Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси [Вадим Викторович Каргалов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Вадим Викторович Каргалов Внешнеполитические факторы развития феодальной Руси
Введение
Среди многих проблем отечественной истории одной из самых важных и интересных является проблема своеобразия исторического развития феодальной Руси. При общности основных социально-экономических и политических процессов, свойственных феодальной формации, в развитии феодальной Руси в сравнении с другими европейскими странами имелись существенные особенности. Эти особенности определялись в первую очередь той ролью, которую играла феодальная Русь в мировой истории — ролью сторожевой заставы на юго-восточных рубежах Европы, сдерживавшей в течение многих столетий натиск кочевых орд. И процесс складывания феодальной формации, и дальнейшее развитие феодальной Руси проходили в обстановке непрерывной борьбы с внешними врагами, самыми настойчивыми и опасными из которых были кочевники южных степей. Влияние внешнеполитических факторов на развитие феодальной Руси трудно переоценить. Именно эти факторы вызвали к жизни некоторые явления, не свойственные другим европейским странам, и наложили заметный отпечаток на развитие русского исторического процесса. К какому времени относится возникновение тех исторических условий, которые в дальнейшем определили некоторые особенности развития феодальной Руси? Возникновение этих условий, как нам представляется, нельзя связывать с первым этапом «великого переселения народов», когда восточногерманские племена (готы, бургунды, вандалы) двинулись на юг, к границам Римской империи, и в Северном Причерноморье в конце III — начале IV в. образовался сильный готский союз племен. Сколько-нибудь заметного воздействия на жизнь славян существование этого союза не оказало. Готский союз по своему характеру был объединением в первую очередь земледельческих племен западной части Северного Причерноморья (полуоседлые скотоводческие и кочевые племена степей Нижнего Поднепровья и Крыма входили в него только частично). Сами готы, занимавшие в союзе руководящее положение, составляли незначительную часть населения; по мнению П. Н. Третьякова, их появление в причерноморских степях не означало смены населения[1]. В составе готского союза славяне оставались окруженными земледельческими племенами, родственными им по общественному устройству и укладу хозяйства. Необходимо учитывать также, что даже в период наибольшего могущества готского союза (середина IV в.) под властью готских «королей» находилась только часть славянских племен, продвинувшихся на юг и юго-запад от области своего постоянного расселения. Пройдя коренные славянские земли, готы не покорили их. Столкновения славян-«венедов» с готами, о которых сообщает готский историк Иордан, происходили, вероятно, на южных границах славянских земель. Обитавшие там славянские племена, «могучие многочисленностью», воевали с готским королем Германарихом. Положение значительно изменилось с началом второго этапа «великого переселения народов», когда в борьбу против рабовладельческого Рима включились многочисленные кочевые племена азиатских степей. Движение кочевых азиатских племен на запад, продолжавшееся несколько столетий, К. Маркс объясняет недостаточным развитием их производительных сил: «Давление избытка населения на производительные силы заставляло варваров с плоскогорий Азии вторгаться в государства Древнего мира… То были племена, занимавшиеся скотоводством, охотой и войной, и их способ производства требовал обширного пространства для каждого отдельного члена племени… Рост численности у этих племен приводил к тому, что они сокращали друг другу территорию, необходимую для производства. Поэтому избыточное население было вынуждено совершать те полные опасностей великие переселения, которые положили начало образованию народов древней и современной Европы»[2]. Кочевники сыграли известную роль в разгроме рабовладельческой Римской империи, однако их нашествие тяжело отразилось на судьбах многих оседлых земледельческих народов Европы, в первую очередь славян, занимавших пограничные со степями области. Это было столкновение двух различных хозяйственных укладов, во многом исключавших друг друга, — оседлого земледелия и кочевого скотоводства. Стремление кочевников к безграничному расширению своих пастбищ, к уничтожению всего, что мешало земле превратиться в пастбища, угрожало самому существованию оседлых земледельческих народов. Азиатские племена, кроме расширения территорий кочевий, преследовали цель порабощения и ограбления оседлых народов. «Богатства соседей, — указывает Ф. Энгельс, — возбуждают жадность народов, у которых приобретение богатства оказывается уже одной из важнейших жизненных целей. Они варвары: грабеж им кажется более легким и даже более почетным, чем созидательный труд. Война, которую раньше вели только для того, чтобы отомстить за нападения, или для того, чтобы расширить территорию, ставшую недостаточной, ведется теперь только ради грабежа, становится постоянным промыслом»[3]. Набеги на оседлые народы являлись для кочевников обычной нормой взаимоотношений с соседями. Упорная и кровопролитная борьба славянских племен с кочевниками длилась несколько столетий. В этой борьбе случались периоды временного затишья, но никогда не было прочного, устойчивого мира. Пришельцами из Азии, резко изменившими обстановку в Причерноморских степях, были кочевники-гунны. По свидетельствам античных авторов (Дионисий, Птолемей), на юго-восточных границах Европы, в прикаспийских степях и на Нижней Волге, гунны появились еще во II в. н. э., но это были сравнительно небольшие племенные группы. Мощное движение кочевников, известных под общим именем «гуннов», началось во второй половине IV в. В состав союза гуннов входили многочисленные монгольские и тюрккие племена Центральной Азии, Сибири и Средней Азии, вовлеченные в общее движение кочевников на запад, а также финно-угорские и аланские племена Приуралья и Прикаспия. В 70-х годах огромные массы гуннов-всадников перешли Волгу и обрушились на Северное Причерноморье. Это было опустошительное нашествие, сопровождавшееся разорением обширных областей и истреблением целых народов. В представлении современника гуннского нашествия — римского историка Аммиана Марцеллина, гунны — «подвижный и неукротимый народ, пылающий неудержимой страстью к похищению чужой собственности», двигавшийся вперед «среди грабежей и резни соседних народов». Неожиданность гуннского нашествия еще больше усиливала страх перед неведомым врагом. «Невиданный дотоле род людей, — писал Марцеллин, — поднявшийся как снег, из укромного угла, потрясает и уничтожает все, что попадается навстречу, подобно вихрю, несущемуся с высоких гор». Гунны принесли с собой новые приемы боя, с которыми коренному населению причерноморских степей было очень трудно бороться. «Иногда, угрожаемые нападением, они вступают в битвы клинообразным строем со свирепыми криками. Будучи чрезвычайно легки на подъем, они иногда неожиданно и нарочно рассыпаются в разные стороны и рыщут нестройными толпами, разнося смерть на широкое пространство; вследствие их необычайной быстроты нельзя и заметить, как они вторгаются за стену или грабят неприятельский лагерь. Их потому можно назвать самыми яростными воителями, что издали они сражаются метательными копьями, на которых вместо острия с удивительным искусством приделаны острые кости, а в рукопашную очертя голову мечами рубятся и на врагов, сами уклоняясь от ударов кинжалов, набрасывают крепко свитые арканы для того, чтобы, опутав члены противников, отнять у них возможность сидеть на коне, или уйти пешком»[4]. Высокие боевые качества, а также огромное численное превосходство обеспечили гуннам победу над разрозненными племенами причерноморских степей. Первой жертвой гуннского нашествия стали аланы, занимавшие прикаспийские степи до реки Дона. Гунны, вторгшиеся в земли алан, «многих перебили и ограбили, а остальных присоединили к себе» (Аммиан Марцеллин). Продвигаясь дальше на запад и юго-запад, гуннские орды разорили земли по Нижней Кубани и на Таманском полуострове. Затем они перешли Керченский пролив и обрушились на Боспорское государство. Богатые боспорские города были разрушены: их стены не выдержали ударов стенобитных орудий гуннов. В 371 г. гунны напали на владения готского племенного союза. Готы, занимавшие обширную полосу причерноморских степей от Дона до Дуная, были разгромлены. Готский король Германарих не мог противопоставить завоевателям сколько-нибудь значительных сил: при первых же ударах гуннов из-под его власти начали отпадать племена, составлявшие готский союз. Иордан сообщал, например, о выходе в это время из готского союза могущественного племени росомонов. Видя безнадежность сопротивления, Германарих покончил жизнь самоубийством. Значительная часть готов отошла на запад, в пределы Восточноримской империи, а остальные покорились завоевателям и были включены в состав гуннской орды. Все Северное Причерноморье оказалось под властью гуннов. В исторической литературе были попытки представить нашествие гуннов как явление прогрессивного характера. А. Н. Бернштам, например, возражает против оценки гуннских походов как разбойничьих и грабительских, утверждает, что гунны были выше многих европейских народов того времени по социальному строю и культуре, несли в Европу новые, более совершенные по сравнению с рабством социальные отношения и восточную культуру, мобилизовали все «варварские племена» Европы для разгрома рабовладельческой Римской империи[5]. С этой оценкой гуннского нашествия, как нам представляется, нельзя согласиться. Во-первых, роль гуннов в разгроме рабовладельческой Римской империи не стоит преувеличивать. Во-вторых, гуннское нашествие обрушилось прежде всего на оседлые земледельческие народы Восточной Европы, сыграв резко отрицательную роль в их истории. На долгие годы не только степная, но в определенной степени лесостепная зоны Восточной Европы оказались во власти кочевников, оседлое земледельческое хозяйство, с древности развивавшееся здесь, было разрушено. Нашествие затормозило процесс социально-экономического развития европейских народов. Пришельцам из азиатских степей не нужно было «спасать» славян я другие земледельческие племена Европы от рабовладельческой формации: рабство и так не получило у них сколько-нибудь заметного развития, а рабовладельческий Рим переживал период упадка. Поэтому говорить о каком-либо «положительном» влиянии гуннского нашествия в «историко-социальном» плане было бы неверным, особенно по отношению к славянам. Гунны не принесли с собой ничего, кроме опустошений, массовых убийств, грабежей и тяжелой дани, наложенной на подвластные народы. В причерноморских степях завоеватели дотла уничтожили древнюю земледельческую культуру, стерли с лица земли те островки оседлости и земледелия, которые существовали в степной зоне северо-западного Причерноморья и на Нижнем Днепре. Сильно пострадали от гуннов и оседлые поселения лесостепи, особенно в ее южной части. Факт запустения многих земледельческих поселений во время гуннского нашествия подтверждается археологическими данными: в конце IV в. жизнь на многих из них прекращается почти одновременно. Раскопки дают яркие картины гибели поселений «черняховской культуры» в результате военной катастрофы: клады, поспешно зарытые жителями при приближении врага, следы массовых пожарищ, керамические печи, загруженные посудой (внезапное нападение помешало гончарам закончить работу). В первой половине V в. центр гуннского союза находился в Паннонии: здесь располагались основные силы гуннов и ставка их вождя. Северное Причерноморье стало резервом и тылом державы Аттилы, но тылом неспокойным и непрочным. Завоеванные народы неоднократно восставали, ослабляя натиск гуннов на запад, а порой и вообще срывая их завоевательные походы. Упорное сопротивление славян и других восточноевропейских племен явилось одной из причин распада гуннского союза, который наступил после смерти Аттилы (453 г.). Часть гуннов во главе с сыновьями Аттилы вернулась с запада в степи северо-западного Причерноморья, но они уже не занимали прежнего господствующего положения среди других кочевых племен. На смену гуннскому союзу пришли другие племенные объединения, однако ни одно из них не могло сравниться по могуществу с державой Аттилы. Племенные объединения, во главе которых становились различные кочевые племена, ранее входившие в состав гуннского союза, быстро возникали и так же быстро распадались, значительно усиливаясь во время удачных походов и исчезая бесследно в случае военных неудач. Это были временные, непрочные объединения, не оставившие заметных следов в истории Северного Причерноморья. Как правило, они даже не проводили самостоятельной внешней политики, являясь послушным орудием в руках византийской дипломатии. Об этом очень образно пишет византийский историк второй половины VI в. Агафий, характеризуя взаимную борьбу, вплоть до самоуничтожения, двух послегуннских племенных объединений — утургуров и кутургуров, которые «в течение долгого времени были заняты взаимной борьбой, усиливая вражду между собой. То делали набеги и захватывали добычу, то вступали в открытые бои, пока почти совершенно не уничтожили друг друга, подорвав свои силы и разорив себя. Они даже потеряли свое племенное имя. Гуннские племена дошли до такого бедствия, что если и сохранилась их часть, то будучи рассеянной, она подчинена другим и называется их именами»[6]. По отношению к земледельческим оседлым народам племенные объединения кочевников послегуннского времени проводили ту же политику, что и их могущественные предшественники: это были паразитические объединения, существовавшие за счет ограбления других народов, опустошительных набегов п «даров», вымогаемых у Византии за участие в войнах против ее противников. Однако соотношение сил, по-видимому, в это время уже изменилось. Славяне и другие оседлые племена Восточной Европы успешно отбивали набеги кочевников, о чем свидетельствует существование поселений в непосредственной близости от степей. В Северном причерноморье шел процесс постепенной ассимиляции кочевников земледельческой средой, их оседание на землю. Ассимиляция жителей степей облегчалась тем, что население Северного Причерноморья, по наблюдение М. И. Артамонова, состояло главным образом из местных европеоидных племен, а не из пришлых монголоидов[7]. Во всяком случае, азиатские кочевыe племена тогда не составляли большинства, особенно по соседству с лесостепью. Проникновение в причерноморские стопи отдельных азиатских кочевыx племен продолжалось и в V–VI вв. Так, во второй половине V в. в Каспийско-Азовском междуморье появились савиры, вытесненные из Западной Сибири аварами. Следом за ними пришли племена сарагуров и огуров. Все эти группы кочевников в этническом отношении мало отличались гуннов и быстро смешались с ними. Разрозненные и сравнительно немногочисленные группы азиатских кочевников послегуннского периода не создали сколько-нибудь прочных племенных объединений и мало изменили состав населения причерноморских степей. Наиболее значительными племенными объединениями кочевников были союзы утургуров (в Приазовье) и кутургуров (в Северном Причерноморье), состоявшие из тюрко-язычных племен, пришедших вместе с гуннами или вслед за ними, а также сохранившихся групп местного восточноевропейского населения. В середине VI в. в причерноморские степи проникли авары. Об их происхождении историки высказывают различные мнения. Так, Н. Я. Меррт считает, что в состав аварской орды входили тюркские, монгольские и финно-угорские племена Центральной и Средней Азии, причем основная роль принадлежала тюркам. М. И. Артамонов выводит авар из среды угорского населения Северного Казахстана, огур-угров, вытесненных на запад тюркотами. Таким образом, по предположениям обоих исследователей авары нашли в причерноморских степях родственную этническую среду. Многие угорские племена пришли сюда вместе с гуннами). Этим, а также слабостью местных племенных объединений объясняются быстрые успехи новых пришельцев из Азии. Сама же аварская орда была сравнительно немногочисленной: по свидетельству византийского историка Менандра насчитывала всего 20 тысяч воинов; М. И. Артамонов определяет общую численность авар вместе с женщинами и детьми в 100 тысяч человек. Авары, вытесненные тюрками из районов своих прежних кочевий, не могли, конечно, в одиночку бороться против многочисленных племен причерноморских степей. Они искали союзников и быстро нашли их: сначала — алан, затем — кутургуров, которые старались использовать аварскую орду для войны с племенным объединением утургуров. Играя на противоречиях между местными племенами, авары добились господствующего положения в степях Северного Причерноморья. Им удалось создать большой союз племен, западная граница которого доходила до владений Византии. Создание этого союза, известного под названием Аварского каганата, происходило в упорной борьбе с восточноевропейскими народами. Особенно упорное сопротивление аварам оказали славяне. В VI в. в жизни славянских племен произошли существенные изменения. Именно в это время складываются славянские племенные объединения, игравшие самостоятельную роль в войнах с Византией. Византийские авторы начинают выделять из общего собирательного имени «венеды» отдельные племенные союзы славян. Одним из таких союзов, как полагает Б. А. Рыбаков, был союз народа Рос (Русь), объединивший лесостепные племена между Днепром и Доном (или Донцом). Складывание этого союза прослеживается археологически по распространению так называемой культуры пальчатых фибул. Область распространения этой культуры была в VI–VII вв. ограничена на западе Киевщиной и бассейном Роси, на севере захватывала Чернигов, Стародуб и Курск, а юго-восточная граница совпадала с границей славянского населения. Возросшая опасность со стороны кочевников в связи с появлением в степях аваров способствовала возникновению и других союзов славянских племен. По мнению Б. А. Рыбакова, именно в это время складываются такие прочные племенные союзы, как Поляне, Северяне, Волыняне, Дулебы, Хорваты, занимавшие лесостепную полосу вдоль степной границы. Война славянских племен с аварами была очень тяжелой, так как военная организация авар, объединившая под своей властью многие кочевые племена причерноморских степей (прежде всего кутургуров, постоянных врагов славян), обладала значительными силами. Немаловажную роль сыграло и совершенное по тем временам вооружение кочевников-авар, обеспечившее им определенное военное превосходство над земледельческими племенами лесостепи. Археологические раскопки аварских могильников в Среднем Подунавье показывают, что пришельцы из азиатских степей были вооружены большими луками, более дальнобойными, чем обычные луки кочевников, тяжелыми копьями, слабо изогнутыми саблями — в то время новинкой военной техники. Употребление стремян давало аварским всадникам более устойчивое положение в рукопашном бою. Некоторые подробности войны аваров с союзом славянских племен — антами сообщает византийский историк VI в. Менандр Протиктор. Неожиданное нападение кочевников на славянские земли сразу поставило антов в тяжелое положение: «Владетели антские приведены были в бедственное положение и утратили свои надежды. Авары грабили и опустошали их землю». Попытки антов установить мирные отношения с аварами не удались: их посольство было перебито. «С тех пор, — пишет Менандр, — пуще прежнего стали авары разорять землю антов, не переставая грабить ее и порабощать жителей»[8]. Наиболее тяжелым периодом войны славянских племен с аварами были, по-видимому, 50-е годы VI в., когда племена аварского союза двигались на запад по обычной дороге кочевников, занимали степи Северного Причерноморья. В следующем десятилетии, после образования Аварского каганата, основная масса авар обосновалась западнее, поблизости от границ Византии, в Паннонии, и владения византийских императоров стали главным объектом их многочисленных грабительских походов. О результатах войны славян с аварами известно немного. Видимо, большинство славянских племен не были покорены аварами. Даже во второй половине VI столетия, в период наибольшего могущества Аварского каганата, славянские вожди вели себя достаточно независимо по отношению к аварам. Менандр сообщает, например, что в 578 г. «важнейшие князья склавинского народа» категорически отвергли требование аварского кагана о покорности и заявили: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашею землею, а мы чужою привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи!»[9]. Часть славянских племен была вовлечена аварами в походы против Византийской империи, но это, вероятно, были скорее союзники (хотя и не совсем равноправные), чем покоренные[10]. Не случайно при заключении мира византийские дипломаты обычно требовали в качестве заложников детей «скифских» (т. е. славянских) вождей, не без основания видя в этом залог устойчивого мира — без согласия славян походы аварского кагана на Византию были попросту невозможны. Славяне составляли большинство в аварском войске. По свидетельству Феофилакта Симокатты, среди пленных, захваченных византийскими войсками во время похода на авар в 601 г., авары составляли только 1/5, около половины были славянами, а остальные происходили «из других народов»[11]. И, наконец, отдельные славянские племена, преимущественно занимавшие земли поблизости от основных аварских владений в западной части Северного Причерноморья, были покорены завоевателями и жестоко угнетались ими. Русский летописец сообщает о завоевании аварами («обрами») славян-дулебов: «Обри воеваша на Словены и примучиша Дулебы, сущая Словены, и насилье творяху женамъ Дулебьскимъ, аще поехати бяше Обрину, не дадяше въпрячи коня, ни волу, но веляше въцрячи 3 или 4 или 5 женъ и телегу, и повести Обрина, и тако мучаху Дулебы»[12]. Покоренные аварами народы были обложены тяжелой данью, величина которой достигала половины урожая. Очень обременительным было также содержание аварских отрядов, ежегодно приходивших зимовать в земледельческие поселения лесостепи; возможно, этот факт и нашел отражение в приведенной выше записи русского летописца о насилиях «обров». По свидетельству Фредегара, «авары каждый год шли к славянам, чтобы зимовать у них; тогда они брали женщин и детей славян и пользовались ими. В завершение насилия славяне обязаны были платить аварам дань»[13]. Ответом на грабежи и насилия была непрекращающаяся борьба славянских племен с угнетателями, которая то выливалась в открытые восстания, то временно затихала, чтобы снова вспыхнуть при первом же удобном случае. Сопротивление покоренных народов подтачивало изнутри державу аварских каганов и послужило одной из основных причин ее гибели. Аварский каганат сыграл отрицательную роль в истории славянских племен. Аварское господство тормозило развитие производительных сил славянских племен, систематически подрывая их данями и поборами, искусственно ограничивая распространение передового по тому времени хозяйственного уклада — оседлого земледелия. В борьбе с кочевниками-аварами славяне несли тяжелые потери. Однако преувеличивать влияние Аварского каганата на историческое развитие славянских племен не следует. Включение некоторых племенных союзов славян в состав каганата не изменило их общественно-политического строя. К тому же авары недолго оставались в степях Северного Причерноморья, поблизости от основных районов расселения славянских племен. Занятые бесконечными войнами с Византией, аварские каганы почти не вмешивались в дела Северного Причерноморья. Их взаимоотношения со славянами ограничивались сбором дани с некоторых славянских племен, ограблением пограничных со степью земледельческих поселений (преимущественно в Западном Причерноморье) и вовлечением части славян в походы на Балканский полуостров. Существование Аварского каганата даже не помешало продвижению славянского населения из лесостепной зоны на юго-восток, на плодородные черноземные земли. С VIII в. это продвижение становится массовым и охватывает обширные области между Днепром и Доном. Славянская колонизация междуречья Днепра и Дона проходила в упорной борьбе с занимавшими эти области кочевниками. Требовались немалые усилия, чтобы оттеснить кочевников, еще труднее было обеспечить безопасность земледельческого населения от их набегов. Не случайно, конечно, славянские земледельческие поселения строились в труднодоступных местах, на высоких речных берегах, и окружались валами, глубокими рвами и крепкими деревянными стенами. Мощные оборонительные сооружения были характерной особенностью славянских поселений, появившихся в VIII–IX вв. на Пеле, Ворскле, Верхнем Дону. Продвигаясь дальше на юго-восток, славянские переселенцы проникли в район Верхнего Донца. Судя по количеству и размерам поселений, славянская колонизация в этих районах были значительной. Земледельческие поселки стояли вдоль Пела, Ворсклы и Верхнего Дона через каждые 5–10 км и насчитывали сотни жилищ, до одной тысячи и более населения. Некоторые из них занимали площадь 40 и даже 50 тыс. кв. м. Славянское население, по наблюдениям П. Н. Третьякова, увеличивалось с каждым десятилетием. Этот процесс хорошо прослеживается по археологическим материалам. На многих городищах в этом районе видно, как вокруг первоначального ядра — небольшого укрепленного поселка — возникали новые поселения, которые в свою очередь окружались валами и рвами. Рост населения и расширение территории городищ проходил очень быстро, в течение нескольких десятилетий. Во всяком случае, археологическими исследованиями не выявлено сколько-нибудь значительного различия во времени возникновения отдельных частей поселений. В IX–X вв. колонизационный поток доходил до Нижнего Дона, Азовского моря и Тамани. Появилось русское население и в Крыму. Академик Д. А. Рыбаков следующим образом оценивает итоги славянской колонизации Юго-Восточной Европы: «В VIII–IX веках по берегам Черного и Азовского морей, на крупнейших реках Восточного Причерноморья было множество славяно-русских поселенцев, занимавшихся земледелием и торговлей»[14]. В колонизации Юго-Восточной Европы участвовали, видимо, не все славянские племена. Население правобережья Днепра было вовлечено аварами в движение на Балканский полуостров, в бесконечные войны с Византией, и его участие в колонизации маловероятно. Очевидно, в юго-восточном направлении двигались племена, жившие в бассейне Десны, по Сейму, в Верхнем Поднепровье и на Верхней Оке — северяне и вятичи. Относительная слабость послегуннских племенных объединений кочевников создала благоприятные условия для славянской колонизации Юго-Восточной Европы, но не была, конечно, ее причиной. Эта причина коренилась внутри самого славянского общества, переживавшего период перехода от родового строя к феодальному. Славянские племена окрепли и смогли выделить значительные военные силы для расширения своей территории. Оттеснить кочевников и обеспечить безопасность земледельческого населения в степях могли только постоянные дружины, достаточно многочисленные и хорошо вооруженные: стихийная крестьянская колонизация степей представляется маловероятной. На это обстоятельство обращает внимание Б. А. Рыбаков: «Пионерами колонизации были выделяемые земледельческими славянскими племенами дружины, организованно пробивавшиеся через кочевнические заслоны и частично оседавшие в Причерноморьи в соседстве с иноязычным и инокультурным местным населением»[15]. Славянский земледелец, селившийся на просторах причерноморских степей, был носителем экономического прогресса: с ним в области, занятые ранее кочевым скотоводством, пришел передовой по тому времени хозяйственный уклад — пашенное земледелие. Колонизация способствовала и социальному развитию славянских племен. В процессе длительной борьбы с кочевниками выделялись и усиливались дружинные элементы, укреплялась родоплеменная знать, что сыграло известную роль в переходе славян к новым, феодальным отношениям. Однако овладение плодородными черноземными землями степной полосы стоило славянам немалых усилий и жертв. Славянская колонизация не была, подобно движению кочевых народов, перемещением всей массы населения в новые районы. Основное славянское население оставалось на прежних местах, составляя постоянный и устойчивый резерв переселенческого движения. Этим в немалой степени объясняется стабильность славянской колонизации: земледельческие поселения на Дону, Донце и Тамани существовали длительное время, несмотря на наличие поблизости от этих районов довольно сильных объединений кочевников — болгар (внутренних) и венгров. Не остановило продвижения славянского населения на юго-восток Европы и существование Хазарского каганата, владения которого в VIII в. охватывали степи между Азовским и Каспийским морями, Северный Кавказ, Нижнее Поволжье и некоторые города Крыма. События политической истории каганата нашли достаточно полное освещение в монографии М. И. Артамонова «История хазар» (1962). Поэтому мы касаемся их только в той степени, в которой необходимо для выяснения характера русско-хазарских отношений и того влияния, которое мог оказывать каганат на взаимоотношения Руси с кочевниками. В исторической литературе высказываются различные мнения о роли Хазарского каганата в истории Восточной Европы. С одной стороны, М. И. Артамонов считает Хазарию обширным государством, подчинившим своей власти большую часть Северного Причерноморья (в том числе, и славянские племена) с высокой по тому времени материальной и духовной культурой. Он пишет, что «роль хазар в истории была прогрессивной. Они остановили натиск арабов, открыли двери византийской культуре, установили порядок и безопасность в прикаспийских и причерноморских степях, что дало мощный толчок для развития народного хозяйства этих районов и обусловило заселение славянами лесостепной полосы Восточной Европы». Роль каганата, по мнению М. И. Артамонова, «стала резко отрицательной» только после принятия иудейской религии (с IX в.), когда «наступила эпоха посреднической торговли и паразитического обогащения правящей верхушки»[16]. С противоположных позиций подходит к оценке роли Хазарского каганата в истории Восточной Европы академик Б. А. Рыбаков. По его мнению, Хазария — небольшое полукочевое государство с низким уровнем развития производительных сил, не оставившее почти никаких следов в культуре Восточной Европы. Он указывает на паразитический характер державы хазарских каганов, характеризуя ее как «примитивное государство кочевников-хазар, долгое время существовавшее лишь благодаря тому, что превратилось в огромную таможенную заставу на путях по Северному Донцу, Дону, Керченскому проливу и Волге». Б. А. Рыбаков подвергает сомнению утверждения о том, что хазары могли быть «щитом», прикрывавшим славян от кочевников азиатских степей, и обеспечивали «порядок и безопасность» в причерноморских степях. Он обращает внимание на то, что укрепленные хазарские городки по Дону прикрывали только северокавказские степи, оставляя болгарам, уграм, а впоследствии печенегам всю прилегающую к славянской земле степную полосу шириной в 300 км. По этому пути к границам Руси беспрепятственно подходили хищные орды кочевников, с которыми славянам приходилось вести длительную и кровопролитную борьбу. Б. А. Рыбаков считает маловероятным подчинение славянских племен власти хазарских каганов; исключение могла составлять та часть славянского населения, которая продвинулась далеко на юго-восток, по соседству с Хазарией[17]. При наличии таких различных точек зрения вопрос о роли Хазарского каганата в истории Восточной Европы нуждается, по-видимому, в дополнительном серьезном исследовании. Поэтому ограничимся общей характеристикой того, что представляла собой Хазария в первые столетия существования Древнерусского государства и как складывались в это время русско-хазарские отношения. Применительно к интересующему нас периоду (IX–X вв.) убедительным представляется определение территории Хазарии, сделанное Б. А. Рыбаковым на материалах еврейско-хазарской переписки (в первую очередь, пространной редакции ответа кагана Иосифа) и карты арабского географа и путешественника XII столетия Ибриси. По мнению Б. А. Рыбакова, территория Хазарии представляла собой «почти правильный четырехугольник, вытянутый с юго-востока на северо-запад, стороны которого составляли: Итиль-Волга от Сталинграда до устья, Хазарское море от устья Волги до устья Кумы, Кумо-Манычская впадина и Дон от Саркела до Переволоки». Крымско-таманские города в X в. уже не входили в состав Хазарского каганата[18]. Более или менее определенно можно говорить о подчинении хазарам волжских булгар и буртасов, а также о вовлечении в орбиту их политики отдельных союзов кочевых племен степей, например булгар и угров (венгров). Возможно, дань хазарским каганам платили и некоторые славянские племена, однако летописные известия о хазарской дани не дают оснований для вывода о подчинении славян власти кагана. Вот как, например, рассказывает о взаимоотношениях славян с хазарами южнорусский летописец (IX в.): «Наидоша ю Козаре, седящаю в лесехъ на горах, и ркоша Козаре, платите нам дань. Здумавше же Поляне и вдаша от дыма мечь, и несоша Козаре к князю своему и к стареишинамъ своим, и реша имъ се налезахомъ дань нову, они же реша имъ откуду, они же реша имъ в лесе на горех над рекою Днепрьскою, они же ркоша, что суть вдале, они же показаша мечь. И реша старце Козарьстии: не добра дань, княже, мы доискахомся оружьемъ единою страны, рекше саблями, а сихъ оружье обоюду остро, рекше мечи, си имуть имати и на нас дань и на инехъ странахъ, се же събысться все…»[19]. Этот летописный рассказ, относящийся к полянам, жившим в районе Киева, интересен в том отношении, что проливает свет на характер русско-хазарских отношений. Летописец рассказывает, что хазарский отряд «наидоша» к славянским границам и потребовал выплаты дани, причем требование дани опиралось только на силу оружия: «налезахомъ дань», «доискахомся оружьемъ». Поляне, по-видимому, имели возможность сами решать вопрос, подчиниться или нет, и фактически отказались от выплаты дани, вручив вместо требуемой дани мечи — символ войны. Это дает основание предположить, что «хазарская дань», о которой сообщает летописец, имела временный, эпизодический характер. В другом месте летописец прямо сопоставляет хазарскую дань с временными выплатами дани варягам. Под 859 г. в Ипатьевской летописи записано: «Имаху дань Варязи, приходяще изъ заморью, на Чюди и на Словенахъ, и на Мерехъ и на всехъ Кривичахъ. Козаре имахуть на Полянех и на Северехъ и на Вятичихъ, имаху по беле и веверици, тако от дыма»[20]. Далее, под 862 г. в летописи сказано, что славяне «изгнаша Варяги за море и не паша имъ дани»[21]. Видимо, в представлении летописца варяжская и хазарская «дани» были явлениями одного порядка — временными, преходящими. Интересно, что последующие летописные упоминания о хазарской «дани» относятся исключительно к славянским племенам, связанным с колонизацией юго-восточной части Северного Причерноморья: северянам и вятичам. Повествуя о походе киевского князя Олега в 884 г. в земли северян, летописец отмечает: «Победи Северы и възложи на нихъ дань легъку, и не дасть имъ Казаромъ дани даюти». Примерно то же самое сообщает летописец и о радимичах: в 885 г. «посла Олегъ к Радимичем, ркя: кому дань даете, они же реша Казаром, и рече имъ Олег: не давайте Казаромъ, но мне давайте, и вдаша Олгови по щелягу, яко же и Казаромъ даяху»[22]. Имеются упоминания и о хазарской дани с вятичей, селившихся по Оке и Волге: в 964 г. киевский князь Святослав «иде на Оку реку и на Волгу и налезе Вятичи, и рече имъ: кому дань даете, они же ркоша: Казаром по щелягу от рала даем». Через два года, в 966 г., вятичи уже платили дань киевскому князю[23]. Все летописные известия о хазарской дани относятся к славянским племенам, занимавшим пограничные со степью районы и связанные с переселенческим движением в юго-восточную часть Северного Причерноморья, т. е. в районы, находившиеся в непосредственной близости от основных хазарских владений. При господстве в Юго-Восточной Европе хазарских каганов и зависимых от них кочевых племенных объединений продвижение славянского земледельческого населения в этом районе было возможно только при условии установления мирных отношений с хазарами. По-видимому, уплата дани хазарским каганам и обеспечивала такие отношения, являясь своеобразной платой за право селиться на плодородных черноземных землях. Рассматривая вопрос о причинах даннических отношений некоторых славянских племен с хазарами, нельзя не учитывать и следующего обстоятельства: родоплеменная знать северян и вятичей могла использовать номинальную зависимость от Хазарии для сопротивления централизаторским устремлениям киевских князей, направленным на подчинение всех славянских племен власти Киева. Не случайно, конечно, киевскому князю Святославу удалось обложить данью вятичей только после того, как хазары потерпели серьезное поражение в результате похода русских дружин, закончившегося взятием хазарской крепости Белая Вежа. Таким образом, летописные известия о хазарской «дани» не дают достаточных оснований для признания зависимости славянских племен от Хазарии. Даннические отношения были временными, непрочными, распространялись на незначительную часть славянских племен и объяснялись, как нам представляется, не столько силой державы хазарских каганов, сколько определенными политическими преимуществами, которые обеспечивались для самих славян установлением мирных отношений с Хазарией (возможность колонизации юго-востока Европы, возможная поддержка против централизаторских устремлений киевских князей, заинтересованность в торговле с Востоком, которую контролировали хазарские каганы и т. д.). В целом же славяне вели достаточно независимую политику по отношению к хазарам, и их влияние на Русь не могло быть сколько-нибудь значительным. Оценивая роль Хазарского каганата во взаимоотношениях славян с кочевниками причерноморских степей, следует учитывать то обстоятельство, что славянские земли были отделены от владений хазар обширными степными пространствами, по которым беспрепятственно передвигались кочевые племена. Уже хотя бы поэтому каганат не мог быть «щитом» славянских земель от набегов со стороны кочевников. Этот «щит» скорее подпирал кочевников сзади, закрывая от их набегов степи Северного Кавказа и Приазовья и тем самым, естественно, направляя их натиск на север и северо-запад, на славянскую лесостепь. Подчинение отдельных племенных объединений кочевников власти хазарских каганов не устраняло постоянной опасности набегов со стороны степей. Это видно хотя бы на примере кочевников-венгров, занимавших лесостепную полосу между Днепром и Доном всего на расстоянии двух дней пути от Руси. Союз кочевых племен, во главе которого стояло венгерское племя мадьяр, находился в зависимости от каганата, но это не отразилось сколько-нибудь заметным образом на его взаимоотношениях с оседлыми соседями: грабительские набеги на земледельческие славянские поселения продолжались, кочевники нападали на славян и захватывали у них невольников. Продолжались набеги на славян и болгарских племен, занимавших степи Подонья («внутренних болгар»). По свидетельству персидского автора X столетия, болгары — народ «отважный, воинственный и внушающий ужас. Их характер подобен характеру тюрок, живущих возле страны хазар. Внутренние болгары воюют со всеми руссами…»[24]. Хазарский каганат не ликвидировал постоянную опасность набегов кочевников даже со стороны племенных союзов, находившихся в зависимости от Хазарии. Некоторое ослабление натиска кочевников на оседлые славянские племена, сделавшее возможным их продвижение на юг и юго-восток, на черноземные земли, объясняется, по-видимому, не политикой Хазарского каганата, а отсутствием в это время в степях Причерноморья достаточно мощных племенных объединений кочевников. Усилившиеся славянские племена не только отбивали набеги своих беспокойных соседей, но и сумели обеспечить успешное продвижение земледельческой культуры на черноземные земли Юго-Восточной Европы, занятые кочевыми скотоводческими племенами (славянская колонизация VIII–IX вв.). Появление в степях Северного Причерноморья новой волны азиатских кочевников-печенегов сразу изменило обстановку. Хазарский каганат не сумел сдержать их натиск: печенеги прошли севернее основных владений кагана, по широкой полосе степей, примыкавшей к славянским землям. Хазарам пришлось вести с пришельцами тяжелую войну, чтобы защитить свои собственные владения в Приазовье. Хазарский каганат не играл самостоятельной роли и в развитии славянской торговли с Востоком. Хазария являлась, по выражению Б. А. Рыбакова, огромной таможенной заставой на путях по Северному Донцу, Дону, Керченскому проливу и Волге, перевалочным транзитным пунктом, государством, для которого доходы с транзитной торговли составляли условие существования, и в силу этого ее влияние на содержание и направление восточной торговли было ничтожным. Абуль-Касим в «Книге путей и государств» (976–977 гг.) так писал о Хазарском каганате в связи с восточной торговлей: «Что вывозится из их страны, мед и меха, то это привозится из страны Русови Булгара». Ему вторит другой арабский писатель — Ахмед ибн-Фадлан (20-е годы X в.): «Преимущественная пища их (хазар) есть рис и рыба; остальное у них находящееся привозится из Руса, Булгара и Куябы»[25]. Взаимоотношения славян и хазар в ходе торговли с Востоком достаточно ясно определяют восточные источники: славянские купцы просто проходили со своими товарами через владения хазарского кагана дальше на восток, уплачивая пошлину. Арабский автор Абуль-Касим (60–70-е годы IX в.) пишет: «Купцы русские ходят на кораблях по реке Славянской, проходят по заливу хазарской столицы, где владетель берет с них десятину. Затем они ходят к морю Джурджана (южная часть Каспийского) и выходят на любой им берег. Иногда же они привозят свои товары на верблюдах в Багдад»[26]. Таким образом, в представлении восточного автора, Хазария — таможенный пункт на большой дороге транзитной торговли с востоком, через который проходят купцы, уплачивая пошлину. Основной дорогой славянской торговли с Востоком был Волжский путь. В. Б. Вилинбахов пишет, например, на основании анализа находок кладов арабского серебра, что «основную роль в торговле между Западом и Востоком в раннее средневековье играл не «путь из варяг в греки», а Волжский путь, непосредственно соединяющий Балтийское и Каспийское море»[27]. Установление постоянных торговых отношений по Волжскому пути, судя по находкам кладов арабского серебра, относилось ко второй половине VIII в. В отличие от причерноморских степей в Поволжье сложилась обстановка, благоприятствующая развитию славянской торговли со странами Востока. В Среднем Поволжье безопасность торговли обеспечивали болгары, а в низовьях Волги — Хазарский каганат, который был кровно заинтересован в нормальном функционировании этого пути, так как доходы от транзитной торговли составляли основу его существования. В связи с этим, как нам представляется, нельзя согласиться с категорическим утверждением об отрицательной роли каганата в развитии славянской торговли с восточными странами. Конечно, Хазарский каганат был паразитическим государством, жившим на доходы с транзитной торговли, но именно в силу этого обеспечение хотя бы минимальной безопасности купцов являлось непременным условием его существования и, несомненно, эта безопасность в какой-то мере обеспечивалась. Не случайно в известных в исторической литературе случаях ограбления русских караванов хазарами речь идет не о купцах, мирно торговавших по Волжскому пути, а о военных экспедициях, возвращавшихся из грабительских походов в прикаспийские страны. Хазары лучше обеспечивали торговые пути, чем это могли бы сделать кочевые племена, для которых грабежи были постоянным занятием и с которыми было невозможно установление сколько-нибудь стабильных мирных отношений. Поэтому, как нам представляется, можно согласиться с выводом В. Б. Вилинбахова о том, что гибель Хазарского каганата под ударами половцев поставила под угрозу всякую торговлю по Волге, что привело в конце XI в. к упадку торговли по этому важному пути[28]. В целом влияние Хазарского каганата на историю славян было незначительным. Основные славянские земли оставались отделенными от владений хазарских каганов широкой полосой степей, занятых кочевниками. Взаимоотношения славян с хазарами фактически сводились к эпизодическим выплатам дани с некоторой части оседлого славянского населения, преимущественно в пограничных со степью районах, к торговой «десятине» хазарским каганам во время торговых поездок славянских купцов на восток и, может быть, к каким-то формам зависимости от каганата славянских переселенцев, продвигавшихся с VIII в. на юго-восток Европы и селившихся в непосредственной близости от хазарских владений. А впоследствии, когда в X в. на Таманском полуострове возникло русское княжество Тмутаракань и славяне непосредственно столкнулись с хазарами, каганат уже не представлял сколько-нибудь значительной силы и был разгромлен киевским князем Святославом.* * *
В первые столетия борьбы славянских племен с кочевниками условия их развития существенно не отличались от условий развития других оседлых народов Восточной и Центральной Европы. Кочевые азиатские орды или просто проходили по причерноморским степям, двигаясь на запад (гунны, авары), или были недостаточно сильны, чтобы сколько-нибудь существенно повлиять на историческое развитие славян (племенные объединения кочевников послегуннского периода, хазары). Возникновение особых исторических условий развития славян связано с проникновением в Восточную Европу следующих волн азиатских кочевников: печенегов, половцев и главным образом монголо-татар.Глава 1 Борьба Древней Руси с печенегами, торками и половцами
VIII–IX столетия были для славян временем успешной борьбы с кочевниками причерноморских степей и продвижения на юго-восток, далеко за пределы лесостепной зоны. Славянские земледельческие поселения появились на Дону и Северном Донце, в степях Приазовья и на Тамани, постепенно сокращая область распространения скотоводческого хозяйства, подрывая экономическую базу ранее господствовавших здесь кочевых племен. Проникновение в степи Юго-Восточной Европы славянского земледельческого населения способствовало процессу «славянизации» кочевников и росту в их среде классовой дифференциации. Соотношение сил в Северном Причерноморье в это время значительно изменилось. Славянские племена, находившиеся на более высокой ступени социально-экономического развития и уже переходившие к феодализму, успешно теснили разрозненные и ослабленные племенные объединения кочевников. Эпизодические набеги кочевников — болгар и венгров — на русские земли, предпринимаемые с целью грабежа и захвата пленных, существенным образом не изменяли положение. Преобладание славян в Причерноморье становилось все заметнее. Однако в X в. в причерноморские степи хлынула новая волна азиатских кочевников, и Руси снова пришлось вести с ними тяжелую, изнурительную борьбу. Но теперь кочевникам противостояли не отдельные славянские племена, а могучее Древнерусское государство, сумевшее объединить силы славян для борьбы с общим врагом, и речь шла же не о покорении славянских земель пришельцами из Азии, а о сдерживании Русью их натиска на границах, о безопасности земледельческого населения, селившегося на степной окраине. При всей тяжести борьбы с воинственными кочевыми ордами ни в X в., ни в последующие два с поло-иной столетия не вставал вопрос о самостоятельном существовании Древнерусского государства. Русь была уже достаточно сильна, чтобы защитить свою независимость.I
