считается с волей здравствующего короля, что ему строптивая сестра мёртвой королевы. — Почти не выпускает его из комнаты. А ходит Салисьо в панцире. Но это не спасёт мальчишку от Райнеро и одной особы, с которой вы уже имели удовольствие познакомиться.

— Розамунда? — удивилась Хенрика. — Не смешите меня. Умнейшая женщина. Жаль лишь, на месте Дианы и подле этого хряка…

— Морено, — герцог ви Ита сказал, как выплюнул. Он мужчина, властный мужчина, ему не понять, как женщине может быть тошно от фамилии, что она вынуждена носить. — Она приучала Гарсиласо к ядам. Если бы я не успел, мальчик был бы мёртв.

— Это случайность, — отрезала Яльте. Розамунда — мать, притом трижды. Такая ни за что не посягнёт на жизнь ребёнка, чьего бы то ни было. Никто лучше матери не понимает, что детская жизнь — священнее всех земных святынь.

— Энрика, — у Мигеля дёрнулась выбритая до синевы щека, — вашему племяннику, если он останется в Эскарлоте, жить осталось совсем недолго. Я всё устрою, лишь дайте согласие, увезите его.

— Нет. Я сочувствую малышу, но ввязываться в дела эскарлотского королевского дома, равно как и королевства, не намерена. Я больше не королева, Мигель. Довольно.

Канцлер совершил отчаянный марш-бросок от письменного стола к окну.

— Уверяю, вам ничего не будет угрожать. — Идеально ровная, бархатом обтянутая спина внушала надёжность. Но всё решено — нет. — Мои люди обеспечат достойную охрану. Для Эскарлоты мальчик исчезнет навсегда, но он будет жить.

— И как, по-вашему, я должна его укрывать? — Хенрика дождалась, пока канцлер изволит повернуться, и двумя пальцами указала себе на глаза. — Вот это — не спрятать.

— Это невероятная мелочь, — зарвавшийся интриган досадливо прицокнул.

— Это то, — стальным тоном возразила Яльте, — что погубит меня и лишит головы.

— Энрика…

— Нет, Мигель. Я сказала — нет.

— Вы — Яльте, так где же ваши хвалёные присказки? — Канцлер опустился за стол, будто ноженьки не держали. — «Родная кровь», «не уходим бесследно», «мы вместе»? Племянник и есть та самая родная кровь. У него ваши глаза — не столько их цвет, сколько взгляд…

— Не впутывайте сюда наши истины! — Хенрику выдернуло из кресла. — И почему вы уверены, что Райнеро ещё жив? Убийцы по пятам — не самая животворящая вещь.

— Вы совсем не знаете своих племянников. Ни старшего, ни младшего, — губы герцога ви Ита тронула слабая усмешка. Почти не взбесившая. — Вам понравилось, как Салисьо отстоял своё право на трон?

— Вы уже выведали, что да.

— Так знайте, эта была та ярость, которая уместилась бы в мизинце Райнеро.

— Вы преувеличиваете… — Красивенькая мордашка с ямочкой на подбородке фамильным вздёрнутым носом, облако тёмных кудрей, мощная шея. Что ты знаешь о старшем племянничке, тётушка?

— Отнюдь. Поинтересуйтесь его деяниями. Даже Гарсиласо расскажет вам очень многое. Салисьо — чудесный ребёнок. Но старший брат вернётся, а он вернётся, и растопчет его.

— Что значит «растопчет»?

— Вы прекрасно поняли, — канцлер всадил в неё взгляд, как булавку в бабочку. — «Малыш Гарсиласо», как вы его окрестили, не сможет дать отпора. Ни малейшего. Он просто не успеет для этого вырасти.

— «Не успеет вырасти»… — Хенрика обняла себя за талию. Пугливый девичий жест, но перед кем тут чиниться. — Вы говорите о… братоубийстве? Райнеро — Яльте, он не поступит так.

Мигель под странным углом наклонил голову, лицо сделалось жёстким. При других обстоятельствах Хенрика бы оценила круто проступившие скулы.

— Райнеро — бешеный Яльте. Он — бык. Он рубит врагам головы, нанизывает на кол мужей названных сестёр и похищает девственниц. Что ему малявка, вставший на пути к престолу?

— Почему вы так уверены? — задуманное негодование вышло лепетом.

Герцог ви Ита медленно восстал над книжными развалинами.

— Потому, что искусству быть королём его учил я. Уверяю вас, из Райнеро выйдет истинный государь, с него ещё учебник напишут. Пресвятая Дева, совесть, честь, удовольствия — что угодно для него прах по сравнению с троном. Брата он не любил никогда. Мальчишка будет вечным препятствием к престолу. Райнеро не привык обходить, он приучен рушить. Энрика, спасите безвинного мальчика!

— Я… — горло сжало, ни слово вымолвить, ни разрыдаться. — П-простите, Мигель. — Яльте развернулась, закусила губу и выбежала из кабинета.

2
Хенрике Яльте никогда не доводилось успокаивать детей. Фрейлин, даже несчастненьких — да, но не детей. Племянник тихонько подвывал, спрятавшись лицом в подушку. Кулаки сжимали её края, плечи вздрагивали. От решимости и ярости не осталось и следа. Похоже, малыш всё истратил на злосчастном семейном обеде. Хенрика присела на краешек постели. Рука осторожно коснулась взъерошенных кудряшек. Мальчик вздрогнул и обернулся. Пару раз моргнув, сел, рьяно утирая слёзы.

— Я не слышал, как вы вошли, донья Энрика. — Он убрал со лба волосы и слегка отстранился.

— Я старалась не шуметь, — Яльте улыбнулась. Попыталась заглянуть в заплаканное личико, но племянник лишь ниже опустил голову.

— Почему вы пришли? — Гарсиласо шмыгнул распухшим носом, Хенрика протянула платок. Мальчик, поколебавшись, принял. — Благодарю.

— Решила навестить маленького героя. Но, признаться, увидеть я ожидала другое…

— Я поступил недостойно и низко, так отец сказал. Принц не может драться кулаками, как плебей, я знаю. Один удар, а потом, если надо, дуэль. Но Лоренсо.… Так получилось, я и сам не понял… — Племянничек умолк, будто лишившись слов, скомкал платок и взглянул на Хенрику.

— Ты поступил как подобает наследному принцу. Не отдал корону другому, пусть это была только игра. То, что ты избил братца, разумеется, плохо. В следующий раз постарайся пустить ему кровь не кулаком, но шпагой.

Гарсиласо взметнул брови, моргнул. Да, тётка давала не самые высоконравственные советы. Зато жизненные. Пусть из мальчишки растёт Яльте — не припугнутый набожный Рекенья. А ведь эта фамилия была поистине великой. Должно быть, на Франциско род начал свой упадок.

— Я уже вызвал его на дуэль, это было раньше.… Но сейчас я наказан, — племянник закусил губу. Хенрика встревожилась. Как Франциско наказывает своих детей? Что он сотворил с мальчиком? Следов от розог не видно, и сидел бы Гарсиласо иначе. Значит, любящий папаша ломал сыну душу.

— Ты можешь мне рассказать.

Гарсиласо кивнул, подогнул под себя ноги и сжал кулачки.

— Отец заставил меня встать перед его бастардом на колено, — в голосе звенела смешанная со стыдом злость, — и просить прощения. Я отказался. И тогда отец заставил меня молиться перед ним за спасение своей души. А потом вновь потребовал извинений. Мне пришлось, хотя я и солгал. Я не раскаивался. И сейчас не раскаюсь. Я поступил правильно! И если бастард не научился, я снова его ударю. — Из глазёнок покатились крупные слёзы. Но мальчуган будто не замечал их. Смотря перед собой, кусал нижнюю губу, как бы не дошло до крови.

В Хенрике взыграла гордость.

— Отец заставил тебя унизиться, но винить себя ты не должен. Ты ещё мал, Гарсиласо, но кровь Яльте уже видна в тебе.

— Я не Яльте! — голос племянничка сорвался. Малыш спрятал лицо в ладонях, прижал колени к груди. Плечи вновь содрогнулись.

До чего же с ним сложно. Хенрика чувствовала себя тем комедиантом, что ходит по верёвке и балансирует. Неверный шаг — и полёт вниз, падение. Она придвинулась к рыдающему, словно бы покрывшемуся колючками зверёнышу, с ногами забралась на постель. Рискуя, обняла его, притянула к себе. Гарсиласо не противился. Лишь всхлипнул и прижался к тётке с волнением и неясным страхом. Вот ты и приручён. Дикий зверёк убрал колючки. Теперь главное не сорваться. Малыш прятал лицо в буфе её платья, рыдания стихали. В семье Яльте риск почитали делом благородным. Хенрика погладила племянника по головке, затем по спине. Поцеловала в кудрявый затылок. Гарсиласо обмяк в объятиях, шмыгнул носом и устроился поудобнее. Никогда Хенрике Яльте досель не доводилось успокаивать детей. Это было не столь сложно. Только казалось, утешает она не принца, а приручает зверёныша. Дикого и не привыкшего к ласке. Сестре было даровано такое счастье, как она могла не ценить его? Племянник что-то сказал Хенрике в плечо, не разобрать. Пришлось отстраниться.

— Что-что?

— Простите, тётушка. — Опять отвернулся!

— О нет! — Яльте взяла его за подбородок и вынудила поднять голову. — Кому ещё плакаться, как не родной тётке? И никогда не опускай головы, понял?

Губ малыша коснулась слабая улыбка. Улитое слезами личико было красным, местами в пятнах. Точно так же выглядела зарёванная Диана, Хенрика помнила.

— Вы удивительная, — Гарсиласо смотрел ей в глаза, быстро учится.

Хенрика ухмыльнулась и выпрямила спину:

— Это почему же?

— В туфлях забрались на кровать и обнимали чужого вам человека.

— Эскарлотский тексис просто жуток, — Яльте сморщила нос. — В Блицарде всё куда проще. И что за глупости ты говоришь? Как мой милый племянник может быть мне чужим?

Гарсиласо пожал плечами. Хотел опустить глаза, но быстро исправился. Умница.

— Пусть я никогда тебя не видела, у нас одна кровь. Она слышит родную душу. Ты открыл мне страшную тайну семьи Рекенья, а почему? Потому что ты Яльте, ты просто не мог иначе.

Маленький упрямец покачал головой:

— Нет…

— Кто вбил тебе в голову такую глупость?

— Госпожа Диана. И очень давно. Я — Рекенья, тётушка. Быть Яльте я не умею.

— Но был им. Совсем недавно. — Хенрика взяла руки племянника в свои. До чего же холодные. Где хвалёный эскарлотский огонь, что живёт под кожей? Костяшки пальцев были в свежих ссадинах. На верхних сторонах ладоней сплетались бледные полоски порезов. За свою недолгую жизнь племянник вытерпел больше, чем тётушка. Да что там, даже десять лет её правления не сравнятся с последним месяцем жизни Гарсиласо.

— Почему ты называешь маму «госпожа Диана»? Это тоже тексис?

— Нет, она сама так велела. Госпожа Диана не любила меня так, как любила Райнеро…

Она вообще не любила тебя, бедный малыш. Диана, коль скоро второй сын пришёлся не к месту, что тебе стоило отправить его в Блицард на воспитание?

Хенрика ждала новых слёз, но Гарсиласо вёл себя спокойно.

— Райнеро тогда уехал на свою первую войну. Госпожа Диана очень беспокоилась, и я решил её утешить. Мне было пять или шесть… Я видел раньше, как королева утешает Райнеро одними словами о Яльте и решил, что и ко мне они относятся. Ведь я тоже её сын. Но когда я сказал первые слова «Ты — Яльте, мы — Яльте», когда коснулся её руки, королева оттолкнула меня. Она велела, чтобы я никогда не называл себя так. И её никогда больше не звал матушкой, потому что я уже большой. Я прорыдал у дона Мигеля весь оставшийся день. Он рассказал мне историю рода Яльте… — Гарсиласо усмехнулся и легонько сдавил руки Хенрики. — Я — Рекенья, быть Яльте мне запретили.

Хенрика покачала головой. Так не годилось.

— Это нужно исправить, славненький. Ты ещё помнишь те слова?

Племянник повертел головкой и вздохнул.

— Тогда запоминай. Ты — Яльте. — Она взяла его правую руку в свою. — Мы — Яльте. — Сжала левую. Гарсиласо, втянув голову в плечи, смотрел на её руки. До чего же смешной. — У нас ледяная кровь и огненные сердца. — Соединила ручонки племянника в своих. — Они бьются в такт. — Его правую Хенрика положила ему на грудь, левую — к себе. Сердечко Гарсиласо колотилось, выпрыгивая. — Пока мы вместе, для нас нет страха. — Выпустить руки племянника, обхватить его лицо ладонями и привлечь к себе так, чтобы соприкоснулись лбы. Малыш заулыбался, Хенрика тоже не удержала улыбки. Древний родовой заговор. Когда папа произносил его, у Хенни вырастали крылья, разумеется, гарпиевые. Этими же словами она двадцать три года назад прощалась с сестрой. Оказалось, навечно. И уже дианин сынишка как завороженный смотрит на тётушку, боясь дышать. Дыши, Гарсиласо. Полной грудью дыши. Торопись. Что тебя ждёт впереди, известно только Предвечному. Да и известно ли?

— Спасибо, — Гарсиласо шептал ей, как сообщнице.

— Никогда не забывай, что ты Яльте. — Отчего-то она тоже перешла на шёпот. С племянником Хенрика стремительно становилась девочкой.

— Хорошо, — он хихикнул и слез с постели. — Если все Яльте такие, как вы, тётушка, мне нравится быть одним из них.

Забрать ребёнка с собой, прочь от опасностей. Уберечь от брата, от отца, ото всех… Хенрика отбросила эти мысли. Нет. Ты больше не королева. И ты не похищаешь принцев, пусть они и приходятся тебе племянниками.

Но оставить Гарсиласо сейчас она не посмеет. Не тогда, когда он в огненной стране становится юным принцем льдов, Яльте. Решено. Пусть Франциско изожжёт её взглядом, донья Энрика задержится здесь в гостях.

[1]Песочная ткань — шёлковая ткань с рисунком, созданным переплетением блестящих нитей, а так же любая ткань с земель Восточной петли.

Глава 19

Блаутур

Григиам


«В случае, когда горы представлены одиночными цепями, нужно всего лишь пройти через труднопроходимое ущелье, — умничал признанный стратег, но не признанный тактик по имени Низиандр. — Временное препятствие, которое после того, как оно будет пройдено, оборачивается преимуществом, а не недостатком».

рупам? В Лавесноре передохло немало «воронов», выжившие бежали, и вцепившись бежавшим в хвост, блаутурская армия могла бы встретить новый день у стен Айруэлы. Могла бы, и у дурня Оссори хватило наглости указать на это генералу Изидору Роксбуру. «Так поведите их», — осклабился мерзавец так, что его жёлтые зубы несколько секунд служили отличной мишенью для удара. Только Оссори себя сдержал, и, говоря по совести, удар причитался с Аддерли, но их дружба не пережила Лавеснора.

«Мало обратить врага в бегство. — В трудах по военному делу Низиандр излагал прописные истины с видом, будто сам их придумал. Аддерли не понимал, зачем его перечитывает, и боль в голове подтверждала — и впрямь не стоило. — Необходимо развить успех посредством преследования. Плох будет тот военачальник, который, добившись успеха, не закрепит его».

Оссори бы закрепил, но на деле смог лишь удрать из-под ареста Роксбура, из армии. Сбежать в одному ему ведомое место… Оссори думал, что одному ему. Аддерли же с детства знал все его тайные места, но вида не подавал. Знал и сейчас: если Рональда нет в Блаутуре, значит, он на пути во второй дом Айрона-Кэдогана и всех драгун — Блицард. Но легче от знания не становилось, ведь был Берни совсем один.

Голова закружилась. Аддерли осторожно лёг на спину, уставился в потолок с декоративно выступающими балками. Он частенько их пересчитывал и тут же забывал, сколько их насчитал. Это была не меньшая дурь, чем мысленно продолжать кампанию, брать за Лавеснор реванш. Да и о войне новоиспечённому полковнику недвусмысленно предлагалось забыть. Он приполз из Чарретза домой прошлым вечером, развалился на диване в мрачной, как солдатский камлот, гостиной, водрузив на грудь трактат прославленного имперского полководца. С тупым, бессмысленным упорством ковыряя эту рану, рану поражения, Энтони изо всех сил щадил другую, полученную в затылок. К концу боя эскарлотская пуля пробила шлем и рассекла кожу, крови лилось немерено, позже пришлось наложить швы. К нему, боевому офицеру, пришли жуткие головные боли, точно к болезной девице. В Чарретзе он держался, не теряя лица перед выжившими подначальными, но дома хворь свалила его окончательно. Порученец последовал за ним, вместо оружия поднося своему сиру лечебное питьё и примочки. Две собаки Энтони, короткошёрстные блаутурские борзые, отходили от него, лишь когда их выгуливали, и он часто дремал, уронив руку на спину Додо или Момо. Так бы, в компании борзых и слуг, которых ещё отец приучил быть невидимыми и неслышимыми, Энтони и болел, даже не очень жалуясь. Но два года назад он обзавёлся любовницей. Молодая вдова кавалерийского офицера, сама тишь, сама покой, Изольда Кернуолт ни на что не претендовала. Но именно сейчас он почему-то придал значение тому, что краснолапый генерал Роксбур приходился Изольде отчимом. Именно сейчас, когда он вернулся с ранением, женщина пересекла все мыслимые и немыслимые границы, перейдя от атаки письмами к осаде любовью. Она плакала, она тащила к нему своих лекарей, она желала быть рядом и лично его выхаживать. Словом, Изольда вела себя совсем не как любовница… Она была любящей невестой, что в планы Аддерли совсем не входило. В конце концов, он попросту запретил пускать её, предоставив Филиппу выдумывать отговорки.

И вот те на, точно по волшебству в эту минуту высокие дверные створки приоткрылись, запуская на паркет узкую полоску света. Энтони зажмурил один глаз, опасаясь взрыва боли в затылке, но Филипп по обыкновению проявил аккуратность.

— Сир? Бодрствуете? — Еще в Чарретзе из солидарности к полковнику мальчишка обкорнал локоны, что умиляло и вместе с тем немного смешило. После Лавеснора он стал ещё тише, чем прежде, ещё осторожнее, ещё преданнее. Филипп мучился от того, что не смог привести подмогу, хотя его вины в том не было. Но мальчишка — Энтони прекрасно слышал — выл ночами в подушку. — Одна дама ищет встречи с вами.

— Отверженный и его копыта! — шикнул Энтони, впиваясь пальцами в теплую спину Додо. — Она ищет со мной встречи по множеству раз на дню, но одно её присутствие утомительней целого «вороньего» окружения. Я не передумал. Нет.

— Это другая дама, сир, это…

— Альда Оссори, графиня Уэйкшор.

Энтони порывисто сел. Подвинул к себе столик, заваленный картами и грифелями, запахнул порядком измятый халат. Но готовности к встрече всё это совсем не прибавило.

Это действительно была Альда. Она молчала, остановившись в дверях. Золотые прядки на висках завились от снега, чуть покраснел кончик носа. Синие глаза смотрели несколько испуганно, но всё так же холодно. Энтони попытался найти хотя бы одно чувство, помимо раздражения, но тщетно. Альда Оссори слишком далеко ушла от девицы Уайлс, в которую отчаянно влюбился юный Тони. Или думал, что влюбился.

Он узнал её в нежные девять лет, она была крошкой, куклой с белыми кудряшками, наряженной голубое платьице. С тех пор маленькая Альда стала для Тони идеалом девочки. Такой она и должна быть: красивой, хрупкой. Она должна любить книги, плакать от обиды и смешно морщить нос, когда улыбается. Потом Энтони честно в неё влюбился и любил до самой своей первой войны. Он даже писал ей письма и мечтал, как найдёт военную славу и конечно сделает девицу Уайлс виконтессой Аддерли. Но шли время, Энтони всё чаще забывал ей писать, а во время одной ночи раздумий вдруг понял, что не видел её уже три года. Вокруг Аддерли появились женщины, взрослые, разные и прекрасные, они совсем не походили на пятнадцатилетнюю Альду с книжкой у груди. Альда вдруг отдалилась, померкла, забылась. Энтони просто не мог себе представить даже поцелуй с ней, не то что нечто большее… А потом Берни объявил о своей помолвке. Девица Уайлс станет Оссори, графиней Уэйкшор. Энтони тогда не понимал, что с ним, чувствовал себя обманутым, ведь это он когда-то мечтал… Но вот и свадьба. Несколько надменный и насмешливый Берни держит под руку холодную, сдержанную Альду. До этой свадьбы Энтони не встречался с ней четыре года. Это была не та Альда.

Нет, одно чувство в Энтони всё же пробудилось — облегчение. Тогда, на свадьбе, как и сейчас, он видел перед собой Альду и понимал, что любил совсем не её. Он радовался, что девица Уайлс станет Оссори, а не Аддерли, и Энтони сохранит в памяти ту девочку — куклу, с которой он искал круг фей, прятался от проказника Берни, которая так заливисто смялась и умела улыбаться глазами.

— Вы позволите мне зайти, виконт, или хозяин из вас столь же прекрасный, сколь оказался прекрасным друг? — Одна единственная фраза, а хорошо протопленная комната точно выстыла.

Энтони кивнул, закутавшись в покрывало по самый подбородок:

— Располагайтесь, мессира. Филипп, кресло!

Альда присела на самый краешек, примерной ученицей сложила на коленках руки в чёрных перчатках. От чего-то в дорожном платье, она смотрела прямо перед собой, мимо Энтони.

— Твой дом очень уютен, — произнесла Альда сдавленно и вздохнула, будто о чём-то раздумывая.

Её взгляд перебирался с камина, украшенного маленькими башенками, к двум резным сервантам красного дерева, за которыми поблескивало серебро и хрусталь. Затем Альда взглянула на книжный шкаф, его подпирали двое вырезанных из дерева, согбенных, бородатых старца в колпаках. Как бы эти книжники полюбились маленькой Альде…

Взрослая моргнула и отвела глаза. Она будто смотрела и не смотрела одновременно, она чего-то ждала. Ну же, скажи, зачем ты пришла сюда? Скажи, чего ищешь у дурака, разменявшего дружбу на командование над тридцатью драгунами? Чего ищешь у тупицы, возомнившего себя взрослым после пары визитов в бордель? Он так и не объяснился, а теперь она жена Берни, не вызывающая в его бывшем друге ничего, кроме раздражения и запоздалых сожалений над скотским своим поведением.

— Он жив, мой муж. — Альда сцепила руки в замок, подняла на Энтони глаза. — Жив?

Аддерли кивнул. С языка рвались слова утешения, успокоения, но он молчал. Альда поджала губы, повлажневшие глаза блеснули. Только не слёзы! Тони спешил утереть слёзы маленькой Альды, но от слёз взрослой бежал бы до пустынь Восточной Петли.

— Кое-что произошло, я должна попросить тебя… — она опустила глаза, нервно стянула перчатки с рук. — Мне нужна помощь. Берни мой муж, но…

— Ты же не собираешься рассказать, как жалеешь, что он выжил, и как хотела бы вдовствовать? — Энтони нервно усмехнулся.

Альда вздрогнула. Забыв про слёзы, расправила плечи. В затылке неприятно потянуло, Энтони поморщился. Альда наверняка приняла гримасу на свой счёт.

— Нет, — белые руки сжали перчатки. — Я никогда не желала вдовствовать. Как твоя рана? Вижу, ты на ногах, чудесно. Мне сказали, Рональд сбежал. Почему ты не с ним?

— Ты не знаешь действительности, не знаешь, в каком пекле держал своих людей Рональд! — Аддерли сбросил покрывало и с силой впечатал в паркет босые ступни. Шрам от раны задёргался взбесившейся змейкой, Энтони накрыл было его ладонью, но передумал. — Не давал позвать основные силы, потому что это замарало бы память Айрона-Кэдогана. Полковник трясся над славой мертвеца, а не над жизнями своих драгун. Сбежать вот так, отказаться от чина — единственное, что ему оставалось. Или дезертирство — или военный суд.

— И ты позволил. Оставил его… — Альда вцепилась в Энтони взглядом. — Не нужно твоих оправданий. Мне нужно только узнать, куда Рональд уехал.

— По-твоему, беглец сообщает, куда собирается бежать?

— Другу — да! Но ты потерял его дружбу… И всё же ты знаешь. Скажи мне.

— Чуткое любящее сердце не подсказывает?

— Энтони! — Альда всхлипнула, закрыла лицо руками.

Аддерли накрыл рукой разнывшийся шрам, беспомощно огляделся.

— Альда… Пожалуйста, не плачь. Прости меня, я скотина. — Он дотянулся Альды, осмелился отнять от лица тонкие пальцы. Альда дёрнулась, забилась в глубину кресла, как испугавшись. — Я действительно не знаюнаверняка. Он мог уехать в Блицард…

— Блицард, хорошо. — Альда облизнула нижнюю губку, вытерла слёзы с раскрасневшихся щёк. — Я сейчас же отправлюсь за ним.

— За Рональдом? Зачем?

— Ему нужна помощь. — Альда кивнула сама себе, решительно ударила кулачками по коленкам.

— Ему или тебе? — Аддерли с усмешкой покачал головой и откинулся на спинку дивана. Альда замерла, не иначе, задумалась. — Совесть не прощает три года в оледенении?

Альда натянула перчатки, сдула со лба выбившуюся прядь.

— Твоей совести тоже не мешало бы потревожить хозяина, Энтони Аддерли.

Шум в ушах накрыл его, заставил сжать виски. Голова как в огне, сучий шлем!

Графиня Оссори что-то сказала, по крайней мере, Энтони уловил движение губ.

— Тони!!! — неожиданно тёплые руки коснулись плеча, щеки. — Ложись, я сейчас, я позову лекаря!

— Альда, бумагу.… Давай, пока я жив! Дурацкий вопрос, прямо на виду!

Боль металась от висков к ране, но не отнимала у зрения ясности. Аддерли видел, что карябал на листке. Кричала ли это совесть или болела рана, но он не сомневался ни секунды.

— Это — тракты, по которым люди едут, если им нужно в Блицард. Рональд вероятнее всего выбрал Эмерикский.

Аддерли черканул последнюю линию, призванную обозначать Эмерикский тракт, и попытался улыбнуться. Альда потянулась к листку. Она побледнела, дрожащие руки сжали листок.

— Скажи ему, что я не имел права осуждать. И ещё… дракон сложил крылья следом за Кэдоганом, Альда. Рональду не вернуть его. Помоги ему наконец понять это.


Став оруженосцем Кеймрона Далкетта, Энтони понятия не имел, что подписал собственный смертный приговор. И сам «Дедушка Далкетт», как звали его подначальные, был тут не причём. Старый, почти оглохший от пушечных залпов, он относился к Энтони как к любимому внуку. Генерал с гордостью рассказывал оруженосцу о годах своей славы, учил «разговаривать» с пушками, читать карты, а вечерами устраивал шуточные бои на столе, доверяя Тони целую деревянную армию. Оруженосец Аддерли так бы и постигал военное искусство вполне мирно и даже с удовольствием, если бы не явился тот, кто протянул ему этот самый приговор. Протянул с улыбочкой, довольно дружелюбной, но дающей понять: возражения отменяются. Айрон-Кэдоган вообще считался мастером говорящих улыбок.

Армия разместилась в деревнях вокруг взятой блаутурцами крепости на вражеской территории, близилась зима, боёв ждать не приходилось. Энтони стукнуло семнадцать, а он уже повидал настоящее сражение, побыл гонцом на поле боя и даже пострелял из пушки — с высочайшего дозволения своего сира. Словом, юный Аддерли был вполне доволен жизнью, пока в армию не пожаловал наследный принц одного с ним возраста. Но принц имел куда более пылкий нрав и намеревался испытать армию на прочность, а не себя в армии.

Полный решимости перевернуть этот мирок с ног на голову и обратно, Кэди целыми днями носился по лагерю, жадно запоминая всё, что видит. Энтони ожидал, что принц приехал постигать искусство командования и ведения войны. Но наследнику блаутурского престола хватило одного сражения, чтобы разобраться, как командовать доверенным ему отрядом. Казалось, под конец сражения Кэди даже заскучал, и это несмотря на то, что победа осталась за Блаутуром. Наследный принц спокойно отдавал приказы и жаловался: отряд — это несерьёзно, и таким он умеет управлять лет с четырнадцати, а блицардцы совсем обленились.

Но вот отгремела последняя битва, наступило временное затишье. Энтони погрузился в изучение стратегии и тактики. Генерал Далкетт ясно дал понять, в следующем сражении отпустит Энтони от пушек на поле боя, и оруженосец не собирался упасть в грязь лицом. Ему нравилась война. Энтони подхватывала волна восторга и невероятного жизнелюбия, азарта пополам с яростью, когда перед глазами разворачивалось настоящее сражение. Аддерли ещё не доводилось убивать противника в ближнем бою, но он верил — он сможет. Это даже не считалось убийством, скорее поединком двух стран, гигантов, а люди в нём были чем-то ужасно несущественным.

Энтони в который раз расставлял на столе свою деревянную пехоту, сверяясь с планом уже отшумевшей битвы, когда полог шатра отлетел в сторону. Удивительно, но Кэдоган одинаково дерзко пинал двери дворца и откидывал пологи палаток. Энтони подавил вздох. Принц выглядел взбудораженным. Значит, он снова припас для товарища изобретение, снова азарт и боль.

— Оставь игрушки, Тони! — Едва Кэдоган подлетел к столу, как уничтожил пехоту взмахом руки, уселся на лист с ходом битвы, а самого Энтони толкнул на скамью. — Есть кое-что поинтересней.

— Летать я больше не буду, — Энтони потёр спину. Крылья, что соорудил Кэди, для полёта не годились, в этом Тони убедился на собственной шкуре. — Стрелять огнём тоже!

— Огонь надо доработать. Не дуйся, я ещё не нашёл мысль, как сделать так, чтоб не нагревался металл. — Кэдоган хохотнул, заулыбался. В глазах плясали искры замыслов, не совсем безобидных, похоже.

Натянуто улыбаясь в ответ, Энтони поёрзал на сидении, покосился на полог шатра. Дедушка Далкетт и не думал возвращаться. Мундир оруженосца блаутурской армии приучал к порядку во всём, но сейчас воротничок захотелось расстегнуть.

— Успокойся, я доработал управление, сегодня должно получиться, — Кэди тоже посмотрел на полог шатра. По этому взгляду Энтони понял: на улице поджидает перепончатый убийца.

Внутри всё сжалось. Воспоминания о первом и крайне неудачном полёте живо вспыхнули в памяти. Грудная клетка зажата ремнями, тяжёлая конструкция давит на спину и плечи, и вдруг тебя толкают с обрыва. Только свист в ушах, сжавшиеся лёгкие и боль падения. Крылья тогда послужили не тем, с помощью чего летают, а скорее тем, на что можно упасть и при этом не сломать позвоночник. Тогда Кэди выяснил, что крыльям положен хвост, на который надо поместить ноги летуна, чтобы не болтались. «У птиц есть хвост, а лапки они поджимают! Я идиот!» — кричал тогда принц, беснуясь вокруг лежащего пластом Энтони. Кажется, на этот раз Кэдоган соорудил тот самый «хвост»…

— Нет! Не снова! — Энтони вскочил со скамьи. — Кэди, я не могу больше, у меня вся спина в синяках.

— Но я усовершенствовал их, теперь сможешь контролировать падение…

— Контролировать? Падение?!

Кэди ободряюще хлопнул его по плечу и увлёк на улицу. Энтони слабо упирался, прекрасно понимая, что это бесполезно. Если Айрон-Кэдоган захочет, чтобы зимой наступило лето, он сделает так, что в сугробах расцветут лютики.

— Это значит, что ты плавно спустишься по воздуху вниз, — успокаивая, улыбнулся принц, затем подхватил плотный сверток почти в собственный рост, закинул его за плечо, а на поясе закрепил внушительный моток верёвки.

День клонился к вечеру — промозглому, пасмурному. Энтони поёжился и с тоской оглянулся на оставшиеся позади костры. Скоро ужин, над лагерем уже вился запах похлёбки. Они с дедушкой Далкеттом всегда ели с солдатами, что Энтони безумно нравилось. Доживёт ли он до сегодняшнего ужина?

— Может вместо меня сойдёт мешок потяжелее? — без особой надежды спросил Энтони. — Можем сделать его в форме человека!

— Мешок был раньше, — Кэди отмахнулся, даже не обернувшись к нему. Принц уверенно шагал через лагерь, к самому краю, к тому самому, который заканчивался обрывом. Не очень высоким, сто с небольшим триттов, иначе Энтони бы ещё в прошлый раз свернул шею, но дух захватывало. — Теперь мне нужно отладить управление, а это может только человек и только в полёте. Разбежишься. Как в прошлый раз полетишь вниз. Но сейчас, когда побежишь, не забудь раскинуть руки в стороны, чтобы крылья раскрылись. А когда оттолкнёшься, не сучи ногами в воздухе, а вытяни их вдоль тела и упрись в основание хвоста. Это просто. Да не бойся, я же буду следить, чтобы с тобой ничего не случилось.

— Ага, знаю я, как ты меня бережёшь, — пробубнил Энтони. Куда там надо упереть ноги? Он даже не хотел узнавать — ещё раз свалиться камнем вниз и постараться не умереть. Может, тогда принц наконец перестанет грезить небом.

Последние палатки остались позади. Кэдоган аккуратно развернул свёрток, извлёк сложенные крылья. Энтони чуть не выл. Убийцы стали ещё больше, как крылья летучей мыши, каждое крыло в длину было выше самого Тони. Кэди закрепил на крыльях ремни, вот только сейчас в его руках оказалась новая деталь. Хвост. Энтони узнал его без труда. Деревянная перекладина тянулась от крыльев, как можно было догадаться, вдоль позвоночника и до самых ступней. В конце Кэди прикрепил нечто вроде двух дополнительных маленьких перепонок, а под ними поручень. Похоже, в него и надо упереться ногами. Энтони прошёлся вдоль хвоста к крыльям, потрогал ремни, которые предстояло приладить к плечам, предплечьям и запястьям. Кэдоган ловко защёлкнул последние крепежи, соединяющие хвост с крыльями. Обернувшись к Энтони, вдруг нахмурился и со вздохом покачал головой.

— Хм… А знаешь, ты же прав, — принц поднялся на ноги и, уперев руки в бока, всмотрелся в своё творение.

— Что? Я?

— Да, как я мог подвергать опасности тебя, ведь это моё изобретение, — не задумываясь ни секунды, Кэди схватил крылья, закинул их за спину, затянул ремни вокруг груди и на плечах.

— Кэди, ты не… — Энтони поймал его за руку, не позволяя затянуть ремень на запястье, но принц раздражённо дёрнулся, оттолкнул.

— Могу, всё могу! — Щёлкнуло последнее крепление, тихо скрипнули перепонки крыльев, повинуясь движению рук принца. Кэди тряхнул чёрными кудрями, убирая их со лба, затем пошарил рукой в кармане плотного кожаного колета.

— Тебе нельзя! Ты наследник! А если шею свернёшь?! — Энтони беспомощно огляделся, никого поблизости, кричать бесполезно, пока кто-то прибежит, принц уже сиганёт в пропасть.

— Я-то? Не смеши меня, Тони! Не трусь, Тихоня, за мной!

Кэди решительно направился к обрыву. Перепонки крыльев за его спиной надувались ветром, хвост волочился по земле, прокладывая в пожелтевшей сухой траве борозду.

— Неееет, ну пожалуйста! — Энтони обогнал Кэдогана и попытался остановить, упершись руками ему в грудь. — Я передумал! Давай я, а? Я уже и крепить их умею…

— Мой черёд летать, а ну цыц! — Принц оттолкнул его, отцепил от пояса верёвку. — На, держи, будешь следить, чтобы я не упал.

Свободный конец верёвки он закрепил между лопатками летуна, у самого основания крыльев, другой же обернул вокруг дерева рядом с обрывом и вручил Энтони. Тот охнул, таким тяжёлым оказался моток, Кэди же обращался с ним играючи. Верёвка была невероятно длинной, при падении Энтони она не размоталась и наполовину. Она вовсе не уберегала от падения, только не давала улететь слишком далеко, как воздушному змею, которого безголовики запускали в небо в детстве. Летун должен поймать поток воздуха и парить, но тогда Энтони этого не довелось.

— Держи крепко! — Кэди достал из кармана ворох перьев и подбросил вверх. Порыв ветра унёс их от ущелья. — Летим!

Принц наклонился вперёд и помчался к обрыву. Энтони только и успел сжать дернувшуюся, загудевшую от трения верёвку. Моток ожил в руках, начал бешено разматываться. Только бы дерево выдержало, иначе Энтони не удержать верёвки.

— Кэди!!!

Принц скрылся за обрывом. Сердце бешено ухнуло. Энтони подбежал к краю. Туман! Верёвка туго натягивалась, скрываясь в сером мареве, разматывалась дальше и дальше. Если бы Кэди упал, верёвка бы уже прекратила свой бег. Неужели?…

Верёвку потянуло вверх, Энтони затаил дыхание. Из тумана всё отчётливее проступала фигура. Он моргнул. Дракон! Крылья и хвост! Кэди парил не птицей — драконом! Не хватало лишь выстрела пламенем… Ожившая миниатюра из стареньких книжек? Нет, то оживали легенды!

Кэдоган вынырнул из тумана, поток воздуха тянул его вверх. Энтони ещё крепче перехватил изрядно полегчавший моток верёвки, он разматывался всё быстрее, норовя отхлестать по рукам и лицу. Прямо из неба донёсся восторженный крик, переходящий в смех. Аддерли привстал на носочки, его самого захлестнул бешеный восторг. Кэди парил на высоте не меньше трёхсот триттов, устремлялся всё дальше от обрыва, и тут верёвка натянуто загудела. Энтони обернулся к дереву, через которое она перематывалась. Вдруг натяжение исчезло. От неожиданности Аддерли повалился вперёд, верёвка от дерева больше не тянулась! Она оборвалась.

Не помня себя, Энтони побежал к обрыву, но заметил лишь как пропала в тумане фигурка. Не раздумывая, он почти скатился вниз по крутому склону, обдирая ладони. Его охватил небывалый страх, ноги подкашивались, голова горела огнём. Вперёд, бежать, но Кэди нигде не видно! По земле стелился слабый туман, сгущаясь вихрами над макушкой. Дыхание сбилось, глаза защипало.

— Кэдоган! Кэди!!! Где ты?! — голос почти сорвался. Тони бешено вертел головой. Кругом были только кустарники и холмы, вдалеке виднелась верхушка леса.

Впереди на земле, между низкими кустарниками, проступила неясная фигура. Энтони подбежал ближе. Крылья! Обломки крыльев, одно крыло вздымалось вверх. Под ними угадывался Кэди.

— Кэдоган!!!

Принц не отзывался. Энтони пробрался к нему через кустарники, едва не падая. Кэдоган лежал на спине не шевелясь. Глаза распахнуты в небо, лицо сплошь покрыто ссадинами. Ноги Энтони вдруг ослабли, и он упал на колени около принца. Погиб? Нет, невозможно!

Вдруг лицо принца исказилось, рот скривился… Кэдоган захохотал.

— Ты живой! — Энтони схватил Кэди за руку, тот закрыл лицо ладонью и, охая от боли, засмеялся ещё сильнее. — Не шевелись, я сейчас приведу помощь!

— Живо-ой… — Кэди обхватил себя за грудь, пытаясь отдышаться. — Наверное, сломано ребро. И нога. Энтони! Это было великолепно! Это… Я летел, Энтони!

Глаза Кэдогана заблестели. Энтони терялся, слёзы это радости или боли. Надо скорее бежать в лагерь, но как оставить принца одного?

— На помощь! Эээээй! Помогите!!!

— Сами выберемся, не тревожь воздух. — Кэдоган приподнял голову. — Отцепи ремни.

Руки не слушались. Энтони боролся с креплениями, боясь навредить принцу. Кэди терпел, разве что иногда шипел от боли.

— На что это было похоже? — вдруг выдохнул он, поймав Энтони за запястье. — Огромная птица?

— Нет. Дракон, — ободряюще улыбнулся Энтони.

— Дракон… — Кэди опёрся о его руку, поднялся. — Дракон. Линдворм Нейдреборнов! Только крылатый!

Кэдоган вдруг обнял Энтони и хлопнул у него за спиной в ладоши. Он не мог наступить на левую ногу, с трудом дышал, но это не мешало ему едва не прыгать от восторга. Энтони неуверенно хохотнул, сейчас его больше заботило, как поднять хромого принца наверх, а не крылатые линдвормы. Но Кэдоган, казалось, забыл о боли. Он бешено улыбался, сиял, в тёмных шальных глазах плясали чертенята.

— С этой минуты ты капитан эскадрона в моем драконьем полку! — Кэдоган схватил Энтони за плечи, снова расхохотался, на это раз над его реакцией.

— Я… что? Драконий полк? Кэдоган, о чём ты…

— Да! Драконята! Летучие драгуны! Неистовые, как драконий рык, быстрые, как взмах драконьих крыл! Жесткие, не сломляемые, как чешуя дракона!

Энтони не знал, что сказать, и смотрел на своего принца, забыв закрыть рот. А если Кэди слишком сильно ударился головой?

— Да, да, да, Тихоня, да, капитан Аддерли, это будет мое лучшее, мое безотказнейшее изобретение! — Кэдоган обернулся к оставленным обломкам крыльев, без сожаления плюнул в их сторону, тряхнул кудрями. — Я сам соберу себе дракона и подарю ему крылья из прыти, славы и неизменных побед! — Всмотревшись в небо, он с вызовом махнул ему рукой. — Мой неистовый полк, Аддерли. Мой крылатый полк.

Отложившиеся в памяти слова теперь больно били в виски. Ущелье было не пройдено, хотя кто запрещал пройти по т

Глава 20

Эскарлота

Айруэла


За неимением фехтовального зала эскарлотский принц обучался фехтованию в Оружейной, туда тётушка и заявилась. Вместе со своим северным графом, потому что эскарлотская школа Хенрику Яльте никоим образом не устраивала. В любовнике незамедлительно воспрянул офицер, истосковавшийся по серьёзным мужским забавам. Мариус позабыл о госпоже и направился к стойке с оружием. В свете солнца бликовали полуторные мечи и боевые шпаги, поблескивали высеченные на кулачных щитах вороны Рекенья, мерцали доспехи. Блицардский воин был чудо как хорош среди этого великолепия, с благоговением взвешивая в руке одну из шпаг. Да и эскарлотские штаны на нём сидели отменно. Хенрика куснула губу и подкралась к кавалеру, собираясь хлопнуть по охваченному чёрным бархатом заду, как вдруг в одном из нагрудников застала своё отражение.

— Они смотрят на меня, как на призрак. — Двойник в металлической поверхности проступал неявен и бледен, но такой же блицардскую гостью видели придворные короля Эскарлоты. — Тень Дианы. Жалкая, но возмутительная.

— Полагаю, это действительно из-за сходства с ней, твоей сестрой… — забыв вернуть в стойку шпагу, Непперг потянулся к Хенрике.

— Я не дура, Мариус! — Она подалась в сторону, но тотчас шагнула обратно и обвила руками шею любовника, из её прихоти подпёртую высоким атласным воротником. — Ох, прости, этот двор довёл меня до трясущихся рук.

Лязгнула попавшая назад в стойку шпага, Мариус приобнял Хенрику за талию, щекоча усом, поцеловал пряди, спущенные вдоль щек.

— Но невзирая на здешний тексис, ты идёшь в совершенно не женское место, в запретный час…

Хенрика со смешком оттолкнула его руки, закатила глаза:

— Ты говоришь так, что, можно подумать, я намерена ворваться в мужские бани! Что бы они подумали, узнай, что я и сама немного владею шпагой…

— Попадали бы в обморок от негодования и зависти. — Братец Юльхе и сам поглядывал на бывшую королеву по-особенному. Но его внимание было иным, приятным, правильным. Оно доказывало, что эскарлотская мода прежде всего украсила «тиктийскую переселенку». Герцог ви Ита в первый же, такой бесконечный день пребывания гостьи в Айруэлском замке подарил ей ткани и услуги портных. Оказалось, с лёгкой руки Розамунды Морено в местную моду приходило послабление, её клонило в философское веяние с герцогства Вольпефорре: человек — мера всех вещей. Ещё никогда Хенрика не выражала своё согласие с сей гармоничной концепцией так явно. Портные справились в три дня, вчера Хенрика надела первую из обновок.

Самая сладость платьев состояла в том, что менять было возможно не только рукава, но и лифы, которые подцеплялись к юбкам крючочками или завязками. Так, сегодня Хенрика выбрала белый, в жемчужинках, лиф, и юбку цвета осотового мёда, притом в шёлке поблескивали нити золота. Между прочим, сочетание этих цветов было излюбленным у художников, пишущих образ Блозианки.

— Говоришь, в обморок бы попадали? Дивное зрелище, друг мой. — Хенрика опёрлась на руку Мариуса и направилась во второй зал, где зазвенели шпаги. Единственный недочёт в устройстве нарядов — необходимость корсета даже поверх сорочки — она обратила достоинством. И любовник, и всякий кабальеро нет-нет да и забывали взгляд в её вырезе, откуда мягко выступали полукружья грудей. — Но всё же я здесь за чем-то другим.

Учитель, высокий эскарлотец с собранными в хвост кудрями, отрабатывал с его высочеством защиту. Принц вяло отбивал, почти не тревожа под ногами песка. Рапира в стрункой вытянутой руке то слишком опускалась, то взлетала. Быть может, в этой усталости повинно недосыпание? Гарсиласо дурно спал по ночам. Хенрике приходилось прокрадываться к нему в покои и сидеть у его изголовья до утра. Старший брат страшил младшего, что не удивительно. Но прошлой ночью племянник забылся сладким сном. В отличие от тётушки. Не далее как час назад Мариус разминал ей шею и плечи, одеревеневшие после ночи в кресле. Жертва была напрасной. Бодрый и полный сил принц не спешил применить их по назначению. Учитель явно поддавался, бессовестный! Ученик без видимых усилий раз за разом отражал его выпады. Хенрика даже ужаснулась: принц попросту скучал. Сорочка на нём светилась белизной, хотя должна бы намокнуть от пота. Гарсиласо лениво сдувал со лба кудряшки. Выпад, отбив, стойка. Ноги расслаблены, какие уж тут пружинки. Он будто танец разучивал.

Вдруг племянник оглянулся на тётку, пропустил удар. Его легонько ткнули в предплечье. Казалось, принца сие совершенно не озаботило. Гарсиласо с удивлением смотрел на тётушку. Хенрика раздвинула губы в улыбке и помахала ему рукой. Где тот запал, с которым он колотил Лоренсо? Или для того, чтобы тень обратилась задиристым мальчишкой, в чьих руках рапира запляшет, его нужно смертельно оскорбить? Учитель кивнул, сказал что-то. Гарсиласо бросил рапиру в песок. Передышка? Но он даже не начал уставать! Хенрика притопнула туфелькой. Как жаль, что на ней платье. Уж она бы вымотала мальчишку так, чтобы ноженьки не держали. Впрочем, это поправимо. Королевы не водят армии сами, королевы умело подбирают людей.

У ног Мариуса поднимались песчаные вихри, оседая на коротких, по эскарлотской моде, сапогах. На расстоянии выпада подпрыгивал и отступал Гарсиласо. Вновь не тревожа песка. Скупость из движений не исчезла, но двигался он быстрее. Отрешённость и скука сменились сосредоточенностью. Бровки сдвинуты, взгляд больше не гуляет по Оружейной. Малыш старался, уже похвально.

Мариус успевал делать лёгкие выпады и бросать на Хенрику взгляды, словно бы извиняясь. Он закусывал нижнюю губу, качал головой, при этом прикидывался, что ничуть не отвлекается от поединка. Яльте захлестнула досада. Можно подумать, она сама не видит — фехтование не самая сильная сторона племянника. Гарсиласо старательно держал шпагу в непривычной для себя манере: согнув в локте руку. Силился запомнить движения. Пару раз попытался подловить графа форн Непперга и сделать выпад. Но из бывшего боевого офицера был строгий учитель, отбивавший каждую из жалких попыток. Племянничка начинала брать досада. Он щурил глаза, движения делались более резкими и порывистыми. Так вот, чего добивается Мариус. Ему придётся помучиться. Чтобы раззадорить этого ребёнка, нужно у него на глазах забрать его корону…

— Ваше высочество, хотите, я обучу вас беспроигрышному трюку, который обратит силу вашего противника против него же? — Мариус дышал ровно, будто не спеша прошёлся по саду. Чего не скажешь о племяннике, тот вбирал воздух ртом.

— Это тоже северная школа? — Гарсиласо, отвлекшись, пропустил удар, фыркнул и сердито глянул на нового учителя. Очаровашка.

— Конечно же. Будет, чем встретить старшего брата. Ручаюсь, так он не умеет.

Лицо племянника приняло заговорщицкое выражение. Роскошно, офицер Непперг.

Рапиры скрестились, Гарсиласо сразу перешёл к защите. Мариус наглядно показывал силу, не давая мальчику шанса. Принц едва доставал макушкой до локтя Непперга.

— Расслабьте руку, удар!

Принц повиновался, Непперг с нарочитой медленностью показал движение. Его удар снёс рапиру Гарсиласо. Не останавливаясь, уволок её дальше, налево, и заставил клинок его высочества подскочить под клинком Мариуса.

— Удар! Сильнее!

Салисьо, резко подавшись вперёд, подтолкнул рапиру Непперга влево и вынудил пройти мимо себя.

— А теперь разящий удар, пока моя шпага ещё в стороне и я открыт.

Гарсиласо ткнул возлюбленного тётки между ключиц, не сумел скрыть торжествующей улыбки.

— Отлично, — впервые на памяти Хенрики Мариус сверкнул зубами. — Повторим.

От стараний высунув кончик языка, племянник раз за разом пытался увести рапиру противника в сторону и открыть его для удара. Но учитель и не думал поддаваться:

— Поздно, ещё раз!

И принц вновь позволял увлечь клинок влево. Вновь поддевал чужую рапиру снизу. Вновь наносил удар, пытаясь подтолкнуть клинок Мариуса.

Лязг. Влево. Поддеть! Удар! Рапира Непперга уходит дальше. Открыт. Удар!

Хенрика не удержала возгласа. Это твоя победа, племянник, твоя и только твоя.

— Убит! — выдохнул Гарсиласо, не сводя глаз с кончика своей рапиры у шеи Мариуса.

Яльте могла поклясться: в эту секунду принц Рекенья видел перед собой отнюдь не чужого блицардского воина. Он видел страшного, лишавшего его покоя и сна, но переставшего быть непобедимым брата.

Племянничек просил об ещё одном хитром приёме, но граф форн Непперг объявил передышку. Хенрика с одобрением кивнула любовнику, всё верно. Незачем растрачивать с таким трудом зажегшийся огонь. Щёки принца горели, глаза блестели, и весь он был сжатой пружиной. Сейчас это только помешает. Гарсиласо подскочил к тётушке, она честь по чести поздравила его с победой.

— Драться и побеждать намного интереснее, чем бездумно махать шпагой, скажешь нет?

— Бездумно махать? — моргнул племянничек.

— Пока ты занимался с учителем, я бы сказала ты… скучал. Совсем не старался. Почему?

— Я фехтую, потому что так принято… Это традиция.

— О. — Вот так, госпожа Яльте. Для одних клинок — всё равно что бог, вера, если хотите — средство, для других — всего лишь условность.

— Отец говорит, — свёл бровки Рекенья, — в правителе больше ценят ум и умение править, нежели силу и ловкость. Король может не воевать, главное, чтобы он мудро правил. Я буду таким.

— А как же защита своей чести? — не приняла рекенианских истин Хенрика Яльте. — Своей семьи, наконец?

— Королям нет нужды делать это своими руками, тётушка. — Гарсиласо заулыбался, даже хохотнул. — Иначе для чего им стража и армия? Защищать честь силой совсем не обязательно. Слова и интриги бьют куда изящнее и точнее.

Хенрика чуть было не притопнула. Начинили мальчишку всякой дрянью, словно утку черносливом!

— Твоему брату отец вбил в голову то же самое?

Из племянника вмиг вышибло всю весёлость, он нахмурился.

— У отца с ним не вышло.

— А с тобой, значит, вышло?

— Я не люблю причинять боль. — Вот же дурашка, если ты Яльте — это не повод для гордости. — Бастард ви Морено — исключение.

Хенрика не удержала усмешки. Разумеется. Извечное «труп врага пахнет хорошо».

— Так и быть. — Яльте закатила глаза, руки скрестила под грудью. — Король хотел вырастить второго сына не воином, но книжником. Понятное желание для того, на ком сейчас панцирь не сойдётся. Но я ни за что не поверю, что старший брат закрыл на это глаза. До того, как напугать тебя, он же старался чему-то тебя научить?

— О да, брат учил, — голосок Гарсиласо истекал горечью, — до синяков, до слёз, до крови. Учил так, что лучше не замечал бы вовсе… Ненавижу! — Носок сапожка ткнулся в эфес рапиры, отбросил её.

— Ты не должен бросаться такими словами, — одёрнула Яльте.

Племянник вперил в неё мрачный взгляд:

— Однажды он требовал, чтобы я убил.


Гарсиласо предавался одному из любимых занятий — чтению. Делал он это на скамеечке в саду после полудня. «Послание о псоглавцах» увлекало, яблоки были сладкими и сочными. И самое главное — никто его не беспокоил. Неподалёку лаяли собаки, но Гарсиласо не боялся. Это всего лишь свора гончих его высочества брата. Райнеро и Сезар возились с ними с самого утра, дрессировали свистками и плетями. Почему-то это занятие казалось им ужасно увлекательным…

Вдруг руки коснулось что-то тёплое и пушистое. У него по локоть были закатаны рукава, колет лежал рядом на скамейке. Сейчас на нём сидел смешной зверёк с бурой пушистой шёрсткой, длинным тельцем, короткими лапками, умильной мордочкой и глазами-бусинками. Зверёнок тыкался Гарсиласо в руку холодным носом, щекотал усами. Он был чуть больше котёнка, и принц совсем не пугался. Он с осторожностью протянул руку. Зверёк разрешил себя погладить, издав смешной, похожий на тявканье звук. Гарсиласо угостил гостя яблоком. Тот с удовольствием залез к нему на колени и захрустел угощением.

— Я назову тебя Олейро, — решил Гарсиласо, поглаживая зверька по голове одним пальцем.

К ним кто-то приближался. Вскоре из-за деревьев показался Райнеро. Взмокшая рубашка топорщилась, почти вылезши наружу, волосы забраны назад, лицо напряжено. Брат был зол. Это Гарсиласо определял даже по походке. Райнеро увидел его и через сад двинулся прямо к нему. Захотелось слиться со скамейкой. Но Гарсиласо, кажется, ничего такого не сделал?

— Малявка! У меня сбежала приманка… — Брат заметил Олейро и торжествующе хохотнул. — А, так вот же она! Ты нашёл её. Молодец, давай сюда.

Пискнув, Олейро через широкий ворот запрыгнул Гарсиласо под сорочку и прижался к его животу.

— Нет. — Гарсиласо сам не верил, что перечит Райнеро, когда тот в таком настроении. Гарсиласо обнял Олейро под сорочкой, теснее прижимая к себе. Зверёк высунул из-за ворота мордочку и смотрел на Райнеро.

— У тебя сошли синяки, — брат мрачно улыбнулся, — от этого ты так осмелел. Дай сюда приманку, я не шучу.

— Нет. Его зовут Олейро, и он мой. Зачем он тебе?

— Это хорёк для гончих, а не Олейро. Не отбирай у моих собак лакомство!

У Гарсиласо упало сердце. Брат убьёт зверька… Гарсиласо понял, что не отдаст хорька, но как спастись от разгневанного Райнеро? Тот уже нависал над ним, дыша как бык перед атакой. Разве что землю копытом не рыл.

— Он пришёл ко мне, я хочу его оставить… — язык не слушался, поднять на брата глаза было страшно. Гарсиласо втянул голову в плечи, хорёк под сорочкой затих. Чувствовалось, как он дышит, как колотится его маленькое сердечко. Зная, что получит по затылку и от удара едва не слетит со скамейки, Гарсиласо прошептал: — Я не отдам его. — И зажмурился.

Райнеро, схватив его за плечо, рывком поднял на ноги. Другую руку он запустил под ворот сорочки Гарсиласо, нашёл Олейро и выдернул из убежища.

— Ты идёшь со мной! — Старший брат за шиворот тащил младшего. Хорёк в руке негодяя извивался, жалобно пища.

Гарсиласо еле успевал за Райнеро, спотыкался, но брат держал крепко. Казалось, подожми Гарсиласо ноги, его понесут на весу. Он не пытался вырваться, только умолял пощадить зверька.

Миновав ряды деревьев, они вышли к ограждению, за которым суетилась свора гончих. Собаки на длинных лапах, с выгнутыми спинами и узкими мордами. Гарсиласо они никогда не нравились. Возле них стоял Сезар. В руке графа ви Котронэ висела наполовину съеденная тушка, бывшая когда-то хорьком. К горлу подступали рыдания.

— Прошу, отпусти его, ему больно! Прошу тебя, Райнеро!

— Отпускаю! — крикнул брат и кинул Олейро собакам.

Гарсиласо вскрикнул. Немыслимым движением вырвавшись из хватки негодяя, бросился в свору. Собаки толкали его, кажется, даже кусали. Гарсиласо забыл страх и расталкивал уродин. Наконец-то Олейро! Гарсиласо схватил бурый комочек, упал на колени. Раздался оглушительный свист, гончие отпрянули. Гарсиласо в ужасе смотрел, как по сорочке растекается алое пятно. Кровь Олейро, не принца. Зверёк был жив. Он укусил Гарсиласо, барахтался в его руках и скулил от боли. Гарсиласо лишь сильнее прижал его к себе. Слёзы не давали вздохнуть.

— Гарсиласо, ты не поранился? Райнеро, оставь его, он и так натерпелся! — Сезар подоспел к нему, поднимал на ноги. Ну почему, почему не он старший брат?

— Отойди от него. — Это подскочил Райнеро, оттолкнул друга прочь. — Малявка, ты прямо сейчас, при мне, свернёшь шею этому зверю! Он всё равно уже не жилец. Или я сам оторву ему голову!

— Нет! Я его вылечу, я не отдам… — Олейро затих. Зверёк дышал, сердечко неистово колотилось.

— Ты жалеешь собачью игрушку? — оскалился брат. — Негоже принцу быть таким слюнтяем. Или может, ты девица, раз возишься со зверьком! А врага, которого нужно убить, тоже станешь жалеть? Салисьо, это не шутки, слышишь? Пока ты решишься на удар, убьют тебя! Добей хорька, сейчас же!

— Я смогу уколоть врага, я бы и тебя ранил, будь я постарше! — От удара Гарсиласо упал на землю. Он успел сгруппироваться так, чтоб не подмять под себя Олейро. В голове шумело. Снова слёзы, совсем нет сил встать. Только свернуться клубочком и спрятать хорька.

— Райнеро, рассчитывай силу, он же ещё ребёнок! — Сезар во второй раз помог подняться. Затем подтолкнул к саду, шепнул: — Беги домой.

— Если оставишь его, ты мне не брат, понял?!

Гарсиласо оглянулся. Райнеро надвигался неминуемой бедой, Сезар его останавливал.

Покрепче прижав к груди хорька, Гарсиласо побежал. Почему-то он не сомневался: сейчас Райнеро способен свернуть шею и ему.


Хенрика поднесла руки ко взбитым в пучок волосам на затылке, отдёрнула, обхватила себя за талию. Искала выход досада. Это же ни много ни мало конец дней! Не будет брату-хорькоубийце прощения ни в жизни, ни за гробом. Ах да, амис.

— И где зверь сейчас? — Тётка взглянула на племянника, не скрывая недовольства.

— Олейро умер ещё летом… — Гарсиласо прижал пяткой рукоять рапиры, но подбирать не спешил. — Райнеро убил его, закинув на дерево.

Летом, значит. Пусть Хенрика и была тётушкой из других краев, она знала, что летом старший племянник добывал военную славу. Младший же был для неё загадкой, оставался ею и сейчас, когда со злостью пинал песок мыском сапожка.

— В самом деле? Ты хочешь уверить меня, что мой племянник отлучился из армии, чтобы свести счёты с этим твоим Олейро?

Гарсиласо вскинул на неё глаза. Его взгляду ещё далеко до тётушкиного, но сейчас она постарается смотреть мягче.

— Прости, славненький, но ты преувеличиваешь. Не думаю, что убийство хорька Яльте было бы милее, нежели убийство недруга, а недругом у него были «ящерки»…

— Райнеро закинул Олейро на дерево! — Гарсиласо пнул клинок, топнул ногой. — Он повредил лапку, я лечил его, как лекарь говорил, но Олейро хромал, и потом… Умер, ясно?! Он никогда не нравился Райнеро… — племянничек вдруг поник, обнял себя.

Хенрика с трудом уняла порыв успокоить бедняжку, сейчас этого нельзя.

— Гарсиласо. — Пусть обижается, лишь бы позже задумался. — Мужчина должен быть твёрже.

Подняв рапиру, принц со злостью ткнул острием в песок. Клинок на миг выгнулся.

— Я бы скорее убил Райнеро, а не беззащитного зверька!

— Яльте не говорят так о братьях, — прищурилась Хенрика.

— Райнеро это не останавливало! — Святой Прюмме, он почти кричит. — Вы такая же! Жестокая без меры Яльте с ледяной кровью! Я не хочу быть таким! — Гарсиласо отшвырнул рапиру, диковато зыркнул на тётку и бросился вон.

Глава 21

Блицард

Хильма

Райнеро втолкнули в комнату гостиницы «Заячья лапа» едва ли не пинком. Рамиро отпустил шею нерадивого сына лишь с тем, чтобы наградить его шлепком ремня пониже спины. От боли Райнеро постыдно вскрикнул, обо что-то споткнулся, чуть не упал, но увернулся от следующего удара, схватившись за попавшееся под руку высокое изголовье кровати.

— Ты! Выслужка Отверженного! — Куэрво хлестнул ремнём по воздуху и силой захлопнул за ними дверь комнаты. — Сколько ещё в тебе порока?!

— На твой век хватит, — нервно хохотнул Райнеро, прячась за изголовьем. Зад болел и пылал, но не хвататься же за пострадавшую ягодицу при этом праведнике.

— Не паясничай! — папочка ударил ремнём по столбику кровати.

Райнеро отпрыгнул, попятился к другому краю. Пожалуй, за всё время их путешествия Рамиро впервые позволил себе такой гнев. Долго продержался. Бывший маршал уподобился бешеному зверю: глаза зло блестели, ноздри дрожали от дыхания, крик вырывался из глотки рыком. Так вот, как выглядит в гневе сам Райнеро…

Райнеро, держа отца на расстоянии, попытался принять сколь-нибудь достойный вид. Хотя бы дошнуровать штаны. И вольно же было папеньке ранним утром гулять по тёмным коридорам! Райнеро ещё вчерашним вечером, когда они въезжали в гостиницу, заприметил эту служанку, что с равным очарованием заправляла под чепец светлые кудряшки, хихикала и упирала кулачки в мягкие бока. Пухлая талия так и просилась в руки, нежные губки ждали поцелуев, как можно отказать?

— Ждёте оправданий? Нет уж! Я не монах, и в отличие от вас, не собираюсь им становиться. — Райнеро поймал испепеляющий взгляд отца, не оставаясь в долгу, ответил тем же. Даже забавно видеть в этом человеке собственные черты. — Удивительно, и как вы решились на измены с королевой, если так болезненно воспринимаете каждое моё блицардское… приключение?

— Закрой рот! Принц, в коридоре, прижавший к стене служанку! Этому тебя учили?!

— Да кто здесь принц?!

— Ты, пусть не по крови, но по воспитанию!

Пришлось укрыться за стулом, да станет дубовая спинка щитом. Райнеро заправил сорочку в штаны, бросил взгляд на сундук у двери, где тоскливо лежали ножны со шпагой. К служанке надо было идти в полном вооружении, но ведь шпага бы мешала… В углу, около комнаты слуг, очаровательная хохотушка тихо, сладко постанывала, как котёнок ластясь к Райнеро всем телом, когда его резко рванули за плечо. Он ожидал увидеть ревнивого мужа хохотушки, озверевшего брата, но никак не бледного от гнева Куэрво. Кулак остановился в волоске от рожи папочки, но он не стал щадить в ответ. Схватил сзади за шею и толчками уволок в комнату, как выяснилось, на ходу вынимая из штанов увесистый ремень. Пережитый позор запоздало захлестнул злостью, Райнеро отшвырнул стул.

— Я честен с собой, в отличие от тебя! И я не заставляю тебя ехать со мной и терпеть моё порочное общество!

— Да разве тебя можно оставить?! Тебя бы убили и ограбили в первой же гостинице друзья такой вот служанки!

Райнеро рассмеялся, не от веселья, от нервной дрожи, поднимающейся из нутра. Заколот со спущенными штанами прямо на тюфяке служанки, не иначе таким его видел добрый папочка! Под ногами вздыбился ковёр. Похоже, это об него Райнеро споткнулся, когда его заталкивали в комнату. Один пинок под загнувшийся тканый край. Ловко подхватить, подбросить — и неуклюжий маршал накрыт ковром, сыплет проклятья под вытоптанными узорами. Райнеро подскочил к сундуку, выхватил из ножен шпагу, повернулся к Рамиро. Тот уже отшвырнул тканого захватчика и теперь явно раздумывал, задушить сына всё тем же ремнём или сдержаться, оставшись кабальеро при чести и шпаге.

Райнеро поманил отца шпагой, но шпага Рамиро не покинула ножен. Он шумно выдохнул воздух, ударил ремнём по ладони.

— Положи игрушку на место.

— Боитесь проиграть ученику?

— Проиграть? Тебе? — Рамиро отбросил ремень, запустил руки в вихры волос. — Я видел, как ты дрался с отрядом Франциско. Если бы не я, тебя бы схватили или убили дважды. Нет, трижды.

Он потёр виски, будто мучаясь головной болью, глубоко вздохнул, отнял руки. Райнеро переступил с ноги на ногу, но шпаги не опустил, только перехватил эфес поудобнее. Чего добивается папочка — непонятно, но от его слов Райнеро с трудом сдерживал порыв напасть на безоружного. В детстве его слишком хорошо учили. Стало быть, надо заставить безоружного вспомнить о шпаге у бедра.

— Вам ли пенять мне на неумение сражаться? Может, вы и первая шпага Эскарлоты, но маршал из вас вышел весьма посредственный. — Стоило прикусить себе язык, но подлый сын удержался. Да, он жалит больно и нечестно, но и папочка с ним не церемонился.

Рамиро посмотрел из-под бровей, губы приоткрылись для ответа. Но он смолчал и повернулся к Райнеро спиной.

— Я брал тебя на войну.

— И держали там неразумной принцессой!

— Потому что иначе твой дурной нрав свёл бы тебя в могилу.

— Ах, в могилу? — Райнеро пытался взглядом пронзить прямую скорбную спину. Между лопаток. — А кто выловил блаутурских лазутчиков из твоей армии? Кто вычислил их и перебил, несмотря на твоё недоверие? Кто оказался прав? Повернись ко мне лицом, когда я с тобой разговариваю!!!

