Сказка наизнанку (СИ) [AnyaSolo] (fb2) читать онлайн

========== На вечёрке у бабушки Векши ==========

Тихо и сумрачно в избе. Тускло тлеет лучина, по крыше сонно стучит дождь. На своем привычном месте сидит бабушка Векша за прялкой, а детишки, словно цыплята, сбились в плотную кучку вокруг неё. Девчата и парни постарше расселись по лавкам с простым рукоделием. Хлябий вечер - самое время для неспешных разговоров и рассказов обо всём дивном, что творится на свете. И веретено кружится, а бабушка неторопливо рассказывает:

- Наш лес не таков, как по ту сторону Ограды. Пустоземье там, хоть и тоже деревья растут. В Торме же земля имеет особую силу, потому что на ней живут этлы, её хранители. Лес - их дом, человеку должно вести себя в нём почтительно и смиренно. Сами этлы живут глубоко в чаще, скрытые от людского глаза древним колдовством. Там, где станут они танцевать лунными ночами, вырастают грибы нам на пользу и прокорм. Замечали, поди, что грибы-то всё кругами растут? Это от того, что этлы танцуют. Но людям глядеть на их танцы нельзя: засмотрится человек на красу лесных дев - и навсегда дорогу домой позабудет. Опасно бродить по путям хранителей без нужды. Помните: там, где часто ступают их ноги, зелено и свежо даже в сушь. Вдоль этловых тропинок всегда и цветы ярче, и самая сладкая ягода растёт, но всё ж сторонитесь их, не любят лесные хозяева чужих глаз. А где травы зеленей и богаче всего, там и есть самое сердце удела, этлов дом. Бывает, в пору болезней или страшного голода относят родители младенца этлу на порог, чтоб хранитель решил его судьбу: исцелил или дал позволение душе без печали возвратиться к предкам. Реже случается, что забирают этлы ребенка к себе. Вырастает такой человек способным звать силу и видеть тайное, но уж жить с людьми больше не сможет: всё его будет лес к себе манить, и как его не удерживай, уйдёт он обратно, в Торм. Может лес и взрослого человека украсть, увести навсегда…

- Бабушка, - раздался робкий детский голосок, - а почему пастух говорит, что нашу козочку этл забрал?

- У пастухов, дитятко, с этлами особый зарок. Кто пасёт в лесу, всегда обещает хранителю тех мест отдать из стада одну козу, а уж какую - никто наперёд не знает. И будут козы весь травостав пастись, не разбегаясь, не боясь ни волка, ни гнуса, и всегда вернутся домой смирны и сыты, но чуть наступит сушь - приходит время платы. Тогда одна коза из стада не вернётся домой, и искать нельзя, это её этл забрал.

- А не отдать?

- Что ты, милый. Хранитель всегда своё возьмёт, а за обман ещё и наказать может. Разбегутся у такого пастуха все козы, и ни одной уж будет не найти. Отведёт этл глаза, и будешь рядом с козами ходить, да только ни одной не увидишь. Бывает ещё, кто скажет другому в сердцах: “чтоб тебе провалиться!” или “забери тя этл!”, а хранитель услышит, и невольно обещанное заберёт. Так-то проклятый человек пойдет в лес, да и сгинет. Родные тогда идут на перекрёстье трех лесных стёжек и оставляют подарок: хлеб там, соль, печево какое, а на следующий день приходят смотреть: если хоть птица хлеб поклевала, то скоро вернётся заблудший домой. А лежит приношение нетронутым - значит, всё, нет потерявшемуся пути назад.

- А ребята рассказывали, что вчера на тропе видали этла. Высокий такой, простоволосый, и ушки листочком.

- Верно, лапушка. Этлы ходят с непокрытой головой, и волос не заплетают. И одежда их не такая, как у людей: не покрывают они её ни знаками рода, ни обережьем, ни теми узорами, что шьются для красы. А что видели этла, так то не диво. Нер, хранитель нашей местности, к людским делам любопытен и часто показывается на глаза. Но и пошутить над нами он любит. Заманит, бывает, девок в чащу, запутает, да так, что бродят они всё по местам, вроде, знакомым, а к дому выйти не могут. Или возьмется охотника по лесу кругалями водить. Но против тех шалостей есть верное средство. Надо всю одёжу, какая ни есть, с себя снять, и надеть обратно на изнанку да задом наперёд. Вот тогда этл и отстанет, бросит морочить.

- Нер не всегда морочит,- подала голос из темноты одна из девчат, - Если девка хороша собой и почтительна, может и чем добрым одарить. Намедни Сковрыня у Бодуна рассказывал, будто он одной девке приданного напрял - целых семь мотков золотой канители, да такой чистой и тонкой, что аж в руки взять боязно…

- Какой такой Сковрыня? Торговец, что ли? - недовольно поджала губы бабушка, - Уж этот-то с три короба наврёт, лишь бы вы уши развесили.

Но вокруг уже зашептались:

- Расскажи, ну расскажи, Зарянка, не томи. Что там за этлово золото?

Чуть придвинувшись к свету, Зарянка поправила выбившуюся из косы прядку и с солидным видом повела свой рассказ:

- Девка та, вроде, была собой раскрасавица, но с такого завалящего хутора, что никто из ребят на неё не глядел, замуж не звал. Вот как-то домовничала она у себя одна, а мимо её хутора хранитель Нер шёл. Увидал девку, и до того она ему приглянулась, что он решил её испытать, так ли добра, как хороша собой. Прикинулся ветхим старичком, встал у околицы и просит: “Девица-красавица, напои странника - будет тебе счастье.” Ну, она сжалилась, поднесла старичку чистой водицы. Тогда хранитель снова обернулся в свой истинный облик и сказал ей так: “Ты меня пожалела, а я тебя за доброе сердце отблагодарю. Принеси соломки с повети, увидишь, что будет.” А как принесла она ему солому, он порезал ножом себе руку, взял у девки её веретено, и давай его крутить да по-своему напевать. Глядь - в кудели солома с кровью, а на веретене чистое золото. Вот так она и стала из нищей босухи богатой невестой. А на прощание этл её поцеловал, и тоже не зря. В ту же сушь увидал её на ярмарке богатый торговец, не из наших, а приоградский, князев человек, и пожелал взять за себя в жёны…

Кучерявая Лиска мечтательно вздохнула:

- Вот бы меня красавчик Нер поцеловал! Я б с ним враз на поветь пошла, и безо всякой канители.

- Вы, девки, как есть дуры, - заметил сидевший в ногах у Зарянки парень, - На что вы, неумытые, этлу сдались? Ежели ему вдруг приспичит, он до своей, лесной девки сбегает.

- Зато вы, парни, куда как умны, - хмыкнула Лиска, - Чуть заслышите Марин зов - сами в болото лезете.

- Так мы не нарочно! Зовёт же!

- Зовёт, да не вас!

- Тю на тебя, срамница, - возмутилась бабушка, - Не про то речь. Сказку эту Зарянкину я знаю, она стародавняя, к тому же у неё продолжение имеется. Вот слушайте. Девка была красивая, только сильно жадная. Простые парни ей на ум не шли, всё за богатого и знатного выйти желала. Этл и впрямь приворожил ей богатого, а она не стала мужу говорить, где добыла себе в приданное золотую канитель. А когда спросил - ответила, что напряла сама. У того вмиг от жадности в глазах помутилось. Из чего, говорит, сотворила такую красоту? Она сдуру и ляпни правду: из соломы. Ну, этого-то добра у нашего торговца было не занимать. Распорядился он запереть жену с прялкой в сенник и обратно не выпускать, пока всю солому, что там ни есть, не перепрядёт в золото. И ежели работать не станет, так кормить совсем не велел. А надо сказать, что сенник тот на нашей земле стоял, под Оградой. Вот сидит она, льёт горючие слёзы. Вдруг слышит - в уголке словно что зашуршало. Вылез из малой норки мышонок, ударился о землю и обернулся хранителем Нером. “Разве ты, - говорит, - не получила что хотела? Зачем слёзы льёшь?” Она рассказала ему своё горе, в ноги кинулась. Так мол и так, помоги, милостивец, если не перепряду всю солому в золото, не быть мне живой. Он ответил ей тогда вот что: “Дам я тебе спор в руки, чтобы сделала ты эту работу. Но помни: за всё приходится платить. Я когда золотую канитель прял, солому своей кровью поливал. А ты пряди золото из своей красы да молодости, больше тебе не из чего.” Сказал он ей заветное слово, снова в мышиную шкурку оделся и ушёл себе в Торм. А она села за прялку - и давай золотую канитель на веретёнце наматывать. Только с каждой соломинкой, что превращалась в золотую нить, уходила безвозвратно её девичья краса. Пришёл наутро муж проведать свою мастерицу, видит - полон сенник чистого золота, а за прялкой вместо молодой красавицы сидит ветхая и безобразная старуха.

- Ой, бабушка, - вздохнула из угла Травинка, - Вечно ты эдакие страсти рассказываешь, что хоть бросай прясть…

- Да ты за свою красу не беспокойся, - под общий смех заявила Лиска, - На то, что ты там вотолишь*, много не потратится.

- У самой-то и тратить нечего, хоть тя трижды этл целуй, - холодно отозвалась Травинка. Лиска с боевым видом вскочила, собираясь вцепиться обидчице в волосы, но парни живо разделили их, а бабушка примирительно сказала:

- Будет вам, девки. И о том, чего не знаете, тоже много болтать не след. Этлы - существа благие, но не всякая встреча с ними к добру.

- Вот это точно, - заметил один из парней постарше, - У нас в Замошье раз было: заявился хранитель на свадьбу. Ему, как положено, дали в руки горшок с водой. Нормальный человек что бы сделал? Шарахнул бы его об землю и - сколько кусочков, столько б сыночков! А этот… Глянул в воду и говорит: “Три круга зелёных и семь чёрных.” Потом постоял чуток, воду из горшка выплеснул, попросил молодую налить по новой. Снова глянул в горшок - и опять всё то же: “Три круга зелёных и семь чёрных.” А потом махнул рукой, прошептал: “Силу не обманешь,” и ушел себе в чащу, не попрощавшись, а горшок осторожно так поставил на крылечко целёхоньким.

- Что потом с молодыми-то стало?

- Да ничего… Живут себе уже четвёртый круг. И богато так живут, справно. Детишек у них, правда, нет. И в этот травостав что-то, вроде, неурожай на их поле приключился.

Бабушка Векша грустно покачала головой:

- Охохонюшки… Прошли, видать, для них три зелёных круга…

- Да ладно, - усмехнулась молчавшая до сих пор Осинка, - С этими этловыми гаданиями вечно срам один. Слыхали, как две дуры из Подкоряжья в Маэлеву ночь к источнику ходили о суженых гадать?

- Нет. А что у них там такое вышло?

- Собрались они, значит, как положено, сплели по веночку из семи трав и потопали к Истову колодцу. Вот подходят поближе, слышат, будто у источника кто-то есть. Вроде, парень какой-то. Ну, они, значит, думают: мало ли, может, тоже погадать пришёл. А самим, конечно, любопытно стало. Высунулись из кустов, видят, у источника, вовсе и не человек. Это этл тамошний стоит: штаны закатал повыше, зашёл в воду и ковыряется, колодец чистит. А сам ворчит, на чём свет стоит людишек ругает: что, мол, за народ пошёл, никакого соображения! Как Маэлева ночь - так вечно полный колодец сена натащат, чтоб им пусто было…

Молодёжь посмеялась, а бабушка, хитро улыбнувшись, спросила:

- И что, хоть одну из них в этом круге просватали?

- Нет, какое там…

- Вот на гадание и ответ. Этл-то верно сказал: пусто им, да и всё.

Тут одна из девок, бронзово-рыжая и щедро усыпанная конопушками, поднялась с лавки и прильнула к мутному, затянутому пузырём оконцу.

- Что, Ёлка, никак, твой пришёл? - спросила бабушка. Девка кивнула. - Ну так иди, иди, деточка. Негоже заставлять ждать.

Девка живо сгребла в мешок своё рукоделие, и, поклонившись всем на прощание, выскочила за дверь, только качнулась за спиной тяжёлая длинная коса. Прочие девки вмиг сгрудились у оконца.

- Ишь, побежала, - зло шепнула Лиска, - Торопится от людей прочь…

А Травинка, притиснувшись рядом и изо всех сил вглядываясь в промозглую темноту за окошком, тихонько вздохнула:

- И как ей только не боязно?

- А чего ей бояться, - дерзко вставила Осинка, - Она ж ведьма, ракшаска!

Но бабушка тут же оборвала её, сердито прихлопнув рукой по коленке:

- Никшни, дура! Она, может, и ведьма, но смотри мне, вздумаешь задирать её - будет нам всем большая беда…

А снаружи по тёмному и мокрому лесу шли двое: высокий, стройный этл и конопатая девушка с толстой тёмно-рыжей косой. Этл шагал легко и свободно, не трудясь выбирать дорогу: кусты сами расступались перед ним, освобождая путь. Девушка торопливо семенила следом, держась за пояс своего спутника. Колючие ветви смыкались позади неё, переплетались в живую корзинку, и через миг уже трудно было поверить, что здесь недавно прошёл человек.

- Ист? - робко позвала девушка, - Можно я больше туда не пойду?

Идущий впереди только вздохнул.

- Ну в самом деле, - чуть настойчивее продолжала она, - с этими репоедами от скуки можно мхом обрасти. А прясть я и дома могу… Ну Ист?

Этл остановился, повернулся к девушке. Заглянув ей в глаза, он произнёс мягко, но настойчиво, словно уговаривая неразумное дитя:

- Пойми, Ёлка, это необходимо. Люди должны привыкнуть к тебе.

- А меня кто-нибудь спросил? - капризно надула губы Ёлка, - Я сама не желаю к ним привыкать! Слышал бы ты, что за вздор они там друг другу пересказывают… Уши вянут!

- И всё-таки это - твоя родня. Тебе следует научиться с ними ладить.

- Ладить? С ними? Да они меня терпеть не могут. За то, что Оком целованная**, и за то, что в лесу живу, а больше всего за силу. Ведь когда припрёт - заявятся к нам с гостинцами и будут в ноги кланяться, а исполню о чём просят - опять начнут втихую вслед плевать и делать охранные знаки. Уж хоть бы делали-то правильно…

- Ёлочка, они не виноваты. Большинство людей не видят потоков силы и не понимают, как работает охранный знак. Поэтому среди них иногда должны появляться такие, как ты, те, кто понимает и видит.

Однако все эти серьёзные и умные слова пропали даром. Ёлка молчала, упрямо уставившись себе под ноги. Этл снова вздохнул и тоже отвёл глаза.

- Ах, Ёлка, Ёлка, - тихо сказал он, - Принуждать тебя я не могу. Но давай договоримся: пусть всё будет по-прежнему хотя бы до Маэлевой ночи. Если зовут на вечёрку, не отказывайся, очень тебя прошу.

Несколько мгновений Ёлка продолжала неподвижно смотреть в землю, пряча чуть затеплившуюся на губах улыбку, а потом вдруг шагнула к Исту, обвила его руками и прижалась к нему всем телом, доверчиво и наивно прильнув щекой к его груди.

- Ну если ты просишь, - шептала она зажмурившись и счастливо улыбаясь, - Для тебя я сделаю всё, что угодно, только скажи.

Комментарий к На вечёрке у бабушки Векши

* Вотолить - толсто, дурно прясть.

** Поцелуи Ока - веснушки.

========== Нелюбовь ==========

Истов хутор зовётся Еловая горка. Сколько себя помню, мы всегда жили вдвоём, а кто я и откуда взялась - не знаю. Нер говорит, что когда-то Ист нашёл меня в корзинке у порога. Но Нер больно уж любит приврать ради забавы, так что особой веры его словам нет. А больше спросить не у кого. У Иста? Бесполезно, он же этл. Нет, он, конечно, ответит, но так, что не поймёшь: то ли это правда, то ли шутка, то ли он просто ляпнул, что сила подсказала.

Вот он, например, говорит, что наша горка зовётся Еловой в честь меня. Это, конечно же, не правда: самым старым из здешних ёлок кругов, наверное, по сто, а мне всего восемнадцать. Или двадцать? Я точно не знаю. Ист говорит, я родилась в год рассветной жёлтой ивы, а сколько это на людской счёт, объяснить толком не может. Этлы считают время по-своему. Как-то сдуру попросила научить меня ихнему счёту, так он потом весь день толковал про какие-то двенадцать деревьев, восемь красок и четыре направления потока силы… У меня аж в голове загудело! Из всего этого я поняла только одно: сила в мире течёт не как попало, а по своим правилам. Ну, как вода в реках: есть русла, и в них тоже когда прилив, когда спад… Думала, Ист рассердится, что я такая глупая, а он почему-то наоборот остался доволен, и даже сказал, что я поняла самое главное, остальное не так уж важно.

Ист научил меня многим вещам. Лазить по деревьям, плавать, различать запахи, находить тропу в лесу. Понимать языки некоторых зверей и птиц. И конечно же, видеть силу. Мне проще всего зачерпнуть силу возле ёлок. Наверное, потому-то меня и зовут Ёлка. Ист говорит, что ёлка - это моё растение силы. Я как-то спросила его, что это значит, а он ответил, что растения силы - наши личные друзья, которые делают нам добро и делятся с нами своей жизнью. А мы должны в благодарность за это ухаживать за ними. Я в ту пору уже была знакома с людьми, и сказала, что у хуторских, наверное, растения силы - это репа и лён. Ист знатно посмеялся над моими словами, но заметил, что по сути я права, ведь еда и одежда - это тоже сила.

Нам никогда не скучно вдвоём. Одно время я вообще думала, что в лесу живём только мы! Я тогда, конечно, была ещё совсем козявка и о многом судила по-глупому. Плакала, например, когда Ист надолго уходил в лес, а меня запирал в избе… Потом-то стала понимать: ушёл один - значит, так надо. К тому же у меня завелась особая обережка: я всегда могла узнать, где ходит мой этл и скоро ли вернётся домой. Я для этого взяла несколько его волосков и вплела их в соломенную птичку. Она висела себе под потолком в избе и всегда носиком поворачивалась в ту сторону, где он ходил. И покачивалась. Если чуть-чуть, значит, ещё далеко. Ну а уж если начнёт болтаться, словно от сильного ветра, значит, пора собирать на стол, скоро хозяин будет дома. Когда делала свою птичку, думала: вот я хитра! А оказалось, Ист сразу всё заметил, но не обиделся, что я за ним слежу. Только позже сказал, что делать птичку было не обязательно, я всегда могу услышать его шаги, приложив ухо к земле за порогом. А если очень нужно, его можно даже позвать. Я удивилась, говорю:

- Как звать-то? Что делать надо?

- Залезь на самую большую ёлку и кричи в дупло: Ист! Только от всей души ори, как следует.

Сказал так и рассмеялся. Я, конечно, тогда слегка обиделась на него. Думала, он просто пошутил надо мной, а оказалось - вовсе нет. Стоило покричать в дупло, он всегда приходил, хоть и ворчал потом, что я его беспокою по пустякам. А в последний раз он сказал мне, что, вообще-то, орать на весь лес не нужно, да и на ёлку лезть совсем не обязательно. Можно сделать всё точно так же, как я делаю, только молча и с любого места, потому что он на самом деле слышит не мои вопли, а зов силы. Тоже мне, шутник! Не мог сразу сказать, забавлялся, глядя, как я ворон из дупла выпугиваю…

Когда я была ещё совсем маленькая, Ист, бывало, относил меня на Майвин остров и оставлял там на попечение Майви. Позже я и сама стала ходить к ней в гости. Она забавная и добрая, но такая чудачка: всё танцует и сочиняет разные смешные песенки, которые сама же забывает через мгновение. Ист говорит, что это она так черпает силу. Этлы вообще делают многие вещи не как люди, хотя с виду оно и выглядит похоже. Я, например, тоже пою, когда полощу бельё или скребу полы, но делаю это просто так, для забавы, никакая сила ко мне от того не притекает. А ещё Майви держала у себя ухокрылов. У неё рядом с островом жила целая стая, она всех там знала по именам и готова была рассказывать о них без умолку любому, кто только согласится её слушать. А мне этот крылатый народец никогда особо не нравился: шумные, беспокойные, пачкают много… Впрочем, с Майви всегда весело было поболтать. У неё я расспрашивала обо всём на свете, не боясь услышать в ответ ворох насмешек. Одно только мне в ней было странно: то, что Майви почти не растёт. Сначала она была старше меня, потом мы сравнялись, а позже стало похоже, что я уже старше… Но пока я не знала людей, меня всё это совсем не удивляло, я просто думала, что так и должно быть.

О людях и о том, что я сама из их рода, я узнала от хранителя Дола. Он у нас был частый гость, и притом весьма неприятный. Не любила я его, уж очень он много о себе мнил. Заявлялся к нам на хутор, как к себе домой, и ни здрасьте, ни до свидания, ну разве что кивнёт с таким видом, будто одолжение какое сделал. А ещё он вечно Исту выговаривал, что тот балует меня, не так растит, не тем кормит, и всё это при мне, словно я пустое место.

Мне тогда было кругов десять, не то двенадцать, только в возраст входить начала. Дол пришёл к нам и давай Исту втолковывать:

- Девка уже скоро заневестится, а ты всё ходишь при ней раздетый и в постель к себе пускаешь. Сам же с ней потом намучаешься.

А Ист в ответ:

-Да какая разница? Так удобнее.

И вот тут он кругом был прав: с одёжей этой одна лишняя стирка, а спать вместе и спокойнее, и теплее. Но хранитель Дол посмотрел на него строго и немного грустно. И сказал:

- Ты действительно хочешь девчонке добра, но пойми, Ист, это же не зверюшка. Ей нужно общаться с другими людьми. Время уходит. Кого она здесь видит, кроме тебя? Люди живут слишком коротко. Ещё немного - и возможность вырасти человеком для твоей Ёлки закроется, только этлой она от этого не станет. Понимаешь?

- У меня в уделе людей нет, - пожал плечами Ист.

- Приводи к моим. Но если у себя можете безобразить, как вам угодно, то ко мне извольте являться в пристойном виде.

-Ну, если тебе это так важно…

Дол вздохнул:

- Это важно не мне, а тебе. Могут ведь и за ракшаса принять.

- Да на здоровье…

- Обычно после первой же стрелы в спину мнение на этот счёт сильно меняется.

И убедил ведь. До этого у нас всей одежды было - портки да рубаха на двоих. Портки, понятно, Ист носил сам, а рубаху отдал мне, но я её надевала только в хлябь. А на следующий же день после того разговора Ист принёс мне настоящую девичью рубаху, и мы вместе пошли в Раздолье. Сперва просто ходили, приглядывались. Ист рассказывал мне, как живёт хуторской люд, учил читать знаки на одеждах и убранстве домов, здороваться и прощаться, как принято. А потом нам пришлось расстаться на целый долгий круг. Пожалуй, это был самый скверный и унылый круг в моей жизни. Хранитель Дол назначил мне жить в Кривражках, на хуторе у дядьки Ставра и тётки Милорады.

Людское житьё - скучное, тяжёлое. День за днём то работают, чтоб добыть еды, то едят, чтобы были силы работать. И ничего не знают ни про Торм, ни про его жителей, одни страшилки и глупые сказки пересказывают. В хлябь я их наслушалась, сидя у тёплой печки с другими детьми. Соберутся, бывало, у нас и дети, и молодёжь с ближних хуторов, и давай болтать всякую ерунду, лишь бы пострашнее да позабавнее. Я только диву давалась: что у этих людей в головах! Сами боятся всего, что чуть дальше их околиц, и детей смолоду всего бояться приучают. Да что там Торм, они и про себя-то ничего не помнят! Ист, когда учил меня знаки на одеждах читать и из них узоры складывать, говорил, что люди многое раньше знали, а теперь забыли. Из-за того они на обереги со старых вещей узор берут, а новый, больше подходящий к случаю, придумать не могут. И если кто вдруг сто кругов назад ошибку сделал, так её из раза в раз и повторяют, не смеют исправлять.

Когда закончился круг, что я должна была прожить в Кривражках, ох и рада же я была вернуться домой, на Еловую горку! Однако, осмотревшись там, весьма удивилась: прежде я не замечала, что нет у нас с Истом ни печи, ни очага, и репища тоже нет… А я уже к хуторскому житью привыкла, хлеб с пареной репой распробовала. Едва убедила, чтобы Ист разрешил мне хоть на дворе очажок сложить. Он сперва всё на меня косился, что огонь жгу, а потом привык, тоже пироги лопать приохотился - за уши не оттащишь. После мы и пару грядочек под репу раскопали. Бывало, пойду вдоль них с мотыжкой, а Ист топчет себе следом прямо по грядам. Я по недомыслию на него ругалась, а потом заметила, что где он потопчется, сразу всё расти начинает. То-то хуторские всегда стараются, чтобы через их поля и репища кто-нибудь из этлов прошёл. Даже песенки специальные поют, заклички называются: “Где этл ногою - там жито копною…” Впрочем, нам с Истом можно было б и не сеяться вовсе, не оголодали бы. Люди быстро разнюхали, что я умею и на охотничью удачу, и на любовь, и на достаток правильный узор сложить, и потянулись к нам на хутор с гостинцами. Мне сперва чудно было и немного совестно, а потом подумала: что за беда? Не хотят сами делать - пусть меня за работу кормят. Позже начали захаживать со всякими хворями. Ну там, по мелочи: больной зуб заговорить, лихорадку выгнать, рану зашить… Я такому быстро научилась, а Ист на всякий случай за мной приглядывал. Чтобы люди его не пугались, он при них всегда прикидывался котом. Большущим таким, полосатым. Усядется где-нибудь в уголке, жмурится и мурлычет: правильно, мол, делаешь, правильно… А вот если вдруг развернулся и пошёл из дому вон, значит, мне с хворью не справиться, нечего и браться.

Когда Ист забирал меня из Кривражек, хранитель Дол взял с него обещание, что он не станет держать меня взаперти, будет пускать к молодёжи на вечёрки. Ну что ж, я-то ходила. Только примерно в ту же пору стала замечать, как мой Ист хорош собой. Хуторские парни все были шумные, грубые, от них вечно разило потом и чесноком. Все они жевали вонючую тютюн-траву, пили дрянную самобульку, ругались нехорошими словами, и думали, что от того сильно похожи на взрослых. А то ещё ходили к воротам драться с приоградскими, и потом гордо показывали девкам синяки. Дурачьё! Хвастались, кто может голой рукой подкову разогнуть. Велика важность, это и я тогда могла. Но когда сказала им - начали смеяться. А чего смешного? Я взяла и разогнула. А парни принялись за это ругать меня ведьмой и ракшаской. Наверное, даже поколотили бы, только Бран не позволил. Это мой названый братец, сын тётки Милорады. Вот он был славный парень, добрый, и вовсе не дурак. Но из себя такой же, как все: руки заскорузлые и плечи уже присогнуло тяжёлой работой.

Разве можно было эдаких-то равнять с моим Истом? Когда он идёт через лес, лёгкий и стройный, широкий в плечах и узкий в поясе, всё живое льнёт к нему, а ветер гладит его чёрные кудри. Всякий раз, когда Ист забирал меня с вечёрки домой, как же я была ему рада! Девки всё спрашивали: “Не страшно тебе с ним?” Странные… Они ж не боятся своих отцов и братьев, хоть те по пьяной лавке и в глаз двинуть могут. А Ист меня ни разу в жизни ничем не обидел.

От этлов мне вообще никогда ничего дурного не было, не то что от людей. Малявкой была - так я ещё не понимала, что люди меня просто боятся. Позже, когда в Кривражки заходила повидаться по старой памяти, стала примечать, что тётка Милорада с бабушкой Векшей мне, вроде, и рады, и слова ласковые говорят, а сами словно ждут - не дождутся, когда ж я обратно в Торм уйду. Майви мне позже растолковала, в чём тут дело. Оказывается, Ист меня младенцем отдавал тётке Милораде на прокорм. А когда пришёл забирать, присмотрелся к Брану, взял его на руки и давай с ним играться. И потом вдруг как скажет:

- Может, мне лучше паренька забрать? А девочка путь остаётся людям.

Тётку Милораду с тех слов чуть удар не хватил. Хранитель Дол тогда сказал:

- Не стоит. Паренёк хорош, спору нет, но вырастет обычным репоедом. Твоя другой породы, поценнее, она видит силу. Только чтобы дар не угас, её кто-то должен учить.

Ист тогда, вроде, немного огорчился, но спорить не стал, поцеловал Брана в макушку и сказал:

- Пусть вырастет не простым репоедом, а знатным охотником.

Вот так и получилось, что я стала жить с Истом на Еловой горке, а Бран - с родителями, в Кривражках, и действительно, со временем заделался знатным охотником. Только тётка Милорада после долго забыть не могла, какого страху натерпелась, всё боялась, что этлы её Брана себе заберут, а меня, негодящую, взамен оставят.

Но взрослые - они боятся и ненавидят молчком, а в глаза знай улыбаются да нахваливают. Дети же, пока лгать не обучены, говорят всё, что есть на уме. Только как же мне было обидно, когда первый раз кинули в спину ком грязи и крикнули вслед: “Ракшаска!” Ведь только вчера и на реку вместе, и по грибы, а сегодня - словно у меня вдруг рога выросли.

Я прибежала тогда к Исту вся в слезах, а он посмотрел меня и сказал, что это во мне просыпается сила, а люди не понимают и пугаются. Оказывается, я зашла к ним накануне, и в тот же вечер на хуторе всё молоко скисло. Я когда узнала, мне было и жалко, и почему-то стыдно, а Ист погладил меня по волосам и сказал:

- Ты ни в чём не виновата. Это просто сила льётся, а ты пока не умеешь её направлять. Но обязательно научишься, и тогда никто о тебе дурного не скажет.

- А если не научусь? Меня так и будут дразнить и отовсюду гнать? -спросила я, обливаясь слезами.

- Не будут, - ответил строго Ист, - Не посмеют.

Уж не знаю, что он там такого людям сказал, чем пригрозил, только с той поры все сделались со мною до того милые да вежливые, что аж смотреть противно. Тьфу… Нет, никогда я не смогу по-настоящему полюбить людей! Этлы - гораздо лучше.

Красивы ли этлы собой? Пожалуй, что да. Так красив тигр, охотящийся в камышах: издали глядеть - глазу радость, а нос к носу столкнуться - душа в пятки. Старшие из этлов прячут свою силу под одеждой. Это не ради обмана, а чтобы быть для людей проще, понятнее, что ли. Люди меньше боятся того, что кажется им привычным и знакомым.

Хранитель Дол всегда выглядел, словно знатный господин из Приоградья, и его дом в Серых скалах был похож на замок рыцаря. Хуторяне Раздолья почтительно кланялись ему издали, и даже патрульная стража уступала дорогу, когда он мчал верхом по Торговой тропе.

Занор с Ночной носят одежды простых тормалов. Их подворье в Ночной пади похоже на справный хутор, а сама Ночна на нём - хлопотливая хозяюшка. Вот только Занор совсем не такой, каким его себе представляют люди. В их сказках хранитель Занорья - крепкий мужик, суровый хозяин с бородищей лопатой. А на деле он тихий, бледный, с виду очень юный и словно какой-то хрупкий. Единственный из всех знакомых мне этлов Занор носит рубаху с непонятными оберегами у ворота и почти всегда сидит дома, а если и отправляется осмотреть свой удел, то не пешком, а верхом на старой добродушной лосихе по имени Ратха. Прочие этлы относятся к Занору с особым почтением: при встрече приветствуют первыми и спешат прикоснуться к нему, за столом усаживают на самое удобное место, уступают дорогу, столкнувшись на лесном пути. А он несмотря на все эти почести вовсе не гордится, со всеми уступчив и мягок, и пожалуй, он - единственный из старших этлов, кого я даже в детстве совсем не боялась. С молодыми же этлами мне всегда было легко и весело. Но самый лучший из них - мой Ист.

Случалось, Ист пропадал в лесу много дней подряд, а потом вдруг появлялся на пороге грязный, уставший, и, едва умывшись, валился на лавку спать. Тогда я укутывала его одеялом и садилась рядом с гребнем в руках. Осторожно, чтобы не разбудить, расчёсывала его длинные волосы, любовалась его лицом при луне, и не было для меня во всём свете никого красивее его.

В холодные хлябьи ночи мы устраивались спать вместе, обнявшись под тёплым лоскутным одеялом. Ист засыпал быстро, а ко мне сон забывал дорогу. Его волосы всегда пахли ночным лесом и свежей хвоей. Я прижималась к нему тесно-тесно, гладила его тихой рукой, а сама и боялась разбудить, и мечтала, чтобы проснулся…

Как-то утром я прибиралась у нас на дворе. Вдруг вижу - идёт хранитель Дол. И чего, думаю, его принесло спозаранку? Шёл бы в своё Раздолье, глядеть, ладно ли репоеды гряды вскопали, так нет же, к нам зачем-то притащился. Он, как обычно, еле кивнул мне - и в дом. Я подглядывать и подслушивать совсем не собиралась, но тут как раз надо было под окошками метлой махнуть. Гляжу - этлы уселись вместе у стола, разговаривают. И речь ведут как будто бы обо мне. Конечно, об чужие разговоры уши греть не годится, но они, вроде, не слишком-то и таились. Хранитель Дол спросил:

- Ну как?

А мой плечами пожал и вздохнул печально:

- Да плохо. Стала рассеянная, всё забывает, а теперь ещё и по ночам от неё никакого покоя… Вроде бы, здорова, но ведёт себя очень странно.

Дол ему тогда эдак наставительно, свысока:

- А я тебя предупреждал. С самого начала надо было приучать спать отдельно. Теперь терпи.

- Так раньше всё было в порядке. Может, ей чего-то не хватает?

- Ист. Она повзрослела. Ты что, думал, всё ограничится печкой, прялкой и репой в огороде? Ей нужен мужчина. Ты вот её на вечёрки отпускаешь?

- Ну да.

- А домой её потом кто провожает?

- Я.

- Напрасно. Ты пугаешь людей, и из этого может возникнуть слишком много плохих вероятностей. Подумай как следует над моим предложением, - сказал Дол, потом выглянул в окошко и обронил негромко, ни к кому, вроде, не обращаясь, - А подслушивать нехорошо.

И пошёл прочь. А я стою, шаркаю метлой по чистому и всё думаю: что же это он за предложение такое сделал моему Исту насчёт меня? Вот бы узнать…

С того самого разговора Ист встречать меня перестал. Зато начал на каждую вечёрку собирать, точно больше не свидимся: сам вплетал ленты в косы, целовал на прощание… И вернувшись, я непременно находила его сидящим на крылечке. Ист всякий раз делал вид, что чем-нибудь занят, но я-то знала, что это он меня домой ждал. Уж лучше б, честное слово, спать ложился. Чуть я на крыльцо - он сразу мне навстречу. И оглядит со всех сторон, и полюбуется, и по волосам погладит, а то ещё и скажет: “Маленькая моя, хорошая девочка…” А я всё ждала, чтобы эти руки обняли меня по-настоящему, а губы шепнули совсем другие слова… Неужели он не видел, что я уже выросла? Или я для него была недостаточно хороша собой?

