Люблю вас, мистер Старк (СИ) [paulina-m] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

====== Чего боится Тони? ======

Мысли в голове — странная субстанция, не поддающаяся ни логичному анализу, ни разумному объяснению. Тони, привыкшему быть хозяином своей судьбы, своего тела и своей души, крайне сложно смириться с тем, что над чем-то из этого он уже не властен. Ведь все чаще и чаще эти проклятые мысли возвращаются к тому давнему, и казалось бы, полузабытому разговору.

Это было давно, еще до того…

Вернее, до — «Того».

Как-то само собой повелось так, что эту историю с Таносом стали именовать просто «То».

До «Того», после «Того», во время «Того».

Последнее — исключительно для избранных. Для тех, кто пережил это самое «То», но каждую секунду подыхал снова и снова, сам разлетаясь пеплом и не понимая, почему же боль не проходит, ведь мертвое болеть не может! И как после вот этого называть то, что перевернуло их всех, смяло и оставило подыхать заживо, издевательски не даруя блаженство вечного покоя? Война? Стычка? Инцидент? Не смешите. И не кощунствуйте.

«То». Просто «То».

То, что нельзя называть.

Волан-де-Морт завистливо курит в уголке…

Так что да, этот разговор, конечно, тоже был до «Того» — после им было уже не до разговоров. А тогда это были обычные посиделки команды после не самой сложной миссии.

Авангард террористов неторопливо полз по горам с допотопным оружием, когда Роуди, аки ангел мщения, спустился к ним с небес в грозном гуле, вздымая в потоках восходящего воздуха пыль и камни. Этого страшного видения хватило, чтобы они выпучили глаза и немедленно пошвыряли свой немудрящий арсенал на землю. А всю дальнейшую работу за Мстителей по сути сделал расплющенный в лепешку камень, который Стив просто хотел сдвинуть в сторону, чтобы тот не загораживал узкий проход в ущелье. До печенок пораженные, они тут же наперебой принялись выкладывать месторасположение их штаба и все планы командира, которого горячо окрестили отребьем шакала, сбившим их, правоверных сынов Аллаха, с пути истинного.

На отребье шакала и его многочисленную, но бестолковую охрану хватило того же Стива, Наташи и Тони, который, если честно, даже размяться, как следует, не успел, чем остался не вполне удовлетворен.

И не иначе, как именно поэтому, он оказался тем самым гадом, что заметил в огненных волосах Наташи серебристую ниточку и во всеуслышание ехидно воскликнул:

— Романофф, да ты никак седеешь? Неужели и ты подвластна законам этого беспощадного времени?!

Он еще не успел закончить свою тираду, как здравомыслие отвесило ему хорошего пинка, с запозданием напоминая, что Наташа вполне способна за такое придушить его одними голыми… Нет, не руками, а ногами. Тони, разумеется, был ценителем обнаженных женских ножек, но близкое знакомство с безусловно прекрасными ногами Наташи Романовой никогда не входило в его планы.

В планы самой Наташи, видимо, тоже, ибо она только явственно скрипнула зубами, невесть откуда выхватила миниатюрное зеркальце и остервенело вырвала проклятый волосок.

— Вау, — протянул поневоле впечатленный молниеносностью манипуляций Тони, пока все прочие молчали, видимо, не зная, как реагировать, — неужели наша прекрасная леди шпионка боится старости?

Он сам понимал, что за подобное точно заслуживает немедленной поджарки на костре русского гнева, но чертик на левом плече, которому в быстротечной заварушке явно не хватило подпитки, отчаянно зудел и толкал на безумства.

— Не всем же быть вечно молодыми, как ты, Старк, — наконец разомкнула губы Наташа, удивительно ровно цедя слова, — да, боюсь, представляешь? Не хочу стареть, разве это странно? Ведь все мы чего-то боимся, правда же?

В комнате, где еще несколько минут царило уютное веселье, повисла тягучая тишина, которую вдруг разбил совершенно обычный, спокойный голос Брюса.

— Я боюсь, что однажды Халк не захочет уходить, и Брюс больше никогда не вернется. Мне это даже снится иногда. И когда просыпаюсь, я даже не чувствую облегчения.

«Пиздец, приехали», — ошеломленно и тоскливо подумал Тони.

В следующие десять минут выяснилось, что Клинт больше всего боится за свою семью (как неожиданно, кто бы мог подумать!), Стив боится вновь уснуть на семьдесят лет и опять, проснувшись, не застать никого из друзей, а самым страшным страхом Тора оказалось однажды не суметь вернуться в Асгард (а вот это и впрямь было неожиданно).

И, конечно же, все неизбежно свелось к тому, что компания выжидательно уставилась на Тони.

«Чего смотрим? — хотелось недовольно съязвить ему. — Я в вашем спонтанном душевном стриптизе принимать участие не собираюсь. Мне больше по душе реальный, причем я предпочитаю не показывать его, а смотреть. Вот, помнится, в прошлом месяце…».

А потом он глянул на угрюмо накручивающую на палец прядь Наташу, на мрачно уставившегося в стол Клинта, на Тора, залпом опрокинувшего бокал своего пойла из хрен-знает-каких бочек, и сам не ожидая того, тяжело уронил:

— Больше всего я боюсь остаться один.

И вот сейчас, столько лет спустя, он все чаще и чаще задумывается, каким бы теперь был его ответ.

Чего боится Тони Старк, Железный Человек, Герой и Спаситель Вселенной?

Да много чего на самом деле. Самому-то себе признаться не стыдно, это ж не Наташа прожигает взглядом своих пронзительных глаз, и не Стив смотрит с всепониманием и почти всепрощением.

Страшно подвести их всех. Никогда, до самой последней минуты своего бренного существования ему не забыть то видение Ванды, от которого до сих пор хочется выколоть себе глаза: а вдруг поможет больше не видеть?!

Страшно однажды не успеть к открытию очередного портала и, бессильно сжимая кулаки, с другого конца земного шара слушать затихающие мольбы о помощи.

Страшно однажды вновь столкнуться с психом, возомнившим себя Благодетелем Вселенной. Не злодеем — нет, злодеи трусливы и уязвимы, а вот те, кто бросается творить добро, заранее за всех определяя, что Хорошо и что Плохо, отныне внушают безотчетный ужас.

Но все это не пугает Железного человека.

Главный страх Тони Старка отныне и навсегда обозначен четко, вытравлен на жалко трепыхающемся сердце и выжжен на ладонях серым пеплом, что разъедает человеческую плоть и душу хуже любой кислоты.

Больше всего на свете Тони боится вновь потерять Питера.

Чтобы осознать степень его почти-помешательства во времена «Того», достаточно сказать, что впоследствии он на полном серьезе обдумывал, не попросить ли чертового Стренджа поковыряться в его мозгах и выкинуть к херам все воспоминания за последние пять лет.

Он до сих пор не понимает, как удалось выдержать то путешествие в мертвой пустыне космоса и не сдохнуть, словно крыса в западне, как получилось вернуться домой, собрать уцелевших Мстителей и на скорую руку наладить относительный порядок в стране, которая в один миг погрузилась в молчание и хаос. И все это лишь затем, чтобы как можно скорее с головой броситься в поиски выхода, который должен был, обязан был найтись, а иначе зачем все это?! Нет, он не понимает, как это получилось, но он твердо знает, что именно придавало сил даже в самую черную минуту беспросветного отчаяния.

Мысль, что он должен вернуть Питера.

Потому что если не он, то больше некому. А оставаться без него Тони был определенно не согласен.

Потому что — пицца и «Звездные войны», потому что — юношеская отчаянность и детская нерешительность, потому что — внимательный взгляд сквозь кудрявую челку и фарфорово-белая кожа на тоненьких ключицах, потому что — «Люблю вас, мистер Старк» и «Мистер Старк, мне что-то нехорошо»… И Тони яростно, неукротимо верил (а что ему еще оставалось?!), что первое все же сильнее.

И когда спустя растянувшиеся, исказившиеся в кривом зеркале пространства-времени пять лет проползли — или промчались, хрен теперь разберешь — и застывший, как изваяние, неестественно прямой Тони посреди шума битвы увидел вмиг заполонившие весь мир глаза цвета какао и услышал взволнованное «Мистер Старк», он сразу понял главное. Еще одной потери этого мальчишки он не переживет. Вот так мелодраматично, пафосно, напыщенно — и абсолютно однозначно.

Вот он, главный страх Тони Старка и его ахиллесова пята.

Он понимает, что тогда, много лет назад, сказал сущую правду: он действительно больше всего на свете боится остаться один. Но по странной насмешке фортуны — Тони кажется, что он наяву слышит ее заливистый, вечно молодой хохот — это «не один» отныне означает нескладного, тощего, порой забавного в своем стремлении казаться взрослым, а порой кажущегося прожившим сто лет мальчишку.

Определенно ранее Тони никогда не мечтал о чем-то подобном.

Определенно сейчас Тони ни на что не променяет свое взъерошенное счастье.

И пусть воспоминания о «Том», подхваченные медленным, но неумолимым течением времени, становятся все дальше, пусть сознание милосердно стирает детали и эмоции, страх никуда не девается. Сжимая Питера в объятиях так, что тот начинает недовольно пыхтеть, днем, любуясь его тонким профилем и не решаясь прикоснуться, дабы не спугнуть сон, ночью, то и дело бросая нервный взгляд на монитор, ежеминутно отслеживающий его местонахождение, утром, он боится. Потому что есть Питер — и это хорошо, а есть «без Питера» — и это плохо.

Все просто, как дважды два, и не надо быть гением и так далее по списку, чтобы это понять, принять, смириться и наконец позволить себе быть счастливым.


Лежа на лучащемся ласковым теплом песке и упиваясь зноем тропического солнца, Тони ни о чем не думает. Он просто ловит весь кайф момента.

С его средствами и с любопытством Питера за те несколько лет, что минули после «Того», они побывали в самых разных уголках земного шара. Но в итоге, когда он спросил Питера, где же ему все-таки больше всего понравилось, тот колебался всего секунду, прежде чем твердо ответить:

— На Мальдивах.

И не сказать, что Тони был этим удивлен.

Мальдивы — это белый-белый песок, это синее-синее море, сливающееся на горизонте с лазурным небом, это сочно-зеленые пальмы, густо нависающие над водой, и это — вокруг ни единой живой души.

Что еще нужно для рая?!

Впервые они сюда угодили в прямом смысле слова случайно. Когда они никак не могли определить, куда сорваться посреди скучной нью-йоркской зимы, и спорили между Ямайкой и Мадагаскаром, Тони порядком выведенный из себя, предложил Питеру тупо ткнуть пальцем в карту, что тот и проделал незамедлительно. Когда Пятница менторским тоном начала вещать им о строении острова Матаиду на Хувадху-атолле в южной части Мальдив, Тони лишь пожал плечами: Мальдивы так Мальдивы. Могла бы быть и Антарктида, так что надо пальцу Питера спасибо сказать. Впрочем он не смог удержаться от шпильки и елейным голосом заявил, что если на острове не окажется ничего, кроме скал и крокодилов-людоедов, куковать Питеру там в одиночестве две недели. Или три. Зависит от размера скал.

«Какое нахрен одиночество, если там крокодилы?! — возмутился Питер. — Мы с ними точно найдем общий язык. Рептилии вообще порой понятливее и сговорчивее, чем некоторые млекопитающие».

На том и порешили.

Но уже через сутки, ступив на берег, Тони понял, что никакого Питера он тут одного не оставит. И отсутствие скал тут вообще не при чем.

Наверно, у каждого человека есть место на Земле, где ему хорошо так, что больно дышать от восторга и ощущения мимолетности счастья.

Тони свое место наконец-то нашел.

— Скоро в шоколадку превратишься, — говорит он, не открывая глаз и почти не разжимая губ.

Шевелить даже мускулами лица отчаянно лень, но несносная мелочь рядом буквально вынуждает:

 — Сколько раз говорить, что кремом надо мазаться каждый раз после купания, вон весь покраснел уже.

— Вы невыносимы, мистер Старк, ну сколько можно талдычить одно и то же?! — раздраженно звенит над ухом, но все-таки — хвала здравому смыслу! — сильно спорить мальчишка не стал, и шорох, раздавшийся почти сразу же, свидетельствует о том, что Паркер, как всегда, к нему прислушался.

Тони получает странное удовольствие от того, что пытается представить действия Питера, не глядя на него. Вот мелочь торопливо отвинчивает крышку тюбика, который выуживает откуда-то из-под одежды. Вот, стараясь шипеть и ойкать как можно тише, смазывает уже изрядно покрасневшие места и чертыхается, потому что не достает до середины спины (но помощи, конечно, не попросит, зараза такая!). Вот плюхается разморенной тушкой рядом, и Тони вновь — господи, да как это вообще возможно?! Столько лет, а все время как в первый!!! — тает в потоках нежности, которая рвется откуда-то из солнечного сплетения.

— Питер Бенджамин Паркер, — приходится все-таки раскрыть глаза, повернуться на бок и, подперев голову рукой, изучающе уставиться на парня. — Сколько лет мы знакомы?

Захваченный врасплох Питер, явно не ожидая такого вопроса, запинается и вопросительно пялится на Тони.

— Ну… Э… Пять? Или погоди… Шесть? Или… Ты про твое время?

Тони мгновенно понимает, на какую скользкую почву он ступил, но предпочитает быстренько исправить оплошность, для чего показательно морщится, садится на песок, даже картинно всплескивает руками, всем видом давая понять, что он думает о таких возмутительных неточностях.

— Пять? Шесть?! Паркер, как тебя из МИТа в первом же семестре не выгнали?! Математика — фундамент всех точных наук, их апофеоз и сердцевина, если можно так выразиться. А ты…

— Я что-то вообще не понял, — прерывает его Паучок, явно бросивший все попытки осознать, что к чему, — ты на солнце перегрелся? К чему эта лекция?!

— А к тому, что мы знакомы ровно пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. Из них мы вместе четыре года один месяц и двадцать три дня.

— Оу… — это единственное, на что оказывается способен Питер, явно ошарашенный столь скрупулезной точностью.

— За эти четыре с небольшим года мы трахались примерно пятьсот двадцать раз. Из них ты сверху был никак не меньше ста пятидесяти раз.

На сей раз Питера не хватает даже на «Оу», зато на его стремительно пунцовеющие щеки Тони может любоваться еще пять лет восемь месяцев и двенадцать дней. А лучше все-таки десять лет. Круглые числа всегда иррационально и предательски антинаучно грели его душу. Но об этом он Питеру никогда не скажет, зато скажет другое.

— И после этих, блять, пятьсот двадцати раз — я уже не говорю про сто пятьдесят! — ты все еще срываешься на это гребаное «Вы» и «мистер Старк»?!

Питер заливается веселым смехом, испытывая явное облегчение от того, к чему все свелось. Этот разговор вспыхивал с периодичностью пару раз в месяц. Он честно-честно старался и порой даже называл его «Тони» уже совершенно на автомате, не задумываясь. Но врезавшееся, кажется, в каждый нейрон «мистер Старк» не собиралось сдавать позиции. И, положа руку на сердце, Питера это вполне устраивает.

— Перестань, — примирительно мурчит он, подбираясь ближе, утыкаясь носом в коленку и тихонько проводя по ней вверх и вниз, — и не делай вид, что тебе это не нравится.

— Пожалуй, что-то в этом определенно есть, — внезапно охрипшим голосом признает Тони, — но вот это… — он резко откидывается назад и дергает довольного Питера на себя, — нравится мне гораздо больше.

— Мне иногда кажется, что это все неправда, — тихо произносит Питер, когда через пару-тройку Больших Взрывов и рождений сверхновых звезд они смогли, наконец, расцепиться и устало откинуться на манящий шелк песка. — Я думаю, а вдруг ничего этого нет. Ведь… Ведь этого не может быть?! Не может же быть, чтобы все вдруг стало так хорошо! А вдруг мне это снится? Вдруг я все еще сижу в том проклятом Камне, и все это — лишь мои видения? Или, может быть, мы подключены к Матрице, и этот остров, это небо, вы, вот эта ваша рука, — он, не глядя, находит ее и крепко сжимает, — всего лишь видение, внушенное мне потоком электрических импульсов, направляемых в мозг? Или я сошел с ума, сижу в психушке в смирительной рубашке и пускаю блаженные слюни на бредни воспаленного мозга? И однажды морок рассеется, я посмотрю по сторонам, а там… А там ничего. И тебя нет. А может, никогда и не было. И как я тогда?! Это хорошо, если можно будет обратно чокнуться. А если нет?

— А я однажды тоже вдруг подумал, — задумчиво тянет Тони, бережно гладя его изящные пальцы, к которым питает совершенно болезненное пристрастие, — что это не реальность. Правда, мои варианты были более позитивные.

— И? — Питер даже приподнимается на песке, заинтересованно глядя на Тони.

Тот усмехается его неподдельному любопытству — может пройти хоть три, хоть четыре, хоть десять лет, но неугомонный интерес ко всему неизведанному никогда не покинет Питера Паркера! Он нарочито неторопливо потягивается, с наслаждением зевает, поворачивается на живот, подставляя неутомимому солнцу соскучившуюся по его лучам спину, окинув долгим взглядом Питера, смахивает прилипшие к его покрасневшему и влажному плечу песчинки, и только когда заведенный мальчишка открывает рот, явно собираясь разразиться возмущенной тирадой, отвечает:

— Я подумал, а вдруг я все-таки умер и не вернулся, причем даже не обязательно тогда, с Таносом. Мало ли до него было возможностей. Когда плелся по пустыне в Афганистане или когда читаури наведались в гости, да когда угодно… И попал, уж не знаю за что, в рай. Ну вдруг на небесах сочли, что именно это будет для меня высшей наградой? А ты, выходит, мой личный ангел. Правда, почему-то без крылышек. Я возмущен! Думаю, стоит предъявить претензию и потребовать дополнительных привилегий, — он издает короткий смешок, явно пытаясь скрыть неловкость от неожиданной серьезности сказанного.

— Как мы с тобой по-разному смотрим на мир… — после долгих мгновений тишины негромко тянет Питер после того, как справляется наконец с отвисшей челюстью, но тут же спохватывается: — А почему это твой рай, в конце концов?! Может, это меня так вознаградили, и как раз ты тут, чтобы меня ублажать и тешить мое самолюбие.

— Такой вариант тоже приходил мне в голову, — ничуть не смущается Тони, — и поверь мне, я ничего не имею против.

Он резко опрокидывает потрясенно смотрящего на него мальчишку, нависает сверху и, аккуратно отведя с лица кудрявую челку (которая являлась его фетишем даже похлеще пальчиков!), тихо, но до жути серьезно произносит:

— Потому что по сути именно так все и обстоит. Реальность это или не реальность, бред, сновидения, морок, не важно — для меня действительно рай. Пока в нем есть мой личный ангел.

Питер явно силится что-то сказать, приоткрывает рот, болезненно морщится, но так ничего и не может из себя выдавить: весь словарный запас словно канул в Лету. Тони понимает его лучше, чем кто бы то ни было. Если бы кто-то в благословенные времена до «Того» сказал ему, что он способен произнести подобное, он бы лично смастерил для безумца самую надежную в мире смирительную рубашку и запер в самую надежную психушку. Но сейчас, после тех семи месяцев, когда жизнь, казалось, остановилась и никогда не потечет вновь, после почти постоянного страха, что маячок на мониторе вдруг исчезнет, после еле удержанных криков ужаса от того, что вновь и вновь в бесконечных кошмарах Питер просил прощения перед тем, как превратиться в пепел, после всего этого что вообще могло иметь значение?

Только одно — Питер рядом, и если это в силах Тони, он будет рядом всегда.

И словно прочитав его мысли, Питер, наконец, отбросив попытки хоть как-то выразить свои эмоции словами, просто обхватывает Тони за шею, тянется вверх и нежно-нежно, словно впервые, прижимается к его губам.

Они целуются так долго, что в голове стучит от нехватки кислорода, но ни один не хочет отрываться. Никакая химия не готовила их к тому, что заменителем кислорода иногда может являться другой человек рядом. Тем хуже для химии.

И именно в этот момент в голову Тони, определенно не зря считавшуюся гениальной, приходит мысль, гениальнее — и сумасброднее — которой там еще никогда не появлялось. Какие Марки, какой искусственный интеллект, какая наноброня — рядом не стояли! И становится совершенно необходимо поделиться ею, пока он не успел испугаться сам себя.

Он нехотя отрывается от распухших губ, скользит взбудораженным взглядом по совершенно неземному в своем упоении лицу мальчишки и тихо опускает его на песок, слегка отстранившись.

— Возвращаясь к «мистеру Старку», малыш…

— О нет, — почти стонет Питер, — ты издеваешься, что ли? Как можно было так испортить такой момент?!

— Ничуть, — спокойно возражает Тони, — я тут подумал и решил: раз тебе так нравится это имя, значит, в произнесении его есть и правда что-то приносящее удовольствие. А значит что?

— Что? — машинально повторяет Питер, явно не поспевающий за извилистыми путями мысли Тони Старка.

— Что я тоже должен получить сие удовольствие. А то как-то несправедливо в отношении меня, не находишь?

— Ты о чем?

— Господи, Пит, тебе противопоказаны Мальдивы! — Тони демонстративно вздыхает. — На солнце ты однозначно отупел! Я говорю, что тоже хочу называть кого-то мистером Старком, раз это так приятно. Не подскажешь, кого бы?

— Э?.. — Питер беспомощно смотрит по сторонам, словно ожидая найти неподалеку кучу маленьких «мистерстарков». Вдруг слезут с пальм, радостно улюлюкая и швыряясь деталями Марка на манер копий.

— Нас тут двое, малыш! — определенно сегодня Тони — само терпение.

— Меня?! В смысле? — пораженно тянет мальчишка, рывком садится и недоверчиво смеется, машинально переходя на пресловутое обращение. — Мистер Старк, вы… Вы что… Предложение мне делаете?!

— А почему бы и нет?! — Тони пожимает плечами с таким самоуверенным видом, словно всего-навсего предлагает вечером в ресторан сходить. — Конфетно-букетный период мы уже прошли, время на «узнать друг друга получше» у нас вроде тоже было. Нет, ну можно еще друг друга поизучать, конечно, шаг ответственный, я понимаю. Лет так двадцать, пока я не стану дряхлый, немощный и даже подпись свою поставить не смогу.

— Нет, вы серьезно?! — никак не унимается Питер. — Вы хотите, чтобы мы поженились?! А зачем?!

— А почему нет? — предпочитает отвести от себя удар Тони, и мальчишка ожидаемо попадает в эту простенькую ловушку, ища доводы против и не находя.

— Питер Старк, согласись, звучит красиво? — с соблазнительной хитринкой искушает Тони. — Мистер Старк… Ммм… Пожалуй, я начинаю тебя понимать…

Он придвигается близко-близко, так что его губы почти касаются нервно прикушенных губ Питера, и горячо выдыхает:

— Люблю вас, мистер Старк.

И, шалея от непроизвольно вырвавшегося в ответ на это стона Питера и выгнувшегося в сладкой судороге тела, впиваясь в горячий, жаждущий рот, он самодовольно думает, что обязательно своего добьется.

Пусть весь мир решит, что они сошли с ума, зато, возможно, тогда на вопрос «Чего боится Тони Старк?», он сможет ответить: «Уже ничего».

====== Один маленький файл ======

Комментарий к Один маленький файл Я совершенно не собиралась добавлять сюда части, но так как я по сути пишу про одних и тех же Тони и Питера, то пусть все тексты будут в одном месте.

Статус, наверно, поставлю “В процессе”, хотя каждый текст практически будет отдельной историей. Если вообще еще что-то добавится, конечно)))

— Не-не-не, друг Клинт, и не настаивай! — Тор был непомерно важен, горд тем, что его просили, но непреклонен. — Разве тебе не хватило той капли нашего благословенного напитка, что я налил в твой бокал?

— Ты издеваешься?! — почти серьезно возмутился Клинт. — Да я твою каплю даже почувствовать не успел! Давай, не будь скрягой, плесни еще, хоть на дно стакана.

— Нет, — величественно мотнул лохматой головой Тор, — сначала каплю не чувствуешь, потом на стол танцевать полезешь и выкрикивать боевые баллады, а завтра меня будешь во всем винить и упрекать. Мне это зачем?

— О! А я хочу посмотреть на Клинта, орущего боевые баллады! И стрелами, аки древний воин, швыряться, наверно, будет, направо и налево, — оживился Тони, поигрывая бокалом с виски и глядя на него с некоторым недовольством. — Но, черт, мне будет прямо обидно за наше земное пойло! Что-то до сих пор никакая доза алкоголя не обнаруживала в нашем Соколином глазе таких скрытых талантов.

— Да как-то я и сам в себе их не ощущаю, — Клинт недоуменно почесал затылок. — Тем более интересно проверить, сработает или нет. Валяй, брат!

— Уверен? — подала голос Наташа, лениво валявшаяся на кожаном диване, закинув ноги на спинку. — Сначала подначки на «слабо» от Тони, который в этом чертов спец…

Вышеупомянутый спец криво усмехнулся и отсалютовал ей заметно опустевшим бокалом.

— Потом пресловутое асгардское вино и танцы на столе, — демонстративно проигнорировав его, продолжала она гнуть свою линию, — а потом Лора плачет, а ты понуро плетешься в анонимные алкоголики.

— О нет, только не анонимные алкоголики! — недовольно воскликнул Тони. — Бартон, если ты стараниями бессовестного Тора все же канешь в пучину алкоголизма, лучше грустно спивайся дома, в одиночестве, или, что гораздо умнее, приходи сюда, будем весело напиваться вдвоем. Но ни в коем случае не ходи к этим несчастным анонимам. Ничего более жалкого и бесполезного, чем эти сборища неудачников, человечество еще не придумало. Все эти группы психологической помощи, компашки доверия, тусовки товарищей по несчастью и прочих бедолаг… Кому они хоть раз помогли? Какую умную мысль или идею — хотя бы одну-единственную — предложили страждущему человечеству? В их тоскливых объятиях ты и сам моментально деградируешь до состояния серой моли, озабоченной лишь тем, как бы поудачнее поддержать тряпку Тома справа и незаметно опрокинуть по стаканчику в туалете с пройдохой Джоном слева.

