Сказка про Щелкуна и мышиного короля [Эрнст Теодор Амадей Гофман] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эрнст Гофман Сказка про Щелкуна и мышиного короля

Адаптация текста: Сергей MCat78 Николаев

* * *

Слушайте, дети: сейчас начнется сказка про Щелкуна и Мышиного Царя. Сказку эту написал по-немецки знаменитый немецкий писатель Гофман, а я вам ее перескажу по-русски. К сказке этой есть даже особая музыка; сочинил ее для Фортепиано немецкий композитор Рейнеке. Если папа с мамой захотят, они купят вам всю эту музыку в две или в четыре руки, целую большую тетрадь. Теперь садитесь и сидите смирно. Начинается сказка.

I. Вечер под рождество

Было было пред Рождеством, накануне самого праздника. У нас елку делают в самое Рождество, на первый, на второй или на третий день. В Германии елка непременно бывает накануне Рождества, то есть 24 декабря. Вот в этот-то день вечером и сидели прижавшись в уголке столовой двое детей доктора Штальбаума, брат и сестра. Сестру звали Машей, брата – Фрицем. Фриц – это уменьшительное слово от имени Фридрих, а Фридрих по-немецки то же что по-русски Федор. Следовательно Фриц по-русски будет Федя. Так как дело происходило не у нас в России, а в Германии, то я так и буду называть этого маленького мальчика Фрицем. Ну, так вот 24 декабря Машу и Фрица целый день не впускали в гостиную. Это уж раз навсегда так было заведено в доме у доктора Штальбаума.

В столовой, где сидели Маша и Фриц, мало-помалу сделалось совсем темно. Все было тихо. Слышалось только, как рядом, в гостиной, все что-то устанавливали, приносили, развертывали какие-то бумаги, ходили взад и вперед.

Фриц шепотом рассказывал своей сестре, как в сумерки какой-то человек, весь закутанный в шубу, потихоньку пробрался в комнаты чрез заднее крыльцо. Человек этот нес в руках большой ящик. Как ни старался он спрятать свое лицо, но Фриц сейчас узнал, что это был дядя Дроссельмейер. Маша чрезвычайно обрадовалась этому известью. Дядя Дроссельмейер был худощавый человек, очень маленького роста; лицо его было все в морщинах, а на голове он носил парик. Дядя Дроссельмейер любил заниматься механикой и даже умел делать часы. Когда в доме у Штальбаумов случалась какая-нибудь беда с часами, когда часы вдруг переставали ходить, или не хотели бить как следует, об этом посылали сказать дяде Дроссельмейеру. Он сейчас же являлся, снимал сюртук, снимал парик, надевал голубой Фартук и какими-то острыми инструментами принимался колотить внутри часов. Маше всегда становилось жалко бедные часы, но часам от этого никакого вреда не было. Напротив, они сейчас же принимались весело стучать, маятник опять начинал ходить взад и вперед, часы громко били по-прежнему, и все в доме были довольны и рады. Дядя Дроссельмейер всегда что-нибудь приносил детям. То принесет им человечка, который открывает и закрывает глаза, то ящичек, из которого выскакивает птичка, то еще что-нибудь в этом роде. А к Рождеству он каждый год непременно готовил какую-нибудь большую механическую игрушку; игрушка эта сейчас-же после елки убиралась от детей и становилась в особый шкаф. Услыхав от Фрица, что дядя Дроссельмейер принес какой-то ящик, Маша начала угадывать, что бы такое придумал сделать дядя на этот раз. Фриц решил, что в ящике непременно помещается крепость. В ней ходят взад и вперед солдаты; другие солдаты хотят крепость взять, а из крепости в них стреляют из пушек. Маша думала совсем другое. Дядя Дроссельмейер рассказывал ей раз про прекрасный сад, где на большом озере плавают лебеди и поют удивительными голосами. К озеру приходит маленькая девочка и кормит лебедей пирожным.

Ну вот видишь, сказал Фриц, – вот сейчас и видно, что ты говоришь пустяки. Разве лебеди станут есть пирожное? Разве дядя может сделать целый сад? Да впрочем я его игрушки и не очень люблю. То ли дело те вещи, которые дарят нам папа с мамой! Вещи эти остаются у нас, и мы с ними делаем что хотим, а игрушки дяди Дроссельмейера сейчас же от нас убирают.

Погадав про то что бы такое могло быть в ящике у дяди Дроссельмейера, дети принялись угадывать что им подарят на елку родители. Маша со вздохом сообщила Фрицу, что её большая кукла Женни в последнее время все падает носом на пол, и скоро, пожалуй, исколотит себе все лицо. Происходит это от того, что Женни стала очень слаба на ногах; тут уже ничем нельзя помочь, и Маша даже перестала делать ей выговоры. Мама про это знает. А то вот раз Маше очень понравился чудесный маленький зонтик, который она увидала у одной подруги; Маша сказала маме: ах, мама, вот бы мне такой зонтик; а мама ничего не ответила, только посмотрела на Машу и при этом улыбнулась. В свою очередь Фриц уверял сестру, что его деревянный конь никуда уже не годится, а между оловянными солдатиками совсем почти нет конницы. Отцу это очень хорошо известно.

В комнате становилось между тем все темнее. Свеч не приносили. Дети наконец совсем затихли. Им казалось, что где-то далеко, далеко слышится какая-то тихая музыка. Быть-может это звенели где-нибудь колокола или играли часы на башне. Вдруг в гостиной послышался звон маленького колокольчика. Двери в столовую распахнулись. Дети вскочили и хотели бежать в гостиную, но так и замерли в дверях. Так хорошо и ярко сияла им навстречу елка, милая Рождественская елка.

II. Елка


Отец и мать взяли детей за руки и повели их в гостиную. Маша только и могла выговорить: Ах как хорошо! Ах как хорошо! А Фриц даже и этого не сказал, он от радости только несколько раз подпрыгнул. Да и как было не радоваться? Большая, высокая, стройная, зеленая елка вся была украшена яблоками, золотыми и серебряными орехами, конфетами и разными лакомствами. На ветвях елки сверкали, точно звездочки, сотни свеч и Фонариков. При свете их казалось, что нет и конца зеленой глубине между густыми ветвями елки, а вокруг дерева лежали все подарки. Должно-быть дети особенно хорошо учились и вели себя в этот год. Маша увидала несколько кукол и множество разной посуды. Тут были чашки, тарелочки, под носики, горшочки, маленькие кастрюли, – много тут было разных вещей. Фриц между тем успел уже несколько раз объехать вокруг стола на новом коне, которого он нашел совсем взнузданным и оседланным. Кроме коня отец подарил Фрицу еще целый полк прекрасных гусар; все они сидели на белых конях и были одеты в чудесные красные мундиры с золотом. Дети хотели уже приниматься за разглядывание прекрасных книг с картинками, как из-за ширм, расставленных в углу гостиной, опять послышался звон колокольчика. Ах, это дядя Дроссельмейер! закричали Маша и Фриц и бросились к ширмам. Дядя Дроссельмейер отодвинул эти ширмы, и дети внезапно увидали прекрасный замок, стоявший на столе. В замке этом было множество зеркальных окон и башен с вызолоченными крышами, а вокруг него находился большой зеленый луг, весь усаженный цветами. Дядя Дроссельмейер подавил какую-то пружинку. Заиграла музыка, двери и окна замка растворились, и можно было видеть, как внутри его расхаживали нарядные кавалеры и дамы в платьях с длинными шлейфами. В большой зале замка, ярко освещенной множеством маленьких люстр, танцевали дети. Какой-то господин в зеленом плаще часто выглядывал из окна, кивал головою и исчезал опять, а в дверях замка показывался время от времени маленький человек, как две капли воды похожий на самого дядю Дроссельмейера. Фриц долго смотрел на все это и наконец сказал: дядя Дроссельмейер, пусти-ка меня в твой замок! Дядя Дроссельмейер объявил Фрицу, что этого нельзя сделать; да Фрицу и не следовало говорить таких пустяков, потому что замок со всеми своими башнями был ниже, нежели сам Фриц. Прошло еще несколько минут. Кавалеры и дамы все продолжали расхаживать взад и вперед; дети все танцевали; человек в зеленом плаще все выглядывал в то же самое окно; дядя Дроссельмейер все показывался в дверях и уходил опять. Фриц потерял наконец терпение и сказал:

– Дядя Дроссельмейер! выдь-ка теперь из другой двери!

– Нельзя этого, сказал дядя.

– Ну так вели этому господину в зеленом плаще немножко погулять с другими, а не выглядывать все только из окна.

– И этого нельзя.

– Так пусть дети выдут из замка на луг, я на них хорошенько посмотрю.

– Ничего этого нельзя сделать, сказал дядя и немножко рассердился. – Как уж раз устроена механика, так все и должно оставаться.

– Послушай, дядя Дроссельмейер, что я тебе скажу. Мои гусары гораздо лучше, чем эти твои маленькие человечки. Гусары мои делают все, что я захочу: скачут вперед, скачут назад, могут хоть по всему дому ездить, а твои человечки разрядились и все только ходят по одной комнате да танцуют. Видно они ничего больше и делать-то не умеют, а тогда что в них толку? Нет, мои гусары лучше!

Фриц побежал опять к елке и начал командовать своему гусарскому полку: – Марш! Заезжай направо! Стреляй! Весело было смотреть, как лихо скакали у него красные гусары на своих белых конях. Маша также отошла потихоньку от стола. Ей также скоро наскучило, что куклы в замке все только расхаживали да танцевали. Но Маша была очень добрая и умная девочка и не стала так разговаривать, как Фриц. Дядя Дроссельмейер заметил, что его подарок не особенно понравился детям. Это его несколько огорчило, и он сказал, что уложит свой замок и унесет его домой, что дети слишком еще глупы, чтоб оценить такую хитрую механику. Но тут к нему подошли родители и попросили показать им мудреное внутреннее устройство, которым приводились в движение куколки. Дядя Дроссельмейер разобрал весь замок, потом собрал его опять и снова стал веселым. Он подарил детям еще несколько коричневых кавалеров и дам с белыми лицами и руками. От них чрезвычайно приятно пахло шоколадом, и дети им очень обрадовались.


III. Щелкун

А Маша между тем нашла под елкой еще новую игрушку. Когда гусарский полк Фрица отъехал со своего места, то оказалось, что сзади этого полка стоял, прислонившись к самому дереву, скромный и тихий маленький человечек. Стоял и спокойно дожидался, чтобы очередь дошла до него.

Нельзя было сказать, чтоб этот человечек был особенно красив. Нет. Его туловище и в особенности голова были слишком велики сравнительно с худенькими, тонкими ножками. Но зато он был прекрасно одет, и можно было сейчас же видеть, что это благовоспитанный и образованный человек. На нем была надета прекрасная гусарская синяя куртка со множеством белых шнурков и пуговиц; на ногах были отличные синие панталоны, а высокие блестящие сапоги сидели так ловко, что в пору хоть настоящему офицеру. Одна только вещь немножко портила все дело. На спине у этого человечка был приделан узенький, нескладный плащ, совсем точно какая-то деревяшка. Маше сначала плащ этот очень не понравился, потом она вспомнила, что дядя Дроссельмейер также носит очень плохую шинельку, а что он все-таки милый дядя. С дядей Дроссельмейером у человечка оказалось, впрочем, еще и другое сходство. На голове у него была некрасивая большая шапка, а дядя Дроссельмейер также носил престранный большой картуз. Но во всяком случае человечек был гораздо красивее дяди, и чем более приглядывалась к нему Маша, тем более нравилось ей его доброе и ласковое лицо.

– Милый папа, сказала Маша, – а вот этот чудесный маленький человечек около елки, кому он?

– Он будет вам всем грызть орехи, сказал доктор Штальбаум, – тебе Маша, Фрицу и сестре Луизе. Он будет ваш общий.

Тут доктор Штальбаум осторожно снял человечка со стола и приподнял к верху его плащ. В ту же минуту человечек широко, широко раскрыл рот и показал два ряда чудесных, острых и белых маленьких зубков.

– Положи ему в рот орех, сказал доктор Штальбаум.

Маша положила орех; человечек в одну минуту его разгрыз; скорлупа посыпалась на пол, а ядро покатилось Маше прямо в руку. Тут Маше и всем сейчас же сделалось ясно, что маленький человечек происходит из знаменитой игрушечной семьи Щелкунов и что он продолжает заниматься ремеслом своих дедов и прадедов. Маша даже вскрикнула от радости. Когда доктор Штальбаум увидал, что Маша так радуется Щелкуну, он отдал ей его на особенное попечение. Ты будешь его беречь и за ним ухаживать, сказал он Маше, а пользоваться им будете вы все. Маша сейчас же взяла Щелкуна на руки и стала давать ему грызть орехи. Она нарочно выбирала все самые маленькие, чтобы Щелкуну не приходилось так широко раскрывать рот, что к нему вовсе не шло. К ней подсела старшая сестра Луиза, и Щелкун по-видимому с большим удовольствием грыз им обеим орехи,’ у него с лица не сходила приятная улыбка. Между тем Фриц уже устал командовать своими гусарами. Он услыхал, что щелкают орехи, подбежал к сестрам и расхохотался на Щелкуна. Каждому хотелось поесть орехов; Щелкун пошел ходить по рукам. Работы ему досталось не на шутку, только и слышалось что „щелк» да „щелк», а Фриц нарочно вкладывал в рот человечку самые большие и крепкие орехи. Вдруг послышалось трах! трах! – и у Щелкуна вывалились три зуба, а нижняя челюсть отвисла и зашаталась.

– Ах, бедный мой Щелкун! – закричала Маша и поскорее взяла его из рук Фрица.

– Он дурак! – сказал Фриц. – Хочет быть Щелкуном, а у самого порядочных зубов нет, да должно-быть он и дела-то своего не знает как следует. Дай-ка его сюда, Маша. Пусть он мне грызет орехи, а если у него вывалятся остальные зубы, да хоть бы даже и вся челюсть, не беда, туда ему и дорога!