Новую полосу вторжения азиатских кочевников в Северное Причеррноморье открыли тюркские племена печенегов, пришельцев из степей Средней Азии (М. И. Артамонов считает древним местожительством печенегов район к северу от Аральского моря, включая нижнее и среднее течение Сыр-Дарьи). В конце VIII или в начале IX в. печенеги захватили степи между Волгой и Уралом и создали там сильное племенное объединение, в состав которого вошли, кроме них самих, местные сарматские и отчасти финно-угорские племена. Область племенного союза печенегов ограничивалась с запада Волгой, с юга — рекой Уралом, с востока — Уральским хребтом, на северо-западе доходила до Жигулевских гор. Под давлением огузского и кыпчакского союзов племен печенеги перешли Волгу и, обойдя с севера основные владения Хазарского каганата, в конце IX в. вторглись в Северное Причерноморье. Константин Багрянородный сообщает в своем сочинении, написанном между 948 и 952 гг., что печенеги появились в причерноморских степях за 50–55 лет до этого, т. е. примерно в 90-х годах X столетия. Более ранние известия о наступлении печенегов, содержащиеся в хронике Регино, относились к 889 г. Печенеги быстро захватили широкую полосу степей, отделявшую славянские земли от владений Хазарского каганата, разгромили и оттеснили на запад венгров (угров). К началу X в. печенежская орда завладела всей степной частью Северного Причерноморья, от Волги до Прута. Быстрое продвижение печенегов на запад объясняется прежде всего слабостью их противников. Местные племенные объединения кочевников, разрозненные и ослабленные борьбой со славянами, не сумели оказать пришельцам сколько-нибудь значительного сопротивления. Немаловажную роль сыграло и то обстоятельство, что печенеги нашли в причерноморских степях родственную им этническую среду — кочевые племена, увлеченные сюда гуннами и следующими волнами азиатских завоевателей. Местные кочевые племена вошли в состав печенежской орды и быстро растворились в ней. Не могла оказать серьезного сопротивления печенегам и Хазария. Хазары с трудом защищали от кочевников свои владения в Приазовье и на Северном Кавказе, предоставив им полную свободу двигаться на запад. Говорить о подчинении хазарским каганам даже части печенегов нет оснований; наоборот, восточные авторы подчеркивают их воинственность и независимость. Так, Абу-Дулаф писал в своей «Книге о чудесах стран» (X в.) о печенегах: «Это люди длиннобородые, усатые, производящие набеги друг на друга… Они никому не платят дани»[29]. Печенежская орда, завладевшая причерноморскими степями, переживала период военной демократии, высшей ступени родоплеменного строя. По свидетельству Константина Багрянородного, печенежский союз делился на восемь колен или племен, во главе каждого из таких племен стояли «великие князья». Племена в свою очередь разделялись на роды, которых насчитывалось 40. Власть вождей была наследственной, но право на нее принадлежало не отдельным семьям, а определенным родам. Вожди обладали значительными богатствами, накопленными в результате грабительских походов. Заметную роль в жизни печенежского общества играли советы старейшин и народные собрания, в которых принимало участие все взрослое население. Многочисленная и воинственная печенежская орда представляла серьезную опасность для соседних оседлых народов. Русь, Болгария, Византия стали постоянными объектами набегов этих кочевников. Насколько опасными и опустошительными были печенежские набеги и как трудно было с ними бороться, видно хотя бы из сообщения о печенегах автора X в. Феофилакта Болгарского: «Их набег — удар молнии, их отступление тяжело и легко в одно и то же время: тяжело от множества добычи, легко — от быстроты бегства. Нападая, они предупреждают молву, а отступая, не дают преследующим возможности о них услышать. А главное — они опустошают чужую страну, а своей не имеют… Жизнь мирная — для них несчастье, верх благополучия — когда они имеют удобный случай для войны или когда насмехаются над мирным договором. Самое худшее то, что они своим множеством превосходят весенних пчел, и никто еще не знал, сколькими тысячами или десятками тысяч они считаются: число их бесчисленно»[30]. Впервые новые пришельцы из азиатских степей попали в поле зрения русского летописца в 915 г. Под этим годом в Ипатьевской летописи записано: «Приидоша Печенези первое на Русскую землю и створивше миръ съ Игоремъ, идоша к Дунаю». Спустя пять лет, в 920 г., киевский князь уже воевал с печенегами («Игорь же воеваша на Печенегы»)[31]. Затем печенеги исчезают из русских летописей почти на двадцать пять лет и снова вспоминаются летописцем только в 944 г. в качестве союзников в борьбе с Византией. Видимо, до 90-х годов X в. печенеги не играли самостоятельной роли во внешнеполитических делах Северного Причерноморья и, как правило, выступали союзниками (даже наемниками) Руси, а затем — Византии, Это хорошо прослеживается по русским летописям. В 915 г., когда печенежская орда подошла к Дунаю, Византия привлекла ее к войне с болгаским царем Семеоном. В 944 г. киевский князь Игорь, готовясь к большому походу против Византии, «Печенегы ная», а когда византийский император, прислав «дани…, поволокы и золота много», сумел уладить дело миром, Игорь «повеле Печенегомъ воевати Болгарьскую землю»[32]. Налицо — типичные наемники, которым все равно, с кем воевать. Спустя два десятилетия, при князе Святославе, печенеги выступают уже в качестве союзников Византии и беспокоят своими набегами границы Древнерусского государства. Не решаясь вступить в единоборство с войском киевского князя, они нападают на киевские земли исподтишка, пользуясь отсутствием Святослава, занятого в то время войной в Дунайской Болгарии. По сообщению летописца, в 968 г. «придоша Печенези первое на Рускую землю, а Святославъ бяше в Переяславци, и затворися Ольга с внукы своими в городе, Ярополкомъ, и Олгомъ, и Володимером в город Киеве, и оступиша Печенези городъ в силе тяжьце»[33]. Только прибытие подкреплений «в лодьяхъ», которое печенеги приняли за возвращавшуюся дружину Святослава («мнеша князя пришедша»), заставило печенежскую орду поспешно отойти. Нападение печенегов на столицу вынудило Святослава прервать военные действия в Дунайской Болгарии вернуться в Киев для организации похода против печенегов. Как сообщает южнорусский летописец, киевский князь «събра воя и прогна Печенэгы в поле, и быст мирно»[34]. Однако опасность печенежских набегов не была ликвидирована, близкое соседство воинственной орды продолжало оставаться фактором, оказывающим значительное влияние на развитие русско-византийских от-ношений. Так, в 971 г. Святослав снова «поча думати съ дружиною сво-ею» о том, что «Печенези с нами ратни»[35]. Византийская дипломатия умело использовала печенегов для постоянного военного давления на Русь. В. Г. Васильевский, автор исследования «Византия и печенеги», писал даже, что печенежская орда была центром «системы византийского равновесия на севере». Византийские дипломаты считали, что пока Византия находится в дружбе с печенегами, ни Русь, ни Болгария не смогут серьезно угрожать границам империи, так как «иначе им можно погрозить печенегами»[36]. Может быть, В. Г. Васильевский несколько преувеличивал роль печенегов во внешнеполитических событиях Северного Причерноморья, но то, что печенежская орда представляла значительную опасность для Руси и направляемая Византией причиняла ей много хлопот, — бесспорно. Именно руками печенегов византийский император сумел расправиться со своим самым опасным врагом — киевским князем Святославом. При возвращении киевского князя из Болгарии печенеги «заступиша порогы», и Святославу с дружиной пришлось зимовать в Белобережье. А весной 972 г., во время перехода его через Днепровские пороги, «нападе на ня Куря, князь Печенежьскыи, и оубиша Святослава, и взяша голову его, и во лбе его зделаша чашю»[37]. После гибели Святослава записи о печенегах на несколько лет исчезают из русских летописей; видимо, больших печенежских набегов в это время не было. Однако присутствие поблизости от жизненных центров Древнерусского государства воинственной печенежской орды оставалось фактором, который приходилось учитывать и во внешней политике, и во внутренних делах. В X в., по свидетельству Константина Багрянородного, печенеги кочевали на расстоянии всего одного дня пути от границ Руси. А степная граница Древнерусского государства находилась всего в двух днях пути от Киева, где-то в районе Переяславля. В 980 г. летописец упоминает печенегов в связи с междоусобной войной между сыновьями князя Святослава. Когда Владимир Святославич с новгородскими войсками и варяжской дружиной изгнал из Киева своего брата Ярополка, тот сделал попытку заручиться поддержкой печенегов. Приближенный Ярополка, некий Варяжко, советовал своему князю: «Не ходи, княже [к Владимиру], оубьють те, побегъни в Печенегы, и приве-дешм воя». Ярополк действительно был убит, после чего «Варяжько… бежа съ двора в Печенегы, и много воева с Печенегы на Володимира, и одва прибави и»[38]. Это — первое летописное известие об участии кочевников в междоусобных феодальных войнах русских князей. Столкновения с печенегами продолжались и после утверждения Владимира на киевском великокняжеском столе. Именно этим вызваны, по-видимому, большие усилия Древнерусского государства по укреплению своих южных степных границ. Чтобы как-то обезопасить от печенежских набегов земледельческое население пограничных со степью областей, по Стугне, Ирпени, Трубежу и другим рекам была построена цепь городков-крепостей, в которых постоянно находились военные гарнизоны. По сообщению летописца, в 988 г. киевский князь Владимир «нача ставити городы по Десне и по Оустрьи, по Трубешеви и по Суле, и по Стугне, и нача нарубати мужи лутши от Словенъ и от Кривичъ и от Чюдин и от Вятичъ, и от сихъ насели и грады, бе бо рать от Печенегъ, и бе воюяся с ними, и одоляя имъ»[39]. О больших усилиях Руси по укреплению своих южных границ сообщают и западные источники. Архиепископ Брунон, побывавший в Киевской Руси в начале XI в., отмечал в письме германскому императору Генриху II, что степные границы страны «для безопасности от неприятеля на очень большом пространстве обведены со всех сторон самыми прочными завалами»[40]. Борьба со степью превращалась, таким образом, в общегосударственное дело, привлекавшее военные силы из многих областей страны. В 90-х годах X столетия печенежский натиск на южные границы Руси значительно усилился. Усиление натиска печенегов С. П. Толстов объясняет внешнеполитическими причинами: стремлением Хорезма, используя печенегов, ослабить русское политическое влияние в Юго-Восточной Европе, которое значительно увеличилось после разгрома Хазарского каганата князем Святославом. Это была, по словам С. П. Толстова, попытка «оттеснить Русь от сферы хорезмийских интересов на Волге». Девятилетняя русско-печенежская война 988–997 гг. началась вслед за принятием Русью христианства, и вряд ли это случайно. Видимо, печенежское наступление было направлено Хорезмом в ответ на изменение религиозно-политической линии Руси. По наблюдениям С. П. Толстова, примерно в это время происходит исламизация печенегов, что подтверждает наличие у них определенных политических связей с исламским Хорезмом[41]. По нашему мнению, влияние Хорезма могло сыграть некоторую роль в активизации печенежского наступления на Древнерусское государство, но оно не было определяющим. Причины следует искать, по-видимому, скорее внутри самого печенежского общества. Продвижение печенежской орды на новые земли закончилось, она осела в причерноморских степях, в окружении своих оседлых соседей. Возможности для дальнейшего расширения территории кочевого передвижения, к чему стремились все скотоводческие племена, были ограничены. Экстенсивное скотоводческое хозяйство не могло удовлетворить жажду половецкой знати к обогащению. В этих условиях грабительские походы на земли оседлых соседей превратились в один из основных источников добывания жизненных благ. Русь, имевшая со степями огромную по своей протяженности границу, стала объектом набегов печенегов. К сожалению, состояние источников таково, что кроме этих общих соображений трудно сказать что-либо о процессах, проходивших внутри печенежского общества к исходу X столетия. Древнерусскому государству пришлось приложить немалые усилия, чтобы сдержать печенежское наступление. Обострение обстановки на степной границе было сразу же отмечено летописцами. В 933 г., по свидетельству Ипатьевской летописи, «Печенезе придоша по оной стороне от Суды». Князь Владимир с войском вышел «противу имъ и оустре те я на Трубеши, над броду, где ныне Переяславль и ста Володимеръ по сей стране, а Печенезе на оной, и не смеяху си на ону сторону, а они на сю сторону». Киевское войско в конце концов отбило степняков. Князь Владимир «възватися въ Киевь с победою»[42]. Спустя три года печенеги снова предприняли большой поход на Русь. Как сообщает южнорусский летописец, в 966 г. «придоша Печенезе к Василеву, и Володимеръ с малою дружиною приде противу имъ, с съступившимся имъ, не мог Володимеръ стерьпети противу, побегоста, по мостомъ и одва оукрыся от противных»[43]. Несколько подробнее о заключительном эпизоде боя говорится в Лаврентьевской летописи: киевский князь «подъбегъ, ста подъ мостомъ, одва оукрыся противных»[44]. Опасность, видимо, была настолько большой, что в честь своего спасения «обещася Володимеръ поставите церковь въ Василеве»[45]. Походы печенегов на русское пограничье продолжались и в следующем году. В 997 г. была «рать велика без нересту». Гарнизоны пограничных крепостей и дружины киевского князя были не в состоянии сдержать их натиск. Владимиру пришлось срочно поехать в Новгород за помощью, «по верхъние вой на Печенегы». В это время печенеги «придоша и сташа около Белагорода, и не дадяхуть вылезти из град, бе бо голодъ великъ в граде, и не лзе Володимеру помочи, и не бе лзе поитии ему, и еще бо ся бяхуть не собрали к нему вой»[46]. Белгородцам с трудом удалось отбиться, пока печенеги, наконец, «въ своя идоша». Тяжелая война с печенегами продолжалась до самой смерти князя Владимира и, судя по летописным известиям, не принесла Руси решающих успехов. В 1015 г., накануне смерти Владимира, когда киевский князь уже «разболевшюся», печенежская орда опять двинулась на Киевскую землю. Киевский князь «посла противу имъ Бориса», но тот «возвратившюся с воины, не обретшю печенегь»[47]. Многочисленные опустошительные набеги печенегов в конце X — начале XI вв. привели к отступлению части славянского земледельческого населения из пограничных со степью областей на север, под защиту лесов. Южная граница размещения славянских поселений не заходила теперь дальше лесов и была ограничена укрепленными линиями. Ведение нормального земледельческого хозяйства южнее укреплений было невозможно из-за печенежской опасности. Именно в это время наблюдается значительный рост славянского населения на северо-востоке, в земле вятичей. Если в VI в., по наблюдениям А. П. Смирнова, только 16 % погребений одержали трупосожжения, характерные для славян, то в IX–X вв. их удельный вес достигал 72 %, т. е. край в основном стал славянским[48]. Печенежское наступление на Древнерусское государство в конце X — начале XI в. было отбито. Русь сумела выстоять в этой тяжелой борьбе. Печенегам не удалось продвинуть дальше на север территорию своего кочевого передвижения. Для обороны южных степных границ Древнерусское государство создало систему оборонительных сооружений, протянувшихся на сотни километров. Были построены десятки городков-крепостей, которые если и не всегда могли сдержать большие печенежские «рати», то успешно отбивали набеги отдельных отрядов степняков. Киевскому князю Владимиру после десятилетней войны с печенегами удалось увеличить протяженность нейтральной зоны с одного до двух дней пути. Это было очень важно для предотвращения внезапных печенежских набегов: русские дозоры, выдвинутые в степь, успевали предупредить об опасности. Силы печенежской орды были ослаблены упорными боями с русскими дружинами. После смерти Владимира печенеги принимали активное участие в междоусобной борьбе между его сыновьями, поддерживая киевского князя Святополка против новгородского князя Ярослава. Согласно летописи, киевский князь против приближающегося Ярослава «пристрой бещисла вой Руси и Печенегъ». Печенежские отряды были в составе войска киевского князя во время решающего сражения под Любечем в 1016 г. Печенеги поддерживали Святополка и впоследствии. В 1018 г. после неудачного похода к Киеву он нашел убежище в печенежской орде. «Бежа Святополкъ в Печенегы», — сообщает летописец[49]. В следующем году опять «приде Святополкъ с Печенегы в силе тяжьце». Однако в битве на реке Алте он был разбит, несмотря на помощь печенежских отрядов, и во время бегства умер от ран. Князь Ярослав прочно утвердился в Киеве. События феодальной войны между сыновьями Владимира показывают, что перевес сил в пользу Руси уже наметился. Даже выступая в союзе с одним из самых сильных князей — Святополком, печенеги терпели поражение за поражением. Их походы на Русь прекращаются на полтора десятилетия: на это время упоминания о печенегах вообще исчезают из летописей. Последний большой поход печенегов на Киев был предпринят в 1036 г. в отсутствие князя Ярослава («Ярославу же сущоу в Новегороде»). Киевский князь, «собравъ воя многы, Варягы и Словены», поспешил на помощь своей осажденной столице. В ожесточенной битве, которая продолжалась целый день, печенеги потерпели сокрушительное поражение. «Бе сеча зла, — сообщает южнорусский летописец, — и одва одолевъ к вечеру Ярославь, и побегоша Печенезе раздно, и не ведахуся, камо бежаче, и овии бегающе, топяху вы Ситолми, иней же во инехъ рекахъ, и тако погибоша, и прокъ их пробегоша, и до сего дни»[50]. После этого часть печенежской орды ушла на запад, к границам Византийской империи, и уже в следующем году нападала на ее владения, а часть отступила обратно в степи, растворившись в торках, теснивших печенегов с востока. Печенеги упоминаются русскими летописцами в связи с событиями на Дону, Донце и Роси даже в XII в., однако самостоятельной роли они уже не играли. Борьба с печенегами в течение нескольких десятилетий была основной внешнеполитической задачей Древнерусского государства, хотя, по справедливому замечанию академика Б. Д. Грекова, «несомненно, печенеги для Древнерусского государства не представлялись непобедимыми» и «Русь их успешно отбивала и осваивала, включая в состав подвластных Киеву народов»[51]. Тяжелая и изнурительная война с печенегами (всего, по подсчетам Б. Д. Грекова, киевские князья воевали с печенегами 16 раз, не считая мелких столкновений) потребовала от молодого Древнерусского государства большого напряжения сил. Несмотря на конечный успех этой войны — разгром печенегов под Киевом в 1036 г., потери Руси в борьбе с печенегами были значительными. Мы имеем в виду не только непосредственные жертвы печенежских набегов, разорение пограничных областей и нарушение древних торговых связей с Причерноморьем и Прикаспием. Отрицательно сказалась на развитии Руси также потеря части плодородных земель в лесостепной зоне и ликвидация в результате печенежского наступления тех островков оседлого земледелия в черноземных степях, которые образовались в результате славянской колонизации Юго-Восточной Европы. Вопрос о влиянии борьбы с печенегами на внутреннее развитие Руси исследован недостаточно. Интересные соображения по этому поводу высказывает академик Б. А. Рыбаков. По его мнению, организация борьбы с печенегами в общегосударственном масштабе (постройка пограничных крепостей, создание в них постоянных гарнизонов, состоящих из дружинников различных областей Руси, возрастание роли Киева как организатора общенародной борьбы с кочевниками) сосредоточила в руках киевского князя очень большие военные ресурсы, придававшие реальность его власти как великого князя всей Руси. Зависимые от киевского князя военные отряды, живущие в государственных крепостях в состоянии постоянной боевой готовности, служили ему не только для борьбы с внешними врагами — кочевниками, но и были опорой во внутренних делах для давления на оппозиционных феодалов[52]. Все это способствовало укреплению раннефеодальной монархии. В условиях постоянной внешней опасности раннефеодальная монархия была политической формой, содействовавшей первичным процессам феодализации, обеспечивающей в сложнейших исторических условиях развитие феодализма. Мысль о влиянии борьбы с кочевниками на складывание Древнерусского государства и вообще на социально-экономическое развитие Руси в свое время высказывал и С. В. Юшков в интересной статье «Развитие Русского государства в связи с его борьбой за независимость». Он писал, что «борьба с тюркскими кочевниками ускорила процесс образования феодального государства в Киевской Руси», «ускорила развитие политического строя и образования русского феодального государства»[53]. С. В. Юшков выделяет несколько возможных аспектов влияния борьбы с кочевниками на развитие Древней Руси. Постоянная угроза со стороны кочевников некоторым образом способствовала централизации государственного аппарата и укреплению великокняжеской власти. Создание постоянного войска на границах ускорило разложение «дружинного строя» и усилило феодальные группы. «Лучшие мужи» из различных областей Руси селились на границах, получали от великого князя земли и заводили хозяйство феодального характера. Может быть даже, принятие христианства в какой-то степени (наряду с другими причинами) было вызвано потребностями обороны: борьба с печенегами проходила под лозунгом защиты веры от «поганых»; кроме того, принятие христианства способствовало нормализации отношений с Византией, что обеспечивало тыл для борьбы с печенегами и ликвидировало опасность византийско-печенежского союза. Печенегов, разбитых в битвах русскими дружинами, сменили в причерноморских степях новые пришельцы из Азии — торки. По свидетельствам арабских авторов, торки (огузы) занимали в конце IX — начале X в. обширную территорию степей от низовьев Сыр-Дарьи и Аральского моря до Хазарии и Волжской Булгарии. Торки, обосновавшиеся к востоку от Волги, неоднократно воевали с хазарами и булгарами. Есть основания полагать, что торки были союзниками киевского князя Святослава во время его похода на Хазарский каганат в 60-х годах X в., закончившегося разгромом этого паразитического государства. Торки выступали в качестве союзников киевских князей в Юго-Восточной Европе и позднее. Не случайно первое упоминание о торках в русских летописях связано с походом князя Владимира против камских болгар в 985 г. Южнорусский летописец сообщает, что «иде Володимиръ на Болъгары с Добрынею оуемъ своимъ в ладъяхъ, а Торкы берегомъ приведе на конехъ и тако победи Болгары»[54]. В конце X или в начале XI столетия торки появились в южнорусских степях и вытеснили печенегов с Дона. Когда печенежская орда, разгромленная под Киевом, откочевала на запад, торки вплотную подошли к границам Киевской Руси. Первое нападение торков на русское пограничье относится к 1055 г. Кочевники-торки сделали попытку вторгнуться в Переяславское княжество, но были отбиты («иде Всеводъ на Торкы зиме войною и победи Торкы», сказано в Ипатьевской летописи). Видимо, усиление давления торков на русские рубежи было связано с тем, что их теснили половцы, уже проникшие в причерноморские степи. Во всяком случае, непосредственно после записи о походе Всеволода против торков летописец помещает известие о появлении половцев: «Того же лета приходи Блушь с Половци, и створи Всеволодъ миръ с ними»[55]. Однако и после успешного похода князя Всеволода торки продолжали кочевать где-то поблизости от границ Древнерусского государства и представляли для него определенную опасность. Только этим можно объяснить организацию против них большого похода в 1060 г., в котором приняли участие самые влиятельные князья: Изяслав Киевский, Святослав Черниговский, Всеволод Переяславский, Всеслав Полоцкий. По свидетельству Ипатьевской летописи, «Изяславъ и Святославъ и Всеволодъ и Всеславъ, совокупивше воя бесщислены, и поидоша на конихъ и в лодьяхъ бещисленое множьство на Торкы, и се слышавше Торци, оубоявыпеся, пробегоша и до сего дни и помроша, бегающе…, овии от зимы, друзии же гладомъ, инии же моромъ…, и такъ Бог избави крестьяны от поганыхъ»[56]. После поражения, нанесенного им русскими князьями, торки, теснимые с востока половцами, ушли на запад, к границам Византийской империи. Однако их наступление на Византию в 1064 г. кончилось неудачей. Часть торческой орды осела в Македонии, а остальные вернулись в Северное Причерноморье. Торки, поселившиеся в Приднепровье, признали власть киевского князя и остались здесь в качестве военных гарнизонов пограничных крепостей. Основным районом расселения «служебных» торков был бассейн Роси и Россавы, где они основали город Торческ. Факт длительного проживания торков в этом районе подтверждается археологически материалами курганных погребений. Впоследствии торки, осевшие во владениях киевского князя и признавшие его власть, сыграли значительную роль в обороне южных границ Древнерусского государства от набегов половцев. Торки, как внешний враг, не оставили заметных следов в истощи Руси. Их взаимоотношения с могучим соседом — Древнерусским государством — были очень своеобразны. В конце X в. торки были союзниками Руси в борьбе с общими врагами — Хазарией и Волжской Булгарией. Наступление торков с востока на печенежскую орду сыграло, по-видимому, Определенную роль в ослаблении печенегов и облегчило их разгром. В 1055 г. торки впервые напали на русские земли, а в 1060 г. они уже потерпели сокрушительное поражение.II
Печенегов и торков сменили в причерноморских степях новые азиатские кочевники — половцы, которые в середине XI в. захватили всю степную полосу от Волги до Дуная и частично вытеснили, частично включили, состав своих орд прежнее кочевое население этих областей. Летопись впервые упоминает о появлении половцев на границах Древнерусского государства под 1065 г.: «Приде Блушь с Половци и створи Всеволодъ миръ, ними и възвратишася въ свояси»[57]. Через шесть лет, в 1061 г., половцы шервые напали на русские земли и нанесли поражение переяславскому: нязю Всеволоду. «Придоша Половци первое на Русьскую землю воевать, — аписано в Ипатьевской летописи под этим годом, — Всеволодъ же изыиде противу имъ месяца февраля въ 2 день и бившимъся имъ. Победита Всеволода и воевавше отидиидота. Се быс первое зло на Руськую землю от поганыхъ безбожныхъ врагъ»[58]. С этого времени в течение более полутораста лет половцы непрерывно угрожали южным границам Руси, то совершая на нее опустошительные походы, то беспокоя бесчисленными грабительскими набегами, то вмешиваясь в междоусобные распри князей. Делая полоса истории Древней Руси связана с половецким наступлением, непрекращающейся борьбой против кочевых половецких орд. По мнению исследователей, занимавшихся вопросами социально-экономической истории половцев, половецкая орда в рассматриваемый период [вторая половина XI–XII вв.) жила на стадии перехода от родового строя к классовому, феодальному обществу. А. И. Попов, автор большой статьи к Кыпчаки и Русь», характеризовал общественный строй половцев как и смешение элементов родоплеменного устройства с начальными элементами феодализма»[59]. 3. М. Шарапова считает возможным говорить о половецком обществе как о «патриархально-феодальном». Во второй половине XI столетия родовой строй у половцев уже находился «в стадии крушения»; рубеж XI и XII вв. был для них гранью между родоплеменным и классовым обществом, однако значительные пережитки патриархально-родового строя сохранились и в следующем, XII столетии. «До феодального строя, — пишет 3. М. Шарапова, — половцы не дошли, они подходили только к порогу феодализма», и «можно установить только зачатки феодальных отношений в половецком обществе»[60]. Примерно к такому же выводу приходит и С. А. Плетнева: «Половцы XII в. жили уже в системе перехода к феодализму, несмотря на неизжитые сильные еще родоплеменные отношения»[61]. Процесс феодализации половецкого общества ускорялся соседством феодальной Руси, с которой половцы были связаны постоянными отношениями. Основным занятием половцев было кочевое скотоводство, некоторую роль в хозяйстве играли охота и рыболовство, однако известная часть половцев, особенно по соседству с оседлыми земледельческими районами, постепенно переходила к оседлости и земледелию (например, на нижней и средней Волге). В половецких степях появились постоянные зимовища, своеобразные степные городки, окруженные пашнями. Но процесс феодализации половецкого общества, так же как и процесс оседания половцев на землю, не был завершен: монголо-татарское нашествие конца 30-х — начале 40-х годов XIII столетия насильственно оборвало его. Основной единицей половецкого общества был род, известный русским летописцам под названием «вежа». Большим влиянием пользовалась родоплеменная знать — половецкие «князья», которые имели в своем распоряжении значительные военные отряды. Во второй половине XI в. у половцев уже сложились большие объединения государственного характера (Черная и Белая Кумания), представлявшие серьезную опасность для соседних земледельческих народов. Половецкие ханы, стоявшие во главе таких объединений, распоряжались десятками тысяч воинов-кочевников. Военная организация половцев, несмотря на отсутствие государственного единства, оказалась достаточно сильной и сплоченной, чтобы время от времени объединять силы отдельных родов и племенных групп для широкого наступления на соседние народы. Большую роль в организации половецкого наступления на русские земли сыграла родовая сплоченность кочевых орд, позволявшая половецким «князьям» увлекать в грабительские походы почти все мужское население. Устойчивость пережитков родоплеменного строя и родовая сплоченность кочевников являлись прямым следствием их образа жизни, характера хозяйства. «У кочевых пастушеских племен община всегда собрана вместе; это общество спутников, караван, орда, и формы субординации развиваются у них на основе этого образа жизни», — писал К. Маркс[62]. Родовая сплоченность половецкой орды и сложившаяся на этой основе сильная военная организация делала половцев опасным врагом для оседлых народов Восточной Европы, особенно в связи с начавшимся у них процессом феодальной раздробленности. Бороться с половецким наступлением силами отдельных феодальных княжеств было очень трудно. Половецкие орды подступили к русским землям почти на всем протяжении южной степной границы. Многие жизненно важные центры Древнерусского государства оказались в непосредственной близости от кочевников, под угрозой их набегов. Общие размеры степной территории, занятой половцами, определены в историко-географическом исследовании К. В. Кудряшова «Половецкая степь». По его наблюдениям, «Половецкая земля» в конце XI–XII вв. занимала причерноморские степи между Дунаем и Волгой, включая Крымские степи и берега Азовского моря. Половцы кочевали также в степях Предкавказья и за Нижней Волгой до Яика (р. Урала). На севере «Половецкая земля» на большом протяжении граничила с Древнерусским государством. Прослеживая эту границу с запада на восток, К. В. Кудряшов отмечает, что устойчивую южную окраину Галицкой земли составляли города Ушица, Кучельмин, Онут, Микулин, Коломыя (область Берладь и подунайские города слабо зависели от галицких князей). Южная граница Киевской земли на правобережье Днепра проходила по Поросью: по обеим берегам Роси были сооружены оборонительные валы и поставлены укрепленные города (Юрьев, Растовец, Неятин, Святославль, Торческ). В XII столетии владения киевских князей доходили на юге до верховьев Тясмина. На правобережье Днепра крайней военно-оборонительной линией Руси была Суда с ее укрепленными городами Роменом, Воинем, Горошиным, Кснятиным, Лубеном, Лукомлем, Римовым и др. Однако русские поселения встречались в этом районе и южнее, по рекам Хоролу, Пслу и Ворксле. За Воркслой уже начиналась Половецкая степь. Далее, русско-половецкий рубеж пролегал за рекой Мерлом, верховья которого близко подходили к городу Донцу, являвшемуся крайним оборонительным пунктом на границе со степью. Затем степная граница шла в северо-восточном направлении, по водоразделу между Северским Донцом и верховьями Сулы, Воркслы и Пела: крайними городами на границе с «полем» были Понаш, Вьяхань, Вырь. В пределах Чернигово-Северской земли пограничными оказались области верхнего Посемья с городом Курском, бассейн верхней Оки (Мценск, Новосиль, Дедославль, Корьдну), а также Елец на реке Сосне. Юго-восточная граница Рязанской земли в середине XII в. шла через верховья Дона и Воронежа к месту слияния Цны с Мокшей до города Кадома включительно. Со стороны степей Рязань обороняли пронские города, однако отдельные рязанские города были и на реке Воронеже, и в бассейне Верхней Вороны. На северо-востоке «Половецкая земля» граничила с владениями волжских булгар. Летописные известия о половцах, в первую очередь записи о походах русских князей в степи, дают возможность установить местонахождение главных центров половецких кочевий. В степях, примыкавших к Черноморской луке, между Дунаем и Днепром, кочевали «лукоморские» половцы. У Днепровской луки, по обе стороны порогов, были становища «приднепровских» или «запорожских» половцев. Крупный половецкий центр в бассейне реки Молочной входил, очевидно, во владения половцев «приморских», кочевавших от Днепра до Нижнего Дона, по берегам Азовского моря. Между Орелыо и Самарой лежали «вежи» половцев, которых по их местоположению относительно Киева можно назвать «заорельскими». Между Северским Донцом и Тором, где находились города Шарукань, Сугров и Балин, размещались половцы «донецкие». В бассейне Дона кочевали половцы «донские». Наконец, известны половцы, обитавшие в степях Предкавказья. Таким образом, половецкие кочевья занимали все южные степи. В результате половецкого нашествия на Северное Причерноморье огромные массивы плодородных черноземных земель были отторгнуты от Руси, изъяты из земледельческого оборота. Плодородные поля на приднепровских черноземах, которые славились своими обильными урожаями, превратились в пастбища. Земледельческое население этих районов частью погибло во время половецких набегов, частью было захвачено в плен и продано кочевникам в рабство, а остальные люди, бросив обжитые места, бежалина север, под защиту лесов. Утрата плодородных земель на юге имела тяжелые экономические последствия для Руси. Земледельцы, вынужденные переселиться с черноземных просторов степной или лесостепной зоны на нещедрый суглинок Северо-Восточной Руси, отвоевывали у лесов каждый клочок пахотной земли ценой неимоверных усилий. Скольких сил народных, сколько пота, скольких жертв и лишений стоило сельскохозяйственное освоение бескрайних лесов и болот в междуречье Оки и Волги! Но не только в утрате плодородных земель на юге заключались тяжелые последствия половецкого наступления для Руси. С приходом половцев все пограничные со степью княжества — Киевское, Переяславское, Новгород-Северское, Рязанское — стали жертвами бесчисленных набегов кочевников. Особенно опасными были осенние набеги, когда степняки старались захватить плоды урожая. Следствием таких набегов были не только непосредственные жертвы, но и полное разорение крестьянских хозяйств и последующий голод. Кстати сказать, именно осенью половцы чаще всего и нападали на русское пограничье. Зимой основная масса кочевников уходила к югу, к побережью Черного моря. Летом кочевья постепенно двигались на север, в ковыльные степи, к границе лесов. И осенью, когда кони были сыты, а пастбища находились в непосредственной близости от руссских границ, половцы нападали на земледельческие поселения. Наезды конных половецких отрядов было невозможно предугадать и очень трудно отбить. Половцы нападали внезапно, грабили села и деревни, опустошали окрестности городов, убивали и уводили в свои «вежи» людей и обычно исчезали раньше, чем приходили вооруженные княжеские дружины. «В один миг половец близко, — писал византийский писатель II в. Евстафий Солунский, — и вот уже нет его. Сделал наезд и стремглав, с полными руками, хватается за поводья, понукает коня ногами и бичем и вихрем несется далее, как бы желая перегнать быструю птицу, но еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз»[63]. Против больших походов половецких ханов, в которых участвовали десятки тысяч воинов, иногда оказывались бессильными даже объединенные рати нескольких пограничных княжеств. Борьба с половецким наступлением на русские земли длилась более полутора столетий. В этой борьбе были периоды ожесточенного натиска кочевников и временного затишья, периоды победоносных походов русских князей в половецкие степи и поражений под стенами собственных столиц, периоды неустойчивого «мира» с половецкими ханами и совместных походов во время феодальных войн. Обо всем этом повествуют русские летописцы, то торжествуя по поводу побед над «погаными» половцами, то горько скорбя о поражениях и жертвах. После нападения половцев в 1061 г. на Переяславское княжество и поражения, нанесенного ими князю Всеволоду Ярославичу, кочевники в течение нескольких лет не предпринимали больших походов в русские земли. Однако присутствие поблизости от границ воинственной половецкой орды оказывало, по-видимому, немалое влияние на внутренние дела русских княжеств. Именно половецкой опасностью в известной мере объяснялось сохранение единства Древнерусского государства после смерти князя Ярослава Мудрого, несмотря на далеко зашедший процесс развития феодальных отношений[64]. Три старших сына Ярослава — Изяслав, Святослав и Всеволод совместно правили страной, стараясь поддерживать мир и единство на всей ее огромной территории, — факт, не совсем обычный для феодальных порядков. А. Е. Пресняков даже называет этот союз старших Ярославичей «триумвиратом»[65]. Как показали дальнейшие события, объединение военных сил русских феодальных княжеств для борьбы с кочевниками было насущной необходимостью: в конце 60-х — начале 70-х годов XI столетия кочевники усилили свое наступление на Древнерусское государство. Как сообщает южнорусский летописец, в 1068 г. «придоша иноплеменьници на Рускую землю. Половци мнозе. Изяславъ же и Святославъ и Всеволодъ изиидоша противу имъ па Льто (р. Альту. — В. К.) и победиша Половци»[66]. Разбитые в сражении князья поспешно возвратились в Киев, а половецкие отряды начали опустошать русские земли («Половци росоулися по земли»). Киевляне, собравшись на торгу, потребовали у князя оружия и коней для войны с половцами («да вдаи, княже, оружья и кони, и еще бьемся с ними»). Ответом на отказ Изяслава вооружить народ было известное восстание 1068 г., закончившееся разгромом великокняжеского двора и бегством князей из города. Половецкое нашествие 1068 г. захватило, по-видимому, значительную территорию, хотя летопись говорит об этом очень глухо. Именно с событиями 1068 г. академик Б. А. Рыбаков связывает создание былины о походе на Русь половецкого хана Шарукана:Глава 2 Монголо-Татарское нашествие на Русь
Монголо-татарское нашествие на Русь является одним из самых значительных и драматических событий в русской истории периода феодализма. Полчища Батыя, лавиной прокатившиеся по русским землям, подвергли их страшному опустошению, нанесли колоссальный урон производительным силам, разорвали многовековые торговые и культурные связи Руси с соседними странами; над русским народом повисло тяжкое иноземное иго. История установления монголо-татарского ига, характер взаимоотношений русских князей с Ордой, международное положение русских княжеств, политическая борьба в Северо-Восточной Руси во второй половине XIII–XIV вв., причины усиления одних феодальных центров и ослабления других, процесс формирования русского централизованного государства и русской народности — все эти вопросы невозможно осветить с достаточной полнотой без ясного представления о событиях нашествия Батыя. Советские историки неоднократно останавливались на событиях похода Батыя в общих курсах и научно-популярных работах[129]. В этих работах дается общий очерк нашествия и его оценка, содержится много интересных наблюдений и выводов. Новые материалы о нашествии приводятся и в исследованиях по истории отдельных городов, написанных на основании широкого привлечения археологических данных[130]. Однако специального исследования о монголо-татарском нашествии на Русь до сих пор нет в советской исторической литературе. Схема нашествия Батыя, разработанная дореволюционными историками, в целом не пересматривалась, хотя многие ее положения устарели и не соответствуют современному состоянию источников, особенно археологических. Между тем критический анализ всей суммы летописного материала, использование восточных источников и широкое привлечение археологических данных позволяют уточнить и исправить традиционную картину монголо-татарского нашествия, оставшуюся в наследство от дореволюционной историографии.I. Подготовка монголо-татарского нашествия на Русь (1223–1236 гг.)
Планы завоевания Восточной Европы складывались у монгольских феодалов задолго до похода Батыя. Еще в 1207 г. Чингиз-хан направил своего старшего сына Джучи на завоевание племен, обитавших к северу от реки Селенги и в долине Иртыша, причем в состав улуса Джучи были включены и земли Восточной Европы, которые предстояло завоевать в дальнейшем. Персидский историк Рашид-ад-Дин сообщал, что «Джучи на основании высочайшего повеления Чингиз-хана должен был отправиться с войском завоевать все области Севера, то есть земли Ибир-Сибир, Булар, Дешт-и-Кыпчак, Башкирд, Рус и Черкес до хазарского Дербента, и подчинить их своей власти»[131]. Однако при жизни Чингиз-хана эта широкая завоевательная программа не была реализована: основные силы монгольских феодалов были заняты войнами в Китае, Центральной и Средней Азии. В 20-х годах XIII в. монголами были проведены только подготовительные мероприятия к будущему нашествию, к числу которых относились: завоевание Средней Азии и Закавказья, вплотную придвинувшее владения монголов к границам Восточной Европы; перенесение ханской ставки улуса Джучи с верховьев Иртыша на Яик; проведение рекогносцировочных походов на запад с целью стратегической разведки и сбора сведений о государствах Восточной Европы. Самым значительным походом такого рода был поход тридцатитысячного войска Субедея и Джебэ в Закавказье и Юго-Восточную Европу в 1222–1224 гг. В исторической литературе поход Субедея и Джебэ иногда объясняется случайными причинами: преследованием хорезмшаха Мухаммеда, личным желанием Субедея продолжать поход, на что было позднее получено согласие Чингиз-хана и т. д.[132]. На самом деле замысел этого похода был гораздо шире. Рашид-ад-Дин пишет о походе войска Субедея и Джебэ как о большом, тщательно спланированном самим великим монгольским ханом предприятии: «С Чингиз-ханом было условлено, что они (Субедей и Джебэ) закончат это дело в продолжении 3-х лет; оно было завершено в два с половиной года»[133]. 30-тысячное конное войско Субедея и Джебэ, прорвавшись с юга через «Железные ворота» (Дербент), в 1222 г. разбило аланов (которых в решительный момент битвы покинули их союзники — половцы) и вышло в причерноморские степи. Половецкие кочевья в степях Северного Кавказа и низовьях Дона были быстро разгромлены монголами; часть половцев бежала в Крым, куда вслед за ними проникли монголы, другая — за Днепр, в русские земли. По свидетельствам летописцев, половецкий хан Котян обратился за помощью к русским князьям. После большого княжеского совета в Киеве было решено выступить против монголо-татар и сражаться с ними в половецких степях, за пределами русских земель. Объединенная русско-половецкая рать, в которую входило большинство русских князей (киевские, галицкие, черниговские, смоленские, новгород-северские и др.) и значительные силы половцев, спустилась от Киева вниз по Днепру, форсировала его у Олешья по мосту, построенному из составленных рядом лодок, и двинулась в глубь половецких степей. На левом берегу Днепра произошла первая стычка с монголами. Русские разбили татарский авангард, и монголо-татары начали поспешно отступать на восток. После восьмидневного преследования 31 мая 1223 г. русская рать близь реки Калки встретилась с главными силами Субедея и Джебэ. Русское княжеское войско показало полную неспособность к согласованным действиям крупными войсковыми массами. Княжеские дружины вступали в бой по частям, отдельными отрядами, и их сравнительно легко разбивала согласованными ударами монгольская конница. Даже бешеный натиск дружины Мсти слава Удалого, который едва не прорвал боевые линии монголов, не был поддержан другими князьями и окончился неудачей. Очень нестойкими в бою оказались половецкие войска: половцы не выдержали удара монгольской конницы и бежали, расстроив боевые порядки русских дружин. Сильнейший из русских князей Мстислав Киевский так и не вступил в бой со своим многочисленным и хорошо вооруженным полком; он бесславно погиб, сдавшись в плен окружившим его монголам. Русские потери были очень велики: в битве погибло 6 князей, а из простых воинов, по свидетельству летописцев, вернулся лишь каждый десятый; одних киевлян погибло 10 тысяч человек. Монгольская конница преследовала остатки русских дружин до Днепра[134].Вторжение монголо-татар в Юго-Восточную Европу (1223–1235 гг.)
Монголо-татарское войско Субедея и Джебэ прошло, таким образом, через все половецкие степи, хорошо изучив театр военных действий, в Дешт-и-Кыпчак, куда был направлен впоследствии первый удар Батыя, и вплотную подходило к границам Южной Руси. По свидетельству Лаврентьевской летописи, монголы «придоша близь Руси идеже зовется валъ Половечьскыи»[135]. При преследовании разбитых при Калке русских дружин монгольская конница заходила еще дальше и, по словам новгородского летописца, «татари же възвратишася от рекы Днепря»[136]. Ипатьевская летопись добавляет, что монголы доходили «до Новагорода Стополчьского»[137]. Во время похода 1222–1223 гг. монголы непосредственно познакомились с русскими войсками и укреплениями русских городов, а от многочисленных пленных могли получить сведения о внутреннем положении русских княжеств, об условиях ведения военных действий в Северо-Восточной и Южной Руси в различное время года, о возможных силах противника и т. д Из Дешт-и-Кыпчак монголы проникли далеко в глубь Волжской Булгарии и после поражения от булгарских войск вернулись по степям Казахстана в Среднюю Азию, пройдя, таким образом, по пути будущего нашествия. В конце 20-х годов XIII в. монголами были предприняты новые шаги по реализации плана завоевания Восточной Европы: на запад, в прикаспийские степи, был послан Субедей с 30-тысячным монгольским войском. Как сообщают персидские источники (Рашид-ад-Дин, «История Вассафа»), великий монгольский хан «отправил Кукдая и Субадая с 30 тысяч всадников в сторону Кыпчак, Саксин и Булгар»[138]. Появление этого монгольского отряда на Яике зафиксировано русскими летописями под 1229 г. Второй поход Субедея на запад имел не только разведовательный характер: Субедей покорял народы по будущему пути монгольских полчищ и готовил плацдарм для нашествия на Восточную Европу. Монгольское войско потеснило саксин[139] и половцев, занимавших прикаспийские степи, и сбило булгарские «сторожи» на Яике. Расширяя район завоевания, Субедей приступил к захвату башкирских земель. В 1229 г. монголы утвердились в юго-западной части Башкирии. Этим и ограничились успехи монголов в 1229 г.: для дальнейшего продвижения на запад требовались гораздо большие силы. Следующий этап в монголо-татарском наступлении на Восточную Европу начался после курултая 1229 г. Новый великий князь хан Угедей направил на помощь отряду Субедея войска улуса Джучи. Рашид-ад-Дин сообщает, что Угедей «во исполнение указа, данного Чингиз-ханом на имя Джучи, поручил завоевание Северных стран членам его (Джучи. — В. К.) дома»[140]. Намеченный курултаем 1229 г. поход на запад не был еще общемонгольским: осуществление его было поручено только военным силам улуса Джучи. Центральное место в плане завоеваний, намеченном курултаем, все еще занимала война в Китае, куда были направлены основные монгольские силы и даже отозван с Яика Субедей. В начале 1230 г. войска улуса Джучи сконцентрировались в районе Яика, усилив действовавший здесь 30-тысячный монгольский отряд. Монголы перешли Яик и вторглись во владения половцев, в степи между Яиком и Нижней Волгой. По сообщению арабского историка «в 627 году (1230 г.) вспыхнуло пламя войны между татарами и кипчаками»[141]. Продолжались нападения монголов и на башкирские земли[142]. С 1232 г. монголо-татары усилили наступление на Волжскую Булгарию; русские летописцы сообщают под этим годом, что в булгарские земли «придоша Татарове и зимоваша, не дошедше Великого града Болгарьскаго»[143]. Военные действия в указанных направлениях продолжались и в 1233–1235 гг. Наступление на Восточную Европу силами одного улуса Джучи не имело особого успеха. Башкирский народ продолжал сопротивление и подчинился монголам только после подхода к ним новых сил, в 1236 г. В Булгарии монголы были задержаны на оборонительных линиях булгар, на границе леса и степи, так и не сумев пробиться к богатым булгарским городам. Только в прикаспийских степях монгольские отряды довольно далеко продвинулись на запад, потеснив половцев, и их передовые отряды проникли на правобережье Волги, близко подходили к землям аланов. Венгерские монахи, проезжавшие летом 1235 г. по Алании, «не нашли попутчиков, чтобы идти дальше, из-за боязни татар, которые по слухам были близко»[144]. Невозможность силами одного улуса Джучи завоевать Восточную Европу вызвала новое обсуждение вопроса о походе на запад на курултае 1235 г. По свидетельству персидского историка Джувейни, на курултае «состоялось решение завладеть странами Булгара, Асов и Руси, которые находились по соседству становища Бату, не были еще покорены и гордились своей многочисленностью»[145]. Курултай наметил общемонгольский поход на запад: «в помощь и подкрепление Бату» были посланы центрально-монгольские войска и большинство царевичей-«чингизидов» (Менгу-хан, Гуюк-хан, Бучек, Кулькан, Монкэ, Байдар, Тангут, Бюджик и др.). Для участия в походе был отозван из Китая Субедей, один из «четырех свирепых псов Чингиз-хана». Всю зиму 1235–1236 гг. монголы в верховьях Иртыша и степях Северного Алтая готовились к большому походу на запад, а затем «все они двинулись весною бечиниля, т. е. года обезьяны, который приходится на месяц джумади II 633 г. (1236 г.), лето провели в пути, а осенью в пределах Булгара соединились с уругом Джучи» (Рашид-ад-Дин)[146]. По дороге к Волге монголо-татарами были подчинены башкирские племена, которые после пятнадцатилетнего сопротивления были вынуждены как «друзья и союзники» выделить вооруженные отряды в состав монгольского войска. Осенью 1236 г. монгольские войска, предназначенные для вторжения в Восточную Европу, сосредоточились в прикаспийских степях. Первый удар объединенных монгольских сил был направлен против Волжской Булгарии. Впервые монголы проникли в Булгарию еще в начале 20-х годов XIII в., когда в булгарские земли вторглись войска Субедея и Джебэ. Арабский историк Ибн-аль-Асир сообщает, что монголы от Калки «направились в Булгар в конце 620 года» (1223 г.), однако встретили там сильное сопротивление. «Жители Булгара» при приближении татар «в нескольких местах устроили им засады, выступили против них, и, заманив их до тех пор, пока они зашли за место засад, напали на них с тыла». Сравнительно немногочисленное монгольское войско, к тому же сильно ослабленное схватками с русскими дружинами, было разбито («поял их меч со всех сторон, и уцелели из них только немногие»); остатки монголов отступили[147]. После этого неудачного похода монголы в течение нескольких лет не предпринимали против булгар активных военных действий. Только летом 1229 г., когда в прикаспийские степи было послано новое 30-тысячное монгольское войско во главе с Субедеем, они снова появились на булгарских рубежах и сбили булгарские «сторожи» на Яике («сторожеве Болгарьскыи прибегоша бьени от Татаръ близь рекы, еиже имя Яикъ»). На этот раз опасность была вполне реальной, и булгары начали активно готовиться к отпору. Прежде всего необходимо было урегулировать отношения с Русью, так как булгары в начале XIII в. постоянно враждовали с владимиро-суздальскими князьями. Известны столкновения русских князей с булгарами из-за влияния на мордовские земли, походы булгар в глубь Северо-Восточной Руси с целью восстановления торгового пути на запад в 1207 и 1219 гг., во время которых булгары доходили до самого Устюга. В 1220 г. князь Святослав Всеволодович с муромскими князьями предпринял ответный поход на Булгары. Сильное русское войско проникло далеко в глубь булгарской территории, сожгло Ошел и несколько других булгарских городов. В 1221 г., как опорный пункт для выступления на Булгарию, был заложен Нижний Новгород. Отношения между русскими князьями и булгарами были весьма натянутыми. Частые стычки проходили в основном с перевесом русских. В конце 20-х годов, в связи с ясно наметившейся опасностью монголо-татарского вторжения, правители Булгарии сделали ряд шагов к нормализации отношений с Русью. В 1229 г. «булгары, учиня мир, возили жита по Волге и Оке во все грады Руские и продавали и тем великую помочь сделали. Князь же болгарский прислал в дар великому князю Юрию 30 насадов с житами, которые князь великий принял с благодарением, а к нему послал сукна, парчи с золотом и сребром, кости рыбьи и другие изысчные весчи»[148]. В 1229 г. по инициативе булгар было заключено перемирие с Русью. Никоновская летопись сообщает, что «Болгаре, глаголемии Казанци, прислаша къ великому князю Юрью Всеволодичю о миру, бе бо перемирье промежи ихъ на шесть летъ, а люди пленныа быша во обеихъ странахъ. И тако умиришися, и плененыя люди разпустиша»[149]. В 1230 г. булгары сделали еще один шаг к нормализации отношений с Русью: во Владимир были с почестями перенесены останки русского монаха Авраамия, убитого год назад. Несомненно, такая политика булгарских князей была направлена на создание безопасного тыла для борьбы с новым опасным врагом — монголо-татарами, появившимся на Яике и реально угрожавшим булгарским границам. Другим подготовительным мероприятием для отражения готовящегося нашествия была консолидация внутренних сил Булгарии, объединение булгарских феодалов для совместной борьбы с монголами; на факт консолидации сил булгарских феодалов для отражения монголо-татарского нашествия указывает исследователь истории Волжской Булгарии А. П. Смирнов[150]. Южная граница страны была укреплена. Археологические исследования А. П. Смирнова выявили целую систему оборонительных рубежей — валов, прикрывавших булгарские земли с юга и юго-востока. «Не имея сил оборонять далекую степную границу, — пишет А. П. Смирнов, — булгары решили создать укрепленные рубежи в лесах, где и выстроили вал, прикрывавший территорию Биляра и восточных районов государства»[151]. Были усилены укрепления и во многих булгарских городах. В Булгаре, например, накануне вторжения монголо-татар были выкопаны новые рвы, усилены и расширены крепостные сооружения, возведены стены и башни из дубового леса. Венгерский монах Юлиан, побывавший в Булгарии накануне монголо-татарского вторжения, сообщает, что у булгар тогда было «40 весьма укрепленных замков», причем «в одном большом городе» насчитывалось «пятьдесят тысяч бойцов»[152]. В 1232 г. монголо-татары начали наступление на Волжскую Булгарию. Однако это наступление захлебнулось, натолкнувшись, на построенные булгарами оборонительные линии, и «объединенные силы булгарских князей» задержали на них монголо-татарское нашествие «на 3–4 года». Это был серьезный успех, но, как нам представляется, А. П. Смирнов несколько переоценивает силу сопротивления булгар и его роль в общей борьбе народов Восточной Европы против монголо-татарских завоевателей. Длительная задержка завоевателей «на границе леса и степи», на укрепленных линиях булгар объяснялась не столько особо «упорным» сопротивлением булгарских войск, сколько недостаточными силами самих монголо-татар в этот период нашествия. В 1230 г. началась война с половцами, которая отвлекла значительную часть сил завоевателей в другом направлении. На севере монголам продолжали оказывать успешное сопротивление башкирские племена. Против Булгарии могла быть выделена только часть и без того не особенно многочисленного монгольского войска: в начале 30-х годов XIII в. в прикаспийских степях действовали исключительно силы одного улуса Джучи (даже Субедей, один из лучших татарских полководцев, был в начале 30-х годов отозван в Китай). Когда же в 1236 г. на Булгарию были двинуты большие монгольские силы, она была молниеносно разгромлена. Восточные источники, довольно подробно сообщавшие о завоевании Булгарии, не упоминают ни о каких боях на оборонительных рубежах: видимо, они были прорваны без особого труда.