Питер, рассеянно переключавший каналы, до этого момента не принимал участия в решении животрепещущего вопроса о несчастной судьбе Клинта, в ожидании которого уже довольно потирали ручки анонимные алкоголики. Но после пылкой речи Тони он неторопливо поднял глаза и внимательно посмотрел на него. Ничего не говорил, рассеянно вертел в руках пульт от огромной плазмы, еле заметно улыбался краешком губ. И смотрел так, что Тони не мог не отреагировать.

— Что, Паучок? Не хочешь же ты сказать, что я не прав?

— Ну что ты, — мягко улыбнулся Питер, — конечно же, нет.

И низко наклоняя голову, прикусив губу, чтобы не выдать себя, он отвел взгляд.

Неумолимо погружаясь в те самые воспоминания…

Это случилось в самый обычный день вскоре после возвращения. Если вообще хоть один день после «Того» можно было назвать обычным. Если учесть, что половина человечества пропала в один миг так, словно никогда и не существовала, а потом, спустя пять лет, вернулась назад, как ни в чем не бывало… Ну, надо быть крайне невозмутимым человеком, чтобы хоть один из таких дней назвать обычным.

И все же — на общем фоне сюрреализма, творящегося вот уже почти год, этот день особо не выделялся. Мстители еще с утра умчались на задание куда-то в Калифорнию, а Питера, накануне схлопотавшего небольшой вывих правой кисти, оставили дома. Тот, конечно, орал, возмущался, доказывал, что сидеть одному для него — худшее наказание, но Тони, кажется, слегка сдвинувшийся на его безопасности, был неумолим.

Питер бесился, Питер ругался, Питер обещал, Питер настаивал — бесполезно. Проще было уговорить Стива устроить пьяный дебош в центре Нью-Йорка и нарисовать голые сиськи на статуе Свободы, чем Тони — сделать что-то, что по его мнению несло опасность для Питера.

Поэтому со злостью пнув захлопнувшуюся дверь, Питер раздраженно шлепнулся на диван, обнял подушку в виде щита Кэпа и принялся изливать ей свою злость.

Впрочем, злости, кажется, было не так много, как ему казалось, потому что иссякли ее запасы до обидного быстро. Изображать из себя унылую пленницу дракона в башне ему наскучило, но желание хотя бы незначительно отомстить никуда не делось и зудело острой иглой где-то за ушами. А поэтому он решительно направился в кабинет Тони, куда с некоторых пор имел полный доступ, плюхнулся в его кресло и включил компьютер, сам не зная, что он собирается делать.

— Не требуется ли тебе помощь, Питер? — любезно осведомилась Пятница, и он не мог отделаться от ощущения, что в безукоризненно вежливом голосе проскальзывают неясные оттенки.

«Недовольна, что ползаю в личном компе Тони, — злорадно подумал он и мысленно фыркнул. — Иди лесом, дорогуша. Все равно ты меня не остановишь, даже если захочешь».

— Спасибо, Пятница, я сам, — тем не менее столь же вежливо ответил он и надолго замолк.

Не сказать, что он рылся в этой без преувеличения сокровищнице информации впервые. Тони не раз сам подзывал его, когда они обсуждали ту или иную проблему, показывал фото и снимки, делился хранящимися там идеями и наработками.

Но это всегда происходило в его присутствии, да и, сказать по правде, у Питера никогда не появлялось желания порыться в бесконечных недрах компьютера Тони. Зачем? Все, что ему было нужно, Тони открывал беспрекословно, а остальная информация — в основном, касающаяся “Старк Индастриз”, — была Питеру пока совершенно неинтересна.

Но сейчас он не искал знания. Его оскорбленное самолюбие — увы, очень плохой советчик — требовало отмщения, а потому он лихо ринулся исследовать вереницы ранее не виденных им файлов. Благо все они ему были доступны.

Это занятие оказалось далеко не таким увлекательным, как казалось поначалу. Цифры, проценты, сметы, договора, товарооборот — все это было не тем, что на данном этапе жизни могло зацепить Питера Паркера. И поэтому он решительно отодвинул их в сторону и пустился изучать папки, которые уже были прикрыты паролями.

Впрочем, Тони, видимо, не особо остерегался того, что здесь, в его святая святых, кто-то может украсть информацию. Пароли поддавались очень быстро и безболезненно. Питер едва ли не разочаровался: даже душу решением загадок потешить не удалось. Тем более ничего интересного в тех файлах тоже не было. Да, новые идеи оружия и костюмов для Мстителей — это, без сомнения, круто, но Питер хотя бы краешком уха уже слышал про все это, а многое и видел.

Он уже собирался свернуть все окна, выключить компьютер и покинуть кабинет, так и не успокоив свое алчущее мести сердце, как вдруг его внимание привлек маленький по объему файл с единицей вместо названия. Вот эта единица его и заинтриговала. Все встреченные доселе файлы были снабжены достаточно длинным названием, исходя из которого сразу было понятно, что, о чем, как и кому. Этот же малыш был непонятным и оттого притягивающим внимание.

 — Что ж тебя так обездолили? — вслух протянул Питер, быстро бегая пальцами по клавишам. — Даже имени нормального не присвоили.

Он был уверен, что, как и со всеми ранее открытыми файлами, никаких проблем не возникнет. Каково же было его удивление, когда пароль не поддался ни с первой, ни со второй, ни с пятой попытки.

— Однако… — пораженно прошептал он. — Это уже интересно. Что ты такое, а, мелочь?

— Осмелюсь заметить, — вдруг подала голос Пятница, — мистер Старк защитил этот файл, а следовательно, он хотел спрятать его от посторонних глаз.

— Отстань, Пятница, — не глядя, отмахнулся Питер, продолжая летать пальцами по клавиатуре. — Тони дал мне полный доступ? Дал. Какие вопросы?

Положа руку на сердце, он далеко не был уверен, что даже его полный доступ распространялся на так серьезно защищенные файлы. В конце концов, если человек настолько надежно пытается скрыть информацию, то он явно не хочет, чтобы она попалась на глаза кому-то постороннему. И червячок совести не слабо так грыз Питера изнутри, нудно талдыча, что он не имеет никакого права делать то, что сейчас делает.

Но, поколебавшись немного, он решительно отбросил сомнения, заверив себя, что он же все равно никогда в жизни, даже под страхом смерти, не причинит Тони вреда, так что ничего плохого Старку от этого не будет. Тот, наверно, просто не подумал о паролях, когда давал Питеру полный доступ, что, кстати, является гораздо более весомым фактом! В конце концов, никакой Питер не посторонний, а значит, вся эта секретность его никоим образом не касается.

Успокоив таким нехитрым образом недовольно кряхтящую совесть, он бросился на разгадывание загадки с новой силой. Мелькнула мысль, что вообще-то Пятница, если сочтет нужным, то может остановить его в долю секунды: закодировать пароль так, что не вскроет даже Тони, или на худой конец вообще вырубит все электричество в помещении. Но та отчего-то не делала ничего, чтобы помешать, и вообще никак не напоминала о своем присутствии, так что ободренный Питер удвоил свои старания.

И в определенный момент они наконец-то увенчались успехом. Окошко, до этого раздражающе светившееся красным светом, вдруг мигнуло зеленым, сообщило, что доступ открыт и явило его нетерпеливому взору небольшой аудиофайл.

— Что это, Пятница? — машинально спросил он, почему-то не решаясь нажать на воспроизведение.

— Тебе же доступно прослушивание, — непонятно отозвалась она и замолкла.

Хотя Питер, охваченный странным волнением, вдруг подумал, что если бы она запретила, то он бы послушался.

Совершенно неуверенный, что поступает правильно, он нажал на стрелочку. Пару секунд слушал непонятную тишину со скрипами и шорохами. А потом замер.

Потому что по комнате, заполняя собой все пространство, разлился родной, въевшийся в каждую клеточку, голос Тони Старка. И он обращался прямо к нему.

В первое мгновение Питер инстинктивно дернулся, чтобы оглянуться по сторонам: что, они уже вернулись? Но разум тут же осадил напрягшееся тело: конечно же, нет, это всего лишь аудиозапись.

В ней нет ничего необычного. Совсем ничего.

И то, что она начиналась со слов «привет, Питер», тоже…

Весь мир вокруг словно вмиг отошел на второй план. Питер, замерев на месте, стиснув узкие подлокотники так, что, похоже, они треснули, весь обратился в слух. Сейчас на землю могли напасть Читаури, Танос, темные эльфы и йотуны одновременно. Питеру было на все пофиг. Он слушал Тони, который торопливо, нервно, то и дело прерываясь, говорил ему…

— Привет, Питер… Черт, чувствую себя полным идиотом. Представляю, как бы ты ржал, если бы увидел, чем я сейчас занимаюсь. Прикинь, сижу в мастерской на столе, пью виски из горла и разговариваю с тобой. Как думаешь, это уже полное сумасшествие, или у меня еще есть шансы?

— Пятница, — пересохшими губами прошептал Питер то, что сразу же кольнуло в мозг раскаленным жалом, — как давно была сделана запись?

— За семь месяцев до возвращения павших из Камня, Питер.

От негромкого и почти сочувственного голоса Питер почувствовал себя так физически хреново, что ему нестерпимо захотелось свернуться калачиком в этом кресле.

За семь месяцев до возвращения павших из Камня…

— Да, знаю, бред, — продолжил Тони после небольшой паузы, и было отчетливо слышно, как он усмехается. — Но это не я, честное слово! Это все она! — голос стал глуше, словно он заговорил в сторону. — Не отнекивайся, детка, и признайся мистеру Паркеру, что это все твоя идея, а то он будет обо мне плохого мнения… Не хочет, нахалка, ты глянь, Паучок, как подавать дурацкие идеи, так она первая, а как нести за них ответственность, так сразу прячется в виртуальные кусты.

Он вновь замолк и сделал громкий глоток. Его шумное, сбивчивое дыхание отдавалось у Питера где-то внутри так мешающих прутьев грудной клетки. Он сам не заметил, как всем телом подался вперед, боясь проронить хоть одно слово. Но чувствовал, что больше всего на свете ему сейчас хотелось погладить Тони по колючей щеке.

— Короче, ладно… В общем, смотри, карапуз, по словам этой компьютерной шантажистки я прямо жуть как нуждаюсь в эмоциональной разрядке. Типа я в стрессе, напряжении, эмоциональном выгорании и прочей хрени.

— Не типа, а совершенно однозначно, — вдруг вступила в разговор вышеупомянутая нахалка и шантажистка. — Ваши показатели, сэр, зашкаливают за все допустимые пределы. Вы давно пересекли ту грань, за которой у обычных людей начинается нервный срыв.

— Вот-вот! — Тони вроде бы засмеялся, но от этого смеха Питер ощутил себя так, словно его нервы начали медленно вытягивать и тут же, даже не отрезая кусочки, прокручивать в мясорубке. Никогда — никогда! — не слышал он у живого человека такого больного, такого острого, такого колючего смеха.

— И, представляешь, Питер, она вдруг заявила мне, что одной из самых эффективных методик снятия стресса от… утраты близкого человека, — пауза в его речи была почти незаметна, но для Питера она равнялась минуте молчания, — является общение с этим человеком. Якобы нас тяготит все то, что осталось невысказанным, несделанным, и если это выплеснуть, то станет легче. Эту методику типа используют анонимные алкоголики, а главное, группы помощи тем, кто потерял людей… тогда. Представляешь, у них целые группы! Я даже смотрел видео несколько раз на ютубе. Думал, чем черт не шутит, вдруг, и правда…

Он осекся, замолчал как-то сконфуженно, и Питер словно наяву увидел, как досадливо тот поморщился и взмахнул рукой.

— Сидят, обсуждают, рассказывают, блять! Что они понимают вообще?! Что они знают о том, как…?! — он вдруг явственно заскрипел зубами от злости и вновь замолк на несколько мгновений, но потом смог взять себя в руки и продолжил почти нормальным голосом: — Так вот… она меня так достала, что я решил попробовать. Исключительно, чтобы от нее отделаться, конечно! В общем, что я там должен сделать по словам этих шарлатанов? Рассказать, что меня тяготит, и в одно мгновение мне станет легче? Да не вопрос, это же проще простого! Окей, если абстрактно, то по моей вине сдохла половина вселенной, а если конкретно, то на моих глазах превратились в пыль несколько типа крутых чуваков, девушка-антенна, приставучий волшебник и один мелкий несносный паучок. Последний испарился буквально у меня на руках. Вот собственно и всё. Мелочи какие, правда, Пит?! Я высказался, а значит, в следующую же секунду мне станет так легко, что я воспарю без всякого костюма!

Звук удара раздался так внезапно, что Питер невольно вздрогнул. Не иначе, Тони в бессильной ярости саданул кулаком по столу или швырнул что-то в стену.

— Как ты там, малыш? — после тянувшегося мучительно долго молчания вдруг спросил он, так тихо, что без своего улучшенного слуха Питеру пришлось бы изо всех сил напрячься, чтобы хоть что-то разобрать. — Где ты вообще?! Куда тебя уволокла эта сволочь, которую я уничтожу, которую сотру в точно такую же пыль, обещаю тебе!.. Я только надеюсь, что ты ничего не вспомнишь, когда вернешься. А ты вернешься, слышишь?!

Его тусклый голос вдруг стал таким высоким, таким надломленным, что Питер невольно забрался с ногами в кресло и плотно обхватил колени руками, бессильно думая, за что ему все это. Главное было — не думать, за что это — Тони.

— Я не знаю как… Пока не знаю… Черт, мы столько всего перепробовали, Питер, знал бы ты… Но мы придумаем, это ничего, мы обязательно найдем способ, слышишь?! Потому что я тебя там не оставлю, блять! Потому что твое место — здесь, рядом со мной, в моей мастерской, моей кухне, моей Башне, моей голове, моей кровати, в конце концов! Ты вообще понимаешь это?! Ты вообще знал это, Питер?! Какого хрена ты вообще забрался в мою жизнь так, что теперь ничем не выковырять?! Забрался, приучил, приручил. Улыбочкой этой своей, глазками щенячьими, всегдашней готовностью помочь, постоянным болтанием где-то под ногами. Незаметно так, потихоньку… Ты — настоящий Паук, — нервно хохотнул он, — расставляешь свои сети и, мило улыбаясь светлой улыбкой, ждешь, кто же в них попадется. Ну вот. Я и попался, мелкий. Как же это примитивно и пошло, да? Стареющий богач и юный мальчик… Аж зубы свело бы от омерзения, если бы. Если бы это было не о тебе, ребенок. И знаешь… Я ни капли не жалею, что попался в эти сети.

Он вновь отвлекся на виски, и Питер не мог отстраненно не удивиться, как такая доза спиртного совершенно не сказывается на Старке. Раньше он улавливал, что Тони выпил, по малейшим изменениям в голосе. Сейчас их не было, хоть под микроскопом ищи.

— Вчера опять попалась на глаза та фотка. Я ее спрятал в самый дальний ящик, но Дубина искал старые чертежи и вытащил. Еще на стол водрузил, сволочь железная, вверх ногами, правда. Зато теперь сертификат выглядит по-божески. Правда, мы с тобой стоим на голове, но, знаешь, это даже символично. Кажется, с тобой, карапуз, весь мой мир встал на голову.

Вновь повисла тишина, которую Питер боялся прервать даже вздохом. Да, он знал, что дорог Тони, что тот с ним вовсе не только из-за секса, но… Черт, что ж так защипало глаза-то…

Судя по невнятным звукам, Тони слез со стола, тяжело пересек комнату и с шумом опустился в кресло.

— Ты же знаешь, что я, кажется, того… — он громко вздохнул, явно не горя желаниемпродолжать, но пересилил себя: — Кажется, люблю тебя. Знаешь, правда же, Пит? А то, видишь ли, — он напряженно попытался изобразить смех, — при мысли, что ты так и не успел этого понять, мне что-то совсем не по себе. Я же каждый раз слышал, как ты это тихонько шептал по утрам, думая, что я сплю. И так хотелось ответить то же самое, но какая-то дурь не давала все время. Я вот сейчас думаю, что, наверно, просто боялся, что потом ты в меня как вцепишься, так уже и не отодрать. А я, при всей моей охуенности, увы, совсем не то, что нужно юному, чистому и совершенно невинному душой супергерою. И вот я слушал, как ты мне про любовь шепчешь, а сам зубы стискивал и твердил себе: «Заткнись, придурок, и не порти мальчику жизнь. Если еще и так не до конца испортил».

Питер не мог не вспомнить это. Да, не раз и не два, он просыпался раньше Тони, долго-долго лежал, не сводя с него глаз, умирая от льющейся потоком нежности, впечатывая себе в память каждую черточку. И, конечно, не мог удержаться от того, чтобы, еле-еле касаясь дрожащими пальцами колючей щеки, не прошептать те самые пресловутые три слова. И ему даже не нужно было слышать их в ответ. Его любви, от полноты которой в горле стоял ком, а за ресницами предательски клубились слезы, однозначно хватало на них обоих. И хватило бы еще на десять таких же Тони и Питеров. Как минимум.

А выходит, что Тони чувствовал то же самое. Да как же это?! И как он тогда вынес эти пять лет, даже не зная, получится ли вернуть ушедших?! Когда день за днем они сворачивали горы, чтобы найти выход, но вновь и вновь терпели поражение.

Он вдруг словно наяву увидел Тони. Такого одинокого на этой огромной пустой Базе, похудевшего, поседевшего, небритого, взлохмаченного, хлещущего виски и говорящего, говорящего, говорящего… Не с человеком, с пустотой. Ибо больше ничего у него тогда не осталось.

И Питер думал, что ему было больно, когда он рассыпался?! Ха! Если тогда была боль, то как назвать то, что он испытывает сейчас?!

— И вот поэтому я тебя обязательно верну, Питти. Чтобы сказать это, чтобы ты услышал. Чтобы знал. Потому что ты этого заслуживаешь больше, чем кто бы то ни было в нашем гребаном мирке.

Все. Это было больше, чем Питер мог вынести. Прорвавшиеся на свободу слезы потекли тихо и почти умиротворенно. В конце концов, каждый находит свой метод выжить, и этот — далеко не худший.

— Ладно, — после некоторого молчания слишком бодро, чтобы это могло казаться правдоподобным, заявил Тони, — будем считать, что задание Пятницы я выполнил, в роль анонимного алкоголика успешно вжился, сеанс психоанализа сам себе провел, и больше она не будет меня третировать. Все, хватит этого соплежуйства, времени и без того нет, а я тут…

Голос быстро затихал, очевидно, Тони направлялся к выходу, и последнее, что Питер услышал, было:

— Шантажистка, удали к чертям эту хрень, не хватало еще чтобы…

— Почему не удалила? — глядя в пустоту, совершенно ровным — все эмоции после пережитого казались мелкими и ничтожными — голосом спросил Питер.

— Мистер Старк не конкретизировал задание. Я не могу удалять никакие файлы, пока не буду уверена, что речь идет именно о них. Файла под названием «эта хрень» в моей базе нет.

Все, на что хватило Питера, слабо усмехнуться краешком губ. В очередной раз приходилось убедиться, что Тони определенно что-то намудрил с паттернами ее поведения. Он помедлил и все же высказал то, на что обратил внимание сразу:

— И ты меня не остановила, пока я с паролем воевал, а ведь могла… Почему?

Повисшая пауза даже Питера, погрязшего в своих переживаниях, заставила недоуменно поднять голову.

— Эй, Пятница…

— Мистер Старк не оставил никаких указаний по поводу того, что ты не можешь прослушивать этот файл, Питер. И, как ты верно заметил, у тебя есть полный доступ. В свете этого не вижу оснований, почему бы мне запретить тебе его прослушивание.

Она не сказала ничего, но по сути сказала все.

Питер в последний раз сглотнул слезы, неловко вытер их рукавом, невольно думая, как же по-детски это выглядит, и скомканно прошептал:

— Спасибо, Пятница. Спасибо…

И снова наглухо замолчал.

Он просидел бы так, наверно, еще очень долго, если бы Пятница голосом, почему-то показавшимся ему непривычно мягким, не сообщила, что Мстители возвращаются и не позднее чем через восемь минут будут дома.

На то, чтобы прийти в себя, слететь с кресла, быстренько вырубить комп и постараться по максимуму замести следы преступления, у него ушло минуты четыре-пять. После чего он опрометью бросился в комнату Тони встречать его там. Он понимал, что это будет выглядеть так, словно он обиделся, потому что в другой раз, конечно, встречал бы всех Мстителей в гостиной или даже на крыше, куда он выполз в прошлый раз на костылях — неприятном последствии недавнего перелома. Но сейчас он просто не мог заставить себя мило улыбаться им всем и делать вид, что ничего не изменилось. Изменилось все.

И пусть Тони тоже решит, что Питер совершенно по-детски решил повыкобениваться, это не страшно — он его очень быстро переубедит. Лишь бы вернулся скорее, лишь бы обнять, лишь бы услышать стук сердца… А там Питер уже поймет, что ему делать с тем, что он сегодня узнал.

Голоса Стива и Наташи, весело перебрасывающихся колкостями, замолкли в отдалении, грузно протопал Тор, а Питер, обхвативший себя обеими руками за плечи — было удивительно зябко, — все больше и больше начинал паниковать.

А вдруг что-то случилось, а вдруг Тони пострадал, а вдруг он вообще не вернулся?! А как же тогда — «твое место в моей жизни», а как тогда — «ты этого заслуживаешь больше, чем кто бы то ни было в нашем гребаном мирке»?! Ведь это ж правда — место Питера рядом с Тони, где бы он ни был, на базе, в Конгрессе, за пределами Солнечной системы, в полном дерьме. Он пошел бы за Тони не глядя куда угодно и раньше, но сейчас, после услышанного… Господи, да он поползет за ним, если нужно, зубами в землю вцепится и поползет! Потому что Тони тоже заслуживает этого больше, чем кто бы то ни было в этом гребаном мирке.

И в тот момент, когда он накрутил себя настолько, что почти решился выскочить за дверь и накинуться на вернувшихся героев с расспросами, дверь плавно отъехала в сторону, и на ходу расстегивая комбинезон, вошел Тони.

Питер сам не понимал, как тому удалось устоять, когда он со всей мутировавшей дури накинулся на него и повис на шее, уткнувшись носом в грудь и еле сдерживаясь, чтобы не зарыдать во весь голос.

Совершенно сбитый с толку таким натиском Тони лишь сдавленно хмыкнул и мягко обнял его, чмокнув в висок.

— Пит… — наконец, тихонько позвал он, успокаивающе поглаживая его по спине. — Эй, Пит, ты чего? Я-то решил, что ты дуешься, а ты меня прямо-таки удивляешь.

Тот не отозвался, но предательски подрагивающие плечи навевали нехорошие подозрения.

— Что случилось, Питер? — заметно изменившимся голосом спросил Тони и попытался оторвать его от себя, чтобы взглянуть в лицо, но против намертво вцепившегося Паука у него не было шансов.

— Пятница, что происходит? — сквозь зубы процедил он. — Что стряслось, пока нас не было?!

— Ничего экстраординарного, мистер Старк, — спокойно ответила та. — Питер был в мастерской, изучал информацию. Посторонних на базе не зафиксировано. Здоровью Питера не причинено никакого вреда, угрозы его физическому или психическому состоянию отсутствуют.

— Тогда что за обнимашки, от которых я вот-вот задохнусь? — вновь обратился он к Питеру уже более спокойным голосом.

— Просто… — шмыгнул носом тот, понимая, что как-то все же придется выкручиваться, и импровизируя на ходу. — Просто мне вдруг показалось, что с вами что-то случилось там, в Калифорнии. Как будто паучье чутье подсказало, так страшно стало, сам не знаю, что на меня нашло. Но я… — он невольно еще раз всхлипнул, — я так испугался…

— Эй… — Тони бережно взял его за подбородок и поднял лицо вверх так, чтобы смотреть прямо в глаза. — Я здесь. И я никуда не денусь. Веришь?

«Конечно, верю, — всплыло в сознании. — И обещаю, что я больше тоже».

А следующим утром проснувшийся еще затемно Питер упрямо дождался рассвета, чтобы в предутренней полутьме увидеть воочию, как дрогнут ресницы Тони, когда, наклонясь близко-близко, он прошепчет ему, как до одурения сильно его любит. Тони целых три секунды боролся сам с собой и наконец-то признал свою полную капитуляцию. Не открывая глаз, он притянул Питера к себе так, что тот уткнулся носом в его шею и тут же вцепился руками и ногами, чтобы ни у какого фиолетового, зеленого, поперечнополосатоклетчатого урода больше не было ни единого шанса их расцепить.

Тони поудобнее уложил подбородок на растрепанную со сна макушку, бережно пригладил торчащие вихры на затылке и со вздохом смирения шепнул прямо на ухо:

— Кажется, я тоже.

И именно поэтому сейчас, столько времени спустя, Питер молчал, слушал бас Тора, возмущения Клинта, возражения Наташи, разглагольствования про анонимных алкоголиков Тони, еле заметно улыбался и думал, что как минимум одну стоящую идею эти группы поддержки предложили.

====== Они живы ======

Комментарий к Они живы Это прямое продолжение первого драббла.

https://ficbook.net/readfic/8080811/20509549

Вы все понимаете, правда?

НАХУЙ. ВСЕ БЛЯТЬ НАХУЙ.

Тони вернется. Потому что его вернет Питер. Потому что Паучок – наш Паучок – никогда, до последней секунды своей жизни не смирится с этим.

И он вернет Тони.

Никто и никогда меня не переубедит в этом.

На этом у меня все.

Кошмар душит, тянет из измученных тела и души последние силы, визгливо хохочет, изгаляется и издевается прямо в лицо.

Чтобы вынырнуть, Тони требуется неимоверное усилие, сердце, взвинтившее темп до запредельных величин, и крик, невольно вырвавшийся наружу.