– Ах нет, сказала Маша и заплакала, – Я тебе не дам моего милого Щелкунчика. Посмотри, как он жалобно смотрит на меня. Ты, Фриц, жестокий человек. Ты бьешь своих лошадей и застреливаешь иногда своих солдат.

– Это все так и должно быть, ты этого не понимаешь, сказал Фриц. – Щелкун наш общий, давай его сюда.

Маша горько заплакала и поскорее завернула Щелкуна в свой носовой платок. К ней подошли родители и дядя Дроссельмейер. К великому огорчению Маши, дядя принял сторону Фрица. Но доктор Штальбаум сказал, что он отдал Щелкуна под особое покровительство Маши, что теперь за Щелкуном нужен особый уход, и что Маша следовательно может им распоряжаться как она хочет.

– Удивительно, говорил отец, – каким образом Фриц требует, чтобы Щелкун продолжал служить, когда тот захворал на службе. Как же это Фриц командует полком и не знает, что раненых никогда не ставят в строй?

Фрицу сделалось очень совестно. Не говоря ни слова, он отошел к другому концу стола, где его гусары уже расположились спать, выставив по всем правилам караулы. Маша собрала зубки, вывалившиеся у Щелкуна, и подвязала ему подбородок хорошенькою белою ленточкой, которую она отколола от своего платья. Бедный Щелкун казался очень испуганным и весь побледнел. Маша еще крепче завернула его в свой платок, взяла на колени и начала качать точно маленькое дитя, а сама в это время рассматривала книжку с картинками. Ей сделалось очень досадно, когда дядя Дроссельмейер начал над ней смеяться и все приставал к ней с вопросом: почему ей так нравится безобразный маленький Щелкун? Ей опять припомнилось странное сходство между Щелкуном и дядею, и она очень серьезно сказала:

– Милый дядя, если бы ты нарядился так же хорошо, как мой маленький Щелкун, и если б у тебя были такие же прекрасные сапоги, ты все-таки, пожалуй, не был бы так хорош, как он.

Маша никак не могла понять, почему рассмеялись её родители при этих словах, а дядя Дроссельмейер покраснел и совсем перестал смеяться. Должно-быть на это были какие-нибудь особые причины.

IV. Необыкновенное прошествие

В доме доктора Штальбаума, в той комнате где обыкновенно вся семья собиралась по вечерам, стоял у стены, налево от дверей, высокий шкаф со стеклянными стенками и дверцами. Здесь дети берегли все подарки, полученные ими на елку.

Сестра Луиза была еще совсем маленькая, когда отец заказал этот шкаф очень искусному столяру. Столяр вставил в стенки и дверцы шкафа такие чудесные светлые стекла и так хорошо все сделал, что каждая вещь, поставленная сюда на полку, казалась почти красивее, чем когда ее держали в руках. Верхняя полка помещалась очень высоко; ни Маша, ни Фриц не могли до неё достать; на ней стояли большие механические игрушки дяди Дроссельмейера. На следующей полке лежали книжки с картинками. На двух нижних полках Маша и Фриц могли ставить все что хотели. Обыкновенно случалось так, что в самом низу жили Машины куклы, над ними располагались на зимних квартирах солдатики Фрица. Так случилось и теперь. Фриц расставил на второй полке своих гусаров, а Маша поместила свою разряженную новую куклу в самом низу, в кукольной гостиной. Гостиная эта была отлично убрана. Тут был прекрасный кукольный диван, обитый материей с большими пестрыми цветами, прекрасный маленький столик, множество прекрасных маленьких стульев, прекрасная кукольная кровать. Гостиная для кукол занимала целый нижний угол шкафа, и даже стены её были оклеены маленькими разрисованными картинками. Вы можете представить себе, как хорошо было здесь жить новой кукле, которая называлась мамзель Лина.

Приближалась полночь. Дядя Дроссельмейер давно ушел. Детям уже несколько раз напоминали про то что пора ложиться спать, но они никак еще не могли отойти от своего шкафа. Наконец Фриц ушел первый. Он решил, что его гусарам нужно отдохнуть, а пока Фриц был подле них, ни один не решился бы хотя на минутку закрыть глаза. Маша стала упрашивать:

– Мама, милая мама! позволь мне еще несколько минуточек побыть здесь! Мне еще столько нужно тут убрать! Я сейчас, сейчас приду.

Маша была тихая, умная девочка, и поэтому ей позволили еще несколько минут остаться одной со своими игрушками. Для того чтобы она как-нибудь не позабыла погасить в комнате свечи, мать сама погасила их все. Одна только лампа, висевшая по средине потолка, распространяла по комнате мягкий и ровный полусвет.

– Приходи скорее, Маша, а не то завтра утром трудно будет вставать, сказала госпожа Штальбаум и пошла в свою спальню.

Едва осталась Маша одна, как она поспешила развернуть платок, в который все еще был завернут Щелкун, и осмотреть еще раз раненого. Ей не хотелось делать этого при Фрице. Щелкун был очень бледен, но улыбался доброю и грустною улыбкой, так что Маше опять сделалось его чрезвычайно жалко.

– Ах, Щелкунчик, сказала она потихоньку, – не сердись на Фрица за то что он тебе сделал такую боль. Он хороший мальчик, уверяю тебя, только стал немного безжалостен, потому что все ведет войну и все дает сражения. Я буду за тобой ухаживать, пока ты не выздоровеешь совсем. Дядя Дроссельмейер вставит тебе зубки и вправит тебе плечо, он это умеет делать….

Маша не могла кончить, потому что при имени Дроссельмейер маленький Щелкун вдруг перекосил все лицо, а из глаз у него точно что-то сверкнуло. Маша не успела еще однако порядком испугаться, как Щелкун уже опять смотрел на нее со своею ласковою и доброю улыбкой. Она сейчас же поняла, что лицо Щелкуна перекривилось оттого, что по нем пробежала тень от заколебавшегося пламени лампы.

Какая я дурочка! сказала Маша сама себе. Разве деревянные куклы могут шевелить лицом? Щелкун такой смешной и такой добрый. Я буду за ним ходить совершенно как следует ухаживать за больным!

И Маша взяла Щелкуна на руки, подошла к шкафу, присела пред ним на пол и заговорила с новою куклой:

Мамзель Лина! Будь пожалуйста так добра, уступи твою постель бедному раненому Щелкуну. Сама ты можешь лечь пока на диван. Не у всех кукол такие диваны есть. А сама ты – посмотри какая здоровая, какие у тебя красные щеки.

Но мамзель Лина сидела себе в своем нарядном платье, гордая-прегордая, и притворялась, будто ничего не слышит. Маша решила, что с нею нечего долго церемониться, вынула кроватку из шкафа, потихоньку уложила в нее Щелкуна, обвязала ему плечи прекрасною ленточкой, которую носила прежде сама вместо пояса, и закрыла его одеялом вплоть до самого носа.

– Не зачем тебе оставаться с этою невежей Линой, сказала Маша и поставила кроватку со Щелкуном на вторую полку, рядом с большою деревней, где стояли на квартирах Фрицевы гусары. Она заперла шкаф и хотела идти в спальню, как вдруг – слушайте, дети! – за печью, за стульями, за шкафами, везде вокруг послышался тихий шорох, точно какое-то шептание. Стенные часы застучали громче, но бить не могли. Маша взглянула на них и увидала, как большая вызолоченная сова, сидевшая наверху, опустила свои крылья, совсем закрыла ими часы и далеко протянула вперед свою безобразную голову с кривым клювом. Вот часы зашипели, и Маша явственно могла слышать, как они начали выговаривать слова – Тише, тише, вы, часы – не стучи, да не шуми – вы мышиному царю – спойте песенку свою – пусть он выйдет, пусть придет – головы не унесет – тик и тук, и тик и тук – не пугайте его вдруг. – Часы глухо начали бить двенадцать. Маша в страхе хотела убежать, как вдруг увидала дядю Дроссельмейера. Он сидел на часах вместо совы, и полы его желтого сюртука свешивались по обеим сторонам точно крылья.

– Дядя Дроссельмейер, дядя Дроссельмейер! со слезами закричала Маша, – что ты там делаешь? Сойди ко мне и не пугай меня, злой ты дядя Дроссельмейер.

Но в эту минуту везде вокруг Маши послышался беспорядочный свист и писк. За стенами затопали тысячи маленьких ножек, из щелей пола показались тысячи маленьких огоньков. Только это были не настоящие огоньки, нет, это все были блестящие маленькие глаза. Маша увидала, что отовсюду выглядывают и отовсюду вылезают мыши. Скоро по всей комнате послышалось – топ, топ, топ, – густые толпы мышей скакали с разных сторон и наконец выстроились рядами, совершенно так как расставлял Фриц своих солдат, когда должно было начинаться сражение. Это показалось Маше очень смешно. Она не боялась мышей, как боятся их иные дети, и совсем было уже позабыла свой страх, как вдруг послышался такой сильный и пронзительный свист, что у неё точно мороз пробежал по коже.

Я уверен, мой милый читатель Федя, что ты такой же храбрый полководец, каков был Фриц Штальбаум, но если бы ты увидал что пришлось теперь видеть Маше, ты пожалуй убежал бы и наверное с головою закутался бы в одеяло. Бедная Маша не могла этого сделать. Прямо пред ней ногами из пола начало выбрасывать песок, известку, камни, и из-под земли появились с ужасным шипением и свистом семь мышиных голов с семью сверкающими коронками. Скоро показалось и туловище, к шее которого приросли эти семь голов. Все мышиное войско три раза пискнуло всем хором при появлении большой мыши с семью коронками и затем направилось прямо к шкафу, прямо на Машу. Только и слышно было: топ-топ, топ-топ. Маша стояла у самых дверец шкафа. От страха и ужаса сердце её стучало прежде так сильно, как будто хотело выпрыгнуть; теперь ей казалось, что вся кровь в ней остановилась. Почти в беспамятстве Маша подалась немного назад – и стекла дверец со звоном посыпались на пол: Маша разбила их локтем. На одну минуту она почувствовала острую боль в левой руке, но потом ей внезапно стало гораздо легче на сердце. Она не слышала более ни писка, ни свиста; все вдруг затихло. Маша не решалась поглядеть, но ей казалось, что мыши испугались звона стекол и ушли обратно в свои норы. Что же это однако послышалось в шкафу, прямо за спиной у Маши? Там начался какой-то странный шум. Раздавались тоненькие голоса – Просыпайтесь – поднимайтесь – в строй смыкайтесь – будет бой – дружно в строй – готовьтесь в бой. – Зазвенели колокольчики. Ах, это моя стеклянная гармоника! воскликнула Маша и быстро отскочила в сторону. Что увидала она в шкафу! Он был весь освещен внутри каким-то странным светом, и все в нем двигалось и шевелилось. Несколько кукол бегали взад и вперед, размахивая своими маленькими руками. Вдруг Щелкун поднялся с кровати, далеко отбросил с себя одеяло и обеими ногами зараз прыгнул на пол, громко крича – Щелк, щелк, щелк, – мышиный полк – какой в нем толк – щелк, щелк, щелк. – При этих словах он выхватил свою маленькую саблю, взмахнул ею по воздуху и воскликнул:

– Любезные вассалы, друзья и братья! Хотите ли вы помогать мне в грозной битве?

Три паяца, один пастух, четыре трубочиста, два шарманщика и один барабанщик тотчас же закричали;–Мы за тобой – веди нас в бой – мы за тебя – против врага. – Все они спрыгнули вслед за Щелкуном со второй полки. Прыжок был очень опасный, особенно для Щелкуна. Другие шлепнулись на пол как мешки, потому что они были одеты в сукно и шелк, да и внутри-то состояли из ваты и отрубей. Но Щелкун наверное сломал бы руки и ноги, прыгать пришлось с большой высоты, а тело у него было как будто точеное из липового дерева. Да! Он наверное отколол бы себе руки и ноги, если бы мамзель Лина не вскочила со своего дивана и не подхватила бы героя своими мягкими руками.

– Ах милая, добрая Лина, со слезами сказала Маша, – как я была к тебе несправедлива! Ты верно с охотою сама уступила бы Щелкуну твою кровать!

Мамзель Лина начала уговаривать Щелкуна:

– О герой! говорила она, – подумайте и рассудите. Вы больны, вы ранены. Не ходите сами в сражение. Смотрите, с какою уверенностью в победе собираются ваши храбрые вассалы. Пастух, трубочист, шарманщик, паяцы и барабанщик уже внизу, а на моей полке заметно начинают шевелиться сахарные Фигуры с билетиками. Отдохните здесь на диване, или взберитесь на мой картон со шляпами и наблюдайте оттуда за сражением.

Так говорила мамзель Лина и держала Щелкуна на руках. Но Щелкун так нетерпеливо начал перебирать ногами, что Лина принуждена была поспешно поставить его на пол. В ту же минуту он опустился пред нею на одно колено и прошептал: „О благородная дама! я никогда не позабуду вашего внимания и вашей услуги! “–Мамзель Лина нагнулась, опять взяла Щелкуна, сняла свой пояс, украшенный разными блестками, и хотела надеть его Щелкуну через плечо. Все рыцари, отправляясь в сражение, получали прежде такую перевязь от какой-нибудь дамы. Но Щелкун отступил на два шага, приложил руку к сердцу и торжественно сказал: „Нет, благородная дама, у меня уже есть перевязь! “ И с этими словами он схватил ленточку, которою обвязала его Маша, повесил ее себе через плечо, смело взмахнул саблей и соскочил на пол. Вы замечаете, что Щелкун уже следовательно и прежде чувствовал все добро, оказанное ему Машей. Поэтому он и надел теперь её простую ленточку вместо богатого пояса мамзель Лины. Едва успел Щелкун спрыгнуть на пол, как опять начался писк и свист. Под круглым столом собрались бесчисленные полчища мышей, а над ними поднималась огромная, гадкая мышь с семью головами.

Ах, что-то будет, что-то будет!

V. Сражение

– Бейте тревогу, верный вассал мой барабанщик!