Видно, и впрямь нехороша… Я раз набралась смелости и у Нера спросила, страшная я или не очень. А он почесал за ухом и ответил: “Да нормальная. По мне так все вы, люди, на одно лицо.” Вот что этот остроухий понимает? Я ж рыжая! Хотя, если подумать… Мара ведь тоже не зря Светлой прозывается. У неё вообще и волос, как лунный свет, и глаза цвета неба в сушь, а говорят, красива. Или, может, это от того, что она - этла?

А меня с вечёрок домой стал провожать Бран. Мы прощались всегда за околицей, так, чтоб с крыльца не было видно. Люди смешные: думают, раз они сами этла не видят, то и он их не видит. Я-то знаю, что это совсем не так. Сколько раз Брану говорила:

- Не надо меня провожать. Что я, в родном уделе со стёжки собьюсь? Не маленькая, вроде.

А он улыбнётся мне так по-хорошему и ответит:

- А я, может, прогуляться желаю.

Или вдруг пряник из-за пазухи вытащит и мне даёт.

- Ешь, - говорит, - для тебя припрятал.

Так и идём себе: я пряник жую, а Бран на меня поглядывает и посмеивается.

Я в ту пору думала: может, этл мой и не хочет вовсе, чтоб за мною хуторские парни ходили, для себя бережёт? Уж больно он стал беспокоен с тех пор, как начал меня одну к людям пускать. Странный какой-то сделался: то в лес убежит, то обратно примчится и вокруг дома круги нарезает, думает что-то сам с собой, прислушивается… Весь двор затоптал, зарастил крапивищей выше глаз. Я ему сколько раз на то пеняла, всё без толку. Зато начал вдруг цветы под нашими ёлками растить, и всё какие-то диковинные, таких в наших местах никогда не видали. И берёзку зачем-то у околицы посадил. Ночью, бывало, проснусь - а его рядом нет: снял тихонечко гусли со стены, ушёл под свою берёзку и там играет на них так сладко и жалостно, что душа и поёт, и плакать хочет. А я лежу, слушаю, и глупое моё сердце всё это на на свой счёт принимает…

Так бы и тешила себя пустыми мечтами, если б не Бран. Дело было посреди травостава, накануне Маэлевой ночи. Шли мы как-то с покоса большой ватагой: и девчата, и парни с окрестных хуторов. Поём, веселимся, а ночь стоит дивная, точно в сказке: ясно, лунно, тепло, как днём. Бран вдруг обнял меня за плечи и шепнул в ухо:

- Идём, Ёлка, я тебе что хорошее покажу.

Мы тихонечко ото всех поотстали, свернули на малую стёжку, и никто не заметил, только Бранова собака Журка за нами увязалась. Идём через лес - места кругом, вроде, знакомые, но всё так радостно и красиво, словно в лесу свадьба, и каждый кустик, каждая травка в цвету. Мы вышли кружным путём к берегу мелкого лесного озера, из которого вытекает Светлая Марь. Бран вывел меня из кустов на чистец и сказал:

- Смотри, Ёлка, какая краса… Это лотосы. Старые люди говорят, они цветут только накануне Маэлевой ночи, и кто их в полном цвету увидит, тому благие боги всю правду о его жизни покажут.

Я глянула вниз - и глазам своим не поверила: мелководье заросло крупными кожистыми листьями, а над ними поднимались стебли в человечий рост, и на каждом распустился дивный цветок, большой, в две ладони, и прекрасный, как лицо Лунной Девы. Лепесточки розовые, а в глубине словно лунный свет затаился. И запах нежный такой… А среди всей этой благодати стояли двое, обнявшись, приникли друг к другу губами, и сами красивые, как цветы. Мой Ист и Светлая Мара. Бран-то их не видел, а мои глаза лесным колдовством не отведёшь. Проклятый дар…

Вдруг Журка подскочила к Брану и давай к нему и ластиться по всякому, и играть, и в лицо лезть лизаться. А он стал её гладить, бока чесать и ласково так приговаривать: “Ах ты Журка, красотка моя, хорошая девочка…”

Тут у меня точно пелена с глаз слетела. Мара. Вот кому Ист в ночи на гуслях играл. И цветы - для неё. И по двору метался - всё ждал, когда же она к себе позовёт. А я… Меня он взял малым дитём, как охотник берёт на двор щеночка. Даже хуже, из жалости ведь приютил, меня тайком подбросили к нему на порог. Но пожалел. И кормил, и воспитывал, как умел, и любит по-своему. Любит же охотник свою собаку? Или только ради пользы держит? А те ленты, что мне Ист в косы плёл, да его поцелуи - это ж он на меня приворожки накладывал. И ведь сделал дело, присушил ко мне хорошего человека. Следил, поди, за нами с крылечка, радовался, что всё так ладно получилось. А вот не ладно! Как мне после этого Брану в глаза смотреть? Получается, я и не знала, и не хотела, а его обманула. Чарами обморочила. Как есть - ведьма, ракшаска. Вот оно какое, этлово колдовство. Все мы, люди, для них, как козы для пастуха!

Вернулась я в ту ночь на Еловую горку сама не своя. И дом наш, и ёлки у околицы - всё мне показалось чужим, недобрым, пропахшим Марой. С тяжёлым сердцем я пошла на двор. Сперва голыми руками рвала крапиву, мяла её, прося у травы прощения, и плела венок. Хороший получился, большой. Я сквозь него пролезла, а потом отнесла к очажку и спалила на чистом огне, чтоб все наваждения и чары, снятые с меня крапивой, сгорели вместе с ним. И свою соломенную птичку тоже сожгла. А после сняла с себя все одёжки, надела их, как говорила бабушка Векша - наизнанку да задом наперед, прихватила с лавки своё веретено и пошла себе прочь с Еловой горки, в лес, куда глаза глядят.

========== Тёмный ==========

На травостав и сушь я приютилась у Майви. Ист пару раз к нам заходил, всё меня обратно домой звал. Ещё бы, Мара-то, поди, пирогов не напечёт. Только зря старался, я его и слушать тогда не желала. Так и жила на острове, пока над рекой не запахло хлябью.

Настала мне пора искать убежище понадёжнее камышового шалаша. Недалеко от Старой гати было тогда одно местечко, где охотники ночевали в сезон: вихрова заимка, маленький домик, построенный прямо в ветвях старой ивы. В хлябь он обычно пустовал, и я решила, что славно пережду там непогоду, не боясь ни зверя, ни недоброго человека. Вот ведь странное дело: старый Вихор давно помер, а заимка всё звалась его именем, и охотники как один считали, что место там доброе, приносящее удачу. Уж и не знаю, то ли мне той удачи не перепало, то ли могло быть и хуже…

Когда я пришла на заимку, там было пусто и чисто. Ни пыли, ни паутины, ни мышиных следов, точно кто недавно прибирался. Только на лавке в углу валялась мужская рубаха. Хорошая, тонкого полотна и не лесной работы, но с дырой на локте. Я её заштопала и прибрала в сундук. Подумала, объявится хозяин - отдам, а нет - пусть лежит, есть-то не просит.

Зажила я потихонечку своим порядком. Днём вылезала из дому, ходила к реке проверить сети, накопать корешков рогоза, а по темноте усаживалась с веретеном на лавку, пряла крапиву да позёвывала. В начале хляби ко мне ещё порой рыбаки заворачивали. Пересмеивались со мной: мол, мы тебе гостинчиков, а ты нам рыбки подгони. Ну, я и делала. Что мне, жалко что ли? Но если вдруг уж совсем не получалось подманить им рыбу, так сразу и говорила, что добра не будет. Мужички и за то благодарили, оставляли мне кто хлебца, кто сыра, и никогда ничем не обижали. А потом как зарядили дожди, так и вовсе никого не стало. Сидела совсем одна, впору волком выть. Днём ещё ничего, а как ночь - лезли всякие мысли в голову: хоть бы кто заглянул на огонёк. И вот - накликала.

Дело было в самую темень и непогоду. За стеной выл ветер, лило, как из ведра, а я сидела себе, веретено покручивала. Вдруг слышу - словно кто задвижку на двери толкнул. Задвижечка там была что надо, пренадёжная, снаружи ни за что не отворить. А тут сама собой в сторону поехала. Вижу, принесло ко мне кого-то непростого. Я тогда светец погасила, а сама взяла кочергу и встала сбоку у входа. Дай, думаю, погляжу, кто это тут такой умный выискался, силой дверь открывает. На этла не похоже, а ракшасы в такую пору обычно по Торму не шастают.

Дверь потихоньку отворилась. Вижу, на пороге, вроде, человек. Скинул плащ, под ним чёрная куртка, как у княжьих лучников. Только лук у этого парня был не нашенский, короткий и с костяными накладками на плечах. И сам парень не нашенский: волос, как старая солома, и глаза белозорые, рыбьи. А хуже всего то, что он и в темноте меня вмиг увидел. Я даже замахнуться не успела, как он подлетел и - хвать меня одной рукой за косу, другой за кочергу! Сам худенький и невысокий, а силищи… Вот тут я струхнула не на шутку. А он дернул меня за волосы и сказал тихонечко, но так, что у меня аж мурашки по спине побежали:

- Брось кочергу, стерва. Башку откручу.

И я как-то сразу поверила: эдакий открутит. Он кочергу у меня отобрал, потом сделал что-то, и меня вдруг стиснуло, точно рыбу в сети: ни пойти, ни повернуться. Так я и осталась стоять у порога. А белобрысый этот щелкнул пальцами, и светец загорелся сам собой. Смотрю - сталбродить по дому, словно искал чего. Во все углы нос засунул, даже в печь заглянул. Потом покосился на меня и спросил:

- Где рубаха? Вот здесь лежала.

А я в ответ:

- Пусти, тогда отдам.

Он, вроде, нахмурился, но путы свои с меня убрал. Буркнул:

- Смотри, чтоб без глупостей.

Уж какие тут глупости… До меня дошло, что это он прежде на заимке жил, потому в доме было чисто, и дрова лежали. Кому ж понравится, что в его хозяйстве чужая тётка завелась, да ещё и кочергой машет? Рубаху отдала, конечно. Он в сторонку отошёл, я следом, стою и жду: что-то будет. А он как зыркнет на меня своими бесцветными глазищами:

- Кыш, дура, дай переодеться.

Ну, думаю, Ящер с тобой. Пошла пока в печной кут, у меня как раз уже горошница подоспела. Вожусь у шестка, а самой любопытно, чего он там. Глянула краем глаза за занавеску. Смотрю - действительно, свою рубаху стащил, а в штопаную лезет. И Маэлевы оченьки, тощий же, как старый ухокрыл! И вдруг мне припомнилось, где я раньше эту белёсую рожу видала. В Городце, на ярмарке! Он в тот круг на состязании лучников первую награду взял. Это был помориец Свит, замковый лекарь, патрульные его ещё за глаза Селёдкой прозывали. Про него народ всякое болтал: что и пьянь, и зараза каких мало, но все сходились на том, что ремесло он своё знает. Ну, я и подумала, что он в Торм ходит по лекарским делам: травы там подсобрать или ещё что…

Вот с той самой ночи белозорый Свит и повадился ко мне ходить. Сперва нечасто, всё по ночам да как погода погаже. И всякий раз приносил что-нибудь годное в горшок положить. Я уж привыкла, на ночь запираться перестала. Как придёт - поест, обсушится, и снова в лес. Потом каждую ночь зачастил, видно, ему моя стряпня по вкусу пришлась. Даже отъелся чуток, хоть брюхо от спины отлипло. Надо сказать, что самобулькой от него за всё время ни разу и близко не пахло, я б такое вмиг учуяла. А всё же было с ним что-то не так. Рявкнуть вдруг мог за любую ерунду. Прикосновений не любил. Может, у него болело что? Ну не станет нормальный человек так всем телом вздрагивать лишь с того, что к нему прикоснулись или случайно рукавом задели. И в лицо себе толком заглянуть не давал, едва чуял мой взгляд - сразу всегда отворачивался. Зато я частенько замечала, что сам-то он меня тайком разглядывает, когда думает, что я не вижу. Говорили мы между собой мало, и даже петь я при нём стеснялась, почему-то думала, что ему вряд ли понравится. Так и жили молчком: я всё больше возилась по хозяйству, а он наблюдал за мной исподтишка. Потом перестал меня сторониться, тоже по дому копаться начал: ну там, дровишек наколоть, воды притащить, починить чего по мелочи… А я, вроде, и благодарна ему была, и в то же время его боялась. И зачем-то хотела ему понравиться. Привязал он меня к себе, уж и не знаю как.

Под конец хляби Свит вдруг как-то заявился ко мне днём, да ещё и целый мешок белой муки с собой приволок. И где только взял… А у меня как раз с суши запасец малиновой смоквы имелся. На радостях я затеяла пироги.

Тесто взошло хорошее, пышное. Засучила я рукава повыше, встала у стола со скалкой. Вдруг слышу - Свит подошёл сзади тихонечко и глядит мне через плечо. Я сперва подумала: чего это он? Никогда, вроде, близко так не подходил. Потом поняла - это ж он мои волосы нюхает! Ну, думаю, беда: и был-то парень с чудиной, а тут совсем с глузду съехал… А он вдруг обнял меня крепко и притиснул к себе.

- Пусти, - говорю, - Тесто опадёт…

Свит чуть тронул мне губами за ухом и ответил:

- Ну его. Ты сама лучше всякого пирога.

И давай меня целовать, и тискать, и гладить, и приговаривать:

- Какая ты сдобная, медовенькая… Так бы и съел тебя… Стань моей - не пожалеешь…

И почему я тогда связалась с этим сумасшедшим? Из любопытства, наверное. А ещё я просто устала быть одна. Решила: раз нет у меня суженого, то дай хоть так узнаю, есть ли что хорошее в плотской любви…

Ну и узнала… Да, не о таком я мечтала, обнимая Иста. Мне думалось, будет дивно и сладко, а на деле оказалось - неловко и даже чуть больно сперва. Позже притерпелась, но всё равно вздыхала с облегчением, когда Свит, угомонившись, засыпал. Только он и спал-то не как люди, всё ворочался, а иногда вдруг вздрагивал всем телом и начинал шептать что-то странное на чужом языке. Я его тогда жалела, обнимала, баюкала, как маленького, а сама всё думала: что же ты такого в жизни натворил, что даже во сне тебе покоя нет…

За тот круг, что мы прожили вместе, Свит сделался вовсе несносный: распоряжаться всем начал, во всё нос совать. И возражать ему не моги, вмиг вскидывался, как лесной пожар. Только и вздохнёшь спокойно, когда его дома нет. Вот тут уж я припомнила, как хорошо мне жилось одной. Горя ведь не знала, сама себе была хозяйка. А Свит - он часто бывал со мной и груб, и резок, и легко кидался обидными словами. Мог даже под горячую руку оплеух накатить, а у меня никогда духу не хватало дать отпор. И не трусиха, вроде, и силой Маэль не обделил, а вот словно столбун нападал. Ну как можно ударить того, с кем делишь и хлеб, и постель? Сколько раз давала себе твёрдый зарок не иметь с этим паршивцем ничего, а он вдруг становился тих и ласков, и обида моя таяла, как глина в воде.

Свит, конечно, и заботился обо мне на свой лад, подарки дарил. Раз примчался какой-то всклокоченный и чуть не с порога заявил:

- Собирайся, пойдём в город. На гульбище.

Я ему:

- Какое гульбище? Мне и одеть-то нечего, один затрапез.

Он бросил мне на колени большой узел:

- Вот, на тебе, меряй.

Я развернула - а там ах что! Рубашечка тонкая такая, аж трогать страшно! И платье! А на нём и шнурочки всякие, и шитьё, и ткани-то сколько на подол пошло… И цвет-то подобран, как раз мне к лицу… Свит поглядел на меня довольно так и спросил:

- Ну что, рада?

А я мну в руках всю эту красоту, а у самой чуть не слёзы из глаз: видно же, что узко. Он нахмурился:

- Или не нравится?

- Нравится, - говорю, - Очень нравится. Только у нас такое не носят, да я и не знаю, что здесь к чему. Мне, поди, и не налезет…

А он как топнет на меня, да как рявкнет:

- А ну вытряхивайся из своих рогож, коза! Живо!

Пришлось послушаться. И Свит стал сам меня наряжать. Всё расправил, по местам приладил, шнуровочки завязал… К платью ещё жилеточка хитрая прилагалась, у неё внутри были жёсткие пластинки вшиты, как у брони, а снаружи ничего такого не видно. Свит её на мне ловко затянул, а потом косу мою распустил, разложил волосы по плечам. Сам отошёл чуть, и вижу - любуется. А я стою посреди избы, такая из себя приоградская княжна: юбка весь пол устелила, и талия, как у осы. Ни дыхнуть, ни пёрднуть. Свит вдруг зарычал, как дикий, подскочил ко мне, и давай все эти одёжки с меня обдирать, только шнурки затрещали! Я даже испугалась. Говорю:

- А в город-то?

- Какой, - говорит, - город? Нечего тебе там делать! - и поволок меня в постель. Так никуда и не пошли.

А однажды как он меня напугал… Когда из-под воды чуть показались первые стёжки, примчался верхом на огромном коне, тонконогом и быстром, рыжем, как пламя. Развернулся перед крыльцом - только брызги полетели! Я вышла полюбоваться, а Свит, ни о чём не спрашивая, подхватил меня, усадил перед собой в седло и помчал во весь опор по залитой водою тропе.

Я в жизни до того никогда не сидела верхом. Сперва чуть не померла от страха. Но конь шёл легко и ровно, слушаясь малейших движений седока, а Свит твёрдой рукой надёжно прижимал меня к себе и своим телом подсказывал, как держаться. И страх отступил, осталось только чувство полёта, восхищение буйной и покорной силой, что несла нас через мокрый лес.

У Старой гати Свит мягко придержал коня, пустил его шагом.

- Откуда такое диво? - восхищённо спросила я, гладя блестящую от пота конскую шею.

- Выиграл в кости.

- Ишь… Прежний хозяин, поди, локти кусает?

- Не думаю. Всё равно до меня на него никто сесть не мог. Эти косорукие повредили коню рот, а ездить без удил трусят.

Только тут я заметила, что поводья, которые Свит так легкомысленно держал одной рукой, действительно прикреплены к простому недоуздку. Я поёжилась и спросила:

- А так-то не опасно? Ты уверен, что справишься?

Свит за моей спиной досадливо дёрнул плечом:

- Кого ты боишься, Ёлка? Этот конь послушен и легок на ходу. Секрет лишь в том, что он сам до одури боится людей, причинивших ему боль, - рука Свита, до этого надёжно державшая меня за талию, вдруг скользнула вверх и грубо сжала мне горло, - Почему ты боишься коня, который тебе ничего дурного не сделал, а меня не боишься, хоть я тебе запросто шею сверну?

Хотела крикнуть, а вырывался только жалкий писк:

- Но ведь ты не станешь…

- Уверена? - зло шепнул мне на ухо Свит, - Ни в чём ты не можешь быть уверена! Просто или доверяешь, или нет!

И, ссадив меня на землю, он направил коня через реку.

После этого случая Свит не появлялся целую седьмицу, и я уже стала думать, не случилось ли с ним какой беды. На восьмой день приплёлся пешком, весь в синяках, и рука на перевязи. Я спросила:

- Где ж твой рыжий?

- А… Продал. Хватит с меня одного Кренделька.

Больше Свит ничего рассказать не пожелал, а я и допытываться не стала. И так всё ясно, как Маэлев день. Но от сердца у меня слегка поотлегло. Кренделёк был неторопливой толстой клячей пятнадцати кругов от роду. Его седоку угрожала только одна опасность: заснуть на ходу.

Хлябь между тем отошла, начался травостав, и я стала замечать странное: народ потянулся к реке, а на заимку никто не заходил, словно её и нет. Оказалось, это всё Свитовы штучки, но узнала я о них позже, когда ко мне в гости вдруг зашёл Ист. Я вернулась как-то из леса, смотрю - он сидит у двери, всё такой же юный, стройный и красивый, словно и не пробежал целый круг с той поры, как я ушла с Еловой горки. Только я-то уже изменилась. Гляжу на него - и вижу: мальчишка ведь совсем, хоть и этл. И почему он мне раньше казался таким взрослым, сильным и мудрым? Чего я, дурища, от него, зелёного да нецелованого, ожидала?

- Ну что, - говорю, - Опять пришёл домой звать? Или силой умыкнёшь?

Этл мой посмотрел на меня с укором и ответил:

- Что ты, Ёлочка, я же не ракшас. Я предупредить пришёл. Этот твой человек… он… как бы тебе сказать… не совсем человек. Не надо тебе быть с ним, слишком много плохих вероятностей.

Меня это сперва задело. Вылез, видите ли, из лесу советы раздавать. А где ты раньше был, когда я здесь от тоски на стену лезла?

- Свит, конечно, тот ещё подарочек. Но какой бы ни был, а теперь он мне муж. Чего тебе-то от меня надо?

- Ничего. Просто советую тебе быть осторожнее.

- А ты думал, я не вижу, что он маг?

Ист вздохнул:

- Хуже, Ёлочка, всё намного хуже. Он - тёмный. Он у тебя забирает силу. Ест тебя потихонечку, а ты не чувствуешь. И делает так, чтобы ты тратилась только на него. Ты вообще когда последний раз видела хоть кого-нибудь, кроме своего Свита?

- Ну вот тебя сейчас перед собой вижу, - с вызовом ответила я.

Он улыбнулся мне:

- Я этл. Где хочу, там и хожу, - а потом повёл рукой, словно обломил перед собой тонкую веточку, и что-то тихо хрустнуло. Ист вздохнул ещё раз, поднялся и пошёл прочь. У кустов вдруг обернулся, сказал мне на прощание:

- Не веришь мне - спроси у Ночны.

И открыл себе лесной коридор.

Когда Ист ушёл, я немного призадумалась. И не хотелось верить, а выходило, что он кругом прав. Ни я никуда не хожу, ни ко мне никто не приходит. И в лесу словно всё вымерло, брожу одна и никого не встречаю. Я решила, что сейчас же соберусь и пойду в Ночную падь. Только сошла с крыльца - из кустов мне навстречу Свит, да такой злющий, что смотреть страшно! Он схватил было меня за руку и дёрнул к себе, но потом бросил, кинулся к двери. Рыча и ящерясь, заглянул внутрь, захлопнул дверь и снова кинулся ко мне.

- Не подходи! - крикнула я ему, отступая к опушке леса, туда, где темнела среди молодых осин разлапистая ёлка. Он не послушал. Тогда мы вместе с ёлкой заслонились от него щитом из силы. Свит подошёл, упёрся в него плечом.

- Куда хоть собралась? - спросил он у меня, потом хрипло закашлялся и тут же махнул рукой, - А, можешь не отвечать. И так знаю, к своему остроухому. Так вот, никуда ты не пойдёшь. И передай ему: сунется сюда ещё раз - пристрелю, как собаку.

- Не сможешь, - недоверчиво заметила я. Но Свит только криво усмехнулся:

- Думаешь, они чем-то отличаются от ракшасов? Да ничем, одна порода. И отлично насаживаются на стрелу.

Потом он отвернулся от меня и стал делать с силой странное, словно вокруг заимки ограду построил, а меня запер внутри.

Мне стало не на шутку страшно за Иста, и я решила, что уж теперь-то непременно должна найти его и предупредить. Но так, чтобы Свит не смог узнать, где он, иначе мой этл будет в не меньшей опасности, чем на заимке. Оставалось одно: зов силы. Прислонившись к смолистому стволу ёлки, я зашептала в трещинку на её коре:

- Ист, милый, не приходи больше к вихровой заимке. Слышишь? Ни за что не приходи! И будь осторожен в лесу!

По верхушкам деревьев словно прокатился печальный вздох, и я поняла: услышал. Вот только не было у меня никакой уверенности, что юный этл отнесётся к моему предупреждению всерьёз.

На следующее утро нас разбудил тихий хруст, будто кто-то прошёл по засохшим веточкам. Свит вскочил, пинком распахнул дверь. Вокруг не было никого, только ветер чуть шевелил листочки ивы. От вчерашней Свитовой ограды не осталось ни следа. Свит зло плюнут за порог. А потом напялил портки, взял топор и пошёл рубить мою ёлку.

Это был какой-то кошмар. Летели щепки, ёлка плакала, я умоляла Свита прекратить, а он как ни в чём не бывало продолжал ломать бедное дерево. Наконец, я не выдержала, схватила стоявшую у двери дежку с недобродившим квасом и вылила её содержимое прямо Свиту на загривок. Подействовало, надо сказать. Но немножко не так, как мне бы хотелось. Липкое, холодное кисло-сладкое сусло полилось по голой спине Свита и начало затекать ему в портки. Бросив ёлку, он развернулся ко мне. По выражению его лица я сразу догадалась: пора тикать, но вместо этого почему-то осталась на месте, глупо выставив перед собой опустевшую дежку. Свит вышиб её у меня из рук, а потом хлёстко и больно ударил меня ладонью по щеке. И ещё раз, да так, что аж искры из глаз посыпались. Ожидая третьей пощёчины, я невольно зажмурилась, но… ничего не произошло. Я осторожно открыла глаза и увидела странную картину: Свит лежал на траве вниз лицом и не шевелился. А вокруг него стояли молодые этлы, все четверо. Майви задумчиво крутила в руках брошенный Свитом топор.

- Надеюсь, ты его не убил? - хмуро осведомилась Мара.

Нер, брезгливо морщась, перевернул лежащего человека ногой и сказал:

- Да вроде, дышит. Ну что, может, в болото его, пока не очухался? Пусть змеелюдики свежатины поедят.

- Нечего замусоривать мне Марь! - возмутилась Мара.

- К тому же змеелюды ни в чём не виноваты, - грустно заметил Ист.

Мара присела возле Свита на корточки и спросила:

- Может, его можно как-то исправить? Вдруг он ещё нужен Ёлке?

Она опустила ладонь Свиту на живот, прикрыла глаза и задумалась. Нер тут же насмешливо фыркнул:

- Зря ты, Марочка, трогаешь руками всякую пакость. Люди обычно такие и есть: всем врут, везде гадят и дерутся друг с другом, причём бьют обычно тех, кто слабее. И это ещё наши, про диких вообще молчу. Я в последнее время подумываю о том, чтобы закрыть им выход за этот их смешной забор. Как там они его называют?

- Ограда, - подсказала Мара, - А помните, как мы притворились людьми и ходили за Ограду, в поселение к диким? Было так забавно…

- Ага, - отозвался Нер, - Особенно позабавило, как нам потом влетело от Ночны. Хуже, по-моему, она бушевала только после нашей прогулки на пустошь, в гости к ракшасам.

Но Майви не собиралась отвлекаться на воспоминания. Закинув топор подальше в кусты, она решительно заявила:

- Я бы этого Ёлкиного хмыря не правила, а отвесила ему ещё пару пинков, да таких, чтоб когда очухается, чихнуть боялся. Чего это он тут себе позволяет? Потоки силы перегораживает, проходы закрывает, понимаешь ли! Хорошее дерево испортил, Ёлочку нашу обидел…

- Мою Ёлочку, - строго поправил её Ист, - И дерево тоже моё. А бить беззащитную зверюшку, за которой мы же сами и не уследили, как-то неправильно.

С этими словами он бережно погладил ёлку по повреждённому стволу, подул на нанесённую топором рану, и она на глазах затянулась неровным наплывом из молодой коры. Затем легко, как в детстве, он поднял меня на руки и, ласково поглаживая по волосам, прижал к себе.

- Эй, а это куда девать? - окликнул его Нер, указывая на лежащего на земле Свита.

- Оставь, пусть валяется, - легкомысленно отозвался Ист, - Надеюсь, когда он очнётся, у него хватит ума убежать обратно, в своё пустоземье.

И мы все вместе отправились в Ночную падь, а Свит остался лежать на траве. Как оказалось, это было очень большой ошибкой.

Комментарий к Тёмный

Немного о бурной молодости Свита - https://ficbook.net/readfic/7074327

========== Беда ==========

Ист принёс меня домой, на нашу Еловую горку. Мне думалось, там, в тишине и покое, под защитой могучих ёлок, я буду снова жить просто, легко и радостно, как было всего круг назад. На самом же деле… Да, мне было спокойно и безопасно, но всё вокруг словно выгорело и покрылось пылью. Целые дни я проводила, с головой завернувшись в наше старое лоскутное одеяло, но не спала, а без единой мысли смотрела в стену. Не то что бы я скучала по Свиту или жалела о произошедшем на заимке, просто перестала понимать, зачем вообще живу. Неинтересно как-то сделалось. Зачем есть, пить, с кем-то видеться, куда-то идти, если больше уже ничего не будет? Скучные, серые круги, день за днём. Люди, которые меня боятся, но сами только и ждут, когда от меня можно будет урвать клочок силы себе на пользу. Этлы, для которых я всегда буду не ровня, а забава, домашняя зверюшка.

А Ист, ни слова не говоря, приносил мне еду и воду, иногда вытаскивал на крыльцо постоять в лучах Ока, и ни о чём не расспрашивал. Один раз к нам даже заходил Дол. Вот уж кого я точно не желала видеть! Я тут же отвернулась к стене и накрылась с головой одеялом. Он постоял немного, вздохнул, а потом сказал Исту:

- Это нормально. Продолжай предлагать еду и воду, особо не тормоши, но и залёживаться не позволяй. Через пару лун должно стать получше.

- Ты уверен? - тревожно спросил Ист.

Голос Дола раздался уже откуда-то со двора:

- Ничего плохого с ней не происходит. Не вмешивайся. Успокойся и жди.

Ист присел рядом со мной и пробормотал себе под нос:

- Легко ему говорить: жди. У него этих людей… полное Раздолье.

Как бы там ни было, Дол оказался прав. Он вообще редко ошибался, когда дело касалось других. Может, именно из-за этого я его и не любила?

Травостав переломился, Око повернуло на сушь, а я опять научилась вылезать по утрам из кровати. Один разок как-то даже попыталась запеть, но голос получился такой слабый и жалкий, что я сама испугалась и долго не решалась попробовать вновь.

Моё старое репище давно заросло крапивой и лебедой. Я не стала его тревожить, просто приходила посидеть среди дня на осевших грядах. Что изменилось? Я узнала, что скоро у меня точно появится тот, кому я буду нужна, как Око травке, и кто будет мне роднее всех. Сперва я немного боялась, что дитя уродится похожим на Свита, а потом подумала: что за беда? Пусть напоминает мне о всём хорошем, что у нас было.

Так неспешно проходили жаркие, погожие дни. Все были заняты своими делами. Ист с Марой бродили вокруг лесного озера, взявшись за руки, а лунными ночами целовались у нашей околицы. Нер понемногу расширял болото вдоль Ограды, превращая одни из семи ворот в ней в непроезжие. У Майви появилось новое увлечение: на её острове поселились дикие лебеди, и она проводила дни в камышах, любуясь ими. Лишь изредка мы собирались вместе на Ночнином подворье, и никто даже не думал, что это утекают последние денёчки спокойной и мирной жизни.

А потом на нас свалилась беда.

День был как день, безветренный и очень жаркий. Мы с Истом и Марой по дороге на реку решили на миг заглянуть в Ночную падь, и сами не заметили, как оказались сидящими рядом с Занором под камышовым навесом, а Ночна уже наливала в кружки смородиновый квас. Пришёл Нер, поискал глазами Майви, и, не найдя её, завалился спать в тени у крыльца, чем подкинул Ночне повод для воркотни. А вот лосиха Ратха обрадовалась появлению на дворе такого потного и солёного существа. С невинным выражением на морде она уже потянулась было, чтобы лизнуть голый бок Нера шершавым языком, как вдруг…

Где-то сверху по руслу реки тяжело ухнуло. Волна горячего воздуха прокатилась и ударила по ушам. Нер подскочил, Ратха шарахнулась прочь.

- Что ещё за… - начала было Ночна, роняя под ноги полную кружку. В следующий миг мы всё увидели сами: великолепный замок Дола дрогнул и начал рушиться на глазах, сползая по склону, а следом за ним покатились вниз большие и малые обломки Серой скалы. Всё это плавно съехало в долину, намертво перегородив речное русло. Большая волна поднялась, покатилась в сторону моря, заливая и руша норы ухокрылов, а потом схлынула, и река начала стремительно мелеть.

- Скорее! - заорала Ночна не своим голосом, с неожиданой прытью бросаясь к околице, - Там Майви!

Я успела лишь испугаться, а все, кто был на подворье, уже поняли, что произошло, и сдвинулись с мест. Занор крупными скачками помчался через кусты к реке. Вскоре я увидела его бегущим вдоль берега по обнажившейся полоске песка. Он спешил туда, где ниже по течению зеленел Майвин. Волна уже прокатилась через остров, пригнув к земле ивы так же легко, как заросли камыша. От Старой гати не осталось ни следа.

Тем временем Нер, Ист и Мара прямо посреди двора торопливо скидывали одежду. Потом парни подпрыгнули и взлетели, на ходу превращаясь в огромных ухокрылов (ну и противное же зрелище эта трансформация! спасибо Исту, что он никогда не делал так при мне), а Мара, отрастив рыбий хвост, кинулась с высокого берега в убывающую воду.

- Что это? Как? Чем помочь? - бестолково заметалась я вокруг Ночны. Та стояла в створе ворот, вскинув руки в сторону завала, словно удерживала всю эту груду камня, не позволяя ей ползти вниз.

- Не мешай, - резко бросила она мне. Я отвлекла её всего лишь на долю мига, но и этого оказалось немало: в завале что-то сдвинулось, между камнями засочилась вода. Я попятилась, стараясь действительно не мешать, даже не дышать рядом. Посмотрела вниз по реке - и увидела наших этлов. Они стояли цепью вдоль высокого берега, вскинув руки таким же жестом, как Ночна: напротив острова - Занор и с ним Майви, мокрая и взъерошенная, чуть выше - Нер, потом - Мара, и совсем близко, ближе всех к сочащемуся множеством струек завалу - Ист. Перед ними незримо высилась стена силы.

- Всё, не могу! - закричала Ночна, - Отпускаю!

Она отшагнула назад, пошатнулась и тяжело села на землю посреди двора. В тот же миг река смыла завал. С грозным рокотом вниз по руслу покатилась огромная волна из воды, камней и жидкой грязи. Ударившись о щит, который держали этлы, она хлынула через низкий берег, унося с собой стволы деревьев, заметая песком избы хуторян, заросли кустов, засеянные поля и репища. С высоты было видно, как люди, звери, нелюди - все бежали прочь, забыв о распрях, вместе искали спасения на высоких местах, крышах домов, старых деревьях, но волна настигала их и надёжно хоронила под толстым одеялом грунта и лесного мусора. Внизу, наверное, стоял страшный грохот и крик, но наверх не долетало ни звука, всё заглушал могучий рёв вырвавшейся на волю реки. Спаслись только те, кто правильно выбрал направление и успел взбежать на Истов Хребет. Они стояли там все вперемешку, мокрые, грязные и израненные, и смотрели, как лучшая часть Раздолья гибнет, превращаясь в Мёртвый Дол. А я с надеждой искала среди спасшихся худую фигурку с волосами цвета соломы. Но, видно, Свит нашёл себе могилу где-то под завалами на берегу.

