Вопреки (СИ) [Luchien] (fb2) читать онлайн

- Вопреки (СИ) 985 Кб, 232с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - (Luchien)

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== 1. Хозяин жизни (глава-бонус) ==========

Неон вывесок в глаза бьёт. Сердце стучит бешено, в такт музыке, что из колонок льётся. В голове ясно, чётко — белый порошок делает всемогущим. По улицам ночным, на красный, не останавливаясь. Ему всё можно. Ничего не будет. Ни за что. Никогда. Потому что он — хозяин жизни. А те, кто сейчас спит за окнами тёмными — холопы, что живут на копейки от рассвета до зарплаты.

Игорь.

Баннер стоит на пути, будто может немым укором до разума добиться.

Остановись.

Папа. Всё-то тебе надо. Что ты в жизнь мою лезешь? Я тебе не мешаю, и ты не мешай. Жить так, как хочется.

Ведь по-другому он не умеет.

Машина тормозит у клуба, шурша шинами. Ключи, не глядя, первому попавшемуся охраннику. Тот что-то вякает за спиной. Игорь разворачивается, окидывает взглядом насмешливым.

— Новенький?

Шелестит купюра. Номинал не важен — деньги решают всё. Внутри шумно, жарко, людно — так, как он привык. Здесь друзья. Здесь все, кто дорог и близок. Здесь, кажется, вся его жизнь, и здесь он — её хозяин.

— Игорь! — Из света стробоскопов выныривает Стас, руку на плечо кладёт, обнимает коротко. Лучший друг. И единственный. Со школы вместе — разве может быть роднее?

Ярко, музыка в груди басами бьёт, кровь по жилам быстро, на пределе. Её фигура из всех танцующих выделяется, и взгляды, что в её сторону бросают — нравятся. Смотрите на мою девочку. Смотреть не возбраняется.

Лера подходит, счастливо улыбаясь. В губы впивается поцелуем жарким, словно клеймо ставит, перед всеми заявляя: этот красавчик занят!

И снова музыка, порошок, дым сладкий ноздри щекочет. Или это шампанское, что без предела в горло вливается? Игорю весело. Он почти счастлив. Почти, потому что дело одно осталось — и отца успокоить, и поступить, как все. Ведь пора уже? Жениться, сделать хорошую партию, свадьбу сыграть, чтобы город год ещё вспоминал.

Игорь достаёт из кармана коробочку, распахивает перед Лерой, не сдерживая самодовольную улыбку. Всё для тебя, моя королева, выбирай сама, какое колечко на палец наденешь. А хочешь, носи все, по очереди. Пусть кто попробует заикнуться, что Соколовский на тебе экономит.

— Игорь, ты мне сейчас предложение делаешь? — Не верит ещё. Может, не так представляла? Ну, прости, на колено становится не буду.

— Ты согласна? — Вопрос — формальность. Кто ему откажет? Лера, счастливо взвизгнув, повисает на шее, целуя, сбивчиво шепча, и крича от радости. Эмоции через край. Сегодня всё через край. Много, ярко, шумно.

И по городу ночному опять без тормозов. Музыку громче, чтобы уши закладывало.

— Я тебя люблю! — кричит Лера, а он кивает. Любишь, и хорошо. Как там папа всегда говорил? Главное, чтобы тебя любили, а любишь ли ты — неважно.

Мимо пролетает чёрный БМВ, и Стас, корча рожи, язык высовывает. Ну, уж нет, друг, хер ты меня обгонишь. Не на своей колымаге. Мотор рычит, машина с места срывается, за спиной оставляя не только Стаса — редких водителей, статистов, в гонке участвующих. Шахматы, резкий рывок, перестроиться. Шампанское из горла, по губам, на рубашку. За спиной возмущённо сигналят, и улыбка, бесшабашная, губы кривит. Ему можно всё. Он — хозяин своей жизни. И чужих, если надо.

Стас пролетает мимо, когда Лера с очередным поцелуем лезет. Игорь охотно отвлекается, отворачиваясь от дороги, а следующую секунду впереди вспыхивает маячок, и машина, серая дешевка, пыхтит, пытаясь догнать.

— Игорь! — испуганно вскидывается Лера. — Там менты! Они же его остановят! Игорь!

— Не парься. — Игорь лениво улыбается. — Было бы кого бояться.

— Игорь, он же под наркотой. Это статья!

— Лер, — он успокаивающе сжимает её руку, — ты как в первый раз замужем.

Они въезжают под мост, плавно притормаживая. Стас уже лежит на капоте, кривляясь и пуская слюни. Обдолбыш.

— Сиди здесь, я всё решу.

Игорь выходит из машины, весело улыбаясь. Здоровяк с кобурой заплечной смотрит набычено. Ни капли интеллекта в глазах — таким в полиции самое место.

— Можно узнать, почему мой друг разлёгся, как морская звезда на дне?

— Ты кто такой? — Ну, понятно. Первое впечатление никогда не бывает обманчивым. Тупой качок. Корочки в глаза тычет, будто они что-то для него значат.

— За что словили? — небрежно интересуется Игорь. Напарник бугая красноречиво отрывает Стаса от капота. Игорь про себя закатывает глаза. Ну, дебил! Завтра я тебе такой счёт выставлю…

— Видите же, человеку плохо, — медленно, словно слабоумному, объясняет Игорь качку. — Мы в больницу ехали. У него понос, и его сейчас разорвёт, а вы нас остановили.

— В наркотическую? — Тот, что держит Стаса, смотрит на Игоря зло.

— Ну, ладно, мужики, готов понести финансовое наказание. — Игорь медленно лезет в карман. Бугай хватается за пистолет, чем смешит ещё больше. Нервный попался. — Это деньги. — Говорят, когда бешеной собаке улыбаешься, она может и не укусит. А этот, вон, смотрит, словно бросится сейчас. За пушку хватается. Боевиков пересмотрел с Брюсом Уиллисом. Игорь достаёт пачку, отсчитывая несколько розовых банкнот.

— Ты что, взятку нам предлагаешь? — подозрительно щурится качок. Да, сегодня ему везёт на тугих.

— С определённой суммы взятка становится чудом. — Веер бумажек мельтешит перед глазами. Мент взрывается, тычет стволом в грудь. Ну-ну. Выстрелишь?

— Шлюхе своей отдай!

— А вот это ты зря. — Игорь замирает, чувствуя, как внутри растёт злость. Адреналин плещет, глаза заливая. Стас мычит что-то, таблетки показывает. Качок отвлекается, и Игорь, собравшись, резко толкает мента, подбегая к Стасу. Короткий хук второму в скулу, вдогонку ещё один, чтобы не рыпался. Жёсткий удар, в глазах темнеет. Вот так вступайся за друзей…

Утро стучит в висках сотней отбойных молотков, и глаза отказываются открываться. Кровать сегодня кажется слишком жесткой — опять на полу уснул? Игорь нехотя приоткрывает один глаз, пытаясь понять, где находится.

— Соколовский, на выход! — гремят ключи, и в голову медленно возвращается память — клуб, гонки, менты, кутузка.

— Не скучайте, парни! — Забрав у дежурного свои вещи, Игорь опускает очки на красные глаза и, отчаянно фальшивя, пытается насвистеть арию Тореодора.

— Игорь Владимирович! — Один из папиных адвокатов уже ждёт в коридоре. — Владимир Яковлевич сказал вас к нему привезти.

— А машина? — морщась от предвкушения очередного разноса, пытается увильнуть Игорь.

— Уже отогнали, — бодро откликается адвокат, умело скрывая неприязнь за фальшивой улыбкой. Об этом ты явно не мечтал, заканчивая юридический с отличием. Выгребать за мажорами дерьмо. Упечь бы его в камеру на пару месяцев, глядишь, и мозги бы на место встали.

Всю дорогу Игорь молчит. Хлещет Перье, в одну точку уставившись. Сколько вчера выпил-то, вспомнить бы. Только бы этот час пережить, а потом можно домой, отсыпаться. До вечера. А потом опять в клуб. Кстати! Он же вчера Лере предложение сделал! Вот и козырь, чтобы батю задобрить. Довольно улыбаясь, Игорь заходит в офис, кивая секретарше.

— Игорь Владимирович, там собрание! — делает она слабую попытку остановить. Но он уже распахивает дверь, прямиком направляясь к столу, на котором призывно манит минералка. Нет, брют больше не пить, от него дикий сушняк. Да и вообще, хватит уже эту бурду газированную глотать, Лера подсадила, путь сама и давится. Он лучше по крепкому и благородному. От него хоть не так голова трещит.

Перепуганные сотрудники вереницей к выходу вереницей тянутся. Игорь падает в кресло, ноги на стол закидывая. Воду в себя вливает. Мало. Что ж так рубит-то?

Рывок — ноги летят на пол.

— Встань, — голос отца звенит. Батя злиться изволит? За грудки хватает, действительно зол. Было бы с чего. — Встань!

— Бать, ну ты чего? — Голова трещит, разрываясь. И крики только хуже делают. — Ты же не знаешь ничего…

— Чего я не знаю? — Соколовский-старший рычит, как тигр в клетку попавший. — Нападение на ментов? Наркота? Или сколько я заплатил, чтобы тебя вытащить я не знаю?

Бла-бла-бла. Нотации. За жизнь вдруг поговорить решил. Давай закругляйся уже. Попрекать меня чем пытаешься? Тем, что сам же с рождения дал? Крепко припекло. Того и гляди лопнет. Может, в сторонку отойти? И о женитьбе весть должного эффекта не производит. А вот это уже странно.

— Кошелёк.

Начинается.

— Кошелёк сюда!

Кредитки летят на стол, крошатся под ножницами. Игорь равнодушно провожает их глазами. Да ладно тебе, бать, в который раз уже? Ты же первый сдашься, через два, ну, хорошо, через три дня. Позвонишь, на обед позовёшь. Мы же только обедаем вместе, ужины у тебя давно расписаны. Да и нет у меня желания с тобой сидеть, взгляды угрюмые ловить.

— На то, что здесь, — последняя уцелевшая карточка возвращается в кошелёк, — будешь жить. Остальное заработаешь. Год протянешь, тогда поговорим.

— Где заработаю? — А это уже интересно. Это уже что-то новенькое.

— Где я скажу, — отрезает Соколовский-старший.

Резкий звонок заставляет оторвать голову от подушки. Телефон на ощупь, трубку снимает не глядя.

— Через час тебя ждут на работе. — Не остыл ещё батя. А жаль.

— Куда мчать, мой генерал? — бодро спрашивает Игорь, нехотя садясь в кровати. Адрес, фамилия, котокое: «Тебя уже ждут». Отлично. Значит, ментом меня пристроить решил? Умеешь же шутить, когда хочешь. Значит, чувство юмора осталось. Это радует. Спорить с отцом бессмысленно. Но и спешить некуда. Принять душ, выпить кофе. И вперёд и с песней, покорять новые вершины.

Серое здание, серый двор, и люди вокруг тоже какие-то… Серые. Скучно. Пятно яркое, жёлтое, в глаза бросается. Да и сам Игорь слишком отличается. Другой. Свежий.

Взгляды вслед настороженные. Нутром чувствует. Расслабьтесь, ребята, я здесь пролётом. Дверь нужная находится не сразу.

— Пряников, Андрей Васильевич, — натянуто улыбается начальник отделения, протягивая руку. — Наслышан о вас, Игорь Владимирович.

— Надеюсь, только хорошее, — вежливо улыбается Игорь. Руку в ответ пожимает.

— Разное, — уклончиво отвечает Пряников. — Ну, что, иди оформляйся, а потом пойдём знакомиться с коллективом.

— А может, я домой пойду? — с надеждой спрашивает Игорь. Пряников ухмыляется, давая понять, что шутку оценил.

Три дня, Соколовский. Продержаться три дня, а потом отец остынет. И прости-прощай, полиция, честь и совесть моей Родины.

Корочка в руки. Поздравляю, Игорь Владимирович, с вступлением в ряды нашей доблестной.

Дверь открывается, и Игорь вальяжно входит в кабинет. Сцена из Ревизора, не меньше. Даже не смешно как-то. Интересно, это специально отец подстроил, или то, что зовётся Провидением, всё же существует?

— Оформился? Документы получил? — уточняет Пряников. Игорь кивает, глаз со старых знакомых не сводя.

— Как вы думаете, кто это? — Палец Пряникова тычет в Игоря.

— Это, товарищ подполковник, сволочь одна, — подрывается со стула бугай.

— Нарколыга, — цедит второй.

Пряников смотрит недоумённо.

— Шутка, — выкручивается он. Игорь нервно усмехается. — Привыкай. Это, товарищи, наш новый сотрудник. Введите его в курс дела.

Ну, здравствуй, новая жизнь.

========== 2. Поворот на 180 (глава-бонус) ==========

Это настолько абсурдно, что даже не смешно. Игорь смотрит на этих двух уродов, пытаясь себя далеко-далеко представить.На диване, мягким велюром обитым. С бокалом того, что три зарплаты ментов этих стоит.

— Капитан Родионова, — сухой голос, сама сухая. Хороша. Но не в его вкусе. Не любит, когда застёгнуты на все пуговицы. Глазищи на пол лица, а пользоваться внешностью не научили.

— Можешь называть меня Вика, мы здесь все на ты. — Вика говорит торопливо, поглядывая на Бугая. Игорь чуть заметно хмыкает одним уголком губ.

Хочется покончить с дерьмом этим быстрее. В этот раз папина шутка слишком затянулась. И когда в кабинете появляется женщина, нет, потерпевшая, как называет Жека, становится совсем смешно.

Тридцать тысяч — вся зарплата. Так люди живут вообще? Откуда эти смешные цифры? И зачем искать кусок кожзама, когда можно просто сумму отстегнуть и отпустить?

Первое дело — поиск пропавшей сумки. Будет, чем повеселить вечером. Сыщик Соколовский. Что-то выспрашивать, узнавать. Делать вид, что интересно, когда срать с высокой колокольни на всё это хочется. И Жека — Весельчак У, не иначе. Подпрыгивает задорно, животом трясёт. Что-то доказать пытается.

— Просто вами баба командует. — Игорь пробует что-то объяснить, но ведь бесполезно! С этими людьми вообще бесполезно разговаривать, они не понимают элементарных вещей. Что, например, его трогать не надо. Что он скоро сам уйдёт, просто переждать надо немного. Чуть-чуть, и снова всё как всегда будет.

Жека не слушает. Бухтит что-то про то, что нужно работать. Про то, что он на службе. Игорь фыркает, сдерживается с трудом. Бред. Это всё нереальный бред. Великий детектив, ковыряльщик в мусоре. Так и самому мусором стать не долго.

Смешно. Театр абсурда продолжается. Раздражение внутри растёт, копится. Хочется послать всё нахер, да домой ехать, после вчерашнего отсыпаться. Нельзя. Отец потом мозг чайной ложкой выест. А может?.. Взгляд на магазин с сумками. Белая и белая. Денег туда положит. Можно чуть больше, чем пропало. Кто откажется? Вот и всё, дело раскрыто! Ай да Соколовский, ай да молодец!

В отделение возвращается довольный собой. И рожи вокруг тоже чересчур довольные. Аж лоснятся. Не к добру.

Игорь смотрит на машину, приподнимает брови. Постарались молодцы, эти шины ещё попробуй проколи, не каждый сможет.

— Это кто ж из вас такой здоровяк? — интересуется задорно, в руках ключи покачивая. Менты ржут в голос. Признаются, как же. Что, напугать этим решили? Показать, кто в доме хозяин? В песочнице не наигрались в детстве, не иначе. Короткий звонок, шиномонтаж через полчаса. Делов-то.

— Закончился спектакль, расходитесь! — Игорь беззлобно улыбается стоящим в курилке.

— Как дети малые, ей богу!

Первый рабочий день к концу подходит. Как люди вообще работают по графику? При мысли о том, что на утро возвращаться сюда же, хочется завыть. Что он и делает через несколько часов, в клубе отрываясь. Как в последний раз, не иначе. Стас недоволен, злится за то, что таблетки выкинул и слово дать заставил. Игорь беззаботно усмехается, находя друга в зале. Переживёт. Он же о нём, о дураке, беспокоится. А если обдолбается до смерти? Кто тогда с ним, с Соколовским, рядом останется?

Даже в заботах о друге ты прежде всего о себе думаешь, Соколовский.

Спать ложиться некогда. Гребаная работа, на которую кто-то придумал к восьми приезжать. Клуб в пять закрывается, и времени только на то, чтобы домой заехать, душ принять и переодеться. Зато в отделении первый. И рож лоснящихся пока не видно. Пряников встречает в коридоре, подозрительно осматривая. Игорь старается дышать внутрь себя, размышляя, хватит ли воды в кулере, чтобы пустыню Сахару изо рта убрать.

В кабинете тихо и пусто. Скучно. Только попугай в клетке на жердочке раскачивается. До прихода остальных коллег ещё час, можно бы вздремнуть, да толку. Лучше взбодриться, мозг проветрить. Игорь достаёт косяк, блаженно вдыхает сладкий дым. Улыбается.

А не так уж и плохо в рядах нашей доблестной! Когда никто не мешает, можно и удовольствие от службы получать! Мишка подвергается жесткому допросу, попугай бешено хлопает крыльями, кружась в голубоватом дыме, который заполнил его клетку. Игорь увлекается, не замечает, что дверь открылась, и капитан Родионова смотрит укоризненно. Зануда! Вот бы встряхнуть да жизнь показать! Интересно, как бы она себя после бутылки коньяка вела?

Скучно. Веселье рвётся изнутри, заставляя фыркать, пока голова медведя к телу возвращается. Игорь колет пальцы, упорно сшивая порванные детали, предвкушая, как вечером об этом цирке будет рассказывать Стасу. Тот оценит.

— У нас вызов, — после звонка подскакивает Вика. — Едут все. Соколовский, поднимайся!

Наконец! Подальше из душной конторы, на свободу с чистой совестью!

Машина снова лежит на асфальте, печально растёкшись проколотыми шинами. Весельчаки те же, смотрят с интересом, ждут реакции. Да когда ж вы наиграетесь, дебилы великовозрастные? Игорь вызывает шиномонтаж и неохотно садится в машину к Дане.

— Как в банке консервной, — недовольно бормочет с заднего сидения, подвигаясь, чтобы место Жеке освободить. — Как вы в ней ездите, Данила?

— Заткнись и не отсвечивай! — огрызается Даня, поворачивая ключ.

Машина мчит по улицам, какой-то вызов. Спешка? Скучно. Игорь послушно плетётся следом, к толпе, вокруг чего-то собравшейся. Смотрит на часы, прикидывая, сколько ещё изображать из себя сыщика Пуаро придётся. Идёт вперёд, зевая, и замирает. Потому что видит.

Рука детская, кровь на брусчатке. Заколка. Волосы русые.

Перед глазами, как страбоскоб: щёлк-щёлк-щёлк. Картинки сменяют друг друга, яркие, цветные. Истошный крик, до костей пробирающий. Уши ватой заложены, с трудом разбирает:

— Игорь! Держи её, Игорь!

Пытается вцепиться в женщину, вперёд отчаянно рвущуюся, но не может понять, кто кого держит сейчас. Мир рассыпается, распадается под ногами на части. Так близко. По-настоящему. Смерть реальная, не в кино, не с экрана.

Руки слабеют, женщина рвётся вперёд, падает на колени, а Игорь стоит, не в силах пошевелиться. Так не бывает. Не сбивают маленьких девочек посреди города.

Хочется закрыть глаза и проснуться. Заткнуть уши, только бы криков, рвущих душу, не слышать. В голове шум, гудит что-то отчаянно, и Игорь не сразу понимает — это кровь. Его кровь в ушах шумит, а сердце стучит где-то в горле, словно выпрыгнуть хочет.

Он осматривается. Пытается зацепиться взглядом хоть за что-то, чтобы на ногах устоять, и цепенеет. Холодно. Не правда. Нереально.

Знакомая полоска пластмассы. Вместе рамки брали. Он до сих пор помнит, как Стас хотел, чтобы непременно золотая была, под цвет машины. Игорь присаживается перед ней, или это ноги сами подкашиваются? Поднимает осторожно, словно кусок вот-вот змеёй станет и ужалит. Сильно. Чтоб продрало. Поднимается медленно и идёт отсюда, не обращая внимания на то, что за спиной оставляет.

В голове всё ещё крик нечеловеческий. И мысль: «Так нельзя, сука! Нельзя так!»

Едет по адресу, с детства знакомому, на автомате. В душе всё кувырком, всё наружу просится, выворачивает. Игорь резко тормозит, пытаясь отдышаться. Мерзко. Верить не хочется.

В дверь звонит громко, долго, протяжно. Слышит, как там, за плитой из металла, музыка орёт громко. И злость внутри поднимается, кипит, захлёстывает, глаза застилая. И желание убивать в висках пульсирует.

— Игорь? — Лера открывает, смотрит недоуменно, в халатик кутается. Он проходит, даже взгляда не удостоив. К Стасу. К другу. Хочется пнуть ногой растёкшееся по дивану тело, но Игорь сдерживается. Дышит тяжело, надсадно. Смотрит в глаза мутные, красные. Объяснить что-то пытается, понять. Бесполезно.

Вылетает из квартиры на свежий воздух, ни минуты в этой гнили не может. Лера следом. Что-то лепечет про машину. Про то, что надо скрыть улики.

Тварь. Такая же, как брат, даже хуже. Только о себе всю жизнь. Только свою шкуру прикрыть. Сплюнуть бы ей под ноги, да слюну тратить жалко.

Игорь садится в машину, злобно глядя на Леру, что продолжает суетиться вокруг бампера Стаса.

А чем ты лучше, Соколовский? Что случилось с тобой за эти несколько часов, разве сам ты никогда свою жопу деньгами прикрыть не пытался? Сколько хрустящих купюр перешло ментам, чтобы закрыли глаза на пьяную езду?

«Не лучше», — соглашается с собой Игорь, и на душе становится гадко. «Вот только я никогда никого не убивал», — поправляет себя, оправдывает.

А если бы убил? Тебе просто везло, Соколовский. А так ты такой же, как они. Решил поиграть в справедливость, когда сам в дерьме завяз по самые яйца.

Поворот ключа, машина ревёт, срываясь с места. Губы улыбкой кривит жуткой, на оскал похожей. Его рвёт на части. От того, что увидел. От того, что понял. Он не такой, как они! Не такой, слышите! Он никогда бы не убил маленькую девочку! Не сбил бы по пьяни, не ухал бы с места преступления…

— Уехал бы, — шепчет голос внутри. — Уехал, Соколовский, и рыдал бы, у папочки в ногах валялся, чтобы замазал.

— Нет! — кричит Игорь, дёргая руль вправо, обгоняя неторопливый форд впереди.

Перед глазами пелена красная. Сердце бьётся гулко, больно, в висках гудит, пульсирует. Вырвался из этого. Он смог вырваться. Больше не с ними, больше не такой. Перед глазами тело маленькое. В ушах до сих пор крик нечеловеческий, звериный. И приходит облегчение — не с ним. Эгоистичное, простое облегчение — не он.

Игорь хохочет, громко, каркающе. Бьёт ладонями по рулю, не обращая внимания на взгляды водителей, что на светофоре рядом стоят. Похер. Это не он! И он никогда таким не будет!

Что-то ломается. С треском, сухим и звонким, как лёд на реке в марте. Что-то рвётся наружу, новое, чистое, светлое. Хочется отряхнуться, сбросить шелуху, что годами на него нарастала.

В отделение возвращается другой Соколовский. Пусть этого пока никто не видит, не важно. Мнение этих новоявленных коллег не важно. Важно то, что понял он сам. Важно, что теперь он ощущает в себе прилив сил небывалых.

Он дал Стасу шанс. Это справедливо. Это по-дружески. Я — твой единственный друг. Голос Стаса обухом по голове. Игорь замирает на полпути к кабинету. Зубы крепче стискивает. К чёрту таких друзей.

========== 3. Последние дни безмятежности (глава-бонус) ==========

Ночью — клуб. Привычно. Просто по-другому не умеет. В гордом одиночестве бутылку. Никто не подходит, не спешит здороваться. Уже знают, что мент? Что друга сдал? Похер. В голове шум, в груди басы, на душе — пусто. До утра заливать. Из клуба — в отдел. Прямиком.

На рожи недовольные смотреть. Молоко бы скисло при их виде. Он так точно. Скис. Вика поджимает губы, смотрит осуждающе. Игорь даже не удивлён: чего от неё ждать ещё? Синий чулок. С синими глазами.

— Ты что, мажор, совсем оборзел? — Бугай демонстративно тянет носом воздух. Морщится. А все вокруг такие правильные! Тошно.

— Что-то не так? — невинно хлопает глазами Игорь, поднося к губам бутылку минералки. Мысли их легко читает. Как на ладони. Зажрался. Бесит. Вали скорее. Рад бы. Дайте только срок.

— Не время пререкаться, у нас вызов. — Капитан Очевидность брезгливо морщится, окидывая недовольным взглядом. Скучные. Все они — скучные.

Игорь нехотя отрывается от стола, идёт следом. Очки на глаза, к корвету. Тот жалобно смотрит, присел на все четыре колеса. Рядом смеются те, кого коллегами называть надо. Таким только посочувствовать. За скудностью ума других развлечений найти не могут. Номер шиномонтажа всегда под рукой. Придётся с доблестным отделом ехать. В одной машине. День перестаёт быть томным.

Всю дорогу — молча. Игорь цедит минералку, наполовину вывалившись из окна. Жека то и дело бросает взгляды завистливые, наверняка в красках представляет, как он ночь провёл. Вика губы поджимает, изредка косясь на него в зеркало заднего вида. Не будет дел с ним. Только мешает. Выгнала бы давно, да кто позволит.

— Будешь продолжать пить — не будешь здесь служить. — Не выдерживает. Говорит, когда из машины выходят.

— А я не пил. — Игорь плечами пожимает. Бутылка не считается. А как ещё на эти будни серые смотреть, в которых вы все живёте?

— Ага, не пил, — цедит Даня. — Так надышал — теперь обивку менять придётся.

— Ему мозги поменять надо! — Жека вставляет свои пять копеек.

Игорю не смешно даже — похер. То ли от похмелья, то ли от мыслей, что вчера весь мир перевернули. Идёт по инерции, а перед глазами — следователь, которому всё про Стаса рассказал. И кто из вас двоих большее дерьмо, Соколовский?

— Здравствуйте Иван Петрович. — Вика останавливается возле криминалиста. Игорь делает шаг. Другой. Зачем-то очки приподнимает. Нахрена? Чтобы лучше мозги, по асфальту размазанные, видеть?

К горлу подкатывает резко. Ноги заплетаются, пока до ближайшей машины бежит. Второй труп за три дня — такой жизни ты для меня хотел, папа? Чтобы насмотрелся и привык? Как вообще к такому привыкнуть можно?

— Что, мажорчик, тошнит? — Жека подходит. Останавливается рядом. — Красивая, молодая девчонка. Наверное, такой же мажор, как ты, потаскал её по ресторанам, магазинам, клубам. Попользовался. И выкинул. А она взяла и сбросилась. С горя.

Игорь оборачивается. Щурится на солнце. Не разубедить таких твердолобых.

— А может, как ты? Бедный, по ресторанам не водил, хлебом и водой кормил. Вот она с тоски и прыгнула. А?

— Да нет. — Жека смотрит презрительно. Высокомерно даже. Клоун. — Такие, как я, по людям не идут. Это вы с чужими жизнями играете, потаскав — выбрасываете. Только не все, к моему большому сожалению, это просто переносят.

— Всё-то ты знаешь, товарищ начальник. — Белая подушечка жвачки отправляется в рот. Спорить с таким скучно.

— Опыт, товарищ Рокфеллер, опыт. Поработаешь с моё, может, и к тебе придёт. Хотя ты не поработаешь. Тебя папочка через неделю придёт, по головке погладит и с собой заберёт.

— Слава Богу, папа у меня отходчивый. — Игорь подставляет лицо яркому солнцу, надеясь, что свет перед глазами сотрёт лицо девушки, что в нескольких метрах лежит. В крови и мозгах. — Надеюсь, меньше недели.

— Я тебя поздравляю, — цедит Жека. Опять злится. Радуйся, дурень! Скоро покину вашу обитель сирых и убогих. Варитесь сами в своей каше, дерьме и трупах.

Стук каблуков. Вика останавливается рядом.

— Пока ничего не понятно. И самоубийство может быть, и убийство. Жека — на обход. Соколовский, как в себя придёт, к тебе присоединится.

— Я сам. — Жека морщится недовольно.

— Пусть опыта набирается. — Вика непреклонна.

— Так, а мнё что делать? — Мозги всё ещё медленно соображают.

— Снимать штаны и бегать, — мрачно откликается Даня.

Хотя нет. Даже с похмелья его мозг работает чётче и яснее, чем у Бугая с двумя извилинами.

Что толку по стройке лазить? Что тут найти можно? Развесёлая работа у оперов — на труп посмотрел, ползай на коленях, улики собирай. Можно я уже домой пойду? Вот, и Жека с ним полностью согласен.

Скучно. До чего же скучно это вот всё. Игорь вздыхает. На ботинок косится. Мало того, что синяя замша в пыли уже вся, так ещё и шнурок развязался. Присесть на доски, завязать. Да тут и отсидеться, пока не позовут. Всё равно от него толку ноль. Фактор раздражения.

Голоса за спиной знакомые. У Бугая проблемы, надо же. Тот ствол, что Игорь выбил, когда они с Жекой Стаса приняли, в канашку попал. Весело. Даня говорит что-то про стоки, решётки, чистку, а Игорю весело. Представляет, как Бугай в дерьме ковыряется, и ржать хочется.

Стоп. А эт-то ещё что? Кто-то целуется? Надо же. Санта-Барбара на рабочем месте. Кто бы мог подумать! Понятно теперь, почему Вика его покрывает. Правильно. Даня как раз её мужик. Такой же непробиваемый и на работе помешанный. Два сапога пара. Женятся. Нарожают оперят.

Белая доска в отделе украшена фотографиями. И захочешь — не забудешь. Мёртвая девица во всей красе. Игорь туда старается не смотреть лишний раз. Блевать уже нечем, а хочется.

Пряников входит. Все встают. Кроме Игоря. Он уже слышит шаги знакомые. Тяжёлые.

— Позвольте представить, Владимир Яковлевич Соколовский. Отец нашего Игоря. — Голос Пряникова нервный, сам не знает, что в таком случае говорить. Делать.

А у Игоря внутри раздражение копится. Злостью замешанное. Окончательно добить решил, папа? Как на родительское собрание прийти? На уроке поприсутствовать? Мало унизил, больше надо? Клокочет обида. Взгляды насмешливые кожей чувствует. Ещё бы. Такая тема для обсуждений. За мажором папочка везде ходит, смотрит, как сыночка работает.

Верхняя губа сама наверх ползёт. Мог бы — зарычал.

— Не возражаете? — Соколовский-старший не ждёт возражений. Вопрос — данность. — Просто хотел посмотреть, как мой сын работает.

— Ну, вообще-то не очень. — Даню прорывает. — Бегает по коридорам, списывает домашнее задание. Дерзит учителям.

Вика обрывает резко. Игорь хохочет беззвучно. За одно это Бугаю можно его тупость простить. Что, папа, всё ещё считаешь нормальным то, что сюда пришёл?

Пока Иван Петрович про жертву рассказывает, Игорь ленивый взгляд через плечо на отца кидает. Оно вообще кому-то надо, папа?

Криминалист спешит уйти. Неловкость в воздухе разлита, только у Игоря злость, что уже под горлом плещется, выхода ищет. Вика указания даёт, Жека и Даня мысли свои озвучивают. Переглядываются все, нервничают.

— А у тебя, Игорь, есть какие-нибудь мысли? — спрашивает Соколовский-старший.

Прорывает. Именно тут прорывает, наконец, раздражением скопившимся. Попыткой объяснить — бред вся эта затея.

— Мысли? Есть у меня мысли. Что ты, папа, здесь такой же лишний, как и я. Ты посмотри, какие здесь замечательные люди вокруг. Евгений, например, собирает магнитики на холодильник. Даня, Даниил…

— Данила, — сквозь зубы поправляет Бугай.

— Данила, — тут же соглашается Игорь, — плетёт макраме. Виктория — вяжет. А я вот со своим хобби, скажи пожалуйста, каким образом вписываюсь в эту счастливую семью?!

Владимир Яковлевич поднимается. Чувствует — перегнул палку. Но и не проверить не мог. Впервые пытается по-настоящему сыну мозги вправить. А вдруг получится?

— Папа! Ну ответь на вопрос!

— Извините. До свидания. — Соколовский-старший уходит.

— И вот так всегда. — Игорь демонстративно хлопает в ладоши. Бред. Всё это бред, от которого он уже устать успел.

— Ладно, вернёмся к делу. — Товарищ Родионова как всегда собрана и деловита. Раскладывает по столу фотографии знакомые. Глаза привычно через кровь перескакивают. Хм.

— А я уже видел такой маникюр. — Он и сам удивляется, что говорит это. Даже интерес какой-то в груди шевелится.

— Где? — Вика хмурится.

— У знакомой.

— Так пойди, спроси. Где она делает. Может, это зацепка.

— Вик, ты что, издеваешься? Какой маникюр, что за бред!

— Даня! — Вика обрывает, смотрит строго. Игорь фыркает про себя: интересно, они в постели в ролевые играют? — Езжай, Игорь.

Машина опять на ходу. Колёса на месте. По знакомой дороге со смешанными. Что-то было ведь к Лере, чувствовал. Жениться хотел зачем-то. А теперь что? После того, как брата её закрыл? Игорь привык, что рядом она. Что кто-то рядом. Одиночество — не его конёк. Он — в толпе. В центре. Или это было раньше?

В дверь звонит долго. Лера, ожидаемо, с агрессией.

— Ты что, не понял? Пошёл вон отсюда! — Дверь пытается захлопнуть перед его носом, но Игорь успевает. Задержать рукой. Войти. — Убирайся, я сказала! Ты предатель!

Голос звенит от ненависти. Она сама верит в то, что говорит.

— Стас сам виноват. — Игорь смотрит на неё снизу вверх. Смотрит и чувствует жалость. Вот только определить, к кому, не получается.

— А ты ни разу не был виноват! — Лера сжимает руки в кулаки. Его вчерашние мысли озвучивает. — Тебя отец сколько раз отмазывал?

— Я никого не убивал. — Игорь не знает, зачем это говорит. Оправдать пытается? Себя прошлого? Ведь самого же пронесло по чистой случайности.

— А Стас тоже не хотел убивать!

— Но убил. — Игорь наступает, заставляя Леру делать шаги назад. И всё понять пытается: как с такой моралью жить можно? Как он сам с ней жил столько времени?

— Да ты меня убил! Мои чувства и наших детей, которых никогда не будет. Пошёл вон, я сказала! — Лера заносит руку для удара. Игорь перехватывает, подносит к глазам.

— Кто тебе ногти делал?

Лера хлопает глазами.

— Ты что, издеваешься?

— Мне по работе надо.

— А ты сюда за этим пришёл, да?

Неужели она надеялась, что он извиняться будет? Да ты радоваться должна, Лер, что у нас так всё сложилось. Ожидаемо, говорить не хочет. И приходится бродить по квартире с телефоном в руках, слушая бред, что в спину несётся.

Телефон Леры обнаруживается на диване. Пока Игорь ищет номер салона, чтобы к себе скопировать, она истерить продолжает. Пощёчина не сильная, но раздражает.

— Это тебе за брата.

— Сейчас я номер перешлю, и тебе телефон отдам. — Игорь — само спокойствие. Сам не знает, откуда взялась безмятежность эта. Вторая пощёчина слабее первой.

— А вот это за меня!

— Слушай, я тебя просил по-человечески. — Он суёт телефон ей в руки.

— Ты не человек. Ты — мент. — Лера кривится брезгливо. — Ты в душе мент, и на людей тебе плевать! Ты нашёл себя, молодец!

Игорь кивает. Соглашается наверное. С тем, что на кого-то ему плевать сильнее, чем на себя самого. Телефон летит в спину, заставляя сбиться с шага.

— Пошёл вон отсюда! Мент!

Обернуться в дверях. Посмотреть в последний раз сквозь стёкла очков тёмных. Вот и всё, Лера. Не вышло у нас «долго и счастливо».

========== 1. Поверь в мечту ==========

Темнота. Кого-то она пугает. Глупые. Чего тут бояться? Собственных страхов? Они и так обступают тебя днём и ночью, кружась и нависая, корча свои уродливые морды в издевательских ухмылках. На кладбище ночью, говорят, страшно. Страшно жить в постоянной темноте, чувствуя, что летишь в головокружительную пропасть и удержаться уже не получится. А кладбище… Чего тут бояться?

Очередная бутылка Хеннеси подошла к концу, а опьянение, долгожданное и необходимое, всё не наступает. Интересно, сколько надо времени, чтобы спиться окончательно? Год? Два? Десять? Он постарается сократить этот срок до минимального. У него всегда получалось добиться желаемого.

Отбросив пустую бутылку в кусты, Игорь тяжело вздыхает, роняя голову на руки. Темнота, пустота и кладбище — вот так и живём, Соколовский. Где в этом списке клубы, девочки и крутые тачки, чем так любят попрекать Даня и Жека? Кажется, он где-то свернул не туда, и теперь летит на всех парах, а тормоза уже не работают… И тормозить уже не хочется… Ещё недавно у тебя было всё. Теперь не осталось даже голимого коньяка в бутылке. Ты жалок, Соколовский. Так жалок, что даже смеяться не хочется.

Ни матери, ни отца. Только пустота и темнота. Ни-че-го.

Хотя нет, что-то ещё осталось. Усталость. Хроническая. Если чувствуется, значит, ещё жив.

И ещё обида. На что? На жизнь. На то, что аист, нёсший его, был пьян, и занёс не в ту семью, не к тем людям. Не в ту жизнь. Жил бы сейчас в хрущёвке на окраине, ходил на работу с девяти до шести, по выходным ехал на дачу, помогать родителям поливать помидоры. Или как там обычные люди живут? Была бы жена. Или девушка. И любила бы за красивые глаза, а не за счёт в банке.

Нет, Соколовский, не для тебя всё это. Не заслужил. Слишком много ошибок. Слишком мало возможностей их исправить. Люди рядом с тобой умирают. Красиво так умирают. Эпично даже. Ванна, скальпель, кровь на полу, — чем не сюжет для драмы? Вот только не драма это ни хрена. Это жизнь его грёбаная. Его прекрасная, полная чудес жизнь мажора.

Ночи на кладбище, на могиле у мамы в обнимку с бутылкой. Дни — в попытках найти причины верить отцу. Верить, что это не он её убил. Немного не так представляют себе жизнь богатенького Буратино его сослуживцы. Немного не так.

У него всё немного не так. Немного не как у всех. Немного с перебором, так чтоб зашкаливало. Абсурд вперемешку с реальностью. Что ты куришь, Соколовский?

Яркий свет обжигает глаза, заставляя щуриться, прикрывая лицо.

— Руки подними, так чтобы видно было!

— Да я свой. — Игорь нехотя встаёт с мраморной скамейки, поднимая руки. Достали. Надо для таких случаев табличку ставить рядом с могилой: «Здесь проводит свой досуг стажёр полиции Игорь Соколовский». И фото удостоверения приложить, чтобы не лезли.

Правда, народ в основном попадается понятливый. Ксиву посмотрят и уходят. Иногда даже спрашивают, не нужно ли помочь… Как дети, честное слово! Вот и эти туда же:

— Помощь не нужна?

— Коньяка ещё привезите.

— Чего?

— Да ладно, ладно, шучу. Ничем вы мне не поможете. Спасибо.

Недовольно переговариваясь, патруль скрывается между рядами могил. Игорь провожает их глазами, весело хмыкнув. Косится на могилу. «Попрощаемся, мам, завтра приеду».

Мотор с готовностью урчит, откликаясь на движение ключа. Ворота кладбища остаются позади. Ночной город сверкает огнями, обрушиваясь яркой, праздничной какофонией. Где-то вовсю кипит жизнь: люди пьют, едят, занимаются сексом…

А ему — только пустота и темнота. Не больше. Не меньше.

Квартира встречает тишиной, ключи скользят по столу. Свет включать нет необходимости. Зачем? Скоро рассвет. И снова в бой, он главный самый… Игорь усмехается — строчки из забытого детства, когда за его воспитанием ещё кто-то следил, когда кто-то ещё пытался привить что-то правильное, светлое, чистое…

Резкий звонок в дверь заставляет вздрогнуть — не квартира, а проходной дом какой-то! Кто на этот раз? Убийца, клофилинщик, или просто давний недруг, желающий сказать, как ненавидит?

Вика. А вот это уже неожиданно. Зачем?

— Что привело тебя в мою обитель, о, нимфа?

— Игорь, не надо паясничать. — Вика недовольно морщится, проходя внутрь. — Опять пил?

— А ты что-то имеешь против? Или хочешь разделить со мной тяготы алкогольных будней?

— Игорь, я серьёзно, прекращай столько пить.

— Хорошо. — Он покаянно склоняет голову. — Не буду. Полегчало?

— Нет. — Вика молчит, рассеянно прохаживаясь по тёмной комнате. — Где ты был?

— И это всё больше напоминает допрос, — тянет Игорь, перекатываясь с пятки на носок. — Чем обязан?

— Я беспокоюсь. — Вот так. Просто взяла и сказала. Два слова, а воздух в лёгких моментально кончается. Игорь смотрит на неё пристально, жадно. Так хочется, чтобы она продолжала. Чтобы сказала, что он для неё важен. Что он — не чужой. Хотя разве к чужим приезжают среди ночи? Очнись, Соколовский, поверь своим глазам. Поверь в то, во что не может повериться даже в самых смелых мечтах. Поверь в мечту.

— Беспокоишься. — Повторяет он, кивая. — Почему?

— А что, не должна? — голос Вики звучит прохладно и, кажется, даже отстранённо. Но вот его уже не провести. Ниточки связываются воедино, сплетаясь в узор, невероятный, но такой отчаянно-прекрасный, что хочется в него верить. Он подходит ближе, останавливаясь перед ней, нависая сверху. Глаза, огромные, яркие, смотрят снизу вверх, будто ожидая чего-то. А воздух так и не хочет возвращаться, не давая сделать лишний вдох, сгущаясь между ними.

— Ты мне ничего не должна, — звучит его голос. Хриплый и тихий. Почти интимный. А сердце в груди колотится так громко, что оглушает, звеня кровью в ушах. Она так близко, стоит лишь немного наклониться, и можно коснуться губ. — Зачем ты приехала? — Выдыхает прямо в губы, почти ощущая их вкус на своих.

Она молчит. Только смотрит испуганно. Боится. Чего? Его или того, что сейчас происходит с ней? Забыла, что можно вот так — сильно. Хотеть. Хотеть, чтобы коснулся, хотеть, чтобы сказал. Хотеть, чтобы чувствовал. Чувствовал то же, что и она.

И он чувствует. Чувствует, как мысли, что неумолчно шумят в голове, отступают, путаясь и толкаясь. Как они вытесняются одним желанием — касаться её. Чувствовать её вкус, её запах. Тот, что уже ворвался в лёгкие, стоило вернуться возможности снова сделать вдох. Она заполняет собой всё пространство вокруг, отсекая всё лишнее. Она и её огромные, нереальные глаза.

Между ними мечутся слова. Невысказанные, плещутся во взглядах, оседая горьким привкусом на губах. Потянуться навстречу, сделать первый шаг — и вниз. В бездну. Кто шагнёт первым? Кто потянет за собой на дно, откуда нет выхода?

Ты хочешь увидеть моих демонов?

Эта мысль бьётся в голове, почти заставляя отпрянуть. А она всё смотрит, смотрит, не отводя взгляда, ожидая, умоляя, предлагая. Вот она вся, бери, пока дают. Забудься на несколько часов в объятиях самой желанной женщины на свете. Не можешь? Боишься.

— Скажи это, — шепчет он, прикрывая глаза, почти касаясь носом её щеки. Повторяя очертания её лица, скользя вдоль скул невесомым касанием.

— Что? — находит в себе силы выдохнуть она, закрывая глаза, подаваясь навстречу. Вслепую ища его губы.

— Ты знаешь, — тянет он, и от звуков этого голоса она чувствует, что падает. Уже падает, и остановить падение невозможно. Что уже готова на всё, что он скажет и сделает после. Что мыслей больше нет. И воли больше нет. Есть только он. Здесь и сейчас.

Поцелуй меня. Чья просьба? Не важно. Последние остатки разума осыпаютсяхрустальными осколками разбитой вазы, что летит на пол, сброшенная его рукой. Холодный гранит стола обжигает разгорячённую кожу, сухой воздух сиплыми выдохами вылетает из лёгких.

Держать в руках, крепко сжимая, боясь, что выскользнет, что исчезнет, как исчезает из его жизни всё, что становится дорогим и важным.

Ощущать её, всю, целиком, порхая по шее влажным дыханием. Срывая одежду, как последнюю преграду между ней и собой. И не суметь сдержать стон, впервые коснувшись её обнажённой кожи своей.

Теряться в ней, растворяясь без остатка, и лететь, снова и снова взлетать вверх, не боясь разбиться. Чувствуя, что здесь и сейчас они — вместе. А потом… А не будет больше «потом».

Ловить её тихие, еле слышные стоны, вторить, вскрикивая, выгибая спину, погружаясь всё глубже и глубже, и падая, падая, падая…

Серый рассвет делает освещение в квартире нереальным, рассеянным. Стирая грань между вчера и сегодня, словно они застряли где-то в безвременьи. Где-то, где их никто никогда не найдёт.

Игорь зарывается лицом в её волосы, шумно вдыхая слабый аромат миндального шампуня. Крепко прижимает к себе, боится, что сейчас отпустит и всё — исчезнет. Как не бывало. Словно знает, что сейчас всё закончится, чтобы никогда не повториться.

Идут минуты. Одна за одной. А Вика молчит. Потому что знает: стоит заговорить, и сон прервётся. Наступит новый день, где нет места всему, что произошло сегодня ночью.

— Давай сегодня прогуляем, — хрипло шепчет он куда-то чуть ниже уха, щекоча кожу, вызывая сладкую дрожь предвкушения. — Мы же можем просто взять и никуда не пойти. Провести день вдвоём…

— Нет. — Она резко поднимается, сбрасывая его руку. Возможно, чересчур резко. Игорь, прищурившись, наблюдает за ней, не пытаясь остановить.

— Подожди, я тебя отвезу. — Садится, ищет взглядом джинсы.

— Не надо. — Вика отводит глаза. — Не надо, чтобы нас видели вместе.

— Понятно, — иронично. — Связи с подчинёнными у нас не приветствуются. Или это касается только стажёров? А, товарищ капитан?

— Игорь, ну зачем ты так? — взгляд полон укоризны. — Просто я…

— Просто ты не хочешь объяснятся с Даней. — Игорь пожимает плечами, опускает глаза. — Просто ты уже жалеешь. — И добавляет, так и не сумев до конца спрятать горечь: — Просто жалеешь.

— Игорь, — в голосе Вики звучит отчаяние. — Послушай, ты…

— Не будем усложнять, Вик. — Вскидывает голову. В глазах пустота. — Я так полагаю, дорогу к выходу сама найдёшь?

— Прости.

Дверь тихо закрывается, отсекая его от мира. От неё. От неё, которая для него целый мир.

Что ей до него? Не о таком муже мечтает капитан Радионова. Не о таком, Соколовский. Ей нужно дом, семью, детей. А ты? Что ты? Проблемы с отцом, проблемы с друзьями, проблемы с алкоголем, проблемы со службой, проблемы, проблемы, проблемы…

Выдохни, Соколовский. Тебе через час вставать на службу. Смотреть в лицо женщине, которую любишь, и делать вид, что всё прекрасно. Что всё ровно. Что жизнь продолжается. Она ведь продолжается?

========== 2. Улыбайся. Это всех раздражает ==========

Кофемашина чуть слышно гудит, готовя очередную порцию горького и крепкого. А он всё стоит перед душем, пытаясь заставить себя повернуть ручку крана. Повернуть и смыть. Смыть с себя сегодняшнюю ночь. Смыть с себя её.

К чёрту!

Холодные струи упруго колошматят по спине. Игорь стоит, упираясь в скользкий кафель руками, и тупо смотрит вниз, на воду под ногами. Удивляясь. Удивляясь, что кожа не стекает вниз лохмотьями, растворяясь в воде. Резко дёргает ручку, заворачивает полотенце на бёдрах.

Мокрые следы на полу. Сухая резь в глазах. Горячий чёрный кофе с трудом проталкивается в глотку.

Проснись и пой, Соколовский! Проснись и пой…

Взгляд то и дело спотыкается о постель. Белым бельмом она притягивает к себе, и мысли, не подвластные, распоясавшиеся, угодливо мчатся не туда, не о том, не о той…

Ловит себя на том, что стоит над кроватью, не в силах отвести глаз. Сколько? Минуту? Десять? Очнись, Соколовский. Очки на глаза, отвернуться и выйти. Правильно. Так и надо. В прошлом. Всё в прошлом.

Вызывающе-яркий корвет чуть слышно шелестит шинами, останавливаясь у входа в отделение. Снова эти счастливые лица у входа.

Широкая улыбка. Натягивается просто. Раз — и ты снова беззаботный мажор.

— Доброе утро, коллеги! — Ленивый жест, за спиной отзывается сигналка.

Опера у входа кривятся, будто съели лимон. По хер. Так надо. Бесить их. Бесить их всех. Раздражать до кровоточащих глаз. Пусть ненавидят. Пусть психуют. Пусть.

Короткий выдох перед дверью отдела. Губы дрогнули. Куда? Назад! Улыбайся, это всех раздражает.

— Всем привет! — Модели из рекламы голливудских стоматологов сейчас дружно удавились. Тридцать два белоснежных зуба обаяния и шарма. А за тёмными стёклами — боль. Не спрятать.

— Ты ещё здесь? — цедит Даня, с недовольством окидывая взглядом жизнерадостную фигуру.

— А ты всё мечтаешь, что однажды тебя вызовут на мой труп? — преувеличенно заботливо спрашивает Игорь. — Не волнуйся. Когда-нибудь будет и на твоей улице праздник. Как там говорят: перевернётся грузовик с деньгами?

— Иди на хер, — огрызается Даня.

Игорь кривится. Шипит под крышкой Перье. Почему нельзя запить эту горечь?

— Что, опять бурная ночка, а, мажор? — Жека не может прикрыть зависть в голосе. Откуда она, эта мещанская злость к чужому благополучию?

— И не говори! — Игорь падает в кресло, вытягивая ноги под столом. — Всю ночь не спал. Оч-чень бурная.

Сквозь тёмные стёкла — на неё. Молчит. Поджимает губы. Покраснела? Бросает быстрый взгляд на Даню. Так, значит.

Бесшабашная злость накрывает с головой, заставляя стиснуть стеклянное горлышко. Сегодня ты не на главных ролях, Соколовский. Непривычно, правда?

— А что сидим такие кислые? — Он со стуком ставит бутылку на стол. Минералка жалобно плещется о стенки. — Зарплату задерживают?

— Заткнись, мажор, уж про зарплату молчал бы. — Даня кривится, как от зубной боли.

— Мрачный ты тип, Даня, — констатирует Игорь, качая головой. — Мрачный и злой. Что в тебе женщины находят?

Стул с грохотом отлетает к стене, и Даня уже нависает над Игорем, дёргаясь в руках Жеки.

— Оставь. Потом, — шепчет Аверьянов, обжигая Игоря яростным взглядом.

А он сидит и сладко улыбается. Вывел. Так просто. Почти скучно. Лениво зевает. Косится на Вику.

— А что у нас там, работы никакой?

— Давно под кустом не блевал? — буркает Жека, выпуская Даню и отходя к своему столу.

— Прочищать организм очень полезно, — наставительно поднимает палец вверх Игорь. — Рекомендую. Лишняя желчь выйдет.

— Ты достал, мажор! — рычит Даня, дёргаясь в его сторону.

— Даня! — резкий окрик Вики заставляет того замереть и, плюнув, выскочить из кабинета. Жека срывается следом.

Каждый нерв отзывается на её голос. Тебе не кажется, или ты окончательно завяз, Соколовский? Молчание между ними висит тяжёлым, неподъемным грузом. Так много хочется сказать. И ничего не говорить. Просто молчать, только рядом. Близко.

Но он заставляет себя сидеть на месте, хотя каждая клеточка тянется к ней. Тянется за ней.

Вика нервно выдыхает, перекладывая бумажки на столе. Настолько противно?

— Так и будем молчать? — Он не выдерживает первым. Плохо. Очень плохо.

Вика вздрагивает, поднимает на него свои нереальные глаза.

Улыбка сползает с его лица. Надо же, а он надеялся, что она приклеена. Он медленно поднимается, подходя ближе, не сводя глаз, как змея на дудочку факира.

Падает. Опять падает. В неё, в эти глаза. В то, что сейчас в них плещется, отражая его желания.

— Отойди. — Голос Вики срывается. Она вжимается в спинку кресла, вцепляясь в подлокотники. — Я серьёзно. Отойди, Игорь.

— А то что? — зачарованно шепчет он, останавливаясь у её стола. Она нервно облизывает нижнюю губу.

Невольный жест, а у него внутри будто взрывается фейерверк. Яркий. Горький. И дыхание сбивается. Сразу. Что ты творишь, Родионова?!

— Соколовский! Зайди в семнадцатый. – Этот безликий служитель закона даже не представляет, что он сейчас предотвратил.

Спас тебя, Вика. Спас меня. От нас.

Отворачивается от неё, не оглядываясь, выходит. Почти бежит. Прочь. Прочь от этих чувств, которых слишком. Слишком много. Слишком ярко. Слишком не вовремя.

Дверь в кабинет легко поддаётся. На стук никто не отвечает. Внутри темно, пахнет пылью и застарелыми бумагами. Игорь растерянно оглядывается: может, перепутал. Смотрит на дверь. Нет, семнадцатый кабинет. Ладно. Пожимает плечами, ныряет внутрь.

Они накидываются сразу. С двух сторон. Мешок на голову. Удушающий захват вокруг шеи. Что толку размахивать руками? Веселить и раззадоривать?

Бьют точно и методично. Менты. Знают, как надо. Под солнышко, чтоб не трепыхался. По почкам, чтоб никто не заметил. Ногами. Молча. Столько ненависти. По хер. Пусть.

Последний удар приходится по челюсти. От души. От Дани. Он точно знает, что от Дани. Дверь закрывается. Стянуть мешок. Лежит на полу, хватая воздух разбитыми губами. Хрен вам на всё лицо. Не на того напали. Даже не мечтайте так просто от меня избавиться.

Встаёт, придерживая рёбра. С-сука, больно! Зато мыслей о Вике — ни одной. Как холодный душ. Отрезвляет.

Туалет рядом. Вода мешается с кровью, закручиваясь водоворотом в раковине. Поднимает глаза, встречается с собой в зеркале. Хорош. Губа припухла. Трогает её языком.

— Что, собрался уходить? — Голос Дани за спиной полон предвкушения. Не угадал.

— Куда уходить, ты что? — Игорь поворачивается, в глазах — бесшабашный огонь. — Люди тут такие отзывчивые. Добрые. Где я ещё таких найду?

Выходит, чувствуя кожей его бешеный взгляд. Пусть злится. Пусть. Ненависть — хорошая эмоция. Чистая. Честная. Пусть будет. Ему так проще.

— Соколовский! — Из своего кабинета выглядывает Пряников. Хмурится, замечая свежий кровоподтёк. — Что у тебя? — Подозрительно щурится на идущего следом Даню.

— Вливаюсь в коллектив, Андрей Васильевич, — бодро рапортует Игорь, вытягиваясь по струнке. За спиной возмущённо фыркает Даня и, толкнув плечом, скрывается в коридоре. Пряников качает головой, но решает не комментировать. Сами разберутся. Не маленькие. А он им не нянька.

— Звонил твой отец. Просил передать, что ждёт тебя. Где, ты сам знаешь.

Брови Игоря ползут вверх, в глазах отплясывают джигу черти.

— Папа приплачивает вам за подработку в качестве секретарши, Андрей Васильевич?

— Полегче, Соколовский! — От возмущения Пряников чуть не подскакивает. Но тут же осекает сам себя, добавляя тихо: — Просто встреться с отцом, Игорь. Считай, что до завтра я тебя отпустил.

— Служу России! — Игорь прикладывает руку козырьком и нахлобучивает очки на нос.

Корвет стоит у входа, виновато поглядывая на хозяина, присев на все четыре колеса. Рядом трутся виновники проколов, хитро поглядывая на Игоря.

Как остроумно.

Игорь качает головой, бросает взгляд в сторону любителей проколоть чужие шины и делает вид, что аплодирует. Браво. Как предсказуемо. Шиномонтаж появляется у входа в отделение практически одновременно с тем, как из него выходит Игорь.

— Что-нибудь поновее придумайте, — иронично бросает Игорь, глядя на досадливо поджимающих губы оперов. Расплачивается за работу, выслушивая шутки о скидках постоянным клиентам.

Честно? Достало. Но хрен он об этом хоть кому покажет. Не дождутся.

Педаль в пол. Дальше отсюда. Не оборачиваясь. Как всегда.

Ресторан встречает прохладой, и услужливые официантки сгибаются чуть не до пола, узнавая сына самого.

Отец в своём репертуаре. Сидит у окна. Один. Ест.

— Чем обязан? — Игорь останавливается у стола, не спеша садиться в предложенное кресло.

— Ты не отвечаешь на звонки. — Сокловский-старший осторожно отрезает кусочек от стейка. По тарелке расползается кровавая лужица.

— Ты дал понять, что не хочешь меня слышать.

— Играешь в характер, — понимающе усмехается Соколовский-старший. — Смотри, не заиграйся.

— Ты позвал меня читать нотации? Поздновато, не находишь? — Игорь легонько отстукивает дробь пальцами по столу.

Советский цирк умеет делать чудеса.

— Не лезь туда, Игорь. — Отец вдруг вскидывает голову и смотрит прямо в глаза. Так, как давно не смотрел. Испытующе. Прося?

— Не лезть куда? — Игорь непонимающе хмурится, склоняя голову.

— Ты понимаешь, о чём я, — с нажимом повторяет Соколовский-старший.

— А, ты имеешь в виду, не лезть в дело о смерти мамы? Или о том месте, где упоминается, что это было не самоубийство? Или, может быть, о том, где ты изменял ей? А-а, наверное, о том, где ты, возможно, нанял людей, чтобы её убрали, как ненужную помеху!

— Прекрати! — Окрик заставляет официантку, поднимающуюся к ним с подносом, изменить траекторию, резко свернув вниз.

— Прекрати. — Тише, но так же напряженно. — Ты не понимаешь, что хочешь откопать. Что можешь откопать. Мамы больше нет. И эта информация тебе её не вернёт. Забудь.

— Как забыл ты? — Обида, давняя, застарелая, плещется в груди, клокочет, подпитываемая новым знанием. Как он его сейчас презирает. Отца. Того, на которого когда-то так хотел быть похож…

— Игорь, не надо ворошить прошлое. Оно ничего не изменит. Оно не вернёт тебе маму.

— Тебе ведь было плевать на неё, так? — Ему надо это услышать. Зачем? Просто надо.

— Я любил её, — твёрдо глядя в глаза сыну, говорит Соколовский-старший.

— И изменял, — выплёвывает Игорь.

— Я мужчина. Так бывает. Пойми, я… — Соколовский-старший и сам понимает, как жалко сейчас звучат его оправдания. Жалко и гадко.