— Как я мог забыть, что это был ты! — Куэрво резко развернулся, взвизгнула, покидая ножны, шпага. Наконец! — Глупый, самовлюблённый, не думающий о последствиях мальчишка, который догадался, что в армии шпионы, поймал их и возомнил себя повелителем стратегии! Купался в собственном обожании и так хотел, чтобы его восхваляли другие, что выставил своего маршала на посмешище, лишь бы собрать восхищение своей выходке!

Райнеро едва успел закрыться — Рамиро атаковал внезапно, его шпага вспорола воздух, чуть не поразив Райнеро в самом начале. Райнеро охватила злость, он с силой оттолкнул шпагу Рамиро, ударил в выпаде, желая её выбить.

— Я не виноват, что ты не хотел меня слушать!

Рамиро снова заставил его парировать, закрываться, пятиться. От гнева Райнеро словно ослеп, он не замечал ничего вокруг, только идеально прямую руку отца и его шпагу, раз за разом вспарывающую воздух. Вышел из защиты, это блажь, он должен доказать, что достойный противник, сейчас! Выпад в лицо, Куэрво закрылся, скользим вниз, что ж вы открываете бок, маршал?

— Поэтому ты выставил меня на посмешище! — Рамиро выставил блок, увёл шпагу Райнеро, заставляя его сжать зубы. Он должен потерять контроль, рано или поздно должен! Но маршал парировал удар за ударом, словно в насмешку уводя свою шпагу в последний миг, чтобы не задеть сына. Это взбесило. — Развесить у шатра маршала трупы лазутчиков и без конца орать о своей выходке, как много чести и достоинства! Деяние, достойное наследного принца!

Райнеро прекрасно понимал, что поступок не делал ему чести, хотя своей маленькой победе действительно радовался. Не стоило выставлять лазутчиков напоказ, следовало сказать Куэрво… Но тот был слишком заносчив. Райнеро же слишком хотел показать, что может принести армии пользу, что не безнадёжен. Он не думал, что этот случай приведёт к отставке маршала. Франциско тогда хвалил своего наследника, гордился, а за это Райнеро был готов вылавливать «блох» из эскарлотской армии вечно! Но потом король сказал, что коль скоро маршал не способен сам вычислить врага среди собственных солдат, ему пора уйти, а Райнеро не знал, как смотреть Рамиро в глаза. Если бы не его жажда получить отцовское одобрение, Куэрво сейчас оставался маршалом.

— Не моя вина, что ты утратил умение побеждать. Проигрыш за проигрышем в блаутурской кампании вели к твоей отставке, лазутчики лишь стали последним доводом!

Шпага отца вдруг неловко скользнула по лезвию шпаги Райнеро. Тот отпрыгнул назад, но боль уже пронзила запястье. Райнеро разжал пальцы, шпага упала к его ногам. По доскам пола быстро застучали капли крови, омывая запястье, ладонь.

— Райнерито! Ну что же ты! Кто так выставляет запястье?

Райнеро дёрнулся от протянувшего руки папочки. Зажал манжетой сорочки порез, но кровь пульсировала под пальцем, заливала рукав. Рамиро действительно утратил контроль, но вместо того, чтобы поддаться гневу и «ослепнуть» как Райнеро, он не удержал шпаги и всё же задел сына. Он фехтовал с Райнеро, как с ребёнком много лет назад. Берёг его.

— Мне не нужен ты и твоя помощь! — Райнеро сорвался на рык, выпростал подол сорочки. Надо оторвать лоскут подлиннее, скорее перетянуть порез, не хватало лишиться перед Куэрво чувств!

— Дай сюда! — Рамиро дёрнул Райнеро за локоть, заставляя вытянуть раненую руку. Кровь запачкала его руки. Куэрво беззвучно ругался, закатывая сыновий рукав, с силой прижимая к запястью полотенце. Блицардцы обожали вышивать по краю узоры, сейчас в крови Райнеро утонули голубые завитки с синими лепестками. — Я мог порвать тебе сухожилие! У тебя есть лишняя пара рук?

— Оставь меня! — Райнеро отдёрнул туго перевязанную руку. Рана ныла, горела, но кровью больше не пульсировала. Благодарности папочка не дождётся. — Дальше я еду один! Гостиница у самой Бьярны, так что не беспокойся, не пропаду! Дядюшка меня заждался, ему не терпится дать племяннику освободительную армию!

Райнеро схватил со спинки стула колет, но надеть его одной рукой оказалось не так-то просто.

— Утопишь свою страну в крови? Спятил? — Рамиро стряхнул с рук воду, кровь сына залегла под ногтями. Папочка успевал смывать с рук кровавые деяния и давать советы, вот уж точно блаженный!

— Это будет целебное кровопускание! — оскалился Райнеро. — Бедняжка Эскарлота давно не может вздохнуть от грязной, жирной крови Рекенья.

— Свержение Франциско не даст тебе надёжной власти.

— А кто говорит о Франциско? Хряк и без того не протянет долго, дождусь его смерти в гостях у дядюшки, а за троном вернусь как наследный принц. — Райнеро взглянул на замершего Рамиро, не сдержал усмешки. Отец наблюдает чудовище. — Трудно ли согнать с трона малявку братца, если он сам прыгнет мне на кинжал?

— Что ты несёшь?

— Искусство правления, вам не ведомое, человек войны.

— Убьёшь младшего брата?

— Если понадобится. Он стоит между мной и троном, и если не отойдёт сам, его подвину я, вместе с армией. Что, жалеешь, что не заколол сейчас? Такой был шанс…

Рамиро беззвучно шевельнул губами, снова потёр виски, прошёлся по комнате к окну. Райнеро отвернулся от него, кое-как справился с застёжками колета, схватил плащ. Тяжёлый от меха, тёплый, в нём бастард чувствовал себя на северной родине своим. Ведь так, неся на плечах волчий мех, покоряли эти земли его пращуры? Но тёплые вещи купил Рамиро, отец с юга прокладывал ему дорогу, как бы Райнеро ни противился.

— Дядя не станет тебя слушать. Он никогда тебя не видел, с какой стати ему доверять проходимцу, да ещё вступать из-за него в конфликт с могущественным государством? — Папочке не молчалось, и Райнеро скривился. Рамиро сидел на краешке стола, руки скрещены на груди, взгляд даже насмешливый. — Я тебе нужен. Кажется, так ты любил говорить в армии?

— Обойдусь без няньки.

Райнеро вдел шпагу в ножны, руку связала боль, он чуть не зашипел. Вещи в седельных сумках, оседлать Марсио и вперёд, к северному дядюшке. Райнеро направился к двери, но Рамиро обогнал его, преградил путь.

— Уйди. С моей. Дороги.

— День первый, — Рамиро выставил перед Райнеро раскрытую ладонь, — самозванец просит аудиенции, ждёт до вечера, не удостаивается, напивается. — Матушка на блицардский манер откидывала пальцы, Рамиро их загибал. — День второй: самозванец изводится от похмелья. День третий: самозванец добивается аудиенции. Проигрыш, Райнерито. Дядюшка далёк от родственных чувств. День четвёртый: самозванец пробует заново, его не пускают даже в приёмную. День пятый: непоседа приходит снова, попадает под стражу, затем — в городскую тюрьму. Посидишь там денёк, а вечером я тебя выкуплю. Или…

Перед носом Райнеро остался кулак. Рамиро внимательно на него смотрел, почему-то улыбаясь. Криво, нервно улыбаясь.

— Или?

— Или ты едешь со мной в графство Агне и набираешь людей там. — Рамиро сам себе кивнул, опустил кулак, скрестил руки на груди.

— И ты позволишь? — сощурился Райнеро.

— Позволю. Я не оставлю сына. Я помогу тебе. Видишь? Я действительно тебе нужен.

— Я тебе не верю. Ты не предашь своего короля. Защищаешь меня, но не пойдёшь против законной династии.

Райнеро шагнул к двери, но Рамиро не отступил, сжал плечи Райнеро, всмотрелся в глаза.

— У меня там семья, Райнерито, и я не могу к ней вернуться. Я даже не могу забрать их. Моя жена ждёт ребёнка, моя маленькая дочь тяжело болеет, а я не могу быть рядом. Неужели ты думаешь, что я оставлю их, тебя, чтобы служить королю, который хотел меня казнить?

Райнеро молчал. Рамиро вздохнул, опустил голову, слова явно давались ему с трудом.

— Ты прав, я не блистательный маршал. Но я никогда не желал этого чина, а когда освободился от него, испытал облегчение. Я был с семьёй. А теперь её отняли. Без меня у тебя ничего не выйдет, так позволь мне помочь тебе.

Рамиро поднял на сына взгляд, он ждал ответа. Райнеро согнул и разогнул пальцы, поморщился от ноющей боли. Довериться тяжело, упустить шанс невозможно. Отец крепко сжимал Райнеро за плечи, без угрозы, напротив, прося доверия. Райнеро положил перевязанную правую руку на плечо Рамиро и кивнул.

— Хорошо.

Глава 22

Блаутур

Пограничье

1
Шёл шестой день осады Айруэлы. Город был близок к тому, чтобы пасть, осадный парк увеличивался, но с каждым днём это положение бесило Рональда Оссори всё больше и больше. Может, потому что хозяин гостиницы у Гусиного тракта начал подсовывать какую-то разбавленную кислятину, а может, потому что Айруэла была перевёрнутым на бок столом, а осадный парк — пустыми глиняными кувшинами.

Не далеко дезертир убежал от Григиама. Всего восемь дней бега, и решимость что-либо предпринимать покинула графа Оссори, едва дорога кончилась у границы с Блицардом. Берни сомневался, что в Блицарде его ждут друзья. Хенрика бы укрыла «медвежонка Оссори» гарпиевым крылом, но так ли радушен будет новый король? Об Лауритсе Яноре Берни знал мало и не самое хорошее, хотя и видел его каждый раз, когда драгуны гостили у Хенрики — при жизни Кэдогана. Теперь «Лари» — король Блицарда и, надо думать, правитель внушительной части земель Восточной Петли. Дядюшка Берни, глава Прюммеанской Церкви, пришёл в восторг от этого новоявленного Грозы песочников и всячески ему покровительствовал, а Гроза, надо думать, должен был дорожить этой честью. Но даже если бы Берни захотел впервые воспользоваться этим родством, он бы не смог — дядюшка уже несколько лет вёл невооружённую борьбу со Святейшим советом за право избирать главу Церкви пожизненно[1], по примеру Святочтимого у люцеан, и помощь опальному племяннику ощутимо ударит по его и так подмоченной репутации и уж точно лишит поддержки Лоутеана.

Берни вылакал очередной кувшин — будущую пушку, хотел поставить к «братцам», но, передумав, запустил в деревянную «крепостную стену». Та дрогнула, получила ещё одну царапину, но выстояла, а вот снаряду пришёл позорный конец. Пол комнаты вообще заливали лужи вина и усеивали обломки кувшинов и кости то ли курицы, то ли рыбины, Берни не особо следил, что глотает на ужин. Он даже названия мерзкой гостиницы не знал, хотя и сидел в ней почти неделю. И надо же, не то он умело путал следы, не то у королевской псины отбило нюх, но его до сих пор не нагнали! Оссори усмехнулся, пнул кончиком сапога крупную кость, похоже, баранью ногу. Где же Рейнольт, неужто не чует подачку? На зов короля он примчался тут же, покрасовался подбитой губой и хищно чавкнул челюстями, так что Берни едва успел выпрыгнуть в окно. Сейчас беглец с трудом вспоминал, как нёсся через двор, кричал страже ловить неведомого преступника, сеял панику и путаницу. Но вот отчаянный вой псины он запомнил надолго, скакать под него в ночь было особенно сладко. Голова дезертира Оссори, кузена Берни? Зубы пообломаете! Подумать только, а ведь он впрямь соглашался на казнь, лишь бы дали восстановить полк и доброе имя! Злость бессильно рухнула перед напором досады, гложущей пустоты. Кость с хрустом ударилась о стену. Усевшись на пол, Берни потёр заросшие многодневной щетиной щёки и обхватил руками загудевшую голову.

О том, что со дня его отставки прошло не меньше двух недель, он понял этим мерзким же утром по запорошившему окно снегу. Всё, что окружало Оссори, вообще казалось на редкость мерзким уже потому, что он это заметил. Если заметил, значит протрезвел. Если протрезвел, значит хозяин перестал приносить доброе вино, рассудив, что запивший дворянчик проглотит любую дрянь. Вообще-то это так и было, но Берни страсть как хотелось размозжить о стену чью-нибудь голову, поэтому он позволил себе обрушить свою злость на нахального хозяина. Пока что только в мыслях, но вот сейчас он доберётся на шнурка со звонком, и кому-то точно не поздоровится.

Берни ещё посидел на полу, но потом всё же поднялся на ноги. Комната и не подумала покачнуться, в голове гудело только самую малость, во рту держался привкус кислятины. Дьявольщина, точно протрезвел! Под ноги попалась виселица, Берни хохотнул. Соломенные генерал Роксбур и король Франциск весело покачивались, кивая соломенными же головами. Крохи и не подозревали, что их ждёт. Оссори подхватил фигурки и одну за другой зашвырнул за стены «Айруэлы». Первым полетел пузатый эскарлотский король, пусть семейство полюбуется! Их старший принц, редкостная размазня, даже не участвовал в войнах. Следом в полёт отправился Роксбур, вот уж кого Берни повесить был искренне рад! Соломенный, но в неизменных красных сапогах из лоскута покрывала, он познал виселицу Оссори первым и в первую же ночь «осады». Его вздёрнули драгуны, живые и здоровые, вздёрнули и праздновали до утра. Потому что эта сволочь заслужила, заслужила как никто другой. Пожалуй, больше Роксбура виселицу заслужил только сам Оссори, но он жил… И будет, дьявольщина, назло Лотти вместе с «душкой Изи»! Вздумали избавиться от драгун, подставить его, так что ж, подлецы пожалеют! Вот только Оссори не знал даже куда податься и что предпринять… А драгуны безмолвно ждали.

Лавеснор навалился грузом, неподъёмным. Оссори ненавидел себя, изводил, топил боль как придётся, но вот прошли недели, и боль вернулась. «Это ты, это всё ты. Ты загубил их, из-за тебя драконьей тысячи больше нет. Что бы подумал Кэди? Ты же предал его, ты загубил дело его жизни. Ты предал его память, стёр, сокрушил, эту вину не искупить, глупый маленький Берни». Эти слова будто кто-то нашептывал. Сколько он ни пытался злиться на Роксбура, это всё же был его выбор, он сам повёл драгун в бой. Он бы и рад отмахнуться, но неведомый некто не оставлял, давил на плечи, таился в тревожных ночных тенях и будто ждал, когда же Оссори проломит себе башку и наконец присоединится к тем, кто из-за него погиб. Но он всего лишь пал во время «осады Айруэлы», бесславно развалившись в луже крови — вина. Память, память, это всё память, куда же от неё сбежать?

Берни требовательно дёрнул за шнур от звонка. Хватит, трезвость позволяет думать, а эти мысли сводят с ума. Слуга всё не прибегал, Оссори дёрнул ещё и ещё, что ему, повеситься на этом шнуре?! Тоже выход, но сначала он должен выпить. Устав ждать, Берни дёрнул в последний раз, отбросил оставшийся в руке шнур и вышел из комнаты.

Оказалось, все суетились внизу, по пока неведомой Оссори причине. Прислуга вместе с постояльцами устроили такую возню и шум, что Оссори чуть было не повернул назад. Но из кухни так пахло яичницей и колбасками, что живот немедленно напомнил: Оссори может стенать и хлестать вино сколько влезет, на завтрак ему всё же нужен. Берни подошёл к стойке, но хозяина за ней не оказалось. Зато у очага толпились и орали, так что не слушать стало просто невозможно, хотя он и пытался.

— Сюда её давайте, сюда!

— Ах, крошка, ах, бедняжка!

— Неужто померла?

— Да нет же, дышит, питьё сюда горячее, Кенни, живее давай! Одеяло!

— Это кто ж её так?

— Кому как не разбойникам! Девица-то богатая, видно же, ограбили да и бросили! Губки-то посинели, ручки не отогреть!

Берни поморщился. Разбойники, вот на ком можно было выместить злобу, так ведь нет, ни один не попался! А вот какой-то бедняжке «повезло», открутить бы головы её провожатым или тому, кто вообще отправил женщину на тракт у окраины страны. Мимо пронеслась резвая Кенни. Берни её запомнил, она приносила ему ужин и каждый раз слёзно просила позволить прибраться в комнате.

— Эй, — он поймал служанку за локоть, — вы тут оглохли? Как разберётесь с этой замороженной, принеси мне вина и еды.

— Да, мессир, конечно, мессир, — затараторила черноглазая.

— Что там с ней?

— Без чувств, мессир! Бедняжку у дороги нашли, снегом припорошило, с ночи пролежала…

Берни не было дела до замороженной «бедняжки», но почему-то подошёл к очагу, распихал набежавших зевак. Девчонку усадили в кресло и укутали в несколько одеял, на виду торчала только белобрысая макушка. Под руку Берни поднырнула Кенни, опустившись перед девушкой на колени, сунула ей под нос флакончик с нюхательной солью, наверняка забытый богатой постоялицей. Замороженная очнулась, высвободила из одеял голову, закашлялась. Покрасневшие пальцы судорожно сжали чашку с питьём. Растрёпанные волосы падали на лицо, но даже в профиль девчонка показалась Берни пугающе знакомой. Захотелось заглянуть ей в лицо и одновременно уйти отсюда, но тут замороженная сама на него оглянулась.

Синие глазищи удивлённо распахнулись, она едва не выронила чашку из рук. Ужасно бледная кожа и горячечный румянец на щеках, на высоком узком лбу ссадина, губы истрескались в кровь. Она попыталась что-то сказать, протянула к Берни руку, глаза испуганно заблестели. Альда, здесь, какого дьявола?!

— Дьявольщина! — Берни с трудом сдержал порыв отпрянуть, уйти, но на них уставились десятки пар глаз и уже начинали звучать вопросы, на которые Берни не желал отвечать. Потому что не знал ответов.

— Берни… — Даже шёпот давался ей с трудом. И, о нет, слёзы!

Он подошёл к Альде, достал из кресла, подхватил на руки. Она сразу потерялась в своих одеялах, будто спряталась. Берни решительно направился в лестнице, в комнату, поскорее, лишь бы кончился этот дурной спектакль.

— Еды, питья и лекаря ко мне в комнату, и живее! Вина не нужно. — Поймав вопросительные взгляды, Берни вздохнул и посмотрел на затихшую Альду. Её била дрожь, хотя жар от неё исходил как от жаровни. — Это моя жена.

2
— Ох, сударь, она же у вас совсем плохая! В огне голова! Ночью бредить будет, это я вам честь по чести говорю. Отпоить я её отпою, но то ведь ненадолго, жар сбить. Нет, ну совсем плохая! Сгорает!

Вокруг свалившейся на голову супруги суетился «лекарь». Румяная хозяйка придорожной гостиницы умудрялась одновременно уничтожать осадный парк из кувшинов и щупать лоб Альды. Графиня Оссори же сидела на кровати, пялясь на пьяный беспредел мужа и от этого, кажется, ещё больше краснея. Да, изгнание не далось ему легко! Берни ждал, когда же Альда фыркнет или хотя бы презрительно сощурится, обдаст его холодом, но у неё, кажется, не находилось на это сил.

Хозяйка-лекарь пихнула Оссори в сторону, рывком поставила стол на ножки. Кто же знал, что Айруэла падёт под натиском вот такой вот дородной хозяюшки. Берни даже не спорил, когда она призвала слуг и велела вынести весь «хлам». Комната стремительно становилась такой, какой и была, когда не помнящий себя и своей дороги Берни в неё ввалился и потребовал вина. Прислуга мела мётлами, Альда забыла как моргать, Берни пытался понять, что вообще происходит.

— Уж вы, сударь, её покормите хорошенько, вот чтоб прям с ложечки! — У Берни в руках оказалась тарелка с супом. Граф Оссори метнул бы эту же тарелку в забывшую своё место прислугу, но пьяница Берни только кивнул хозяйке гостиницы. У порога тёрлась Кенни с подносом, похоже, его решили откормить за все пропущенные завтраки и обеды.

Звякнули в последний раз бутылки, взметнула юбками черноглазая Кенни, и дверь закрылась. Берни моргнул. Снова один, но дышать стало необъяснимо легче. Комната посветлела… а может, так и было, кто-то раздёрнул шторы. Со стороны кровати тихо чихнули, будто старались не шуметь. Берни недоверчиво покосился на жену. Может и не она, обознался, пьяный бред?

Не сводя с него испуганных глаз, Альда сжалась на краешке кровати. Босые ноги краснели в тазу с горячей водой, на щеках горел румянец, нос, который она так любила вздернуть повыше, шмыгал. Берни покачал головой, на всякий случай поворошил дрова в очаге, хотя в комнате и так было слишком тепло.

— Мои глаза меня не обманывают, но я всё же спрошу. Как ваше имя? — Берни придвинул стул к кровати, поудобнее перехватил тарелку. Живот призывно заурчал, но ему придётся подождать.

— Рональд? — прохрипела Альда, похоже, действительно забыв, как моргать.

Берни хмыкнул, скормил ей ложку супа.

— Как зовут меня, я знаю. А вы у нас?… — От удивления графиня Оссори покорно глотала суп, правда, глаза опять плаксиво блестели.

— Аль… Альда… — шмыгнула носом, едва не расплескала ложку супа.

Берни кивнул, призвал открыть рот. «Альда», кто бы мог подумать, что вместе с уймой вопросов к нему придёт злость. Следовало спросить не имя, фамилию, вдруг он имеет дело с мессирой Рейнольт? Неверная жена несмело проглотила ложечку супа.

— Чудесно. Дражайшая супруга, я не люблю тянуть лису за хвост. Что вы здесь потеряли?

Альда вздрогнула и зачем-то обернулась к окну. По ту сторону мутного стекла равнодушно и медленно падал снег. Всё как всегда, пустое окно, комната… Но нет забытья, безумных будто кем-то нашёптанных мыслей. Какой бы ледяной ни была Альда, муть последних дней она своим появлением развеяла, как Кенни метлой паутину. Что же высматривает за окном? Не любимую ли псину?

Альда молчала, только горели красные пятна на щеках. Берни коснулся её лба, под рукой проснулся жар. Альда прикрыла глаза, потрескавшиеся губы шевельнулись. Нет, сейчас он не посмеет спрашивать.

— Я должна была… Энтони… — Она зашлась в кашле.

Оссори махнул рукой, взял с оставленного Кенни подноса кувшин молока, почти горячего, сверху плавает желтеющее масло с мёдом. Берни перелил мерзость в чашку, помог Альде сделать пару глотков, но она завертела головой.

— Я сама.

— Да будет вам. — Чашка наполовину опустела, Альда отстранила его руку.

Пожав плечами, Берни вернул кувшин на поднос. Так же там дожидалось жаркое, но есть уже почему-то не хотелось. Мысли об Аддерли навязчиво лезли в голову, не отмахнуться, но и не вытрясать же из Альды объяснения!

— Энтони сказал, где ты. Я поехала, и… — Графиня Оссори подтянула одеяло к подбородку, зажмурилась. — Он ранен, в голову. Это ведь не ты его?…

Берни хохотнул. Так вот, кто он для неё. Супруг из него и правда неважный, нелюбимый и весьма рогатый, но когда Альда успела сделать его отвратительным другом? И, дьявольщина, что она тут делает?! Оссори вздохнул, заставил себя улыбнуться. Альда явно близка к бреду, не стоило усугублять.

— На каждого из нас приходилось четверо «воронов». Так как вы думаете, я это?

— Лоутеан отдал мне шлем… твой шлем. Я подумала, ты погиб.

— Вы обрадовались?

— Нет! — Альда закашлялась.

Ощутив себя скотиной, он убрал таз с уже остывшей водой, уложил жену на кровать. Альда стыдливо поджала босые ноги, пытаясь прикрыть их подолом сорочки. Берни едва сдержался, чтобы не закатить глаза, и укутал сжавшуюся в комок жену одеялом.

— Не разговаривайте, мессира. Вам через неделю в дорогу, нужно выздороветь к этому времени. Я не могу предоставить вам карету, но может быть, подыщу надёжных сопровождающих.

Альда порывисто села, схватила Берни за руку, замотала головой. Какие холодные руки при таком жаре. Он осторожно отнял её пальцы от запястья, взял в свои руки, пытаясь хоть как-то отогреть. Домой мы, значит, не хотим. Сопровождающие и правда не вызывали доверия, но ещё больше Берни не верил в то, что Альда разделит с ним дорогу. Три года холода наглядно показали: супруга скорее пожелает ему смерти, чем согласится на наследника. Какой уж разговор о преданности в изгнании, когда она, казалось бы, с волнением провожая его на войну, умудрилась обещать выйти замуж на Рейнольта! Что заставило книжницу и без пяти минут невесту пуститься в дорогу за ненавистным мужем? Нетерпится овдоветь, устранить препятствие к счастливому браку? Тогда Рейнольт нагрянет в любую минуту… Что ж, пускай, Оссори не привыкать щёлкать псину по носу и убегать через окна.

— Это мой долг, понимаешь? Я должна была за тобой поехать, так было нужно…

— Нужно кому? — Берни сощурился, чуть сжал руки Альды. С языка рвались и другие вопросы, но нельзя. Всё же он не желал ей ни бреда, ни тем более смерти. Или скажет сама, или он скоро и сам всё узнает.

— Мне. И тебе. — Пальцы отогрелись. Берни мотнул головой, встал со стула. — Так было надо. Так надо. Ты уехал, а я должна тебе помочь.

Альда не сводила с него налившихся слезами глаз, комкала и расправляла уголок одеяла.

— Значит, помочь? Мне? — Берни не смог совладать с голосом, хотя до последнего пытался не сорваться на крик. — Кому вы собрались помогать, ну? Мне или… Смелее, кто я по-вашему?! Калека? Узник? Полковник драгунского полка удостоился жалости, ну конечно, хвала Отверженному, или кто там вам её нашептал! Помогайте себе, а мне помощь уже не нужна! А если и нужна была, то не от вас уж точно! Я предал друзей, и они отвернулись, я забылся в гордости, и мой полк погиб! Я предал память Айрона-Кэдогана, эту вину не искупить…

В голове зашумело, голос в мыслях зашептал свою похоронную песенку. Рональд глянул на притихшую Альду. Она сжалась комочком, зажала рот руками, щёки залиты слезами. Почему-то это бесило ещё больше. Проделала такой путь, чтобы разреветься от крика мужа? Или это слёзы жалости?

— Я вам не верю. Вы оказались на моей дороге не просто так и уж точно не мне во благо. Нагнать меня было просто, я достаточно здесь просидел. Но, дьявольщина, зачем?

— Это был мой долг… — всхлипнула из-под одеяла Альда.

На секунду он разуверился. Он знал Альду достаточно давно, так врать она не умела… Научилась за три года? Кто перед ним, влюблённая в псину дура или просто маленькая плакса, которая до сих пор верит всем прочитанным глупостям?

Едва не взвыв, Берни упал на табурет у кровати и отдёрнул одеяло от лица Альды. Она только испуганно моргнула, но не отстранилась. С явным сомнением, но протянула к нему руку, положила на ладонь. Белые, снова замёрзшие пальчики казались слепленными из снега. Оссори вздохнул, потёр лицо. Пусть так. Будет так, как будет. Судьба играется с ним с самого Лавеснора, он доверится ей и сейчас, а там — или поддастся, или переломит её рок.

— Я понятия не имею, куда еду, но домой точно вернусь не скоро. И я по-прежнему вам не верю.

— Однажды ты взял меня с собой в лес… Помнишь, перед помолвкой? — Альда потупила взгляд, даже красные пятна на щеках померкли. — Ты тогда сказал, домой мы вернёмся не скоро. А ещё ты сказал, что я достойна быть графиней Оссори. Ты тогда доказал, что не оттолкнёшь меня, стерпишь. Так позволь и мне доказать, что я действительно достойна называться Оссори.

— Это, дражайшая, нужно было доказывать три года назад. Считаете, ещё не поздно? Валяйте! Поезжайте со мной, замерзайте, вываливайтесь из седла, развлекайтесь, как хотите!

Берни сбросил с ладони её руку, не удержался и поёжился, как от озноба. Альда тут же ответствовала знакомым до оскомины взглядом — пренебрежение на грани презрения. Вот она, прежняя Альда. А он-то испугался, что её и правда подменили какие-нибудь жители Подхолмов! 


— Рональд, подожди!

Что же она делает? Искать утешения у того, из-за кого рушится жизнь? Но ноги сами несут к нему, какая глупость… Здесь Альда не останется, не после слов его матери!

— Берни! — только бы голос не дрожал, он не любит слёз…

Он вынул ногу из стремени, вновь оказался на земле, обернулся. При виде Альды Берни поморщил веснушчатый нос и в раздражении перебросил поводья через спину коня. Удивлён, конечно, что от него понадобилось глупой плаксе? Ветер поднял в воздух снежинки с почерневшими листьями, конь Берни недовольно на него фыркнул, звонко прошёлся копытом по обледеневшим камням. Он имел шкодливый, как у хозяина, нрав, а Альда плохо держалась в седле, но сейчас даже это не пугало.

— Ты уезжаешь? — Застёжки у ворота плаща выскальзывают из непослушных пальцев, от волнения голос жалко звенит. Ветер хлестнул по лицу, дёрнул за плащ, Альда втянула голову в плечи.

— Хотел проехаться по роще… — Берни, погладив коня по шее, взлетел в седло, нетерпеливо разобрал поводья. Наследник Оссори чем-то расстроен, читать его Альда научилась давно, Берни никогда не скрывал чувств. Он нахмурил лоб, свёл брови до морщинки меж ними, нервно мотнул головой. Сейчас пустит коня в галоп!

— Постой! Можно мне… — Альда несмело подошла к всаднику.

— Что? — Берни фыркнул не скрывая досады.

В любой другой день Альда бы уже оскорбилась, ушла, Берни этого явно ждал, оттого и злился. Но сегодня девице Уайлс уходить было некуда, только не к Дезире Оссори!

— С тобой… — Альда попыталась придать голосу твёрдости. — Можно мне поехать с тобой?

Растеряв недовольство, Берни к ней обернулся. Пользуясь случаем, она поспешила подойти ещё ближе, осторожно положила замёрзшую руку на шею жеребца. Конь стерпел, так может и всадник стерпит?

— Пожалуйста. — Альда не сводила с Берни глаз, не в силах что-то ему объяснять.

Рассказать ему о ссоре с его матерью? Немыслимо! Альда сказала Дезире, что не хочет замуж за её единственного, обожаемого сына. Сейчас Альда понимала всю невероятность своих слов, но пять минут назад ей казалось, что она может рассказать об этом той, что почти заменила ей мать.

— Похоже, от вас, мессира, мне действительно никуда не деться. — Выразительно вздохнув, Берни усадил Альду в седло позади себя. — Но я поеду быстро. Я хотел отдохнуть.

Альда только крепко обхватила Берни за пояс, спрятала замёрзшие руки в складках его плаща. Что угодно, только исчезнуть отсюда, хотя бы до вечера.

«Подкидыш показал шипы, это твоя благодарность за мою доброту?» — слова герцогини Оссори немилосердно били в самое сердце. Красивое, побелевшее от гнева лицо, тонкая линия губ, полные обжигающего огня глаза… Альда всего лишь провинциальная девочка, которую герцогиня Оссори взяла под крыло. Она воспитывала невесту для сына, а получила неблагодарную змею.

— Учись ездить верхом, тогда не придётся просить компании безголовика. — Берни пришпорил коня, тот радостно рванул с места, будто хотел взлететь. Бешеная скачка сразу захватила дух, стук копыт отдавал в ушах, от страха Альда зажмурилась, прижалась к надёжной как никогда спине.

Холодный ветер хлестал по лицу, ледяная пыль от копыт стелилась за ними шлейфом. Как хорошо было бы вот так уехать… но не с Рональдом. Зачем она к нему напросилась? Если бы здесь был Энтони… Силясь сдержать слёзы, Альда отвернулась, уткнулась лицом в спину Берни. Он не услышит её всхлипов. Не в силах больше сдерживаться, Альда тихо заплакала. От обиды, от жалости к себе самой, от стыда.

Закусив губу, Альда оглянулась, гром скачки уже давно поглощала замёрзшая земля. Последние дни осени вот-вот принесут снег, он накроет земли Оссори белым саваном, укутает, погрузит в тихую дрёму до самой весны… Замок Оссори всё отдалялся, впереди вырастал лес. Осенью в нём проходит большая охота, в этом году Берни вместе с Энтони гнал оленя. Альда расплакалась от жалости к благородному зверю, Берни закатил глаза, но отпустил короля леса. Энтони тогда впервые смотрел на неё так, как смотрит рыцарь на свою даму. Но потом он уехал, не сказав ей ни слова, и Альда убедилась, что эти взгляды лишь игра её воображения. Энтони вежлив, обходителен, он всегда опекал «малышку Альду», даже писал письма из армии. Но шло время, послания виконта Аддерли стали приходить всё реже, одно походило на другое, да и о чём взрослому мужчине рассказывать подруге из детства? Берни же был рядом, на что-то сердился, но не отмахнулся от надоедливой плаксы, хотя без неё скакал бы быстрее, чувствовал себя свободнее. Но и Берни взрослел вместе с компанией безголовиков. Чем старше он становился, тем больше мечтал о войне, тем меньше вспоминал об Альде Уайлс. Она всегда будет для него всего лишь глупой девчонкой, которую он задирал в детстве. Для всех безголовиков Альда оставалась прежней, никто не думал замечать, что она выросла вместе с ними.

«И кто же завладел сердцем малышки? Подумай, прежде чем ответить». — Этот взгляд, этот полный угрозы голос герцогини Оссори Альда не забудет никогда. Произнести имя Энтони она не смогла. Девица Уайлс лишь мечтала о том, как виконт Аддерли приедет и заберёт её. Добрый, внимательный Энтони… Альда не могла поставить его под удар. Энтони не любил её, а Альде нравилось мечтать, как она выйдет замуж по любви. «Кому нужна твоя любовь? Или ты уже успела подарить кому-то своё глупое сердечко?… А может не только его?». — Вынести эти слова Альда не смогла. Кому нужна твоя любовь? Только сейчас Альда поняла — никому. Энтони писал по старой дружбе, чтобы не обижать «малышку». Он наверняка любил другую девушку, не боялся обнимать её, целовать…

Из-за слёз и горьких мыслей Альда не заметила, как Берни перевёл коня на шаг. Где они оказались? Вокруг темнел лес, первый снег облепил ели, перемешался с землёй и хвоей. Альда судорожно вздохнула, изо рта вырвалось облачко пара.

Берни отпустил поводья и смотрел куда-то вверх, тихо посвистывая.

— Ну и что у тебя за беда? — Он даже не оглянулся, но тихий вопрос заставил сердце Альды сжаться.

— Ничего… не случилось… — Альда отстранилась от Берни, утёрла слёзы. Нос предательски хлюпнул, она прикусила губу.

— Мой плащ почти промок. — Знал и терпел плаксу за спиной. Альда промолчала, провела рукой по мокрым следам от слёз на плаще. — Можешь не рассказывать. — Берни пожал плечами, обернулся к ней. — Я хочу поехать в чащу.

Берни не спрашивал, он предупреждал. Если струсила, слезай и топай домой, глупая плакса. Альда кивнула и наклонила голову, чтобы скрыть следы слёз,

Жеребец чуть ускорил шаг, Альда вновь прижалась к Берни. Слёзы кончились, оставив после себя ворох колющих, тревожных мыслей. Как теперь вести себя с Дезире? Она не простит… И так ли плох Берни? Пусть между ними никогда не будет любви, ведь любовь бывает только в книгах. Берни надёжен, смел, хоть и бывает с ней груб. Но это не главное, ведь юный граф Оссори — воин, настоящий рыцарь, он всегда защищал Альду. Она задумчиво посмотрела на Берни. Широкие плечи, ровная посадка, кудрявые волосы на солнце играли огнём. Этот рыцарь был хорош собой, раньше Альда этого не замечала.

Альда так и не понимала, почему, наспех кутаясь в плащ, из последних сил сдерживая слёзы, она убежала от криков герцогини Оссори к её сыну. Но с тем, кого к ней привязали против воли, было странно спокойно. Тёмный, холодный лес стал совершенно мирным, не таящим угрозы. Но что погнало Берни в этот лес? Альда даже не спросила его, глупая плакса. Берни очень редко бывал таким, обычно щедро награждая домочадцев искренней радостью или не менее искренним гневом. Но сейчас он был расстроен и даже подавлен. И Берни ничего ей не расскажет, он поверял тайны только друзьям.

— Знаешь, что будет весной? — прервал тишину Берни.

Альда вздрогнула, невольно стиснула его плащ. Весной помолвка, так недавно прокричала герцогиня Оссори…

— Я должен буду к тебе посвататься. — Берни говорил тихо, даже обречённо. Выходит, у них одна печаль на двоих. Конечно, Берни не хочет жениться на девице Уайлс.

— Я говорила с твоей мамой.

Он обернулся, вопросительно вскинул брови, требовательно мотнул подбородком.

— Она сказала, всё уже решено… — Альда отвернулась.

— Я знаю. То же самое говорили и мне. Я не хочу на тебя жениться.

Альда почти фыркнула, поборов желание стукнуть Берни по плечу. Каким бы смелым защитником он ни был, но грубость могла перечеркнуть всё.

— Я тоже не хочу за тебя замуж. — Альда произнесла это как можно твёрже, почти надменно, но Берни как всегда не замечал её нападок.

Только тяжело вздохнул, отпустил поводья.

— Ты кого-то любишь? — Он спрашивал еле слышно, казалось, этот вопрос его… волновал?

— Нет… — Альда тоже отвечала тихо. Удивительно, как легко нашёлся ответ на этот вопрос.

Они не спеша ехали меж покрытых колючим инеем кустарников, будто поверяя этому лесу самое сокровенное.

— И я… От судьбы не уйдёшь, мы давно знали, что так будет.

— Я надеялась…

— Я тоже, — перебил Берни. — Но если уж так сложилось, может, попробуем хотя бы не ненавидеть друг друга? Я не хочу приезжать с войны в холодный дом и к леденящей душу супруге. — Альда не видела его лица, но знала, сейчас Берни смешно сморщил нос.

— А ты не груби мне, — передразнила она будущего мужа.

— Да, конечно. — Берни серьёзно кивнул и самому себе и Альде.

На какое-то время воцарилось молчание. Альда не заметила, как ельник сменили голые высокие деревья, стало светлее. Устав сидеть в седле, она положила голову Берни на спину, плотнее закуталась в плащ, но холод уже пробрался под него. От Берни исходило живое тепло, Альда без стеснения прижалась к нему.

— Замёрзла? Мы можем повернуть назад. — Берни щёлкнул застёжкой плаща и зачем-то его снял.

— Нет! Пожалуйста, погуляем подольше.

Высвободив одну ногу из стремени, Берни легко развернулся седле, накинул на Альду свой плащ, старательно укутал. Альда прошептала слова благодарности, но Берни, казалось, думал о чём-то своём.

— Вы с ней поссорились? — Он снова развернулся к ней спиной, позволяя обхватить себя за пояс.

— Да… — «Если я ещё раз услышу этот писк, крошка Альда сразу разучится прекословить. Ты меня поняла?».

— Она дала мне пощечину. — Берни коснулся своей щеки, но быстро отнял руку. — Я не знал, что матушка так может.

Альда прижалась щекой к спине Рональда, его подбитый медвежьим мехом плащ быстро согревал, но укрыть от страха и стыда он не мог. Они оба сегодня повели себя по-змеиному. Дезире Оссори смогла улыбнуться пришедшей к ней Альде, не смотря на то, что сын только что ужасно огорчил её. Огорчил теми же неугодными словами, что готовилась произнести Альда.

— Она тебя не тронула? — В голосе Берни послышалась угроза.

— Нет! — Альда замотала головой. — Я сама виновата, я была неблагодарна, твоя мама воспитывает меня с самого детства, а я…

— Впервые в жизни сказала ей слово против. Ха! В этом герцогстве слово Дезире Оссори — закон, даже для меня.

— А как же твой отец?

Берни зло усмехнулся:

— А ты думаешь, почему он сбегает в море каждый год, когда мне едва исполнилось три? — Он ненадолго замолчал, но вдруг дёрнулся, засмеялся, обернулся к Альде, на губах шкодливая улыбка, в глазах решимость. — А, катись всё к Отверженному! В детстве мы иногда даже ладили. Альда Уайлс, я хотел бы, чтобы вы стали Оссори, потому что я не встречал той, которая была бы достойнее вас!

Щёки Альды опалил жар, она смотрела в голубые глаза Берни, пытаясь понять, не шутит ли он. Но Берни смотрел без злобы, его глаза смеялись, прямо как у его отца.

— Весной я попрошу вас стать моей женой, как положено. А до того времени разрешаю вам сбежать отсюда с каким-нибудь достойным мужчиной. — Он поправил Альде капюшон, отвернулся. — А если останетесь… я буду рад. — Рассмеявшись, Берни схватил поводья, и конь радостно заплясал, предчувствуя скачку. — Держись крепче, Альда, а дома мы будем не скоро!


[1]Прюммеанская церковь была основана в 1000 году, и с этого же времени высшим органом управления в ней является Святейший Совет. Он состоит из двенадцати кардиналов, по двое из них представляет свою исповедующую прюммеанство страну. Глава Святейшего Совета избирается сроком на пять лет из числа его участников общим голосованием.

Глава 23

Блаутур

Пограничье

1
— Капитан Рейнольт, это уже третья гостиница… и последняя, судя по всему. Может, не будем пересекать границу с Блицардом сегодня? Вечер, мы в сёдлах уже сутки, граф Оссори наверняка уже остановился на ночлег, так что расстояние между нами даже не уменьшится, останется прежним.

Дисглейрио Рейнольт обернулся на жалобный скулёж, иначе не сказать. Офицер Руфус Бигот смотрел на своего капитана щенячьими глазами, конь под ним понуро месил раскисшую от снега землю. Подначальный шмыгнул раскрасневшимся носом, убрал со лба мокрые тёмно-рыжие пряди. За спиной просителя, затаив дыхание, ожидали решения ещё десять усталых голодных солдат. Впереди, справа от тракта, в самом деле маячили жёлтые огоньки окон, свет пробивался сквозь стену мокрого снега. Гостиница манила отдыхом, теплом и сытостью. Но она же станет местом, где Рейнольт снова вспомнит, что упустил графа Оссори, и тот сейчас так же греет бока, не чуя за собой погони. Можно было доехать до таможни с Блицардом, у реки Ульк, предупредить о дезертире, но до неё ещё не меньше часа езды…

— Хорошо, хорошо, — Рейнольт махнул рукой, Бигот тут же заулыбался.

Не такой уж и мальчишка, чуть старше двадцати, Руфус тем не менее радовался каждому дню службы в королевской охране, но в последние дни даже он опустил нос. Ни следа беглого графа. Вылетев из окна королевской спальни, обдурив всю охрану, он словно провалился прямо к Подхолмовому народцу. Зато его не в меру бойкая жена оставила после себя столько следов, что Рейнольт терялся в догадках. Она уехала из Григиама тем же днём, в который узнала о дезертирстве мужа. И в отличие от последнего, исправно останавливалась на ночь в гостиницах по Гусиному тракту. Дурень же Оссори не заезжал в родное герцогство, не бывал друзей, если им можно было верить. Полудохлый Энтони Аддерли едва вспомнил, кто такой Рональд Оссори, а после блестяще изобразил бред и приближение кончины. Над Рейнольтом издевались. Но он ничего не мог поделать. Только сжать зубы и продолжать искать след. И вот на Гусином тракте он, расспрашивая в гостиницах о графе Оссори, узнал о другой постоялице. Знатная дама в сопровождении двух слуг, синеглазка-златовласка, спрашивала о том же графе, что и он. Рейнольт шёл по её следу, рассчитывая поймать сразу всё счастливое семейство, пока сегодняшним днём не наткнулся на разграбленную карету. Без колёс, совершенно пустую внутри. Однако на дверце темнел след от герба Оссори, когда-то нанесенного позолотой и теперь содранного. В один миг лгунья и дура стала для Дисглейрио прежней нежной Альдой. На неё напали. Напали, ограбили, а он плёлся сзади, как осёл! Местные говорили о знатной даме, которая то ли замёрзла насмерть, то ли была спасена каким-то залётным принцем и увезена в Блицард. Рейнольт всем сердцем надеялся на «принца». Но всё же приказал обыскать придорожные овраги и заросли возле кареты. Уподобившись псу, он сам рыскал вокруг и радовался, когда один за другим подначальные возвращались и докладывали, что графини не нашли. Уже заканчивая поиски, Дисглейрио заметил голубой блеск в потревоженном его отрядом ледяном насте. В льдинку, таящую в его ладонях, вмёрзло кольцо. Похожий на серебро белый металл, какого он прежде не видел. В хватке наглых медвежьих лап искрился лунный камень. Обручальное кольцо. Её кольцо. Дисглейрио повесил его на цепочку с прюммеанским диском, кольцо тут же царапнуло кожу медвежьими когтями, тронуло холодом у сердца. Она оттолкнула его, уехала, ничего не сказав…

— Капитан, вам нехорошо?

Дисглейрио очнулся уже за столом. Собственные мысли глодали его волками, а он давался, терпел, не в силах их разогнать. Обеспокоенный Руфус сидел напротив, преданно заглядывал в глаза. Дисглейрио выдавил улыбку, мотнул головой. Тепло уже пробралось к озябшему телу. Вокруг царили запахи дерева, хлеба и чеснока. Небольшой зал с пятью столами и огромным, горящим вовсю очагом был занят только его людьми. Должно быть, все прочие — от бедняков до дворянчиков — предпочли быть подальше от солдат короля и разбежались по комнатам. Поднявшись, Рейнольт скинул плащ, повесил его к очагу, у которого уже сушились плащи подначальных, и перед тем как вернуться к столу глянул в единственное маленькое окно рядом с дверью. Метель бушевала. Похоже, не сверни они сюда, их бы замело. Прямо напротив их с Руфусом стола уходила в темноту коридора лестница на второй этаж, в комнаты постояльцев. Дисглейрио всмотрелся в пустующий проём, потёр глаза, откинулся на спинку скамьи. Его отряд расселся за тремя соседними столами, милостиво оставив один постояльцам посмелее. В ожидании горячего ужина солдаты с удовольствием распивали что-то явно покрепче вина. Рейнольт принюхался, из такой же бутыли на их с Биготом столе пахло не иначе как ежевичницей. Что ж, останавливать подначальных уже смысла нет, хотя теперь они и проспят на пару часов дольше. Пусть, они заслужили.

Черноглазая девица подлетела птахой, оставила тарелки с едой, одарила улыбкой и упорхнула. Румяное мясо на косточке томилось в окружении запасённых на зиму весьма печальных овощей. Отодвинув вилкой не то капусту, не то просто какую-то траву, Рейнольт по-разбойничьи выловил мясо руками и вгрызся в горячую плоть.

— Кенни, ты предупредила своего дружка? Утром лошади должны быть готовы.

Дисглейрио перестал жевать. Второй этаж, слишком знакомый мужской голос.

— Да, мессир, конечно, мессир. Желаете ужинать?

— Желаем. Мы спустимся.

— Хорошо, мессир.

Обжигающий жир капал с пальцев, но Рейнольт того не замечал. Если бы мог, он бы навострил уши. Не сводя глаз с тёмного проёма лестницы, капитан королевской охраны отложил кость и вытер о колет руки.

Придерживая черные юбки дорожного платья, в тусклый свет зала вступала женщина. Остановившись в тени коридора и поправив на плечах платок, обернулась к лестнице. Ещё шаг, и Альда Оссори вышла на свет. Живая. Чему-то улыбнулась, пропустила вперёд всё ту же черноглазую птаху, Кенни. Златокудрая головка медленно повернулась, синие глаза сощурились, но вдруг широко распахнулись. Не сводя с Дисглейрио взгляда, Альда попятилась обратно в коридор.

— Капитан? Что такое?

— Взять их… Взять! Оссори!!!

Рейнольт оттолкнул скамью, бросился к лестнице.

— Отряд! Наверх, живо! Схватить! Пятеро со мной, остальные за Биготом на улицу, живее, встать под окнами!

Он взлетел вверх по лестнице, ударил первую дверь, заперто! Которая? Узкий коридор, по обеим стенам короткий ряд дверей. Глаза ещё не привыкли к темноте. Рейнольт поднял вверх руку, призывая солдат умолкнуть, прислушался. Под последней дверью полоска света, слабый гул голосов. Наощупь он зарядил пистолет, приставил к замочной скважине.

— Берни!

— Не бойся, живее, ну!

Грохот выстрела смешался со вскриком Альды. Звякнул металл, брызнул сноп искр, ударила по руке отлетевшая дверная ручка. Коридор заполонило дымом, гарь шибанула в нос, Рейнольт прикрыл лицо рукавом, чихнул. Он поднажал плечом, ударил, дверь с грохотом распахнулась. Влетел в комнату, выхватил шпагу. Перед глазами плясали цветные пятна, пульсировали огни свечей. Тишина.

— Капитан Рейнольт, капитан, не та комната! — В дверях стоял запыхавшийся Бигот. — То есть, не комната, они уже на улице. Соседняя дверь.

Рейнольт взревел, растолкал крутящих головами подчинённых, распахнул окно. Пойдём путём Оссори.

— Окружить, к конюшне, бегом! Поймать мне графа, пьяные вы хряки! — Не глядя Дисглейрио оттолкнулся от хрустнувшего под сапогами подоконника, выпрыгнул наружу, неловко приземлился на оледеневшую грязь, вскочил. На дороге нет огней, снег залепляет лицо. Задний двор, свал дров и бочки, значит, конюшня с другой стороны дома. Перехватив шпагу, Рейнольт бросился вдоль стены. Сапоги вязли в грязи, скользили по льду под ней, сзади топали, падали, ругались пятеро увальней, опьяневших в тепле!

— Бигот, где?! — Он обернулся черед плечо. Руфус тут же возник рядом, указал шпагой за поворот, налево. Череда выстрелов, крики.

— Оссори!!! Стой, именем короля Лоуетана подчинись приказу!!!

Дисглейрио едва успел отпрянуть, пуля просвистела перед самым носом, взрезала дерево стены.

— Эй, псина! Что же ты, ко мне, мальчик! — Новый выстрел, ворох щепок под ноги, со звоном скрестились клинки.

Пригнувшись, Рейнольт выскочил из-за стены. Оссори не сумел перезарядить пистолеты — сразу двое теснили его от конюшни. Собраться в дорогу граф не успел — вынеся в окно в одном колете, волосы намокли от снега, лицо в щетине. Идиот Оссори не иначе пил здесь с большого горя, как Рейнольт мог так опоздать! Дисглейрио огляделся: один солдат лежал в грязи без движения, второй тяжело привалился к стене, зажимал рану на животе. Альды не видно. Рейнольт махнул Биготу, тот кивнул и побежал к конюшне. Главное, не дать им завладеть лошадьми, а сломить графа не так трудно. Альда, нужна Альда, с ней Оссори сдастся… Граф отбивался от противников, не нападал, уходил в защиту. Рейнольт выставил шпагу, начал подходить сзади, пятеро следовали за ним, но тут Оссори извернулся. Один из солдат упал, хватаясь за горло, второй, целя в открытый бок графа, тут же получил удар под колени. Оссори отскочил назад, развернулся, бешено оскалился Рейнольту.

— В Григиаме я отправил их ловить призрак убийцы короля, — Оссори хохотнул. В голосе беглеца уже не было той неизбывной беспечности, хотя он и пытался поддеть остротой. Дисглейрио перехватил его тяжёлый, уставший взгляд. — Здесь едва ли не оказываю услугу, укладывая пьянчужек спать. Королевская охрана нынче совсем распустилась, а? — Оссори пятился.

— Захлопни пасть! — Дисглейрио одним прыжком оказался рядом, вытянул в выпаде руку, но тут что-то сшибло его с ног. Резкий удар, конское ржание, охватившая бока боль, крики.

Рейнольт с трудом перевернулся на бок, избегая удара копытами. Щёку саднило, на губах солоно, муть в глазах мешала смотреть. Невозможно вздохнуть. Дисглейрио потёр глаза, с силой вскинул голову, хватая ртом воздух.

— Быстрее, беги сюда!

— Берни…

— Ты молодец, давай же, руку, Альда, бегом!

Совсем рядом мелькнули чёрные юбки. Рейнольт выпростал вперёд руку, но схватил только пустоту. Повернулся на голоса. Рядом плясал конь, Оссори уже верхом, поднимает Альду к себе. Конь, его сшиб конь… перед глазами заклубилось разноцветное марево, из последних сил Рейнольт мотнул головой. Конский топот удалялся, нужно в погоню, сейчас, иначе будет поздно… Трое конных из его отряда устремились следом за Оссори. Всего трое. Кто-то приподнял Рейнольта, ледяное крошево снега обожгло лицо.

— Капитан, очнитесь! Стрелять? — Дисглейрио различил лицо Руфуса, это он придерживал, подставлял плечо.

Конь Оссори вынесся на опустевший к ночи тракт, Альда сидела за спиной графа. Сволочь, не офицер, прикрыл женщиной спину. Рейнольт с силой сжал зубы, от крови солоно на языке.

— Стрелять? — пистолет Бигота целил прямо в коня Оссори.

— Нет.

2
— Да не умру я, не надейся. — Рональд охнул, поморщился, втянул воздух через плотно сжатые зубы. — Придётся ещё немного потерпеть фамилию «Оссори» рядом с ледяным имечком. Альда Рейнольт. Я не отличаюсь музыкальностью слуха, но звучит отвратно. Ох… — он тяжело вздохнул, по виску скатилась капелька пота.

Альда осторожно промокнула испарину, дрожащие руки вновь опустились в холодную воду в серебряном тазу для умывания, за тряпицей.

Хозяином маленького особнячка, в котором чета Оссори нашла приют, оказался фогтом, главным человеком блицардской деревушки, насколько поняла Альда. Её била дрожь при воспоминании, как они с Рональдом ехали через лес в поисках поселения. Рональд слабел, Альда крепко обнимала его за спину, чувствовала под руками горячую влагу, от которой набухла кожа колета. Она дрожала не от холода, от страха. Когда они выехали на ряд вырубленных деревьев, Рональд из последних сил направил коня вперёд, после чего едва не выпал из седла. За вырубкой действительно показались огни домов — поселение лесорубов. От страха Альда почти забыла блицард. Она постучала в первую попавшуюся дверь, дрожащим голосом, путаясь в словах, пыталась узнать, как найти лекаря, но крепкий мужчина с бородой до груди на чистом блаутурском посоветовал постучаться к фогту. Увидев блеск золота в кошеле Рональда, фогт оказался настолько любезен, что предложил разместить раненого в собственной спальне. Седой мужчина отправил за лекарем, помог слугам отнести бесчувственного Рональда в спальню и всё спрашивал Альду, что они за знатные господа. Назвать фамилию она так и не решилась.

Рональд закрыл глаза, облизнул губы. Глаза под веками бешено забегали, Альда узнала возвращающийся бред. Она положила холодную тряпицу мужу на лоб, провела рукой по его взмокшим волосам. Он горел, и лучше ему не становилось. Оказалось, его дважды ранили в правое предплечье, но те царапины не вызывали столько беспокойства, сколько глубокий порез под грудью. Материя, которой перетянули рану, снова алела от крови, а ведь Альда не так давно её сменила. Лекарь обработал раны и ушёл, пообещав, что к утру Рональду станет лучше. Рядом с полным воды серебряным тазом лежала чистые льняные обрезки ткани для повязок и деревянная баночка с мазью для обработки раны. Фогт, имени которого Альда не услышала, не запомнила, оставил беспокойных гостей одних, заверив, что они могут оставаться на всю ночь и даже не только на эту.

— Бежать, бежать, они не должны преследовать… — Сбивчивый шёпот вернул Альду в освещённую камином и свечами спальню. Огни трепетали у кровати и на сундуке, серебро подсвечников влажно отражало блики. — Держись крепко, пригнись, могут стрелять…

— Нет-нет, мы уже оторвались, Берни, слышишь? Всё хорошо, погони нет, здесь безопасно.

— Должна быть переправа… Ульк мелководна…

Альда двумя руками сжала сухую горячую ладонь мужа, закусила задрожавшую губу. Их скачка под снегопадом до сих пор ощущалась в каждом её движении. Болело всё тело, но больше всего напоминал о себе сковывающий страх погони, страх полёта в ночном лесу, не разбирая дороги.


Скачка без седла не далась Альде легко. Она бы упала прямо в снег, не поймай её муж. Сам пошатываясь, Рональд опустил её на землю. Он всё оглядывался назад, в темноту леса, в стену снегопада, но погони не случилось. Отстала? От страха Альда не разбирала дороги, которой послал коня Рональд. Помнила только скачку, крики, снег, летящий в лицо, брызги воды, намочившие подол платья… Она открыла глаза только когда Рональд остановил коня. Вокруг лес — от луны и снега в молочном сиянии.

Держа Альду за руку, Рональд немного прошёл вперёд, по сугробу, к расступающимся тоненьким деревцам. Ноги не держали их обоих, через пару шагов Рональд остановился, выдохнул облачко пара, усмехнулся и упал на спину, увлекая Альду за собой.

— Ты же не против немного передохнуть? — выдохнул Рональд. Он крепко держал Альду за руку, казалось, от этого страх отступал. Альда вгляделась в ночное небо, снег падал на них горстью звёзд. Она слышала собственное частое дыхание и совсем рядом — мужа. Ледяной воздух приятно окутывал разгорячённое тело.

— Видел, как я смогла? Я выпустила коня… — Альда не сдержала смеха.

Рональд засмеялся в ответ, ободряюще сжал руку.

— Признаю, это было кстати. Пинок копытом — это меньшее, чего заслужила королевская псина. — Он вдруг замолчал, отпустил руку Альды. Приподнявшись на локте, вгляделся ей в лицо. Альда ощутила, как холод медленно взбирается по позвоночнику. — Альда, что это было за геройство? Ты села мне за спину, если бы в нас стреляли…

— Не стреляли бы. — Альда покачала головой, села, потёрла красные от холода пальцы. — Дисглейрио, он… не стал бы стрелять в меня.

— Ах да… — Рональд зло усмехнулся, закрыл лицо руками. — Ну и когда свадьба?


Рональд до боли сжал её руку. Альда тихо вскрикнула, выдернула руку из хватки мужа. Он бредил, мотал головой, сжимал в кулаки складки покрывала. Он злился на неё, подозревал в измене… Нет, был уверен в измене. Альда осторожно погладила Рональда по руке, постепенно хватка ослабла, он разжал пальцы. Истрескавшиеся в кровь губы мужа беззвучно шевелились. Альда потянулась к резному изголовью кровати, дёрнула за тесёмку колокольчика для слуг. Рональд не знал, многое не знал, но развеяла бы правда подозрения? Альда боялась, что своим рассказом о том поступке Рейнольта сделает только хуже.


— Я жду. Каково это, быть вдовой при живом муже? Нет, невестой при живом муже…

— Я не собиралась… — Пронзающий взгляд, его алчущие губы на её шее, глупое тело бьёт дрожь. Он сказал, что не оставит так, что она больше не вспомнит мужа… — Не лги! Рейнольт просил у Лоутеана твоей руки, скажешь, ничего об этом не знала?

— Нет… замуж… Берни, я… — Сказать правду? Нет, от стыда и губ не размокнуть.

— Ох, хватит! — Рональд отнял руки от лица, резко сел. Лицо искажено гневом, Альда отстранилась, наткнулась спиной на ногу коня.

— Он стал другим человеком, Рональд! Я никогда бы, я не…

— Конечно он другой, наверное и не знала, что твой ручной пёсик умеет так скалиться? — Рональд сощурился на неё. — Пустила к себе в постель эту псину, а муж противен, да? Знаешь, как зовётся та, кто стелется под псом?

— Берни, не надо, пожалуйста! — слёзы обожгли щёки, снег засиял множеством отблесков. — Я не пускала, нет! Он… я не знала, что это будет вот так…


В дверь постучали. Альда вздрогнула, обернулась к вошедшему слуге, попросила принести кувшин воды. Окно плотно закрыто резными ставнями, снаружи в него не пробраться, а если кто-то постучит в дверь, она услышит. Альда поднялась из придвинутого к кровати Рональда кресла, поправила вышитое изумрудным на чёрном покрывало. Страшнее погони Дисглейрио было лишь то, что если он нагонит сейчас, Альда не сможет защитить ни себя, ни мужа… Ей не будет спасения от «мессира Чь». Как часто сквозь сон мы бормочем потаённое…

— Прости… я не хотел… это моя вина, твой полк… прости… Кэдоган! Я исправлю, исправлю… Честь Оссори не погребена в земле.

Альда посмотрела на пляшущие от огня камина тени, нашла на шее прюммеанский диск. Она не пустит тени Залунного края к мужу, пусть даже это будет тень его сюзерена. Рональд жив, ему не знаться с мёртвыми.

Слуга принёс кувшин воды с деревянной чашкой, за ним мелькнул второй, плеснул воды в таз. Альда налила в чашку воды, приподняла голову Рональда, поднесла питьё к губам. От прикосновения влаги он моргнул, приоткрыл глаза, попытался придержать чашку рукой. Бред отпустил, Рональд сделал пару глотков, отстранился.

— Признай, ты хочешь моей смерти, — прохрипел он. — Сейчас жалеешь, но не огорчилась бы, погибни я в Лавесноре?

— Нет, — Альда отставила чашку.

— Но я умру там… Возродить полк и умереть, драгуны дождутся полковника.

— Берни… в том нет твоей вины.

— Я не трубил подмогу, — он снова ускользал от неё, шептал, прикрыв глаза. — А они погибли. Они не заслужили… а я был не достоин… моя вина, только моя. Он хотел убить, истребить… медведь сорвался с цепи… но поздно. Эрик… я не уберёг, не спас, их всех…

Бормотание стало еле слышным и вдруг прервалось всхлипом. Из уголка глаза Рональда скатилась слеза, запуталась в кудрях. Он часто задышал, застонал, беспокойно зашарил рукой на груди. Рана закровила, Альда поймала его руку, сжала, он в ответ легонько пожал её пальцы. Льняная тряпица на его лбу уже нагрелась, Альда убрала её, положила на лоб мужа ладонь, ледяную от воды. Она сразу согрелась. Жар усиливался. Альда всхлипнула, погладила мужа по голове.

— Рональд, пожалуйста… — слёзы с новой силой сжали горло, не вздохнуть. — Я не х-хотела привести его к н-нам, я н-не знала, что он идёт по моему следу. — Дни поисков Рональда пронеслись перед глазами как один, и оборвались на последней, страшной ночи. Альда зажмурилась, отогнала злую память. Утром она чудом нашла Рональда, хотя она не чаяла, что для неё когда-нибудь ещё наступит утро.

— Королева Вечных Снегов ждёт на пороге… Король Жарких Песков… — Рональд положил руку на рану, кровь окрасила его ладонь.

Решившись, Альда осторожно развязала повязку на ране, убрала пропитавшуюся кровью ткань. Порез алел бедой, руки дрожали, но Альда взяла оставленную лекарем баночку мази, осторожно нанесла по краям раны. Рональд зашипел от боли, распахнул глаза.

— Что ты делаешь? Убери руки!

— Тише, это просто мазь, видишь? — Альда показала Рональду баночку с резко пахнущим коричневым содержимым, подула на рану, помня, как делала так в детстве со ссадинами безголовиков. Рональд не ответил, отвернулся, но от каждого прикосновения Альды вздрагивал, мышцы на груди и руках напрягались. Альда прикрыла рану чистой тряпицей, повязала заново.

— Ты не ранена? — Рональд провёл рукой по повязке, повернул к ней голову. Взгляд прояснился, но глаза горячечно блестели, щёки и лоб горели алым. Альда покачала головой. Ранение мужа было для неё куда страшнее того, если бы ранили её.


— Мессира Чь? Это что же… ах, Рич-ч-чард!

— Рональд! — кровь на ладони, на рукаве платья, что же это? Страх сковал сердце, Альда судорожно вздохнула, в ушах зашумело. — Меня ранили?

Заскрипел снег, Рональд оказался рядом и притянул к себе её окровавленную ладонь. Ей не больно, почему? Слёзы душили, Альда зажмурилась, зажала рот свободной рукой.

— Откуда кровь? Альда, успокойся, где больно? Да прекрати же реветь! — Рональд осторожно прощупывал её руку. Альда отвернулась, пытаясь успокоиться, судорожно вздохнула, ледяной воздух обжог изнутри, породил дрожь. Там, где муж примял снег, алели красные пятна. Они тянулись за ним.

— Берни… — она перехватила его руку, остановила. Рональд раздражённо дёрнулся, поднял на неё взгляд. На бледном лице застыло беспокойство, но в глазах ещё блестела злость. Альда поджала губы, испуг всё ещё сжимал горло. — Это не моя рана. Твоя.


Альда положила на лоб Рональду холодную тряпицу, он кивнул, прикрыл глаза. Дыхание мужа становилось всё спокойнее, Альда решила, что он уснул, но Рональд повернулся к ней.

— Я могу быть благодарен. Спасибо. — Он сглотнул, посмотрел ей в глаза. — Если хочешь, уезжай, я не буду чинить преград, я дам тебе развод.

— Я Оссори, Рональд.

Он закатил глаза, фыркнул.

— Напрасно, из-за меня эта фамилия перестала быть той, которую можно произносить гордо, как ты. Но я это исправлю. Я восстановлю свою честь, верну доброе имя. Я не дам пропасть делу Айрона-Кэдогана. Если твой женишок не нагонит меня раньше, я поеду к Королю Жарких Песков.

— Мы поедем, Рональд. — Альда положила руку на рану мужа, встретилась с ним взглядом. — Мы.

Глава 24

Эскарлота

Айруэла

1
Среди башенок книг канцлера Эскарлоты не оказалось. В поисках Мигеля ви Ита Гарсиласо ещё раз обошел вокруг массивного стола красного дерева. Даже у резных ножек — львиных лап — лежали внушительные фолио, кое-какие открывали пасти со страницами, некоторые были заложены во многих местах чёрными лентами. Гарсиласо провёл пальцем по перламутровой полосе на краю столешницы, прошёлся от угла к углу. На кончике пальца осталось чёрное пятно, чернила тут же проникли под ноготь. Гарсиласо нравились руки Донмигеля, как он называл канцлера с малолетства. У этих рук были быстрые, ловкие пальцы, они ловко обходили предписанные на наряды правила и часто не знали перчаток, к тому же их почти не покидали чернильные пятна. Всё говорило о том, что канцлер оставил работу совсем недавно, даже горстка разноцветных леденцов так и лежала, тая на солнце. Но где же хозяин кабинета? Гарсиласо отошёл от стола, прогулялся по витиеватому узору сотканного в Апаресиде имбирами ковра. От петляний по хитросплетённой золотой лозе закружилась голова, и Гарсиласо чуть не упал, наткнувшись на преграду.

— Ваше высочество.

— Донмигель! — Отступив на шаг, Гарсиласо приосанился, вздёрнул нос, заложил руки за спину, чуть прикрыл веки. Так он видел только нарядные сапоги канцлера, выше колена, чёрная жёсткая кожа прошита по голенищу золотой нитью. Сапоги не для двора — для верховой езды. Донмигель уезжает?

— Принц Рекенья. Чем я могу служить вам?