Потихоньку начали возвращаться этлы. Пришёл Занор, привёл с собой за руку Майви. Шумно хлопая крыльями, с неба спустился Нер. Он быстро сбросил ухокрылий облик и с хмурым видом стал натягивать портки прямо на мокрое, чумазое тело, а Ночна вопреки обыкновению не сказала ему на это ни слова. Последними вернулись Ист с Марой. Ну и видок же у них был… Оба с ног до головы в жидкой глине, прекрасные локоны Мары слиплись в бурые сосульки. Они волокли за края большую грязную тряпку, в которую было завёрнуто что-то тяжелое, очертаниями напоминающее человеческое тело.

- О, нет! - решительно воскликнула Ночна, едва завидев их, - Только не в дом! Вот сюда давайте, под деревья.

Этлы послушно сгрузили свою поклажу под берёзку у околицы и развернули тряпку. Маэлевы оченьки, это был Дол! Его зелёный камзол и блестящие чёрные волосы выглядели почти неприлично чистыми и аккуратными на фоне окружающего безобразия, бледное лицо хранило обычное надменно-строгое выражение, вот только глаза были плотно закрыты, а на губах запеклась кровь. А потом я заметила стрелу. Она вошла хранителю Раздолья в левый бок по самое оперение и, несомненно, достала до сердца.

- Ой, - вырвалось у меня.

- Тааак, - грозно сказала Ночна, упирая руки в бока.

Ист с Марой на всякий случай отодвинулись в сторонку.

- И где вы его нашли?

- Там, на камнях, - отозвался Ист, - Где раньше была Серая скала.

- Кто-нибудь может мне объяснить, что произошло? Как такое вообще возможно? - продолжала громко возмущаться Ночна, обращаясь почему-то к бездыханному Долу. Он, понятно, ничего не ответил, но его тело вдруг начало стремительно оседать, рассыпаться на глазах, и наконец, под ногами Ночны осталась только кучка рыхлой чёрной земли.

- Он умер, да? - спросила я, необъяснимо чувствуя себя виноватой в случившемся. Ответ был очевиден, но глупый вопрос сорвался с губ сам собой.

- Упаси Маэль, - неожиданно спокойным тоном отозвалась Ночна. Засучив рукава, она опустилась на корточки и стала неторопливо перебирать образовавшийся перегной, - Повреждения, конечно, очень тяжёлые, так что пообщаться с ним в ближайшее время не получится. (Майви, милая, принеси ведёрко воды.) А жаль, потому что мне очень интересно узнать, как такой взрослый и, вроде бы, благоразумный этл смог докатиться до столь прискорбного состояния. О, вот оно, - этими словами Ночна извлекла из земли проросшее семечко ясеня, - Но я этла терпеливая и кроткая, я подожду пару сотен кругов. И даже послежу, чтобы этого несчастного козы не обгрызли.

- Ой, - только и смогла выговорить я.

Ночна между тем посадила найденный проросточек рядом с крыльцом, полила его и принялась утаптывать землю вокруг.

- Что касается остальных, - добавила она, вытирая руки о запон, - Советую вам привести себя в порядок, а затем осмотреть границы уделов. И возвращайтесь поскорее, нам есть что обсудить.

С последними лучами Ока все снова собрались под навес. Я сидела рядом, слушала разговоры этлов и не верила своим ушам.

- Я не намерена восстанавливать левую протоку у острова Майвин, - деловито говорила Ночна, - Таким образом удел Майви увеличится почти вдвое, и полагаю, что будет правильно присоединить к нему часть морского берега, примыкающего к устью реки. Нер, займись участком от своего оврага до Торговой тропы. Те места почти не пострадали, но беженцы потребуют присмотра…

Их совершенно не интересовало, кто стрелял в Дола и почему, они обсуждали новые границы уделов! А вот я, к сожалению, сразу узнала стрелу. Бело-синее оперение и пяточка, вырезанная из светлого рога. Свит.

Я думала, что всё самое скверное уже произошло и хуже стать просто не может. Но настоящие неприятности были ещё в пути.

Ночна вдруг болезненно поморщилась и каким-то бесцветным голосом тихо произнесла:

- Подумать только… Они уже здесь.

Проследив за её взглядом, я увидела у опушки леса двух совершенно незнакомых мне этлов. Выйдя на яркий свет Луны, они остановились, и этла, шедшая впереди, откинула капюшон серебристо-серого плаща. Она была удивительная, таких я ещё не видала: смуглое лицо с чертами резкими, словно у хищной птицы, и глаза такие большие, необычно длинные, цвета ночного неба. Гладкие чёрные волосы незнакомки были уложены в толстую косу, а на висках странно подстрижены, открывая взгляду острые ушки.

- Эйа ши вэ, - сказала она, - Пэрмэсиунэ дэ ынтарэ.*

- Здрасьте, здрасьте, дорогие родственнички, - мрачно буркнула себе под нос Ночна, - Вот уж осчастливили визитом…

Однако затем, поднявшись навстречу пришедшим, она отозвалась громко и уверенно:

- Приветствую тебя, ракша Ровена. Можешь войти.

Незнакомка сбросила плащ на землю. То же сделал и её спутник. Он был высок ростом даже для этла и, видимо, очень силён, но притом не казался ни медлительным, ни неуклюжим. Под плащом у него висел на портупее здоровенный тесак. Странный этл снял и аккуратно положил оружие сверху на плащ, а я подумала, что, пожалуй, в том не много смысла: эдакий даже голыми руками много чего может натворить. Оставшись совершено обнажёнными, они оба протянули в нашу сторону раскрытые ладони, и только после неторопливо двинулись к воротам Ночниного подворья.

- Ого, - негромко воскликнула Майви, - Зачем это они?

- Ракшасьи заморочки, - отозвался Нер, как бы невзначай заслоняя собой Майви от чужаков, - У них принято вот так показывать отсуствие дурных намерений.

- Хм… Видок вполне годный. Но портки-то он где потерял? - не унималась юная этла.

- Им портков не полагается, - хмуро пояснил Нер, поворачиваясь так, чтобы ей всё равно ничего не было видно. Майви тут же встала позади Нера, обняла его за талию и высунула из-за его плеча свой любопытный нос.

- Ну ты чего как дикая? Ракшасов, что ли, никогда не видала?

- Таких - никогда, - радостно объявила Майви, - У нас они обычно в лесной личине ходят.

- Вот лучше бы и эти в ней ходили, - вздохнул Нер, осторожно поглаживая обхватившие его девичьи ручки.

- Молодёжь, - сказал Занор, проходя мимо них к воротам, - Чуть потише и посерьёзнее, пожалуйста. Воздержитесь от неуместных разговоров.

Занор отодвинул жерди, и ракша шагнула на двор. Её спутник остался за околицей. Он стоял перед раскрытыми воротами беззвучно и неподвижно, как ночная тень, но было понятно, что при необходимости эта тень вмиг оживёт и станет смертельно опасной.

Проходя мимо Занора, ракша вдруг ласково похлопала его по груди:

- Э, саджо.**

Нити в обережной вышивке на его рубахе с жалобным звоном полопались одна за другой, словно перетянутые струны.

- Прекрати, - строго сказала Ночна, - Я запрещаю тебе трогать моего мужа.

Ракша без особой спешки убрала руку и, пряча лукавую улыбку в уголках губ, произнесла нараспев:

- О, слово хозяйки - закон. Но чтобы между нами не копилось обид, ты можешь взамен потрогать моего.

- Что-то не хочется, - ответила Ночна, хмуро покосившись за ворота.

В наступившей тишине неожиданно громко прозвучал шёпот Майви :

- А вот если бы Дол был в порядке, она бы не посмела здесь так наглеть…

Ракша подошла к Неру, заглянула ему за спину и, внимательно изучив сжавшуюся в комок Майви, проговорила с насмешливым восхищением:

- О… Какая дерзкая девочка! И пожалуй, для этлы излишне догадлива.

Нер чуть шагнул вперёд, снова заслоняя Майви собой, и оказался с ракшей почти нос к носу. Она внимательно посмотрела ему в глаза, а потом, слегка погладив по щеке, спросила:

- Она тебе нравится, фиэль-мэу***?

- Оставь мальчика в покое, - поспешила вмешаться Ночна, - Зачем ты пришла?

- Сколь мало любезны этлы Торма. Сесть мне здесь не предложат?

- Нет. Говори стоя и поскорее уходи.

- Хорошо же, - голос ракши стал холодным и резким, с лица мгновенно слетела всякая игривость, - В результате бедствия, допущенного вашим домом, расстались с жизнью слишком многие из моих детей. За их гибель я желаю получить возмещение.

- Что её дети делали в Раздолье, хотелось бы мне знать, - шепнула Майви на ухо Неру.

Ночна одарила дочь суровым взглядом, а потом снова обратилась к ракше:

- Знай, что наш дом тоже пострадал, так что пусть твои требования будут разумны.

- О, я не стану просить о многом. Возместите ущерб силой, этого будет достаточно.

Заметно помрачнев, Ночна обернулась к молодым этлам и сказала:

- Оставьте нас.

Ист торопливо подхватил меня за руку и потащил прочь со двора.

Наш путь домой лежал через Истов Хребет. Едва поднявшись на него, я увидела печальную картину: склон Долины Истоков курился дымками костров. Кусты во многих местах были срублены, на расчищенном поднималось несколько полотняных шатров, у новеньких коновязей топтались лошади. Чуть дальше в беспорядке лепились шалаши, наскоро связанные из веток. Вокруг них с шумом, криками и плачем возились люди, метались козы и куры… Среди шалашей сновала стража из приоградского гарнизона, пытаясь хоть как-то навести порядок. Из крепостицы притащили бочку с питьевой водой, раздавали людям хлеб. В сгущающихся сумерках из разорённых земель возвращались последние патрули, ведя и неся с собой тех, кого им удалось отыскать. Раненых отправляли к шатру целителя, живых и невредимых гнали к шалашам, а мёртвых утаскивали в сторонку, туда, где два молодых стражника под присмотром десятника уже деловито копали траншею. Но несмотря на все старания, людской лагерь, хоть и возник недавно, уже пах бедой: смесью пота, крови и выгребной ямы.

А ещё ниже, на дне долины, ютился другой лагерь. Здесь не строили шалашей и не разжигали огня. Ракшасы сидели небольшими группками, молча, тесно прижавшись друг к другу, а над ними неподвижно замер их страж - чёрная тень с нагайкой в руке.

Ист нахмурился и прибавил шаг.

- Неужели мы ничем им не поможем? - спросила я.

- Хватит и того, что я позволяю жителям Раздолья временно находиться на моей земле, - отозвался Ист, - И знаешь, мне уже начинает казаться, что весь этот ракшасник причинит уделу больше вреда, чем сошедший сель.

На Еловой горке было спокойно и тихо, как всегда. За околицей мирно перешёптывались деревья. Ночь пахла свежестью, Луна заливала лес серебристым светом. Ист нырнул под одеяло и сразу уснул, а я всё сидела с ним рядом, глядела в окно и не могла перестать думать о тех, кто остался в Долине Истоков. Зачем нужен дар силы, если с его помощью не пытаться уменьшить страдания живых существ? Пусть Ист не видит необходимости помогать этим людям, но я - существо со свободной волей, а не этлова тень, и могу принимать решения сама. И я решила, что завтра на рассвете отправлюсь в лагерь.

Комментарий к Беда

* Приветствую вас. Разрешите войти.

** Привет, красавчик.

*** сын мой

========== Исправление зла ==========

Как всегда оказалось, что у этлов свои планы, о которых не говорят младшим. Мне действительно суждено было вскоре увидеть лагерь людей, но не тогда и не так, как думала я сама.

Ист разбудил меня глубоко среди ночи.

- Ёлка, - шепнул он мне в самое ухо, - Просыпайся, нам пора.

Я открыла глаза - и подумала, что всё ещё сплю. Ист стоял надо мною, красивый, как жених из сказки: его тонкая рубаха едва заметно светилась лунным серебром, глаза сверкали, как звёзды.

- Что с тобой? Куда ты меня зовёшь? - удивилась я. Но Ист в ответ только покачал головой и сказал, распахнув дверь:

- Нынче ночь силы. Настала пора для исправления зла.

- Как это?

- Ты всё увидишь сама. Собирайся скорее.

Сказав так, Ист еле дождался пока я надену сарафан, и, подхватив меня за руку, потянул прочь из дома.

За дверью и впрямь творилось что-то небывалое: лес был полон волшебных огней и таинственных шепотков. Потоки силы текли удивительно быстро и щедро, собирались в золотую реку, и вдоль её русла из земли на глазах поднимались травы, открывались глаза цветов. Любого, кто был способен видеть силу, эта река увлекала с собой. Светлячки зелёными огоньками вспыхивали в траве, они тоже указывали нам путь. А ещё я скорее почувствовала, чем услышала нежный звук: то ли пение, то ли ласковый зов, в котором нельзя было разобрать слова, но чем дальше мы с Истом углублялись в лес, тем он становился яснее и уху, и сердцу. Наконец, лесной коридор вывел нас к Долине Истоков. И тогда чудный зов превратился в голос!

Это пела Ночна. Вместо простой рубахи и серого запона на ней было дивное платье цвета сумерек, её волосы вороной волной покрывали плечи, свешивались до пят и мягко колыхались в речной воде среди отражений деревьев и звёзд. Она стояла на камне у берега Быстринки - мелкой речушки, одной из многих, берущих начало в Долине. Но сегодня песня Ночны превратила скромный лесной ручей в полноводный поток.

Вода затопила почти всю Долину, смыла без следа людские шалашики, коновязи и полотняные шатры. Потревоженные среди сна люди снова толпились на Истовом Хребте, испуганно глядя вниз. А в низине такой же толпой по пояс в воде стояли ракшасы. Их почти не было видно, только множество глаз светилось голодной зеленью из темноты.

К новому берегу Быстринки, туда, куда привёл меня Ист, один за другим выходили из леса этлы, и наши, и совсем незнакомые мне. Была здесь и ракша со своим жутковатым мужем. Этлы приветствовали друг друга едва заметными поклонами, а этих словно не замечали и старательно обходили стороной.

Последним на реке появился Занор. Как непохож он был на привычного мне скромного хуторянина в поношенном зипуне! Рубаху с обережной вышивкой у ворота сменила другая, простая и тонкая. Сквозь её полотно тело Занора сияло чистой силой. Сила свободно лилась в мир с его рук, светилась в ясных глазах. Сейчас на спине Ратхи сидел могучий владыка леса с юным лицом и древним сердцем. Да и Ратха ничем не напоминала безобидную скотинку, которую Ночна то и дело гнала из-под навеса метлой. Это был диковинный конь под стать своему седоку: капли росы в её шерсти вспыхивали драгоценными самоцветами в свете Луны, ноги ступали величественно и чинно. Все этлы почтительно склоняли головы, освобождая ей путь.

Заметили появление Занора и на Истовом Хребте. Люди заёрзали, зашептались. Наконец, кто-то посмелее сказал в голос: “Лесной хозяин едет!”, и тут же толпа качнулась вперед. Люди вошли в воду, стали кланяться, восторженно переговариваясь между собой. Ветер доносил до меня обрывки их слов: “Сын силы!”, “Маэлево благословение!”

Подъехав к берегу, Занор легко спустился со спины Ратхи, вошёл в реку. Вода вокруг него засветилась. Все прочие этлы тоже приблизились, стали опускать в реку руки, и сила, стекавшая с них, полилась по течению вниз. Ракшасьи дети, похожие на чёрные звёзды среди золотого потока, один за другим окунались в воду с головой, а потом выскакивали на берег, отряхивались по-звериному и быстро убегали в лес. Глядя на них, тоже самое начали делать и люди. Но, в отличие от ракшасьих детей, вели себя они, точно дикая стая: толкались, шумели, бранились и ссорились, то принимались пить, то лили воду себе на головы… Те, кто стоял позади и не мог дотянуться до воды, начали сдирать с себя одежду и кидать её в реку через головы сородичей. Бедные глупые люди! Они не видели, что силы в их тела попадает не более, чем всегда, и все их старания напрасны. Только один человек стоял в стороне, не спеша лезть в общую кучу. Это был Свит! Ну конечно, он и должен быть здесь, он же - целитель, замковый лекарь! Сложив ладони лодочкой, Свит поманил к себе поток, и сила сама побежала к нему тоненькой ровной струйкой, как шерсть с кудели на веретено у опытной пряхи. Уж не знаю с чего, но мне приятно было узнать, что белозорый мой жив и здоров. Я тихонько послала ему по ветру поцелуй. Пара мгновений - и он получил мою весточку. Прижав к щеке руку, Свит принялся шарить по берегу взглядом. Губы его шепнули: “Ёлка?” Но мне не хотелось, чтоб Свит увидел меня сейчас. Я присела на корточки рядом с Истом и спряталась за его спиной.

Наконец, все ракшасьи дети покинули реку. По берегу словно прокатился лёгкий ветерок: это этлы один за другим поднимались с колен и беззвучно уходили в чащу. Чудо кончилось: вода погасла, золотая река силы распалась на еле заметные ручейки и рассеялась по лесу. Быстринка тоже на глазах мелела, отступая в прежнее русло. Торм затих. Лёгкие облачка затянули предутреннее небо. Драгоценные самоцветы на шерсти Ратхи снова стали капельками росы. Занор тяжело оперся на спину своей лосихи, и разом вдруг стало заметно, как устал он и словно постарел за прошедшую ночь. Из чужих рядом с ним осталась лишь ракша. “Саджо, да ты с ума сошёл, - воскликнула она, озабоченно заглянув Занору в лицо, - Разве можно так тратиться?” Но он ничего не ответил, продолжал стоять, обняв Ратху, и истекать силой. Ровена нахмурилась, недовольно покачала головой и торопливо набросила ему на плечи свой серебристый плащ.“Благодарю,” - сказала ей Ночна. Нер подставил руки, чтобы помочь Занору подняться на спину лосихи, а Ист осторожно придержал его, не давая соскользнуть с другой стороны. Подошла Майви и тоже на миг прикоснулась к колену Занора. Тогда-то я поняла, что всё это значит: прикосновениями этлы дарили ему толику своей силы, поддерживали его жизнь. А плащ ракши не позволял силе утечь. Но этого было мало, слишком мало. Занору следовало срочно вернуться в свой удел.

Однако чтобы попасть в Занорье, нужно было пройти сквозь толпу людей. Они стояли на коленях и смотрели с надеждой и дикой жадностью, кланяясь и протягивая руки. Тогда вперед вышел ракшин муж. При виде него многие сами шарахнулись в стороны, чуя смерть под чёрным плащом, но некоторые и не двинулись с места, то ли слепо надеясь на удачу, то ли просто остолбенев от страха.

- Убрать? - спросил ракшас, плавным движением вытягивая из ножен тесак.

- Это излишне, - тихо, но твёрдо ответил Занор, - Они тоже часть пострадавшего удела, пусть получат своё возмещение.

И распахнул плащ. Поток силы полился на землю. Спеша показать, как воспользоваться подарком сына силы, я торопливо стащила с себя сарафан и постелила под ноги Ратхе. Следом за мной прочие люди стали скидывать одежду и устелили ею тропу, освободив этлам проход. “Молодец, Ёлочка,” - шепнул Ист, но мне в тот миг было не до него. Поверх людских рук и голов на меня удивлённо и радостно смотрел Свит. Он стоял слишком далеко для того, чтоб слова его были слышны, но я догадалась по губам. Свит сказал: “Завтра, на вечерней заре. Я буду ждать тебя здесь. Придёшь?” Я отвернулась, не спеша отвечать, потому что ещё и сама не решила, хочу ли снова оказаться так близко к нему. Но напоследок всё ж обернулась и увидела на лице Свита такое забавное возмущённое разочарование… Смешные мужчины, почему они думают, что всё в мире непременно должно совершаться так, как хочется им?

Вместе с этлами я поспешила в Ночную падь. Там, у околицы, ракшасы простились с нами и удалились в ночь, оставив за собой след из пожухлой травы.

- Хорошо, что они наконец-то убрались отсюда, - проворчала Майви, - Ещё и наследили… Фу, гадость!

- Вместо того, чтобы фукать, пойди и приберись. Затопчи их след, - тут же распорядилась Ночна. Майви, насупившись, отвернулась. Однако отделаться от Ночны оказалось не так-то просто.

- А ну живо! - прикрикнула она на дочку и жестом, не предвещающим ничего доброго, подхватила метлу. С недовольным вздохом Майви закатила глаза и поплелась за околицу, затаптывать ракшасью тропинку.

Между тем Занор соскользнул со спины Ратхи, улёгся прямо на землю под молодой ивой и закрыл глаза. Земля приняла его, точно мягкая перина, подалась, втянула в себя, обняла и укутала. А потом его тело вдруг проросло молодой травой. Вскоре уже только ракшин плащ напоминал о том, что скрыл под собой зелёненький холмик.

- И всё из-за этой гадины, - уныло проговорил Ист, шевеля плащ ногой.

- Советую тебе воздержаться от скоропалительных выводов, - довольно резко отозвалась ему Ночна, - Ракшасья доля - жалкие капли по сравнению с тем, что потрачено на восстановление пострадавших уделов. Твоего, между прочим, тоже.

- Эх, надо было ещё тогда, на заимке, прибить того дикого мага, и дело с концом! - воскликнул Нер, - Столько дурных вероятностей из-за него одного!

Ночна сразу же развернулась и ткнула в его сторону метлой:

- Почему ты решил, что сложившиеся тёмные вероятности созданы этим человеком?

- Так это же он продырявил Дола! У Бодуна* последние два дня только и разговоров, что об этом.

- Интересно мне знать, а что у Бодуна делал ты? - грозно спросила Ночна. Метла вопрошающе уставилась юному этлу в лицо. Нер залился смуглым румянцем и прикусил губу. Так и не дождавшись от него ни звука, Ночна ответила себе сама:

- Понятно. Мимо шёл, фиалки нюхал. А фингал под глазом сам собой образовался, от запаха. Надеюсь, для тебя не секрет, что человечьи стимуляторы весьма ядовиты?

- Мама, подожди ругаться, - попытался вклиниться в поток её слов Ист, - Нер, так что там у Бодуна болтали про Дола и этого человечьего мага?

- Это я-то ругаюсь? С вами даже ругаться не приходится, достаточно просто говорить то, что есть! Да, Нер, так что там всё же болтали у Бодуна?

- Да будто люди из-за Ограды нашли в Серых скалах что-то для себя завидное. Не помню точно, что. Железо или ещё какую ерунду… Короче, они начали ковырять скалу, а Дол, понятное дело, им это запретил. Только дикие - они же и есть дикие, нормальных слов не понимают. Дол раз предупредил, два, а потом начал их отстреливать. Положил человек десять или двенадцать - они, вроде бы, притихли, попрятались. А потом взяли и позвали этого своего лекаря. А он то ли стрелу силой подтолкнул, то ли сам такой с луком ловкий… Так что Дол схлопотал от него стрелу и упал в расщелину. Лекарь этот ихний, говорят, зудел, что надо обязательно тело найти и сжечь (“Соображает, зараза,” - буркнул Ист.), но старший из диких его не послушался, велел остальным ковырять скалу дальше. И доковырялись, дурачьё. Что из этого вышло - мы все своими глазами видели.

- Всё прозрачно, ничего сложного для понимания, - подвела итог Ночна, - Дикие сами создали себе тёмную вероятность, ослушавшись этла. Полагаю, все виновники произошедшего погибли во время обрушения скалы. Что же касается Дола, то он поплатился за пренебрежительное отношение к людям. Среди них иногда попадаются весьма одарённые лучники. Кроме того, Дол не мог не знать, что его противник - маг. Пусть вам, ребятки, это послужит хорошим уроком. Маги - слишком опасная порода, их следует тщательно воспитывать с детства и без жалости уничтожать при малейшем намёке на агрессию. А тот, кто не готов отнестись воспитанию подобного существа серьёзно, не должен их заводить вообще. Дикие же маги опасны всегда, но их отловом и уничтожением должны заниматься только взрослые. Так что советую вам оставить это существо в покое. Позже им займётся отец.

- А когда? - оживился Нер.

- Очевидно, что не сейчас. Разве ты не видишь, что отец устал и плохо себя чувствует? А вы здесь галдите, создаёте эмоциональный шум и мешаете ему отдыхать. Всё, идите уже отсюда. Слышите? Больше вам тут сегодня делать нечего. Идите оба домой.

Я потянулась было за Истом следом, но Ночна окликнула меня:

- А ты, Ёлка, пожалуй, останься. Поможешь нам с девочками прясть.

Комментарий к Исправление зла

*Большой Бодун - старый людской хутор, расположенный в прилегающем к Ограде Неровье. На нём открыт кабак, знаменитый на всю округу крепкой самобулькой, азартными играми и регулярными драками между хуторской молодёжью и разгильдяями из Приоградного гарнизона.

========== Между нами, этлами ==========

Вечёрки с прялкой - они и есть вечёрки с прялкой, хоть у этлов, хоть у людей. Крути себе веретено да слушай, что вокруг скажут. Но если у людей всё больше болтают глупости ради забавы, то этловы разговоры иной раз и послушать не грех. Меня-то уж точно позвали остаться не ради подмоги: прясть и ткать этлы редкие мастерицы, мне не угнаться и близко даже за Майви. Значит, Ночна хотела, чтоб сегодня я услышала что-то важное.

Ночна каждой из нас задала урок, села и сама за прялку. Тихо стало в избе, все работали молча, и, глядя, как Ночна наматывает на веретено тонкую, ровную нить, я всё думала: зачем же позвали меня? Наконец, тяжело вздохнув, наша хозяйка сказала:

- Думаю, нам настало время поговорить о ракшасах. И о том, что связывает этлов Торма с Рискайским ракшасьим домом. Но если у кого-нибудь есть вопросы о прошедшей сегодня церемонии или ещё о чём-то, волнующем вас, задайте их, чтобы потом не отвлекаться на посторонние разговоры.

И Ночна, выжидая, посмотрела на меня. Но первой подала голос Майви.

- А почему ты прогнала ребят? Им что, знать про ракшасов необязательно?

- С мальчиками на эту тему путь разговаривает отец или Дол. Есть вещи, которым я их учить не могу. Им позже придётся охранять наш дом от ракшасов, возможно, даже сражаться с ними. Наше дело дарить и сохранять жизни, а не отнимать их. Именно поэтому женщинам всегда следует знать чуть больше и смотреть на события чуть глубже. Мужчинам же надлежит действовать, а не морочить себе головы лишним знанием.

- А вот я, например, хочу знать, почему Ровена была на церемонии с нами! Ей следовало бы стоять в воде и целовать дно речки вместе со своими противными детишками, а не торчать среди этлов на берегу, делая вид, что ей там самое место!

- Вернись в разум, Майви. Ровена стояла на берегу потому, что по рождению она этла, хоть и выбрала тёмную сторону. И, кстати, если ты не заметила, она внесла свою долю в исправление зла.

Майви упрямо поджала губы. Стало понятно, что если сейчас же не вмешаться, спорам не будет конца.

- Тётушка Ночна*, - поспешила встрять я, - А почему ракшасьи дети могут забирать силу из воды, а человечьи - нет?

С видимым облегчением Ночна принялась объяснять:

- Видишь ли, Ёлка, как ни горько мне говорить об этом, ракшасы этлам близкая родня. Люди же в мире силы совсем не похожи на нас. Каждый этл - как река: сила свободно течёт через наши тела и всё время льётся в предметный мир, делая его живым, красивым и изобильным. Такова природа этлов. Перестать лить силу в мир мы не можем, да и не хотим, ведь мы - хранители силы, а не её владельцы. Некоторые этлы из жадности или гордыни вообразили, что могут сами решать, когда дарить силу и жизнь, а когда - нет. Они научились сперва сдерживать свободный поток, потом - накапливать силу, не проливая, и вскоре возомнили себя её хозяевами. Таких мы называем ракшасами - “господами”. Их несчастные дети тоже могли бы родиться этлами. Они умеют собирать потоки силы так же, как мы, но пролить их в мир уже не могут без проведения особых ритуалов.

Люди устроены иначе, их тонкие тела похожи, скорее, на озёра. Сила течёт в основном внутри них, накапливается медленно, проливается в мир с большим усилием. И всё же в телах людей есть особые колодцы, через которые сила извне может наполнять их, как родники питают лесные озёра. Происходит это только тогда, когда колодец силы у человека чист и открыт. Большинство людей не имеют ни желания, ни должной дисциплины для того, чтобы чистить свои колодцы, и из-за этого обладают только той силой, что дана им от рождения, если, конечно, не прибегнут к помощи этла или мага.

- А как же я? Я человек, но мне не трудно и зачерпнуть, и выпустить поток.

- Ты… Тонкие тела некоторых людей имеют странную особенность, скорее, даже врождённый дефект - небольшую щель. С возрастом она чаще всего закрывается. Реже бывает, что человек научается открывать и закрывать её по своей воле, принимая или выпуская потоки силы. Это и есть магия. И ты как раз из таких редких людей. Некоторые этлы думают, что этот недостаток передаётся по наследству, но мне так не кажется. Впрочем, благодаря тебе у нас скоро будет возможность выяснить это.

Вспомнив, что сегодня Ночна говорила о магах, я невольно вздрогнула и подумала про себя: “Малыш, очень тебя прошу, родись простым, честным репоедом. Иначе даже не знаю, как я смогу уберечь тебя от беды.” Ребёночек шевельнулся в ответ, а я с тоской поняла, что его доля уже отмерена, и изменить ничего нельзя. Тогда я поспешно увела разговор от себя, не дожидаясь, чтоб этлы вздумали приглядеться ко мне повнимательнее:

- Почему Занор лёг спать прямо здесь, а не отправился в свой удел?

- Ну ты что, Ёлка? - возмутилась Майви, - Он и есть у себя, под ивой!

- Разве ива его дерево? Но ведь ивы почти не растут в Занорье? Зато их полным-полно вдоль реки!

- Да! Где есть твоё дерево, там и запас силы, и проход во все уделы с такими же деревьями, и возможность пообщаться на расстоянии, да мало ли что ещё… Конечно, папины деревья растут у мамы, а мамины - в Занорье. И с другими всё точно так же. А ты думала, как этлы из далёких уделов узнали, что нам здесь нужна помощь? Многие растения в уделе - знаки родства или дружбы между этлами. Из наших папа - ива, мама - сосна, Дол - ясень, Мара - берёза, я - камыш, Нер - клён.

- А Ист?

- Да ёлка же! А ты до сих пор не догадалась? Во даёшь!

- Так что же получается, каждая травка - чьё-то растение силы?

- Конечно, нет. Только те, что посажены этлами.

- О… Я поняла. Так вот почему Ист вырастил тогда у нас берёзку! А что же за диковинные цветы он понасажал рядом? Я думала, для красы…

- Чего тут непонятного, чудачка! Просто мой чокнутый братец впервые в жизни поступил, как нормальный этл: сам познакомился с родителями своей девушки.

И, оставив меня в изумлении хлопать глазами, Майви спросила у Ночны:

- Почему Ровена назвала Нера своим сыном?

- Потому, - серьёзно и строго ответила Ночна, - что он и есть её сын. Старший, любимый, никогда в жизни не пробовавший смолки. Кое-что о том, как он оказался среди нас, я и хотела вам сегодня рассказать. И заметьте, даже не буду допытываться у некоторых из присутствующих, откуда они знают ракшаль**.

Сейчас трудно поверить в это, но наш Занор мог оказаться на тёмной стороне. Его первой женой была ракшица из Рискайского дома.

- Ровена?! - воскликнула Майви, скривив кислую рожу.

- Майви, заткнись, - коротко одёрнула её Мара. И Майви, как ни странно, послушалась. А Ночна продолжила свой рассказ.

- Неудивительно, что ракшица смогла заполучить в мужья столь замечательного этла: многие из ракшиц весьма умны и к тому же тратят море силы на поддержание своей красоты. Зато обычаи ракшасов в отношении брака и воспитания детей уж очень… хм… своеобразны. Познакомившись с ними поближе, Занор возмутился и заявил о своём желании покинуть ракшасий дом. Его отпустили, однако жена не захотела последовать за ним. Когда мы познакомились, Занор уже не надеялся вернуть её, но ещё верил, что сможет хотя бы забрать из города на пустоши своего ребёнка. Все этлы в один голос твердили ему, что это невозможно. Одна я жалела Занора и с сочувствием выслушивала его странные планы, у большинства из которых было очень мало светлых вероятностей в исходе. Я тогда была молода, наивна и (чего уж греха таить!) по уши влюблена в этого несчастного… В общем, я пребывала в неразумном состоянии и видела только то, что мне хотелось видеть. И верила, что моя сила и любовь всех спасут, стоит только захотеть.

Ах, ребятки, верно говорят, что дуракам - счастье… Мы имели достаточно нахальства и глупости на то, чтобы вдвоём отправиться воровать у ракшасов младенца. Затея была бредовая от начала до конца, нам просто слепо повезло. Когда мы явились в Тикуану, в городе не было его ракши и одного из стражей. Пока второго стража отвлекал Занор, я сумела тайком пробраться в дом, где держали малышей, схватила того, который был мне нужен, трансформировалась в гусыню и полетела прочь. На этом наша удача иссякла. За нами гнались. Мы оба вконец измотались, отводя преследователям глаза, к тому же Занор был ранен. И вот, наступил момент, когда он лёг на землю и уже не мог подняться. Малыш у меня на руках заходился криком от голода и страха, а я сама отчаялась и совершенно потеряла представление о том, куда нам следует идти. В таком “блестящем” положении мы очутились под стенами Ровеньона. И ракша впустила нас.

Да, она сделала нам удивительно много добра. Приняла в своём доме, песчаной бурей замела все наши следы. Нашла кормилицу среди своих ракшиц. Залечила раны Занора. Поделилась силой, чем дала нам возможность добраться домой. И пусть её помощь не была безвозмездной, я ценю всё, что Ровена сделала для меня. Поэтому двери моего дома всегда для неё открыты, хоть я и не могу сказать, что её визиты доставляют мне радость. Так что не спешите осуждать подобных ей. Я не призываю вас сочувствовать тёмным или (хуже того!) пытаться понять, что творится у них в головах. Просто помните, что даже такие существа способны создавать светлые вероятности.

- А что же Нерчик? - несколько разочарованно спросила Майви, - Этот самый украденный вами ребёночек - и есть он? Но тогда получается, что он - мой брат…

- Глупенькая, ты слушала невнимательно, - ответила её Ночна с мягкой улыбкой, - Нер - сын Ровены. Она отдала его мне на воспитание, это и было платой за помощь. Ровена слишком любила его, ей не хотелось, чтобы её ненаглядный сынок был отравлен смолкой и вместе с прочими ракшасьими детьми в лесной личине отправился в Торм. А сейчас, когда Нер вырос, я часто боюсь, как бы она не пожелала забрать его назад, в Ровеньон.

- Но это же здорово, - оживилась было Майви, и смущённо пояснила, - В смысле, здорово не то, что Ровена может забрать Нерчика, а то, что папа - не его папа. А кто его папа?