— Она мешала тебе. Скажи. Мешала?! — Игорь чувствует, как она клокочет в нём, поднимаясь к горлу. Ненависть. Сейчас он его почти ненавидит.

— Нет, Игорь, это не так. Как ты вообще можешь так думать?!

— Некоторые ответы на вопросы приходится додумывать самому, раз ты не спешишь мне на них отвечать. — Взгляд, полный презрения. Даже добавить нечего. Отец стоит с видом побитой собаки. Виноват. В чём?

— Игорь! Стой!

— Да пошёл ты.

Улицы. Чужие. Пустые. Тёмные. За каждым окном — жизнь.

На пассажирском сидении две бутылки. Переливаются янтарём под толстым стеклом. День прошёл прекрасно, Соколовский, можно поставить себе галочку. Очередной день полный… Полный охренительной пустоты.

Машина останавливается у знакомой ограды.

Здравствуй, мама, вот и я.

========== 3. Ищи кому выгодно ==========

Дождь хлещет по лицу, стекает по спине. Дождь заставляет перехватывать дыхание, часто и судорожно дыша. Дождь прячет то, что в обычной жизни кажется полным сумасшествием. Слёзы.

И перестаёт как-то слишком резко. Игорь открывает глаза. Вика. Сидит рядом. Смотрит. Как смотрит? Не разобрать. Но хочется верить, что не жалостливо. Только не жалость.

— Ты как здесь?

— Несложно найти могилу твоей матери. — Вика смотрит на плиту. Невольно сравнивает фото с сыном. Ищет общие черты. Находит. — Красивая она у тебя.

Он молчит. Что тут сказать. По-детски. Лучшая. Самая лучшая.

— Ты опоздал на планерку.

— Прости. — Раскаянием в голосе и не пахнет. — У меня ещё дела есть. Отпустишь?

— Отпущу, если скажешь, какие. — Вика пытается говорить ровно, но так хочется схватить его за грудки и трясти, трясти, пока не вытрясет всю правду. Всю, что от неё скрывает. Почему?

Потому что ты ему никто.

— У отца была любовница. Когда мама умерла, он был с ней. Я хочу с ней поговорить.

— Я с тобой. — Быстро. Слишком быстро, чтобы не успел передумать. Но он и не собирается, видимо. Пожимает плечами, поднимается.

Он сегодня вообще не спешит говорить. Но молчать с ним уютно. Просто ехать рядом в машине. И молчать. Дышать им. Размытым запахом дождя, парфюма, тела.

Она боится вдохнуть поглубже, шумно втянув носом воздух. Боится, что сейчас, на светофоре, не удержится и потянется к нему, утыкаясь носом чуть ниже уха. Прижмется, залезет под руку, чтобы обнял. Чтобы просто держал в руках. И молчал.

Но он лишь крепче сжимает руль, вдавливая в пол педаль. Ворох мыслей в голове. Что ей сказать? «Здравствуйте, вы спали с моим папой?». «Вам сильно мешал тот факт, что он женат?». «Хочется узнать побольше подробностей».

Вот уж чего-чего, а подробностей он знать не хочет. Совсем. Он вообще не знает, чего хочет от этой встречи. Просто посмотреть в глаза той, на кого променяли его маму.

Такое вот детское желание. Обиженный ребёнок. Игорь усмехается своим мыслям. Рядом вскидывает голову Вика. Надо же, а ведь он про неё почти забыл. И лучше бы не вспоминал.

Места в машине сразу становится мало. И воздуха тоже. Как он мог проехать полгорода, не замечая, что весь пропах миндалём? Увезти бы её отсюда. Подальше от этого города. От проблем. Своих, естественно. Подальше. И там…

Приехали. Вовремя. Глаза прячут оба. Слишком много у каждого во взгляде. Слишком одинаково. Безнадёжно.

Навстречу — женщина в крови. Внутри что-то обрывается и летит вниз со скоростью сломавшегося лифта. Он уже не сомневается, в какой квартире лежит труп.

На негнущихся ногах — наверх. Дверь нараспашку. Сброшенная вешалка, зонтик на полу. Дверь в ванную открыта. Внутрь — из любопытства. Замешанного на изощрённом желании убедиться. Что кровь. Что ванна. Что скальпель.

Твою ж мать.

В голове пусто. Опять. Не хочется думать о том, что первым делом приходит в голову. Не хочется думать о совпадениях, которые не совпадения ни хрена. Не хочется представлять, что её убрали. Чтобы не мешала. Что её убрал… Кто? Не-ет.

Ладонью по лицу. Смахнуть подозрения, как липкую паутину, что, кажется, окутывает его полностью. И как контрольный в голову — фото машины на чужом телефоне.

Камера дешёвая. Отмечает машинально, обреченно вглядываясь в знакомый номер. Вот и всё.

Как же так, папа?

Срывается с места, не слушая никого. Вика — за спиной. Перед глазами — пелена. В висках пульсирует — за что? Почему? Неужели?..

Всю дорогу в тумане. На автомате. Стиснув зубы. Не думать. Не представлять.

— Игорь, постарайся успокоиться. — Голос Вики с трудом проникает сквозь вату в ушах.

Постарайся успокоиться. Постарайся. Постарайся, Соколовский, не зарыдать от бессилия. Под ногами земля — горит. Мир, привычный, родной — рушится. Постарайся успокоиться.

— Я буду говорить. — Вика выходит из машины. Смотрит пристально. И от понимания в её взгляде хочется выть. Сухо кивает.

Заставляет себя идти медленно. Она что-то говорит, но до Игоря не сразу доходит смысл. Он смотрит. Смотрит на папу. Вот у кого надо учиться выдержке. Непробиваемый. В глазах — Тихий океан. Само спокойствие. Отвечает чётко. Многолетняя привычка прятать ото всех мысли.

— Она мертва. — Голос Вики возвращает к реальности. Вот оно — первая ласточка. У Соколовского-старшего едва заметно дрогнул уголок губ.

— Это ты её убил? Скажи, ты? — Игорь срывается с места, нависает над столом. Как он его сейчас ненавидит! Именно. Ненавидит. И больше не хочет путать это чувство с чем-то другим. Ненавидит и презирает. За маму. За себя. За их семью.

— Игорь! — И снова Вика. С трудом заставляет себя вернуться на место. Внутри всё клокочет, ища выход. С трудом получается стоять на месте.

— Игорь, выйди. — Он стискивает зубы так, что желваки играют на скулах. Значит, личное что-то. Что-то, что не хочется говорить перед сыном. Что-то, чего стыдишься, а, пап?

— Выйди, — повторяет с нажимом Вика.

Да гори оно всё! Слетает по ступенькам вниз, к машине. Мысли-мысли-мысли. Не остановить ни на секунду. Почему он? Зачем к ней? Неужели он? Неужели?! Хоть бы одно доказательство, что не папа. Хотя бы одно. Уцепиться за него и тянуть. Тянуть на себя, радуясь возможности оправдать. Но нет. Нет доказательств. Всё против.

Ищите кому выгодно.

Кому выгодно. Игорь усмехается. Выгодно здесь только одному человеку. Вика наконец выходит. Ничего нового. Любовница. Приезжал поговорить.

Игорь фыркает, садясь в машину. И здесь пусто. А чего он ждал? Что отец расскажет всё Вике? Сделает чистосердечное? Ждал. И боялся. И сейчас эта нервная дрожь в пальцах — от облегчения или от злости?

Обратно едут молча. Он не может сейчас говорить. Слишком много мыслей. Слишком ярко. Слишком горько. Крутятся, бегают по кругу. Убийство мамы — следователь — любовница. Любовница — следователь — мама.

Ищите кому выгодно.

Папа. Ты? Почему ты? Хоть бы не ты…

В отделе — вчерашний подрывник. Головная боль. Не его. Ему — всё равно. Днём раньше, днём позже. Уверенность в собственном бессмертии уступает обречённому безразличию. Пусть бы уже поскорее.

Невольно отвлекается на Вику. Сдержана. Собрана. Сосредоточена. Настоящий следователь. Спокойно ведёт допрос. Смог бы он так? Нет. Бросился бы на гада, выбивая из него всё, что знает.

Тонкая усмешка скользит по губам — недалеко ушёл от Дани, а, Соколовский? Или это просто желание кого-то побить? Выпустить пар. Внутри клокочет. Хаос. Водоворот чувств, мыслей.

Подозреваемого уводят, а он даже не сразу это замечает. Весь в себе. Внутри. Падает на стул напротив Вики. Ловит её взгляд. И опять — понимающий, сочувствующий. Да чтоб тебя. Только не так, Вик. Не надо так. Жека что-то спрашивает, а он снова не слышит. Кровь стучит в висках, перед глазами чёрные точки. Никогда ещё он не доходил до подобного. До подобного желания кого-нибудь убить.

— Ты посмотри, какая Санта-Барбара. — Голос Дани легко перекрывает орущие мысли в голове. — Вот, значит, как у них принято относиться к женщинам и к семье. Даже не удивительно.

Перед глазами темнеет. Стул летит в сторону. Игорь бьёт, не задумываясь, и тут же пропускает первый удар. Замахивается. Пропускает второй. Ярость — плохой советчик. Щекой в стол, восстанавливает дыхание. Чужой голос над головой:

— А это — наш лучший отдел.

Лучший. Игорь подавляет желание сплюнуть. На душе — пусто. Сейчас — пусто. Отпустило. На время. Хочется бежать отсюда. Бежать без оглядки. Не видеть никого. Ни Даню, ни Жеку. Ни глаз этих нереальных, что сейчас наверняка сверлят его, обжигая сочувствующим взглядом.

Из отдела вылетает, не оборачиваясь. Подальше отсюда. Хоть куда. Хоть к кому. А ведь некуда и не к кому. Ты один, Соколовский. Совсем один. Тоска взрывается в груди яркой вспышкой, когда он вдавливает педаль в пол. Взвизгнув, корвет срывается с места, оставляя после себя облачко пыли.

Бутылки оказалось мало. Прописная истина, которая всегда срабатывает. Где там ближайший магазин?

Машина укоризненно урчит. Ну ладно тебе. Первый раз что ли? Игорь бредёт вдоль полок, разглядывая разномастные бутылки. Почему, чтобы заглушить тоску, надо нажраться до беспамятства? Потому что по-другому сна не будет совсем. Будет перебирание своей никчёмной жизни, которое закончится чем? Правильно. Он напьётся. Так к чему оттягивать неизбежное?

Кассир на выходе смотрит неодобрительно, но молча пробивает товар.

— Может, возьмёте что-нибудь к коньяку? Шоколад, например. Есть бельгийский. А ещё…

— Не надо. — Игорь мотает головой, забирая сдачу. Часть купюр вываливается из руки, и он пожимает плечами, выходя из магазина.

Корвет неодобрительно откликается на движение ключа, трогаясь с места. Игорь усмехается. Надо же, скоро с машиной разговаривать начнёшь, Соколовский. А что. Раз больше не с кем.

Пробка летит в сторону, вытащенная зубами. Новый глоток заставляет поморщиться, следующий идёт лучше. Мыслей нет. И от этого так хорошо… Обрывки. Отрезки. Точки. Вокруг завертелся такой клубок, что разобраться с каждым днём всё сложнее.

Разум постепенно отключается. Логическая цепочка не хочет складываться. События кружатся, мельтешат в голове. Жутко раздражает. Хочется положить голову на чьи-нибудь колени. И чтобы в волосах — чужие пальцы. Нежно. Ласково.

Новый глоток сбивает с мысли о запретном. О том, что пробивается, несмотря на плотный алкогольный заслон. О том, что иногда хочется… Чего хочется?

Игорь недоуменно смотрит на ворота кладбища, пытаясь понять, как давно он здесь стоит. Дорога до могилы кажется длиннее, чем обычно. Зря он так набрался. Сейчас бы прилечь и отдохнуть.

— Мам, привет, — привычно тянет, глядя на плиту. И застывает. Всё. Крышка. Допился, Соколовский.

На месте маминой улыбки — его лицо. Кто? Как? Зачем? Мозги сбиваются в кучу. Так некстати.

За спиной шорох. Обернуться — и то проблема.

— Стой! Стой, сука!

Игорь бросается за незнакомцем, чувствуя себя, словно в мультфильме. Картинка яркая. Бежишь, а ноги не двигаются. И какое-то мельтешение впереди. Не догнать.

Обратно возвращается, с трудом переставляя ноги. Дышать тяжело. Впору лёгкие выплёвывать.

Миндаль. Едва заметный запах, а сбивает с ног почище Хеннеси. Как? Откуда?

— Не лучшее место для отдыха. — Голос Вики сух и деловит. Словно она приехала сюда, на другой конец города, просто чтобы это сказать. Смешно.

— У каждого свои предпочтения, — пожимает плечами Игорь. — А ещё я вяжу и вышиваю крестиком.

— Ты не брал трубку.

— Телефон на беззвучном. — Надо срочно выпить. Выпить, чтобы разогнать миндальный туман в голове. Чтобы не думать о том, как хочется зарыться в эти волосы, стянув с них дурацкую резинку.

— Ты выпил целую бутылку? — В голосе осуждение. А ты как хотел? Чтобы восхищалась?

— До этой? Да! — Игорь пытается выпрямиться, гордо кивая головой.

— Тебе надо домой.

— Надо. — Он хитро подмигивает: — Поедешь со мной?

— Я вызову такси. — Делает вид, что не слышит. Конечно, поедет. Или он думает, что она его бросит сейчас? Здесь. Совсем одного.

Жалко. Ей его жалко. Она не хочет думать об этом, но не может. И всю дорогу до его дома мысли об одном. Он действительно совсем один. И тебе, Родионова, его жалко.

Жалко оставлять одного на этой огромной кровати. И память даже не пытается подкинуть картинки недавнего прошлого. Почти не пытается.

Остаться с ним. Остаться до утра. Сварить кофе. Улыбаться, глядя, как он, растрёпанный, бродит по дому. Вика вздыхает. Дура. Оно тебе надо? Принца нашла? Он тебя со своей жалостью погонит поганой метлой и будет прав. Не нужна она. Жалость. Никому не нужна.

Или есть что-то ещё? Что-то, в чём самой себе признаться страшно? Бред, Родионова. Иди домой.

========== 4. Другого поля ягода ==========

Ему хорошо. Вот так, безо всяких усилий. Просто очень хорошо. Давно забытое чувство покоя. Хочется вдыхать его полной грудью, заполняя израненные лёгкие. Мягкий солнечный свет проходит сквозь тело, оставляя после себя нежное послевкусие. И голос. Родной, ласковый. Зовёт куда-то за собой. И хочется бежать, бежать следом, оставляя за спиной что-то плохое, что-то, что тянется следом, оставляя чёрные разводы.

Игорь оборачивается, пытаясь сбросить тяжёлый чёрный хвост, но тот лишь сильнее вцепляется, обвивая ноги, медленно поднимаясь наверх. Нежный голос пропадает. Иссиня-чёрные кольца обхватывают грудь, пульсируя, сжимая всё сильнее. Выбивая из лёгких остатки света. Нечем дышать. Воздуха меньше. И меньше. Это конец.

Игорь резко садится на кровати, хватая воздух широко открытым ртом. Проводит дрожащей рукой по влажному лицу. Сон. Просто сон. Обрывки бреда. До сих пор колотит. Выдыхает.

Глаза режет от яркого света. Будильник ещё не звонил. Рано. Но сна больше нет. Во рту мерзко. Опять спал в одежде. Пора завязывать, Соколовский.

Мысли вяло перемещаются в голове, путаясь с остатками сна. Добрести до душа. Одежду — на пол. Холодная вода бодрит. Прогоняет последнюю муть из головы.

За окнами — новый день. Опять бежать. Опять искать. Опять разочаровываться. Горечь во рту. Горечь на душе. Горечь в кружке.

Вчерашний день собирается цветной мозаикой.

Папа. Как ты мог? Пусть не ты держал в руках скальпель. Но ты отдал приказ.

Руки — в волосы. Вцепиться, чтобы боль отвлекла. Отвлекла от отчаяния, которое захлёстывает с головой. Почему это больно? Где искать правду? Везде тупик.

Ниточки обрываются быстрее, чем он успевает их ухватить.

Он чувствует её. Усталость. Задыхается в ней, жмуря глаза. Просто передохнуть. Хоть пару часов. Передохнуть. Где поставить ударение?

Хочется кричать, кричать от бессилия. Но из груди вырывается только слабый стон. Слабый. Ты слабый, Соколовский. Кончай играть в Фандорина. Не по зубам кость.

Подносит кружку к губам, смотрит удивлённо. Кофе кончился. Когда успел?

Нужна передышка. Ты кончаешься с неистовой скоростью. Стираешься. Прогораешь. Дотла. До горстки пепла. Слишком быстро. Слишком ярко. Одному — сложно. И никого — рядом.

Вика.

Имя приходит вместе с образом, вспыхивая яркой бирюзой.

Лучше бы её не знать. Рядом с ней — весь как на ладони. Оголённый нерв. Каждый вздох — обжигает.

Что между ними? Одна ночь. Отчаяние двух одиноких. Или что-то больше? Ни слова после. И когда говорить? Вокруг одни смерти. Не до нежности.

Да и какой нежности? Рядом с ней крышу сносит. Начисто. Страсть? Возможно. Но почему-то кажется, что там — больше. И от этого — страшно.

Не сейчас. А когда? Завтра может и не быть.

Мысли разворачиваются на сто восемьдесят. Нетерпение охватывает, отдаваясь дрожью в кончиках пальцев.

Зачем тянуть. Хватит. Решить всё и сразу. С ним, значит, с ним. Нет? Пусть так.

Город, который никогда не спит, нехотя просыпается. Первые машины на улицах. Дворники неспешно метут улицы.

Цветочный магазин, давно знакомый, круглосуточный.

— Игорь Владимирович. — Продавец, улыбающаяся блондинка, с готовностью поднимается с кресла, где, видимо, дремала. — Вам как обычно? Розы?

Нет. Вике розы — банально. Взгляд пробегает по рядам равнодушных красавиц-лилий, пышных гербер, потрясающих орхидей. Не то. Всё не то. Не для неё. Ответ приходит резко, всплывая в голове.

Подзывает продавца. Та удивлённо кивает. Бросается к телефону. Постоянного клиента терять нельзя. Звонок на соседнюю точку. Не все они такие. Пафосные. Есть и попроще. На цветочном рынке.

Игорь опускается в кресло, берёт предложенную чашечку кофе. Он подождёт. Снаружи — непробиваемое спокойствие. Внутри — ураган нетерпения. Хочется бежать, бежать отсюда. К ней. Стоять рядом и молчать. Дышать с ней. Дышать ей.

Визг тормозов. Распахиваются двери. Заносят букеты. Небольшие. Яркие. Как её глаза. Довольно кивает. Щедро расплачивается. Для неё — самое лучшее. Нежное. Светлое. Как Вика.

От нетерпения покалывает кончики пальцев. Корвет довольно урчит, обгоняя редкие машины. Её дом ещё спит. В окнах — темно. Разбудить?

Игорь сидит в машине, отстукивая нервную дробь по коже руля. Что, страшно? Усмехается. Признаёт. Страшно. Давно забытое чувство. Неуверенность. Когда он в последний раз боялся встретиться с девушкой? В пятом классе? Соберись, тряпка!

Быстрый взгляд наверх, к её окнам. Раз приехал, иди. Что ждать. Цветы — в охапку. К двери. Несколько лестничных пролётов. Замер перед дверью. Глубокий вдох. Палец — на кнопку.

За дверью — тишина. Спит. Ещё спит. Оставить цветы на пороге? Можно. Но… Малодушно. Не для него. Снова на звонок — настойчиво.

Только посмотреть в глаза. Поймать её улыбку. «Здравствуй, Вика. Не спишь?». «Прости, что разбудил». «Как спалось?».

Дверь распахивается так резко, что он от неожиданности делает шаг назад. Вика смотрит удивлённо. А у него внутри — тишина. Где ты, внутренний голос? Заготовленные фразы выветрились сквозняком открывшейся двери. Скажи же что-нибудь, Сокловский. Не молчи!

— Привет. — Хрипло. Жалко.

— Привет. — Потрясённо.

— Разбудил? — Глупый вопрос. Хочется закатить глаза на собственную тупость.

— Нет. — Вика смотрит жадно. Перебегая взглядом с цветов на него и обратно.

— Это — тебе. — Спохватился. Протягивает букет, заставляя обхватить его. Столкнуться руками. Вздрогнуть. Синхронно. Мимолетное прикосновение. А руки отнимать не хочется.

Так и застывают. Он, она и букет между.

— Нам надо поговорить. — На выдохе. Она так близко. На щеке — полоска от подушки. В глазах — испуг. И что-то ещё. Тёмное. Жаркое.

— Надо. — Она сглатывает. В горле сухо. В животе — порхает. Он так близко. В глазах — буря. Меж бровей — морщинка. Белоснежная рубашка прячет загорелую кожу. Безупречен. Как всегда. Не как всегда, поправляет она себя. Вчера — другой. Уязвимый. Близкий.

Стоят, не двигаясь. Держат в руках охапку ярко-синих цветов. Глаза в глаза. Не дыша. Снова падая. Взрослые люди. Робкие дети.

Всё уже было. Чего стесняться? Страшно. Тогда — мутное отчаяние. Сейчас — слепящая потребность.

Он тянется к ней сквозь цветы, обжигая дыханием. И она с готовностью закрывает глаза, поддаваясь. Откликаясь. Подаваясь вперёд. Коснуться его сейчас — самое необходимое в жизни. Жажда. Жажда выпивает досуха.

Его руки, лежащие на её запястьях. Огонь сквозь кожу. Дрожь — взаимная. Нетерпение. Предвкушение.

— Вик, кто там?

Губы замирают в миллиметре. Разочарование, колючее, колкое, отражается в глазах. Игорь понимающе кривит губы. Руки соскальзывают. Шаг назад. Ещё один. Неловкое молчание. Что тут скажешь? Ждал, что будет одна?

— Извини. — Пожимает плечами. — Не вовремя. — Заносит ногу на ступеньку.

— Игорь! — Зачем окликнула? Что тут скажешь? Останься? Смешно.

— Увидимся в отделе. — Бросает, с трудом отворачиваясь. Вот тебе и ответ, Соколовский. Ночь была, и прошла. Забыли. Проехали. Слабость сильной женщины. Ей можно. Один раз ничего не меняет. Забудь.

Вика закрывает дверь, пытаясь унять дрожь в ногах. Проходит в комнату, встречается взглядом с Даней.

— Откуда цветы? — Даня щетинится, не успевая услышать ответ — бросил взгляд в окно. — Понятно.

Смотрит обвиняющее. Что ему сказать? Что снова чуть не поддалась? Что хотела? Что от одного взгляда — внутри пожар?

— Не начинай. — Устало. Устала. Так сложно. Почему всегда всё сложно?

— Он приходит к тебе в пять утра, а ты говоришь: не начинай? — Даня злится. Он в своём праве. Но она не хочет его понимать. Всегда понимала. Хватит. Разобраться бы в себе. Дать передышку.

— Я не звала. — Вика с нажимом смотрит на него. Остынь. Даня, ради Бога, остынь сейчас.

— А цветы взяла. — Даня кивает на букет. Вика устало качает головой. Что тут сказать?

— А мне надо было их оставить на лестничной площадке? — Голос леденеет. Игорь ушёл, воздух вернулся в лёгкие, уверенность — в голову.

— Надо было. — Безапелляционно. Вот так. Только чёрное или белое. У Дани нет полутонов. Во всяком случае, в том, что касается мажора.

— Дань, давай не будем. — Вика устало выдыхает. Ругаться не хочется. Ничего не хочется. Пусто. Без него — пусто. Правда? Когда успела, Родионова?!

— Мне лучше уйти, — буркает Даня, косясь на Вику, ожидая возражений. Но она лишь кивает, погружённая в себя. В свои мысли. Даня раздражённо цыкает, хватает куртку. Хлопает дверью.

Вика даже не поворачивается. Смотрит на цветы. Улыбается. Угадал. Любимые. Из детства. Невероятная охапка васильков.

Корвет мчит по городу. Знакомые улицы. Незнакомые лица. На душе скребётся. Что-то тяжёлое, мутное.

Кому ты нужен, Сокловский? Тонешь в дерьме, так тони сам, что ты её туда тащишь? Захлебнись в нём, нырни с головой. Но её — не смей.

Пусть с Даней. Так легче. Так лучше. Ей. Не ему.

Ему — педаль в пол. Вперёд и с песней. Такие как она не для него. Привык что все вокруг по щелчку — твои. А она нет. Не такая. Сама пришла. Сама ушла. Не такая как все.

Другая. И от этого только хуже. Не разгадать. Не применить знакомую матрицу. Что скажет, что сделает — не угадать. И не хочется. Рядом с ней гадать не хочется. Рядом с ней жить — хочется. Дышать ей — хочется. Только ей этого не надо.

Не твоего поля ягода, Соколовский.

Правильная. Умная. Смелая. Принципиальная. Любимая.

Резко по тормозам. Благо, дорога пустая. Останавливается, мотает головой. Совсем от рук отбился. Бред в голову лезет. Сам сказал, сам посмеялся.

И уволиться бы. Да бежать, куда глаза глядят. И гори оно всё синим пламенем. И Вика, и Даня, и папа с загадками этими. А он — на Мальдивы. Один. Загорать.

Перед глазами картинка — ярко. Морщится. Не то. Больше не прокатывает. Изменился. Когда? Сам не заметил.

========== 5. Хотелось как лучше ==========

В отдел не хочется. Но надо. Кому надо? Не понятно. Ему — точно нет.

Бездумно жать на педаль, заставляя машину разгоняться — вот что ему сейчас надо. Чтобы в ушах — ветер. И мысли — напрочь.

Телефон оживает, вибрируя на пассажирском сидении. Краем глаза на экран — Вика. Зачем?

Горькая усмешка. Зачем, Вик? Усложнять? Сказал же — проехали. Забыли. Тебе не важно? Мне подавно.

Город замирает в одной сплошной пробке. Руль влево — через разделительную. Когда он соблюдал их, эти правила?

В отделе тихо. Сегодня он первый. Хоть в чём-то ты первый, Соколовский.

Игорь падает в кресло, мучительно растирая глаза. Отсутствие сна начинает сказываться. Внутри плещется глухое раздражение. На себя. Только на себя. Одна мысль — хреново.

Скрипит дверь. Он не оборачивается. Знает — она. Чувствует. Зря он сюда приехал. Телефон в руках вращается с бешеной скоростью.

— Ты опять не берёшь трубку. — Вика опускается на стул напротив. Смотрит обеспокоенно. Пытается поймать взгляд. Зачем?

Что ты хочешь там увидеть, Вик? Оно тебе надо?

— Неудобно было. — Телефон замирает. Игорь резко вскидывает голову. — Зачем звонила?

Вика смущается. Прямой взгляд — обжигает. Что ему сказать? Что с Даней — всё? А ему это вообще надо знать?

— Понятно. — Кривая усмешка. — Нечего сказать?

— Игорь, ты не так всё…

— Не оправдывайся. — Обрывает. Не хочет слушать. Решение принято. Пусть каждому своё.

Ладони на стол. Опереться. Подняться. Голова кругом.

— У меня… — Голос срывается. Хрипит. Почему? Кашлянул. — У меня дела. Можно уйти?

— Что случилось? — От растерянности ни следа. Снова собрана. Встревожена. Смотрит, не отрываясь. Нервирует этот взгляд. Прямо в душу. Как лампой на допросе.

— Ничего. — Небрежно пожать плечами. Небрежно. Получилось? Прячет взгляд. — Личное.

— Игорь, мы же договорились. — В голосе Вики — металл. Порезаться можно. — Твоё личное касается меня. Я веду дело о твоём покушении и…

— Я же сказал — личное. — С нажимом. Поднимая наконец глаза, смотря твёрдо. Не мигая.

— Понимаю. — Под его взглядом Вика сжимается. Опускает глаза. Обидел. Пусть так.

Сухо кивает. Очки — на глаза. Не оборачиваясь — прочь. Прочь отсюда. В дверях сталкивается с Даней. Тот шипит что-то вслед. Хрен с ним. Со всеми ними.

Во дворе — знакомая машина. Откуда? Опять. Зачем?

— Ты уже освободился? — Соколовский-старший ждёт у двери. Смотрит с надеждой. Да твою ж мать! Откуда она у них у всех? — надежда-то? У него давно ничего нет.

— Ты что-то хотел? — В висках бешено пульсирует, разрастаясь, боль. Держится на пределе. На последних силах. Сейчас бы лечь. И ни о чём не думать. Просто упасть в черноту без сновидений и мыслей этих вездесущих.

— На рыбалку тебя свозить, — горько усмехается Соколовский-старший, кивая на машину.

— Поздновато для рыбалки, не находишь? — Удивил. Решил поиграть в отца и сына? Лет пятнадцать назад он бы душу за это продал. Теперь — по хер.

— Нам надо поговорить. — Игорь замирает у дверей корвета. Отчаяние? В голосе папы? Не показалось?

Разворачивается. Смотрит пристально, снова находя эмоции, что на этом лице — как инородное тело. Страх. Мольба. Надежда. Что вам всем от меня надо?!

Равнодушно кивает. Действительно — равнодушно. Что ты можешь мне сказать? Тоже оправдываться? Что же сегодня за день оправданий!

Едут молча. А ведь сказать-то и нечего. Докатились. Чужие. Они теперь совсем чужие.

Игорь продолжает бездумно крутить телефон. Молчание не напрягает. Его — точно нет. Признаться самому себе — стыдно. С папой — спокойно. Он сидит рядом. Надёжный. Родной. Как тогда. В детстве. Хочется забыть обо всём и просто ехать. Ехать куда-то вдаль. Подальше отсюда.

class="book">Соколовский-старший спокойно смотрит вперёд. Руки твёрдо держат руль. А внутри — отчаяние. Он его теряет. Теряет с головокружительной быстротой. Хотел сделать из сына мужика. Получите, распишитесь. Почему нельзя повернуть время? Надо было устроить его к себе. Под крыло. Под присмотром. А теперь?

Игорёк, зачем ты так?

Соколовский-старший крепче стискивает зубы. Бросает осторожный взгляд на сына. Сидит, напряженный, как струна. Так похож на мать. Принципиальный.

Гордость. Он гордится им. Гордится так сильно, что перехватывает дыхание. Вырос. Возмужал. Смог сбросить с себя «золотую» шелуху. Нет. Он был прав, отдав его в полицию. Прав.

Рано или поздно всё бы всплыло. Лучше сейчас. Переживём. Вдвоём — переживём. Семья. Он как никогда понимает значение этого слова. Столько лет впустую. Ничего. Наверстаем. Всё наверстаем, Игорёк. Мой сын. Моя гордость.

Когда знаешь, что искать, находится быстро. Черный порше, никого вокруг. Приехали.

— Зачем ружье? Мы же на рыбалку вроде? — Игорь недоуменно смотрит на папу. Куда он его привёз? Что здесь вообще происходит?

Соколовский-старший только усмехается. Дато. Сопляк. Думает, можно безнаказанно тявкать на Соколовских?! В девяностых и не таких мочили. Молодых да дерзких. Шавка ты подзаборная, Дато, а не вор в законе. Соколовский-старший мрачно сплевывает, перехватывая ружье поудобнее.

Впереди — озеро. Игорь хмурится. Дато? Он-то здесь каким боком?

Смотрит на папу. Вздрагивает. Такого жесткого взгляда он не видел ещё никогда. Словно лихие на время вернулись. Наверное, с таким выражением лица Соколовский-старший ездил на разборки и расправлялся с конкурентами.

А так ли хорошо ты его знаешь?

Действительно. Что ты знаешь об отце, Сокловский? Удачливый бизнесмен? Жесткий управленец? Безжалостный убийца?

Первый же выстрел бьёт по ушам. От неожиданности Игорь дёргается. Смотрит на папу. В глазах — ноль эмоций. Так просто. Взял — и выстрелил в человека. Просто так. Не верю.

К горлу подкатывает тошнота. Игорь судорожно сглатывает, переводя взгляд с отца на Дато и обратно.

А ведь Дато не страшно — мелькает вдруг мысль. Молодой, да шустрый. Знает, что по чём. Соколовский-старший взводит курок. Пристрелит как собаку. Не поморщится. В первый раз, что ли?

Кровь расползается маслянистой лужей. Игорь не может отвести от неё глаз. Гипнотизирует. С трудом понимает, о чём вообще идёт речь. Мамука Маленький… Бред какой-то. Уголовники… Пап, ты-то с ними как?

И ты ещё сомневаешься, Соколовский, что он не причастен? Ты ещё хочешь его обелить? Действительно хочешь?

— Иди за аптечкой! — Игорь не сразу понимает, что обращаются к нему. Кивает, с трудом отводя глаза от истекающего кровью Дато.

Помочь. Надо помочь ему, а потом расспросить. О Мамуке этом. О прошлом. О том, что ему известно про отца. Отца. Игорь поджимает губы. Называть папой хочется всё реже. Стирается последняя нежность. Блекнет. Горько. Очередная потеря. На этот раз почти не заметная.

Второй выстрел застаёт врасплох. Врасплох ли? Ты ведь опять надеялся, что не выстрелит. Опять поверил. А что если это не папа? Что если?..

Срывается с места, перескакивая через камни. Только бы не папу. Только бы не его… Так быстро от равнодушия к отчаянию. В один шаг.

Облегчение накатывает, заставляя подгибаться колени. Папа стоит на берегу. Один. Дато? Игорь окидывает каменистую площадку взглядом. Никого. Убил?

— Ты убил его? Говори, убил?

Отчаяние охватывает, вытесняя недавние страхи. Ну как же так, пап? Как же так?!

Раздумий нет. В голове — пусто. Найти. Найти доказательство того, что опять говорит правду. Почему он постоянно должен это доказывать?

Вода обжигает, спирая дыхание. Игорь ныряет снова и снова, боясь найти тело в мутной зеленоватой воде. Кажется, сердце сейчас остановится от страха. За себя? За правду.

Что ты ищешь, Соколовский? Доказательство вины или невиновности? Что?

Пусто. Никого. Ни живого, ни мёртвого. Хорошо? Наверное. Игорь чувствует, как его начинает колотить мелкой дрожью. Слишком много эмоций за короткие полчаса. Не железный. Пора сломаться.

Соколовский-старший уходит, неохотно оставляя сына одного. Хотелось как лучше, получилось как всегда. Что ты хотел доказать? Что умеешь решать вопросы? Сейчас их так не решают. Забыл?

А Игорь так и не понял. Не понял, что ты за него — не задумываясь. Что он для тебя — всё. Не понял.

Хочется вернуться. Вернуться, схватить за плечи и трясти, трясти, чтобы зубы стучали. Выбить дурь из головы. Мамино упрямство. Его настырность.

Соколовский-старший со свистом выдыхает сквозь стиснутые зубы. Поднимает голову. С удивлением понимает, что всё это время просто сидел за рулём, не в силах тронуться. Ждёт. Чего ждёт? Что он вернётся? Что скажет: «Пап, да ну его, а? Я же знаю, ты хотел, как лучше».

Одобрение. Старший горько фыркает. Докатились. Ему нужно одобрение от сына. А как иначе? Если в его глазах — пустота? И презрение. Он для него — всё. Игорь в ответ — ничего. Головную боль. Не прекращающуюся. Сладкую. Потребность защищать. Заботу.

А если не он — то кто? Кто его защитит? Терпи, Соколовский. Сын у тебя один.

Рёв мотора затихает — уехал. Игорь выдыхает. Падает на ближайший камень. Ноги не держат. Испугался? Признайся, испугался собственного отца. Смешно. Ни хрена не смешно.

Взгляд рассеяно скользит по чужим вещам. Сумка. Удочка. Пистолет. Забросить подальше. Мало ли. Что дальше? Думай, Соколовский. А если он мёртв? Если он мёртв?

Отогнать машину. Отвести подозрения. Зайти. Узнать. Дома ли? Нет.

На улицу. Отсюда подальше. Бесцельно — вперёд. Отдача бьёт, сбивая с ног. Отпускает. Прикрыть глаза. Выдохнуть. Ещё раз. Ещё.

— Молодой человек, вам плохо? — Открыть глаза, промычать что-то в ответ.

Плохо. Ему не просто плохо, ему, блять, хреново как никогда. Выжали. Как лимон грёбаный. Выжали и выбросили. А ты лежи теперь в грязи, подыхай.

Надо выпить. Выпить. Забыться. По-другому отвлекаться не умеешь, а, Соколовский?

По-другому. А как? С кем? Ты же один совсем. Вот и иди. Бухай.

Опьянение приходит не сразу. Неспешно заливает глаза. Путает мысли. Туманит мозг.

Что ты сегодня сделал, Соколовский? Помог уйти потенциальному убийце? Помог сокрыть улики? Покрываешь его? На хрена? Ты же мент! Мент, Соколовский! Иди и сдай его на хрен, чтобы другим не повадно было. В людей стрелять. В беззащитных.

Горький смех заставляет обернуться парочку за соседним столиком. Он скалится в ответ. Что, не видели, как люди смеются?

Дольки лимона ложатся на стол. Дато. Папа. Он. Дато убит. Хочешь ты этого, не хочешь — папа его убил. Лимон отправляется в рот. Игорь морщится, запивая коньяком. Папа. Долька лимона равнодушно блестит в свете небольшой настольной лампы. Убийца. Как быстро найдут тело? А когда найдут, смогут ли связать с Соколовским-старшим? Да хрена с два! Новый лимон заставляет сморщиться, фыркнув от обжигающей кислоты.

Взмах руки, новая бутылка на столе.

— Что-нибудь ещё? Могу порекомендовать филе миньон, отлично сочетается с…

— Я же сказал — ничего. — Игорь поднимает мутные глаза на официанта и тот послушно ретируется, косясь через плечо.

Он не любит таких клиентов. С деньгами и острым желанием напиться. Лучше бы дома пил. Не дай Бог, крушить что-нибудь начнёт. Или к девочкам цепляться. Официант вздыхает, замирая у стены с дежурной улыбкой. Смотрит на Игоря с отвращением — зажрался мажор, что ему не живётся? Бабок — не меряно. Сам видел, как он кошелёк доставал. Позвал бы друзей, да укатил скорее в клуб. Официант смотрит с тоской на часы. Опять придётся на такси добираться. Метро закрывается через полчаса.

Я покрываю убийцу. Какой из меня на хрен мент? Хрень ты голимая, а не мент, Соколовский.

Игорь поводит плечами, пытаясь прогнать муторную тяжесть. А может, не всё так плохо? Может, Дато и впрямь сбежал? Отсиживается сейчас в какой-нибудь дыре. Зализывает раны. Придумывает месть. А что. Вполне себе жизнеспособно.

Точно. Так и есть. Дато жив. Папа не при чём. А он — мент, а значит — найдёт.

Наша служба и опасна и трудна…

========== 6. Предел мечтаний ==========

Остывший чай горчит, оставляя терпкий привкус на губах. В глазах резь от недосыпа. Голова гудит от мыслей. Непрошеных. Ненужных. Невозможных.

Когда он стал тебе так необходим, Родионова? Когда весь твой мир успел сосредоточиться на одном человеке? Невозможном. Ненужном. Непрошеном.

Вика раздражённо усмехается, резко отодвигая от себя чашку. Чай выплескивается, растекаясь коричневой лужицей по идеально чистому столу. Бред. Это всё бред. Впору лечиться, и желательно, подальше отсюда. Чтобы не видеть его, не слышать, не позволять…

Не позволять что? Врываться в мысли непрошеным гостем, топча всё, что с таким трудом выстраивалось до него? С лёгкостью ломая её отношения, её карьеру, её жизнь… Что дальше, Родионова? Куда дальше?

Резкий звонок в дверь заставляет подпрыгнуть от неожиданности. Быстрый взгляд на часы — второй час ночи. В руки — холодная сталь. Так привычней. Так спокойней.

За дверью — он. Предел мечтаний. Вика едва сдерживает истерический смешок, позволяя полицейским пронести Игоря в комнату и уложить на диван. Недоуменно смотрит на пистолет в руке. Совсем нервы не к чёрту.

Игорь лежит, неудобно подвернув руку, и, кажется, его сейчас совершенно не волнуют душевные метания капитана Родионовой. Хам.

Вика громко фыркает, выходя из комнаты в поисках трезвонящего телефона. Так некстати. Или нет? Что, так и стояла бы, смотрела на него всю ночь? Любовалась бы? Бред.

Он эгоист. И сегодняшняя его выходка — очередное тому подтверждение. Избалованный мажор. В кои-то веки она согласна с Даней.

Нажать на кнопку. Снять трубку. И почувствовать, как ноги подкашиваются от звука маминого голоса. Громкие рыдания. Судорожные всхлипы. Аня. Сестрёнка. Ну как же так…

Вика гасит зарождающуюся внутри истерику. Голос звучит ровно, спокойно. Так надо. Мама, слышишь? Всё будет хорошо. Найду. Принесу. Вылечим.

Дрожащей рукой выключает телефон, сползая по стенке. Сильная. Она сильная. Потому что по-другому — нельзя. Потому что иначе — навзрыд.

Из соседней комнаты доносится шорох, и Вика раздраженно смотрит в ту сторону. Вот кому легко. Никаких проблем и мыслей о деньгах. Что они для него? Бумага для рисования? Мусор?

Попросить? Да, Родионова, проси. Он даст. Ты же знаешь, что даст. Не задумываясь. А потом? Как ты будешь в глаза ему смотреть потом? Зная, что должна? Зная, что не просто должна, по гроб жизни обязана? Какое тут будущее? На таком-то завязанное…

Стоп. Ты уже о будущем с ним думаешь? Совсем умом тронулась, а?

Вика еле слышно мычит, утыкаясь лицом в сомкнутые ладони. Тупик. Это не выход, Родионова, это — тупик. И выхода из него не будет. Стоит зайти — не выйдешь. Капкан. Ты этого хочешь?

«А что плохого-то?» — мелькает на мгновение истеричная мысль. Действительно, что плохого? Игорь даст денег, Аню вылечат. А она… Они… Они.

Не будет никакого «они». И денег от него не будет. Точка.

Вика упруго поднимается с пола, кладя телефон, который продолжала сжимать, на стол. Проходит мимо Игоря в свою комнату. Морщится. Перегаром всю квартиру провонял. Неделю проветривать придётся. На пороге, не удержавшись, бросает взгляд на спящего. И это — мужчина твоей мечты? Чувствует — отпускает. Почти отпустило. Завтра же — рапорт на стол. И пусть катится куда подальше со своими проблемами. И с глазами своими пронзительными.

Утро врывается сотней звуков, разбиваясь тысячей молотков в голове. Опять. Соколовский, ты же обещал!

Игорь тяжело стонет, пытаясь пошевелиться, чувствуя, как болит каждая клеточка тела, пролежавшего в неудобной позе всю ночь. Его диван не такой. Он удобный. Проверял.

Открыл глаза. В голове — бардак. Впору стонать в голос. И куда тебя на этот раз занесло, Соколовский?!

— Проснулся? Иди завтракать. — Голосом можно порезаться. Твою ж мать!

Собрать бы себя. По кусочкам. С пола. Как тебя сюда занесло, Соколовский?!

От запаха яичницы воротит. Обманули. Не Хеннесси то был. Ой, не Хеннесси.

— Вик, как я сюда?..

— Доставили. — Движения Вики отрывисты. Застегивает пиджак на все пуговицы. Злится. На него? Заслужил.

Игорь виновато выдыхает, а в глазах уже пляшут черти — не выгнала. Приняла. Значит… Что это значит? Голова гудит. Мыслей нет.

— Поел? — Вика косится на нетронутую яичницу. — Пойдём.

— Ты как всегда красноречива и многословна, — хмыкает Игорь, ища глазами очки.

— На тумбочке у входа, — бросает на его невысказанный вопрос Вика.

— С полуслова понимаем друг друга, — довольно улыбается Игорь, за что получает обжигающий взгляд её невозможных глаз.

— Выходи.

На лестничной площадке он пропускает её вперёд, пытаясь унять бешеное головокружение. Кофе бы сейчас. Покрепче. У Вики нет кофе. Только чай.

Она бодро стучит каблуками, спускаясь по лестнице. Он — следом. Медленно перебирая ногами. На улицу, щурясь. И тут же подарок — Даня.

Игорь пытается сдержать улыбку. Кажется, вчерашний суррогат ещё гуляет в крови.

— Он сегодня же напишет рапорт. — Вика бросает на него быстрый взгляд.

Предостерегающий.

Понял. Пожать плечами. Равнодушно хмыкнуть. Может, так и надо? Может, пора уже перестать пытаться что-то доказать. И кому?

— А где моя машина? — Самый актуальный сейчас вопрос. Действительно — где?

— Там, где ты вчера пил. — Вика уходит, не оборачиваясь. С Даней. Сейчас — не важно.

— А где я вчера пил?

Серые улицы медленно просыпаются. Немногочисленные прохожие неодобрительно косятся на прилично одетого, пошатывающегося молодого человека с тяжёлым шлейфом перегара. Благо, Вика живёт в центре. А ты, Соколовский, дальше центра хрен куда поедешь. Тем более, пить.

Корвет стоит у входа в кафе. Ждёт. Смотрит с укоризной. И ты туда же. Ну, перепил. Тебе что, жалко? Вот. И мне не жалко. Ничего не жалко. Уволиться? Как два пальца!

Кофе бы. Кафе ещё закрыто. Домой? Опоздает на работу. Выдохни, Соколовский, не будет её скоро, работы-то. Очередная ниточка в очередной раз рвётся. По хер.

До отдела доезжает быстро. Кофе, залитый в себя в одном из круглосуточных кафе по дороге, проясняет мысли. Попал ты, Соколовский. На этот раз влип по полной. И в груди бьётся что-то, отдалённо напоминающее раскаяние. Извиниться. Перед Викой. Простит. Наверное.

Кривая усмешка трогает губы. «Прости меня, Вик, что завалился к тебе пьяный среди ночи. Что назвал твой адрес, едва держась на ногах и ворочая языком. Что подпустил тебя близко. Слишком близко».

Твою ж мать. Кончай с этим. Ты слышишь? Серьёзно. Кончай. Вот прямо сейчас иди и пиши рапорт. И вали отсюда, пока ветер без камней. Пока ещё можешь свалить.

Вика уже ждёт в коридоре. В глаза не смотрит. Прячет взгляд. Что, Вик, так противен? А это жизнь, Вик. И мужики иногда приползают бухими в стельку. Привыкай. Думаешь, Даня не такой?

Внутри бурлит раздражение и злость. На себя. На неё. На саму ситуацию. Значит, вот так, просто — раз — и избавилась? Легко всё у тебя, Вик. Очень легко.

— Хорошо, что оба пришли. — Пряников опять ночевал в кабинете. Надо бы ему бритву безопасную подарить, что ли. Прощальный подарок.

— Игорь, нужна твоя помощь.

Брови лениво ползут вверх. Слушая сводку, Игорь чувствует, как поднимается настроение. Ты действительно так переживал, Соколовский? Крепко тебя…

— Откладывается, видать, увольнение-то. — Не упускает возможности уколоть, едва переступают порог кабинета начальства. Вика раздражённо вздыхает. Но глаза уже не прячет. Простила.

Игорь бесшабашно улыбается широкой мальчишеской улыбкой.

— Ты там поосторожней. — Вика досадливо морщится на вырвавшиеся слова.

— Пойду отсыпаться. — Игорь едва удерживается от того, чтобы подмигнуть.

Многозначительно поводит бровями, пропуская идущего по делам опера из соседнего отдела. — Диван у тебя уж очень жёсткий.

Опер резко сбивается с шага. Вика уже открывает рот, чтобы возмутиться, но тут же его захлопывает. Как он это делает? Как даже в помятой рубашке, с усталостью в глазах умудряется выглядеть так. Так… Как?

Выдыхай, Родионова. Он ушёл уже.

========== 7. Убей - за неё ==========

Лежать в гараже связанным — ты же о таких подвигах мечтал, Соколовский, а? Попытаться осмотреться, мучительно морщась от боли в висках. Страха нет. Чего бояться? Через несколько минут здесь будет весь отдел в полном составе, ещё и посмеются потом над мажором, попавшимся так нелепо.

В носу щекочется пыль, веревки впиваются в руки. Так глупо, Соколовский. Так глупо. Герой, блин. Не было бы во рту так сухо, уже давно бы плюнул. Но как назло, вчерашний вечер всё ещё напоминает о себе бодрой головной болью и дикой сухостью во рту.

Голоса во дворе заставляют приободриться, пытаясь принять не такой жалкий вид. Но Даня и Вика присоединяются к нему, вызывая смешанные чувства. Страха и удовлетворения.

Страха за Вику. Она рядом, а за стеной — отморозки, убившие нескольких людей.

Удовлетворения при виде Дани. И его лица. Что, здоровяк, не всё тебе по морде бить, найдутся и те, кто в обратку даст? Если бы не трагичность всей ситуации, Игорь бы посмеялся. Громко так. В голос.

Вот только не смешно ни хера. Вику уводят. В горле — страх. Душит. Выкачивает весь кислород из лёгких, не давая вдохнуть.

— Мажор! Не спи! — в голосе Дани — отчаяние. Сейчас он его понимает. Как никогда. И готов слушать. Помочь, освободиться, броситься под пули. Если надо. Когда надо. Ради неё. За неё.

В голове бьется одна мысль — успеть. Спасти. О том, что она и сама может — ничего. Пусто. Твою мать, что ж так долго-то!

— Ты чего к Вике припёрся?

— К кому? — Чужие слова с трудом проникают сквозь собственный страх. Страх за неё. Не всё ли равно, зачем? Разве сейчас это вообще важно? И слова о её проблемах сейчас не находят отклика. Разберёмся. Во всём разберёмся, Вик, только надо тебя спасти сначала.

Он бежит по заброшенным цехам, на крики, на звуки. На эмоциях. На чистом страхе. Когда под руку попадается чужой ствол? Да спроси его хоть сто раз — не скажет. И стреляет. Без пауз. Почти в упор.

Он. Хотел. Убить. Вику.

Отдачи нет. Он ждёт, а она всё не приходит. Пусто. В голове шум. Внутри — пустота. Ничего нет. Вика идёт впереди, обнимая Даню. А ему по фиг. Главное —жива.

На автомате в отдел. Улицы, люди, лица — всё вокруг сливается в одно пятно. Страшно? Пусто.

Пальцы начинают мелко подрагивать только в кабинете Пряникова. Напиться? Не-ет.

— Знаешь, я не говорил тебе… — Пряников тянет, а Игорь уже подобрался. Сейчас. Скажет то, что отколет очередной кусочек от его порушенной жизни.

Обвиняли папу. Его отпечатки. Мотив.

Сил удивляться уже нет. Жизнь катится на дно с головокружительной скоростью. Кажется, мы это уже проходили, Соколовский? Жить-то дальше как? Знаешь? Выхаркать бы с кровью всё это дерьмо, забыть и не вспоминать обо всём, что узнал. Что понял. О чём догадался.

Заехать к Дато. Последняя надежда. На что? На невиновность. Ты всё ещё в это веришь? Серьёзно? Да. Верит. Верит в то, что всё ещё можно вернуть. Что всё ещё может быть если не как прежде, то похоже.

Детская вера во всесильного папу. Детская любовь к надёжному папе. Детское восхищение любимым папой.

К чёрту.

Домой. Дом ли это теперь? Его охватывает лихорадочное возбуждение. Почти трясёт. По дому — тайфуном. Все заначки — наружу. Часы, деньги — мало. Почему именно сейчас, когда деньги нужнее всего — их нет?!

Игорь рассеянно бродит по квартире, скользя глазами по предметам. Сабли. Долго денег ждать. Картины. Та же фигня. Всё, что можно заложить и быстро получить деньги, грудой свалено на кровати. Жалко? Нет.

Пальцы мелко подрагивают. Он сегодня точно убил человека? Или это от того, что теперь Игорь уверен — папа виноват в её смерти?

Как с этим жить? Как теперь с этим жить-то, Соколовский? Когда самый страшный кошмар становится явью?! И ведь не бред уже это. Уже не бред.

Беглый взгляд в окно. Корвет. Серьёзно? Жалко. Как друга отдать. Последнего.

Бесшабашная решимость захлёстывает с головой, рука сама тянется к телефону. Наверное, это всё-таки бьёт отдача. Он же сегодня человека убил. Не забыл ещё?

Машина урчит обиженно. Не верит, что хозяин продал. Или предал? Бред. Откуда у машины чувства?

Взгляд на экран — Вика. Беззвучно. Зачем опять?

Игорь криво усмехается — а ради кого тогда всё это? Теперь что, бегать от неё будешь, а, Соколовский?

Ответить получается почти сухо. С ней всегда так. Почти. Почти рядом. Почти на грани. Говорить через силу. Стараясь не сорваться. Не выложить всё как есть. Со всеми страхами. С одиночеством. С тем, что хреново до одури.

Закончив разговор, Игорь осматривается. Без машины никак. В гараже что-то было. Что-то из девяностых. Что-то, что возило маму.

В гараж пропускают без вопросов. Кажется, даже папе не позвонят. Зачем? Мало ли, почему сыну самого пришло в голову взять старую тачку? Да тут этих тачек, как грязи. Пусть любую берёт.

Заводится не сразу. Мотор пыхтит и фыркает, чихает от долгого простоя. Ничего. И тебя раскачаем. Главное, чтоб на ходу. А там…

В отделении пусто, рабочий день давно закончился. Но Игорь знает, что найдёт его на месте. Даня. Удачливый соперник? Почему смеяться больше не хочется? Удачливый. Смотрит недоверчиво, кривит губы. Что, Даня, не веришь? Зря. Бери, пока дают. Я ведь и сам могу. Да только не возьмёт. От меня — не возьмёт.

— Прекращай меня ревновать. — Устало. — Всё у вас будет хорошо.

Хо-ро-шо. У них всё будет хорошо. Как мантру — снова и снова. А у тебя? Когда у тебя всё будет хорошо, Соколовский? И будет ли? Вот в чём вопрос…

Дома одиноко. Как всегда. Пить не хочется. В кои-то веки. Дверь захлопывается с лёгким щелчком и его начинает трясти. Колотить мелкой дрожью, заставляя сползти по стене, утыкаясь лбом в колени.

Твою ж мать.

Он. Убил. Человека.

Зубы дробно стучат. Игорь откидывает голову, прислоняясь к холодной стене. Ладонь подрагивает. На лбу — ледяной пот. Пот. Может, ещё в обморок грохнешься, как барышня от матерного слова, а, Соколовский?

Игорь фыркает. Потом ещё. И опять. Разражается громким смехом, хохоча, ударяясь затылком о бетонную стену.

Папа. Заказал. Маму.

Смех переходит во всхлипы, но он не замечает. Плечи содрогаются. Хочется лечь на пол, свернуться клубком и ни о чём не думать. Прямо сейчас. Прямо здесь.

Открыв глаза, Игорь долго пытается понять, где он. Собственный пол не мягче Викиного дивана. Вот только сейчас никто ему яичницу не пожарит. Поднимается с трудом. В горле сухо. Зато голова не болит. Впервые за последние… Месяц? Год? Жизнь?

Удивительно, как животворно действует сон на полу под дверью. Надо взять на заметку. Холодный душ, горький кофе — стандартный набор. И даже не больно. По хер. На этот раз — действительно всё равно. Папа. Вика. Пусть живут как хотят. Своей жизнью. Что он им?

Внизу — непривычный седан. Ажиотаж у входа в отделение даже больше, чем в его первый день. Всего-то и надо было — машину поменять. Забота о чужом благосостоянии. Когда люди поймут, что не в чужих деньгах счастье?

Вот Даня, кажется, понял. Даже руку протянул. Удивил. Жизнь-то налаживается. Не вечно чёрной полосе длиться.

Новое дело. Чужая квартира. Запах секса и крови. Кажется, привыкает. Привыкает видеть детали, пропуская лишнее мимо.

Ловит Викин взгляд, направленный не на него. Благодарность. Огромная. Кажется, вот-вот затопит. И ты не хочешь, чтобы она так на тебя смотрела? «Да не смотрела бы», — тут же одёргивает себя Игорь. С усилием отворачивается. Настроение ползёт вниз.

Вика отпустила. Времени — полно. Напиться отчаянно хочется. Кажется, у тебя зависимость, Сокловский. От чего только. От спиртного, или от?..

На заправке по привычке — коньяк. Учись жить по средствам, Соколовский. Водка. Как низко пало наше дворянство. И огурцы. Ага. И ещё на троих сообразить. Класс!

По дороге — к папе. Зачем? Наверное, он мазохист. Нет, определённо мазохист. Не устал ещё? Паранойя бодрым ходом. Повсюду мерещится слежка. Чья?

— Совесть не пьянеет. — Я это по себе знаю.

Соколовский-старший поворачивается к сыну. Вздыхает. Опять ругаться. Не устал, Игорёк? Я вот устал. От борьбы нашей. Кому надо?

Слова. Пустые. Ненужные. Жалкие. Жалкие оправдания у тебя, папа.

— Это ты её заказал? — Вырвалось. Слово не воробей. Ударить бы тебя, да не могу пока. Пока. Всё впереди?

И снова оправдания. Любила. Любил. Спасти хотел. Бред. Не вяжется. Не вяжется что-то. Совсем. Проще обвинить, чем копаться. Наверное, сейчас проще.

— А ты докажи сначала, — бросает Соколовский-старший вслед.

А ты опять бежишь, Игорёк, и слушать не хочешь. Не слышишь. Остановись. Подумай. Головой подумай, ты же умеешь. Ты же умный. Весь в меня.

— И докажу! — Себе прежде всего. Что ты, папа… Что? Виноват? Невиновен? Надо найти Дато. Надо его найти. Где?

К его дому. Пусто. Где искать? Следить? За кем? Хорошо же ты свой выходной проводишь, Сокловский. У тебя вон, водка греется. Может, ну его? Езжай уже. Займись любимым делом. Напейся.

Брат Дато выходит из дома, когда рука уже тянется к ключу зажигания. Пакеты из аптеки. Кто же у тебя заболел?

Следить на седане легче, чем на корвете. Незаметно. А может, у него кошка болеет? А Игорь за ним по городу катается просто так, от нечего делать? Не-ет. Заброшенный дебаркадер. Здесь явно не кошки живут.

Тело, вылетевшее на него из темноты, почти сбивает с ног. Точно. Не кошки.

Дато, живой, но не совсем здоровый. Минутная радость. Но вот слова его… Лучше бы ты умер, Дато. Лучше мне об этом не знать никогда.

Последний кусочек мозаики встаёт на место, складываясь в уродливую картину. Папа искал киллера. Чтобы убить женщину. Маму. И это уже точно. И мира вокруг больше нет.

Могила — есть. Мама там — есть. А его больше нет. Есть обида. Детская. Как же так?! Разве так бывает? Разве так можно?

И что ему теперь — на отца? На родного? Как? Как, мама?

Водка не лезет в горло. Как можно пить эту гадость? Отдать бомжу — и то помощь. Гуманитарная.

Домой — на автомате. Вся жизнь в последнее время так. На автомате. А дома — сюрприз. Игнатьев. Мой дом — моя крепость, а, Соколовский? Пора билеты продавать на экскурсии. Деньги лишними не будут.

— Твой отец звонил мне. Угрожал.

Игорь смотрит непонимающе. И что? Он ему пожаловаться приехал? Или ему теперь поехать и папу поругать? Пожурить по-отечески? Игорь с трудом удерживается от усмешки. Вопрос, страшный в своей прямоте, бьётся где-то в горле. Спросить — и назад дороги не будет.