— Донмигель, я так больше не хочу, с Райнеро вы таким не были. — Гарсиласо больше не хотел соблюдать тексис. Поднял на канцлера голову, скрестил руки на груди.

— Ваше высочество недовольны? Позвольте узнать причину. — Донмигель покаянно нагнул голову. Со дня покушения на жизнь Гарсиласо принц виделся с канцлерам всего три раза и все три раза Донмигель держался совсем не как «Донмигель». О нет, то был «Мигель ви Ита». Причины такой перемены Гарсиласо не понимал, ведь раньше они с канцлером считались друзьями. Но и Райнеро Донмигель всегда оставался другом…

— Недоволен. — Гарсиласо сдвинул брови. Должно быть, устрашающего в этом было мало, но на лице Донмигеля не появилось ни одной эмоции. — Почему вы ведёте себя так?

— Прошу простить меня, если посрамил честь придворного неугодным поведением.

— Ну Донмигель! — Гарсиласо с досады топнул ногой. Ковёр заглушил его негодование.

— Как ваш некогда воспитатель, вынужден заметить, что ваше поведение несколько вольно для наследного принца. Извольте…

— Не изволю! Райнеро творил такое, что мог бы перевернуть мир, и никто не посмел бы сказать ему слова против!

— Как будет угодно моему принцу. Если позволите, я буду вынужден откланяться.

— Стойте. — Гарсиласо сам испугался своей дерзости, но Донмигель и бровью не повёл. Куда это откланяться? И ради кого Донмигель сменил привычный чёрный плащ на кремовый, с золотыми шнурами и щегольской, покрытой чёрной эмалью и усеянной драгоценными камнями фибулой? — Не позволю.

— Что угодно вашему высочеству? — Донмигель держал руки перед собой, в них была кремовая шляпа с чёрными и белыми перьями, за поясом вышитые золотом перчатки. Не знай его Гарсиласо, подумал бы, что Донмигель едет к даме. Но канцлер никогда не справлял свои личные дела так открыто, а весной и вовсе женился на сестре Сезара. От Гарсиласо что-то скрывали.

— Мне угодно Донмигеля. — Принц Рекенья решительно кивнул своим словам.

— Боюсь, я не знаю никого с таким именем.

— Отрекаетесь от своего имени? Уже отреклись! Вы… предали дружбу, доверие! — Гарсиласо отстранился от канцлера, пытался заглянуть в глаза, но тот так и стоял, верноподданнически показывая принцу макушку. — Признайтесь, вы сожалеете, что вам достался не тот принц! Сожалеете, что болт не попал в цель, так?! Или это вы и отдали приказ стрелять? Предав старшего принца, хотели убить и младшего? А следующим был бы отец? Но вам не занять Эскарлотского престола! Престол Рекенья для Рекенья!

— Я служу дому Рекенья душой и телом.

— Лжёте! Вы отправили за Райнеро солдат, они найдут его и схватят, а потом отец убьёт его! Как я был глуп, когда поверил, что это он отдал приказ стрелять в меня!

Гарсиласо попятился к двери, на глаза навернулась пелена слёз. От страшной догадки перехватило дыхание. У канцлера на поясе висела боевая шпага.

Донмигель поднял к нему глаза, шагнул навстречу. Гарсиласо отшатнулся, ударился спиной о спинку невесть откуда взявшегося стула.

— Принц Рекенья, вы сказали…

— Прочь от меня. Я закричу стражу.

— Салисьо, подожди!

Гарсиласо зажмурился, руки канцлера крепко сжали его плечи.

— Салисьо. Ты же знаешь, от меня не должно быть секретов, иначе и я не буду тебе добрым другом. Урок усвоен?

Гарсиласо открыл глаза. Донмилель мягко улыбался.

— Вы знали, что я подслушивал?

— И подглядывал.

— Я случайно. — Гарсиласо вспыхнул до жара во лбу. Интересно, о чём именно знает Донмигель… Об исповеди госпожи Дианы ему знать неоткуда. Хотя это он отправил Гарсиласо к матери… — Вы нашли комнату ревнивой герцогини?

— Конечно.

Гарсиласо виновато опустил голову.

— Салисьо, — Донмигель наклонился к нему, заглянул в глаза. — Я осуждаю не то, что ты подслушал. Наследному принцу следовало слышать тот разговор. Я недоволен, что ты скрыл это от меня. У нас не должно быть секретов, помнишь?

Гарсиласо кивнул, отвёл взгляд. Он знал, у Райнеро и правда не было секретов от «Клюва Ита», именно поэтому канцлер успевал сделать так, что наказание за шалость принца бывала вдвое мягче, если бывала вообще. Гарсиласо же ещё не успел привыкнуть раскрывать перед другим человеком душу, как перед собой. Раньше он рассказывал о своих тайнах и грехах только на исповеди, и то он выбирал те, которые можно было доверить Пречистой.

— Испугался?

— Немного.

— У тебя живой ум, честно говоря, я тоже испугался, когда услышал твою цепь имеющих право на жизнь обвинений.

Донмигель отпустил его плечи, придержав шпагу, сел на край стола. Гарсиласо обвёл кабинет блуждающим взглядом, солнце за окном играло бликами по квадратикам потолка и обитым тканью стенам.

— Это же не вы…

— Нет, Салисьо, конечно нет!

— Но кто?

Принц и канцлер встретились взглядами. У Донмигеля были почти чёрные, тёплого оттенка глаза. В них не страшно смотреть, и зачастую только в них Гарсиласо и видел доброе к себе расположение. Как он мог допустить мысль, что Донмигель пожелал ему смерти?

— Я не знаю, но… это конечно не Райнеро лично. Его люди, Салисьо, слуги, прихвостни, их нельзя сбрасывать со счетов, и если им дали приказ… Твой старший брат действительно способен на это, Салисьо, здесь я буду честен с тобой. Но я никогда не предам тебя и сделаю всё для твоей защиты.

— Мне не нравится этот разговор. — Гарсиласо обнял себя руками. — Райнеро не только обижал меня, он делал хорошее. Однажды он защитил, помогал иногда, а ещё мы плавали, и он…

— Я знаю, на что он способен, потому что это я воспитал его, Салисьо. Воспитал королём.

— Но теперь будущий король я.

Донмигель вздохнул, улыбнулся ему, поманил к себе. Гарсиласо сел на стол рядом с канцлером, его тут же обняли за плечо. Если бы кто-то увидел их… Гарсиласо терялся, какое наказание бы последовало за столько нарушений тексиса.

— Ты, мой принц, ты. Но этот грустный нос заставляет меня страдать.

Гарсиласо хихикнул, Донмигель показал пример, повыше поднимая голову с горделивым носом. Конечно, носу Гарсиласо было далеко до канцлерского, но он честно повторил. Донмигель тут же сложил пальцы, и на противоположной от окна стене, среди солнечных зайчиков, заплясал человечек. Театр теней был тайной канцлера и младшего принца, ведь за подобные запрещённые Церковью игры полагалась смертная казнь. Но Донмигель никогда не складывал тени Отверженного, его пальцы создавали только тени животных и забавных человечков. Он делал это так ловко и искусно, что сколько Гарсиласо не пытался повторить, у него получалось только самое простое, и то весьма неуклюже. Тени же Донмигеля будто жили своей жизнью, это завораживало.

Человечек вдоволь набегался за солнечными зайчиками, не поймал ни одного и пропал.

— Донмигель? А куда вы едете?

Канцлер надел шляпу.

— На прогулку с твоей тётушкой. Донья Хенрика пожелала узнать Эскарлоту, а какой проводник лучше меня? — Донмигель подмигнул Гарсиласо, спрыгнул со стола, оправил плащ. — Но я задержался.

— А можно мне с вами? — Гарсиласо последовал за Донмигелем к дверям кабинета. — Я тоже могу быть проводником!

— Нет, Салисьо, не в этот раз. — Донмигель пропустил Гарсиласо вперёд, мягко потрепал по волосам. — Принц не может ехать без свиты, а теперь представь, что это будет за процессия! Тётушка же хочет хотя бы на время сбежать от столь неприветливого к ней эскарлотского двора.

— Да, вы правы…

— Э-эй, не печалься. Мы ещё повеселимся, идёт? — Донмигель протянул ему красный леденец, подмигнул. Представить канцлера без конфеты за пазухой было невозможно, а уж для принца у него всегда находилась сладость.

Гарсиласо сунул леденец за щёку, кивнул, улыбнулся ему. Донмигель жестом показал поднять повыше нос, шутливо взметнул полами плаща и направился на встречу с доньей Энрикой. Гарсиласо перекатил леденец за другую щёку и усмехнулся. Как самонадеянны и доверчивы взрослые, даже такие, как Донмигель. Улучив Гарсиласо в одном подглядывании, он решил, что знает обо всех тайнах принца.

2
В полукружной поэзии Эскарлота фигурировала не иначе как огненный край. Сегодня истый её уроженец повёл заезжую королеву-дикарку на лесную прогулку, где просветил: метафора обусловлена не жаром солнца, весной и летом опаляющего землю до самых трещин. К сожалению, причина и не в оранжево-красной листве, разгулявшейся по лесу неистовыми красками зарева. Хенрика заворожено глядела, как копыта её лошадки вминаются в хрусткий, шелестом отдающийся багрянец, как яркими сполохами взмывают с крон птицы, и слушала историю о безумной хозяйке замка, что прежде стоял на месте Пустельгских гор, разделявших Эскарлоту и Равюннскую империю. Правда, начал герцог ви Ита с того, что подловил королеву-дикарку на недостаточном знании землеописания. Она отшутилась, что, в отличие от старшего племянника, университет не заканчивала. А сама жадно выслушала, как во времена Второй Равюннской империи ушла под землю от землетрясения рубежная крепость, как взамен образовалась впадина, чаша с лавой, как эту чашу обступили горы, поднявшиеся из-под земли, и как император провозгласил, что отныне берёт отсюда начало новая провинция, чьё имя «Огненный край». Впрочем, помимо научных знаний учёный ворон припас для гостьи легенду. В чаше с лавой по сей день виднелись полуразрушенные строения из камня, особенно хорошо сохранилась башня, впоследствии ставшая последним пределом хозяйки крепости. Та ждала жениха с, конечно же, захватнической войны, а он вернулся с другой женщиной. Отвергнутая выбросилась с башни, и её кровь вскипела лавой…

— Героиня вашей легенды на диво глупа, Мигель. — Хенрика прицокнула. — Ей следовало выцарапать сопернице глаза, а изменщика сжечь в этой самой впадине. За мной бы дело не стало… — Легенда нашла в её душе странный отклик. Да, она бежала от любовных притязаний настырного кузена Лауритса, отбиваясь короной. Но… Откопай он себе в Песках другую, приняла бы такой исход Королева Вечных Снегов? Это бы стало оскорблением и попранием замысла жарких битв за её любовь, отрицанием всех его дел, разве нет?

— Возможно, у меня есть одно средство, которое временно сведёт на нет прославленную кровожадность вашего рода. — Герцог ви Ита, разряженный с блеском куклы эскарлотского дона, поравнял свою вороную кобылу с Фольке и протянул раскрытую ладонь.

На развёрнутом бумажном свёртке краснели, желтели и зеленели леденчики. У Хенрики заранее свело зубы.

— Не угадали, Мигель. Королеве-дикарке не по вкусу сладости.

— Именно поэтому они не сладкие. — Ита хитро улыбнулся, приподнял острые брови. — Попробуйте. Ваш младший племянник больше всего любит красные.

Хенрика переодела перчатки с рук на луку седла и взяла тёмно-красную капельку — чем не кровинка. От сладкой скорлупки зубы засаднило, Хенрика поскорее разгрызла леденец. Во рту закислило. Слишком знакомая и невозможная в Эскарлоте ягода лопнула на языке.

— Откуда?

— Королева Диана лично следила, как ухаживают за кустами брусники и клюквы.

Хенрика быстро кивнула, поспешила отвернуть лицо, слишком легко на него слетались тени горя, а это не для зоркого вороньего ока. Перед взглядом поднялись холм и два дерева на нём, этакая арка с отливающим красным стволами-колоннами и редеющей, сходящейся в дугу листвой. Вперёд. Хенрика не сомневалась, северные ягодки не были популярным при дворе лакомством, неуспех следовал за бедной сестрой в каждом её деянии.

— Небогатое наследство оставила Диана этой стране, — губы холодила грустная улыбка.

— А теперь не угадали вы. — Герцог ви Ита затряс головой так отчаянно, что перья на шляпе сложились в крылья вспугнутой птицы. Какой? На пути к эскарлотской границе до Хенрики доходили слухи, что кузен приволок из похода стаю — стадо? — очень крупных диковинных птах, из чьих перьев в Песках делают украшения и чьи яйца едят… Вот какую заморскую ерунду этот невежественный лесоруб приготовил на смену анатомическому театру и университетским кафедрам! — Сыновья вашей сестры — главное сокровище Эскарлоты.

— Не вы ли рассказывали, что старший подобен чудищу? — Кузену Лауритсу, чтобы озвереть, пришлось четыре года барахтаться в песках и крови, но что довело ограждённого от войн племянника?

— Подобен чудовищу с задатками совершенного правителя, — поникнув носом, вздохнул Мигель и направил лошадь на полянку, краснеющую не тусклее лавы. Со всех сторон её окружали деревья в зареве красной листвы, продолжая непрошенные сравнения с огненной впадиной. Уж не начнётся ли настоящая Эскарлота для Хенрики Яльте только отсюда?

Настроение улучшалось по мере того, как её проводник по эскарлотским красотам своими руками — слуги и приближённые не сопровождали его на прогулке, что ещё обернётся ему выговором от короля — накрывал под сенью деревьев «стол» для трапезы. В седельных сумках он вёз скатерть, посуду и кушанья, а не книги и документы, как в шутку ей, было, в начале подумалось.

Как и в деле варки кахивы, Мигель показал себя сущим чудесником на поприще сервировки. Хенрика лишь присела на опушённый бахромой край оранжевой скатерти и моргнула, а он уже наколдовал какие-то немыслимые яства на плоских деревянных тарелках. Прежде, чем она успела что-то разглядеть, хозяин трапезы протянул ей кубок с вином. По счастью, кубок не обезображивали ни рекенианские вороны, ни что-либо иное, а по запаху вино выигрышно отличалось от того фруктового сиропа, каким потчевал себя, семейство и гостью король.

— За дом Яльте, донья Энрика. — По лукавому лицу Мигеля пробегали барашки теней от колышущейся листвы. Ему бы пошло баловаться колдовскими трюками, сидя под крылом Стража Веры. — За волчицу, юного волка и волчонка, пока слишком слабого, чтобы быть принятым в стаю…

— Снова не угадали, Мигель. Яльте со смерти Рагнара жили под знаком гарпии, а теперь ей на смену заступил барс Яноре. — Вино отдавало лёгкой горечью трав и пряностью кахивы, Ита не мог бы угодить королеве-дикарке больше. — И не стоит напоминать мне о втором эскарлотском сокровище, выданном вами за яльтийскую зверюшку. В конце концов, я всё ещё здесь… Вы же не думаете, что я терплю эту страну ради брюха Франциско или вашего вороньего носа?

— Вы только скрашиваете горькие дни малыша, но не спасаете его, — не принял шутки канцлер. В коротких пальцах блеснула двузубчатая вилочка с наколотым на неё кусочком мяса, тоненьким, как лепесток. — Поверьте, этой стране найдётся, чем ещё вас порадовать.

Хенрика с некоторым опасением взяла вилочку с подношением. Розово-оранжевое, оно выглядело сырым, но наверняка его коптили, как андрийские колбаски. Пахло мясцо так, будто подпортилось, но любопытство обыкновенно пересилило в ней всё. Пока она аккуратно прожёвывала солёный, острящий деликатес, Ита придирчиво изучал спираль из тарталеток — разнообразие начинок не поддавалось счёту.

— Энрика, вы — перелётная птица, вы вернётесь домой, как только условия станут опять вам пригодны. — Учёный ворон выбрал корзиночку с паштетом, яйцом и измельчённой зеленью, затем заглянул Хенрике в глаза. Под его собственными мешки сами смотрелись как тарталетки. — А Салисьо останется, и посмотрите на короля! Негоже доброму подданному произносить эти слова, но не долго король Франциско задержится на этом свете. Салисьо мал. Пока он достигнет совершеннолетия, у власти упрочатся другие, и тут я один не воин. — И канцлер вонзил на диво белые зубы в угощение, явно давая неуступчивой тётке младшего принца обдумать им сказанное.

Хенрика угостилась вторым лепестком мясца с обманчивым впечатлением. Франциско Рекенья, жирный ворон Эскарлоты, выкаркивал одну из ведущих партий в политическом многоголосье стран Полукруга. Этому же ворону были нипочём чириканья трёх стай мелких пташек — знати, духовенства и выборных граждан от отдельных городов. Формально они имели право голоса на особом собрании — кортесе — но не осмеливались этим правом воспользоваться. Ригсдаг в Блицарде был куда более непоседлив и голосист — обидчивые дворяне, кичливые купцы, суровые лесорубы, словом, неприятное общество, с которым приходилось изъясняться просторечиями, а под конец зазывать на дармовое пиво. Эти невежды принимали свою королеву с сомнениями, в то время как члены кортеса в равной мере благоговели и перед Франциско Рекенья, и перед его канцлером.

Это Хенрика уяснила себе в первые же дни своего пребывания в Эскарлоте. Не могла уяснить другого — как этот человек может подстрекать её к похищению наследного принца? Ему, что же, мало того, что он добился отмены Закона о запрете признания бастардов и отмены казни несовершеннолетних, объединил слушания в Церковном и Светских судах, благоустроил крупные города и реставрировал руины? Насколько Хенрика знала, большая часть его дел была мягким, вкрадчивым противодействием на деяния короля Франциско. Особенно если подавать это королю как его собственные монаршие замыслы, своевременно являвшиеся на смену устаревающим законам. Однако авторство последней своей затеи Мигель ви Ита оставлял себе и вообще видел её едва ли не величайшим своим деянием, когда бы она удалась. Но этого не будет. Как бы сильно Хенрика Яльте ни бравировала своей сумасбродностью, как бы ни привязалась к малышу Салисьо, её ответом оставалось «нет». Пусть собственное решение и разбивало ей сердце.

— Ваш кортес запуган и слаб, Мигель. Он боится гримас вашего носа не меньше, чем рёва Франциско. И это с ним вы не воин? А король умрёт не раньше, чем вы подбросите ему «его же» финальный замысел и получите согласие, чтобы осуществить его. Вы открыли ему глаза на то, что в Петле из бывших язычников получаются сносные обращённые люцеане и с ними можно торговать. Неужели после такого вы всё ещё боитесь, что можете чего-то от него не добиться? Оппозиции же я при дворе не увидела. Боюсь, сейчас вы дурите меня с удвоенной силой. Во-первых, вы думаете, что в государственном устройстве я разбираюсь ещё хуже, чем в землеописании. Во-вторых, исключаете моего старшего племянника, хотя в первый наш разговор и считанные минуты назад вы выставили его редкостным чудищем.

От долгой речи во рту пролегли не иначе как пески Мироканской пустыни. Хенрика смыла их хорошим винным глотком, от которого стало тепло в груди. Плащ надавил на плечи, и Хенрик его сбросила. Если даритель и опешил при виде того, как эскарлотский двойник блицардского шаубе падает наземь, то скрыл это за заботой. В кубок долили вина, а вилку вынули из пальцев и вернули с кубиком чего-то белого-зелёного. Хенрика отложила дегустацию с тем, чтобы договорить:

— Так как же так, Мигель? Вы уже допускаете, что страшный старший брат позволит Салисьо дожить до коронации? Определитесь, мой славненький.

— Это самый знаменитый эскарлотский сыр, он вызревает в пещерах месяцами. — Герцог ви Ита отсалютовал сыру-затворнику и мечтательно улыбнулся, взглянув на ту высоту, где начинались у деревьев ветки. Точно птица предвкусила полёт. — А я иногда позволяю себе более радостные прогнозы, правда, основываются они обычно на смерти Райнеро…

Диана бы за такие слова зубами впилась в это крепкое горло с выступающим кадыком, обманчиво защищённое эмалевой фибулой. Хенрика промолчала и занялась деликатесом. «Тухлое» мясо оказалось изумительным, но повторит ли его успех этот сыр? Ведь ему явно нехорошо. Он рыхлый, иссечённый голубовато-зелёными прожилками, будто шрамами, а запах! Ну конечно, его же месяцами томили в пещерном плену… Хенрика прикрыла глаза и отправила «калеку» в рот.

— Я нравлюсь вам так же, как сыр и хамон? — засмеялся Мигель после того, как королева-дикарка, закатывая глаза и постанывая от удовольствия, съела ещё десяток похрустывающих от плесени кубиков, запила вином и с трудом удержалась от того, чтобы не лечь на спину и предаться сырным грёзам. Кары на блицардских сыроваров нет…

— Не обольщайтесь, Мигель, я не продаю свои услуги похитительницы принцев за такую смехотворную цену. — Хенрика накрутила на палец шнур на канцлерском плаще и потянулась к блюду, где ломтики кабачков и грибов вели за территорию бой с красными сморщенными пришельцами и зелёными погорельцами — они были какие-то сдутые и местами поджаренные до черноты. Стремительный налёт вилочных зубчиков разрешил их затяжной спор. Впрочем, сама Хенрика опробовала лишь края «трофея», прочее же вложила в рот сцапанному за шнурок герцогу. Ей очень понравилось, как он ест, не скрывая наслаждения пищей. — Не продаю тем более, что вы и не разъяснили мне, что за тени вы прочите во временщиков при царствовании Салисьо?

— Мы с вами только что совместно вкусили приготовленных на уличном огне овощей. Перец, помидоры, кабачок и грибы обжаривали в оливковом масле, я подарю вам на прощание пару корзин с ними. — Мигель подмигнул ей, после чего вернул любезность, накормив белыми, обжаренными в пряностях ломтиками. Наследство морского гада, что рядом не водился с рыбёшкой Папиранцевого моря. — Вы невольно подобрали невероятно правильное слово. Тени. За спиной короля Франциско едва слышно шелестят полами ряс два исповедника, направленными к нему Святочтимым в знак величайшего благоволения. Таким образом, на эскарлотском троне последние лет десять восседает Пречистая Дева. Салисьо не согнать её оттуда, устами церкви она усадит его у своих ног и объявит слабым мучеником. Перейдём к десертам?

— Мигель, я же предупреждала…

— Это полюбится вам с первого вида.

Хенрика с показным скепсисом сложила под грудью руки. Та, естественно, приподнялась в туго зашнурованном лифе, и зоркий вороний глаз не проморгал такое.

— Подставьте ладони. — Мигель приподнял брови, обе его руки сжимали нечто багровое, выигрывающее в цвете у щёчек Непперга. Из-за круглой формы оно походило на орган, выложенный на поднос в анатомическом театре, к тому же, посередине было надрезано.

— Так и быть. — Мигель надломил эту штуку, и в ладони Хенрики посыпались маленькие красные ягодки. Капельки крови, упавшие в снег её ладоней. О да. Стихия Яльте.

Некоторое время Хенрика вдыхала аромат ягод — цветочный? травяной? фруктовый? Ну какой же? Любовалась их алой горстью — краше рубинов в андрийском венце. Хитрый ворон ви Ита наблюдал за ней, улегшись на бок и подперев рукой голову. От плаща он избавился, до груди расстегнул квадратный воротник колета, открывая искусную вышивку по круглому вороту сорочки. Судя по раскованным движениям, канцлер сегодня изрядно сжульничал, обойдясь без подобающих придворным дощечек по животу и спине. Королева-дикарка в своём жульничестве пошла намного дальше: под атласную зелень лифа на своём платье не поместила корсет.

— Что это вы клюв защёлкнули? Растратили доводы, как заставить меня передумать? — Хенрика захватила зубами несколько ягодок и забыла дальнейшие слова. Кровью этого фрукта хотелось бы упиваться вечно, в жизни она не пробовала ничего восхитительней. Жёсткие ягодки похрустывали на зубах, брызжа прохладой, расплескивались кислой сластью и терпкостью, и догадайся кузен Лари первым открыть ей это блаженство, она, возможно, и не была бы к нему столь строга.… Но нет, только голова «песочного» лекаря, только огромные птицы, несущие яйца и пушащие перья!

— Боюсь, это был мой самый веский довод… — склонил Ита в притворном отчаянии чернокудрую голову. Он, всё-таки, слегка походил на Мариуса. А может, Мариус — на него…

Не совсем понимая, куда ссыпала горсть, Хенрика зажала между зубами единственную ягодку и на четвереньках продвинулась к Мигелю, какового и наградила настоящим поцелуем Яльте.

Канцлер вкусно пах кахивой, а движения его губ, по ощущениям, были столь же красивы, как сами губы. Он не спрашивал, что она делает, и не предлагал сначала дружбы, он просто уложил её на краю скатерти — листья под бархатом стали слаще любой перины — и принялся целовать. Умело, без ложной страсти, но чувствовалось, как любознательность в нём разгорается с каждой изученной нийей кожи Хенрики. Её пробирала привычная сладкая дрожь, лёгким требовалось больше воздуха, руки не умели лежать вдоль тела и, скользнув под сорочку Мигеля, проверяли, сколь усердно он тягает стопки книг, бумаг и королевскую печать. Умеренно усердно. Никаких отметин на горячей коже тоже не попалось, и Хенрика с чувством выполненного долга занялась гульфиком. Она одевала Мариуса по эскарлотской моде, и хитрости расшнуровывания гульфика не составляли для неё секрета.

— Вы очень красивы, — признал Ита над развязанным лифом и оставил между грудями долгий, исследующий поцелуй. После она заставила его издать прерывистый вздох, забравшись пальцами в гульфик. — Было ошибкой позволить вам носить эскарлотские платья.

— Вы не поверите, но от эскарлотских панталон я сейчас изнываю гораздо больше… — Хенрика со смешками собрала вверх юбку, согнула в коленях ноги, освободившиеся руки распрямила за головой, купая в лаве осенних листьев.

— Я женат, и женат на благонравнейшей женщине этого королевства, — опомнился замечательный семьянин, едва стянул с неё панталоны и совершил первый греховный толчок.

— Спутали меня со своей Пречистой, Мигель? — Хенрика сжала его бёрда своими, теперь уженаверняка придавая их забаве ту форму, о которой эскарлотец первым упомянул. Он будет стремиться вырваться, а порок удерживать и возвращать назад… — Я не отпускаю грехов.

Ита вдруг неловко навалился на неё — движение без всякого ритма отдалось внутри лёгкой болью — зашипел, прижав палец к губам. Он смотрел в сторону и прислушивался, напоминая предельно сосредоточенную птицу. Подавив всплеск негодования, Хенрика схватила Мигеля за предплечья и сжалась под ним.

— … разумным? Донна Розамунда, мы пришли к этому решению сами, и причиной тому отнюдь не ваши материнские чувства, — пробасили ближайшие деревья голосом короля Франциско Рекенья. Стало слышно, как звенят сбруи, шуршат тяжёлые одежды, мнётся листва под копытами лошадей короля со свитой. Хенрика поостереглась добавлять к этим звукам свой испуганный вздох. — Признать нашего с вами младшего сына законным, сделать его принцем — необходимость. Лоренсо младше Гарсиласо на два ничтожных года, он ни в чём не будет уступать старшему брату. Наступили тяжёлые времена… Я не могу рисковать. Короне нужен наследник с кровью Рекенья, а у меня остался только один приличный сын. И вы сами видели, треклятая северная кровь в нём не дремлет!

— Осмелюсь сказать, она клокочет в нём, эта северная кровь, — вздохнула с умеренной горестью Розамунда Морено. — У нашего Лоренсо повреждён нос, при этом отёк настолько силён, что бедняжка едва дышит…

Из-за деревьев за головой Яльте и герцога ви Ита разнёсся натужный скрип, так могли скрипеть седло или подпруга, следом что-то многократно чавкнуло. Хенрика переглянулась с почти-почти любовником. Кажется, они оба пришли в ужас при мысли, что это мог быть поцелуй.

— Утешь свои и сыновьи печали за приятным и ответственным делом. Слышишь, белочка моих угодий? Подбери два достойных имени новоиспечённому принцу…

Дальнейшие слова миновали уши Королевы Вечных Снегов. Она захрюкала от смеха, и, возможно, выдала бы себя и канцлера с поличным, если бы он не зажал ладонью её несдержанный рот. Ита напрягся всем телом, выскользнул из неё, а в довершение нахмурился так, что его нос навис над ней орудием наказания. Непперг выглядел схоже, когда Хенрика уходила от него, чтобы охранять сон племянника. Однако на того, в отличие от Ита, вряд ли бы подействовал укус за палец. Мигель убрал руку. Чуть рассеянно, извиняясь, поцеловал губы. Хенрика погладила его за гладкий подбородок и сощурилась:

— Они уехали?

— Кажется да… — Герцог ви Ита пятернёй потянул себя за волосы, шире раскрыл глаза. И, к её ужасу, разогнулся и сел. От дурацкого разговора хряка и лисы, простите, «белочки», у него пропало и желание, и интерес. — Треклятая троица, вы это слышали? Он хочет… невероятно… признать одного бастарда, отвергнув другого! Безумен! — У его лба подвивались пряди, чёрные, змеистые, это напоминало о принце Тимрийском. Но даже тот, подверженный припадкам безумных идей, неутолимой жаждой множества свершений сразу, не обходился с Королевой Вечных Снегов вот так. — Только этого мне не хвата…

— Кхм… Мигель! — Хенрика поднесла его руку в своей груди, сам нахваливал. — Если вы сейчас же не вспомните, зачем забирались на меня, я обижусь.

В первые мгновения герцог ви Ита казался обескураженным, будто силился вспомнить, чем занимался до припадка негодования. Хенрика подвигала бёдрами. Признаться, она продрогла. На улице с самого утра было свежо, она с оголившейся грудью лежала на земле, а почти любовник, похоже, был горазд давать жар огненной впадины лишь на словах. Видимо, она зря понадеялась, что здесь для неё начнётся настоящая Эскарлота?

— Тысяча извинений, — вдруг сказал герцог ви Ита, и в считанные минуты кровь Яльте вскипела той самой лавой из легенды.

3
Всё тело горело так, будто Хенрика плыла по волнам жидкого, клокочущего огня. Каждый новый наплыв этой огненной боли в последний миг делался удовольствием. Она совсем не видела Мигеля, под веками трещали искры, но по отрывистым звукам было яснее ясного, что и ему хорошо. Самая благонравнейшая женщина Эскарлотского королевства явно подпускала его нечасто, а ведь могла бы познать Солнечное блаженство! Хенрика расхохоталась богохульственной шутке, но Мигель обратил её хохот в стон, в крик, наконец, в хрип, и огню не становилось конца…

— Ви Ита?!

Рёв пронёсся над ними шквалом, прибил огонь, до дна высушил чашу с лавой, окатил холодом, оставляя потерянно плескаться в брызгах, хватать ртом мокрый оледеневший воздух. Хенрика не помнила, как оказалась на ногах, наверное, её поднял Мигель. Тело ломило от слабости, пронзало дрожью. Низ живота болезненно сжимался. Кожу щипало от прохладного ветра. По ушам бил напористый стрекот Мигеля, перебиваемый рёвом короля Франциско.

— … Вы правы, ситуация несколько щекотлива…

— Я был наслышан о чёрных чарах этой женщины…

— Но!

— … Задолго до её появления здесь!

— Сеньора Яльте не виновата!

— Ви Ита!

— Не устоял, грешен…

— Сутки в молитвах! Три месяца воздержания! До их истечения жены не увидите!

Зарево листвы первое время слепило, но вскоре Хенрика различила в этой красноте себя и ещё три фигуры. Сама она стояла за плечом герцога ви Ита, а через скатерть от них высилась конная громада всеблозианнейшего короля Франциско. Меховые манжеты на рукавах его ропоны прыгали в воздухе взбесившимися зверьками — с такой дурью он размахивал ручищами. Розамунда Морено держалась немного поодаль, и впрямь белка в коричневой шёрстке плаща. Она снова не спрятала мордочку за вуалью, и Хенрика невольно проследила за её взглядом. Он глубоко увяз в гульфике на штанах Ита, которые тот поспешно шнуровал. С губ рвалось неуместное хихиканье с изрядной долей триумфа — для Хенрики Яльте в этом гульфике не было тайны. Хенрика зажала рот пальцами и поняла, что выставляет напоказ грудь в пометках герцогской любознательности.

— Вы-то в ней что отыскали? — ворчливо пробасил Рекенья и смолк, заглатывая столько воздуха, словно хотел проглотить весь этот порочный мир.

Выкаченные глазищи упёрлись в Хенрику. Они ждали. Они велели. Визжи. Прикройся. Опусти очи долу в смиренном покаянии и позволь красноте стыда разъесть белизну лица твоего. Хенрика закусила губу, пытаясь преградить путь смешкам. Шнурующие лиф пальцы не зашевелились быстрее.

— Что отыскал я в сеньоре Яльте?… — от растерянности Ита на мгновение утратил осанку. — Ваше величество, вы уверены, что будет уместно обсуждать даму в её присутствии?

Хлебнув ещё воздуха, переложив поводья в другую руку, Рекенья вдруг оглянулся на свою белочку и назад повернулся уже пристыженным. Это что же, наш грешный праведник в один особо располагающий вечер обсуждал её с Ита?

— Позвольте, ваше величество, но чем же мы так провинились? — Никто в здравом уме не стал бы говорить таких слов королю, перед чьими глазами трепыхались на ветру кружева панталон и неохотно исчезала за крестами шнурка порочно зацелованная грудь. Но для Хенрики Яльте это было удовольствием сродни поеданию сыра с плесенью. — Неужели вы с вашей… белочкой… не уединялись в опочивальне больше трёх плодотворных раз? Вы нарушили наше с Мигелем таинство, пусть не в четырёх стенах, но под сенью леса и куполом солнышка. Таинство такое же, как ваше. Греховное, стоящее вне брачных уз. Все мы грешны, ваше величество. — Хенрика улыбнулась шкодливой фрейлиной и сложила в реверансе измявшуюся юбку.

— Наша гостья плохо изъясняется на эскарлот, — нервно на неё обернувшись, застрекотал Ита с пугающей скоростью. Его руки двигались снизу вверх по застёжкам, заковывая его в футляр колета. — Она хотела сказать совершенно иное! Я объясняю, ваше величество, только позвольте, только, итак, послушайте…

— Нет!!! — От ора Рекенья окрестные кроны деревьев взорвались россыпями птиц, Хенрика схватила себя за плечи. Круг его морды обрыхлился больше прежнего, смуглая кожа обрела красноту листвы, глаза выпучились — не приведи Прюмме, лопнет целый или выпадет вставной. — Ты падшая похотливая сука! Сквернейшая тварь из живших и ныне живущих! Ты омерзительна Всевечному и детям Его, ты гнойник на покрове этого богоданного мира! — Слюна из клацающей пасти летела во все стороны, жирный палец в перчатке грозил ей и, видимо, так хотел ткнуть, что конь под седоком двинулся прямо на неё.

— Ты завлекаешь мужей в свои сети и до дна выпиваешь их, аки демон самых грешных ночей, плоть твоя ядовита, а кровь гнила, и погибель есть вечно алчущее, вечно сырое лоно твоё! — Королевский конь был меньше Великана, принадлежавшего Неппергу, но в эту минуту предстал такой же кошмарной громадой, как всадник.

Мохнатые копыта смяли блюдо со знакомыми багряными плодами и зелёными, в чешуйках, как драконьи яйца с миниатюр. Брызнули красные и зелёные соки, деревянное блюдо треснуло. Хенрику толкало назад, толчок за толчком, это делал Мигель ви Ита, делал это и пятился сам, пока она не вскрикнула от боли, угодив спиной в ствол дерева.

— Франциско!!!

Безумец охрип и закашлялся, рожа сморщилась в гримасе уродливого младенца, он оглянулся через плечо. Он не хотел слушать окрика Розамунды, послушание вызывало у него омерзение, но вот руки натянули поводья, останавливая жеребца в паре ний от блюда со спиралью тарталеток. Из опрокинутой бутыли у копыта непролитой кровью Яльте вытекало вино, плеща пятнами на оранжевый бархат скатерти. Не счесть, сколько крови пролилось бы на ложе «девы на троне», если бы лилась она в каждую грешную ночь…

— Ты, — уже спокойно сказал Франциско Рекенья, вновь устремив в неё палец. Хенрика отстранилась от дерева, спина распрямилась с тугой, но терпимой болью. Душа, обожжённая поистине инквизиторским пламенем, болела гораздо больше, но Заступник Веры увидит её только Королевой Вечных Снегов. Она отстранила попытавшегося загородить её Ита и ступила назад на оранжевое поле, откуда только что была спасена, оттолкнута, как растерявшийся перед атакой вражеской конницы воин. — Нам видно. Нам ведомо. Наши слова не заронили в твою порочную душу и семени раскаяния. Пусть. Но Всевечный сам покарал тебя. Именно из-за твоей больной, необузданной похоти он не одарил тебя мужем, не дал дитя.

Горло туго сдавило, на свободу не мог прорваться даже тихий, сдавленный вздох. Хенрика Яльте вонзила ногти в ладони и ещё выше подняла голову, лишь бы это одноглазое чучело не углядело, как задрожал подбородок.

— Уезжай из моей страны, — кивнул ей Франциско Рекенья, словно усиливая этим кивком весомость молвленных слов. — Я денно и нощно отмаливаю грехи моих подданных, молюсь за грешные их души и к свету Солнечному из мрака Лунного вывожу заблудшие их сердца. Но с тобой мне не совладать. Уезжай из моей страны завтра же и навсегда, а к сыну моему и мыслить не смей подойти.

Вселюцеаннейший король оставался в седле, окаменев в своей праведности. Но Хенрике казалось, что он спустился, схватил её, сломал ей грудную клетку и теперь до последних горьких соков ледяной крови Яльте выжимал сердце.

Салисьо.

Не мыслить подойти.

Уехать навсегда.

Салисьо с его «Вы же Яльте, тётушка», «Вы слишком многого от меня хотите, тётушка», «Вы удивительная, тётушка», и косые, но яльтийские глазки, на которые он из смущения напускает пушистые кудряшки. Салисьо, что так и не обретёт матери, не доучится быть Яльте…

«Но Всевечный сам покарал меня. Именно из-за моей больной, необузданной похоти он отнял у меня почти мужа и теперь отнимает почти дитя».

Глаза обжигало слезами, но Хенрика Яльте вскинула их на короля Эскарлоты. Губы дрожали и леденели от горя, но она разомкнула их и вышипела:

— Слушаюсь.

Глава 25

Эскарлота

Айруэла

Блицард, Хильма

1522 год

— Кто там? Кто дерзнул потревожить королеву во время её омовений?

— Её кузен.

Эта точка походила на пулю. Улыбаясь, Хенрика Яльте в последний раз потянулась ступнями к бортику восьмиугольной мраморной ванны, сделанной прямо в полу.

— Кузен, который сегодня принял из моих рук меч Рагнара? — Вода мягко подтолкнула в спину, растопыренные пальцы ткнулись в горшочки с притираниями, окутанные облачками пара. Ага, получилось!

— Да.

— Кузен, который… — Рука сорвалась с глади мрамора, скользнула ко дну, Хенрика едва успела схватиться за бортик. Вода забрала бы её с головой! Ступня пнула горшочки, и те с бульканьем попадали в зеленоватую воду. Хенрика со вскриком бросилась вылавливать ароматные сокровища со дна. Сама она никогда не закрывала крышек плотно, а прислугу не подпускала.

— Хенрика! Что это было? С тобой всё в порядке? — Постукивание костяшкой пальца переросло в напористые удары, тревожа линдворма и гарпию, чьими фигурами были расписаны углубления в створке двери.

— Кузен, который возглавит Святой поход на язычников и пройдёт по Восточной Петле гиблой яльтийской пургой? — выпалила она на одном дыхании, лишь бы Лауритс Яноре не вынес дверь. Слизняк умел быть… не совсем слизняком, когда воображал, как его королеве что-то грозит.

— Да. — Стук оборвался. Голос, с грудным тембром, довольно красивый и так неподходящий слизню, выдавал его чувства. Обида. Недоумение. Я пришёл потребовать у тебя объяснений, звучало за каждым его «да».

— Кузен, который… — Хенрика сгребла в кольцо рук выловленные горшочки с клеймом эльтюдского аптекаря и расставила их обратно по бортику. Снисхождение до приставучего кузена стоило ей подарков Его Святейшества. Смесь, от которой волосы гладко расчёсывались, разошлась по воде корабликами из сушеных лепестков роз, ядрами из мускатных орехов, морскими чудищами из имбирных корней. Удача, что Хенрика пока не измельчила это всё в порошок. — Кузен, который…

— Брошен тобой в песочное пекло, где сгинет лишь потому, что посмел позвать тебя замуж!

Дева на троне вздохнула. В горшочек с мазью из воска, жирных сливок, мёда и выжимок белых лилий натекла вода. А позвал замуж он в третий раз. Четвёртому не бывать, ведь несколько часов назад она позаботилась об этом лично, больше не надеясь на его догадливость и услужливость. Лауритс Яльте, князь Яноре и Изенборг, готовый положить у ног Королевы Вечных Снегов все сокровища этого мира, но не обладавший для того должным нравом, не желал разуметь одной незамысловатой истины. Ничего Хенрика не желала от него столь сильно, как его исчезновения. Из её дворца. Столицы. Королевства. Этого мира?…

— Тебе не нравятся Пески, кузен? — Последние полгода она провела в скорбях по Айрону-Кэдогану, своему жениху, своему дракону, изредка прерывая их ради возни с «несчастненькими». Кузен подставил плечо, принимая бремя государственных дел. Словом, Хенрика моргнула… Когда открыла глаза, её утверждения ждали тьмы законов, которые по мнению их сочинителя обласкали ли бы селянина, припугнули феодала, усовершенствовали ли бы процесс расследования преступлений и прочая, прочая. Не дождались. — Я думала, ты любишь наводить порядок, заводить полезные знакомства…

— Но не через военный поход по заокеанским языческим землям!

— Узнаешь рецепты сладостей, обретёшь новых друзей… — Хильма, а следом и весь двор, упал в ладони затворнику из Изенборга спелым яблоком. Мужчины рвались завязать с ним беседу, распить вина, дружески скрестить клинки, ошибочно принимая за искусного бойца весьма посредственного фехтовальщика, что не был обожжён жаром Девятнадцатилетней войны, не отгонял дракона от своей королевы. Женщины мечтали поймать на себе взгляд сих ясных глаз. Как назло, видевших лишь королеву.

— Узнавать и обретать, убивая?!

— Одна из истин нашей семьи! — Хенрика перебралась на округлые мраморные ступени, оставаясь в воде по пояс. Холод схватил за плечи, покрыл мурашками кожу, но в округлое оконце под потолком билось послеполуденное июльское солнце, и сама жизнь после назначения кузена на войну сделалась исключительно хороша — не оборвут ни простуда, ни мор. — Кто выживет — достоин дружбы Яльте.

Кузен умолк, наверное, судорожно искал в ответ более миролюбивую истину. Он был сыном Фредрика Яльте, князя Яноре и Изенборг, маршала, что вместе со своим старшим братом-королём Блицарда пал в решающей битве Девятнадцатилетней войны. Лауритс рос вместе с принцессами Яльте, пытаясь сделать их причастными к его дурацким занятиям. Диана не жалела для него похвалы, идущей от её доброго, мягкого сердца. Хенрика лишь улыбалась. От сочинённых им песенок у неё вяли уши. Выращенные им цветочки и кустики для неё сливались в единую зелёную массу. Тем более её не трогало, что кузен содержал певчих птиц и выучивал их мелодиям, приятным принцессам. Происхождение позволяло ему мнить себя Яльте. Но в глазах Хенрики, прямой потомицы Рагнара и Раварты, кузен Лауритс оставался слизнем в горсти ледяных ягод яльтийской крови.

— Хенрика? Ты не могла бы выйти ко мне? — Ну вот, о чём она говорила? Устал скалить зубы — и ослизнел. — Тебя не было два месяца. Я скучал. Скучал весь Блицард. Ты придёшь вечером на пир в честь твоего возвращения?

— Я уступаю этот пир тебе, Лауритс. — Хенрика слила воду из горшочка, помешала ароматную кашицу пальчиком, мурлыкнула и лёгкими движениями начала наносить на кожу. Гладила себя по лицу, шее, плечам и груди, утешая, что скоро навязчивый кузен уедет далеко, уедет надолго и никогда, никогда не получит во власть даже её мизинца. — Тебе же понравилось, как сегодня славил тебя ригсдаг? Слёзы гордости застили мне взгляд… — Стоило ей объявить имя предводителя Святого похода, дощатый пол ратуши заходил ходуном, стены задрожали, канделябры на потолке опасно закачались. Яноре, Яноре, рвануло из трёхсот[1] жаждущих пива глоток. Пусть неистовство обожания грянуло не в её честь, королева не осталась без награды. Она могла бы смотреть вечно, как пропитые рожи с толчками и ударами пробирались к своему любимчику, чтобы потрясти за руки, обнять, чмокнуть, раня его щёчки усами и бородами, разгоняя запах мыльца пивной вонью. — Я же знаю, как ты винишь себя, что не был на Девятнадцатилетней. Я даю тебе второй шанс… Переговоры с Его Святейшеством не дались мне легко.

— Он любезно принял тебя? — Она ошиблась, кузен пока ослизнел недостаточно, чтобы поблагодарить её за это назначение. Дурашка верил, она собрала ригсдаг днём с целью объявить о своём согласии на его предложение о замужестве, сделанном утром. — Не выражал недовольства привечанием «несчастненьких»?

— О-о-о, любезней и быть не могло… — Под сутаной из золотистого шёлка у Хейлога Англюра, главы Прюммеанской церкви — ему стукнуло всего сорок лет! — томилось крепкое тело воина. Хенрика с удовольствием собирала губами густые россыпи веснушек на белой коже. Душечка Хейле блаженствовал и соглашался на любую её просьбу, будь то назначение предводителем Похода кузена без военного опыта или открытие анатомического театра. — Наша Святая Прюммеанская Церковь даёт тебе три тысячи солдат своей армии и весьма недурную субсидию. Я позволяю произвести рекрутский набор в Изенборге и Яноре, а так же отдаю в твоё личное пользование все доходы с этих земель, которыми ты ещё не успел поделиться с короной. Размер субсидии из королевской казны определит Канцелярия, но я намекну, что на кону честь рассвятого нашего Прюмме, и не стоит скупиться. А теперь помолчи, если правда соскучился и хотел бы увидеть меня немедленно.

У молчания по ту сторону двери ощущались все признаки предвкушения. Сползши обратно в порядком остывшую воду, Хенрика тщательно смыла с себя мазь. Эльтюда лопалась от бальзамированных святых, а Королеве Вечных Снегов по весне стукнуло двадцать восемь лет. Можно шутить, что все её процедуры по поддержанию красоты — маленькие акты бальзамирования. Уже несколько месяцев двое её «несчастненьких» бились над усовершенствованием вещества, которое бы при введении его в ткани трупа не давало тому портиться. Быть может, с открытием анатомического театра они преуспеют настолько, что создадут средство, позволяющее не стареть живым…

— В Святой поход я пойду с твоим именем на устах, — с придыханием шлёпнул ослушник слизнячьими губами. — Я подниму из руин Блозианскую империю… Нет, создам новую на землях, которые обращу в прюммеанскую веру сам! Но что после?… Я могу надеяться…

— Надеяться выжить? Ну конечно же! — Одной из любимейших стадий омовения была та, когда пористая губка впитывает ароматную пену мыла и неспешно скользит по телу. Но не в этот раз. Хенрика скребла кожу раздражённо, нещадно, не боясь красных следов, что останутся после. Слизень не стоил её красоты, её общества, её времени. — К тому же, даже если ты вернёшься на щите, увядание не тронет тела героя Яноре!

— Как это?

— Святость, Лауритс, — Хенрика зло хохотнула. В эту минуту весьма привлекательной виделась затея препарировать кузена и наконец узнать, что за странное, слишком любящее сердце горит у него между рёбер. — Из Святых походов возвращаются не иначе как святыми!

Что бы он ни ответил, она этого не слышала, с плеском выбираясь из мраморной ванны и с как можно большим шумом ополаскиваясь в выстеленной льном деревянной бадье.

Подхватив с табурета простыню, пахнущую шалфеем и розой, Хенрика распустила сколотые на затылке волосы и направилась к двери в глубоких раздумьях, а не предстать ли пред кузеном голышом. Она не против взглянуть, как он свалится в обморок…

— Ты там, кузен, который возведёт на песочной крови Хенрикианскую империю? — Увидев её такой сейчас, слизень точно выживет в Песках, лишь бы увидеть снова, уже по праву обладания…

— Я сдержу каждое своё обещание.

— Тогда ты заслужишь свой приз. — Она толкнула дверь и в то же мгновение обернула простыню вокруг тела.

Кузен вырос прямо перед ней. Судя по ошалелому взгляду, он пережил самое сладкое мгновение в своей жизни и теперь за него расплачивался. Румянец стыда разъедал выбритые щёки, пальцы теребили кружево на воротничке сорочки. Когда в ригсдаге его руки с нежными, мягкими ладонями подняли Рагнаров меч, Хенрика усомнилась — удержат ли…

— Кузен, ты хорошо меня слышишь? — ей пришлось подняться на носочки, чтобы донести эти слова до его словно оглохшего уха. — Говорят, в тех краях водятся диковинные зверюшки…

— Змеи на поросячьих ножках? Крылатые рыбы? — бестолково переспрашивал Лауритс, пока Хенрика добиралась до сорочки на изголовье постели, стараясь ступать строго по цветочному орнаменту плит. — Птицы размером с лошадь? Я буду искать, кузина…

— Тогда ты лучший из людей, Яноре. — Хенрика скинула простыню и не торопясь натянула сорочку, подобную паутинке — столь тонкую и прозрачную. Распределив волосы по плечам, она обернулась: — Как, кузен, ты что же, всё это время был за моей спиной? Стоял и смотрел? Я думала, ты удалился!

На плитах мерцали лужицы мокрых следов, и слизень-кузен попытался утопить в них видевший лишнее взор. Хенрика засмеялась и за руку утянула Лауритса на террасу. Ни у кого во всём Блицарде больше не было сада, что цвёл бы на втором этаже прямо под окнами спальни, но ведь ни у кого во всём Блицарде не значился в женихах Айрон-Кэдоган.

Зелень вокруг сладко пахла, стелилась шёлковым ковриком, от разноцветных бутонов рябило в глазах, солнце нежило кожу, и только Лауритс Яноре казался слизнем в её благословенном саду. Предвечный распорядился таким образом, что создал его высоким, с узкой талией и широкими плечами, создал истым воином Ингъяльдских льдов… Со спины. Но стоило ему повернуться лицом… Неуверенная мягкая улыбка даже не открывала зубов. Круглые голубые глаза не выражали ничего сильнее недовольства, а при взгляде на Хенрику блестели от обожания. Мягкие короткие волосы светились на солнце рыжим, чёлка придавала ему вид провинциального увальня.

— Ты говоришь обо мне как о легендарном павшем, но не хочешь увидеть меня живым. — Лауритс убрал её пальцы со своего запястья. Со скорбно изогнутых губ слова скользили вялыми, мягкими, очень слизнявыми, они были ей неопасны. — За что ты желаешь мне гибели, Хенни?

— Гибели? — прищурилась «Хенни» и поднесла отвергнутые им пальцы к его гладенькой щёчке. — Милый кузен, я лишь желаю тебе славы воина, достойную Яльте.

— Достойную… — Он распахнул глаза, громко вдохнул. Робкий выдох невесомо лёг на кончики её пальцев. — Тебя?

— Меня, нашего рода… Короны, дурашка. — Проводив его на подвиги, королева снова соберет ригсдаг, где объявит о своём решении пойти за героя. Это избавит её от нескончаемых прошений о замужестве. Избавит на долгие годы…

Свистнула сталь, летя из плена ножен. Кузен мерял свою знатность сборками на штанах, неудивительно, что Хенрика не заметила шпаги у его бедра.

— Я хотел бы окропить эти цветы вражьей кровью! Я хотел бы заставить всех птиц над нами петь песню славных сражений!

Королева повидала немало спектаклей, от профессионалов и бродяг, от комедиантов и трагиков, но ни один не сравнился бы с тем, что разыгрывал перед ней её великовозрастный тридцатилетний кузен. Бутоны цветов летели во все стороны, стелясь под его сапогами головами песочников, бабочки кружили жадными до трупов птицами, а сам Яноре вился хозяином боя, из коего должен был получиться прекрасный утешитель коршунов…

— Я прославлю тебя! Брошу к твоим ногам все сокровища Восточной Петли! Пройду по раскалённым пескам гиблой яльтийской пургой! — Яноре запрокинул к небу голову в нелепом подражании волку их рода, издал сдавленный вскрик, после чего отбросил шпагу и повалился наземь, увлекая Хенрику за собой.

Так и есть, слизень распил пивца со своими почитателями, но в такой день королева могла стерпеть от него что угодно.

— Дили-дили, мой король, возвращайся ты домой. — Хенрика подразнила его оголившейся ножкой, но дурень припал губами к её руке. Сон мог бы сморить её, пока он добирался до шеи. Касания были столь невесомы, что королева сомневалась, целует ли её Яноре или притрагивается ветерок?

— Я сдержу все обещания и вернусь обратно, — шёпот делал его слова ещё более слизнявыми, они подползали к самым её губам. Хенрика дотянулась до ремня из мягкой кожи, опоясывающего его узкий стан, прошлась пальцами влево, затем вправо. Крепко сжала искомое. — Вернусь к тебе пасынком Изорга.

— Пасынком? — сощурилась Хенрика и толкнула кузена в грудь. Упав на спину, Лауритс распластал по траве руки в цветках кружевных манжет и блаженно заулыбался ей. Что бы он ни предвкушал, в его взгляде не было и тени непристойности. Хенрика резко села верхом, вынутый у кузена нож ткнулся ему в кадык ледовым осколком. — Как богиня Ингвильда — желаю взять в мужья Изорга, желаю взять в мужья зверя.


В смутной от пара воде проступили очертания пугающей звериной морды. Сам Изорг в обличье зимнего барса глядел на клятвопреступницу, морща морду в складчатой гримасе неодобрения, и отблески крови мерцали на льдистых гранях его клыков.

Я пришёл к тебе Изоргом. Я пришёл к тебе зверем.

— Нет! — От удара её ладоней звериный лик сгинул. По воде шла всего лишь рябь, мерцая отражениями от огоньков свеч. Хенрика отпрянула к краю бадьи, съёжилась, подтягивая колени в груди. Только что вода обжигала её волнами лавы, песком Мироканской пустыни, но вдруг замёрзла в лёд, попутно вморозив в себя Королеву Вечных Снегов. Изменницу Изоргу. Яльте, не принявшую другого Яльте. — Ты не получишь меня, слышишь?! Не смотри на меня, не пялься, выколи же себе глаза, жалкий, ничтожный слизень!

— Хенни! У тебя всё хорошо? — Она спиной ощутила появление Непперга в тесной уборной. Проследила за его тенью, взобравшейся вверх по выбеленной стене до круглого оконца под потолком. Его волосы, конечно же, вились змейками, но мысли отпрянули от Изорга лишь с тем, чтобы припасть к стопам мертвеца, Айрона-Кэдогана. Тот приходил к ней линдвормом. И порой чудилось спросонья, что эти крылья осеняют её, хранят её сон, но спешат исчезнуть, почуяв её пробуждение.

— Не слушай, — Хенрика моргнула и потянулась за простынёй на крохотной скамеечке. — Это было не тебе. Но всё равно не пялься!

— Не прими мои слова за грубость, но эти… знаки, следы… — В иной раз Хенрика бы подразнила Мариуса, нарочно подставляя взгляду отметины от поцелуев Мигеля ви Ита, превращая его опасения в ревность, но сейчас бы хотела, чтоб он подавился своим обеспокоенным трёпом. — Я вижу их на шее, плечах, и они тревожат меня больше твоей прославленной красоты. Если случилось что-то… До или после того, как тебе велели уезжать из страны… Доверь мне это.

— Я была с мужчиной, Мариус. — От простыни исходил сладкий аромат, почти такой же, как от воды в бадье, куда Хенрика плеснула травяные и цветочные выжимки из флаконов с рекенианскими воронами. Герцог ви Ита дарил королеве-дикарке много подарков, прося взамен о такой малости — похитить королевского сына. Нет, принца Яльте. Но она смалодушничала, струсила, и стало поздно, и расплата снова окажется непомерна. — Я долго не могла понять, он ли похож на тебя или наоборот. И всё же нет, это ты похож на Мигеля.

И Хенрика как можно быстрее прошла мимо обманутого любовника, выхватив взглядом, как краска заливает его шею, уловив краем уха, как трещат размыкающиеся крючки на колете. Её мокрые ступни, не выбирая, давили мозаичных птах, как знать, может, была среди них та порода, что заворожила кузена Лауритса. Из Непперга вышла сносная камеристка — на постели с округлой спинкой королеву-дикарку дожидался соответствующий наряд.

— И ты считаешь это приемлемым?! — Слышалось, что праведный братец Юльхе не желает верить услышанному, но отступает под натиском неоспоримых свидетельств.

— Что ты себе надумал, а? — Простыня смертным саваном окутала топорщащую крылья птаху. — Я? Верна? Тебе?

Непперг лишь хрустнул пальцами. Пожав плечами, Хенрика надела сорочку из льна с Оссорийских земель, и явились непрошенные мысли, разобраться с которыми она бы предпочла утром. Куда ей теперь податься? В Блицарде её подстерегает он, зверь, пасынок ли, преемник ли Изорга, и отныне Хенрика знала твёрдо: она скорее перегрызёт себе вены, чем попадётся в его хищные лапы. Святой град Эльтюда, чествовавший её четыре года назад, теперь не будет любезен с ней. Она не пошла за Грозу Восточной Петли, нового идола Прюммеанского мира, и довела до слёз бастардика главы Прюммеанской Церкви. Конечно, была бы отменная шалость, если бы «донья Энрика» заполучила в почитатели Иньиго Рекенья, но поди его отыщи среди красот Полукруга! Значит, Блаутур? Братец Кэдогана не откажет в приюте несостоявшейся родственнице… К тому же, бедняжка недавно овдовел и теперь страдал, что значительно упрощало дело. При Кэдогане Лоутеан был жалок и незаметен, но дурным королём он не стал. Не докучал подданным, тихо вёл войну с Эскарлотой, и, Хенрика знала, питал слабость к искусству. Сейчас мальчик сер от горя, идеальный «несчастненький», как не пожалеть его?

— Я уезжаю в Блаутур, ты можешь отправляться домой.

— Что? Почему?

Присев на приступок, Хенрика принялась натягивать шерстяные чулки. По слухам, в Блаутуре изобрели машину для вязания чулок. Там королева не вспомнит об этом сминающемся на коленях недоразумении даже после того, как износит подаренные ей две пары из шёлка.

— Как я могу смущать твою добродетель новым, превосходящим тебя любовником?

Не позвав прихваченную из Блицарда камеристку, Непперг сам подобрал с пола простыню, начал было сворачивать, но раздумал и смял в неопрятный ком. Багрянец въелся ему даже в ушные раковины, глаза перехватили отсветы свеч, послали Хенрике грозный высверк.

— Ты не можешь! Я же… люблю!

— Если бы ты любил меня так же, как смеешь ревновать, — сухо произнесла Хенрика, — то сам предложил бы место, куда мы могли бы уехать. — Она через голову натянула платье и тут же распустила волосы, распределяя их по плечам. После невесомых, гладко льнущих к телу здешних тканей сукно из Изенборга причиняло боль своей тяжестью, грубостью. Бежевый цвет ни шёл ни в какое сравнение с блеском золота. Овальный вырез приходился на два пальца выше того места, откуда бы могли открыться полукружья грудей. Тяжёлая трубчатая юбка не скользила с изяществом вверх по ноге. Хенрика видела себя в настенном зеркале, блеклая фигурка в вечерней мгле. Никто бы не ругнул скверным словом женщину в столь убогом, «добродетельном» платье.

— К сожалению, апаресидская бабушка не оставила мне в наследство дворца на своей родине, — Непперг отчего-то разволновался от своей не смешной, в общем-то, шутки, и не сразу попал шнуровкой в дырочки, когда Хенрика повернулась к нему спиной. — Но замок Непперг был бы счастлив принять тебя.

— Вероятно, ты забыл, что я больше не королева и не могу быть как дома, находясь в гостях у своих бывших подданных, — как могла терпеливо напомнила Хенрика. — Это значит, я бы стала твоей содержанкой. Невозможно. Унизительно.

Глава 26

Блицард

Хи́льма


— Рональд, это Хильма? Мы приехали?

Голос Альды вырвал Берни из дрёмы. Он поёжился от морозного воздуха, нехотя всмотрелся вперёд. Действительно, Хильма. Оссори потёр лоб, хотел поскрести щетину на подбородке, но только сколупнул тут же отозвавшуюся жжением царапину. Альда пожелала побрить мужа, пока он валялся в бреду. Стало быть, Хильма увидит его в почти приличном виде, если не считать нечёсаных волос и наверняка синюшных кругов вокруг глаз.

Столица Блицарда встречала гостей опущенными подвесными воротами на крепких цепях. Когда-то в воротах был смысл, но сейчас ров засыпан, а прошитые железными балками доски ворот с утра топтали торговцы и непоседы, которым даже в такой холод не сиделось у тёплого очага. Оссори передёрнул плечами, его бил озноб, невероятная слабость тянула вниз из седла, но дражайшая супруга вцепилась в него крепко. Она заёрзала, пытаясь выглянуть из-за его плеча.

— Когда мы въезжали сюда с победой, нас встречала сама королева, а её кузен тёрся рядом жалкой тенью, — зачем-то пробубнил Берни. Альда промолчала, только покрепче обхватила его за пояс. Едва ли она поймёт, каково это — просить помощи у того, кого драгуны четыре года кряду поднимали на смех.

Оссори сел поудобнее, но рана отозвалась жжением. От боли потемнело в глазах, он стиснул в руках поводья, глубоко вдохнул, отгоняя темноту перед глазами. Впереди не торопясь тащились несколько телег, ослы их тянувшие время от времени истошно орали, но обогнать сейчас не выйдет. Да, первый его въезд в этот город был другим. Триумф Айрона-Кэдогана, сломленная страна, победа Блаутура! Когда драгуны въезжали в Хильму, город словно сжался, замер в ожидании расправы. Слава о драгунах летела впереди них. Наглухо закрытые ставни, пустые улицы, и только ратуша, трясясь мелкой дрожью, семенила к принцу Тимрийскому с приветствиями и чашей вина. Кэди тогда смеялся, что они слишком поздно вспомнили о мире, взялись утолить его жажду — он уже и так напился… Крови.

— Берни, это дворец Сегне там, над городом?

Оссори поднял взгляд туда, куда указывала Альда. Его чуть пошатнуло в седле, но боль до поры утихла. И отчего супруга так оживилась? Не иначе предвкушает тёплый приём. Будет жаль её огорчать, если король Лари не забыл обид.

— Нет, это старый королевский замок. Теперь в нём никто не живёт. — Берни перехватил руку Альды прежде, чем она накрыла ею место под грудью. Казалось, даже от её лёгкого прикосновения он постыдно лишится чувств. Под плотной кожаной перчаткой ледяные пальцы. Оссори стянул свои перчатки, ещё хранящие его тепло, надел Альде на руки. Она мёрзла, позволить ей заболеть ещё раз недопустимо, ведь промедление хоть в один день будет для псины Рейнольта лучшим подарком.

— Но после нашей победы в Девятнадцатилетней на пороге этого замка делегацию с Кэди встречала королева Хенрика. То есть, дева, жертва дракона, — Берни усмехнулся воспоминаниям. Они впрямь не знали, что эта белокурая девушка в простом белом платье и с резкими скулами и очень решительным взглядом окажется королевой. Девица вышла прямо к Кэдогану с видом драконьей жертвы, но держалась с достоинством, даже вызовом, без конца хмуря тонкие бровки. Совсем одна она стояла под аркой опущенных ворот, распущенные волосы трепал сильный ветер, на тоненькую фигурку падали тени от заслонивших солнце драконовым крылом туч. Тогда их дракон и пропал. Кэдоган во все глаза смотрел на девицу, но это был совсем не тот взгляд, каким их принц обычно награждал понравившихся женщин. Берни не знал, что Кэди умеет так смотреть, с таким восторгом, нежностью и… любопытством. Айрон-Кэдоган влюбился.

— А её кузен? — Альда прижалась щекой к его спине, отчего Берни всё же чуть сжал бока коня, ускоряя шаг. Или он вывалится из седла от слабости и боли, или Альда снова простынет, а въехать им всё равно придётся. Они обошли повозку, устремились прямо к воротам. Кузен их встречать точно не будет…

— Он был с ней, выпрыгнул из-за её юбок, да поздно, Кэди уже увидел свою деву. Лауритс же не воевал… Его отец и дядя погибли в бою, а он отсиживался у юбок принцессы! — Берни помедлил, конь ступил на доски моста. — Конечно, одобрения драгун он не услышал. Он же был жалким трусом, слизнем, так его звала Хенрика…

Громада крепостных стен поглотила Оссори. Широкие, прочные, из крупного камня, способные вынести долгую осаду, в первый же мирный год они познали женскую руку — арка ворот украсилась нарядным орнаментом из гарпий и цветиков. Оссори попали на узкую эспланаду. Вздохнув, Берни направил коня ко второй стене, за которой и начинался город. А ещё там ждали стражники, у которых будут вопросы. Стражники на галерее над воротами стояли вполне мирно, граф Оссори интересовал их даже меньше ступивших доски ворот ослов.

— Зачем ты мне это рассказываешь? Берни, тебе плохо? — А вот и испуг в дрожащем голосе.

Берни из последних сил выпрямился, сглотнул, боль под грудью отчаянно пульсировала. Двое стражников с протазанами наперевес уже вышли к ним навстречу, преграждая пусть. Лишь бы не упасть им под ноги…

— Затем, чтобы ты не удивлялась, если Лауритс меня схватит, не пожелав забыть обиды. Ты, конечно, вольна поехать домой или дождаться своего женишка.

— Рональд!

Альда легко стукнула его по спине легонько, но Оссори хватило и этого. Он с силой схватился за луку седла, от боли едва не падая на конскую шею. В глазах темно, вздох не даётся, его тянет вниз… Кажется, стражники спросили, кто идёт. Берни разжал губы для ответа, но до слуха уже доносился испуганный голос Альды: «Оссори, граф и графиня Уэйкшор… частный визит… нужен лекарь…». Берни ещё ловил обрывки фраз, но назвать жену дурой сил у него уже не оставалось.

— … было спокойно! Патруль не доносил о беспорядках.

— А это что? Ратуша снимет нам голову, на нашей дороге разбойники чуть не убили гостей короля! Если не сам король снимет…

— Но это могут быть не разб…

— Это граф Оссори! И он с женой приехал раненый, на одном коне.

— На них могли напасть раньше Хильмского пути.

— Вот и молись об этом.

Берни с трудом разлепил веки. Мутный мир мерзко мерцал, норовил куда-то укатиться. Рядом гневно рычали и шипели на блицард, а он лежал на спине и холод больше не лез под одежду. Кордегардия, догадался Оссори, но закрыть глаза обратно не успел.

— Очнулся! На пост, живо, высматривай лекаря. Граф, вы меня слышите? Граф Оссори!