Ночна насмешливо приподняла брови:

- А я-то думала, ты достаточно времени посвятила разглядыванию Таллиса… Нер весьма похож на своего отца, и к сожалению, не только внешне. Но будем надеяться, что со временем найдётся достаточно благоразумная юная этла…

- Найдётся! - тут же горячо пообещала Майви, - А кого же вы тогда украли у ракшасов?

Ночна ласково погладила её по волосам:

- Тебя, моя хорошая.

- Постой-постой, - воскликнула Майви, - А как же получилось, что Ист почти на пять кругов силы старше меня? Ведь вы с папой познакомились, когда я уже родилась?

- У Иста другой отец. Он был старшим нашего дома и погиб, защищая нас от ракшасов. Теперь на месте его удела мёртвая пустыня, закатный край Рискайской пустоши, а прежде там текла могучая и полноводная река.

- Куда же делась вода?

- Ушла под землю. Так всегда бывает, если её никто не зовёт.

- Ой… И это навсегда?

- Я верю, что нет. Возможно, кто-то из ваших детей или нынешних ракшасов…

Майви не дождалась, пока Ночна договорит. Схватившись ладошками за ярко вспыхнувшие щёки, она вскочила с лавки и бросилась из горницы вон.

Конечно, Нер и не подумал послушаться Ночны и смирно отправиться домой. Он ждал Майви, затаившись в кустах за околицей. И дождался-таки своего. В раскрытое настежь окошко нам было видно, как Майви, вихрем вылетев за ворота, нырнула в кусты. И с размаху попала в крепкие объятия Нера. Она стала что-то говорить ему возбуждённо и живо, но он ничего не слушал. Улыбаясь, Нер подхватил тоненькую и гибкую Майви на руки, со смехом подбросил, поймал и снова подбросил… Проказница не захотела приземлиться назад. Она повисла, уцепившись за ветку ивы над головой, задорно крикнула: “А ну догони!”, потом, раскачавшись, спрыгнула далеко в кусты и помчалась прочь, легко перескакивая через валуны и коряги. Нер рванул следом. Скоро их не стало видно, только слышался хохот, да весёлый ветерок гулял по кустам, отмечая их путь. Ах, молодо-зелено, мягко постелено… Какие же они ещё юные, милые и смешные…

***

Под пологом леса земля ещё дышала ночной прохладой и свежестью, но поднимающееся Око уже припекало, обещая к полудню жестокий зной.

Занор устроился в тени под навесом и спокойно покуривал трубку. Несмотря на погожее утро, он зябко кутался в свой старый плащ. В кустах за околицей звонко перекликались птички. Было слышно, как Ночна негромко поёт, наводя порядок в избе. Вдруг где-то вдалеке резко вскрикнула сойка. Оборвав песенку на полуслове, Ночна выглянула за дверь.

- Всё дымишь? - проворчала она, - А ведь на твоём берегу опять творится какой-то беспорядок.

- Дети, - кротко отозвался Занор, выпуская в небо пару колечек холодного ароматного дыма.

- Вот и сходил бы глянул хоть одним глазком, что они там опять чудят.

- А надо?

- Да неплохо бы, - Ночна нахмурилась, упирая руки в бока, - По-моему, уже произошло что-то не слишком хорошее. Ты полагаешь, следует дождаться неприятностей покрупнее?

Занор зевнул и вяло пожал плечами.

- Милая, нельзя же до бесконечности отводить от детей тёмные вероятности и опекать их на каждом шагу.

Разом утратив боевой вид, Ночна со вздохом прошла под навес и присела рядом с мужем, тихонько положив ему голову на плечо.

- Ах, Зан… Детям, наверное, кажется, что я к ним слишком строга: вечно ворчу, донимаю нравоучениями… А мне просто хочется уберечь их хоть от тех ошибок, которые в молодости понаделала я сама.

- Они растут. Знаешь, кое-чему можно научиться только на собственной шкуре, и никто не обещал, что этот опыт всегда будет приятным, - дальнозорко прищурившись, Занор вгляделся в кромку леса за околицей и добавил, - Да, кстати, сюда бежит Майви. И как бежит! Вероятно, и впрямь случилось что-то серьёзное.

Майви выскочила из леса так быстро, что кусты на опушке не успели раздвинуться перед ней. Сбитые с веток листочки дождём посыпались в траву. Перемахнув через изгородь, она подлетела к Занору, на миг уткнулась в его плащ лицом, но тут же отпрянула и закричала:

- Папа, папа!

- Что случилось, милая?

- Всё плохо! Совсем-совсем!

Кусты на опушке снова раздались и пропустили бегущего Нера. Он тащил на руках кучерявого малыша, мокрого, голенького, с едва успевшими заостриться ушками.

-Скорее, Нерчик, скорее! - всхлипнула Майви, торопливо распахивая ворота, - Может, ещё не поздно…

Молодой этл вихрем ворвался под навес и остановился, смущенный молчанием и неподвижностью старших. Ночна смотрела строго и выжидающе, Занор попыхивал трубочкой, нахохлившись и спокойно прикрыв глаза.

- Папочка, ну сделай же хоть что-нибудь, я знаю, ты умеешь! - взмолилась Майви, размазывая по щекам слёзы. Нер шумно сглотнул.

- Чего ты от меня хочешь, дочь? - спросил Занор, разглядывая Майви сквозь ресницы.

- Вылечи его, пожалуйста!

- Это невозможно. Он мёртв. Умер ещё за рекой, на поляне.

Майви поникла, как сломанная веточка в жару. Нер присел, осторожно разжал руки и уложил свою странную ношу в траву.

- Откуда у вас это бедное дитя?

Майви и Нер молчали, понуро опустив головы. Тогда за дело взялась Ночна. Подождав немного, она выпрямилась во весь рост и грозным голосом спросила:

- Так! Я услышу сегодня хоть какое-нибудь внятное объяснение происходящему? Где вы взяли ракшасёнка? Ну? Нер, слушаю тебя внимательнейшим образом.

Нер еле слышно промямлил:

- Поймали возле пустоши…

- Сила всеблагая! Зачем? Кто вас просил лезть на пустошь, ловить там ракшасят и тем более снимать с них лесную личину?

- Мы думали, так будет лучше.

- Думали они! С чего вы это взяли, несчастные? Ему было гораздо лучше в лесной личине, зато живым!

Майви вздохнула и тихо проговорила:

- Мы хотели, чтобы он тоже стал этлом.

У Ночны от удивления глаза полезли на лоб.

- Да кто вас надоумил, что такое вообще возможно?

- Ну, - замялась Майви, - Вы же с папой… Когда я была маленькой… И Нерчик тоже… Вот мы и подумали…

- Мы даже собирались сотворить для него удел в Дарёном ложке, - добавил Нер, - Отмыли его от смолки, а он вдруг заплакал и перестал дышать…

- Отец, ну ты слышал? - воскликнула Ночна, обращаясь к Занору, - Нер, Майви! Как вы не понимаете…

Занор остановил её жестом и, обняв за плечи, усадил рядом с собой.

- Что поделаешь, милая… Неполное знание часто оказывается хуже полного незнания.

Потом он погладил Майви по волосам, участливо кивнул Неру.

- Всё не так просто, как кажется. Светлые намерения могут порождать весьма тёмные вероятности. Знайте, что ракшасьи дети привязаны к источнику силы, у которого провели раннюю пору своей жизни. Их растят рядом с щедрым потоком, в любви и постоянном внимании, но только до тех пор, пока они не научатся добывать пропитание сами. После каждый малыш получает порцию особого снадобья. Лесная личина - всего лишь одно из побочных действий этой самой смолки, которая защищает ракшасье дитя вдали от дома, не позволяя ему истечь силой и умереть. Но смолка работает всего лишь один круг, и к тому же родной источник постоянно зовёт. Слыша его зов, каждую сушь все ракшасьи дети возвращаются по домам. Там взрослая родня забирает накопленную ими силу, а заодно очищает их от вредных последствий распада смолки и снабжает новой её порцией. И так - без конца. Как только дитя силы попробовало в первый раз это снадобье, обратной дороги нет. Остаётся либо вечно зависеть от смолки, либо никогда не удаляться от родного источника без особых оберегов. Впрочем, обереги тоже не работают безупречно, они только замедляют потерю силы, поэтому взрослые ракшасы редко покидают свои дома. Очистив от смолки этого беднягу, вы лишили его защиты и по незнанию стали причиной его гибели. Очень печально, но исправить уже ничего нельзя. Всё, что мы можем сделать - оставаться в разуме и не повторять прошлых ошибок, - сказав так, Занор мягко провёл рукой над телом ракшасёнка. Оно на глазах превратилось в лёгкий пепел, и вскоре ветер развеял его без следа.

- Значит, нам с Нером просто повезло? - спросила Майви.

- Выходит, что так, - отозвался Занор, - Если бы кто-нибудь из вас успел попробовать смолку, мы с Ночной уже ничем не смогли бы вам помочь.

Майви очень внимательно заглянула ему в глаза и серьёзно спросила:

- А откуда ты всё это знаешь? Я думала, ракшасы не спешат делиться своими секретами с чужаками.

- Собственный опыт - лучший учитель, жаль только, что его уроки дорого обходятся. Однажды я получил опасную рану. Дело было на пустоши, и Ровена вылечила меня смолкой. Как видишь, я жив, но с той поры, выходя из Ночной пади, истекаю силой куда быстрее, чем мне хотелось бы. Впрочем, эта досадная особенность делает меня почти идеальным дарителем. Вы видели на церемонии возмещения, как происходят подобные вещи. Так что и тёмные обстоятельства могут порождать светлые вероятности. В любом случае, светлая вероятность или тёмная - это зависит лишь от того, как ты относишься к ней сам.

Комментарий к Между нами, этлами

*Тётка, тётушка - обычное в Торме вежливое обращение к замужней женщине. К незамужней обращаются - девка, к вышедшей из детородного возраста - бабка.

**Ракшаль - язык ракшасов. Изначально он был придуман, как тайный шифр, но постепенно широко распространился среди ракшасьей молодёжи и стал обычным для них языком общения. Этлы иногда используют слова ракшаля в качестве очень неприличных ругательств.

========== Среди людей ==========

Невесёлые мысли принесла я с вечёрки домой. Дикие маги опасны всегда, говорила Ночна, их следует уничтожать. Будет ли моё дитя от дикого мага тоже считаться диким? А если даже и нет. Сын ведь может унаследовать вздорный отцовский нрав. Что тогда? Убьют, как негодного щенка? Нет уж, этого я дожидаться не стану. Пора расстаться с Еловой горкой. Куда только идти? Вот разве что в пустоземье, там этлы не ходят. Или всё-таки могут? На вихровой заимке Мара ещё вспоминала, как юные этлы вместе ходили в город, притворившись людьми. Хотя… Есть один человек, который не боится ни ракшаса, ни этла, и может от них защитить. Свит. Сегодня он будет ждать меня у Быстринки на вечерней заре. Что ж, я готова забыть старое и прийти к нему. Молчать, во всём слушаться, верно служить, лишь бы знать, что нашему сыну не грозит беда.

Впервые я радовалась, не застав на хуторе Иста. Одари Творец Мару за то, что она заняла собой всё его время и мысли, не оставив ни капли мне! Будь Ист дома, в миг бы заметил, что я затеваю сбежать. В этот раз я не стала ни чудить с одеждой, ни ворожбой заметать следы. Немного в том толку. Ист и так всё узнает, когда захочет, он же этл. Веретено своё тоже не стала брать. Придёт пора снова прясть - найдётся и новое веретено.

До заката было ещё далеко. Я неспешно бродила по лесу, искала места, которым отозвалось бы сердце - и не находила ничего. Постояла немного на обломках Серой скалы, последила, как речная вода точит камни. Окинула взглядом Мёртвый Дол - всюду изломанные стволы погибших деревьев, почернелая грязь. Дошла до места, где прежде стояли Кривражки. Никого. Сквозь развалины хутора пробилась молодая трава. Нашла место, где прежде стояла вихрова заимка. Ива рухнула, и обломки застлало речным песком.

К Быстринке я вышла на исходе дня. Долина Истоков снова была пуста, люди ушли, оставив за собой грязь да следы конских копыт. Никого не было видно, только у самой воды пасся неказистый саврасый конёк. А рядом, подставив лицо закатному Оку, стоял Свит. Ждал, хоть и не был уверен, что я приду. Он был таким спокойным и тихим в тот миг… Глядя, как лучи Ока золотят его щеки, я подумала, что будь Свит нормальной, человеческой масти, многие девки сочли бы его миловидным. Скулы у него высокие, густые волосы до плеч, длинные ресницы, а глаза большие, и не бесцветные, рыбьи, а серые, словно небо в хлябь. А ещё мне припомнилось, что мать дала ему имя Свитанок. Это значит - рассвет.

Как и в первую нашу встречу, я не ждала, что Свит заметит меня среди зарослей ив. А он заметил. Посмотрел мне прямо в глаза и, усмехнувшись, окликнул:

- Чего прячешься? Вылезай, не съем.

Получалось как-то неловко. Я молчала и не знала, шагнуть ли к нему. Тогда он подошёл ко мне сам, взял за руку.

- Ты, наверное, злишься на меня из-за того раза? Я был не в себе. Прости дурака.

Я кивнула, а ответить на его взгляд так и не смогла. Тогда он поднял с травы седло, посвистал. Конь неторопливо пришлёпал к хозяину и ткнулся губами ему в ладонь.

- Поедем ко мне? - сказал Свит, затягивая подпруги, - Заживём не хуже, чем на заимке. М?

А я всё стояла и не смела поднять глаз. Тогда Свит схватил меня за плечи и, встряхнув, рявкнул совсем по-былому:

- Да не молчи же ты, коза! Давай, лезь в седло! А не желаешь - так прямо и скажи: пошёл ты к Ящеровой бабушке!

Вот это уж было до смешного знакомо.

- Не надо, - тихонько ответила я.

- Что не надо?

- К Ящеровой бабушке не надо. И на коня меня тоже не надо, я пешочком дойду.

- Да ладно, - тут же воскликнул Свит, затаскивая меня в седло, - Кренделёк - скотинка смирная, доставит в лучшем виде.

Сам Свит устроился позади седла, а поводья вообще бросил коню на шею. Но умный конь без подсказок знал, куда ему надо идти. Неспешным шагом он провёз нас по разбитой копытами тропке через кусты, вылез на проезжую дорогу, и по ней побрёл прямо туда, где за распахнутыми Хребтецкими воротами начиналось незнакомое мне пустоземье.

Сама я за всю жизнь только и была в Приоградье пару раз: малявкой сходила как-то вместе с тёткой Милорадой на ярмарку к Нерским воротам продавать шерсть, да ещё два круга назад выбралась вместе с Браном поглазеть на турнир в Городце. И за каждый из тех дней я увидала столько народу разом, сколько в Торме не повстречаешь за целый круг.

В этот же раз у Ограды было почти безлюдно. Стражи едва проводили нас скучными взглядами и принялись запирать ворота на ночь. А Кренделёк прошёл всё тем же неспешным шагом через пустую привратную площадь, свернул вдоль стены крепостицы в узкий, по вечернему времени темноватый проулок и вдруг замер, уткнувшись носом в бок стоящей лошади. Лошадь была не одна. К ней прилагался всадник. Это был крупный, статный парень с замечательно густыми кудрявыми волосами. Через верх забора к нему высунулись со двора две девицы. Все трое болтали и обменивались шутками, нисколько не беспокоясь о том, что наглухо перекрыли проход.

- Эй, Корвин! Тебя мамаша не учила, что по улицам ездят вдоль, а не поперёк? - нетерпеливо окликнул его Свит.

Девицы залились смехом и скрылись за забором, а всадник обернул к нам своё смуглое, симпатичное лицо. Не обращая на Свита никакого внимания, он залихватски подкрутил ус и сказал мне:

- А, так ты и есть жена этого зануды? Привет, Рыжик.

- И тебе доброго здоровьичка, - смущенно пробормотала я, чувствуя, как щёки становятся пунцовыми. Уж очень этот Корвин странно на меня посмотрел: вроде, и по-доброму, а я почувствовала себя так, словно стою перед ним без рубахи.

- Освобождай проезд, чучело гороховое! - нелюбезно прикрикнул на него Свит из-за моей спины.

- Ну, поехали, - отозвался Корвин, обращаясь ко мне.

- Куда это? - удивилась я.

- Как куда? В наше с Селёдкой логово, - Корвин развернул кобылу вдоль улицы и заставил поравняться с Крендельком. Его колено бесцеремонно ткнулось мне в бедро.

- Разве вы живёте не в крепостице? - спросила я, стараясь отодвинуться вперёд по седлу.

- О, нет, - Корвин беззаботно улыбнулся, сверкнув белыми зубами, - Казарма - это для молодняка. Жить, конечно, можно, но - шум, грязь, теснотища, и кормят Ящер знает чем. Девку, опять же, не приведёшь… Так что все, у кого водятся монеты, стараются снимать собственную конуру поблизости. Тоже, конечно, шум, грязь, и в горшке Ящер знает что, но хотя бы есть где ноги вытянуть.

- Так у вас со Свитом водятся монеты?

- У меня - нет, - радостно признался Корвин, - Так что, строго говоря, берлога Селёдкина, а я живу у него на тараканьих правах, чтобы не было скучно.

- Угу, - буркнул Свит, - И поэтому ты дрыхнешь все увольнительные, как сурок, а я по подработкам таскаюсь. Чтобы не было скучно.

- Ну а чо? - пожал плечами Корвин, - Должна же быть в жизни хоть какая-то справедливость? Тебе по службе не приходится все дни напролёт мозолить зад в седле. Заперся себе в лазарете, и - солдат спит, служба идёт. Это не в патрули ходить.

- Да знаю я эти ваши патрули. Шлем на уши - и побрёл в лес ракшасов перегаром распугивать.

- Вот ты зря так говоришь. Сам же вчера после лесного патруля кому-то из новобранцев бедро штопал.

- Такие вещи происходят от дурости и ловли мух при инструктаже, - строго сказал Свит, - Когда на тропу из кустов лезет нечто нечеловеческого вида, надо выстрелить, перезарядить и ещё раз выстрелить. И только потом выяснять, что это и зачем оно к тебе лезет.

- Добрый ты, господин целитель, аж слеза на глаз наползает… Но лесные патрули - это ещё ладно, там сейчас стало чуть поспокойнее. А вот что будет, когда нагрянут твои родственнички с островов…

Не долго думая, Свит пнул кобылу Корвина сапогом в бок. Та шарахнулась и резко прыгнула вперёд. Не ожидавший ничего подобного Корвин еле удержался в седле.

- Сдурел? - возмущённо крикнул он Свиту.

- Это тебе за родственничков.

- Хорошо-хорошо, убедил, - сказал Корвин, поднимая кобылу в рысь и уходя вперёд на безопасное расстояние, - В Торме твои родственнички, а не на островах. На каждом хуторе. Рогатенькие такие.

Свит тихонько усмехнулся, вытащил из седельной сумки шишку и метко запустил ею Корвиновой кобыле в зад.

Свитова “берлога” оказалась в самом конце проулка, ворота её замыкали тупик. Это была конюшня на двух лошадей с двумя жилыми каморками под крышей. Одной стеной она упиралась в каменный бок крепостицы, другой - в добротный соседский забор, и только поэтому, вероятно, ещё не развалилась. Зато позади конюшни был мизерный дворик с навесом, коновязью и чахлой рябинкой, росшей прямо из-под соседской стены.

- Ну как? - с гордостью спросил Корвин.

- Ого, - несколько мрачно ответила я.

Впрочем, это только с первого взгляда Свитово жилище мне не приглянулось. На конюшне было чисто и сухо, под навесом валялся запасец сена, а наверху и вовсе оказалось светло и уютно, хоть скаты крыши и делали каждую из каморок похожей на приоткрытый сундук. Зато под застрехой весело чирикали воробьи, а из окошка виднелось немного неба.

В каморке Корвина и впрямь была берлога: развороченная постель, крошки, свечные огарки, грязное шмотьё на полу и крепкий запах двухседьмичных портянок, а на стене намалёвана углем голая простоволосая девка с рыбьим хвостом.

На половине Свита вид был совсем другой: постель скатана в уголок под крышу, у окна сундук, полка с книгами, грязная одёжа - в корзинке, а под потолком - венички сухих трав.

А вот с едой у ребят было куда как неважно. В доме не было ни печи, ни очага, так что есть они ходили в харчевню на площади. (Это такой кабак, только торгуют едой.) Понятно, что как деньги подбирались, так они и сидели когда на сером хлебе с водой, а когда и вовсе впроголодь. Пришлось мне самой позаботиться о нашем пропитании, сложить на дворе очажок.

Так мы и зажили потихоньку втроём. Как-то само получилось, что мужчины мои с ранья уходили в крепостицу, на службу, а я оставалась сидеть дома одна и ждать их, скучая без дел. Ну, разве там сходить прибрать в стойлах у лошадей, натаскать воды в колоду…

Городское житьё - ох и странное! Княжьим указом запрещено по дворам хранить навоз, чтоб не смердело. Уберёшь за скотиной - и сразу тащи в специальное место позади крепостицы, на князев поганый двор. И человеческое поганое ведро - туда же. А если вдруг чья лошадь или там коза на улице опросталась, тоже надо собрать, не то со всей улицы пеня в казну.

И воду люди берут не как попало из реки, а из специального фонтана. Водовоз её ночью натаскает, а целитель с утречка от всякой вредности благословит. А если вдруг пьют из реки или там из какого колодца, морщатся и говорят: “Не фонтан!”

А поселение наше, оказалось, вовсе и не город, а так - посад. Князь прежде запрещал всякой простоте селиться вокруг ворот, сгонял с земли прочь, но люди всё равно строили хибары и жили. Князь тогда уж махнул рукой, да и разрешил им строиться путём, а то в хибарах-то вечно было неладно: что ни круг - то пожар, то поветрие…

Свит мне всегда монет оставлял, чтобы сходила на рынок, а как же. Со службы-то оба приходили голодные, как волки, вот я им на своём уличном очажке похлёбку и стряпала. А то, бывало, ещё и блинцов с припёком напеку. Они оба очень любили, когда с лучком и шкварочками.

А Корвиново свинство я живо повывела. Вымела у него всё, паутину сняла. Девке его этой, которая на стене, сарафан и платок нарисовала, а то уж очень смотреть было срамно. И портянки его вонючие в речке отполоскала и по двору развесила. Он обрадовался, как ребятёнок, обнял меня и давай в щёки нацеловывать! А Свит увидал - и ну ворчать: “Эй, Корвин, это, вообще-то, моя жена. Свою заведи - её и слюнявь.” Только куда эдакому жениться? Он вечно без монет сидел. Он как жалование получал - начинал каждый вечер таскаться в кабак. Оттуда уж возвращался всегда на бровях, иной раз даже буянить затевал, песни в ночи орать, и все как на подбор срамного содержания. Или вдруг вовсе не приходил ночевать домой. Я сперва удивлялась, спрашивала у Свита, куда ж он запропастился и чего спать не идёт. Свит только отмахивался. Но раз всё же ответил: “Да к девкам он пошёл. Вот там пускай и ночует, если не выгонят.” Я тогда ещё подумала, что если к девкам - это хорошо, глядишь, присмотрит себе какую в жёны. Но когда после спросила о том у самого Корвина, он сказал:

- Что ты, Рыжик, это совсем не те девки, которых замуж берут.

- А какие же? - удивилась я.

- Это нехорошие девки, тебе о них знать не надо.

- Так зачем же ты до них таскаешься?

- Да вот такая уж моя дурацкая доля, - легкомысленно отшутился он, а объяснять ничего не стал. Тогда я спросила:

- А Свит тоже к ним ходит?

- Свит? К девкам? Не смеши, Ёла! Он знаешь какой брезгливый? И раньше никогда не ходил. Мы с ребятами даже одно время думали, что он не по этой части.

- Это как?

Корвин посмотрел на меня, словно на маленькую, и ответил:

- А, забудь. Тебе такое знать ни к чему.

Незаметно прошла сушь. И вот ведь что странно: за эти четыре луны я узнала Свита, пожалуй, лучше, чем за весь круг, что мы прожили на заимке. В лесу я сравнивала его с этлами, и всё, что мне было в нём странно и неприятно, сваливала на человечью природу. В городе же, среди людей, я на многое стала смотреть иначе. Оказалось, на прочих людей Свит совсем не похож. Вот Корвин - тот человек.

И как только эти двое уживались вместе, такие разные? Корвин вечно был громкий и весёлый, как птица, а Свит больше помалкивал и смотрел на мир откуда-нибудь из тёмного уголка. Корвин бесхитростный и открытый, у него что в голову ни придёт - враз написано и на лице, а у Свита поди ещё догадайся, что на уме. Корвин - неряха знатный, а Свит аккуратен до смешного. Вечно Свит собирал везде Корвиново шмотьё и с руганью закидывал в его каморку, но стоило Корвину появиться на пороге, его вещи чудесным образом расползались по всему дому.

Много они цапались из-за курева, и тут уж Свит настоял на своём: курить Корвин вылезал во двор. Садился на верхний брус забора, дымил трубкой, а заодно смотрел на улицу и болтал с редкими прохожими: задирал мужиков, с бабами и девками балагурил. И всем-то вокруг он нравился. И тютюн, и дурацкие шуточки-пересмешки, и крепкая вонь немытого тела - всё, что прежде так раздражало меня в хуторских парнях у него совсем не казалось противным.

Вот я всё думала: а сама б я пошла за Корвина замуж? Наверное, пошла б. Он хороший, хоть и беспутный. Добрый, спокойный, и поговорить с ним всегда легко… И собой пригож. Высокий, сразу ясно, что сильный, волосы красивые. А ещё было видно, что я ему нравлюсь. Он того особо ничем не показывал, но мне-то и так понятно… Только однажды было: он сильно спьяну полез ко мне с поцелуями, но Свит его живо урезонил. Дал разок по зубам и унёс спать наверх. А чтоб не бродил, завязал в одеяло, как младенца в свивальник, да так крепко, что мы потом с утра его едва развязали вдвоём. Я думала, Корвин рассердится, но ничего подобного, посмеялся да и забыл.

class="book">А вот Свит был совсем не таковский. С соседями он не знался, а те его сторонились, шушукались за спиной. Только ему люди были без надобности. Он, если вдруг выдавался свободный денёк, залезал себе на сено с книжкой или просто так, и валялся там тихонечко, думал о своём. Я быстро усекла, что его тогда беспокоить не надо, ему самому с собой хорошо и не скучно. Сунешься же не ко времени - ничего приятного не услышишь. Ещё он любил смотреть, как я стряпаю. Только мне, чтобы доставить ему удовольствие, приходилось прикидываться, будто я того не замечаю. Конечно, упрям он бывал по мелочам, но мне-то уступить ему было не сложно. Поспорим, бывало, я скажу, как думаю сама, а настаивать на своём не стану. Он пошумит, поругается, а там глядишь - сделает-то по-моему. А ещё было кое-что, чего я, живучи среди этлов, совсем не ценила. Свит не вонял. Притаскивал из колодца воду и мылся на дворе каждый день, хоть Корвин и смеялся над ним. И за бельём следил. У Свита нижние порты и рубахи все были дорогие, хорошие, он мне их в речке мыть не позволял, отдавал раз в седьмицу специальной тётке в портомойню. А на ночь у него вообще велось отдельное барахло. Он и мне строго-настрого наказал в одёжке в постель не лезть. Купил рубаху, да такую красивую… Я б на выход носила, а Свит сказал - будешь в ней спать. Ну, я подумала: мне-то не жаль, если ему приятно. И я, пожалуй, поняла, почему Свит обратил на меня внимание, и зачем то и дело нюхал мои волосы. Когда я жила в лесу, от меня и пахло лесом. В городе-то по-другому запахло, пришлось начать мыться и мне.

Я спросила у Свита: если они с Корвином такие разные, то почему и зачем живут вдвоём? Он только вздохнул и ответил:

- Должен же кто-то приглядывать за этим разгильдяем. Сама видишь, он, если не на службе, нагрузится самобулькой и давай кулаками махать, а дальше как повезёт: либо в лазарет, либо под стражу. Я хоть его, если что, придержу, не дам наломать дров.

Раз, когда Свит задержался в крепостице, спросила то же самое у Корвина. Он мне ответил так:

- Ну, должен же кто-то следить, чтоб этого малахольного на конюшне не пришибли. Он ведь если у кого лошадь плохо чищена или, не дай Маэль, со стёртой спиной - плешь проест.

- А что, прежде колачивали?

- Бывало. Ребята сперва пытались его припугнуть, чтобы не так цеплялся. Но он же упёртый, а когда насчет коней - вообще хуже занозы в заднице… Так и ходил весь в синяках, но от своего не отступился, и что важно - к командирам жаловаться не бегал. Ну, народ со временем его зауважал, стал прислушиваться. А теперь уже и побаиваются лишний раз задевать. Знают: я, если что, вмиг физиономию подправлю.

Тут мне стало любопытно, каким Свит был раньше, когда ещё только пришёл в гарнизон. Спросила. Корвин задумался, взъерошил волосы.

- Каким был? Да ничего особенного из себя не представлял. Ну, конечно, видно было, что он не из простых: тихий, чистенький, грамоте учён… Одно слово - барышня. Во взводе над ним посмеивались, но так, слегка, потому что он был парень годный: дневальных зря не шпынял, к нужникам при проверках сильно не придирался. И если вдруг кого в драке покоцают, все знали - к нему можно, подштопает и взводному не настучит. Но это всё было до того, как Свит прогулялся в Торм.

- А это что ещё за история?

- Да так… Я думал, ты знаешь. Это было кругов пять назад. Раз в жизни парни из Рискайского взвода позвали его с собой на пьянку в Торм, а он там возьми и потеряйся. Рискайцы его искали, пол Занорья прочесали частым гребнем. Ротный со старшим целителем на пару им чуть башки не пооткручивали. Думали, всё, сгинул паренёк. А он почти через две седьмицы нашёлся сам. Представляешь? Две седьмицы в Торме без оружия и снаряги… Вот тебе и барышня. Только крыша у него с тех пор поехала знатно. И похоже, что он, пока там шлялся, чем-то заболел.

- Почему ты так думаешь? - насторожилась я.

- Видела у него такую большую плоскую флягу? Там не самобулька, нет. Это какая-то другая дрянь. И Свит к ней прикладывается только когда ему основательно сплохеет. Ну, ты, наверное замечала: сразу вредный становится, как три зубатки, и ничего не жрёт. Но это только если у него пойло кончается. Тогда он выберет ночку потемнее и идёт в лес. Иногда возвращается быстро, и уже сразу на человека похож, но чаще несколько ночей по Торму лазит. Лучше в эти дни к нему особо близко не подходить.

- И часто он так?

- Не знаю. По разному. В последнее время уж точно чаще, чем в начале. Но это ещё зависит и от него самого. Подлечится вовремя - так и ничего не заметно. А вот если вдруг начнёт чудить… Знаешь, Свит когда с тобой познакомился, вообще распустил хвост. Говорил, брошу пить смолку, заживу, как нормальный человек… И ведь действительно, бросил. Только к Ящеру в задницу его такого нормального! Уже через две луны от него стонал весь гарнизон. Веришь, даже командиры шарахались, как от чумы, так всех достал. Нехорошо, конечно, но многие вздохнули с облегчением, когда Свит сорвался и опять начал смолку хлебать. Он думал, ты погибла во время того безобразия в Раздолье.

- А сейчас? Ты не знаешь, он по-прежнему пьёт эту свою смолку?

- Вроде, да. И знаешь, Рыжик, пожалуй, так гораздо лучше, - и Корвин, задумавшись, замолчал. Я тогда его спросила:

- Ты сам-то давно служишь?

- Ага. Девятый круг. Я счастливчик: столько раз бывал и в лесных стычках, и с поморийцами - и ни царапины. А если бы не Свит, меня бы уже давно закопали. Он мне такую дырищу в спине залатал… И никому ничего не сказал. Держал в лазарете сколько надо, а в журнале писал - понос.

- Это тебя в бою так?

- Да не, какое там. В кабаке, по пьяни. Так что Свит и не обязан был со мной нянькаться. Но вот поди ж ты, вылечил, и с тех пор я как заговорённый, - и Корвин мечтательно улыбнулся, - Надо б выйти в отставку, пока цел, жениться и открыть кабачок. Где б ещё девку подходящую найти… Вот за что, спрашивается, этому белозорому бродяге такое везение? Где он тебя раздобыл?

- В Торме, -тихонько ответила я, - В Торме. Как в сказке, на охоте поймал.

========== Новая жизнь ==========

Хлябь приходит после суши каждый круг, но всякий раз она наступает, когда не ждали. Небо уж давно нависало тучами, а Корвин, выезжая по утрам за ворота, по-прежнему с уверенной улыбкой говорил: “Не, до вечера не польёт,” и Свит, серьёзно кивнув, добавлял: “Рано ещё. Не сегодня.” И я тоже думала: “Ещё не сегодня”. Но о своём. Совсем скоро был должен родиться сынок.

Лазить по лестнице становилось всё тяжелей. Таскать воду в дом и навоз на поганый двор Свит мне строго-настрого запретил, так что целые дни напролёт я теперь просиживала в нашей каморке, глазея в окно да готовя приданое малышу, и только к вечеру спускалась вниз, к очажку. Устав от тяжести, бессонницы, вечной изжоги и болей в спине, я всё ждала: уж скорей бы родить. Потом и ждать перестала. Сделалась вялая, как хлябья туча, погрузилась в какую-то сонную одурь. Только, бывало, сползу с чердака, присяду под навесом, глядь - а уж темно на дворе. И мыслей в голове никаких. Под конец малыш тоже притих, ворочался мало, словно силы копил. И вот, однажды поутру я выглянула за ворота проводить своих в крепостицу и вдруг поняла: пора. И сказала:

- Сегодня.

Свит поглядел в небо, вздохнул, и стал крепить к седлу свёрток с плащом.

А Корвин только улыбнулся:

- Вот чо вы, маги, за противный народ? Пускай бы ещё хоть пару дней сушь постояла. Жуть до чего неохота мокнуть.

И они уехали. А в уличную пыль упали первые капли дождя. А мой малыш стал проситься на Маэлев свет.

Страшно мне не было. Я тогда уж не раз видала, как рожают кошки, собаки и козы, и думала, что хитрого в том ничего нет. И что дома совсем никого - так оно мне показалось даже лучше. На глазах у Корвина или Свита мне было б не по себе. Хотелось быть совсем одной, словно в глухом лесу. Всю вялость и сон сразу как ветром сдуло, и, чувствуя, как с каждой схваткой дитя продвигается к выходу, я думала: хорошо, уже скоро. Эх, и глупа ж я была! Не знала ещё, что родить - непростая работа. Что любая помеха на пути ребёнку будет наказана болью. Что скоро буду не знать, куда себя деть, лишь бы хоть чуть, хоть на миг отпустило. Что придёт пора, когда буду думать только одно: когда ж это кончится. Что буду от бессилия слёзы лить и думать: хоть бы Свит пришёл и помог… А потом вдруг всё получилось. Ребёночку-то тоже тяжело на свет рождаться. Пока каждый из нас только о себе думал, дело на лад не шло. А вместе - повело, как волной, сразу стало понятно, что делать. Я перекинула через дверную ручку крепкий рушник, ухватила его за концы, сама села на корточки, поднажала раз, другой, и сынок выскользнул из меня прямо на пол. Вот только невдомёк мне было: почему столько крови? Я хотела было встать, но лишь поднялась, в глазах потемнело, и меня словно смыло в холодную, тёмную реку с головой.