Звонок в дверь прерывает. Папа. Судьба? Чувствует? Чувствует, что не надо этого знать? За него — стыдно. За спиной — его друг. А он там, внизу, пьяный. Действительно стыдно. Не видеть бы этого всего.

— Он был пьян. Поэтому угрожал.

— Пообещай, что этого больше не повторится. — Игнатьев серьёзен. Серьёзен? Да что тут происходит вообще? Что такого ему мог сказать папа, что это заставило того примчаться среди ночи, проникнуть в чужую квартиру? Что там у тебя за дела, папа?

— Я не могу этого обещать. — Как? Как обещать за отца, которого он, оказывается, вообще не знает?

— Ты хотел о чём-то меня спросить? — напоминает Игнатьев.

Да не особо уже.

— Скажите, он действительно мог убить маму?

Сухой кивок. И тишина. Это ответ?

Ночь в мыслях. Сна нет. Алкоголя тоже. Зато мыслей — полно. И все — ни о чём. Что делать дальше?

Утром на работу. Как отдушина. Отвлекает. Наконец он начинает понимать, что имеют в виду, говоря: «С головой уйти в работу». И Вика счастливая не отвлекает. Почти.

Нервы кончились. Есть же у них предел. Очередное дело опять распутали. Смотри, Соколовский, так и до звания дослужишься. Зарплату поднимут. Заживёшь, как человек. Без отца, правда. Ну так… Без родителей многие живут. И он привыкнет.

Дома снова пусто. Привычно. В магазин? Так вроде бы люди нормальные поступают. Ключи, деньги, дверь. А за дверью Вика.

========== 8. Здесь и сейчас ==========

За дверью — Вика. Проходит, не останавливаясь, решительно. И улыбка, ненужная, счастливая, рвётся наружу, кривит губы. Сердце стучит где-то в горле. А внутри всё переворачивается и падает, падает куда-то вниз.

Остынь, Соколовский, притормози! Она просто зашла, а ты реагируешь, как в тринадцать на первой дискотеке. Выдохни!

— Деньги дал ты. — Не спрашивает. Утверждает. И смотрит как-то… Странно? Долго. Смутно. Путано.

Вика цепляется за его взгляд, решаясь. Решая. Назад ведь уже не будет. Или сейчас или уходи.

Гудит за спиной кофеварка. Отсчитывает мгновения до. До чего? Ты зачем сюда пришла, Родионова? Сказать, что всё знаешь? Ну так сказала. Уходи. Что стоишь? Почему не дышишь? Почему взгляд предательски скачет на его губы и обратно, к глазам?

Почему всё так сложно? Игорь смотрит на неё, не дыша. Потому что воздуха нет. Кончился. А она — есть. Стоит напротив, и смотрит. Смотрит своими нереальными глазами, в которых так хочется забыться. Было же уже. Было. Что мешает сейчас — шаг вперёд, и в губы?

Резкий звон. Кофе готов. И они. Готовы. Кипят. Только выключить некому. Или?..

Она бросается навстречу, крепко зажмурившись. Прямо в губы. Отчаянно. Жадно.

А он медлит. Не верит. Боится поверить. Поверить в счастье. Чистое. Свежее. Без примесей.

Выдыхает, ловя воздух широко раскрытым ртом. И к ней. Ответить. Больно. Крепко. Моя.

Падает на пол её сумка. Его ключи. Куртка. Лишнее. Всё лишнее. Всё — мешает. Мешает чувствовать, гладить, сжимать.

Он рычит. Тихо. Вибрирует горло. А её от этого звука — в дрожь. Цепляется за ворот рубашки, путаясь в пуговицах. Целует жадно. Каждый открывшийся кусочек кожи, царапая зубами.

Его руки — по её спине. Горячие. Мало. Его — мало. Его рубашка летит на пол. Следом — её. Чужое дыхание срывается в стоны. Несдержанные. Отрывистые. Страстные.

Не отпускать её. Никогда больше. Прижать к себе сильнее, крепче. Несколько шагов до кровати — не отрываясь друг от друга. Потому что кажется — если остановиться — мир рухнет.

Звон ремня. Чей? Не важно. Движения лихорадочные. Внутри — лава. Пылает, выжирая всё вокруг. Мысли. Благоразумие. Время.

Оба — оголённый нерв. Искрит. Дыхание — одно на двоих. Движения — навстречу друг другу. Ловить губами стоны, мешая свои с чужими. И двигаться. Так сладко двигаться. Обхватить его ногами. Сжать её ягодицы в ладонях. Крепко. К себе. На себя. В себя.

Вика выгибается дугой. Распахивает глаза. И он падает в них. Прямо в васильковую глубину. Не пытаясь остановиться. Не отводя глаз.

По позвоночнику — дрожь. Поцелуи — ленивые. Ласковые. Сладкие. Глаза в глаза. Что там, внутри? В чём страшно признаться даже самим себе? Лбом к её лбу, боясь отвести взгляд. Боясь, что сейчас закроешь глаза — и опять пропадёт. Исчезнет.

— У тебя, кажется, кофе сварился, — хрипло выдыхает Вика, чувствуя растущую неловкость. Лежать так всю жизнь. В его объятиях. И молчать. Но внешний мир не позволит. Ни ему. Ни ей.

— Я люблю холодный, — горячо выдыхает он ей на ухо, не делая попыток отстраниться. Держит по-прежнему крепко.

Она его чувствует.

— Я это запомню. — Чтобы просто что-то ответить. Просто ли?

— Не надо. — Признание колет неожиданно больно. Не надо? Пытается дёрнуться, выпутаться из кольца его рук. Но он вдруг прижимает к себе, неожиданно крепко. Шепчет куда-то за ухо:

— Я пошутил. Что люблю холодный. Не хочу тебя отпускать.

И ей становится уютно. Просто уютно. Вика счастливо выдыхает, утыкаясь носом в ямку меж ключиц. Дышит им. Глубоко. Не таясь. Полной грудью.

— Ты останешься? — Звучит робко. Надежду не спрятать.

— Не сегодня. — Сожаление в её голосе заставляет довольно улыбнуться. Кот. Большой довольный кот. Вика очерчивает кончиками пальцев его скулы. Губы. Припухшие.

Чувственные. Он приоткрывает рот и легонько кусает указательный палец, тут же целуя. И этот жест, простой и интимный одновременно, вызывает новый спазм желания, закручивающийся внизу живота.

Ты как кошка, Родионова! Выдохни! Вы — не подростки! Вам не по семнадцать!

И что? Почему нельзя просто побыть счастливой?

Она откидывает голову назад, подставляя шею под крохотные поцелуи. Тая. Растекаясь горячей лавой в его руках. С трудом разрывает розовую пелену. С сожалением отводит его голову от своей груди.

— Мне правда пора.

— Ты опять бежишь. — В голосе — тоска. Безнадёжная.

— Нет. — Игорь поворачивается. Смотрит пристально. Ищет. Ищет ответ. Ищет надежду.

— Я вернусь. Когда скажешь. Завтра. Послезавтра. Всегда. Только сейчас надо уйти.

— Личное? — понимающе усмехается. Кто теперь удачливый соперник, а, Соколовский?

Пока она собирается, он пьёт остывший кофе. Без сахара. Но самый сладкий. На душе — покой. Тепло. Почти счастье. Хочется улыбаться. И за это — не стыдно.

— Дашь попробовать? — Вика возникает за спиной. В голосе — улыбка. Он поворачивается. На губах — пенка.

Потянуться к нему. Слизнуть кофейную горечь. И снова утонуть. Погрузиться в поцелуй целиком. С трудом выныривая из реальности. На звонок. В дверь. В его дверь.

Игорь с трудом отрывается от её губ. Смотрит непонимающе. Недовольно. Кто? Кому надо — среди ночи? Все свои — дома.

Подходит к двери. И с трудом удерживается от того, чтобы не плюнуть.

— Лера. Стоит. Плачет. — Кивает на коммуникатор.

— Впусти. — Вика пожимает плечами. Бывшая. Ей всё равно. Ей же всё равно? Всё равно, что она пришла поздно ночью. Что залетает внутрь, как к себе домой. Что на неё — ноль эмоций. А на Игоря — с надеждой. Зачем она — здесь? Почему — сейчас?

Обида. Поднимается изнутри, клокочет в горле. Злая. И он её слушает. Равнодушно. И от этого — спокойнее. Но гадкое чувство не уходит.

— Завтра увидимся. — Хватает сумку. Сбегает вниз. Домой. Теперь уж точно — не остаться. Сама решила уйти. Сама позволила впустить. Бывшую. Невесту. Ревность вгрызается неожиданно. Непривычно. Больно. Вика резко останавливается. Вздыхает. Ещё раз. И ещё. Завтра поговорим. Уже сегодня.

Игорь слушает рассеянно, не переспрашивая. Слишком далеко сейчас мысли. Мысли все о ней. В ней. Лера недовольно одёргивает:

— Не слушаешь?

Нет. Не слушаю. Только дышать полной грудью начал, а тут ты. Вовремя. Как всегда всё у тебя вовремя, Соколовский.

— Игорь, мне страшно. — Лера надувает пухлые губы, по-детски смотрит, доверчиво. Чуть капризно. Когда-то с ума сводил вот этот её взгляд. Сейчас — раздражает.

— Я сейчас. — Пронзает по позвоночнику. Как ты позволил ей уйти? Зачем? Какое личное среди ночи? Пусть Лера едет домой, пусть остаётся — пусть что хочет делает. Только бы он с ней был.

Выбегает во двор. Пусто. Ушла. Досадливо морщится. Вздыхает.

— Ушла уже. — Даня выходит из темноты, смотрит странно. Смешанно. Жалостливо? Завистливо? Не разобрать.

— Ты ведь с самого начала знал, что так будет. Что она догадается. Ты это специально подстроил. Специально, да?

Игорь тяжело выдыхает, смотрит недоверчиво. Даня что, всерьёз считает его такой тварью? За что? За то, что денег больше?

— Я не думал, что так выйдет. — Смотрит устало. Правда устало. Объяснять всё как ребёнку приходится. Медленно. На пальцах. Может, дойдёт. — Я ведь тебе их отдал, ты помнишь?

— Слушай, мне вот интересно — почему ты именно её сестре их дал? Вокруг полно больных, ты мог бы помочь каждому.

— Потому что они нужны Вике. — Игорь пожимает плечами, смотрит непонимающе. Даня, неужели это так сложно понять? Они. Нужны. Вике. Разве этого мало?!

— Почему, мажор? Почему ты ей помог? — Даня допытывается, заставляя сказать. Озвучить то, что его пугает. То, что сделает его не просто соперником. Лидером. Почти без вариантов.

— Наверное, потому что я её люблю, — просто говорит Игорь. И сам вдруг пугается прозвучавших слов.

Любишь? Действительно любишь, Соколовский? Кажется, даже удар, прилетевший в челюсть, не в силах разогнать тот розовый туман, что застил тебе мозги.

Игорь проводит рукой по губе, стирая кровь. Смотрит непонимающе. Что это только что было? Ты это точно вслух сказал?

Люблю. Это так… Страшно. Необычно. Непривычно. И… Страшно. Сильно, сука, страшно, аж колотит. Эмоции новые, незнакомые, пугающие наконец оформились в одно простое слово. А ты и не догадывался. Всё так просто.

Я. Её. Люблю.

Игорь поднимается к себе на автомате. Открывает дверь. Удивлённо смотрит на Леру, с недовольным видом стоящую над его кроватью.

— Что не так?

— У тебя есть свежее постельное бельё? — Голос Леры напряжён. Она смотрит, не мигая, в глазах, кажется, слёзы. Что не так, Лера? Я не умею читать мысли, прости.

— Ты знаешь, где оно лежит. — Равнодушно пожимает плечами. Идёт в душ. Когда возвращается обратно — она уже лежит под одеялом, свернувшись в клубок. У двери в ванну — комок белья.

Понимание пронзает яркой вспышкой. Вся кровать пропитана её запахом. С трудом заставляет себя пройти мимо.

Постелить на диване — привычно. Как и спать одетым. Спать ли? Сон не идёт. Слишком устал. И новое открытие прибавляет новых мыслей.

Что Вика скажет завтра? Как будет смотреть? Вспомнит своё обещание? Мы ведь вместе теперь, Вик. Что бы ты там себе не думала. Я тебя не отпущу никуда. Никуда и никогда. Ты — моя.

Я тебя люблю.

========== 9. Слишком хорошо - тоже плохо ==========

Очередное не-доброе утро. Ощущение чужого присутствия в квартире режет по нервам. Хочется встряхнуться. Смыть с себя чужой взгляд.

Лера. Сидит напротив. Смотрит. Требовательно. Привычно. По-другому не умеешь, а? Игорь морщится, садясь на диване.

«Где яичница, Лера? Не хочешь пожарить?».

Тут же ухмыляется этим мыслям, представив Леру за плитой. Бред. Не получается.

— Что сидим, кого ждём? — Проводит рукой по лицу, прогоняя задержавшийся сон. — И вообще, почему ты ещё здесь?

— Ты обещал помочь, — тянет чуть капризно Лера в своей привычной манере. И за эту манерность хочется сказать что-то ёмкое в ответ. Что-то, что смоет с её лица выражение мне-все-должны.

— Денег не дам. — Игорь поднимается, обходит Леру.

— Ты обещал помочь! — Интонация из просительной становится требовательной. Игорь замирает у двери в ванную, тяжело опираясь рукой о косяк.

— Обещал — помогу. — Не оборачиваясь.

— Там немного надо, там всего двадцать… — Дверь захлопывается, отсекая лишний шум, звук льющейся воды приводит в порядок мысли.

Мысли. Когда-нибудь они исчезнут? Ты вообще помнишь, что вчера было, Соколовский? Помнишь?

Невесёлая улыбка кривит губы. Помнит. Что теперь? Она под кожу въелась, по венам течёт расплавленной лавой. В висках пульсирует, не забыть, не отогнать. Вика-Вика-Вика.

Что дальше-то, Соколовский? Пойдёшь признаваться? Серьёзно? И не боишься даже? Чего бояться. Он её любит. Она… Пусть ответит. Не маленький. Переживёт, если что.

Если что. А если и она?.. Стоит об этом подумать, как в груди поднимается что-то невесомо-воздушное, обдавая прохладным облаком. Так вот оно как звучит, — счастье.

Поворот ручки — вода пропадает. Поднести руку к запотевшему зеркалу. Стереть влажный туман со стекла. Кто это? Кто это смотрит на тебя, Соколовский? Это тип ещё не разучился улыбаться? И в глазах черти танцуют джигу.

— Собирайся, поедем помощников искать! — Игорь буквально выскакивает из ванной. Одетый. Свежий. Новый.

— Каких помощников, Игорь? — Лера едва успевает подхватить сумочку, выбегая следом. — Игорь! Игорь! Стой! Что ты задумал, Игорь?!

Непрекращающаяся какофония её голоса в голове не мешает. Нет. Сейчас ничего не мешает. Он весь уже там. В отделе. Рядом с ней.

Привычно ищет кнопку сигнализации на связке ключей. Мимо. Забыл? Вот она, цена твоего счастья.

Возится с дверью старенького седана, даже не пытаясь подавить смех при виде Леры, двумя пальчиками берущейся за дверь. Всю дорогу она морщится, поджав острые коленки, вцепившись в сумочку, стараясь ничего не задевать.

— Что, не корвет? — хмыкает Игорь, поворачивая ключ. На удивление, седан реагирует сразу. Видно, нехочет ударить в грязь лицом. И едет почти быстро. Почти как тот. Осколок прошлого.

Забудь, Соколовский. У тебя теперь будущее почти есть. Даже счастье. Почти. Странно. Думать о папе не хочется. Совсем. Что там, как там — не важно. По фиг.

Седан фыркает, затихая у дверей отделения. Игорь весело косится на Леру, брезгливо открывающую дверь.

— Что ждёшь? Пошли. — Кивает в сторону входа.

— Куда ты меня ведёшь, Игорь? — Она снова ноет. Но в его ушах — белый шум. В кабинет к Пряникову без остановок. Сердце прыгает и стучит с перебоями. Сейчас. Сейчас её увидит.

Начальство предсказуемо перекидывает дело на их отдел. Кто бы сомневался. Только ему этим заниматься не хочется. Прошлое. Пусть будет в прошлом. И Лера, и Стас. Пусть сами в своём дерьме варятся. Он оттуда уже вынырнул. Не полезет больше.

В кабинете непривычно тихо. Напряжение повисло в воздухе, хоть ножом режь. И появление Соколовского не разряжает, а напротив. Искра. Ещё чуть-чуть — и всё взлетит на воздух.

— Вот. Я вам работу привёл. — Игорь подталкивает Леру в спину, а сам неосознанно ловит её взгляд. Быстрый. Досадливый. И всё?

А чего ты ещё хотел, Соколовский? Чтобы она тебе при всех на шею бросилась? Было бы неплохо.

— Игорь. Бери это дело. А Даня с Жекой займутся трупом бомжа. — Голос Вики как всегда на работе предельно сух и деловит. Но даже это отсутствие интонаций ласкает слух.

Как ему хочется сейчас просто слушать её. Стоять и слушать. Прикрыв глаза.

Тревожный звонок взрывается в голове, разгоняя густой розовый туман. Бомж. Труп. Кладбище.

— Подожди. — Теперь он сам проклинает себя за то, что расслабился. Слишком. Забыл, что земля под ногами давно горит. — Говоришь, на кладбище?

— А ты что, его знаешь? — Жека усмехается почти беззлобно.

— Я займусь бомжем. — Игорь медленно берёт в руки фотографию, чувствуя, как по спине начинают стекать противные ледяные струйки.

Лера. Вика. Отходят на задний план. Не до них. А счастье было так близко… Забудь, Соколовский. Слишком хорошо — тоже плохо.

Кладбище давно стало привычным. Второй дом, блин. Смешно. Ни хрена не смешно. Как всегда. Хреново.

Ему страшно. Страшно, как никогда. Всё, что было до этого момента, кажется детской сказкой. Тебе ещё хочется верить в сказки, Соколовский? Нет. Ну нет же. Ну как так? Бутылка предательский звенит по асфальту. В глазах плывёт. Слёзы? Злость.

И снова эти люди. Преследуют. У него уже чуйка. Чьи они? Что надо? Папа подсылает, чтобы удостовериться, что сдох? Хрен тебе на всё лицо. Не дождёшься!

— Игорь! Далеко собрался? — Жека и Даня только подъехали. Поздно, ребяты, я уже всё раскрыл. Вот только покушение это не на бомжа было. Не на бомжа.

Жизнь снова ссыхается, осыпается трухой под ноги. Не вдохнуть. Не шагнуть. Не выползти. Куда дальше, папа? Что дальше? Пуля в лоб? Не проще ли? К чему такие заморочки?

В кабинете Ивана Петровича тихо, пахнет спиртом и чем-то сухим, пряным. Бесшумно работает компьютер. Сам криминалист сидит за столом, что-то быстро записывает, косясь на лиловую жидкость в пробирке.

— Иван Петрович, я к вам. — Игорь подходит ближе, не дожидаясь ответа, и опускает на стол перед ним бутылку, найденную на кладбище. — Не посмотрите, что там.

— Вещественное доказательство? — не глядя на Игоря, бормочет криминалист, дописывая предложение.

— Оно. — Игорь вздыхает. Догадок мало. Ему нужны доказательства. Железобетонные.

— Оформил?

— Не успел. — Подбирается. Чувствует. Её чувствует кожей. За спиной. Рядом. Совсем близко. Она скользит по нему равнодушным взглядом, будто сквозь смотрит. А ему вдруг от этого больно. Больно?! Больно, Соколовский? Ты не мальчик! Вы на работе! В руки себя взял! Быстро!

— Едем на задержание. — Вика по-прежнему не смотрит в его сторону, хотя они давно идут по коридору, и вокруг — никого. — Я поеду с тобой.

Игорь кивает, стараясь держаться так же — сухо, отстранено. Как ты так можешь, Вик? Мне до тебя далеко. И мысли рядом с тобой только об одном сейчас. О губах твоих невозможных. Только о них.

— Ты молчала всю дорогу. — Досада, тщательно скрываемая, прорывается-таки наружу. Что за игра, Вик? Зачем? — Зачем со мной поехала? Даню позлить?

— Игорь. — Вика вздыхает. Подбирает слова. Не хочет обидеть. Поворачивается и резко: — То, что было между нами — ничего не значит. Не было ничего.

— Не было, — эхом повторяет Игорь, крепче сжимая руль в руках. Хорошо, что машина уже стоит. Нога неосознанно давит на газ. Вот так значит. Вот что это для тебя, Виктория Сергеевна. Злость поднимается откуда-то снизу. Злость на себя. На неё. А вот чёрта с два, Вика. Не отделаешься. Не выкинешь. Не меня.

— И не будет, — добавляет Вика, избегая его взгляда.

— А вот в этом я сомневаюсь. — Игорь смотрит пристально, заставляя поднять глаза. Вздрогнуть. От решимости. От того, что в этих глазах читается. От того, что заставляет усомниться в принятом решении.

Рядом останавливается машина, избавляя от необходимости отвечать. И Вика выходит, радуясь. Малодушно радуясь. Ты попала, Родионова, признайся уже. Пропала напрочь. Он ходит кругами, как тигр, караулящий добычу. Круги сужаются, и вот уже не вздохнуть без него. Не выдохнуть.

Она бежит от него. Без оглядки, дальше и дальше. Не подпускать слишком близко не получается. Настойчивый. Вика краснеет, вспоминая вчерашнюю ночь, но тут же одёргивает себя — не время об этом. А как о другом, когда вот он — рядом, руку протяни и коснись.

Подозреваемого упустили. Все хороши, а отвечать перед начальством ей. Не привыкать. Только думает она сейчас не об этом, а о том, как Игорь с Лерой разговаривает. Смотрит, знает, что не должна, но взгляд предательски съезжает в их сторону, и выходит совсем глупо. Что она прячется, как девчонка? Она приказала поговорить, он говорит. Смотри прямо, Родионова, ты не совершаешь ничего противозаконного.

Как бальзам на сердце — его реакция на Лерины руки. Он раздражён, злится. Вика с трудом сдерживает довольную улыбку. Которая застывает в зародыше, когда ветер доносит слова Леры:

— Для меня ты всегда будешь близким человеком.

Вот так. Близким. Не то, что ты, Родионова. Ты сама его к себе не подпускаешь. Сколько раз тыкала тем, что он — никто? Получай. Получай теперь, наслаждайся. Приятно чувствовать себя чужой? Больно. Внезапно больно.

В отдел молча. Обсуждать нечего. Рядом сидит Даня, за спиной Жека и Лера. Игорь едет один. Злится. На себя прежде всего. Раздражение на весь мир мешает нормально думать. Его бесит. Его всё бесит. Найти бы причину.

В отделе не надолго. Снова в поля, искать похитителя. На этот раз не упустят. Все здорово обозлены. У всех полно причин для эмоций. У всех, кроме Жеки — тот просто хочет поймать преступника. Счастливый человек. Почти завидно.

Игорь даже не удивляется, когда слышит историю с реальным похищением. Стас. Куда ты скатился, а? На хрена, Стас?

Квартира пустая и тихая. Слишком тихая. И мысль одна на всех, не озвученная — а если опоздали? А если девочку уже…

Он находит его первым. На полу. Грязный матрас. Гордость миллионера Сергачёва. Вот она, надежда и опора. Лежит под дозой. Или?..

Игорь подходит ближе, наклоняется, пытаясь найти пульс. И резко отступает, совсем по-другому глядя на человека, лежащего перед ним. На тело.

Крики Леры доносятся, как сквозь вату. Этого не может быть. Это… Это же… Как?.. Хочется обхватить голову руками, чтобы остановить. Остановить вращение этой планеты. Можно, он уже сойдёт отсюда тихонечко?

Вика заходит, становится рядом. Молчит. Спасибо за это, Вик. За это молчание красноречивое. Вот только не легче от этого. Вообще не легче. Он же… Он же мой лучший друг. Со школы, Вик. Можешь себе представить? Вместе по девчонкам бегали. Вместе первый косяк за школой выкурили. Вместе. Вместе. Вместе. Бля-я.

Вот такие у меня друзья. Друг. Один. Был. И тот закончился.

Где предел? Когда наступит конец? Игорь выходит на улицу, но там не лучше. Мутно. Муторно. Душно. Надо поговорить с Лерой. Какие-то слова. Правильные. Сухие. Не похожие на то, что сейчас внутри творится.

— Тебе всё равно, Игорь. — Лера шипит. Кобра. Хочется усмехнуться. Не получается. — Ты мент. Ты стал таким, как они — ментом. Тебе всё равно.

Всё равно. Да. Так легче, наверное. Думать, что всё равно. Отстраниться. Отодвинуться. Не думать. Лучший друг сдох от передоза. Не думай об этом, Соколовский. Просто не думай. Видишь, как просто.

— Ты популярен, Соколовский. За тобой толпами народ ходит. — Данин недолвольный голос выдёргивает из тьмы, в которую он погружается. Какие топы? Кто ходит? Слежка не одна? Одни за другими? Интересно. Действительно интересно. И яд в бутылке интересный. Подтверждается. Связывается цепочка-то. Или нет? Что здесь не так?

Ищи, кому выгодно. Сколько раз он уже себе это повторял? Папа, в чём твоя выгода?

Поездка на дачу ничего не даёт. Кроме новых вопросов. Кто ещё ищет информацию? Зачем это папе? И папа ли это?

Камеры наблюдения ничего не дают. Опять эта надежда. Встрепенувшаяся, едва в голосе папы расслышал недоумение. Он действительно не знает, кто это. Кто подсыпал яд в водку.

— Ты следишь за мной. — Былой злости на него уже нет. Только усталость.

— Тебя хотят убить, Игорь. — Соколовский-старший смотрит на сына, пытаясь достучаться. Докричаться не получается. Не слышит. Опять слышит только себя.

— Ещё раз кого увижу — буду стрелять. — И выстрелит. Не задумается. Достало. Достали.

Из офиса — по городу. Колесить. Думать. Строить. Рушить. И снова. По кругу. Всё в такой клубок запутано, что проще разрубить, чем пытаться размотать. Здесь ничего от него не зависит. Кто-то за ниточки дёргает, а он и рад дёргаться. Вот только кто? Кто его невидимый кукловод?

Игорь смотрит на двор, в который заехал. Удивлённо моргает. Оговорочка по Фрейду, а, Соколовский? Викины окна светятся тёплым светом. Хочется зайти к ней и не выходить больше никогда. Просто сидеть на её кухне и смотреть, как она готовит. Бред? Почему?

С пустыми руками — не к ней. Васильки уже непозволительная роскошь. Но цветные хризантемы в ближайшем цветочном ларьке вроде ничего.

Перед дверью выдыхает. Как перед прыжком в прорубь. Папа когда-то возил на Крещение. Вот и сейчас те же чувства. Восторг. Предвкушение. Страх.

Вика открывает сразу. Будто за дверью стояла. В глазах — обречённость. И страх. Тот же, что и у него. Она его боится, или себя?

— Игорь, не надо. — Вика обрывает, не даёт начать. Снова этот малодушный страх. Откуда, Родионова? Когда ты стала бояться слов?

— Вик, дай я скажу. — Игорь смотрит прямо, глаз не отводит. Будто душу выжигает. А он просто взгляд отвести не может от её нереальной васильковой глубины. — Я никогда этого никому не говорил. — Вздрагивает. Действительно. Никогда. Никому. Тебе, Вик, только тебе. Для тебя. Твой.

Я тебе себя отдаю. Ты это слышишь?

— Я буду ждать до завтра. Нет, значит нет. — Он протягивает цветы и спускается вниз, выходя из поезда. Только закрыв за собой входную дверь, Игорь чувствует, как начинает колотить. Смешно. Теперь-то почему? Пути назад нет. И она… Если не ответит, как жить будешь, Соколовский?

Ровно. Игорь выпрямляет спину, с удивлением отмечая, что всё это время сутулился. Медленно идёт к машине. Ровно жить буду. Как раньше. Если как раньше получится.

Почему у тебя всё так сложно, Соколовский? Почему всё так сложно?!

========== 10. Тишина, что громче крика ==========

Это сумасшествие, Родионова. Это бред. Помешательство. Так не бывает. Только в фильмах низкопробных. Для дур впечатлительных. У тебя же жизнь другая. Оно тебе надо вообще? Все эти страсти шекспировские?

Вика бездумно смотрит в окно, на спешащих куда-то прохожих. Как её занесло в это кафе? Дома плохо страдается? Вику охватывает смех. Истеричный. Докатилась, Родионова. До бабских истерик за чашкой кофе.

Не до смеха. Тут зарыдать впору. От безысходности. И страха. Чего ты боишься, Родионова? Быть счастливой? Иногда простое кажется самым сложным.

А ты попробуй. Давай. В омут. С головой. Чтобы не вынырнуть. Сгореть дотла. Осыпаться пеплом к его ногам. Хочется? Хочется.

Вика бездумно смотрит на пламя свечи, что стоит перед ней. Дань европейской моде. Рядом парочка фотографирует себя. Что-то шепчут. Смеются.

Ты представляешь — как это? Вот так с ним сидеть? Не таясь. Обниматься. Шептать глупости. Тонуть в…

В чём? Скажи это, Родионова. Признайся. Хотя бы себе признайся. Боишься? А он ведь пришёл. И сказал. Почти-сказал.

Вика дёргается — огонёк ощутимо обжигает руку. Некстати вспоминаются слова Леры. Поиграет и бросит. Слова обиженной женщины? Или?..

И что, если даже «или»? Не попробуешь — не узнаешь. Как папа всегда говорил: риск благородное дело. Рискуй, Родионова. Тебе не привыкать. Отморозков не боишься, а чувств испугалась.

С Даней всё проще. Никаких страстей. Жизнь по накатанной: брак-дети-работа. Вечером скупой поцелуй в щеку, утром — завтрак всей семьёй за большим столом. Всё ровно. Всё как у всех. Любовь. Вика фыркает. О любви в книгах пишут. Фильмы снимают. А в жизни… В жизни выбирают других. Надёжных.

А Игорь? Игорь разве ненадёжный? Да что ты знаешь о нём вообще, Родионова? О жизни его, о мыслях? Что? Только то, что он сам позволяет узнать, скупо бросая отрывистые фразы. Что на душе у него? Чем он живёт? Неужели думаешь, что только клубами ночными?

Парочка рядом заливисто хохочет. Вика вздыхает. Каково это — с ним? Жизнь, непредсказуемая, яркая. Ссоры, сцены ревности, упрёки — кто кого ревновать будет? Она не знает. Оба, наверное. И примирения. Бурные. От одних мыслей в животе всё замирает, а лицо вспыхивает.

Хочешь жизни красивой? Будет. С ним всё будет. На разрыв. Внахлёст. С перебором. И слёзы, и смех, и страсть. Хочешь ожить, Родионова? Что ты выберешь?

К чёрту! Вика срывается с места, бросая деньги на стол. На улицу, в такси, к нему. Лихорадочное возбуждение мешает дышать. Сердце стучит в горле, как заполошное. Скажет. Всё скажет. Что жить хочет. Он поймёт. Он ведь тоже в первый раз так.

Оживает.

В его окнах темно. Машины нет. В нетерпении несколько кругов по двору. Смотрит на телефон досадливо. Позвонить? Нет. Это слишком. Она дождётся. До утра времени полно.

Проходит час. Второй. Звук мотора заставляет встрепенуться. Почувствовала. Он. К нетерпению примешивается страх. А вдруг?.. Откажет. Посмеётся. Оттолкнёт.

Шаг вперёд. Тяжело даётся. Дальше легче будет. Вот только…

Такси, что стоит у входа дольше, чем сидит здесь Вика, оживает. Лера. Хватает за руку, говорит сбивчиво. Просит. Игорь не спешит отвечать. Надежда бьётся о рёбра, вспотевшие ладони нервно душат ручки сумки.

Ну же, Игорь. Пусть уходит. Ты же меня ждёшь. Не её.

Игорь стоит, раздумывая. Звенит ключами в руке. Отворачивается.Сердце радостно ухает вниз, и тут же летит с обрыва, спотыкаясь о камни. Игорь открывает дверь, пропуская Леру вперёд.

Тишина. Двор окутывает тишина, такая звенящая, что слышно, как вдребезги бьются мечты.

Телефон в руки нервно. Номер — не задумываясь. В голове набатом: не нужна, не нужна, не нужна.

Дома привычно. Дома как всегда. Дома Даня. Родной. Обычный. Ненужный. Нет больше ничего к нему. Нет эмоций. Нет чувств. Соколовский до дна выпил. Досуха.

Вика отворачивается, глотая слёзы. Не заплачет. Было бы из-за чего. Одного прогоняет. Другому не нужна. Получи свою мелодраму, Родионова. Расписаться не забудь.

За Даней тихо закрывается дверь. И снова тишина. Она сегодня всю ночь её сопровождает. Разная. Сейчас — понятная. Нужная.

Одна. Лучше тебе одной, Родионова? Ну, скажи, лучше? Будешь следующего Даню ждать? Или всё-таки рискнёшь?

Вика подскакивает с кровати, лихорадочно собираясь. Возбуждение зашкаливает. Бежать. Бежать к нему. Сказать. И что, что с Лерой. Может, показалось. Может, ты себе напридумывала, Родионова. Может, она ушла уже давно. А ты дура. Дура, идиотка.

Даню обидела.

Такси по ночному городу быстро. И в окнах опять — темно. Машина у подъезда. Дома. Он дома. А Лера?.. Не важно.

Вика взлетает наверх, не считая ступенек. И замирает перед дверью, боясь нажать на звонок. Что сказать в четвёртом часу ночи?

«Привет. Я тут поговорить хотела», «Проезжала мимо, решила зайти», «Ты говорил, что будешь ждать до утра, и вот, я пришла».

Бред. Это всё бред такой, что впору рассмеяться. Только пальцы дрожат, зависая над звонком. Боишься? Чего?

Шаг ближе, к его двери. И страх, ледяной волной прошибающий с головы до кончиков пальцев. Не заперто. Опять. Соколовский, тебя бы двери научить закрывать.

Не смешно. Страшно. В руки пистолет — привычно. Внутри темно. От окон свет мертвенно-синий. Как и лицо убийцы, замершего над телом.

Телом. Не думать. Эмоции — потом. Для начала — остановить. Работай, Родионова, ты же умеешь. Только эмоции мешают. Страх мешает. За него страх. Слишком крепко спит. Игорь, ты спишь слишком крепко, слышишь?!

Звуки выстрелов бьют по перепонкам. Звонко. А Игорь спит. Всё ещё спит. Как так?!

Промазала. Родионова, как ты промазать могла? У тебя же по стрельбе всегда отлично!

Убийца уходит, а ей уже не важно. К кровати, к нему, к пульсу. Еле слышно. Паника грозит затопить, с трудом удаётся загнать её вглубь. Дальше. Потом. Всё потом.

Включить рассудок. Вызвать скорую. И сесть рядом, не в силах разжать руку и отпустить. Отпустить его ладонь, пока тёплую. Машинально отметить смятую постель. Вторую подушку с отпечатком чужой головы. Резинку для волос, забытую на полу.

Больно? Нет. Страшно. В этой тишине страшно. В этой новой тишине. Почти-без-него.

Квартира наполняется людьми, в раз становясь слишком тесной. Вокруг ходят, говорят, спрашивают. Кто она ему? И в самом деле — кто? Коллега. Сухо. Чужая. Ты чужая ему, Родионова.

За носилками машинально. Без слов. Тишина вокруг становится невыносимой. Гулкой. Глухой. Звенящей. Всё сразу. Опять слишком. Как всегда рядом с ним. Как впервые без него.

Вика смотрит, смотрит, не отрываясь, на монитор — не на врачей. И уж точно не на Игоря. Боится — посмотрит — умрёт. Она умрёт. Сразу. Здесь же.

А полосочка эта ровная, она сейчас — его жизнь. И её.

Тишина. Почему вокруг так тихо? Будто звук кончился. Только шум крови в ушах. И сердце стучит дробно. Слишком сильно. Для двоих хватит. Можно поделиться? Скажите. Можно?

Она не может оторваться от монитора. Хочет. Но не может. Чувствует беспомощность. И мысль в голове одна бьется. Жалкая.

Живи-живи-живи.

Живи, я ведь с тобой только жить начала. Я же без тебя тоже жить не смогу. Ты слышишь меня, Игорь? Слышишь?

Я же люблю тебя. Вот и сказала. Не поздно ли? Нет. Не поздно. Ещё и вслух скажет. И не раз. Только живи.

Потому что я тебя люблю.

И словно в ответ тонкая полосочка подскакивает. И опять. И снова.

Звук возвращается резко, обрушиваясь на голову, и Вика отступает назад, прочь от машины, ошалело оглядываясь. Здесь громко.

Он живой. Врачи смогут. Врачи вытащат. Затолкать страх глубже, туда, где уже сидит паника. Потом вытащим. После разберёмся.

Возвращаться в квартиру странно. Без Игоря — пусто. Но страх ушёл. Работать. Всем работать.

— Что ты здесь делала? — Пряников смотрит пытливо.

— Это личное. — Кажется, начальник сейчас зарычит. Быстрый взгляд на Даню. Вика в его сторону даже не смотрит. Стыдно? Немного.

— Родионова, никакого личного. Покушение на сотрудника — это не личное. Что ты здесь делала?

Вика вздыхает. Опускает глаза.

— Приезжала объясниться с Игорем. — Голос срывается вверх, комок замирает в горле. Вика подбирается моментально. Потом. Помнишь? Всё потом.

Ночь на пределе. Нервы на пределе. Расследование ничего не даёт. У дверей отделения толпятся журналисты. Обратная сторона богатства. Жажда быстрой сенсации. Кто им только сказал?

К обеду звонок — очнулся. Не сговариваясь — к нему. Вика — последняя. Стоит в стороне. Ноги не держат. Хочется бежать. От него. К нему.

И снова одни. В его глазах так много. Понимание. Он знает, зачем ты приезжала.

Она знает про Леру.

Блять.

А что ты хотел, Соколовский? Скрыть? От кого? От следователя? Ты чем думал вообще? Явно не головой…

— Я не хотел. — Оправдания звучат жалко. Зарыться бы в подушку, лишь бы не видеть глаз её ярких. Обвиняющих. Ревнующих?

— Ей надо было поговорить. — Поговорил? Соколовский, ты кобель, признайся. Ты вообще себя слышишь?

— Я жалею о том, что произошло. — А теперь — правда. Ты только поверь мне, Вик. Поверь. Мне это так важно сейчас.

— Это не важно. — Вика поджимает губы. Игорь подавляет улыбку.

Важно. Тебе важно, Вик, я же вижу. И от этого сердце, только что запущенное, отбивает в груди победный ритм. Я заглажу, Вик. Обещаю. Ни одного повода больше не дам. Никогда. Ты ведь не просто так ко мне пришла. Ты решение приняла.

В мою пользу.

Мы теперь точно вместе. Что бы ты там не говорила сейчас. Как ни хмурилась. Не отстану. Не отвяжешься.

Только одно не понятно: где Лера. Ушла среди ночи? На неё не похоже.

Разберёмся.

Вика ревнует. Остальное сейчас не важно.

========== 11. Прости, что не верил ==========

Она давно ушла, а в воздухе всё ещё витает слабый запах миндаля, вызывающий желание дышать. Дышать сильнее и глубже. В груди стучит мерно, размеренно. Слабость в ногах, круговорот в голове. Лекарства мешают думать ясно.

Что-то не так. Что-то сидит в голове, зудит на периферии подсознания. Он что-то упускает. Но вот что? Думай, Соколовский, соображай! Вспоминай, напрягай извилины. Что не так?

Лера. Холодный пот прошибает резко, выступая на висках солёными каплями. Она пропала среди ночи. Ушла? Вот так просто? Почему? Зная Леру, она должна была остаться и победно смотреть утром, всем своим видом говоря: «Ну, что я тебе говорила? Я тебе ещё нужна!».

Надо найти. Найти её, убедиться, что всё в порядке. И вычеркнуть. Стереть наконец из своей жизни.

Подниматься трудно, ноги не держат — неприятное открытие. Когда ты успел превратиться в немощного старика, Соколовский? Несчастная остановка сердца, и ты уже не можешь ходить?

Игорь упрямо стискивает зубы и поднимается снова, хватаясь за спинку кровати, чувствуя, как его шатает, а перед глазами всё плывёт. По хер. Он должен найти Леру. Сейчас это становится необходимым. С ней что-то случилось. Он это чувствует. Пусть это будет просто каприз. Желание что-то доказать. Пусть. Он найдёт её и тогда выскажет в лицо всё, что думает.

В коридоре за дверью сидит охранник. Откуда? Успели уже.

— Игорь Владимирович, вам что-то нужно?

— Да. — Перед глазами плывёт. Хреново. Язык заплетается. Что они колят? Стасу бы понравилось. — Уйти надо.

— Врач не разрешил. — Охранник непреклонен. — Вам лучше полежать, Игорь Владимирович.

Игорь меряет его недовольным взглядом и нехотя возвращается в палату. Сейчас с ним спорить бесполезно. Он и муху-то прихлопнуть не сможет.

Беглый взгляд по комнате. Остаётся окно. Но оно с трудом поддаётся ослабевшим рукам. Приходится два раза останавливаться и отдыхать. Но силы возвращаются с каждым движением. Последний рывок. Свежий воздух врывается в палату, и Игорь повисает на подоконнике, дыша глубоко и жадно.

— Медстестра! Тут человеку плохо! — Санитарка внизу скрывается в здании. Времени мало. Наверное, скоро хватятся. Игорь вылезает наружу, повисает на руках. Босые ноги больно бьются об асфальт. Теперь наружу. Быстрее.

— Держи одежду. — Вика словно специально стоит и ждёт. Голос сухой. Равнодушный. Крепко ты её обидел, Соколовский. Ничего. Справимся. Сейчас с Лерой поговорим, и всё сначала, с чистого. Вместе.

Такси ловит Вика. Он отрывисто бросает адрес. Нетерпение. Оно охватывает, стоит машине тронуться. А ещё появляется страх. Липкой паутиной по нервам. Она не берёт трубку. Обиделась? Да на что? Знакомые цифры. Снова и снова.

Вика молчит. Сжимает губы в тонкую линию. Старается не смотреть в его сторону. Злится.

Больно. Почему ей до сих пор так больно? Дышать трудно. Сердце о рёбра как о прутья раскалённые. Доигралась, Родионова? Не заметила, как продала душу дьяволу. А его даже на несколько часов не хватило. Притащил в постель бывшую.

Вика вздыхает тихо, рвано. За что ты так со мной, Игорь? И что теперь? Дура. Какая же ты дура, Родионова!

Такси тормозит у дома. Игорь заходит в подъезд, не оглядываясь. Он словно забыл про неё, и от этого ещё хуже. Вика не глядя протягивает деньги таксисту и идёт следом. Зачем? Зачем тебе это, Родионова? Хочешь посмотреть на примирение сладкой парочки? Мазохизмом попахивает, не находишь?

Игорь уже стоит наверху. Рука — на кнопке звонка. Вторая — набирает её номер. Ему страшно. Ему за неё страшно, и Вика останавливается за спиной, отчаянно стискивая зубы. Молчи, Родионова. Тебе здесь уже не место.

За дверью откликается телефон. В пору выдохнуть — Лера дома. Но тревога туманит мозги, скользя по позвоночнику. Что-то не так. Что? Что с тобой, Лера?

Дверь легко поддаётся. Не заперто. Игорь бросает быстрый взгляд на Вику, впервые за всё это время. В их глубине страх. Первобытный. Тот, что лишает разума.

В квартире пусто. И тихо. Бесконечно тихо. Только телефонный звонок режет по натянутым нервам. Дверь в ванную приоткрыта. Холодея от предчувствий, Игорь подходит ближе, с каждым шагом чувствуя, как подкашиваются ноги.

Нет. Ну нет же. Лера. Как так-то? Он смотрит беспомощно, слов нет. Пусто. За что её-то? За что её в крови топить?!

Вика что-то говорит, отодвигает его в сторону, заставляет выйти. Он подчиняется. Тупо. Бездумно. Перед глазами — Лера. Скальпель. Ванна. Кровь. Руки в волосы, провести от затылка ко лбу резко, приводя себя в чувство.

Соберись, Соколовский. Ещё одна смерть на твоих руках. Как отмываться собираешься? Сколько их ещё будет? Кого убьют ради тайны, что нужна лишь ему? Куда ты полез, Соколовский?! Куда ты, мать твою, полез?

В кабинете у Пряникова тихо. Сидят. Переваривают информацию. Удивлены? Он тоже удивлялся, когда разворошил это осиное гнездо. Денег папиных больше нет. Друзей нет. Никого нет. Пусто.

Что же они ищут? И кто эти таинственные они?

— Дача. Мне надо попасть на дачу. Охранник хотел что-то сказать. Я должен туда поехать.

Никто не спорит. Странно. Все за ним. Как один. Почему? Едут быстро. Молча. Все в своих мыслях. Игорь издалека замечает столб дыма.

Дом пылает. Трещит, взлетая снопами искр. Вокруг суетятся пожарные расчеты, раскатывая шланги.

Игорь бросается вперёд, сам не зная, зачем. Там что-то важное внутри. Он знает. Точно знает, что иначе Крылов не звал бы его сюда. Именно сюда.

Внутри жарко и дымно. Глаза слезятся, дышать трудно. За спиной голос Жеки. Он-то зачем сюда полез, жить надоело?! Игорь пытается разглядеть хоть что-то в окружающем аду, но взгляд натыкается только на мамино фото. Ну нет, здесь он его точно не оставит.

Из дома вываливаются одновременно, надсадно кашляя. Жека что-то пытается сказать, возмущается, кажется. А Игорь стоит, тяжело опираясь на колени, держа в руках старую рамку с разбитым стеклом.

Выпрямляется, проводит нежно по застывшей маминой улыбке. «Вот и эта ниточка, что с тобой связывала, оборвалась, мама». Стёкла осыпаются под руками, падая в траву. Игорь осторожно достаёт мамино фото, недоуменно разглядывая листок, что за ним прятался.

Почерк незнакомый. Кто писал — теперь не важно. Схемы, названия, цифры — мозг схватывает на лету, выстраивая логическую цепочку. В голове щёлкает, встают на места разрозненные детали. Проясняются мысли. Всё так просто. Так просто, Соколовский. И так легко становится, будто крылья за спиной. Не виноват. Папа не виноват.

Свободная машина одна, и та пожарная, но Игоря это не останавливает. За руль — легко. Добраться бы скорее. Этот день сумасшедший, кажется, растягивается во времени, вмещая в себя сорок восемь часов, вместо двадцати четырёх.

Смерть Леры, покушение на него, трупы в багажнике папиной машины, пожар на даче — где тот неведомый сценарист, что закручивает гайки его жизни?

К папе, не останавливаясь. Надо сказать. Всё сказать. Объяснить. Объяснится. Прости, пап. Прости, что сомневался.

По двери топором — откуда только дурь берётся? Внутрь, не сбавляя шаг. Жалко. Как жалко он сейчас выглядит. Пьяный, постаревший. В глазах отчаяние.

Игорь протягивает листок, сбивчиво объясняя. Тебя подставили, пап. И тогда, шестнадцать лет назад, и сейчас. Ты знаешь, кто. Я знаю. Разобраться с ним, и дело с концом.

Прости, пап. Прости, что не верил.

Соколовский-старший смотрит недоверчиво. Такие подарки судьбы просто так не делаются. Вот он, сын, сам пришёл. И дело раскрыл. Гордость распирает, мешая дышать. Гордость и злость. На Игнатьева. На друга любезного.

Подставил. Удивлён? Не особо. Ожидал чего-то подобного тогда. Хорошо, хоть сейчас всплыло. Разберёмся, Игорёк. Во всём разберёмся. А потом посидим с тобой за бутылкой-другой. Так, как никогда не сидели. Ты теперь не откажешь, уж я-то знаю.

За сыном закрывается дверь. Звонок — один. Голос деловой. Подобрался, Соколовский. Всё-таки на стрелку едешь. Второй звонок ещё короче. Профессионалы не любят долгих разговоров. Всё решено. О деньгах при встрече договоримся.

Ещё немного потерпи, Владимир Яковлевич, чуть-чуть осталось, и ад этот закончится. И для тебя, и для Игоря.

Машина тревожно-красного цвета занимает всю парковку у входа в отдел. Рапорт — на стол. Хватит. Наигрались в сыщиков. Он отцу сейчас нужнее.

На улице пусто, все разбрелись. Долгий, бесконечно долгий день перевалил за середину. Игорь опускается на лавку, тяжело выдыхает. Облегчение. Вот какое оно, оказывается. Когда ничего не нужно. Ничего не хочется. Когда пусто, и от этой пустоты впервые хорошо.

Папа. Ты простишь меня, знаю. За всё, что наговорил сгоряча. За всё, что думал о тебе. Тем более за то, что думал.

Вика подходит как всегда неслышно. И он, как всегда, чувствует её, поднимаясь. И ты меня прости, Вик. За то, что сделал больно. Не специально. Но сделал. Не вернёшь ничего. Но ведь у нас будущее есть. Целая жизнь впереди.

— Ты увольняешься? — Она смотрит сквозь него, и от этого взгляда не по себе.

— Да. — Игорь смотрит жадно, ища искру эмоций на мраморном лице. — Ты захочешь меня потом увидеть? — Надежду в голосе не спрятать, да он и не пытается. Я люблю тебя, Вик. Ты же помнишь.

— Нет. — Вика по-прежнему смотрит мимо. — Хотя нет, один раз увидимся. У тебя документы на руках, надо вернуть.

— Верну. — Игорь злится. Так и будем играть в безразличие, Вик? Теперь, когда всё закончилось? Когда жизнь налаживается? К чему сейчас эта гордость? Ты же сама ко мне приехала, помнишь?! Или теперь так легко перечеркнёшь всё из-за одной глупой ошибки?

Вика кивает, отворачиваясь. Уходит. А Игорь ещё стоит, злится. На неё. На себя. Прежде всего на себя. Как всегда. Ты накосячил, Соколовский, тебе и расхлёбывать. Завтра же с утра с цветами под окно. Пусть хоть что делает, он с места не сдвинется!

— Соколовский! Тебя Пряников искал. — Малознакомый опер быстро скрывается внутри. Игорь оглядывается — Вика ушла. Куда? Психовать, наверное. Игорь фыркает, пожимая плечами. Никуда ты от меня не денешься, Виктория Сергеевна. И не надейся.

В кабинете Пряникова ощутимо пахнет бедой. Воняет даже, он бы сказал. Сам начальник смотрит с жалостью, и сердце ухает вниз с головокружительной быстротой. Папа. Что-то случилось с папой.

Машина мчит по встречке, истошно воя спецсигналами. Игорь сидит прямо, глядя перед собой. От страха мыслей нет вообще. Никаких. Только сердце бьётся где-то в горле. А ещё они слишком медленно едут. Далеко. До места, где папу… Игорь шумно сглатывает. Стискивает зубы. Желваки ходят ходуном по скулам. Не думать об этом. Не думать. Страшный сон. Кошмар. Он проснётся сейчас. Вот-вот проснётся. И всё будет по-прежнему. Они ошиблись. Соколовского так просто не убить.

Оцепление видно издалека. Репортёры, вездесущие шакалы, разматывают бесконечные провода, направляя глаза камеры на вновь прибывших. Игорь выскакивает из машины, расталкивая толпу перед ним.

— Игорь Владимирович! Вы можете прокомментировать…

— Игорь Владимирович! Вы знаете, кто стрелял…

— Игорь Владимирович!..

Голоса сквозь вату. Вокруг — вакуум. Пусто. Мир сжимается, отсекая всё лишнее. Только тело, что лежит в нелепой, неудобной позе на асфальте, стоит перед глазами. Кто-то хватает за плечи, заламывая руки, и Игорь впечатывается в пол, не сводя глаз с тела.

Это не папа. Это не папа, слышите меня?! Папа не может вот так лежать. В луже крови. В этой нелепой луже крови.

Хватка ослабевает. Его поднимают, но ноги всё равно не держат, подламываясь перед телом.

Па-ап. Папа. Ты… Как же ты… Зачем, пап? Ну зачем? Руки дрожат. Боль, оглушающая, ошеломительная приходит откуда-то, накрывая с головой.

«Ему неудобно. Переложить бы, рука, наверное, затекла так лежать. И глаза. Спокойные. Смотрят обречённо. Не смотри на них, пап. Не надо».

Игорь поднимается нехотя. Нет-нет, он всё понимает — люди работают. Позволяет себя увести, слушает что-то. Какие-то слова утешения. Кивает. Кажется, даже впопад.

И чувствует. Чувствует, как поднимается ледяная ярость, слепящая. Обжигающе-холодная. Как отступает боль, уходит глубоко, прячась от злости. Как сжимаются в кулаки руки, а тело наполняется силой, переливающейся через край.

Он отомстит.

Это не сложно. Ударить Пряникова и то сложнее. Его хотя бы жалко.

Офис Игнатьева сверкает стеклом и хромом. Идти вперёд, не останавливаясь. Расталкивая всех, кто пытается задержать. Он просто убьёт его. И всё. Уничтожит очередную тварь. Это ведь его работа. Он же не просто так в полиции служит. Это его долг.

Игорь застывает на пороге. Смотрит на него, на спокойную уверенность. На силу, которую он сейчас представляет. И ярость накрывает мозг, сжимая ледяные объятия.

Выстрел. Раз, два, три, вся обойма. Всё в него. В голову. Как папу.

Ничего. Ни-че-го. Стекло. Пуленепробиваемое. Это конец.

Его выводят из офиса, заламывая руки, а ему уже всё равно. Апатия высасывает всё из тела, оставляя пустую оболочку. Кончился. Он кончился. Теперь уж точно.

Люди, лица, голоса — всё сливается в один звук, жужжащий, неприятный. Глупый. Он скользит равнодушным взглядом по этой толпе и замирает.

Вика. Ты здесь зачем?

Даже отсюда он чувствует её. Чувствует её боль. Горькая усмешка кривит губы. Прости, Вик. Но завтра я не приду. Ты поставила не на ту лошадь. Она была бешеная, пришлось пристрелить.

========== 12. Не сойди с ума ==========

Комментарий к 12. Не сойди с ума

Эта глава родилась благодаря Ольге, которая буквально вложила идею мне в голову и заставила её реализовать!))Спасибо тебе, мой дорогой читатель!))

Действие происходит с момента разговора Вики и Игоря после пожара на его даче и угона пожарной машины.

Злость. Она медленно тлеет внутри, грозясь взорваться постыдным и мерзким скандалом. Нет, Родионова, ты не такая. Ты не будешь истерить. Да и было бы из-за чего! Из-за измены даже-не-твоего мужчины!

Не всё ли равно, кого он притащил в кровать. И кого притащит туда потом. Всё. Равно. Определённо всё равно.

Руки в кулаки, раздражённо смахнуть слёзы. Плакать ещё из-за него не хватало. Ты сомневалась, что тебе делать? Так радуйся — он сам тебе подсказал. Сам за тебя всё решил. Ты ему не нужна.

И жизнь у него налаживается. Вон, отец не виноват. Рапорт написал. Сейчас выпорхнет из отделения и не вспомнит о тебе, Родионова. И всё слова его — чушь, что в постели говорят. Ты тоже много чего ему говорила.

Память угодливо подбрасывает то, что стоит забыть поскорее. Кольцо его рук, в которых как дома — уютно. Дыхание, что обжигает мочку уха, вызывая улыбку. Смех, тихий, приглушённый, хриплый. Интимный.

Вика выдыхает сквозь зубы, почти переходя на бег. Коридор пустой. Все ушли. И на душе тоже удивительно пусто. Будто лимон — до капли выжата.

Забиться бы сейчас в уголок и… Что «и», Родионова? Ты помнишь? Не сметь рыдать! Не думать о том, что обидно. Что ночью чуть с ним не умерла. Что молилась, молилась, чтобы жил. А теперь…

А теперь по разным дорожкам. И только память не сотрёшь. Как бы ни хотелось. Память о яркой вспышке, осветившей жизнь. В яркие краски расписавшей.

Пусть уходит. Пусть. Вика сжимает подоконник, бездумно глядя в окно. Пусто. Хлопает дверь. Выбегает Игорь. Уже домой. Горькая усмешка кривит губы. Следом Пряников. Вика выпрямляется. Тяжелое предчувствие холодит позвоночник, скатываясь в живот. Что-то случилось. Что?

За ними, не раздумывая. Визг колёс — машина срывается следом. Вика выбрасывает руку — такси поймать не сложно. Что случилось с тобой, Родионова? Так и будешь, как собачка, за ним бегать?

Вика упрямо распрямляет спину. Что-то случилось. А значит, она может понадобиться. А потом уйдёт. И слова не скажет больше. Ни упрёка, ни поддержки.

Впереди — оцепление. Сердце летит вниз, сбивая дыхание с ритма. Вика не глядя сует деньги водителю, на ходу проверяя оружие. Что там — не разглядеть. Машина Пряникова давно стоит здесь. Пустая.

В висках пульсирует страх. Рука неосознанно сжимает пистолет, не спеша вытаскивать из кобуры. Тут и без тебя, Родионова, спецов хватает. Одних в штатском несколько машин. И репортёры. Что тут случилось?!

Она идёт вперёд, вслушиваясь в обрывки фраз, чувствуя, как в глазах темнеет. Игорь. Только не наделай глупостей, Игорь. Только не сорвись, прошу.

Пряников с ним. Должен удержать. Должен.

За спиной рёв мотора — машина начальника скрывается в пыли, заставляя отскочить репортёров. А те, почуяв добычу, уже сматывают провода, хватают камеры.

— Можно с вами? — Вика сама не знает, зачем хватает за руку молоденькую девушку, несущую микрофоны.

— Я из полиции. Это наш сотрудник. — Журналистка окидывает Вику заинтересованным взглядом и кивает, уже придумывая сенсацию.

Машина несётся, подрезая, внутри весело. Обсуждают горячие новости. Убийство Соколовского-старшего. Сына его, который бросился мстить. В том, что он знает, кто виноват сомнений ни у кого нет. И теперь вся стая мчит по следу зверя. И Вика с ними. Сидит в углу. Молчит. В себе. В себя.

Только не уничтожь всё, Игорь.

Не успевают. Они не успевают. Она чувствует это ещё на подъезде к огромному зданию. Внизу уже стоит полиция. Когда они здесь? Как? Вика вылетает первой. И останавливается. Ноги не идут.

Его выводят. Руки за спиной. Не церемонятся. Что ты наделал, Соколовский? Что, твою мать, ты наделал?!

Комок в горле. Не проглотить. Не вздохнуть. И мысль одна. Нелепая. Страшная в своей простоте.

Всё кончено.

Заметил. Он её заметил, а ей как ножом по сердцу. Остро. Колко. С мясом.

Молчит. А в голове криком исходит.

Стоит. А в голове на коленях к нему ползёт.

Слеза, неподвластная, своевольная сбегает вниз, к губам.

Не дрогнет.

Не дрогну я, Соколовский. Я тебя вытащу. Вытащу, а потом убью.

— Андей Васильевич, но так же не может быть. — Пряников морщится, как от зубной боли.

— Достала, Родионова. — Устало. Он и сам не знает, что делать. Куда бежать. К кому.

— Андрей Васильевич. — Голос срывается, но Вика моментально берёт себя в руки. — Почему нам ничего не говорят? Уже несколько часов прошло. Так не бывает. Даже пресса больше нашего знает.

— А ты не поняла ещё, Родионова? — Пряников оборачивается резко, рвёт на шее узел галстука. Вздыхает. Продолжает тише. — Нам ничего не скажут. Никто. Ничего. А пресса… Игнатьеву на руку их предположения. Он развлекается.