Так закричал Щелкун громким голосом, и барабанщик тотчас же начал самым искусным образом выбивать дробь. Стекла шкафа зазвенели и задрожали; внутри его поднялся стук и треск. Маша увидала, что крышки всех ящиков, в которых жили солдаты Фрица, полетели вверх, а солдаты стали выпрыгивать прямо на нижнюю полку, где и начали строиться ротами. Щелкун бегал взад и вперед, одушевляя войско речами.

– Что же это не показывается ни один трубач? Где они все, негодные сони? – с гневом воскликнул наконец Щелкун.

Он быстро обратился к высокому арлекину, который несколько побледнел и весь дрожал как в лихорадке.

– Генерал, торжественно сказал ему Щелкун, – и знаю вашу храбрость и вашу опытность. В сражении нужно уметь пользоваться минутою и обладать способностью быстрого соображения. Я поручаю вам начальство над всею кавалерией и артиллерией. Коня вам не нужно. У вас очень длинные ноги. На них вы отлично можете скакать. Теперь – действуйте!

Арлекин немедленно приложил к губам свои длинные, тонкие пальцы и запищал так пронзительно, что казалось как будто зазвенела сотня труб. В ту же минуту в шкафу послышался топот и ржание коней. Кирасиры, драгуны и блестящие новые гусары Фрица на всех рысях понеслись с верхней полки на нижнюю, а оттуда на пол. Полки за полками с музыкой и распущенными знаменами проходили мимо Щелкуна и развернутым Фронтом становились поперек комнаты. С грохотом вынеслись пред фронт Фрицевы пушки с орудийною прислугой на передках. Артиллерия открыла стрельбу. Послышалось: бум-бух! и Маша увидала, как осыпанные сахаром шоколадные шарики полетели в полчища мышей, покрывая их белою пылью. Мышам это было чрезвычайно неприятно, и они совсем застыдились глядя на то, как перепачканы их шкурки. Особенный вред наносила им батарея из тяжелых орудий, поместившаяся на большой мягкой скамейке, которая обыкновенно служила г-же Штальбаум для того чтобы класть на нее ноги. Батарея эта стреляла очень твердыми пряничными орехами и давала залп за залпом: бум… бух! бум… бух! Мыши так и падали с ног после каждого выстрела. Однако же они подвигались все ближе. они опрокинули уже несколько пушек, поднялась такая пыль, что Маша едва могла различать войска.

Несомненно было только то, что обе армии дрались с величайшим ожесточением, и что победа долго колебалась между ними. Мыши выводили в дело все новые и новые силы; маленькие серебряные пилюли, которыми они стреляли чрезвычайно искусно, начали уже ударять в шкаф. Женни и мамзель Лина в отчаянии бегали взад и вперед, ломая себе руки.

– Ужели я должна умереть в самой цветущей юности, – я, самая прекрасная из кукол! кричала мамзель Лина.

– Ужели я так прекрасно сохранилась чтобы погибнуть от мышей здесь же, в моей собственной гостиной! кричала Женни.

После этих слов они бросились на шею одна к другой и заплакали так громко, что рыдания их можно было слышать, несмотря на весь шум, который поднялся теперь. Вы не можете представить себе, что за кутерьма началась в комнате. Бух! бух! бух! грохотали пушки. Пиф! паф! Трррррр! трещали ружья. Трам-тата-та-тата-та! звенели трубы.

Тарата-та-та, тарата-та-та гудели барабаны. Все эти звуки перемешивались одни с другими, мыши пищали, мышиный царь свистел, Щелкун кричал громким голосом, раздавая полезные приказания, и шагал через сражающиеся батальоны. Арлекин сделал несколько чрезвычайно блестящих кавалерийских атак и покрыл себя славой. Но артиллерия мышей начала стрелять во Фрицевых гусар какими-то гадкими ядрышками с очень дурным запахом. Эти ядрышки делали прегадкие пятна на новых с иголочки красных мундирах, и гусары неохотно шли вперед. Арлекин велел им повернуть налево-кругом. Он так увлекся командованием, что и сам повернулся вместе с гусарами, а за ним повернулись кирасиры и драгуны. Все сделали налево кругом и отправились домой. Через это пришла в сильную опасность батарея, помещавшаяся на скамейке. Прошло очень мало времени, а уже откуда-то явилась пред нею огромная куча толстых мышей и произвела такой ужасный натиск, что скамейка опрокинулась вместе с пушками и артиллеристами. Щелкун по-видимому был этим чрезвычайно поражен и приказал правому крылу сделать отступательное движение. Ты знаешь, любезный мой читатель, что отступательное движение очень часто бывает похоже на бегство; так было и в этом случае. На правом крыле все еще пока обстояло благополучно. В самом пылу сражения масса мышиной кавалерии тихонько выбралась из-под комода и с ужасным писком бросилась на правое крыло армии Щелкуна. Но какое храброе сопротивление встретили они здесь! Корпус сахарных кукол под предводительством двух китайских богдыханов медленно преодолел все затруднения местности (нужно было перелезать через нижний карниз шкафа) и выстроился громадным каре. Это было храброе, красивое и очень пестрое войско. Тут были садовники, Тирольцы, Тунгусы, арлекины, брадобреи, амуры, львы, тигры, морские свинки и обезьяны. Все они сражались необыкновенно стойко и хладнокровно. Это избранное войско непременно одержало бы полную победу над врагом, если бы один сумасшедший мышиный ротмистр не кинулся вперед и не откусил бы голову одному из Китайцев. Тот упал и раздавил под собою двух Тунгусов и одну морскую свинку. Через это образовалось пустое место; мыши ворвались в средину каре и скоро перегрызли весь батальон. Это принесло им однако мало пользы. Едва успевал какой-нибудь неприятельский кавалерист перекусить пополам своего храброго противника, как в горло ему попадал маленький печатный билетик со стихами; кавалерист немедленно давился им и падал мертвым. Все это однако не помогло армии Щелкуна. Раз начав отступать, она продолжала отступление и все более теряла людей. Несчастный Щелкун с маленькою горсточкой войска очутился прижатым к самому шкафу.

– Резервы в дело! Арлекин! Барабанщик! Где вы?

Так закричал Щелкун. Он все надеялся еще, что из шкафа появятся новые войска. Действительно, отсюда вышли еще несколько коричневых человечков и дам с вызолоченными головами, но они так неловко начали размахивать руками, что не только не причиняли никакого вреда врагу, но едва даже не сшибли шапку с головы самого Щелкуна. Неприятельские стрелки быстро откусили им ноги; коричневые человечки скувыркнулись и задавили несколько настоящих солдатиков. Щелкун был окружен врагами и находился в величайшей опасности. Он решился перепрыгнуть через нижний карниз шкафа, и оказалось что ножки его были слишком коротки. Женни и Лина лежали в обмороке и не могли ему помочь. Гусары мчались мимо и лихо въезжали в шкаф. Щелкун в совершенном отчаянии закричал:

– Коня! коня! Полцарства за коня!

В эту минуту два неприятельских застрельщика схватили его за деревянный плащ. Мышиный царь, с торжеством пища всеми семью головами, быстро подбегал к своему сопернику. Маша не могла долее сдерживаться.

– О мой бедный Щелкун, мой бедный Щелкун! закричала она вся в слезах, схватила, сама не зная что делает, башмак с левой ноги и изо всех сил бросила его в самую толпу мышей, прямо в гадкую мышь о семи головах. В ту же минуту все смолкло и все исчезло. А Маша опять почувствовала в левой руке жгучую, острую боль и без чувств упала на пол.

VI. Болезнь Маши

Когда Маша проснулась на другой день, она увидала себя в своей кроватке. Солнце ярко и весело светило сквозь окна, покрытые красивыми ледяными узорами. Возле кроватки сидел какой-то чужой мужчина; Маша однако скоро узнала в нем товарища ее отца, хирурга Вендельштерна.

Госпожа Штальбаум подошла к Маше и с беспокойством посмотрела на нее.

– Ах, милая мама, прошептала маленькая Маша, – скажи скорее: ушли ли гадкие мыши, спасся ли Щелкунчик?

– Не говори таких пустяков, Маша, ответила госпожа Штальбаум. – Какое дело мышам до Щелкуна? как ты нас всех напугала! Вот что бывает, когда дети не слушаются родителей, делают по-своему. Вчера ты до поздней ночи заигралась с твоими куклами. Тебе захотелось спать. Может-быть тебя испугал какой-нибудь забежавший маленький мышонок, хотя у нас и не водится мышей. Ты локтем разбила стекло в шкафу и так обрезала себе руку, что могла бы изойти кровью. К частью я проснулась, увидала, что тебя нет и пошла за тобою. Ты в обмороке лежала на полу пред стеклянным шкафом. Я так испугалась, что сама едва не упала. Вокруг тебя лежали разбросанные по полу оловянные солдаты Фрица, сломанные сахарные и шоколадные фигуры, множество разных куколок. Щелкун лежал у тебя на руках, а недалеко валялся твой левый башмачок.

– Ах, милая мама, сказала Маша, разве ты не видишь, что все это были следы большего сражения между куклами и мышами. Я ведь оттого так и испугалась, что мыши хотели взять в плен бедного Щелкуна, который командовал армией кукол. Я бросила в мышей мой башмак и не знаю, что потом случилось.

Хирург Вендельштерн мигнул госпоже Штальбаум. Она очень ласково заговорила опять с Машей.

– Хорошо, хорошо, успокойся, мое милое дитя: мыши все убежали, а Щелкун здоровехонек и стоит в шкафу.

В комнату вошел доктор Штальбаум и о чем-то долго разговаривал с хирургом Вандельштерном. Потом он пощупал у Маши пульс; она хорошо расслышала, что речь шла о лихорадочном бреде от раны. Ее оставили в постели и давали ей принимать лекарство. Так продолжалось несколько дней, хотя Маша, за исключением маленькой боли в руке, и не чувствовала себя нездоровою. Она знала, что Щелкун спасся из сражения. Иногда ей казалось, как во сне, что он явственно, хотя и очень тихим голосом, говорит ей, что она много для него сделала, но может сделать еще более. Маша много думала о том что бы это значило, но никак не могла придумать. Играть с куклами ей было не совсем удобно, так как у неё болела рука; а когда она принималась читать или разглядывать картинки, то у неё рябило в глазах и она принуждена была оставлять это занятие. Таким образом время казалось ей чрезвычайно долгим и она с нетерпением ожидала сумерек; госпожа Штальбаум садилась тогда подле её кроватки, рассказывала ей разные прекрасные истории и читала ей вслух. И вот раз в сумерки отворилась дверь и вошел дядя Дроссельмейер.

– Пришел проведать нашу раненую Машу, сказал он.

Едва увидала Маша дядю Дроссельмейера в его желтом сюртучке, как она сейчас же вспомнила ту ночь, когда Щелкун проиграл сражение против мышей.

– О, дядя Дроссельмейер, сказала Маша, – какой ты был безобразный, когда сидел на часах и закрывал их, чтоб они не стучали громко и не пугали мышей. Я тебя видела очень хорошо и слышала что ты говорил. Зачем ты не помог Щелкуну? Зачем ты не пришел на помощь ко мне? Ты один виноват в том, что я обрезала себе руку и теперь лежу больная в постели.

Госпожа Штальбаум удивилась и испугалась.

– Маша, сказала она, – что ты это говоришь? Я то с тобою?

А дядя Дроссельмейер начал делать лицом какие-то удивительные гримасы и заговорил однообразным, ровным, глухим голосом, совершенно как стучат большие стенные часы:

– Должен маятник тиликать – взад, вперед ходить и тикать – потихонечку стучать малых деток не пугать; – он тиликать не умел – на часы тогда я сел – распушился как сова – выговаривал слова – тише, тише, вы, часы, – не шуми, да не стучи – вы мышиному царю – спойте песенку свою – пусть он выйдет, пусть придет – головы не унесет – тик и так, и тик и тук – не пугайте его вдруг – должен маятник тиликать – взад, вперед ходить и тикать – потихонечку стучать – малых деток не пугать – тик и тук, и динь и дон – скрип и стук, и шум – и звон!

Маша, широко раскрыв глаза, неподвижно глядела на дядю Дроссельмейера. Он казался еще некрасивее чем обыкновенно, а правою рукою махал направо и налево, как будто вместо руки у него висел маятник. Маша, пожалуй, даже испугалась бы дяди, если бы тут же в комнате не было госпожи Штальбаум и если бы Фриц не расхохотался так громко.

– Какой ты сегодня смешной, дядя Дроссельмейер, сказал Фриц. – Ты махаешь рукой точно мой паяц, которого я давно забросил за печь.

Госпожа Штальбаум с очень серьезным лицом обратилась к дяде Дроссельмейеру:

– Скажите, пожалуйста, что вы это сейчас говорили?

Дядя Дроссельмейер засмеялся.

– Разве вы не знаете моей песенки часовщика? Я ее всегда пою у таких больных как Маша.

Он сел подле кроватки Маши и заговорил:

– Не сердись за то, что я не выклевал мышиному царю всех его четырнадцати глаз. Нельзя было мне этого сделать. За то я тебя теперь порадую.

Дядя полез в карман и осторожно вытащил оттуда Щелкуна. Он очень искусно вставил ему выпавшие зубки и вправил вывихнутую челюсть. Маша так и воскликнула от радости, а госпожа Штальбаум улыбнулась и сказала:

– Ну вот ты видишь теперь, как дядя заботится о твоем Щелкуне!



– И все-таки ты должна сознаться, Маша, продолжал дядя Дроссельмейер, – что Щелкун твой пребезобразный. Если ты хочешь, я расскажу тебе каким образом в роду у Щелкуна появилось это безобразие. Впрочем ты, может-быть, уже знаешь историю про принцессу Пирлипату, колдунью Мышиху и часовщика?

– Послушай, дядя, перебил Фриц – ты вот вставил Щелкуну зубы и поправил ему челюсть, а сабли ему не повесил!

– Какое мне дело до его сабли! сердито сказал дядя Дроссельмейер. – Пусть он сам достает себе саблю где хочет.

– Это правда! воскликнул Фриц. – Если он действительно молодец, то сумеет достать себе оружие.

– Ну так как же, Маша, продолжал дядя Дроссельмейер, – знаешь ты историю про принцессу Пирлипату?