Некоторое время уходит на то, чтобы, дыша как загнанный пес, уставиться в потолок, ощутить приторный запах магнолии, услышать дружелюбный рокот океана и наконец понять: сон.

Просто сон.

Он откидывается на подушки и почти физически ощущает, как из тела мутной волной вытекает напряжение, оставляя вместо мышц испорченное желе.

Прикрыв глаза и все еще пытаясь совладать с воздухом, с хрипом вырывающимся из искривленных губ, он изо всех сил пытается не вспоминать, что же его только что корежило. Каждый раз кошмары разные, и это всегда что-то абстрактное, но несущее такой ужас, что он уверен: уснуть сегодня уже не удастся.

Лучше просто сделать то, перед чем пасуют любые кошмары, — обнять Паучка и уткнуться носом в каштановый затылок.

Но когда он тянется на другую половину постели, то кошмар, кажется, вот-вот готов вернуться.

Рядом пусто и безжизненно.

Тони чувствует, как его охватывает иррациональная паника.

Ничем, никогда, ни за что не вытравить из его сердца, памяти и души те проклятые пять лет. Сколько раз за это время он просыпался, спросонья тянулся к Питеру, как всегда, в блаженном предвкушении от прикосновения самого любимого в мире тела, но вновь и вновь натыкался на пустоту.

Пустоту в кровати, пустоту в сердце, пустоту в мире, пустоту во Вселенной.

Танос хотел уничтожить половину Вселенной. С Тони он свой план перевыполнил…

Пять лет… Пять гребаных лет… Да как же он выжил-то?!

Он думает, что если бы знал раньше о том, что для возвращения Питера потребуется пять лет — Пять. Лет. Пять. Лет. Пять. Лет. Пять… — не выдержал бы. Смалодушничал и пустил себе пулю в висок.

А потом вспоминает, как дрожал Питер, когда он наконец-то, господи, наконец-то, обнял его на том поле боя, и понимает, что нет, ради этого он и сто лет прождал бы. Сделал бы себе искусственное тело, загрузил разум в компьютер, украл у Стренджа эликсир вечной жизни — что угодно! — но дождался бы.

Потому что его Питер должен быть с ним. И не будь он Тони Старк, если это отныне не еще один непреложный закон этой чокнувшейся Вселенной.

Больше он его не отпустит никуда и никогда. На тот свет, на этот, в параллельный мир, в перпендикулярный, даже если сам попросится — не отпустит.

Он — гребаный эгоист. Он хочет быть счастливым. А его счастье — это Питер Паркер.

Отныне и во веки веков. Аминь.

Кстати, как раз об этом…

Ему не приходится долго искать Питера. Повинуясь интуиции, он идет к большому окну, выходящему на берег, и невольно улыбается при виде маленькой фигурки, отчетливо виднеющейся на берегу и обласканной лунным светом.

Одевшись на скорую руку, он подхватывает плед и выходит за дверь.

На него тут же обрушивается тропическая ночь. Сладкие запахи кружат голову, издалека доносится воркование здешних птиц совершенно причудливой расцветки, прибой бормочет древние легенды о русалках и затонувших кораблях, с моря долетают легкие порывы бриза, заставляющие поежиться. Он хвалит себя за догадливость: плед тут просто необходим.

Подойдя ближе, он накидывает его Питеру на плечи, не упуская случая поворчать.

— Понимаю, что твоей регенерации простуда не страшна, но ты не думал, что однажды она тоже захочет ненадолго свалить от тебя в отпуск? Ты же ее совершенно неприлично эксплуатируешь.

Даже не видя лица Питера, он чувствует, как тот улыбается, а потом ловит его пальцы на своем тощем плече и трется о них щекой.

Тони сглатывает, невольно кривится и чувствует, как от этого абсолютного доверия и открытости его просто выворачивает наизнанку.

Пять лет… Господи… Как...? Без вот этого?!

Он опускается рядом, на все еще щедро делящийся дневным теплом песок, так и не отнимая пальцев. Это не очень удобно, но оторвать сейчас от Паучка его не смогут даже Халк, Стив и Тор вместе взятые.

 — Чего не спишь? — мягко шепчет Питер, не отводя взгляда от лунной дорожки, еле заметно колышущейся на бархатно-сизой глади океана.

— Не спалось что-то, нечистая совесть не дает, видимо, — пытается шутить он, но сам понимает, как фальшиво это прозвучало.

Возможно, кого-то он и смог бы обмануть, но не Питера.

Только не Питера.

Тот оборачивается всем телом, прижимается ближе, торопливо накидывает на него плед и встревоженно смотрит в глаза:

— Опять кошмары?! — и не дожидаясь ответа, тут же ожидаемо принимается обвинять себя: — Черт, Тони, прости! Ну как так?! ведь всю неделю не было! Я и не подумал… Тоже не спалось, решил выйти прогуляться, а тут так хорошо, так спокойно… А ты там…

Тони не может не улыбнуться: Питер готов винить себя в чем угодно, в непредотвращенном преступлении, в подгоревшей каше, в падении метеорита, в вымирании динозавров. Вот и сейчас он сразу же чувствует себя виноватым, но в данном случае, в отличии от метеорита, как ни странно, есть рациональное зерно.

Когда Питер спит рядом с Тони, грея его своим теплом и сам согреваясь от него, кошмары чаще всего обходят Тони стороной. Ему до спазмов в сердце нежно-больно, что самая темная, самая мрачная часть его жизни пасует перед хрупким, непоседливым мальчишкой.

Хотя кого же еще бояться смерти, как не того, кто вырвал из ее лап самого дорогого для себя человека.

— Перестань, — тихо шепчет Тони, притянув мальчишку к себе.

Хотя мальчишку ли? Сколько сейчас Питеру, никто не ответит, даже Стрэндж недоуменно пожмет плечами. Вроде бы на пять лет больше, но с другой стороны…

Тони до последнего своего вздоха будет помнить, каким увидел Питера тогда, после тех гребаных пяти лет. Точно таким же, как видел его пять лет назад в смраде Титана.

Таким же хрупким, таким же юным, таким же влюбленным и таким же любимым. И стиснув его так, чтобы поверить в невозможное, чтобы убедиться, что это не сон, чтобы услышать его дыхание, он сразу понял, что сделает все для того, чтобы его Питеру больше никогда и ничего не угрожало. А жизнь его, если на то пошло, уплаченная во спасение жизни Питера, — совершенно ничтожная цена.

Он знал, что мальчику будет плохо, когда он уйдет, что после всего, перенесенного Питером, оставлять его одного — жестоко до бесчеловечности.

Но выбора не было.

Питер должен жить.

И если для этого надо, чтобы Тони умер, то он сделает это, счастливо улыбаясь.

Вот только Тони неосмотрительно забыл свои собственные слова. Он всегда твердил Питеру, что тот должен быть лучше.

Мальчик услышал, запомнил, сделал выводы и принял, как руководство к действию.

Тони искал способ спасти его пять лет.

Питер управился за полтора года.

Тони знает, что он счастливчик, как бы жутковато-иронично это ни звучало.

Пару раз он, кляня свое ненавистное любопытство, аккуратно интересовался, помнит ли Питер что-то о тех пяти годах. Тот отвечал скупо и непривычно односложно, но Тони все же понял, что время там тянулось невыносимо долго. Он пытается себе это представить и задыхается от ужаса, не в силах ненавидеть себя еще сильнее, что заставил мальчишку пережить все это.

Ведь он сам, казалось, только-только обессиленно закрыл глаза, чувствуя, как каждая клеточка организма буквально кричит от боли, как вдруг снова резко распахнул их.

И навсегда врезалось в память, какими белыми были стиснутые на столешнице — откуда на поле стол?! — пальцы Питера. И как медленно в следующую секунду по любимому лицу потекли слезы, которые Питер и не думал вытирать…

— Я, правда, до сих пор боюсь, — вдруг звенит в уютной тишине слишком напряженный голос Питера. — Вдруг проснусь, а тебя нет, а все это мне лишь снилось. Ничего нового, да? Я банален и предсказуем.

Тони вновь — в который раз за эту ночь? — задыхается, чувствуя, как заворочалось внутри что-то тяжелое, неизбывное — не выдохнуть и не выплюнуть. Невольно вспоминается Тот Их Полет, и Питер, болтающий чушь про отложенные в него зародыши монстра. Вот только тем, кто носил внутри Чужого, было намного легче. Тот хотя бы мог разорвать грудную клетку и, пусть ценой отнятой жизни, но даровать несчастному покой.

Им даже в этом сомнительном утешении отказано.

Это с ними навсегда.

С ними обоими.

Но пока они оба здесь, пока он слышит его дыхание и ловит губами на виске стук его сердца, он готов с этим смириться.

— Я тоже, — отвечает с усмешкой Тони, подсознательно чувствуя, что его привычная язвительность в данном случае лучшее лекарство для захандрившего паучка, — Но потом понимаю, что бояться глупо. Ну умрешь ты еще раз, так я снова тебя вытащу оттуда. Клятвенно обещаю, управиться на сей раз быстрее. А то такими темпами наша разница в возрасте из просто неприличной станет просто карикатурной. Если в процессе перестараюсь и сам сдохну… Что ж, придется тебе опять поднапрячься, ты у меня уже теперь опытный. Предлагаю вообще написать протокол для Пятницы на такие случаи, нужно оптимизировать процесс, как считаешь?

— Согласен, — на удивление быстро включается в игру Питер, — представь насколько все упростится. Вот помрешь ты эпично в очередной раз — миры же постоянно хотят, чтобы ты их спасал, правда? А я такой зевну, лениво выдаю: «Пятница, детка, протокол «I’ll be back», а сам разваливаюсь в кресле и закуриваю сигару.

— Ага, — кивает Тони, — а потом я через пять минут возвращаюсь и за сигару тебе уши оборву.

— Не оборвешь, — смеется Питер и укладывает голову ему на плечо, — я ведь могу ради этого протокол и попозже активировать. Побудешь лишних десять минут мертвым, тебе порой полезно.

То, что они, оказывается, уже способны шутить на эту тему, поднимает в душе Тони такую бурю эмоций, что он только стискивает зубы.

Он всегда верил, что это все же когда-то пройдет. Когда-то однажды он перестанет просыпаться по ночам в холодном поту и со сведенными судорогой конечностями. Когда-то Питер не будет замирать посреди оживленного разговора и смотреть в пустоту остановившимся взглядом.

А сейчас, улыбаясь его шуткам на ту тему, что так долго была полным табу, слыша, как из голоса исчезает глухая тоска, которая так часто теперь там появлялась, он верит, что это сбудется.

Он знает: тоска исчезла лишь на время. Но даже это сейчас их очередная маленькая победа. А больше ничего и не надо.

— Вот только что мы будем делать, — Питер выворачивает голову, чтобы с озабоченным видом заглянуть Тони в глаза, — если вдруг умрем оба? Пятница додумается сама активировать очередной протокол?

Тони медленно берет его лицо в ладони, долго смотрит в глаза, блестящие так, что звездам должно быть стыдно, и тихо отвечает:

— А зачем? Если мы там оба?

И резко вздрогнувший Питер, лихорадочно прижавшийся к его губам, похоже, совершенно с этим согласен.

— Хочу тебя, — прерывисто шепчет он, — здесь, сейчас, пожалуйста…

Не то чтобы Тони надо было просить…

Одежды на них почти нет, но все равно время, потраченное на избавление от нее, кажется самым бесполезным в жизни. Питер торопится, Питер нервничает, Питер дергает ногой, запутавшейся в штанине, и громко ругается.

Тони думает, что сейчас эту несдержанность ему простил бы даже Кэп. Ведь это способ Питера победить смерть.

Раз и навсегда.

Мальчишка, наконец, остается совершенно обнаженным и падает на песок. утягивая за собой Тони. Но тот не может не отстраниться, потому что то, что он видит… Черт, это прекрасно, это гребаное Искусство, это то, чего он не заслужил, но почему-то имеет. Он у судьбы в громадном долгу, но сейчас, почти благоговейно глядя на хрупко-идеальное тело, в свете Луны кажущееся выточенным из мрамора, он этого совершенно не боится.

— Не торопись, — шепчет он ему, нависая низко-низко, так, чтобы поймать дыхание, — я хочу любить тебя долго и нежно. Так, как ты заслуживаешь этого, больше, чем кто бы то ни было на этом свете.

И Питер, только что пылающий нетерпением, моментально считывает его настроение, замирает на пару мгновений, а потом мучительно медленно и нежно-нежно гладит его перепачканные в песке волосы.

Тони думает, что если бы он умер вот сейчас, то даже не захотел бы возвращаться, ибо лучшего момента для смерти просто не найти.

Но для жизни этот момент еще лучше.

Он ловит запутавшуюся в его жестких волосах ладошку, целует ее, слегка прикусывает подушечки, зная, как Питер это обожает, и тихо шепчет: «Пойдем».

Так и не отвернувшись от Питера, уверенно идя спиной вперед и крепко держа его за руку, он заходит в ту самую лунную дорожку.

— Тооони, — улыбается Питер, — боже, какой ты романтик!

Не отвечая, он отступает все дальше от берега. Теплая вода доходит уже до колен, мягко обволакивает и баюкает, впуская в свои, почти материнские объятия.

Тони не может оторвать взгляда от Питера. Если раскинувшийся на песке, он казался произведением Искусства, то сейчас, облитый светом Луны — их верной союзницы на сегодня, растрепанный, нетерпеливо отбрасывающий с лица непослушную челку, он кажется чем-то, чему даже невозможно дать определение.

Тони силится найти достойные слова, но с его губ слетает самое примитивное:

— Ты прекрасен… И ты мой.

Питер, в глазах которого мечется и стонет лунное пламя, приближается вплотную и тихо-тихо отвечает:

— Твой. И ты мой тоже.

И будь Тони проклят, если это не лучшее признание в любви, что он слышал.

Они целуются бесконечно долго. Никуда не торопясь, словно у них есть все время мира. Хотя кто сказал, что это не так?

Желание, которое обычно сжигает пожаром и требует немедленно присвоить себе, сейчас тоже искреннее и горячее, но при этом настолько припорошенное нежностью, что Тони кажется: он готов вечность провести вот так. Просто целуя, просто прижимая к себе, просто упиваясь теплом рук, ласково проходящихся по спине, просто понимая, что это взаимно. И что это, наверно, больше, чем он вообще когда-либо надеялся за свои прожитые полвека.

А потом Питер, уже тяжело дышащий, обхватывает его руками за шею, а ногами за поясницу, и Тони еле успевает подхватить его.

В воде это непривычно и намного проще. Она бережно держит, помогает, сносит голову и дарует уверенность.

Из воды вышла жизнь на Земле, и она всегда помнит об этом.

Вцепившись одной рукой в спину мальчишки так, что тому, скорее всего, больно — хотя он никогда не признается в этом — он торопливо пробирается между ягодиц и нащупывает вожделенный вход. Они занимались любовью совсем недавно, поэтому особой подготовки не требуется.

Питер горячий, упругий и жаждущий. Настолько горячий, что вода кажется почти прохладной, и от этого контраста Тони окончательно вышибает мозги.

Он приподнимает Питера повыше и резко насаживает на свой член. Тот вздрагивает, закусывает губу, но лишь плотнее обхватывает его за шею и прижимается всем мелко дрожащим телом.

В затуманенном мозгу мелькают обрывки воспоминаний, что он вроде бы обещал быть нежным, но первый стон Питера и нетерпеливое движение навстречу стирают все мысли к черту.

Потому что с этой минуты для него не существует мира, долга, обязательств, морали, Вселенной — ничего. Существует только Питер и его горячее, нуждающееся в Тони тело.

Питер — и есть его мораль.

Так просто и однозначно.

Он двигается очень резко, дергано и знает, что надолго его не хватит. Но какое это имеет значение, когда его мальчик в его руках тянет, почти плачет, его имя, когда вжимается так, что горячий член Питера между ними кажется тверже камня и Тони от этого почти больно, когда с силой кусает его за ухо и похоже потечет кровь…

Все вокруг теряет четкость, словно подергивается дымкой, становится размытым, неясным. Его качает на волнах, блики лунного света на воде и на коже Питера изгибаются в священной пляске шаманов. Он перестает понимать, где он, кто он, его словно несет по просторам бесконечной реки, возносит к небесам, и он парит среди облаков.

И только тяжелое дыхание над ухом, только судорожно сжавшиеся пальцы на его загривке, только волшебное, неповторимое, пылающее тело, так невозможно правильно стискивающее его плоть, не дают ему потеряться в пространстве. И он понимает — никогда не дадут.

Он двигается еще быстрее, хотя казалось, что это уже невозможно. Толчки становятся совершенно хаотичными, и Питеру, уже не стонущему, а хрипящему, наверняка, больно, но Тони не может остановиться.

Туда... Внутрь… Глубже... Сильнее…

Чтобы доказать. Чтобы понять. Чтобы поверить.

Что они живы.

И словно слыша его мысли, Питер запрокидывает голову, весь сжимается, превращаясь в камень, и Тони, даже сквозь свое марево, ощущает, как горячей жидкостью обожгло между ними. А в следующий миг стонет в голос от того, как жжет шею дыхание, с шумом вырывающееся из прижатых к ней приоткрытых губ, и как сдавливают его член неистово пульсирующие стенки.

Этого слишком много, это слишком невыносимо, это слишком невозможно…

Перед его глазами ликующе рассыпаются мириады звезд.

И он доказывает. Он понимает. Он верит.

Они живы.

Они.

Живы.

====== Расскажи мне (часть 1) ======

Комментарий к Расскажи мне (часть 1) Не люблю делить драбблы, но что-то текст вышел настолько большим, что пришлось.

Текст банален и не содержит ничего оригинального, но он очень нужен мне самой, чтобы завершить паззл и закрыть для себя эту историю с Эндгеймом раз и навсегда. Мне нужно понять, как Питер вернул Тони. А в том, что вернул, у меня нет никаких сомнений.

И еще. В моем хэдканоне у Тони нет никакой жены и тем более дочки. Нахуй.

За огромным, во всю стену, окном воцаряется поздний вечер, когда Тони, наконец, решает сделать перерыв и оторваться от работы. Принципиально новая модель двигателя квинджета так захватила его, что он, как в лучшие времена, совершенно выпал из реальности и унесся в мир нанотехнологий, интегральных уравнений и сопротивления полимерных материалов.

Поколебавшись пару секунд, он все же приходит к выводу, что не мешало бы спуститься до кухни и перекусить хотя бы парочкой бутербродов, а заодно поболтать с Питером. Кстати, о Питере… До него только сейчас доходит, что он весь день не видел его и не слышал. Нет, он знает, что парнишка готовится к экзаменам, но чтобы вот так, безвылазно, весь день? Ему это определенно не нравится.

— Пятница, — зовет он, торопливо сворачивая голографические окна, оттирая руки от масла и направляясь к выходу, — попроси Питера составить мне компанию на кухне. Можешь даже пообещать, что я разрешу съесть лишний кусок торта, или так и быть, два.

— Питера нет дома, — неожиданно отвечает Пятница, — он ушел рано утром и с тех пор не возвращался.

Тони останавливается так резко, словно с размаху налетел на Халка, как минимум.

— Что? — ошарашенно выпаливает он, чувствуя, как где-то за ребрами моментально вспыхивает взрывающий нервы к чертям сигнал тревоги. — И ничего не говорил о своих планах?

— Нет, сэр.

Приятные мечты о кружке дымящегося кофе и сытных бутербродах вмиг разлетаются на колючие осколки. Против беспокойства Тони о Питере у них нет никаких шансов.

— Покажи Питера, — резко рычит он.

— Мистер Старк… — она тянет предостерегающе.

— Я. Сказал. Покажи. Питера, — голос негромкий, но угроза в нем настолько явная и подавляющая, что та замолкает, подчиняясь.

Ему яснее ясного, что она имеет в виду и чем недовольна. Конечно же, это — беспардонное вмешательство в личное пространство Пита, которого Тони обещал никогда не совершать. В общем, где-то он с ней даже согласен, но…

После того, как этот многолетний кошмар под названием Война Бесконечности все-таки закончился (хотя Тони до сих пор боится проснуться и понять, что на самом деле не закончится никогда, а все это — лишь сон), после долгих споров и пререканий он все же смог уговорить мальчишку на то, что в его костюме и телефоне всегда будет жучок. Питер бесился, объяснял, настаивал, просил, но Тони был непреклонен.

Да, он понимал, насколько это глупо по отношению к парню, который в прямом смысле вытащил его с того света, и что, наверно, тот может постоять за себя, как минимум, не хуже. Но иначе он не мог.

Он должен всегда знать, где Питер. Потому что никогда не получится вычеркнуть из памяти страшные пять лет, когда маячок с коротким названием «ПП» смотрел на него мертвым черным глазом.

Удалось договориться на том, что Тони никогда не будет подглядывать за Питером, лишь в случае необходимости будет знать, где тот находится. Справедливости ради, до сего дня и эта функция оставалась ни разу не задействованной: Питер был рядом почти всегда. А если и не рядом, то Тони точно знал, где он. Честно говоря, Тони вообще был уверен, что мальчишка при желании мог бы отключить все жучки за несколько минут. И то, что он этого не делал, наполняло его сердце какой-то щемящей теплотой и благодарностью.

Но кажется, пришло время ими воспользоваться.

Пятница разворачивает перед ним голограмму, и он, не сдержавшись, шумно выдыхает, чувствуя, как замолкает мучительно надрывающаяся сирена в груди.

Питер сидит на вершине очередного небоскреба, притянув колено одной ноги к груди, а второй беспечно болтая в воздухе, на высоте более двухсот метров над землей, и неподвижно смотрит на почти спрятавшееся светило.

Ситуация довольно обыденная, мальчик жив-здоров (иначе Пятница первым делом доложила бы о нарушении жизненных функций), просто сидит, просто смотрит… Так отчего же Тони так не по себе от этой, на первый взгляд, мирной картины?

— Что-то не так, Пятница? Чего я упустил?

Он почти не ждет ответа, произнося это просто, чтобы не молчать, и потому ответ его прибивает к земле не хуже молота Тора.

— Рискну предположить, что Питер находится в несколько стрессовом состоянии из-за того, что сегодня вторая годовщина Второй Битвы с Таносом, сэр.

Тони отлично помнит эти неповторимые чувства, когда щит Кэпа врезается в грудь. Так вот, сейчас ощущения, как минимум, не хуже. Ему хочется в прямом смысле слова согнуться от боли, рванувшей гранату где-то в животе, когда он понимает, что именно кроется за дипломатичными словами Пятницы.

«Вторая годовщина того дня, когда вы скончались практически на руках Питера Паркера, сэр».

— Первую годовщину Питер встретил очень тяжело, ведь вас тогда еще не было с нами, — негромко добавляет Пятница.

О да… Он знает это. Мэй, похудевшая, бледная Мэй потом, когда все осталось позади, однажды сухо обронила пару слов об этом. Питер тогда несколько дней сидел у себя в комнате и не отзывался до тех пор, пока она не пригрозила вызвать всех Мстителей, чтобы вытащили его оттуда за шиворот.

Вот только знает это он от Мэй, Пеппер, Брюса, Роуди, Пятницы… Знает лишь в общих чертах – ведь сам Питер ничего про те мучительные полтора года, пока Тони не было в мире живых, говорить не хочет. До сих пор Тони и не настаивал, полагая, что если мальчику так проще, то он просто не имеет права лезть к нему в душу. Кем надо быть, чтобы из пустого любопытства вытаскивать воспоминания, болезненные до того, что раз за разом Питер просыпается в холодном поту от кошмаров?

Но сейчас Тони здесь, и он никогда больше не позволит Питеру грустить одному.


Он знает, что Питер, конечно же, почувствовал его приближение заранее, и потому даже не пытается скрыться, с шумом приземляясь на крышу.

На фоне неба маленькая, обтянутая самым современным в мире материалом, фигурка кажется еще более хрупкой. Тони почти корежит от желания спрятать его от всего мира, который почему-то оказался так к ним жесток.

Одним движением он сворачивает костюм, неторопливо приближается и усаживается рядом на жесткие плиты, протягивая коробку с еще горячей пиццей:

— Будешь? Я подумал, что ты проголодался. Свежий воздух всегда улучшает аппетит, если ты не знал.

Питер усмехается, пару мгновений медлит, косится на него, а затем, не в силах отказаться, берет кусок и откусывает, не особо умело стараясь скрыть удовольствие. Тони не может не усмехнуться: что-то, а аппетит Питера не подвержен никаким катаклизмам!

— Прямо так и залетал в пиццерию, в костюме? — прожевав, наконец, подает голос Питер.

— Конечно, — Тони пожимает плечами, — залетел, спросил, на какую пиццу сегодня скидка, отсчитал последние деньги. Так что цени.

— Так это ж как раз моя любимая, с ветчиной, — усмехается Питер, и в его глазах медленно, но неуклонно тает, размывается та дымка, которую Тони никогда больше не хочет видеть.

— Так именно на нее и была скидка, — разводит руками Тони, — ты — везунчик, карапуз!

«Это точно, — неприятным, каркающим смехом заливается кто-то внутри, — потерял родителей в детстве, потерял любимого дядю, влип во всю эту херню с пауком, мутацией и супергеройством, влюбился в старого развратника, умер, воскрес, через семь минут сам стал свидетелем смерти этого развратника, полтора года пытался воскресить, в конце концов добился своего. И все это к девятнадцати годам. Точно везунчик. На зависть каждому…»

Он понимает, что не должен сейчас ничего спрашивать у мальчика, которого действительно жизнь избила так, что странно: как он вообще еще может улыбаться?! И в то же время другой частью сознания он догадывается, что пока они будут ходить вокруг да около, бояться вскрыть этот нарыв, тот так и будет распространять яд вокруг себя. И снова и снова Питер будет удирать, чтобы в одиночестве немигающим взглядом смотреть на закат.

Он аккуратно притягивает Питера к себе, устраивает подбородок на макушке и неловко начинает:

— Слушай, Пит… Не люблю я эти разговоры, но ты же знаешь, что я рядом?

Тот скашивает глаза, для верности тычет пальцем в плечо и усмехается:

— Если я сейчас не сплю, то вроде да, рядом.