Вика сжимает губы, смотрит перед собой. За окном темно — бесконечно долгий день закончился. Ещё в обед всё было хорошо. Ещё в обед она на него злилась. Ненавидела. Почти.

А сейчас… Что сейчас, Родионова?

Сейчас — собранность. Холодность. Расчётливость. Никаких эмоций. Глубже. Дальше. Не сейчас. Позже. Потом. Когда-нибудь. Когда Игоря выпустят.

— Иди домой, Родионова. — Пряников вздыхает, падая в кресло. Вытягивает ноги под столом.

— Иди. Сегодня мы точно ничего не узнаем.

Вика машинально кивает. Поднимается. Из отделения прямиком к дороге. Поймать такси. Назвать адрес. Сейчас только туда. Может, пропустят.

Холодно. Ей холодно, несмотря на жару. Последние деньки августа. Отпускники возвращаются в город. Дети собираются в школу. Жизнь кипит. Бьёт ключом. По голове. По голове ключом, Родионова.

Вика смотрит на стальную дверь, ставшую почти родной за эту неделю. Отпуск за свой счет. Никто ничего не спрашивает. Все понимают. Или делают вид.

Неделя. И ничего. Ни слова. Ни весточки. Ни свидания. Утихает шумиха в прессе. Новость уже не для первых полос.

А для неё всё ещё самая главная. Теперь и навсегда. Вика вздыхает прерывисто. Горько. Уходи отсюда. Уходи, Родионова. Не твоё это. Никогда твоим не было, и теперь уж точно не будет. Зачем ты здесь? Что сказать ему хочешь?

Холодно. Звезды мигают с бархатного неба. В насмешку. Чем не ночь для любви? Вика обхватывает себя руками, зябко ёжась. Пытаясь не думать о том, как он там. Что с ним. О чём сейчас его мысли? О ком?

Ну, уж точно не о тебе. Без тебя хватает.

Сирота. Он теперь сирота. Как и ты, Вика. Чувствуешь, как пусто вокруг? Как одиноко. Теперь одиноко. Без него.

Лучше бы умер.

Мысль пронзает мозг, заставляя замереть от испуга. Ты это сейчас всерьёз? Дура!

Вика фыркает. Смешно. Аж до слёз. Истерика накатывает внезапно. Мощная. Нежданная. Ожидаемая. Сжимает в тисках, заставляя стискивать зубы и выть тихонечко. Выть на лавочке перед входом в СИЗО.

Вокруг тихо. И темно. Теперь ты навсегда одна, Родионова. Ты же этого хотела. Всхлипы становятся глубже и громче, уже не остановить. Вика склоняется к коленям, пряча лицо в ладонях, кусая кулак. Плечи содрогаются в безуспешных попытках успокоиться.

Что теперь? Как теперь? Зачем теперь?

Тяжёлая рука ложится на плечо, прижимая к себе. И Вика доверчиво тянется, не пытаясь отодвинуться. Не всё ли равно, кто решил поддержать, когда ты стоишь на пороге отчаяния?

— Мы его вытащим. — Голос, ровный, спокойный звучит над ухом, а на душе от этой уверенности теплеет. Даня. Зачем ты такой, Дань? Зачем такой для-меня-слишком-хороший?

— Пойдём, я тебя домой отвезу.

— Нет. — Вика неосознанно вцепляется в лавку.

— Пойдём. Помоешься хоть. А то выпустят твоего Соколовского, а ты… — Даня усмехается невесело. — В общем, поехали. Я отвезу.

И жизнь снова входит в свою колею. Размерено. И смысл в ней только один — увидеть. Только этим и живёт. Почти бесцельно.

На работе как всегда. Расследования, улики, бумажная волокита. Все делают вид, что ничего не произошло. Что Игоря в их жизни не было.

Она бы и рада их поддержать. Да не может. Не получается. Потому что он — везде. В кабинете, в коридорах, в мыслях.

Она не может не думать о нём днём, взглядом возвращаясь на стул, где он сидел. На стол, за которым играл. На медведя, которого покалечил… Иногда привычно наворачиваются слёзы, и она так же привычно и умело их скрывает.

Всё хорошо.

— Ты как, не передумала ещё? — Даня привычно улыбается, привычно смотрит с привычной надеждой. Вика вздыхает. Почему нет? Просто ужин. Просто еда. Просто разговор.

Она отказывала ему уже пять раз. Неудобно.

А дома — вырезки, намётки, мысли. И Игорь. Везде Игорь. Дома одна. И с ним. Одновременно. Медленно сходит с ума. Это помешательство, Родионова. Возвращайся. Возвращайся к жизни.

— Нет, Дань. — Даже получается почти-улыбнуться. — Всё в силе.

— Ну и отлично. — Даня выдыхает облегчённо, смущённо улыбается. Ей его жалко. И себя жалко. И Игоря… Стоп! Выдохни. Не сейчас. Не. Сейчас.

Не сейчас. А когда? Проходит месяц-второй. Жизнь продолжается, Вика. Когда ты жить опять начнёшь? Не умеешь больше?

Так, как было с ним, не будет. Смирись. Смирись, и живи. Вот, и мама твердит: живи, Вика, живи. Посмотри, какой мужик рядом. Надёжный. Настоящий. Не призрак из тюрьмы. Тебе плечо нужно было — вот оно. Только руку протяни. Что не так? Бери. Пользуйся. Живи. Пытайся.

========== 13. Из пепла поднимаются только фениксы ==========

Стены мерзкого бледно-зелёного цвета. Словно краска призвана напоминать — безнадёжно. Навсегда. Смирись. Узкое окно под потолком — насмешка над узником. Смотреть на кусочек неба над головой.

Поначалу мыслей нет. Шок. И это хорошо. Тупо смотреть в стену, забывая о том, что потерял.

Со временем приходит осознание. И тогда становится… Пусто? Наверное. Не жалеет. Ни о чём. Хотя нет. Об одном жалеет. Что стекло оказалось бронированное.

Деньги. Работа. Да что там, — жизнь — всё осталось там. В прошлом. А здесь лишь пустота. Он погружается в неё, вязкую и липкую. Часами лежит, бездумно глядя в засиженный мухами пожелтевший от табака потолок.

Думали, сломают его, определив в одиночку. Просчитались. Он почти доволен. Почти благодарен.

Дни текут, не задевая. Утро. День. Ночь. Одно походит на другое. Сна почти нет. Во сне — всё хорошо. Слишком больно просыпаться. Во сне — то, чего не будет. Никогда. Во сне — память.

Допросы, очные ставки, дознания — всё позади. Суда не было. Оставили в покое. Забыли о нём. Надолго? Надеется, навсегда. Заслужил. Сглупил.

А как? Как по-другому? Нанять киллера? Папа уже пытался.

Папа. Осознание потери приходит не сразу. Слишком глубоко забилась боль. Он не спешит её оттуда вытаскивать. Но она рвётся наружу, стучится в память упрёками, горькими словами, что бросал сгоряча. Как теперь оправдаться? Как? Господи…

Руками по лицу. Смыть бы с себя всё это. Память. Смыть бы хотя бы её.

Его вина во всём. Слишком бездумно. Слишком порывисто. Аффект? Да чёрта с два! Холодный расчёт? Тоже нет. Слепящая ярость. Безумная. Заливающая глаза.Туманящая рассудок.

Перед глазами стоит его лицо. Спокойная, понимающая усмешка. И со временем приходит понимание — знал. Знал и ждал. От того и броня в кабинете. А он повёлся на это, как дурак. Пошёл на поводу у ненависти.

Кулак летит в стену. Сколько раз она принимала удар, равнодушно взирая на очередного заключённого?

Дни идут, складываются в недели. Безразличие затягивает, заставляя опускать руки. Зачем всё это? Кто о нём теперь вспомнит? В отголосках сознания крохотная искра. Вика.

Нет-нет-нет. Только не о ней. За все эти дни о ней — ни разу. Потому что тогда — всё. Сломается. Она проходит по краю сознания. Взгляд, полный укоризны. И безысходной боли. За это он себе никогда не простит.

Предупреждал. Предупреждал ведь, или только в мыслях просил оставить в покое? Не помнит. Не помнит ни одного слова, что были произнесены когда-то. Зато помнит гладкость кожи под своей ладонью. Помнит сладкий шепот в губы. Помнит аромат, окутывавший миндальным облаком… Помнит. А лучше бы забыл.

Не надо. В прошлом.

С утра до ночи в одну точку. Бессилие выпивает по капле. Скоро ничего не останется. Прогорел. Дотла. Из пепла поднимаются только фениксы. Он не поднимется.

Шаги по коридору. Скрип дверцы на окошке.

— Соколовский, на выход.

Привычно подойти к стене, руки за спину. Дождаться, когда щёлкнут наручники, покорно идти по коридору, опустив голову.

Опять адвокат? До сих пор верит, что не безнадёжно? Кто только платит ему, где эти доброжелатели?

Бетонные плиты, ровные и гладкие, стелятся под ноги, когда он вдруг спотыкается, вздрагивая всем телом. Не может быть. Вскидывает взгляд на конвой, пытаясь разглядеть хоть что-то. Хоть какую-нибудь эмоцию, которая подскажет, что прав. Что не ошибся.

Сердце стучит, как заполошное, выбивая воздух из лёгких. Надежда, растрёпанная, с безумными глазами бьётся в голове, заглушая голос разума.

Он чувствует. Чувствует слабый запах миндаля, даже отсюда, даже за несколько метров от комнаты для свиданий.

Колени подкашиваются. Чёртов слабак! Едва успевает подавить постыдное желание бежать. Бежать обратно, в камеру, только бы не видеть её, не слышать, не… Не успел. Дверь распахивается, его пропускают внутрь. Снимают наручники.

Не смотрит. Упёрся взглядом в пол, ждёт, пока уйдёт конвой. Не смотрит, но чувствует. Чувствует, как воздух в комнате густеет, с трудом проходя в лёгкие. Чувствует её каждой клеточкой, каждым нервом. Молчит. Что говорить? «Привет, как дела?». «Что нового?». «Зачем пришла?».

Её тихий прерывистый вздох заставляет наконец повернуться.

Сидит на краю скамейки. Напряженная, как струна. И смотрит. Смотрит своими нереальными глазами, будто кожу сдирает. Заживо. Он задыхается, не в силах не смотреть. Видит всю и сразу, до крохотных мелочей.

Похудела. Осунулась. Тёмные круги под глазами. На шее судорожно бьётся голубая жилка. Руки сжимают ручки сумочки.

— Привет. — Получается хрипло и, наверное, жалко. Улыбка пытается тронуть губы, и мышцы удивленно откликаются на давно забытый жест.

— Игорь. — На выдохе. В глазах — слёзы. Сиди! Сиди на месте, слышишь!

Блять.

Сжимает её, крепко, как только может. Так, что она невольно охает, прижимаясь ещё сильнее, шепча что-то, пытаясь поцеловать сразу всё: щёки, скулы, губы. Зарывается носом в копну волос. Дышит. Дышит, боясь, что сейчас проснётся. Боится закрыть глаза.

— Зря пришла. — Звучит сдавленно. Чёрт, Соколовский, ты что, плачешь?

— Раньше не получалось. — Она оправдывается, пряча лицо на его груди. Чувствуя, как рвётся сердце при виде его. Такого. Подавленного. Почти сломленного. Не может так быть. Это не Игорь. Этот посеревший, осунувшийся мужчина с пустым взглядом — не он.

— Не надо было. — Настаивает Игорь, с трудом заставляя себя отстраниться. Отодвинуть. Подальше. Хотя бы на расстояние вытянутой руки. Жадно пожирать глазами, но больше не трогать. Никогда.

Вика вздрагивает, поджимая губы. Видит — опять упрямство во взгляде. Знакомое. Родное. Значит, не зря. Значит, оживёт.

— Я тут тебе принесла немного… — Неловко показывает на сумку, стоящую у входа. — Коньяк передавать запретили, прости. — Жалкая усмешка. Попытка пошутить. Он делает вид, что поддерживает. Кривит губы в ухмылке.

— Перебьюсь. — Опускается на скамейку напротив. Вот так. От неё — подальше.

— Как ты? — вопрос слетает с губ одновременно, заставляя наконец искренне улыбнуться. Кивает, вынуждая заговорить первой.

— В отделе как всегда. Мы пытаемся помочь. Найти хоть что-то, хоть какую-нибудь зацепку. Чтобы тебя выпустить под подписку до суда… Хотя бы так… — Она расстроено замолкает.

— Не тратьте своё время. — Горько усмехается. Сам он на это даже не надеется. — Игнатьев не позволит. Лучше не лезьте. Только хуже сделаете. Себе.

— Так как ты? — повторяет вопрос, который она специально оставила без внимания.

А как она? Как сказать? Как объяснить, что жизнь закончилась в тот момент, когда за ним захлопнулась дверь полицейской машины? Как рассказать, что день за днём она не могла ни говорить, ни спать, ни есть. Мысли — только о нём. Нервы на пределе.

Как ночевала под дверьми СИЗО. Как умоляла пустить. Хоть на пять минут. Как предлагала деньги. Любые. Только дайте поговорить. Как теряла саму себя.

Как в один из дней, что она проводила на лавочке, бездумно глядя перед собой, пришёл Даня. Сел рядом и просто молча обнял. Как рыдала у него на груди, чувствуя себя мерзкой. Грязной. Больной. Больной Соколовским.

Как позволила ему утешить. Как разрешила снова войти в свою жизнь. Как запретила даже касаться темы об Игоре.

— Хорошо. — Сухой ответ. Глаза в пол.

Он понимает. Кривится. А что ты хотел, Соколовский? Чтобы она ждала тебя, как жена декабриста? И тут же приходит ответ: да, хотел. Хотел, чтобы думала. Хотел, чтобы ждала. Хотел, чтобы… Чтобы что? Ну? Скажи! Даже в мыслях не позволяешь произнести это слово из шести букв.

— Не надо тебе приходить. — Хмуро. Отводя взгляд.

— Игорь. — Тянется к нему. Тянется всем телом. Он едва успевает одёрнуть руки, вжимаясь в холодную стену.

— Не надо! — Смотрит испуганно. С ней всегда так — слишком. Слишком сильно. Слишком много эмоций. Слишком страшно.

Страшно чувствовать себя беззащитным. Перед ней. Обнажённым.

— Не надо, — тише повторяет он. Смотрит. В глазах — мольба. К чему это? Зачем мучить? Себя. Её. За что?!

— Время. — Равнодушный голос за дверью чуть не заставляет его выдохнуть от облегчения. Бежать. Бежать отсюда. Не надо было и заходить. Как теперь уйти?

— Я приду. — Вика смотрит на него, скользя по лицу взглядом, пытаясь запомнить. Каждую чёрточку. Каждую морщинку. Запомнить, чтобы потом мысленно целовать, падая в безысходность.

— Не надо. — Твёрдо. Становится к стене. Руки за спину. Щёлкают наручники. В руки — сумку. Её сумку. Не оборачиваться. Только не оборачиваться.

========== 14. С тобой всегда мало ==========

Он живёт ими. Встречами с ней. Оживает и каждый раз умирает. Снова и снова. Стоит расстаться. Надеется и ненавидит себя за эту надежду.

На что надеешься, Соколовский? На «долго и счастливо»? Да по хер. Бесшабашный пофигизм бурлит в крови. Что будет завтра? Он не знает.

Появился смысл жизни. Появилось желание выйти. Появилась цель. Пусть не связана с ней. Пусть. Но она вдохнула в него жизнь. Как всегда.

Пятый месяц он сидит здесь. Четвёртый — изучает азы экономики. Что мешало учиться в Кембридже? Иногда накрывает злость. На прошлого себя. На то, что бездарно тратил время.

Зато теперь его — масса. Новые знания раскладываются по полочкам, заполняя пустоты.

Стена обрастает вырезками. Новыми. Новыми. Игнатьев, отец, он сам — лица, чёрно-белые и цветные, смотрят с газет и журналов.

Холодный расчёт.

Месть — это блюдо, которое подают холодным.

Сколько смысла теперь в этой фразе.

Он продумывает всё. До мелочей. До точек. Просчитывает развитие событий. Если пойдёт не так. Если свернёт не туда.

Ошибки быть не должно. Он выйдет и отомстит. Даже если для этого потребуются годы, что придётся провести в тюрьме.

Ненависть никогда ещё не была такой ослепительно чистой. И он никогда ещё не испытывал подобного по отношению к другому человеку. Всё когда-нибудь бывает впервые.

Дни и ночи теперь наполнены смыслом. Выстраивать цепочки, чтобы снова их рушить. Он мог бы порадоваться, но разучился — дни летят незаметно. Кончики пальцев опять покалывает. Как когда-то. От нетерпения. Хочется сорваться с места и бежать. Бежать отсюда. К Игнатьеву. Доказывать. Сажать. Мстить.

Пятница. День. Она не пришла. Нельзя показать, как страшно. Почему? Что случилось? Просто сидеть в углу, пялясь в стену. Если наблюдают — не дождутся. Ему всё равно. Но время вдруг останавливается. Тормозит. Зависает. И он сам не может сказать, что не так. Пусто. Она забыла? Страх. Он ледяным ручейком скользит к сердцу. Пошло звучит? Зато правда! Игорь выдыхает. Резко. Сжимает кулаки. Не дождётесь. Всё хорошо. Слышите?! Хорошо!

— Соколовский! На выход. — Сухой голос, а от него — буря эмоций. Куда? Зачем? Время свиданий почти кончилось. Зачем?

К стене. Руки за спину. Как всегда. Куда ведут? Он тут впервые. Деревянный пол. Запах еды. Не тюремной. Домашней. Хочется остановиться и вдыхать. Докатился, Соколовский. Нюхать борщ будешь?

Щелчок за спиной. Наручники сняли. Зачем? Почему? Кто добился?

— У вас сорок восемь часов. — Сухой голос объявил приговор Золушке. А где хрустальные туфельки?

Игорь осматривается, пытаясь понять, где он. Небольшая камера с узким окном. Большая кровать в центре. И дверь. Открывает — в туалет. Душ. Вода — горячая. Кто озаботился? Доброжелатель?

Одежду — на пол. Спохватывается. Осторожно откладывает в сторону, чтобы не намочить. Мало ли. Но это — кайф. Горячая вода. В одиночестве. Кайф. Закрыть глаза и просто позволить воде стекать по телу, бить по коже. Не дышать. Почти.

Из душа — как на свободу. С чистой совестью. Закутаться в колючее полотенце. Обернуться и оглянуться. Ничего не поменялось. И что могло-то?

Что ему здесь сделают? Убить попытаются? Так пусть. Перед глазами — обычная кровать. Впервые почти за полгода. Убивать? Позже. Полотенце — в сторону. Под одеяло. Спать. Просто спать в нормальной кровати. Не на нарах. И то хорошо.

Сколько она отдала за этот день? Если бы знакомые узнали — не поняли бы. Или посмеялись. Или дурой бы обозвали. Дура же. Дура и есть. Кому это надо? Отдавать три месячных зарплаты за свидание, что другие бесплатно получают. Всего-то и надо — сказать: Соколовский, женись. Смешно.

Зачем ей это надо? Жизнь налаживается. Мужик надёжный — рядом. Чего ещё хочешь? А он ведь спросит. Будь готова, Родионова.

Ключ — в руку. Инструктаж — кивая. Поняла. Дальше — сердце в горле. Страшно. Как встретит?

Дверь — на себя. А там… Он спит. Руку под подушку. Ногу подвернул. За полгода загар, въевшийся в кожу, казалось, намертво, не смылся. Даже на казённых простынях выделяется. Безмятежно.

Она тихо проходит внутрь, ставит сумки на пол. Садится рядом на кровать. Не будить. Любоваться.

Глаза щиплет. Губы дрожат. Разрыдайся ещё, Родионова! Чтобы проснулся, а ты — ревёшь.

— Вика? — Он резко открывает глаза, словно почувствовал. Смотрит недоуменно. Морщится. Думает — приснилась.

— Здравствуй. — Робкая улыбка трогает губы. Пальцы дрожат. Губы дрожат. Вся — сплошная дрожь. Не выдерживает. Громко всхлипывает. Прячет лицо в ладонях.

— Вик. — Секунда — он рядом. Обнимает. Крепко. Как только он может. Шепчет что-то сбивчиво. Про то, что всё будет хорошо. Про то, что она глупая. Про то… Не важно. Рядом. Настоящий. Близко.

Глаза в глаза — не наглядеться. Утонуть бы в них. Навсегда. В мутной зелени. В прозрачной голубизне.

Каждый помнит, где и в ком он тонул. Помнить — мало. Держать в руках — мало.

Срываются одновременно. В губы — жадно. Слепит жажда. Жажда обладать. Гладить. Касаться. Целиком. Одновременно.

Одежда трещит под его напором. Вика решительно отстраняет нетерпеливые руки, сама сражается с пуговицами. Путается в ремне джинсов.

Он лежит, не двигаясь, смотрит. Смотрит жадно, поедая взглядом каждый открывающийся сантиметр её тела. Желанного. Не забытого. Родного.

Последний клочок ткани не успевает опуститься на пол. На него, как в омут с головой. Не успевая задержать дыхание.

Руки, губы, ноги — сплетается всё. Одно целое. Они теперь одно целое. Навсегда. На сорок восемь часов. Неистово. Яростно. Горячо. Не сдерживая криков.

Воздух возвращается неохотно. Тяжелое дыхание рвано слетает с губ. Пальцы сплетаются вместе. Вдруг — сон?

— Ты сумасшедшая. — Игорь поворачивает голову, смотрит на неё. Восхищённо.

— Знаю. — Вика смотрит серьёзно. Слишком серьёзно. Протягивает руку, касаясь его губ. — Это всё ты. Ты меня с ума сводишь.

Игорь молчит. Только смотрит. Пристально. Глубоко. Так, что Вике не по себе становится. Страшно. Страшно заговорить о том, о чём оба думают. О том, что стоит между. О том, кто стоит между.

Время летит, не останавливаясь. В комнате с узким окном, забранным частой решёткой тихо. Остался час. Вика прячет глаза. Надо сказать. Надо. Соберись, Родионова. Давай, скажи ему, какая ты, оказывается, шлюха.

— Как там Даня? — Игорь сам заводит разговор. Не хотел портить короткое счастье. Но не знать — ещё хуже. Ты ведь и сам всё понимаешь, Соколовкий. Каково это — делить свою женщину с другим? Знать, что после тебя она к нему поедет. Каково это — понимать, и ничего не делать. Принимать её решение. Смиряться. Малодушно радоваться жалким крохам её внимания. Нужным крохам. Необходимому вниманию.

Ты трус, Соколовский. Боишься сказать, чтобы она с ним порвала. Боишься, потому что знаешь — тебе предложить нечего. Годы встреч раз в неделю. Секс раз в полгода. Расти моих детей, Родионова. Одна расти. А я буду здесь тебя ждать. Зато точно никуда от тебя не денусь. Хочешь так, Вик?

— Игорь, я… — Вика замолкает, повинуясь его руке. Он не хочет слышать. Не может. Знает, но не хочет. Тянется к ней, прижимает к себе. Глаза прикрывает.

— Не говори ничего, Вик. — Хрипло. — Зря я спросил.

— Игорь. — Вика отстраняется, смотрит прямо в глаза. Тревожно. Умоляюще. «Пойми меня. Прошу».

— Ш-ш. — Он легонько дует в лицо, заставляя моргнуть. — Давай не будем. Не надо сейчас. Потом. Когда я выйду.

Он ненавидит себя. Ненавидит за эти слова. За то, что поддаётся ему, этому безумию. Позволяет ей жить с другим. Мирится с этим. Заставляет не думать.

Она уходит. Лязгает дверь. Снова камера. Снова пустота. Снова мысли. Теперь — горше. Тошно. Дышать тяжело. Как же муторно всё это! Хочется рычать. Биться головой о стену. Вздёрнуться под потолком. Как не сойти с ума? Как сохранить ясность?

За окном давно зима. Холодно. На душе тоже. До стужи. Вика вчера приходила. В последний раз. Больше — не пустит. И видеть не хочет. Пустой взгляд на пустые стены. Выходит замуж. Так быстро. Так быстро, Вик, вот она, любовь твоя какая? Закричать бы, да нельзя.

«Даня сделал мне предложение». Поздравляю, Вик, что уж там. Молодец. Времени зря не теряешь. Один — в тюрьме, другой — под боком.

Ты же знал, что так может быть. Знал. И сам ей позволил. Что теперь пенять? За что боролся, на то и напоролся. Получай теперь. По полной. От души. Под дых.

Игорь роняет голову в ладони. По короткому ёжику — резко. Выпрямляется. Зубы стискивает так, что скрипят. Вот-вот посыплются. Их скрип отражается в голове, и он запоздало понимает, что это ключ, что поворачивается в двери.

— Соколовский, на выход. — За дверью равнодушный конвой. И он к ним. Равнодушно. К кому, куда, зачем — больше не важно. У вас получилось. У всех вас, кто бы вы ни были. Сломался. Кажется, теперь точно.

Ведут в приемник. Вещи. Летние. Часы. Швейцарские.

— У меня ещё пистолет был. — Пробует шутить. Получается. Понимание приходит позже. Когда ворота за спиной лязгают и снег, мелкий, колкий за шиворот падает.

Выпустили.

Кто? Зачем? Почему сейчас? Воздух свободы не так приятен, как кажется там, за решёткой. Но он так кстати сейчас, когда желание жить до нуля опускается.

— Игорь Владимирович! — Незнакомый голос заставляет обернуться. Встречают. Ну что, Соколовский, вперёд, навстречу новой жизни? Радостно? Не очень. Но ничего. Прорвёмся.

========== 15. Я для тебя неудобный ==========

Чёрное и белое. Два цвета. Белый снег. Чёрные могилы. Монохром. Как в его жизни. Как в жизни его грёбаной, что давно лишилась цветов. Яркости. Ледяной воздух обжигает лёгкие. Каждый новый вздох — с трудом.

Игорь переводит взгляд с могилы на цветы в руках. Кроваво-красные розы. Единственное яркое пятно. Мелодраматично. Пафосно. Привет из прошлой жизни.

Водка — забытый вкус — обжигает горло. Разносит тепло по телу. Бьёт в голову напоминанием — жизнь продолжается. Месть начинается. Радуйся, Соколовский, тебе судьба второй шанс подарила. Радуйся, что легко отделался. Радуйся, что жив остался. Радуйся, блять!

Взгляд обратно — мама, папа. Тебе до сих пор не весело, Соколовский? Смотри, они тобой гордятся. Смотрят спокойно, почти-счастливо. Если в смерти может быть счастье.

Игорь делает новый глоток. Хмурится. Фигура, чёрная, как надгробия вокруг. Поднимает руку в приветственном жесте.

Неужели опять Игнатьев? А тебя это удивляет? Думаешь, он вот так просто от тебя отстанет? Забудет? Вычеркнет?

Почему нет? Не просто так же выпустил. Наигрался. Стало скучно. Игрушка надоела.

А теперь — эта фигура. Игорь срывается с места, бежит следом. Найти, узнать, расспросить. Не успевает. Рявкает мотор, машина нагло и неспешно отъезжает от ворот кладбища. На грязный снег ложится ярко-синее пятно — открытка.

Монтенэгро. Райский уголок. Опять загадки? Для чего? Кому нужны?

— Заводи! — Игорь бежит к своей машине. Догнать. Выбить у твари, выбить всё. Надоели загадки. Досыта ими наелся полгода назад. Больше не позволит. Водить себя за нос не позволит. Не для того продумывал. Просчитывал.

Яркая вспышка заставляет зажмуриться до того, как барабанные перепонки оглушает мощный взрыв. Игорь падет, открывая глаза, глядя на обломки того, что пару секунд назад было машиной. В воздухе разливается тошнотворный запах горелого мяса.

Начинается.

Полиция появляется быстро. На удивление быстро. Отрывистые показания. Номер телефона. Найдёте. Позвоните. Сейчас не о том.

Какими играешь ты? Белыми или чёрными? Ты ещё сомневался? За тебя опять всё решили.

Игнатьев делает шаг. Следующий ход за тобой, Соколовский. Куда ты поставишь свою чёрную пешку?

Такси останавливается у офиса, знакомого до боли. Тоска сжимает крепко, резко. Он едва успевает её сдержать. Больно. Папа. Как долго это будет продолжаться? Когда отпустит? Учись, Соколовский, учись заходить сюда, как к себе домой. Без воспоминаний. Без сожалений. Без сомнений.

Ты здесь хозяин.

Секретарша, новенькая, напуганная, не узнаёт. Не знает. В кабинет, не останавливаясь. И снова по нервам — как раньше. Как к папе. Нет. Поправляет себя. Как к себе.

Жесткий взгляд. Жесткий голос. Не я такой, жизнь такая.

Сотрудники разбегаются, совещание закончено. Так, Соколовский, пусть боятся. Пусть уважают. Не эти, так другие.

Свой план описывает коротко, отрывисто. Деловито. Он знает, чего хочет. Прёт вперёд как локомотив. Без остановок.

Нужен юрист. Толковый? Лучший. Акула. Чтобы съесть. Проглотить и не подавиться.

Разжевать, раздробить на крохотные кусочки.

Пусть знает. Пусть жалеет. Пусть… Пусть на хер идёт. После будет не важно.

Сознание собственной силы наполняет медленно, придавая уверенности, растекаясь по телу. Последний шаг, он сложный самый.

В отделение. К ней. К Вике.

Оно тебе надо, Соколовский? Вот серьёзно — оно тебе надо?! Оставь. Пусть живёт. С Даней. Замуж. Дети.

Нравится перспектива? Тошно.

По коридору, к кабинету Пряникова. А сердце в горле, как заполошное. Зачем ты сюда возвращаешься? Зачем, твою мать, ты сюда постоянно возвращаешься?

— Здрасьте. — На губах улыбка. Бесшабашная. Из далёкого прошлого. Как в тот день, в самый первый в отделе.

Вот только лица у всех другие. И эмоции, что в воздухе повисли, звенят.

— Не волнуйся, на свадьбу можете не приглашать. — Он не может отказать себе в этой мелочи. В этой мелочности. Успеть поймать движение её губ. Незаметное. Горькое. Что, Вик, не ожидала?

Я тоже не ожидал. Но вот он я. Здесь. Что делать теперь будешь, Вик? Ко мне? Или с ним?

Игорь с усилием гасит злость. На неё. На себя. Как всегда. С тобой ведь ровно не бывает, да, Вик?

Коридор. Он. Она. Де жа вю.

— Почему не сказал, что выпускают? — Голос звенит от обвинений. За что ты так, Вик?

Думаешь, я бы не сказал тебе? Тогда. В последнюю встречу. Когда ты сказала, что замуж выходишь. Думаешь, издевался? Думаешь, для меня это ничего не значило? То, что между нами. Ничего?

— А зачем ты ко мне приходила? — Вырывается против воли. Хочет обидеть. Задеть. Сказать вот так, небрежно. Пощёчина, хлёсткая, обжигает. Как быстро ты забыла, что я жил этими встречами. Что тобой жил. Каждый день глаза открывал, зная, что опять тебя увижу. А теперь… Не удобно теперь, да? Я теперь для тебя неудобный.

Рабочий день. У людей нормальных. У него — индивидуальный заказ. Мальчонка. Взгляд загнанный. Устал доказывать. Устал добиваться.

У вас есть мама?

Простые слова, а до сих пор как по открытой ране ножом. У меня и папы теперь нет, пацан. Желание помочь приходит сразу. А иначе — как? А иначе зачем он здесь?

Благо связи остались. Знакомые. Не друзья. Связи.

Жека откликается на удивление быстро. Отзывчивый стал. Что, Жек, Даня достал вечной угрюмостью? Игорь хмыкает. Весело. До сих пор не верится, что это всё — правда. Что жизнь снова продолжается. Что не зависит от чужих распорядков и расписаний. Что можно делать всё, что пожелаешь. Почти всё…

Похитители — малолетки. Дилетанты. Ожидаемо. Вот так, Соколовский, только вышел, уже дело раскрыл. Ценный кадр. Ценить только некому.

У дверей отдела снова она. Догоняет. Зачем? Что ты мне хочешь сказать, Вик? Что всё бросишь ради меня? Не сможешь. Тогда не смогла, и сейчас не сможешь. Это в тюрьме я тебе нужен. Несчастный, одинокий, жалкий. Жалеть ты любишь, Вик, а меня нет. Не любишь.

— Если я попрошу всё бросить, бросишь? — Глазами по лицу — жадно, на выдохе. Сердце выбивает быстрее секундомера. А она молчит.

Понятно.

Понятно всё с тобой. Я для тебя слишком неудобный теперь. Ты опять боишься. Всего боишься. Себя боишься. Нас боишься. Любви боишься.

А его вдруг злость окутывает. Заливает глаза, затмевает мысли разумные. Не нужен я тебе, Виктория Сергеевна? Так и ты мне не особо-то.

Ночной клуб — очередной привет из прошлого. Странное место для странной встречи.

Адвокат, уверенный, даже слишком. Понимает с полуслова. Это нравится. Не привык Соколовский подолгу объяснять. У отца перенял. Или понимают, или на выход. Этот из понятливых.

Итак, его ход уже сделан. Можно расслабиться. Можно ожить. Можно вспомнить, что полгода людей не видел. Нормальных. Почти. Вика не в счёт. Опять она… В голове, в мозгу, в мыслях…

Больше женщин нет? Свет клином? Скользит взглядом по клубу, отмечая девушку за стойкой.

Классическая схема — хулиганы, барышня в опасности… К такой подкатить — раз плюнуть. На ночь. Почему нет? Он свободен. Ему сегодня прямым текстом почти сказали. Перед кем отчитываться?

Девушка милая. Простая. Весёлая. И он расслабляется по-настоящему, забывая обо всём. С ней легко. Нет этого напряжения вечного, воздух не искрит, не сгущается. Всё ровно. И не слишком. Она притягивает. Заставляет смотреть на себя снова и снова. Улыбаться. Хохотать в голос.

Как глоток свежего воздуха. Катя.

Всё остальное — естественно. Закономерно. И сладко. Очень сладко.

Игорь купается в ней — в страсти, пульсирующей в висках и ниже, там, где сейчас её руки с ремнём возятся. Целует жадно, словно сто лет никого не целовал. А может, так и есть.

Может, то, что было когда-то — сон. Сладкий. Несбыточный. Несбывшийся.

А Катя — вот она. Податливая. Жадная. Жаркая.

То, что надо. То, что искал. На ночь. А может, больше. Чем чёрт не шутит? Он же теперь один. Никому не обязан. Ничем.

Секс неистовый. Словно подростки. Когда такое было? Пол, стол, снова пол, кровать — ей так просто не насытиться.

Останавливаться — не хочется. Так и двигаться в одном ритме. До утра. До серого рассвета. Затихать и лениво гладить, пропускать волосы сквозь пальцы. Говорить ни о чём и обо всём. Уютно.

С ней не надо напрягаться. С ней не сложно — просто. А ему только этого и надо сейчас — чтобы просто. Устал от сложностей. Устал преодолевать. Устал доказывать. Устал.

Просто лежать вот так — ни о чём не думать. О том, что вместе видеть не должны. О том, что мужчина чужой дома ждёт. О том, любит она или нет…

Здесь всё это — не важно. И потому уютно.

========== 16. Не лги себе ==========

Беспокойство сковывает не хуже мороза. Снег скрипит под ногами, падает на плечи. Он останавливается у входа в отделение, и ждёт, ждёт её отчаянно и тревожно, то и дело поглядывая на часы. Она опаздывает. Почему? Раньше такого не было. Что-то случилось.

Нет. Только кажется. Вот она. Вика. Стоит напротив. Смотрит осуждающе. Ей в руки — самое дорогое. Ей в руки — себя. Своё сердце. Свою душу. Прими, Вик. И хватит уже. Хватит бегать друг от друга, как дети малые.

Её лицо кривит усмешка. Презрение. Холод. Так холодно, что дыхание в груди стынет, и липкий страх по сердцу шарит, острыми когтями царапая.

В чём он не прав? Почему он всегда во всём не прав? Что я делаю не так, Вик?!

Слова бьют наотмашь, хуже пощечины. Уж лучше бы ударила. Легче бы стало. Она произносит то, о чём сам всё это время думал, о чём даже заикнуться боялся. Ты же знал, что так будет, Соколовский! Знал. Так почему же сейчас так больно?

Убей меня, Вик. Лучше убей. Всем лучше станет.

Он едва успевает осмотреться — кладбище. Знакомая могила. И пистолет. Она смотрит, не мигая, не дрогнув нажимает на курок. Выстрел. Конец.

Игорь открывает глаза резко, задыхаясь от страха. Кошмар. Когда Вика тебе в кошмарах являться стала?

Твой личный кошмар.

Игорь усмехается, поворачивает голову на шум.

Катя.

Стоит спиной, слегка пританцовывает. Варит кофе. И отчего-то становится так спокойно на душе, будто так и надо. Будто он всю жизнь в этой постели просыпался.

— Свари и мне. — Да, ты хороша, Кать. На ночь.

— Сам свари. — Она хитро улыбается, как маленький нашкодивший котёнок. Хочется потискать. Игорь фыркает весело, поднимается с кровати. Пора собираться. В любом случае, ночь подошла концу. А продолжать…

Первым делом к телефону.

Я отменила свадьбу.

Внутри что-то ёкает и обрывается, резко слетая вниз. Зачем? Сколько можно мучить? Себя, меня, Даню.

Игорь прячет телефон, нехотя улыбается. Вот так просто — несколько слов, а мысли уже из квартиры прочь несутся, к ней. Встряхнуть её хорошенько. Спросить. Крикнуть: зачем?!

Катя кидает ключи от машины. Так просто. Так доверчиво. Кому ты доверяешь, Кать? Ты даже фамилии моей не знаешь. Не так уж ты и проста для одной ночи, как кажется.

— Я верну. — Игорь звенит ключами в воздухе и уходит. К чему они, эти сантименты? Оба взрослые люди. Все всё понимают.

Внизу машина. Не женская. Снова ты меня удивляешь, Катя. Откуда у такой хрупкой девушки подобная тачка?

Его интригует. Интригует её разгадывать. Какая ты, Катя? Простая, да не очень. Настроение поднимается. Он снова на коне. За рулём. По радио что-то бодрое. На улицах пусто. Скоро праздники. Веселье. Почему бы не порадоваться жизни, Соколовский? Шагай вперёд, и только. Оставляй за спиной всё, что взлететь мешает. Второй ход сделан. Ты отстаёшь, сука. Отстаёшь. Чёрные ведут.

В руки сам собой ныряет телефон. Вика. Отменила свадьбу. И что? Теперь бежать к ней, сломя голову? На колени падать? Да сколько можно-то?! В этот раз он ни в чём не виноват. Она его вчера сама отпустила. Навсегда. На все четыре стороны. Так откуда такое решение? Что за ночь изменилось?

Зря.

Три буквы, а на душе сразу легче. Вот так, Вик. Твоей же монетой. Ты ко мне, я от тебя. Привычка, что с ней поделаешь. Вторая, говорят, натура.

У входа уже ждёт Даня. Бросается навстречу. Кто бы сомневался. Свадьбу-то не со мной отменили. Вот только не по адресу ты, Дань. Нет меня для Родионовой. И её для меня нет. Что бы ты себе не думал. Что бы я себе не думал…

Энергия кипит, льётся через край. Хочется бежать, открывать, спасать, расследовать. Он живой! Он снова живой, слышите?! Не в одиночке на неопределенный. А здесь, среди людей. Обычных.

Игорь улыбается, не может не улыбаться. И Даню всю дорогу подначивает, не обращая внимания на хмурые ответы. Выдыхай, бобёр, я не виноват в том, что Вика тебе отказала. На этот раз я не виноват.

Новое дело. Новый труп. И даже не тошнит, при виде тела, на снегу распластанного. Почти. Ну ладно, разве что чуть-чуть.

Обратно — так же весело. Словно покурил чего из запретного. Может, давно пора было. Чтобы расслабиться. Хотя когда? Второй день на свободе…

В кабинете опять напряженно. Хоть нож доставай и разрезай недомолвки эти с недоговорённостями.

Вика говорит про сестру. Про то, что свадьбу из-за неё отменила. Игорь с трудом удерживается от насмешки.

Зачем тогда мне писать, Вик? Дани бы достаточно было. Ты же вчера мне ясно дала понять, что всё. Что не нужен я тебе. Не интересен. И не надо. Не напрашиваюсь.

Сестре поможем. Обязательно. И снова на тихую. Но теперь уже не важно. Пусть будет так, потому что так надо. Потому что по-другому он не может. И не хочет. Устал от всего этого.

От напряжения, мозг взрывающего. От препятствий, что сами себе создали. Устал их преодолевать, чтобы ты снова их ставила. Устал пытаться заставить тебя стать счастливой. Нельзя осчастливить насильно. Теперь он это понимает. Живи, как знаешь, Вик. Только меня оставь в покое.

Игорь выходит в коридор. Нет сил оставаться в кабинете. Не может. Настроение портится. В голове снова мысли, фразы, сцены, такие яркие, что хочется зажмуриться… Уходи из моей головы, Вик. Уходи. Ради Бога. Оставь.

Жека подходит. Садится рядом. Настроение паршивое. Хочется напиться. Нажраться даже, до визга поросячьего. Решение приходит сразу. Отвлечься. Развлечься. Забыться.

Клуб оглушает музыкой. Слепит неоном. Давно забытая атмосфера. Не напрягает. Но кайфа не приносит. Не то. Всё здесь не то.

А Жеке нравится. Смотрит восхищённо. Сразу видно — впервые в подобном месте. Хочется усмехнуться, да не получается. Пусть себе отдохнёт. Заслужил. А ему не жалко.

Женить бы тебя, Жек. Хороший мужик же. Пропадёшь сам. Найдём тебе. Пристроим. Сваха-Соколовский.

Перед ними на стол — коробка. Уже подарки от друзей? Когда узнать успели.

Открыть коробку. И отшатнуться. Твою ж мать! Да чтоб тебя!..

Игорь выскакивает на улицу. Понимает — бесполезно. Эта тварь не угомонится. Не успокоится так просто.

Ненависть снова глаза застит. Была бы пушка — опять, не раздумывая. Из клуба — к нему. К Игнатьеву.

Сколько можно, тварь?! Не наигрался ещё?! Ты нахрена меня освободил?! Лучше пристрели на хрен, если тебе от этого легче станет!

Охранники у Игнатьева свой хлеб не зря едят. Хватают сразу, бросают резко. Бьют крепко.

Игорь сплёвывает кровь, вытирает рот. Распрямляется. Сука. Достану я тебя скоро, сука. Посмотрим, как тогда заговоришь. И охранники тебе твои не помогут.

Дорога домой успокаивает. Домой. Игорь кривит губы. Нет у тебя теперь дома, Соколовский. Дома нет, мамы нет, папы нет. А что есть? Кому ты на хрен сдался? Той, что замуж собирается, а через неделю свадьбу отменяет? Чтобы потом опять оттолкнуть? Да даже пробовать не хочется. Не надо.

А машину вернуть надо. Завтра. Звонок Кате. Голос мягкий, ласковый. Ждала. И на душе тепло разливается. Как молоко с мёдом. Приятно. Хочется улыбаться. Хочется рядом быть. Хочется…

Да, Соколовский. В руках себя держи.

Утро, ясное, чистое. Радостное. Мозг работает, как компьютер, просчитывает, ни на минуту не останавливаясь. И дело вчерашнее выглядит проще. И зацепки находятся. Весь день в работе. Пролетает, как миг. В тюрьме бы так…

Только пришёл — уже раскрыл дело. Учись, Даня, как работать надо! Даня кривится. Лимон проглотил? Бывает.

Вика благодарит. С трудом. Через силу. И он отвечает. Так же.

— Спасибо. Виктория Сергеевна.

Хочешь дистанцию? Пожалуйста. К чему лгать себе? Мы не нужны друг другу. Это всё обман. Просто так сложилось. Не наше это. И ты знаешь, и я знаю.

Только не думать не выходит. Пора ехать к Кате, возвращать машину, а он стоит посреди двора перед отделом, не решается повернуться.

К чёрту!

Смотрит на окна. На окно. Одно. Где она стоит. И тоже смотрит. Серьёзно? Вик. Ну что же ты так… Забудь. Мы — в прошлом. Друзья.

Не лги себе, Вик. Я тебе не нужен.

Словно услышала — улыбается. Слабо. Едва заметно. Для других. Для него — нет. Он её улыбку за сто метров почувствует. Уголком губ — в ответ. Грустно.

Отворачивается и уходит. Решительно. К машине. Чужой. К жизни. Новой. Своей. Без неё.

Непонятные постройки. Старые. Заброшенные. Где ты работаешь, Кать? По голове — больно. В глазах темнеет. Мысль одна, последняя — попался, как дурак.

Открывает глаза в камере. Опять?! Катя рядом. Квест. Всего лишь квест. Весело люди развлекаются.

А ведь действительно — весело. Легко и весело, как и всегда с Катей. Отбросить проблемы и дурачиться, как дети. Смеяться, спорить, разгадывать загадки.

Он чувствует себя ребёнком. Настоящим, маленьким. Беззаботным.

Смотрит на экран, как она с новым ребусом возится, и замирает. Сердце удар пропускает. И ещё один. Фигура. Чёрная. Знакомая. С кладбища. К Кате приближается. Как в фильмах ужасов дешёвых. Её что, на его глазах сейчас зарежут?

Игорь кричит. Бьётся. Бьёт. Двери, лестница — наружу. На улице пусто. Никого. Кроме открытки.

Монтенегро.

Блять.

Спрятать, пока Катя не видит. Не до неё вдруг. Мысли скачут. Мыслей нет. Кто это? Кому он дорогу перешёл?! Кто ты, тварь?!

— Что случилось? — Катя выбегает следом. Смотрит весело. Ей всё ещё весело. А вот ему уже не очень.

— На работу пора. — Игорь снимает с себя смирительную рубашку.

Катя ухмыляется. Злится. Не верит.

Игорь протягивает удостоверение. Её удивление можно потрогать. Узнавай получше тех, кого в постель пускаешь.

В глазах Кати азарт. В глазах Кати интерес. Зацепило. Зацепил. Не думал, что будет так легко.

========== 17. Кто из нас честный? ==========

Итак, игра началась. Или ты ещё не заметил, что мы играем?

Игорю весело. Он выиграет. В этот раз точно. План продуман. Чётко. До мелочей. До самой крохотной улыбки.

class="book">А потому подпись под очередным кредитным займом — не раздумывая. Он не проиграет. А если проиграет… К чему тогда это всё? К чему ему фирма отца, если он не сможет доказать вину Игнатьева?

Игорю легко. С утра отличное настроение. И машина знакомая у входа в отдел не сбивает с настроя. Он не зря просчитывает ходы. Ты предсказуема, Катя.

— Ты меня потеряла? — В голосе удивление. Тщательно выверенное. Продуманное.

— Я решила проверить, правду ли ты мне сказал. — Катя улыбается вызывающе, пытаясь за бравадой спрятать страх. Боится. Боится быть навязчивой. Боится, что прогонят. Боится, но не отступает. Вся в папу. Тоже готова до победного.

— И как, нашла? — Игорь бросает быстрый взгляд на окно. Замечает мелькнувшую в нём тень. Чувствует. Её как всегда на расстоянии чувствует. И настроение стремительно летит вниз. С трудом удерживает улыбку на лице.

— Покажешь мне, чем занимаешься? — Катя смотрит с любопытством. Расслабилась. Поняла — не прогонит.

— Почему нет? — Игорь пожимает плечами. Надоели эти игры в гляделки. Украдкой из-за шторы. Интересно? Сейчас познакомит. Или она думает, он прятать будет?

По коридору под ручку — образцовая парочка. Посмотрите и умилитесь. Да, и ты, Дань. Познакомься. Может, выдохнешь.

Вика здоровается резко. Слишком резко. Задело? А мне как оно, а, Вик? Смотреть на вас с Даней, ждать приглашения на свадьбу? Мне оно как?!

— Тебе посылка. — Жека кивает на стол.

— От кого? — Настораживает. Кто прислал? Что?

— Впредь не заказывай свои личные посылки сюда. — Голос Вики способен заморозить Сочи.

— Что там? Айфон новый? — Даня, видя, что Вика недовольна, не может позволить себе промолчать.

Игорь пожимает плечами, открывает коробку.

Граната падает на пол с глухим стуком. И времени на раздумье не остаётся. Только её крик всё ещё стоит в ушах, когда он падает сверху, накрывая своим телом гранату. Секунды томительно тянутся, сжимаясь и растягиваясь, а ничего не происходит. Игорь осторожно поднимается. Первым делом на Вику — цела. Даня рассматривает посылку.

— Учебная.

Хлопает дверь. Катя. Догнать. Нельзя мне тебя отпускать сейчас, Катя. Нельзя, хоть иногда и хочется.

— Что ты от меня скрываешь? — Её голос дрожит. Испугалась. — Ты ведь знаешь, от кого посылка.

— Знаю. — Игорь выдыхает. Да, только сейчас отчётливо понял, что знает. Знает кто, знает откуда. Не знает только, как.

Как ты выжил, Стас?

— Придурок один. Из прошлого. Неважно сейчас.

Сейчас как раз это важно. И ты сейчас важна, Кать.

— А она тебя любит. — Катя усмехается. Зло.

Игорь хмурится. Ты о чём, Кать, какая любовь?

— Кто? — Верить в это не хочется. Или хочется. Но уже не получается.

— Капитан Родионова. — Катя смотрит внимательно, надеясь поймать малейшую перемену в выражении его лица. Но он уже взял себя в руки. Пожимает плечами. Молчит.

Это — личное, Кать. Не с тобой обсуждать. Да и обсуждать-то толком нечего.

И всё-таки он устал. Семь месяцев напряжения. Непрерывного. Изнуряющего.

Изматывающего. И игра эта сейчас — ва-банк. Разве может человек в нормальном состоянии пойти на подобное? Это всё нервы. Жизнь, как в мультике. Яркая вспышка. Он снова выгорает. Теряет контроль. Это бесит. Невыразимо бесит. Хочется вцепиться кому-нибудь в глотку. Хочется рвать зубами, чувствуя горячую кровь. Хочется…

Хочется покоя. Тепла. Нежности. Ласки.

Тебя хочется, Вик, а ты теперь далеко. И к лучшему. Не надо нам вместе. Не сейчас. А может, и никогда.

Улицы в снегу. Пролетают мимо, забитые спешащими прохожими. Люди готовятся к праздникам. Суета. Смех. Счастье.

В груди колет. Остро. Неожиданно больно. С кем новый год будешь встречать, Соколовский? С Катей?

Игорь фыркает, качает головой. Какая Катя.

С Викой?

Грустная улыбка. Нет. С Викой нет. Нельзя. Не стоит. Не заслужил.

А что заслужил-то?! Кто вообще решает, чего и кто достоин? Почему он не может сам решить?

«Потому что она не хочет», — с готовностью всплывает в голове. Ты ей не нужен.

Всё-таки это больно.

Игорь смотрит на Жеку, робеющего перед Ниной, и чувствует себя внезапно очень старым. Эдаким дедушкой Морозом, раздающим подарки к Рождеству. Где мой подарок, дедушка?!

Встреча с секретарём Игнатьева проходит по намеченному. Ожидаемо. Леди думает. Леди сомневается. Леди согласится.

Сомнений нет. Он и её изучил. Любовники, родители, предпочтения. Хоть что-то могло бы от него укрыться? Нет. Знание — сила. И он этой силой обладает в полной мере.

И Стас, так внезапно воскреснувший, становится досадной помехой. Что может родить затуманенный наркотой разум?! Там где нет логики — нет предсказуемости. Психи страшны хаосом, что они несут. Стаса надо бояться. Нельзя недооценивать. С ним надо считаться.

Очередное преступление, очередная победа. Почему так легко раскрывать чужое, и невозможно — своё? Со стороны видно лучше?

Игорю пусто. Вот так, просто пусто. Вокруг, внутри. Пустота.

Я соскучился. Очень соскучился, Вик. Как можно так нуждаться в человеке? Откуда в тебе эта власть надо мной? Над моими желаниями? Над настроением? Над сердцем? Отдай назад, раз не нужно. Я, может, применение получше найду.

Хочется опять попытаться. В очередной раз. Попросить. Хотя бы поужинать. Просто кружку кофе выпить. А, Вик? Опять нет. Почему каждая попытка натыкается на глухую стену?

— Ты никогда не бываешь честным до конца.

— Я не бываю честным?! — Он мог бы возмутиться. Кричать. Приводить примеры. Но зачем?! Разве это ей нужно?

— Слушай, нам вместе работать. Давай договоримся — всё, что между нами было — в прошлом.

Ты опять за старое, Вик? Думаешь, так просто можно всё зачеркнуть? Ты перед кем эту комедию пытаешься разыграть? Или думаешь, я не помню, что ты мне говорила? Что шептала, когда в моих руках выгибалась?

Что я тебе говорил…

Я всё помню, Вик.

— Хорошо. Тогда посмотри мне в глаза, и скажи, что тебе всё равно. Вот прямо сейчас скажи. И тогда всё. Я больше не подойду.

Вика смотрит молча, выдыхает рвано. И уходит. Стремительно. Прочь от него. Прочь от чувств своих, что снова путают все мысли. Прочь от Соколовского. От хаоса, что он приносит в её жизнь. Прочь.

— Ну, и кто из нас честен, Вик? — Игорь грустно усмехается. Игры взрослых детей. Зачем? Значит, так надо.

День ещё не закончен. Впереди романтика. Впереди ужин. Впереди Катя. А ведь я только что чуть не отменил всё, Вик. Чуть не отменил то, что планировал так давно. Из-за тебя. Ради тебя. И хрен бы с ними, с шариками и шампанским. Я бы тебя туда привёз. Только тебя. С тобой. Чтобы улыбку твою увидеть.

Не получилось.

Приходится смотреть на Катю. Хорошенькое личико, обеспокоенность. Да, Катя, моих родителей убили. И да, их убийцу так и не нашли. Утвердись в этой мысли, Катя. Запомни, что человек, разрушивший мою жизнь, до сих пор на свободе. Запомни это.

Утро с хорошей новости. Леди согласна. Предсказуемо. Женщин вокруг тебя так легко разгадать, Соколовский. Может, дело в опыте?

Он делает новый ход. Ты проигрываешь партию, Игнатьев. Смотри, я уже в твоей компании. Ты можешь понять, зачем мне это надо? Думаешь, только чтобы тебя позлить? Думай так дальше. Чтобы тебя позлить, у меня другие рычажки задействованы. Не с работой связанные.

А сейчас терпи. Терпи меня. Я твоим кошмаром стану. Навязчивым. Назойливым. Реальным.

Настроение отличное. Что редкость в последнее время. И даже труп не вызывает привычной дурноты. Просто тело. Без руки. Всякое бывает. Работа такая.

Он смотрит на Вику, не отрываясь, следит за ней, ласкает взглядом.

— Я всё знаю про деньги. — Вика опять пытается разыгрывать справедливость. Кто бы сомневался… Уж он-то точно нет. Опять отказывается. От его помощи, от его любви, от него. Когда она уже устанет? Когда поймёт, что он — это навсегда?

— Ты не замерзла? — Он любуется ей. Открыто. Не стесняясь. Смущая.

— Я тебе всё верну.

— У тебя такие красивые глаза. — Игорь поднимает руку, едва успевая коснуться кончиками пальцев бархатной кожи. Вика отшатывается. Резко. Как от огня. Ну, понятно, Даня рядом. Но даже это не в силах испортить настроение. Всё идёт по плану. И ты в моих планах, Вик, занимаешь особенное место. Дай только срок.

Он уходит, а Вика с трудом заставляет себя отвернуться. Зачем он так? За что он так? С ней? С ними?

С ними она сама всё испортила. Одёргивает себя. Горько. Кому это было нужно? Кто сейчас от этого счастлив? Она уж точно нет.

Она помнит. Помнит чувство целостности. Правильности. Покоя. С Игорем. В его руках. С ним спокойно. С ним…

— Ты должна уйти с работы. — Даня давно что-то говорит про свадьбу, про совместную жизнь, но до неё доходит только сейчас.

— Уйти?! — кажется, её голос готов сорваться на истеричные нотки.

— Конечно. К тому же, на работу у тебя просто не будет времени. Ты будешь занята воспитанием троих наших детей.

— Ну да, тебе дадут капитана и прибавят пару тысяч к окладу. — Она бы рада убрать сарказм из голоса, но он сочится из неё ядом, выжигая нутро. Это просто не укладывается в её голове. Он уже всё за неё решил? А какое право имел?!

Он — твой будущий муж. И имеет полное право требовать от тебя отдачи. Просить о семейном уюте. О большой семье. Это — ему надо. А тебе?

Что надо тебе, Родионова? Счастливая судьба Наташи Ростовой с Пьером? Или всё-таки попробовать с Болконским? Вдруг получится его спасти?

— Всё будет хорошо. — Даня молчит. — Правда, Вик, разве это работа? У тебя вон уже шрам есть. Разве это всё, о чём ты мечтала?

— Нет. Не всё. — Получается сухо. Говорить не хочется. Что тебе сказать, Дань? Что влипла, и дороги дальше нет? Что сама себя заталкиваю в серую жизнь с нелюбимым мужчиной, когда рядом, только руку протяни — настоящее. Яркое. Родное. Любимое.

Словно в ответ на её мысли — телефонный звонок. Игорь. Бодрый доклад о работе.

— Это всё? — Деловой тон отлично удаётся. Хотя так хочется сказать: не клади трубку, давай поговорим.

— Нет. Я просто очень хотел услышать твой голос. — Горячая волна пробегает по позвоночнику, ложится на сердце. Как?! Как он может так чувствовать её? На расстоянии. До оттенков?

Даня опять недоволен. Простым звонком недоволен. Напряжение виснет в воздухе. А Вику вдруг злость охватывает. На саму ситуацию. Смешно. Дань, я это всю жизнь теперь должна терпеть?! Всю жизнь смотреть, как тебя от одного имени «Игорь» перекашивает? Ты зачем всё заново начал? Чтобы попрекать? Ревностью изводить?

На душе — буря. Внешне — само спокойствие. Не хочется ругаться. Ничего не хочется. Хочется покоя. Тепла. Нежности. Ласки.

С Игорем.

========== 18. Узнай, как я изменился ==========

Жизнь урывками. Теперь только так. Воспалённое сознание порой не знает, где явь, где сон. Лица сливаются в мутное пятно, события наползают друг на друга, и иногда он с трудом вспоминает, что было вчера, а что — неделю назад. Но план, чёткий, продуманный, ведёт, не давая сбиться. Не давая расслабиться.

Иногда в нём просыпается прежний Игорь. Тот, что мог вечером тусить в клубе, а под утро уже стоять в аэропорту, ожидая чартер на Гоа. Правда, и сейчас всё веселье с перекосом. С переходом в фарс. Неосознанно. Видно, сознание всё же бунтует.

Вот и сейчас, чтобы натаскать Жеку перед походом в ресторан, он накрывает шикарный стол в отделе. В отделе! Что мешало сделать это в номере? Отмазки про рабочее время? Не для него.

Просто ему это нужно.

Взрыв эмоций. Взрыв. Щекотка в позвоночнике. Азартное ожидание. Измотанный нервами организм требует выброса энергии.

Крабы? Устрицы? Вино пятидесятилетней выдержки? Всё для тебя, Жек. Что не сделаешь для друга!