Потом вдруг слышу, будто меня из-под воды кто зовёт. Стала вслушиваться, а это - Свит. Его голос. Ругается, как всегда, кричит:

- Ёлка, дура! Помереть решила? А ну открывай глаза! Смотри на меня!

Я послушалась. Смотрю - а там, по ту сторону тёмной воды, действительно, Свит. Сам бледный, глаза как плошки, хлопает меня по щекам и зовёт:

- Ёлка! Ёлка! Смотри на меня!

И лежу я, вроде, уже вовсе не на полу, а на постели, укутанная во все одеяла. И воды никакой нет. Только всё равно холодно, словно в реке. Свит увидал, что я очнулась, прошептал :”Слава Маэлю, жива,” а потом как крикнет:

- Корвин, гони за повитухой! Кривой тупик, дом с птичками на воротах! Живо! Мухой, стрелой, кабанчиком! Одна нога тут - другая там!

Потом он взял кружку с какой-то горячей настойкой, горько пахнущей травами, приподнял меня и начал поить. Я помаленечку отогрелась, и только тут меня словно ударило: дитя-то где? Враз поняла: если с ним что случилось, то я вот прямо сейчас же, на месте умру. А сынок, видно, тоже по мне заскучал и заплакал. Смотрю - лежит, бедный мой, рядом со мной, завёрнут в Свитову рубаху, личико красненькое, сморщенное, глазёнки голубые… Я потянулась было к нему, но Свит догадался, сам мне его в руки положил. Я малыша к груди прижала, смотрю и не верю глазам: он головой мотает, водит ротиком туда-сюда, а грудь не берёт. Что за незадача такая? Потом маленький мой нахмурился, бровки сморщил да снова как заревёт! Я смотрю и думаю: “Маэлевы оченьки, это ж вылитый Свит, он точно так бровями делает, прежде чем начать на меня орать. И меньшой туда же, не успел родиться - уже ругается.” А самой и смешно, и жалко его, бедненького, до слёз.

Тут на лестнице послышались шаги, дверь распахнулась, и на пороге нашей каморки показался Корвин, а с ним женщина, пожилая, но как будто не старая. Лицо у ней было доброе, светлое, стан прямой, на голове по-вдовьи повязан старушечий плат. Она шагнула внутрь, а Корвину ласково сказала:

- Ты ступай, касатик, дальше я сама.

И закрыла дверь у него перед носом.

И сразу в нашу каморку будто Очий луч заглянул. Лёгким шагом повитуха подошла ко мне, сынишку моими же руками верно к груди приложила. Стало так тихо, только слышно, как малыш чуть сопит.

А она улыбнулась и ласково сказала:

- Ну, здравствуй, голубка. Тебя как звать-величать?

- Ёлкой, - едва ответила я.

- Ёлочка, значит? А я повитуха здешняя, Василина. Но ты зови бабой Васей, и дело с концом.

Потом баба Вася уверенно и просто, будто так и надо, взяла за руку Свита, оттянула его от постели, чуть отряхнула, убрала волосы с глаз.

- Ты, соколик, так сильно не волнуйся. Даст Маэль - всё будет хорошо, - спокойно и серьёзно сказала она ему, - Лучше поди распорядись, чтоб нам сюда водички горячей, чистой ветоши побольше, корыто какое… А сам иди, вниз ступай. Нам с твоей Ёлочкой кой о чём своём пошушукаться надо. Хотя постой. Постелька-то детская где? Поглядеть бы, всё ль вышло.

Свит удивлённо захлопал глазами. Чуть обождав, баба Вася терпеливо пояснила:

- Ну, когда дитя родилось, следом ещё что вышло? Или нет?

- Ах, это, - сообразил, наконец, Свит, - Вон там, в ведре.

Баба Вася тут же развернула его за плечи к двери и потолкала на выход:

- Иди, иди. Воду давай неси.

И Свит пошёл. Вернулся он что-то уж больно скоро, сразу видно, воду силой грел, а не на огне. Сунулся было снова присесть рядом со мной, но баба Вася и тут его перехватила и мигом выставила вон:

- Давай, давай, голубчик, ступай вниз. Если вдруг что потребуется - я позову. Займись делом: в сухое переоденься, горяченького поешь. А то вон уже весь дрожишь. И рюмашечку пропусти для согреву. Тебе теперь захворать никак нельзя, жену с сыном кормить надо.

И Свит снова безропотно подчинился. Чудеса да и только!

Баба Вася водворилась у нас на целых три дня. И все эти дни она нянчилась и со мной, и с Лучиком, точно мы оба только что народились на свет. Учила меня, как малыша помыть, как удобно к груди приложить, как на руки взять, чтоб не потревожить… И так-то у неё всё ловко и спокойно получалось, что мне думалось: вот поправлюсь чуток - и тоже смогу.

Саму меня и на третий день ещё сквозняком шатало. И со мной баба Вася тоже возилась, как с малым дитём: поила травами, мыла, меняла измаранные пелёнки да рубашки, кормила с ложки, водила под руки к ведру…

Мне всё казалось, что Лучик слишком маленький и слабый, а баба Вася всегда его хвалила, говорила, что и крепок, и здоров, и ест хорошо. А раз, его умывая, сказала:

- Экой он у тебя глазастенький! Весь в папашу, точёненький: и носик, и бровки… Такой же красавчик вырастет девкам на печаль.

Я тогда сильно удивилась. Лучик-то ладно, но кто б назвал красавчиком белозорого Свита? А потом подумала и решила, что это баба Вася для того моего мужа хвалит, чтобы мне приятное сделать.

Свита она пускала в каморку на нас с Лучиком посмотреть, но всякий раз не надолго и в добрый час. А мне объясняла так:

- Мужчины народ нервный, им всю эту нашу изнанку видеть ни к чему. Лиха им и на службе хватает, а дома должно быть хорошо и спокойно. Твой-то ещё молодец: не растерялся, увидав, как ты на пороге без памяти в луже крови лежишь. И после не охладел, видно, что любит. Другой кто после эдакого зрелища мог бы нос начать воротить.

На те две ночи, что баба Вася спала подле меня, Свит перебрался к Корвину. И всё бы ничего, вот только в первую ночь Свит учинил нам нежданную побудку. Я уже давно приметила, что Свит часто вскакивает до рассвета воды попить, и начала ставить ему кружку с водой у постели, чтоб не шастал раздетый по сквозняку. Он на Корвинову половину перебрался, а кружку-то свою у нас позабыл. Как пропели третьи петухи, слышу: дверь каморки отворилась, половицы заскрипели. А у меня как раз у постели ночное ведро стояло, чтоб далеко не ходить. И, как на грех, в тот раз не пустое. Ну, Свит спросонья на него и наскочил. Вот уж шуму было да ругани, а потом ещё и уборки…

В тот же утро я глядела из окна, как Свит уезжает на службу. Он, как всегда, когда в дурном настроении, не стал открывать ворота, а потащил Кренделька через калитку в поводу. Только калитка сделана на человечью мерку, и потому узка и низка, а Кренделёк куда как толст. Он сперва в створе Свита больно прижал, провёз рёбрами о косяк, а потом ещё и зацепился за щеколду путлищем. Но конь-то старый и умный, как почуял, что ремень натянулся и не пускает, встал в проходе, и ни туда, ни сюда. Свит его тянет, а конь ни с места. Свит тогда сгоряча отвесил ему пинка. Кренделёк прянул назад в калитку, треснулся затылком о низкую притолоку, и с испугу как прыгнет вперёд! Путлище оборвал, а Свита так толкнул грудью, что тот сразу с ног долой да в уличную канаву. Мальчишки соседские со смеху чуть с забора не попадали. Свит зыркнул на них так, что они своими смешками вмиг подавились, а потом как был, мокрый и грязный с головы до ног, вскочил в седло без стремени и укатил.

Баба Вася, посмеиваясь, покачала тогда головой и сказала:

- Ишь, норовистый какой…

Я в ответ:

- Что ты, баба Вася, Кренделёк - конь смирнёшенький, добронравный.

А она мне:

- Да я не про коня. Муженёк-то твой всегда убегает на службу вот так, не емши?

- Он обычно говорит, что ему с утра ничего не хочется…

- А ты, душа моя, всё равно на стол ставь, пусть хоть пару ложек каши положит в рот. И с собой ему заворачивай пожевать. Не будет бегать голодным - глядишь, и ершиться станет поменьше. Они ж там, в крепостице этой, за весь день разве что ломоть серого хлебца с солониной съедят да дрянным пивом запьют. С такого сыт не будешь, вред один.

- Откуда ты, баба Вася, знаешь, что мой служит в крепостице? - удивилась я.

А она улыбнулась и ответила:

- Так ведь мой тоже был княжий стрелок. И сынок старшенький князю служил. Я эту куртку и пальчики, загрубевшие от тетивы, ни с чем не перепутаю.

- Что ж сын теперь? Уже не служит?

Лицо бабы Васи вдруг затуманилось и она со вздохом сказала:

- Не служит, да. Вместе с отцом в землю лёг. Ты, поди, не знаешь, а тут четыре круга назад заваруха была: поморийцы привалили. Отбиться-то наши тогда отбились, но много народу полегло, и из гарнизона, и просто ополченцев. Средненький мой был человек смиренный, пекарь, но тоже стоял на стене, пока его не скосило стрелой. Чего только этим проклятущим поморийцам не сидится дома, на их островах?

И тут меня словно осенило. Всё одно к одному: и то, как она ко всем прикасалась легонько, незаметно ощупывая одежду, лица и руки, и то, что прежде, чем подойти к кому, всегда заговаривала и ждала ответа…

- А что, баба Вася, - осторожно спросила я, - ты правда совсем ничего не видишь?

- Правда, милая, совсем.

- И у тебя всегда так было?

- Нет, отчего ж. Прежде видела, хоть и не слишком хорошо. А как старшенького родила, так вконец и ослепла.

- О… Это от чего же?

- Ах, голубка, на всё Маэлева воля. Первый мой сынок уж такой крупный уродился, да так тяжело на свет шёл… У меня от того что-то в глазах полопалось, а после всё застлало, как чёрным дождём. Я сперва, конечно, с перепугу плакала, потом роптать перестала, так жить научилась. Теперь не тужу, у меня руки да уши зрячие.

- А хотела б ты опять видеть белый свет, как все люди?

- К чему, моя хорошая, несбыточного хотеть? Я каждый день благодарю Маэля хоть за то, что у меня есть здесь и сейчас.

Я обняла её и подумала, что вот человек, который даже без дара силы делает людям добро. Пусть тогда мой дар послужит на то, чтобы сделать добро ей.

В тот же вечер я попыталась поймать поток и с тоской поняла, что сила больше не слышит меня. Сколько бы не пыталась я зачерпнуть, все потоки текли лишь к Лучику. Как я расстроилась тогда! Плакала и ругала себя ругательски, что такой негодящей на свет родилась: ни силы мне, ни удачи ни в чём. Даже родить как следует, и то не смогла. Хуторские тётки вон родят, а на другой день работать идут, и ничего им не деется. Я же до сих пор чуть жива и ничегошеньки сама не могу. Баба Вася как услышала меня - всполошилась, стала расспрашивать, что стряслось. Я кое-как между слезами да соплями рассказала ей про мою печаль. Она, выслушав, только руками всплеснула:

- Ну ты, матушка, даёшь! Напугала-то… Ты это брось, а то ещё молоко пропадёт. Чем тогда мальца кормить станешь? Хуторские тётки знаешь скольких детишек ещё до первого круга в землю кладут? А сколько их самих родами в землю ложится? А ты и сама жива, и сынок жив-здоров. Чего тебе ещё надо? Негодящая она, видите ли. Я тебе на это вот как скажу. У охотников, кто в Торме промышляет, тоже удача бывает разная: когда вернутся с добычей, когда и без. Ну а если вдруг молодой, неопытный охотник принёс хорошую добычу, но вернулся раненым, что тогда? Поправится и снова промышлять пойдёт, и никто на него косо не посмотрит. В другой раз опытнее будет - и всё. Вот и ты сейчас как такой охотник. Поняла?

Понять-то я поняла, но до чего же трудно примириться с тем, что вот у тебя что-то было, а теперь навек ушло, и вернуть ничего нельзя…

На третий день бабушка Василина ушла. Мы впервые остались дома одни. Корвина куда-то сдуло на весь вечер, Лучик спал, а Свит уселся у окна ко мне спиной и сидел так тихо, что казалось, его дома нет. А я, глядя в его расслабленную спину, вдруг почувствовала, что он счастлив впервые за все эти дни. Это мне было с бабой Васей хорошо и надёжно, как за стеной, а Свиту - не по себе и неловко. И всё-таки я решилась кое о чём у него спросить.

- Слушай, Свит, а ты знал, что баба Вася слепая?

- Угу.

- Так ты потому её и позвал?

Свит чуть обернулся и недовольно посмотрел на меня через плечо:

- А ты думаешь, иначе она бы к нам пришла? Разуй глаза, Ёлка: во всём посаде нет никого, кто стал бы мне помогать. Я белозорый, а значит, помориец и враг, и попробуй кому докажи обратное. Да мне грязью в спину не швыряют только потому, что боятся силы.

Я подошла тихонько и обняла его.

- Свит, ну почему ты так плохо думаешь о людях?

- Потому, что они пока ничем не доказали мне, что о них стоит думать лучше.

- Милый, сколько ты уже здесь живёшь?

- Восьмой круг.

- Может, самое время уже попытаться жить с людьми, а не прятаться от них? Они не все плохи, дай им шанс. Вот хоть та же бабушка Василина. Это хорошая женщина, добрая и мудрая. Сделай шаг ей навстречу, и у тебя появится друг. Ведь ты можешь её вылечить?

- Могу. Только зачем? Стоит ей увидеть, с кем она имела дело - и я наживу врага. Смотри, Ёлка, в другой раз будешь рожать сама, с помощью Маэлева благословения и Ящеровой матери, потому что единственная повитуха этого сраного посада к тебе не пойдёт.

- Уверена, ты неправ. Она ведь раньше ничего о нас с тобой не знала. Но теперь-то, прожив под твоей крышей три дня, разве она станет судить о тебе только по масти? Знаешь, как она тебя называла? Красавчик. Советовала мне лучше заботиться о тебе. Да в конце концов, знаешь что? Я никогда у тебя ничего не просила, а вот теперь прошу. Вылечи её, сделай это для меня, хорошо?

Свит подумал немного, потом чуть заметно мне улыбнулся и сказал:

- Хорошо. Но смотри, это только ради тебя.

***

Прошло почти две седьмицы. Как это иногда случается, среди хляби вдруг выдался погожий день. Дождь прекратился, облака посветлели, и пару раз между ними даже мелькнул узкий лоскуточек синего неба.

Свит бродил с корзинкой по базару, выбирая по Ёлкиному наказу зелень и овощи к столу. Вдруг у одного из лотков он увидел знакомый светлый платок. Бабушка Василина, закрыв глаза, чуткими пальцами перебирала пёрышки лука. Свит удивлённо присвистнул и живо подошёл к ней.

- Здравствуй, баба Вася. Чего это ты лучок выбираешь вслепую, на старый манер? Или мазь не помогла?

- Здравствуй, соколик, здравствуй, - повитуха ласково улыбнулась в ответ, не открывая глаз - Мазь-то помогла, как не помочь. Я теперь твоими стараниями всё вижу, ровно молоденькая. А что зеленушку руками мну, так это просто по старой привычке.

Тут она открыла глаза и, наконец, встретилась взглядом с собеседником. Её живое и доброе лицо мгновенно словно окаменело, а потом вспыхнуло гневом.

- Как? - еле проговорила она внезапно осипшим голосом, - Ты? Да ты… Ах ты… Штоб тебя, поморийская рожа…

- Так, всё, - сразу помрачнев, оборвал её Свит, - Бывай, Василина Прокловна.

Резко щёлкнув пальцами у возмущённой женщины перед самым носом, он отвернулся, запахнулся в плащ, надвинул на лицо капюшон и быстрым шагом пошёл прочь. А она так и осталась стоять у лотка, беспомощно и слепо вытянув перед собой свои чуткие руки.

========== О чём болтают у фонтана ==========

Я говорила, что трудно дитя родить? Ах, глупа была… Проще четверых родить, чем одного из пелёнок поднять.

На дворе уж ночь, глаза слипаются, сил нет, а в постель не ляжешь: малыш плачет, у него животик болит. А мужчинам завтра ни свет ни заря на службу. Вот я возьму Лучика в платок, привяжу к себе, вниз спущусь и брожу впотьмах по конюшне туда-сюда. Платок покачивается, малыш дремлет. Только он крепко заснёт, глядь - уже пора Свита с Корвином кормить да в крепостицу провожать. Они уедут, я чуть урву сна, а там снова Лучик к себе зовёт: уже и голодный, и обмарался. А потом ему и погулять охота. Улыбается, сладкий мой, ручки тянет, и невдомёк ему, маленькому, почему мать то и дело носом клюёт. Он снова заснёт - я бегом плошки мыть, пелёнки полоскать, похлёбку готовить… И ведь как на грех, чуть руки по локоть в тесте или в грязной воде - непременно малыш проснётся, заплачет. Так и бегаю туда-сюда. А там уже и вечер, мои со службы вернутся, есть хотят. Свит ещё и ругается: “Почему на конюшне грязно? Целый день дома торчишь, могла бы хоть навоз по стойлам собрать!” Ему не понять, куда у меня весь день подевался, и почему ничего не сделано, а я с ног валюсь. Мужчины, видно, думают, с женщин еда, чистота и уют льются сами собой, как с Ока свет. Им-то что, переделают дела и спать пойдут до утра. А я - снова Лучика на руки и на конюшню, в “ночной дозор”.

За всеми этими заботами я долго не замечала, что Корвин вдруг совсем позабыл дорогу в кабак. Домой каждый день стал приходить трезвый, рубаху новую прикупил… Когда же я как-то утром застала его на дворе над ведром воды да ещё и с гребнем в руках, тут мне сразу стало ясно: всё это не с проста. Завелась у нашего Корвина зазноба, не иначе. А Свит, дундук толстошкурый, словно и не заметил ничего, всё над ним шутил: “Что, допрыгался, даже в кабак уже не пускают? Придётся тебе с нами, стариками, по вечерам сидеть.” Корвин только смеялся в ответ, а мне было страсть как любопытно, кто ж она такая, что для неё он и самобульку, и гулящих девок забросил?

Хоть Корвин помалкивал, словно в рот воды набрал, а только посад у нас маленький, тесный, все у всех на виду. Очень скоро мне у фонтана тётки рассказали, куда его почти каждый день носит - в Подколпачный проулок, в кузню к старому Соху. А у Соха как раз две дочки на выданье. Не от того ли у Змейки вдруг подковы держаться перестали?

Я тогда подумала: дай-ка своими глазами взгляну, что там за кузнецовы дочки. Понесла ближе к вечеру старые ножницы в кузню точить, да зашла в Подколпачный не со стороны крепостицы, а от фонтана. До самой кузни двух ворот не дошла, присела вроде как мальца покормить, а сама смотрю, что будет. Долго ждать не пришлось. Застучали копыта по мостовой, глядь - от крепостицы едет Корвин: сам хорош, как картинка, плащ нараспашку, шапка набекрень, в руке кулёк с леденцами, и даже Змейке в гриву ленточку вплёл. Девки, сколько их жило в проулке, стали выглядывать над воротами, с ним здороваться да перекликаться. А он каждой и улыбнётся, и весёлое словечко скажет, и леденцом угостит. Над кузнецовыми воротами тоже перегнулись две девицы. Вот у них-то Корвин Змейку придержал. Смотрю - одна из кузнецовых дочек собой ничего, да только и сказать про неё нечего, таких в каждой дюжине двенадцать. Зато вторая… Вроде, и тот же волос, и тот же голос, но её в любой толпе было б сразу видать. У нас в Торме про таких говорят: этлом целована. А Корвин как поймал на себе её взгляд, сразу вспыхнул, словно его очим светом озарило. И хоть он всех девок на улице гостинчиками и добрыми словами тешил, мне враз стало ясно, для которой из них он старался.

На рынке да у фонтана чего только не услышишь, обо всём на свете тётки меж собой говорят. Там я живо разведала, как эту славницу зовут. Узнала, что старый Сох давно вдов, и только и есть у него семьи, что две дочки: Желана и Звана. Старшая, Желана, уж засидка, двадцать третий круг девке побежал, а женихов всё не видно. А она сама их и не ищет, дом ведёт, помогает отцу в кузне. Зато у младшей, Званы, от ухажёров отбою нет. И то сказать, первая красавица в посаде! Заглядывались на неё и стрелки, и купцы, и лесные молодцы, но она прежде никого особо не привечала. А теперь вот только и разговоров пошло, что о ней с Корвином. Нет, дурного о них не говорили, больше вздыхали, что эти двое словно сделаны друг для друга, как окажутся рядом, так смотреть на них - радость глазам. А ещё тётки говорили, что Званин отец, старый Сох, уж больно строг: не спешит сбыть дочь со двора, но и наиграться ей вволю не даёт, на гулянья да вечёрки пускает только с сестрой. Там и отцу, и сестре крепко понравиться придётся, прежде чем в женихи попадёшь. А про Корвина ведь известно какая слава: гуляка, драчун, за душой ни гроша, да ещё и живёт в Ящеровой Затычке вместе с проклятущим поморийцем и его рыжей ведьмой… Я к тому времени уж давно на людях носила повойник и рогатую кику, волосы мои только Свит и видал, но всё же кое-кто меня знал в лицо. Ту тётку, что такое при мне сказала, мигом начали со всех сторон локтями подталкивать да тишком на меня ей кивать. А я не обиделась вовсе, только подумала: сколько, оказывается, всякого-разного про любого из нас за спиной болтают, а в глаза повторить побоятся. Эх, люди…

Тут бы надо мне ещё рассказать, почему наш дом звался Ящеровой Затычкой и отчего о нём шла нехорошая слава. Прежде, когда этого дома ещё не было и в помине, под стеной крепостицы шёл проулок. Люди его так и звали, Подстенным. А потом какой-то хитрец взял да и построил домишко прямо посреди проулка, разделив тем его на два тупика: Кривой и Затычкин. Саму постройку люди прозвали Затычкой, и никто в ней селиться не хотел. Говорили, мол, стоит на дороге, поселишься там - добрая доля прочь уйдёт. Один Свит не побоялся, снял её за сущие гроши и стал себе жить. Люди уже тогда шептались на его счёт, а как увидели, что он прижился в Затычке и горя не знает, стали болтать: гарнизонный лекарь, мол, с Ящером зарок заключил, и что обычному честному человеку беда, то ему - Маэлева роса. Так тупик, куда выходили Свитовы ворота, понемногу оброс дурной славой, а дом стали кликать Ящеровой Затычкой и обходить стороной. Впрочем, оно и к лучшему. Ночью к нам даже стража не ездит: пьяных гуляк, ворья и всяких бесчинных бродяг в Затычкином тупике не видали с тех пор, как там поселился Свит.

А всё же посадские хоть и болтали про Свита разное, нередко заглядывали к нам. Всем бывает надо тараканов из дома выгнать, сено от порчи заговорить, полечить лошадку или козу… Но иногда Свит составлял для кого-то особенные снадобья, каких я не знаю, и тогда сильно не любил, чтоб я ему через плечо смотрела. А я без нужды не любопытствовала. Вот отдать заказ - это он меня порой просил. С того люди, верно, и стали болтать, что я ведьма.

Вот и как, скажите на милость, среди людей жить? Делаешь для них добро - завидуют, не делаешь - злятся. И так, и эдак в след плюнуть норовят. А за что?

В хлябь службы не много: ученья, ночной патруль да стража у ворот. Ну там, Свит ещё таскался с проверками по крепостицам и иной раз уезжал из посада на несколько дней.

Как-то, собираясь в ночной патруль, Корвин меня попросил:

- Слушай, Рыжик, сгоняй отнеси своему Селёдке переодёву? Он, вообще-то, меня просил, но я уже не успеваю.

- А что случилось?

- Да ничо особого. Просто его срочно вызвали на пару дней в Городец. А это, сама понимаешь, не нужники объезжать. К князю надо в приличном.

- Как же я ему отнесу? Меня в крепостицу и не пустят…

- Дежурному на воротах скажешь - он тебе Свита живо позовёт. Вали, Рыжик, не тушуйся.

Ну, я и согласилась. Взяла всё, что нужно, привязала Лучика за спину и пошла.

Страж у ворот и впрямь сразу послал младшего за Свитом. Тот пришёл, забрал у меня свёрток с одёжей, и, даже не поблагодарив, хмуро буркнул: “Иди домой.” Я б так и сделала, но тут Лучик заворочался, запросил грудь. Я присела с ним у стены и вдруг услышала, что происходит за ней. Стена крепостицы толстая, простым ухом ничего не слыхать, но я подумала о Свите - и сразу ясно услышала его шаги. Это ко мне понемногу возвращалась сила. Свит прошёл через внутренний двор, а чей-то громкий и резкий голос его окликнул: “Эй, Селёдка! Не вздумай позориться на своей кляче, возьми нормальную лошадь, Флага или Резвого.” Потом дверь конюшни захлопнулась, и стало тихо. Позже раздались ещё шаги и голоса. Это двое стрелков из ночной стражи улучили тихий миг, чтобы покурить. Они негромко переговаривались о ценах на шорку и подковы, о том, что жалование нынче что-то маловато, вяло поругивали между собою взводного… Я бы, верно, и слушать не стала, но один из них, тот, что постарше, говорил неспешно, окая и плавно растягивая слова. Этот с детства знакомый тормальский говор радовал ухо, словно весточка из родного дома.

Между тем по двору процокали конские копыта, открылись ворота, и из крепостицы выехал всадник в чёрном плаще. Едва затих конский топ по мостовой, один из курцов, тот, что помоложе, зло буркнул:

- Ишь, покатил, падла белобрысая… Чтоб он где-нибудь по дороге башку себе свернул.

Второй ответил с тихим смешком:

- Кому падла, а тебе теперь - господин старший гарнизонный целитель. Оно и справедливо: сколько можно в младших ходить? Всё равно уже вся гарнизонная лечебница, хоть человечья, хоть конская, давно на нём. Целитель Чанар за последние круги уж очень обветшал, почти силы лишился.

- Вот ты, Мром, как хочешь, а я думаю, Селёдку следовало бы гнать из гарнизона поганой метлой. Не должен он был убивать хранителя. Ходят слухи, без этлова присмотра из Мёртвого дола полезло такое, что люди целыми хуторами снимаются с насиженных мест и идут искать защиты под Ограду. Недавно чуть не снесли Срединные ворота, ломились внутрь. Их, ясен пень, не пустили, потому как хлябь, но где же это видано - грозить оружием не ракшасам или там поганым поморийцам, а своим!

- Селёдка-то тут причём? Он такая же подневольная голова, как ты да я. Ему приказали - он и пристрелил.

- Ага, такому попробуй прикажи, если он сам не желает. Ты-то видал хоть раз, где его носит ненастными ночами? Нелюдь он, Селёдка этот. Ракшас.

Они помолчали, потоптались ещё чуть и ушли. А я, сильно призадумавшись, тоже побрела домой.

Свит вернулся только на другой день к вечеру, смурной и недовольный. Уселся на лавку, поставил перед собой бутыль с вином и молча уставился в стол.

- Ну, - сказал ему Корвин, - С повышением, Селёдочка? Чо сидишь, как на поминках?

Свит ответил вовсе не радостно:

- Старик Чанар помер. Раньше он хоть бумаги вёл, а теперь и это тоже на мне…

Между тем хлябь подошла к середине, настал Щедрец. У нас, в Торме, его тоже праздновали, да не так, как здесь. Собирались к вечеру по домам, ставили на стол богатое угощение, а дети и парни с девками, вырядившись в козьи морды, конячьи хвосты из мочала и всякое лохмотьё, ходили по хуторам, распевая щедровки:

Щедро-добро!

Сеем-засеваем,

Землю покрываем

Овсом, рожью,

Милостью божью!

Что ты, тетка, наварила,

Что ты, тетка, напекла?

Неси скорей до окна.

Не щипай, не ломай,

А по целому давай!

И хозяйки без отказа подавали в окошко снедь для общей трапезы, а обратно, в дом, летели через подоконник полные горсти зёрен. Их следовало собрать все до единого и при посеве первыми отправить в землю. Если же угощение казалось ряженым недостаточно щедрым, могли вместо зерна и грязью в окно залепить, грозя скупым хозяевам неурожаем.

В Приоградье щедровали иначе, устраивали праздник, словно на Маэлев день. Накануне на площади перед крепостицей обновили мостовую, поставили навесы и шатры, а на сам Щедрец, как стемнело, развели костры и угощались кто горячим сбитнем, кто вином, кто сладкими заедками. Тут же затевались забавы: парни наперебой пытались влезть за подарком на гладко обструганный, да ещё и скользкий от дождя столб, состязались в меткости, кидая в дно корзинки короткие стрелы… Для молодёжи поставили качели, а в середине площади, у большого костра, устроили музыку и танцы. Я сперва думала: что за дикий люд эти приоградцы? Древний праздник в гульбище превратили! Потом поглядела, и мне подумалось: а ведь правильно делают. В самую тёмную и промозглую пору не дают душе забыть, что хлябь когда-нибудь да закончится, придёт на землю тепло и свет. А заодно и богам показывают: вот, мол, мы, живы ещё.

На Щедрец устраивались так же последние сговоры и смотрины невест, а молодые, поженившиеся до начала хляби, выходили на люди покрасоваться. Я, хоть уже и не молодица, а тётка, тоже хотела пойти на людей посмотреть и себя показать, а Свит вдруг упёрся, как баран: не пойду. Ну а мне без него как? Так и осталась смотреть на праздник из окошка.

Глядя на танцующих, я только вздыхала. Фигуры, вроде, простые, а уж как отплясывают задорно… И я бы могла не хуже, да только мне уже не по чину мешаться в компанию девок и парней. А Свита танцевать тащить - себе дороже, и без того он уже весь изворчался. Зато Корвин со Званой были лучшей парой из всех, хоть в танцах, хоть так. Я, любуясь на них, утешалась, а изнутри всё же точила душу чёрная мысль: почему в моей собственной жизни ничего подобного и близко не случилось? Живу, словно росток, пробившийся в подполе, не знающий ни очего света, ни живого дождя. Родилась - никому не надобна, этлу на порог подброшена. Выросла - стала и этлу не надобна. Кинулась на шею первому, кто поманил, а теперь день за днём заботы, хлопоты, да от мужа грубость, терпи и молчи. И хоть бы кто ласково посмотрел, доброе слово сказал… Изголодалась моя душа по радости и воле.

Когда Свит убрёл наверх спать, я уложила Лучика в люльку и пошла на конюшню, полоскать пелёнки. Набрала в корыто воды, наклонилась над ним, а оттуда на меня такое глядит… Едва саму себя в отражении признала: под глазами синева, на лбу морщинки, коса облезла, шея тощая из ворота торчит, как у щипаной курицы… Эх, облетела по ветру моя девичья краса! Одни только конопухи никуда не делись, их даже как будто вчетверо больше стало.

Не удержалась я, уронила в корыто слезу. А тут, как нарочно, заходит Корвин: весел, как птица, сияет, будто клад нашёл.

- Ну чо, - говорит, - Рыжик, ради Щедреца можно и хлябь потерпеть?

Я отвечать не стала, думала, он потопчется чуток и уйдёт. А он, видно, заметил неладное. Встал передо мной и давай заглядывать в лицо:

- Э, да ты, никак, плачешь? Тебя Селёдка обидел?

- Нет…

- А чо тогда? Хорош пелёнки солить, говори, чо стряслось.

- Да правда, ничего. У меня это… зуб болит, - на ходу соврала я.

Он вздохнул:

- Луковицу приложи. Говорят, помогает. Ну а кроме зуба? Давай, Ёла, колись. Плохой из тебя врун.

Я подумала: а вдруг Корвин и впрямь что дельное подскажет? Он мне вроде брата, его спросить не срамно.

- Слушай, Корвин… Я вот смотрю кругом - сколько девок, и ни одной конопатой…

Он хлопнул себя ладонями по коленям и рассмеялся:

- Во даёшь! Это ты из-за такой пустяковины тут рыдаешь?

- Кому пустяковина, а у меня вся рожа в ней.

- Да и пусть! А не нравится - так ты пахтой намажься, или чем там ещё девки белятся. Я в ваших хитростях не дока. А хочешь, завтра слетаю в лавку, куплю тебе специальную притирку? И сурьмы для ресничек, девки, вроде, все так делают. Будешь у нас как Дева Луна. Селёдка обалдеет!

И я сдуру согласилась.

***

Спустя пару дней Свит и Корвин вернулись домой со службы чуть позже обычного. Ёлка уже ждала их, сидя перед накрытым столом. Лицо её было покрыто толстым слоем белил, надёжно сровнявшим мелкие морщинки и скрывшим все конопушки. Зато глаза, окружённые высоким частоколом из слипшихся в иголочки угольно-чёрных ресниц, жутковато выделялись на фоне мертвенной бледности щёк. Корвин споткнулся в дверях и, жалобно всхрюкнув, замер в нелепой позе. Свит отпихнул его с дороги, но тут же сам остановился, прижав руку к сердцу и на миг позабыв, как дышать. Однако гарнизонный целитель успел многое повидать на своём веку и потому сумел довольно быстро справиться с потрясением. Сдержав рвущийся наружу хохот, он воскликнул: “Это что за ракшец? Марш умываться, живо!” Ёлка вскочила с лавки, одарила каждого из вошедших испепеляющим взглядом и, громко шарахнув дверью, вылетела на конюшню.

Некоторое время было слышно, как она там всхлипывает и яростно плещет в ведре водой, а потом наступила тишина. Свит приоткрыл дверь, осторожно заглянул внутрь. Ёлка стояла в дальнем углу, прижавшись к стене, умытая, первозданно конопатая и очень злая. Её мелко подрагивающие губы прямо-таки излучали обиду и возмущение. “Корвин, - тихонько сказал Свит, - Ужин отменяется. Иди-ка ты где-нибудь погуляй.” А потом шагнул на конюшню и плотно прикрыл за собой дверь.

Стоило ему подойти к жене, та отвернулась и уткнулась носом в стену.

- Ёлочка, дурища, - почти ласково сказал Свит, хватая её за талию и притягивая к себе, - Ты что, в самом деле обиделась?

- Вот именно, дурища! У тебя, по-моему, для меня вообще других слов нет, - ядовито прошипела она, отчаянно пытаясь вырваться из его рук. Свит поднапрягся - и удержал, снова развернул лицом к себе.

- А что, скажешь, умная? Зачем измазала мордаху этой гадостью?