Разгром Волжской Булгарин. Война монголо-татар с пловцами, мордвой, мокшей, буртасами (осень 1236 — лето 1237 гг.)
Осенью 1236 г. основные силы монголо-татар, пришедшие из Монголии, соединились с отрядами улуса Джучи «в пределах Булгара». Поздней осенью или в начале зимы 1236 г. («в ту зиму». — Рашид-ад-Дин) монголы начали завоевание Булгарии. «Toe же осени, — сообщает Лаврентьевская летопись, — придоша от восточные страны в Болгарьскую землю безбожнии Татари, и взяша славный Великыи город Болгарьскии и избиша оружьем от старца и до унаго и до сущаго младенца, и взяша товара множство, а город ихъ пожгоша огнем, и всю землю ихъ плениша»[153]. О полном разгроме Булгарии сообщают и восточные источники. Рашид-ад-Дин пишет, что монголы «дошли до града Булгара Великого и до других областей его, разбили тамошнее войско и заставили их покориться». Джувейни добавляет, что «сначала они силой и штурмом взяли город Булгар, который известен в мире неприступностью местности и большой населенностью; для примера подобных им, жителей его частью убили, а частью пленили»[154]. Волжская Булгария была страшно опустошена. Почти все ее города были разрушены (Булгар, Булар, Кернек, Жуконин, Сувар). Массовому опустошению подверглись и сельские местности. В бассейне рек Берды и Актая почти все поселения (13 городищ и 60 селищ), судя по археологическим материалам, были разрушены в первой половине XIII в., т. е. во время татарского погрома[155]. К весне 1237 г. завоевание Волжской Булгарии было закончено. Большое монгольское войско во главе с Субедеем двинулось в прикаспийские степи, где продолжалась начавшаяся еще в 1230 г. война с половцами. По данным венгерского путешественника Юлиана, передовые татарские отряды уже летом 1235 г. доходили до земель аланов на правобережье Волги. Правобережье Волги и являлось, вероятно, плацдармом для вторжения в Детш-и-Кыпчак. Первый удар весной 1237 г. был нанесен монголами кыпчакам (половцам) и аланам. С Нижней Волги завоеватели двинулись «облавой, и страну, которая попалась в нее, захватили, идя строями». Левый фланг «облавы», который шел вдоль берега Каспийского моря и далее по степям Северного Кавказа к устью Дона, составляли отряды Монкэ-хана и Гуюк-хана. Правый фланг «облавы», двигавшийся севернее, по половецким степям, составляли войска Менгу-хана. Монголо-татары широким фронтом («идя строями») прошли прикаспийские степи и соединились где-то в районе Нижнего Дона. Половцам и аланам был нанесен сильный удар. Рашид-ад-Дин сообщает, что во время этого похода монголы убили «Бачмана, который был из храбрейших тамошних вождей из общества Кыпчакского» я «Кагир-Укуле, из эмиров асов». Война с аланами и половцами была затяжной и продолжалась до осени 1237 г. Во всяком случае, венгерский монах Юлиан, проезжавший осенью 1237 г. поблизости от границ Руси, застал войско, отправленное Батыем «к морю на всех команов» (половцев), еще в половецких степях. Следующим этапом войны 1237 г. в Юго-Восточной Европе был удар на буртасов, мокшу и мордву. После описания похода на кыпчаков и аланов Рашид-ад-Дин сообщает, что «сыновья Джучи: Бату, Орда, Берке, внук Чегатая — Бури, и сын Чингиз-хана — Кулькан, занялись войной с Мокшей, Буртасами, Аржанами и в короткое время завладели ими»[156]. Судя по именам участвовавших впоходе ханов, это была другая часть монгольского войска (на юге с аланами и половцами воевали Менгу, Гуюк и Монкэ). Наступление на мокшу, буртасов и мордву могло происходить одновременно или несколько позднее похода в прикаспийские степи. Видимо, победу над этими народами имел в виду Юлиан, когда писал о разгроме монголами «пяти величайших языческих царств» — «Булгарии», «Меровии», «Фасхии» и «царства Морданов»[157]. Покорение мордовских земель, а также земли буртасов и арджанов закончилось осенью 1237 г. Поход 1237 г. имел целью подготовить плацдарм для нашествия на Северо-Восточную Русь. Монголы нанесли сильный удар половцам и аланам, оттеснив половецкие кочевья на запад, за Дон, и завоевали земли буртасов, мокши и мордвы. Осенью 1237 г. монголо-татарские отряды начали концентрироваться для зимнего похода на Северо-Восточную Русь. Огромное монгольское войско стало на русских рубежах.
II. Вооруженные сиды монголо-татар и русских княжеств накануне нашествия Батыя на Русь
1
Вопрос о численности монгольского войска во время похода на Восточную Европу является одним из наименее ясных вопросов истории нашествия. Отсутствие прямых указаний источников, заслуживающих доверия, приводило к произвольному определению численности армии Батыя различными историками. Единственно в чем сходились исследователи — в признании огромной численности полчищ Батыя. Большинством русских дореволюционных историков численность орды, которую вел Батый для завоевания Руси, определялась в 300 тысяч человек, а вместе с отрядами народов, покоренных при движении монголов к Волге — даже в полмиллиона[158]. Советские историки специально не занимались вопросом о численности армии Батыя. Они или ориентировались на традиционную в русской историографии цифру в 300 тысяч человек, или ограничивались простой констатацией факта, что монгольское войско было весьма многочисленным[159]. Источники скупо и неопределенно говорят о численности войска монголо-татар. Русские летописцы ограничиваются указанием, что монголы наступали «в силе тяжце», «бесчислена множество, яко прузи траву поедающе». Примерно так же говорят о войске Батыя и армянские источники. Записки европейцев — современников нашествия дают совершенно фантастические цифры. Плано Карпини, например, определяет численность войска Батыя, осаждавшего Киев, в 600 тыс. человек; венгерский летописец Симон утверждает, что в Венгрию с Батыем вторглось «500 тысяч вооруженных»[160]. Сильно преувеличивают численность армии монголов и восточные авторы. Однако примерно установить численность армии Батыя перед вторжением в Восточную Европу все-таки можно, привлекая свидетельства персидского историка Рашид-ад-Дина, близкого к монгольской ставке и имевшего, видимо, доступ к документам монгольской императорской канцелярии, а также различные косвенные данные. В первом томе «Сборника летописей» Рашид-ад-Дина приводится подробный перечень собственно монгольских войск, оставшихся после смерти Чингиз-хана и разделенных им между его наследниками. Всего Чингиз-ханом было распределено между «сыновьями, братьями и племянниками» монгольское войско в «сто двадцать девять тысяч человек»[161]. Подробный перечень монгольских войск, разделение их по тысячам и даже сотням, с указанием имен и родословных военачальников, список наследников и степень их родства с великим ханом, — все это свидетельствует о документальном характере сведений Рашид-ад-Дина. Свидетельство Рашид-ад-Дина в известной степени подтверждается и другим заслуживающим доверия источником — монгольской феодальной хроникой XIII в. Таким образом, при определении численности армии Батыя можно, видимо, исходить из этих данных. В походе Батыя на Русь, по свидетельствам Рашид-ад-Дина и Джувейни, участвовали следующие царевичи-чингизиды: Бату, Бури, Орда, Шибан, Тангут, Кадан, Кулькан, Монкэ, Бюджик, Байдар, Менгу, Бучек и Гуюк. По завещанию Чингиз-хана «царевичам», участвовавшим в походе, было выделено примерно 40–45 тысяч собственно монгольского войска. Но численность армии Батыя не ограничивалась, конечно, этой цифрой. Во время походов монголы постоянно включали в свое войско отряды покоренных народов, пополняя ими монгольские «сотни» и даже создавая из них особые корпуса[162]. Удельный вес собственно монгольских отрядов в этой разноплеменной орде определить трудно. Плано Карпини писал, что в 40-х годах XIII в. в армии Батыя монголов насчитывалось примерно 1/4 (160 тысяч монголов и до 450 тысяч воинов из покоренных народов). Можно предположить, что накануне нашествия на Восточную Европу монголов было несколько больше, до 1/3, так как впоследствии в состав полчищ Батыя влилось большое количество аланов, кыпчаков и булгар. Исходя из этого соотношения общую численность войска Батыя накануне нашествия можно весьма приблизительно определить в 120–140 тысяч воинов. Эти цифры подтверждаются рядом косвенных данных. Обычно ханы-«чингизиды» командовали в походе «туменом», т. е. отрядом из 10 тысяч всадников. Так было, например, во время похода монгольского хана Хулагу на Багдад: армянский источник перечисляет «7 ханских сыновей, каждый с туменом войска»[163]. В походе Батыя на Восточную Европу участвовали 12–14 ханов-«чингизидов», которые могли вести за собой 12–14 туменов войска, т. е. опять же 120–140 тысяч воинов. Наконец, силы улуса Джучи, даже с приданными для похода центрально-монгольскими войсками, вряд ли могли превышать объединенное войско Чингиз-хана перед вторжением в Среднюю Азию, численность которого различные историки определяют в пределах от 120 до 200 тысяч человек. Итак, считать, что в монгольской армии перед вторжением ее в Восточную Европу было 300 тысяч человек (не говоря уже о полумиллионе), как нам представляется, нельзя. 120–140 тысяч человек, о которых говорят источники, — это огромная по тому времени армия. В условиях XIII в., когда войско в несколько тысяч человек представляло значительную силу, больше которой не могли выставить отдельные феодальные княжества и города[164], более чем стотысячная армия монголов, объединенная единым командованием, обладавшая хорошими боевыми качествами и опытом военных действий большими конными массами, обеспечивала Батыю подавляющее превосходство над феодальными ополчениями и немногочисленными дружинами русских князей. О тактике и вооружении монголов говорится в ряде специальных работ военных историков и соответствующих разделах общих исторических трудов. Не повторяя их, ограничимся только основными моментами, необходимыми для объяснения военных действий монголов во время нашествия Батыя на Русь. Ф. Энгельс относит монгольские войска к «подвижной, легкой коннице Востока» и пишет о ее превосходстве над тяжелой рыцарской конницей[165]. Из сущности армии монголов как «легкой, подвижной конницы» вытекали особенности ее тактики и приемов ведения боя.2
Тактика монголов носила ярко выраженный наступательный характер. Монголы стремились наносить внезапные удары по захваченному врасплох противнику, дезорганизовать и внести разобщенность в его ряды, прибегая для этого как к чисто военным, так и к дипломатическим средствам. Монголы по возможности избегали больших фронтальных сражений, разбивая противника по частям, изматывая его непрерывными стычками и внезапными нападениями. Вторжению обычно предшествовала тщательная разведка и дипломатическая подготовка, направленная к изоляции противника и раздуванию внутренних усобиц. Затем происходило скрытое сосредоточение монгольских войск у границы. Вторжение в неприятельскую страну начиналось обычно с разных сторон, отдельными отрядами, направлявшимися, как правило, к одному заранее замеченному пункту. Стремясь прежде всего уничтожить живую силу противника и лишить его возможности пополнять войско, монголы проникали в глубь страны, опустошая все на своем пути, истребляли жителей и угоняли стада. Против крепостей и укрепленных городов выставлялись наблюдательные отряды, опустошавшие окрестности и занимавшиеся подготовкой к осаде. С приближением неприятельской армии отдельные отряды монголов быстро собирались и старались нанести удар всеми силами, неожиданно и по возможности до полного сосредоточения сил противника. Для боя монголы строились в несколько линий, имея в резерве тяжелую монгольскую конницу, а в передних рядах — формирования из покоренных народов и легкие войска. Бой начинался метанием стрел, которыми монголы стремились внести замешательство в ряды противника. В рукопашном бою легкая конница оказывалась в невыгодном положении, и к нему монголы прибегали в редких случаях. Они прежде всего стремились внезапными ударами прорвать фронт противника, разделить его на части, широко применяя охваты флангов, фланговые и тыловые удары. Сильной стороной монгольской армии было непрерывное руководство боем. Ханы, темники и тысячники не бились вместе с рядовыми воинами, а находились позади строя, на возвышенных местах, направляя движение войск флагами, световыми и дымовыми сигналами, соответствующими сигналами труб и барабанов. Тактике монголов соответствовало их вооружение. Монгольский воин — это всадник, подвижный и быстрый, способный к большим переходам и внезапным нападениям. По свидетельствам современников, даже масса монгольских войск в случае необходимости могла совершить суточные переходы до 80 верст[166]. Основным оружием монголов были лук и стрелы, которые имел каждый воин. Кроме того, в состав вооружения воина входили топор и веревка для перетаскивания осадных машин. Весьма распространенным оружием были копье, часто с крючком для стаскивания противника с коня, и щиты. Сабли и тяжелое защитное вооружение имела только часть войска, прежде всего начальствующий состав и тяжелая конница, состоявшая из собственно монголов. Удар тяжелой монгольской конницы обычно решал исход боя. Монголы могли совершать длительные переходы, не пополняя запасов воды и пищи. Сушеное мясо, «крут» (высушенный на солнце сыр), которые имели в определенном количестве все воины, а также стада, постепенно перегонявшиеся вслед за войском, обеспечивали монголов продовольствием даже при продолжительном движении по пустынной или разоренной войной местности. В исторической литературе тактику монголов иногда определяли как «тактику кочевников» и противопоставляли ей более передовое военное искусство «оседлых народов» (М. Иванин, Н. Голицин). Это не совсем правильно, если говорить о тактике монголо-татар последних лет жизни Чингиз-хана или времени нашествия Батыя на Восточную Европу. Конечно, тактические приемы монгольской конницы носили черты, типичные для кочевых народов, но этим не ограничивалось военное искусство монголо-татар. Монголы переняли от китайцев многие приемы ведения войны, в первую очередь приемы осады городов, что выходило за пределы «тактики кочевников». Для монголов было характерно использование всех современных им средств осадной техники (тараны, метательные машины, «греческий огонь» и т. д.), причем в самых широких масштабах. Многочисленные китайские и персидские инженеры, постоянно находившиеся в монгольской армии, обеспечивали завоевателей достаточным количеством осадных машин. Как сообщал Д'Оссон, при осаде города Нишабура в Средней Азии монголы использовали 3000 баллист, 300 катапульт, 700 машин для метания горшков с нефтью, 400 лестниц, 2500 возов камней[167]. О массовом применении монголами осадных машин неоднократно сообщают китайские (Юань-ши), персидские (Рашид-ад-Дин, Джувейни) и армянские («История Киракоса») источники, а также свидетельства современников-европейцев (Плано Карпини, Марко Поло). Необходимо отметить еще одну сторону военного искусства монголов — тщательную разведку будущего театра военных действий. Прежде чем начинать войну, монголы проводили глубокую стратегическую разведку, выясняли внутреннее положение и военные силы страны, устанавливали тайные связи, старались привлечь на свою сторону недовольных и разъединить силы противника. В составе монгольского войска имелись специальные должностные лица, «юртджи», которые занимались военной разведкой и изучением театра военных действий. В их обязанности входило: располагать зимние и летние кочевья, в походах назначать места стоянок, знать пути движения войска, состояние дорог, запасы продовольствия и воды. Разведка будущего театра военных действий велась самыми различными методами и часто задолго до начала войны. Очень действенным методом разведки были рекогносцировочные походы. За 14 лет до нашествия Батыя далеко на запад проникло войско Субедея и Джебэ, которое, по существу, прошло будущей дорогой завоевания и собрало сведения о странах Восточной Европы. Весьма важным источником информации о соседних странах были посольства. Нам известно о татарском посольстве, проходившем через Русь как раз накануне нашествия: венгерский миссионер XIII в. Юлиан сообщает, что татарские послы пытались пройти через Русь к венгерскому королю Беле IV, но были задержаны великим князем Юрием Всеволодовичем в Суздале. Из послания, отобранного у татарских послов и переведенного Юлианом, известно, что это было далеко не первое посольство татар на запад: «В тридцатый раз отправляю к тебе послов»[168], — писал Батый королю Беле. Еще одним источником военной информации были купцы, посещавшие интересующие монголов страны с торговыми караванами. Известно, что в Средней Азии и странах Закавказья монголы стремились привлечь на свою сторону купечество, связанное с транзитной торговлей. Караваны из Средней Азии постоянно ходили в Волжскую Булгарию и далее в русские княжества, доставляя монголам ценные сведения. Среди монголов были люди, отлично знавшие языки, неоднократно ездившие с поручениями в соседние страны. Юлиан сообщает, например, что во время поездки по Восточной Европе он лично встретил «посла татарского вождя, который знал венгерский, русский, тевтонский, куманский, серацинский и татарский языки»[169]. После многолетней разведки монголо-татары хорошо знали положение в русских княжествах и особенности театра военных действий в Северо-Восточной Руси. Именно этим можно объяснить выбор зимы как наиболее подходящего времени для нападения на Северо-Восточную Русь. Венгерский монах Юлиан, проходивший поблизости от южных рубежей русских княжеств осенью 1237 г., специально отмечал, что татары «ждут того, чтобы земля, реки и болота с наступлением зимы замерзли, после чего всему множеству татар легко будет разгромить всю Русь, страну Русских»[170]. Хорошо знал Батый и о государствах Центральной Европы, например о Венгрии. Угрожая венгерскому королю Беле IV, он писал: «Ты же, живя в домах, имеешь замки и города, как тебе избежать руки моей?» Направление походов монголо-татар при нашествии на Русь по удобным путям сообщения, хорошо спланированные обходы и фланговые удары, грандиозные «облавы», захватывающие тысячекилометровые пространства и сходящиеся в одной точке, — все это можно объяснить только хорошим знакомством завоевателей с театром военных действий. Какие силы могла противопоставить феодальная Русь полуторастотысячной монгольской армии? Русские летописи не содержат цифр общей численности русских войск накануне нашествия Батыя. С. М. Соловьев считает, что Северная Русь с областями Новгородской, Ростовской с Белоозером, Муромской и Рязанской могла выставить в случае военной опасности 50 тысяч воинов; «примерно столько же могла выставить и Южная Русь»[171], т. е. всего примерно 100 тысяч воинов. Советский военный историк А. А. Строков отмечает, что «при исключительной опасности Русь могла выставить и более 100 тыс. человек»[172]. Но не только недостаточная численность русских войск предопределила поражение в войне с монголо-татарскими завоевателями. Основным фактором, обусловившим военную слабость Руси, была феодальная раздробленность и связанный с ней феодальный характер русских вооруженных сил. Дружины князей и городов были разбросаны по огромной территории, фактически не связаны друг с другом, и концентрация сколько-нибудь значительных сил встречала большие трудности. Феодальная раздробленность Руси позволила многочисленной и объединенной единым командованием монгольской армии по частям разбивать разрозненные русские рати. В исторической литературе сложилось представление о вооруженных силах русских княжеств как о войске, превосходящем монгольскую конницу по вооружению, тактическим приемам и боевому строю. С этим нельзя не согласиться, если речь идет о княжеских дружинах. Действительно, русские княжеские дружины были по тому времени превосходным войском. Вооружение русских дружинников, как наступательное, так и оборонительное, славилось далеко за пределами Руси. Массовым было применение тяжелых доспехов — кольчуг и «броней». Даже такой далеко не перворазрядный князь, как Юрий Владимирович Белозерский, мог выставить, по свидетельству летописца, «тысящу бронникъ дружины Белозерьские»[173]. Летописи полны рассказами о сложных тактических планах, искусных походах и засадах русских княжеских дружин. Но ограничиться при оценке вооруженных сил Руси в середине XIII в. только констатацией факта высокого военного искусства и вооружения русских княжеских дружин, — значит рассматривать явление односторонне. При всех своих превосходных боевых качествах княжеские дружины обычно не превышали несколько сот человек. Если такой численности и было достаточно для междоусобных войн, то для организованной обороны всей страны от сильного врага этого было мало. Кроме того, даже такой превосходный боевой материал, как княжеские дружины, в силу феодального характера русских войск, был мало пригоден к действиям большими массами, под единым командованием, по единому плану. Феодальный характер княжеских дружин даже в случае концентрации значительных сил снижал боевую ценность армии. Так было, например, в сражении при реке Калке, когда русские княжеские дружины не смогли добиться успеха, несмотря на численное превосходство. Если княжеские дружины можно считать войском, превосходящим по вооружению монгольскую конницу, то об основной, наиболее многочисленной части русских вооруженных сил — городских и сельских ополчениях, которые набирались в момент наибольшей опасности, — этого сказать нельзя. Прежде всего, ополчение уступало кочевникам в вооружении. А. В. Арциховский показал на материалах раскопок курганов в Ленинградской области, что в погребениях сельского населения — основного контингента, из которого набиралось ополчение, — «меч, оружие профессионального воина, встречается очень редко»; то же самое касалось тяжелого защитного вооружения. Обычным оружием смердов и горожан были топоры («плебейское оружие»), рогатины, реже — копья[174]. Уступая татарам в качестве вооружения, спешно набранное из крестьян и горожан феодальное ополчение, безусловно, уступало монгольской коннице и в умении владеть оружием. Не могли быть непреодолимым препятствием для монголо-татарских завоевателей и укрепления русских городов. Прежде всего, русские города XIII в. имели сравнительно немногочисленное население. По подсчетам М. Н. Тихомирова, наиболее крупные из них (Новгород, Чернигов, оба Владимира, Галич, Киев) насчитывали по 20–30 тысяч жителей и могли выставить в случае большой опасности 3–5 тысяч воинов; Ростов, Суздаль, Рязань, Переяславль-Русский были еще меньше, а «численность населения других городов редко превышала 1000 человек»[175]. Если вспомнить, что монголы успешно штурмовали крупные города Средней азии и Китая, насчитывавшие десятки и сотни тысяч жителей, приходится признать, что исход борьбы даже для больших русских городов был в значительной степени предрешен. Укрепления русских городов, в основном деревянные, усиленные валами, рвами и естественными препятствиями (крутые берега рек, болота и т. д.), неплохо служили для обороны во время феодальных усобиц. По мнению П. А. Раппопорта и В. В. Косточкина, до середины XIII в. они были в основном приспособлены к осаде, носившей пассивный характер «облежания», и только накануне нашествия Батыя стали переходить к противодействию активной осаде с применением осадных машин. К моменту монгольского нашествия русские города еще не накопили опыта борьбы с активной осадой, не были созданы специальные системы укреплений, способные противостоять штурму с массовым применением осадной техники[176]. На это же обращает внимание и М. Г. Рабинович, который пишет, что до нашествия Батыя на Руси почти не применялись осадные машины и массовое применение осадной техники против не приспособленных к этому русских городов дало решающее преимущество завоевателям[177]. При большом численном превосходстве полчищ монголо-татар и феодальном характере русских вооруженных сил длительное и упорное сопротивление русских княжеств нашествию Батыя можно объяснить только огромным героизмом русского народа, любовью к Родине горожан и крестьян русской земли.III. Нашествие Батыя на Северо-Восточную Русь (осень 1237 — весна 1238 г.)
1
Осенью 1237 г. монголо-татары начали подготовку к зимнему походу на Северо-Восточную Русь. Рашид-ад-Дин сообщает, что «осенью упомянутого года (1237) все находившиеся там (в Дешт-и-Кыпчак. — В. К.) царевичи устроили курултай и, по общему соглашению, пошли войной на русских»[178]. На этом курултае присутствовали как монгольские ханы, громившие земли буртасов, мокши и мордвы, так и ханы, воевавшие на юге с половцами и аланами (Менгу, Гуюк и Монкэ). Для похода на Северо-Восточную Русь собрались все силы монголо-татар. Источники дают возможность примерно установить районы концентрации монголов для похода на русские княжества. В одном письме-донесении (осень 1237 г.) венгерского монаха Юлиана сообщается, что монголы разделили «все войска, идущие в западные страны» на несколько частей: «одна часть у реки Этиль на границах Руси с восточного края подступила к Суздалю. Другая же часть в южном направлении уже нападала на границы Рязани, другого русского княжества. Третья часть остановилась против реки Дона, близь замка Воронеж, также княжества русских»[179]. Стоянка монголо-татар «близь замка Воронеж» косвенно подтверждается русским летописцем. Согласно Тверской летописи, Батый до вторжения в пределы Рязанского княжества «зимоваша… подъ Черным лесомъ, и оттоле приидоша безвестно на Рязаньскую землю лесомъ»[180]. «Темные боры», которые были отлично известны летописцам и представляли собой заметные ориентиры в степях, южнее границ Рязанского княжества встречались только в пойме реки Воронеж или в междуречье Воронежа и Дона. Именно там, по нашему мнению, находился «Черный лес», под которым долго стояли (даже «зимовали») монголы перед походом на Северо-Восточную Русь. Низовья реки Воронежа стали осенью 1237 г. местом сосредоточения монгольских войск. Сюда подходили монгольские отряды, закончившие войну с половцами и аланами. Возможно, одновременно другая часть монголов (как сообщает Юлиан) собирались восточнее, на границах Рязанского княжества, и впоследствии соединялась с группировкой, двигавшейся от Воронежа. Сообщение о концентрации монгольских войск на Волге, на суздальских рубежах, вызывает большие сомнения, так как русские летописцы ничего не сообщают о появлении монголо-татар с этой стороны; возможно, на северных границах Булгарии находились просто сторожевые монгольские заставы. В исторической литературе высказывается мнение о неожиданности нападения монголов на русские княжества, Этим в известной степени объясняется крайняя несогласованность действий русских князей по организации обороны Между тем источники свидетельствуют о другом: русские князья (по крайней мере, владимирские и рязанские) хорошо знали о подготавливаемом нашествии. Сведения о первом после Калки появлении монголо-татар на границах Восточной Европы дошли до Руси через Булгарию и под 1229 г. записаны во многих руских летописях. Знали на Руси и о военных действиях в Булгарии в 1232 г., когда монголы «зимоваша, не дошедше Великого града Болгарьского». Под 1236 г. все русские летописи сообщают о разгроме Волжской Булгарии. Владимирский великий князь Юрий Всеволодович должен был знать о готовящемся нашествии больше других: именно в его владения был направлен основной поток беженцев из разгромленного монголами Поволжья[181]. Известно было владимирскому князю о готовящемся походе и от татарских послов, неоднократно проезжавших через русские княжества на запад. В частности, накануне нашествия в 1237 г., как уже отмечалось, татарские послы, «проезжая через землю Суздальскую», были захвачены великим князем вместе с их посланием к венгерскому королю Беле IV. На Руси знали не только о самом факте подготовки нашествия, но и об общих целях монгольского наступления. Юлиан сообщает, что «князь суздальский передал словесно через меня королю венгерскому, что татары днем и ночью совещаются, как бы прийти и захватить королевство венгров-христиан»[182], и что у татар «есть намерение идти на завоевание Рима и дальнейшего». Сведения, передаваемые многочисленными беженцами, позволяли русским князьям знать даже детали готовящегося нашествия. Приведенное выше сообщение Юлиана с сосредоточении монгольского войска на русских рубежах было получено венгерским монахом от русских и болгарских беженцев («как передавали нам словесно сами русские, венгры и болгары, бежавшие от татар»). Даже если допустить, что наступление монголо-татар именно зимой было определенной тактической внезапностью для русских князей, привыкших к осенним набегам половцев, то ни о какой стратегической внезапности не могло быть и речи: русские князья давно знали о подготовке нашествия и располагали определенными сведениями о противнике. В. Н. Татищев, основываясь, видимо, на каком-то не сохранившемся источнике, прямо пишет, что после разгрома Волжской Булгарии и появления на Руси беженцев-булгар «тогда многие советовали» великому князю Юрию Всеволодовичу «чтоб городы крепить и со всеми князи согласиться к сопротивлению, ежели оные нечестивые татара придут на землю его, но он, надеялся на силу свою, яко и прежде, оное презрил»[183]. В начале зимы монголо-татары от «замка Воронеж» двинулись вдоль восточного края лесов, протянувшихся в пойме реки Воронеж, к границам Рязанского княжества. По этому пути, прикрытому лесами от рязанских сторожевых постов на правом берегу реки Воронеж, монголо-татары «безвестно» прошли к среднему течению Лесного и Польного Воронежа, где и были замечены рязанскими дозорными; с этого момента они попали в поле зрения русских летописцев. Сюда же подошла другая группировка монголов, отмеченная Юлианом «у пределов Рязанских». Только соединением двух монголо-татарских ратей и необходимостью в связи с этим устройства войск можно объяснить неожиданную и, видимо, довольно продолжительную стоянку «на Онузе», отмеченную летописцами. Место стоянки «на Онузе» можно предположить в районе среднего течения рек Лесной и Польный Воронеж, возможно, между ними, против широкого (15–20 км) прохода в массиве лесов, тянувшихся дальше по Лесному Воронежу. Через этот проход в лесах татарская конница могла вырваться на просторы Рязанского княжества, пройти на притоки реки Прони и далее на Рязань.2
В освещении событий завоевания монголами Рязанского княжества в исторической литературе нет достаточной ясности. Часть исследователей (Д. Иловайский, Д. И. Троицкий, в советской историографии — В. Т. Пашуто) полагают, что рязанские князья строго придерживались оборонительного плана войны и сразу «затворились в градах». Другие историки (М. Иванин, Н. Голицин, в советской историографии — Е. А. Разин) допускали, что осаде Рязани предшествовало большое сражение на рубежах Рязанской земли. Действительно, свидетельства летописцев об этом этапе нашествия Батыя очень противоречивы. Лаврентьевская летопись просто указывает, что монголо-татары «почаша воевати Рязаньскую землю и пленоваху и до Проньска, попленивше Рязань весь и пожгоша»[184]. Еще лаконичнее свидетельство Ипатьевской летописи: «придоша безбожнии Измалтяне… и взяша град Рязань копьемъ»[185]. Однако Никоновская летопись, более подробно сообщающая о завоевании монголо-татарами Рязанской земли, прямо утверждает, что «князи же Рязаньстии и Муромстии и Пронстии исщедъше противу безбожнымъ и сотвориша съ ними брань и бысть сечя зла»[186]. О том, что рязанские дружины не «затворились в городах», а вышли навстречу Батыю и «сретоша его близ предел Рязанских», сообщает и «Повесть о разорении Рязани Батыем», довольно подробно излагавшая события этого этапа нашествия[187]. «Резвецы и удальцы Рязанские» не спрятались от страшных степных завоевателей за городскими стенами, а грудью встретили монголо-татарские полчища в чистом поле, на рубежах своей родной земли. Поход Батыя на Рязанское княжество представляется так: монголо-татары с двух сторон, от низовьев реки Воронежа и от южных границ Рязанского княжества, подошли в начале зимы 1237 г. к среднему течению Лесного и Польного Воронежа и «ста на Онузе станом». Отсюда Батый направил к Юрию Рязанскому посольство с требованием покорности и дани («десятины во всем»). Суздальский летописец сообщает, что завоеватели «сташа первое станомъ ту Онузе… и оттоле послаша послы своя, жену чародеицу и два мужа с нею ко княземъ Рязаньскимъ, прося оу нихъ десятины во всем»[188]. Далее летописцы сообщают о большом совете рязанских князей, на котором присутствовали великий князь рязанский Юрий, князья муромские, пронские и «прочие князья местные и бояре и воеводы, и начала совещевати». В. Н. Татищев приводит красочные речи послов и ответы русских князей, которые заявили: «Мы хотим честь свою оружием или смертью сохранить»[189]. Навряд ли эти данные заслуживают полного доверия. Еще Н. М. Карамзин в свое время писал, что «Татищев вымыслил речи послов татарских, князей Олега, Юрия и других»[190]. Видимо, рязанские князья были гораздо осторожнее и даже разрешили татарским послам поехать во Владимир, а к Батыю было отправлено ответное посольство во главе с князем Федором Юрьевичем «с дары и молениями великими, чтобы не воевал Рязанския земли». Одновременно к великому князю Юрию Всеволодовичу во Владимир и в Чернигов были отправлены рязанские послы с просьбой о помощи[191]. Рязанское войско двинулось к реке Воронежу, чтобы усилить гарнизоны на укрепленных линиях и не пустить татар в глубь Рязанской земли. Однако дойти до Воронежа рязанские дружины не успели. Батый, перебив посольство князя Федора, стремительно вторгся в пределы Рязанского княжества. Где-то «у предел Рязанских» произошла битва объединенного рязанского войска с полчищами Батыя. Сражение, в котором участвовали рязанские, муромские и пронские дружины, было упорным и кровопролитным. «Едва одолеша их сильные полки татарскиа», — отмечает автор «Повести о разорении Рязани Батыем»[192]. После разгрома рязанских дружин монголо-татары быстро двинулись в глубь Рязанского княжества. Они пересекли «Половецкое поле», безлесное пространство между Рановой и Пронью, и пошли вниз по реке Прони, разрушая пронские города. «Начаша воевати землю Рязаньскую и плениша ю до Проньска», — отмечает летописец. Автор «Повести о разорении Рязани Батыем» сообщает о страшном разгроме Рязанской земли и гибели пронских городов: «Град Пронск и град Бель и Ижеславец разори до основания»[193]. Ижеславец после «Батыева погрома» вообще прекратил существование: археологический материал, обнаруженный на городище древнего Ижеславца, целиком укладывается в хронологические рамки XI–XIII вв.[194]. Уцелели только северо-восточные лесные районы Рязанского княжества, которые подверглись опустошению в 1239 г. во время похода татар на Муром. После разгрома городов на Прони монголо-татары двинулись к Рязани. Город Рязань, столица большого и сильного княжества, был хорошо укреплен. С трех сторон Старую Рязань окружали валы и рвы, а четвертая сторона была прикрыта природной крутизной речного берега. Валы Старой Рязани были мощным сооружением и достигали высоты 9—10 м при ширине у основания 23–24 м); рвы имели до 8 м глубины. Кроме внешнего вала, в Старой Рязани был и внутренний вал, который тоже мог стать прикрытием обороняющихся. Мощные деревянные стены, рубленые торасами, дополняли картину укреплений города. 16 декабря монголо-татары подошли к Рязани. После короткого боя на подступах к городу полчища Батыя «отступиша град Рязань и острогромъ оградиша»[195]. Осада началась. Рязань осадили объединенные силы монголо-татар во главе с самим Батыем. Рашид-ад-Дин в «Истории Угедей-каана» пишет, что «Бату, Орда, Гуюк-хан, Менгу-хан, Кулькан, Кадан и Бури сообща (курсив мой. — В. К.) осадили город Арпан (Рязань)[196]. После возведения «острога» вокруг города начался приступ. Монголо-татары непрерывно бросали на стены свежие силы, изматывая осажденных. «Повесть о разорении Рязани Батыем» сообщает, что «Батыево бо войско переменишася, а гражане непрестанно бьяшеся». На шестой день осады начался решительный штурм Рязани. «В шестой день рано, — пишет автор «Повести…», — придоша погании ко граду, овии с огнем, а инии с топоры, а инии с пороки, и с токмачи, и лестницами, п взяша град Рязань месяца декабря в 21 день»[197]. О том, что город не сдался, а был «взят копьемъ», сообщает и южнорусский летописец[198]. Город был подвергнут страшному разгрому. «Татарове же взяша град Рязань… и пожгоша весь и князя их Юрья оубиша и княгиню его, а иных же емше мужей и жены и дети и черньца и черниць и ерея, овых рассекаху мечи, а других стрелами стреляхуть», — так рисует суздальский летописец трагическую картину гибели Рязани[199]. «Множество мертвых лежаша, и град разорен, земля пуста, церкви пожжены…, только дым и земля и пепел», — пишет автор «Повести…» о состоянии города после нашествия Батыя[200]. Свидетельства письменных источников о разрушении Рязани полностью подтверждаются археологическими материалами. Раскопки А. Л. Монгайта в Старой Рязани обнаружили слой пепла, который покрывал почти всю территорию городища; под обломками сгоревших построек покоились трупы жителей Рязани и их имущество. В восточной части Северного городища раскопано кладбище жертв татарского погрома. Многие костяки носят следы насильственной смерти: черепа пробиты стрелами, на костях следы ударов острым оружием (мечом), в позвоночнике одного из скелетов застряла ромбовидная стрела татарского типа. А. Л. Монгайт датирует захоронения со следами насильственной смерти временем татарского погрома[201]. Разграбив Рязань, монголо-татары двинулись вверх по реке Оке к Коломне, разрушая рязанские приокские города: Ожск, Ольгов, Переяславль-Рязанский, Борисов-Глебов. Ко времени похода монголо-татар к Коломне относится известное народное сказание об Евпатии Коловрате, который с отрядом в 1700 воинов пришел из Чернигова и напал на монголо-татарское войско.3
Время подхода войск Батыя к Коломне неизвестно. Москва, по данным В. Н. Татищева, была взята монголо-татарами 20 января 1238 г., но по свидетельству Рашид-ад-Дина, монголы осаждали ее 5 дней, т. е. они могли подойти к Москве 15 января, при расстоянии от Рязани до Москвы примерно 250 км. Если принять во внимание, что от Рязани до Коломны 140 км, причем монголо-татары неизбежно должны были задерживаться для взятия приокских рязанских городов, то под Коломной они были, вероятно, не раньше 10 января 1238 г.Разгром монголо-татарами городов Северо-Восточной Руси (январь-февраль 1238 г.)
Нашествие вплотную придвинулось к границам Владимирского княжества. Великий князь Юрий Всеволодович, в свое время отказавшийся помочь рязанским князьям, сам оказался в непосредственной опасности. Обычно историки, вслед за летописцами, объясняют отказ помочь Рязани желанием Юрия Всеволодовича «биться особо», что было вообще характерно для периода феодальной раздробленности, и давней враждой между Рязанью и Владимиром (М. Иванин, Н. Голицин). В действительности быстрое продвижение монголо-татар явилось неожиданностью для владимирского великого князя и не оставило времени для подготовки войска в помощь Рязани. Юрий Всеволодович после получения известий о нашествии начал собирать силы для отпора; сопротивление рязанских князей должно было, очевидно, дать возможность выиграть время для концентрации этих сил. Определенную роль сыграла и вероломная политика монголов, направленная к разъединению русских сил. Именно с целью предотвратить объединение владимирских и рязанских полков Батый направил во Владимир специальное посольство. В Лаврентьевской летописи, в своеобразном «Житии», записанном по случаю перенесения тела Юрия Всеволодовича из Ростова в столицу в 1239 г., имеются прямые указания на цели этого посольства: «Безбожныя Татары… прислали послы свое, злии ти кровопиици рекуще: мирися с нами»[202]. Правда, далее в летописи было записано, что «он же того не хотяще», но это, вероятно, вполне объяснимое преувеличение летописца, целиком соответствующее общему духу «Жития», которое стремилось подчеркнуть непримиримость «св. Юрия» по отношению к «безбожным татарам». Если владимирский князь и не поверил татарским предложениям мира, он, несомненно, попытался использовать переговоры для отсрочки нападения на свое княжество, что было крайне необходимо для собирания сил. В этих условиях помогать Рязани было опасно. Необходимо отметить, что великий князь Юрий неплохо использовал небольшой период времени (немногим больше месяца), который прошел от вторжения завоевателей в рязанские земли до их появления на владимирских рубежах, и сосредоточил значительные силы на предполагаемом пути монгольских отрядов. Пунктом, где собирались владимирские полки для отпора монголо-татарам, был город Коломна, так как заболоченный лесной массив к северу от Оки, по обе стороны реки Пры, почти безлюдный, был совершенно не приспособлен для прохода больших масс конницы, и единственный удобный путь к центру Владимирского княжества лежал по льду Москвы-реки. Этот путь и запирала Коломна. Здесь, в стратегически важном пункте, на скрещении речных путей, собирались войска владимирского великого князя для отражения нашествия. В исторической литературе имеет место известная недооценка сражения под Коломной: оно рассматривается просто как стычка передового отряда владимирской рати (чуть ли не «сторожи») с татарскими авангардами[203]. Анализ источников позволяет по-иному оценить сражение у Коломны и его место в событиях монголо-татарского нашествия на Северо-Восточную Русь. Силы, собранные владимирским великим князем у Коломны, были значительными. Прежде всего здесь собрались владимирские полки во главе со старшим сыном великого князя — Всеволодом Юрьевичем. В Ипатьевской летописи имеется указание, что это был не «дозорный отряд», а все силы, которые успел собрать великий князь: «Юрьи посла сына своего Всеволода со всими людми»[204]. Кроме владимирской рати, к Коломне подошли остатки рязанских полков во главе с князем Романом Игоревичем. Суздальский летописец сообщает даже, что к Коломне пришла новгородская рать: «поиде Всеволод сынъ Юрьевъ внукъ Всеволожь и князь Романъ и Новгородци съ своими вой из Владимеря противу Татаромъ»[205]. Кроме того, в состав русской рати под Коломной входили полки ряда княжеств и городов: пронские, московские и др. Летописи единодушно свидетельствуют о больших масштабах сражения под Коломной: «Бысть сеча велика» (Лаврентьевская и Суздальская летописи), «бишася крепко» (Новгородская I и Тверская летописи), «ту у Коломны бысть им бой крепок» (Львовская летопись). О крупном сражении говорят восточные источники. Рашид-ад-Дин сообщает, что от Рязани к «городу Икэ» (Коломне) пошли все царевичи-чингизиды, осаждавшие Рязань (Вату, Орда, Гуюк-хан, Кулькан, Кадан и Бури), т. е. под Коломной собрались основные силы монголо-татар. Кроме того, Рашид-ад-Дин отмечает, что под Коломной «Кулькану была нанесена там рана и он умер»[206]. При монгольских обычаях ведения боя, когда и сотники, и тысячники, и темники, не говоря уже о ханах, руководили войсками, находясь позади боевых линий, гибель царевича-чингизида (каким был Кулькан) была возможна лишь в большом сражении, которое сопровождалось нарушением боевого порядка и глубоким прорывом противника. Кстати сказать, Кулькан был единственным царевичем-чингизидом, погибшим во время нашествия на Восточную Европу. По количеству собранных войск и упорству сражения можно считать бой под Коломной одним из самых значительных событий похода Батыя на Северо-Восточную Русь. Это была попытка объединенной владимирской рати сдержать наступление на рубежах Владимирского княжества. Картина сражения под Коломной восстанавливается по летописям в таком виде: русские полки стояли станом у стен Коломны, за «надолбами». Вперед был выслан сторожевой отряд воеводыЕремея Глебовича («посла Еремея Глебовича во сторожех воеводою»). Монгольская конница подошла с юга, со стороны Оки и «оступиша» русскую рать у Коломны. Русские воины «бишася крепко и быс сеча велика», однако монголо-татары после ожесточенного боя смяли владимирские полки и «погнаша их к надолбомъ, и ту оубиша князя Романа, а оу Всеволожа воеводу его Еремея, и иных много мужей побита, а Всеволод в мале дружине прибежа в Володимерь»[207]. Разбив под Коломной объединенную владимирскую рать и разграбив город, монголы двинулись по льду Москвы-реки дальше на север, в глубь владимирских земель. «Татарове же поидоша к Москве», — сообщает Лаврентьевская летопись. Москва, где в это время находился сын великого князя Владимир Юрьевич «с малым войском», оказала завоевателям упорное сопротивление. Рашид-ад-Дин отмечает, что только «сообща в пять дней» монголо-татары взяли Москву[208]. Город был разрушен. «Взяша Москву Татарове и воеводу убиша Филипа Нянка, а князя Володимера яша руками…, а люди избиша от старьца и до сущего младенца, а град и церкови святыя огневи предаша, и монастыри вси и села пожгоша, и много имения вьземше, отъидоша»[209]. Разграбив и предав огню город и его окрестности («и села пожгоша»), монголо-татары по льду Москвы-реки двинулись дальше на север. Весь путь от Москвы до Владимира занял 13–14 дней. За это время татарская рать преодолела расстояние примерно в 200 км. Летописцы не сообщают, каким путем шел на Владимир Батый. Наиболее вероятным представляется, что татарское войско дошло до Клязьмы и по льду реки Клязьмы направилось на восток, к Владимиру. Движение по льду рек — единственно удобному пути в массивах лесов в условиях глубокого снежного покрова — было вообще характерно для нашествия Батыя на Северо-Восточную Русь. Поход главных сил Батыя от Рязани к Владимиру интересен в том отношении, что поддается датировке и позволяет выяснить среднюю скорость движения монголо-татарского войска с обозами и осадными машинами в условиях зимы и лесистой местности. Из Рязани монголо-татары двинулись на север 1 января 1238 г. и подошли к Москве примерно 15 января, преодолев расстояние в 250 км за 14–15 дней. От Москвы монголо-татары 20–21 января направились к Владимиру и достигли столицы Владимирского княжества 4 февраля 1238 г. (расстояние около 200 км). Таким образом, средняя скорость движения главных сил Батыя с обозами и осадным парком равнялась примерно 15 км в сутки. Отдельные отряды татарской конницы делали в условиях зимы дневные переходы по 30–35 км[210].