— Слышу… очень хорошо. — Берни поморщился от чужого громозвучного голоса. И это ему пеняют, что он громкий. Во рту кисло и сухо, в теле такая слабость, что даже повисшей руки не поднять.

Над Оссори появилась принявшая чёткие очертания физиономия. Гладко выбритый блондин с крупным носом и косматыми бровями, чуть загорелая кожа, через бровь белеет маленький шрам. Не блондин, просто выгорел под солнцем. Под Песочным солнцем. Без плаща, чёрная ватная куртка ниже бёдер перетянута на поясе широким ремнём, на шее блестит начищенный горжет с барсом Яноре. Никакого доспеха, внушительная двуручная сабля с широким клинком и поперечной гардой. Куда тяжелее, опаснее драгунской, должно быть, такой Лауритс и рубил головы песочникам.

— Что с вами случилось? Я капитан Норшейн, сегодня моя смена дежурства у главных ворот. На вас напали?

— Не разбойники, — поспешил заверить Берни, внимательно следя за реакцией капитана. Тот и бровью не повёл, но взгляд посветлел. Ещё бы, выволочек никто не любит. — Это было… личное.

Капитан понимающе кивнул, утратив к «личному» всякий интерес.

— Ваша жена попросила позвать лекаря, за ним послано.

Жена. Берни повертел головой, но в небольшой отштукатуренной комнате Альды не обнаружилось. Как бы то ни было, пока что охрана верила в легенду Альды о частном визите четы Оссори к королю Лауритсу, явно не имея распоряжений о графе-дезертире. Но они появятся, как только Рейнольт снова возьмёт след. Жена. Где же?

— Моя супруга…

— Она сказала, что немного пройдётся. — Капитан поспешно отвернулся, пряча улыбку. Не иначе стал свидетелем их перебранки. Неужели опять наговорил в бреду лишнего? Берни с трудом отвадил множество вопросов Альды после ночи в доме фогта. А сейчас она решила пройтись… Что же, бежать он не сможет, так что даже если обиженная Альда приведёт жениха, деваться Оссори некуда. — У вас серьёзная рана, граф. Послать к королю за провожатыми? В седло вам сейчас нельзя.

— Нет, — слишком резко и поспешно. Капитан удивлённо приподнял прореженные шрамом кусты бровей. — Это пустяк, рану уже залечили. Вероятно, дорога меня утомила, но сейчас я отдохну, а до Сегне совсем близко.

Капитан пожал плечами и выглянул в крохотное слюдяное окошко, пропускающее в комнатку кордегардии жалкие, но всё же лучи света. Кордегардию освещал очаг, от него же к Берни льнуло тепло. Он приподнялся на локте, ухватился рукой за край, как оказалось, узкой скамьи, на которой лежал. Рана сразу дала о себе знать тысячей пронзающих иголок, не иначе, шпага того рейнольтова молодца ядовита. Оссори чуть сдвинул с груди чужой, скорее всего капитанский чёрный плащ, с которого на него сразу же оскалилась морда вышитого барса. Казалось, благородный северный зверь обратился чудищем, готовым вгрызться в глотку любому, кто придётся ему не по нраву. Яноре умеет встречать гостей. Куртка расшнурована, рубашка задрана над грудью, рану уже успели освободить от повязки и промыть. Длиной с ладонь, неизвестной глубины, так похожая на глумливый оскал псины… Берни прикрыл рану рубашкой и устало опустился обратно на скамью. Взгляд упал на стену напротив входа. Сплошь увешанная щитами прошлых времён и последней войны, она даже могла радоватьглаз, если бы на центральном вытянутом щите не скалился всё тот же барс. Лауритс не был героем Девятнадцатилетней, но его отец прославил имя Яноре за слишком нежного для войны сына. Кто мог знать, что этот слизень за четыре года исходит пески так, как многие не смогли бы за десять? Вернётся воином, человеком войны, займёт трон и станет для Берни, как уверяла Альда, королём Жарких Пеков?

— Могу предложить скромный обед… или хотя бы тёплое питьё, — заботливый капитан очутился рядом.

До Берни донеслись запахи съестного и вкусного, обычная солдатская стряпня, знакомая с армии. Оссори покачал головой, руки по-прежнему казались неподъёмными, а кормить он себя не позволит.

Скрипнула входная дверь, на миг Берни обдало холодный воздухом, в комнате закружился ворох снежинок, тут же оседая на полу новой лужей. Берни сощурился на слишком яркий белый уличный свет, различил мужские сапоги, что потопали на плетёном соломенном коврике у двери, стряхивая снег, ступили на грязный, в разводах пол. Рядом плеснули женские юбки. Лишь на миг сердце бешено ударило в самую рану. Образ Рейнольта развеялся, едва прозвучал голос вошедшего:

— Рыжий рыцарь брёл домой, бури гнал он головой… Граф Оссори! Какие бури роятся в вашей рыжедьявольской голове на этот раз? — рассмеялся Людвик Орнёре.

Если раньше в голове Оссори гуляли разве что неприкаянные ветры, то сейчас впрямь разразилась буря. Сенешаль Хенрики, мессир фокусник, он кончиками длинных пальцев смахивал снег с плеч. Перчаток он не носил даже при дворе. Стряхнув снег, высокий, долговязый мужчина плотнее закутался в широкий чёрный плащ до пят и оглядел кордегардию. Аккуратные усики едва заметно дрогнули в брезгливой ухмылке. Широкополая чёрная же шляпа надвинута на самые глаза, тень от неё тянулась до тяжёлого гладко выбритого подбородка с ямочкой, но Берни очень хорошо помнил, что за глаза скрываются в темноте.

— Мои приветствия, господин Орнёре. — Берни с усилием сел на скамье, встать не получится, но и лежать в присутствии этого фокусника не представлялось возможным. Слишком ядовито усмехались его усишки.

Людвик кивнул, придерживая поля шляпы. Снова хлопнула дверь, на этот раз со снегом зашёл стражник, должно быть, тот, которого посылали за лекарем. Запыхавшийся мужчина окинул взглядом гостей, вопросительно глянул капитана Норшейна, но тот щурился на Орнёре, явно недовольный его визитом.

Так может, фокусника попросят вон? Оссори был бы признателен…

— Я встретила мессира Людвика в книжной лавке, правда удачно? — Альда, с раскрасневшимися от холода щеками и сияющими глазами, присела рядом с Берни. Она расправила юбки и уставилась на Орнёре, как… зачарованная? Берни чуть было её не встряхнул, что за морок на неё напустил этот сенешалишко? — Мессир Людвик милостиво согласился провести нас в Сегне. То есть меня, — Альда бросила Людвику озорную улыбку, — но я не оставлю бедного глупого мужа.

Берни смотрел на неё разве что не раскрыв рот. Она смерила его взглядом, улыбнулась. Муж лежит без чувств в кордегардии, а она шастает по книжным рядам и заводит шашни с придворными чарод… фокусниками?! Альда, будто уловив его настроение, перестала улыбаться.

— Как твоя рана?

— Плохо.

— Действительно, выглядите скверно, — прицокнул языком мессир фокусник. — Никак учились летать? И очень больно упали.

Оссори закусил губу, отвёл взгляд от испытующе уставившегося Орнёре. Хлопнула дверь, на этот раз вместе с холодом принеся запах огнистой воды и настоек. Так лекарям Берни ещё никогда не радовался.

— Почему так долго? — капитан Норшейн подскочил к лекарю, явно довольный тем, что может отпихнуть Людвика в сторону.

Сенешаль, не противясь, тенью скользнул к столу в углу и сел на краешек скамьи, на которой, должно быть, караульные рассаживались во время обеда.

Лекарь с достоинством снял плащ, прошёл к Берни, ничуть не скрывая довольной улыбки. Сколько Альда обещала заплатить?

— Что же вы, граф Оссори? — раздался голос из потемневшего враз угла. Людвик был в чёрном, но казалось, там действительно стало темнее, чем должно быть. — Вставайте, нам пора в Сегне, король заждался!

Лауритс? Заждался? Берни сжал край скамьи. Король не мог знать о его прибытии, фокусник не успел бы сообщить будь он хоть сотню раз демоном. Но король ждал… Неужели Рейнольт успел? И если успел, согласился ли Лари выдать Оссори? От злости на себя Берни скрипнул зубами. Побег будет недолгим и довольно смешным.

— Графу Оссори нужна помощь! У него серьёзное ранение. — Лекарь колыхнул брюшком, пригладил покрытую редкими чёрными волосами залысину. Холёные белые пальцы ловко задрали Оссори рубашку, но вдруг лекарь остановился. Перевёл взгляд с лица Берни на рану, пожевал губу, растерянно кашлянул.

— Как я и сказал, граф вполне может ехать, — пропел угол. — Или бравые драгуны боятся даже таких царапин?

Берни уставился на тонкую розовеющую царапину вместо раскрывшейся глубокой раны. Он чувствовал рану, он знал, что она всё ещё есть, но увиденное заставляло усомниться, в твёрдом ли он уме. Вот и первый фокус от мессира Орнёре. Рядом тихонько ахнула Альда, крякнул, осенив себя святым знамением, капитан Норшейн. Перед Оссори выросла тень, протянула руку с гладкой, без линий, ладонью.

— Ну как, граф, раздумали умирать? Идёмте.

Собрав силы, Берни поднялся. Руки Людвика он не взял. Кое-как натянув колет и плащ, Оссори оглянулся к ставшему таким родным Норшейну, но тот только кивнул ему, прощаясь. На скамье остался сидеть забывший о плате лекарь.

Едва захлопнулась дверь, Оссори повис на руке сенешаля. Тот будто ждал этого и ловко придержал готовящуюся рухнуть жертву.

— Рональд! Держись, сейчас мы сядем в карету. — Альда схватила его за другую руку. — Господин Людвик, что это за шутки?

За такой тон «господин Людвик» должен был обратить её в настоящую сосульку, но Берни услышал только виноватый вздох.

— Простите, не сдержался. Могу я загладить вину? — Орнёре без видимых усилий вёл его к своей карете. Оссори с трудом переставлял ноги, рана ныла и, кажется, кровоточила, но он успевал поворачивать голову от жены к сенешалю.

— Вы уберёте эту иллюзию и вылечите моего мужа по-настоящему.

— Разумеется, госпожа. — Фокусник покаянно кивнул. Альда довольно сжала Берни руку.

— Зачем ты его притащила? — зашипел Берни на ухо не в меру возгордившейся собой жене. — И что с Лари? Откуда он знает о нас?

— Графиня Оссори не притащила, я сам предложил ей помощь, а она согласилась. — На миг ветер потревожил поля шляпы Людвика, но Берни хватило и этого, чтобы увидеть пронзающий взгляд серых глаз с крошечными зрачками. — А Лауритс о вас понятия не имеет, Оссори. Вы всё ещё слишком высоко летаете.

Глава 27

Эскарлота

Айруэла

1
— Здесь ли ты, сестрица?…

Хенрика Яльте не ждала ответа, открывая ключом низенькую овальную дверь в покои мёртвой королевы, и всё же получила его. Луна осветила спальню овалами прозревших окон, когда Хенрика освободила их от бельм штор. Ледяная фигурка, зайчонок со снежной шёрсткой, краса Блицарда, Диана не пожелала оставить в огненном крае и следа от себя.

Отраву нашей жизни вбирает не камень стен. Если ты Яльте, то отраву твоего бытия впитают руны и кристаллы из недр Аделаидских гор. Деревянный гребень с резьбой, воплощающей полёт над волнами сокола. Ленты, вышитые девицами Яльте и вплетённые друг другу в косы накануне прощания. Серебряное блюдце с закоптевшим от обрядов дном. Шкурка ласки, что зовёт духов, когда гладишь её и шепчешь заветные слова. Связка медных бубенцов, чьи язычки раскрашены красной эмалью. Тряпичная кукла в тиктийском венце — она выслушает и сбережет любые твои секреты. Кому поверяла их бедная Диана? Куда пропало всё, чем она по-настоящему владела?

Пустые поверхности из мозаик и перламутра, столь чуждых Северу, запертые кофры. И холод, вечный холод, для кого и зачем теперь разводить огонь?

По лунному велению по мозаичному полу поплыли лебеди, приманенные горстями зёрен в ладонях какой-то святой. Стены замерцали творёным золотом, покрывавшим тиснёную кожу обоев. С капителей колонн ангелочки свесили любопытные личики. Каково было тяготевшей к вере предков сестрице под сим блистательным, богоугодным надзором?

Чем дальше ступала Хенрика в глубь первой комнаты, тем явственнее чуяла горькие травяные запахи, сотворённые не ворожбой — лечением хвори, погубившей бедную сестру. Воспаление лёгких, так сказали Хенрике, и за названием болезни ей слышалось недосказанное осуждение: немудрено при таком-то образе жизни, с ледяными ваннами, ездой верхом в любую погоду! Что ж, королеву лечили невежды. Недобрая к блицардской принцессе, Эскарлота нашла способ уложить её в свою огнистую землю. Но как это было неправильно!

Хенрика теснее сжала в ладони ключ, зубчики впились в кожу с алчностью льдяноклыков. Их отец, король Карл-Вольфганг, прожил солдатом — не мудрецом, он совершил ужасную ошибку, поменяв дочерей местами. Диана бы вышла за Лауритса и правила бы мудро, не так, как её испорченная младшая сестрёнка, что тайком присвоила субсидию — корона выдала её Лауритсу на нужды похода. И это только одно из множества её сомнительных, не делающих ей чести деяний. Да, Диану бы короновали королевой Блицарда, а в когти жирному ворона попала бы Хенрика и сгнила бы в них. И поделом, так?

Хенрика потёрла ребром ладони уголки глаз, сегодня счёт слезам был потерян. А ведь она попросила у герцога ви Ита ключ, чтобы успокоиться здесь, не показываясь Салисьо плаксивой и сопливой! Канцлер взялся устроить их прощание, и ему доставало такта не заговаривать о похищении принца снова. Какие бы его планы ни рушил отказ несговорчивой тётушки, она терзалась несказанно горше.

Хенрика замерла в середине комнаты, упершись носками туфелек в зёрна в ладонях неизвестной святой, и, зябко обняв себя за талию, огляделась кругом. Салисьо не узнать, как это — у камина нежиться в мехе волчьей шкуры и слушать с замиранием сердца, как девица-тролль добивается любви человека всеми правдами и неправдами, как великаны пророчат миру богов гибель, раскидывая в обряде свои испещрённые колдовской вязью зубы, как богиня Ингвильда торопится извести сватающегося к ней Изорга прежде, чем конец дней сделает то за неё. Салисьо не узнать, как это — прятаться в шкафу, воображая, что лишь хрупкая, отделанная бесполезной мозаикой дверца отделяет тебя от людоедки-ведьмы, рыскающей по чужим домам в поисках деток-ослушников. Салисьо не проведать, как это — на цыпочках взобравшись на приступок постели, отдёрнув занавеси, забраться к матери под одеяло и шёпотом доверить свои печали и чаяния.

Хенрика очнулась от скрипа под ступнями. Пресвятой Прюмме, она едва сама не забралась в кровать, путая зрелость и детство, нынешнее и былое, мёртвых и живых. По древнему поверью Тикты, соприкоснуться с местом, где принял смерть твой близкий, значит прочесть его, как след в снегу, как узор трещин во льду, как росчерк руны в кости великаньего зуба. Хенрика стояла у этого места — у постели в закатах алого атласа. Холод пронзал до кончиков пальцев, а тени водили зловещие хороводы по подолу серебрящегося снежной горстью платья.

Ты здесь ли, сестрица?…

Хенрика моргнула. За занавесями поднялся из небыли и тотчас осел в небыль силуэт спящей королевы, изящной, как ледяная фигурка.

Отчего ты не любила младшего сына? Отчего ты не отдала его мне, раз не любила?

Сердце гремело в ушах стуком рун о поверхность алтарного камня, тянущаяся к занавеси рука дрожала.

Здесь ли ты, Динхе?

Что проложило тебе сюда тропы? Любовь к сестре или упрёк за отнятое дитя, за солнечный бубенчик, чей звон начал тихнуть под толщей блицардского снега, чей звон не воспрянул под эскарлотскими травами и умолк навсегда? Твоя маленькая Рамона. Моя маленькая Рамона?

— Дева и Солнце Её, а тут-то вы что потеряли?!

Яльте вздрогнула, в этом рёве ещё звучали отзвуки ярости, днём обрушенной на развратницу, «сквернейшую тварь из живших и ныне живущих». Разворот, шаг вниз с приступка, реверанс, ни с кем досель бывшая королева не держалась столь почтительно.

— Приходила проститься с сестрой, ваше величество. Я уже ухожу. — Вытянув руки вдоль талии, Хенрика направилась к выходу, сама для себя солдат, которого враг застиг за вынесением с поля битвы павших. Застиг и оспорил правомерность этого дела.

— Ты рыщешь по моей земле, совращаешь моё окружение и справляешь свои грязные языческие обряды, призывая на мой дом своих северных демонов! — Стоявший до того на пороге, Франциско, пригнувшись, шагнул в комнату и захлопнул дверь. В халате, густо протканном золотом, он выглядел куда более огромным, чем в колете, ужимающем его жирные бока. Без головного убора кудри ерошились, как у Салисьо, и перед тем, как внутренне сжаться от страха, Хенрика испытала омерзение от схожести. — Знаю, они послушны тебе, скверна живёт в крови каждой женщины вашего поганого рода! Хотела спасти языческий скарб своей нечестивой сестры?!

Испуг, нет, ужас, залепил Яльте рот. И как бы сильно яльтийская суть, верность своему роду ни взывали отразить эти выпады, она не могла, не смела. Ей повиновались лишь ноги, делающие маленькие шажки назад, но колени дрожали. От Франциско её отделяло полкомнаты, но злость по обыкновению сталкивала эту громаду с места. Вдавив кулаки в бока, выставив вперёд большую косматую голову, он наступал, и смачные шлепки башмаков без задника звучали ударами бича по грешной плоти.

— Я сжёг его, сжёг его весь, как сжёг бы её порочные останки, а пепел бы разбросал по ветру! Ей не был ведом Бог, не была ведома верность, не была ведома любовь, а ведь она знала, как я желал бы любить её! Она с первой встречи отнеслась ко мне как к врагу, злая, бездушная, порочная сука!

Луна взглянула на короля сияющим оком, заставила Хенрику смотреть вместе с ней. На налившейся пурпуром роже вздулись вены, глазное яблоко и вставной кругляш опасно балансировали на краях век, пасть разевалась, готовясь извергнуть новые речи, новые оскорбления.

Хенрика выпустила ключи и вонзила ногти в ладони, наказывая себя за малодушие, за страх. Пусть примёрз к нёбу язык, пусть гремящее у горла сердце мешает вздоху, пусть дрожь сотрясает колени, но она должна сделать это. Или она не Яльте.

— Такая же шлюха, как ты, она нагуляла мне пе-е-е-ервенца! Нагуляла от того, кто звался мне соратником, другом! — Кулаки взмыли вверх и заколотили воздух, словно бы загустевший вокруг беснующегося хряка. — Но мне легко от того, что больше я не в ответе перед Всевечным за деяния этого демона, ибо не я дал ему жи-и-изнь!

— Это ты довёл Диану! — Яльте. Ногти вонзились в ладони глубже, сердце утихло, налившись тяжестью холодных вод. — Ты повинен! Сестра была несчастна, и ты привёл её к смерти! Ты погубил! Ты и твой огненный проклятый край!

Он прянул на Хенрику толщей тьмы, опустил неохватную лапу в чёрной поросли. Перед глазами блеснуло и померкло золотое шитьё. Рука и плечо немели от боли, а лебеди подплывали ближе и ближе, и с перьев у них свисали лунные клочья. Хенрика моргнула. Удар сбил её с ног, и он был первым в череде тех, что готовил ей обезумевший Рекенья, занёсший для пинка лапу. От ужаса она смогла лишь зажмуриться, закрыть рукой голову, сердце не билось, как омертвело.

Послышался низкий, сдавленный стон, и на ноги Хенрики обрушилась невероятная тяжесть.

Страх обездвижил её, век не разомкнуть. Всеблозианнейший король не шевелился, неподъёмная лапа отдельным грузом давила ей на живот. Да что же это… Боль от удара отступала, но у горла щёлкала пастью паника. Пришлось открыть глаза. Туша в чёрном халате, густо протканном золотом, лежала ничком, и лица сквозь гриву волос Хенрика не разглядела бы, даже пытаясь. Она столкнула со своего живота его ручищу, тёплую, мохнатую от жёсткой поросли. Паника вгрызлась в горло стаей льдяноклыков. Залепив рот пальцами, Хенрика задрыгала ногами, но Франциско не сдвинулся. Ну что же он, ну как… Такой могучий и не может прийти в чувство?

Он не придёт в чувство, сказало ей что-то извне.

Туша действительно не дышала.

Ужас вынудил Хенрику сесть, хватаясь за мозаичное лебяжье оперенье, такое холодное в сравнении с тёпленьким мертвецом. Безуспешно дрыгнув ногами, она закричала, думала, что закричала, положила руки себе на горло — голос пропал, забрал с собой крик, стон, хрип. Её затрясло. Животный ужас добрался до груди и рвал сердце в клочья. Зачем-то собрав разметавшиеся волосы, она перебросила их на одно плечо, после чего наклонилась вперёд и толкнула руками бок короля, затвердевший от жира. По ней прошлась судорога гадливости. Голос вернулся — беспомощными всхлипами, и те начали беспрерывно соскальзывать с пересохших губ.

— Что здесь произошло?! — громко прошипели из ниоткуда.

Хенрика почувствовала, как стягивают с ног тяжесть, тушу мёртвого короля. Она отдёрнула руки и посмотрела вверх. В пелене слёз показалась знакомая коренастая фигура. Луна бабочкой присела на клюв носа, спорхнула на бахрому перелины, украшающей чёрный плащ. Всхлипывая, Хенрика потянула навстречу руки:

— Мигель!

Он так же пах кахивой, но больше ничего не роднило его с тем кабальеро, что кормил деликатесами и защищал от ярости хряка королеву-дикарку. Он рывком поднял Хенрику на ноги, при этом в локтях у неё щёлкнуло.

— Цела? — спросил он на блицард. Его лицо походило на лик горгульи с фронтона Айруэлского собора, такое же окаменелое, острое, белое от лунных белил.

Хенрика кивнула, попятилась от мёртвой монаршей туши. От того, что Мигель подвинул короля, лапищи переместились вперёд головы и словно хватались за лебяжьи крылья, король не желал тонуть в омуте лунных вод.

— Это не я, я не хотела! — вырвалось вскриком, а может, всхлипом.

Не глядя на неё, Мигель кивнул. Нахохлившийся ворон, он сложил на груди руки в чёрных перчатках, быстро шевелил губами, шарил глазами по комнате. Темнота и круги от недосыпа делали из его глаз тёмные провалы с искорками в глубинах.

— Я пришла к Диане, а тут зашёл он, — Хенрика с силой обняла себя талию, и её забила дрожь. — И он так кричал, так страшно, о ней, о Райнеро, я не выдержала, ответила, а он замахнулся и ударил, очень больно, я упала, а он, он… тоже упал… на меня…

Шелестнув крылом плаща, Мигель вдруг сорвался с места, подлетел к полупустой поленнице, принялся с остервенением складывать в камин короткие поленья. Стая лунных бабочек слетелась на портал с барельефом лебедя, дожидаясь чего-то.

— Он хотел пнуть меня, — спохватилась Хенрика, поспешая к Мигелю. — Но упал… Мёртвым… Огромными, тяжелый и мёртвый. Мигель, что теперь будет? Что ты с ним сделаешь? Мне страшно! — Она схватилась за край плаща, но тот выскользнул, торопясь за хозяином.

Ита упёрся руками в спинку обитого тканью кресла, стоявшего у приступка кровати, по комнате пополз мерзкий пронзительный скрип.

— Возьми в шкафу тёплые вещи, — приказал канцлер, глядя прямо перед собой, на разгорающийся камин, к которому толчками подвигал кресло. — Надень! И выйди через чёрный ход, а там сядь в мою карету. Скажи, что ты от меня. И жди.

— Карета? Уезжать? — Хенрика подбежала к нему, было невыносимо находиться одной в любом из углов этой комнаты. — Но мой слу… Мой Мар… Но я приехала не одна и я должна попрощаться с Салисьо…

Когда кресло встало у камина вполоборота, Ита повернулся к ней, ничуть не запыхавшийся, схватил её за предплечья и дёрнул на себя так, что почти коснулся своим носом её.

— Я сказал. Одевайся. И живо вниз. Если не хочешь стать цареубийцей!

Слёзы сжали горло удушьем, Хенрика судорожно вдохнула и забилась в мёртвой хватке эскарлотского ворона, он не поможет ей, подставит, казнит!

— Хенрика, Хенрика! — Она почувствовала крепкие объятия, касание горячих губ у себя над бровью, и почувствовала, как её куда-то ведут, окутывают плечи чем-то душистым и тёплым, как щёлкает под горлом застёжка. — Я спущусь следом, сейчас, только закончу здесь и заберу Гарсиласо, собирайся, иди же!

— Заберёшь? Увозишь его? Нет! Я не оставлю Салисьо, не дам отнять от себя, мне не всё равно, что с ним будет, не дам в обиду! Я сама! Заберу его! Увезу! Спрячу! — Хенрика вырвалась, и канцлер метнулся к трупу короля Франциско. У неё пропали слова при виде того, как Ита, крякнув, подхватил королевскую тушу под мышки и поволок через полкомнаты. По направлению к креслу. Камину. Огню.

Она поняла. Королевская особа. Тексис. Нужен герцог. Но его не дозовутся, не дозвались.

Выдохнув, герцог усадил своего короля в кресло, нервно расправил халат, разложил на подлокотниках недвижимые руки в чёрной, рыжеющей от отсветов огня поросли. Стая лунных бабочек сорвалась с портала и окружила Мигеля ви Ита, как раз повернувшегося к Хенрике.

— Хорошо. — Повторяя мимолётную позу на первой встрече, он на мгновение сложил руки будто в молитве, чуть откинул назад голову, положил подбородок на кончики коротких пальцев. Злое напряжение ушло из голоса, он снова говорил спокойно, хоть и отрывисто: — Иди к Салисьо в комнату. Подготовь к дороге. И жди вместе с ним там, у него. Об этом, — руша образ чёрного ангела, Ита обернулся к монаршему трупу и кивнул, ухитряясь косить глазами на соучастницу, — ни слова.

2
В лицо Гарсиласо дохнуло жаром пламя. Скоро оно дотянется раскалёнными языками до его окна, схватит, поглотит! Ноги приросли к нагревшимся плитам пола, не убежать, не спрятаться. Закричать? Но не разжать губ. Во рту сухо, будто огонь уже опалил язык и теперь пляшет в горле. Отвернуться? Но Гарсиласо не мог даже моргнуть. Только смотрел в ослепляющее огненное зарево, в закрывшие башни и ночное небо клубы чёрного, как вороновы перья, дыма.

Почему никто не приходит за ним? Не спасает? О тени семьи Рекенья никто не вспомнил… или вспомнил? Гарсиласо с надеждой вгляделся в появляющуюся в оконном проёме фигуру. Человек уцепился руками за край карниза, подтянулся, запрыгнул на подоконник. В горле зародился крик, но пламя тут же поглотило его нечеловеческим воем, превратило в шепот, пепел. О нём действительно вспомнил тот, кто вообще никогда не забывал. Но теперь это его страх, его погибель… его брат. Райнеро как раньше отбросил с лица кудри и, свесив одну ногу, уселся на подоконник. Измазанное сажей лицо взрезала хищная улыбка.

— Райнеро… Мне не нужен твой трон… — от шепота горло отвечало режущей болью. Или ему уже перерезали шею?

— Что ты там лопочешь, малявка? Давай руку, идём. — Райнеро протянул Гарсиласо руку, без кинжала, открытая ладонь. Неужели он не станет?… Гарсиласо глотнул горячий воздух, это далось тяжело, лёгкие будто уже наполнились дымом. Рука брата холодная, как лёд.

— Райнеро, мне трудно дышать, — Гарсиласо с усилием вдохнул, но грудь сдавило жаром.

— Этому легко помочь.

Перед глазами мелькнуло змеистое лезвие кинжала, влажные огненные отблески скользили по нему, танцевали. Холод стали коснулся шеи, взрезал кожу, Гарсиласо судорожно вздохнул, но вместо крови лёгкие наполнил воздух.

Сон испарился, Гарсиласо будто вырвали из душащей темноты, из чёрного дыма. Грудь разрывало изнутри, он попробовал сесть, но шею укололо холодом. Перед ним сидела Розамунда Морено. В руках женщина держала стилет, острый его конец упирался принцу под подбородок. Боясь даже моргнуть, он замер и не сводил глаз с донны Морено. Она собрала волосы, на лоб частично падала тень от капюшона, но ожог от виска до подбородка ей было не скрыть. Женщина чуть приоткрыла рот, она часто дышала, смотрела Гарсиласо в глаза. Страшный, безумный взгляд. На ожоге и лбу блестели капельки пота. Вокруг витал странный запах, от него кололо в носу и щипало горло. Может, и это сон? Гарсиласо попытался немного отодвинуться, но донна Морено не позволила, уперев стилет ещё плотнее. Шеи коснулась что-то горячее и мокрое. Ужас опалил изнутри огнём, хотелось закричать, позвать, хоть кого-нибудь, но кого? Стражу? Но она уже не стала донне Морено помехой… Он тень семейства, никому не нужен, никто его не услышит. Но он не хочет умирать, нет!

— Помогите… — хриплый, едва различимый шепот. У Розамунды Морено задрожала рука, лезвие стилета впилось в кожу. Тётя Хенрика обещала побыть с ним ночью, она должна быть здесь… — Тётушка… пожалуйста…

— Молчи. Твоя потаскуха-тётка уехала, ты ей не нужен, — прошипела Розамунда сквозь зубы. — Ты всё равно умрёшь, тебе решать, так или во сне.

Не убирая кинжала, женщина протянула ему резко пахнущую тряпицу, вложила в руки. Мокрая, холодная, как рука Райнеро во сне.

— Вдохни это, и ты уснёшь.

Гарсиласо замотал головой, кожу ожгло порезом. От ужаса он стиснул зубы, попытался затаить дыхание, но страх подталкивал глотать воздух.

— Глупый. Так ты ничего не почувствуешь. — Короткая верхняя губа Розамунды Морено при каждом слове открывала передние зубы. Гарсиласо не знал, зачем смотрел на них, руки всё сильнее сжимали тряпицу с парами сонного яда. — Сегодня или завтра, но ты умрёшь. Отец сам свернёт тебе шею, слабому уродцу, не достойному трона Рекенья. Он признал моих детей, моего сына, он наследует трон, не ты. А тебя убьют. Тебе нет здесь места. Так будь хоть раз достоин титула принца Рекенья, прими смерть сам. Поднеси это к носу, вот так. — Донна Морено направила руку Гарсиласо, он не нашёл сил противиться. Ведь она была права, во всём права… — Подыши через платок, и ты просто уснёшь. Маленький, слабый мальчик.

Руки тряслись, лоб был в огне, сердце спешило отбить последние удары. В нос ударил резкий запах, от него заслезились глаза, зашумело в голове. Всем всё равно, кому он нужен…

— Отойди от мальчика. Немедленно!

От неожиданности Гарсиласо выронил свою смерть, Розамунда отпрянула. Комнату заволокло туманом, или это в глазах всё расплывалось, как если бы Гарсиласо смотрел из-под толщи воды? Гарсиласо куда-то упал. Перед глазами мелькнуло море, руки Райнеро крепко его держат, не позволяя пойти ко дну. Хвататься за эти руки, не утонуть, жить…

— Гарсиласо! Салисьо! Что ты сделала? — Голос, как сквозь толщу воды. Донмигель? Гарсиласо попытался ответить, но рот залепило водой. Не открыть глаз, в ушах шум, он тонет, идёт ко дну. Он знает, какое оно. Холодное, скользкое, там камни, песок и водоросли. Гарсиласо ляжет на него и будет смотреть вверх, на маленькое окошко солнца, от которого вода светится изнутри голубоватым светом.

— Только спасала его от ваших интриг.

— Лучшее спасение для детской души — послать её в Солнечное царство?

— И вашу душу вслед, как же маленький принц без любимого воспитателя?

— Если ты убила его, я пристрелю тебя на месте. Гарсиласо!

— Он мёртв, ви Ита.

Гарсиласо с силой дёрнулся, но не вышло даже пошевелиться. Мёртв? Нет же! Он живой, он всё слышит! Глупый и слабый, как он мог согласиться уснуть навечно? Послышался скрип. Гарсиласо обдало холодом, вздох дался легче, шум в ушах начал исчезать.

— Не шевелись. Убери стилет. Тебя схватят.

— Ты прекрасно понимаешь, что именно мы сейчас пишем историю. Так что могут схватить и тебя, и меня, клювик Ита, а можем выйти победителями оба. Вопрос лишь в том, что ты выберешь. Будешь и дальше плясать вокруг дорогого бастарда или начнёшь со мной новое время правления. Подумай, великий канцлер, подумай.

По телу пробежала дрожь, никогда ещё Гарсиласо не хватал воздух так жадно. Он вынырнет, сейчас! Только бы с Донмигелем ничего не случилось… Раздался стук, грохот, как если бы отодвигали что-то тяжёлое. Открыть глаза, ну же, так просто!

— Мигель! Я не знаю… не знаю, что… меня заперли… я пришла к Салисьо, и… она! Усыпила! Сучья ты мачеха! Подстилка хряка!

От крика тётушки захотелось вскочить, бежать к ней, она не бросила, нет, она здесь, с ним! Гарсиласо насилу пошевелил рукой, какая она слабая, будто не его…

— Иди к Гарсиласо, поднеси его к окну.

— Нет… что с ним… Мигель!

— Делай, что я сказал!

Дрожащие руки гладили его по лицу, голове, прохладные губы прижимались ко лбу. Лицу мокро, но это не его слёзы. Гарсиласо всё-таки открыть глаза, сквозь муть виден потолок его комнаты, краешек ночи в окне… Он как мог приподнял голову, чтобы увидеть тётушку. Она тут же придержала его, прижала к себе. К ногам и рукам возвращалась чувствительность, он больше не лежал на кровати, скорее сидел… на подоконнике, в руках тёти. Прохладный ветер приятно дул в лицо, доносил запах сырости, дождя, уносящейся осени.

— Маленький мой, хороший мой, пожалуйста, очнись. — Хенрика снова целовала его, на этот раз руки, там где оставили шрамы осколки разбитого болтом окна. — Я заберу тебя, мы уедем, я обещаю, я не оставлю тебя, только не уходи.

Тётушка плакала, Гарсиласо слышал и чувствовал каждый всхлип. Он пошевелился, поднял голову, заставил себя открыть глаза. Мир прояснился, вдох, ещё! Хенрика крепко обнимала его, заглядывала в лицо. Бледная, заплаканная, с покрасневшими глазами и носом. Волосы растрепались, губы дрожали, в глазах испуг, почти ужас.

— Тётушка, не надо, — он как мог сжал её ладонь.

— Хенрика! Одевай его и уходите. Давай же! — Гарсиласо обернулся на голос канцлера. Донмигель стоял у его кровати, он не смотрел на них с тётей, только на Розамунду Морено. В женщину глядел короткий, широкий ствол пистолета. Донна Морено вжалась в стену, не решаясь продвигаться к двери, она замерла, выстави вперёд руку со стилетом. Лезвие смотрело прямо на Донмигеля, но разве это защита от пули?

— Но, он же теперь… Мигель…

— Госпожа Яльте, возьмите себя в руки или уезжайте, и я позабочусь о нём сам! То, что случилось, не делает Салисьо лучше, забыли мои слова? — Донмигель оглянулся на них, встретился с Гарсиласо взглядом. О чём он? Что случилось? Во взгляде канцлера мелькнуло облегчение, но лишь на мгновение, чтобы снова смениться жесткостью. Донмигель одет в шляпу и плащ, не иначе собирался куда-то ехать… Домой, перевёз жену в Айруэлу?

Дрожащими руками Хенрика поправляла Гарсиласо воротник сорочки. По голым ногам гулял сквозняк, сорочка не защищала от ветра, Гарсиласо уже замёрз, но это был приятный озноб.

— Тише, не шевели шеей, надо чем-то перевязать…

— Это царапина, тётушка. Нам нужно уезжать?

— Что? — Хенрика вздрогнула, обняла Гарсиласо за плечи. Она напугана, дрожала больше него. — Да, родной. Здесь тебе опасно.

— Моя одежда в сундуке, — Гарсиласо как мог ободряюще улыбнулся тётушке.

Непослушные пальцы воевали с крючками колета, пока тётушка натягивала на него сапоги. Плащ Гарсиласо застегнул уже увереннее, головокружение наконец оставило его, только на языке оставался горьковатый привкус. Тётя Хенрика взяла его за руку, повела за собой, проводя за спиной Донмигеля. Канцлер не глядя ободряюще сжал его за плечо, он не сводил с донны Морено глаз. Она стояла как статуя, веки прикрыты, на губах нервная усмешка. Она опустила стилет, но всё ещё крепко стискивала его в кулаке. Один меткий бросок, и лезвие по рукоять войдёт в шею Гарсиласо… Наверное, поэтому Донмигель двинулся к дверям, не отворачиваясь от Розамунды Морено, но прикрывая спиной Гарсиласо. Почему-то от канцлера пахло гарью.

— Деньги и вещи в карете, поспешите, госпожа Яльте, увезите его. Уберегите его.

— Донмигель, — Гарсиласо на миг прильнул к канцлеру, обнял его со спины, тот сжал его руку.

— Нас ждут великие дела, дружок. Только немножко позже, — по голосу канцлера Гарсиласо понял, что тот улыбнулся.

Гарсиласо перешагнул порог комнаты, дверь за ними с тётушкой прикрылась, но он видел, как канцлер ви Ита с поднятым пистолетом сделал шаг к донне Морено.

Глава 28

Блицард

Хильма

Альда откусила краешек медовой корочки пирога, и сладость растаяла на языке слишком скоро. Добраться до начинки — груши в сиропе — не стоило и мечтать. Не может же она съесть больше мужа. Графиня Оссори всегда стыдилась своего аппетита, когда им с графом изредка доводилось трапезничать вместе. Сейчас же муж совсем являл негласный укор ей. Заспанный, едва оправившийся после зашивания раны, Рональд в последний раз звякнул ложкой о тарелку с фазаньим супом и с видом страдальца отодвинул блюдо. На десерт, как и на жену, он не смотрел.

Король Лауритс Яноре принял их так любезно, будто супружеские пары без слуг, без багажа — скандал! — сваливались на его голову постоянно. То есть, к огорчению Альды, короля они не видели, тот поручил позаботиться о них сенешалю Людвику Орнёре. «Мессир фокусник», как называл его Берни, был живым, из плоти и крови духом дворца Сегне. Он ходил в нём негласным хозяином, почти незаметно касался кончиками красивых тонких пальцев завитка на обоях, блестящего бока дверной ручки, изгиба витража на окне, словно проверяя, в порядке ли его владения. Распахивая двери в их комнаты, Людвик едва дотронулся до створок, но те разлетелись крыльями. Альда видела, как у Рональда перехватило дыхание, но причиной тому оказались вовсе не «фокусы» сенешаля. Людвик выделил им комнаты, в которых жили драгуны, бывая в гостях у королевы Хенрики.

— Прошу простить моё невежество, ранение совершенно выбило из сил. — Этот тон Рональда Альда хорошо знала. Напряжённый, наигранно безразличный, он означал, что Рональд словом ли, делом ли готовится выстрелить. — Как вы нашли Хильму, пока таскались по книжным лавкам, бросив в кордегардии полудохлого муженька?

Альда отставила чашку со сладковатым медовым напитком. Рональд испытующе смотрел на неё с другого конца стола. Бледный, с поникшими кудрями, слабый после лечения раны, он не утратил твёрдости взгляда. Альда едва сдержалась, чтобы не сощуриться, но и не вглядываясь она знала, что сейчас в его глазах зарождается злость.

Хильму она нашла прекрасной северянкой с очами цвета неба в водах реки Ульк. Хильма хохотала звоном колокольцев на уздечках лошадей, говорила быстрым, твёрдым стрёкотом горожан, стучала их каблуками по мощёным булыжником улицам. Хильма куталась в меха и яркие одежды, играла расшитыми золотом и камнями лентами, манила запахами мороза, выпечки и жареных колбасок. Домики с красными крышами были словно из сказки о дворце из сладостей, изящные мостики — с ковкой и деревянной резьбой — высились над каналами. С набережной было видно, как дремлют, дожидаясь весны, мелководные корабли. Пронзительно, хрипло кричали чайки. Книжная лавка прижималась к главному корпусу Хильмской академии, почти неприметная в тени его величия. У Альды захватило дух, она бы так и смотрела на здание из красного камня, его ажурные арки и башенки, если бы некий одетый в чёрное господин не налетел на неё. Он не заметил графиню Оссори за стопкой книг, которую бережно нёс перед собой, не доверяя слугам. В качестве извинения Людвик предлагал купить Альде всю книжную лавку, но она попросила лишь о помощи мужу… Оценил ли Рональд? Нет.

— Вам ничего не грозило. К тому же вы, прямо при страже, начали бредить и прогонять меня весьма неприятными словами. — Вздохнув, Альда отвернулась от Рональда. Пусть злится сколько угодно, ей не было совестно. Всю дорогу до Хильмы он только и делал, что обвинял её в несуществующей измене и выдуманном предательстве. Альда же покорно сносила все упрёки, ухаживала за раной, ловила каждый беспокойный вздох мужа во сне, боясь, что он может стать последним. Но благодарности Рональд не знал. Он и сейчас вспомнил только свою обиду. Глупый, напыщенный мальчишка.

— Не так-то просто носить рога и не вспоминать о моей чести, которую ты запятнала, — угрожающе прогремело с другого конца стола. Чашка с медовым напитком жалобно звякнула.

— У тебя нет рогов, Рональд! Разве что бараньи, но их ты набил себе сам!

— Намекаешь на Лавеснор?! — Рональд вскочил. Лекари постарались на славу, муж будто забыл о ране.

— Совсем нет! — Альда не без усилий отодвинулась от стола вместе со стулом. Ругаться совершенно не было сил, но если Рональд Оссори что-то себе придумал, выбить это что-то можно только синяками и шишками. Альда не была безголовиком, иначе давно призвала бы Берни к ответу.

Рональд скрипнул стулом по дощатому полу и пнул ножку стола. Альда сдержала язвительный смешок. Муж забыл о том, что его, как самого настоящего «несчастненького», не только подлечили, но и переодели, и вместо жёстких драгунских сапог с окованным железом мыском на его ногах красовались сапожки из мягкой кожи. Берни сохранил лицо, хотя и зашипел сквозь зубы.

— Хорошо же, если рога мне только чудятся, потрудитесь объяснить, почему вы оказались в невестах Рейнольта и теперь пускаетесь в самостоятельные прогулки. Негоже порядочной жене путешествовать без мужа!

Берни сорвался на крик, рык, рванул пуговицы куртки из тёмно-серого сукна. Его будто душило, так яростно он оттянул воротничок от горла.

— Я ему не невеста… и никогда бы не стала. — Вжимаясь в стул, Альда пыталась совладать хотя бы с голосом, но тот уже звенел слезами. Рональд в два шага оказался напротив, навис над ней медведем, за широкими плечами не видно света, сильные руки стиснули деревянную спинку стула, так что Альда бы не удивилась, услышь она треск искусной резьбы. Кудри упали ему на жёсткое лицо, щёки и шея залились румянцем, голубые глаза пронзали, убивали. — Я бы не вышла за него.

Её шёпот потонул в громком сопении мужа. Он глубоко дышал, будто наполнял лёгкие яростью и так силился сдержать её. Рональд нервно улыбнулся, между бровями пролегли две глубокие морщинки.

— Я спрошу ещё раз. Почему ты оказалась одна в том лесу? — его голос дрожал от злости. Рональд уже спрашивал её об этом по дороге в Хильму, и не раз, но Альда отмалчивалась. Она не находила в себе сил снова оказаться в той ночи, вспомнить, испытать заново весь ужас… И боялась, муж снова усомнится в её словах.

Альда стиснула себя за локти, под ладонями смялась вышивка по рукаву сорочки. В платье того же фасона, с декоративными полосами ткани через плечо, она у себя в библиотеке встретила Дисглейрио. От воспоминания бросало в дрожь. Не случись того поцелуя, не случилось бы и всего остального? Сбежала бы она из Григиама лишь с двумя слугами, старалась бы ехать даже ночами?

Рональд не отступал, ждал ответа. Не в силах посмотреть ему в глаза, Альда уставилась на вышивку по вороту его куртки. Черные и рубиновые нити сплетались в узор из цветов, солнца, клубка стеблей и брызг росы. Альда провела пальцами по точно такому же узору у себя на рукавах, опустила голову.

— Я говорила тебе правду, я хотела найти тебя, — сказала или только шевельнула губами?

Рональд отозвался также тихо:

— Но нашёл тебя я. Альда.

Она чувствовала на себе его взгляд, горячее дыхание. Глаза защипало от слёз, сжать бы губы, но слова сами срываются, не поймать.

— Потому что я сорвалась с лошади. Она скакала слишком быстро, без седла, и я не могла… не сумела… я плохая наездница. — Альда прикрыла рукой дрожащие губы. Если она расплачется, Рональд рассердится и обзовёт плаксой. Но отчего-то именно сейчас захотелось рассказать ему всё, тревожная тайна бурлила в горле отравой.

Тень мужа исчезла. Альда моргнула, подняла глаза: Берни опустился перед ней на корточки, прямо к войлочным туфелькам, руки положил на подлокотники стула. Он вглядывался ей в лицо, больше не злясь. Дышать стало необъяснимо легче, но Альда всё ещё оставалась во власти этого медведя. Или в безопасности?

— Мы ехали ночью, со мной были Дженни и Эд. Ошибкой было уезжать вот так, но Энтони страдал от ранения, а оставаться дома, ждать я не могла. Я искала тебя на постоялых дворах по Гусиному тракту, я торопилась, и той ночью… я решила не останавливаться, пересечь границу с Блицардом. Я была уверена, ты уже давно здесь. — Взгляд скользнул по комнате. Рональд выглядел здесь на своём месте. Двери зала, где они обедали, выходили на анфиладу из трёх комнат, несложно догадаться, какие три драгуна в них жили. Последняя комната, чья дверь расписана расправившим крылья линдвормом, заперта. В комнатах преобладала мебель из неведомого Альде тёмного, почти чёрного дерева, мерцали статуэтки и сосуды из серебра, светлые стены, на первый взгляд просто отштукатуренные, на самом деле были готовыми для чертежей поверхностями. Овальные окна в пол, по краям забранные кристаллами витражей, пропускали потоки дневного света. Взгляд Альды неизменно цеплялся за тапестри на дальней стене. Кабан с золотой щетиной на загривке убегал от своры собак, следом друг за другом мчали три охотника. Вторым скакал огненно-рыжий, у губ он держал рожок. Альда вздрогнула, перевела взгляд на мужа.

— Когда я узнала о Лавесноре, я думала, ты погиб. И не было минут страшнее, Рональд. Я торопилась к тебе, потому что ты был мне нужен, потому что ты сам, исчезнувший, покинутый друзьями, нуждался в помощи. Пусть её и могла предложить только мессира Ледышка… — Альда вздохнула, закрыла глаза. Воспоминания обрушились темнотой, холодом, страхом, но на этот раз муж был рядом. — Той ночью на мою карету напали. Я только помню, как дверцу распахнул мужчина в платке до самых глаз, ближе к нему оказалась Дженни. Он схватил её, она закричала, громко, но я даже не попыталась помочь ей. От страха я не могла пошевелиться, крикнуть, а мою верную Дженни унесли, её наверняка… Её крик резко оборвался. А потом меня схватили и вырвали на улицу. Разбойники кричали на блицард, я ничего не понимала, кажется, я пыталась вырваться, но оказалось, это Эд. Почему-то я запомнила, как тем же вечером он рассказывал о жеребятах на нашей конюшне, он гордился одним… Эд меня спас. Он убил одного разбойника, его кровь попала мне на платье. Я оказалась на лошади, Эд сцепил мои руки вокруг её шеи, а дальше только скачка. Я не помню дороги, я ничего не помню, только темноту и ужас, от которого я не могла открыть глаз. Должно быть, я проехала совсем немного, я бы не удержалась… Я не помню, как упала. Я не знаю, что случилось с Эдом. Следующее, что я помню, это тепло и… ты.

От прикосновения к плечам Альда дёрнулась, распахнула глаза. Берни уже стоял за её спиной, его ладони мягко легли ей на плечи.

— Тебя не тронули? Не бойся. — Рональд слегка хрипел, говорил непривычно тихо. — Когда конюх тебя спас, тот разбойник тебя не…

— Нет, — Альда покачала головой. Берни легонько сжал её плечи.

От стука в двери они подскочили оба. Рональд оставил её, с плеч будто соскользнула тёплая шаль.

— Да! Входите. — Он прокашлялся, всё ещё хрипя. Альда торопливо вытерла слёзы в уголках глаз.

— Послание графу и графине Оссори от короля Лауритса I Яноре.

Альда поднялась со стула, чтобы видеть слугу, но тут же отшатнулась и схватила Рональда за предплечье. В дверях действительно виднелся слуга, обычный человек в синей ливрее, но рядом с ним высилось неведомое существо. Ростом с Рональда, оно стояло на двух длинных, мощных, совершенно голых лапах. Тело в больших,чёрных с синим отливом пушистых перьях. Только кончики крыльев, которые создание горделиво выпячивало в стороны, и хвост сияли белизной. Невероятно длинная, лысая как и ноги шея птицы заканчивалась неправильно маленькой, словно состоящей только из клюва и больших глаз головкой. В клюве птица держала жёлтый листок.

— Что это? — Рональд ожил первым.

Слуга обречённо покосился на подопечную и потянулся за бумагой в клюве, но птица недовольно мотнула головой.

— Это любимая… штру… штра… стррр… песочная птица его милости Лауритса. Нэс-рин. Он пожелал, чтобы послание вам передала она. Вы не могли бы взять записку? Мне она не отдаст.

Лицо слуги исказилось от неподдельного страдания, Альде стало его почти жаль. Должно быть, он силился вымолвить слово «страутос» или «страус», во всяком случае, так её называл Пилигрим Арчи, отец Рональда, ссылаясь на труд по зоологии древнеравюннского учёного и показывая гравюры. Правда, на них эта птица смотрелась несколько иначе. Альда подумать не могла, что она окажется такой огромной. Страус уставилась прямо на неё, изредка моргая длинными, пушистыми ресницами.

— Помнишь, как я однажды назвал тебя страусихой из-за той картинки? — шёпот Рональда щекотал ухо. — Я был не прав.

Он легко разжал руки Альды и подошёл к птице, пытаясь забрать письмо. На секунду показалось, что сейчас Нэсрин его клюнет, явно не желая расставаться с королевским письмом, недовольно притопывая ногами с тремя когтистыми пальцами на каждой, но клюв она разжала.

Послание от короля оказалось немногословным, Рональд даже покрутил записку с разных сторон, но на ней нашлась только одна строчка, написанная острым, узким, угловатым почерком:

«29 декабря. Прием, 7 часов пополудни. Быть с супругой. Я́норе».

Не успели Оссори переглянуться, как раздался резкий, визгливый, оглушающий звук, от которого могли бы лопаться стёкла в окнах. Нэсрин прокричала точку в послании своего хозяина.

Глава 29

Блицард

Хильма


Церковные свечи излучали такой сладкий запах, что от них бы неминуемо заслезились глаза — не заплачь Райнеро Рекенья-и-Яльте раньше. Слёзы скатывались по щекам быстрыми обжигающими каплями, от них першило в горле, но они были молчаливы и правильны. Прюммеанский священник в окружении клира, облаченный в лунно-белое одеяние, читал с амвона молитву. Она гремела над головами плачущих, подвывающих прихожан, устремляясь к самому куполу и выше, но для Райнеро звучала неразборчивым гулом. Он только знал, что эта служба по его матери, совпавшая с днём Святой Дианы — её оплошавшей покровительницы. Но сколь бы бессильной не проявила себя святая, вина негодного сына была несоизмеримо тяжелее.

Это сейчас он стоял у колонны, сразу позади скамей, где собрался королевский двор. А где он был, когда мама умирала, почему не отогнал от неё исповедников, камбалиных сыновей, что нарушили священную тайну исповеди? Это сейчас он просил Пречистую позаботиться у себя в Царстве о святой королеве-иноверице, а почему не просил Её отвести от северянки эскарлотское солнце, сжигавшее ту дотла?

Сердце сжималось, травимое горечью, но слёзы остывали и текли реже, медленней. От того, что он отстоит прюммеанскую службу и опять прольёт слёзы скорби, вина его не искупится. Райнеро втянул сквозь стиснутые зубы воздух, душный, напоенный громким горем черни и тихой, сдержанной печалью дворян. Мать происходила из дома Яльте и назначила бы сыну одно, единственно верное искупление. И сын выпрямился, касаясь лопатками камня круглой колонны, и посмотрел вперёд — чуть левее амвона, убранного мозаикой с изображением святого Прюмме, толстячка в синей рясе с лунно-белым подбоем. Ради искупления ты сюда и пришёл, так соберись же, чувствительное убожество.

В цвета Прюмме оделся весь королевский двор, но Райнеро был нужен только один человек в тёмно-синей куртке, её единственную рассекал лунный росчерк перевязи. Никто другой из присутствующих не носил войну с собой, в то время как Лауритс Яльте хранил верность ременной, почти военной перевязи, держал спину невероятно прямо, а лежащие на плечах волосы отливали рыжиной мироканских песков.

Перед беглецом и бастардом сидел новый кумир всего Прюммеанского мира и двоюродный брат матушки, бастард же знал о нём совсем немного. Лауритс Яльте около четырёх лет обращал в свою веру язычников Восточной петли, да так ревностно, что по возвращении преподнёс своей Церкви совсем юное, но прочное королевство. Яльте выстроил его на костях песочных людей, павших в войне с захватчиком, и укрепил силой молитв к пущей славе Прюмме. Силой молитв и мощными гарнизонами. Люцеанская церковь давно утратила в Восточной петле влияние и теперь могла разве что завистливо сотрясать воздух, а вот разрозненные города, принадлежащие некоторым коронам Полукруга, присматривались к новому соседу — с войной ли к ним пойдут или дружбой? Канцлер Эскарлоты с воспитанником следили за всем этим с большим вниманием, тем более что Эскарлота владела в Петле тремя городишками.

Но вот уже месяц, как воспитанник отделён от прежнего мира своим бастардством, изгнанием, и только всё тот же один человек в состоянии протянуть ему руку помощи. Папенька обронил много красивых слов, но наотрез отказался идти на службу и на выходе из собора представляться королю, возвращая из небытия графа А́гне. Между тем, бывший маршал Эскарлоты и предводитель Святого похода поладили бы, созерцая перед собой священное действо одинаково неподвижно.

— Горя-то сколько, ах, а горя-то! — заохали за плечом Райнеро. Он даже оглянулся. Дородная женщина в пышных одеждах с обилием мехов, не иначе купчиха, пихала в бок такого же внушительного супруга, глядящего в сторону амвона заплывшими от слёз глазами. — Одну деточку отпустили в белый свет, а он ей чёрным оказался, а теперь и вторую отпустили, не угнался за ней его милость, не повернул обратно, ох, горе-то, как бы ещё один заупокой стоять не пришлось!…

Купеческая чета была всего лишь колоском в поле простонародья. Оно раскинулось от занятых знатью скамеечек до, наверное, Соборной площади, и в поисках свободного места оставалось только смотреть вверх на расписанный сценами из бытия св. Прюмме купол.

Вокруг Райнеро сгрудились купцы, университетские преподаватели и стряпчие, резко соблюдшие Закон о тканях: серебряные прюммеанские диски лежали на суконных пластах плащей и мантий. За ними мяли ручищами шапки ремесленники и будто бы даже селяне, поди различи их, когда они сливались в единую серо-коричневую массу вдоль стен. Жёны всех сословий плакали на мужниной груди, дети жались к материнским юбкам. Очень многие из толпящихся в соборе прихожан были светловолосы, с розовыми от духоты и плача лицами.

— Ну да ничего, — ободряюще шмыгнула носом давешняя купчиха. — Сердца ломаются да не бьются. Глянь, Йозеф, али то не единение мужской доблести с девичьей ласковостью, али не май и ноябрь, не май и ноябрь?!

Райнеро покачал головой, трудно вообразить, чтобы королевская семья Эскарлоты стояла службу вместе с простонародьем, и простонародье шепталось во время службы, ещё труднее — чтобы обсуждало короля. Эскарлотец торопливо пустил взгляд по привычному пути, вперёд и налево от амвона, и оторопел, чувствуя, как в дурацком подражании Франциско выкатываются глаза. Лауритс Яльте в конце концов зашевелился, но лишь затем, чтобы погладить безутешную девицу по обвитой косами головке, которую та положила ему на плечо. Она явно хорошенько поворожила над его сердцем…

Священник закончил молитву и начал на староблицарде читать отрывок из Святого Писания. Райнеро скверно знал порядок прюммеанской службы, но сейчас смутно припомнил, что прюммеане приберегают цитату из Писания напоследок. Значит, немного выжидаем и пробираемся к выходу. Даже если король пойдёт не первым, а окружит себя заслоном из дворян, смешается с ними, его невозможно упустить из виду, спутать. Перевязь, лунная отметина на тёмно-синей глади поведёт Райнеро. И потом, мама иногда пересказывала Райнерито письма от сестры, и он слышал о смешной моде при дворе бывшей королевы Блицарда. Мужчины действительно носили волосы ниже шеи и плели на висках и за ухом тонкую косицу, которую украшали мелкими драгоценными камнями, но новый король противостоял этим веяниям. Его подружка тоже отличалась от прочих белокурых, как козочка из «Козлячьей горы», дам — её косы были коричневее, чем корица, и, свёрнутые в узор, служили сами себе украшением. Другие, хоть и не убирали от плачущих глаз платков и припадали к груди мужей, не забыли украситься лентами и шпильками. Райнеро свёл знакомство со многими женщинами, чтобы постичь нехитрую истину: ничто не вынудит женщину выглядеть менее красивой, чем это для неё возможно.

— … Да убаюкает Луноокая душу дочери Предвечного Дианы, — с неясным исступлением пропели священник и клир. — Ведома той душе верность, ибо была дочь Предвечного Диана верна роду своему и земле своей, и от верности же этой на чужбине очутилась. Ведомы той душе отвага и воля, ибо стоически дочь Предвечного Диана переносила потери и лишения. Ведомо той душе было милосердие, ибо никогда дочь Предвечного Диана не отказывала в крове и пище убогим и сирым. Принимай, Белоокая, себе эту душу, чиста она, как свет твой, ясна она, как Предвечного взоры. А́мис! Амис! Амис! Амис!

В недавнем прошлом сын Заступника Веры, верный рыцарь Пречистой, принц Рекенья постыдно вздрогнул. Рука рванулась за ворот сорочки — сомкнуться на солнышке, опередить прюммеанцев, поднимавшихся на ноги и бравшихся за свои луны. Мама не достанется Луноокой лишь потому, что крещена прюммеанкой, ты слышишь, Пречистая, слышишь?

Он мог бы долго взывать к Пречистой, моля проложить для матери солнечную дорогу, но настала пора уходить. Райнеро невольно усмехнулся, уловив, что они с королём одновременно, похожим порывистым движением взялись за эфесы шпаг, чтобы придерживать ножны. Они оба кипятили кровь под жарким солнцем и оба вернулись остудить её в северных снегах. Оба Яльте. Не бывает такого, чтобы один Яльте оставлял помощью другого Яльте.

— Ваша милость… Ваша милость… Ваша милость… — Без опаски просидев бок о бок с королём Блицарда, дворяне расступались и кланялись только в полмеры. В этих лёгких наклонах чувствовалось признание, уважение, но не священный трепет, причитающийся с подданных короля Эскарлоты. Похоже, можно истоптать пески Восточной петли от края до края, короноваться, но подданные-северяне не перестанут знать себе цену.

Райнеро развернулся и начал прокладывать себе путь из собора, для чего сперва увернулся от телес и мехов купеческой четы. Купчиха бросилась к королю, как к долгожданному заморскому гостинцу. За дядюшку даже стало тревожно, по бокам не наблюдалось никакой охраны. Однако ни купчиха, ни стряпчий, ни ремесленник не хватали его за сапоги или одежду. Выражая доброе отношение, почёт, всего лишь старались идти рядом и вровень, что при его стремительной походке оказалось не так-то просто. Райнеро успел рассмотреть королевский ус и профиль — Лауритс не унаследовал фамильной курносости, нос был прям и горд. А потом принца Рекенья сжала и унесла взопревшая толпа. Беловолосая, розоволицая, она плотно обступала его по бокам, разя крепкими запахами, возвышалась над ним на голову и трясла у его лица колючими бородами — его занесло к лесорубам? Райнеро казался себе заморышем, оглядывался, ища пути спасения, но тут сзади напёрла седая бабка в сбившейся на шею шали. Старуха бубнила заупокойную королеве Диане, в то же время ругаясь, что ей не достанется монетки. Райнеро отвернулся, метнулся туда, обратно, и вдруг в глаза вонзился белый слепящий свет. Немыслимо! Выбрался! Но где же дядюшка? Самое время отвесить ему эскарлотский поклон, принести соболезнования и представиться старшим сыном королевы Дианы…

Выпустив эфес и поправив перекрутившийся плащ, с наслаждением вдохнув свежий морозный воздух, Райнеро вгляделся в прорехи между многочисленными головами и плечами и нашёл дядюшку. Тот остановился в середине круглого крыльца, окружённый плотным кольцом подданных. Раздающую милостыню знать отнесло от него на несколько шагов в разные стороны.

— Славься, Яноре!

— Яноре слава!

— Ларс! Ларс! Ларс!

Король Эскарлоты, презирая простонародье, не подпускал коснуться даже края своей ропоны. Но король Блицарда, не надев плаща и перчаток, только что пожал руку какому-то мужику мастеровому, затем кивнул причитающей, укутанной в шали тётке. Это было не заигрыванием, а чем-то спокойным и искренним. Райнеро тряхнул головой. У себя в Валентинунья он водил дружбу с чернью, но до простоты дядюшки ему далеко, и на родине это считалось странным, неправильным, даже постыдным. Блицарды же и не ждали от своего короля чего-то другого.

Райнеро едва не забыл о своей цели, когда незабвенная купчиха, за крылья мантии оттащив преподавателя прочь, заключила Лауритса Яльте в крепкие материнские объятия.

— Уж вы на неё, ваша милость, не серчали ли бы! Одна она у нас осталась! Уж вы бы её, ваша милость, вороти ли бы, — голосила она куда-то за шею королю, которого согнуло от её обхвата.

Тот хлопал не в меру участливую подданную по необъятной спине и вымученно улыбался. Он ещё не дошёл и до половины жизни, ему было тридцать три или тридцать четыре, но пески осыпали его морщинами вокруг глаз и резкой складкой у губ. По хихиканью сзади Райнеро понял, что девицы находят короля красивым. Пожалуй, так оно и было, но то красота Яльте. Она не ослепляла. Холодноватая, ровная, она заставляла присматриваться к ней долгим, внимательным взглядом.

— Маленькая она да неразумная, Хенни наша! Ой, возвращайте девоньку, пока белый свет для неё чёрным не сделался!

На последних словах лицо короля посуровело, обострилась, улыбка приблизилась к оскалу, а усы и бородка вспыхнули злым жаром мироканских песков — подыграло солнце, взошедшее над нагромождением облаков. Райнеро с удвоенной решимостью двинулся к дядюшке, пока того окончательно не лишили доброго расположения духа. Не заклеймит же тот племянника самозванцем у всех на глазах. Надо думать, скажет, чтоб шёл с ним, или хотя бы назначит аудиенцию. Высвобождаясь из объятий купчихи, Лауритс Яльте снова дружелюбно улыбался, и это было последним, чему Райнеро придал значение.

Свет сверкнул, и на него поглядел ангел. Темнокудрый ангел с карими глазами лани. Девушка дарила его мягкой, немного робкой улыбкой гранатовых губ, из её глаз светило южное солнышко, и она тянула ему навстречу руку. Что она делает? Чего она хочет? Так ли это важно? Райнеро не слышал даже вздохов своего сердца, не видел света вокруг. Он просто хотел подхватить этого ангела на руки и унести с собой. А ещё бесконечно смотреть на неё, потому что при взгляде на неё делалось необычайно тепло.

Её пальцы взяли его руку и повернули ладонью вверх. Райнеро успел коснуться их другой рукой, но видение уже пропало, а его снова всосала в себя суматошная, шумная толпа.

— Ларс-победитель!

— Слава Яноре!

— Святой король! Покоритель песка!

— Князь огней раны! Хозяин сельдей сраженья!

Выкрики северян едва касались слуха, Райнеро прислушивался к обезумевшему сердцу, что забыло родича-короля, забыло утраченный трон Эскарлоты. Незнакомка, ангел с ланьими глазами, только она имела значение. Он посмотрел себе на ладонь. Прикосновение её пальчиков истаяло, но вместо него лежала медная монета с выгравированным профилем гарпии. Гарпия плохо вязалась с образом ангела, и Райнеро перевернул медяк обратной стороной, после чего поцеловал с тем же трепетом, что солнышко Пречистой.

Глава 30

Блицард

Хильма


Что, если он не забыл «слизня»? Конечно, он не забыл…

Свет в окне слишком яркий, спинка стула до странности неудобная, скатерть на столе опасно белая, закусок расставлено подозрительно много. Берни в очередной раз вгляделся в мордочку пряничного медведя, в этих обстоятельствах такого привычного, родного. Пряник вручила нагулявшаяся по Хильме Альда. Похихикав над собственным рассказом о прогулке, жена упорхнула с новой подружкой осматривать Сегне. Вот смеху-то было бы, узнай она, что гуляет с бывшей, мимолётной любовницей мужа… А ныне — любовницей короля? Что крошка Юльхе могла нашептать Лари о Рыжем Дьяволёнке? Что она могла нашептать, чтобы добавилось причин прямо здесь снести ему голову, а не покровительствовать?

Белая глазурь на прянике начала таять под пальцами. Берни отложил сладость на сервированный по случаю встречи с королём стол и утянул с блюда первую попавшуюся закуску. Розоватый бутон с красными крупицами напоминал паштет и лежал на очень тонкой лепёшке, норовившей разломиться прямо в пальцах. Кухню Восточной Петли Берни не знал. Что же, попробуем. Деликатес быстро перестал радовать, вспыхнув на языке огнём. Едва не опрокинув бокал, Берни плеснул себе вина, налитого почему-то в бутыль, не кувшин, и залпом выпил, надеясь, что хоть оно не окажется сродни перцу. А вот и первая шуточка от короля: назвался драконом — дыши огнём. Огонь жёг желудок, Оссори обречённо кусал пряничного медведя за голову. Недолго бедняга красовался белой сахарной шубкой и чёрными глазками бусинками.

— Что за мерзкая чёлочка.

— Хью, это просто такая причёска…

— Джон, это просто такое отсутствие вкуса. У-у-уши, ты посмотри, так и хочется дёрнуть за мясистые мочки.

— Ты чокнутый.

— Ещё передеритесь!

— Не мешай старшим спорить, Оссори!