Но где-то в глубине, на самом донышке, теплится одна мысль — увидит. Она придёт, увидит, может, улыбнётся. Но, скорее всего, возмущённо посмотрит. Процедит сквозь зубы — «Соколовский!». А ты всё ещё рассчитываешь на большее?

Собственно, так и выходит. Только следом появляется Пряников. И настроение делает кульбит, подскакивая до небес. Игорю действительно весело. Начальство бушует, а в голове распевает тенор — спасибо маме за привитую любовь к опере.

Совещание начинается, как ни в чём не бывало. Чему-чему, а выдержке у Пряникова им бы всем поучиться. Обсуждение деталей дела, мысли о вчерашнем трупе, версии… Игорь выходит вместе с Жекой, не обращая внимания на недовольного Даню, прожигающего в спине дыры.

Обход бывших клиентов коллектора, опрос свидетелей, — постепенно затягивает, заставляя думать, отодвигая месть и всё, что с ней связано, на задний план. Игорю нравится это чувство — когда кажется, что любое дело по плечу. В груди легонько покалывает от нетерпения. Ниточка насмешливо мельтешит перед глазами — только потяни. Но он никак не может ухватиться.

Впервые за долгое время Игорь увлечён работой. Может, так и надо? Забыть обо всём и просто заниматься делом, приносящим удовлетворение? Ведь ему нравится. Нравится чувствовать свою нужность. Нравится ощущать себя причастным, нравится помогать людям. Помогать тем, кто принимает помощь с благодарностью. Не бросает в лицо горькие слова. Не обвиняет, не цедит: «Я всё верну».

Во рту становится горько. Игорь раздражённо морщится, наблюдая, как Жека заходит в ресторан.

И здесь она. В его мыслях она присутствует всегда. Незримо, или же, занимая всё свободное пространство.

Чем я так тебе не угодил, Вик?

Телефон в кармане вибрирует. Катя. Не вовремя ты, Кать. Сейчас не до тебя. Совсем. Рад бы и вовсе прекратить всё, но рано.

Игорь сбрасывает звонок, поднимая голову на смутно знакомый голос. Действительно знакомый. Из прошлого. Не такого далёкого, но уже чужого. Странно смотреть на них. Любителей белого порошка и ночных тусовок. Давно ли сам таким был, Соколовский? Самому от правильности своей не тошно?

Нет. Не тошно. Игорь с удивлением прислушивается к себе. Сейчас он впервые делает то, что хочет, а не то, что делают все. Раньше он был на гребне волны. Теперь же он сам — волна.

Секретарь Игнатьева молчит. Можно расслабиться и заняться работой. Махинации с чужими деньгами, секс в массажных салонах, прикрытие собственной задницы ценой чужих жизней… Папа, ты тоже таким был?

В отделе непривычно многолюдно. В отделе Вика, не соизволившая даже поздороваться. В отделе Даня, норовящий метнуть дротик, желательно, прямо в глаз. В отделе всё как всегда.

Дело близится к завершению. Он это чувствует. Всю дорогу, пока едут в дальний дачный посёлок. Отдельно. По разным машинам. Его это устраивает. Невыносимо находится рядом. Так близко, что можно коснуться. И не сметь сказать хоть что-то, боясь нарушить хрупкий покой Даниной психики.

Игорь фыркает, качая головой. Она запуталась. Это видно. Видно по тому, как беспомощно прячет глаза, как всячески избегает. Ей не всё равно. Было бы так — сидела бы сейчас рядом. Смотрела бы на снежную дорогу, нервно тарабаня пальцами по коленке. Тихонько вздыхала бы, поправляя выбившийся локон…

Он с трудом возвращается на дорогу. Вот уж кому точно не всё равно. Горькая усмешка — вечный спутник мыслей о Вике.

Снег тонко скрипит под ногами. Мороз, в городе почти незаметный, выстужает горло с каждым новым вздохом. Они бродят вокруг дома, стараясь найти хоть что-то, что наведёт на мысль о верном направлении. Вика окликает. Нашла.

Гордость за неё разливается в груди. Игорь удивлённо замирает. Он гордится ей. Вот так, просто. Отголоски подступающей мудрости? Кто знает.

В отделе просматривают запись, снова и снова прокручивая момент убийства. Так просто. Случай. Ничего лишнего. Убийца — случай.

Почему в его жизни за всем стоят реальные люди? Не стечение обстоятельств. Не случай. Конкретные люди, дергающие за ниточки.

Хотя так легче. Есть, кого винить. Есть, кому мстить. Как бы он чувствовал себя, если бы некого было винить?

Некого, кроме себя?

В больнице остались мелочи. Разговор с несостоявшимся убийцей. Предложение о помощи. И снова это чувство — нужности. Тебя благодарят, Соколовский. Искренне. От души.

Игорь выходит, не оборачиваясь. Смотрит на телефон. Снова Катя. Досадливо морщится.

Совсем я тебя забросил, Кать. Каюсь. Обещаю исправиться. Прямо сейчас. Почему нет? Заскочить на пару минут, разжечь интерес. Через полчаса встреча с Яной. А пока можно подразнить Катю.

Ты ведь примешь меня. Всегда. В любое время. По глазам вижу. Рада. Ждала. Хочешь.

Прости, Кать. Сегодня мне опять не до тебя. Вижу, разочарована. Впрочем, этого и добивался.

Не смей забывать обо мне, Кать. Я — главный в твоих мыслях. Помни об этом.

Жестоко? Ничуть. Раньше надо было думать. Когда в постель тащила. А теперь, прости, но я не могу не воспользоваться.

Телефон в кармане пальто так кстати вибрирует, и Игорь с сожалением вздыхает, так и не успев коснуться её губами. Катя разочарованно выдыхает, не в силах сдержать раздражение. Внутри расцветает улыбка. Всё идёт по плану.

— Прости. Но я нужен этому городу. — Он накидывает пальто на плечи, а на душе лёгкость, будто сбегает с уроков.

— Это из Бэтмена, — в ответ на удивлённый взгляд бросает он, сбегая по лестнице.

Итак, Игнатьев, ты уже у меня в кармане. Ты об этом ещё не знаешь, но вот-вот лишишься всего, что тебе дорого. И пикнуть не успеешь.

Снова звонит телефон — незнакомый номер. Игорь хмурится, снимая трубку. Руки неосознанно вцепляются в руль. Он узнает этот голос из тысячи. Воскресший из мёртвых.

— Что тебе надо? — Злость бьётся в виски. Но он рад. Рад, что игра в «угадай, кто» закончилась. Рад, что он угадал.

Стас шипит в трубку, брызгая ядом. И страх против воли расползается по позвоночнику, стучит о грудную клетку бешено, сильно.

Игорь чувствует, что теряет его. Контроль над ситуацией. Знакомо. Так знакомо. Как и полгода назад, только на этот раз мистер Икс известен. Но от этого не легче.

Яна.

Вспыхивает в мозгу, заставляя вжать педаль в пол. Он ничего ей не сделает. Стас просто хочет позлить. Он псих, но не настолько же… Некстати вспоминается взорванная машина, и Игорю становится по-настоящему страшно.

Он мчится к гостинице, не разбирая дороги, чудом избегая столкновения на перекрестке.

Ну же, Яна, возьми трубку! Возьми трубку, идиотка! Немедленно!

Её голос, слегка раздражённый, вызывает облегчение. Всё будет хорошо.

— Уходи оттуда! Слышишь! Уходи немедленно!

Он кричит в трубку, срывая голос, вполглаза следя за дорогой, на которой так некстати собирается пробка. Визг покрышек, он выскакивает на встречку, объезжая, забыв обо всём.

Яна что-то говорит, о деньгах, о том, что всё достала, о том, что ждёт. А он понимает, что не успевает. Отчаянно не успевает. И глухой хлопок только подтверждает его страхи. Всё кончено.

Игорь выскакивает из машины, едва она успевает затормозить. Бежит к ней, уже зная, что найдёт.

Распластанное тело на мраморной лавочке. Аккуратная дырочка во лбу. И лужа крови под головой.

За что же ты ее?

ЗА ЧТО, СУКА?!

Игорь оглядывается, чувствуя, как ярость захлестывает, почти как тогда, когда увидел папу. В такой же луже. С такой же дырочкой, только в затылке.

К горлу подкатывает тошнота.

Телефон звонит сам, и Игорь хватает его, не глядя, зная, кто звонит.

— Выходи, сука! Выходи, поговорим!

— Успеем ещё, Игорёк. — Голос бывшего друга звенит от счастья. Эта тварь только что испытала оргазм?!

Игорь бессильно скрипит зубами, играя желваками на скулах.

Бесполезно. На этот раз он опоздал. Но больше этого не повторится. Проходили уже. Шлейф из трупов. Ванны крови. Хватит.

Он заставляет себя остановиться. Выдохнуть. Набрать в грудь воздуха, обжигающе-холодного. Отрезвляющего.

Яна умерла. Этого не изменить. Но её информация… Он не успел забрать. Или не захотел. А Игорю она жизненно необходима. Иначе зря. Всё зря.

Он подходит к ней, стараясь не смотреть в распахнутые, полные удивления глаза. Достаёт флешку.

Я отыграюсь, Стас. Будь уверен. За эти полгода я тоже сильно изменился.

========== 19. Весь мир идёт на меня войной… ==========

Она невероятно красива. Алое пальто, чёрные ботфорты, синие перчатки. Огромные глаза распахнуты в удивлении. И уродливая клякса, плавящая снег. Лужа под головой парит на морозном воздухе — кровь пока горячая, ещё почти-живая. Почти.

Ты опять не успел, Соколовский.

Игорь жмёт на газ, обгоняя редкие машины на трассе, а перед глазами всё ещё стоит лицо Яны. И чувство вины обжигает лёгкие, как глоток морозного воздуха там, у гостиницы.

Он стискивает губы в тонкую полоску, пытаясь не думать об этом. Не думать, что ещё одна, молодая, красивая — по его вине.

Особняк, притаившийся в лесу, не виден за высоким забором. Но Игорь точно знает — он отсюда не уйдёт без ответов. Пусть хоть до утра простоит. Ворота с тихим шорохом расползаются, нехотя, как и их хозяйка, пропуская внутрь.

Она ждёт его, холодно глядя исподлобья. Забыли уже, как улыбались мне, как сыну второму? Что, не мил я вам уже, Елена Викторовна?

— Расскажите мне о Стасе. — Большего ему знать не хочется. И о Лере говорить — тоже. Его вина. Только его.

Но теперь… Яна-то за что?!

— Он умер, — голос женщины дрожит от едва сдерживаемого презрения. — Что ты ещё хочешь знать?

— Он час назад убил человека. — Игорь сдерживается. Она не виновата. Родители не несут вины за грехи детей… Хотя… Нет. Наверное, обратной силы эта фраза всё же не имеет. Виноваты. Сами такого воспитали.

Разочаровал…

Игорь горько кривится. Не оправдал сыночек надежд — вот тебе курорт заграничный с врачами заморскими. Они там тебя и подлечат, и на ножки поставят, и опять в мир вытолкнут…

— Он всё ещё в Черногории. — Елена Викторовна растерянно смотрит на Игоря, нервно комкая полы пальто. — Мне шлют отчёты… Фотографии… Он там…

— Значит, вас обманывают. — Игорь уже узнал всё, что нужно.Уходит стремительно, не прощаясь. Ничего к этой женщине не испытывает. Ни сочувствия, ни жалости.

Кто-то выпустил чёртика из табакерки. Кто-то… Но вот кто?! Кому выгоден псих, едва оправившийся от передоза? Кому нужен почти неконтролируемый наркоман, помешавшийся на собственной мести и понятиях о справедливости?

Тёмный зимний лес пролетает по обе стороны дороги. Предрассветный час. Самое время для признаний и самоубийств.

Мысли скачут с бешеной скоростью вокруг Стаса. Он не сам вышел. Ему помогли. Его снабдили информацией. Он ведь, по сути, так же сидел, как и Игорь. Полгода. Откуда теперь такая осведомлённость?! Как он смог так чётко организовать слежку? Какие связи?

Пусто. Опять пусто. Никто не подскажет. Никто не поможет. Опять один. И обсудить не с кем.

Город не спит, сверкая огнями с противоположного берега. Один мост — и домой. Домой? Быстрый взгляд на часы. В отдел уже скоро. Ночь без сна.

Песня без слов, ночь без сна…

Рваный ритм давно забытой песни. Когда-то заслушивался. Странно. Мама одобряла. При всей своей любви к классике.

Снова за окнами новый день

День вызывает меня на бой

И я чувствую, закрывая глаза —

Весь мир идёт на меня войной…

Аккорды ещё звучат в голове, когда он замечает её — небольшую фигурку, перебравшуюся за перила.

Хочешь ли ты изменить этот мир

Сможешь ли ты принять, как есть?..

Нет. Этого он точно принимать не собирается. Девушка, совсем юная, около двадцати лет, с отчаянием в глазах. Со стремлением жить.

Мыслей нет. Бесшабашная песня грохочет в голове, стучится ритмом в сердце. Сумасшедше. Рвано.

Если есть шаг — должен быть след.

Если есть тьма — должен быть свет…*

Он должен быть. Хотя бы для кого-то. Игорь перелезает через перила и вздрагивает всем телом, заглянув вниз. Вода, чёрная, мутная в прорехах льда, затягивает. Вот сейчас, отпусти руки и лети вниз. В темноту. Где никого не будет. И боли не будет. И страха. И вечного чувства вины, что давно вросло в кожу…

— Эй, вы чего?! — Девушка проявляет недюжинную силу, вытаскивая обратно. И он подчиняется. Нехотя. Говорит что-то, шутит. А сам думает. О воде этой чёрной. О том, как легко на самом деле всё закончить. Раз — и нет.

Я чувствую, закрывая глаза –

Весь мир идёт на меня войной…

Он хочет помочь ей. Девушке, запутавшейся, почти погребенной под грузом несуществующей вины. Может, он надеется, что сможет искупить другую смерть. Может, он думает, что его работа, его помощь, посильная помощь, которую он даёт людям, поможет и ему. Загладить. Смазать. Скостить…

Сколько людей ты убил уже, Соколовский?

Нет. Сам не убивал. Но убивали из-за тебя. Людей, которые могли бы жить.

Игорь рвано вздыхает, не обращая внимания на девушку, замершую на пассажирском сидении. Он сам тонет под этим грузом. Под грузом вины. Захлёбывается в ледяной воде причин и оправданий, тонет, придавливаемый чувством бессилия и злости на весь мир. Как сохранить рассудок? Или он уже давно его потерял и даже не заметил?

Телефон вспыхивает в темноте. Он ещё не взял его в руки, а уже знает, кто звонит. Взять. Хочется взять и кричать в трубку. Говорить, как всё плохо. Как достало. Как жить не хочется…

Но он сбрасывает. Нет, Вик, не нужно тебе об этом знать.

Она стоит у входа в отделение. Ждёт. Смотрит обвиняюще. Зачем? Действительно волновалась? Да, Вик, ты правильно выстраиваешь цепочку. Видишь скрытые мотивы.

Только не лезь туда. Только не ты. Ты — не смей. Даже близко к этом делу не подходи. Я на всё готов, только бы тебя уберечь. Хочешь, к алтарю сам отведу и Дане передам из рук в руки? Только не лезь сюда…

День проходит в работе. Привычная текучка. Выяснение обстоятельств. Раскрытие новых подробностей и деталей… Работа. Отвлекающая. Нужная. Настоящая.

Игорь возвращается в отдел, кипя энтузиазмом. Антиквар, его бесценные связи, его выходы, его помощь… Он чувствует это — предвкушение, которое появляется, когда дело идёт по верному пути. Но в кабинете пусто. И разочарование заставляет кривить губы — надо же, а ведь так хотел поделиться…

— Игорь, что происходит? — Вика появляется внезапно, заставляя вздрогнуть от неожиданности. Но Игорь быстро берёт себя в руки. Знаю я, что ты хочешь обсудить, Виктория Сергеевна.

— А что происходит? Я съездил к антиквару, узнал насчёт икон… Кстати, очень интересные вещи там творятся…

— Игорь, девушка, что найдёна у твоей гостиницы — личный секретарь Игнатьева. Может, ты всё-таки скажешь мне, как это связано с тобой?

Думаешь, я так просто тебе это скажу? Вот так, сейчас, выложу на тарелочке с голубой каёмочкой? Может, тебе ещё и весь план рассказать?

— Не лезь в это, Вик. Не надо. — Он смотрит на неё, не в силах отвести взгляд, пытаясь задержать дыхание. Пытаясь не дышать ею так глубоко, не позволять её близости туманить рассудок.

— Я не отступлю. Как бы ты не просила. — Он говорит через силу. Не может не говорить. Не может не сказать ей этого. — Оставь меня в покое, Вик. Живи своей жизнью.

— А что, если я не… — Вика замирает на полуслове. Обрывает сама себя. Смотрит так же — жадно, будто взглядом пытается отыграться за все эти недели вынужденного голода.

— Если ты не сможешь? — Он делает крохотный шаг. Еле заметный, но кажущийся нереально огромным. Потому что воздух между ними резко заканчивается. Остаются только её глаза. Только его губы. Близко. Душно. Сладко.

Её рука взлетает в воздух, и Игорь едва успевает удержать её, сам едва удерживаясь от того, чтобы не рвануть на себя. Не задохнуться в ней, в её губах.

Дверь распахивается неожиданно. Как, впрочем, и всегда. И Даня на пороге вызывает истеричный смешок. Игорь весело смотрит на него. Что ж. Им это надо.

На улице морозно. Но внутри горячо. Жарко. Пылает. То ли от разговора, то ли от того, что сейчас будет.

Даня бросается на него яростно, рыча, как раненый зверь. И Игорь пытается сопротивляться. Поначалу. Пока в лицо не прилетает. Кулак у Дани тяжелый. Да сколько можно терпеть-то?! Он бьёт в ответ коротко, жестко, крепко. Не зря он — кмс по боксу. А ты не знал, Дань? Не всё тебе тёмную устраивать. Да исподтишка нападать. Иногда и в ответ могут дать. Вот так вот бывает.

Встреча с перекупами. И Жека, с удовольствием демонстрирующий пробелы в советской системе образования…

Игорь едет домой, с удивлением понимая, что сегодняшние сутки наконец подходят к концу. Долгие. Бесконечные. Убийство. Самоубийство. Вика. Антиквары. И лента, страшная, бело-красная, у гостиницы. Как напоминание.

Игнатьев.

Она ведь и из-за тебя погибла, тварь. И кровь на снегу — как напоминание — не расслабляйся. У тебя есть цель. У тебя есть средства к её достижению. Не забывай.

В машине спать не сладко. Но оно того стоит. Определённо. Катя удивлена. Катя восхищена. Катя плывёт, улыбаясь. Что, Кать, такое у тебя впервые? Не могу сказать «привыкай». Это скоро закончится. Как имеют свойство заканчиваться все конфетно-букетные периоды. Но до этого я выжму всё из этого времени. По максимуму.

Завтрак вдвоём. Романтично? Нет. Но на удивление весело. С Катей всегда весело. И как бы он ни пытался абстрагироваться, но он же живой. Не робот. Не может не думать. Не чувствовать.

Бандитов ловят на живца. Пряников — тот ещё авантюрист. Игорь усмехается. Надо же, кто бы мог подумать?! Новое дело раскрыто, но в этот раз Игорь доволен по-особому. Не так, как всегда. Он рад, что помог девушке. Ещё вчера она с моста хотела сигануть. А теперь иконы к груди прижимает и плачет. Помолись за меня, если сможешь…

В машине взгляд падает на открытку. Море цвета индиго, белоснежный замок с красными крышами. Всё плохо. Очень плохо. Потому что он понимает — страшно. Не за себя. За неё. Он звонит Дане, сам не понимая, что делает. И просит. Умоляет почти.

— Будь с ней рядом. — Сам был бы. Если бы мог. Но не может. И во рту горько от этого. Нестерпимо. И глаза готов зажмурить, но только от себя оттолкнуть подальше…

У Игнатьева в конференц-зале людно. И Игорь готов к очередному спектаклю. Зачитывает иски, претензии, не замечая, как меняется взгляд извечного врага. Как из насмешливого он становится задумчивым. Как в нём начинает мелькать уважение.

Уважение?!

Игнатьев почти кайфует. Давно забытое чувство соперничества. Когда ещё такое будет? Он устал быть один на вершине. Устал от того, что все боятся его. Боятся соперничества. И вот он, молодой щегол, клюёт его с неистовством орла. Это забавляет. Это вдыхает жизнь. Это вдохновляет…

Комментарий к 19. Весь мир идёт на меня войной…

*Кино - “Песня без слов”

========== 20. Шоу должно продолжаться ==========

Шоу должно продолжаться. Это ещё до него сказали. Давно. Но суть одна. Кому какая разница, что у тебя на душе — шоу должно продолжаться.

И Игорь помнит об этом. Помнит, не задумываясь, с какой-то лихорадочной поспешностью скупая билеты в кино. Боится передумать? Нет. Он знает, на что идёт. И не может сказать, что мера вынуждена.

Катя ждёт. Замирает в предвкушении. Смотрит и не верит. Улыбается наивно, с детским восторгом. И на миг её становится жалко. Но лишь на миг. Потому что ничего уже не остановить. И отступать поздно.

Весь зал — для них. Хочешь — убивай. Никто не увидит. Но ему не это нужно. Ему нужны чувства. Яркие. Сочные. Чужие.

Сука ты, Соколовский. Самому не тошно?

Покончить бы с этим поскорее. С Игнатьевым. С местью. Навсегда.

Со Стасом разобраться. И уехать из города. Куда глаза глядят. Не оборачиваясь. С Викой.

У Вики мысли те же. Только к ним ещё неопределённость. К ним ещё страх. К ним любовь чужая, вину вызывающая.

Она устала. Устала за него бояться. Сколько можно?! Как же хочется ударить. Хлестать по щекам, пока не заболят ладони. Кричать на него до хрипоты, до сорванных связок.

Ненавидит. Как же она его ненавидит!

С сухим треском ломается карандаш в руке. Вика вздрагивает, недоумённо вглядываясь в экран телефона.

И сердце срывается, бешено колотясь в горле.

А надежда, забытая, сладкая, расправляет крылья, заставляя подрагивать пальцы.

«У кинотеатра. В 21:00».

Сухо. Но разве тебе многого надо, Родионова? Две строчки, а ты уже срываешься с места и бежишь без оглядки, забыв обо всём. Куда ты катишься, к чему?..

Время тянется медленно, как нарочно. Она сжимает руки в кулаки, заставляя не проверять каждые пять секунд часы.

Что ты ждёшь от этой встречи? Что он тебе скажет?

Да что бы ни сказал: выслушает. Что бы ни сделал: примет. Потому что устала. От беготни этой друг от друга. От недомолвок. От одиночества.

Страшно. Когда с мужчиной одинока — страшно. Надо было обрывать сразу. Давно. И не возвращаться. Что уж теперь.

Из дверей кинотеатра выходят двое. Вика не смотрит. Не интересно.

Пока он смеяться не начинает.

А ведь она его смех и не слышала ни разу. Вот такой — громкий, искренний. Счастливый.

А ведь это больно.

Казалось, больнее уже не будет. Бред. Вот сейчас — больно. Не просто с другой видеть. Счастливым видеть.

Что-то обрывается и летит вниз, быстро-быстро. И Вика с трудом просит таксиста. Отсюда. Подальше. Скорее. Потому что это жестоко. За что только? Не понять.

А перед глазами пара. И ей теперь точно нет рядом места.

Подсознание. Порой оно диктует странные видения. Не те. Не так. Не тогда, когда нужно.

Во сне глаза её голубые — рядом. Во сне кожа её нежная — под ладонями плавится. Во сне — губы её мягкие — для него полуоткрытые. И счастье. Белое. Слепящее. Чистое. Как всё, к чему она прикасается. Как всё, до чего ему не дотянуться.

Научись, Соколовский. Научись контролировать свой разум. Забудь про желания. Про то, что изнутри наружу просится. Оставь. В прошлом.

Звон в окно. Подскочить. Как не было сна. Кирпич. Бумажка. Послание от Ромео Джульетте? Игорь берёт в руки камень и холодеет. Монтенегро. Виды. Страшно. Вика.

Почему сразу она?! Почему так страшно?! Душ — машинально. Катя ждёт, звонит, просит. Сама. Завтрак — приятная необходимость. Игра — вынужденная ласка.

— Мне действительно хотелось бы, чтобы ты понравился моему отцу.

— Значит, надо понравиться.

Игорь не лукавит. Надо, значит надо. Месть затмила всё. Жизнь реальную. Чувства искренние. Привязанности давние.

К Пряникову с радостью. Устал один. Надо поделиться. Давно пора. И рад бы с кем. Но не с Викой же!

Ангел-хранитель. Он у Игоря явно силён. А возможность на чужое плечо часть забот переложить — бесценна. Зацепка на Стаса. Как отблагодарить потом?

Игорь начинает потихоньку тлеть. Надеялся, что обойдётся, но нет. Вот оно — это чувство, когда прожигает потихоньку, на самой грани. На подсознании. Когда вот она, разгадка, почти-почти. Только пока никак.

В притон без сомнений. Хоть бы стволом обзавёлся, Соколовский. Ни страха, ни упрёка. Рыцарь в дырявых доспехах.

Музыка, якобы крутая. Чувство внутри, якобы подъёма. Он забыл уже, что правдиво, а что — фальшивка. Но ведь не в том суть. Можно и без правды правды добиться. Было бы желание.

Он ищет Стаса. Уверен, что найдёт. Всё ещё уверен в себе. Думает, на шаг опережает. Думает. Наивный.

«Я всё за тебя решу. Дорогой мой человек».

Дорогой мой человек.

Остро. Больно. Нервы наружу. Оголены. Как провода. Пробивает до самого нутра.

Вика.

Снова по городу, не разбирая дороги. Не замечая лиц. Не думая. Не давая себе думать. Только убедиться. Только посмотреть, что всё в порядке. Одним глазом. Издалека.

Визг тормозов у её дома. Выбегает из машины, несётся наверх, перескакивая ступеньки. Перед дверью отдышаться. Выпрямиться. Позвонить.

Дверь открывает Аня. Смотрит удивлённо. Пожимает плечами.

Сердце стучит так громко, что заглушает её слова, оставляя лишь смысл. Нет. Не дома.

Быстро кивает. Пытается улыбнуться. А в голове мысли: одна другой страшнее. Выскакивает на улицу и чувствует, как ноги подкашиваются.

Живая. Идёт с Даней, смотрит удивлённо.

— Что-то случилось? — В голосе сразу столько заботы. Вик, ты бы её хоть при Дане прятала.

— Мимо проезжал, решил в гости заехать. — Игорь пожимает плечами. Равнодушно. Хитро улыбается Дане. С трудом удерживается, чтобы не подмигнуть.

В этот раз не вышло, Стас. А в следующий я буду тебя ждать. Будь уверен.

Игнатьев в трубке. Кричит что-то. Почти не разобрать. Пусть кричит.

Солнышко. Ласково так. Погладить бы. Игорь ликует. Запрыгал бы и в ладоши захлопал, да рука занята.

— Я куплю помещения, потому что я молодой и амбициозный, а вы — жадный и злой!

Ему весело. Нет, не весело. Смешно. Расхохотаться бы. И тут ещё смс от Кати. Вдогонку. Так вовремя.

Что нас ждёт дальше?! Главный акт в самой весёлой пьесе?! Он только за!

Кто есть кто? Сегодня узнаем! Так и хочется встретить поскорее. Посмотрите, Вера Сергеевна! Вы, вроде бы, меня не знаете?

Хотя нет. Знаете. Не можете не знать. И мину хорошую при плохой игре делать умеете. Лишь уголки губ вздрагивают. Но улыбка всё же складывается на лице.

Правильно, Вера Сергеевна. Ни к чему дочь-то расстраивать. Она у вас вон какая хорошая. Привела парня с родителями знакомиться. Тут бы радоваться. А вы что, не рады совсем?

За окном останавливается машина. Вот оно. Твой почти-триумф, Соколовский. Расправь плечи и приготовься.

Медленно повернись. И кивни серьёзно. Как подобает будущему сыну. Игнатьев же этого ждёт? Зятя вероятного? Что ж, приятно познакомиться.

— Здравствуй, папа!

========== 21. Выбирай. Пока можешь ==========

Игнатьев напоминает льва, замершего перед прыжком. Напряжённый, как струна. Взгляд ледяной, должен бы пробирать до костей. Должен бы. Но нет.Не выходит у вас, Аркадий Викторович. Ваши взгляды, ваше молчание, ваше презрение.

Отчего ты думал, что это доставит тебе удовольствие, Соколовский? Почему мысли об этой встрече оказались ярче самой встречи? Почему теперь так пусто? И ведь действительно пусто.

Ни злости, ни радости. Ничего. Только глаза Катины. Растерянные. Непонимающие. Ты ведь этого так хотел, Соколовский, что ж теперь тушуешься? Где азарт, где оно, твоё хвалёное чувство превосходства? Сам себя перехитрил?

Каково это — чужими жизнями играть? Не на бумаге, по-настоящему? Смотри, вот они — последствия, которых продумать невозможно.

Говоришь, цель оправдывает средства? Хороши твои средства, Соколовский, разбитое сердце одной отдельно взятой девушки. Когда тебя лично касается, не так просто выходит, а?

Встреча предсказуема, реакция Игнатьева предсказуема, а чувства Игоря… Размяк? Возможно. Не стоило так близко к себе подпускать. Не стоило проникаться: чужими проблемами, чужими мыслями, чужими мечтами.

Отчего в голове теперь звучит укоризной мамин голос?

«Как же так, Игорёша? Разве так можно поступать?»

Он крепче стискивает руль, вылетая на дорогу, давит на газ, только бы уехать отсюда подальше. Не оглядываясь. Тошно. Почему так тошно? Ты же добился всего. Почти всего, что планировал. Один шаг от победы отделяет. Ещё чуть-чуть, и паззл сложится. И пути назад нет давно, и Катя тут вовсе не причём.

Закрыть бы глаза, и проснуться летом. Жарким, душным. В деревне. Далеко отсюда. И чтобы проблем больше не было. Ничего чтобы не было. Только он и солнце яркое.

А Катя всё же не причём. И с самого начала не причём была, зря он её впутал. Тогда, в СИЗО, казалось, что жестокость оправдана. Что можно просто сломать чужую жизнь, как сломали его. Казалось, что любые средства хороши, главное — желаемого добиться. И что теперь? Почему не весело, Соколовский? Где бодрый марш? Где фанфары? Отчего так мерзко на душе?

Он должен с ней поговорить. Просто поговорить, попытаться объяснить. Чтобы поняла. Чтобы поверила. Чтобы не осуждала… Зачем оно ему нужно — её прощение?! Важно. Когда неважное вдруг важным стало? Хочешь быть хорошеньким для всех, Соколовский? Чистеньким? Думаешь, можно вот так просто сухим из воды выйти? Не получится. Уже не получится. Раньше думать надо было. Когда её сюда впутывал. Большой мальчик. Женскими руками решил правосудие вершить? Трус ты, Соколовский. И мудак к тому же.

Игорь жмёт на кнопку звонка, снова и снова.

«Даймне всё объяснить, Кать. Просто дай мне всё объяснить».

Тишина вызывает злость. На себя. Только на себя. Когда ты научишься на других злиться, Соколовский? Что ты хочешь от этой жизни? Ты вообще понимаешь? Или желания на уровне накуриться-нажраться-трахнуться остановились давно? И пусть первые два условия давно в прошлом, о чём ты, мать твою, думал?!

Хочется прояснить. Хочется оправдаться. Это же так важно всем нам — катарсис. Отпусти мои грехи, Катя. Отпусти, потому что сам я никак не могу с ними справиться. Потому что я, кажется, перемудрил.

Телефон взрывается звонкой трелью, и Игорь тупо смотрит на трубку пару секунд, пытаясь понять, зачем Вике ему звонить в такое время. Что опять стряслось, Виктория Сергеевна? Ты снова решила вспомнить, что есть я? Удобно, не так ли? Захотела — позвонила. Захотела — послала. Удобно и очень продуманно. Держать на расстоянии. На расстоянии вытянутой руки…

Отвечает ей нервно. Неудобно мне, Вик. Не до тебя сейчас. И напиться в кои-то веки хочется. И мысли хаотично пляшут, по кругу вращаясь. Пока едет. Пока в галерею заходит. Когда её видит. Зачем ты, Вик? Зачем опять ты? Бред. Хорошо хоть, не мысли вслух. Нервная усмешка, бокал в руки, глоток игристого внутрь. Полегчало? Ничуть. Чтобы эту дурь запить, одного бокала мало будет. Тут бы бутылка, другая. Виски. Односолодового. Тогда, может, полегчает.

Расследование это… Опять на них. Словно они — летучий отряд. Рыцари без страха и упрёка.

Он опять не спит. Опять думает. И ведь не о Вике! Странно даже… Катя не звонит, зато папа трезвонит. Бедный, запутавшийся папа. А вот его не жаль. Его бы к стенке приставить и в упор всю обойму. В рожу самодовольную. И ненависть ни на миг не слабеет. Тварь.

И сейчас его условия… Дочерью торгуешь? И мне после этого угрожать смеешь. Хорош. Равняться бы на тебя! А меня что-то муки совести гложут. Было бы из-за чего! Да на тебя посмотреть, можно ведь и жену, и дочь под монастырь подвести. Что угодно ради бизнеса. По головам — запросто. Только согласись. И чужое счастье раздавят колёса, деньгами вместо воздуха наполненные.

Игорю даже уже не смешно. Вот он — реванш. Все условия выполнены. Бери и беги. Что надо ещё? Ты его почти растоптал! Почему же тогда чувство такое, что это по тебе катком проехались? Что тебе Катя? Переживёт? Не он первый, не он последний.

Жалко. Жалость — сильное чувство. Многие его любви приписывают. Мол, не жалеешь, значит, не любишь. И наоборот. Не любит. Жалеет.

Блять!

Запутано. Ты запутался, Соколовский. Заблудился в собственных мыслях. В желаниях. В чувствах. Тебе Катя вдруг дорогой стала? Да в честь чего? Кто она? Глупая девочка, за папиной спиной всю жизнь отсидевшая? А ты-то сам? Сам далеко от неё ушёл? И главное — давно ли? Когда самостоятельным стал? Мыслящим? Решающим?

Раздражение на себя можно потрогать. Взять в руки и сжать, чтобы лопнуло. Ты чего бесишься, Соколовский? Девушка обиделась, тебе-то что от того? Твоя любовь вот она — рядышком. На другого любуется. Фыркает, нос смешно поджимая. Избегает твоего взгляда. Тебя избегает. Тебе же этого надо? Чтобы страдать, как герой лирический? Чтобы все вокруг жалели и сочувствовали? Что ты хочешь от жизни, ты решишь когда-нибудь?!

Дело очередное закрыто. И уже удовлетворения не приносит. Выгораешь раньше срока, что дальше делать будешь? Здесь твои деньги никому не нужны, а значит и удовольствие к нулю стремится. Очередная тупая курица, решившая на чужом горбу в рай въехать. Тошно. Мерзко.

От себя поблюй, Соколовский. От себя не тошно? Мерзко. Он и домой-то едет по привычке. Потому что больше некуда. И не с кем. Потому что в клубе на тебя давно как на изгоя смотрят. Потому что друзей больше не осталось, а тот, единственный, что таковым назывался, теперь тебя убить хочет. Ведь хочет же, не отрицай. И всё, что остаётся — идти домой и думать. Думать, пока не разучился. Пока ещё мысли есть. Пока разум есть…

Но и его остатки рассыпаются, как бисер по полу, стоит увидеть её дома. Связанную. Напуганную. Да твою ж мать! Вика!

И сразу — пустота. Полный вакуум. Ноль. Он — ничто. Секундное помешательство. Потеря разума. И страх. Парализующий. Лишающий возможности дышать. Делающий из человека зверя.

Да. Он сейчас зверь. Смотрит на чужое горло, всерьёз прикидывая, как подлетит и порвёт глотку. Как кровь чужая, горячая, будет горло заливать. Он его сейчас ненавидит. Нет. Не той ненавистью, что люди друг на друга каждый день выплёскивают.

Чистой, холодной ненавистью на уровне инстинктов. Кажется, он вот-вот готов зарычать, только от одного вида крови на её лице. А ещё от бессилия.

Тебя опять макнули в собственную ничтожность, Соколовский. Нравится? Обтекай! Смотри, как тебя не просто унижают. На глазах любимой женщины в дерьмо опускают. А ты терпи. Терпи, терпила! Тебе же это нравится. Ты ведь о мести всё это время думал. А не о том, что обкуренный дебил к тебе так близко подобраться может. Проклинай теперь себя. Ненавидь. Рычи беспомощно, глядя на неё, на страх в её глазах. На ту же злость. На ту же беспомощность.

И слушай. Слушай, как обдолбанный торчок угрожает уничтожить самое дорогое, что у тебя есть. Чувствуй, как по спине липкий пот струится, потому что ты знаешь — он — сможет. Сможет, и рука не дрогнет, и сожалений не испытает.

Голос дрожит, и Игорь ненавидит себя за это. За фальшь, что сквозит в каждом слове. За то, что сам не верит в то, что говорит. А должен. Должен поверить, чтобы и Стас поверил. Что не любит. Что всё равно. Что её отпустить надо…

Блять. Что ж ты творишь, Соколовский? Ты сам-то себя слышишь? Слышишь, как жалко звучат твои оправдания? Как они лишь подтверждают каждое слово этого утырка? Что от одной мысли, что пистолет, приставленный к Викиной щеке выстрелит, у тебя внутри всё сжимается?!

Вика — умница, чтобы заставить её растеряться, одной угрозы для жизни мало. Действия чёткие, отточенные, он даже не успевает сразу среагировать. Поднимается следом, успевает отвлечь. Ненадолго, но этого достаточно, чтобы Вика сбежала. Хотя бы в другую комнату. Только подальше отсюда. От Стаса.

Голова гудит. Носок чужой ноги влетает в живот, выбивая воздух. Стас хватает Игоря за лицо и со всей силы бьёт о мраморную столешницу. Жёстко. Больно. В глазах мутнеет, он едва удерживает себя на грани сознания, когда тяжёлая ваза падает на голову, выключая свет.

========== 22. Прикоснись к моей душе ==========

Сознание возвращается нехотя, медленно расплываясь мутными пятнами перед глазами. Игорь жмурится и резко открывает глаза, щурясь от яркого света, вызвавшего головную боль. Пытается сфокусировать взгляд, и выдыхает от облегчения, встречаясь глазами с Викой. Всё в порядке. Живы. Оба.

— Где он?

Первый вопрос, главный вопрос. Вика шепчет сбивчиво, руки дрожат — отдача. Её только что чуть не убили. Их обоих только что чуть не убили. И эта правда обухом бьёт по голове.

— У тебя кровь. — Игорь говорит с трудом — от головной боли начинает тошнить. Всё вокруг кружится. Чувствовать себя таким беспомощным — непривычно. Особенно сейчас, когда лишь руку протяни — и можно коснуться. Желанной. Долгожданной.

— У тебя тоже. — Вику колотит. Зубы отбивают мелкую дробь. Страх за его жизнь наваливается запоздало, глаза наливаются слезами. — Тебя только что чуть не убили. — Она обхватывает себя руками, пытаясь унять дрожь. — Т-ты понимаешь? Чуть не убили. Откуда он взялся? Почему ты молчал? Почему не говорил про него?

— Вик. — Он пытается улыбнуться. Выходит слабо. Трогает языком разбитую губу. Невольно морщится. — Вик. Всё будет хорошо. Я обещаю.

— Ты всегда обещаешь, Соколовский! — Вика медленно поднимается, хватается за спинку кресла. Игорь делает движение навстречу. Помочь. Она останавливает. Резко. Раздраженно.

— Где у тебя аптечка?

— Не знаю. — Игорь выдыхает, откидывается на спинку дивана, прикрывает глаза. Позволяет боли разлиться по телу. Отозваться в каждой клеточке противной слабостью. Пройдёт. Это пройдёт, надо лишь успокоиться. И Вику успокоить.

Она возвращается из ванны, держа в руках белую коробку с красным крестом. Успела умыться. Волосы блестят от воды. Нижняя губа слегка припухла. Злость снова поднимается откуда-то из глубины, кулаки непроизвольно сжимаются.

На себя злись, Соколовский. Только на себя. Ты виноват в этом. Ты её в это втянул. Вслепую.

Вика молчит. Опускается на колени напротив, достаёт вату, перекись. Промокает осторожно. Нежно. Закусывает губу.

— Не бойся, выживу. — Он пытается шутить. Пытается говорить хоть что-то. Только не молчать. Не видеть её глаз, подёрнутых влагой. Не чувствовать её обиду, что волнами захлёстывает обоих.

— Прости. — Он выдыхает, пытаясь поймать её взгляд. — Прости, Вик. Я должен был всё объяснить. Сказать, чтобы ты была осторожна.

— Так вот зачем ты Даню ко мне приставил? — Она сощуривает глаза, качает головой. Укоризненно. Печально. — Ты мне не доверяешь?

Он молчит. Что тут говорить? Что намерено от неё дистанцируется? Что всё это время боялся того, что сейчас почти произошло?

— Прости, Вик, — повторяет Игорь. — Я правда думал, что так будет лучше.

— Лучше. — Она усмехается. Проводит по его губам влажным бинтом. Осторожно дует на мелкие ранки. — Кому лучше, Игорь? Что вообще для нас лучше, ты знаешь?

— Для нас лучше — подальше друг от друга держаться. — Он первым отводит взгляд, опускает глаза. Дышит прерывисто. Голова раскалывается, мысли путаются. Что за чушь ты сейчас несёшь, Соколовский?

— Мне уехать? — Вика подбирается. Голос сухой. Деловитый. Тот, что на расстояние сразу отодвигает.

Игорь качает головой. Медленно — каждое движение отдаётся острой болью в висках.

— Останься. — Хрипло. Еле слышно.

Вика смотрит пристально. Закатывает глаза, сама себя ругая. Только о себе думаешь, Родионова. Не тебя пять минут назад по номеру швыряли, да головой об камень били. Он от боли говорить не может, а ты со своими претензиями. Хороша, нечего сказать.

— Очень больно? — Она осторожно касается его плеча. Игорь мычит что-то, не пытаясь даже кивать. — Пойдём.

Помогает подняться. Ведёт в спальню. Укладывает на постель. Здесь темно, и боль становится меньше. Вика бежит в комнату, пытается найти свою сумку. Она точно помнит: Стас её в угол швырнул. Она видела. Точно.

Нырнуть внутрь, пытаясь отыскать лекарства. Раздражённо выдохнуть. Высыпать всё на пол. Больно. Как же ему, наверное, сейчас больно! Вот она — серебристая пачка. Покупала Ане. Игорю должно помочь. Обратно в спальню бегом. Помочь ему проглотить таблетку, придержать голову. Осторожно снять пиджак, туфли. Укрыть.

И выдохнуть.

Он спит. Ровное дыхание оглушает в тишине. Вика всхлипывает. Глухо. Горько. Прячет голову в коленях, так и оставшись сидеть у его ног. Сколько можно, Родионова?! За что ты так с собой? С ним? Сколько ты от него бегать будешь? Его в любой момент убить могут, а ты всё в чужое счастье играешь? Ты для кого себя в жертву приносишь?

Сегодня там чуть не умерла. Сама чуть не умерла, когда Стас его бил. Пока перерезала верёвки. Пока прислушивалась к звукам, боясь, что вот-вот грохнет. Выстрел. Страшно. Навсегда.

Где-то в комнате звонит телефон. Пусть звонит. Всё равно. Сейчас она там, где нужнее всего. Нужнее кому только? Ему или ей?

Истерика проходит быстро, оставляя после себя легкую головную боль. Никуда она отсюда не уедет сегодня. А завтра… А завтра пусть прогоняет. Убрать в ванной осколки, плеснуть в лицо холодной водой. Выдохнуть. В зеркало на себя полюбоваться. Хороша. Лицо и шея в красных пятнах. Взгляд бешеный. Он опять тебя с ума сводит. И ты опять идёшь у него на поводу. На поводу чувств.

В спальне полумрак. На белоснежной кровати темная фигура Игоря выделяется. Вика замирает в проёме, глядя на него, невольно вспоминая последнюю ночь в СИЗО. Как давно это было. В прошлой жизни. Пора начинать новую.

Она осторожно ложится рядом, сворачиваясь клубком на краешке кровати. Смотрит на него, впервые за долгое время не таясь. Отмечает глубокую морщину, давно врезавшуюся между бровей. Губы, даже во сне упрямо сжатые. Сколько ты ещё в себе носишь, Соколовский? Может, пришла пора поделиться?

***

Игорь просыпается резко, поначалу пытаясь понять, почему лёг спать одетым. Но постепенно события вечера возвращаются, и первым делом он садится, ища глазами телефон — позвонить. Срочно позвонить Вике, узнать, как она. Взгляд скользит по тумбочке, полу, возвращается к кровати. Сердце замирает. А потом ухает и стремительно летит вниз, заливая теплом всё внутри.

Она не ушла. Спит рядом, подложив под щёку ладонь. За что ему такое чудо? Он осторожно ложится рядом, боясь разбудить. Словно и не вскакивал только что. Протягивает руку и убирает локон, упавший на лицо.

Родная. Щемящее чувство нежности затапливает, не давая вздохнуть. Хочется прижать её к себе так крепко, как это возможно. Прижать, и никуда никогда не отпускать. Запереть здесь. И самому остаться рядом.

Как же он сегодня за неё испугался… Прерывистый вздох невольно срывается с губ, и Игорь готов проклинать себя за него — услышала. Вика медленно открывает глаза и смотрит. Смотрит, не отрываясь, пристально, серьёзно. И молчит. А ему вдруг от этого взгляда хочется сбежать, скрыться. Только бы не чувствовать себя опять ничтожеством. Трусом. Убежать бы, да некуда.

— Я уже говорил тебе сегодня «прости»? — с трудом выдавливает он из себя, пытаясь улыбнуться. Но улыбка слабо помогает. Вика не отвечает. И он уже готов умолять. Сознаться во всех грехах. Во всём, в чём обвинить пожелает. Только бы не плавиться сейчас под огнём её обвиняющего взгляда.

Но вот она вздрагивает. Тянет к нему руку. Касается ссадины над бровью. Нежно. Невесомо. Сосредоточенно разглядывает его лицо, выискивая другие доказательства того, что Стас ей не приснился. Что это действительно было — страх потери, бессилие, облегчение…

Игорь не двигается. Позволяет её пальцам касаться скул, очерчивать контур губ, сосредоточенно следить за этими движениями, словно от них его жизнь зависит. Он пытается унять бешеный стук сердца, боясь, что он оглушает не только его. А вдруг она испугается? Вспорхнёт с кровати, как и не было. И он не двигается. Только осторожно губами тянется к её руке, касаясь кончиков пальцев. Прикрывает глаза, боясь на неё посмотреть. Боясь осуждение увидеть. Укор. Упрёк. Лучше не видеть. Только чувствовать. Её касания. Её дыхание на коже, вкус её губ…

Он выдыхает рвано, решаясь, притягивая к себе одним движением. Властным. Сильным. Уже не сбежит. Он не позволит. Игорь подминает её под себя, сгребая в охапку, сжимая в руках, крепко, чтобы вдохнуть не могла. Чтобы мысли о том, что можно ещё уйти, выветрились.

И она не сопротивляется. Всхлипывает, словно смиряется, и по груди проводит нежно, робко. Как в первый раз. Хотя какой там первый раз, тогда по-другому всё было… А сейчас неспешно. Ласково. Нежно. Поцелуй, начавшийся требовательно, почти грубо, сбивается. И теперь они целуют друг друга, изучая, каждую невидимую ранку зализывая.

Руки блуждают по телу, не спеша освобождать от одежды. Не торопясь обнажать, оглаживая ткань рубашки. Её. Его. Цепляясь за пуговицы и снова возвращаясь к шее, ныряя в волосы. Он зарывается носом в ямку между ключицами, чувствуя, что готов молиться на неё. Вот прямо сейчас встать на колени и молиться на женщину, что сейчас лежит перед ним. Приподнимает рубашку подрагивающими пальцами и касается живота, улыбаясь куда-то чуть ниже пупка, глядя, как непроизвольно вздрагивают её мышцы.

Они раздевают друг друга, будто впервые. Открывая каждый сантиметр тела, жадно разглядывая, целуя, касаясь. И когда он берёт её ногу, закидывая на своё бедро, и когда она подаётся вперёд, принимая его, это кажется самым естественным, самым правильным, что хоть когда-либо с ними происходило. Движения медленные, чувственные, томные. И стоны, протяжные, сладкие, на выдохе. Они впервые любят друг друга, по-настоящему, не спеша, отдавая, отдаваясь. И после ещё долго не размыкают объятий, лениво целуя плечи, шею, скулы. Молча. Говорить не чем. Завтра будут разговоры. Или уже сегодня.

Игорь опять просыпается первым. Смотрит на неё, такую нежную, на этих простынях белоснежных, в разметавшихся пшеничных кудрях. На свою женщину. Никому её не отдаст, пусть даже отнять не пытаются. Хватит. Игры кончились.

Мысли все о ней, вокруг неё. Мечты о том, как день проведут. Как вместе будут просто так, не по работе. По-человечески. Как пара обычная. И улыбка, счастливая, невольно расплывается на лице.

И по хер на Стаса, и на Игнатьева. На всё, что ещё вчера казалось важным. Сейчас важно одно — та, что спит в его кровати. Самый важный человек в его жизни.

Он чувствует, когда она просыпается. Чувствует, хотя ни звука из спальни не доносится. Выглядывает из ванны. Улыбается.

— Ты очень красивая.

Вика молчит. Смотрит прямо перед собой. Ещё не отошла от вчерашнего. Конечно — она ведь не робот.

— Давай проведём этот день вместе. Закажем завтрак. — Он уже предвкушает это — заказать кофе и круассаны, и цветы, чтобы всю комнату заняли. И любить её посреди благоухающего великолепия, снова и снова души касаясь.

— Мы и так проведём день вместе. На работе. — Голос Вики сух. Она злится. На кого? На себя, или на него?

Игорь подходит, садится рядом. Тянется, чтобы её почувствовать, чтобы поцеловать. Но она отворачивается в последний момент.

— Давай приедем на работу по отдельности.

Стыдится. Она стыдится. Его? Или того, что с ним ночь провела?

Игорь застывает. Отодвигается. Кивает медленно, пытаясь понять. Пытаясь оправдать. Она устала. Она не хочет всё усложнять. В конце концов, с Даней ведь не ему разговаривать… Он понимает. Наверное, понимает.

========== 23. Жизнь - не кино ==========

Она давно проснулась. Только глаза открывать не хочется. Слушает, как Игорь вздыхает, поворачивается осторожно, стараясь не скрипнуть кроватью. Чувствует его взгляд, каждой клеточкой чувствует. И заставить себя глаза открыть не может. Больно.

Вчера его чуть не потеряла. И в любую секунду потерять может. Это так невероятно страшно, так резко воли лишает, разума, что Вика до сих пор думать об этом боится. О том, что вчера пережила. Что они пережили.

А ещё в ней тлеет раздражение. Пока глухое, еле заметное, но она-то себя знает. Совсем скоро всколыхнётся, изнутри поднимется, и она опять злиться будет. На него за геройство ненужное. На себя, что без оружия была. Что не пристрелила урода этого. В голове невольно прокручивается короткая стычка со Стасом. Хорошо хоть, не растерялась. А ведь поначалу, когда очнулась, накатила паника. Волной удушливой. А когда узнала, кто перед ней, стало страшно. Потому что поняла — не её он убить собирается. Не она его цель.

И шаги его по коридору похоронным стуком в ушах раздаются. Как гвозди в крышку гроба. Его гроба. Игоря…

Игорь успел встать и уйти в ванную, поэтому Вика позволяет себе зажмуриться. Крепко. До ярких точек перед глазами. Чуть не потеряла.

Вздыхает. Открывает глаза. Щурится. Слишком много белого. Слишком ярко. Будто новой жизни начало. Не про неё. Разобраться бы.

— Ты очень красивая. — Он стоит в дверях, любуется, открыто. Улыбается. Счастливо. А ей выть от тоски хочется. Потому что не надо сейчас ничего этого. Ни улыбок его понимающих, ни взглядов ласковых, ни губ горячих. Отворачивается. Щёки вспыхивают. Жарко.

Запуталась. Она запуталась. Зачем это всё? Как теперь Дане в глаза смотреть? Как теперь на себя смотреть в зеркало? Что дальше, Родионова? Опять на тихую с двумя встречаться? Вика вздрагивает — его губы, ищущие, совсем близко. Не надо, Игорь. Только хуже сделаешь.

— Давай проведём этот день вместе. Закажем завтрак.

Номер. Завтрак. День вдвоём… Ты из какой сказки вышел? Знаешь же — не про нас это.

— Мы и так проведём день вместе. На работе. — Получается грубо. Злится на себя за это. Ей неловко. Сейчас так неловко, что хочется в одеяло с головой зарыться и лежать так, пока не уйдёт. Игорь или смущение — не важно.

— Давай приедем на работу по отдельности.

Хочешь по-новому начать, по-настоящему? Тогда не дави. Не надо. Я сама свои проблемы решу с Даней. Не заслуживает он, чтобы его перед фактом ставили. Так ставили.

Игорь соглашается легко. Она ждала возражений. Готовилась.

В ванную — на автомате. И первым делом в зеркало. Куда ты опять полезла? Зачем это всё тебе?

Внутри — клубком. Любовь — злость — стыд — надежда. Голова кругом. Страшно жизнь свою менять.

Домой в такси. Противно. Неправильно. Не так надо бы. Тоскливо смотрит в окно. Серый город. Опостылел уже. И даже краски яркие, мишура и лампочки, не работают. Не сейчас. Внутри серо.

И Игорь — гирлянда новогодняя. Долгожданная. Яркая. Сочная, как мандаринов запах.

Вика вздыхает прерывисто, бросает быстрый взгляд в зеркало, встречаясь с понимающим взглядом таксиста. Понимающим. Ещё бы. Игорь вышел её провожать.

Дорогая гостиница. Дорогой мужчина. И она — как дешевка, после ночи на улицу выставленная.

Только не правы вы все. Вы ничего не знаете, слышите! Она могла остаться. Могла.

Но не может.

Зубы стиснуть сильнее. Деньги водителю в руки. И домой. К Ане. К её взгляду, вечно осуждающему. Чем недовольна? Почему я ей всегда всё должна?

Вика любит свою сестру. Любит крепко, не любить не может. Но это тяжело — быть старшей. Всегда на высоте. Всегда примером. Всегда опорой.

Кто бы ей опорой был?! Кто бы плечо подставил? И на кухне посидел, послушал?

Она любит Аню, но она устала. Даже сильные устают. Она — не исключение. И сестра с вечным «дай»… Вика заходит в ванну, оглядывается, словно боится, что увидит. В слабости. В отчаянии. Разбитую.

Она устала. До крика. Беззвучного.

Так и хочется сказать иногда сестре — сама! Делай сама всё! Ты уже выросла! Оставь меня в покое со своими проблемами! Я для тебя всё делаю, слышишь?!

Не может. Вика не может такое сказать. Никогда. Не так воспитана. Даже в голове не укладывается — родного человека обидеть. Почему же Аня позволяет себе её обижать? Вот и сейчас — в глазах упрёк.

Вика на грани. Закричать бы. Громко. Посуду разбить. Не важно, какую. Но нельзя. Холод. Сдержанность. Так мама учила. Так папа говорил. Ты же сильная, Родионова. Терпи. В себе всё. Зубы стиснув.

В отделении как всегда. Разве может быть иначе? И сейчас она рада этому. Рада, что можно отвлечься, не думать. Не ловить взгляд глаз зелёных. Не думать о нём.

Все мысли туда. В аптеку. К заложникам. К тому, кто их захватил. Вот она — жизнь её настоящая. А не то, что в фильмах по телевизору показывают, где миллионер в простушку влюбляется. Здесь понятно, кто плохой, кто хороший. Кому помощь нужна, а кому — камера.

За весь день и двумя словами не переброситься. Ни с Даней, ни с Игорем. Тот опять куда-то бежит, уезжает в поисках правды. А ей остаётся только ждать. Смотреть на тёмные окна витрин, и думать, что с ней не так. Почему нельзя, чтобы было просто? Чёрное и белое, без полутонов?

Даня молчит, только смотрит странно. От взгляда его хочется прощения просить. Будто он может знать. Будто понял, когда ночью звонил, где и с кем была. Будто смог заглянуть, увидеть. Почувствовал…

В аптеке выстрелы, группа захвата готова. Вика нервно смотрит на дорогу, ждёт. И он успевает. Как всегда в последний момент. Эффектно. Как в кино.

И снова, героем, в самое пекло. Не думая ни о чём и ни о ком. Забыв о ней, о том, что жизнью рискует… Вика нервно прикусывает губу, бросает быстрый взгляд на Даню. Но он не смотрит. Или не хочет. К лучшему.

Заложники выходят, Даня рядом тихо выдыхает. Словно до последнего думал, что Игорь не справится. А он там стоит. Всё ещё в аптеке, с убийцей. Без защиты. Без жилета. Без оружия.

Вика стискивает зубы, крепко, аж скулы сводит. Так ведь всегда будет. С ним так будет всегда…

Он выводит захватчика, смотрит спокойно, уверенно. И её отпускает. Становится легче. Решение — вот оно. Каждый день готова терять его, чтобы снова находить. Чтобы знать, что он к ней возвращается… И тонуть в нём, в его взгляде, на неё обращённом.

Дальше, как в замедленной съёмке. Пистолет из сапога, Даня, в последний момент её прикрывающий… И глаза его, голубые, удивлённо распахнутые.

С ним в больницу. Хоть и жилет, а рёбра могут быть сломаны. Едет и думает, думает, думает. Что дальше? Теперь сможешь бросить? Как? Слёзы сами собой текут, непрерывно. Фельдшер в скорой смотрит жалостливо.

— Не волнуйтесь, у него всё в порядке будет.

И она кивает. Всхлипывает. Вытирает нос. Не дрейфь, Родионова. Значит, судьба так решила.

Холодно, но Вика не чувствует мороза. Снег под ногами поскрипывает. Щиплет щёки. Игорь сидит с Пряниковым на лавочке. Ждёт. Её. Её ответа. Её решения. Почему ему отказывать всегда легче? Почем от него отказываться легче?

Пряников уходит, а Вика опускается рядом на скамейку, смотрит прямо. Не может она в глаза ему сейчас смотреть.

— Ты ему сказала? — Голос Игоря слишком равнодушен. Он уже понял.

— Нет. — Она бросает на него быстрый взгляд. — Не сейчас.

Игорь кивает. Кто бы сомневался.

— А когда?

— Я не могу сейчас его бросить. Он меня прикрыл собой, понимаешь?

Игорь кивает. Конечно.

— Я вызывала такси, отвезу Даню домой. — Вика говорит, а самой кричать хочется:

«Останови! Возмутись! Поспорь!». Но Игорь молчит, губы поджимает.

— Ну, пока? — Уходит. Не оборачиваясь. И ей вдруг становится холодно.

Даня молчит всю дорогу. Только руку её в своей держит, поглаживая. Словно выпустить боится. А ей тошно. От себя. Хуже, чем утром. Теперь так всегда будет?

Голова раскалывается, и Вика рада, что наконец этот день закончился. Тяжёлый, длинный, мутный. Дома Аня. Опять упрёки. Незаслуженно. И злость изнутри поднимается, сдержать бы.

Аня говорит сбивчиво, быстро. Обвинять пытается. Лучшая защита — нападение. Вика это понимает. Но не перебивает. Хочет выслушать. Узнать. Что в себе сестра носит. Хорошо, когда есть человек, который может выслушать.