4
4 февраля 1238 г. монголо-татары подошли к Владимиру. Столица Северо-Восточной Руси, город Владимир, окруженный новыми стенами с мощными надвратными каменными башнями, был сильной крепостью. С юга его прикрывала река Клязьма, с востока и севера — река Лыбедь с обрывистыми берегами и оврагами. Три оборонительные полосы нужно было преодолеть врагу, чтобы прорваться к центру города: валы и стены «Нового города», валы и стены «Мономахова», или «Печерного города», и, наконец, каменные стены детинца. Н. Н. Воронин специально отмечает «монументальный боевой характер укреплений детинца», которые включали «стены, сложенные из туфовых плит, смыкавшиеся с городскими валами, и мощную надвратную башню с церковью Иоакима и Анны, сделанную как подобие Золотых Ворот»[211]. Целый ряд каменных церквей и монастырей в черте города могли служить дополнительными опорными пунктами (Успенский и Рождественский монастыри, церкви св. Спаса, св. Георгия, Воздвиженская на Торгу, Дмитриевский и Успенский соборы). К моменту осады в городе сложилась очень тревожная обстановка. Князь Всеволод Юрьевич, который «в мале дружине прибежа в Володимерь», принес известие о разгроме русских полков под Коломной. Новые войска еще не собрались и ожидать их не было времени: монголо-татары были на пути во Владимир. В этих условиях Юрий Всеволодович принял решение оставить часть собранных войск для обороны города, а самому отправиться на север и продолжать сбор войск. Лаврентьевская летопись сообщает, что «выеха Юрьи из Володимеря в мале дружине, оурядивъ сыны своя в собе место, Всеволода и Мстислава, и еха на Волъгу… совкупляти вое противу Татаром»[212]. Интересные подробности этих событий приводит В. Н. Татищев. По его словам, после возвращения Всеволода Юрьевича, разбитого татарами под Коломной, великий князь Юрий Всеволодович «созвал всех на совет» и «разсуждали, что делать». Показательно, что о том, чтобы Юрий остался и оборонял город, не было и речи — настолько силен был страх перед татарами. «Многие разумные, — по словам В. Н. Татищева, — советовали княгинь и все имение и утвари церковные вывести в лесные места, а в городе оставить только одних военных для обороны». Другие возражали, что в этом случае защитники «оборонять город прилежно не будут», и предлагали «оставить в городе с княгинею и молодыми князи войска довольно, а князю со всеми полками, собравшись, стать недалеко от города в крепком месте, дабы татары, ведая войско вблизи, не смели города добывать»[213]. Трудно сказать, в какой степени достоверно свидетельство В. Н. Татищева. Во всяком случае, исходя из обстановки, оба предложения были вполне вероятными. После отъезда великого князя во Владимире осталась часть войск во главе с сыновьями Юрия — Всеволодом и Мстиславом и воеводой Петром Ослядяковичем. Конечно, в столицу собралось население окрестных сел и городков, ища спасения от татар, и из него можно было набрать дополнительные силы, но немногочисленной дружины и наскоро собранного ополчения, к тому же деморализованных слухами о страшной силе татар, оказалось недостаточно для успешной обороны города. Батый подошел к Владимиру «февраля на 4 день, на память св. Семеона во вторник»[214] с наиболее уязвимой стороны, с запада, где перед Золотыми Воротами лежало ровное поле. Татарский отряд, ведя за собой взятого в плен при разгроме Москвы князя Владимира Юрьевича, появился перед Золотыми Воротами и потребовал добровольной сдачи города. После отказа владимирцев татары убили Владимира Юрьевича на глазах его братьев. Часть татарских отрядов объехала вокруг города, осматривая укрепления, а главные силы Батыя остановились лагерем перед Золотыми Воротами: «Татарове, отшедше от Золотых Воротъ и объехаша весь градъ и сташа станом пред Золотыми враты, назрееме множество вой бе-щислено около всего града»[215]. Началась осада. Штурму Владимира предшествовал разгром татарским отрядом города Суздаля. Летописец сообщает, что «Татарове, станы свое оурядивъ оу города Володимеря, а сами идоша взяша Суждаль». Этот короткий поход вполне объясним. Начиная осаду столицы, татары узнали об отступлении Юрия Всеволодовича с частью войска на север и опасались внезапного удара. Наиболее вероятным направлением контрудара Юрия мог быть Суздаль, прикрывавший дорогу из Владимира на север по реке Нерли. На эту крепость, находящуюся всего в 30 км от столицы, мог опереться Юрий Всеволодович. Суздаль, оставшийся почти без защитников и лишенный ввиду зимнего времени своего основного прикрытия — водных рубежей, был взят монголо-татарами сходу; во всяком случае, 6 февраля татарский отряд, громивший Суздаль, уже вернулся к Владимиру. Суздаль был разграблен и сожжен, население его перебито или уведено в плен; были уничтожены также поселения и монастыри в окрестностях города. Между тем подготовка к штурму Владимира продолжалась. «В субботу мясопустую, — сообщает летописец, — начаша наряжати лесы и порокы ставиша до вечера, а на ночь огородиша тыном около всего города Володимиря». Непрерывно били татарские камнеметные орудия — «пороки». Для устрашения защитников города завоеватели проводили под стенами тысячные толпы пленных. В этот решительный момент, накануне общего штурма, руководившие обороной князья бежали из города. По сообщению южнорусского летописца, князь Всеволод Юрьевич «оубояся» и «самъ из град изииде с маломъ дроужины и несы со собою дары многий, надеяше, бо ся от него (Батыя. — В. К.) животъ прияти»[216], но был убит татарами. Суздальский летописец, явно стремясь замолчать этот позорный эпизод, ограничивается туманным замечанием о том, что «Всеволодъ с братом вне града убиты»[217]. 6 февраля стенобитные машины монголо-татар в нескольких местах пробили городские стены, однако в этот день защитники Владимира сумели отбить штурм и «во град ихъ не пустили». Рано утром следующего дня штурм Владимира возобновился: «В неделю мясопустую, по заоутрени, приступиша к городу месяца февраля въ 7 [день]». Основной удар монголо-татары наносили с запада, со стороны «Нового города», где стены не были прикрыты естественными препятствиями. Стенобитные орудия пробили городскую стену «у Золотых Ворот, у св. Спаса». Прорыв «от Золотых Ворот», о котором сообщают летописцы, не следует понимать буквально: татары разбили не каменную твердыню ворот, а деревянную стену неподалеку от них, что было гораздо легче. Об этом свидетельствует указание летописцев на направление прорыва — «у святого Спаса». Церковь Спаса располагалась в «Новом городе», несколько южнее Золотых Ворот. Н. Н. Воронин на основании анализа летописных текстов и обследования Золотых Ворот прямо утверждает: «Не видно, чтобы татары тратили силы на осаду каменной твердыни Золотых Ворот; видимо, не на них был направлен обстрел пороков»[218]. Одновременно или несколько позднее укрепления «Нового города» были прорваны еще в нескольких местах: у «Ирининых», «Медяных» и «Волжских» ворот. «Наметавше в ров сырого леса» (во избежание поджога завалов защитниками), монголо-татары с разных сторон ворвались в «Новый город». Летописец сообщает, что татары «от Золотых Ворот, у св. Спаса внидоша по примету чересъ город, а сюде от северныя страны от Лыбеди ко Орининым воротом, и к Медяным, а сюде от Клязмы к Волжскым воротом, а тако вскоре взята Новый град»[219]. Ворвавшись за городские стены, татары «запалиша и огнемъ». Во время пожара погибли многие защитники «Нового города» («людье уже огнем кончаваются»)[220]. К середине дня 7 февраля объятый пожаром «Новый город» был захвачен монголо-татарами («взяша город до обеда»). По пылающим улицам оставшиеся в живых защитники «Нового города» бежали в средний, «Печерний город» («и вси людье бежаша в Печернии городъ»). Преследуя их, монголо-татары ворвались в «Средний город». Видимо, большого сопротивления здесь им оказано не было, так как летописцы даже не упоминают о каких-нибудь боях на стенах «Среднего города». В. Н. Татищев пишет, что «оборонять было уже некому, многих тут побили и пленили»[221]. Так же сходу были прорваны монголо-татарами каменные стены владимирского детинца, последнего оплота защитников владимирской столицы. Далее летописцы сообщают о драматическом эпизоде сожжения татарами соборной церкви, где собралась великокняжеская семья и «множество бояр и народа». Гибель в огне укрывшихся в соборе людей — последний эпизод обороны великого города. Ожесточенное сопротивление защитников Владимира, несмотря на подавляющее численное превосходство завоевателей и бегство из города руководивших обороной князей, нанесло монголо-татарам большой урон. Восточные источники, сообщая о взятии Владимира, рисуют картину длительного и упорного сражения. Рашид-ад-Дин в «Истории Угедей-каана» пишет, что монголы «город Юргия Великого взяли в 8 дней. Они (осажденные) ожесточенно сражались. Менгу-хан лично совершал богатырские подвиги, пока не разбил их»[222]. Владимир явился последним городом Северо-Восточной Руси, который осаждали объединенные силы Батыя.5
После взятия Владимира монголо-татары начали громить города Владимиро-Суздальской земли. Этот этап похода характеризуется гибелью большинства городов в междуречье Клязьмы и Верхней Волги. В феврале 1238 г. завоеватели несколькими крупными отрядами двинулись от столицы по основным речным и торговым путям, разрушая города, являвшиеся центрами сопротивления. Походы монголо-татар в феврале 1238 г. были направлены на разгром городов — центров сопротивления, а также на уничтожение остатков владимирских войск, которые собирал бежавший «за Волгу» великий князь Юрий Всеволодович; кроме того, они должны были отрезать великокняжеский «стан» от Южной Руси и Новгорода, откуда можно было ожидать подкреплений. Решая эти задачи, монгольские отряды двинулись от Владимира в трех основных направлениях: на север, к Ростову, на восток — к Средней Волге (на Городец), на северо-запад — к Твери и Торжку. Основные силы Батыя шли от Владимира на север для разгрома великого князя Юрия Всеволодовича. Летописец сообщает, что после падения столицы монголо-татары «поидоша на великого князя Георгия» (Юрия), и указывает основное направление их движения — «к Ростову». Монголо-татарское войско прошло по льду реки Нерли и, не доходя до Переяславля-Залесского, повернуло на север, к озеру Неро. Ростов, покинутый князем и дружиной, сдался завоевателям без боя[223]. От Ростова монгольские войска пошли в двух направлениях: многочисленная рать во главе с Бурундаем двинулась на север по льду реки Устье и далее по равнине — к Угличу[224], а другой большой отряд направился вдоль реки Которосли к Ярославлю. Эти направления движения татарских отрядов от Ростова, зафиксированные летописями, вполне объяснимы. Через Углич лежала кратчайшая дорога к притокам Мологи, к Сити, где стоял лагерем великий князь Юрий Всеволодович; сведения о его точном местоположении вполне могли дойти до татар. Поход к Ярославлю и далее по Волге к Костроме через богатые волжские города отрезал Юрию Всеволодовичу отступление к Волге и обеспечивал где-то в районе Костромы встречу с другим татарским отрядом, двигавшимся вверх по Волге от Городца. Никаких подробностей взятия Ярославля, Костромы и других городов по Волге летописцы не сообщают. На основании археологических данных можно предположить, что Ярославль был сильно разрушен и долго не мог оправиться[225]. Отражением татарского погрома города является местное предание о сражении с татарами на «Тутовой горе», в котором погибли все защитники Ярославля. Еще меньше данных о взятии Костромы. Предположение дореволюционных историков в том, что Кострома находилась на правом берегу Волги и впоследствии, сожженная татарами, запустела и была перенесена на левый берег[226], опровергнуто материалами археологических раскопок 1950 г.[227]. Татарский отряд, направлявшийся от Владимира на восток, к Средней Волге, прошел по реке Клязьме до Стародума и напрямик через леса двинулся к Городцу Радилову[228]. От Городца татарская рать поднялась вверх по Волге, разрушая приволжские города («по Волзе все грады поплениша»), к Костроме. Кострома, видимо, была местом, где встретились татарские отряды, пришедшие от Ярославля и от Городца. Отдельные отряды татарской конницы заходили далеко на север и северо-восток. Летописцы сообщают о походах татарских отрядов на Галич-Мерьский и даже на Вологду. Для монгольских отрядов, двигавшихся от Владимира на северо-запад, первым объектом нападения стал Переяславль-Залесский — сильная крепость на кратчайшем водном пути из бассейна реки Клязьмы к Новгороду[229]. Большое татарское войско[230] по реке Нерли подошло в середине февраля к Переяславлю и после пятидневной осады взяло город штурмом: «ини идоша на Переяславль и тъ взята» (Лаврентьевская летопись). От Переяславля-Залесского татарские отряды двинулись в нескольких направлениях. Часть из них, видимо, пошла на помощь Бурундаю к Ростову, другая часть присоединилась к татарской рати, еще раньше свернувшей с Нерли на Юрьев, а остальные войска по льду Плещеева озера и реке Нерли (Волжской) двинулись на Кснятин, чтобы перерезать Волжский путь. Татарское войско, двигавшееся по Нерли к Волге, взяло Кснятин и быстро продвигалось вверх по Волге к Твери и Торжку. Другая татарская рать взяла Юрьев и пошла дальше на запад, через Дмитров, Волок-Ламский и Тверь к Торжку. Суздальский летописец сообщает, что монголо-татары после взятия Переяславля «город мнози поплениша, Юрьевъ, Дмитровъ, Волокъ, Тверь»[231]. Под Тверью татарские войска, двигавшиеся от Волока, соединились с отрядами, поднимавшимися вверх по Волге от Кснятина. Выявляется нечто вроде огромных «клещей», составлявших характерную особенность татарской тактики. Одни «клещи» охватили землю к северо-западу от Владимира (от Переяславля — Юрьева — Кснятина до Волока — Твери), другие — междуречье рек Клязьмы и Волги. В результате февральских походов 1238 г. монголо-татарами были разрушены русские города на огромной территории, от Средней Волги до Твери. Летописец сообщает, что Батый, «взяша городовъ 14, опрочь свободъ и погостовъ во один месяць февраль»[232]. Сопоставление данных Лаврентьевской, Суздальской (по Академическому списку) и Симеоновской летописей дает возможность восстановить список городов, взятых монголо-татарами в феврале 1238 г.: Ростов, Ярославль, Городец, Галич-Мерьский, Переяславль-Залесский, Торжок, Юрьев, Дмитров, Волок-Ламский, Тверь, Кострома, Углич, Кашин, Кснятин. В. Н. Татищев добавляет к этому списку Стародуб и Константинов[233], а Воскресенский список «Русского хронографа» — город Вологду[234]. По существу, этот список включает все более или менее крупные города Верхней Волги и междуречья Клязьмы и Волги. К началу марта 1238 г. монголо-татарские отряды широким фронтом вышли на рубеж Верхней Волги. Великий князь Юрий Всеволодович, собиравший войска в стане на Сити, оказался в непосредственной близости от татарских авангардов. От Углича и Кашина к Сити двинулась большая татарская рать во главе с Бурундаем.6
Битва на реке Сити, в которой великому владимирскому князю было нанесено решительное поражение и сам он «бог весть како скончася», описана всеми русскими летописцами. Правда, в основном летописные известия о битве на реке Сити весьма лаконичны и дублируют друг друга, но в сумме все-таки дают возможность воссоздать картину последнего сражения владимирских войск. Непосредственно перед осадой Владимира великий князь Юрий Всеволодович, покинув свою обреченную столицу, бежал на Север. Лаврентьевская летопись сообщает: «Выеха Юрьи из Володимеря в мале дружине, оурядивъ сыны своя в собе место, Всеволода и Мстислава»[235]. С Юрием Всеволодовичем, кроме «малой дружины», уехали из Владимира его племянники Василек, Всеволод и Владимир Константиновичи. О направлении отъезда великого князя летописцы, дополняя друг друга, сообщают следующее: «Еха на Волъгу» (Лаврентьевская летопись), «выступи из Володимеря и бежа на Ярославль» (НПЛ), «поиде к Ярославлю, а оттоле за Волгу, и ста на Сити» (Тверская летопись). Сообщают летописцы и о цели отъезда Юрия Всеволодовича за Волгу: «Нача Юрьи князь великыи совкупляти вое противу Татаром» (Лаврентьевская летопись), «совокоупляющоу емоу около себе вой» (Ипатьевская летопись). В первую очередь помощь ожидалась от князя Ярослава Всеволодовича и от другого брата Юрия — Святослава. Суздальский летописец так и пишет: «Ждучи к робе брата своего Ярослава с полкы и Святослава с дружиною своей»[236]. Кроме того, на Сить, в великокняжеский стан, бежали князья из мелких городов и княжеств, подвергнувшихся татарскому погрому. Так, князь Юрий Стародубский увез при приближении татар семью и имущество «за Городец за Волгу в леса», а сам пошел к Юрию Всеволодовичу на Сить «с малым войском»[237]. Монголо-татары начали поход против Юрия Всеволодовича немедленно после падения Владимира. Сначала они «погнашася по Юрьи по князи на Ярославль». Однако от Ростова основные силы во главе с Бурундаем повернули прямо на север, на Углич (получив, видимо, от пленных более точные сведения о местоположении великокняжеского стана); утром 4 марта татарские авангарды подошли к реке Сити. Великий князь Юрий Всеволодович так и не смог собрать достаточных сил. Правда, Святослав Всеволодович все-таки успел подойти со своей дружиной (Лаврентьевская летопись упоминает его в числе павших на Сити князей), но Ярослава великий князь так и не дождался. «И жда брата своего Ярослава, и не бе его», — печально отмечает летописец. Вероятно, слухи о приближении врага дошли до великого князя, и он принял некоторые меры предосторожности: «повеле воеводе своему Жиро-славу Михайловичу совокупляти воинство и окрепляти люди, и готовитися на брань», послал трехтысячный отряд Дорожа «пытати Татаръ»[238]. Однако татары опередили. Их продвижение оказалось неожиданно быстрым для великого князя. Известную роль сыграла и беспечность князя Юрия Ипатьевская летопись прямо указывает, что Юрий стоял на Сити, «не имеющоу сторожии»[239]. Отряд воеводы Дорофея Федоровича («Дорожа»), выдвинутый для рекогносцировки, не смог предупредить неожиданного нападения: «Княз же Юрьи посла Дорожа в просики в трех тысячах мужь и прибежа Дорож, и реч: а оуже, княже, обошли сут нас около Татары». Русские полки не успели даже как следует построиться для боя. «Нача князь полки ставити около себя, и се внезапу татарове приспеша, князь же не успев ничто же, побеже», — сообщает летописец[240]. Битва, несмотря на внезапность нападения п большое численное превосходство татарского войска, была упорной. Русские полки, не успевшие даже как следует построиться, «поидоша противу поганым и сступишася обои, и бысь сеча зла». Войско Юрия Всеволодовича не выдержало удара татарской конницы и «побегоша пред иноплеменники». Во время преследования многие русские воины были убиты, погиб и сам великий князь: «Убиен быс великий князь Юрий Всеволодичъ на рице на Сити и вой его мнози погибоша»[241]. Подробностей битвы летописи не сообщают, неизвестны даже обстоятельства гибели самого великого князя. «Бог же весть, како скончася, много бо глаголют о нем иные», — замечает Новгородский летописец. Немного прибавляют к описанию битвы на Сити и восточные источники. Рашид-ад-Дин не придавал битве на Сити особого значения; в его представлении это была просто погоня за бежавшим и прятавшимся в лесах князем. «Князь же той страны Георгий старший, — пишет Рашид-ад-Дин, — убежал и скрылся в лесу; его также взяли и убили»[242]. Дальнейшая детализация сражения на реке Сити связана с использованием археологических материалов. К числу проблем, которые пытались разрешить исследователи привлечением археологических материалов, относятся: уточнение местоположения стана Юрия Всеволодовича на Сити и места боя; восстановление хода сражения на основе данных археологии и топонимики; проверка летописных известий о битве на Сити. Археологические исследования в бассейне реки Сити, продолжавшиеся несколько десятков лет, могут служить примером того, как на основании примерно одинаковых исходных материалов исследователи приходят к совершенно различным выводам. Впервые побывал на реке Сити с целью обследования предполагаемого места сражения с татарами М. П. Погодин в 1848 г. На основании расспросов старожилов и обследования курганных групп М. П. Погодин назвал в качестве места битвы великокняжеских полков с монголо-татарами окрестности с. Боженки в верховьях Сити (Кашинский уезд, на границе Ярославской и Тверской губерний)[243]. А. Преображенский, обследовавший курганы Сити в 1853 г., приводит интересные данные об остатках укреплений. На левом берегу реки, «верстах в 12 от с. Покровского, а в прямом направлении от реки Сити верстах в 8», им были обнаружены невысокие насыпи, причем опрошенные крестьяне соседних деревень указывали, что «прежде от насыпи до насыпи приметна была небольшая канава, так что насыпи с канавой образовали продолговатый четвероугольник». Кроме того, тоже на левом берегу Сити, «верстах в 2-х от с. Покровского», имелся «земляной вал длиной более 15 сажен, высотой до 3-х и около 7 сажен в подошве». Местные жители рассказывали А, Преображенскому о находках в вале и около него «человеческих костей и старинного оружия»[244]. Ф. Я. Никольский в 1859 г. писал, что могильные насыпи и различного рода земляные укрепления прослеживались по берегам Сити от устья до сел Красное и Боженки в Тверской губернии — «с бардышами, стрелами и прочими находками». В окрестностях села Покровского Ф. Я. Никольским отмечались сохранившиеся к моменту его поездки «земляные городки», где, «по местному преданию, убит великий князь Юрий Всеволодович»[245]. И. Троицкий считал местом битвы при Сити Кашинский уезд Тверской губернии, в районе селений Могилицы и Боженки, причем сражение «занимало большое пространство около реки Сити; даже и ныне в некоторых местах, например, около села Новаго, находят кресты и остатки бранных орудий; находят их и около сел Байловского, Семеновского и Покровского»[246]. Подробное описание ситских курганов составлено Н. П. Сабанеевым. По его наблюдениям, в верховьях Сити (в том числе и в районе сел Боженки и Могилицы) вплоть до с. Станилова курганов не было. Первая группа из 10 курганов находилась на правом берегу Сити, недалеко от села Покровского; далее все курганы располагались на левом берегу реки Сити. Из многочисленных курганов Сити (до 200) особенно интересна курганная группа на левом берегу к северо-востоку от села Покровского; девять курганов этой группы расположены на невысоком уступе, который Н. П. Сабанеев считал остатками городища. 24 кургана у с. Покровского, под деревнями Игнатове и Мерзлеево, были раскопаны. Погребения части курганов погибли, описание находок, данное Н. П. Сабанеевым, страдает краткостью и недостаточной точностью, однако и в таком виде результаты раскопок представляли большой интерес. Сабанеев отмечал, что некоторые костяки были обнаружены разрозненными, конечности их были отделены еще до погребения (Игнатьевский курган), на многих костяках «очень ясно видны следы холодного оружия: у некоторых кости перерублены, у других черепа несут ясные следы сильных проломов и разсеков, и, наконец, у третьих между ребрами находили перержавевшие лезвия небольших железных ножей»[247]. «Боевое значение» курганов Сабанеев подтверждал также тем фактом, что при костяках было обнаружено очень мало вещей, а часть раскопанных курганов «принадлежит татарам». Интересно отметить, что часть захоронений курганов (до 10 %) имела неправильную ориентировку, обычную при поспешном погребении в зимних условиях (подобное явление было отмечено А. Л. Монгайтом при раскопках кладбища жертв татарского погрома в Старой Рязани). Кроме того, Н. П. Сабанеев писал, что курганы Сити (имелись в виду раскопанные им курганные группы в районе с. Покровского) по характеру погребений и сопутствующему материалу весьма похожи на владимирские курганы времени монголо-татарского нашествия, раскопанные в 1866 г. Н. И. Нероновым (так называемая «Владимирская малая группа»). На основании осмотра местности и расспросов старожилов Н. П. Сабанеев писал, что «кости и остатки оружия до сих пор встречаются в полях и вымываются водой, а в старину это случалось гораздо чаще»[248]. Картину битвы на Сити Н. П. Сабанеев восстанавливает в таком виде: татары подошли с запада, «переяславско-кснятинской дорогой через Кашин», причем в «истоках Сити происходила только стычка передового отряда Дорожа, а главная масса войска, застигнутая врасплох в стане, обратилась в бегство и усеяла своими трупами берега Сити вплоть до самого устья». Примерно так же представлял сражение на реке Сити в 1238 г. и В. И. Лествицын. По его мнению, в районе с. Боженки в верховьях Сити находились курганы воинов Дорожа, а главная битва произошла у с. Станилова, с которым местное народное предание связывало похороны убитого Юрия Всеволодовича[249]. Против характеристики ситских курганов, как имевших «боевое значение», выступил в 1881 г. Л. К. Ивановский. Ивановский считал, что следы лагеря Юрия Всеволодовича на Сити вообще не могли сохраниться, так как «в такое время года становиться лагерем крайне неудобно, а земляных окопов делать, при тогдашних средствах, и совсем нельзя; а поэтому нам кажется вероятнее, что стана совсем не было, войска же были просто расквартированы по деревням». Полемизируя с Н. П. Сабанеевым, Л. К. Ивановский утверждал, что курганы Сити относились целиком к X–XI вв., и не имели военного происхождения; их насыпала, по словам Л. К. Ивановского, «мирная меря и весь»[250]. При всей видимой убедительности (всего Л. К. Ивановским было раскопано около 150 курганов) данные Л. К. Ивановского не могут опровергнуть выводы Н. П. Сабанеева. Прежде всего, в отчете Л. К. Ивановского не указано, о каких группах курганов шла речь; несомненно, на Сити, среди нескольких сот курганов, было много и более ранних погребений, носящих характер мирного захоронения. Группа курганов у с. Покровского, раскопанная Н. П. Сабанеевым, в отчете Л. К. Ивановского вообще не упоминалась; не были использованы также и указания на многочисленные находки вооружения и костяков местными жителями в первой половине XIX в. Однако публикация результатов раскопок Л. К. Ивановского привела к тому, что историки перестали связывать курганы Сити и остатки земляных укреплений с битвой Юрия Всеволодовича с татарами и впоследствии пытались уточнить место битвы и ее ход исключительно на материалах топонимики и местных преданий. Так, В. И. Лествицын в 1886 г., основываясь целиком на народных преданиях, называл местом сражения окрестности деревни Игнатове Ярославской губернии[251], а Н. Н. Овсянников в 1889 г. — село Боженки, причем единственным аргументом его было наличие у с. Боженки каких-то «Батыевых деревьев», известных местным крестьянам[252]. Раскопки курганов на реке Сити продолжил в 1887 г. А. С. Гацисский. Раскопанная им «Боженковская группа» курганов носила, по определению А. С. Гацисского, «чисто этнографический характер». Покровских курганов А. С. Гацисский не обследовал и в основу своих дальнейших изысканий о месте сражения на реке Сити положил «память народную, предания и географические названия». Местное предание, записанное А. С. Гацисским, связывает битву с окрестностями с. Боженки и даже «точно» определяет место, где погиб великий князь Юрий — на островке в топком болоте в 5 верстах от села Боженки. Схема сражения, разработанная А. С. Гацисским: «место битвы — окрестности села Боженки; преследование дрогнувших русских дружин — примерно до селений Станилова и Юрьевского»[253]. То же самое повторяет А. С. Гацисский и в книге «На Сундовике. В Жарах. На Сити, на реце», вышедшей в 1890 г. в Нижнем-Новгороде. Больше дореволюционные историки вопросом о битве на реке Сити не занимались; в советской историографии события, связанные с битвой великокняжеских владимирских войск с Батыем на Сити, вообще не были предметом специального исследования, за исключением небольшой статьи краеведческого характера. Несистематический характер раскопок, отсутствие полного описания археологических работ на реке Сити, противоречивые мнения историков, степень правильности аргументации которых почти невозможно проверить, выдвижение «памяти народной» в качестве основного источника исследования — все это вызывает большие трудности при подведении итогов. Только новые археологические работы на реке Сити, проведенные современными научными методами, могут внести ясность в этот вопрос. Между тем материала такого рода почти нет.Разгром Северо-Восточной Руси монголо-татарской «облавой» (весна 1238 г.)
В 1932–1933 гг. курганы на Сити были обследованы отрядом Средневолжской археологической экспедиции АИМК под руководством П. Н. Третьякова. В отчете о работе этого отряда констатируется, что «ряд курганных групп на р. Сити, осмотренных в 80-х годах прошлого столетия Ивановским, в настоящее время уничтожены раскопкой, многие распахиваются». В материалах экспедиции все же отмечается, что курганы на Сити у с. Покровского, Семеновского и у с. Семинского, как и ряд курганов на р. Себли, дали «вещи конца XII — начала XIII века»[254]. К сожалению, этим (правда, очень ценным) указанием и ограничиваются результаты археологических работ на Сити в 1932–1933 гг., которые могут быть использованы при исследовании вопроса о сражении на Сити. Археологическое обоснование летописных известий о сражении на Сити, по-видимому, не привлекло внимания археологов Средневолжской экспедиции. Предварительные итоги, которые могут быть сделаны при обобщении археологического и этнографического материала, сводятся к следующему: находки на среднем течении реки Сити остатков вооружения и человеческих костей, а также обнаруженные при раскопках курганов костяки со следами ударов холодным оружием и сопутствующими предметами вооружения подтверждают летописные известия о большой битве на реке Сити. Центром сражения, на наш взгляд, был район села Покровского, в среднем течении Сити. Об этом свидетельствуют раскопки Н. П. Сабанеевым Покровской курганной группы, а также остатки городища со следами укреплений, отмеченного А. Преображенским, Ф. Я. Никольским и Н. П. Сабанеевым. Возражения Л. К. Ивановского о невозможности построить укрепленный лагерь в зимних условиях недостаточно убедительны, так как для своего стана Юрий Всеволодович мог использовать существовавшее ранее городище (кстати сказать, единственное городище, обнаруженное на Сити). Отмеченные историографией находки оружия и человеческих костей на большом пространстве вдоль реки Сити объясняются, вероятно, преследованием и избиением побежденных татарской конницей. Нет, конечно, оснований утверждать, что все многочисленные курганы Сити относятся к битве 1238 г. с татарами. Однако часть их, несомненно, явилась следствием погребения павших в битве русских воинов после отхода татар. Именно такими, на наш взгляд, были курганы около села Покровского. На наличие в этом районе курганов, датируемых началом XIII в., имеются указания в материалах археологической экспедиции 1932–1933 гг. Более полное и аргументированное освещение сражения на реке Сити трудно дать без привлечения дополнительных археологических материалов.
7
Почти одновременно с битвой на Сити, 5 марта 1238 г. татарским отрядом был взят город Торжок, крепость на южных рубежах Новгородской земли. Торжок занимал выгодное стратегическое положение: он запирал кратчайший путь из «Низовской земли» к Новгороду по реке Тверце. Торжок, выдержавший на своем веку множество осад, имел довольно сильные укрепления. Земляной вал на Борисоглебской стороне города, по описаниям позднейшего времени, имел в высоту 6 сажен[255]. Важное место в системе укреплений Торжка занимали водные рубежи; В. Н. Подключников относил Торжок, вписанный в петлю реки Тверцы, к крепостям, которые «прорытие искусственного канала превращало в расположенный на полукруглом острове замок»[256]. Правда, в условиях зимы это важное преимущество оборонявшихся в значительной мере исчезало, но все-таки Торжок был серьезным препятствием на пути к Новгороду и надолго задержал наступление монголо-татар. По свидетельству Тверской летописи, татары подошли к Торжку «месяца февраля вь 22 день». Эта дата подтверждается Суздальским летописцем, который сообщает, что татары «отступиша град Торжекъ на Зборъ по Федорове неделе», «бишас по две недели» и взяли «месяца марта 5 [день]»[257], т. е. называет примерно ту же дату начала осады. К городу подступила та часть монгольского войска, которая, направляясь на запад и северо-запад от Переяславля-Залесского, разгромила города по Верхней Волге и в междуречье Оки и Верхней Волги. Новгородский летописец приводит подробности осады города: подступившие татары Торжок «отыниша тыномъ всь около, якоже инии гради имаху, и бишася порокы по две недели»[258]. В городе не было ни князя, ни княжеской дружины, и всю тяжесть обороны приняло на свои плечи посадское население во главе с выборными посадниками. (В числе погибших при штурме Торжка летописи не упоминают ни князя, ни воеводу: «оубиене быша Иванко посадникъ Новоторжкыи, Яким Влункович, Глеб Борисович, Михайло Моисеевич» — ПСРЛ, т. I, стб. 522). Гарнизон Торжка ожидал помощи из Новгорода, но она так и не пришла. «А из Новагорода не быс им помощи, — замечает суздальский летописец, — но уже хто ж стал себе в недоумении и в страсе». После двухнедельной осады и непрерывной работы татарских осадных машин «изнемогоша людие в граде». Наконец, 5 марта 1238 г. Торжок, обессиленный двухнедельной осадой, пал. Город был подвергнут страшному разгрому, большинство его жителей погибло: «Погании взяща град Торжек, и иссекоша вся от мужеска полу до женьска, иерескыи чинъ и чернеческыи, и все изобнажено и поругано, бедною и нужною смертью предаша»[259]. Говоря о «походе Батыя к Новогороду», историки обычно исходят из того, что под Торжком сосредоточились к этому времени значительные силы монголо-татар, и будто бы только истощение войск Батыя в результате непрерывных боев и приближение весны с ее распутицей и паводками принудили их вернуться, не дойдя 100 верст до богатого северного города. Однако дело обстояло несколько по-иному. Торжок осаждала и взяла штурмом только часть монголо-татарского войска, вероятно, даже не большая. Сражение на реке Сити, накануне штурма Торжка, которое произошло 4 марта, задержало значительные татарские силы во главе с Бурундаем. Другой большой татарский отряд находился на Волге, в районе Ярославля — Костромы. Ни то, ни другое монголо-татарское войско не могло быть в начале марта под Торжком[260]. Между тем летописцы сообщают, что монголо-татары двинулись по направлению к Новгороду немедленно после падения Торжка, преследуя уцелевших защитников города; ясно, что промедление в две недели делало преследование бесцельным. Тверская летопись, наиболее подробно описывавшая события осады, так сообщает после записи о падении города: «А за прочими людми гнашася безбожнии Татарове Серегерьскымъ путемъ до Игнача-креста, и все секучи люди, яко траву, и толико не дошедше за 100 версть до Новагорода»[261]. Буквально то же самое повторяет Львовская летопись: «А за прочими людьми гнашеся от Торжъку Сересейскимъ путемъ»[262]. Таким образом, можно с достаточным основанием предположить, что по направлению к Новгороду двигался лишь отдельный отряд татарской конницы, и его бросок не имел целью взятия города: это было простое преследование разбитого неприятеля, обычное для тактики монголо-татар. Такая трактовка «похода» к Новгороду после падения Торжка дает возможность объяснить ряд неясных моментов этого этапа нашествия. Прежде всего становится понятным неожиданный поворот монголо-татарского войска «за 100 верстъ до Новагорода», который летописцы объясняют вмешательством небесных сил. Татарский отряд, преследовавший отступавших защитников Торжка и «все людие секуще, аки траву», просто закончил преследование и вернулся к главным силам. Он, конечно, и не имел намерения штурмовать многолюдный и сильный Новгород, успевший приготовиться к обороне: для такого похода требовались объединенные монголо-татарские силы, а они к началу марта были разбросаны по огромной русской равнине, ослаблены боями и обременены добычей. Вполне объясним и второй неясный вопрос: почему монголы избрали для продвижения к Новгороду «Селигерский путь», который не является кратчайшим. Нельзя согласиться со сложными построениями военного историка М. Иванина или С. Ильина[263], которые приписывают монгольским ханам намерение выйти на «коммуникации» между Новгородом и Псковом, пройти областями, представлявшими «больше средств для продовольствия» войск, избежать переправы через большие реки и т. д. Эти построения в значительной степени искусственны и модернизируют военное искусство монголов, навряд ли способных несмотря на наличие определенных стратегических планов, строить такие сложные оперативные замыслы. Дело обстояло гораздо проще: монголо-татары не выбирали направления своего броска к Новгороду, а просто преследовали бежавших из Торжка «Селигерским путем» людей, на их «плечах» продвигаясь в глубь Новгородской земли. Поворот татарского отряда от Новгорода на соединение с основными силами, согласно свидетельствам летописцев, произошел у «Игнача-креста», «за 100 верст до Новагорода»[264].8
В исторической литературе бытует мнение, что монголо-татары после разгрома на Сити войск великого князя Юрия Всеволодовича сосредоточились в районе Торжка для похода на Новгород, но, вынужденные по ряду причин возвратиться, не дойдя до Новгорода, компактной массой направились на юг, в половецкие степи, пройдя по восточным землям Смоленского и Черниговского княжества. Однако сторонники такого мнения не учитывают следующего: к началу марта 1238 г. основные силы монголов были рассредоточены от Средней Волги до Торжка. Под Торжком и Тверью, на наиболее важном направлении на пути к Новгороду, находились отряды самого Батыя, которые разными путями пришли сюда от Переяславля-Залесского и Юрьева. Другая значительная группировка монголо-татар, разбившая князя Юрия Всеволодовича на реке Сити, располагалась в районе Углича — Кснятина(войско Бурундая). И, наконец, на Средней Волге, в районе Ярославля — Костромы, соединились татарские отряды, двигавшиеся от Ростова к Ярославлю и от Городца вверх по Волге. Большие силы для похода на Новгород монголо-татары в лучшем случае могли бы собрать в конце марта — начале апреля. Но если учесть, что полчища Батыя с обозами и осадными машинами могли преодолеть расстояние от Новгорода до Торжка (около 300 км) минимум за 15–20 дней, то сосредоточение монгольских войск для похода на Новгород представляется совершенно бесцельным: в середине апреля новгородские леса и болота становились непроходимыми для больших масс конницы и осадной техники. Монголы и не пытались организовать в 1238 г. наступление на Новгород. В летописях нет никаких сведений о движении татарских отрядов от Углича и Ярославля к Торжку. Ценнейшее указание о дальнейшем развитии событий содержится в «Истории Угедей-каана» Рашид-ад-Дина, который точно датирует свое сообщение: события, описанные им, произошли после того, как Юрий Всеволодович «ушел в лес», и его там «взяли и убили», т. е. сразу после битвы на реке Сити, в начале марта 1238 г. Рашид-ад-Дин указывает, что монголо-татары после разгрома на Сити войска Юрия Всеволодовича «ушли оттуда, порешив в совете идти туменами облавой и всякий город, крепость и область, которые им встретятся на пути, брать и разорять»[265]. Эта «большая облава» двинулась широким фронтом от Волги на юг. В приведенном рассказе Рашид-ад-Дина речь идет, видимо, о татарском войске, находившемся в районе реки Сити: отрядах Бурундая и Менгу-хана (о нем пишет Рашид-ад-Дин). От Ярославля и Костромы двигались на юг в общем направлении к Козельску отряды Кадана и Бури. Западный фланг облавы составляли отряды самого Батыя, направлявшиеся от Торжка и Твери. Продолжая рассказ об «облаве», Рашид-ад-Дин пишет: «При этом походе Батый пришел к городу Козельску»[266]. Об отходе Батыя от Торжка к Козельску сообщают и русские летописцы. Один из монгольских отрядов прошел еще западнее, по другую сторону брянских лесов, восточнее Смоленска[267] и далее, по Верхней Десне, где татарами был разрушен город Вщиж. Интересные данные о взятии Вщижа монголо-татарами сообщает Б. А. Рыбаков, проводивший в этом древнерусском удельном городе археологические раскопки. Весной 1238 г. монголо-татары, двигавшиеся из окрестностей Смоленска к Козельску, подвергли разгрому города Подесенья, в числе которых был Вщиж. Факт разорения Вщижа татарами подтверждается наличием на городище мощного слоя пожарища с предметами 30-х годов XIII в. Этот слой «удалось точно датировать временем Батыя — в пожарище был найден крест-энколпион, обычный для этих лет»[268]. В районе Вщижа татарский отряд повернул на восток, к Козельску, на соединение с остальными силами Батыя. Двигался этот отряд западной границей татарской «облавы». Восточную границу «облавы» можно определить только приблизительно. От Средней Волги она проходила западнее Гороховца (о разрушении которого летописцы сообщают под 1239 г.), севернее Рязани в общем направлении к Козельску[269]. Общая картина военных действий на этом этапе нашествия Батыя представляется в таком виде: в феврале — начале марта 1238 г. монголо-татары несколькими крупными отрядами прошли по речным и торговым путям, разрушив почти все владимирские города, и вышли на рубеж Верхней и Средней Волги. В марте отряды завоевателей, не сосредоточиваясь ни у Торжка, ни у какого-либо другого пункта, широким фронтом, «облавой тьмами», двинулись от Волги на юг, проходя по стране, сопротивление которой было подавлено предыдущими походами, разрушившими крупные города и разгромившими основные владимирские силы. Разбившись на мелкие отряды, монголо-татары при движении на юг подвергли сплошному опустошению все междуречье Оки и Волги. Были разгромлены не только города, но и сельские местности, обезлюдевшие в результате резни и угона населения «в полон». Этим объясняется страшное опустошение Северо-Восточной Руси, в которой, по образным словам летописца, «нес места, идеже не повоеваша». Героическая оборона Козельска началась в конце марта или в начале апреля 1238 г.[270]. События обороны города довольно подробно освещены в летописях, однако о самом городе и характере его укреплений почти ничего неизвестно. Можно предположить, что Козельск был хорошо укреплен; во всяком случае, А. Н. Насонов называл Козельск, принадлежавший Черниговским князьям, «исключительно сильным и, по-видимому, многолюдным городом». Первоначально Козельск осадили только отряды Батыя, двигавшиеся от Торжка, но полуторамесячная осада не имела успеха — город отчаянно оборонялся. Рашид-ад-Дин сообщает: «Батый пришел к городу Козельску, и осаждая его два месяца, не смог овладеть им»[271]. Только после того, как к Козельску подошли монгольские войска с Волги, с обозом и осадной техникой, город пал. «Потом пришли Кадан и Бури, — продолжает Рашид-ад-Дин, — и взяли его (Козельск) в три дня». Летописец рисует яркую картину героической обороны Козельска: «Татарове ж, бьюшес, град прияти хотяще, разбившим стены града и взыдоша на вал. Козляне ж с ножы резахуся с ними, совет же сотвориша, изыти противу имъ на полкы Татарьскыа, и исшедшие из град, иссекоша праща их и на-падше на полкы и оубшпа от Татар 4000, сами ж избиени быша. Батый ж взя град Козелескъ и изби въся и до отрочате, ссущих млеко, а о князи Василии не ведомо се: инии глаголяху, яко в крови утопе, понеж бо млад бе. Оттоле ж в Татарех не смеяху его нарещи Козелескъ, но зваху его град Злыи, понеже бяше билися оу горад того, по семъ недел, и оубиша 3 сыны темничи. Татарове же искаша их и не обретоша их во множестве трупиа мертвых»[272]. Козельск, надолго задержавший отряды Батыя, стал, видимо, сборным пунктом для монголо-татар, опустошавших «облавой» Северо-Восточную Русь. Сюда собирались завоеватели для отдыха и подготовки к дальнейшему походу. От Козельска объединенные силы монголо-татар двинулись на юг, в половецкие сгепи. «Батый ж взем Козелескъ и поиде в земълю Половетцкоую»[273]. Можно предположить, что в июне 1238 г., по дороге в степи, татарами был взят и разрушен город Курск. К середине лета монголо-татарские полчиша вышли в придонские степи. Здесь, в степях между Северным Донцом и Доном, расположились в 1238 г. основные кочевья Батыя[274].IV. Монголо-татары в половецких степях (лето 1238 — осень 1240 г.)
Пребывание монголо-татар в половецких степях (лето 1238 — осень 1240 г.) является одним из наименее изученных периодов нашествия. В исторической литературе бытует мнение, что этот период нашествия — это время отступления завоевателей в степи для отдыха, «пополнения поредевших полков» и «восстановления конского состава» после зимнего тяжелого похода в Северо-Восточную Русь. Все время пребывания монголо-татар в половецких степях представляется как пауза, перерыв в нашествии, заполненный «собиранием сил» и отдельными, не объединенными общим планом походами «вспомогательных отрядов» завоевателей на окраины русских земель, только как время «подготовки» большого похода на Запад. Источники, в первую очередь восточные (сведения русских летописцев о пребывании монголо-татар в половецких степях очень скудны и неопределенны; события 1238 г. вообще выпали из поля зрения летописцев), дают совершенно иную картину: весь период пребывания Батыя в половецких степях, с лета 1238 до осени 1240 г., заполнен непрерывными войнами с половцами, аланами и черкесами, многочисленными походами на порубежные русские города, кровопролитными подавлениями народных восстаний. Военные действия в Дешт-и-Кыпчак начались осенью 1238 г. вскоре после отступления монголо-татар в половецкие степи. Большое монгольское войско направилось в землю черкесов, за Кубань. «В год собаки, соответствующий 635 (1238 г.), — сообщает Рашид-ад-Дин, — осенью, Менгу-каан и Кадан пошли походом на черкесов и зимой убили государя тамошнего по имени Тукара»[275]. Почти одновременно началась война с половцами, которых монголо-татары ранее оттеснили за Дон. После записи об осеннем походе на черкесов и «страну Мерим», Рашид-ад-Дин сообщает: «Берке отправился в поход на кыпчаков и взял Арджумака, Куранба-са и Канерина, военачальников Беркута»[276]. Война с половцами была затяжной и кровопролитной, огромное количество половцев было перебито. Плано Карпини, проезжавший в 40-х годах XIII в. по Дешт-и-Кыпчак, писал: «В Комании мы нашли многочисленные головы и кости мертвых людей, лежащие на земле подобно навозу». О том же писал Рубрук, который не видел в опустевшей «Комании» ничего, «кроме огромного количества могил команов»[277]. Войны в половецких степях и на Северном Кавказе потребовали от ослабленных походом на Северо-Восточную Русь монголо-татарских войск больших усилий, и русский летописец смог записать под 1238 г., что на Руси «того же лет было мирно». В 1239 г. монголо-татары активизировали военные действия в отношении русских княжеств. Их походы обрушивались на земли, окружавшие половецкие степи, и проводились с целью расширения покоренной территории и ликвидации возможных очагов сопротивления на границах Дешт-и-Кыпчака. Зимой большое войско под командованием Гуюк-хана, Менгу-хана, Кадана и Бури двинулось на север, в область Мордвы и Мурома. Во время этого похода монголо-татары подавили восстание мордовских племен, взяли и разрушили Муром, опустошили земли по Нижней Клязьме и дошли до Нижнего Новгорода. Лаврентьевская летопись сообщает под этим годом, что «на зиму Татарове взяша Мордовьскую землю и Муром пожгоша, и по Клязме воеваша, и град св. Богородица Гороховець пожгоша, а сами идоша в станы своя». По свидетельству тверского летописца, монголо-татары выходили в 1239 г. на Волгу и взяли «Городецъ Радиловь на Волзе»[278]. В том же году другой монголо-татарский отряд опустошил Рязанское княжество: «Приходиша Батыеви Татарове въ Рязань и поплениша ю всю»[279]. В степях между Северным Донцом и Днепром продолжалась война войск хана Берке с половцами. Весной 1239 г. один из татарских отрядов, продвинувшихся к Днепру, разгромил город Переяславль, сильную крепость на рубежах Южной Руси, 3 марта 1239 г. после недолгой осады был «взять град Переяславль копьемъ, изби весь»[280]. Захват весной 1239 г. Переяславля, сильной крепости на левобережье Днепра, был одним из этапов подготовки большого похода на запад: Батый «поче посылати на град Роуськые». Следующий поход имел целью разгром Чернигова и городов по Нижней Десне и Сейму, так как Чернигово-Северская земля оставалась еще не завоеванной, угрожая правому флангу готовящегося к походу на запад монголо-татарского войска. Чернигов был хорошо укреплен. Три оборонительные линии защищали город от врагов: на высоком берегу Десны расположился детинец, прикрытый с востока рекой Стрижень (приток Десны); вокруг детинца шел «окольный град», или «острог», окруженный «малым валом»; и, наконец, третья линия укреплений защищала обширное предгорье. Географическое положение близ рубежей русской земли и активное участие в междоусобных войнах создали на Руси мнение о Чернигове, как о городе, «славном мужеством граждан» и «богатом воями». Монголо-татары появились в пределах Черниговского княжества осенью 1239 г. Псковская I летопись и «Летопись Авраамки» сообщают точную дату падения Чернигова — 18 октября 1239 г. Вероятно, во главе вторгшихся в Черниговское княжество монгольских войск стоял Менгу-хан (как полагает В. В. Мавродин), так как военные действия на западной окраине половецких степей вели вплоть до 1240 г. войска Менгу-хана. Гуюк-хана, Кадана и Бури (Рашид-ад-Дин). Монголо-татары вторглись в черниговские земли с юго-востока и «обьступиша град в силе тяжце». Попытка князя Станислава Глебовича прийти на помощь осажденному городу не удалась: под стенами Чернигова «побеженъ быс Мъстиславъ и множество от вой его избъенымъ быс». Начался ожесточенный бой на стенах города. Защитники Чернигова «со града метаху на Татарь камение съ стенъ за полтора перестрела, а камение якоже можаху четыре человеки силнии подъяти». После яростного боя на стенах, во время которого победа была «долго сомнительная» (Н. М. Карамзин), враги ворвались в город. «Взяша Татарове Черниговъ, — сообщает летописец, — град пожегше и люди избиша, и монастыре пограбиша»[281]. Следы пожара в слоях времени татарского погрома обнаружены археологами во многих местах Чернигова. В XIV–XV вв. на ряде участков древнего города жизнь вообще прекратилась. По интересным наблюдениям Б. А. Рыбакова, город долго не мог оправиться после татарского погрома и восстановился в прежних до-монгольских границах только в XVIII в. От Чернигова монголо-татары двинулись на восток по Десне и далее — по Сейму. Это направление прослеживается по записи Лаврентьевской летописи, которая сообщает, что татары после погрома Чернигова взятого в плен «епископа Перфурья пустиша в Глухове, а сами идоша в станы свои». К северу от Чернигова татары, вероятно, не поднимались; во всяком случае, в Любече, находившемся всего в 50 км северо-западнее Чернигова, следов татарского погрома археологами не обнаружено. Зато восточнее Чернигова, по Десне и Сейму монголо-татарами были разрушены многочисленные города, построенные для защиты от кочевников (Путивль, Глухов, Вырь, Рыльск и др.), и опустошены сельские местности. Затем монгольская рать повернула на юг, к верховьям Северного Донца[282]. Последним монголо-татарским походом 1239 г. было завоевание зимой 1239 г. Крыма. Сюда, в степи северного Крыма и далее, «к берегу моря», бежали разбитые монголо-татарами в причерноморских степях половцы. Преследуя их, в Крым проникли монгольские войска. Никаких подробностей завоевания монголо-татарами Крыма источники не сообщают. Известно только, что к концу декабря 1239 г. татарская конница дошла до Сурожа[283]. Таким образом, в течение 1239 г. монголо-татарами были побеждены остатки непокоренных половецких племен, совершены большие походы в мордовские и муромские земли, завоевано почти все Левобережье Днепра и Крым. Татарские владения вплотную подошли к границам Южной Руси.Монголо-татары в половецких степях. Лето 1238 — осень 1240 г.