— Кэдоган, они…

— Молчать всем! Хью, Джон, Яноре хоть и плохо знает блаутурский, но не глухой. И хватит зубоскалить. Берни, с кем ты связался? Нарываешься на новую дуэль с Хьюго, чтобы он опять проиграл и неделю плевался ядом?

— Я тогда не проиграл! Я споткнулся, а у Оссори дьявольское везение!

Увернувшись от дружеской оплеухи Хью, Берни рассмеялся, успел ущипнуть того за предплечье. Вишенка задорно заржала, умница, вильнула в сторону! Злобно фыркающий в усы Хьюго надвигался неумолимо, но Кэдоган усмирил всех одним взглядом. Джон одобрительно кивнул принцу и тщательно расправил на круглом животе складки колета. Берни весело взглянул на Кэди, но принц отныне смотрел только всадника, что подъезжал к их компании. Для всех принц Тимрийский был недоволен поведением друзей, но только Берни знал истинную причину этого напряжения…

— Интересно, он всегда так улыбается, или он просто выспался этим утром… — Энтони вырос по левую руку Берни, прицокнув, посмотрел поверх его головы на Кэди. — Яноре выспался, а вот наш принц глаз не сомкнул.

С досады Берни пихнул наблюдательного друга локтём в бок. Тони недовольно зашипел, но сдачи не дал. Да, Айрон-Кэдоган действительно не спал этой ночью. Берни слушал опасения побратима, как мог старался разуверить, но сам не заметил, как его сморило. Берни проснулся под плащом принца, сам же Кэди так и сидел у окна гостиницы, вглядываясь в сереющий рассвет. Этим утром они встретят Лауритса Яноре, который проводит их до самой Хильмы, до дворцового крыльца, где Кэдогана будет ждать невеста, его любимая Хенрика. Этим утром они встретят кузена Хенрики слизня Лари, которого Кэдоган считал серьёзным претендентом на её руку, а значит, своим соперником. Чушь, невероятная глупость, прекрасная Хэнни и этот жалкий домашний слизень! Берни смеялся, но Кэдогану было не до смеха. Он твердил: пусть жалкий, пусть слизень, но Лауритс любил Хенрику, об этом знали все, об их союзе мечтала знать и чернь. А вот блаутурского дракона блицардцы не жаловали, хоть и боялись.

— Добрррого утра, — ударило по ушам. — Я Лауритс Яльте, принц Яноре.

Берни переглянулся с Энтони. Недоразумение выучило блаутурский? Лари, называть его на блицардский манер «Ларсом» Неистовые драгуны отказывались, остановил серого в яблоках коня напротив кобылы Кэди. Беатриче недовольно попятилась, выдавая охватившее принца неудовольствие. Нет, омерзение, кивнул себе Берни и невольно сморщил нос. Лари счастливо улыбался драгунам, эта тусклая, но очень широкая улыбка бесила всех и каждого, особенно Хьюго, который сам любил скалиться. Берни сощурился на провожатого. Короткая стрижка, рыжеватая чёлка чуть вьётся на лбу. Ясные глаза глядят доверчиво. Руки стискивают поводья, никак нервничает. Чистенькая одежда так аккуратно сидела на Лари, что казалось, он в седле не шевелился, так ладно расправлено кружево на воротничке сорочки, так ровно блестят пуговки на тканой нарядной курточке. К такому даже дорожная пыль приставать побрезговала.

— Приветствую, Лауритс. Ты без свиты? Надеюсь, ничего не случилось? — Кэдоган кивнул Лари, тот неуверенно склонил голову в ответ, явно пытаясь перевести последнюю часть фразы.

— Случилось, свита от него сбежала, и я их понимаю! — оскалился в улыбке Хью, глядя прямо Лари в глаза.

Несчастный олух улыбнулся.

— Я не знать язык. Знать мало слов, — выцедил он.

— Я вижу, мой хороший, — участливо покивал Хью. — А я-то подумал, утро испорчено. Восхвалим святого Прюмме, слизень так и не удосужился выучить язык!

Берни стиснул зубы, не стоило сомневаться, Кэди не станет такое терпеть. Принц действительно повернулся к Хьюго, не обратив внимание на беспокойно мнущегося в седле Лари. Берни видел только чернокудрый затылок Кэдогана, но не сомневался, сейчас на Хьюго обрушился один из усмиряющих взглядов из-под бровей. Принц Тимрийский не умел лгать лицом. Если он улыбался, то белозубая улыбка озаряло всё его лицо, и те, кто были рядом, невольно заражались этим жизнелюбием. Если принц смеялся, то с запрокинутой головой, а хохот лился песней. Если же он сердился, то одним сдвиганием бровей к переносице заставлял любого отводить взгляд, а то и опускать голову.

— Хьюго, если ты изволишь доставлять нашему гостю неудовольствие своими неизгладимо колкими замечаниями, делай это как можно более изощрёнными словами, какие он точно ещё не успел выучить. — Кэдоган никогда не говорил так быстро и в такой скользящей манере. Берни переглянулся с не менее удивлённым Тони. Хью же довольно кивнул, разглаживая усы большим пальцем.

Несчастный Лауритс напряжённо вглядывался куда-то в рот Кэдогану, будто силясь выловить перевод слов оттуда.

— Я понять, вы просить мессира….

— Аргойла, — подсказал довольный Хьюго.

— Мессира Аргойла попросить говорить слова, что я знаю?

— Верно, — Кэдоган жестом пригласил Лауритса присоединиться к ним и продолжить путь. — Но расскажите же о нашей дороге. Что случилось с Эмерикским трактом?

Лауритс тяжко вздохнул, подбирая слова. Берни было почти жаль слизня. Тот бы не имел ничего против, предложи Кэди перейти на блицард, но в планы принца это не входило. Не оскорбляя слизня так явно, как Хью, Кэди всё же не мог спустить ему отсиживание зада во время Девятнадцатилетней и любовь к его Хэнни. Кэдоган ехал на собственную помолвку, но это не мешало ему ревновать! Берни хмыкнул, поправил колет, за петлицу которого ещё утром заткнул цветок сирени. Любимый цветок Альды. Он не отстанет от своего побратима, следом за Кэди настанет его черёд. Когда он, как положено, просил руки Альды Уайлс под зорким глазом матушки, его ещё грызли сомнения, это больше походило на пленение, чем на добровольный союз. Но сейчас, сейчас! Если вместо лопаток когда-то были крылья, то Берни чувствовал, как они расправляются, стоит ему лишь подумать о своей невесте, их общем будущем! Вчера, проезжая заросли сирени, он сорвал сладко пахнущее соцветие и, не выдержав, рассказал о предстоящей помолвке с Альдой друзьям, ведь раньше о ней знал только Айрон-Кэдоган. Со вчерашнего же дня Энтони стал ещё молчаливее обычного. Кэди тогда шепнул, что Тони тоже мог надеяться на сердечко Альды, но Берни засмеялся. О том, что Оссори и Уайлс сойдутся в брачном союзе, все знали едва ли не с того дня, когда маленькие Альда и Берни познакомились, так мог ли Энтони думать о подобном? И предположить смешно!

— Эммер… Эмримммстк… — мучительно замычали над ухом. Лари вклинил коня между Кэди и Хью, так что Берни иногда удавалось разглядеть профиль несчастного слизня. Ничего особенного, разве что щёки румянятся, будто только что побрили и умыли. Лари жестикулировал у самого лица, щёлкал пальцами правой руки, подбирая нужное слово. Язык рвался подсказать, но вместо этого Берни потрепал Вишенку по гриве. — Тракт размыт, — выдохнул Яноре, изображая рукой волну. — Наводнение. Мы ехать другой дорогой. — Он указал вперёд, туда, где дорога сужалась и уходила в темнеющую низину, в лес. — Через…. мммм…. город, где болезнь. Умирать. Карлат. Я сказать понятно?

Берни передёрнул плечами, вгляделся в разом ставшую неприятной даль. Светлые мысли о помолвке исчезли, оставив гнетущее предчувствие беды. Вести наследного принца Блаутура через край, который сгубила зараза и прокляла церковь? Неужели Кэдоган прав, и слизень не так прост, как кажется? Нарочно заведёт их в карлатские земли, где нет подмоги, а там они встретят запропавшую блицардскую свиту, и численный перевес будет совсем не на стороне пятерых драгун, уехавших на мили вперёд процессии, полагающейся блаутурскому принцу… Сказать безутешной невесте, что жениха убили разбойники, предложить себя взамен? Берни с силой сжал эфес драгунской сабли, но Лари не чуял угрозы, продолжая смотреть на Кэдогана безобиднейшим из слизней.

— Кэдоган, мы не поедем с ним. Не через эту дорогу. — Берни вгляделся вперёд. Утро завладело небом, горизонт светлел, солнце уже поднялось, но будет ли в лесу так же светло? Они ехали открытой местностью, последнее селение осталось позади, по сторонам песчаной дороги только поля. Из придорожной травы взвилась в небо вспугнутая стая крохотных пташек, беспокойно запищав, унеслась в хлопковое поле. Не в лес, что всё приближался, из единой серой полосы превращаясь в жухлые деревца у границ и низкие кусты. Так бывает у болот.

— Отчего? — Кэди повернулся к Берни. — Вспомнил страшные сказки?

— Вспомнил страшную явь. Вдруг там ловушка? Он без свиты и ведёт нас заброшенным трактом!

— А, догадался, — подмигнул Кэди. — Я думал об этом и просто не могу упустить такой шанс.

Берни едва не открыл рот. Кэди поманил его пальцем, веля наклониться навстречу. Их стремена звякнули, встретившись.

— Если у него хватит духа напасть, мы ответим. Неистовые драгуны выстоят впятером против десятерых, сомневаешься? Скажу больше, я хочу, чтобы он напал. Тогда у меня будет возможность раздавить это садовое недоразумение на законных основаниях.

Берни уловил блеск в глазах Кэди, и тут мычание слизня прервало их разговор.

— Хенрика передать через меня свои слова… — Лари пошарил рукой за пазухой, вынул аккуратный, не потрепавшийся по краям листочек. — Я писать их. Я читать на блаутурском. «Любимый жених, молю, чтобы дорога тебя не утомила! Я очень жду тебя и скучаю по нашим ночам, разлука коварна, она изводит и нагоняет дурное. Поторопись же к своей Хенни, родной».

Берни едва успел зажать рукой рот, давя улыбку, но Хьюго и Джон так и прыснули от смеха. Кэди не мигая уставился на обеспокоенно вскинувшего бровки слизня, похоже, уговаривая себя не убивать его здесь, сейчас и вне закона. Беатриче заплясала под принцем, вынуждая коня Яноре посторониться.

— Вы уверены, что моя невеста передала именно это?

— Да… я писать её слова, — повторил несчастный слизень. — Что не хорошо?

— Ничего. Стоило отдать мне записку. Она описала, как будет любить меня при встрече.

Лари залился краской, так что лоб и щёки стали ещё более розово-поросячьими. Берни сочувствующе переглянулся с Кэдоганом, взглядом убеждая простить друзьям смех,

ведь они не со зла…

— Кэди, Кэди, ты бы не тянул со свадьбой, твоя бедная Хенни страдает в разлуке! — задыхаясь от хохота, Хью почти лёг на шею коня. Проехав чуть вперёд, он махнул рукой Берни. — Оссори, ты послушай! Свози Альду перед свадьбой к Хенрике в гости, уж она всему научит!

Заткнуться разошедшемуся другу Берни и Кэди пожелали хором. Альда и Хенрика действительно были очень разными невестами, но чистота и непорочность Альды вселяли в Берни веру в правильность их брака. Его милая, наивная, верная Альда, конечно, будет любить и с замирающим сердечком ждать с войны, а он любить в ответ и кружить в объятиях на пороге… Ведь именно так поступают герои её любимых книжек?

Уязвлённый Хью бурчал что-то о праведниках вокруг, Джон же явно решил взять слизня на себя. Лари улыбался в ответ, ерошил на макушке волосы, но разобрать слов драгуна не мог.

— Легенды, понимаешь? Страшные истории. В Карлате. Правда? — допытывался Джон у Лари. Друг страдал тем же, чем и слизень — не знал родного языка собеседника, иначе спросил бы о карлатских легендах на блицард.

Яноре вдруг оживился, неужели понял?

— В крае мор, — Слизень вздохнул, с надеждой поглядел на Берни и Кэди, но помощи не дождался. — Сказки о королеве-ведьме — не есть правда. Этому верить… ребёнок, дурак! Королева есть… без голова, фью! — Лари постучал себя по затылку. — Историю придумать люди.

С каждым словом слизня Хью и Джона мрачнели всё больше.

— Дураки, значит? — Джон скрестил руки на груди, немного откинулся в седле. — Можете так и перевести слизню, что дурак здесь один, и это он.

Обиженный друг придержал коня, Хью поддержал, они пристроились позади Берни и Энтони. Лари растерянно оглянулся и склонил голову набок, его лоб прорезало несколько морщинок.

— Что значит «слизень»? — Яноре произнёс «слизень» сквозь зубы, будто пробуя слово на вкус.

Кэдоган, усмехаясь, махнул на Лари рукой.

— То же, что «сударь», «господин», «мессир»…

— О! Обращение на браутур?

— Только к твоей высочайшей особе, дорогуша, — откликнулся позади Хью. — Хочешь, научим и другим словам? Война, долг, честь, трус, знакомо? Повтори-ка!

— Война знать, — закивал Лари. Покусав губу, повернулся к Кэди. — Долг, честь… трус?

— Верно. Долг, честь — то, чего у тебя нет, а трус — неужели это слово не знакомо? — ответил Кэдоган на блицард. Язык звучал так чисто, что Берни тряхнул головой от резкой перемены. Он достаточно хорошо знал блицард, чтобы значение слов открывалось раньше, чем он успевал вдуматься. И только спустя мгновения Берни осознал, что именно сказал Кэдоган.

Оссори вскочил со стула быстрее, чем понял, что король распахнул двери в комнату и уже шагнул за порог. Казалось, у Лауритса Яноре ушла всего секунда на то, чтобы остановиться у дверей, взглянуть на Берни, склонив голову набок, окинуть взглядом уже весь зал и направиться к столу. Не найдя слов, Оссори просто наблюдал за тем самым Лауритсем, которого в последний раз видел на похоронах Кэдогана. «Слизень Лари» приобрёл опасную грацию человека, привыкшего кружить в самой гуще жестоких сечь и сносить врагам головы. Вероятнее всего, сносить одним ударом. Помимо того, Яноре отпустил усы с коротенькой бородкой и волосы до плеч. Ходивший истым щеголем раньше, он сейчас нисколько не заботился о своей русой, с рыжеватым отливом шевелюре. Несколько прядей были протянуты от висков к затылку и перевязаны там кожаным шнуром, но смысла-то в том, если волосы всё равно упали Лауритсу на лицо, стоило ему склониться над столом. Пока Берни невольно ощупывал собственные причесанные кудри, едва достающие до скул, Лауритс решил поиграться в нападающего и добычу. Трофеями скакнули ему подмышки две настоящие бутылки из тёмного стекла, в форме луковиц, с запечатанными горлышками — на Полукруге они были редкостью, легло в руки блюдо с кругами колбасок и блюдо с чем-то вроде ракушечных раковин. Корзинку с хлебом он вовсе подцепил за ручку зубами, как важнейшую из пожив. По его кивку Берни неуверенно взял поднос с сушёными фруктами и, не забыв пряника, проследовал за Лауритсем. Это такая игра? Или Яноре в походе отрезали язык? О зверствах песочников ходили легенды.

— Ну ве, Оссои. — Лауритс поставил блюда на маленький квадратный столик перед камином, затем вынул изо рта ручку корзины. — Бери, что нравится, и иди сюда.

Бутылки вина в руках короля звякнули несколько ободряюще. Как только Берни подошёл, тот вручил ему одну из бутылок и уселся в центральное кресло с резными крыльями линдворма на спинке. Раньше в нём сидел Кэдоган. Берни сел справа от кресла Кэди и почувствовал спиной родного, стоящего на задних лапах медведя. Он был вырезан на спинке кресла, а обитые тёмно-зелёным бархатом подлокотники оканчивались медвежьими лапами. Кресло же по левую руку принца всегда занимал Энтони, на деревянной спинке красовался искусно вырезанный филин со сложенными крыльями, но сейчас место друга пустовало.

Лауритс закинул ногу на ногу, так что каблук сапога упёрся в колено, и сосредоточенно воевал с печатью на бутылке, выколупывая её кинжалом. Печать сдалась быстро, огонь в камине довольно чавкнул подачкой. Яноре протянул кинжал Оссори, и дождавшись, пока тот высвободит к вину путь, отсалютовал ему бутылкой. Король приложился к горлышку так, будто его давно мучила жажда. Или после пустынь Петли невозможно напиться? Берни всмотрелся: по лицу Лауритса плясали блики огня, искажая черты и накладывая тени, высвечивая морщины у глаз и рта, которые тот заработал за последних четыре года. В волосах у висков блестели редкие седые волоски. Больше того, король и на одежде хранил память священной войны. Презрев придворный наряд, он щеголял в жёстких солдатских сапогах на шнуровке, будто пропитанных песочной пылью некогда чёрных штанах и простой вытертой на локтях тёмно-коричневой кожаной куртке. Единственное, что выдавало в Лауритсе человека из мирного времени — это белеющие манжеты и воротничок рубашки. О собственном наряде Оссори предпочёл не вспоминать, хватало маячившей перед глазами вышивки на рукавах куртки и аккуратных, мягких сапог, в которых и ножку стола пинать опасно. Неистовый драгун сбросил чешуйчатую броню, но откуда ему было знать, что встретит его барс с отточенными клыками и пыльной от песков шерстью?

— Попробуй это чудо! Дары моря, кто бы знал, что эти малютки отлично сохраняются в нашем холоде. — Перестав пить, Лауритс протянул Берни одну из ракушек, на которой, как на ложечке, лежало нечто склизкое и блестящее.

Склизкое. Так всё-таки помнит «слизня»? Берни взял «дар моря» и осторожно из него отпил. На язык скользнуло нечто солоноватое и действительно склизкое, отдалённо напомнившее мясо птицы. Очень плохое мясо птицы. С трудом поборов порыв если не выплюнуть, то хотя бы поморщиться, Берни проглотил пакость.

Лауритс не сводил с него глаз:

— Ну как?

— Непривычный вкус… — Берни откусил пряничному медведю кончик лапки, запил вином — терпким, пряным до лёгкой горечи, нездешним. Но ощущение слизи во рту не пропадало.

— Не то слово. Мерзость, а? Но эти слизняки очень питательны, несколько штук, и сыт целый день. Не так уж слизни и бесполезны. — Лауритс проглотил «слизня», поморщился, хлебнул из бутылки.

Берни сжал зубы, затеряться бы в глубине кресла, но такое под силу разве что юркому Аргойлу. Смешно, он бежал от одного короля к другому, но оба ему не рады и считают, что его голова мешает шее.

— Помните о тех… шутках? — виновато вздохнул Берни.

— Каких шутках? — Лауритс отправил в рот кружок колбаски, прикрыл глаза от удовольствия, закинул следом второй.

— Драгуны несколько резко отзывались о…

— Ах, ты о том, как ваш принц не одобрял моё поведение во время Девятнадцатилетней, а шайка его друзей счастливо гоготала на блаутурском над Лари-недотёпой? Брось, какие обиды. — Лауритс подмигнул Берни. — Кстати, ты не замечаешь?

Оссори вопросительно повёл бровями. Он заметил очень многое, но одним сандалиям Прюмме известно, за что ещё хочет уцепиться в своих обидах Яноре. Король разочарованно покачал головой.

— На каком языке я говорю с тобой? — прозвучало на почти чистом блаутурском. Оссори не сдержал вздоха, король остался доволен, гордо кивнул. — То-то же. Смеяться над Лари-недотёпой стало в разы труднее. Впрочем, теперь я могу смеяться над тобой, не думаю, что ты знаешь песочные наречия. Мироканское, например.

— Огорчу вас, но я владею эскарлот, ваше величество. — Есть ли смысл дальше терпеть издёвки, если головы ему всё равно не сносить? Оссори откусил вторую лапу пряника.

Лауритс с секунду недоумённо смотрел на Берни и вдруг рассмеялся, тихо, почти беззвучно, будто шептал.

— Отлично, Оссори, тебя по-прежнему нельзя долго дёргать за уши, ты кусаешься.

— А вас отныне нельзя тянуть за хвост и усы?

— Именно.

— За встречу?

— За встречу!

Бутылки примиряюще звякнули.

— Как твоя рана? — Смотря на огонь будто в попытке его усмирить, Яноре отправил в рот дольку сушёного яблока и поудобней откинулся в кресле.

— Стараниями лекарей от вашего сенешаля почти не беспокоит, — Берни тоже посмотрел в камин. На портале друг за другом вились три чеканных линдворма. Чёрная чешуя блестела. Вырывающиеся из пастей язычки пламени тянулись к топке, в самом деле ловя огненные блики. Крылья лежали по бокам, но моргни, и драконы взлетят к потолку.

— Моего сенешаля? Иногда мне кажется, что этот заигравшийся звездочёт живёт здесь просто потому, что ему так хочется, — Лауритс невесело усмехнулся. — Хотя я и пытаюсь делать вид, что это я позволяю ему занимать всю северную башню и творить там неизвестно какую колдовскую ересь.

Они переглянулись, обменялись понимающими улыбками. Людвик Орнёре действительно был очень непростым человеком, и хотя открыто никогда никому не угрожал и сердец через рты не вытаскивал, с ним одинаково почтительно держались все — от слуги при страусихе до короля.

— Мне стоит спросить, что привело главного бешеного драгуна под крыши Сегне?

— Пожалуй, именно то, что он больше не главный бешеный драгун. Вы же слышали о Лавеснорском сражении? Я дезертировал после него. — Берни понизил голос, вышло как у провинившегося солдата: — Не ради своей шкуры, нет. Но распроститься со своей шкурой я пока не согласен и нуждаюсь в месте, где мог бы отсидеться.

— Понимаю. Ожидал увидеть Хенрику? Неприятный сюрприз, а? — Лауритс ткнул себя большим пальцем в грудь. Мало заинтересованный в напастях гостя, он один за другим закусывал хлебом куски колбасок, блюдо с которыми поставил себе на колени.

Благодаря брачным намерениям Кэдогана Берни назубок знал линию наследования в Блицарде. Лауритс Яноре стоял в ней вторым, сразу за ребёнком Хенрики, когда бы тот у неё родился. Никто на Полукруге не ожидал увидеть его на троне как суверенного короля — в лучшем случае его представляли принцем-консортом, мужем правящей королевы. Впрочем, для человека, которого сбрасывал со счетов весь Полукруг, а кузина «огрела» короной, Яноре держался уверенно. Пожалуй, стоило бы упрекнуть себя, да и всех друзей Кэдогана в том, что в последний год они почти забыли о его невесте, ставшей другом им самим.

— Признаю, — запоздало ответил королю Оссори, — сюрприз и правда неприятный. К тому же, я не знаю, зачем Хенрика отреклась от короны и где она сейчас. — Радовать бывшего «Бешеного драгуна» такими сведениями «Лари» не собирался, что следовало из того, как резко он отвернул лицо, сжал подлокотники. Что он скрывает? Испытывать ли дальше его терпение? — До этой минуты я не знал, как вы ко мне отнесётесь.

— Отбрось ты это, — махнул рукой Лауритс, поворачиваясь обратно. Чувства в нём сменялись быстрее, чем неслись облака по небу. Мученически заломив брови, он отщипнул от хлеба кусочек мякиша и, как проголодавшемуся зверю, кинул огню. — Мне не хватает простых разговоров между равными, когда сидишь у походных костров и точишь свой добрый меч. Да, услышав имя «Оссори», я первым делом представил, как мой дворец разнесут на добрую половину. Но когда я узнал, что ты тяжело ранен, что при тебе лишь супруга… Кто бы не понял, что это не тот Бешеный Берни Оссори. Что дальше? Есть стратегия?

— Я должен восстановить полк и вернуть честное имя своему роду. — Берни сам не понял, как губы произнесли слова, ставшие ему в последние дни молитвой. Кажется, даже в бреду он мысленно повторял только это. Восстановить, вернуть, спасти.

— Отличная цель, — Лауритс поднял бутылку. Берни ему отсалютовал и припал к горлышку своей. От таких мыслей хотелось, чтобы голова поскорее приятно закружилась.

— Чем же я заслужил звание труса, принц? — Лари усмехнулся уголком губ. — Неужели вы думаете, что долг сына только в том, чтобы сражаться рука об руку с отцом?

— Это твой долг перед страной, сражаться за неё, а не просиживать штаны в тылу. — Кэдоган раздражённо дёрнул поводья, Беатриче припустила вперёд, нервно топча песчаные вихри у копыт.

Яноре, счастливый от возможности говорить на родном языке, не отстал, от чего у Оссори подскочило сердце. Что делает Кэдоган? Зачем отделился от них, уехал вперёд со слизнем, не чуя опасности? Берни пришпорил кобылу, стараясь держаться на полкорпуса от Кэди.

— Мой долг состоял в том, чтобы прикрывать отцу спину. Меня оставили дома, чтобы я обеспечил надёжный тыл, держал под контролем трусливых феодалов и в случае чего дал отпор при осаде. — Яноре не злился, не чувствовал вины, напротив, удивлялся, что его постыдные истины не разделяют другие. Сидеть в тылу и прикрывать спину! У всех семейств есть надёжные люди, которым можно поручить это, так что если слизень и прикрывал кому-то спину, то сидя в уютном кресле у камина и знать не зная, как проходят сражения.

Берни захватил гнев, спина принца Яноре стало ненавистнейшей из спин. Его счастье, что кодекс чести драгун не позволяет бить в спину! Только дуэль. Натравить на этого непрошибаемого слизня Хьюго, перевести все его остроты? Тогда-то трус Яноре точно не сможет удержать шпаги в ножнах, или схватка, или честь! Но можно ли уповать на честь, которую давно втоптали в дорожную пыль…

Лари затянул хвальбу своей хозяйственности, но тут к Берни подъехал Хьюго. Друг озорно щурился на разболтавшегося слизня, похрустывая добытым со дна седельных сумок яблоком.

— Что он лопочет нашему Кэди?

— Он… — Берни прислушался, вздохнул, усмехнулся. — Он рассказывает, как у себя в Яноре готовил город и замок к осаде. Запасы воды, еды, обязательства соседних городов по продовольствию, патрулирование стены, контроль бедняцких кварталов…

— Стой, Оссори, иначе я начну зевать, а ещё только утро. — Хьюго сунул Берни в рот яблоко и подмигнул. — Какой же он слизень, это наседка!

Никто не умел разгонять тучи, как Хьюго. Берни откусил от яблока,вернул другу. Липкие от сока пальцы скользнули было к эфесу сабли, но это ждало. Они въезжали в захудалый лесок, но теней здесь уже хватало. Песчаная дорога кончилась, началась земляная, мягкая, сплошь устеленная подгнившими листьями, дыбящаяся мшистымими холмиками. Кони продвигались вперёд нервно фыркая, за ними тянулась цепочка следов от подков. Берни всмотрелся в дорогу впереди, но чужих следов, оставленных до них, там не было.

— Это хорошо, но эти действия не принесли победы твоей стране. — Кэдоган неожиданно громко хохотнул, оглянулся на друзей, призывая их слушать. — Ты должен был обучить этому наместника, набрать отряд и идти на помощь к отцу. Он умер достойно, но он мог жить, если бы сын прикрывал ему спину не из княжества, а на поле боя. — Кэди повернулся в седле, улыбнулся, выкрик на блаутурском звучал как клич. — Если я когда-нибудь предпочту выращивание слизней сабле, заклеймите меня Лари!

Все четверо драгун захохотали, Берни, подхваченный внезапным весельем, издал драконий рёв, который тут же подхватили остальные. Стоило видеть лицо слизня! Растерян, перепуган, сломлен мощью всего пятерых драгун! Что бы он сказал, будь перед ним весь их драконий полк?

— Я не считаю свой поступок неправильным, принц Тимрийский, и уж точно не позволю высмеивать себя. — Лари говорил тихо, но его голоса хватило, чтобы драгуны умолкли. Кэдоган внимательно смотрел на хмурящегося слизня, он сейчас был драконом перед прыжком, перед залпом пламени из глотки. Он ждал.

Берни беспокойно огляделся, но засаде было неоткуда взяться. Только редкие хилые деревца, повсюду, сколько хватало взгляда, да болото. Впереди дорога снова уходила вверх, к Карлату, но за годы запустения её почти полностью скрыли болотные травы и упавшие деревья. Потянуло сыростью, Берни поёжился, весеннее солнце не пробивалось сквозь эти болотные тени. Он бы не удивился, если бы в глубине леса ещё лежал серый, в разводах земли снег. Рядом беспокойно фыркнул конь Энтони, подъехал ближе Джон. Напряжение, исходившее от друзей, не давало сосредоточиться.

— Кто же вас высмеивает? — Кэдоган ухмыльнулся, посмотрел из-под бровей. Беатриче двинулась вперёд, на коня Яноре, и серый в яблоках невольно попятился с дороги. — Обижаетесь на правду?

— Я не стану это терпеть. — Одно движение слизня, одно неверное прикосновение к эфесу шпаги, и Берни выхватил саблю. Следом воздух взрезали ещё три клинка, единый наскок, рык, не простить слизню угрозы!

— А ну стоять!!!

Берни натянул поводья Вишенки у самого коня Лари. Животное дико заржало, взвилось на дыбы, за вскриком последовал глухой всплеск. Яноре вывалился из седла.

— Оссори, Аддерли, отошли! Аргойл, Далкетт, в сторону, я сказал!!!

Спешившись, Кэдоган подбежал к самой кромке трясины. Едва удостоив взглядом барахтающегося в зелёной мути слизня, он обернулся к драгунам.

— Что вы сейчас сделали? — Он указал пальцем на утопающего. — По вашему я недостаточно искусен в фехтовании и не смогу одолеть слизня сам? Если вы хотели унизить меня перед ним, вы это сделали! Спешиться!

В ярости Айрон-Кэдоган являл страшнейшую из бурь, если бы мог, убивал одним только взглядом. Потемневшие глаза по очереди уничтожали оплошавших подчинённых.

— Оссори, я тебя спрашиваю, я давал приказ наступать?!

— Мы просто не хотели, чтобы ты марал шпагу. — Берни со вздохом выступил из скорбной шеренги драгун. Взглянув на Кэди, он отважился на улыбку. Ярость принца легко усмирить, потому что это всего лишь досада от того, что ему не дали самому завершить начатое… — Посмотри, какие впереди чудные болотца. Слизню там так нравится…

Кэдоган уставился ему в глаза, но Берни не опустил взгляд. Выждав паузу, Кэди не выдержал, нервно усмехнулся и за плечо подвёл побратима к трясине. Яноре пытался выбраться, весьма неуклюже, и, что удивительно, молча. Выходит, бедняге некого звать на помощь, он действительно приехал без свиты по странной прихоти Хенрики?

— Он без свиты, без засады, — прочитал Кэди мысли Берни. У побратимов, у них часто оказывались одни мысли и слова на двоих. Слизень в очередной раз плюхнулся в трясине. Неужели в Блицарде так мало болот, и дурашка не знает, что чем больше барахтается, тем быстрее утонет?

— Не был ли это намёк от Хенрики? Несчастный случай в дороге…

— А-яй-яй, никак мыслишь об убийстве?

— Только предполагаю, — засмеялся Берни.

Кэди хлопнул его по плечу. Затем снял свой плащ и жестом подозвал остальных друзей. Стоимость их плащей показалась бы блицардским дворянчикам целым состоянием, но Кэдоган был выше дрожаний над тратами и для своей Хенни не жалел ничего, даже возможности избавить себя от соперника…

— Глупыш, нельзя так. Хенрика же опечалится, ведь кузен Лари из слизня мигом станет образцовым «несчастненьким». — Кэди подмигнул Берни. Связав полы их плащей, кинул конец ушедшему по грудь в болото слизню. Берни вместе с Энтони ухватились за противоположный конец их «верёвки», Кэди же держался за место узла.

— Не дёргайся! Захлебнёшься. Вытащи руки, хватайся за плащ и держись. Не двигай ногами, убожество, откуда ты такой взялся, затянет же! Хенрика мне за тебя голову оторвёт. Хочешь стать «несчастненьким» посмертно? Нет? Тогда не ной и держись.

Медленно, с трудом, но трясина наконец чавкнула, отпуская жертву. С дерева со свистящим криком сорвалась какая-то крупная птица, пронёсшись над головами драгун, будто с проклятиями исчезла в зарослях. Странно или нет, но без приказа Кэди Лари бы дали утонуть… Что-то внутри недовольно цокало, но так ли ценна жизнь слизня?

— Смотри, Берни, как твой принц просчитался. — Кэдоган рванул в последний раз. Охнув, Лари развалился на мокром мхе. Измученный, в тине с головы до пят, он лежал лицом вниз, зачем-то сжимая руками клочья мха. Его было почти жаль, но без дозволения Кэди Берни бы не решился подать несчастному руки. — Я понятия не имел об этой дороге, а она близко от города, идеальна для прохода армии и вторжения. Нам повезло, что слизень сидел дома…

Запоздалый испуг вдруг забился в висках. После войны в Блицарде многое стало проще, понятнее, привычнее. В том числе смерть. Но сейчас, в эту минуту, могло свершиться убийство, а не поединок в честной борьбе. Ему двадцать, так много и так мало, ведь он до сих пор не уяснил простых вещей… Берни оглянулся на Энтони, тот замер, задумчиво глядя в гущу болота. Друг думал о том же.

Кэдоган уже поднял Лари на ноги, улыбаясь, стряхивал с его плеч шматки тины. Лари стоял, тяжело дыша, так и не проронив не слова. Он только беспокойно вглядывался в лица драгун. Пытался прочесть, что? Берни подошёл к Кэди, и до слуха донёсся шёпот на блицард, адресованный только Лари:

— Больше не вставай у меня на дороге.

Пара глотков, и вино вдруг закончилось. Яноре тоже разочарованно отставил пустую бутылку, оглянулся на стол, но там оставались только огненные закуски всех мастей и початая Оссори бутылка. Одного призывного рыка барса хватило, чтобы в комнату слуга принёсся сразу с несколькими бутылками вина и ежевичницы. Стройный ряд пыльных стеклянных боков радовал глаз.

Оссори откусил пряничному медведю третью лапу, и заел отвоёванной у Яноре колбаской.

— Что за сласти? — кивнул тот на огрызок пряника.

— Подарок жены. Она вместе с Юлианой фон Непперг, то есть, Боон, сходила на новогоднюю ярмарку.

Лауритс оживлённо закивал и, не отрываясь от горлышка бутылки, указал рукой за окно. Сделав последние глотки, улыбнулся не видной из окон Сегне ярмарке как любимому детищу:

— Там очень много товаров с Восточной Петли. Как долго я вёл с купцами переговоры! Но оно того стоило, новые связи сразу с тремя городами, и у нас теперь есть не только пряности, но сахар, ткани, оружие. И главное — я уговорился с ними о лекарственных растениях и готовых лекарствах. Твою рану мазали одним из них. Видишь, как быстро помогает? Я узнал это ещё на войне и просто не мог так оставить.

Берни коснулся того места, где под одеждой была повязка. Рана действительно будто дремала, не ныла, не кровоточила. Он почти забыл о ней, осталась только слабость, но и она постепенно отступала.

— Альде очень понравилась Хильма, — зачем-то он вспомнил жену. Язык развязывался, что ж, пусть так, Лауритс уже сам не в меру болтлив. — Она рассказала, они с Юлианой спасли маленького мальчика. Мальчишка лизнул кованые перила главного моста через Ульк и конечно примёрз!

Лауритс всё так же зашипел смехом, хохот Берни его заглушил. Мальчиком и сам Берни попадал в такую ловушку, вместе с Кэди они примёрзли языками в их крепости на дереве. Долго же из искала матушка… Вдруг король оборвал смех, нахмурился.

— Ты сказал, ковка? На мосту? Что ещё за главный мост, Оссори? Какой мост эта мотовка обрядила в ковку, да простит ей Изорг бабскую глупость?!

— Альда? — Чуть не открыв рот, Берни покосился на чеканных линдвормов, немало за них опасаясь.

— Хенрика! — Лауритс с раздражением кинул огню остатки хлеба и швырнул почти опустевшее блюдо с колен на столик. Дверь в комнату вдруг приоткрылась, и к ним, мерно цокая когтями, зашла новая знакомая четы Оссори. Альда бы сейчас забралась в кресло с ногами, да и самому Берни было не по себе от этой зверо-птицы. Страусиха начала обеспокоенно озираться, но увидев разбушевавшегося от злости хозяина, поспешила к нему.

— Теперь понимаешь, что и мне здесь не сладко? — Лауритс погладил севшую ему в ноги питомицу по шее, будто жалуясь ей, не Берни. — В моей казне ветер гоняет песчаные дюны, среди дворян меня уже прозвали «Ларс Бережливый», и всё потому, что я закрываю строительство ещё одной библиотеки, театра, сдираю с мостов ковку! — Страусиха беспокойно крикнула, легонько клюнула Яноре в сапог, но тот, казалось, не заметил, только рассеянно прошелся рукой по перьям у её шеи. — Эти перила — по меньшей мере пушка, а может и две! Эти золотые канделябры по всему дворцу — сытая зима для черни! Эти страусы, Оссори — мясо, яйца и пух! — Лауритс в гневе закрыл лицо руками, резко отнял, устало потёр переносицу. Страусиха смотрела на него во все глаза, Оссори мог поклясться, обиженно. Король вздохнул, наклонился к птахе, зашептал ей что-то на клокочущем, неразборчивом языке. Страусиха выслушала извинения на мироканском, благосклонно клюнула хозяина в плечо, занялась перьями в крыле.

— А ещё я, увы, не являлся брату короля Лоутеана невестой, — вздохнул Яноре после того, как оставил подопечную. — Так что контрибуция за Девятнадцатилетнюю жаждет выплаты, а долг и проценты за годы отсрочки столь велики, что я предпочитаю не смотреть на них лишний раз. А спасибо я должен сказать сбежавшей королеве, дражайшей кузине, бедной-несчастной девочке. — Король снова засмеялся, на этот раз несколько обречённо.

— Я мог бы помочь с контрибуцией, — отозвался Оссори, — поговорить с Лоутеаном, но… В данный момент предмет наших с ним переговоров — моя голова.

— Ты приехал за помощью ко мне, а предлагаешь её сам. — Яноре взглянул на Берни и дружески кивнул. — Это ценно.

— Но, раз сейчас мы ничем не можем помочь друг другу, не забыть ли нам горести за приятной беседой? — Берни отправил в рот остатки пряника, допил последние глотки вина, протянул Лари бутылку ежевичницы. Бутыль тот перехватил с довольно таки хищной усмешкой. — Как там в песках, Ларс, как вы предпочитали веселить попавших вам в плен врагов?

— Ооо, из меня получился на редкость искусный затейщик! — Лауритс заметно оживился: глаза блеснули, тусклые зубы оскалились. — Ты знаешь, какой длины кишки, если разматывать их из живота ещё живого песочника?

— А ты знаешь, какие песни поют эскарлотцы, горя заживо?

Бутылки зазвенели в предвкушении увлекательных рассказов. Страусиха давно спала у ног хозяина, пряча голову под крыло. Король не забыл «слизня», король простил его.

Глава 31

Блицард

Хильма

Юлиана форн Боон приложила палец к губам, после чего сверху вниз нажала на дверную ручку в форме волнистого крыла линдворма и толкнула створку плечом. Прямоугольник чёрной, в перекладинах из серебра двери не сдвинулся ни на нийю. От разочарования Альда Оссори закусила губу. Библиотека должна была стать её фавориткой в списке чудес Сегне, опережая и Башню с часами, и Комнату с механизмами.

— Так проходит слава земная[1], — закатила глаза Юлиана, длинными пальчиками ощупав у себя на поясе виноградную гроздь кошеля. Диковинка состояла из какой-то объёмистой, плотной, сужающейся книзу ткани, а на ту были нашиты виноградинки кристаллов. — У всемогущей статс-дамы нет ключей от Библиотеки, Альдхен, так что мы можем сесть здесь под дверьми и заплакать, а можем погулять по Обсидиановой галерее, где я опишу тебе это отныне запретное место.

Отрицая затею усесться и плакать, Альда хихикнула. Юлиана снисходительно улыбнулась ей, взяла под руку и прогулочным шагом повела обратно на круговую галерею, в королевство чёрного обсидиана и белого мрамора, в свет, в чьих глубинах клубится тьма, и в тьму, окаймлённую светом. Вчера Альда вообразила мессира сенешаля духом Сегне. Но сегодня почувствовала, что это Сегне воплощал единение Айрона-Кэдогана Нейдреборна и Хенрики Яльте, линдворма и жертвенной девы, непроглядной ночи и робкого, неуверенного в своих правах утра. И в то же время Сегне самим своим существованием являл любовь победителя, очутившегося у ног побеждённой.

— Начнём с того, что всё, досель увиденное тобой, было делом рук исключительно принца Тимрийского, — в щебет Юлиана вкладывала учительские нотки, и эта уловка не позволяла упустить ни слова из ею сказанного. — В то время как Библиотеку моя королева обустраивала лично…

И Альда с восторгом слушала о плафоне, разрисованном золотом созвездий, нишах с деревянными статуями выдающихся умов Полукруга и Восточной петли, рукописных и печатных книгах, столь редких, украшенных столь богато, что они могли бы по праву занять место в сокровищнице и послужить разменной монетой.

— Мой муж бы пошутил, — отважилась она на полушутку, когда Юлиана завершила рассказ описанием заседаниями учёного кружка, возглавляемого королевой лично, — что эти книги можно преподнести как выкуп, если бы кто-то из круга госпожи Яльте оказался в плену.

Странно, но такая «безоблачная», звонкая, смешливая Юльхе, как сама она просила её называть, оборвала поступь и вытянула алые губы, сжимая их так плотно, что на округлых щеках пролегли впадинки. От смущения Альду бросило в жар, она выпустила руку почти подруги.

— Госпожа Яльте не пожертвовала бы своими книгами, — голос Юлианы зазвенел, но не серебряными колокольцами, а натянутой стрункой. Пушистые ресницы медленно опустились, гася зажегшийся в глазах блеск. — Не пожертвовала бы, даже если бы кону стояла жизнь её брата… двоюродного брата.

— П-простите, я не хотела, не знала, я… — Альда огляделась, но средь обсидиана и мрамора они были совсем одни, только внизу, в круглом зале, корпели за своими конторками писцы в плоских шапочках. — Может быть, здесь есть ещё что-то от Айрона-Кэдогана… К примеру, его личные покои, смежные с нашей комнатой… Рональд был бы так рад…

— Знаю! — Баронесса форн Боон хлопнула в узкие ладошки, вновь становясь той «безоблачной», звенящей Юльхе, которую хочется разглядывать, как по колдовству движущуюся картинку, и слушать, как весёлые птичьи трели. — В Сегне не счесть как много тайных переходов и скрытых комнаток — они были страстью вашего принца. Я проведу тебя в такое место, где он встанет перед нами как живой! Правда, мы пойдём не через ваши комнаты, там сейчас Ларс травит Рональда песочными кушаньями, и уж точно мальчики меряются саблями — чья кровавей. Мы пойдём через спальню моей королевы, только глаза прикрой — не то ослепнешь от белого!

И статс-дама с хихиканьем повлекла гостью куда-то вправо, как оказалось, к ступеням, они сливались с обсидиановым полом и поднимались в непроглядную темноту. Она, конечно же, знала, что делает, и Альда доверилась, как доверилась часы назад, выбравшись из тиши своих комнат Сегне в город, охваченный предновогодней суматохой.

Они отправились в центр Хильмы пешком, без сопровождающих, что отозвалось бы скандалом в Григиаме, но почиталось обычным здесь. Утром Юльхе, как и весь двор, отстояла службу по усопшей сестре королевы Хенрики, но, кажется, ничуть не устала.

Прогулявшись по главной площади, где трясли на ветру бородами огромные, перевитые пунцовыми лентами козлы из соломы, Альда и Юлиана съели по горячей вафле и леденчику на палочке и избавили малыша от участи зимовать в обнимку с ковкой на мосту, после чего очутились на оледеневшем пространстве. Юлиана объяснила, что это каток, и без страха обула странные башмаки на изогнутых лезвиях, что раздавались прямо там — коньки. На прогулку она надела платье из шерстяного бархата и соболий полушубок, но ничто не стесняло её ловких, изящных движений. При виде катающихся, среди коих были и знатные дамы с кавалерами, и простолюдины с детьми, захватывало дух, и Альда согласилась встать на коньки. Ей стоило немалых усилий просто стоять на них, а уж ездить… Первая в жизни графини Оссори подружка взяла её за руки и покатила, ни на минуту не прекращая своего щебета. Юлиана щебетала о новогодних праздниках в Хильме, расспрашивала Альду о её платье для бала, описывала своё, и по тому, как часто звучало имя короля, в какой форме оно звучало, любой бы мог сделать нехитрый вывод о королевском романе. Альда чувствовала, что неудержимо краснеет, но румянец легко мог быть списан на коньковое катание и мороз.

Ничего удивительного в том, что Юлиана форн Боон с лёгкостью заводила дружбу и с монаршими особами, и с чужестранками, которые не казали носа дальше мужниного особняка. Она обласкивала теплом, возвращала потерянные улыбки и раздавала смех пригоршнями, она вынимала слова из воздуха и рассыпала их звоном колокольчиков, заставляя по доброй воле звенеть в ответ. К тому же, была невероятно красива, но в ней не улавливалась той коварной, присущей красавицам, что прекрасно осознают свою красоту и ей пользуются.

Когда они попали на ярмарку, Альда впервые увидела песочных людей и невольно соотнесла красу Юлианы с южной, правда, с поправкой на белую кожу и овальное личико. Песочные люди же были цвета карамели. Карамель же они и раздавали прохожим, заманивая к своим пёстрым шатрам. Ярмарка работала первый день, отчего местные поначалу держались настороженно и охотнее сновали между лавок своих земляков или на худой конец полукружцев. Юльхе играючи выловила из гомона харкающую речь рокусцев, лепет монжуа, напевы вольпефоррцев, и это не считая нескольких песочных наречий! На счету Альды был лишь родной блаутурский и весьма схожий с ним диалект Коллумских островов. Поощрим хенриклем грандиозные начинания Ларса, хихикнула Юлиана и с Альдой за руку пустилась в этот ярмарочный хоровод. Их кружило между платками с невозможной вышивкой, поясами и лентами, резными шкатулочками, куколками и гребнями, пряниками и кренделями. Они петляли между заводными игрушками в форме невиданных животных, пряностями в разноцветных мешочках, сластями в коробочках с крышками из стекла, невероятными музыкальными инструментами и ящерками в баночках. Любопытство Юльхе простёрлось даже до шатров с оружием, но в итоге она едва взглянула на изогнутые клинки: «коллекция Ларса краше».

К своему стыду, кроме пряника для мужа, Альда не упомнила всего накупленного, и вечером, когда покупки доставят в Сегне, её ожидает множество открытий. Единственно, отпечаталось в памяти, как Юльхе примеряла на голову причудливое нагромождение из ткани с золотистой тесьмой. В нём она смотрелась настоящей песочной принцессой. Ну, если не принимать во внимание, что графиня Оссори тамошних принцесс никогда не встречала…

— И почему только тебе так интересны книги? — вновь защебетала Юльхе, когда её пальцы, вооружившись ключами, запорхали над замочными скважинами. В опочивальню королевы Хенрики вёл овал одностворчатый двери, выкрашенной в белый, гладкой, с единственным украшением — клювом гарпии на месте ручки. — Ты, как и Хенрика, со всего света собираешь по крупицам знания? Ах, должно быть, граф Оссори привёз тебе из Эскарлоты множество интересненького! Я слышала, еретические книги там лучше, чем где бы то ни было, потому что они еретические и выпущены в подпольных книгопечатнях… Честные, как я слышала, настроены на церковные книжки да грамоты об отпущении грехов…

— Вряд ли я могу отнести Рональда к собирателям книг или любителям чтения…

— Ну конечно, — Юлиана повела глазами из стороны в сторону, вкладывая в это что-то, ведомое лишь ей. — Но это даже хорошо! Помешанные на книгах мужчины — беда для женщины. Вот например Его Злодейшество…

Эта дверь ей поддалась. Из тёмного узенького коридора, что начался сразу после полутайной лестницы, девушки ступили в спальню. Альда прикрыла глаза, памятуя об ослепляющей белизне, но не учла прильнувшего к окнам вечера. Он наложил голубоватые тени на всё белое, до чего смог добраться — на отштукатуренные стены и пол мраморного дерева, совершенно лишённый ковров. Немногочисленная мебель и даже топка камина были завешены тканью. Графиня Оссори не ручалась, но очень может быть, что покои Хенрики Яльте в Элисийском дворце постигла схожая участь. И там, как и здесь, от «жертвы линдворма» остался только слабеющий призрак духов, аромат неких сладко-кислящих ягод.

— Я не поверила своим ушам, когда ты сказала, что Людвик предложил тебе любые книги из той лавочки! Он ведь относится к ней так ревностно, купить там хоть сколь-нибудь стоящее издание немыслимо, он же каждый раз опережает любого! — Не глядя приготавливая ключ во внушительной связке, Юлиана летела в другой конец комнаты — к ложу на ступенчатом приступке. Навес над ним белел мраморным деревом, а под холстом ткани угадывалась богатая резьба по изножью и изголовью. — У меня он вырвал книгу прямо из рук, обронив «Мне нужнее. Не забивай этой чепухой косы своей головки». И я пожаловалась. Моей королеве пожаловалась. Благодаря её вмешательству книга вернулась ко мне, но вместо рокусских текстов на страницах лежала песочная вязь!

— Какой ужас! Это была иллюзия? Иллюзия? Господин Орнёре поигрался с раной Рональда схожим образом.

— О, я приняла вызов, перевела себе книгу и теперь немножечко понимаю вязь. — Юлиана вытянула вперёд руки с растопыренными пальцами и надавила на стену — мизинец пролёг в двух нийях от изголовья ложа. Раздался хлипкий щелчок, и прямоугольник стены отпрыгнул назад и влево. Перед девушками зиял узкий тёмный проход, куда мужчине было не ступить не наклонив голову. Этот фокус нагнал бы страху, если бы Альда не рассмотрела изысканные механические конструкции в Комнате механизмов.

— Особенно я преуспела в мироканском наречии, — Юлиана бегло улыбнулась и взяла Альду за руку. Неужели они пойдут туда без единой свечи? — Оно помогает мне найти общий язык с его милостью.

— Его милость словно принц из стран Восточной петли, — неуверенно пошутила Альда, семеня за подругой. Юльхе ступала по мраку завидной летящей поступью. Их юбки шелестели о стены, сапожки с шуршанием скользили по деревянной поверхности, плавно уходящей вниз. Нюх пытался уловить запахи сырости, но тайный ход содержался в сухости. Впрочем, даже великий Айрон-Кэдоган не смог избавиться от сквозняка.

— Его милость — король из стран Восточной петли, — рассеянно отозвалась Юльхе, останавливаясь и снова выбрасывая руки вперёд. — По праву меча, конечно же.

Снова хлипкое щёлканье. Тьма в образовавшемся овале была менее чёрной, чем вокруг. Юлиана шагнула вперёд с прежним бесстрашием. Сколько же раз статс-дама королевы порхала меж влюблёнными, устраивая тайные свидания… Кэдоган возвёл Сегне за три года, в подобный срок не построили ни один дворец на свете. Для жилья Сегне стал пригоден через год от начала строительства, в 1519, а помолвка блицардской королевы и блаутурского принца состоялась в 1520. Должно быть, самая великая любовь своего века не нуждается в благословении церквей и законов и даже гибнет при его приближении…

Пахнуло дымом и воском. Красные огоньки один за другим прожигали покров темени. У Альды сладко засосало под ложечкой. Нахождение в потайной комнате, о которой знали лишь трое, возвращало её в эпоху безголовиков и делало самым головастым из них. Неторопливо она двинулась по дощатому, в пуху пыли, полу. Ни единая дощечка не откликнулась скрипом. Ну, конечно же, терпеть неполадки в предметах вокруг себя было для Айрона-Кэдогана столь же немыслимо, сколь держать в сырости порох.

Потайная комнатка оказалась чем-то средним между оружейной и мастерской. По низкому, выбеленному потолку вился план дворца Сегне, выполненный грифелем в мельчайших подробностях. При рассматривании закружилась голова. Переднюю и заднюю стены сплошь покрывали броня и оружие, холодное и огнестрельное, его бы хватило, чтобы вооружить целый эскадрон. Графиня Оссори без труда опознала шпаги с затейливыми рукоятками, сабли с тонкими, разной степени изогнутости клинками, кинжалы треугольной формы. Но сдалась, пытаясь выяснить предназначение «монстра» с рукоятью аркебузы и раструбом боевой трубы на месте дула. У подножия боковых стен вперемешку грудились ящики и обитые железом сундуки, на некоторых были свалены огромные свёрнутые в трубы листы, перехваченные шнурами и лентами.

Но едва ли было возможно рассмотреть сами стены: так густо их усеивали стаи желтоватых листов. На одних графиня Оссори различила чертежи каких-то неясных изобретений. Чуть не сгорела со стыда, узнав на других листах себя, нагую. Существование этой работы не стало для неё открытием, но досель она видела только фрагменты. Художник был столь любезен, что подбросил ей, восемнадцатилетней и ничего не подозревающей, ворох листов. Полуанфас лица, изгиб спины, контуры плеч в родинках, кисти рук, отжимающие волосы, влажные завитки на шее, ступни на каменной тверди. Сейчас всё это сложилось в картину: в пол-оборота сидела она на плоском камне в заводи, склонив набок голову и выжимая воду из волос. Как же ей тогда хотелось поведать кому-то об этом бесчестии, попросить защиты! Но герцогиня Оссори уже лишила её своего материнского покровительства, а показать хотя бы один фрагмент Берни или Тони Альда не решилась. Кэдоган же только шепнул ей в тот же день, в который подбросил рисунки: «Милейшие родинки королевства» — и, казалось, потерял к ней всякий интерес.

Но Айрон-Кэдоган умер вместе со своими грешными, дьявольскими проделками, картинка стала делом отзвеневших годин, и Альда свободно выдохнула. Однако сейчас её взгляд упал на целую мозаику обнажённой плоти, обнажённого женского тела. Исполнение грифелем, чёрным по белому, но это не убавляло у изображений стыда и… живости.

— Это Кэди что же… Прямо здесь её… Изображал…

— Возможно… — Юлиана поднесла подсвечник к одному рисунку из сотен. Отсвет пламени затрепетал на изящных, красиво очерченных полукружьях пониже спины, которая тоже была прекрасна. По глубокой линии посередине хотелось водить пальцем. Хенрика Яльте стояла в полный рост, подобная прекраснейшей статуи из парка Элисийского дворца. Если бы эту статую раздели донага. — А что такое? Моя королева и ваш принц очень любили друг друга. Эта любовь взбудоражила весь Полукруг и едва не перекроила все его карты…

— Нет, это неправильно! — Альда повернулась к Юлиане, сжала её запястье в фонарике рукава. — Так нельзя. Ни делать, ни смотреть! Прюмме отрицал такое… Отрицал наготу… Такого нет ни в одной из тысяч книг, картин и статуй, созданных после девятисотого года от Пришествия Блозианской Девы!

— Ваш принц был пролагетелем новых путей, глупенькая, — потешно надув губки, Юлиана упёрла палец в пылающую щёку Альды. Взгляд снова увяз в скоплении греха. — И он понимал, что Мрачновременье опять входит в моду. Нам всё-таки нужно попасть в Библиотеку, я не отпущу тебя не познакомив с последними философскими концепциями и головами мрачновременных чудиков. И не только головами, если хорошо себя поведёшь… Сравним мощь наших мужчин и тех, древненьких.

Пламень свечки с какой-то непристойной медлительностью описал круг по контурам груди королевы Хенрики. Такая бы не сдалась ни корсету, ни туго шнурованному платью. Вернее, обратила бы их ужимки себе на благо. Поистине, Кэдогану находилось, что запечатлеть. Женщина лежала на боку, в облаке смятых простыней вытянув длинные, стройные ноги и подперев рукой голову. Волосы стекали по округлому плечу до бедра и уходили за него, открывая впалый живот и то сокровенное, что располагалось под ним.

— Я… Я просто… Никогда не видела чего-то, что было бы так совершенно… — И вообще не видела людей нагими. Безголовики без рубашек в счёт не шли абсолютно. — Я наблюдала её издали… На балу в честь её прибытия на свадьбу с Айроном-Кэдоганом.

Изображение искупавшейся Альды Уайлс было сделано исподволь, как шалость, дурость, которая легко простится после поспешной молитвы. Рисунки Хенрики Яльте, позирующей в самых немыслимых позах, были восстанием против устоев Прюмме, возведением человеческого тела в новый статус, срыванием покровов и воспеванием грехов. Хенрика Яльте сама казалась божеством, что восстаёт над этим осыпающимся в руины миром. Но что несла она вместе с собою? Зло или благо? Красоту погибели или красоту созидания?

— Если ты упадёшь здесь в обморок… — Прохладные и, в отличие от рук Альды, сухие ладони закрыли ей глаза. — Мне придётся позвать твоего мужа, а уж он отругает меня за то, что я испортила его праведную супругу! Хотя я удивлена, что у Рональда такая… Не важно! — Юльхе хихикнула, окутала сладким запахом, а потом Альда поняла, что её поворачивают в обратную сторону. — На счёт три я уберу ладошки, и ты увидишь чудо!

— Мощь древненьких?!

— Очаровашка! Другое чудо, глупенькая. Раз. Два. Три!

Альде Оссори не полагалось хоть сколь-нибудь разбираться в оружии, но при виде двух тонкоствольных красавцев, приминающих бархатное дно шкатулки, ёкнуло сердце.

Редчайшие рукояти мраморного дерева, увенчанные наконечниками-яблоками. Стволы, покрытые затейливым узором насечек из серебра, латуни и кости. На месте колесцового замка располагался стальной цилиндр с множеством круглых отверстий.

Юльхе показала на него тоненьким пальчиком:

— Многозарядные. Новшество, которое придаёт этим пистолетам особую смертоносность. — Пушистые ресницы веерами теней прикрыли глаза: — Свадебный подарок моей королевы вашему принцу. Неподаренный.

Альда нерешительно протянула к пистолетам руки. В сердце честь, в стволах погибель, вспомнился девиз Неистовых драгун.

— Юльхееееее! — грянуло поблизости пистолетным выстрелом.

Девушки схватили друг друга за руки и обернулись, но проём был пуст. Пока пуст, догадалась Альда, взглянув на подругу, которая с хихиканьем принялась отцеплять от связки ключ.

— Найдёшь в углу боковой стены дверцу. Отопрёшь. Попадёшь в официальные покои Кэдогана, а из них — скорее в объятия мужа!

— Юльхе! Юльхе, где ты?! — выкликал его милость Лауритс I Яноре. Он находился не так и близко, вероятно, у спальни королевы, но звучный голос проникал за стены. — Где мой любимый чтец? Выходи и прочти новую надпись!

Альда вытаращила глаза. Ей с самого дня приезда очень хотелось увидеть короля, но слушать, как он в подпитии зазывает возлюбленную…

— Ну, увидимся, моя милая Альдхен. — Юльхе вложила ей в руку ключик, поцеловала в щёку и упорхнула, заперев дверь, которой они вошли в потайную комнату.

— Чёртова Королева Оазисов! — прорычал его милость, должно быть, при виде возлюбленной. Вдали взвился её радостный визг, переходящий во взрывной хохот.

На язык графине Оссори слетелось множество неприличных вопросов. Где эти надписи, которые должна прочесть Юльхе? Несомненно, это метафора, маскирующая что-то отменно непристойное. Что такое оазис? Наверное, нечто ужасно желанное и достопримечательное для Песочных земель. Какой он, Король Жарких Песков, рождённый Севером и правящий им?

Ключ пощекотал ладонь драконьей чешуйкой. Дары жертвенной девы линдворму. Полюбоваться на прощание!

Когда перед взглядом Альды Оссори вновь разлеглись пистолеты, она неожиданно для себя обрушила на них крышку шкатулки и защёлкнула замочки. Настало время дать очаровашкам хозяина.


[1]Так проходит слава земная — ритуальное выражение, утратившее к описываемому времени авторство. Оно произносится на церемонии вступления в сан Главы Прюммеанской церкви, на церемонии коронации монархов и церемонии посвящения в рыцари. Одновременно с его произнесением единожды сжигают клочок ткани, символизирующей часть рясы св. Прюмме, показывая, как изменчиво и тленно всё земное. Формально имеет ограниченный круг употребления.

Глава 32

Блицард

Хильма

1
Ангелы обитают в Солнечном царстве, кладя своё бытие на алтарь служения Пречистой Деве. Однако его ангел упал на землю и поселился в королевском дворце Сегне, чтобы служить верой и правдой новому королю. Вероятно, святыми деяниями неземных созданий нынче не дозваться, и с куда большей охотой те сходят к вершителям грязных, кровавых дел. Принц-бастард же, хоть и почитался кошмаром на родине, здесь мог рассчитывать только на нечаянное касание пальцев ангела. Милостыню. И встречу. Ещё одну, которую он собирался во что бы то ни стало сделать удачнее первой.

Райнеро Рекенья-и-Яльте переступил с ноги на ногу, которых давно не чувствовал. Подул себе на руки, зажатые мехом перчаток, но толку-то, коль скоро юг не учил своих уроженцев выдыхать из лёгких солнечный жар. Зато перед глазами воспарило белое облачко, и придать ему очертания ангельской, украшенной косами головки, было сущий пустяк.

День давно перешёл в вечер, а уж тот сразу вывел на прогулку луну. Те дороги, которыми прогуливалась круглобокая красотка, единственные находились выше, чем Сегне. Дворец был выстроен на вершине потухшего вулкана, высясь над землёй примерно пассо на сто. Райнеро Рекенья-и-Яльте провёл вблизи его вдосталь времени, невольно изучив все имеющиеся к Сегне подходы, разделив по роду занятий сегодняшних визитёров и даже проследив смену караула на галерее барбакана. Дворцовая охрана носила сабли с расширяющимся книзу лезвием. Движения восхищали ловкостью, естественностью и экономностью, как если бы охранники переняли их у барса, вышитого на их плащах. В Сегне слетались бесконечные чиновники. Представители гильдий. И, кажется, цвет местного селянства, мнущий ручищами бока огромных корзин. Не иначе, спешили накормить своего «Ларса» местной едой, чтоб не занедужил — от песочных-то яств. Наконец, подход в Сегне был всего один — со стороны эспланады. Широкая, мощёная камнем, она пролегала между скалой и кучковавшимися у подножия домами, выступала своеобразным мостом между городом и резиденцией, между простыми смертными и королями, у которых на службе ангелы.

Кляня себя за нечуждое человеческое, Райнеро несколько раз по нужде отбегал к закутку между ближайших домов. До того, как повечерело, он даже поддался плачам желудка и часок-другой скоротал в харчевне. Папочка мог быть им доволен: порочный сын воевал не с пуговками на панталонах смазливой служаночки, но с начинкой, аппетитно выпирающей за края яблочного, с корицей и орехами, пирога.

Если бы его ангел вздумал слукавить, уходя из дворца другим путём, ничего бы не вышло — разве что по небу. Впрочем, никакие крылья за спиной неземного создания не трепетали, и Райнеро провожал взглядом каждую женщину, выходящую из настежь открытых ворот. Две огромные кованные створы крыльями гарпии обнимали кусок барбакана из белого камня. По обе от него стороны, по всей ширине эспланады, высилась защитная стена, но от края обрывов она плавно переходила в стену дворца.

С первыми сумерками, когда из Сегне потянулась разношёрстная череда счастливцев, которые были на короткой ноге с «родимым Яноре», на эспланаде появились разносчики. Пирожки с курицей, фасолью и луком, жареные рыбёшки на палочках, горячие вафли! Райнеро отведал всего, но теплее ему не стало. Остатки теста, уже не тронутого начинкой, он скормил птахам, их под крышами башен селилось предостаточно и, похоже, слетаться на вечернюю поживу вошло у них в привычку.

Признаться, бывший наследник Эскарлоты впервые видел такое причудливое сооружение, как дворец Сегне, такую тонконогую, острокрылую цапельку среди сонма голубей. Сегне состоял из четырёх этажей, множества углов, даже, пожалуй, граней, и десятка башен под чёрными черепичными крышами. Притом ближайшая к барбакану башня вспарывала мир извне своим острым углом, одним боком выступая влево, вторым вправо. На вершине её гнездилась задумавшая взлёт гарпия, клюв равнялся по грани, двумя этажами ниже слева располагался огромный циферблат с чёрной отделкой внутри, справа — его брат-близнец с отделкой из серебра. Стрелки с ликом гарпии на наконечнике двигались внутри чёрного и белого ободов, между фигурками в образах небывалых тварей.

Забило девятый час вечера. Райнеро перчаткой утёр сопли. Свой пост он занял ранним утром, в восьмом часу, не позднее. Его ангел одним из первых подъехала к самым воротам в аккуратной, округлой карете с гербом рыбы на дверцах. Опасения не сбылись, король не выбежал ей навстречу — Райнеро на его месте сделал бы именно это — и дверцу перед ней открыл кучер. Пронзил шальной порыв броситься к ней, хотя бы подать руку, но подошвы примёрзли к снегу. Сомнения унесло сором на ветру. Вчера, едва обретя способность мыслить, он по крупицам разобрал воспоминание о ней. Маялся ночь напролёт: его чернокудрый ангел — просто девушка из числа придворных или же та чаровница, которую утешал король-вояка? Ведь они так похожи. Но капюшон спал, когда она сходила из кареты наземь: узор кос в точности повторял вчерашний.

— Доброго утра, сударыня, — круглый дурак, Райнеро всё же смог действовать прежде, чем досада пополам с болью обескровили его душу. — Моё имя Рагнар.

Ангел глядела на него исподлобья, не почтив его поклон ни кивком головы, ни движением ресниц. Она смотрелась выше обычной блицардки, звонче, тоньше, несмотря на дымчато-серый полушубок.

— Помните, вы дали мне медяк у собора? — С досадной неуклюжестью он вынул из кошеля на поясе монетку, мутную от следов его поцелуев. — Смешно получилось, я не нищий, а вы ангел, давайте встретимся вечером?

Ангел вскинула брови с чарующим изломом, придававшим её лицу какую-то строгость, решительность. Ручки в мохнатых перчатках стиснули застёжку у горла, как хотелось накрыть их своими, отвести оттуда и просто не выпускать!

— Я очарован и потерян, но не подумайте обо мне плохо! — Райнеро не придумал ничего лучше, чем отвесить второй поклон. — У меня есть дело. Очень важное дело. И вы могли бы помочь мне с…

Ангел сорвалась с места и, поскальзываясь на снегу, бросилась к приоткрытой створке ворот. Он не успел поймать даже взлёта её бровей, взмаха ресниц, шевеления гранатовых губ.

— Я замужем! — И створка закрылась с обреченнейшим гулом. Гарпия с рельефного герба над воротами, Райнеро присягнуть мог, мстительно на него сощурилась.