И тут Ёлка сникла. Сдерживаемые слёзы хлынули сплошным потоком, словно река, размывшая обветшалую плотину. Среди яростных рыданий с трудом прорывались слова и обрывки фраз:

- Я для тебя… чтоб красиво… конопаааатая…

- Ооо… Как всё плохо… И кто тебе присоветовал сделать с собой такую чушь?

- Корвин сказал, ты обалдеешь…

- Ну что ж… Полный успех, я обалдел. Прямо-таки сражён наповал.

Хоть эти слова и были произнесены со всей возможной серьёзностью, они вызвали только новую волну плача.

class="book">- Ты меня вообще ни капельки не любишь, - причитала Ёлка, давясь слезами, - У тебя одна служба на уме, а домой приходишь только спать! Я тебе совсем не нужна!

- Что ты несёшь? Была бы не нужна, меня бы тут сейчас не было! Перестань реветь!

- Да ты вообще никого на свете не лююююбишь…

- Заткнись, дура! - рявкнул Свит, резко встряхнув Ёлку за плечи. На пару мгновений воцарилась тишина. Ёлка испуганно уставилась на него широко распахнутыми глазами.

- Так, слушай меня и молчи, - проговорил ей Свит в самое ухо, - Я тебя люблю. Очень. Такую, какая есть. Рыжую, конопатую, и со всеми твоими закидонами. Хотел бы другую - нашёл бы себе другую. Поняла?

Ёлка ошарашенно кивнула.

- Не вздумай ничего делать с конопушками, - добавил он, стаскивая с её головы повойник и зарываясь носом в тёмно-рыжие волосы, - И эти уродские тряпки никогда больше не носи.

- А что скажут люди? - робко прошептала Ёлка, - Все же будут смотреть…

- Плевать. Пусть смотрят. Пусть обзавидуются. А если кто станет к тебе цепляться, скажешь мне, и я ему отгрызу башку, - и Свит вдруг слегка прихватил её зубами под ухом.

- Свит! - пискнула Ёлка, пытаясь оттолкнуть его от себя, но он только прижался ещё теснее и принялся щекотать её шею поцелуями.

- Свит, ну ты что, совсем глупый? - прошептала Ёлка уже вовсе не строго, лёгкой рукой гладя его по волосам.

- Да. Я же не виноват, что ты пахнешь лесом и сдобным пирогом. От этой смеси я сразу резко глупею, и портки становятся тесны. Вот видишь, что ты натворила? Идём на сено, или задеру тебе подол прямо здесь…

В кухне было сыро и темновато, где-то в углу заунывно стрекотал сверчок. Лучик, негромко подхныкивая, заворочался в люльке. Корвин покосился на дверь конюшни, прислушался к происходящему за ней и со вздохом покачал головой. Малыш не унимался, редкие всхлипы понемногу превратились в настойчивый, недовольный плач. Только тогда Корвин поднялся с лавки.

- Эх, Лучок… Бросили нас твои родители на произвол судьбы, и кормить, по ходу, не собираются. Ну да мы же с тобой парни годные, справимся сами. Иди ко мне на ручки. Э, да ты там обмарался? Это ничо. Ща я тебя выручу, с дядей Корвином не пропадёшь. Вот тут как раз ведёрко с водой… Холодная, конечно, но это не страшно, это мелочи, не ори… А родители-то твои всё верно сообразили, проще сделать нового ребёнка, чем отмыть этого… Не, не отмывается. Вытрем - и порядок. А вот и рушничок какой-то, нам он как раз подойдёт… Ну и славно. А теперь давай посмотрим, чо там твоя мамка на ужин наварила. Гляди-ка, щи. Это правильно, это хорошо. Ты как, Лучок, щи хлебать умеешь?…

***

После Щедреца хлябь переломилась, дожди пошли на убыль, подошёл травостав, а с ним начались и лесные патрули. Но сперва каждый взвод должен был расчистить свою часть Торговой тропы. Живучи в Торме я об этом не задумывалась, а ведь чистить тропу - это и зверей, и нелюдь тревожить. Свит, что ни день, пропадал в лазарете, и почти из каждого патруля ему приносили работу.

Но лес лесом, а оказалось, что патрули ходят и по Приоградью тоже, вдоль берега Изени и по границе с княжеством Кравотынь. В Торме народ в простоте живёт, думает: вот - Торм, а вот - Пустоземье. А мне как-то Свит показал особый лист, где были нарисованы разные земли, и я диву далась: Торм-то, оказывается, совсем не велик, а Пустоземье огромно, и похоже на лоскутное одеяло, сшитое из множества княжеств, и в каждом правит свой князь, и не все они между собой живут в ладу…

Я прежде того не знала, а в крепостице, оказывается, есть свои приметы. Те, чьи мужья и братья служат князю, никогда не провожают патрульных: дурной знак. Расспрашивать, куда да зачем пошли, тоже нельзя. Так и сидят по домам, ждут родных молчком, боятся вспугнуть их добрую долю. Вот встречать - идут. Корвин каждый день ходил в патрули, а я после шла встречать его на площадь, и всякий раз вместе со мной туда приходили обе Соховны. Звана всегда замечала Корвина первая, издалека махала ему рукой, а как патрульные въедут в ворота, спешила подойти. Корвин тогда поднимал её к себе на седло и вёз через всю площадь до самых ворот крепостицы. Не много у них теперь было времени на свиданки, ну а нам с Желаной было их по-доброму жаль. Потому-то мы сильно в их разговоры не мешались, с нас было довольно узнать, что Корвин вернулся и жив-здоров.

Но патрули - это всё так, служба, дело обыденное. А ведь иногда случались и выезды по тревоге. Я из разговоров слыхала, что такое бывает, но на моей памяти это случилось только раз.

Как-то под утро к нам постучали в окно. Свит вскочил, отворил ставни. На улице стоял всадник из ночной стражи.

- Подъём, ребята, тревога, - сказал он.

- Откуда хоть? - раздался заспанный голос Корвина.

- Изень, - коротко отозвался страж и поехал прочь.

Значит, поморийцы. Свит захлопнул окно и начал торопливо одеваться.

Недобрый это знак - провожать разъезд, а я всё же смотрела через окно, как десяток стрелков уходил посадскими воротами в поля, туда, где вдалеке над водой Изень-реки поднимался туман.

Тот день тянулся медленно, как докучный сон. Рассвело, Око выползло в зенит… С Изени - никаких вестей. Ближе к вечеру я пришла на площадь при посадских воротах. Гляжу - а там уже и тётка Тальма, жена десятника, и ещё тётки стоят. И Звана с Желаной. И все молчат, ждут. Скрылось Око за виднокрай, сгустились сумерки, и только тогда кто-то из стражей у ворот сказал: “Едут.” Я не удержалась, подошла к Соховнам и сказала: “Ну, слава Маэлю! А то уже боязно стало.” Желя мне только кивнула, а Звана вдруг отодвинулась и сказала эдак недобро: “Тебе-то чего страшиться? Твоего Свита под сабли не шлют.” Ах, зря она так сказала, не к добру! А я не к добру пустила её слова близко к сердцу.

Плюнув с досады, я отбежала к воротам и стала высматривать возвращающийся разъезд. Смотрю - и правда, едут, и даже какой-то обоз за собой ведут. Пять пар, все наши десять лошадок в строю. Вот только Змейка идёт с пустым седлом.

Уже впотьмах наши втянулись в ворота и шагом поехали к крепостице. Я кинулась было туда, где на подводе, завёрнутый в плащ и замотаный окровавленными тряпками, лежал Корвин, хотела хоть взглянуть, что с ним стало. Но тут со стороны крепостицы пришел Свит. Он оттеснил меня в сторону и хмуро сказал: “Иди домой.” А Корвин вообще ничего не сказал. Я даже не уверена, понимал ли он, куда его везут.

Свит пришёл домой только на третью ночь, усталый, осунувшийся и до зелени бледный. От него несло голодом. Едва сполоснув руки, он схватил со стола кусок ржаного хлеба и принялся торопливо жевать. А я стояла, смотрела и не знала, как его спросить о Корвине. Наконец, Свит заговорил сам. Черпанув кружкой квас, он вздохнул и мрачно сообщил:

- Всё, отвоевался наш Корвин. В чистую.

У меня нехорошо сжалось сердце.

- Неужто умер?

Свит поморщился и кинул на меня недобрый взгляд:

- Типун тебе на язык, дура. Жив он. Вот только отхватил саблей по руке. Запястье вдребезги. Я там всё собрал, как мог, но я ведь лекарь, а не чудотворец. Если пойдёт чёрный огонь, придётся резать. А даже если и срастётся, вряд ли с такой рукой можно будет поднять что-нибудь тяжелее ложки.

- А с головой-то что?

- Змейка копытом приложила.

- Как?

- Ну, как-как… Случайно. Упал ей под ноги - и готово. Вколоченный перелом верхней челюсти, пять зубов долой, перелом скуловой кости, глаз… Ящер знает, что у него там с глазом, - Свит досадливо мотнул головой, запуская руку в бадейку с квашеной капустой, - Не видит он им пока ни шиша. Но это всё как-нибудь утрясётся. Голова - не самая хрупкая часть Корвина, да и не самая важная, если на то пошло.

- Ох… А сам-то он как?

- Нормально. Бодряком. Говорит, что теперь уж точно откроет кабак.

Свит проглотил капусту, поморщился и осторожно потёр рукой живот. Потом снова потянулся было к бадейке, но я быстро прикрыла её и задвинула под стол.

- Слушай, Свит, давай ты съешь что-нибудь нормальное? Например, овсяной каши, - я быстро пододвинула полную миску.

Едва попробовав, Свит прикрикнул на меня:

- Эй, Ёлка! Бережешь соль?

А потом схватил солонку и стал щедро посыпать из неё свою кашу.

- Куда столько? - возмутилась я.

- Цыц, еловая роща, - и он снова уткнулся в миску. Однако, проглотив пару ложек, Свит вдруг охнул, вскочил из-за стола и опрометью кинулся к помойному ведру.

Позже, слушая, как он бродит наверху, ругается, стонет тихонечко и возится, устраиваясь в постели, я всё думала: ну вот что за человек? Знает же, что ему солёного нельзя, и капусты тоже. И всё равно жрёт, да ещё и квасом запивает. Тоже мне, лекарь. Самого бы кто полечил.

На другое утро Свит ушёл в крепостицу и снова запропал на три дня. А когда вернулся, выглядел так, словно его на жальнике откопали. И сразу, с порога, принялся орать:

- Вас, баб, не то что в крепостицу - вообще никуда пускать нельзя! Один вред и пакости на уме!

- Тише ты, Лучика разбудишь. Лучше расскажи, как дела у Корвина.

- Как? Скверно! Ничего не жрёт, руку разрабатывать не хочет, и вообще, лёг, как тряпка, и лежит носом в стену. А всё эта кузнечиха! Принесла нелёгкая…

- Звана?

- Да нет, другая, старшая. Она мне обычно правит хирургический инструмент. Отвернулся на миг, а она зашла в лазарет и рассказала Корвину про эту его козу.

- Какую?

- Да ту, которая Званка! А ты что, тоже ничего не знаешь? Её ещё в Щедрец сговорили за купца из Нерского посада. Свадьба через две седьмицы.

Вывалив на меня всё это, Свит отодвинулся на дальний конец лавки, сгорбился и прикрыл глаза. Я негромко окликнула его:

- Свит… Тебе же совсем плохо. Хочешь, я тебя полечу? Я уже могу, правда.

Я потянулась было к нему, но Свит оттолкнул мою руку, вскочил и, жутко оскалившись, заорал:

- Уйди, дура! Не прикасайся ко мне!

И тут же согнулся, тяжело навалившись локтями на стол.

- Свит?

- Отстань!

Ещё несколько мгновений он простоял так, а потом застонал и опустился на корточки.

- Тебе помочь?

Вместо ответа он завалился на бок и свернулся калачиком на грязном полу. Я снова тихонько окликнула его:

- Не надо так лежать. Пойдём наверх.

Он что-то зашептал. Я чуть придвинулась и с трудом разобрала:

- …в сундуке у окна. Чёрная, большая. Дай.

Я скорее догадалась, чем расслышала, что он просит: свою флягу со смолкой. Что делать? Пришлось нести.

От смолки тянуло прелью и незнакомыми травами. Морщась и дрожа, Свит кое-как сел, выхватил у меня из рук открытую флягу и начал жадно пить. Я стояла рядом, смотрела, и почему-то изнутри меня грызло чувство, что это очень нехорошо. А он понемногу распрямился, задышал ровнее. Глаза его засветились в потёмках звериной зеленью, черты заострились. Это был уже не мой Свит, а дикий ракшас. Оторвавшись от фляги, он ожёг меня голодным взглядом, потом резко отвернулся и рыкнул:

- Брысь!

Лошади в стойлах шарахнулись к стенам. Лучик завопил. Я выхватила его из люльки и со всех ног кинулась к лестнице, а вслед мне летели такие слова:

- Дверь затвори! Как следует! И чтоб до утра из каморки ни ногой! Поняла?

А потом резко хлопнула входная дверь. Чего уж тут не понять… У меня душа сжалась от страха в комок. Неужто когда мы жили в лесу, Свит всегда был таким?

Утром, ещё до рассвета, накормив и уложив Лучика, я осторожно заглянула вниз. В кухне было темно. На столе оплывал огарок свечи, лежала пустая фляга. Свит не спал. Он сидел на лавке, завернувшись в попону, и смотрел на огонь. Лицо его было спокойно и грустно - нормальное, человеческое лицо.

Заметив меня, Свит чуть улыбнулся и жестом позвал спуститься. Мне всё ещё было малость жутко. Я встала поодаль, но Свит приглашающе похлопал ладонью по лавке, а когда я села, обнял и нежно притянул к себе.

- Ёлка, - сказал он серьёзно и ласково, - Когда я вот такой, как вчера, не пытайся меня лечить. Никогда, слышишь? Даже близко не подходи. Это очень опасно.

- Думаешь, мне легко смотреть, как тебя корёжит? - спросила я, прижимаясь к нему.

- Голод силы - страшная штука, - вздохнул Свит.

Я вдруг вспомнила, как этлы делились силой с Занором, и сказала:

- А ведь я могу тебе помочь.

- Ни в коем случае. Я в таком состоянии очень плохо себя контролирую. Мне и в Торме-то нелегко было сдерживаться, а здесь… Твоя сила слишком хороша, такое - большая редкость по эту сторону Ограды. Если ты мне приоткроешься, я могу просто не суметь остановиться.

Свит заглянул в пустую флягу и снова вздохнул:

- Эх, засада… Надо срочно пополнять запас.

- А спать когда будешь? Ты что, решил жить на одной смолке? - возмутилась я, - Хоть сегодня никуда не ходи!

Свит отодвинулся от меня и упрямо уставился в стол.

- Не могу. Корвина надо срочно приводить в порядок, да и службу пока никто не отменял.

- Какая служба! Ты вчера с пола встать не мог! А ну как совсем ноги протянешь? Мне за тебя страшно!

- А за Корвина? - спросил Свит, прямо и жёстко глянув мне в глаза. У меня полыхнули щёки, и сердце тяжко ткнулось в груди. А Свит снова уставился в стол и спокойно сказал:

- Вот поэтому я сейчас валю в крепостицу работать, а вечером отправляюсь за смолкой в Торм. Собери мне с собой что-нибудь поесть.

В тот же день у фонтана болтали о чудных делах: двое воришек ночью сами ломились в караулку, умоляли их задержать, твердили, что за ними гонится ракшас. Стражи лишь посмеялись над непутёвыми и, приняв их за пьяных, вытолкали взашей. А наутро обоих нашли на площади мёртвыми. Какая-то ночная тварь загрызла их и жутко изуродовала, но не подумала сожрать.

========== Приключения Ночной твари ==========

Два дня спустя Свит вернулся домой. Он был на удивление весел и благодушен, нянчился с Лучиком, хвалил мою стряпню… А меня всё холодила мысль о тех двоих, чьи тела нынче были выставлены на обозрение народу у ворот крепостицы. Уже поздно вечером, в постели, я не удержалась и спросила:

- Как ты мог, Свит? Зачем ты это сделал?

Он не сразу понял, о чём я. А когда понял, спокойно сказал:

- А, те двое… Случайность. Заметь, я их не искал, они сами пришли. Напали в подворотне, надеясь пошарить у меня в карманах. Если бы я разделался с ними более традиционным способом, например, при помощи сабли, тебя бы это меньше огорчило?

- Свит! Ты в самом деле не понимаешь разницы или притворяешься? Одно дело - убить грабителя, обороняясь, и совсем другое - гонять, как зверя, пугать, мучить и только после этого убить…

- Люди, берущиеся грабить прохожих в ночи, как правило, осознают, что могут плохо кончить. И не думай, пожалуйста, что я охотился на них ради удовольствия, мне просто была нужна сила. Не отказываться же, если она идёт в руки сама?

- Но ты ведь выпил смолку! Разве этого не достаточно?

- К сожалению, нет. Смолка сама по себе силы не даёт, она даёт возможность силу зачерпнуть и удержать. Вернее, она настойчиво этого требует. С тех пор, как я узнал её власть, я начал лучше понимать ракшасов: большинство их поступков объясняются голодом силы, а вовсе не врождённой зловредностью.

- И ты должен вот так кого-нибудь… каждый раз?

— О, ни в коем случае. Обычно мне удаётся заблаговременно уйти в Торм. Там полно хороших источников силы, и всегда можно “подкормиться” каким-нибудь безобидным способом. Например, побегать ночку по следу одного из этлов. Но в хлябь приходится обходиться тем, что удаётся найти в посаде.

- И что же дальше?

- Дальше? Свобода. Я, в отличие от ракшасов, могу распоряжаться накопленной силой на своё усмотрение.

- Зачем, Свит?

- Как зачем? Это же совершено потрясающие возможности! Я могу почти всё. Хочешь летать? Можем прогуляться по небу прямо сейчас. Или лучше превратим нашу конуру во что-нибудь пошикарнее? А можем отправиться в Торм до самого утра. Приказывай, Ёлка, сегодня любой твой каприз будет исполнен.

- Тогда у меня только один приказ: отвечай на мои вопросы честно, рассказывай всё без утайки. Я хочу знать, с кем живу.

- Какая ты скучная… Ну ладно, раз пообещал, придётся выполнять. Что ты ещё хочешь услышать?

- Что будет потом? Вот ты зачерпнул прорву силы, потратил её - и что дальше?

- Иду пополнять запас. И так - пока не кончится действие смолки.

- Так ты можешь просто перестать её пить? Свит, милый…

Он вздрогнул и сразу стал серьёзным.

- Нет, Ёлка, вот этого даже не проси. Не сейчас. Возможно, когда-нибудь позже…

И я поняла: боится. Настолько, что даже не станет об этом говорить. Тогда я спросила:

- Как долго действует смолка?

- Раньше удерживалась круг-полтора. Сейчас - пять-шесть лун. Если не расходовать силу по-крупному, то подольше. Обычно мне удаётся обходиться без серьёзных трат, но в этот раз сама понимаешь: сперва ты, потом Корвин…

- Понятно. А где ты берёшь эту смолку? Делаешь сам?

- Хотелось бы, но - нет. Её приходится отнимать у лесных ракшасов. Те из них, что постарше, таскают с собой фляги. А если такого ещё и правильно убить, можно сразу заодно разжиться силой, - сказал он так равнодушно, словно речь шла об охоте на гусей.

С походами в Торм всё стало понятно. Но меня волновал ещё и посад.

- А как ты добываешь силу по эту сторону Ограды? Охотишься на людей?

- Ну, Ёлка… Не надо уж совсем делать из меня кровожадное чудовище. Строго говоря, я убил тех парней только для того, чтобы они не болтали языками. Силу у людей можно отнимать разными способами. Например, через эмоции. В данном случае - через страх. И мне пришлось изрядно постараться, чтобы напугать таких тёртых молодчиков до нужной интенсивности потока. Но за большим запасом силы я обычно иду в Торм. А по мелочи всегда можно “подоить” народ, просто прогулявшись по рынку: сама знаешь, как меня здесь любят.

“Ещё бы, - подумалось мне, - Козы чуют волка, даже когда он сыт.”

- В храм не пробовал ходить? Там неплохой источник силы, - предложила я.

- Бесполезно. Поток хорош, но попытка зачерпнуть больше, чем обычные прихожане, сразу привлечёт внимание жреца. Раскрутить толпу на добротный скандал гораздо проще и безопаснее. Я сперва делал это неосознанно. Мне ведь никто не рассказывал, как работает смолка, всё пришлось выяснять опытным путём.

- Тебе непременно нужны эмоции тёмной стороны?

- Не обязательно. Дело, скорее, в том, что их легче добыть. Есть и более приятные способы “подкормиться”. Друзья, например, бывают весьма щедры. Корвин в этом отношении просто бесподобен. Ты заметила, насколько у него высокий уровень внутренней силы? Не могла не заметить, это видно любому дураку. Этлом целован - так, по-моему, у вас в Торме говорят?

Мне стало обидно и неприятно.

- Так ты его просто “стрижёшь”?

- Скорее, слегка греюсь об него, в свою очередь обеспечивая крышей над головой, контролем тёмных вероятностей и помощью лекаря. А ты как себе представляешь дружбу?

- Не знаю… До вас с Корвином у меня никогда не было настоящих друзей. Но я думаю, что друг - это тот, для кого ты делаешь добро просто так, потому, что он нравится тебе и вместе вам хорошо.

- И чем это отличается от наших с Корвином отношений? Обоюдная польза по доброй воле. Всем хорошо. Разве нет?

- Не знаю… Но есть в этом что-то странное… Ну а ещё?

Свит тут же обнял меня и ласково прошептал:

- Телесная близость с женщиной.

Меня как холодной водой окатило. Я изо всех сил пихнула его в грудь, но он и не подумал меня отпустить. Только сказал:

- Но-но, зайка! Зачем же так сердиться? Все мужчины хотят этого от своих женщин. Разница только в том, что я делаю это осознанно и, по-моему, неплохо отдариваюсь взамен. Не спорю, в лесу я вёл себя, как жадная скотина. Но я тогда настолько ошалел от голода, что совершенно перестал соображать. Сейчас, как мне кажется, тебе не на что жаловаться, м?

А меня вдруг ожгло стыдом. Как я могу осуждать Свита, если сама не бескорыстна? Любила ли я его тогда, в лесу? Нет, хотела кого-нибудь рядом. Любила ли я его, когда шла к нему на Быстринку? Нет, искала защиты. Люблю ли я его сейчас, или просто привыкла кормить ужином и принимать жаркие ласки по ночам?

После я долго ворочалась в постели, глядела на спящего Свита, и тяжёлые мысли гнали сон прочь. Вот он, лежит рядом, такой беззащитный и мягкий, его горячее тело жжет меня сквозь рубаху. Улыбается во сне. У него красивые губы. Ресницы длинные, как у девки, волосы - светлый лён, чуть тронутый по вискам лунным серебром. Сын поморийца, бродяга из Торма, гарнизонный целитель, меткий лучник. И ночная тварь, враз перегрызшая горло двум мужикам. Моя ночная тварь. Да моя ли? Нет, ночная тварь, которую я кормлю.

С того дня пробежал целый круг.

Я говорила, что трудно дитя из пелёнок поднять? Ах, была глупа… Пока дитя в пелёнках, так и все мамкины беды размером с пелёнку. А как поползло, да пошло - всё, смотри в оба, чтоб потом горьких слёз не лить.

Лучик мой шустреньким удался. Отвернись на миг - он уж на лестнице, а то и вовсе в конюшне. Я раз его даже в доме совсем потеряла. Искала, звала - чуть не лишилась ума. А он, оказалось, вполз на сено под самую крышу и там уснул. Другой раз залез поиграть в Свитов сундук, а крышка возьми и захлопнись, закрыв его в темноте. Вот уж он заревел! А я-то перепугалась! Уследить же за ним и вместе с тем сделать хоть что-то по дому - не хватало никаких глаз. Надела на него колокольцы - он снял и повесил на шею соседскому коту. Не захочет, бывало, кашу есть или мыть лицо - заползёт под лавку и смеётся, и не достанешь. А из меня доставальщик плохой, второе дитя под сердцем растёт… Уж и не знаю, как бы я со всем этим управлялась, если бы Корвин не привёл в дом Малинку.

Он как ушёл из гарнизона, сперва сильно печалился о Зване и долго болел. Потом, поправившись, сразу продал Змейку вместе со всем снаряжением и оказался весьма при деньгах. Кабак, правда, не стал открывать. Вместо того купил пятерых коз и вскоре женился. А чтоб не тесниться в каморке над конюшней, сзади, с кухонного выхода, пристроил на нашем же дворике себе домишко и прорубил ворота в Кривой тупик.

Корвинова молодая жена была родом из ближнего Занорья. И где он только её раздобыл? С виду нетороплива и, вроде, не очень-то поворотлива, но любая работа у неё в руках будто спорилась сама. Притом уж такая эта Малинка оказалась затейница: и сказку расскажет, и песню споёт! Лучик мой ей только в рот и смотрел! А Корвину с ней жилось мирно и ладно. Сразу видно было, что они полюбились друг дружке. Да это и не мудрено. Малинка была и нравом незлоблива, и собою мила. А Корвин… Змейка, конечно, подпортила ему на лице красоту, только сам-то он от того хуже не стал. И по-прежнему все вокруг его привечали, а когда он со своими козами шёл по Кривому тупику, тётки и девки выглядывали над воротами, чтоб перекинуться с ним весёлым словцом.

Так мы зажили новым порядком: Свит с утра уезжал на службу, Корвин шёл за Ограду пасти коз. А мы с Малинкой весь день на одной кухне толклись, кашеварили, хозяйствовали, в меру сил Лучика стерегли. Из козьего молока Малинка делала сыр и носила на рынок, я же, чтоб не сидеть бездельно, вздумала прясть на продажу козью шерсть. Вот тогда и понадобилось мне новое веретено.

Веретёнце да прялка - нехитрые вещи, а всё же часто первый подарок невесте от жениха. Вот и Свит, наконец, сделал мне прялочку сам. На лопаске вырезал лошадку (ну вылитый Кренделёк!), а вокруг да по верху - ёлочки рядком. Это он, вроде, моим именем прялку подписал. Мне бы радоваться, а я вдруг взгрустнула… Может, тем и накликала на себя беду?

В тот день Малинка ушла на рынок, а я, проводив её, села прясть на солнышке у ворот. Вдруг слышу, Лучик говорит: “Мама, мяу!” Лучик мой - он всегда со зверьём ладил, а кошек особенно любил. Я обернулась. Вижу, гладит сынок кота. А кот не простой, огромный, гладкий и полосатый, а глаза дикие, золотые… Тут меня как укололо: это же Ист!

И я не ошиблась. Кот зашёл в наши ворота, словно к себе домой, а за ним и Лучик. Я следом. Вижу - нет никакого кота, сидит на пороге Ист. Больше круга пробежало с той поры, как мы виделись в последний раз, а для него словно и дня не прошло. Не оставляет время на этлах следов. Только я-то стала старше и много зорче. Посмотрела - и вздрогнула. Как смела прежде я, дура запечная, желать себе его любви? Разве может полюбить человека ночной ливень или горный поток? Да и что я могла ему дать взамен? Печь пироги, чесать вороные кудри? Нет, любовь может быть только с равным, а сыну силы человечья девка может лишь смиренно служить и почтительно кланяться издалека. Только Ист-то был не далеко, а здесь. Подхватил Лучика на руки и обнял, а тот радостно засмеялся. А Ист ласково пригладил Лучику волосы и с улыбкой сказал: “Ёлка, да он просто прелесть! Я как раз такого и хотел!”

Давно ли я насмехалась над страхами тётки Милорады? Вот и наказал Маэль, привёл постоять в её лаптях. Ист с моим сыночком в руках подошёл к прялке, тронул ёлочку на лопаске - и исчез! Откуда у меня только сила взялась, чтобы кинуться за ними вслед, в нарисованный на прялке лесной коридор! Тогда думала: сама справилась, настигла, ухватила поток. После догадалась: Ист сжалился, пустил, позволил пройти.

***

Стоял обычный для середины травостава погожий вечер. Око спряталось за виднокрай, и из леса потихоньку наползала благословенная прохлада. Впервые за много дней Свит возвращался из крепостицы, никуда не спеша и не обливаясь потом. Кренделёк медленно переставлял копыта по деревянной мостовой, рядом размашисто шагал Корвин, вокруг сновали козы, подёргивая хвостиками на ходу. Корвин громогласно пересказывал какую-то забавную историю, подслушанную у ворот, а Свит ехал рядом с едва заметной улыбкой на губах и то ли слушал, то ли блуждал где-то в своих собственных мыслях.

Однако едва друзья свернули в Затычкин тупик, Свит вдруг помрачнел, насторожился и подтолкнул Кренделька шенкелями, заставляя его перейти на тряскую рысь.

- Ты куда? - удивился Корвин.

- Что-то не так, - хмуро отозвался Свит, - Ёлка и Лучик. Их нет.

Корвин озабоченным взглядом отыскал их дом. Всё было как обычно: ворота конюшни на запоре, из кухонной трубы уютно вьётся дымок… Вот разве что в окошке не было заметно света, хотя сумерки уже погрузили улицу в полумрак. Отгоняя шевельнувшуюся было тревогу, Корвин крикнул:

- Да дома они, вот увидишь! Просто малец, небось, спит. Или свечи закончились…

- Ты не понимаешь, Кор! Я их совсем не чувствую! - с этими словами Свит соскочил с седла и побежал к воротам. Оставив нараспашку калитку и конюшенную дверь, он сразу бросился в кухню. “Вот козлина,” - проворчал Корвин, полностью открывая ворота и заводя в стоило брошенного хозяином на улице Кренделька. Однако мгновения утекали, из дома не доносилось ни звука, и недобрые предчувствия снова всколыхнулись мутной волной.

- Эй! - крикнул он в темноту, - Что у вас там?

Почти сразу же на конюшню из кухни вылетел Свит. За спиной у него был лук в кожаной налучи и колчан со связкой стрел, в руках - скомканный плащ и почему-то Ёлкина прялка, на поясе - походный кошель. Он только вскинул руку, отмахиваясь от любых вопросов, и снова выбежал на улицу. Удаляющиеся шаги торопливо простучали по мостовой. “А калитку закрывать кто будет?” - крикнул Корвин, выскакивая следом. Однако тупик был пуст.

В это время Свит уже промчался через площадь к закрытым на ночь воротам, на глазах у оцепеневших от удивления стражей взбежал вверх прямо по стене, перемахнул через кромку Ограды и исчез в ночной темноте с другой стороны.

- Чур меня, - сказал один из стражей, торопливо осеняя себя охранным знаком, - Это куда это наш лекарь так рванул на ночь глядя?

- Да кто ж его знает, - отозвался второй, - Маги - они все сплошь чокнутый народ.

Между тем Свит, скатав плащ и привязав его удобно за спиной, ходкой волчьей рысью двинулся в лес по ближайшей стёжке. Без видимой цели он петлял и кружил по зарослям, постоянно меняя направление. Места были знакомые, давно исхоженные им вдоль и поперёк, к тому же густо истоптанные ногами прочих людей, но нужное место попалось далеко не сразу. Наконец, Свит остановился. Три хорошо натоптанные лесные стёжки разбегались в разные стороны, исчезая в кустах. Отвесив крепкого пендаля подвернувшейся под ногу зубатке, Свит встал прямо на перекрестье, порылся за пазухой. На свет Луны появился завёрнутый в рушничок свежий сдобный калач, уголёк из очага, небольшая глиняная плошка и клубочек шерсти. Калач Свит понюхал и отправил обратно за пазуху, а остальное принесённое добро разложил на земле так, чтобы каждый предмет оказался у начала своей стёжки. В плошку плеснул из фляги немного воды. Потом достал из кошеля Ёлкино веретено, привязал его к куску прочной бечёвки и на вытянутой руке подвесил перед собой. Почти сразу веретено начало описывать ровные круги. Свит терпеливо ждал. Постепенно круги вытянулись в овалы, явно указывающие в сторону, где лежал клубок. Свит засунул веретено за пояс, подобрал клубок с земли и побежал по указанной стёжке. Она почти сразу круто свернула к Светлой Мари, пересекла русло ручья и внезапно закончилась возле какого-то хуторишки весьма неопрятного вида. Свит снова вытащил веретено, перемотал на него нить с клубка, подвесил над дорогой. Веретено уверенно указало в сторону полосы крапивы, густо разросшейся за хуторской околицей. Свит тихонечко ящернулся, закутался в плащ и полез в жгучие заросли. За ними начиналась новая тропа.

Наконец, настал момент, когда веретено отказалось указывать путь. Немного полюбовавшись описываемыми им ровными кругами, Свит бросил его, улёгся рядом на землю и чутко прислушался. Не выяснив ничего интересного, он вытащил калач, понюхал, затем покрутил головой, внимательно втягивая носом воздух. Снова ничего. Тогда Свит взял лопаску от прялки, которую всё это время тащил с собой, внимательно изучил рисунок. Вместо лошадки в кольце из ёлок стояла странная изба, подпёртая снизу четырьмя узловатыми куриными ножищами. Свит посмотрел по сторонам, выбрал направление, в котором виднелось больше всего ёлок, и напролом, без тропы пошёл в их сторону. Опустившись на землю под корнями самой большой ёлки, он запустил руку в кошель, вытянул наружу вязаные копытца и некоторое время сидел неподвижно, закрыв глаза, нюхая попеременно то их, то калач. Это тоже не дало никаких результатов. Свит сплюнул, убрал калач и копытца. Потом нашёл кочку травы позеленее, опустил на неё руку, и трава вокруг тут же поникла, потеряла молодую сочную свежесть, превратившись в пожухлый сухостой. А Свит завернулся поплотнее в плащ, закатился под ёлку, стянул сапоги, удобно устроился на толстом ковре из старой хвои и заснул.

В тот же миг на Еловой горке Мара вздрогнула под лоскутным одеялом и открыла глаза.

- Ты чувствуешь? - тихо спросила она у Иста.

- Что именно?

- Только что кто-то зачерпнул силу на тропе возле болота, причём много и неаккуратно.

- Ракшасы? - встревожился Ист, - Я схожу проверю.

- Нет, нет… Погоди. Давай сперва посмотрим, что там.

Выскользнув из-под одеяла, Мара легко пробежала через избу, вытащила из кухонного угла большое корыто и утвердила его на столе. Плеснув в него из ведра воды, она подхватила стоявший при входе берёзовый веник и принялась размешивать им содержимое корыта, напевая без слов. Вода мягко засветилась. Мара отряхнула помело и устремила внимательный взгляд на её поверхность. Там, словно в волшебном зеркале, виднелись высокие ёлки, зелёные кочки травы, небольшой извилистый ручей…

- Вот оно! - воскликнула, наконец, Мара, отыскав кочку, высушенную Свитом.

- И никого нет, - добавил Ист, - Ракшасят помаленечку, что с ними поделаешь. Завтра найду и выгоню.

Однако Мара продолжала напряжённо всматриваться в отражение.

- Смотри, - наконец, произнесла она, - Видишь следы? Ракшасы не носят обувь. Здесь недавно прошёл человек.