О военных действиях в начале и середине 1240 г. известно немного. В начале 1240 г. (или в конце 1239 г.)[284] зимой монгольская рать под предводительством Менгу-хана подступала к Киеву: «Менькоу-канови же, пришедшоу сглядать град Кыева, ставшоу же емоу на оной стране Днепра во градъка Песочного, видивъ град, оудивися красоте его и величествоу его, присла послы свои к Михаилоу и ко гражаномъ, хотя е прельстити, и не послоушаша его»[285]. Этот поход Менгу-хана можно оценить как рекогносцировочный: сил для осады укрепленного Киева у Менгу-хана не было и он ограничился разведкой и коротким броском на правый берег Днепра для преследования отступавшего киевского князя Михаила Всеволодовича. Захватив «полон», Менгу-хан повернул обратно. Весной 1240 г. значительное войско из «туменов» Гуюк-хана и Менгу-хана было двинуто на юг, по каспийскому побережью, к Дербенту. Рашид-ад-дин сообщает, что «весной, назначив войско для похода, они (Гуюк и Менгу. — В. К.) поручили его Букдаю и послали его к Тимур-Кохалка («Железные ворота») с тем, чтобы он занял его»[286]. Это продвижение на юг, на Кавказ, не было случайным. Силы улуса Джучи, частично освободившиеся после похода на Северо-Восточную Русь, были использованы для завершения общемонгольского предприятия — завоевания Кавказа. Монголы непрерывно наступали на Кавказ с юга. В 1236 г. монгольские войска опустошили Грузию и Армению; в 1238 г. покорили земли между Курой и Араксом, а в 1239 г. овладели Карсом и городом Ани, бывшей столицей Армении. Войска улуса Джучи принимали участие в общем монгольском наступлении на Кавказ ударами с севера. Народы Северного Кавказа оказывали упорное сопротивление завоевателям. К осени 1240 г. подготовка большого похода на запад была закончена. Монголы завоевали области, оставшиеся непокоренными после похода 1237/38 г., подавили народные восстания в мордовских землях и Волжской Булгарии, заняли Крым и Северный Кавказ, разрушили русские укрепленные города на левобережье Днепра (Переяславль, Чернигов) и вплотную подошли к Киеву. Прежде чем переходить к событиям завоевания монголо-татарами Южной Руси, остановимся еще на одном факте. По свидетельствам восточных источников, осенью 1240 г. великим монгольским ханом были отозваны из половецких степей Гуюк-хан и Менгу-хан. Рашид-ад-дин сообщает, что «Гуюк-хан и Менгу-хан… осенью года мыши (1240) согласно повелению каана Угедея возвратились из Дешт-и-Кыпчак» и «в год быка, соответствующий 638 (1241), расположились в своих ордах»[287]. О возвращении в Монголию перед походом на запад «царевичей с старшими эмирами» сообщает и «История Вассафа»[288]. В официальной китайской истории Юань-ши (перевод арх. Палладия) тоже имеется упоминание о том, что после похода на Северо-Восточную Русь «часть войск уходила в Монголию» и описывается пир у Батыя в честь уходивших «царевичей» и полководцев[289]. Если верить этим свидетельствам восточных источников, в Монголию накануне похода на запад отзывались значительные силы: Гуюк-хан и Менгу-хан командовали центральномонгольскими войсками, выделенными великим монгольским ханом в помощь Батыю в 1236 г. В дальнейшем походе Батыя на запад участвовали, кроме его братьев, всего три царевича-чингизида (Кадан, Бури, Бучек). Нашествие, таким образом, в какой-то степени утратило характер общемонгольского предприятия (каким был поход на Северо-Восточную Русь): в нем участвовали в основном силы улуса Джучи и вновь покоренных народов, т. е. значительно меньшие, чем в походе Батыя на Владимиро-Суздальскую Русь. Как показали дальнейшие события, этих сил, к тому же значительно ослабленных героическим сопротивлением русского народа, оказалось недостаточно для разгрома феодальных государств Центральной Европы.
V. Похода Батыя на Южную и Юго-Западную Русь (осень1240 — весна 1241 г.)
В исторической литературе изложение фактов похода Батыя на Южную Русь начинают обычно с осады Киева; события, предшествовавшие взятию «матери городов русских» и не нашедшие отражения в летописях, выпадают из поля зрения исследователей. Между тем привлечение восточных источников и археологического материала позволяет в какой-то мере восстановить историю и этого этапа похода. Рашид-ад-Дин в «Истории царевичей Дешт-и-Кыпчак» указывает, что осенью 1240 г. «царевичи Бату с братьями, Бури и Бучек направились походом" в ""страну" русских и черных шапок (черных клобуков)»[290], поселения которых прикрывали со стороны степей южнорусские земли. Основной областью расселения черных клобуков (по К. В. Кудряшову) были земли к югу и юго-востоку от Киева, в Поросье и по Днепру. Другой район, занятый клобуками, находился на левобережье Днепра, к северо-востоку от Киева, но левобережные клобуки были, вероятно, разгромлены еще в 1239 — начале 1240 г. монгольскими отрядами, наступавшими на Переяславль и Чернигов. Во всяком случае, Менгу-хан при рекогносцировочном походе на Киев неизбежно должен был пройти через земли черных клобуков на левобережье Днепра. Большой поход монголов осенью 1240 г. был направлен на основную область расселения черных клобуков — на Поросье. Видимо, именно отсюда, со стороны Поросья, монголо-татары вторглись на территорию Киевского княжества. Плацдарм для вторжения был уже подготовлен: единственный крупный город, прикрывавший с этой стороны подступы к Киеву, — Переяславль — был взят и разрушен еще весной 1239 г., а в конце 1239 г. монголо-татары завоевали Крым. Городки-крепости по Суле и нижнему Днепру, построенные в X–XI вв. для защиты Киевской земли от кочевников, покидались гарнизонами при приближении завоевателей. Примером такого городка на степной окраине киевской земли, покинутого гарнизоном, является Воинь. Раскопки Кременчугской экспедиции 1956 г. на городище Воиня показывают, что городок утратил население в середине XIII в., после чего жизнь на посаде Воиня и на территории детинца не возобновлялась. Однако никаких следов сражения в городище не обнаружено, не обнаружено и ценных вещей, пожарище или зольный слой не прослеживаются, а остатки крепостных стен XIII в. на валах городища не погибли от пожара, а сгнили. Видимо, население покинуло город Воинь при приближении монголо-татар, захватив с собой все ценное имущество. Осенью 1240 г. монголо-татарские полчища, форсировав Днепр, с юга подошли к реке Роси. Здесь, на укрепленной линии поросских городов-крепостей, черными клобуками и русскими гарнизонами была сделана попытка остановить нашествие. Города Нижней Роси оказали яростное сопротивление завоевателям. Однако прорвав укрепленную линию на Нижней Роси, монголо-татары по междуречью Россавы и Днепра двинулись к Киеву, разрушая города и опустошая сельские местности. Этот этап похода Батыя хорошо прослеживается по археологическим материалам: в XIII в. здесь происходит массовое запустение домонгольских городищ и селищ. Разведками 1954 г. в Поросье обнаружено 23 таких поселения XI–XIII вв., из них на Роси — 6 городищ и 7 селищ и на Россаве — 5 городищ и 5 селищ[291]. По археологическим данным воссоздаются яркие картины обороны укрепленных городов на Нижней Роси, которые первыми приняли на себя удар нового нашествия. Это прежде всего остатки городков на Княжьей горе и на горе Девице, оказавших яростное сопротивление монголо-татарам и целиком погибших при штурмах. Городище Княжья гора на Днепре, поблизости от устья реки Роси — это остатки феодального замка-крепости. Неоднократные археологические раскопки на городище дали много интересного материала. Раскопками Н. Беляшевского на Княжьей горе (1890–1892 гг.) было обнаружено несколько десятков черепов и шесть целых скелетов павших защитников городка. Нахождение скелетов между тесно построенных хижин, а также то обстоятельство, что они зарыты неглубоко, свидетельствует о поспешном погребении во время осады, когда нельзя было похоронить мертвых за валом. На осаду указывают также находки большого количества оружия (более 170 наконечников стрел разной формы, 11 наконечников копий, фрагменты мечей и сабель и т. д.) и многочисленные находки кладов[292]. С 1877 по 1890 гг. на Княжьей горе было обнаружено 12 кладов. Все они лежали на небольшой глубине (6–7 вершков от поверхности), многие вещи несли на себе следы пожара. Один из кладов домонгольского времени обнаружен у основания столба сгоревшего жилища, среди черепков разбитого глиняного сосуда, другой — в устье глинобитной печи. Значительное количество кладов, их неглубокое залегание, обилие вещей и утвари под развалинами жилищ дают основание заключить, что город погиб в результате осады и внезапного штурма. Археологический материал, иллюстрирующий гибель города, поддается точной датировке: в слое пожарища обнаружена византийская монета XIII в. и вислая печать митрополита Кирилла Грека (1223–1233 гг.). После татарского погрома жизнь на городище не возобновлялась. Такую же яркую картину обороны и гибели городка дают раскопки городища на Девич-горе на Нижней Роси (у с. Сахновка Корсунь-Шевченковского района Киевской области). Этот городок, построенный в XI в. Ярославом в числе других поросских городков-крепостей для защиты Киевской земли от кочевников, тоже оказал сопротивление монголо-татарам. Раскопками 1901 г. на Девич-горе было обнаружено много разнообразного оружия: 154 наконечника стрел (из них не менее 40 % стрел татарского типа), фрагменты 8 сабель и 6 ножей, 2 булавы, части кольчуги и т. д. В 1949 г. на валу городища археологами открыты остатки обгоревших деревянных укреплений, а во рву — разнообразное оружие (2 наконечника копий, 32 наконечника стрел и т. д.). Значительная часть стрел относилась к монгольскому типу и была обнаружена на внутренней стенке рва; одна из таких стрел застряла в позвоночнике человеческого скелета. На городище было найдено много ценных вещей, брошенных жителями в жилищах и сохранившихся под развалинами: украшения из золота и серебра, ремесленные изделия из бронзы, железа и кости. Обилие драгоценностей и ценных вещей, многочисленные находки оружия, костяки павших в битве воинов, следы пожарища дают основание заключить, что город погиб в результате военного разгрома. Археологический материал датирован керамикой XIII в.[293]. Несколько иную картину дали раскопки городов Средней Роси. В. И. Довженок и М. П. Кучера по материалам раскопок 1956 г. на городище у хутора Половецкого (Богуславский район Киевской области) заключают, что это городище погибло во время монголо-татарского нашествия (ни одного предмета, который относился бы ко времени позднее середины XIII в., обнаружено не было), однако следов осады и штурма города не прослеживается: «Постройки уничтожены огнем, но население успело вывезли из них все ценное имущество»[294]. По-видимому, после разгрома городов Нижней Роси население покинуло город, унося с собой все ценное имущество, а затем татары сожгли его. Таким образом, по археологическим материалам представляется картина полного разгрома Поросья монголо-татарами, вторгшимися в область расселения черных клобуков с юга. Города по Роси и Россаве частью погибли во время штурмов, частью были покинуты жителями и сожжены. Косвенным свидетельством военного разгрома Поросья является обилие кладов в этом районе: 12 кладов на Княжьей горе, большой клад в Сахновке, 7 кладов между Росью и Россавой. Несколькими кладами, по наблюдениям Г. Ф. Корзухиной, отмечается и дальнейший путь монголо-татар от Роси к Киеву (клады у с. Черныши, у м. Пивцы, у г. Обухова, у с. Василькова и в д. Мышеловка, в 10 км от Киева)[295]. По пути к Киеву завоевателями были разрушены многочисленные города и феодальные замки, прикрывавшие подступы к столице (Витичев, Василев, Белгород и др.), и опустошены окрестности Киева вплоть до Вышгорода и Городца[296]. Многочисленные укрепленные городки и замки Киевской земли были разрушены монголами и в основной своей массе больше не восстанавливались. Киев, «мать городов русских», был первым крупным городом на пути нового нашествия монголов. Раскинувшийся на высоких холмах над Днепром, великий город был сильно укреплен. Мощные валы Ярославова города прикрывали Киев с востока, юга и запада. По реконструкции П. А. Раппопорта (на основании раскопок вала Ярославова города в 1952 г.) высота вала достигала почти 12 м и ширина — 20 м[297]. Общая протяженность валов Ярославова города превышала по периметру 3,5 км. По валу тянулись деревянные стены, усиленные каменными надвратными башнями. Исследователь древнего Киева М. К. Каргер пишет, что «валы Ярославова города по своей мощи не имели равных в истории древнерусской фортификации»[298]. Вторым укрепленным рубежом были валы и стены древнего «города Владимира». И, наконец, внутри «города Владимира» имелись укрепления вокруг так называемого «Ярославова двора». Окруженный мощными валами Киев с многочисленным населением мог стать серьезным препятствием на пути монголо-татар. Однако, несмотря на непосредственную опасность нашествия, в Южной Руси не было заметно никаких попыток объединиться для отражения врага. Продолжались княжеские усобицы; летописец рядом с рассказом о разгроме монголами Переяславля и Чернигова спокойно повествует о походе Ярослава к Каменцу, во время которого тот «град взя Каменецъ, а княгиню Михайлову со множьством полона приведе к своя си»[299]. Продолжались усобицы и в самом Киеве. Киевский князь Михаил Всеволодович бежал «предъ Татары в Оугры»[300] и освободившийся киевский стол поспешил захватить один из смоленских князей, Ростислав Мстиславич, но был вскоре изгнан более сильным претендентом — Даниилом Галицким. Изгнав своего соперника из Киева, Даниил Галицкий ничего не сделал для подготовки города к обороне; он даже не остался в Киеве, оставив за себя «тысяцкого Дмитра». Киев был фактически предоставлен своим собственным силам. Никакой помощи от других южнорусских княжеств он не получил. События осады и штурма Киева получили достаточно полное освещение в работах М. К. Каргера, который на основании письменных и археологических источников воссоздал картину героического сопротивления и гибели великого русского города[301].Нашествие монголо-татар на Южную Русь
Монголо-татарские рати во главе с самим Батыем подошли к Киеву в ноябре 1240 г. «Приде Батый Кыевоу в силе тяжьце, многомъ множьствомъ силы своей, и окроужи град, и остолпи сила Татарьская, и быс град во обьдержаньи велице, — записано в Ипатьевской летописи под 1240 годом. — И бе Батый оу города, и отроци его обьсядахоу град, и не бе слышати от гласа, скрипения телегъ его, множества ревения вельблудъ его н рьжания от гласа стадъ конь его, и бе исполнена земля Роуская ратных». Основной удар монголо-татары наносили с юга от Лядских ворот. «Постави же Батый порокы городоу подъле вратъ Лядьскьх» и «порокомъ же беспрестани бьющимъ день и нощь, выбиша стены», — сообщает летописец. В первый же день штурма после ожесточенного боя на развалинах стен «города Ярослава» татары взошли на вал. Однако ослабленные упорным сопротивлением киевлян, враги не сумели развить успех и ворваться на плечах отступавших защитников в глубь города: по свидетельству летописца, татары «седоша того дне и нощи» на стенах «города Ярослава». Защитники Киева во главе с раненым Дмитром отступили в «город Владимира» и укрепились на его стенах. Наутро сражение возобновилось («наоутрея же придоша на не и быс брань межи ими велика»). Укрепления «города Владимира» тоже были прорваны, начался бой внутри города. Киевляне обороняли каждую улицу, каждый дом. Раскопки, произведенные в 1946 г. в районе Б. Житомирской улицы, за стеной «города Владимира», хорошо иллюстрируют этот этап обороны Киева. В развалинах сгоревших жилищ, расположенных за городской стеной, в непосредственной близости от «Батыевых ворот», лежали в беспорядке костяки защитников города. Неожиданно ворвавшиеся в ворота татары были так близко, что отступить успели не все. Взрослые находили смерть в рукопашной схватке, дети искали спасение в печке, где их и застала гибель. Последним оплотом обороняющихся была Десятинная церковь: за ее каменными стенами собрались последние защитники великого города. Наконец, каменный храм, переполненный людьми, рухнул под ударами осадных орудий. 6 декабря 1240 г. Киев пал. Город был страшно опустошен, большинство построек погибло в огне, жители были перебиты татарами. «Люди от мала до велика, вся убита мечем», — сообщает летописец. Киев надолго утратил значение крупного городского центра. От разрушенного Киева монголо-татары двинулись дальше на запад, в общем направлении к Владимир-Волынскому. Ипатьевская летопись прямо указывает, что Батый «поиде самъ Володимероу». Основные силы Батыя двигались на Владимир-Волынский через Колодяжин-Данилов, в то время как другие отряды завоевателей опустошали Южную Русь. Это было обычное для монголо-татар наступление широким фронтом, «облавой». Рашид-ад-Дин пишет, что после взятия Киева монголо-татары «туменами обходили все города Владимирские и завоевали крепости и области, которые были на пути». Русский летописец тоже отмечает, что по дороге «в Угры» Батый «многое множество бесчисленно Русскихъ градов взятъ, и всехъ поработи»[302]. Косвенным подтверждением этих данных являются наблюдения Г. Ф. Корзухиной, которая прослеживает путь завоевателей по залеганию русских кладов середины XIII в. Клады, которыми было отмечено нашествие Батыя на Юго-Западную Русь, размещались на весьма широкой территории, от с. Збранки (район Овруча) и с. Высоцкого на севере до Верхней Случи и Вербова (северо-западнее Галича)[303]. И, наконец, археологические данные показывают широкую полосу разрушений в результате монгольского нашествия в пределах треугольника Киев — Владимир — Галич. В декабре 1240 г. под натиском монголо-татарских полчищ города по Среднему Тетереву были покинуты населением и гарнизонами[304]. Без боя сдались татарам и большинство болоховских городов (Деревич, Губин, Кудин и др.). Однако на укрепленных линиях на Случи, Верхнем Тетереве и Горыни, состоявших из городков-крепостей «райковецкого типа», монголо-татары встретили сильное сопротивление. Археологические исследования городищ в этом районе воссоздают картину героической обороны и гибели укрепленных городков под ударами превосходящих сил монголо-татар. Это прежде всего известное «Райковецкое городище» на Верхнем Тетереве, которое входило в систему укреплений, защищавших русскую землю от набегов кочевников. Детинец городища (площадью около 1,25 га) был окружен валом, основу которого составляли рубленые дубовые клети (тарасы). Укрепления детинца дополнялись двойной линией глубоких рвов. Раскопками всей территории городища была вскрыта картина жестокого внезапного военного разгрома, во время которого все население было уничтожено, а постройки преданы огню (археологический материал городища целиком укладывается в хронологические рамки XI — первой половины XIII в.). Под развалинами сгоревших построек в беспорядке лежали трупы погибших людей и богатый хозяйственный инвентарь, который владельцы не успели ни увезти, ни спрятать. Сотни скелетов защитников города и татар с оружием в руках и в доспехах были обнаружены там, где их застала смерть в жестокой битве. Во рву оказались скопления больших бесформенных камней, среди которых были и обломки жерновов. Происхождение этих скоплений не вызывало сомнений: камни были сброшены на врага при штурме стен и ворот детинца. Самое большое скопление камней находилось у ворот, где толщина завала достигала метра. Под этим завалом найдены костяки людей, погибших при штурме детинца. Можно предположить, что именно на ворота было направлено острие штурма. Нападение монголо-татар на городок было совершенно неожиданным: за стены детинца не успело сбежаться даже население окрестных поселений. Трупы обнаружены в развалинах жилищ за стенами детинца. Неожиданность катастрофы, постигшей городок, прослеживается по всей бытовой обстановке. В одном из домов обнаружен горшок недоеденной каши с воткнутой в нее ложкой. В домах и на улицах лежали трупы женщин и детей, изрубленных татарами. Мужчины погибли в единственных воротах: они защищали город. На стенах стояли женщины, рубившие серпами шедших на приступ татар[305]. Следующим городом, стоявшим на пути завоевателей, был сильно укрепленный Колодяжин. Колодяжин, расположенный на высоком крутом берегу реки Случи, долго выдерживал бешеный натиск врагов. Ипатьевская летопись сообщает, что Батый «приде к город Колодяжьноу и постави порока, и не може разбити стены». Только после того как жители Колодяжина, «послушавше злого света его», сами открыли ворота, монголо-татары ворвались в город[306]. Однако и после этого бой продолжался. О разгоревшейся внутри города жестокой битве свидетельствуют обнаруженные раскопками в слое пожарища человеческие скелеты и найденное возле них оружие (наконечники стрел, копья, булавы, мечи). Самое положение скелетов говорит о гибели людей во время боя; на многих черепах видны следы ударов мечом или саблей, в позвоночнике одного из скелетов застрял железный наконечник татарской стрелы. Все жители Колодяжина были перебиты, некому было даже похоронить трупы погибших защитников города: они так и остались лежать на поверхности, многие костяки оказались разрозненными в результате растаскивания хищниками. Колодяжин был сожжен татарами дотла и больше не восстанавливался. По всей территории городища, почти на всю глубину культурного слоя, прослеживаются следы пожара (обугленные бревна клетей, обожженный до красного цвета лессовый пол жилищ, угольное Заполнение полуземлянок). Весь вещевой материал городища полностью укладывается в пределы XII–XIII вв. О разгроме двух других укрепленных городков — Каменца и Изяславля — южнорусский летописец только кратко сообщает, что Батый «приде Каменцю, Изяславлю, взятъя»[307]. По городу Изяславлю имеется богатый материал раскопок М. К. Каргера. Городище древнего Изяславля, расположенное у восточной окраины села Городница (Шепетовский район Хмельницкой области), было защищено тремя линиями валов и рвов; детинец дополнительно укрепляли ров и вал. Материалы раскопок воссоздают картину упорного боя и гибели городка под ударами монголо-татарских завоевателей. По всей территории городища хорошо прослеживается слой пожарища, содержащий обгорелое дерево, завалы обуглившегося зерна, многочисленные человеческие кости; многие скелеты лежали под развалинами сгоревших построек. На городище и особенно в клетях вала, ограждавшего посад, и возле него было найдено большое количество оружия: боевые топоры (3), железные наконечники копий (11), железные булавы (4), более 300 разнообразных стрел (из них не менее 100 центральномонгольских по происхождению). О внезапном военном разгроме городка свидетельствуют находки кладов: здесь обнаружено четыре клада серебряных вещей. Ряд находок позволяет датировать военную катастрофу, постигшую город, временем монголо-татарского нашествия. Керамика, собранная на городище, по форме и технике изготовления целиком относится к XII–XIII вв.; датировку уточняют находки бронзового блюда западноевропейской работы, характерной для XIII в., и византийской монеты начала XIII в. Таким образом, монголо-татары встретили на рубежах Галицко-Волынской Руси сильное сопротивление. Укрепленные городки по Верхнему Тетереву, Горыни и Случи отбивались до последнего воина и гибли, похоронив под дымящимися развалинами трупы своих героических защитников. Прорвав укрепленные линии на Верхнем Тетереве, Горыни и Случи, монголо-татары двинулись в глубь Волынской земли. Отдельные татарские отряды заходили довольно далеко на север. Возможно, одним из таких отрядов было разрушено городище Басив Кут в районе Ровно, имевшее валы до 15 м высотой. Керамический материал городища относится исключительно к XI–XIII вв.; после гибели городища жизнь на нем не возобновлялась. Упорное сопротивление оказали города Данилов и Кременец. Ипатьевская летопись сообщает, что Батый «видевъ же Кремянец и градъ Данилов, яко не возможно прияти емоу, и отиде от нихъ»[308]. Причиной того, что Батый не взял этих сравнительно небольших городков, кроме героизма защитников и сильных укреплений (Кременец, например, расположен на высокой горе Боне с крутыми, скалистыми склонами), явилось, видимо, то обстоятельство, что их осаждали отдельные татарские отряды, в то время как основные силы двигались на Владимир-Волынский. Город Владимир-Волынский недаром привлекал жадные взгляды завоевателей. Заложенный еще в конце X — начале XI в., он выступает в письменных источниках как большой и сильно укрепленный город, с мощными деревянными стенами и башнями. Ипатьевская летопись сообщает, что в 1231 г. венгерский король, осаждавший Владимир «дивившоуся емоу рекъшоу: яко така град не изобретохъ ни в Немечкыхъ странахъ»[309]. В XIII в., кроме поселений внутри городских стен, к северу от вала располагались поселки и церкви Пятницкая и Никольская, а «Заречье» протянувшееся к югу от реки Луги, превратилось в самостоятельное укрепление, прикрытое с южной стороны валами[310]. Владимир-Волынский был взят монголами штурмом после короткой осады. Летописец сообщает, что Батый «приде к Володимроу и взя копьемъ и изби и не щадя». О страшном разгроме Владимира свидетельствует следующая запись в Ипатьевской летописи: «не бе бо на Володимере не осталъ жывыи, церкви… исполнена троупья, иные церкви наполнены быша троубья и телесъ мертвых»[311]. Летописные данные подтверждаются археологическими материалами. На территории Владимира-Волынского и его предместий (Шкартани, Лузивщине и др.) выявлены места, где в слое угля и обломков керамики беспорядочно лежали людские костяки с разрубленными костями и черепами, пробитыми большими железными гвоздями. В отдельных случаях скопления черепов, пробитых гвоздями, обнаружены близь старых владимирских церквей: Апостолыцины, Михайловца, Спащины, Стара-Кафедры. Почти повсеместно на двухметровой глубине прослеживается слой угля и пепла, местами до 0,3 м толщиной, в котором обнаружены обгорелые столбы и разрозненные человеческие костяки, часто со следами ударов холодным оружием на костях; при них находили железные наконечники стрел и культовые предметы — кресты, медальоны и т. д. В целом археологические материалы дают яркую картину гибели города в результате штурма и последующего избиения его населения монголо-татарами. А. Цинкаловский пишет, что битва за город была долгой и ожесточенной, и татары с большим трудом сумели его взять, подвергнув за это жителей страшным казням. Этим и объясняются находки во Владимире-Волынском черепов с вбитыми в них железными гвоздями[312]. О завоевании северной части Волынской земли известно немного. Холм монголо-татарам не удалось захватить: сильно укрепленный город сумел отбить налет татарского отряда (главные силы монголо-татар прошли в другом направлении). Имеются сведения о разрушении татарами Берестья. После отхода татар, посообщению летописца, «Данилови же со братомъ пришедшоу ко Берестью и не возмогоста итти в поле, смрада рад и множьства избъенных»[313]. Северная часть волынских земель, вероятно, опустошалась тридцатитысячным монгольским войском, направлявшимся в Польшу. Двигаясь от укрепленных линий на рубежах Галицко-Волынской Руси основными силами на Владимир-Волынский, Батый выделил часть войск для опустошения владимирских и галицких земель. Монголо-татарские отряды направились от Каменца и Данилова на юг — к Десне и Пруту, на юго-запад — к Галичу, на запад — к Бужску и Звенигороду, и «туменами обходили облавой все города Владимирские и завоевали крепости и области, которые стояли на пути»[314]. Опустошение значительной части волынских и галицких земель татарской «облавой» прослеживается по археологическим материалам. По всей территории Галицкого княжества, от Кременца до верховьев Прута, встречаются памятники времен нашествия Батыя, дающие однородный материал XII — первой половины XIII в.; как общее явление, наблюдается массовое прекращение жизни на домонгольских городищах и селищах в этих районах в середине XIII в. К числу памятников такого рода относятся: городища Плеснеск, Ясенив и Олесько южнее Кременца, городище Бильче Золоте на левом берегу Серета, три городища близь села Зеленче, селище Болотня в междуречье Серета и Боброка, городище Звенигород в районе Львова[315], городище Городок южнее Галича, два городища у с. Васильев на Днестре, Ленковецкое городище на Пруте, многочисленные городища Буго-Днестровского междуречья (Южная Подолия), около 60 городищ и селищ по Верхнему Днестру, Пруту и Серету (Северная Буковина) и др. Конечным пунктом «облавы», где монголо-татарские отряды соединились после опустошения Юго-Западной Руси, был, вероятно, город Галич. По свидетельству Рашид-ад-Дина, к тому городу монголо-татары подошли уже «вместе»[316], т. е. объединенными силами, и взяли его штурмом после трехдневной осады. После татарского погрома Галич запустел: княжеский двор и дружина переехали в город Холм, который стал новой столицей княжества. Запустение Галича после татарского погрома подтверждается археологическими материалами. По исследованиям В. К. Гончарова, большинство археологических находок на территории древнего Галича датируется XII — первой половиной XIII в. Татарами были разрушены и многочисленные феодальные замки в окрестностях Галича: они тоже содержат вещевой материал, не выходящий за пределы XIII в. Разгромив галицкие и волынские земли, Батый «иде Оугры». Поход в Польшу и Венгрию начался, по свидетельству Рашид-ад-Дина, в «весенние месяцы» 1241 г.[317], а уже 11 апреля объединенные силы венгерского короля Белы IV и хорватского герцога Коломана потерпели поражение от монголо-татар. Весь поход Батыя на Южную Русь занял, таким образом, очень немного времени: от взятия Киева в декабре 1240 г. до вторжения в Венгрию прошло всего 4 месяца. С уходом войск монголо-татар за границу поход Батыя на русские земли закончился.
* * *
Героическая борьба русского народа против монголо-татарских завоевателей имеет всемирно-историческое значение. Упорно, до последнего защитника, сопротивлялись монголо-татарским полчищам русские города. Горы татарских трупов остались у стен Рязани, Владимира, Торжка, Козельска, Чернигова, Киева. Не раз русские дружины выходили в «чистое поле» встречать страшных степных завоевателей и в «сече злой» на рубежах рязанской и владимирской земли наносили большой урон татарским ратям. Дорогой ценой заплатил Батый за разорение русских земель: его войска оказались ослабленными, обескровленными непрерывными боями в Северо-Восточной Руси, в половецких степях, на укрепленных линиях Южной Руси. После завоевания Руси монголо-татары уже не смогли собрать достаточно сил для дальнейшего похода на запад. Именно героическое сопротивление русского народа и других народов нашей страны (булгар, половцев, аланов) сорвало планы монгольских ханов распространить свои владения «до моря Франков» и спасло зарождавшуюся европейскую цивилизацию от разгрома монголо-татарскими полчищами. Русь не только избавила страны Центральной и Западной Европы от ужасов самого нашествия кочевников и связанных с ним разорения, неисчислимых жертв и утраты созданных трудом народов материальных и духовных ценностей. Русское сопротивление спасло европейские народы от распространения на них так называемого «золотоордынского феодализма», который, по справедливому замечанию А. Н. Поляка, является «загнивающей» формой феодализма, «не создавшей возможности перехода к высшему общественно-экономическому строю»[318]. Передовые представители русской общественной мысли неоднократно указывали на роль Руси в отражении варварского нашествия монголо-татар. «Русские необозримые равнины поглотили силу монголов, — писал А. С. Пушкин, — и остановили нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока. Образующееся просвещение было спасено растерзанной Россией»[319]. Эту же мысль подчеркивал и революционер-демократ Н. Г. Чернышевский: «Нет, не завоевателями и грабителями выступают в истории политической русские, как гунны и монголы, а спасителями, спасителями от ига монгольского, которое они сдержали на мощной вые своей, не допустив его до Европы, быв стеной ей, правда, подвергнувшейся всем выстрелам, стеною, которую вполовину было разбили враги»[320]. Европу спасли не немецкие рыцари, не римские папы с их призывами к «крестовому походу», не смерть великого монгольского хана Угедея, а русские дружинники, крестьяне и горожане русской земли, с оружием в руках оборонявшие свою Родину от монголо-татарских завоевателей, обескровившие в непрерывных сражениях полчища Батыя. Отдавая должное героической борьбе русского народа с монгольскими завоевателями, необходимо отметить и другую сторону событий — невозможность в условиях феодальной раздробленности успешно противостоять монголо-татарам, неспособность даже лучших представителей феодального класса объединить и возглавить усилия народных масс для отражения нашествия. В одиночку, не поддержанные другими князьями, погибли в неравном бою «близь предел Рязанских» храбрые рязанские дружины. В сражении под Коломной были разбиты превосходящими силами монголов наскоро собранные владимирские полки, во главе которых не было даже их собственного великого князя. Юрий Всеволодович, бежавший из своей столицы в заволжские леса, так и не смог собрать в стане на Сити достаточных сил: князья не торопились посылать дружины своему «брату старейшему». Не пришло войско из близлежащего сравнительно безопасного Новгорода. Героическая оборона русских городов, которые татарам удавалось брать только ценой огромных жертв, после многодневных штурмов, проводилась, как правило, силами местного городского и сельского населения. Так было при обороне Владимира, где оставленные для руководства обороной сыновья великого князя, Всеволод с братом, «оубояся бе бо и самъ изъ град изииде с маломъ дроужины». Так было при обороне Торжка, в котором вооруженное посадское население во главе с выборными посадниками, без князя и княжеской дружины, две недели отбивало ожесточенные приступы монголо-татар, «а из Новагорода не быс им помощи». Так было при героической обороне Козельска, вписавшей славную страницу в русскую военную историю. Летописец специально отмечает, что козельский князь Василько «млад бе», и сами «Козляне ж съвет сотвориша не вдатис Батыеви». Так было и в Киеве, где к моменту осады вообще не оказалось князя и обороной руководил «тысяцкий Дмитр». Официальные княжеские и церковные летописцы почти не сообщают о роли народных масс в борьбе с монголо-татарским нашествием. Борьба с «безбожными татарами» представляется ими исключительно как дело князей, «святых мучеников» и «страдальцев» за Русскую землю. Однако есть еще один вид источников — русский былинный эпос, «память народная», которая несколько по-иному расценивает роль князей и народа в событиях «Батыева погрома». Основная ценность этого рода источников заключается не в сообщении ими новых фактов или событий (хотя, конечно, многие из былин имеют историческую основу), а в том, что былины отражают отношение народных масс к событиям, дают оценку народом тех или иных исторических явлений. Былины Киевского цикла, связанные с борьбой Руси против кочевников-половцев, были переосмыслены после монголо-татарского нашествия. Новое страшное бедствие, обрушившееся на Русь, заслонило давние набеги половцев, и на место традиционного «половчанина» встал «злой татарин». Как нам представляется, значительная часть известных в поздней записи былин отражает уже не обстановку Киевской Руси, а те реальные отношения, которые сложились после монголо-татарского нашествия. Это могло произойти как в результате переработки домонгольского былинного эпоса, так и в процессе отбора былин, содержание которых наиболее соответствовало новым условиям (при сохранении их основной фактической канвы). Многие из таких былин («Илья-муромец и Калин-царь», «Василий Игнатьевич и Батыга», «Камское побоище» и др.) в описании событий татарских «наездов» прямо противопоставляют две силы, классовый характер которых не вызывает сомнений: князья, бояре, купцы готовы сдать Киев «Калин-царю», боятся выступить против «злого татарина», покорно ждут гибели, и, наоборот, народ, народные массы, которые в былинах олицетворялись в образах богатырей, смело идут в бой, и, несмотря на явное противодействие князя[321], разбивают врагов. Богатыри, олицетворявшие народные массы, а не князья — вот кто настоящие «воители» за Русскую землю в представлении народа. Великий русский писатель М. Горький противопоставляет официальной истории, созданной «сильными мира сего», историю, созданную самим народом в сказаниях и былинах, в которых «запоминал он великую работу построения Русской земли». Устами одного из своих героев, старика-странника, М. Горький так реконструирует на основании былин, «памяти народной», историю Суздальской земли: «Стучат тяжелые топоры в крепких руках, сушат люди болота, возводят города, монастыри, идут все дальше по течениям холодных рек, во глубины густых лесов, одолевают дикую землю, становится она благообразна. А князья, владыки народа, режут, крошат ее на мелкие куски, дерутся друг с другом кулаками народа и грабят его. И вот со степи татары подошли, но не нашлось в князьях воителей за свободу народную, не нашлось ни чести, ни силы, ни уса; продали они народ Орде, торговали им с ханами как скотом, покупали за мужичью кровь княжью власть над ним же, мужиком»[322].Глава 3 Борьба русского народа против установления иноземного ига в первые десятилетия после нашествия Батыя
Монголо-татарское иго установилось над Северо-Восточной Русью не сразу: нашествие Батыя от утверждения над русскими землями ордынского владычества отделяет двадцатилетний период, заполненный сложной дипломатической борьбой, антитатарскими выступлениями народных масс, междоусобными княжескими распрями. Однако не только в работах общего характера, но и в специальных исследованиях по истории монголо-татарского ига[323] политическая история конца 30-х — начала 40-х годов XIII в. почти не затрагивается, а последующие события рассматриваются в основном в связи с деятельностью князя Александра Невского (причем внимание привлекают преимущественно вопросы, связанные с его борьбой против крестоносной агрессии с запада). В результате анализ сложного и противоречивого процесса установления над Русью иноземного ига фактически подменялся рассмотрением политики Александра Невского, который, по мнению В. Т. Пашуто, старался «прежде всего, поддерживать мирные отношения с ханами Золотой Орды (для борьбы с ней разоренная Русь еще не имела необходимых сил), предотвращать новые монгольские нашествия, объединяя при этом все русские земли, которые можно было объединить, и оказывать решительный вооруженный отпор крестоносным захватчикам»[324]. Заслуги Александра Ярославича Невского в организации обороны западных рубежей Руси и отражении немецко-шведской агрессии общеизвестны. Славная победа на льду Чудского озера нанесла серьезный удар крестоносцам и остановила их наступление на русские земли. Сам Александр Невский был крупнейшим полководцем того времени и искусным дипломатом. Однако связывать процесс установления монголо-татарского ига только с его политикой нельзя. При таком подходе к рассмотрению событий политической истории Руси в первые десятилетия после нашествия Батыя остаются в тени основные факторы, которые, по существу, определили саму политику Александра Ярославича: борьба за власть между отдельными группировками феодалов; политические требования той части феодального класса, которая в силу ряда причин склонялась к признанию верховной власти ордынского хана и к мирным отношениям с Золотой Ордой; антитатарские выступления народных масс, принимавшие в ряде случаев антифеодальный характер (что очень беспокоило русских феодалов); существование сильной оппозиции признанию власти ордынского хана в Западной и Северо-Западной Руси и т. д. Особое значение для правильного освещения истории установления иноземного ига над Русью имеет изучение классовой борьбы в этот период. В. И. Ленин, характеризуя необходимость изучения классовой борьбы для оценки тех или иных исторических явлений, указывает: «марксизм дал руководящую нить, позволяющую открыть закономерность в этом кажущемся лабиринте и хаосе, именно: теорию классовой борьбы. Только изучение совокупности стремлений всех членов данного общества или группы обществ способно привести к научному определению результата этих стремлений. А источником противоречивых стремлений является различие в положении и условии жизни тех классов, на которые каждое общество распадается»[325]. Классовая борьба на Руси не прекратилась после нашествия Батыя, а только приобрела другие формы. Во второй половине XIII столетия в выступлениях низов тесно переплетались антитатарские и антифеодальные мотивы особенно в связи с политикой великих владимирских и некоторых других князей, выступавших за установление мирных отношений с Ордой. В событиях острой политической борьбы, когда решался вопрос о признании русскими княжествами зависимости от ханов Золотой Орды, с достаточной определенностью выделяются и приходят в столкновение друг с другом две разлтные социальные силы: феодалы, значительная часть которых быстро нашла общий язык с завоевателями, и народные массы, для которых были характерны непримиримые, последовательно антитатарские настроения. Рассматривая столкновения «противоречивых стремлений» различных классов в их отношении к иноземному игу, значение героической борьбы народных масс за сохранение условий своего самостоятельного исторического существования и анализируя события первых десятилетий после «батыева погрома», мы останавливали свое внимание на Северо-Восточной Руси (события этого периода в Южной Руси уже освещались в советской исторической литературе)[326].I. Русские княжества и Золотая Орда в 40-х — начале 50-х годов XIII столетия
Весной 1238 г. полчища Батыя отошли в половецкие степи. Занятые ожесточенной войной с половцами и аланами, походами на порубежные русские «грады» и подготовкой большого похода на запад, завоеватели не нападали на Северо-Восточную Русь. «И бысть то летом все тихо и мирно отъ Татаръ», — сообщает летописец[327]. В опустошенной страшным «Батыевым погромом» Северо-Восточной Руси начинает восстанавливаться нормальная жизнь. В свои столицы возвращаются уцелевшие князья. Князь киевский и новгородский Ярослав Всеволодович, брат убитого на реке Сити великого князя Юрия, «седе на столе в Володимери», а его младшие братья Святослав и Иван — в Суздале и Стародубе[328]. Во Владимирскую землю постепенно возвращалось разогнанное «Батыевым погромом» население. Летописцы сообщают о восстановлении городов, о новом заселении сел и деревень. Возвращение населения во Владимирское княжество происходило, по-видимому, довольно быстро, так как уже в следующем 1239 г. великий князь смог собрать значительные силы для похода на Смоленск: «Иде Смолиньску на Литву, и Литву победи, и князя ихъ ялъ, а Смольняны оурядив»[329]. Записей о татарах в русских летописях в первые три-четыре года после нашествия нет вообще: видимо, страшный «Батыев погром» был воспринят современниками как кратковременный опустошительный набег кочевников, после которого степные завоеватели возвратились в степи и фактически исчезли из поля зрения летописцев[330]. Русские князья в первые годы после нашествия были заняты больше восстановлением своих разгромленных княжеств и распределением княжеских столов, чем проблемой установления каких-либо отношений с ушедшими за пределы русских земель завоевателями. Межкняжеские отношения не претерпели особых изменений в результате нашествия: на владимирский великокняжеский стол сел следующий по старшинству «Всеволодович», раздав остальные города своим братьям и племянникам. Положение изменилось, когда монголо-татары после похода в Центральную Европу снова появились в южнорусских степях. Перед русскими князьями вплотную стал вопрос об установлении каких-то отношений с завоевателями. Видимо, полного единодушия в Северо-Восточной Руси по этому вопросу не было. Сильные и богатые города на северо-западной и западной окраинах, не подвергшиеся татарскому разгрому (Новгород, Псков, Полоцк, Минск, Витебск, Смоленск), выступали против признания зависимости от ордынских ханов. В представлении летописца XVI в. Новгород даже «отделился» тогда от «Руси», не желая признавать ордынскую власть: «въ тоя же горкая Батыева времчина отвергоша они (новгородцы. — В. К.) работнаго ига, видевше держаще державныхъ Рускихъ нестроение и мятежь, и отстуииша тогда, и отделишася отъ Руси, царства Владимерскаго. Оставше бо Новгородцы отъ Батыя не воеваны и не пленены»[331]. Северо-западные русские земли, почти не пострадавшие от нашествия, не только сохранили свои богатства и вооруженные силы, но даже пополнили население за счет беглецов из восточных княжеств. Это оказывало, конечно, значительное влияние на внешнеполитический курс великого князя. Северо-Западной Руси, которая выступала против подчинения ордынскому хану, противостояла группировка ростовских князей: Владимир Константинович Углицкий, Борис Василькович Ростовский, Глеб Василькович Белозерский, Василий Всеволодович Ярославский. Их княжества сравнительно мало пострадали от нашествия Батыя: Ростов и Углич сдались без боя и не были, вероятно, разрушены татарами, а до Белоозера завоеватели вообще не доходили. Некоторые города Ростовской земли еще во время нашествия наладили, вероятно, какие-то отношения с завоевателями. Так, Ф. Киссель на основании «древней угличской летописи» сообщает о городе Угличе, что Батый в 1238 г. «оставил в нем своих чиновников», и князь Владимир Константинович Углицкий, вернувшийся в город в 1240 г., правил совместно с ними[332]. Трудно сказать, насколько достоверно это сообщение, но о том, что именно ростовские князья с самого начала склонялись к признанию зависимости от Орды и превратились со временем в настоящих «служебников» хана, имеются многочисленные данные в летописях и житийной литературе[333]. Именно ростовские князья первыми «поехаша в Татары к Батыеви про свою отчину»[334] и в дальнейшем поддерживали тесные связи с ордынскими ханами. Существование двух группировок — северо-западной, выступавшей против признания зависимости от Орды, и ростовской, склонявшейся к установлению мирных отношений с завоевателями, — во многом определяло политику великого владимирского князя. Эта политика в первое десятилетие после нашествия Батыя была двойственной. С одной стороны, большая часть Северо-Восточной Руси была опустошена нашествием и уже не имела сил для открытого сопротивления завоевателям, что делало неизбежным признание, хотя бы формальное, зависимости от золотоордынских ханов. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что добровольное признание власти ордынского хана обеспечивало лично великому князю определенные преимущества в борьбе за подчинение своему влиянию других русских князей. В случае же отказа Ярослава Всеволодовича явиться в Орду великокняжеский стол мог при поддержке Батыя перейти к другому, более сговорчивому князю. С другой стороны, существование сильной оппозиции ордынской власти в Северо-Западной Руси и неоднократные обещания западной дипломатией военной помощи против монголо-татар могли пробуждать надежду при определенных условиях противостоять притязаниям завоевателей. Кроме того, великий князь не мог не считаться с антитатарскими настроениями народных масс, которые неоднократно выступали против иноземного ига. Все это привело к тому, что великие владимирские князья после формального признания власти золотоордынских ханов пытались выступить против монголо-татарского владычества, и факт признания этой власти еще не означал в действительности установления над страной иноземного яга. Первое десятилетие после нашествия является периодом, когда иноземное иго еще только оформлялось, и в стране побеждали силы, поддерживавшие татарское владычество. Установление отношений великого владимирского князя с Ордой плохо освещается в источниках. Суздальский летописец просто сообщает под 1243 г., что «великыи княз Ярославъ поеха в Татары к Батыеви, а сына своего Костянтина посла къ Канови. Батый же почти Ярослава великого честью, и мужи его, и отпусти и, рек ему: «Ярославе, буди ты старей всем князем в Русском языце. Ярослав же възвратися в свою землю с великою честью»[335]. Новгородская I летопись добавляет, что «князь Ярославъ позванъ цесаремъ Татарьскымъ Батыемъ, иде к нему въ Орду»[336]. Есть основания предполагать, что поездке великого князя в Орду предшествовала дипломатическая разведка, проведенная его сыном Александром Ярославичем. Новгородская IV летопись сообщает, что в 1242 г. «поиде Александръ къ Батыю царю»[337]. Следом за великим князем потянулись в Орду «про свою отчину» другие князья. В 1244 г. ездили в Орду и вернулись «пожалованы» князья Владимир Константинович Углицкий, Борис Василькович Ростовский, Василий Всеволодович Ярославский. В 1245 г. «с честью» возвратился из ставки великого монгольского хана Константин Ярославич. Видимо, он привез формальное признание Ярослава Всеволодовича великим монгольским ханом. Лаврентьевская летопись сообщает об этих событиях: «Княз Костянтинъ Ярославичь приеха ис Татаръ от Кановичъ къ отцю своему с честью. Того ж лет великый княз Ярославъ и с своею братею и с сыновци поеха в Татары к Батыеви»[338]. В Орду приезжали не только северо-восточные, но и южнорусские князья (имеются данные о пребывании в Орде черниговских князей). Никаких подробностей, которые могли бы пролить свет не причины этого «съезда» князей в Орде, летописи не сообщают. Только в Новгородской III летописи содержится запись, имеющая, как нам представляется, прямое отношение к описываемым событиям: «В лето 6754 (1246 г.) при архиепископе Спиридоне Великаго Новагорода и Пскова, великий князь Ярославъ Всеволодовичь… началъ дань давать въ Златую Орду»[339]. Вероятно, поездка русских князей в Орду была как-то связана с оформлением даннических отношений. К этому же времени относятся частичные переписи в некоторых южнорусских княжествах (Киевском, Черниговском). В Северо-Восточную Русь ордынские переписчики и сборщики дани в это время еще не проникали, но можно допустить, что существовали определенные обязательства русских князей по отношению к ордынскому хану. Из Орды великий князь Ярослав Всеволодович поехал в Монголию к великому хану и осенью 1246 г. умер, «ида от Кановичъ». В исторической литературе гибель Ярослава Всеволодовича в ставке великого монгольского хана связывается с противоречиями между Батыем и великим ханом. Так, А. Н. Насонов высказывает предположение, что великого князя, как сторонника Батыя, отравили[340]. Русские летописцы очень неопределенно сообщают о причинах гибели Ярослава Всеволодовича в Монголии. По существу, они приводят единственную подробность — факт «клеветы» на него со стороны некоего «Феодора Яруновича». Софийская I летопись отмечает, что Ярослав Всеволодович «обаженъ же бысть Феодоромъ Яруновичемъ царю и многы дни претерпевъ…, представися въ Орде нужною смертию»[341]. Почти без изменения вошла эта запись и в «Степенную книгу», по сообщению которой Ярослав «завистными винами оклеветанъ бысть отъ некоего Феодора Яруновича»[342]. Кто такой «Феодор Ярунович» и какими «завистными винами» оклеветан был Ярослав — неизвестно, но сам факт «клеветы» дает основание предполагать, что дело заключалось не только в противоречиях между Батыем и великим монгольским ханом. В условиях, когда Южная Русь готовилась к борьбе с завоевателями, а в Северо-Восточной Руси еще имелись значительные силы, выступавшие против установления иноземного ига, естественно предположить, что «вины» Ярослава как-то связаны с сопротивлением монголо-татарскому владычеству. Косвенным подтверждением этого предположения являются данные Б. Я. Рамма о переговорах владимирских князей с папством относительно союза против татар. Б. Я. Рамм считает, что «серия из 7 папских посланий» в 1246 г. относится к переговорам папской курии не с Даниилом Галицким, а с владимиро-суздальскими князьями и свидетельствует «достаточно убедительно о том, что русские князья решили вступить в соглашение с папством, рассчитывая, что этим путем можно заручиться поддержкой для военного отражения новых татарских набегов». По мнению Б. Я. Рамма, переговоры с папством зашли так далеко, что в «декабре 1245 или в самом начале 1246 года» суздальским князем было направлено посольство в Лион[343]. Видимо, об этих переговорах стало известно монголам, что и послужило причиной гибели Ярослава Всеволодовича. Плано Карпини писал, что монгольская «ханьша» приказала отравить князя Ярослава, чтобы завоевателям было «свободнее и окончательнее завладеть его землей». Действительно, гибель великого князя Ярослава значительно усложнила обстановку в Северо-Восточной Руси. Началась борьба за великое княжение между его сыновьями и братьями. Сначала великокняжеский стол перешел по обычаю к следующему по старшинству «Всеволодичю» — суздальскому князю Святославу, который «седе в Воладимери на столе отца своего, а сыновци свои посади по городом, яко бе имъ отецъ оурядилъ Ярославъ»[344]. Против Святослава выступили «Ярославичи» — Михаил, Андрей и Александр. Летописец сообщает, что Святослав во Владимире «седе лето едино и прогна и князь Михаиле Ярославичь». Затем в борьбу за великое княжение активно включились Александр и Андрей. По словам В. Н. Татищева, между ними началась «пря велия о великом княжении», после чего они «уложа ити во Орду», где «многу стязанию бывшу»[345]. Как сообщает летописец, в 1247 г. «поеха Андреи княз Ярославич в Татары к Батыеви, и Олександръ княз поеха по брате же к Батыеви». Однако Батый не стал сам решать спор между братьями и «посла ю к Каневичем», в Монголию[346]. Между тем в Северо-Восточной Руси продолжались усобицы. Михаил Ярославич, захвативший великокняжеский стол, был убит в 1248 г. в войне с литовцами («оубьенъ быс Михаиле Ярославич от поганыя Литвы») и на владимирский великокняжеский «стол» снова сел Святослав Всеволодович. Он княжил до 1249 г., до возвращения из Монголии старших «Ярославичей». Решением великого монгольского хана владимирский стол в обход своего старшего брата получил Андрей Ярославич. Причину этого, как правильно указывает А. Н. Насонов, следует искать в обострившихся отношениях между Батыем и великим монгольским ханом. Видимо, князя Александра, первым из русских князей приехавшего в Орду, считали в ставке великого хана сторонником Батыя и поэтому предпочли отдать великое княжение Андрею. Лаврентьевская летопись сообщает под 1249 г.: «Приеха Олександръ и Андреи от Кановичь, и приказаша Олександрови Кыевъ и всю Руськую землю, а Андреи седе в Володимери на столе»[347]. Решение великого хана отдать владимирский стол Андрею Ярославичу в обход его старшего брата послужило в дальнейшем источником больших осложнений. Андрей Ярославич, получивший владимирский великокняжеский стол непосредственно от великого монгольского хана, вел себя довольно независимо по отношению к Орде: за время его великого княжения (1249–1252 гг.) летописи не отмечают поездок князей в Орду, не говорят о посылке «даров» хану; «дани и выходы», по свидетельству В. Н. Татищева, платились «не сполна»[348]. В начале 50-х годов, когда Андрей Ярославич укрепился на великокняжеском столе, им была сделана попытка оказать открытое сопротивление Орде. Для борьбы с татарами Андрей Ярославич старался заключить союз с Южной Русью, с сильнейшим южнорусским князем Даниилом Романовичем Галицким. Косвенные данные о складывании в начале 50-х годов XIII в. этого союза имеются в летописях. Прежде всего очень симптоматична поездка по северо-восточным русским княжествам митрополита Кирилла в 1250 г. Митрополит Кирилл был прямым ставленником князя Даниила Романовича, долгое время служил у него «печатником», выполняя многочисленные дипломатические поручения, и его поездка по Северо-Восточной Руси была, конечно, не случайной. Лаврентьевская летопись ограничивается краткой записью: «Toe же осени приеха митрополитъ Кирилъ на Суждальскую землю»[349]. Более подробно говорит о поездке митрополита Кирилла Никоновская летопись: митрополит «иде изъ Киева въ Черни говъ, таже прииде въ Рязань, таже прииде въ Суздалскую землю, и сретоша его князи и бояре съ великою честию»[350]. Митрополит Кирилл, таким образом, объехал столицы наиболее сильных северо-восточных княжеств. В прямую связь с поездкой митрополита Кирилла по Северо-Восточной Руси можно поставить заключение брака между великим владимирским князем Андреем Ярославичем и дочерью Даниила Галицкого, что было, вероятно, внешним проявлением складывавшегося союза между двумя сильнейшими русскими князьями. Лаврентьевская летопись сообщает, что в 1251 г. «оженися княз Ярославичь Андреи Даниловною Романовича и венча и митрополитъ в Володимери»[351]. Сделана была, видимо, попытка привлечь к союзу и сидевшего в Новгороде Александра Ярославича: в 1251 г. митрополит Кирилл «прииде въ Новъгородь». К тому же времени относится появление в Новгороде папских послов к Александру, которых летописец обвиняет в желании склонить Русь к «латинству». Однако привлечь Александра к антитатарскому выступлению не удалось. Союз великого князя Андрея Владимирского с Даниилом Галицким, т. е. фактически союз Северо-Восточной и Южной Руси, отличался явной антитатарской направленностью. К. Маркс пишет в своих «Хронологических выписках», что «Андрей пытался противиться монголам»[352]. В летописях имеются прямые указания на враждебное отношение великого князя Андрея к татарам и его нежелание подчиниться власти ордынского хана. Даже Лаврентьевская летопись, в целом отрицательно относившаяся к попытке Андрея Ярославича оказать сопротивление татарам, отмечает, что он предпочел «с своими бояры бегати, нежели царемъ служити»[353]. Автор Никоновской летописи вкладывает в уста великого князя Андрея Ярославича гордые слова о том, что «лутчи ми есть бежати в чюжюю землю, неже дружитися и служили Татаромъ»[354]. Готовясь к открытой борьбе с татарами, великий князь Андрей Ярославич мог опереться прежде всего на северо-западные русские земли, которые не подвергались татарскому погрому и не попали еще в орбиту ордынской политики. На стороне Андрея активно выступил тверской князь Ярослав Ярославич (его «княгиня» и дети находились в войске князя Андрея во время битвы с татарами под Переяславлем). Можно предположить, что великому князю сочувствовало население Пскова и Ладоги. В 1253 г., когда союзник Андрея князь Ярослав Тверской «выбежал» из «Низовьской земли», псковичи «посадиша его въ Плескове»[355]. Не менее радушный прием встретил князь Ярослав Тверской и в Ладоге, где «почтиша и ладожане». Колеблющуюся позицию в событиях начала 50-х годов занимал Новгород. Новгородцы в 1252 г. отказались принять бежавшего от татар князя Андрея, однако в 1255 г. они сами призвали его бывшего союзника Ярослава Тверского. Наиболее сильным союзником великого князя Андрея Ярославича был, конечно, князь Даниил Романович Галицкий, который успешно подавлял оппозиционные выступления галицко-волынских феодалов и готовился к войне с Ордой: строил новые крепости, набирал полки, вел активные переговоры с папой и венгерским королем Белой IV о совместной борьбе с татарами. В целом в начале 50-х годов XIII в. на Руси сложилась довольно сильная антитатарская группировка, готовая оказать сопротивление завоевателям. Необходимо отметить, что выступление великого князя Андрея Ярославича против установления монголо-татарского ига имело под собой кое-какие реальные основания. Конечно, Северо-Восточная Русь была опустошена нашествием, но за 14 лет, прошедших со времени «Батыева погрома», разогнанное население в основном вернулось, восстанавливались города, укреплялся государственный аппарат, заново создавались вооруженные силы. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что обширные районы Руси не подвергались татарскому разгрому: северо-западные и западные земли (Новгород, Псков, Полоцк, Витебск, Смоленск), Северная Русь (Белоозеро, Вологда, Устюг Великий), частично — города Ростовской земли. В начале 50-х годов оформляется союз с Южной Русью, которая сумела быстро оправиться от нашествия и восстановить способность к сопротивлению. С другой стороны, монголо-татары располагали в начале 50-х годов меньшими силами, чем перед походом Батыя. Это было уже не объединенное войско монгольской империи, как в 1237–1240 гг., а только военные силы Золотой Орды, значительно ослабленные героическим сопротивлением русского народа и продолжительным походом в Центральную и Южную Европу. К тому же внимание ханов Золотой Орды в рассматриваемый период было в значительной степени отвлечено за Восток, где происходила ожесточенная борьба за монгольский императорский престол. Два улуса — Джучи и Тулуя — объединились для борьбы с родами Угедея и Чагатая и только к 1251 г. добились решительного перевеса над своими соперниками. Батый, принимавший активное участие в этой борьбе, значительно расширил свои владения на восток и юго-восток и продвинулся до Семиречья, захватив Мавераннахр. Войска улуса Джучи принимали участие в завоевании Ирана и в войнах на Северном Кавказе, где татарам продолжали оказывать упорное сопротивление аланы. Отвлечение значительных татарских сил на восток и юг создавало дополнительные трудности в организации большого похода на Русь, который был необходим в случае открытого выступления антитатарской группировки князей[356]. И, наконец, самое главное — нашествие Батыя не сломило русского народа, не подавило его волю к борьбе. Как убедительно доказывает на основании анализа памятников русской общественно-политической мысли того времени И. У. Будовниц: «В самые страшные десятилетия татарского ига, наступившие после кровавого батыева погрома, проповеди прислужничества, угодничества и пресмыкательства перед носителями иноземного гнета, исходившей от духовенства и господствующего феодального класса, народ сумел противопоставить свою боевую идеологию, основанную на непримиримости к захватчикам, на презрении к смерти, на готовности пожертвовать своей жизнью, лишь бы освободить страну от иноземного ига»[357]. Однако политика великого князя Андрея Ярославича, направленная на организацию сопротивления татарам, столкнулась с внешнеполитическим курсом Александра Ярославича, который считал необходимым поддерживать мирные отношения с Ордой для восстановления сил русских князей и предотвращения новых татарских походов. Князя Александра Ярославича поддерживала значительная часть русских феодалов, духовных и светских. Страшный «Батыев погром» сопровождался массовым избиением представителей феодального класса и утратой накопленных богатств. «Политическая буря», вызванная нашествием, расшатала государственный аппарат русских княжеств, разорила феодальное хозяйство. Недаром новый великий князь Ярослав Всеволодович, вернувшись в разоренную татарами Владимирскую землю, прежде всего принял меры к восстановлению феодального управления и суда («поча ряды рядити» и «судити людемъ»). Предотвратить новые татарские вторжения можно было нормализацией отношений с Ордой, т. е. признанием ее власти. В этих условиях русские феодалы пошли на определенный компромисс с монголотатарскими завоевателями, признав верховную власть хана и пожертвовав в пользу монголо-татарских феодалов часть феодальной ренты (в форме «ордынского выхода»). Взамен русские князья получали известные гарантии от повторения нашествия и сохраняли свои «столы» и власть над угнетенными классами. Неприкосновенной осталась для феодалов возможность эксплуатировать феодально-зависимое население. Сохранив господствующее положение и аппарат власти, феодалы могли переложить на плечи народных масс основную тяжесть иноземного ига (как это и произошло впоследствии). Кроме того, в условиях феодальной раздробленности и княжеских усобиц признание верховной власти хана обеспечивало князьям определенные преимущества в борьбе за княжеские «столы»: князья, выступавшие против власти хана, рисковали лишиться своих княжений, которые переходили при помощи татар к более «дальновидным» соперникам. Ордынские ханы, в свою очередь, были заинтересованы в соглашении с местными князьями, так как получали в лице местной княжеской администрации дополнительное орудие для поддержания своего владычества над народными массами. Политика соглашения с местными феодалами при условии признания верховной власти хана и уплаты дани была обычной в политической практике монголо-татар. Политику соглашения с завоевателями поддерживала православная церковь. Кроме причин, общих для всего класса феодалов, на позицию церковников оказывала большое влияние обычная для монголов политика привлечения на свою сторону местного духовенства путем полной веротерпимости, тарханов, освобождения от дани и т. д. Не менее важным для объяснения позиции православной церкви по отношению к ордынским ханам представляется то обстоятельство, что церковники очень подозрительно следили за переговорами антитатарской группировки князей с папской курией, видя в союзе с католическими государствами реальную угрозу своим доходам и привилегированному положению. На эту сторону политики русской церкви правильно обращает внимание В. Т. Пашуто, который пишет, что «русская церковь предпочитала видеть на Руси татарское иго, от которого ее доходы не страдали, чем допустить представителей католической церкви забирать свои исконные доходы»[358]. Церковь не только поддерживала политику феодалов, направленную на установление мирных отношений с татарами, но и идеологически обосновывала власть ордынского хана над русскими землями, провозглашая ее божественное происхождение. Именно такую трактовку татарской власти содержит известное «Житие Михаила Черниговского», церковный автор которого вкладывает в уста «святого мученика» князя Михаила такие слова: «Тобе цесарю, кланяюся, понеже ти богъ поруцелъ царство света сего»[359]. Наконец, нельзя не учитывать и того обстоятельства, что силы, выступавшие за мирные отношения с татарами, возглавлялись таким популярные князем, как Александр Ярославич Невский. В борьбе против Андрея Ярославича, которого легко можно было обвинить в «измене» хану, для Александра открывалась единственная возможность вернуть принадлежавший ему по старшинству великокняжеский стол. Если Андрей Ярославич опирался на антитатарские силы, то Александр, естественно, мог отнять у него великокняжеский стол только при помощи Орды. Необходимо отметить, впрочем, что в привлечении «поганых» к междоусобной борьбе князей не было для того времени ничего исключительного, ничего противоречащего феодальной этике и обычной практике межкняжеских отношений. В результате силы Северо-Восточной Руси перед «Неврюевой ратью» оказались раздробленными. Значительная часть феодалов, духовных и светских, не поддержала попытку великого князя открыто выступить против Орды, что предопределило неудачу этого выступления. Ордынский хан был недоволен слишком самостоятельной политикой великого князя Андрея Ярославича. На великоханском престоле в Монголии в это время уже сидел Монкэ, ставленник Батыя, и центрально-монгольская администрация, ранее способствовавшая утверждению Андрея на великом княжении, больше не поддерживала его. Поэтому, когда Александр Ярославич в 1252 г. приехал в Орду «искать» великое княжение, ему был оказан самый благосклонный прием. Против великого князя Андрея была направлена сильная монголо-татарская «рать» царевичаНеврюя. Летописцы, весьма осторожно сообщавшие об этих событиях, все же связывают «Неврюеву рать» с поездкой Александра Ярославича в Орду. Так, в Лаврентьевской летописи непосредственно перед сообщением о бегстве князя Андрея записано, что «иде Олександръ князь Новгородьскыи Ярославич в Татары и отпустиша и с честию великою, давше ему стареишиньство во всей братьи его»[360]. Летописцы указывают и на цель «Неврюевой рати» — прогнать неугодного Орде великого князя Андрея[361]. Интересные подробности сообщает В. Н. Татищев. По его данным, в 1252 г. «иде князь великий Александр Ярославич во Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с частию. И жаловася Александр на брата своего великого князя Андрея, яко сольстив хана, взя великое княжение над ним, яко старейшим, и грады отческие ему поймал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея и повеле Неврюи салтану итти на Андрея»[362]. Видимо, у князя Андрея Ярославича были все основания горестно упрекать своего старшего брата: «Господи! что есть доколе нам межь собою бранитися и наводити другъ на друга Татаръ»[363]. Сильное татарское войско во главе с Неврюем двинулось в 1252 г. против непокорного великого князя. Андрей Ярославич пытался организовать сопротивление. Софийская I летопись сообщает, что татары «подъ Владимеремъ бродиша Клязму», «поидоша къ граду Переяславлю таящеся», и под Переяславлем «срете ихъ великыи князь Андрей съ своими полкы, и сразишася обои полци, и бысть сеча велика». Великокняжеское войско, к которому пришли на помощь только тверские дружины с воеводой Жирославом, после ожесточенной битвы «погаными побежедени быша». Ни один из князей ростовской группировки в битве не участвовал; о них в связи с этими событиями летописи вообще умалчивают. Кроме Переяславского княжества, ставшего ареной битвы и преследования разбитых полков великого князя, татарская рать разгромила только Суздаль, «отчину» Андрея. «Неврюева рать» сыграла значительную роль в установлении монголо-татарского ига над Северо-Восточной Русью: она принесла окончательную победу князьям, которые стояли за примирение с завоевателями, за подчинение власти ордынского хана (конечно, обеспечив при этом свои собственные классовые интересы). Поражение антитатарской группировки привело к тому, что в течение длительного периода (по существу, вплоть до возвышения Москвы) ни одно из северо-восточных русских княжеств уже не могло стать организационным центром для борьбы с завоевателями. По мнению С. В. Юшкова, это послужило основной причиной отделения от Владимиро-Суздальской Руси, завоеванной монголо-татарами, русских земель на западной окраине (Полоцка, Смоленска, Витебска и др.). Переход этих земель к Литве объективно означал избавление от ужасов монголо-татарского ига. Можно проследить некоторое совпадение внешнеполитических интересов Литвы и русских княжеств после нашествия Батыя (совместная борьба с монголо-татарами, а также немцами и шведами), что облегчило их присоединение к Литовскому государству. «Дело шло, стало быть, о перемене политического верховенства, о перемене господства монголо-татарского хана на господство Литовского великого князя». Второе было гораздо легче, так как между литовским великим князем и русскими князьями сложились не отношения господства и подчинения, а отношения «сюзеренитета — вассалитета». Политический и правовой режим русских земель в составе Литовского государства мало изменился. В результате, по мнению С. В. Юшкова, переход русских земель из-под власти Золотой Орды к Литве «был интересен и для правящей верхушки той или иной русской земли, и для всей массы населения»[364].II. Народ и феодалы в период установления монголо-татарского ига
1
После бегства великого князя Андрея от «Неврюевой рати» во Владимир вернулся из Орды Александр Ярославич, получивший от хана ярлык на великое княжение. «Приде Олександръ, княз великыи ис Татар в град Володимерь…, и посадиша и на столе отца его Ярослава»[365]. При Александре Ярославиче усилившаяся великокняжеская власть предприняла ряд шагов к объединению Северо-Восточной Руси, к подавлению сепаратистских выступлений отдельных феодальных центров. Великому князю удалось добиться известных успехов в этом направлении, однако подходить к оценке результатов объединительной политики Александра Ярославича, как нам представляется, следует с большой осторожностью из-за ее внутренней противоречивости. Его деятельность проходила совсем в иных исторических условиях, чем объединительная политика Всеволода III Большое гнездо или Юрия Всеволодовича. Монголо-татарское нашествие в значительной степени разрушило объективные предпосылки объединения русских земель, Монголо-татары разгромили русские города, являвшиеся потенциальными центрами объединения и опорой великокняжеской власти, нарушили те минимальные экономические связи между отдельными феодальными центрами, которые были необходимым условием для объединения. Процесс объединения русских земель был, таким образом, насильственно прерван страшным татарским погромом, и деятельность Александра Ярославича, при большом сходстве внешних ее проявлений с — объединительной деятельностью владимирских князей домонгольского времени, имела, на наш взгляд, принципиально иное содержание. Разгромив своих соперников и признав зависимость от ордынского хана, Александр Ярославич начал распространять свою власть на остальные русские земли (Тверь, Новгород, Псков). Независимо от его намерений подчинение этих земель великокняжеской власти во второй половине XIII в. объективно означало распространение на них власти ордынского хана, и борьба Новгорода, Пскова, Твери против подчинения владимирской великокняжеской администрации (проводившей политику поддержки татар) была фактически борьбой против установления иноземного ига. В этих условиях происходит перегруппировка классовых сил на окраинах, куда не доходили завоеватели и куда несла иго владимирская великокняжеская администрация: уже не боярство, а народные массы, «черные люди», выступают против великого князя. Вопрос об отношении к монголо-татарскому игу различных классов русского феодального общества, о классовой политике русских духовных и светских феодалов в их взаимоотношениях с монгольской феодальной аристократией недостаточно разработан в исторической литературе. По существу, достаточно резко этот вопрос (в плане идеологической борьбы) поставлен только в книге И. У. Будовница по истории общественно-политической мысли Древней Руси. В специальной главе, посвященной отношению к татарскому игу различных классов русского общества, И. У. Будовниц пишет: «Памятники русской общественно-политической мысли XIII века позволяют выявить позицию различных классов русского общества в первые десятилетия татарского ига. Князья и бояре стремились использовать бедствие в своих целях, для упрочения своей власти над основной массой населения, для увеличения своих привилегий и доходов. В то же время они стремились переложить все тяготы татарского ига на плечи трудового народа… Большую идеологическую помощь татарам оказывало духовенство, которое непрестанно призывало народ к покорности, смирению и безоговорочному повиновению… Непримиримую позицию по отношению к носителям ига занял народ. Памятники, вышедшие из гущи народа, насыщены идеей мести за поруганную и опустошенную землю, они проникнуты оптимизмом и непоколебимой верой в конечную победу над насильниками. Они чужды всякого пресмыкательства перед грозными завоевателями»[366]. Отношение различных классов русского феодального общества к иноземному игу проявляется в конкретных событиях политической истории Северо-Восточной Руси второй половины XIII в. В первые же годы великого княжения Александра Ярославича великокняжеская власть начала наступление на Северо-Западную Русь, где можно было ожидать народных движений против установления ига, прежде всего — на Тверь и Новгород. Подробности наступления Александра Ярославича на Тверь неизвестны. Летописец зафиксировал только конечный результат борьбы: в 1253 г. «выбежа князь Ярославъ Ярославич на зиму изъ Низовьскои земли и посадиша его въ Плескове»[367]. Одновременно продолжалось наступление великого князя на Новгород. С попыткой Александра усилить свое влияние в Новгороде связано, видимо, восстание 1255 г. Новгородцы выгнали сына великого князя, Василия Александровича, и призвали из Пскова Ярослава Ярославича Тверского, известного как противника подчинения татарам. Новгородская I летопись довольно подробно описывает события восстания 1255 г.: «Выведоша новгородьци из Пльскова Ярослава Ярославича и посадиша его на столе, а Василья выгнаша вонъ». Александр Ярославич немедленно «поиде ратью к Новугороду». При приближении «Низовских полков» князь Ярослав Ярославич «побеглъ» из города, а в Новгороде начались столкновения бояр и «менших людей». На примере новгородского восстания 1255 г. уже довольно явственно прослеживается, какие слои населения поддерживали претензии великого князя, а какие выступали против него. Летописец достаточно четко разграничивает позиции различных социальных групп во время восстания: «Целоваша святую Богородицю меншии, како стати всемъ, любо животъ, любо смерть за правду новгородьскую, за свою отчину», и, наоборот, «бысть въ вятшихъ светъ золъ, како побети меншии, а князя въвести по своей воли…». Столкновение этих групп проявляется и в ходе восстания. Представитель «вятших» Михалко при приближении полков великого князя перебежал к нему со своей дружиной («побежа Михалко из города к святому Георгию, како быто ему своимь полкомь уразити нашю сторону и измясти люди»). Об этом «уведавше черный люди, погнаша по немъ, и хотеша на дворъ его»[368]. Новгородский летописец отмечает союз в этих событиях новгородского боярства, «вятших людей», с великим князем, называя «вятших» клятвопреступниками, изменниками новгородскому делу. «Черные люди» говорят в ответ на требования великого князя выдать посадника Онанья: «князь нашь тако сдумалъ с нашими крестопреступници»[369]. Таким образом, уже в новгородском восстании 1255 г. намечается классовое размежевание: «вятшие люди», новгородское боярство, поддерживали великого князя, а «черные люди», новгородские низы, были готовы умереть «за правду Новгородьскую, за свою отчину». Великому князю не сразу удалось подавить выступление новгородских «черных людей». Летописец сообщает, что «стоя всь полк по 3 дни за свою правду», и только после обещания Александра Ярославича — «вам гнев отдам», новгородцы впустили его в город. После подавления восстания влияние великого князя в Новгороде усилилось. Посадник Онанья, выступавший вместе с «черными людми» против великого князя, «лишися посадничьства» и Александр Ярославич «даша посадничьство Михалку Степановичи)», своему стороннику. Ко времени великого княжения Александра Ярославича относится такое крупнейшее политическое мероприятие, как проведение татарской переписи русских земель. Проведению татарской переписи в Северо-Восточной Руси предшествовала оживленная дипломатическая подготовка. В 1256 г. к новому правителю Золотой Орды Улавчею великим князем были посланы «дары», которые повез старейший из ростовских князей — Борис Василькович. Зимой 1257 г. «поехаша в Татары» наиболее влиятельные русские князья: великий князь Александр Ярославич, Борис Василькович Ростовский и вернувшийся на суздальский «стол» Андрей Ярославич. Видимо, во время этой поездки и был решен вопрос о проведении в Северо-Восточной Руси татарской переписи. Татарская перепись 1257–1259 гг. явилась важной вехой в оформлении монголо-татарского владычества над феодальными русскими княжествами, в известной степени завершая процесс установления ига. До переписи власть ордынских ханов над Северо-Восточной Русью не приобрела каких-то определенных форм. Сначала усобица между сыновьями Ярослава Всеволодовича за владимирский стол значительно ослабила великокняжескую власть, на которую стремились опереться татары в организации властвования. Затем в конце 40-х — начале 50-х годов складывается союз между Даниилом Галицким и Андреем Владимирским, направленный против татарского владычества. Наконец, после разгрома антитатарской группировки, в первые годы великого княжения Александра Ярославича, великокняжеская администрация была недостаточно сильна, чтобы преодолеть сопротивление установлению ига со стороны отдельных феодальных центров. Центрально-монгольская администрация начала проведение общей, генеральной переписи всех покоренных монголами стран в начале 50-х годов. Эта перепись проводилась чиновниками, присылавшимися из Монголии, и имела целью создать единую податную систему на всей территории Монгольской империи. В 1252 г. была проведена монгольская перепись в Китае, в 1254 г. — в Армении. Для переписи русских земель еще в 1253 г. был послан из Центральной Монголии Бецик-Берке[370], но сопротивление русского народа не позволило тогда провести «число». Это было сделано только тогда, когда была разгромлена антитатарская группировка северо-восточных русских князей во главе с великим князем Андреем Ярославичем, покорена Южная Русь и усилившаяся великокняжеская власть могла обеспечить проведение переписи и безопасность переписчиков и сборщиков дани. События татарской переписи особенно ярко показывают отношение к иноземному игу различных классов русского общества: перепись проходила при прямом содействии русских феодалов и активном сопротивлении народных масс. Суздальский летописец сообщает о татарской переписи 1257 г. очень кратко: «Приехаша численици, исщетоша всю землю Суждальскую и Рязаньскую и Мюромьскую и ставиша десятники и сотники и тысячники и темники, и идоша в Ворду, толико не чтоша игуменовъ, черньцовъ, поповъ, крилошанъ, кто зрить на св. Богородицю и на владыку»[371]. В условиях значительной самостоятельности русских княжеств по отношению к Орде и отсутствия на их территории татарских войск участие княжеской администрации в проведении переписи представляется неизбежным. Отсутствие в летописях записей о каких-либо выступлениях против ордынских «численицев» в Суздальской земле в известной степени подтверждает это предположение[372]. Если в отношении суздальских, муромских и рязанских земель можно только предполагать активное содействие княжеской власти татарским «численицам», то относительно Новгорода, где великокняжеская администрация была слабее, участие великого князя в проведении татарской переписи подтверждается прямыми свидетельствами источников. Летописный рассказ Новгородской I летописи о событиях 1257–1259 гг. в Новгороде — яркий обличительный документ, показывающий прямое сотрудничество великого князя и новгородского боярства с иноземными завоевателями и упорное сопротивление народных масс установлению ига. Известия о татарской переписи вызвали взрыв возмущения в Новгороде. Новгородский летописец сообщает под 1257 г.: «Приде весть изъ Руси зла, яко хотятъ Татарове тамгы и десятины на Новегороде; и сметошася люди чересъ все лето». Выступление новгородцев было направлено непосредственно против великокняжеской администрации: посадник Михалка, ставленник великого князя, был убит («на зиму убиша Михалка посадника новгородци»). Восставшим, видимо, сочувствовал и сын великого князя Василий Ярославич, который при приближении владимирских полков бежал в Псков. С самого начала событий прослеживается прямое участие в переписи великого князя Александра Ярославича и других северо-восточных князей. Когда в Новгород «приехаша послы татарьскыи съ Олександром», великий князь жестоко расправился с недовольными. Он «выгна сына своего изъ Пльскова и посла в Низ», а «дружину его казни, овому носа урезаша, а иному очи выимаша, кто Василья на зло повелъ»[373]. По свидетельству Никоновской летописи, в Новгород вместе с татарами для «счисления» приехала целая «экспедиция» низовских князей: «Приехаша численици изъ Татаръ въ Володимерь, и поехаша численицы Ардинскиа, и князь велики Александръ Ярославичь Владимерский, и Андрей Ярославичь Суздалский, и князь Борисъ Василковичь Ростовский счести Новгородцкиа земли»[374]. Очень интересные данные об участии русских князей в татарской переписи приводит В. Н. Татищев: «Приехаша численицы ис Татар в Володимер и поехаша численицы ординскии в Новград, и князь великий посла от себя мужи для числения (курсив мой. — В. К.). Князь же Василий Александрович, послушав злых советник новгородцев, и безчествоваша численики. Они же з гневом великим, пришед к великому князю Александру», после чего Александр Ярославич «созва братию» и «поидоша сами с численики князь великий Александр Ярославич владимерский, и Андрей Ярославич суздальский, и князь Борис Василькович ростовский счести Новогородские земли». По прибытии в Новгород великий князь жестокими казнями новгородцев «численников татарских укроти и умири»[375]. Однако несмотря на расправу с недовольными и прямое содействие великокняжеской администрации, провести в 1257 г. перепись в Новгороде не удалось. Новгородский летописец замечает по этому поводу, что «почаша просити послы десятины, тамгы, и не яшася новгородьци по то, даша дары цесареви и отпустиша я с миромь»[376]. Видимо, великий князь не располагал еще достаточными силами, чтобы принудить новгородцев к переписи. Только через год новгородцы дали согласие на проведение переписи. Новгородская I летопись Старшего извода сообщает под 1259 г., что в город «приеха Михаиле Пинещиничь из Низу со лживымъ посольствомь, река тако: «аже не иметеся по число, то уже полкы на Низовьской земли», и яшася новгородци по число»[377]. В исторической литературе высказывалось предположение, что в данном случае речь шла о «татарских полках», собиравшихся для похода на Новгород. Однако никаких оснований считать «полкы на Низовьской земли» татарскими нет. Летописцы очень тщательно фиксируют участие татар в усобицах и, конечно, сосредоточение татарских полков в «низовских землях» для наступления на Новгород не могло остаться ими незамеченным; между тем никаких намеков на присутствие в это время татарских отрядов на Руси в летописях нет. Более вероятным представляется, что великий князь сосредоточил для похода на непокорный Новгород русские «низовские» полки (владимирские, ростовские, суздальские), и новгородцы согласились на проведение переписи под угрозой великокняжеского войска. Немедленно после согласия новгородцев на «число» в Новгород снова поехали татарские послы «Беркаи и Касачикъ… и инехъ много». Татарских послов опять сопровождал великий князь Александр Ярославич. Татары при проведении переписи допускали всяческие насилия и незаконные поборы («много зла учиниша, беруче туску оканьным Татаромъ»), и опять «бысть мятежь великъ в Новегороде». Великий князь Александр Ярославич выступил в поддержку татарских послов: «Нача оканьныи боятися смерти, рече Олександру: «дай намъ сторожи, ать не избьють нас». И повеле князь стережи их сыну посадничю и всемъ детемъ боярьскымъ по ночемъ»[378]. Как и во время прошлых новгородских «мятежей», против великого князя и приехавших с ним татар активно выступили «черные люди». «Чернь не хотеша дати числа, — сообщает летописец, — но реша: умремъ честно за святую Софью и за домы ангельскыя». Новгородское боярство, «вятшие люди», наоборот, открыто поддержали великого князя («вятпши велятся яти меншимъ по числу»). Противоречия между «менпшми» и «вятшими» достигли, вероятно, большой остроты, так как новгородский летописец неоднократно подчеркивает при описании событий 1259 г., что в Новгороде «бысть мятежь великъ», «тогда издвоишася люди», «створигпа супоръ»[379]. О борьбе народных масс и боярства в Новгороде во время переписи сообщают и другие летописи. Воскресенская летопись прямо указывает, что «болшии веляху меншимъ ятися по число, а они не хотеху». О том же пишет Вологодско-Пермская летопись: «Раздвоишася людие, хто доброй, тот за Святую Софею, а хто не хощеть. И перемогоша бояре чернь, и яшася под число, творяху бо себя бояре легко, а меншим зло»[380]. При активной поддержке новгородского боярства великому князю удалось сломить сопротивление «черни» Новгорода, «и бысть заутра, съеха князь с Городища и оканьнии Татарове с нимъ…, и почаша ездити оканьнии по улицамъ пищюче домы христьяньскыя, и отъехаша оканьнии, взямше число»[381]. Таким образом, в событиях переписи 1257–1259 гг. в Новгороде наблюдается картина тесного сотрудничества великокняжеской администрации и лично великого князя Александра Ярославича с татарскими «послами» и «численцами». Не случайно К. Маркс в «Хронологических выписках» после записи о покорении монголами Южной Руси отмечает «Александр Невский сам взялся за дело, чтобы ввести новое обложение также и в своей земле»[382]. Княжеские феодальные дружины были силой, на которую опирались немногочисленные татарские «численцы» при проведении переписи русских земель. Княжескую политику сотрудничества с татарами активно поддержало боярство, стремившееся переложить на плечи народа все тяготы иноземного ига («творяху бо себе бояре легко, а меньшим зло»). Светским феодалам в проведении переписи помогало русское духовенство. Освобожденные ордынскими ханами от всяких повинностей и даней, русские церковники заняли примирительную позицию по отношению к переписи. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что летописные известия о «числе» (в значительной степени отражавшие позицию церковников) вполне лояльны по отношению к татарам и нигде не квалифицировали перепись как «зло хрестьяном». Только народные массы выступили против переписи, усиливавшей иго, но их выступления были подавлены татарскими и русскими феодалами. Однако борьба народных масс Северо-Восточной Руси против установления монголо-татарского ига не прошла бесследно. Именно активное сопротивление народных масс явилось основной причиной того, что русские княжества пользовались по отношению к Орде гораздо большей самостоятельностью, чем другие покоренные татарами страны. В Новгороде, где борьба народных масс против иноземного ига была наиболее упорной, с самого начала не было ни татарских баскаков, ни «бесермен», и новгородцы сами собирали дань для отсылки в Орду[383]. Именно сопротивление народных масс привело к тому, что в Северо-Восточной Руси не сложилось монголо-татарской администрации, которая могла бы непосредственно осуществлять над русским народом иноземную власть. Утвердившийся в исторической литературе тезис о существовании в Северо-Восточной Руси «военно-политической баскаческой организации» монгольских феодалов с развитой сетью вооруженных «баскаческих отрядов» вызывает в связи с этим сомнения.2
Вопрос о «баскаческой организации» в Северо-Восточной Руси является составной частью большой проблемы о характере монголо-татарского ига. В оценке взаимоотношений русских княжеств с Ордой в исторической литературе имеется определенное противоречие: с одной стороны, указывается, что Русь не была простым «улусом» Орды и не входила непосредственно в ее состав, «русские феодальные княжества стали в вассальные отношения к хану»[384]; с другой стороны, признается существование в Северо-Восточной Руси какой-то «военно-политической баскаческой организации», целой сети «баскаческих отрядов», которыми руководила «монгольская военно-феодальная аристократия». Тезис о существовании в Северо-Восточной Руси «военно-политической баскаческой организации» монгольских феодалов, принятый советской историографией[385], был выдвинут в 1940 г. А. Н. Насоновым в его исследовании по истории татарской политики на Руси[386]. Создание в Северо-Восточной Руси «баскаческой организации» А. Н. Насонов выводит прежде всего из известного летописного известия о переписи 1257 г., когда «приехаша численици, исщетоша всю землю Суждальскую и Рязаньскую и Мюромьскую и ставиша десятники и сотники и тысячники и темники»[387]. В этих «десятниках», «сотниках», «тысячниках» и «темниках» А. Н. Насонов видел «лиц командного состава» из «собственно татар и монголов», которые вместе с численниками пришли на Русь. Такое толкование летописного текста о переписи 1257 г. представляется очень спорным. Во-первых, ни Лаврентьевская летопись (на которую ссылается А. Н. Насонов), ни другие списки не дают никаких указаний на то, что «десятники», «сотники», «тысячники» и «темники» пришли вместе с численниками, т. е. могли быть из «собственно татар и монголов». Во-вторых, нет никаких оснований считать этих лиц «командным составом» каких-то военных формирований. Более вероятным представляется, что назначение «десятников», «сотников» и т. д. связано с проходившей переписью; именно так рассматривает этот вопрос М. Н. Тихомиров: «Была создана организация взимания податей по десяткам, сотням, тысячам и тьмам (десяткам тысяч)»[388]. Точка зрения М. Н. Тихомирова представляется более обоснованной, так как в источниках имеются указания на «тьму» монгольского времени как на определенную податную единицу. В письме крымского хана Менгли-Гирея к «Жигмонту Литовскому»[389] упоминаются со ссылкой на «старые пожалования» «Черниговская тьма со всимп выходы и даньми», «Курская тьма з выходы и даньми», «Сараева тьма» в качестве податных единиц. На основании летописного текста о «десятниках», «сотниках», «тысячниках» и «темниках» А. Н. Насонов утверждает, что «с уходом численников на Руси были сформированы (набраны) особые отряды, частью местного населения, с пришлым командным составом, которые поступали в распоряжение баскаков»[390]. «Прямые следы пребывания на Руси таких отрядов (составленных из туземного населения)» А. Н. Насонов видит в известном «летописном рассказе о баскаке Ахмате». Между тем анализ летописных известий об «ахматовых слободах» не дает никаких оснований для подобного вывода. «Ахматовы слободы» по летописным известиям представляются не местами стоянки вооруженных «баскаческих отрядов», а торгово-ремесленными поселениями, куда сбегалось население под защиту баскака. Никоновская летопись прямо отмечает, что «быша тамо торгы и мастеры всякиа, и быша те велики две слободы якоже грады великиа». В «двух бесерменах», которые вместе с тремя десятками «Руси» ехали из одной слободы в другую и были перебиты Липецким князем Святославом[391], тоже трудно увидеть «баскаческий отряд» и «монгольских военачальников». Более того, сами «Ахматовы слободы» были созданы незаконно и, видимо, в нарушение обычных норм отношений баскаков и местных князей. Князь Олег Рыльский «иде въ Орду о томъ с жалобою ко царю Телебузе…, царь же Телебуга, давъ приставы князю Олгу, река: «что будетъ вашихъ людей въ слободахъ техъ, те люди выведите во свою область, а слободы те разгонита»[392], — более чем странное отношение хана к «баскаческому отряду»! Последний довод, который выдвигает А. Н. Насонов в качестве доказательства существования на Руси «военно-политической баскаческой организации» и «баскаческих отрядов», заключается в том, что «в пределах Европейской России мы встречаем целый ряд поселений с названиями: Баскаки, Баскаково, Баскачи и т. п.», и «может быть, происхождение части этих названий связано с местопребыванием или деятельностью баскаческих отрядов или баскаков»[393]. На наш взгляд, существование на территории Северо-Восточной Руси населенных пунктов с названиями Баскаки, Баскаково, Баскачи и т. п. не дает оснований считать их местом стоянки «баскаческих отрядов». Гораздо более вероятным представляется предположение, что появление этих названий связано с землевладением монгольских феодалов на Руси, факты которого отмечались в исторической литературе[394]. Баскаки, постоянно проживавшие в русских городах, могли получать от князей определенные земельные пожалования. А. Юшковым опубликована любопытная жалованная грамота рязанского князя Олега Ингваровича «Ивану Шаину» на земли по реке Прони (1257 г.): «бысть он посажен от Батыя на Чернигове владетелем, и аз, князь велики, ведая его, Ивана Шаина, породы ханска и воина добра, велел есте ему отвести поле по реке Прони»[395]. Этот документ, по нашему мнению, может пролить свет на причины появления многих «Баскаковок». В другом документе — докончании великого князя Дмитрия Ивановича с великим князем рязанским Олегом Ивановичем (1382 г.) — прямо говорится о землях «на рязанской стороне», которыми «баскаки ведали»[396]. О землевладении «ордынских вельмож» в ростовских землях имеются сведения в «Повести о св. Петре, царевиче Ордынском»[397]. Появление большого количества «баскаковок» в ярославских и ростовских землях связано с тем, что ярославские и ростовские князья были постоянными «служебниками» хана и, видимо, больше привлекали в свои земли «ордынских вельмож». Таким образом, аргументы А. Н. Насонова в лучшем случае допускают двойственное толкование и не обосновывают в достаточной степени тезис о существовании в Северо-Восточной Руси «военно-политической баскаческой организации» монгольских феодалов. Русские летописи, неоднократно упоминавшие о баскаках, ничего не говорят о существовании каких-либо «баскаческих отрядов». Даже в летописных рассказах об антитатарских городских восстаниях второй половины XIII — начала XIV в. нет упоминаний ни о баскаках, ни об их военных отрядах. Это неслучайно: если в обычное время «баскаческие отряды» и не отмечались летописцами, то во время антитатарских выступлений отряды баскаков (если бы они существовали) не могли, конечно, остаться в стороне от событий. Восстание 1262 г., самое крупное антитатарское выступление в городах Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в., было направлено не против баскаков (которые даже не упоминаются летописцами в связи с этими событиями), а против «бесермен» — откупщиков ордынской дани. Никаких серьезных столкновений с татарами во время этого восстания не было. Летописи сообщают, что бесермен просто «выгнаша из городовъ»; убиты были только наиболее жестокие из них (например, известный Зосима в Ярославле). Такое развитие событий наводит на мысль, что никаких вооруженных «баскаческих отрядов», способных если не «держать в повиновении Русь» (А. Н. Насонов), то во всяком случае оказать сопротивление восставшим, в Северо-Восточной Руси не было. Следующее антитатарское выступление в Ростове в 1289 г. тоже никак не связано с существованием баскаков и «баскаческих отрядов». Летописец сообщает, что «седе Дмитрии Борисович Ростове, тогда же бе много Татаръ в Ростове, и изгнаша их вечьем, и ограбиша их»[398]. Летописец рисует картину, типичную для того времени: князь пришел из Орды на княжение с отрядом татар; насилия татар привели к вечевому выступлению и изгнанию их из города (даже не «избиша»). Такой же характер имело восстание в Ростове в 1320 г.: оно тоже было связано с грабежами и насилиями татар, прибывших в город вместе с ростовским князем. В 1315 г. «прииде из Орды князь Михаиле Ярославичь, а с нимъ послове Таитемерь, Махрожа, Инды. Они же быша в Ростове и много зла створиша». В 1316 г. «приде изо Орды княз Василеи Ростовъскыи, а с нимъ послы Сабанчи и Казанчии». В 1318 г. «приеха Конча в Ростовъ и много зла створи и церковь святыя Богородица пограби, и вси церкви и монастыреве и села и люди плениша»[399]. Наконец, в 1320 г., когда снова «быша зли Татарове в Ростове», «собравшеся людие, изгониша их из града»[400], — опять, видимо, без большого боя. Нет указаний на участие баскаков и баскаческих отрядов и в восстании 1327 г. в Твери. Причины тверского восстания 1327 г. мало отличались от причин неоднократных восстаний в Ростове: в 1325 г. в Тверь «приде изъ Орды князь Александръ Михайловичу а съ нимъ Татарове должници; и много тяготы бысть земли Тверской отъ Татаръ», а в 1327 г. «прииде изъ Орды посолъ силенъ на Тверь, именемь Шелканъ, со множествомъ Татаръ»; против насилий прибывших с Шелканом татар и поднялось восстание[401]. Антитатарские выступления 1289, 1320 и 1327 гг. объединяют общие черты: они были направлены против ордынских «послов» и их отрядов, прибывавших из Орды (обычно с местными князьями), и проходили без всякого участия баскаков. Как нам представляется, это объясняется тем, что никакой «военно-политической организации» монгольских феодалов, с широкой сетью «баскаческих отрядов», способных «держать в повиновении Русь», на территории Северо-Восточной Руси не было. Русские князья обладали по отношению к ордынскому хану известной автономией, исключавшей существование на Руси татарской администрации. «Татарские ханы угнетали издалека», — писал К. Маркс[402]. Какие же функции выполняли баскаки в северо-восточных русских княжествах во второй половине XIII — начале XIV в.? Источники дают возможность в какой-то степени ответить на этот вопрос. Плано Карпини, который специально останавливался на организации татарского господства над землями, где сохранялись местные князья, писал: «Башафов, или наместников своих, они (татары) ставят в земле тех, кому позволяют вернуться; как вождям, так и другим подобает повиноваться их мановению, и если люди какого-либо города или земли не делают того, что они захотят, то эти башафы возражают им, что они неверны татарам, и таким образом разрушают их город или землю, а людей, которые в ней находятся, убивают при помощи сильного отряда татар, которые приходят без ведома жителей и внезапно обрушиваются на них»[403]. Арабский автор первой половины XIV в. Эломари также сообщает что по отношению к ордынскому хану русские, ясы и черкесы выступают «как подданные его, хотя у них и есть свои цари. Если они обращались к нему с повиновением, подарками и приношениями, то он оставлял их в покое; в противном случае делал на них грабительские набеги и стеснял их осадами»[404]. Система господства Золотой Орды над русскими княжествами была основана, таким образом, не на существовании какой-то «военно-политической организации», а на угрозе карательных походов за любое проявление непокорности. Баскаки выступают не в качестве «наместников», обеспечивавших подчинение местного населения ордынской власти при помощи собственных вооруженных отрядов, а как представители хана, которые только контролировали деятельность русских князей и доносили хану о случаях неповиновения. По доносам баскаков хан или направлял татарское войско для карательного похода, или вызывал непокорного князя на суд в Орду. Именно на эту сторону деятельности баскаков обращал внимание Б. Д. Греков. По его мнению, русские князья были поставлены «под контроль ханской власти», и «контроль этот осуществляли баскаки»[405]. В роли «доносчика», посылавшего «клеветы» в Орду, представляют баскака русские летописцы. Никоновская летопись сообщает под 1270 г., что «оклеветань бысть во Орде ко царю княгь велики Рязаньский Романъ Олговичь» и убит в Орде[406]. В. Н. Татищев (вероятно, на основании какого-то неизвестного нам списка) дополняет это скупое сообщение. Он пишет, что князь Роман Ольгович «оклеветан бысть во Орде к хану от баскака рязанского», причем в вину ему было поставлено: «Хулит вы, великого хана, и ругается вере твоей». Рязанский баскак не ограничился доносом, но сам приехал в Орду и всячески интриговал против Романа Ольговича («баскак наусти многи от князей татарских»), пока рязанский князь не был убит по приказу хана[407]. О другом случае доноса баскаков в Орду сообщает Н. М. Карамзин. По его данным, князя Михаила Тверского призвали в 1318 г. в Орду и «велели ему отвечать на письменные доносы многих баскаков, что он не платит всей определенной дани»[408]. Косвенным подтверждением этого сообщения является запись летописца о том, что после убийства в Орде Михаила Тверского с его сыном, князем Александром Михайловичем, прибыли в Тверь «татарские должници»[409]. Споры между баскаками и местными князьями разбирались ордынским ханом; если баскаки могли посылать «клеветы» в Орду, то и русские князья имели право жаловаться хану на незаконные, с их точки зрения, действия баскаков. Князь Олег Рыльский в 1285 г., упрекая «сродника своего князя Святослава Липовечского» за самовольные действия по отношению к баскаку Ахмату, говорил: «Мочно было намъ Божиею помощью Ахмата баскака предъ царемъ потягати»[410]. Очень важно, говоря о функциях баскаков, выделить следующее обстоятельство: баскаки «держали в повиновении» не «Русь» (для этого в их руках не было вооруженной силы), а князей, принуждая их к покорности угрозой потери княжения и неминуемой расправы в Орде. Подчинение народных масс, сбор дани, безопасность «послов» и самих баскаков обеспечивались местной княжеской администрацией[411]. Являясь посредниками между монголо-татарскими завоевателями и русским народом, великие князья владимирские непосредственно осуществляли подчинение народных масс ордынским ханам[412]. Сильный великий князь Александр Ярославич успешно справлялся с этой задачей: в период его княжения татары не предпринимали новых походов против Северо-Восточной Руси: не было в летописях записей и о каком-либо вмешательстве хана в русские дела. В связи с этим правомерно поставить вопрос о наличии определенного сотрудничества русских и татарских феодалов во второй половине XIII в., на которое опирались завоеватели для подавления сопротивления народных масс.3
Вопрос о сотрудничестве татарских и русских феодалов в первые десятилетия ига уже ставился в исторической литературе. А. Е. Пресняков в своем исследовании об образовании великорусского государства прямо указывает, что с начала великого княжения Александра Ярославича видна «активная роль княжеской власти в удовлетворении татарских требований и постепенное вытеснение прямых агентов хана», причем владимирские князья поддерживали авторитет великокняжеской власти «не только личной энергией и личным влиянием, но и страхом татарской кары и прямой опорой в татарской силе»[413]. М. Н. Покровский считал возможным говорить о прямом союзе русских и татарских феодалов, направленном против народных масс. Он пишет: «Союз, уже наметившийся в Новгороде в 1259 году — «лучших людей» и князя с татарами против «черни» — должен был стать и, действительно, стал постоянным явлением»[414]. А. Н. Насонов писал впоследствии, что «этот вопрос, затронутый им (Покровским. — В. К.) мимоходом, заслуживает самого пристального внимания, так как связан с весьма важной стороной татарской политики на Руси». К сожалению, вопрос этот не получил достаточного освещения в исторической литературе. Даже в обстоятельной работе А. Н. Насонова по истории татарской политики на Руси проблема сотрудничества русских князей с татарскими феодалами сводится почти исключительно к предательству ростовских князей, превратившихся в простых «служебников» хана[415]. Только Б. Д. Греков достаточно определенно указал (да и то мимоходом) на политику сотрудничества с татарами русских духовных и светских феодалов[416]. В большинстве более поздних работ, связанных с периодом монголо-татарского ига, вопрос о союзе русских и татарских феодалов или вообще не ставился, или сводился к сотрудничеству с завоевателями отдельных князей. В. И. Ленин пишет, характеризуя отличие гражданских войн от войн международных, что «войны международные всегда кончались сделками между имущими классами»[417]. Это произошло и после нашествия Батыя в Северо-Восточной Руси. Русские феодалы быстро договорились с ордынскими ханами и, признав верховную власть хана, сохранили свои «столы» и власть над угнетенными классами. Союз с феодалами завоеванных стран был обычным явлением в политической практике монголо-татар. Так было, например, в завоеванном монголами Закавказье, где великий монгольский хан возвратил грузинскому князю Авагу его владения, чтобы «посредством его стараться подчинить строптивых, что и получилось впоследствии»[418]. В Северо-Восточной Руси, где не было татарской администрации и постоянных татарских отрядов, подчинение народных масс ордынским ханам и сбор татарской дани вообще невозможно было осуществить без прямого содействия местной княжеской администрации. Политике сотрудничества с монголо-татарскими завоевателями, которую проводила значительная часть русских феодалов, народные массы противопоставили непримиримое отношение к насильникам. Несмотря на страшные последствия «Батыева погрома» и политику собственных феодалов, которые пошли на сговор с ордынскими ханами, русский народ продолжал борьбу против иноземного ига. Эта борьба только намеками отразилась в летописи: то в форме записей о новгородских «мятежах», то в гордых словах выступившего против татар великого князя Андрея Яро-славича («лутчи ми есть бежати в чюжую землю, неже дружитися и служити Татаромъ»), то в летописныхрассказах о вечевых выступлениях против «бесермен». Это понятно. В бурных событиях первых лет монголо-татарского владычества особенно ярко проявляется особенность русских церковных и княжеских летописцев: «Замалчивание, или, по крайней мере, смягчение фактов, тягостных или противоречащих тенденции книжника-летописателя»[419]. Непримиримое отношение народных масс к татарскому владычеству ярко проявилось в поэзии периода ига, поэзии героической и глубоко патриотической. «Народ противостоял монголо-татарскому игу не только на полях сражений, — пишет исследователь историко-песенного фольклора Б. Н. Путилов. — Он противостоял ему во всей своей жизни — общественной, домашней, внутренней. Духовная и нравственная жизнь народа заключала в себе решительное и последовательное отрицание ига»[420]. Многие исторические песни времени монгольского ига звучат как прямой призыв к борьбе с татарскими насильниками:III. Ослабление великокняжеской власти и татарские походы последней четверти XIII в.