— Думаешь только о себе! — Аня кричит, в лицо бросая обидное, неправильное, несправедливое.

Убегает, дверью хлопая. Оставляя Вику со своими мыслями. С сожалением. Об очередной возможности, навсегда потерянной.

Она устала. Действительно за сегодня устала. Ничего не хочется. Тишины и покоя. Где-нибудь подальше отсюда. С кем-нибудь, очень любимым.

========== 24. Не пытайся обмануть. Хотя бы себя ==========

«Ты же понимаешь. Я не могу его сейчас бросить»

Понимает. Он всё понимает. Или хочет понимать. Впрочем, как и всегда.

Как всегда, Вик, когда я так близко к тебе подхожу, что кажется — бежать некуда. А ты сбегаешь. Как всегда.

Может, тебе и не надо ничего. Может, я себе придумал тебя? А ты другая. На самом деле другая. И это странно. Думать так о тебе — странно.

Ты непредсказуемая. Хотя нет. Как раз наоборот. Каждый твой шаг можно предугадать, просчитать на год вперёд. Удивлять? Не про тебя, Вик. Не про тебя. Думаешь, я не понял, что ты со мной не останешься? Ещё утром, в номере, ничего не понял? Ты не играешь, Вик. Ты так живёшь. А я, кажется, начинаю уставать от этих качелей…

Мысли снова только вокруг неё крутятся. Сейчас, когда только о мести надо думать. Только о том, что Игнатьева почти прижал. А он только о ней. Даже вчера, в кафе, когда Жека с Ниной напротив — такие счастливые. А перед глазами она. На лавке у больницы. Слова цедит через силу.

А он опять всё понимает.

Звонок из смутных снов выдёргивает. Игорь снимает трубку, не глядя. Вика. Её голос на другом конце провода — и улыбаться хочется. Нежно. Только слова её сон резко прогоняют.

Аня пропала.

Первая мысль — Стас. Но по дороге понимает — не он. Тот бы на такое не пошёл. Ни к чему.

Вика растеряна. Но не напугана. Нервничает. Кухню шагами меряет. А ему вдруг так тепло становится. С трудом улыбку сдерживает.

Она ему позвонила. Не Дане. Ему. Стало страшно — позвонила. Помочь. Может, шаг вперёд, хоть и крохотный.

Они опять вдвоём. Наедине. И коснуться её нестерпимо хочется. Чуть наклониться — и поцеловать. Нежно.

Ключ в двери заставляет поморщиться. Вернулась. Как всегда в подходящий момент. У тебя, смотрю, все моменты — неподходящие, Соколовский.

Игорь понятливо уходит. Ему пока здесь точно не место. Не в разборки между сёстрами влезать. Без него разберутся.

А вот Жека не разберётся. Ему помочь надо. Подработать Купидоном на полставки.

За него радостно. И вообще настроение с утра отличное. В пору в пляс пускаться. Она ему сама позвонила. Не по работе. По личному.

Личное. Неужели у них всё-таки может быть это самое «личное»…

В отделе Даня. Как всегда мрачный. На них с Жекой недовольно косится. Тронь — зарычит и бросится. Как медведь раненый.

Телефон бодро трезвонит в кармане, и он удивлённо смотрит на экран.

— А вот и Вика.

Успевает поймать злой взгляд. Обойдёшься, Даня.

Только голос в трубке чужой. Мужской. Нервный. И угрозы, что он говорит — не пустые. По позвоночнику ледяная дрожь. Пальцем — на громкую. Поймать взгляд короткий. Соперника? По хер. Сейчас все равны. Из отдела одновременно. Нервы на пределе. Только голоса в трубке: ровный, спокойный, Викин. Чужой, дрожащий, озлобленный. И Аня. Верещит. Как свинья на убое.

Педаль в газ, агрессивная езда, мать её. Пусть только попробует кто остановить. И уже у дома то, чего все трое боятся. Выстрел.

Игорь бежит следом, шаги замедленные, ступенек много. Слишком много. К Вике в квартиру, и уже на пороге — всхлипы с подвыванием. Истерика. И причитания Анины. Даня уже внутри. Уже рядом. А он вдруг понимает, что идти дальше не может. И на полосу кровавую по кафелю смотрит, не отрываясь.

Её кровь.

Ноги подкашиваются, разом. На колени опуститься и прижаться лбом к шкафу. Глаз с неё не сводить. Смотреть и не сметь даже пошевелиться. Чтобы схватить. Прижать к груди. Унести в больницу. В самую лучшую.

Мысли ворочаются вяло, словно вязким киселем облитые. Только лицо её серое, и кровь. Крови много. У Дани руки в крови.

— Воды дай! — Данин окрик выводит из ступора резко, и Игорь вздрагивает, спохватывается. Время снова возвращается к привычному ходу, летит стремительно. В ушах Жекин голос:

— Скорая. Ранен полицейский.

Анины причитания:

— Ва-адик! Ва-адик!

И Вика. Бормочет еле слышно что-то о том, что ранена только рука. Что всё в порядке.

А ещё дыхание. Его дыхание, Игоря. Громкое. Да кровь в ушах шумит. Стучит ритмично в такт сердцу.

За носилками медленно. Как потерянный. Потому что не правда всё это. Ранение, кровь, обморок. Не правда. Не с ней. С Родионовой так не бывает никогда. Она всегда собрана. Сдержана. Не напугана. Не беззащитна. Не такая она.

В больницу вдвоём. Молча. Соперники. Игорь горько усмехается. Стискивает руль крепче. Мужики, мать твою. Как слепые котята за мамкой. Чуть ли не за ногу её держаться, только бы не потерять.

У палаты опять вдвоём. На врача — с надеждой. Кажется, в его глазах мелькает понимание. Но он говорит лишь о состоянии Вики. Всё в порядке. Завтра можно навестить.

В отдел снова молча. Только теперь спокойно. Напряжение спадает, остаётся усталость. И желание занять себя, лишь бы не думать, не вспоминать. Она у врачей. Всё хорошо. Всё обязательно будет хорошо.

Новое расследование находится быстро. И оба с головой в него. Распутывать. Думать. Строить догадки. Обсуждать. Только не думать о ней. О том, что она там одна, беззащитная.

Утром первым делом — к больнице. Просто увидеть. Хоть краем глаза.

Даня уже здесь. Стоит у входа, с врачом разговаривает. Игорю всё равно. Проходит мимо, не оборачиваясь. Пусть что хочет думает. Он не к нему пришёл. К Вике.

— К ней нельзя.

Врач непреклонен. Даже слишком. Игорь кивает. Значит, сама видеть не хочет. Не стоит ему рассказывать, как опасно получить пулю в плечо. Так опасно, что даже навещать нельзя.

Что ж. Думай, Вик. Думай, решай, что и как тебе лучше. С кем тебе лучше. Потому что я ответ не просто попрошу. Потребую. И ждать больше не стану.

С Игнатьевым ещё чуть-чуть, и закончит. А потом… Нет, Вик, потом ты от меня больше не убежишь. Ты сегодня мне два раза понять дала, что у меня есть шанс. И не просто шанс — ты меня выберешь. Меня, слышишь?! Теперь вы с Даней местами поменялись. Он жив и здоров. Ты — в больнице с пулевым. Теперь тебе выбирать. Не он тебя закрыл от пули. Не ему ты звонила, прося о помощи. Нет, Вик. Больше не обманешь.

Подумай сегодня, Вик. Потому что завтра я уже так просто не уйду.

Расследование идёт своим чередом. Убийцы, серебряные заточки, экстрасенсы… Знал ли ты, Соколовский, что в полиции, оказывается, так весело? Знал бы, раньше пришёл. Вот уж точно. Что ни дело — загадка. Что не преступник — драма. Нервы щекочет. Жить хочется.

Вечер — мысли о мести. Давно не было возможности обдумать. Спокойно. Пройтись по плану. Отметить этапы пройденные. Подавить зарождающееся чувство. Триумфа. Потому что рано. Рано говорить об этом. Сначала разорить окончательно. А потом… Я знаю, Аркадий Борисович, на кого вы миллионы тратили. Из фондов компании. Вы ещё сомневаетесь, что все случайности случайны?

Утро — с одной мыслью — заехать к Ане. Нет, её как раз не жалко. Совсем. Глупая. Молодая. Наивная. А на сестру зубы скалит будь здоров.

Вику жалко. Переживает. Как же — её любимого убила. Надо поговорить. Попросить, чтобы пришла. Чтобы навестила. Потому что это не Ане надо. Это Вике надо. А то, что Вике на пользу пойдёт, он из-под земли достать готов. Пусть только скажет. Или не говорит, он и так поймёт. Потому что чувствует. На расстоянии её чувствует.

Даня приходит позже. Попросила. Его попросила. Игорь философски пожимает плечами.

А меня просить не надо.

Настроение не испортить. Весеннее. В душе весна цветёт. Поэтично? Так это любовь, Соколовский! Цветы для неё только такие — из другого времени года. Яркие. С нежным запахом. Как напоминание о тепле. О солнце. О том, что скоро всё заново начнётся. Жизнь новая. На двоих.

Она лежит на кровати, такая… обычная. Близкая. Настоящая. Вот она — настоящая. Черты лица во сне смягчились. И хочется стоять, просто стоять и любоваться, забывая, как дышать. И чувствовать, как сердце сжимается сладко.

Родная. Его родная.

Вика открывает глаза и улыбается. Робко. Но в глазах — радость. Я тоже рад тебя видеть, Вик. Можно, я с тобой навсегда останусь? Хотя бы вот так — рядом стоять.

Даня останавливается на пороге, держа в руках цветы. Осенние. Точно, Дань. Осень — увядание. Заканчивается твоя пора. Или уже закончилась. Только ты пока этого не понял.

— Может, нам расписание придумать?

Раздражение, глухое, неприкрытое, прорывается. Не смолчать. Откуда они берутся, кайфоломы эти? На какой фабрике их штампуют?!

— Уходите. Оба.

Вика злится. Зря ты так, Вик. Может, нам бы при тебе разобраться. Решить, кто. Или ты до сих пор не решила?

Игорь уходит покорно. Спорить смысла нет. Он в одном уверен — спор в его пользу разрешится. Если он есть ещё, спор этот. Пусть Даня бесится. Пора уйти в тень.

Посоветовать ему, что ли, как отступать надо? Игорь весело фыркает, нажимая на газ. Всё кончено с тобой, Дань. Пойми уже и успокойся. Хочешь, тебе девушку найду? Сводить одинокие сердца у меня неплохо получается.

========== 25. История не терпит сослагательного ==========

Утро новой жизни. Яркое, морозное. Хочется вдохнуть глубже, задержать его в себе — это чувство лёгкости. Счастья.

Игорь едет в больницу с одной целью — расставить все точки над i. Поставит её перед фактом, пусть решает. Пусть заканчивает чехарду эту, и решает уже, в конце концов! Потому что они взрослые люди. И жизнь, она ведь и обрываться может внезапно. Так чего тянуть?

Жить сейчас надо. Не потом, не завтра. Сейчас.

Сегодня без цветов. Он её дома цветами завалит. И конфетами. И всем, чем пожелает. Вот только из больницы заберёт. Домой.

Слово наполняется совсем другим смыслом, когда он о Вике думает. У себя. В том месте, что наконец можно будет назвать этим словом. Дом.

Попадает как раз на обход. Всё в порядке. Как камень с души. Хоть и ранение лёгкое, а страх есть. Мало ли. Слишком легко у него судьба дорогих людей отбирает.

Ждёт в коридоре, пока Вика оденется, и сам от нетерпения чуть не подпрыгивает. Так много хочется ей сказать. Показать, какой там день чудесный. Рассказать, как хорошо им вместе будет. Успокоить, чтобы не боялась. Ведь начинать сначала всегда страшно.

Всё будет хорошо. Теперь уж точно.

— Не надо меня забирать. — Вика говорит сухо, скупо роняя слова. И он с трудом подавляет глухое раздражение. Что не так-то опять, Вик?

— Не хочешь ко мне, могу я к тебе в палату переехать. — Он ещё пытается шутить, но внутри уже колет сомнение. Что-то случилось.

— Я беременна. — Она смотрит прямо в глаза, с садистским желанием поймать эмоции. Хотя бы отголосок того, что эта новость его так же, как и её сразила. Наповал. Одним выстрелом. Но Игорь смотрит спокойно. Кивает.

— От Дани, — уточняет Вика.

Будто он и так посчитать не может. Сложить два и два и понять, что он тут не причём. Что ж, на этот раз ты точно лишний, Соколовский.

— Поздравляю. — Едкая горечь поднимается изнутри, заставляя распрямить плечи, желая ударить больно. Словами. Чтобы ей так же стало, как и ему сейчас.

Она просит ничего не говорить Дане. Будто он стал бы. Сказал бы и смотрел, как тот радуется. Отец новоявленный. Соперник. Бывший. Да он его даже видеть не хочет, не то, что разговаривать. Никого бы из них не видеть. Никогда.

Уйти отсюда, и подальше. Не думая о том, что она одна осталась посреди дорожки, снегом усыпанной. Бессознательно сжимать и разжимать кулаки, представляя, что это шея тонкая судьбы. Своей судьбы, её.

Мне очень жаль.

Так она сказала. Мне тоже жаль, Виктория Сергеевна. Жаль, что у нас так ничего и не вышло. Жаль, что мы так ничего и не успели. Хотя чего тут успевать? Я ещё в СИЗО сидел, а ты уже с его ребёнком ходила. Чего тут успевать?!

Это не злость уже даже. Это усталость. Впервые руки опускаются. И как-то… Пусто что ли? Ступор. Вакуум. Ничто.

Знакомая фигура, быстрый взгляд. И вернуться. Обратно. В себя.

— Ты должна зайти к Вике. — Он смотрит на Аню, пытаясь подавить неприязнь. Не получается. Бесит. Дурочка. Мозги ей вправить бы. Ради Вики. Всё всегда ради неё… Всю дорогу молча. Потому что с ней говорить не о чем. За него всё скажут. И покажут наглядно, куда жизнь с игроком завести может. И на этом всё. Его альтруистическая миссия на этом закончится. Дальше сами пусть разбираются. У них теперь в семье Даня главный.

Верхняя губа сама наверх тянется. Зарычать бы сейчас от бессилия. Потому что на этот раз судьба победила. С таким ему тягаться не по силам. А хотелось бы?

Смог бы ты, Соколовский, чужого ребёнка воспитывать? И не просто чужого, Даниного?! Что скажешь? То-то же. Молчишь.

А ведь что страшного-то случилось? В чём помеха? Езжай к ней, забери, скажи то, что она услышать хочет. Хочет, не может не хотеть. Он ведь взгляд её видел. Загнанный. Обречённый. Словно в зеркало смотрелся.

Иди. Соверши поступок. Измени наконец жизнь. Свою. Её. И плевать на Даню. Пусть бесится. Пусть хоть застрелится. Главное — они вместе будут…

Нет.

Ты не сделаешь так никогда. И Вика на такое не пойдёт. Будет страдать, мучиться, жить с нелюбимым. И рожать ему детей. Ещё двоих. Или троих. Сколько там в мещанском Данином сознании для полного счастья надо?

Так что злись не на судьбу, Соколовский. У судьбы твоей вполне реальное имя.

Звонок Веры и просьба как нельзя кстати. Работа всегда отвлекает. Увлекает. Заставляет забыться. К тому же, работа не сложная. После всего, что уже ему раскрывать удавалось. Поклонники. Зависть. Фанатизм. Казалось бы — что может быть проще? А тут ещё и Жека с мальчишником. Хочется устроить ему всё по высшему, чтобы было, что вспомнить. Чтобы веселье было, пусть напускное, пусть не для Игоря.

Хочется праздника, гротескного, яркого. Шумного. Чтобы мысли заглушал. Что набатом в голове звучат несмотря ни на что.

Я беременна от Дани. Беременна. Беременна.

Простое слово. Желанное. Что было бы, если бы он отцом был?

Игорь вздыхает медленно, чувствуя, как волна, горячая, сладкая, по телу пробегает от затылка до кончиков пальцев. Счастье. Он был бы счастлив. На руках бы её носил. На полу в палате бы спал, каждое желание предугадывая. Опустился бы на колени и ноги её обнимал.

Если бы…

История не терпит сослагательного. Твоя история, Соколовский, уже написана. Ничего не изменить. Или?..

class="book">Он срывается из клуба душного, на улицу. Позвонить. Услышать её голос. Сказать, что ему всё равно. Что действительно всё равно, чей он. Или Игорь не сможет хорошим отцом стать? Сможет. И станет.

Гудки в трубке долгие. В противовес с сердцем, что стучит где-то в горле.

Возьми трубку, Вик. Возьми, послушай, что я тебе скажу. Прости, что ушёл тогда. Надо было сразу. Не ждать. Не обдумывать. Не давать опомниться. Сразу забирать. Потому что она — его. И только.

Трубка молчит. Не отвечает. Не пытайся изменить судьбу.

Резкий телефонный звонок заставляет едва ли не подпрыгнуть от неожиданности. Даня стоит за спиной. Так близко, что можно разглядеть безумие в расширенных зрачках.Которое сменяется счастьем. И Игорь отступает на шаг, понимая, кто звонит. И зачем.

Горько. Опять опоздал.

— Я стану отцом. — Даня медленно опускает руку с трубкой. Смотрит ошарашено. На лице улыбка. Робкая, но с каждым мгновением шире, ярче.

— Я стану отцом! — Вторая рука взлетает вверх, и Игорь с удивлением видит в ней пистолет. Как успел-то? Так быстро?

Звуки выстрелов рассекают воздух. А ему похоронным звоном отзываются. Соберись, Соколовский. Отыграй свою роль до конца. А потом хоть повесься. Не порть людям праздник.

Жека и Пряников поздравляют. Искренне. Счастливо смеются. А ему не вздохнуть. В горле ком. Всё.

Оформилось в слова то, что он сам себе шепотом говорил. Пути назад теперь нет. И вперёд тоже. Стой здесь, Соколовский. Посреди подворотни. Один.

Он уходит, не удержавшись, бросая взгляд на довольного Даню, что сейчас к ней поедет. Посреди ночи. Разбудит, сном пахнущую. Родную. Поцелует. А она улыбнётся ему сонно. Довольно.

Это тяжело. Дома можно не притворяться. Схватиться за голову, сжать крепче, будто это поможет. И замычать. Протяжно. Глухо.

Что дальше? Как дальше? Словно стержень вытащили, который его держал. В чём теперь смысл?

Игорь проводит по лицу рукой, удивлённо смотрит на мокрые пальцы. Всё так плохо? Даже вздохнуть тяжело. На сердце давит. Игорь жмурится. Крепко. До пламени зелёного перед глазами.

Соберись. Рука вслепую тянется к внутреннему карману. Достаёт глянцевый обрывок.

Он нехотя открывает глаза. Смотрит на фото. Соберись. Вспомни. Вспомни, ради чего ты всё это затеял. Вспомни, как мечтал выйти из тюрьмы и отомстить. Вспомни те полгода в аду, что всё в тебе изменили. Вспомни и соберись, мать твою! Что Родионова?! В сторону. Ты свой выбор давно сделал. Ещё тогда, когда в Игнатьева стрелял. Тогда надо было сопли на кулак наматывать. А теперь поздно.

Мысли о мести отрезвляют. Он справится. Со всем. Потому что по-другому не может. А Вика… Пусть будет счастлива. Без него. Просто счастлива.

На работе тихо, Пряников спит, открыв рот, по кабинету плывёт запах вчерашнего коньяка и водки. Жека с красными глазами цедит минерлку. Даня бодр и доволен. Но это сейчас не важно. Решения, ночью принятые, позволяют отодвинуть в сторону то, что здесь принято называть «личное».

— Как можно так ненавидеть и любить одновременно? — удивляется Жека, слушая рассказ о фанатах. Действительно, как?

— У меня же получается, — горько бросает Игорь прежде, чем понимает, что сказал это вслух. Хочется ударить себя. Больно. По лбу.

— Что? — Жека непонимающе смотрит, весь в мыслях о свадьбе. К лучшему.

— Тебя, говорю, люблю, Евгений, — выкручивается Игорь, открывая дверь. Не готов он к откровениям с Жекой. Да что там, ни с кем не готов. Сам переживёт. Не маленький.

Игорь ждёт вечера, заранее боясь его. Боясь того времени, когда снова окажется один на один с собой. С мыслями, от которых не спрятаться. Ждёт его с печальной обречённостью, жалея, что бросил пить.

И потому звонок от юриста радует. Хоть какое-то разнообразие. Новости. Повод для размышлений. Игнатьев пытается выкрутиться? Наивный. Думает, Игорь про него больше ничего не узнает? Так даже интереснее. Веселее, как сказал бы Стасик.

Кстати, вот и он. Лёгок на помине. Что опять, обдолбыш бешеный?

— Что, Игорёша, соскучился? — Даже голос бывшего друга другой. Чужой.

Маньяк обдолбаный.

— Не смей трогать Вику, сука! — Единственное, что его действительно беспокоит. И будет беспокоить всегда, как видно. А разве может быть иначе?

— Ну, зачем же ты так! — притворно удивляется Стас. — Я не повторяюсь. Мне твоя Родионова теперь без надобности. Да и тебе, думаю, тоже. Я о другом.

— Оставь Катю в покое! — Только не так! Если из-за него умрёт ещё один человек… Если это будет Катя… Как с этим жить потом?

И Игорь едет, вдавливая педаль в пол, стараясь не думать о смерти, что вокруг него круги наворачивает. О Лере в ванной, полной собственной крови. О Яне, с ровной аккуратной дырочкой во лбу. О Кате… Нет. Катя будет жить. Потому что это будет слишком. Даже для него.

Машину Катину он видит издалека, вокруг ожидаемо пусто. И злость, что несколько дней копилась, ищет выход.

Выйди сейчас, сука! Выйди, чтобы я проломил тебе череп! Чтобы смотреть, как твоя кровь по снегу расплывётся.

Игорь в бешенстве. От бессилия. От долбанного бессилия, мать твою! От того, что эта тварь опять всё контролирует! От того, что он снова так близко подобрался!

Вдали воют сирены, и Игорь понимает — ушёл. Точно ушёл. И Катя в порядке. Об угоне сообщила. Увидеть её. Убедиться. Что всё в порядке. Что жива. Хотя бы она жива.

========== 26. Чужое счастье ==========

Утро красит нежным цветом. Открывать глаза не хочется. Чувствует тепло чужое близко. Нужное. То, что поможет отогреться. Потому что внутри всё смёрзлось. Застыло. Кончилось.

Чувство потери накрывает внезапно, заставляя окончательно проснуться. Вспомнил, что потерял, Соколовский?

Вика. Навсегда не его. Кого в этом винить? Себя, Даню, обстоятельства? Можно перечислять до бесконечности, только зачем? Ничего уже не изменить. Не вернуть. Не прожить заново.

И от того на душе так холодно. И, наверное, потому вздохнуть лишний раз больно — обледенело внутри. Толстой коркой покрылось. Не пробить. Не пробиться.

— Игорь? — Катя трётся о его плечо носом, как ласковый котёнок. Счастливая. Тёплая. Живая.

И он позволяет ей это — отогреть. Вернуть к жизни. Хотя бы внешне. Забыться на время. Если можно забыть себя.

Звонок и вызов на работу. Впервые за последнее время ехать не хочется. И видеть никого не хочется. Вокруг слишком много того, что для него теперь — роскошь непозволительная.

Вокруг слишком много чужого счастья.

Жека волнуется. Нервно подсчитывает, сколько гостей придёт с его стороны. Советуется, куда поехать в медовый месяц.

Даня просто тихо светится. Спасибо, что не добивает. Молчаливая, понятливая жалость.

Игорь отворачивается от них, глядя на труп. Привычно отодвигает свои переживания внутрь, закрывая на замок. Работать, Соколовский. Ты же мент. Ищейка. Вот и ищи. Убийцу. Справедливость. Правду.

Для других. Для тебя искать никто не станет.

Подозреваемые находятся быстро. Бомжи. Не они, видно с первого взгляда. А Бентли, что ещё утром друг просил отыскать, на удивление быстро находится.

Допросы друзей давно не трогают. Как и оскорбления. Попытки задеть. Поздно. Стасик давно урок преподал — нет у тебя друзей, Соколовский. Нет, и не было никогда. И плевки под ноги, что должны выказывать презрение, лишь насмешку усталую вызывают.

К кому обратиться? Кого найти, чтобы высказать, что на душе лежит? Перед кем на колени встать и каяться?

Один. Привычно. И почти не больно.

Как в замедленной съёмке живёт. Будто и не с ним всё это. Смотрит на себя, словно со стороны. Через мутное стекло. Дымное, чужими руками залапанное.

Кому нужны твои страдания, Соколовский? Даже тебе ни к чему, что уж там. Не привык отступать. А тут по-другому уже и никак. Потому что дальше идти некуда. Стена.

Непробиваемая. Толстая. Крепкая. Вечная.

С ним так впервые, кажется. Как в тюрьме, только на этот раз не стоит ждать УДО. Никто не выпустит. Никто не придёт. Один на один со своими монстрами. А Вика, желанная, единственная, кто может вытащить, оградить, спасти — чужая.

Хотелось бы сказать, что всё равно. Только не получается. Нет, не всё равно. Больно. И улыбаться больно. И быть спокойным, когда кричать хочется, глотку срывая. Больно.

Но он пытается. И даже с успехом, кажется. Катя не видит. Едет с ним на встречу с Верой. Радуется, что на свадьбу его друга с ним идёт. Как ребёнок, подарок получивший, с глазами горящими платье выбирает. И здесь оно. Чужое счастье.

На свадьбе шумно, громко, весело. Так, как и должно быть. Так, как и могло бы быть с ним. И с ней. Вот она. Рядом сидит. Не смотрит. Глаза прячет.

Тебе сейчас так же, Вик? Скажи, тоже тошно от всеобщего счастья? Потому что я не могу уже делать вид, что всё прекрасно. И на Даню злиться не могу. Потому что он не виноват. Он заслужил. Выстрадал.

Горькая усмешка судьбы. А ты, Соколовский, не достаточно страдал? Не достоин? Тихой гавани? Видимо, нет.

Пригласить бы её на танец. Хотя бы так коснуться. Позволить себе дышать ею еле-еле. Даня позволяет. Скрепя сердце, видно. Но не противится. И они молча танцуют. О чём говорить? Всё уже сказано. Не ими. Судьбой.

Он просто кружит её медленно, невесомо касаясь спины. Стараясь на замирать, когда её ладонь доверчиво его сжимает. Просто танец, Соколовский. Ничего лишнего. Ничего, что может дать надежду. Надежду на то, чего уже не будет.

Он даже радуется, когда музыка стихает. Позволение отпустить её от себя. Передать в чужие руки. Улыбнуться слабо. И шире — Кате. Она только что с Жекой танцевала. Радуется. Словно знает — Вика ей больше не соперница. Вика теперь ему никто.

А была ли она кем-то? Ты ведь ей даже в любви ни разу толком не признался. Ты сам её отпустил. Теперь расхлёбывай. В полной мере. Половником. От души.

Похмелье глухим молотом бьёт в голову. Отходняк от веселья. От пустых надежд. От несбывшихся желаний.

Даня напротив просто мучается похмельем. Глухо стонет, роняя голову на руки. У Дани уже всё просто. И Игорь не кажется противником.

Ему почти завидно смотреть на Даню. Если бы его проблемы решались двумя таблетками аспирина…

Расследование подходит к концу. Убийца найден. Жалкий, сломленный, на всё готовый. Никого не напоминает, Соколовский? Нет? А ты присмотрись?

— Мне без неё жить тошно, — шепчет мужчина, поднимая глаза, полные боли.

— Я тебя понимаю, — выдыхает Игорь вслед. Пока никто не слышит. Пока можно сжаться в комок, осознав, что сам на краю застыл. И можно выбрать одно из двух: или в пропасть, или назад, к жизни.

Он выбирает второе. Впервые. Не вперёд. Обратно. И сейчас это единственный путь к жизни. Стиснув зубы. Широко раскрыв глаза. Через себя переступая снова и снова.

Начни сначала, Соколовский. Как феникс. Помнишь? Ты уже пытался как-то. Пришло твоё время.

Прощать старое. Забывать дорогое. Находить новое.

Он сам предлагает Дане выпить. Потому что чувствует — надо. Им обоим это надо. Поговорить. Решить то, что дамокловым мечом над ними зависло. Обсудить. Простить.

— Ты же знаешь, что я тебя ненавидел, Мажор? — Даня расслаблено разливает очередную порцию беленькой по рюмкам.

— Помню. — Игорь кивает. Те, давние, претензии и ссоры кажутся нелепыми и надуманными. Чему тут завидовать? Тому, что папа денег давал? Тому, что он ничего из себя сам не представлял, но за чужой спиной с удовольствием прятался?

— А ещё я ненавидел тебя за то, что знал — Вике с тобой будет лучше.

А вот это удар под дых. От души, даже сказать нечего. Потому что это — неправда. Потому что Игорь никогда сам так не думал. Что за ирония?!

Он смотрит на Даню по-другому теперь. Тепло что-ли? Может, вот он — человек, что может стать ему настоящим другом? Не выдуманным, не тем, что за деньги цепляется. А настоящим, верным, преданным. Каким уже почти стал Жека. Но Жека другой. Он простодушный. Он — как ребёнок. Его самого бы наставлять.

Даня — иное дело. Он сильный. С опытом. С багажом за спиной. Он может подсказать, если надо. Выслушать. Принять. Поддержать.

И Игорю вдруг становится спокойно.

Пусть он потерял Вику. Пусть с этой потерей до конца жизни не смирится. Но, может, теперь у него появился настоящий друг?

И руку ему протягивает от души. Не по пьянке. Обдуманно. Вот он — долгожданный мир.

— А поехали к Вике! — Даня горит энтузиазмом. Ему сейчас горы по колено. И Игорь, вспоминая его слова о давней зависти, предлагает сам. Первый.

— Давай машинами поменяемся. Ты на моей, я — на твоей. Пусть сюрприз будет!

Они летят навстречу ветру. Ночью. Обгоняя редкие машины. Не думая, что выпили. Да и выпили ли? Там, дома, в тепле, ждёт Вика. Их обоих ждёт. Там можно будет и стол ещё накрыть. И посидеть. Недолго, но всё же.

Игорь почти счастлив. Почти, потому что не даёт себе думать о том, что едет к ней. Но боль, загнанная в угол, вылезает наружу, заставляя отпустить педаль, сбрасывая газ.

Пусть он первым доедет. Потому что он теперь в её жизни главный. А Игорь… Игорь останется другом. Навсегда.

Треск выстрелов отчётливо слышен из-за угла. И этот звук — такой инородный — режет по ушам. До всеобщих фейерверков ещё далеко. И невнятное, страшное предчувствие запоздало холодит грудь. Он давит на педаль, влетая во двор, и уже понимает.

Вика, замершая у его машины. Осколки стекла, разбросанные вокруг. И кровь. Яркая. Не его. Данина. Не его.

Комментарий к 26. Чужое счастье

Следующая глава от лица Дани выйдет в пятницу, 12 января.

========== 27. Взлететь в седло ==========

В жизни каждого наступает момент, когда всё меняется. Так часто говорил дед — ссыльный подполковник Красной Армии. Так и говорил ему, семилетнему щеглу:

— Смотри, Данила, не упусти его. Этот момент, когда тебя выбивают из седла. Удержишься — выживешь. Не удержишься — затопчут.

Он знал, о чём говорил. Его в тридцать седьмом посадили, а сорок третьем вытащили из лагерей, послав руководить дивизией. Дед знал. Дед удержался. Поймал момент. Ухватился за стремя. А он?

Жизнь, казалось, давно налажена. Работа — любимая. Та, о которой с детства мечтал. И ведь получается. Сейчас старлей, через три года капитана дадут. Если повезёт, лет через пятнадцать поставят на майорскую должность. На пенсию по выслуге пойдёт в высоком звании. Есть чем гордиться.

Женщина есть. Тоже любимая. О ней только с нежностью. Потому что до сих пор сам не понимает, откуда взялась такая в его жизни обычной, серой. Красивая, как цветок редкий. Принципиальная. Строгая. Настоящий начальник. Капитан. Его капитан.

Друг верный. Всегда рядом. Поддержит. Прикроет спину. Займёт денег до получки. Есть квартира. Маленькая, зато своя. На одного хватит. А потом… Будет семья, расширятся.

Мысли Дани просты и практичны. Но он и не пытается быть оригинальным. Разве много надо для счастья? Жена, дети, работа. Разве это много?! Но ведь и не мало. И Вика согласна. Ещё немного, и переедет к нему насовсем. Или он к ней, как решат. Через год предложение. Через три — дети. А там и повысят, зарплата больше станет…

У Дани всё просчитано. Он не любит неожиданностей. А потому появление Мажора в его жизни выбивает из седла. Резко. Нагло. Будто так и надо.

И день за днём эта улыбочка самоуверенная, что так и хочется сбить с его лица, чтобы кровавыми соплями умылся. День за днём это позёрство мелочное. Тачка крутая, что только мимо проезжают обычно. Бабло, что из карманов вываливается. И уверенность, что может изменить мир.

Но даже не это бесит Даню. Нет, с этим как раз можно бы смириться, можно понять, сделать поправку на возраст.

Он положил глаз на его женщину. На ту, которую Даня уже видит в его майке с большим уютным животом, в котором его второй сын сидит. А Мажор вокруг неё павлином ходит, хвост распускает. Пыль в глаза пускает.

А она… А она ведётся, мать твою! Ведётся и просит не ревновать! Смотрит своими огромными васильковыми глазами и приказным тоном говорит:

— Даня, не ревнуй. Это глупо! У нас с ним ничего не было, и нет!

И не говорит ведь, не говорит, что не будет! Будто он не понимает! Будто не видит ничего. И холодности её внезапной, и взглядов, исподтишка на Мажора бросаемых. И внутри вскипает ненависть. Не досада, не злость. А именно ненависть. Громкое слово, и Даня впервые понимает его смысл сполна.

Потому и сдержаться не может, когда Мажор садится. Навсегда. Не отмажется. Только Вика больше не его Вика, сама на себя не похожа больше. Словно гаснет огонь, что внутри горел. Что не он зажёг. И от этого Даня сильнее ненавидит Игоря. Теперь ещё и за то, что он с Викой сделал.

Потому что это больно — смотреть, как любимая женщина выбирает другого. Но ещё больнее — смотреть, как она страдает. Он готов собственное сердце из груди вырвать, только бы ей хорошо стало. Только ведь не поможет.

И он просто сидит рядом. Обнимает. Слушает. Радуется, что позволено снова робко касаться плеча, нежно к себе прижимать. И воет по ночам, кусая подушку, воет от безысходности. От того, что она — чужая.

Эта привычная фраза — мужчины не плачут. Бред. И любят, и страдают, и плачут так же. Только не видит никто. И не увидит никогда. Потому что это — его личное. Никому не дано узнать. Даже Вике.

Даже когда она снова становится почти-его. Почему «почти»? Потому что теперь между ними всегда Мажор стоять будет. Маячить мрачной тенью, о себе напоминая. И Даня видит, видит, что Вика о нём думает. Что замирает иногда и просто смотрит в одну точку, а в глазах слёзы блестят. И тогда он просто сжимает кулаки под столом, сильно-сильно. Представляя, что это — его шея.

А потом он выходит. Выходит, блять, на волю! И Даня не верит, не хочет верить! Не может! Потому что так не бывает! И он снова слетает с него. С седла, в которое с таким трудом взобрался.

Мажор забирает у него всё. Постепенно. Одно за другим. Сначала работу, на которую теперь идти не хочется. Потом друга, который ему теперь в рот заглядывает. А под конец и любимую женщину. Потому что теперь она больше не его. Пока вместе, пока рядом, но в глазах совсем пусто — не горят.

Вроде бы и девушкой обзавёлся, но какого хера тогда? Какого он так на Вику смотрит всё время? Так смотрит, что Даня не может не чувствовать — между ними есть что-то. Что-то такое, чего никогда не было между ним самим и Викой. И не будет никогда.

И его тщательно выстроенное будущее начинает рушиться. Как домик карточный, разлетаясь в разные стороны. И он понимает — надо что-то делать. Надо жизнь свою менять, пока не поздно, пока Вика ещё рядом. Пока её можно увести, увлечь. Она ведь наверняка не только на глаза красивые повелась. Нет. Ей нужны деньги. Всем нужны. И в этом не стыдно признаваться. Только заработать их не каждый может.

И Даня не мог. До последнего времени. А теперь может. Потому что теперь он — как зверь раненый, на всё способен. Надо будет — лапу перегрызёт собственную, но из капкана выберется. И горло перегрызёт, если надо будет. И сам в это верит. Потому и идёт к Игнатьеву. Знает — Даня ему пригодится. А Дане пригодятся его деньги. На будущую жизнь. С Викой.

Когда она домой не является, он знает. Чувствует. Что она — с ним. И несётся в гостиницу, чтобы убедиться. Зачем? Чтобы заставить себя принять собственное решение. Чтобы понять, что может убить. Спокойно. Хладнокровно. За неё.

Викин телефон трезвонит через дверь, слышно. А внутри тихо, словно и нет никого. И Дане становится больно. Так больно, что дышать тяжело. Слёзы на глазах вскипают. И хотелось бы сказать, что от злости, но нет. Больно. Сердце рвётся внутри, стучит бешено о клетку грудную. И кричать хочется. И разнести всё вокруг, ворваться в номер и стрелять, стрелять по обоим, в упор, а потом себя застрелить. Потому что это невозможно, нереально, невероятно больно.

Как жить дальше?

Он не знает. Знает только, что без неё не может. Не выживет он без неё.

И она это знает. Не может не знать. Потому что только его любовь — настоящая. Он всегда рядом. Не мечется от одной юбки к другой. Не рискует всем ради громкого слова «месть». Он рядом. Надёжный. Настоящий. Не нужный.

Даня смотрит на неё весь следующий день. Ревниво ловит каждый взгляд, на Мажора направленный. Но тот игнорирует её, будто не замечает. И Даня злорадствует. Мелочно. Но так и есть. Так и хочется сказать:

— Вот он, Вик, Мажор твой. Поматросил и бросил. И на хрен ты ему теперь не сдалась!

А потом в аптеке штурм. И он словно в замедленной съёмке видит, как задержанный вырывает пистолет и стреляет в неё. В Вику. И у Дани вся жизнь перед глазами разом.

Забывает, что на нём жилет. Забывает обо всём. Кроме одного — её спасти. И ловит пули, не задумываясь. Потому что не может по-другому. Потому что без неё его жизнь закончится.

И теперь она — перед ним стоит. Виноватая. Бледная в свете больничных ламп. Родная. И он прощает. Всё ей прощает за то только, что она рядом. Что не уехала с ним, с Мажором. Что осталась ждать, зная, что всё в порядке. Что такси вызвала. Что…

Что всё кончено. На этот раз в седло уже не сесть.

Он по глазам её видит. Бесполезно всё. Она уже не с ним. Пока не с тем, другим, но и не с ним уже. И он находит в себе силы отпустить. Пусть будет счастлива. Только он на это смотреть уже не будет.

Потому что без неё его жизнь закончится. Пусть так. Пусть прямо сейчас. Пьёт, давится водкой, не чувствуя вкуса. Размазывая слёзы, которых опять никто не видит. И пистолет к горлу подносит, о ней думая. О том, как рыдать будет. Переживать.

Нет. Не будет. Он ведь Мажору жизнь облегчит. Дорогу расчистит. И рука опускается, и себя жалко.

Дуло, горячее, от рук нагревшееся, упирается в кадык, палец дрожит на курке, и Даня не выдерживает. Роняет голову на руль, всхлипывая тяжело, надрывно. Не может. Слабак. Себя убить не может…

А утром в Вику стреляют. И жизнь снова подсаживает его в седло. Пока осторожно, только к стремени прикоснуться даёт. Но он чувствует — взлетит вот-вот. Игнатьев к себе вызывает. И указания даёт. Определённые. Теперь Даня уверен — выполнит без колебаний. Потому что у него цель появилась. И жизнь вот-вот изменится.

И пистолет теперь всегда с собой. Без номеров. Чистый. Никто не докопается. Никто не поймает. Идеальное преступление.

Вот только ты не убийца.

Это принять надо. Переломить себя. Ради будущего. Ради их с Викой будущего. Потому рука сама тянется у больницы, когда он их опять вместе видит. Прямо здесь пристрелить. Пулю в лоб, и дело с концом. Нет. Даня не дурак. Сделает по-тихому. А дальше? Как-нибудь будет жить дальше. Зато Мажора больше не будет.

К Вике не хочется. Видеть её не хочется. Потому что пока рано. Надо дело сделать. Завершить начатое. А потом к ней. Новость объявить. Пусть знает, что теперь она — только его.

На Жекин мальчишник едет с целью. Идеально. Шумно. Весело. Людно. Никто не заметит. Никто не узнает. И на него не подумает.

Рука почти не дрожит. Он выдыхает медленно, и поднимает пистолет. В затылок. Одним точным ударом. Тихо.

Телефонный звонок бьёт по натянутым нервам. Едва успевает спрятать ствол. Вика. Не сейчас. Как чувствует. Говорит быстро. Словно давно с мыслями собиралась, а сейчас боится, сбивается.

— У нас будет ребёнок.

И мир меняется. Резко. В нём снова краски появляются. И звуки. И запахи. Так пахнет счастье. Бесконечное. Ловит взгляд Мажора. Тот знает. Вот почему ушёл тогда в больнице. Знает.

Даня с удивлением понимает, что ему всё равно. Потому что вдруг становится так легко, что хочется петь. И танцевать вместе с Жекой. И стрелять в воздух, чтобы все знали.

— Я стану отцом!

И всё становится ясно. Облегчение накатывает, вызывая дрожь в коленях. Облегчение, что не убил. Что не переступил через себя. Что больше не придётся.

К Игнатьеву — уверенным шагом. Нет, он не убийца. И на грязные дела подписываться больше не будет.

Сам заработает. Квартиру в ипотеку взял — для них. И Вику туда первым делом отвозит. Сюрприз. Счастье. Смотреть на неё, в трогательных пушистых варежках — счастье. Знать, что их ребёнка носит — счастье. Разве мог он мечтать, что так будет? Что все его мечты станут реальностью?

Не мог. А судьба иногда может и лицом повернуться. Неожиданно, но приятно. Чертовски приятно.

На свадьбе Жеки от души веселится. Впервые за долгое время себя отпуская. Ничего больше не давит. Не мешает. Он свободен, слышите?! Он свободен и счастлив. У него всё впереди. У них с Викой всё впереди.

И дело очередное раскрыто. И предложение Мажора выпить воспринимается с пониманием. Потому что Даня знает — каково это. Он помнит. Он на его месте недавно был. И чуть пулю в лоб себе не пустил. Понимает.

И удивляется. А ведь Мажор — нормальный мужик вроде бы. И чего он на него так крысился? Теперь Даня весь мир готов любить.

Обратно едут к Вике, мчась наперегонки через полупустой город. В голове звонкими молоточками стучит адреналин. Он представляет Викины глаза, когда они появятся вместе. Она будет рада. Она переживает, он же видит. Им ведь вместе работать. Пора прекращать эту бесполезную борьбу за её внимание. Он победил.

Шины шуршат по обледенелому снегу, он въезжает во двор, репетируя заранее заготовленную речь. Сейчас откроет дверь и увидит её в окне. Улыбнётся. Рукой помашет.

Он даже не успевает испугаться.

========== 28. Mea culpa ==========

Моя вина.

Эти два слова калёным железом выжжены на душе. Насквозь. Навсегда.

Твоя вина, Соколовский.

И дело даже не в Вике, что раненой птицей бьётся в руках, пытаясь вырваться. Не в её словах, сказанных, конечно, сгоряча. Нет. Ты и сам знаешь, что виноват. Как всегда. Ты ещё не привык, что приносишь смерть близким?

Смешно. Стоило Дане стать по-настоящему близким, и всё.

Злости нет. Как нет ненависти. Ничего. Сдулся. Как шарик воздушный. Был и кончился. Будто весь воздух из лёгких выкачали разом, и сделать вдох больше не получается. Странно. Пусто.

Казалось бы, разве можно сильнее чувствовать своё одиночество? Можно. Сейчас, среди людей, которых с полной уверенностью считает близкими.

Он здесь чужой. В этом дворе. В этом отделе. В этом городе. На этой планете.

Надо бы что-то сказать, сделать… Надо бы. Да не получается. Пусто.

Игорь отворачивается, смотрит на стену дома напротив. Где-то там, за тёмными стёклами, прячутся перепуганные соседи. Шепчутся сочувствующе. Ещё бы — настоящая человеческая драма перед глазами. Не на экране. Вот она — руку протяни — коснёшься. И люди, жадные до чужих страданий, не могут отказать себе в этом удовольствии — смотреть. И радоваться, что их беда обошла стороной.

К Вике не подойти. Стоит в стороне. Одеревенела. А он и не может. Сделать шаг, обнять крепко, чтобы рёбра хрустнули. Сказать, что всё будет хорошо… Не будет. И между ними ничего больше не будет как прежде. Вообще никак не будет. Потому что это его вина.

Время растягивается, невыносимо медленно тянутся минуты. Эксперт и его заключение: «Не мучился. Умер сразу». От этого должно стать легче? Кому? Дане?

— Стас думает, что убил меня. — Слова даются через силу, с трудом продираясь через пересохшее горло. Он сам не верит, что сейчас это говорит. Похороны — его. Ловля на живца. Всё это так неважно сейчас. Так далеко.

Только тело на снегу, что в чёрный целлофан завёрнуто — важно. Тело. Теперь только так. Потому что Дани больше нет. И это — его вина.

Заснеженная дача в посёлке. Холод и тишина. Как по заказу. Хочется напиться, да водка больше не берёт.

Мы с ним теперь одной крови. И водки.

Дурашливые слова. А на глазах вдруг слёзы вскипают. Горькие. Думать трудно. Дышать трудно. Жить трудно.

Стас своим выстрелом не только Даню убил. Он и его убил. И Вику. И надежду на то, что когда-нибудь всё будет хорошо.

Игорь бездумно смотрит на бутылку перед собой, пытаясь понять, что он здесь делает. И зачем? Зачем он всё ещё жив? В чём смысл?

Телефон взрывается настойчивой трелью. Надо бы молчать, но не получается. Хочется общения. Живого. Тепла. Чужого. Чтобы кто-то снял с него этот груз. И сказал, что всё наладится.

Разговор через силу. Просьба нелепая. Но нужная. Важная. Приди на мои похороны, Катя. Потому что ублюдок этот будет смотреть. Ждать. Наслаждаться. Потому что Даня не может получить даже самого малого — чтобы его похоронили достойно. Как офицера полиции, а не как мажора, что в органах без году неделя.

Во рту горечь. На душе горечь. Он с трудом собирает себя, заставляет встать и ехать на кладбище. Вот тебе и ещё одна могила, на которую приходить можно.

На кладбище торжественно. Алые цветы на белом снегу. Выстрелы, похоронным звоном в голове отдающиеся. Слова, что не ему, не Дане предназначены. Люди чужие, которых Даня и не видел ни разу в жизни. За что ему такой фарс?! Ради чего?

Зубы непроизвольно сжимаются так сильно, что скулы сводит. Ты мне за всё ответишь, Стасик. За всё. За всех, кого убил, повинуясь своему сумасшедшему плану мести.

Сумасшедшему. А сам-то что, лучше? Ты мстишь, а умирают другие люди. Твоя вина.

Игорь смотрит на дома, что примыкают к кладбищу, ищет. Знает, что эта мразь где-то там.

Стоит. Кайфует.

Вот он!

Игорь бросается в подъезд, сжимая в руке пистолет, что, кажется, сам прыгнул в руки. Сколько запретов нарушил Пряников, выдав ему оружие? Как потом будет отсчитываться? И будет ли? Не важно.

Ступеньки убегают вверх, и Игорь видит его. Чёрную фигуру на фоне белого окна.

— Надо же, Игорёша, живой! — В голосе Стаса нет удивления. Он будто знал. Догадывался. А как иначе назвать страховку, что за окнами болталась? Понимал, что его искать здесь будут?

Игорь бежит за ним, не разбирая дороги. Только бы догнать. Ледяной воздух разрывает лёгкие, ноги скользят по снегу. Где-то далеко впереди слышен шум — там Пряников, Жека. Вика. Только ему самому это сделать хочется. Самому убить.

Хлопают двери. Визжит шинами машина. Не успели. Игорь выбегает как раз в тот момент, когда знакомый джип уже срывается с места. И Катя. Стоит посередине дороги. Глаза огромные. Губы дрожат.

— Дура! Что ты в машину не села? — Пряников в сердцах машет рукой, отворачиваясь. А она вся к нему — обнимает осторожно. Пальцы дрожат. Испугалась. Не до тебя сейчас, Кать. Не до тебя вообще теперь. Но отпускать пока рано. Не до конца ты свою роль отыграла.

Сажает её в машину. Проверят, что уехала. И в отделение. Настроения нет ни у кого.

Мрачно. Тихо. Даже Пряников молчит и вздыхает. Сказать нечего. Полдня потрачено впустую, в погоне за призраком. Куда он успевает скрыться? Кто ему помогает?

— Это мама его. — Приходит запоздалое понимание. — Она должна быть в Черногории, но кто-нибудь проверял? Он с её телефона звонил.

Пряников кивает. Снимает трубку. Говорит кому-то сухо, отрывисто. И через полчаса ответ — нашли.

Едут молча. Друг на друга не глядя. У каждого в голове одна мысль — как убить. Не брать едут. Вершить правосудие.

А Стасик, которого наконец удаётся загнать в угол, этого ещё не понимает. Думает, выкрутится. Думает, сейчас с рук всё сойдёт.

Не угадал. Они нажимают на курок втроём. Одновременно. Не чувствуя ни жалости, ни сожаления. Убит при попытке к бегству. Расстрелян. Сотрудники нервные попались. Не повезло.

Обратно так же — молча. Но теперь опустошённо. Неужели любая выполненная месть приносит такие чувства? Ни радости, ни удовлетворения. Только усталость дикая. И желание забыться.

Игорь идёт к себе, еле переступая ногами. Невольно поворачивается к каменным лавкам у входа в отель. Здесь лежала Яна. По его вине убитая. Сил нет. Кончились. Зато снова приходит одиночество. Обступает, кружась вокруг, шепча на ухо: «Твоя вина! Во всём твоя вина!». Он устало прикрывает глаза, останавливаясь перед дверью, не чувствуя в себе сил ни на что. Только холод, жгучий, от сердца вверх поднимающийся.

— Ты наверное устал? — Катя. Откуда она здесь? Не важно. Ждала, наверное. Есть ещё у него люди, что его где-то ждут. Что могут согреть. Хотя бы на время. Когда так в чужом тепле нуждаешься…

И он бросается в неё, как в омут, с головой, задержав дыхание. Отчаянно, радуясь, что ещё живой. Что ещё может что-то чувствовать.

И утром странная лёгкость во всём теле. Словно мозги за ночь проветрились. Потери на дальний план отодвинуты. И Даня. И Вика. Её он боится видеть. Боится в глаза смотреть. Боится прочесть в них то, что и так знает. Оттягивает этот момент. И тут Катя как нельзя кстати. Легкомысленная. Весёлая. Что ей его проблемы?

— Мне нужны два миллиона долларов. — Катя говорит это так просто, так привычно, будто денег на кофе просит. Хотя нет, сейчас не просит. Просто говорит, что ищет деньги. И рассказывает, легко и непринуждённо, как отец одолжил. Внутри всё ёкает. Вот оно. Теперь Игнатьев точно не отвертится.

И терять этот шанс Игорь не собирается. И когда Катя открывает дверь в ванную и смотрит на него, с болью, обвиняюще, ему всё равно. Действительно всё равно. Потому что теперь она миссию свою полностью выполнила. А он свою роль отыграл. Хватит.

Сегодня всё закончится. На высокой ноте. Под Новый Год. Как там говорят? Войди в Новый Год без долгов? Так он их сегодня все раздаст. Вот только с чистого листа жизнь начать уже не получится. Слишком уж он, лист его, кровью забрызган…

Но прежде, чем вершить справедливость, надо отдать последний долг. Он въезжает во двор, и взгляд невольно падает на мелкие пятна крови на снегу. Не всё дворники убрать успели.

Наверх поднимается медленно, оттягивая этот момент. Когда такое было? Когда было так, чтобы он к Вике идти не хотел?

Она открывает не сразу. Отступает в сторону, пытаясь говорить равнодушно. Будто ещё меньше стала. Плечи опущены.

Себя-то хоть не вини, Вик.

Хочется её уберечь. От всего. От всех бед. И от себя, прежде всего. И то, что он зашёл сейчас — это не просто визит старого друга. Это прощание с любовью. Потому что на чужом счастье своего не выйдет. Как ни крути.

Он осторожно берёт её ледяные ладошки в свои. Касается их губами в слабой попытке согреть. Но это всё. На большее рассчитывать нечего. Да он и не пытается. Она его больше не примет. А он просить не станет.

Уходит, не оборачиваясь. К новой жизни. К последним аккордам мести.

Не останавливаясь. К Игнатьеву. Не чувствуя пока ничего. Ни триумфа. Ни сожаления. Но они придут. Ведь придут же? А иначе зачем всё это?

В кабинете Игнатьева Катя. Неприятно, но пережить можно. Может, и к лучшему. Пусть поймёт, раз до сих пор не дошло, что у него есть все причины мстить. Он в своём праве.

Всё разыграно, как по нотам. И он всё-таки приходит. Кайф. Врывается в мозг радужными искрами, наполняя изнутри легкостью, даря свободу. С каждым словом он освобождается. Сбрасывает груз, что столько месяцев давил, мешал жить. Он кайфует и не скрывает этого. Пусть смотрит, пусть понимает, как легко и просто обвёл вокруг пальца такого мамонта простой мажор.

Самообладанию Игнатьева можно позавидовать. Поначалу растерявшись, он быстро берёт себя в руки, и теперь лишь кивает на факты, с жалостью глядя на дочь. Хотя, нет, не жалко. Пусть урок слишком жесток, но впредь она будет разборчивее. А он… А он поднимется, не впервой.

— Думаешь, что ты всё просчитал? — Пора доставать джокера. Не хотел Игнатьев о нём говорит. Видит Бог — не хотел.

— Твою маму убил не я. И всё это время ты вёл не свою игру. Тебя вели.

— О чём вы говорите? — Игорь хмурится непонимающе, пытаясь уловить причину перемены в настроении почти поверженного врага. — Вы умом тронулись? Так я сейчас врача позову.

— Ты не понимаешь, Игорь. — Сейчас Игнатьеву его почти жалко. — Ты ничего не понимаешь. Думаешь, стал владельцем двух компаний? Стал, да не ты. Ты теперь, как и я — нищий.

— Вы бы нервы поберегли, а то они, говорят, лечатся с трудом. — Голос Игоря полон заботы, а в голове уже тревожно стучат молоточки, крича, что что-то не так.

— Тот, кто станет владельцем компаний, тот и убийца, Игорь. У него много имён, но я назову тебе только одно. Это…

Всё происходит моментально. И Игорь не сразу понимает, что за тёплая жидкость брызнула в лицо. Только смотрит недоуменно на стекленеющие глаза Игнатьева. Что-то кричит Катя. На улице грохочут фейерверки.

С Новым Годом, Соколовский. С новым счастьем.

========== 29. Новая жизнь ==========

За окнами праздник. Страна радуется, кричит, поздравляя друг друга. Запускает фейерверки и петарды. Искрит бенгальскими огнями.

А здесь, на последнем этаже бизнес-центра, тихо. Только еле слышно, тоненьким голоском подвывает Катя, сжимая холодную руку Игнатьева.

Скорая едет долго. Или это им так кажется? Но надежды нет, это ясно и так. Игнатьев мёртв. Снайпер, а в том, что это был именно он, сомнений нет, редко ошибается.

Игорь смотрит на очередное тело, чувствуя, как поднимается из глубины души злость. Хочется вскочить и тряхнуть его, тряхнуть как следует, чтобы стукнулись зубы. Хочется кричать: «Почему молчал?! Почему, мать твою, ты всё это время молчал?! Кто мешал сказать сразу, как только я вышел?! Ничего бы этого не было. Ничего бы не было».

Смешно. Он так долго мечтал, чтобы Игнатьев умер, а теперь мечтает оживить его хотя бы на минуту.

Игорь весело фыркает. Потом, не удержавшись, начинает смеяться. Громко хохочет, закидывая голову назад, не в силах остановиться. Твою мать, что же за жизнь у него такая? Где тот сценарист, что её пишет?! Где этот ублюдок?! Плюнуть бы ему в рожу, да смотреть, как вытирается.

Хлёсткая пощёчина заставляет голову мотнуться, и смех резко обрывается. Игорь непонимающе смотрит на Катю, а она, отпустив наконец руку папы, начинает колотить его по груди кулачками, пытаясь сделать больно. Так же больно, как сделал ей он.

— Ненавижу! Тварь! Чтоб ты сдох! Как ты мог?! Как ты мог, Игорь?!

Он позволяет ей. Понимает — надо. Кричать, бить, ругаться — надо. Потому что во многом есть его вина. Не в том, что Игнатьев мёртв. Нет. На этот раз он не чувствует, что виноват. На этот раз кто-то свёл свои счёты. И он, Игорь, здесь ни при чём. Но он виноват в том, что компании больше нет.

Ледяная дрожь пронзает позвоночник. Приходит запоздалое понимание — компании отца тоже больше нет. Он её слил. Неизвестному гроссмейстеру, так мастерски переставляющему фигуры. А он-то, дурак, думал, что сам — игрок. Оказалось — пешка. Хотя нет, наверное, всё-таки, конь. Хочется верить, что ходить можно не только прямо.

Перехватив очередной удар, летящий в грудь, Игорь крепко сжимает Катины руки, прижимая её к себе, не давая трепыхнуться. Позволяя всхлипнуть громко, отчаянно, и наконец заплакать.

— Прости меня, — шепчет куда-то в её волосы. Жалко. Ему её жалко.

Теперь мы с тобой на одном уровне, Кать. Оба без отцов и без денег. Хотя смешно говорить «без денег» детям миллионеров. Возможно, для них положение отчаянное, а средней руки обыватель может всю жизнь жить беззаботно, не думая о деньгах, на их активы. Трастовые фонды, недвижимость, машины… Хватит, чтобы начать всё сначала. Построить новый план. Понять бы только, кому мстить…

— Ненавижу, — как-то обречённо бормочет Катя, отстраняясь. В коридоре шумно — приехали врачи. За ними полиция. Пряников впереди всех. Встревожено смотрит, первым делом на Игоря. Потом, поняв, что он цел, на Игнатьева.

— Кто? — вопрос сухой, деловой. Пряников собран. И Игорь невольно чувствует благодарность. За то, что он здесь.

— Снайпер. — Игорь поднимается с пола, морщась от боли в затёкших ногах. — Он хотел мне что-то рассказать, про убийство мамы…

— Успел? — коротко бросает Пряников, пристально глядя на Игоря.

— Нет. Не успел. — Он обречённо вздыхает. — Опять пусто.

Тело грузят на носилки, Катя снова начинает рыдать, цепляясь за них и идя следом. В кабинете становится тихо. Пряников подходит к Игорю, кладёт руку на плечо, сжимает.

— Езжай домой, Соколовский. Вопросов тебе задавать не будут. Я прослежу.