– Ах нет, не знаю, – ответила Маша, – расскажи, милый дядя, расскажи!

– Надеюсь, господин Дроссельмейер, сказала госпожа Штальбаум, – надеюсь, что ваша история не будет такая страшная, как обыкновенно бывает все что вы рассказываете?

– Совсем напротив, ответил дядя Дроссельмейер – эта история очень забавная.

– Рассказывай, милый дядя, рассказывай! – закричали дети.

И дядя Дроссельмейер начал рассказывать.

VII. Сказка об орехе Кракатук

Отец Пирлипаты был король, а мать, королева: следовательно Пирлипата, как только родилась, так и стала принцессой. Король, вне себя от радости, увидав в колыбельке свою хорошенькую крошечную дочку. От восторга он начал танцевать по комнате, подпрыгивал на одной ножке и все только кричал:

– Видано ли в свете что-нибудь лучше моей Пирлипаточки?

Все министры, генералы и председатели также прыгали на одной ножке и кричали:

– Нет, во всем свете не видано!

И в самом деле, с той поры как стоит свет, не бывало еще такого прекрасного ребенка, как принцесса Пирлипата. Личико её было точно сделано из белого и розового шелка, голубые глаза сверкали как драгоценные камни, а волосы вились совершенно золотыми кудрями. К тому же Пирлипаточка родилась на свет с двумя рядами маленьких, совершенно жемчужных и необыкновенно острых зубков. Через два часа после своего рождения она так больно укусила этими зубками палец главному доктору, который хотел рассмотреть ее поближе, что доктор громко закричал:

– Ах батюшки светы!

Другие говорят, будто он крикнул: „нянюшки, света!» потому что в комнате было несколько темно. Ученые и теперь еще спорят об этом, и очень трудно сказать, кто из них прав. Как бы там ни было, но верно то, что Пирлипаточка родилась с зубками и сейчас же укусила палец доктору. Из этого все заключили, что она не только красавица, но и необыкновенная умница, потому что, только родившись, умеет управляться со своими зубками. Все необыкновенно радовались. беспокойна и печальна была только одна королева, и никто не знал отчего это происходило. Все заметили однако, что королева приказала совершенно особым образом стеречь колыбель Пирлипаты. У дверей стояла стража; с каждой стороны колыбели сидело по няньке; кроме того, каждую ночь в комнате сидели вокруг стен еще шесть других нянек. Самое непонятное было то, что каждая из этих нянек должна была держать на коленях кота и целую ночь гладить его поспине, так чтобы ни один кот ни на одну минуту не переставал мурлыкать. Вы, милые дети, разумеется, также не отгадаете, зачем все это делалось, и поэтому я вам сейчас расскажу в чем тут было дело.

Раз при дворе отца Пирлипаты собралось множество разных знакомых королей и прекрасных принцев. Давались различные праздники, рыцарские игры, спектакли, балы. Наконец королю захотелось дать своим гостям большой обед. Узнав от главного распорядителя кухнею, что придворный астроном находит время чрезвычайно благоприятным для изготовления колбас, король приказал заготовить все нужное для приготовления ста различных сортов колбасы, сел в коляску и сам пригласил всех королей и принцев к себе на обед. Он говорил: „пожалуйте ко мне запросто на ложку супа“, чтобы потом обрадовать всех гостей сюрпризом. Вернувшись домой, король сказал королеве:

– Милая! ты знаешь как я люблю колбасы!

Королева поняла что значат эти слова. А значили они то, чтобы королева сама занялась приготовлением колбас. По просьбе мужа она часто делывала это и прежде. Казначею сейчас же было приказано выдать на кухню большой золотой котел и сто серебряных кастрюль. В печи вместо обыкновенных дров развели огонь из сандального дерева. Королева подвязала парчовый Фартук, и через несколько времени из золотого котла понеслись самые аппетитные запахи. Запахи эти проникли до кабинета, где король сидел со своими советниками.

– Извините, господа, сказал король, не будучи в состоянии долее удерживать свой восторг, – извините, мне нужно на минутку отлучиться по хозяйству.

Он побежал в кухню, обнял королеву, помешал немножко в золотом котле золотою ручкою от пера и с успокоенными чувствами возвратился опять в кабинет. Наступала очень важная минута. Нужно было резать сало четырехугольными кусочками и затем поджаривать его на серебряных шпильках. Придворные дамы отступили на несколько шагов. Королева пожелала совершенно одна заняться этим делом, чтобы вполне угодить своему супругу. Но едва начало поджариваться сало, как раздался тоненький, совсем тоненький голосок:

– Сестрица, дай мне сальца! Я тоже хочу полакомиться, я ведь тоже королева! Дай мне сальца!

Королева знала, что это говорит Мышиха. Мышиха уже давным-давно проживала в королевском дворце. Она уверяла, что находится в родстве с королевскою Фамилией и что она сама королева в мышином царстве. И в самом деле, у неё был под печкой весьма многочисленный придворный штат. Королева была очень добрая женщина. Она не признавала Мышиху родней и не считала ее за царицу, но в торжественных случаях всегда ее угощала.

– Выходите, любезная Мышиха, сказала королева, – покушайте сальца.

Мышиха проворно и весело выскочила из-под печи, вспрыгнула на плиту и деликатно начала брать своими маленькими лапками один за другим кусочки поджаренного сала, которые протягивала ей королева. Но за Мышихой выскочили все её родственники и родственницы, а семеро её сыновей, мальчишки с самыми неприятными манерами, прямо набросились на приготовленное сало. Королева так испугалась, что ничего не могла против них сделать. К счастью скоро подбежали придворные дамы и разогнали непрошеных гостей, но сала осталось уже не много. Призвали придворного математика и по его вычислениям искусно распределили сало по всем колбасам. Зазвучали трубы и забили барабаны. Все короли и принцы подъезжали ко дворцу, разодетые в праздничные наряды: короли ехали в хрустальных каретах, принцы все были на белых конях. Король встретил их самым приветливым образом, надел золотую корону и, как хозяин, сел на почетное место за столом. Начали подавать сто сортов колбас, одни за другими. После пятнадцатого сорта король побледнел и начал сильно вздыхать; после двадцатого сорта он громко зарыдал, откинулся на спинку своего кресла и закрыл лицо руками. Все вскочили со своих мест. Лейб-медик бросился щупать пульс короля, с королем началась истерика. После окуривания жжеными перьями и употребления различных сильных средств король несколько пришел в себя. Его начали уговаривать, успокаивать, расспрашивать. Он только мог прошептать едва слышным голосом:

– Мало сала!

Королева упала пред ним на колени.

– О, мой несчастный супруг, – воскликнула она, – я понимаю ваше огорчение, я понимаю что вы должны переносить и чувствовать! Казните меня, я виновата! Ах! Мышиха со своими семью сыновьями и со всею родней съели у меня сало!

С этими словами королева упала в обморок. Король с гневом вскочил со своего кресла.

– Обер-гофмейстерина! – громко воскликнул он. – Каким образом это могло случиться?

Обер-гофмейстерина рассказала все что она знала. Король решился отомстить Мышихе и ее семье за то что они съели у него сало. Собрали совет, подумали-погадали и определили поручить все дело придворному часовщику и механику, которого звали совершенно так же как и меня, Христианом Дроссельмейером. Придворный часовщик обещал на веки изгнать из дворца Мышиху и все её семейство посредством особой чрезвычайно тонкой дипломатической операции. Он придумал устроить маленькие, очень хитрые машинки, в которых висели на ниточках кусочки поджаренного сала: машинки эти Дроссельмейер расставил вокруг жилья Мышихи. Сама Мышиха была слишком умна, чтобы не разгадать хитрости Дроссельмейера. Но несмотря на все её увещания и предостережения, все семеро её сыновей и множество ее родственников и родственниц так прельстились запахом поджаренного сала, что сломя голову побежали в Дроссельмейеровы машинки. Машинки их прихлопнули, а пойманных мышей повара позорно передавили тут же в кухне.

Мышиха с небольшим количеством приближенных неизвестно куда исчезла. Она была вне себя от горя, обиды, отчаяния. Король и все придворные радовались; одна королева была неспокойна, потому что она лучше других знала характер Мышихи и была уверена, что Мышиха станет мстить. её предчувствия оправдались. Как-то раз королева опять надела свой парчовый Фартук и принялась готовить королю его любимый компот. Вдруг пред нею явилась Мышиха:

– Берегись, королева! – пропищала она. – Я перекушу пополам твою Пирлипаточку!

С этими словами она точно сквозь землю провалилась. Королева от испуга опрокинула весь компот в огонь и во второй раз Мышиха испортила королю его любимое кушанье, на что он очень разгневался. – Ну, дети, на этот вечер довольно, в следующий раз расскажу вам что было далее.

Как ни просила Маша дядю Дроссельмейера рассказать еще немножко, но он не согласился.

– Нет, – сказал он, – хорошего понемногу. Завтра приду и буду тебе дальше размазывать.

Дядя хотел уже выходить из комнаты, как Фриц остановил его вопросом:

– Скажи-ка, дядя Дроссельмейер, правда это, что будто бы ты выдумал мышеловки?

– Что ты за пустяки спрашиваешь! – сказала госпожа Штальбаум.

А дядя Дроссельмейер как-то необыкновенно улыбнулся и тихо сказал:

– Почему же мне и не выдумать мышеловки, когда я часовщик и механик?

VIII. Продолжение сказки об орехе Кракатук

– Теперь вы знаете, дети, – продолжал дядя Дроссельмейер на следующий вечер, – теперь вы знаете, почему королева так заботливо охраняла маленькую принцессу Пирлипату. Она боялась, что Мышиха прибежит и перекусит ее пополам. Машинки Дроссельмейера не могли принести в этом случае никакой пользы. Мышиха была слишком умна, чтобы попасть в такую ловушку. Придворный астроном объявил, что только семейство кота Мурлыки может охранить колыбельку Пирлипаты от Мышихи. Поэтому-то каждой няньке и велено было держать на коленях по коту Мурлыке, а сами Мурлыки все были сделаны придворными котами. Как-то в полночь одна из двух главных нянек, сидевших подле самой колыбели, внезапно очнулась от сна. Вокруг все было так тихо, что можно было слышать, как червячок точил деревянную стену. Все спало: няньки, сторожа, придворные коты. Главная нянька взглянула в колыбельку, да так и обмерла, Огромная, гадкая мышь стояла там на задних лапках, положив свою голову на личико принцессы. Нянька вскрикнула не своим голосом. Все проснулись, но в ту же минуту Мышиха (это была она) быстро выскочила из колыбели и побежала в угол комнаты. Придворные коты со всех ног бросились за нею, но опоздали: Мышиха на их глазах сквозь щель исчезла под полом. Пирлипата проснулась от шума и громко заплакала.

– Какое счастье! Она жива! – воскликнули няньки.

Но как же испугались они, когда увидали что стало с ребенком! Вместо прелестной курчавой головки очутилась безобразная огромная голова, сидевшая на маленьком сгорбленном туловище. Голубые глаза превратились в зеленые; рот разошелся от одного уха до другого. Королева плакала день и ночь. Комнату короля сейчас же обтянули материей на толстой вате, потому что он беспрестанно стукался головою о стены и все восклицал: о я несчастный отец! Всю вину король сложил на придворного часовщика и механика Христиана Дроссельмейера из города Нюрнберга и поэтому отдал такой приказ:

„Дроссельмейеру приказывается в продолжение одного месяца возвратить принцессу Пирлипату в прежнее её состояние или указать средство как это сделать. В противном случае Дроссельмейера казнить.“

Дроссельмейер очень испугался, но доверяя своему искусству и своему счастью он сейчас же приступил к первой операции, которая ему казалась нужною. Он очень искусно разобрал принцессу Пирлипату по частям, отвинтил ей ручки и ножки и рассмотрел её внутреннее устройство. По несчастно оказалось, что чем больше будет становиться Пирлипата, тем безобразнее будет она делаться. У Дроссельмейера опустились руки. Осторожно собрал он опять Пирлипату, положил ее назад в колыбель и погрузился в меланхолию. От колыбели ему запрещено было отходить, и он все сидел около Пирлипаты. Прошла неделя, другая, третья, наступила середа четвертой недели. Король заглянул в дверь детской, гневно погрозил пальцем и закричал:

– Христиан Дроссельмейер, вылечи Пирлипату, а не то я тебя казню!

Дроссельмейер горько заплакал. А Пирлипата лежала в колыбели, смотрела на него и весело щелкала орехи.

В первый раз часовщик обратил внимание на необыкновенную страсть принцессы к орехам и на то что она родилась с зубами. Он вспомнил, что после своего превращения Пирлипата плакала до тех пор, пока случайно ей не попался в руки орех. Она сейчас же разгрызла его, скушала и успокоилась. С этого времени няньки постоянно давали ей орехи, и она совсем перестала плакать.

– О удивительная игра природы! О удивительная охота к орехам! воскликнул Христиан Дроссельмейер. – Тут есть какая-нибудь тайна, это дело нужно разобрать!

Он сейчас же попросил позволения переговорить с придворным астрономом, к которому его и отвели. Часовщик и астроном были большие приятели. Они обнялись, заплакали, заперлись в комнате и начали справляться в разных книгах про орехи, симпатии, антипатии и другие мудреные и ученые вещи. Наступила ночь. Придворный астроном начал наблюдать звезды и при помощи часовщика угадывать по ним судьбу принцессы Пирлипаты. Это было очень трудно, но наконец – о радость! – приятели узнали что нужно сделать, чтобы Пирлипата стала опять такою же красавицей как прежде. Оказалось, что для этого ей нужно дать съесть сладкое ядро ореха Кракатука.