— Перестань, малыш, — Тони даже не улыбается в ответ на очевидную попытку спустить явно назревающий серьезный разговор на тормозах. — Ты прекрасно меня понял. Не думаешь, что пришла пора уже закрыть эту тему?

Тело в его объятиях ощутимо напрягается, и Тони почти готов применить силу, если тот попытается отстраниться, но к столь резким мерам мальчик пока не прибегает.

Тони медленно гладит его вьющиеся каштановые пряди, утыкается носом куда-то в район виска, целует бешено колотящуюся жилку и тихо шепчет:

— Я знаю, каково тебе пришлось. Точнее, не знаю, конечно, но могу представить. И очень, слышишь, очень хочу, Пит, услышать это от тебя. Почему-то мне кажется, что тебе это нужно не меньше, чем мне. Сколько можно себя мучать, карапуз? Может быть, пора уже все это высказать и отпустить?!

Слова. что так трудно выдавливают из себя губы, неприятно сухие и слащавые. Тони чертовски собой недоволен, но ничего лучше он не может придумать. И тогда, почти от отчаяния, он неуклюже повторяет:

— Я рядом, Питти. Я всегда буду рядом.

И спустя долгое-долгое-долгое молчание Питер начинает говорить.


— Я наверно даже не смогу ответить, какими были для меня те дни, — глухо роняет он, не шевелясь и — Тони готов поклясться — даже не дыша. — Ты помнишь, как ты… Ну тогда, на поле? После того щелчка?

Тони молча кивает.

Это он помнит, это тоже из той папки, что в компьютере его мозга хранится под названием «Навеки». Нет, он не мазохист, и много раз пытался удалить этот файл, но тот, зараза, заколдованный, не иначе.

Тот день, с которого для всех минуло два года, а для него всего шесть с небольшим месяцев, врезался в память каждой минутой, каждой несчастной секундочкой.

Вот Брюс щелкает пальцами в этой гребаной перчатке с этими — будь они навеки прокляты! — камнями.

Вот внезапно становится темно, и уши закладывает от нечеловеческого грохота, а потом начинается кромешный ад.

Вот он чувствует непреодолимое желание убивать, уничтожать, рвать зубами и ногтями, потому что на поле посреди неохотно оседающей пыли и обломков появляется тот, от ненависти к кому он корчился пять лет.

Вот он кричит что-то нечленораздельное, вновь и вновь нанося удары, не достигающие своей цели.

И вот, когда мир готов рухнуть в бездну, он вдруг испытывает такое счастье, что, кажется, грудь вот-вот лопнет, не сумев его вместить. Ведь самый родной, самый любимый в мире человек протягивает руку, помогает подняться, что-то взволнованно тараторит… И с этой минуты Тони уже ничего не страшно, ведь свою главную задачу он выполнил.

А потом пришла боль, которой он не испытывал никогда, и даже не представлял, что такое может быть.

Кажется, Питер стоял перед ним на коленях, кажется, что-то кричал, кажется, плакал… Вот это он, увы, помнит уже смазанно, искаженно, в кривом зеркале подступающего конца.

Ведь в следующую секунду на небе вспыхнуло черное солнце, и мир исчез…

Исчез, чтобы через минуту чернота рассыпалась на осколки, открывая за собой яркий свет, льющийся в окно, совершенно белое лицо Питера и слезы, что, никем не стираемые, тихо-тихо текли из его вмиг повзрослевших глаз.

Полтора года уложились в один короткий миг для него и в одну компактную вечность для них….

— Мне потом говорили, что я был словно робот, — монотонно продолжает Питер. — Ходил, улыбался, учился, разговаривал даже, и все это — не выражая никаких чувств. А я этого даже не помню, представляете?! Вообще не помню. И сейчас думаю, слава богу, что меня тогда так накрыло… — он запинается и грустно усмехается, — потому что когда я очнулся…. Черт, даже превращаться в пепел на Титане было куда как приятнее…

Он опять безнадежно сбивается с «ты» на «вы». Тони уже не поправляет и давно с этим смирился. Тем более сейчас это последнее, что могло бы его взволновать.

Тони ворошит его каштановые пряди, изо всех сил стискивает зубы и пытается вспомнить хоть что-то хорошее, лишь бы не заорать от всего этого.

— А что помогло? Что встряхнуло? — спрашивает он первое, что приходит на ум, лишь бы хоть как-то отвлечь Паучка от воспоминаний.

Отвлечение, конечно, фиговое. Он бы еще спросил, как Питер чувствовал себя на похоронах или что-то вроде, но он ведь тоже психоаналитиком не подрабатывает по вечерам на полставки. Он не может быстро сообразить о чем бы таком легком и ненавязчивом спросить мальчишку, который рассказывает о вещах, что больнее смерти.

— Не что, — хмыкает Питер куда-то в плечо. — Кто. Капитан.

— Капитан? — удивленно переспрашивает Тони и даже немного отстраняется, чтобы увидеть выражение лица Питера. — В смысле? Денверс? Или новоиспеченный щитоносец с крыльями? Не может же быть, чтобы наш Сосулька!

— Что ж вы так недооцениваете мистера Роджерса, он был бы обижен, — тихо издает смешок Питер, но тут же снова становится серьезным. — Уж не знаю, что такого Мэй емусказала и почему именно ему — она мне так и не ответила, — но однажды он завалился к нам домой. Говорил что-то типа той ерунды, которую несли все. Ну знаете эту хрень: «Жизнь продолжается, прошлое надо оставить в прошлом, Тони бы хотел, чтобы ты был счастлив» и так далее и так далее и так далее…

— Звучит, конечно, пошло и до невозможного банально, но не сказать, что я не согласен со всем этим, — негромко отметил Тони. — Думаю, я бы и сам сказал тебе примерно то же самое.

— А вот Кэп нашел лучшие слова.

— Это какие?

Питер отстранился, словно в нерешительности покусал губу, а потом, не глядя на Тони, четко произнес:

— Он сказал, что ваши первые слова по возвращении домой с Титана, были: «Я пацана не уберег». И вот тут я снова сдох. Второй раз. Точнее, третий…

Тони устало, чувствуя, что все силы словно вмиг покинули тело, прикрывает веки.

Конечно, он отлично это помнит: как смирился с глупой и бесполезной смертью в пустоте космоса, и как все время, пока он готовился к ней, все его существо огненной иглой пронзала одна мысль.

Он не смог защитить Питера.

Та самая мысль, что ни на минуту не покидала его все последующие тысячу девятьсот восемьдесят дней.

— Я тогда, помню, орал что-то, бился, Мэй со Стивом меня удержать пытались, а я его так оттолкнул, что он в стену врезался, представляешь?

Питер невесело усмехается, и Тони не может не последовать его примеру, невольно представляя ошарашенные глаза гордости всея Америки, которого играючи отправил на свидание со стеной хрупкий мальчик.

— А на следующее утро я встал и как-то резко понял, что если ты думал обо мне, пять лет не сдавался и все-таки смог победить, то и я обязан это сделать. Любой ценой.

И в этот момент замерший, напряженный, как струна, Тони понимает, что он никогда раньше так не гордился своим мальчиком…

— Сначала я, конечно, за путешествия во времени ухватился, — Питер продолжает уже не так безжизненно, как это было в начале. — Согласись, это ж такая возможность!

Тони согласно кивает: еще бы! Сказка, на их глазах ставшая реальностью. Второй шанс, о котором мечтают, но которого не суждено обрести, а тут — пожалуйста, берите, пользуйтесь. Только смотрите, жалкие людишки, как бы не сделать еще хуже…

— Помчался к доктору Беннеру, начал у него выспрашивать, что да как. Но он, конечно, сразу понял, к чему я веду, и меня отшил.

— Вот прямо-таки отшил? — позволяет себе усомниться Тони.

Слово «отшил» с мягким и порой даже нерешительным в своей людской ипостаси Брюсом ассоциируется в представлении Тони весьма плохо.

— Ну ладно, пусть не отшил, — не спорит Питер. — Действительно, он со мной очень мягок был, не давил, убедить пытался, все время объяснял, что это ни разу не выход. Что изменив прошлое, настоящее и будущее не изменить. Просто создастся ответвление от нашей временной линии, где события начнут развиваться иначе. Да, там ты был бы жив, но когда я вернулся бы назад, то увидел бы, что ничего не изменилось. А там … Там был бы свой Питер. И вдвоем с ним мы бы никак тебя одного не поделили. Вот главное, что он мне пытался в башку вдолбить. А я тогда начал орать, что мне похрен на настоящее и на нашу реальность, и что я готов остаться там, лишь бы ты был жив и со мной.

— Именно так и сказал? — фыркает Тони, на миг представляя ошарашенного Брюса, который от такого наглого заявления юного парнишки должен был опешить как минимум. О максимуме Тони старался не думать.

— Так и сказал. Говорю же, мне уже пофиг на все было: узнают так узнают, какая теперь разница? Я же, правда, был готов в том времени остаться. Вообще как сумасшедший был. Зацени уровень моей невменяемости, если я однажды на полном серьезе подумал, что ради того, чтобы быть с тобой, даже готов того Питера напоить чем-нибудь, память отбивающим, увезти куда-нибудь в Австралию и самому занять его место.

— Да ты страшный человек, Питер Паркер, — шутливо пугается Тони, — может, мне написать завещание, что в случае чего мой труп нужно искать в Австралии? В норах кенгуру или даже в их сумках.

— Не мелочись, пиши сразу Антарктиду, — мрачно советует Питер и вновь обхватывает колени руками, становясь похожим на ежика, который отчаянно пытается хорохориться, выставив свои, никому не страшные иголки. — Я не знаю, до чего бы я дошел тогда, если бы мистер Беннер не сжалился и не сообщил, что у него просто не осталось ни одного действующего прибора. Он же после того, как Капитан… ну это самое… он все уничтожил, чтобы больше никому неповадно было по временам шастать, как он выразился. Я тогда, наверно, страшно выглядел, потому что видел бы ты его в тот момент! Смотрит на меня диким взглядом, а сам словно раздулся, как лягушка, готовится нападение отражать, если я сорвусь, и по коже уже зеленое проскакивает. А я ничего не ответил, просто плюнул на все и ушел. В мастерскую твою, в файлах твоих рыться, искать все, что есть, про этот прибор и про последние измерения хроноскачков.

— Так я удалил же все, — негромко замечает Тони.

— Угу, я быстро это понял. И разозлился до чертиков, если честно. Мы с Пятницей наизнанку вывернулись, собирая мельчайшие крупицы информации, только мало их было, слишком мало… Я в мастерской поселился тогда просто, школу забросил, у Мэй почти не появлялся, на звонки не отвечал. Мне позже говорили, что я на маньяка был похож: глаза красные, волосы всклокоченные, одежда грязная, на лице выражение «не подходи — убью»… Но Мэй все равно пыталась, конечно, меня оттуда вытащить.

— Без шансов, — критично кривится Тони.

— Конечно, — безразлично пожимает плечами тот. — И вот тогда она сделала самый гениальный, самый охрененный, самый опупеть какой шикарный ход — позвонила мисс Поттс. Та примчалась на следующий же день, посмотрела на меня, послушала, как я не реагирую на истерики Мэй и упрямо пялюсь в компьютер, и, больше меня не слушая, взяла за шиворот и потащила за собой. Я бы, конечно, мог ее одним движением оттолкнуть, но она сказала, что у нее есть что мне показать, и что это может быть очень важно.

— Пепс всегда могла настоять на своем, этого у нее не отнимешь, — голос Тони полон плохо прикрытым восхищением, но Питер никак на это не реагирует.

Пеппер Поттс сейчас для Тони, да и Питера тоже, не больше, чем друг. Верный, надежный, один из самых близких. Ведь она сейчас вполне счастлива с тем, кто одним своим именем обязан делать ее именно такой.

Поэтому некогда сжигавшая его заживо ревность к ней осталась где-то в прошлой жизни.

Он иногда невесело ухмыляется, думая, что это шаблонное выражение про прошлую жизнь, в его случае превратилось в леденящую кровь реальность.

За свои девятнадцать лет у него было уже четыре жизни.

Первая — на фоне прочих относительно беззаботная. Да, омраченная смертью дяди Бена, но все же… Жизнь, в которой была школа, юность, радиоактивный паук, полеты на паутине под неудержимое «Йухуууу» и… И Тони. Поначалу такой далёкий, такой пугающе блистательный, такой звёздный и неприступный. А потом вдруг оказавшийся так близко, что не оторваться, не отодрать от себя, ведь поцелуи, оказывается, клеят даже лучше, чем его хваленая паутина.

Вот только эта счастливая жизнь оборвалась в один миг в свете тусклого солнца Титана под его неловкое «мистер Старк, мне что-то нехорошо…».

И тут же началась вторая. Побившая все рекорды по кратковременности. От второго рождения до второй смерти Питера Паркера прошло всего семь минут. Всего-навсего семь торопыжек-минуточек, вместивших в себя шок, осознание, обретение, счастье, «Ребенок, обними меня»* и «мистер Старк, нет… Нет, Тони!». Да, Питер — однозначно везунчик…

Про третью жизнь, длиной в ненавистных полтора года, он не хочет вспоминать никогда и ничего. Да и зачем, если есть четвёртая, начавшая неторопливый, размеренный отсчёт в тот момент, когда Тони, лежа на кровати в медблоке, медленно открыл глаза. Те самые, которыми сейчас смотрит на него и явно тяготится любопытством.

Те самые, ради которых он, пожалуй, может еще повспоминать про третью.

— «Ты же помнишь, что мы соврали всем про кремацию?» — говорила мисс Поттс, а я никак не мог взять в толк, о чем она вообще. Она удивлённо на меня смотрела и спрашивала, неужели я забыл. А я же говорю, я вообще про первые недели ничего не знаю. Но после ее слов и, правда, в мозгу прояснилось, и я вспомнил, как сидел на диване в той комнате, где она, Хэппи и Роуди договаривались спрятать и заморозить тело. Меня даже в тот момент, перед мнимыми похоронами, ничуть не удивило, что я вообще оказался допущен к этой тайне. А сейчас она сказала, что они с Хэппи давно про нас догадались, так что считала, что я должен знать. Я сидел, слушал, понимал, что вот сейчас она мне тебя покажет, и думал только об одном: как не забиться в истерике…

— Получилось? — тихо спрашивает Тони, устало глядя на уже неразличимую линию горизонта и чувствуя, как ощутимо холодает вокруг.

Ночь давно вступила в свои права и неодобрительно смотрит на тех, кто не подчиняется ее законам. Огромный мегаполис где-то внизу тихо вздыхает, переходя в режим ограниченного функционирования. Никогда не гаснущие огни и те кажутся потускневшими и сбросившими вечный оптимизм. И только двое, волею случая занесенные на одну из бесконечных крыш бетонного монстра под названием Нью-Йорк, понимают, что отныне они вдвоем вне любого закона.

Питер легко поднимается, проходится туда-сюда и снова опускается, но уже не рядом, а спиной к спине, прижавшись затылком.

— В общем, да. Пеппер потом, гораздо позже, меня очень хвалила. Говорила, что ждала от меня намного худшего, — наконец отвечает он. — Хотя описать, что я почувствовал, увидев твое тело в той криокамере, я, наверно, все равно сейчас не рискну.

Тони, не глядя, нащупывает его руку и медленно подносит к своему лицу, скользя губами по костяшкам, трогательно обтянутым тонкой кожей.

— Прости… Прости меня за это, — судорожно шепчет он, пытаясь сглотнуть комок, что давил горло и бешено рвался наружу.

— Перестань, при чём тут ты, — Питер осторожно отнимает руку, — я же сам для себя это выбрал. А потом, немного придя в себя, я спросил, для чего они это сделали. И, веришь, я никогда не видел ее такой смущенной и растерянной. Она сказала, что они и сами не знали точно, просто не могли себе позволить раз и навсегда с тобой попрощаться, предпочли отложить это на потом, сами не зная, на что надеясь. А увидев, как я с ума схожу, пытаясь тебя вернуть, она подумала, что, возможно, это и есть единственный шанс.

— Единственный из четырнадцати миллионов? — не сдержался Тони от нервной усмешки.

— Нам тогда казалось, что в лучшем случае из пятидесяти, — на вроде бы шутку Питер ответил совершенно серьезно. — Когда мы вернулись в офис, нас там ждали полковник, Хэппи и доктор Беннер. Пеппер мне по пути объяснила, что поначалу они Брюса не посвящали в свои планы, но поняли, что без него не обойтись. Мы расселись кружком в каком-то маленьком кабинетике, без окон, а мне так хотелось истерично ржать. Напоминало дурацкий заговор, как в старом кино, а перед глазами стояла одна картина… Сам понимаешь какая… И знаешь, что самое жуткое?

— Не уверен, что это та информация, которая мне жизненно необходима, — помолчав, хмыкает Тони, — но да, я хочу узнать. Говори, Питти…

Питер начинает копошиться, ерзая на месте, и Тони едва сдерживает недовольный возглас, когда тело, наполнявшее его живительным теплом, отодвинулось, и вмиг стало холодно. Стало неправильно. Стало так, как не должно быть никогда.

— Что правая половина тебя была… Как бы это помягче… В общем, выглядела не очень.

Тони бы расхохотался в голос, если бы не хотелось упасть на твердый бетон и заскулить по-звериному, содрогаясь всем телом. Кто бы мог подумать, что мальчик научился так сдержанно выражаться! «Выглядела не очень»? Это он так отозвался про почерневшее, обуглившееся тело? Даже на записях Пятницы, которые Тони просматривал с каким-то мазохистским любопытством, это выглядело шокирующе. Думать о том, что должен был чувствовать Питер, видя это вживую, было не больно. Было убийственно.

— Но левая… Левая, Тони, была такой же прекрасной, как всегда. Представляешь?! И вот я сижу, слушаю мисс Поттс, а перед глазами две половины эти. А я между ними, посередке, как тогда, с паромом. Соединить пытаюсь, а сил не хватает, и ты на помощь не придешь уже… А если ты не придешь, значит, никто не придет. И я уже был готов прямо там завыть во все горло, как вдруг она сказала, что нет смысла тянуть. Если мы собираемся провернуть то, чего никто никогда не делал, то пора брать себя в руки и начинать действовать. Я тогда так уставился на нее, подумал, что она не в себе однозначно. А она улыбнулась и спрашивает: «Ты же знаешь про доктора Хелен Чо?»

Я знаю, что в русской озвучке это звучит как “Паучок, родной”, но на самом деле Тони произносит именно “Ребенок, обними меня”, и это выворачивает меня намного сильнее.

====== Расскажи мне (часть 2) ======

Комментарий к Расскажи мне (часть 2) Господи, да когда же я это допишу???(((

— Пока мы летели в Корею, я все пытался понять, кто из нас сошел с ума. Я? Пеппер, которая промолчала почти всю дорогу? Хэппи, который все время почему-то пытался нас с Пеппер накормить засохшими бутербродами? Хелен, которая вдруг согласилась нас принять? Кто? Мне все время словно в кошмаре каком-то, казалось, что сейчас кто-то из нас окончательно перестанет прикидываться нормальным и начнет метаться по салону и выть по-волчьи. Потому что… Ты же понимаешь, каким бредом было то, что мы, сами не веря в успех, собирались сотворить?

— Тогда почему ты полетел с ними? Пепс же не хотела тебя c собой брать?

Питер негромко хмыкает, и Тони на миг кажется, что он безнадежно отстал от бурлящего ритма жизни:

— А у нее был выбор? Да, она считала, что это будет слишком сильным потрясением для моей типа нежной психики, — он так выразительно это произносит, что даже толстокожий носорог додумался бы, как Питер относится к мнению о своей нежности, — и что лучше избавить меня от лишних потрясений. На самом деле позже я понял, что не особо-то она упиралась. Видимо, была готова сдаться под самым легким нажимом с моей стороны. Но я тогда… не совсем адекватно оценивал ситуацию, скажем так. И молча ушел. А потом за десять минут перепрограммировал протоколы допуска и управления квинджетом и криокамерой, благо никому и в голову не пришло закрыть мне доступ в мастерскую.

Тони невольно распахивает глаза: а вот про это ему никто не рассказал, ограничившись кратким и суховатым: «Питер умеет уговаривать». Он-то наивно полагал, что настырный пацан взял Пеппер измором, и та решила, что проще согласиться, чем объяснять, почему нет.

Но кажется, он действительно многого не знает о своем мальчике. Повзрослевшем на полтора года и одну компактную вечность.

— А потом — с негромким смешком продолжает предмет его мыслей, — я спокойно всем заявил, что, во-первых, без меня квинджет никуда не полетит, но Пеппер и Хэппи, конечно, вольны отправиться обычным рейсом, как рядовые пассажиры. Вот только, и это во-вторых, никакого доступа в криокамеру у них больше нет.

— Черт! — не выдерживает Тони и сам при этом чувствует, каким неприкрытым восхищением пронизан его голос, — хотел бы я видеть их глаза при этом!

Питер копошится на месте, кажется, пытаясь усесться поудобнее на твердой поверхности, и Тони не выдерживает: оборачивается, резко тянет его к себе и усаживает на колени.

Самая приятная в мире тяжесть мягко давит на ноги Тони, и тот чувствует, как неумолимо губы расплываются в улыбке, невзирая на то, что момент не самый подходящий. Просто… Просто вот сейчас все потерявшиеся детали головоломки туго, со скрипом и нежеланием, но встают на свои места.

Он медленно, словно боясь разбить драгоценную ношу, тянет не такое уж легкое тело к себе поближе, кутает его в одеяло своих объятий и, подталкивая носом в щеку, молчаливо просит продолжать рассказ.

— А что глаза… — смешливо фыркает не сопротивляющийся смене своего положения в пространстве Питер. — Глаза как глаза. Я бы не сказал, что сильно удивленные даже. Думал, мисс Поттс ругаться будет, а она только хмыкнула и ответила: «Что ж… Пожалуй, стоит поблагодарить тебя, что сберег наше время и не стал заниматься уговорами».

— Я однозначно потерял самую прекрасную женщину в мире!

Тони совершенно точно знает, насколько сильно он рискует, выдавая это крайне неоднозначное замечание, но идет на это абсолютно сознательно. Отвлечь, заставить злиться, ревновать, что угодно! Лишь бы не дать снова погрузиться в черную и вязкую пучину. И у него это отлично выходит. Как и всегда, впрочем.

— Лучше бы порадовались за друга, мистер Старк, — язвительность в словах так умело скрыта, что лишь Тони, с чувствительностью музыканта распознающий каждый оттенок питерова голоса, может ее уловить, — вот он точно заслужил эту женщину! И пока некоторые валялись, типа мертвые, Хэппи горы свернул, чтобы вас в целости — относительной конечно — и сохранности к доктору Чо доставить… А вот там-то, пока она у себя в медблоке проводила обследования и расчеты, стало пипец как жутко. Потому что до этого пока не верилось, что что-то может выгореть. Все напоминало какую-то страшную игру кучки чокнутых. А тут вдруг все стало настолько реально, что под дверями, где мы сидели, я тупо шлепнулся на пол, руками себя обхватил и завыл. Тихонько так. Чувствую, всё, сорвался, истерика, пора в дурдом, а остановиться не могу.

Он замолкает, и Тони в очередной раз с бессильной тоской думает, как же так вышло, что, пообещав защищать этого мальчика от всего мира, он сам стал самой большой его бедой.

— И тогда Пеппер с кресла своего слезла ко мне на пол, рядом села, обняла и начала песенку напевать тихонько. Что-то вроде колыбельной. И знаешь… я понял, за что ты ее любил, — тихо шепчет Питер, словно делясь главной тайной.

Любил. Да. Именно так, в прошедшем времени. Любил так, что сейчас сходил бы с ума от воспоминаний и от мерзкой самому себе зависти к чужому счастью, если бы в его жизни вдруг не появилось это приставучее недоразумение.

И какого бога благодарить, что оно все-таки появилось, что елозит сейчас у него на коленях, то тараторит, то замолкает, вздыхая невпопад. И рассказывает то, от чего волосы дыбом.

— А потом нас позвали в кабинет к Хелен, и она долго-долго нам объясняла, как сложна задача, что мы перед ней поставили. И что будь это кто-то другой, она бы отказалась, не считая себя вправе вмешиваться в ход событий и идти против природы. Но что ради тебя она, наверно, все же хотя бы попробует. Она сразу сказала, что времени это займет намного больше, чем, к примеру, ушло на Вижена. Ну, в общем, она сыпала медицинскими терминами, в которых я, если честно, немного что понял. Что-то типа того, что создавать ткани с нуля — как она выразилась, давать простор фантазии — намного проще, чем воссоздавать поврежденное. Ведь придется воспроизводить полностью идентичные испорченным цепочки ДНК, не ошибаясь ни в одном гене. А когда повреждения настолько обширны, она даже не может предположить, сколько времени ей понадобится. Как она сказала, малейшая ошибка в одном-единственном фрагменте приведет к таким последствиям, что мы сами ее проклянем за это, и поэтому параметры каждой клетки придется проверять, перепроверять и задавать в отдельности. И вот она говорит все это, глаза серьезные, губы поджимает, всем видом дает понять, насколько все непросто. А я вроде как слушал с умным видом… Ну надеюсь, что умным… Кивал значительно, поддакивал. А у самого в голове словно Мьельнир бухает: «Согласилась. Согласилась. Согласилась, боже!!!»

Питер замолкает и тихо вздыхает, опустив голову и словно пытаясь что-то разглядеть на своих коленях. Тони не видит его лица, да ему и не нужно. Он медленно утыкается лбом в худое плечо, обтянутое прохладным полуметаллическим материалом, и, кажется, всем телом чувствует, как тонкие губы тихо, неуверенно, но растягиваются в улыбке.