— Спасибо, Андрей Васильич, — искренне благодарит Игорь, чувствуя, что переварить всё, случившееся сегодня, явно за ночь не удастся.

— Завтра в отдел?

— Праздники, Соколовский, — устало выдыхает Пряников. — Отдыхай.

Он послушно уходит, возвращаясь в гостиницу, снимая на ходу одежду и открывая воду в душе. Тёплые струи упруго хлещут по спине, смывая пот и усталость. Обернувшись в халат, он падает в кресло, ставя рядом бутылку любимого коньяка и бокал, и рассеянно отстукивает дробь по губам.

Значит, Фишер. Новая фигура, которую стоит ненавидеть? Но ненависти нет. Есть интерес и слабое восхищение человеком, так ловко обвёдшим его вокруг пальца. Голос его знаком, но кто это? Фишер-Фишер-Фишер…

В ближайшее время онсвяжется с Игорем, а пока надо подумать, где взять денег. Да, они у него есть, но все вложены во что-то. Придётся решить, чем пожертвовать, что продать поскорее, пока отсюда не выселили. Но к кому обратиться? Адвокат был подкуплен, может, попросить Пряникова? У него наверняка есть связи.

Завтра. Всё решит завтра. Или уже сегодня? В ближайшие два месяца его отсюда не выселят — оплата была внесена за три. Налички на карточках должно хватить на первое время, а потом… Видно будет.

Он засыпает прямо в кресле, опустив голову на грудь, не слыша криков постояльцев, празднующих за стеной. Не слыша настойчивый стук в дверь, что с трудом врывается в сонное сознание, заставляя вынырнуть из смутных кошмаров. Не сразу Игорь понимает, что стучатся в его дверь. Подходит медленно, поворачивая ключ.

— Почему так долго не открывал? Ты не один? — Вика хмурится, замерев на пороге, не спеша проходить внутрь. Он отходит, делая приглашающий жест.

— Прошу!

Вика стремительно входит, останавливаясь посередине комнаты.

— Что происходит, Игорь? Что случилось с Игнатьевым? Это ты его?.. — Она обрывает сама себя, смотрит вопрошающе. Словно ждёт, что он сейчас признается.

— А если я, то что? — Игорь вскидывает подбородок. — Что тогда, Вик? Опять в тюрьму ходить будешь? Навещать?

От пощёчины начинает звенеть в ушах.

— Шут. — Она разворачивается, чтобы уйти.

— Прости, Вик. — Он успевает поймать её за руку и развернуть. — Прости. Не знаю, что говорю. Устал, как собака. Прости.

Она покорно вздыхает, смотрит внимательно, встревожено. Неужели ты и впрямь думаешь, что это я его убил?! Становится обидно.

— Снайпер. Его убил снайпер. — Облегчение в её глазах можно пить. Но на душе всё равно неприятный осадок. Ты так в меня не веришь, Вик?

— А Катя?

— Не знаю. — Он равнодушно пожимает плечами. — Уехала на скорой. Наверное, сейчас с мамой. Тебе Пряников рассказал?

— Нет. Из новостей узнала. — Вика хмурится. — А Пряников был там?

— Да, приехал первым. — Игорь запахивает халат потуже. — Может, позавтракаем? С утра маковой росинки во рту не было. — Он корчит умильную рожицу. Но Вика непроницаема. Смотрит серьёзно. Нехотя кивает.

— Вот и чудненько! — Игорь потирает ладони и подходит к телефону, заказывая завтрак в номер. Пока они ждут, вкратце пересказывает события сегодняшней ночи. Вика молчит, не перебивает, только хмурится, что-то сопоставляя в голове.

— Значит, Игнатьев не виноват?

— Он заказал отца. — Игорь успевает переодеться и теперь стоит у окна, глядя на опустевший город. Первое января. Все спят после бурной ночи. Да уж, бурной.

— Но кто такой этот Фишер? — Вика хмурится. — Откуда он вообще взялся?

— Это мне ещё предстоит узнать, — задумчиво говорит Игорь. — Вот только кому теперь верить?

— Мне. — Он резко оборачивается, глядя на Вику. — Ты можешь верить мне.

— Спасибо. — Ему действительно это важно.

И казалось бы — спешить некуда. И Вика рядом. Вот только между ними снова стоит стена. И теперь сломать её практически невозможно.

========== 30. Тени прошлого ==========

Значит, Фишер.

Проводив Вику, Игорь снова возвращается к своим мыслям. Стоит узнать о нём всё, что можно. Но для начала надо встретиться. Увидеть человека, который лишил его дела отца.

Неплохо бы позвонить Кате, хотя Игорь понятия не имеет, что и как ей сказать. Говорить о том, что сожалеет? Но ведь он не сожалеет. О том, что лишил Игнатьева всего — не сожалеет. Он шёл к цели и почти её добился. Был так близко…

Ладонь непроизвольно сжимается в кулак, и тот летит в спинку кресла, оставляя мягкую вмятину на коже. Так близко…

Что дальше, Соколовский? Куда дальше? Оставить всё, как есть, пустить на самотёк и забыть о мести? За отца он уже отомстил. А за маму…

Глубокий вдох. Впервые Игорь задумывается — а стоило ли оно всего этого? Весь этот крестовый поход, стоил ли он того, что дело всей жизни отца теперь в чужих руках? Что он сам отдал его?

Игорь роняет голову в руки, проводит по короткому ёжику на голове. Надо собраться. Понять, что надо Фишеру. И нужно ли ему вообще что-то.

Телефонный звонок с трудом выводит из ступора, заставляя недоумённо смотреть на экран. Незнакомый номер. Знакомый голос.

— Здравствуйте, Игорь Владимирович. Не желаете встретиться?

— Где? — Голос Игоря хриплый и усталый. Как у человека, смирившегося с судьбой. Пусть. Пусть думает, что он сдался. Пусть расскажет, а там… Он вырвет свою компанию из его глотки! Вырвет зубами, выгрызет, если надо.

Короткий адрес, время встречи. Полчаса на сборы. Игорь думает недолго. Переодевается во вчерашнюю рубашку, усыпанную крохотными бурыми каплями. Делает большой глоток из стоящей рядом бутылки. Репетирует перед зеркалом. Мутный, потерянный, растерявшийся. Пусть видят, что его сломили.

На место встречи приезжает вовремя. Заброшенный завод. Как романтично. Выходит неспеша, загребая ногами белый пушистый снег. Ежась от холода, пытаясь запахнуть пальто. Пальцы скользят по пуговицам, так и не застегнув ни одну. Беспомощно оглянувшись, Игорь кивает самому себе и шаркает вперёд, к открытой двери.

Они следят. Не могут не следить. Поэтому роль свою он играет до конца, ныряя в темноту и несмело поводя рукой перед глазами.

— Э-эй! Таинственный незнакомец! Вы где? — Делает несколько шагов вперёд. — Нет бы встретиться в ресторане. Как цивилизованные люди. Поговорить. Обсудить.

— Игорь Владимирович! — Игорь оборачивается на звук, встречаясь с Фишером. С тем, на кого возложил всю свою операцию.

Кому же теперь верить?

Игорь пьяно улыбается, подходя ближе, обдавая облаком винных паров одетого с иголочки мужчину. Тот морщится, отступая на шаг. Игорь виновато разводит руками.

— Простите. Пил всю ночь. Оплакивал нищету и запивал её Хеннеси. Скоро этого позволить уже не смогу. Благодаря вам, кстати.

— Не стоит так драматизировать. — Фишер снова слегка поморщился, окидывая Игоря внимательным взглядом. Отмечая гладко выбритые щёки. Значит, искупаться успел, а рубашку надел несвежую. Кого же ты пытаешься обмануть, Соколовский? Хочешь играть? С кем?!

— Хотелось бы знать, к чему этот разговор? — тоскливо вздыхает Игорь, оглядываясь.

— Может, вы прекратите ломать комедию? — в голосе Фишера отчётливо звенит раздражение. — Я пришёл поговорить с серьёзным мужчиной, а не с шутом.

— Надо же, второй раз за день шутом называют. Прогресс, — сокрушается Игорь, разом подбираясь и расправляя плечи. От былого хмеля в глазах не остаётся и следа. Он снова собран и серьёзен.

— Так в чём дело, господин Фишер? Чем обязан?

— Думаю, вы должны знать, почему всё вышло так, как вышло. — Фишер, казалось, успокаивается, закладывает руки за спину и отходит к разбитому окну.

— Мы с вашим отцом служили вместе. В конце восьмидесятых. Я, он и Игнатьев. Друзья-товарищи, не разлей вода. Потом, отслужив, вместе начинали. В девяносто третьем, с нуля. Поднимали бизнес. Росли. Помогали и поддерживали друг друга… А потом, — Фишер замолкает и резко оборачивается, жестко глядя на Игоря, — потом большие деньги сделали своё дело. И ваш отец, Игорь Владимирович, начал делать то, что в определённых кругах называют «крысятничать». Он воровал деньги у своих же. Выводил их в оффшоры, создавал подставные фирмы… Кидал своих друзей!

Голос Фишера срывается на крик. Видно, что далёкое прошлое до сих пор цепляет. Игорь хмурится. Не похоже на папу. Но разве он его знает? Действительно хорошо знает?

— Вы убили мою маму. — Сейчас у Игоря нет сомнений — Игнатьев сказал правду.

— Твоя мама… — Фишер морщится, как от зубной боли. — Твоя мама полезла туда, куда не стоило. Она пыталась доказать, что Володя не виноват.

— Доказать? — Игорь хмурится. — Кому? Вам?

— Мне, Игнатьеву, партнёрам… — медленно перечисляет Фишер, вспоминая. — Наивная. Надеялась что-то изменить. Но её убил не я. Хочешь верь — хочешь не верь. Я не знаю, куда она залезла и что накопала. После этого Соколовский притих, наши пути разошлись. Никто не стал разбираться дальше. А потом стало не до этого…

— Тогда почему же вы решили отомстить сейчас? — вырывается у Игоря.

— А почему нет? — натурально удивляется Фишер, пожимая плечами. — Соколовский-старший убит, его сын в тюрьме… Игнатьев был мне должен, и я, скажем так, уговорил его забрать заявление. А потом… Всё было просто: выпустить Стаса из лечебницы, дать тебе нужные материалы, направить тебя, его, чтобы ты не отвлекался на мелочи… Всё было просто, Игорь Владимирович.

Фишер победно улыбается. Игорь хмуро смотрит на него — и впрямь просто. На словах всегда всё просто.

— И что теперь?

— А теперь — решайте сами. Будете ли вы продолжать свой крестовый поход. Правда, против кого?

Игорь молчит. Признаёт правоту. В голове — сотня мыслей. Нужно время. Чтобы сосредоточиться. Обдумать. Принять.

— Я могу идти? — сухо, без эмоций. Потому что нет их сейчас, эмоций-то. Тупое безразличие.

Фишер кивает, и Игорь уходит, не оборачиваясь, чётко чеканя шаг. Обратно на автомате. В голове каша. Мысли наползают одна на другую, путают сознание. Потянуть бы за ниточку, чтобы распутать этот адский клубок. Да только где он, кончик-то?

Такси послушно ждёт на месте. Надо бы задуматься о машине. Прежняя пока проходит, как улика и место преступления одновременно. Забрать её, как говорят, раньше весны не получится. Надо что-то решать…

Игорь с радостью отвлекается на мысли о насущном, понимая, что полученную от Фишера информацию надо переварить. Разложить по полочкам. Расписать. Обдумать дальнейшие действия. В том, что они будут, он не сомневается.

По коридору к номеру медленно, задумчиво. Резко сбиваясь с шага, разглядев её. Сгорбленная фигурка на полу у двери. Обнимает колени, смотрит прямо перед собой. И снова отчаянно напоминает котёнка. Только теперь не ласкового и довольного. Потерянного. Потерявшегося.

— Кать. — Игорь подходит, опускается на корточки напротив. — Давно ты здесь?

Она поднимает на него глаза. Взгляд пустой, внутрь себя. Игорь тяжело вздыхает, поднимает её, заводит к себе, сажает в кресло. Катя молчит, покорно позволяя, не глядя на него больше.

— Ты должен мне, — наконец срывается с её пересохших губ. — Ты знаешь, что должен мне, Игорь.

Он садится рядом, берёт её ладони в свои. Она не реагирует. Рассеянно мажет взглядом по сплетённым рукам, и обратно — в глаза.

— Папу убили из-за тебя. Ты лишил его всего. Разорил. Ты должен мне.

— Кать, я виноват, знаю. — Игорь говорит медленно, тщательно подбирая слова. — Но не в смерти твоего отца. Тут я ни при чём. И ты это знаешь. Не пытайся сделать меня хуже, чем я есть.

— Ты использовал меня, — продолжает звучать неживой, механический голос. Хочется встряхнуть её, дать пощёчину, чтобы пришла в себя. Чтобы не пугала так.

— У меня не было выбора, — скрипнув зубами, отвечает Игорь. И продолжает медленно, раздельно: — Я не мог оставить всё, как есть. Понимаешь? Он убил моего отца. Заказал его и убил, когда тот приехал на встречу.

— А ты убил его! — срывается на крик Катя. Её начинает трясти, из глаз градом катятся слёзы. — Убил его! Ради чего?!

— Да не убивал я его! — кричит Игорь в ответ, хватая Катю за плечи и заставляя посмотреть на него. — Не убивал, слышишь?!

Катя не отвечает, судорожно всхлипывая, легко ловя отголоски давней истерики. Игорь обречённо вздыхает, прижимает её к себе. Гладит по спине. Ждёт, пока успокоится.

— Я найду того, кто это сделал. — Стоит это произнести, как становится легко и просто. Найдёт. Разве может быть по-другому?

Катя затихает в его руках, цепляясь за лацканы пальто, которое он так и не успел снять, придя с улицы.

— Я отвезу тебя домой. — Игорь пытается встать, но она продолжает держать его, не позволяя подняться.

— Пожалуйста, — хрипло просит, не поднимая глаз. — Можно я останусь? Мне… мне страшно там… одной.

— Оставайся. — Нет смысла спорить. Осторожно отнимает её руки, поднимается. — Я закажу ужин. Есть хочешь?

Катя рассеянно кивает, забираясь на диван с ногами, обхватывая колени.

— Знаешь, — задумчиво говорит она, — а ведь я тебя, кажется, понимаю.

— Да ну? — Игорь иронично поднимает бровь.

— Да. — Катя смотрит на него серьёзно, не мигая. — Я бы тоже на всё сейчас пошла, только бы найти и наказать убийцу. На всё.

— Мир? — Игорь шутливо протягивает руку, думая, что им сейчас это действительно нужно. Хрупкое равновесие, видимость того, что осталось ещё что-то по-прежнему.

Катя отрицательно качает головой, но руку протягивает и отвечает:

— Мир.

========== 31. Попробуй, угадай ==========

Она не может спать. Казалось бы, так много причин для бессонницы — смерть Дани, ребёнок, мысли о будущем… Но нет, мысли только о нём. Что? Как? Почему? И Вика ворочается в постели, неосознанно прижимая руки к плоскому пока животу, и думает, думает, думает.

Почему он занимает столько места в её голове? Как избавиться от него, заставить переключиться на другое, то, что действительно важно? Ответ приходит просто: никак. Хотя бы самой себе признайся, Родионова, признайся в том, о чём думают оба. Больше нет препятствий.

Грубо? Да. Но ведь сама себе ты можешь это сказать. Дани больше нет. И кто стоит теперь между ней и счастьем? Вот только счастье ли это?

Ей страшно. Осуждение — это страшно. А его не избежать, если начать всё сейчас, сразу. Да и сомнения. Они никуда не делись.

Она не верит ему.

Помнит слова Леры. О том, что непостоянен. О том, что легко бросается в новые отношения. Да и сама Вика видит. Всё видит, не слепая. И Катя — может, месть, а может, и нет. Как тут быть уверенной?

Проворочавшись всю ночь без сна, она решительно поднимается и выходит из дома, едва за окнами начинает светать. Не впервой заявляться к нему поутру.

Мысли угодливо скачут, вызывая из памяти картины их первого раза. Тогда тоже приехала вот так, спонтанно. Беспокоилась. Пыталась помочь. Нужна ли она, её помощь?

В гостиницу заходит решительно, не останавливаясь на респешене. Сразу к лифтам. Нужно узнать. Понять, что всё в порядке. А потом… Домой. Спать.

Игорь открывает глаза, пытаясь понять, где он. Скрюченная поза от сна на диване даёт о себе знать. Он с трудом садится, расправляя затёкшие мышцы, и трёт глаза, пытаясь проснуться. Так рано. Для чего проснулся? Ответ один — спать неудобно. А раз неудобно — пора подниматься. Он медленно подходит к окну, отодвигая тяжёлую штору, и смотрит вниз, на просыпающийся город. Праздники в самом разгаре, и на дороге едва ли можно насчитать десяток машин. Город гуляет.

Тем неожиданнее кажется стук в дверь. Тихий, но решительный. Он настороженно подходит к двери, ругая себя, что так до сих пор и не выпросил у Пряникова пистолет. Мало ли. Открывает дверь резко, и сразу застывает, недоверчиво глядя на визитёра.

— Можно войти? — Вика стоит на пороге, как всегда хмурится. Насторожена. Прячет руки в карманах тёплой куртки.

Он медленно отступает, пропуская вперёд, закрывает дверь и подходит ближе, пытаясь удержать руку от того, чтобы не поправить локон, выбившийся из-под шарфа.

Не верит, что она снова пришла. Что стоит здесь, рядом, живая, горячая. Разве не должна сейчас по Дане горевать? Глупый вопрос замерзает на губах, не успев слететь.

— Что сказал Фишер? — Вика, как всегда, не склонна к долгим разговорам. Сразу к делу.

Игорь вздыхает.

— Может, присядешь? Чаю? Кофе?

— Спасибо, не надо. — Кажется, что она сама не рада, что пришла так рано и без приглашения. — Так что там?

И Игорь принимает её правила. Отстраняется. Унимает бешеный стук сердца, стараясь не тянуться так явно. И честно, слово в слово, пересказывает вчерашнюю встречу. Всё ещё не верится, что после смерти Дани и убийства Игнатьева прошло несколько дней. Событий так много, и они так насыщены, что остаётся только секунда, чтобы перевести дух между ними.

— Значит, Фишер говорит, что не виноват, — задумчиво повторяет Вика, морща лоб. Всё слишком сложно. Или, наоборот, слишком просто, стоит только разгадать.

— Спасибо, что зашла, — запоздало благодарит Игорь, и между ними тут же повисает неловкость. Вика опускает глаза, сминая в руках варежки. Игорь молчит, боясь испортить хрупкое понимание, что сейчас висит меж ними. Так хочется прижать её к себе. И просто держать в руках, крепко. Осторожно. Поглаживая по спине. Рассказать, как много она значит для него. И как ему её не хватает.

Гулкий стук дверей заставляет одновременно поднять голову. В проёме стоит Катя, кутаясь в его халат.

— Простите. — Она действительно смущена. — Я не знала, что Игорь не один.

— Я тоже не знала, — сухо говорит Вика. — Прости, что потревожила.

Она выскакивает из номера, не оглядываясь, и Игорь не делает попыток её остановить. Зачем? Объяснять, что в этот раз всё не так, как она подумала? Обречённо выдыхает и поворачивается к Кате.

— Ты выспалась? Собирайся.

Куда ещё ехать, когда надо узнать о прошлом? Игорь вспоминает про папиного друга, который помог ему почти год назад с делом Карасева. Полковник ФСБ, важная шишка, отзывчивый мужик. И первое разочарование — приедет только после праздников. А без его слова ничего узнать нельзя. Никто не почешется, чтобы помочь. И это, в принципе, справедливо.

Все дни до окончания праздников — наедине с собой. Город замирает, предвкушая что-то. Ни срочных вызовов, ни важных расследований. Скорее всего, заслуга Пряникова — отмазал. От всех дел отмазал. А что, разве причин для отдыха мало? Вика горюет по Дане. Жека на Мальдивах — медовый месяц. У него самого на глазах только что убили очередного олигарха…

А вообще интересно — почему его до сих пор не осаждает пресса? Где все эти охочие до сенсаций журналисты? Те, что пролезал даже в СИЗО, пытаясь сделать лишнее фото? Где они? И насколько всесилен Пряников, что смог замять это дело?

Все эти мысли заполняют дни. Долгие дни наедине с собой. Ещё несколько дней подобного «отдыха» и он точно сойдёт с ума. Окончательно двинется, пытаясь разгадать, кто есть кто. Везде мерещатся враги. Везде предатели. Верить некому.

Верь мне.

Тебе, Вик? Тебе я верить могу. Только зачем? Ты — как вода. Только держал в руках — и вот уже сквозь пальцы. Ускользаешь. И пытаться удержать бесполезно.

Злость сродни досаде. И разбираться нет желания. Может, всё к лучшему. На роду написано — одному.

Игорь кривится, делая большой глоток — попытка включить мелодраму благополучно задавлена. В горле снова огонь. Любовь к крепким напиткам возвращается, занимает своё прежнее место, как и не уходила.

День за днём, как тигр в клетке. Из одного угла в другой.

Не выстраивается. Цепочка не выстраивается. За что уцепиться? За что уцепиться, когда, кажется, и так всё ясно?

Фишер мстил. Отцу. Хотел разорить. Добился своего руками сына. Зачёт.

Но ведь заодно ему досталась и компания Игнатьева. Зачем? Чтобы больше заграбастать? А морда не треснет?

Игорь замирает в кресле, вскидывая подбородок, щурясь в темноту номера. Вот она — ниточка. Игнатьев. Фишер про него ничего не сказал. Но забрал контроль над фирмой. А потом… Кто убил Игнатьева? И почему именно в тот момент, когда рядом был Игорь?

Показательная порка? Предупреждение, чтобы не лез? Кто убил Игнатьева? Кто убил маму?

Пальцы путаются в волосах. Голову хочется раздавить руками. Где бы взять пару волшебных пилюль, чтобы навели порядок в мозгу?

Некстати вспоминается Стасик. Игорь морщится, встряхивая головой, как большая собака.

Совсем крыша едет. Давай, накидайся дрянью, пытаясь найти истину. А истина где? Правильно, где-то рядом.

Иди спать, Соколовский. Осталось потерпеть три дня. Три дня себя самого потерпеть. И снова в люди. Он оглядывается, смотрит на номер, который так и не смог назвать домом. Думай. Думай, куда дальше. Что дальше. С кем дальше. О жизни своей, мать твою, подумай! Хватит о мести! Хватит!

Игорь скрипит зубами, с трудом поднимаясь с кресла, покачиваясь, идёт в ванную. Ноги заплетаются, а в голове кристальная ясность. Секундное прозрение. Ещё чуть-чуть, и станет всё понятно. И клубок распутается. Игорь замирает, тяжело опираясь на раковину. Звенит полупустая бутылка, ударяясь о каменную столешницу. Вторая по счёту.

В отражении яркое пятно - белоснежная рубашка с подкатанными рукавами. И взгляд. Мутный. В себя.

Он знает. Знает, что упускает что-то важное. О чём весь вечер мысли? Игнатьев. Его убийство. Вспоминай. Вспоминай детали. Что там было? Кто там был?

Кто. Там. Был.

Катя. Он.

Пряников.

Откуда? Так быстро? И десяти минут не прошло. Думал, можно списать на стресс? Не заметят?

Пьяная торжествующая улыбка расплывается на лице. Игорь качает пальцем своему отражению в зеркале.

— Что-то ты вы скрываете, Андрей Васильич.

Тяжело вздыхает, опуская голову. Потом резко вскидывает глаза и смотрит пристально. Медленно ставит бутылку, отодвигая её от себя.

— И я найду, что именно.

Комментарий к 31. Попробуй, угадай

Новая глава выйдет 22 февраля.

========== 32. Лёд тронулся ==========

Начинать сначала всегда сложно. Кто мог сказать ему, что придётся делать это в третий раз за неполный год? Игорь усмехается, подбрасывая в руках ключи от новой машины. В четыре раза дешевле старой, но что поделать? Приходится экономить.

Новый немец стоит под окнами, мрачно поглядывая на прохожих тонированными стёклами. И цвет у него какой-то… Обычный, что ли? Тёмно-синий.

Привыкай, Соколовский. Выделяться теперь не в моде.

Встреча с полковником запланирована на два. До этого — в отдел. Единственная работа — новый повод для веселья. Иллюзия стабильности.

В дверях обгоняет Пряникова. Тот не замечает, слишком в себе. Что же вас заботит, Андрей Васильич? Заглянуть бы вам в голову. Уверен, там полно интересного. Вскидывает голову, здоровается рассеянно.

— Игорь! — Жека поднимается с места, улыбается искренне. Загорел.

— Как Мальдивы, Евгений? — Игорь хлопает его по плечу. Соскучился.

— Круто! — Жека в рассыпается в восторгах. Об океане, о пляжах, о крутом отеле. Скучно. Но Игорь слушает, не перебивая. Собирается с мыслями, пропуская трёп фоном.

Как она сейчас встретит? Как отреагирует? За все эти дни — ни слова. Тишина. Молчание в эфире. Обиделась. На что? На Катю? Не удержавшись, Игорь фыркает. Жека улыбается довольно — видно, только что сказал какую-то шутку.

Сколько он передумал за эти дни? Сколько раз ругал себя за то, что позволил Кате остаться. Сколько раз злился на Вику за то, что не дала объяснить. За то, что обвинила без права на обжалование.

Дверь открывается, на пороге она. Ледяная леди. Кивает ему сухо, улыбается Жеке. Через силу. Так, значит.

Пусть. Пусть игра по твоим правилам. Тебе надоело? Мне — тем более. Нет мести, нет Дани — придумай другие препятствия? Так она называется, твоя игра?

— Вик, мне надо в два уехать.

Она вскидывает голову от бумаг, кучей наваленных на стол — кто-то из дежурных постарался. Хмурит брови чуть заметно.

— Это личное, Вик.

— Для личного у тебя есть личное время, Соколовский. — Её верхняя губа презрительно дёргается. О Кате подумала.

Игорь выдыхает. Медленно. Шумно. Взять бы тебя сейчас за плечи, Виктория Родионовна, да тряхнуть как следует. Чтобы дурь вся из головы вышла. Или ты думаешь, я могу опять тебя предать? Что ты за человек такой, если не даёшь даже себе шанса поверить?!

— Я тебя понял. — Он отворачивается раньше, чем Вика успевает поднять голову и посмотреть долгим взглядом.

Жека удивлённо переводит глаза с одного на другого, понятливо вздыхает, приступая к работе. Разберутся. Не маленькие.

В кабинете тихо. Слышно взрывы смеха за стеной — кто-то рассказывает, как провёл праздники. Жека щёлкает мышкой, листает фото с отпуска. Игорь косится на них через плечо, вполголоса комментируя. Вика молчит. Идиллия, мать его!

Стрелки неумолимо ползут по циферблату. Нервы начинают накаляться. Ещё немного, и надо ехать. Иначе не успеет. Когда в другой раз полковник выкроит для него время? Он не мальчик на побегушках, ждать не будет.

— Вик… — натыкается на ледяной взгляд. Исправляется: — Виктория Сергеевна. Мне действительно надо ехать. Это важно. Это связано с Фишером.

— С Фишером? — хмурится Жека. Точно. Он не в курсе. Уехал накануне. Но объяснять времени нет. Ещё один взгляд на Вику. Умоляющий. Как только он может. Ну же, отпусти! Уйду ведь, не спросив, кому хуже будет?

— Иди, — сдаётся Вика, раздражённо хватая первую попавшуюся бумажку и утыкаясь в неё. — Будь на связи.

— Так точно, мой генерал! — салютует Игорь, поспешно хватая пальто и выбегая из кабинета. Пока не передумала.

На встречу точно вовремя. Заснеженный парк, нечищеные дорожки. Снег скрипит под ногами бредущих мужчин. Впереди карусели. На зиму закрыты, укутаны. Останавливаются рядом, и Игорь некстати вспоминает лето. Как ловили здесь похитителей. Как говорили с Лерой.

— Как ты умудрился вляпаться во всё это? — нарушает наконец молчание полковник. — Как, Игорь? Умный же парень!

— Сам не знаю, Сергей Федорвич, — покаянно вздыхает Игорь. Смотрит вперёд, на далёкие фигуры мамаш с детьми. — Кажется, доверять сейчас никому нельзя.

— Нельзя, — жестко отрезает полковник. — Даже мне нельзя.

Он замолкает, кладёт руки на забор вокруг карусели. Обдумывает что-то. Игорь не перебивает. Ждёт. Последняя надежда.

— Я не знаю, кто такой Фишер, — медленно заговаривает полковник. — И знать не хочу. Ты должен меня понять — если он с лёгкостью играет с такими людьми, как Игнатьев, кресло под каждым может зашататься.

— Я понимаю, — упавшим голосом отвечает Игорь.

— Поэтому, я вмешиваться не буду, — добавляет полковник. — Но дам того, кто поможет.

Игорь в надежде вскидывает голову, неверяще глядя на мужчину. Тот довольно кивает, тонко улыбаясь бесцветными губами.

— Ему терять нечего. А выслужиться очень хочет. Будет рыть землю руками, если понадобится. Доступ мы ему обеспечим. Но ты должен понимать — если что, ни его, ни тебя прикрывать будет некому.

— Естественно, Сергей Федорович! — с готовностью откликается Игорь, и полковник улыбается, на этот раз широко и искренне, замечая неприкрытую радость в чужих глазах.

— Я хотел бы сказать тебе: «Не лезь туда», но ведь поздно уже. — Он качает головой.

— Поздно, — эхом откликается Игорь, кивая.

— Он свяжется с тобой сам. — Полковник даёт понять, что разговор окончен. — Сегодня вечером, или завтра утром.

Скупое пожатие. От деревьев неподалёку отделяется две фигуры, собираясь идти за начальством.

— Береги себя.

Игорь остаётся один. Облокачивается на забор, похлопывая себя по рукам перчатками. «Лёд тронулся, господа присяжные заседатели!»

На работе всё то же. Тишина. Обжигающее Викино молчание. Жизнерадостный Жека говорит по телефону с Ниной.

— А вы что здесь сидите? — В кабинет заходит Пряников, обводит всех вечно хмурым взглядом. — Денег никто не хочет, что ли?

— Каких денег, Андрей Васильевич? — уточняет Вика. В последнее время неожиданные премии от государства начинают напрягать.

— Аванс выдают. Уже два раза бухгалтер заходила, спрашивала, почему мой отдел олигархов за деньгами не приходит. Выражала надежду, между прочим, что вы перечислите свою зарплату в фонд отделения.

— Вот ещё! — подскакивает с места Жека. — Я свои кровно заработанные никому не отдам!

— Куркуль ты всё-таки, Жека! — весело качает головой Игорь.

— Может быть, — мигом надувается Жека. — Но я всё ещё работаю за деньги, а не за идею, в отличие от некоторых.

— А почему сейчас, Андрей Васильевич? — хмурится подозрительная Вика. — До аванса ещё пять дней.

— Не спрашивай! — отмахивается Пряников. — Сам был приятно удивлён. Что-то связанное с остатками года, вовремя не использованными, или что-то там ещё… Не грузи, Родионова! Тебе плохо от этого? Или деньги лишние?

Вика пожимает плечами, поднимаясь.

— А ты, Соколовский? Тебе что, отдельное приглашение нужно?

— А что, я тоже в списке избранных? — искренне удивляется Игорь. Зарплату он ещё ни разу не получал. До тюрьмы не успел, после — пока тоже. Не до этого было. Да вроде и не звал никто…

В кабинете бухгалтера пахнет бумагой и пылью. Размашистая подпись, и теперь Игорь стоит в коридоре, недоуменно глядя на две розовых бумажки в руках.

— Жек, а это что?

Жека фыркает, наклоняется и сообщает доверительно:

— А это, Игорь, твой аванс. То есть, половина зарплаты.

— Половина? — в ужасе уточняет Игорь. — Ты сейчас пошутил?

— Да куда уж серьёзнее. — Жека засовывает деньги в портмоне.

— Да у тебя кошелёк в четыре раза дороже! — веселится Игорь. Жека шикает на него, оглядываясь по сторонам — не услышал ли кто.

— Ну вот зачем ты так? — Он укоризненно качает головой. — Это подарок. От тёщи. На Новый Год. А что, он действительно столько стоит?

— Плюс-минус несколько тысяч, — пожимает плечами Игорь. — Это — не последняя коллекция.

— Обалдеть! — Жека достаёт портмоне, глядя на него другими глазами. — Никак не могу привыкнуть, — честно добавляет он.

— Привыкнешь, — рассеянно отвечает Игорь, провожая глазами фигуру Вики, вышедшую из кабинета Пряникова.

— Поговорили бы вы, — тоскливо тянет Жека.

— Поговорили уже, — сквозь зубы отвечает Игорь.

— Нет, Игорь, я серьёзно. Поговори. Она ведь переживает за тебя.

Нервно дёрнув плечом, Игорь разворачивается и уходит. В противоположную сторону. Жека вздыхает. Два барана.

Комментарий к 32. Лёд тронулся

Следующая глава выйдет 7 марта.

========== 33. Новые лица ==========

Звонок настойчивой трелью врывается в сон, и Игорь, не успев проснуться, выбрасывает руку из-под тёплого одеяла, шаря по соседней подушке. Телефон находится не сразу, зато перезвон позволяет окончательно проснуться.

— Алло. — Незнакомый номер вызывает настороженность.

— Игорь Владимирович? Меня зовут Алексей, я от Сергея Федоровича.

— Слушаю. — Игорь резко садится и выпрямляется, обращаясь в слух.

— Когда мы можем встретиться?

Быстрый взгляд на часы: пять минут восьмого. В офис к девяти. Успеет.

— Через полчаса в кафе на Ленина. Устроит?

— Конечно. До встречи.

Телефон летит на кровать, а Игорь упруго соскакивает на пол, спеша в ванную. На ходу застёгивает рубашку, подходя к окну. Ещё темно. В голове прокручивает предстоящий разговор, пытаясь представить, как выглядит тот, с кем предстоит встреча. Шерстяной свитер, ворот рубашки сверху. Джинсы, или, может, слегка мятые брюки. Очки. Стриженные виски. Типичный человек, не выделяющийся из общей массы. Чтобы легче было слиться. Чтобы никто не запомнил.

Алексей с ходу рушит все стереотипы, появляясь в кафе. Замирает в дверях, оглядываясь, и уверенным шагом направляется к Игорю, успевшему выпить половину кофе.

Высокий, выше Игоря, с чёрными волосами, собранными в конский хвост. В кожанке и футболке с изображением какой-то иностранной рок-группы. В удобных джинсах, на которых звенят многочисленные цепочки. Лицо длинное, узкое, а глаза пронзительно-голубые. Необычно смотрятся, будто линзы надел. Кладёт на стол шлем, протягивает руку.

— Алексей.

Игорь поднимается, отвечая, не в силах сдержать удивлённый взгляд.

— Не такого ждали? — понимающе кивает Алексей, опускаясь на стул.

— Не такого, — соглашается Игорь. — Думал, вы будете незаметнее.

— Чем незаметней, тем подозрительней, — доверительно сообщает Алексей, поворачиваясь к официантке. — Чай с лимоном и два эклера. Бабушка с детства приучила, — это уже Игорю.

— Что ж, может, начнём? — Игорь обнимает чашку скрещивая тонко подрагивающие пальцы. — О чём вам рассказать сначала?

— Давай на ты. И можно Лёха, — перебивает Алексей. — Не против?

— Не против, — пожимает плечами Игорь. Встреча становится всё страннее и страннее, как сказала бы Алиса. Алексей широко улыбается улыбкой Чеширского Кота. — Так с чего начнём, Лёха?

— В общих чертах я с твоим делом знаком. Да что там, у нас в конторе нет никого, кто бы не перетёр косточки сыну Соколовского. — Быстрый взгляд на Игоря. — Извини. — Ни капли сожаления в голосе. Констатация факта, не более. — Ты мне лучше расскажи, как дошёл до жизни до такой.

— А хрен его знает! — вырывается у Игоря. Собеседник располагает к откровенности, и скованность, вызванная началом разговора, рассеивается сама собой. Игорь запускает руку в отросшие волосы, смотрит исподлобья. — Меня кинули, Лёха, обвели вокруг пальца на своём же поле. Точнее, я думал, что поле моё, а оказалось, что показалось.

— Бывает. — Алексей хлюпает принесённым чаем, тянется за пирожным. — И что теперь?

— Надо копнуть под одного человека, закопавшегося так глубоко, что даже сотня гномов с кирками будут сто лет тоннели рыть. А там есть, что искать, я уверен. Залежи дерьма. Надо бы их наружу поднять, чтобы его с головой накрыло.

— Крепко он тебя, — приподнимает заинтересованно бровь Алексей, щурясь ярко-голубым глазом поверх чашки. — Много отнял?

— Всё, — отрезает Игорь, откидываясь на спинку стула. — Фирму, имя, жизнь моей мамы.

— Однако, — присвистывает тихо Алексей. — И как зовут мерзавца?

— Фишер. — Игорь смотрит в окно. Город оживает. Серая хмарь отражается в лицах прохожих. А ему вдруг становится спокойно. Так спокойно, как давно уже не было. Всё сложится. Отчего-то он в этом абсолютно уверен.

— Ладно, давай всё, что знаешь про него, я посмотрю, что есть, по общим каналам. А потом будем копать глубже.

Игорь протягивает флешку — всё, что смог найти и собрать сам. Обрывки, осколки паззла, крохи, что выдал интернет по запросу. И пара страниц личных замечаний. Наблюдений. Выводов.

— Не дрейфь, Игорь. — Алексей поднимается, кладёт ладонь на плечо, легко встряхивает. — Накажем мерзавца! До связи!

И уходит. Игорь ещё несколько минут сидит, переваривая встречу и человека, которому только что вручил своё будущее. Опять. Но в этот раз на те же грабли не будет. Стойкая уверенность не проходит — всё будет хорошо. Берёт в руки счёт, что бесшумно положила официантка, и усмехается — Алексей за себя не заплатил.

В отдел почти без опозданий. Пять минут не в счёт. В коридорах пусто — у всех планёрка. В кабинете только Жека. Поднимает красные глаза от компьютера. Кивает устало.

— Что, Жека, молодая жена заездила? — Игорь падает в кресло и подмигивает. Жека укоризненно смотрит на него, качает головой, вздыхает. Игорь ждёт. Жека молчит.

— Нет, я конечно всё понимаю! — взрывается, наконец, он. — Но до утра, Игорь, до утра! Я ж не мальчик какой-то двадцатилетний! Откуда в ней столько… — Он задыхается от возмущения и смущенно краснеет.

— Столько чего? — азартно уточняет Игорь. — Огня и страсти?

Жека фыркает, опуская глаза.

— Евгений, среди взрослых, любящих друг друга людей, которые, к тому же, только что поженились, просто не может быть иначе, — менторским тоном продолжает Игорь, поднимаясь с кресла и складывая руки за спиной. — Подожди год-другой, страсть остынет, и вы придёте к идеальному, на твой взгляд, браку. Секс раз в неделю под одеялом, желательно, с выключенным светом и…

— Ну, ты и гад! — обиженно выдаёт Жека, запуская в него ручкой.

— Какой есть, — разводит руками Игорь. — А где, свет наша, Виктория Сергеевна?

— У Пряникова, — всё ещё дуясь, буркает Жека. — Он её с утра вызвал.

— С утра? А ты здесь со скольки?

— С восьми. — Жека тяжело вздыхает.

— Сбежал? — уточняет Игорь.

— Сбежал, — соглашается Жека. — Может, у неё это скоро пройдёт?

— Пройдёт, Евгений, всё пройдёт, — рассеянно отзывается Игорь, разглядывая на бумаги на столе Вики. Медицинские справки. Анализы. Что-то не так?

Вика влетает в кабинет, взъерошенная, недовольная.

— Доброе утро, — кивает Игорю.

— Всё в порядке? — Он вопросительно кивает на бумаги. Она раздражённо дёргает плечом: не важно.

— Пряников нашёл нового человека в наш отдел.

— Так быстро? — удивлённо вскидывает глаза Жека. — И месяца не прошло.

— Я тоже думала, что пока поработаем втроём. Но он и слушать не хочет. Ждём новенького сегодня.

Вика вырывает из рук Игоря выписку из больницы и бросает на стол.

— Это личное, Соколовский.

— С друзьями поделиться не хочешь?

— Не сейчас, — вздыхает Вика. Садится за стол, роняет голову в ладони, трёт виски. — Не думала, что они уже нашли Дане замену, — говорит глухо, еле слышно. В голосе слёзы. Игорь стоит над ней, не зная, куда деть руки. Хочется, так невероятно сильно хочется коснуться плеча. Погладить по голове. Заставить улыбнуться.

— Может, отпуск возьмёшь? — предлагает и сам удивляется робости, звучащей в голосе. Она сейчас так далеко от него. Закрытая. Ощетинившаяся на весь мир. Отчаявшаяся. Одинокая.

— Какой отпуск, Игорь, — устало выдыхает Вика. Поднимает блестящие глаза. — Мне скоро и так в декрет уходить.

— Ну, ещё полгода, а отдохнуть надо сейчас, — настаивает Игорь. — Хочешь, на море отправим тебя. Мы же теперь «отдел олигархов», — добавляет с насмешкой.

Вика, вопреки ожиданиям, молчит, не взрывается от возмущения. Просто смотрит на него. Долго, пристально. Жека смущённо кашляет.

— Правда, Вик. Давай отдохнёшь. Мы справимся. А ты…

— Да что вы заладили: отпуск, отпуск! — возмущается, наконец, Вика. — Только что праздники закончились. Сколько можно отдыхать! Работать когда будем? У нас, вон, дел прошлогодних гора. Кто разбирать будет?

— Мы, — обречённо вздыхает Игорь, возвращаясь к своему столу. Спорить бесполезно, это он давно успел уяснить. Но желание помочь не проходит, роясь сотней мыслей из той, прошлой, жизни. Что он делал, чтобы развеселить девушку? В кино её сводить? В ресторан? Цветы подарить? Мелко мыслишь, Соколовский. Что бы ты другу сделал?

Дверь открывается. На пороге Пряников. И парень, выглядывающий из-за его плеча.

— А вот и наш лучший отдел! — представляет Пряников, проходя в кабинет. — Виктория Сергеевна — твой непосредственный начальник. С остальными познакомишься по ходу дела. Ваш новый сотрудник — Виктор Пухлов. Не обижать. — Строго смотрит на Игоря. Потом на Жеку. Тот подскакивает, протягивает руку. Игорь оценивающе смотрит, неспешно поднимается.

— Ну вот и познакомились, — довольно говорит Пряников, пряча глаза. Самому неловко. Он новичка не просил. Из Главка прислали.

— Сидеть пока здесь будешь. — Вика кивает на стол Игоря. Тот вскидывает брови удивлённо. — А ты — за Данин.

В кабинете тихо. Работы и впрямь полно — нераскрытые дела, в которые закапываются все трое. Новичка пока к работе не подпускают. Он возится с показаниями по делу двухлетней давности. Чтобы не мешал. Не возражает. Вчитывается в Данин почерк, беззвучно шевеля губами.

— Какими судьбами к нам? — интересуется Жека через час, расправляя затёкшие плечи.

— По распределению, — охотно откликается Виктор — видно, сидеть молча устал. — Институт в прошлом году закончил.

— Лейтенант, значит, — тянет Жека. Парень щуплый, молодой. Совсем щегол. Волосы светлые, приглаженные гелем. Белая рубашка, темный пиджак — старался, подбирал одежду к первому рабочему дню. Лицо приятное, открытое. Улыбка робкая на тонких губах.

— Так точно! — Виктор машинально вытягивается по струнке.

— Вольно, боец, — добродушно усмехается Жека. — Мы здесь все свои. И боятся нас не надо.

— Я слышал, у вас следователь погиб? — осторожно спрашивает Виктор.

— Погиб. — Улыбка Жеки тускнеет. Виктор сокрушенно вздыхает, ругая себя за поспешность. Нашёл о чём спрашивать в первый же день! Дубина!

— Простите, — тихо говорит он, опуская глаза в бумаги.

Все опять молчат, погрузившись в воспоминания. Тяжело без Дани. Без ощущения силы, что разливалась от него, окутывая надёжностью, уверенностью, что всё по плечу. Жека коротко шмыгает носом, поспешно хватает кружку с кофе, стукает по стеклу зубами.

— Давай, подвезу. — Игорь едва успеваетперехватить Вику на выходе. Она замирает, сжимая ручку сумки. — Просто подвезу, Вик. Хочешь, будем молчать всю дорогу.

— Не надо, Игорь, — горько обрывает она. — Зачем?

— Да просто так! — вскипает он. — Просто так я могу тебя до дома довезти? Приятно сделать? Или я многого прошу?

— Хорошо, — вдруг соглашается она, проходя вперёд, безошибочно находя его машину среди остальных. Успела запомнить?

Он поспешно обгоняет, открывает дверь. Пусть маленькая, но всё-таки победа.

========== 34. Акула ==========

Время тянется медленно. Слишком медленно для деятельной натуры. Хочется сорваться с места и бежать, делать что-то, действовать. Но остаётся только ждать. Покорно ждать звонка, в тысячный раз, наверное, включая телефон и глядя на безмолвный экран.

Игорь раздражённо выдыхает, отбрасывая от себя телефон, и тот ударяется о подушку, скатываясь на кровать. Чем себя занять? Вынужденное бездействие бесит. Впервые за долгое время перерыв. Впервые он действительно стоит на месте, не зная, какой шаг сделать, куда шагать. Рассеянно постукивает по губам, выглядывая в окно номера. Ерошит волосы обеими руками, и мычит, мучительно и протяжно. Скучно.

Звонок заставляет встрепенуться, и Игорь бросается к кровати, спотыкаясь о кресло. Смотрит на номер — Алексей.

— Слушаю!

— Надо встретиться. — Голос на той стороне трубки весел и непринуждён. А ещё он что-то жуёт, запивая.

— Когда? — уточняет Игорь ровным голосом, надеясь, что тот не дрожит от возбуждения так же, как дрожит сейчас он.

— Через полчаса на том же месте.

В трубке повисает тишина. Алексей положил трубку. Будто уверен, что Игорь будет там в любом случае, и ответ не нужен.

В кафе так же немноголюдно, несмотря на вечернее время. Игорь нервно отстукивает дробь по столу, время от времени бросая быстрые взгляды в окно. Грязно. Промозгло. Слякотно. Тоскливо. Сейчас бы подальше отсюда.

Что за мысли? Игорь усмехается, легко качая головой. Да, акуле нельзя останавливаться, иначе она умрёт. Ты же акула, Соколовский? Или всё-таки дельфин?

— Прости, что задержался. — На стул напротив падает Лёха, кладя шлем на стол рядом.

— Давай сразу к делу. — Игорь цепко смотрит на него, не желая терять ни минуты.

— Давай, — легко соглашается Лёха, выкладывая на стол флешку. — Возвращаю. Знаешь, а Фишер твой и впрямь очень закрытая личность. Тут уже и у меня профессиональный интерес проснулся.

— Нашёл что-то? — Игорь поднимает чашку, делая небольшой глоток, не чувствуя вкуса кофе.

— Кое-что, мало, но уже зацепка. — Лёха наклоняется вперёд, понижая голос: — Пока что удалось разыскать только его послужной список в восьмидесятых.

Игорь молчит, ждёт продолжения, аккуратно ставит чашку на блюдце и медленно поворачивает её, следя за тем, как качнулась жидкость. Поднимает глаза, чувствуя лёгкое раздражение за затянувшуюся, излишне театральную паузу.

— Он служил в Афгане, — коротко бросает Лёха. Игорь склоняет голову набок, призывая продолжать. — Не один, как ты понимаешь. А вот тут уже интереснее.

— Я так понимаю, с рядовым Соколовским? — уголок губ слегка дёргается. — Он говорил, что они служили вместе. Это не новость.

— Не только с ним. — Глаза Лёхи азартно сверкают. — С Игнатьевым. А знаешь, кто в их группе снайпером был?

— Сложно даже представить. — Игорь выжидающе смотрит.

— Пряников.

Лёха достаёт из кармана фотографию, осторожно подталкивая её по столу к Игорю. Он опускает взгляд. Чёрно-белое фото. Каменистая пустыня и четверо солдат в полевой форме. Смеются, держа в руках автоматы. И винтовку. Знакомый прищур, открытая улыбка. Вот, значит, как, Андрей Васильич.

Игорь поражённо выдыхает, откидываясь на спинку стула. А вот это поворот. Значит, они знакомы. Были знакомы с самого начала. И… Как? Что? Всё это время рядом, под боком…

— Пока это всё. Сегодня поеду в архив, может, получится нарыть что-то из бурных девяностых.

Лёха выпрямляется. Игорь молчит, глубоко задумавшись, и не сразу понимает, что разговор окончен.

— Спасибо, — кивает рассеянно, поднимается следом за Алексеем, пожимает руку.

— Я позвоню. — Тот подхватывает шлем и исчезает так же стремительно, как появился. Игорь хватает ключи со стола, спешит следом. Внутри… странно. Гадко. Мерзко. Словно прикоснулся к чему-то отвратительному. И теперь сам весь вывалялся.

Машина несётся по городу, легко обгоняя едущих домой работяг. А у Игоря в голове хаос. Мысли теснятся, наползая одна на другую, пытаясь высказаться в первую очередь. Пряников — друг Фишера. И друг отца. И… и… Снайпер. А если это он? Если это он и Соколовского убил? А что? Что ему стоило, раз рука на Игнатьева поднялась? В том, что Игнатьева убил Пряников сомнений не остаётся. И Игорь сильнее давит на газ, заставляя немца довольно зарычать, набирая скорость.

Лихо развернувшись во дворе и подняв снежные брызги, машина замирает, послушно затихая. Игорь вылетает из неё, щёлкая по сигнализации. Почти бежит к подъезду. Его вдруг охватывает страх. А вдруг?.. А вдруг он опоздал, как бывало всегда, когда он подбирался слишком близко к разгадке. А вдруг он найдёт сейчас Пряникова в луже собственной крови? В ванной. Или с ножом в горле. Или… Картины, одна ярче другой, встают перед глазами, заставляя лихорадочно стучать по кнопкам домофона. Ну же, ответьте, Андрей Васильич! Ну же! Протяжные гудки звенят по нервам, раздаётся сухой щелчок. Вызов завершён. Чёрт!

Кулак летит в дверь, и Игорь жмёт на кнопки снова, чувствуя, что сердце вот-вот пробьёт грудную клетку. Только не это! Только не сейчас! Не сейчас, слышите?!

— Соколовский? Ты что тут забыл?

Никогда ещё голос начальства не казался такой сладкой музыкой. Игорь резко оборачивается, облегчённо выдыхая, и тут же вспоминает, с какой целью приехал, моментально мрачнея.

— Нам надо поговорить, Андрей Васильевич.

Пряников смотрит на него долгим, нечитаемым взглядом, и наконец вздыхает, доставая ключи.

— Ни минуты покоя от вас, — ворчит он, открывая дверь. — Даже дома отдохнуть не даёте. Проходи, что стоишь-то!

В лифт заходят молча. Игорь пытается успокоиться. Взять себя в руки. Дышать глубоко и медленно. Пряников беззаботно напевает какой-то въедливый мотив попсового хита, звучащего сейчас из каждого утюга.

— Может, расскажешь наконец, что тебя привело? — интересуется он, едва двери лифта бесшумно расходятся.

— Давайте не здесь, — упрямо склоняет голову Игорь, думая о том, что это внезапно больно. Больно, когда тебя предают люди, которых ты уважаешь. К мнению которых прислушиваешься. К которым ходишь за советом. Твою ж мать! Сколько он ему рассказал?! О Яне, о планах, об Игнатьеве… Жалкий идиот!

Волна злости снова вспыхивает, разгоняя растерянность, и в квартиру Пряникова Игорь входит решительно, сразу проходя дальше.

— Может, разуешься сначала? — недовольно говорит Пряников, снимая ботинки. — Ты не на вызове.

— Это вы убили Игнатьева? — Вопрос в лоб.

Пряников замирает в одном ботинке, медленно поднимает голову, встречаясь с Игорем взглядом. И вдруг выдыхает, громко, тяжело. Опускаются плечи, он словно сдувается, сразу становясь старше лет на десять. Снимает второй ботинок. Говорит сухо:

— Проходи на кухню.

Игорь подозрительно щурится, но послушно разворачивается и идёт, прислушиваясь к шагам за спиной. В любой момент ожидая получить пулю между лопаток.

Но Пряников проходит следом, подходит к бару, достаёт два стакана и бутылку с жидкостью насыщенного медового цвета. Наливает в оба, свой выпивает сразу, залпом, поморщившись, и тут же наполняет заново. Садится на стул и смотрит снизу вверх на Игоря.

— Садись, Соколовский.

Игорь не двигается. Дышит тяжело, резко.

— Я сказал, садись! — рявкает Пряников. Накрывает глаза ладонью и медленно трёт виски.

— С чего ты это взял? — спрашивает глухо, не отнимая руку от лица.

— Вы служили с Фишером. В Афганистане. И были снайпером.

Пряников снова вздыхает, роняет руку на стол, качает головой. И вдруг усмехается. Беззлобно. Почти по-дружески.

— И что тебе на месте не сидится, а? Куда тебя несёт постоянно, Соколовский?

Игорь молчит, внимательно следя за малейшим движением. Всё ещё напряжён и насторожен.

— Я вам доверял, — бросает горько. — Я вам всё рассказывал. А вы!.. — Он тяжело опирается о стол, вскидывая палец и тыкая им в Пряникова. — Вы рассказывали ему всё! Всё! Как вы могли?! Как вы вообще могли?..

— Прекратить истерику! — Пряников хлопает по столу, стаканы жалобно звякают. — Прекрати истерить, Соколовский, как институтка! Мои дела с Фишером — только мои дела, и тебя они, как ни странно, никаким боком не касаются, понял! Щенок! Указывать он мне будет, как и с кем себя вести! Не дорос ещё!

Он поднимается, тянет галстук, ослабляя, потом раздражённо дёргает, срывая. Расстегивает верхнюю пуговицу, садясь обратно. И продолжает тише.

— Мои дела с Фишером или с кем бы то ни было тебя не касаются. И обсуждать их с тобой я не собираюсь.

— Всё это время вы знали, что он задумал. Знали, и смотрели, как я иду прямо в его ловушку! — цедит сквозь зубы Игорь, со злостью глядя на Пряникова.

— Я защищал тебя, идиот! — вспыхивает тот. И тут же остывает, тянется за бутылкой. Наполняет свой стакан. — Я защищал тебя, всё это время. И уж поверь мне, это было не просто!

— И убили Игнатьева, — саркастично добавляет Игорь.

— Да что ты заладил: «Игнатьев, Игнатьев!», — раздражённо бросает Пряников. — Да, это я его убил, ты доволен? Тебе какое до этого дело? Он твоего отца заказал, тебе что, его жалко?

Игорь угрюмо молит. Нет. Игнатьева ему не жалко. И лгать нет смысла. Но то, как Пряников легко об этом говорит, заставляет болезненно скрутиться желудок. Он всегда считал Пряникова умным. Слегка медлительным, прозорливым. Отличным опером. Но убийцей… Снайпером, хладнокровно положившим…

— А сколько вы убили? — внезапно интересуется он, подвигая к себе стакан. Ему срочно надо выпить. Иначе мозг взорвётся, и пуля не понадобится.

— Какая разница? — Пряников, наблюдавший всё это время за Игорем, заметно расслабляется. — Много.

— Что вы знали о планах Фишера?

— Так, Соколовский, это допрос? Не много ли на себя берёшь?

Игорь с трудом подавляет желание ответить: «Простите, Андрей Васильич» — субординация даёт о себе знать.

— Я не знал о планах Фишера, — устало говорит Пряников. — О тех, что тебя касаются, — тут же уточняет он.

— У него были проблемы с Игнатьевым. Давние счёты… — он ведёт в воздухе пальцами. — Не важно. А я был ему должен. Да-да, не смотри на меня так, каждый может иметь неоплаченные долги. Мой теперь закрыт.

Отчего-то Игорь ему верит. Сразу. Безоговорочно. Может, потому что просто очень хочет верить. Может, потому что чувствует, что Пряников говорит правду. И с души слетает камень. Он чувствует, как становится легче дышать.

— Расскажите мне о нём, Андрей Васильевич, — просит он тихо.

— Ты же понимаешь, что мы оба не жильцы, если кто-то узнает? — так же тихо отвечает Пряников.

— Знаю, — кивает Игорь. — Но мне не привыкать ходить под лезвием мадам Гильотины. А вам?

В ответ Пряников хитро усмехается.

========== 35. Я просто тень ==========

Янтарь слабо переливается почти на самом дне бутылки, когда Пряников наконец замолкает, тяжело вздыхая. Игорь молчит. Всё, что узнал сегодня, ломает мир, переворачивая с ног на голову. Начиная с того, что Андрей Васильевич убил Игнатьева, и заканчивая тем, что Фишер — настолько огромная глыба, что сдвинуть её с места практически нереально.

За что браться? Куда бросаться? И стоит ли вообще лезть на амбразуру, когда прикрывать некому? Генерал ясно дал понять — помощи здесь не жди. А теперь и Пряников говорит: «Не пытайся даже думать об этом». А что тогда? Вот так, просто, отдать ему дело отца? Плевать на Игнатьева, — Игорь своё просрал. То, что в наследство осталось. То, что выгрызалось в девяностые, то, что на крови строилось. И на маминой в том числе. Неужели кто-то всерьёз думает, что он спустит всё на тормозах?!

— Спасибо, Андрей Васильич, — тяжело выдыхает Игорь, поднимая голову. — Спасибо за информацию к размышлению. — Криво усмехается.

— Даже не думай, Соколовский! — предостерегающе начинает Пряников. Игорь только кривится, катая по гладкому столу брелок от машины. Потом кивает резко, поднимается, снова зачем-то кивая.

— Игорь! Ты куда? — в голосе Пряникова звучит угроза. И тревога. Чистая. Неподдельная. Искренняя.

— Я домой, Андрей Васильич. Честно. — Делает круглые глаза. — Куда мне ещё во, — быстрый взгляд на часы, — втором часу? Не под дом же к Фишеру?!

— Смотри мне, — устало выдыхает Пряников. Трёт глаза пальцами. Как же он устал! От этих малолеток амбициозных, от старых друзей, так не вовремя появляющихся… Устал.

Игорь спускается к машине, чувствуя, что окончательно запутался. Как муха в паутине. И с каждым рывком только приближает свой конец. И в этот раз конец — не красивая фигура речи. Нет, если он не остановится — убьют. Он вдруг понимает это отчётливо и ясно. Игры кончились. Нет кошек и мышек. Есть только его жизнь и его желание всё вернуть — на одной стороне. И человек, который считает, что забрал всё по справедливости. Который на шаг не отступит от заданной цели. Да что там — этой цели он уже достиг.

А ты? Чего достиг ты? Звания лейтенанта и трёхкопеечной зарплаты? Потерял компанию отца, играя на своих же обидах и неподтверждённых данных. Подставил девушку. И её не стало.

Распахнутые глаза Яны отчётливо встают перед глазами, и Игорь рвёт на шее шарф, который только что повязал, сбегая по лестнице, не дожидаясь лифта. Ему тяжело дышать. Душит сознание собственной никчёмности. Тщетности. Пустоты.

Ты — никто, Соколовский. Ты — просто тень. Безвольная тень самого себя. Ты потерял себя в погоне за призрачной местью. Потерял близких. Друзей. Любимую женщину…

Вика. Одно упоминание её имени, как глоток свежего воздуха, врывается в лёгкие, и он делает глубокий вдох, выбегая из подъезда. Замирая на верхней ступеньке, едва успевая ухватиться за столб, подпирающий козырёк. Дыхание, тяжёлое, рваное, срывается с губ, раздирая глотку. Морозный воздух слепляет ноздри, вырывается наружу густыми облачками пара.