Орех Кракатук имел такую твердую скорлупу, что по ней могла проехать самая тяжелая пушка, и скорлупа все-таки осталась бы целою. Этот удивительный орех должен был разгрызть пред принцессою человек никогда еще не брившийся и никогда еще не носивший сапог. Разгрызая орех, он должен был с зажмуренными глазами подать Пирлипате ядро, затем сделать, не спотыкаясь, семь шагов назад и только после этого открыть глаза. Три дня и три ночи без отдыха занимались вычислениями астроном и часовщик, вплоть до самой субботы. На следующий день утром кончался назначенный срок и часовщика следовало казнить. Король только что сел было обедать, как Дроссельмейер прибежал к нему и с величайшею радостью объявил про найденное им средство возвратить принцессе Пирлипате утраченную красоту. Король обнял Дроссельмейера и обещал ему за это золотую шпагу, четыре ордена и два новых отличных сюртука.

– Сейчас же после обеда и займемся этим делом, сказал король. Позаботьтесь, любезный часовщик и механик, чтоб орех Кракатук и молодой человек были готовы. Да не давайте этому молодому человеку пить вина, а то он, пожалуй, начнет пятиться назад, да и споткнется. Мы его потом угостим как следует.

Эти слова короля точно громом поразили Дроссельмейера. Он робко и с запинками объяснил, что хотя средство и найдено, но что еще нужно отыскивать по свету орех Кракатук и молодого человека, который бы мог его разгрызть. Неизвестно удастся-ли их отыскать. Король ужасно рассердился и точно лев крикнул на часовщика:

– Если так… казню!

К счастью Дроссельмейера король в этот день был в хорошем расположении духа.

Королева начала его уговаривать. Дроссельмейер также ободрился и заметил, что собственно говоря казнить его не следует, потому что он решил задачу и указал на средство вылечить принцессу. Король сначала сказал что это все одни пустые отговорки, но наконец решил, что часовщик и астроном должны отправляться на поиски и возвратиться не иначе, как с орехом Кракатуком. Что же касается молодого человека, то по совету королевы решено было вызвать его посредством припечатания объявлений в местных и иностранных газетах.

Тут дядя Дроссельмейер опять остановился в своем рассказе и обещал кончить его на следующий вечер.

IX. Конец сказки об орех Кракатук

На следующий вечер, едва успели подать огонь в комнату, как дядя Дроссельмейер уже явился опять. Он начал рассказывать дальше.

Слушайте, дети! Прошло пятнадцать лет. Дроссельмейер и придворный астроном все путешествовали и никак не могли отыскать орех Кракатук. Где только они не перебывали! Каких с ними не случалось происшествий! Об этом можно бы рассказывать несколько недель под ряд, только я про это рассказывать не буду, потому что главное дело совсем не в том. Вот раз Дроссельмейер сидел со своим другом астрономом в Азии, посреди огромного, дремучего леса. Присели они отдохнуть и закурили свои трубки. Дроссельмейер вдруг растосковался о своем родимом городе Нюрнберге:

– О Нюрнберг, о мой город родимый! Дома в нем большие, с большими окошками, в домах живут семьи, хорошие семьи, с детьми, с собаками, с кошками! О город мой милый! Там я родился, бегал с ребятками, в школе учился! Как бы мне, Нюрнберг, тебя повидать! Я бы тогда перестал тосковать. Батюшки! что же такое со мной? Просто совсем я уж стал сам не свой!

Слушая как тоскует Дроссельмейер, астроном почувствовал к нему величайшее сожаление, заплакал и так разревелся, что по всей Азии стало слышно его плач. Наплакавшись вдоволь, астроном опять успокоился, утер платком слезы и заговорил с Дроссельмейером.

– Почтеннейший товарищ! Что же мы тут сидим и плачем? Почему мы не идем в Нюрнберг? Не все-ли нам равно где ни искать этот проклятый орех Кракатук?

– Вы изволите говорить совершенную правду, ответил Дроссельмейер и сейчас же утешился.

Приятели встали, выколотили золу из своих трубок и прямо из азиатского леса пошли в Нюрнберг, нигде не останавливаясь. Едва успели они войти в города, как Дроссельмейер прямо побежал к своему двоюродному брату, кукольных дел мастеру, лакировщику и позолотчику Христофору Дроссельмейеру, с которым не видался уж лет двадцать. Пошли рассказы про принцессу Пирлипату, про Мышиху, про орех Кракатук. Кукольных дел мастер только всплескивал руками:

– Ну, братец, говорил он, – вот так дела!

Дроссельмейер стал рассказывать дальше: про свое путешествие и свои приключения, про то как он два года выжил у Финикового короля, про то как Миндальный царь не допустил его к себе, как нельзя было добиться никакого толку от Беличьего общества естествоиспытателей, как ему, одним словом, не удалось найти хоть бы след ореха Кракатука. Вдруг игрушечных дел мастер начал прищелкивать пальцами, вертеться на своем стуле и перебивать Дроссельмейера.

– Ах! восклицал он. – Постойте-ка! Подождите! Дайте мне словечко сказать! Братец! Ах! Что я вам скажу-то! Да слушайте-же! Братец! Ведь орех-то Кракатук у меня.

Он вскочил со своего места, кинулся на шею к часовщику, выбежал в другую комнату и принес оттуда ящичек, в котором лежал вызолоченный орех средней величины. Принесши орех, кукольных дел мастер начал рассказывать, как он к нему попал:

– Слушайте, братец. Лет десять тому назад пришел сюда об Рождестве какой-то чужой человек с мешком орехов и стал продавать их по улицам. Наш здешний торговец орехами не хотел этого потерпеть и все к нему приставал. Как раз пред моею игрушечною лавкой дело дошло у них до большой ссоры. Пока они между собой бранились, тяжелый воз переехал по мешку и передавил все орехи. Остался целым только один, и вот этот-то орех незнакомый торговец и предложил мне купить у него за серебряную монету, которая, как он уверял, лежит у меня в кармане. При этом он как-то странно улыбался. Я опустил руку в карман: в самом деле там оказалась старинная серебряная монета. Все это показалось мне очень удивительным. Я купил орех, сам не зная на что он мне и зачем я плачу за него так дорого. Потом я этот орех вызолотил, спрятал, и вот все его берегу.

Сейчас же призвали астронома. Он осторожно счистил с ореха позолоту, и все сомнения исчезли. На скорлупе ореха было написано китайскими буквами: Кракатук. Путешественники чрезвычайно обрадовались. Кукольных дел мастер также считал себя за самого счастливого человека. Дроссельмейер уверил его, что теперь ему положат пенсию и бесплатно будут отпускать из казны все золото, нужное для позолот. Настал вечер. Часовщик и астроном уже надели было ночные колпаки и собрались ложиться спать, как вдруг астроном заговорил:

– Почтеннейший товарищ! Что мне приходит на ум! Ведь мы нашли не один орех Кракатук!

– Что же мы еще-то нашли? – спросил Дроссельмейер.

– Мы нашли и молодого человека, который может разгрызть Кракатук и возвратить красоту принцессе Пирлипате. Этот молодой человек ваш племянник, сын вашего двоюродного братца. Верьте что это так! Нет, я не стану спать! Я примусь за вычисления!

Астроном сорвал колпак с головы и принялся за свои цифры. Действительно, у игрушечных дел мастера был сын, очень красивый и приятный молодой человек, никогда еще не брившийся и никогда не носивший сапог. В детстве он года два был паяцом, но теперь это совсем стало незаметно: так усовершенствовал его отец. На Рождестве молодой Дроссельмейер надевал отличный красный камзол, отделанный золотом, прицеплял шпагу, заплетал себе сзади косичку, брал под мышки шляпу, стоял в таком наряде в лавке своего отца и из учтивости разгрызал орехи молодым девицам. они прозвали его за это милым Щелкунчиком.

На следующее утро астроном в восторге бросился на шею к часовщику:

Это он! кричал астроном. – Мы его нашли! Только вот в чем дело, любезнейший товарищ. Во-первых, вы должны сделать вашему милому племянничку прочную деревянную косу и так прикрепить ее к нижней его челюсти, чтобы он, потянув себя за косу, мог раскрывать и закрывать челюсть. Во-вторых, мы после нашего возвращения тщательно должны скрывать, что привезли с собою также и молодого человека, который может разгрызть орех Кракатук. По моим вычислениям оказывается, что когда несколько человек понапрасну переломают себе зубы над Кракатуком, то король обещает сделать своим наследником того, кто возвратит принцессе Пирлипате её красоту, а Пирлипату выдаст замуж за этого человека.

Кукольных дел мастер был очень доволен тем, что его сынок женится на принцессе Пирлипате и сам станет сначала принцем, а потом королем. Он предоставил его в полное распоряжение часовщика и астронома. Деревянная коса, которую Дроссельмейер приделал своему племяннику, удалась как нельзя лучше. С ней произвели несколько опытов, и оказалось, что молодой человек, без малейшего затруднения, сразу разгрызает самые твердые персиковые косточки.

Дроссельмейер и астроном немедленно сообщили в столицу о том, что нашли орех Кракатук. Там сейчас же сделали все нужные распоряжения, и когда путешественники возвратились с орехом, в столице собралось уже множество молодых людей, в том числе даже несколько принцев, чтобы показать твердость своих зубов и возвратить красоту принцессе Пирлипате. Часовщик и астроном так и ахнули, когда увидали принцессу. её маленькое тело с крохотными ручками и ножками едва могло держать огромную, нескладную голову, а в довершение беды вокруг рта и подбородка Пирлипаты выросла белая борода из хлопчатой бумаги. Одним словом, все случилось так, как предсказывал придворный астроном по своим вычислениям. Начали разгрызать орех Кракатук. Один юноша за другим вывихивал себе челюсть, ломал зубы и падал в обморок. Нарочно приставленные для этого зубные врачи выносили тех кому делалось дурно и приводили их в чувство.

– Какова пилюлька? спрашивали зубные врачи.

– Да! Уж нечего сказать, орешек! Будешь его помнить! говорили молодые люди.

Король от печали и огорчения так расстроился чувствами, что обещал отдать царство и дочь тому, кто снимет с Пирлипаты колдовство. Тут-то вот и явился молодой Дроссельмейер с просьбою допустить его разгрызть орех Кракатук. Он чрезвычайно понравился принцессе Пирлипате:

– Ах, сказала она, – как бы хорошо было, если бы вот этот молодой человек разгрыз Кракатук и стал бы моим мужем!

Молодой Дроссельмейер очень учтиво поклонился сначала королю, потом королеве, потом принцессе Пирлипате. Обер-церемониймейстер поднес ему орех Кракатук. Он положил его в рот, потянул себя за косу – крак! крак! – и в одно мгновение разгрыз орех; скорлупа так и посыпалась на пол. Молодой Дроссельмейер искусно очистил ядро, подошел к принцессе, отвесил низкий поклон, подал ей ядро Кракатука, зажмурил глаза и начал пятиться назад. Принцесса скушала орех – и что же! Все её безобразие внезапно исчезло: вместо жалкого уродца очутилась писаная красавица. Весь народ вскрикнул от радости, зазвучали трубы, загремели барабаны, король опять затанцевал на одной ножке, как было при рождении Пирлипаты, а королева от восторга даже лишилась чувств. Весь этот шум очень развлекал молодого Дроссельмейера, который не сделал еще своих семи шагов назад. Он не терял однако самообладания и уже отставил ногу для седьмого шага, как вдруг из-под пола поднялась с громким писком Мышиха. Молодой Дроссельмейер наступил прямо на нее и так споткнулся, что едва не упал. В то же мгновение он стал таким же уродцем каким только что была принцесса Пирлипата. Тело его внезапно съежилось, точно ушло само в себя, голова стала безобразно большою, глаза выпучились, огромный рот растянулся от одного уха к другому. Вместо косички очутился сзади узкий деревянный плащ, управлявший нижнею челюстью. Часовщик и астроном были вне себя от испуга и горя. В то же время они увидели, что Мышиха катается по полу; молодой Дроссельмейер так сильно наступил на нее каблуком своего башмака, что ей пришлось умирать. Она пищала изо всех сил: О бедовый орех – мне беда, а им смех – ну, Щелкун, погоди, – пи-пи-кви… пи-пи-кви мой сынок за меня – перекусит тебя, – у него семь голов – пи-пи-кви…. будь готов – пи-пи-кви…. смерть моя – будешь помнить меня – погоди, пи-кви-кви…. квик!

И пискнув в последний раз Мышиха умерла.

Придворный истопник сейчас же вытащил ее вон. [Между тем никто не обращал внимания на молодого Дроссельмейера, пока Пирлипата не напомнила наконец отцу про его обещание. Король немедленно приказал привести к нему юношу. Но когда племянник Дроссельмейера выступил вперед, и все увидали его безобразие, Пирлипата закрыла себе лицо руками и закричала:

– Гоните его вон! Гоните вон противного Щелкуна! Гоните, гоните!

Несчастного уродца сейчас же схватили за плечи и вытолкали из дверей. Король чрезвычайно разгневался на то, что часовщик и астроном затеяли навязать ему зятем орехового Щелкуна. Он объявил, что они во всем виноваты, и на вечные времена прогнал их из своей столицы. Про эту выгонку ничего не стояло в вычислениях, которые астроном делал в Нюрнберге, и поэтому он принялся вычислять снова. Оказалось, что молодой Дроссельмейер так хорошо будет вести себя в своем новом звании, что несмотря на безобразие сделается со временем принцем и королем. Безобразие его может исчезнуть лишь когда от его руки падет семиголовый сын Мышихи, ставший мышиным царем, и когда Щелкуна, несмотря на его безобразие, полюбит маленькая девочка. Говорят, что на святках молодого Дроссельмейера действительно видали потом в лавке его отца хотя и Щелкуном, но одетого как принца.

Вот, дети, сказка про орех Кракатук. Теперь вы знаете, почему Щелкуны такие безобразные.

Так закончил дядя Дроссельмейер свой рассказ. Маша сказала, что принцесса Пирлипата была неблагодарная девица. А Фриц уверял, что Щелкун, если только он настоящий храбрец, не станет долго раздумывать, победит мышиного царя и возвратит себе опять свой настоящий вид.