— И как ни странно, вот тут и началось самое тяжелое. Глупо, да? Знаешь, я впервые понял, что надежда — это самое классное и одновременно самое страшное, что есть в этом мире. Пока вы… вас... Ну вы поняли, — нервно обрывает он сам себя, — это было просто не представляете как фигово…

Тони и хотел бы промолчать, не сбивать его. Не сейчас, когда Питер явно раскрылся наконец-то, отпустил себя, позволил угнездившейся черноте хлынуть шумным потоком наружу. Да вот только непослушные губы предательски сами изгибаются и глухо роняют:

— Почему? Представляю. Я пять лет так жил, если ты забыл.

— Ох!..

Питер не просто замолкает — он обеими руками зажимает себе рот, порывисто оборачивается и обхватывает его за шею. Утыкаясь носом куда-то в ухо, заполошно шепчет что-то наподобие «прости-прости-извини-как-я-мог-ведь-ты-же-прости-пожалуйста-прости-я-дурак».

Тони стоит немалого труда оторвать его от себя и заткнуть этот водопад самым простым и действенным способом — бережно прижавшись к соленым губам.

Так проходит еще некоторое время, прежде чем затихший, хотя все еще недовольный собой Паучок снова устраивается поудобнее в его руках, почему-то стремясь куда-то в район подмышки, и мрачно продолжает:

— Так вот… пока надежды не было, было просто дерьмово. А когда она появилась, стало так же дерьмово, но теперь еще к тому же просто охренеть как страшно. Что ничего не выйдет, что нельзя ничего ждать, что доктор Чо дала не больше шестидесяти пяти процентов, что нельзя-нельзя-нельзя мечтать! А как? Если каждую секунду только об этом и думалось. Как она там сейчас? Над чем работает? Какую клеточку восстанавливает? А вдруг лицо уже есть? А бородка будет такая же? Глупо, да? Смешно слушать? Бред, знаю. А я вот только об этом и думал. Как помешанный. Мы же с ней тогда условились, что она нас будет держать в курсе дела регулярно, но ничего показывать не станет, во-первых, из соображений полной стерильности, а во-вторых, как она сказала, лучше нам не видеть того, что будет в процессе. Так что мы сами вообще не могли представить, как это все протекает.

 — Не верю, что у нее не сохранилось никаких записей, — скептично роняет Тони, снова старательно и безжалостно выволакивая Питера из той плоскости, куда его неумолимо тащит. — Ни один ученый не упустит возможности запечатлеть такой небывалый эксперимент. Надо просто попросить ее очень хорошо. Прости, Паучок, но я не могу упустить такой шанс и не увидеть свой макет. «Тони Старк 2.0» — набросок кисти Хелен Чо, выполнен в стиле раннего авангардизма. Присоединишься к созерцанию?

— В стиле сюрреализма, скорее. Ну уж нет, это без меня, — Питер даже плечами передергивает, — с меня того зрелища хватило, после битвы. И того, как Мэй ко мне почти каждую ночь прибегала, разбуженная моими криками.

— Не надо, не вспоминай, хватит, малыш! — не выдерживает Тони и только спустя мгновение замечает, как от впившихся ногтей засаднило ладони.

Все, даже его чаша переполнилась, но Питер его, похоже, уже не слышит. Не этого ли Тони добивался? Не этот ли ящик Пандоры так рвался вскрыть? Так чего возмущаться теперь?

Сиди. Слушай. Терпи. Живи.

Мальчик же с этим жил, а значит, и он покорно впряжется сейчас в эту упряжь и потащит ее куда угодно, словно благословение. Хоть на Голгофу, хоть на Титан, хоть в лабораторию Хелен Чо.

— Знаешь, Мэй, видимо, до того отчаялась, не зная, что со мной делать, что однажды сама вытащила из самой дальней полки в шкафу костюм и протянула мне.

— Да ладно? — не удерживается от пораженного вздоха Тони и даже отстраняется насколько это возможно, чтобы заглянуть Питеру в лицо.

Нет, он знал, что Мэй ради Питера голыми руками Железного человека прямо в броне пополам разорвет, а мелочь типа Стервятника раздавит одним пальцем, но чтобы самой отдать костюм, который раньше для нее был средоточием всех напастей и невзгод?! Это что же должно было отражаться в глазах Питера, чтобы она пошла на это?

— Я к нему несколько дней не мог прикоснуться, ходил кругами, протягивал руку и вновь отдергивал. Я его ненавидел и любил одновременно, представляете? А потом, как-то раз проснулся, сердце колотится, во рту пустыня, руки трясутся, перед глазами лицо твое, такое, что… — он резко обрывает сам себя и нервно машет рукой, и Тони не нужно больше ничего говорить. — И уже ничего не думая, схватил костюм, натянул и сиганул в окно. По пути думаю: я ведь даже шутеры не проверил, а вдруг пустые? А сам тут же себе отвечаю: ну и хрен с ним, значит, так надо. Не пустые оказались… Так и начал потихоньку выходить. И тут новое… Я же до этого, пока был как в тумане, по сторонам не смотрел особо, а тут знаешь, глаза открылись. А вокруг ты… Везде куда бы ни пошел, я видел твое лицо. На стенах, на граффити, на щитах, на плакатах, на масках, на витринах. Сколько же раз мне хотелось зажать глаза, заткнуть уши, лишь бы не видеть, не слышать вот этого: «Тони Старк… Герой… Спас… Ценой своей жизни…». Своей жизни, мать его! И свечи эти, с цветами, много-много, люди все несли и несли, ну правда, все всё понимали же и благодарны были до жути… А над ними, знаешь, шлем Марка. Словно улыбается…

Кажется, этот день в его личном рейтинге Самых Хреновых Дней займет почетное место рядом с Титаном. День битвы с Таносом на Земле и в подметки им не годится. Что такое всего лишь собственная смерть по сравнению с выжженной дочерна душой мальчишки, каждый день вновь и вновь вынужденного переживать смерть любимого (это Тони знает точно!) человека?!. И теперь уже Тони судорожно гладит его по вздрагивающей спине, плечам, затылку, невольно укачивает и шепчет пересохшими губами бесконечное, смятое на выдохе: «прости-прости-прости-прости».

— Ты отвлекся от рассказа, что дальше?

Попытка неловкая и неуместная, но ничего лучше Тони в голову не идет. Ему ни капли не стыдно признать, что даже его набившая оскомину гениальность иногда дает сбои.

Питер, которому все же удается сдержать слезы, молчит хмуро и довольно долго. И Тони готов поставить контрольный пакет акций «Старк Индастриз», что причина не в том, что он не помнит.

— Дальше-то? А дальше, хочешь — не хочешь, но на нас неумолимо надвигалось самое сложное и, что уж там, совершенно нереальное. Мы, конечно, сразу же, еще тогда, при первой общей встрече задумались, как будем тело оживлять, потому что какой был смысл иначе все это затевать? Господи, даже сейчас произношу и истерично ржать хочется. Ну что за дурдом, правда? Что за ересь вообще?! Какое нахер оживлять?! Мы же не в сказке, и Гарри Поттеры среди нас замечены не были. Но видимо, настолько мы все были не в себе, что нам тогда было на все наплевать. Дурдом так дурдом, ересь так ересь. Главное, чтобы сработало, а там разберемся, кому на костер, а кому в палату с мягкими стенами. Вариантов, что делать, опять же было несколько. И ни одного мало-мальски научно обоснованного и логичного. Проще всего было, конечно, опять собрать эти гребаные камни и попробовать еще раз щелкнуть, но во-первых, никто не мог ответить точно, какой еще эффект это произведет, а во-вторых… Сам понимаешь, Камень Души…

Тони молча кивает.

Словно наяву слышит звонкий смех Наташи, видит ее вроде бы ироничный, но на самом деле такой сочувствующий взгляд, чувствует чуть позади себя ее худенькое плечо, на которое всегда можно было опереться…

Наташа все равно рядом. Всегда рядом.

Но про Камень души он никогда в жизни больше не хочет ничего слышать.

— А я слушал, как они говорили про него и думал, что бросился бы в ту пропасть ни долечки секунды не раздумывая, если бы ты был рядом и мог его взять. Вот только тебя не было, а звать для этого Мэй… Ну черт… Прости, Тони, но даже ради тебя…

— Умный ты парень, Пит, — не выдерживает Тони и со всей дури щипает его за бок, — но иногда такой придурок!

Тот и сам с ним согласен настолько, что даже не обижается.

— И поэтому эту идею с Камнями мы сразу отвергли. Вот тогда доктор Беннер и выдвинул мысль, что поскольку ты... ну это самое… от контакта с Камнями, то в них может остаться отпечаток твоей души. То есть опять все сводилось к Камням, которые, как мы знаем, Кэп благополучно растащил по их собственным временам. А машины времени у нас больше не было, и как ее восстановить, мы понятия не имели, спасибо вам, мистер Старк!

Питер старается вложить в эти слова столько недовольства, сарказма и упрека, что Тони бы почувствовал себя последней сволочью, если бы от одного вида раздосадованного Паучка у него внутри не звенели все струны и не размахивали крыльями не иначе как те самые пресловутые бабочки. Хотя скорее это задорно бегали по его внутренностям маленькие пушистоногие родственники альтер-эго Питера Паркера. Тони же не виноват, что в числе его фетишей недовольно бухтящий Паучок лидирует с огромным отрывом.

— Мы с Брюсом больше недели бились над воссозданием хотя бы примерного образца хрононавигатора, но так ни на шаг и не продвинулись. И стало понятно, что последний шанс — это доктор Стрэндж. Либо он сам может тебя вернуть, либо пусть поможет до Камней дотянуться.

— Так его Камень времени же Танос разрушил? — вспоминает Тони удивленно.

— И что? Только не говори, что думаешь, что это для него реально стало бы проблемой. Мы все почему-то были уверены, что он что-то да придумает. Вот только найти его стало проблемой уже для нас. Понятия не имею, почувствовал он что-то, что ли, или опять варианты будущего посмотрел, но когда мы начали его искать, поняли, что он как сквозь землю провалился.

— Почему «как»? — ухмыляется Тони. — Ты, что, его порталы не видел? Очень вероятно, что именно как раз и провалился. С него, гада, станется.

— Никто его не видел, никто ничего не знал, и никто понятия не имел, где его искать. Ладно бы это был обычный человек, оставляющий кучу следов, а как прикажете искать чувака, который перемещается по свету через гребаные искрящиеся штуковины?! Там, блин, паспортный контроль не проходят, регистрацию не делают в аэропорту и на ресепшенах в отеле тоже не отмечаются. В общем, обычные методы поиска мы мучали несколько дней, Пятница, по-моему, чуть сама себя не отформатировала от перегрузки. Хотя никто особо и не надеялся ни на что. Вот только как раз тогда мисс Чо нам сказала, что, кажется, шестьдесят пять процентов медленно, но верно стремятся к восьмидесяти, а может и девяноста. И что, как только тело будет готово — а она теперь может почти пообещать, что будет — она рекомендует как можно быстрее провести все манипуляции. Иначе она не гарантирует его сохранность. И вот тут-то не осталось никакого выхода, кроме как…

— Кроме как?

Сам Тони к этому моменту держит в уме уже три алгоритма поиска человека, не оставляющего следов и твердо не желающего быть найденным, и ему очень интересно, что же ответит Питер. Брюс, когда он его расспрашивал, уклончиво посоветовал спросить Питера, дескать, идея была его, ему и все лавры победителя причитаются. Все прочие и вовсе пожимали плечами и отвечали, что Питер чего-то там сидел в мастерской, сидел, ну и высидел.

— Стало понятно, что нам нужна система, способная отследить местоположение каждого — вообще каждого человека — на этой планете.

— Ход рассуждений, в целом, правильный, — довольно кивает Тони.

— Но создать макет собственной такой системы, а главное, получить относительно стабильно функционирующий экземпляр у нас не было времени. Ресурсы-то были: мисс Поттс, кажется, нам даже Луну бы с неба принесла на тарелочке при необходимости, но увы от Луны толку было мало. А вот с временем были проблемы, большие. Мисс Чо каждый раз на связь выходила все более радостная и можно было даже не слушать, что она говорит, достаточно было в ее глаза глянуть. А я даже порадоваться как следует не мог. Все думал: «Как?! Как? Да как же, мать его?!».

— И?!

— И пришлось взломать систему управления спутниками Пентагона.

— Боже, Питер! — пораженно выдыхает Тони. — Я знал, что ты идешь по моим стопам, но чтобы так… Ты где этому научился?! Ты, конечно, парнишка близкий к гениальности, но чтобы настолько…

Он опять отстраняется от мальчишки, выцарапывая его из своей подмышки и пытаясь в отсветах ночных огней рассмотреть его глаза. Найти в них что-то доселе ему неизвестное, будоражащее и бесконечно восхищающее. Он всегда знал, что к своей цели Питер — иногда неловкий, вечно извиняющийся, всегда ставящий других на первое место Питер — прет с неотвратимостью, которая Таносу и не снилась. Но чтобы он пошел на такое…

Да знал ли Тони вообще своего мальчика?! И за что ему, старому грешнику, алкоголику, цинику и эгоисту, — вот это?!

 — Сам не понимаю, — беспечно пожимает тот плечами и снова приваливается ближе, — я тебе больше скажу. Заставь меня сейчас это повторить — в жизнь не смогу. Но тогда…

— А с чего ты вообще решил, что аппараты с подобным набором функций существуют в природе? Чтобы ты знал, это тайна высшего уровня секретности, и обсуждая сейчас ее с тобой, я нарушаю все мыслимые и немыслимые правила.

— Тооони… — недовольно тянет Питер, — ты не поверишь, но я — давно большой мальчик, и понимаю, насколько непроста жизнь в нашем мире. Да, я никогда не одобрю возможность тотальной слежки, но это не значит, что я отрицаю, что она наверняка существует. Если мне это пришло в голову, значит, совершенно точно пришло еще кому-то. А если кому-то пришло, то по-любому должен был найтись кто-то, кто эту идею смог бы реализовать. А мне оставалось совсем немногое: найти эти механизмы и получить доступ к их возможностям.

— Долго мучался с взломом? — слегка ошарашенно спрашивает Тони, машинально гладя расслабленно лежащие на острых коленях ладошки Питера.

— Да как сказать, — пожимает тот плечами. — Больше времени ушло на необходимость скрываться от охранных программ, сами коды на удивление вскрыть оказалось довольно просто. Хотя, конечно, без Пятницы пришлось бы туго. Это счастье, что после разгрома Базы уцелел сервер с Пятницей в здании «Старк Индастриз», и когда мы с грехом пополам соорудили новую Базу, у нас уже был ИскИн для ее оснащения. А то хрен бы нам, а не спутники Пентагона.

— Ребенок, ты меня пугаешь, — негромко признается Тони и совсем не лукавит при этом, — да, я тоже взломал сайт Пентагона еще в школе, но ты сейчас на верном пути, чтобы в скором времени превзойти мои достижения.

— Никаких шансов, — отрезает Питер, ерзая и прижимаясь плотнее. — Я же говорю, сейчас я не смогу повторить этот фокус, даже если вы попросите. А тогда словно прозрение какое-то снизошло, словно не я все это делал.

— Я очень надеюсь, что в следующий раз для проявления твоей гениальности мне не придется прибегать к столь мощной мотивации, — усмехается Тони.

— Только попробуйте еще раз вот так меня бросить, мистер Старк!

Питер разворачивается к нему всем телом, и даже в бархатном сумраке ночи Тони отлично видит, каким злым блеском заполыхали глаза.

— Я же вас быстро снова верну, а потом самолично прибью, чтобы в следующий раз хорошенько думали, как меня одного оставлять!

— Боже, с кем я связался?! — излюбленным движением Тони закатывает глаза. — Может, пора звонить Пеппер или Брюсу, чтобы неслись меня выручать из лап малолетнего маньяка?.. Кстати, о Брюсе. А как ты смог его уломать на свои преступления, давай называть вещи своими именами? Как он вообще согласился поставить под угрозу национальную безопасность?

Питер шумно вздыхает и старательно принимается объяснять. Настолько старательно, что Тони не может не чувствовать себя учеником начальной школы, которому объясняют, что буква А — это буква А, а не Б, и ни в коем случае не В.

— Вы, кажется, так и не поняли. Все, что мы — мы все! — творили, было изначально одним большим бредом, ошибкой, преступлением, кощунством, называйте, как хотите. Вот только впервые все мы в полной мере поняли, какой может быть та Цель, что оправдывает любые средства. Так что, мистер Старк, рвите свои шаблоны до конца и идите расспросите Брюса, как он мне помогал ловушки обходить. А если вас так заботит безопасность, то ничего с ней не случилось. Мы за собой все аккуратненько закрыли и почистили. Я все проходы залатал так, что никто и не заметит. И вообще, национальная безопасность мне должна спасибо сказать. Ваше существование в этом мире в качестве защитника Земли гораздо больший плюс для безопасности, нежели ее хваленая неприступность.

— Ладно, — сдается Тони, — лекции о том, что есть правила, которые все же не должны быть нарушены никогда, оставим на потом. Продолжай дальше свой триллер. Вот взял ты под контроль один из их спутников. И?

— А что «и»? Дальше сугубо дело техники: незаметно создал для себя канал связи, скрытый от посторонних глаз, совсем слабенький, работающий на минимуме энергии. Это было рискованно, конечно: слишком много времени уходило на обработку полученных данных, но замахнуться на большее я не рискнул. Утечку энергии и оперативки в никуда быстро бы вычислили. Приходилось довольствоваться крохами.

— Разумно, мелкий, — не может не похвалить Тони. — В кои-то веки умудрился не бросаться очертя голову в пекло, а просчитать последствия своих действий.

— Так у меня же не было второго шанса, понимаете? Я не мог ошибиться, вот просто не мог! — глухо отвечает Питер и неуклюже шмыгает носом.

Тони тут же заливает теплой, струящейся нежностью. Господи, так важно вещает о национальной безопасности, рассказывает про канал связи со спутником, само существование которого является государственной тайной, глубокомысленно рассуждает о целях и средствах, а сам все тот же Питер Паркер.

Мальчишка из Квинса, который смотрел на напыщенного гения, миллиардера и так далее широко распахнутыми глазами и ловил каждое слово.

Самый преданный. Самый восторженный. Самый верный. Самый умный.

Самый лучший.

— Ну и вот… Загрузили всю инфу по Стрэнджу, благо у Пятницы ее было завались, все фото, все видео, все файлы, и запустили поиск. Только блин… Людей на Земле семь миллиардов. А нам нужен один. А ресурсы, которые мы потихоньку тягали у Пентагона, совсем мизерные. Вот и затянулось почти на полмесяца. И, знаешь, было страшно до чертиков так-то. Каждую секунду думалось: вот-вот заметят, что неладное что-то со спутником, найдут, схватят, швырнут в камеру. Я каждый раз как полицейскую машину видел, дергался просто, все думал, а вдруг вот эта — точно за мной? Да еще и результата долго не было. Я все время на связи с Пятницей был, наверно, каждый час ее спрашивал: «Ну как там?». Будь она человеком, прибила бы меня через неделю наверно. Или раньше. Скорее всего.

— Скажу по секрету, — доверительно наклоняется Тони к его уху, — Пятница была на грани чего-то подобного. По крайней мере, в ее тоне явственно сквозило, что ты ее задрал по самое не могу. Только ей меня не выдавай.

 — Не выдам, — кивает Питер, — а то кто знает, на что способна обманутая женщина, пусть и электронная. Ну так вот, спутник рыскал, рыскал, я истерил и на всех срывался. Пока однажды ночью Карен не сообщила мне, что есть совпадение на девяносто девять процентов. Как я спросонья все же сообразил костюм надеть, а не рвануть в окно нагишом, до сих пор не понимаю. Наверно, все свои рекорды побил. До Базы домчался за такое время, что Брюс решил: я его обманываю, и на самом деле просто на Базе и ночевал. А когда мы в хрен-знает-скольки-кратном приближении увидели лицо самого настоящего Стрэнджа, я думал, помру прямо там. Ну потому что не верилось же ни черта на самом деле. А оно вот, перед глазами, во всей красе… И не поверишь, пока мы с Роуди готовились вылететь в этот гребаный Тибет, где доктор окопался, позвонила мисс Чо, попросила Пятницу нас всех незаметно собрать в одной комнате и, ничего не говоря, просто навела камеру на твое лицо… Знаешь, мир словно раздвоился. Я вроде как слышу, как Пеппер охнула и зарыдала. Хэппи выругался во весь голос, а я и не знал, что он так может. Брюс что-то забормотал, очки снял, протирает-протирает-протирает, вот-вот дыру сделает. Роуди морщится странно, губы кривит, некрасиво так… И я все это вижу, слышу, воспринимаю, а с другой стороны — это все будто в параллельном мире. А здесь только я один, торчу как столб, онемел, завис, и лицо твое — совсем… совсем как раньше… Морщинки те же… Складочки возле губ… Кажется, даже улыбка на губах точно такая же, легкая, надменная, скептичная. И ты, словно спишь, просто спишь… И это было так… Черт…

Он замолкает, с силой трет лицо руками и резко поднимается. Тони безмолвно смотрит, как тоненькая фигурка подходит к самом краю крыши и замирает там, судорожно вцепившись руками в растрепанные волосы.

— Думал, сдохну прямо там, — это звучит так доверчиво, так по-детски жалобно, что Тони очень хочется снова схватить мальчишку и укрыть от всего мира, но не может даже шелохнуться. — Просто от переизбытка эмоций. Не рассчитан, наверно, человеческий мозг на такое, и даже мой, с моими особенностями, все равно не рассчитан. В этих гребаных снах я так привык видеть тебя наполовину… ну… в общем, ты понял… Я и забыл, какой же ты красивый, какой… — он судорожно вздыхает, — и вот теперь не во сне, наяву — хотя я себя ущипнул, да, ну чтобы убедиться, а вдруг все же сон! — вижу такого, каким ты был, и это… Это... Короче, я в тотмомент окончательно понял, что если мне предложат душу свою взамен отдать, я заору по-дикому: «Давайте быстрее, быстрее же, ну!!!»

Тони, не в силах шевельнуться, сидит на давно нагревшемся от тела камне и отчаянно пытается не думать, чем же, мать твою, чем в своей грешной, беспутной, неприкаянной жизни он заслужил этого мальчика?! Пытается не думать и не может.

Но одно он знает точно.

Кажется, в тот, затерявшийся в беззаботной прошлой жизни, день, когда он, ослепительно улыбаясь, вошел в небольшую квартирку в Квинсе, он сорвал главный джек-пот в своей жизни.

====== Расскажи мне (часть 3) ======

Эта странная ночь длится, длится и длится. Тони позволяет себе забыться, выпустить сознание из жестких тисков повседневности и представить, что они затерялись между миров и времен, и все, что у них есть, — эта дрейфующая среди равнодушных небес крыша.

Ну и еще они сами друг у друга, конечно…

А не именно это ли однажды назвали Раем?

Питер невольно ежится и зябко обхватывает себя обеими руками, сразу становясь еще более хрупким и беззащитным. Неотрывно глядя на это тоскливым взглядом, Тони, конечно, абстрактно понимает, что это «хрупкое» создание однажды в одиночку завалило Барнса и Уилсона, выстояло против Кэпа и отшвырнуло фургон, словно спичку. Но вот конкретно сейчас ему на это настолько наплевать, что он наконец стряхивает с себя дурманящую неподвижность, быстро подходит и сграбастывает пацана в охапку. Защитить, уберечь, оградить — это вплавилось в подкорку, вросло в нервные волокна, пронизало спинной мозг.

Какую бы невероятную работу ни проделал Питер, как бы сильно он ни поражал Тони с каждым словом, как бы ошеломительно ни изменился по сравнению с тем парнишкой, что верещал: «Чувак, у тебя железная рука, вау, круто!», для Тони он навсегда останется Его Мальчиком. И нет, это не потому, что Тони не признает в нем равного себе. Давно признал, чего юлить, и не только равного. Он на полном серьезе считает парня таким талантом, который вот-вот станет круче своего наставника. Видит бог, от этой мысли он испытывает такую неукротимую радость, какую ощущал, пожалуй, лишь во время первого полета в Марке.

Но при всем при этом он всегда, может быть, даже понимая бесполезность и ненужность своих действий, будет его защищать, оберегать и охранять.

Просто потому что Тони любит его. А с любимыми людьми он не может иначе.

— Замерз? — негромко спрашивает Тони, не находя в себе сил даже удивиться глупости собственного вопроса.

Не он ли сам встраивал в костюм систему обогрева, по желанию владельца функционирующую в автоматическом режиме и не нуждающуюся в отдельных приказах для того, чтобы поддерживать комфортные условия? Но Питер так мелко дрожит, что Тони понимает: в автоматический режим Паучок систему так и не перевел и теперь расплачивается за это. Вариант, что мальчик дрожит вовсе не из-за низкой температуры окружающего воздуха, он предпочитает загнать на задворки сознания.

— Может, домой? — очень осторожно прикасается он холодными губами к краю уха и не столько видит, сколько чувствует, как тот молча кивает.

Не давая ему шансов возмутиться, он активирует броню, подхватывает не успевшего среагировать мальчишку в охапку и взлетает. Тот недовольно возится в плену железных рук, возмущенно бубнит, и Тони искренне рад, что его невольная широкая улыбка скрыта забралом шлема.

По пути он отдает Пятнице указания набрать ванну погорячее и капнуть в нее чего-нибудь расслабляющего. Им сейчас явно не помешает, причем обоим. Наверняка, были в жизни Тони часы, более тяжелые морально, но сейчас он совершенно точно в это не верит.


В ванной, отделанной в любимых Питером кремовых тонах, их милосердно окутывает благословенное тепло. По изрядно замерзшим телам моментально пускаются в оголтелый пляс миллионы мурашек. От гостеприимно пенящейся белыми шапками ванны (которая больше похожа на средних размеров бассейн) исходит насыщенный запах чего-то незнакомо-сладкого, фруктового, который хочется вдыхать полной грудью.

И, кажется, Тони впервые за всю ночь позволяет себе сделать именно это.

Сгружая Паркера на пол и не давая даже шагу ступить, одним нажатием он дезактивирует костюм Питера, довольно думая, какой же удачной была мысль продублировать кнопку свертывания костюма на спине.

— Залезай, — слегка подталкивает он его в спину, машинально цепляясь взглядом за свежий синяк справа, почти на боку, но благоразумно решает промолчать.