1
В 1263 г. по дороге из Орды умер великий князь Александр Ярославич. После короткой усобицы между его младшими братьями на владимирском столе утвердился (с согласия хана) князь Ярослав Ярославич. Новый великий князь продолжал политику своего предшественника: при нем незаметно никаких изменений в отношениях северо-восточных княжеств с Ордой. Продолжались столкновения великого князя с Новгородом, один за другим следовали новгородские «мятежи». К великому княжению Ярослава Ярославича относятся первые известия о непосредственном участии татар в русских делах и прямой поддержке ими великого князя. В 1269 г. в походе низовских князей на немцев принимал участие «баскак великыи володимиръскыи, именемъ Амраганъ»[423]. Следующее выступление татар в поддержку великого князя относится к 1270 г. В этом году, по свидетельству Новгородской I летописи, снова «бысть мятежъ в Новегороде; начата изгонити князя Ярослава из Новагорода, и созвониша вече». Сторонники великого князя бежали («тысячкой Ратиборъ и Гаврила Кыяниновицъ, а инии приятели его»), а новгородцы «взяша домы их на грабление и хоромы разнесоша»[424]. Великому князю, несмотря на обещание целовать крест «по всей воли» новгородцев, пришлось уйти из города «по неволе». Ярослав Ярославич «нача полкы копити» и даже «послалъ къ цесарю татарьскому Ратибора, помоци прося на Новогород». Как далее сообщает летопись, ордынский хан «отпустил рать на Новгород по Ратиборову лживому слову, рече бо Ратибор цесарю: «новгородци тебе не слушают, мы дани тобе прошале, а они нас выгнали, и иных побиле, а Ярослава беществовале»[425]. Примерно так же излагает обвинения, предъявленные великим князем новгородцам, Ермоловская летопись: «Новогородци мене не послушаютъ, выхода твоего не даютъ, а данники выгнали, а иныхъ погиби, и мене безчествовали»[426]. По версии новгородского летописца, татарскую рать удалось вернуть, доказав хану при помощи князя Василия Ярославича и новгородских послов, что «новгородци прави, а Ярославъ виноватъ». Однако важно не это: ордынский хан, судя по летописным известиям, открыто поддерживал притязания великого князя, о чем свидетельствует и прибытие к Ярославу двух татарских послов для утверждения его на новгородском столе. Договорная грамота 1270 г. между Ярославом Ярославичем и Новгородом скреплена татарскими послами. На обороте этой грамоты написано: «Се приехаша послы от Менгу-Темеря царя сажать Ярослава с грамотой Човчу и Банши»[427]. Против Новгорода великим князем была организована целая карательная экспедиция: на город пошли «Ярославъ съ всею силою своею и Дмитрии с переяславци и Глебъ с смолняны». Новгородцы оказали войску великого князя сильное сопротивление — «поставиша острогъ около города по обе стороны», «выидоша всь град въ оружьи от мала и до велика», и «то уведавъ, Ярославъ поиде… к Русе и селе в Русе». Новгородцев поддерживали в столкновении с великим князем соседние земли: «Совокупишася в Новъгород вся власть новгородчская, плесковици, и ладожане, и Корела, Ижера, и Вожане». Только после вмешательства митрополита, пославшего в Новгород грамоту с требованием «слушати бога и мене, крови не проливайте» и поручившегося за Ярослава, новгородцы «взяша миръ по всей воле новгородстеи и посадише Ярослава»[428]. Известную роль, конечно, сыграло и прибытие ордынских послов с грамотой хана «сажать Ярослава». Активное участие в новгородских событиях 1270 г. ордынского хана подчеркивает роль великого князя владимирского как посредника в проведении татарской политики на Руси. Если раньше великие князья подавляли выступления в Новгороде исключительно своими силами, то теперь в связи с ослаблением великокняжеской власти они старались привлечь татарские войска и открыто опирались на авторитет ордынского хана (прибытие ордынских послов «сажать Ярослава»). В дальнейшем в связи с продолжавшимся ослаблением великокняжеской власти непосредственное вмешательство татар в русские дела усиливалось. Великий князь Василий Ярославич (1272–1276 гг.), получивший владимирский стол после смерти Ярослава, уже открыто пользовался вооруженной помощью татар в борьбе с непокорным Новгородом. В 1273 г., когда снова произошел конфликт между великим князем и Новгородом, «князь велики Василеи Ярославичь, внукъ Всеволожъ съ великимъ баскаком Володимерскимъ Иаргаманомъ, и со княземъ Айдаромъ и съ многыми Татары царевыми воеваша Новгородцкиа власти, и возвратишася со многимъ полономъ въ Володимерь. Того же лета князь велики Тферский Святославъ Ярославичъ… иде съ Татары царевыми, и воеваша Новогородцкиа власти: Волокъ, Бежичи, Вологду». При прямой военной поддержке татар Василий Ярославич сел в Новгороде. Летописец так пишет о причинах сдачи новгородцев: «Смутишася Новгородцы, и бысть страхъ и трепетъ велий на нихъ глаголюще: «отъвсюду нам горе се князь велики Володи-мерский, а се князь велики Тферский, а се великий баскак царевъ съ Татары и вся Низовскаа земля на насъ»[429]. О причинах выступления новгородцев летописи ничего не сообщают. Можно предположить, что оно как-то связано с подготовкой новой татарской переписи. Именно под 1273 г. Новгородская IV летопись сообщает, что «бысть число второе из Орды от царя»[430]. Вторая татарская перепись была общерусской и проходила на тех же условиях, что и первая: «Бысть на Руси и въ Новегороде число второе изо Орды от царя, изочтоша вся, точию кроме священниковъ, и иноковъ и всего церковного причта»[431]. По свидетельству В. Н. Татищева, вторая татарская перепись была вызвана несоответствием действительного количества населения составленным в 1257 г. спискам[432]. После смерти в 1276 г. великого князя Василия Ярославича наступает новый этап в отношениях Руси с Золотой Ордой. Если раньше ордынские ханы опирались в своей политике на Руси на великого князя владимирского, который своими вооруженными силами и авторитетом великого князя обеспечивал сбор дани, то теперь положение изменилось. Уже при великом князе Ярославе ослабление великокняжеской власти привело к тому, что татары должны были оказывать ему помощь в борьбе с оппозиционным Новгородом. При следующем великом князе, Василии Ярославиче, великокняжеская администрация оказалась вообще не в состояния без прямой военной помощи татар осуществлять подчинение всей Северо-Восточной Руси и обеспечить тем самым регулярное поступление дани. Этим, на наш взгляд, и было вызвано непосредственное участие татарских войск в походе на Новгород вместе с «низовскими полками» в 1273 г. Параллельно с ослаблением великокняжеской власти росла роль ростовских князей, прочно связанных с Ордой. Именно на них стали опираться завоеватели. Эта новая ориентация ордынских ханов начинает проявляться с 60-х годов и все явственнее прослеживается в связи с процессом ослабления великокняжеской власти. Постепенное сближение ростовских князей с Ордой и превращение их в простых «служебников» хана хорошо показано в исследовании А. Н. Насонова по истории татарской политики на Руси[433]. Окончательная переориентация ордынских ханов от поддержки великокняжеской власти к опоре преимущественно на ростовскую группировку князей относится к последней четверти XIII в.; с конца 70-х годов наблюдаются наиболее тесные связи ростовских князей с татарами, доходившие до прямого сотрудничества во многих внешнеполитических мероприятиях ордынского хана. В 1275 г. «ходиша Татарове и князи Русстии на Литву, и воевавше, возвратишася съ многимъ полономъ»[434]. В 1277 г. князья Борис Ростовский, Глеб Белозерский, Федор Ярославский и Андрей Городецкий «со царемъ Менгутемремъ поидоша въ войну на Ясы», причем летописец специально отмечает, что «царь же Менгутемерь добре почти князи Руские, и похвали ихъ велми». В 1278 г. Федор Ярославский и Михаил Ростовский принимали участие в подавлении антитатарского выступления в Дунайской Болгарии[435]. Совместный поход русских князей и татар на Литву повторился в 1279 г. Большое влияние на татарскую политику в отношении русских княжеств оказало появление второго военно-политического центра в Орде (имеется в виду возвышение Ногая). Ослабление великокняжеской власти, с одной стороны, и двоевластие в Орде, с другой, привело к тому, что система господства татар над Северо-Восточной Русью, основанная на подчинении народных масс при помощи сильной великокняжеской власти, оказалась подорванной. Великокняжеская власть в последней четверти XIII в. уже не могла обеспечить регулярное поступление дани, а усобицы в Орде открывали простор для различных политических комбинаций князей. Играя на противоречиях между ханом Золотой Орды и Ногаем, отдельные князья добивались значительной самостоятельности по отношению к татарам. Ростовские же князья, на которых старались опираться в Орде, были недостаточно сильны, чтобы без военной помощи хана подчинить татарской власти все северо-восточные русские земли. Только непосредственное вмешательство татарских вооруженных сил могло в изменившихся условиях поддерживать иго над Северо-Восточной Русью. Именно этим вызваны, очевидно, непрерывные походы татар на Северо-Восточную Русь в последней четверти XIII в. и активное участие «ордынских царевичей» в усобицах князей. Монголо-татары поддерживали теперь свое господство над Русью вооруженной силой, новыми опустошительными походами. Не останавливаясь на событиях междоусобной борьбы за владимирский стол между сыновьями Александра Ярославича (достаточно подробно освещенных в литературе), попробуем оценить место и роль татарских походов последней четверти XIII в. в истории монголо-татарского нашествия на Русь.2
Многие исследователи монголо-татарское нашествие на Русь в XIII в. сводят в основном к походу Батыя. Походы второй половины XIII в. представляются как эпизодические набеги, которые (несмотря на значительные опустошения) не могли изменить основного процесса этого периода — постепенного восстановления разрушенных нашествием Батыя производительных сил. Такая точка зрения, на наш взгляд, не совсем правильна. Монголо-татарское нашествие на Русь в XIII в. нельзя сводить к единичному акту (каким был поход Батыя). Многочисленные свидетельства источников о непрекращающихся татарских ратях дают основание утверждать, что наступление монголо-татар на Северо-Восточную Русь вовсе не ограничивалось походом Батыя: татарские вторжения продолжались и во второй половине XIII в., особенно участившись с 70-х годов. Эти вторжения опустошали все новые и новые районы Северо-Восточной Руси, нарушали процесс восстановления производительных сил, вызывали массовые миграции населения. Только взяв в сумме и нашествие Батыя, и более поздние татарские походы, можно представить поистине огромный урон, нанесенный русским землям монголо-татарскими завоевателями и правильно понять происходившие в Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. процессы. Первый после нашествия Батыя крупный татарский поход на Северо-Восточную Русь произошел в 1252 г.; речь идет о так называемой «Неврюевой рати», зафиксированной всеми русскими летописями. Разорению подверглись Суздальские земли (особенно местности по реке Клязьме) и Переяславское княжество. Города от «Неврюевой рати» пострадали сравнительно мало (кроме Переяславля, разрушенного татарами, и, может быть, Суздаля), но сельские местности были сильно опустошены: «Татарове же россунушася по земли… и людии бещисла поведоша до конь и скота, и много зла створше»[436]. После «Неврюевой рати» наступило более чем двадцатилетнее затишье. Великие князья владимирские в этот период всячески старались подчинить народные массы татарской власти без непосредственного вооруженного вмешательства ордынских ханов. Определенную роль сыграло и то обстоятельство, что силы Золотой Орды были отвлечены покорением южнорусских княжеств (в 50-х годах), походами против Литвы и затяжной войной с иранскими Хулагидами (60-е годы XIII в.). Положение изменилось с середины 70-х годов. Значительно ослабленная великокняжеская власть уже не могла без прямой военной помощи татар осуществлять подавление антитатарских выступлений народных масс и оппозиционных феодальных центров. Вся последняя четверть XIII в. заполнена непрерывными опустошительными татарскими походами в Северо-Восточную Русь для подтверждения ига. В 1273 г. татарское войско из Орды («царевы татары») вместе с «низовскими князьями» дважды «воеваша Новогородцкия власти». Опустошению подверглись области, не затронутые нашествием Батыя (Бежичи, Вологда). В 1275 г. татарская рать, возвращаясь после похода на Литву, погромила земли на южной окраине («около Курска»). Летописец сообщает, что «Татарове велико зло и велику пакость и досаду сътвориша христианомъ, по волостемъ, по селамъ дворы грабище, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, и облупивше нагого пустять»[437]. Через три года татары подвергли опустошению земли Рязанского княжества. Никоновская летопись сообщает под 1278 г.: «Того же лета приходиша Татарове на Рязань, и много зла сътворшпа, и отъидоша въ свояси». В 1281–1282 гг., в связи с усобицей между сыновьями Александра Ярославича, татары дважды опустошили почти всю территорию Северо-Восточной Руси. В 1281 г. большая «рать» Кавгадыя и Алчедая разорила северо-восточные русские княжества: «Татарове разсыпашася по всей земле… и опустошиша вся». Татарскими отрядами были разрушены города Муром и Переяславль, разграблены окрестности Владимира, Суздаля, Ростова, Юрьева, Переяславля, Твери, Торжка. Татарские авангарды, преследовавшие отступавшего великого князя Дмитрия Александровича, появлялись даже «близь Новагорода». В следующем 1282 г. татары повторили нашествие. Князь Андрей Александрович Городецкий опять привел на великого князя «рать многу, Тураитемиря и Алына и многих Татар»[438]. Владимирские и переяславские земли были снова опустошены. Летописец сообщает, что ордынцы «пришедше, много зла створиша въ Суздалской земли, якоже и преже сотвориша въ мимошедшее лето». В 1283 г. татарской ратью, посланной Ногаем, были опустошены земли Воргольского, Рыльского и Липецкого княжеств; города Курск и Воргол были взяты и ограблены татарами»[439]. В 1284 г. великий князь Дмитрий Александрович «с татары» (видимо, от Ногая) предпринял поход на Новгород. Он пришел «ратию къ Новугороду, и съ Татары и съ всею Низовьскою землею, и много зла учиниша, и волости пожгоша»[440]. В 1285 г. татары опять приняли активное участие в усобице: князь Андрей Александрович «приведе царевича изъ Орды, и много зла сотвори християномъ». По свидетельству Никоновской летописи, во время этого похода сильно пострадали сельские местности («бывшимъ же Татаромъ въ розгонехъ семо и тамо»). В 1288 г. татарскими отрядами были опустошены земли Рязанского княжества, Муром и Мордва. Летописец сообщает, что «князь Елортай Ординский, Темиревъ сынъ, приходи ратью на Рязань, и воева Рязанъ, Муром, Мордву, и много зла сътвориша»[441]. Татарские походы 70—80-х годов, повторявшиеся почти ежегодно, не только производили значительные опустошения, но и создавали в Северо-Восточной Руси атмосферу постоянной военной опасности и тревоги, вносили беспорядок в экономическую и политическую жизнь русских княжеств. Самым опустошительным ордынским вторжением после нашествия Батыя была так называемая «Дюденева рать» 1293 г. Летописцы сопоставляют ее по разрушительным последствиям с «Батыевым погромом». Так, в «Летописи Авраамки» записано рядом: «В лето 6745 Батый пленилъ Рускую землю… В лето 6801 Дюдень приходилъ на Русь и плени градов 14 в пожьже»[442]. Записи о том, что Дюдень разрушил такое же количество городов, как и Батый (14), подчеркивают сопоставимость в глазах летописцев этих двух походов. Летописи рисуют картину страшного опустошения Северо-Восточной Руси в 1298 г. Татарские отряды прошли от Мурома до Волока-Ламского, «города пожьже», «села и волости и монастыри повоеваша». Летописцы сообщают о разрушении Дюденем 14 городов, среди которых называют Муром, Владимир, Суздаль, Юрьев, Переяславль, Коломну, Москву, Можайск, Волок, Дмитров, Угличе-поле. Татары не тронули Ростова и Ярославля, столиц союзных с ними князей. Выстояла и сильно укрепленная Тверь, в которую собралось население из соседних княжеств. Остальные города Владимиро-Суздальской Руси лежали в развалинах; «всю землю пустую сотвориша», — отмечает под 1293 г. Воскресенская летопись; «разбегошася розно люди черные и все волости Переяславскыя… и тако заметеся вся земля Суздальская», — прибавляет Симеоновская летопись. Множество жителей было уведено татарами «в полон»; не спаслись даже те, кто прятался в лесах — татары «людей из лесов изведоша». По своим разрушительным последствиям «Дюденева рать» была немногим меньше, чем нашествие Батыя. Почти все области, разоренные Батыем, в 1293 г. снова подверглись татарскому погрому. В том же 1293 г. другое татарское войско напало на Тверь, выстоявшую во время «Дюденевой рати». Никоновская летопись сообщает под 1293 г.: «Того же лета царевичь Татарский именемъ Тахтамиръ приеде изъ Орды на Тферь, и многу тягость учини людемъ»[443]. Татары снова прошли по владимирским и переяславским землям, жителей «овехъ посече, а овехъ въ полонъ поведе». Еще один татарский отряд в 1293 г. подходил к Ярославлю, где против местного князя, отличавшегося своими особенно тесными связями с ордынским ханом, произошло восстание[444]. Еще об одной татарской «рати» сообщает под 1297 г. Симеоновская летопись: «В лето 6805 бысть рать Татарская, прииде Олекса Неврюи»[445]. Никаких подробностей этой «рати» летописец не приводит. Имеется только указание, что она была как-то связана с усобицей и съездом князей во Владимире. Таким образом, летописи рисуют картину непрерывных татарских «ратей» в течение всей последней четверти XIII в. За 20–25 лет татары 15 раз предпринимали значительные походы на Северо-Восточную Русь (в 1273 г. — два похода, в 1275, 1278, 1281, 1282, 1283, 1284, 1285, 1288, 1293 гг. — три похода, в 1297 г.). Из этих походов три (1281, 1282, 1293 гг.) имели характер настоящих нашествий, подвергавших разгрому значительную часть Северо-Восточной Руси[446]. Владимирские и суздальские земли опустошались татарами за это время пять раз (не считая грабежей при проходе татарских отрядов во время походов на другие княжества). Четыре раза громили татары «новгородские волости» (два раза в 1273, в 1281 и 1284 гг.), семь раз — княжества на южной окраине (Курск, Рязань, Муром), два раза — тверские земли. Сильно пострадали от многочисленных татарских походов второй половины XIII в. русские города Владимир, Суздаль, Юрьев, Переяславль, Коломна, Москва, Можайск, Дмитров, Тверь, Рязань, Курск, Муром, Торжок, Бежецк, Вологда. Целый ряд городов неоднократно подвергался нападению ордынцев. Так, после нашествия Батыя Переяславль-Залесский татары разрушали четыре раза (в 1252, 1281, 1282, 1293 гг.), Муром — три раза, Суздаль — три раза, Рязань — три раза, Владимир — по меньшей мере два раза (да еще трижды татары опустошали его окрестности). Если к этому прибавить набеги литовских феодалов и постоянные княжеские усобицы, усиленные вмешательством татар, то представляется картина постоянной военной опасности и тревоги. Татарские походы нарушали нормальную жизнь русских княжеств, разоряли города и сельские местности, препятствовали торговле. Население было терроризировано постоянной угрозой смерти или плена. В обстановке постоянных татарских «ратей», походов литовских феодалов и немцев русский народ не имел возможности восстанавливать разрушенные нашествием Батыя производительные силы. Наоборот, разрушения, произведенные «Батыевым погромом», были усилены последующими татарскими вторжениями. Только со второй четверти XIV в., когда на более или менее значительный срок прекратились непрерывные татарские «рати» и, по образному выражению летописца, «бысть тишина велика по всей Русской земле и пересташа татарове воевати землю Русскую», Северо-Восточная Русь могла заняться восстановлением производительных сил. Таким образом, процесс установления монголо-татарского ига над Северо-Восточной Русью не был «мирным» признанием русскими князьями зависимости от золотоордынских ханов, а проходил в условиях ожесточенной классовой борьбы и антитатарских выступлений отдельных феодальных центров. Установление ига проходило при активном сопротивлении народных масс и открытом содействии части духовных и светских феодалов, которые сравнительно легко шли на признание зависимости от золотоордынских ханов, не затрагивавшей их основные классовые интересы. В организации своего господства над Северо-Восточной Русью монголо-татары старались опираться на местных князей, в первую очередь на великих князей владимирских. Борьба народных масс против иноземных завоевателей во второй половине XIII в. имела не только антитатарский, но и антифеодальный характер. Значение этой борьбы исключительно велико, так как именно сопротивление народных масс обеспечило русским княжествам особое положение по отношению к Золотой Орде, исключавшее возможность появления на их территории монголо-татарской администрации. В Северо-Восточной Руси не сложилось военно-политической баскаческой организации монгольских феодалов с развитой сетью вооруженных баскаческих отрядов. Подчинение народных масс власти Золотой Орды и сбор дани осуществлялись местной княжеской администрацией, а баскаки, как представители ордынского хана, выполняли только контрольные функции. В последней четверти XIII в. в связи с ослаблением великокняжеской власти татары перешли к политике прямого военного давления на Русь, предпринимая для подтверждения ига многочисленные опустошительные походы. Монголо-татарское нашествие на Русь в XIII в. нельзя сводить к походу Батыя: это был длительный процесс и целая серия вторжений, продолжавшихся несколько десятилетий. Поэтому, изучая последствия монгольского нашествия на Русь, необходимо учитывать и последствия нашествия Батыя, и последствия более поздних татарских походов.Глава 4 Последствия монголо-татарского нашествия на Русь
Монголо-татарское нашествие на Русь, которое нанесло страшный удар русским феодальным княжествам и привело к установлению над страной тяжкого иноземного ига, оказало значительно воздействие на историю Руси. Монголо-татары не могли, конечно, нарушить дальнейшее развитие феодальных отношений, но новые условия, в которые были поставлены русские княжества монго-ло-татарским завоеванием, обусловили ряд особенностей этого процесса. К числу непосредственных последствий монголо-татарского нашествия, которые можно осветить на материалах второй половины XIII столетия (хронологические рамки, очерченные темой спецкурса), относятся: разрушение производительных сил страны «Батыевым погромом» и последующими ордынскими вторжениями; перемещение населения под воздействием ордынских «ратей»; разрыв внешнеполитических и торговых связей Руси с соседними странами в результате иноземного завоевания; упадок русской культуры после нашествия; влияние иноземного завоевания на экономическое и политическое развитие русских земель. Изучение истории Северо-Восточной Руси[447] в первые десятилетия после нашествия Батыя камня на камне не оставляет от утверждений некоторых зарубежных историков о якобы «положительном» воздействии монгольского завоевания на покоренные страны. Какой бы стороны жизни феодальной Руси мы ни коснулись, везде последствия нашествия были отрицательными, регрессивными.I. Опустошение русских земель монголо-татарскими завоеателями
Монголо-татарское нашествие XIII в. сопровождалось страшным опустошением русских земель, разрушением городов, массовой гибелью населения. Русские княжества лежали в развалинах, запустели целые области, население бежало от татарской опасности в леса, переселялось на безопасные окраины. Колоссальный урон, нанесенный монголо-татарами производительным силам феодальной Руси, начал восполняться только в следующем XIV в. По существу говоря, вопрос о разрушении производительных сил Руси монголо-татарами является вопросом об экономической основе исторических процессов, происходивших в русских княжествах во второй половине XIII в. В советской историографии дается правильная общая оценка тяжелых последствий «татарских погромов», освещается целый ряд вопросов, связанных с их влиянием на развитие русских земель. Хорошо разработан советскими историками вопрос о последствиях нашествия для русского города. Страшный удар, нанесенный завоевателями древнерусскому ремеслу, показан в капитальном исследовании Б. А. Рыбакова «Ремесло древней Руси» (1948). В работах М. Н. Тихомирова и А. М. Сахарова разбираются многие вопросы, связанные с влиянием монголо-татарского завоевания на средневековые русские города[448]. На основе богатого археологического материала советскими археологами воссозданы яркие картины героической обороны и гибели под ударами Батыя ряда русских городов (Рязани, Владимира, Киева, Чернигова, Вщижа, Колодяжина и многих других). Несколько хуже обстоит дело с изучением последствий нашествия для сельских местностей феодальной Руси. Даже в работах по истории земледелия и крестьянства, непосредственно связанных с рассматриваемым периодом (вторая половина XIII в.), о последствиях монголо-татарского нашествия для русской деревни высказываются только самые общие соображения[449]. Именно поэтому мы уделяем внимание преимущественно последствиям нашествия для сельских поселений Северо-Восточной Руси, а в отношении городов ограничиваемся обзором их состояния во второй половине XIII в. в основном на материалах уже имеющихся исследований. Последствия монголо-татарского нашествия на Русь рассматриваются не как результат только похода Батыя, а как следствие целой серии татарских вторжений, продолжавшихся несколько десятилетий (начиная с «Батыева погрома»). Такая постановка вопроса дает возможность полнее представить разрушительные последствия монголо-татарского завоевания, расширить круг источников, иллюстрирующих состояние русских княжеств после нашествия, а также облегчает использование археологических материалов.1
Монголо-татарское завоевание сопровождалось массовым разрушением русских городов. Везде, где проходили полчища Батыя, на месте цветущих городов оставались развалины, жители их погибали или уводились завоевателями в плен. «Множество мертвых лежаша, и град разорен, земля пуста, церкви позжены», «люди избшпа от старца до сущаго младенца», «все изобнажено и поругано бедною и нужною смертию», — такими словами характеризуют летописцы состояние русских городов после нашествия Батыя. Летописные свидетельства о страшном разгроме русских городов Батыем полностью подтверждаются археологическими данными. Советскими археологами воссозданы картины гибели ряда русских городов во время нашествия Батыя. Развалины жилищ, следы массовых пожарищ, трупы горожан, порубленных саблями или пронзенных татарскими стрелами, остатки имущества под рухнувшими постройками, многочисленные клады, так и не раскопанные погибшими владельцами, — такую картищг дают слои времени татарского погрома в Рязани, Владимире, Чернигове, Киеве, Колодяжине, Вщиже и других русских городах[450]. Не успели русские города оправиться от «Батыева погрома», как на них снова обрушились татарские «рати». В течение всей второй половины XIII в. летописцы сообщают, что татары «плениша град», «град и церкви пожгоша». «все пусто сотвориша и пограбиша», «испустошиша и города и волости». Татарскими походами во второй половине XIII в. снова подверглись разгрому Владимир, Суздаль, Юрьев, Переяславль, Коломна, Москва, Можайск, Дмитров, Волок, Рязань, Муром, Бежецк, Вологда. «Батыев погром» и татарские «рати» второй половины XIII в. привели к заметному упадку русского города. В целом ряде городов Северо-Восточной Руси этот упадок прослеживается археологически по обеднению слоев послемонгольского времени. Во Владимире раскопки Н. Н. Воронина в 1937–1938 гг. показали, что «культурный слой XIII–XIV вв. характеризуется значительным обеднением инвентаря, поделки из кости становятся грубее»[451]. Такая же картина отмечается Н. Н. Ворониным в Суздале, где наиболее мощным был слой XII–XIII вв., расположенный под слоем пожарища (датированного временем монгольского штурма), в Переяславле-Залесском, где слои XIV–XV вв. оказались «чрезвычайно бедными и кроме керамики ничего не содержали», в Ярославле[452] и других городах. Хорошо прослеживается упадок городского ремесла и культуры после «Батыева погрома» на примере древнего Мурома. Домонгольский период в жизни Мурома был временем наибольшего расцвета города, за которым последовала полоса запустения. На целом ряде вскрытых раскопками участков выше домонгольского слоя XI–XIII вв., ограниченного угольной прокладкой (следы татарского погрома), более поздние слои отсутствовали, а на других материалы домонгольского времени, безусловно, количественно преобладали: «монгольское завоевание привело к длительному упадку города вплоть до XV–XVI вв.»[453]. Подобная картина наблюдалась и при раскопках в городе Чернигове. На целом ряде участков города слой XII–XIII вв. со следами массового пожара в верхней своей части залегал на небольшой глубине, а непосредственно над ним размещались слои XVIII–XIX вв., что свидетельствовало о длительном запустении города после татарского погрома. По интересному наблюдению Б. А. Рыбакова, своих прежних домонгольских размеров Чернигов достиг только в XVIII в.[454]. Факт упадка русских городов после нашествия Батыя неоднократно отмечался в исторической литературе, однако причины этого упадка сводились обычно к последствию похода Батыя (разрушение городов и утрата ими ремесленного населения в результате массовых избиений и увода ремесленников в Орду). Между тем в упадке русских городов во второй половине XIII — первой половине XIV в. не меньшую роль сыграли разрушительные силы последующих татарских «ратей» и ухудшение общих условий развития русского города. Очень показательно, что города, переживавшие в рассматриваемый период упадок, располагались, как правило, в районах, постоянно подвергавшихся татарским набегам (Владимир, Суздаль, Муром, Переяславль-Залесский). Другая группа городов, тоже сильно разгромленных в свое время «Батыевым погромом», но сравнительно мало страдавших от последующих татарских походов, дает другую картину: признаки упадка здесь менее заметны (Дмитров, Углич, московские и тверские города). Раскопки П. Н. Третьякова в 1935 г. свидетельствуют о значительном оживлении городской жизни Углича и образовании в XIV в. около него «гигантских слобод», которые протянулись по правому берегу Волги на 9—10 км (культурные наслоения XIV–XV вв.)[455]. На территории бывшего Тверского княжества разведки Э. А. Рикмана в 1947 г. обнаружили быстрый рост посадов вокруг «провинциальных городков и крепостей XIII–XIV вв.» по Верхней Волге. Посады Ржева, Старицы, Белгорода, Зубцова, Опоки, Кашина, Кснятина, Микулина, Телятьева, Клина и ряда других «мелких рядовых тверских городов» в XIV–XV вв. «росли и развивались»[456]. Такая же картина наблюдается по некоторым мелким московским городам, например, Рузе, в которой Л. А. Голубева в 1948 г. проследила «интенсивную жизнь» в XIII–XIV вв.[457]. Нет следов упадка города после монголо-татарского нашествия в Звенигороде (раскопки Б. А. Рыбакова и А. В. Успенской). Тяжелые последствия для развития русских городов имело не только непосредственное разрушение их татарскими «ратями». Экономику городов подрывали постоянные опустошения сельских местностей, сельскохозяйственных округ городов. Именно это препятствовало восстановлению нарушенных нашествием Батыя экономических связей города с деревней, вызывало массовые перемещения сельского населения на более безопасные северные и западные окраины и усугубляло различия в условиях развития для городов, расположенных в районах постоянной татарской опасности (южные окраины, междуречье Клязьмы и Волги, Муромские земли), и городов на сравнительно безопасных западных и северных окраинах. Московские, тверские, ярославские города, сравнительно мало страдавшие от татарских ратей второй половины XIII в., получили возможность быстрее ликвидировать последствия «Батыева погрома», что явилось одной из причин усиления этих княжеств в XIV в. Вопрос о влиянии монголо-татарского завоевания на судьбы русского города в той или иной связи неоднократно ставился в советской историографии, что позволяет в общей оценке последствий нашествия для русских городов опереться на уже имеющиеся исследования. Как явствует из работ М. Н. Тихомирова, домонгольские города переживали до середины XIII в. период расцвета. Бурно развивалась городская культура, совершенствовались сложнейшие ремесла, складывались ремесленные объединения, велась борьба с феодалами за городские вольности. Русские домонгольские города стояли на пути превращения в города-коммуны. Монголо-татарское нашествие XIII г. насильственно прервало проходившие в них социально-экономические процессы. Именно татарский погром помешал русским городам развиться в такую могучую силу, в какую они превратились в Западной Европе, что имело крайне тяжелые последствия для развития страны в целом. Только в тех районах Руси, которых не коснулся «татарский погром», появились «вольные города» — Новгород, Псков, Полоцк[458]. Монголо-татарское нашествие нанесло страшный удар ремесленному производству — основе городской культуры. Разрушение городов сопровождалось массовым уводом ремесленников в ордынский плен; завоеватели захватывали и средства производства. Русское городское ремесло было уничтожено. Все сложные ремесла исчезли, возрождение их началось только спустя 150–200 лет. В инвентаре деревенских курганов XIII–XIV вв. совершенно отсутствуют шиферные пряслица, сердоликовые бусы, стеклянные браслеты и многие другие ремесленные изделия, обычные для до-монгольской Руси. Навсегда или надолго исчезло мастерство перегородчатой эмали, черни, зерни, полихромной поливной строительной керамики. Целое столетие после монгольского нашествия не возобновлялось каменное строительство в опустошенных завоевателями княжествах (в Новгороде — более половины столетия). Беднее стал общий вид русских городов, почти исчезли каменные постройки; то что строили — строили значительно хуже, чем в XII — первой половине XIII в. Очень тяжелые последствия для экономики городов имел разрыв в результате монголо-татарского завоевания зародившихся в XII–XIII вв. экономических связей города с деревней, разрушение организации массового производства на рынок. Города переживали период упадка. Б. А. Рыбаков пишет, характеризуя общие последствия «татарского погрома» для развития русских средневековых городов: «Русь была отброшена назад на несколько столетий, и в те века, когда цеховая промышленность запада переходила к эпохе первоначального накопления, русская ремесленная промышленность должна была вторично проходить часть того исторического пути, который был проделан до Батыя»[459]. Правда, предпосылки для возникновения и развития городов, порожденные самой общественно-экономической структурой феодального строя, не были разрушены монголо-татарским завоеванием, но условия развития русских городов резко изменились в худшую сторону. Городское ремесло было подорвано; рыночные связи города с деревней оказались нарушенными; монголо-татарское завоевание усилило отрыв русских городов от мировых торговых путей. Тяжелые выплаты в Орду, разнообразные «дани» и «запросы» подрывали еще не окрепшую после «Батыева погрома» экономику русского города. Темпы развития русских городов в силу этого оказались замедленными, и даже в первой половине XIV в. процесс восстановления городской экономики не был завершен[460]. Порожденная монголо-татарским нашествием XIII в. слабость русских городов, потенциальных центров борьбы за политическое объединение страны и будущих очагов буржуазного развития, имела крайне тяжелые последствия для дальнейшей истории Руси.2
Монголо-татарское нашествие XIII столетия нанесло страшный удар и производительным силам русской феодальной деревни. Летописцы при описании нашествия Батыя и последующих монголо-татарских вторжений постоянно упоминают об опустошениях и разрушении сел и деревень, о массовых избиениях и уводе в ордынский плен жителей, о грабежах татарских отрядов. Во время похода Батыя в 1237–1238 гг. было опустошено все междуречье Оки и Волги: «Несть места, ни вси, ни селъ тацех редко идеже не воеваша на Суждальской земли», «несть селъ целых»[461]. Позднее сельские местности Северо-Восточной Руси продолжали разорять многочисленные монголо-татарские походы второй половины XIII в. Необходимо отметить, что эти походы (за исключением «Дюденевой рати» 1293 г.) наносили ущерб прежде всего сельским местностям, так как города, за немногими исключениями, не подвергались разгрому и их население отсиживалось от «татарских ратей» за городскими стенами. Во время «Неврюевой рати» 1252 г. «Татарове же россунушася по земли… и людии безъ числа поведоша до конь и скота». В 1281 г. рати Ковгадыя и Алгидая «села Переясьлавская и Ростовьская пограбиша», «разсыпашася по всей земли…, около Владимеря, около Юрьева, около Переяславля все пусто сотвориша», «волости, села и погосты, монастыри пограбиша». Симеоновекая летопись специально подчеркивает, что монголо-татары «по селомъ скотъ и кони и жита пограбиша, высекающе двери у хоромовъ»[462]. Очень сильно пострадали сельские местности во время «Дюденевой рати» 1293 г., когда монголо-татарские отряды прошли от Мурома до Волока и «положиша всю землю пусту». Сельские местности Северо-Восточной Руси опустошались не только во время больших монголо-татарских вторжений, подвергавших разорению целые области. Большой ущерб крестьянскому хозяйству наносили грабежи и бесчинства, которыми сопровождались любые передвижения татарских отрядов (даже «союзных» с собственными князьями) по русской территории. Так, в 1275 г. монголо-татары, возвращаясь из совместного с русскими князьями похода на Литву, подвергли ограблению русские земли на южной окраине. В Симеоновской летописи дается яркое описание этих событий: «Татарове же велико зло и велику пакость и досаду сътвориша христианомъ, идуще на Литву, и пакы назадъ идуще от Литвы, того злее сьтвориша: по волостемъ, по селамъ дворы грабяще, кони и скоты и имение отъемлюще, и где кого стретили, и облупивше нагого пустятъ, а около Курска и кострове лнянии в рукахъ потерли и всюды и вси дворы, кто чего отбежалъ, то все пограбите погании»[463]. Крестьян грабили все: ордынские отряды, принимавшие участие в княжеских усобицах (что являлось своего рода «вознаграждением» за помощь), баскаки, охрана многочисленных «царевых послов» и «царевичей». Недаром в одной из правых грамот первой половины XV в. в числе причин, которые привели к запустению села близ проезжей дороги, указывается: «послы татарские тою же дорогою ходили»[464]. Экономику феодальной деревни подрывали не только постоянные разорения крестьянского хозяйства. Не менее тяжелой была утрата в результате «татарских погромов» части сельского населения. Татарские вторжения сопровождались массовыми избиениями и уводом «вполон» жителей. Летописи этого времени буквально пестрят упоминаниями о том, что монголо-татары «людей без числа поведоша», «со многим пленом отъидоша во Орду», «множьство бесчисленно христиан полониша, а иних оружьем иссекоша» и т. д. Даже леса не всегда были надежной защитой от насильников. Во время «Дюденевой рати» монголо-татары «люди из лесов изве-доша». Много людей погибало от морозов и болезней в лесах, где население спасалось от ордынских вторжений, а также от голодовок и эпидемий, неизбежных при возвращении в разоренные деревни. Именно тяжелыми последствиями монголо-татарских вторжений второй половины XIII в. объясняются следовавшие один за другим «глады» и «моры», на связь которых с нашествием правильно указывают К. Г. Васильев и А. Е. Сегал[465]. В результате многократных монголо-татарских вторжений и их последствий численность сельского населения в районах, подвергавшихся «татарским погромам», значительно сократилась. Забрасывались пашни, превращались в пустоши деревни. Епископ Серапион писал в 70-х годах XIII в., характеризуя тогдашнее состояние русских земель: «Кровь отец и братья нашея, аки воды многа землю напои…, множащася же братья и чады наша в плен ведены быша, села наши лядиною поростогпа»[466]. В известном житии Михаила Черниговского так описывается состояние княжества после «Батыева погрома»: «Села отъ того нечестиваго Батыева пленениа запустеша и ныне лесомъ зарастоша, точию знамениа имень имъ памятию отъ рода в родъ предпосылаются»[467]. Автор «Повести о граде Курске» дает картину полного запустения Курской земли, которая после нашествия Батыя «разорена сущу бывшу» и «от многих лет запустения великим лесом поростоша и многим зверем обиталище бывша»[468]. Примерно так же описывается состояние русских земель на южной окраине в повести о хождении Пименовом в Царьград (XIV в.): «Бысть же сие путное шествие печално и унынливо, бяще бо пустыня зело всюду, не бе видети тамо ничтоже, ни града, ни села… пусто же все и не населено, нигде бо видети человека, точно пустыня велия»[469]. Даже в середине XV в. источники неоднократно упоминали о селах и деревнях, которые «опустели от татар», «разошлись люди от татар» и т. д. Свидетельства письменных источников, достаточно красноречивые, но очень разрозненные и по своему характеру (жития, проповеди) допускавшие вполне объяснимые преувеличения и литературные штампы, дают только самое общее представление о последствиях монголо-татарского нашествия для сельских местностей Северо-Восточной Руси. Их существенно дополняют археологические материалы, однако при использовании этих материалов возникают значительные трудности. Различные районы Северо-Восточной Руси археологически обследованы очень неравномерно, что затрудняет систематизацию и делает невозможным применение статистического метода. Осложняет использование археологических данных и отсутствие точных датировок сельских поселений периода монголо-татарского нашествия. При раскопке городов обнаруживается большое количество разнообразного археологического материала, который в комплексе допускает возможность датировки, обычным же материалом раскопок поселений сельского типа являются фрагменты керамики, часто очень немногочисленные. Однако, несмотря на эти трудности, использование археологического материала для исследования данной проблемы может дать важные результаты. В археологической литературе довольно определенно выделяются домонгольские памятники XI–XIII вв. Конечно, известная часть их погибла в силу других причин (пожары, эпидемии, феодальные войны, на юге — набеги половцев), однако прекращение жизни на городищах и селищах до середины XIII в., как представляется, не было массовым, по крайней мере, для Северо-Восточной Руси, где XII — первая половина XIII в. были временем большого хозяйственного оживления: появлялись новые города, быстро росло население, значительных успехов достигло сельское хозяйство. Только монголо-татарское нашествие, сопровождавшееся опустошением обширных областей и гибелью населения, могло быть причиной массового запустения домонгольских поселений сельского типа. Далеко не все поселения, запустевшие в XIII в., погибли во время похода Батыя, но представляя монголо-татарское нашествие на Русь как целую серию вторжений, продолжавшихся и во второй половине столетия, можно с большой долей вероятности отнести прекращение жизни на многих домонгольских городищах и селищах к его последствиям. Это предположение тем более вероятно, что запустение ряда сельских поселений домонгольского времени археологи прямо связывают с последствиями нашествия. К таким поселениям относятся, например: Гочевское городище на Пеле, городище и селище у с. Пировы на Клязьме, городище у с. Новая слобода на Сейме, городище Вырь в Белопольи, селище у д. Лебедки, несколько домонгольских поселений под Угличем и другие (раскопки Б. А. Рыбакова, В. В. Седова, Д. Т. Березовца, М. В. Фехнер и др.). Археологический материал сельских поселений ХII-ХIII вв. уже подвергался определенной систематизации в литературе. Прежде всего следует отметить сборник «Очерки по истории русской деревни X–XIII вв.», вышедший в 1956 г. под редакцией Б. А. Рыбакова. В указателе сельских поселений и курганов X–XII вв., приложенном к сборнику, обобщается материал этого рода по всей территории Северо-Восточной Руси. Из 371 домонгольского поселения, упомянутого в указателе, 105 прекратили существование не позднее XIII в., 6 запустели в это время на два-три столетия и только 46 имели наряду с домонгольскими слоями археологический материал XIV–XV вв. (остальные поселения не датированы дли прекратили существование в более ранний период). Если исключить сельские поселения районов, в меньшей степени подвергавшихся «татарским погромам» (новгородские волости, Тверское княжество, ярославские и углицкие земли по Волге), то получается еще более показательная картина: 88 домонгольских поселений прекратили существование в XIII в. и только 9 продолжали существовать в XIV и более поздних веках[470]. Конечно, приведенные цифры ни в коем случае не являются абсолютными: многие домонгольские городища и селища исчезли под позднейшими поселениями, значительная часть их не датирована, а датировка остальных, возможно, нуждается в серьезных уточнениях, но основной факт — запустение домонгольских селищ на территории Северо-Восточной Руси в связи с монголо-татарским нашествием XIII в. — прослеживается, на наш взгляд, с достаточной определенностью. Это в значительной степени подтверждается и археологическими материалами по отдельным районам Северо-Восточной Руси. В пределах Рязанского княжества, довольно обстоятельно изученного археологически, многие домонгольские поселения прекратили существование не позднее XIII в. (особенно по реке Прони). Показательны результаты сплошного обследования центральных районов Смоленской земли В. В. Седовым. По его наблюдениям, и в этом районе поселения XI–XIII вв. наиболее многочисленны — их зарегистрировано 89. В XIV–XV вв. число поселений сократилось до 52, причем они по количеству дворов были почти вдвое меньше поселений домонгольского времени[471]. Систематический материал имеется по районам средней Волги. На участке Волги от Углича до реки Мологи при сплошном обследовании обнаружено 29 селищ периода раннего феодализма и только 8 поселений XIV–XVII вв. (имеются в виду только датированные памятники). В районе Углича все 16 древнерусских селищ, обследованных в 1955–1956 гг. М. В. Фехнер, погибли в XIII в., о чем свидетельствует полное отсутствие соответствующих находок. М. В. Фехнер связывает запустение этих поселений «с нашествием татар»[472]. Массовое прекращение жизни на домонгольских городищах в этот период (отсутствие археологических материалов XIV–XVII вв.) прослеживается также в бассейне верхней и средней Оки, на верхней Десне, по Сейму и Пслу. Ряд домонгольских памятников, прекративших существование после монголо-татарского нашествия, обнаружены на Клязьме и к северу от нее (в пределах Владимирского, Переяславского, Суздальского и Юрьевского княжеств). В целом, несмотря на фрагментарность и несистематический характер археологического материала, запустение сельских поселений в XIII в. в результате монголо-татарского нашествия прослеживается почти по всей территории Северо-Восточной Руси, причем размещение домонгольских городищ и селищ, запустевших в это время, в общем территориально совпадает с районами, которые известны по данным письменных источников как наиболее часто опустошавшиеся татарами. К числу таких районов относятся: владимирские земли по Клязьме, Рязанское княжество, земли по верхней Оке и Сейму, Переяславское княжество. В этих районах домонгольские городища и селища, запустевшие не позднее XIII в., численно преобладают. Несколько иная картина прослеживается по районам, которые известны как сравнительно безопасные от монголо-татарских вторжений второй половины XIII в.: Московскому княжеству (за исключением восточных и западных окраин), Тверскому и Ярославскому княжествам, землям по средней Десне (в районе Брянска и ниже) и некоторым другим. В этих районах наряду с городищами и селищами домонгольского времени имеется довольно много сельских поселений со слоями XIV–XV вв., что свидетельствует о сохранении на них жизни и даже о притоке населения из опустошаемых районов. В частности, для провинциальных городков Тверского княжества два столетия после «Батыева погрома» были временем значительного роста и развития. В Ярославском княжестве на участке Волги от Ярославля и выше селищ со слоями XIV–XV вв. зафиксировано почти вдвое больше, чем прекративших существование в XIII в., а на Шексне последние вообще отсутствуют. Значительное количество поселений со слоями XIV–XV вв. обнаружено на средней Десне в районе Брянска Любеча (раскопки Б. А. Рыбакова, Ф. М. Заверняева, В. П. Левенка). Сохранение жизни на ряде домонгольских городищ в этом районе неплохо иллюстрирует отмечавшийся в литературе факт перемещения центра политической жизни Черниговской земли на север, к Брянску[473]. Примерно такая же картина прослеживается и по Московскому княжеству. Следует, однако, отметить, что во всех этих районах последствия монголо-татарского нашествия были достаточно тяжелыми, о чем свидетельствует прекращение жизни на многих домонгольских городищах и селищах. О влиянии монголо-татарского нашествия на размеры и размещение сельских поселений можно судить лишь по немногочисленным археологическим данным, не позволяющим с достаточной определенностью выяснить тенденции изменения сельских поселений. Можно предположить, что селища уменьшались в размерах, переносились из-за постоянной «татарской опасности» с открытых берегов рек в леса, под защиту чащоб и болот. В. В. Седов отмечает, во всяком случае, что в XIV–XV вв. особо крупные селища исчезают, а количественно преобладают небольшие селища, которые по числу дворов были почти вдвое меньше, чем домонгольские[474]. На среднем Дону, т. е. в районе, постоянно подвергавшемся набегам из степи, в рассматриваемый период исчезают поселения на открытых местах, а селища небольших размеров (3–4 землянки) размещаются в лесах: селиться у больших рек и на открытых водоразделах люди избегали[475]. Можно предположить, что подобная тенденция (может быть, менее ярко выраженная) имела место и в других районах Северо-Восточной Руси. В совокупности свидетельства письменных источников и археологические материалы дают картину тяжелых последствий монголо-татарского нашествия XIII в. для сельских местностей Северо-Восточной Руси. Следует отметить, что аналогичная картина прослеживается и на территории Южной и Юго-Западной Руси, где также имело место массовое прекращение жизни на домонгольских городищах и селищах. Обобщенный археологический материал такого рода имеется по Северной Буковине, бассейну Роси и Россавы, району Киева, западным областям Украинской ССР и некоторым другим районам[476].3