В высоких окнах дворца отгорел и теперь медлительно угасал свет. Райнеро интересовали те, что прорезали стены Часовой башни. Она выглядела главной, окна в ней были самые широкие и нарядные, а второй этаж казался идеальным, чтобы вершить дела королевства именно с его высоты. В них мелькала мужская фигура, ей легко приписались стремительные, но экономные движения — как у охранников, перед которыми четыре года маячил их земной бог под знаком зимнего барса. Свет же горел и горел. Райнеро почти уверился в своей правоте. Ну же, ваша милость, ну же, дражайший дядюшка, покажитесь, а уж племянник пошлёт вам горячий южный привет…

Минутная стрелка взмахнула острием крыла над цифрой «шесть», красовавшейся в колпаке феи. Половина девятого. Что, если его ангел вообще остережётся покидать дворец и останется под защитой… ах, как же его? Ноябрь! Май и ноябрь… Райнеро не прогнулся под тяжестью своего положения лишь потому, что прочно оледенел сосулькой. Нынче в цене у ангелов «князья огней раны» да «хозяева сельди сражений». Не принцы без королевства. Не бастарды. Не трусы-паиньки, сторонящиеся войн, потому что там шумно, грязно и могут убить. Допустим, ангел снизойдёт до него. Допустим, внимет его просьбе — нет, не быть подхваченной на руки, а провести к королю. С чего ты вообще взял, что дядюшка тебя выслушает и отгрохает армию? Потому что в глазах у тебя «зелень льда», а щетина почти отвоевала себе подбородок? Веский довод одного Яльте для другого Яльте, ничего не скажешь… Единственное, что он знал наверняка — нельзя упоминать бывшую королеву. Во всяком случае, при Яльте-Яноре…

Поглупевшее сердце заметалось в своей клетке рёбер кроликом. Его ангел показался в воротах! Райнеро подался вперёд. Не оглядываясь, она поспешила к карете, на сей рад поджидающей среди ещё нескольких экипажей в конце эспланады. Райнеро бросился наперерез:

— Умоляю, постойте! — Клятый мороз не только сотворил из него неповоротливую льдину, но и голос почти отобрал.

Девушка развернулась обратно так быстро, что Райнеро уловил лишь, как распахнулись, становясь в пол-лица, у неё глаза. Он обогнал её, раскинул в стороны руки: безоружен, открыт, не нанесу вам зла. Но она принялась пятиться, сжав ручками застёжку у горла. Взгляд метался вверх — не иначе, на галерею барбакана — и вниз, ему за спину, на ворота. Наверное, останься на эспланаде прохожие, она бы искала защиты у них, да хоть у селянина в обнимку с корзиной!

— Да стойте же! — Райнеро упал на одно колено, сорвал с головы капюшон. От холодного дыхания разносило лёгкие, но пока есть силы говорить, он не умолкнет. — Я Рагнар. Граф А́гне. Я…

— А я придворная дама короля! — Его ангел больше не боялся. — И он лично снимет вашу дурную голову, если вы немедленно не прекратите меня преследовать!

— Значит… Быть посему… Но пока голова при мне… Я склоняю её. Перед вами. Вы дали мне медяк. Я не нищий. Вы улыбнулись мне. Я Рагнар Агне. А вы ангел. И мы всё же встретились вечером.

— Вы из «несчастненьких»? — быстро спросила девушка, поведя глазами из стороны в сторону. Руки отпустили застёжку и спрятались в рукава полушубка.

— Несчастнее меня не найти в целом свете… — Райнеро не понял, о чём она говорит, и сказал чистую правду.

— Пожалуйста, встаньте, — кивнула ангел и, к его ужасу, вытянула из тьмы прохожего. Не глядя, лишь бы не бытьнаедине. — Сударь, что вы можете сказать о моём новом знакомце? Он позвал меня на встречу. Мне стоит опасаться?

— Непременно, сударыня.

Райнеро вскочил и закашлялся, снова хапнув морозного воздуха. Облитый светом услужливой луны, Рамиро ви Куэрво глянул на своего бастарда с неприкрытым злорадством и повернулся назад к ангелу. Так и опирающейся о его руку, что спокойно лежала на эфесе шпаги.

— Рекомендую отказаться. Но если вы решили твёрдо — наденьте мужское платье и возьмите с собой братьев, отца…

— Или мужа?

— О, мужа лучше всего!

Ангел выпустила его руку и поклонилась шутливо, словно бы по-мужски:

— Благодарю вас, теперь я не пропаду! А вы друг «несчастненького».

— Нет, — Куэрво оттопырил порядком обветренную губу и покачал головой под широким баретом. — Отец всего-навсего.

Папенька, конечно, не мог бы появиться более не вовремя, но в его присутствии ангел наконец-то подарила Райнеро дружелюбный взгляд. Снизу вверх, медленный, следующий строго за взмахом густых, чёрных ресниц. Райнеро выдохнул застоявшуюся в лёгких злость на Рамиро, на весь свет, на себя.

— Он вас так любит, так любит!

— Неужели?

— О да! — девушка по очереди сделала им большие глаза. Из них смотрела бездна, невозможная бездна, на чьём призрачном дне обитало солнце. — Так что не будьте слишком строги к нему. Отпустите погулять непоседу этим вечером. Мой муж будет рад такому знакомству.

— Только если вы вернёте мне мальчика в целости и сохранности!

— Непременно, добрый сударь! Обожаю детишек.

Паяц! мерзавец! нагулявший бастарда отец! — Куэрво учтиво поклонился, точно эта безумная, позорящая Райнеро болтовня велась на дворцовых плитах, и отошёл.

Снова оставил сына наедине с этим гневом, опаляющим изнутри, гневом, сочащимся сквозь замерзшую кожу, гневом, что во что бы то ни стало требовалось унять. Ведь в шаге стоял всё же снизошедший до него ангел.

— Рагнар Агне, — пусть строго, но она обратилась к нему по имени! Гнев съёжился, затаился, сбился тусклыми искорками.

— А вы ангел.

— Я Юлиана Вивека Уда форн Боон. — Девушка взглянула на него из-под ресниц — солнце вспыхнуло на дне бездны. — Наклонитесь-ка, «несчастненький».

Райнеро уставился во все глаза. Девушка с именами не по зубам состроила ему глазки? Сглотнул. Казалось, даже слюна замерзла каплями льда и царапнула гортань. Повиновался. Девушка с именами не по зубам поцелует его?

— В двух часах езды по Волчьему тракту — он за Северными воротами — стоит роща святой Каисы, — от дыхания ангела у самого уха Райнеро бросало в будоражащую дрожь.

— Так.

— В ней охотничий домик.

— Так…

— Будьте там до полуночи.

— Я буду!

— Ключ за притолокой.

— Я найду!

Ангел отстранилась от него, сделала шажок назад и свела брови с такой строгостью, что у Райнеро не хватило духу взять её руку в свою и поцеловать край перчатки.

— А сейчас я побегу к своей карете, и вы не посмеете меня преследовать. Вам ясно, «несчастненький»?

2
Охотничий домик стоял на границе между рощей св. Каисы и рекой, погружающейся под обрывом в длительный зимний сон. Едва ли сюда можно было с такой лёгкостью проникнуть без провожатых. Деревце жалось к деревцу, скопища кустов преграждали путь каждый раз, когда в мёрзлой земле пробивалось подобие тропы, и неудивительно, что местные выбирали дорогу краем рощи. Не иначе, чудо довело одного влюблённого «несчастненького» до цели. Чудо и рокот реки, разворчавшейся на непогоду. Оставалось понадеяться, что его Ангел защитит себя от непогоды каретными стенками и жаровней в ногах.

Марсио без особого восторга дал привязать себя к коновязи, устроенной под деревянным навесом с обратной стороны домика. В знак извинения Райнеро скормил ему сушёное яблоко, наспех оглядел строение и скорее вошёл внутрь, действительно найдя ключ за левым углом притолоки. Ветер обиженно провыл ему в спину. В этом «убежище» чувствовалась рука того же творца, что возводил Сегне. На миг от досады сделалось кисло. С куда большим интересом Райнеро бы побывал в обители своего Ангела, ему же предлагалось «гнёздышко» бывшей королевы, сестры матушки.

За домом, может, и следили, но не в последние месяцы. Райнеро затруднялся определить, где промозглее и холоднее — на первом этаже, сложенном из камня, или втором, построенном из дерева и снабжённым просто неимоверным количеством окон. Без ставен, зато с резьбой. Райнеро не имел никакой охоты наблюдать, как липкий, тяжёлый снег кидается на стёкла, похожие на донышки винных бутылок, и самовольно избрал для встречи единственный жилой зал внизу. Запас поленьев в поленнице порядком оскудел, но его хватило, чтобы разжечь кирпичный камин. Вдоль стен громоздилась резная мебель. Среди неё нашлись резные стулья и квадратный стол, а в кофрах скатерть, оловянная посуда и свечи, прекрасно вставшие в напольные канделябры в углах. На дощатый пол улёгся пыльный ковёр с тиктийским орнаментом. Бывший наследный принц не отличался в сервировке особой искусностью, предпочитая доверяться своему камергеру, но накрытый лёгким ужином из харчевни стол смотрелся сносно. Почти красиво. Да и обитая кожей кушетка встала у камина как родная, придавая запустелой комнате подобие уюта.

Впрочем, по-настоящему оживить это места мог только Ангел, и недопустимо, чтобы холод коснулся её. Райнеро сбросил плащ, набитый стынью и сыростью, рывком расстегнул на колете словно бы оледеневшие застёжки, после чего закрутился перед огнём, с наслаждением поворачиваясь то одним, то другим боком и упиваясь древесными ароматами. Север умел проявлять дружелюбие, но когда сам хотел этого. Похоже, он наконец-то начинал признавать блудного Яльте своим, оценив, как стоически тот сносил сегодня ветра, снега и льды.

Как только карета Юлианы форн Боон потонула в сгущающейся темени, Куэрво резко прекратил потешаться и парой хлёстких реплик толкнул сына из зимы в весну, одетую в пурпур тимьяна. Но не за теплом — за раскаянием. Когда в последний раз принц Рекенья вот так уединялся с девицей в охотничьем домике, его на всю Эскарлоту ославили похитителем девственниц и насильником. Разумеется, гнев воспрянул от дрёмы. И разумеется, Куэрво увернулся от ссоры. Сколько бы сын ни шипел ему о странном отцовском сердце, что заклеймило сына насильником и благородно взяло с собой на войну. «Принц обрёл тот позор, что смывается лишь кровью во имя отечества», так ведь сказал последней весной сиятельный маршал!

Уезжая на встречу, Райнеро бросил: Юлиана Вивека Торридх форн Боон — всего лишь его дорога в Сегне, коль скоро сам граф Агне отказался провести туда отпрыска. И для собственного успокоения мыслями подобрался к тому же. Он в самом деле собирался говорить с ней о деле. Сразу после того, как признается ей в своих чувствах. И возьмёт всё, чем Ангел соблаговолит его одарить.

Этот охотничий домик не походил на маленький замок принца Рекенья, сложенный из мелкого белого кирпича и украшенный двумя башенками с наружными лестницами, а Юлиана форн Боон не походила на дурную Эльвиру Безалу. Ведь не походила? Яснее ясного она назначила его «несчастненьким», а себя «патронессой». Спектакль со столь многообещающим и благородным распределением ролей просто не может закончиться дурно и дёшево.

— И где у нас муж? — глупо спросил он, когда Юлиана форн Боон появилась на пороге, осыпанная снежными искрами.

— О-о-очень далеко, — вздохнула она и сняла плащ, принадлежащий не иначе чем далёкому мужу.

Райнеро лишился дара речи. Эта шутница последовала совету его распроклятого папеньки, да и приехала наверняка верхом, в мужском седле. Если бы эскарлотка учудила подобное, её бы ожидал штраф и позорное наказание. Но прецедентов не попадалось. И Райнеро даже помыслить не мог, что мужское платье может быть настолько к лицу женщине. Словно контрастом, за минувшие часы узор из кос распустился и упал на плечи гривой.

— Муж далеко, — повторила Ангел и похлопала по прямой рукояти у бедра. — Но со мной его шпага, так что держите себя в руках, несчастненький!

— Это такая игра? — улыбаясь, Райнеро потянул у неё из ножен довольно тяжёлый клинок. Спектакль переигрывался стремительно. Он ощущал себя гораздо уверенней в роли земляка, возможно, тиктийца, что добивается любви женщины, истой мёда хозяйки, что проводила в поход мужа и осталась стеречь очаг. — Мой ангел взял в руки меч? Разумеется, лишь с тем, чтобы выронить его, изъявляя согласие!

— Несогласие! — Юлиана форн Боон грозно заломила брови и надавила на его руку своей, заставляя вогнать шпагу обратно в ножны.

Райнеро выдохнул. Едва она убрала ладошку, его кисть сжало холодом. Она же ангел. Ну конечно её касания несли солнечное тепло.

— Или вы говорите о деле, — неловко покачиваясь на каблуках высоких мужских сапог, она прошествовала к камину и простёрла к огню руки, тотчас позлащённые племенем. — Или я ухожу. И прекратите звать меня «ангел». Пока что ваше поведение будит во мне только дьявола. — Сердитый её взгляд упал на кушетку. Ручки упёрлись в бока. Брови преломились. Гранатовые губы сошлись в точку и сразу же разошлись в какой-то мрачной, жестокой улыбке. — Я погляжу, от преклонения до совращения у вас меньше шага. Вы поняли меня неверно. Неправильно. Вы немало походили на фанатика, там, у дворца, лепеча о важном деле к королю. И я, как верная подданная его милости, решила во всём разобраться.

— Проверив меня на одержимость острием мужниной шпаги?… — Райнеро уныло кивнул на ножны, блестевшие в отсветах свеч и нырнувшие Ангелу под колено.

— Да, острием, если бы потребовалось, — девушка тряхнула гривой, руки сомкнулись под грудью. — Вдруг бы вы прыгнули на его милость с ножом, а, несчастенький? Или того хуже — сами бы угодили ему под клинок. Вы, что же, решили, он только и думает, как бы облагодетельствовать сироньких и убогоньких? Да любой страус на его ферме, даже пока не вылупившийся, значит для него больше, чем самый незаурядный ходатай. А что касается меня… — Юлиана форн Боон смягчила взоры — солнце приподнялось со дна бездны. Она села на кушетку, и это, невзирая на чинимые нарядом препятствия, вышло у неё изящно. Похлопала по месту рядом с собой.

Райнеро сел как можно ближе, но не настолько, чтобы она опять заподозрила его в намерении совратить. Ангел благоухала розами и источала такое тепло, что огонь в топке не смог бы за ним угнаться.

— Я не могу, — Юлиана форн Боон понизила голос до громкого шёпота, сделала большие глаза, и Райнеро немедленно захотелось кануть в их бездну, — предать единственное полезное дело своей королевы. Так что изложите свою просьбу.

— Эм… — Райнеро упёр руки в колени. Быстро кивнул, принимая предложенный заговорщицкий тон. — Хорошо. Я прошу вас устроить мне аудиенцию у его милости. Я Рагнар Агне. Провинциал. Хочу на королевскую службу. Я недурно управляюсь с оружием и кое-что смыслю в военном деле.

— Значит, андриец… — протянула Ангел, внимательными карими глазами изучая его лицо. Райнеро не сумел его обездвижить. На каждое движение её глаз он слал по глупой улыбке. — Замечательно! Это ценно, может решить его милость. Где вы остановились? Я позову вас, когда будет пора.

— В «Заячьей лапе». Ну куда же вы? Зачем, Юлиана? — Райнеро вскочил, борясь с желанием схватить её, движущуюся в своих нелепых сапогах к выходу, повернуть обратно. Ножны неловко били ей под колено. Сердце забилось всё тем же кроликом в клетке, только на этот раз вынесло дверцу и унеслось в бега. Его охватило нечто сродни панике. Так бывало, когда матери не оказывалось ни в одном из её любимых местечек, или когда Котронэ слишком уж задерживался в том месте, которое называл «у тётушки». — Прошу, дождитесь утра! Снаружи холод и тьма, дороги опасны, городские ворота заперты! Я сам провожу вас завтра. Прямо до дома. И пальцем не трону. Клянусь. Вам нравятся куриные фрикадельки со специями? А пирог с яблоками, орехами и корицей? Ну, хотя бы извийн[1] который я для вас согрею и подслащу?

— Какой вы смешной, — для усмешки Ангел задействовала только левую сторону губ, отчего появлялась глубокая ямочка. Плащ вернулся на сундук у двери. Согласна! Райнеро со всевозможной почтительностью подал ей руку, намереваясь проводить к столу, накрытому очень недурно. Глянув исподлобья, Юлиана выразительно похлопала по рукояти мужниной шпаги и улыбнулась. Он поднял руки, показывая ладони, и улыбнулся в ответ так мило, как только мог. Ему выпала радость быть рядом со своим Ангелом долгие часы. И он не предаст её благодати.

[1] Извийн (блиц. «ледяное вино») — вино, которое изготавливаются из винограда, собранного в заморозки.

Глава 33

Блаутур

Григиам

— Не тронь горжет, Тони. Он покроется следами от твоих пальцев и перестанет сиять, а ведь я забрала его от кузнеца-доспешника только вчера!

— И я весьма тебе за это признателен.

— И не хмурь бровей!

— Угу.

Новоиспечённый полковник Неистовых драгун был подкараулен ею у его собственного дома, захвачен в удушающие объятия и препровождён в Элисийский дворец. По случаю предновогоднего приёма резиденция Нейдреборнов как раз стояла на ушах. Изольда Ке́рнуолт канула сюда точно в родную — балаганную — стихию. Два года назад Энтони Аддерли повстречал робкую фею, которая отстала от свиты королевы всех фей, любуясь полётом светлячков над заводью. На ней зеленью золотилось платье, придающее ей вешнюю красу и свежесть. Но сегодня под руку с ним ступала фиглярша.

— Уверена, невзирая на своё горе, король подарит такое празднество, о каком не скоро утихнут разговоры! Подарки, танцы, спектакль, ужин, игры, ужин, танцы, фейерверк, а под конец праздника уже король раздаст подарки своим приближённым, я всё запомнила верно?

Поговаривали, наёмники на Коллу́мских островах обожают нацепить на себя побольше пёстрого, в буфах, лентах и перьях, предварительно обобрав убитых. Изольда явила себя их ярой последовательницей. Энтони вспыхивал при взгляде на её открытые и, будем честны, не самые изящные голени, поднимал глаза выше, но и там не находил ничего утешающего.

— Ах, Энтони, как я жду танцев с тобой! В последний раз я дарила тебя танцем полгода назад. Признаться, ты заставил меня поволноваться, и я несколько раздалась, но ведь за твоей сухощавостью прячется недюжинная сила солдата, поэтому я буду танцевать как обычно — без страха, что ты вдруг не поднимешь меня.

Поговаривали, женщины Равюннской империи белят лица, а волосы наматывают на башнеобразный каркас и украшают драгоценностями, цветками и перьями. Изольда просто не могла не подсмотреть моду имперских женщин. Зато Энтони с лёгкостью отыщет её в толпе, если какая-то волшебная сила наконец разомкнёт их руки…

Толпа, признаться, всё прибывала, и ему приходилось прорезать им обоим дорогу выставленным вперёд плечом. Базилийский мрамор ступеней едва виднелся под парчово-бархатными наплывами придворных одежд. Воняло, точно у приближённых сегодня разом закончилось мыло, и при таком сравнении запах духов Изольды оказывался не столь и плох. Слуги в ливреях с ношами в руках пробирались вслед за хозяевами. Когда Аргойл и Далкетт сообщили ему, что нынче король пожелал в подарок мышей, Аддерли вежливо посмеялся этой не самой весёлой их шутке, втихомолку радуясь, что драгуны исстари освобождены от дарительной «повинности».

Мало того, между придворными определённо шло состязание, чья клетка окажется вычурней декорирована, чья корзина искуснее сплетена. Дамы лезли своим слугам под руку. Прямо на лестнице они останавливали клетконосцев нервными жестами и просовывали пальцы сквозь прутья решётки. Просто ошеломительно, что Изольда не пополнила стан этих безумных подлиз.

— Ты знала о мышах в подарок?

— Конечно! Ты смущён, что мы без мышки? Но ведь ты у меня драгунский полковник, как я могла так тебя опозорить?

Энтони криво усмехнулся, взглянув на скандальную длину юбок, но сжал руку Изольды на сгибе локтя, одобряя это половинчатое благоразумие. Изольда радостно выдохнула и на мгновение припала щекой к его плечу. Для любой другой женщины такой высокий рост был бы поводом к смущению. Но не для Изольды. Эта пользовалась его преимуществами, не раз застигая Энтони врасплох своими лобзаниями.

Молодых дворян на входе в Танцевальный зал толпилось слишком уж много. В мятине шрама на затылке заворочалась боль. Смех ли, грех ли, но она не в первый раз предупреждала, что Аддерли придётся пережить пару неприятных моментов. Сегодня «неприятные моменты» рядились в чёрные с серебром колеты и жёсткие сапоги, явно тщась побратать всё это с парадной формой драгун.

— Виконт Аддерли! Стало быть, теперь филин раскинет крылья на знамени Неистовых драгун? Знаете ли, а на моём гербе сокол, птица хищная и отважная…

Энтони не узнавал никого из этих новоявленных чествователей драгунской славы. Перед глазами, сменяя одна другую, покачивались размазанные баронские и графские рожи.

— Полковник Аддерли, как вы? Не могу не желать здоровья! А я всё думаю, не оставить ли мне по примеру капитана Аргойла ряды основной армии…

Рожи подпрыгивали на полукружьях подобным горжетам воротников и хлопали неумолчными ртами.

— Как же я рад, Аддерли! С чином вас! Заслужили! Что Эскарлота, весной снова бой? Признаться, я изрядно застоялся после Девятнадцатилетней…

Боль тюкала в затылок после каждого их слова. Энтони сильнее сжимал руку Изольды за сгиб локтя, едва ли не держась за женщину. Вежливо кивал. Обещал переговорить позже. Сама мысль о том, чтобы пустить чужаков в кабинет драгун, логово линдворма, их святую святых, казалась дикой. Кощунственной.

— Мессир Аддерли, какая удача, весёлых вам праздников! Вы уже начали формировать новый полк?

Бой в Лавесноре стал трагедией лишь для самих драгун… Вокруг же их гибель никого не смутила. Напротив, снова подогрела интерес к Неистовому линдворму, сделала героями, кумирами. Свыкаться с этим было так же непросто, как с полковничьим горжетом поверх мундира.

— Вне сомнений, полк ваш будет велик, и я решилась доверить вам своих сыновей и племянников. Вот они, пятеро жаждущих славы юношей, разве не чудо? Вы конечно оставите за ними места капитанов?

Холод металла горжета кольнул палец, точно филин и клюнул. Энтони распахнул прозревшие глаза: мать множества сыновей и тётка племянников стояла у него на пути бомбардой, а позади неё канонирами вились жаждущие славы юноши. Не имело смысла, уподобляясь Рональду, бросаться побороть пушку. Энтони удовольствовался обходным манёвром, протащив за собой Изольду, и наконец попал в Танцевальный зал.

Находиться в нём всегда было приятно. Витал здесь уютный дух родовых замков, что ли. Ажурные арки из дуба высились с величием, но не таким, от созерцания которого ноет шея и кружится голова. Паркет из трёх сортов дерева собирался в мозаику. Колонны приманивали взгляд искусной причудливой резьбой. В глубине зала таинственно темнела широкая каменная лестница, ожидающая появления короля. Наконец, вместо приевшихся пошловатых бубенчиков повсюду висели грозди золочёных желудей и гирлянды сухих дубовых листьев.

— Аддерли, железная ты башка! — пробасил Джон Далкетт и привечал начальство хлопком по плечу. На заре их дружбы у Энтони от этого подгибались колени.

— И тебе не хворать. — Сегодня бездарность Аддерли в таких очаровательных солдафонских приветствиях обернулась благом. Далкетта под локоть цепко держала маленькая вёрткая женщина, чьё правое плечо чуть-чуть возвышалось над левым, чей резкий командный голос сделал бы честь сержанту и чья неожиданно красивая улыбка доставалась всем окружающим, но не мужу. Аддерли отвесил ей глубокий светский поклон: — Мессира Далкетт.

— Меня огорчает твой вид, — выпрыгнув из-за спины Далкетта, Хьюго Аргойл обнажил стриженую голову, как перед покойником. — Это мундир тебя ест.

Их поддевки были того толка, когда оставалось лишь с язвительностью улыбаться и закатывать глаза. Энтони так и сделал, на одно мгновение коснувшись горжета, положившего конец дружбе с Рональдом. Вместе с его мундиром Аддерли нацепил его, Оссори, обязанности. А тот ухитрялся быть не только офицером, но и блестящим придворным, незаменимым «кузеном Берни», что взбодрит государя в минуту уныния, утишит в минуту душевной смуты и вообще сядет у подножия трона, выразительно поместив палец на курок драгунского пистолета почтенной длины. Энтони же в дни мира уворачивался от придворной службы как мог, предпочитая вместе с борзыми торить парковые дорожки, разминаться на фехтовальном дворике или, на худой конец, прилечь у камина, приобняв любовницу. Словом, он не чувствовал уверенности, что станет полноценной заменой «кузену Берни» в глазах короля.

— Мессира Кернуолт, вы очаровательны. Не возражаете, если я ненадолго украду нашего возлюбленного Тихоню? — Хьюго отцепил от запястья Энтони руку Изольды и подхватил под локоть Джона. — Мессира Далкетт, вы можете верить мне. Я глаз с Джона не спущу! Уж я прослежу, чтобы наш мятежный Джон не ел острого.

Слушая бубнеж «Эх, подкормил подкаблучников!», оба без сопротивления дали Хьюго увлечь их как можно дальше от промедливших с возражениями дам. Подвернулся слуга с закусками. Хьюго скормил Джону колбаску копчёную, острую и вредную. Энтони польстился на тарталетку с творогом и изюмом, но едва не поперхнулся под нападками Хью:

— Что ты вообще с ней сделал? Открыто ходишь с ней под руку, ну а я готов сам себя вызвать от твоего имени на дуэль — столько раз я увидел эти чудные ножки! Решил поделиться своим богатством с окружающими или просто хвастаешься?

— Это не я. Она сама. — Энтони потрогал горжет и оглянулся на дам, стоящих друг от друга на некотором расстоянии. Супруга Джона недолюбливала Изольду за статус любовницы Энтони. То есть, вообще за статус любовницы. Изольда недолюбливала супругу Джона просто в ответ.

— Кхм! — Хью подкрутил усы. — Я могу ошибаться, но в моём опыте значится: если дама раздевается при тебе на людях, это говорит об одном. Изольда очевидно близка к отчаянию, а ты, Тихоня, не понимаешь намёков, а?

Энтони покосился на других дам. Одетые в соответствии с придворной модой, они оплошали, устроив бой за стояние в первых рядах. Их спутники благоразумно выстроились у окон, почти смешавшись со слугами. Драчуньи пускали в дело локти, плечи и даже ступни. Отвоевав кусок паркета, они победными жестами расправляли юбки, трогали волосы и всё равно косили на наряды соседок завистливым взглядом.

— Зато Изольда не станет таскать мессиру Далкетт за волосы и не одарит короля мышастым подарком. Так что придержал бы язык.

— А может, — продолжал Хьюго вкрадчиво, — тебе не только голову контузило, но и кое-что там, внизу отшибло? Сочувствую!

— Его величество король! — Кругленький церемониймейстер в ливрее с линдвормом Нейдреборнов ударил у подножия лестницы скипетром, поднимая гул.

— Государь-прости-господи, — спасся Аддерли их излюбленной шуточкой. Щёки палило румянцем, а в действительно контуженную голову пробирались мысли о собственной мужской состоятельности, но Аргойлу шустрить у этих границ было нечего.

Лоутеан занимал престол три года, за которые дал довольно поводов презирать себя. Но умения являться подданным красиво у него не отнять. Король спускался с лестницы стремительной мальчишеской походкой, такой далёкой от степенного шествия под руку с королевой Филис. Но золотое шитьё на белом колете свивалось в дубовые листья. Филис сопровождала его повсюду. Джон Далкетт приходился ей родным братом, но выбор сестры не вселил в него родственных чувств к Нейдреборну.

— Ангелок сошёл на землю, — не преминул опошлить возвышенные минуты Аргойл.

— Ага, — буркнул Далкетт. — Сейчас отольёт благодатью.

Не доходя нескольких ступеней, король остановился и начал традиционную речь: в чём в 1526 год от Пришествия Блозианской Девы преуспело королевство, что ему предстоит свершить в 1527, как замечательны подданные, как король дорожит их и любит их, как гордится, что Бог назначил его вести их и опекать. Улыбками, шутками он добавил церемониальной речи лёгкости и живости, не подпустив в неё и намёка на утраты, свои и Блаутура.

Давящий на грудь горжет мешал проникнуться речью, попасть под это внезапное обаяние. Церемония возведения Аддерли в чин полковника Неистовых драгун помнилась фрагментами, неоконченными картинками, невпопад сменяющими одна другую. Голова раскалывалась скорлупками ореха, и к концу церемонии капитаны поддерживали его, чтоб не упал. Преклонение колена, король с драгунской саблей, не идущей ему и будто украденной у Кэдогана, прикосновение плашмя клинком к плечу. Пересохшие губы молвят клятву служить, в ушах же захлёбывается воем рональдов рог, краснеет под веками лавеснорский закат. Подниматься полковнику над тридцатью драгунами и почти тысячей мертвецов король помогал лично. От надетого им горжета разило холодом, как и от самого Нейдреборна. Ни сожалений об участи «кузена Берни», ни радости от назначения преемника. Лоутеан Нейдреборн не отпускал в небо крылатого линдворма, охваченный жаждой покорять небеса, что у каждого свои. Всего-навсего собирал новое военное образование взамен утраченного. Можно сказать, приказ подписывал.

Аплодисменты возвестили о конце церемониальной речи. Пришло время отвечать на любовь короля верноподданническими дарами. На четвёртый год присутствия при всём этом Аддерли дозрел до мысли, что это самая скучная часть праздника. Церемонимейстер выкрикивал фамилию дарителя. Даритель подходил к королю и глубоко кланялся, называя свой подарок, тогда как его слуга клал его к монаршим ступням. Король дарил благосклонный кивок, подарок уносили слуги в ливреях с линдвормом.

Первой мыши, от баронессы Далкетт, Нейдреборн искренне обрадовался. Второй, от престарелого канцлера Тобуолта, улыбнулся с удивлением. После десятой мыши ему принесли кресло со спинкой в форме дубового листка, и Лоутеан уже оттуда наблюдал за этим действом. Не улыбаясь. Аддерли сделалось неуютно. Дипломатическая отцовская жилка — граф Аддерли служил послом Блаутура в Равюннской империи — вовсю выбивала опасность фарса, дурного розыгрыша… Послы — Равю́нна, Блицард, Монжуа, Ро́кус, Вольпефо́рре, и Коллу́мские острова — к чести своей не пали его жертвами и преподнесли дары, приличествующие статусам их стран.

Но мыши от подданных не заканчивались. Королевские слуги торопились унести из Танцевального зала пищащие и копошащиеся подношения. Друзья притихли, неслышно подкралась Изольда и обвила обеими руками руку Энтони. Двадцатого и двадцать первого дарителя Нейдреборн смотрел почти с угрозой, рассерженный до пульсации вен на лбу.

И вдруг под шёпот пересудов перед ним предстал генерал Блаутурской армии Изидор Роксбур. Что уж там, душка Изи, как его прозвали драгуны, шествовал к трону, держась по меньшей мере ближайшим родственником короля. Весь в бархате и рубинах, статный мужчина не смотрел ни на кого, кроме Лоутеана. На губах лежала лёгкая усмешка, глаза прищурены, как от яркого света, в первых залысинах отражался блеск свечей, красные сапоги, подражая хозяину, наслаждались чувством собственной значимости. Кузен Изи, звучит? На языке завертелось сравнение с гусем о красных лапах. Всё правильно, ненавистные Аддерли птицы во многом походили на ненавистного генерала. И те, и другие шипели ему в лицо, лопались от самоуверенности и выходили победителями.

Гаденькая улыбочка, с которой Роксбур прошествовал мимо строя драгун, лишний раз напомнила о том, как, так же ощерив желтоватые зубы, генерал смеялся в лицо Рональду. Нет, Энтони не забыл и не простил отобранной у драгун победы, запрета преследовать бежавших из Лавеснорского ущелья побитых эскарлотцев. Но за время болезни и уединения он понял простую истину: реванш они всегда взять сумеют. Военная кампания ушла на зимовку, это не конец, весной драгуны наверстают упущенное: не только выдернут воронам хвосты, но и обломят крылья. Нужно только восстановить полк, и тогда Лавеснор будет отомщён, да так, что и он станет славной победой.

— Роксбур? — Нейдреборн подался вперёд в своём кресле, схватившись за подлокотник, точно за эфес. Милостью здесь и не пахло…

— Ваше величество, — Роксбур ограничился одним кивком, как одолжение сделал. Лоутеан, конечно, мышь и не самый достойный представитель монаршей породы, но Энтони невольно сжал рукоять сабли. Охнула Изольда, неуклюже, щекотнув краем юбки, шагнула ему за спину.

— Я здесь не ждал вас. — Лоутеан прислонился обратно к спинке, отвернул голову в сторону.

— Ну, разумеется, меня ведь не пригласили. — Роксбур расправил манжеты, точно разговор с королём был делом неслыханно скучным и незначительным.

Рядом засопел Джон. Энтони оглянулся на друга: тот тоже сжимал рукоять. Ещё немного, и генералишко напросится на разговор в приятной драгунской компании…

— Как держится, будто ему не отвесили пинок под…

— Джон-Джон, хвост, под хвост, — Хьюго усмехнулся в усы. — Смотри, как хвост распушил, общипанная пташка.

— Гуси не пушат хвосты, они шипят и гогочут… О чём вы оба?

— Вот так люди и выпадают из жизни… Ты слишком расхворался, Тихоня! — Аргойл ткнул его локтём в бок, кивнул на Роксбура, уже не пряча торжествующей улыбки.

— Лотти его разжаловал из генералов, потом немного подумал, сверился с книжками и отобрал шпоры рыцаря, — пояснил Далкетт.

— Да что ты? А Изольда молчала! А что поставил в вину? — Полковник драгунского полка улыбнулся, за что бы бывший генерал не получил монарший пинок, он того явно заслуживал.

— Тихоня, тебе Лавеснор последние мозги вышиб? Эта тварь оставила наш полк гибнуть!

Энтони зашипел на забывшего о шёпоте друга:

— Он отдал приказ на разведку, Рональд ввязался в бой самовольно…

Тем временем король наконец удостоил опального графа Роксбура ответом, и Аддерли на время оставил Аргойла в покое. Господи, да Аддерли желал, чтобы его король вышел достойно из этой разгорающейся словесной баталии!

— И что у вас там? — под нервный смешок Нейдреборн практически спрыгнул с кресла. — Ну конечно же мышь?

— К сожалению, нет, — Роксбур почесал бровь. — Видите ли, ваши приближённые переловили всех мышей в округе — коты голодают. Поэтому, — щёлкнули пальцы, и слуга в голубо-красной ливрее приблизился с домиком, весьма напоминавшим контурами Элисийский дворец, — я принёс вам в дар вот это.

Пользуясь паузой, пока слуга вслепую вылавливал подарочек, Энтони ещё разок залез однополчанину под кожу:

— Что это, Аргойл, ты за решение Мышиного хвостика?

— Я против Роксбура, филин ты заспавшийся, — процедил Аргойл.

— Мессиры, помолчите… мне не привиделось, это крыса? Крыса? — Далкетт немилосердно ткнул его во второй бок.

«Это» водворилось на ладонях слуги, выглядевшего исключительно несчастным, и чистило усики. Действительно крыса, но приличная: кремовая шкурка так и блестела.

Выкатив глаза, стиснув пальцами бока колета, Нейдреборн посмотрел на крысу. Затем на Роксбура. Последнего стоило поучить сгибать туловище под определённым углом. Или у бывшего генерала ныла поясница? Всё же он не был юнцом. Старость в сорок восемь лет, прискорбно. Крыса укусила слугу и прыгнула на руку дарителя, тот заботливо усадил её на плечо.

— Достаточно! — закричал Лоутеан с неожиданной звучностью прямо в самодовольную физиономию неугодного подданного. — Ваша шутка затянулась! Убирайтесь из Григиама, Роксбур, убирайтесь сегодня же, пока я не ограничил вашу свободу четырьмя стенами в подземельях Птичьего замка!

Придерживая на плече хвостатую тварь, любуясь ею, тот отвесил королю издевательский поклон и отбыл, всё так же переставляя сапоги, раскрасневшиеся от собственной значимости. Пискнула над ухом Изольда — от страха за отчима. Аддерли не был Аргойлом, до его бешенства ему далеко, но сейчас даже он поймал себя на желании подсечь этому гусю крылья или хотя бы выдернуть хвост…

Лоутеан Нейдреборн упал в кресло и махнул рукой. Заиграла музыка, завязался довольно таки разухабистый — королева Филис любила сельские пляски — бранль. Придворные неуверенно закружились в танце. Джон примкнул к ним, повинуясь грозному шевелению ресниц жены.

— С моим отчимом трудно поладить, даже мне… — Виноватая улыбка Изольды отчётливо выпятила щёки. — Я знаю, драгуны с ним враждовали, но, возможно, ты мог бы помириться с ним, Энтони? Ради меня.

Аддерли тронул горжет, откликнувшийся прохладой окантовки на рональдовом роге. Вмятина шрама налилась болью. Но он выжал предостерегающую улыбку.

— В семье не должно быть злобы… — Изольда вздохнула, всколыхнув потяжелевшую, уложенную в волны лент грудь. Вышло совсем не волнующе. — Но ты так опечален. Идём танцевать, ну же, не хмурься!

Аддерли сбросил руки вдовы Кернуолт, обвившие его шею, и за запястье увёл её за колонну. Их окружили тени, отрезая от танцующих, но разве эта плакучая коза ещё не попрала всех приличий?

— Да что ты себе позволяешь?! — прошипел Энтони. — Знатная дама? Честная вдовушка?

Изольда недоуменно шевельнула набеленными веками, тронула в крашеных волосах пёстрые перья. В шраме защекотало. Скривившись, Энтони выдернул одно, приторно розовое, сломал в занывших пальцах.

— Ты держишь себя как одуревшая кошка, возьми себя в руки, Изольда!

Покраснев под слоем белил, дурёха вынула у него из пальцев половинки пера и ссутулилась. Прежде её хотелось пожалеть, простить ей все глупости, когда она пыталась сделаться меньше ростом, но сегодня… Помириться. С Роксбуром. Ради неё. Плакучей козы. Откормленной на долгую зиму, к тому же.

— Я не могу взять себя в руки, Энтони, — проблеяла роксбурова падчерица пуговицам на своих уродливо изгибающихся туфлях. Точь в точь копыта. — Ведь я так люблю тебя! Очень-очень…

Энтони досадливо поморщился, упёрся локтём в резные листья колонны и отвернулся к танцующим, раззадоренным оглушающей, грубоватой музыкой бранля. Следовало оставить её ещё при жизни Филис! Уж пристроила бы подружку в пару какому-нибудь плясуну и ценителю белил, перьев и пуговиц.

— Ты не понимаешь? Я не отвечал на твои письма…

— Потому что на войне тебе было не до этого… — Изольда положила ему на плечо потяжелевшую руку.

— Не пускал к себе, когда вернулся… — Энтони сбросил её руку резким движением плеча.

— Потому что был болен!

Аддерли развернулся, не зная, придерживает ли он саблю или просит у неё сил:

— Потому что больше не хочу видеть тебя рядом.

Да, коза. Да, плакучая! Карие — не синие, не голубые! — глаза распахнулись и посветлели от слёз, и всё лицо исказилось плачем. Точно зажив само по себе, оно сморщилось и запищало у неё под ладонями.

Заведя руки за спину, Энтони отступил на шаг. Успокоить?… Скорее сбежать! Альда Уайлс, Рональд нередко бывал груб с ней, но никогда она бы не проронила на людях слёз. Офицерская вдова же себя не сдерживала. Музыка приглушала её истеричные подвывания, но дела не спасала.

— Аддерли, я хотел поблагодарить вас за сохранение разумности, но вижу, на мышах она и закончилась. — Лоутеан приближался той же мальчишечьей походкой, только теперь по напору дал бы фору любому бывшему безголовику. Это что же, сейчас и Аддерли, вслед за Роксбуром, познает королевских немилостей? — Зачем вы довели до слёз свою спутницу? Что случилось, мессира?

— Ничего, что бы стоило внимания вашего величества, — предпринимая отчаянную попытку сохранить личное личным, Энтони взял Изольду за локоть, заставил отнять от плачущего лица руку. На ладони лежали хлопья белил. — Идёмте, Изольда.

— Мессира Кернуолт останется на моём попечении, — Лоутеан обаятельно улыбнулся и потянул Изольду за второй локоть. Плач прекратился. Женщина по очереди, с испугом, взглянула на короля и виконта, зажмурилась и втянула голову в плечи. — Пойдёмте, Изольда.

И они ушли. И Лоутеан Нейдреборн держался с этой плакучей козой словно со своей королевой.

С присвистом выдохнув, Энтони разжал рукоять сабли, которую, оказалось, всё это время стискивал. Мышиный хвостик увёл у него даму? Мышиный хвостик перехватил у него даму? Мышиный хвостик — не такой уж хвостик?

— В новый год без лишних юбок, — хохотнул вынырнувший из теней Аргойл и хлопнул Аддерли по плечу. Бранль закончился, и к ним вернулся запыхавшийся Далкетт. — Ну как, Джон, ты с нами?

Глава 34

Блицард

Эмерикский тракт

Мариус форн Непперг, Багряный рыцарь её величества, привстал в стременах и мчался, обгоняя рассветное солнце. Он стремился нагнать непримечательную совсем карету — ни скульптурная резьба, ни роспись не украшала её боков, ни стекло, ни слюда не блестели в её окошках, не было даже места для возницы, ею управляли сидя верхом. Невозможно заподозрить в ней таких пассажиров, как беглая королева. Но Багряный рыцарь бы отыскал их спас, он всё ближе, ближе, и в седельных сумках у него тёплый плащ и перчатки на меху, он окутает им свою королеву и поцелует каждый пальчик перед тем, как надеть перчатки на её озябшие руки… Он странно покачнулся в седле и пропал вместе с конём, точно никогда и не мчал впереди рассветного солнца.

Карета снова накренилась, угодив на кочку, но проснулась Хенрика не из-за этого. На подушках справа никого не было. Племянник не обнимал её руку, не спал, уткнувшись ей в предплечье. Разиня-тётушка стряхнула остатки сна, села. Куда исчез мальчишка, неужели сбежал?! Ох, вот же он. Сидит напротив, негодник. Гарсиласо сжался на подушках комочком темноты, подобрал под себя ноги и прислушивался. К чему? Сквозь щель между кожаной занавесью и откосом окна пробивались отсветы факела, касались личика Салисьо. Очевидно, факел держал один из сопровождающих. Назвать висельников Мигеля телохранителями язык не поворачивался. До ушей долетали обрывки фраз. Господа висельники вели полуночные разговоры.

— Салисьо, что с тобой? — слова вылетели в облачке пара.

Встрепенувшись, племянник оглянулся на нее, прижал палец к губам и кивнул в сторону возницы. На лице — испуг, глаза широко распахнуты.

— Что тебя испугало? Иди ко мне, — Хенрика перешла на шёпот.

Закусив губу, Гарсиласо перебрался на прежнее место, забрался с ногами.

— Слушайте, что они говорят, — зашептал он тётке на ухо. — Я проснулся от их разговора, они считали, сколько дней нам ещё ехать. Помните, мы остались в той гостинице на сутки? Они ждали дальнейших указаний от дона Мигеля. Но не дождались и теперь нервничают. Они думают, что какой-то его замысел сорвался, и теперь за нами может быть погоня. Вот, слушайте… — Гарсиласо отстранился, облизнул губы, кивнул в сторону говорунов.

Хенрика прислушалась. Чутьё кричало, что сейчас они с племянничком услышат много лишнего. И пожалеют, разумеется.

— … теперь ты просто трусишь! — Голос высокий, как у женщины. Белокурый ангелочек, наверняка способный перерезать горло с лёгкостью остригающего розы садовника.

— Тебе ли обвинять меня в трусости? — А этот голос создан для отпевания покойников. Хенрику вечно бросало в дрожь. Сам висельник напоминал обмороженную цаплю, его огромные голубые глаза были совершенно пусты. — Королевская кровь так же красна, как и наша, да вот цена куда выше.

— Дрожишь за свою шкуру? — хихикнул Ангелочек.

— Теперь да. Ита никогда не проворачивал дел в такой спешке.

— Он вообще таких дел ещё не проворачивал, так что ж? — бахнул басом третий висельник. Хенрика прозвала его «сударь Громила», с ней он держался учтиво, как придворный. — Заткнись и смотри на дорогу. Нас так трясёт, будто по рёбрам скачем.

— Что-то пошло не так, — клекотал Цапля. — Нам следует остановиться и ждать, Ита с нами свяжется.

— Есть ясное указание, — напомнил сударь Громила. — Доставить женщину с ребёнком в Рункл. Прекратить болтовню, я сказал!

— Было и другое не менее ясное указание, — голос Ангелочка сочился мёдом. — Прищёлкнуть двух королевских, а третьего забросить в замок Клюва.

— Приказы герцога не обсуждаются, — процедил пустоглазый.

— Но ты сам нарушил его приказ, — подметил сударь Громила. — Не дождался гонца и уехал ещё утром.

— Минули сутки. Я не намерен подставляться погоне. Нас втянули в дела королевской семьи, и наши головы полетят первыми.

— На твоих руках кровь лишь одного, — умалил белокурый заслуги подельника.

— Не на моих, — огрызнулся тот. — Им приказали.

— Ита не возьмёт это убийство на себя, — засмеялся Ангелочек, крылья б ему отрезать. — Или ты надеялся?

— Руки мои мне не служат, — оправдал себя Цапля. — И когда над моей головой сгустятся тучи, руки спасут её.

— Это как же?

— Ита предаст — его подопечных не станет. Нет их — нет преступления. — Подонок! Да ему с такими глазами действительно только младенцев резать.

— Так уж и убьёшь? — усомнился сударь Громила. — В обход приказа герцога?

— Предательство отменяет любые приказы.

— Это наследный принц.

— Уже нет. Это всего-навсего беззащитный мальчик.

— А женщина? — решительно, Громила сама куртуазность.

— Что «женщина»? — не понял Цапля.

— Она вообще случайно в это ввязалась…

— И именно по её вине, — встрял Ангелочек, — изначальный план Ита полетел к Отверженному. Ну, и рогам его.

— Но её нельзя убивать, — упрямился сударь Громила.

— Почему это? — изумился белокурый.

— Она красивая.

Хенрику передёрнуло. Впрочем, бугай мог и не иметь задних мыслей.

— Короля тоже нельзя было убивать, — гнусаво запричитал ангеломудренный висельник. — Ибо полагается за сие кара Божья. Но Клюв всё ещё жив. Амис, мои отпетые грешники.

— Пока что жив, — клекотнул Цапля.

— Если вы двое сейчас не заткнётесь, — не выдержал сударь Громила, — я перережу глотки всем и скажу герцогу, что так и было. Доедем до города, там будут новости. Будем ждать. И убери свой кинжал, Вестник. Королевская кровь дорого обходится простым смертным, нельзя лить её неосмотрительно. Ждём.

В ответ ругнулись.

— Ждём, я сказал.

Замолчали… Хенрика поняла, что прижимает к себе племянника. Тот вцепился ей в руку, которой она стискивала стилет. И когда вынула? Он был куплен в той же гостинице у проходимца с глазами идеального «несчастненького». Куплен по наитию.

Гарсиласо вскинул к тётке взгляд.

— Папа умер… Дон Мигель его… — Племянник зажал себе рот, глаза блестели слезами.

Хенрика крепче обняла мальчика, саму её забил озноб. Не скоро забудется, как Франциско придавил её — огромный, тяжёлый и мёртвый. Как она хотела закричать, но крик не рождался. Как, цепенея от ужаса, пыталась выбраться из-под монаршей туши, но силхватило только скинуть его ручищу у себя с живота. Слабая, маленькая королева. Но сейчас нужно быть сильной. Куда сильнее, чем в дни, когда король-отец и дядя пали в бою, и над страной простёрлась тень от крыл линдворма-победителя. Линдворм мог быть снисходителен к жертвенной деве, мог полюбить её. Но к похитительнице принца, к королеве-беглянке никто не проявит сострадания. Ни висельники Мигеля ви Ита, ни её кузен, из слизня сделавшийся зверем, пасынком Изорга. Нужно быть очень сильной.

— Тише, молчи… Тише… Закрой глазки.

— Что теперь будет? — сдавленный шёпот. — Они убьют нас…

— Нет. Я не позволю.

— Канцлер ви Ита на стороне Райнеро, он избавился от меня, он убил папу… А кто второй? Донна Морено? — Гарсиласо снова прикрыл ладошкой рот, укусил палец. Всё верно, не время для слёз.

— Не думай об этом. Быть может, они ничего не знают или знают неправду. Мы живы. Тише, Салисьо. Я тебя не оставлю.

— Вы знали о его планах.

— Нет. Он только просил спасти тебя от брата.

Гарсиласо утёр слёзы, судорожно вздохнул и снова прикусил большой палец.

— Не думай ни о чём, — Хенрика была готова смозолить язык, повторяя это. — Мы всё узнаем позже. Мы тоже будем ждать. Не показывай висельникам, что боишься, понял? И не отходи от меня.

— Хорошо, — поклялся племянник.

— А сейчас закрой глазки. Не думай, забудь. Ты жив, пока я рядом.

— Но тётушка, они хотят вас убить… — Он зажмурился.

— Они не знают, на кого скалятся. — Хенрика расправила плащ, укрыла им племянника.

Через щель между шторами блеснул огнём факел. Один из висельников вернулся на своё место. Кровь королей действительно обходится дорого. Яльте взимали с обидчиков непомерную плату.

Глава 35

Блицард

Хильма

1
Музыканты на дощатом возвышении заиграли аллеманде. Первым закричал тромбон, за ним вполз гобой и подоспел тамбурин. Гости короля Лауритса выстроились в две колонны, поделившись на кавалеров и дам. В почтительной молчаливости они ожидали хозяина бала. Со службы по Диане Яльте минуло несколько дней, но придворная мода уже претерпевала изменения: мужчины выдернули из волос украшения, а женщины углубили вырезы на платьях. И при этом их наряды сияли, как самоцветы в горсти горных карлов. Райнеро Рекенья-и-Яльте на секунду почувствовал себя не к месту, с ног до головы одетый в излюбленное чёрное, пусть даже это чёрное было блицардской модой. К тому же он промедлил и остался без пары, но по здравом размышлении особой печали в том не увидел. Его Ангел всё равно не могла бы станцевать с ним сейчас.

Взяв у слуги кубок с «гарпиевой» чеканкой, Райнеро покрутился близ одиноких девиц, которых бы в Эскарлоте непременно стерегли драконоподобные дуэньи. Бледнолицые, с выпирающими ключицами и жижицей белесых волос, девы казались и в половину не так хороши собой, как попрыгунья из «Козлячьей горы». Напоминали чахоточных. Поднеси к губам платок — и на нём останется багровая капелька. Райнеро передёрнуло. Он торопливо пригубил из кубка, гася призрачную соль крови красным вином с привкусом кахивы, яблока и имбиря. Кроме как чахоточным, партнёров не досталось престарелым кокеткам. Они игрались с вуалями поверх своих морщинистых рожиц, абсолютно не желая брать пример с матушки короля, княгини Я́норе и И́зенборг. Эта особа чинно сидела в походившем на трон кресле. Цвета ядовитой зелени эннин на её голове почти подцеплял балдахин кончиками рогов. Райнеро не застал ни одну из своих бабушек, это была первой и, оказывается, он видел её раньше. В книжках с картинками, изображавших дам западного Полукруга. Предположительно, блаутурок или монжуа начала 15 века. Изредка она поворачивала плоское, на удивление гладкое лицо с ниточками бровей к дверям, распахнутым в ожидании Лауритса Яльте, и, казалось, собиралась погрозить пальцем. Вокруг неё выстроилась небольшая свита. Свитские рядились в одежду поновее и поярче, но держались так же отстранённо, с превосходством, поглядывая на двери вслед за бабушкой. Опоздание короля — это в некотором роде скандал, говорили они своим видом. Сколько бы Райнеро ни высматривал, молоденьких красоток среди свитских не обнаружил, и поклонился издали лично княгине. Та с благосклонностью моргнула ему блёклыми ресницами. Честное слово, Райнеро бы из проказливости добился танца с ней, немедля, в обход её опаздывающего отпрыска. Но в углу, у стола с закусками, раздался взрыв хохота, тут же заглушённый стыдливым покашливанием. Тридцать, почти сорок «барсят», офицерский состав, что вместе с королём прошёл Мирокану! Парой дней ранее Райнеро с огромным интересом следил за солдатами на галерее барбакана, выпить сейчас с офицерами бы вовсе почёл за честь. Однако опоздал, замер на полпути, опалённый досадой.

Музыка зазвучала пронзительней, «барсята» как по команде развернулись к дверям и коснулись рукоятей сабель, а затем груди. Райнеро же склонился как можно ниже. Войдя в зал под руку с Ангелом, король тотчас повёл её в величавом танце по широкому проходу между колонной кавалеров и колонной дам. Лауритс Яльте и Юлиана форн Боон открывали этот бал королём и королевой. У Райнеро свело челюсти. Гнев начал пожирать его изнутри. В груди даже немного засаднило от озлобленных, жадных укусов.

Не помня, как избавился от кубка, он последовал за «королевской парой», ступая по узкой дощечке соснового пола — между белой стеной и спинами тех, кто не танцевал, но приобщался к этому действу комментариями. О ноябре и мае. О барсе и лани. О мужестве и нежности. Сегодня король выглядел по-светски. Насколько это вообще возможно при здешних расхлябанных фасонах и серой с синим замше, которая затрётся и потускнеет, если придворные полезут к нему с объятиями и хлопками по широким плечам. Юлиана же… Оказывается, можно слепнуть, глядя на розу. На багряную розу.

Райнеро запустил руку в кошель у пояса, поплутав, впрочем, в складках непривычно широких штанов. В кошеле он хранил милостыню от Ангела и бумажный прямоугольник — приглашение на имя Рагнара Агне, подписанное её рукой. Во что бы то ни стало следовало добавить к ним лепесток розы с краёв юбок Ангела.

Юлиана вообще чудилась духом позднего лета, который облюбовал себе царство серебряных колокольцев и зимней хвои.

Резные балки под потолком были украшены волнами хвойных лап вперемешку с гирляндами из колокольчиков и ярких лент. Всё это новогоднее великолепие отвлекало взгляд от трёх свечных люстр, отлитых в форме крылатого, свивающегося в десятки колец змея. Мама рассказывала, как наследный принц Блаутура умыкнул невесту у Лауритса, в ту пору — только князя Изенборг и Яноре. Ну что за насмешка. Племянник и дядюшка совсем не знакомы, но так похожи, что выбрали одну и ту же женщину. И на сей раз победителем, змеем вышел Лауритс. Племяннику же, видимо, надлежало сходить в Пески, подчинить себе оставшиеся земли и возвратиться, чтобы гордо примкнуть к стае «барсят». Они наблюдали за танцем своего короля, а женщины из «танцевальной» колонны наблюдали за ними.

Веселей прежнего запели гобой и тромбон, участился стук тамбурина. Лауритс Яльте довёл Юлиану форн Боон до круглого витражного окна, куда непрошенным гостем стучался снег, и изнуряюще долго, почти вечность они делали шаги вперёд, в стороны, назад, смыкали и — с неохотой — размыкали руки. Он улыбался почему-то в усы, она не поднимала глаз, словно удерживаемых долу тяжёлыми, густыми ресницами. Райнеро стиснул складки на штанах. Закусил губу. Пустил взгляд как можно дальше от них, затаённо счастливых. Влюблённых. Его бы отвлекло внимание дам, ожидавших минуты, когда можно будет вступить в танец. Но ни одна на него не взглянула. Это было странно. Неправильно. Раньше он никогда не оставался без заигрывающего девичьего взгляда, нечаянного прикосновения, томного вздоха у шеи. Рагнар Агне, провинциальчик, «несчастненький», он не представлял интереса. Ни для женщин — похоже, блицардская мода скрывала его достоинства. Ни для «барсят» — его военный опыт так жалок, что они не учуют в нём даже сносного собеседника. Ни даже для посланников и послов — принц Рекенья или мёртв, или сидит под замком где-нибудь в башне св. Эухении.

Сглотнув комок — сожаления ли? гнева? — Райнеро двинулся назад. Король и Ангел проделали поворот на месте и продолжили танец в обратном направлении. Близилась минута, в которую племянник будет представлен дядюшке. Юлиана форн Боон, конечно, ангел, а среди теоретиков дипломатии нынче бытует мнение, что именно ангелы и были первыми дипломатами, посланниками между землёй и небесами. Но его посланник, его Ангел видит принца Рекенья-и-Яльте провинциальчиком, Рагнаром Агне. Странная пустота поглотила его сердце. Сейчас не назвать его огненным. Почует ли один Яльте другого Яльте? Поверит ли один Яльте другому Яльте?

Райнеро покосился на дядюшку. Мама заговаривала о нём нечасто. Тренировал певчих птиц, выращивал цветы и овощи, пропадал на фермах у арендаторов. А потом вдруг принял из рук королевы Хенрики меч Рагнара и ушёл в Святой поход по землям Восточной петли, где заболел войной. Так вот, в чём зацепка?… Пустота ушла из груди. Занялось огнём сердце.

Райнеро поощрил себя довольной улыбкой, которая тут же исчезла. Лауритс Яльте игриво оскалился прямо в личико Юлианы форн Боон и обеими руками схватил её за зад. Райнеро ожгло внутри гневом, гнев забился даже в кончиках пальцев. Танец оборвался. Райнеро сдавил рукоять змеистого кинжала в ножнах, тот скучает в них слишком уж долго. Юлиана осталась к нему спиной, но как не понять её испуга — по жилке, затрепетавшей на обнажённой шее. Всё ещё скалясь, одичавший Яльте продолжал свое грязное дело, и лепестки юбок не были ему помехой. Не будь он королём, родичем, не будь он так нужен, Райнеро бы бросился на него. Изрезал бы руки, посягнувшие на святость Ангела. Изрезал бы так, чтобы кровь заливала лепестки юбок. Всё равно её не различить на багрянце!

Танец возобновился. Дядюшка вернул свои руки на место, то есть взял в них руки Ангела, на лице же изобразил удивление пополам с раскаянием. Пара сделала поворот: Юлиана, побледневшая, держала глаза опущенными, но у неё нервно подрагивал уголок губ. Райнеро выпустил рукоять. Углядел краем глаза, как, оскорблённая, выплывает из зала старая княгиня, и две придворные дамы несут подол её ядовито-зелёного платья. Придворные проявили к королю больше снисхождения, чем родная матушка, и притворились, что ничего не случилось. Ну, шалит его милость, чуток одичал там в Песках…

Музыка смолкла. Король глубоко поклонился, Ангел сложила юбки в реверансе, и они разошлись по разным колоннам. Райнеро из середины поспешил к началу дамского «построения», рассчитывая выкрасть Юлиану хотя бы из танца. Музыканты заиграли нечто незнакомое, весёлое и дикое. Колонны расстроились. Танцующие сбились в парочки и закружились по залу, не соблюдая в плясе никакого рисунка. Райнеро ощутил себя ещё большим чужаком и увальнем, чем тогда, в «Козлячьей горе». Его встряхнуло от испуга. Вдруг он не найдёт своей розы в горстях самоцветов, ведь он уже упустил её из виду!

— А, вот вы где, «несчастненький»! — Юлиана непостижимым образом выпорхнула у Райнеро из-за спины. Подняв его руку, положила в неё свою и увлекла его в танец.

— А вы сегодня роза. — Сердце затрепыхалось, дыхание стало прерывистым, тепло прилило к щекам.

Танец не поддавался ему, но это и не имело значения. Его Ангел была здесь, с ним. На её губах дрожала нервная улыбка, голос звенел от волнения, но её рука лежала в его руке спокойно, доверчиво. Да, той ночью в охотничьем домике он не предал её благодати.

— Ангелы… Розы… Для андрийца вы слишком часто используете образы из Святого Писания.

— Я очень странный андриец, а отец мой славится своим благочестием.

Юлиана замерла, вытянув в сторону ножку в туфле, покрытой мелкими живыми розами. Что было толку добывать ей зимой цветы, если потом ты прилюдно унизил её, а, дядюшка? Вздохом побором гнев, Райнеро подсмотрел за соседом-«барсом» и неуверенно перекрестил ноги. Судя по всему, требовалось описать вокруг партнёрши пять быстрых кругов, держа ноги перекрещенными и ударяя одной об другую…

— Он был в Сегне, ваш папенька, — обронила Юлиана, и Райнеро едва не запнулся о собственный сапог. — Буквально на днях. Наверное, попал в число счастливцев, которым наш сенешаль показывает избранные местечки. За умеренную плату, конечно же.

Ага! Папочка, как бы сына ни проучивал, всё же замолвил о нём словечко. Теперь только и остаётся, что подкрепить его слова делом. Агне-младший спит и видит, как стать своим в стае «барсят» Яноре, а уж коль скоро его милость соизволит, Агне-младший откроет свой маленький секрет… А там, как знать, не захочет ли дядюшка лично побаловаться набором армии, что вернёт трон его дорогому племяннику? Яльте, сражающиеся спина к спине. Было в этом что-то исключительно верное.

— Вы просто ужасный андриец, — припечатала Юлиана, как только он завершил свои пять кругов позора. — Именно андрийцы первыми переняли этот танец от молоденьких Яльте — Рагнара и Раварты, если вы и это запамятовали. У вас, что, в довесок ко всему прочему началось отречение от рагнарова наследства? Вы, верно, слыхом не слыхивали, как Яльте справляли Новый год до того, как стихия изгнала их на Полукруг.

— Слыхом не слыхивал, — покивал Райнеро.

Дальше танец потребовал от них отойти друг от друга на вытянутую руку, полуприсесть, направляя колени в разные стороны, выпрямиться и наконец шагнуть навстречу, соединяя ладони. Ну, хоть что-то знакомое.

— На Тикте Новый год наступал 21 декабря, да и месяц этот там звался иначе. — С полуприкрытыми глазками и вскинутым носиком, хранительница обычаев и тайн Яльте из Юлианы выходила столь же прелестная, сколь патронесса «несчастненьких». И Райнеро снова позволил Юлиане повести его как бычка, за кольцо в носу, видеть в нём провинциальчика, едва ли не дурочка. Сын принцессы Яльте, скучающей по своей стране, он с малолетства знал обо всех обрядах Тикты и слушал мамины рассказы каждый раз как первый. Лишь бы видеть её улыбку, как сейчас — Юлианы. Собравшись семьями в доме главы рода, тиктийцы лили в серебряную чашу жертвенную кровь волка, по очереди старшинства окунали в неё руки и оставляли алые следы на снегу. Ветер заметал их, и считалось, снег накормлен, бог зимы Фрозрик весь грядущий год будет милостив к ним.

— Да будет вам известно, «несчастненький», что Фрозрик приходится старшим братом Изоргу, столь почитаемому его милостью. А метели разражаются от того, что Фрозрик дерётся с Изоргом.

— И как же узнавали, кто одержал в схватке верх?

Ну, Хранительница, что ты сочинишь для «несчастненького», раз уж боги не дали людям на этот вопрос ответа?

— Узнавали легко, да слишком поздно. — Юлиана вздохнула, отчего пришли в волнение полукружья грудей над неподобающим ангелам вырезам. Наверное, впервые в жизни Райнеро, судорожно вздохнув, отвёл взгляд. После выходки одичавшего Лауритса её оскорбит, спугнёт такое внимание. — При победе Фрозрика война, если она велась, заканчивалась в начале года, а новая не начиналась. При победе Изорга война продолжалась ещё более кровавая, чем в ушедшем году, или же начиналась в считанные недели года наступившего.

— Тогда, — усмехаясь, Райнеро поклонился снегопаду в окне за спиной Юлианы, — поддержим Фрозрика молитвами поледянее.

— После танцев, до трапезы, мы все выйдем на балкон и плеснём в снег красного вина из серебряных кубков. — Юлиана взглянула исподлобья, взглянула наставником, недовольным глупостью подопечного. — А слуги поведут борьбу против господского расточительства, подставив тазы и вёдра под льющееся винцо.

Между тем танец приготовил лжеандрийцу новое испытание. Все положили руки друг другу на плечи, позволяя лбам почти сталкиваться, и начали делать галопирующие шаги: вправо, вперед, влево, назад.

Райнеро коснулся крыльев ангела, хрупких и трепетных, и крылья эти словно обняли их обоих. Во рту пересохло. Он боялся дышать глубоко, никуда не годилось, чтобы Юлиана чувствовала его дыхание. И всё равно слышал своё взволнованное — ну чем не бычье — сопение. Это бесило до комков в глотке, до жжения в груди. Она подумает, он безудержное животное… Кто поверит, что Райнеро Рекенья-и-Яльте разволновался так, словно впервые дотронулся до женщины.

Краем глаза он уловил медовый, нет, золотой блеск. Так и не дерзнув тюкнуться своим дурным лбом в ясный лоб Юлианы, понадеявшись выгадать немного времени и разобраться с волнением, Райнеро обернулся на соседнюю пару. Его милость Лауритс Яльте вёл в танце блондинку в золотистом платье. Улыбаясь, он слегка наклонял к ней голову, и дело было не в трепете — женщина едва доставала ему до плеча и умилительно тянула вверх руки. Должно быть, и лицо у неё очень милое, иначе чего этот дикарь глядится в него с такой теплотой?

— Рррагнар Агне! — Пахнущие розами пальцы схватили его за подбородок и, надавливая на ямочку, повернули обратно. Из глаз Юлианы смотрела бездна, опасно близкая, непроглядная, ведь солнце угасло на дне. — Это золото принадлежит графу Оссори, медведю с дыханием линдворма. Король в эту минуту тоже выбрал золото. А ты? Ты, «несчастненький»? Чужое золото или всеми обиженная, забытая роза?

Это было исключительное мгновение для поцелуя. Но дикарская выходка дядюшки сделала его невозможным. Уняв досаду быстрым вздохом, Райнеро отнял от подбородка пальчики Юлианы и поцеловал ноготки. Из глубин бездны взошло солнце.

— Кому нужен металл, когда рядом цветёт роза? — Райнеро не желал отпускать её, делить даже с мужем, мокрым местом, которого здесь и нет.

Райнеро взял Юлиану за талию. Ангел стал женщиной, такой земной, такой желанной.

Высоко поднял Юлиану, и удерживать её оказалось невероятно легко. Но он не может так просто заполучить её. А главное, не хочет так просто. Только если добьётся ответной любви. Проворно и резко повернул Юлиану в воздухе и опустил наземь, не выпуская из рук талии. Она ахнула, а потом засмеялась, нет, загоготала. Этот гогот сочли бы непристойным во всех дворцах мира. Ну и тупицы.

— Юлиана. Никто и никогда не обидит розу, веришь? — Эта женщина не та, которую можно зажать в уголке или учить супружеским обязанностям. Эта женщина много большее. И она взглянет на него по-другому уже сегодня, сейчас, как только он получит поддержку дяди и станет на шаг ближе к своему трону. — Ты увидишь, я не «несчастненький». Ты увидишь, я принц.