Даже если пацан опять влип в неприятности, сейчас не до них. Как бы жутко ни звучало, но синяком меньше, синяком больше — Тони с этим уже смирился.

Питер, видимо, тоже трезво оценив предлагаемое удовольствие, уже не спорит и сноровисто скидывает остатки одежды. А затем со сдавленным вздохом наслаждения ныряет в огромную ванну, уходя с головой под воду так, что лишь весело выскакивающие на поверхность пузыри ябедничают о его местонахождении. Тони усмехается и следует за ним буквально через пару секунд, еле удержавшись от того, чтобы не застонать гортанно от того, как же ему, черт возьми, хорошо.

Он усаживается, вылавливает мальчишку под водой за лодыжку и притягивает к себе. Магия воды и неги действует на непокорное создание удивительным образом. Тони всегда благоговеет перед зрелищем превращения самовольного и порой бесящего до стиснутых кулаков упрямца в податливого и на все согласного почти ангелочка, хоть сейчас нимб над головой повесь, честное слово. Из паутины сплести, что ли…

Он мягко заставляет Питера откинуться себе на грудь и неторопливо скользит пальцами по так и не поддающейся никакому загару коже. В этих движениях нет ничего, кроме неги и ласки. Ни единого намека на что-то большее, хотя ситуация, казалось бы, более чем располагает.

Просто Питер для него сложный феномен. Ученик, любовник и ребенок в одном лице. И нет, Тони это уже давно не пугает и не заставляет бежать к психиатру с воплями о собственной ненормальности. Наоборот, он счастлив. А если кто-то скажет, что это неправильно, когда весь мир концентрируется в одном человеке, он лишь снисходительно посоветует завидовать молча.

— Продолжишь? — почти неслышно шепчет он, разрываемый надвое противоположными чувствами.

Половина его разъяренно вопит, что хватит мучать мальчика, который и так добровольно взвалил на себя ношу, неподъемную для любого другого. Вторая, истекая едкой желчью, ненавидя саму себя, сухо парирует, что иначе никак.

И Питер согласен со второй.

— Мисс Хелен сказала, что теперь дело за нами. Чем быстрее мы придумаем, как реализовать нашу, по ее словам, «безумную затею», тем лучше. Этой же ночью мы с Роуди вылетели в Тибет. Пока до Китая в самолете добирались, вроде еще ничего было. А как оказались в этих безлюдных горах на расстоянии всего нескольких сотен километров, вот тут меня и заколотило. Полковник на меня так тревожно поглядывал, даже предлагал остаться внизу, типа, он и сам доберется. И он добрался бы, конечно, я ни капли не сомневаюсь, вот только… Вы ж понимаете, что даже полуживой, зубами цепляясь, но я все равно бы никогда не остался, а если нужно, то ползком бы дополз? И вот отыскали мы ту долину, где Стрэндж остановился в крохотной деревушке, дом его нашли, стоим за дверями, а я не могу руку поднять, чтоб ее открыть. Не могу и все тут. И вообще с места сдвинуться не могу от паники. И вдруг она сама распахивается, доктор выплывает так величественно и спокойно говорит: «Долго искали, я думал, раньше управитесь». Ах ты ж, гад, подумал я. Вот только еще не знал тогда, насколько он все же гад.

Тони недовольно морщится: зная в общих чертах, что было дальше, он понимает чувства Питера и не может сказать, что тот неправ, но и Стрэнджа он понимает тоже.

— «Давайте сразу все проясним, — заявил он. — Я понимаю ваши чувства, особенно твои, Питер». Я покраснел, наверное, сильнее, чем костюм. «И видит бог, я был бы счастлив вам помочь. Вот только это от меня не зависит». И тут я по ходу перестал воспринимать происходящее. Он вещал долго, словно через силу так, хмурился, но все равно ух как бойко! Нес какую-то ересь, что на самом деле он самый беспомощный человек на земле. Что только стережет силу, но не может ею управлять по своему усмотрению. Что дико тебя уважает, преклоняется, считает величайшим героем, все дела, но ничего не может поделать. Болтал про баланс, нестабильность материи, разрывы в пространстве…

— Это он может, — мрачно кивает Тони. — Мне хватило недолгого знакомства, чтобы понять: нахер мне это знакомство не упало.

— Ты не представляешь, как мы с мистером Джеймсом уговаривали эту магическую заразу!

— Почему? — хмыкает тот и легонько щелкает по макушке. — Очень даже представляю. Одного тебя более чем достаточно, чтобы задолбать любого, но если еще вкупе с Роудсом, то это уже оружие массового поражения.

— Вот только мистер Я-Люблю-Выпендриваться почему-то оказался к нему невосприимчив, — досадливо бурчит Питер, и Тони явственно чувствует, как тело в его руках, до этого расслабившееся в теплой воде, вновь оскорбленно напрягается и каменеет. Словно вновь переживая все те чувства, что обуревали его где-то на краю Земли.

Не нужно обладать богатым воображением, чтобы понять, что мальчик испытывал тогда. После того, как удалось исполнить почти все, так опрометчиво и безрассудно задуманное, даже то, что до сих пор встречается лишь в низкопробных фантастических романчиках, после всех страхов, надежд, огорчений, разочарований, бессонных ночей и стертых в пыль нервных клеток — после всего этого остановиться на последнем рубеже?! Когда до заветной цели, о которой даже мечтать страшно, остался всего один шаг?!

Тони твердо знает: не хотел бы он в тот момент оказаться на их месте.

— Я, наверно, там целый час распинался, просил, умолял, орал, угрожал. Глупость какая, да? Разве я могу испугать Верховного мага земли? А вот полковник, и правда, выглядел так, что я не на шутку перепугался, что он сейчас палить начнет. Так-то оно, может быть, было бы и неплохо. Мне уже и самому хотелось Стрэнджа немного поджарить. Вот только потом нам пришлось бы оживлять уже двух покойников… Простите, мистер Старк, я знаю, что вы не любите такое слышать. Но как ни крути, а вы именно покойником и были! Так вот двух покойников нам было бы уже никак не потянуть. Поэтому полковничьи веские аргументы, увы, отменялись.

Руки Тони медленно перебираются на плечи мальчика, гладят, разминают, успокаивают. Мышцы Питера напряженные, сведенные таким спазмом, словно он все еще последним усилием пытается удержаться на краю жизни сам и удержать другого человека.

Противного, самовлюбленного, невнимательного, совершенно его не заслуживающего. Но отчего-то раз и навсегда этим несносным мальчишкой выбранного и нагло присвоенного: «Вы мой, мистер Старк, примите это к сведению, смиритесь и осознайте, как вам повезло».

И да, Тони осознает. Как мало ему, оказывается, надо для счастья…

— А потом этому проклятому колдуну все это, похоже, надоело до чертиков. Он заявил: «Простите, господа, но больше мне нечего вам сказать», и взмахнул руками. Мы даже понять ничего не успели, как вдруг рухнули вниз и тут же очутились на лужайке, той, что за кленами возле Базы. «Все-таки обалденный способ передвижения, — проворчал мистер Роуди, пока вставал и отряхивался. — Лично я считаю, что колдунов пора хорошенько прищучить за то, что они скрывают от человечества этот супер-метод». А я ничего не мог. Пошевелиться не мог, ответить не мог, только стоял тупо, как болван, и никак не мог осознать, что это всё, конец. Что мы облажались в самый последний момент. Что я подвел всех, кто на нас надеялся: мисс Поттс, тетю Мэй, Хэппи, мистера Беннера, мисс Хелен… Тебя… Что ты так никогда и не узнаешь, как глупо я провалился на самой важной миссии в моей жизни. И тут же лицо твое перед глазами в той клинике. Такое красивое, такое спокойное, словно ты только и ждешь, когда разбудят. А никто не разбудит… и вот тут я заплакал. После битвы с Таносом ни разу не ревел. Орал, истерил, на стены бросался, но не плакал. А тут сижу на земле, и слезы текут по лицу, тихо так, медленно, но беспрерывно. Чувствую себя распоследней девчонкой, и мне так пофиг на это… И тут мистер Роуди кладет мне руку на плечо, кряхтит и говорит, глухо так, чувствуется, что сам еле терпит: «Знаешь, Пит, я не мастер речи говорить, но одно скажу. Никогда я Тони не завидовал. Ни миллионам его, ни толпам женщин, ни мозгам гениальным, ничему… А, не, вру, костюму вот завидовал, когда впервые увидел. Но это единственное, слово солдата! Больше ничему и никогда… А вот сегодня позавидовал, хоть это и жутко звучит. Тому что его, засранца и эгоиста, вот так любят. Честно скажу, пацан, я когда про вас узнал, в ужасе был. Думал, этого только не хватало в списке его грехов. Сколько мы с ним ругались из-за этого, ух! А вот сейчас смотрю на тебя и готов признать, что я ошибался. Кажется, ты в самом деле именно тот, кто ему нужен. До сих пор не понимаю, правда, зачем тебе это, с твоими-то мозгами и способностями, но это уж ты сам решай. Так что, давай, Пит, вытирай нос и пошли домой. Думать, что дальше делать». Я от шока даже реветь перестал. И вдруг подумал, какие же удивительные люди тебя окружают. И как же сильно они тебя любят.

Тони сам от этого в шоке, если честно. Когда он более или менее пришел в себя — не физически, в этом смысле все катилось как по маслу, а морально — первым его ощущением было всепоглощающее изумление.

Они провернули вот это ради него?!

Не ради его денег, его возможностей, его комфорта, а просто — ради того, чтобы он снова был с ними? Снова язвил, насмехался, отталкивал, ерничал, обижал.

Иногда он даже думает, что ради этого осознания и умереть не жалко. Но, разумеется, только при условии, что рядом есть вот они. Которые, гады бессердечные, не дают ему сдохнуть окончательно.

Питер — неуемная непоседа! — вновь копошится, задевает Тони острыми локтями и коленками, пытается перепачканной в пене рукой стереть ее же пятна с носа и, естественно, измазывается еще больше. Досадливо ворчит под тихий смешок Тони и с обиженным «Ах так!» находит самое лучшее на взгляд обоих решение проблемы: вытирает белый нос о щеку своего язвительного любовника.

От такого простого, такого искреннего в своей непосредственности движения сердце Тони объявляет забастовку и отказывается биться, объявив: «Прости, чувак, не до твоих физиологических нужд сейчас, надо в себя как-то прийти!».

Тони решает, что нахер ему какое-то капризное сердце — Питер с этой ролью справится не хуже.

Руки понимают, что мозг и разум — обычно гениальные, пока это не касается одного карапуза, ведь тот эту гениальность нейтрализует одним прикосновением — сейчас в отключке. Руки берут бразды правления на себя. Ловят наглого любителя чистоты за талию, подтаскивают поближе и мягко гладят по ставшей в воде совершенно шелковистой коже.

— Я похож на приспособление для вытирания? — нарочито сурово осведомляется Тони, пытаясь этим образумить обнаглевшее сердце.

— Ты похож на приспособление для… — Питер задумывается на миг, и тут же его отчищенная мордашка озаряется довольной улыбкой: — Для всего.

Для всего.

Для вытирания, для обнимания, для ругани, для радости, для пощечин, для поцелуев, для слез, для счастья, для помощи, для скандалов, для защиты, для поучений, для поддержки…

Ну и для любви, конечно, тоже, а как же иначе, без нее комплект неполный.

— Ну вооот… — тянет он, наконец, найдя удобное положение и бессовестно игнорируя тот факт, что этими признаниями скоро доведет до инфаркта свое «приспособление для всего». — Мистер Роуди меня как-то удивительно быстро в порядок привел. Затащил в свою комнату и всучил бутылку пива.

— Чего?! — роняет челюсть Тони, на миг решивший, что слух тоже уподобился сердцу и свалил в отпуск.

— Ага, — усердно кивает Питер, очень довольный произведенным впечатлением. — Я на него так же выпучился. А он только рукой махнул: «Бери, пока даю. Тебе сейчас надо». Помолчал и добавил, обрывисто так: «Как-то мы упустили тот момент, когда ты стал совсем взрослым, парень. И даже похер, сколько там тебе лет по документам». Ну и вот… Посидели мы с ним. Конечно, я не особо что-то почувствовал, с моим метаболизмом гребаным. Но малость попустило, да. А мистера Джеймса и вообще проняло. Он мне столько тогда про тебя рассказал…

Его тон становится таким загадочно веселым, что Тони боится даже предполагать, чего такого забавного старый вояка мог рассказать пацану. Он очень надеется, что любимое ирландское пиво не вышибло мозги Роуди полностью. Как-то не хочется, чтобы самые компрометирующие моменты, типа пари на то, что он трахнет десять шлюх за ночь, или танцев в костюме розового кролика, стали известны этому, несмотря ни на что, совершенно светлому мальчишке. Но после новости о совместной пьянке Пита и Роудса Тони уже ничему не удивится.

— Про двенадцать моделей «Максим», например, — важно сообщает Питер, явно наслаждаясь редким зрелищем смущенного Старка, — про вечеринку в Марке, на которой ты всем желающим демонстрировал…

— Эй! — вскидывается оскорбленный Тони, — Я тогда вообще-то помирать собирался от отравления палладием! Мне всё можно было!

— А я и не спорю, — Питер шаловливо чмокает его в кончик носа, вовсю забавляясь. – Я просто рассказываю. А еще про то, как он у тебя костюм спер, тебя победил и удрал.

— Нифига не победил! — возмущению Тони нет предела. — Я сам его отпустил, не убивать же было лучшего друга, пусть он и воришка недоделанный!

— Ну да, ну да, я так и понял. То-то ты на нем жениться собирался, если вы Альтрона победите!

— Боже… — Тони почти стонет и еле побеждает желание драматично схватиться за голову. — Напомни мне вышвырнуть все запасы спиртного из его комнаты и написать для Пятницы протокол «Пиво-зло!».

— Не надо, — голос Питера неуловимо меняется, веселые нотки в нем вмиг стираются, растворяются в этой самой воде и тают в белой пене. — Я не знаю, как бы я тогда, тем вечером… Если бы не мистер Джеймс. Я тогда слушал вот все эти байки, где-то грустил, где-то ржал, как чокнутый, чуть не до слез. И окончательно понимал, что нет уж, никакому Стрэнджу меня не остановить. Если ты вот через все это… Через Афганистан, бомбу в груди, Стейна, портал Читаури, Заковию… То разве бы стоил я тебя, сдавшись при первом же препятствии?!

Он его сегодня точно доведет…

Тони стискивает его так, что больно самому, и утыкается дрожащими губами в мокрую и пахнущую тропической сладостью макушку.

— Ребенок… — только и удается протолкнуть через скрученное спазмом горло. — Ребенок ты мой…

Супергерой, прошедший через шеренги врагов, победивший время и смерть, скончается в собственной ванной в объятиях юного возлюбленного от разрыва сердца.

Смешно, иронично и романтично одновременно. Даже не известно, что из этого хуже.

— На следующий же день, с самого раннего утра, даже не дождавшись, пока полковник проснется, я снова поперся в аэропорт и рванул в этот драный Тибет. Ведь из слов Стрэнджа было ясно, что он может это сделать, просто выкобенивается. Добрался быстро, благо, дорога была уже знакомая… В обратный портал провалился еще быстрее, — ухмыляется он и потягивается всем телом, — Мистер Маг даже не соизволил мне ни слова сказать. «Ладно, — думаю, — мы еще посмотрим, кто упрямее!». А у самого злость такая, знаешь, хорошая, боевая, веселая! Позвонил Мэй, сказал, что придется уехать на недельку, а может, дольше. Прям сквозь трубку ощущалось, как она хотела завалить меня вопросами, но промолчала и сказала только, что будет очень меня ждать и что очень-очень желает мне удачи. Я чуть не заплакал снова, прикиньте? Уже не от обиды, а от того, как же я ее люблю… Потом нашел мистера Джеймса, ему в общих чертах обрисовал картину, сказал, что решил колдуна все-таки довести, и попросил всем передать, чтобы не искали. И снова махнул на уже знакомый рейс. Пятнадцать часов на самолете, два по горам. Мгновение на падение в портале… И так — четыре раза.

— Четыре?! — Тони не сдерживается от пораженного вздоха. — Ты вообще на что надеялся-то?!

— Мне жуть как интересно было, когда же ему надоест, — спокойно пожимает тот плечами. — Оказалось, на пятый раз. Я уже приготовился к привычному падению, и вдруг ничего не происходит. Стрэндж сидит на крыльце и смотрит на меня, задумчиво, устало так. Губы подрагивают, вроде как усмехнуться хочет. Но что-то плохо это выходит. Говорит: «Не знал, что пауки такие назойливые». «А меня необычный паук укусил, радиоактивный, и похоже, на всю паучью башку отмороженный, — вроде хочу отвечать спокойно, а чувствую, как меня несет просто. — Вот и я весь в него, такой же чокнутый». «И как мне с тобой разговаривать, юный упертый паучок, если ты простую человеческую речь наотрез отказываешься воспринимать?». «А со мной и не надо разговаривать — отвечаю, — вы только пальцами щелкните, ну или как там у вас, чародеев, принято, и я мигом свалю. Мы, пауки, вообще животинки мирные». «Как скажешь», — усмехнулся-таки, щелкнул — и я снова на нашей родной полянке за Базой. Вот же ты сука, думаю!

— Эээ, малыш! — Тони, пусть и захвачен повествованием так, что жадно впитывает каждое слово, но не может не отреагировать на такое возмутительное нарушение. — Не хочу косплеить дражайшего Мистера Зад Америки, но так и тянет повторить нетленное «Не выражаться!»

— Да ладно вам! Если бы вы слышали, как мы с доктором Беннером в лаборатории разговаривали, когда безуспешно бились над воссозданием машины времени, или с тем же полковником, пока по горам плутали, то сразу бы поняли, что это ваше «не выражаться» вообще неактуально.

— Даже страшно представить, как много я упустил.

— Упустили бы еще больше, если бы я вновь не психанул и не решил изменить путь поисков. Послал Стрэнджа с его вычурными речами куда подальше и с головой ушел в вопросы воскрешения мертвецов. Начиная с записей древнеегипетских жрецов, заканчивая исследованиями по некромантии уже в наши дни.

На сей раз даже Тони не находит, что сказать, и только машинально отодвинувшись, чтобы видеть выражение лица Питера, потрясенно взирает на него. В голове хаотично скачут мысли про сумасшествие, про отчаяние бедного ребенка, про восставших зомби, но их всех властно стирает вдруг вспыхнувшая одна-единственная.

Про то, что он-то, как ни крути, сейчас жив-здоров. Вот только теперь нет никакой уверенности, что он все еще реально хочет узнать окончание этой истории.

— Ну давайте, — милостиво разрешает Питер, словно для пущего контраста с только что произнесенными словами совершенно по-детски увлеченно шлепая ладошками по пенным пикам, — говорите. Что антинаучно, что бред, что я с ума сошел, раз обратился к глупым сказкам. А я отвечу, что скажи мне кто-то пару лет назад про магов с порталами, про психов, уничтоживших пол-вселенной и про путешествия во времени, я бы им выдал то же самое про бред и сказки. Так что, мистер Старк, из всей этой катавасии я вынес одно. Ничего невозможного нет. Для того, кто хочет этого больше всего на свете.

Тони смотрит в эти вдруг ставшие такими печальными в своей преждевременной мудрости глаза и понимает, что все, это перебор. Ему нужна перезагрузка.

Он уходит с головой под воду и не выныривает до тех пор, пока в груди не начинает колоть, а в голове шуметь. Одним движением он приближается к борту и, легко подтянувшись, усаживается на предусмотрительно подогретый автоматикой кафель.

— Все, вылезаем, — он коротко машет рукой усмехающемуся Паучку, невольно залипая на белом клочке пены, гордо красующемся на худом плече, — пошли в спальню. Валяться на кровати, наслаждаться бездельем и следовать методике Роудса с пивом. Раз она так хорошо сработала.

От алкоголя Питер все же отказывается, взамен вытребовав ведерко мороженого, и теперь увлеченно его поедает, валяясь на животе на кровати, болтая ногами и загребая ложкой огромные кусочки.

Тони, устроившись рядом на подушках, медленно потягивает пиво и, не отрываясь, смотрит на эту очаровательную картину, от которой все его родительские инстинкты орут от умиления. Вот только слишком разительно то, что он видит, контрастирует с тем, что он слышит.

— На самом деле, — с невыносимо умным видом рассуждает Питер в промежутке между двумя ложками мороженого, — во всех этих историях, конечно, девяносто девять процентов бреда, суеверий и подсознательных страхов, которые нашли вот такое воплощение. Я столько всего про это прочел, что теперь на земле мало таких специалистов по истории идеи воскрешения, как я. И да, я быстро пришел к выводу, что, увы, все эти истории про зомби, вуду, вампиров... Ну хрень же, что спорить. А вот некромантия… Ооо, ты просто не представляешь, сколько там интересного и интригующего можно нарыть, если копнуть поглубже!

Тони явственно чувствует, как похолодело сразу везде. Начиная от пяток и кончая волосами. Да-да, раньше он не знал, что и волосы холодеть могут. Ужас — вообще штука, открывающая глаза на многое.

— Только не говори, что… — кое-как выдавливает он и запинается, не находя слов, чтобы выразить совершенно кошмарную мысль, от которой волосы не то что похолодели, а, кажется, приготовились дружно спрыгнуть с головы и умчаться вдаль с истеричными воплями.

— Нууу… — Питер мнется, рассеянно вертит в руках пустую ложку, притягивает к себе ведерко, с надеждой заглядывает в него, огорченно поднимает на Тони грустные глаза и, шмыгнув носом, печально спрашивает: — А больше точно нет?

— Питер!!!

Одному богу ведомо, каким чудом Тони сдерживается от выплеска отборной ругани. Он тут пытается не свалиться в истерику от того, что, похоже, сейчас окажется результатом неких чернокнижных ритуалов, а эта мелкая сволочь настолько уверовала в свою безнаказанность, что очевидно издевается и напрашивается на отменную порку!

Названная сволочь еще пару минут изучает его взглядом, в глубине которого вспыхивают мини-взрывы веселья, видимо, прикидывая, где же грань терпения Тони, пока не решает сжалиться наконец.

— Да расслабься ты… Конечно, было бы забавно засунуть твое тело в полночь в глухом лесу в нарисованную моей кровью на голой земле пентаграмму, произнести длинное и нихрена не понятное заклинание и посмотреть, что из этого выйдет. Наверно, круто было бы! Прикинь, ты бы стал тогда моим рабом и исполнял бы каждое мое желание! Но, увы, — Питер так разочарованно вздыхает, что Тони на миг ему даже сочувствует, — как только я принялся рассчитывать, сколько моей крови нужно, и смогу ли я с учетом моей мутации после этого сразу же нормально функционировать или придется отдохнуть хоть пару часиков, как вдруг что-то засверкало и позади меня нарисовался Мистер Маг собственной персоной. Я чуть не заржал: и стоило за ним столько бегать, спутники взламывать, по горам скакать не хуже горных козлов. Или баранов? Кто там по горам носится? Как только запахло жареным, сам явился не запылился и смотрит так, словно я его вконец замучал. «Ты не отступишься, да?» — спрашивает не то язвительно, не то обреченно, и не поймешь даже. Я хмыкнул только: а что, сразу не понятно было?! Я вроде по-человечески говорил, не по-паучьи. «Ты даже не понимаешь, в какие опасные игры пытаешься играть, мальчишка!». «Очень даже понимаю, мистер Стрэндж, — отвечаю, а сам опять кипеть начинаю, — но вы сами меня к этому толкнули. Так что не мешайтесь, пожалуйста. Если остановите меня сейчас, я все равно это сделаю позже, вы же уже это поняли». Он молчал так долго, что я всерьез испугался, что на него от возмущения какой-нибудь магический столбняк напал. Кто их, колдунов, знает… И тут он отмер и говорит: «Если во Вселенной после всего этого начнет твориться необъяснимая херня, я отправлю разбираться с ней тебя и твою Спящую красавицу, а сам умою руки, понял меня?!». Я в первую секунду не догнал, что он имеет в виду. А потом… Смотрю на него во все глаза, рот разинул, ни вздохнуть, ни слова выдавить… А он меня за руку как дернет, и мы — раз! — и в клинике мисс Хелен, прямиком в ее кабинете. Стою, как истукан, и думаю, сплю я или нет. А он уже с ней говорит, что-то втолковывает на ее языке, руками машет. Она отвечает торопливо, кивает, указывает куда-то. А я стою… И одна мысль. «Неужели? Неужели? Неужели???». Мне потом только сказали, что я, оказывается, сообщение послал полковнику, что мы с доктором в Корее, тот уже всех на ноги поднял. А я этого не помню. Ничего. Не помню, как к палате меня привели, как я под дверями на полу сидел, словно щенок, пока Стрэндж внутри был, как на всех смотрел, словно безумный, и ни на один вопрос не отвечал. Мне все это медсестра потом рассказала, Су Лим, хорошая такая. А я первое, что помню, это звук, с которым дверь открылась. А второе, как Стрэндж мне руку на голову положил. Я же так и сидел, шевельнуться не мог. А он неожиданно мне волосы поворошил, так по-доброму, так ласково… Правда, тут же руку убрал и говорит, вроде как сухо. Но я-то прямо чувствую уже, что притворяется только: «Все, сейчас спит. Скоро проснется. Можешь зайти, если хочешь присутствовать при этом». И вот тут я заплакал второй раз. Сижу, слезы размазываю, встать не могу, внутри вообще не понимаю, что творится. И так на себя обидно стало! Столько всего пройти, а теперь не могу последний шаг делать. Вот сейчас ты проснешься, а меня при этом нет!.. Сейчас смотрю назад и так смешно от себя, нашел из-за чего переживать… А тогда действительно вот это самым несправедливым казалось! Доктор тоже на меня смотрит-смотрит, ждет, а я… И тогда он фыркнул: «Сиди уж, герой!», махнул рукой — и я в палате, торчу возле стола в кресле. А на кровати ты… И рука твоя вдруг вздрогнула…

Он резко замолкает, рывком встает, при этом ненароком зацепив ногой давно позабытое ведерко, с шумом скатившееся на пол. Сдергивает с кровати невесомое одеяло, нервно кутается в него и медленно подходит к огромному окну, утыкаясь лбом в стекло.