- Хм… Как интересно… Человек в сапогах. Дикий?

- Или любитель покрасоваться из местных.

- Э, нет, - усмехнулся Ист, - Любой тормал в твоём уделе тащил бы сапоги на палке, а сам шлёпал в лаптях, если не босиком.

- Нехорошо, что он успел спрятаться. Однако это мужчина, а значит, я смогу его подманить.

- Смотри, милая, - полушутя пригрозил ей Ист, - А вдруг это окажется какой-нибудь прекрасный принц? Не вздумай с ним целоваться!

- Фу, выдумаешь тоже, - Мара состроила кислую гримаску и выскочила за дверь.

Пресветлый Маэль еще нежился в облаках, не спеша являть миру своё огненное Око, когда над Светлой Марью раздался зов. Нежная, манящая песня Мары разлилась над болотом, потекла берегами множества мелких ручейков и достигла края леса.

Услышав её, молодой охотник забыл про ловушки, которые шёл проверять. Он свернул с тропы и с глупой улыбкой на лице двинулся по бездорожью прямо в топь.

С другой стороны болота из бамбуковой рощицы выскочили два ракшасьих сына. Один на ходу с хрустом обкусывал сочные молодые побеги, другой, поймав в кустах мелкую пичугу, целиком закинул её в рот и теперь сосредоточенно жевал. Оба были грязны, тощи и очень голодны, но даже их Марина песня не оставила равнодушными. Птицеед остановился, выковырял изо рта пару застрявших в зубах пёрышек, почесал впалое брюхо и задумчиво проговорил:

- Хорошо поёт…

- Угу, - отозвался поедатель бамбука, - Знать бы только, с чего это она расчирикалась в такую рань. Никак, мужа уже заездила, требуется помощь леса?

- Я бы к такой сбегал, помог.

- Ну-ну. Валяй. Только потом не жалуйся, если от тебя даже сухой шкурки не оставят. С этлой - это тебе не ракшиц по кустам мять.

Юный ракшас с подозрением уставился на товарища:

- А ты что, пробовал?

- Ну так, слегка… Я когда вчера был на Майвинках, сумел чуток подержаться за сиську тамошней этлы.

- И как?

- Сиська? Что надо. А вот я до сих пор хромаю, и нос весь распух…

В то же самое время под ёлкой, на куче мягкой хвои проснулся Свит. Он открыл глаза и сразу же почувствовал прилив незамутнённого, ни с чем не сравнимого счастья: он любим! Прекраснейшая из женщин этого мира ждала его и страстно призывала к себе. Легко, как в ранней юности, Свит вскочил, отбросил плащ и кинулся босиком по росе навстречу её дивному зову. Чудо оказалось мимолётным. Не сделав и десятка шагов, счастливец поймал ногой острый сучок и проткнул подошву до крови. Он торопливо приковылял назад под ёлку, примотал к пораненной стопе лист лопуха и полез в сапоги. Те оказались насквозь мокрыми. “А, ста мра*,” - буркнул Свит, чувствуя, как стылая жижа начинает пропитывать портянки. Сияние счастья померкло, сквозь него отчётливо проступила суровая рожа действительности. Однако зов ещё звучал, а Свит был не из тех, кто сдаётся легко. Его ждала любимая! Она пахла цветами дягиля и свежей берёзовой листвой! “Стоп! Причём тут берёзы? Должна быть ёлка,” - сказал сам себе Свит. Он вернулся под ёлку, отломил с неё небольшую веточку. Подобрал с земли плащ. Затем вытащил из-за пазухи успевший слегка зачерстветь калач, разломил его, понюхал сдобный мякиш. Ещё некоторое время он вертелся по сторонам, то шумно втягивая лесной воздух, то прижимая к ноздрям ветку ёлки и разломанный калач, а потом кивнул и уверенно пошёл прочь от болота.

- Сорвался… Кто бы мог подумать? - прошептала Мара, удивлённо вскинув брови, - И ведь он уже почти был готов выйти ко мне. Видишь? Вот тут он бежал, а потом поранил ногу…

Мара склонилась над едва заметным следом в траве.

- А ночевал здесь, - откликнулся из-под ёлки Ист, - Ничего себе, какая наглость!

- Странно, очень странно, - Мара запустила пальцы в свои светлые локоны и окинула кромку леса задумчивым взглядом, - Мне кажется, что я уже где-то встречала такой след в силе… Почему мы не увидели его в Зеркале вод?

- Не вижу смысла ломать над этим голову. Сейчас я заверну ему тропу. Он вернётся сюда быстрее, чем взойдёт Око, и мы всё узнаем наверняка.

Однако Око взошло, поднялось над лесом и даже начало изрядно припекать, а неизвестный человек так и не вернулся к болоту. Наконец, Маре надоело ждать.

- Пойдём домой, - сказала она, - Возможно, этот дикий и не думал нас беспокоить. Если он не станет больше вредить уделу, то я готова его простить.

- А вот мне уже становится интересно, куда он подевался, - заметил Ист, - Но пожалуй, ты права, пойдём домой. Я бы заглянул в Зеркало ещё раз.

Оставив Светлую Марь позади, Свит углубился в ельник. Под деревьями было чисто и сухо, по устланой опавшими иглами земле шагалось легко. Однако, пройдя немалый отрезок по прямой, Свит заметил, что впереди знакомо запахло болотом, а среди ёлок снова начали попадаться берёзки и кустики лещины. Он остановился, порылся в кошеле и извлёк из него маленькую фигурку журавля, сделанную из небесного железа. Её вместе с прочей добычей привезли из последнего разъезда, в котором участвовал Корвин. Князевы стрелки тогда догнали разбойную ладью поморийцев у самого волока и, перебив всю ватагу, завладели поклажей, в числе которой оказался и этот странный талисман. Никто не знал, в чём заключена его сила, потому его просто отдали Свиту. Оказалось, журавлик имеет одно прелюбопытное свойство: если его свободно подвесить на прочную нить, он всегда поворачивается хвостом к полуночи, а носом на полдень. Держа журавлика перед собой на вытянутой руке, Свит отвернулся от болота и сделал несколько шагов вперёд. Журавлик, до этого тоже летевший от болота, слегка повернулся по ходу Ока. “Так, значит? - проворчал Свит себе под нос, - Водить меня вздумали?” и, оставив удобную прямую тропу, повернул вслед за журавликом в заросли лещины.

Мара, Майви и Ист сидели рядком на лавке и внимательно смотрели, как на поверхности воды в корыте сквозь колючие заросли прорубается человек. Подкравшись сзади и привстав на цыпочки, Ёлка тоже жадно глядела в корыто из-за их спин.

- Я, кажется, знаю, кто это, - чуть нахмурившись, сказала Мара.

- Ёлкин хмырь! - воскликнула Майви, - И за прошедшее время симпатичнее ничуть не стал. Интересно, что Ёлочка находит в нём такого завидного?

- Подрастёшь - узнаешь, - ответила ей Мара, пряча улыбку в уголках губ, - Похоже, он направляется прямиком к Малиновым Звонам. Отличное место для ловушки, вы не находите?

Смахнув с пути последние колючие ветки, Свит кинул тесак в ножны и вышел на прогалину. Неподвижный, нагретый полуденным Оком воздух дрожал от жара, в высокой траве зудели полчища слепней. Обливаясь потом, словно в бане, Свит двинулся туда, где трава была зеленее всего, и вскоре был вознаграждён: до его ушей донеслось серебристое журчание воды.

Малиновыми Звонами тормалы издавна называли небольшой ручей, сбегавший с Истова хребта. Ниже Долины Истоков он распадался на целую сеть мелких и звонких ручьишек, которые стекали по Малиновому логу к Ночь-реке и на первый взгляд не представляли никакой опасности для пешего путника. Однако все знали, что там находится любимая купальня Мары, и старались не забредать в неё без особой нужды.

Свита не слишком волновали лесные суеверия. Отыскав местечко поглубже, он наклонился над прозрачным потоком и потянулся губами к воде. “Не делай этого, не делай,” - отчаянно зашептала Ёлка по ту сторону Зеркала вод. Словно услышав её слова, Свит замер, затем выпрямился, огляделся вокруг. Отловив на себе крупного слепня, он осторожно взял насекомое за крылья и макнул в воду. Слепень пару раз вяло трепыхнулся, а потом затих, погрузившись в сладкий сон. “То-то я смотрю, в этом ручье не плавает никакой живности,” - огорчённо прошептал Свит. Повздыхав ещё немного, он стащил с себя верхнюю рубаху, закатал повыше рукава у исподней и собрался было отправиться дальше, но обнаружил, что мягкие, длинные стебли травы надёжно обвились вокруг сапог, пригвоздив его к месту, и настойчиво тянутся выше по ногам. На некоторых стебельках виднелись подозрительные шипы. “А я не сплю. Сюрприз,” - сказал Свит, опуская ладони на землю рядом с собой. Хищная трава засохла, не успев отпрянуть прочь.

Мара возмущённо треснула кулачком по столу. Изображение в Зеркале вод дрогнуло, пошло кругами и погасло. Мара поспешно схватилась за берёзовое помело. Восстановив картинку, она обернулась к остальным.

- У кого-нибудь ещё есть предложения, как нам отловить этого дикого? Что-то он начинает меня раздражать.

- А если вот так? - сказал Ист, аккуратно накрывая изображение бредущего по Малиновому логу человека перевёрнутой кружкой.

Внезапно оказавшись в полной темноте, Свит сделал несколько шагов и упёрся в прохладную, гладкую стену. И очень быстро выяснил, что она окружает его со всех сторон. На всякий случай высосав жизнь из травы на дне своей темницы, Свит улёгся на землю. Передышка в прохладе оказалась очень кстати, но следовало срочно придумать, как освободиться, чтобы продолжить путь. Поразмыслив немного, Свит расстелил свой плащ, уселся посередине, поджал ноги и плотно завернулся в ткань со всех сторон.

Фигурка человека в темноте под кружкой сжалась в комок и вдруг исчезла без следа. Ёлка довольно ухмыльнулась, на всякий случай прикрыв лицо рукавом.

- Ой… Исчез, - растерянно проговорила Майви, - И я его больше не чувствую.

- А он точно там был? - спросила Мара, сердито косясь на мужа.

Ист пожал плечами и поднял кружку. Круг засохшей травы под ней был абсолютно пуст.

- Ребятки, по-моему, вы тут занимаетесь чем-то не тем, - заметил Нер, присоединившийся к компании этлов некоторое время назад, - Если вам нужен этот тип, следует просто сходить и взять его ручками. Кстати, вам не кажется, что он направлялся сюда?

- А по-моему, - сказала Майви, - самое время рассказать всё папе. Мама же говорила, что ловить и обезвреживать диких магов должны взрослые. Возможно, он опасен.

- Да ладно! Что мы, сами не справимся? - возразил Нер.

- Кроме того, не мешало бы сперва выяснить, куда он подевался, - добавила Мара, грозно взмахнув помелом.

Стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, Ёлка тихонько выскользнула за дверь. Стоя на крыльце, она торопливо распустила косу и принялась водить гребнем по волосам, нарочно подставляя их шаловливым порывам ветерка. “Найди меня,” - шептала она беззвучно, с надеждой глядя в лес.

Комментарий к Приключения Ночной твари

* ста мра - вот дерьмо (ракшаль)

========== Корвин и Малинка спешат на помощь ==========

Корвин вернулся в опустевший дом. Ёлка исчезла, Свит сбежал, не пожелав ничего объяснять, а Малинка ещё с утра отправилась в Торм навестить родных, и, видимо, решила остаться у них на ночь.

- Да, Крендель, попали мы с тобой в переплёт, - сказал Корвин, пытаясь немного разогнать непривычную тишину.

Вдруг на их с Малинкой половине негромко заскрипела дверь и раздался знакомый голосок:

- Эй! Есть кто?

Корвин, вздрогнув от радости, кинулся в кухню. Следом за ним туда же вломились и все пять коз: торопясь увидеть жену, Корвин позабыл запереть стойло. Стоявшая у очага Малинка широко распахнула удивлённые глаза.

- Хороший мой, ты уверен, что коз надо сюда?

- Я - не уверен. А вот они другого мнения, - отозвался Корвин, безуспешно пытаясь ухватить за рога хоть одну. Хитрые зверюги совершенно не желали быть изгнанными вон: они ловко выворачивались из-под рук и с жалобным мемеканьем прыскали в разные стороны, скакали по лавкам и столу.

- А… Ну тогда я их отведу обратно на конюшню, - сказала Малинка. Она взяла свечу, подойник и мисочку с мякиной и неторопливым шагом направилась к двери, ласково приговаривая: “Мека-мека… Кать-кать-кать…” Козы из зловредных тварей тут же превратились в послушнейших милых зверюшек, выстроились в цепочку и покладисто зашагали следом за ней.

- Что б я без тебя делал, - с улыбкой сказал Корвин.

- Продолжал бы в потёмках беседовать с Крендельком. И козы не напачкали бы где не надо. Ты голодный?

- Как зубатка! Но это всё позже. Лапушка, сейчас не до того…

Однако Малинка уже обняла его и, гладя по плечу, мягко, но неотвратимо влекла за собой назад, в кухню.

- Милый, от тебя пахнет голодом. Ты хочешь испортить себе желудок и так же маяться, как твой Свит? Идём, я наложу тебе похлёбки, ты поешь, а потом спокойно расскажешь мне, что у вас тут произошло и куда все подевались.

Чувствуя, что тает, словно масло на припёке, Корвин так же покладисто, как до него пять коз, последовал за Малинкой, сполоснул руки в ведре и упал на лавку за столом. В тот же миг перед ним возникла миска с горячей похлёбкой, щедро забеленной сметаной и краюха ржаного хлеба.

Позже, слегка разомлев от съеденного, Корвин коротко изложил Малинке события этого вечера и сам удивился, что произошедшее так сильно его взволновало. Свит и прежде не отличался предсказуемостью, а Ёлка вполне могла отправиться куда-нибудь по своим бабьим делам. Однако Малинка, выслушав его, заметно встревожилась.

- Убежал, говоришь? И прялку унёс? - задумчиво проговорила она, склонившись над корытом с грязной посудой. Некоторое время стояла тишина. Потом Малинка решительно выпрямилась, вытерла руки о запон и предложила:

- А ну-ка посмотрим, что он ещё из дома забрал. Ты сходи к нему наверх, посмотри, чего из вещей нет на месте, а я тут немного пошукаю.

В комнате Свита стоял непривычный беспорядок. Единственной вещью, попавшей в этот день на своё обычное место, была Свитова служебная сабля: она аккуратно висела на стене. Всё остальное, разбросанное как попало, кучами валялось по полу. Было похоже, что второпях Свит просто выкидывал шмотьё из сундука. Но что именно он искал и нашёл ли? Угадать было невозможно.

Спустившись в кухню, Корвин рассказал Малинке, как обстоят дела наверху.

- Так вот оно что, - задумчиво протянула она. Затем, подперев щеку кулачком, Малинка замерла перед очагом и принялась рассуждать вслух:

- Саблю не взял, коня дома оставил, значит, точно направился не в поля. Куртка черная дома? Похоже, в крепостицу тоже не собирался. А что взял из оружия?

- Лук, тесак и короткий нож, - уверенно отозвался Корвин.

- А ушёл в чём?

Корвин нахмурился и поскреб в затылке:

- Да я помню, что ли? Вроде, куртку сбросил, а напялил этот свой бурый полукафтан, в котором обычно шляется по Торму. А так - в чём был, в том и убежал. Кошель ещё к поясу прицепил. И утащил с собой плащ. Ну, тот, в котором он в хлябь всегда ходит, с подкладкой из полосатой парусины.

- А-га, - протяжно проговорила Малинка, - Значит, точно собрался ночевать в лесу, и видимо, не один раз. А из мелочи взято чего?

Корвин задумался.

- Ну там огниво, правило для ножа… - подсказала Малинка.

- Ему всё это без надобности, он огня и с руки разожжёт. А вот из своего магического барахла вполне мог что-нибудь и прихватить, - и Корвин резво кинулся обратно наверх.

Когда он вернулся, Малинка стояла на прежнем месте в той же позе, и вообще, казалось, что на время его отсуствия жизнь в кухне совершенно замерла.

- Поморийского журавлика забрал, - сказал Корвин, - Это такой дорожный талисман, чтобы не сбиться с пути.

- А-га, - снова неторопливо протянула Малинка, - А из кухни утянул клубок ровницы, что Ёлка вчера напряла, Лучикову мелкую плошку и сдобный калач…

- Странно, - сказал Корвин, - Калач-то на что? Лучше бы вяленого мяса и смоквы прихватил: и места меньше занимает, и не испортится.

- Да нет, - отозвалась Малинка, - С калачом-то как раз всё понятно. Это не для еды. Смотри, что выходит: Свит забрал из дома Ёлкины вещи. То, что она сама сделала или то, чем владела. Её именную прялку, сработанную ею пряжу… Калачи тоже она пекла. У него было что-нибудь, что Ёлка для него сшила или соткала, какой-нибудь её подарок?

- Ну да. Шерстяные копытца. Кстати, их в сундуке нет.

- Вот их-то он и искал. Её ночную рубаху, поди, тоже утащил?

Корвин снова сгонял наверх и вернулся с рубахой в руках. Из неё был выхвачен ножом лоскут наподобие небольшого рушничка. Словно получив ответ на какой-то волновавший её вопрос, Малинка с пониманием кивнула.

- А плошка зачем? - спросил Корвин, - Глиняная же. Прижал её разок - и всё, на выкид.

- Плошку он точно далеко не потащит. Это, скорее всего, для гадания на путь. Знаешь, как делается? Находишь в лесу перекрестье трёх дорог и спрашиваешь, куда повернуть: к воде, к родному очагу или в путь-дорогу.

- Это всё ваши тормийские байки, - недоверчиво покосился на жену Корвин, - Нормальные люди берут карту и едут по ней из одного места в другое, а не ищут перекрёсток в лесу, чтобы спрашивать у Ящер знает кого, а не пойти ли им Ящер знает куда.

- Так Свит - он же не особо нормальный, - терпеливо пояснила Малинка, - Да и Ёлочка тоже того… Думаешь, я не вижу, что она затепливает очаг без огнива? И пряжу всегда начинает вить на свой волос. И на воду, принесённую из реки, охранные знаки кладёт. И с рябинкой во дворе здоровается.

- Правда? - удивился Корвин, - А я как-то не замечал… Вот погоду она, действительно, всегда угадывает без промаха. Только что нам это даёт?

- А то, мой хороший, что, похоже, Ёлочка попала в беду, да не простую, а по своей, колдовской части. Скорее всего, её этл забрал. И Свит теперь идёт по её следам.

Корвин с сомнением покачал головой.

- Тоже тормийские байки. Нет никаких этлов. Вернее, есть, конечно, но это обычная лесная нелюдь, вроде ракшасов или ухокрылов. Ничего они не могут против нормального мага, да и против доброй стали, пожалуй, тоже. А почему ты решила, что Ёлка в беде?

Вместо ответа Малинка молча указала на одну из посудных полок. Там, на застарелой пыли, пальцем были выведены три знака: ёлка, повёрнутый в её сторону топорик и веретено.

- Глупости какие-то, - уверенно заявил Корвин, - Но всё-таки вот что я тебе скажу. Даже если Свит сейчас в Торме и нуждается в помощи, нам по-любому поздно рыпаться, ворота до утра на запоре. Да и коз доить пока ещё никто не отменял. Поэтому мы делаем дела и идём спать. Завтра с восходом я сгоняю в крепостицу, узнаю, не там ли Свит, а ты сбегаешь к фонтану и послушаешь все новые посадские сплетни на его и Ёлкин счёт. Может, выясним что-то большее, чем просто пальцем в пыль.

Из крепостицы Корвин принёс вполне определённые новости: Свита нет, и никого это особо не удивляет, потому что вчера ночью он на глазах у стражи сиганул через Ограду в Торм. Высказывались так же робкие надежды на то, что полоумным лекарем уже позавтракали ракшасы.

Малинка в свою очередь доложила, что у фонтана во всю шушукаются, будто Ёлка изменяет поморийцу с лесным оборотнем: соседка видела, как вчера огромный кот зашёл на двор Ящеровой Затычки и превратился там в очень красивого голого парня.

- Насчёт оборотня тётки, конечно, врут, - сказал Корвин, выслушав Малинку, - А вот Свит через Ограду мог и сигануть. Насчёт ракшасов - тоже бред. Подавятся. Но найти себе на жопу неприятностей Свит вполне мог, это он умеет. Так что сегодня коз ведёшь на пастбище ты.

- А ты?

- Седлаю Кренделя и еду в лес, искать.

Малинка подняла на мужа серьёзный, умоляющий взгляд.

- Милый. Возьми меня с собой.

- Это ещё зачем?

- Я выросла в Торме, каждое деревце, каждый хуторок с закрытыми глазами найду. А что там знаешь ты кроме Торговой тропы да Бодуна?

Корвин с неловкой лаской погладил Малинку по щеке и сказал:

- Лапушка, этого вполне достаточно. Если с человеком что-нибудь случается ночью в Торме, то утром об этом уже во всю болтают у Бодуна. Да и как ты со мной поедешь? Лошадь-то одна, и та никудышная.

- Сяду позади седла, - горячо возразила Малинка, - Да и где там особо верхом? Больше будем ногами идти. Возьми, не пожалеешь. Я зверя тропить умею, след искать могу…

- Ладно, уговорила, - с хитрой улыбкой вдруг согласился он, - Но только я не стану ждать, пока ты причепуришься. Седлаюсь - и за ворота. Нет тебя - значит, уехал сам.

- И то любо, - кивнула она.

Вполне уверенный, что теперь уж точно жена останется дома, в безопасности, Корвин подхватил из-под лавки собранный ещё в служебные времена “тревожный” кошель и бегом кинулся на конюшню. Но, выведя за ворота Кренделька, он с удивлением обнаружил на улице Малинку. Она стояла у соседской стены, очень серьёзная, в простом сером платке, новых лаптях и с котомкой за спиной.

- А коз покормила? - цепляясь за последнюю надежду, спросил Корвин. Малинка кивнула.

- Ну что ж, - вздохнул он, - Садись, охотница, поехали. И чур не ныть, а то живо домой отошлю.

Малинка оказалась права, долго ехать верхом не пришлось. Едва покинув идущую вдоль Ограды конную тропу, оба спешились, чтобы не цеплять головами колючую зелень кустов. У Бодуна раздобыть новостей не вышло. Скучающая хозяйка нацедила им по стаканчику берёзовицы и сообщила, что ночью в окрестностях было подозрительно тихо, даже ракшасов, вечно толпящихся в этих местах, всех куда-то как хлябью посмывало. Пришлось возвращаться к месту, у которого в последний раз видели Свита - Хребтецким воротам, и самостоятельно осматривать все подряд стёжки, выходящие к кромке леса вблизи них. Успехом эти поиски тоже не увенчались: слишком много ног прошло между лесом и Оградой за этот день, чтобы уцелело хоть что-то из ночных следов. А между тем Око начало понемногу клониться к закату.

- Шла бы домой, - предложил Корвин Малинке, - И коня с собой забери.

- А ты?

Он надвинул шапку на лоб, поправил топорик за поясом и сказал:

- Останусь. Буду потихонечку прочёсывать лес, пока хоть чего-нибудь не найду.

Малинка помялась немного, потом вздохнула и, глядя себе под ноги, тихо произнесла:

- Я знаю ещё одно место, где можно спросить. Если уж даже там про Свита ничего не знают, тогда действительно дело плохо. Но туда довольно далеко идти. А ещё придётся Кренделька взять с собой. Если я поведу его на конюшню, то не успею вернуться к тебе прежде, чем запрут ворота.

- Куда идти-то?

- На Майвинки.

- Ящеров хвост, - пробормотал Корвин, - А раньше сказать не могла? Мы же были сегодня в той стороне, могли бы скостить хоть пару сотен перестрелов*.

- Раньше это не имело смысла. Туда надо по темноте, - загадочно ответила Малинка.

- Мать, - с самым серьёзным видом спросил Корвин, - Ты сейчас точно знаешь, что говоришь? А то я ведь соглашусь. Не окажется потом, что это какая-нибудь ерунда?

Малинка поправила на голове платок, подняла глаза и твёрдо кивнула в ответ.

Майвинками в ту пору называли обширные камышовые заросли, тянувшиеся вдоль низкого берега Ночь-реки от бывшего острова Майвин и до самого морского побережья. Глядя с Майвина холма на шумящее и волнующееся в полной темноте травяное море глубиной в два человеческих роста, Корвин с ужасом думал о том, как они с Малинкой собираются там хоть кого-то найти. Однако Малинка выглядела абсолютно спокойной и уверенной в себе. Сняв с плеч котомку, она на ощупь отыскала там какой-то небольшой предмет, выпрямилась и поднесла находку к губам. Пронзительная переливистая трель пронеслась над водой Ночь-реки и отразилась эхом от ярого берега. В ответ раздалось сразу несколько резких, звенящих вскриков.

- Малинка, ты что? - воскликнул Корвин, торопливо спихивая коня с открытого места в камыши и бросаясь на землю сам, - Нас же сейчас ухокрылы порвут на тряпки!

- Не порвут, - спокойно ответила она, - Нам их и надобно. Но ты на всяк случай лежи спокойно и что б не увидел - не вставай.

Ухокрылы появились внезапно. Первый буквально свалился с неба, едва не упав Малинке на голову. Два других принеслись откуда-то с реки. Воздух тут же наполнился хлопаньем крыльев, немелодичными взвизгами, скрипами и курлыканьем. Помня Малинкин наказ, Корвин вжался в песок под корнями камышей, но на всякий случай всё же нащупал и вытащил из-за пояса топор. Первый миг он с трудом сдержался, чтобы не кинуться выручать жену от свирепых нелюдей, однако, присмотревшись повнимательнее, понял: на Малинку никто и не думал нападать! Ей просто были рады! Сложив свои огромные крылья, ночные летуны наперебой принялись гладить её, подпихивать запястьями, и при этом ни на миг не переставали визжать и скрипеть. А Малинка дружески похлопывала их по плечам и спинам ладонью и смешно наигрывла на своей странной дудке, иногда вставляя между трелями урчащие и всхлипывающие звуки. Потом она извлекла из котомки кусочки вяленого мяса и протянула их своим крылатым собеседникам. На несколько мгновений стало потише, но, по-видимому, долго молчать было выше ухокрыльих сил. Едва прожевав, они снова принялись болтать без умолку, и притихли только тогда, когда рядом с ними опустился на землю ещё один ух. Этот был крупнее прочих и отличался от них едва заметной серебристой сединой на морде и плечах. Он приземлился немного в стороне от Малинки, подошёл к ней неловкими осторожными шажками, завернулся в крылья, присел рядом. Этого Малинка тоже угостила мясом, но не толкалась с ним и не хлопала его по плечам. И разговор их выглядел совсем иначе: они неторопливо обменивались скрежещущими и курлычущими звуками, говорили по очереди, внимательно слушали друг друга. Наконец, ухокрыл поднялся, кивнул Малинке и взмыл в небо. Молодёжь (теперь-то Корвин ясно видел, что прилетевшие первыми ухокрылы были ещё очень молоды) с громкими прощальными криками последовала за ним.

- Я узнала всё, что смогла, - сказала Малинка, когда они с Корвином остались на холме одни, - Найо видел Свита прошлой ночью перед рассветом. Тот шёл от Светлой Мари в сторону Малиновых Звонов и проломил в кустах заметную тропу.

- А что они ещё говорили?

- Предупредили меня, что здесь оставаться нельзя: в камышах рыщут ракшасы. Так что лучше бы нам с тобой поскорее вернуться в лес и развести костёр.

- Малинка, да ты у меня, никак, тоже ведьма? - настороженно глядя на неё спросил Корвин.

- Что ты, милый, просто я немного разумею ухокрылью речь.

- Ничего себе! Это у вас, в Занорье, все так могут?

- Вовсе нет. Меня разговаривать с ухокрылами выучил один старый охотник. Эта окарина - его подарок. Мой отец был дружен с ним: мы часто заходили на Майвин проведать деда Вихра, а когда тот вконец обветшал, забрали жить к себе на хутор. Дед Вихор весь век провёл в Торме, бок о бок со зверьми и нелюдью и всяко любил о них порассказать. Многие думали, что он просто повредился умом на старости кругов, вот и болтает небывальщину, ну а мне было занятно слушать и мотать на ус. К тому же Найо - мой побратим. Когда он ещё только учился летать, да и я была совсем малявкой, нам довелось ночевать у одного костра и есть из одного котла.

- А ты мне никогда об этом не рассказывала…

- И впредь не буду, - кивнула Малинка, - Потому, что это секрет. Люди слишком жадные, лучше им не знать, что я умею подзывать ухокрылов. Все ведь захотят, чтобы я помогала им охотиться, добывать крыло. А я считаю, что этого делать ни в коем случае нельзя. Крылатые - такие же, как мы, только лучше: они никогда не изменяют своему слову и не убивают своих.

***

Кто мог знать, что Еловая горка, столько кругов бывшая мне домом и убежищем, станет темницей? Проста и надёжна оказалась ограда, что выстроил Ист: любая тропа, по которой я вздумаю уйти, приведёт меня назад. Я знала, что старые ёлки вокруг сочувствуют мне, но более мы не друзья. Нет, они не желали мне зла, просто им велено было стеречь - и они стерегли. Почтительно и непреклонно.

В доме всё было по-прежнему, даже прялка моя так и осталась лежать на долгой лавке, ждать меня у окна. Тот же коник у двери, стол в красном углу, старое лоскутное одеяло… Только спала под ним теперь, обняв Иста, Светлая Мара. А мне и не было жаль. Они оба, и Ист, и Мара, так изменились за пробежавший круг! С виду всё так же юны и прекрасны собою, они перестали быть каждый сам по себе. Мне стало видно, что эти двое подходят друг другу, как ключ и замок, и вместе становятся словно другим существом, более мудрым и сильным, чем каждый в отдельности. Знать бы, возможно такое между людьми или нет?

И ещё одно я узнала точно: человеку место - среди людей. Я тоскую по Свиту. Ищу во сне его рядом с собой, а вечерами всё невольно жду за дверью шагов. Мне не хватает его молчания, сварливых придирок, взглядов из-под ресниц… А ещё - дурацких шуточек Корвина. И Малинкиных песен. И конских вздохов, и перестука копыт за стеной, и хрумканья сеном в ночи…

Одно лишь меня утешает: Лучику нравится лес. А этлам нравится Лучик. Он же им радуется и не знает, что сила прекрасна, а не добра. Майви, увидев его в первый раз, тут же воскликнула:

- Уи! Какой хорошенький! Ист, когда у Ёлки родится ещё малыш, подаришь этого мне? Я буду как следует о нём заботиться!

У меня сердце сжалось в комок, а Ист спокойно ответил:

- Посмотрим на твоё поведение.

Мара тоже ласкова с Лучиком: часто берёт его на руки, чешет волосики гребнем, целует в щёчки… А Ист - водит с собой на двор показывать разные травы и учит разбирать голоса лесных птиц. Так когда-то учил он меня.

Нер сплёл для Лучика колыбельку из гибкой лозы, устелил её хвоей и мягкой травой, а Мара из тёплой кроличьей шерсти сшила ему одеяльце и поёт каждый раз тихонько и сладко, укладывая его спать по вечерам. Но, дождавшись, когда все в доме крепко заснут, я его забираю к себе, на простой тростниковый матрас, и, накрыв своим подолом, тихонько шепчу: “Не забудь, что ты - человечий сын. Дикий, свободный. Никому не дари своей воли.”

***

Ист сидел на крылечке в Ночной пади и задумчиво разглядывал молодой ясень, так хорошо разросшийся за последний травостав. Ночна неслышно вышла из дома, присела рядом.

- Не хватает его, да? - мягко спросила она. Ист кивнул.

- Что, сынок, опять с твоей Ёлкой всё не слава Творцу?

- Дёрганая она какая-то, того и гляди кидаться начнёт. Наверное, это из-за малыша. Ах, как же мне нужен совет кого-нибудь, кто разбирается в поведении людей! Как ты думаешь, когда малыш подрастёт, она станет опять послушной и ласковой?

- Милый, я не так хорошо, как Дол, разбираюсь в людях, но зато кое-что смыслю в детях. Детёныш твоей Ёлки ещё слишком мал. Пока он не отлучится окончательно от груди и не научится хорошо бегать, вам не следует слишком часто забирать его от матери и тискать у неё на глазах. Лучше будьте поласковее с ней самой. А ещё - сделайте ей логово, куда бы она могла прятаться вместе с детёнышем, и никогда не беспокойте её там. Хватит даже простой занавески в углу. Вот увидишь, она станет куда менее тревожной. Но я бы на твоём месте не рассчитывала на то, что Ёлка когда-нибудь сделается прежней. Юные люди, конечно, очень милы и забавны, но с возрастом у многих из них портится нрав. Особенно после появления детёнышей. Если ты хотел оставить Ёлку у себя в доме, не следовало сводить её с мужчиной и позволять рожать детей.

- А Дол говорил, что это необходимо для здоровья. И что люди, у которых нет детей, никогда не взрослеют до конца.

- Дол не вполне прав, - сказала Ночна со вздохом, - Да и откуда ему знать такие вещи наверняка? С одной стороны, сотворение детей забирает силу родителей, особенно матери. С другой - заставляет живое существо обрести истинный вид. Дол разводил людей не ради красоты и развлечения, а для работы в уделе. Конечно, он предпочитал иметь дело с предсказуемыми и вполне сформировавшимися людьми, чтобы сразу видеть, какие качества они передадут своим детям. Но разве это то, что нужно тебе?

- Благодарю тебя, мама, - сказал Ист, поднимаясь с крыльца., - Ты меня не слишком обрадовала, но многое объяснила.

Уже за околицей, в зарослях ивняка, его догнала Майви. Некоторое время она просто шла рядом, а потом взяла Иста за руку и негромко сказала:

- У меня раньше тоже был свой человек. Правда, он был старенький и сильно покалеченный, и потому быстро умер… Знаешь, он старался этого не показывать, но очень скучал по другим людям, особенно по своей жене и деткам. Может, Ёлка тоже скучает по этому своему дикому?

- Может быть, - вздохнул Ист, - Когда я завёл человеческого детёныша, то и представить себе не мог, как это сложно - быть владельцем существа со свободной волей.

- Ах, вовсе нет! Мой Полчеловека был милый и совсем не навязчивый. И он так трогательно заботился обо мне: охранял, угощал всякими ужасными человечьими лакомствами… Или вот крылатые. Они же тоже существа со свободной волей, но мне не нужно постоянно беспокоиться о них.

Ист заинтересованно покосился на Майви.

- А как ты их воспитываешь?

- Да никак. Я просто любуюсь ими и слежу, чтобы не болели.

Ист заметно повеселел.

- Сестрёнка, твоё чутьё безупречно, - ласково сказал он.

Вместо ответа Майви засмеялась, шутливо ткнула его кулачком в бок и сошла с тропы.