Игорь глубоко вдыхает, чувствуя, как отступает приступ недавней, внезапной паники. Выпрямляется, медленно спускаясь по ступенькам к машине. Садится за руль, бездумно заводя мотор, глядя прямо перед собой. Странно, но голова пуста, словно не было в ней несколько минут назад мыслей о Фишере, мести, родителях и собственных ошибках. Он думает лишь об одном — увидеть её.

Издалека. Не заходить. Просто посмотреть в её окна. Почувствовать, что она рядом. И уехать домой. В гостиницу, — поправляет сам себя. И думать. Сегодня — о ней. И ни о ком больше. Пережить эту ночь. А дальше… Видно будет, что будет дальше.

Он жмёт на педаль, охваченный нетерпеливым желанием добраться скорее. Влетает в её двор, едва не задевая зеркало на чужом Ниссане. Тормозит резко под окнами и поднимает глаза, глядя на мягкий свет, приглушённый коричневыми шторами. Дома. Сидит на диване, подперев щёку кулаком, читает отчёт. Или, может, на кухне смотрит на чайник, ждёт, когда закипит. А может, лежит в ванне, прикрыв глаза, думает о нём…

Игорь хмыкает, качает головой. Нет, она о тебе не думает, Соколовский. О ребёнке будущем — да. О Дане — тоже да. Может, о твоих предполагаемых изменах? Возможно. Но только не о тебе. Не заслужил. Согласись — не заслужил ты внимания такой женщины.

Отчего-то именно сейчас градус самоуничижения слишком высок. Как и желание увидеть её. Не в мыслях, сейчас, наяву. Услышать голос. Запах почувствовать. Хотя бы ненадолго. Пусть ругает. Кричит. Обольёт презрением. Только рядом.

Он кладёт голову на руль, не сводя глаз с её окон, и вздыхает. Зря вообще за руль сел. Надо было такси вызывать. Потому что мысли в голову лезут глупые. Как было бы хорошо подняться к ней, позвонить в дверь, увидеть в дверях, в домашнем, чуть помятую после сна. И на колени упасть. Обнять ноги, зарываясь в них с головой. И будь что будет…

— Игорь!

Её голос прорывается сквозь сон, и поначалу кажется ожившей грёзой. Сказкой, в которой так хочется проснуться. Но звук доносится гулко, как сквозь вату, и Игорь нехотя открывает глаза, пытаясь понять, где находится. Первое, что видит — её лицо в затуманенном стекле. Близко. Так близко, что хочется протянуть руку и коснуться. Что он и делает, сталкиваясь с запотевшим стеклом.

— Игорь! Открой!

Он резко садится, встряхивает головой, как собака. Нажимает на кнопку. Стекло ползёт вниз, и Вика становится чётче, ярче. Настоящая. Живая. Рядом.

— Ты что здесь делаешь?

Смотрит недовольно, хмурится озабоченно. Кусает губы.

— Заехал посмотреть, как дела, — кривится он в улыбке.

— Давно здесь? — Вика, укутанная в шарф, что только глаза васильковые, яркие торчат, морщит лоб.

— Не знаю, — честно отвечает. — А сколько времени?

— Полчетвёртого.

— Давно. — Игорь легко пожимает плечами, окончательно просыпаясь.

— Что-то случилось? — Вика требовательно смотрит, ожидая ответа. А он вдруг теряется, не знает, что сказать. Как объяснить это желание — её увидеть? Вот она, рядом, а слова теряются, рассыпаясь пеплом под ноги.

— Всё в порядке, Вик, — хрипло говорит он внезапно севшим голосом. — Ты иди, не мёрзни. Я домой поеду.

— Куда ты поедешь? — говорит она раздражённо. — Ты себя видел?

— Видел, — кивает. — А что не так? Следов дуэли на лице нет!

— Какой дуэли, Игорь? Сколько ты выпил?

— Я, Виктория Сергеевна, пил с начальством. А значит, всё в рамках приличия.

— С кем? –Викина бровь недоуменно ползёт вверх.

— Вик, с Пряниковым, — говорит Игорь, вдруг чувствуя себя виноватым. — Он в курсе.

— Что ты ко мне поехал?

— Нет. Я к тебе случайно заехал. По пути.

— По пути? Твоя гостиница в другой стороне. — Вика отступает на шаг, решительно кивая. — Выходи.

— Куда? Я боюсь женщин при исполнении. Решила пристрелить, чтоб не мучился? — К Игорю возвращается дурашливое настроение. Хочется смеяться в голос без причины. Вот она, рядом, близко, и от одного этого факта хочется кричать. Хочется заставить её улыбнуться. Один раз хотя бы.

— Не глупи, Игорь, — устало выдыхает Вика. Игорь морщится — что-то подобное он сегодня уже слышал. — Пойдём домой.

«Домой». Он замирает, позволяя этому слову на мгновение пройти сквозь него, обдавая тёплым, бежево-жёлтым светом. Как ночник у кровати. Домой. У него нет дома. Нет семьи.

У тебя никого нет, Соколовский, о чём тут мечтать? Скрипнув зубами, Игорь резко качает головой, сбрасывая слишком сладкое наваждение. Не заслужил, ты прав. И делать тебе здесь точно нечего.

Он трезвеет резко, будто мозг продувает ледяным ветром. Улыбается, надеясь, что вышло мягко.

— Вик, я к себе домой. А ты — к себе. Прости, что побеспокоил.

Урчит мотор, прогреваясь. Игорь про себя проклинает мороз, что не позволяет сразу, эффектно уехать.

— Игорь, прошу, зайди. — Вика говорит медленно. Через силу выталкивая слова. Ей так хочется, чтобы он остался. Ещё немного. Хотя бы на полчаса. Зашёл, выпил кофе.

Рассказал. Поделился. Но он закрывается, на глазах становясь чужим. Холодным. Далёким. И от этого с груди разливается тоска. Острая, хоть вой.

— Не нужно, — внезапно охрипшим голосом отвечает Игорь. И смотрит прямо в глаза. Пристально. Будто душу наружу вынимает. И Вика понимает, что он прав — не нужно. Потому что слишком остро. Слишком больно. Ей всё ещё слишком больно. А он… Он ворвётся в её жизнь, заполнив до края, затопив воспоминания. Те, другие. О другом. И это тоже будет больно. Нужно ли ей это?

Секунды текут слишком быстро, а он всё смотрит на панель, не зная, что ещё сказать. Только бы уехать подальше.

— Игорь, останься. — Вика говорит еле слышно, и он скорее чувствует — не слышит, что она говорит. Мотор довольно рычит, объявляя о готовности отвезти хоть на другой конец света. И Игорь медленно переводит взгляд на Вику, проглатывая ответ.

========== 36. Верни себе себя ==========

Тишину в кабинете можно потрогать. Вика сверлит глазами Игоря, бросая быстрые укоризненные взгляды поверх отчета. И тихо вздыхает, снова опуская глаза. Игорь делает вид, что ничего не происходит. Небрежно развалившись в кресле, покачивает ногой, ковыряясь в телефоне. Жека сидит, как на иголках, чувствуя растущее напряжение каждой клеточкой тела. И только новенькому стажёру кажется всё равно. Он с головой погрузился в бумаги, делает быстрые пометки в блокноте, лежащем рядом. И не обращает ни малейшего внимания на грозу, что вот-вот разразится над его головой.

— Так что там с делом Садовниковых? — не выдерживает Жека, глядя на Вику. Она вздрагивает, недоуменно смотрит на него, пытаясь вникнуть в вопрос. Потом начинает медленно говорить, вспоминая подробности нового дела.

Игорь демонстративно не обращает внимания. Хотя внутри полыхает, не желая прогорать, желание стукнуть кулаком по столу и послать всех и вся. Надоело. Достало. От Алексея ничего. Пряников обходит стороной, хмурясь и пытаясь ускользнуть при каждой новой встрече. Тишина давит на уши, разъедает душу изнутри.

Раньше было проще. Раньше было быстрее. Легче, что ли? Игорь скрипит зубами. Бесит. Сам себя он бесит, бессилием своим, инертностью.

Быстрый взгляд на Вику — отводит глаза. Сверлит всё утро — обижается? Сам дурак. Надо было остаться. Зайти к ней, выпить кофе. Положить горячую ладонь на её ледяную. Согреть. Душу. Свою, наверное, в первую очередь. Потому что рядом с ней сердце быстрее бьётся. А он уехал. Малодушно. По-детски. Поманил конфеткой и бежать. А теперь…

Игорь сжимает телефон в руке, представляя, как пластик податливо гнётся, осыпаясь на пол осколками. Женщина. Любимая. В шаге. Где твои мозги были, Соколовский?!

Одёргивает себя — не о том мысли. Не о той. Катя с утра приходила. Опять под двери — как котёнок бездомный. Сидит, скрючившись. Ни прогнать, ни занести…

— Давно сидишь? — Игорь хмурится, сверху вниз на неё глядя. А она снизу — глаза огромные, карие, на пол лица.

— Только пришла, — еле слышно. Сразу понятно — врёт. Вздох тяжёлый — к любимой сам не пошёл, нелюбимую-на порог опять. Когда это кончится? Дверь распахивает, не глядя, знает — она следом идёт. Зябко ёжится, замёрзла в холоде коридора. Её проблемы. Отчего-то становится грустно. Мелодрама дешёвая — жизнь твоя, Соколовский.

— Пить будешь? — Он подходит к бару в номере, гремя холодильником.

— Нет, — Катин голос даёт петуха, но она кашляет, тихо, будто стесняется, и снова повторяет, чётче: — Нет.

— А я буду, — ухмыляется Игорь, пытаясь хоть на время вернуть себе это чувство — когда любая проблема — мимо. Вернуть себе себя.

Пьёт прямо из горла, громко глотая, нарочито позволяя, чтобы коньяк тёк по подбородку. Пусть. Не встряхнуться ради. Для себя. И только. В чувство прийти. Понять, что вообще от жизни надо: тихой гавани, или справедливости. Потому что одно с другим не уживается. У него — никак.

— У тебя всё в порядке? — Катя даёт о себе знать. А ведь он уже почти забыл про неё.

— Это ты сейчас у меня спрашиваешь? — Ему хочется её задеть. Почему? Да кто бы знал! Видит же — он ей нужен. И от этого злость изнутри только крепче. Бесит!

— Что-то не так? — Катя подбирается. Ей не нравится его тон. Смотрит без нежности, строго, требовательно. — Ты обещал. Помнишь? Обещал найти убийцу. Или забыл уже? Твоя Родионова мозги промыла?!

Игорь смотрит долго, тяжело, как бык, что готовится удар нанести. Но молчит. Держится. Сам виноват.

— Прости. — Сдаётся первым. — Я пробиваю. Пока пусто.

Катя сразу будто сдувается, ещё больше сливаясь с креслом, в котором сидит. И новая волна злости приходит взамен старой. Катя, я не всемогущ!

— У тебя что? — спрашивает сухо, боится сорваться. Она лишь устало пожимает плечами. Кто бы сомневался. Фишер хорошо себя закрыл.

Коньяк в бутылке не спешит кончаться. А глаза закрываются сами собой. Игорь моргает раздражённо. Раз. Другой. Катя видит, поднимается.

— Мне домой пора.

— Давно пора.

Он даже не пытается её остановить. Мыслей — ноль. Едва дверь закрылась — спать.

Шесть утра — она у его дома. Зачем?! Просто посмотреть, как спать ляжет? Глупо. Сидит в такси. Наняла на час. Водитель смотрит с укоризной, но говорить не спешит. О чём думает? Что жена за мужем следить приехала? Если бы! Вика вздрагивает — это не её мысль. Она сама появилась, неизвестно откуда! Не видит она Игоря мужем. Да и какой из него муж?! Вздыхает. Тихо. Там, у него, тихо. И свет горит приглушенный. Может, и правда спать? А вдруг нет?

Она же не для того здесь, чтобы женщин ловить, из его номера выходящих. Она боится за него. Что опять куда-то помчится. С этим взглядом пустым, что несколько часов назад в сердце прямо забивал. Проклинает себя и боится.

— Поехали, — устало бросает Вика, спустя час. Водитель вздыхает, прогоняя дрёму, и тут из дверей выходит Катя. Стремительно, не оглядываясь. К своей маленькой, но дорогой машине. Вика кусает губу — не верит своим глазам. И разуму тоже. Потому что видела одно — глаза Игоря несколько часов назад. И эти глаза не могут врать.

Присматривается, пытаясь разглядеть выражение Катиного лица в сереющем сумраке утра. Катя вся в себе, в мыслях. Губа прикушена, глаза внутрь глядят, не замечают ничего вокруг. Ждала, наверное. Сидела, ждала, пока спал под её, Викиными, окнами. Вика качает головой, споря сама с собой.

— Так что, едем, или как? — напоминает о себе водитель.

— Едем, — бросает Вика коротко. Обида растёт в душе, разливается ядовитым туманом. Почему он не хочет с ней делиться? Почему с Катей — да, а с ней — нет? Хочется большего. Большего участия. Большего места в его жизни. Большего ли, Родионова? Рука машинально ложится на плоский пока живот — вот теперь твоё большее. Иного не будет. Как бы ни хотелось. А хотелось бы?

Мимо проплывает город, серый, зимний, ледяной. В голову приходят давние слова Игоря. Когда это было? Кажется, сто лет назад. «Хочешь, на море отправим тебя?» Хочет. Она хочет быть подальше отсюда. Не думать, что происходит, не ломать голову, что будет завтра. Не бояться за него каждую минуту, замирая в ужасе, когда перед глазами встаёт его тело с аккуратной дырочкой во лбу. Она устала жить в страхе. Понимает, что так, видимо, будет теперь всегда. И малодушно мечтает уехать. Собрать вещи и исчезнуть из города навсегда. И больше никогда его не видеть.

Вот и сейчас, в отделе, не может на него не смотреть. На тени, что под глазами залегли. На нарочитую небрежную позу, в которой легко угадывается напряжение. Он на взводе. Она тоже. Кто первый выстрелит?

Телефон взрывается в руках Игоря громкой трелью, и Вика успевает заметить, как он подбирается, глядя на номер. Значит, ждал звонка. Сухие, короткие фразы. Договаривается о встрече. С кем? Всё пытается копать под Фишера.

— Вик, мне надо уйти пораньше. — Игорь впервые за день смотрит прямо в глаза. Серьёзно. Твёрдо.

— Зачем? — холодно, отрывисто.

— Надо, — твёрдо, жёстко.

— Всем надо, Соколовский! — срывается Вика, бросая бумаги, что держала, на стол. — Ты один здесь такой особенный? Думаешь, Жека не хочет уйти пораньше? Или Виктор? Твоим капризам потакать здесь никто не собирается. Хватит!

— Мне. Надо. Уйти, — по слогам, раздельно говорит Игорь. Желваки гуляют под кожей.

— Когда закончится рабочий день, — так же медленно отвечает Вика.

Жека переводит взгляд с одного на другую и обратно, мечтая оказаться где угодно, только подальше отсюда.

— Виктор, а я тебе нашу столовую ещё не показывал?

— Так был я там уже, спасибо. — Стажёр, не замечая нависшую над ним бурю, безмятежно читает дела.

— Пойдём, — с нажимом говорит Жека. — Там место одно есть, рядом с курилкой. Интересное.

— Ну, раз интересное… — кажется, Виктор наконец понимает, что от него хотят. Быстро поднимается, выходя следом за Жекой.

В кабинете повисает тишина. Напряжённая, электрическая. Игорь и Вика молча смотрят друг на друга, разделённые столом, двумя креслами и миллионом километров.

— Может, наконец скажешь, что происходит? — раздражённо спрашивает Вика.

— Тебе не надо об этом знать, — огрызается Игорь. — Не хочешь отпускать, пойду к Пряникову, он отпустит.

— Да что с тобой творится?! — в отчаянии срывается Вика на крик. — Что?! Почему ты мне не говоришь?

— А почему я должен? — взрывается Игорь. — Ты мне кто? Мать? Сестра? Жена?! Никто! Ты сама-то многим со мной делишься? Ты сама в свою жизнь не пускаешь, а хочешь, чтобы я со всей душой нараспашку к тебе шёл?! Не лезь в мою жизнь!

— Ну ты и… — задыхается от возмущения Вика, медленно обходя стол и приближаясь. — Значит, я никто для тебя?

Он остывает моментально. Как и не было вспышки секунду назад. Вздыхает, рукой быстро по волосам проводит. А Вику уже не остановить. Она полыхает злостью, ещё немного, и начнёт огнём плеваться.

— Значит, всё это время я для тебя никем была? Для чего тебе всё это нужно было?! Поиграть?! Или ты думал, я сама отстану? А я… дура! Господи, какая же я дура! — Она замирает в шаге от него, смотрит снизу вверх. Зло, обиженно. В глазах слёзы плещутся. Напряжение, что копилось неделями, находит выход, прорывается наружу.

— Вик, — тихо говорит Игорь, пытаясь её остановить. Но Вика не слышит.

— Я даже… если вспомнить всё это… всё, что между нами было… Ну, ты и тварь, Соколовский! — Сжатый кулак бьёт по предплечью на удивление больно. Игорь от неожиданности отступает на шаг, но тут же выпрямляется, едва успевая перехватить новый удар.

— Пусти меня! — Вика дышит тяжело, надсадно. Глаза метают молнии. — Пусти! Ненавижу тебя!

— Вик, успокойся, — растерянно твердит Игорь, впервые наблюдая её такой. Взбешённой, яростной. И притягательной до безумия.

— Пусти! — цедит Вика, пытаясь вырвать руки. — Пусти, и убирайся, куда хочешь! И чтобы я тебя больше здесь не видела!

Сердце отбивает несколько ударов. Глухих, гулких. И слова, нужные, правильные, сами приходят в голову.

— Ты для меня больше, чем никто, Вик. — Она вдруг резко замирает. — Ты для меня всё…

Он целует её жадно, глубоко, резко притягивая к себе. Не думая ни о чём, что разделяет их, что стоит между, не давая быть вместе. Обхватывает руками, слегка приподнимая, прижимая сильно. Запускает руку в мягкие пушистые волосы, держит за затылок, не давая вырваться. А она и не собирается. Бросается с головой в поцелуй, цепляясь за ворот его рубашки, приподнимаясь на носочки, чтобы быть ближе. Игорь заключает её лицо в ладони, от неистовства переходя к нежности. Ласково порхает по губам, по щекам, векам. И Вика слепо тянется навстречу, боясь открыть глаза. Открыть и снова попасть в реальность.

— Я знал, что беременные не всегда адекватны, — шепчет Игорь с улыбкой в голосе, — но как тебе вообще весь этот бред в голову пришёл?

Вика молчит. Счастливо выдыхает, подставляя свой лоб под его губы. И прижимается к груди, так и не открыв глаза. Дышит им. Глубоко, жадно. В его руках уютно. Спокойно. И тихо.

========== 37. Пешки на доске ==========

— Мне правда надо идти, — шепчет Игорь куда-то в её волосы.

— Куда? — Вика открывает глаза, утыкаясь взглядом в белоснежную ткань рубашки. Холод возвращается в душу с каждым его словом.

— Появилась новая информация по Фишеру. — Она вздрагивает при звуке этого имени. Игорь прижимает её крепче, словно надеется защитить от всего мира.

— Может, хватит уже? — устало говорит Вика, кончиком пальца очерчивая стальную пуговку у его горла.

— Нет. — Он осторожно отодвигает её от себя, заглядывая в лицо. — Ты же понимаешь, я не могу сейчас отступить. Пока есть хотя бы призрачная возможность всё вернуть, я буду бороться.

— Понимаю. — Вика смиряется, а ледяной ветер уже вовсю гуляет по нервам. — Опять в тюрьму захотел? Выпускать тебя будет некому.

— Мы очень осторожны. — Игорь слабо улыбается, понимая, как жалко звучат его слова. Убирает упавший на её лоб закрученный локон. — В этот раз всё будет по-другому.

— Ты сам в это не веришь, — тяжело говорит Вика, и ныряет в его раскрытую ладонь, трётся щекой, прикрывая глаза. — Я так боюсь тебя потерять…

— Всё будет хорошо. — Его большой палец очерчивает дугу её брови, и Игорь с трудом удерживается, чтобы снова не поцеловать. Чтобы вообще не забыть о том, где они находятся, о том, что надо бежать. О призрачной мести.

Отстраняется с сожалением, улыбается весело, бесшабашно. С трудом. А раньше так легко давалась улыбка.

— Так ты отпустишь?

— Иди, — устало взмахивает рукой Вика и обхватывает себя за плечи. — Расскажешь потом, что узнал?

— Расскажу. — Он серьёзно кивает. — Заеду вечером. Можно?

— Я буду ждать.

Он уходит, не оборачиваясь. Потому что нетерпение, съедавшее все эти дни, меняет вектор. Игорь понимает, что хочет жить. По-настоящему, не местью, не борьбой. Хочет просто быть счастлив. Рядом с Викой. Хочет жить с ней. С её ребёнком. Хочет подарить им весь мир. Но для этого надо забрать то, что по праву принадлежит ему. И отдать долг Кате.

На улице холодный ветер сбивает с ног. Приходится запахнуть пальто, пока идёт к машине. Лёха сказал, что-то срочное. Был взволнован. И доволен. Что он нашёл?

У кафе, где обычно встречаются, припарковаться не получается. Приходится кружить, ища место, а нетерпение уже вовсю колотится о грудную клетку. На ходу щёлкая сигнализацией, Игорь бежит по обледенелому тротуару, поскальзываясь, распахивает дверь. Внутри после улицы кажется душно. Почти все столики заняты. Лёху он находит сразу — тот успел задремать, пока его ждал. Игорь подходит, с размаху опускаясь на стул напротив, и осторожно трогает Лёху за плечо.

— Эй, я вроде не так уж и задержался.

Голова мужчины безвольно ударяется подбородком. И только сейчас Игорь замечает застывшую дорожку крови у правого уголка губ. Резко отпрянув, он оглядывается — но никто не обращает на них внимания. Беглый взгляд на тело — удар пришёлся прямо в сердце. Крови почти нет.

Игорь прикусывает губу, чтобы не закричать. От бессилия. От очередной смерти, что легла на его плечи. И снова он виноват. Что же ты нашёл, Лёха?! Игорь осторожно обшаривает карманы — пусто. Что бы он с собой ни принёс, убийца всё забрал.

Соображай, Соколовский, думай! Не мог Лёха прийти с одной флешкой. Не мог, если информация действительно важная, принести с собой. Где он живёт? Да кто б знал… И даже если узнает — там, наверняка, уже ничего нет. Что же ты нашёл, что?!

Игорь ерошит ёжик на голове, будто это может помочь. Мысли несутся вскачь — кому звонить? Полковнику, который их свёл? Или Пряникову? Нет, генерала подставлять нельзя. Хорошо, если его участие в этом деле ещё не раскрыто. Пряников… А ему нельзя доверять. Что бы он ни говорил — доверия к нему больше нет. Кончилось.

Думай, Соколовский, думай! Снова внимательный взгляд на тело. Голова опущена, чёрный хвост лежит на плечах, сливаясь с кожаной косухой. Майка с очередной рок-группой, тяжёлый ремень с большой бляхой, перстни на расслабленных пальцах. Толстая цепь простого плетения. Боясь ошибиться, Игорь осторожно тянет за цепь, вытаскивая наружу байкерский амулет. Круг, в центр ухмыляющийся череп. На обратной стороне ладонь, сложенная в известную комбинацию из одного среднего пальца.

Осторожно расстегнув цепочку, Игорь проводит рукой по амулету — тяжёлый, выпуклый. Слегка нажимает, чувствуя, как под пальцами разъезжается в стороны металл. Открывая USB-разъём. Флешка.

Игорь вызывает полицию и скорую, только когда садится в машину. Всё, что надо, объяснит потом Пряникову. А сейчас — домой, надеясь, что на флешке всё же есть что-то интересное. Что-то, ради чего стоит умереть.

Телефон звонит, пока он стоит в пробке. Номер не определён.

— Ты уже понял, я надеюсь, что не стоит открывать рот на то, что тебе не по зубам?

Голос Фишера холоден и насмешлив. Он на коне, знает, что Игорь опять проиграл.

— Я пока даже на ваш кусок даже не облизывался, — спокойно отвечает Игорь, следя за дорогой. Интересно, сколько людей Фишера сейчас его ведут?

— Послушай меня, мальчик, и лучше не возражай. Я пощадил тебя в память о твоём отце и том, что нас связывало когда-то. Но если ещё раз увижу, как ты копаешься в моей песочнице, одними вёдрышками и лопатками не отделаешься. — Фишер делает паузу и добавляет: — Я тебе шею сверну. Сам. И не поморщусь.

Звонок разъединяется. Короткие гудки звенят в ухе. Игорь осторожно кладёт телефон на сидение, крепче сжимая руль. Скорее к себе. Узнать, что там. Хотя его там наверняка ждут. Тогда куда? К Вике? Нет. Только не к ней. Не стоит ей пока об этом знать.

Резкий разворот — громкие сигналы, шарахнувшаяся в сторону машина. Игорь нарушает, вылетая на встречку, бросает быстрый взгляд назад — пусто. Ныряет в ближайший переулок, петляет узкими улочками, выезжая на новую магистраль. Вроде тихо. Сворачивает к знакомому дому, на ходу набирая номер.

— Ты дома? Я сейчас зайду.

Хлопает дверью, оглядываясь, надеясь, что всё-таки Фишер не может всегда быть на несколько шагов впереди. Быстрые шаги по лестнице, дверь уже открыта — его ждут.

Катя смотрит встревожено, с ожиданием. Игорь прикрывает дверь, на проходит вперёд, не снимая пальто. Она шлёпает босыми ногами следом — в майке, всклокоченная, как после сна.

— Не работаешь? — Игорь окидывает её внимательным взглядом. Катя молча пожимает плечами, подходит к кофеварке, щёлкает кнопкой.

— Будешь?

Игорь кивает, падает на стул, проводит рукой по лицу. Новая смерть накрывает, заставляя подрагивать пальцы. От былой собранности нет и следа — его трясёт. Это не жертва полоумного наркомана — хладнокровный убийца, тот кто спокойно приказал утопить Ингу в ванне крови. Паззл встаёт на место — Фишер уже тогда пытался замести следы. Не Игнатьев. Что же там было? Что узнала мама? Не просто махинации с деньгами и документами. Имена. Имя. Его имя. Доказательства вины.

— Игорь? — Он недоумённо смотрит на неё, выныривая из мыслей. Катя стоит с кружкой в руке, глядит настороженно. — Всё в порядке?

— Сейчас проверим. — Игорь не хочет её втягивать. Не хочет, чтобы чувствовала ту же тяжесть, то же чувство вины, что сейчас придавливает его к земле. Перед кем отвечать за эти смерти? За тех, кто умер из-за его жажды докопаться до правды? И главное — как жить потом? Когда всё закончится? Как не думать о них, о тех, кто просто попал под раздачу, стал пешкой, которую смахнули с доски за ненадобностью?

— Где твой ноутбук?

Катя ставит компьютер на стол, садится рядом, подбирая ноги. Обхватывает чашку руками. И смотрит на него, молча, глубоко, словно пытается заглянуть в душу. Найти там то, что было когда-то. Или то, что оказалось просто искусной игрой.

Игорь на неё не смотрит — вставляет флешку, нервно тарабаня по столу пальцами, пока идёт загрузка.

— Может, всё-таки скажешь, что происходит? — холодно спрашивает Катя, продолжая разглядывать Игоря. В распахнутом пальто, с возбуждённо горящими глазами, с нервной улыбкой на губах — он её немного пугает. А сильнее — притягивает. Она по нему скучает. Сама на себя злится, но ничего с собой сделать не может. Потому что за короткое время успел стать частью её души. Её жизни.

Тонкий писк — флешка открылась. Игорь жадно прилипает к экрану, бегая глазами по строкам. И поднимает ликующий взгляд на Катю.

— Кажется, мы нашли, как прижать Фишера!

========== 38. Шаг над бездной… ==========

Документы. Выписки. Печати. Цифры. Игорь лихорадочно пробегает глазами страницу за страницей, прокручивая колёсико мышки. Катя сидит рядом, не дыша, чуть приоткрыв рот от напряжения, едва поспевая за быстро сменяющимся текстом в мониторе. Пустой белый лист — это всё. Но и увиденного более, чем достаточно.

Несколько секунд в гулкой тишине, в которой только кровь шумит в ушах, пульсируя в такт с бешено колотящимся сердцем. Игорь переводит взгляд на Катю, на лице расплывается улыбка. Широкая, искренняя. И Катя, взвизгнув, подпрыгивает на стуле, повисая на Игоре.

— У нас получилось! — Она вскакивает на пол, поднимает руки, кружась по квартире. Её ликование, чистое, яркое, передаётся ему, и Игорь следит за Катей с улыбкой, подперев щёку рукой. Можно позволить себе это — несколько минут незамутнённого счастья, чувства победы.

— Надо распечатать это всё и отнести в ФСБ! — Катя, закончив кружиться, подлетает к столу,склоняясь над Игорем. Её волосы падают на лицо, касаясь его рук. — Пусть разбираются! У него же не может быть своих людей везде!

Упоминание об убитом Лёхе обухом бьёт, заставляя встряхнуться. Правильно, Соколовский, рано расслабляться. Успеешь ещё. Сейчас надо решить, что с полученной информацией делать.

— Можно, я посмотрю?

Игорь поднимается, уступая место за компьютером, подходит к окну. План выстраивается простой и ровный. Никаких заговоров дерзких. Никаких пушками маханий. Катя шевелит губами, читая про себя, сосредоточенно морщит лоб.

— Начиталась? — весело хмыкает.

— Да. — Катя откидывается на стуле. — Что теперь?

Игорь медленно выключает флешку, дёргает из ноутбука. Прячет в карман.

— Я со всем разберусь.

— Даже не думай говорить, чтобы я осталась в стороне! — мгновенно ощетинивается Катя. — Я заслужила это. Заслужила увидеть его поражение!

— Увидишь. — Игорь поднимается. Достаёт телефон. Вертит в руках: кому звонить первым? Генералу или сразу Фишеру? Встречается глазами с Катей. Её взгляд горит, руки сжаты в кулаки — она уже там, бросает Фишера за решётку. В её мыслях всё быстро, просто. Так, как никогда не бывает в жизни.

— Подожди! — Катя хватает его за рукав пальто, тянет на себя. — Ты куда?

— Решать проблемы, — ровно отвечает Игорь, осторожно освобождая руку. — Завтра всё будет кончено. Обещаю.

— Пытаешься изображать из себя героя? — Катя складывает руки на груди, смотрит прохладно, обижено.

— А для тебя это очередной квест в реальности? — вспыхивает Игорь. — Может, пора проснуться? Здесь всё по-настоящему!

— Думаешь, я не пониманию? — вскидываетя Катя. — У меня папу на глазах застрелили. Думаешь, я не понимаю?!

— Тогда чего ты от меня хочешь? Ты веришь, что, стоит отдать эти документы ФСБ, и сразу прибежит бригада сажать его за решётку? Ты вообще понимаешь, что это за человек?!

— Не кричи на меня! — Катя взъерошено, как воробей, смотрит исподлобья. Дышит тяжело, надсадно. И Игорь смягчается. Подходит ближе, осторожно проводит пальцами по щеке.

— Я всё улажу. Как и обещал.

Катя не отвечает. Только смотрит. Доверчиво. С надеждой. На что надеешься, Кать? На «жили долго и счастливо»?

Он уходит, а она продолжает стоять, глядя вслед. И только расслышав звук мотора, что под окном завёлся, возвращается к компьютеру.

Пальцы нервно тарабанят по рулю, пока Игорь едет вдоль тротуара, разглядывая вывески. Вот она, нужная — «Ксерокопия».

— Работаете?

Миловидная девушка, скучающая за большим ксероксом, поднимает голову. Разглядывает Игоря, неосознанно выпрямляя спину, поправляет волосы.

— Чем могу помочь?

— Мне нужно распечатать один документ. — Игорь наклоняется над девушкой, лениво улыбаясь. — Оч-чень быстро.

— Много печатать? — против воли улыбается та.

— Нет, — возвращает улыбку Игорь, ловя разочарование в чужом лице. — Но я к вам ещё вернусь.

Протягивает флешку, наблюдает, как загорается окошко на мониторе.

— Вот этот лист. Один.

— Точно больше ничего не надо? — с надеждой уточняет девушка, протягивая лист и флешку.

— Вы уже мне очень помогли, будьте уверены! — проникновенно говорит Игорь, подмигивает и выходит на улицу.

Знакомое здание вызывает смешанные чувства: грусть, нетерпение, злость. Привычно паркуется у входа.

— Здесь нельзя парковаться! — Из здания выбегает охранник. — О, Игорь Владимирович! Простите, но вам тоже нельзя.

— Отгони, куда можно, — бросает он ключи, не оборачиваясь, зная, что поймают. Проходит внутрь, к знакомым лифтам, не глядя на удивлённые взгляды своих бывших сотрудников. Ненадолго. Скоро всё опять вернётся на свои места, обещаю!

— Шеф у себя? — А секретарь новая. Смотрит внимательно, склонив голову набок. Такая не пропустит, сама поперёк двери ляжет. Но он и не собирается никуда врываться. Не за этим здесь.

— Его нет. Чем могу помочь?

Слишком много доброжелательных помощников сегодня на твоём пути, Соколовский. Чтобы всегда так гладко было.

— Передайте ему этот документ. Скажите, что заходил Соколовский.

Секретарь испуганно вскидывает глаза — знает. О нём все всё знают, даже те, о существовании кого Игорь даже не догадывается.

— Передадите? — Он ослепительно улыбается. Девушка испуганно кивает, принимая бумагу. А Игорь уже уходит, насвистывая «Тореодора».

Звонок от Фишера не заставляет себя ждать. Всё тот же скрытый номер.

— Думаешь, переиграл меня? — Голос на той стороне спокоен, но Игорь чувствует. Чувствует то, чем сам был охвачен несколько недель назад — беспомощную злость.

— Мне чужого не надо, — ровно отвечает Игорь, пытаясь сдержать нарастающее возбуждение. Схватка, последняя, решающая, всё ближе, и сознание этого бьёт по нервам не хуже кокаина. — Верните мою компанию. И компанию Игнатьева. А я отдам вам информацию.

— Думаешь, я поверю, что ты не захочешь воспользоваться ей, чтобы посадить меня? — цедит Фишер.

— Придётся поверить на слово, — отрезает Игорь.

В трубке повисает молчание. Потом короткий вздох.

— В восемь. Мост после завода.

— Я буду.

Игорь разъединяется, внутренне ликуя. Сейчас он на коне. Что бы там и кто ни думал. Он — главный. И всё наконец будет так, как он хочет. Подъём, внутренний, давно забытый. Адреналин по венам. Ехать к Вике? Рано. Потом. Когда всё закончится. А пока — по городу бесцельно. Чтобы успокоиться. Чтобы не расхохотаться прямо в лицо. Чтобы взять себя в руки.

То, что в девяностые не воровал только ленивый, давно всем известно. Вот только концы в воду сегодняшние олигархи научились быстро прятать. И Фишер — не исключение. Три нефтеперерабатывающих завода. Пять скважин с народным достоянием. Рейдерские захваты. Убийства. Счётчик.

Документы, что раздобыл Лёха, скупыми фактами, коротким словами, длинными цифрами виновность Фишера доказывают. На самом деле Игорь так до конца и не был уверен, что Фишера могло бы это напугать. Блефовал. И выиграл. Значит, действительно стоящее. Значит, может больно по его бизнесу ударить. И не только по бизнесу. По репутации. По свободе.

Тёмная громада завода не пугает — ничего с ним не будет. Не сейчас. Никогда больше. Чувствует себя почти бессмертным. Неуязвимым. Разве можно так? Можно. Сейчас — всё можно.

Игорь выходит из машины, оглядывается. Идёт прямо, туда, где уже встречались. Только тогда расклад был другой. Сейчас наоборот. Неужели он дождался?

Внутри светло — одна лампочка болтается на проводе под потолком бывшего кабинета бывшего мастера. Внутри — стены ободранные, стулья побитые, мусор на полу. Заброшенный завод давно является убежищем для всех, кого тянет провести время вне дома и с минимальной пользой для организма.

Фишер стоит в центре. Руки за спиной сложены. Спокоен. Или просто держит себя в руках. Не всё ли равно?

— Ты вовремя, — вместо приветствия сухо кивает. Игорь пожимает плечами:

— Мама научила пунктуальности.

— Принёс?

— А вы?

Фишер кивает на стол, чудом сохранившийся. Там, как бельмо инородное, чёрная папка среди пыли и мусора. Игорь медленно лезет в карман, замечает, как напрягся верзила, что у входа стоит.

— Спокойно. — Улыбается. Вытаскивает руку и бросает маленькую серебристую флешку. Фишер ловит, кивает телохранителю. Тот достаёт ноутбук, а Игорь уже у стола. Открывает папку — документы о передаче бизнеса. Соколовский. Игнатьев. Всё кончено. Сухо щёлкает мышка, пока Игорь просматривает бумаги, ища подвох. Всё чисто. Он выиграл.

— Приятно иметь дело с честным человеком! — говорит Игорь с чувством, кладя папку подмышку. Фишер поднимает глаза от экрана, смотрит холодно, кривится, как от зубной боли. Кивает. Игорь делает несколько шагов к выходу, но на пороге останавливается. Поднимает руку — тяжёлый байкерский амулет матово блестит в тусклом свете.

— Настоящая флешка. Забирайте, мне не нужна.

Бросает вперёд и выходит, больше не оглядываясь.

Руки мелко подрагивают, кожей на спине всё ещё ощущает чужие взгляды. Как жив остался? Теперь быстрее отсюда. К Вике.

У Викиного дома остановившись, сидит в машине, руки на руль. Несколько глубоких вдохов, быстрый взгляд на корзину, что стоит на соседнем сидении. К Кате завтра. Успеет ещё. А сейчас — к ней. К счастью. К новой жизни.

Вика открывает сразу, будто за дверью стояла. Смотрит жадно, будто хочет одним взглядом всего сразу увидеть. До деталей крохотных. Улыбку робкую — когда только успел оробеть? Глаза горящие, полоску белоснежной рубашки из-под шарфа выглядывающую. Смуглую кожу оттеняющую. И корзину с фруктами яркими, как брызги лета. Вика выдыхает счастливо, но пытается говорить строго:

— Ну, зачем принёс? Не стоило.

— Витамины. — Игорь улыбается широко. — Пустишь?

Вика делает шаг в сторону, закрывает за ним дверь, чувствуя, как воздух в небольшом коридоре сразу густым становится. Как он им пропитывается. И шаг в сторону сделать не может. Просто стоит за его спиной. Дышит. И Игорь стоит, не двигаясь. Ручку корзинки в руках прокручивает. В ушах гулко кровь стучит, сердце о клетку грудную колотится. И слова кончились. Нет их, слов правильных. Или неправильных. Любых нет. Есть только она в этой темноте тесного коридора.

— Всё хорошо? — тихо спрашивает Вика. И видит, как опускаются его плечи, когда он выдыхает. Корзинка с гулким стуком на пол. Но он не спешит оборачиваться. Комок в горле хоть звук издать мешает.

— Игорь? — чуть громче, встревожено. Кладёт руки ему на спину, белые на фоне тёмного пальто. И тогда он поворачивается. Медленно, словно боится — обернётся и она исчезнет. Берёт её ладони в свои, и молчит. Только пальцы судорожно по её пальцам, вверх-вниз.

— Теперь всё хорошо, — выдыхает наконец, пытаясь в полумраке всю её разглядеть. Единственную. Его. Настоящую.

И Вика улыбается. Нерешительно. Осторожно. Словно счастье спугнуть боится. Так бы и стояла с ним вот так. Вечно. Но чайник громко и требовательно свистит на плите, и они резко вздрагивают, поворачиваясь на звук. Игорь с сожалением отпускает её руки, говоря себе, что это — ненадолго.

— Проходи на кухню. — Голос Вики, хрипловатый, интимный в этом полумраке, возвращает в реальность. Пальто — на вешалку, следом шарф. Обувь на входе. Игорь идёт следом, подхватив корзину. Ставит её на стол, щурясь на мягкий свет небольшого настенного бра. Вика щёлкает выключателем, чайник замолкает. И снова тишина, только стуком сердца прерываемая. Тягучая. Засасывающая в себя.

— Вик… — Приходится кашлянуть, чтобы вернуть себе голос, снова севший. Внутри поднимается что-то большое, нереально огромное. Что поглощает, наполняя слепящим светом до краёв. Она смотрит на него своими глазами васильковыми. Нереальными. Глубокими. И он сдаётся — первый делает шаг навстречу, руки на её плечи кладёт. И целует мягко, нежно. Каждым мгновением наслаждаясь.

Вика отвечает, подаваясь вперёд, прижимая к себе его голову. Просто целует, губами, прикосновениями говоря, как соскучилась. Как устала бояться за него. Как счастлива наконец. Дыхание, сладкое, смешивается, губы по шее вниз, к ключицам, что из-за майки домашней выглядывают. И вздохи, короткие, рваные, как шёлком по нервам. Её руки по его груди, по рубашке, что на все пуговицы застёгнута. Ниже, к брюкам, из-за ремня белую ткань наружу. Его ладони прохладные по коже раскалённой, по мягкой ткани, что грудь прячет. Осторожно, но настойчиво. Можно же?

— Вик, — шепчет куда-то в её шею. — А тебе можно?..

Приглушённый смешок, срывающийся голос:

— Нужно.

На руки её бережно, к себе прижимая, боясь выпустить хоть на секунду. И снова полумрак. Кровать заправленная, узкая. И от одежды друг друга неспешно, никуда не торопясь. И снова прижиматься, кожа к коже, поцелуями обжигая. Вобрать её в себя всю, целиком и полностью, до крохотной клеточки. Слиться в одно целое, чтобы больше никогда не отпускать. Двигаться в одном ритме, своём, только им двоим нужном. Ловить её тихие стоны губами обветренными. В волосах путаться, в глаза глядя. И целуя, снова и снова, без остановки. Моя. Только моя, никому никогда…

— Так что с Фишером? — спрашивает Вика гораздо позже, бездумно рисуя узоры на загорелой груди. Он ловит её ладонь, подносит к губам, целует пальцы.

— Он проиграл. — Игорь обнимает её крепко, в глаза заглядывает. — Всё вернул. Всё кончено.

— Правда? — голос Вики звенит от надежды.

— Правда. — Он улыбается спокойно. Устало. Потому что наконец всё кончено.

Утром просыпается от звуков домашних. Знакомых. Давно забытых. Стук чашек, шум закипающей воды, тихий говорок из телевизора. Потягивается лениво, поднимается, оборачивая простыню вокруг бёдер. Застывает в дверях, Викой любуясь. Растрёпанной, в майке, что едва ягодицы прикрывает. Босиком. Домашняя.

— Ты такая красивая. — Тихо. Искренне. Вика оборачивается, улыбаясь чуть смущённо. Поправляет волосы, что на лицо упали

— Спасибо.

— Мне надо Кате документы отдать. — Вика прикусывает губу, пытаясь подавить разочарование — уже сказала, что сегодня выходной. Думала, весь день вместе. Вдвоём.

— Я скоро вернусь. — Он верно истолковывает её взгляд. Улыбается, подходя и невесомо целуя. — Я очень быстро, обещаю.

— Может, хотя бы кофе выпьешь? — делает она попытку задержать его ещё ненадолго.

— Потом. — Игорь хитро подмигивает. — Потом. Выбирай пока, куда поедем. Тебе всё-таки надо на море.

— Кто о чём, — весело хмыкает Вика, качая головой.

— Даже слушать отказ не хочу, — шутливо грозит он, скрываясь в спальне.

Прощание короткое, но горячее. Игорь уже жалеет, что решил ехать. Может, сказать Кате, чтобы сама заехала? Нет. Надо с этим покончить. И быть наконец свободным. Подхватывает папку, оборачивается на пороге:

— Я скоро! Помни — море! Как можно дальше отсюда!

========== 39. … расправив крылья ==========

Сбегает вниз, через ступеньки перепрыгивая. Машина уже урчит, прогреваясь. Откликается довольно, словно его настроение чувствует. На телефон взгляд — первый за несколько часов. Пять пропущенных. Катя. Нетерпеливая! Игорь улыбается, набирая номер.

— Ну, наконец-то! — Катя взволнована. — Ты куда пропал? Я уже подумала, что с тобой что-то случилось…

— Всё в порядке. Я к тебе еду.

— Получилось? — В голосе Кати недоверие смешивается с ликованием.

— Да. Я же сказал, что всё исправлю. Жди.

Игорь отключается, бросает телефон на сидение. Подпевает радио. До её дома полчаса ехать. Но впереди авария — город встал. Ни вперёд, ни назад. Досадная задержка заставляет морщиться от нетерпения. И телефон снова звонит — видно, Катя тоже хочет покончить с этим поскорее. Хватает трубку, не глядя.

— Ты слишком нетерпелива, — говорит наставительно.

— А ты, видно, не понял, с кем играешь, — холодно отвечают на другом конце. — Не научился разбираться, с кем можно шутить, а с кем опасно. Я был о тебе лучшего мнения.

— Не понимаю, о чём вы. — Игорь хмурится, пытаясь понять, что ещё от него хочет Фишер.

— Не делай вид, что глупее, чем есть на самом деле! — Фишер срывается на крик. Но быстро берёт себя в руки, продолжая спокойно: — У меня везде есть свои люди, Игорь Владимирович, забыл?

— Я всё ещё не понимаю, чего вы от меня хотите, — предельно вежливо отвечает Игорь, нервно привставая, чтобы разглядеть конец пробки.

— Теперь уже ничего, Соколовский. Не думай, что победил. Может, я не заберу обратно компанию, знаешь, я решил, мне это без надобности. Но кое-что другое, взамен на твоё неумение держать язык за зубами — уже забрал.

— Что вы имеете в виду? — Машина впереди трогается как раз вовремя, в такт нетерпению, но тут же замирает, проехав несколько метров.

— Я скажу, где и когда меня искать, — холодно отвечает Фишер. — Некоторые спектакли требуют присутствия зрителей.

Голос обрывается, резко отключаясь. А Игорь несколько секунд просто смотрит вперёд, пытаясь понять, что могли значить эти слова. Что имел в виду Фишер? Он ведь ничего не сказал! Даже Вике… Набрать цифры, лихорадочно по экрану скользя пальцами. Надеясь, всё ещё надеясь, что только догадка. Что всё разрешится ещё обязательно.

— Катя! Что ты сделала? — Наобум, наугад, пальцем в небо. И в точку.

— Игорь, это не телефонный разговор. — Катя спокойна, словно давно ждала этого вопроса. — Приезжай, дома расскажу.

Новый щелчок, снова тишина. Игорь стискивает зубы. Так сильно, что они протестующее скрипят, грозясь раскрошиться. Пробка стоит, ни туда, ни обратно. По клаксону бешено, с силой, нервно. Будто поможет. Минуты текут, растягиваясь в часы, как кажется. На деле и десяти минут в пробке не проходит. Он летит бешено, обгоняя, подрезая, не думая о правилах. В Катин двор влетает, визжа шинами. Выскакивает, едва глохнет мотор. И наверх, через ступеньки взлетая.

— Что ты сделала? — С порога, отталкивая, внутрь входя стремительно. Катя следом: руки на груди скрещены, спокойная, смотрит ровно.

— Я не могла ждать, когда ты что-то предпримешь. — Отбрасывает волосы с лица рывком головы. — Я не думала, что ты так быстро всё решишь. Спасибо.

— Что. Ты. Сделала? — Раздельно. Отчаянно. Сдерживаясь изо всех сил.

— Скопировала всё себе. — Катя равнодушно пожимает плечами. — Отдала знакомым. Проверенные люди. Они знают, куда отнести.

— Дура! — Игорь подлетает стремительно, в её плечи руками вжимаясь. Катя морщится, от неожиданности смотрит испугано. — Ты понимаешь, что он знает уже об этом?

— Кто, Фишер? — Катя фыркает чуть насмешливо. — И что? Пусть знает. Он нам всё вернул, пусть теперь расхлёбывает.

— Ты действительно дура, — с чувством произносит Игорь, отбрасывая её от себя. — Думаешь, он вот так просто всё забудет? Простит? Ты чем вообще думала?

— Головой! — огрызается Катя, обиженно потирая плечи. — Теперь же всё в порядке! Даже если ошиблась — мы победили!

— Я не был бы так самоуверен, — недобро улыбается Игорь. И дёргается на звук телефона. Вика. Улыбка против воли по лицу. Катя брезгливо морщится, отворачиваясь.

— Что у нас с морем?

— Игорь, — голос Вики, напряжённый, ледяной, звенящий, по позвоночнику холодной волной пробегает. — У меня всё в порядке.

— Не переживайте, Игорь Владимирович, — трубку перехватывает Фишер. — Я же сказал, что заберу что-то взамен. Это расплата.

— Сука! — Голос садится от страха. — Если с ней хоть что-то…

— Случится, не переживай, — обрывают на том конце телефона. — Если вовремя не приедешь. Мне без разницы, кем счёты сводить. К тому же, я стараюсь не убивать без надобности капитанов полиции.

— Где? — с трудом взяв себя в руки, спрашивает Игорь.

— Там же, где и вчера. И без глупостей, — отрезает Фишер. — Через час.

— Пробки. Могу не успеть, — пытается выиграть время.

— Твои проблемы, — холодно бросают ему, отключаясь.

Игорь отнимает трубку от лица, поворачивается к Кате, и та отшатывается, в страхе на его лицо глядя. В глаза, ненавистью горящие.

— Если с ней хоть что-то… Из-за тебя…

— Игорь, я…

Он вылетает, не дослушав, не видя ничего перед собой. Вваливается в машину, тяжело дыша, и крепко стискивает зубы. Стонет тяжело, мучительно. Головой об руль. Раз. Другой. Не помогает. Взять себя в руки. Глубокий вдох, выдох со свистом, сквозь зубы. Телефон в руки. Гудки длинные.

— Соколовский! Вы там охренели все совсем? Что за отгулы среди недели?! Почему у меня пол отдела непонятно где шатается?..

— Андрей Васильич, у него Вика, — сипло выговаривает Игорь. Резко тянет шарф на груди. Стоило произнести вслух — и сразу стало реальностью. Страшной реальностью.

— Ты где? — Пряников сух, собран. Шуршит чем-то.

— Я у Кати, сейчас собираюсь к нему. — Называет адрес.

— Жди меня.

— Нет, у меня всего час.

— Я сказал: жди меня! — резко обрывает Пряников. И добавляет тише: — Я скоро.

— Давайте хотя бы на полпути встретимся. — Игорь не может сидеть на месте. Ждать просто так, ничего не делая. И Пряников понимает. Вздыхает.

— Давай. Только без глупостей, понял?

— Хорошо, Андрей Васильич. — Тяжелые тиски, сдавившие грудь, слегка ослабевают. Ровно на столько, чтобы позволить наконец выдохнуть и обдумать, что делать.

Время вязкое, липкое, тянется, сползая по стеклу густой каплей. Каждые тридцать секунд — взгляд на часы. Где он? Как она? Не думать. Не представлять, что может быть. Потому что это — верный путь в никуда. Фишер этого ждёт — чтобы он с ума сошёл. Этого и добивается… А чего он добивается? Что ему надо? Он не просил взять документы. Он вообще ничего не просил. Только приехать. Чтобы посмотреть… Твою мать!

Игорь срывается с места. Визжит испугано тормозами машина, в которую чуть не влетел, в вираж заходя. Похер. Пусть его убьют. Только не её. Только. Не. Её.

Он приезжает, не таясь. Чуть ли не сигналя, что на месте. Десять минут осталось — едва не опоздал. Внутрь бегом, споткнувшись о кирпич, едва не полетев на пол. Влетает в знакомую комнату. И замирает. Резко. Будто в стену упирается. Во взгляд испуганный.

Она сидит одна, на стуле колченогом. На пыльных щеках дорожки недавних слёз. Уже просохших. Скорее, не от испуга, от боли — губы разбитые, опухшие. Майка, в которой утром по дому ходила — порвана. Босиком. Замёрзла?!

— Стой на месте! — холодный голос, как раскат грома — неожиданный. Заставляет остановиться на полпути, с пальто своим в руках, что уже с себя скинуть успел.

Фишер выходит из соседней комнаты. Смотрит ровно, но под глазом кожа дёргается, прыгает.

— Отпусти. — Игорь не просит.

— Отпущу, — соглашается Фишер. — Она мне без надобности. — Склоняет голову набок, смотрит на Вику с интересом. — А может, и нет. Знает слишком много.

Он медленно достаёт из кармана пистолет. Взвешивает в руке. Переводит тяжёлый взгляд с Вики на Игоря.

— А ведь тебе почти удалось. Что ж так прокололся? Доверился не тому?

Игорь молчит. Сейчас внутри пусто. Нет злости на Катю. Нет страха за себя. Ничего. Только огромные глаза, голубые, усталые. В Викином взгляде он видит отражение своих мыслей — пустая обречённость. Кажется, на этот раз точно всё кончено.

— Так что, Игорь Владимирович, начнём с тебя? — Фишер спешит. Видно, у самого времени нет в гляделки играть. Или просто на обед опаздывает?

Дуло пистолета поднимается, смотрит прямо в него. И тут же плавно меняет траекторию, переходя к Вике. Целясь в висок.

— Или с неё? Выбирай сам. Мне без разницы.

— Отпусти её, она ни при чём.

— Нет. — Фишер сокрушённо поджимает губы. — Теперь уже причём. Она же мстить будет, понимаешь? — как маленькому, медленно объясняет. — Копать продолжит. Зачем мне это?

— Отпусти их! Это я тебя сдала! — Катя выходит из-за спины Игоря, и тот оборачивается резко, задохнувшись от неожиданности. В его взгляде всё и сразу: укор, осуждение, страх — эмоции сменяют одна другую с лихорадочной поспешностью. Катя на Игоря не смотрит. Проходит мимо, словно не замечая пистолета, что теперь направлен на неё.

— Глупо, — с сожалением констатирует Фишер. — Глупо и ничего уже не изменить. Зря пришла.

— Не зря. — Катя улыбается холодно.

Делает шаг вперёд, обманчиво-мягкий, но взгляд с Фишера не сводит. И он смотрит на неё, на мгновение забывая об остальных. И Игорь пользуется этим, плавно отступая в сторону, ближе к Вике. Вика не двигается — заметила. Кажется, не дышит даже.

— Девочка, — ласково говорит Фишер, слабо улыбаясь. — Ты ведь знаешь, что всё испортила? Игорь тебе уже сказал? Сказал, кому мы обязаны сегодняшней встрече?

— Сказал. — Катя поднимает голову, отбрасывая волосы назад. — Я знаю, что виновата. Но это уже не важно. Ты убил моего отца. А я убью тебя.

Она выбрасывает руку резко, и поднимает пистолет, что до этого прятался в длинном рукаве. Игорь бросается к Вике, валя её на пол. Выстрел, громкий, оглушительный в пустом помещении. Облако дыма, звон в ушах. Глухой стук — пистолет выпадает из рук. Фишер медленно заваливается на бок, удивлённый, с недоверием, застывшим во взгляде. Игорь поднимает голову, смотрит на него растеряно. На ровную дырочку во лбу. Такую знакомую, столько раз на чужом лице виденную.

— Целы? — Голос Пряникова кажется сейчас музыкой. Сказкой.

Быстрый взгляд на Вику — она ещё не понимает, что произошло. Лежит, боясь пошевелиться. Только дышит часто. Игорь рывком её на ноги, в пальто кутает, по плечам руками быстро-быстро.

— Жаль девочку. — Пряников стоит над Катей — глаза-вишни в потолок уставились. Фишер выстрелил первым.

Игорь сгребает Вику в охапку, прячет на груди. Закрыть её от всех. От всего. От всего мира.

— Через полчаса здесь будет группа. — Пряников перехватывает удобнее винтовку. — Я только приехал. Поняли?

Вика кивает заторможено, и Игорь подхватывает её на руки.

— В машину отнесу, — на невысказанный вопрос через плечо бросает. На секунду останавливается над Катей. Зубы крепче сжимает, и дальше. Вику осторожно, бережно, как вазу хрупкую. Потом. Все мысли потом. О том, что можно было изменить. О том, кто в чём виноват. А сейчас с ней, из рук боясь выпустить.

Вика молчит, уткнувшись носом в рубашку. А он холода почти не чувствует, только на ноги её босые, что из-под пальто выглядывают, смотрит. И первым делом их в свои руки прячет, стоит только на сидение опуститься.

Тихо. Пока не взорвалось всё вокруг звуком сирен, голосами, телефонными звонками. Сейчас тихо. И пока не верится, что на этот раз точно всё. Что больше никого не осталось. И мстить некому. Пока ещё не доходит. Одно только важно — что они здесь, вдвоём, живые. Прошли через весь этот ад и выжили. Игорь неосознанно сжимает ступни, что держит в руках, и Вика подаётся вперёд, касаясь лбом его лба.

Тихо. И сердце постепенно возвращается к привычному ритму, бьётся ровно, спокойно. В унисон. Не надышаться друг другом. Так много всего сказать хочется. И слов нет. И не нужны они больше. Так и сидят вдвоём, лбами прижавшись, глаза не открывая. В своём мире, ото всех отрезанном.

— Игорь, Вика! — голос Жеки как сквозь вату. Игорь неохотно оборачивается, с сожалением выпускает Викины ноги, выходит.

— Вы как? Что тут вообще произошло? Почему мне сразу не сказал?

Жека и обижен, и рассержен, и взволнован, и счастлив одновременно. Игорь недоуменно смотрит на толпу вокруг: группа захвата, Жека и Виктор, Пряников отдаёт распоряжения деловым резким тоном. Скорая, у которой врачи спокойно курят — их помощь уже не нужна. Подождите, как не нужна? Так и не ответив Жеке, Игорь открывает дверь машины, внутрь заглядывает.

— Там врачи. Я тебя сейчас к ним…

Дома тепло и уютно. Пахнет травяным чаем. И свет в гостиной приглушённый, домашний. Вика полулежит на диване, удобно устроившись в объятиях Игоря. Все тревоги, обсуждения, домыслы — всё позади. А сейчас они просто счастливы. Пытаются осознать, научиться жить с мыслью, что теперь им ничто и никто не мешает. Что можно строить свою жизнь вдвоём.

Вике почти не страшно. Она старается не думать, что об Игоре знает мало. Действительно мало, но ведь у них теперь вся жизнь впереди, куда спешить?

Игорю почти не страшно. Он боится всё испортить. Боится сделать что-то не так, обидеть неосознанно. Мечтает весь мир ей подарить. На ладонях принести, как горсти спелой малины.

— А знаешь, — прерывает уютное молчание Игорь, — я ведь выбрал нам курорт.

— Правда? — Вика смотрит удивлённо смотрит.

— Жека говорил, на Байкале хорошо, — задумчиво и с лёгкой хитринкой говорит Игорь.

— Я думала, ты про Мальдивы говорить начнёшь, — весело хмыкает Вика.

— Нет. — Игорь прижимает её к себе, выдыхает счастливо в волосы. — Подальше отсюда. С тобой вдвоём.

— Втроём, — тут же поправляет себя, осторожно кладя ладонь на её живот. Вика смотрит на неё и накрывает своей, переплетая пальцы.