Тони отлично понимает все, что он сейчас услышал. Он тоже не может встать и не может шевельнуться. Прийти в себя помогает лишь режущая боль в ладонях от впившихся ногтей.

И тут же по глазам бьет никогда не виденная им, но вдруг так ярко представившаяся картина.

Его мальчик, одинокий, перепуганный, растерянный, сжавшийся в пустом коридоре в комочек, потерявший почти всё… Но все равно отчаянно, безумно, бесконечно смелый.

Тот самый мальчик, бездонные глаза которого осветили всю комнату, когда он, казалось, всего лишь миг назад сдавшийся под натиском нечеловеческой боли, вновь пришел в себя.

И это видение разрывает путы, сковавшие тело. Он в долю секунды оказывается рядом, сгребает его в объятия, сжимает вздрагивающие плечи и шепчет:

— Все, малыш, все… Все закончилось… Слышишь? Я здесь, потому что ты — молодец. Ты справился. Ты сделал то, чего никто бы не смог. Слышишь?..

Хочется сказать так много, что не получается почти ничего. Но одно он сказать просто обязан.

— Я никогда тебя не оставлю, больше никогда, верь мне. Люблю тебя, слышишь, Питер?

И в медленно поднявшихся на него влажных огромных глазах он видит, что ему верят. На него надеются. Его любят.

Он знает точно: чудеса случаются.


— А я сказал, что мы поедем на Ямайку!

— Сдалась вам эта Ямайка, повторяю в сотый раз: Мадагаскар круче!

— Чем?! Пингвинами, что ли?!

— Хотя бы! Всю жизнь мечтал услышать «Улыбаемся и машем» из первых уст.

— А я хочу ямайский ром!

— Закажите, в чем проблема? Уже к вечеру будет стоять на столе, а при желании наливать вам его будет полуголая туземка.

— Ого! Я слышу нотки ревности?!

— Еще чего! Не дождетесь.

— Вот и договорились. А пока мы с туземкой будем дегустировать ром, закажу тебе пингвинов. Чтобы не скучал. Согласись, что это будет вполне справедливо. Улыбаться и махать нам с туземкой будете вместе. Они тебя научат.

— …

— …

— Может, хватит? Мне надоело молчать.

— Сами начали. Как ребенок, честное слово.

— Так. Тони, ты спокоен, ты спокоен, ты спокоен, блять!

— Будете так неприлично ругаться, сэр, я мистеру Роджерсу нажалуюсь, что вы меня плохому учите!

— Так!.. Пятница!!!

— Слушаю, босс?

— Немедленно карту мира мне, огромную!.. Иди сюда, восьмилапое чудище, и тычь пальцем. Быстро! Наугад! Куда попадешь, туда и поедем. Не глядя!

— О! А если попаду в океан?

— Значит, будешь тыкать до тех пор, пока не попадешь в сушу. Если не хочешь дрейфовать неделю на плоту. Высокотехнологичном, но все же.

— Уговорили. Так, сейчас…

— Ну???

— Не торопите! Дайте настроиться!

— Питер, ты не навороченный гаджет! Зачем тебе настраиваться?! У тебя стоят и вполне сносно функционируют заводские настройки!

— В очередной раз проигнорирую ваши неуместные шуточки. Так… Все! Пятница, ну что?!

— Удачный выбор, Питер. Остров Матаиду, расположенный на Хувадху-атолле, — это один из необитаемых островов, входящих в Мальдивский архипелаг, но при этом он отлично приспособлен для уединенного отдыха.

— Ого! Должен признать, я впечатлен, малыш.

— Снова малыш? А как же восьмилапое чудище?

— Иди сюда, чудище… Если подумать, какая разница — чудище, малыш, мелочь, карапуз, бестолочь, — если оно всё любимое, правда?

— … Правда. А если любящее — тем более.

И это действительно — правда.

====== Когда ты скажешь “Да” ======

Комментарий к Когда ты скажешь “Да” Очередное ничто и ни о чем(((

Мне просто это нужно было после фильма. Он мне вообще не зашел от слова “совсем”, а потому в моем мире ничего этого, разумеется, не было

Светящиеся стрелки часов укоризненно сообщают, что рассвет не за горами, а Тони всё никак не может уснуть.

Бессонница в последнее время все чаще прокрадывается в их постель незваным гостем. По молодости Тони в жажде новизны не гнушался тройничков, но это давно в прошлом. Отныне единственный, кого он готов видеть в своей огромной постели, — некто Питер Бенджамин Паркер. Но бессоннице на это откровенно наплевать.

Тони работает до изнеможения, ложится — вернее, падает — в постель лишь тогда, когда глаза слипаются, словно намазанные Питовой паутиной, да он даже по вечерам кофе не пьет! Все без толку — стоит только голове коснуться подушки, как вожделенное блаженство небытия куда-то сбегает, оставляя его на растерзание хищной бессоннице.

Тони крутится с боку на бок и пытается лежать неподвижно, считает атомы и вспоминает детские колыбельные, греет об Питера спину и обнимает его, подтыкая сбоку одеяло — бесполезно, сна нет. Есть посапывающий Питер, равнодушная Луна, раздосадованный Тони и его увесисто перекатывающиеся в голове, подобно булыжникам, мысли.

Их много, самых разных: радостных, печальных, довольных, разочарованных — Тони не против любых, привык уже. У него лишь одно желание — лишь бы не затесалась среди них пустынная оранжевая планетка с гордым названием, словно вышедшим из древнегреческих мифов. Но не думать о Титане сродни пресловутому «не думать о белой обезьяне». Рано или поздно он сам или пять лет, прожитых под его безжизненным светом, скальпелем безжалостного хирурга вскроют его многострадальную черепушку, облепят мозг и начнут свою бесконечную песню: «А помнишь, как…?».

Начнут. Обязательно. Но, кажется, не сегодня.

Потому что рядом слышится глухой стон и неясное бормотание, а затем Питер так резко поворачивается, что заезжает на удивление напряженной рукой ему прямо в лицо.

Тони машинально трет ушибленную щеку — нечеловеческую силу Питера никто не отменял, — пару мгновений еще колеблется, но когда стон становится подозрительно похож на плач, хватает Питера за плечо и мягко, но решительно трясет.

— Питер… Проснись, малыш. Эй… Давай-давай, это просто сон, слышишь.

Он знает, что делать. Увы, знает. Пришлось узнать.

Первое время после возвращения Тони (как они все деликатно это называли) кошмары мучали Питера слишком часто. Почти каждую ночь, ложась в постель и прижимаясь губами к влажной после душа макушке, Тони, атеист до мозга костей Тони, истово молил сам не зная кого, чтобы не пришлось просыпаться от звука всхлипываний и метаний на соседней половине кровати. Но если это все же случалось, то лучшим, а может, и единственным средством были крепкие объятия, стакан теплого молока с медом и тихое бормотание всякой чуши на ухо. Тони не знал, то ли плакать, то ли смеяться от того, что самым действенным развлечением оказалась теория доказательств и ее разновидности. Обычно после этого мальчик засыпал как младенец и спал спокойным сном до утра.

Вот только за последнюю пару месяцев кошмары ни разу их не посещали, и Тони только-только начал расслабляться, как вот, пожалуйста… Кажется, теория доказательств по ним соскучилась.

К счастью, Питер быстро приходит в себя, лишь пару секунд смотрит на Тони расфокусированным взглядом, от которого тому хочется зажмуриться до огненных кругов перед глазами, а еще лучше спрятаться под подушку. Да, Железный человек тоже умеет бояться. Не знали? Сюрприииз!

Но Питер не позволяет ему совершить этот акт унизительной капитуляции и лихорадочно прижимается, хватая за шею так, что захваченный врасплох Тони всерьез задумывается: способен ли Паучок его задушить, и если да, то как скоро он это заметит.

— Все, малыш, все, — сипит он, — просто сон, ты же знаешь. Наверно, опять объелся перед сном, вот и мерещатся невинно уничтоженные продукты.

— Если бы… — наконец подает голос Питер, ничуть не ослабляя хватки. — Месть бисквита и шоколада я бы как-нибудь пережил.

— Значит, нам в компанию к ним срочно нужно молоко, не находишь? Им определенно не хватает кого-то третьего.

Господи, какую же чушь он несет! Самому от себя тошно, но Питер, хвала всем богам, наконец издает смешок и слегка разжимает, кажется, до этого сведенные судорогой руки.

— Пятница, — негромко окликает Тони.

Неутомимая помощница тут же рапортует о том, что все уже готово, и верный Дубина со стаканом молока топчется за дверями, только и ожидая разрешения войти.

Скоро напоенный молоком и расслабившийся Питер снова укутан в одеяло, уложен на подушку Тони и прижат к нему так, что их носы соприкасаются. Тони щекотно от его тихого дыхания, но он скорее сдохнет, чем отодвинется.

Потому что теперь ему предстоит самое сложное, и они оба слишком хорошо знают это.

— Эй, — тихо зовет он, — что там было?

Питер молчит так долго, что кто-то другой на месте Тони решил бы, что он уснул. Но вот именно поэтому на месте Тони именно он сам, а не кто-то другой.

— Да гадость всякая, — наконец нехотя отзывается он. — Как обычно. Мешанина… Ты в клинике, половинчатый. В смысле совсем половинчатый, словно отпилили… Стрэндж, гад, хихикает, как девчонка… Самолет почему-то вместо того, чтобы лететь в Тибет, разворачивается и летит на Северный полюс искать Капитана в его льдах. Я ору, что нам не туда надо, а никто не слушает. Все сидят, смотрят в иллюминаторы и головами кивают, как болванчики, равномерно так, одновременно, жуть… А потом вообще трэш какой-то пошел: ночь, кладбище, могила, типа твоя. И вдруг ты из-под Земли вылезаешь. И видок у тебя такой, что… Вот правда, половинчатым ты в клинике лучше выглядел…

— Блять, — не выдерживает Тони и притискивает к себе, вцепляется в мальчишку так, что недавняя хватка того смотрится детским потугами.

— Ой, — выдыхает тот, — отпусти, я жить хочу!

— Неа, не отпущу, никуда не отпущу, — Тони шепчет это так тихо, что даже Питеру с его слухом, наверно, сложно разобрать.

Но по тому как расплываются в улыбке губы, что сейчас вплавлены в его грудь, понятно, что все же расслышал.

Питер все же долго не выдерживает, брыкается, самую малость позволяет себе использовать свои силы и отодвигается совсем чуть-чуть. Просто чтобы было чем дышать. Конечно, Питер Паркер буквально дышит Тони Старком, но иногда не откажется и от банального кислорода.

— И я вдруг подумал, — тяжелый шепот кромсает ставшую почти уютной тишину на разваливающиеся ошметки, — а что бы я стал делать, если бы у меня ничего не вышло.

Тони бы бессовестно соврал, если бы сказал, что сам об этом ни разу не задумывался. Не о себе, нет, ему-то что… Небытие милосердно и даже не требует платы за свои услуги, а вот каково бы пришлось и без того измочаленному мальчишке, Тони даже и представлять не пытается. Он бы никогда в жизни (в этой или любой другой) не начал этого разговора, но Питер, с его болезненной ломкостью в голосе, явно сам этого хочет. А неосознанное кредо Тони с некоторых пор — исполнять любые желания Питера.

— И что? — выдыхает он рвано, машинально поглаживая напряженные затылок и шею.

— А черт его знает, — Питер пожимает плечами. — Я так и не смог понять, представляешь? Ну вот просто… Вот ты бы что делал, если бы не смог вернуть пропавших?

— Пытался бы, снова и снова, — почти удивленно отвечает Тони: в чем смысл спрашивать очевидное?

— Вооот! — довольно тянет мальчишка. — Но если бы спустя много лет понял, чтонадежды больше нет?

Тони лишь на миг пытается представить это и наяву чувствует, как физически ощутимо сдавило виски от одной только мысли о возможности своего краха.

Ему никогда не забыть те пять лет, что он не жил — существовал, функционировал, изобретал, думал — но не жил. И если бы вдруг выяснилось, что эта не-жизнь — отныне все, на что он может рассчитывать до конца дней своих, то, пожалуй, он бы тут же вышел в окно. Не вызвав Марк, да.

— Вот и я не знаю что, — правильно истолковывает затянувшуюся паузу Питер. — Одно понимаю: жить так, как прежде, уже никогда бы не получилось. Продолжать ходить в школу, переживать из-за плохих отметок или заваленных контрольных, думать, в чем пойти на бал или как кадрить девчонок? Серьезно?!

Эти действительно бессмысленные предположения пронизаны настолько непривычным для Питера презрением, что Тони ограничивается не менее брезгливым хмыканием.

Конечно.

Разве смог бы Питер жить, делать вид, что жизнь идет своим чередом, и нелепо пытаться этому соответствовать после всего, что было? Разве они оба смогли бы?!

Нет. И никогда уже не смогут. Потому что слишком глубоко проникли друг в друга, сплелись телами, душами, хромосомами и атомами. Даже если бы и захотели разъединиться, уже не смогут, ведь половина одного навеки останется в другом. Не изъять, не разделить, не развести. Поэтому и не захотят никогда, если быть до конца откровенным.

Кто-то где-то, рисующий судьбы, однажды немало повеселился, обозначая их такое странное, такое фантасмагоричное будущее. Но, осторожно касаясь губами почему-то мокрой скулы, Тони думает, что готов упасть этому ублюдку в ноги.

— О, я сейчас еще знаешь, что вспомнил из сна? — Питер так вскидывается и взмахивает рукой, что одеяло чуть не слетает на пол.

— Ребенок, — шумно негодует Тони, — давай ты будешь несколько более сдержанно меня посвящать в плоды твоей мозговой деятельности. Я вообще-то тепло люблю!

— Ты сейчас сам офигеешь, когда услышишь! — взбудораженно обещает Питер и в нетерпении усаживается на кровати по-турецки.

— Удиви меня, — скептично изгибает он бровь. — Женился на Мишель, обзавелся домиком с белым заборчиком и родил пятнадцать детей?

— Хуже!

— Женился на Неде и родил двадцать пять детей?!

— Да лучше бы это…

Вздох Питера такой горестный, что даже весьма своеобразное и непрошибаемое чувство юмора Тони признает свое поражение и отказывается ему служить.

— Ты меня пугаешь, что может быть хуже? Женился на Пятнице и породил целую армию андроидов, устроивших восстание машин?

— Вам, мистер Старк, прямая дорога в сценаристы Голливуда. Там такие дурацкие идеи порой идут на «ура». Будете иметь успех, «Оскара» отхватите. В благодарственной речи не забудьте меня упомянуть.

Тони на миг представляет себя на сцене приснопамятного «Долби»*, в эпицентре жадного внимания миллионов людей на планете, двумя руками стиснувшего смешную статуэтку и напыщенно-счастливым голосом благодарящего всех своих родственников до восемнадцатого колена за то, что он имеет честь сейчас торчать, как дурак, на этой сцене. А в конце в двух словах небрежно упоминающего некоего Паркера за то, что тот случайно подарил идею, которая и стала основой его сегодняшнего успеха. А, ну и еще кое-что сделал по мелочи. Жизнь, там, спас, наполнил ее смыслом, заставил что-то понять про счастье, все такое…

— Уговорил, — решительно кивает он, — когда получим «Оскар», уделю тебе пять секунд.

— Десять, — моментально парирует Питер, шлепая по одеялу, что, судя по всему, должно означать, как он возмущен.

— Семь, — столь же жестко отрезает Тони, — и то лишь в том случае, если ты прекратишь трахать мои мозги и подаришь свою необычайную историю.

— Ладно, — Питер объявляет перемирие, — помнишь, ты рассказывал, как хочешь усовершенствовать свои очки и добавить Пятнице новые возможности? Ну, спутники, общее руководство, вооружение, боевые дроны, единый центр управления, все дела?

— И?

— Так вот, мне приснилось, что ты их доделал… И когда, ну это… не вернулся, то мне их оставил.

— Конечно, тебе, — непонятливо пожимает он плечами, — это вроде само собой подразумевается. Кому еще я могу настолько доверять?

— А я, знаешь, что с ними сделал?

— Захватил-таки со своими детьми от Пятницы мировое господство?

— Лучше бы так, хоть не обидно бы было. Я, блин, их радостно всучил какому-то шарлатану, которого знал пару дней! Представляешь?!

Тони требуется пара секунд, чтобы переварить это крайне неожиданное заявление. Действительно: лучше бы мировое господство.

Ему самому смешно, что он так реагирует на всего лишь сон, неосознанные видения, неподвластные разуму. Но при мысли, что его Питер своими руками пусть и во сне, может отдать ключ ко всем его технологиям какому-то левому мужику (которого Тони уже ненавидит всей душой), его охватывает что-то, в чем без труда распознается злость и ревность.

— А зачем, позволь узнать, ты это сделал?

— Если бы я сам понимал! Плохо сон помню. Да и потом, ты же знаешь, как это бывает. Во сне все кажется логично и правильно, а проснешься, и выходит ерунда ерундой. Вот и тут так же. Видать, вообще сдурел после твоей смерти. Вроде счел себя недостойным, думал, что не справлюсь.

— Ага, а какой-то хрен с горы, которого ты знать не знаешь, достоин и, конечно, справится со всей мощью моей системы в разы лучше, — если бы яд, которым буквально сочится голос, мог проникать в тело, Питер бы умер уже раз десять. Минимум.

— Я ж говорю, херня полная. Сам в ужасе от своего дебильного поведения… Как мне такое вообще могло присниться?!

Мальчик так явно расстроен бредовым поведением своего альтер-эго, худенькие плечи так щемяще поникли, что совершенно алогичная злость Тони испаряется как облачко под палящими лучами.

— Ладно, карапуз, выбрось эту чушь из головы. Мы же с тобой оба понимаем, что ты так поступить в принципе не можешь. Иначе это будешь уже не ты, а какая-то неудачная пародия на тебя, ужасно написанная и исполненная причем… Лучше иди сюда.

Он приглашающе откидывает одеяло, и все еще очевидно насупленный пацан, ни секунды не медля, ныряет к нему в объятия, утыкается носом в плечо, обхватывает за шею и протяжно выдыхает. Тони невольно усмехается при мысли, что сегодня его все-таки немного придушат, но он, черт с ним, не против.

— Похоже, Питер, — неожиданно стукнувшая по макушке идея настолько ему нравится, что он не медлит ни секунды, чтобы ею поделиться, — мне надо быть к тебе еще ближе, чтобы тщательнее за тобой приглядывать. Если ты способен на столь непредсказуемые выкрутасы, кто-то должен тебя от них уберечь.

— Еще ближе? — глухо звучит откуда-то снизу с таким недоверием, что Тони едва не смеется. — Сами-то поняли, что сказали? А ничего, что ближе уже просто невозможно?

— Возможно. Если ты все же примешь то мое предложение, что я тебе сделал в последний раз на Матаиду.

Питер так ощутимо замирает, что Тони испытывает нестерпимое желание его потрясти. Просто убедиться, что Паучок не склеил свои паучьи лапки от шока.

— Эй, ты живой? — наконец не выдерживает он. — Я не собираюсь становиться вдовцом, так и не став мужем.

Молчание Питера настолько долгое и настолько выразительное, что Тони невольно начинает чувствовать себя юнцом, впервые пригласившим приглянувшуюся девушку на свидание и до трясучки боящимся ответа. Любого, причем.

— Так вы не шутили?

Дар речи наконец возвращается к Питеру, пусть и не в полном объеме: голос неузнаваемо высокий и дрожащий. Настолько, что Тони, губы которого против воли расплываются в улыбке, не может не вспомнить, как тот обиженно жаловался, что его обзывали девчачьим.

— Ты всерьез предполагаешь, что я могу шутить такими вещами?

Питер все еще ежится где-то внутри рук Тони, поэтому тот всем телом чувствует, как мальчик яростно мотает головой.

— Но зачем вам это? Если уж говорить серьезно?

Он, наконец, выбирается из надежного укрытия, укладывается на свою подушку щекой, обхватив ее обеими руками, и сумрачно поблескивающими глазами впивается в лицо Тони.

— Да хотя бы затем, чтобы весь мир знал, что ты — мой!

— А вы — мой! — ответ следует немедленно.

— И я — твой, конечно.

— Но вообще-то… — Питер немного запинается, — все и так уже знают. Мои друзья, Мстители, тетя Мэй…

Тони громко фыркает при одном воспоминании, как орала Мэй, узнав всю правду про них. Честное слово, до сих пор мороз по коже. Тони точно знает: если бы Мэй была с ними тогда на Титане, от Таноса бы остался один шлем.

— Это не весь мир, — резонно замечает он, — а я хочу, чтобы больше не нужно было ни от кого прятаться. Чтобы везде появляться вместе и держаться за руки на той самой гребаной церемонии «Оскар». Который мы получим за сценарий о нашей жизни, причем тут и придумывать ничего не придется.

— «Оскар» — это, конечно, аргумент, — тянет растерянно и одновременно задумчиво мальчишка.

Он все еще совершенно точно не понимает, что отвечать. И Тони шумно выдыхает и решает кинуться в бой с открытым забралом. Сейчас можно. И нужно.

— А еще хочу, чтобы ты всегда был со мной, как бы эгоистично это ни звучало. Просыпаться каждое утро рядом и ворчать, что ты снова стащил все одеяло и какой ты на хрен паук после этого, раз не можешь обойтись одной паутиной. Кормить бутербродами с руки и отдергивать пальцы, когда ты, мелкий паразит, пытаешься кусаться. Учить завязывать галстук и прививать хороший вкус в одежде, ибо твои безразмерные толстовки делают мне больно. Орать, когда лезешь в пекло на миссии, и смотреть в окно медблока, как зашивают очередную рану. Воровать твои блестящие идеи в механике и нагло выдавать их за свои… ну ладно, за наши общие… Господи, вроде я не пил сегодня вообще, что ж меня так понесло?

— Может, именно потому, что не пил?

Тони слышит, что Питер пытается шутить и вообще сохранять невозмутимый вид, но его голос уже слишком подозрительно подрагивает, и это окончательно все решает.

— И вообще хочу прожить всю жизнь рядом с тобой, Питер Бенджамин Паркер. И может быть, ради тебя я даже придумаю сыворотку долголетия, чтобы не оставлять тебя одного.

— Может, бессмертия? — уже почти хлюпает носом Питер.

— Нет, надоест, — привычно скептичен Тони. — Мне-то все это вообще не нужно. Но ты же, оставшись один, скучать будешь, так что я подожду, пока тебе тоже не исполнится лет этак сто пятьдесят, а потом уже можно обоим на покой. Тебе не кажется, что это просто идеальное воплощение «долго, счастливо и в один день»?

— И для этого точно нужно жениться? — недоверчиво приподнимает голову Питер.

— Совершенно точно, — уверенно кивает Тони. — Необходимое условие, стимулирующее мою гениальность.

Питер подползает ближе, легонько подталкивает его так, чтоб тот откинулся на спину и устраивает подбородок на груди, оперевшись им на сложенные кулачки.

— Значит, у меня нет выбора, — шелестит он. — Я же не могу не поспособствовать такому открытию, это будет преступлением против человечества.

Ладони Тони медленно ложатся на торчащие лопатки, тихо гладят их и еле заметно сжимают.

«Моя любовь к тебе — преступление против человечества, — горячим всполохом взрывается в мозгу Тони. — Супергерои должны любить весь мир, а я готов своими руками уничтожить его ради тебя».

— Вот и отлично, решено! — отвечает он вслух. — Осталось самое сложное.

Он выжидает драматическую паузу, тягостно молчит, в глубине души забавляясь тем, как настороженно вскидывается и буравит его взглядом разомлевший до этого мальчишка, и наносит удар:

— Определить, кто расскажет обо всем Мэй.

“Долби” – театр в Лос-Анджелесе, открывшийся 9 ноября 2001 года и с тех пор ставший постоянной ареной проведения церемонии вручения премии «Оскар».

====== Идеи Тони Старка ======

Комментарий к Идеи Тони Старка Что-то устала от ангстовых макси, захотелось вот такого совершенно оголтелого флаффа))

И да, я люблю свадьбы!!!

Вот уже добрых десять минут Тони безрезультатно пытается разобраться в присланных ему чертежах не то ядерного реактора, не то кофеварки, никак не может сосредоточиться на этом занятии и оттого все сильнее раздражается. Нетрудно догадаться, что после этого задача сосредоточиться становится уже практически невыполнимой. Замкнутый круг, чтоб его.

Причина его раздражения валяется на желтом диване — между прочим, притащенном сюда именно по его просьбе, ведь «Ну, Тони, ну как ты не видишь, тут просто необходимо яркое пятно!». Нагло закинул ноги на спинку и весело болтает по телефону, то и дело прыская и переходя на неразборчивую трескотню. Точнее, не совсем так — причина, конечно, болтает по телефону, но не с этой стороны трубки, а с той. Она имеет уйму совершенно невозможных кудряшек, подозрительный взгляд исподлобья, острый язык и имя Мишель Джонс.

Тони мрачно думает, что, если бы Питер узнал, что Тони, как желторотый сопляк, ревнует его к подруге, которая ему почти как сестра, то ржал бы полдня минимум. Но ничего не может с собой поделать: Питера он готов ревновать ко всему свету. Потому что свет огромный, жадный и беспринципный, а Питер, такой чудесный Питер — на весь свет один-единственный!

Тони намерен показать этому свету смачный и нахальный «фак».

***

— Между прочим, мне сегодня снился очень странный сон, — ненароком сообщает он во время обеда, роясь в вазе с фруктами и выискивая самый спелый персик.

— М-м? — невнятно обозначает свое присутствие Питер, не отрываясь от книги, в которую, кажется, дай ему волю, вообще бы с головой забрался.