X. Дядя и племянник

Кому случалось порезаться стеклом, тот знает как это больно и как медленно заживают такие порезы. Маша почти целую неделю должна была вылежать в постели; как только она хотела встать, с нею делалось головокружение. Наконец она совсем выздоровела и опять могла бегать по-прежнему. В стеклянном шкафу все чинно стояло на своих местах: дома, деревья, цветы, куклы. Маша прежде всего отыскала своего милого Щелкуна. Он стоял на второй полке; все зубки были у него в порядке и он ласково улыбался. Маша с радостью принялась его рассматривать, но вдруг ей пришло на ум, что весь рассказ дяди Дроссельмейера был не что иное как история Щелкуна и его вражды с Мышихой и мышиным царем. Маша знала теперь, что её Щелкун не может быть никто иной, как молодой Дроссельмейер из Нюрнберга, заколдованный Мышихой родственник дяди Дроссельмейера. Уже во время рассказа дяди Маша ни на одно мгновение не сомневалась в том, что часовщик и механик при дворе отца Пирлипаты был сам дядя Дроссельмейер. Предсказание астронома очевидно сбылось: молодой Дроссельмейер стал теперь царем в кукольном царстве; все куклы находились под его властью и сражались за него, Маша сама это видела. Почему же дядя не помог ему во время сражения? Маша никак не могла этого понять. Она была уверена, что Щелкун и его подданные должны оживать и двигаться, когда она этого пожелает, когда она одна находится с ними в комнате. Этого однако не случилось. В стеклянном шкафу все оставалось тихо и неподвижно, и Маша приписывала это колдовству Мышихи и её семиголового сына.

– Милый господин Дроссельмейер, говорила она Щелкуну, – хотя вы и не в состоянии двигаться или поговорить со мной, но я очень хорошо знаю, что вы понимаете все, что я вам говорю. Надейтесь на меня. Я буду вам помогать везде, где нужно. Я попрошу и дядю чтобы он вам помог своею механикой.

Щелкун остался спокойным и неподвижным, но Маше показалось как будто по всему стеклянному шкафу пролетел какой-то вздох. Стекла зазвенели едва слышно, но чрезвычайно приятно, совершенно как музыка: „милая Маша, царица ты наша!“ Маше сделалось очень страшно и очень приятно. Настали сумерки. Доктор Штальбаум вошел в комнату вместе с дядей Дроссельмейером; вся семья собралась вокруг чайного стола, все весело разговаривали между собой. Маша принесла свой маленький стульчик и тихо уселась подле дяди Дроссельмейера. Она пристально смотрела ему в лицо своими голубыми глазами и, дождавшись когда все замолчали, заговорила с дядею: – Милый дядя! Теперь я знаю, что мой Щелкун твой племянник, молодой Дроссельмейер из города Нюрнберга. Он стал теперь принцем, а может быть и царем, это твой друг астроном предсказал верно. Ты знаешь, что он ведет войну с сыном Мышихи, с гадким мышиным царем. Отчего ты ему не помогаешь?

Маша еще раз рассказала весь ход сражения, которое она видела. Госпожа Штальбаум и сестра Луиза смеялись, Фриц и дядя Дроссельмейер слушали серьезно.

– Откуда у Маши все эти Фантазии? спросил доктор Штальбаум.

– У неё очень живое воображение, ответила госпожа Штальбаум. – Она запомнила то что мерещилось ей во время бреда.

– Она говорит неправду, сказал Фриц. – Гусары мои совсем не такие трусы. Задал бы я им гонку, если бы все это было так!

Дядя Дроссельмейер, странно улыбаясь, посадил Машу к себе на колени и удивительно ласковым голосом заговорил с нею:

– Тебе, милая Маша, дано больше чем мне и всем нам. Ты, как Пирлипата, родилась принцессою чудесного, прекрасного царства. Да! Ну, а что касается Щелкуна, то тебе придется многое перенести, если ты хочешь заступиться за него, бедного уродца; мышиный царь везде его преследует. Я ничего не могу сделать: ты одна можешь ему помочь.



Никто не понял что хотел сказать дядя Дроссельмейер этими словами. Доктор Штальбаум сейчас же пощупал у него пульс.

– Милый друг, сказал он, – у вас сильный прилив крови к голове. Я вам пропишу капли.

А госпожа Штальбаум тихо покачала головой и сказала:

– Я чувствую что хотел сказать господин Дроссельмейер, только не умею этого ясно выразить.


XI. Победа

Все в доме уже спали, когда Маша вдруг проснулась от какого-то странного шума, слышавшегося в углу комнаты. Полная луна светила в окно. В углу как будто катали маленькие камешки и по временам слышался противный писк.

– Ах, опять мыши, опять мыши! со страхом воскликнула Маша.

Она хотела разбудить госпожу Штальбаум, но у неё замер голос и она не могла шевельнуться. Из угла вылезал мышиный царь. Семь коронок его так и блестели, когда он забегал по комнате, а потом одним прыжком вспрыгнул на маленький столик, стоявший подле Машиной кроватки.

– Подавай мне твои конфеты, подавай мне твои леденцы, подавай твой шоколад, маленькая девочка, а не то я перегрызу твоего Щелкуна, твоего Щелкунчику!

Так пищал мышиный царь, сверкая глазами и весь передергиваясь от злости. Потом он соскочил и быстро исчез в углу.

Маша так испугалась, что на следующее утро встала совсем бледною. От волнения она не могла ничего говорить. Она раз сто собиралась рассказать матери, сестре Луизе или Фрицу про то что с ней случилось, но все думала: а что, если мне не поверят? если надо мною станут смеяться? Одно было ей ясно. Чтобы спасти Щелкуна, нужно отдать конфеты, леденцы и шоколад. Вечером она выложила пред шкафом все свои лакомства и сласти.

– Откуда у нас взялись мыши? говорила на другое утро госпожа Штальбаум. – Посмотри, Маша: они съели все твои конфеты.

И в самом деле: мышиный царь все съел, а что пришлось ему не по вкусу, то перегрыз и испортил, так что все лакомства осталось выбросить. Маша не жалела конфет. Она думала, что спасла Щелкуна и успокоилась. Но на следующую ночь что-то запищало прямо около её уха. Ах! Мышиный царь сидел на её подушке, еще страшнее сверкал глазами, еще противнее пищал и свистал:

– Подавай мне твои сахарные, леденцовые и пряничные куклы, маленькая девочка, а не то я перегрызу твоего Щелкуна, твоего Щелкунчику!

Пропищал, и опять исчез в углу.

Маша очень огорчилась. На следующее утро она подошла к стеклянному шкафу и печально начала пересматривать свои сахарные, леденцовые и пряничные куколки. Как было ей не печалиться! Вы не можете представить себе, какие хорошенькие куколки из леденца и сахара были у Маши Штальбаум. Пастух и пастушка пасли целое стадо белоснежных барашков, а подле них стояла беленькая собачка. Два почтальона держали в руках письма; несколько мальчиков и девочек качались на качелях; множество нарядных девиц танцевали, взявшись за руки; на них смотрели Наполеон и Орлеанская Дева. В самом уголке лежала в сахарной колыбельке маленькая сахарная девочка с красненькими щечками, любимица Маши. Когда Маша взглянула на свою любимицу, слезы так градом и покатились у неё из глаз.

– Ах, милый господин Дроссельмейер, сказала она, обращаясь к Щелкуну, – я готова все сделать, чтобы вас спасти, только мне все-таки очень грустно!

Щелкун смотрел на нее однако так жалобно, что Маша решилась всем пожертвовать. Вечером она положила пред шкафом всех своих сахарных куколок, как прежде выкладывала конфеты. Она перецеловала всех барашков, впереди всех поставила Наполеона и Орлеанскую Деву, а девочку в колыбели поместила сзади всех остальных.

– Нет, ведь это просто из рук вон, – говорила госпожа Штальбаум на следующее утро, – в шкафу непременно завелась большая мышь. Все Машины сахарные куколки перегрызены и объедены.

У Маши на глазах проступили слезы. Но она скоро опять улыбнулась и подумала: теперь Щелкун совсем спасен. Вечером госпожа Штальбаум начала рассказывать про то, как в шкафу у детей безобразничает мышь.

– Неужели ее нельзя как-нибудь поймать? спросил доктор Штальбаум.

– Внизу у хлебника есть отличный серый кот, сказал Фриц. – Я его принесу. Он живо откусит мыши голову, будь она хоть сама Мышиха или её сын, мышиный царь.

– Боюсь я, что твой кот начнет лазить по столам и все перебьет, сказала госпожа Штальбаум.

– Ах, нет, сказал Фриц, – хлебников кот ничего не уронит. Он так отлично лазит по крышам, что мне на него завидно бывает смотреть.

– Пожалуйста, не пускайте на ночь кошек в комнаты, стала просить сестра Луиза, которая терпеть не могла этих животных.

– Пустить кошку было бы всего лучше, сказал доктор Штальбаум. – Но если Луиза так боится, то мы сначала поставим ловушку. Есть у нас ловушка?

– Дядя Дроссельмейер сделает нам ловушку, ведь он их выдумал! закричал Фриц.

Все засмеялись. Госпожа Штальбаум объявила, что у неё нет ловушки; дядя Дроссельмейер сейчас же послал к себе домой, и от него принесли прекрасную ловушку. Фриц и Маша вспомнили сказку про принцессу Пирлипату. Когда кухарка начала поджаривать сало для приманки мышей, Маша пресерьезно сказала:

– Берегись, как бы не явилась из-под печи Мышиха со всею своею родней!

Фриц вынул саблю и стал подле печи:

– Пусть-ка они явятся! Я им задам!

Но в кухне и под печью все оставалось тихо и спокойно. Когда дядя Дроссельмейер привязал сало на тоненькую ниточку и потихоньку начал ставить ловушку подле стеклянного шкафа, Фриц предупредил его:

– Смотри, дядя, как бы мышиный царь тебе чего-нибудь не сделал!

Бедная Маша! Что пришлось ей вынести в эту ночь! Что-то холодное начало бегать у неё по руке, что-то противное прижалось к её щеке и запищало над её ухом. Мышиный царь сидел на её плече, скрипел зубами, разевал семь своих ртов и шипел на ухо Маше, совсем окоченевшей от ужаса:

– Ви-ви-ви…. пи-пи-пи…. просыпайся, не спи, – вам меня не поймать – все изволь выдавать – книжки, платья твои – ви-ви-ви…. пи-пи-кви – проводи ночь без сна – береги Щелкуна – я покоя не дам – ни тебе, ни всем вам!

Маша так и обмерла, когда узнала, на следующее утро, что мышь не попалась в ловушку. Госпожа Штальбаум подумала, что она жалеет о своих конфетах и сахарных куклах.

– Будь покойна, милая Маша, сказала она – мы справимся с этою негодною мышью. Если не поможет ловушка, мы пошлем к хлебнику за его серым котом.

Едва осталась Маша одна в комнате, как она подошла к стеклянному шкафу и со слезами начала говорить Щелкуну:

– Ах, милый мой господин Дроссельмейер! Что я маленькая и несчастная девочка могу для вас сделать? Если я отдам Мышиному царю все мои книжки с картинками и даже новое платье, которое мне подарили на елку, все же он будет от меня требовать все больше и больше, а когда у меня ничего уже не останется, он перегрызет меня вместо вас! Ах я бедная девочка, что мне делать теперь, что мне делать!

Горюя и плача подле стеклянного шкафа, Маша заметила, что на теле у Щелкуна осталось от сражения кровяное пятнышко. С тех пор как Маша узнала, что её Щелкун племянник дяди Дроссельмейера, она более не носила уже его на руках, даже несколько боялась к нему прикасаться. Теперь она осторожно сняла его с полки и начала своим платком вытирать ему на шее кровяное пятнышко. Вдруг Маша почувствовала, что Щелкун становится в её руках теплым и начинает шевелиться. Она поспешно поставила его опять на полку. Челюсть Щелкуна заходила вниз и вверх, и он с трудом начал лепетать:

– Ах, милая девица Штальбаум, как много я вам обязан! Нет, вам не следует жертвовать для меня ни книжками, ни вашим новым платьицем: достаньте мне только саблю, об остальном…. я…. уж… сам….

Дальше Щелкун не мог говорить. Челюсть его пришла в свое прежнее положение, глаза опять стали неподвижными и безжизненными. Маше совсем даже не сделалось страшно. Напротив, сердце так и забилось у неё от радости: она теперь знала, как можно спасти Щелкуна. Где ей только было достать ему саблю? Маша решилась обратиться к Фрицу. Родители ушли вечером в гости. Маша и Фриц остались одни и сидели подле стеклянного шкафа. Маша рассказала брату все, что у неё случилось со Щелкуном и мышиным царем, рассказала и про то, как можно спасти Щелкуна. Фриц ни над чем так не задумался, как над рассказом Маши о поведении его красных гусаров во время сражения, Он еще раз переспросил сестру так ли все это было. Когда она дала ему свое честное слово, Фриц произнес своим гусарам длинную речь, срезал им в наказанье султаны с киверов и запретил играть в продолжении целого года марш гвардейских гусаров. Покончив суд, он обратился к Маше:

– Я могу помочь твоему Щелкуну. Вчера я уволил в отставку с пенсией одного старого полковника. Ему теперь не нужна сабля. А сабля у него чудесная и отточена как бритва.

Отставной полковник жил на третьей полке шкафа, в самом углу. Фриц достал его, снял с него саблю и сам повесил ее на Щелкуна.

От страха и ожидания Маша никак не могла уснуть в следующую ночь. В полночь ей показалось, как будто в соседней комнате слышится странный шум и возня. Вдруг послышалось – квик!

– Ах, это Мышиный царь, Мышиный царь! воскликнула Маша и в ужасе вскочила с постели.

Но все было тихо. Через несколько времени кто-то тихо постучался в дверь. Послышался тоненький голосок:

– Милая девица Штальбаум! Отворите! Не бойтесь: добрые вести! радостные вести!

Маша узнала голос молодого Дроссельмейера. Она сейчас оделась и поспешно отперла дверь.

Щелкун стоял на пороге. В одной руке он держал окровавленную саблю, в другой маленькую восковую свечку с елки. Увидев Машу, Щелкун опустился пред нею на одно колено и начал говорить:

– О девица Штальбаум! Вы одни поддержали мою рыцарскую храбрость, вы одни придали мне силу покорить врага, осмелившегося даже вас тревожить! Зловредный Мышиный царь побежден и наказан. Прими из рук навеки преданного вам рыцаря сии доказательства торжества и победы.