2
В последний раз Оссори танцевал с женой на дне рождения королевы Филис, больше года назад. С тех пор Альда не являлась ко двору, предпочитая сидеть среди своих книжек безвылазно. Мог ли Берни подумать, что кружа её в танце сейчас, на новогоднем празднике в Сегне, пожалеет об упущенном времени? В золотистом платье, с такой редкой улыбкой на губах, Альда его восхищала. Берни осторожно держал её за ручку, касался талии, любовался узором из лент и прядей на златокудрой головке, совсем не замечая, в каком танце ведёт её. Ноги помнили, куда шагать, руки помнили, когда дотронуться до ладони жены. Альда вскинула на него глаза, казалось, они смеялись, в синеве мерцали огни свечей.

— Я боялась, что забыла все танцы, — едва слышно призналась она, уморительно приподнявшись на цыпочках к уху Берни и всё равно не достав. Он наклонился к ней сам, кажется, уловил аромат сирени.

— Неужели Юлиана показала тебе только пистолеты, забыв о платьях и танцах? — Берни легко закружил Альду, она восторженно вздохнула. Когда она, взволнованная, разбудила задремавшего после королевской пьянки мужа, он предполагал что угодно, но не это. Пистолеты. Пистолеты для Айрона-Кэдогана, которые Альда, испуганно моргая, протягивала Берни на вытянутых руках. Красавцы дракончики, кэдианцы, как он нарёк чудо оружейного мастерства, тотчас были начищены и накормлены пулями, жаль, пострелять пока не довелось! Рассмотреть каждую буковку на гравировке, каждый изгиб Берни намерился после бала. Тогда же и пальнёт в воздух, всё равно король задумал «озарить небо огненными цветами пороха», как какое-то светопреставление называли песочники.

— Не только, — повинуясь правилам танца, Альда коснулась ладонью руки Берни. Как маленькая девочка, она успевала вертеть головой, рассматривая зал и других танцующих. Когда Лауритс открывал бал танцем с Юлианой форн Боон, Альда проглядела вольность короля по отношению к фаворитке, чему Берни порадовался. Хотя подозревал, что в ту минуту руки Лауритса его не слушались, подчиняясь своеобразному юмору мессира фокусника, Людвика Орнёре. — Были ещё вещи… но это не для твоих ушей.

Берни с трудом сдержал смех. Альда уморительно сдвинула бровки и твёрдо добавила:

— Мне обещали показать… мощь древненьких. То есть, мужскую. — Альда гордо вскинула подбородок. Берни едва не выпустил её руки, сбился с ритма, чуть не налетел на соседнюю пару танцующих.

— Что? — вышло громче, чем хотелось бы. Берни наклонился к заигравшейся супруге: — Что тебе обещали показать? Кто?!

— Никто, — Альда смерила его взглядом. Дурочка, похоже, гордилась своей выходкой, и только обманутый муж гадал, положено ли ему сейчас топать ногами и орать в забывшую стыд мордашку. — И я не об этом, а о том, что есть статуи древних…

— Я тебя спрашиваю, кто?! — Он сжал её руку, резко дёрнул на себя. Альда ойкнула, неловко ткнулась другой рукой ему в грудь.

— Это не важно! — Она попыталась отнять руку, не вышло. Белые щёки вспыхнули огнём. Где же наш лёд, позабыла? — В библиотеке…

— Ах, ну конечно, где же ещё! Библиотека. — Берни резко развернулся в танце, Альда куклой повиновалась каждому его движению. Библиотека, её любимое место, а он и не предполагал, что там его затворница не только читает книжки… — Так вот, где следовало делать тебя женой? — Берни сорвался на рык, потащил её за собой сквозь танцующих. — Снова залопочешь, что рогов нет? А если люстру зацеплю?!

— Что за вздор ты несёшь! — почти прошипела Альда, беспокойно оглядываясь по сторонам. Боится огласки позора?

Музыка визжала, танцующие пары мелькали перед глазами цветными пятнами. Берни видел только её, пойманную за руку, с полными злобы глазами. Лёд не таял, лишь до поры обманно блестел на солнце. Библиотека. Альда. Королевская псина. Хотелось взвыть громче этой музыки, оттолкнуть ледышку прочь, но Берни грубо перехватил её за запястье, заставляя держаться рядом.

— Ты сама это сказала! — Выдохнул он на ухо жене. Жене ли? — Мессир Чь, твой Ричччард, псина Рейнольт взял тебя в библиотеке, и ты так просто говоришь мне это!

Альда молчала, не глядя на него, только тупо упиралась руками ему в грудь. Встряхнуть бы, выбить дурь, пусть скажет правду, горькую, постыдную, но правду! За эти недели с ней Берни понял одно: хуже удара в спину нет ничего. Особенно удара от неё, той, что должна было ждать с войны, тревожиться, встречать на пороге… Стало горько, до тошноты. Девица Уайлс умела мстить, и как…

— Ну и как мощь, м, девица Уайлс? — Берни зло хохотнул у её уха. Альда вздрогнула, впилась в него ледяными глазищами. Губы плотно сжаты, щёки горят румянцем. Берни поспешил исправиться, никак девичество нам оскорбительно! — Ах, простите, графиня Рейнольт!

— Ты омерзителен, — она сдержала пощёчину. Ударила словом, поступком. Вырвалась из его рук и исчезла среди меняющихся партнёрами пар. Должно быть, и мужа на псину-любовника она сменила с такой же лёгкостью.

Увернувшись от лапок чьей-то наверняка лучшей жены, Берни шатнулся к столам с закусками. Если бы было позволено, он бы медведем рычал, громил и топтал, но граф Оссори лишь с силой сжал ножку кубка. Выпитое обогрело глотку. Он даже не понял, что выпил. Да и разве запьёшь такое?! Перед глазами так и стояла его Альда, маленькая, хрупкая, глупая Альда, с бесстыдством подпускающая к себе мессира Чь. Куда псине до приличий, ухаживаний, наверняка грубо задрал ей юбки прямо на столе. А дурёха решила, что так и надо, откуда ей узнать иное обращение! От нового глотка Берни закашлялся. Это, что, ежевичница? Из какого кувшина? Её надо повторить… А как псина пил его жену? Так же жадно, захлёбываясь? А она обнимала его ножками, жалась к нему, звала Ричччард, позабыв имя мужа… Где они это делали? Стол? Кресло? То странное «осадное» орудие в форме колеса?

Неведомо зачем Берни окинул взглядом зал. Празднество, огни, дракон обвил люстру как великое сокровище. Знал бы Кэди, что их дракону в этом дворце оставили стеречь лишь охапку огней под потолком. Цветной вихрь танцующих, где уж отличить блеск порочного золота. Ещё и кубок из-под руки куда-то исчез. Развестись с ней, развестись, супружеская измена — веский довод, и возьмёт он её на себя, а Альда пусть будет счастлива. Он всё равно не жилец… Странно, граф Оссори всегда считал, что девица Уайлс достойна войти в его семью. Стать графиней Оссори. Выходит, ошибался, и той смешной золотоволосой девочке из детства куда милее пёс в ногах, чем медведь-защитник? На языке противно закислило. Берни с удивлением уставился на кубок. И что он успел сюда плеснуть?

— Кхм.

Оссори бестолково завертел головой. Кислятина в последний раз лизнула нёбо. Найти бы опять ежевичницу…

— Кха-кхм, — на этот раз источник звука сам себя обнаружил: на Оссори уставился один из «барсов» Яноре, такой же хорошо сложенный и белобрысый. Придворный наряд из серых и чёрных тканей не особо-то придал ему светскости и оживил, на его месте с тем же успехом могло стоять изваяние, выдолбленное из камня. Однако он пошевелился: вперился в Оссори довольно большими, глубоко посаженными глазами и скрестил на груди руки. Выждав паузу, Берни пожал плечами, наполнил кубок, отсалютовал им хмыкающему камню и залпом осушил. Пиво загорчило, пена щекотнула нос. Не иначе, каменюка напакостил.

Взвизгнули дудки, затренькали лютни. Новый танец. Оссори без особой надежды обернулся к танцующим. Альда проплыла мимо в нахальной хватке разодетого в голубое дворянчика. Берни не запустил в него кубком только потому, что на этот раз по запаху чуял — ежевичница.

— Доброго вечера, граф.

— Доброго, — Оссори не глядя отсалютовал кому-то там кубком. Отпил. Альда кружилась в танце, и по правилам уже перешла к третьему кавалеру. С какой охотой её увлекали в новый круг по залу! Графиню Оссори! Она вела себя как радостная бордельная девка! Уйти бы отсюда, скрыться, уехать, сейчас!

— Как вам бал, Оссори? В нашу последнюю беседу вы обмолвились, что будете совсем не против… Но вы не танцуете.

— Медведь с утра ноги оттопт… — Берни прикусил язык. Рядом стоял Лауритс Яноре. За его правым плечом вырос хмыкающий камень. Так каменюка, что, к королю просил подойти? «Барсам» при поступлении на службу языки отрезают? — Ваше величество. — Берни отвесил поклон. Ежевичница опасно плеснулась, чтобы не пролилась, он отпил.

— Я не был до конца откровенен с тобой, Оссори.

— Да, ваша милость? — Дьявольщина, да сколько можно?! Альда смеялась усатому «барсу»! Она, что, только мужа награждала льдом вместо улыбок? А как она хихикала над шуточками Рейнольта, конечно хихикала, ведь они были о рогатом муженьке!

— Обилие ковки на мосту — не единственная моя неприятность.

— Вооот как, ваша милость… — Ежевичница всё равно выплеснулась за края кубка. Развод. Да, Развод. Так будет лучше. Для всех лучше. Брак не удался, но полк еще можно воссоздать. А потом он встретится с Кэди. Не так и плохо звучит…

— Да что это я, в самом деле, слизень погиб в песках… В Андрийской провинции мятеж, и мне нужен твой талант полководца.

Конечно, талант полководца… Так талантливо губит полки только он… Стоп.

— Ваша милость? Что-о вы сказали?! — от ежевичницы запершило в горле, Оссори закашлялся. — Меня? Вы верно помните мой последний бой — в Лавесноре? Он вышел несколько…

— Разгромным. Но это не отменяет твоих прошлых полководческих успехов. — Король заговорщицки улыбался в усы, такой улыбки Оссори у него ещё не видел. Должно быть, именно так он улыбался перед тем, как взять очередной песочный город.

Берни выпрямил спину, не глядя сунул кубок каменюке. Тот с готовностью взял. Так вот, почему в его кубке оказалась кислятина, а камень пристал с хмыканьем… Берни тряхнул головой. Пьяные пары просочились в разум ужасно не вовремя.

— Видишь ли… — Лауритс нервно дёрнул уголком губ. — Есть один город, который скалит зубы на каждого нового Яльте на престоле. Он как испытание, не укротив его…

— Нельзя назваться королём? — Берни кивнул. Наполним скорбно пустующий кубок его величества чем повеселее. Он прекрасно помнил жалобы Хенрики на какую-то северную область Блицарда. Кэдоган даже ездил в город-капризун, но вернулся без заверений в покорности, зато с решимостью перекопать землю под Птичьим замком.

— Всё верно, главнокомандующий Оссори. — Показалось, или Лауритс подмигнул? Он поднял кубок, отпил, будто чествуя новое звание Берни. Назначение стоило поддержать, Берни отнял у каменюки кубок, и в глотке пыхнул пламенем ежевичный дракон. Главнокомандующий. Неужели он оживает? — Это столица, сердце мятежной Андрии. Я бы и сам отечески пожурил родных северян вместо «песочных» язычников, но, в отличие от меня, андрийцы могли и собрали армию…

Лауритс оглянулся на своего каменюку, будто ища в нём десяток-другой таких же верных камней. В столице осел его личный отряд, скорей всего, в пару-тройку сотен. Берни не сомневался, «барсы» прыгнули ли бы за королём и в пески, и во льды Тикты, но армии им собой, конечно, было не заменить.

— Армия, с которой я ходил в пески, жалована мне церковью, ею же и припрятана назад. Усмирение зарвавшейся провинции не назвать Святым походом, не так ли? — Лауритс широко улыбнулся и тем оголил ряд тусклых, но хищных зубов. Берни сунул кубок на хранение каменюке и не удержался от ответного оскала. Он уже понимал, к чему клонит король, от нетерпения колотилось сердце. — У меня есть мысль, как мы можем помочь друг другу. Ты возродишь свой полк, а я получу в верные подданные Андрию.

— Мой талант полководца и моя шпага в вашем распоряжении, — положив правую руку на сердце, Рональд Оссори поклонился Лауритсу Яноре, затем отсалютовал двумя пальцами от виска. Ему не приходилось давать более странной присяги: под топот и гомон пляшущих, перекрикивая дикую музыку.

Король остался доволен, ответил тем же жестом, обернулся к каменюке. Не за одобрением, скорее за дружеским кивком. Если, конечно, с этим камнем можно завести дружбу, потому что пока он лишь хмыкал да иногда моргал.

— Ты соберёшь армию из гарнизонов городов, которые после Девятнадцатилетней остались за Блаутуром. Да, я предлагаю тебе без дозволения вашего короля снять блаутурцев и повести их вглубь Блицарда, на осаду мятежного города. Ты волен отказаться, но… вот твой шанс: после успешной осады всю снятую с гарнизонов армию ты можешь забрать себе. Хочешь, формируй из неё драгунский полк, хочешь, иди с ней за прощением своего короля. Я сделаю вид, что ничего не заметил.

Вскружило ли голову от вина или восторга, Оссори не понял, и почудилось, дракон на люстре воинственно расправил крылья, превращая огоньки охраняемых свечей в единый язык пламени. Снять блаутурские гарнизоны без ведома Лотти? А что терять мертвецу?! Лауритс не сводил с Берни глаз, но его новоявленный командующий и не скрывал восторга! Чего ему будет стоить небольшая прогулка до мятежного городишки? Если не злоупотреблять штурмами, брать измором, потери в его армии будут незначительны! Оссори бы отправился следующим же утром, только дайте подделать приказ Лотти помочь «брату его Лауритсу Яноре» с укрощением мятежа!

— Ваше величество, разрешите представить вам моего родича. Мальчик прибыл к нам из провинции, он рвётся к своему королю.

Перед ними возникла Юлиана форн Боон. Берни проглядел, когда она подпорхнула, но девушка успела окутать его ароматом роз, а Лауритса — любовными чарами. Король смотрел на неё из-под полуприкрытых век, с мягкой, лёгкой улыбкой. Вздумай Юльхе сейчас почесать его за ушком, он бы замурлыкал ручным барсом.

— Мой родич и славный юный воин Рагнар. — Юлиана присела в реверансе и тут же отступила в сторону, являя миру «юного воина».

— Ваша милость. — Названный Рагнаром почтительно склонил чернокудрую голову. Не намного младше Берни, если вообще не одного с ним возраста, этот Рагнар ничем не выдавал в себе провинциала. Юлиана исправно пасла драконят, конечно, она и здесь показала себя умелым наставником по части дворцовых манер.

— Чем же хочет быть полезен юный воин своей стране? — сложив руки на груди, Лауритс дружелюбно улыбался провинциальчику. Берни не сомневался, после того, как король на глазах придворных облапал юбки Юлианы, он хоть сейчас назначит «юного воина» офицером дворцовой стражи.

Провинциальчик закусил губы, как улыбку прятал. Берни вгляделся в этого разодетого в чёрное Рагнара, что-то неприятно тюкнуло в темечке, напоминая, подсказывая, но мысль никак не удавалось поймать.

— По правде говоря, это вы были бы полезны мне. Но уверяю, через некоторое время уже я смогу помочь вам, и во многом. — Наглец поднял на короля глаза цвета оледеневшей, северной зелени, так что же не давало покоя? — Вы не могли бы отослать посторонних, ваша милость? Этот разговор касается только нашей семьи.

— Как-как? Нашей… семьи? — Брови Лауритса поползли вверх. Берни хотел положить руку на эфес, забыв, что не прихватил на бал шпаги. — Вы имеете в виду Блицард? Мои подданные дороги мне как родные, но…

— Семьи Яльте, дядюшка. Так можем мы поговорить наедине? — Спятивший провинциал смотрел королю в глаза не отрываясь.

К чести Лауритса, он не поднял убогого на смех, только снисходительно улыбнулся в усы и покачал головой. Неужели Юлиана не заметила безумия родича? Берни оглянулся на то место, куда отошла статс-дама, но той и след простыл.

— Ну что вы, племянник, говорите прямо здесь и не таясь, у меня нет тайн от этих людей. — Лауритс по очереди кивнул на Берни и на каменюку, что не только выступил вперёд, но и открыто взялся за рукоять сабли. — Что за дело?

— Дело Яльте к Яльте, — уверенно произнёс несчастный, заложив руки за спину.

— Кто же тут Яльте? — Король больше не улыбался, в его голосе звенела угроза.

— Я Рагнар Рекенья-и-Яльте, ваш племянник, сын королевы Эскарлоты Дианы Яльте. — понизил голос новоявленный принц. Эскарлотец, ну конечно! Берни едва не хлопнул себя по лбу, он перевидал столько вороньих «морд», как же после такого можно не отличить приличного человека от «воронёнка»? Хотя бы и с примесью северной крови, только что-то не особо она сейчас выручает, а? — За проступок, в котором нет моей вины, мне пришлось бежать от немилости короля Эскарлоты сюда, на родину моей матери. Я буду благодарен, если мой родной дядюшка не откажет мне в личном разговоре. Я не хочу омрачать ваш праздник, но дело не может ждать. — Принц ли, безумец ли, он покаянно опустил глаза и ждал королевского решения.

Берни ожидал чего угодно — смеха, оклика стражи, ругани — но не вялых хлопков в ладоши. Лауритс аплодировал, не спуская глаз с «племянника».

— Прекрасное представление, прекрасное. Но я вынужден вас огорчить. Время «несчастненьких» здесь закончилось вместе с правлением королевы Хенрики. Она бы, бесспорно, пришла в восторг. Но я вижу перед собой изгоя, которого погонят пинками, если он не попросит прощения и сам не выйдет вон.

У «несчастненького» оказались довольно большие глаза, по крайней мере округлил он их очень старательно. Опасности несчастный не представлял никакой. Берни почти жалел его, даже каменюка перестал ласкать саблю и просто нахмурил белесые брови.

— Вы мне не верите? Я наследный принц Эскарлоты, и, если говорить открыто, то мне нужна ваша помощь только с тем, чтобы набрать армию. Матушка писала королеве Хенрике, она присылала мои портреты, найдите же их, чтобы удостовериться в том, кто перед вами. Неужели Яльте не узнает Яльте? У нас огненные сердца, пока мы вместе, для нас нет страха, ну же, дядюшка! — Не «несчастненький», самоубийца, от возбуждения сжал руки в кулаки, приблизился к королю, всем видом умоляя всмотреться ему в лицо.

Лауритс Яноре подошёл к нему вплотную. Он оказался ниже самозванца буквально на пару ний, но именно самозванец едва заметно вздрогнул и потерял в бравости, когда голос короля зазвучал барсьим предупреждающим рыком:

— Вы бастард или самозванец, уже вам решать, что хуже. Самозванца я выгоню вон, бастарда сдам прямо в руки его земляку, который давеча предупредил меня о нашествиях принцев из Эскарлоты. Так кто же вы?

Назвавшийся Рагнаром сопел так, что раздувались ноздри, шея и щёки краснели, но не от стыда — от гнева.

— Я Яльте! — наконец рыкнул он.

— Ты самозванец, выдающий себя за бастарда. Положение незавидное. Убирайся.

— Ты Яльте, ты не можешь так поступить! Родная кровь да отзовётся, Яльте всегда услышат её!

Лауритс зачем-то схватил себя за предплечье, сожмурился, резко отдёрнул руку.

— Вон, я сказал!

Развернувшись, самозванец за несколько шагов оказался у дверей и пропал за ними чёрной тенью. Берни тряхнул головой, снова услышал музыку и гомон танцующих. Пока этот Рагнар торчал здесь, их всех будто колпаком накрыло. Был ли он эскарлотцем? Эскарлотцем, который говорит на блицард как на родном? Берни уже не в чём не мог быть уверен.

Лауритс открыл глаза, потёр переносицу и повернулся к Берни и каменюке.

— Зачем я его отпустил? — спросил он явно самого себя. — Стража! Догнать и схватить того юношу! Не хватало только бунтующих самозванцев. А ты-то куда! — Король за рукав поймал рванувшего к дверям каменюку. — Ты сегодня отдыхаешь, Раппольтейн, этот приказ не обсуждается. Да, Оссори, это Грегеш Раппольтейн, мой друг и капитан блицардского состава твоей осадной армии. Познакомьтесь, вам ещё стены андрийской столицы вместе штурмовать. А я пойду… пойду. Веселиться, Раппольтейн! Ещё увидимся, главнокомандующий Оссори.

Кажется, то, что отразилось на лице камня по имени Грегеш Раппольтейн, можно было счесть удивлением. Он проводил глазами своего короля, вышедшего в другие двери, и уставился на Берни. От его внимания делалось тоскливо. Берни взял у каменюки свой кубок и с донышка вылакал ежевичницу. Поверх кубка Берни пробежался взглядом по рядам танцующих, но порочного золота не увидел.

Глава 36

Блицард

Эмериский тракт

1
Тётушка называла слуг канцлера Эскарлоты Громилой, Цаплей и Ангелочком, Гарсиласо же дал им иное имя — головорезы. Трое головорезов, а Донмигель их предводитель. Снова и снова Гарсиласо вспоминал последний раз, когда видел его, вспоминал каждое слово любимого воспитателя, друга, но отыскать во взглядах и словах хотя бы намёк на предательство не получалось. Как Мигель ви Ита мог так поступить? С отцом, с Гарсиласо? Он был верен Райнеро, тогда и сейчас, всегда, вот и всё. Никчёмного младшего принца не убила Розамунда Морено, но убил бы канцлер, не вмешайся тётушка. Эта истина была страшной, от неё холодели ладони и сжимало слезами горло, но её приходилось принять.

— О чём думает мой мальчик?

Гарсиласо позволил тётушке погладить его по голове, не отстранился, когда она поцеловала в макушку. Как никогда ему хотелось сжаться на этом подоконнике в комочек, с головой укутаться в одеяло и смотреть в снежную даль, позволяя мыслям клубиться, жалить, но расставлять такие сложные вещи по местам. Но Хенрика же хотела обнимать племянника, называть его ласковыми словами и шептать на ухо всякий вздор о том, что всё будет хорошо. Он сам виноват, расплакался от испуга в карете, уснул у неё на руках… Ласка была непривычна, чужда, и сейчас её было так много, что от неё хотелось спрятаться.

— Я думаю о дороге. Мы скоро уедем? — соврал Гарсиласо. Не отвечать же тёте, что он рассуждает, где и как Донмигель убил бы его. А может и не он сам, скорее всего, он бы поручил такое важное дело своим головорезам. Гарсиласо плотнее прижал колени к груди, провёл рукой по холодному, запотевшему стеклу. Маленькое окно пропускало сквозняк, он чувствовал его, когда подносил ладонь к раме.

— Скоро, родной, — тётушка обняла его за плечи, прижала к себе.

— Они же ждут распоряжений Донмигеля, да? — Гарсиласо вскинул голову, посмотрел на тётушку. Она вздохнула, положила подбородок ему на голову, начала тихонько покачивать.

— Я не знаю, Салисьо. Но даже если это так, ты не должен бояться, помнишь? Яльте обращают мечи врагов против них.

— Помню… — с языка рвались вопросы, но задавать их не было смысла. Как они будут защищаться? И будут ли? Как убегут? И когда? Хенрика не отвечала на эти вопросы, Гарсиласо видел, как ей сложно что-то говорить ему на это. Они просто чего-то ждали. Чего? Эта гостиница держала их у себя уже два дня, за это время Гарсиласо изучил их с тётушкой комнату так, что знал, какие половицы скрипят, как долго горит без новых дров очаг и сколько гвоздей вбито в дно сундука, чтобы постояльцы его не двигали.

Он ткнулся замёрзшим носов в складки одеяла, тётушка перехватила его руку, сжала в своих руках. У неё белая как снег кожа, тонкие, хрупкие пальцы, узкие ладони. Ручки куклы, которую хранил у себя Райнеро. Руки Гарсиласо меньше тётушкиных, но смуглее, солнце ещё не оставило его кожу.

— Ты замёрз. Идём, укутаю тебя в свой плащ. — Хенрика потянула его за руку, пришлось спрыгнуть с подоконника.

— Нет, не нужно, у меня есть свой.

— Мой больше и теплее! Видишь, какой мех? — Тётушка засмеялась, взяла свой плащ с сундука, погладила почти белый, с жёлтыми подпалами, волчий мех.

— Это плащ госпожи Дианы… — Гарсиласо отвёл взгляд. Следовало молчать и позволить Хенрике делать то, что она хочет, но Гарсиласо не смог себя пересилить.

— Я знаю, и моя сестрица ни за что не позволила бы замёрзнуть своему маленькому сыну.

— Этот плащ не для этого, он… для историй, наверное. — Хенрика вопросительно подняла брови, Гарсиласо пожал плечами. — В него кутали Райнеро и рассказывали истории. Госпожа Диана рассказывала. Она бы пришла в гнев, узнай, что я занял место Райнеро.

— Госпожа Хенрика придёт в гнев, если ты захлюпаешь носом! — На плечи и голову обрушилась меховая тяжесть, Гарсиласо зажмурился, закрыл лицо руками, но тётушка уже застегнула плащ у него под горлом, накинула на голову капюшон. Полы плаща стелились по полу.

— А знаешь, на кого ты сейчас похож?

Гарсиласо помотал головой. Тётушка взяла его за руки, отняла их от лица, заглянула ему в глаза. Она улыбнулась и озорно подмигнула.

— На принца, которого похитили льдяноклыки.

— Кто? — Гарсиласо забыл недовольство. Сказки всегда были его слабостью, особенно те, что мама рассказывала Райнеро, потому что Гарсиласо быникогда их от неё не услышал.

— Льдяноклыки. Духи севера, которые оборачивались волками с длинными ледяными клыками и белой шерстью. — Хенрика смешно оскалилась, щёлкнула зубами, Гарсиласо не удержался, хихикнул. — Они рыщут зимой по свету в поисках детей, которых они утянут к себе, чтобы они стали им волчатами. Если они поймают ребёнка, то вырывают его сердце, вставляют на его место льдинку, и ребёнок становится таким же, как они.

— Но он умрёт.

— Станет духом, ледяным, злым духом. Он будет носиться в метели и горько выть по своей семье. Поэтому в метель нельзя гулять одному. В метели прячутся льдяноклыки. — Хенрика щёлкнула Гарсиласо по носу, он вздрогнул, посмотрел за окно. Сгущался вечер, в окно бились мелкие, лёгкие снежинки. Немного вглядеться, и в темноте блеснут инеем волчьи фигуры. Скоро придётся закрыть ставни.

— А что случилось с тем принцем? — прошептал Гарсиласо.

— Ооо, — Хенрика взяла его за руки, утянула на середину комнаты. — Он оказался хитрее ледяных волков. Когда метель поймала его в ледяные оковы, когда он почувствовал, как ледяные зубы касаются его груди, он закружился вместе со снежным вихрем! — Не отпуская рук Гарсиласо, тётушка пустилась по комнате в странном плясе. Ноги путались и петляли, Гарсиласо неуклюже семенил, увлекаемый танцем диким и быстрым, как порыв ветра, метели. У него захватило дух, казалось, вокруг них правда воет снежный вихрь, воет голосами похищенных детей. — Он укутался в свой волчий плащ, так что волки видели только белый мех, такой же, как у них! А потом он завыл, так сильно и жалобно, как только мог. Его закружило всё быстрее, быстрее, принц совсем выбился из сил! И тогда… раз! — Гарсиласо, чуть не упав, оказался в объятиях тётушки. Она тяжело дышала, крепко прижимала его к себе и улыбалась. — Метель отпустила его. Вой принца услышала его мама, королева, она поймала сына и держала вот так, крепко-крепко.

Голова кружилась, Гарсиласо крепко обнял тётушку. В плаще стало даже жарко, но скидывать его, сказку, не хотелось. Принц спасся, прямо как Гарсиласо от убийц, его услышала, увезла тётушка. Но кто спасёт их с Хенрикой от льдяноклыков Донмигеля? Кто услышит, вырвет из страшной метели, защитит? В Блицарде был тот, кто оставался королём и дядюшкой Гарсиласо…

— Тётушка! Я знаю, кто нас с тобой защитит от этих… — Гарсиласо кивнул на дверь, за которой караулили головорезы. — Льдяноклыков.

— Кто же, родной? — Хенрика приподняла его подбородок, заглянула в лицо. Её глаза были светлее, чем у мамы, голубые, а не синие, и смотрели они с небывалой добротой.

— Дядюшка Лауритс.

Хенрика изменилась в лице: улыбка исчезла, глаза моргнули, лоб наморщился. Она отпустила подбородок Гарсиласо.

— Нет, славненький.

— Почему?

— Он плохой человек. — Голос Хенрики дрогнул. Гарсиласо удивлённо смотрел на тётушку, а она отстранилась от него, чем-то испуганная.

— Плохой? Но тётушка, он же мой дядя! Если мы попросим помощи, он не откажет, к тому же мы в его стране.

— Нет.

— Ты не хочешь попросить его? Я мог бы…

— Я сказала нет! — Хенрика обхватила себя за талию, отвернулась.

Гарсиласо замолчал, тётушка вела себя странно, и это больше пугало, чем удивляло. Он расстегнул плащ, немного помедлив, осмелился подойти к ней со спины и накинуть плащ её на плечи. Хенрика дёрнулась, порывисто обернулась, прижала Гарсиласо к себе.

— Король Лауритс не желает добра ни тебе, ни мне. Он отправит тебя в Эскарлоту, к смерти, а меня прикуёт к себе на веки.

— Но почему? Мы не сделали ему ничего плохого.

— Я отказала ему в просьбе выйти за него замуж. Он Яльте, Яльте не прощают.

— Тётушка…

— Тшшш, — Хенрика опустилась перед ним на колени, заглянула в глаза. Плащ обнимал её плечи снежной мантией. — Салисьо, я защищу нас. Веришь? Я смогу. А о дядюшке помни одно: на войне он вырвал себе сердце, совсем как льдяноклыки, только вместо льдинки там теперь раскалённый песок Восточной петли. Он забыл любовь и жалость, сейчас им движут только алчность и месть.

Сон, полный страсти, тоски, оборвался. От неутолённого желания сделалось зябко и свело судорогой пальцы, сминавшие тесёмочный край одеяла. Ах, дожила. Скучает по «несчастненькому», Игнасу Фоссу, которого сама же от себя отлучила. Хенрика с сожалением открыла глаза. Над ней кто-то склонялся. Наверное, стоило бы испугаться, но у гостя были такие красивые волосы — длинные и волнистые, и такая бородка, похожая на округлый островок иголочек на подбородке, а уж усы! Так и хотелось подвить их за концы проказливым движением пальца. Хенрика улыбнулась старому знакомому. Игнас первым не вынес разлуки. Пожалуй, королева даже не станет журить его за задержку отчёта из Анатомического театра…

— Хенни, это же я! Узнала?

Хенрика резко села. Нет, нет, нет. Натянув одеяло по грудь, отползла назад, через подушку, и вжалась спиной в изголовье так сильно, что резные завитки больно упёрлись в спину. Это не может быть явью. Иначе она бы знала! Ведь она королева, она хозяйка на своих землях, и никто не смел пройти по ним так — без её ведома. Так проснись же, проснись!

— Испугалась? Это всё волосы, пропади оно пропадом, знаю, я потом расскажу!

В груди жгло от ужаса, горло сдавливало — какие там вдохи поглубже. Вдобавок сквозняк скользнул по открытым плечам. Хенрика вся покрылась мурашками. О нет, это явь. Явь ужаснее ночных кошмаров.

— Сначала я нарочно вёл назад армию как можно тише, а потом вовсе опередил её, и вот — я здесь! Решил сделать тебе сюрприз.

Заканчивалась первая неделя сентября, и Хенрика держала окно на террасу открытым. Пока она спала, пролился дождь. И если сад после него благоухал свежестью, сладостью, то её оживший кошмар пах дорогой, мокрой замшей и лошадиным потом. Судорожно вздохнув, Хенрика на него посмотрела. С такой луной как сегодня и свеч не нужно. Лауритс Яноре сидел на краю постели, в самом деле совершенно неузнаваемый с этими космами, и всё же они оказались наименьшим из того, чего можно было страшиться. Он выглядел крупней, внушительней. Он заматерел, как это делают животные, становясь из тошнотворно нежных, изящных котяток котищами со вздыбленной шерстью и жёсткими, алчными глазами. Одной рукой он упирался в перину, но вторая лежала на затёртой кожаной штанине, у бедра. Так близко к незнакомой рукояти, венчавшей совсем не Рагнаров меч. Мироканская сабля.

На каком-то из годов похода Яноре прислал королеве такой трофей, сделав приписку о перевооружении своей армии. По его подаркам и письмам она со страхом следила, как он теряет рассудок и превращается в пасынка Изорга. Он не писал о своих кровавых расправах прямо, предпочитая излагать истории трофеев, описывать природу, песочный быт и кушанья. Но этой безобидной чепухой были присыпаны тела тысячи убитых им детей и женщин. Почём ей знать, уж не невинная ли кровь сохла на клинке кинжала, последнего из подарков? Хенрика терялась, какой из них напугал её сильнее. У головы песочного лекаря борода свисала клочьями, а на щеке лежала сеточка надрезов — что Яноре делал с ним до того, как прикончил и забальзамировал? У дохлых песочных пауков — из их пряжи, по его словам, делали ткань — отсутствовали лапки, зачем он умертвил малюток? Книги были спеленаты обложками из человеческой кожи — видимо, Яноре собирался сказать в переплётном деле новое, дикое слово.

— Я не получил ни одного письма от тебя, можешь представить, как я скучал, как хотел увидеть тебя, я не мог больше ждать ни мгновения! — Лауритс придвинулся ближе, но не опасным котищей, не барсом, не зверьей сущностью Изорга. — А ты прекрасна, теперь мне кажется, я видел тебя только вчера.… Ты так смотришь, почему? Боишься? Я всё тот же, вот, протяни руку… — Хенрика не шевельнулась. И тогда Лауритс протянул к ней свою ладонь. Больше не нежную, но и как будто не привыкшую накладываться на желанное, подобно лапе зимнего барса. На ней лежали крохотные плоские камешки, как галька. — Это особые семена. Из них вырастут цветы для твоего сада, небывалые, у нас таких не встретишь. Мне столько нужно рассказать тебе, Хенни, дорогая, но и столько спросить! Что же ты молчишь, моя… невеста. — Последнее слово он словно бы выдохнул, распахнул глаза под заломленными бровями.

Королева видела этот взгляд прежде. Он сопровождался слизнявыми, мягкими словечками. Как вот эти, пожалуй. Страх в груди испепелил сам себя, из пепла же поднималась леденящая злость. Хенрика поспешила испугаться барса, но к ней ластился всё тот же дурной кузен. Ничтожный слизень посмел проникнуть к ней в спальню, разбудить, нести влюблённый вздор, а напоследок дерзнул назвать своей! Невестой! Неслыханно! Может, он и погонял песочников саблей — слушаясь своих офицериков с Девятнадцатилетней — но Хенрика Яльте всё ещё его королева. Слизень явно забыл своё место.

— Какого же дьявола, Яноре?! — Хенрика ударила по его ладони с семенами, затем оттолкнула самого Лауритса и скользнула мимо него. Босым ступням стало холодно, когда они коснулись досок мраморного дерева. — Почему ты врываешься ко мне вором, песочным убийцей, и уж не по крышам ли ты проложил себе путь? Я повязала ленту на меч Рагнара, где он? Ты сейчас же, до того, как я повернусь, уйдёшь отсюда. Ты въедешь в Хильму как подобает принцу рода Яльте — во главе своей армии, крича здравицы своей королеве. Ты услышал меня? Уходи!

— Нет.

Королева моргнула. В стекле окна напротив виднелось отражение Яноре. Он стоял у неё за спиной, расправив плечи, держась за нижние края куртки, и это смотрелось даже немного опасно. Гораздо опаснее, чем когда четыре года назад он вился по саду хозяином боя и рубил головки цветикам.

— Я предлагаю тебе послушать, как я бился, барахтался в тех песках, куда ушёл по твоей только воле, — попросил Лари. — Что я там видел, что перенёс. Хочу рассказать то, чего было не отдать письмам. Это… по-своему увлекательно. Просто меня послушай.

Хмурясь, Хенрика развернулась к нему и ткнула пальцем в грудь под курткой, застёгнутой до самой шеи. Шею, конечно же, обрамлял беленький воротничок.

— Ты, слизень! У тебя не может быть историй, достойных слуха королевы, слуха Яльте. Пошёл прочь.

— Сл-л-л-изень? — Лари елозил словом по языку и моргал. Неосмысленный его взгляд перебирался от пальца Хенрики к её глазам и обратно. Уж не помутился ли он рассудком? Не хотелось бы заводить столь бесполезного «несчастненького».

— Слизень! — выкрикнула Хенрика, повторно ткнув пальцем между пуговицами. Ей стало теплее, её разрывало от чувств. — Слизень, слизень, слизень! А ты кем себя возомнил? Самим Изоргом? — она даже хрюкнула от смеха, кивнула себе. — Сли-и-и-изень.

В ушах пронзительно зазвенело, а щёку обожгло так больно, что Хенрика издала стон.

— Видят боги, я не хотел того.

Она поднесла к щеке пальцы, но её схватили за оба запястья, свели их вместе и рванули вперёд. Лоб чуть не уткнулся Лауритсу в грудь. Хенрика дёрнулась. В ответ он обхватил её подбородок, вмял ей в щёки горячие пальцы и поднял, заставляя смотреть на него. Хенрику замутило от страха, ноги ослабли. Ей не повиновались даже ресницы — она не могла моргнуть и послушно глядела на Изорга перед собой.

— Ушло то время, когда ты сама выбирала мужчин. Выбрали тебя, я выбрал, я! — Шипение на грани рыка. Оскал. Нерушимый лёд глаз и алые нити звериной алчности. — Я выполнил каждое своё обещание. Победы. Трофеи. Королевство в песках. Так имей же достоинство, имей совесть и ты сдержать свою клятву! Ты, королева! Весь прюммеанский мир ждёт, когда приз упадёт в мои руки!

— П-приз? — пискнула Хенрика. Щёки одеревенели от боли, но изоргова хватка не слабла. — Вот, кем я для тебя стала?

— Да! — рявкнул Яноре и вдруг оттолкнул её от себя.

Пока Хенрика пыталась удержаться на ногах, нащупать рукой опору, из его ножен со стальным шелестом вышла сабля. Хенрика вдохнула и не сумела выдохнуть. Внутри всё налилось смертным холодом, тот же холод зверем обнюхал ей шею — Яноре провёл там саблей.

— Ты ведёшь себя так, ты назначаешь себе цену, конечно ты приз. И я наконец могу тебя себе позволить! — Холод цапнул за плечо. Вниз по телу скользнуло что-то невесомое, и Хенрика снова покрылась мурашками. Однако Яноре даже не взглянул ей на грудь, которую сам же оголил, перерезав бретельку сорочки. Глядя Хенрике в глаза, он толчком вернул саблю в ножны и опять стиснул ей щёки. Улыбнулся барсим оскалом: — Сейчас я уйду, а вернусь — как подобает. И уж тогда возьму своё, и ты не сможешь сказать слова против. Пойдёшь ли ты за меня, Хенрика Яльте? — Лауритс сильнее сжал на подбородке Хенрики пальцы и проделал кивок её головой. Глаза обожгло слезами, в горле подпрыгнул ком, но задёргаться, отвернуться, позвать кого-то — это нет. Или она не Яльте. Пасынок Изорга сипло засмеялся ей в лицо: — Пойдёшь, конечно.


План был до безобразия прост, чем всё больше и настораживал. Дождаться ночи, изобразить спящих, а когда погасят огни — племянника подмышку и в окно, оно услужливо распахнёт створки перед бывшей королевой. Просто, всё было слишком просто. И почему в мыслях она возвращалась к стилету? Хенрика непроизвольно коснулась бедра. Вот он, славный и острый, в месте, куда герцогские головорезы пока сунуться не решались. Малыш Салисьо неплохо справлялся с потрясением от потери отца, не отходил от тётушки и довольно мужественно терпел все превратности дороги. С утра даже отвечал на вопросы сударя Громилы, ничем не выдавая своего беспокойства. Племянник сразу запомнил план, не задавал лишних вопросов. Только серьёзно кивнул и продолжил скитание по глубинам памяти. А Хенрика не сомневалась, сейчас Салисьо жил только в них.

Перевалило за полночь, их комната находилась на втором этаже. На этом постоялом дворе их «тюремщики» задержались аж на три дня. Видимо, решили дождаться указаний от Мигеля. Это означало, что тётке с племянником осталось не так много времени. Не дождавшись, головорезы приведут в исполнение свой второй план — убийство подопечных. Хенрика нервно вздохнула, вынула кинжал и положила рядом с собой. Гарсиласо прилежно зарылся с головой под своё одеяло, но тётушка видела — мальчишка боится пошевелиться. Хенрика задула свечу, и комната погрузилась в темноту. Головорезы были в соседней, один из них всегда дежурил у дверей подопечных. Но если не шуметь, он и не заметит их исчезновения. А утром они будут уже далеко.

Гарсиласо выпутался из-под одеяла и сел. Он ничего не говорил, только внимательно смотрел на тётушку. Он был готов.

Глаза окончательно привыкли к темноте. Яльте слезла с кровати и медленно, выверяя каждый шаг, подошла к окну. Стилет сжат в руке, это успокаивало. Днём она нарочно запомнила все скрипящие половицы, не заперла створок и приоткрыла окно — чтобы не дребезжало. Шаг, ещё один, вот и окно. Открыть, выглянуть на улицу. Тишина, никого, кружит снег. Хенрика чуть не подскочила, когда её дёрнули за локоть. Гарсиласо отдёрнул руку, стилет пронёсся в нийе от него. Глупый мальчишка, он должен был ждать, а не подкрадываться сзади!

— Тётушка, скорее, — он шептал и тянул Хенрику к двери. Что он творит?!

— Что ты, куда?

— Кто-то за дверью… Да быстрее же!

Они успели прижаться к стене со стороны петель двери, когда она начала открываться. Медленно и тихо, очевидно, чтобы не разбудить спящих, в комнату входил Цапля. Если он увидит пустующие кровати, всё пропало! Гарсиласо стоял рядом, стиснув её предплечье, глаза широко распахнуты. И откуда взялась решимость? Хенрика поняла, что сможет это сделать. Убить. Древняя волчица Ледяных князей, первых Яльте, оскалила зубы. Пока Хенрика рядом, племяннику ничего не грозит, так ведь? Секунда, и это решение уже единственно правильное. Ноги сами крадутся к головорезу, что стоит спиной, рука заносится для удара…

Цапля обернулся, за что и получил стилетом в живот. Хенрика повернула и резко опустила вниз. На клинке чувствовалось сопротивление плоти, так непривычно и так… правильно. Мужчина охнул, на пол со звоном упал его кинжал. Шумно, слишком шумно! Хенрика дёрнула стилет на себя, руки залила тёплая и липкая кровь. Цапля рухнул на колени и повалился на бок. Глаза распахнуты, рот открылся, головорез хотел что-то крикнуть. Хенрика опомнилась. Стилет легко вспорол Цапле горло. Тот стал задыхаться и кашлять кровью, пол заливала тёмная лужа.

Гарсиласо уже был рядом, сосредоточенный, он успел подобрать кинжал головореза и приладить его за ремнём, и теперь увлекал к окну замешкавшуюся тётушку. Что бы там племянник ни думал о Яльте, а поступал он как они. Хенрика не могла не возгордиться.

Вдруг Гарсиласо вскрикнул и толкнул Хенрику в сторону. В место, где она только что стояла, прилетел кинжал, и не найдя цели, вонзился в стену.

— В окно, быстро! — Толкнуть племянника к спасению, выставить вперёд стилет. Яльте так просто не даются. Лишь бы не пострадал Салисьо.

Глупый мальчишка и не подумал послушаться! Выхватил кинжал Цапли, держал на вытянутой руке, как шпагу.

Ангелок, а это он метнул в Хенрику кинжал, прицокнул на них языком и кивнул Громиле на труп товарища.

— Вот тебе и беззащитные! Да она ж его заколола.

Тот подошёл к Цапле и пощупал пульс. Люди Мигеля владели редкими знаниями.

— Мёртв. — Сударь Громила поднялся на ноги и обратился к Хенрике. — Уберите оружие, вам не будет вреда.

Рядом нервно хохотнул Гарсиласо. Яльте покосилась на застрявший в стене кинжал. Вынуть бы его, но любое движение сейчас надо просчитывать. Она взяла Гарсиласо за плечо и наклонилась к нему, не сводя глаз с Ангелочка и Громилы:

— Просто выстави кинжал перед собой и держись спиной к стене, — шепнула она, — понял?

Племянник кивнул.

Бежать бессмысленно, их сразу догонят. Стало быть, в этой комнате должно появиться ещё два трупа. И отнюдь не тётушки с племянником. Хенрика убивала впервые в жизни, до этого ей доводилось лишь оцарапать противника в фехтовальном поединке. Но если ты Яльте и твоему ребёнку угрожает опасность, перед тобой снова не стоит вопроса. Прости, Громила, но ты будешь первым.

Хенрика выставила перед собой стилет и направила его на головореза. Тот замешкался, но таки вынул кинжал и двинулся на неё. В миг, когда он оказался прямо напротив, Хенрика поднырнула ему под руку и, пока Громила не успел обернуться, с силой ударила стилетом по спине, прямо в позвонок. Раздался хруст, стилет вошёл с трудом. Головорез выгнулся вперёд и рухнул на живот. Хенрика еле успела обернуться и нагнуться, уходя от удара Ангелочка. Он схватил её за руку, вывернул. Стилет выпал. Плечо отозвалось болью. У самого горла Хенрики блеснул клинок, но ударить убийца не успел. Гарсиласо, ласочкой мелькнув где-то сбоку, всадил в бок Ангелочку кинжал. Головорез зашипел и выронил оружие. Хватка ослабла. Хенрика вывернулась, подобрала стилет и вспорола уже второе горло в своей жизни. Ангелок забулькал тёмной пеной, лицо исказилось и больше не казалось таким ангелоподобным. Перед смертью со всех срывает маски.

Гарсиласо стоял рядом и растерянно смотрел на свои руки, те были запачканы кровью Ангелочка. Попытался отереть их о штаны, но в ужасе отдёрнул и отшатнулся. Похоже, племяннику первое убийство далось несколько тяжелее, чем ей. Хенрика поспешила встать и прижать мальчика к себе. Если он раскричится, сюда прибежит хозяин постоялого двора, и тогда конец всему. Салисьо вертел головой, переводя взгляд от одного трупа к другому. Почти не моргал и часто дышал. Заметив окровавленный стилет в её руках, уставился на него, попытался отстраниться. Хенрика убрала оружие за пояс под самой грудью. Нужных слов не находилось, надо было убегать. Племянник коснулся рукой рта, отдёрнул пальцы, будто губы ожгло, и снова уставился на вымазанную кровью руку. Эту кровь надо смыть, иначе он будет не в себе.

— Я убил его, — шёпот Гарсиласо рассёк тишину.

Хенрика крепко сжала его руку и потянула к окну. Находиться здесь она и сама больше не могла. В руках появилась дрожь, яльтийская волчица покидала её.

— Чтобы спасти меня. А я убила, чтобы спасти тебя. Возьми кинжал и идём.

— Нет! — Гарсиласо вырвал руку и отпрянул. — Это оружие убийц, я не притронусь к нему! — Он бешено замотал головой.

Оружие убийц… А мы с тобой теперь кто, славненький?

— Нет-нет, не нужно. — Она обняла племянника и поцеловала его в макушку. — Конечно нет. Но нам надо уходить.

Мальчик растерянно кивнул, зажмурился. Этот случай в своей жизни он явно хотел поскорее забыть. Тут Хенрика разделяла его чувства.

Они вылезли через окно, обошли постоялый двор и, не потревожив пьяный сон конюха, вывели лошадей. Всё как во сне. Липкие от крови руки всё делали сами.

Они уехали в ночь, и снег заметал их следы. Следы убийц. Они молчали, каждый в своих мыслях. Гарсиласо спрятался под капюшоном. Никаких слёз. Он закрылся от всего света и не мигая смотрел перед собой. Лучше бы племянник кричал, обливаясь слезами, Хенрике было бы легче. Внутри всё клокотало, руки нервно стискивали поводья. Она поняла, что искусала губы в кровь и даже не заметила этого. Хотелось крикнуть в ночь, чтобы освободится от этого клокота в груди, что всё рос и бурлил, как кровавая пена на губах головорезов. Хенрика сморгнула. Тихо, слишком тихо.

— Гарс?

Он не откликнулся.

— Гарсиласо!

Племянник вздрогнул и оглянулся, резко дёрнув поводья. Кобыла под ним недовольно заплясала.

— Не думай об этом. Пообещай мне, что не будешь.

Он раскрыл рот и снова закрыл, нерешительно кивнул.

— Мы спасали свои жизни. Ты проявил отвагу и мужество, если бы не ты, меня бы убили. Ты не убил, ты спас. Ты слышишь меня?

— Да. — Он снова кивнул и скинул капюшон. — Убил, чтобы спасти того, кто мне дорог.

Этот разговор звучал как-то жутко. Хенрика посмотрела на маленького мальчика, слишком низенького и худенького для своих лет. Но решительности и отваги в нём было побольше, чем во взрослом мужчине. Тех немногих уроков, что давал ему старший брат, хватило, чтобы разбудить кровь Яльте. Волчонок вновь показал зубы, хотел Салисьо того или нет.

Снег усиливался. Хенрика подгоняла лошадь, следовало скорее свернуть на тракт. Она начала жалеть, что не перерезала глотку Громиле, когда поняла, что слух за что-то цепляется. Её пробрал озноб. Она оглянулась. Оказалось, это Гарсиласо. Он ехал чуть поодаль с прикрытыми глазами. Хенрика прислушалась. Мальчик шептал отходную молитву. На щеках блестели слёзы, отражая тусклый, заоблачный свет луны.

Глава 37

Блицард

Хильма


— Брат солнцем сестре целует лик её луннобелый. Сияй, говорит, у ночи всех забирай слепцов…

Райнеро вгляделся в собственное отражение. Жалкое зрелище, у него даже не осталось гнева, чтобы разбить эту гладь, разогнать осколки льдинок, спугнуть с вод фонтана кокетку Луну. Вместо этого он легко коснулся лунного лика, тонкое кружево льда истаяло, кончики пальцев не почувствовали холода, только тепло. Чем не поцелуй?

— Чтоб отыскал приют бродяга окоченелый. Чтоб клинок благородный наказал подлецов…

Смешно, но сегодня змеистый клинок не покидал ножен, хотя Райнеро несколько раз согревал ладонью рукоять. То, что случилось, казалось кошмарным сном наяву. Сколько он ни закрывал глаза, видел лишь темноту да оскал дядюшки. Нет, было ещё кое-что там, в темноте. Тепло руки ангела на его запястье. Юлиана стала ему спасительницей, укрыла без сомнений, без страха. Это её лицо смотрело на Райнеро из лунного пятна, бледное, обеспокоенное, но с такими родными мягкими чертами.

Кровь, что кипела от гнева, давно остыла. Ещё немного, и Райнеро сам начнёт покрываться льдом. Чего он ждал, сидя на кромке разрушенного фонтана? Бастард и сам не знал, хотя уже давно решил, кто здесь главный подлец. Не дядюшка, о нет, тот всего лишь вёл свою игру или был непроходимым тупицей. Настоящий подлец приходился бастарду отцом, вот по кому тосковал кинжал. Но если подлец спал сном праведника, то бродяга был здесь, смотрелся в лицо Луноокой, силясь развидеть в нём любимые черты, и пел ей колыбельную. Ей одной, его благодарной слушательнице, чтобы не глядела. Чтобы уснула.

— Сестрицы лицо так мягко солнышком золотится. Луна побелевшим сердцем почти завершила пляс…

Пальцы огладили краешек Луны. Она качалась на водной ряби, как в колыбели, льдинки Райнеро отогнал, чтобы не тревожили. Луноокая спит, этой ночью ей не нужно видеть своего кабальеро. Этой ночью он жалкий червь, кругом проигравший, несчастный, убогий. Трон Эскарлоты, корона, власть, «Я Рекенья!», что за блажь! Король Лауритс высмеял тебя, бастард, столкнул с пути к прежней жизни. Райнеро тряхнул головой, отгоняя захлестнувшую разум злобу. Тише.

— Тебе одному, брат милый, сияю, и обручиться с другой у меня не думай. Есть только мы у нас.

Тише.

— Я думал, что найду тебя в борделе или хотя бы в кабаке, но никак не распевающим песенки посреди пустынной площади. — Нога соскользнула с шаткого бортика фонтана и плюхнулась в воду, Райнеро едва на нём удержался. В сапог хлынула ледяная вода, песочная муть поднялась со дна и заволокла лицо испуганно отпрянувшей Луноокой. Подлецы не чтят ничьего покоя. — Как ты набрёл на площадь? Квартал далеко от нашего. Я шёл на голос, певчая птаха.

— Осторожнее. Ты её разбудил, — прошептал Райнеро, насилу заставляя себя убрать руку от задрожавшего в нетерпении кинжала. Тише. Вытащить ногу из воды, повернуться к пришедшему. Так просто.

— Что? Райнерито, что произошло? Ты не ранен? — Быстрые шаги между обломков расколотых колон, быстрые шаги по шелестящим песчинкам. Люди ушли отсюда не так давно, а камень площади уже покрылся сколами и выбоинами. В щелях между кладкой желтела трава, стебли вьюна обнимали тела поверженных статуй. Райнеро шаркнул ногами по пристывшему у подножия фонтана песку, поднял на подлеца глаза. Тень Куэрво лежала на каменной девушке в королевских одеждах, сам он высился скорбным изваянием с подвижной, обеспокоенной рожей. Теперь хотелось плюнуть в неё.

— Тебя это огорчит, но я цел. — Райнеро хлопнул себя по груди, развёл руки в стороны — смотри, грудь бастарда открыта, неужели не хочется всадить кинжал по самую рукоять?

— Огорчит? — Куэрво непонимающе вскинул брови. Луна посеребрила пряжку его плаща, запуталась в растрепавшихся кудрях. Или это седина? Донья Луна знакомилась с тем, кто потревожил её сон.

— Полагаю. Иначе на что ты рассчитывал, предупреждая короля о моём визите? — Райнеро сощурился, следя за подлецом. Тот оправдал ожидания: покаянно вздохнул, покачал головой, под чёрным плащом пошевелились руки. Хотел обнять обманутого сына, но передумал, или нащупал кинжал? Шпаги при Рамиро не было.

— Райнерито…

— Какой я тебе Райнерито? Называй так, как сказал обо мне дяде! Барстард? Принц-убийца?

— Я не хотел тебе вреда.

Райнеро вздрогнул, когда отец опустился на бортик фонтана рядом с ним. Рамиро сгорбился, сцепил руки в замок, всмотрелся прямо перед собой, в никуда. Или в свои мысли, в память? Захотелось отодвинуться, уйти, но луна озорно метнулась под ноги росчерком шпаги, заплясала на заледеневших камнях. Райнеро поёжился, по телу пробежала дрожь, от холода, предчувствия?

— Я действительно был у Лауритса и предупредил его. Но я бы не дал тебя в обиду, и если бы тебя взяли под стражу — забрал бы. — Еле слышный охрипший голос. И это маршал, что уверенно и звучно отдавал приказы?

— Зачем? — Волнует ли это его на самом деле? Нет, это только будоражит злость, высвеченную кровавым светом луны, грозящую затмить взгляд. Райнеро подышал на покрасневшие от холода руки, промокшая нога уже давно замёрзла.

— Затем, чтобы ты увидел, что ты для него значишь. Райнерито, подумай же, если бы дядюшка действительно хотел тебе помочь, заботило бы его то, что ты бастард?

— А это не твоего солдафонского ума дело! — Райнеро спрятал разгорячившееся лицо в ладони, это остудило кожу, но не разум, охваченный гневом.

— Ты хотел утопить Эскарлоту в крови, устроить восстание. Я бы никогда не позволил этого.

— Неужели? На пути в Бьярну ты говорил совсем по-другому! «Позволь помочь тебе, Райнерито!», «У меня там семья, Райнерито, я должен быть с ними!», «Я не буду служить королю, который хотел меня казнить!», твои слова? Я чуть не прослезился!

— Мне пришлось солгать, чтобы остаться рядом с тобой и уберечь.

— Да от чего?!

— От тебя самого!

Райнеро подкинуло вверх, он отшатнулся от фонтана, со злостью пнул осколок колонны, едва не поскользнулся у тела статуи. Обернулся: позади сгорбившегося подлеца сияло лунное лицо в льдистой вуали. Принц-бродяга отвёл взгляд, заставил пальцы отпустить рукоять кинжала.

— Я не отвернулся от тебя. Ты мой сын. Райнерито, хоть раз послушай меня. Уедем, в Агне, я перевезу туда Оливию, Пенелопе… Сезара, не думаю, что сейчас он ловит королевские милости.

— Нет. — Райнеро наступил на заледеневшую лужицу, тонкий хруст льда отвлёк от ужаливших мыслей об оставленном друге.

— Упрямый ублюдок!

От неожиданности Райнеро отпрянул назад. Отец, скорбное спокойствие всего секунду назад, соскочил с бортика фонтана и двинулся в сторону. Широкие порывистые шаги, высокая чёрная фигура, осыпанная серебром луны.

— Что, что тебя держит?! Как выбить эту дурь из твоей башки?!

— Она… — неожиданно для себя прошептал Райнеро.

— Что? — Куэрво резко остановился, жалобно хрустнул лёд. За пару шагов он оказался рядом, властно схватил Райнеро за фибулу, дёрнул на себя. У Райнеро клацнули челюсти.

Что с ним? Почему не вырывается? Где-то в разуме ещё трепетала злость, но её не хватало, чтобы вырваться и не смотреть в чёрные, полные такого знакомого гнева глаза. Видел ли Рамиро сына? Нет, только чудовище, ублюдка, и видел сквозь алую дымку.

— Она? — прорычал отец, ещё ближе притянув к себе сына. Ноги не слушались, скользили по льду, душил сомкнувшийся вокруг шеи плащ. Лицо Рамиро бледнело от лунного света, в чёрных глазах вместо зрачков серебрились две лунные точки. — Не смей, слышишь? «Она» случается у тебя каждый день и каждый раз новая.

— С Юлианой всё иначе… — сумел выдавить Райнеро. Руки цеплялись за рукава куртки Рамиро. Неужели он повис в отцовской хватке, как Салисьо висел в его руках?

— Ах, ты запомнил её имя, — Куэрво хохотнул. — Неужели она была так хороша ночами?

Райнеро дёрнулся, в груди заклокотало, злость льдом разлилась по венам, огнём зажгла сердце.

— Не смей так говорить о ней! Я не тяну по-настоящему любимую женщину в постель, как простую шлюху! Я не оставлю ей бастарда! Я не заставлю её страдать! Я не ты!

Земля ушла из-под ног, под колени больно ударило, и вдруг всё тело обожгло. Спину прошибло болью, затылок налился тяжестью. Вода сомкнулась над ним, взъерошилась режущими осколками льдинок, холод плеснул в уши, ноздри, рот, лунный свет залепил глаза. Райнеро рванулся вверх, от глотка воздуха сдавило грудь, горло засаднило от кашля. Сквозь муть перед глазами он успел увидеть, как пятно луны заслонила фигура, затем последовал удар. Пинок. Ноги, ища опоры, бороздили каменное дно, но мысок отцовского сапога находил его быстрее. Райнеро скрутило, живот свело от боли, он снова упал в воду, попытался поджать ноги к груди и хоть как-то закрыться. Новый рывок, Райнеро выдернули из-под воды, встряхнули. Райнеро повис в хватке Рамиро. Лёгкие разрывало от боли, во рту солоно, это соль крови. Удар, ещё, Куэрво бил коленом в живот, не давая закрыться или хотя бы упасть.

— Ублюдок! — расслышал Райнеро сквозь давящий гул в ушах. — Я любил её! Тебе никогда не понять этого!

Горло схватило судорогой, Райнеро согнулся, глотнул воздуха, но лёгкие сдавило от кашля, изо рта выплеснулась вода. Он смог уцепиться за руку отца, поднять голову. Рамиро невозможно узнать, так искажены обычно спокойные, печальные черты. Резкие скулы, глубокие морщины гнева на лбу, горящие гневом глаза, оскал, будь волосы отца длиннее, они бы падали ему на лицо…

— Ты оставляешь свою шлюху и мы уезжаем, завтра же. Я не спрашиваю тебя, это приказ!

— Нет!

Рука нащупала кинжал под вымокшим плащом, как сладко сжимать рукоять! Вывернуться, дёрнуться, подлец не ожидал удара в грудь рукоятью, охнул. Гнев захлестнул, загудел в ушах, отозвался в руках жжением. Ах, шлюха? За это ответит любой! Рамиро отступил, на лице замешательство, как быстро мы растеряли злобу! Райнеро сжал кинжал левой рукой, выставил вперёд. Отец не сводил взгляда со змеистого клинка, что почти сиял в лунном свете. Багряном? Пусть, его измучила жажда!

— Райнерито…

— Уходи.

— Райнерито, я не хоте…

— Райнерито остался в апельсинном саду, с деревянной рапирой, ему не давались удары левой. Уходи!

Райнеро резко ударил предплечьем по протянутой к нему руке. Мокрая одежда тянула вниз, но он не чувствовал ни тяжести, ни холода. Только жар и странная жажда, от которой подбрасывало вперёд. Клинок смотрел точно в грудь подлецу. Как трепещет его жалкое сердце! Подлец шагнул к нему, принц-бродяга дёрнулся, схватил за протянутую руку, толкнул от себя, но вдруг что-то повело его вперёд. Ноги скользнули на заледеневших камнях, зачем подлец наклонился навстречу? Нет!

Кинжал жадно впился в плоть. Райнеро вцепился в руку отца, которую хотел оттолкнуть, зачем-то притянул к себе. Рамиро удивлённо посмотрел на кинжал у себя в груди, накрыл рукой руку Райнеро, всё ещё сжимавшую рукоять. Он начал оседать, Райнеро почувствовал тяжесть на клинке, выпустил из рук. Отец пошатнулся, оступился, упал на тело статуи в старинных королевских одеждах. Зачем он так смотрит? Зачем шарит рукой по груди? Заколот, как бык на корриде…

— Нет-нет, что ты, нет! — Райнеро метнулся к отцу, ноги задрожали, он упал на колени. Грудь Рамиро залита кровью, от неё шёл пар, но из-за белёсого лунного света она казалась ледяной. — Подожди… не уходи, нет.

Луна пустилась в пляс на крови.

Глава 38

Блицард

Хильма

1
Она упустила, как поцелуи друга стали требовательнее, жёстче, алчнее, как Дисглейрио сдавил её талию, прошёлся пальцами. Альда упёрла ему в грудь шлем, пытаясь отстранить, но Дисглейрио выбил кабассет у неё из рук. Её оглушило звоном, она зажмурилась, подняла руки к ушам, но Рейнольт перехватил за запястья и грубо толкнул на козетку. Зачем она здесь?… Альда схватилась за обитую кожей спинку, пытаясь сесть, но лишь сбросила офицерский мундир и книгу. Взгляд выхватил заглавие. «Прекрасная Незнакомка». Истеричный смешок прорезался сквозь слипшиеся от страха губы.

Рейнольт придавил её собой так, что перехватило дыхание. Альда толкнула его в грудь, но с тем же успехом могла стукнуть по панцирю. Бессильные руки прижало к подушке на козетке. Ужас связал всё её тело. На радость другу… насильнику! Плечи больно обожгло алчными поцелуями, кольнуло остриями клыков, когда Рейнольт потянул вниз атлас платья. Так просто оно не далось, и негодяй оставил его, явно до времени. Его голова нырнула куда-то ей под подбородок, волосы защекотали кожу, острие носа нажало между ключицами, ринулось вниз к груди. Альда дёрнулась, хныкнула, её будто рассекали и тут же жгли жаром алчной пасти.

— Не н-надо! — пискля, ничтожество, ей хватало сил противиться только Берни, у которого и в мыслях не было брать супружеский долг силой.

— Довольно ломаться! — Дисглейрио сдёрнул с неё туфли, смял юбки, стянул чулки одновременно с обеих ног. Альда поджала их, но тот рывком распрямил и от лодыжек до колен вонзал в кожу кусачие поцелуи. Она всхлипнула, когда его губы добрались до внутренних сторон бёдер, лён панталон защищал их последнюю минуту. Глаза обожгло льдинками слёз, неужели это случится вот так, не с тем, не там, насильно, с болью и ужасом? Завязки он, конечно же, распустит зубами…

— Нет! Я прошу, Дисге… Дисгрей… Берни!!!

Рейнольт замер, возможно, с завязкой во рту. Юбки частично скрывали от Альды мерзостный вид его головы между её ног. Сердце пропустило удар. Имя мужа выступило щитом? Прервало злое дело? Опершись локтями о края козетки, графиня Оссори осмелилась приподняться. Движение оказалось роковым. Чёрное, быстрое, хищное выгнулось над ней, удушая звериным запахом, дрогнуло и намертво придавило к козетке. Горячие, твёрдые пальцы дёрнули завязки, прорвались за хлипкую препону из льна панталон, проторили путь внутрь. Альду бросило в жар стыда и ужаса, в горле заклокотал крик, вырывающийся прерывистыми хрипами. Она забилась всем телом, рот Дисглейрио накрыл её губы, опаляя их, не давая вздохнуть. Не ной, плакса! — словно бы рявкнул над ухом Берни. Изловчившись, графиня Оссори вонзила зубы в нижнюю губу Рейнольта и дёрнула на себя.


Сон сорвало с лица липкой паутиной. Альда дёрнулась. Подальше от этого ужаса, от цепких, сильных, ранящих рук! Память не щадила её, и раз она не желала вспоминать наяву, насильник возвращался к ней во сне. Сделав над собой усилие, Альда открыла глаза, разжала кулаки, выпуская складки одеяла. Её тут же окутал белый, до рези в глазах, свет. Утро или уже день? Боль забилась в висках и затылке. Альда зарылась лицом в подушку, прохладную, немного влажную. Дисглейрио Рейнольта она прогнала только из сна, но как прогнать его из яви? Рональд её не слушал, не верил. Альда облизнула губы. Соль крови насильника, казалось, навсегда на них останется. Тогда это отрезвило Дисглейрио, заставило отступить. Тогда, но теперь ли? Что будет по возвращении в Блаутур? Альда со злостью сжала края подушки, оторвавшись от неё, села в кровати. Рональд в другой комнате, и она всё расскажет ему, сейчас.

— Рассказать супругу действительно стоит, хотя собеседник из него ужасный, понимаю, — участливо отозвались на блаутур мягким, гортанным голосом.

От неожиданности Альда вскрикнула, подалась назад. Из-за массивных книжных стеллажей к ней выходил мужчина. Высокий мужчина, одетый в богато вышитый халат и обутый в домашние башмаки, в руках он держал круглый поднос. Книжные стеллажи? В испуге Альда обернулась к окну за спиной. Тоже круглое, оно было затянуто по краям ледяными узорами и показывало только голубое небо и кружащих в нём чаек. Никакой городской площади, никаких мостиков с ковкой и башенок академии. Альда спала в чужих комнатах.