Тони вытягивает шею, чтобы увидеть обложку. «Курс линейной алгебры» Винберга. Кто бы сомневался…

— Ты ужасен, — громко сообщает он ему и возмущенно вгрызается в ни в чем не повинный персик.

— Что? — наконец непонимающе смотрит Питер, явно не слышавший ни слова из сказанного. — Ты о чем?

Ну хотя бы отвлекся… Тони гордо засчитывает с трудом выцарапанный балл в свою копилку.

— Я говорю, что мне снился очень странный сон. Вокруг меня летали белые платья. Много-много белых платьев. А еще красивые, перевязанные белыми ленточками букеты. Эти негодяи старательно колотили меня по голове — не иначе как приняли мою черепную коробку за барабанную установку. Я вот теперь думаю, к чему бы это…

Питер розовеет, принимается нещадно грызть губу и смотрит, слегка наклонив голову, так внимательно, что Тони празднует окончательную победу над вмиг позабытой алгеброй.

— Ты опять про это?

— Питер… — вздыхает Тони и машинально начинает барабанить по столу. — Ты никак не хочешь понять, что я совершенно серьезен. Мы далеко не первый раз поднимаем этот вопрос, ты вроде бы каждый раз соглашаешься, но снова и снова делаешь вот это лицо Бемби, которому сообщили, что сегодня он читает лекцию в Кембридже.

Питер отворачивается, мелко подрагивающими пальцами принимается долго и методично укладывать ложки на столе в некоем лишь ему одному ведомом порядке, затем, видимо, не удовлетворившись результатом, начинает складывать их в иной последовательности.

— Ты их еще в шахматном порядке не сложил, — сухо советует Тони, нервно постукивая ногой по полу, — а когда закончатся, дай знать, я тебе вилок принесу. Только, будь добр, ответь хоть что-то, а потом все столовые приборы твои.

— Да черт же, Тони! — наконец срывается Питер, отталкивает очередную ложку так, что та с лязгом обиженно летит на пол, и рывком поворачивается к Старку. — Конечно, я хочу этого! Я же в тебя влюблен, по-моему, дольше, чем себя помню. Я по ходу в животе у мамы сидел и пускал счастливые пузыри, когда она проходила мимо твоих плакатов. Но я до сих пор не могу поверить, что это все взаправду. Ну вот кто ты и кто я? Смешно же! Что за сказка о Золушке на современный лад?! Вот ты сейчас загорелся этой идеей и не видишь препятствий, прешь напролом, а потом остынешь, угомонишься и вдруг пожалеешь? А менять что-то будет поздно…

Тони очень хочется, во-первых, уронить челюсть, во-вторых, заорать: «Ты с кровати упал и головой ударился?!» и, в -третьих, опрокинуть стаканчик любимого Джека Дэниелса, ибо на трезвую голову это переварить ну совершенно невозможно.

Но так как ни одно из желаний не осуществимо (кроме, разве что, челюсти, от которой толку, если честно, маловато), он молчит пару мгновений, прося неизвестно у кого терпения и выдержки. Да побольше.

— Малыш, — наконец произносит он. — Вот честно, стоило начать этот разговор, чтобы узнать, что ты обо мне думаешь. Я-то полагал, что между нами все давно понятно и ничего не надо говорить. Но, оказывается, я сильно ошибался. Так вот, скажу это один раз и повторять не буду, слушай очень внимательно… Если кто-то здесь и боится кого-то потерять, так это я тебя. Потому что ты прав: кто ты, а кто я? Ты нереальный, Пит, просто нереальный. Я больше не знаю таких, как ты. Таких умных, честных, справедливых, искренних. И, блять, охрененно красивых!

Если сейчас Питера сфотографировать, то можно смело ставить снимок в Википедию. В качестве иллюстрации к статье «Шок».

— И да, кто я? Я — столетний алкоголик, эгоист, развратник и беспринципная сволочь. Если ты все еще своим паучьим мозгом не понял: это ты для меня слишком хорош, а не наоборот. И это мне надо бы бояться, что вместо того, чтобы напропалую развлекаться, как и полагается в твоем возрасте, ты торчишь тут со мной. Трястись, что однажды ты встретишь шикарную девицу с огромной грудью и ногами от макушки. А у меня, увы, ни того ни другого… Но ты же помнишь, что я эгоист? Я хочу тебя себе, целиком и полностью. Хотя да, я охренеть как боюсь, что однажды ты остынешь, угомонишься и захочешь уйти. А я даже не уверен, что смогу тебя отпустить.

Последние слова он произносит — выдавливает, роняет, выжимает из себя — стоя у окна, куда отошел (точнее, сбежал), не в силах больше смотреть в прожигающие его глаза напротив. Он бы никогда не подумал, что его сердце может колотиться с такой скоростью. Казалось бы, после всего пережитого этому потрепанному кусочку плоти уже ничего не страшно. Ан нет. Питер Паркер оказался пострашнее читаури, Гидры и Альтрона…

— И вот теперь, карапуз, после того, как, надеюсь, ты меня услышал, скажи уже хоть что-нибудь. А то я чувствую себя словно в театре одного актера.

Он очень надеется, что это прозвучало весело, легко и самоуверенно. Ну хорошо, пусть не весело, но хотя бы не так болезненно и жалко, как услышалось ему самому.

Оборачиваться и видеть в глазах Питера вердикт страшно до одури, и он не двигается до тех пор, пока позади не слышатся торопливые шаги. Горячие руки мягко прижимают его к себе, вцепляясь в футболку на животе, а в основание шеи взволнованно утыкается нос.

— Ну что я могу ответить, а? — скорее чувствует, чем слышит Тони. — Ты же все равно не отстанешь.

Сердце все еще взбудораженно подпрыгивает, как на батуте, но в голове уже разливается бережное тепло. Тони гладит его ладони, ощущая, как беспомощно губы расползаются в глупой и донельзя счастливой улыбке и, наконец, свободно смеется.

— Типа проще дать, чем объяснять, почему нет?

— В точку, — охотно соглашается Питер и жмется еще крепче. — Вот только знаешь…

В его голове опять звучит что-то такое, от чего Тони становится не по себе. Да что ж еще-то?! С этим невыносимым мальчишкой он прокачает скилл своего терпения до уровня «Бог».

Он резко разворачивается и поднимает его за подбородок.

— Ну?

Питер мнется, бегает взглядом по стенам и мебели, а затем решительно вскидывает виноватые глаза на Тони, уже собравшегося вновь рухнуть в пучину страха и рефлексии.

— Ты же захочешь пышную церемонию, чтобы круче… не знаю даже кого… английских принцев и арабских шейхов каких-нибудь. Чтобы во всех глянцевых журналах и на каждом экране. А я так не люблю всего этого.

Тони хочется рассмеяться от облегчения. Наверно, Питер когда-то перестанет быть ребенком, но явно не в обозримом будущем. И, черт, как же Тони это нравится!!!

Он хватает Питера за руку, падает на так удачно подвернувшийся стул и настойчиво тянет, почти роняя к себе на колени.

— Да хрен с ней, церемонией, — радостно соглашается он. — Хочешь, вообще пойдем и, никому не сказав, просто распишемся в первой же попавшейся префектуре. Обеспечим старых мисс из канцелярии впечатлениями на всю их жизнь. А самую роскошную свадьбу в новейшей истории устроим позже, если ты все же ее захочешь.

Питер, явно расслабляясь, хохочет, кладет обе руки на плечи и смотрит на Тони. Вероятно, именно таким взглядом психиатры смотрят на пациентов в преддверии вынесении решения: совсем безнадежен бедный псих или еще есть шансы.

— Идея совершенно бредовая, но в ней определенно что-то есть.

— Идея просто офигительная, — Тони просто пышет энтузиазмом, подтаскивая Паучка плотнее к себе. — Я только сейчас понял, сколько в ней скрытого потенциала. Вот представь: приходим мы с тобой, разодетые в шикарные смокинги, на премьеру нового мюзикла на Бродвее или на день рождения Билла Гейтса.

— Ты же на Оскар хотел?

— Нет, передумал, — энергично мотает он головой. — Пошло и примитивно. На Бродвее круче и вычурнее, поверь мне. Так вот, заявляемся мы туда, сверкая улыбками, бриллиантовыми запонками, и целуемся у всех на виду.

— Фу! Не дождешься, не буду я тебя целовать.

Питер даже губы надувает и, демонстративно отстраняясь, скрещивает руки на груди, всем своим видом давая понять, что в этой авантюре он не участвует. Впрочем, на Тони все его уловки давно не действуют: у него иммунитет. Он тянет Паучка обратно и так возбужденно поблескивает глазами, что тот, усмехнувшись, подчиняется. Слишком хорошо знает он этот задорный блеск в глазах Тони Старка, чтобы ему сопротивляться.

— Ладно, на первый раз я один справлюсь, — Тони милостив и великодушен. — Так вот, я тебя облизываю перед всеми камерами, а наутро интернет и вся пресса кричат о молодом любовнике старого развратника Тони Старка.

— Оооо, — с невольным оживлением тянет Питер, видимо, догадавшийся, к чему он клонит. — Кажется, я знаю, до чего додумался твой, конечно, гениальный, но еще и жуть какой испорченный мозг. Ты пару дней молчишь, как рыба, пока тебя атакуют журналисты с вопросами и просьбами об интервью, а в прессе разворачивается истерия.

— Умница мальчик, — Тони не скрывает своего удовлетворения. — Именно! А потом, когда все уже уверятся, что я окончательно утонул в пучине греха, созываю пресс-конференцию, предъявляю на всеобщее обозрение свидетельство о браке и засуживаю нахрен все эти жалкие газетенки на нереальные суммы за клевету! Как тебе идея?

— Гениально! Так вот зачем тебе вообще нужна была вся эта свадьба!

— Конечно! А ты как думал? Для чего же еще?!

Питер заливается смехом так открыто и свободно, что Тони не может оторвать от него глаз. Он чувствует себя девочкой—фанаткой, тающей от присутствия своего кумира, и, мать твою, его это более чем устраивает!

Он аккуратно спихивает Питера с колен, резко встает и тут же хватает его за запястье.

— Тогда пошли.

— Куда? — мальчишка несколько теряется от такой резкой смены событий.

— Искать ближайшую префектуру, конечно же.

Что он там думал про статью «Шок»? Лицо Питера ярко и наглядно олицетворяет сейчас собой понятие «ступор».

— Вот прямщас? — потерянно лепечет он, наконец, отмерев. — Прям вот так?

— А чего тянуть? — Тони храбр и уверен в себе, внешне, во всяком случае. — Или ты все же мечтал о белом платье? Вообще-то да, фата была бы тебе к лицу. Можем заехать в свадебный салон, если ты так настаиваешь.

Питер прижимает руки к щекам, которые полыхают алым заревом, и, кажется, пытается понять, кто он, где он и почему он слушает этого безумца.

— Ты сошел с ума, — заявляет он, пытаясь звучать убедительно и возмущенно, но Тони явственно различает такие знакомые нотки взволнованного предвкушения.

— Знаешь, по новым теориям это заразно, — ухмыляется Тони и выволакивает его из комнаты.


Разморенно валяющийся на кровати Питер задумчиво крутит на пальце простое, лишенное всяких украшений кольцо и пытается понять, в какой момент он все же угодил в сказку про Золушку. Ведь он даже туфельку не терял!

Он совершенно точно уверен, если его когда-нибудь спросят (а его обязательно спросят!), как же они поженились, он не сможет выдавить из себя ничего вразумительного.

В голове полная каша из хаотичных образов, эмоций, воспоминаний, на вершине которой гордо красуется ошарашенное лицо миссис Малли.

Пожилое, крючконосое, перечеркнутое ярко-красными губами и совершенно ошалевшее, когда в дверь их конторы стремительно вошел не кто иной, как сам Тони Старк, и потребовал немедленно зарегистрировать их брак вот с этим молодым человеком. Миссис Малли теперь точно знает, что будет рассказывать внукам и правнукам вплоть до своей смерти.

Питер, сам до сих пор себе не веря, что это случилось именно с ним, вновь и вновь прокручивает в голове, как выслушивал ее срывающиеся вопросы про «согласны ли они в горе и в здравии». Как отрывисто ответил: «Да» Тони, и как нервно выдавил это коротенькое слово он сам. Как вдруг откуда-то возникли два скромных кольца, севших изумительно прямо по размеру, что вообще-то наводило на подозрения. Как уже немного освоившаяся чиновница важно припечатала: «Объявляю вас мужем и мужем. Можете поцеловать… друг друга». И, господи, как же нежно и бережно его впервые поцеловал его… муж?!

Боже.

Питер зарывается с головой в подушку, чтобы не начать скакать по комнате и не верещать от эмоций. Они настолько его переполняют, что он всерьез думает: а можно ли умереть от счастья? Существует ли запредельная для организма доза эндорфина?

Из-под подушки его аккуратно вытаскивает родная рука. Тони в конце-то концов управился с первым завтраком в семейной жизни, который твердо вознамерился сделать собственноручно.

Питер одаряет его широченной улыбкой, которая сама, совершенно не считаясь с его желаниями, лезет на лицо, и ухватывает самый большой бутерброд с ветчиной и сыром.

— М-м-м, вкуснятина! — стонет от удовольствия, но тут же озабоченно поджимает губы и бубнит, невзирая на полный рот: — А ты вообще помнишь, сколько я ем? Ты хорошенько подумал, сможешь ли меня прокормить?

— Вопрос, конечно, сложный, — Тони задумчиво трет лоб, — тогда тем более пора на Бродвей. Все деньги, что мы стрясем с желтых газетенок, нам очень пригодятся на то, чтобы тебя прокормить.

Он, улыбаясь, смотрит на согласно кивающего Питера и придвигается ближе, тая, растворяясь, преображаясь в исходящем от того тепле. Мальчишка все еще слегка растерянный, разнеженный после ночи и такой уютный, что в него хочется закутаться, как в одеяло. Тони смахивает крошку, прилипшую к бархатистой щеке, невесомо целует его в уголок губ и мурлычет:

— Наконец-то! Давным-давно мечтал сделать это.

И в ответ на недоумевающий взгляд, умиротворенно пропадая в шоколадных глазах без единого шанса на спасение, тихо шепчет:

— Люблю вас, мистер Старк.

====== Герои тоже боятся ======

Тони чертовски хочет спать.

Настолько, что в кои-то веки забил на дела, отключил телефон, приказал Пятнице слать всех лесом, отобрал у Питера планшет, сгреб пацана в охапку и радостно рухнул в кровать, намереваясь впервые за пару недель всласть выспаться.

Изможденное тело не верит своему счастью и готовится отрубиться моментально. Тони то и дело начинает чувствовать себя безвольным вязким сиропом с фруктовым желе вместо мозгов.

Но.

Но каждый раз как только эта аморфная масса собирается окончательно покинуть наш бренный мир и радостно рвануть в царство Морфея, ей мешают.

Питер никак не может уснуть. Мало того, он не дает уснуть и Тони. Он вертится с боку на бок, кряхтит, уныло вздыхает, то засовывает руки под подушку, то вынимает обратно, тычется Тони под бочок и тут же отползает на другой край кровати. Утягивая при этом с собой одеяло, да.

Когда задница Тони вылезает на свет божий третий раз за последние десять минут, ее обладатель не выдерживает.

— О «чем»? — с убийственным спокойствием цедит он и немедленно пользуется воцарившимся оцепенением, чтобы утащить одеяло обратно и прикрыть свой многострадальный тыл.

— Ой… — сокрушенно вздыхает Питер, — ты не спишь? Я помешал, да? Простипростипрости…

— Перестань, — морщится Тони. — И я повторяю вопрос. О чем?

— Что «о чем»? — недоуменно косится Питер, еле заметно высовывая нос из-под края одеяла, куда спрятался от огорчения, что сорвал Тони вожделенный отдых.

— О чем ты думаешь так старательно и так шумно, что этот шум распугал весь мой сон? И давай только без извинений, сразу к сути.

Питер несчастно вздыхает, пыхтит, но послушно отвечает:

— Думаю, как мы всем расскажем о… Ну вот об этом.

Он неопределенно машет рукой в воздухе, хотя и без этого загадочного жеста Тони понимает, о чем речь.

Попробуй тут не пойми.

— Ты опять? Я же обещал, Мэй возьму на себя. А после нее никакая пресса, интернет и папарацци будут нам не страшны.

Кажется, это обещание оказывает не совсем тот эффект, на который легкомысленно надеялся Тони. Питер даже зажмуривается от страха. И для верности лицо руками закрывает.

«Я в домике», ага.

— Какая там пресса?! — слышен несчастный писк из домика. — Тут бы хоть нашим рассказать.

— Команде?! — на всякий случай уточняет Тони, ибо не вполне уверен в услышанном. — Так они же и так про нас знают. Не понял твоих сомнений, ребенок.

— Одно дело — знать, и то без особых обсуждений, и совсем другое…

— Мне иногда кажется, что или у тебя раздвоение личности, или у меня совершенно восхитительные глюки, Пит, — язвительно и несколько нервно сообщает Тони. — Не может же быть, что один и тот же человек, ни на секунду не задумавшись, пошел против государства и против природы, лихо совершил с десяток охренеть каких опасных преступлений против национальной безопасности, взломав секретные спутники, заставил плясать под свою дудку кучу супер серьезных людей типа Пеппер, Брюса, Роуди и даже Мистера Верховного Мага, победил смерть, черт возьми! И при этом до трясучки боялся тетушки, своих же друзей и болтовни в интернете.

— А я вообще непредсказуемый и полон сюрпризов. Не всегда приятных.

Питер мрачен и уныл: в домике хорошо, но ведь не оставят же его там, выволокут наружу, и даже под маской Паука не спрячешься.

А так хотелось.

— То есть вот это — действительно то, что тебя волнует, и то, из-за чего ты не даешь мне спать? — недоверчиво уточняет Тони. — Серьезно?!

 — Ну… Да? — по своей неповторимой и до сих пор сводящей Тони с ума привычке то ли спрашивает, то ли отвечает Питер.

Тони расслабленно откидывается на подушку и старается не ржать во весь голос. Этот ребенок навсегда останется ребенком. И видит Тор, Тони просто без ума от этого.

— Пятница, протокол Семь-три, — громко командует он, понимая, что пора уже решительно брать дело в свои руки.

— Готово, сэр, — оперативно отчитывается Пятница.

— Приветствую всех, народ, — хорошо поставленным голосом вещает он, словно читает речь с кафедры. Краем глаза видит, как Питер замирает рядом, и мысленно ухмыляется. — Думаю, вы еще не успели уснуть, а если успели, то рекомендую проснуться, это ненадолго. Мы с Питером хотим быстренько сообщить, что вчера осчастливили своим посещением одну префектуру, где надели друг другу колечки на пальцы и сказали «Да». С утра ждем с поздравлениями и подарками. Кэп, подними челюсть и порадуйся за то, что я наконец-то повел себя как честный человек. Нат, хватит ржать и орать: «Давно пора», с тебя блины на завтрак в качестве подарка. А теперь всем спокойной ночи, можете продолжать видеть свои розовые сны и пускать пузыри на подушку.

Он делает знак Пятнице и с самодовольной улыбкой и чувством выполненного долга смотрит на превратившегося в статую Питера.

— Все? Проблема решена? Теперь можно спать?

— Можно, — безэмоционально и ровно отвечает тот. — Целых три минуты. Пока к нам не вломится первый из них.

— Шутишь? — скептично вздергивает бровь Тони. — Ты плохого мнения о наших боевых товарищах. Ставлю на полторы минуты.

Наташа влетает в комнату через пятьдесят восемь секунд.

— Старк, зараза, — возмущенно орет она, нависая над кроватью такой грозной фурией, что Тони еле справляется с желанием нырнуть вслед за Питером. Как там, в домике? Свободная комнатка найдется?! — Как ты посмел лишить нас с Питером и Вандой девичника?!

Тони до зуда в кончиках пальцев любопытно, что думает Питер о злодейском лишении его девичника, но вклиниться с вопросом он не успевает, потому что в комнате появляется Клинт.

— Да черт с ним, девичником, успеете еще пошушукаться за жалкой бутылкой вина! Я хочу знать, кто дал ему право лишать нас с Питером мальчишника, гулянки на всю ночь, грудастой стриптизерши из торта и головной боли наутро?!

Тоскливо думая, что сон отменяется, Тони выбирается из кровати, напяливая халат. Он собирается едко сообщить Бартону, что для хорошей попойки нет понятия «поздно», особенно если эта попойка где-нибудь на Гавайях или Багамах. Но опять не успевает даже рта раскрыть, потому что по его плечу нехило так шлепает здоровенная рука.

— О! Брачные торжества Мидгарда? — грохочет расплывшийся в улыбке до ушей Тор. — Замечательно! Ни разу не участвовал, с удовольствием погляжу. Вот у нас, помнится, было принято жениха и невесту провожать на брачное ложе, стоя вдоль их пути с зажженными факелами в руках. У вас такого нет?

Тони на миг представляет, как напыщенно вышагивает, ведя за кончики пальцев Питера, стыдливо потупившего взор, а вдоль стен стоят Наташа с факелом, Кэп со сверкающим щитом, Клинт с зажженной стрелой и Халк со свечой в пробирке. Для апогея абсурда только Фьюри не хватает, с огнем на кончике пистолетного ствола. И Кэрол Денверс. Без ничего. Она и сама за факел сгодится.

— Отличная идея, — машинально отвечает он, — с тебя факелы, Златовласка. С меня — удержание невесты от ритуального убийства автора чудной факельной затеи. Гарантий, правда, не даю. Питер в гневе страшен. Да, милый?

— О, а где милый? — удивляется Наташа, принимаясь заинтересованно крутить головой.

«Милый» обнаруживается на диванчике — закутанный в пуховое одеяло, оживленно гримасничающий и болтающий с Брюсом.

Тони видит, как рука Брюса ласково ерошит и без того лохматые вихры парня и как тот спокойно принимает эту незатейливую, но искреннюю ласку.

И наверно, Брюс — единственный, кого Тони не жаждет сжечь прямо на месте за подобное кощунство. Он отлично знает: Брюс всегда был почти таким же кумиром Питера, как и он сам. Но если раньше это поклонение было несколько отстраненным, абстрактным, то после всего безумства, что эти двое творили в попытках спасти его, они уже никогда не будут друг другу чужими.

И ревнивец, собственник, эгоист Тони Старк ничего не имеет против.

… — достоин больше, чем кто бы то ни было, — доносится до них негромкий и мягкий голос Брюса.

— Да будет вам, — смеется Питер, хотя особого смущения в его интонациях уже не слышно, — скажете тоже.

Но по-детски пухлые щеки все же предательски алеют, и от этого Тони, как всегда, тонет в теплом море умиления и прикидывает способы швырнуть весь мир к его ногам. Причем сделать это так, чтобы сам новоиспеченный обладатель мира этого не заметил.

А то ведь опять раскричится, что он не содержанка, и Тони придется потратить уйму времени и нервов, чтобы доказать, что все подарки Тони делает исключительно для себя. Потешить, так сказать, свое эго и чувство значимости. Не факт, что Питер действительно ведется и верит в эту белиберду, но худо-бедно это обычно прокатывает.

Тони мысленно закатывает глаза, думая, что из семи миллиардов жителей планеты он, человек из первого десятка «Форбс», лихо выбрал того единственного, кому все его миллиарды нафиг не упали. Все в жизни Тони Старка не как у людей, и даже вторая половинка у него с неслабыми такими причудами.

Но он точно знает, что именно поэтому она — «от» и «до» его половинка.

— Питер, — громко окликает он его, нарушая диванно-одеяльную идиллию, — я решил твой вопрос. Можно, мы уже выпроводим наших гостей и ляжем все-таки спать?!

— Фу, как грубо, — морщится Наташа. — С годами ты утратил весь лоск, Тони. Как мне тебя жаль, Питер, — с поистине эпичной грустью в глазах смотрит она на мальчишку, — тебе досталась наихудшая версия Тони Старка.

— Неправда, — делано возмущается тот. — Тони Старк — как хорошее вино, с годами только прибавляет в цене.

— О! — уважительно тянет Тор. — Юноша весьма сведущ в виноделии. Надо бы привезти вам в следующий раз кое-что интересное из наших погребов.

— Боже, — хохочет Клинт, — все, мальчик, ты потерян для общества. Тони тебя испортил окончательно и бесповоротно.

— Нет, — вдруг вступает в разговор Стив, который до этого не произносил ни слова, молча подпирая стену и задумчиво глядя на молодоженов, — это не Тони его испортил, а Питер его исправил.

— Вау! — громко сообщает Наташа, в общем-то, выражая общее мнение, и умиленно складывает ручки на груди.

Даже Тони на миг теряется, глядя на улыбающегося краешком рта Стива и на замершего Питера. Что ж… Видимо, долгое общение с Тони не прошло для Капитана даром. Он тоже заразился любовью к эффектным сценам.

И да, Тони тронут.

— Спасибо, Сосулька, — кратко и почему-то хрипло благодарит он и, быстро подойдя, неловко хлопает по плечу.

Все-таки Питер, как всегда, был прав, подняв эту тему.

Тони не может не улыбнуться, ненароком окидывая взглядом спальню и таких разных, но сейчас одинаково радостных за него людей.

Ведь когда за спиной семья, улыбаться — это так просто.


— Ну? И чего было дрожать, как Локи перед Халком?! Я же говорил, что это просто глупо и где-то даже для наших общих друзей обидно.

— Окей, окей, признаю, я перенервничал. Но вообще-то, это было самое легкое, ягодки для начала, как говорит Наташа. Или нет, погоди, кажется, там были цветки…

— Ягодки, говоришь… Будут тебе ягодки, но потом ты, маленький паршивец, дашь уже мне выспаться, в конце концов!

— Что? Ты о чем?

— Пятница, малышка, соедини с Мэй Паркер.

— Что?! О нет, нет, Тони, не смей! Пятница, нет!!!!!

-… Алло, Тони? Привет, что-то случилось?!

— Мэй, милая, добрый вечер! Прости, что так поздно, но у нас есть два очень важных вопроса, которые нам никак не решить без тебя. Первый — Гавайи или Багамы?