Комментарий к Корвин и Малинка спешат на помощь

*перестрел - имеется виду мера расстояния, примерно равная полёту стрелы (60 - 70 м)

История знакомства Малинки и Найо - https://ficbook.net/readfic/7426710

========== И все они встретились ==========

Был полдень. Ветерок едва тревожил горячий воздух у подножия старых сосен. Око посылало лучики в прорехи между их лап, украшая землю узором из ярких пятен. Лениво посвистывали птицы. Зной клонил всё живое в сон, и только хранитель Занор не спешил на покой. Он неторопливо объезжал свой удел. Как обычно, Ратха везла его через лес по Торговой тропе, однако сегодня рядом, держась за гриву лосихи, шагал Ист. Молодой этл оживлённо рассказывал что-то старшему, и, увлёкшись, не замечал, как сила щедрым потоком стекает в его след. Торговая тропа за его спиной на глазах зарастала буйным разнотравьем и молодыми побегами колючего кустарника.

Выслушав Иста, Занор благосклонно кивнул:

- Ну что ж, твоё решение понятно. Оно видится мне разумным и справедливым. Уверен, Дол тоже не станет возражать, ведь то, что осталось от его удела, остро нуждается в заботе. Об одном только призываю тебя подумать ещё раз: точно ли ты готов принять этого человека? Справишься? Не будешь после жалеть?

- Он не слишком мне нравится, - ответил Ист, - И я понимаю, что должен буду нести ответственность за его поступки, а если придётся, даже своими руками пресечь его жизнь. Но чутьё подсказывает мне, что так - правильно.

- Хорошо. Я постараюсь тебе помочь. Взамен у меня тоже есть небольшая просьба. С каждым разом я всё быстрее истекаю силой, покидая Ночную падь, и всё дольше восстанавливаюсь, возвратившись туда. И мне всё сложнее сдерживать голод во время потери силы. Дому нужен новый даритель. Я надеюсь, что вскоре им сможет стать твоя жена. Пока Мара ещё слишком неопытна, она нуждается в обучении. Позволь преподать ей несколько уроков на примере твоих людей.

- Это им не навредит?

- Как ты сам понимаешь, тёмная вероятность присутствует всегда, поэтому не стану утверждать, что воздействие будет полностью безопасным. Но я со своей стороны сделаю всё, чтобы не усилить тьму.

Вечер застал Занора в доме на Еловой горке. Вместе с молодыми этлами он сидел на лавке и вглядывался в Зеркало вод. В светящемся мареве было видно, как светловолосый человек с луком в руках быстро шагает по редколесью. А позади него остаётся след из мертвой, пожухлой травы.

- Короче, вот, - неловко произнёс Ист, - Я тут подумал немного и решил забрать этого дикого мага себе.

- Поздравляю, - насмешливо фыркнул Нер, - Ценное приобретение.

- Насколько оно ценное, нам ещё предстоит выяснить, - спокойно отозвался Занор, - Нер, если не трудно, встреть его и зафиксируй. Но прошу тебя обойтись без неоправданной жестокости: я хотел бы осмотреть это существо живым и по возможности невредимым.

Нер кивнул и вышел за дверь.

Вскоре его изображение появилось в Зеркале вод. В тот же миг и Свит увидел бегущего к нему этла. Мара вздрогнула: Нер двигался стремительно, окружённый золотыми крыльями силы, но и человек тоже оказался нечеловечески быстр, а лук держал снаряжённым. От первой стрелы Нер уклонился, не замедлив хода, вторую, словно надоедливую осу, сшиб ладонью перед самым своим лицом. Поняв, что не успевает выстрелить в третий раз, Свит отбросил лук в сторону, потащил из ножен тесак. Однако и это делать было уже поздно. Нер прыгнул вперёд, словно тигр, сшиб человека с ног и, взгромоздившись на него сверху, надёжно ухватил за оба запястья. Некоторое время Свит отчаянно сопротивлялся, пытаясь вырваться или хотя бы освободить руки, но не совладал с противником, а только выдохся в бесполезной борьбе. Его движения становились всё реже и слабее, и наконец, он замер, дрожа от напряжения и тяжело переводя дух. Нер обернулся к смотрящим на него через воду и спросил:

- Что дальше?

- Просто держи. Мы уже идём.

Вскоре все четверо стояли на травянистом склоне среди редких ёлочек и с интересом разглядывали человека, надёжно прижатого Нером к земле. Майви скорчила кислую рожицу:

- И это всё? А силы-то сжёг…

- Хочешь подержать его сама? - предложил Нер, - Это не так просто, как тебе кажется.

- Молодёжь, посерьёзнее, пожалуйста, - сказал Занор, подходя ближе, - Воздержитесь от бесполезных перепалок. Так что тут у нас?

Он протянул руку к лежащему на земле человеку. Тот взвыл и дико задёргался, едва не стряхнув Нера с себя.

- Да, прискорбно. Похоже, нет оснований рассчитывать на разумный контакт. Придётся погрузить его в сон.

- Да ну вот ещё, - буркнул Нер и резко ударил своего пленника в челюсть кулаком, - Так сойдёт? Будет дрыгаться - я добавлю.

Занор пару мгновений с неудовольствием разглядывал обмякшее тело, потом кивнул:

- Сойдёт. Приступим к осмотру. И начнём с того, что избавим его от лишней одежды.

Он расстегнул на человеке пояс, отложил в сторону. Следом полетели на траву свёрнутый плащ, полукафтан, верхняя рубаха из плотного льна, а потом и нижняя, тонкая… Помогая Маре стянуть с лежащего человека портки, Майви обнаружила под ними подштанники и удивлённо воскликнула:

- Зачем только люди носят на себе всю эту ткань?

- Мёрзнут, - с умным видом заявил Ист, - У них с возрастом сильно ухудшается выработка тепла. Ёлка когда была маленькая, бегала голышом и не жаловалась, а теперь носит две рубахи под сарафан, да ещё и душегрею сверху напялить норовит.

- А под ними ещё что-нибудь есть? - спросила Майви и, сгорая от любопытства, запустила было руку за гашник Свитовых подштанников. Мара тут же легонько шлепнула её по пальцам и строго сказала:

- Веди себя прилично. Не ракшась.

Майви обиженно надула губы и отвернулась, скрестив руки на груди.

Тем временем Занор опустился на колени рядом с лежащим на спине человеком и уже без помех провёл рукой по его телу от горла до паха, прикасаясь совсем легко, только кончиками пальцев, потом ещё раз, чуть плотнее, всей ладонью, и наконец, принялся объяснять.

- Девочки, посмотрите сюда. Видите яркий водоворот силы у него между ног, в основании позвоночника? Это - корневой колодец, один из самых важных в тонком теле живого существа. От его работы зависит желание и умение сберегать свою жизнь. Понятно, что с этим у нашего человека сложностей нет.

А вот здесь, в низу живота, находится колодец страсти, дающий способность получать удовольствие. Когда он чист и открыт, существо живёт, имея много радости от самых простых вещей: преодоления опасностей, поглощения пищи, занятий плотской любовью… Когда же работа его нарушена, существо несчастно без видимых причин и нередко становится завистливым и жадным. Здесь этот колодец тоже достаточно ярок, хоть и не безупречен.

На два пальца ниже грудины лежит колодец, отвечающий за уверенность в себе, дисциплину и самоконтроль. Существо с открытым колодцем воли свободно в своих решениях и умеет достигать поставленных целей. Кажется, что он здесь неплох, да? Всё это - колодцы выживания. Их правильная работа очень важна, и они почти одинаковы у всех живых существ со свободной волей.

А вот - главный колодец именно человеческого тонкого тела, колодец сердца. Люди, у которых он открыт - удивительные существа, они постоянны в своих чувствах, отважны, самоотверженны, впечатляюще милосердны. Всё это делает их такими привлекательными… Конечно, далеко не каждый из людей достигает состояния пробуждённого сердца, но такая вероятность присуща им всем от рождения.

Во время своего рассказа Занор то легонько выглаживал, то принимался осторожно, но глубоко прощупывать описываемый колодец , подталкивая и направляя течение силы в каждом из них. Добравшись до колодца сердца, он закрыл глаза, прижал обе ладони к груди Свита, словно пытаясь его согреть, и надолго замолчал, застыв в неподвижности.

- Папа, ты в порядке? - забеспокоилась Майви, - Что там?

- Ничего. Почти пусто. Колодец закрыт, сила течёт через него медленно, скудным потоком. Поэтому вместо лучших проявлений человеческой природы мы наблюдаем в основном её тёмную сторону. А ведь кажется, что должно быть совсем иначе, да? У этого человека трудно складываются отношения с другими людьми: слишком часто он не находит ни благодарности, ни понимания даже там, где вполне их заслужил, и не умеет быть чутким и благодарным сам. Как думаете, почему?

- Потому, что он вредный говнюк, - заявил Нер.

- Родовое проклятье? - предположила Мара.

- Или его дурно воспитывали в детстве, - добавила Майви.

- Всё, что вы сейчас назвали, не причина, а следствие, - сказал Занор, - Смотрите глазами силы.

Ист подался вперёд, но Занор остановил его и указал на Мару:

- Пусть попробует она.

Поджав губы, Мара придвинулась ближе, скользнула своими тонкими, холодными пальцами по рёбрам Свита, затем, насторожившись, остановила руку чуть ниже его сердца и обернулась к Занору с вопросом во взоре. Тот неторопливо кивнул:

- Да. Это и есть та самая маленькая особенность тонкого тела, которая превращает человека в мага. Колодец сердца повреждён. Редкий случай, надо сказать. Все человеческие маги, которых я знал, имели расщелину на уровне одного из высших колодцев развития, а значит, довольно долго не испытывали от своего недостатка никаких неудобств.

- Что же это получается, - огорчилась Майви, - Ему ничем нельзя помочь?

- До недавних пор он весьма успешно помогал себе сам. И даже открывал на время колодцы творения и прямого знания… Достигалось это применением ракшасьих стимуляторов, а не работой над собой. Закономерный итог заключается в том, что сейчас все эти колодцы сильно замусорены продуктами распада смолки. Вглядись. Что ты чувствуешь? - Занор взял руку Майви и аккуратно положил её крепкую, горячую ладонь Свиту на горло. Она вздрогнула и отшатнулась:

- Боль, страх и смерть. Это не его, а других существ.

- Это и есть смолка.

- Как отвратительно! А нет каких-нибудь других способов исправить ситуацию?

- Отломать башку, - буркнул Нер себе под нос, - Нет человека - нет неприятностей.

- Убить его всегда успеется, - возразил Занор, - Но в настоящее время с этим человеком связаны вероятностями сразу нескольких судеб, и одна из них принадлежит Ёлке. Если я правильно понял, Ёлка и её дети представляют для Иста определённую ценность. Поэтому мы не будем принимать неразумных решений, а поступим в соответствии со старой тормальской пословицей: бодливой козе спиливают рога.

Теперь уже все молодые этлы уставились на Занора с искренним удивлением. Он пояснил:

- От природы этот человек - довольно слабый маг. Расщелина в его тонком теле настолько невелика, что её можно просто закрыть.

- То есть он станет обычным человеком? - недоверчиво спросила Майви.

- Да. И надеюсь, не самым плохим. Поспешим, потому что эта правка болезненна, а он уже скоро начнёт приходить в себя. Руку, дарительница, - Занор протянул Маре свою ладонь. Она опустила глаза и робко прошептала:

- Я уже пыталась однажды править этого человека. Ничего не вышло. Наверное, мой дар недостаточен…

- Милая, это не так. Ты - этла. Твой дар прекрасен и сила чиста. Просто некоторые навыки приходят с опытом. Надо действовать, другого пути научиться нет.

Взяв ладони Мары в свои, Занор плотно прижал их к груди Свита и сказал:

- Давай вместе. Своди края.

Свит вскрикнул и дёрнулся, будто к нему прикоснулись раскалённым железом. Выждав ровно столько, сколько нужно, чтобы тавро оставило след на шкуре коня, Занор знаком велел Маре убрать руки, а сам принялся бережно оглаживать напряжённое и дрожащее тело человека.

- Тише, тише. Всё закончилось, всё хорошо.

- Ему очень больно? - испуганно спросила Майви.

- Уже нет. Просто плотное тело напугано, а тонкое - испытывает быструю смену неразумных состояний. Это скоро пройдёт.

- Папа! А он не начнёт пить смолку опять?

- При характерном для людей строении тонкого тела это не имеет смысла. Потоки силы, которыми люди в норме обмениваются между собой, настолько незначительны, что их накопление не оправдывает риска, связанного с охотой на ракшасов. Зато последствия длительного отравления смолкой, к сожалению, не заставят себя ждать. Я кое-что сделал для того, чтобы процесс чистки шёл полегче, но всё равно этого человека ждут две-три скверные луны. Ну всё. Он уже вполне пришёл в себя, а нам пора.

Поднявшись, он обнял Иста за плечи и повёл в лес.

- А что мне дальше со всем этим делать? - спросил Ист, оглядываясь на каждом шагу.

- Наблюдать и не вмешиваться, - с улыбкой откликнулся Занор, - Первые люди в уделе - это так увлекательно…

Едва они успели войти в молодой березняк, среди редких ёлочек показалась запыхавшаяся и взмокшая Ёлка.

***

Я стояла за спинами этлов и видела в Зеркале вод всё то же, что и они. Вольно здоровенному Неру мучить того, кто и близко ему не ровня! Ну а прочие каковы? С чего они взяли, что могут мешаться в мою жизнь? Я ж их не учу, как им жить в своём лесу!

Лишь этлы вышли за дверь, я стала соображать: как бы мне попасть к Свиту, да лучше раньше, чем все они. Я б успела, где б только силы взять? Ёлки-то больше мне не помогут… Вот тогда я и вспомнила, как смеялся когда-то Ист моим словам, а потом сказал, что права: хуторским растения силы - репа да лён. Кинулась я к своему заросшему репищу, стала искать, вдруг хоть одна завалящая репка где-нибудь есть. И нашла! Повинилась перед ней, как могла, что забросила репище, не хожу поливать, полоть. И репка сжалилась над моей бедой, позволила мне земной силы чуток зачерпнуть. А я ту репку - в карман, да не ломая корней. Пообещала ей, что на новом месте посажу и уж буду как надо следить. А потом вскочила я на Марино помело - и за дверь. Ух, никогда ещё в жизни я не летала! Страшнее, чем со Свитом на его дурноезжем коне! А хватило моей прыти совсем на чуть, только что слететь с Еловой горки да кубарем в кусты.

Я вбежала на еловый склон, когда этлы уже скрылись в лесу. Любопытный глаз Девы Луны ярко светил с небес. Свит сидел на земле, пытался надеть рубаху и всё никак не мог попасть ни головой в ворот, ни рукой в рукав. Я кинулась помочь, обнять, приголубить… Он увидел меня и сказал удивлённо и радостно:

- Ёлка?

А потом отвернулся и тихо добавил:

- Иди, догоняй своих остроухих. Я тебя не неволю.

Я так и вспыхнула:

- Да ты человек ли, Свит? Ровно среди ракшасов рос!

Он ничего не ответил, только вздрогнул. Я тогда ухватила его за ворот, тряхнула как следует, так, чтоб аж зубы лязгнули, и сказала в самое ухо:

- Не уйду. Я пришла к тебе. Я ведь тебя люблю. Такого, какой есть: белобрысого, белозорого и со всеми твоими закидонами. А не любила бы - меня бы здесь сейчас не стояло. Понял?

Тогда Свит снова посмотрел на меня, и я вдруг увидела перед собой не гарнизонного лекаря, не стрелка из Торма и не ночную тварь, а того хилого, одинокого, белобрысого парня, который прибежал сюда ради меня, не побоявшись даже сцепиться с этлами. Вот оно как…

Уж и не знаю, что бы дальше вышло, но тут раздались голоса и звук топорика, рубящего кусты. А потом из берёзок выломился Корвин, а за ним шла Малинка, таща в поводу Кренделька!

Едва завидев нас, Корвин бросил чистить тропу, подбежал, повернул к себе Свита за плечи и быстро спросил:

- Селёдочка, ты как? Жив, цел?

Не дожидавшись ответа, сунулся было задирать на Свите рубаху, но тот отпихнул его:

- Давайте меня теперь всем лесом лапать! Хоть ты грабли убери!

Корвин живо отодвинулся и кивнул:

- Всё-всё. Раз вопишь, значит, цел. Или таки не очень?

Это уж он спросил от того, что Свит вдруг пошатнулся и закрыл ладонями глаза. Оно и понятно: мне было видно сквозь одёжу, что везде, где его правили руки этлов, уже расцвели багровые синяки. Мы подхватили, помогли ему сесть.

- Так чо у вас тут происходит? - спросил Корвин уже меня, - Малинка лопотала, будто тебя этл унёс. А уж чо она там, Селёдочка, плела про тебя, я даже повторять не возьмусь. Я чуть не подумал, что у меня жена вещая.

- Не вещая, а ясновидящая, - серьёзно ответила я, - Потому как ясно видит то, что другие не замечают. Меня действительно этл забрал. А Свит - нашёл. А вы-то как нас нашли?

Корвин приобнял Малинку за плечи и ласково сказал:

- Да я сам искал бы до морковкиного заговения. Это всё она. Следопыт мой, лесной ходок.

Малинка с улыбкой опустила голову ему на плечо. Корвин вдруг встрепенулся:

- А вы Лучка своего куда дели?

Вот тут и я вздрогнула:

- Он в этловой избе остался, на Еловой горке. Он спал, и я…

- Мама, я не спю! - произнёс вдруг тоненький голосочек у меня за спиной.

Я аж подпрыгнула. Лучик нашёл меня среди леса сам, пошла этлова наука впрок!

- Ну, тогда порядок. Теперь-то уже выдвигаться поздновато, ворота на запоре, так что будем ночевать прямо тут. А с третьими петухами посадим Свита на Кренделька и потащим домой.

- Меня можете сразу тащить на поганый двор, - проворчал Свит, не отрывая ладоней от лица.

- Это ещё зачем?

- А затем,что я теперь там буду на жизнь зарабатывать. Дерьмоукладчиком.

- Это как? - удивилась Малинка, - Отчего ж?

- А от того, что больше с моей рожей никуда не возьмут!

Малинка смущённо хихикнула в кулачок, но Свит и не думал шутить.

- Да, представьте себе! - заорал он, обводя всех нас по очереди диким взглядом, - Кому я нужен в крепостице, без силы?

- Да ладно тебе, Селёдочка, - примирительно начал Корвин, - Приедешь домой, отоспишься, хлебнёшь своей вонючки…

- Мне теперь никакая вонючка не поможет, - продолжал разоряться Свит, - Хоть из фляги, хоть из сточной канавы! Даже если сразу из казарменного нужника хлебать!

Я представила себе это вживе и невольно прыснула, Корвин тоже начал понемногу посмеиваться.

- Да что вы все ржёте? Плакать впору, а они ржут! По миру ведь пойдём!

- Ладно, уймись. Чего взлетел? Сядь, говорю, пока не рухнул, орёл комнатный. Думаешь, ты один умеешь денежку зарабатывать? Другие тут тоже не лаптем щи хлебают. Прокормим тебя как-нибудь, не горюй, - сказав так, Корвин потоптался ещё чуток рядом, потом вздохнул и решительно пошёл прочь, в темноту.

- Ты куда? - вырвалось у меня.

- Как куда? За растопкой. Надо бы костерок сообразить.

Малинка хихикнула ещё разок и ушла рассёдлывать Кренделька.

Вскоре мы все собрались вокруг костра. Лучик спал на руках у Малинки, Свит лежал головой у меня на коленях. Его познабливало, и потому мы завернули его сразу в два плаща, а под спину постелили сухой травы.

-… Ну так вот, - рассуждал Корвин, для наглядности водя перед собой руками, - Пока травостав, козы будут приносить неплохие деньги. Мы всё это потратим на оплату дома. А чтоб не сидеть голодными, ещё и кур разведём. А со службой ты, Селёдка, резко не рыпайся, сила - она, может, ещё вернётся.

- Это вряд ли, - вяло отозвался Свит.

- Ну и хрен бы с ней. Ты просто ручками тоже много всякого умеешь. А для случаев, где без силы никак, убеди ротного нанять тебе парочку младших. Твой мэтр Чанар сколько кругов на тебе ездил, не слишком-то утруждаясь сам? Вот и ты давай так же: главное, ходи с умным видом да нужные бумаги вовремя составляй. Так что не пропадём. А я бы ещё знаете о чём подумал? О том, чтобы съехать из этой Ящеровой Затычки. Может, пора нам найти домишко поприличнее?

И тут Малинка сказала замечательную вещь:

- А может, нам вообще переехать в Торм?

========== На вечёрке у бабушки Лиски ==========

Тихо и сумрачно в избе. Тускло тлеет лучина, по крыше сонно стучит дождь. На своем привычном месте сидит бабушка Лиска за прялкой, а детишки, словно цыплята, сбились в плотную кучку вокруг неё. Девчата и парни постарше расселись по лавкам с простым рукоделием. Когда ещё, как не в хлябий вечер собраться у тёплой печки, чтобы послушать рассказы старших о чудесах? И веретено кружится, а бабушка неторопливо рассказывает:

- За зелёной рощей, милые мои, где любит сидеть на ветвях синеокая Мара, за Долиной Истоков и Истовым хребтом лежат Пустые Холмы. Никто не живёт в тех местах из людей, и не ходит туда ни зверь, ни дикий ракшас. И даже лес в Пустых Холмах не растёт, только бродят там тени мёртвых, не нашедших упокоения. А за Холмами лежит Потаённый Дол. Дивно то место: люди бают, трава там растёт в человечий рост, пшеница родится семиколосой, а репа, сказывают, такова, что каждую тащить из земли приходится всемером. И есть там, в Потаённом Доле, один хутор, названием Белозорье, а владеет им страшный седой ведьмак. Прежде в тех местах лежал благословенный Маэлем людской край, Раздольем прозывался. Ведьмак на те земли позавидовал. Пришёл из чужедальнего удела Помории, хранителя Раздолья застрелил, а сам поселился на его костях. Только Пресветлый Маэль осерчал на ведьмака за такие дела, а пуще - на людей, что за своего хранителя не заступились. И послал Маэль в те земли огромную Грязную волну. Где прошла она, было Раздолье, а стал Мёртвый Дол. Только ведьмакова вотчина и уцелела. А всё от того, что ему сам Ящер тайное слово сказал…

- Бабушка, а почему тени мёртвых не нашли этого… как его…

- Упокоения? Да потому, дитятко, что это всё погибшие от Грязной волны. Они все померли неправильной смертью, не избыв положенной доли, вот и осуждены Пресветлым Маэлем теперь отбывать её там, на службе у седого ведьмака.

- А почему ж он седой? Ветхий, что ли?

- А кто ж его знает, детушки… Может, ветхий, может, и нет. Он каким хочет, таким людям и покажется. А что волосом бел - так это он от своих колдовских зароков. В юности-то, говорят, был как все добрые люди. А потом заключил с Ящером зарок - и вмиг побелел. Даже глаза стали страшные, белозорые. Наделил его Ящер властью принимать любое обличье, хоть человечье, хоть звериное, дышать живым огнём, видеть воду под землёй и забирать в плен волю простых людей. А взамен потребовал, чтоб после смерти ведьмакова душа попала к самому Ящеру в вечное услужение. Только Древний Ящер-то простоват, а ведьмак - куда как хитёр. Не собирается он помирать, уж кругов сто на свете живёт , а то и поболе…

- Ой… А как же это у него получается?

- А он, милая, заживает чужой век. Приходит в лес и бродит по хуторам, просится к добрым людям на постой. Чуть кто его в избу пустит да к столу посадит, враз сам состарится на круг или там на два, ведьмак же те круги с себя мигом скинет. Так погуляет седьмицу, другую, глядишь, и вернётся к себе домой молодым.

- А не пущать?

- Так нельзя ж. Проклянёт. Посыплет чтой-то, пошепчет - и всё, нагрянут на хутор ракшасы, не оставят бревна на бревне.

- А почему его ракшасы слушаются?

- Старики шепчутся, будто он им родня. И говорит по-ихнему. Настоящий человек их речь разуметь не может, чтобы не изракшаситься.

Из дальнего уголочка, где сидели парни постарше, раздались сдержанные смешки. Бабушка подняла на них глаза и строго постучала пальцем по лавке:

- Смотрите мне, охальники! Думаете не слышу, как вы бранитесь нелюдскими словесами? Вот попомните, когда вырастут острые уши да клыки! В лес женихаться пойдёте!

- А что? - дерзко заметил тёмно-рыжий парень, выделявшися среди прочих крепкой, сухой статью и тонкими чертами лица, - Ракшицы, говорят, прехорошенькие попадаются, и не ломаки притом…

Бабушка только махнула на него рукой:

- Ты, Луч, не молоти языком чего не знаешь. Ракшица как прикинется красной девкой да на вечёрку придёт - никто и не поймёт, кто такова. Заморочит головы парням так, что те всех подруженек позабудут, только на неё и станут смотреть. А кто пойдёт её провожать - сгинет, и больше уж домой не воротится. Выпьет ракшица его жизнь, а сама уйдёт в лес. Узнать же её среди настоящих девчат можно только по одной примете: она пряжу против хода Ока вьёт.

Симпатичная девчонка, сидевшая в углу у окошка, тут же залилась смуглым румянцем и поспешила прикрыть запоном руку с веретеном. Другая, крупная и бойкая, весело ответила:

- Да я ж всегда так вью! Эй, Ярик, ты там ещё жив али нет? Не забоишься теперь меня до Замошья провожать?

Вокруг засмеялись, радуясь поводу вспугнуть весельем липкий страх.

А бабушка, обождав чуток, продолжила сказ:

- В Белозорье-то ракшасы не рыщут, туда им хода нет. А всё потому, что седой ведьмак взял за себя женой Золотинку, этлову дочь. Не хотелось хранителю отдавать любимую доченьку страшному ведьмаку, и поставил он жениху три условия, три испытания дал. Первое - перескочить через Ограду. Второе - выпить ручей мёртвой воды. Третье - спрятаться так, чтобы сам хранитель за день найти не сумел. Ну, ведьмак обернулся вороном и Ограду вмиг перелетел. Этлы-то эдак не могут, им от земли отрываться нельзя, вот хранитель и думал, что ведьмака это затруднит, да не тут-то было. А ведьмак пошёл к ручью с мёртвой водой, всю воду из него выпил, а потом смерть отпустил в траву. Вся трава тогда в балке позасохла, а ведьмак остался живёшенек. Только хранитель-то не слишком переживал, верил, что ведьмак от него в Торме нигде не укроется. Было у хранителя волшебное Зеркало, через которое можно было глядеть на весь лес, и где что делается - всё знать. Но хранитель хитёр, да и ведьмак непрост. Отправился он к ракшасьей княгине, в Рискай-град и целый год там ей верно служил.

- А что ему у ракшасьей княгини на службе делать-то довелось?

- Всяко-разно: по хозяйству, а больше по тёмным делам. На то и ведьмак… Да говорят, уж больно ракшасья княгиня оказалась скупа. Работу-то что ни день давать не забывала, а как подошло время считаться, придумала слугу без платы сбыть со двора. Оборотила свою дочку в дикую кобылицу и велела за единую ночь её объездить. Ну а дочке строго-настрого наказала седока сбросить и затоптать. Только не на таковского напали. Ведьмак вцепился кобылице в гриву и держался, как клещ. Уж она и по пустоши его носила, и по небу летала, и даже в море нырнула, а скинуть седока не смогла. Покорилась ракшина дочь, привезла его по утру к матери домой. Пришлось платить что обещано за службу. И отдала ракшасья княгиня ведьмаку флягу с живой водой да волшебный плащ, который надень - и ни один колдун тебя не увидит. А дочку свою нерадивую вон из Рискай-града выгнала. Та обернулась девицей, да так и осталась век ведьмаку служить. Он ей даже мужа добыл: поднял из могилы какого-то из погибших гарнизонных стрелков. Так и живут в Белозорье, ведьмаку верно служат. Ну а сам ведьмак вернулся в Торм третье испытание держать. Хранитель, как положено, дал ему время спрятаться, только ведьмак никуда не пошёл. Сел на пороге да завернулся в свой плащ-невидимку. Хранитель говорит Зеркалу: “Покажи-ка мне седого ведьмака!”, а оно только и кажет ему, что собственный порог. Осерчал хранитель и Зеркало разбил. Так-то и вышло, что хошь-не хошь, а пришлось этловой дочке за ведьмака идти…

Одна из девушек, юная красавица с толстой, тёмно-русой косой, мечтательно вздохнула и проговорила:

- А за такого жениха и чего б не пойти. Видно, сильно люба ему была этла, раз он ради неё и мёртвую воду пил, и ракше служить стал…

- Это так. А седой ведьмак хоть выполнил все хранителевы задания, ещё и вено за невесту немалое дал - половину своей колдовской силы в Торме оставил. Говорят, он с той поры поутих, а до того был зело лют.

- Времени, поди, не стало лютовать, когда хутор, жена, детишки, - захихикали вокруг.

- А что, и детишки тож. Он же хоть и ведьмак, а всё, как у людей, - охотно отозвалась бабушка Лиска, - Вот на ярмарке у Хребтецких ворот болтали люди, будто он из ихнего посада повитуху к себе на хутор возил. Прискакал к ней, будто бы, красивый мужик на чёрном коне и повёз, а она после и вспомнить не могла, где ехали. Показалось ей, будто был богатый дом с садом, и жена-то у того мужика, что её привёз, собой раскрасавица, и детки, и усердные слуги вокруг… А малыш народился, вроде как, слепенький. Мать его дала повитухе баночку с мазью и велела малышу намазать глазки. Та сделала - и малыш вмиг прозрел. Тогда повитухе стало любопытно, что ж за дивное такое лекарство. Она взяла да и помазала себе глаза. И сразу увидела, что вокруг не сад, не посад, а дремучий лес да болото, хозяин сам тощий, седой да страшный, детки да слуги - все сплошь ракшасы, и конь не конь, а вовсе ухокрыл. Но она, испугавшись, смолчала. Прожила в их доме сколько надо, получила оговоренную плату, а потом ведьмак её отвёз верхом на ухокрыле назад, домой. Позже она раз ходила по рынку и вдруг увидала того ведьмака. Он тоже ходил меж прилавков, брал, что ему надо, а денег не платил, и никто его не видал. Повитуха-то возьми и сдуру с ним поздоровайся. Уж он подпрыгнул! Ты, говорит, почему меня видишь? Мазь брала? А она в ответ: так мол и так, не знала, что не к добру. Он тогда плюнул ей в глаза и сказал: не суй, дура, нос не в свои дела. И исчез. А она вмиг ослепла.

- Ишь ты… Что-то невесёлая вышла сказка, - вздохнул кто-то из девчат.

- А и то, - кивнула бабушка, - Помнить следует, что добрым людям с теми, кто с силой играет, не по дороге. Что нам - горькие слёзы, то им - Маэлева роса. Давно иль недавно было - не знаю, только пошли раз с одного хутора детки в лес по грибы. Ходили, ходили, да и заплутали. Вдруг видят - вроде, ходит рядом по лесу старый дед. Они кинулись к нему, стали просить, чтобы вывел к людям. А то был сам ведьмак, захотелось ему грибками потешиться. Ну, он их и повёл. Вроде, недолго шли: кустик за кустик, деревце за деревце, глядь, показался какой-то хутор. Дед едва детишек вывел, зашёл за ёлку и вмиг исчез. Они же подбежали к околице и видят: хутор вовсе незнамый, люди совсем чужие живут. Завёл их ведьмак аж за Мокрое болото, к берегам Нерки, на целый день пешего пути. Ему-то что. Спасибо хоть, люди добрые подвернулись, на другой день послали парнишку отвести детишек домой. Так-то.

Тут рыжий парень, которого бабушка Лиска кликала Лучом, встал с лавки и с сожалением вздохнул:

- Эх, жаль, нам с Дарей никто лесной коридор не откроет… Дарёнка, поздно уж, пошли домой. Пора. Мне-то что, а тебя батя заругает.

Смуглая девчушка, та самая, что прятала веретено, поднялась с лавки и покладисто подошла к нему.

Попрощавшись с хозяйкой и прочим народом, двое поклонились на божницу, выскользнули за дверь, и вскоре оставшимся было слышно издалека сквозь шум дождя, как они весело смеются на лесной тропе.

- Ишь, Луч, хмырь занорский, - усмехнулся кто-то из парней, - Чего повадился к нам бродить? Дать бы ему в ухо, чтоб знал, как маринских девок вабить.

- Этот сам кому хошь даст, - дружелюбно отозвались с другой половины горницы, - И потом, коли даже бросит сюда приходить, тебе-то в том что за корысть? Он же в наш огород - да со своим горохом.

И снова все засмеялись.

А Луч и Дарёнка бодро топали под дождём в сторону пресловутых Пустых Холмов и тоже заливались смехом.

- Ой, не могу, - приговаривала девушка, смахивая с ресниц слезу, - Лучик, миленький, откуда они берут всю эту гоньбу? Ведь и захочешь - нарочно эдак не придумаешь…

- Да так, - отозвался парень, заботливо поправляя на ней плащ, - Скучно им, вот и выдумывают. Но послушаешь - и становится ясно, почему отец из дому уж который круг ни ногой, а если к нам кто, так он на коня и в поля. А знаешь, так оно, наверное, и лучше. Чего нам с ними знаться?

- Может, и так, - согласилась Даря, но смеяться вдруг перестала и тихо задумалась. Луч нахмурился.

- Что? Или кто из этих репоедов в сердце запал? Ты не боись, я его бить не стану.

- Что ты, Лучик, - серьёзно ответила Даря, - Я не о том. Мне вдруг вот что подумалось. Они о нас меж собой небывальщину плетут, мы тут друг с дружкой на их счёт зубоскалим… А ведь дядька Свит, поди, не за тем нам на вечёрки ходить велит. Хочет, видать, чтоб мы поняли: наша печь не посередь мира поставлена. Много есть людей, много обычаев, все такие разные, и каждый - на свой лад… Как дивен мир! Правда?

- Это ты у нас дивная. Словно с крыльями, и всякого понять норовишь. А вот выйдешь замуж за какого-нибудь репоеда - станешь лишь вокруг своей печки ходить. А он будет тебя, может, подарками баловать, а может, и плетью по своей воле угощать. Как подумаю об том, прям аж трясёт. Так бы и дал в глаз. Вот только кому?

- Ты не думай, я за таковского не пойду, - отозвалась Даря, скромно опустив лучистые глаза.

- А за какого пойдёшь?

- За такого ж, как я. Чтобы мы прожили, как два ухокрыла, душа в душу, и умерли в один день.

- А как узнаешь?

- Сердце подскажет. Для того, кто мне нужен, всё на свете сделать захочется, не прося ничего взамен. Только чтоб был…

Парень кивнул и, сразу поскучнев, надолго замолк. На узкой стёжке он поотстал, выпустив девушку вперёд. От их разговора у Луча стало как-то мутно на душе: не тот девка дала ответ на его вопрос, какой он хотел бы услышать. Однако юное сердце не привыкло долго печалиться из-за неудач. “Ну, она же не сказала, что узнает своего суженого с первого взгляда,” - подумал он, встрепенулся и кинулся догонять Дарёнку лёгким, почти беззвучным шагом лесного охотника.