— А это вам, прекраснейшая. — Мужчина протягивал Альде исходящую сладким ароматом серебряную чашку.

Серые глаза смеются, под ними пролегли тени усталости, аккуратные усики вторят улыбке бледных губ.

— Мессир Людвик, — узнала Альда. Горячая чашка оказалась у неё в руках, колдун же отступил на шаг и с напускным смущением отвёл глаза.

Испуг запоздало сменился обжёгшим щёки стыдом. Свободной рукой Альда притянуть к себе одеяло и прикрыться им до подбородка. Тёмно-синюю ткань одеяла украшали протканные золотой нитью узоры из завитков трав. А где её платье? На ней лишь сорочка… Альда чуть не выронила чашку.

— Нет-нет, опережу ваш вопрос, чудеснейшая. Вы спали невиннейшим из созданий, я лишь уступил вам свою спальню. Ваше платье вместе с запиской я отправил в ваши комнаты.

— Отправили платье? — мысли роились в голове стайкой снежинок, холодные и колкие, они таяли, едва Альда успевала их поймать. Её платье само плыло через дворец, сжимая в рукаве записку. Какой вздор, конечно его отправили со слугой! Бал, её кружили в танце за танцем, а ещё она угощалась вином… часто… до путаницы мыслей и кружения в голове. Ужасно, но она совсем не помнила, как покинула бал… А что же Рональд? Не знает? Записка!

— Я подскажу, — участливо кивнул колдун, присаживаясь на краешек накрытого ковром кресла возле кровати. Он не спеша отпил из чашки и движением бровей предложил Альде повторить за ним. Шоколад, ну конечно, но на этот раз он пах корицей. — После отвратительной ссоры с вашим убогим супругом вы дарили танец кому угодно, но не ему. Я слышал каждое его поганое слово, поэтому просто не мог не приглядеть за вами. И вот когда следующий бокал стал бы явно лишним, я предложил вам покинуть праздник. — Людвик указал на Альду чашкой. — И вы согласились.

— Вы же… в каком свете… что подумает Рональд… — Альда крепче сжала чашку, узоры чеканки больно врезались в пальцы.

Ночь разгоралась яркими вспышками. Вот она кружит в танце кавалером на редкость неприятным. Кажется, он и танцевать не желает, его движения скупы, он больше походит на статую, оживлённую каким-то шутником в ночь смены года. Он не желает говорить, грубит ей, подмечая, что она выпила лишнего… От стыда во лбу разгорелся жар. Сколько ещё гостей короля Лауритса видели её позор? А вот Людвик, он подхватывает её под локоть, когда Альду толкают и она едва не падает. Он ведёт её тёмными коридорами, а у лестнице в башню берёт на руки. У неё кружится голова, сводит живот… Альда прикрыла рот ладонью, боясь поднять на Людвика глаза. Он просидел с ней всю ночь.

— Но-но, не корите себя! Я был рад прийти вам на помощь. Что же до вашего супруга, который совершенно забыл о вас и не вспомнил до сих пор… Мессира, мне искренне жаль, что у него действительно нет замечательных ветвистых рогов. Поверьте, этот мишка заслужил такое украшение.

За дверью разнёсся неясный шум, после чего она распахнулась и с треском ударилась о каменную стену.

— Где она, ведьмовское ты отродье?! Альда!!!

Чашка выскользнула из её рук. Глупо ойкнув, Альда коснулась расплывающегося по одеялу горячего чёрного пятна, но тут у неё на запястье сомкнулись жёсткие горячие пальцы, и её сдернули с кровати. Альда увидела Рональда. Его лицо ожесточилось, губы плотно сжимались, глаза темнели от злости. Лишь мгновение он смотрел на неё, но этого хватило понять, почему Рональда прозвали Дьяволом. Не ослабляя хватки, он толкнул Альду себе за спину. От страха ноги не слушались, Альда споткнулась и упёрлась Рональду в спину, запястье заломило болью. Грохот, звон, хотелось зажать уши, но Альда лишь зажмурилась.

— Я сносил все твои фокусы, но не этот. Готов снова поучиться летать, колдунишко?

От голоса Рональда по позвоночнику пробежали мурашки. Никогда раньше Альда не видела его таким. Решившись, она выглянула из-за его спины. У неё вырвался испуганный вздох.

Кресло, в котором сидел Людвик Орнёре, было опрокинуто. Сам Людвик лежал навзничь за креслом, под распахнутым халатом виднелись штаны и сорочка, но лучше бы панцирь — ведь в горло ему упиралась шпага Рональда. Тяжело дыша, Людвик приподнялся на локтях и теперь устремлял в Рональда тяжёлый, пронзающий взгляд. По шее Людвика скатилась капелька крови, прочертив алую дорожку, скрылась за белым воротничком. Взгляд колдуна наполнился неестественным серебром, Альда в испуге подалась назад, но оказалось, её никто не держал. Рука Рональда оставила её запястье, слабо сжала пустоту и безвольно повисла вдоль тела, как у куклы. Со звоном упала шпага накамень пола.

— Моих настоящих фокусов ты ещё не видел, граф Оссори, — прошипел колдун, поднимаясь на ноги. Рональд вдруг пошатнулся, по его вискам струился пот, глаза покраснели, вздулась вена на шее.

— Нет… не надо, я прошу, оставьте его! — Срывающийся крик вырвался сам, Альда подбежала к Людвику, встала между ним и Рональдом. Её муж шумно втягивал воздух через сжатые зубы, жмурился, сжимал кулаки так, что белели костяшки, он терпел боль!

Босые ноги кольнули осколки чашки Людвика. Глупая, как будто колдун направил на мужа обычное оружие, удар которого можно отвести! Колени предательски тряслись, сердце заходилось бегом. Не глядя на Альду, Людвик гневно махнул рукой. В ту же секунду надрывно вздохнул Рональд.

— Вы не того собрались учить летать, граф, — прошептал колдун. Он с достоинством запахнул сползший с плеч халат и повязал его поясам с золотыми кисточками. — Напрасно вы остановили меня, мессира. Мертвец, живущий за мертвеца, что может быть омерзительнее. — Людвик кивнул Альде, вернул на место упавшую на лоб прядь и быстро скрылся за книжными стеллажами. Альда прижимала руки к груди, будто хотела поймать ладонями удары сердца.

— Идём, — выдохнул сбоку Рональд.

Альда прижала ладонь ко рту, рассмотрев его бледное лицо, тени вокруг глаз, посеревшие губы. Мертвец?… Но всё же он взял её за руку и повлёк к двери, на ходу подобрал лизнувшую кровь колдуна шпагу. Альда попыталась натянуть сорочку на почти открытые плечи, ноги похолодил камень ступени.

— Рональд, на мне только…

— Пойдём скрытыми переходами… какими он и привёл тебя. — Рональд сглотнул, слабо подтолкнул Альду в темноту винтовой лестницы. — Это башня принадлежит Айрону-Кэдогану. Колдунам дозволено разве что летать с неё, а не вить в ней свои гнезда. — Голос Рональда дрожал от ярости. Обернуться к нему? Страшно вообразить.

2
Сердце всё ещё билось в груди, словно бешеный медведь, закованный в цепи. Берни мог закрыть глаза и услышать его рёв, или это кровь шумела в ушах? Каждый удар сердца звучал как последний, каждый вдох шёл как через скованную обручами грудь. Орнёре повеселился.

Оссори толкнул второй раз за несколько лет потревоженную дверцу, не глядя пронёсся через спальню принца Тимрийского, затем через тайную мастерскую, не обернулся на укоризненный шелест чертежей и рисунков. Он выпустил руку Альды лишь когда они оказались в собственной спальне, вернее, комнате графа Оссори.

Всё ещё жена, хотела она того или нет, споткнулась и замерла в нескольких шагах от него. Должно быть, Оссори не рассчитал сил, сильно толкнул её, но что за важность! Единственное, чего он хочет — вытолкать её из своей жизни!

Обхватив себя руками, Альда стояла спиной к нему. Берни не знал, что его бесит больше — её молчание или её платье, так и лежащее на кровати. Остатки платья… Когда Берни нашёл его и прочёл любезно оставленную мессиром фокусником записку, треск, с каким рвалась золотистая ткань, стал небольшим, но успокоением. «Найдёшь пропажу на вершине башни, глупый рыцарь» — издевательское хихиканье, тон записки, звучало у Берни в ушах, пока сгорала в камине бумага. Оссори оглянулся: теперь в топке слабо тлели и угли да серела зола. Кажется, перед тем, как пойти вызволять из башни лже-деву, он прогнал слуг.

— Помочь вам собрать вещи, девица Уайлс? — Берни подхватил кончиком шпаги истерзанное платье.

Альда обернулась. Берни не сдержал смешка: за тем, как лоскутья её платья опускались в огонь, Альда наблюдала как завороженная.

— Графиня Рейнольт! — Оссори хлопнул себя по лбу, отвесил ей издевательский поклон. — Вы, конечно, желаете дождаться наречённого здесь. Воля ваша, я уеду в ближайшее время, а раны на вашем суженом наверняка уже зажили как на… псине.

— Не говори так. — Почудилось, или в голоске зазвенел совсем не испуг — угроза? Альда смотрела ему в глаза, однако попятилась.

За спиной сыто затрещал огонь. Берни скормил лакомке новый лоскут юбок. Чьи руки мяли эти юбки вчерашней ночью?

— Ваша правда, я такой недогадливый. Зачем псина, если есть колдун. — Берни хохотнул, махнул Альде шпагой. Дурашка отпрыгнула назад, но тут же изобразила жертвенную деву, подняв подбородок повыше. — Признаюсь, когда вы говорили о мужской мощи, я подумал о Рейнольте, но мощь древненьких… древнее Орнёре в этом дворце не сыскать. И как вам? Неужели под полами того халата ещё есть жизнь?

От собственной пошлости хотелось плеваться, но Альда сама напросилась. Она краснела, отчаянно, и всё же не сводила со шпаги Берни глаз. Боится? Когда и как он дал повод думать, что может причинить ей вред? Дьявольщина, когда?! От злости Берни отшвырнул шпагу. Альда испуганно охнула, но не сдвинулась с места.

— Мессир Орнёре спас меня от позора на балу, — она пыталась леденить его своим голосом, но Берни слышал жалкий лепет. — Он не посягал на мою честь, а напротив, берёг её.

Берни кинул огню остатки платья-лакомства и шагнул к жене. Она потянула завязки сорочки, пытаясь прикрыть худые белые плечи. Как можно лгать с такими чистыми, ясными глазами? Как можно так его ненавидеть? За что?

— Если делить с чужим мужчиной ложе — для вас спасение, то я вынужден спросить… Какого Дьявола ты три года не подпускала меня? Почему согласилась, когда я предложил повременить? Ради тебя предложил, ты… — Кинуть ей в лицо то, кем она стала, Берни не смог. Нельзя назвать сукой ту, которая пока ещё носит титул Оссори, иначе он оскорбит свою семью.

— Не было ничего из того, в чём ты меня обвиняешь, Рональд. — Побледневшие губы сжались на мгновение в ниточку. — И я… ты… — Она опустила взгляд, затеребила завязки сорочки.

Берни запустил руки в волосы, отвернулся от неё. Нет, это невозможно! Чего ему ждать? Сейчас из общего зала выскочит Рейнольт со своим отрядом? Так он готов, дьявольщина, только пусть это закончится! Словно в насмешку, в глаза ударил луч полуденного солнца. За окном всё мерцало серебром, слепило синевой небо. Подумать только, всего день назад такая же весенняя оттепель ему чудилась в глазах Альды, когда она смотрела на него, улыбалась… Значит, то было лишь обманчивое зимнее солнце, а он успел поверить ей и её слезам, поверить, как не знающий жизни мальчишка.

— Я не хочу тебя слышать. Видеть. Нет, скажи мне наконец, ну?! Зачем ты разделила со мной дорогу? Зачем так поступила со мной? Чем я заслужил это предательство?! Дьявольщина, Альда, да не молчи же!

— Если нет иного пути… проверь. — Что-то в её голосе изменилось. Оссори обернулся.

До этой секунды он не замечал, какая тонкая на Альде сорочка. Солнце светило ей в спину, и он ясно видел хрупкую фигурку, окутанную длинными, до пояса, распущенными волосами. Неловкими пальцами Альда распустила завязки сорочки. Заговорила с холодным достоинством:

— Нет никакого мессира Чь. И никогда не было. Дисглейрио Рейнольт три года был мне другом, но я в нём ошиблась. — Не глядя на Берни она дёрнула рукава, и сорочка опала на бёдра. — С мессиром Орнёре мы ночевали в разных комнатах. Последовать за тобой меня заставил долг графини Оссори перед её супругом. И страх оставаться в Григиаме одной. Страх, что ты уже не вернёшься. — Она откинула волосы за спину. — Ты волен получить то, что было твоим по праву три года. Я невинна, Рональд, и верна тебе… была и буду.

Оссори мигнул. Его охватывало жаром, он пытался смотреть ей в глаза, но не получалось. У Альды были маленькие, аккуратные, беззащитные груди, шутка ли, но прекраснее их он не видел ни у одной женщины. Пришлось ещё раз мигнуть, осознавая, что Альда наступила на подол сорочки и высвободилась из неё. На ней остались только панталоны до колен, тонкий лён пенился вокруг немного широких бёдер, не скрывая их достоинств. Альда нервно убрала волосы за уши, опустила руки вдоль тоненькой талии, сминая панталоны чуть вниз и открывая белый плоский животик.

Берни опомнился, когда Альда трясущимися руками попыталась распустить завязки панталон и снять их вслед за сорочкой. Кажется, идиотом пялясь обнажающуюся жену, он не дышал вовсе. Берни стянул с кровати покрывало и решительно направился к Альде. Глупышка дёрнулась, хотела шагнуть назад, но совладала с собой и только прикрыла глаза. Кулачки сжаты, грудь быстро вздымается, осанка исполнена достоинства. Какая же Альда маленькая, хрупкая, беззащитная. Какой он глупец, ослепший от подозрений и… ревности?

Когда Берни накинул покрывало на плечи Альды, укрыл её, она вздрогнула и подняла на него удивлённый, враз растерявший лёд взгляд. Он поправил на ней покрывало, у него вырвался нервный смешок:

— Иди в постель.

Альда поджала губы, но покорно пошла к кровати, холодной, наверное… Нужно растопить камин посильнее.

— А ты?… — Как тогда, три года назад, в ночь после свадьбы, Альда присела на краешек постели и смотрела с напускным холодом. Но глаза блестели от страха.

— А я в кресло. — Берни улыбнулся, надеясь, что ободряюще. Чудо, но Альда несмело улыбнулась в ответ. — Я не насильник, Альда. А ты… прости. Пожалуйста. Отдохни… поспи.

Оссори нервно облизнул губы, глупо потоптавшись на пороге, вышел из комнаты, прикрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. Почему горят щёки, почему бешено колотится сердце, почему с губ не сходит улыбка?

— Прости мне. Я дурак, Альда, — признался он скорее самому себе.

— Я знаю, Берни, — тихо откликнулась настоящая Оссори.

Глава 39

Блицард

Хильма

Эскарлота, 1511 год

Райнерито сделал выпад левой, но рука вновь повернулась не так и опустилась ниже чем нужно. Шпага учителя слегка ударила по запястью. Снова ранен!

— Если я и родился с клинком в руке, дон Рамиро, — вздохнул наследный принц, — то уж точно не в левой.

— Просто напряги руку и поднимай повыше.

Райнерито без труда принял стойку, его противник приготовился к защите. Они всегда тренировались по утрам, пока держалась ночная прохлада. Но каждый раз солнце неумолимо поднималось, и учитель с учеником успевали взмокнуть. Но воину и не пристало благоухать розами! Райнерито рванул вперёд, перенося вес на ведущую левую ногу. Герцог Рамиро ви Куэрво обучал престолонаследника благородному искусству фехтования как это было принято в эскарлотской школе. Так что, нога Райнерито осталась прямой, «драчливая» рука выпрямилась и застыла на уровне глаз. Правую Райнерито отвёл назад, позволяя телу повернуться боком. Дон Рамиро настаивал, что это добавляет выпаду ещё две-три пиетры. Стук сошедшихся клинков, ликующий возглас, отскок назад, стойка.

— Браво!

Закрепить успех им не дали. На лужайку надвигалась стая пустоголовых голубиц, хотя это полагалось звать свитой её величества. Голубицы расступились и явили свету королеву с её маленьким двойником. Красота матушки была холодноватой, матушки, но не сестры! В кудряшках принцессы заблудилось солнце, в глазах то дремал, то бушевал океан.

Райнерито поклонился, придерживая у бедра рапиру. Да, деревянную, но всё впереди! Её величество удостоила сына кивком, герцогу ви Куэрво милостиво протянула руку. Принцесса задрала и без того вздёрнутый носик, и старший брат не устоял.

— Рамона Лусиана Октавия Эльвира Ампаро Исабель Диана Рекенья-и-Яльте!

— Что вам угодно, сеньор? — сестрица взглянула на него из-под полуопущенных век.

— Я хотел бы засвидетельствовать вам своё почтение, сеньорита!

Рамона царственно подала ему ручку, подражая грациозности матери. Райнерито притянул воображалу к себе и ущипнул розовую щёчку. Сестра взвизгнула, взмахнула кулачками и погналась за обидчиком. Они петляли между кустов абелии, заблудившись в солнечных лучах и сладком цветочном запахе. Рамона скоро утомилась, о чём сообщила, усевшись посреди тропинки и расправив вокруг себя юбки. Райнерито подхватил сестру за талию, вскружил, счастливый её хохотом. Ему говорили, что для своих лет он сильный, очень сильный. Он ещё не пробовал гнуть подковы, но не сомневался: в своё время ему поддастся и это. Но сейчас он запнулся. Потерял опору, не сумел сбалансировать, как же нелепо! Грохот сердца отдавался в ушах, вздох не шёл. Зубы — стиснуть, руки — напрячь, Рамону — на себя, лишь бы упала не на землю! Сестра вскрикнула и закрыла лицо руками, но они устояли.

— Райнеро!

— Прости меня, маленькая, я не хотел…

Оказавшись на траве, Рамона не замедлила вздёрнуть носик.

— Сеньор, клянитесь!

Райнерито рыцарски преклонил колено. Сестра преодолела испуг со стойкостью истинной королевы, он почитал за честь быть ей братом, другом и заступником.

— Сеньор, клянитесь, что всегда вызволите меня из беды! Услышите, примчитесь и вызволите! Клянитесь!

— Клянусь, прекрасная сеньорита. — Райнерито с благоговением поцеловал пухлую ручку.

Затем, взявшись за руки, они направились вперёд по тропинке и вскоре услышали голоса, схлестнувшиеся в жарком споре.

— Тсс, — он поднёс палец к губам.

Рамона зажала рот ладошками. Райнерито двинулся на голоса, чьи обладатели нашлись за ближайшим розово-белым кустом. Мать и дон Рамиро, совсем одни!

— Я уже дала вам понять, что его высочество не нуждается в ваших услугах. С вашей стороны неучтиво, герцог, вынуждать меня это повторять.

— Сам Франциско настаивал, чтобы Райнеро обучал я! Вы противитесь воле своего супруга и короля?

— Его высочеству найден другой учитель.

Рука сомкнулась на деревянном эфесе, глаза щипнуло. Но и дон Рамиро был верным союзником, он выругался королеве в лицо.

— Чёрт возьми, нет!

— Вы — первая шпага Эскарлоты? — Её величество растянула губы в улыбке, способной отвадить самого преданного кабальеро. Тонкая, в браслетах рука легла на облечённый в шелка живот. Братец или сестрица попал под вспышку ненависти вместе с матерью. Голубицы шептались, что из-за беременности женщины часто делают всякие глупости.

— Да, я — первая шпага! — тряхнул дон Рамиро кудрями. — Зовите сюда этого учителя, мы скрестим с ним клинки и выясним, кто более достоин учить принца Рекенья!

Диана Яльте сцепила на животе руки, лицо стало каким-то тревожным.

— Рамиро! Вы стали слишком похожи…

— Ну, что вы, — дон Рамиро почти засмеялся. — Он же ещё мальчик.

— Я уже вижу сходство. Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осозна́ю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой девой! Он уже боготворит тебя!

Произнося эти плаксивые и весьма странные речи, матушка оборвала цветочки с попавшей в руку ветки и искусала губы. И тогда дон Рамиро предал своего принца. Он упал перед королевой на колени и целовал белые безвольные руки. Герцог или простолюдин, прославленный воин или трус, но Рамиро не должен так делать, разве нет?

— Мамочка! — грянуло за спиной. Рамона с плачем пронеслась мимо.

Райнерито не смог себя больше сдерживать и утопил предательство в слезах. Бывшего учителя он обвинил в измене, мать — в злодействе. Рыдания так и душили.

— Я не хочу! Нет! Этого не будет! Только Рамиро! Не хочу! Пусти меня! Нет! Не бууууууду! — Рапирой он тыкал предателя, куда придётся. Топал ногами. Уверял всех, что ненавидит целый свет, а в особенности — своего нового учителя. — Только подпустите его ко мне, матушка! На первом же уроке я его заколю!

— Немедленно перестань! Райнеро, ты слышишь меня? Я запру тебя на замок! И никакого фехтования, пока ты не принесёшь своих извинений! — взывала королева. К ней с плачем жалась дочь, и власти Дианы Яльте не хватало на усмирение их обоих.

— Я! Вам! Не покорюсь! — Принц Рекенья о колено преломил рапиру, обломки полетели под ноги матери.

Она побледнела и отступила, прикрывая живот.

— Рамиро!

Райнерито схватили, хотя он брыкался и даже кусался. В конце концов, силы покинули его, и он смог лишь подвывать, обхватив дона Рамиро руками и ногами. Его куда-то несли.

— Ваше высочество. Райнеро. Райнерито! Хватит лить гранатовые слёзы. Мы же обо всём условились. Я никуда не денусь. Э-эй, слышишь?

— Нет!

— Я не могу учить тебя, но я никуда не исчезну, верно?

— Сегодня вы меня предали. Как я могу вам верить?

— Ну конечно можешь. Пока король — твой отец, я вынужден ему подчиняться. Но когда королём станешь ты, я буду рядом, и уже ты станешь отдавать приказы. Хочешь, я буду обучать фехтованию твоего сына? Мы втроём славно повеселимся!

— Да, так и будет. И моих внуков будешь обучать ты.

— Непременно.

Райнеро крепче обнял шею недавнего учителя фехтования, хлюпнул носом. Кудри дона Рамиро щекотали щёку, от него пахло потом и апельсинами.

— Твоя сорочка теперь намокла на плече…

— Я чувствую. Ничего страшного. Ну, изволь быть сильным, ты уже взрослый.

Райнеро кивнул. Это так. Ему почти восемь лет, и он старший королевский сын. Ему уготован великий удел мудро править и водить армии.

— Знаешь, почему кабальеро нельзя плакать?

Принц Рекенья помотал головой и уткнулся в шею дона Рамиро.

— Потому что на него всегда смотрит дама. Кабальеро сильнее, он — её заступник, рыцарь в сверкающих доспехах. А слёзы — это слабость. Как можно доверить свою честь и жизнь кабальеро, который без конца рыдает?

Райнерито представил рыцаря, кружевным платочком утирающего сквозь забрало слёзы, и захихикал. Рамиро перехватил его поудобнее, посадил на плечи. Это всегда выходило у герцога столь же непринуждённо, как куртуазный поклон, сложный фехтовальный финт или меткий выстрел. Словом, дон Рамиро замечательно ладил с королевскими детьми. И это несмотря на то, что герцогиня пока не осчастливила наследниками славный род Куэрво.

— Сорви-ка вон тот апельсин. — Над головой Райнеро раскинулись ветки, с которых свисали золотые кругляши. — Только не залей мне волосы соком.

— Разве фрукты можно так есть? — усомнился принц Рекенья. — Мама говорит, с земли кормится только чернь.

Дон Рамиро издал смешок:

— Твоя мама — умная женщина, но в тот раз она сказала глупость.

Райнерито воевал с кожурой апельсина, высунув кончик языка.

— Райнеро, — напомнил дон Рамиро, — ты не просто кабальеро. Ты — будущий король.

— Я знаю. Королям также нельзя плакать.

— Во что бы то ни стало.

— Потому что, — принц Рекенья лукаво улыбнулся, — на меня будет смотреть королева?

Его вернули на землю. Райнеро плюхнулся задом в траву, дон Рамиро, скрипнув сапогами, опустился на корточки прямо напротив. Пахло цветами и апельсинами, в кустах щебетали птахи, беды забылись. Райнерито поделил апельсин, обрызгав пальцы.

— Не только королева, — подмигнул дон Рамиро, приняв сладкое подношение. — Всё королевство. Подданные не должны видеть слабость короля, иначе они перестанут в него верить.

— Я понял. — Апельсиновая долька кислила, но Райнеро её проглотил. Выплюнуть было бы слабостью. — Значит, мне никогда нельзя плакать?

Рамиро посмотрел ему в глаза так внимательно, что это смутило.

— Можно. Когда умирает тот, кого ты очень любил.

— Тогда я заплачу, когда ты умрёшь.

— Почту за честь, ваше высочество!


Эта ночь его щадила. Шёл снег, луна укрывалась мантильей-тучей. Но едва Райнеро поднимал к небу взгляд, как донья Луна приоткрывала лицо и подмигивала ему всезнающим глазом. Если бы он выпил больше, то завёл бы с ней беседу, как с подельником. Выпил бы ещё больше — стащил бы мучительницу с неба, увив петлёй. Так, как ловят быка в корриде. Всё для того, чтобы она не рассказала, что видела прошлой ночью.

А видела мерзавка многое. Почернелые руины, фонтан с отколотой чашей, покойник, обнявший холодное, изувеченное тело статуи. Кабальеро, с которого стекает вода, опустившись на корточки, переворачивает мертвеца на спину. Негоже тревожить мёртвых, но нельзя оставлять им то, что ещё нужно живым. Поначалу кинжал не поддаётся, однако после нескольких рывков змеистое лезвие высвобождается из плена плоти. Глупый, глупый кабальеро обтирает его рукой. Кровь покойника мешается с его собственной, и убийца смывает с рук липкий багрянец в воде фонтана. Возвращает кинжал в ножны, не забывая забрать чужие. Закидывает на плечо плащ, морщась от мокрой тяжести. Подумав, прячет голову под капюшоном, и ледяные струйки бегут по лицу, пробираясь к ушам, шее, пояснице.

Убийца бросается наутёк.

Луна идёт по пятам.

По ночам добрый боженька спит сном добропорядочной вдовушки, поэтому в двери церкви кабальеро стучит долго. Нет, я не дьявол, святой отец, но почему-то в приречном квартале лежит мертвец. И долг каждого блозианина передать прах несчастного на попечение святой матери-церкви.

Что ж. Порядочный блозианин, он позаботился о душе покойника. Самое время подумать о своей. И убийца побрёл по спящим улицам в поисках родной и как никогда прежде желанной церкви.

Луна провожала его до самых дверей, украшенных изображением Пречистой девы. Он оставлял за собой лужи, натыкался на скамьи, чертыхался и тревожил служителей. Скорее всего. Он не помнил, как оказался перед алтарём. Он взглянул на Пречистую деву и пропал. Дрожь била его изнутри, из самой груди, сердце подскакивало, стук его отдавался в висках. Он убил. Голова же горела, горло драло от сухости. Он убил дона Рамиро. Из глаз сочились слёзы. Он убил своего отца.

Молитвы стали его мыслями. Он не думал, что помнит столько молитв. Стыдно, он-то всегда мнил себя сильнее этого. Райнеро Рекенья-и-Яльте — королевских кровей, ему было суждено стать наместником Всевечного на эскарлотской земле, принять от Него долг защищать и править. Коль скоро происхождение поместило его так близко ко Всевечному, неужели Он не услышит и не простит?

Райнеро рискнул на исповедь. По ту сторону решётки опасливо поблескивали крысьи глазки священника. Стало противно, хотя Райнеро и без того не сказал бы всей правды. Я видел убийство, святой отец, и ничего не сделал. Да откроется убиенному Царство Солнечное, да пустит Пречистая дева припасть его к светлым стопам своим. То была воля Всевечного и ничья более, так амис, сын мой.

Пречистая дева оказалась более приятным духовником. Райнеро открыл ей всю правду в молитвенном шёпоте.

Он вышел до начала утренней службы, уже светало. Как многие недостойны света, и день всё равно начинается. Луна сбежала, но перед этим узнала всё, что хотела.

Стараясь держаться поближе к стенам домов, Райнеро пошёл к «Заячьей лапе». Дон Рамиро выбрал постой поближе к центру Хильмы, не собирался оставаться надолго. Умирать он тоже не собирался. Но сын сперва задержал отца в городе, затем прикончил его. Негодный сын, ублюдок, отцеубийца. Райнеро потряхивало, и не в последнюю очередь от холода. Одежда не высохла. Вода пропитала плащ, колет, рубашку, натекла вниз, в сапоги. Мерзавцы хлюпали, напоминая о звуке, с которым выходил из-под ребра мертвеца кинжал. Порезанную ладонь саднило. Райнеро перемотал её лоскутом с плаща покойного и с тех пор старался на неё не смотреть. В гостиницу, забрать вещи и лошадей.

Как назло, герцог ви Куэрво в Нинье души не чаял. Она чувствовала всадника, ловила любое движение, тон голоса, настроение. Конечно, она почуяла беду. Трудно шла в поводу, мотала мордой, оглядывалась. Марсио это раздражало, он бил копытом и косил на копушу злой глаз. Райнеро терпел до ближайшей харчевни. Хозяин ломал шапку перед хмурым посетителем с двумя лошадьми в поводу, стоившими больше всего его заведения, прислуги и жены.

Выхлебав кувшин вина, Райнеро открыл для себя несколько неприглядных истин. Первое, убить отца, пусть новоявленного, было не тем же самым, что заколоть «ящерицу» или в подворотне прикончить наглеца. Второе, отцеубийца сожалеет об убийстве и об убитом, но смерть Куэрво облегчила ему жизнь. Дорога к престолу стала короче.

День уходил прочь поступью рехонеадора[1], обводя город плавным плащом заката. Пора. В Эскарлоте принц Рекенья одаривал возлюбленных розами и рубинами, но на чужбине придётся обойтись тем, что есть. Эскара[2] из королевских конюшен — достойный прощальный подарок. Только это всё рисовка. Пошлейшая. Просто Юлиана форн Боон — единственная, кому можно доверить Нинью. Больше здесь у Райнеро никого не было. Ни здесь, ни где-то ещё, но не продавать же кобылу незнакомцу. И уж тем более не дарить его величеству Лауритсу. На что тому лошадь, он наверняка объездил страуса.

Нинья стала королевской наградой маршалу Куэрво за взятие стратегически важной крепости в войне с Блаутуром. Под ним убили лошадь, и Франциско поспешил восполнить утрату. Принять кобылу от друга и короля, а самому оседлать его жену! И если это — не низость, то Райнеро — образцовый сын!

Порез вспыхнул болью, негодница Нинья! Кобыла дёрнула в сторону мордой, а Райнеро набрал поводья слишком коротко. Его качнуло, вино запоздало ударило в голову. Он всмотрелся в одну точку, унимая головокружение. Оказывается, снова пошёл снег, и хорошо, он не подпустит к Райнеро луну.

Принц Рекенья торопливо свернул в проулок, открывающий путь на квартал Во́гур. Хильмская знать облюбовала квартал полтора века назад, едва там осушили болото. Бооны отстроили дом одними из первых и с тех пор, в отличие от соседей, ничего не меняли в его отделке. Это бы помогло его отыскать, если бы Райнеро вдруг заплутал. Он сопровождал Юлиану от Охотничьего домика до её дома. Уже у порога она обмолвилась, что иногда называет муженька «лягушонком». А что бы она сказала о ставленнике-отцеубийце?

Снег бесновался, залепляя глаза и ноздри. Из белого неистовства шагнула навстречу матушка, снежинки усеивали её наряд мелким бисером.

Ты дурно поступил, — упрекнула королева, кладя руку на круглый живот. — Тебя запрут на замок и оставят без фехтования.

Королеву сменил её маленький двойник. Рамона выбежала под копыта Марсио, Райнеро едва успел его осадить.

Райнеро, ты клялся! — Сестра тянула к нему пухлые ручки. — Услышишь, примчишься и вызволишь!

Прости, маленькая. — Рамона была его вечной болью. Если бы её нашли раньше.… Если бы ОН раньше отыскал ослушницу, убежавшую от матери в залитый дождём сад.

Райнеро кинуло в седле вперёд: чёртов джериб самочинно пустился рысью. Чёрная, в скрипучей краге рука перехватила непоседу под уздцы.

Почту за честь, ваше высочество! — выкрикнул дон Рамиро. — Но почему? Райнерито, за что?

Райнеро пришпорил джериба, Нинье приглашения не требовалось. Копыта звонко стучали по булыжнику. Мать, сестра, дон Рамиро.… В последний раз Райнерито видел всех вместе летним днём пятнадцать лет назад. В саду, затопленным солнцем и запахом абелий. Потом генерал Куэрво на три года отбыл на войну с Апаресидой, а Рамона простудилась, невинная шалость стоила малышке жизни. Все близкие из того воспоминания мертвы, даже младенец в утробе матери. Белоокая не отличается разборчивостью. Снег пока не подпустил её к Райнеро, но сам напомнил убийце о его жертвах. Райнеро мерзок этому миру, и мир бросит все свои силы на борьбу с ним, неугодным, кровавым, порочным, с руками по локоть в крови.

И всё же снег прекращался. Навстречу поднимался высокий башенный стан.

Принц Рекенья забрался бы в дом по стене башни, если бы на его стук отпирали слишком долго. Не пришлось. Прежде, чем он поднялся на крыльцо, парадные двери распахнулись, плеснуло светом и жизнью. Хозяйка особняка в одной капотте и туфельках на босую ногу спешила ему навстречу. Его снова зазнобило, и дрожь снова шла изнутри, как из сердца.

— Принц! Это вы! — Оглядевшись по сторонам, Юлиана схватила Райнеро за руку и потянула в особняк. — Скорее в дом, вас ищут, стража, Лауритс, нельзя попадаться!

— Правда что… — Райнеро вздрогнул. — А я и забыл.


[1] Рехонеадор — укротитель быков в конной корриде.

[2] Эскара — элитная порода лошадей, которую разводят только в Эскарлоте. Эскары быстры и грациозны, отличаются покладистым нравом.

Глава 40

Блицард

Хильма

1
Королевским псом прозвали Дисглейрио Рейнольта, но сегодня почуявшей добычу гончей уподобился другой подданный Лоутеана I Нейдреборна. Едва не повизгивая, размахивая документами на арест, по Приёмной Лауритса I Яноре кружил посол Блаутура в Блицарде. Его звали Теобальд Слиго, в прошлом он был викарием в одном из блаутурских епископств и по иронии походил лицом на древнеравюннских, ещё языческих императоров. Пожалуй, ни в одной главе «Корругологии»[1] не разбиралось такое несоответствие между наружностью и поведением.

— Государственный преступник!… Не знающий у́держу задиристый сумасшедший!… Я знал, что Отверженный доведёт его до великих грехов! — брызгал посол слюной. В Сегне удивлялись, но в Элисийском дворце каждая мышь знала, что у Слиго с Оссори личные счёты. — Так-то здесь намерены уважить просьбу моего короля Лоутеана?!

Рейнольт почти устал от такого соседства. Но вставить хоть слово вряд ли возможно, отлучиться же, пуская Слиго к королю одного, нельзя. Не для того он многие мили гнался за Оссори до самого убежища, чтоб уступить другому всю сладость конца охоты. Главный на городской заставе, не иначе ветеран двух войн, Девятнадцатилетней и той, ненормальной, Песочной, не потребовал бумаг. Он принял погоню за подмогу раненому «гостю короля Лауритса». После короткого визита в посольство, оставив там своих людей и приобщив взять след беглецов Слиго, Рейнольт уже входил в Сегне. Дворец ему не понравился почти столь же сильно, сколь не нравился Блицард. Ни тогда. Ни теперь. Десять лет назад эти северные земли со своими голубоватыми елями на мили окрест, с воем волков и уханьем сов, с диковатыми селянами и их топорами едва не стали для Дисглейрио Рейнольта капканом. Капканом, куда его, как слепого щенка, в наказание за проступок бросил прежний хозяин. Блицард остался блаутурцу врагом, пусть его и велено считать другом. Но если тогда Рейнольт с трудом отсюда выбрался, то теперь не сразу попал. Несколько дней, в гостинице у границы между Блаутром и Блицардом он и его люди зализывали раны. Оссори всегда был заносчивой сволочью, заразой, какой закон не писан, но то, что подстать ему окажется Альда… Дисглейрио не простил ей отбитые бока. Бигот сказал, это она спустила лошадь. Ещё с неделю боль в рёбрах возвращалась, если Рейнольт забывал дышать с осторожностью. Ещё с полторы недели синяки сходили с него. Альда наигралась с ним и теперь захотела для него смерти. Лживая тварь, она всё равно оставалась ему желанна. Золотыми волосами она мерещилась почти в каждой женщине Блицарда. И она была совсем близко.

— Да что он о себе возомнил, — проворчал посол Блаутара в Блицарде, останавливаясь около Рейнольта. Скульптурный подбородок Слиго проделывал какие-то немыслимые круговые движения, лоб с залысинами блестел от испарины, но в остальном гончая внутри него выдохлась. — При королеве Хенрике здесь стояли скамейки, но она не унижала меня таким долгим ожиданием! Впрочем, о каком уважении, о каком дипломатическом и даже дворцовом тексисе может идти речь, когда повсюду разгуливает, гадит тебе под ноги мерзейшая птица! Видите! У этого короля тяга ко всему дурному! Будь то заморское чудище, замужняя женщина или беглый преступник. Рыжий Дьявол! Преступно само имя его!

Нетерпение завладевало и Рейнольтом. Он сжал и выпустил эфес шпаги. Согнул и выпрямил колено — шнуровка скрипнула на сапогах в разводах от растаявшего снега. Да, дворец ему не понравился. В покоях Нейдреборна скопилось немало теней. Всего одна тень разгуливала по здешнему дворцу — принца Тимрийского. Рейнольта брала злость при мысли, насколько Оссори в этом Сегне дома. В Приёмной след мертвеца ощущался особенно остро. Над просителями неподвижно парил линдворм, написанный на потолке. С первых же минут в Приёмной Рейнольт старался не смотреть на линдворма. Он пытался отвлечься на вазы с сухоцветами, на мироканские сабли и огромные, зелёно-синие перья неведомых птиц. Но линдворм давил ему на плечи, а в компанию к саблям и перьям просились ожерелья из отрубленных, иссохших голов. Оссори хорошо здесь устроился, и вытаскивать его из-под сени священных для него крыл Рейнольт будет зубами, впиваясь, терзая, рвя. Новый король Блицарда — чужой на Полукруге. Что ему требование «брата его Лоутеана»? Что бывает, если растолкать спящего вожака стаи и внушать ему, что вон того оленя необходимо поймать? Ничего хорошего для руки, которая этого вожака растолкала.

Рейнольт повернул голову к дверям Зала Аудиенций — закрыты, если и откроются, то не сейчас. Рука сама, точно лапа, отбросила край плаща и легла на эфес шпаги, и сердце забилось азартнее, чаще. Оба Оссори так близко. Шаг за шагом, медленно, мягко он продвинулся к выходу из Приёмной. Власть линдворма слабела, тяжесть спадала с плеч, они расправлялись от напряжения. Оба Оссори дичь, которую следует уложить и принести хозяину. И такая дурная, мнимая гончая, как Теобаль Слиго, только спугнёт их.

— Дисглейрио, куда вы? Стойте! Вернитесь и будьте рядом со мной, пока король нас не примет!

— Кончайте тявкать, Слиго. Я сам загоню оленя.

2
Найти гнездо принца Тимрийского труда не составило, он не изменил своим привычкам — поселился повыше и даже на двери оставил след линдворма. Рейнольт прокрался по лестнице на третий этаж, незаметный, неслышный зверь на мягких лапах. Зрение быстро привыкло к сумраку, разбавленному лишь слабыми, серыми пятнами света из окон. Поздний вечер, но при дворе Лауритса Яноре придворные не шастали по крылу личных покоев. Уже за это ему можно было отвесить поклон. Дисглейрио втянул носом воздух, выдохнул через сжатые зубы. Эта дверь, конечно эта, из дерева проступают контуры сложенных драконьих крыл, когти, складки кожи, даже кости скелета…

Рейнольт осторожно вынул из ножен шпагу и медленно надавил на дверную ручку. В это раз он не допустит ошибки, не ринется сломя голову, как в гостинице на границе с Блицардом. Никуда Оссори не деться, этот дворец станет им западнёй.

Комната встретила густым мраком — ни огней свеч, ни искр в камине, даже на окна напущены тяжёлые шторы. Дисглейрио вошёл, выверяя каждый шаг, ступая так, чтобы не скрипнул сапог, не звякнули ножны. Он прикрыл за собой дверь, огляделся. Где же? Неужели не те покои? Всмотревшись в темноту, он постепенно различил широкий стол, тапестри на стене, три кресла перед погасшим камином, в нём едва тлели угли… Гостиная. А где же спальни? Крадучись он двинулся к средней из трёх дверей, видневшейся в стене напротив. Так по-драгунски — общая зала с примыкающими к ней личными покоями.

Дисглейрио уже миновал кресла, когда краем глаза заметил, что в одном из них кто-то сидит. Он осторожно шагнул назад, но человек не пошевелился. Оссори! Уронив голову на грудь, до носа укутавшись в покрывало, граф дрых медведем в берлоге. Дисглейрио выставил шпагу вперёд, направляя острие прямо на спящего. Ты всё проспал, малыш Оссори…

Опять краем глаза Рейнольт уловил, как от средней двери в спальню что-то движется.

Короткий отблеск, едва различимый — это медленно опустилась вниз дверная ручка. Скрежетнул замок. Дисглейрио вжался спиной в стену, шпагу к ноге, ни звука. Его не должны увидеть, не сейчас. Обострились ли зрение и слух или это бьёт в сердце азарт охоты? Дверь приоткрылась, загораживая вошедшего от охотника. В темноте зала затрепетал огонёк свечи, рыжее пятно проскользнуло у самых сапог Рейнольта и шмыгнуло вперёд как любопытный принюхивающийся зверёк. Вслед за ним тронулась тень хозяина свечи. Хозяйки. Пришлось прикусить язык, запрещая себе выдохнуть имя. Тонкая фигура, распущенные волосы, плечи под покрывалом с кистями. Протянуть руку — и она его.

— Берни…

Рейнольт сжал зубы, перехватил эфес. В ответ на осторожный шёпот Оссори замычал, заворочался. Как крепко он спал! Не стоило медлить…

— Альда? Что случилось? — его сонный хриплый голос Оссори быстро упал до шёпота.

— Ничего. Только холодно, — тень Альды поправила покрывало на плечах. Она стояла спиной к Дисглейрио, совсем рядом… — Ткань очень быстро сгорает, после неё не остаётся углей, а мне жаль будить камеристку.

— Ткань? — В щель между стеной и дверью Рейнольт различил, как Оссори — сонный медвежонок — выбравшись из кресла, поводил плечами и потирал шею. — Камеристка?

— Ты сжёг моё платье, — вздохнула Альда. — А это некому зашнуровать.

Показалось, или Оссори смутился? Рейнольт почувствовал, как уголок губ загнулся в усмешке. Значит, бравый Оссори неспроста так и не имеет наследников…

— Я к вашим услугам, — наиграно хохотнул Оссори, пряча смущение за чрезмерной развязностью. Мальчишка, и только. Но подойди же, драгунишко…

— Только не смотри.

Дрогнул огонёк свечи, это Оссори забрал у Альды подсвечник, поставил на столик перед креслами. Альда отпустила покрывало и шагнула назад, чтобы не наступить на него. Тонкие руки перекинули на грудь волну волос. Её тень вытянулась прямо перед Рейнольтом, только протяни руку…

— А я чего-то там не видел?

Укоризненное «Дурак!» закончилось испуганным возгласом. Короткий прыжок, и Рейнольт схватил её. Одной рукой прижал её спиной к себе, другой наставил шпагу под подбородок. Она вцепилась ему в руку и замерла. Дисглейрио чувствовал каждый её вздох. Расшнурованное на спине платье смялось, нежную кожу от его прикосновений отделяла лишь сорочка. Целый миг он позволял себе вдыхать её запах, ощущать её тепло. Но было невозможно и дальше оставлять вниманием Оссори. Поначалу тот стоял без движения, только налитые гневом глаза перебегали от Альды к Рейнольту и от него к клинку шпаги, что дотрагивался до тонкой девичьей шеи.

— Побитая ты псина… — теперь Оссори схватил воздух у бедра. Рейнольт ловил каждое его движение, но оружия при олухе не было.

— Спокойно, Оссори. — Рейнольт наклонился к ушку Альды. Завиток на её виске задрожал от его дыхания. — Я справлюсь с платьем мессиры ничуть не хуже… Даже лучше. Она подтвердит, так, Альда?

Плавная линия шеи, открытая ключица, белая бархатная кожа. Рейнольт чувствовал себя хищником, волком, оголившим клыки. Впиться в нежную плоть… Только сейчас он понял, что с той минуты, как они расстались, он желал лишь этого. Дисглейрио облизнул нижнюю губу. Альда всхлипнула, качнула головкой мужу. Тот сжал кулаки.

— Идём, Оссори. — Рейнольт кивнул на дверь в коридор. — Твой король заждался.

— Отпусти, — процедил медведишко.

— Отпущу, — оскалился Рейнольт и подтолкнул дрожащую Альду вперёд. Всем своим существом Оссори желал убить его. Это бессилие было Рейнольту особым подарком. У его родни на Коллумских островах есть чудный обычай брать женщин на глазах их побеждённых мужей. Воюя на островах, Рейнольт не раз видел, как это делается, но никогда не участвовал. Только теперь он постиг смысл той низости. Видеть бессилие в бешеных глазах врага. Сломать его окончательно. — Отпущу, когда ты упадёшь на колени перед королём нашим Лоутеаном. А сейчас на выход, Оссори. Или… — плотнее прижав к шее Альды клинок, Рейнольт запустил руку под ворот её платья. Альда дёрнулась, едва он накрыл ладонью маленькую, нежную грудь. Каждый удар её сердечка будто прыгал ему в руку. — Выбирай, Дьявол, долго терпеть я не стану.

Опора ушла из-под ног. Рейнольт успел отвести клинок от шеи Альды, а потом упал на спину. Оссори выбил у него из рук шпагу и обрушил на него покрывало. Рейнольт выругался, как он мог наступить?!

— Цела? Беги в спальню, ну!

— Берни!

Сбросив покрывало, Рейнольт вскочил, между пятящейся Альдой и Оссори, что отступал и лихорадочно крутил рыжей башкой, выбрал второго и двинулся на него.

— Где моя шпага?

— Ты бросил её в спальне.

Рейнольт хохотнул, любопытно, как Оссори собирался на войну. Горе-драгун умудрялся отходить и заслонять суетящуюся за его спиной Альду. Но долго он так не протянет, вот-вот упрётся в столик или кресла. Рейнольт бросился на Оссори. На Коллумских островах Дисглейрио одерживал верх настоящих полях сражений, и пусть теперь ему остались погони да драки в дворцовых покоях, он ещё повоюет! Хоть руки отвыкли от рукопашного боя, всё ж поставили блок, схватили правую руку Оссори и вывернули. Драгунишко толкнул плечом, извернулся, но ровно на столько, чтобы Рейнольт успел пнуть его коленом под рёбра, снова заломить за спину руку и ударить по пояснице. Скрипнуло от толчка кресло, Оссори рванул, но Рейнольт быстро ударил его под лопатку. Ноги Дьявола подогнулись. Не давая ему опомниться, Рейнольт ударил ещё раз в бок и в основание шеи, заломил вторую руку, ударил по спине, вынуждая согнуться.

— Не суетись, Дьяволёнок, — от следующего удара по пояснице тот рухнул на живот.

Грохот оглушил, висок чем-то взрезало и обожгло болью. Рейнольт выпустил Оссори, отшатнулся, споткнулся о кресло. Ухо горело, он быстро провёл пальцами по виску — кровь. Горячие капли струились по шее. Рейнольт заметить, как Альда откинула дымящийся пистолет, и её загородил Оссори с подсвечником в поднятой руке. Пинок в живот, удар об пол, в глазах мутнело, только боль пульсировала в висках, затопляла.

— Вот ты и снова побитая псина. За Альду я спрошу сполна.

Удар, боль вспыхнула уже во лбу и выстрелила до затылка, перед глазами всё потемнело, в ушах забился звон. Рейнольт попытался вздохнуть, но на грудь что-то давило, боль нарастала, расцветала в разрезанном пулей виске. Далёкий грохот, как сквозь воду, возглас Альды… Она снова звала его, своего мужа…

— Откройте немедля! Или я закричу!

Она жалась к двери загнанной ланью, которой чудом посчастливилось вырваться из волчьих клыков. Дисглейрио почувствовал, как рот кривится в усмешке. Он шёл к ней зверем на когтистых лапах. Соль крови из укушенной губы таяла языке. Запах её страха кружил голову.

— Я всё равно добьюсь этого, но уже законно, — услышал он собственный голос. Рейнольт подошёл так близко, что почти касался губами её ушка. Женщина вздрогнула, затаила дыхание. Нежная белая шейка всё ещё манила, но сейчас Рейнольт упивался страхом. Он вставил ключ в замочную скважину, положил руку женщине на живот. — А как произносить имя Оссори, ты у меня позабудешь.

Щёлкнул замок, распахнулась дверь. Альда исчезала в полумгле коридора, и то животное желание, что владело чувствами и мыслями Рейнольта, превращало его в зверя, тоже уходило. Что же они наделали.

От боли в боку Дисглейрио испустил вздох, попытался отодвинуться. Моргнул. Сквозь мутную пелену проступали огни факелов. Новый пинок по рёбрам. Дисглейрио стиснул зубы. Огни пропали, и появился кто-то чужой, с длинными, падающими на лицо волосами. Он наклонялся над Рейнольтом и беззастенчиво его рассматривал,что-то порыкивая в усы на блицард. Дисглейрио сощурился, попробовал сесть, но мужчина опустил ногу в жёстком сапоге ему на грудь и облокотился о своё колено, наклоняясь ещё ниже.

— Я знаком с не многими блаутурцами, но этого хватает, чтобы судить — как ж вы похожи. Одинаково врываетесь в мой дом, размахивая клинком, и не приносите извинений ни тогда, ни теперь. — Блицардец заулыбался. Но по мере того, как ширилась улыбка, зубы оголялись, и получался настоящий хищный оскал. Рейнольт оскалился в ответ, правда, от боли. — Воспитание поразительное. Однако на сей раз вы ворвались в гости ко мне, королю — королю! — Блицарда, а я воспитан так, что не могу вас прогнать. Подданные брата моего Лоутеана всегда могут рассчитывать если не на радушный приём, то хотя бы на почётный арест. Добро пожаловать, граф Рейнольт.


[1]Корругология — исследования староравюннского учёного о лице человека, включающее в себя толкование не только его строения, но и родинок, морщин и т. д.

Глава 41

Блицард

Хильма

У геральдической рыбины над камином был единственный мутный глаз, но и тем она пыталась заглянуть гостю в душу. Так мог бы смотреть сам барон форн Боон… Отвратительный человек. И гостиную он убрал просто отвратительной мебелью. Кресло, в которое усадили залётного принца, было узким, как гроб, и таким же жёстким. Вязаный коврик под задницей и спиной не смягчал неудобств, да и накинули его не за этим. Обстановка явно помнила ещё прежнюю королевскую династию. Без единого закруглённого угла, мебель высекли без особой искусности и ничем не украсили. Время же постаралась на славу, обшарпав её, разъев трещинами. Райнеро отдёрнул руку от подлокотника, мало ли, вдруг заноза. Кубок в другой его руке испакостили чеканкой форели, но кларет всё же не заимел рыбьего привкуса.

Как и одевшаяся в рыбьи цвета Юлиана осталась далека от сходства с гербом Боонов. Пусть ворот сорочки у неё под платьем закрывал шею, манжеты свисали по самые пальцы, подол стелился по полу, неубранные волосы всё равно обращали благопристойность в порок. Как он мог видеть ангела в этой обворожительной нечестивице? Она спала с королём и в то же время шла против его воли, уводя у него из-под носа его племянника. Но коль скоро она не ангел, не попался ли Райнеро в ловушку? Холод прихватил его за плечи хищными лапами, клацнул в затылок. Первая подданная его милости… Лауритс Яльте заслуживает верности. В отличие от ублюдка, беглеца и отцеубийцы.

— Допустим, плавники и чешую тебе навязали, — Райнеро кивнул на герб над камином. — Но когти, усы, оскал тебе вроде бы нравились. Зачем ты помогаешь быку? Знай, у меня рога, чуть что не по мне — забодаю.

— У вас рана, — невпопад выпалила Юлиана и провела пальцем у себя по щеке. Вероятно, сочтя жест непристойным, завела руки за спину.

— О, — смешок вышел откровенно злым, — мне не жить. Но пока я истекаю кровью, ты успеешь или предать меня или спасти. Что ты выберешь?

Юлиана присела в глубоком реверансе и отвернулась к комоду у камина. Райнеро отставил кубок на подлокотник, чуть подвинулся вперёд. Кожу закололо от напряжения. Он не даст ей предать его, и миру с собой не позволит расправиться тоже.

— Я хочу надеяться, — как этот заискивающий тон не вязался с женщиной, надевшей мужское платье и ножны на встречу с «несчастненьким», — что грамота на титул графа А́гне и семьдесят тысяч хенриклей убедят ваше высочество в моей преданности.

— Что, откуда?! — Райнеро всё же вскочил, но затем, чтоб принять у Юлианы из рук сложенные вчетверо листы. Первый, пожелтевший от старости, был сверху донизу, от края до края исписан тиктийским письмом, острые углы и надломы отсылали к рунам и обломившимся льдам. Яльте привезли с собой даже почерк, под который играючи заточили письменность Северного Полукруга. С непривычки Райнеро не сразу разобрал текст. Карл-Вольфганг Первый Яльте, Предвечного милостью король Блицарда и некоронованный князь Угрюмборга… Изучив надлежаще Закон о титуловании… Единственно из любви к старшей возлюбленной нашей дочери Дианы Элионоры Батильды Яльте… Даруем первенцу её Рагнару Рекенья-и-Яльте… Граф Агне и замок с сопредельными землями в провинции Андрия… С правой управлять им, пользоваться доходами, но без права отчуждать…. Подданство блицардской короны… Но без права в линию наследования быть внесённым…

Степень магистра законословия обязывала изучить грамоту со всей тщательностью, но Райнеро не смог дочитать и последний абзац. Кровь прилила к щекам, понеслось вскачь сердце. Большой палец погладил растрескавшуюся печать с гарпией. Граф Агне — не обман, не блажь дона Рамиро, что удумал держать сына как можно дальше от трона Эскарлоты и ради этого украл сыновний титул. Злость поскребла, куснула, схватила за горло, но и всё на том. Значит, это не дурь, и принц Льдов впрямь здесь дома! Граф Агне… Новое имя звучало певучим звоном клинка, да не у шпаги — меча!

Райнеро посмотрел на Юлиану. А в ней-то сколько порока?

— Я взяла это из королевского архива, — зачастила она, набросив ресницами тень на заалевшую щёку, — да, сама, втайне от Ларса, нельзя, я знала, но всё равно взяла, это же очень нужно, это же по праву принадлежит вам! А вексель, о нём не волнуйтесь, это я не крала!

Медленно кивнув ей, Райнеро спрятал бумаги за колет и сел обратно в кресло. Оно не стало мягче, рыбина над камином не отвела глаз, но холод отступил, а Юлиана впрямь оказалась Ангелом-хранителем, все её пороки — благими делами. Но она пока не ведает, что за мерзавца оберегает. Или видит кровь на руках, но не желает об этом думать? Хах. Проделки луны. Прошлой ночью она отбелила своим светом руки убийцы.

— У тебя будут неприятности. — Райнеро отпил из кубка — излишек изюма и мёда, убийцам же полагалась тьма бадьяна и перца. — Лауритс поймёт. Всё. Сразу. Мой отец был у него. Дядя знает о графе Агне. А я не смогу тебя защитить.

— Со мной всё будет в порядке, — Юлиана слабо улыбнулась, но глаз не подняла. — Я всегда найду защиту у своей святой, когти барса там меня не достанут.

Конечно… Пречистая убережёт своих ангелов от всех земных бед и горестей.

— Вам нужна была армия… — Юлиана свела на животе руки — ученица, выступившая отвечать урок. — Вы сможете набрать её. В Андрии сейчас мятеж, вам ничего не будет стоить набрать ополчение на землях своего графства, это не вызовет вопросов. Только поторопитесь, пока города не закрылись. — Ресницы дрогнули, на секунду Райнеро озарило светом солнца.

Но секунды было ужасно мало… Нужно больше. Светлее. Жарче. Чтобы она сама стала солнцем. Чтобы она всем телом обвивала его, как лучами, согревала своего принца Ингъяльдских льдов. Райнеро облизнул губы, сузил глаза, оглядывая Юлиану. Она по-прежнему не поднимала ресниц, а у него в паху жгло до боли, до одури. Какая она там, под своими благочестивыми «рыбьими» тряпками? Больше белого или розового?

Юлиана резко вскинула ресницы. Уголок губ дёрнулся, упали вдоль тела руки, пальцы втянулись под манжеты.

Она довольно высокая, тонкая. Как сгибается её тело — бесстыже или величественно? Как она выгибает шею, манерно или живо, естественно?

От грохота сердца он не слышал треска огня в камине. Во рту пересохло, он снова облизнул губы. Юлиана сделала шажок назад, не сводя с него округлившихся глаз. Солнце в них гасло.

Молчит она или гогочет? Наворожила же она над сухим, забитым песочной пылью сердцем Лауритса!

Поставив недопитый кубок на подлокотник, Райнеро поднялся. Юлиана спрятала лицо в ладонях и отвернулась. Кровь хлынула у него к щекам. Он до боли сжал кулаки и бросился к окну. Напугал её, чудовище. Неужели чуть не сделал то, в чём обвинила его Безалу? Был готов обломать своему ангелу крылья. Ненавидя себя, ненавидя до злой дрожи, Райнеро прижался лбом к холодному стеклу. Стало легче, он выдохнул, да рановато. Луна искала его на спящих улицах, желая поймать и забрать. Нашла. Её свет ослепил, ударил в душу и осветил там самые чёрные уголки. И вдруг отступил, ревнивой сообщнице понравилось увиденное. Она окутала Райнеро собой, убаюкала его лицо в нежных, прохладных ладонях. Стало ещё легче. Дыхание успокоилось, ушёл из щёк жар. Райнеро с трудом вырвался из лунных объятий, застыл на секунду и сполз на пол, под окно. Странно ослабший, привалился к стене спиной. Луна десятки раз бывала свидетельницей грехов Райнеро, но ещё никогда его не заботило это, никогда не хотелось от неё спрятаться. Должно быть, убийство Рамиро было тем пределом, после которого Белоокая жаждет свидания с грешником.

— Ваше высочество? — звякнул голос Юлианы. Шелестнуло платье, запахло розами, она отважилась подойти!

Успокоить, добиться прощения, но Райнеро только смог задрать голову и слабо улыбнуться своему Ангелу. Силы его покинули. Внутри звенела пустота и плескали остатки лунного света. Мама, Рамиро… Как далеки они стали, как невозможны. Сердце гремело, каждый удар как подскок, как шаг в надежде добраться до них, побыть с ними ещё хоть самую малость…

Юлиана так и застыла, наверное думает, перед ней сумасшедший. Райнеро закрыл лицо руками, подобрал к груди колени и упёрся в них локтями. Его Ангел многажды пожалела, что схватила за руку принца, едва он вылетел из бального зала. Она вывела его из Сегне, уверила, он найдёт в у неё дома убежище, надо только переждать эту ночь. Могла ли она представить, что за эту ночь натворит её несчастненький принц?

К руке легко прикоснулись. Не прохлада. Живое тепло, чем не могла похвалиться Белоокая. Райнеро отнял руки. Юлиана доверчиво опустилась перед ним на колени. В глазах испуг, но не ужас. Она тревожилась за него. Пришлось затаить дыхание, только бы не спугнуть её.

— Я страшен, Юлиана. — Уголки губ дёрнулись в перекошенной улыбке. — Беги от меня подальше, Ангел. Эти руки омыты кровью.

Ангел в самом деле встала, но только затем, чтобы, подобрав под себя ноги, сесть рядом с грешником, чудовищем. Её плечико едва коснулось Райнеро. Но привиделось, это ангел обнял его крылом. Лунные плески испарилась, прохладу пустоты затопило волнами тепла.

— Я вижу не чудовище, — качнула головкой Юлиана и убрала за ухо прядь волнистых волос.

— Кого же?

Она неуверенно улыбнулась и, взглянув на него мельком, опустила глаза.

— Моя королева рассказывала мне о племянниках. Ваша матушка писала ей очень подробные письма… — голос Юлианы дрогнул. Райнеро встретился взглядом с солнцем. Эти лучи несли утешение, спасали, грели. — Малыш Рагге всегда был мне по сердцу. То есть, вас называла так тётушка… Ваша матушка очень гордилась вами.

— Малыш? — Райнеро позволил себе усмешку.

— Вы и гораздо реже ваш брат были утешением для моей королевы. Она не могла видеть в племянниках дурного. Но в Блицарде её старший племянник известен как… Принц-Палач. — Юлиана отвернулась в испуге.

Схватить её за плечо? Нет! Пусть бежит, спасается. Но Ангел осталась. В ночной тишине трещал огонь и едва уловимо, мягко шуршали ангельские перья.

— Я могу рассказать, — голос охрип, и опять сердце пустилось вскок. Принц-Палач… Как верно подобрал ему имя блицардский народ. Вернее только Отцеубийца, но разве не палач он собственному отцу?

— Рассказать, как повесили сотню эскарлотских офицеров и как на поле боя оставляли противников без головы? — спросила Юлиана на голубом глазу.

— И это мои самые страшные деяния? — Райнеро усмехнулся. Отстранившись, Юлиана уставилась на него так, словно её заставляли поклониться палачу, сжала лежащие на подоле руки — и они побелели. Вернуть бы им краски, касаясь, баюкая, но невозможно. — Я отрубил всего одну голову, когда мне было семнадцать и меня впервые взяли на войну, в бой. А эскарлотские офицеры, их было не больше десятка, оказались блаутурскими лазутчиками. Ну и как, тянет это на палаческие делишки?

И Райнеро начал свою историю, что вызвала за него гордость в короле Франциско и отняла у дона Рамиро чин маршала. Он даже ненадолго провалился в последнее лето. Армия встретила его без особой радости, слухи о надругательствах над Эльвирой Безалу разгуливали и здесь, меж костров военного лагеря. Самым верным способом поднять себя в глазах военных было отличиться в сражении. Но армия как на грех не снималась с места, дожидаясь, пока первыми зашевелятся враги, «ящерки». Этот план Куэрво, на вкус принца, хорош не был, но кто бы стал слушать юнца с такой репутацией? Единственный отдушиной стали разъезды. Они, правда, походили на конные прогулки, но в конце концов Райнеро наткнулся на разведывательный конный отряд из «ящерок». И не устоял перед искушением ввязаться в стычку.

— Я сражался плечом к плечу с одним солдатом. Беднягу убили у меня на глазах, но погоди плакать, Юльхе. — Юлиана стиснула себя за локти и моргнула ему, мол, не будет. — Ведь он воскрес. Правда, с другим лицом. Но после боя я ясно видел молодца в куртке погибшего знакомца, даже с дыркой от пули на груди. Самозванец звался тем же именем, но никто, кроме меня, не заметил подмены лиц.

— Это был шпион! — кивнула Юлиана, не сводя с него глаз. Её внимание стоило сотни восторженных возгласов, здравиц и оваций. — Он попал к вам во время боя из числа блаутурских разведчиков.

— Ты права, но что делать наказанному за непослушание принцу? Верно, сидеть в палатке и проводить перепись всех солдат и обслуги в армии. — Райнеро понизил голос и чуть наклонился к ней. Юлиана прикрыла рот ладошкой, надломила чёрные брови. — Ровно десять самозванцев, блаутурских лазутчиков. Конечно же они испугались расправы и той же ночью потянулись прочь из лагеря, бежать к своим. Я стал одиннадцатым.

Юлиана схватила его за предплечье и крепко прижалась к нему. Тёплая, воплощённый свет солнца. Он слышал, как колотится её сердце, и молил вести себя смирно собственное.

— Я неплохо владел блаутурским, но решил сойти за молчаливого «ящера», — голос снова охрип, но Райнеро не был готов разменивать эту близость на переслащённый кларет. — Я пас «ящерок» ущельями, пока мои солдаты не окружили их. Мы накинули петли им на шеи и так и поволокли обратно в лагерь!

— И он жесток, как тигр шумейский, — выдохнула Юлиана строчку из вольпефоррского сонета, и не подумав отстраниться от Принца-Палача. — Хотя красой ласкает глаз.

Райнеро, в свою очередь, ласкало душу одобрение слушательницы. Он пожал её руку, обнимавшую его предплечье.


— Но я совершил ошибку. — У Райнеро вдруг стало сухо во рту, затем в горле. Он не мог глотнуть. — Не сдержал обиды на маршала и развесил блаутурских мертвецов на дерево, рядом с его шатром.

Юлиана вздрогнула, неужели снова испугалась палаческой выходки? Райнеро проследил за её взглядом — за арку гостиной и вверх, на узкую тёмную лестницу. Он напрягся, нашёл взглядом ножны, висящие на спинке кресла, сердце заново сорвалось с поводка.

— Ты что-то услышала? Стража?

— О нет, нет! — Юлиана мягко высвободила руку и поднялась, со смутной улыбкой оглядываясь на арку. И в самом деле, невнятный шум… — Это моя собачка, заскучала без хозяйки, вот и скребётся.

— Собачка.

— О боже, да. Разве я не доказала вам свою преданность? — Юлиана подобрала волочащиеся юбки и поспешила к арке, к лестнице, бросая через плечо: — Вам лучше перебраться на скамью, а я принесу горячий ужин и одеяло с мехом, а то холод от окна застудит, сгубит вас.

Но сгубил Принца-Палача лунный свет. Сгустился вокруг него, забаюкал, смежил тяжёлые веки. Луне никогда не было дела, грешник он или праведник, и в эту минуту она уводила Райнеро в сон и собиралась всю ночь стеречь дарованный ею покой.

Спи, мой жених, и пусть горе уйдёт.


[конец части I]


Оглавление

  • Глава 1
  • Глава 2
  • Глава 3
  • Глава 4
  • Глава 5
  • Глава 6
  • Глава 7
  • Глава 8
  • Глава 10
  • Глава 11
  • Глава 12
  • Глава 13
  • Глава 14
  • Глава 15
  • Глава 16
  • Глава 17
  • Глава 18
  • Глава 19
  • Глава 20
  • Глава 21
  • Глава 22
  • Глава 23
  • Глава 24
  • Глава 25
  • Глава 26
  • Глава 27
  • Глава 28
  • Глава 29
  • Глава 30
  • Глава 31
  • Глава 32
  • Глава 33
  • Глава 34
  • Глава 35
  • Глава 36
  • Глава 37
  • Глава 38
  • Глава 39
  • Глава 40
  • Глава 41