С этими словами Щелкун чрезвычайно искусно спустил с левой руки нанизанные на нее семь золотых коронок Мышиного царя и вручил их Маше, которая с радостью их приняла. Щелкун поднялся с колен и продолжал:

– Ах, милая девица Штальбаум, какие чудесные вещи мог бы я показать вам в эту ночь моей победы над врагом! Вам стоит только потрудиться пройти со мною несколько шагов по комнате. Пожалуйста, пойдемте, милая девица Штальбаум!

XII. Кукольное царство

Вероятно никто из вас, милые дети, не задумался бы ни на одну минуту пойти за добродушным, честным Щелкуном, у которого не могло быть на уме ничего дурного. Тем менее могла чего-нибудь бояться Маша. Она знала, что Щелкун ей действительно благодарен; она была вполне уверена, что он выполнит свое обещание и покажет ей множество чудесных вещей.

– Я пойду с вами, господин Дроссельмейер, сказала Маша, – только пожалуйста, чтобы это было не далеко и не надолго. Мне нужно еще спать.

– Да, да, ответил Щелкун. – Поэтому я и поведу вас самою близкою дорогой, хотя она и не совсем удобна.

Щелкун пошел вперед, Маша пошла за ним. Они дошли до огромного старинного шкафа, стоявшего в сенях. В шкафе этом висело платье и он всегда бывал заперт. Теперь Маша с удивлением заметила, что дверцы растворены настежь, так что отлично видно было большую дорожную шубу отца, висевшую впереди. Щелкун очень искусно начал взбираться по резным украшениям шкафа. Добравшись до верха, он сильно потянул одну из застежек шубы, и в ту же минуту из рукава её спустилась хорошенькая маленькая лестница красного дерева.

– Сделайте одолжение, пожалуйте на верх по этой лестнице, милая девица Штальбаум, сказал Щелкун.

Маша пошла вверх по ступенькам. Но едва успела она пройти через рукав и выглянуть за воротник, как вдруг на встречу ей засиял яркий свет, и она очутилась на прекрасном душистом лугу, где миллионы искорок сверкали точно драгоценные камни.

– Мы на Леденцовом лугу, сказал Шелкун, – и теперь пойдем вот чрез эти ворота.

Маша взглянула вверх и только теперь заметила прекрасные ворота, стоявшие в нескольких шагах от неё. Ворота эти по-видимому были построены из пестрого мрамора, белого, коричневого и розового цвета. Но когда Маша подошла ближе, то она увидала, что мрамор этот был не что иное, как обсахаренный миндаль с запеченым в нем изюмом. Щелкун объяснил, что ворота эти так и называются Миндально-Изюмные, и что одни только необразованные люди совершенно некстати называют их воротами Четырех Нищих. На галерее, выстроенной на верху ворот и по всей вероятности сделанной из сахара, шесть обезьянок в красных куртках как нельзя лучше играли на трубах, так что Маша и не заметила, как она все шла далее по отличным плитам из разноцветного леденца, По воздуху понеслись самые сладкие ароматы, и по обеим сторонам дороги потянулся удивительный лес. В темной зелени его что-то ярко светилось и сияло. Это были золотые и серебряные плоды, висевшие на разноцветных веточках, и сами деревья снизу до верху были украшены лентами и цветами. Когда по лесу проносился ветерок, в воздухе сейчас же начинало пахнуть апельсинами, листья деревьев шумели, золотые и серебряные плоды качались, по всему лесу разносилась музыка, тысячи разноцветных огоньков как будто порхали и качались по деревьям.

– Ах, как здесь хорошо, как здесь хорошо! в восторге воскликнула Маша.

– Это лес Рождественских Елок, сказал Щелкун.

– Пожалуйста, побудем-те здесь немножко, сказала Маша, – очень уж тут хорошо.

Щелкун захлопал своими маленькими ручками, и сейчас же явились несколько маленьких пастухов, пастушек и охотников. Все они были такие белые и нежные, какбудто из чистого сахара. Они немедленно принесли маленькое золотое кресло, положили на него подушку из Девьей Кожи и очень учтиво пригласили Машу садиться. Едва успела она сесть, как пастухи и пастушки начали танцевать, а охотники играть на трубах, потом все исчезли в кустах.

– Извините, милая девица Штальбаум, сказал Щелкун, – извините, что танцы были так плохи. Все эти танцовщицы и танцоры из нашего кордебалета; они вечно танцуют все одно и то же, а музыканты потому играют так вяло, что жалованье у них очень уж маленькое. Однако не пойти-ли нам теперь дальше?

– А мне так все очень понравилось, сказала Маша, встала со своего кресла и опять пошла за Щелкуном.

Дорога их вела по берегу тихо журчавшего ручейка, из которого и поднимались ароматы, наполнявшие лес.

– Как называется этот ручей? спросила Маша.

– Это Апельсинный ручей, ответил Щелкун. – У него отличный аромат, но по объему и красоте он не может сравниться с Лимонадною рекой, впадающею в озеро Оршат.

И в самом деле Маша скоро услышала более сильный шум от воды и увидала широкую Лимонадную реку, катившую свои гордые волны среди изумрудной зелени берегов. Чрезвычайно приятная, освежающая прохлада поднималась из этой чудесной воды. Неподалеку оттуда медленно текла другая речка; вода её была темно-желтого цвета и распространяла необыкновенно приятный, сладкий запах. На берегу этой речки сидело множество детей, которые ловили удочками маленьких кругленьких рыбок и тут же их съедали. Подойдя ближе, Маша заметила, что рыбки эти были очень похожи на пряники. Немного подалее на берегу той же речки открылась хорошенькая деревня, в которой все дома были темно-коричневые и все с золочеными крышами, а стены такие пестрые, как будто в них были запечены цукаты и миндалины.

– Это деревня Пряничниково, сказал Щелкун. – Она построена на Медовой речке. Жители прекрасные люди, только они по большей части бывают в дурном расположении духа, потому что очень подвержены зубной боли. К ним не стоит ходить. Сейчас будет город.

Через несколько мгновений Маша действительно увидела пред собой город, весь состоявший из разноцветных прозрачных домов. Это было очень красиво. Когда Маша и Щелкун пришли на площадь, тысячи маленьких человечков весело разгружали здесь множество возов с цветною бумагой и шоколадными плитками.

– Это город Пастила, сказал Щелкун. – Сейчас сюда пришел караван от Шоколадного короля и из Бумажной земли. Недавно Комариный царь чуть было не начал осаждать этот город, так вот теперь жители обтягивают свои дома бумагой и строят укрепления из плит, которые присылает им Шоколадный король. Но, милая девица Штальбаум, мы не будем осматривать все деревни и города этой страны. Поспешимте в столицу!

Щелкун быстро пошел вперед. Маша с величайшим любопытством поспешила за ним. Скоро в воздухе запахло розами, и все предметы озарились розовым оттенком. Маша заметила, что это было отражение сверкающего озера, которое теперь открылось пред ними. Серебристо-розовые волны тихо плескались, издавая необыкновенно приятные, мелодические звуки. Нем ближе подходила Маша к озеру, тем обширнее становилось оно. Серебристо-белые лебеди с золотыми ожерельями на шеях плавали по нем и пели удивительными голосами, а жемчужные рыбки весело плясали в розовой воде под это пение.

– Ах! воскликнула Маша с восторгом, – это то самое озеро, которое дядя Дроссельмейер раз обещал мне сделать, а я сама та девочка, которая будет играть с лебедями!

Щелкун улыбнулся при этих словах так насмешливо, как еще никогда не улыбался и сказал:

– Не думаю, чтобы дядюшка мог сделать что-нибудь подобное. Впрочем не будем-те много про это думать, милая девица Штальбаум; поплывем-те по Розовому озеру в столицу.

XIII. Столица

Щелкун опять захлопал своими маленькими ручками. Розовое озеро зашумело сильнее, волны начали подниматься выше, и Маша увидела, что вдали появилась и начинает приближаться по воде колесница-раковина. Колесница эта вся состояла из ослепительно-сверкающих драгоценных камней; ее везли два дельфина с золотою чешуей. Двенадцать маленьких негров, разубранных блестящими перьями колибри, выпрыгнули на берег и, тихо скользя по волнам, перенесли в колесницу сначала Машу, потом Щелкуна. Раковина сейчас же понеслась далее по озеру. Ах, как хорошо было ехать в этой колеснице! Кругом тихо плескались розовые волны, в воздухе веял тихий, теплый ветерок, разносивший чудный запах роз. Дельфины с золотою чешуей высоко брызгали вверх Фонтаны воды из своих ноздрей, и когда вода падала опять вниз сверкающею радужною дугой, то казалось, что два серебряные голоска тихо поют:

– Кто тихо несется по нашим водам? Здесь Фея плывет по душистым волнам. Приветствуйте Фею, вы рыбки и птицы, играйте, носитесь вокруг колесницы, плещутся волны, струя ароматы, – несите скорее царицу в палаты.

Но маленькие негры, стоявшие в колеснице позади Маши и Щелкуна, как будто сердились на пение струй. Они махали своими зонтами сделанными из пальмовых листьев, так что листья с шумом ударялись друг о друга, а сами выколачивали ногами какой-то странный такт и при этом пели:

– Xлип-хлап-хлоп, хлип-хлап-хлоп! Типа-тап-топ, тип-тап-топ! – Нам никак нельзя молчать, – мы всегда должны кричать, – любы стук нам, треск и гром, – любо слышать шум кругом! – Эй вы, рыбы, хлип-хлап-хлоп! Эй вы, птицы, тип-тап-топ! – Живо! хлип-хлоп; – живо! тип-топ; тип и тап и топ, – хлип и хлап и хлоп!

– Негры очень веселые люди, сказал Щелкун несколько озабоченным голосом, – но они пожалуй смутят у меня все озеро.

И действительно в воздухе и в воде скоро поднялся необыкновенный шум от каких-то удивительных голосов. Маша однако не обратила на него внимания. Она все смотрела в душистые розовые волны, где из каждой волны улыбалось ей навстречу миловидное детское личико.

– Ах! радостно воскликнула она, – посмотрите-ка, милый господин Дроссельмейер! Там внизу принцесса Пирлипата! Посмотрите, как она мне улыбается, милый господин Дроссельмейер! Взгляните пожалуйста!

Щелкун вздохнул почти жалобно и сказал:

– О милая девица Штальбаум, это совсем не принцесса Пирлипата, это вы сами. Это ваше собственное личико улыбается вам из каждой волны.

Маша сейчас же перестала смотреть в волны, закрыла глаза и очень сконфузилась. В ту же минуту маленькие негры вынули ее из раковины и вынесли на берег. Она очутилась в небольшой рощице, которая была пожалуй еще лучше чем лес Рождественских Елок: так здесь все сверкало и блестело. В особенности хороши были плоды самых разнообразных сортов, висевшие на деревьях. Плоды эти не только были разноцветные, но к тому же отлично пахли.

– Эта роща называется Мармелад, сказал Щелкун, – а вот там впереди столица.

Трудно даже описать, какой превосходный и красивый город увидала Маша пред собою. Все стены и башни переливались самыми отличными красками и не были похожи ни на какие другие здания в целом свете. Вместо крыш на домах были чрезвычайно искусно сделанные шапки из цветов, а башни были увиты превосходными гирляндами из разноцветной зелени. Когда Маша и Щелкун проходили чрез городские ворота, которые, как показалось Маше, были построены из обсахаренных плодов, серебряные солдатики отдали им честь своими ружьями, а какой-то человек в платье из золотой парчи бросился обнимать Щелкуна.

– Здравствуйте, милый принц, говорил человечек, – здравствуйте. Как давно вы у нас не были! Как мы рады вас видеть! Добро пожаловать!

Маша очень удивилась, услыхав что такой знатный человек называет Щелкуна принцем. Но ей не было времени хорошенько подумать об этом, потому что вокруг неё со всех сторон раздавались голоса, смех, музыка и пение. Маша сейчас-же спросила, что это значит?

– Ничего особенного, милая девица Штальбаум, ответил Щелкун. – Здешняя столица очень большой и веселый город, со множеством жителей. Здесь каждый день так веселятся. Вот вы сами увидите.

Они прошли несколько шагов вперед и вышли на главную площадь, представлявшую самый красивый вид. Все дома были сахарные; в каждом доме множество галерей подымались одна над другою, а по средине площади стоял высокий торт в Форме обелиска; со всех четырех сторон вокруг него били Фонтаны из оршата, лимонада и других сладких напитков. Падая с высоты обратно в бассейн, воды этих Фонтанов прямо обращались в превосходные кремы, которые только стоило брать ложкой. Но лучше всего были прелестные маленькие человечки, тысячами толпившиеся на площади. Все они прыгали, танцевали, шутили, кричали, смеялись, играли и пели. Тут были кавалеры и дамы, Греки и Гречанки, Тирольки и Тирольцы, трубачи, трубочисты, шарманщики, офицеры, солдаты, пастухи, паяцы, одним словом, всевозможные люди, каких только можно найти на свете. В одном углу площади шум сделался сильнее, и весь народ начал расступаться. Несли Китайского богдыхана в золотом паланкине, а за ним шли девяносто мандаринов и семьсот слуг. Случилось, что в это же время с другого конца площади выступала процессия рыбаков, состоявшая из пятисот человек, а Индийскому султану, как на грех, вздумалось проехаться верхом в сопровождении трех тысяч всадников, между тем как сюда же на площадь явился еще целый цирк со всеми наездниками, наездницами, клоунами и паяцами. Вот поднялась давка! Вот началась толкотня! Только и слышалось: поди! берегись! ох, стой! батюшки, давят! Один рыбак в тесноте сшиб голову с брамина, а какой-то паяц повалил с ног Китайского богдыхана. Шум становился все сильнее; в некоторых местах дело дошло уже до драки, как вдруг человечек в платье из золотой парчи, тот самый который в воротах обнял Щелкуна и назвал его принцем, как вдруг этот человечек проворно взобрался на торт, три раза ударил в колокол и громко воскликнул: – Кондитор! Кондитор! Кондитор!