Ущерб, наносимый народному хозяйству феодальной Руси монголо-татарскими завоевателями, не ограничивался опустошениями и грабежами во время многочисленных татарских «ратей». После установления ига огромные ценности уходили из русских земель в виде ордынских «даней» и «запросов», что подрывало и без того ослабленную нашествием экономику Руси. (Завоевателями была создана целая система ограбления покоренных народов, которая не давала им оправиться после разгрома и имела целью увековечить тяжкое иноземное иго. 14 видов ордынских «даней» и других «тягостен» опутывали русские земли. Центральное место в системе «ордынских тягостей» занимала «дань», известная по источникам под названием «царева дань», «дань десятинная», «выход» и просто ««десятина». Дань была постоянным налогом, собиравшимся в пользу ордынского хана с городского и сельского населения (по переписи от дани освобождалось только духовенство и «церковные люди»). Единицей обложения при сборе дани было хозяйство (в городах — дом, в сельских местностях — соха, плуг, деревня). О размерах дани источники не дают определенных сведений. В. Н. Татищев указывает, что «дань урочная со всея земли» собиралась великим князем Василием «по полугривне с сохи, а в сохе числища два мужи работнии», а сверх того «и дары многи, и выход особ»[477]. С. Соловьев приводит выдержку из письма Едигея к великому князю Василию Дмитриевичу, из которой явствует, что серебро в Орду отсылалось из следующего расчета «по рублю дань с двух сох»[478]. По свидетельству летописцев 1384 г. дань в Орду платили «съ всякие деревни по полтине»[479]. Правда, последнее свидетельство относится к XIV в., но его, как нам представляется, можно распространить и на более ранний период ига, так как новых переписей после «числа» 1273 г. не проводилось, и в XIV в. дань собиралась «по давним сверткам»[480]. Татарская «дань» в размере «по полугривне с сохи» или «со всякие деревни по полтине» тяжелым бременем ложилась на крестьянское хозяйство. Кроме «царевой дани», на крестьянское население в качестве постоянных «ордынских тягостей» ложились «поплужное», «ям» и «подводы». Имеются данные о замене некоторых из этих «тягостей» (например, «яма») определенными выплатами серебром. «Дань», «поплужное», «ям», «подводы» раскладывались на все крестьянские хозяйства одинаково, так как незначительные в тот период имущественные различия среди крестьян не могли практически учитываться сборщиками дани. Кроме этих сборов, практиковался ряд налогов с торговли и ремесленного производства: «тамга», «мыт» и др. Величину их определить невозможно, источники ничего по данному вопросу не сообщают[481]. Кроме постоянных налогов, монголо-татары прибегали к нерегулярным сборам. К их числу относятся прежде всего «запросы», т. е. единовременные требования хана о присылке крупных сумм сверх установленной дани на военные расходы, расходы по управлению и т. д. Эти «запросы» часто были очень значительными. Например, в Волжской Булгарии один из таких «запросов» привел к тому, что жители «были вынуждены продавать своих детей, нуждаясь в деньгах»[482]. Очень обременительными были различные «дары» и «почестья» — подарки, отсылаемые в Орду или подносимые на месте царевым послам, «царевичам», баскакам и т. д. («поминки», «поклонное», «выходное», «памятное», «становое», «выездное», «мимоезжее»). В пользу хана, его родственников, а также отдельных представителей монгольской феодальной аристократии собиралась особая «пошлина»: «царева пошлина, царицина, князей, рядцев, дороги, посла»[483]. Тяжелым бременем ложился на крестьянское хозяйство «корм», который вымогали татары при проезде через русские земли. Источники упоминают много видов этой повинности: «кормы наши и коней наши», «корм послов наших или цариц наших или наших детей» и т. д. К нерегулярным ордынским «тягостям» относилась также обязанность по повелению хана «рать сбирати, где восхочем воевати», и ханская «ловитва» (охота)[484]. Определить точно общую сумму татарских даней с русских княжеств не представляется возможным. Известные цифры «ордынского выхода», приводившиеся в духовных и договорных грамотах русских князей XIV–XV вв., распространяются только на определенную часть территории Северо-Восточной Руси (Московское княжество, Нижний Новгород, отдельные города Поволжья) и не дают общей суммы дани. Кроме того, они относятся исключительно к постоянной «царевой дани» и, может быть, к денежному выражению некоторых других тягостен (тамга, ям) и не учитывают выплаты в Орду нерегулярных сборов (различные «запросы», «дары», «поминки», «корм»). Однако и эти далеко не полные цифры «ордынского выхода» составляют огромные по тем временам суммы. По докончанию великого князя Дмитрия Ивановича с Владимиром Серпуховским (1389 г.) «ордынская тягость» Московского княжества выражается в сумме 5000 рублей, а по докончанию 1396 г. «в семь тысяч рублей». Духовная грамота Владимира Серпуховского (1401–1402 гг.) сообщает о «новгородском выходе» в 1500 рублей[485]. Кроме того, отдельно, помимо «московского выхода», платили дань в Орду рязанский, тверской и другие великие князья. Татарские дани обычно отправлялись в Орду в виде серебряных слитков — «саумов». Источники неоднократно упоминают также об отправке в Орду золота и серебра в гривнах и рублях[486]. В Орду из русских княжеств шло такое большое количество серебра, что у восточных авторов сложилось представление о Руси как о стране серебряных рудников. Арабский автор 30-х годов XIV в. даже писал, что в стране русских имелись «серебряные рудники и из страны их привозят саумы, т. е. серебряные слитки»[487]. Марко Поло также утверждал, что у русских «много серебряных руд, добывают они и много серебра»[488]. Постоянная утечка серебра и других драгоценных металлов в результате татарских погромов и систематического ограбления при помощи дани имела тяжкие последствия для экономики феодальной Руси. В Северо-Восточной Руси, особенно в «низовских землях», с середины XIII в. наблюдается своеобразный «серебряный голод». Отлив серебра привел к резкому уменьшению веса серебряной гривны: она уменьшилась вдвое, с 195 г до 97,5 г (разрубленная пополам гривна стала называться рублем). Показательно, что в Новгороде и Пскове, непосредственно не подвергавшихся татарскому погрому, сохранилась прежняя серебряная гривна весом 195 г. Нехватка серебра отрицательно сказывалась на развитии товарно-денежных отношений. Монголо-татарское нашествие XIII в. нанесло тяжелый удар культуре древней Руси. В огне татарских погромов погибли многие драгоценные памятники русской литературы и письменности. «Библиотеки», обычные для домонгольской Руси, стали редкостью. Летописцы, рассказывая о разгроме русских городов, горестно отмечают, что монголо-татары «книги одраша». Летописи, хронографы, поучения, жития, поэтические повести домонгольского времени дошли до нас в редких списках, к тому же сильно испорченных малограмотными переписчиками. Только в одном списке сохранился изумительный образец древнерусской литературы — «Слово о Полку Игореве», имевший, несомненно, широкое распространение в домонгольской Руси. Монголо-татарское нашествие привело к длительному упадку русского летописания, которое в домонгольское время достигло очень высокого уровня развития. Упадок летописания после «Батыева погрома» проявился в прекращении летописной работы во многих крупных культурных центрах феодальной Руси (в разоренной старой Рязани, в сожженном Батыем и подвергавшемся многочисленным татарским «ратям» Владимире, в Чернигове, Киеве). Работы по составлению общерусского летописного свода были перенесены в Ростов, мало пострадавший от нашествия. Именно в Ростове, по мнению М. Д. Приселкова, был составлен общерусский свод 1239 г.[489]. Упадок русского летописания проявился также в значительном обеднении содержания летописей. Летописные записи стали краткими, почти совершенно отсутствовали в них обобщения разнородных событий, утратилась живость изложения домонгольских летописцев. Лаконичные записи о поездках князей «в Орду», о татарских «ратях» и литовских «наездах», о церковных событиях и усобицах князей — вот, по существу, и все содержание летописей за вторую половину XIII в. Летописные своды этого времени являлись, как правило, простой компиляцией, механическим собранием предыдущих записей, не объединенных «политической волей» летописца. «Именно в этой безыдейности летописания, — отмечает Д. С. Лихачев, — сильнее всего сказалось тлетворное влияние чужеземного ига»[490]. Тлетворное влияние монголо-татарского ига, которое «оскорбляло и иссушало саму душу народа, ставшего его жертвой» (К. Маркс), проявилось и в переработке антитатарских памятников письменности, а также в стремлении церковных летописателей смягчить описание ужасов и жертв нашествия. Так было смягчено антитатарское «житие» Михаила Черниговского, к которому для оправдания убийства этого князя в Орде была добавлена запись об избиении им татарских послов[491]. Несомненно, смягченными являются записи северо-русских летописцев о гибели в Монголии великого князя Ярослава Всеволодовича: они весьма неопределенно отмечают, что князь Ярослав «преставися во иноплеменницех, ида от Кановичь», в то время как антитатарски настроенный южнорусский летописец прямо утверждает, что великого князя «зелиемь оумориша»[492]. Некоторые летописцы, отражая политику сотрудничества с татарами владимирских великих князей и протатарскую позицию церковников, дают искаженную картину «Батыева погрома», преуменьшают зверства монголов. Так, в Лаврентьевской летописи ничего не говорится о героической обороне Козельска, очень скупо, освещаются события обороны Киева и других южнорусских городов, совершенно ничего не сообщается о «льсти» и вероломстве монголо-татар, а в записях второй половины XIII в. по отношению к ордынским ханам выдерживается вполне лояльный тон. Владимирские летописцы с удовлетворением отмечают, что русских князей принимали в Орде «с честью» и отпускали «много почтиша». Однако, несмотря на страшный удар, нанесенный монголо-татарским нашествием, нить общерусского летописания ни разу не прерывалась. Из Владимира, разгромленного Батыем, работа по составлению общерусского свода была перенесена в Ростов, затем в Тверь, усилившуюся в начале XIV в., а в XV в. — в Москву. Возобновилось местное летописание в ряде других феодальных центров. В многочисленных списках расходились по русской земле лучшие произведения русской домонгольской литературы, и прежде всего «Повесть временных лет», которая напоминала русским людям о былой независимости. Призыв автора «Повести» к объединению Руси, к борьбе с кочевниками по-новому звучал в условиях ига, призывая народ к сопротивлению монголо-татарским завоевателям. Восстановление культурных ценностей было частью общей борьбы русского народа с ненавистным иноземным игом. Процесс восстановления культурных ценностей, разрушенных нашествием, по мнению М. Н. Тихомирова, «подспудно происходил во всех русских землях уже через 3–4 десятилетия после «Батыевой рати» 1237–1240 гг.». С 70-х годов началось восстановление письменной традиции. Церковный собор 1274 г. наряду с борьбой против нарушений церковных установлений положил начало работе по созданию церковно-юридических сборников — «Кормчей книги». В последней четверти XIII в. в Северо-Восточной Руси появился ряд новых «кормчих»: «Рязанская Кормчая» — 1284 г., «Софийская Кормчая» — 1278–1280 гг., вышедшее в конце XIII в. «Мерило Праведное» — своеобразное руководство для гражданских судов и т. д. Появление в последней четверти XIII в. ряда церковно-юридических сборников (кормчих) способствовало восстановлению юридических норм, расшатанных татарскими погромами, укрепляло государственный аппарат русских княжеств. М. Н. Тихомиров указывает еще на одну важную сторону работы по составлению «кормчих»: она была связана с общей борьбой русского народа против иноземного ига, противопоставляя юридические нормы русских церковно-юридических сборников татарской власти. Работа по составлению кормчих явилась началом «консолидации народных сил для отпора татарским захватчикам»[493].II. Монголо-татарские вторжения и перемещение населения северо-восточной Руси во второй половине X в.
Одним из последствий монголо-татарского нашествия XIII в. были значительные изменения в размещении населения Северо-Восточной Руси. Массовые переселения в поисках большей безопасности приводили к частичному запустению отдельных русских княжеств и перемещению центров политической жизни. В исторической литературе перемещение населения Северо-Восточной Руси рассматривалось в основном в связи с проблемой «возвышения Москвы» (С. М. Соловьев, В. О. Ключевский, М. К. Любавский, А. К. Пресняков и др.) или с так называемой «колонизацией Севера» (А. А. Кизеветтер, С. Ф. Платонов, А. А. Савич). Эти исследования опирались преимущественно на материалы XIV–XVII вв. и почти совершенно не рассматривали перемещения населения во второй половине XIII в., непосредственно после нашествия Батыя. По существу, перемещением населения в интересующий нас период обстоятельно занимался только А. Н. Насонов. Он писал, что массовое бегство населения из Владимирского княжества, с земель по Клязьме, началось немедленно после похода Батыя: после падения столицы княжества «оставшееся население Владимира бежало… на Север, за Волгу, на территорию Ростовского княжества» и в основной своей массе не возвратилось после отхода татар[494]. Начало второго этапа перемещения населения А. Н. Насонов относит к 60—70-м годам XIII в., когда «из Ростовского края от ордынских властей и под страхом разорения от татарских ратей, приходивших с юго-востока, население разбегалось и сбивалось на западные окраины Северо-Восточной Руси»[495]. На наш взгляд, эта схема нуждается в пересмотре. Прежде всего вызывает сомнение утверждение А. Н. Насонова о том, что массовое бегство населения из владимирских земель по Клязьме началось сразу же после нашествия Батыя. Конечно, страшный «Батыев погром», опустошивший большую часть Северо-Восточной Руси, не мог не вызвать известного перемещения населения. Слухи о приближении монголо-татарских полчищ собирали людей в города, под защиту крепких стон княжеских столиц, других — загоняли в непроходимые лесные чащобы. Часть населения бежала при приближении татар на север, за Волгу, где собирал полки великий князь Юрий Всеволодович. Гонец из Владимира, прискакавший в воинский стан на реке Сити, докладывал великому князю: «Владимир взят…, а избывшие люди к тебе идут»[496]. Однако значительная часть населения Северо-Восточной Руси пряталась в лесах, не успев уйти от стремительно наступавших татар, а остальные вернулись на старые места после отхода Батыя в половецкие степи. Нельзя не учитывать и того обстоятельства, что поход Батыя, несмотря на нанесенные им страшные опустошения, был кратковременным актом, после которого наступил длительный перерыв в татарских вторжениях. Под 1238 г. летописи содержат ряд записей о возвращении населения в разгромленную татарами Владимирскую землю, о восстановлении городов и новом заселении сел, о действиях нового великого князя Ярослава Всеволодовича по восстановлению хозяйства и управления. Лаврентьевская летопись оценивает начало великого княжения Ярослава Всеволодовича как время, когда русскую землю «избави Богъ рукою своею крепкою от безбожных Татаръ» и новый великий князь стремился навести порядок и восстановить светские и духовные законы («поча ряды рядити» и «судити людемъ»)[497]. Софийская I летопись отмечает, что «по первомъ взятии Батыеве великый князь Ярославъ Всеволодичь обнови землю Суздальскую… и множество людии собра». О возвращении населения во Владимирскую землю после похода Батыя сообщают и другие летописи. Воскресенская летопись подчеркивает, что Ярослав Всеволодович «поча грады, разоренные от Батыя, ставити по своим местам». Как период, когда во Владимирскую землю возвращалось население и там налаживалась нормальная жизнь, представляет начало великого княжения Ярослава Всеволодовича и летописец XVI в.: «Великому же князю Ярославу Всеволодичу, жи-вущу въ смятении людей своихъ, приходяще грады и села своя, и населяше ихъ жителми, и поновляше грады стенами, разоренныя отъ Батыя, и посаждаше въ нихъ жителей, и облехчеваше данмы и оброки жителемъ селскимъ и градскимъ, и утешаше люди своя»[498]. Население, возвратившееся во Владимирскую землю после похода Батыя, было настолько значительным, что уже в следующем 1239 г. Ярослав Ярославич мог собрать для похода против литовцев большие силы и «иде Смолиньску на Литву, и Литву победи». Возвращалось население и в разоренную Батыем Рязанскую землю. Рязанский князь Ингвар Ингоревич, вернувшийся после отхода Батыя в Рязань, «обнови землю Рязанскую, и церкви постави, и монастыри согради, и пришельцы утеши, и люди многы собра, и бысть радость крестьяном, их же избави Бог от безбожных татар»[499]. Свидетельства письменных источников о восстановлении Рязани и о возвращении в нее населения подтверждаются археологическими данными. А. Л. Монгайт указывает на «довольно интенсивную жизнь Старой Рязани после Батыева погрома»: разрушенные церкви были восстановлены после пожара 1237 г., на кладбище имелись более поздние погребения, ряд вепфй относился ко времени после монголо-татарского нашествия. Старая Рязань оставалась даже столицей княжества, которая лишь в XIV в. была перенесена в Переяславль-Рязанский, причем, по мнению А. Л. Монгайта, «причиной этого было не первоначальное разорение Рязани, от которого она успела уже оправиться, а последующие нападения татар ввиду близости Старой Рязани в степи»[500]. Восстановлению населения Владимирской земли после «Батыева погрома» способствовало то обстоятельство, что в течение ряда лет (по существу, до самой Неврюевой рати 1252 г.) монголо-татары не предпринимали крупных походов в Северо-Восточную Русь, а владимирские великие князья нашли определенные формы взаимоотношений с Ордой, гарантировавшие, казалось бы, от повторения «Батыева погрома». Этим объясняется тот небезынтересный факт, что после возвращения великого князя Ярослава Всеволодовича из Орды и утверждения его «в отца место» начинается переселение во владимирские земли из южных, опустошаемых непрерывными набегами татар и Литвы княжеств. К сожалению, этот процесс почти не нашел отражения в источниках. Только «Степенная книга» (возможно преувеличивая масштабы этого переселения) сообщает, что Ярослав Всеволодович, вернувшись из Орды, «множество людий собра», причем люди «сами прихожаху къ нему въ Суждьскую землю отъ славныя реки Днепра и от всех странъ Русския земьли: Галичане, Волыньстии, Кияне, Черниговьцы, Переяславцы и славнии Киряне, Торопьчане, Меняне, Мещижане, Смольняне, Полочане, Муромьцы, Рязаньцы… И тако множа хуся»[501]. Причиной массового перемещения населения из владимирских земель на север и на запад было не нашествие Батыя, а непрерывные татарские рати последней четверти XIII в., значение которых, на наш взгляд, недооценивается в исторической литературе (подробнее о татарских походах этого периода см. стр. 167–171). Эти походы, повторявшиеся почти ежегодно (с 1273 по 1297 гг. татары 15 раз предпринимали походы в Северо-Восточную Русь), нарушали нормальную жизнь северо-восточных русских княжеств, терроризировали население и в конечном итоге привели к бегству населения из областей, которые чаще всего подвергались татарским погромам (владимирские земли по Клязьме, Переяславское и Рязанское княжества, Муромские земли по Оке). Перемещение населения Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. под влиянием монголо-татарского нашествия — очень сложный и противоречивый процесс. Направление и интенсивность миграционных потоков зависели от многих факторов: от направления татарских походов, княжеских коалиций в междоусобных войнах, внешнеполитической ориентации отдельных князей, внутреннего положения княжеств и степени их запустения в результате татарских погромов, наличия проторенных речных и торговых путей и т. д. В 80—90-е годы XIII столетия в Северо-Восточной Руси существовали две политические группировки князей, боровшихся за великокняжеский «стол». В одну группировку, пользовавшуюся поддержкой Волжской Орды, входили князья Андрей Александрович Городецкий, Федор Ростиславич Ярославский, Константин Ростовский. В другую, ориентировавшуюся на темника Ногая, — великий князь Дмитрий Александрович Переяславский, Михаил Ярославич Тверской, Даниил Александрович Московский. Наличие двух враждующих княжеских коалиций оказывало большое влияние на направление миграционных потоков: население бежало из областей, опустошавшихся татарскими походами, в земли союзных с Ордой княжеств.Основные направления перемещения населения Северо-Восточной Руси в последней четверти XIII в.: 1. Переяславское княжество, владимирские земли по Клязьме и нижней Оке, откуда наблюдалось массовое бегство населения в последней четверти XIII в. 2. Направление основных миграционных потоков. 3. Города, в которых с конца XIII в. наблюдается увеличение населения. 4. Направления новгородской колонизации.
Летописцы сообщают о массовом бегстве населения в последней четверти XIII в. из Переяславского княжества, превратившегося в постоянный объект татарских походов[502]. По свидетельству Симеоновской летописи, во время «Дюденевой рати» 1293 г. монголо-татары, подступившие к Переяславлю, нашли город пустым, «понеже людей несть, выбегли ис Переяславля». Перед татарской ратью «разбегошася разно люди черныя и все волости Переяславьскыя…, и тако замятися вся земля Суждалская»[503]. Из Переяславской земли население бежало на западные окраины, в Тверское и Московское княжества. Это объясняется, во-первых, тем, что московские и тверские князья были союзниками Дмитрия Переяславского в войне с Андреем Городецким и поддерживавшими его татарами, и переяславцы бежали в земли союзных князей, и, во-вторых, тем обстоятельством, что татарские рати появлялись в переяславских землях с юго-востока, и наиболее естественным направлением бегства жителей было северо-западное — на сравнительно безопасные западные окраины. О бегстве населения во время татарских «ратей» к Твери имеются прямые указания источников. Воскресенская летопись, описывая подготовку Твери к обороне во время ««Дюденевой рати», отмечает «многолюдство» в городе, «бе бо множество людий збеглося во Твери изо иныхъ княженей передъ ратью»[504]. Факт массового перемещения населения в конце XIII в. на западные окраины, в Московские и Тверские земли, неоднократно отмечался в исторической литературе (особенно в работах, связанных с проблемой «возвышения Москвы»). М. К. Любавский в своем исследовании о заселении и объединении центра указывает на значительное увеличение населения в этих районах и доказывает это положение целым рядом косвенных данных: появлением в XIV–XV вв. на землях Московского и Тверского княжеств большого количества новых слобод; возникновением новых монастырей на основе увеличившегося крестьянского населения (34 монастыря в Московском княжестве, 21 — в Тверском); упоминанием в актах XIV–XV вв. сел с названием «Рязанци», «Ростовци» и т. д.[505]. Другое направление массового перемещения населения — северное — тоже в известной степени связано с существованием княжеских группировок. Из владимирских земель по Клязьме население бежало на север, к Ростову и Ярославлю. Ростовские и ярославские князья были постоянными союзниками претендента на великокняжеский стол Андрея Городецкого, который пользовался поддержкой татар, и их княжества находились в известной безопасности от татарских набегов. Около Ростова татары появлялись во второй половине XIII в. только один раз (в 1281 г.) и отошли, не взяв города. В 1293 г. во время «Дюденевой рати», разрушившей большинство городов Северо-Восточной Руси, татарские отряды вообще не подходили к Ростову. Ярославское княжество тоже ни разу не подвергалось татарскому погрому; правда, в 1293 г. татарский отряд с «царевым послом» подходил к городу, но в качестве сопровождения непризнанного ярославцами князя Федора Ростиславовича. Естественно, что сюда, в сравнительно безопасный район Поволжья, бежало население из опустошаемых татарскими походами земель по Клязьме. Часть беглецов из владимирских земель оседала на правобережье Верхней Волги, а остальные уходили дальше на Север, в заволжские леса[506]. Движение населения из Ярославского и Ростовского княжеств на север неплохо прослеживается по фактам монастырской колонизации и своеобразному «почкованию» в этом направлении удельных княжеств. На северных границах Ярославского, Ростовского, Костромского княжеств с конца XIII в. (по подсчетам М. К. Любавского) появилось 27 новых монастырей. На реке Шексне, по которой, вероятно, шел основной миграционный поток в районе Белоозера, зафиксировано появление 13 новых монастырей. На другом пути массового переселения, в направлении Вологды — Кубенского озера, возникло более 20 монастырей (в основном на самом Кубенском озере и реках его системы)[507]. В этих же направлениях происходило «почкование» удельных княжеств. По подсчетам того же М. К. Любавского, Ярославское княжество в направлении на север выделило 7 уделов (Моложский, Прозоровский, Новленский, Заозерско-Кубенский, Курбский, Шехонской и Ухорский); Белозерское княжество — тоже 7 уделов (Шелешпанский, Кемско-Сугорский, Карголомский, Ухтомский, Андожский, Вадбольский, Белосельский)[508]. К сожалению, трудно сказать, насколько далеко к концу XIII в. зашел на север в этом направлении переселенческий поток. Фактический материал, на который опирается историческая литература в освещении процесса колонизации русского Севера, относится преимущественно к более позднему времени (XIV–XVII вв.); археологически этот вопрос почти не разработан. Только по Белоозеру имеется кое-какой археологический материал, дающий возможность предположить появление здесь на рубеже XIII–XIV вв. переселенцев из южных районов. Раскопки археологической экспедиции ИИМК АН СССР в 1957 г. в Белоозере обнаружили на территории городского квартала XI–XIII вв. ««сооружение производственного характера» (предположительно — коптильня). Л. А. Голубева, опубликовавшая результаты экспедиции, пишет, что «по своим конструктивным особенностям, — стены из вертикально поставленных бревен, большая глинобитная печь, — постройка уникальна в ряду белозерских строений и чужда традициям северорусского домостроительства». Этот тип постройки Л. В. Голубева связывает с более южными районами — Суздалем или Старой Рязанью и датирует «концом XIII — началом XIV вв.»[509]. Наблюдения Л. А. Голубевой интересны в том отношении, что позволяют примерно датировать появление переселенцев из южных районов в Белоозере: в конце XIII в. переселенцы из Суздаля или старой Рязани уже строились в далеком северном городе и заводили хозяйство. Другим направлением перемещения населения из ростовских и ярославских земель было северо-восточное — к Великому Устюгу. В исследованиях, опиравшихся в основном на факты монастырской колонизации, это направление прослеживалось плохо[510]. Только привлечение археологического материала дает возможность в какой-то степени уточнить пути русских переселенцев. По материалам русских курганов XIII в., обобщенным П. Н. Терентьевым, в костромском Левобережье русское население окончательно закрепилось в середине XII в. К середине XIII в. русское население продвинулось до Галича-Мерьского, который упоминается летописями в 1238 г. в списке городов, взятых Батыем. Окрестности Галича-Мерьского были наиболее восточным пунктом, где известны русские курганы XIII в. (раскопки Апухтина). В конце XIII — начале XIV в. курганы с русским материалом продвинулись дальше на северо-восток. Русские могильники XIII–XIV вв. были зафиксированы у г. Тотьмы на Сухоне. Важно отметить, что этот переселенческий поток, как показывает анализ П. Н. Третьяковым инвентаря русских курганов, во второй половине XIII–XIV вв. шел уже не из Новгорода, а из «района Ярославль — Ростов — Суздаль»[511]. Значительно увеличивается с конца XIII в. значение Великого Устюга. Его все чаще упоминают летописцы. В 1290 г. в Устюге была освящена епископом Тараспем «церковь святыа Богородица», одна из немногих в то время новых церквей. Об увеличившемся значении края свидетельствует и появление во второй половине XIV в. специального епископа для Перми и Устюга[512]. Русские поселения в конце XIII–XIV вв. проникают и дальше на северо-восток, на Вычегду и Верхнюю Мезень. На Вычегде отмечаются находки русских вещей, особенно керамики, формы которой в это время имеют характерный волнистый орнамент. О том, что в районе Вычегды рано обосновалось русское население, свидетельствует и то, что «область распространения характерных для Прикамья кладов восточного серебра, странным образом обходя бассейн Вычегды, простирается в Зауралье»[513]. Продвижениерусского населения от Устюга в первую очередь на северо-восток, на Вычегду и Верхнюю Мезень, объясняется тем, что путь к верховьям Камы был закрыт для русских переселенцев: в бассейне Верхней Камы в это время преобладало булгарское влияние[514]. В южном направлении от Устюга довольно успешное продвижение русских переселенцев наблюдается только в районе Вятки. Путь от Устюга к Вятке был хорошо известен русским летописцам — по нему неоднократно проходили ушкуйники для набегов на Среднее Поволжье. В конце XIII — начале XIV в., в связи с усилившейся владимиро-суздальской колонизацией, на Вятку от Устюга начинают проникать переселенцы из «низбвских земель». Состояние источников не дает возможности проследить процесс заселения Вятки. Археологический материал, в какой-то степени иллюстрирующий процесс увеличения русского населения в этом районе, имеется по городищам Вятки-Хлынова. Экспедиция ИА АН СССР, проводившая в 1959 г. раскопки в г. Кирове, установила, что «русское население появилось в бассейне Вятки на рубеже XII–XIII вв.». На месте Вятки было в то время «древнее поселение сельского типа». С середины — конца XIII в. Л. П. Русаковский, проводивший раскопки, считает возможным говорить уже о городе, причем отмечает «мощные культурные слои, датируемые концом XIII–XVIII вв.». В это же время (середина — конец XIII в.) получил укрепления и «неукрепленный поселок» у городища[515]. Итак, материалы раскопок свидетельствуют о значительном увеличении русского населения в бассейне Вятки с конца XIII в.[516]. Источники дают возможность выявить еще один район заволжской колонизации во второй половине XIII в. — бассейн рек Унжи и Ветлуги. Сюда, вероятно, бежало от татарских «ратей» население Нижней Оки и Клязьмы. Перейдя Волгу, беглецы по реке Унже уходили в заволжские леса. О. Н. Бадер, обследовавший городища Унжи и Ветлуги, предполагает, что «Унженский край заселялся русскими уже в XIII веке», свидетельством чего, по его мнению, является русская керамика Унженского городища[517]. Можно предположить, что это был стихийный процесс бегства от татарских набегов, который проходил помимо княжеской администрации: русское заселение Унжи не носило характера завоевания. По наблюдениям О. Н. Бадера, процесс заселения русскими бассейна Унжи был постепенным и протекал не как смена населения, а как смешение марийцев с русскими. Русские и марийские поселения существовали в бассейне Унжи бок о бок, по соседству. С Унжи русское население продвигалось дальше на восток, на Ветлугу. Наиболее вероятным путем проникновения русских переселенцев на Ветлугу представляется узкий водораздел между Унжей и Ветлугой в их верхнем течении. Путь от Волги вверх по Ветлуге был закрыт для русской колонизации булгарами и татарами, в силу чего прежде всего заселялось Верхнее Поветлужье. Именно здесь отмечаются О. Н. Бадером «очень большое сходство керамики Шангельского городища, сделанной на быстро вращающемся гончарном круге, с русской керамикой», и записанные в окрестностях Одоевского городища местные исторические предания о приходе на Ветлугу первых русских переселенцев[518]. Во второй половине XIV в. Ветлуга была уже довольно густо заселена русскими. Воскресенская летопись сообщает, что в 1374 г. ушкуйники, возвращавшиеся на Вятку после похода в Волжскую Булгарию, «много селъ по Ветлузе идуще пограбиша»[519]. В XV в., по свидетельству одного из местных ветлужских «житий», русские поселения по Ветлуге простирались до самой Волги: «размножашася по всей той реке народ мног даже до великия реки Волги»[520]. Обзор перемещения населения Северо-Восточной Руси во второй половине XIII в. будет неполным, если не упомянуть также о принудительном перемещении населения во владения Золотой Орды. Татарские походы на Северо-Восточную Русь сопровождались уводом «в полон» огромного числа людей, которые или продавались в рабство мусульманским купцам, или использовались в качестве рабов в Золотой Орде и Центральной Монголии. Русские летоппси буквально пестрят записями о том, что татары «множество безчисленно христиан полониша», «овех посече, а овех в полон поведе», «со многим полоном отъидоша», «в полон ведоша мужи и жены и дети» и т. д. Множество русских пленных использовались татарами в качестве пастухов и надсмотрщиков бесчисленных стад. Лаврентьевская летопись при описании «Неврюевой рати» специально отмечает, что татары «людей бещисла поведоша до конь и скота»[521]. О большом количестве русских пленных во владениях золотоордынских ханов сообщает Рубрук[522]. Плано Карпини, проезжавший через половецкие степи в 40-х годах XIII в., постоянно встречался с русскими. Толмачом у Батыя был «русский из земли Суздальской», в ставке великого хана в Центральной Монголии постоянно находились русские «клирики» и служители, при дворе Батыя и монгольского наместника на западной границе были русские князья «с товарищи», послы из русских княжеств и купцы; почти все свидетели, перечисленные Плано Карпини в доказательство его пребывания в Орде, — русские[523]. На Нижнем Дону и Волге во второй половине XIII в. существовали целые поселки русских, которые переправляли через реки «послов и купцов». По свидетельствам арабских авторов, по Волге постоянно ходили «суда Русских», а в столице Орды — Сарай-Берке имелись русские кварталы и базары[524]. Русские поселения были и в Крыму. Имеется ряд прямых указаний источников на значительное русское население как в степях Северного Крыма, так и в приморских городах: Херсонесе, Судаке, Алуште и других. Рубрук, проезжая в 1253 г. по степям Северного Крыма, писал, что среди «куманов» (половцев), населяющих эти степи, весьма сильно влияние христианства «благодаря русским, число которых среди них весьма велико»[525]. О русских в Крыму во второй половине XIII в. сообщают и восточные авторы. Арабский историк Эльму-фаддель отмечает: «Имя этой земли Крым, обитают ее множество куманов, русских и аланов»[526]. Другой арабский автор, Ибнабдеззахыр, сообщает, что город Судак в Крыму «населяют люди разных наций, как-то: Кыпчаки, Русские и Аланы»[527]. Наличие русского населения в Крыму подтверждается археологическими данными. Археологический материал русского происхождения (русские кресты), обнаружен в Херсонесе, на юго-западном побережье Крыма (на Мангуне), на южном побережье (в Алуште), в восточной части полуострова — на городище у с. Планерного. А. Л. Якобсон считает возможным говорить о существовании в городе Херсоне во второй половине XIII в. «русской колонии»[528]. Значительно увеличилось во второй половине XIII в. русское население на Дунае. В 1254 г. венгерский король Бела IV жаловался римскому папе, что его теснят с востока русские и бродники, а в числе враждебных народов, подходивших к венгерской границе с юга, называл русских, куманов, бродников, болгар. Другим фактом, свидетельствующим об увеличении русского населения на Дунае, было возникновение там во второй половине XIII в. ряда вассальных русских княжеств. В Мачве, поблизости от Белграда, появился русский князь Ростислав, а в северо-западной Болгарии — тоже русский князь Яков-Святослав, оба в качестве вассалов венгерского короля[529]. Русские поселения были даже в далеком Китае. По свидетельству китайских хроник, в начале XIV в. около Пекина существовали поселки русских охотников, рыбаков и воинов[530]. Русские пленники, проданные татарами мусульманским купцам, проникали в Византию, Египет и Сирию. Арабский историк Элайни сообщает, например, что русские, взятые в плен татарами, «были отвезены в земли Сирийские и Египетские. От них-то и произошли мамлюки, оставившие прекрасные следы в государствах мусульманских»[531]. Русские рабы были важной статьей «экспорта» из Золотой Орды на Ближний и Средний Восток. Таким образом, монголо-татарское нашествие привело к значительным изменениям в размещении населения Северо-Восточной Руси. Пустели княжества, подвергавшиеся во второй половине XIII в. постоянным татарским ратям (Переяславское, Владимирское, Муромское, земли на юге). Население бежало от татарских погромов на западные и северные окраины, роль которых в политической жизни значительно повышается к концу XIII в. (Московское и Тверское княжества, города по Волге). Перемещение населения за Волгу из Владимиро-Суздальской Руси проходило в трех основных направлениях: на север — к Белоозеру и Вологде, на северо-восток — к Великому Устюгу и на восток — на Унжу и Ветлугу. Однако, несмотря на тягчайшие последствия монголо-татарского завоевания, основной костяк русского населения в междуречье Оки и Волги сохранился. Перемещение населения в новые районы приводило к его перемешиванию, способствовало стиранию остатков племенных различий. В результате миграций населения и его концентрации на западных и северных окраинах Владимиро-Суздальской земли сложилось то новое его размещение, которое послужило территориальной основой процесса формирования единого русского государства с центром в Москве.
Последние комментарии
2 часов 13 минут назад
2 часов 33 минут назад
2 часов 58 минут назад
3 часов 2 минут назад
12 часов 32 минут назад
12 часов 36 минут назад