В ту же минуту шум прекратился. Перепутавшиеся процессии сейчас же распутались, брамину опять посадили голову на прежнее место, богдыхану отчистили платье, и все опять начали петь и веселиться.

– Что же значит это слово кондитор, милый господин Дроссельмейер? спросила Маша.

– Ах, милая девица Штальбаум, ответил Щелкун, – кондитором называют здесь никому неизвестного, но чрезвычайно могущественного волшебника, который, как полагают, может сделать все что захочет со здешним народом. Достаточно только назвать его имя, как это сейчас сделал господин городской голова, и всякий беспорядок сейчас же прекращается.

В эту минуту они подошли к великолепному замку, который весь так и светился розовым светом. Маша не могла удержаться, чтобы не вскрикнуть от изумления и восторга. В замке было по крайней мере сто башен. Все стены были украшены через известные промежутки превосходными букетами из тюльпанов, гиацинтов, левкоев, гвоздики и других цветов. Большой купол главного здания и остроконечные крыши башен были усеяны бесчисленным множеством золотых и серебряных звездочек.

– Это Драгантовый дворец, сказал Щелкун.

Маша стояла как вкопанная и не могла отвести глаз от этого чудного здания. Она заметила, впрочем, что на одной башне не доставало крыши и что множество маленьких людей, взобравшись на леса из ванильных палочек, делают вновь эту крышу. Маша еще не успела обратиться с вопросом к Щелкуну, как тот уже начал рассказывать сам:

– Недавно этому дворцу угрожала большая опасность. Мимо него проходил великан Лакомка. Не успели оглянуться, как он уже откусил крышу у этой башни и принялся было грызть купол главного здания, но тут жители отдали ему в виде дани целый квартал города и часть рощи Мармелад. Он этим удовольствовался и пошел далее.

В это время послышалась музыка, двери замка растворились, и из них вышли двенадцать маленьких пажей. Каждый из них держал в руке вместо Факела зажженную палочку ванили. Головки пажей были жемчужные, тело состояло из смарагдов и рубинов, а ножки из золота. За пажами шли четыре дамы, почти такого же роста как Машина Лина, но они были так превосходно и богато наряжены, что Маша сейчас же признала в них принцесс.

– Принц! Милый принц! Братец! Дорогой братец! восклицали дамы, нежно здороваясь и обнимаясь со Щелкуном.

Щелкун был чрезвычайно растроган. Он несколько раз принимался отирать себе слезы, потом взял Машу за руку и торжественно сказал:

– Вот девица Мария Штальбаум! Она дочь известного доктора и моя спасительница. Если бы она не кинула вовремя своего башмака, если бы она не доставила мне саблю отставного полковника, я лежал бы теперь в могиле, перекушенный пополам зловредным Мышиным царем. Возможно-ли сравнить с девицею Штальбаум Пирлипату, хоть та и принцесса? Сравнится ли с нею Пирлипата по красоте, по доброму сердцу, по всем добродетелям? Нет, говорю я, не сравнится!

Тут все четыре дамы зараз воскликнули – нет, не сравнится! бросились Маше на шею, заплакали и сквозь слезы только и повторяли одно:

– Ах вы милая девица Штальбаум! дружок! голубушка! Ведь вы спасли братца! спасли принца! Милая вы девица! Ах Машенька! Маша Штальбаум! Ах!

Наплакавшись и нацеловавшись вдоволь, принцессы повели Машу и Щелкуна в замок и пришли с ними в залу, стены которой были сделаны из чистого, радужно-сверкающего хрусталя. В зале этой Маше всего лучше понравилась мебель. Она состояла из множества отличных маленьких стульев, диванчиков, комодов, столиков, скамеечек, шкафиков и тому подобных вещей, которые все были сделаны из розового дерева с перламутровыми украшениями. Принцессы усадили Машу и Щелкуна и объявили, что сейчас сами будут готовить для них кушанье. они принесли множество маленьких тарелочек, мисочек, кастрюлечек, вилочек, ножей и других принадлежностей из чистого золота и серебра. Потом принесли печенья и Фрукты, такие превосходные, каких Маша никогда еще не видывала, и принялась тереть миндаль, толочь сахар, месить тесто, выжимать сок из плодов, одним словом, всячески хозяйничать. Маша сейчас же поняла, что принцессы отлично умеют стряпать и что угощенье выйдет на славу. Ей чрезвычайно хотелось показать, что она умеет стряпать не хуже, и она втихомолку желала принять участие в стряпне. Самая прекрасная из сестер Щелкуна как будто угадала тайное желание Маши. Она подала ей маленькую золотую ступочку и сказала:

– Душечка! милая! потолки немножечко вот этот леденец!

Маша с удовольствием принялась толочь, и золотой пестик звенел так приятно и тихо, как будто это был колокольчик. Между тем Щелкун чрезвычайно подробно начал рассказывать про ужасную битву между его войском и войском Мышиного царя, про то как он проиграл сражение, вследствие трусости оловянных гусариков, про то как Мышиный царь непременно хотел перекусить его пополам, как Маша должна была пожертвовать несколькими подданными Щелкуна, поступившими к ней на службу и т. д. Маша слушала рассказ, но ей казалось, что слова и удары пестика как будто становятся все тише, уходят куда-то в даль. Пред ней начали вставать прозрачные серебристые туманы, в которых точно плавали принцессы, Щелкун, пажи и она сама. Послышался какой-то неясный шум, Маша начала точно на облаках подыматься все выше и выше, – все выше и выше – выше и выше…

XIV. Заключение

Рррр – бух! Маша упала с неизмеримой высоты. Что это был за толчок! Она открыла глаза, и что же? Маша лежала на своей постельке, солнце светило в окно, а пред постелью стояла госпожа Штальбаум и говорила:

– Как можно так долго спать, Маша! Все уже давно сидят за столом.

Вы, разумеется, уже догадались, что Маша, утомленная всеми виденными ею чудесами, заснула в Драгантовом замке, и что негры или пажи, а может-быть сами принцессы отнесли ее домой и положили в постель.

– Ах мама, милая мама, в какие удивительные места водил меня сегодня ночью молодой господин Дроссельмейер! Какие я видела чудеса!

Так говорила Маша и принялась все подробно рассказывать госпоже Штальбаум, которая смотрела на нее с удивлением.

– Все это тебе приснилось, – сказала госпожа Штальбаум, выслушав рассказ Маши. – Перестань теперь об этом думать.

Маша уверяла, что она все это видела на самом деле, а не во сне. Тогда госпожа Штальбаум подвела ее к стеклянному шкафу и вынула Щелкуна, стоявшего по обыкновению на третьей полке:

– Глупая ты девочка, сказала она, – посмотри: ведь это простая деревянная кукла. Как же ты можешь верить, чтоб она разговаривала и двигалась?

– Мама, я очень хорошо знаю, что Щелкун племянник дяди Дроссельмейера, что он молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга.

Мать и отец весело засмеялись при этих словах, а Маша чуть не заплакала.

– Милый папа, сказала она, – ты смеешься над моим Щелкуном, а он тебя очень хвалил и в Драгантовом дворце при мне сказал принцессам, своим сестрам, что ты известный доктор!

Родители засмеялись опять; расхохотались даже сестра Луиза и Фриц. Тогда Маша побежала в другую комнату, проворно вынула из своей шкатулочки семь коронок Мышиного царя и подала их матери:

– Смотри, мама: вот семь коронок Мышиного царя, которые в прошлую ночь принес мне молодой господин Дроссельмейер в доказательство своей победы.

Госпожа Штальбаум с удивлением рассматривала коронки, сделанные как будто не человеческими руками из какого-то необыкновенного, блестящего металла. Сам доктор не мог достаточно на них налюбоваться; оба, мать и отец, стали требовать, чтобы Маша сказала откуда у ней взялись эти коронки. Она не могла сказать ничего другого, кроме того что уже сказала, и горько заплакала, когда отец строгим голосом назвал ее лгуньей.

– Ах я бедная девочка, говорила Маша, – что мне сказать? что мне сказать?

В эту минуту отворилась дверь, и вошел дядя Дроссельмейер.

– Что это такое? сказал он. – Почему Маша плачет? Что с нею? Что у вас тут делается?

Доктор Штальбаум рассказал как все было и показал коронки. Едва увидел их дядя Дроссельмейер, как сейчас же засмеялся.

– Что это за вздор! воскликнул он. – Это те самые коронки, которые я несколько лет тому назад носил на цепочке от часов, а потом подарил Маше в день рождения, когда ей минуло два года. Разве вы не помните?

Ни доктор Штальбаум, ни его жена не могли этого припомнить, а Маша, заметив что лица родителей повеселели, бросилась к дяде Дроссельмейеру:

– Дядя, закричала она, – ты все знаешь. Скажи, что я говорю правду, что мой Щелкун твой племянник, молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга, и что он подарил мне коронки!

– Все это вздор, чистый вздор, проговорил дядя Дроссельмейер и насупился.

А доктор Штальбаум взял Машу за руки и начал говорить ей с серьезным видом:

– Послушай, Маша. Оставь все эти Фантазии и бредни. Если ты еще раз скажешь, что Щелкун племянник господина Дроссельмейера, то я выброшу из окошка и Щелкуна, и всех твоих кукол.

Понятно, что бедная Маша не смела теперь говорить про то что наполняло всю её душу, потому что нельзя же было ей забыть все чудеса, которые она видела. Даже Фриц не хотел слушать сестру, когда она хотела рассказать ему про удивительное царство, показанное ей Щелкуном. Говорят, он раза два проворчал даже, что Маша „глупая выдумщица», но только едва ли это правда. Верно то, что он сделал своим гусарам парад, извинился в напрасной обиде, которую он им причинил, разрешил им снова играть гвардейский марш и приделал им к киверам отличные новые султаны. Да! А мы-то с вами лучше знаем, как вели себя Фрицевы гусары во время сражения с Мышиным царем.

Итак Маша не смела более говорить про свои чудесные приключения, но картины виденного ею волшебного царства все носились в её воображении. Ей чудилось розовое озеро, слышались звуки; ей стоило только закрыть глаза, и все опять восставало пред нею как живое. Маша стала мало играть и долгое время тихо сиживала одна, вся погруженная в себя и ни с кем не разговаривая. Вот однажды случилось, что дядя Дроссельмейер чинил большие стенные часы, а Маша сидела у стеклянного шкафа, пристально смотря на Щелкуна. Наконец она как-то невольно заговорила с ним:

– Ах, милый господин Дроссельмейер, если бы действительно вы были живой, я не поступила бы с вами так как принцесса Пирлипата и не прогнала бы вас за то, что вы из-за меня перестали быть красивым молодым человеком.

– Все это вздор, все это вздор! закричал дядя Дроссельмейер.

Но в ту же минуту раздался такой треск и произошел такой сильный толчок, что Маша без чувств упала со стула. Когда она опять пришла в себя, госпожа Штальбаум хлопотала подле неё и говорила:

– Помилуй, Маша, как же ты падаешь со стула, такая большая девочка! Будь умна, к нам приехал из Нюрнберга племянник господина Дроссельмейера.

Маша подняла глаза. Дядя Дроссельмейер стоял разряженный, в парике и своем желтом сюртучке, улыбался и держал за руку маленького, очень красивого и стройного человека. Лицо этого человека было точно кровь с молоком, одет был он в превосходный красный камзол, отделанный золотом, на ногах имел белые шелковые чулки и башмаки, сзади у него висела прекрасная напудренная косичка, под мышкой он держал отличную треугольную шляпу, а при боку у него была шпага, вся покрытая драгоценными камнями. Какой превосходный характер был у этого молодого человека, это видно уже из того что он привез Маше множество превосходных игрушек и кроме того все те вещи и Фигурки, которые перегрыз у неё Мышиный царь. Фрицу он привез отличную саблю. За обедом племянник господина Дроссельмейера один разгрызал всем орехи. Самые крепкие были ему ни почем: положит в рот, потянет себя за косичку, трах! – скорлупа так и посыплется. Маша вся покраснела, когда увидала этого молодого человека, но еще более сконфузилась она, когда после обеда он предложил ей пойти к стеклянному шкафу.

– Играйте, дети, закричал дядя Дроссельмейер, – теперь все в порядке.

Когда Маша осталась в зале с молодым Дроссельмейером, он тотчас же опустился пред нею на одно колено:

– Многоуважаемая девица Штальбаум, сказал он, – пред вами тот самый Дроссельмейер, которому вы великодушно спасли жизнь. Вы изволили сказать, что не прогнали бы меня, как сделала принцесса Пирлипата, если бы я из-за вас сделался безобразным. В то же мгновение я перестал быть безобразным Щелкуном и получил свой прежний вид. О девица Штальбаум! Осчастливьте меня, выйдите за меня замуж и царствуйте вместе со мною в Драгантовом дворце! Теперь я там царем!

Маша подняла расколдованного Щелкуна и тихо сказала:

– Милый господин Дроссельмейер! Вы хороший и кроткий человек, царство ваше мне очень понравилось, я согласна быть вашею невестой!

И Маша сейчас же стала невестой молодого Дроссельмейера. Говорят, что через год он приехал за нею в золотой карете, запряженной серебряными конями, что на свадьбе у них танцевало двадцать две тысячи пар, и что Маша и теперь все царствует в стране, где везде растут чудные леса Рождественских Елок, где везде стоят удивительные драгантовые дворцы и находятся разные другие чудесные вещи, которые не все только умеют видеть.


Вот, дети, сказка про Щелкуна и Мышиного царя.


Оглавление

  • I. Вечер под рождество
  • II. Елка
  • III. Щелкун
  • IV. Необыкновенное прошествие
  • V. Сражение
  • VI. Болезнь Маши
  • VII. Сказка об орехе Кракатук
  • VIII. Продолжение сказки об орехе Кракатук
  • IX. Конец сказки об орех Кракатук
  • X. Дядя и племянник
  • XI. Победа
  • XII. Кукольное царство
  • XIII. Столица
  • XIV. Заключение